Author: Бадигин К.   Флетчер Дж.  

Tags: художественная литература   история   роман   история российского государства   издательство молодая гвардия  

ISBN: 5-235-00321-7

Year: 1990

Similar

История отечества, в романах, повестях, документах. От Корсуня до Калки. Век X-XIII

История отечества, в романах, повестях, документах. Обновление земли. Век XX

История отечества, в романах, повестях, документах. Блестящая плеяда. Век XIX

История отечества, в романах, повестях, документах. В огненном кольце. Век XX

Text
                    Накануне
Смуты





ф

история отечества
В РО7ИЛНЛХ,
повестях,
ЛОКУЛЛЕНТЛХ
ВЕК
XVI

Накануне
Смуты
К.Баиигин
КОРЯБ71СКРУШСНК
У ОСТРОЕ
нтиежлы
Роман
И
Лж.Флетчер
огосуиярствс
РУССКО7И
ЭДосква
•люлолля гелглия*
1990

ВБК 84Р7
Н 21
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ БИБЛИОТЕКИ
«ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА В РОМАНАХ,
ПОВЕСТЯХ, ДОКУМЕНТАХ»
Алимжанов А. Г,, Бондарев Ю. В., Деревянко А, П.,
Кузнецов Ф, Ф., Кузьмин А. Г,, Лихачев Д. С., Маш овец Н. П,9
Новиуенко Л. Н., Осетров Е. И., Рыбаков Б. А., Сахаров А. Н.я
Севастьянов В. И,, Хромов С, С., Юркин В. Ф.
Составление, предисловие, комментарии
кандидата исторических наук
С. ЕЛИСЕЕВА
Оформление библиотеки
ю. боярского
Иллюстрации
с. СОКОЛОВА
н 4702010000—043
078(02)—90
125—90
Издательство
«Молодая
гвардия»,
1990 г,
ISBN 5-235-00321-7 (2-й з-д)

в
ПРЕДИСЛОВИЕ
Книга, попавшая вам в руки, называется «Накануне Смуты»,
но она могла бы называться и по-другому — «После Опричнины»
или «Наследие Ивана Грозного». В любом случае название выра-
жало бы характер той эпохи, о которой в ней пойдет речь. Про-
межуточное и связующее ее положение между наполненным кро-
вавым террором и военными поражениями последним двадцати-
летием царствования Ивана Грозного, с одной стороны, и Смутой,
едва вовсе не уничтожившей российскую государственность, —
с другой, в данном случае имеет значение большее, чем только
указание на временные координаты.
Уже современникам время правления, а затем и царствова-
ния Бориса Годунова, которое завершает в нашей истории XVI и
открывает новый, XVII век, казалось долгожданной «тишиной»,
пришедшей на смену страшным событиям недавнего прошлого.
То же настроение господствует и в описаниях этой эпохи позд-
нейшими историками. Правда, для них время Бориса Годунова —
это уже не «тишина», а скорее затишье перед новой, еще более
грозной бурей.
Картина эта, разумеется, весьма условна. История России кон-
ца XVI — начала XVII столетия богата событиями, и событиям
этим присущ собственный напряженный драматизм. Не случайно
именно к ним обращались в своем творчестве такие корифеи рус-
ской национальной культуры, как А. С. Пушкин, А. К. Толстой,
М. П. Мусоргский... И все же по сравнению с ее недавним
прошлым и ближайшим будущим эпоху эту и впрямь можно
расценить как время относительного спокойствия и умиротво-
рения.
В этом, как это ни странно может показаться на первый
взгляд, кроется и причина интереса к ней. Именно в такие вре-
мена, когда не застят глаза масштаб и яркие краски отдельных
5

трагических событий, появляется возможность отчетливо увидеть
те существенные для судеб страны процессы, которые и зарож-
даются, и приносят свои плоды в бурные, переломные эпохи. Го-
воря конкретнее, значение для нас времени Федора Ивановича и
Бориса Годунова состоит прежде всего в возможности рассмот-
реть итоги царствования Ивана Грозного и приблизиться к по-
ниманию причин Смуты.
Задача эта очень непроста, и сложности возникают здесь
буквально с первых же шагов. Дело в том, что историография
внает десятки способов ответа на поставленный выше вопрос, но
того, кто предпримет тяжкий труд внимательно ознакомиться со
всем этим богатством точек зрения, в конце концов ожидает ра-
аочарование и полная растерянность — настолько они полемич-
ны, разнообразны, хотя основываются на едином, устойчивом
корпусе фактов, и настолько мало проясняют в итоге существо
дела. Глубочайший знаток России XVI столетия академик
С. Б. Веселовский, характеризуя в целом все эти противоречащие
Друг другу концепции, остроумно назвал их «нетовыми цвета-
ми по пустому полю» исторических фантазий и призвал иссле-
дователей направить свои усилия на поиск новых фактов. Со-
зданные им «Очерки по истории опричнины» показывают тому
образец: избегая каких-либо теоретических построений и основы-
ваясь лишь на строго установленных фактах, автор сумел дать в
них убедительную трактовку всех ключевых моментов царствова-
ния Ивана Грозного. И все же, кроме глубокого уважения к его
научному подвигу и гражданскому мужеству (в отличие от ряда
других профессоров и академиков, не говоря уже о писателях и
кинематографистах, старый ученый не присоединил своего голо-
са к хору апологетов Ивана Грозного, хотя в условиях культа
личности Сталина это могло быть истолковано как свидетель-
ство политической неблагонадежности), знакомство с работой
С. Б. Веселовского оставляет и чувство неудовлетворения. Возни-
кает вопрос — в самом ли деле любые обобщения, выходящие за
рамки конкретного события или эпизода, недопустимы в исто-
рии, и прав ли был академик Веселовский, лишив всякого науч-
ного значения попытки своих коллег и предшественников найти
осмысленность в историческом движении России, увидеть его
направление, понять законы и движущие силы?
Или еще один вопрос. Известный общественный деятель и
публицист конца прошлого века Н. К. Михайловский метко за-
метил по поводу историографии, посвященной XVI столетию:
«Наша литература об Иване Грозном представляет иногда удиви-
тельные курьезы. Солидные историки, отличающиеся в других
случаях чрезвычайною осмотрительностью, на этом пункте дела-
ют решительные выводы, не только не справляясь с фактами, им
6

самим хорошо известными, а, как мы видели, даже прямо вопре-
ки им; умные, богатые знанием и опытом люди вступают в от-
крытое противоречие с самыми элементарными показаниями здра-
вого смысла; люди, привыкшие обращаться с историческими до-
кументами, видят в памятниках то, чего там днем с огнем найти
нельзя, и отрицают то, что явственно прописано черными буква-
ми по белому полю». С такой характеристикой согласен и
С. Б. Веселовский. Но чем же объяснить эти «курьезы», только
ли в недостатке источников тут дело, почему даже спустя сто-
летия в области русской истории XVI века публицистика довле-
ет над наукой, что же, свойственное той далекой эпохе, остается
злободневным и для XIX столетия, и для XX?
Приходится признать — несмотря на разноречивость оценок
и концепций истории России XVI столетия, все они, в том об-
щем, что всем им присуще, выводят нас на проблему власти и
ее значения в русской истории. Таков неоспоримый историогра-
фический факт, вызванный к жизни, главным образом, двумя
причинами. Во-первых, надо указать на объективные свойства
самой исторической действительности XVI века. Дело в том, что
российское самодержавие сразу же по своем возникновении ста-
ло играть исключительно большую роль в жизни нашего народа,
и это обстоятельство, естественно, нашло свое отражение во всей
позднейшей историографии. Во-вторых, свое влияние оно сохра-
няло очень долго. Вспомним, что и в XIX веке для русской об-
щественной мысли тема самодержавия была чрезвычайно акту-
альна, даже болезненна. Отсюда и жгучий интерес ко времени,
когда оно делало свои первые шаги, отсюда и разноречия, выра-
жающие позиции различных общественных сил, отсюда и приори-
тет публицистики над наукой, отсюда и все «курьезы». Мало то-
го, даже падение Романовых в 1917 году не отменило этой проб-
лемы, но лишь по-иному поставило ее. Совершенно другая по
своей классовой природе и идеологии новая власть оказалась пе
менее централизованной и не менее сильной. Мысль советских
ученых и писателей, пытавшихся осознать это обстоятельство и
дать ему историческое обоснование, легко свернула на широкую
колею, проторенную наукой и публицистикой прошлого столе-
тия. Первая в советское время попытка апологии Ивана Грозно-
го — монография о нем, принадлежавшая перу С. Ф. Платоно-
ва, — была предпринята уже вскоре после Гражданской войны.
Затем, уже в 40-е годы, после известной газетной кампании, пуб-
ликации художественных произведений В. И. Костылева и
А. Н. Толстого, выхода в свет кинофильма С. Эйзенштейна и
последовавших за ними работ крупнейших советских ученых,
эта историко-публицистическая традиция принимает вполне раз-
витые, зрелые формы. Даже спустя десятилетия, вплоть до на-
7

стоящего времени, она продолжает оказывать сильное влияние
на историографию.
Несомненно, прав был С. Б. Веселовский, когда говорил о
том, что публицистическая острота литературы, посвященной эпо-
хе «начала царства», сильно помешала научной разработке этой
темы. До сих пор отсутствует, в частности, и цельный органиче-
ский взгляд на самодержавие как на особый феномен, сразу же
после своего появления на свет обретший относительную само-
стоятельность от условий, его породивших, свои особые, лишь ему
свойственные личностные черты. И свою собственную судьбу, от-
личную все же от национальных судеб, хотя и неразделимую с
ними. И свои интересы, далеко не всегда совпадающие с нацио-
нальными интересами, равно как и с интересами господствующих
классов. Перечень проблем можно было бы продолжить...
Когда-нибудь (хочется верить, что уже вскоре) историческая
наука на путях сближения с философией и другими обществен-
ными дисциплинами научится толковать о подобных предметах,
и тогда многое в жизни прошлых поколений станет нам и понят-
ней, и ближе. Пока же, не претендуя на то, чтобы дать полно-
ценную трактовку такого сложного и многогранного явления,
каким было российское самодержавие, укажем лишь на нскою-
рые его родовые черты. Без этого, на наш взгляд, невозможно
даже приблизиться к ответу на главный вопрос, завещанный нам
XVI веком, то есть к пониманию того, каким образом и в силу
каких причин Россия после обретения национальной независи-
мости и подлинного расцвета середины столетия, отмеченного
успехами и в государственном устроении, и на полях сражений,
и в области культуры, вдруг оказалась поражена Смутой — этой
первой в своей истории гражданской войной.
Самое очевидное среди родовых свойств самодержавия —
способность символизировать собой русское национальное един-
ство — естественно вытекает из той в самом деле значительной
роли, которую сыграл род московских князей в преодолении по-
литической раздробленности страны и завоевании национальной
независимости. Спустя столетия можно, конечно, по-разному от-
носиться к отдельным представителям московского правящего
дома: некоторые из них достойны восхищения, другие же, в том
числе и знаменитый Иван Калита, в сущности были великими
грешниками. Однако несомненный исторический факт состоит в
следующем: после Дмитрия Донского, решившегося на открытое
противоборство с Ордой и сумевшего окончательно закрепить за
своими потомками великое княжение владимирское, на Руси уже
не было власти, сравнимой с московской, ни по могуществу, пл
по авторитету. Даже затяжная усобица между его внуками, изо-
биловавшая взаимными преступлениями соперников и поражени-
8

ями от татар, ничего не поменяла в этом смысле. Правительства
отдельных русских земель время от времени вмешивались в со-
бытия, принимая сторону того или иного из претендентов на мо-
сковский престол, но даже в самые тяжкие времена ни одно из
них не покусилось на то, чтобы обрести значение власти обще-
русской.
Одним словом, к середине XV века в русском общественном
сознании уже появляется и начинает набирать силу мысль о
том, что утверждение единой для всей Руси власти московского
великого князя является единственным реальным способом на-
циональной консолидации, поскольку все прочие возможности
оказались уже исчерпанными. При Иване III мысль эта нашла
свое воплощенпе в создании Московского государства с самодер-
жавным «великим князем всеа Русии» во главе его.
Как и всякое живое явление, народившееся самодержавие
само по себе не было ни хорошим, ни плохим. Оно несло в себе
возможность добра и таило опасность зла. Благом был его вели-
кий национальный смысл, зло же первоначально проявило себя
лишь в том, что почти повсеместно гнет новой власти оказался
тяжелее прежнего. Псковский летописец, к примеру, оставил нам
следующие полные горечи и разочарования слова, занесенные им
в свою книгу уже вскоре после присоединения Пскова к Москов-
ской державе: великокняжеские «наместники, — пишет он, — их
тиуны и люди пиша изо псковичь крови много... апо земля не
раступитца, а уверх не взлететь». Но ни этот первый, ни после-
дующий горький опыт в принципе ничего не поменяли, да в то
время и не могли поменять. Отныне и на века в общественном
сознании России укрепилось отношение к государству как к
единственной мыслимой форме национального единства и к са-
модержцу как к его символу. С особенной силой это свойство
русского национального духа проявляло себя в связи с угрозой
независимости, во времена нашествий, поскольку и выработалось
оно в ходе борьбы с иноземным владычеством.
Сама история складывания самодержавия предопределила и
другое его свойство, также присущее ему на протяжении столе-
тий: изначально для власти московских государей было характер-
но стремление обрести неограниченные, абсолютные формы. «Со-
бирание земли», которое в исторической литературе обычно изоб-
ражается как единое дело, начатое Иваном Калитой и счастливо
завершенное Иваном III и его сыном Василием, в действитель-
ности было, по-видимому, совокупностью различных явлений. Ко-
нечно, и Иван Данилович, и его ближайшие преемники никогда
не упускали случая «примыслить землицы» — округлить соб-
ственно московские земли за счет ослабевшего соседа или попро-
сту прикупить сел. Однако было это все же делом второстепен-
9

ным. Главный путь к достижению общерусского единства видел-
ся в то время иначе — через прекращение усобиц, утверждение
незыблемых принципов в межкняжеских отношениях и сплоче-
ние воедино всех сил Великого княжества Владимирского, при
сохранении его традиционной неоднородной поземельной струк-
туры. Дмитрия Донского, к примеру, летопись восхваляет как
уже общенационального государя, «великого князя и царя Рус-
каго», а ведь в годы его правления никаких крупных территори-
альных приращений к собственно Московскому княжеству не бы-
ло. Не случайно ключевым образом Куликовской эпохи становит-
ся Троица — этот символ ненасильственного единства, сложного,
неоднородного целого, сливаясь в котором его части не претерпе-
вают никакого ущерба для себя.
Совершенно иная картина наблюдается во второй половине
XV века, в годы становления самодержавия. О сохранении и на-
полнении новой жизненной силой традиционных структур Вели-
кого княжества Владимирского в это время уже не идет и речи.
Стремительно, в течение каких-то полутора десятилетий, Иван III
ломает их. То, что тогда называлось «пошлиной» или «стари-
ной», а в позднейшей историографии удельными порядками или
феодальной раздробленностью, уступает место совершенно ново-
му явлению — Московскому государству; сам же великий кияз!
Владимирский становится «государем и самодержавцем», реши
тельно подавляя на пути к этому всякую силу — будь это пра-
вительства отдельных русских земель или собственные его близ-
кие родственники, — способную хотя бы в какой-то мере сопер-
ничать с ним. В результате была создана совершенно однородная,
строго пирамидальная, структура власти, которая и в будущем
должна была тяготеть к преодолению всяких ограничений — и
авторитета церкви, и прав сословий, и влияния отдельных лиц,
родов или политических групп, вплоть до обособленности от сво-
их национальных корней, как это случилось в годы царствова-
ния Петра I, поскольку и национальные традиции, вынуждая счи-
таться с собой, несомненно, ограничивают произвол властителя.
Уже при первых российских самодержцах власть их над жиз-
нью и имуществом своих подданных была исключительно вели-
ка. Широко известно высказывание на этот счет посла герман-
ского императора ко двору Василия III Сигизмунда Герберштей-
на. «Властью, которую он (Василий III. — С. Е.) применяет по
отношению к своим подданным, он легко превосходит всех мо-
нархов всего мира... — утверждает автор «Записок о Московит-
ских делах». — Всех одинаково гнетет он жестоким рабством...»
В той или иной мере ему вторят и другие мемуаристы этого вре-
мени, в том числе и автор публикуемых в этой книге воспомина-
ний англичанин Дж. Флетчер. По сути дела все его сочинение
10

не что иное, как попытка проанализировать феномен власти рус-
ских государей.
Впрочем, свидетельства иностранцев — это только взгляд со
стороны, и разобраться, что в нем истина, а что является след-
ствием злонамеренности или непонимания своеобразия России,
зачастую бывает невозможно. Значительно важнее для нас дру-
гое. Тот факт, что высшая власть играет исключительную, ни с
чем не сравнимую роль в жизни всего общества, от знати до
«простого всенародства», осознавался в первую очередь самой
русской общественной мыслью, тема ограничения самодержавия
в которой зарождается чуть ли не одновременно с самим само-
державием. Уже дьяк Федор Курицын, ближайший соратник Ива’
на III на протяжении многих лет, глава его дипломатической
службы, сам немало сделавший для утверждения Московского
государства, обращается к ней. В своей «Повести о Дракуле» он
ставит проблему соотношения власти с самим духом христиан-
ской морали, пытается обрисовать ту трудноуловимую грань, пере-
ступив которую православный государь превращается в демона.
Та же мысль: о соотношении христианства, на этот раз в лице
церкви, с самодержавием, составляла суть и полемики нестяжа-
телей с осифлянами. Первые, как известно, отстаивали мысль о
разделении светской и духовной власти и поэтому ратовали за
очищение церкви от всего того, что препятствует сохранению в
ней евангельской высоты духа как условия нравственного конт-
роля над самодержавием; в трактовке же самой царской власти
сосредоточивали внимание на ее обязанностях. Вторые, напротив,
ради сохранения внешнего блеска и материального могущества
церковной организации согласились признать в государе наме-
стника бога на земле и полностью исключили таким образом воз-
можность как политической, так и нравственной оценки его по-
ступков.
Уже в том же XVI веке светскими публицистами была по-
ставлена и задача правового ограничения самодержавия.
За «правду и закон» ратует в это время Федор Карпов, к «обы-
чаю» как универсальной правовой норме средневековья взывает
Берсень-Беклемишев, выше веры ставит «правду» Иван Пересве-
тов, «суд праведный» считает важнейшей среди обязанностей
царской власти Курбский. Было бы неверно думать, что эти тре-
бования были продиктованы враждебностью к самодержавию как
к таковому. Скорее всего они свидетельствуют об ином: о стрем-
лении к стабильности, о желании дать русскому обществу более
надежные основания, чем воля отдельной личности, о недоверии
к слабой человеческой природе и опасении произвола. Опрични-
на показала, насколько обоснованными были эти опасения, и
уже в годы Смуты мы можем наблюдать, как служилый класс,
11

прежде чем возвести на престол того или ппого из претендентов,
стремится продиктовать ему ряд условий, гарантирующих от по-
вторения трагедии царствования Ивана Грозного. Таковы были
договоры о приглашении па русский престол польского короле-
вича Владислава, «подкрестные записи», данные при восшествии
на трон Василием Шуйским и Михаилом Романовым.
Наконец, надо сказать еще об одном изначальном свойстве
самодержавия, также оказавшем сильное влияние па ход нашей
истории. Речь идет о том, что в глазах людей русского средневе-
ковья, да и значительно позже, фигура их государя обладала
большим религиозным смыслом. Немалую роль в этом сыграло
то обстоятельство, что утверждение самодержавия на Руси совпа-
ло по времени с окончательной гибелью Византийской империи.
В 1453 году под ударами турок пал Копстаптинополь. Факт этот
вскоре был истолкован русскими церковниками как явное свиде-
тельство того, что центр вселенского православия перемещается
отныне в русские земли. В связи с этим и московское самодержа-
вие призвано было в той или иной мере воспринять то сакраль-
ное значение, носителем которого прежде была византийская им-
ператорская власть. Уже Ивана III современники величали «вто-
рым Константином» (по аналогии с Константином Великим •—
первым среди римских императоров, обратившимся в христиан-
ство и объявившим его государственной религией), а его сына
Василия осифляне провозгласили уже подобием «вышняго Бога».
Под пером же Ивана Грозного «российское самодержавство» об
ретает запредельную, неземную сущность, становится одним из
вселенских начал, драгоценным само по себе, вне зависимости
от его национального смысла, общественного предназначепия и
реальной политики.
Таков был итог развития осифлянской традиции в толкова-
нии этой проблемы, традиции, воспринятой в конце концов са-
модержавием и потому победившей, несмотря на то, что в це-
лом в русском общественном сознании в XVI веке преобладала,
похоже, нестяжательская мысль. Мыслители этого, враждеб-
ного осифлянам направления также признавали в государе «по-
мазанника божия», однако считали, что обстоятельство это от-
нюдь не исключает его из общественных связей, а, напротив,
остро ставит вопрос об обязанностях самодержавия перед наро-
дом. Царь, убеждали они, несет ответственность за нравственное
состояние своих «подовластных», а именно в нем, по убеждению
того времени, кроется причина возвышения или гибели государств.
Как личность сам государь должен быть безукоризнен, по-
скольку и в грехах, и в добродетелях служит образцом для всех,
а кроме того, находясь на самой вершине общественной иерар-
хии, является звеном, связующим весь народ в целом с источни-
12

ком божественной благодати. Не случайно лидеры нестяжателен
Вассиан Патрикеев и Максим Грек так резко выступали против
второго брака Василия III. Их не убеждают никакие расчеты и
государственные соображения, а они были достаточно весомы —
после двадцати лет супружества великий князь все еще пе имел
наследника. Главное для них другое: второй брак при живой
жене — это прелюбодеяние, и грех государя стократ отзовется
в среде его подданных. В данном случае Василий III сумел на-
стоять на своем, а его сын пошел по тому же пути значительно
дальше отца. Современники напрямую связывали бедствия Рос-
сии в годы правления Ивана Грозного с этим обстоятельством.
Можно понять поэтому, отчего после Смуты и вплоть до Пет-
ра I на Руси так сильно бывали озабочены сохранением суро-
вой простоты нравов и «благолепием» царского образа, — в этом
люди той эпохи видели залог нравственного здоровья всего на-
рода.
Поостережемся от того, чтобы счесть эти мысли только суеве-
рием и не принимать их всерьез. Конечно, они были естествен-
ным следствием религиозных убеждений, господствовавших в те
времена и мало распространенных в наши, но это вовсе не озна-
чает, что они нереалистичны. Совсем напротив. Несмотря на то,
что после Карамзина историография знает немало попыток уйти
от «морализаторства» и научиться объяснять историю, игнорируя
нравственные категории, все же прямая связь успехов или не-
удач в жизни общества с колебаниями в состоянии его духа
остается несомненным фактом, который не может быть выведен
за скобки, пока история остается историей людей. Другое дело,
что мы до сих пор не очень-то умеем научно объяснять причи-
ны таких колебаний.
Мыслители русского средневековья приписывали их переме-
нам во внутреннем мире монарха, и мысль эта также по-своему
реалистична. Напомним: процесс русского национального разви-
тия, течение которого на протяжении XIV—XV веков определялось
экстремальной обстановкой чужеземного владычества, привел к
утверждению новой, сильно централизованной общественной
структуры. В этих условиях влияние личных качеств государя па
жизнь всего народа в самом деле было исключительным. Для Рос-
сии сильная централизация ее государственного устройства была
и несомненным благом, и большой бедой одновременно. Она с
успехом обеспечивала внутреннюю спаянность, монолитность об-
щества, столетия до этого страдавшего от усобиц. Но она же бы-
ла и причиной его нестабильности, как ни странно это может по-
казаться на первый взгляд, — достигнутое благополучие в любой
момент грозило обернуться катастрофой, ведь опиралось оно на
такое ненадежное основание, как личные свойства государя, ко-
13

торый, даже вознесенный на вершину общественной иерархии,
все же оставался подверженным слабостям и страстям, общим
для всего рода человеческого. «Ино вси есмы человецы» (то есть
«все мы люди, все человеки»), — произносит Иван Грозный в
своем письме князю Курбскому вечную формулу оправдания
порока.
Не случайно русская общественная мысль XVI века так мно-
го внимания уделяла личности монарха, и не случайно этот век,
как, кажется, никакой другой, богат подвижниками, непримири-
мыми к греху, готовыми обличать беззакония властей даже це-
ною собственной жизни. В своем самопожертвовании они искрен-
не следовали христианским идеалам, но для нас важнее дру-
гое — такого рода поступки были не только высоки и красивы,
они призваны были оказать реальное и немалое воздействие на
общественную жизнь. При соприкосновении с российской дей-
ствительностью как бы оживали житийные сюжеты, поскольку
здесь в самом деле борьба добра и зла во внутреннем мире го-
сударя, любые, даже самые незначительные перемены в состоя-
нии его духа приводили в конце концов к крупным переворо-
там в жизни всего народа.
Из сказанного выше о первоначальном российском самодер-
жавии можно вынести впечатление о случайности его свойств,
созданных неповторимыми историческими обстоятельствами. Та-
кое впечатление было бы обманчивым, и, чтобы избежать этого,
следует сказать несколько слов о социальной природе русской
самодержавной власти. Как известно, XV столетие было време-
нем возникновения национальных государств не только на Руси,
но и в ряде других европейских стран. В свое время Ф. Энгельс
на западноевропейском материале проанализировал этот про-
цесс, тесно связанный, как выяснилось, с раннебуржуазным раз-
витием, ростом внутренних хозяйственных связей, становлением
национального рынка. Закономерность национальной консолида-
ции и политического объединения при этих условиях представ-
ляется очевидной. Однако Россия в рамках данной концепции ока-
залась исключением, причем даже не из тех, которые подтверж-
дают само правило. Ни одна из попыток советских историков
обнаружить описанные Энгельсом процессы раннебуржуазпого
развития в хозяйственной жизни русских земель в XV столетии
не дала убедительных результатов. Несомпенпо, что и в это
время, и значительно позже Россия все еще оставалась чисто
феодальной страной, то есть, другими словами, возникновение
здесь единого национального государства было вызвано внеэко-
номическими причинами, в первую очередь необходимостью борь-
бы с иноземным игом.
Такое положение вещей и предопределило уникальную, иск-
14

лючительную роль в России высшей власти как объединителя
страны, созидателя национального государства. При переходе рус-
ского общества в новое, уже государственное, качественное со-
стояние утверждение самодержавия было явлением первородным.
Оно может быть рассмотрено в силу этого в качестве системосо-
зидающего фактора, задававшего направление всем прочим обще-
ственным изменениям. Так именно характер отношений с вели-
ким князем лег в основу той новой иерархии, которую образовала
русская знать, собравшаяся со всей страны к московскому дво-
ру. Положение в ней отдельных родов определялось не столько
их происхождением, сколько правилами местничества, выросшими
из тех обстоятельств, при которых их основатели попадали на
государеву службу. Многие уже давно утратившие самостоятель-
ное политическое значение князья, к примеру, заняли более низ-
кое местническое положение по сравнению с такими же Рюрико-
вичами, но перешедшими к великому князю со своими уделами,
и даже по сравнению со старомосковскими боярскими фамилиями.
Вершину местнической иерархии составляла, как известно,
немногочисленная группа знати, обладавшая наследственным
правом на вхождение в Боярскую думу — высший прави-
тельствующий орган при особе государя. Персонально сан бояри-
на жаловался только монархом, но пи в коем случае не вопреки
местническим правилам. Такой порядок был в известной мере
ограничением самодержавия, и в будущем местничество должно
было прийти в противоречие с его стремлением к абсолютной
полноте власти.
Иван III — первый самодержавный российский государь, еще
не ощущал недовольства сложившейся системой — она давала
готовый, всеми признанный способ назначения на высшие воен-
ные и административные посты, а кроме того, разжигала сопер-
ничество между отдельными феодальными кланами, разобщая
аристократию, лишая ее силы перед лицом великого князя, кото-
рый к тому же был высшим судьей в местнических спорах. Позд-
нее, при Иване Грозном, бояре ностальгически вспоминали о
временах его деда, который умел ладить с ними и был «зело лю-
босоветен». По-видимому, в самом деле первый российский само-
держец относился к тому типу правителей, которые возвышают-
ся не за счет интересов своих приближенных, а благодаря тому,
что создают условия для полноценного проявления их талантов
на своей службе.
Разумеется, не одна знать испытала преображение в резуль-
тате утверждения самодержавия. Потребность решения новых,
уже государственных задач привела к значительному увеличению
войска, основу которого составляли дворяне и «дети боярские» —
мелкие землевладельцы, получавшие поместья на условии обя-
15

зательной службы. Так возникла государственная поместная си-
стема — основа российского войска с конца XV и до начала
XVIII века, — которая пришла на смену прежним княжеским да
боярским дружинам и городским ополчениям. «Поместники» ор-
ганизовывались теперь по территориальному принципу, во вре-
мя войны они собирались в полки, которыми командовали назна-
чаемые государем воеводы. В те ясе годы начинает складываться
и штат профессиональных государственных чиновников — «при-
казной» бюрократический аппарат, без которого было бы невоз-
можно само существование централизованной власти. Затронули
изменения также посадских людей и крестьян, главным образом
здесь можно назвать меры по упорядочению их эксплуатации.
Позднее на Руси годы правления Ивана III вспоминали как
времена возвышенной простоты и суровости нравов. Несомненно,
что духовное состояние тогдашнего русского общества определя-
лось пафосом национального подъема. Мы уже говорили о том,
что сама история складывания самодержавия наделила его спо-
собностью символизировать собой русское национальное един-
ство. Это обстоятельство продиктовало и характер задач, которые
решало правительство Ивана III во внешнеполитической области.
Одна из них состояла в окончательном преодолении ордынского
ига. Решение ее облегчалось тем, что сама Золотая Орда уже
рухнула вследствие процессов внутреннего распада, и молодому
Российскому государству приходилось иметь дело с отдельными
ханствами, возникшими на ее развалинах. Иван III сумел за-
ключить прочный союз с крымским ханом Менгли-Гиреем и уста-
новить контроль над Казанью, а после того, как последняя по-
пытка хана Большой Орды Ахмата организовать нашествие на
русские земли и реанимировать таким образом прежнее иго за-
кончилась полным провалом, окончательное утверждение нацио-
нальной независимости можно считать уже свершившимся
фактом.
Другая важнейшая внешнеполитическая задача была выраже-
на в новом титуле московского великого князя, который имено-
вался отныне «государь всея Руси». Осознавая себя как власть
общенациональную, самодержавие стремилось собрать под своей
рукой не только территории, входившие в политическую систему
Великого княжества Владимирского, но и все земли «русского
языка». Лишь в этом случае потребность в национальной консо-
лидации могла бы быть полностью удовлетворена, а потребность
эта была и объективной, и настоятельной. В частности, она поро-
дила и национальное движение в русских землях, подвластных
Великому княжеству Литовскому. Иван III, используя это благо-
приятное обстоятельство и умело чередуя дипломатические и во-
енные средства, сумел добиться немалых успехов. Однако полно-
16

стыо эта задача была решена Россией лишь триста лет спустя.
Второй российский «самодержавец», Василий III, энергично
продолжил противоборство с Польско-Литовским государством,
крупнейшим его успехом в этом деле было завоевание Смолен-
ска. Однако ни дружбы с Крымом, ни прочного контроля над
Казанью сохранить ему не удалось. В 1521 году войска обоих
ханств при поддержке литовских отрядов предприняли одновре-
менный поход на русские земли. Соединившись, они осадили Мо-
скву и при этом едва не захватили в плен самого великого кня-
зя, находившегося вне города. Согласно одному из свидетельств
того времени, в минуту опасности он успел спрятаться в стоге
сена, и это спасло его. Осада города закончилась неудачей, по,
уходя из-под его стен, татары уводили с собой огромный полон.
Само самодержавие в годы правления Василия III значитель-
но усиливается. Власть его отца была велика, но еще очень не-
свободна. И внешнее, и внутреннее положение молодого государ-
ства было сложным, речь шла о том, быть или не быть ему
вообще. В этих условиях Иван III вынужден был каждый свой
поступок соизмерять с обстоятельствами, в том числе с интересами
таких влиятельных общественных сил, как церковь и знать. Оп
был не просто «любосоветен», но и «любил встречу», то есть по-
ощрял споры с собой. В свое время Иван Грозный будет упре-
кать бояр в том, что его деду приходилось выслушивать от их
предков «многая поносная и укоризная словеса». Но это уже мне-
ние внука, сам ясе Иван III, по-видимому, считал вполне нор-
мальным, когда его приближенные радели за интересы дела,
имели свое собственное мнение и открыто выраясали его.
Особая, полная напряженной динамики, драматизма, а порой
и курьезов страница нашей истории — соперничество Ивана III
с духовными властями. В годы правления его сына положение
резко изменилось, острая борьба внутри самой церкви позволила
ему установить над ней почти полный контроль. Он то поддер-
живает нестяжателей и предпринимает наступление на земель-
ные богатства церкви, то, легко сменив митрополита, заключает
союз с осифлянами, которые ради того, чтобы сохранить в не-
прикосновенности свои земли и получить возможность распра-
виться со своими противниками, соглашаются освятить церков-
ным авторитетом любое действие великого кпязя, объявляют его
наместником бога на земле и подробно разрабатывают вопросе
сакральном значении его власти. В послании Василию III монах
псковского Елеазарова монастыря Филофей развивает мысль о
Русском царстве как новом вселенском центре, наследнике всех
известных в истории великих мировых держав, о Москве как
«третьем Риме»: «Блюди и внемли, благочестивый царь, — пишет
он, — нко вся христианская царства снидошася в твое едино,
2 Накануне Смуты
17

яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти».
Власть самого Василия III при этом оказывалась достойней да-
же власти правителей «второго Рима» (Византийской империи) п
возносилась таким образом на недосягаемую высоту.
Мы уже приводили высказывание Сигизмунда Герберштейна
о власти Василия III. Нет никаких оснований не доверять ему,
поскольку и русские публицисты этого времени говорят в прин-
ципе о том же самом. Представитель старого служилого рода
И. Н. Берсень-Беклемишев с горечью сетует на то, что нынеш-
ний государь совершенно не терпит «встречи», а на попытку спо-
рить с ним отвечает: «Пойди, смерд, прочь! Не надобен ми еси».
Бояре ныне, говорит он же, почти полностью устранены от управ-
ления, а все решения великий князь принимает «сам третей у
постели» — запершись в своих личных покоях, втроем с особо
приближенными к нему любимцами. Справедливость упреков
Берсеня-Беклемишева лучше всего доказывает его собственная
судьба — осуждение новых порядков, продиктованное искренним
патриотическим чувством, привело старого «консерватора» на
плаху. Если не считать организованной в начале столетия Иоси-
фом Волоцким и его последователями расправы над своими про-
тивниками, объявленными ими даже не еретиками, а вероотступ-
никами, что почиталось страшным преступлением, то это, ка-
жется, первый случай в нашей истории, когда человек лишился
головы не в бою, не за участие в заговоре, мздоимство или во-
ровство, а именно за критику порядков, которые он считал про-
тиворечащими интересам России. Первый, но далеко не послед-
ний — в годы царствования Ивана Грозного подобное стало прак-
тикой...
Вообще же, несмотря на видимое благополучие положения
России в первой трети столетия, ощущение острого недовольства
своим временем и предчувствие близкой беды были характерны
в эти годы для всей общественной мысли, одной из доминирую-
щих тем в которой становится «порча нравов». «Ныне в людех
правды нет», — сетует Берсень-Беклемишев. О многих церковных
«неисправлениях», о греховности духовенства, о нещадной экс-
плуатации крестьян монастырями, в которых на питательной
почве неправедно нажитого богатства пышным цветом расцвел
порок, говорят лидеры нестяжателей Вассиан Патрикеев и Мак-
сим Грек. Свои упреки они адресуют осифлянам, но и глава
осифлян митрополит Даниил недоволен состоянием нравов.
В своих проповедях он обрушивается на придворную среду, об-
личает знатных щеголей, которые «всуе дни свои иждивали»,
избегая всякого «научения», но зато «велемудрствуют о красоте
телесной», соперничая с женщинами в любви к благовониям, при-
тираниям, в заботе о бровях и высоте каблуков. Их образ жиз-
18

ни — это «всегда наслаждении и упитанна, всегда пиры и позо-
рища, всегда бани и лежание, всегда празднество и безумная
таскания». Один из лучших умов своего времени, окольничий
Ф. И. Карпов, в повреждении нравов, в отсутствии в обществе
«правды и закона» видит опасность гибели всего «дела народно-
го». Не румяна и форма каблуков волнуют его, а ослабление
внутренних связей в обществе, в котором «братская любовь убо
редка есть», зато слишком многие охвачены жаждой наживы —
«живут от похищения», «взявший ризу хочет взять и сорочку», а
«укравший овцу замышляет отвести и корову и в том конца не
полагает, но, если можно, хочет все похитить у ближнего сво-
его». Ответственность за состояние дел Карпов возлагает на ве-
ликого князя и вообще на «начальников», которые «на своих
подвластных и сирых не призирают, но их под неверными при-
казщики погнетатися попускают, о стражбе должной стада пору-
ченного нерадяще». На причину всех этих «нестроений великих»
указывает все тот же Берсень-Беклемишев, выражая, по-види-
мому, широко распространенное в то время мнение. «Добр-деи
был отец великого князя Васильев князь великий Иван и до лю-
дей ласков... — рассказывает он Максиму Греку, — а нынешний
государь не по тому, людей мало жалует, а как пришли сюда
грекове, ино и земля наша замешалася; а дотоле земля наша Рус-
скаа жила в тишине и миру». Было бы неверно воспринимать
слова Берсеня как выражение национального высокомерия, ко-
торое всегда было мало свойственно русским. Дело не в греках,
хотя они и погубили свое царство, и поэтому вряд ли стоит им
подражать, а в осуждении самой тенденции к отходу от традици-
онного стиля жизни, к преодолению самодержавием своих нацио-
нальных корней как обстоятельств, препятствующих ему в до-
стижении абсолютной полноты власти, которая впервые отчетли-
во проявила себя в годы правления Василия III. «Которая зем-
ля, — предостерегает Берсень, — переставливает обычьи свои, и
та земля недолго стоит; а здесь у нас старые обычьи князь ве-
лики переменил; ино на нас которого добра чаяти?»
Высказанная Берсенем-Беклемишевым, но, несомненно, широ-
ко бытовавшая в общественном мнении мысль о том, что именно
из-за матери Василия III великой княгини Софьи и приехавших
с нею на Русь иноземцев «наша земля замешалася и пришли
нестроениа великие», была в то же время выраженным в завуа-
лированной форме сожалением в пресечении чисто русской ди-
настии, старшей ветви потомков Ивана III. Разумеется, мы не
можем сегодня судить о том, что было бы, если бы Ивану III
наследовал не Василий, а старший его сын Иван Иванович или
Дмитрий-внук, — сама постановка такого вопроса бессмыслен-
на, ведь история свершается однократно. Но зато со всей уверсн-
2*
19

ностью можно утверждать следующее: брак Ивана III и Софьи
Палеолог впервые в истории единого Российского государства по-
ставил династический вопрос, сменивший межкняжеские войны
прежних времен и игравший во второй половине XV—XVI веков
ту же трагическую для судеб страны роль, какую некогда играли
усобицы, плодя преступления, беды и пороки. На протяжении
всего XVI века он возникал вновь и вновь при каждом царствова-
нии и бывал вызван всякий раз своими особыми причинами, но
именно Софья заложила традицию, дала образец, показала, что в
этом деле все позволено; обеспечив престол своим потомкам, она
передала им по наследству и особенности своего мышления.
Некогда в роде московских князей бывали случаи, когда при
отсутствии прямого наследника или его малолетстве престол пе-
реходил к брату умершего. Первый удар по этому обычаю на-
несла бабка Ивана III Софья Витовтовна. Не пожелав после
смерти своего мужа в 1425 году принять постриг («несыта бе
блуда», говорит о ней летописец), она вопреки завещанию Дмит-
рия Донского добилась возведения на престол своего девятилет-
него сына в обход его дяди Юрия Звенигородского и тем самым
положила начало продолжительной междоусобной войне, влияние
которой на духовные и политические процессы в нашем нацио-
нальном развитии — особая большая тема. Софья же Палеолог,
по сути дела, полностью посвятившая себя устранению препят-
ствий для вокняжения своего сына, окончательно лишила поня-
тие династии его некогда принятого на Руси расширенного, ро-
дового смысла. И для Василия III, и для Ивана Грозного сама
мысль о собственных братьях как о возможных своих наследни-
ках нестерпима. И путь, чтобы избежать подобного, им обоим
был уже указан. Иван Грозный дает отраву Владимиру Андрееви-
чу Старицкому, своему двоюродному брату, подобно своей бабке,
которая подослала отравителя Ивану Ивановичу Молодому. Васи-
лий III вступает во второй брак при живой жене, поскольку этот
грех кажется ему незначительным по сравнению с тем, что он
знал о поступках своей матери, и по сравнению с расправой над
Дмитрием-внуком, организованной ими совместно. Сын же его да-
леко превзошел своих предков и в кровопролитии, и в распут-
стве. Так посеянные Софьей семена прорастали многими бедами
для всего русского народа, а созревшие плоды сами как бы исто-
чали яд и оказались в конце концов убийственными для соб-
ственных ее потомков.
В 1525 году очередной династический кризис, казалось, был
«благополучно» разрешен. За освящение воли великого князя
осифлянское духовенство получило возможность расправиться с
одним из главных своих идейных противников — Максимом Гре-
ком, который к тому же был известен и как противник второго
20

брака великого князя. Вскоре после этого, в ноябре, великую
княгиню Соломонию насильственно постригли в монахини и от-
правили в далекий Каргополь, а уже в январе следующего года
состоялось торжественное бракосочетание Василия III и Елены,
племянницы «литовского выезжанина» князя Михаила Львовича
Глинского, которую, по выражению одной из летописей, великий
князь «возлюбил лепоты ради лица и благообразна възраста, наи-
паче же целомудриа ради». Чтобы понравиться молодой жене,
Василий Иванович даже постриг бороду, чем весьма шокировал
своих подданных.
И все-таки долгих пять лет пришлось ожидать ему рождения
наследника, пока наконец в 1530 году на свет не появился его
первенец, будущий Иван Грозный. На радостях с большой группы
знати была снята опала, однако уже на следующий год осифля-
пе, терпеливо выжидавшие до сей поры, получили от великого
князя, надо думать, в награду за соучастие в столь благополучно
завершившемся деле, разрешение расправиться со вторым своим
идейным противником Вассианом Патрикеевым.
Радость Василия III и его ближайшего окружения разделяли
на Руси далеко не все, хотя после недавних церковных соборов
и казней уже никто не решался открыто высказывать свое мне-
ние. И все же трагическое мироощущение, ожидание близких
бедствий — расплаты за грехи властей, — кажется, не покидали
людей. Новгородский летописец, к примеру, как бы провидя ха-
рактер будущего царствования, отметил, что в момент появления
на свет Ивана «впезапу бысть гром страшен зело и блистанию
молнину бывшу по всей области державы их, яко основанию зем-
ли поколебатися; и мнози по окрестным градом начата дивитися
таковому страшному грому». Прошло совсем немного времени, и
горестные предчувствия начали сбываться.
В 1533 году Василий III скончался. Несмотря на наличие за-
конного наследника престола, событие это вызвало первый в
истории самодержавия кризис, который чуть было не привел к ги-
бели государства. В исторической литературе время это называ-
ют периодом регентства Елены Глипской и периодом «боярского
правления», но названия эти, по сути дела, ничего не говорят.
Так же малоубедительно, исходя из заранее принятой общей
схемы, оцениваются обычно сами события этого времени и круп-
нейшие его деятели. Своего академика Веселовского, который
взял бы на себя труд непредвзято и строго по источникам ра-
зобраться во всех ее хитросплетениях, для этой эпохи пока еще
не нашлось. Ясно одно —- после смерти Василия III в течение
почти 15 лет страна была поражена смутами, вызванными борь-
бой за власть различных группировок знати. Борьба эта изоби-
ловала преступлениями, плодила пороки, шаг за шагом разруша-
21

ла сложившийся государственный порядок, расшатывала нрав-
ственные устои общества.
Возведенный на престол после смерти отца трехлетиий
Иван IV никаким реальным влиянием, естественно, не обладал.
Власть казалась доступной, стала желанной для многих, но на
деле несла смерть каждому, кто осмеливался к ней прикоснуть-
ся. Согласно предсмертному распоряжению Василия III править
страной до совершеннолетия его сына должна была великая кня-
гиня Елена совместно с регентским советом, самой влиятельной
фигурой в котором стал ее дядя князь М. Л. Глинский. Первым
делом нового правительства было укрепление своей власти —
братьев Василия удельных князей Юрия Дмитровского и Андрея
Старицкого насильственно вынудили дать присягу на условиях,
которые они не могли не счесть для себя унизительными. Мало
того, Юрия, как обладателя наибольших прав на престол, при
первом же удобном случае арестовали и уморили в тюрьме. Осу’
ществившего это дело князя Глинского почти сразу же вслед за
этим постигла точно такая же участь. Первая правительствующая
роль отныне перешла к фавориту великой княгини князю
И. Ф. Овчине-Телепневу-Оболенскому, который получает звание
«боярина и конюшего». Впоследствии Иван Грозный отменит это
звание, а Борис Годунов возродит его для самого себя, оно по-
служит ему последней ступенью восхождения на трон. Не исклю-
чено, что столь же честолюбивые планы лелеял и князь Оболен-
ский; препятствием к этому для него были Андрей Старицкий и
царственный отрок — Иван, которого могла бы ожидать участь,
постигшая впоследствии младшего из его сыновей, Дмитрия Уг-
личского. С первым из них удалось расправиться в 1537 году. Не-
довольный положением дел Андрей Иванович покинул Старицу и
двинулся к Новгороду, призывая тамошних помещиков к оружию.
Выступивший против него временщик сумел подавить мятеж
главным образом «мирными» средствами: обманутый его обеща-
ниями и гарантией митрополита Андрей добровольно приехал в
Москву, но был схвачен, брошен в тюрьму и вскоре «уморен под
железной шапкой», примкнувшие же к нему дворяне повешены
вдоль новгородской дороги.
Трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы не смерть Еле-
ны Глинской в 1538 году. Есть свидетельство, что она была от-
равлена. Так была выбита опора из-под власти князя Овчины-
Телепнева-Оболенского. Сам он был схвачен и уморен голодом
в тюрьме. Ивану IV было в ту пору только восемь лет, и он по-
прежнему еще не мог править самостоятельно. В течение после-
дующих пяти лет власть друг у друга оспаривали князья Шуй-
ские — потомки князей суздальских, пользовавшиеся огромным
авторитетом как представители старшей ветви Рюриковичей, —
22

и Бельские, недавние «выезжане» из Литвы, влиятельные благо-
даря близким родственным связям с правящей династией. В этой
борьбе Шуйские оказались удачливей, князь Иван Бельский был
брошен ими в тюрьму и там умерщвлен, но и сами они продер-
жались недолго. В начале 1542 года глава клана Шуйских Анд-
рей Михайлович был убит великокняжескими псарями. В резуль-
тате нового переворота к власти пришли Глинские, ближайшие
родственники уже двенадцатилетнего Ивана IV, для которого
устранение Шуйского было первой политической акцией с его
участием. Так в обстановке смут, заговоров, убийств и преда-
тельств протекало детство первого русского царя.
Беда была не в придворной борьбе самой по себе, а в ее по-
следствиях. Затяжной кризис власти вызвал расстройство всей
государственной жизни. Внутри страны царили произвол и без-
закония, сильные обижали слабых и не опасались ответственно-
сти, крестьяне разбегались из обжитых мест, наместники по горо-
дам, едва назначенные, были пе уверены, что завтра же их не
заменят новыми, и потому торопились обогатиться — по свиде-
тельству современника, были они «свирепы, аки Львове, люди их,
аки зверие дикие». Ослаблением государства сразу же воспользо-
вались внешние враги — отряды крымских и казанских татар в
эти годы свободно хищничали в русских землях и появлялись
даже в окрестностях Москвы.
Критическое положение страны вызывало всеобщее недоволь-
ство и привело наконец к консолидации патриотических сил.
Голландский купец Исаак Масса, проживавший в России в нача-
ле XVII века, передает те воспоминания о событиях 40-х годов,
которые бытовали в русском обществе. «Управление государ-
ством, — рассказывает он, — некоторое время оставалось в ру-
ках знатнейших вельмож, присягнувших народу, что они будут
хорошо управлять страною и защищать ее от всех врагов до со-
вершеннолетия принца. Но так как многие из вельмож оказа-
лись весьма несправедливыми, повсюду притесняли невинных,
грабили и разоряли все, до чего могли добраться, и мало забо-
тились об общей пользе, то следовало ожидать дурного конца;
сверх того между ними были постоянные раздоры и смуты, ко-
торые нередко едва могли быть прекращаемы, поэтому страшились
гибели всего государства. Заметив это, духовенство и некоторые
умнейшие и знатнейшие лица стали совещаться о средствах спа-
сти отечество... полагая за лучшее отнять власть у вельмож, воз-
ведя принца на отцовский престол...» В самом деле, к 1547 году
в московской придворной среде уже складывается новая могу-
щественная группа, которая в отличие от всех предшествовав-
ших организуется не по родовому принципу и как будто не ста-
вит перед собой узкоэгоистических целей. О ее персональном
23

составе судить сейчас невозможно, ясно только, что одним из ее
духовных вождей и на первых порах единоличным лидером был
митрополит Макарий, человек незаурядного ума, сильной воли и
обширных познаний. Первыми акциями этой придворной группы
стали меры по преодолению кризиса высшей власти. Своеобразие
тогдашней ситуации состояло в том, что именно самодержавие с
его династическим эгоизмом, с его стремлением к абсолютной
полноте власти, с его пороками и преступлениями поставило го-
сударство на край пропасти, но и ипого способа спасти положе-
ние, кроме возрождения самодержавия, венчания Ивана IV на
царство и сплочения под этим знаменем всех патриотических сил,
в то время не было. Только на этом пути можно было достичь
национального единства и избавиться от гибельного для страны
правления временщиков. Получался замкнутый круг, внутри ко-
торого русская жизнь вынуждена была вращаться на протяже-
нии веков.
Свидетельством совершеннолетия в те времена считалось
вступление в брак, и новая придворная группировка одновре-
менно с венчанием на царство организует и женитьбу Ивана IV,
которая к тому же, по мысли ее устроителей, должна была ока-
зать благотворное воздействие на нравственность молодого царя
(а он, как уверяют современники, уже в юности обнаруживал
склонность и к кровопролитию, и к насилию, и к сладострастию),
что послужило бы, в свою очередь, предпосылкой к нравствен-
ному оздоровлению всего общества. Поскольку цели брака были
исключительно внутренними, мысль об иноземной принцессе бы-
ла отвергнута изначально. Со всей страны ко двору собрали бес-
порочных девиц благородного происхождения, и из их числа сам
Иван избрал себе жену. Первой русской царицей стала пятнадца-
тилетняя Анастасия Романовна, принадлежавшая к старомосков-
скому боярскому роду Захарьиных-Юрьевых. В истории своего
времени этой «юнице», как назвал ее в письме к Курбскому царь
Иван, предстояло сыграть роль внешне малозаметную, но на са-
мом деле исключительно важную. В раннем детстве лишившийся
родителей и, по сути дела, никогда не знавший семьи молодой
государь по-настоящему «прилепился к жене своей», и влияние
на него Анастасии было поистине благотворным. Таково вполне
единодушное мнение как современников, так и многих поздней-
ших историков. К сожалению, царица не дожила и до тридцати
лет, ее смерть была большим горем не только для царя и бли-
жайших родственников, но также для всего парода. Рано угасшая
Анастасия осталась в памяти народной вечно юной, прекрасной
ликом, кроткой и милосердной — подлинной царицей не силой
власти, а богатством достоинств, воплощением русского нацио-
нального идеала женщины.
24

Принятие Иваном IV царского титула и его женитьба были
очень важными событиями, но немедленных перемен в обще-
ственной жизни вызвать они не могли. А перемены эти были
крайне необходимы. У власти по-прежнему оставались Глин-
ские, как родственники теперь уже царя, они даже укрепили
свое положение. Между тем чинимые ими насилия, злоупотреб-
ления их слуг и произвол назначенных ими чиновников уже до
предела накалили обстановку в стране. Наконец, как это часто
бывает в истории, нужному делу помогло несчастье. Летом
1547 года после страшного, «великого», как называли его совре-
менники, пожара, уничтожившего большую часть города, в Мо-
скве вспыхнуло восстание. Гнев горожан был направлен против
временщиков, ненавистных всем Глинских. Один из них был
убит, другим удалось скрыться, но их дворы были разграблены,
а люди перебиты. Впоследствии в письме Курбскому Иван Гроз-
ный будет утверждать, что события эти носили не стихийный ха-
рактер, а были организованы той придворной группировкой, при-
верженцем которой был его адресат.
Не исключено, что так оно и было. В результате московско-
го восстания произошла смена власти. Вокруг молодого царя сло-
жился правительствующий кружок, который вслед за Курбским
принято называть Избранной радой. Его лидерами были прото-
поп кремлевского Благовещенского собора Сильвестр, ставший
исповедником Ивана и сумевший надолго подчинить его лич-
ность своему духовному контролю, а также Алексей Федорович
Адашев, одаренный государственный деятель и человек больших
личных достоинств. Кто еще входил в Избранную раду, в точно-
сти неизвестно, но это и не столь важно. Главное, что она была
совершенно новым явлением в политической практике Москов-
ского государства.
Во-первых, Избранная рада дублировала самодержавие и
таким образом сглаживала противоречие между эгоистическими
устремлениями высшей власти и национальными интересами.
Не случайно впоследствии Иван Грозный прямо обвинял Силь-
вестра и Адашева в том, что они «державу, данную ми от праро-
дителей наших, под свою власть отторгосте». А во-вторых, новое
правительство располагало неким планом действий, идеальным
образом России, такой, какой она должна стать, то есть устрем-
ленным в будущее. Этот идеальный образ был итогом полувеко-
вой работы русской общественной мысли, сумевшей поставить
целый ряд острых проблем и предложить немало проектов госу-
дарственного масштаба. Программа, которую проводила в жизнь
Избранная рада, была программой общенациональной, ориенти-
рованной на «государьские» и «земьские» интересы в их един-
стве, а ее крупнейшие деятели ощущали себя созидателями
25

совершенного православного царства, подобного граду, обнесенно-
му неприступными стенами и утвержденному могучими башня-
ми-«столпами», если воспользоваться одним из излюбленных об-
разов той эпохи. «Воодушевленные желанием общего блага, —
писал о деятелях Избранной рады известный историк С. Ф. Пла-
тонов, — они поставили своей задачей нравственное исправление
самого Грозного и улучшение управления. В митрополите Мака-
рии они получили помощника и нередко вдохновителя. Так око-
ло Грозного, видевшего до той поры вокруг себя только зло и
произвол, образовалась впервые идейная среда».
С приходом к власти Сильвестра и Адашева Россия вступает
в полосу реформ, которые в исторической литературе зачастую
и совершенно несправедливо называют «реформами Ивана Гроз-
ного». Конечно, все они проводились в жизнь царским именем,
но сам Иван лишь исполнял отведенную ему роль, хотя роль эта
и была далеко не последней. Самой насущной среди задач ново-
го правительства было установление национального мира, лик-
видация того накала внутренней вражды, который уже в бли-
жайшем будущем грозил гибельными потрясениями. Средством
утверждения национального единства стали Земские соборы, и
первый из них, собранный в феврале 1549 года, принято имено-
вать «собором примирения» — название хоть и позднее, но тем
не менее очень точное. Действо, разыгранное по сценарию, ко-
торый был создан новыми советниками молодого царя, произве-
ло потрясающее впечатление. Иван IV подавал пример всему
своему народу. Он «отпустил вины» своим подданным и, в свою
очередь, просил прощения у тех из них, кто почитал себя оби-
женным высшей властью. Тогда же митрополит Макарий благо-
словил государя на составление нового Судебника, что было де-
лом крайне важным, поскольку общественная справедливость
понималась в те времена прежде всего как праведность суда.
Новый, так называемый «Царский судебник» был обнародован
уже в следующем, 1550 году, его отличие от прежнего состояло
главным образом в ужесточении мер против взяточничества и
других злоупотреблений, а также в установлении системы обще-
ственного контроля над властью назначаемых сверху кормлен-
щиков и их судопроизводством. Дальнейшее развитие реформ
привело к полной отмене кормлений, которые были заменены
выборными земскими властями с широким объемом полномочий.
Подчеркнем еще раз — все эти меры в целом были направлены
на утверждение национального согласия, снятие остроты внут-
ренних противоречий, и они вполне достигли своей цели.
Немалой заботой нового правительства была борьба с по-
вреждением нравов. Первым шагом к этому стали церковные ре-
формы. Уже в 1551 году состоялся так называемый Стоглавый
26

собор. Это был не земский, а церковный, «освященный» собор, но
на нем присутствовали и сам царь, и его бояре, и представители
дворянства. Собор протекал по весьма своеобразному сценарию,
также, несомненно, разработанному новыми царскими советни-
ками. Иван IV задал духовенству сто вопросов и получил на них
развернутые ответы, оформленные затем в виде ста глав собор-
ного постановления — «Стоглава» (отсюда и название собора).
Речь шла о тех же самых вопросах, из-за которых двумя деся-
тилетиями ранее подверглись гонениям лидеры нестяжателей
Вассиан Патрикеев и Максим Грек (последний, уже глубокий
старец, проживал в это время на покое в Троице-Сергиевом мо-
настыре): о многих церковных «неисправлениях», плодящих по-
роки и в среде мирян, о земельных владениях и богатствах церк-
ви как источнике зла, как свидетельстве отхода ее от чистоты
евангельских заветов. Как известно, и эта новая попытка ис-
правления церкви оказалась безрезультатной. Осифлянское боль-
шинство духовенства решительно отвергло покушение на свои
богатства, согласившись лишь несколько ограничить аппетиты на
будущее и взять на себя некоторые из общественных обязанно-
стей — организацию школ, к примеру. Приняв затем некоторые
меры против пьянства, бродяжничества и распутства духовных
лиц, собор сосредоточил свое внимание на проблеме усиления
церкви как организации, на вопросах унификации культа и об-
рядов, введении единообразных канонов для иконописи и т. и.
Так церковь подписала себе приговор и предопределила свой
дальнейший путь — постепенной утраты самостоятельного зна-
чения в общественной жизни и все большего подчинения вла-
стям, пока Петр I не низвел ее до положения одного из госу-
дарственных ведомств. Даже явление во главе церкви сильных,
незаурядных личностей, таких, как митрополит Филипп, решив-
шийся на личный бунт против опричнины и заплативший за это
жизнью, патриарх Гермоген, прославившийся в годы Смуты сво-
ей несгибаемой верностью идеалам национальной независимости,
или патриарх Никон, предпринявший последнюю, отчаянную по-
пытку отстоять церковный авторитет перед лицом самодержавия,
уже не могло круто изменить ее судьбу. В годы же опричнины,
то есть уже вскоре после Стоглавого собора, конформизм цер-
ковников проявил себя как прямое предательство своей паствы,
оставшейся в условиях страшного, кровавого террора один на
один с властью, которая на этот раз оборотилась к народу по-
истине волчьим ликом.
Предметом особой заботы Избранной рады, естественно, бы-
ла армия. Как и в ряде других областей государственной жизни,
лежавшее в основе организации служилого класса обычное пра-
во было заменено писаным законом, который назывался «Уложе-
27

нием о службе». Главная его мысль состояла в том, что перед
лицом службы все равны. Вотчины уравнивались в обязанностях
с поместьями, а богатый боярин с самым последним худородным
дворянином. Со 100 четвертей доброй земли в одном поле или
300 четвертей (150 десятин) в трех полях для государевой служ-
бы должен был быть выставлен один полностью вооруженный
всадник. Разумеется, ни о служебном, ни об имущественном ра-
венстве речь в данном случае не шла. Воевода получал помест-
ный оклад значительно больший, чем рядовой ратник, а воеводой
мог стать только представитель знати. Зато и являться на войну
он должен был не только сам лично, а во главе полностью сна-
ряженного отряда, соответствующего по численности размерам
его земельных владений. Но главное состояло не в этом — отны-
не каждый в точности знал свои права и имел возможность от-
стаивать их, а кроме того, знал, что за доблесть на поле брани
его непременно ожидает награда в виде дополнительного поме-
стного оклада, который унаследуют и его потомки, в случае же
трусости или неявки на службу неотвратимо последует наказа-
ние и лишение земли. Огромному большинству служилых лю-
дей такие порядки казались верхом справедливости, что в не-
малой степени способствовало поднятию боевого духа русской
армии.
О реформах середины столетия написаны целые монографии,
и мы могли бы говорить о них еще очень долго. И о самих пре-
образованиях, и про оздоровление нравов, закономерное в усло-
виях нового национального подъема, и о бурном расцвете куль-
туры, и о громких победах, следовавших одна за другой, — взя-
тие Казани, присоединение Астрахани, победы над крымским
ханом, разгром Ливонского ордена... И все это в течение одного
десятилетия! Однако не будем забывать, что речь у пас идет о
первоначальном самодержавии и его влиянии на русскую исто-
рию. О чем же свидетельствуют с этой точки зрения изложен-
ные выше факты?
Обычно историки пишут о времени после венчания Ивана IV
на царство как о периоде укрепления самодержавия. Это верно
лишь в том случае, если не проводить различия между лично-
стью государя и государством, а различать их необходимо. Госу-
дарство в середине столетия окрепло несомненно, но располагал
ли Иван IV в годы правления Избранной рады большей личной
властью, чем в свое время его отец? Очевидно, что нет. Напро-
тив, самодержавие в это время было умереннее, чем при Васи-
лии III. Об этом свидетельствуют и перемены в самой структуре
управления. Утверждение системы местного самоуправления, к
примеру, сужало прерогативы центральной власти, а появление
развитого законодательства ограничивало ее произвол. Несомнек-
28

но возрастает в эти годы п роль Боярской думы — никакие жа-
лобы на обыкновение решать все дела «сам третей у постели» в
это время немыслимы, вновь возрождается обычай «говорить
встречу», причем мнение, принятое большинством, в таких слу-
чаях всегда побеждало, даже если оно противоречило позиции
самого царя. Впрочем, последнее обстоятельство относится уже к
режиму власти, установившемуся благодаря личному влиянию
Адашева и Сильвестра. Сутью этого режима было добровольное
неполповластпе царя, проявлявшее себя не только в сфере госу-
дарственного управления, но даже в быту. Доказывать этот факт
нет необходимости, сам Иван Грозный делает эго вполне убеди-
тельно, в чем может удостовериться каждый, взяв на себя труд
внимательно ознакомиться с его Первым посланием Курбскому.
Характер воздействия Сильвестра и Адашева на молодого царя
был сугубо религиозным, цель же их, как мы уже говорили, со-
стояла в созидании совершенного православного царства.
Умение различать самодержавие и государство, которого так
часто не хватало позднейшим историкам, было в полной мере
свойственно деятелям Избранной рады. Они сумели обуздать од-
но и возвысить значение другого как «общей вещи» (это поня-
тие, которое является дословным переводом латинского res pub-
lics, использует князь Курбский в рассказе о деятельности Алек-
сея Адашева). Следует уточнить — сторонники Избранной рады
отнюдь не были противниками самодержавия, оно занимало в их
идеале «Святорусского царства» важнейшее, ключевое место, но
понималось ими прежде всего как носитель определенного круга
обязанностей перед своими подданными, перед Россией. Короче
говоря, немало сделавшие для укрепления престола деятели пра-
вительства середины столетия никогда не ставили перед собой
цели увеличить объем личной власти Ивана IV. Но и к конфрон-
тации с царем они тоже никогда не стремились. Курбский, взгля-
ды которого были обобщением государственно-политической прак-
тики 50-х годов, считал наилучшей следующую формулу: «Само-
му царю достоит быти яко главе, и любити мудрых советников
своих яко свои уды (члены тела. — С. £.)». Вообще, программу
правительства этого времени точнее всего можно было бы на-
звать программой национального согласия. Избранная рада стре-
милась к единению царя и народа в их взаимном и добросове-
стном выполнении своих обязанностей друг перед другом, а
равно к согласию сословий и исполнению ими обязанностей друг
перед другом при сохранении различий в их положении и функ-
циях, как различны и равно необходимы все органы в едином
человеческом теле. В 50-е годы XVI века национальное согласие
было достигнуто и принесло свои плоды, а на протяжении после-
довавших двадцати с лишним лет упорно разрушалось, и вина
29

за этот трагический для судеб России поворот во внутренней
политике может быть возложена только на самодержавие.
Распад внутреннего единства русского общества был начат
расколом в среде приближенных царя Ивана. Таково, во всяком
случае, принятое в науке мнение. Историки указывают здесь, во-
первых, на так называемый «боярский мятеж» 1553 года, когда
внезапная и, как казалось, смертельная болезнь Ивана IV вновь
остро поставила династический вопрос. Объявленный наследни-
ком престола первый сын Ивана Грозного царевич Дмитрий
(вскоре после этих событий он трагически погибнет от несчастно-
го случая) был еще грудным младенцем. Перспектива его воца-
рения у многих тогда порождала опасения в том, что страна ока-
жется во власти произвола семьи Захарьиных, его родственников
по матери, и вновь будет ввергнута в смуты, придет в «нестрое-
ние», как это было в еще хорошо памятные всем времена мало-
летства самого Ивана. Общие чувства выразил тогда отец Алек-
сея Адашева, Федор Григорьевич. «Ведает Бог, да ты государь, —
обратился он к царю во время церемонии присяги, — тебе, госу-
дарю, и сыну твоему царевичю князю Дмитрею крест целуем, а
Захарьиным нам Данилу с братиею не служивати; сын твой, го-
сударь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Да-
нилу з братиею; а мы уже от бояр до твоего възрасту беды ви-
дели многие». Слова эти тут же вызвали горячее одобрение од-
них и возражения других, «и бысть меж бояр брань велия,
и крик, и шум велик, и слова многия бранныя», причем все
это происходило прямо у постели умирающего царя. Хвати-
ло, однако, лишь одного «государского жестокого слова», что-
бы весь «мятеж» тут же прекратился и началось крестоцело-
вание.
Конечно же, все эти события нельзя расценить иначе как
эмоциональную реакцию, порожденную двойственностью, проти-
воречивостью ситуации. Ни заговором, ни попыткой переворота
это не назовешь. Окольничий Ф. Г. Адашев допустил явную бес-
тактность, коснувшись болезненного династического вопроса, и
вызвал свару в царской опочивальне, куда бояре и собрались-то
не для чего иного, а именно для того, чтобы целовать крест
Дмитрию, самая же влиятельная часть Боярской думы, в том чи-
сле и Алексей Адашев, сделала это еще накануне вечером.
Не удивительно поэтому, что события 1553 года не вызвали ни-
каких явных перемен во внутренней жизни страны, тем более
что сам царь вскоре поправился и династический вопрос потерял
свою актуальность. И все-таки свое влияние на дальнейшую исто-
рию они оказали — о них всегда помнил Иван Грозный, и не
случайно спустя целых два десятилетия некто, редактировав-
ший официальную летопись, так называемую «Царственную кни-
30

гу», написал, чтобы вставить в нее, развернутую повесть «О бо-
лезни църской».
Чуть ли не изначально русскому патриотическому сознанию
была свойственпа дилемма: кому служить — Власти или Рос-
сии? Хорошо, когда это противоречие отступало на второй план,
но так бывало далеко не всегда. Вспомним Афанасия Никити-
на — «хотя эмиры Русской земли и несправедливы, но да устро-
ится Русская земля и да будет в ней справедливость!» Или зна-
менитое разъяснение Николая I причин возвышения им ино-
странцев: «Русские служат России, а немцы служат мне». Или
осуждение Салтыковым-Щедриным тех, кто «путает любовь к Ро-
дине с любовью к Его Превосходительству». Примеры можно бы-
ло бы умножить, но, кажется, мысль о том, что патриотизм не
всегда согласуется с лояльностью, не нуждается в особых дока-
зательствах. Та же дилемма, по-видимому, проявила себя и в
событиях 1553 года. Иваном Грозным тогда владела забота о ди-
настии, Ф. Г. Адашев выразил мнение тех, кто испытывал опа-
сение за страну, которая вновь может оказаться под властью
временщиков. Противоречие очевидно. Оно не переросло в конф-
ликт, поскольку «мятежные» бояре понимали, что отказ от при-
сяги Дмитрию будет подлинным мятежом, который вернее, чем
власть малолетнего царевича, приведет к внутренним раздорам,
царь же не имел повода для опалы —- ведь речь шла о нежела-
нии служить Захарьиным, а не ему и его сыну. Одпако опреде-
ленный урок из этих событий Иван Грозный, несомненно, извлек
и сблизился с Захарьиными, противоречий с которыми у него быть
не могло. Захарьины же проявленную по отношению к ним во
время крестоцслования Дмитрию враждебность предавать забве-
нию отнюдь не собирались, хотя и не имели возможности ото-
мстить своим недругам немедленно, а кроме того, они были заин-
тересованы в предельном усилении царской власти, поскольку
эту власть Иван Грозный должен будет передать в будущем сы-
ну Анастасии, а значит, представителю их рода.
Курбский, чья «История о великом князе Московском» явля-
ется основным источником наших знаний о событиях того вре-
мени, ничего не рассказывает о «боярском мятеже», зато сооб-
щает о том, что после выздоровления от «огненного недуга»,
поразившего царя вскоре по возвращении его из Казанского похо-
да, он резко меняет свое поведение и раз за разом начинает по-
ступать наперекор «добрым советам», то есть рекомендациям
Избранной рады. Плачевные результаты таких поступков застав-
ляют его образумиться, но противники правительства, пользуясь
всяким удобным случаем, продолжают настраивать царя против
него. Обычно Курбский именует их обобщенно — «ласкателями»,
льстецами, по упоминает и конкретные лица. Это, во-первых,
31

«шурья царевы» — Захарьины, которые стремились представить
Адашева и Сильвестра в качестве похитителей царской власти и
«нашептывали» царю, по-видимому, то же самое, что впослед-
ствии, во времена падения Избранной рады, говорили уже от-
крыто: «Аще бы не они были при тебе, так при государе муже-
ственном и храбром и пресильном, и тебя не держали аки уз-
дою, уже бы еси мало не всею вселенною обладал». Во-вторых,
это «лукавое» осифлянское духовенство, которое было, естествен-
но, недовольно властью людей, явственно приверженных нестя-
жательским воззрениям. Один из них — престарелый Вассиан
Топорков, племянник самого Иосифа Волоцкого и подручный
митрополита Даниила, бывший коломенский епископ, изгнанный
со своей кафедры вскоре после смерти Василия III, изрек знаме-
нитый «силлогизм сатанинский», от которого, по словам Курбско-
го, как от искры «во всей Святоруской земле таков пожар лют
возгорелся». «Аще хощеши самодержец быти», — наставлял он
царя, посетившего его во время богомолья, — не держи собе со-
ветника ни единаго мудрейшаго собя, понеже сам еси всех лутч-
ши; тако будеши тверд на царстве, и всех имети будеши в руках
своих. И аще будеши имел мудрейших близу собя, по нужде бу-
деши послушен им». Совет этот отвечал умонастроению самого
Ивана и был принят им с благодарностью.
Позднейшие историки называют еще одну причину разры-
ва Ивана IV с Избранной радой — их несогласие в вопросе о
направлении внешнеполитической активности. Этот правитель-
ственный конфликт приходится на 1560 год, он непосредственно
предшествовал удалению от власти Сильвестра и Адашева, по
был скорее всего не причиной, а следствием — свидетельством
того, что согласие между царем и его фаворитами уже было на-
рушено. Алексей Адашев, как известно, призывал удовлетворить-
ся разговором Ливонского ордена, заключить мир, с тем чтобы
закрепить новые приобретения России в этом районе и избежать
таким образом столкновения с Польско-Литовским государством,
Швецией и Данией, неизбежного в случае продолжения войны.
Вместо борьбы за Ливонию он предлагал сосредоточить усилия
против Крымского ханства, завоевание которого погасило бы по-
следний очаг татарской угрозы и принесло свободу десяткам
тысяч русских людей, томящихся там в неволе. Иван Грозный
поступил на этот раз вопреки мнению Избранной рады (похо-
же, что и руководствовался он в данном случае соображениями
не внешнеполитическими, а исключительно внутренними), что
имело самые печальные последствия — поражение в Ливонской
войне лишило Россию уже имевшегося у нее выхода к Балтий-
скому морю, Крым же еще на протяжении двухсот лет сохранял
свою независимость, оставаясь постоянным источником разбой-
32

ничьих набегов на русские земли. Впрочем, нам легко судить
задним числом. Тогда же ясности не было. После побед 50-х го-
дов Адашеву, так же как и царю Ивану, должно было казаться
что у России хватит сил завоевать Прибалтику при любых усло-
виях, ведь о внутренних потрясениях, приведших в конце кон-
цов к поражению в Ливонской войне, речь пока не шла. Коро-
че говоря, Избранная рада довольно легко подчинилась царсксй
воле и принялась деятельно проводить его решения в жизнь.
Правительственный конфликт таким образом был полностью ис-
черпан.
Так каким же образом, в силу каких причин, в течение ка-
кого времени произошел разрыв Ивана Грозного с Избранпой ра-
дой? Судить обо всем этом можно по-разному, но таинственная
мгла, окутывающая это роковое событие, по-видимому, никогда
полностью не рассеется. Протекал этот процесс скрытно для всей
страны, затрагивал лишь узкий круг высшей придворной знати.
Для огромного большинства современников известие об удале-
нии Сильвестра и Адашева прозвучало как гром среди ясного не-
ба. Необходимость смены правительственного курса трудно было
понять, поскольку произошла опа без всякого внешнего пово-
да — страна вкушала плоды внутреннего мира, государство про-
цветало, громкие военные победы следовали одна за другой...
Первой общей реакцией па переворот были растерянность и
недоумение, следом за ними настоятельно заявила о себе и по-
требность разобраться в случившемся. «Откуда спя приключиша-
ся?» — вопрошали впоследствии «многие светлые мужи» князя
Курбского как человека, близко знавшего главных действующих
лиц той поры. Предложенный им ответ отражал фундаменталь-
ное свойство тогдашней русской общественной жизни ее силь-
нейшую зависимость от личности монарха. Всю современную
ему историю Курбский изображает как реализацию процессов,
протекавших во внутреннем мире Ивана Грозного, а все обще-
ственные силы оценивает по характеру их духовного влияния на
царя. Не боярская свобода сама по себе дорога ему, а процвета-
ние «Святорусского царства». Адашев и Сильвестр у Курбско-
го — носители благого начала, поскольку их правление было бла-
гом для России, годы же малолетства царя, которые во многих
исторических трудах изображаются как классические времена
боярской вольницы, равно как и годы опричнины, когда, напро-
тив, предельно усиливается самодержавие, он считает периода-
ми господства злого начала, о чем свидетельствуют многие бе-
ды, неурядицы и военные поражения. Критерий простой, но без-
ошибочный, а главное, согласуется с реальной действительностью.
Последнее обстоятельство позволило впоследствии исторической
науке широко пользоваться не только фактами, но и выводами
3 Накануне Смуты
33

Курбского. В первую очередь это относится к Н. М. Карамзину,
но не только к нему, можно говорить о существовании в позд-
нейшей историографии целой традиции нравственно-психологиче-
ского объяснения опричного переворота. Правда, после Карам-
зина историческая мысль в этом отношении явно деградирует, ее
развитие шло главным образом по пути отказа от нравственных
категорий и усиления значения психологических понятий, что в
конце концов привело к попыткам постановки Ивану Грозному
психиатрического диагноза.
Однако более влиятельной в науке всегда была другая тра-
диция, основателем которой считается С. М. Соловьев. Историки
этого направления были заняты поисками объективных законо-
мерностей общественного развития, а разного рода нравственно-
психологические характеристики почитали делом несерьезным,
субъективным, чуть ли не беллетристическими упражнениями и
потому отказывали им в каком-либо научном значении. В рам-
ках этого направления возникло большое число концепций, по-
скольку выведение закономерностей оказалось делом не менее
субъективным, чем психологические этюды. Именно это обилие
концепций, основанных на более или менее произвольных социо-
логических схемах, академик С. Б. Веселовский и назвал «нето-
выми цветами по пустому полю исторических фантазий». Может
быть, единственной их общей чертой было убеждение в том, что
Иван Грозный был не просто предшественником, но предтечей
Петра I, что именно он выражал в то время национальные ин-
тересы, а его опричнина преследовала «великие цели».
Кажется, еще В. О. Ключевский доказал, что ни в годы оп-
ричнины, ни после нее никаких особенных, новых по сравнению
с предшествовавшим периодом великих целей Иван Грозный не
преследовал. Признание этого факта тем не менее не снимав!
вопроса о смысле осуществленного царем переворота. Всякий,
кто последует совету Н. К. Михайловского, оставит дурную при-
вычку искать в древних текстах то, что там не написано, и вни-
мательно ознакомится с позицией Ивана Грозного, откровенно в
подробно выраженной им в его Первом послании Курбскому, от-
четливо увидит, каким смыслом наделял свою новую политику
сам царь. Опричнина для него — это не средство борьбы с пере-
житками раздробленности и не просто отряд телохранителей. Это
его способ восстановления истинного самодержавия, такого, ка-
ким оно было при Василии III и каким оно, по его мнению, во-
обще должно быть. Самодержавие, доказывает царственный пуб-
лицист, наравне с христианством было введено на Руси еще
Владимиром Святославичем, было затем, как священная хоругвь,
достойно пронесено через века такими государями, как Влади-
мир Мономах, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван III,
34

Василий III и таким образом «дойде и до нас, смиренных скипт-
родержавия Руского царствия». В годы малолетства Ивана Гроз-
ного самодержавие погибло и только после падения Силь-
вестра и Адашева начало восстанавливаться вновь, поэтому ни-
какой разницы между годами «боярского правления» и периодом
Избранной рады царь не признает. Что толку, что он находился
на троне, когда правили страной другие? И разве это «истинное
православие», когда повелевают «рабы»?
Иван Грозный был таким же «идейным», как и сторонники
Избранной рады, только идеалам они служили разным. Деятель-
ностью одних руководил образ совершенного православного «Свя-
торусского царства», другой же был фанатиком идеи неограни-
ченного, «истинного христианского самодержавства», носители ко-
торого ни перед кем, кроме Господа, не обязаны отчетом в своих
поступках и располагают абсолютной полнотой личной власти
над всеми своими подданными. «А жаловати есмя своих холо-
дей вольны, — исповедует царь Иван свой символ веры, — а и
казнити вольны же есмя были». Его опричнина имела своей це-
лью воплощение идеала самодержавия, способом же его претво-
рения в жизнь стал раскол общества. «Разделяй и властвуй» —
это изречение Иван Грозный вполне мог бы избрать девизом
своего нового политического курса, и курс этот с неизбежностью
вел Россию к будущей гражданской войне.
Все современники, как русские, так и иностранцы, едино-
душны в оценке внутренней политики Ивана Грозного во второй
половине 60-х и 70-х годах. Царь, считают они, разделил своих
подданных на два лагеря и «поустил», науськал, натравил од-
них на других, сам же в этих условиях получил неограниченную
власть над их жизнью и имуществом. Другой характерной осо-
бенностью внутренней жизни страны в это время была полная
гибель суда. Выше любого закона стояли отныне государева во-
ля, его неутолимая жажда крови да хищная алчность и пороч-
ные вожделения его верных слут-опричников. Уже расправа над
Адашевым и Сильвестром была осуществлена с нарушением су-
дебной процедуры. Обвиненные в страшном преступлении — кол-
довстве, вызвавшем смерть царицы Анастасии, они были лише-
ны даже возможности выступить в свою защиту. В результате
специально организованное царем «соборное судилище» призна-
ло их вину без всякого расследования обстоятельств дела и вы-
несло свое постановление заочно. Сильвестр, как известно, был
сослан в Соловецкий монастырь, Адашев же незадолго до гото-
вившейся над ним расправы неожиданно скончался при зага-
дочных обстоятельствах — враги его впоследствии настойчиво
распространяли слухи о самоубийстве, но значительно более ве-
роятным является предположение о том, что его отравили, по-
3*
35

скольку публичная казнь этого популярного в стране государ-
ственного деятеля могла вызвать серьезные внутренние волне-
ния. И все же расправа над Адашевым и Сильвестром хотя бы
облечена была в форму суда, позднее же ни сам царь Иван, ни
его подручные и вовсе не затрудняли себя тем, чтобы придать
своим действиям видимость законности.
Разрыв Ивана Грозного с Сильвестром и Адашевым положил
начало конфликту с их «единомысленниками», число которых
среди его придворных оказалось очень значительным. Царское
повеление «отлучитися» от лидеров Избранной рады «и к ним не
престаяти» не возымело действия. Напротив, царь сразу же по-
чувствовал нарастающее сопротивление своей воле, тем большее,
чем упорнее он пытался настоять на своем. «Яз такие досады
стерпети не мог, — вспоминает об этих временах Иван Грозный
в письме Курбскому, — за себя есми стал. И вы почали против
меня болыпи стояти да изменяти, и я потому жесточайше почал
против вас стояти». Бессудные казни породили массовые побеги
за границу, а за изменами следовали репрессии в отношении все-
го рода беглеца. Конфликт нарастал, и исход его вполне мог
оказаться не в пользу царской власти. В этих условиях Иван
Грозный окончательно порывает с традициями предшествующего
периода и избирает политику внутреннего раскола в качестве
средства борьбы за утверждение истинного, неограниченного са-
модержавия.
Как известно, 3 декабря 1564 года царь покинул столицу и
обосновался в Александровой слободе, превращенной им в укреп-
ленный военный лагерь. В течение месяца Двор находился в
полной растерянности, страна жила без всякой власти, и только
3 января 1565 года в Москве были получены две царские грамо-
ты. В одной из них, адресованной митрополиту, Иван Грозный
обвинял весь служилый класс и все духовенство в целом, без
различия чинов, во многих преступлениях и противоборстве его
воле и сообщал, что он «не хотя многих изменных дел терпетп,
оставил свое государство». Другая грамота была обращена ко
«всему христианству града Москвы». В ней царь сообщал о сво-
ем конфликте с «верхами» и заверял горожан в том, «чтобы опп
себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы
никоторые нет». Посылая эти грамоты, Иван Грозный рассчиты-
вал на раскол общества по горизонтали, и расчет его вполне се-
бя оправдал. «Низы» оказали давление, и Двор перед угрозой
городского восстания вынужден был удовлетворить все требова-
ния царя и признать его право на бессудные опалы и казни с
конфискацией имущества.
Однако и этого царю показалось мало. Воспользовавшись
правом победителя, он продиктовал делегации духовенства, бо-
36

яр и «всяких москвичей» во главе с митрополитом Афанасием,
которая прибыла к нему в Александрову слободу, новые усло-
вия. В ответ на слезные мольбы челобитчиков сменить гнев на
милость Иван Грозный объявил о своем намерении «учинити ему
на своем государстве себе опришнину». В отличие от реформ
50-х годов, осуществлявшихся ради внутреннего единства и на-
ционального согласия, опричнина Ивана Грозного означала рас-
кол всего русского общества по вертикали. Отныне в стране
должны были существовать две боярские думы, два двора, два
приказных аппарата, два войска, две категории земель. Только
верховная власть оставалась одна и обретала в силу этого неви-
данное доселе могущество. Сначала она во главе опричнины тер-
зает земщину, а потом уничтожает опричнину, предает казни
ее вождей и даже запрещает упоминать само это слово. Она
стравливает затем бывших опричников и бывших земских в объ-
единенных государственных органах, она возводит впоследствии
па престол в качестве номинального правителя татарского царе-
вича Семиона Бекбулатовича, извлекая немалые выгоды для се-
бя из этого нового раздвоения. Не случайно современники «не за-
метили» отмены опричнины, менялись формы, но политика, ори-
ентированная на внутренний раскол русского общества, остава-
лась неизменной на протяжении всей второй половины царство-
вания Ивана Грозного.
После падения Избранной рады собственно и начинается эпо-
ха Ивана Грозного, приходит его звездный час. События этого
времени хорошо известны и многократно описаны. «Воскурилось
гонение великое», — говорит о них князь Курбский. Жертвами
царской «лютости» становятся в эти годы и отдельные государ-
ственные деятели прежней поры, и служилые фамилии, казнимые
«всеродне», то есть вместе с женами и малыми детьми, и при-
надлежавшие опальным боярам села, в которых поголовно ис-
треблялись не только люди, но и скот. Даже целые города испы-
тывали на себе весь ужас царской ярости, как это было с
Великим Новгородом, где опричники в течение пяти недель «отдела-
ли» несколько десятков тысяч человек. Лишь счастливая случай-
ность спасла от погрома Псков, и через несколько лет пскови-
чи спасли Россию, остановив под стенами своего города наше-
ствие Речи Посполитой. Что удивительно, и современники, и
потомки умели смотреть на эпоху Ивана Грозного очень по-раз-
ному. Одних она привлекала как волнующая летопись кровавых
преступлений и беспримерного в русской истории распутства.
Другие видели в ней великую национальную трагедию. Третьи
же — проявление неких исторических закономерностей. Она и в
самом деле вобрала в себя все это, но для нас в данном случае
важно увидеть лишь те ее черты, которые порождают своеобра-
37

зие эпохи Федора Ивановича и Бориса Годунова и предопределя-
ют дальнейшее течение нашей истории в сторону Смуты.
Одним из итогов борьбы Ивана Грозного за «истинное само-
державство» стала гибель самого самодержавия. Парадоксально,
но факт, и, кажется, факт вполне закономерный. Общеизвестно,
что всякая власть, а в особенности власть тираническая, осно-
ванная на произволе и кровавых репрессиях, разрушительно дей-
ствует на нравственность и психику человека. Пример Ивана
Грозного лишний раз подтверждает эту истину. Кровавые рас-
правы явно оказывали на него возбуждающее воздействие, но,
как и всякий внешний возбудитель, этот также требовал посто-
янного увеличения «дозы», поэтому и казни, устраиваемые ца-
рем, год от года становились все страшней и изощренней. Также
по нарастающей проявляло себя и его распутство. Некогда Ва-
силию III немалых трудов стоило добиться для себя возможно-
сти заключить второй брак, сын же его был женат семь раз. Ес-
ли верить современникам, во всех поездках за царем следовал
специальный обоз с юными девушками, которых он поочередно
растлевал. А чего стоит сцена охоты Ивана Грозного со своими
опричниками на крестьянок, которых, раздев догола, выгнали в
лес из разоренной деревни, предварительно убив в ней все муж-
ское население. К этому следует добавить нескончаемые пиры с
обильными возлияниями, а также утвердившееся у царя обыкно-
вение впадать в ярость при малейшем сопротивлении своей во-
ле, и тогда станет понятным, что происшедшая в кремлевском
дворце 19 ноября 1581 года трагедия была отнюдь не случайно-
стью. Как известно, в этот день царь Иван, встретив в одном из
внутренних покоев свою уже ожидавшую ребенка невестку,
обрушился на нее с руганью за какое-то упущение в убранстве,
а попытавшегося вступиться за жену сына Ивана Ивановича уда-
рил острым наконечником посоха в висок. Последствия этой сце-
ны были самые плачевные — перепуганная женщина потеряла
плод, а царевич через несколько дней скончался.
Случившееся было страшным ударом для самого царя. Он
испытывает мучительное раскаяние, причем не только в убий-
стве сына, но и во всей своей прежней жизни. Казни отныне
прекращаются, составляется синодик с перечислением всех жертв
репрессий, который рассылается по монастырям для поминове-
ния их душ. Сделанного, однако, не вернешь. Роковым ударом
посоха царь Иван подрубил самый корень всего своего дела. «Хо-
ругвь самодержавия», о которой так гордо писал он в письме
Курбскому, отныне некому было передать, поскольку слабые ру-
ки Федора были явно не способны принять ее. Иван Грозный по-
нимал это и, умирая, учредил при своем 27-летнем наследнике
регентский совет.
38

Последнее кровавое деяние царя Ивана породило длинную
цепь последовавших событий — не только гибель самодержавия,
но и пресечение династии, и развал государства, одной из причин
которого была невиданная по ожесточению борьба за престол.
Историки немало гадали о том, был ли последний сын Ивана
Грозного царевич Дмитрий убит пли пал жертвой несчастного
случая. Гадания эти бесплодны, значительно важнее в этом деле
осознать следующий факт: ни маленький Дмитрий, ни сын Фе-
дора Ивановича, если бы таковой, как все ожидали, все же по-
явился на свет, в той обстановке, похоже, вообще не имели шан-
сов выжить. Сам отец предопределил судьбу своего сына, это он
в течение второй половины своего царствования сумел разру-
шить всякие моральные запреты и выпестовать новую породу го-
сударственных деятелей, не ведающую сомнений в своем стрем-
лении к поставленной цели. Цареубийство могло представлять
собой нравственную проблему для таких высоких духом людей,
какими были декабристы. Мог изобразить царя Бориса человеком,
мучительно переживающим совершенное им преступление,
А. С. Пушкин, но это свидетельствует о духовном строе самого
Пушкина, но никак не реального Бориса Годунова, который с
юности жил при дворе Ивана Грозного, воспитывался в опрични-
не, был женат на дочери самого Малюты Скуратова. Никаких
нравственных запретов, коли речь шла о престоле, для него не
существовало. И не только для него одного. То же самое можно
сказать о всех тех силах, которые располагали в то время ре-
альным влиянием в обществе и были представлены в регентском
совете при номинально царствовавшем Федоре Ивановиче.
Согласно предсмертной воле Ивана Грозного в регентский со-
вет вошли четыре человека. Никита Романович Юрьев был од-
ним из тех «шурьев царевых», которые, согласно Курбскому,
сыграли столь большую роль в разрыве царя Ивана с Избранной
радой. Он приходился дядей Федору Ивановичу, а его родной
внук Михаил Федорович станет основателем династии Романо-
вых. Князь Иван Федорович Мстиславский был известен прежде
всего своей родовитостью, шапка Мономаха осталась для пред-
ставителей этого рода недостижимой, но и Мстиславские познали
в годы Смуты вкус высшей власти — племянник Ивана Федоро-
вича князь Федор Михайлович в 1610 году возглавил боярское
правительство. Входил в число регентов и Иван Петрович Шуй-
ский — герой обороны Пскова от войск Стефана Батория. Чело-
век он был, по-видимому, вполне достойный, но, как и прочие,
преданный эгоистическим интересам своей семьи. Избранный по-
сле падения Лжедмитрия I на русский престол Василий Ивано-
вич Шуйский приходился ему племянником. Наконец, четвертым
членом регентского совета был Борис Федорович Годунов, кото-
39

рый, как известно, сумел первым добиться власти и победить на
пути к ней всех своих соперников. Но, стоит подчеркнуть еще
раз, честолюбивые планы в эти годы питали не только Годуно-
вы, но и Шуйские, и Мстиславские, и Юрьевы-Романовы.
Деятелей смутного времени — Лжедмитриев, Ляпуновых,
Трубецкого, иностранных наемников и т. п. — обычно называют
авантюристами. Однако авантюристами уже были и крупнейшие
политические фигуры предшествовавшей Смуте эпохи. В станов-
лении этого нового для нашей истории типа главную роль сыг-
рал все тот же царь Иван. «Выкосив» боярские роды, он открыл
способы для возвышения людям, прежде не смевшим и помыс-
лить об этом. Прежняя, уже ставшая традиционной со времен
Ивана III общественная система препятствовала резким взлетам,
в силу своего родового положения каждый более или менее чет-
ко знал пределы, выше которых его честолюбие простираться не
могло. Интриги прежних лет осуществлялись с учетом этих пре-
делов — младшие представители московского правящего дома
мечтали о престоле, «родословные люди», боярские роды сопер-
ничали между собой, дворяне же да «дети боярские» практиче-
ски и не помышляли о большем, чем занятие низших придвор-
ных должностей. Иван Грозный сделал эти, прежде незыблемые
общественные границы вполне проходимыми, почти условными.
Уже история опричнины знала немало примеров, когда ловкие
люди, умевшие угодить царю, не по роду возвышались, и, на-
против, люди «родословные», попав в опалу, не смели даже заик-
нуться о своих правах. После смерти царя Ивана Юрьевы-Рома-
новы, Годуновы, Шуйские, Мстиславские уже при жизни Федора
и Дмитрия вступают в тайную, а порой и в явную борьбу меж-
ду собой за обладание шапкой Мономаха. Впоследствии этот про-
цесс спускается еще ниже, и Годуновы оказываются вынужден-
ными уступить трон человеку, низкое происхождение которого
мало у кого при московском дворе вызывало сомнения. Пример
же Лжедмитрия разбудил подлинную стихию честолюбия, волны
которой захлестнули корабль российской государственности.
Впрочем, если продолжить это сравнение, опрокинут он был
все же не авантюристами, а могучим девятым валом народного
движения — Крестьянской войной. Поиск истоков этого разру-
шительного явления также приводит нас к временам опричнины
царя Ивана.
При самом своем явлении на свет самодержавие заявило о
себе как начало общенациональное еще и в том смысле, что
приняло па себя роль защитника «подвластных и сирых» от
произвола людей «сильных». В качестве национального символа
оно естественно вобрало в себя всенародную надежду на спра-
ведливость и с первых же шагов сумело обратить это обстоятель-
40

ство в свою пользу. В ходе борьбы Ивана III за Новгород, к
примеру, упование простых новгородцев на московского госуда-
ря как на защитника от местных «сильпиков» имело не меньшее
значение для его победы, чем военная мощь великокняжеских
полков. Понятно поэтому, отчего Иван III так настойчиво ста-
рался укрепить эту веру в сердцах своих подданных. Внук же
его как будто нарочно делает все, чтобы погасить ее.
В работах апологетов Ивана Грозного разных лет можно
встретить уверения в «демократизме» опричнины, в том, что
царь был поистине отцом и защитником для простых людей, а
репрессии его были направлены исключительно против аристок-
ратии. Наука уже давно отказалась от такого взгляда, поскольку
он явственно противоречит множеству фактов. Мало того, те же
самые факты свидетельствуют о прямо противоположном. Прихо-
дится признать, что опричнина царя Ивана была антинациональ-
ной политикой в самом широком смысле этого слова. В частно-
сти, она сыграла роковую роль в судьбе русского крестьянства,
этой основы нации, поскольку прямым ее следствием оказалась
победа в стране крепостнических отношений.
Одним из самых горестных итогов царствования Ивана Гроз-
ного было, как известно, полное хозяйственное разорение стра-
ны. Цифры, которые приводят историки, ужасающи — по срав-
нению с серединой столетия площади пахотных земель состав-
ляли лишь 16 процентов в относительно благополучных уездах, в
северных же областях, особенно сильно пострадавших и от оприч-
ников, и от близости к театру военных действий, и того мень-
ше, всего 7,5 процента. Страх перед опричниками, властными
над жизнью и смертью, над честью и имуществом любого чело-
века, а крестьянина в особенности, полная гибель суда, а зна-
чит, господство произвола, постояппое, ничем не регламентируе-
мое усиление податного гнета вынуждали «ратаев» покидать об-
житые места и искать спасения в бескрайних девственных лесах
Севера, переваливать за «Камень», как называли тогда Уральские
горы, либо вовсе порывать с земледельческим трудом и вливать-
ся в ряды вольного казачества, начавшего заселять в эти годы
дикие берега Волги и Днепра, Дона и Терека... Оставшиеся же
крестьяне принуждались к исполнению работ и несению всех по-
датных тягот не только за себя, но и за беглецов. Понятно, что
уже вскоре многие из них тоже собирались в дальнюю дорогу.
Хозяйственная катастрофа вынудила наконец правительство
к попыткам навести хоть какой-то порядок. В 1581 году царь
Иван повелел начать новое описание земель. Необходимо было
получить картину реального положения дел в стране, без чего
уже просто невозможно было ни осуществлять раскладку пода-
тей, ни регулировать поместный фонд. Тогда же, по-видпмому

для удобства переписи, были введены «заповедные лета» — вре-
менный запрет крестьянам покидать своего господина даже в
Юрьев день. Вряд ли и сам царь Иван предвидел, к каким по-
следствиям приведут эти меры. «Заповедь», как известно, из
временной меры вскоре переросла в постоянно действующую нор-
му, а описание земель, завершенное к началу 90-х годов, по-
служило основой для юридического оформления крепостной за-
висимости. В годы правления Бориса Годунова уже принимают-
ся указы о сыске беглых, тогда же крепостнические порядки на-
чинают распространяться и па городское население.
Вопрос о происхождении крепостного права — один из са-
мых традиционных в науке. Историки много спорили по этому
поводу, делились на сторонников «указного» и «безуказного» за-
крепощения, рассматривали его в качестве закономерного этапа
в развитии феодального способа производства. Здесь не место
разбирать все эти точки зрения, отметим только некоторые об-
стоятельства, весьма существенные, как нам кажется, для пони-
мания характера того общественного переворота, каким было
утверждение крепостного права. Важнейшим среди них являлось
глубочайшее падение нравов, бывшее прямым следствием прово-
димой Иваном Грозным политики внутреннего раскола. Рыба,
как известно, гниет с головы, или, как писал князь Курбский,
«идеже начальницы произволяют, тамо и воля всенародства не-
сется, албо устремляется». Действительно, бессудность опал и
казней царя Ивана привела к утверждению произвола в каче-
стве принципа внутренней жизни всей страны в целом. Лихоим-
ство чиновников и неправедность судей становятся в эти годы
общепринятой нормой. Обиженному, если он не располагал день-
гами, искать защиты было негде, и обиженных становится все
больше и больше. «Поместники» в этих условиях начинают ве-
сти себя по отношению к своим крестьянам как голодные волки.
«Стали брать они, — рассказывается в одном из воспоминаний
тех лот, — с бедных крестьян, которые им были даны, все, что
те имели; бедный крестьянин уплачивал за один год столько,
сколько он должен был платить в течение десяти лет». Не же-
лавшие платить подвергались тяжким истязаниям и в конце кон-
цов вынуждены бывали спасать свою жизнь ценой имущества.
Уже в 80—-90-е годы ограбленное таким образом крестьянство на-
чинает широко переводиться с денежного оброка на барщину.
Тогда же начинают появляться и другие черты крепостнического
уклада жизни, достигшие зрелых форм в XVIII столетии и
больше известные нам по истории этого времени, — продажа лю-
дей без земли, гаремы из крестьянских жен и дочерей... Короче
говоря, дворянство по примеру царя Ивана утвердило полную
власть над своими «подданными», то есть над зависимыми от
42

них крестьянами. В дальнейшем речь шла о совершенствовании
этой системы, ее юридическом оформлении и изобретении дей-
ственных мер против крестьянской мобильности. «Заповедные
лета», временно отменявшие выход в Юрьев день, хотя их вве-
дение и было вызвано потребностями описания земель или, мо-
жет быть, стремлением воспрепятствовать полному запустению
разоренных областей, пришлись по сердцу почти всему служи-
лому классу, который так и не допустил их отмены. Указ же
1597 года о пятилетием сроке сыска беглых крестьян уже был
именно крепостническим.
Ради справедливости и полноты картины следует отметить
тот факт, что в последние десятилетия XVI века наблюдаются
явственные признаки преодоления кризиса и нового подъема
страны. Современники любовались ими, как любуются яркими
красками заката перед наступлением ночи. «Состояние Москов-
ского государства, — передает уже свои собственные впечатле-
ния упоминавшийся нами выше Исаак Масса, — улучшилось, и
народонаселение увеличилось. Московия, совершенно опустошен-
ная и разоренная вследствие тирании покойного великого князя
Ивана и чиновников, теперь, благодаря преимущественно добро-
те и кротости князя Федора, а также необыкновенным способно-
стям Годунова, снова начала оправляться и богатеть». Также
улучшается в эти годы и внешнеполитическое положение России.
Война со Швецией 1590—1599 годов возвратила в состав государ-
ства Ям, Копорье, Иван-город, Карелу. В то же время москов-
ская дипломатия сумела использовать особенности внутреннего
положения в Речи Посполитой и заключить с ней длительное пе-
ремирие. Конечно, успехи эти все же были очень ограниченны-
ми — Нарва, а с нею и выход в Балтийское море, осталась в ру-
ках шведов, также утраченными для России все еще оставались
Полоцк и другие города, завоеванные Стефаном Баторием. Одним
словом, проблема, созданная Иваном Грозным — конфронтация с
Речью Посполитой и Швецией, — принципиально разрешена не
была, что и привело в годы Смуты к интервенции обеих этих
держав.
Но это было делом будущего. Пока же русские люди полу-
чили возможность наслаждаться благами мира, тем более что и с
юга страна отныне чувствовала себя в безопасности. Страшные
последствия похода Девлет-Гирея 1572 года, когда крымцы суме-
ли прорваться к самой Москве и спалить ее вместе с десятками
тысяч жителей, вынудили к поиску мер, способных впредь убе-
речь страну от подобной беды. Правда, на следующий год
М. И. Воротынский сумел наголову разбить крымского хана, но
сам тот факт, что татары вновь появились под стенами Москвы,
говорил о серьезности этой проблемы. Уже при Иване Грозном
43

начинает создаваться южная оборонительная линия, состоявшая
из лесных засек и пограничных крепостей, Годунов же активно
продолжил это дело. Результаты не замедлили сказаться — на-
беги почти прекратились. В 1591 году татары в последний раз
сумели прорваться к Москве, но, встреченные здесь сильной ар-
мией во главе с самим правителем, вынуждены были уйти ни с
чем. Роль южной оборонительной линии кажется особенно важ-
ной, если представить себе, что было бы в случае вмешательства
Крыма в русские дела в годы Смуты.
Настроения, господствовавшие в русском обществе на рубе-
же XVI и XVII веков, были противоречивыми, переходящими из
крайности в крайность, что порождало многие аффекты, приме-
рами которых так богата, в частности, история городских волне-
ний этого времени. Одним из общих чувств, несомненно, было
облегчение; как вспоминал позднее знаменитый Авраамий Пали-
цын, после смерти Ивана Грозного «все православное христиан-
ство начата от скорби бывшия утешатися и безмятежно жити».
Но в не меньшей степени всеми владело тогда и ожидание близ-
ких бед. Весь накал этой предгрозовой атмосферы сумел почув-
ствовать даже такой сторонний наблюдатель русской жизни, ка-
ким был англичанин Дж. Флетчер, который, несмотря на все ви-
димое благополучие, прямо пророчит России близкую граж-
данскую войну. И пророчество это, как известно, вскоре сбы-
вается.
Тишина и покой последних двух десятилетий XVI века ока-
зались тишиной и покоем порохового погреба, а роль запального
фитиля суждено было сыграть стихийному бедствию, вызвавше-
му неурожаи и страшный голод 1601—1603 годов. Грянувшие
вслед за ним события в самом деле носили характер взрыва, и
по своей стремительности, и по разрушительным последствиям.
Что же предопределило этот резкий переход общества к состоя-
нию нестабильности? Выше мы уже проследили целый ряд ис-
торических линий, которые протягиваются от царствования Ива-
на Грозного и даже от более ранних времен к Смуте через эпо-
ху Федора Ивановича и Бориса Годунова. Каждая из них выра-
зила себя в гражданской войне начала XVII века, вызвав к жиз-
ни ту или иную, но всегда определенную группу событий, ту
или иную характерную черту этого времени. Но, строго говоря,
ни одна из них, ни даже их простая совокупность не могли по-
служить причиной Смуты как цельного исторического явления.
Кстати, в ученых трудах нашего времени она и изображается
обычно как некий набор соседствующих, слабо связанных между
собой событий и процессов, что явственно противоречит неповто-
римому, органичному облику этого явления, имевшего свою соб-
ственную жизнь, свое начало и конец, равно как и целый ряд
44

других особенных, именно собственных своих черт. Любая цель-
ность, когда ее дробят на части, умирает и обессмысливается.
Так, Смута в исторических исследованиях превращается в «смут-
ные времена». Между тем, кажется, вполне общепринятым явля-
ется понимание смысла Смуты как именно гражданской войны,
то есть проявления глубочайшего национального кризиса. Следо-
вательно, и искать причины ее следует на путях изучения исто-
рии России XVI столетия как этапа именно в национальном раз-
витии.
Здесь-то, однако, и начинаются главные трудности. Дело в
том, что историческая наука располагает развитой традицией ана-
лиза политического процесса, хозяйственного развития, классо-
вой борьбы, культуры по отдельности или в их соседстве, но по-
явление синтетического взгляда па историю России как на про-
цесс развития нации, по-видимому, является делом будущего.
Пока же частное безраздельно господствует над целым, и мы не
располагаем даже более или менее развитой системой понятий,
в которых можно было бы вести разговор на этот счет. Разуме-
ется, и в данном случае речь не может идти о том, чтобы вос-
полнить этот пробел. Позволим себе только в заключение этого
очерка коротко остановиться на национальном смысле тех явле-
ний и событий, которые выше мы уже рассматривали с других
точек зрения.
Если попытаться указать на то общее, что особенно волнует
русскую общественную мысль первой половины — середины
XVI столетия, то км окажется проблема внутренней спаянности
общества, гармонического взаимодействия всех его элементов.
В этом отчетливо проявил себя национальный характер мышле-
ния публицистов этого времени. Особое внимание при этом уде-
лялось проблеме высшей власти, этого символа национального
единства. Другими постоянными темами были «суд праведный»,
как выражение идеала общественной справедливости, и положе-
ние «ратаев» крестьян, проблема также ключевая для внут-
ренней гармонии, поскольку именно в этой сфере жизни острота
противоречий могла представлять опасность для внутреннего на-
ционального единства. Вся эта напряженная духовная работа бы-
ла проявлением развития национального сознания, процесса, ко-
торый всегда был очень богат по содержанию, во времена Сергия
Радонежского не в меньшей мере, чем в XVI веке и позже, и
который, конечно же, не может быть сведен, как это зачастую
делается в ученых трудах, к вопросу о замене областного само-
сознания общерусским. Попыткой реализации выработанного та-
ким образом идеала стала политика Избранной рады, нацеленная
па укрепление Российского государства, ликвидацию междоусоб-
ной борьбы за власть, снижение остроты внутренних противоре-
45

чий и достижение национального согласия. Политика эта не за-
медлила принести свои плоды...
Падение правительства 50-х годов было вызвано явно незна-
чительными внешними обстоятельствами, но имело трагические
последствия. Мы уже приводили немало аргументов в пользу то-
го мнения, что опричная политика царя Ивана была антинацио-
нальной в самом широком смысле этого слова. Цель ее была су-
губо эгоистической — усыновление режима абсолютной власти
царя над жизнью и имуществом своих подданных, способом же
осуществления стал внутренний раскол общества. Столкновение
эгоизма самодержавия с национальными интересами дестабилизи-
ровало общество, вызвало разрушительные внутренние процессы,
привело к плачевным последствиям буквально во всех областях
жизни. Характерно, что само самодержавие, по-видимому, все беды
своего времени относило па счет национальных особенностей под-
властного ему народа. Дж. Флетчер, имя которого мы уже упо-
минали и сочинение которого полностью публикуется в этой кпи-
ге, передает разговор Ивана Грозного с неким английским юве-
лиром, свидетельствующий о том, что царь презрительно
отзывался о своем народе и даже отказывался считать себя рус-
ским. Наверное, было бы неправильным воспринимать этот анекдот
как свидетельство национального отречения царя, но тот факт,
что в эти годы и у самого Ивана Грозного, и у многих из его
подданных национальное чувство испытывало сильную деформа-
цию, несомненен. О нем свидетельствуют, в частности, и разме-
ры, которые приняло в это время такое явление, как бегство.
Спасаясь от произвола власти, во множестве бежали за границу
служилые люди, еще более массовым было бегство крестьян в
безлюдные северные леса или в южные степи. Конечно, любое
вынужденное расставание с родными местами переживалось и
национально, особенно в случае побега за границу. Многих оно
и в самом деле приводило к национальному отречению. Далеко
не все из эмигрантов в Речи Посполитой были подобны князю
А. М. Курбскому, который до конца своих дней оставался патрио-
том, тяжко переживавшим разлуку со «Святорусской землей» и
подвижнически трудившимся ради умножения духовного достоя-
ния своего народа.
Несомненно, самый значительный урон внутреннему един-
ству, прочности национальных связей был нанесен гибелью суда,
что имело своими последствиями всеобщее повреждение нравов,
широкое распространение среди людей алчности и эгоизма, враж-
ды п доносительства. Воля государя и право сильного стали един-
ственными законами общественной жизни. Повсеместный произ-
вол помещиков, приведший к утверждению крепостного права,
нельзя расценить иначе как национальное преступление, по-
46

скольку во всех своих проявлениях он был подобен иноземному
рабству. Положение в этом смысле не поменялось и в годы цар-
ствования благочестивого Федора Ивановича, напротив, крепост-
ное рабство в это время начинает оформляться законодательно.
События же, последовавшие вскоре после его смерти, свидетель-
ствуют уже о полной деградации национального чувства. В годы
страшного бедствия ~ голода 1601—1603 годов, унесшего жизни
сотен тысяч людей, амбары знати и богатых монастырей ломи-
лись от запасов хлеба. Их владельцы в условиях национального
бедствия, равнодушно взирая на заваленные трупами улицы и
прочие ужасающие сцены, выжидали, когда цены на зерно под-
скочат еще выше.
Надо сказать и о пресечении династии. Обстоятельство это
также обладало немалым национальным смыслом, поскольку са-
модержавие, как мы уже не раз говорили, было символом на-
ции, олицетворением национального единства. Гибель династии
стала расплатой за пороки ее представителей, но кару за грехи
государей, согласно общему убеждению тех времен, несут и под-
властные им народы. Уже свыше двухсот лет русские люди жи-
ли неизменно под властью потомков Ивана Калиты, с предста-
вителями этого рода в народном сознании были прочно связаны
крупнейшие вехи национальной истории, в том числе и обрете-
ние независимости, так что никакие беды последнего времени
не могли поколебать этой могучей традиции. Борис Годунов, не-
смотря на искусно разыгранное представление с избранием его
на престол Земским собором и троекратными всенародными уго-
ворами, никак не мог оказаться наследником этой традиции. Его
воцарение, какими бы достоинствами государственного деяте-
ля он ни обладал, не могло избавить русских людей от тяжелей-
шего национального переживания, вызванного пресечением ста-
рой династии. «Народ безмолвствовал», но не был равнодушен,
как явственно показали это события ближайшего будущего.
Ослабление национальных связей всегда усиливает в жизни
общества значение сословных и классовых различий, что, в
свою очередь, приводит к ожесточенной борьбе эгоистических ин-
тересов. Такова природа любой гражданской войны, в том числе
и Смуты. Само это явление лежит уже за пределами нашей те-
мы, отметим только, что как вызвало ее единое явление — на-
циональный кризис, так и выход из нее осуществлялся по еди-
ному пути — через национальный подъем, бывший всенародным
ответом на угрозу потери независимости. Этот подъем объединил
разнородные общественные силы, воодушевил на войну с интер-
вентами, он же прекратил и борьбу за престол, и классовые вол-
нения. Характерно, что возрождение российской государственно-
сти на исходе Смуты происходило в традициях времен Избран-
47

ной рады. Полная аналогия здесь, конечно, невозможна, но
совпадение некоторых черт очевидно. Юный, почти безвластный го-
сударь, драгоценный прежде всего как символ национального
единства. Ограничение самодержавия, главным образом благо-
даря развитию сословного представительства. Напомним, что
практика созыва земских соборов была начата Избранной радой,
расцвет же ее приходится как раз на царствование Михаила Фе-
доровича. В строгости восстанавливаются в эти годы и принципы
местничества, также ограничивавшие самодержавный произвол,
а кроме того, полагавшие более или менее определенные рамки
честолюбивым устремлениям отдельных представителей знати.
Резко замедляется при Михаиле Федоровиче и процесс юридиче-
ского оформления крепостного права, хотя полное возвращение
к старине было уже невозможным. Характерно также, что и
вождем национального движения на исходе Смуты оказался не
кто иной, как князь Дмитрий Пожарский, в котором уже со-
временники видели личность архаичную, чудом сохранившегося
типичного боярина времен Казанского взятия. Однако традициям
Избранной рады не суждено было определить господствующее
направление государственного развития России. Самодержавие и
крепостничество — таково было главное достояние, полученное
новой династией в наследство от предшествовавшей эпохи. Это
наследие во многом и предопределило характер нашего дальней-
шего исторического пути — незаурядные личности монархов,
стремившихся утвердить, а затем сохранить свою власть в неиз-
менных, абсолютных, ничем не ограниченных формах, и великих
бунтарей, возносимых могучими приливами народных движений,
отмечают собой его важнейшие вехи.
С. ЕЛИСЕЕВ

К.Балигин
кораблекрушение
у оетробл
нлиежиы
Роман
И
4 Накануне Смуты



ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАЗА У НЕЕ СЕРЫЕ, ВОЛОСЫ РУСЫЕ, НОС ПРЯМОЙ,
ПАЛЬЦЫ НА РУКАХ ДОЛГИЕ
18 марта 1584 года царь Иван проснулся рано и ле-
жал в постели, не шевелясь. Окна плотно закрыты тем-
ными занавесками, чтобы дневной свет не беспокоил
больного. В дальнем углу спальни в тяжелом поставце
догорала оплывшая восковая свеча.
Но царь Иван чувствовал, что уже не ночь, а утро.
Дышалось сегодня легче, болезнь немного отпустила его.
Царь пошевелил опухшими пальцами, словно желая
проверить, повинуются ли они ему. Скосив глаза на ико-
ну божьей матери, освещенную красноватым огоньком
лампады, он прошептал несколько слов молитвы.
И снова неотвязная мысль будто молотом ударила
в голову: «Кому отдаю престол, в чьи руки? * Федор
скорбен душой и телом, юродивый... Дмитрий младенец.
Опекуны? Не ошибся ли я в них?! Был бы жив Иван,
мой сын возлюбленный, я бы мог умереть спокойно. —
Царь Иван застонал, из глаз его выкатились слезы. —
Я убил сына. Иван, Иван! Простишь ли ты меня?»
Царь жаждал чуда. Он посмотрел на дверь и стал мо-
лить бога: «Пусть откроется дверь и войдет Иван, сын
мой, живой и здоровый».
Но чуда не произошло, все оставалось по-прежнему.
Издалека доносились глухие, стонущие удары церковно-
го колокола.
Пробравшийся сквозь занавеси солнечный луч ударил
в лицо царю. Он осветил глубокие морщины, горбатый,
заострившийся нос, вдавленные, мокрые от пота виски.
Царь Иван открыл глаза и снова зажмурился.
— Богдашка! — окликнул он. — Богдашка!
На полу у царской кровати в кафтане и в сапогах,
4*	51

раскрыв рот, посапывал Богдан Бельский *. Он происхо-
дил из незнатного рода. Шесть лет назад Богдан Яковле-
вич получил высокое придворное звание оружничего.
Он был близким царю человеком, считался его тайным
советником и телохранителем и не отходил от царской
персоны ни днем, ни ночью. За взятие города Вильма-
ра * царь наградил своего любимца золотой цепью на
шею и золотым на шапку.
Оружничий с испугом вскочил на ноги.
— Батюшка царь, прости, заспал, не вели голову ру-
бить...
Но царь сегодня был милостив. Нудная тупая боль в
боку приутихла, и голова не болела.
Бельскому показалось, что царь замурлыкал свою
любимую песню:
Уж как звали молодца,
Позывали молодца
На игрище поглядеть,
На Ярилу посмотреть...
— Позвать Бориску Годунова.
— Иду, иду, великий государь! — И Бельский, па
ходу натягивая спустившиеся голенища зеленых сафья-
новых сапожек, вылетел из спальни.
Он был высок, статен и красив. С русой курчавой бо-
родкой и синими холодными глазами.
Искать Годунова не пришлось. Ожидая царского про-
буждения, он давно сидел в маленькой душной при-
емной.
— Борис Федорович, полегчало царю, — зашептал
Бельский. — А ежели опять отойдет да душевную гра-
моту потребует?! Зовет он тебя.
Годунов побледнел.
Ступай дьяка Андрея Щелкалова * упреди, пусть
думает, а я — к царю.
И Годунов, изобразив на лице тяжкую скорбь, осанис-
то прошел мимо телохранителей в царскую спальню.
Богдан Бельский в тесном переходе столкнулся с
Андреем Щелкаловым. Всесильный царский дьяк по лицу
запыхавшегося оружничего понял, что случилось не-
ладно.
— Царю полегчало, песню запел, — сказал Бель-
ский.
— Бог милостив... Однако что делать? Савелий Фро-
52

лов перебелил грамоту заново, а прежнюю сжег. Прокля-
тый лекаришка сказал — до утра не дотянет царь.
— Снова перебелить грамоту.
— Два дня надобно.
— Что делать?! Думай, дьяк, иначе всех нас, как ку-
рей, передушат.
Щелкалов в упор глянул на Бельского.
— Я бы помог царю, — едва слышно сказал он.
— Помог?!
— Райские кущи скорее увидеть. Вам с Борисом
Федоровичем способнее — свойственники *... Все одно он
на ладан дышит.
Бельский не выдержал взгляда большого дьяка и
опустил глаза.
— Поспешай к великому государю, Богдан Яковле-
вич, и помни: иного хода нет...
Болезни терзали царя Ивана. Он одряхлел и уже
давно не мог сидеть на коне. Усилия самых лучших вра-
чей оставались бесплодными. Тело и дух его слабели с
каждым днем. Все чаще случались припадки необуздан-
ной ярости. Затемнялось сознание.
За последние три года царь Иван до дна выпил ча-
шу стыда и унижения. Война с польским королем Сте-
фаном Баторием была несчастьем для Русского государ-
ства. Обладая великим и храбрым воинством, царь Иван
не смог одержать решительную победу.
Напуганный успехами польского короля и не дове-
ряя своим воеводам, он предпочитал уклоняться от сра-
жений, добиваясь мира непомерными уступками. В сло-
жившейся обстановке Русское государство удержалось в
своих древних пределах благодаря твердости и безза-
ветной храбрости защитников Псковской крепости и до-
блести воеводы Ивана Петровича Шуйского. Если бы не
Псков, вряд ли Смоленск и Северская земля остались
бы за Россией. А может быть, и Новгород постигла бы
печальная участь.
Слабовольный в страхе, царь Иван, напуганный ви-
дениями и чудесами, не верил в победу. Не обращая вни-
мания на советы своих воевод, он устрашал себя явле-
нием кометы, будто бы предвещавшей несчастья. Будто
бы близ Москвы люди слышали ужасный голос, возве-
щавший: «Бегите, бегите, русские!» И в этом месте на
землю упал с неба гробовой камень с таинственными
письменами. В Александровой слободе пострадал от по-
жара царский дворец, сгорела опочивальня царя Ивана,
53

где были оставлены списки людей, осужденных к смер-
ти. Говорили, будто молния во время рождественских мо-
розов ударила прямо в опочивальню.
В январе 1582 года с польским королем состоялось
перемирие на десять лет. Царь Иван отказался от Ли-
вонии, за которую воевал двадцать четыре года, потеряв
много людей и ценностей. Вдобавок он уступил поль-
скому королю города Полоцк и Велиж.
Но не только этим закончились военные потери.
Шведы напали на русскую землю, и царь Иван отдал
им город Нарву, где в кровопролитной битве полегли
семь тысяч русских. В Нарве развивалась торговля с
Данией, с немцами и Нидерландами. Отсюда шла торго-
вая дорога в Европу. Вольная заморская торговля обога-
щала и укрепляла русскую землю. В городе находилось
множество товаров и сокровищ. Шведы пошли дальше,
вступив на землю Древней Руси; они взяли Иван-город,
Яму, Копорье. Стефан Баторий требовал, чтобы шведы
напали на северные берега России, разорили торговлю
с Англией на Белом море, захватили гавань Святого Ни-
колая и Холмогоры. Однако столь дальний поход был не
по силам шведам.
Но и этим не окончились несчастья. Царя Ивана по-
стигла беда и с другой стороны. Во время переговоров
о мире с польским королем он в припадке ярости убил
своего сына и наследника Ивана. Даже сыну он не ве-
рил и подозревал в измене. За убийством последовало
раскаяние. Царь Иван неслыханно страдал. По ночам,
устрашенный видениями, он вскакивал с постели, валял-
ся на полу, стонал, вопил. Он боялся дневного света, бо-
ялся увидеть людей. Однако по-прежнему безжалостно
рубил головы и сажал на кол невинных * по одному подо-
зрению, только потому, что ему не понравилась улыбка
или голос человека.
В самый разгар Ливонской войны, когда потом ли-
лась кровь защитников отечества, а иноземные войска
врывались в пределы Русского государства, царь Иван
торжественно отпраздновал сразу две свадьбы. Он женил
своего младшего сына Федора на Орине, сестре одного из
своих любимцев, умного и хитрого Бориса Годунова. Сем
он женился в седьмой раз на девице Марье *, дочери
придворного Федора Федоровича Нагого. Дворец, как го-
ворили вельможи, наполнился многочисленными царски-
ми свойственниками Нагими.
На свадьбе царя Ивана присутствовали два буду-
54

щих русских царя: Борис Годунов был дружкой царицы
Марьи, а князь Василий Шуйский — дружкой царя
Ивана.
Единственной радостной вестью оказалось сообщение
сольвычегодских купцов Строгановых о завоевании ата-
маном Ермаком Тимофеевичем Сибири. Купцы просили
царя Ивана взять Сибирь под свою руку, присоединить
ее к России. Бить челом царю сибирским царством яви-
лись и посланцы Ермака. Они привезли драгоценные ме-
ха соболей, бобров и черных лисиц.
Царь Иван наградил сибирских посланцев деньгами,
сукнами и драгоценным оружием. И знаменитые купцы
Строгановы были награждены. За их службу и радение
царь пожаловал Семену Строганову два местечка: Боль-
шую соль и Малую соль, а Максиму и Никите — право
торговать во всех своих городках беспошлинно.
Звонили колокола, в церквах служили благодарствен-
ные молебны. 26 мая 1583 года заключили перемирие со
шведами на три месяца, а после — на три года, оставив
в руках у короля Юхана Нарву, Иван-город и Копорье.
Уступчивость в переговорах со шведами объяснялась не-
надежностью перемирия с королем Баторием и неприяз-
ненными действиями крымского хана Магомет-Гирея, со-
биравшегося вторгнуться в пределы Русского государ-
ства. Принуждала к уступчивости и разруха в хозяйстве
страны.
Разоренное продолжительной и неудачной войной
Русское государство переживало тяжкое время. Мелко-
поместное дворянство, боярские дети, возвращаясь с вой-
ны, заставали у себя дома пустые земли. Крестьяне, за-
давленные непомерными поборами, пользовались древ-
ним правом и в Юрьев день покидали своего хозяина.
Одни уходили в крупные боярские вотчины, а другие
искали вольной жизни в новых землях.
Разорившиеся служилые люди взывали к царю
о помощи. Царь Иван, чтобы поддержать свое обнищав-
шее воинство, отменил право ухода крестьян в Юрьев
день на несколько лет. Это были «заповедные лета». Они
еще больше усложнили и ухудшили положение кресть-
ян, открывая дорогу к крепостному праву.
Царь Иван снова возжелал укрепить дружественный
союз с Англией. Он обещал многие льготы английским
купцам, а сам, женившись в седьмой раз, стал искать
себе невесту в Англии. Его привлекли рассказы купцов
и английских лекарей о Марии Гастингс, тридцатилетней
55

девице, племяннице королевы Елизаветы по матери.
В 1582 году, в августе, в Лондон был отправлен посол
Федор Писемский, главным поручением которому было
сватовство.
Между тем 19 октября 1582 года царица Марья ро-
дила в Москве сына — Дмитрия. Но рождение сына не
тронуло сердце царя Ивана, и сватовство Елизаветиной
племянницы продолжалось.
В 1583 году из Англии в Москву вместе с царским
послом Елизавета отправила своего посла Иеронима Бау-
са для завершения всех дел, государственных и тайных.
Однако английский посол оказался несговорчивым: много
требовал и ничего не обещал. С надеждой ускорить сва-
товство царь Иван 13 декабря 1583 года велел послу
Иерониму Баусу быть у себя для тайных переговоров.
Но и эта беседа окончилась неудачей. Несмотря на по-
сулы и настойчивые требования, царь опять не получил
от посла ничего определенного. Иероним Баус настаивал
на новых привилегиях для английских купцов, уклоняясь
от основного разговора.
Время шло, здоровье царя Ивана становилось день
ото дня хуже. Торопясь породниться с королевой Ели-
заветой, он решил направить в Лондон новое посольство
и крепко надеялся получить руку Марии Гастингс.
Но русский посол в Лондоне не был назначен из-за
осложнившейся болезни царя.
Увидев в спальне Бориса Годунова, царь Иван сла-
бо улыбнулся и протянул руку.
— Великий государь, — кланяясь и целуя руку, ска-
зал боярин Годунов, — что велишь?
— Я чувствую себя бодрее — пусть литовский по-
сол немедля едет из Можайска в Москву. — Царь Иван
с усилием поднял голову, но тут же уронил ее на подуш-
ки. — Объяви казнь лживым кудесникам: ныне, по их
басням, мне должно умереть, а я... — Царь снова без-
успешно попытался поднять голову.
— Еще что скажешь, великий государь?
— Пусть лекарь готовит баню, да погорячее.
Борис Годунов, кланяясь, задом вышел из спальни.
С годами он располнел, появилось брюшко. Больше ста-
ли заметны его короткие ноги. Черная густая борода об-
рамляла круглое лицо. Борис Федорович находился в рас-
цвете сил, только недавно ему исполнилось тридцать
два года.
Приказы во дворце выполнялись быстро. Дворцовые
56

слуги втащили в спальню большую дубовую бочку с
теплой водой, лекаря осторожно выпростали из покрывал
царя Ивана, раздели и перенесли в бочку. С кряхтени-
ем он уселся на скамеечку и снова, как и вчера, почув-
ствовал облегчение. Иван Васильевич по шею сидел в
воде. Над краями бочки торчала облысевшая седая голо-
ва с провалившимися висками и сбитой на сторону боро-
дой.
Царь долго сидел с закрытыми глазами, будто дре-
мал. Главный лекарь Иоганн Лофф дважды осторожно
подливал из ведра в бочку горячей воды. И царь каж-
дый раз приговаривал:
— Добро, добро.
Вошел Богдан Бельский и, отозвав Годунова в угол,
прошептал ему несколько слов.
На лбу у боярина выступил пот. Это было признаком
душевного волнения.
Наконец царь Иван, нагорячившись в бочке, потре-
бовал пестрый халат, подаренный недавно турецким сул-
таном. Лекаря вынули из воды дряблое, морщинистое
тело, насухо вытерли мягкими простынями, одели
исподнее.
Усевшись на постель, царь велел всем дворовым по-
кинуть спальню, а Бельского и Годунова оставил при
себе.
— Скажи, Богдан, не впусте ли сватовство, отдаст ли
за меня королева Елизавета племянницу, любезную Ма-
рию Гастингс? Осенью, ежели все по-моему будет, сыгра-
ем свадьбу... «Глаза у нее серые, волосы русые, нос пря-
мой, пальцы на руках долгие», — словно про себя, доба-
вил царь, вспомнив донесение посла Писемского.
Бельский внутренне усмехнулся, подумав, каково бу-
дет англичанке за полумертвым царем. Но сказал с по-
клоном:
— Отдаст Елизавета племянницу, великий государь.
Купцы заставят, им-то выгода нужна.
Царь подумал, что женитьба на племяннице королевы
была бы очень кстати. Чувствовать дружескую поддерж-
ку державной родственницы полезно для ослабевшего в
неудачных войнах русского государя. «У меня были
бы, — думал он, — одни враги и одни приятели с коро-
левой Елизаветой. Мы воевали бы вместе и вместе ми-
рились. Я разрешу ей вывозить все товары из моей стра-
ны, какие она хочет, лишь бы английские купцы достав-
ляли мне огнестрельный снаряд, боевые доспехи, серу,
57

медь, олово, свинец и все нужное для войны. Королева
может содействовать мне если не войском, то деньгами...
А все виноват этот враг бога и всех христиан».
Царь Иван представил себе польского короля Стефа-
на Батория верхом на коне, въезжающим в город По-
лоцк. Вокруг бесновались от радости ляхи. От бессиль-
ной злобы царь заскрежетал зубами.
— На Обь-реку хотят агличане ходить своими кораб-
лями, из первых рук пушнину торговать, — донеслись
до него, как сквозь вату, слова Бориса Годунова. —
Аглицкий посол Баус об этом хлопочет.
Царь Иван хотел что-то сказать, но только махнул
рукой. Он хрипло и часто дышал, хватаясь за грудь.
— Хочу на душевную грамоту глянуть, все ли там
написано, не запамятовал ли чего, — собравшись с си-
лами, сказал он.
— Ладно ли тебе, государь, делами нудиться? Луч-
ше сыграем в шахматы, — предложил Богдан Бельский,
зная любовь царя к занятной игре, — авось и полегчает.
— Добро, — оживился царь. — Подай доску, сыгра-
ем, а потом Андрюшку Щелкалова позовешь, пусть с
грамотой придет.
Видно, мысль о завещании не выходила у него из
головы.
Богдан Бельский и Годунов в страхе переглянулись.
Они-то знали, что к четырем высоким душеприказчикам,
названным в завещании царем, самочинно вписан пя-
тый — Борис Годунов *.
Когда Бельский узнал, что царь Иван назначил его
в завещании душеприказчиком и воспитателем царевича
Дмитрия, он вспомнил о Борисе Годунове. Честолюби-
вые мысли сразу захватили его. Наследником престола
в завещании объявлен слабоумный Федор. Однако до вен-
чания его на царство после смерти отца пройдет сорок
дней, а за это время многое может случиться. Бельский
понимал, что один, среди ненавидящих и презирающих
его бояр, он ничего не сделает. И он решил вписать в
царское завещание Бориса Годунова, своего давнего
дружка, и с его помощью осуществить свой замысел.
Он знал, что их интересы должны скреститься, но решил
сначала, опираясь на Годунова, одержать победу над
боярами, а потом разделаться с Годуновым. К нему
примкнули другие дьяки, братья Щелкаловы, нажившие
среди бояр много врагов. Дьяки решили солживить в за-
вещании, рассчитывали с помощью Бориса Годунова
58

удержаться у власти. А Борис Годунов хорошо понимал,
что значит для него оказаться в числе царских душе-
приказчиков.
Царь Иван медленно, неверными движениями рас-
ставлял шахматы. Взяв в руку белого короля, он почув-
ствовал слабость и никак не мог поставить его на свое
место. Закрыв глаза, он откинулся на изголовье.
— Что с тобой, великий государь? — хрипло вскрик-
нул Бельский.
Он понял, что настал удобный миг. Страшную игру
надо закончить. Царь мог снова очнуться и потребовать
завещание. Сил терпеть больше не стало. Пересилив
страх, Бельский выхватил из-под головы царя подушку,
накрыл его худое, искаженное болью лицо и навалил-
ся сам.
— Сюда, Борис, скорее!
Но боярин Годунов прыгнул к двери, задвинул запо-
ры. Отвернувшись от царской постели, он зажмурил
глаза. Казалось, деваться было некуда, но боярин, как
всегда, хитрил.
Несколько страшных минут сидел Богдан Бельский
на царской постели, ощущая под мягким соболиным
одеялом трепетавшее тело. Дернувшись в последний раз,
царь Иван затих. Открыв его лицо, придворные поняли,
что пришла смерть *.
Борис Годунов и Богдан Бельский обнялись, покля-
лись не выдавать друг друга.
— Царю плохо, на помощь! — завопил Борис Году-
нов, выбежав из спальни.
— Горе нам, горе! — кричал Бельский.
В спальню ворвались придворные лекаря и пыта-
лись оживить царя втиранием крепких жидкостей.
С большим трудом лекарь Иоганн Лофф отнял у царя
крепко зажатого в правой руке шахматного короля. При-
бежали большие бояре. Митрополит Дионисий, исполняя
царскую волю, читал молитвы пострижения над еще теп-
лым телом. В ангельском чине усопший был назван
Ионой.
Царь Иван лежал уже мертвый, но еще страшный
для всех. Бояре и царские дворовые не верили своим
глазам и долго не решались объявить о его смерти наро-
ду. Казалось, произошло невозможное: разве мог уме-
реть человек, много лет державший в страхе и трепете
великую державу? Разве он был смертен?
Люди без всякого смысла метались по переходам, из
59

горницы в горницу, останавливались, испуганно смотре-
ли друг на друга и снова куда-то бежали...
Громко, во весь голос, зарыдал у тела Федор, сла-
боумный сын покойного царя.
И тогда все опомнились.
— Великий государь совершенно мертв, — запина-
ясь и дрожа от страха, сказал главный царский лекарь
Иоганн Лофф. — Я и все они, — он показал на сбив-
шихся тесной кучкой испуганных лекарей, — ручаемся
своими головами. Никакие даже самые сильные средства
не вернут его к жизни... Так ли я говорю, уважаемые
коллеги?
— Да, да, — закивали головами лекаря.
— Ты говоришь правильно, Иоганн.
— Он умер от гнойных язв, возникших внутри тела,
гной задушил его, — продолжал Иоганн Лофф, — и ни-
какие средства, известные людям, не могли спасти от
страшной болезни.
Иоганн Лофф замолчал и покосился на мертвое тело,
наспех обряженное в черные одежды схимника.
Царь Иван за последний месяц три раза впадал в за-
бытье. Лежал без движения, ничего не слыша и не видя.
И вдруг, когда все считали его мертвым, он приходил в
сознание и снова начинал жить.
— Все слыхали, что сказали лекаря? Великий госу-
дарь умер! — выбрав время, когда вопли царевича Фе-
дора стихли, сказал митрополит Дионисий и вышел из
спальни. — Не стало государя, — рыдающим голосом
произнес он собравшимся у дверей придворным. — Ве-
ликий государь и царь и великий князь с сего света к
богу отошел. Ныне предстал он перед судом всевышнего.
Помолимся, братья мои! — И митрополит стал читать мо-
литву.
Все упали на колени, раздались скорбные возгласы,
плач. Дьяк Андрей Щелкалов, дождавшись возвращения
митрополита, огласил над телом царя его завещание.
Царь объявил царевича Федора наследником престо-
ла, избрал именитых мужей — князя Ивана Шуйского,
славного защитника Пскова, Ивана Федоровича Мсти-
славского, Никиту Романовича Юрьева, родного брата
царицы Анастасии, Бориса Годунова и Богдана Бельско-
го в советники и блюстители державы. Младенцу Дмит-
рию с матерью назначил в удел город Углич и вверил
его воспитание одному Бельскому. В завещании царь
изъявил благодарность всем боярам и воеводам, назвал
60

их своими друзьями и сподвижниками в завоеваниях и
победах.
Бояре с удивлением услышали имя Бориса Годуно-
ва. Многие знали, что царь не хотел назвать его опеку-
ном. К тому была причина немалая. Многолетний брак
царевича Федора с Ориной Годуновой оказался бесплод-
ным. Царь Иван говаривал о разводе. Он понимал, что
брат Орины Борис Годунов будет против расторжения
брака...
Когда Андрей Щелкалов закончил вычитывать цар-
ское завещание, всех снова обуял страх, непонятный и
ничем не объяснимый. Что скажет народ там, за стена-
ми Кремля? Как отзовется он на смерть царя Ивана?
Верховные советники, названные в завещании, вышли
на крыльцо. На площади толпились вооруженные
стрельцы.
— Стрелецкие сотники! — крикнул боярин Никита
Романович Юрьев. — Закройте ворота, стерегите крепче,
держите у пушек людей наготове!
Раздались команды сотников и десятских. Все крем-
левские ворота тотчас были закрыты. На стенах появи-
лись люди, вооруженные пищалями и секирами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛУЧШЕ ХЛЕБ С ВОДОЙ, ЧЕМ ПИРОГ С БЕДОЙ
В маленькой душной горнице на самом верху цари-
цыных хором собрались родственники и близкие малень-
кого царевича Дмитрия. Дело обсуждалось важное и не-
отложное.
Присутствовала и сама царица Марья Нагая, дород-
ная, белолицая, небольшого роста молодая женщина. Она
сидела молча, испуганно тараща на всех большие глупо-
ватые глаза.
Совет созвал Богдан Бельский, «дядька» царевича
Дмитрия, оружничий и близкий человек царя Ивана.
Он был, как говорили бояре, «первоближен и началосо-
ветен». Однако боярства царь Иван ему не сказал.
К царице Марье оружничий давно питал нежные чув-
ства, но глубоко скрывал их, зная, как откликался цар-
ственный муж на малейшее подозрение о порухе супру-
жеской чести. А теперь перед ним открывались широкие
возможности...
61

После смерти царя в переполох и смятение Богдан
Бельский выбрал удобное время и упредил Нагих. В го-
лове оружничего, весьма падкого на тайные козни, воз-
никла мысль захватить власть с помощью младенца
Дмитрия.
На первый взгляд дело казалось не очень сложным.
— Царевич Дмитрий, — говорил Богдан Бельский, —
имеет больше прав на престол, чем его брат Федор, сла-
боумный и больной. Что с того, что ему двадцать семь
лет, — по уму он не старше Дмитрия.
— Так говоришь, правильно, — простуженно проси-
пел отец царицы, Федор Нагой. — Через десять лет
Дмитрий в разум войдет, а Федор последнее потеряет.
Федор Нагой надеялся заодно расправиться со своим
врагом Борисом Годуновым, шурином царевича Федора.
«Ежели Дмитрий возьмет верх, тогда всем Годуновым
опала». У старика особые счеты с Борисом Годуновым.
Дело было так. В момент страшного сыноубийства Борис
Годунов заслонил своим телом царевича Ивана, и первые
удары царского посоха пришлись ему. Тяжело раненный
боярин Годунов не мог подняться и лежал в постели до-
ма. Федор Нагой, новый свойственник Ивана Васильеви-
ча, желая повредить царскому любимцу, сказал госуда-
рю, что Годунов не приходит во дворец не из-за болез-
ни, а из-за досады и злобы.
Царь Иван решил узнать истину и сам приехал в дом
к Годунову. Он нашел своего любимца в тяжелых ранах,
умело зашитых купцом Семеном Строгановым. Царь об-
ласкал больного, а Строгановых сделал именитыми людь-
ми с правом называться полным отчеством. Такое пра-
во имели только знатные государевы вельможи. И в тот
же день царь Иван строго наказал клеветника Федора
Нагого. Он велел Семену Строганову сделать глубокие
порезы на боках и на груди своего тестя и зашить их,
как было сделано у Годунова. Этого злопамятный старик
забыть не мог.
— Годуновых укоротить, — добавил Федор Нагой, —
первое дело.
— Шуйские, Мстиславские, Юрьевы снова на шею ся-
дут, — поддакнул и Афанасий Нагой, вдохновитель и
сторонник опричных порядков в последние годы царя
Ивана. — Будут царскими руками свою волю вершить и
Москвой править. И Нагих из Москвы вышлют... А права
у царевичей равные: что Федор, что Дмитрий.
62

— Так-то оно так,— вступился брат царицы Григо-
рий, — да Марья седьмая жена у царя. Не все святите-
ли ее царицей почитают.
— Венчанная я! — закричала царица. — Свадьбы
наши, почитай, рядом играли. Я с государем Иваном Ва-
сильевичем венчалась, а Орина Годунова — с цареви-
чем Федором. У меня сын, а у Орины и досе ничего.
— Надо с умом дело делать, — засопел старик На-
гой. — В отечестве и в службе те, кто за Федором сто-
ят, повыше нас будут. Им все вольно.
— Вы мне клятву дайте, — сказал Богдан Яковле-
вич, — ежели я царевича Дмитрия на престол возведу,
быть мне при нем первым человеком, правителем до его
совершенных лет. И чтоб опричный двор — как при царе
Иване Васильевиче.
Нагие посмотрели друг на друга, посмотрели на ста-
рика Нагого.
— Другого хода нет, — просипел он. — Будем крест
Богдану целовать. Нам, всем Нагим, друг за друга на-
доть крепко держаться... как Годуновы: они-то за своих
горло перегрызут всякому. По-другому ежели смотреть,
нас, Нагих, шибко поприжать могут, а Марью вовсе в
монастырь...
— Венчанная я! — снова закричала царица. —
Не посмеют!
— Еще как посмеют. И оглянуться не успеешь, как
черную мантию взденут! — повысил голос отец.
И Федор Нагой снял со стены икону пресвятые бого-
родицы:
— Клянитесь!
Все Нагие дружно поклялись и поцеловали икону.
— Приготовьте золотой крест, — велел Богдан Бель-
ский, когда с клятвой покончили. — Тебе, Афанасий, с
крестом стоять в Грановитой палате. А я ко кресту бояр
подведу и дворян. Стрельцы в моих руках. Юрьева, Шуй-
ских, Годуновых под стражу. Буду их держать, пока
остальные крест младенцу не поцелуют. А уж потом всех
свойственников выпустим, тогда им деваться некуда.
Старик Нагой рассмеялся и закашлялся.
— Надо с умом дело делать, — повторил он, — не
то нас Федоровы свойственники со свету сживут. И Щел-
каловы, как лютые волки. Сегодня поутру думный дьяк
Андрюшка Щелкалов мне в сенях встретился. Недобро
на меня посмотрел, в глазах огонь, что у дьявола. Я ему
говорю: «Што на меня смотришь, ал и не узнал?» Он не
63

сразу ответил, уходить было повернулся, да потом ска-
зал: «Ваше дело верное, царская родня, не пропадете, а
вот нам, худородным, ежели что с великим государем
Иваном Васильевичем приключится, и голову негде будет
приклонить».
— Оборотень, — сказал Афанасий Нагой. — Ежели
наша возьмет, братьев Щелкаловых со двора гнать да в
железа, да в застенок. Пущай порадуются.
Все Нагие были согласны — каждый держал зло на
братьев Щелкаловых. Особенную казнь Нагие готовили
Федору Писемскому, думному дворянину и опричнику,
царскому свату в Англии. Новое сватовство царя Ивана
при живой жене — словно занесенный топор над голо-
вами Нагих.
— Бориску проклятого подальше услать надобно, а
то и вовсе голову снять, — хрипел Федор Нагой. — Вот
он мне што устроил, все смотрите! — Старик расстегнул
кафтан и поднял исподнюю рубаху, обнажив зарубцевав-
шиеся раны на груди и на боках. — По его наговору...
— Ладно, отец, прикройся, — остановил разошедше-
гося старика старший сын. — Наша возьмет — отомстим
Борпске.
— По царской духовной грамоте царевича Дмитрия
бояре немедля отправят на его удел в город Углич, —
на всякий случай припугнул Богдан Бельский. — С ца-
ревичем и мать, царицу Марью, и всех вас, Нагих, из
Москвы вон. А что дальше будет, одному богу ведомо.
Нагие принялись обсуждать, кого из воевод и намест-
ников надо отстранить от должности, а кого можно оста-
вить и в каком городе. Перебрали все приказы и на каж-
дое видное место нашли своего человека.
Особенно разошелся старший из братьев Нагих, Ми-
хайла. Тучный и тяжелый, как, впрочем, многие москов-
ские вельможи, каждодневно насыщавшиеся до отвала и
спавшие подолгу после обеда, Михайла бахвалился сво-
им дородством и ставил его в достоинство. Он угрожал
расправой всем противникам, клялся отомстить Борису
Годунову за надругательство над отцом. Перед Нагими
открылась возможность стать вершителями судеб Мос-
ковского государства, и они считали, что вполне созрели
для великих дел.
— Будьте вместе, государи, — утомившись в спорах,
сказал Богдан Бельский, — не выходите из горницы.
Ждите моего знака. Я пойду вызнаю, как и что, не при-
64

шло ли время для наших великих дел. — И Бельский
покинул заговорщиков.
Вслед за оружничим ушла в свою спальню царица
Марья. Она то и дело зевала, закрывая пухлой ладош-
кой рот.
Дмитрию еще не было и двух лет, а во имя его гото-
вились к грозной схватке большие, сильные люди. Чем
все кончится, неизвестно. Однако не у всех судьба будет
одинакова. Одни от имени младенца станут править госу-
дарством, у других полетят головы, а иным придется на-
долго покинуть царский двор и стольный город Москву.
А может быть, совсем наоборот, и всем, кто окружает
сейчас младенца, придется плохо. Но все это в будущем,
а сейчас мальчишка безмятежно спит.
Его кормилица, красивая полная женщина, сонно на-
певала грустную песню. Царица Марья остановилась,
прислушалась.
Как умру я, мой добрый конь,
Ты зарой мое тело белое
Среди поля среди чистого.
Побеги потом во святую Русь,
Поклонись моим отцу и матери,
Благословенье свези нашим детушкам.
Да скажи моей молодой вдове,
Что женился па другой жене.
Я в приданое взял поле чистое,
Была свахою каленая стрела,
Положила спать сабля острая.
Все друзья-братья меня оставили,
Все товарищи разъехались^
Лишь один ты, мой добрый конь,
Ты служил мне верно до смерти.
Царица подошла к постели, кормилица испуганно
вскочила и стала кланяться.
— Сиди, сиди, Оринушка, я к Митеньке прилягу,
спать больно захотелось.
Пожалуй, только сейчас, после трех лет замужества,
царица почувствовала себя спокойнее. Она устала вопить
весь день над телом Ивана Васильевича, показывая ве-
ликую скорбь. Но этого требовал порядок, а если гово-
рить откровенно, то, кроме отвращения и страха, царица
не испытывала к мужу иных чувств. И нельзя сказать,
чтобы Марья с радостью шла замуж за царя Ивана.
5 Накануне Смуты
6 а

Не раз отцовская плеть гуляла по широкой спине цари-
цы. Она долго упрямилась.
А мерзкое сватовство царя Ивана, ее венчанного му-
жа, к племяннице английской королевы Марии Гас-
тингс!.. Хотя английские дела держали в тайне, но о
них знала вся царская дворня. Одни жалели царицу,
другие насмехались над ее горем. Засылать сватов при
живой жене! Да есть ли что-нибудь хуже этого?.. Боже
милостивый, и это тяжкое оскорбление пришлось ей вы-
нести! А если бы царь не успел умереть и сватовство
увенчалось успехом? К приезду в Москву английской не-
весты царица Марья была бы пострижена в дальний мо-
настырь.
И после всего ей пришлось причитать над покойни-
ком, как над любимым мужем, целовать мертвые руки и
ноги его.
Царица Марья еще раз от всего сердца поблагодари-
ла бога за то, что он сделал ее вдовой, и спокойно
уснула.
Когда Богдан Бельский, выпятив живот, важно шест-
вовал по дворцовым палатам, стояла глухая ночь. Одна-
ко во дворце было людно, встречались вооруженные бояр-
ские дети из дворцовой охраны, бояре, думные дьяки.
В паникадилах и ставниках горели свечи.
Бояре и дети боярские собирались в кучки, разгова-
ривали полушепотом, замолкали, когда кто-нибудь про-
ходил мимо.
— ...Таковой царь был, не божий слуга, но диавол,
и не царь, а мучитель, — услышал Бельский, обладав-
ший острым слухом.
В другое время он знал бы, как поступить с крамоль-
ником, сказавшим такие слова, но сейчас...
Из горницы, где стоял гроб с покойным царем, доно-
сился громкий голос попа, четко произносившего слова
молитвы.
Оружничий замечал перемену по отношению к себе.
Некоторые смотрели на него снисходительно и дерзко.
Некоторые вообще не замечали царского любимца. А еще
сегодня утром все старались угодить ему, ловили его
взгляд.
И во дворце стало неуютно, не так, как раньше.
Царь Иван любил тепло, и печи всегда были натоплены.
А сейчас со всех сторон дули пронизывающие сквозня-
66

б*

ки, и в палатах было, как на улице. Казалось, кто-то чу-
жой вошел в дом и растворил все двери.
— И этот угождал государю в злодействах и сраме, —
донеслось до слуха Бельского, — он тоже в числе неугод-
ных?
— Нет, он дядька царевича Дмитрия и дружок Году-
нова, его не тронут.
Эти слова сразу заставили оружничего насторожиться.
У выхода из Грановитой палаты он столкнулся нос
к носу с думным дьяком Андреем Щелкаловым.
После утреннего знаменательного разговора больше
они не встречались. Бельский подумал, что с тех пор
прошла целая вечность.
— Не стало великого государя, сирые мы! — скорб-
но, со слезой сказал дьяк.
Богдан Бельский посмотрел на него с удивлением.
Хороший-де притвора.
Но дьяк помнил про тайный разговор.
— Пойдем-ка в уголок, — сказал он другим голосом.
Вместе с оружничим они отошли в сторону и уселись
на лавку.
— Расскажи, как расправились? — спросил дьяк.
— О чем речь, Андрей Яковлевич?
— Да о том самом. Как царя-батюшку в райские ку-
щи отправил, забыл, что ли?
— Отправил в райские кущи? Да ты что, с ума спя-
тил? — удивился Бельский, да так похоже, что дьяк
испугался. Оружничий даже привстал с лавки и вылупил
глаза. — Ах, вспомнил теперя! Это ты меня научал на-
шего государя до времени в райские кущи отправить, да
я не таков... Для тайных разговоров здесь место плохое,
однако скажу тебе, Андрей Яковлевич, тако: ежели ты
меня заденешь, худо мне учинишь, я боярской думе по-
ведаю, как ты меня учил царя со света сжить. И тогда
смотри, кабы тебе язык вместе с глоткой не вырвали. По-
нял меня, Андрей Яковлевич? Коли не поп, так и не
суйся в ризы.
Дьяк сразу понял, что произошла осечка.
— Богдан Яковлевич, — со смирением произнес оп, —
в ризы я не суюсь. Ежели сказал, что не так, прости бо-
га для. Не хотел я плохого. И знать ничего не знаю, и
ведать не ведаю. — Но подумал: «Уж больно ты хитер,
помогать такому не буду».
— Ладно, что было, то прошло, ссоры с тобой не
хочу.
68

— Пойду по делам, Богдан Яковлевич.
Проводив глазами квадратную фигуру дьяка Щелка-
лова, Бельский снова задумался. Он был уверен в победе.
Никто не ждет удара со стороны Нагих. «Бояре и
князья подозревают друг друга, но только не меня. Для
них я слишком низок». Нагие вообще не шли в расчет.
От них хотели избавиться, отправить подальше, но подо-
зревать, что сегодня ночью они захватят власть в свои
руки и посадят на московский престол царевича Дмит-
рия?! Нет, таких мыслей ни у кого не было. «Сейчас вся
власть у меня в руках, стоит пошелевелить пальцем».
Богдан Бельский, как оружничий и близкий царю
Ивану человек, ведал охраной Кремлевского дворца, и
караульные стрельцы были у него под началом. У крас-
ного крыльца под Грановитой палатой, в подклетях, на-
ходился главный кремлевский караул в числе трехсот
стрельцов, а у колымажных ворот еще двести. Карауль-
ными стрельцами распоряжался стрелецкий полковник.
Увидев неподалеку стрелецкого пятидесятника, он пома-
нил его:
— Ты знаешь, кто ц?
— Как не знать, знаю. Ты царский оружничий.
— Так иди в караульную избу и призови ко мне
стрелецкого полковника Истому Совина.
Стрелецкий пятидесятник, топоча тяжелыми сапога-
ми, пошел за полковником. Богдан Бельский решил по-
смотреть, что делают думные бояре и главные царские
советники.
В хоромах рядом с горницей, где лежал мертвый царь
Иван, собрались первые люди Русского государства. Все
оставались на местах. Бельский увидел Никиту Романо-
вича Юрьева, Ивана Федоровича Мстиславского с сыном,
Ивана Петровича Шуйского. С ними сидели с десяток
бояр и окольничих, братья князья Шуйские, Годуновы.
В уголке, скромно поджав ноги, прислушивался к сло-
вам старших молодой боярин Борис Годунов.
По мыслям царя Ивана, опекунам, названным по
завещанию, должна принадлежать вся власть в государ-
стве... Но слишком разными были эти люди, чтобы вме-
сте вершить дела. Никита Романович Юрьев был в пре-
клонных летах, и время, когда он бурно откликался на
события, давно миновало. Он знал, что не станет проти-
водействовать Борису Годунову, а если придет необхо-
димость, то и поможет ему. «Мы все-таки родственни-
ки, — думал старый боярин, — и Борис не задумает зла
69

Федору, мужу своей сестры. А раз так, то и мне зла от
него не будет. А как дядя царя, он, Никита Романович,
всегда будет на первом месте среди бояр... А еще Году-
нов страшной клятвой поклялся помогать моим сыновь-
ям».
Иван Федорович Мстиславский, старший боярин в ду-
ме, был другого мнения. Он признавал бесспорное пер-
венство Никиты Романовича Юрьева, но всех остальных
считал значительно ниже себя. За ним была порода, вы-
сокое звание и родство с царем. На Бориса Годунова он
смотрел как на выскочку и готов был поддержать вся-
кого, кто пойдет против него. Он стоял за расторжение
брака Федора с Ориной как единственное средство убрать
с дороги Годунова, тем более что будущей царицей мог-
ла стать его дочь Ксения.
В жилах Ивана Петровича Шуйского текла царствен-
ная кровь Рюриковичей. Он ненавидел Бориса Годунова
и твердо решил убрать его с дороги. Его поддерживали
все князья Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы.
Если дядя царя Юрьев был старшим в царском семей-
стве, то Шуйский после обороны Пскова пользовался
большой известностью в народе. Имя его было знаменито.
Еще больше ненавидели Шуйские бывшего опричника
оружничего Богдана Бельского. У царя Ивана он обла-
дал правом тайных докладов в спальне. Теперь любим-
чик царя мог держаться на поверхности только с по-
мощью Бориса Годунова. С другой стороны, Богдан
Бельский подпирал Бориса Годунова и этим был опасен
Шуйским. Борьбу с Годуновым нужно начинать ударом
по Бельскому.
Бориса Годунова больше всего беспокоил Савелий
Фролов, перебеливший духовную грамоту царя Ивана.
Теперь он, Борис, был в руках у ничтожного дьяка и
каждую минуту мог погибнуть.
Он знал, что среди опекунов двое будут стоять за
него, двое против. Предстоит жестокая схватка. Главное,
сберечь сестру Орину — на нее будут направлены все
стрелы... Но сестра —- потом, а сейчас главное — Саве-
лий Фролов.
Увидев Бельского, первый по родству с царем Ники-
та Романович Юрьев спросил:
— Где пропадал, Богдан Яковлевич? Мы важные де-
ла решали, пообедать домой сойти времени не было.
— В дозоре, по стрелецким караулам, так ли, как
надобно, стрельцы стерегут.
70

— Добро, добро.
— Не будет ли от вас, государи, приказа?
— Нет, приказа не будет. — Никита Романович по-
смотрел на бояр.
— Тогда я пойду. Как вы решите, и я с вами.
«Недолго вам осталось скамьи просиживать. Ужо по-
ужинаете. Обвыкли, дьяволы, на большие места са-
диться», — подумал он зло.
Оружничий медленно шел по Грановитой палате, при-
кидывая, как все должно произойти:
«Вот здесь будет стоять Афанасий Нагой с золотым
крестом. На этом стуле сядет дьяк и будет записывать
всех, кто целовал крест царевичу Дмитрию. Здесь поста-
вим престол, посадим на него царицу Марью с младен-
цем царевичем... А здесь место святителей: митрополита,
архиепископов и епископов».
— Государь оружничий, — услышал Бельский.
Возле него стоял стрелецкий пятидесятник. Полков-
ника не было.
— Где Истома Совин?
— Полковник Истома Совин отправлен в Можайск.
— В Можайск? Зачем?
— Не знаю, государь.
— Без моего ведома? Кто отправил? — вспыхнул
оружничий.
— Боярин Никита Романович Юрьев.
«Раньше того не было, чтобы боярин Юрьев распоря-
жался дворцовой стражей», — подумал Богдан Бель-
ский. Его сердце почуяло недоброе. С другой стороны,
Юрьев сейчас первый человек в государстве. И Бельский
решил испытать судьбу до конца. Поправив на боку саб-
лю, приняв неприступный вид, он зашагал в караульную
избу.
Стрелецкий полковник, начальник караула, рослый
детина с лицом, изрытым оспой, расстегнув кафтан, раз-
валился на лавке.
— Кто таков? — строго спросил оружничий.
— Стрелецкий голова Иван Мертваго.
— Я оружничий Бельский. Почему не пришел по
моему зову?
— Мне велено выполнять приказы только одного че-
ловека — Никиты Романовича Юрьева.
— Кто велел?
— Бояре приговорили.
Все было правильно, спорить не о чем. Богдан Бель-
71

ский понял, что проиграл. Теперь бояре не дадут присяг-
нуть Дмитрию. Из поднебесных высот оружничий сва-
лился на землю. Однако он был живуч, и надежда не
совсем оставила его. Бельский снова стал прикидывать,
что можно сделать. Ссутулившись, склонив голову, он
вернулся во дворец. Только один бог знает, что он пере-
думал за это время.
В Грановитой палате Богдан Яковлевич услышал бря-
цание оружия и топот тяжелых сапог. Его ждал новый
удар. Подняв голову, он увидел два десятка стражни-
ков с обнаженными саблями, окружавших кучу растеряв-
шихся людей в богатых одеждах.
Прежде всего он узнал краснолицую кормилицу Ори-
ну с царевичем Дмитрием на руках, увидел плачущую
навзрыд царицу, ее вели под руки братья Григорий и
Михаил. Понурив голову, шли Афанасий Нагой и дядя
царицы Андрей. Среди заговорщиков Бельский заметил
родственников и близких к семейству Нагих.
Оружничий остановился.
— Богдан Яковлевич, — услышал он сиплый голос
старика Федора Нагого, — заступись, погубят нас зло-
деи!
— Не тявкай! — крикнул десятский в нарядном ши-
том кафтане. Сделав страшное лицо, он ткнул старика
кулаком.
Стрельцы увели семейство Нагих из дворца. Затихли
топот сапог и бряцание оружия. Снова наступила тиши-
на. Над Москвой стояла глухая ночь. Из комнаты, где
лежал мертвый царь, по-прежнему доносился густой го-
лос, четко выговаривающий слова молитвы.
Ударил тяжелый колокол в Успенском соборе.
Богдан Бельский все еще не мог оправиться от нане-
сенного ему удара. Может быть, он спал и видел плохой
сон? Нет, все происходило наяву... Выходит, теперь не
до дружка, а до своего брюшка. Оружничий был ковар-
ным царедворцем и выходил победителем из многих двор-
цовых схваток. «Меня мог обскакать только Андрей Щел-
калов. Неужели он? Нет, он умный человек и не сделает
этого... Если бы был жив тот, кто лежит мертвым в со-
седней горнице... Одно мое слово, сказанное ему, сразу
бы повернуло дело. Но что делать сейчас? Не готовят ли
они, государи-бояре, узилище и мне, а может быть, и
смерть... Нет, меня, дядьку царевича Дмитрия, назван-
ного в духовной грамоте, они не тронут... пока не тронут,
не осмелятся».
72

И Богдан Бельский, подняв голову, направился в хо-
ромы к боярам.
В предутренней тишине гулко раздавались шаги
оружничего. Бояре сидели по-прежнему, никто из них не
покинул горницы. Когда вошел Бельский, все подняли на
него глаза. В это тревожное время все должны быть
вместе. Все следили друг за другом, и отсутствующий не-
сомненно должен был вызвать подозрение.
— Государи, — сказал Бельский, — идя сюда, я
встретил Нагих, царских свойственников... их вели страж-
ники, обнажив сабли. Кто посмел поднять на них руку? —
возвысил он голос. — Зачем меня, дядьку царевича, един-
ственного, кому царь Иван Васильевич доверил воспита-
ние младшего сына, пикто не спросил? Волею почивше-
го царя я спрашиваю вас, бояре: кто посмел оскорбить
царское семейство?
— Мы узнали, — произнес после краткого молчания
боярин Юрьев, — что злые люди готовили смерть мла-
денцу Дмитрию, сыну Иоаннову. Они говорили, будто он
рожден не по закону православной церкви. Всем Нагим
смерть готовилась. И мы скопом приговорили: для спа-
сения царского сына и свойственников царя Ивана Ва-
сильевича перевести их для жительства в удобное для
сбережения место и приставить к ним стражу. А в ско-
ром времени отправить всех в Углич на удел, как сказа-
но в царской духовной грамоте... Так, государи?
— Так, так, Никита Романович, — закивали голова-
ми все находившиеся в горнице. — По царской духов-
ной грамоте отправить царевича Дмитрия и всех Нагих
на удел в Углич. А до тех пор охранять бережно.
Против такого приговора спорить нельзя. Бельский
вытер лоб от пота и уселся на скамью рядом с тучным
боярином Иваном Петровичем Шуйским.
Богдан Бельский прошелся взглядом по вельможам,
сидевшим в комнате. Борис Годунов по-прежнему скром-
но сидел в уголке, поджав ноги. Однако ему-то, своему
дружку, Бельский мог быть благодарен за провал заго-
вора. Это Годунов, заботясь о царевиче Дмитрии и о На-
гих, царских свойственниках, предложил для лучшего бе-
режения приставить к ним стражу.
— Государи, — продолжал боярин Юрьев, — на се-
годня дела окончены. Осталось нам всем, ближним цар-
ским людям, на кресте поклясться новому царю и вели-
кому князю всея Руси Федору Ивановичу. Пока все крест
73

не поцелуют, никому из дворца ходу нет... Так я гово-
рю, государи?
— Так, так, мы все согласны.
В царских покоях вокруг митрополита Дионисия, дер-
жавшего крест, столпились думные бояре, окольничие,
епископы, архиепископы, царские дворовые... Все хотели
поскорее присягнуть на верность новому царю Федору.
Первым поцеловал крест дядя царя Никита Романович
Юрьев. И за ним пошло. Не было человека, колебавше-
гося в присяге.
А новый царь Федор, в тяжелой золотой одежде,
едва держался на ногах. Его с обеих сторон поддержи-
вали спальники. На бледном, опухшем лице Федора,
залитом слезами, торчал крючковатый ястребиный нос,
топорщились редкие усики. Он был небольшого роста, а
в длинной золоченой одежде казался совсем малень-
ким.
Запели вторые петухи, когда бояре, дворяне и святи-
тели, постукивая посохами, расходились по домам.
Борис Годунов остался и долго сидел один в царском
кабинете. Тишину дворцовых покоев нарушал только
густой голос, читавший молитвы над покойником. На ду-
ше у Годунова было тревожно, не верилось, что царя
Ивана нет в живых. Казалось, что он вот-вот проснется и
призовет к себе.
Годунов не выдержал. Он решил еще раз посмотреть
на усопшего. С волнением и страхом, крестясь и кланя-
ясь, он подошел к гробу и долго рассматривал мертвое
лицо царя. «Нет, он больше не призовет меня».
Борис Годунов приложился к худым рукам, сложен-
ным на груди, поцеловал край черной одежды схимника
и, радуясь своей жизни, вышел из спальни.
Уже светлело и на востоке бродили красноватые тени,
когда Борис Годунов спустился с царского крыльца и по-
шел к своему дому.
За углом дворца он встретился с дьяком Андреем
Щелкаловым.
— А у нас несчастье, — сказал дьяк. — Умер Саве-
лий Фролов, скоропостижно. Не успел и ко святому при-
частию.
— Своей смертью умер? — вырвалось у Бориса Го-
дунова.
Щелкалов немного помедлил, кашлянул:
— Пришел домой, лег в постель и умер.
— Царствие ему небесное!
74

Борис Годунов обнял Щелка лова. Они расцелова-
лись.
Когда взошло солнце, из ворот Кремля выехали дети
боярские и поскакали во все концы Русского государства
с вестями о смерти царя Ивана Васильевича Грозного и
о крестном целовании новому царю, Федору Ивановичу.
Несмотря на дружную присягу новому царю и приня-
тые меры, покой не приходил и высокие вельможи чув-
ствовали себя во дворце словно в осажденной крепости.
Кто-то продолжал мутить воду. Слухи об обидах, учи-
ненных царице Марье и ее братьям, все ползли и ползли,
проникая во дворец со всех сторон. Слишком часто по-
вторялось имя царевича Дмитрия.
Наступил месяц апрель. Ближним боярам стало из-
вестно, что чьи-то людишки на торгу и близ больших
храмов именем царевича смущают простой народ. И тогда
царские душеприказчики решили, не откладывая и часу,
выслать из Москвы опасного младенца. Пришлось долго
уговаривать царя Федора Ивановича, он никак не хотел
расставаться с младшим братцем. Бояре думали, что вме-
сте с царевичем Дмитрием в Углич отъедет и его пред-
приимчивый дядька, Богдан Яковлевич Бельский, но
оружничий не хотел и слышать об угличской ссылке.
Нагим разрешили держать двор в своем уделе. Царь
Федор отпустил кое-кого из своих бояр и вельмож.
В Углич ехали стольники и стряпчие, много московских
дворян и простых слуг. Среди них были верные люди
Бориса Годунова и князей Шуйских.
Достоинство и честь царского имени были соблюдены.
Для оберегания Дмитрия указом царя были назначены
четыре приказа московских стрельцов: приказ конных и
три приказа пеших.
Старик Федор Нагой да и все Нагие отъезду в Углич
не противились. Да и воля Грозного царя не наруша-
лась: удел Углич был записан в духовной грамоте.
Обнадеживал их и дядька Богдан Бельский. Он успел
шепнуть старику Федору Нагому:
— Ждите и надейтесь. Мое слово свято.
Перед самым отъездом, когда все было готово к доро-
ге, младенца Дмитрия принесли к Федору Ивановичу по-
прощаться.
Морщась от боли, царь сполз с высокого кресла.
По малости роста он спустил на пол сначала одну ногу,
75

а затем вторую, и, пошатываясь, подошел к царице
Марье, державшей на руках сына.
Провожание было обставлено торжественно. По сте-
нам палаты выстроились бояре, князья и ближние люди.
У трона застыли с секирами в руках рослые телохрани-
тели.
Царь Федор Иванович взял мальчика к себе и, прижав
к груди, заплакал. Собравшиеся почтительно слушали
царские всхлипывания. Поуспокоившись, он погладил ца-
ревичу головку.
— Иди, братец мой, с богом, — произнес царь едва
слышно. — Дай бог тебе возмужать, а мне царствовать.
Ежели бог продолжит живота моего, ты поспеешь цар-
ством владеть, и я тогда тебе поступлюсь престолом, а
сам в тихости пребуду и как бог захочет, понеже не вель-
ми желаю власти. Жалко мне тебя, братец родненький,
ох, как жалко!.. — Царь снова жалобно всхлипнул.
Кроме Бориса Годунова, стоявшего близ царя, и дья-
ка Андрея Щелкалова, никто не понял ни слова из цар-
ской речи. А для Годунова царские слова были неожи-
данны и неприятны.
— Мамка, боюсь! — вдруг закричал царевич, упер-
шись ручонками в грудь Федору Ивановичу. — Мамка,
возьми меня!
— Великий государь, — тихо, но твердо сказал Борис
Годунов, пригнувшись к царскому уху, — дорога царе-
вичу предстоит дальняя, разреши отъезд.
— Иди, свет мой здрав, в путь, —- передавая царице
оравшего во всю глотку младенца, заторопился Федор
Иванович. — Чтоб мне радостно было и впредь видеть
тебя. — Он несколько раз поспешно перекрестил Дмит-
рия. — Возьми просфирку свяченую в дорогу. Мало ли
что может приключиться, просфирка-то и поможет.
Вручив просфирку царице, Федор Иванович, прихра-
мывая, вышел из Грановитой палаты. Он спешил на ко-
локольню Успенского собора. Колокольный звон радовал
душу Федора Ивановича, и он почитал за праздник по-
трезвонить вместо пономаря. Но не всегда советники раз-
решали ему позабавиться...
За царем последовали духовник и Борис Годунов.
Остальные бояре, покачивая высокими меховыми шапка-
ми, потянулись к сеням.
...Богдан Бельский поджидал царицу Марью у низ-
кой двери, едва заметной в глубокой нише. В теплой на-
кидной шубе из черных соболей, разукрашенной узорами
76

и каменьями, она появилась перед оружничим. Царицу
поразил необычный вид дядьки. Он был одет так богато
и красиво, как никогда не одевался, и, пожалуй, убран-
ством не уступал ни Борису Годунову, ни Ивану Глин-
скому. На плечах его ловко сидел кафтан из тонкого сук-
на с золотыми петлями и пуговицами. Зеленые сафьяно-
вые сапоги с высокими каблуками. На саблю глазам
глядеть больно, вся она в сверкающих драгоценных кам-
нях. А шапке, украшавшей голову оружничего, по цене
не было равной во всей Москве.
— Государыня, — сказал Богдан Бельский, склонив
голову, — не забудь холопа своего Богдашку на уделе в
Угличе. Тошно мне будет не видеть лица твоего.
Царица удивилась еще больше. Подобных слов она не
ждала от оружничего. Однако они были ей приятны.
Сердце ее забилось сильнее, лицо порозовело.
— Приезжай к нам в Углич, Богдан Яковлевич, —
поборов смущение, сказала царица. — Буду тебя ждать...
И царевич соскучится бе-з пестуна своего. — И еще раз
подумала, что жалеть о смерти мужа она не будет.
— Говоришь ты, государыня, аки соловей щебечет,—
низко поклонился оружничий. — Мне здесь и свет божий
без тебя не мил, — добавил он совсем тихо, сам удивля-
ясь своей смелости. — И во снях ты все снишься.
Царица Марья, покраснев еще больше, не сказав в от-
вет слова, вышла на крыльцо.
Но оружничий и не нуждался в словах, он понял, что
царица к нему милостива, и решил раздуть слабый
огонек.
«Когда я захвачу власть и она будет моей, мы вме-
сте достигнем многого».
Он вспомнил Елену Глинскую, оставшуюся вдовой
после смерти великого князя Василия, отца Ивана Гроз-
ного. У нее был любимец Иван Телепнев. Он правил
Москвой ее руками. «Я хочу сам сесть на престол, и ца-
рица Марья поможет мне в этом».
При жизни царя Ивана оружничий Богдан Бельский
боялся взглянуть на царицу, а теперь он в мыслях назы-
вал ее своей.
На Ивановской площади снег был грязный. За дол-
гую зиму сажа из печных труб осыпала кремлевские суг-
робы. Дорога, желтая от конского навоза и мочи, места-
ми протаяла, показались деревянные плахи.
Царский каптан с черными орлами, намалеванными
по бокам, в котором езживал еще Иван Грозный, стоял у
77

самого крыльца. На площади поодаль дожидались осед-
ланные, застоявшиеся лошади дворян и крытые возки
отъезжавших вельмож.
В огромных сосульках, свисавших с кровли царских
хором, сверкало весеннее солнце.
Шестерка ухоженных серых лошадей рванула, как
только царица Марья уселась в мягкие подушки. Мимо-
ходом она успела заметить вороного коня под оружничим
Богданом Бельским. Такой красоты царица еще не ви-
дывала: освещенное солнцем, на коне сверкало и горело
золотое убранство. Каптан тронулся с места, ездовые за-
кричали на лошадей, захлопали бичами. Загикали возни-
цы бояр и вельмож и стали приворачивать возки на до-
рогу вслед царскому каптану.
«Началась новая жизнь, — думала царица Марья,
обняв царевича Дмитрия. — Что сказал мне Богдан
Яковлевич, как он смотрел на меня?!» И царица погру-
зилась в приятные воспоминания. О том, что ждет ее в
Угличе, она больше не задумывалась.
На звоннице Успенского собора звонко ударили коло-
кола, государь Федор Иванович приступил к любимому
делу. Стая воронья, вспугнутая большим звоном, подня-
лась выше царского дворца и закружилась над Кремлем.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПОВАР ВЫСМАТРИВАЛ В КИПЕЖЕ РАССОЛА,
КОГДА В НЕМ РОДИТСЯ СОЛЬ
В июле разлив рек приостановился и пошел на убыль.
Полые воды нанесли немалый вред жителям Сольвыче-
годска. Пострадали и строгановские варницы: снесло не-
сколько изб, размыло много заготовленных для выварки
соли сухих дров.
Солеварный приказчик Макар Шустов собрал всех
оказавшихся под рукой работных людей. Солевары, со-
леносы, дрововозы и грузчики, подгоняемые жестоким
приказчиком, исправляли печи, чинили размытые водой
лари и избы. Купцам Строгановым был дорог каждый
час: оставшееся после наводнения летнее время особенно
благоприятно для выварки соли.
Рваные и босые, работали гулящие люди, собравшие-
ся в Сольвычегодске к половодью в надежде зарабо-
тать на кусок хлеба. Приказчики подбирали всех людей
78

подчистую, даже тех, кто давно валялся в ярыжках по
кабакам. И сейчас Сольвычегодск был похож на растре-
воженный муравейник: везде копошились люди.
С берега Вычегды к варницам взад и вперед двига-
лись одноконные и двуконные телеги дрововозов. Хозяе-
ва солеварен торопились подвезти сухие дрова. Непода-
леку от входа в варничный двор дрова сгружались и
складывались в дровяные плотбища.
Погода благоприятствовала людям. На чистом небе,
словно умытом сильными дождями, сверкало солнце,
освещавшее мутные пенистые воды Вычегды. Вместе с
грязной пеной река несла вырванные с корнями деревья,
кусты, бревна, а иногда и срубы деревянных изб.
Редкие кудрявые облака медленно проплывали на се-
вер. Ветра не было, солнце пригревало спины работаю-
щих людей.
Знатный и богатый город Сольвычегодск стоял при
впадении реки Усолки в Вычегду. На Никольской, стро-
гановской, стороне сверкала белая громада новопостроен-
ного Воскресенского храма.
Храм утверждал своим величием и мощью богатство
и силу купцов Строгановых. Им принадлежали в Соль-
вычегодске почти все рассололивные трубы и варницы.
Купцы Строгановы занимались не только солеварением.
Они добывали на своих землях железо и медь, вели со
многими русскими городами обширную торговлю хлебом,
вывозили много товаров в заморские страны, владели
морскими и речными судами. И, наконец, вели выгодную
торговлю в Сибирских землях. Драгоценные соболиные
шкурки неслыханно обогащали Строгановых.
За собором виднелись жалкие курные избушки и рас-
сололивные трубы с насосными устройствами для откач-
ки рассола. Между ними чернели варничные дворы и от-
дельные варницы.
Сразу у северной стены храма начинались строганов-
ские хоромы, огражденные бревенчатыми крепостными
стенами с бойницами и башнями. К западу от собора зе-
ленела светлая сосновая роща; за рощей лес срубили, и
из земли торчали обгорелые пни.
А на севере, за варницами и болотами, чернел густой
еловый лес. В лесной чащобе водились дикие звери.
Лоси, волки и медведи забредали иногда по ночам в по-
сад и пугали жителей.
К востоку, за рекой У солкой, расположилась Троиц-
79

кая сторона со своей соборной церковью, ямским двором
и обширной торговой площадью.
От Сольвычегодска вели три главные дороги: по реке
Сухони — на Великий Устюг и Вологду, по Двине — в
Холмогоры и новый Архангельский город, по реке Вы-
чегде — в Сибирские земли.
На варочном дворе близ рассололивной трубы «Благо-
датной», принадлежавшей Семену Аникеевичу Строгано-
ву, сыну знаменитого купца, заканчивали починку рас-
сольного ларя. Ларь был большой: в длину — семь са-
жень, в ширину — четыре, высотой — полторы сажени.
Строили его из толстых тесаных брусьев, как строят реч-
ные баржи.
Холмогорец Васька Чуга, огромный, как медведь,
мужик, вместе с подварком Тимохой стучали деревянны-
ми молотками, вбивая конопатку в пазы между брусья-
ми. Прежде Васька плавал на морских лодьях и конопа-
тить был большой мастер. Не успели они закончить по-
следний верхний паз, а уж ярыжки стали наливать в
ларь рассол, принося его в бадейках из рассололивной
трубы.
— Скорея, ребята, скорея! — приговаривал Макар
Шустов. — Ежели седни в варницах огни заложим, всех
угощаю.
— Раздобрился! — с ненавистью сказал Васька Чу-
га, пристукивая молотком. — За противное слово с ра-
ботного человека кожу готов содрать. Посмотри-ка на
Макарку, левое ухо у него, как лопух. Кровосос! Бог во-
ра метит.
— Тише! — отозвался Тимоха. —- Услышит — со
света нас сживет.
— Арось не сживет, — гудел мореход.
Будто услышав Васькины слова, Макар Шустов огля-
нулся и внимательно посмотрел на него. Он хотел что-
то сказать, но промолчал и отвернулся.
Васька Чуга работал у Строгановых кузнецом-цырен-
щиком. Закончив конопатку ларя, он осмотрел железный
цырен, висевший над печью. Под его наблюдением ра-
ботники очистили от накипи дно и стенки цырена. К это-
му времени печь привели в порядок, и повар Никифор
Босой, перекрестясь, самолично стал ее растапливать.
Повар — главное лицо при варке соли, от него зависит
многое. И зарабатывает он не в пример остальным соле-
варам — три рубля в месяц.
Васька Чуга закончил работу и, почесывая в густой
80

бороде, наблюдал, как в печи дружно загорались сухие
смолистые дрова. Цырен стал нагреваться, и повар по-
слал на него ярыжек с зелеными березовыми веника-
ми — выметать сор. Огромный противень состоял из не-
скольких частей и «сшивался» железными заклепками.
Очистив цырен, ярыжки получили по куску ржаного
теста и промазали все швы.
Васька Чуга слыхал от подварка Тимохи, что тесто
следует обязательно разжевать, а не размачивать водой,
ибо от слюны, как говорил Тимоха, у теста делается не-
которая против воды способность.
Цырен нагревался все сильнее, тесто на пазах под-
сохло.
— Напущай рассол! — зычно крикнул повар.
Ярыжки стояли наготове с деревянными бадейками,
полными рассола, и, услышав приказ, вылили его в цы-
рен. Рассол из ларя носили непрерывно, пока Никифор
Босой не велел перестать.
Началась варка соли, или «варя», как говорили в
Сольвычегодске. Густые испарения поднимались из цы-
рена с кипящим рассолом. Люди в варнице задыхались.
Через час задымила и вторая варница на строгановском
варничном дворе, близ рассололивной трубы «Благодат-
ной».
Тихо катилось солнце по синему, ясному небу. Не-
заметно время подошло к обеду.
— Ребята, — завопил, ворвавшись в варницу, качаль-
щик при рассололивном насосе Федька Мошкин, —
мертвых везут! Завалило бревнами!
Варничные люди продолжали работать. Стоявший ря-
дом с поваром садилыцик железными граблями водил в
кипящем рассоле, препятствуя образовавшейся соли «ле-
денцами» осесть на дно и бока цырена: там, где сядет
«леденец», цырен быстро прогорит. Повар, не отрывая
глаз, смотрел, что происходит в цырене. Подварок Тимо-
ха следил за горением дров в печи. Ярыжки стояли с
бадейками, готовые по приказу повара подлить свежего
рассола. Каждый понимал, что кипение рассола остано-
вить нельзя, иначе Строгановы понесут немалые убытки.
А за убытки купцы не милуют.
Только Васька Чуга, кузнец-цыренщик, не занятый на
варке соли, отозвался на слова Федьки и вышел из вар-
ницы.
— Вонько у вас, дух замирает, — сказал качальщик,
6 Накануне Смуты	81

отхаркиваясь и отплевываясь. — Тяжела наша работа, а
все на чистом воздухе.
Мимо варничных ворот по густой грязи медленно дви-
галась телега, покрытая запачканной кровью рогожей.
Несколько босых окровавленных ног выглядывали из-под
нее. Сбоку, держа в руках кнут, сидел возчик.
За телегой, понурив голову, молча шли товарищи.
Ни жен, ни детей у погибших в Сольвычегодске не было.
С плачем, воем и причитаниями шла плакальщица, ста-
рая, безобразная женщина, закутанная в тряпье.
— Куда везете? — спросил Васька.
— Во Введенский монастырь... Старцы хоронить по-
сулились.
Васька Чуга перекрестился и, не жалея поморских
бахил *, пошел месить грязь за толпой провожающих.
—- Как содеялось? — спросил он.
—- Приказчик разорался, все скорей ему да скорей,
вот и поторопились, — нахмурившись, сказал рыжий
мужик. — Рязанские мы, сюда недавно приволоклись,
жонки да детки в Устюжине остались... Дровяное плот-
бище, что у Вологодских пристаней, обвалилось, и пяте-
рых пришибло. Мы-то вживе остались, — добавил он,
помолчав. — Вот она, жизнь наша. Искали, где лучше,
а нашли смерть. В Устюжине детки малые хлеба ждут...
Васька Чуга шел рядом с рыжим мужиком и слушал
певеселые речи.
Мужик рассказал, как подати и поборы вконец разо-
рили крестьянское хозяйство и четырнадцать семей, сго-
ворившись, решили бежать в Сольвычегодск, где много
работы и будто бы можно зашибить копейку. Ночью, ког-
да в селении все спали, беглецы, прихватив самое необ-
ходимое, покинули родные места.
— Ноне и в Юрьев день заповедано от своего помест-
пика выйти. А купцы Строгановы своих работных людей
государевым приказным не выдают, — закончил свою по-
весть мужик. —- Правда ли?
— Всяко бывает... Однако пришлых людей выдавать
Строгановым выгоды нет. Работать некому будет. В Соль-
вычегодске, почитай, все люди пришлые.
Сольвычегодск притягивал к себе беглых людей с
разных концов русской земли. Многих поглощали стро-
гановские промыслы. Многие спивались по кабакам и
харчевням. Вольные сборища бездомных, голодных лю-
дей оседали в Сольвычегодске или двигались дальше, на
82

восток. Вольные люди были нужны Строгановым, но под-
час внушали им тревогу.
У ворот Введенского монастыря Васька Чуга, распро-
щавшись с рыжебородым, повернул к торговой площа-
ди. Спустившись к реке, он вымыл грязные бахилы и ре-
шил забежать в харчевню, но передумал и зашагал об-
ратно на Никольскую сторону. Он переправился по вет-
хому мосту через реку У солку и остановился у ворот
строгановского города. На стук вышел стражник:
— Куда тебе?
— Старший приказчик Степан Елисеевич Гурьев при-
зывал.
Стражник, глянув на пудовые кулаки, признал кузне-
ца-цыренщика, пропустил его. На строгановском дворе
было пусто и тихо. Высокий худой старик подметал бе-
резовой метлой деревянный настил перед хоромами.
Бесшумно ступая бахилами по кедровым плахам,
Васька Чуга направился к обширной пятистенной избе,
стоявшей у левого крыла строгановских хором.
Степан Гурьев был дома. Он сидел за столом и пере-
считывал цифирь в большой писцовой книге. Недавно
ему исполнилось сорок шесть лет. Голова слегка поседе-
ла, и в бороде просвечивали серебряные нити. Корсар
Ивана Грозного Гурьев * десять лет плавал кормщиком
в Ледовитом море, был приказчиком Строгановых в Хол-
могорах. Он полюбился Семену Аникеевичу, и властный
старик сделал его старшим приказчиком.
— Садись, Василий, — сказал Гурьев и показал на
лавку возле себя. — С чем пришел?
— Пятерых бревнами завалило, хоронить повезли, —
басом сказал Чуга. — Солеварный приказчик виноват.
У покойников жены да дети в Устюжье.
— По гривне на сирот выдам, а мертвым — царст-
вие небесное, — отозвался Степан.
— Я не о том, о другом думаю. Почему такой крово-
сос Макар Шустов в приказчиках? Хищная душа у него,
никогда человека не пожалеет. Готов каждого в печь пих-
нуть, лишь бы соли побольше за варю вышло и для себя
лишний грош в карман положить. Такому бы в море дав-
но голову оторвали.
— То в море... Соль варить начали?
— Почитай, во всех варницах варя идет.
— Ну славу богу. Пусть хозяин порадуется.
— Пусть он подавится своей солью! — с ненавистью
сказал Васька Чуга. — На варничном дворе задохнуться
6*
83

можно. А что возле цырена деется: голову от вони кру-
жит, из внутренностей рвет... Мы с тобой во льдах пла-
вали: опасно, спору нет, зато и деньги хорошие в кар-
ман клали. А здесь за копейку люди гибнут. Обидно мне
за них.
Степан Гурьев сидел молча и смотрел в окно. Он ви-
дел много бурь в своей жизни.
— В цырене кипеж рассола происходит, и соль в
нем родится, — торопился Василий, — и у народа так:
кипит, кипит в нем зло — и лопнет наконец терпение.
Народец здесь собирается, сам знаешь, вольный, указа
себе не знает.
Степан Гурьев положил руку на Васькино плечо:
— Укороти рога. Будешь такое говорить — до беды
недалеко. У Строгановых доносчиков не перечесть.
— Ведь тебе говорю, знаю — ты человек свой, дру-
га не продашь... И сам думаешь, как я.
— Думаю, однако не вижу, как дело поправить.
Со Строгановыми спорить не станешь, против них не пой-
дешь.
— Я бы пошел. Сжег бы это логово проклятое вме-
сте с хозяевами и всех доносчиков и живодеров, каков
есть Макар Шустов, в реке утопил. А сам в Сибирские
земли на восход солнечный, там жизнь свободная. Умер-
ла моя Любушка, мне теперь все едино.
— Успокойся, Василий, сердцем я понимаю тебя...
Но ведь Строгановы не одни в России. Много их, всех
не сожгешь, не утопишь. За них воеводы и сам великий
государь.
— Степан Елисеевич, поставь меня на лодью * либо
на коч *, — гудел Чуга, — хочу снова в Студеное море.
Может, и легче на сердце станет.
— Хорошо, — подумав, согласился Гурьев, — обе-
щаю на тот год в море послать. В Холмогорах у нас
лодья большая строится. В Колу будешь ходить корм-
щиком и в Печорское устье.
— Спасибо, Степан, никогда твоего добра не забу-
ду! — У морехода выступили на глазах слезы.
—• Здравствуй, Василий Иванович, — послышался пе-
вучий голос.
В комнату вошла хозяйка, Анфиса Гурьева. Она не-
много располнела, но по-прежнему была красива. Ни од-
ной морщины на лице, статная, высокая. За десять лет
она подарила Степану троих ребят: двух мальчиков и
девочку.
84

Васька вскочил с лавки и поклонился хозяйке в
пояс.
*- Надоело Василию в Сольвычегодске, в море про-
сится, — сказал Степан. — Посулил ему на будущее ле-
то лодью.
— Пусть поплавает, согласилась Анфиса. — Лю-
бушка померла, так ему теперь самое время душу моло-
децким делом повеселить. Пойдемте обедать. Щи нава-
ристые сегодня, духовитые...
Обедали в маленькой горнице. К столу пришли Сте-
пановы дети, родная сестра Анфисы Арина. Насыщались
молча. Со смаком хлебали щи из кислой капусты, жева-
ли жирную баранину, ели овсяную кашу. Ржаной хлеб
лежал посредине стола на деревянном резном блюде. Сте-
пан, прижав краюху к груди, всем отрезал по куску:
кому побольше, кому поменьше.
Когда все насытились, Анфиса поставила на стол
большую миску густого овсяного киселя, подслащенного
медом.
Похлебав киселя, дети и Арина ушли из горницы.
Анфиса перемывала у печи посуду. Утерев бороду и усы
рушником, Васька Чуга сказал:
— Спасибо, Степан, за обед. Всем бы так. Ежели б
всем солеварам каждый день так, и разговору бы не бы-
ло. Пойми, милый человек, ведь Строгановы солеварам
в неделю десять копеек с деньгой платят. Соленосам,
дрововозам, грузчикам по копейке в день. А ведь у каж-
дого жена и дети, обуть, одеть и прокормить надо.
Степан молчал, отсутствующим взглядом уставившись
в слюдяное оконце.
— Однако, слов нет, и на копейку прожить мож-
но, — продолжал кузнец, — кабы приказчики людьми
были и с человека семь шкур не драли. Скажи, Степан,
ведь хозяева-то наши не в убытке?
— Зачем в убытке! Строгановым пуд соли три день-
ги * стоит, а продают по двенадцати копеек за пуд, а то
и дороже. С сольвычегодских промыслов хозяева полови-
ну миллиона пудов продают в год, и с каждого пуда
десять копеек прибыли. Вот и считай.
Васька Чуга шевелил губами.
— Вот это да! Пятьдесят тысяч рублев! * — нако-
нец сказал он и раскрыл рот от удивления. — Пятьде-
сят тысяч рублев!
— Окромя этих денег, Строгановы и с других про-
мыслов доходы немалые имеют. А главное для них —
8®

торговля соболем сибирским... О соболях ты и сам зна-
ешь... С такими деньгами им в Москве никакой вельмо-
жа или, сказать, воевода не страшен: либо купят, либо
сомнут.
— Сомнут, ты прав, Степан. Однако я бы на ихние
деньги не посмотрел. Ежели зло какое от Строгановых
людям приключалось — сердце у меня горит. И готов
всем горло перегрызть. Таковым я всегда был. Ты про-
сти меня, Степан, за прямое слово.
— Мне прощать тебе нечего. Мои мысли близ твоих
ходят. Но ты, Василий, блюди себя, не выказывай.
Пальцы меж дверей не суй. Помни, ты не в море на
лодье. Макар Шустов, твой приказчик, ничего не забы-
вает. Про тебя он мне в уши не один раз дул, грязнил.
Потерпи, пока лодью построят, в море пойдешь — и
прями, сколь хочешь.
Распрощавшись со Степаном и Анфисой, Васька Чуга
пошел снова к солеварам. Теперь дымили все строганов-
ские варницы. Начали варить соль и другие хозяева, и
только двор Вологодского монастыря оставался пустым и
холодным.
С темнотой варничные люди, те, кто не был занят на
выварке соли, разбрелись по своим домам. До утра по-
вар отпустил Тимоху. Вместе с Васькой-мореходом они
залегли на полатях в курной избе, стоявшей возле са-
мой варницы. Полати тянулись по трем стенам избы, чет-
вертую занимала печь. Не чувствуя от усталости ни сы-
рости, ни дыма, ни тяжелого духа от многих человечес-
ких тел, приятели мгновенно заснули.
На варничном дворе стояла еще одна изба и кузница
для цыренной поделки, где хозяйничал Васька Чуга.
Когда Васькина женка Любушка была жива, они спали
в небольшой каморке при кузнице. Сейчас он избегал
одиночества.
Двор ограждался бревенчатым тыном, ворота выходи-
ли к рассололивной трубе.
Около полуночи Васька Чуга проснулся.
Возле него стоял высокий человек в послушническом
подряснике с монашеским поясом и в черном колпаке и
дергал его за ногу.
— Чего тебе, человек? — спросил кузнец, еще не
совсем проснувшись.
— Противустаньте диаволу — и побежит от вас.
86

Слова незнакомца не сразу дошли до сознания. Нако-
нец Васька Чуга совсем проснулся.
— Непонятные слова твои.
— Противустаньте диаволу — и побежит от вас, —
еще раз внятно сказал чернец. — Моря исплавал, земли
исходил — ума набрался. Подумай — поймешь.
Ваське Чуге показалось, что он слышит голос ка-
чалыцика при рассололивном насосе Федьки Мошкина.
Он старался разглядеть его лицо, но огонек масляной
светильни был слишком слаб.
Чернец чуть двинулся вперед, нагнулся и долго всмат-
ривался в лица спящих.
«Ищет кого-то», — подумал Васька. Сон снова охва-
тил его. Словно из глубокой пропасти, он слышал сло-
ва: «Противустаньте диаволу — и побежит от вас». Боль-
ше Васька Чуга ничего не видел и не слышал. Он креп-
ко спал, уткнувшись носом в воросистый армяк, служив-
ший ему изголовьем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НОВЫЙ ЦАРЬ, НОВЫЕ ПОРЯДКИ
Англичанин Иероним Баус * был в страшном гневе.
Он только что вернулся из Посольского приказа*, где
добивался свидания с Федором Ивановичем.
Посол был высок ростом, седовлас, бледен лицом, с
длинным носом и маленькими закрученными усами.
— Меня, посла ее величества английской королевы,
мерзкий канцлер Андрей Щелкалов ударил по шее!
Канцлер нанес оскорбление ее величеству! — кричал
он. — Боярин Никита Юрьев и Андрей Щелкалов —
враги англичан, их купили нидерландцы, они захватили
всю власть в Москве.
В доме английских купцов царило уныние. Что их
ждет впереди? Со смертью Ивана Грозного много могло
измениться.
— Тысячи дьяволов! — сказал Джером Горсей *,
толстенький сорокалетний человечек. — А ведь все так хо-
рошо устраивалось. Его царское величество государь
Иван Васильевич очень хотел жениться на англичанке и
мог дать нам много новых повольностей. А сейчас бояре
готовы отобрать все, чего мы здесь добились. Вы тоже
87

виноваты, господин Баус. Вы вели себя вызывающе, рус-
ские не прощают такого обращения.
— Андрей Щелкалов оскорбил меня. Он сказал с на-
смешкой: «Царь «аглицкий» умер, теперь мы вас научим
порядку». А когда я стал возражать, он ударил меня, и
я чуть не свалился с лестницы.
— Вы подрались с русским вельможей? Ай-ай! Мож-
но было сдержаться для общей пользы. А теперь вы узна-
ете русских: нидерландцы захватят всё, и нам придется
подбирать крохи.
— О-о! — снова закричал Баус. — Я испугаю бояр!
Я не возьму никаких грамот от нового царя. Пусть они
думают, что наша королева станет на сторону врагов
Московского государства. Они не посмеют. У меня есть
самые верные сведения, что польский король Баторий
готовится к походу. Он никогда не заключит с москови-
тами мир. Сейчас у него мало денег, и если наша короле-
ва поможет ему, то...
— Послушайте, господин Баус, — вмешался купец
Антони Марш, — не наше дело готовить войну с мос-
ковским царем. Мы должны извлечь пользу из его сла-
бости. Вы нам мешаете. Мы будем жаловаться на вас
королеве... Зачем ему было приезжать сюда? — обернул-
ся он к Джерому Горсею.
Иероним Баус встал с кресла.
— А я плюю на вас! Золото совсем осушило ваши
мозги... — Он поднял кулак. — Вы занимаетесь здесь
нечестными делами. Тьфу, я плюю на вас! — повторил
он и важно зашагал в свою комнату.
—- Длинноногий дурак! — сказал Горсей, когда дверь
за послом закрылась. — Такой человек может спутать
самую хорошую игру... А теперь садитесь ближе. У меня
есть новость.
Пятеро купцов Московского общества сдвинули свои
кресла. Англичан, живущих постоянно в Москве и дру-
гих русских городах, было гораздо больше, около двух-
сот. Но здесь собрались только те, кто был недоволен
обществом и желал открыть собственную торговлю.
— Я получил письмо из Холмогор от двух русских
судовладельцев. Они согласны за пятьдесят рублей про-
вести наши корабли далеко на восток: в реку Обь и еще
дальше, — с торжеством провозгласил Джером Горсей. —
Теперь мы сможем основать свою контору где-нибудь на
острове, совсем близко к сибирским мехам.
— Что-то ты болтаешь, Джером. Разве царь позво-
88

лит торговать с тамошними дикарями? Русские не отда-
дут так просто свое богатство, — вставил свое слово
осторожный купец Роджер Уильсон.
— О-о! Я все обдумал, друзья. Конечно, при преж-
нем царе это было невозможно. Он без всяких церемо-
ний повесил бы всех нас за ноги. Но сейчас настало
другое время. Царь — слабый, больной человек. Он во-
все не решает дела государства... Но даже не в этом де-
ло. Среди бояр, — понизил голос Горсей, — идет тайная
война за власть. Первый принц королевской крови Шуй-
ский, боярин Мстиславский, боярин Юрьев — все они
хотят править страной. Мне недавно рассказывал дьяк
из Посольского приказа... Кстати, господа, я заплатил
ему из собственных денег двадцать пять рублей. И по-
ставлю эту сумму в общий счет.
Купцы не возражали, и Джером Горсей продолжал
свой рассказ:
— Так этот дьяк утверждает, будто большая сила в
руках братьев Щелкаловых. Один из них — канцлер.
Кого они поддержат, тот и будет у власти. Словом, в
царском дворце предстоит жаркая схватка. Вряд ли боя-
ре станут отвлекаться к делам, происходящим на дале-
ком Севере. А польский король Баторий действительно
не заключил с русскими мир и каждый день может на-
чать новую войну. — Джером Горсей замолчал и обвел
всех внимательным взглядом. — Вряд ли найдется более
благоприятное время для наших дел, друзья. Надо рас-
кошелиться. Конечно, риск неизбежен. Зато, в случае
удачи, мы будем самыми богатыми людьми в Англии...
Тот же дьяк мне сказал, что Сибирь после победы Ерма-
ка дает в казну двести тысяч соболей и десять тысяч
черных лисиц! Если мы возьмем хотя бы половину...
—- Да, да, мы согласны.
— Говори, что ты предлагаешь?
—- Мы должны купить в Холмогорах два русских ко-
рабля, построенных для плаваний на север. Надо не ску-
питься и купить большие корабли. На них мы погрузим
много дешевых товаров и будем их менять на драгоцен-
ные меха. Но самое главное — мы должны захватить ка-
кой-нибудь небольшой островок с гаванью на Скифском
море, где можно в безопасности обосноваться, построить
там укрепления и склады, и тогда... тогда вся торговля
с туземцами — в наших руках.
— А если русские пронюхают, что мы обосновались
на острове в Скифском море, они могут разрушить наши
89

укрепления и срубить наши головы, — заметил Антони
Марш.
— Им будет трудно найти наш остров, трудно при-
вести туда большую вооруженную силу. Ну, а если де-
ло дойдет до осады нашей крепости, я уверен, английская
королева заступится за своих подданных.
— Во сколько обойдутся корабли?
— За пятьсот рублей, может быть, и дороже, можно
купить один большой корабль. Но расходы с лихвой оку-
пятся в один год... Согласны, господа купцы, основать
новую компанию по торговле в Скифском море?
— Я согласен!.. И я!.. И я! — дружно отозвались
купцы.
— Давайте заключим договор на бумаге и скрепим
его своими подписями. Бери бумагу, Джером Горсей, и
пиши.
Горсей заскрипел пером. Он останавливался и обгова-
ривал со всеми каждый раздел договора. В предвкушении
больших барышей купцы не скупились на расходы.
Солнце медленно опускалось на далекие лесные вер-
шины, озаряя вечерним багрянцем кремлевские башни и
купола церквей.
В кабинете Джерома Горсея на полированных спин-
ках кресел блеснули последние огненные лучи. Из даль-
них углов выползали и расплывались черные тени...
Горсей позвал слугу и велел принести свечи. Заседа-
ние общества по торговле в Скифском море с северными
«дикарями» продолжалось. Когда за окнами наступила
совершенная ночь, купцы заканчивали обсуждение дого-
вора. Остался нерешенным последний пункт.
— Делиться с лондонской компанией мы не будем, —
твердо заявил Антони Марш. — Мы сами по себе, и лон-
донские купцы сами но себе. Это надо записать в дого-
вор, — и он ткнул указательным пальцем в бумагу.
— Но мы должны предвидеть осложнения со стороны
Московской компании, — нерешительно сказал Джером
Горсей. — Лондонцы будут требовать у московского царя
выслать нас в Англию для расправы. Может быть, сле-
дует на второй или третий год все же принять их в свое
общество? Королева поддержит их, а не нас... — После
этих слов Горсей насторожился: ему показалось, что он
слышит какой-то странный шум на улице, и, когда скрип-
нула дверь, он вздрогнул.
Стараясь не шуметь, вошел привратник Питер. На его
широком лице был написан испуг.
90

— В городе мятеж *, — прошептал он, выпучив гла-
за, — народ со всех сторон идет на Троицкую площадь.
В руках у многих оружие.
Купцы вскочили со своих мест, посмотрели друг на
друга и не сразу нашли что сказать.
— Ты закрыл ворота, болван? — опомнившись, за-
кричал тонким голосом Джером Горсей.
— Закрыл, господин купец. И ворота и калитку сверх
обычного задвинул дубовым бруском и...
— Так, хорошо. Есть ли царская охрана на улице, где
пристава?
— Все ушли с мятежниками.
— Проклятье! — выругался Горсей. — Целыми днями
торчат у ворот, а тут ушли. Дело плохо... Ты, Питер, и
вы, господа, тушите в доме все свечи. Мы должны воору-
житься и быть готовыми ко всяким случайностям. Чем
может кончиться мятеж, знает один бог... Разбудите всех.
Джером Горсей задул свечи на столе и бросился к ок-
ну. Откинул одну створку.
Послышался неясный гул, будто шумело невидимое мо-
ре. Купцы услышали вопли разъяренной толпы.
— Бельского! — кричали сотни глоток. — Бель-
ского!..
— Он хочет извести царский корень и боярские роды!
— Богдашка отравил государя Ивана Васильевича!
— Бельского на расправу!
— Давай Бельского!
— На казнь злодея!
— Выдайте нам Бельского!
Раздавались пищальные выстрелы, свист, гоготанье.
По улице Варварке толпа двигалась непрерывным пото-
ком. Ярко горели смоляные факелы, освещая лица ору-
щих людей. В руках у них сверкали топоры, рогатины,
острия пик.
— Смотрите, господа! — испуганно зашептал купец
Корнелиус Уокер. — Мятежники захватили пушки!
Мимо английского подворья люди на себе волокли тя-
желые тупорылые пушки. На двух телегах везли ядра
и порох. На бревенчатой мостовой пушки тяжело ухали,
перекатываясь через бревна и заставляя вздрагивать окон-
ца. Красноватое пламя факелов отсвечивало на медных
чудовищах.
Раздвигая толпу лошадиной грудью, пробирались во-
оруженные всадники.
— Торопись, ребята! — раздавалось из толпы. — Мы
91

пушками по Фроловоким воротам ударим, разобьем и во
дворец...
— Бельского на плаху! — крикнул истошно кто-то
у самого окна.
Джером Горсей подумал, что и с других концов Мос-
квы к Троицкой площади идут люди. Такого скопления
народа на Москве не видано.
Купцы, вооружившись чем попало, собрались снова
в кабинете Джерома Горсея.
— Корнелиус, иди к воротам, смотри за слугами, —
распорядился Горсей. — А ты, Антони Марш, ступай к
нижней кладовке, где стоит сундук с деньгами. Огня не
зажигать. Мужики увидят свет и захотят посмотреть, кто
в доме. Джонс, посмотри, все ли окна закрыты...
Разогнав всех, Горсей остался один и стал сообра-
жать, отчего случился мятеж: «Богдан Бельский враг
Шуйских и друг дьяков Щелкаловых и Годунова. Вот
она, боярская свара. Но сегодня она вышла за стены
Кремля... Это нам на руку, лишь бы уцелеть самим. Сто-
ит кому-нибудь крикнуть в толпу, что мы угрожаем жиз-
ни царя или прячем Богдана Бельского, и от нашего по-
дворья не останется камня на камне. Но если мы уцеле-
ем, этот мятеж развяжет нам руки...»
За окном толпа продолжала неистовствовать!
— Бей по воротам!
— Давай Бельского!
— Бельского Богдашку!
В кабинет Горсея прибежал посол Баус. Он не по-
мнил себя от страха.
— Спасите! Дьяк Щелкалов меня погубит! Он хочет
моей смерти! — вопил посол. — Они подожгут наш дом.
Это против меня Андрей Щелкалов поднял мятеж. Вы
ничего не понимаете! Я знаю... Он теперь первый человек
в государстве. Он ненавидит англичан.
— Прекратите ваш мерзкий визг, — оборвал Гор-
сей, — иначе русские услышат, и тогда действительно вам
первому свернут шею... У вас, Баус, заячья душа. Таким
трусом больше подходит читать проповеди старухам, не-
жели быть королевским послом. Возьмите оружие, Баус,
и, как все мы, готовьтесь к защите.
Вопли, угрозы разбушевавшейся толпы долго пугали
английских купцов. Они притаились неподвижно в при-
тихшем доме, шепотом читая молитвы господу богу о
спасении.
И вдруг неожиданно грозный гул затих. Через малое
92

время мятежники, оживленно переговариваясь, двинулись
по Варварке в обратную сторону.
«Бояре сумели вовремя загасить огонь, молодцы, *—
думал Джером Горсей. — Но какой постыдный трус этот
Ваус!»
Когда колокол соседней церкви пробил десять часов,
привратник Питер снова появился в дверях.
— Господин купец, — оказал он, радостно оскла-
бясь, — русские приставы вернулись и стоят возле ворот.
Джером Горсей подумал, провел рукой по лбу.
— Пристав Иван Моргунов пришел?
— Пришел, тоже у ворот стоит.
—• Скажи ему, что купец Джером Горсей просит его
в дом.
Питер поклонился и вышел.
Купец взял из березового шкафчика четырехгранную
бутыль водки, два серебряных стакана и оловянное блю-
до холодной телятины. Вспомнив, что русские телятину
не едят, поспешно убрал ее обратно в шкаф и вынул от-
личный копченый окорок и половину жареного гуся. По-
ставив угощение на стол, Джером Горсей поправил ворот-
ник и привел в порядок волосы.
Топоча тяжелыми сапогами, в кабинет вошел пристав
Иван Моргунов.
— Здравствуйте, хозяин, — сказал он и почтительно
наклонил голову. Нос его на белом лице казался большой
спелой сливой.
— Здравствуйте, господин Иван Алексеевич, — покло-
нился в ответ купец. — Прошу вас сесть и отведать на-
шего английского винца.
Моргунов повеселел, повесил шапку на деревянный
гвоздь в стене и, устроив поудобнее на коленях саблю,
присел к столу.
Купец налил по стаканчику:
— За великого русского государя Федора Иванови-
ча, — сказал он, подняв стакан.
— Да здравствует наш царь-государь! — отозвался
Моргунов и свою водку выпил одним духом.
Отрезав жирный кусок копченого окорока, он стал
громко жевать.
Купец налил еще по стакану:
— За царицу Орину Федоровну.
— Да здравствует царица-государыня! — загудел при-
став и так же быстро расправился со вторым стаканом.
Купец налил по третьему.
93

— За великого боярина Богдана Бельского! — про-
возгласил он, ухмыльнувшись.
Иван Моргунов, взявший стакан в руки, поставил его
на стол:
— Что ты, купец, в своем ли уме? Богдашка Бель-
ский теперь в опале... да и не боярин он вовсе. Разве не
слышал?
— Не слышал, Иван Алексеевич, расскажи. А вы-
пьем про кого сам хочешь.
—- За боярина Бориса Федоровича Годунова, — поду-
мав, сказал пристав, выпил водку и долго жевал жирную
свинину.
Антони Марш терпеливо ждал, ибо знал повадки пья-
ного пристава.
— Послушай, купец, —• начал пристав, перестав же-
вать, — народ-то озверел вовсе. Пушку приволокли, по
Фроловским воротам хотели бить, да бояре вовремя спо-
хватились, к народу вышли.
— А что хотел народ? поправляя серебряными
щипчиками фитиль у обгоревшей свечки, спросил купец.
— Богдашку Бельского казнить. Ну-ка, хозяин, налей
винца, — пристав подставил стакан. — Хорошо больно
винцо, крепко и духовито.
— За что же его казнить?
— Он смерть государя готовил... да народ не дал свер-
шиться злому делу.
— А что бояре народу сказали?
— Бояре-то? Сказали, что опального Богдашку Бель-
ского по царскому велению из Москвы вышлют. Проси-
ли по домам разойтись. Говорят, будто царский шурин
Борис Годунов за своего дружка заступился.
— А скажи, Иван Алексеевич, как твоя дума, хотел
ли вельможа Богдан Бельский царевой смерти?
Пристав посмотрел маленькими, как у кабана, хит-
рыми глазками на купца, потрогал бороду, погладил свой
разбухший нос.
— Правда или нет, не знаю, а только люди князей
Шуйских, народ поднимаючи, сказывали, будто Бельско-
го казнить надобно. Ляпуновы-рязанцы против Бельского
много кричали. Пристав спохватился, что говорит лиш-
нее, поперхнулся и долго молчал.
Но желание выпить взяло верх.
“ Дай-кось, хозяин, еще винца-то.
Гостеприимный купец не. жалел водки. Налив еще по
чаше, он встал с кресла.
94

— За славного и храброго пристава Ивана Алексееви-
ча, здравствовать ему еще сто лет!
Посидев с приставом Моргуновым еще час, англий-
ский купец узнал все, что хотел, о событиях в Москов-
ском Кремле.
Бывший опричник и любимец царя Ивана, великий
мастер тайных плутней Богдан Бельский при поддержке
своих единомышленников попытался воздействовать на
царя Федора, упрашивая сохранить «двор и опричнину»,
как было при его отце. Как пояснил пристав Моргунов,
намерения Богдана Бельского шли еще дальше.
Царица Марья с царевичем Дмитрием, пребывавшие в
Угличе, должны были участвовать в его делах. Богдан
Бельский, выбрав удобное время, когда бояре разъехались
из дворца по домам обедать и отдыхатт, приказал стрель-
цам закрыть Кремль. Бояр Никиту Юрьева и Ивана Мсти-
славского он хотел удалить от царя Федора и самому,
опираясь на сторонников опричнины, стать первым чело-
веком в государстве. Словом, готовил дворцовый перево-
рот. Но кто-то предупредил бояр, и они, покинув мягкие
постели, устремились в Кремль. Стрельцы не пустили их.
У ворот произошла схватка, слуг у бояр было много.
В Кремль пробились боярин Никита Юрьев и князь Иван
Мстиславский с двумя слугами.
Ворота снова закрылись. Бояре и слуги, оставшиеся
у ворот, рвались в Кремль, стрельцы взялись за оружие.
На шум стал сбегаться народ, толпившийся у торговых
рядов, прибежали люди со всех концов Москвы.
Выиграли все же старейшие думные бояре. Сторонни-
ков опричнины выгнали из царского дворца. Богдан Бель-
ский стал опальным.
Пристав ушел от Горсея изрядно пьяным. Он унес с
собой подарок — пять аршин сукна на кафтан.
О существовании при дворе царя Ивана разных пар-
тий среди бояр и придворных Джером Горсей догадывал-
ся. Но при жизни царя никто не смел сказать и слова о
таких делах.
Значит, оружничий Бельский захотел прийти к влас-
ти, прикидывал купец. За ним стоят дворяне Нагие, род-
ственники царевича Дмитрия. Кто ему помешал? Во-пер-
вых, Никита Романович Юрьев, старший среди москов-
ских вельмож. За Юрьева крепко стоят дьяки братья
Щелкаловы и много дворян. Но существует еще одна
сильная партия — князей Шуйских во главе с Иваном
Петровичем Шуйским и боярином Иваном Мстиславским.
95

У них много сторонников и во дворе и в посаде. Пока
князь Мстиславский и боярин Юрьев вместе, но надол-
го ли?
Англичанин вспомнил Бориса Годунова. Он бывал у
боярина в летнем охотничьем домике в гостях. Они вели
доверительные разговоры. Молодой боярин много расспра-
шивал о порядках и жизни в Англии. Умный, дельный
человек, думал купец, он достигнет многого. И сейчас о
нем немало говорят. Сила его при дворце большая: сес-
тра — царица. Джером Горсей достаточно долго прожил
в России, чтобы не знать, как здесь почитается родство.
Но кто же предупредил бояр? Джером Горсей скло-
нен был думать, что здесь замешан Борис Годунов. Бо-
ярин проник в замыслы своего друга — опричника Бель-
ского. Одной рукой он поддерживал его, а другой, может
быть, послал тайных гонцов известить боярство. А может
быть, боярину Юрьеву дал знать всемогущий дьяк Ан-
дрей Щелкалов. Нет, вернее, Борис Годунов.
Вот чем должен заниматься королевский посол Баус
в Москве, а не ссориться с придворными. Однако это од-
ни предположения. Постигнуть глубину дворцовых отно-
шений Джером Горсей не мог, хотя и затратил много
времени и денег. Сэр Френсис Уолсингем, министр ан-
глийской королевы Елизаветы, обязанностью которого бы-
ло знать, что делается в других странах, платил хорошо.
Джером Горсей еще раз обдумал, чем грозит ему тор-
говое предприятие в Скифском море. «Даже если будем
торговать всего три года, сделаемся самыми богатыми куп-
цами в Англии. А если дела обернутся благоприятно, за-
служим благодарность ее величества королевы. Игра сто-
ит свеч. Ну, а если затея окончится худо? Ну что ж, без
риска не бывает богатства».
Помимо всего, купец надеялся на своего покровите-
ля — сэра Френсиса Уолсингема. Он помнил последний
разговор в Лондоне, когда Уолсингем очень осторожно
расспрашивал его о морском походе на восток за новую
землю и о возможности обосноваться на каком-нибудь
острове.
«Русские расширяют свои владения на Севере, почему
не сделать этого англичанам?» — сказал Уолсингем. Этот
разговор и навел Джерома Горсея на мысль о выгоде ме-
новой торговли без царских пятналыциков.
Откинув сомнения, Горсей взял лист бумаги, пером
написал письмо купцу Джону Брауну, своему единомыш-
леннику и другу, обосновавшемуся в новом городе Архан-
96

гельске. Он просил помогать приказчику Богдану Лучко-
ву, состоявшему на службе компании, и оплачивать его
расходы по покупке кораблей и снабжению их всем необ-
ходимым для плавания. «Все остальное, — закончил по-
слание Горсей, — тебе расскажет Богдан, ибо я боюсь,
что письмо может попасть в чужие руки, а это для нас
опасно».
Только поздно ночью заснул купец Джером Горсей.
На следующее утро, как только Богдан Лучков, по-
жилой, степенный мужик с проседью в усах и бороде, по-
явился в подворье, Джером Горсей позвал в свой каби-
нет и, закрыв двери, говорил с ним до самого обеда.
Вечером Богдан Лучков, едва успев попрощаться с
женой и детьми, выехал из Москвы в Холмогоры.
Общество английских купцов по торговле в Скифском
море приступило к делу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
СУЩЕСТВУЮЩИЕ ЖЕ ВЛАСТИ ОТ БОГА УСТАНОВЛЕНЫ
Ночью плотники стучали топорами, заканчивая дере-
вянные мостки, по которым царь Федор Иванович и знат-
нейшие князья и бояре пойдут из одной церкви в дру-
гую. Высотой мостки чуть больше аршина и шириной в
аршин. Потом пошел дождь и шел до восхода солнца.
А утром кремлевскую площадь затопил народ. Все
хотели видеть венчание на царство царя Федора Ивано-
вича, слабого духом и телом человека. В народе его по-
просту, жалеючи, звали дурачком и относились к нему
благожелательно.
Во дворце готовились к торжеству долго и тщательно.
Представился удобный случай показать всему миру бо-
гатство и могущество русского царя.
В Грановитой палате, где Федора Ивановича готовили
к выходу, шло последнее действие. Царь стоял посреди
своих приближенных и, склонив голову набок, поворачи-
вался, когда ему говорили, поднимал руку или ногу. Ког-
да на царя надели тяжелые золотые ризы, украшенные
множеством драгоценных камней, его слабые ноги не вы-
держали, подломились, и царь, вскрикнув, стал валиться
на пол.
За края ризы ухватились шесть думных бояр и под-
7 Накануне Смуты
97

держали его. Не всякий мог вынести такую тяжесть, оде-
жды весили около пяти пудов.
Первые часы Федора забавляли торжественные приго-
товления. Ему нравилась суета и шум вокруг. Он поду-
мал: хорошо бы позвать жену Оринку, пусть и она по-
смотрит на разодетых бояр и на его сверкающие одежды.
Потом он вспомнил про карлицу Федосью. Вчера она рас-
сказывала любопытную страшную сказку, а какую, царь
Федор забыл. Он напряг свою память, но ничего не мог
вспомнить. «Русский богатырь отрубил Змею Горынычу
семь голов и спас царевну», — пришло наконец в голову.
Потом явились другие мысли: «Наемся я сегодня жареной
баранины с чесноком. На праздник-то сегодня всего на-
пекут и нажарят. Наемся баранины и напьюсь малиново-
го кваса... Ох, хорош квас, от него приятно щекочет в
носу... А потом прикажу карлам и карлицам потеху устро-
ить. Прикажу принести каленых орехов да пряников ме-
довых».
Царь Федор совсем размечтался, но пришло время вы-
ходить. Ударили колокола. Под торжественный звон из
дворцовых палат вышел царский духовник со святынями.
Он нес крест, венец и бармы Мономаховы в Успенский
собор.
Вслед за духовником шел царский шурин Борис Го-
дунов и нес драгоценный скипетр.
Когда из дворца вышел царь Федор в одеждах небес-
ного цвета, усыпанных сверкающими драгоценными кам-
нями, колокола смолкли. В полной тишине царь в со-
провождении придворных в золотых платьях шел по
мосткам до храма.
На площади тесно стоял народ, однако тишины никто
не нарушил.
Не доходя до церкви, царь Федор вдруг вспомнил, что
ему предстоит сказать несколько слов митрополиту:
«...Владыка, владыка... — мысленно твердил он, — роди-
тель наш Иван Васильевич... меня благословил...» Вспо-
миная, от напряжения он взопрел под тяжелыми ризами,
но, как назло, все слова, которым его учил Борис Году-
нов подряд две недели, вылетели из головы.
В церкви царь и митрополит Дионисий сели на приго-
товленные для них места у западных врат, и Федор среди
общего молчания начал свою речь.
— Владыка, родитель наш Иван Васильевич оставил
земное царство, — бормотал он, запинаясь на каждом сло-
98

ве, — и, приняв ангельский образ, отошел на царство не-
бесное... А меня... меня благословил державою...
Царь говорил все тише и тише и наконец перешел на
невнятный шепот. Митрополит Дионисий пригнулся к не-
му и, покачивая головой, делал вид, будто слышит и раз-
бирает царскую речь.
Федор Иванович вспомнил только последние слова и
сказал громко:
— ...соверши обряд священный, да буду царь и пома-
занник.
Митрополит Дионисий, осенив Федора крестом, отве-
тил:
— Господин возлюбленный сын церкви и нашего сми-
рения, богом избранный и богом на престол возведенный,
данною нам благодатью от святого духа помазуем и вен-
чаем тебя, да именуешься самодержцем России.
С этими словами митрополит возложил на царя крест
Мономахов, бармы и венец на голову. Громко читая мо-
литву, он взял Федора Ивановича за руку и поставил на
особое царское место.
— Блюди хоругви великие России, — громко произ-
нес митрополит Дионисий и вручил ему скипетр.
Архидьякон на амвоне, священники в алтаре и хор на
клиросах возгласили многолетие царю.
Митрополит в краткой речи напомнил Федору Ивано-
вичу главные обязанности венценосца.
Федор Иванович в полном царском облачении, в коро-
не Мономаховой, в богатой мантии, держа в руках ски-
петр, слушал литургию. Перед ним на маленьком столике
лежали короны завоеванных царств. А с правой стороны
стояли ближние советники — Борис Годунов, дядя Ники-
та Романович Юрьев и другие.
Царь Федор очень устал и с трудом дослушал литур-
гию. Его больше не радовало богатое убранство церкви —
тысячи горящих свечей и лампад, бархат, красные ан-
глийские сукна и персидские ковры, устилавшие помост
церкви. Было душно и жарко.
Шатаясь на больных ногах, он ходил поклониться гро-
бам своих предков и ждал только одного: когда можно
будет полежать на мягкой кровати.
В конце литургии митрополит помазал его святым
мирром и причастил.
Из церкви царь Федор шел по золотой парче, подо-
стланной ему под ноги. Мостки между церквами были по-
крыты алым сукном, а паперти церковные — красным
7*
99

бархатом. Лишь только кончилось шествие, дворяне раз-
резали бархат, парчу и сукно на мелкие куски и раздава-
ли народу на память. Сверху, из окон дворца, придворные
швырнули в народ золотые и серебряные монеты. Люди с
радостными криками бросились хватать деньги, произо-
шла драка и давка, несколько человек задавили насмерть.
Царь Федор немного оживился, когда увидел жену
Оринку в раскрытом окне. Царица помахала мужу рукой.
После духоты и церковного угара он жадно вдыхал
чистый воздух и радовался синему небу над головой и
яркому доброму солнцу.
Федор Иванович прошел в думную палату и сел на
царское место. Шесть корон сложили на столе передним.
Рядом сидела царица Орина. На ней была корона с две-
надцатью жемчужными зубцами, на груди — золотая
цепь, украшенная драгоценным каменьем. Одежда бар-
хатная, длинная, обсаженная крупным жемчугом. А по-
верх всего — мантия. Царица обличьем была похожа на
братца своего Бориса, и сама — высокая и полная. Рын-
ды в серебряной одежде встали по два с каждой стороны.
Князья и бояре разместились по разрядам. Царь позво-
лил подойти к руке всем придворным.
В это время церковный хор, состоявший из одних от-
роков, пел:
Слава богу на небе,
Слава!
На земле государю великому
Слава!
А ему б, государю, не стариться!
Слава!
Цветну платью его не изнашиваться,
Слава!
А коням его не изъезживаться,
Слава!
А бы правда пошла по всей русской земле,
Слава!
«Теперь я царь и буду делать что хочу, — вертелась
у Федора в голове неотвязная мысль. — Пусть бояре хо-
дят в думу и вершат государственные дела, а я буду слу-
шать монахов про житие святых праведников и молиться
богу... Я запрещу им проливать кровь. Йусть они не ярят-
ся друг на друга. Вместе с Оринкой мы будем часто хо-
дить на богомолье и слушать певчих».
И царь Федор представил себе, что идет поклониться
святым местам в Сергиев монастырь. Куда ни взглянь,
всюду бредут люди: тут и стрельцы, монахи, монахини,
100

и простой народ, нищие... За ним едет крытая повозка,
запряженная четверкой белых лошадок, на случай, если
ослабнут ноги.
И важные бояре и царедворцы окружают его. Они, по
примеру царя, сошли с коней и идут пешком. И царь
знает, что толстые, потные князья и бояре не любят хо-
дить пешком, им трудно, а идут они только из-за него.
По дороге, в лесу, слуги раскинут шатер. Расстелют
мягкую постель. Потом обед, уха, рыбные пироги...
А вокруг шумят деревья и поют птицы.
Путь долог, но зато каким звоном встретят монастыр-
ские колокола! Не хуже, нет, лучше, чем звонят сейчас.
И настоятель проведет его в звонницу, и он, божий по-
мазанник, своими руками будет бить в звонкую медь.
На лице царя Федора бродила тихая улыбка. Тем вре-
менем дело двигалось своим чередом. Каждый получив-
ший позволение целовать царскую руку подходил с по-
дарком и желал царю долголетия и счастливого царство-
вания.
— Будет и будет многолетно, — повторяли придвор-
ные.
Два дьяка, принимавшие подарки и ведущие учет,
внимательно следили, чтобы ценность их соответствовала
царскому величию.
Все шло ровно и гладко. И вдруг чуткое ухо Бориса
Годунова, безотлучно находившегося у царского кресла,
уловило какой-то непонятный шум и громкий разговор.
Он тут же послал узнать, в чем суть, своего конюшего
Ивана Волкова.
— Купцы иноземные сцепились, — доложил Вол-
ков. — Аглицкий купец Горсей да нидерландский Джон
де-Чель. Оба хотят первыми великому государю руку по-
целовать. И подарки у них богатые приготовлены. Аглиц-
кий сказывает: пусть, дескать, у него ноги отрубят, нежели
он нидерландского купца впереди себя пустит. Не потер-
пит оскорбления своей государыне, аглицкой королеве.
— Где дьяк Щелкалов?
— Он там. Хотел нидерландского купца провести впе-
ред, а Горсей уцепился за него, не пускает.
Годунов подумал малое время.
— Скажи дьяку Андрею Щелкалову, пусть агличани-
на Горсея вперед поведет. Мы его много лет знаем.
Иван Волков бросился исполнять повеление правите-
ля. После венчания царя Федора на царство положение
Бориса Годунова укрепилось, и он почувствовал свою си-
101

лу. Бояре и дворяне кланялись ему еще ниже и почти-
тельнее.
Перед царем появился красный от волнения толстый
купец Джером Горсей. Оглянувшись с торжествующим
видом на своего противника, он приник к царской руке.
— Ваше величество, я счастлив поздравить ваше вели-
чество с торжественным днем! — задыхаясь, выговорил
англичанин. — Желаю вам многих лет счастливого цар-
ствования, ваше величество. От имени английских купцов,
торгующих в России, преподношу вам ценный подарок.
Молю быть таким же милостивым к нам, как и ваш отец,
государь Иван Васильевич.
Двое слуг поставили перед царем клавикорды, позо-
лоченные, украшенные финифтью. Царю Федору понра-
вился подарок. Когда Джером Горсей прикоснулся к кла-
вишам и раздались музыкальные звуки, царь пришел в
восхищение.
— Спасибо, господин купец, подарок мне люб. — И он
ткнул пальцем в клавиатуру. Снова раздались звуки.
Царь долго смеялся и опять ударил по клавишам.
Борис Годунов кивнул слугам, и они отнесли клави-
корды к учетчикам-дьякам.
— Великий государь и царь Федор Иванович, — ска-
зал царский шурин, — обещает ради сестры своей, лю-
безной королевы Елизаветы, быть к вам, аглицким куп-
цам, столь же милостивым, как и отец его, покойный го-
сударь.
Джером Горсей отошел в сторону, и на его место всту-
пил нидерландский купец Джон де-Чель. Купец поцело-
вал руку великому государю. К ногам Федора Ивановича
слуги сложили шесть штук тонкого сукна разного цвета
и дорогое ожерелье для царицы из крупного жемчуга.
На просьбу к царю быть милостивым к нидерландским
купцам Борис Годунов ответил:
— Великий государь и царь Федор Иванович желает,
чтобы нидерландские купцы были так же полезны и вер-
ны ему, как всегда были верны подданные аглицкой ко-
ролевы. И тогда он будет к ним милостив.
Иноземные купцы были царем отпущены. Их вежливо
проводили из дворца нарядные боярские дети.
Джером Горсей получил в тот же день от царя обед
из семидесяти блюд и три телеги, груженные хмельными
напитками: вином и пивом. Англичанин понимал, что не
царь Федор, а правитель Борис Годунов облагодетель-
ствовал его.
102

Посол королевы английской Елизаветы Иероним Баус
не был приглашен на торжество во дворец. Его посоль-
ство было связано со сватовством царя Ивана Васильеви-
ча к Марии Гастингс, племяннице английской королевы,
и было прервано в связи со смертью царя Ивана. И ха-
рактером посол обладал прескверным. Во время перего-
воров Иероним Баус не сумел воспользоваться обстоя-
тельствами. Царь Иван, горевший желанием жениться на
Марии Гастингс, благоволил к английским купцам и был
готов даровать им прежние повольности. Новое сватов-
ство царя оказалось не по душе многим придворным. Они
были оскорблены, опечалены и взыскивали средства, что-
бы помешать этому. По жалобам Иеронима Бауса мно-
гие испытали гнев и побои царя Ивана. Особенно него-
довали на посла важные сановники, думные дьяки бра-
тья Щелкаловы. Но и сейчас английский посол не пони-
мал своего изменившегося положения.
На второй день после венчания на царство Федора
Ивановича, после окончания всех важных дел, посол Иеро-
ним Баус был призван во дворец. Его ввели в комнату,
где собрались многие бояре и сановники.
— Вы хотите меня уморить голодом, — сказал Баус
вместо приветствия. — Я доложу ее величеству королеве
Елизавете, как относились к ее послу. Моя превысочай-
шая, премогущественная, наипревосходнейшая государы-
ня Елизавета...
— Довольно, о том скажешь великому государю Фе-
дору Ивановичу. Но прежних разговоров, что ты вел с
его отцом, государь слушать не будет! — прервал его
Андрей Щелкалов.
— Ты, низкородный царский советник, не учи ме-
ня! — взвился Баус. — Я знаю, что мне говорить перед
вашим царем.
— Надоел ты нам изрядно, — поддержал брата дьяк
Василий Щелкалов. — Проучить бы тебя следовало ба-
тогами, чтоб впредь знал, как вести себя в царском
дворце!
— Благодари бога, что даровал нам милостивого го-
сударя и он не хочет мести. Ты узришь его очи. Он при-
мет тебя ради сестры своей, королевы Елизаветы. А сей-
час сними шпагу и отдай нож.
— Вет, никогда я не отдам шпаги, я дворянин.
— Душа нашего благочестивого и кроткого государя
опечалена. Он не может видеть оружия.
103

— У нас в Англии...
— Нет, ты сдашь оружие, у нас свои законы. В чу-
жой монастырь со своим уставом не ходят, — спокойно
сказал Андрей Щелкалов.
— Нет, оружия не отдам, — горячился Баус. — Толь-
ко ее величество королева может отобрать у меня
шпагу.
— Эй, слуги, взять у него шпагу и нож! — распоря-
дился Василий Щелкалов, руководитель Посольского
приказа.
Два дюжих дворянина с самым свирепым видом под-
ступили к послу. Баус испугался. Он подумал, что над
ним могут совершить насилие, и сам отдал шпагу и нож.
«Пожалуюсь царю на причиненные мне обиды», — ре-
шил посол.
Но толмач Иеронима Бауса был отослан из дворца, а
вельможи торопили посла идти к царю.
Федор Иванович сидел на своем месте в скромных,
обычных одеждах. Он пробормотал несколько слов и по-
смотрел на Бориса Годунова.
— Великий государь желает такой же дружбы с ее
величеством аглицкой королевой, какова была у его отца
Ивана Васильевича. К твоему отъезду будет готово пись-
мо для передачи ее величеству королеве, — строго ска-
зал большой боярин Годунов. — Сроку на отъезд вели-
кий государь дает тебе три дня.
— Я передам английской королеве все, что слышал на
словах. Нетрудно запомнить десять слов, сказанных его
величеством. — Строптивый нрав Иеронима Бауса ска-
зался и здесь. — Вряд ли в письме будет что-нибудь
новое.
Сановники переглянулись. Их лица приняли угрожа-
ющее выражение. Однако никто не проронил ни слова.
— Нет, тебе надо взять царское письмо, — с ударе-
нием сказал Борис Годунов. — Так велит наш государь.
А ты только слуга королевы.
Увидев по лицам вельмож, что спорить опасно, Иеро-
ним Баус нехотя согласился: «Я разделаюсь с этим пись-
мом в более безопасном месте», — решил он, дрожа от
ярости. Пробыть в этой дикой стране столько времени и
уехать ни с чем, нет, это возмутительно! Как и все ино-
земцы, приезжавшие в Россию, он рассчитывал вернуться
на родину богачом. Озлобленный на весь мир, ушел Иеро-
ним Баус из царского дворца.
После венчания на царство Федора Ивановича на при-
104

дворных посыпались царские милости. Несколько знат-
ных вельмож возведены в боярский сан. Царь назвал бо-
ярами князей Дмитрия Хворостинина, Андрея и Васи-
лия Шуйских, Никиту Трубецкого, Шестунова, двух Ку-
ракиных, Федора Шереметьева и трех Годуновых, внуча-
тых братьев Орины. Ивану Петровичу Шуйскому пожа-
лованы все доходы от города Пскова.
Думный дьяк Андрей Щелкалов назван ближним
дьяком.
Но самую большую милость получил его шурин, Бо-
рис Годунов. Царь пожаловал ему знатный сан конюшего
и звание ближнего великого боярина, наместника двух
царств: Казанского и Астраханского. Таких почестей до
Бориса Годунова в Русском государстве еще никто не
удостаивался. Он превратился в непререкаемого прави-
теля, и власть, о которой он мечтал, оказалась в его ру-
ках. Он теперь был так богат, что из своих доходов мог
снарядить стотысячное войско.
А немощный царь Федор боялся власти, считая ее бе-
совским наваждением, и предпочитал молитвы, церковные
службы. Тешился шутами, карлами, слушал сказителей
или чтение божественных книг.
На плечи Бориса Годунова наряду с почестями и бо-
гатством легли и тяжелые государственные дела. Стефан
Баторий все еще не мог успокоиться. Отобрав у царя Ива-
на Ливонию, он мечтал о восстановлении древних литов-
ских границ по берегам Угры. Другими словами, он хотел
войны, зная о бедственном положении Русского государ-
ства. Вступление на престол слабоумного Федора, раз-
доры и ссоры боярские были, по его мнению, удобными
обстоятельствами. Однако в Польше не все складывалось
благоприятно для короля, и многие шляхтичи воевать
с Москвой не хотели...
В день отъезда в Архангельск на отходящие в Лон-
дон английские корабли послу Баусу правительство воз-
вратило подарки, поднесенные им покойному царю Ивану
Васильевичу. Их на английский двор принесли подьячие
в скромных, обычных одеждах. В подарок от царя Федора
он получил три сорока соболей. Иероним Баус был взбе-
шен.
«Низкие твари, опять оскорбили меня! — ярился по-
сол, бегая взад и вперед по комнате. — Это ты, Андрей
Щелкалов, мой заклятый враг. Я отомщу тебе, буду жа-
ловаться королеве, она заступится».
Поуспокоившись, он осмотрел возвращенные подар-
105

ки — все ли принесли — и недосчитался лука-самостре-
ла. Иероним Баус прикинул, что царский подарок, все три
сорока соболей, не стоит и сорока фунтов. В оставшееся
до отъезда время он писал письмо, которое при случае
собирался переслать своим ненавистным врагам.
К полудню со скрипом и грохотом к дому подъехали
тридцать повозок под имущество и для слуг, запряжен-
ные почтовыми лошадьми.
Джером Горсей пришел проводить посла, распил с ним
бутылку вина и обещал свое заступничество перед рус-
ским правительством. Горсей был единственным англи-
чанином в Москве, выразившим сочувствие своему сооте-
чественнику. Остальные боялись с ним связываться и
радовались его отъезду.
До самого Никольского устья незадачливого посла
сопровождал приставленный боярский сын Семен Федо-
ров. Он честно относился к своим обязанностям, заботил-
ся о пропитании и охране англичанина. Однако посол
Баус обращался с ним высокомерно и оскорблял его всю
дорогу.
Наконец Иероним Баус очутился в Никольском устье.
Неподалеку от деревянного монастыря, в узком, закрытом
от ветра заливчике, стояли на якорях английские кораб-
ли, совсем готовые к выходу в море. Как только посол
взошел на палубу головного английского корабля и от-
дышался в капитанской каюте, все страхи его исчезли, и
он решил расквитаться с врагами и, не скрываясь, пока-
зал свой нрав.
— Возьми царское письмо и передай Андрею Щелка-
лову, — сказал он, выйдя на палубу, боярскому сыну,
скромно стоявшему в стороне.
Семен Федоров в испуге отпрянул и замахал руками.
— Не могу, не приказано брать, — твердил он. — Ме-
ня подвергнут казни, а может быть, и смерти.
— Ах так! Тогда передай негодяям братьям Щелка-
ловым то, что сейчас увидишь.
Иероним Баус на глазах у боярского сына с прокля-
тиями изрезал на куски царское письмо к королеве Ели-
завете вместе с царским подарком — тремя сороками со-
болей — и стал топтать обрезки ногами, оскорбительно
поминая царя Федора и его советников.
— Вот так, вот так, пусть помнят Иеронима Бау-
са! — кричал он, прыгая по обрезкам. — Негодяи, мос-
ковские дикари!
106

Боярский сын Семен Федоров в ужасе покинул палу*
бу английского корабля.
— Возьмите мое письмо и передайте в руки этому
глупому дворянину, — сказал Баус английскому приказ-
чику, собравшемуся сходить на берег. — Они заслужили
большего, но и этого достаточно.
Письмо было открытое. Купеческий приказчик прибе-
жал в дом английской компании, где находилась конто-
ра, и прочитал его.
«Объявляю, что, когда я выехал из Москвы, — писал
Баус, — Никита Романович и Андрей Щелкалов считали
себя царями и потому так и назывались многими людь-
ми, даже многими умнейшими и главнейшими советника-
ми. Сын же покойного царя Федор и те советники, кото-
рые были бы достойны господствовать и управлять по
своей верности государю и по любви к своей стране, не
имеют никакой власти да и не смеют пытаться властво-
вать. Поэтому тот отпуск, каковой я имел, был мне сде-
лан этими царями-похитителями, и через них, по их при-
казанию и распоряжению, совершены все бесчестия и
оскорбления, которые мне сделаны, а таковых было
много.
По их распоряжению, — продолжал Баус, — мне в
оскорбление были возвращены дары, которые я дал по-
койному царю. Только из них недоставало лука-самостре-
ла. Эти вещи мне были присланы с каким-то жалким
подьячим и другими, полагаю, скоморохами, потому что
у одного из них на спине не было одежды и на рубль.
А вместо самострела, про который подьячим сказано, что
он взят царем, мне принесли три сорока шкур: назвали
их соболями, но бог знает, что это была за дрянь.
Наплевать, что мне возвращены мои подарки, и де-
сять раз наплевать на подарок, предложенный мне, а по-
тому возвращаю его тем двум дрянным царям, которые
его прислали.
Что же касается грамоты, которая мне была вруче-
на, то как я от нее тогда отказывался, точно так и те-
перь, будучи точно уверен, что Федор, сын покойного
царя, не был извещен о содержании оной, о чем не знал
и никто из истинных и разумных советников в государ-
стве. Я возвращаю вновь эту грамоту тем двум врагам
государства. Не сомневаюсь, что не в долгом времени Фе-
дор, сын покойного царя, о котором слышу теперь, что он
венчался на царство, чему я радуюсь и желаю ему сча-
стья, найдет благоразумным срубить им головы с плеч».
107

Прочитав письмо, холмогорский приказчик заметался
по комнате. Что делать? Дьяк Андрей Щелкалов мог за-
просто в отместку расправиться со всеми английскими
купцами. А здесь упомянуты еще более знатные особы
и даже сам царь.
«Уничтожить письмо, — мелькнула мысль; нет, этого
приказчик сделать не мог. — Перепишу и отправлю в
Лондон ольдерменам компании, пусть делают с ним, что
хотят. Может быть, им удастся принять какие-нибудь
меры».
Торопясь, разбрызгивая чернила, приказчик стал пе-
реписывать письмо. Времени совсем не оставалось. Через
открытое окно он слышал, как капитаны кораблей пода-
вали команды, готовясь к выходу в море. На головном
корабле матросы полезли на мачты ставить паруса. На
носу под унылую песню вытягивали якорь.
Ветер тянул юго-западный, попутный. День солнеч-
ный. Благовонные запахи цветущего шиповника дурма-
нили голову.
Письмо переписано. Приказчик успел черкнуть оль-
дерменам еще маленькую записку:
«Да будет известно вашим достопочтенностям, что
господин посланник, Иероним Баус, сев на корабль, са-
мым укорительным образом отправил в Москву распеча-
танное письмо, которое я со всевозможною поспешно-
стью списал. Пусть ваши достопочтенности разберут
его как угодно. Зачем посланнику было сюда приезжать?
Из Москвы его письмо пришлют вам лучше переписан-
ное, теперь же нам некогда. Да помилует вас всех гос-
подь!»
Он успел сунуть капитану, покидавшему гостеприим-
ный заливчик, пропахший цветущим шиповником, запе-
чатанный пятью печатями конверт со строгим наказом
передать его в собственные руки сэру Роуланду Гэйуор-
ду либо господину ольдермену Ричарду Мартину, прави-
телю общества.
После долгих размышлений, посоветовавшись с дру-
гими купцами, приказчик решил направить письмо Иеро-
нима Бауса не в Посольский приказ дьяку Андрею Щел-
калову, а человеку, имя которого в письме не упоминалось.
И боярский сын Семен Федоров выехал в Москву, держа
за пазухой запечатанное воском письмо на имя большого
боярина, правителя и царского шурина Бориса Федорови-
ча Годунова.
1С8

ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПОДЛЕ ЧЕЛОВЕКА ВСЕГДА БЕС ВЕРТИТСЯ
Из Москвы Богдан Лучков прихватил с собой двух
преданных людей — Гаврилу Демичева да Фомку Сту-
пина. Одному ехать опасно: после войны развелось много
лихих людей, охочих до чужих денег. Да и в Холмогорах
под рукой свои люди нужны. К тому же Демичев был
природный холмогорец, десять зим ходил на звериные
промыслы в Студеное море и считался бывалым морехо-
дом.
Два года назад Лучков познакомился с Демичевым в
Холмогорах и сманил его в Москву, посулив спокойную
жизнь и хорошие заработки. Фомка Ступин родился под
Москвой, в селе Коломенском, был отчаянно смел и сно-
ровист в драке.
Знакомцы ехали весело и вольготно. На ямских дво-
рах угощались за счет английских купцов пивом, ели до
отвала, лошадей брали самых лучших.
По дороге встречались пустые, брошенные людьми де-
ревни. Там не горланили петухи, не лаяли собаки. В го-
родках стояли заколоченными купеческие лавки, некому
было покупать. Сказывалась опричнина царя Ивана Гроз-
ного и Ливонская война.
За три дня Богдан Лучков насчитал семьдесят восемь
пустых деревень.
На четвертый день они прискакали в город Вологду,
остановились в посадском гостином дворе, стоявшем на
Московской дороге, и сняли на троих одну горницу.
Обширный гостиный двор находился неподалеку от
Вологодской крепости. В нем мог разместиться не один
десяток купцов вместе со своими товарами. Он представ-
лял собою квадрат, каждая его сторона простиралась на
восемьдесят саженей. Две стороны включали по сорок
двухэтажных амбаров, рубленных под одну крышу.
По другим сторонам — крепкие бревенчатые стены с ду-
бовыми воротами.
По верхним амбарам шла галерея с резными перила-
ми. Внутри двора стояли деревянная церковь Петра и
Павла и шесть гостиных изб с горницами для приезжаю-
щих, парная баня, поварня и несколько погребов для
мясных и рыбных товаров.
Утром Богдан Лучков послал Гаврилу Демичева с Фом-
кой Ступиным на берег реки Вологды поискать попутное
109

судно, а сам пошел на торг поглядеть на товары и послу-
шать, о чем люди толкуют.
На набережной, ниже речки Золотухи, куда пришли
московские дружки, стояли торговые дворы монастырей
и богатых купцов. Дворы тесно жались друг к другу, вы-
ступая к берегу узкой частью, воротами, и сильно вытя-
гивались в длину.
Гаврила и Фомка были молодые мужики, веселые,
жизнерадостные. С их красных, упитанных лиц не схо-
дила довольная улыбка. Оба белобрысые, с курчавыми,
едва видными бородками и золотистыми усиками.
Дружки посидели в харчевне, выпили пиво, послушали
песню слепого гудошника про новгородских богатырей,
перекинулись словом с хозяйскими дочками, синеглазыми
веселыми толстушками. Несмотря на раннее утро, в хар-
чевне толпились судовщики с барок и дощаников, при-
плывших в город. Гаврила встретил знакомых холмогор-
цев с большой лодьи, стоявшей напротив харчевни.
— Аглицкие купцы на Холмогоры лес отборный гру-
зят, — рассказывали знакомцы. — Говорят, аглицкая ко-
ролева войну против ишпанского Карла готовит, корабли
строит, оттого им лес потребен.
— А заработки как?
— Грех жаловаться, поболе наших купцов дают.
В Вологде сходились торговые пути Поморья и За-
московного края *. После неудачной Ливонской войны у
России остался один выход к морю — на Севере, и зна-
чение Вологды еще больше возросло.
К набережной реки подходили судовые караваны с
товарами из Двинской земли, из Сольвычегодска. Отсюда
отправлялись на Холмогоры и новый Архангельский го-
род. К набережной подходила Московская ямская доро-
га, по которой и зимой и летом шло движение на санях и
на колесах.
На вологодских верфях строилось много всяких судов,
и больших и малых. Построенные здесь барки и дощани-
ки обходились дешевле, чем в Поморье. При Иване Гроз-
ном Вологда строила и морские корабли.
Гаврила Демичев и Фомка Ступин расплатились с
хозяином харчевни и вышли на набережную.
Пустого места у причалов не было, все заставлено су-
дами. Вокруг суетились люди, нагружая и выгружая то-
вары.
Вдоль набережной громыхали телеги, запряженные
низкорослыми лошадками. На телегах — самые разные
НО

товары. Из амбаров на суда ярыжки носили мешки с со-
лью, хлебом, бочки с рыбой, поташом, икрой.
У лодьи с петушиной головой, заваленной бочками,
собралась толпа. Яростные крики и отборная ругань были
слышны далеко.
Гаврила и Фомка подошли ближе.
— Ты посмотри, кого грабишь! — кричал кормщик с
расписной лодьи. — Купцов именитых грабишь, Строга-
новых. Вот пожалуются царю-батюшке хозяева, и будут
тебя на торгу батогами бить.
— Чего раскричался! — отвечал таможенный подья-
чий. — Все по закону делано.
— По закону?! А какой ты саженью суда мерил? Сво-
ей малой, а не государевой. И нетоварные места, порож-
ние — нос и корму и лояло мерил. Тамги посчитал вдвое
против правил, — ярился кормщик.
— Заплатишь, что сказано, — не повысил голоса по-
дьячий, — а тянуть будешь, тебе же хуже: обмелеют
реки — и не пройдешь сей год в Холмогоры.
Кормщик бросил шапку наземь и заплакал.
— Душегубец, вор, чтоб ни тебе, ни детям твоим ра-
дости в жизни не было! — крикнул он таможенному по-
дьячему и побрел на свою лодыо.
— А что, Гаврила, пойдем к кормщику, авось довезет
нас в Холмогоры. Деньги-то ему, видать, во как нужны.
Приятели забрались в обширную камору кормщика на
высокой корме лодьи и быстро столковались с хозяином.
Кормщик Савелий отдал половину своей каморы мос-
ковитам и обещал кормить вместе с судовщиками. И взял
за проезд до Холмогор и даже до Архангельского города
пять рублей с троих. Уходить он собрался завтрашним
днем рано утром. Терять время нельзя. Вологодские ста-
рожилы предсказывали засушливое лето и большие обме-
ления на реках.
Закончив дела, Демичев и Ступин прошлись по воло-
годскому торжищу. Купцов и лавок много. Торговали
всем, что произрастало и выделывалось на русской земле.
Как и в Москве, торговали иноземные купцы из южных
стран: персы, армяне, турки. И англичан было много. Од-
ним словом, посмотреть было на что. Но вот Фомка Сту-
пин заметил небольшую лавку, в которой торговали то-
варом, ранее ему неведомым. В лавке лежали белые длин-
ные костяные предметы. Некоторые небольшие, в пол-ар-
шина длиной, а иные в аршин и больше.
— Это рыбий зуб, — пояснил Гаврила Демичев. Он
111

был родом из Холмогор и знал, чем торгует купец. —
В море зверь водится, и у него из пасти клыки торчат.
— Ну и зубы! — удивился Фомка. — Дядя, ну-ки
скажи, сколь за этот просишь? — Он показал на большой
тяжелый клык.
— За по л сотни отдам, — лениво ответил купец, се-
дой старик с длинньш лицом.
— Чего полсотни?
— Рублев.
— Рублев! Эй, дядя, да ты вздору не толкуй.
— Проходи, проходи, нечего тебе людей смущать. Иди
подобру...
— Не сердись, дядя, — сказал Гаврила Демичев. —
Парень-то впервые твой товар увидел. А я знаю что по-
чем, не раз в Холмогорах видывал.
— Хорошо, раз знаешь, — смягчился купец. — Мор-
жовая кость всякая бывает: и «четвертная» — четыре зу-
ба в пуде, «пятерная» — пять зубов, и «шестерная»... Чем
меньше ее на пуд идет, тем она дороже. Вот ежели три
клыка на пуд — восемьдесят рублев прямая им цена.
А вот ентих двенадцать зубьев за пятнадцать рублев
отдам.
— А почему за большие дороже?
— Порошок лекарственный из кости делают. Ежели
отравит тебя ворог — порошком спасешься. Чем больше
клыки, тем силы в порошке больше. Понял теперь?
— Понял... А еще что делают?
— Смотри. — Купец вынул костяные четки. — Про-
даю по три рубля за штуку. А не хочешь — покупай де-
ревянные, алтын всего стоит. Зато с этими, костяными,
молитвы способнее к богу достигают. Из большого клыка
и четки красивее, разводов больше. Самый дорогой зуб —
заморный. Он в холоде многие годы лежит, гладкий, и
трещинки малой не найдешь.
— А сколько, дядя, за порошок от отравы просишь? —
полюбопытствовал Фомка.
Купец достал с полки маленькую берестяную коро-
бочку:
— Пять рублев, изрядный порошок. Зуб-то полпуда
весил, сила в нем большая.
Приятели весело рассмеялись. Им казалось глупостью
платить за две щепотки костяного порошка пять рублей,
когда пуд пшеницы стоит одну копейку.
— Чего ржете, жеребцы? — с досадой сказал ку-
пец. — Когда жизнь потребуется спасать, пять рублев не
1J2

жалко... Ваша жизнь и правда того не стоит. Вот ежели б
я за пятак порошком торговал... Нож купи, тоже моржо-
вой костью рукоять отделана. Однако здесь кость похуже,
всего-навсего двугривенный нож стоит.
— Кто видел, из какого зуба ты делаешь. Может, из
энтого, по три копейки штука?
— Не веришь, купи себе, какой нравится, да и нати-
рай муки сколько хочешь.
— Да уж мы обойдемся!
Приятели отошли от купца моржовой костью.
— Скажи, Гаврила, — спросил Фома, — кто по мор-
жовый зуб в море ходит, видать, большие деньги в ку-
бышку кладет?
— Кому как повезет. Другой сразу на всю жизнь раз-
богатеет. А больше гибнут люди. От болезней зимой по-
мирают либо ошкуй задерет. А других льды изотрут... Да
и зверя добыть не просто, это тебе не песец либо соболь.
Страшон — рыжий, с усищами и весит сто пудов. В мо-
ре опасен и карбас перевернет, людей топит.
Приятели задумались. Плохо жить на земле, нигде
деньги легко не даются в руки. Пойдешь за рублем в мо-
ре, а заработаешь крест. Молча шли они через торжище,
не обращая внимания на зазывные крики купцов, расхва-
ливающих свой товар.
И вдруг раздались пронзительные, отчаянные вопли.
— Наверно, правеж близко, должников бьют, —
вздрогнув, сказал Фома.
— Поглядим.
У приказной избы на небольшой площадке, посыпан-
ной песком, стояли десятка два людей, обвиненных по су-
ду. Пристава усердно колотили палками должников по
икрам. Люди вопили на разные голоса и корчились от
боли.
— Каждое утро по три часа бьют на правеже несча-
стных, пока не заплатят деньги, — вздохнув, сказал Фом-
ка. — А пройдет год, не заплатит — жену его да дети-
шек продадут. Жестокое дело, однако в торговле иначе
нельзя.
Приятели кинули по деньге в деревянную чашку, сто-
явшую возле худого старика, кричавшего особенно гром-
ко и чувствительно, и зашагали к гостиному двору.
Вернувшись с набережной, Демичев и Ступин не мог-
ли пробиться в гостиный двор. Толпа любопытных осаж-
дала закрытые на засовы ворота. Так бы и простояли при-
ятели у ворот до вечера, если бы не московский купец,
8 Накануне Смуты
113

давнишнии постоялец, показавший им маленькую калит-
ку с другой стороны двора.
Богдан Лучков, вернувшийся раньше, рассказал, что
произошло.
Рябая девка Аксинья, убиравшая по утрам горницы
постояльцев, увидела поморского купца Ивашку Юдина
повесившимся на сыромятном ремне. Девка Аксинья под-
няла крик, прибежали разные люди. Дворник послал в
приказную избу за подьячим.
— И раскрылись дела чудесные, — рассказывал Бог-
дан. — Вышло, что купца Ивашку Юдина кто-то ударил
обухом по затылку, а потом повесил. И у дворника Семи-
глазова приказные нашли меховой товар убитого купца и
колдовские заговоры, переписанные на бумаге.
В заговорных словах будто призывалась нечистая сила
и сам диавол. Когда Семиглазова обвинили в колдовстве,
он признал, что наговоры ему надобны, чтобы приворо-
жить пригожую жонку Федорку. И купца Ивашку Юдина
убил тоже он и товар украл для продажи, а с выручен-
ными деньгами дворник намеревался бежать вместе с Фе-
доркой за Каменный пояс, в дальние Сибирские земли, и
там открыть харчевню.
Приказные и жонку Федорку посадили в тюрьму и
подвергли допросу.
Приятели долго не могли уснуть, вспоминая страшные
подробности. Молились на икону пресвятые богородицы,
что чернела в углу, усердно клали поклоны.
— Лишь бы с нами в дороге никакого лиха не случи-
лось, — сказал Богдан Лучков, укрываясь овчинным оде-
ялом. — Народ все хуже становится, никому веры нет.
Лучков еще долго думал, ворочаясь с боку на бок. Да
можно ли верить мужикам, что спят рядом с ним на од-
них полатях? И выходило, что верить нельзя... И хорошее
ли дело английские купцы затеяли?
Видать, хорошего мало, коли по-тайному все идет. Он
вспомнил свой разговор с Джеромом Горсеем, его посулы.
Сто рублей обещал купец Лучкову, если все хорошо обер-
нется.
«А вдруг приказные узнают — и меня на правеж, кос-
ти из суставов вывернут, тело батогами изорвут...» Луч-
кову стало страшно. Купцам аглицким горя мало, их не
тронут, деньгами откупятся... Попемногу надвинулся сон.
Он стал подремывать, всхрапывая и просыпаясь. И ему
приснилось страшное лицо Ивашки Юдина с высунутым
набухшим языком.
Ш

Солнце еще не встало, а Богдан Лучков вместе с то-
варищами пришли на лодью с петушиной головой. Стро-
гановский кормщик, узнав о воровстве на гостиничном
дворе, долго охал и ахал. Потом стал рассказывать про
свои дела.
— Кто там горланит? — Кормщик замолк и стал при-
слушиваться. — Эх, голопузые опять шумят! Дубины на
них хорошей нет... Пойду узнаю, что затеяли. — И он,
торопясь, вышел из каморы.
Судовщики, хлебнувшие вчера хмельного, собрались
на пристани подле лодьи.
— Давай еще по гривне в задаток, иначе мужики на
твоей лодье не пойдут, — увидев кормщика, сказал ар-
тельный, небольшой человечек в лаптях и сермяжном ла-
таном армяке.
— Бражка вам в голову ударила? — сердито засопел
кормщик. — Нет у меня таких денег. Вас-то, гляди, иод
сотню наберется. Вот в Устюге будем...
— Айда, ребята, — махнул артельный, — пойдем к
другому хозяину. Получим задаток, со Строгановыми ра-
зочтемся. Работы здеся навалом.
— Экая забота припала! — запричитал кормщик. —
Нешто прежние пропили? Зачем вам деньги, братцы? Ведь
по пять алтын хозяин выдал. Харчи я припас, кормиться
с одного котла будем.
— Знаем твои харчи, — сказал кто-то, — хлеб да соль,
да чеснок в придачу. Воды в реке сколь хошь.
Видя, что судовщики не шутят, кормщик решил пой-
ти на уступки. Набирать иную артель времени не было.
— Ладно, братцы, скажу Мефодию Саввичу, приказ-
чику, авось смилуется... Вы здесь обождите.
И он быстрым шагом подошел к воротам строгановско-
го двора, крикнул дворника. Калитка приоткрылась, и
кормщик юркнул во двор.
Судовщики стояли молча. Все они были в рваных,
грязных одеждах, босые — только у немногих на ногах
были лапти или сапоги. Артель состояла из крепких му-
жиков среднего возраста, но были и седые старики и без-
бородые парни.
Ждали недолго. Кормщик появился с полотняным ме-
шочком серебряных денег и, пересчитав судовщиков, от-
сыпал что пришлось в ладонь артельщика.
— Вот, братцы, — сказал кормщик, — для вас я сде-
8*
115

лал. Таперича и вы будьте послушны, не пьянствуйте, не
крадите товара и убытка никакого не учините. И боже
сохрани, если кто убегет, тогда все за него в ответе.
— За нами не постоит! — откликнулся артельный и
весело посмотрел на мужиков.
Когда началась служба в церквах, все судовщики со-
брались на лодью. Два гребных карбаса развернули судно
носом по течению, и оно медленно двинулось вперед.
Кормщик приказал поставить паруса на две мачты и
встал на руль.
На берегу, прощаясь, замахали шапками.
В тот же день вечером вошли в реку Сухону, проте-
кавшую по дремучим вологодским лесам и топким боло-
там. В иных местах, когда стихал ветер, судовщики
надевали; лямки и помогали парусам, волоча лодыо бе-
чевой.
Богдан Лучков и товарищи томились от безделья, мно-
го спали, не обращая внимания на комаров. Днем точили
сабли и ножи, чистили и смазывали маслом пищали, иг-
рали в зернь и еще в другие игры. С нетерпением ждали
древний город Великий Устюг, стоявший при впадении в
Сухону реки Юга.
Город стоял на большой речной дороге. Он все больше
и больше ширился и богател от торговли. Еще при царе
Иване Васильевиче были построены высокие стены и вы-
копан глубокий ров.
На четвертый день лодья стала у набережной Вели-
кого Устюга. И здесь весь берег Сухоны заставлен купе-
ческими дворами. Был и двор Строгановых, дворы мос-
ковских купцов и поморских. И у англичан здесь были
свои дома и склады. В городе виднелось несколько дере-
вянных церквей.
Многие лодьи и барки в этом городе догружались.
Кормщики надеялись, что ниже по течению Сухона сде-
лается полноводнее и недалеко Двина, великая северная
река.
И на толстопузую лодыо купцов Строгановых судов-
щики навалили еще немало сосновых бочонков с пота-
шом.
Проснулись Богдан Лучков с товарищами на следую-
щий день уже на могучей спине Северной Двины. Дох-
нуло холодом. Кормщик затопил печь.
Лодья с петушиной головой шла ходко, набрав пол-
ные паруса ветра.
116

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ТОЛЬКО ЕМУ, ОКАЯННОМУ, ИМЕНИ ЦАРСКОГО НЕТ,
А ВЛАСТЬ ВСЯ В ЕГО РУКАХ
Иван Федорович Мстиславский, задумавшись, сидел в
своей горнице. Сегодня день ангела младшей дочери, Ксе-
нии. Внизу слуги готовили праздничные столы, до ушо i
хозяина доносились возгласы стольников, топотня мно-
гих ног...
Тяжело на душе у старого боярина. Он казнился, что
пристал к врагам Годунова и согласился на темное дело.
Нельзя сказать, что Мстиславского мучили угрызения со-
вести. За долгую жизнь он много раз участвовал во все-
возможных заговорах и не считал за большое зло пере-
метнуться с одной стороны на другую. Нет, князь опа-
сался за свою жизнь.
Шла тайная война не на жизнь, а на смерть князей
Шуйских с семейством Годуновых. Это Мстиславский
знал. Однако никто не мог предугадать, на чьей стороне
будет победа.
Шуйские намеревались умертвить Бориса Годунова в
доме Мстиславских на пиру, а царя Федора развести с
Борисовой сестрой Ориной, будто бы неспособной продол-
жить царский род, и женить его на Ксении Мстислав-
ской.
«Шуйские рвутся к власти не напрасно — они наде-
ются завладеть престолом, — размышлял Мстиславский,
нервно теребя огромную, до пупа, седую бороду. — А еже-
ли заговор не удастся, что меня ожидает? Я назвался от-
цом Борису, целовал святой крест. Эх, жив-здоров был бы
боярин Никита Романович Юрьев, посоветовались бы с
ним и порешили, как быть».
Но отступать было поздно. Оставалось выполнять за-
думанное.
И все же сомнения одолевали царедворца. Если бы не
особое покровительство Шуйским митрополита Дионисия,
Иван Федорович не стал бы участвовать в заговоре!
Боярин вытер рушником пот, выступивший на лысине
от трудных мыслей, вздохнул и сошел вниз посмотреть,
все ли готово к приходу гостей.
За два часа до начала пиршества к княжеским хоро-
мам подъехал Андрей Иванович Шуйский, брат Василия
Ивановича, с тремя высокими и широкими в плечах дво-
117

рянами. Шуйский был худ и мал ростом и весь зарос во-
лосами. Даже в ушах и в носу торчали волосы.
Приневолив себя, хозяин с веселым лицом встретил
ранних гостей в сенях и, пристукивая посохом, повел их
в кладовую, где должно свершиться подлое дело. В этой
кладовой еще вчера Иван Федорович выставил на полки
редкие и дорогие вещицы, которыми можно гордиться и
перед царем. У входа в кладовую красовался лев, отлитый
из серебра в полное естество.
На полках стояли редкие книги, золотая и серебряная
посуда, украшенная драгоценными каменьями... Одним
словом, здесь были сокровища, доставшиеся князю Мсти-
славскому от дедов и прадедов, и все то, что удалось за
долгую жизнь приобрести самому. При царе Иване он не
отважился бы показать свое достояние. Много нашлось
бы завистников -среди опричнины, и трудно сказать, чем
могло окончиться такое хвастовство. Но при тишайшем
Федоре времена настали более безопасные.
Заговорщики хотели возбудить любопытство Бориса
Годунова хозяйскими сокровищами, привести в кладовую
и закрыть за ним дверь. Дворяне, спрятавшиеся за за-
навесью, должны были совершить подлое дело.
Показав молодцам, где они должны спрятаться и
ждать Бориса Годунова, хозяин проводил князя и долго
стоял на крыльце, прислушиваясь к стихавшему лошади-
ному топоту.
Борис Годунов приехал на праздник с отменными по-
дарками. Ксения получила три дорогих шитых золотом
платья, соболью шубу, тяжелые золотые серьги с круп-
ными изумрудами. Борис Годунов был почетным гостем,
и хотя после смерти Никиты Романовича он сидел на цар-
ских приемах четвертым (после Мстиславского, Ивана
Петровича Шуйского и своего дяди Митрия Годунова),
его званые обеды почитались выше царских.
С правителем прискакал большой вооруженный отряд.
Много слуг осталось у крыльца, а сам Годунов с десят-
ком приближенных вошел в горницу, где был накрыт
праздничный стол. Он, как всегда, сначала обратился к
иконам и, привычно склонив колени, стал усердно молить-
ся. За ним преклонили колени приближенные. Борис Го-
дунов припадал к иконам не по внутреннему убеждению,
а желая показать свою набожность и боголюбие. Он об-
ладал широкими плечами и коротковатыми, словно обруб-
ленными, ногами. Держался с достоинством.
Борис Годунов и его люди расселись за столом. Борис
118



Федорович сегодня в отличном настроении, шутил, про-
износил здравицы. Думали, что он поостережется отравы
и не станет пить вина, но почетный гость осушил три
большие чаши.
Среди гостей находились бояре Андрей Иванович и
Василий Иванович Шуйские. И молодой еще Иван Ива-
нович Шуйский, по прозванию Пуговка, небольшого рос-
та, состоящий в рындах при царе Федоре. Андрей Ивано-
вич, вдохновитель партии князей Шуйских, пожалуй, боль-
ше всех ненавидел царского шурина Бориса Годунова.
Василий Иванович, будущий русский царь, на вид ничем
не приметен. Маленькое личико, курнос и подслеповат.
Плоские волосы зализаны на лоб. Небольшая бородка
льняного цвета. Отличался он предусмотрительностью и
неразборчивостью в средствах, если нужно достигнуть
цели.
Одним из самых уважаемых гостей считался Иван Пет-
рович Шуйский, двоюродный брат князей Шуйских. Ои
был тучен и лицом красен. Русая борода закрывала грудь.
На правой щеке Ивана Петровича виднелся выпуклый
шрам от сабельного удара. Воевода отличался прямотой
нрава, был обидчив и простоват.
Князья Шуйские и многие вельможи считали знаме-
нитого псковского воеводу главной ветвью родословного
древа князей Суздальских и ближайшим по крови к царю
человеком. А по завещанию царя Ивана он числился од-
ним из главных советников молодого царя.
Князь Иван Петрович сидел рядом с правителем. Ел
и пил он много и со смаком. Борис Годунов был ласков
с воеводой и в разговоре славил его.
— Никогда не забудут русские люди доблесть твою,
Иван Петрович. Ты не сдал Псков и тем спас нашу землю.
— Как я мог сдать крепость, ежели в Успенском хра-
ме перед владимирской иконой богоматери дал клятву по-
койному царю Ивану Васильевичу до смерти держать
Псков!
— Не всякому даны такая твердость и величие духа,
как тебе, Иван Петрович. Противник твой, польский ко-
роль Баторий, силен был. И на приступ ходил, и подко-
пы копал, стрелял из пушек. И подметные письма в го-
род на стрелах посылал. Ты сам чуть но пал смертью
от вражеской хитрости *.
— Что вспоминать прошлое, Борис Федорович. По
воле царя Ивана Васильевича я был готов и в Москве
служить его сыну честью и правдой... Да ведь тебе не по
120

нраву моя служба. — Иван Петрович сердито засопел, ли-
цо его еще больше покраснело.
— Вовсе нет. Не слушай бездельных людей, они не
хотят нашей дружбы. Хотят вражды между нами.
— Ты сладкоречив и обольстителен не в меру, Борис
Федорович. Однако твои слова меня не завлекут. Мы,
князья Шуйские, обойдемся и без твоей дружбы.
Борис Федорович взглянул на побелевший шрам, пе-
ресекавший щеку воеводы, отвернулся и стал говорить с
Иваном Глинским.
За спиной он услышал злобный смех Андрея Иванови-
ча Шуйского.
Праздничный стол ломился от яств и напитков. На
огромном серебряном блюде, распространяя вкусный за-
пах, лежал жаренный на вертеле кабан. Он был украшен
цветами и травами. Слуги разносили гостям жареную и
вареную рыбу с кореньями и овощами, уток, гусей и кур,
говядину и баранину, всякие похлебки, жидкие и кру-
тые каши. Гости пробовали ото всякого блюда и запивали
либо хмельным медом, либо красными заморскими вина-
ми. На заедку лакомились орехами в меду и сладким ов-
сяным киселем. А для прохлаждения слуги приносили
хлебный квас со льда и ягодные напитки.
Гости дивились обилию серебряной посуды на хозяй-
ском столе, множеству золотых кубков, чар и братин.
До вечера было еще далеко. Но узкие зарешеченные
оконца пропускали мало света. Слуги зажгли свечи в
тяжелых кованых подсвечниках.
Когда гости выпили и развеселились, в горницу впус-
тили шутов и карлов. Разыгравшиеся шуты кривлялись
и приставали к гостям. Когда гуселыцики ударили по
струнам и запел гудок, карлы и карлицы принялись тан-
цевать, смешно приседая и притопывая.
В самый разгар веселья Борис Годунов почувствовал
легкое прикосновение. Он быстро обернулся и увидел
верного слугу Ивана Воейкова.
— Берегись, господин, — едва слышно прошептал Во-
ейков, — измена. Ежели тебя позовут, не ходи смотреть
на хозяйские сокровища, в кладовой ждут душегубы.
Хорошее настроение вмиг покинуло Бориса Федоро-
вича. Он стал лихорадочно соображать, как ему живым
и здоровым выбраться из дома князя Мстиславского.
От волнения на его лице выступили красные пятна. Он
хотел было посоветоваться с сидевшим рядом Иваном
Глинским, но не успел. Пришла мысль, что его могли от-
121

равить, и правитель незаметно полизал безуй-камень,
вправленный в перстень на указательном пальце. Он ве-
рил, что камень может спасти от отравы.
Борис Федорович, сын мой любезный, — послы-
шался слабый голос хозяина, — ежели хочешь глянуть
на занятные вещицы, пойдем со мной. Даже сам царь
Иван Васильевич не знал про мои богатства.
Мстиславский был бледен и едва стоял на ногах.
«Предатель, вор зловредный, — подумал правитель, —
смерть готовит, а лисьим хвостом метет». Мурашки за-
бегали по его телу при мысли о близкой смерти.
Борис Федорович мог сам превосходно плести тайные
козни, а перед мечом отступал. При царе Иване он не
бывал в ратных делах, неотступно находясь при царской
особе.
— И хороши вещицы, Иван Федорович? — взяв себя
в руки, спроспл Годунов, стараясь не смотреть па хо-
зяина.
— Книги редкие, иконы древние, драгоценная утварь,
что от родителев осталась, и еще всего много, — засуе-
тился хозяин. — Не откажи взглянуть.
— Хорошо, Иван Федорович, посижу еще с гостями,
чарку меду выпью, и пойдем. Любопытствую посмотреть.
Борис Годунов еще не решил, как ему поступить. Го-
лова распухла от кипевших мыслей. Он больше не смеял-
ся и не смотрел на скоморошью потеху.
В горнице раздалась удалая русская песня. Многие
из сидевших за столом гостей подхватили ее. Иван Пет-
рович Шуйский в такт песне покачивал головой.
«Что будет, если я встану из-за стола и, выдумав ка-
кую-нибудь причину, попытаюсь покинуть дом? — раз-
мышлял правитель. — А вдруг кто-пибудь бросится па
меня с ножом? Со мной верные слуги, по, может быть,
среди гостей есть люди, готовые по первому знаку заго-
ворщиков обезоружить и связать моих слуг?»
Только сейчас Борис Федорович заметил, что его при-
ближенные рассажены хозяином в разных местах стола
вперемежку с остальными гостями и близ него сидят
только двое. «А если я не соглашусь на предложение
хозяина, пе пойду в кладовую смотреть его проклятые
сокровища, а останусь за столом?.. Могут подсыпать от
равы или убить тут же, па месте...» Правитель насмотрел-
ся всяких убийств при покойном царе Иване Васильевиче
и знал, что изобретательность в подобных делах не знает
пределов... Нет, надо придумать что-нибудь похитрее.
122

Все же Борис Федорович нашел наконец выход. Лицо
его приняло обычный, властный вид...
В горницу ввалился поводырь с ученым медведем. Го-
сти встретили его шумными, радостными возгласами.
— Федор, Степан и ты, Тимофей, и ты, Иван, — под-
нявшись с места, громко сказал правитель, — глянем на
хозяйские диковины. — Он краем глаза заметил, что
Андрей Шуйский побледнел, перестал жевать и толкнул
в бок воеводу Ивана Петровича. — Я поеду домой, а вы
ступайте в кладовую, — чуть слышно шепнул Годунов
Ивану Воейкову, — хватайте воров по царскому повеле-
нию — и в приказ.
Иван Воейков наклонил голову.
Борис Годунов, осанистый, важный, опираясь на по-
сох, подошел к хозяину:
— Ну, веди, Иван Федорович, показывай.
Мстиславский подозвал двух слуг со светильниками.
Гости разглядели растерянность на лице Ивана Федоро-
вича, когда он вышагивал рядом с Годуновым.
Путь к кладовой шел через большие сени, из кото-
рых был выход прямо на крыльцо. В сенях Борис Году-
нов остановился и почесал в затылке.
— Эх, запамятовал... дело государево. Поеду в при-
каз. Не прогневайся, Иван Федорович, спасибо за ласку,
за привет. Разочтемся, люди свои... А сокровища слугам
покажи, они мне после расскажут.
И правитель как ни в чем не бывало распрощался
с хозяином, прошел через сени и вышел на крыльцо, где
толпились его телохранители. Стремянный Иван Волков
подвел гнедого жеребца в драгоценной сбруе, на котором
правитель разъезжал в торжественных случаях.
Все произошло так неожиданно и быстро, что Иван
Федорович не успел опомниться. Двое молодцов со све-
тильниками кинулись за Годуновым. Однако Мстислав-
ский их остановил. Он хотел уйти к гостям, но Иван Во-
ейков загородил дорогу.
— Веди нас, княже, в кладовую. Борис Федорович
приказал посмотреть твои сокровища, ослушаться мы не
смеем.
Может быть, можно было спасти положение: закри-
чать, позвать людей, участвующих в заговоре. Но не таков
был князь Мстиславский. Он думал теперь только о том,
как выкрутиться самому, спасти свою жизнь. Он прики-
дывал, что говорить на допросе, кого выдать, кого выгоро-
дить, чью жизнь выгодно сохранить...
123

Сжав зубы, словно на чужих ногах, стронулся с места
князь Мстиславский. Подойдя к кладовой, он открыл
ключом, висевшим на поясе, тяжелый замок и распахнул
дверь.
«Удастся ли мне выбраться сухим из воды? — думал
Иван Федорович. — Зачем я согласился идти против Бо-
риса? Он заговоренный, ему всегда везет». Князь пони-
мал, что на этот раз правитель не будет притворяться, а
покажет волчьи зубы... «Но ведь царь Федор обещал не
проливать крови», — пришло ему в голову. Но это было
слабым утешением.
Дальше произошло все очень быстро. Четверо году-
новских слуг, выхватив из-за голенищ длинные ножи, во-
рвались в кладовую, нашли притаившихся за занавеской
дворяп.
— По царскому велению, — крикнул Иван Воей-
ков, — смиритесь, идите с нами в Разбойный приказ!
Двое дворян послушно склонили головы и скрестили
на груди руки, а третий хотел спастись бегством и с но-
жом бросился на годуновских слуг, но сразу был убит.
Иван Федорович, шатаясь, пошел в горницу к гостям,
отвел в сторону Андрея Ивановича Шуйского и рассказал
ему, как все произошло.
— Упреждай митрополита, — закончил он свою сбив-
чивую повесть, — иначе всем будет худо. — И заплакал.
Борис Годунов, сидя в седле, почувствовал себя го-
раздо хуже, чем в доме князя Мстиславского. В горячке
оп пе сразу осознал, какая опасность ему угрожала. А те-
перь, чем ближе становился царский дворец, тем страш-
нее казалась уготованная ему судьба. Он представлял се-
бя то лежащим с ножом в груди, залитым кровью, то с
отрубленной головой.
Дом князя Мстиславского был за городом, версты за
три от Кремля. Стояла осень. Пожелтели на деревьях
листья. Солнце еще светило, но было прохладно. Копыта
копя топтали поросшую травой дорогу с глубокими ко-
леями, осыпанную листьями. Позади ехали телохрани-
тели, громко переговариваясь между собой.
«Что делать?.. Надо покончить с заговорщиками, —
мелькало в голове у правителя, — но как? Они сильны.
Даже дряхлый старик Мстиславский оказался па их сто-
роне. Смерть Никиты Юрьева развязала им руки. Князья
Шуйские мутят воду в Москве, купцов за собой зовут,
124

чернь московскую. Самое страшное — московская черпь...
Тысячи людей с топорами и камнями. Месяц назад слугу
моего Третьяка камнями забили на улице. Кричали, что,
мол, и хозяину твоему такое будет. Все Шуйских работа».
Борис Годунов сошел с коня на Ивановской площади,
у приказной избы. Отстранив властным движением руки
стрельца, загородившего дорогу, он вошел в приказ.
Окольничий Андрей Петрович Клешнин, седовласый и
степенный, сидел на своем месте, углубившись в чтение
пыточных сказок. Увидев правителя, Клешнин встал и
поклонился в пояс. Только здесь Годунов почувствовал
себя в безопасности. Свалившись на лавку, он сидел мол-
ча, поглаживая мясистой дрожащей рукой бороду. Вско-
ре на крыльце раздались тяжелые шаги многих ног.
— Борис Федорович, —- сказал Воейков, появившись
в дверях, — двоих молодцов привезли, а третий в драку
полез, мертвый теперя... А те двое во всем повинились:
по приказу Андрея Ивановича Шуйского хотели тебя
смерти предать...
Окольничий Андрей Клешнин взглянул на побледнев-
шего Годунова. На его полном красивом лице, обрамлен-
ном сединой, выразилось сочувствие. Он был дядькой ца-
ря Федора Ивановича и советником правителя. Годунов
доверял окольничему Клешнину во всех самых тайных
делах.
— Надо царю про заговор Шуйских немедля обска-
зать, Борис Федорович, — посоветовал Клешнин, — а мы
здесь с ихними молодцами по-своему поговорим.
— Стрелецкому голове прикажи, пусть стрельцы на
дозоре не спят, — буркнул Борис Годунов и, пристукивая
тяжелым посохом, поспешил к царю.
Он не решил еще, как поступить. При царе Иване Ва-
сильевиче все было проще. Шепнул царю под руку — и
будь спокоен, врагу недолго гулять на свободе. Борис
Годунов с молодых лет попал во дворец. Конечно, помог
дядя Дмитрий Иванович, царский спальник. Но по-на-
стоящему представил его царю Ивану Малюта Скуратов
после помолкви Бориса с дочерью Марьей. Тайный совет-
ник не упускал удобного случая расхвалить его перед ца-
рем, и Борис Годунов быстро полез вверх по дворцовой
лестнице. Сначала был царским оруженосцем-рындой, по-
том мыльником в царской бане. Двадцати лет он женился
на Марье Скуратовой и стал царским кравчим. И сестра
Годунова Орина попала во дворец. Царю Ивану попра-
вилась красивая, тихая девица, и он женил на ней млад-
125

шего сына, Федора. В 1580 году по случаю свадьбы Фе-
дора Ивановича Борис Годунов, царевичев шурин, был
«сказан» в бояре и получил боярскую шапку. В тридцать
лет стать боярином — большая честь. Несомненно, Году-
нов умный и способный человек. В то же время он плохо
знал грамоту, едва подписывал свое имя и с трудом раз-
бирал печатные книги. Находясь при Грозном царе пят-
надцать лет, опричник Борис Годунов не только сохра-
нил свою жизнь, но и долгое время оставался близким
царю человеком... После смерти Ивана Грозного все пере-
менилось. Новый царь, недалекий умом, верил лишь же-
не, своему духовному отцу да еще митрополиту...
Поднявшись на красное крыльцо и войдя в сени, пра-
витель решил: «Возьму быка за рога, иначе мне несдоб-
ровать. Время действовать наступило». В то же время он
не мог забыть о переговорах с польским королем. Бато-
рий по-прежнему угрожал войной Русскому государству.
Ни прочного мира, ни даже надежного перемирия все
еще не удалось добиться. Надеясь на слабость царя Фе-
дора и на боярские распри, Стефан Баторий продолжал
предъявлять московским послам все новые и новые тре-
бования. В такой обстановке начинать расправу со все-
ми противниками Борис Годунов не считал возможным,
все, что творилось в московском дворце, делалось извест-
ным в Варшаве. Годунов был властолюбив, любил вели-
чаться, но никогда не забывал интересы Русского госу-
дарства. «И все же, — думал он, — Мстиславский и
Шуйские должны быть строго наказаны».
По лестницам и узким переходам дворца правитель
шагал в царицыны покои.
Верховая боярыня Сабурова доложила царице Орине
о приходе брата. Царица с лаской призвала его в свою
горницу. На ней было синее бархатное платье и золотая
цепь на шее.
Правитель низко поклонился и поцеловал руку се-
стре.
— Оставьте нас одних, — нахмурясь сказал он.
Верховая боярыня и все остальные придворные жен-
щины, не медля ни минуты, покинули царицыну горницу.
— Сестра, — Годунов тяжело вздохнул, — пришло
время испытаниям... Меня хотели убить, я чудом спас-
ся. — Он повернулся к одной из икон и широко пере-
крестился. — В доме Ивана Федоровича Мстиславского
князья Шуйские решились на подлое дело. Бог спас ме-
ня. Если не вырвать с корнем измену, всем будет плохо.
126

Тебя разведут с государем и постригут, а то и отравят.
Мне голову с плеч, всем нашим родным и близким пла-
ха и опала. На тебя одна надежда.
— Что я могу сделать, брат мой, я, слабая жен-
щина?
— Ты не забыла клятву, что давала перед замуже-
ством?
— Я помню клятву.
— Ты должна уговорить своего мужа, великого госу-
даря, на казнь всех заговорщиков.
— Царь не даст согласия. Как только он слышит
слова «предать смерти» — сразу начинает плакать и мо-
литься. Он не послушает меня.
— Что же делать, Орина? Смерть грозит всем нам.
Они-то не заплачут, когда будут рубить нам головы.
Царица молча перебирала тонкими пальцами белый
платок.
Великий боярин подумал, что следует склонить царя
хотя бы к ссылке и пострижению в монастырь. А там
можно найти выход. Долой заговорщиков из Москвы!
Пусть не мутят народ.
Он взял руку сестры в свои мягкие руки и еще раз
поцеловал.
— Орина, скажи государю, что заговорщиков, по-
сягнувших на жизнь твоего брата, надо сразу удалить
из Москвы и постричь в монастырь. Пусть отмаливают
там свои грехи.
— Недавно он сказал, что насильно постригать грех.
— Но ведь ты знаешь, что царь слаб умом.
— Неправда, ума у него достаточно.
— Для того, чтобы звонить в колокола или читать
молитвы.
Царица отвернулась и надула губы.
—Если бы среди бояр не было подлых и грязных
свар, Федор Иванович царствовал бы превосходно, —
наконец сказала она. — Но у кого хватит ума распуты-
вать все тайные козни?
— Государь Иван Васильевич, отец нашего госуда-
ря, прекрасно мог это делать.
— Ты же сам говорил, что довольно проливать
кровь!
— Говорил, но когда у тебя хотят отнять голову...
Ведь другой головы господь бог нам не даст. Иногда
приходится поступать строго, на этом стоит государ-
127

ство... Нам, всем Годуновым, угрожает злая смерть, если
мы сами себя не спасем, — повторил Годунов.
Царица Орина продолжала молчать, комкая в руках
платок и смотря на подол платья. Она была простой,
доброй женщиной, любила мужа и во всем верила брату.
— Хорошо, я упрошу государя постричь в мона-
стырь заговорщиков. Я расскажу ему, сколько зла опи
приносят людям. Может быть, он поверит мне.
— Иди к нему сейчас, торопись, время терять нель-
зя. Может быть, они готовят мятеж, я не знаю, на что
решились Шуйские.
— Хорошо, дожидайся у царской спальни. Государь
Федор Иванович позовет тебя.
— Спасибо, сестра, спасибо! — Борис Годунов опять
стал целовать руки царицы. — Ты спасешь всех нас,
спасешь от разрухи государство.
Орина поцеловала брата, и они вместе вышли из гор-
ницы.
Правитель долго ждал в передней. Как всегда при
новом царе, здесь было немноголюдно. У дверей стояла
стража. На скамьях дремали разомлевшие, сытно пообе-
давшие вельможи. Перебирая четки, сидели монахи.
Наконец в дверях появился царский стольник князь
Морткин и пригласил Годунова.
Царь Федор стоял у дверей. Он сделал заплетаю-
щимися ногами несколько шагов, с трудом взобрался в
кресло.
— Подойди, почему далеко встал? — И царь Федор
поманил Годунова рукой.
Правитель подошел, поклонился еще ниже, прило-
жился к царской руке, пахнущей воском и лампадным
маслом.
— Не надо, не надо! — Царь Федор потряс руку,
словно от ожога. — Тебе голову хотели срубить? Орин-
ка мне все рассказала... Твоя голова на плечах осталась,
а другие головы ты сам откусить хочешь. Нет, не дам,
не дам кровь проливать!.. — Выпученные глаза царя
уставились на великого боярина. Он замолчал, нижняя
губа у него отвисла, тонкой струйкой потянулась слю-
на. — В монастырь, в монастырь, постричь, в монаси,
пусть на Оринку не замахиваются. Хоть и не по своей
воле, а все богу лишняя молитва за нас, грешных...
И тебе, шурин, Иисусову молитву надо творить... не за-
бывать господа нашего. Власть — богомерзкое дело, не-
128

чистый тебя по все дни сторожит. Сколько раз в день
Иисусову молитву читаешь?
— Сто раз, великий государь, больше и времени не-
достанет.
— Три тысячи молитв творить приказываю. И ут-
ром, и днем, и вечером, и перед сном. Добрее станешь
и крови человеческой не захочешь проливать... Слы-
шишь, что я сказал?
— Слышу, великий государь.
— Скажи, скоро ли в Успенскую церковь новый ко-
локол, на сто пудов, привезут, что я заказывал?
— Скоро, великий государь, к празднику покрова
божьей матери обещают мастера закончить.
Царь Федор склонил голову и задумался.
— Принеси икону чудотворца Николая, спроси Орин-
ку, она знает.
Борис Годунов сходил в спальню, принес большую
древнюю икону с облупившейся краской.
— Целуй чудотворца, целуй, целуй... Поклянись мне
в том, что крови человеческой не будешь проливать, за
свою голову мстить.
Борис Годунов смиренно поцеловал икону.
«Вот ведь как, — думал он. — Плох был царь Иван
Васильевич, грозен, плакали от него кровавыми слезами,
но и такой царь — не царь».
— Ну, иди к себе пока, а я помолюсь. — Федор с
кряхтеньем стал сползать с высокого кресла. — Ох, но-
женьки мои болят, наказал господь за грехи! Борюш-
ка, — вдруг сказал царь другим голосом, — я босень-
ким хочу ходить, а спальники не дают. Скажи спаль-
никам...
— Негоже великому государю босому быть.
— Зачем Федьке Богомольцу можно, — плаксиво
продолжал царь, — он и зимой и летом босой по Моск-
ве ходит. Мне бы только в горницах...
— Негоже великому государю, чести поруха.
— Ноженькам в сапогах тяжко, болят у меня но-
женьки.
— Не токмо государю, но псарю без сапог ходить не-
гоже, — внушительно произнес Борис Годунов. — И го-
сударыня Орина Федоровна того не захочет.
— Ну, тогда иди, — махнул рукою царь Федор. —
Злой, злой! Заладил одно: негоже, негоже. Привык с
боярами своеволить.
9 Накануне Смуты

В дверях Борис Годунов столкнулся с метрополитом
Дионисием и смиренно подошел под благословение.
—- Я все знаю, — сказал владыка. — Шуйских по
трогай, они не виноваты... Успел царя известить? Небось
головами просил их выдать?
— Не просил, а надо бы, — пробурчал правитель. —-
Мою-то голову, владыка, во что ценишь?
— Разговор о твоей голове особый... Многие хотят
ударить челом государю, дабы развелся он с неплодною
супругой, сестрой твоей, отпустил ее в монастырь. На-
следник престола нужен для спокойствия державы. Ты
же велик царицей, потому слов сих не приемлешь.
Борис Годунов молчал, обдумывая, что сказать. Он
угождал митрополиту, честолюбивому, сладкоречивому
человеку, рассуждал с ним, оказывая знаки уважения,
благосклонно слушал, но всегда действовал по-своему...
Непреклонностью своей воли Годунов изрядно досаждал
святителю. А главное, он мешал вырвать у царя новые
поблажки для церкви.
— Правда ли сие, отче?
— Истину говорю, правда.
— Каким аршином ты меришь правду? — спросил
Годунов и усмехнулся.
Дионисий удивленно поднял брови.
— Если я своим аршином мерю, выйдет правда, а
другой со своим сунется — кривда получится, — про-
должал Годунов.
— Бог на правду всегда укажет, — отрезал митро-
полит.
— Развод супругов есть беззаконие, отче, не боже-
ское дело! Ты преступаешь церковные законы, у Фе-
дора еще могут быть дети. Государыня молода, здорова,
добродетельна. Во всяком случае, трон не останется без
наследников — царевич Дмитрий живет и здравствует...
По мне, даже лучше, если у великого государя Федора
Ивановича не будет детей, ибо может произойти междо-
усобие с его детьми и дядей их Дмитрием.
Владыко Дионисий почитал Бориса Годунова силь-
ным и умным человеком и знал, что он держится у тро-
на не только благодаря сестре-царице. Ссориться с ним
даже митрополиту было опасно.
— И я и Шуйские виноваты только в том, что бес-
покоились за судьбу государства, — миролюбиво ска-
зал он. — Послушай, Борис Федорович, я даю слово не
130

поддерживать развод. Даю за всех... Не трогай только
Шуйских, не мсти виноватым.
— Что ж, подумав, сказал Годунов, — для тебя,
отче, я всегда рад поступиться. Шуйских не трону.
Но князя Ивана Мстиславского велит государь постричь
в монастырь. И дочь его Ксению тоже в монастырь. Так
будет спокойнее. Но если Шуйские снова поднимут на
меня руку, то расправлюсь без снисхождения.
Владыка взглянул на Годунова. В глазах правителя
была твердость.
— Согласен, отче?
— Благословляю.
Великий боярин покорно склонил голову и поцеловал
святительскую руку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
НЕТ НИЧЕГО ТАЙНОГО, ЧТО НЕ СТАЛО БЫ ЯВНЫМ
Купец Джон Браун, разбогатевший на русской тор-
говле, занимал две большие горницы в новом гостином
дворе, совсем недавно построенном в городе Архангель-
ске. Выполняя волю усопшего царя Ивана, московские
воеводы Нащокин и Волохов поставили возле древнего
Архангельского монастыря крепостные стены и
башни. Место было удобное, берег возвышенный. Новый
город ближе к морю, чем Холмогоры, путь к нему пре-
глуб, годен для любого корабля.
Сегодня Джон Браун отправил в Лондон два кораб-
ля с полным грузом пеньковых канатов и решил отдох-
нуть вечером от забот. В гостях у него сидел купец —
меховщик Ричард Ингрем. Приятели плотно поужинали
и, развалясь в мягких креслах, пили пиво и лениво бе-
седовали.
На улице дул пронизывающий морской ветер. Окна
занавешены темными занавесями. Горели две свечи в се-
ребряном подсвечнике.
— Наступил июль, а холодно, будто осенью, — пе-
редернув плечами, сказал гость.
Джон Браун молча поднялся и бросил в камин не-
сколько сухих еловых поленьев. Дрова затрещали, посы-
пались искры. Пламя блеснуло на гладкой лысине хо-
зяина.
9*
131

— О, благодарю, мой друг, теперь я согрею свои
старые кости.
— А вот, представьте, русские переносят холод от-
лично. Они месяцами живут на льдах. Зимой, при лютом
морозе.
— Да, да, — кивал головой гость. — Они достают во
льдах тюленьи шкуры и ворвань... Послушайте, госпо-
дин Браун, вы не уступите мне свою кухарку? Она пре-
восходно печет мягкие сдобные хлебцы.
— О-о, но мне тоже нужно пить и есть, господин
Ингрем. В этих местах трудно найти хорошую кухар-
ку, а у меня больной желудок.
— Я вам отдам свою, господин Браун, она так хоро-
шо готовит жаркое и прилично говорит по-английски.
Джону Брауну очень не хотелось отдавать свою ку-
харку даже лучшему другу. Он догадался, что не только
мягкие хлебцы привлекают к ней господина Ингрема. Од-
нако купец-меховщик был необходим для его торговых
дел. Таких знатоков мехового товара немного в Лондоне.
— Давайте немного повременим, господин Инг-
рем, — подумав, отозвался Браун. — Я должен подо-
брать для себя приличного человека. Посмотрим, по-
ищем... Вам ведь не к спеху, дорогой друг?
— О да, конечно, я мог бы подождать немного... Но
не будем больше об этом говорить. — Меховщик почув-
ствовал себя немного обиженным.
Некоторое время приятели сидели молча и смотрели
на яркое пламя в камине.
— Скажите, господин Ингрем, — нарушил молча-
ние хозяин, — много ли хороших мехов вам удалось ку-
пить в этом году?
— О-о! В этом году мне повезло, я купил много от-
личных соболей. На здешней ярмарке в Холмогорах ме-
ховой товар гораздо лучше, чем в Москве.
— Ах, так! Но почему такая странность? Ведь Мо-
сква — столичный город.
— Очень просто, дорогой Браун. Весь меховой то-
вар в Москве осматривают царские люди и самое луч-
шее отбирают для царского двора. А уж что осталось,
русские купцы предлагают нам.
— О-о! Но ведь и здесь царские люди осматривают
меха.
— Осматривают. Но далеко не всё. Многое проходит
мимо казны. Ведь за хорошего соболя я плачу дороже,
чем русский царь... А потом, и царские люди делаются
132

добрее, если сделать подарок. Игра стоит свеч. Ха-ха!.. —
засмеялся купец. — С царскими людьми у меня нала-
дились неплохие отношения. Много мешают нашим лю-
дям купцы Строгановы. Им еще покойный царь Иван
Васильевич, отец теперешнего царя, поручил следить за
лондонскими купцами. А Строгановы наши конкуренты
в меховой торговле да и во всех предприятиях. Они сле-
дят за нами, не спуская глаз, и чуть что — жалуются
молодому царю. Однако после смерти государя Ивана Ва-
сильевича многое стало гораздо проще. Русские люди
перестали бояться.
Приятели опять помолчали. Хозяин подбросил еще
несколько поленьев в камин.
— Вы не могли бы, мой добрый друг, угостить меня
сдобными хлебцами, я их так люблю, — попросил гость.
— Прошу вас. Эй, Прасковья!
В горницу вошла полная женщина с румяным лицом,
в чистом холщовом платье и встала у порога.
— Угостите нас, Прасковья, сдобными хлебцами. Гос-
подин Ингрем их очень любит.
— О да, я очень люблю сдобные хлебцы, госпожа Пра-
сковья, — залебезил Ричард Ингрем. — Пожалуйста,
дайте ваших хлебцев.
Повариха молча поклонилась и вышла.
Вернувшись с грудой круглых хлебцев с подрумянен-
ной корочкой на серебряном блюде, Прасковья поставила
их на стол.
— К вам, господин Браун, человек приехал. Говорит,
из Москвы, от купца Джерома Горсея.
— О-о, из Москвы?! Пусть заходит. — Браун завол-
новался, встал с места и подошел к дверям.
В дверях появился Богдан Лучков.
Купец Браун сразу узнал русского приказчика мо-
сковской купеческой конторы, попросил его раздеться и
сесть к огню.
— Пожалуйста, угощайтесь с дороги, — сказал он,
наливая в кружку пенистого пива. — Положите ноги на
решетку, ближе к огню, вам станет теплее. Я вас сразу
узнал, господин Лучков.
Богдан Лучков уселся в кресло и отхлебнул пива.
— Хозяин просил передать вам, господин купец, вот
это письмо. — Лучков вытащил бумагу из-за пазухи.
Джон Браун углубился в чтение. Несколько раз он
неопределенно хмыкнул.
— Итак, господин Лучков, — сказал он, отложив
133

письмо, — вам поручили большое дело. Я буду помогать
всем, чем смогу. Что вам удалось сделать?
Богдан Лучков многозначительно посмотрел на купца-
меховщика.
— О-о, не стесняйтесь, это мой лучший друг, и он
может знать все тайны, — поспешил заверить Браун.
Он встал и положил руку на плечо Ричарду Ингрему.
Купец-меховщик из вежливости тоже поднялся и
сказал:
— Благодарю вас, мой друг.
Стоя рядом, купцы выглядели забавно. Джон Браун
был лысый низенький человек с жирными щеками и тор-
чащим вперед брюшком. Казалось, он спрятал под одеж-
дой небольшой бочонок. Долговязый и худой Ингрем был
на голову выше своего друга. Он носил коротенькие уси-
ки, маленькую русую бородку и волосы до плеч.
Богдан Лучков посмотрел па них и едва сдержал
улыбку.
— Я нашел подходящие корабли, —- сказал он, когда
снова все уселись. — Два коча морского хода, совсем го-
товые, стоят на якорях у Никольского монастыря. Можно
взять не меньше трех тысяч пудов чистого груза. Снаря-
жение и харч я не считаю. Очень хорошие корабли.
— Какова цена?
— Пятьсот рублей каждый.
— О-о, целых пятьсот рублей! — Хозяин посмотрел
на своего приятеля: — Как вы думаете, господин Ингрем,
не дорого ли это? — Он потер лысину.
— Я не знаю, для какой надобности такие кораб-
ли, — нерешительно отозвался Ингрем. — Если возить
товары из Великого Устюга в Холмогоры или Архан-
гельск, это, пожалуй, дорого. Можно купить речную
лодью за триста рублей, опа поднимет сто тысяч пудов.
— Нет, дорогой Ингрем, у нас другое дело... Я прошу
хранить все, что ты здесь услышишь, в большой тайне.
— О да, да! — Купец-меховщик приставил ладошку к
Уху.
— Рассказывайте, господин Лучков, все, что просил
передать мне купец Джером Горсей.
— Мы хотим послать два корабля за меховым това-
ром на реку Обь и далее на восток. Мы хотим... — И Бог-
дан Лучков рассказал все, что ему поручил Джером
Горсей.
— О-о! — говорил время от времени меховщик. —
О-о! Для такого дела пятьсот рублей за морской корабль
134

недорого, — сказал он, внимательно выслушав все до кон-
ца. — Могу ли я принять участие в этом деле?
— Несомненно. Первым покупателем привезенных ме-
хов будешь ты, дорогой Ричард. Не повезем же мы свои
меха в Москву! Итак, господин Лучков, я даю вам деньги
на покупку двух кораблей. На кого будет написана куп-
чая?
— На меня, господин купец, так сказал Джером
Горсей.
— Хорошо. Покупайте все, что необходимо для пла-
вания, и присылайте мне счета. Я буду платить. И сделаю
все остальное, о чем просит господин Горсей.
Приказчик Лучков долго сидел в гостях у купца Джо-
на Брауна. Повариха Прасковья угостила его обильным
ужином, а хозяин — крепкой можжевеловой водкой.
Планы новой английской компании обсуждались со
всех сторон. Купец-меховщик Ричард Ингрем соблазнил-
ся большими прибылями и решил идти в Ледовитое море
со своим другом.
Уже за полночь, когда Лучков собрался уходить, ме-
ховщик поднял палец и сказал:
— Я согласен, дело сулит большие прибыли. Согла-
сен и с тем, что царский глаз ослаб и можно творить
некоторое беззаконие. Но надо остерегаться купцов Стро-
гановых. Наши дела прежде всего ударят по строганов-
ским прибылям. Они того не потер! ят и будут чинить
всякий вред.
— Мы скажем, что корабли идут в Англию, — ска-
зал хозяин и посмотрел на своих единомышленников.
— Гм!.. Но русские по товарам догадаются, куда идут
корабли. Я думаю, для отвода глаз сказать так можно, по
грузить корабли следует в устье Святого Николая. Мень-
ше глаз.
Лучков согласился с предложением меховщика. Опро-
кинув па прощанье стаканчик можжевеловой водки, он
пожал руки англичанам и вышел на улицу.
Было светло, как днем. Солнце освещало башни и сте-
пы новой крепости, Архангельский монастырь, десятка
два домишек в посаде и одинокую пристань, возле кото-
рой стояли высокобортный английский парусник и два
или три небольших русских судна. Неподалеку от перево-
за стояла па якорях лодья с петушиной головой, на кото-
рой прибыл из Вологды Богдан Лучков.
Широкая река была пустынна. В тишине отчетливо
слышались всплески игравшей рыбы.
135

ф * #
Через три дня за морские кочи были заплачены день-
ги, и приказчик Лучков, накупив разных припасов, необ-
димых для плавания, отправил их на Никольское
устье, туда, где стояли кочи. Однако многих товаров в
Архангельске не оказалось, и Лучков послал в Холмогоры
Гаврилу Демичева.
— Ежели увидишь знакомого морехода, зови к нам на
кочи, да смотри, много не болтай, — сказал на прощанье
Лучков. — Задаток дай, ежели что.
Прихватив из Архангельска двух случившихся море-
ходов, он вместе с Фомкой выехал на карбасе к Николь-
скому монастырю.
Гаврила Демичев, позвякивая в сумке полученными
деньгами, отправился тоже на карбасе в Холмогоры. Су-
хопутной дороги в летнее время еще не было.
Приехав в родной город, встретившись с отцом, ма-
терью, братьями и сестрами, мореход Демичев, как водит-
ся, отправился в харчевню себя показать и увидеть това-
рищей по плаванию.
Где, как не в харчевне, можно было встретить знако-
мого морехода.
День был праздничный, весело трезвонили церковные
колокола. Люди толкались на набережной в нарядных
одеждах. Красивые девки в жемчужных украшениях и
вышитых рубашках оглядывались на Гаврилу Демичева.
Но Гаврила жениться не собирался.
В харчевне было весело и шумно. Демичев сразу за-
метил своих прежних дружков.
— Сегодня я угощаю, подходи, ребята, — приглашал
он, усаживаясь на лавку за тяжелый деревянный стол.
Хозяин принес крепкой пенистой браги. Выпили по
одной, по другой глиняной чаше размером с человече-
скую голову. Стало еще веселее. Друзья вспоминали мор-
ские тяжелые походы, торосистые льды, в которых они
вместе промышляли зверя. После третьей чаши Демичев
сказал, заплетаясь языком:
— Иди ко мне, ребята, на кочи, всех возьму и зада-
ток дам.
Мореходы с удивлением посмотрели па Гаврилу:
— Ты что, кормщик, что ли?
— Кормщик не кормщик, а около того. Пойдемте со
мной?
— Вот что, Гаврила, — сказал стройный голубоглазый
136

великан. — Нам знать надобно, куда и зачем кочи идут:
либо зверя промышлять, либо за рыбой, а то и просто под
товаром в иное место. И кормщик что за человек, зна-
мый или незнамый, не со всяким пойдешь. Жизнь по-
терять в Студеном море куда как просто.
Хмельная бражка закружила голову Гавриле Деми-
чеву. Забыл он строгие предостережения приказчика и
распустил язык.
— Мы два коча купили, в Никольском устье стоят.
Кочи большие, морского хода. На тех кочах аглицкпе
купцы пойдут за Обь-реку соболей брать и другой мехо-
вой товар. И хотят аглицкие купцы в Мангазее удобное
становище искать и амбары да избы ставить.
— Может, аглицкие кормщики на кочах пойдут, —
сказал кто-то, — тогда нам не с руки: во льдах они до-
роги не сыщут, себя и нас загубят.
— А царь-батюшка наш как посмотрит, ежели агли-
чане амбары начнут ставить? За такие дела в приказной
избе нашему брату шкуру до ног спустят.
— Нам царский воевода дозволит, — бахвалился Гав-
рила, — и сам царь про то знает. Однако мы все дело
в тайности совершим. И мореходам платим за тайность
вдвое против других купцов, и харчи лучше, — говорил
он. —- А кормщиками кто пойдет, не знаю, однако паши
пойдут, двинские. Приезжайте к Никольскому монасты-
рю, там у пристанища кочи стоят. Там все как есть при-
казчик Богдан Лучков растолкует.
Мореходы зашумели, стали спорить.
— Ежели против наших купцов вдвое платят, можно
и покрутиться, — говорили одни, — приказным не про-
знать.
— Особо ежели паши кормщики, холмогорские, пой-
дут. Своих-то мы знаем, в обиду не дадут.
— Прознают приказные — на чепи в погребе наси-
дишься, не могли царские воеводы воровское дело дозво-
лить. Я на такое дело не пойду! — крикнул Митрий Зю-
зя, человек строгановского приказчика Максима Плотни-
кова.
— Не без греха дело, — поддакнул еще один, —
расчету нет аглицким купцам на Обь-реку дорогу пока-
зывать...
— В чем дело, ребята, — подошел хозяин харчевни,
худенький, юркий старичок, — о чем разговор?
Мореходы замолчали: все знали, что Иван Тишов —
137

крестный отец старшей дочери приказного дьяка и водит
с ним крепкую дружбу.
— Эх, Иван Петрович, — еле выговаривая слова, ска-
зал Гаврила Демичев, — дай-ка нам еще браги по чаше...
Ох, и сильна твоя брага, и в Москве такой не сыскать...
Вы не сумлевайтесь, братцы, —- он вынул несколько се-
ребряных копеек и подбросил их на ладони, — вот они,
денежки.
Мореходы выпили, еще поспорили немного и стали
расходиться. Гаврилу Демичева повели домой под руки.
Митрий Зюзя, раздумывая, медленно шел по улице.
Разговор в харчевне был ему не по душе, и он решил об
услышанном рассказать строгановскому приказчику Мак-
симу Плотникову.
Дом строгановского приказчика в Холмогорах был од-
ним из самых приметных и богатых в посаде и стоял воз-
ле соборной церкви. Обязанности приказчика были ве-
лики. Плотникову «приказаны» все дела купцов Строга-
новых, вершившиеся в Холмогорах и во всем Поморье.
Он нанимал судовщиков, грузчиков, хранил в амбарах
привезенные из разных мест товары. Заключал сделки с
русскими и иноземными купцами. Покупал и продавал ме-
ховой товар. Когда Строгановы заказывали у корабель-
ных мастеров новые лодьи и кочи, Максим Плотников по-
купал необходимый для постройки лес и следил за ма-
стерами, снаряжал в плавание мореходов. Словом, холмо-
горский приказчик был наделен доверием, большими пра-
вами и обязанностями. На нем лежало еще одно немало-
важное дело. Максим Плотников должен был наблюдать
за всеми делами английских купцов и, если замечал что-
либо недозволенное, не предусмотренное законом или
обычаем, должен был немедленно доносить своему хозяи-
ну в Сольвычегодск.
Приказчик был грамотен, читал книги и не забывал
себя. Немало строгановских денег прилипло к его рукам.
Когда Митрий Зюзя вошел в дом, семья Плотниковых
ужинала. Хозяйка поставила на стол деревянную миску
жидкой пшенной каши с кусками свинины. Семейство
было большое — двенадцать сыновей и две дочери. Стар-
шая дочь на выданье, а самому младшему сынишке едва
исполнилось два года.
Плотниковы дружно насыщались, только ложки мель-
кали в руках.
— Хлеб да соль, Максим Тимофеевич!
— Садись, Митрий, с нами, — кивнул хозяин на лав-
138



ку. — Подай ему ложку, Матрена, а вы, мелкота, по-
двиньтесь.
Закончив обед и сытно отрыгивая, хозяин позвал мо-
рехода в маленькую горницу наверху, под крышей.
Митрий Зюзя рассказал все, что услышал в харчевне.
— Э-э, растворил подворотню Гаврила Демичев, —
покачал головой приказчик, — все как есть аглицкие тай-
ные дела обсказал. Кто празднику рад, тот до свету
пьян... Ну-к что ж, раз услышал, тебе и с грамотой в
Сольвычегодск ехать. Бери новый карбас, четверых мужи-
ков — и с богом. Небось выгребетесь с парусом-то?
— Выгребемся, Максим Тимофеевич.
— Ну-с, с богом, — повторил Плотников, — утром
провожать выйду.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
КТО БЬЕТ, ТОТ ЛУЧШЕ,
А КОГО БЬЮТ ДА ВЯЖУТ, ТОТ ХУЖЕ
Острогрудый холмогорский карбас, совершив плавание
по Северной Двине, опустил парус напротив Благовещен-
ского собора в Сольвычегодске и на веслах стал подхо-
дить к деревянному причалу. Как только карбас коснул-
ся бревен, на причал спрыгнул Митрий Зюзя в мягких
бахилах, коротком кафтане из грубого серого сукна, под-
поясанном красным кушаком. За кушаком торчал длин-
ный поморский нож с костяной ручкой, на голове красо-
валась высокая войлочная шляпа.
— Ждите меня здесь, ребята, — сказал он гребцам. —
С карбаса глаз не спускать, народу воровского в посаде
много.
Гребцы привязались к причалу, положили весла и,
почесывая руки и лица, полезли в камору досыпать. Се-
годня они встали рано, а ночью не давали спать комары.
Сетки и костры мало помогали. Гнус возле Сольвычегод-
ска был мельче и кусал злее.
Митрий Зюзя, перекрестившись на церковь, зашагал
к строгановским хоромам. Собор Благовещения был не-
давно построен. Новые краски блистали свежестью, свер-
кали позолотой кресты. Холмогорец пе удержался, зашел
в церковь. И раскрыл рот от удивления — такого ему
еще пе приходилось видеть. В Холмогорах церкви дере-
вянные, Архангельский монастырь на вид был невзрачен.
440

Благовещенский собор начал строить еще Аника Строга-
нов и наказал денег на него не жалеть.
«Велик тот бог, которому такие дома строят», — по-
думал приезжий, рассматривая .дорогое убранство храма.
Собор выглядел величественно и, казалось, непоколе-
бимо врос в землю. Узкие, в решетках окна делали его
похожим на крепость. От реки он виделся узкой стороной
и стоял как башня. Несколько белоствольных березок
украшали собор, делали его ближе, понятнее.
В харчевне близ собора холмогорец выпил чашу горя-
чего сбитня.
— Холодно у вас, — сказал он, поеживаясь.
Хозяин, несмотря на лето, сидел накинув овчину на
плечи.
— Сыростью с реки несет, — отозвался он. — А ты
отколь, молодец, сам-то?
— Из Холмогор, к именитым купцам, к Строганову
Семену Аникеевичу послан.
— К Строганову? Богатые купцы, и сказать нечего.
Церковь какую отстроили, и в Москве, пожалуй, такие-
то не скоро сыщешь. А хоромы? Посмотри, город какой,
стены, башни. У царского воеводы куда плоше. На всей
русской земле царь всем заступа и милостивец, а у нас —
купцы Строгановы.
— Зачем купцам такой город?
— На башнях дозорные для бережения от пожаров и
людишек, они оповещают на работу. А ежели сибирский
хан к городу подойдет, тогда на этих стенах стрельцы
стоят и пушки палят. Оружия у Строгановых много, не
на одну тысячу людей. И наш царь-государь Строгано-
вым верит. С одной стороны, Строгановы наши заступни-
ки и оборонители, без них в здешних местах жить опас-
но, а с другой... — Хозяин помолчал. — Царь в Москве
сам по себе, а Строгановы здеся — сами по себе. Кого
возлюбят купцы, тому и рай не надобен, а ежели на кого
зло держит, тому лучше на свет не родиться. На дворе у
них место такое есть, где неугодных батогами бьют,
кровью все залито. Сюда слышны вопли ихние, уши
прижмешь и молчишь. И народишко здесь, возле Строга-
новых, собрался голь да рвань, и ноздрей-то у многих
нет... Люди нужны для походов в Сибирь да на варни-
цах, вот и держат их Строгановы.
Митрий Зюзя выпил еще одну чашу сбитня, заплатил
и стал прощаться с хозяином.
— Смотри не пересказывай того, что у меня слы-
141

шал, — предупредил хозяин, поправляя сползший с плеч
полушубок, — плохое про Строгановых здеся, в их вот-
чине, говаривать опасно... У Строгановых будешь, смотри
не скажи супротивного слова. Гляжу я, у тебя спина
больно прямая и вольного духу много. Строгановы того
не любят.
— Спасибо за упреждение. — Холмогорец надел шля-
пу и вышел на площадь.
Он теперь по-новому оглядел стены строгановского
кремля.
У ворот мужик остановился, очистил с бахил грязь и
позвонил в небольшой колокол, висевший на воротной
башне. Веревка от колокола свисала у калитки.
На звон вышел рослый молодец, вооруженный и саб-
лей и пищалью:
— Что тебе, парень?
— Гонец от холмогорского приказчика Плотникова к
Семену Строганову.
— Строгановы именитые люди, их царской милостью
приказано величать с «вичем».
— К Семену Аникеевичу Строганову, — поправился
гонец.
— Самого как звать?
— Митрий Зюзя.
Стрелец окинул внимательным взглядом холмогорца.
— Подожди.
Позванивая оружием, он ушел, прикрыв за собой ка-
литку.
«Вот тебе и купцы Строгановы, — подумал Митрий
Зюзя.— У нас в Холмогорах у воеводы порядки проще».
Он посмотрел па восток. Там темнели леса, за лесами ле-
жал Каменный пояс. За ним — великая Сибирь. Зюзя
вспомнил про походы Ермака Тимофеевича с дружиной,
про славные победы, про несметные силы сибирского кня-
зя. Вспомнил свои походы в Мангазею...
— Проходи, — открыл калитку стрелец. — Что, про
милую вспомнил? — зыкнул он. — Проходи, говорю.
Митрий Зюзя вернулся на сольвычегодскую землю и
шагнул па строгановский двор.
— Иди за мной.
Митрий шел за стрельцом, внимательно осматриваясь
но сторонам. Прямо перед ним высился деревянный замок
купцов Строгановых в три жилья, с двускатной крышей п
круглой башней справа. В разных местах двора стояли
амбары для товаров, небольшие избушки и чуланы, где
142

жили строгановские слуги. Весь двор был вымощен дере-
вянными плахами из вековых кедров. Только в одном
месте виднелась земля, и на ней росла высокая ель.
У входа в хоромы Митрия ждал слуга в красном каф-
тане и красных козловых сапожках. По многим перехо-
дам и лестницам повел слуга Митрия. Они миновали не-
сколько горниц. Такого богатого убранства Зюзе не дово-
дилось видеть. Горницы были украшены коврами, икона-
ми. С потолка свисали серебряные паникадила. На столах
и подоконниках стояли тяжелые подсвечники, либо кова-
ные железные, либо серебряные. Кабинет Семена Ани-
кеевича поражал огромными размерами и великолепием.
Одну из стен занимали книги, уставленные на дубовых
резных полках, другую сплошь занимали иконы. Еще две
стены были увешаны оружием... С потолка свисали четыре
маленьких корабля, построенные на показ еще при Анике
Строганове. На них были подняты все паруса, а по бор-
там грозно глядели пушки. В комнате было тепло и тихо.
Митрий тронул высокую печь, крытую синими израз-
цами с цветами и травами, и отдернул руку. Печь была
очень горяча.
— Замерз, молодец? — услышал он насмешливый
голос.
Повернув голову, Зюзя увидел в противоположном
конце кабинета высокого старика с белой козлиной бород-
кой. Он мягко ступал в меховых туфлях, опираясь на пле-
чо рослого парня годов эдак двадцати.
Десять лет назад Семен Аникеевич был полным чело-
веком, а сейчас похудел, кожа на лице отвисла складка-
ми. Как и отец его, Аникей Федорович, он стал прихра-
мывать па правую ногу. Семен Аникеевич любил поесть
и выпить и, по возможности, избегал постной пищи.
В этом он не походил па своего отца, свято соблюдавшего
посты, а в последние годы жизни вкушавшего только
постпое.
Характер у Семена Аникеевича был жестокий, работ-
ных людей и слуг наказывал он за всякую мелочь. Был
вспыльчив, часто несправедлив и противоречий не терпел
вовсе.
При разделе сольвычегодского и пермского наследства
после смерти отца Семен Аникеевич обобрал своих ближ-
них. Обиженные братья пожаловались царю Ивану.
По царскому указу Семена Аникеевича «головою», со всем
имуществом и людьми, велено «выдать» братьям. На не-
которое время его отстранили от управления вотчинами,
143

но потом братья помирились, и все стало на прежнее
место. Семен Аникеевич был смелым предпринимателем
и увертливым купцом и дела, за которые брался, вел все-
гда с прибылью.
Покуда был жив царь Иван, он умерял свой харак-
тер, боясь навлечь его немилость. Л сейчас, наслышав-
шись о тишайшем царе Федоре, решил, что ему все
можно.
Усевшись в свое кресло на мягкие подушки, Семен
Аникеевич нахмурил брови.
— Ну! — буркнул он, глядя куда-то себе под ноги.
— Я из Холмогор, от приказчика Максима Плотни-
кова.
— Когда выехал?
— Седни восьмой день пошел.
—• Говори.
— Низко кланяется тебе Максим Плотников...
Семен Аникеевич слегка кивнул головой.
— И велел передать эту грамоту. — Митрий Зюзя
подал купцу свиток.
Семен Аникеевич прочитал, отодвинув бумагу от глаз,
и передал племяннику.
— Это мой сообщник в деле, сын братов, — с гордо-
стью сказал он холмогорцу. — Никита Строганов.
Лицо купца, чуть просветлевшее, снова сделалось
злым и мрачным.
— Выходит дело, аглицкие купчишки решили на двух
кочах русскую землю завоевать, — сказал он, помол-
чав. — Города строить, становища для кораблей искать.
Огневой наряд * на степы ставить... Смотри, Никита, куда
метнуло. Глядишь, пашу торговлю с ясачными людишка-
ми перехватят. Пушпина мпмо рук пойдет... Как, можем
мы агличанам свои прибытки отдать?
— Зачем же, Семен Аникеевич, свои прибытки другим
отдавать? Не к месту!
Купец думал недолго.
— Тако и решим... — Он хлопнул в ладоши, при-
зывая слугу. — Позвать ко мне Степана Гурьева. Ты, мо-
лодец, выйди, постой за дверьми. А за то, что ушами не
хлопал* на-ка! — Он взял со стола кошелек с серебром
л швырнул Митрию.
Вошел старший приказчик Степан Гурьев.
Мореход десять лет плавал па Обь п Енисей, и Стро-
гановы уважали Степана за его прямоту, честность п
преданность.
144

— Степан, — сказал Семен Лникеевич, — хочу тебе
большое дело доверить. — Он уставился на приказчика
прищуренными глазами. — Аглицкие купцы мыслят на-
шу торговлю пушным товаром перенять. — Строганов рас-
сказал ему все, что узнал из грамоты холмогорского при-
казчика Плотникова. — А мы с Никитой хотим закрыть
аглицкое дело. Ни один агличанин, ни люди ихние не
должны попасть на Обь-реку. Слышь, Степан? На это де-
ло денег не пожалею. Сколько надо, столько и бери.
Степан внимательно выслушал, прикинул со всех сто-
рон, что можно сделать. Выходило, что многое зависит от
поворота: в какую сторону повернуть и круто ли. Быв-
ший корсар Степан Гурьев не боялся крутых поворотов.
Дело увлекло его, пробудило в нем прежнюю отвагу.
— Как прикажешь, Семен Лникеевич, дело вершить?
— Пусть сгорят те кочи, пусть подохнут аглицкие
купцы и те русские собаки, кои им путь указуют, — от-
резал Строганов. — Понял, небось?
— Понял, Семен Лникеевич. Когда в путь велишь?
— Не медли часу. Кораблям срок в море выходить,
время позднее. Ежели упустишь, уйдут агличане. Тогда
делов прибавится, во льдах-то искать куда тяжелее.
На лице Степана Гурьева промелькнули тени. Ка-
залось, он скажет против слов Строганова.
— А ежели в Холмогорах воеводе о том деле расска-
зать? — словно раздумывая, произнес приказчик. — Цар-
ским словом оп аглицких купчишек прижмет.
— Воевода?! — сердито отозвался Семен Лникее-
вич. — При таком царе никакой воевода не поможет. Зо-
лото отсыпят агличане воеводе, он и отвернется... Делай,
как говорю.
— Слушаю, Семен Лникеевич. В полдень завтрашне-
го дня в путь отправляюсь.
Степан Гурьев поклонился купцам и, словно разду-
мывая, медленно вышел из кабинета.
Он решил прежде всего посмотреть холмогорский кар-
бас, на котором ему предстояло сплыть по Двине. Искать
его не пришлось, он стоял у новой пристани рядом с Бла-
говещенским собором. От реки несло сыростью. Тучами
вились комары. Трясясь от холода, из воды вылез пьяный
ярыжка и стал совать ноги в драные портки. Вода в реке,
несмотря на июль, была холодная.
На носу карбаса сидел давний знакомый Степана
Гурьева — мореход п кузнец-цыреищик Васька Чуга.
Приказчик удивился, увидев здесь морехода, время было
10 Накануне Смуты
145

рабочее, но ничего не сказал. Он глянул на густую Вась-
кину бороду и, усмехнувшись, вспомнил его зарок: «Пока
Любушку буду помнить, бороду не подстригу».
Они поздоровались, и огромный мореход Васька Чуга
ушел, не сказав слова. Сегодня он неразговорчив. От при-
стани кузнец-цыренщик отправился на первый варнич-
ный двор купцов Строгановых; там он пробыл недолго,
перешел на второй двор и там не задержался. Он загля-
нул и на все остальные варницы: на Троицкую, Преобра-
женскую, Успенскую, Никольскую... На каждой он пере-
брасывался несколькими словами с приятелями.
На дальнем варничном дворе мореход застрял. Тимо-
ша, подварок, его большой друг, был занят на варе, и
пришлось его ждать.
У Васьки Чуги характер вольнолюбивый, и ему креп-
ко не нравились порядки в вотчине Строгановых. После
поморской вольницы в плаваниях и походах, где каждый
был человеком, работа у Строгановых была каторгой. Осо-
бенно крепко доставалось варничным людям. Варить
соль — работа тяжелая, вредная, до срока убивающая
человека. Но больше всего поморская душа Васьки Чуги
не выносила наказаний, введенных у купцов Строгано-
вых. За каждый мелкий проступок, за опоздание на ра-
боту людей били плетьми. Ослушников и смутьянов на-
казывали строго и самовольно, без суда, сажали па цепь
в земляные ямы и темные подвалы.
Васька Чуга как-то раз на карбасе приплыл в Соль-
вычегодск, полюбил девушку Любашку, дочь строганов-
ского солевара, женился на пей и остался в городе. Но
счастье морехода было недолгим. На третий год Любаша
простудилась и умерла. С того времени Васька Чуга себя
не жалел и вел разгульную жизнь...
Мореход несколько раз подходил к варнице, дверь бы-
ла полуоткрыта: шумно кипел рассол, раздавались зыч-
ные приказы повара садилыцикам и ярыжкам. Первую
варь начали вчера около полудня, а сейчас шел третий
час дня; значит, скоро конец варки. Когда ярыжки пота-
щили в охапках дрова для последней варки, Васька Чуга
увидел в дверь приятеля Тимошу. В одних портках, пот-
ный от сильного жара, он железным гребком мешал в
цырепе рассол. Из варпицы несло едким, удушливым за-
пахом.
Дверь второй варпицы была раскрыта настежь. Там
люди готовили цырен к повой варке. Ярыжки таскали на
спине трехпудовые рогожные мешки с готовой солью в
146

амбар. Приказчик строгановским клеймом пятнал мешки.
Но вот варка соли закончилась. Из варницы, шатаясь,
выходили люди и тут же, у избы, без сил валились на
землю. Вышел и подварок Тимоша, скуластый, кудрявый
парень. У бочки с дождевой водой он смыл с лица пот.
Васька Чуга близко подошел к приятелю.
— Постника, подварка с пятой варницы, Семен Ани-
кеевич Строганов на колоду посадил, приковал чепью в
полтора пуда, — зашептал он. — Сидит в темнице.
— Почто?
— Жену его Марефу силком взял в хоромы купец,
а Постник пошел жену выручать, стражника пришиб. Ну,
и взяли его строгановские холопы, всего измочалили и на
чепь посадили.
Тимоха молчал. В глазах у него все еще ходили крас-
ные и оранжевые круги от тяжелых соляных испарений.
— Выручать надо человека, — продолжал Васька Чу-
га. — Царские и божьи законы и купцам Строгановым
рушить не можно. Хоть и богатства у них без счета... Я с
ребятами говорил все согласны. Приходи завтра утром
на площадь, как колокол всполохом ударит.
— Приду, — обещал Тимоха.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ЧИСТЫХ ПОСТАВЬ В ОДНУ СТОРОНУ,
НЕЧИСТЫХ — В ДРУГУЮ
Борис Годунов сделал опрометчивый ход пешкой, и
его копь оказался под угрозой. Князь Иван Михайлович
Глинский, родственник Годунова, небольшого роста круг-
ленький человечек с черной бородкой и свисающими,
как у покойника, усами, не упустил случая. В шахматы
он играл хорошо и вовсе не был простаком в жизни. На-
прасно Шуйские призывали его участвовать в заговоре
против Бориса Годунова, ссылаясь на невысокое проис-
хождение правителя. Глинский не поддавался никаким
уговорам. Он с уважением относился к Борису Годунову,
и в его доме правитель чувствовал себя в безопасности.
Иван Михайлович, сняв с доски убитого коня, с на-
пускным равнодушием вымолвил:
— Не заметил ты, свет Борис Федорович, ферзь-то
мою?
- И то не заметил, — досадовал Годунов. Охватив
10*	147

голову мясистыми руками и уставившись на красно-бе-
лую доску, он надолго замолчал.
Проигрывать в шахматы Годунов не любил н после
всякого проигрыша бывал в большой досаде.
Свояки забавлялись в шахматы в доме у князя Глин-
ского, женатого на средней дочери Малюты Скуратова,
Анне, родной сестре Марьи, на которой был женат пра-
витель.
Дом Глинских стоял на Никольской улице, неподале-
ку от старого Никольского монастыря. Горница была ма-
ленькая, под самой крышей и называлась «певчей».
По стенам горницы висели шесть серебряных клеток с го-
лосистыми птицами, купленными за большие деньги. Иван
Михайлович любил и знал толк в птичьем пении.
Борис Годунов хотел без лишних свидетелей погово-
рить с одним из приказчиков торговой лондонской конто-
ры, Джеромом Горсеем, и, коротая время за шахматной
доской, ждал купца.
Горсей не однажды оказывал услуги московскому пра-
вительству. В тяжелые годы Ливонской войны он отпра-
вился за помощью к английской королеве и вернулся к
Никольскому устью с тридцатью кораблями, груженными
селитрой, порохом и всевозможным оружием.
Проиграв партию, начальный боярин сердито нахму-
рился, с досадой посмотрел на своего любимца Ивана Во-
ейкова, громко храпевшего на лавке, на щебетавших в
клетках птиц.
«Лучше бы я поддался, — думал Иван Михайлович,
преотлично знавший нрав свояка, — уж больно гневлив.
С другой стороны, ему польза — крепче игру уразумеет».
Англичанин подъехал к дому ровно в полдень, как
было условлено. Услышав стук копыт, Иван Воейков сра-
зу открыл глаза и приподнялся с лавки. Он, как верный
пес, никогда не покидал своего хозяина и был наготове
вцепиться в горло всякому подозрительному человеку.
Джером Горсей, розоволицый толстячок с масляными
глазками, кланяясь, вошел в горницу. Одет он по-дорож-
ному — в плаще, высоких сапогах и широкополой шляпе.
Увидев в углу икону, купец стал с усердием креститься.
Иван Воейков помог ему раздеться. Англичанина уса-
дили поближе к печке. Поставили, перед ним серебряную
чашку крепкого меда и ковшик. Поджав под лавку корот-
кие толстые ноги, Горсей прихлебывал мед и прикиды-
вал, зачем он понадобился правителю в неурочное время
да еще в чужом доме.
148

Живой и предприимчивый, Джером Горсей у своих
товарищей был не в чести и слыл за любителя ловить
рыбку в мутной воде. Он увлекался горячительными на-
питками сверх нормы, установленной Лондонским обще-
ством, вел разгульную жизнь, и в Москве ходили слухи,
что он принял православную веру и хочет жениться на
русской девице.
За купцом втиснулся в дверь коренастый дьяк Анд-
рей Щелкалов, поклонился, сел на лавку возле Ивапа
Воейкова. Вчера он сидел с казанским воеводой в при-
казной избе до солнечного восхода и смертельно хотел
спать. Дьяк часто позевывал, крестя рот.
— Итак, мой друг, — прервал молчание Годунов, —
ты надеешься оправдаться в Лондоне и убедить в своей
правоте королеву?
— Да, ваша светлость, я надеюсь оправдать свое доб-
рое имя. Мне придется вступить в бой с Лондонским об-
ществом.
— Хм, да. Я желаю тебе удачи.
Андрей Щелкалов шевельнулся и чуть заметно скри-
вил губы. Лондонское общество переживало беспокойные
времена. Первые годы торговли с Россией английские
купцы, получив от царя Ивана Грозного всевозможные
поблажки, пе имели соперников и чувствовали себя па
русской земле привольно. Но после завоевания Нарвы в
Москву стали проникать в большом числе купцы других
народов и англичане, не принадлежавшие к Московскому
торговому обществу. И когда Нарва отошла от России, то
некоторые из этих купцов продолжали самостоятельную,
отдельную от общества торговлю, привозя своп товары
сухим путем, через литовский рубеж. «Через горы», как
говорили московиты.
К этим купцам присоединились кое-кто из приказчиков
Лондонского общества, отказавшиеся дать отчет в това-
рах и в деньгах, имевшихся у них на руках. Приказчики
открыли в Москве собственную торговлю.
Слухи о беззакониях, творившихся в московской кон-
торе, серьезно обеспокоили лондонских дельцов, и они от-
правили двух лиц, облеченных особым доверием: в Мо-
скву Пипока и в Казань — Чаппеля.
Главный московский приказчик общества господин
Трумбуль выехал в Архангельск для встречи со следова-
телями п вместо себя в Москве оставил Джерома Горсея.
Сам Джером Горсей был основательно замешан во
всех противозаконных делах и поэтому внимательно сле-
149

дил за действиями лондонских следователей. Когда Пи-
пок тайно послал в Лондон извещение о его делах со сво-
им помощником Горнби, Горсей узнал об этом н долее
русскому правительству. В своем донесении он сообщал,
что Пипок сносится тайно с Литвою во вред русским.
И тогда англичанин Горнби был схвачен, предан пытке
на дыбе и огнем, а следователи общества Пипок и Чап-
пель заключены в тюрьму. Примечательно, что перевод-
чиком отобранных у Горнби писем оказался Джером
Горсей...
Предприимчивый купец по совету Андрея Щелкалова,
помнившего его удачную поездку при царе Иване, был
назначен гонцом царя Федора Ивановича к королеве Ели-
завете.
Правитель хотел наладить хорошие отношения с Анг-
лией, а для Джерома Горсея было важно предупредить
невыгодное известие о его поступках, посланное из Мо-
сквы английскими купцами. Поэтому Джером Горсей со-
гласился стать царским гонцом с великим желанием. Он
ехал в Лондон тайно, не как царский гонец, а как купец
по торговым делам. И не морской дорогой через Холмо-
горы и Белое море, а сухопутьем. Для русских этот пря-
мой, удобный путь, через литовские владения, был недо-
ступен из-за препон, чинимых властями.
Борис Годунов, помолчав, исподлобья взглянул на
Горсея.
— Ты состоишь в товарищах по торговле с купцом
Антоном Маршем?
— Да, государь.
— Дьяк Андрей Щелкалов подтвердил особой грамо-
той, что ты брал в долг у наших купцов для Московской
торговой конторы. На самом деле деньги ты положил в
свой карман. Правду я говорю?
Джером Горсей побледнел, сжался. Он ждал, что пра-
витель скажет о морских судах, посланных в Скифское
море, и был готов к самому худшему.
— Нам известны твои дела с купцом Антоном Мар-
шем, — продолжал Годунов, — мы знаем о твоем недо-
стойном поведении...
— Наш великий покровитель Борис Федорович, —
поднявшись с лавки и прижав руки к груди, воскликнул
англичанин, — я отблагодарю вас достойно!..
— Пустое. Я звал тебя для другого. В дела Андрея
Щелкалова я не вмешиваюсь. Так ведь, Андрей Яков-
левич?
150

Дьяк повернулся и кивнул головой. Ему явно не сиде-
лось на месте. Он опять зевнул и перекрестился.
— Борис Федорович, — сказал дьяк, — пока ты су-
дишь да рядишь, мы с хозяином холодного кваску изо-
пьем. Анна Григорьевна великая мастерица квас с хреном
ставить... Угостишь, Иван Михайлович?
— Угощу, Андрей Яковлевич, свеженьким, недавно
новую бочку начали.
Вместе с князем Глинским великий дьяк спустился
вниз по лестнице, скрипевшей под его тяжелыми ша-
гами.
— Л мы с тобой об одном деле покумекаем... Вапя, —
обернулся Борис Годунов к Воейкову, — дай-ка мне
ларец.
Иван Воейков вскочил с лавки и поставил окованный
серебром ларец на стол перед правителем. Борис Годунов
ключом, висевшим на шее, отпер ларец и вынул письмо
Иеронима Бауса.
— Королевский посол оскорбил Андрея Щелкалова,
князя Никиту Романовича, дядю царя, все правительство
и непригоже писал о самом великом государе, — промол-
вил он. — Прочитай.
Джером Горсей взял письмо из рук правителя, пробе-
жал глазами по строчкам.
— О-о да. Плохо.
— Я не показывал его дьяку Щелкалову. Он стал бы
мстить всем аглицким купцам.
Джером Горсей понимал, что это справедливо... Если
письмо попадет в руки Щелкалова, добра не ждать. Пись-
мо сочтут оскорбительным для царского величества, и то-
гда англичане проиграют по всем статьям.
— Расскажи об этом письме королеве Елизавете. Если
письму дать ход. — продолжил Борис Годунов, — аглиц-
ким купцам угрожают многие беды... Ты расскажешь ко-
ролеве Елизавете, как я защищаю аглицких купцов ради
ее величества и во внимание к ее доброте и милости мо-
лю за них царя, который для меня, — он сделал ударе-
ние на слово «меня», — изволит пожаловать купцов по-
вольней грамотой, каковой нигде доселе им жаловано не
было... И еще скажи королеве, что я, Борис Федорович Го-
дунов, не в пример остальным боярам! Я — правитель ве-
ликой державы русской, главный наместник царств Ка-
занского и Астраханского, главный начальник всех воин-
ских сил, наследный государь знаменитой области Банф-
ской и многих иных...
151

Джером Горсей сразу все понял. Борис Годунов хо-
чет, чтобы иноземные государи знали о нем как о вели-
ком, могущественном человеке. А для чего ему нужна
известность, нетрудно догадаться. В Москве многие гово-
рят о тайных замыслах царского шурина.
— Великий боярин и правитель, — торжественно ска-
зал, поднявшись с места, Джером Горсей, — английская
королева узнает о ваших великих заслугах перед ее вели-
чеством. И о том, как вы, благоприятствуя английским
купцам, не дали ходу оскорбительному письму Иеронима
Бауса.
— Ладно, я верю тебе. — Борис Годунов спрятал
письмо в ларец, щелкнул замком. — Если когда-нибудь
я получу от королевы аглицкой письмо, ты пе будешь за-
быт, добрый мой Джером... Однако у меня есть еще
просьба.
— Если в моих силах... клянусь всеми святыми испол-
нить ее со всем тщанием.
— Перед тем как передать письмо королеве Елизаве-
те, ты исполнишь еще одно поручение... Слушай, Джером,
в Риге живет вдова ливонского короля Магнуса Мария
Владимировна *. Тайно проникни к ней и... — Тут Борис
Годунов, понизив голос, долго втолковывал Джерому Гор-
сею, что надо сделать.
На подкуп нужных людей и на дорожные расходы
Иван Воейков, по велению правителя, передал Джерому
Горсею пять сороков отличных соболей и тяжелый ко-
шель с золотыми.
Низко кланяясь, англичанин удалился. Прощаясь, он
не забыл поцеловать мягкую белую руку Бориса Году-
нова.
После отъезда купца Джерома Горсея Андрей Щелка-
лов вернулся в «певчую» горницу. Великий дьяк хмурил-
ся, он был не в духе.
— Правильно ли поступили? — спросил Борис Году-
нов, будто раздумывая. — Не получится ли так: вокруг
королевы Марии Владимировны закрутятся всякие без-
дельники, опять пойдут заговоры, тайные шашни.
— Все может быть, — облизывая мокрые от кваса
усы, ответил дьяк. — Однако, государь, мы спать не бу-
дем и свои меры возьмем. Мои люди все вызнают. А не
будет заговоров, придумать можно... Одно скажу: для на-
ших дел королева со своим дитем и в Риге и в Москве
не на пользу...
— Ну, а что с ляхами?
152

Грозится войной король Баторий. Говорят, до смер-
ти ему недалеко, а грозится.
— А паны что говорят?
— Вечный мир предлагают. Однако для мира мы
должны согласие дать на единого властителя наших дер-
жав. Говорят паны тако: господь да продолжит лета обо-
их венценосцев, но они смертны. Мы готовы в случае Сте-
фановой кончины присоединить великое княжество Ли-
товское и Польшу к державе Федора, а вы, если царь Фе-
дор помрет, обязуйтесь признать Стефана государем всей
России.
— Ишь чего захотели! Мы своим государством торго-
вать не будем. Повадки у нас нет иноземцев па престол
сажать.
— Так и послы паши сказали. — Дьяк Щелкалов за-
кашлялся. — А без того паны на мир не согласны. Разве
толцко, говорят, вы Новгород и Псков нам отдайте.
Лицо правителя покрылось красными пятнами.
— Что сказали наши послы?
— Наш-де государь пе даст вам ни драницы с кров-
ли. Можем обойтись и без мира. Россия ныне не преж-
няя: берегите от ее руки уже не Ливонию, не Полоцк, а
Вильню.
— Правильно ответили... Угомонится скоро Стефан
Баторий. Кто ему денег на войну даст, да и паны войны
не хотят. А Москва, дай бог, еще года два в мире про-
живет, тогда ей никакой король не страшен. Лишь бы
бояре свары не заводили. А пока, Андрей Яковлевич, глаз
с Литвы не спускай.
— Да уж гляжу, Борис Федорович, не сомневайся.
«Железный человек, — подумал Годунов, взглянув на
Щелкалова. — Ему бы целым миром управлять, спра-
вился бы. За его голову, пе задумываясь, можно многие
боярские головы отдать... Александру Македонскому тако-
го бы дьяка...»
Андрей Щелкалов занимал совсем особое место в пра-
вительстве Бориса Годунова. Он был старшим над всеми
дьяками, большими и малыми, в Русском государстве.
Все они проходили через его руки, всех он наказывал, на-
значал и снимал с должности. Слово Щелкалова было для
них законом, он как бы олицетворял в одном лице испол-
нительную власть при правительстве. Далеко не всегда у
государственного кормила оказываются люди с подобным
блистательным умом... И в то же время совесть его, как
говорили бояре, «обросла волосами». Андрей Щелкалов
J53

не выбирал средств для достижения цели. Ни кровь, ни
человеческие страдания его не смущали.
Внизу собирали обед, и князь Иван Михайлович при-
гласил свояка и великого дьяка отведать чем бог послал.
* * *
Джером Горсей проехал сухим путем на ямских
шестьсот верст до Пскова, оттуда в Дерпт, в Ливонию,
затем в Пернов, Венден, Любаву и, наконец, в Ригу.
Он несколько раз вспоминал свой разговор с Борисом
Годуновым и пришел к выводу, что правитель не знает о
его новой затее — посылке кораблей в Скифское море, и
совсем успокоился.
У кардинала Юрия Радзивилла, губернатора Ливо-
нии, купец получил разрешение на свидание с королевой
Марией, вдовой Магнуса. Королева жила в старом риж-
ском замке на скудном содержании от польского короля.
Кардинал не сразу дал разрешение. Поляки берегли
ее, надеясь что-либо выгадать в будущем. В ее жилах
текла кровь московских царей. Ведь ее отец князь Воло-
димир и царь Иван Грозный были двоюродные братья.
Но когда Джером Горсей выложил связку отличных со-
болей, упакованных в синюю крашенину, сердце святого
отца не выдержало. Тем более, что английский купец не
вызывал подозрений.
— Долго не смотри на нее, Джером Горсей, — шутли-
во погрозил пальцем кардинал. — Она очень красива.
— А если я захочу жениться?
— Вряд ли это возможно. Королева очень высокого
происхождения.
— Меня разбирает любопытство. Я хочу поскорее
увидеть ее.
Кардинал милостиво дал поцеловать купцу перстень
па большом пальце и отпустил его.
Замок был старый, с узкими стрельчатыми оконцами в
верхних этажах. Вокруг шла стена в несколько локтей
толщиной. Через ров к воротам был перекинут подъемный
мост.
Комендант, худой и длинный немец, долго рассматри-
вал и мял в руках кардинальскую бумагу.
— Зачем вы хотите видеть королеву? — спросил он.
— Вот этого я вам не стану говорить, — надувшись
и важно подняв подбородок, ответил Горсей. — Достаточ-
но того, что я долго объяснял кардиналу...
154

— Пу ладно, — махнул рукой немец. — Эй, Фриц
Берну, — крикнул он солдату, — проводи господина в
комнаты королевы Марии.
Джером Горсей торопливым шагом, придерживая бол-
тающуюся на боку шпагу, вошел на крепостной двор, за-
росший крапивой и одуванчиками. Кое-где по углам тор-
чали кусты бузины.
Отдуваясь, он по каменной узкой лестнице добрался
наконец в королевские покои. Солдат распахнул перед
ним дверь.
В маленькой комнатке с низким потолком и белыми
оштукатуренными стенами находились три женщины.
Мария Владимировна в простом, заношенном платье
расчесывала волосы своей девятилетней дочери. Королеве
на вид было не больше двадцати пяти лет. На деревян-
ной скамейке сидела придворная дама, бледная, с высокой
прической.
Джером Горсей низко поклонился и поцеловал руку
королеве.
— Государыня, — сказал он, дождавшись, когда вы-
шел солдат, — то, что хочу вам сообщить, не должны
слышать чужие уши. — Он выразительно посмотрел на
придворную даму.
Королева Мария удивилась, но, не сказав ни слова,
отошла к окну с разноцветными стеклами. На ее лицо
зажглось любопытство.
— Я вас слушаю.
— Брат ваш, царь Федор Иванович, проведав о нужде,
в коей вы и ваша дочь живете, желает, чтобы вы верну-
лись на родину и там жили, как велит ваше царское
прирожденно и ваш сан, — прошептал Джером Горсей,
склонившись к королеве. — Царь положит вам приличное
содержание, даст землю и двор. И правитель Борис Фе-
дорович со своей стороны обязался все это выполнить.
Королева покрылась румянцем, потом побледнела.
На глазах ее выступили слезы. Она долго не могла ничего
ответить.
— Они меня не знают, а я их, — наконец, запинаясь,
произнесла королева. — Но ваши речи и наружность по-
буждают верить вам больше, чем велит рассудок...
Громко постучав, в комнату вошел комендант. Изви-
нившись перед королевой, он велел купцу покинуть
замок.
— Свидание закончено, — грубо заявил он. — Не-
понятно, о чем так долго можно разговаривать.
155

— А мне непонятна ваша навязчивость! — запаль*
чиво воскликнул купец и положил руку на рукоять
шпаги.
Но комендант твердо стоял на своем, и Джером Гор-
сей был вынужден покинуть королевские покои.
Королеве Марии очень не хотелось расставаться с куп-
цом. Ей было тяжело, рушились ее надежды. Она запла-
кала. Глядя на нее, заплакали дочка и придворная дама.
— Не отчаивайтесь, я буду у вас еще, — сказал на
прощание англичанин.
Джером Горсей добился разрешения кардинала на
второе свидание, пообещав достать ему в Московии двух
соболей-одинцов черного цвета. Юрий Радзивилл снова
подшучивал над англичанином:
— Наверное, комендант почувствовал в вас соперника.
Ведь он питает нежные чувства к королеве. Ха-ха... А вы
не знали этого?
— Не знаю, какие чувства он питает к королеве, могу
только сказать, что он грубиян, жестокий человек.
—- Ничего, пусть немного строг, зато надежнее будет
ее охранять.
Королева Мария с нетерпением дожидалась купца.
Она жаждала услышать продолжение его сладких речей.
Она не ответила и слова на строгие допросы коменданта,
а когда пришел англичанин, сразу оживилась.
Теперь на королеве было платье из темно-зеленого
бархата и пояс из золотых бубенцов. Она была полной
женщиной, с мясистыми прямыми плечами. Русые волосы
были коротко зачесаны.
— Вы видите, господин, — промолвила королева, —
как здесь тяжело. Я бедная узница. Содержание мое всего
лишь одна тысяча талеров в год. Я еще молода и хочу
жить... И для дочери мне хотелось бы лучшей участи.
— Вы можете покончить с вашей бедностью, ваше
величество.
— Сомнения терзают меня. Скажу откровенно. Даже
если бы я согласилась на ваше предложение, то все рав-
но это несбыточно, — быстро говорила королева. — Бе-
жать отсюда я не могу, думаю, это очень трудно. Поляки
стерегут меня, они хотят воспользоваться моим царским
прирождением. И еще... Я знаю московские обычаи и не
надеюсь, что со мной там поступят иначе, чем поступают
с другими. Заключат в монастырь! О-о, это было бы для
меня хуже смерти!
Королева снова заплакала.
156

— Не сомневайтесь, ваше величество. Ваше положе-
ние совсем другое, да и времена не те... Никто не осме-
лится вас посадить в монастырь, — уговаривал купец. —
Не забывайте, у вас есть ребенок, которого надо воспи-
тывать. Решайтесь...
— Кто мне поручится, что это правда?
— Я положу свою голову, ваше величество.
— Итак, я должна положиться на бога и на вашу
христианскую честь. Когда это может случиться? Ска-
жите ваше имя.
Глаза королевы сверкали. Мысли перенесли ее в Моск-
ву. Она хотела и боялась.
— Сэр Джером Горсей к вашим услугам... Еще раз
прошу, не сомневайтесь, ваше величество. Через два
месяца вы убедитесь в моих словах. Сейчас примите по-
дарок — сто золотых венгерских дукатов. Через семь не-
дель вы получите еще четыреста. А это — вашей пре-
красной дочери. — Англичанин отсчитал еще сорок ду-
катов.
— Когда вы уезжаете из Риги?
— Завтра, ваше величество.
— Поклянитесь мне святым Евангелием, что вы... вы
говорите правду.
— Клянусь, ваше величество! — Купец приложился
к золотому кресту на книжном переплете. — Я сейчас
должен уйти, комендант каждую минуту может появить-
ся, никому ни слова.
— У городских ворот, — сказала королева, — вы уви-
дите девушку с непокрытой головой. Остановитесь и по-
дождите. Если она передаст вам перстень, значит, я со-
гласна.
На следующий день англичанин тронулся в дальний
путь. У городских ворот его ждала простоволосая девица
в деревянных башмаках. Лицо ее сплошь было покрыто
веснушками. Она передала купцу белый носовой платок,
в уголке которого был завязан золотой перстень с деше-
веньким рубином.
Через несколько дней Борис Годунов получил письмо
Джерома Горсея. Оно было зашито в стеганое одеяло
слуги. В письме подробно излагалось все, что было сде-
лано в Риге английским купцом.
Узнав о согласии королевы вернуться на родину, царг
Федор Иванович послал кардиналу Радзивиллу подарки
и грамоту с просьбой отпустить в Москву Марию Влади-
мировну с дочерью Евдокией.
157

Кардинал, не откладывая, испросил разрешения у
польского короля. За Марией Владимировной в Ригу вы-
ехал боярский сын Солтан Дубровский, и королева с ра-
дужными надеждами направилась в Россию.
Царь Федор хорошо принял и обласкал свою троюрод-
ную сестру. Королеве Марии дали землю, приличное ее
званию содержание. У нее был свой двор, свои слуги.
Борис Годунов тоже был ласков с королевой и ее до-
черью.
Однако в голове могущественного правителя таились
иные мысли. Вдовствующая королева и ее дочь, как бли-
жайшие родственники бездетного царя Федора, могли
считаться и ближайшими наследниками престола.
Об этом не забывал Борис Годунов.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
КАК ВОЛКА НИ КОРМИ,
А ОН ВСЕ В ЛЕС СМОТРИТ
В большом раздумье возвращался домой Степан
Гурьев от Семена Аникеевича. Он гордился доверием хо-
зяина, понимая всю важность порученного дела. В нем
проснулась прежняя привязанность к морю, захотелось
еще раз выйти на корабле в поход, снова испытать тре-
вожное чувство ответственности и радость возвращения в
родной дом. Однако мелькнула мысль: имеет ли право
купец Строганов самолично посылать мореходов на мор-
ской разбой? «Может быть, он выполняет царское при-
казание, — успокоил себя Гурьев. — Часто случалось,
что Строгановы посылали своих людей в рискованные
предприятия, где приходилось вступать в смертельные
схватки и нести потери людьми. А потом царь благодарил
их и жаловал. Но как поступить с Анфисой? Клятва
перед лицом всевышнего дается не на время, а навсегда.
А жена поклялась никогда со мной не расставаться. Пос-
ле того как она выходила меня, раненного в Молодинской
битве*, мы никогда не разлучались. Десять лет плавала
Анфиса по студеным морям, терпела все трудности и не-
взгоды, никогда не жалуясь на судьбу. Год мы провели
в Холмогорах и скоро два года живем в столице Строга-
новых. Народились дети: мальчики и девочки». Анфиса
очень обрадовалась, когда Степан принял лестное пред-
ложение Семена Аникеевича стать старшим приказчиком
158

и навсегда отказался от морских походов. И вот теперь
он снова должен идти в опасное плавание.
Степан Гурьев перешел двор и постучал в дверь своего
дома, поставленного у самой крепостной стены.
Отворила Анфиса. Увидев лицо мужа, она забеспокои-
лась:
— Что с тобой, Степан?
— Получил новый приказ от самого, — нехотя ото-
звался Гурьев.
— Что за приказ?
Степан все, без утайки, рассказал жене.
— Что делать, Анфиса? Если отказаться — прогонит
со службы, нрав хозяина знаешь сама.
Анфиса думала недолго.
— Клятву я не забыла. В поход идем вместе. За деть-
ми сестра присмотрит. Авось не пропадут, большие. Раз
надо, значит, надо. Силы еще есть, в мореходстве мужику
не уступлю.
Степан Гурьев обнял Анфису:
— Обрадовала, жена! Вдвоем мы с тобой и в море не
потонем. Захочет бог, в этом году вернемся. Авось агличан
в Холмогорах перехватим.
— Не предрекай, Степан, всяко бывает.
— И то правда.
— Когда ехать, Степушка?
— Завтра в полдень.
Анфиса всполошилась, откуда взялись силы и сноров-
ка. Стала готовить теплую одежду себе и мужу. Все, что
было из старых запасов, проветрила, перетряхнула. Что
было необходимо из нового, тут же заказала мастерам.
— До утра время много, — успокоила она мужа, —
я все соберу, а ты ложись спать. А как погрузимся в лод-
ку, тогда я спать повалюсь... Лодка у нас готовая есть ли,
Степушка? Смоленая, не течет ли?
— Хозяин повелел на холмогорском карбасе плыть, на
коем Степан Плотников своего гонца послал.
— Тогда ладно. А где гонец? Его бы позвать надобно,
накормить, небось хозяин не догадался.
— И то дело.
Степан Гурьев послал работника за Митрием Зюзей.
Всю ночь в домике Степана Гурьева горели свечи, раз-
давались голоса. Хозяин лег отдохнуть, а его жена гото-
вилась к далекому походу.
Старший приказчик — правая рука хозяина. Деньги
за службу он получал большие, будто боярин в совете:
59

двести рублей в год. И дом был хозяйский, а в нем четыре
большие горницы. Степану Гурьеву подчинялись беспре-
кословно все люди Строгановых, большие и малые. Он
был добрый и справедливый человек, но многое во владе-
ниях именитых купцов делалось по давно заведенному
порядку. И не Степану Гурьеву было его изменить. Но
чем можно, он был готов помочь работному человеку, по-
павшему в беду. Иногда он отменял тяжелое наказание,
наложенное каким-либо приказчиком, выпускал томящих-
ся в погребах. Приказчики жаловались Семену Строгано-
ву, но он верил Степану и всегда принимал его сторону.
А Степан Гурьев не забывал тяжелых испытаний, достав-
шихся на долю простого народа. Разгром царем Иваном
деревни Федоровки всегда стоял перед его глазами.
Митрий Зюзя, накормленный и обласканный Анфисой,
ушел, обещав осмотреть карбас и все подготовить к под-
ходу.
Приказчик Строгановых по солеварному делу Макар
Шустов, отстояв вечернюю службу в соборной церкви,
пришел на огонек в дом к Степану Гурьеву.
— Каша у нас поганая заварилась, — сказал он,
оставшись наедине с хозяином. — Семен Лникеевич жену
подварка Постника в свои хоромы взял, а самого Пост-
ника в темницу на чепь посадил... Гудят солевары, против
Строгановых говорят, как бы чего не вышло, Степан Ели-
сеевич, худа какого?
Степан Гурьев принял весть спокойно.
— А что может выйти, Макар Иванович? Разве про-
тив строгановской силы пойдешь? По стенам двадцать
стрельцов с пищалями день и ночь ходят. Пушки стоят.
А во дворе еще двести стрельцов наготове — прибегут,
только свистни. Ворота дубовые железом окованы. Ежели
понадобится, воевода своих людей даст. Нет, как хочешь,
я к плохому у меня мыслей нет.
— Степан Елисеевич, — не унимался приказчик, —
а ежели тебе с самим поговорить, — он придвинулся
ближе к Степану, — рассказать ему все, как есть, может,
он побережется... ей-богу, худо будет.
— Ты думаешь, я не говорил? Все сказал, сразу, как
он Постника заковал. Осердился на меня старик, ногами
затопал, замахнулся... Ну, отошел потом, а послушать не
послушал.
— Ну, ежели так, тогда закоперщиков переловить —
и в подвал, надежнее будет. Пойди доложи хозяину.
Степан Гурьев поморщился:
160

— Пет, Макар, не пойду я с этим к Строганову. Да и
времени у меня нет. Получил приказ срочно в Холмогоры,
а потом и дальше в моря студеные. Хочу я, Макар, пока
в отлучке буду, тебе дела передать... Будешь ты старшим
у Строгановых.
Макар Шустов обрадовался. Быть старшим у Строга-
новых хотя бы и на время лестно. А Степан Гурьев в
студеные моря идет. Мореход, известно, может и года
два и три проплавать. А за это время много воды утечет.
Шустов был сердцем черств, в средствах неразборчив и
на костях других мог строить свое благополучие.
— Согласен ли Семен Аникеевич, — едва сдерживая
волнение, спросил приказчик, — старшпм-то меня?
— Завтра пойду прощаться, спрошу... Да согласится
он, — помолчав, продолжал Степан. — Уж это верно...
А будешь старшим, тогда и говори с хозяином, про что
знаешь.
— Ну, тогда ладно, — согласился солеварный при-
казчик и подумал, что завтра не поздно будет посадить
на цепь всех зачинщиков.
— Послушай, Макар, про дела. Всего не перечесть,
главное скажу. Завтра в полдень меня здесь не будет.
И Степан Гурьев стал рассказывать Шустову о том,
куда пошли рудознатцы, откуда ждать кочи с пушным
товаром, сколько п за кем записано денег, куда и какой
товар надо отправить... Беседа продолжалась долго. Свеча
наполовину сгорела и оплавилась.
«Лишь бы меня хозяин старшим оставил, а уж я
дело из рук не выпущу, — думал Макар Шустов. —
А ежели старшим буду, не всякую копейку хозяину от-
давать, кое-что и к рукам прилипнет. Через десяток лет
свое дело открою».
Утром Степан проснулся, едва забрезжил рассвет,
и стал собирать оружие и другие вещи, необходимые в
морском походе. Он достал со стены пищаль, осмотрел,
почистил. Наточил боевой топор. В сундучок, обшитый
тюленьей кожей, он положил две поморские костяные
маточки*, тетрадь со своими записями по мореходству и
астролябию, пользоваться которой научил его адмирал
Карстен Роде.
На скамье лежала его одежда, приготовленная еще
вчера Анфисой. Степан надел толстые штаны из домаш-
него сукна, вязаную шерстяную куртку, обулся в мягкие
бахилы. На пояс прицепил большой поморский нож, за
голенище заткнул еще один, узкий и длинный.
11 Накануне Смуты
161

Он не стал будить жену, зная, что она не спала всю
ночь. Пожевал хлеба, запил квасом и отправился в хо-
зяйские хоромы.
Старик хозяин уже не спал. Настроение у него было
хорошее.
— Степанушка, — ласково сказал он, потирая разбо-
левшееся колено, — ты уж и в дорогу собрался. Быстр на
руку. А того не подумал, кто за хозяйскими делами ста-
нет присматривать?
— Макар Шустов доглядит, хозяин.
— Вороват Макарка, совести у него нет, — раздум-
чиво произнес Строганов. — Он-то давно в старшие
метит, да я вот тебе поверил. Вороват, уж не знаю, как
быть.
— Недолго ему старшим ходить. Ежели тебе, Семен
Аникеевич, будет угодно, я после похода на свое место
встану.
В кабинет вошел Никита Строганов, племянник и со-
владелец. Он собирался сегодня на охоту и пришел про-
ститься с дядей.
— Никитушка, кого старшим оставим вместо Степана?
Никита Строганов не знал, что сказать, переминался
с ноги на ногу. Мыслями он был в лесу, на охоте.
— Ежели Макара Шустова поставить, пока вернется
Степан? Как мыслишь, Никитушка?
— Твоя воля, Семен Аникеевич, я не против.
- Ну и ладно. Скажи Макару, Степан, пусть в пол-
день у меня будет. Книги приказные ему передай.
— Скажу, Семен Аникеевич. — Степану вдруг вспо-
мнился разговор с Макаром Шустовым, и он решил еще
раз поговорить с хозяином о Постнике и его жене. Он
долго не решался, знал хозяйский нрав.
— Семен Аникеевич, шумят работные люди, на тебя
грозятся, не было бы худа, — нерешительно начал он.
— За что на меня грозиться? Будто не за что. —
Семен Аникеевич грозно нахмурился.
— Чужая жена в твоих хоромах, Семен Аникеевич.
А мужа ее, Постника, ты на чепь посадил.
Семен Аникеевич тяжело повернулся в кресле и звяк-
нул в колоколец.
— Позвать ко мне Марефу! — рявкнул он слуге.
Воцарилось молчание.
Тихо отворилась дверь. В кабинет вошла красивая
молодая женщина в богатой одежде. Круглолицая и бе-
162

лая, как молодая репка. Голову ее покрывал расшитый
шелком платок, на пальце сверкали перстни.
— Ты добром у меня осталась, Марефа? — спросил
Семен Лникеевич. — По своей ли воле, скажи, как на
Духу!
— Добром, Семен Лникеевич, осталась, по своей во-
ле, — услышал Степан тихие слова.
Семен Строганов с торжеством посмотрел на морехода.
— К мужу вернуться хочешь?
Марефа, опустив голову, молчала.
— Ну, говори.
Баба повалилась на колени, заплакала, платок сбился
на сторону.
— Убейте лучше, Семен Лникеевич!
— Ладно, Марефа, как сказал, так и будет, иди к
себе.
Он подождал, пока за Марефой закроются двери.
— Ну, теперь ты знаешь, Семен. А мужа ее, Пост-
ника, я на чепь посадил за буянство. Грозился он и меня
и жену свою жизни лишить... У меня в подвалах не один
десяток ворья сидит, — продолжал он, видя, что Степан
молчит. — И на чепь буду сажать и плетьми сечь, все,
что похочу, буду делать. Ежели мне на каждого солевара
правду в Москве искать, ни времени, ни денег не станет.
На своей земле я хозяин.
Степан Гурьев видел, что хозяин не прав. Он был
целиком на стороне Постника и сразу возненавидел Ма-
рефу. Он понимал, что баба польстилась на деньги, на
богатство Семена Аникеевича. Отвергнув ее от мужа, он
нарушил божеский закон, совершил большой грех. Степан
не признавал права Строгановых чинить суд и расправу
на своих землях. Что можно царю, не позволено купцу,
думал Степан.
— Ну, что скажешь? — спросил купец у Никиты.
— Ты всегда прав, дядя.
То-то.
Семен Лникеевич поцеловал и перекрестил на проща-
ние племянника и Степана, отпустил их, взял в руки
Библию и принялся было за чтение. Но в голову вдруг
пришел казачий атаман Ермак Тимофеевич. Вспомнил
то время, когда царские люди взяли в обхват его вольни-
цу на Волге, и, может быть, не уберечь бы Ермаку своей
буйной головы, не случись поблизости Семена Аникее-
вича.
11*
163

Купец улыбнулся, вспомнив памятную встречу на
Волге.
«Поворачивай на Каму-реку, Ермак Тимофеевич, одо-
левает нас сибирский хан Кучумка, — сказал тогда Се-
мен Аникеевич, — жизни от него не стало. Выручи, иди
к нам на службу...»
Не сразу согласился Ермак Тимофеевич. Гордый был
человек, никому служить не хотел. Однако пошел, де-
ваться-то ему некуда. Повернул свои челны да росшивы
на Каму. В строгановских вотчинах набрался он свежей
силы. Людишек ему купцы дали, одежды, пушчонок, по-
роху, харчей достаточно.
Осмотрелся Ермак Тимофеевич, рассудил, что не так
страшен черт, как его попы малюют, и двинул свою воль-
ницу на сибирского хана.
Мало кого в своей жизни уважал Семен Аникеевич,
а казачьего атамана Ермака уважал крепко. Прошло пять
лет, как убили в бою атамана, а все помнит купец его
последние слова перед походом: «Не забывай, Семен Ани-
кеевич, людишек малых, все мы перед богом равны.
А будешь обижать — заступлюсь. Не за тебя воевать
иду, а за землю русскую».
Вот бы кого на аглицких купцов напустить, небось не
пожалел бы, подумал Строганов. Перед его мысленным
взором возник огромный воин в кольчуге и островерхом
шлеме.
$ $ $
Ветер раздвинул тучи, показалось солнце, перестал
накрапывать дождь. Светлые лучи осветили купол Вос-
кресенской церкви, что на Троицкой стороне.
В этот час пусто на соборной площади. Несколько
пьяных мужиков, оборванных и грязных, валялись возле
харчевни. На торгу у лавок толкались бабы. Из высокого
бревенчатого амбара, стоявшего у самого берега много-
водной Вычегды, ярыжки носили по крутым сходням
мешки с солью в плоскодонные лодьи.
По соседству с церковью высились хоромы воеводы,
стояли дворы приказных людей, дворы церковников, зе-
лейный погреб, ямской двор.
У воеводских хором прохаживался вооруженный стре-
лец в лихо заломленной барашковой шапке.
Напротив воеводских хором на Никольской восточной
стороне красовался строгановский дворец. Никольскую
164

сторону, кроме крепостных стен Строгановых, отделяла
от восточной Троицкой небольшая речушка Солониха.
Время близилось к полудню. На шатком деревянном
мосту через реку Солониху показался огромный Васька
Чуга. Шел он медленно, не торопясь. Под его грузным
телом прогибались доски. Посреди моста остановился и
стал смотреть на мутную воду.
Из кузниц, стоявших на реке, доносились звонкие уда-
ры молота и покрикивания мастеров.
Сойдя на Троицкую сторону, Васька Чуга направился
к соборной церкви. Пройдя мимо слепой старухи, сидев-
шей на паперти с протянутой рукой, мореход вошел в
пустую церковь. Два мужика в лаптях и серых армяках
отбивали поклоны перед иконами святых. Пономарь Конд-
рат, кривой на один глаз мужик, забрался на стремянку
и зажигал от свечи красную лампадку перед иконостасом.
«В самый раз, время», — подумал Васька Чуга, бро-
сился вон из церкви и ухватил веревку самого большого
колокола.
Могучий стон главного церковного колокола разнесся
по Сольвычегодску. Удары частые, сильные. Набат. Этот
звон знаком с пеленок каждому русскому человеку. Никто
не может остаться к нему равнодушным. Набат призывает
людей при пожаре, при наводнении, когда близок враг и
надо дать ему отпор. Словом, набатный звон зовет людей
выйти из домов, объединить свои силы. При набате никто
не теряет и минуты, всякий знает, что опоздание может
обернуться смертью.
На пятом ударе тяжелого колокола на площади по-
явились люди. Они бежали со всех концов посада. Бежали
солевары из многочисленных варниц, работные люди с
соляных труб, кузнецы, торговцы закрывали свои лавки.
Посадские бежали кто с чем — с топорами, рогатинами,
с кольями.
Васька Чуга видел, как Вознесенский протопоп выбе-
жал из дверей дома и, подобрав рясу, помчался во весь
дух к собору.
Во Введенском монастыре, расположенном поблизости,
тоже ударили в набат. На Никольской стороне загудел
колокол Благовещенского собора.
Забили тревогу и в других церквах Сольвычегодска.
Народ на площади все прибывал и прибывал.
— Пошто звонят? — спрашивали горожане друг у
ДРУга.
165

— Сполох.
Пожар!
— Татарва подходит.
— Пожар!
— Кучум!
— Где горит?
Голоса раздавались со всех сторон.
На телегу, стоявшую у церкви с поднятыми кверху
оглоблями, взобрался качалыцик рассололивных труб Фе-
дор Мошкин.
— Братцы! — Он обождал, пока поутихнет. — Брат-
цы! На строгановском дворе правеж. Самочинный. Людей
до смерти забивают. В темницах наши товарищи на чепях
сидят!
Это было неожиданно, толпа молчала.
— На строгановский двор! Айда, ребята, своих выру-
чать! — произнес чей-то басовитый, спокойный голос.
— Строгановские приказчики нас всех перепорют! —
раздалось с другого конца.
— Не по закону творят. Люди в темницах сидят года
по три и четыре и умирают от кнутяных побоев и от го-
лоду и дыму.
— Варничные строгановские люди убиваются в по-
ленницах, мрут от духа соляного, горят в печах, ввали-
ваются в колодцы... И нет у Строгановых милости ко вдо-
вам, детям и увечным! — выкрикивал однорукий солевар.
— У Сергухи Постника, — закричал с телеги Федор
Мошкин, — старый хозяин жену свел, у себя в хоромах
держит!
В толпе зароптали, стали поносить купцов Строгановых
черным словом. Со всех сторон люди продолжали прибы-
вать. Прибежали плотовщики и судостроители с топорами,
кузнецы с дальних кузниц в кожаных фартуках.
Некоторые косились на воеводские хоромы. Но там
все было тихо. Вооруженный стрелец, ходивший у ворот,
с перепугу забрался во двор и закрыл калитку.
— Воеводы нет, он вчера выехал вместе с дружиной
беглых ловить! — крикнул Федька Мошкин, усмотрев,
что посадские поглядывают на воеводский дом.
— За мной, ребятки! За мной! — рыкнул звероподоб-
ный Васька Чуга, появившись у моста через Солониху. —
К Строгановым, своих выручать!
Толпа колыхнулась и бросилась за Васькой.
У ворот строгановского города люди остановились. Тя-
166

желые ворота были заперты наглухо. На стенах кучились
вооруженные люди.
Началась перебранка.
— Открывай ворота! — кричали посадские.
— Собаки строгановские!
— Не подходи, из пушек будем стрелять! — отвечали
с крепостных стен.
— Рвань кабацкая!
— Жуки навозные!
В это время толпа ворвалась во двор приказной избы.
Там стояла пушка, лежали ядра. Пушку дружно покатили
к воротам строгановского острога. Васька Чуга с товари-
щами взломали замок зелейного погреба и принялись вы-
носить порох.
Пушку поставили против ворот строгановского города,
укрыв ее за каменной церковью. Прозвучал первый вы-
стрел. Ядро ударило в дубовые доски, полетели щепки.
Ворота стояли крепко. Десятый выстрел проломил дубо-
вые доски. К этому времени плотники сделали деревянные
щиты и под их укрытием топорами разрушили ворота на-
чисто. На дворе толпу встретили вооруженные слуги.
Раздались пищальные выстрелы. Но толпа смяла, рас-
топтала слуг и, словно полноводная река, устремилась в
хоромы.
В строгановском доме пусто. Дворовые, видя грозную
силу, попрятались по углам. Женщины и Никита Строга-
нов ушли по тайному ходу в подвалы Благовещенского
собора, где хранилось самое ценное имущество Строга-
новых.
Впереди разъяренной, орущей толпы бежал, размахи-
вая дубиной, Васька Чуга.
— Ребята! — крикнул он, увидев, что сени наполни-
лись народом. Мореход обернулся и поднял кверху ру-
ки. — Закрой двери, пусть остатние на дворе обождут,
а вы — за мной.
Повинуясь своему вожаку, толпа с воплями и руганью
бежала по пустым горницам, увешанным иконами. Мино-
вали огромную столовую с длинным дубовым столом, еще
две-три горницы...
Васька Чуга остановился перед закрытой дверью. Он
поднажал плечом, дверь распахнулась.
Посреди кабинета на ковре из шкур белого медведя
стоял, опираясь на посох, Семен Аникеевич Строганов.
Упрямый и твердый человек, надеясь на свое могущество
167

и знатность, он не захотел спасаться бегством, как
остальные.
Крики и ругань стихли. Слышалось только тяжелое
дыхание людей.
— Мы к тебе, хозяин, — пробасил Васька Чуга.
Семен Аникеевич, грозно сдвинув брови, молчал.
Окна в кабинете большие. Солнечные лучи ярко осве-
щали рваных, грязных людей, стоявших на одном конце
ковра из белых медведей.
— Пошто Сережку Постника на чепь посадил? —
крикнул кто-то из задних рядов. — Пошто над работными
людьми измываешься?
— Ослобони Сережку, не то хуже будет, — спокойно
сказал стоявший рядом с Васькой Чугой Тимоха-подва-
рок. — И жонку Марефу отпусти.
— Нам от твоих людей жестокость великая!.. Грехо-
водник!.. Злодей!.. Убивец!.. — закричали в толпе.
— Тише, сволочь! — поднял руку Строганов. — Те-
перь меня послушайте. Мое слово не в одной цене с ва-
шими ходит... Вон из моего дома! — вдруг бешено закри-
чал купец. — Вон, вон! — Он поднял посох и ударил
острым концом Тимоху-подварка в грудь.
Тимоха вскрикнул и, прижав руку к груди, рухнул
наземь.
Васька Чуга взъярился, махнул дубиной и расшиб
голову Семену Аникеевичу. Купец молча упал на ковер.
Толпа ахнула. В этот миг маленькие воротца часов,
стоявших на хозяйском столе, открылись, выскочила птич-
ка и прокуковала двенадцать раз.
На ковре из белых медведей проступили красные пят-
на. Кровь отрезвила работных людей. Убивать купца
Строганова не входило в намерения мятежников. Каж-
дый понимал, что теперь его ждет суровая расправа.
Уходить, немедленно уходить из строгановских хором.
Спасать свою жизнь в чужих местах, где не достанут руки
купцов Строгановых и царских воевод.
Толпа медленно и тихо пятилась назад, унося с собой
раненого Тимоху-подварка.
В огромном кабинете Строганова остался только мерт-
вый хозяин. Он лежал на белом ковре, раскинув руки,
подобрав под себя больную ногу.
Снова забили в набат. Горели строгановские амбары на
Никольской стороне. Ветер разносил удушливые клубы
дыма, раздувая жаркое пламя пожара.
168

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
БОГУ МОЛИСЬ, А К БЕРЕГУ ГРЕБИСЬ
Река и море образовали здесь глубокий ковш с узким
входом. Берег был песчаный, низкий, поросший кустарни-
ком и травой. На юг тянулись болотистые, худосочные
земли, на север лежало Студеное море.
На берегу ковша стоял православный Никольский мо-
настырь, окруженный ветхой острожной стеной. И ворота
ветхие покрыты тесом, над воротами — Спасов образ. Кре-
сты на церкви деревянные, потемневшие от времени.
И сама церковь деревянная, с трапезною и келарьскою.
Возле церкви — звонница на трех столбах, на ней —
шесть колоколов, один благовестный.
Место было удобное. Сильное течение отжимало в
зимнее время лед от южного морского берега, и вдоль
него тянулась широкая полоса чистой воды и слабого
тонкого льда. Зверобои, возвращавшиеся после наледпого
тюленьего промысла, умели добираться по разводьям к
южному берегу. Выйдя на чистую воду в любом месте,
нетрудно приплыть к монастырю.
В прежние времена святые отцы держали свои про-
мысловые артели из приписанных к монастырю крестьян.
И рыбные промыслы были: на южном берегу две тонн
да на зимнем четыре, ловили семгу. И на тех тонях ры-
бачили монастырские работники.
От монастыря по протокам и рукавам летом судоход-
ный путь к Пур-Наволоку, где недавно построили Архан-
гельский город, и к Холмогорам. А зимой по льду к Хол-
могорам проходила хорошая санная дорога.
В середине XVI века корабли английских мореходов
ветрами и течением занесло к Никольскому устью, к древ-
нему монастырю. Отсюда купец Ченслер * выехал сначала
в Холмогоры, а затем в Москву по вызову царя Ивана
Грозного. Русский царь позволил англичанам построить
вблизи монастыря свои склады и дом. Здесь загружались
английские корабли. В Холмогоры товары доставлялись
на русских барках и лодьях.
После постройки в Архангельске гостиного двора для
иноземных гостей англичане продолжали пользоваться
своими постройками у Никольского монастыря. Главные
склады и дом англичане держали на зеленом островке
площадью в несколько десятков десятин. Островок густо
покрывали кусты дикого шиповника, белого и розового.
169

Летом одуряющий запах цветов насыщал воздух далеко
вокруг. Англичане называли этот островок Розовым...
В ковше у бревенчатой пристани стояли большие кочи,
недавно купленные Богданом Лучковым. От складов к
пристани по удобным широким мосткам сновали морехо-
ды, перенося на кочи припасы, необходимые для плавания
по ледовым морям и товары для обмена на меха соболей,
белок и лисиц.
Среди товаров, предназначенных для обмена, находи-
лись маленькие металлические зеркала, гребни и роговые
иголки, ножи, бусы, вино, гвозди и даже мармелад в ма-
леньких красивых коробках. Были склянки с духами, ко-
торыми предписывалось английским купцам опрыскивать
для приятности местных жителей, когда они поднимутся
на борт.
Гаврила Демичев привез из Холмогор два десятка
знакомых мореходов, соблазнив их двойным жалованьем.
Богдан Лучков взял с них страшную клятву хранить все
в тайне и назначил отход в море через неделю.
Семь дней прошло в заботах и трудах. Дальний мор-
ской поход не любит торопливости. Все надо вспомнить,
все предусмотреть. Забудешь что-нибудь — в море или в
тундре не купишь.
Сегодня день солнечный, теплый. Серебристое море до
самого горизонта лежало спокойное, гладкое, без единой
морщинки. В заливчике ныряли утки, низко летали над
водой горластые чайки... Приехавшие из Пустозера оброс-
шие волосами мужики, братья Мясные, взявшиеся за
пятьдесят рублей провести морем кочи, ловили удочками
для забавы рыбу.
С Розового острова через протоку к монастырю пере-
кинут узенький мосток, и все, что делалось возле монасты-
ря, было хорошо отсюда видно.
Два старца в черных неопрятных одеждах пронесли
ушат с водой, качаясь от слабости. Они шли медленно,
положив на плечи шест с висевшим на нем ушатом.
Из монастырского двора доносился приятный запах
только что выпеченного ржаного хлеба. Старец Никифор,
монастырский пекарь, третий день пек хлеб для мореходов
в запас, на долгие дни плавания. Хлеб резали и сушили
сухари. Ему помогали два рослых холмогорца.
Опьяняющие запахи соленого моря, рыбы, водорослей
и дикого шиповника окружали со всех сторон мореходов.
По они с наслаждением вдыхали древний дух ржаного
170



хлеба. Он напоминал им родной дом, детишек, жен.
На долгие месяцы собирались покинуть они все близкое
сердцу.
Неуютным, серым и темным казался в этот день ста-
рый монастырь. Когда-то, в прежние времена, он был
богатым и многолюдным. Но еще в прошлом столетии его
разграбили нагрянувшие сюда шведы. Монастырь не смог
подняться и снова разбогатеть. Из семидесяти иноков,
населявших его в прошлом веке, осталось всего несколько
человек, поддерживавших свое существование за счет
добровольных пожертвований мореходов, отправлявшихся
в море с Летнего берега.
Монастырские крестьяне убегали из деревень, и стар-
цы писали слезные жалобы царю с просьбой возвратить
беглецов. Осталась одна деревенька, где жили монастыр-
ские половники, государственные крестьяне, и ту мона-
стырскую землю пахали исполу: хлеб и сено делили по-
полам — в монастырь половина и себе половина. Однако
монахам того хлеба не хватало, даже с изрядной долей
древесной коры.
Зверобойные артели, выходившие на зимний промысел,
всегда заказывали монахам молебны, выпрашивая у бога
сохранить себе жизнь и послать удачу. Но и это были
жалкие крохи. Обитавшие на Розовом острове англичане
пытались помочь монахам милостыней, но старцы держали
себя гордо и милостыню от иноземцев не принимали. Мо-
настырский иконописец намалевал па церковной стене
большую картину Страшного суда. На той картине дьяво-
лы, предавшие грешников адским мукам, были изображе-
ны в одежде англичан. Купцам не понравилась вольность
иконописца, и они жаловались на монастырь царю Ивану
Грозному. Однако картина на церковной степе осталась.
Трудно сказать, чем кормились монахи. Во дворе за
острогом они возделывали огород, несколько грядок капу-
сты, моркови, репы. Ловили в заливчике рыбу. Жили
тихо, незаметно.
Ровно в полдень ударил монастырский колокол. Бог-
дан Лучков, прислушавшись к унылому звону, догадался,
что в монастыре кто-то умер.
— Схожу к монасям, — сказал он Гавриле Демиче-
ву, — посмотрю, что у них деется.
И Лучков направился к монастырским воротам. Калит-
ка оказалась открытой. Он снял шапку и по едва заметной
тропинке направился к церкви. Монахи насадили во дворе
елочек и березок, зеленела трава. Богдан Лучков сделал
172

несколько шагов, вышел на монастырские зады и увидел
обветшавшую избу. Покосившаяся дверь открыта и дер-
жалась на одной петле. В избе Лучков увидел медный
квасной котел мерою восемнадцать ушатов, два квасных
деревянных чана. Все покрыто плесенью и пылью. Пауки
по углам навесили свое прядево. По всему видно, что
здесь кваса давно не варили.
В монастырской стене Богдан заметил маленькую ка-
литку. У калитки стояла ветряная мельница, ее крылья
привязаны к вбитым в землю кольям. Направо виднелся
конюшенный двор с избой и сенями, огражденный высо-
ким забором. И конюшня, и мельница, и изба — все вет-
хое, брошенное. Богдану Лучкову от монастырского за-
пустения стало не по себе, и он повернул к церкви.
Снова войдя внутрь монастырских стен, Лучков увидел
два древних креста, стоявшие рядом. Прочитав надпись,
он узнал, что здесь похоронены два сына знаменитой нов-
городской горожанки прошлого века Марфы Посадницы.
Они затонули в море недалеко от сих мест. А здесь, где
стоит монастырь, через несколько дней море выбросило их
тела на берег. Марфа Посадница поставила на гробах
своих сыновей Никольскую обитель и помогала ей бога-
тыми вкладами.
Никольская церковь была маленькая, бревенчатая. По-
строенная по древнему образцу с большой трапезной, при-
делом и алтарем.
Войдя в нее, Богдан Лучков не сразу понял, что про-
исходит. А приглядевшись, испугался. Посредине церкви
стоял гроб, выдолбленный из дубовой колоды.
Монахи, одетые во все черное, держали на руках мерт-
вого игумена с желтым, худым лицом, перепеленатого
кусками черного полотна. Читая молитву, они медленно
обносили схимника вокруг гроба. Три монаха помоложе
с оплывшими восковыми свечами шли рядом с усопшим.
В руках покойника дымилось, кадило. Старец с длин-
ной, до пояса, седой бородой, придерживая кадило в руке
усопшего, размахивал им, позвякивая серебряными цепоч-
ками.
Богдану Лучкову показалось, что мертвец сам окури-
вает свое последнее жилище. Звяканье цепочек тоской
отзывалось в сердце Богдана. Он не мог справиться с
дрожью, вдруг обуявшей его.
— Спаси, господи, меня, грешного... Вот страсти ка-
кие! — Часто крестясь, он пятился и пятился к двери,
пока не вышел из церкви.
173

Старцы и не взглянули на Лучкова. Распевая заупо-
койные молитвы, они продолжали свое шествие. Сладкий
дух ладана, курившегося из кадильницы, наполнял цер-
ковь синим дымом и приятно дурманил голову.
Выйдя за монастырские ворота, Богдан Лучков стал
думать о смерти. Глядя на спокойное море, он перебирал
в уме прежние дни и годы. «Где придется сложить свои
кости? — думал он. — Хорошо умереть на своей постели,
когда вокруг тебя друзья, жена, дети. А ежели мне на-
значено принять смерть где-нибудь среди снегов, на хо-
лодной земле, где, помирая, и согреться не найдешь чем...
Церковь у них холодная, али дров нету, — зябко повел
плечами Богдан, вспомнив похоронное действо. — Пожерт-
вую старцам на дрова, пусть молятся за нас, грешных...
«Яко прядет час и ныне есть, егда мертвый услышат глас
сына божия и, услышавши, оживут», — неожиданно вспо-
мнил он строки из Евангелия.
Созвучный его мыслям, доносился печальный перезвон
с древней звонницы.
— Господине, — услышал Богдан Лучков тихий го-
лос. Возле него стоял старец с длинной бородою, недавно
поддерживавший кадило в руке покойника. — Господине,
бедные монахи просят тебя на помины усопшего игу-
мена.
— Хорошо, — поколебавшись, ответил Лучков и, по-
щупав, есть ли деньги в кошеле, пошел за монахом.
Шел он нехотя. Как хорошо на солнышке в ясный
день! По синему небу медленно плыли белые кружевные
облака. По-прежнему тихо плескалось серебряное море.
Кричали чайки. Доносились живые, бодрые голоса море-
ходов, возившихся у кораблей. Кружил голову сильный,
одуряющий запах шиповника.
В трапезной за столом сидели одиннадцать старцев.
Стол был неровный, выщербленный временем. Еда на
столе бедная: отварная треска, морковка, репа. Хлеба не
видно. Перед каждым лежала освященная сухая просфора.
Монахи хорошо говорили о покойнике. Игумен был
справедлив, но строг. До монашества он мореходствовал.
Будучи игуменом, ходил на зверобойный морской промы-
сел, удачливо добывал зверя и на вырученные деньги от
продажи шкур и сала покупал хлеб, мед и все остальное.
— Конец нам пришел, — сокрушались монахи. —
Ежели мореходы не помогут, все голодной смертью по-
мрем. Стары стали, немощны...
174

— Кто теперь игумен? — спросил Богдан Лучков
и стал выбирать копейки из кошеля.
— Меня перед смертью поставил отец Варлаам, — от-
ветил старец с длинной бородой. — И братья против меня
не говорили.
— Да, уж больше некому, — поддержал кто-то.
— Вот вам, святые отцы. — Богдан выложил на стол
кучку серебряных денег. — Живите и бога молите за нас.
— Молиться будем, — сказал игумен, — одначе дой-
дут ли до престола всевышнего наши молитвы?
— Почему не дойдут? — удивился Лучков.
Вновь поставленный игумен оглядел свою братию,
словно спрашивая, говорить или нет.
— Открыл нам перед смертью отец Варлаам про твоих
мореходов неладное, — решился он. — Говорил, будто
не от льдов и морской волны погибнут некоторые, но бу-
дут наказаны за тяжкий обман и воровство. А путь ваш
ото льдов будет чист.
— Вона как, — раздумчиво протянул Лучков. Он еще
пошарил в кошельке и положил на стол новую горку де-
нег. — Творите молитвы за нас, грешных. Имена на бума-
гу запишу. Грамоту разумеет ли кто?
— Все мы грамотные, — сказал игумен, — молиться
за вас будем каждый день и просить у бога для вас удачи.
Возьми мое благословение — икону святого Николая, по-
кровителя всех мореходов. Древняя икона, Марфы Посад-
ницы вклад.
Лучков поблагодарил за икону, обещал монахам оста-
вить несколько мешков ржаной муки и ушел со смущен-
ной душой.
На следующий день все, кто собирался в поход, были
в сборе. Из Архангельска приехал англичанин Джои
Браун и привез с собой своего друга, купца Ричарда Инг-
рема. Английские купцы решили плыть на разных кочах.
На носу и на корме своих кораблей они поставили медные
пушки, стрелявшие пятифунтовыми ядрами.
Англичане посоветовались с Богданом Лучковым и на-
значили кормщиками пустозерцев Никандра Мясного п
Фому Мясного. Братья-близнецы были крепкие мужики
с красными лицами, заросшими до глаз бородами, скула-
стые, с маленькими приплюснутыми носами.
Тяжело груженные корабли низко сидели в воде. Бог-
дан Лучков долго наставлял кормщиков, как вести себя
при всяких случайностях плавания. Кормщики слушали и
посмеивались. Богдан Лучков мореходом не был и впервые
175

увидел море неделю назад у Никольского монастыря. Но
уж такова человеческая натура: если ты чином выше,
значит, и голова у тебя умнее, значит, и учить можешь
всех, кто пониже тебя.
Оставался один нерешенный вопрос: по какому пути
должны направить свой бег кочи. Спорили недолго. Корм-
щики считали, что грузные кочи перетаскивать через Ка-
впнский волок долго и тяжело. Слишком много груза,
слишком тяжелые кочи. А с другой стороны, пустозерцы
утверждали, что ветра в это время должны быть благо-
приятными для морского плавания. Решили идти Студе-
ным морем па север и у Канина Носа сворачивать на юго-
восток. Спуститься южнее острова Колгуева и, пройдя
его, идти па восток к острову Вайгачу. Дальше плыть ко-
чам, как укажут кормщики, по безопасному пути во льдах,
для отыскания островов, пригодных под становище.
В день отхода па берегу было пустынно. Монахи ма-
ленькой черной кучкой стояли на берегу. Поход был тай-
ный. Кроме двух английских приказчиков и монастырских
старцев, никто не провожал корабли в дальнее плавапие.
Выйдя с отливом из ковша, мореходы еще долго слы-
шали печальный звон монастырских колоколов, а попут-
ный ветер доносил запах цветущего шиповника.
На пятый день пути ветер переменился, и вместо ше-
лоника задул побережник. Как бы сейчас хорошо с этим
ветром идти на восток, да беда — Канин Нос загораживал
дорогу. Еще бы день, и лодьи, обогнув низменный мыс,
вырвались на свободу. Но теперь дело оборачивалось ина-
че. Лодьи едва двигались вперед, зато их быстро сносило
па берег. Когда глубины стали совсем малы, а каменистые
мели близки, кормщик заглавного коча Никандр Мясной
стал на якорь. За ним отдал якорь и второй коч... Что
только ни делали кормщики — бросали в воду заговорен-
ное птичье перо, свистели, призывая попутный ветер,
п с передней и с задней мачты, — ничего не помогало.
Непрерывными рядами двигались с северо-запада зе-
леные волны, качая стоявшие на якорях кочи, и казалось,
пе будет им конца. На четвертый день ветер стал стихать.
Ночью ветра совсем пе стало. В воздухе потеплело, в ту-
чах образовались разрывы. Показалось полуночное солнце.
Низкие берега, окрашенные в лиловый цвет, тонули в
белесом море. У горизонта море загорелось, отражая
огненно-багровое небо.
— Батюшко, припади! — молили кормщики ветер.
Под утро, к радости мореходов, снова задул попутный
176

ветер. Море покрылось мелкой рябью, ожило. Ветер не-
решительно шевелил парусину то с одной, то с другой
стороны. На кочах закрепили паруса и тронулись в путь.
Но недолго пришлось радоваться. Ветер опять изменился
и теперь задул от северо-востока. Всем было досадно.
Канин Нос совсем близко. Отчетливо виднелись на нем
многочисленные кресты, поставленные мореходами в па-
мять своего спасения. Много крестов поставили зверобои,
спасшиеся от смертельного выноса в океан. Плавучие
льды вместе со зверобоями и их промыслом часто выно-
сило далеко на север, и люди находили там свою смерть.
Простояли у самого мыса еще три дня. Съехали на
берег за плавником для поварни. Наконец ветер снова
задул от юго-запада, и кочи, обойдя Канин Нос, поверну-
ли на восток.
За мысом Канпн Нос начиналась морская дорога, про-
торенная многими русскими мореходами. Мангазейские
пушные богатства издавна притягивали к себе отважных
и предприимчивых. Драгоценный соболиный мех, удобный
для перевозок, был главной приманкой, за которой дальше
и дальше на восток шли торговые и промышленные
люди.
Из Поморья по мангазейскому морскому ходу шли
промышленники за моржами и заморной моржовой
костью, собираемой в изобилии по берегам Новой Земли
и других островов Студеного моря.
В златокипящую царскую вотчину Мангазею * и даль-
ше на восток шли беглые крестьяне из разных сторон
русской земли, спасаясь от непосильных податей и раб-
ства. Шел разбойный воровской люд, спасаясь от твердой
руки царских воевод.
Многие обогащались. Многие гибли во льдах и на кру-
той волне, оставались лежать в могилах на далеких необи-
таемых островах и землях.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
УЖ ЕЖЕЛИ ТЕБЕ ОН УГОДЕН, ТО МНЕ И ПОДАВНО
На рассвете ливневый дождь затопил многие улицы
Москвы. Перепуганные горожане закутывали головы одея-
лами, стараясь не слышать громовых раскатов, боялись
пошевелиться в кроватях.
Однако к солнечному восходу гроза миновала, тучи
12 Накануне Смуты
177

рассеялись. Как обычно, царь Федор проснулся ровно в
четыре часа утра и долго лежал, рассматривая драгоцен-
ные ризы на многочисленных иконах.
Царская спальня скорей походила на часовню. Все
стены увешаны иконами до самого потолка. Перед каж-
дой иконой горит лампадка. На потолке изображены свет-
лые ангелы в человеческий рост, с распростертыми
крыльями.
Царь Федор разбудил слуг. Его умыли, одели, посади-
ли на золоченое кресло у постели, и он стал дожидаться
своего духовника, отца Феоктиста. Добродушная улыбка
не покидала его лица, он походил скорее на скромного
инока, чем на царя.
— Зажгите свечи, зажгите свечи, — слышался тихий
голос Федора, — все свечи зажгите.
Слуги выполнили царское повеление.
Сотни свечей засветились у икон царской спальни.
Глядя на огоньки, царь Федор то смеялся, то плакал,
утирая слезы пальцами.
— Во имя отца и сына и святого духа, — послышался
густой голос. — С добрым днем тебя, государь. Здравство-
вать тебе многие лета.
В дверях возник тучный отец Феоктист. Из-за необъят-
ных риз духовника выглядывал, словно мышонок, моло-
денький служка.
Царь Федор облобызал принесенную духовником икону
святого, который праздновался в этот день, приложился
к кресту.
— Пойдем, отче, к Оринке, — сказал он, потянув ду-
ховника за рукав. — Скучно ей без меня.
Вместе с Феоктистом они вышли из царской спальни.
Царица Орина ждала мужа в своих хоромах.
— Оринушка, милая!
— Что, великий государь?
— Ноженьки всю ночь болели, — стал жаловаться
царь, — моченьки не было!
— Бедный мой, родной мой! — Царица обняла, поце-
ловала мужа.
Вместе они стали на колени и принялись за молитвы.
— Время к заутрене, — напомнил духовник.
У выхода из дворца царя ждали несколько человек раз-
ного звания. Челобитники упали на колени, держа в ру-
ках грамоты.
— Великий государь, помилуй, прими!
— Нет, нет! — замахал руками царь Федор, раскрыв
178

большие, навыкате глаза. — Не докучайте мне своим че-
лобитьем, идите бить челом большому боярину Борису
Годунову. Дано ему от меня всякую расправу чинить и
казнить по вине и миловать. А мне бы отнюдь ни о чем
докуки не было. И впредь мне не докучайте! — Царь го-
ворил невнятно, разбрызгивая слюни.
Телохранители расчистили дорогу царю, и он прошел
в церковь.
— Вишь, как научил, — толкнул в бок Ивана Пет-
ровича Шуйского, сопровождавшего царя, двоюродный
брат Андрей, — скоро без Бориса и шагу шагнуть не
посмеем.
— Так, так, дело говоришь, — вымолвил Иван Пет-
рович. — Отклонил уши свои от божественного писания
Бориска, аки сатана, царской власти восхотел.
Двоюродные братья посмотрели друг на друга и за-
молчали. Из Успенского собора царь Федор ходил в Ар-
хангельский для поклонения гробницам отцов и дедов,
а потом через красное крыльцо возвратился во дворец и
уселся в кресло, стоявшее на возвышении в большой па-
лате. Его обступили ближние люди и десятка два монахов,
которых царь любил, жаловал и прислушивался к их
словам. Собравшиеся целовали царскую руку и поздравля-
ли с добрым днем. Служебных разговоров, огорчавших
Федора Ивановича, никто не поднимал.
В девять часов царь снова шел в церковь. В одинна-
дцать обедал, жадно поедая и рыбу, и мясо, и пряные
приправы, и пироги — все, что приносилось на стол. Од-
нако постных дней он не нарушал никогда...
Когда приносили жаркое, царь Федор преображался.
Глаза его сверкали, на лице играла улыбка, он причмоки-
вал, протягивал руки к мясу, словно ребенок. В обычный
день число блюд — печеных, жареных, похлебок — дохо-
дило до семидесяти.
Царь часто требовал квасу или сладкого малинового
напитка. Слуги доставали его из медного чана со льдом,
стоявшего в углу горницы.
После обеда, едва двигаясь от тяжести, царь Федор
приковылял к постели и несколько часов спал мертвым
сном. Из спальни раздавался его громкий, всхлипываю-
щий храп.
Проснувшись, царь снова шел в церковь к вечерне,
а после службы ждал ужина в спальне царицы Орины.
Орина была единственным близким человеком, пони-
мавшим царя Федора. Она приспособилась к его малень-
12*
179

кому, слабому уму, едва воспринимавшему самые простые
вещи. Орина разбирала его невнятную речь. Когда царь
волновался, он говорил совсем неразборчиво. Кроме жены,
у него не было привязанности. У нее в опочивальне он
хранил свои драгоценности — кипарисовый сундучок со
всякими дорогими ему мелочами. В сундучке спрятаны
огарки свечей, горевших у святых икон, засохшие про-
свирки, склянки со святой водой, озубки — кусочки хлеба
со следами зубов знаменитых отшельников и святых.
— Посмотри, Оринушка, — царь тронул пальцем тря-
почку, — здесь завернут волосок из бороды Иоанна Кре-
стителя. Сию святыню мне из Царь-града привезли в
подарок.
Орина взяла в руки тряпочку, поглядела, поцелова-
ла ее.
— Это, — продолжал царь, — частица от креста гос-
поднего. От того креста, на коем распят наш боженька. —
На глазах у цаоя выступили слезы. — А вот колючка от
тернового венца. Надо всем быть праведными во имя его.
Надо быть чистыми...
— Как же быть праведными, чистыми?
— Молиться надо денно и нощно... Вот, возьми, —-
царь вынул из сундучка сандаловые четки, — свершай
по ним первое время три тысячи молитв каждый день.
Сядь безмолвно и уединенно, приклони голову, закрой
глаза, дыши тихо, воображением смотри внутрь сердца и
говори с каждым вздохом: «Господи Иисусе Христе, по-
милуй мя». Сие есть Иисусова молитва, Оринушка. Я вот
беспрестанно творю Иисусову молитву, она мне драгоцен-
нее и слаще всего на свете. Когда мне холодно, я тверже
творю молитву, и мне делается теплее. Если захочу есть
не вовремя, чаще призываю имя Иисуса Христа и забуду
про пищу. — Федор потер свой морщинистый лоб. —
Когда сделаюсь болен, начнется ломота в спине и ногах,
стану внимать молитве и боли не слышу. И сделается если
мне обидно, я только вспомню, как насладительна Иису-
сова молитва, и все пройдет. Утешно мне, нет у меня ни о
чем заботы, только одного и хочется — беспрестанно тво-
рить молитву, и тогда мне бывает очень весело... Бог
знает, что со мною делается...
Царь заволновался, слова его сделались совсем непо-
нятными. Как ни старалась Орина, ничего больше понять
не могла.
— Милый муж мой и царь, — Орина стала гладить
голову Федора, — успокойся. Разве только Иисусова мо-
180

литва тебе сладка? Разве я, твоя жена, прискучила тебе?
— Нет, нет, Оринушка, милая, ты одна у меня, с то-
бой всегда хорошо, ты сладка мне и приятна... Но хочу,
чтобы и ты молитву Иисусову многократно творила и от
той молитвы тебе тоже сладко стало.
— А разве скоморохи да шуты тебе не хороши? —
допытывалась Орина.
— Грешен, люблю скоморошьи потехи, песни да пляс-
ки... Однако молитву Иисусову люблю паче всего.
Темнело. Во дворце зажигали свечи. Царь Федор и
царица Орина готовились ко сну. Став на колени у иконы
пресвятые богородицы, они отбивали поклоны и вслух
читали молитву.
На следующий день царь проснулся в хорошем распо-
ложении духа и приказал устроить медвежью забаву.
С утра на высоком помосте слуги готовили царское
место. Псари привезли шесть тяжелых клеток с голодны-
ми медведями. Каждую клетку везли на особой телеге две
лошади. К назначенному времени вокруг поля, огражден-
ного глубоким рвом, собралась придворная знать, стрель-
цы в синих, красных и желтых кафтанах и множество
простого народа.
Царь Федор Иванович, окруженный телохранителями
и ближайшими людьми, прихрамывая, взошел на помост.
Поклонившись на все стороны народу, он уселся в мягкое
кресло. На опухшем лице царя играла улыбка. Он любил
медвежью забаву, знал всех медведей, сидевших в клет-
ках, каждому дал имя и часто ходил к ним и милостиво
кормил из своих рук медовыми колобками.
Рядом встал, положив руку на спинку царского кресла,
правитель Борис Годунов. Чуть поодаль высились огром-
ного роста телохранители, вооруженные топорами.
Окольничий, приставленный ведать медвежьими иг-
рами, в нарядном кафтане, расшитом золотом, подбежал
к царю и, кланяясь, сказал:
— Прикажешь, государь, зачинать потеху?
— Зачинайте. — И царь три раза широко перекре-
стился.
Окольничий вынул из-за рукава расшитый птицами и
зверями платок и подержал его над головой.
— Сначала пустите моего Колдуна, — раздался тон-
кий голос царя, — а уж вслед ему Лешака. — И царь
снова перекрестился.
Зверь вышел из клетки не сразу. Сначала он высунул
181

голову и долго смотрел на собравшихся людей. Потом не-
решительно ступил на землю.
В это время на поле вошел рослый худой мужик с
рогатиной и без шапки. Волосы он перевязал тонким ре-
мешком. Кафтан на нем из домашнего прядева. Судя по
одежде, это был приказчик от торговых рядов либо ре-
месленник.
Стрельцы, стоявшие вокруг поля, убрали мостки через
ров. Человек и зверь остались друг против друга. Колдун
не хотел нападать на человека. Он снова забрался в клет-
ку и, высунув голову, скалил зубы.
Из толпы, собравшейся смотреть медвежьи забавы, по-
слышались свист и выкрики.
Мужик, сжав в руке рогатину, твердо вышагивая, дви-
нулся к клетке. В толпе узнали его.
— Матюха! — закричал кто-то.
— Матюха! Калашнйк!
— Держись, Матюха!
Матюха Калашнйк приветливо помахал толпе рукой.
Подойдя к клетке, он постучал по ней древком. В ответ
раздалось грозное рычание. Колдун мгновенно выскочил
из клетки, поднялся на задние лапы. Матюха отскочил в
сторону и выставил вперед острое жало. Зверь, злобно
рыча и разинув пасть, медленно приближался. Матюха не-
подвижно стоял, выжидая удобное время. От того, как
будет нанесен удар зверю, зависела его судьба. Может
быть, наступал смертный час.
Царь Федор, разинув рот, схватившись за резные руч-
ки кресла и чуть приподнявшись, не спускал глаз с мед-
ведя. Когда Матюха отскочил в сторону, царь проглотил
слюну и перекрестился.
Прошло несколько напряженных мгновений. Толпа
затихла. С поля слышалось пыхтение и злобный медве-
жий рев.
И вдруг Матюха молнией метнулся вперед и всадил
сверкнувшее на солнце лезвие зверю между ребер. Другой
конец рогатины он упер в землю. Раненый медведь рвал-
ся вперед, засаживая железо все глубже и глубже, кровь
потоками лилась из раны. Он старался сломить древко,
перегрызть его.
Матюха, побледнев, сжав зубы, придерживал древко
ногой и прижимал его к земле.
— Ой! — вскрикнул Федор Иванович, поднявшись с
места. — Ой, держись, Колдун! — сочувствие царя было
явно на стороне зверя.
182

Но победил Матюха.
С глухим ревом медведь свалился на бок. Калашник,
вынув из-за голенища нож, прикончил его.
Царь Федор замахал руками.
— Оринушка! — кричал он царице, смотревшей на
поединок из окна своего терема. — Оринушка! Сгиб наш
Колдун!
Толпа бурно выражала свою радость:
— Молодец, Матюха!
— Молодец!
— Слава!
Под приветственные крики толпы Матюха двинулся к
царскому месту. Царь бросил ему золотой и приказал
дворецкому вдосталь напоить победителя хмельным из
своих погребов.
Тем временем ловчие выпустили нового зверя. Медведь
Лешак сразу вышел на поле. Его соперником был стрелец
четвертой сотни Иван Рубашкин.
Толпа молча наблюдала, как сходились бойцы.
Медведь, поднявшись, пошел на Ивашку. Он громко
рычал, разбрызгивая пену.
Иван Рубашкин изловчился и ударил зверя рогатиной.
Но медведь мгновенно разломил древко на куски, смял
Рубашкина и, раскрыв пасть, стал рвать его зубами.
— Ванюша! — раздался громкий женский вопль. —
Ванюша!
Царь Федор ликовал. На его бледном пухлом лице
играла радостная улыбка.
— Запорол мужика медведь, — сказал царь Федор
своему шурину, — пусть накормят его, меда пусть дадут.
Царю захотелось пойти к зверю и дать ему медовый
колобок. Он приподнялся, но строгий взгляд Бориса Го-
дунова посадил его на место.
Ловчие отогнали зверя. Иван Рубашкин был мертв.
Открыли новую клетку. На поле выходил еще один
боец, желавший показать свою силу и молодечество, уме-
реть или выпить чашу вина из царских погребов.
Джером Горсей, стоявший в толпе вместе с Антони
Маршем, шепнул ему:
— Его величество царь Федор, тихоня и богомол,
любит смотреть на человеческую кровь. Это отец оставил
ему по наследству.
— Отвратительно! Как вы можете любоваться на та-
кое зрелище?
— Я привык. Отец нашего государя, царь Иван,
183

устраивал кое-что похуже. И приходилось смотреть, что-
бы самому не потерять голову. Я помню, как казнили
царского лекаря Бомелия. За измену и воровство его
привязали на вертел, изрезанная окровавленная спина и
все тело жарилось и вздувалось на огне до тех пор, пока
его не сочли умершим. Тогда Бомелия бросили на сани
и повезли через весь Кремль. Я теснился со многими,
чтобы увидеть его. Он возвел глаза к небу, призывая
Христа... После Бомелий был брошен в темницу, где и
умер... Этот пройдоха долго обманывал царя. Кроме дру-
гих дел, он уверял царское величество, что наша королева
молода и ему будет легко жениться на ней.
— О-о! Слава создателю, что великий государь Федор
Иванович милостив. Такая страшная казнь не придет ему
в голову... Жениться на королеве Елизавете... Хм! Это
далеко не простое дело, у нее было много женихов. А тог-
да невесте подходило к пятидесяти... Посмотрите, господин
Горсей, опять медведь загрыз человека... А царь смеется.
— Через два дня, — сказал Джером Горсей, — я уви-
жу царя совсем близко. Меня посылают посланником с
письмом к нашей королеве.
— И вам не страшно, господин Горсей, вступать в сей
высокий политик?
— Это не первый раз. Я недавно вернулся из тайной
поездки в Англию и достойно выполнил все поручения.
Теперь я еду послом его величества русского царя Федора
Ивановича.
— Но вы говорили, дорогой друг, что ездили в Виль-
ню и там встретились со многими вельможными людьми.
— Да, Антони, даже вам я не смог сказать тогда о
цели своей поездки — царская тайна. Но теперь, когда
все сошло благополучно... Мне кажется, нам довольно
смотреть на царскую забаву. Пойдемте домой и выпьем
доброго пива. Я хочу вас порадовать. Вчера я получил
письмо из Архангельска: два наших морских корабля
вышли в Скифское море.
— О-о, это радостная весть!
* * *
Прошло несколько дней. Царь Федор Иванович сидел
в большой дворцовой палате в черном кресле из мореного
дуба. Спинка была резная, на ней изображен двуглавый
орел с распростертыми крыльями. Царь был одет в пар-
184

човые ризы, украшенные узорами и драгоценными ка*
меньями.
Джером Горсей видел на этом кресле царя Ивана Ва-
сильевича, вспоминал его строгое лицо, огненные глаза.
На царя Федора жалко было смотреть. Маленькая голов-
ка едва держала высокую тяжелую шапку. Большие вы-
пуклые глаза смотрели печально и покорно. Держась за
спинку кресла, стоял правитель Борис Годунов, тоже в
драгоценных одеждах. Дородный и розовощекий, он вы-
глядел намного внушительнее царя.
Как всегда, по стенам горницы стояли бояре и дворя-
не в праздничных одеждах.
Джером Горсей низко поклонился и поцеловал цар-
скую пухлую руку с выпуклыми твердыми ногтями.
Федор Иванович молча с любопытством оглядывал
купца. Вряд ли он помнил того, кто подарил ему клави-
корды, так забавлявшие его. Дьяк Щелкалов подошел к
англичанину, поклонился и подал ему царское письмо.
Глаза их встретились, и Горсей увидел ненависть и пре-
зрение.
Царь Федор стал смотреть на драгоценные каменья,
украшавшие одежду. Потом перевел взгляд на Георгия
Победоносца, пронзавшего копьем дракона, нарисованного
во весь рост на стене палаты. Джером Горсей, желая при-
влечь внимание царя к своей особе, повысил голос, назы-
вая королеву английскую Елизавету.
Царь Федор взглянул на него.
— Сколь годов королеве? — невнятно пробормотал он.
— Великий государь и царь Федор Иванович хочет
знать, сколько лет ее величеству английской королеве, —
сказал Годунов.
— Пятьдесят пять лет, ваше величество, — поклонил-
ся в пояс Джером Горсей.
— Она мне не сестра, она тетка, — пробурчал Федор
Иванович. — Стара, стара.
Борис Годунов не стал повторять царские слова.
Джером Горсей продолжал свою речь.
Царь Федор Иванович снова стал рассматривать Геор-
гия Победоносца. Заметив блеснувший в солнечном луче
большой алмаз на кафтане правителя, он потянулся к
нему и потрогал пальцем.
— Пусть королева пошлет мне льва, как отцу моему
посылывала, —- пробормотал царь.
— Великий государь и царь Федор Иванович велит
своей любимой сестре английской королеве Елизавете
185

прислать ему зверя, зовомого львом, — перетолмачил Бо-
рис Годунов.
— Я передам просьбу его величества, — поклонился
Джером Горсей.
Борис Годунов что-то шепнул государю. Царь Федор
встал, снял шапку, невнятно произнес несколько слов и
снова сел. Горсей ничего не понял.
— Великий государь Федор Иванович, — громко
сказал Борис Годунов, — кланяется своей любимой сестре
королеве английской Елизавете и желает ей долгодей-
ственного жития и благопоспешания.
$ * *
На этот раз Джером Горсей с почетом выехал из Мо-
сквы.
Всю дорогу его поили и кормили бесплатно, как цар-
ского посланника. В Вологде воевода князь Долгорукий
вышел к воротам города, встретил Джерома Горсея и по-
здравил с царской милостью. Из Вологды Горсей ехал на
двух барках до самого Архангельска. На одной он ехал
сам, на другой везли подарки для королевы Елизаветы.
Впереди на маленькой лодке плыл сопровождающий
Горсея придворный и готовил ему пищу, питье и постель
в местах остановок.
У ворот Архангельской крепости царского посланника
встретил воевода князь Василий Андреевич Звенигород-
ский. Триста стрельцов выстрелили из пищалей. Воевода
проводил Джерома Горсея до Никольского устья.
На Розовом острове благоухал цветущий шиповник.
Все английские купцы, проживающие на острове, выпол-
няя царское веление, вышли встречать Джерома Горсея.
Многие встречали его, сжав зубы, без всякого удоволь-
ствия. Монахи Никольского монастыря принесли в дар
царскому посланнику свежей семги, ржаного хлеба и де-
ревянную разрисованную посуду.
На третий день пребывания Джерома Горсея на Ро-
зовом острове слуги архангельского воеводы привезли на
карбасах съестные припасы в дорогу: двадцать живых бы-
ков, семьдесят баранов, шестьсот кур, две дойные коровы,
две козы, десять свежих семг, сорок галлонов водки, сто
галлонов меду, двести галлонов пива, тысячу белых хле-
бов, шестьдесят четвериков муки, две тысячи яиц и запас
чеснока и лука. Все бесплатно, от имени великого госу-
даря.
186

Несмотря на пышные проводы посланника Джерома
Горсея, которые должны были польстить тщеславию ко-
ролевы, письмо от царя Федора было не слишком уважи-
тельное.
Федор Иванович согласился выплатить обществу куп-
цов, торговавших в России, немалые деньги, о которых
они просили. Разрешил брать с них половинную пошлину.
Однако в праве исключительной торговли на Севере, ко-
торого добивались английские купцы, царь отказал.
Яростное сопротивление Джерому Горсею, ратовавше-
му перед правителем Борисом Годуновым за предоставле-
ние Англии исключительного права торговли, оказал дьяк
Андрей Щелкалов.
«Довольно будет и той нашей милости, — писал царь
Федор Елизавете английской, — для тех гостей, о которых
будешь посылать нам свои грамоты, чтобы нам велеть
брать с них половинную пошлину... И по милости божьей
мы можем как угодно распоряжаться нашими товарами,
и наше государство обойдется и без товаров твоих гостей.
Наши государства велики, и купцы из многих государств
привезут свои товары в наши царства... И как ради одних
твоих гостей запрещать многим людям из многих госу-
дарств приходить к нам было бы неразумно. В этом деле,
любительнейшая сестра наша Елизавета королевна, те
гости, что приезжают в наши царства, неправо тебя из-
вещают своих ради прибытков».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КАКИМ ОБРАЗОМ ГОСУДАРЬ
ДОЛЖЕН ИСПОЛНЯТЬ СВОЕ СЛОВО
Только что встало солнце, и первые лучи его ударили
в разноцветные стекла спальни Марьи Годуновой. Дни
стояли солнечные, однако морозы еще держались. На-
ступил апрель.
Борис Годунов, в белой полотняной рубахе и портах,
босой, сидел задумавшись на мягкой лавке. Проснулся он
еще затемно и все сидел так, устремив невидящий взор
на стену. Уж десять дней правитель плохо спал, плохо ел
и держался рукой за левый бок.
Солнечные лучи осветили его лицо, яркую вышивку
на вороте рубахи. Годунов зажмурился, закрыл глаза ла-
донью.
187

— Борюшка, — услышал он сонный голос жены, —-
ты опять не спишь?
Раздвинув занавески и нащупав теплой ногой сафья-
новую скамеечку, Марья Григорьевна спустилась с кро-
вати, подошла к Годунову.
Правитель молчал, нахмурив брови.
— Бочок болит, драгоценный мой? Я сейчас за лека-
рем пошлю, — всполошилась жена.
— Не надоть, — властно произнес Годунов и доба-
вил: — Душа у меня болит.
— Расскажи мне, Борюшка, о чем мыслишь. Поведай
мне. Авось полегчает, горе пополам разделим. Хочешь по-
чешу головку твою?
— Ладно, почеши.
Мягко ступая босыми ногами по цветастому ковру,
правитель подошел к кровати, постоял, подождал, пока
жена уселась, и лег, положив свою большую голову ей на
колени.
Марья Григорьевна сноровисто принялась за дело, ору-
дуя костяным гребнем.
Вычесывать голову — это занятие любили все па
русской земле, от младенца до старика, от простого му-
жика или бабы до царских величеств. Борис Годунов не
был исключением. Испытывая наслаждение, он закрыл
глаза и полностью отдался на волю ловких ручек своей
жены.
— Отец наш Григорий Лукьянович, — говорила Марья
Григорьевна, — лысый был, ни единого волоса на голове,
а бороду любил вычесывать. Меня просил, я еще малень-
кая была... «Ты, говорит, Машенька, возьми гребень либо
пальчиками мне бороду расчесывай». Поднимет бороду
кверху и лежит, глаза зажмурив, вот как ты сейчас.
Годунов что-то хмыкнул в ответ.
-Ия чешу ему бороду, пока не заснет.
— Скажи, Марья, — помолчав, спросил Годунов, —
как после казни Григорий Лукьянович себя чувствовал?
Ведь другой раз друзей приходилось на дыбу поднимать.
Вчера с ними хмельное пил, обнимался, а завтра голову
рубил. Не мучила его совесть?
— Государское дело... Не для себя отец старался,
а для царя, для пользы всей земли нашей. Для чего ему
мучиться?
— И спал он хорошо?
— Изрядно. Как голову на подушку положит, гля-
дишь — и заснул.
188

— А у меня нрав другой. Ежели вижу, что плохо
делаю, всегда мучаюсь. А паче, ежели одно говорю, а де-
лаю другое. Боюсь, покарает меня отец небесный.
Марья Григорьевна перестала прочесывать волосы
мужу.
— Опять у тебя что-то случилось. Заговор новый?
Чуяло мое сердце! Расскажи, Борюшка.
Годунов ответил не сразу.
— Не знаю, что с Марией Володимировной Старицкой
делать... с королевой ливонской.
— А что она?
— Она ничего, да люди возле нее шептаться стали.
Голоса подают: в нашей-де королеве и в дочери ее цар-
ская кровь.
Марья Григорьевна сразу поняла, в чем дело.
—- Для чего ты ее в Москву привез? Пусть бы в Риге
нищенствовала.
— Здесь она в моих руках, что захочу, то и сделаю.
А раз так, почему себя мучаешь?
— Я ей слово дал на мирскую жизнь, а дело велит в
монастырь ее постричь. Женщина она молодая...
— Постриги ее в глухой монастырь, и чем скорее, тем
лучше, — твердо сказала жена. — А сомневаешься, я те-
бе книгу занятную почитаю. Сочинение Николая Макиа-
велли ♦. Там место есть особливое.
Годунов открыл глаза, оживился:
— Откуда книга сия, Машенька?
— Андрей Яковлевич дал. В посольском приказе пе-
ретолмачили с римского. Сказывал, весьма любопытная
книга. А перебелил дьяк Васильев.
— Прочитай страничку, послушаю.
Марья Григорьевна взяла с полки толстую книгу, рас-
крыла, перевернула несколько страниц.
— Ну вот, Борюшка, написано тако: «Каким образом
государь должен исполнять свое слово».
— Читай.
— «Всякий легко поймет, как похвально, если госу-
дарь всегда верен своему слову и действует всегда прямо
и без лукавства. В наше время можно убедиться в том,
что бывали государи, прославившиеся своими делами, ко-
торые не придавали никакого значения верному исполне-
нию своих обещаний и умели лукавством затемнить пра-
вильную оценку своих действий. Случилось даже, что
подобные государи выигрывали более, нежели те, которые
основывали свои действия на правде и справедливости...»
189

Марья Григорьевна остановилась и посмотрела на
мужа.
Борис Годунов внимательно слушал.
— «Существуют два способа действия для достижения
целей: путь закона и путь насилия. Первый способ —
способ человеческий, второй — способ диких животных,
но так как первый способ не всегда удается, то люди
прибегают иногда и ко второму...»
Марья Григорьевна снова приостановилась.
— Читай, читай! — Правитель развязывал и завязы-
вал тесемки на вышитом вороте рубахи.
— «...Государи должны уметь пользоваться обоими
способами. Действуя грубой силой, подобно животным,
государь должен соединить в себе качества льва и лиси-
цы. Обладая качествами только льва, он не сумеет осте-
регаться и избегать западни, которую будут ему ставить.
Будучи же только лисицею, он не сможет защищаться
против врагов, так что для избежания сетей и возмож-
ности победы над врагами государи должны быть и льва-
ми и лисицами... Те, которые захотят щеголять одною
только львиною ролью, выкажут этим крайнюю неуме-
лость...»
— Правильно! Лев и лисица. Я согласен, Машенька.
Писатель хороший, хотя и римлянин. Читай, читай.
Правителя трудно было узнать. Лицо оживилось, гла-
за сверкали, он подвинулся ближе к жене, боясь пропу-
стить хотя бы слово.
— «Предусмотрительный государь не должен, следо-
вательно, исполнять своих обещаний и обязательств, если
такое исполнение будет для него вредно и все причины,
вынуждавшие его обещать, устранены. Конечно, если бы
все люди были честны, подобный совет можно было бы
счесть за безнравственный. Но так как люди обыкновенно
не отличаются честностью и подданные не особенно за-
ботятся о выполнении своих обещаний, то и государям, —
Марья Григорьевна повысила голос, — не для чего быть
особенно щекотливыми. Для государей же не трудно
каждое свое клятвопреступление прикрывать благовид-
ными предлогами...»
— Машенька, — Годунов обнял свою жену, — как
это верно! Но я таил все в своей душе, а римлянин не
стыдится сказать всему свету. Да, это правда, каждое
слово — правда. Читай дальше, Машенька.
— «...Необходимо, однако, его скрывать под личиной
честности. Государи должны обладать великим искусством
190

притворства и одурманивания, потому что люди бывают
до того слепы и отуманены своими насущными делами,
что человек, умеющий хорошо лгать, всегда найдет доста-
точно легковерных людей, охотно поддающихся обману».
— Правда, правда! — воскликнул Борис Годунов. —
Боже милостивый, помилуй меня, грешного, но ведь это
и мои тоже мысли!
— «Государям, следовательно, нет никакой необходи-
мости обладать всеми добродетелями, однако необходимо
показывать, что они ими обладают. Скажу больше —
обладание всеми добродетелями вредно для личного блага
государей, притворство же и личина обладания ими —
чрезвычайно полезны. Так, для государей очень важно
уметь выказываться милосердными, верными своему сло-
ву, человеколюбивыми, боголюбивыми и откровенными.
Быть же таковыми на самом деле не вредно только в
таком случае, если государь с подобными добродетелями
сумеет в случае ненадобности заглушить их и выказать
совершенно противоположные... Государи должны обла-
дать гибкой способностью изменять свои убеждения сооб-
разно обстоятельствам и, как я сказал выше, если воз-
можно, не избегать честного пути, но в случае надобности
прибегать и к бесчестным средствам».
— Довольно. Прочитай все с самого начала. Здесь
столько хороших мыслей! Эта книга придала мне силы и
уверенность. Она достойна золотой оковки. Читай.
Борис Годунов старался запомнить каждое слово.
Марья Григорьевна еще раз прочитала мысли Макиа-
велли из главы «Каким образом государь должен испол-
нять свое слово». И сказала уважительно:
— Батюшка наш грамоты не знал и римлянина сего
не чел, а все знал, как надо делать.
— Вылечила ты меня, Марья, — с облегчением вы-
молвил правитель, дослушав до конца. — Теперь я знаю,
как поступить. — От радости и умиления на глазах у
него выступили слезы. — Боже милостивый, почему я
не знал об этой книге раньше!
Он стал торопливо одеваться. Натянул суконные пор-
ты, надел вторую рубаху, обулся, пристегнул украшенный
жемчугом воротник. Жена набросила ему на плечи длин-
ный, до щиколоток, бархатный кафтан с золотыми пуго-
вицами и золотыми накидными петлями.
— Ванюшка, эй! — крикнул зычно правитель.
В спальню вихрем ворвался Иван Воейков.
— Зови Андрея Щелкалова.


Телохранитель Иван Воейков мгновенно исчез.
«Так вот откуда Андрюшка Щелкалов умные мысли
черпал, — думал правитель. — А я-то за его собственные
принимал. Умная книга, весьма полезная, каждый день
заставлю Марью читать. Теперь-то я знаю, что с княгиней
Старицкой сделать...»
Теснимый мыслями, правитель, важно вышагивая,
прошел в свой кабинет. Там его ждал великий дьяк Анд-
рей Щелкалов.
— Как здоровье, Андрей Яковлевич?
— Спасибо, Борис Федорович.
— Сядем рядком, поговорим ладком.
Правитель уселся на лавку и указал на место рядом.
— Я согласен с тобой, — начал он без всяких преди-
словий. — Княгиню Старицкую постричь, заключить в
монастырь вместе с девчонкой. Держать худо... «Госуда-
рям нет никакой надобности обладать всеми добродетеля-
ми, однако необходимо показывать вид, что они ими об-
ладают». И еще: «Предусмотрительный государь не дол-
жен исполнять своих обещаний и обязательств, если ис-
полненное будет для него вредно и все причины, вынуж-
давшие его обещать, устранены». Вот что написано в той
книге, что ты мне дал... Исполнение моего обещания
вредно для меня, и я от него отказываюсь. Но я должен
показать вид, что обладаю всеми добродетелями. Значит,
надо найти послухов на противные нашему государю сло-
ва княгини Старицкой. Пусть она говорила, что хочет
завладеть русским престолом, а государя отравить. Пусть
скажут послухи, что насылала княгиня колдовские чары
на великого государя через волхвов и колдуний...
— Все исполню, — сказал Андрей Щелкалов.
— А пыточные сказки тех послухов зачитать думным
боярам и дворянам. Сначала Старицкую отправь в мона-
стырь, а потом послухов найдешь. А дружка ее сердеш-
ного пошли в Серпухов.
— Все исполню, — повторил дьяк.
После ухода Щелкалова правитель долго сидел, уста-
вившись взглядом в окно на церковные кресты, рука его
теребила густую черную бороду. «Свершилось, — думал
правитель. — Теперь я спокоен. Когда подойдет мое вре-
мя, никто не разинет поганый рот и не крикнет, что Ма-
рия Старицкая имеет право на русский престол. Когда
не будет никого, кто имел бы право на престол, я завла-
дею царским местом... Боже великий, неужели настанет
когда-нибудь такое время! Я должен быть львом, силь-
192

ным и свирепым, но и лисой, чтобы избежать западни,
какие мне будут ставить враги. Итак, быть львом и ли-
сой — вот тот путь, который приведет меня к заветной
цели».
* * *
Небольшой воз с кожаным верхом в сопровождении
четырех всадников остановился у дверей деревянного
дома Марии Владимировны Старицкой. Из возка выполз-
ла толстая верховая боярыня царицы Орины Домна Ев-
докеевна Волкова и, кряхтя, поднялась на крыльцо. Ее
встретили слуги и повели в хоромы.
Мария Владимировна была счастлива впервые за свою
жизнь. Она полюбила князя Федора Татева, племянника
Ивана Татева, ненавистника Годунова. И сейчас молодой
князь сидел в горнице и миловался с помолодевшей от
счастья Марией Старицкой. Борис Годунов обещал выдать
ее замуж, и она верила и не скрывала своих чувств к
князю.
Боярыня Домна Евдокеевна долго раздевалась в пе-
редней.
— Здравствуй, княгинюшка Мария Владимировна, —
поклонилась боярыня, — и тебе, князь Федор Иванович,
низкий поклон... Царица, светлое солнышко наше Орина
Федоровна, на богомолье в Сергиевой лавре. Просит тебя
с дочерью Евдокией прибыть к ней немедля. И лошадь и
саночки свои за тобой послала.
Мария Старицкая бросила растерянный взгляд на свое-
го возлюбленного. Не так она думала провести сегодняш-
ний день. Но против царицыного приказа не пойдешь.
— Что ж, я медлить не стану. — Она хлопнула в ла-
доши: — Марефа, Юлия, собирайте нас в дорогу, поедем
на богомолье.
И часу не прошло, а воз с кожаным верхом под охра-
ной двенадцати всадников катился по московским улицам.
Мария Владимировна выродилась в отца — большая,
тяжелая. И поступь у нее была тяжелая и ленивая. Она
любила слушать грустные русские песни и лакомиться
сладким. Если она и была не совсем умна, зато отменно
красива и умела принять величественный, поистине коро-
левский вид.
К монастырским воротам повозка Старицкой подкатила
вечером. Монастырь был незнакомый, мрачный.
— Куда мы приехали? — высунулась из повозки кня-
13 Накануне Смуты
193

гиня. — Где же Сергиева лавра? — Она с беспокойством
смотрела на высокие каменные стены.
Стражники ничего не ответили. Молчала и боярыня
Волкова.
Стрелецкий десятник спешился, вызвал привратника и
сказал ему несколько слов. Вскоре тяжелые ворота мона-
стыря открылись, и воз княгини Старицкой въехал во
Двор.
Привратник закрыл скрежетавшие ворота. Тихо и
пустынно было на монастырском дворе. А когда царь с
царицей бывали на богомолье, все было иначе: весь мона-
стырь был забит всяким народом. Предчувствие беды
охватило молодую женщину, больно сжалось ее сердце.
У дверей низкого, длинного дома за монастырской
церковью стоял архимандрит, не старый еще человек с
рыжей бородой.
— Где царица? — спросила Старицкая, выбравшись
из повозки и освободив из медвежьего меха дочь, Ев-
докию.
— Скоро увидишь ее, моя лебедушка, красавица, —
засуетилась Домна Волкова. — Подойди к архимандриту,
тебя ведь дожидается.
Архимандрит благословил приезжих, внимательно по-
смотрел на княгиню Старицкую и, вздохнув, сказал:
— Пойдем со мной, княгиня Мария, а ты, боярыня,
подожди нас здесь. И девочка пусть с тобой побудет.
Идти пришлось недолго. Мария Владимировна увиде-
ла еще один низкий и длинный дом, сложенный из крас-
ного большого кирпича. У дома дожидался старый инок
с факелом в руках. У железных дверей в торце дома ар-
химандрит остановился, нашел ключ, вставил его в ржа-
вый замок.
Дверь открылась. Архимандрит сделал знак монаху,
он зажег факел и стал спускаться по каменной лестнице,
освещая заплесневелые ступени.
— Пойдем и мы, княгиня Мария.
— Что вы хотите со мной сделать? крикнула Ма-
рия Владимировна. — Пустите меня, слышите, пустите!
Где царица? Я хочу к царице!
— Клянусь святым крестом, — сказал архимандрит, —
я не причиню зла, и через короткое время ты выйдешь
отсюда. Но я должен показать тебе подземелье.
Посмотрев внимательно на него, Старицкая молча
подчинилась. Архимандрит поддерживал молодую женщи-
ну на сырых, скользких ступенях.
194

Лестница оканчивалась небольшой площадкой из кам-
ня. Направо и налево виднелись железные двери, закры-
тые на пудовые висячие замки. Архимандрит открыл пра-
вую дверь.
— Освети, — сказал он монаху.
Инок вошел в теницу, яркий свет факела озарил сы-
рые стены и каменный пол. Куча соломы в углу зашеве-
лилась. Приподнялся человек, похожий на мертвеца. Не-
сколько крыс метнулись по темным углам.
Княгиня Старицкая вскрикнула, закрыла лицо ру-
ками.
— Посмотри, дочь моя, к чему приводит непослуша-
ние. Не закрывай глаз... Встань! — приказал он узнику.
Человек, похожий на мертвеца, с трудом поднялся на
ноги и стоял пошатываясь.
Сквозь рваную, истлевшую одежду княгиня Стариц-
кая увидела ребра, торчавшие под желтой кожей, гноив-
шиеся язвы и болячки. Из глубоких впадин на нее смот-
рели безразличные ко всему глаза.
Узник был прикован к стене двумя тяжелыми цепями,
по полтора пуда каждая цепь. На каменных плитах стоя-
ла деревянная миска. Узник качнулся, поднял ее и дер-
жал в трясущихся руках, не спуская глаз с архимандрита.
— Дай похлебки, хлеба, — с трудом шевеля языком,
произнес узник.
— Скоро принесут, скоро ужин, — сказал инок.
— Вши заели, — продолжал узник, — хлеба дай...
— Княгиня, дочь моя, смотри внимательно, к чему
приводит непослушание. Этот человек, князь и боярин,
отказался принять постриг, не захотел стать иноком, не
захотел вести святую жизнь и теперь принимает муки до
конца дней своих. И света божия никогда не увидит.
— Холодно! — стучал зубами узник.
— Уйдем отсюда! Не могу, уведите меня! — закрича-
ла вдруг княгиня Старицкая. — Уведите, уведите!
— Хорошо, пойдем, — помолчав, сказал архимандрит.
Он повернулся и вышел из темницы. Подождав кня-
гиню и инока с факелом, он закрыл дверь, навесил замок
и повернул ключ.
Княгиня Старицкая не помнила, как она вышла из
страшного глухого подземелья, поддерживаемая архи-
мандритом, поднялась по лестнице. Она не помнила, как
очутилась в теплой большой горнице, побеленной извест-
кой, с двумя слюдяными окнами. У одной стены стояли
две кровати, напротив — лавка, около нее — стол.
13*
195

Княгиня Старицкая поняла, для чего ее привезли в
монастырь, и жизнь будто остановилась в ней. Казалось,
что она одна в каменном мешке и где-то далеко-далеко
над головой чудится светлое пятно остального мира.
— Дочь моя, — тихо произнес архимандрит, — на-
деюсь, ты поняла? По царскому велению ты должна при-
нять постриг. Прими его со смирением. И тогда обещаю
тебе долгую и спокойную жизнь в чистоте и молитвах. —
Он долго еще говорил ей разные хорошие слова о тихой
и радостной жизни в иночестве. — И дитя твое будет с
тобой, и ты будешь ее воспитывать до совершеннолетия.
Мария Владимировна не сразу ответила.
— Святой отец, — прошептала она, — меня насильно
выдали замуж еще отроковицей, мне тогда исполнилось
тринадцать лет. Муж вскоре умер. Я совсем не видела
радости в жизни. В Москве меня полюбил мужчина, он
любим мною. Он хотел жениться на мне. Я была счастли-
ва всего несколько дней. И я должна по приказу царя
всего лишиться... — Старицкая заплакала, полные плечи
ее подрагивали, она заламывала руки, слезы текли
ручьем.
Архимандрит терпеливо ждал.
— Дочь моя, что изберешь ты, — тихо спросил он,
когда рыдания княгини стали затихать, — страшную
жизнь в узилище либо счастье быть божьей избранницей?
— Разве нет иного исхода? — спросила Старицкая,
смотря в глаза старцу. — Скажи мне правду, святой
отец, пожалей меня!
— В моем сане негоже лживить. Нет у тебя другого
исхода.
— Когда я должна принять постриг?
•— Сегодня, дочь моя.
— Сегодня? Это немыслимо!.. Я прошу, пожалейте ме-
ня, дайте день, только один день для моих дел! — Кня-
гиня упала на колени.
— Невозможно, дочь моя.
— Почему?
— Я не могу нарушить царское повеление.
— Неужели царь так жесток?
— Грех так говорить, дочь моя.
— Ну, если нет, если я не в силах ничего сделать, —
с отчаянием крикнула Мария Владимировна, — делайте,
как велено царем.
Княгиня отвернулась к стене и замолчала.
На лице старца появилась грустная улыбка.
196

— Благодарю всевышнего, он вразумил тебя, — сказал
он тихо. — Я иду готовить постриг...
* * *
Монастырская церковь была маленькая, но зато теп-
лая. В церкви светло. Сотни свечей и лампад освещали
иконы в золотых и серебряных ризах. Сверкали драгоцен-
ные камни.
Подсвечники и паникадила, сделанные искусными ма-
стерами, из чистого серебра. Стены и потолок расписаны
знаменитыми художниками. Иконостас, отделявший храм
от алтаря, выделялся своим богатством и благолепием.
На небольшом возвышении перед алтарем, тянувшимся
во всю ширину церкви, стоял архимандрит в широкой
черной мантии, с клобуком на голове.
В церкви со свечами в руках молились инокини в
одинаковых черных одеждах.
В сводчатой трапезной монахини раздели до тела тря-
сущуюся от холода и страха княгиню Старицкую и надели
на нее длинную рубаху из самого простого, грубого холста.
Распустили ей волосы, густые каштановые пряди упали
до самой поясницы.
Княгиня поняла, что больше не принадлежит себе,
и находилась в безразличном состоянии. Откуда-то издале-
ка она слышала слова настоятельницы, худой и высокой
женщины, и старалась их строго выполнять. Больше для
нее ничего не существовало. Она потеряла счет часам и
не знала, день сейчас или ночь.
И вот раскрылись церковные двери. Княгиня распро-
стерлась на холодных каменных плитах и медленно по-
ползла через всю церковь к стоявшему на возвышении
священнику. Ее рубаха задралась, оголила полные ногп
княгини, но она не смела их прикрыть, оправить рубаху.
Несколько монахинь обступили княгиню со всех сторон
и закрывали ее наготу своими мантиями.
Инокини, стоявшие в церкви, запели заунывные, по-
гребальные псалмы:
Объятия отча отверзти ми
Потщися; блудно мое
Иждих жите. На богатство
Неиждиваемое взирая
Щедрот твоих, спасе ныне обнищавшее
Мое да не призриши сердце.
Пение было страшное, душераздирающее, томящее.
Княгиня подползла к ногам архимандрита.
197

— Почто пришла еси сестра, припадая ко святому
жертвеннику и святой дружине сей? — медленно выго-
варивая слова, спросил старец.
— Жития желая постнического, владыко святой, —
запинаясь, произнесла княгиня.
— Обещавши ли сохранити послушание преосвящен-
ному архипастырю и начальникам над тобою, от бога по-
ставленным даже до конечного твоего издыхания?
— Ей богу содействующу, владыка святый.
— Обещавши ли пребыти в монастыре том, в нем же
ты от начальства, аки от самого бога, указано будет, ни-
чтоже себе созидая или храня, даже до конечного твоего
издыхания?
— Ей богу содействующу, владыка святый.
«Ох, если бы любимый вдруг появился в церкви и
унес меня отсюда! Сейчас я смогла бы еще стать его
женой», — мелькнуло в голове у молодой княгини.
Наступил решающий миг.
Архимандрит взял из рук настоятельницы ножницы и
бросил их на пол возле Марии Владимировны. Железо
глухо звякнуло, но ей показалось, что ударил колокол.
«А что, если я не подам ему ножниц и откажусь от
пострига? — подумала княгиня. — Нет, все равно погиб-
ну...»
— Подними и дай мне, если хочешь пострига, — ска-
зал владыка.
Княгиня подняла ножницы и, приподнявшись, подала
их владыке. Так было три раза. Три раза княгиня подни-
мала ножницы и вручала их владыке. Этим она подтвер-
дила свою волю к пострижению, просила постричь ее.
И архимандрит, будто вняв наконец мольбам послуш-
ницы, в четвертый раз взял ножницы и отрезал ей четыре
небольшие пряди.
— Сестра наша инокиня Марфа постригает власы гла-
вы своея во имя отца и сына и святого духа. Рцем вси о
ней: господи помилуй!
— Господи помилуй! — многоголосо раздалось в
церкви.
С этой минуты нет больше княгини Марии Владими-
ровны Старицкой, королевы ливонской, а есть смиренная
инокиня Марфа. Отныне она должна забыть все, что
было за стенами монастыря.
Инокини, обступив новообращенную, одели ее в чер-
ные одежды.
198

Облаченная в широкую мантию, смиренная инокиня
Марфа со свечой в руках стала на колени, простояла всю
обедню и приобщилась.
Успенский-Богородицкий под Сосною женский мона-
стырь принял под свои древние своды инокиню Марфу и
дочь ее, королевну Евдокию.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
БОГАЧЕ СТРОГАНОВЫХ НЕ БУДЕШЬ
Степан Гурьев услышал набатный звон на реке Двине.
На карбасе только что подняли парус, и город Сольвыче-
годск был еще на виду. Мореход решил вернуться и
узнать, что произошло. Когда он прибежал на строганов-
ский двор, Семен Аникеевич был мертв. Стражники разо-
гнали мятежников и закрыли ворота. Загорелись соляные
амбары и варничные дворы. Черный дым валил со всех
сторон. Стрельцы растаскивали длинными баграми горя-
щие дома.
У гроба убитого купца безутешно рыдала вдова Евдо-
кия Нестеровна. Никита Строганов, бледный, растеряв-
шийся, смотрел из окна на пожар.
— Как быть, Никита Григорьевич? — спросил Степан
Гурьев. — Нужно ли мне этим днем идти в Холмогоры
противу агличан?
Молодой совладелец был склонен задержать Гурьева.
— Ежели сам Семен Аникеевич приказал, — вмешал-
ся приказчик Макар Шустов, — надо его волю исполнить.
— Да, да, — заторопился Никита Григорьевич, —
поезжай, Степан Елисеевич, да возвращайся поскорее,
мне, сироте, без тебя тяжко придется.
— Идти так идти. — Степан Гурьев попрощался в
обнимку с молодым хозяином, поклонился Макару Шусто-
ву и вернулся на карбас.
— Ежели б не Макар Шустов, оставил бы меня Ни-
кита Григорьевич в Сольвычегодске, — сказал жене Сте-
пан, налаживая на ветер карбасный парус.
А мореход Василий Чуга, отбившись вместе с солева-
рами от стражников, успел уйти со строгановского двора
и спрятаться в речной лодье, груженной разным хлебным
товаром на Холмогоры.
Через несколько дней карбас Степана Гурьева пристал
199

к холмогорскому деревянному причалу. Места эти были
хорошо знакомы Степану.
Поднявшись на угор, он окинул взглядом древний
русский город. Все было по-прежнему, так же, как четыре
года назад. Темные бревенчатые стены крепости с при-
земистыми башнями, церкви с золочеными крестами, вы-
сокие дома на Приречной улице. У самого берега темнели
обширные амбары...
Было раннее утро, на безоблачном небе висело спокой-
ное северное солнце. Купцы только открывали лавки и
расставляли на показ товары. Редкие прохожие торопи-
лись к ранней обедне. Слабый ветер шелоник* лениво
шевелился в листве приречных березок и чуть трогал вет-
ряницы на крышах домов. Махнув рукой Анфисе, выгля-
нувшей из оконца корабельной каморы, Степан Гурьев за-
шагал на торговую площадь.
Дом Максима Плотникова был виден издалека. Он
выделялся своей добротностью. Хозяин ставил его не
только для себя, но и для внуков.
Степан Гурьев невольно засмотрелся на затейливую
ветряницу, изображавшую трехмачтовую лодью под пару-
сами. Ветряница скрипнула и чуть стронулась с места,
когда Степан всходил на высокое крыльцо.
Дверь в дом Максима Плотникова, как и двери всех
поморских домов, была не на запоре. Несмотря на ран-
ний час, хозяин сидел за столом и что-то записывал на
клочке плотной бумаги.
Степан почувствовал резкий лекарственный запах:
одна из бревенчатых стен была увешана пучками сухих
трав и кореньев.
Максим Плотников и Степан Гурьев были давно зна-
комы.
Максим Плотников не ожидал увидеть в Холмогорах
главного строгановского приказчика и не знал, радовать-
ся ли ему или горевать.
Знакомцы, по русскому обычаю, обнялись и расцело-
вались. Хозяин был высок ростом, сутул, руки цепкие,
длинные. В усах и бороде серебрился седой волос.
— Хозяин-то наш, Семен Аникеевич, приказал долго
жить, — сказал, вздохнув, Степан Гурьев и перекре-
стился.
— Упокой господи его душу! — отозвался Максим
Плотников и тоже перекрестился. — Вишь ведь как,
а у нас того и в мыслях не было. Крепок еще был хо-
зяин.
200

Гурьев рассказал все, как случилось, про мятеж и
про убийство Строганова.
— Грех лихом покойника поминать, — закончил Сте-
пан, — а все ж сказать надо: жесток, как зверь лютый.
Кто победнее, тех и за людей не считал, один разговор —
батогами.
— Ну а как новый-то, совладелец? — спросил изме-
нившимся голосом хозяин.
Гурьев заметил беспокойство Максима Плотникова и
понял, о чем он тревожится.
— Молодой хозяин Никита Григорьевич всех слуг
старых оставил и тебя тако же, — успокоил он приказчи-
ка. — За упреждение тебя благодарит. А вдова-наследни-
ца в дела не встревает. И я вот сюда приехал по тому
делу.
— Ушли они в море, Степан Елисеевич, — испуганно
сказал Плотников. —- Два дня прошло, как ушли.
— Как! Ты о ком говоришь?
— Да об аглицких купцах. На двух кочах они в море
вышли, тайно собрались, однако я узнал — в Мапгазею
их путь.
Степан Гурьев задумался. Если бы на его месте слу-
чился другой человек, то, может быть, на этом все и за-
кончилось бы. Можно было вернуться и доложить моло-
дому хозяину, что кочи ушли в море. Но не таков Степан
Гурьев, корсар Карстена Роде. Недаром в него крепко ве-
рил старик Строганов. Нет, не все потеряно, можно до-
гнать, перехватить на пути, думал Степан. Только бы лю-
дей подобрать смелых да кочи крепкие.
— Вот что, Максим Тимофеевич, я решил за ними
следом. Перехвачу, далеко не уйдут. Найди мне кочи,
денег не пожалею. Людей, мореходов надобно да всякого
запасу. Однако ты никому ни слова, куда и зачем. А спро-
сят, говори — за товаром пушным пошли-де строгановские
люди.
— Понял, понял, — закивал головой Плотников. —
Только напрасно ты, Степан Елисеевич, не сыскать тебе
агличанов в море-океане.
— Попытаю, авось и найду... Однако угощай, хозяин,
сегодня и крохи во рту не было, оголодал я, признаться,
изрядно. И молодца пошли на карбас, пусть Анфису сюда
приведет.
— И Анфиса с тобой? —- Хозяин широко улыбнул-
ся. — Обгостись маленько. Пойду хозяйке скажу, вот рада
будет!
201

* # *
В полдень холмогорский приказчик Максим Плотни-
ков и Степан Гурьев направились на реку смотреть про-
дажные кочи.
На много протоков разбивалась на этом месте река,
прорываясь между малыми и большими песчаными
островками. Напротив торга пристань была сплошь за-
ставлена разными судами. На широких деревянных бар-
ках вологодские купцы привозили хлеб, с сухонских па-
возков сгружали пеньку и лен. Виднелись поморские
лодьи и кочи, разукрашенные затейливой резьбой.
Пройдя с полверсты, Максим Плотников и Степан
свернули на узкую протоку, перерезавшую остров на две
половины. На этой протоке стояло судостроительное заве-
дение холмогорского купца Игната Лошакова. В нос уда-
рил приятный запах свежеоструганной сосны и смолья.
Под ногами валялись щепа и обрубки дерева. Подель была
немноголюдна, на берегу работали десятка три мастеров
и подручных.
Легкий ветерок слегка рябил студеную воду. На берегу
шумели вершинами одинокие сосны. За кустарником и
высокой травой Степан Гурьев увидел два малых холмо-
горских коча, стоявших в протоке. Корабли сразу понра-
вились мореходу. Важно прохаживался вдоль берега, за-
сунув руки за спину, хозяин, Игнат Лошаков.
— Купца на твои кочи привел, Игнат Михайлович.
Здравствуй, как бог милует? — поклонился Максим Плот-
ников.
— Спасибо, здравствуйте и вы... Вот мои сыночки. —
Он показал рукой на темно-коричневые, просмоленные
кочи: — Для себя строил, да не вышло, не собрался в
море.
— Так, так. Вели, хозяин, их на берег вытащить.
На ворот четверых поставь, — распорядился Степан
Гурьев.
Опытный мореход сразу убивал двух зайцев. Он хотел
видеть подводную часть кузова и заодно проверить: могут
ли четыре человека вытащить его из воды.
Хозяин кивнул головой и позвал старшего мастера.
С кочей завели крепкие пеньковые веревки на вороты,
работники стали выхаживать корабли на берег. Степан
Гурьев внимательно смотрел, как выходят кочи.
— Добро, — сказал он, когда показались из воды два
202

кпепких полоза, пришитых к днищу деревянными гвлз
дями.
Кочи медленно, чуть покачиваясь, поднимались на
берег. Когда они целиком вышли из воды, Гурьев осмот-
рел их со всех сторон. Все ему нравилось. Кочи были
легки, вместительны и, судя по обводам корпуса, мореход-
ны. Вынув из-за сапога деревянный аршин, сложенный
вчетверо, он измерил длину кораблей — оказалось восем-
надцать аршин, а шириной всего пять.
Корма на треть длины корабля была покрыта палубой,
в отгородке помещались люди и хранились кое-какие при-
пасы. На носу палуба покрывала небольшое пространство,
защищая коч от встречной волны.
«На таком кораблике догоню агличан, — думал
Гурьев. — И по волокам быстрее управлюсь, и в море
на льдину при случае подниму».
— Сколь за кочи просишь? — обернулся он к купцу
Мурашкову. — Не запрашивай, торговаться не буду.
Купец усмехнулся, назвал цену. Гурьев посмотрел на
приказчика, тот подумал, кивнул головой: «Сходно».
Ударили по рукам, и Степан и хозяин кочей остались
довольны сделкой.
— Даю тебе три дня сроку, — сказал Гурьев приказ-
чику Плотникову, когда они шли домой. — Подбери море-
ходов, купи припасов, харчей, одежонку и пищали огне-
вые... Я сам все осмотрю.
— Сколь мореходов надобно?
— По одиннадцать на каждый коч. Прежде ко мне
гони, буду со всяким говорить. Мне нужны неустраши-
мые, отважные... А сколь людей на тех, аглицких?
— Кочи большие, запасов всяких набрали вдосталь.
И для торгу товаров немало... А людей на двух кораблях
двадцать восемь.
Прошло два дня. Холмогорский приказчик Плотников
выполнил приказ Степана Гурьева. Амбар на подели он
завалил всяким товаром.
На кочи поставили по две мачты из крепкого дерева,
и каждая оснащена одним прямым парусом. Спускались
паруса вместе с реем, это упрощало работу в суровых
условиях студеных морей. Как и все суда с широким
днищем, кочи плохо управлялись при встречных ветрах,
но зато были хороши при перетаскивании через волоки.
Мореходы проверили конопатку и в некоторых местах
просмолили еще раз. Для подъема якоря на носу судна
устроили ворот, на корме поставили небольшую лодку.
203

Степан Гурьев сам осмотрел припасы, купленные
Плотниковым. Все оказалось самого лучшего качества.
На каждый коч шла ржаная и ячменная мука, ржаные
сухари, толокно в крепких двойных мешочках, соленое
мясо и соленая треска, масло и рыбий жир. Плотников
купил еще по мешку гороху, немного сушеного мяса, бо-
чонок ягоды морошки от болезней, сухие березовые дрова
для обогрева и приготовления пищи. Бочонок меду на
кисель.
Несколько дубовых бочонков с пресной водой были
бережно уложены в кормовой части каждого из кочей.
На всех мореходов куплены теплые вязаные куртки и
меховая одежда. Дров взяли мало, а погоды на севере
холодные, без теплой, удобной одежды поход заранее
обречен на неудачу.
В Холмогорах нетрудно сыскать опытных, отважных
мореходов. У Степана Гурьева остались старые друзья,
и людей он брал только тех, кого знал сам, или тех, кого
знали его друзья. Взял он на свой коч и Митрия Зюзю,
захотевшего повидать Ледовитое море.
Кораблям дали имена: одного назвали «Холмогоры»,
второго «Аника и Семен». Степан Гурьев решил тряхнуть
стариной и пойти кормщиком на «Анике и Семене».
На втором коче кормщика пока не было.
Утром на четвертый день в избу, где жил Гурьев,
пришел Васька Чуга, худой, хмурый, и стал проситься в
артель.
— Как ты попал в Холмогоры? — удивился Степан. —
Ведь недавно я тебя на посаде в Сольвычегодске видел.
Ты на карбасе сидел, ждал кого-то. Помнишь?
— Как не помнить, — усмехнулся Васька, — однако
надоело ковать железо для купцов Строгановых, а твою
лодыо обещанную ждать долго. Вот и решил самолично
в Холмогоры ехать. Тянет на старое, Степан Елисеевич,
охота на соленую водицу посмотреть. Подумал и попросил
расчет у приказчика.
— Слыхал, убили Семена Аникеевича злодеи?
— Как не слыхать. Однако жалости к нему нет.
Степан Гурьев обрадовался мореходу:
— Вот что, Василий Иванович, коли охота кормщиком
на «Холмогоры», иди, не обижу. Тебя знаю, не подведешь,
и люди тебя знают.
Степан Гурьев очень жалел, что не застал дома своих
старых друзей-корсаров: Дементия Денежкина, Федора
204

Шубина и Василия Твердякова. Они покрутились* на
промысел и недавно ушли из Холмогор.
Васька Чуга с душой взялся за дело. Когда Степан
рассказал ему о предстоящем плавании, он еще больше
обрадовался:
— Вот это по мне, эа это я возьмусь! Не уйдут от нас
агличане. Такие-то кочи мы на руках перенесем, ежели
что. А у них и кочи большие, и навалено в них всего
видимо-невидимо. Сказывали, тяжелы больно.
Чуга оказался деятельным помощником. Он отыскал
оружие для мореходов: несколько пищалей, порох, ножи,
копья и каждому кольчугу отличной новгородской ра-
боты.
На Бориса и Глеба* Степан Гурьев приготовился к
походу. Он знал, сколько человек ушло в море на кочах
английских купцов. Сколько и какого груза лежит в их
трюмах. Однако он не знал одного: каким путем напра-
вились англичане. Попасть в Обскую губук можно морским
ходом, а можно по рекам через волоки. «Как идти, чтобы
наверняка перехватить аглицких купчишек?» — неотступ-
но сидело в голове.
После долгих раздумий, посоветовавшись с товарища-
ми, Степан выбрал путь через Чешский волок и дальше
морем до Ямальской земли. Через Ямал снова по рекам и
волокам до Обской губы.
Когда ветер переменился и задул от северо-запада,
Степан обрадовался. «Стоят, голубчики, где-нибудь под
берегом, с таким ветром далеко не уйдешь», — думал
он и, вынув морской чертеж, прикидывал, в каком месте
могли застрять англичане.
Анфиса помогала как могла мужу. Она осмотрела
всю теплую одежду, пробовала съестные припасы. Из му-
ки, купленной на случай зимовки, она испекла хлеб —
спрашивала, вкусный ли, не прелая ли попалась мука.
Давно Анфиса не видела мужа таким деятельным и
веселым. Будто море вдохнуло в него новую жизнь.
А у самой Анфисы кошки скреблись на сердце. Вспомни-
ла детишек, оставленных с сестрой, скучала, по ночам
плакала. Тяжко было ей на этот раз сопутствовать мужу
в морском походе. Ради детей она хотела идти к попу умо-
лить разрешение от клятвы.
В тот день, накануне отхода, Степан Гурьев так на-
маялся, что вечером, вернувшись на коч, не стал ужинать,
а, забравшись на постель из оленьих шкур, сразу заснул.
205

— Василий, не сгнила ли парусина? — вдруг во сне
сказал Степан и шевельнулся.
Анфиса долго сидела недвижимо, боясь разбудить му-
жа. Много вспомнила и передумала она за это время.
Снова увидела ханский шатер, где пятнадцать лет назад
лежал раненый Степан. Лекарь-ведун со всклокоченными
седыми волосами накладывал на рану чистые тряпки,
пропитанные зеленой пахучей мазью. В жаровне перели-
вались огнями раскаленные угли. Кипела какая-то жид-
кость в глиняном горшке, распространяя резкий запах.
Ей представилось, как Степан открыл глаза и жалко
посмотрел на нее. Почти год пришлось ухаживать Анфисе
за раненым, пока Степан поднялся на ноги и сделал пер-
вый шаг.
Нет, она не могла оставить Степана одного.
Наступил день отхода. На пристани собрались род-
ные и близкие проводить в дальний путь. Пришел хол-
могорский голова Семен Аникеевич Дуда, вот уж три-
дцать лет судивший вместе с выборными судьями весь
Двинский уезд.
Толстомясый поп соборной церкви, помахивая кадилом,
с молитвой обошел кочи. Сладковатый дымок курившегося
ладана приятно щекотал ноздри. Мореходы молились ис-
тово, испрашивая счастливого плавания.
Но вот и молебен закончен. На церковную оловянную
тарелочку посыпались мелкие деньги. Мореходы бросали
по денежке, редко кто копейку. Гурьев, перекрестившись,
положил рубль.
После обеда погода изменилась. Стало теплее, свин-
цовое небо посветлело. Степан Гурьев, задрав голову,
нетерпеливо поглядывал на ветряницы, он ждал попут-
ного ветра. Наконец затрепетали листья березок, легкой
рябью покрылась двипская вода. Примчался долгождан-
ный ветер шелоник. На кочах стали поднимать паруса и
выкатывать якорь. Толпа на пристани зашевелилась, за-
плакала, замахала шапками и платками.
Набрав в паруса ветер, строгановские кочи сдвинулись
с места и понеслись вниз по великой русской реке на
просторы Студеного моря. Потянулись скучные песчаные
берега, заваленные плавником. Изредка встречались зе-
леные островки, покрытые кустарником и травой. Кое-
где на золотом песке чернели деревянные избушки, доно-
сился благовест островерхих деревянных церквей. Ребя-
тишки собирались стайками у воды, кричали что-то и
махали руками.
206

Мореходы были немногословны в этот день. Каждый
оставил на родной земле жену, детишек или родителей и
верных друзей.
Что ждет их впереди? Когда вернутся они в свои дома
и вернутся ли? Всяко бывает на ледовитых морях и в
полуночных странах.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
НА ВСЯКУЮ БЕДУ СТРАХА НЕ НАБЕРЕШЬСЯ
На третий день плавания кочи Степана Гурьева с
приливом вошли в устье реки Чижи на запади, i берегу
Канинской земли. Наступило утро. Из грязного, низкого
неба сеялся мелкий холодный дождь. Шли на веслах.
На четвертой версте берега сошлись, река стала узкой,
всего три-четыре сажени. Два раза приходилось выходить
на берег и тащить за собой кочи на бечеве. Местами ер-
ник был очень густ, и мореходы шли в нем по пояс, ломая
ветви и пригибая кусты.
Кормщики стояли за рулем, а носники отталкивались
где надо баграми. Воды в реке прилив нагнал много,
и кочи шли легко.
Вспуганные голосами поморов, из кустарника часто
выпархивали стайки белых куропаток. Здесь было тихо,
на многие версты не сыщешь человеческого жилья, не
услышишь человеческого голоса. С моря доносился не-
утихающий гул бьющей о берег волны.
Вечером мореходы остановились, ловили рыбу, варили
уху из жирных хариусов. Как только стих ветер, полчища
комаров облепили людей. Они набивались в нос и уши,
слепили глаза, мешали дышать. Особенно густо комары
садились на шерстяные рубахи.
Кое-как передохнув, мореходы снова тронулись в путь.
Погода по-прежнему стояла пасмурная. Однако наступила
ночь, а было светло.
Во все стороны расстилалась ровная бугристая тундра
с небольшими холмами на север. На темной ее поверх-
ности выделялись белые совы, сидящие на кочках, похо-
жие на пятна нерастаявшего снега.
Кочи шли ровно, нигде не задевая днищем. Под утро
накрыл густой туман; поднявшийся ветер нагонял с моря
все новые и новые молочные волны.
Наконец впереди появился долгожданный высокий
207

крест. Он предвещал близость волока. Мореходы налегли
на весла; вскоре кочи вошли в озеро, окаймленное со всех
сторон пышными зарослями ивняка и высокой болотной
травы, и направились ко второму кресту на противополож-
ном берегу. Кочи уткнулись носами в берег, и Степан
Гурьев прыгнул на зеленую траву, пестревшую яркими
цветами.
Недавно в этом месте волокли какие-то суда: на почве
глубоко вдавились следы полозьев.
Степан Гурьев, высадившись на берег, увидел на во-
локе большой самоедский чум. Несмотря на раннее утро,
над чумом вился кудрявый дымок. Неподалеку паслось
стадо оленей, возле чума виднелись деревянные санки.
Мореход застал всю семью за пиршеством. Видимо,
самоеды * решили переходить на другое место и подкреп-
лялись перед дорогой. Они ели сырое мясо только что
освежеванного оленя. Мясо было нарезано тонкими лом-
тями. Самоед брал кусок полакомее, макал в кровь, заби-
рал в рот побольше и у самых губ срезал ножом лишнее.
Ели быстро, едва успев прожевать и проглотить, снова
макали в кровь новые куски. Собаки сидели возле хозяев
и умильно глядели им в рот, не обращая внимания на
нежданных пришельцев.
Хозяин чума, завидев русских, тотчас встал, обтер
губы ладонью и гостеприимно пригласил позавтракать.
Однако мореходы вежливо отказались, сославшись на по-
стный день.
За медный котел, два широких топора и десяток же-
лезных наконечников для стрел Степан Гурьев договорил-
ся с хозяином чума о помощи. Самоед обещал впрячь
своих оленей в кочи и перетащить их через волок к не-
большому озеру, откуда берет начало река Теша, впадаю-
щая в Тешский залив на восточном берегу Канинской
земли. Мореходы выгрузили с кораблей тяжелые товары.
Самоеды, переловив оленей, привязали их к пустому
кочу и выволокли его на берег. Волок был небольшой,
в прилив он покрывался водой. Несмотря на удобную
сырую почву, олени с трудом протащили тяжелый коч,
глубоко врезавшийся полозьями в грунт. Со вторым кочем
дело пошло еще хуже. «Морские сани» для оленей были
необычным тяжелым возом. Они устали, заартачились и,
протащив десяток саженей, стали припадать на колени и
ложиться. Хозяин подбадривал животных, подрезая им
хвосты.
208

1 | Накануне Смуты

Но вот и второй коч оказался на воде маленького озер-
ка с прозрачной холодной водой.
Мореходы погрузили обратно снятые с кочей товары
и ждали прилива.
По берегам озерка вперемежку с кустарником росла
низкая зеленая трава с мелькавшими в ней красными
цветками камнеломки, во множестве виднелись незабудки.
По мере того как туман рассеивался и таял, открывались
все новые и новые озерки, расположенные поблизости.
К полудню показалось багровое круглое солнце, про-
свечивавшее сквозь облака.
Но вот пришла вода с моря, и кочи двинулись на
восток. Шли на веслах. До морского берега оставалось
немного, всего версты три-четыре.
Закрытое туманом, шумно плескалось море. В устье
реки мореходы поставили свои кочи на якоря.
— Ветер скоро переменится, — сказал Степан
Гурьев, — а пока, ребята, плавник сухой собирайте. Вишь,
его по берегу рассыпано.
Анфиса работала вместе со всеми. В непромокаемых
сапогах-бахилах, суконных штанах, шерстяной рубахе и
меховой шапке ее не отличить от мужиков-мореходов.
На берегу вместе с плавником во множестве валялись
выброшенные морем водоросли, куски губок, раковины.
Недалеко от моря, на небольшом холмике, среди травы и
цветов мореходы увидели оленьи черепа вместе с рогами
и кусками шкуры с гривой, посаженные на колья. Рядом
стояли десятка два деревянных идолов — «болванов» с
лицами, обращенными к морю.
И тут же высился огромный православный крест.
Василий Чуга осмотрел со всех сторон капище.
— Рога нам ни к чему, — пробасил он, — а сидяев
возьмем на дрова. Сухие бревна-то. Который раз соби-
раюсь, да все некогда.
— Чему тебя только, Василий, родители учили! —
вступился Степан Гурьев. — Разве можно людей оби-
жать? Пусть своим богам молятся как умеют. Ты их не
трогай, и они тебя не заденут. Посмотри лучше на траву,
на цветы, долго теперь не увидишь.
Небольшая луговина возле «болванов» была усыпана
всякими цветами. Особенно растрогал мореходов огромный
куст ромашки, выросший почти у самого берега.
Природа вокруг была бедная, но это была жизнь, и,
уходя во льды, тяжело расставаться и с низким ерником,
и зеленой травкой, и яркими северными цветками.
210

На третьем часу после полудня ветер совсем стих. От-
лив отодвинул морские воды. Туман сделался еще плот-
нее. Одежда мореходов покрылась каплями осевшей вла-
ги. Но вот ветряницы кочей тронул чуть заметный южный
ветерок.
— Приди, шелоник, приди, милый! — молили море-
ходы.
На этот раз молитвы были услышаны. Ветер, обойдя
вокруг посолонь *, задул сильнее.
— Шелоник, шелоник! — обрадовались все.
— Теперь, Митрий, мы их догоним. Мыслю я, они
вперед нас не более как на два дня ушли, — посветлев
лицом, сказал Степан. — Ежели они лед встретят, де-
ваться им некуда.
— А если не встретят?
— У острова Вайгача всегда лед об это время. Побе-
режник* лед к матерой земле прижал, а шелоник опять
к острову пригонит. Понятие надо иметь, льдами за-
жмет — беды хватишь. Как бы знать теперь, много ли
льда в Карской губе?
Степан достал из-за пазухи тетрадь в кожаном пере-
плете и, перевернув несколько страниц, прочитал:
— «От Канина Носа до Медынского заворота семь
дней пути морем. От Медынского заворота до реки Кары
шесть дней плавания. От Карской губы до Дальнего бе-
рега Оби-реки — девять дней. Если ветра пособные будут
и льдов немного, двадцать два дня ходу до Оби».
Митрий Зюзя с почтением посмотрел на Степанову
тетрадь.
Кормщики Степан Гурьев и Васька Чуга и не заснули
ни одной минуты. И спать не хотелось, да и комары не
давали. Наступало долгожданное время. Тяжелый Канин-
ский волок остался позади. Ветер все крепчал, туман
разошелся, открылись морские дали.
Выйдя в залив, кочи подняли паруса и птицами понес-
лись вперед.
Степан Гурьев совсем преобразился, даже голос его
стал громче. Попав в родную стихию, он чувствовал себя
спокойно и уверенно.
Анфиса с улыбкой посматривала на мужа. Она пони-
мала его состояние и радовалась за него.
Волны между тем делались все крупнее и увалистей.
Малые кочи то возносило на вершину волны, то бросало
вниз. Ветром несло соленые брызги внутрь коча, и по-
степенно парусина напиталась влагой и потемнела. Пару-
14*
211

синой были покрыты дрова, лежавшие на стлани. Сухой
и теплой была камора на корме. Там на нарах отдыхали
свободные мореходы, Анфиса возилась возле камелька,
топила, готовила еду.
Льдов с кочей не было видно, скрылись из глаз берега,
во все стороны простиралось Студеное море. Хоть и худо
было на волне, однако мореходы радовались, что нет ко-
марья.
На третий день ветер стих, паруса обвисли, и ночью
навалил густой туман. Кочи сбавили ход, пошли мед-
леннее.
— Смотри лучше, ребята, •— наказывал дозорным
Степан, — лед недалеко.
Чтобы не разойтись, не потеряться крчам в тумане,
дозорные перекликались, трубили в рог и били в медный
котел.
Среди ночи мореходы проснулись от сильных ударов,
встряхнувших корабли. Мимо проползло несколько тол-
стых, покрытых снегом льдин. Утром туман разошелся,
и впереди во множестве открылись льды. Сбитая ветром
кромка льда шевелилась, льдины с шумом бились друг
о друга. Встретив сплоченную перемычку льдов, волны
шумели, словно прибой у скалистого берега.
Ветер изменился. Теперь он дул от запада и с каждым
часом усиливался. Степан Гурьев стал искать безопасный
проход через ледяную кромку. Заметив чуть севернее раз-
рыв во льдах, он направил туда кочи. Проход медленно
закрывало плавучим льдом. Покачиваясь, тяжелые льди-
ны задевали корабли. Однако кочи благополучно прошли
опасное место.
Лед не был везде одинаков. Рядом с ровными бело-
снежными льдинами темнели грязно-бурые. На многих
льдинах между торосами виднелись озерца талой воды,
казавшиеся то голубыми, то коричневыми, то зелеными.
Кое-где во льдах торчали стволы вековых деревьев.
Наступило трудное плавание. Корабли медленно дви-
гались между льдами, мореходы помогали топорами и баг-
рами, разрубая и расталкивая лед. Наползая друг на
друга, льдины ломались, образуя небольшие извилистые
разводья.
Второй коч, где был кормщиком Василий Чуга, шел
следом, то отставая, то придвигаясь ближе. Если он от-
далялся на большое расстояние, Степан Гурьев поджидал
его. У мореходов едва хватало времени похлебать треско-
вой ухи, заправленной овсянкой, и пожевать хлеба.
212

Заметив торосистую льдину с озерком прозрачной во-
ды, Степан Гурьев решил пополнить свои запасы. Вода
оказалась пресной, вкусной. На обоих кочах наполнили
водой освободившиеся дубовые бочки.
Прошло еще двое суток плавания в Ледовитом океане.
На третий день вечером острый глаз Степана Гурьева за-
метил что-то темное на поверхности льдов, покрытой чис-
тым белым снегом. Подошли ближе, и Митрий Зюзя
прыгнул на льдину.
— Головешки да уголья с золой из поварни выбро-
сили, — сказал он, внимательно разглядев находку. —
Недавно выбросили. Наверно, вчера. Ну, держись, ребята,
скоро аглицкие кочи увидим.
Ночью спустили парус, не двигались. Лед сплотило,
и ходу не было. Под утро ветер изменился, снова задул
шелоник, и льдины сразу откликнулись: только что спло-
ченный лед разошелся, появились обширные полыньи и
разводья. Кочи снова тронулись в путь.
Степан то и дело посматривал на небольшую матку-
компасик в костяной оправе.
На десятый день, по расчетам Степана Гурьева, дол-
жен был открыться берег. Он влез на мачту и сидел там,
несмотря на холодный, пронизывающий ветер. И все-таки
берег увидел не кормщик.
— По правую руку берег! — вдруг закричал стоявший
на руле Митрий Зюзя.
Степан слез с мачты и, еле шевеля замерзшими на
ветру челюстями, сказал мореходу:
— Меж встока полуночник* держи, как раз в Югор-
ский Шар попадем. Как увидишь землю по носу, скажи.
Кочи шли с попутным ветром самым быстрым ходом.
Льдов поблизости не было. За все время плавания Степан
Гурьев, забравшись в камору, заснул безмятежным сном.
Вовремя увидели мыс Белый Нос, благополучно вошли
в Югорский Шар. Благополучно миновали почти чистый
от льда пролив и снова вышли в море. Англичане называ-
ли его Скифским. Погода была ясная, светило бледное,
северное солнце.
Степан Гурьев хотел идти на восток, к устью реки
Мутной, но пришлось сделать иначе.
— Дым в море! — вдруг снова закричал Митрий
Зюзя, указывая куда-то на север.
Действительно, над чистым горизонтом лохмати-
лись чуть заметные клубы дыма.
213

Кормщик, прикрыв глаза от солнца ладонью, долго
всматривался.
— На аглицких кочах обед готовят, — сказал он. —
В обход пошли, тяжелы, видать, очень. Поворачивай, па-
рень, на дым, — он сверился с маточкой, — как раз на
полуношник выходит. Так и держи.
За сутки строгановские корабли не смогли догнать
английских купцов. Их трехмачтовые кочи несли больше
парусов и, несмотря на грузность, шли не хуже малых
кочей. И управляла английскими кораблями, несомненно,
опытная рука.
Иногда мореходы видели на горизонте либо дым, либо
верхушки мачт, а в остальное время ничего не замечали.
На вторые сутки дозорный на коче «Аника и Семен»
Сувор Левонтьев увидел на правой руке низкие берега.
И Степан Гурьев опознал в открытых берегах южный
мыс острова Надежды и северный мыс острова Большого.
Между мысами хорошо был приметен вход в пролив,
тянувшийся с востока на запад.
Посмотрев в свою мореходную тетрадь, Степан Гурьев
решил прекратить преследование англичан. «Боятся, су-
кины дети, идти проливом, там течение быстрое да мелей
много. И на веслах идти на больших кочах неспособно...
Пусть обходят вокруг острова. А я им навстречу из про-
лива выйду и ударю врасплох».
У Степана Гурьева взыграла старая корсарская за-
кваска, он стал думать, как ему способнее разбить врага.
«А пока надо отдохнуть, — размышлял он. — В про-
ливе есть хорошее становище, закрытое от всех ветров».
И Степан Гурьев приказал рулевому повернуть на
восток. За «Аникой и Семеном» повернул на восток и коч
«Холмогоры».
К обеду строгановские кочи вошли в пролив. Подходи-
ла полная вода, и кочи быстро несло к берегу. Степан
Гурьев давно сидел на мачте и высматривал безопасный
вход в становище.
В проливе белели льдины, сидящие на мели. Подня-
тые приливом, плыли бревна и целые деревья с корнями.
Вот он и крест, указанный в мореходной тетради, вот
Черная скала, а на ней лежит плоский камень. Между
крестами и скалой — узкий вход в становище шириной
всего с десяток аршин. Однако глубина вполне допускала
плавание кочей. Наступила полная вода, течение остано-
вилось.
214

Степан Гурьев повернул в становище. Мореходы опу-
стили паруса и шли на веслах, так безопаснее.
Залив был небольшой, но очень удобный для стоянки
кочей. В него впадала говорливая мелководная речка,
несущая свои воды из пресного озера, расположенного
посередине острова.
Вокруг становища росла невысокая трава, цвели цве-
ты, а возле берегов реки зеленел низкорослый кустарник.
Становище посещалось русскими мореходами и в преж-
ние годы. В глубине залива виднелся большой деревян-
ный крест, а немного в стороне еще два. На небольшом
холме при впадении реки три белых медведя с любопыт-
ством смотрели на русские кочи.
Когда остановились и отдали якоря, Степан Гурьев
подозвал к себе Митрия Зюзю.
— Обедал?
— Обедал, Степан Елисеевич.
— Съедем на берег — идти тебе высмотренем. Мне
надо знать, когда агличане обогнут полуденную сторону
острова. Как повернут они на полдень, возвращайся обрат-
но. Возьми с собой Сувора Левонтьева. Вооружитесь, как
надоть. Понял?
— Понял, Степан Елисеевич.
— Бояться не бойся, а опаску держи. — Гурьев
крепко пожал руку Зюзе.
На берег мореходы съехали веселые... Снова под но-
гами твердая земля, а не палуба, шаткая, как качели.
Прежде всего они разожгли на пригорке костер и, бро-
сив в него несколько кусочков воска, окружили его, взяли
друг друга под руки и принялись все вместе петь и от-
плясывать что-то веселое. Вероятно, такие танцы испол-
нялись после обильной жертвы Перуну или другому
славянскому богу в давние времена.
Когда мореходы немного отвели душу, Степан Гурьев
позвал всех к высокому кресту. Здесь похоронен еще в
прошлом веке мореход-холмогорец Устьян Григорьев.
Надпись, вырезанная на кресте, хорошо сохранилась.
Степан Гурьев прочитал Евангелие и в молитве стал
благодарить бога за благополучное прибытие на твердую
землю. Кормщикам в дальних, продолжительных плава-
ниях и на зимовках часто приходилось исполнять некото-
рые обязанности попа. В мореходной тетради Гурьева
имелись два приложения: «Чин како самому себе при-
частити не сущу попу» и «Мирьской погребальник».
Отдав должное небесам, мореходы разбрелись в раз-
215

ные стороны. Всем любопытно посмотреть своими глазами
на чудесную природу острова... Ведь это доступно далеко
не каждому. Все строгановские мореходы здесь впервые,
а что видишь первый раз, всегда любопытно. Северное
лето было в разгаре. Зеленела трава, всюду виднелись
низкорослые яркие цветы.
По земле шныряли мыши-пеструшки. Над головами
кричали звонкоголосые чайки и другие птицы. Неподале-
ку на отлогом песчаном берегу грелись на солнце моржи.
Белые медведи, встречавшие мореходов, и не думали
уходить. Наоборот, к ним подошли еще два. Медвежье
стадо продолжало стоять на холме, принюхиваясь к не-
знакомым запахам.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ВЕРХОМ ОНА ЕЗДИТ, КАК АЛЕКСАНДР,
ОХОТИТСЯ, КАК ДИАНА, ХОДИТ, КАК ВЕНЕРА,
ПОЕТ, КАК АНГЕЛ, ИГРАЕТ, КАК ОРФЕЙ
Королева английская Елизавета находилась в прият-
ном заблуждении и даже в преклонном возрасте считала
себя едва ли не первой красавицей в мире. Она чутко
прислушивалась к каждому слову своих приближенных,
и горе тому, кто позволил себе неуважительный отзыв о
ее внешности.
Это ее главная слабость.
По нескольку раз в день она меняла платья, а на па-
радных выходах появлялась расшитая серебром и золо-
том и обильно украшенная драгоценностями.
Однако королева умна и образованна. И когда ей при-
ходилось решать государственные дела, умела проявить
тюдоровскую твердость* и найти правильную линию
среди сложных поворотов политики.
Сегодня королева в Ричмондском дворце ожидала
Джерома Горсея, посланника московского царя Федора
Ивановича.
Когда сэр Френсис Уолсингем и лорд-казначей подве-
ли Горсея к королеве, он был ослеплен обилием драго-
ценностей, пришитых и навешанных всюду.
«Старуха, — подумал Горсей, глядя на ее накрашен-
ное, нарумяненное лицо, — и к тому же урод».
Королеве в этом году исполнилось пятьдесят четыре
года. И в молодости она не блистала красотой. Продол-
говатое лицо, большие зубы, длинный, слегка крючкова-
216

тый пос. Маленькие живые глаза. Взбитые рыжие волосы,
украшенные короной.
Королева милостиво приняла письмо у стоявшего на
коленях посланника и выслушала приветственные слова
от имени московского царя Федора Ивановича.
Джером Горсей вкратце рассказал о царских пожало-
ваниях лондонским купцам.
— Шесть тысяч фунтов — это недурно. Вот, милорды,
поистине царский подарок от московского государя: куп-
цы наши не заслужили этого. Но я надеюсь, что они
лучше обойдутся с моим слугою Горсеем, чем с несчаст-
ным Баусом... Я прошу вас наблюдать, чтобы так было, —
продолжала она, обратившись к лорду-казначею и Френ-
сису Уолсингему.
Королева развернула царскую грамоту и, рассматри-
вая в ней украшения и буквицы, спрашивала, как читать
ту или другую букву.
— Я бы скоро выучилась читать по-русски, — сказала
королева.
— Прекрасный язык, ваше величество, — похвалил
Джером Горсей. — Самый богатый и изящный в мире.
— Замечательно! Вы, граф Эссекс, должны выучить-
ся. Будете читать мне московские грамоты без перевод-
чика.
— Слушаюсь, ваше величество, — наклонил голову
граф.
— Ну, а где подарки? Вы можете встать с колен, ми-
стер Горсей.
В эту минуту она услышала из толпы царедворцев вос-
хваления:
— Как прекрасна сегодня королева!
— Опа всегда прекрасна!
— Видеть королеву — райское блаженство, а быть
без нее — адская мука.
— Страсть совсем одолевает, когда думаешь о ее пре-
лести.
— В одном ее пальце больше красоты, чем во всех
дамах французского двора.
— Но сегодня королева восхитительно выглядит.
Не пропустив мимо ушей ни одного замечания, коро-
лева сказала придворным:
— Вы можете быть свободными, господа... Вы, граф
Эссекс, вы, Сокфильд, вы, сэр Уолсингем, и вы, Раули,
останьтесь... — Она назвала еще несколько знатных имен.
Царедворцы молча покинули комнату. Королева отпу-
217

стила большую часть приближенных, боясь, что они бу-
дут что-нибудь выпрашивать из присланного московским
царем. Двенадцать служителей принесли подарки, поло-
жили у ног королевы, и Джером Горсей стал рассказы-
вать о каждой вещи.
Сначала он показал королеве четыре штуки персид-
ской золотой парчи и два дивных платья, шитых серебром,
удивительной работы. Затем широкое парадное платье
белой набивной ткани, на котором было изображено сияю-
щее солнце в полном блеске.
Королева дотрагивалась рукой до всякого подарка. Ее
руки были белы и красивы. Некоторые считали, что ру-
ки — самое ценное достояние королевы.
После платья ей показали изумительной работы ту-
рецкий ковер, четыре связки по сорок черных отборных
соболей, две штуки шитых золотом материй. Королева
волновалась, ощупывая и оглаживая золототканую одеж-
ду, а особенно меха черных соболей. Она велела развязать
связки и осматривала каждую штуку отдельно.
Наконец, позабавившись вдосталь, она сказала:
— Госпожа Скадмор и госпожа Редклиф, сложите эти
вещи и унесите в мою кладовую.
— Ваше величество, — сказал Джером Горсей, —
это еще не все. Соблаговолите посмотреть в окно.
На дворе королева увидел двух кречетов, свору собак,
несколько выученных для охоты соколов и ястребов.
— Замечательно! Драгоценные, истинно царские по-
дарки! — повторяла королева. — Приказываю тебе, лорд
Кумберленд, взять на себя попечение о птицах и собаках
и сообщать мне каждый день об их состоянии.
— Все это стоит, наверно, две тысячи фунтов, — ска-
зал Джером Горсей. — Но было бы хорошо, если бы
лондонские знатоки оценили меха и золотошвейные ткани,
а сэр Кумберленд сказал бы свое слово об охотничьих
птицах.
Королева Елизавета немного призадумалась.
— Нехорошо получилось, милорды. Прошлый раз царь
Федор получил от меня скромные подарки. Я послала
ему сто фунтов в золоте да еще мелкой монетой. Он вер-
нул мне подарок, считая для себя бесчестным принять
его. Понятно его неудовольствие. Меня подвел лорд-каз-
начей, из-за него мне пришлось краснеть. В следующий
раз надо послать ценный подарок. Какую-нибудь занят-
ную вещь, которую в Московии не умеют делать.
Придворные, склонив голову, промолчали. Всем была
218

известна скупость королевы Елизаветы, и лорд-казначей
был совсем ни при чем.
— Ваше величество, — с низким поклоном нарушил
молчание Френсис Уолсингем, — вам следовало бы наеди-
не поговорить сегодня с господином Джеромом Горсеем.
Он вам скажет много полезного. Я ручаюсь за его чест-
ность.
— Что ж, я готова. — Лицо королевы сразу измени-
лось, сделалось строгим. — Я хочу остаться одна, милор-
ды, — обернулась она к окружавшей ее знати.
Комната совсем опустела. Около королевы остались
Джером Горсей и лорд Френсис Уолсингем.
Только сейчас Горсей смог оглянуться по сторонам.
В комнате, где происходил прием, потолок был отделан
затейливыми узорами. Лепные украшения оттенялись по-
золотой. Стены украшены тканями с нарисованными на
них яркими цветами.
— Господин Горсей скажет вам об истинном положе-
нии в Московском государстве, ваше величество, •— по-
клонился лорд Уолсингем.
— Неужели наконец я услышу правду об этом невоз-
можном государстве! — В голосе королевы слышалась
легкая насмешка. — Господин Горсей, скажите еще раз,
прав ли был мой посол Баус?
Королева удобно уселась в мягкое кресло.
— В основном не прав, ваше величество, он больше
заботился о своих прибытках, а не о вашем достоинстве.
Недаром Андрей Щелкалов, один из влиятельных секре-
тарей, сказал, что господин Баус хочет нажиться на
шкурах тех баранов, что давались ему каждый день для
стола. Все его действия были оскорбительны для царского
величества и наносили ущерб английским купцам... Когда
он разорвал царскую грамоту и написал свое наглое пись-
мо, мы думали, что всех английских купцов посадят в
тюрьму. Хорошо, что письмо попало в руки Бориса Году-
нова и он не дал ему хода. Но я вам говорил об этом
раньше, ваше величество.
— Я еще хочу знать о правителе Борисе Годунове.
На самом ли деле он пользуется большим влиянием?
Почему он хочет дать нам на сохранение свои богатства?
Джером Горсей подробно рассказал о Борисе Федоро-
виче, о его величии и мудром управлении, о царице, его
сестре, о его властной супруге и о других вещах. За сем-
надцать лет пребывания в Москве он узнал многое. Коро-
лева внимательно слушала, не спуская глаз с посланника.
219

— Почему просимая им повивальная бабка просидела
год в Вологде и так и не была представлена царице Ори-
не? — спросила королева.
— Правитель Борис Федорович вряд ли хочет, чтобы
у царя Федора Ивановича были дети, — вырвалось у
Горсея.
— Почему?
Джером Горсей понял, что совершил ошибку, говорить
об этом не следовало. Но отступать было поздно.
— Он сам надеется занять царское кресло.
Елизавета помолчала. Губы ее тронула легкая
усмешка.
— Я хочу иметь нарядное русское платье, — вдруг
сказала она. — Самое нарядное.
— О-о, я буду рад доставить его вам, ваше величе-
ство... Умоляю вас держать все, что я сказал, в самой
большой тайне. Иначе меня ждет немилость при дворе,
а может быть, и казнь.
— Он может быть спокоен, не правда ли, милорд? —
Елизавета посмотрела на лорда Уолсингема. — Мы будем
хранить все тайны. Но что за человек канцлер Андрей
Щелкалов? Правда ли, что он берет большие взятки от
нидерландских купцов и потому настроен против англи-
чан?
— О-о, ваше величество, Андрей Щелкалов очень силь-
ный человек... Он хитрейший скиф, из тех, кто когда-либо
жил на свете. Благодаря некоторым особенностям москов-
ских приказов он может вмешиваться в дипломатические
дела.
— Я хочу знать подробнее.
— При посылке грамоты иноземному государю госу-
дарственный совет определяет, каково должно быть со-
держание письма, затем главному дьяку посольского при-
каза поручается подготовить письмо. Канцлер готовит его,
потом читает боярам на совете. А при переписке может
ловко изменить некоторые частности... Грамоты редко,
почти никогда -не прочитываются вновь. Его величество
царь Федор не прилагает своей руки, и тот же самый
канцлер скрепляет грамоту своей подписью п царской
печатью, она находится всегда при нем.
— Неслыханно, черт возьми! Выходит, последнее слово
за слугой, канцлером Щелкаловым! Нет, не верю.
— Ваше величество, известно, что Щелкалов попался
со своими ухищрениями и был строго наказан прежним
русским царем Иваном Васильевичем. Однако он не из-
220

менил своему обычаю. Но покойный Иван Васильевич
был грамотен...
— Ах да, его величество царь Федор Иванович грамо-
ты не знает! Мне кто-то говорил об этом.
— Царь Федор, ваше величество, умеет лишь пить,
есть и читать молитвы.
— Перестань, я никогда не поверю этому! — Королева
помолчала. — Значит, канцлер Щелкалов против англий-
ских купцов.
— Щелкалов не один, ваше величество, — продолжал
Горсей, — за его спиной стоят московские купцы. Иаши
льготы подрывают русскую торговлю, разоряют русских
купцов. Поэтому многие важные вельможи в Москве
стоят за полное равноправие всех, кто хочет торговать с
Россией на Белом море.
Длинное лицо королевы покраснело.
— Но англичане первые открыли дорогу в эту дикую
страну, черт возьми! — Она пристукнула кулачком по
подлокотнику кресла. — Наши купцы понесли большие
потери. Много погибло людей.
Ваше величество, — Горсей приложил руки к гру-
ди, склонил голову. — Я, ничтожнейший из ваших слуг,
хочу дать совет, как образумить русских.
— Я слушаю вас, Горсей.
— Надо послать десятка два больших кораблей в
Двинское устье, разгромить укрепления и монастыри. По-
строить крепость на одном из островов в Скифском море.
Наши корабли не будут пропускать в Двинское устье ни
одного иноземного купца. И тогда торговля драгоценными
соболями в наших руках...
— Но это война, — перебила королева. — У меня нет
денег на войну. Вы хотите ограбить меня. Сколько денег
вы вытащили из моего тощего кошелька, лорд Уолсингем,
для раскрытия коварных заговоров проклятой гадюки Ма-
рии Стюарт?
— Однако теперь, ваше величество, опасного противни-
ка английской короны нет на свете. Заговорами против
вашей жизни и благополучия государства Мария привела
себя на эшафот. Ее сообщники казнены. Заговорщики
утихомирились. Деньги, отпущенные из королевской каз-
ны, с божьей помощью оправдали себя...
— Нет, нет, я не дам на ваши затеи ни одного пенса!
Как можно говорить об этом? Филипп, король испанский,
готовит корабли для вторжения в Англию. Вы мне сами
твердите каждый день, милорд, об опасности. Нам надо
221

готовиться к кровавой схватке с могучим и хитрым вра-
гом. Нет, когда над небом Англии нависла беда, я не могу
думать ни о чем другом. Мне не хватает денег для снаря-
жения кораблей, которые я готовлю против испанцев...
Сейчас надо вывозить из России как можно больше пень-
ковых канатов и корабельных мачт. Вы должны помочь в
этом, Джером Горсей, мой верный слуга.
— Ваше величество, я не пожалею ни сил, ни денег...
Но, ваше величество, если мы, ваши верные подданные в
Московии, сами снарядим корабли и захватим остров в
Скифском море...
— Нет, нет! — Королева топнула ногой, снова покрас-
нела. — Я запрещаю вам, Англия в опасности, нужны
пеньковые канаты и корабельный лес. Нельзя озлоблять
нашего московского друга, он может стать свирепым вра-
гом. Но я не забуду ваших смелых планов, и мы, может
быть, вернемся к ним, когда наступит время. А сейчас я
устала... Господа, я не хочу ссориться с царем Федором.
Ответ ему должен быть вежливым, но твердым. Относи-
тельно этого дурака и негодяя Бауса нам придется слегка
извиниться... Но не порочьте его в глазах московитов.
Посол королевы Елизаветы не должен быть виноватым.
Английских купцов в Москве надо образумить. Мне на-
доели постоянные жалобы лондонских ольдерменов этой
компании. Они не могут навести порядок у себя в доме и
хотят получать большие доходы. Мистер Горсей, вам надо
проявить твердость...
— Лондонские купцы не хотят Горсея, ваше величе-
ство, — сказал Уолсингем.
Королева поднялась с кресла.
— У меня заболела голова от ваших дурацких разго-
воров. Умные мужчины не могут разобраться в столь
простом деле!.. Клянусь всемогущим, они только способ-
ны говорить комплименты дамам и дырявить друг друга
шпагами. Нет, мы, женщины, гораздо проницательнее...
Повелеваю вам, милорд, решить самому дело сообразно с
я еобходимостыо.
Королева протянула для поцелуя все еще изящную бе-
лую руку, надушенную самыми лучшими благовониями.
Джером Горсей и сэр Френсис Уолсингем покинули
дворец и вышли на квадратный двор, забитый королев-
скими телохранителями. Лорд Уолсингем принял узду из
рук слуги и, сунув ногу в стремя, сказал помрачневшему
посланнику:
— Не следует принимать близко к сердцу то, что вы
222

услышали от королевы. Со временем все может изменить-
ся, мой друг. Кстати, вы не узнали про судьбу двух анг
лийских кораблей, которые я тайно отправил в плавание
за новую землю?
— Не могу ручаться, что это было так, но я слышал
от сибирского царевича Маметкула, что в их земле были
англичане. Они плыли по реке Оби. На кораблях были
пушки и порох... Царевич сказал, что те люди были одеты,
как я... Он сказал еще, что татары подумали, что англи-
чане пришли завоевывать их землю, и ночью напали на
корабли, людей убили, корабли разграбили и сожгли.
— Что ж, ваша история похожа на правду... Итак, мы
скоро увидимся.
Лорд Уолсингем сноровисто бросил свое тощее тело в
седло и тронул поводья. За ним поскакали вооруженные
слуги.
И Джером Горсей уселся на свою серую в яблоках
кобылу и в сопровождении верного слуги Джонкинса на-
правился в гостиницу «Золотая подкова».
По пути им встретилось несколько отрядов вооружен-
ной пехоты. Стрелки под удары барабанов бодро вышаги-
вали, поднимая густую пыль. Горсей заметил, что вместо
луков, торчавших за спиной английских стрелков в про-
шлый его приезд, теперь виднелись огнестрельные ружья.
— Несколько тысяч стрелков охраняют Лондон. И все
время королевские секретари принимают и обучают новых
и новых. В Лондоне никогда не было столько солдат, —
сказал Горсею ехавший бок о бок с ним слуга Джонкинс.
Джером Горсей ничего не ответил.
Молча они подъехали к «Золотой подкове», молча
разошлись по комнатам, расположенным на втором
этаже.
Наступило время ужинать. Горсей спустился в харчев-
ню при гостинице. В низком помещении с деревянным
потолком горел камин. Несколько горожан сидели за ду-
бовыми столами, пили пиво и громко разговаривали. Хо-
зяин с поклоном показал Горсею на свободное место
у камина.
— Что угодно дорогому гостю?
— Жареной ветчины, паштет из оленины и две квар-
ты пива.
Усевшись за стол, Джером Горсей задумался. Разго-
вор с королевой не выходил у него из головы. Выходит,
задуманное дело там, в Скифском море, может обернуть-
ся плохо и никто не заступится. А он-то надеялся на
223

лорда Френсиса Уолсингема. Нет, королева Елизавета
не пойдет сейчас на опасную игру...
Голова Горсея лихорадочно заработала, выискивая
всякие ходы и повороты. В Москве он надеялся на все-
сильного правителя Бориса Годунова, но и у того было
много врагов и ему приходилось ходить с опаской. «Сто-
ит оступиться — и Андрей Щелкалов тут же схватит
меня за руку», Горсей проклинал себя за слова, сказан-
ные про повивальную бабку и Бориса Годунова. А вдруг
об этом узнает правитель?! Потом он подумал, что на-
прасно разболтал об острове на Скифском море. Если бы
королева согласилась с его предложением и послала свои
корабли, то все соболиные шкурки очутились бы в коро-
левской казне.
Джером Горсей решил подождать, посмотреть, как
пройдет первое плавание в Скифском море, а пока все
держать в тайне.
Хозяин принес две кварты пива. Слуга поставил на
стол ветчину и паштет.
Джером Горсей ужинал вяло, без смакования.
— Проклятый францисканец! — услышал он гром-
кий возглас за соседним столом. — Изменник! Держи-
те его!
Загремела посуда, двое горожан навалились на скром-
но одетого пожилого человека с бледным лицом. Завер-
нув ему руки за спину, связали веревкой.
— Он подговаривал нас изменить королеве и помогать
испанцам! — кричал один. — Думал, мы продадим свою
душу за кварту пива! Он называл королеву нечестивой
развратницей!
— Этот выродок сказал, что Филипп отрубит нашей
королеве голову!
Францисканец молча глядел па всех полными нена-
висти глазами.
В гостиницу ворвались алебардщики, позванные хо-
зяином.
Когда пожилого францисканца и разгневанных горо-
жан увели алебардщики, хозяин сказал, обращаясь
к Горсею:
— Вы, наверно, не знаете, господин, про тайные про-
иски испанского короля Филиппа. Он засылает в Англию
переодетых монахов — францисканцев и иезуитов, чтобы
они уговаривали англичан-католиков поднять оружие,
когда испанские войска высадятся в Англии. Но лорд
Уолсингем узнал об этом. Королева издала указ: таких
224

проповедников вылавливать и предавать суду. Наверно,
этого молодчика через три дня повесят, — закончил хо-
зяин, — Вы плохо едите, господин. Моя ветчина славится
и в Лондоне.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ДИАВОЛА СРЕДИ НИХ ВРОДЕ НЕ БЫЛО,
А СМРАДОМ ЕГО ДЫШАЛИ
— Что делают русские, когда приезжают на новые
земли? — спросил Джон Браун, высадившись на холми-
стый остров.
Фома Мясной помолчал, подумал, почесал затылок.
— Да что? Перво-наперво строят избу для воеводы,
вторую — для попа, а третью — общую для служилых
людей, а насупротив их — ссыпной амбар для хлеба, по-
греб для пороху и церковь. Церковь — та же изба, толь-
ко с крестом на крыше... Потом и стены деревянные ста-
вили, снаружи укрепляли рвом.
— О да, так правильно. Мы тоже поставим избу. Вот
здесь будет крепость, вокруг этой маленькой речки.
Из Лондона привезут много товаров, мы сделаем большой
амбар и будем торговать с дикарями. Ты будешь очень
богатый человек, Фома Мясной... Русские пугали нас
льдами. Но по дороге мы встречали совсем мало льдов.
— Год на год пе приходится, господин купец. Вон
люди говорят, прошлым летом сюда вовсе проходу от
льдов не было.
— Мы будем сидеть на острове в своем теплом ма-
леньком домике и ждать. А сюда будут приезжать са-
моеды и продавать соболиные шкурки. Здесь они очень,
очень дешевы. Во сколько нам обойдется один соболь,
Фома Мясной?
— Это как выпадет счастье, господин купец. Бывает,
десять копеек, а бывает, и полтину выложить придется.
— Десять копеек, полтина! — счастливо рассмеялся
англичанин. — Ав Холмогорах мы платим пять и восемь
рублей. А за отборные шкурки — десять и больше.
Фома Мясной промолчал.
Поморы не теряли времени. Несколько человек уста-
навливали на берегу вороты, с помощью которых собира-
лись вытащить на песок большие кочи. Остальные носи-
ли с кораблей бревна и доски готового дома. Все торо-
15 Накануне Смуты
225

пились — знали, что северная природа не любит шутить.
В любой час может измениться ветер, и неумолимые
льды станут напирать на остров.
На берег съехал и второй купец, Ричард Ингрем.
Англичане отошли подальше от места высадки и ста-
ли прогуливаться взад и вперед, продолжая разговари-
вать.
«Ишь, говорят, словно утки крякают», — подумал
Богдан Лучков, прислушиваясь к их разговору.
— Поздравляю тебя, Джон, — радостно говорил Ри-
чард Ингрем. — Мы сделали большое дело. Путь через
страшные льды пройден. Много лет пытались англичане
проникнуть в эти места, и только нам удалось пересечь
Скифское море и высадиться на необитаемом острове.
А раз он необитаем — значит, ничей, а раз ничей — зна-
чит, наш.
— О-о, я еще не верю, что стою на собственной земле.
Ричард Ингрем принялся танцевать, затаптывая сапо-
гами скромные северные цветы.
— Рано еще радоваться, Ричард, — остановил его
приятель. — Высадиться на острове мало, надо укрепить
его. Вот когда я поставлю здесь крепость, — Джон Бра-
ун показал рукой, — и в амбаре у меня будет много со-
болиных шкурок, тогда мы будем чувствовать себя на
этой земле отлично.
— Надо перезимовать. Зимовка закрепит наши права.
Английская королева сможет защитить своих подданных,
поселившихся на необитаемом острове.
— Что ж, не беда, перезимуем. Русские знают, как
надо поступать. Никандр Мясной обещает, что весной
сюда приедут много дикарей и привезут соболиные шкур-
ки... Только слушай, Иоганн, — Ричард Ингрем круто
повернулся, — мы здесь будем терпеть много лишений, и
я думаю, будет справедливо, если все соболиные меха
мы возьмем себе.
— Ты прав, Ричард, я тоже думал об этом. У нас есть
уже десять сороков: те, что мы купили у пустозерцев, и
если мы купим еще у здешних дикарей...
— О-о, если бы нам получить по две сотни сороков!
Я бы вернулся в Англию и открыл свое дело.
— Я тоже, дорогой Ричард. Пусть Джером Горсей
не думает, что нашел дураков. Каждый должен заботить-
ся о себе. Это только справедливо.
— О да!
— Мы не возьмем в долг ни одного пенса. Все това-
226

ры, отданные в обмен на меха, оплатим чистыми день-
гами. И никто не скажет, что мы воры.
— Дорогой Иоганн, надо заплатить Богдану Лучкову,
тогда он будет молчать и не расскажет о наших делах
Джерому Горсею.
— Пусть рассказывает! — Джон Браун рубанул ру-
кой воздух. — Джером Горсей сам обкрадывает Обще-
ство московских купцов. Если его дела узнают в Лондоне,
ему не поздоровится.
- О-о!
— Надо сказать приказчику Лучкову, пусть следит
за русскими мореходами, они плохо смотрят на нас, —
помолчав, продолжал Джон Браун. — Надо соблюдать
осторожность. У русских есть хорошая пословица: бере-
женого и бог бережет.
— Я согласен. — Ричард Ингрем засмеялся. — Луч-
ков и двое московитов надежные люди. Двое пустозерцев
тем более. Это наши люди. А вот остальные, холмогорцы,
их двадцать один человек...
— Да, ты прав... Посмотри, сколько оленей, жирные
куропатки, и не надо платить за мясо. Здесь не скучно
зимовать.
Англичане долго прохаживались по берегу, приятно
между собой разговаривая.
К вечеру второго дня мореходы подвели дом под кры-
шу. Один из пустозерцев, Никандр Мясной, собирался
утром сложить печь. После работы в обширном недостро-
енном доме остались холмогорцы, все друзья, давно зна-
комые между собой. Остальные забрались в теплые ка-
моры кочей, на свои постели.
— Ребята! — сказал Дементий Денежкин, старый мо-
реход, ходивший капитаном при царе Иване Васильевиче.
Он был товарищем Степана Гурьева по лихим плаваниям.
Все, будто ждали призыва Денежкина, подошли бли-
же, сгрудились возле морехода.
— Не нравятся мне наши хозяева, — продолжал Де-
нежкин. — И англичане, и московский приказчик, и паче
всех пустозерские купцы. Дело мореходное пустозерцы
знают, спора нет, однако по речам ихним выходит, будто
они разбойники, воры, одним словом. За деньги готовы
отца родного продать. На кой ляд мы сюда агличан при-
волокли? Что они здесь делать собираются? Слыхал я се-
годня разговор, будто крепость они ставить хотят и ров
конать.
15*
227

— И я слыхал. Крепость и амбары большие для то-
варов. Норовят у наших купцов перенять торговлю.
— Товары прямо из Лондона возить.
— Ихняя королева под свою руку остров возьмет.
— Пушки привезли и зелья огневого десять бочек.
— Добром не пахнет сия затея.
— По углам шепчутся, — вступил Федор Шубин. —
Скрывают от нас что-то. А говорят, царские воеводы доз-
волили. Лжа!
— Может, они недозволенное, воровское творят, а мы
им, выходит, помощниками?!
— Деньги платят, однако, хорошие.
— Да что ж деньги. Одно дело душу пачкать неохота,
а другое — и царские воеводы могут спину палками по-
щекотать, ежели не хуже что удумают.
—- Дело наше трудное, каждый день возле смерти хо-
дим. Однако зовут к себе дальние моря и неведомые зем-
ли. Почему так? Вокруг тебя товарищи, каждый за тебя
готов жизнь отдать. И радость оттого на душе и покой.
А нынче нет покоя. И море, и земля, и животные, и пти-
цы — все возле тебя, протяни руку, возьми, а как по-
смотришь на хозяев да на тех, что с ними, — сердце
щемит.
— Как бы получше вызнать, что купцы замыслили?
Ежели на нашей земле крепость ставить — я им не ра-
ботник, — твердо сказал Шубин.
— Дело говоришь, вызнать надо.
— Пусть Дементий Денежкин от всей артели спросит.
Так, мол, и так. Старшим он у нас, как решит, так и сде-
лаем.
— Ладно, мужики, — согласился Денежкин. — Я по-
гляжу, присмотрюсь. Ежели что — прямо спрошу у Бог-
дана Лучкова. А пока пошли, спать время.
Толкнув дверь, только вчера посаженную на петли,
Дементий Денежкин шагнул на берег. Услышав позади
легки!! шорох, он обернулся и заметил чью-то тень,
скрывшуюся за углом дома.
Денежкин, не раздумывая, бросился вслед за тенью.
Как ни в чем не бывало из-за угла вышел приказчик Бог-
дан Лучков. Денежкин едва не столкнулся с ним.
— Тьфу, черт, чуть с ног не свалил! — крикнул Луч-
ков. — Что ты скачешь как полоумный? В пятнашки иг-
раешь?
— Думал, ошкуй. — Голубые глаза Дементия смот-
228

рели добродушно. — И нож приготовил, смотри-ка. — Он
показал длинный острый нож с костяной ручкой. — А ты,
Богдан Лучков, по какой нужде ночью бродишь?
— Что ж в том за укоризна? — сладко улыбался при-
казчик, поглаживая козлиную бородку.
Мореходы молча обступили Богдана Лучкова со всех
сторон. В глазах его мелькнул страх.
— Отойди! — толкнул он Дементия Денежкина. —
Уперся, будто на пень наехал. Отойди, говорю!
— Пусти его, ребята, — помедлив, посторонился Де-
нежкин. — Пусть к своим хозяевам идет... Однако помни,
Богдан, у нас здесь, на Севере, испокон веков свои за-
коны. Спрячем, ежели что, в долбленый домик под дер-
новое одеяльце.
Богдан Лучков, не оглядываясь, пошел к кочам.
Дементий Денежкин славился среди холмогорских мо-
реходов твердым характером, отвагой, умением. Во вре-
мена царя Ивана Грозного он отлично командовал ко-
раблем корсаров «Царица Анастасия». Недавно ему ис-
полнилось шестьдесят лет, и он отказался от кормщиц-
ких дел, ссылаясь на ослабевшее здоровье.
А в сей год Богдан Лучков соблазнил его большим за-
работком: детей и внуков у него было много.
— Видали, ребята, хорош гусь, — кивнул Денежкин
вслед московскому приказчику. — У нас таких дел про-
между себя не бывало, чтоб друг за дружкой подгля-
дывать да подслушивать. Видать, и правда темные лю-
ди хозяева наши. Будем уши востро держать. А теперь
спать.
И мореходы потянулись к кочам.
Ветер нагнал с запада тучи. Солнце едва просвечива-
ло и казалось бледным мохнатым шаром. Тучи все сгу-
щались и совсем закрыли солнце. Сразу потемнело.
Не успели холмогорцы заползти в каморы, как пошел
дождь, мелкий, нудный.
Прошло еще немного времени. Дождь перестал накра-
пывать, ветер разнес тучи, и низкое полуночное солнце
окрасило сказочными красками дом на берегу, корабли
и низкий берег, уходящий далеко на восток.
По западинкам и небольшим лужайкам вновь запе-
стрели яркие крупные цветы, свернувшие во время дож-
дя свои венчики. И трава стала ярче и зеленее.
Начиналось утро. К речке подошли олени и стали
пить воду. Мягко взмахивая крыльями, к озеру пролете-
229

ла белая сова. В глубине острова раздался тоскливый
волчий вой.
На берегу появились новые люди. Они пришли с
юга в тот ранний утренний час, когда сон самый креп-
кий.
Митрий Зюзя и Сувор Левонтьев оказались в лагере
английских купцов по приказу Степана Гурьева. Не вы-
казывая себя, они должны все разведать и донести корм-
щику.
Тихо переступая ногами, обутыми в мягкие бахилы,
они обошли со всех сторон бревенчатый дом, заглянули
внутрь через оконце. На широких половицах виднелись
желтые, свежие стружки и мелкая щепа. Митрий Зюзя
сосчитал венцы, смерил шагами стены. Дом был доброт-
ный и совсем непохожий на низенькие избушки из плав-
ника, в которых жили русские мореходы, когда случалось
зимовать на берегах Студеного моря.
— Смотри-ка, петли железные на двери поставле-
ны, — удивился Сувор Левонтьев. — Денег, видать,
у купцов много.
— Две горницы и подпол сделаны. А вот здесь печь
будут ставить.
Мореходы с любопытством осмотрели избу и тихонько
вышли наружу, притворив за собой дверь.
Митрий Зюзя то и дело нагибался и рассматривал
яркий ковер под ногами. Его радовала каждая травинка,
каждый цветок.
— Цветочки-то, цветочки! Топтать жалко! — приго-
варивал он, поднимая заскорузлыми пальцами примятые
цветы.
Взглянув на море, поморы обомлели. Волшебное по-
луночное солнце залило кровью белоснежные льдины и
сделало море темно-зеленым. Подгоняемые ветром, кро-
вавые льдины медленно проплывали мимо острова на
восток. Пройдя невидимую границу, они смывали по-
луночный багрянец и снова делались белыми, как ле-
беди.
Большие, морского хода кочи, стоявшие на берегу за
линией прилива, поморам понравились. Корабли стояли
на катках и в любую минуту могли быть спущены в мо-
ре. Корму подпирал деревянный брус толщиной в чет-
верть.
На кочах по три мачты, доски хорошо обструганы и
залиты в пазах варом. Паруса убраны и спрятаны. Мит-
230

рий Зюзя заметил на бортах много царапин, полученных
во льдах. А в некоторых местах черная осмолка была
вовсе содрана.
«Были во льдах, — отметил про себя Зюзя, — од-
нако не в столь тяжелых, как мы».
Вблизи кораблей на песке лежали выгруженные то-
вары в ящиках и мешках, покрытые от дождя смоленой
парусиной.
Мореходы обошли корабли два раза и разглядели все
самым лучшим образом.
Сувор Левонтьев толкнул в бок Зюзю и показал на
дым, потянувшийся из трубы на корме ближнего коча.
— Охолодали поморяне, печь топят, — сказал он. —
Нам уходить надо, пока спят.
Митрий Зюзя не успел ответить.
Наверху хлопнула крышка люка. Мореходы прижа-
лись к кузову.
— Рано еще, — сказал кто-то хриплым со сна го-
лосом.
— Пойдем досыпать... А что тебе сказали — помни:
следить в оба глаза. Ежели что, жалеть нечего, скажем —»
ошкуй либо волки задрали.
— Ладно, Богдан Лучков, это мы могим... Смотри,
прибылая вода пошла.
— Ну-к что ж, спать так спать.
Крышка люка снова хлопнула. И опять все стало
тихо. Зашелестела, зажурчала приливная вода, и неза-
метно подкралось море, затопило отлогий берег.
На реке гулко всплеснулась большая рыба. Мореходы
вздрогнули и схватились за ножи.
— Рыба плещется, — опомнился Митрий.
Оба облегченно вздохнули.
— Ты понял, о чем речь? — прошептал Сувор Ле-
вонтьев.
— Нет, — отозвался Зюзя. — Однако думаю, тот Бог-
дан Лучков плохой человек. Не иначе, убивство замыш-
ляет... На большом озере опять гуся зажарим. — Он
причмокнул губами. — Сколь их там облиняло, не со-
чтешь! И озеро и берега — все пухом и перьями усы-
пано. Там и отдохнем.
— Пошли.
— Пошли.
Мореходы, оглядываясь по сторонам, выбрались из-за
борта и, стараясь не шуметь, тронулись в путь.
231

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГРЕХ ДА БЕДА НА КОГО НЕ ЖИВУТ
Двое суток прошло с тех пор, как кочи Степана Гурь-
ева положили якоря в небольшом закрытом становище на
южном берегу у входа в широкий пролив.
Митрий Зюзя и Сувор Левоитьев все еще не возвра-
щались. Степан Гурьев был поглощен мыслями о пред-
стоящем нападении на английские кочи. Он не сомне-
вался, что английские купцы решили захватить один из
островов близ обского устья. Однако ветер был тот же,
шелоник упорно держался на просторах Ледовитого моря.
С таким ветром плыть на юг кормщики вряд ли согла-
сятся.
Мореходы отдохнули, отоспались в спокойном стано-
вище, напились сладкой свежей воды, наловили рыбы
в синем прозрачном озере. На удобном месте сложили
печку из дикого камня для варки пищи, и Анфиса гото-
вила еду на чистом воздухе.
После высадки на остров Апфису охватила тоска.
Опа плакала по ночам, видела страшные сны. Работу
выполняла бездумно, одними руками. От мужа скрывала
свои чувства, видя, что он увлечен предстоящим делом.
Однако на этот раз Анфиса его не одобряла.
И Василий Чуга ходил мрачный, не разговаривал с то-
варищами и думал про свое. Он знал, что недолго ему
осталось смотреть на ясное солнышко, слышать людской
говор... Приказные в Сольвычегодске рано или поздно вы-
знают, кто убил купца Семена Строганова. Василий был
молод и хотел жить. И еще мучила совесть: ведь он вос-
пользовался доверчивостью Степана Гурьева и ничего не
сказал ему. Он утешался мыслью о предстоящем напа-
дении на английские кочи. Уж здесь он покажет свою
удаль и храбрость... Пусть в бою прольется его кровь,
пусть убыот, так будет даже лучше. Он решил просить
Степана Гурьева назначить его на самое опасное дело.
В первый же вечер, бродя в задумчивости по берегу,
Василий Чуга неожиданно встретился с ошкуем. И он
решил испытать судьбу. «Пойду на медведя, — сказал он
себе. — Если задерет, значит, так на роду написано.
Не тронет медведь, останусь жить — будет легче». Нож,
висевший у пояса, он решил в ход пе пускать. И Василий
Чуга, сжав кулаки и твердо ступая по земле, шел на мед-
232

ведя. Когда до зверя оставалось три шага, ошкуй не
выдержал, повернулся и побежал прочь.
После встречи с медведем в нем пробудилась надеж-
да. Васька стал слышать вскрикивания чаек и голоса то-
варищей. Мир будто ожил, пробудился от спячки, стал
ощутимым и снова желанным.
На третий день мореходы проснулись рано, вышли на
берег, всех волновала судьба разведчиков.
Василий Чуга первый увидел Митрия Зюзю и Сувора
Левонтьева. Они были еще далеко, на соседнем холме.
Утреннее солнце осветило их едва видимые темные фи-
гурки.
— Аглицкие кочи па берегу, — выпалил запыхавший-
ся Митрий Зюзя: увидев собравшихся мореходов, он по-
следние полверсты бежал. — Избу строят, бревна с со-
бой привезли. Мореходов много...
— Вот тебе раз! — Степан Гурьев не знал, что и
думать.
На острове Надежды избу англичане строят, да еще
на северной стороне. В его голове подобное пе укладыва-
лось. Наконец он понял: англичане хотят захватить ост-
ров Надежды потому, что он ближе от Лондона, чем река
Обь. А в северную гавань могут заходить английские
корабли... Опять-таки, рассуждал Степан, летом на остро-
ве собираются самоеды, и англичане могут выменивать
у них меховой товар. На этом острове удобнее в случае
опасности обороняться.
— Ну, ребяты, — сказал Степан, — послушаем, что
еще Митрий Зюзя скажет.
Мореходы сгрудились плотной кучкой.
Митрий Зюзя рассказал все, что он видел на острове,
не забыл и про разговор, услышанный на одном из кочей.
— Вроде у них свара между собой, — пояснил он, —
и Богдан Лучков, ихний управитель, наказывал: «Ежели
что, жалеть нечего, скажем — ошкуй задрал либо волки».
Мореходы молча переглянулись, посмотрели на Сте-
пана Гурьева.
— Вот и встретились с англичанами на одном остро-
ве, — не сразу сказал кормщик. — Я, ребяты, не знаю,
что делать. Видно, и нам зимовать здесь придется. Место
неплохое. — Степан посмотрел вокруг. — В драку лезть,
кровь христианскую проливать, не разобравшись, воздер-
жусь. Надо узнать, кто из поморян наших, из холмогор-
цев, у агличан. Можно и добром все уладить. А избу да
233

баню мы сумеем из плавника выстроить, леса по всему
острову море навалило много.
Степан Гурьев пока сам не знал, как можно выпол-
нить приказ купцов Строгановых, не проливая крови. Но
подспудное чувство подсказало ему: торопиться не сле-
дует. И он, может быть, первый раз в жизни растерялся.
Мореходы молчали, ждали слова кормщика. Народ
собрался крепкий, ко всему привычный, сильный, пред-
приимчивый. Все знали, зачем они здесь, и ждали драки
с англичанами.
— Кочи пусть на воде стоят, может быть, еще при-
годятся, — после долгого раздумья распорядился Сте-
пан. — Вы, ребята, за плавником для избы ступайте.
Мореходы разошлись, а Степан позвал жену. Он хо-
тел посоветоваться с ней, Анфиса не раз помогала ему
добрым словом. Они подошли к берегу, уселись на плав-
никовые бревна. У них была одинаковая одежда —
оленьи малицы, беличьи шапки, бахилы. Все сделал
в Сольвычегодске один и тот же мастер. Сзади даже свои
мореходы не сразу их отличали. Ростом они одинаковы.
— Что посоветуешь, Анфиса? — спросил Степан.
— Ты правильно решил. Не торопись, посмотри, по-
думай... Я одного боюсь, — помолчав, продолжала она. —
Семен Аникеевич убит, а он тебе верил и за тебя стоял.
Как будет при Никите Григорьевиче? Вдова Евдокия Не-
стеровна в твоем деле не заступница. Одно хорошо знаю:
напрасно ты Макара Шустова старшим оставил. Плохой
он человек.
— Я и сам казнюсь, да что теперь делать.
— Ты прав... Нехорошо на душе у меня, Степан. Про-
шу, не проливай крови. Обойдись, если можно. Плохо-
го жду.
Анфиса взяла руку мужа и держала ее в своей.
— Осмотрись, Степушка, разузнай, — продолжала
упрашивать Анфиса.
— Да разве я против? И сам так думаю.
— Завяжется драка, — тихо говорила Анфиса, —
убьют человека, и не дай бог, аглицкого купца. Дело
заварится большое. Заступится ли за тебя молодой Стро-
ганов? Чаю я, не заступится. Ежели отречься от всего,
тогда беда. Тебя убивцем посчитают. Разве поверят, что
приказ Семена Аникеевича выполнил? Ох, Степан, Сте-
пан, болит мое сердце!
Степан Гурьев обнял жену и стал ее успокаивать.
234

Себе ои дал слово быть осторожным и пе допускать кро-
вопролития. Слова Анфисы запали ему в душу.
Посидев немного с мужем, Анфиса ушла готовить
мореходам обед, а Степан сидел и думал. Понемногу его
мысли приняли другое направление. Он вспомнил про
самоедов. Они могли приехать на остров и встретить анг-
личан, а этого больше всего не хотел кормщик. В море-
ходной тетради было записано, что самоеды с большого
острова и с матерой земли выходят к реке Песчанке. «Где
река Песчанка, — думал Степан, — надо ее посмотреть:
может быть, самоеды уже здесь!»
Море шумело. Начавшийся прилив тащил к берегу
плавник. Степан заметил большое дерево, вывороченное
из земли вместе с корнями. Вместе с приливом коряга
подплывала все ближе и ближе. Понемногу скрывались
под водой песчаные мели, расположенные вдоль берега.
Прилив усиливался.
Подгоняемые ветром дождевые тучи медленно уходи-
ли на запад. Погода прояснилась, снова во всю силу го-
рело северное солнце.
Степан Гурьев решил идти на реку Песчанку. При-
хватив с собой кое-что в дорогу, вместе с Митрием Зюзей
они отправились на восток от становища.
Южный берег был плоский, как пирог, высотой пятна-
дцать-двадцать локтей. На севере, в глубине острова, вид-
нелись небольшие пологие холмы, покрытые мхом и тра-
вой. К морю берег обрывался круто. В прилив вода под-
ступала к нему вплотную.
В двух местах, там, где берег выступал в море, мо-
реход увидел галечные пляжи, не затопляемые в самую
полную воду. На гальке расположились шумные и вонь-
кие залежи моржей. Зверя было множество. Митрий
Зюзя принялся было считать, но потом бросил, потому
что недостало и счета.
Не раз мореходам преграждали дорогу небольшие ре-
чушки, спокойно стекавшие к морю. С тихим звоном про-
бивались во мхах ручейки. Тундра на острове жила пол-
ной жизнью. Спелое летнее солнце светило и день и ночь,
побуждая природу торопиться. Сейчас оно крепко припе-
кало спины мореходам. То и дело встречались белые
медведи. Они паслись на лужайках, словно коровы, по-
едая какую-то траву и не обращая на людей внимания.
Часа через три мореходы подошли к маленькому озе-
ру с приподнятыми песчаными берегами. Прозрачная во-
235

да отливала синевой. На озере пискливо щебетали ки-
шевшие там птенцы линяющих гусей.
Митрий Зюзя захотел поймать одного, подержать
в руках пушистенький комочек. Однако затея не удалась:
птенцы, быстро загребая лапками, устремились к проти-
воположному берегу, где, словно печная пасть, чернело
отверстие, и мгновенно скрылись в этой дыре. Озеро опу-
стело, остались только перья и пух линяющих гусей.
А Митрий в погоне за птенцом поскользнулся на мши-
стых камнях, упал и ушиб колено.
Степан Гурьев с любопытством осмотрел берег, ме-
сто, где укрылись гусенята.
— Озеро у нас под ногами, — догадался он, — там
и птенцы спрятались. Место хорошее, их ни песец, ни
сова не достанут... Идти можешь, Митрий?
— Могу. — И Зюзя заковылял следом за Степаном.
К концу дня мореходы увидели закиданную камнями
говорливую речку, а на берегу — высокий крест. Непо-
далеку виднелись остатки самоедского стойбища: кости,
обрывки ремней, куски оленьей кожи, сломанные сани...
Степан Гурьев вынул из-за пазухи свою мореходную
тетрадь.
— Река Песчанка, — сказал он. — На этом месте
с большого острова самоеды переходят пасти оленей на
наш остров. В малую воду осушается песчаный переше-
ек, соединяющий оба острова, — продолжал он, — и,
значит, нет и течения. Агличанам об этом, наверно, рас-
сказали.
Вечером стало прохладнее. Мореходы разложили на
сухом месте костер, разожгли его. Митрий Зюзя наловил
жирной рыбы в реке и принялся варить уху. Плотно на-
евшись, они стали подумывать, как удобнее лечь спать.
— Спать будем по очереди, — сказал Степан, посмот-
рев по сторонам. — Воп медведей сколько. Нас за мор-
жей примут и съедят запросто.
— Ия так думаю, — отозвался Митрий Зюзя. —
Успеем выспаться. Смотри-ка... — Он показал на стайку
песцов, подобравшихся к остаткам рыбы, брошенной мо-
реходами. — Ишь ты, непуганый зверь, совсем человека
не боится.
Мореходы разгребли огонь, настелили сухих прутьев
на горячем месте и разожгли новый костер.
— Скажи, Митрий, —• укладываясь спать, спросил
Степан, — как бы ты поступил на моем месте? Поду-
май-ка.
236

— А сам ты?
— Не могу решить, от мыслей голова вспухла. Одно
енаю: аглицких купцов сюда пускать нельзя. А другое —
невинную кровь проливать тяжкий грех.
Митрий молчал недолго.
— С ребятами надо поговорить.., с теми, что аглича-
пам служат.
- Ну?
— Обсказать, как и что, пусть агличане одни на ост-
рове остаются. Небось взвоют.
— Так-то так, однако... Ну а ежели пас агличане
увидят и догадаются, что мы по их души? Драки пе ми-
новать.
— Разве у нас па лбу нашисано? — доказывал свое
Митрий. — Мы сами по себе, они сами по себе... Мы па
промысел за моржами — вон их по берегу сколь, — а для
каких дел они пришли, нам незнаемо.
Степан Гурьев все понял. Голова бывшего корсара
варила слишком прямолинейно. Он получил приказ уни-
чтожить врага, а в таких случаях внезапность нападения
часто решает дело. И Степан решил воспользоваться сво-
им преимуществом. Он знал, где враг, и знал, что его
надо уничтожить... Но что было хорошо во времена мор-
ской войны, сейчас не подходило. И Степан стал обду-
мывать все по-новому. Мешали комары, тучами осаж-
давшие мореходов. Дым костров мало помогал. Руки и
лица вскоре превратились в зудящую опухоль, покрытую
липким месивом раздавленных насекомых.
— С Федором поговорить надо, чать он тебе не чу-
жой!
— С каким Федором?
— С шуряком твоим.
— Да разве он там?
— Тама, деньги кого хошь прельстят. И у меня прия-
тели есть. Верных агличанам там не много. Из Москвы
управитель Богдан Лучков, с ним двое товарпщев.
И двое пустозерцев-кормщиков, они всему делу голова.
И дорогу агличанам указывают, и место сие они нашли.
Знакомые самоеды у них есть. Оба кормщика, давно
пушниной промышляют.
— Вон оно что! — сказал Степан. — Вон оно что!
Федор тама. Попробуем теперя инако. — И как-то сразу
успокоился. — Молодец, Митрий... — Он поудобнее улег-
ся у костра, подложил под голову заплечный мешок. —
237

Когда солнышко над тем мыском станет, разбуди... Что
ты раньше про Федора не сказывал?
— Ты не спрашивал, а к слову не пришлось.
— Ладно.
Степан повернулся спиной к костру и сразу уснул.
А Митрий Зюзя долго бродил возле костра, стараясь не
заснуть, и посматривал на бледное, низкое солнце, катив-
шееся над самым островом.
Тихо в этот полуночный час на острове Надежды.
Утром мореходы снова наварили рыбы, позавтракали
и отправились в обратный путь.
Советы жены и разговор с Митрием Зюзей помогли
Степану принять правильное решение. Теперь он не со-
мневался: надо действовать не силой, а хитростью. Надо
выполнить приказ купцов Строгановых так, чтобы не
идти против своей совести и против закона. И еще решил
кормщик: не откладывая, идти в лагерь англичан и
узнать все самому.
Был отлив. Море ушло, оставив оголенные отмели.
Подходя к своему становищу, Степан увидел знакомую
корягу. Она чернела на мокром песке, зацепившись кор-
нями. Следующий прилив еще больше поднесет ее к бе-
регу. Он осмотрел кучу плавника, собранного морехода-
ми за его отсутствие. В нем много ровных, крепких ство-
лов. На избу и баню вполне хватало.
Время было обеденное. Мореходы дружно таскали
ложками из большой деревянной чаши Анфисино варе-
во — жирную кашу с кусками оленины.
После обеда Степан созвал своих товарищей.
— Вот что, ребята, — твердо сказал он, — свару
заводить с агличанами нам не с руки. Пусть они своим
делом занимаются, а мы своим... Дом и баньку срубим.
Песцов промышлять будем. Поняли меня?
— Поняли, Степан Елисеевич.
— Плавника, я думаю, хватит. Можно приступать.
Сначала баню сколотим, потом избу, попариться всем
охота... Кто хочет, ребята, совет подать? — Степан по-
смотрел на своих товарищей.
— Все довольны, Степан Елисеевич, правильно ты
рассудил.
Степан хотел было вместе с артелью строить баню,
но потом подумал, что для постройки народу много, а
главное вовсе не в бане, а в том, как он сумеет устроить
дела с английскими купцами. «Отдохну часок-другой —
238

и в дорогу, — вдруг решил он. — Чем скорее узнаю, что
и как, тем надежнее».
Степан направился к берегу повидать Анфису. Она
сидела возле костра и чистила рыбу.
— Пойду к агличанам, — сказал он, присаживаясь
рядом с женой на черный плоский камень.
— Иди, так будет лучше, однако осторожность дер-
жи. — Анфиса встала, обняла и перекрестила мужа. Вни-
мательно посмотрела на него. — Отдохни-ка, Степан,
устал ты, по глазам вижу. Я тебя подниму, когда тень
на костер ляжет, — Анфиса показала на черную полос-
ку, тянувшуюся от креста, одиноко стоявшего на самом
берегу. — И Митрию скажу.
Степан не торопясь сел в лодку и, взмахнув два раза
веслами, приткнулся к борту коча. В каморе он снял
малицу, шапку, верхнее и свалился на свою постель.
Заснул он не сразу, долго лежал с открытыми гла-
зами и думал.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ОДНАКО МЫ НЕ ЗАПРЕЩАЕМ НИКОМУ
МИРНО ПРИХОДИТЬ В ВАШИ ЦАРСТВА
После казни Марии Стюарт испанский король на весь
мир объявил себя наследником и преемником английской
короны и, не жалея денег, стал готовить большой флот
для завоевания Англии.
Лорд Уолсипгем каждый день докладывал королеве
Елизавете о подготовке к походу испанских кораблей:
его разведчики буквально наводнили все приморские го-
рода Португалии и Испании. Даже в окружении маркиза
Санта-Крус, опытного флотоводца, стоявшего во главе
всех морских дел испанского короля, притаился развед-
чик лорда Уолсингема.
Конечно, и в Англии немало глаз следило за дей-
ствиями королевы Елизаветы. Английские католики рев-
ностно выполняли задания папы римского, и действия
их давно перешагнули границы религиозных споров.
О своих приготовлениях католик король Филипп II
предупредил папу Сикста. Свое подробное письмо он за-
кончил следующими словами: «...Одни только ветры мо-
гут воспрепятствовать флоту сему завоевать Англию, но
я уповаю, что покровительство божье и благословение,
239

которое ваше святейшество дарует ему, остановит все
противоборствующие волнения...»
Поистине неисповедимы пути господни. Папа немед-
ленно послал тайное письмо испанского короля Елизаве-
те Английской. А на словах своему гонцу велел ей ска-
зать, чтобы она заблаговременно готовилась к обороне и
чтобы приложила все силы к тому, дабы не напали ис-
панцы на нее врасплох. Не обольщалась, считая неприя-
теля не столько сильным, каков он есть в самом деле.
Зловещие слухи ползли по Европе. И чем ближе под-
ступали сроки выхода испанской «Непобедимой армады»,
тем слухи становились упорнее и злее. В городах и селах
говорили, что Елизавете отрубят голову по приказанию
короля Филиппа на том же месте, где государыня сия
повелела обезглавить королеву Марию. Другие говорили,
что королеве Елизавете не будут рубить голову, а за-
душат как отпавшую от католической веры. Во дворце
английской королевы в эти тревожные дни не было ни
забав, ни развлечений. Елизавета каждый день призы-
вала сэра Френсиса Уолсингема и требовала от него но-
вых сведений. Ежедневно она вызывала к себе и других
министров, рассылала своих приближенных на верфи, где
строились новые корабли для боев с испанской армадой,
и приближенные торопили строителей. Из России по-
прежнему привозили пеньку и корабельные мачты. Сотни
оружейных мастеров день и ночь стучали молотками, из-
готовляя броневые доспехи и оружие для королевских
стрелков. Англия деятельно готовилась к встрече врага.
И королеве и народу вторжение испанцев сулило много
несчастий. Католиков, выступавших против протестантов
и королевы *, ловили и без сожаления предавали смерти.
«Непобедимая армада» вышла из Лиссабона 30 мая
и медленно двигалась на север. Испанский флот казался
в море подобныхМ городу, состоящему из замков и крепо-
стей. Корабли были высокобортны и внушительны на вид.
Шестьдесят галионов несли на себе по сто двадцать пу-
шек каждый. На самом малом корабле стояло пятьдесят
пушек. 31 июля моряки «Непобедимой армады» увидели
берега Англии, на кораблях готовились высаживать пе-
хоту. На английскую землю должны были вступить де-
вятнадцать тысяч испанских солдат.
3 августа на испанские корабли, отбившиеся от ар-
мады, напал знаменитый английский корсар Френсис
Дрейк. Корабли у него были меньше испанских, но зато
поворотливее, Адмирал Дрейк долго выбирал удобный
240

16 Накануне Смуты

случай, понимая, что потерять флот для Англии — зна-
чит потерять все. Испания рисковала только кораблями.
Победа осталась за англичанами. 4 августа произошло
еще одно сражение, и 8 августа — последнее. Испанцы
понесли большие потери.
Испанские флотоводцы решили, не высаживая сол-
дат, идти к северу под восточным берегом Англии. На-
летевшая сильная буря уничтожила и повредила много
кораблей. Продолжение военных действий сделалось бес-
цельным, и остатки «Непобедимой армады», обойдя Анг-
лию с севера, направились в свой порт.
Прошло несколько дней. Англия торжественно от-
праздновала свою победу над безжалостным и коварным
врагом. Королеву Елизавету славила вся английская
земля.
В конце августа похудевшая и побледневшая короле-
ва снова принимала в Ричмондском дворце Джерома
Горсея.
При тайном разговоре присутствовали лорд Сесиль
Берли, Френсис Уолсингем и граф Лестер.
На этот раз королева была закована в золото, словно
в латы, и была похожа на индийского идола.
— Мы прошлый раз не обратили ваше внимание, гос-
пода, на одно место из письма государя Федора Иванови-
ча... Дайте царское письмо, лорд Берли... Да, да, вот здесь
он пишет, — королева показала пальцем, — прочитайте
нам вслух.
— «...Кто бы ни был или кто бы из какой земли ни
приехал в наше государство, — читал лорд Берли не-
много охрипшим голосом, — тому можно и повольно тор-
говать, и нудить нас в том, чтобы мы в своем государ-
стве не позволяли другим торговлю, непригоже. Проше-
ние к тебе твоих гостей неразумно; они хотели забрать
все прибытки для себя одних и не хотят никого другого
допускать в наши пристанища, а это как бы для нашего
государства помеха. Это статья неподходящая...»
— Довольно, — сказала королева. — Отсюда видно,
что наш любезный брат Федор склонен допустить в се-
верных портах свободную торговлю, без всяких ограниче-
ний, лишь бы платили ему таможенные сборы?!
— Да, ваше величество, выходит так, — подтвердил
Френсис Уолсингем.
— Наглое письмо. Ведь англичане имеют давние пра-
ва на исключительную торговлю в Белом море. Не так ли,
милорды?
242

— Да, ваше величество.
— Англия могущественная морская держава, и с ней
нельзя говорить таким языком.
— Россия независимое государство, ваше величество,
и ее государь может распоряжаться в своих землях.
— А мы говорим — не может! — Королева хлопнула
ладонью по столу. — Если англичане получили исключи-
тельное право торговли в северных морях, они должны
защищать свое право.
— Ваше величество, — сэр Берли поклонился, —
но ведь и Россия не беззащитна. Она ревностно смотрит
за каждым квадратным дюймом своей земли.
— Не злите нас, милорд... Английское право должно
быть превыше всего. Господин Горсей, наш верный слуга,
что скажете вы? Я помню, прошлый раз вы просили при-
нять крутые меры.
Но Джером Горсей многое передумал за время между
приемами королевы. И он решил, что несвоевременное
вмешательство Англии в московские дела затронет не-
окрепшее предприятие новой торговой компании.
— Московиты не потерпят грубого вмешательства, —
запинаясь, ответил купец. — И я и мы... Может статься,
что пеньковые канаты и корабельные мачты будут возить
к себе нидерландские купцы.
Елизавета вскочила с кресла, лицо ее покраснело, по-
крылось потом, словно росой.
— Мы приказываем направить в Белое море десять,
двадцать больших кораблей! — визгливо закричала коро-
лева. — Пусть они охраняют подступы к двинским пор-
там. Ни одно судно не должно войти в эту реку и выйти
из нее. И тогда, я не сомневаюсь, мой любезный брат на-
пишет мне о своем согласии.
Министры молчали.
— Вы оглохли, упрямые мужики? Мы хотим — вы
слышите, хотим! — чувствовать себя королевой на всех
морях. Мы уверены, что никакой народ не осмелится со-
вершать морские плавания без нашего государского же-
лания. Мы не хотим угрожать нашему брату Федору
оружием, но мы требуем, если он печалится о своей че-
сти, не оскорблять нашего государского достоинства. Пос-
ле нашей победы над сильнейшим испанским флотом мы
не видим достойных противников.
— Ваше величество, государь Федор Иванович может
изгнать из своего царства всех английских купцов, и я...
— Ах, так, наглый плут!..
16*
243

Королева маленькой, но твердой рукой влепила поще-
чину Джерому Горсею.
Посланник свалился на колени.
— Целуй руку ее королевского величества, она осча-
стливила тебя, негодяй, — чуть усмехнувшись, сказал
граф Лестер.
— Ваше величество, ваше величество, не гневайтесь,
дайте поцеловать ручку! — молил Джером Горсей, испу-
гавшись насмерть. — Дайте вашу ручку, прекрасная ко-
ролева!
— Мы не гневаемся. — Помедлив, королева сунула
свою руку посланнику.
Джером Горсей захлебнулся, покрывая ее поцелуями.
— Никогда я не видел женщины прекраснее вас, ваше
величество!
— Довольно! — Показав в улыбке длинные зубы, ко-
ролева отняла руку. — Мы надеемся на вашу верность.
Поднимитесь с колен.
— Ваше величество, — обратился к королеве лорд
Берли, переглянувшись с членами тайного совета, — нам
следует сначала испытать мирные средства. Я предлагаю
написать письмо русскому государю от имени вашего
величества и строго предупредить о самых серьезных по-
следствиях. Он должен пойти на уступки. И надо напи-
сать правителю Борису Федоровичу любезное письмо и
просить его помощи... Я вижу лукавую душу Годунова,
но вижу и его великий государственный ум. А если ваше
письмо не подействует, ваше величество, тогда подумаем
о более суровых мерах.
— Ваше величество, — вступил в разговор лорд
Уолсингем, — надо привести к порядку наших купцов в
Москве. У них нет единого мнения. Двадцать человек ве-
дут свои дела в одиночку и не хотят знать никаких лон-
донских агентов. Несколько человек крестились, приняли
греческую веру.
— Черт возьми, это кощунство, нельзя крестить чело-
века дважды! — закричала королева.
Да, но русские делают все по-своему. Благодаря
нашим купцам, изменившим своей вере, в Москве знают
обо всех европейских делах значительно больше, чем при
отце нынешнего царя Федора. Там знают все наши поряд-
ки и правила... Не так ли, Горсей?
— Да, да, достопочтенный лорд. Многие перестали
думать о пользе своего отечества.
Королева сидела в задумчивости, опустив голову.
244

— Мы решили так. — Она выпрямилась и строго по-
смотрела на своих министров. — Сэр Берли, пишите
строгое письмо московскому царю. Не будем бряцать ору-
жием, но покажем когти. Завтра вам поможет своими
советами господин Горсей, он сведущ в московских делах.
Мы должны по самой дешевой цене покупать пеньковые
канаты и лес для постройки наших кораблей. А мы с ва-
ми, лорд Уолсингем, возьмемся за купцов. Вы согласны,
милорды?
— Вы правы, как всегда, ваше величество, — отозвал-
ся лорд Берли с глубоким поклоном.
— Сегодня вечером, господин Горсей, — продолжала
королева, — вы должны навестить ольдерменов Москов-
ской компании. Они досаждают нам своими жалобами.
* * *
Ольдермены «Русской купеческой компании» собра-
лись в доме своего престарелого председателя Роуланда
Гэйуорда. Каменный дом, выходящий окнами на пустын-
ную набережную Темзы, был построен лет двадцать назад,
когда доходы компании были высокие и она пользовалась
уважением лондонского купечества.
Последние годы в Лондон стали проникать слухи о
пошатнувшихся делах Русской компании.
Купцы и подмастерья в России нарушали старинные
правила, вели себя свободно — без разрешения посещали
русские дома, женились на русских, а иногда даже меняли
и религию.
Не выдерживали и слуги. Они видели большие деньги,
идущие в руки купцов, в то же время получая от компа-
нии небольшое жалованье. У слуг все чаще стало появ-
ляться желание отколоться от хозяев и завести отдельную
торговлю. Для того чтобы заработать побольше денег,
шли на все: воровали, доносили на товарищей, возводили
клевету на неповинных людей. Московское правительство
ловко использовало внутренние раздоры английских куп-
цов, стараясь освободиться от обременительных поволь-
ностей, пожалованных еще во времена Ивана Васильеви-
ча Грозного.
В сближении с Англией русские, несомненно, извлекли
немало хорошего для развития своего государства. Царь
Иван получал нужное для войны оружие, порох, селитру.
Из Англии приезжали разные мастера. Восприимчивый
русский народ быстро осваивал все полезное и нужное.
245

Многие преимущества и повольности для английских куп-
цов, на которые соглашался царь Иван, укрепляли англо-
русские отношения. Англичане показали дорогу другим
европейцам в русские морские пристанища на Белом море,
привозили много необходимого для России и вывозили из-
лишки русских товаров.
После смерти Ивана Грозного исключительное положе-
ние англичан в России делалось ненужным и даже вред-
ным. В сближении с Англией таилась опасность для Рос-
сии очутиться в положении страны угнетаемой. И дьяк
Андрей Щелкалов, и Борис Годунов весьма разумно и
на пути англо-русской торговли. Самое главное заключа-
осторожно обходили места и подводные камни, лежавшие
лось в том, что теперь не московиты нуждались и искали
англичан, а англичане всяческими путями старались вос-
становить свои прежние права в России.
Льготы, пожалованные английским купцам, подрывали
отечественную торговлю, русские купцы, не защищенные
своим правительством, не могли соперничать с англий-
скими купцами. Вместе с тем все больше и больше това-
ров стекалось на внутренние рынки и заметно возросло
значение отечественного купечества.
И сейчас вместо подтверждения прежних привилегий
русское правительство решило отделаться, выплатив ком-
пании шесть тысяч фунтов спорных денег и снизив пош-
лины. На все требования англичан восстановить исключи-
тельное право торговать через пристанища Белого моря
русское правительство отвечало отказом.
Жалованная грамота царя Федора Ивановича не слиш-
ком обрадовала ольдерменов, сидевших вокруг тяжелого
дубового стола в доме председателя Роуланда Гэйуорда.
В ожидании Джерома Горсея они вели откровенный
разговор о будущем своей торговли. Некоторые богатые и
уважаемые купцы, уставшие от непрекращавшихся убыт-
ков и воровства, говорили о необходимости распустить
компанию и торговать каждому за свой страх и риск. Но
большинство ольдерменов стояло за продолжение совмест-
ной торговли.
Стемнело. Слуги внесли толстые восковые свечи. Вско-
ре послышался стук лошадиных копыт у крыльца, и дво-
рецкий, раскрыв двери, торжественно произнес:
— Господин Джером Горсей, посланник его величества
русского царя Федора Ивановича.
Джером Горсей с независимым видом вошел в комна-
ту, с достоинством раскланялся с купцами.
246

Ольдермены поднялись с места и поклонились послан-
нику. Председатель Роуланд Гэйуорд посадил его рядом
с собой.
— По велению его величества королевы Елизаветы я
хочу известить вас, уважаемые ольдермены, о пожалова-
нии русского царя и объяснить вам то, что показалось
непонятным.
— Мы слушаем вас, господин Джером Горсей, — веж-
ливо произнес председатель. Откинувшись на спинку крес-
ла, он стал внимательно разглядывать посланника.
— «Мы, Федор, сын Ивана, всемогущий государь и
великий князь всея Руси... — Джером Горсей пропустил
царские титулы, — даруем следующие милости англий-
ским купцам, а именно: сэру Роуланду Гэйуорду и Ри-
чарду Мартину, ольдерменам, сэру Джорджу Барну, Тома-
су Смиту, эсквайру, Джерому Горсею...»
Рука председателя, гладившая седую бороду, остано-
вилась.
— Позвольте задать вопрос вам, сэр Роуланд
Гэйуорд, — перебил Горсея ольдермен Томас Смит, тол-
стенький старичок. — С какого времени господин Джером
Горсей состоит в числе ольдерменов?
— Я не знаю, господа, пусть ответит сам Джером
Горсей.
Посланник изменился в лице:
— Я... меня... ее величество королева назвала так.
Она считает меня представителем Компании английских
купцов в Москве.
— Неслыханно!.. Возмутительно! — раздалось с раз-
ных мест.
Поднялся ольдермен сэр Джордж Барн:
— Мы знаем Джерома Горсея, нашего слугу, которо-
му временно были доверены склады в Москве. Ольдермен
Джером Горсей, московский резидент, нам неизвестен.
— Подлец!
— Негодяй!
— Господа! — запротестовал сэр Роуланд Гэйуорд. —
Прошу воздержаться от оскорблений. Кто хочет говорить?
— Я хочу, — поднялся ольдермен Ричард Сальтон-
стом. — Джером Горсей сам назвал себя ольдерменом и
резидентом нашей компании в Москве. Он хотел обворо-
вать нас на две тысячи рублей. Но Роберт Пикок схватил
его за руку. Он вор, он не может быть ольдерменом.
— По вине Джерома Горсея, — ольдермен Томас
Смит отодвинул кресло и встал, — Джона Горнби под-
247

вергли пыткам, его жарили на огне. Только вмешатель-
ство боярина Бориса Годунова спасло его от смерти.
Джером Горсей, — повысил голос ольдермен, — был ви-
новником заключения в тюрьму Джона Чаппеля. Его дер-
жали в темноте, под землей полтора года. Незадолго перед
тем Горсей поклялся отомстить Чаппелю и, воспользовав-
шись удобным случаем, передал копию одного письма
русским. Из этого письма приказные вывели заключение,
что Джон Чаппель был послан шпионом. Порученные ему
товары на сумму в четыре с половиной тысячи фунтов за-
хвачены в царскую казну. — Ольдермен Томас Смит по-
клонился товарищам и сел на место.
— И я хочу слова, — поднялся Ричард Мартин, ува-
жаемый всеми богатый купец с белой длинной бородой. —
Джером Горсей безрассудно и нагло злоупотребил оказан-
ными ему милостями. Он извратил смысл королевских
писем, будто бы даровавших ему власть. Он взял на себя
смелость отстранить нашего представителя Роберта Пи-
кока. При этом он подписывался резидентом и объявил
боярской думе, будто он приближенный королевы, тело-
хранитель ее особы и послан королевой и Государствен-
ным советом управлять компанией. Я требую немедленно
отстранить его и разоблачить перед глазами королевы.
— Не надо пускать его в Россию! — крикнул кто-то.
— Вор! Негодяй! Они вместе с Антони Маршем обкра-
дывали нас!
— Вы видите, господин Джером Горсей, — обратился
председатель к посланнику, — компания вам не доверяет.
Мы думаем, вы останетесь в Лондоне и ответите перед
судом за свои действия. Для вас так будет лучше.
— Безмозглые, выжившие из ума дураки! — трясясь
от злости, крикнул Джером Горсей. — Его величество
царь Федор Иванович просил нашу королеву прислать
ответное письмо только со мной... — И он выбежал, гром-
ко хлопнув дверью.
Ольдермены долго сидели молча, поглядывая друг на
друга.
— Он наделает нам еще много хлопот, этот Джером
Горсей, — нарушил молчание председатель. — У него
вовсе нет совести. Недаром его боятся все англичане в
России. Он очень опасен и злобен. Не лучше ли отделать-
ся от него другим путем?.. Надо сделать подарок Андрею
Щелкалову либо еще кому-нибудь из начальных людей в
Москве, и тогда он долго там не задержится. Он много
хвастался королеве о своих заслугах. Но ведь в царском
248

пожаловании ни слова не говорится, что торговать в Бе-
лом море по-прежнему будем только мы, купцы Русской
компании.
— Да, да, вы правы, сэр.
— Я слышал от сэра Иеронима Бауса, — сказал То-
мас Смит, — будто Джером Горсей показывал вельможам
свою записную дощечку, на которой он отметил день и то,
каким образом лорд Лестер сбросил свою жену с двух
лестниц, сломал ей голову и через это сделался любов-
ником королевы... Вот если бы об этом узнала королева
или лорд Лестер!
— Нет, — поразмыслив, сказал председатель. — Гор-
сей слишком хитер, и не стоит ставить себя под удар.
Все это враки Иеронима Бауса. Мы только обратим гнев
королевы на себя.
— Мы поручаем вам сделать так, как вы находите
лучшим, сэр Роуланд, мы всегда верим вам, — сказал
ольдермен Томас Смит.
Никто не стал возражать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ЧТОБЫ, НА ТО ГЛЯДЯ,
ДРУГИМ БЫЛО НЕПОВАДНО
Когда воевода Петр Мятелев прискакал в город, все
было тихо и благопристойно. Тело Семена Аникеевича
родственники торжественно похоронили в склепе Воскре-
сенского монастыря. Во всех церквах отслужили панихи-
ды. Варничные строгановские люди работали, как всегда.
Но городок, казалось, застыл, притаился в ожидании
грозы.
Прежде всего воевода, крупный и грузный мужчина,
навестил наследника. Придерживая на боку саблю, звеня
оружием, он вихрем промчался по всем горницам стро-
гановского дома.
Никита Строганов сидел в кабинете за большим сто-
лом и усердно чистил пищаль. Он готовился к охоте.
— Никита Григорьевич, где ты был, когда злодеи уби-
ли твоего дядю? — поздоровавшись, спросил воевода
Мятелев.
— Семен Аникеевич мне и ближним слугам приказал
выйти по тайному ходу в... — Никита Строганов прику-
сил губу: о строгановских подземельях посторонние не
24$

должны знать. — Он хотел один разговаривать с мятеж-
никами.
— Крепкий нрав был у покойного.
— За дерзкие речи он ударил посохом Тимоху-под-
варка, пробил ему грудь.
— Откуда это известно?
— Старший приказчик дознался и сказал мне.
— Степан Гурьев?
— Нет, Макар Шустов.
— A-а, варничный приказчик. А куда девался Гурьев?
— Дядя послал его в Холмогоры.
— Зачем?
— Гм!.. — замялся Никита Строганов. — Что-то по
делам меховой торговли, а точно не ведаю.
Воеводе показалась странной заминка племянника. Но
он не подал виду.
— А кто убил Семена Аникеевича?
— Сие неведомо мне. Народу было много, наверное,
человек двадцать. Все перепачкали, грязью завалили.
— Как он был убит?
— Дубиной разбили голову.
Воевода покосился на бурые пятна на шкурах белого
медведя.
— Да, это его кровь, — подтвердил племянник. —
А там кровь Тимохи-подварка.
Воевода задумался.
—- В Москву писали? — спросил он, уставив малень-
кие глазки на Строганова.
— Писали. Вся семья на совет собиралась. Великого
государя царя Федора Ивановича слезно просили строго
наказать злодеев, чтобы впредь никому неповадно было.
— Поспешили. Почему меня пе дождались? — при-
топнул ногой воевода. — Теперь вот кашу расхлебывай
с вами! Город свой строгановский построили... Да как
через такие вороты во двор людишки прошли? А где
стрельцы ваши, пушки? Ведь у вас сотни оружных день-
ги получают! Дозорные на стенах... Эх! Вот кого в батоги
взять, шкуру спустить до самых пят.
— Мой совет, Петр Кириллович, — ухмыльнувшись,
сказал Никита Строганов, — поговори со старшим при-
казчиком. Он человек пронырливый, хитрый. Может,
и узнал что. Да зачинщиков бы к огню и к дыбе при-
вести, авось и скажут.
— Свое дело я знаю, Никита Григорьевич, — отрезал
250

воевода. — Что ж, счастливой тебе охоты. Я вижу, на
кабана собираешься.
Окинув взглядом кабинет, он увидел на стене вместо
дедовых икон могучие лосиные рога и кабаньи головы с
длинными клыками. Иконы кучей лежали в углу.
Никита Строганов невозмутимо продолжал готовиться
к охоте. Он осмотрел лук, проверил стрелы. Наточил нож.
Возле его ног вертелись две собаки.
«Да, — подумал воевода, — новый хозяин не в дедуш-
ку. Аника Федорович в гробу бы перевернулся, кабы
знал про иконы-то...»
Петр Мятелев твердо решил начать розыск с раненого
подварка Тимохи. «Он стоял рядом с Семеном Аникееви-
чем, — думал он, — значит, видел, кто его убил». Вое-
вода понимал, что действовать надо быстро и умело.
От успеха в какой-то степени зависела и его судьба. Се-
мен Аникеевич — это не безвестный ярыжка и не купец
с ярмарки. До именитых Строгановых рукой не достать,
высоко.
Прошла неделя. Все надежды воеводы Мятелева
узнать, кто убийца Строганова, пошли прахом. Тимоха-
подварок и под пытками никого не выдал. Он сидел в
глубокой сырой яме в тяжелых цепях, рана в груди не
заживала. Тимоха ослаб и едва передвигал ноги.
Пришлось начинать сначала.
«Вместе с Тимохой, — рассуждал воевода, — в каби-
нете Строганова было два десятка варничных людей.
Значит, надо поискать среди солеваров, пустить своих лю-
дей по харчевням, может быть, кто под хмелем и развя-
жет язык».
От тяжелых дум у воеводы болела голова.
Во вторник вечером Петру Кирилловичу доложили,
что с ним хочет говорить старший строгановский приказ-
чик Шустов.
Воевода велел звать.
Шустов вошел неслышно, мягко, как кот, и низко по-
клонился.
— Садись, — показал воевода на лавку. — С чем при-
шел, Макар Шустов? Рассказывай. — Маленькие глазки
воеводы впились в приказчика.
— Да уж не знаю, может, дело плевое. Я со многими
людишками говорил, выпытывал, кто нашего хозяина Се-
мена Аникеевича убил. Никто будто не видел... А вчера
понадобились мне кузнецы-цыренщики новый цырен скле-
пать, я и вызвал их всех. Однако трое пришли, а четвер-
251

того нет. Говорят, с того дня, как убили Строганова, никто
его не видел.
— Как имя кузнецу? — насторожился воевода.
— Васька Чуга.
— Что за человек, знаешь его?
— Как не знать. Мореход, холмогорец. Женился у нас,
да жонка в прошлом годе померла. Угрюмый и дерзкий
человек.
— Так, так. А еще что знаешь?
— Думаю, он в Холмогоры подался... Может быть, его
взял с собой старший приказчик Степан Гурьев. Он за
большим делом послан.
— Куда?
— В Холмогоры, а потом в далекие студеные моря, где
меховой товар дешев.
— И Васька Чуга с ним?
— Того я не ведаю, однако думать можно. Чуга море-
ход хороший и вместе со Степаном Гурьевым в походы
хаживал.
Приказчик Макар Шустов недаром назвал имя Степа-
на Гурьева. Он понимал, что со смертью Семена Аникее-
вича положение Степана в семье у Строгановых пошат-
нулось, а его, Макара, упрочилось. «Ведь меня, — думал
Макар, — недолюбливал покойник. Он мне ходу в стар-
шие приказчики не давал, он и Степана возвысил. Если
постараться запачкать Гурьева, может быть, от него
Строгановы совсем откажутся. На Никиту Строганова
Степану трудно рассчитывать».
— И ты думаешь, что Степан Гурьев знал, что Васька
Чуга убил Семена Аникеевича, и все-таки взял его, —
медленно цедил воевода, не спуская глаз с приказчика. —
Так я понял тебя, приказчик Макар Шустов?
— Уж и не знаю, как сказать, — заколебался Ма-
кар. — Может быть, не так, а может быть, и так. Степан-
то Гурьев в морских разбойниках при царе Иване Гроз-
ном состоял. Царским капитаном назывался. Ему-то жиз-
ни человека лишить пустое дело. Не за грех, а за доблесть
почитает.
— Эй, мужик! Что ты в этих делах понимаешь! Ему
сам Грозный царь золотой на шапку повесил. Тебе того
не понять: чем больше врагов царских перебьешь, тем
почету больше. А другое, скажем, кого царь пожаловал,
того бог простил. Вот и я, бывало, на Ливонской войне
сколь голов вражеских срублю... тебе и во снях того не
снилось. Человека зарубить в честном бою — это одно...
252

Вот вы, приказчики строгановские, бьете людей до смер-
ти, в погребах держите, на чепи тяжелые сажаете, а прав
у вас нет, — вдруг разозлился воевода, — а потом жало-
бы в Москву шлете. Ну, да ладно, будем искать убивца,
авось найдем. ...Ну а ты иди покеда.
— Ты бы, государь воевода, Тимоху-то через огневую
пытку провел. Он бы тебе все тогда выложил.
— Как ты говоришь?
— Да вот у меня цырен прохудился. Солеварка сейчас
пустует. Ты бы Тимоху-то замест рассола в тот цырен по-
садил, — приказчик захихикал, — небось скажет, как
припечет.
Воевода задумался.
— Ладно, Макар, покажи Онуфрию солеварню. И чтоб
слова пикому. Понял?
sit Н» ’i*
Старая варница выглядела мрачно. Стены и потолок
были черные от копоти. Две восковые свечи, горевшие
желтым пламенем, освещали стол, лавки, принесенные из
воеводского дома, и огромный железный цырен, висевший
над печью.
Кроме высокого мужика Онуфрия, воеводского палача,
в варнице находились еще два человека. На скамье сидел
воевода Мятелев и перед ним, закованный по рукам и
ногам, стоял Тимоха-подварок.
Воевода Мятелев в длинном, изрядно замызганном ма-
линовом кафтане долго, не проронив слова, рассматривал
узника.
Тимоха был худ. С его белого, изможденного лица
свисала русая бородка со следами запекшейся крови. Ру-
баха на груди тоже была запачкана кровью.
— Смотрю я на тебя, Тимошка, и думаю: до чего жи-
вуча человеческая порода, — произнес наконец воевода. —
После того как мы с тобой говаривали в последний раз,
ты будто и дышать перестал. Ан нет, ныне сам на ногах
стоишь. Оздоровел, гляжу, парень... Скажи-ка мне, седни
станешь разговаривать по душам или, как в тот раз, бу-
дешь в молчанку играть?
— Я все сказал, — с трудом ворочая языком, ответил
Тимоха.
— Значит, не хочешь? Остатний раз спрашиваю!
Тимоха мотнул головой.
— Понял тебя, Тимоха... Снимай с него железа, —
253

ооериулся к палачу воевода, — раздень вовсе догола да
на цырен посади, пусть погреется.
Узник испуганно посмотрел на солеварный цырен.
А через мгновение глаза его потухли, и он снова опустил
на грудь голову.
Палач, худощавый, сутуловатый, в холщовой красной
рубахе, не торопясь расковал узника, снял с него грязное
рубище... Костлявое тело Тимохи было в ранах и рубцах
от прежних пыток.
— Иди туда, — легонько подтолкнул воевода узника
в спину, — влезай во-он по той стремянке и садись.
Узник молча, не поднимая головы, выполнил все, что
от него требовал воевода. Огромная сковорода была теп-
лая, и сидеть на ней было приятно.
— Накаливай, Онуфрий, не теряй времени, не все
Тимошке из рассола соль варить, теперь мы из него соль
выпарим.
Палач положил в печь смолистых поленьев. Цырен
быстро разогрелся. Тимоха вскоре не смог не только си-
деть, но и стоять на горячем железе. Ему приходилось
быстро перебирать ногами. Когда загорелось мясо на по-
дошвах, Тимоха, изнеможенный прежними пытками, не
выдержал:
— Не могу, дайте сойти!
— Говорить будешь? — будто нехотя спросил воевода.
— Да, да.
— Без утайки?
— Да! — кричал Тимоха, перебирая ногами, словно в
безумном танце. — Да, все скажу, скорея, скорей!
В голове билась одна мысль: не свалиться бы, не
упасть бы всем телом.
Воевода кивнул. Палач, косясь па пятна огненного
цвета, проступившие на цырепе, отбросил вилы, подхватил
Тимоху под мышки и поставил на холодные сырые доски.
Взяв с полки горшок, он захватил из него на палец
зеленой пахучей мази и покрыл ею сожженные ступни
узника. Нестерпимая боль понемногу утихла. Палач чис-
той тряпкой перевязал раны.
Тимоха заплакал и стал благодарить своих мучителей.
Палач взял Тимоху, словно ребенка, на руки и посадил
па лавку, как раз против воеводы, а сам удалился в тем-
ный угол, будто исчез совсем.
— Кто убил Строганова?
Тимоха ответил не сразу. В варнице наступила тиши-
254

на, прерываемая натужным дыханием узника. В груди у
него что-то булькало и хрипело.
— Кто убил Строганова? — повторил воевода.
— Не знаю того, государь воевода.
— Не знаешь! — Маленькие быстрые глазки Мятеле-
ва сверкнули. — Вот как! На огонь его, снять повязки! —
приподнявшись с лавки, крикнул он.
Гулко кашлянул невидимый в темноте палач. Послы-
шались шаги.
— Не надо, я скажу.
Пытка огнем обессилила душу и тело Тимохи. Его
трясла лихорадка. Он не мог унять дрожь. Голова тряс-
лась, зубы стучали. Бессмысленным взором он смотрел
на воеводу. Ему казалось, что все сейчас происходит
во сне.
— Говори, — расслышал он грозный голос.
— Васька Чуга ударил дубиной... Дайте пить.
— Дай ему пить, — приказал воевода. — Так, значит,
Васька Чуга?
— Да, да.
Палач подал ковш с холодным квасом. Тимоха сделал
один глоток, и голова его упала на грудь.
— Тимоха! — позвал воевода. — Ты слышишь меня?
Кто еще был с тобой?
Тимоха поднял голову и обвел бессмысленным взгля-
дом избу.
— Где я?
Воевода не ответил. Палач засмеялся.
— Что, а? — бормотал Тимоха, словно во сне. —
Вы, безумцы, терпите, когда вас объедают, когда бьют вас,
когда превозносятся...
— Ну-ка, спроси у Тимохи, кто еще был с ним, хоро-
шенько спроси.
Палач ткнул волосатым кулаком Тимоху в грудь. Под-
варок как-то странно повалился на бок, челюсть у него
отвисла.
— Неужто помер? — удивился воевода. — Вот дьявол!
Палач поднял голову узника и выругался:
— Подох, собака!
Воевода подумал, перекрестился и подошел к двери.
Открыв ее, он обернулся и сказал:
— Тимоху не бесчестить, похоронить на кладбище,
там, где всех православных хоронят.
«Ну, теперь мне Москва не страшна, — думал воево-
да, торопясь к дому. — Убивца я нашел, а Тимоха от
255

раны помер, жаловаться в приказ некому,.. Однако зверь
Макар Шустов, для него человек ничто...» Воевода осту-
пился и попал в яму о грязью. «Эх, надо бы фонарщика
с собой взять, да дело тайное. Онуфрий с покойником во-
зится».
Дорога была плохая. Темнота кромешная. Впереди
виднелись слабые огоньки в домах посада. Какой-то
пьяный распевал удалую песню. Лениво лаяли собаки.
Воевода еще не раз оступался, задевая ногами то за
бревно, то за пень. Проклиная темноту, он наконец до-
брался до ворот своего дома.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
И ВСЯКОГО ЗВЕРЯ БЫЛО
НА ТОМ ОСТРОВЕ МНОЖЕСТВО
На песчаном берегу стояли два больших коча. До са-
мых кочей заплеснул морской прилив прозрачные холод-
ные воды. В тридцати шагах от приливной черты, на не-
большой возвышенности, крепко вросли в землю бревен-
чатые изба и амбар. Два морехода, постукивая топорами,
сколачивали баню из выбеленного ветрами плавника.
Несколько чаек, пронзительно вскрикивая, носились над
кучей отбросов.
Море было спокойное. Отражаясь от гладкой поверх-
ности, северное солнце слепило глаза, лучи его заметно
припекали землю. Ветра нет. Мореходы, сбивавшие баню,
скинули толстые шерстяные рубахи и остались в одних
полотняных.
За амбаром горел костер. Над костром жарилась туша
жирного оленя, распространяя смачный запах.
— Бог в помощь, — подойдя, громко сказал Степан
Гурьев.
Мореходы, разинув рты, воззрились на чужаков.
— Спасибо, — опомнился после долгого молчания тот,
что был постарше, с рыжей бородой. —- А вы что за
люди?
— Мы-то? Холмогорские. У салмы полуденной стоим,
моржа пришли промышлять.
— Федька! Сбегай Богдана Федоровича покличь, —
приказал бородатый.
Федька ринулся в избу. Через минуту из дверей вы-
256

валились мореходы и стали разглядывать нежданных при-
шельцев.
— Здравствуйте подобру-поздорову, земляки, —
подошел к ним Богдан Лучков. Он протянул руку и лас-
ково улыбался. — Рад, очень рад встрече... Откуда и куда
путь держите? — Он потряс руку Степану Гурьеву, а по-
том Митрию.
— И мы рады... Из Холмогор, на моржовый промысел.
На сем острове животины много, соседями будем.
— Хм, да. Много ли вас?
— На двух кочах пришли.
Мореходы окружили со всех сторон Степана Гурьева и
Митрия Зюзю.
— Кто, братцы, из Холмогор? Э-э, Митрий здеся! —
Два здоровых мужика бросились к Зюзе, обнялись и рас-
целовались. — Свой, земляк. У нас в артели, почитай,
все холмогорцы. Только двое из Пустозера да московитян
трое.
— А это кто? — спросил Степан Гурьев, кивнув на
английских купцов, подошедших к мореходам.
— Это?! Агличане, — объяснил мужик, целовавшийся
с Митрием Зюзей. — И кочи ихние, и товар ихний.
— И чего болтать, Третяк Никитушкин, коли не
знаешь! — вступился Богдан Лучков. — Московского куп-
ца Свешникова кочи, а я его приказчик.
Третяк Никитушкин с удивлением посмотрел на Луч-
кова, но ничего не ответил.
— Степан! — крикнул высокий, широкоплечий мужик
и кинулся к Гурьеву.
— Федор! Шурин любезный!
Мореходы расцеловались.
— И Анфиса, сестрица твоя, здесь со мной, — про-
должал Степан, — приходи гостить.
— Степан! — раздалось с другой стороны. — Сте-
пушка! — И трое мужиков бросились к кормщику.
Встретились бывшие корсары Ивана Грозного. Демен-
тий Денежкин, Федор Шубин и Василий Твердяков долго
обнимались со Степаном Гурьевым.
— Вот не ждали!
— Как живешь, друг?
— Помнишь, как мы с тобой?
Дементий Денежкин, старший из них по годам, посе-
девший и похудевший, не выдержал и заплакал.
Остальные корсары примолкли и растерянно смотрели
друг на друга.
17 Накануне Смуты
257

— А вы чьи будете? — повторил Богдан Лучков, вос-
пользовавшись молчанием.
— Мы-то? — Степан Гурьев чуть подумал. — Мы-то
строгановские.
— На промысел пришли либо торговать хотите?
— Уж больно ты любопытный, — засмеялся Степан
Гурьев, — все сразу знать хочешь. К обеду бы позвал,
мы ведь весь остров поперек прошли, проголодались...
Моржа будем промышлять, лисицу и другое что. Как бог
захочет.
— И мы моржей. Не тесно ли на одном острове бу-
дет? — Лучкову очень не понравилось такое соседство. —
Ты кто, кормщик?
— Кормщик и доверенный человек купцов Строгано-
вых Степан Гурьев.
— Вот что: промышлять здесь будет тот, кто раньше
пришел.
— Хорошо. Сколь ты здесь дней?
— Пять, — солживил Лучков.
— А я неделю живу. Значит, вам уходить с острова...
Однако мне не жалко, моржей и вам и нам хватит. Про-
мышляйте.
Удивительно синие глаза Степана смотрели спокойно.
Богдан Лучков прибавил два дня, однако ложь не пошла
на пользу. Он стал соображать, что делать. Уходить с
острова нельзя. Однако и вместе оставаться худо. От со-
седей ничего не укроешь, все узнают, а потом разнесут по
всему свету. И до Москвы дойдет, а Москва не помилует.
И купцы Строгановы свою выгоду имеют, у них зубы
острые. Моржей и лисиц промышляй, а за соболиный
мех самому шкуру спустят. Приказчик Лучков прекрасно
знал, что англичанам запрещено вести помимо таможни
торговлю соболиным мехом, а тем более здесь, на севере.
Указывать дорогу английским купцам к заповедным со-
болиным торжищам тоже тяжкое воровство. Все это
Лучков знал, однако корысть в нем пересилила. Англича-
не обещали Лучкову большие деньги в надежде на буду-
щие прибытки, и он выпускать из своих рук богатства не
хотел. Надеялся в скором времени быть московским куп-
цом, иметь место в гостином ряду и никому не кланяться.
Если бы чужаков было только двое, Лучков не остано-
вился бы перед убийством. Но на острове две строганов-
ские артели. Ничего не придумав, он решил пока не вы-
давать своих мыслей.
— Ладно, будем промышлять вместе, — сказал он
258

Степану Гурьеву. — Нам дружбу ломать ни к чему. Вы
на полдень, а мы на полночь, остров пополам разделим.
Друг другу не мешать. Разберемся. А теперь милости
просим к столу отведать, чем бог послал.
Степан Гурьев поблагодарил и вместе с Митрием по-
шел в дом.
Пятеро мореходов из английского лагеря раньше пла-
вали вместе со Степаном Гурьевым и уважали его за
смелость и справедливость. Шестым был Федор, брат
Анфисы. Остальные холмогорцы, прослышав, что Степан
служит у купцов Строгановых старшим приказчиком, от-
неслись к нему почтительно.
Богдан Лучков мог рассчитывать на поддержку своих
московских друзей и двух пустозерцев, братьев Мясных,
взявшихся за пятьдесят рублей показать англичанам до-
рогу.
Узнав от Лучкова, как обстоят дела, англичане испуга-
лись и не знали, как быть. На всякий случай они постави-
ли на стол для угощения мореходов шесть пинт крепкого
вина. Когда все выпили и развеселились, купцы решили
посоветоваться с Богданом Лучковым. Поговорив между
собой, Джон Браун обратился к Степану Гурьеву.
— Господин Гурьев, — торжественно начал он.
— Что угодно, господин купец?
— Мы посоветовались и решили дать вам пятьдесят
рублей, если вы уйдете с острова на другое место. Мы
хотим промышлять одни.
Сказав эти слова, Браун отвернулся и, сопя, смотрел в
сторону.
Предложение было неожиданным. Отказать купцам
сразу — можно возбудить подозрение. Пятьдесят рублей
деньги немалые. Степан нашел выход.
— Прельстительно, — сказал он, — однако самоволь-
но, без артели, решить не могу. Вернусь, поговорю с му-
жиками и дам ответ.
— Думать нечего, — торопил Джон Браун, — пятьде-
сят рублей на земле не валяются... И еще дам в придаток
десять пинт вина. Давай сейчас руку, будем бить, —
и купец поднял свою, — об этих деньгах артели знать
нечего.
— Без артели не могу, господин купец. Если все со-
гласятся, тогда и по рукам ударим, — твердо ответил
Степан.
— Если не согласен, надо ему прострелить голову.
С остальными справиться легче, — сказал громко Ричард
17*
259

Ингрем по-английски, думая, что его Степан Гурьев не
понимает. — У меня есть очень хорошее ружье. На сто
ярдов я попадаю в куриное яйцо.
Но Джон Браун не согласился.
— У русских мореходов свои правила и законы на
промыслах. Пусть он поговорит с артелью. В конце кон-
цов, если даже они не согласятся уйти с острова, нам на-
плевать. В этом году торговать с дикарями вряд ли при-
дется. Мы заложим основу на будущее. Если сильно на-
стаивать, можно возбудить подозрение даже у таких
простаков, как русские мужики. Пусть он хорошенько
выпьет, — кивнул он на Степана, — может быть, мы
узнаем, что у него на уме. А если убивать, так чужими
руками.
Степан Гурьев понял все до единого слова. Английский
язык он не забыл. В Холмогорах ему часто приходилось
встречаться с английскими купцами. Однако он не подал
виду и продолжал весело разговаривать с Федором и дру-
гими мореходами.
Под конец застолья, когда олень был съеден, кости
обглоданы и вино выпито, Степан Гурьев попросил Богда-
на Лучкова отпустить Федора повидаться с сестрой.
Московский приказчик, чтобы задобрить Степана, не
стал перечить.
— Ступай, — сказал он Федору, — погостись, даю три
дня, подождем, что решит артель. А ты, Степан Елисее-
вич, приходи за деньгами.
— Приду, ежели артель согласна.
Отобедав, мореходы повалились отдыхать в большой
горнице, а английские купцы отошли в отгороженную те-
сом небольшую каморку и долго там шептались.
Когда полуночное солнце разлило огненные краски на
землю и причудливые облака озарились багрянцем, Степан
Гурьев, Федор и Митрий Зюзя, тепло попрощавшись с
мореходами, двинулись к себе домой. Их провожали
друзья-корсары: Дементий Денежкин, Федор Шубин и
Василий Твердяков. Шли бодро после доброго отдыха и
почти не разговаривали. Только у озера, откуда вытекали
обе речки, решили передохнуть. Устали ноги. Мягкие са-
поги-бахилы плохо приспособлены для хождения по ка-
менистой почве, а здесь, на острове, камней было разбро-
сано много.
Разожгли костер, уселись возле него, подкатив боль-
шие валуны, оказавшиеся возле озера. Посидели, молча
поглядывая на огонь.
260

— Худому богу взялись служить ребята, — вдруг ска-
зал Степан, взглянув на друзей.
— Почему, Степан? — спросил Дементий Денежкин.
— Да уж так. Разве агличанам можно дорогу сюда
указывать?
— Богдан Лучков нам объяснил, будто по царскому
велению...
— Он вор, плохой человек, — строго произнес Степан
Гурьев, — всех вас лжой опутал. Задумали агличане здесь
свою крепость ставить.
— Так, так, — поддакнул Денежкин. — Мы тоже
краем уха слыхали. Хотят агличане здесь крепость
строить и ров копать.
— Аглицкий купец, тот, что помоложе, долговязый,
хотел мне голову из пищали прострелить...
— Я первый ему голову отверну! — потряс волосаты-
ми кулаками Федор.
— Нет, ребята, агличан трогать негоже. Пусть с них
воеводы спрашивают, — возразил Степан.
— А здесь что нам делать? — спросил Дементий Де-
нежкин. — Неужто смотреть сложив руки? Сам-то ты
здесь как? Мы ведь знаем, ты старшим приказчиком в
Сольвычегодске у Строгановых служишь.
— Строгановы меня послали. Невместно здесь аглиц-
ким купцам торговать.
— Тогда ладно, мы все за тобой. Что прикажешь, то
и сделаем. Холмогорские мужики меня старшим выбрали.
Кормщиками братья Мясные у нас, да к ним веры нет,
слава про них худая.
— Два дня назад, — помолчав, продолжал Денеж-
кин, — к агличанам самоеды приезжали, соболей без
царского пятна привезли.
— Много ли соболей? — встрепенулся Степан.
— Полсотни сороков будет, а может, и боле. Черных
лисиц сотня. Еще посулили приехать в скором времени.
Никандр Мясной князька ихнего знает, вином аглицким
его угощал.
На острове кричали совы и еще какие-то большие
птицы. Олени подходили к озеру пить воду. Шныряли
песцы, затевали между собой драки, визжали, тявкали,
словно псы.
На гладкой поверхности озера плыли полуночные об-
лака.
Степан Гурьев рассказал все, что знал, своим старым
товарищам.
261

— Мы должны помешать злому умыслу, — закон-
чил он.
— Согласны, поможем, — откликнулись корсары, —
скажи, что делать.
— Надо подумать. Сейчас я не знаю. И ты подумай,
Дементий, и все вы пошевелите мозгами.
Друзья помолчали.
— Помнишь, Степан, как говаривал Карстен Роде:
«Врага надо бить врасплох, пока он не знает, с какой
стороны на него нападут», — нарушил тишину Денежкин.
— Наш адмирал захватил «Веселую невесту» одними
своими руками. Прикончил капитана и объявил, что на
корабле теперь он хозяин, — сразу откликнулся Степан
Гурьев.
— Потом ты стал капитаном на «Веселой невесте» и
взорвал ее вместе с вражескими кораблями.
— А помнишь, как мы сражались у острова Борнп
хольма и одержали победу?
— Слушай, Степан, я до сих пор удивляюсь, как ты
заводил наши корабли в бухту с узким входом на вос-
точном берегу острова. Казалось, что и мышь там не
проскочит.
— А тебе удалось, Дементий, на «Царице Анастасии»
оставить с носом шведского адмирала Горна. Ты проско-
чил у него между пальцев. Помнишь? Ха-ха!..
Долго бывшие корсары сидели у потухшего костра и
делились воспоминаниями.
— Однако время расходиться, — сказал наконец Сте-
пан Гурьев, поднимаясь. — Солнышко-то вон куда ушло.
Ждите от меня вестей. А самое главное: ни одна душа не
должна от вас услышать про этот разговор.
Мореходы поели вареной рыбы, погрызли ржаных су-
харей и тронулись в путь. Одни на юг, другие на север.
Богатство острова Надежды казалось неисчерпаемым.
Встречались белые медведи, стадами паслись олени, рыс-
кали волки. От белых куропаток рябило в глазах. В реках
и озерах плескалась рыба и плавали гуси и другая птица.
На земле зеленела трава, цвели цветы, все дышало
обилием, и не верилось, что скоро наступит зима, пурга
заметет и реки и холмы глубоким снегом.
До самого лагеря шли молча, изредка перебрасываясь
словом. Степан издалека заметил сизый дымок в опало-
вом небе.
— Либо еду готовят, либо в бане парятся.
Прошли еще несколько верст, и перед глазами открыл*
262

ся залив. На гладкой, без рябинки воде отражались помор-
ские корабли. На берегу дымилась недавно построенная
баня. Горел костер, над костром висел медный котел,
и в нем что-то клокотало и булькало.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ОДОБРЯТЬ НЕ ОДОБРЯЮ И ВИНИТЬ НЕ МОГУ
Мореходы строгановских кочей, собравшись возле бани,
слушали Степана Гурьева.
— Холмогорцы нас поддержат, — закончил Степан
свою повесть. — Московитян, пустозерцев и аглицких
купцов ночью похватают, перевяжут, а опосля мы неволей
их в Архангельск привезем. На аглицких кочах мой друг
Дементий Денежкин да другой друг, Федор Шубин, да
еще Твердяков Васька — каждый пятерых стоит. Приве-
зем воров в Холмогоры — пусть царский воевода судит,
а мы христианскую кровь проливать не будем. Так я
говорю, ребята?
Степан Гурьев, пока шел от озера до своего становища,
решил, как надо поступить с англичанами. Откладывать
не имело смысла. Зимовка на острове никого не прель-
щала. А раз так, то каждый день был на счету.
— Так, так, Степан Елисеевич, — выступил вперед
седобородый Сазон Шишка. — Воров в Холмогоры нево-
лей повезем. На ихние деньги нам наплевать. По-божецки
надоть. А ты, Федор?
— По-другому-то как, агличанам прислуживать? Не с
руки, ребята... Аглицкий купец в Степана стрелять заду-
мал, не пожалел, а мы по-божецки. Время волочить зря
не буду, отобедую — и к своим... В первую ночь всех и
перевяжем. Эх, — спохватился он, — пустозерцы гово-
рили, будто снова самоеды сей день на острове будут.
От вас недалече в салму река стекает, на ту реку они с
большого острова в отлив переходят. Вы бы тех самоедов
задержали покамест, не помешали бы.
— Сделаем, — сказал Степан, — к самоедам я сам
пойду, перехватим.
Выходили на круг и другие мореходы. Дело было
важное и касалось всех. В конце концов порешили так:
Степан Гурьев идет на реку к самоедам. Федор, брат
Анфисы, вместе с Митрием Зюзей возвращается в англий-
ский лагерь и передает Богдану Лучкову согласие стро-
263

гановской артели за пятьдесят рублей переменить место
промысла. Для окончательного разговора к ним в лагерь
должен прийти приказчик Степан Гурьев. А Дементию
Денежкину Митрий Зюзя передаст наказ Степана Гурье-
ва — ночью же перевязать англичан и всех, кто держит
их сторону.
Сразу после обеда Степан отправился к речке вместе с
Васькой Чугой, понимавшим язык самоедов. Они взяли с
собой немного товара на показ и для подарков: наборы
разноцветных бус, два ножа и несколько медных коло-
кольчиков. На всякий случай вооружились пищалями,
а к ним прихватили пороха и пуль.
После ухода Степана Гурьева произошло событие, по-
влекшее за собой тяжелые последствия.
Анфиса прошлой ночью видела во сне своего брата
Федора маленьким, пятилетним. Он плакал и показывал
руку с отрубленными пальцами. Из ран капала кровь.
Утром Анфиса решила, что это не к добру, и закручини-
лась: «Как бы чего не случилось с братцем». Долго дума-
ла Анфиса и наконец надумала идти в английский лагерь
вместе с мужиками. Мореходы не одобряли поступок
Анфисы, однако, зная ее крепкий норов, спорить с ней
не стали.
Вооружившись луками, стрелами и топорами, Федор,
Митрий Зюзя и Анфиса покинули свое становище через
два часа после полудня.
Тем временем Степан Гурьев и Василий Чуга подошли
к реке. На правом ее берегу, на песчаном пригорке, по-
прежнему стоял высокий православный крест. В несколь-
ких шагах белели самоедские идолы и медвежьи черепа.
В прошлый раз Степан Гурьев выходил к реке немного
выше по течению и не видел языческого капища.
Разожгли костер и сели отдыхать. Васька Чуга был
угрюм и молчалив. Он долго сидел, глядя на огонь, не
обмолвившись ни одним словом.
— Степан, — вдруг сказал Васька, подняв голову, —
ведь это я убил Семена Аникеевича.
— Ты убил?! — Степан не поверил. — Не шути, Ва-
силий.
— Какие тут шутки, — недобро усмехнулся Васька
Чуга, — убил вот этими руками. — Он протянул огром-
ные жилистые руки с обломанными ногтями.
Но Степан Гурьев никак не хотел верить.
— Я ведь тогда вместе с подварком Тимохой близ
Строганова стоял. Он посохом замахнулся и кричал на
264

нас, вон-де убирайтесь. Потом острием в грудь Тимоху
ударил. Я не выдержал, у меня в руках палица была,
стукнул его по башке. Башка-то слабая оказалась —
и в черепки...
— Эх, ты!
— Да что жалеть старого дьявола, он ведь нас не
жалел.
— Да я не его, тебя жалею. Ну а потом?
— Потом на лодью с зерном забрался, в Холмогоры
она шла, а дальше ты знаешь.
— Эх, Василий, — сказал Степан, поднявшись, и бро-
сил шапку на землю, — погубил ты себя! За Строганова
тебе страшные муки принять придется. Вот вернешься...
— Не вернусь я, Степан Елисеевич. Для меня теперь
дорога назад заказана. Если жить хочу, значит, на Ени-
сей или еще далее на восток надо подаваться. Слыхал я
от ребят, будто на востоке большие реки есть, а близ
них и зверья и добра всякого не перечесть. Жену себе
найду и помирать там буду... А может быть, перед
смертью вернусь — кто меня узнает, старика! Умереть все
же на родной земле охота... Вот и прошу тебя, Степан
Елисеевич, отпусти меня вместе с самоедами. Одному-то в
этих местах страшно оставаться. Сгибнешь.
Степан Гурьев ответил не сразу. Ему было жаль море-
хода, обрекавшего себя на тоскливую жизнь в чужой
стороне. Но он понимал, что убийце Строганова уготовле-
на страшная смерть. В том, что воевода дознался, кто
убил Семена Аникеевича, Гурьев не сомневался.
— Что ж, Василий, пожалуй, ты прав, держать тебя
не могу. Может, и проживешь в чужих-то краях, а в своей
стороне наверняка голову потеряешь. Не думал я такого.
Однако тебя не виню... — Степан помолчал. — Нет, не
виню. Может быть, и сам так-то.
Ему вспомнилось далекое время. Деревня Федоровка.
Царь Иван Васильевич чинит суд и расправу. Безвинно
падают на землю мужицкие головы. Звенит тетива, летят
стрелы в раздетых догола матерей и жен. Вспомнил своих
детишек, погибших в огне. Кто ответит за преступления,
которым нет меры? Кто вернет жизнь погибшим?
— Однако ты ребятам не говори, — помолчав, доба-
вил Степан. — Как уйдешь к самоедам, я сам скажу.
— Спасибо, Степан Елисеевич.
— Не за что, Василий... Кого ты мыслишь в кормщики
за себя?
265

— Митрю Зюзю поставь, не прогадаешь. Промышлять
будешь али пустой пойдешь?
— Да уж какой промысел. Ежели проволочиться здесь
недели две, то и зимовать впору. А зимовать с агличанами
не в обычай.
Степан Гурьев думал и так и эдак, и выходило все
складно. Он верил Дементию Денежкину, как самому
себе. На следующую ночь на острове будет один хозяин —
русский мореход. Англичан он посадит под замок. А еже-
ли ветра будут попутные, через месячишко придем в Хол-
могоры. А там в Сольвычегодск. Надо, очень надо быть
скорее у Строганова.
Спал Степан плохо. Ему представился Семен Аникее-
вич с разбитой окровавленной головой... Старый купец
хорошо знал, что делается в Сибирском царстве. Это он
позвал к себе на службу волжского атамана Ермака Ти-
мофеевича и, улучив удобное время, послал его на сибир-
ского хана Кучума. Умный старик понимал, что подвласт-
ные народы не поддержат Кучума в борьбе с русскими.
По приказу Семена Аникеевича Степан выдавал Ермаку
оружие, всякие огневые припасы и съестное.
Однако царь Иван Васильевич, тогда еще было его
грозное время, одолеваемый королем Стефаном Баторием,
испугался новых врагов и запретил поход Ермака. Но
было поздно — волжский атаман разбил наголову Кучу-
ма и завоевал Сибирское царство... Степану виделось, как
Семен Аникеевич, перепуганный гневной царской грамо-
той, рвал на себе волосы и клялся страшной клятвой ото-
мстить доносчику-воеводе...
От плача Семена Аникеевича Степан проснулся,
поднял голову и увидел три самоедских чума, поставлен-
ных возле речки.
Два самоеда в оленьих малицах и Васька Чуга вози-
лись возле лежавшего на земле окровавленного оленя со
связанными ногами. Самоед, подрезав мягкую оболочку на
хрящеватых молодых рогах, старался переломить их через
колено. От мучительной боли олень содрогался, издавая
невнятные звуки. Едва Степан успел понять, что происхо-
дит, самоед с хрустом отломил рог. Олень, обессилев, пе-
рестал биться и лежал, тяжело поводя боками.
Два коренастых самоеда ставили четвертый чум. Они
вбили в землю несколько жердей и соединили верхушками
вместе. Поперек жердей укрепили перекладины, а сверху
закрыли двумя рядами оленьих шкур: один ряд шерстью
внутрь чума, другой — шерстью наружу.
266

На берегу реки Степан увидел шесть перевернутых
вверх днищем байдарок из моржовых шкур. Молодая
женщина, сидя на корточках, споласкивала в воде дере-
вянную миску. Возле нее играли камушками двое ребяти-
шек. Утро было солнечное, ясное, через пролив виднелась
холмистая темно-синяя земля.
Море отступило. Вдоль берега виднелись обнажив-
шиеся на малой воде песчаные мели.
Заметив, что Степан проснулся, Василий Чуга подо-
шел к нему:
— Степан Елисеевич, говорил я с самоедыо. Князек
ихний к тебе за товаром пойдет... А на другой год они
соболей либо лисицу, куда скажешь, привезут. — Василий
Чуга вздохнул. — Берет меня князек к себе и жену
сулит дать... Однако я подале от царских воевод уйду.
К Степану подошел самоедский князек в оленьих ме-
хах, разукрашенных узорами, и пригласил в чум. Князек
чмокал губами и улыбался. Он был толст и весел.
— Он говорит, — показал Васька Чуга на самоеда,—
сначала кормиться будем, потом еще один князек сюда
приедет, а завтра утром к тебе за товаром. Сейчас печеные
рога будешь есть. Вкусно.
Степан поблагодарил самоеда за приглашение и пошел
к реке умыться. Вода была очень холодная, руки онемели
сразу.
Позавтракал Степан оленьими рогами и сырым мясом.
После еды самоеды попросили Степана застрелить из
пищали медведя. Им хотелось посмотреть, как действует
огневое оружие. Медведей виднелось много, они подходи-
ли к человеку близко, и для безопасности приходилось
отгонять непрошеных гостей.
Степан согласился, приспособил поудобнее пищаль,
прицелился. Когда раздался выстрел, медведь подскочил
и тут же свалился замертво. Пуля пробила сердце.
Самоеды долго рассматривали ружье, охали, ахали.
Хвалили Степана за меткость.
Пообедал Степан запеченной в земле под костром
белой куропаткой. Потом вместе с Васькой Чугой варили
уху из хариуса.
Остальных самоедов ждали после полуночи, когда
снова приходит время малой воде и обнажится песчаный
перешеек, соединяющий острова.
Спать мореходы легли в чуме. Спали спокойно, две
дюжины собак дружно отгоняли любопытных медведей.
После полуночи мореходов разбудили громкие голоса —
267

с большого острова приехала многочисленная семья, и те-
перь самоеды сообщали друг другу новости.
Василий Чуга, прислушавшись, сказал, что будет
камлание. Самоеды решили послушать, что скажет
жрец. Без его совета они не решались отправиться в путь.
Степан не удивлялся — дело обычное.
Самый старый самоед приступил к камланию. Лицо
колдун закрыл куском ржавой кольчуги с привязанными
к ней ленточками и зубами рыб и зверей. Прежде всего
он подошел к идолам и, желая их задобрить, смазал всем
губы кровью недавно убитого оленя. Ударив несколько
раз в бубен, он запел, самоеды откликнулись громкими
криками: «Айга, айга, айга!»
Жрец снова ударил в кудес* и снова пел, а самоеды
дружно ему отвечали. Так повторилось несколько раз.
Напоследок ударив в бубен, жрец молча свалился на зем-
лю и неподвижно лежал, словно мертвый.
— Теперь бог тихонько говорит ему, что мы будем
делать и куда поедем, — сказал толстый князек Василию
Чуге.
Полежав немного на мшистой земле, жрец проснулся
и стал быстро говорить.
— Боги говорят, — перевел Василий Чуга, — надо
убить для них жирного оленя и ехать за товаром к рус-
ским на север.
Самоеды испуганно переглянулись: боги обманули их
ожидания.
Василий Чуга пытался уговорить самоедов, но все
напрасно. Против бога, против колдуна они идти не хо-
тели.
Вчерашний князек, отведя подальше Ваську Чугу,
сказал ему:
—- У старика соболей много, он их пустозерцу Ни-
кандру обещал привезти. Поэтому и боги ему помогли.
За час до полудня самоеды впрягли в нарты оленей и
понеслись по берегу и у мелководного ручейка свернули
на север. Сытые олени бежали ходко, нарты легко сколь-
зили по траве и мхам. Из-под оленьих копыт летели
комья желтой земли. Впереди ехал князек с женой, на
вторых санях еще князек с женой, потом еще два само-
еда с копьями и луками и трое саней с меховым товаром.
— Вот тебе и кудесник. Постукал в кудес, поплясал,
и все по его воле вышло, — с досадой сказал Степан. —
Несолоно хлебавши нам с тобой возвращаться. Помешают
268

они нашему делу. — И утер рукавицей вспотевшее лицо.
Васька Чуга подумал и сказал:
— Почему помешают? Не согласен я с тобой. Самоеды
сами по себе, а купцы сами по себе. Может, оно и к луч-
шему. Агличане соболей без царского пятна купят — во-
ровство. В Холмогорах будут в ответе.
— Будь что будет, только вот время потеряли без
пользы. Что ж, пойдем домой.
Степана товарищи встретили молча, понурив головы.
— Ну вот, ребята... — весело начал кормщик и сразу
осекся. Он увидел носилки на земле, а на носилках чье-
то тело, прикрытое меховым одеялом.
Сердце сразу отозвалось болью.
— Что случилось, кто? — тихо спросил он, побледнев.
Мореходы молчали.
Степан подошел к носилкам, мгновение помедлил и
откинул одеяло.
— Анфиса! — прошептал он едва слышно. — Анфи-
са... — и вдруг, обезноженный, тяжело свалился на
землю.
Он подполз к покойнице, взял ее голову в свои руки и
долго, не отрываясь, смотрел.
— Поднимите меня, ребята, — попросил он, пытаясь
встать.
Товарищи подняли, но он опять свалился, ноги не
держали.
— Ты поплачь, Степан, — посоветовал ему Сазон
Шишка, — закипит в сердце кровь — не выдюжишь.
Кормщик закрыл лицо руками.
Мореходы, словно сговорились, отошли подальше,
к берегу, оставив Степана и Анфису одних.
Через час, а может быть, через два Степан слушал
рассказ Митрия Зюзи.
— Зачем вы взяли с собой Анфису? Ах, какое го-
ре! — повторил он несколько раз, прерывая рассказчи-
ка. — Какое несчастье!
— Да что ж мы. Она будто хозяйка, захотела с брат-
цем своим Федором пойти. Ну и пошла, — слабо оправ-
дывался Митрий. — Так вот, подошли мы к избе ихней,
а из окна пустозерец Никандр Мясной пищаль высунул
и в Анфису, супругу твою, выстрелил, прямо в сердце
попал... И не вскрикнула.
— Зачем, какая причина? — со стоном произнес
Степан.
269

— Анфисина шапка с твоей схожа, сказать — вовсе
одинаковые. Вот и думал убивец, что в тебя стреляет.
В том вся причина. За тебя она смерть приняла. Морехо-
ды услышали выстрел, выбежали, увидели — Анфиса
лежит, кровью обливается, а тут Федор, братец ейной,
закричал: «Вяжите воров, все они убивцы, так строганов-
ский приказчик приказал!» Их всех и перевязали. Пусто-
зерец Никандр Мясной, который стрелял, чуть жив остал-
ся, помяли шибко и глаз вышибли. А потом мы втроем
Анфису сюда понесли... Самоеды к Никандру Мясному
приезжали по обещанию, покрутились возле нас, видят,
поживы нет, и к себе укатили.
Степан снова задумался.
— Стерегут ребята воров? — пересилив себя, спро-
сил он.
— Стерегут, Степан Елисеевич... А может, порешить
их здеся? —- нерешительно предложил Митрий Зюзя. —
Чего с ними возиться?!
Степан не ответил. С трудом поднявшись с кучи плав-
ника, он подошел к носилкам и снова вглядывался в
мертвое лицо Анфисы.
Вчера переменился ветер, теперь он дул от северо-
востока. Ветер опасный, он пригоняет льды с севера и
может закупорить поморские корабли здесь, на острове.
Время терять нельзя.
Все мореходы давно разошлись по кочам. На берегу
становища остался только кормщик Степан Гурьев. Он
долго стоял с шапкой в руках у нового креста, постав-
ленного на песчаном мыске. Здесь могила его жены Ан-
фисы. Последний раз они вместе.
— Не думал, не гадал, — тихо произнес Степан, —
что оставлю тебя одну на далеком холодном Севере. Мы
поклялись никогда не расставаться, ан вот как вышло.
Не ушел бы от тебя, кабы не малые дети... Прощай,
Анфиса.
Степан Гурьев поклонился последний раз, надел шап-
ку и медленно побрел к берегу залива. Там он сел в
лодку и, сильно загребая веслами, погнал ее к своему
кочу.
На следующий день строгановские кочи отправились к
становищу на северном берегу острова. К вечеру все море-
ходы собрались вместе и порешили время не терять и го-
товиться к плаванию в Двинское устье. Выходить в море
решили с первыми попутными ветрами.
270

За неделю совместного пребывания на северном стано-
вище мореходы успели погрузить товары и припасы, при-
надлежавшие английским купцам, обратно на корабли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
НА ВЕТЕР ПОЙДЕШЬ —
ВО ЛЬДАХ БЕДЫ НЕ НАЙДЕШЬ
Казалось, все предвещало благополучное плавание.
Юго-западный ветер далеко отогнал плавучие льды, с са-
мого высокого холма на острове никто не мог заметить
грозного врага. Небо было ясное, море спокойное, тихое.
Ранним утром в день святого Агафона Огуменника*
все было готово к плаванию, и кормщики, посоветовав-
шись между собой, решили не откладывать больше выход
в море.
В просторном английском доме Степан Гурьев велел
оставить, по старинному обычаю, бочку соленой рыбы,
мешок муки, деревянный ящик соли, немного топленого
масла. Наготовили поленницу дров и сложили в сенях.
На видном месте положили кремень, огниво и трут. Если
человек в крайней нужде, голодный и замерзающий,
встретит пустующее жилище и найдет в нем оставленные
припасы — съестное, огонь, дрова, — он может сохра-
нить себе жизнь.
Дементий Денежкин не забыл оставить в избе грубо
намалеванный на доске образ Николая-чудотворца, по-
кровителя всех плавающих на морях.
Подкрепившись вареной рыбой и загасив в поварне
огонь, мореходы перебрались на корабли.
Кочи один за другим стали двигаться вдоль берега.
Передовым шел коч «Аника и Семен», где был кормщи-
ком Степан Гурьев. Вместе с Гурьевым находились и
английские купцы, и весь пушной товар, закупленный
ими у самоедов. Степан решил не спускать с иноземцев
своего глаза. На втором коче кормщиком был Митрий
Зюзя, с ним два брата Мясные и самые надежные и
крепкие ребята холмогорцы.
На двух больших кочах, принадлежавших англичанам,
дружины выбрали себе кормщиков и поклялись слушаться
их, как велит морской устав. На одном кормщиком стал
Федор Шубин, а на другом — Дементий Денежкин.
Первый день плавания благоприятствовал мореходам,
271

ветер отошел ближе к корме и задул от востока. На море
держалась небольшая, попутная зыбь. Холмогорцы годами
помоложе стали прикидывать, когда кочи подойдут к Ка-
нину Носу. Спать повалились в самом хорошем располо-
жении духа. Однако ночью ветер резко изменил направ-
ление, усилился и задул от северо-запада.
Тревожное чувство не покидало Степана Гурьева. Он
внимательно следил за облаками, за ветром, за тем, как
ведут себя чайки. На душе было пусто и тоскливо. Когда
кочи, слегка покачиваясь на зыби, подгоняемые легким
ветром, взяли направление на пролив между островом
Вайгачем и матерой землей, Степан успокоился и лег
отдохнуть. Лишь бы вырваться из этого ледовитого ко-
варного моря. Льдов здесь несосчитимое множество. Они
прячутся где-то па севере. Степан вспомнил рассказы
бывалых кормщиков, что на север море простирается бес-
конечно. Здесь нет людей и некому помочь потерпевшим
бедствие мореходам.
«Ледяные поля — коварные враги, — думал Степан, —
они притаились и ждут, когда переменится ветер. Вот
тогда льды выползут из укромных мест и окружат со всех
сторон мореходов... Если бы я мог превратиться в чайку,
тогда бы все стало ясным. Я полетел бы над морем и
узнал, где спрятались льды...» Потом он снова вспомнил
свою Анфису.
— Господин Гурьев, — услышал кормщик вкрадчивый
голос, — я давно хотел поговорить с вами.
Степан повернул голову, перед ним стоял английский
купец Джон Браун.
— Я слушаю.
— Хочу уверить вас, что мы, англичане, не хотели
смерти вашей жены и очень сожалеем о том, что случи-
лось. Наш кормщик не должен был стрелять. Господин
Гурьев, мы понимаем ваше горе.
— Мы поговорим об этом, господин купец, когда вер-
немся в Холмогоры... Я верю вам, что вы не хотели смер-
ти моей жены. А сейчас я устал.
Англичанин осторожно вернулся на свое место и стал
тихо разговаривать со своим товарищем.
В маленькой низкой каморе тесно. Несколько узких,
как гробы, кроватей, покрытых оленьими постелями, за-
нимали почти все место. На камельке в котле что-то ва-
рилось.
Северный ветер принес холод и снег. Большие пуши-
стые хлопья падали всю ночь. Проснувшись утром, море-
272

13 Накануне Смуты

ходы не узнали своих кораблей. Но самое неприятное
было другое: справа по носу показалась белая кромка по-
движных льдов.
Степан Гурьев давно покинул свою койку. Взобрав-
шись на мачту, он осматривал морские дали и старался
угадать, изменится ли ветер.
К полудню льды подошли вплотную к кочам и окру-
жили их со всех сторон. Теперь льдины, покрытые сне-
гом, казались одинаковыми, и нельзя было отыскать на
них снежницу с пресной водой. Вширь и вдаль раскину-
лись необъятные ледяные просторы. Вечером ветер снова
изменился, он стал дуть от юго-запада. Льды сплотились
еще больше и двинулись на северо-восток. Лед сжимало,
то здесь, то там вырастали торосы.
Степан Гурьев надеялся, что еще могут произойти пе-
ремены в движении льдов, стоило лишь измениться ветру.
Но на этот раз юго-западный ветер упорно дул несколько
дней. Затертые льдом кочи все ближе и ближе подносило
к острову Надежды.
На седьмой день утром Митрий Зюзя первым увидел
невысокий, покрытый снегом берег. Ему никто не обра-
довался. Остров стоял на пути движения льдов, и нужно
было ждать сильных сжатий.
Ночью лед уперся в берег, льдины сошлись вплотную.
В иных местах они стали наползать одна на другую,
ломаться, подниматься стоймя.
Берег еще приблизился, до него осталось не больше
двенадцати верст. На кочах все проснулись. Давление
льда на борта усилилось, корпуса скрипели и содрога-
лись.
Степан Гурьев приказал дружинникам малых кочей
поднять свои корабли на лед: в этом он видел спасение.
Нос коча «Аника и Семен» упирался в крепкую льдину.
Дружинники быстро установили во льду ворот, под носом
коча расчистили топорами и пешнями наклонную плос-
кость, удобную для подъема, привязали за мачту крепкий
канат и завели его на ворот. Дружными усилиями уда-
лось вытащить коч на льдину. Немало облегчили подъем
полозья, встроенные в днище коча.
Митрию Зюзе поднять на льдину «Холмогоры» не
удалось: коч был зажат меж двух больших и крепких
льдин, развернуть его было невозможно. На двух англий-
ских кочах попыток вытащить свои суда на лед не дела-
ли, слишком они были тяжелы. Мореходы с пешнями, то-
порами и баграми вышли защищать свои корабли. У каж-
274

дого за спиной — кожаный мешок с запасом харчей и
сменой чистого белья.
Давление льда с каждым часом усиливалось. Первой
жертвой оказался коч «Холмогоры», зажатый между
льдинами. Корпус его не выдержал, треснул, лед пополз
кверху, заваливая корабль обломками. Мореходы дружно
работали, стараясь ослабить нажим... Но все оказалось
напрасным. Коч раздавило сдвинувшимися льдами и за-
лило водой. Мореходы сошли на лед, пе успев ничего
спасти. Они перебрались на льдину, где стоял коч Степа-
на Гурьева.
Два больших английских коча с крепкими корпусами
держались весь день. К вечеру ветер немного изменил
направление, и льдины яростно поползли на корабли, ло-
мая деревянную обшивку. Мореходы пытались отстоять
их. Они оттаскивали льдины баграми, рубили топорами
и пешнями. Погибли корабли почти в одно время. Об-
шивка не выдержала и разошлась, образовались щели,
и вода студеными потоками хлынула внутрь. Корабли
медленно тонули.
Во время натиска льдов погиб молодой холмогорец
Филя Кочетков. Его зашибло упавшей мачтой и завалило
льдом. Все произошло очень быстро, и мореходы не успели
его спасти. Остался неповрежденным большой карбас,
стоявший на палубе коча: при сжатии его выбросило
на лед.
Кучи бесформенных обломков чернели между льдина-
ми. Люди копошились вокруг них, стараясь отыскать что-
нибудь полезное.
Еще неделю дули ветры, прижимая льды к острову
Надежды. Шел снег, держались небольшие морозы. Мо-
реходы сбились возле коча «Аника и Семен». Приволокли
сюда и уцелевший карбас. Около пятидесяти человек
собралось на небольшой льдине. Вокруг льды, будто жи-
вые, все время находились в движении. Они ломались,
скрипели, с шипеньем всползали друг на друга. То здесь,
то там вырастали высокие холмы из ледяных обломков.
От большой льдины, где стоял «Аника и Семен», сжатием
обломило изрядный кусок, но льдина осталась несокру-
шимой.
К Степану Гурьеву, наблюдавшему на корме коча за
бушевавшими льдами, подошел Митрий Зюзя.
— Ну как, Степан Елисеевич? — спросил он. — Что
мыслишь?
18*	275

— Одно спасение — на остров добираться. Там дом
теплый, зиму проживем.
— А домой как с одним колем?
— Разве не поместимся? Харчи только возьмем. Места
хватит. Конечно, тяжеленько придется. Не об этом я ду-
маю — перезимовать надо. Харчи готовить. Старуха цинга
не пришла бы в гости.
— Оружие осталось ли у нас?
— Пищали есть, и зелье, и свинец. Оленей бы захва-
тить, пока не ушли с острова. Напромыслить в запас.
— Моржовой кости бы поболе.
— Будем брать и моржовую кость.
— Агличане как зимовать будут?
— Хлипкий народ, уцелеют ли? Зима-то — она
долгая.
— Хм... Бывает так, что и самых крепких с ног ва-
лит... Наши беломорские льды лучше. Слышно, как жи-
вут, треск, грохот. Здесь шипят по-змеиному. А Николь-
ское устье? Бывал ты сам, Степан Елисеевич? Летом кру-
гом шиповник благоухает. В монастыре колокола назва-
нивают и хлебом печеным пахнет. Одним словом, русская
земля.
Степан Гурьев вздохнул и ничего не ответил.
Предвидя тяжкие лишения и невзгоды, кормщик ста-
рался сохранить здоровье людей. Каждый день готовили
горячую пищу, печь топили обломками погибших кочей.
Мореходы разделились на две половины: одна спала на
коче в теплой каморе, другая снаружи, укрываясь одея-
лами и парусиной. Каждую ночь люди менялись мес-
тами.
Степан Гурьев думал об одном: как с малыми потеря-
ми провести зиму на необитаемом острове. Наступал сен-
тябрь, надеяться на скорое возвращение домой не прихо-
дилось. На десятый день ветер стих, и льды расползлись.
Появились разводья, их делалось все больше и больше.
Но мореходы выжидали, боялись потерять последний коч.
Запасы харчей сильно поубавились — осталась меньшая
половина.
Наконец пришло удобное время. Разводей стало много,
они проглядывались до самого острова. Мореходы спусти-
ли со льдины свой коч и до острова Надежды шли под
веслами. Позади поспешал уцелевший карбас. Степан
Гурьев, посоветовавшись с кормщиками, решил идти к
северной оконечности острова. Там остался годный для
жилья просторный дом, поставленный летом.
276

Высадились мореходы на берег благополучно и сразу
выволокли на песок свой единственный коч. Карабас за-
вели до холодов в небольшой заливчик, образованный
устьем реки.
Несколько дней готовили дом к зимовью. Проверили
конопатку, закончили кровлю. Развалили выгородку, что
соорудили для себя англичане. Построили по стенам ? и-
рокие полати.
Дементий Денежкин со своими мореходами собирали
плавник. Бревна пилили, рубили и дрова складывали в
поленницы. Баня была готова. Мореходы решили при-
строить к избе просторные сени, благо плавника на берегу
было достаточно.
Лучшие охотники добывали оленей, и вся артель кор-
милась свежим душистым мясом. Ловили рыбу в озерах.
Два морехода вываривали соль из морской воды, чтобы
впрок заготовить и рыбу и оленье мясо. Богдан Лучков
оказался скорняком и принялся выделывать оленьи шку-
ры. Нашлись и хорошие бондари среди мореходов. Они
обещали к зиме сделать десятка два больших бочек.
А старик Семен Юшков взялся заготовить особую траву,
произраставшую кое-где на острове. Поморы знали, что
трава эта излечивает цингу, самую страшную болезнь на
зимовке.
Словом, когда много народа, дела идут быстро и весело.
Но Степан Гурьев понимал, сколько нужно заготовить
съестного в запас па такую ораву людей.
Прошло несколько дней, жизнь понемногу входила в
привычное русло. Степан Гурьев объявил, что артель
может промышлять для себя, а не для хозяина. Все, что
добудут мореходы на острове, пойдет в общий котел и
будет разделено по паям, кто сколько заслужил. Про-
мысел можно оставить на острове, а в следующие годы
прийти за ним на лодье или коче.
Снова наступили солнечные дни. Потянули южные
ветры. Снег, выпавший на острове во время неудачного
похода, растаял. Плавучий лед исчез и притаился где-то
далеко на севере. Море сделалось тихим и гладким, как
шелк. Часто приходили туманы. Они окутывали остров
плотным, непроницаемым покрывалом. В двух шагах ни-
чего не видно. Туман глушил и звуки. Мореходы боялись
выходить из дома. Можно столкнуться с медведем и по-
пасть к нему в лапы. И заблудиться в тумане легко, по-
гибнешь, блуждая около дома.
Дни быстро уменьшались, надвигалось темное время.
277

Степан Гурьев сидел у берега на куче плавника и,
задумавшись, смотрел на бескрайние морские просторы.
Над головой резко вскрикивали чайки. Шел прилив, тихо
всплескивалось море, приближаясь к ногам Степана. Шум
моря убаюкивал. Сквозь дрему Степан услышал чьи-то
шаги по скрипящей, осыпающейся гальке. Он поднял го-
лову и увидел братьев Мясных.
Никандр после убийства жены Степана Анфисы был
жестоко избит мореходами и едва выжил. Сейчас он
ходил, тяжело дыша, опираясь на палку, как древний
старик. Вместо левого глаза кровавилась рана.
— Степан Елисеевич, — сказал Фома, — что мыс-
лишь с нами делать?
— Твой брат убил Анфису, — тяжело вздохнул Сте-
пан, — и должен ответить по закону. А кроме того, вы
оба виноваты в том, что привели сюда аглицких купцов.
— Хочешь отомстить за жену?
— Если бы хотел отомстить, вас давно не было бы на
свете. По одному слову моему...
— Знаем, — спокойно продолжал Фома Мясной, —
нас бы разорвали твои люди. Но ведь жена убита без
умысла. Мы с братом не желали ее смерти.
— Это правда, — усмехнулся Степан, — вы хотели
убить меня.
— Я бы мог сказать, что спутал твою жену с каким-
либо зверем, но не хочу лживить. Да, мы хотели убить
тебя. Ты мешал нам.
— А сейчас что вы хотите?
— Отпусти нас.
— Отпустить вас в тундру на смерть?
— Не сейчас, Степан Елисеевич. Перезимуем мы вме-
сте, а кончится зима, брат поправится, и мы уйдем, —
Фома Мясной махнул рукой на восток, — уйдем, и ты о
нас больше не услышишь.
Оба брата внимательно следили за Степаном. Гурьев
понимал, что Фома Мясной говорит правду. Они не хоте-
ли убивать Анфису. Если бы братья Мясные ошиблись
один раз в жизни, Степан мог бы пощадить их. Но бес-
честные дела пустозерцев стали известны приказчику
Строгановых. Мясные не останавливались перед убий-
ством и ограблением. Никандр был особенно страшным
человеком, он лишил жизни семерых русских промышлен-
ников и многих самоедов. На северо-востоке его звали
«бешеным волком». Фома был не лучше. От местных
властей Мясные откупались крупными взятками.
278

«Таких людей надо уничтожать, — думал Степан. —
Я не могу их отпустить». И в то же время устроить само-
суд или посадить их в заточение во время зимовки он
тоже не мог. Значит, надо сказать как-то иначе.
— Если бы брат был здоров, мы бы ушли и сегодня, —
сказал Фома Мясной. — Но ему повредили внутренности,
и он пока не может ходить. Нам надо твердое слово, что
отпустишь нас летом. Если нужны деньги, мы заплатим.
— Вы хотите заплатить мне за смерть жены?
— Что ж, если так случилось.
Степан Гурьев вспыхнул, но подумал, что вершить
дело надо с умом, иначе разбойники Мясные могут испор-
тить зимовку и погубить ни в чем не виноватых людей.
— Я решил, — сказал он, помолчав, — пусть весной
артель скажет свое слово. Люди все знают. Если скажут
отпустить вас, идите. Я мстить не хочу.
Братья посмотрели друг на друга.
— Хорошо, пусть так. Мы подчинимся решению ар-
тели. И на этом спасибо, Степан Елисеевич.
Братья повернулись и медленно пошли к избе. Ни-
кандр Мясной еле волочил ноги. Они надеялись к весне
уговорить кое-кого из мореходов в свою пользу. Кого
деньгами, кого слезами.
— Здоровье бы мне, — с яростью сказал Никандр,
отойдя в сторону, — своими бы руками задушил прокля-
тое отродье! Теперь он нам до смерти враг.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
БЕДНЫЙ ЖДЕТ РАДОСТИ,
А БОГАТЫЙ — ПАКОСТИ
На большом колоколе соборной церкви в Угличе по-
номарь по прозвищу Огурец отбил полдень. Красно-ры-
жий огромный петух, клевавший овес возле лошадей,
взлетел на коновязь и задорно, словно перекликаясь с
колоколом, прогорланил свою песню.
Стояли звойные дни августа. Вчера отошел второй
спас. Жители Углича отсвятили в церквах яблоки и мед.
Созревшие плоды пахли нежно и пряно. В самом разгаре
лето, однако в зеленой кроне деревьев видны желтеющие
листья. Пчелы по-прежнему вылетают за добычей из
ульев, нц полет их стал ленивее, медленнее.
Андрея Ивановича Шуйского принимали в верхних
279

покоях вдовой царицы. Накормили сытным обедом, напои-
ли заморской водкой и красным испанским вином. Шуй-
ский, поглаживая бороду, часто поглядывал на царицу
Марью и про себя думал: «Хороша царица, что лебедушка
белая. И лицом красавица, и телом пышна, неужто одна
живет? Хошь и царица, а без мужика — как корова без
хозяина».
Андрей Иванович провозгласил первую здравицу про
царевича Дмитрия, а вторую — про царицу Марью. Про
царя Федора Ивановича вина не пили вовсе.
Нагие пили про Шуйских, Шуйские — про Нагих,
пришло время им объединиться. Князья Шуйские не
могли в одиночку осилить могучего правителя Бориса
Годунова. Вначале Шуйские ставили на царя Федора, на-
деясь, что он разорвет брак с царицей Ориной. Пока Бо-
рис Годунов был царским шурином, справиться с ним
было очень трудно. Однако надежды Шуйских не оправ-
дались, и Борис Годунов продолжал накапливать силы.
Еще в прошлом году князья Шуйские чуждались На-
гих как худородных, а сейчас были готовы соединить с
ними судьбу.
После обеда перешли к делу. Прежде всего перед ико-
ной нерукотворного Спаса поклялись все держать в
тайне.
Когда Андрей Иванович и братья Нагие поцеловали
икону, царица Марья поднялась с места.
— Негоже мне с думными мужами быть на совете, —
сказала она, потупившись. — Что братья порешат, к то-
му и я присоглашусь. Мне Митеньку накормить надо.
— Иди, царица, — отозвался Михайла Нагой, захме-
левший больше всех. — Иди, матушка. Мы и без тебя
все пообсудим.
Багровое лицо тучного Михайлы Нагого сделалось
влажным, от духоты он расстегнул кафтан. Нравом Ми-
хайла горделив и неистов, спуску никому не давал, а пле-
мянника своего царевича Дмитрия любил и жалел.
Проводив царицу, немного помолчали. Андрей Шуй-
ский долил в кубок красного душистого вина.
— Скоро блаженному царю Федору конец, — сказал
он, стукнув серебряным кубком об стол. — Немного
ждать осталось. У нас все готово. Кремль захватим, все
царское семейство — в монастырь на постриг: царя, ца-
рицу и Бориску Годунова. Пусть вместе наши грехи за-
маливают...
— Царь-то Федор Иванович давно в монастырь про-
280

сится, — вступил Михайла Нагой, вытирая полотенцем
лицо. — А ты, князь, нонешнего медку попробуй, свяче-
ный медок-то.
— Вам, Нагим, — словно не замечая опьяневшего Ми-
хайлы, продолжал Шуйский, — мы знак подадим. Коли
от нас человек прискачет и привезет икону святого Сер-
гия, немедля выезжайте с царевичем Дмитрием в Сер-
гиев монастырь на молебствие. Народу поболе с собой бе-
рите. Там будут ждать наши люди. А потом и во дворец
кремлевский. Вся Москва выйдет царевича Дмитрия
встречать. Все церкви в колокола ударят.
— А дальше как?
— Дальше... Повенчаем на царство Дмитрия.
— А дальше?
Андрей Иванович Шуйский с удивлением посмотрел
на Михайлу Нагого:
— Что ж дальше ты хочешь?
— Царевич Дмитрий не велик еще, царских дел не
разумеет. Я про то говорю, что за него решать все дела
будут только Нагие и Шуйские. Остальных от престо-
ла вон.
— Больше некому, — отозвался Шуйский. — После
царя Ивана родов крепких не осталось. Ежели будем
друг другу верность блюсти, нас никто не осилит. От
Шуйских князь Иван Петрович в совет, а от Нагих? —
Андрей Иванович посмотрел на братьев.
— Михайлу хотим, — сказал Григорий Федорович.
— Пусть так.
Братья Нагие и Шуйский выпили еще по большой ча-
ре. Побратались. Отломили по большому куску сотового
меда.
— Вас, Нагих, — Шуйский строго посмотрел на
братьев, — Бориска хочет в дальние места услать. А ца-
рицу Марью Федоровну в монастырь. И царевича Дмит-
рия он не пожалеет.
Григорий Нагой вынул изо рта обсосанный воск и
осторожно положил на стол.
— Знамо, не пожалеет, — сказал он, вытирая слад-
кие усы.
— Одного он ныне боится — московских купцов.
За купцами чернь стоит, — продолжал Шуйский.
— Зачем купцы Бориску не любят? — полюбопыт-
ствовал Андрей Нагой.
— Хочет правитель всю торговлю на Москве и других
городах англичанам отдать беспошлинно, а своим гостям
281

и купцам пошлину против прежнего увеличить. Наши
русские купцы оттого в разор пойдут. Аглицкая королева
рада-радешенька, что ни год к Бориске послов засылает и
все кланяется и благодарит.
— Вот задача! — воскликнул Михайл а. — А Бори-
ске-то какой прок, ежели всю торговлю беспошлинно аг-
личанам отдать?
— Почет ему большой от аглицкой королевы. Уж как
опа его не величает! И дьяки все на боярской думе вы-
читывают. Как-то и кузеном его любимым назвала.
И деньги, само собой, и поминки.
Братьев Нагих очень заинтересовал рассказ князя
Шуйского.
— Прознали все-таки московские купцы про Бориски-
ну хитрость. Нашелся, видать, хороший человек.
— Ежели бы мы, князья Шуйские, о том не расска-
зали, не узнать бы купцам. Бориска свои дела в великой
тайне храпит.
— Бориска прятал, а вы, Шуйские, все наружу. —
Михайла Нагой расхохотался. — Так ему и надоть.
Разговор был долгий. Все приходилось обдумать и ре-
шить. Дело затевалось великое и страшное. Совсем пе
просто свести с престола и постричь в монастырь царя,
хотя и тихого, как Федор. Большой грех так поступать с
помазанником божьим. Но если другого выхода нет? Если
царский шурин Борис Годунов грозит извести и Шуйских
и Нагих?!
Пресмыкаясь перед царем Иваном Васильевичем Гроз-
ным, князья Шуйские сохранили себя от уничтожения и
дождались вожделенного часа. Но когда дорога к власти
открылась перед ними, ее заступил царский шурин Борис
Годунов.
Дороги князей Шуйских и бояр Годуновых скрести-
лись. Уступать добром никто пе собирался.
Во дворце все спали. Никто пе заметил царевичеву
мамку Василису, спустившуюся из верхних покоев... При-
жав ухо к неплотно прикрытой двери, она долго прислу-
шивалась, стараясь запомнить доносившиеся до нее слова.
Дождавшись ночи, из города Углича ускакал в Москву
князь Андрей Иванович Шуйский. У земляного вала он
встретился с бывшим оружничим царя Ивана, а ныне
опальным воеводой Нижнего Новгорода Богданом Бель-
ским. Они разъехались, не узнав друг друга в темноте.
И тот и другой поглубже надвинули шапки на глаза и
отвернулись.
282

С тех пор как в Угличе поселился царевич Дмитрий,
город сделался как бы заклятым местом. В Москве вокруг
имени царевича Дмитрия плелись тайные козни и состав-
лялись заговоры. Углич был связан невидимыми нитями
со многими вельможными лицами Русского государства.
Здесь скрещивались могучие силы. В самом городе и в
посаде не одна сотня глаз следила за всеми, кто приез-
жал в Углич и уезжал из него. Особенно тщательно сле-
дили за теми, кто посещал дворец или сносился со слуга-
ми царевича. О всех, кто бывал в Угличе, тайные осве-
домители немедленно давали знать своим хозяевам.
Не мудрено, что путники, въезжавшие в город и вы-
езжавшие из города, старались скрыть свое лицо, чтобы
не быть узнанными.
В то время, когда князь Андрей Шуйский скакал в
Москву. Богдан Бельский въехал в Угличский кремль.
У ворот он соскочил с лошади, передал сторожу повод и в
придачу несколько мелких монет. Он отыскал во дворце
маленькую дубовую дверь, ведущую в покои вдовой цари-
цы, открыл ее своим ключом и по узкой лестнице поднял-
ся наверх.
Стараясь не шуметь, Богдан Бельский взошел на верх-
ний этаж и легонько постучал в низкую дверь, ведущую в
переднюю царицыной опочивальни. Дверь сразу же от-
крылась, и царица Марья, с нетерпением ожидавшая сво-
его возлюбленного, бросилась ему на шею.
— Светик мой, солнышко красное, —- приговаривала
царица, целуя Бельского и плача от радости, зажда-
лась я! Горе с тобой, беда без тебя.
Она приняла из рук милого опашень и шапку и по-
весила па деревянный крюк, торчавший в стене.
Обнявшись, они прошли в опочивальню и сели на низ-
кую, обитую бархатом скамейку. Здесь все было давно
знакомо Бельскому: сводчатый потолок и теплый дере-
вянный пол, выложенный елочкой.
Богдан Яковлевич посмотрел на царицу: кругла, ру-
мяна, бела. Пунцовые губы, золотые волосы. Царь Иван
Васильевич Грозный плохих и некрасивых в жены пе
брал. Бельский не удержался и опять стал обнимать и
целовать Марью Федоровну.
—- В Москве скоро будем, Машенька, — сказал он,
отдышавшись. — Яблочко мое наливчатое, ягодка ты
красная!
— Братья ждут тебя, Богданушка. Внизу сидят.
— Успею, Машенька, дай на тебя наглядеться.
283

Бельский ушел от царицы не скоро. Спустился он в
средний этаж. Потолки здесь были деревянные, а пол
кирпичный. Узкая горница шла по длине всего дворца.
С одной стороны находилось большое окно со свинцовыми
переплетами, а с другой — высокая, под потолок, израз-
цовая печь, разрисованная синими птицами.
В горнице горели две толстых восковых свечи в се-
ребряных высоких подсвечниках, стоящих па полу. На ок-
на надвинулась темень, время было близко к полуночи.
Бельский толкнул первую дверь направо. Нагнув го-
лову, он вошел в небольшую горницу, где по утрам ца-
ревича Дмитрия обучал грамоте дворцовый аптекарь-ли-
вонец.
Топилась широкая печь с железной заслонкой. Печь
недавно разожгли, и она еще дымила. Горящие дрова да-
вали слабый отблеск.
Печь топилась пе потому, что было холодно, а потому,
что потребовал кудесник Ондрюшка Мочалов. Сегодня
братья Нагие, озабоченые предстоящими событиями, хо-
тели спросить, что их ждет впереди.
Семейство Нагих уверовало в чудодейственную силу
Ондрюшки после исцеления брата Григория. Два года
назад Григорий купался весной в реке, простудился и
слег в постель. Несколько дней лежал в беспамятстве.
Немец, дворцовый лекарь, признал больного безнадеж-
ным. Позвали Ондрюшку. Кудесник пощупал, потрогал.
«Будет мужик жить еще сорок лет», — сказал он весело.
Ондрюшка принес из дому горшок со сладковатым пить-
ем, нагрел его и заставил больного пить горячим.
Вот и сейчас Ондрюшка в черной монашеской рясе
поставил в печь горшок с пахучими сухими травами и
кореньями. Вода в горшке бурлила и пенилась, распро-
страняя резкий, неприятный запах.
Ондрюшка был очень наблюдательным и мудрым че-
ловеком. Он внимательно прислушивался к разговорам
царевичевых слуг и посадских мужиков. Он часто посе-
щал торги на городской площади, куда съезжались люди
со всех сторон. Услышанное и увиденное запоминал и
строил свои домыслы, иногда очень и очень близкие к
истине. Перед братьями Нагими, в общем-то людьми ог-
раниченными, он выдавал себя то за дурочка-юродиво-
го, то за ведуна-кудесника, умеющего предсказывать бу-
дущее. Он был великий умелец придавать лицу покойни-
ка утешительное выражение. А вообще-то Ондрюшка доб-
рый человек, всегда готовый помочь чужому горю.
284

У кудесника большой горб. Десять лет назад он от-
чаянно болел, соборовался и выздоровел. Поэтому и стал
носить черную рясу наподобие монашеской.
Богдан Бельский расцеловался с братьями. И Михай-
ла, и Григорий, и дядя Андрей Федорович верили быв-
шему опричнику, считали его своим человеком.
Он по-прежнему считался дядькой царевича, а это
был высокий придворный чин, допускавший особую бли-
зость в обращении с членами царской семьи.
— Шуйский у нас седпи гостевал, — икнув, сказал
Михайла, когда приятели изрядно выпили; собственно го-
воря, братья не переставали пить после отъезда князя
Шуйского и были возбуждены необычайно. — Андрей
Иванович сказывал, царевича Дмитрия будут на царство
венчать.
— А царь Федор Иванович?
— Что ж Федор Иванович... Поцарствовал дурачок,
пора и в монастырь, на покой.
— А Борис Годунов? — быстро спросил Бельский.
— И Бориску туда же постригут. Все дела государ-
ские Шуйские да Нагие будут решать.
— А меня куда?
— Тебя? Ты с нами, будто родственник, дядька царе-
вичев. Будешь, как Клешнин, с царем из одной миски
есть... Ну, и прочее.
Богдан Бельский задумался. Опять его обошли. Ко-
нечно, Андрей Клешнин при дворе — сила большая, но
не того хотел бывший опричник. Он хотел быть прави-
телем Русского государства, таким, как был Борис Го-
дунов, и единолично решать все дела. Но сейчас об этом
говорить рано.
— Я против Бориса не пойду, — вдруг сказал Бель-
ский, перестав выбивать мозги из говяжьих костей. Он по-
правил на груди тяжелую золотую цепь, подарок Ивана
Грозного.
— А как же ты? — вмешался Андрей Нагой.
— Против Бориса не пойду и Борису помогать не бу-
ду, — упрямо повторил Бельский.
— А как же ты?
— «Как» да «как»! Ежели вы, Нагие, власть захва-
тите и Дмитрий на престол сядет, я ваш верный слуга.
— Вот ты как!
— Вот так... Борис Федорович мой давний друг, и я
ему худа не хочу.
Андрей Федорович Нагой понял, что Богдан Бельский
285

хочет на быстрой езде при крутом повороте не вывалить-
ся из саней. Однако он знал: дядька не захочет губить
Нагих и особо царицу Марью.
— Пусть так, — подумав, сказал Андрей. — Но ты
поклянись, что Борису помогать не будешь. Подай-ка
икону, Михай ла.
Богдан Бельский поклялся на той же иконе, к кото-
рой недавно прикладывался князь Шуйский. Нагие успо-
коились.
— Ну-ка, Ондрюшка, — сказал Михайла, — готово у
тебя?
— Готово, пусть поостынет малость, — отозвался ше-
потом Ондрюшка. — Вот ужо глотну.
Григорий Нагой молча поднялся с места и черным ку-
ском бархата накрыл иконы.
— Негоже святых в темное дело путать, — сказал
он, вернувшись. — Давайте-ка, братья, еще по одной.
Нагие и Бельский снова выпили. Михайла посмотрел
на царевичева дядьку:
— А как ты, Богдан, мыслишь, будет ли нам удача?
— Не знаю, волховать не обучен. Пусть Ондрюшка
скажет.
— Готов, Ондрюха? — снова окликнул ведуна Ми-
хайла.
— Маленько еще пождите, горячо варево, обожгусь.
Братья Нагие и Бельский перестали разговаривать и
уставились на глиняный горшок, остывающий на окошке.
Наконец варево остыло, и Ондрюшка опорожнил поло-
вину горшка. Он уселся на скамейку у печи и неотрывно
смотрел на раскаленные угли. Свечи велел потушить.
Колокол у соборной церкви отбил полночь.
— Что хочешь знать, спрашивай, — глухо произнес
Ондрюшка, не отрывая взгляда от раскаленных углей.
— Долго ли жить будет царь Федор Иванович?
— Не много и не мало. Пять лет проживет, — помол-
чав, отозвался Ондрюшка.
— Будут ли у него наследники?
- Нет.
— Князьям Шуйским верить можно ли?
— Верь, но на себя более надейся.
Братья посмотрели друг на друга. Михайла крякнул.
— А Борис Годунов долго ли жить будет?
— Долго.
— А царевич Дмитрий, крепок ли он к царской вла-
сти? — спросил Михайла.
286

— Младенец крепок вашими делами. Не утопите его
в пиапстве.
— Есть ли во дворце лихие люди?
— Много, всех не перечесть.
— Кто же они?
— Не знаю.
Еще немало вопросов задали братья Нагие Ондрюш-
ке-ведуну о том, что сбудется в жизни. Наконец он со-
всем обессилел. Глаза сделались красными, выпученны-
ми, на губах пузырилась пена. Он стал городить несус-
ветную чушь, потом свалился на пол и захрапел.
Печь погасла. Михайла отворил створку окна, в гор-
ницу хлынул свежий ночной воздух.
— Уж больно ты тучен, — сказал Бельский, посмот-
рев на жирные щеки и необъятный живот Михайлы.
— Скоро десять пудов наберу, — похвалился Нагой.
— Смотри, худо придется, задавит тебя жир.
— Пока жирный сохнет, худой сдохнет, — засмеялся
Михайла. — Одно плохо: не на всякую лошадь сядешь. —
Он смеялся долго, пока брат не толкнул его в бок.
Застолье продолжалось. Братья Нагие и Богдан Бель-
ский выпили еще много вина и меда. Приятели громко
спорили между собой. Предполагали, как лучше строить
государство и каких людей приблизить. Словом, крепко
надеялись Нагие на скорое и почетное возвращение в Мо-
скву.
Когда колокол отбил два часа, Ондрюшка Мочалов за-
шевелился и, не открывая глаз, снял с правой ноги са-
пог, скинул портянку и долго расцарапывал пальцами мо-
золь на мизинце. Не надев сапога, снова повалился па
кирпичный пол и захрапел.
Уже было совсем светло, когда Богдан Бельский вер-
нулся в царицыны верхние покои. Он пробрался тихонь-
ко в спальню к царевичу Дмитрию, где ему по положе-
нию дядьки была приготовлена постель. Толкнув ногой
храпевшего у порога слугу, он приказал раздеть себя и,
повалившись, сразу уснул.
Рано утром, когда хозяйки топили печи и готовили
завтрак, старший конюх царицыной конюшни Ванька Пу-
зырь, пережевывая на ходу ржаной хлеб с салом, подвел
к дому гнедую кобылу. На Ваньке новые портки, сермяж-
ный кафтан, на ногах кожаные сапоги, смазанные дегтем.
Он попрощался с женой, сорвал с дерева десятка два
краснощеких яблок, взгромоздился в седло и не торопясь
затрусил по московской дороге.
287

Ванька Пузырь человек окольничего Клешпина.
Он должен сообщать цареву дядьке обо всех людях, при-
езжающих в Углич. Знаемых должен назвать по имени,
а незнаемых — по приметам. Ванька надеялся на щед-
рую подачку от окольничего.
Небо было синее, без единого облачка. Солнышко
стояло совсем низко, и жара еще не чувствовалась. По-
качиваясь в седле, старший конюх стал думать, что он
купит в Москве на деньги, полученные от Клешнина, ка-
кие кому он привезет подарки.
Через час пономарь по прозвищу Огурец, оставив за
себя на колокольне старшего сына, запряг в телегу воро-
ного конька и, кинув под сиденье охапку сена, поехал в
Москву.
И пономарь Огурец ехал в Москву не с пустыми ру-
ками, прикидывал, сколько денег ему заплатят в приказе
за важные вести.
А еще чуть позже царевичев спальник Неудача Малы-
гин выехал из кремлевских ворот и тоже поскакал по мо-
сковской дороге. В мыслях у него было другое: он на-
деялся на вызов в Москву спальником к самому царю
Федору.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ГРЕБЦАМ ПОВЕТЕРЬЕ, А КОРМЩИКУ В ЗУБЫ
Братья Мясные долго наблюдали моржовое лежбище.
В отлив они перебрались на южный остров, и Никандр
привел своего брата к знакомым местам. В прежние годы
Никандр Мясной ходил на моржовый промысел из Пуст-
озера и хорошо знал повадки зверя. И на острове Надеж-
ды ему приходилось бывать не раз. Однако торговля
пушниной оказалась прибыльнее, и Никандр вместе с
братом вот уж десять лет меняли у самоедов песца и со-
боля и черную лисицу. Обманывая доверчивых людей,
братья нажили немалое богатство и помышляли в скором
времени переселиться из диких холодных мест у озера
Пустого в богатые Холмогоры.
— Льды зверя с полуночных сторон гонят, — за-
думчиво говорил Никандр, наблюдал, как к лежбищу под-
плывают все новые и новые коричневые звери.
Уставшие после долгого перехода, они, тяжело пере-
288

наливаясь, ползли на берег, искали себе место для отды-
ха и сна. Тем, кому не хватало места, взбирались на спя-
щих зверей и, найдя удобное местечко, сразу засыпали.
Иногда между проснувшимся моржом и пришельцем
возникала драка.
На лежбище раздавался громкий храп. Хриплый лай,
фырканье и рев приплывающих зверей не пугали
спавших.
От залежки исходил терпкий и острый запах.
Вдруг Никандр схватил за руку брата:
— Фома, морж-одинец! Смотри, смотри, нерпу по-
волок!
Огромный морж с толстыми аршинными клыками рвал
зубами зазевавшуюся нерпу. Вода окрасилась кровью.
— Моржи рачками питаются, на дне их ищут, а оди-
нец и нерпу жрет, и птицу сонную, и птенцов из гнезда
выхватывает, и на человека при случае нападает. А этот,
ну и зверь, велик больно... Схарчил нерпу-то.
Одинец нырнул в воду, вскоре вынырнул, шумно вы-
пустил высокий пенистый столб, поднял клыкастую го-
лову, оглянулся и поплыл на север, к видневшемуся
острову Надежды.
— Клыки у него здоровы, — о чем-то думая, сказал
Никандр. — Глядишь, на пуд оба потянут. По прямой
цепе в Холмогорах за такие полтораста рублей без слова
дадут. Однако поди возьми его... Приказчик Степан Ели-
сеевич моржей пе промышлял. Ежели ему рассказать про
одинца. про его великое зубье, авось прельстится.
— Ну, и что будет?
— Посмотришь.
— А ты скажи.
— Утопит его одинец. Карбас утопит и всех погубит,
кто в карбасе.
Фома понял, на его лице, злом и хитром, расползлась
улыбка.
— Голова у тебя золотая, Никандрушка! Славно при-
думал. Авось твой одинец приказчика задавит. И рук ма-
рать не надо. Одного не пойму, — помолчав, сказал он, —
как ты Степанову жонку мог убить... Ну, пусть ты в Сте-
пана целил. Холмогорские мореходы, почитай, все друг
друга знают, а мы с тобой люди пришлые.
— Ошибся. Думал, меня артель не выдаст, поддер-
жит. А вышло наоборот. Агличане большие деньги сули-
ли, лишь бы одним остаться. Всем корысть была... Да что
19 Накануне Смуты
289

теперь старое вспоминать, не к чему. Жизнь спасать
надо.
— Скажи-ка, Богдан Лучков нам не поможет?
— И не подступайся к нему. Прежде лучшего друга
не было, а теперь стороной обходит. Нет, помочи ни от
кого не вижу. Только вот на одинца надежда.
— А почему ты думаешь, что он у зимовья ходит?
— Три дня я его там вижу. На нерп он охотится воз-
ле речки.
— Вот ладно-то. Сегодня я приказчику Степану про
одинца скажу. Зубья-то в полпуда весом каждый, так и
сказать?
— Так и говори... Ишь, как моржатиной несет, из ду-
ши воротит! — плюнул Никандр.
Взбудораженные мыслью избавиться от своего врага
Степана Гурьева, братья Мясные направились в обратный
путь. Шли медленно. Никандр еще не совсем выздоровел
и ходил с палкой, сильно приволакивая левую ногу.
Галечный перешеек едва успели перейти, как прилив
закрыл его.
Братья понимали, если их привезут в Холмогоры, су-
да и наказания не избежать. Никандру грозила смерть за
убийство Анфисы. Они бы давно сбежали па юг, на Обь,
к мангазейским самоедам, да болезнь брата не позволяла.
А зима надвигалась. Пройдет еще неделя — и будет позд-
но. Начнутся морозы, снегопады, метели. Смерть Степана
Гурьева развязала бы им руки.
Шел сентябрь. Дни быстро укорачивались. По ночам
лужи покрывались корочкой льда. Часто наплывали ту-
маны, сеялся холодный дождь. В день убиения пророка
Захария * повалил густой снег и шел три дня.
Маленькое пресноводное озеро, еще месяц назад ки-
шевшее писклявыми гусятами, было пусто, безжизненно.
Недавние морозы сковали его льдом. Подойдя ближе,
братья Мясные удивились, увидев сидящую на льду боль-
шую чайку.
Фома бросил в нее камушком — чайка не шевельну-
лась. Никандр подошел ближе, тронул ее палкой и понял,
что чайка вмерзла в лед и погибла.
— Заснула птица на воде, а мороз ночью ударил, вот
и вмерзла, — объяснил он. — Подружки ее давно уле-
тели.
— Все отсюда уходят туда, где корм есть, — согла-
сился Фома. — Олени и те убежали, медведи одни оста-
лись да мышь копытная. Песец еще...
290

Природа обеднела, поблекла. Одно радовало людей:
комаров и мошек почти не стало. Уж больно они допека-
ли летом.
У зимовья братья Мясные увидели англичан. Они мед-
ленно прохаживались по берегу, разговаривая между
собой.
Новая мысль пришла в голову Никандру Мясному.
— Подожди меня здесь, Фома, — сказал он, — мне
с купцами без послуха поговорить надоть.
Фома молча отвернулся и стал смотреть, как волны
набегают на отлогий берег.
Никандр подошел к купцам и снял шапку:
— Ну, господа купцы, что будем делать?
— Что мы должны делать? — испуганно спросил
Джон Браун, стараясь не смотреть на выбитый глаз корм-
щика.
После убийства Анфисы Гурьевой англичане присми-
рели и ни в чем не противились приказчику Строгановых.
От прежнего высокомерия и зазнайства не осталось сле-
да. Никандра Мясного они оба побаивались.
— Как что? Убивству меня научал, помнишь? А те-
перь в кусты. Вот скажу ребятам, что ты научал и денег
дал, — сомнут. Я живой остался, а тебя до смерти...
Ложь! — взвизгнул Джон Браун. — Я никогда
не говорил об этой женщине. Ни я, ни господин Ричард
Ингрем не знали, что она живет на свете. Для чего нам
ее смерть? Вы совсем плохой человек, Никандр Мясной.
— Пусть так. Однако ежели я скажу, мне поверят.
Мореходы прикончат вас обоих. А ежели живы остане-
тесь, приказные в Холмогорах с вас шкуру спустят.
— Что ты хочешь от нас? — спросил, побледнев,
Джон Браун.
— Сто рублев. За увечье. И больше разговору пе
будет.
Англичане переглянулись.
— Хорошо, мы согласны. Завтра утром ты получишь
деньги и поклянешься на Евангелии.
— Уж это как водится, — Никандр обрадовался не-
ожиданной удаче. Сто рублей деньги большие. — У меня
слово крепкое.
Он поклонился и, прихрамывая, отошел от англичан.
Купцы как зачарованные смотрели ему вслед, при-
жавшись друг к другу.
— Слабый народ, перепугались с одного слова, — ска-
19*
291

зал Никандр брату. —- А Степан Гурьев уступки им де-
лает. Лучшие места, рядом с печкой, дал. Одним словом,
выродок.
Вспомнив про кормщика, Никандр выругался и
плюнул.
— Ну, пойдем, братан, похарчимся. — И он, присту-
кивая клюкой, заковылял к избе.
Фома молча пошел за братом.
На следующий день Никандр с утра прохаживался по
берегу, выглядывая клыкастого зверя. Вскоре раздался
его громкий крик:
— Ребята, смотри, зверюга, зубье-то, зубье!
На берег сбежались мореходы, подошел Степан
Гурьев.
— Полтораста запросто отвалят за зубы, — поддер-
жал брата Фома. — Запромыслить бы.
Степан Гурьев увидел моржа и стал к нему присмат-
риваться. Зверь плыл рядом с берегом, часто высовывал
из воды клыкастую голову, словно разглядывая собрав-
шихся на берегу людей. На белесой поверхности спокой-
ного моря хорошо виднелась черная голова зверя.
— Кость большая, — согласился Гурьев. В нем про-
будился задор промышленника. — Ну-ка, кто у нас но-
сошник *, выходи вперед.
Выступил Митрий Зюзя.
— На зверовой промысел носошником хаживал, — с
гордостью сказал он.
— Кутило есть ли у нас?
— Есть, Степан Елисеевич.
— Собирайся на карбас, людей бери, упромыслим зве-
ря. Такие деньги на земле не валяются. Сам с вами пой-
ду, — распорядился Гурьев.
Моржовая кость издавна приманивала русских про-
мышленников. Десяток пудов больших клыков с лихвой
оправдывал все расходы промысла, включая разбитое
судно. Но еще дороже ценилась «заморная кость». Море-
ходы, достигнув новых необитаемых берегов, искали преж-
де всего «моржовые кладбища», где собирать клыки не
представляло затруднений. Считалось, что старые, про-
лежавшие долгое время на «кладбище» клыки станови-
лись особенно крепкими, удобными для обработки, а по-
тому ценились дороже.
Драгоценная «заморная кость» была причиной усилен-
ных поисков все новых и новых неведомых земель в да-
леких ледовых морях.
292

Мореходы были не прочь позабавиться, размять свои
мускулы, взыграла молодецкая удаль. Прошли считан-
ные минуты. Из реки вылетел на четырех веслах карбас.
На носу с кутилом в руках стоял Митрий Зюзя, на кор-
ме у руля — Степан Гурьев.
Словно помогая мореходам, из-за туч выкатилось
солнце и осветило блеклую поверхность моря.
Впереди мелькнули и снова скрылись черные точки
моржовых голов.
— Юрово! * — закричал Митрий Зюзя. Большой ла-
донью он прикрыл глаза от слепящего солнца.
Зверей увидели все. Их было семь. Желая прижать
моржей к берегу, Степан Гурьев взял мористее.
До моржей оставалось шагов пятьсот, не больше. Сте-
пан Гурьев заметил огромного зверя, отделившегося от
стада и плывущего навстречу карбасу. Степан Гурьев об-
радовался: зверь сам дается в руки.
Карбас шел прямо на зверя. Митрий Зюзя изготовил-
ся, расставил крепче ноги, сжал до боли в пальцах рато-
вище *. Справа от него сидел бочешник, обязанный сле-
дить, чтобы обора — длинный ремень саженей в пятьде-
сят — не запуталась. На конце ремня привязан пустой
бочонок — он, как поплавок, будет указывать место ране-
ного зверя.
Шагах в двадцати морж высунул из воды свирепую
морду. Митрий Зюзя с силой метнул ратовище. Носок
впился зазубринами в зашеину зверя.
Морж круто пырнул, па спокойной поверхности моря
показались красные пятна.
Бочешник выбросил конец оборы вместе с бочонком
за борт. Все думали, что морж попытается спастись бег-
ством, уйти в глубину. Однако случилось другое.
Карбас сильно тряхнуло, корма его поднялась, и с
правого борта из воды показалась голова разъяренного
зверя. Красные, налитые кровью глаза злобно смотрели на
мореходов.
Степан Гурьев от сильного толчка едва не вылетел за
борт. Один из гребцов ударил моржа веслом по морде.
Однако зверь не отступил. Он снова приподнял корму.
От крепкого удара карбас затрещал и, зачерпнув воду,
круто накренился.
— Держись крепче! — крикнул Степан Гурьев. —
Андрюшка, бери черпак, выливай воду!
Он не ожидал того, что произошло: круглая усатая
голова показалась снова. Морж сильным рывком бросил
293

свое тяжелое тело вперед, его огромные клыки, словно чу-
гунные гири, обрушились в карбас. Под стопудовой тя-
жестью карбас стремительно повалился на правый борт.
Кровянистые глаза зверя, казалось, с торжеством смот-
рели на растерявшихся мореходов, метнувшихся к лево-
му борту. Вода заливала карбас, люди пытались выров-
нять гибельный крен.
Степан Гурьев выхватил из-за голенища длинный
острый нож и всадил в глаз морскому чудищу. Морж
рванулся назад, затрещала обшивка карбаса, деревянные
обломки полетели в стороны. Карбас наполнился водой,
люди оказались в море.
Морж долго не показывался. Но вот его голова по-
явилась на поверхности. Из пробитого глаза торчала ру-
коятка ножа, вокруг растекались кровяные круги. Морж
фыркал, захлебываясь кровью. Продержавшись мгновение
на одном месте, он снова навалился на затонувший кар-
бас и с яростью стал колотить его клыками. Однако силы
его слабели. Оставив в покое судно, он закружился на ме-
сте, то погружаясь в воду, то снова появляясь на поверх-
ности. Наконец он затих и медленно стал уходить в воду.
С берега на помощь мореходам неслись две лодки.
Они подошли как раз вовремя.
Братья Мясные, забравшись на коч, стоявший на пе-
ске, наблюдали за тем, что происходило в море.
— Ну, слава богу, перевернул одинец карбас! Вот
разбойник, теперь он всех, как котят, перетопит! — про-
шептал Никандр брату. Увидев лодки, быстро идущие к
затонувшему карбасу, он скверно выругался.
Однако братья крепко надеялись на хищника-моржа.
Никандр уверял брата, что зверь успеет расправиться с
холмогорцами до подхода лодок. Да и вряд ли смогут лод-
ки им оказать помощь.
— Зверюга карбас затопил, а уж лодки враз размета-
ет. Свечу пудовую поставлю святым угодникам, ежели
по-моему выйдет.
— За такое дело не бога, а дьявола благодарить на-
доть, — усмехнулся Фома. — Гляди-ка, кабыть всех из
воды вытащили... а зверь ушел.
Никандр насупился, потускнел.
— Придумаем погибель на Степана Гурьева, а инако
мне живым не быть, — выдавил он со злобой. — Полег-
чало бы, все внутри болит, иной раз шевельнуться не
могу.
Подошедшие к берегу лодки привезли спасенных охот-
294

пиков. Все они, кроме гребца Гаврилы Демичева, утонув-
шего в суматохе, были живы и здоровы. Пробывшие не-
малое время в ледяной воде, мореходы стучали зубами от
холода.
В избе с них сняли мокрую одежду и одели в сухое.
Охотники молча сидели в жарко натопленной горнице
и блаженно улыбались. Они живы, они будут жить. Ото-
гревшись, стали вспоминать, как все произошло.
В избу пришли братья Мясные. Старший, Фома, растя-
нул губы в медовой улыбке.
— Разбойника одинца встретили, таковой зверь на че-
ловека нападает... С избавлением от смерти, ребятушки,
и тебя, Степан Елисеевич, — поклонясь, сказал он. —
По-хорошему молебен надо бы справить, да попа вишь
пету.
— Слыхал про разбойных зверей, — отозвался Гурь-
ев, — однако веры не давал. Теперь сам увидел. Прель-
стился па твои слова, рыбьего зуба захотел. Вот и каз-
нюсь. Сгиб ведь Гаврила Демичев...
— Горе большое...
— А как зверь, ушел? — спросил Фома Мясной.
— Закололи.
— Зубье надо взять, — заполошился Мясной. —
В большую цену пойдут.
— Вспомпю, как он зубьем карбас переворачивал, в
дрожь бросает, и денег никаких не надо.
—- Пе твоя бы твердая рука, Степан Елисеевич, все
бы сгибли, — вступил в разговор Митрий Зюзя.
Тем временем по приказу Степана Гурьева лодки сно-
ва вернулись к месту недавнего разбоя. Мореходы осмот-
рели полузатопленный карбас и решили привести его в
реку и починить. По торчавшему из воды бочонку нашли
мертвого моржа. Гаврилу Демичева нигде не могли
сыскать.
В хлопотах мореходы не заметили перемены погоды.
Небо покрылось облаками, заморосил мелкий холодный
дождь: от севера приближалась белая стена тумана.
Убедившись, что искать утопленника бесполезно, мо-
реходы отправились в острову. Первая лодка потащила за
собой затонувший карбас, а вторая — убитого моржа.
Плотный, густой туман двигался следом за лодками и
возле берега успел накрыть мореходов.
На берегу собрались все островитяне.
Огромного зверя вытащили на песок. Это был старый
самец небывалых размеров. Вся его кожа была прорезала
295

глубокими морщинами и покрыта узловатыми наростами
в кулак величиной. На теле моржа копошились крупные
паразиты. Клинообразные клыки достигали длиной одного
аршина с четвертью.
Столпившиеся вокруг моржа мореходы удивленно по-
качивали головами. Разделывал зверя Фома Мясной, ему
помогал Митрий Зюзя. Моржовый желудок Фома отнес
в сторону и предложил желающим осмотреть его содер-
жимое. В желудке оказались куски нерпичьей шкуры и
перья разных птиц.
Туман, наползая с необъятных морских пространств,
тяжело навалился на остров и закрыл все вокруг белой,
плотной пеленой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ТРИ ДОЧЕРИ ОПРИЧНИКА МАЛЮТЫ СКУРАТОВА
После панихиды в Успенском соборе дочери Малю-
ты Скуратова собрались на женской половине кремлев-
ских хором боярина Годунова.
Сегодня исполнилось ровно четырнадцать лет со дня
смерти знаменитого опричника, любимца и соратника
царя Ивана Грозного.
Конечно, чадолюбивый отец был записан в поминаль-
никах не как Малюта Скуратов, а как Григорий Лукья-
нович Скуратов-Бельский. Родные записали его имя пол-
ностью, чтобы на небесах не случилось путаницы.
В обычае было давать новорожденному имя в честь
одного из святых, память которых приходилась на день
рождения. И тут же родители награждали его прозви-
щем. Иной человек откликался па него всю жизнь, а на-
стоящее, молитвенное имя знали лишь близкие люди.
Сестры удобно расселись па мягких лавках, крытых
толстым войлоком и сукном. Отдохнули после долгого
стояния в церкви, помолчали. Повертели в руках ма-
ленькие парчовые подушечки, лежавшие на лавках для
удобства.
— Вели, матушка, орешков каленых принести да
пряников сладких, — сказала, поджав губы, старшая се-
стра, Христина, — да медка бы крепенького либо вин-
ца — покойничка помянуть.
Старшая была дородна телом, лицом похожа на Гри-
296

гория Лукьяновича и любила побаловаться хмельным,
если к тому был случай.
На отца походили и младшие дочери, однако Христи-
на, краснолицая, с толстой шеей и крупным носом с ши-
рокими ноздрями, была похожа на отца, как рыба на
другую рыбу. Муж ее, князь Дмитрий Шуйский, пугал-
ся иной раз спросонок, увидев рядом на подушке ее ли-
цо. За козни против Бориса Годунова князь был сослан,
но помирился с ним и вернулся в Москву. Желая пород-
ниться с Годуновым, он женился на старшей дочери Ма-
люты Скуратова, свояченице правителя, и вскоре был
произведен в царские кравчие.
Горбатая старуха, вся в черном, похожая на монаш-
ку, принесла сулею хмельного меда и сладких заедков.
Старшая сестра помолилась Николаю-угоднику, стро-
го смотревшему из угла горницы. У иконы теплилась
неугасимая лампадка. Ее слабый, дрожащий огонек
оживлял застывшее лицо святого.
— За упокой души! — Перекрестившись, Христина
выпила серебряную чару меда.
— Да пребудет он в кущах райских, — сказала
Анна.
— Пусть смилуется цад пим бог, — добавила Марья.
Сестры попробовали хмельного, в головах у них за-
кружилось. Сухое лицо Николая-угодника пе казалось
уже таким строгим, как прежде.
Анна попросила чего-нибудь поесть. Горбунья в чер-
ных одеждах принесла жареного поросенка и малосоль-
ных огурцов.
Хозяйка руками разрывала мясо и угощала сестер.
Ели с жадностью, глотая куски нежного жира и обгрызая
косточки. Наевшись, вытерли лицо и руки рушником,
вышитым по концам райскими птицами.
— Опочивальню новью покрыли, — завистливо ска-
зала старшая, оглядывая степы и потолок, — не жалеет
Борис Федорович денег. И ковер, ему цепы нет... А кро-
вать-то, кровать, и у царей таких не бывает! — Христи-
на засмеялась и толкнула локтем Анну.
Кровать на самом деле была превосходна. Резные
столбики вышиной аршина три, на которых держался
полог, закапчивались наверху золотыми шарами. Полог
сшит из камки, и занавеси камчатные. Сверх того на за-
навесях золотом вышиты травы, люди и звери. В голо-
вах и в ногах кровати золотом и серебром сверкали за-
стенки, украшенные золотыми кистями.
297

Марье, младшей сестре, захотелось похвалиться. Она
подошла к кровати, откинула занавеси. Сестры ахнули.
Двуспальная пуховая постель, длинная белоснежная
подушка во всю ширину постели. Одеяло кизилбашской
камки — по серебряному полю шелковые травы, в тра-
вах золотые листья. Опушка одеяла соболиная. У посте-
ли две скамеечки, покрытые красным сафьяном, для вле-
зания.
Сестры ощупали постель, осмотрели одеяло, налюбо-
вались на затейливые скамеечки. А Марья стала показы-
вать вещички, нужные для женского обихода. Она пока-
зала большое зеркало на стене, завешенное куском сине-
го шелка. В маленьком сундучке, окованном серебром,
хранились коробочки из слоновой кости с белилами и
румянами для лица, с клеем и чернью для бровей и дру-
гими снадобьями.
Душистой водой из большой склянки приготовленной
придворными лекарями, сестры покропили себе на пла-
тья. Душистая вода была редкостью, и не в каждом, даже
богатом доме ею пользовались.
Рассмотрев все, что было в опочивальне у младшей
сестры, Анна и Христина снова уселись па лавке и при-
нялись вздыхать и креститься.
— Четырнадцать лет прошло, как убили нашего ба-
тюшку. — Сказав эти слова, Анна, подперев щеку рукой,
склонила голову набок. — Много крови пролил покой-
ник. Много молиться за него надобно. Сегодня я во всех
московских церквах панихиды заказала, слуги с ног сби-
лись, все бегали.
— В десяти монастырях до скончания века по нем
панихиды служат. Еще царь Иван Васильевич вклады
делал, — отозвалась Христина.
— А мой-то муженек Борюшка пе ругает нашего ба-
тюшку. Он-де, говорит, вовсе но виноват, ему-де государь
приказывал, а он человек маленький.
— Маленький не маленький, а первьш был после ца-
ря. Против него и одного слова никто сказать не мог.
— И для детей своих был добрый. Нас, дочерей, пе
обидел, приданое дал. Мужу в глаза смотреть не зазорно.
- Да, да, мой-то Борюшка очень доволен. Не пожа-
лел, говорит, для нас Григорий Лукьянович своего бо-
гатства.
— Борюшка да Борюшка! — В голосе старшей, Хри-
стины, послышалась злость. — Твой Борюшка не в свои
сани влез. За царем спрятавшись, всеми государскими де-
298

лами вершит... И доходы ему идут не по роду, не по пле-
мени. С Важской области, с Рязани и страны Север-
ной, — стала перечислять Христина, загибая пальцы, —
с Твери и с Торжка, с бань и купалеп московских, с
пчельников и лугов по обоим берегам Москвы-реки на
тридцать верст вверх и сорок вниз по течению.
Марья, жена Бориса Годунова, и Анна, жена князя
Ивана Глинского, удивленно посмотрели на сестру. Та-
ких речей они от нее никогда не слышали. Тем более что
и замужеством своим Христина была обязана прави-
телю.
— Мы с Анной княгини, наши мужья царского ро-
ду, — продолжала Христина гневно, — и не суемся впе-
ред. А твой-то Борюшка безродный. Нахватался от царей
милостей: и боярин-то он, и конюший, и великий боярин,
и правитель. Таких-то чинов при прежних царях не слы-
хано.
— Мы тоже царского рода, — обиделась Марья. —
Дмитрий Иванович Годунов дядей царю приходится. Се-
стра Борюшкина царица.
— Вот невидаль! В наших мужьях царская кровь, а
твой Борюшка тьфу, сто на гривенку таких пойдет.
От обиды на глазах у Марьи выступили слезы. Она
закрыла лицо руками.
— Ты не права, Христина, — вступилась Анна. —
Зачем обижать сестру? Она к нам добра и ласкова.
— Опа-то ласкова, да Борюшка пе больно жалует, —
брызгала слюной Христина. — Шагу шагнуть некуда,
везде годуновские люди следят. Однако недолго ждать
осталось. Гости, и купцы, и все люди московские подни-
мутся, Борюшку твоего из Кремля выкинут да камень-
ями побьют... — Сказав эти слова, Христина опомнилась
и с испугом посмотрела на сестер.
Марья отняла руки от лица. В ее глазах застыл ужас.
Анна раскрыла рот.
— Я пошутила, — криво усмехнулась Христина. —
Обидно стало, почему годуновскому худому роду и по-
чет и деньги, а нашим мужьям одна досада.
—- Ты меня не путай, — вступилась Анна, — мой
муж Иван Михайлович Глинский, хоть и царского роду,
братом царю Ивану Грозному приходится, а зла па Бо-
риса Федоровича не держит и всегда с ним заедино... и
любит его.
— Любит потому, что умом скуден Иван Михайло-
вич, — не выдержала Христина.
299

— Христина, — изменившимся голосом спросила Ма-
рья, — почему ты такие речи ведешь? Скажи, в чем при-
чина, чем Борюшка мой виноват?
— Твой Борюшка со своими родичами хочет рюри-
ковский корень пресечь. Царя без наследников оставить.
У Орины Годуновой детей нет и не будет. Царь помре,
долго ему не царствовать, твой Борюшка на его место по-
хочет сесть.
— Неправда! — замахала руками Марья. — Неправ-
да! Не хочет Борюшка царского места... Оба государя еще
млады и святы к богу.
— Змея подколодная! — крикнула Христина. —
Ишь, глаза спрятала! Только с виду ласковая да неж-
ная. Помню я, как ты девчонкой бегала смотреть, как
отец шкуру с человеков крючьями спускал, любила слу-
шать их вопли. Тихоня, знаю тебя.
Марья побледнела, лицо ее исказилось злобой.
— Поплатишься за свои слова, — едва выговорила
она, — вспомнишь, какая я.
— Сказала, что знала, и ты думай, как хочешь, —
поднялась с места Христина. — Только смотри, своему
Борюшке пе проговорись, он пе с меня, с мужа спро-
сит. — И она стала дрожащими руками напяливать на
себя верхнюю одежду.
Скрипнув, тихо отворилась железная дверь. Пригнув
голову, в опочивальню вошел Борис Годунов. На боярине
длинный кафтан красного сукна с золотыми застежками
и зеленые сафьяновые сапоги. Черная шелковистая боро-
да тщательно расчесана, волосы ровно подстрижены.
Марья удивилась, что он вошел не из сеней, а из
мыленки при опочивальне. Из нее был особый ход для
слуг.
Сестры переглянулись, поклонились в пояс хозяину.
— О чем разговор? — спросил Борис Федорович. —
Почему ты в слезах? — обернулся он к жене.
— Батюшку покойника вспомнили, четырнадцать лет,
как помер, — сказала Христина. — Пойдем, Анна,
засиделись сегодня у сестренки, вспомипаючи.
— Отца родного забывать негоже, — поддакнул Го-
дунов. — Кроме добра, мы все от Григория Лукьянови-
ча ничего не видели. Упокой, господи, его душу! — Борис
Федорович перекрестился.
Сестры попрощались. Марья вышла провожать гостей
до крыльца. Борис Федорович еще раз подивился, как
300

похожа Христина на отца, и ходит она, как Григорий
Лукьянович ходил, с перевалкой, словно жирный гусь.
Закинув руки за спину, он, задумавшись, остался сто-
ять у печи.
— Что ты, Борюшка, пригорюнился? — спросила,
вернувшись, Марья.
— О чем шел разговор? — строго спросил правитель.
— Батюшку вспомнили... — начала Марья.
— Лжешь! — остановил Годунов и взглянул в глаза
жены. Он любил, чтоб ему говорили правду, а сам всех
обманывал.
— Борюшка, — кинулась к нему Марья, — Христи-
на худое про тебя говорила. Из Кремля, мол, тебя скоро
московские люди выкурят и камнями побьют... И другое
говорила.
— Я все слышал. Спасибо, Марьюшка, что не утаи-
ла. Сестра-то сестра, да не со своего голоса она поет.
Видать, Шуйские новое зло готовят, да я не дамся.
На царево место они сами сесть норовят. А государи на-
ши?! По их святой молитве бог им даст, чего они просят.
— Ты должен князей Шуйских, весь их поганый род
под топор, всех-всех! — вдруг закричала Марья. — Ина-
че они нас погубят. Помнишь, о чем мы вчера говорили?
— Перестань, Машенька, — успокаивал ее Борис Го-
дунов, — Бог даст, обойдется.
— Был бы батюшка Григорий Лукьянович жив, —
неистовствовала Марья, — он бы их всех переловил и на
дыбу поднял. А без него осмелели, измену творят. Убьют
тебя, Борюшка!
— За мной преданные люди, они по моему слову и в
огонь пойдут. А Шуйским не впервой народ московский
мутить. Пойду прикажу стрелецким сотникам: пусть
больше молодцов своих в городе держат и по стенам и у
ворот. — Борис Годунов отстранил жену. Лицо его при-
няло угрюмое, злое выражение. — Ворота пусть раньше
закроют: вдруг в эту ночь злодейство задумано.
Ночью у кремлевских ворот Кутафьей башни стал со-
бираться народ. Московский гость Федор Нагай с товари-
щами поднимали людей *, призывали их ломать ворота,
идти к царскому дворцу. В посадах начались пожары, в
церквах ударили в набат.
— Бориса Годунова нам отдайте! — кричали из тол-
пы. — Бориса Годунова! Изменник он царскому роду!
301

Через Троицкий мост к воротам Кутафьей башни рва-
лись посадские люди.
Борис Годунов, бледный, одетый наспех, прижался
к стене у окна спальни. Он слышал выкрики толпы и на-
батный звон колоколов, видел зарево пожаров. Горело
близко, на Неглинной. Огонь высоко поднимался к не-
бу, отсветы пламени освещали неподвижное лицо пра-
вителя. Он был спокоен. То, что делалось на площади,
не страшило его. В Кремль были вызваны сотни верных
стрельцов, на крепостных степах стояли заряженные
пушки.
«Терпеть больше нельзя, — раздумывал Годунов, —
всех перехватать надоть. Ишь, высокородные, что заду-
мали... Шуйские со своим охвостьем, митрополит Диони-
сий — вот где враги». У Годунова от ярости защемило
сердце, сперло дыхание. Распахнув створчатое окно, стал
жадно вдыхать прохладный ночной воздух. Запахло
гарью.
«Сколько раз будет гореть Москва, бухать вот так на-
батные колокола, бесноваться и вопить люди у кремлев-
ских ворот, пока я достигну могущества», — думал Бо-
рис Годунов, сжимая горячий лоб мягкой рукой.
Сейчас он вел яростную борьбу за власть, за первое
место после царя. В этой борьбе его поддерживают мно-
гие. А дальше... Где конец? Он стоит рядом с царем и
держит власть в руках. Но царь Федор проживет недолго.
Значит, ждать, когда умрет царь Федор и придет новый
царь, а его, Бориса Годунова, посадят на кол или в луч-
шем случае постригут в далеком монастыре. Он содрог-
нулся... Нет, так не будет. Но как же?!
«А если я сам сяду на престол и род Годуновых до
скончания веков станет царствующим на русской зем-
ле?» — молнией пронзила его мысль. Опа показалась не-
сбыточной. Но потом он стал обдумывать все до мельчай-
ших подробностей, взвешивать все «за» и «против»... «Нет
такого греха, что остановил бы меня на пути к царскому
трону», — подумал боярин.
Вдали мысленным взором он увидел царский пре-
стол, к нему вела доска, узкая и тонкая. Он, Годунов,
страшась, сделал первый шаг по гнущейся доске. В тот
же миг под ним разверзлась бездонная пропасть. Он уви-
дел пилу, со скрежетом разрезающую доску. Но Борис
Годунов устремил свой взгляд на золотое сияние, горев-
шее вокруг царского места, сделал еще шаг, еще...
362

В дверь постучали. Правитель вздрогнул, схватился
за нож.
— Боярин, — сказал царский спальник, — великий
государь проснулся и требует тебя во дворец.
У крепостных ворот раздавались пищальные выстре-
лы, громыхнула пушка. Сторожа стали стрелять по мя-
тежникам. Крики сделались громче, яростней.
— Бориса Годунова! — надрывались за кремлевски-
ми стенами. — Выдайте нам Годунова!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Я К ЦЕЛИ ИДУ ТИХО И НЕ ПРЯМО,
А ОКОЛЬНЫМ ПУТЕМ
После смерти Ивана Грозного прошло три года. Рус-
ская земля понемногу оправлялась после опустошитель-
ной Ливонской войны, закончившейся победой польского
короля. Однако захват шведами всего Балтийского побе-
режья и доброй половины карельских земель болезненно
отражался на внешней торговле русских. Не лучше об-
стояли дела с датским королевством, шли споры о север-
ных границах с Норвегией *. Датские корабли мешали
купеческим плаваниям в Белом море. А Белое море ста-
ло единственным морем, через которое отечественные то-
вары могли проникать в европейские страны.
Новое морское пристанище Архангельск и другие
морские пристанища находились в Двинском устье, бы-
ли удобны для торговли и мореплавания, но английские
купцы всеми правдами и неправдами добивались исклю-
чительного права вести морскую торговлю в Двинском
устье. Торговля на Мурманском побережье, в Кольском
пристанище не прививалась из-за отдаленности от цент-
ральных русских земель. Корабли разных стран приходи-
ли сюда в основном за рыбой.
Московское правительство неустанно занималось
важными делами. Исправляло злоупотребления приказ-
ных властей. Укрепляло внешнюю и внутреннюю без-
опасность. Во всей России сменялись худые наместники,
воеводы и судьи. По закону безжалостно преследовались
взяточники. Однако чиновники по-всякому ухищрялись
обойти закон. Челобитники, войдя к судье, стали класть
деньги под образами, будто бы на свечи, но и это запре-
тил правитель особым указом. Только на пасху дозволя-
303

лось судьям и чиновникам вместе с красным яйцом при-
нимать в дар несколько золотых монет. Судьи строго су-
дили за личные оскорбления и клевету. За важные оби-
ды секли кнутом на площади.
В борьбе с преступлениями применялись многие пыт-
ки. Устанавливая истину, жгли огнем, ломали ребра,
вбивали в тело гвозди. Убийц, предателей и похитителей
церковного имущества вешали, рубили головы, топили,
сажали на кол. Строго наказывая за неправду, удвоили
жалованье чиновникам, чтобы они могли жить пристойно
без лихоимства. Усилили военную мощь.
Меры принимались строгие, но помогали они мало.
Жизнь простых людей на русской земле не становилась
легче. По-прежнему лиходействовали воеводы, чиновни-
ки вымогали мзду, неправедно судили судьи. По дорогам
проезжих и прохожих подстерегали грабители и убийцы.
В казне не хватало денег. О том, где их взять, лома-
ли голову бояре, писались приказы воеводам во все го-
рода.
Наступили крещенские морозы. Зима выдалась суро-
вая, мерзли на лету птицы.
Круглая печка в горнице кремлевского дома Бориса
Годунова дышала жаром. Горели, потрескивая, березовые
дрова в камине с железными решетками, подаренном в
прошлое лето голландскими купцами. Правитель Борис
Годунов сидел за маленьким квадратным столом спиной
к камину — так ему теплее в холодные дни. На лавке
справа расселись братья Щелкаловы — Василий и Анд-
рей. Слева спускалась шелковая веревка от церковного
колокола, подвешенного к потолку.
Василий — полный, с толстым добродушным лицом,
Андрей — худой, с лицом аскета, всегда хмурый, насуп-
ленный. Временами он бывал приветлив, улыбался, но и
приветливости его боялись. На Андрее Щелкалове синий
длинный кафтан па золотых шнурках, а на Василии ли-
ловый. Оба лысые, с рыжими короткими бородами и ор-
лиными носами.
— Пока апгличанахм будем потакать, — горячился
дьяк Андрей Щелкалов, — казна пустая будет. Почему
им без пошлины торговать? Почему купцам из других
земель нет хода в наши пристанища? Англичане все до-
ходы с собой увезут.
— Легче на поворотах, Андрей Яковлевич, — отозвал-
ся правитель. — Потерпеть надоть... Ежели война слу-
чится, агличане нам и огневой снаряд привезут, и порох,
304

20 Накануне Смуты

и селитру, и другое, что надобно для войны. Твои купцы
из других земель через датские пушки не поплывут, а
аглицкие датских пушек не побоятся.
Отношения с Англией по-прежнему оставались натя-
нутыми. Особенно настораживало боярскую думу жела-
ние английских купцов плавать на своих кораблях в се-
верных владениях Русского государства и с помощью рус-
ских открывать там новые земли... В этом дьяк Щелкалов
прав. Однако он понимал, что правитель Годунов тоже
прав. Главным поставщиком необходимых для войны то-
варов по-прежнему оставались англичане. Борис Годунов
был сторонником более гибкой политики. Обращение анг-
лийской королевы Елизаветы лично к царскому шурину
поднимало его в глазах бояр и в то же время заставило
быть несколько уступчивее, чем это хотелось бы дьяку
Щелкалову.
Великий дьяк хотел что-то возразить правителю, но
брат его Василий наклонился и прошептал ему несколь-
ко слов.
— Государь Борис Федорович, — сказал Андрей
Щелкалов, — купцы, двоюродные братья Строгановы, по
приказу царскому приехали, третий день твоей милости
дожидаются.
Борис Годунов вспомнил пустую казну и оживился.
— Строгановы? Пусть войдут, ко времени! — Он дер-
нул за веревку, раздался приятный серебряный звон.
Вошел слуга.
Нужда в деньгах была велика. Борис Годунов поду-
мывал, что пришло время вернуть ливонские земли, за-
хваченные шведами. Для войны потребны обученное
войско, пушки и порох. Были и другие нужды. Прави-
тель помнил, как откликались Строгановы на просьбы
царя Ивана Грозного.
В раскрытую дверь разом вошли двоюродные братья,
внуки знаменитого Аники Строганова, — Никита Гри-
горьевич и Максим Яковлевич, оба в дорогих красных
кафтанах. Низко поклонились Борису Годунову.
— Как здравствуете, хороша ли дорога? — спросил
правитель, разглядывая братьев.
Один, казалось, был совсем молод, другой постарше,
годов тридцати.
— Зимой дорога хорошая, — отозвался старший, Мак-
сим, — на ямских ехали, от Сольвычегодска до Вологды
три дня и от Вологды до Москвы тако же.
— В Москве по-хорошему ли живете?
306

— Четыре двора Строгановых в Москве. Живем, как
дома.
Борис Годунов задал еще несколько вопросов. Думные
дьяки Щелкаловы молчали.
— Государь наш боярин Борис Федорович, — снова
начал разговор старший брат, Максим, — бьем тебе че-
лом: накажи убивца нашего дяди Семена Аникеевича,
крепко накажи, чтобы другим холопам неповадно было.
— Убийца схвачен?
— На воле бродит. Однако кто убил, знаем: холмо-
горский мореход Васька Чуга.
— Накажем, — весело сказал Борис Годунов, —
пусть только сыщется.
— От ваших приказчиков солеварам и другим работ-
ным людям жесточь великая, — вставил Андрей Щелка-
лов, — разъярили они людишек.
Братья Строгановы промолчали.
Послушайте, гости имениты, — продолжал вели-
кий дьяк, — нужны ли вам аглицкие купцы в Холмогорах?
Выгодна ли аглицкая торговля для вашего кошеля?
Братья Строгановы посмотрели друг на друга, потом
на правителя Бориса Федоровича.
— Один вред торговым людям от аглицких купцов, —
поколебавшись, сказал Максим. — Агличане пошлину не
платят либо самую малость. Нам, купцам Строгановым, и
то тяжело бывает, а другим купцам, помельче, совсем не-
вмоготу. Пусть агличане, како и русские купцы и все дру-
гие, пошлину платят. Запрети агличанам самим железо
варить, государь Борис Федорович. За железо они в цар-
скую казну копейки дают, а лесу сжигают на большие
рубли, — Максим помолчал. — Однако всю заморскую
торговлю в свои руки мы взять не можем. Кораблей спо-
собных нет. Вот ужо како настроим свои корабли, тогда
в море. И чтоб торговля русским купцам так же была вы-
годна, како и агличанам, инако и корабли новые строить
смысла нет.
— Ты слышал, Борис Федорович? — сказал великий
дьяк, глядя на правителя. В голосе его слышалось тор-
жество.
— Слышу, Андрей Яковлевич. Однако я не впервой
все это слышу. Да и не время копья ломать. — Прави-
тель понимал, что ответ купца Строганова был подготов-
лен, и знал, что теперь дьяки Щелкаловы будут об этом
говорить боярам. — Вот что, купцы, — сделал строгое
лицо Борис Годунов. — Призвали мы вас в Москву вели-
20*
307

ких дел ради... Царь Федор Иванович всея Руси собира-
ется свои отчины у свеев воевать. Деньги большие пона-
добятся, а доходов государских от меховой торговли при-
уменьшилось. Хочу от вас слышать, в чем причина. Либо
ясак худо сибирские людишки платят, либо наши воево-
ды воруют, либо иное что!
Двоюродные братья Строгановы посмотрели на вели-
кого дьяка Андрея Щелкалова, он сделал едва заметный
отрицательный знак головой.
— Мы ждем суждения вашего, — помолчав, напом-
нил правитель. Он знал, что задел думных дьяков Щелка-
ловых, и сделал это в отместку.
— Государь наш боярин Борис Федорович! — сказал
старший Строганов. — Неведомо нам, в чем причина. Все
может статься, и соболя в прошлом и позапрошлом годе
меньше родилось. А может, мор зверя убил. Как бог по-
хочет. И никому против божьего веления не выстоять.
Чтобы воеводы воровали, того мы не слыхивали в наших
краях... Ежели милостивому государю царю Федору Ива-
новичу всея Руси для его великих дел деньги надобны,
мы, Строгановы, всегда готовы все, что имеем, до послед-
ней крохи к его ногам положить. Верим, что не пропадет
за царской милостью.
Купцы Строгановы, а особенно старший брат Максим,
превосходно знали, почему от соболиной торговли казне
убыток. Кто только не тащил к себе в карман драгоцен-
ные соболиные шкурки! И те, кто должен был охранять
государственную выгоду, сами прикладывали руки, желая
как можно скорее обогатиться. Из добытых в Сибири и в
северных русских лесах только малое число соболей про-
ходило через царскую таможню.
Хорошо знали причину оскудения царской казны и
братья Щелкаловы. Они и сами немало попользовались
доходами от драгоценного зверька. Из малозаметных при-
казных людей, живущих па царское жалованье, они пре-
вратились в богатейших вельмож. После смерти Ивана
Грозного им бояться было некого. Их ставленник Борис
Годунов не мог обойтись без помощи великих дьяков и
принужден был закрывать глаза на многие злоупотреб-
ления.
— Что ж, — помедлив, ответил Борис Годунов, —
от имени великого государя и царя Федора Ивановича я
благодарю за помощь именитых гостей. Великий госу-
дарь и впредь не оставит вас своими милостями. Желаю
вам здравствовать долгие годы.
308

Купцы поклонились правителю и братьям Щелкало-
вым и вышли из горницы. Спросившись у правителя, вы-
шли и великие дьяки.
Оставшись один, правитель задумался. Кое-что и он
знал о злоупотреблениях приказных людей. И знал мно-
гое про дела Андрея Щелкалова. Великий дьяк сыграл
решающую роль в судьбе Бориса Годунова. Начиная с
подделки завещания Ивана Грозного. Ведь он, Годунов,
попал туда по воле царского дьяка. Даже теперь, если об
этом узнают бояре, ему не удержаться в правителях.
А смерть Ивана Грозного! Борис Годунов не убивал ца-
ря, но был соучастником: видел, но промолчал. И об этом
Щелкалов мог догадываться. Попробуй тронь его. Прави-
тель знал, что пройдоха Антони Марш связан с Андреем
Щелкаловым. Недаром дьяк выгораживает его, всячески
старается защитить перед английскими купцами. Братья
Щелкаловы выросли в грозную силу. Сейчас они идут с
ним одной дорогой, но ведь не всегда будет так. Наста-
нет день, и пути их разойдутся. Больше того, братья
Щелкаловы могут сделаться противниками, мешающими
идти к заветной цели. Андрей Щелкалов возгордился сво-
им высоким положением, размышлял Борис Годунов,
разбогател и вряд ли захочет поддерживать опасное и не-
верное дело. Недавно, оставшись наедине с правителем,
дьяк Андрей Щелкалов сказал: «Слышал я про тебя не-
былицу, будто ты на царское место метишь. — И дьяк
засмеялся. — Никогда тому не поверю, чтобы ты такое
задумал». Если Андрей Щелкалов считал, что умный че-
ловек, как Борис Годунов, может быть правителем, то
для царя, по его мнению, нужны совсем другие достоин-
ства, которыми Годунов не обладал.
Правитель с радостью избавился бы от братьев, но
осторожность заставила его скрывать истинные чувства.
«Подождем, посмотрим, — решил он. — Потерплю, толь-
ко бы не оступиться и утвердить свою власть, пока жив
царь Федор». Правитель снова и снова ругал себя, что не
научился грамоте в молодые годы, а сейчас наверстывать
он считал для себя унижением.
Мысли Бориса Годунова обернулись к недавнему мя-
тежу. Он возлагал большие надежды на царского дядьку
Андрея Петровича Клешнина, в руки которого он отдал
расследование дела.
Мороз на дворе усилился. Правитель поднялся с места
и, подойдя к круглой печке, прижался к ней спиной. «На-
309

ша русская печь лучше греет, чем камин ихний», — поду-
мал он, согреваясь.
В дверь просунулся царский постельничий, князь Ку-
ракин.
— Завтра водосвятие на Москве-реке, — сказал он,
кланяясь правителю в пояс. — Царь и великий государь
Федор Иванович повелел в Кремле на всех дверях и ок-
нах начертать мелом кресты, дабы диавол, изгнанный из
воды, не взлетел в дома.
— Передай великому государю и царю Федору Ива-
новичу, — ответил Борис Годунов, — повеление его ис-
полню немедля.
Но его отвлек Иван Воейков.
— Государь Борис Федорович, — сказал он, войдя в
кабинет и закрыв дверь, — гонец с литовского рубежа
прискакал к тебе. Что велишь?
— Зови.
В горницу ввалился боярский сын с красным от моро-
за лицом. Шапку он держал в руках. На одежде во мно-
жестве налип конский волос.
Правитель почувствовал резкий запах лошадиного
пота.
— Великий боярин, — сказал гонец, — польский ко-
роль Стефан Баторий предстал перед судом всевышнего...
Паны хотят избрать своим королем либо Стефанова брата
князя Семиградского, либо свейского королевича Жи-
гимонда, либо великого государя и царя московского Фе-
дора Ивановича.
* ❖ *
Прошли две недели после мятежа, предсказанные
княгиней Христиной Григорьевной Шуйской. Купец Фе-
дор Наган и его товарищи, призывавшие московских лю-
дей против Годунова, были схвачены и брошены в
тюрьму.
Андрей Клешнин умело вел сыск. Как всегда, нашлись
предатели, и клубок стал разматываться. Старшие кня-
зья Шуйские не угомонились, продолжали вести тайную
войну за власть. Их поддерживал митрополит Дионисий.
Умный и сладкоречивый владыка не хотел уступить на-
чальному боярину свое влияние на царя Федора. Он
ожидал от набожного и скудоумного венценосца новых
прав и поблажек для православной церкви. Царский ду-
ховник по указке митрополита осторожно, но настойчиво
310

«вразумлял» Федора Ивановича против своего шурина.
Смерть Стефана Батория развязала руки Борису Го-
дунову, и он решил, не откладывая, нанести решающий
удар по врагам.
Наступило еще одно холодное зимнее утро. За окнами
шел снег. Низко над городом проплывали темные тучи.
В кремлевских палатах сумрачно, горели позолоченные
восковые свечи и красные лампады у икон. Царский трон
из слоновой кости поставили возле горячей изразцовой
печи. Печь была за серебряной решеткой, сверкавшей от
множества огоньков.
Федор Иванович идолоподобно восседал в драгоцен-
ных одеждах и, склонив голову набок, слушал митропо-
лита Дионисия. На лице его бродила задумчивая улыбка.
Четыре оруженосца в белых одеждах, расшитых золо-
том, с секирами в руках охраняли царя. Одежды на них
бархатные, опушенные горностаем, шапки тоже белые.
Две золотые цепи, висящие на груди крестообразно, го-
рели как огненные.
— Великий государь, пожалуй старцам Чухломского
Авраамова монастыря две тысячи десятин пахотной зем-
ли по духовной грамоте дворянина Богдана Карпова, —
просил митрополит.
— Народу в монастыре мало, а земли у них много, —
негромко сказал Борис Годунов, стоявший у царского
кресла, —- некогда будет старцам богу молиться.
Царь Федор Иванович поднял голову.
— Старцам бога надо молить за грехи наши, — про-
шепелявил он едва слышно. — Не нуди, святой отец.
Глаза митрополита гневно сверкнули. Слова, сказан-
ные Годуновым, были последней каплей, переполнившей
чашу его терпения.
— Молчи, кровопийца окаянный! — закричал он, за-
махнувшись на великого боярина. — Сто тысяч рублев
собираешь доходов от своих земель, и все мало. Тебе на-
до молиться и денно и нощно о своих грехах... От грехов
небось у тебя хвост вырос... Великий государь, быо челом
на Бориску Годунова. Многие неправды он творит и лю-
дей безвинно велит под стражу брать, в тюрьмах держит,
кровь проливает...
— Весь род князей Шуйских изводит Бориска, —
поддакнул Варлаам, архиепископ Крутицкий. — Поми-
луй, великий государь!
Бояре и дворяне, сидевшие на лавках по стенам цар-
ской палаты, переглянулись с ехидными улыбками.
311

— Против твоей воли, великий государь, — продол-
жал Дионисий, — он головы людям рубит. Ты, милости-
вец наш, муху и ту боишься обидеть, а Бориска у чело-*
веков головы рубит. Пожалуй, великий государь, не до-
зволяй Бориске самовольничать. Лучше бы его поотпра-
вил из Москвы куда подальше.
Царь Федор Иванович, привыкший во всем слушаться
начального боярина Годунова, растерялся и не знал, что
делать. От напряжения рот его раскрылся.
— Скажи нам, Борис Федорович, правда ли сие?
вымолвил он наконец. Лицо царя было бледнее обычного.
— Великий государь, вели позвать Федора Старого,
слугу князя Андрея Ивановича Шуйского, — громко ска-
зал Борис Годунов. Он решил, что наступило его время.
— Позовите Федора Старого, — промямлил царь.
Постукивая серебряными каблучками, Андрей Петро-
вич Клешнин вышел из палаты.
Бояре и дворяне перестали улыбаться. Митрополит
Дионисий напыжился, как петух, покраснел и уставился
взглядом в брюхо.
В горницу вошел Федор Старый, мелкопоместный дво-
рянин, человек небольшого роста, с черной бородкой.
Завидев царя, он упал на колени.
Царь Федор повернулся в кресле и взглянул на Бори-
са Годунова.
— Скажи нам, Федорка, — спросил правитель, — ка-
кое зло твой господин Андрей Иванович Шуйский на
великого государя замышлял?
— Тебя, великий государь, опоить замыслили, зелья
смертного в квас хотели подсыпать.
— Откуда сие знаешь?
— Князь Андрей Иванович говорил князю Ивану
Татеву и князю Ивану Петровичу. Сам слышал, своими
ушами. — Старый потрогал уши. — Что было, то было...
А князя Ивана Петровича Шуйского будто бы хотели они
па царский престол посадить.
— Солживил, лукавый раб! — разъярившись, возо-
пил митрополит. — Ложь, все ложь! По моей молитве
тебя там, — владыка показал рукой па ковер, — в пре-
исподней, за слова облыжные самому диаволу заставят
вонючий зад лизать!
— Великий государь, — продолжал Федор Старый,
не обращая внимания на гневную речь митрополита, —
князь Андрей Иванович твою супругу, царицу нашу Ори-
ну Федоровну, похотел в монастырь постричь, и будто о
312

том о всем митрополит всея Руси Дионисий известен и
согласие свое дал.
Митрополит бросился к чернобровому мужику, стояв-
шему на коленях, и, остервенясь, стал избивать его тяже-
лым костяным посохом. Старый пригнул голову и закрыл
ее руками.
По знаку Бориса Годунова митрополита ухватили под
руки и отвели от Федора Старого. Расправа на глазах у
царя не сулила ничего хорошего митрополиту.
— Ты оглох и ослеп, великий государь, и не слышишь
воплей верных слуг твоих, — закричал архиепископ
Варлаам, бешено вращая глазами, — ив том вина пре-
льстителя Бориски Годунова! Прогони его от себя!
— Оринку насильем хотели постричь! — вдруг тон-
ко вскрикнул Федор Иванович. Лицо его исказилось,
крупные слезы брызнули из глаз. — Оринку... За Оринку
я заступлюсь. Всех их вон из Москвы, кто Оринку хотел
постричь! Всех вон из Москвы... Кто мою супругу люби-
мую задумал обидеть... — Царь зарыдал, закрыв лицо ру-
ками. — Уходите все, уходите!
Бояре и дворяне с испуганными лицами, ибо они по-
нимали, что случившееся не останется без крупных по-
следствий, быстро покинули палаты.
Прибежал иноземный доктор Роберт Якоби с лекар-
ствами и примочками.
— Андрей Петрович, береги Федора Старого пуще
глаза, — тихо сказал Борис Годунов. — Он нам еще пе
раз пригодится.
Долго раздавались в тронной комнате рыдания царя
Федора. Он плакал до тех пор, пока не привели к нему
царицу и Орина шелковым голубым платком не утерла
ему слезы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ВСЯКИЙ СПЛЯШЕТ, ДА НЕ КАК СКОМОРОХ
После победы, одержанной в присутствии царя Федо-
ра над князьями Шуйскими, Борис Годунов до полуночи
сидел в своем кабинете и думал. Надо уничтожить самых
опасных врагов, других посадить в тюрьму или постричь
в монастырь. Царь Федор, обычно боящийся крови, па
этот раз не удерживал его.
В спальне Борис посоветовался со своей женой. Ма-
313

рья Григорьевна ратовала за самые крутые меры. Заснул
правитель поздно, проснулся с тяжелой головой и долго
лежал в постели.
— Боярин, — приоткрыв дверь, сказал стремянный
Иван Волков, — князь Василий Иванович Шуйский хо-
чет тебя видеть по важному делу.
«Василий Шуйский, — недоумевал правитель, — да
еще по важному делу. Посмотрим, что мне скажет эта
хитрая лиса».
Он выпил квасу, оделся, вышел в кабинет и велел
звать раннего гостя.
С поклонами на пороге появился князь Василий Шуй-
ский. На лице его написаны глубокое уважение и пре-
данность.
Правитель стоял на коленях перед иконой и громко
молился. Земно поклонившись в последний раз, он под-
нялся с колен, опираясь на посох, и медленно повернул-
ся к двери.
— Много лет здравствовать тебе, начальный боярин.
— И тебе, князь-государь, желаю, — ответил Году-
нов, поправляя растрепавшиеся волосы.
— Рад видеть тебя.
— Я тоже рад.
Когда приветствия закончились, бояре уселись на
мягкую лавку.
— Говори, князь-государь, с чем пришел? — сказал
правитель.
— Я твой друг, боярин, и пришел упредить: беда над
тобой!
— Так ли, князь-государь? Не знаю, правдиво ли твое
дружество. Однако говори, я слушаю.
— Ты думаешь, что поборол главного врага и защи-
тил сестру свою, царицу. Но у тебя есть другие вра-
ги... — Василий Шуйский остановился, поднял подслепо-
ватые глазки на правителя.
— Говори, князь-государь.
— Ты боялся, что мы, князья Шуйские, заставим ца-
ря Федора Ивановича развестись с твоей сестрой, так?
— Так.
— А ты не думал, что есть люди, которые хотят... —
Василий Иванович взглянул на икону, вздохнул, перекре-
стился.
— Говори, князь-государь.
— ...которые хотят другого царя.
314

— А царь Федор Иванович? — Борис Годунов изме-
нился в лице, голос стал хриплый.
— Не могу про то, язык в гортани застрял. Однако
беда вовсе близка, у ворот.
— Но откуда те люди? Кто они?
— Того не ведаю.
— Что же делать? Ты говоришь, мне друг, так посо-
ветуй.
— Да, я твой друг. Ты не забудь услуги. А совет мой
такой: надо вытащить из земли корень, листья засохнут
сами.
Правитель понял и долго сидел задумавшись. Васи-
лий Шуйский, человек умный, но без чести и совести, вы-
давал всех, чтобы спасти себя. Прямой наследник бездет-
ного Федора был царевич Дмитрий. Царевичем его назва-
ла вся русская земля, начиная от брата-царя. Дмитрий
рос в Угличе при матери, со своими родными. Опальные
Нагие не могли быть благодарны Борису Годунову, до-
жидались удобного случая отомстить за угличскую ссыл-
ку и воспитывали царевича в ненависти к правителю.
Удару подвергался не только Борис Годунов, но и все его
родственники, и все, кто поддерживал его. А таких было
много. И главнейшие русские вельможи, хотя и не стояв-
шие заодно с Борисом Годуновым, но по совету которых
царевич Дмитрий подвергся изгнанию, боялись мести.
В прошлом году правитель, будто в защиту от возможных
смут, не велел в церквах молиться о Дмитрии и поми-
нать его имя на литургии, мысля объявить царевича не-
законнорожденным. Однако он нс думал, что беда так
близка.
— Хорошо, я не забуду твоей услуги, князь-государь.
Но и ты должен помочь мне.
— Вот моя рука. — Василий Иванович протянул ма-
ленькую сухую руку.
Борис Годунов пожал ее.
— Когда придет нужда, я скажу, князь-государь.
Правитель проводил Василия Шуйского до дверей ка-
бинета и велел слуге позвать окольничего Клешнина,
вчера ночью вернувшегося из Углича.
Правитель был возбужден. Дожидаясь Клешнина, он
метался из угла в угол большого кабинета.
«Я достиг вершины власти, — размышлял он, — оси-
лил главных своих врагов, и теперь на моей дороге встал
младенец. Только он мешает. Только он один может со-
крушить все свершенное мной. Как только сойдет с пре-
315

стола царь Федор, я буду повержен в прах или лишусь
жизни... Нет, так не будет. Но что мне делать?.. Я самый
богатый человек в Русском государстве, по к чему мне
мои богатства! Я властелин всей московской земли, но
разве поможет мне моя власть? Он, Дмитрий, сотрет ме-
ня с лица земли, а все богатства возьмет себе».
Клешнина Борис Годунов слушал внимательно, не
пропустив ни одного слова. Самые худшие предположения
подтверждались. Нагие вели себя вызывающе и совсем
не стеснялись тем, что думают о них в Москве.
— Зимой, — рассказывал Андрей Петрович, — выле-
пили царевичу снежных баб для забавы. Он взял сабель-
ку и давай по тем бабам рубить. «Это, говорит, Бориска
Годунов, мой главный враг, я ему первому голову сне-
су», — и сабелькой ра-аз — и отмахнул голову. Потом
боярину Дмитрию Ивановичу Годунову голову срубил, и
Григорию Васильевичу Годунову, и Ивану Васильевичу
Годунову, и Степану Васильевичу... «Весь род Годуновых,
кричит, перво-наперво изведу». А его дядюшка Мишка
Нагой все то видел и насмехается: «Так их, супостатов,
так, воров, так, изменников. Не жалей сабельку, руби го-
ловы». Мишка Нагой вместе с братом Григорием держат
у себя ведуна Ондрюшку Мочалова и тому ведуну про
великого государя Федора Ивановича и про царицу, твою
сестру, велел ворожить: сколько государь долговечен и
государыня царица. И другое по черным книгам замыш-
ляли. Опдрюшка, тот диаволу служит.
Борис Годунов нервно теребил бороду.
— Что советуешь делать?
— С Нагим борьбу начинать бесполезно и хлопотно.
Только зацепи — па всю Россию станут вопить... Дмит-
рия надо искоренить. Не будет царевича — Нагих голыми
руками возьмем.
— Нет! — закричал Борис Федорович. — О чем речь
ведешь, опомнись!
Правитель верил Клешнину во всем. Он знал, что
дядьке царя Федора придется плохо, если станут у вла-
сти Нагие. И родство не поможет. Однако сразу замах-
нуться на царевича Дмитрия он не решился даже при
Клешнине. Но окольничий хорошо знал норов правителя.
—- Отравить нельзя, — продолжал Клешнин, будто
пе слыша его гневных слов, — тебя, Борис Федорович,
обвинят. Просто в опочивальне ночью убить и того хуже.
Нагие в большой звон ударят. Надо иное, чтоб про тебя
и мысли ни у кого не было.
316

— Опомнись, Андрей Петрович! — уже не так гром-
ко вымолвил Борис Годунов и подумал, что царевич
Дмитрий угрожает самому царю Федору и, значит, он
ему враг, а с царским врагом надо быть беспощадным.
— Царевич Дмитрий, — Клешнин придвинулся к
правителю и понизил голос, — болен падучей. Недавно в
припадке он гвоздем поколол мать свою царицу Марью, а
вдругорядь объел руку дочери Андрея Нагого... Черный
недуг его часто и подолгу бьет. Надо сделать так, чтобы
царевич в припадке падучей сам накололся на нож... Вре-
мя надо выбрать, все обдумать. Торопиться с таким делом
негоже.
Правитель отозвался не сразу.
— Нет, не могу... Разве только ежели он сам себя.
Окольничий Клешнин понял, что правитель согласен.
— Пусть ляжет на меня весь грех, — наступал он. —
Поеду в Углич, поживу тамо...
— Нет, — оборвал Годунов. — Ты мой человек, об
этом все знают. Тебе нельзя в Угличе жить.
— Пожалуй, тако.
— Кого из близких царевича молено к себе при-
манить?
— Мамку Василису Волохову.
— Почто?
— Деньги баба сверх меры любит. И на царицу Ма-
рью в обиде.
— Изрядно, ежели так. — Годунов опять помолчал.
— Приметь, Борис Федорович, ее сынок Оська Во-
лохов по все дни царевича забавляет...
Разговор был длинный. Клешнин не напрасно ездил
в Углич. Он придумал, как надо сделать. Когда он ушел,
правитель тяжело вздохнул и долго сидел не шевелясь.
Борис Федорович Годунов человек верующий и поба-
ивался божьего гнева. Однако он твердо надеялся замо-
лить грехи. «Построю в Угличе каменную соборную цер-
ковь, — думал он,— пятиглавую, не в пример прочим».
И его надежда на светлое будущее продолжала жить и
расцветать. Высок царский престол, однако Годуновы, хо-
тя родом и пониже Юрьевых, в течение трех столетий ве-
рой и правдой служили московским князьям и были
природными русскими людьми.
Вспомнил он и недавний разговор с князем Василием
Шуйским, его угодливую улыбку, прилизанные на лоб
волосы.
После тяжких раздумий правитель решил устранить
317

царевича Дмитрия. «Не буду откладывать. Дело поручу
боярину Григорию Васильевичу Годунову. Свой человек,
родственник, умница. Не продаст, не выдаст».
Григорий Васильевич Годунов, высокий худой старик
с сивой, расчесанной надвое бородой, вскоре сидел в ка-
бинете правителя. Он занимал высокую должность дво-
рецкого и по должности управлял дворцовым приказом,
в ведении которого находились царские вотчины.
Борис Годунов не стал скрываться и сказал боярину
как близкому родичу все, что думал.
— Ты человек видный, царю близкий. Поедешь в Уг-
лич, как бы для досмотра за уделом, и тишком все свер-
шишь. Говори, как мыслишь?
— Нет, Борис Федорович, освободи, не возьмусь я за
такое дело. Не по мне. Мало ли у тебя других слуг.
А я не токмо делать — слушать об этом не хочу! —
резким, крикливым голосом говорил боярин. — И тебе
советую, Борис Федорович, поостерегись, не марай рук
царской кровью. Как перед богом тебя упреждаю, по-
остерегись!
— Григорий Васильевич, — побледнев, произнес Бо-
рис Годунов, — ежели Нагие к власти придут, мы с
тобой первыми костьми ляжем. Нас не пощадят. Цареви-
ча Дмитрия против нас мать и дядья учат. — Борис
Годунов рассказал про зимние забавы царевича.
— Нет, Борис Федорович, — внимательно выслушав,
ответил старик. — Пусть так, однако царскую кровь про-
ливать я не согласен. Пусть будет, как похочет бог.
— Одумайся, Григорий Васильевич! Царь Федор здо-
ровьем скорбен, наследников у него нет. Не дай бог,
окончит он свою жизнь земную, тогда как? Дмитрия —
на престол, Нагих — в правители?! Подумай-ка, что бу-
дет. Бог-то бог, но и сам не будь плох.
Старый боярин был непреклонен.
— Не согласен царскую кровь проливать. На том
свете за нее строго спросят, — твердил он. — А тебя, Бо-
рис Федорович, я насквозь вижу: злое сластолюбие влас-
ти тянет тебя в пропасть.
Правитель в бешенстве вскочил с места и стал бегать
по горнице.
— Старый дурак, упрямец безмозглый, погубишь ты
всех нас! За милостью все ко мне: пожалуй то да пожа-
луй другое, а когда мне надобно — рук марать не хо-
тите!
318

— Борис Федорович, — твердо сказал дворецкий, —
тебя я не продам. Ничего я не слышал и не знаю. Не
нуди меня, ради господа, стар я! — И боярин заплакал.
Правитель решил, что от старика толку не будет, п
махнул рукой:
— Ладно, обойдусь, иди, старый хрыч. Однако по-
мни...
Григория Васильевича как ветром сдуло. Уж очень
ему не по нутру была затея правителя. Его больше при-
влекали торговые дела. При бережливости Григория Ва-
сильевича царские вотчины резко увеличили доходность.
Продажа податей, доставленных натурой, принесла двор-
цовому приказу двести тридцать тысяч рублей вместо
шестидесяти тысяч при царе Иване Васильевиче
Грозном.
Борис Годунов понемногу успокоился. Усевшись в
кресло, он стал перебирать в уме подходящих людей.
Ночью правитель спал плохо. До рассвета он молил
бога указать ему правильный путь.
«Господи, — думал Борис Годунов, — ты ведь зна-
ешь, ты ведь все видишь! Не корысти своей ради, а для
пользы государства русского, для защиты царского пре-
стола решил я поднять руку на царевича Дмитрия. Не-
винен он перед тобой и перед людьми. Но люди именем
его большое зло сотворят».
Правитель хотел уверить бога в справедливости своих
слов. Однако в глубине души он чувствовал, что не прав
перед богом. Если бы не великое властолюбие, он мог
бы найти выход и сохранить на престоле царя Федора.
Царевича Дмитрия вместе с матерью подобало заточить
в далекий монастырь с крепкими стенами. Там пусть они
дожидают своего времени. Братьев царицы разогнать по
сибирским городам. И сразу наступит покой и страсти в
Москве улягутся. «Но ведь я вовсе не хочу сохранять
престол для глупого Федора или для мальчишки Дмит-
рия. Я хочу сесть на него сам. Ежели так, я должен по-
кончить с царевичем и в оставшиеся дни царя Федора
готовить для себя царское место».
Своп и государственные дела переплетались в созна-
нии правителя, и он считал так: что полезно мне, полез-
но и государству. Совесть, тревожившую по ночам, он
успокаивал обещаниями замолить грехи тысячами молеб-
нов в тысячах церквей и монастырей Русского государ-
ства. Уж на молитвы он не пожалел денег.
319

* * *
На следующий день началось отмщение. Правитель
первый раз показал по-настоящему зубы.
Князей Шуйских взяли под стражу. Вместе с Шуйски-
ми схватили их сторонников — князей Татевых, Урусо-
вых, Колычевых, Бакозовых и многих других. Герой
Пскова Иван Петрович Шуйский — первый из князей
царской крови — погиб на пути из Москвы в свое по-
местье. Он задохся в избе, в которой ночевал. Избу об-
ложили сырой соломой со всех сторон и подожгли. Васи-
лия Ивановича Шуйского не тронули.
Началось следствие. Княжеских людей пороли плеть-
ми, приводили к огню, пытали разными пытками. Снова
полилась кровь в застенках и на плахе.
Святители Дионисий и Варлаам были лишены святи-
тельских мест и заточены в дальних новгородских мона-
стырях. В митрополиты всея Руси был поставлен архи-
епископ Ростовский Иов, человек вполне преданный Го-
дунову.
Умер постриженный в монахи князь Иван Федорович
Мстиславский.
После расправы над князьями Шуйскими и митропо-
литом Дионисием власть Бориса еще более окрепла. Не
было теперь людей, которые бы отважились вольно с ним
разговаривать. Угодных он оставил в Москве, а неугод-
ных рассылал по городам и селам великого Русского го-
сударства.
Наступило время отправить посольство в Польшу, объ-
явить панам соболезнование в смерти короля Стефана
Батория и предложить царя Федора в польские короли.
Борис Годунов сидел в кабинете у жарко пылавшего
камина и, поворачиваясь к огню то одним, то другим бо-
ком, сочинял наказ послу Елизарию Ржевскому.
— Ну-ка, Василий Яковлевич, прочитай, по-хорошему
ли выходит, — сказал правитель и закрыл глаза.
Василий Щелкалов откашлялся, прочистил голос.
«Ежели спросят, — бархатно начал он, — за что госу-
дарь на Шуйских опалу наложил и за что казнили зем-
ских посадских людей, отвечать: государь князя Ивана
Петровича за его службу пожаловал своим великим жало-
ванием, дал в кормление Псков и с пригородами, с там-
гою и кабалами, чего ни одному боярину не давал госу-
дарь. Братья его, князь Андрей и другие братья, стали
320

перед государем измену делать, неправду и всякое лихо
умышлять с торговыми мужиками, и князь Иван Петро-
вич им потакал и к ним пристал и неправды многие по-
казал перед государем...»
— Хорошо, хорошо, — промолвил правитель, не от-
крывая глаз.
Он беспокоился, как посмотрят за рубежом на мос-
ковские казни и ссылки, и хотел, чтобы они были истол-
кованы по его разумению.
— «То не диво в государстве добрых жаловать, а ли-
хих казнить, — продолжал бархатный голос. — Государь
наш милостив: как сел после отца на своих государствах,
ко всем людям свое милосердие и жалование великое по-
казал, а мужики, надеясь на государскую милость, заво-
ровали было, не в свое дело вступились, к бездельникам
пристали. Государь велел об этом сыскать, и пять или
шесть человек государь велел казнить. А Шуйского кня-
зя Андрея сослал в деревню за то, что к бездельникам
приставал, а опалы на него не положил...»
Думный дьяк посмотрел на правителя. Он сидел, по-
качивая головой, будто подтверждая каждое слово.
— «...Если спросят, зачем же в Кремле-городе в оса-
де сидели и стражу крепкую поставили, отвечать: этого
не было, это сказал какой-нибудь бездельник...»
Закончив наказ послу Елизарию Ржевскому, содержав-
шему еще многие полезные советы, Борис Годунов вспо-
мнил, что не обедал. Он представил себе жареного молоч-
ного поросенка с гречневой кашей, обещанного женой, и
крякнул от удовольствия. Но радовался он напрасно. В
кабинет вошел дьяк Андрей Щелкалов и с ним монах в
черных одеждах, похожий на большого ворона.
— Гонец иверийского царя Александра * и других гру-
зинских земель к царю Федору Ивановичу, — сказал
дьяк.
Монах бросился на колени перед правителем.
— Спаси нас, великий и милосердный государь! Про-
бил наш последний час, — по-русски сказал монах и
стал просить руку для поцелуя.
— Встань, я не царь, — сказал правитель, —- говори
толком.
Дьяк Андрей Щелкалов помог старому монаху под-
няться. Однако сесть гонцу Борис Годунов не сказал.
— Наш царь Александр молит православного царя
Федора Ивановича взять под свою высокую руку все гру-
21 Накануне Смуты
321

зинские земли и спасти жизни и души людей от гибели и
поругания.
— Откуда напасть?
— Турки повоевали, половину земли захватили, а на
другую зарятся. Свои порядки ввели. Теперь у нас вла-
деть землей может токмо воин, а воином может стать ток-
мо мусульманин. Ежели так пойдет, мы все турками ско-
ро станем. Царь наш Александр просит русских основать
крепость на Тереке и прислать войско на помощь... Царь
Александр, — продолжил монах, —- проведал от плен-
ных, что турецкий султан хочет соединиться с дагестан-
ским князем Шавкалом, выйти к берегу моря и оттуда
воевать Астрахань.
При этих словах правитель пошевельнулся и взглянул
на думного дьяка.
Монах долго рассказывал о событиях в своей стра-
не. Борис Годунов и дьяк Андрей Щелкалов внима-
тельно слушали. Иногда останавливали его и задавали
вопросы.
Когда гонец сказал все, что хотел, правитель отпус-
тил его и повелел содержать и кормить за царский счет.
— Что скажешь, Андрей Яковлевич?
— Обсудить надо, — ответил думный дьяк. — Дело
большое, от него славу великую наш государь получит.
Инако подумать меж турок и персов встрянем — султа-
ну будет досадительно. И воевать далеко, несподручно...
Однако грузины веры православной, а братьям по вере
надо помочь.
Долго сидел Борис Годунов в своем кабинете. Позва-
ли дьяка Василия Щелкалова, другого дьяка, Вылузгина,
и казначея Степана Васильевича Годунова. Позвали еще
князя и воеводу Андрея Ивановича Хворостина. Спорили,
рядили, и вышло так, что помочь надо, хоть и самим тяж-
ко и денег мало. Назвали день, когда царь и великий
государь Федор Иванович примет гонцов грузинского ца-
ря. И еще решили послать вельможу князя Симеона Зве-
нигородского с жалованной царской грамотой к царю
Александру, присутствовать на обряде крестного целова-
ния на подданство. Решили послать огнестрельный сна-
ряд и мастеров пушечного литья и святых отцов к свя-
тителям грузинской церкви. А главное, согласились сно-
ва занять крепость на Тереке. Попытка турок проник-
нуть из Черного в Каспийское море тревожила русское
правительство.
322

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ЗА НУЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ НЕВОЗМОЖНО
ЗАПЛАТИТЬ СЛИШКОМ ДОРОГО
Слуга раскрыл двери, и Джером Горсей вошел в каби-
нет правителя. Его шелковые чулки были безукоризнен-
но чисты. Короткая куртка ладно сидела па плечах. На
упитанном, холеном лице расплылась довольная улыбка.
Словом, выглядел он преуспевающим и удачливым чело-
веком... Однако тот, кто судил о Горсее по его виду, мог
бы ошибиться. Дела его в Англии повернулись скверно.
Лондонские ольдермены продолжали усиленно добиваться
удаления купца из общества. Они узнали, что и Джером
Горсей замешан в мошенничествах Антони Марша, хоте-
ли оставить его в Лондоне и судить.
Ольдермены добились королевского указа о посылке
в Москву чиновника Эгидея Флетчера для выяснения всех
дел английского купеческого общества. Некоторым важ-
ным лицам в московском правительстве были даны в
долг крупные суммы денег. Общество английских купцов
в Москве приняло меры, чтобы опорочить в глазах Бори-
са Годунова неугодного им человека.
Горсей бросился за помощью к своему покровителю
Френсису Уолсингему. Один из главных министров коро-
левы Елизаветы, Уолсингем ведал полицией и развед-
кой. Он превосходно знал приемы тайной войны и умел
выбирать людей, не разборчивых в средствах.
— Англия в скором времени предпримет важные ша-
ги в отношении Русского государства, и нам надо знать
все, что делается в Москве, — выслушав его, сказал Уол-
сингем. — Немедленно уезжайте в Москву, не сказав-
шись ольдерменам, а я попробую уладить ваши дела в
Лондоне. Впредь будьте осторожны и не связывайтесь с
людьми, подобными Антони Маршу.
После победы над испанским флотом Англия готови-
лась к захвату чужих земель, населенных многочислен-
ными туземцами. Для обогащения открывались большие
возможности. Правительство еще не знало, куда напра-
вить свои силы. Богатая русская земля привлекала вни-
мание расправляющего свои крылья хищника.
И вот Джером Горсей снова в Москве, в кабинете сво-
его покровителя Бориса Годунова. Однако на этот раз он
не встретил радушного приема. Английские купцы пере-
дали собственноручное письмо Джерома Горсея к англий-
21*
323

скому приказчику в Холмогорах, где оп сообщал о своем
намерении снарядить корабли для захвата всех иностран-
ных судов, приходящих в Белое море. Это неслыханное
вмешательство возмутило Бориса Годунова.
Когда разговор шел о пошлинах или других поблаж-
ках, просимых англичанами, Борис Годунов был настроен
благожелательно. Он имел в виду некоторую выгоду от
торговли и для Русского государства, и пользу для себя
лично. Но сейчас все было иначе. За наглостью Джерома
Горсея, хотевшего силой вмешаться в русские дела, сто-
яло очень многое. Если англичане пытались узнать через
разведчиков о Русском государстве, то и в Москве не дре-
мали.
Джером Горсей, сняв пышную шляпу, поклонился
правителю:
— Я рад снова видеть вас в полном здравии.
— Будь здрав и ты, — без всякого выражения отве-
тил Борис Годунов.
— Восьмого февраля Марии Стюарт отрубили голову.
Наконец-то кончились ее коварные происки против на-
шей королевы Елизаветы, — сказал Горсей, ища глазами
какое-нибудь седалище. Но, кроме двух кресел, занятых
правителем и Андреем Щелкаловым, в кабинете ничего
подходящего не было.
— Нам сие давно известно, — отозвался правитель. —
Мы знаем, какой страшной казнию умерщвлены шесть
главных преступников, обвиненных в измене. И при отце
нашего государя, царя Ивана Васильевича, на Москве
таких казней не видано... Вот письмо, — Борис Годунов
двумя пальцами взял бумагу, лежавшую на столе, — ты
здесь пишешь, что снарядишь корабли для морского раз-
боя, — неожиданно перешел к другому правитель. — Хо-
чешь захватывать все иноземные корабли, приходящие в
наши пристанища. Как это понимать? Ты хочешь подо-
рвать нашу торговлю, хочешь начать войну с нашим го-
сударством. Твое письмо? Отвечай!
— Нет... да... Я писал его три года назад, когда в
России не было твердой власти.
— Как, разве у нас не было царя?
— Я не то хотел сказать, — замялся Горсей.
— Нет, то, — вступил в разговор Андрей Щелкалов.
Его маленькие, глубоко сидящие глаза сверлили англича-
нина. — Ты сказал о великом государе Федоре Ивановиче
тако: не царем бы ему быть, а монахом. И голова-де ма-
324

ленькая у него, и ума в ней как у курицы. У нас за та-
кие речи противу государя — смертная казнь.
— Лжа, не говорил я этого!
— Говорил. Прочитай, что пишет твой слуга Фома Вос-
тенем.
— Он лжет.
— Ну хорошо, — миролюбиво сказал Борис Году-
нов, — пусть так. А твое письмо?
— Я только хотел защитить права нашего общества, —
стал выворачиваться Горсей. — Нам пожалованы отцом
нынешнего царя, Иваном Васильевичем, повольности:
плавание всем иноземцам, которые не будут иметь до-
зволения ее величества королевы Елизаветы, запрещено в
Холмогоры, на реку Обь, Варгузу, Печору, в Колу, Ме-
зень, на Соловецкие острова.
— Такой повольности не бывало! — рявкнул Андрей
Щелкалов. — Этого хотела ваша королева, но великий
государь и царь Иван Васильевич своего согласия не дал.
Увидев, что он пойман с поличным, Джером Горсей
решил вернуть благосклонность Бориса Годунова любым
путем.
— Я видел королевину грамоту, — начал он вкрад-
чиво. — Ее величество королева Елизавета скоро пошлет
ее царю Федору Ивановичу...
— Что ты видел? — насторожился Борис Годунов.
— Утаивать не буду, расскажу все. Прошу по-преж-
нему быть милостивым ко мне.
— Рассказывай.
— После победы над испанским флотом королева
будет требовать у русского правительства многих неволь-
ностей для лондонских купцов.
— Она победила испанцев, но не русских, — мрачно
сказал Андрей Щелкалов. — Пусть у них требует.
— Королева знает положение в Московском государ-
стве и хочет им воспользоваться. Ее величество пишет в
письме так: «Ваши недруги и северные соседи, зная наше
морское могущество, не смеют без нашего соизволения
разграбить и истребить ваши северные поселения. Если
бы не наше королевское величество, они остановили бы
весь торг русских в поморье рыбой, жиром, соболями.
Они не выпустили бы из Двины в море ни единой, даже
малой лодки. И ни один иноземный корабль с товарами
не войдет в ваши владения. Знайте, что ежегодно несколь-
ко вражеских кораблей тайно выжидают случая напасть
на ваши берега».
325

— Лжа, великая лжа! — стукнул кулаком об стол
Андрей Щелкалов. Он потерял свою обычную выдержку:
покраснел, глаза выпучились. — Я говорил тебе, Борис
Федорович...
— Погоди, послушаем, что еще напишет королева в
своей грамоте.
— «...Однако я пока не запрещаю никому мирно при-
ходить в ваши царства, — продолжал Горсей, — хотя к
запрету причина есть. Англичане первые учредили это
плавание. Я полагаю, что ни один народ не осмелится
плавать по морям вопреки нашему желанию...» Вот что я
запомнил из той грамоты. Письмо большое.
— Н-да... — сказал Борис Годунов. — Ты утверж-
даешь, что такое письмо будет послано нашему великому
государю и царю Федору Ивановичу?
— Утверждаю. Ручаюсь головой.
— Когда?
— В самом скором времени.
— Выходит, что не русский царь хозяин в своих вла-
дениях, а ваша королева?!
— Давно надо дать всем иноземцам одинаковые права
в торговле и мореходстве. Англичане первые увидели Ни-
кольское устье, пусть так. Для себя выгоду нашли. По-
чему другим двери закрывать? Пора кончить с поволь-
ностями, не то хуже будет, — не успокаивался Щелкалов.
— Постой, постой, Андрей Яковлевич... Не торопись,
разберемся... А вот с морями как? Ваша королева думает,
что ни один народ не осмелится плавать по морям без ее
позволения... По-нашему, не так, морская дорога —
божья, никто ее закрывать не волен, и царь наш, Федор
Иванович, от сего не отступит... Еще что знаешь?
— Королева будет требовать выдачи своих подданных,
которые приняли русскую православную веру.
— Пусть требует. Кто принял русскую веру, того не
отдаст на поругание наш великий государь. И требовать
королева у нашего государя не может, токмо просить. Что
еще знаешь?
— Корабли испанского короля были разбиты и обра-
щены в бегство с великим срамом. Кораблей было всего
сто сорок два, больших и малых, и на них людей больше
тридцати тысяч. А возвратились в Испанию только сорок
два корабля и на них людей три тысячи двести... Коро-
лева не потеряла ни одного корабля, а людей убито всего
сорок человек.
— Слыхали и об этом. Славная победа. Однако закры-
326

»ать морские дороги сия победа права не дает. — Борис
Годунов посмотрел на Щелкалова. — Что ж, господин
купец, спасибо, что поведал о королевском письме. А те-
перь иди.
— Меня надо благодарить, — помолчав, сказал Дже-
ром Горсей, — что королева не послала корабли к Двин-
скому устью; она хотела — я ее отговорил.
— Лжа! — снова вышел из себя Щелкалов. — Ты
отговорил! Я бы тебя на дыбу вздел, вот тогда и послу-
шали бы, что ты скажешь.
Джером Горсей поклонился правителю и вышел.
На душе у него было неспокойно. Борис Федорович от-
несся к нему не так, как раньше, а гораздо прохладнее.
«Кто-то успел мне напортить, — думал он, возвращаясь
на подворье. — А все виноват проклятый дьяк Щелка-
лов, от него идет много пакости».
В кабинете правителя Бориса Годунова разговор про-
должался.
— Борис Федорович, — говорил Щелкалов, — призови
купца Антона Марша. Он в наших руках. Аглицкие купцы
готовы его на куски разорвать за долги. Пусть все начи-
стоту выложит.
— Где он?
— Рядом в горнице дожидается.
— Зови.
Щелкалов вернулся с купцом Антони Маршем. Купец
был перепуган и, волнуясь, нервно покашливал и зала-
мывал пальцы.
Остановившись напротив правителя, он опустил глаза
на ковер.
— Господин Антон Марш, — сказал дьяк Щелкалов.
Купец поднял глаза.
— Скажи нам, куда прошлым летом тайно уплыли из
Никольского устья аглицкие купцы Джон Браун и Ри-
чард Ингрем. Ведомо тебе?
Антони Марш кинул быстрый взгляд на правителя,
на дьяка Щелкалова.
— Нет, неведомо.
— Смотри не ошибись. Если все скажешь, не будешь
в ответе. Корабль с твоими товарами, что в Коле стоит,
выпущу в Любек. Товаров на нем, поди, на десять тысяч.
— Откуда вам известно?
— Мне все известно. Про твой корабль знают аглиц-
кие купцы, просят не выпускать в море и твоими товара-
ми рассчитаться за долги.
327

Антони Марш схватился за голову и заметался по
комнате.
— Боже мой, я разорен, меня посадят в долговую
тюрьму!
— Если расскажешь нам, куда уплыли Джон Браун и
Ричард Ингрем, мы твой корабль выпустим в Любек.
Антони Марш подумал. Вспомнил, что в Москве хотя
и хорошо относятся к англичанам, но за воровские про-
делки по голове не погладят. Можно очутиться в земля-
ной тюрьме и попасть к палачу в руки.
— Хорошо, я скажу, но прошу сдержать слово.
— Будет, как сказано.
И Антони Марш выложил про совещание в англий-
ском дворе, рассказал, зачем посланы два коча в Скиф-
ское море.
В кабинете воцарилось молчание. Правитель, задумав-
шись, постукивал короткими пальцами по столешнице.
— Значит, ты утверждаешь, что закоперщиком всех
дел Джером Горсей? — вымолвил он наконец. — Он со-
здал новое купеческое общество из англичан, он хочет
построить свою крепость на нашем острове и захватить
соболиную торговлю?
— Да, так, Горсей всему причина. Он страшный че-
ловек, может причинить большое зло. В Лондоне у него
есть покровитель.
— Знаем. Когда должны вернуться ваши купцы?
— Мы их ждем в этом году.
— Кого послал Джером Горсей из Москвы в поход?
Я хочу сказать, кто пошел отсюда из русских.
— Наш приказчик Богдан Лучков и с ним еще двое.
Андрей Щелкалов записывал слова Антони Марша на
лист бумаги.
Разговор продолжался долго. Дьяк Щелкалов исписал
много бумаги. Когда он понял, что из купца Антони
Марша вытянули все, что было можно, он тщательно
вытер гусиное перо, отложил его в сторону и сказал:
— Иди к себе, Антон, и не бойся, дурного с тобой не
будет. Завтра пошлю гонца к воеводе в Колу, он отпустит
твой корабль в море. Ежели узнаешь что-нибудь новое,
немедля докладывай мне.
— О-о да, да, я все буду говорить!
Антони Марш припал к руке правителя и омочил ее
обильными слезами благодарности, низко поклонился
дьяку Щелкалову и, пятясь, вышел из комнаты.
— Все ты виноват, Борис Федорович, — с укоризной
328

сказал великий дьяк, едва за англичанином закрылась
дверь. — Все за дружбу с королевой Елизаветой ратуешь.
А королева-то вишь как, пальца ей в рот не клади, по
локоть руку откусит.
— Да ведь тогда Стефан Баторий жив был и оружием
бряцал.
— Вот-вот, и королева говорит тако же: пока испанцы
страшили, один разговор с московитами, а ныне другой.
Ныне и нас постращать можно... Ну хорошо, давай ду-
мать, что дальше делать. Море у нас покамест одно оста-
лось, а королева и это хочет в свои руки взять. Негоже
получается. Думаю я, надо всем иноземным купцам права
уравнять. Пусть плавают и друг за другом приглядывают.
Оставить агличанам поблажку — пошлину вполовину
против других, и все. В странах иных и таких поблажек
никому не дают. А ежели и дают, то правило такое: вы
нам, а мы вам.
Андрей Щелкалов встал, одернув короткий синий каф-
тан с золотыми пуговицами и петлями, и несколько раз
прошелся взад-вперед по горнице.
— С агличан выгоды все меньше и меньше, — продол-
жал он, остановившись напротив правителя. — Хотели мы
воск за селитру и огнестрельное зелье менять, опять ко-
ролеве своей жалуются, все им плохо. А другое — зарят-
ся на нашу землю агличане, сам видишь, что задумали.
Город свой ставить в Студеном море. Гнать их с русской
земли надобно за такие дела!
Борис Годунов, продолжая молчать, снова принялся
постукивать пальцами по столешнице.
— Ну что молчишь, Борис Федорович? Скажи свое
слово.
— Скажу так. Город сроем. А гнать пока погодим.
Пригодятся. Свеев воевать будем. Без войны не обой-
дешься. А ныне Студеное море оберегать надобно... По-
шли стражников в Никольское устье. Пусть там аглицкие
кочи дожидаются. Богдашку Лучкова взять в железа и
в Москву привезти. Купцов аглицких тоже в Москву на
ямских отправить. Пушной товар, что беззаконно купили,
в казну забрать... И грамоты воеводам разослать — пусть
берегут царскую казну. И в Архангельск, и в Холмогоры,
и в другие города. И в Мангазее, в устье Оби, думаю, надо
город поставить и людей оружных за стенами держать.
И пушки чтоб на стенах... Вот тогда аглицкая королева о
наших островах и мечтать позабудет.
329

— Ты прав, Борис Федорович, город в Мангазее ста-
вить надо...
Долго горел свет в кабинете Бориса Годунова. Дьяк
Андрей Щелкалов рассказывал правителю, что нового
произошло на свете. Что думает польский король, с кем
воюет турецкий султан. Турки подошли к берегам
Каспийского моря, угрожая Астрахани, важному городу
для торговых и государственных дел с Востоком. Все, что
сказал гонец царя Александра, оказалось правдой. Как
обстоят дела в Дании и у шведов. Окрепшая морская
Англия беспокоила правителя больше всего. Надо было
что-то предпринять для охраны северных границ.
— Подождем, пока аглицкие купцы вернутся, тогда и
решим, — сказал Борис Годунов.
— Что с Горсеем делать? — спросил на прощание
дьяк. — Лондонские купцы просят убрать его из Мо-
сквы.
— Хорошо. Будешь готовить письмо королеве Елиза-
вете от великого государя, напиши про него. Напиши,
дескать, подлый человек, непригоже живет в Москве, во-
рует. На великого государя поносные речи говорит. И пи-
сем пусть больше с ним не отправляет. А пока в Яро-
славль его отошлем. Пусть подальше от Москвы живет.
— Добро, Борис Федорович, так и сделаю. Напишу,
что великий государь наш зело разгневан и повелел из
своего царства Горсея выгнать вон. А печальник твой
высокий боярин и шурин царский Борис Федорович за-
ступился. Государь наш преклонил свои уши к мольбам
его и согласился пока оставить Горсея... Так, что ли? —
И дьяк Щелкалов чуть прикрыл глаза набухшими ве-
ками.
— Так, так. Пиши, как раньше в других письмах было
писано.
— Добро. — Дьяк поднялся с кресла, поклонился
правителю. — Дозволь, я пойду в приказ.
Борис Федорович махнул рукой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В МОРЕ ПО ТИШИ ВЕТЕР И ПО ВЕТРУ ТИШЬ
Первая неудача на моржовом промысле не остановила
мореходов. До темного времени они восемь раз побыва-
ли на звериной залежке и добыли тридцать один пуд мор-
жовых клыков. Среди них были крупные.
330

Закончив моржовый промысел, Степан Гурьев запи-
сал в особую книгу в кожаном переплете, с которой ни-
когда не расставался:
«Всего взято на промысле: два пуда по четыре кости
в пуд, десять пуд по пяти костей в пуд, шесть пуд по
шести костей в пуд, тринадцать пуд по семь костей в пуд.
Четыре кости весом тридцать девять гривенок. Всего
взято весом тридцать один пуд тридцать девять гриве-
нок».
Однако самые большие клыки оказались у хищного
моржа, разбившего карбас, и Степан Гурьев хранил их
особо.
Зима приближалась. Ночи стали длинными и холод-
ными, приходилось ежедневно топить печь.
Суеверные мореходы побаивались предстоящей зимы.
Ведь земля населена страшными существами, думали
они. Эти существа с наступлением темноты выползают из
укромных мест и вредят человеку. По утрам солнце про-
гоняет всю нечисть... А вот если солнце не выходит три
месяца подряд и мрак не рассеивается? Человек делает-
ся беззащитным от козней нечистой силы. Только в гор-
нице, где висит святая икона, можно чувствовать себя в
безопасности.
Используя последние светлые дни, все работали, не
жалея сил. И труды мореходов не пропали даром. Дров
наготовили на всю зиму с избытком. Насушили и насоли-
ли рыбы и немало оленины. С хлебом было хуже. Запас
муки сохранился только на коче, уцелевшем во льдах,
и его хватило бы на всех мореходов всего на два месяца.
По общему уговору решили хлеб выпекать по постным
дням — два раза в неделю.
Целый месяц Митрий Зюзя и Фома Мясной, располо-
жившись в сенях, мастерили ловушки для песцов.
Песцы, обитавшие на острове в несметном количестве,
нападали на склад съестных припасов. Стоило оставить
без присмотра кусок мяса или сала, ремень, шкуру или
кожаную обувь, как эти хищные звери тут же появля-
лись и с жадностью все пожирали.
Куда только песцы не забирались осенью! Часто они
поднимали страшный шум и гам даже на крыше избы.
Вцепившись друг в друга, они то пронзительно кричали
по-кошачьи, то неожиданно, тявкали. Приходилось раз-
гонять докучливых гостей камнями и палками. Их летние
шкурки, землисто-бурые, никуда не годились, не прель-
331

щали промышленников. Зато зимой, белые и крепкие, бы-
ли ценной добычей.
К зиме хищные зверьки стали осторожнее.
Наступила полярная ночь. Солнце больше не показы-
валось над горизонтом. Над избой мореходов неделями
бесилась пурга, не давая людям выйти наружу.
Степан Гурьев поощрял зимний промысел, хотя ухо-
дить от дома было опасно. Если человека застигнет пур-
га, он может заплутаться и замерзнуть у самой избы.
Встреча с голодным ошкуем тоже не сулила добра. Труд-
но идти ночью по заметенной снегом неровной поверхно-
сти. Обманчивый свет звезд и луны не дает теней. Путник
неожиданно проваливается по грудь в яму, краев которой
не видно. Вылезает, сделает шаг и попадает лицом в
снег — оказывается, наткнулся на сугроб.
Но Степан Гурьев знал, что еще хуже для человека,
если он начнет отлеживаться на постели в душной и
дымной избе. Без свежего воздуха. Без движения его одо-
леет страшная болезнь — цинга.
Время шло медленно. Чтобы не сбиться со счета, Сте-
пан Гурьев ежедневно делал нарезки на длинном шесте.
На второй месяц зимы заблудился и замерз в пургу
Фомка Никитин. Его нашли через пять дней около бани.
Нос и уши отъели ему песцы. Третьяка Федора задрал
медведь у дальних ловушек. Дементий Денежкин и еще
шесть мореходов заболели цингой.
Никандр Мясной не мог ходить на промысел. Чув-
ствовал себя все хуже и хуже.
Как-то в разгар зимы он сказал Степану Гурьеву:
— Не хочу на шее у артели сидеть, поставь меня по-
варом, все будут довольны.
Степан Гурьев подумал и согласился. Неделю Ни-
кандр Мясной трудился у печки, стараясь приготовить
повкуснее. Работал он из последних сил.
На пророка Аггея и Данила * снова поднялся северо-
восточный ветер. Началась пурга. Мореходы рано верну-
лись с обхода песцовых ловушек.
Они долго отряхивались в сенях, сбивали шапками
снег с одежды и входили в избу. Как тепло и уютно было
в большой горнице!
Слева от входа громоздилась обширная теплая печка
с лежанкой, а дальше по всем стенам шли двойные дере-
вянные нары. Посередине — длинный стол и две скамьи
подле него. В красном углу — закопченная икона с не-
угасимой лампадкой.
332



На столе чадили две плошки с моржовым жиром,
освещая слабыми огоньками потолок и нары. В печи ве-
село потрескивали сухие поленья, нарубленные из плав-
ника.
Больше сорока человек размещалось в избе размером
десять на десять аршин. Свою обувь мореходы ставили на
лежанку, и она хорошо просыхала за ночь.
Во время сна зимовщики задыхались от спертого воз-
духа. Тяжелый дух от сушившейся одежды и обуви, за-
паха человеческого тела и потных ног. Приходилось от-
крывать дверь в холодные сени. Но и от этого проку ма-
ло: в сенях висели шкуры медведей и песцов, хранились
копченые и соленые съестные припасы.
По всем правилам построения изба спасала мореходов
от холода. Печь топилась по-белому, а не так, как в
большинстве крестьянских домов Русского государства.
Коптили только светильники и лампадка у иконы.
И все же тяжкие условия зимовки крушили здоровье
людей. Крепкие выживали, более слабые гибли.
Бывшие корсары занимали нары направо от входной
двери. Здесь и Степан Гурьев и Дементий Денежкин, ка-
питаны «Веселой невесты» и «Царицы Анастасии», и
пушкари Василий Твердяков и Федор Шубин. Возле них
всегда шумно и весело. Корсары рассказывали о своих
плаваниях с адмиралом Карстеном Роде, о морских сра-
жениях с кораблями короля Сигизмунда. Мореходы-про-
мышленники вспоминали о своих далеких походах на во-
сток. Сюда послушать, о чем говорят мореходы, прихо-
дили из своего угла у самой печки английские купцы. Опи
совсем притихли, растеряли все свое зазнайство и гор-
дость.
— Зимовал я в городище на реке Мангазейке, — рас-
сказывал Петрушка Анисимов. — Порожистая река, од-
нако всякой рыбы много п осетров лавливали. И береза и
ель растут. А трава высокая, сочная, скотину можно дер-
жать. Тамошние люди с разных мест много мехов приво-
зят. Летом торжище великое...
— О чем говоришь? — засмеялся Дементий Денеж-
кин. — Сами все видели.
— Подожди, другое скажу... С тобой, Степан Елисее-
вич, мы на великую реку Лену ходили, а на тот раз мы
еще дальше пошли. К другой реке, она тоже под тот же
ветер идет, под восток и под север. На островах великих
были, а там заморный рыбий зуб в земле лежит...
— И то не диво.
334

—... и тот рыбий зуб, — продолжал Петрушка, — бо-
лее пяти пудов.
— Врешь, Петро, — добродушно сказал Денежкин. —
Такого зуба не видано... Какой же зверь должон быть?
— Зверя не видывал, врать не буду.
— А цена тому зубу? — спросил Степан Гурьев.
— Большая цена... да мы до места не довезли. Коч на
волне опрокинуло, и зуб на дно пошел. Сами едва спас-
лись...
Мореходы дружно рассмеялись. Все приняли рассказ
Петрушки Анисимова за шутку.
— Почто гогочете! — с обидой сказал Анисимов. —
А ежели я сам видел?! Побожусь перед крестом. Кля-
нусь, говорю правду! — Он вынул крест, висевший у не-
го на шее, и поцеловал его.
Смех разом умолк. Клятва на кресте почиталась свя-
тым делом, и никто из мореходов не дерзнул бы осквер-
нить его ложью.
Воцарилось молчание. Его нарушил Федор Шубин.
— Слыхал я, в Холмогорах про великий рыбий зуб
ребята толковали. Однако не поверил. Петрухе верю, не
мог он на кресте солживить... Вот и другое сказать хо-
чу. — Он посмотрел на Сувора Левонтьева. — Скажи,
Сувор, ты женился в прошлом годе, жена красавица. За-
чем в море пошел? Дома без хлеба сидели?
Сувор Левонтьев, тридцатилетний мужик, смутился.
— Да нет, голодными дома не сидят. И одеться, обуть-
ся есть во что... Отец бортничает, мед, воск продаем.
— От жены зачем ушел?
— Привык я к морю, ребяты... это одно, а другое —
народ в морской артели чище. Подлецу и вору дороги на
море нет. А еще незнамое, знать, тянет, а сидя на печи,
ума не наберешь.
— Я другой раз дома сны вижу, будто по морю на
лодье плыву, — вступил в разговор Митрий Зюзя, — и
будто к земле незнамой меня ветры прибили, а на той
земле всякую птицу и зверя вижу, каковых ранее не ви-
дел... Очинно приятно, братцы. Во снях заморного мор-
жового зуба гору на лодью погрузил и приволок в Хол-
могоры. На пристанях весь посад меня встречал.
Мореходы рассмеялись. Сон Митрия Зюзи всем понра-
вился.
— Идешь морской дорогой на промысел, — подал го-
лос Василий Твердяков, — тебя и волна бьет и качает, и
ветер морозит, а на веслах тяжко, и меж льдов тебя трет
335

да ломает. Другой раз сил терпеть нету. Л придешь к
земле нехоженой или на островок в Студеном море, вес-
ной пахнет, света много, цветы расцветают, и птицы и
живья всякого много. Главное — людей злых нету, ни
воевод, ни бояр... и рука царская не достанет.
— Мне родители невесту сосватали, — застенчиво
сказал Аксак Малыгин; ему недавно исполнилось два-
дцать четыре года. — Сто рублев приданого за ней дава-
ли, сама красавица...
— Ну а ты что?
— Да вот Демичев Гаврила пристал, пойдем да пой-
дем, хорошо заработаешь, близ сто рублей. Ну, я поду-
мал: лучше-де сто рублей без жонки, нежели с жонкой
вместях.
Мореходы опять весело рассмеялись. Аксак Малыгин
смутился и замолчал.
— Я товарищество люблю, нет ничего выше на земле
морского товарищества, — подал голос Федор Шубин. —
А без дружбы и жизнь пе в жизнь.
Пошутив, посмеявшись, мореходы стали готовиться ко
сну. От дружеской беседы на душе стало легче.
— Слышь, Ванюха, — обернулся Степан Гурьев к
Ивашке Рябову, артельному сказочнику, — расскажи-ка
нам старину про мореходов, дедов и прадедов наших.
Ивашку Рябова долго упрашивать не надо.
— Рот у меня не запирается, сказками да песнями
сердце свое веселю. Слушайте, буду сказывать старину
нашу:
У синего моря у солоного,
У светлого Гандвика студеного,
У Двины-реки в низовской земли
Поживала жоночка Устьяночка.
Было у жоночки девять сынов,
Десята — дочка любимая.
Первого сына вода взяла,
Второго сына земля взяла,
Третьего мать на войну сдала.
Шесть сыновей на лодью зашли,
Во Студеное море промышлять пошли —
Разбивать кораблики гостиные.
Дочку-то жоночка вырастила,
Выдала замуж за норвежина,
За умного гостя отменитого.
Увез ее норвежин за синее море,
Во свою землю, во большую семью.
Жила молода, не печалилась.
Отставала обычая хрестьянского,
Навыкала обычая латыньского.
336

Тут повытают снежочки у чиста поля,
Придет весна разливна-красна,
Тогда молода стосковалася,
Стала мужа упрашивать:
«Поплывем, норвежин, во святую Русь,
Светлым-светла земля русская.
Она травами, цветами изукрашена,
Поплывем, норвежин, в гости к маменьке...»
Затаив дыхание, слушали мореходы морскую бываль-
щину. Никто не промолвил слова, боялись помешать ска-
зочнику. Радостно было слушать на дальнем северном
острове про светлую Русь, про славных предков, про род-
ную двинскую землю...
Когда закончил говорить Ивашка морскую старину,
Степан Гурьев по случаю святого праздника прочитал
вслух несколько страниц Евангелия.
— «Благословен бог наш всегда, ныне и присно и во
веки веков», — закончил оп чтение и закрыл книгу.
Так шли дни в избе холмогорских мореходов на остро-
ве Надежды. Однажды, прослушав Евангелие, Никандр
Мясной залез на свою постель и привалился поближе к
брату.
— Слышь-ка, брательник, нету моих сил... — прохри-
пел он в самое ухо Фоме, — хочу Степану Гурьеву отра-
ву дать. Легче будет. Не могу больше жить с топором над
головой. Уйти к самоедам не могу, бессилен, остается
одно...
— Не страшно новый грех па душу взять? — спро-
сил Фома. Он видел, что Никандр вряд ли выживет до
весны, и не хотел осложнять положение.
— Сколько их у меня па душе, — махнул рукой
Никандр, — за все вместе в ответе буду. А пока я жив,
за свою жизнь кому хошь горло перегрызу.
От нутряной гнилости дыхание Никандра было
смрадным.
— Значит, решил?
— Смотри, — Никандр показал серебряное кольцо с
красным камнем на безымянном пальце, — этот камень
можно повернуть, под ним чашечка, а в ней зелье. Че-
ловек сразу помрет.
— Эх, Никандр! — прошептал Фома. — Не делай
этого. Даст бог, поправишься к лету, а там, глядишь, и
самоеды прикочуют... Уйдем. Умрет Степан Гурьев —
мореходы догадаются, хуже будет. Сам видишь, уважают
они приказчика.
22 Накануне Смуты
337

Братья замолчали. Никандр тяжело и трудно дышал.
— Нет, пусть умрет. Он виновник всех наших бед. —
Голос Никандра задрожал от гнева.
Фома понял, что уговаривать его бесполезно. Никандр,
как утопающий, хватался за соломинку. Но помогать бра-
ту он не захотел.
— Делай как хочешь. А я убивать Степана Гурьева
не согласен. — И Фома отвернулся к стене.
На следующий день Никандр Мясной готовил жареную
оленину. Каждое движение, каждый шаг заставлял его
морщиться от боли. Но он двигался и работал. Ненависть
к Степану придавала ему силу.
По горнице распространился смачный запах. У многих
потекли слюнки. Когда сели за стол, Никандр, по обы-
чаю, принес первый кусок жареного мяса па оловянной
тарелке приказчику Гурьеву.
Фома Мясной посмотрел на брата и отвел глаза. Ни-
кандр прислонился к печке, он не мог унять дрожь в ру-
ках и ногах.
А Степан Гурьев глянул на сидящего рядом с ним
Дементия Денежкина. После долгой болезни он сел се-
годня за стол первый раз и жадно смотрел на душистое
жареное мясо.
— Бери, ешь. Если захочешь, еще принесут, ска-
зал Степан Гурьев, пододвигая тарелку другу. — Ешь
больше, сколько можешь, тебе поправляться надо.
-— Спасибо, Степан!
Дементий Денежкин вынул нож, разрезал мясо на
мелкие куски и стал есть. Он проглатывал мясо не жуя,
крепких зубов у него почти не осталось.
Никандр Мясной, увидев, что Степан отдал свое мясо,
едва не вскрикнул. Он хотел было броситься и предупре-
дить Денежкина, но остановился и махнул рукой. При-
храмывая, Никандр принес второй кусок Степану Гурье-
ву, еще один Митрию Зюзе...
Дементий Денежкин съел свое мясо и хотел тряпкой
обтереть усы и бороду, но не успел.
— Ребяты, — сказал он, — плохо мне, — и повалил-
ся на бок.
Мореходы бросились к Денежкину. Он шевелил губа-
ми, желая еще что-то сказать.
— Умер, — произнес подошедший Фома. — Чем му-
читься, как он, лучше смерть. Упокой, господи, его душу!
Фома слыл среди мореходов лекарем, и они прислу-
шивались к его словам.
338

Степан Гурьев поцеловал своего друга и заплакал.
Мертвое тело положили на лавке головой к иконе, и
Фома Мясной долго читал молитвы над усопшим.
В ту ночь мало кто спал. Мореходы прислушивались к
завываниям ветра, разгулявшегося на море. Ветер с силой
ударял в бревенчатые стены. Изба вздрагивала. Иногда
он задувал в трубу, и тогда из печи вырывался дым и
сноп искр.
Ночь показалась мореходам бесконечной. Каждый ду-
мал, что Дементия Денежкина наказал бог. Только за
что?! Денежкин был хорошим товарищем и добрым че-
ловеком.
Десять дней бушевала пурга. Мореходы выходили из
дома только по крайней нужде. Каждый раз приходилось
отгребать снег от дверей. Морозный ветер обжигал ды-
хание, сбивал с ног, пронизывал сквозь теплые меховые
одежды.
Во время пурги умер Никандр Мясной. Цинга поборо-
ла его ослабленное болезнями т«ло.
Перед смертью он окликнул брата:
— Умру скоро, ночью видение было... Плохо в пургу
умирать. — Он прислушался к завываниям ветра за ок-
ном. — Дьяволы играют, плохо будет душе... Кабы тихо
было, можно окно открыть, воздуху больше, — с тоской
произнес он чуть слышно. — Слышь, Фома, завещаю тебе
сто рублей по монастырям раздать, возы и те, то агли-
чане дали. Многогрешен, пусть попы замаливают... Деток,
жену не забудь, ежели что, прокляну на том ci эте страш-
ным заклятьем, прокляну.
— Авось выдюжишь. Длинные ноги у зимы, ан и она
кончается, — ответил Фома, — вместе еще промышлять
будем. — Он сказал это только для успокоения брата.
На Никандра страшно было смотреть. Лицо серое,
опухшее, зубы вывалились, десны и губы кровоточили,
волосы почти все вылезли.
«Хорошо, что себя не видит», — подумал Фома.
Братья помолчали. Никандр дышал натужно, со сви-
стом, высоко вздымая грудь. Новый порыв ветра потряс
избу.
— Помолись, брат, — сказал Фома, — попроси госпо-
да смилостивиться.
— Никто мне не поможет. Я... — Никандр вздохнул
и снова замолк, уставившись глазами в потолок. — Ве-
терок душистый веет, вокруг шиповник благоухает... —
были его последние слова.
22*
339

Через час он умер.
Пурга окончилась как-то сразу. Будто смерть Никапд-
ра Мясного успокоила буйные силы природы.
Однажды утром несколько человек вылезли через во-
локовое, чердачное окно наружу, чтобы отбросить снег от
дверей избы, и удивились: небо было светлое, совсем не
такое, как десять дней назад. На востоке у самого гори-
зонта розовела неширокая полоса.
— Скоро выйдет солнце, ребята! — закричал Митрий
Зюзя. — Зови всех... Солнце, солнце!
На высокий сугроб, наметенный пургой почти вровень
с крышей, выползли все зимовщики, и здоровые и боль-
ные. Снег был твердый и не проваливался под ногами.
— Солнце, солнце! — повторяли радостно люди.
Для всех зимовщиков солнце было живым существом,
великим богом, несущим освобождение и жизнь. Даже
больные воспряли духом. Несмотря на сильный мороз,
никто не уходил в избу. В полдень вспыхнула красная
точка, из-за горизонта медленно выползла бесформенная
оранжево-красная половина солнца.
Мореходы дружно закричали, кинули вверх шапки.
Некоторые стали на колени и благодарили бога, а другие
плакали.
Недолго пробыло солнце над горизонтом. Озарив крас-
новатым светом снег, льды, избу и стоявшую у дома кучу
будто сошедших с ума людей, солнце снова ушло за бес-
крайние льды.
— Раз солнца дождались, будем живы, — сказал Сте-
пан Гурьев, посмотрев на своих товарищей.
Так думали все зимовщики. Доброе божество солнце
должно спасти от напастей и вылечить болезни. Многое
они вынесли за долгую зиму.
Похудели, обросли волосами, перепачкались копотью.
Изменилось и все вокруг. У самого берега возникли
мощные гряды наторошенного молодого льда высотой в
десять саженей. За торосами чернела приливная трещина.
От берега моря в глубь острова шли белые пологие хол-
мы, словно огромные застывшие волны. Изба, заваленная
со всех сторон снегом.
— Белым-бело, глазу остановиться не на чем, — ска-
зал Ивашка Рябов. — Смотри-ка, и коча среди снега не
сыщешь.
Лето было не за горами. Солнышко скоро растопит
снег. Сильный ветер отнесет морские льды на север, и
мореходы поднимут паруса на своем коче.
340

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
НА НЕБЕ БОГ, НА ЗЕМЛЕ ЦАРЬ, А НА МОРЕ КОРМЩИК
На Афанасия Афонского * коч «Аника и Семен» был
загружен и готов к плаванию. Из взятого на острове про-
мысла погрузили только самое ценное: клыки моржей и
шкуры песцов. Ворвань, шкуры моржей и медведей оста-
лись на складе. Для своего пропитания мореходы взяли
сушеное и соленое мясо и рыбу. Хлеба не было, его давно
съели, еще во время зимовки. Взяли немного дров, на-
готовленных из сухого плавника.
Море было чистое. Ни на востоке, ни на севере льдов
мореходы не заметили.
Утром следующего дня на коче подняли якорь и с по-
путным ветром двинулись к далекому двинскому устью.
Вышли в море сорок один человек, девять мореходов по-
гибли. Но и для сорока человек тесно на малом коче.
Теплое жилье на корме вмещало двенадцать, на худой
конец четырнадцать человек. Остальным приходилось
ютиться под парусиной и спать вповалку на оленьих
шкурах.
До Вайгача все шло отлично. Льды не встречались,
ветер дул попутный, и коч, покинув стоянку у острова
Надежды, на пятый день миновал остров Вайгач. Выйдя
из Югорского Шара, коч шел по родному Студеному мо-
рю, и попутный ветер продолжал упрямо надувать пару-
са. Мореходы стали надеяться на благополучное возвра-
щение и высчитывали день прихода в Холмогоры.
Но погода на море переменчива. На третий день сча-
стье изменило мореходам. Подул свирепый северо-запад-
ный ветер. Коч «Аника и Семен» понесло назад и к югу,
к опасным песчаным островам, нанесенным течением ре-
ки Печоры.
Ветер крепчал с каждым часом, волны делались все
выше. Тяжелые брызги, брошенные ветром, хлестали по
кораблю. Ночью набежавшей зыбью несколько раз зали-
вало укрывшихся парусиной людей. Никто не спал, все
с тревогой ждали утра. Паруса давно убрали, чтобы мень-
ше сносило, мачты стояли голые. Люди непрерывно вы-
черпывали ведрами воду, скопившуюся на днище, и вы-
ливали ее за борт. Корабль швыряло в стороны, то поды-
мало наверх, то стремительно бросало куда-то в пропасть.
В прежних плаваниях Степан Гурьев всегда проходил
опасные места благополучно. А на этот раз дело повер-
341

пулось иначе. Он долго советовался с пустозерцем Фомой
Мясным, сорок лет прожившим на Печоре.
— Как кому повезет, — говорил Фома. — Другой
раз, когда воды в реке много, течение отжимает корабли,
и они благополучно проходят отмели. Но если ветер силь-
ный и вперед хода нет... Уж тут, что и говорить, может
прижать к островам.
— Ежели прижмет, тогда как? Нет ли здесь каких-
нибудь способов для спасения?
— При таком ветре тяжко. Взводнем коч поломает и
людей побьет. И в какое место прижмет? Здесь островов
много... Однако на них долго не проживешь: ни воды, ни
съестного, да и заливает в большую воду.
Фома Мясной говорил медленно, с остановками. Он
выглядел больным, похудевшим. Прибавилось много се-
дых волос.
Утром, едва рассвело, Степан Гурьев влез на скрипев-
шую переднюю мачту и долго смотрел на юг, стараясь
увидеть гибельные острова. Когда солнце пробилось
сквозь тучи и осветило бушующую поверхность моря,
Степан увидел две желтые узкие полоски песка, разде-
ленные проливом. Коч несло на восточный остров. У бе-
рега Степан разглядел белую пену прибоя и понял, что
пришла пора действовать.
— Поднимай парус, ребята, — приказал он. — Пой-
дем в салму. Попытка не пытка, авось проскочим.
Мореходы вмиг подняли парус, на руль встал Митрий
Зюзя, и коч «Аника и Семен», подхваченный сильным
ветром, ринулся в пролив.
— Посередине держи! — Степан сошел с мачты и
встал возле рулевого.
На попутной зыби коч бросало легче. Мореходы стол-
пились на носу и с надеждой смотрели на открывшийся
между островами проход.
— Правей держи! — приказывал Степан.
Вблизи прибой на островах выглядел устрашающе.
Волны с ревом одна за другой обрушивались на песча-
ный берег. Вряд ли можно уцелеть, очутившись под уда-
рами серо-зеленых волн.
Коч «Аника и Семен» прошел пролив благополучно,
как в широкие ворота, не задев днищем грунта.
Кормщик за салмой хотел повернуть левее и, укрыв-
шись за островом, встать на якорь и переждать погоду.
Это было правильно и могло спасти корабль и людей.
Однако, когда он стал поворачивать, сильным порывом
342

ветра вырвало из гнезда заднюю мачту и унесло вместе
с парусом в море. Парусом зацепило холмогорца Афоню
Гусельникова. Мореходы бросились выручать товарища и
не успели. Афоню Гусельникова затянуло под парус: он
захлебнулся и утонул. Ветер продолжал набирать силу.
Коч несло к югу на показавшийся вдали новый
остров.
— На весла! — крикнул Степан Гурьев.
Восемь мореходов сели на весла и гребли изо всех
сил. Укрыться от волн и встать на якорь в тихом ме-
сте — единственная надежда на спасение. Гребцам помо-
гали остальные мореходы. Но ветер и течение пересили-
вали людей, коч медленно несло на юг. Волной вырвало
весло из рук Федора Шубина, у Ивашки Лихачева... Кое-
где в кузове разошлись пазы, и в них сочилась вода.
Когда коч приблизился к южному острову, Степан
Гурьев повернул его носом к берегу, уповая на бога, что
коч не развернет и не сломает на прибое.
Сильная волна бросила суденышко на песок. Митрий
Зюзя с веревкой в руках прыгнул в воду и до новой вол-
ны успел выбраться на берег. Выбрались еще несколько
человек, дружно схватились за веревку и потащили коч.
Новая волна подняла его. Опять раздался сильный треск.
Вскрикнул Сувор Левонтьев: коч, брошенный волной,
сбил его и подмял днищем. В это время почти все море-
ходы спрыгнули па песок и вызволили ко. из воды.
Английские купцы, почерневшие, со впалыми щека-
ми, не двинулись с места. Они стояли па корме коча. Ста-
раясь не смотреть на кипящее и гремящее море, подняв
глаза к небу, они молили бога о спасении.
Тем временем люди выволокли коч на безопасное ме-
сто, и волны его не доставали. Мертвое тело Сувора Ле-
вонтьева, окровавленное и изувеченное, выловили из воды
и положили на сухой песок.
Песчаный островок, на который высадились холмогор-
цы, небольшой: в длину около версты и в ширину сто два-
дцать саженей. В самом высоком месте над уровнем моря
он возвышался совсем мало.
Став твердо на землю, люди прежде всего вычерпали
воду, попавшую в коч, разожгли огонь в поварне и стали
сушить мокрую одежду. Повар наварил соленой рыбы.
Когда сели ужинать, от усталости тряслись руки, ложку
с трудом доносили до рта.
Степан Гурьев вместе с Федором Шубиным осмот-
рели запасы пресной воды, попробовали на вкус из каж-
343

дой бочки — вода была пресная. Это обрадовало: на
здешних песчаных островах речек и озер не водилось и
можно запросто погибнуть от жажды.
— Благодарите морского бога, ребята, — сказал Сте-
пан Гурьев, — милостиво он обошелся с нами. Коч, мож-
но сказать, уцелел, кое-где конопатка вывалилась, испра-
вим. Харч тоже цел, и промысел сохранился.
— Тебе спасибо, Степан Елисеевич, — отвечали мо-
реходы.
— Бога надо благодарить.
— Так, так, Степан, да ведь как говорится: на небе
бог, на земле князь, а на море кормщик.
Каждый думал, что ему повезло. Смерть прошла ми-
мо, и есть надежда вернуться в родные места и даже по-
лучить немного денег, вырученных от продажи моржовых
клыков и песцовых шкур.
Наевшись, мореходы молча, без обычных шуток, без
единого слова, разошлись по своим постелям и сразу за-
снули, словно померли.
Наконец улегся и Степан Гурьев, положив под голову
твердую от мозолей ладонь.
«Сколько может вынести человек! — думал он, воро-
чаясь на оленьих шкурах. — Не прошло и года, а сколь-
ко выстрадано!» Смерть Анфисы, долгая зимовка на не-
обитаемом острове, гибель товарищей. Душа томится в
неизвестности: как живут дети без матери и без отца?
Что будет со мной по возвращении в Сольвычегодск?
И теперь пришла новая беда, совсем нежданная. Он по-
радовался, что ему удалось вывернуться из костлявых рук
смерти и спасти товарищей... Что еще впереди пригото-
вила ему судьба? Пришел в голову приказчик Макар Шу-
стов. Степан снова и снова вспоминал, что говорил ему
перед смертью старый хозяин Семен Аникеевич Строга-
нов. Прав ли он был, посылая меня в море? Вспомнил
разговор с Макаром Шустовым и со своей женой Анфи-
сой... «Быть беде, — думал Степан, — не кончится для
меня добром купеческая затея... Могут ли окупиться па-
ши страдания и смерть товарищей, погибших на далеком
острове, песцовыми шкурками и моржовыми клыками?..
Это все так, — продолжал размышлять он, — но ведь и
там наша земля и надо ее оборонять».
С горькими мыслями и тяжелым сердцем заснул
Степан.
Дозорным остался Митрий Зюзя. Он остался один
ночью с морем. Чтобы не задремать, он ходил большими
344

шагами и думал о разном: «Как хорошо, что мы спаслись,
живые и здоровые сидим па малой, но твердой земле, за-
терянной в океане. Все страхи позади. Недолго нам топ-
тать эту землю, ведь корабль здесь, рядом».
Он посмотрел на коч, поежился от холодного ветра.
Мореход был в толстой вязаной рубахе, меховых штанах,
и все-таки ветер пробивал одежду.
Полуношник дул, не утихая и не изменяясь. Такие
ветры могут буйствовать долго, по нескольку дней. На-
ступавшее со всех сторон море однообразно шумело. Не-
прерывной чередой шли крутые волны, покрытые пеной.
Небо серое, клочковатое. Низко, почти над головой, про-
носились набрякшие влагой тяжелые облака. Однако где-
то за облаками светило незаходящее солнце и разгоняло
мрак. Подкатываясь к острову, волны разрушались о мел-
ководье, бурлили и шумели. Шел прилив: море понемно-
гу поднималось, покрывая низменные берега острова.
Но прибылая вода не беспокоила Митрия Зюзю. Коч
стоял за линией прилива, на возвышенности. Степан
Гурьев, вытаскивая коч, пе забыл о прибылой воде. Одна-
ко когда, по подсчетам Зюзи, время подходило к полуно-
чи, море стало приближаться к кораблю. Дозорный тре-
вожно вглядывался: вода все подступала и подступала.
Ветер яростно накатывал волны, и они временами дости-
гали кормового корга. Куда ни взглянь, всюду кипело
взбудораженное море. Остров, как казалось Зюзе, сде-
лался меньше раза в два.
«Прибылая вода не зальет остров, — успокаивал себя
мореход, — вчера все об этом говорили. Однако волны
затопили приливную борозду и еще наступают?! А ведь
бывает, что море размывает песчаные острова и перено-
сит их в другое место». Он слышал от мореходов такие
разговоры. Тогда конец. Зюзю обуял страх. Он решил раз-
будить Степана Гурьева.
Кормщик спал крепко и с трудом проснулся. Прогнав
сон и выслушав Зюзю, он мигом выскочил из каморы.
Ноги его очутились в воде, волны достигали середины ко-
рабля.
— Будить всех, сполох! — закричал Степан. — Ско-
рее, скорее!..
А сам стал привязывать, обламывая второпях ногти,
толстый смоленый канат к носовому коргу.
Мореходы, едва успев продрать глаза, выползали из
теплой каморы и прыгали па мокрый песок.
345

Два раза волна ударила в корму и пошатнула коч.
Берись за канат, подкладывай катки, тащи коч
вперед!
Мореходы дружно взялись за дело. Коч «Аника и Се-
мен», проскрипев всеми суставами, выполз на сухое место.
Теперь волны не захлестывали корму, и все вздохнули
свободнее. Фома Мясной подошел к Степану Гурьеву.
— Большая вода так высоко не ходит, — сказал он, —
это ветер-полуношник гонит море. Ежели он сильно да
долго дует, может много воды нагнать. Иные острова со-
всем затопляет.
Степан Гурьев сразу же все понял. Вспомнил, что чи-
тал про ветряные нагоны в книге морского хода.
— Сколь высоко нагоняет ветер, ежели во всю силу?
— Сажень, а другой раз и более. Всю жизнь здесь
проплавал, знаю.
Кормщик прикинул на глаз, принес багор, разбитый
на аршины и вершки, долго мерил и подсчитывал.
— Не должно морю затопить остров, ежели в сажень
нагон, однако, ребята, спать не ложись, все может быть.
На морском пути всякая дорожная невзгода приключает-
ся. Нам еще час продержаться, а там вода на убыль
пойдет, — подбодрил он свою артель.
Мореходы знали, что произойдет, если море захватит
остров. Волны поволокут коч по мелям, разломают его,
тогда всем придет смерть, спасения ждать неоткуда. Про-
ходящего судна в этих местах ждать нельзя.
Вода все поднималась. Волны снова захлестывали кор-
му коча. И снова мореходы вытаскивали на угор свой
корабль. Дальше ходу не было: коч стоял на самом вы-
соком месте. Три четверти острова захватило море, и там,
где недавно был песок, ходили свирепые волны.
— Степан Елисеевич, не пора ли нам смертные руба-
хи вздевать? — спросил Федор Шубин.
Это значило, что мореходы считают смерть очень близ-
кой и неизбежной.
— Рано смертные рубахи вздевать. О живом надо ду-
мать. — Степан Гурьев понимал, что должен вселить на-
дежду в сердца людей. Но как? — Выноси Николу —
скорого помощника! — обрадованно крикнул он, вспо-
мнив покровителя плавающих.
Митрий Зюзя ринулся в камору за иконой.
Среди мореходов бытовало поверье, что па море, где
иной раз ждать нет времени, надежнее всего святой Ни-
колай. Если молиться богоматери и прочим святым, они
346

молитву несут к богу и уже от него испрашивают милость.
Никола — другое дело, ему «вперед милость от бога да-
на», и он по своему усмотрению может использовать ее
без всякой волокиты.
По знаку кормщика, взявшего в руки икону, мореходы
хором стали творить молитву. Никто не остался безраз-
личным. Англичане, перепуганные, жалкие, вместе со все-
ми усердно повторяли слова молитвы. В ней коротко и
ясно излагалось, в чем должен помочь Никола —- скорый
помощник.
Помолившись, люди еще долго стояли молча, вгляды-
ваясь в шумящее море. «Жизнь или смерть, — думал
каждый, — жизнь или смерть».
— Когда приходит морская напасть, — нарушил мол-
чание кормщик, — бороться с ней надобно весело, с на-
деждой, а не томить душу страхом. Беды терпеть да по-
гибать помору не диво.
Мореходы были согласны с кормщиком, однако побо-
роть себя трудно, у всех на сердце лежало томление...
— Их, их, их! — раздалось вдруг. Смеялся молодой
холмогорец, ради моря отказавшийся от невесты. Морехо-
ды вспомнили, как он рассказывал об этом на зимовке. —
Их, их, их!
Аксак Малыгин смеялся, почти не переставая, оста-
навливаясь лишь для того, чтобы глотнуть воздуха. Его
безумный смех леденил душу. Таких диких воплей рань-
ше никто не слыхивал.
— Аксак, ты чего? — пе выдержал и тронул его за
руку Дмитрий Зюзя.
— Их, их, их! — Парень перестал смеяться. Страшно
выкатив глаза на морехода, он ухватился за вязаную ру-
баху Митрия. — Зюзя, Зюзя! Раздевайся, поплывем, ско-
рее будем дома!
Митрий Зюзя испуганно отпрянул:
— Ума он решился, не выдержал...
— Их, их, их! — захлебывался Аксак. Его смех за-
глушал и шум моря и завывания ветра.
— Связать — ив камору: прыгнет в море, смерть для
других приведет, — распорядился кормщик. — Смерти
надо в глаза смотреть, не бояться. Море нас поит и кор-
мит, а ежели придется, и погребает. Не мы первые, не мы
последние, дедень и правдедень след следим.
Еще прошел час. Мореходы забрались на корабль и с
надеждой смотрели на серое, покрытое белью холоднее
море. Волны рассыпались у корабельной кормы. Малепь-
347

кая округлая возвышенность длиной двадцать, шириной
десять саженей — это все, что осталось от острова.
В поисках пристанища над морем летали потревожен-
ные чайки.
— Что велишь, Степан Елисеевич? — спросил Мит-
рий Зюзя.
Все обернулись к кормщику. Внешне Стенай Гурьев
был спокоен. Но сколько он передумал и выстрадал за
это малое время! Он хотел спасти верящих в него людей,
но что он мог сделать?
— Как похочет бог, — тихо отозвался Степан.
Еще прошел длинный час. Вода закоротела и больше
не поднималась. Наступило утро. Ветер ослабел и задул
порывами.
Большая вода пошла на малую, и море тихо, словно
нехотя, отступило.
— Благодаря бога, ребята, живы, — радостно сказал
кормщик. — А теперь спать, завтра работы много.
Но мореходы, взбудораженные ночной тревогой, улег-
лись не сразу. Оживленно переговариваясь, они смотрели,
как уходит море. Остров увеличивался на глазах. Небо
стало выше и светлее.
Отступая, море оставило па песке водоросли, ракушки
и всякую другую живность. Мореходы с просветленными
лицами ходили по плотному, утрамбованному приливом
песку.
Близ коча в углублении образовалась лужица, а в пей
плескались рыбешки. От водорослей исходил привычный
запах морского берега...
Но усталость брала свое, оживление быстро покинуло
людей, и они, разойдясь по постелям, тут же засыпали.
Три дня и три ночи буйствовал ветер над просторами
Студеного моря. Однако поморский корабль «Апика и
Семен» стоял в удобном месте, и теперь опасность ему пе
угрожала.
Мореходы отсиживались на своем коче, прислуши-
ваясь к реву разбушевавшегося моря и страдая от вы-
нужденного безделья. Мыслями они давно были у себя
дома среди родных и близких.
На четвертый день ветер внезапно утихомирился.
К полудню над морем засияло теплое летнее солнце. Вол-
ны делались все ниже и слабели с каждым часом.
Мореходы давно стучали деревянными молотками, про-
конопачивая пазы паклей, и заливали их варом.
Кто-то затянул грустную песню:
348

Ах, плавала лебедушка по морюшку,
Плавала, белая, по синему.
Ах да плававши, она, лебедушка, воскликнула
Песню лебединую, последнюю...
Песню подхватили остальные. Она ширилась, разноси-
лась все дальше и дальше над притихшим морем. Песня
перенесла мореходов в двинскую землю, в родные дома.
Английские купцы выползли на песок и, усевшись на
бочонки с соленьем, грелись под ласковыми лучами солн-
ца. Зимовка на острове Надежды не прошла для них
даром. Они обессилели, похудели, красные, помутневшие
глаза слезились. Больше пострадал Ричард Ингрем. Он
едва передвигал ноги, когда-то полные щеки ввалились,
половина зубов выпала, и он шамкал губами, словно глу-
бокий старик.
— Я сегодня видел во сне свою кухарку Прасковью,
господин Ингрем, — сказал Браун. — Помните, вы хо-
тели сманить ее к себе. Она превосходно пекла мягкие
сдобные хлебцы.
— О да, я помню Прасковью. Но после зимовки у ме-
ня осталось совсем мало зубов, и боюсь, что мне нечем
будет жевать эти хлебцы.
— Но я и не думаю отдавать ее вам, господин Инг-
рем. Она готовит очень вкусные обеды. После проклятой
зимовки мне надо есть много. Вы посмотрите на мои но-
ги, они стали тонкими, как вязальные спицы.
Английские купцы помолчали. Каждый думал о своем.
— Теперь я знаю, сколько стоит шкурка соболя или
песца, — прошамкал Ричард Ингрем. — Знаю настоящую
цену. Уверен, что их лучше покупать в Холмогорах или
в городе Архангельске, несмотря на длинные руки цар-
ских таможенников. Пусть опи стоят в три раза дороже.
— Помоги нам, господи, добраться живыми домой, —
поддержал Джон Браун. — И никто не заставит меня
согласиться на путешествие в ледяное море... Послушай-
те, господин Ингрем, как приятно кричат здесь чайки.
Совсем не так, как на острове Надежды.
Англичане снова умолкли. Солнце пригревало вовсю.
Зажмурив глаза, они подставили лица целительным
лучам.
— Господа купцы, — услышали они знакомый голос.
Англичане вздрогнули, открыли глаза. Перед ними
стоял Фома Мясной с деревянным молотком в руках.
— Что вам угодно, господин кормщик? — спросил
349

Джон Браун, покосившись на молоток. — Кажется, мы
сделали для вашего брата все, что он просил.
— Я хочу вернуть вам сто рублей, — сказал Мяс-
ной. — Деньги заработаны нечестно. — Он достал из-за
пазухи мешочек с деньгами. — Брату они не нужны.
Англичане посмотрели друг на друга.
— Можете оставить их у себя, господин кормщик, —
сказал Джон Браун.
— Нет, нет, я не хочу держать греховные деньги, они
принесут одно горе. Никандр просил отдать их в мона-
стырь, но я решил иначе. В монастырь я отдам свои день-
ги. А эти жгут мне руки.
— О-о, если так, мы готовы принять их обратно.
Джон Браун взял мешочек, перепачканный зимовоч-
ной копотью, из рук Мясного и положил в сумку, висев-
шую на груди, с которой он не расставался даже во сне.
— Я удивляюсь русским, они излишне чувствитель-
ны, — сказал он, когда Фома Мясной отошел и снова стал
стучать молотком. — Деньги есть деньги, и ничего
больше.
— О да, но все-таки русские смелые и благородные
люди.
Купцы снова закрыли глаза и замолчали.
К вечеру все пазы в кузове коча проконопатили и за-
лили варом. Поставили на место руль, починили парус,
сменили снасти. При попутном ветре можно отправляться
в плавание. Однако коч стоял па берегу в пяти десятках
саженей от берега, и спихнуть его в море совсем пе про-
стая задача.
Мореходы совещались долго, спорили много. Наконец
решили сначала подтащить корабль как можно ближе к
берегу, а затем прокопать глубокую канаву от коча до
моря и по ней спустить его в воду. В запасе нашлись
пешни и лопаты. Люди разделились па дружины и рабо-
тали по очереди.
Вечером после ужина, когда все разошлись па отдых
по своим местам, Фома Мясной подошел к Степану
Гурьеву.
— Степан, прости меня!
— Не знаю за тобой вины.
— Тебя брат Никандр окормить на смерть хотел, а
твой кусок Дементий Денежкин съел... ну, и сгиб, умер.
И про моржа-разбойника Никандр знал и нарочно про
зубье-то сказал. И я ему в том помог... Тебя три раза бог
спас, значит, ты ему нужен на земле. А меня бог за бра-
350

товы грехи наказывает, потому и коч на острова вынесло.
Прости меня Христа ради!
Фома упал на колени и стал биться лбом о деревян-
ный настил.
Степан Гурьев с ужасом смотрел на кающегося куп-
ца-кормщика, и слова не шли на язык.
— Бог простит, — отозвался он наконец, — сделан-
ного не воротишь.
— Бог-то простит, я твоего прощения хочу. — Фома,
кланяясь, разбил лоб, кровь тонкими струйками текла
по лицу.
Мореходы, увидев Мясного на коленях, услышав его
мольбы, поднялись с постелей.
— И первый раз вы вместе на меня руку подняли,
когда Никандр Анфису застрелил?
— Нет, нет, клянусь, не знал я этого!
— Вставай, довольно кланяться. Прощаю тебя, раз в
смерти Анфисы не виноват.
Фома Мясной схватил руку Степана и стал целовать
ее, обливая слезами и кровью.
К полудню следующего дня все было готово. От кор-
мы коча «Аника и Семен» до моря в песке выкопана ши-
рокая канава. Еще одно последнее усилие — и коч спол-
зет в воду. Но мореходы ждали попутного ветра.
— Задул бы восточный, в самую бы нам пору, — ска-
зал Федор Шубин. — Парусным погодьем до Канина Но-
са за два дни добежим. А там, глядишь, и устье двпнское.
На безоблачном небе ярко светило солнце. Синее, спо-
койное море ласково приглаживало золотые полоски пес-
чаных островов. Резко вскрикивая, проносились над ко-
чем «Аника и Семен» большие белые чайки.
Неподалеку от коча виднелись два гладко оструганных
высмоленных креста.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
И В КОРОБ НЕ ЛЕЗЕТ, И ИЗ КОРОБА НЕ ИДЕТ
Коч Степана Гурьева «Аника и Семен» медленно под-
ходил к торговому берегу на Глинках. Шли мимо высоких
амбаров, тесно поставленных друг к другу. День был
ненастный, моросил мелкий холодный дождь, хотя шли
только первые дни сентября.
У амбаров купца Прохора Фролова, несмотря на
351

дождь, выгружалась большая, раздутая в боках лодья.
Ярыжки, накрывшись рогожами, шлепая босыми ногами
по доскам, таскали на спине тяжелые мешки. На носу
лодьи красовалась петушиная голова с огненно-красным
гребешком и золотым клювом.
У других амбаров стояли барки с хлебным грузом.
Люди на них были закрыты от дождя намокшей пару-
синой.
Ветер раскачивал растущие на пригорке березы, сры-
вая пожелтевшие листья.
У строгановского двора коч «Аника и Семен» присло-
нился к мокрым деревянным мосткам. Сойдя на пристань,
Степан Гурьев вошел в амбар, наполненный кулями с
хлебным зерном, поздоровался с амбарными сторожами
и по узкому проходу у самой стенки вышел к задним во-
ротам.
Сюда подъезжали телеги, здесь грузили или выгружа-
ли товары.
Никогда кормщик Степан Гурьев не возвращался из
морских походов в родное становище с таким тяжелым
сердцем. Наоборот, всегда на душе было легко и радост-
но — ведь довелось благополучно вернуться домой, ми-
нуя опасности и трудности плавания. Но на сей раз все
выглядело не так, и Степан думал, что теперь-то и нач-
нется самое страшное и трудное.
А самое тяжелое — не было больше Анфисы, некому
было рассказать про свои дела и заботы и не у кого
спросить совета.
Степан медленно, пе поднимая головы, добрался до
города, миновал Спасский собор и вошел в дом холмо-
горского приказчика Максима Плотникова.
Хозяин сидел за столом и пробовал жемчуг, пускал
зерна катиться по серебряному блюду. Хороший жемчуг
был кругл и катился далеко.
Он принял Степана по-прежнему радушно, усадил за
стол, угостил хмельным медом.
— Что больно грустный, Степан Елисеевич? — спро-
сил хозяин. — И седых волос много прибавилось.
— Анфису душегубы убили, — глухо отозвался
Степан.
— Анфису, жонку твою!.. Упокой, господи, ее ду-
шу. — Максим Плотников перекрестился. — Вот уж ни-
когда не думал! Как же так?
Степан откровенно рассказал о том, что свершилось в
Студеном море и как убили Анфису.
352

— Вот как. Значит, в тебя метили злодеи. В соборе
панихиду завтра отслужим, — сказал приказчик и еще
раз перекрестился. — Сам протопоп пусть служит со всем
причтом.
— Хорошо бы. Мы-то без попа целый год прожили.
— Панихиду отслужим... И я тебе новости расскажу,
хлебни-ка еще хмельного. — Хозяин передал Степану
сулею. — Теперь слушай: Васька Чуга, дружок твой, —
убивец Семена Аникеевича Строганова... В Сольвычегод-
ске воевода дознался.
Максим Плотников впился глазами в гостя.
— На острове он мне рассказал о своей вине и ушел
к сибирским людишкам, далеко на восход солнечный.
— Здешнему воеводе велено Ваську в железа зако-
вать и немедля в Москву отправить, в разбойный приказ.
— Разве не голова Семен Дуда судом вершит?
— Воеводу прислали. Князь Василий Андреевич Зве-
нигородский теперя у нас. — Плотников глотнул браги.
— Василия Чугу я задерживать не мог да и не хо-
тел. — Степан Гурьев развел руками. — Накипело у
него.
— Слушай далее. Варничный приказчик Макар Шу-
стов на тебя напраслину возвел. Будто ты тоже в том
деле замешан. Знал-де Степан Гурьев, что Васька Чуга
убивец, и кормщиком взял. Неспроста взял... Я-то знаю,
откуда ветер дует, да ведь не все так, другие и поверили.
— Как Никита Григорьевич Строганов?
— Оп-то за тебя, да уж больно Макар Шустов хитер.
А скажи, как, мыслишь, Москва на твой поход посмот-
рит? — Плотников понизил голос: — Не сочтут ли бояре
за разбой? Тебе бы с Никитой Григорьевичем посовето-
ваться. Наш воевода узнает, что ты здесь, может и в тем-
ницу спрятать.
— Как же быть, Максим Петрович?
— Мой совет, — Плотников задумался, — дам я тебе,
Степан Елисеевич, карбас и шестерых молодцов на вес-
ла. Бери с собой Митрия Зюзю. Каков он у тебя?
— Кормщиком сделал, хоть куда мореход.
— Ну вот. Он ведь тоже все знает и в Сольвычегодске
был. Ты его подле себя держи, пригодится. Не теряй
времени, гребись в Сольвычегодск.
— А как же мореходы, товарищи мои?
— Свое дело выправишь, и им легче будет, все равно
воевода к допросу всех приведет.
23 Накануне Смуты
353

— Давай карбас и людей. — Степан понял, что терять
время нельзя. - Я на свой коч зайду, попрощаюсь.
— Дело твое. Эй, Трошка!
В комнату вошел молодой белобровый парень.
— Отведи кормщика на мой карбас, а по пути греб-
цов покличь.
— Спасибо, Максим, — друзья в беде познаются.
— Желаю удачи, Степан.
Макар Плотников обнял гостя.
Теперь все предстало перед Степаном в своем свете.
Он понял, что Макар Шустов главный его враг и что этот
враг не пожалеет его. Был бы жив Семен Аникеевич, ни-
кто не посмел бы затевать дело, и не такое случалось у
Строгановых и сходило с рук. И с другой стороны — не
было бы Макара Шустова, Строгановы и сейчас замяли
бы дело. Но Шустов тянул свою линию. Ему надо спих-
нуть Степана и сесть на его место.
Если Макар Шустов написал в Москву царю и вели-
кому князю и обсказал все на свой лад, худо придется.
Однако Степан не считал себя виноватым и верил, что
судья найдет истину. Он мог бы убежать, как это сделал
Василий Чуга, но не хотел унижать себя.
«Зачем я поставил Макара в старшие приказчики! —
казнился Степан. — Худо, очень худо, но ничего попра-
вить нельзя».
Опять пошли дни и ночи на великой Двинской реке.
Северные ветры помогали карбасу двигаться вперед. Сте-
пан Гурьев не слезал с постели. Берега реки, обычно вос-
хищавшие своей своеобразной красотой, на этот раз его
не радовали.
Только на второй день взглянул Степан на Двину.
По правой руке проплывал обрывистый утес с остатками
каменных стен. Здесь два века назад стояла новгородская
крепость Орлец. Кормщик на мгновение забылся, разгля-
дывая древние развалины, и снова тяжелые думы охва-
тили его.
У Ратонаволока встретились барки с кирпичом для по-
стройки церкви в Сийском монастыре. В прежние време-
на Степан любил поговорить со старцами и похлебать мо-
настырской ухи. В прошлом году вместе е Анфисой они
побывали на монастырском озере...
По берегам Двины слева и справа встречались бога-
тые села с тяжелыми домами и высокими рублеными хра-
мами, паслись стада коров и овец. Ветряные мельницы,
354

23*

словно вышедшие из леса чудовища, взмахивали
крыльями.
Берега менялись, то спускались к самой реке, были
отмелыми, поросли ивняком, выходили к самой воде дре-
мучими лесами, и река разливалась широко и текла плав-
но. В иных местах поднимались высокие обрывы, берега
сходились близко и течение вод ускорялось.
Чего только Степан пе передумал за это время! При-
ходила мысль убить Макара Шустова, однако он отбросил
ее с негодованием. «Как поступит Никита Строганов?
Неужели он не поможет?»
Митрий Зюзя видел задумчивость царского корсара и
всячески старался развлечь, ободрить его. Он варил вкус-
ную стерляжью уху, жарил рыбу, пойманную в реке па
ночевках.
Через десять дней холмогорский карбас снова стоял у
деревянной пристани против Благовещенского собора.
Степан Гурьев спрыгнул на берег и, не проведав де-
тей, прямо пошел к Строганову. Дозорные у крепостных
ворот знали старшего приказчика и пропустили без рас-
спросов.
Сейчас все разъяснится, думал Степан, торопливо ша-
гая по горницам. Строганов скажет твердое слово, и все
станет на свое место.
Никита Строганов готовился к охоте на медведя и от-
ливал крупные пули. Увидев Степана, он обрадовался:
— Ты хорошо сделал, что вернулся. У нас про тебя
всякое говорят, однако я никому пе верю.
— Никита Григорьевич, — спросил Степан, — а как с
тем делом, с аглицкими купцами? Я их в Холмогоры при-
вез с острова. Хотели они крепость строить. С ними на-
ши русские, что им дорогу указывали, их тоже привез.
— Молодец, Степан! Однако зачем ты аглицких куп-
цов в Холмогоры приволок? Разве я тебе о том прика-
зывал?
— Да как же, ведь дядюшка твой Семен Аникее-
вич... — внутри Степана все похолодело.
— Дядюшка покойник, на него вину не сложишь.
— И ты сам, Никита Григорьевич, приказывал...
— Когда? Не помню. — Строганов подумал, усмех-
нулся: — И тебе не советую на Строгановых поклеп воз-
водить. Сам делал, за себя и отвечай, выкручивайся как
хочешь.
— Да что ты, Никита Григорьевич? Да разве я само-
чинно посмел бы? Помилуй, Никита Григорьевич!
356

В кабинет как-то бочком, согнувшись, протиснулся
приказчик Макар Шустов. Увидев Степана Гурьева, он
побледнел и стал прислушиваться к разговору.
— У меня и свидетель есть, Митрий Зюзя, он весть
об англичанах твоему дядюшке привез?
— А не Василий Чуга, убивец Семена Аникеевича, с
тобой утек, он тоже свидетель? — крикнул Макар.
Никита Строганов бросил возиться с отливкой пуль и
посмотрел на Степана.
— Я не знал, что Чуга убивец.
— Лжа! — закричал приказчик. — Все ты знал, а
своего морехода хотел спасти. Где он?
— С тобой, Макар, у нас разговор будет особый. —
Степан сжал кулаки. — Ты для меня тьфу, грязь. — Ему
показалось, что уродливое ухо приказчика вспыхнуло
и покраснело еще больше.
— Мне скажи, знал ты, кто дядю убил? Правду го-
вори.
— Не знал, Никита Григорьевич. Да разве я взял бы
убивца кормщиком! Он после, на острове Надежды, где
англичане крепость хотели ставить, о том мне сказал.
— И ты привез злодея в Холмогоры?
— Нет, он остался, ушел к сибирским людишкам.
— Никита Григорьевич, — твердо сказал Макар Шу-
стов, — надо Степана Гурьева выдать воеводе. Пусть он
по-своему с ним поговорит. Гурьев своровал и за свое во-
ровство должен ответ держать... И еще хочет именитых
купцов Строгановых в свою грязь запутать.
Степан ждал, что скажет Никита Строганов. Он дол-
жен вмешаться и запретить Макару его гнусные речи.
В эти мгновения бывший корсар передумал многое. Стро-
ганов молчал и пе смотрел на Степана. Он отложил в
сторону пули и взял в руки длинноствольную пищаль.
«Строгановы не хотят отвечать», — пронеслось в голо-
ве у Степана. Дела не скроешь. Из-за убийства Семена
Аникеевича Москва узнает всю подноготную. И вряд ли
похвалит правитель Борис Годунов вмешательство Строга-
новых. И он, Степан Гурьев, ответит за все. Если бы Ан-
фиса была жива, Степан придумал бы, как защитить се-
бя, а теперь ему было безразлично.
Никита Строганов продолжал молчать.
Макар Шустов злорадно ухмыльнулся.
— Пойду к детям, — сказал Степан, не дождавшись
строгановского слова, — посмотрю на своих, а там и к
воеводе.
357

— Не путай в свое дело Строгановых, Степан, худо
будет, — разжал наконец губы Никита Григорьевич. —
Скажи воеводе так: зло-де взяло, глядя на них, на агли-
чан, зачем промышлять мешали, вот и распорядился, а
Строгановы того не ведали.
— Плохо ты, Степан, дела делаешь, а еще в морских
разбойниках был, — вмешался приказчик Шустов. —*
Разве умный человек привез бы их живыми и здоровы-
ми?.. Закопал бы на острове, и концы в воду... Молчишь
и уши прижал. Детишек проведать надо! Однако, Никита
Григорьевич, я бы стрельцов к нему приставил —
убежит.
— Делай, Макар, как знаешь, лишь бы нам, Строга-
новым, досады какой не приключилось.
Судьба Степана Гурьева была решена. Он стал опаль-
ным строгановским человеком. Отныне его отстраняли от
всех дел и с головой выдавали воеводе.
В горьком раздумье Степан вместе с приставленными
к нему стражниками медленно шел по знакомым строга-
новским горницам.
Дома он рассказал о смерти Анфисы сестре ее Арине,
просил не бросать детей, если с ним что-нибудь случится.
— Ступай к воеводе, с детьми ничего не случится, по-
ка жива буду, святой иконой клянусь, —- в слезах мета-
лась по горнице Арина. — Иди, Степан, что делать.
Степан перецеловал перепуганных ребятишек, обнял
Арину и вышел из дома.
Еще в строгановских хоромах Степан услышал радост-
ный колокольный звон. Выйдя на двор, он удивился: все
церкви Сольвычегодска ударили в колокола.
— Зачем в колокола бьют? — спросил Степан. —
Будто и праздника нет.
— Разве ты не знаешь? — отозвался стрелец.
— Знал бы — не спрашивал.
— Воеводы сибирские Данила Чулков да Иван Мак-
суров разбили под новым городом Тобольском князя Сей-
дяка и в плен взяли. Богатства его княжеские захватили.
Сегодня гонец прискакал.
— А Кучум?
— Его Сейдяк прогнал.
Сибирский князь Кучум много лет досаждал жителям
Сольвычегодска. Строгановы не раз набирали войско из
своих работных людей, вооружали и посылали воевать
князя, нападавшего на пермские вотчины и на восточные
земли русского царя.
358

— Л Тобольск что за город?
— На Иртыше этим годом поставлен.
Загремели запоры строгановской крепости, стражники
открыли калитку. Степан вышел на площадь.
«Утром был свободен, — с горечью думал он, — а в
полдень в железа закуют. Убежать бы, пока не поздно!
Да куда денешься?»
Громада Благовещенского собора стояла непоколеби-
мо. Казалось, эта крепость рассчитана на долгую осаду.
Так оно и было. Степан вспомнил тайный подземный ход
из строгановских хором в церковные подвалы, сложенные
там богатства и всякие запасы.
Когда Степан со стрельцами шли мимо кованых цер-
ковных дверей, толпа прихожан вывалилась на пло-
щадь. Замелькали хоругви, кресты и иконы. Из церкви вы-
шло духовенство в праздничных сверкающих ризах.
Толпа со всех сторон теснила Степана, стоявшего па
пути. Стражники подошли ближе. Старшой, высокий мо-
лодец с кривым носом, ухватил Степана за пояс.
— Не убегу. Кабы хотел, давно бы ушел, — усмех-
нулся Степан.
Под неистовый звон горожане двинулись крестным хо-
дом вокруг церкви, а Степан со стрельцами, выбравшись
из толпы, пошли к деревянным мосткам через реку Соло-
пиху.
И на Троицкой стороне звонили все церкви. На торгу
народа полным-полно. Наверно, все жители Сольвычегод-
ска собрались па площадь. Многие узпавали Степана
Гурьева, здоровались с ним, удивленно смотрели на со-
провождавших его стрельцов.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ОТ ГРЕХА НЕ УЙДЕШЬ, ОТ БЕДЫ НЕ УПАСЕШЬСЯ
— Ты доподлинно знаешь, что Джером Горсей лазут-
чик в нашей земле?
— Знаю, он человек аглицкого секретаря Френсиса
Уолсингема...
— Хорошо, тогда пиши.
Борис Годунов встал с кресла и, заложив руки за спи-
ну, несколько раз прошелся по горнице.
— «...Джером Горсей говорил о наших государствах, о
нас и о тебе, любезная сестра, многие и разные вещи, ко-
359

торые неприлично изложить в письме, — остановившись,
произнес Борис Годунов. — Он чинил еще многие непри-
гожие дела в нашем царстве. Он возбуждал раздоры и
пререкания между нашими и твоими гостями своими не-
годными проделками. Джерому Горсею не должно больше
дозволить иметь дело ни с нашим народом, ни с твоими
гостями, ни между твоим величеством и нами, дабы наши
любовь и приязнь не были бы воспрепятствованы проис-
ками такого мятежного человека...»
Андрей Щелкалов, положив на колено бумагу, быстро
записывал слова правителя.
— Хорошо, Борис Федорович, в самый раз, — вставил
он, воспользовавшись остановкой.
Борис Годунов откашлялся:
— «...Мы писали к тебе, любезная сестра, нарочитую
грамоту, чтобы ты вперед ни по какому случаю не по-
сылывала в нашу землю такого негодного плута, как
он...»
Андрей Щелкалов не удержался и захохотал. Борис
Годунов посмотрел на него строго.
— «...Нам хорошо известно, что он делал, ехавши сю-
да, в Польше и в Литве, где он говорил, о нас и о нашем
царстве такие речи, которые ему непригоже было гово-
рить. За свое поведение он заслуживал бы смертной каз-
ни, однако же мы ради твоего величества оставили их без
внимания...» А дальше, Андрей Яковлевич, пиши, как по-
ложено в царской грамоте.
— Сделаю, Борис Федорович. Хорошо у тебя получи-
лось, складно... А как велишь королеве отписать о наших
становищах у Николы, в Холмогорах и Архангельском го-
роде? Непотребное письмо нашему государю она написа-
ла. Будто не он, а аглицкая королева на нашем море хо-
зяйка. Я мыслю, Борис Федорович, ежели мы ныпе усту-
пим, она на вечные времена нам иа шею сядет... Уж чего
только ты им не пожаловал, а все мало.
— Пиши, — Борис Годунов снова зашагал по горни-
це. — «Бьют нам челом агличане, французы, нидерланд-
цы и многие немцы разных земель на твоих гостей, что
они кораблей их к нашему государству пропустить не хо-
тят; мы этому верить не хотим, а если так делается в
самом деле, то это твоих гостей правда ли, что за наше
великое жалование иноземцев отгоняют. Божью дорогу,
океан-море как можно перенять, унять и затворить...»
А дальше, Андрей Яковлевич, пиши, что ежели не хотят
360

добром, царь и государь, Федор Иванович свои пожало-
вания обратно возьмет, как его отец делывал.
— Так, так, Борис Федорович, сделаю, как велишь.
Правитель, пройдясь еще раз по горнице, уселся на
свое место и задумался.
Англичане всеми силами домогались исключительного
права торговать с Россией через становища Белого моря.
Но если во времена Ивана Грозного было еще одно при-
станище в Варяжском море — Нарва, то теперь Белое мо-
ре было единственным русским морем. Предоставить его
только одним англичанам — значит связать себя по ру-
кам и ногам, значит лишить себя всех выгод торговли.
Теперь и Бориса Годунова бесила наглость английских
притязаний. Путь из Белого моря в европейские госу-
дарства русским знаком с давних времен. А вот англичане
недавно его узнали и требуют себе исключительных прав.
Они потеряли многие жизни? Что ж, познание северных
стран не дается даром никому. Русские мореходы понесли
неисчислимые потери за многие века своих плаваний в
Северном Ледовитом океане.
Правитель твердо решил не уступать королеве Ели-
завете и, как только представится к тому удобный слу-
чай, отобрать у шведов и Нарву и все остальное, что было
в русских руках раньше.
Некоторое время в горнице царила тишина. Борис Го-
дунов размышлял, а Андрей Щелкалов сидел по-преж-
нему с пером в руках.
— Ты помнишь, — нарушил молчание правитель, —
как ответила королева на слова великого государя Федора
Ивановича о том, что купеческие дела ему прискучили?
— Помню, Борис Федорович. Она ответила тако: ко-
ролева желала бы заключить тесный союз с царем, по
океан между нами. Дальность, препятствуя государствен-
ному союзу, не мешает, однако, любви сердечной. Отец
Федоров, государь славный и мудрый, всегда являл себя
истинным братцем Елизаветы, которая хочет быть сест-
рою и великого сына его. Сия любовь, хотя и бескорыст-
ная, питается частыми сношениями венценосцев о делах
купеческих. Если гостей аглицких не будет в России, ю
королева и не услышит о царе, а долговременная безвест-
ность не охладит ли взаимного дружества?
— Хитра, хитра. Заладила королева в одну дуду иг-
рать, — сказал правитель. — Давай купцам аглицквм
повольности. А не дашь — и слышать о тебе не хочу.
Что ж, посмотрим, как дальше будет.
361

— Другое запоет, как иные немцы к нам будут с то-
варами плавать, — зло сказал дьяк.
Опять наступила тишина.
Правитель вспомнил строгановское дело. Здесь тоже
не обошлось без Джерома Горсея. Это тоже попытка за-
хватить торговлю на севере в свои руки. Остров в Сту-
деном море на пути к реке Оби, английские купцы...
На острове убили женщину. Погиб в Сольвычегодске Се-
мен Строганов.
Казалось, все было ясно. Убил Семена Строганова Ва-
силий Чуга. Об этом в одно слово сказали двадцать семь
человек, все, кто находился в кабинете купца во время
убийства... Василий Чуга остался жить где-то далеко на
востоке, близ устья реки Оби. Замешан ли в убийстве
Строганова старший приказчик Степан Гурьев? Никто не
обвинял его, кроме Макара Шустова, да и тот только на-
меками. Острый ум Бориса Годунова сразу проник в из-
нанку дела, и донос Макара Шустова был для пего по-
нятен. Все остальные только хвалили старшего приказ-
чика... Но почему он отпустил убийцу там, на далеком
острове, а не привез его в Холмогоры?!
Годунов вспомнил и сказку * Степана Гурьева. «Голо-
ва хорошая, — думал правитель, — гож на большое
дело».
Борис Годунов, человек редкого, яркого ума, презирал
тупость и скудоумие. Оп находил и приближал к себе да-
ровитых людей. По натуре правитель не был жестоким.
Правда, он мог, пе задумываясь, уничтожить человека,
стоявшего на его пути и мешавшего его намерениям, здесь
он не знал жалости. Во всех других случаях Борис Году-
нов всегда готов проявить мягкость и понимание. Его да-
же обвиняли в излишней снисходительности.
Правителю захотелось увидеть Степана Гурьева и по-
говорить с ним. Он взглянул на большой чертеж русской
земли, лежавшей на столе, отыскал на нем острова, упомя-
нутые в допросах. Как далеко они от Москвы! Так вот
куда забрались английские купцы. Торговать захотели
сами, из первых рук, в убыток царской казне. А деньги
сейчас, ох, нужны как никогда. Нет, мы вас, господа
аглицкие купцы, на этот остров не пустим. Далее Архан-
гельска вам хода нет. Правитель представил себе Степана
Гурьева, схватившего купцов за торговлю соболями. Все
это не просто. А ежели подумать, прав был Гурьев: анг-
личане — расхитители царской казны.
— Андрей Яковлевич, — сказал правитель, — пусть
362

приведут ко мне Степана Гурьева, строгановского приказ-
чика, помнишь?
— Как не помнить, Борис Федорович. Сейчас при-
ведут. — Дьяк Андрей Щелкалов встал, положил перо на
стол, свернул бумагу.
Оставшись один, Годунов снова стал рассматривать
карту. Он нашел крепостицу на Иртыше, обозначенную
новым словом «Тобольск». Дальше он повел пальцем па
реку Енисей, потом на реку Пясину...
— Борис Федорович!
В горницу вошел большой дьяк Андрей Щелкалов.
— Степашка Гурьев здесь, у дверей.
— Какие на нем вины? Строгановых варнишных лю-
дей не жесточил ли?
— Воровства па пем нет, и тесноты от него варниш-
ным людям не было. Купец Семен Строганов по своему
изволу дела вершил. В темнице людей гноил по три, че-
тыре года и больше.
Борис Годунов вздохнул и провел рукой по лбу.
— Зови.
Степан Гурьев вошел прямо, не угодливо. Остановился
близ порога, поклонился правителю. Окинул спокойно
взглядом горницу, низкий крестовый свод и стрельчатые
окна. Это был малый кабинет, где правитель занимался
тем, что требовало уединения.
Здесь он назначал тайные встречи, о которых никто
не должен зпать.
Широкий письменный стол загораживал правителя
от неожиданного нападения врага, а низкая, едва замет-
ная дверь за его спиной давала возможность вызвать по-
мощь или скрыться самому.
Внимание Степана Гурьева привлек парусный ко-
рабль, висевший на шелковых нитках, напоминавший ему
службу у Карстена Роде, и высокие часы в виде крепост-
ной башни у задней стены.
Левая сторона тяжелого стола была завалена толстыми
рукописными и печатными книгами вперемешку с черте-
жами и рисунками. Справа лежали циркули, линейки,
медный круг, разбитый на градусы, мореходные карты,
круглый компас. В открытом деревянном ящике видне-
лась латунная астролябия.
На стене красовался большой чертеж Варяжского мо-
ря с обозначением ганзейских, датских и шведских го-
родов.
Удивил Степана огромный, до потолка, глобус, раскра-
363

шенный в разные краски. Такого не было и у Строга-
новых.
Кроме изразцовой печи с зелеными птицами, в каби-
нете сложен кирпичный камин.
— Вот ты каков! Ну, подойди ближе, — нарушил
молчание правитель.
Степан Гурьев подошел. Борис Годунов долго разгля-
дывал морехода.
— Ты старший приказчик Строгановых?
— Был старшим приказчиком.
— Приказчик Строгановых должен быть умным чело-
веком. Сколько ты получал жалованья?
— Двести рублев, великий боярин.
— У меня не всякий дьяк в приказах в двухсот руб-
лях ходит.
Степан Гурьев промолчал.
— Ты самоуправство учинил, аглицких купцов и всю
покруту с промысла вывез... Мешали они тебе?
Гурьев проглотил слюну, задержался с ответом.
— Говори всю правду, — строго сказал Годунов.
— Если правду — они моему промыслу не мешали.
Одно — убили мою жену. Гнев меня обуял, вот и ве-
лел я...
— Твоему промыслу не мешали, ладно. Ну а хозяевам
твоим, Строгановым?
— Ежели иноземные купцы станут сами меха ску-
пать, тут не только Строгановым, а и всему Русскому го-
сударству поруха. Весь соболь мимо царской казны
пойдет.
— Добро, — кивнул Годунов, — правильно говоришь.
— А ежели в рассуждение взять, что ясачного соболя
все больше идет... Сибирь-то ширится.
— Дело говоришь. — Годунову не надо было растол-
ковывать, он понимал сразу. — Я тебя о доходах Строга-
новых спрашивать не хочу, все равно правду не скажешь.
А вот ответь: зачем не схватил убийцу... — он посмот-
рел в списки, — Ваську Чугу?
— Почел ненужным.
— Но он убийца!
— Мало ли лихих людей знает Сибирь. Строганова не
воскресишь. Васька не прощен, все знают, что он само-
сильно остался на Усть-Оби. Спасаясь от царского гнева,
он обрек себя на тяжелое наказание — всю жизнь про-
жить среди чужих людей!
364

Борис Годунов долго постукивал по столу пальцами
в тяжелых перстнях.
— Пожалуй, ты прав... Быть посему. Пусть живет
на Оби Васька Чуга, разыскивать не будем. А вернется —
тогда все припомним. Скажи-ка, Степан Гурьев, ты ведь
сибирские дела хорошо знаешь: можно ли в государеву
казну больше соболиного ясака собирать, чем ныне соби-
раем?
После приветливых слов правителя Степан Гурьев
будто очнулся от долгой спячки. Мысленным взором он
окинул сибирские земли. Вспомнил свои походы за ясач-
ным соболем, тайную книгу купцов Строгановых, которую
вел собственноручно: в ней отмечался каждый соболь,
попавший в широкий строгановский карман. Вспомнил
тайную торговлю на севере золотым зверьком без цар-
ских воевод, без пошлины... Степан Гурьев не был коры-
столюбцем. Работая старшим приказчиком Строгановых,
он, кроме жалованья, не хотел никаких доходов, хотя мог
бы стать богатым человеком.
И Степан решил: здесь, в кабинете правителя, ему
скрываться нечего.
— Можно, — не сразу ответил он. — В три раза боль-
ше можно собрать соболей в царскую казну, чем ныне
собирают.
— В три раза? — удивился Борис Годунов.
— За свои слова головой отвечаю. Лишь бы инозем-
ным купцам своеволить пе давали да и своим руки укоро-
тить надобно.
В кабинете правителя водворилось молчание.
— Великий боярин, дозволь астролябию посмот-
реть, — не выдержал Степан Гурьев, показав на прибор,
стоявший в углу.
Годунов удивленно посмотрел на него. Гурьев нравил-
ся правителю все больше и больше.
— Откуда ты знаешь астролябию, где видел ее?
— Не только видел, — ответил Степан, — но и широ-
ту земную в море могу определить с помощью сей астро-
лябии.
— Вот как! Кто же учил тебя?
— Царский адмирал Карстен Роде, — с гордостью от-
ветил Степан. — Я управлял корсарским кораблем «Ве-
селая невеста» и не раз участвовал в сражениях с кор-
сарами короля Жигимонда.
— Вот так приказчик! — еще больше удивился Борис
Годунов. — Недаром купцы тебе деньги платили...
365

Степан Гурьев взял в привычные руки прибор, осмот-
рел, отвинтил трубу, проверил стекла.
— Хорошая работа, — похвалил он.
Борис Годунов улыбнулся, огладив мягкую бороду.
Подождав, пока мореход поставил на место астроля-
бию, он сказал:
— Глянь-ка, Степан Гурьев, кто сей чертеж строга-
новской земли готовил, — правитель вытащил чертеж из
кучи бумаг. — Знать, мимо тебя не прошел?
— Моя работа, — посмотрев, произнес Степан. — Все
земли строгановские я на бумагу положил. И мореходные
чертежи я делал и по ним не однажды по морям ходил.
И Степан Гурьев стал рассказывать про свои плава-
ния и походы. Борис Годунов слушал внимательно, пе
выпуская бороды из рук. Изредка поддакивал, задавал во-
просы.
Гурьев кончил свой рассказ.
Правитель перестал разглаживать бороду, поднял го-
лову, посмотрел на морехода.
— Вот что, Степан Гурьев, назначаю тебя приказным
дьяком. Будешь следить, как собирают царский ясак в
Сибири. Двести рублей в год и у меня будешь получать.
Ежели свои слова оправдаешь, тогда и больше положу...
С отчеством будешь зваться. Как отца имя-то?
— Елисей.
— Скажи мне, Степан Елисеевич, помню я, будто царь
Иван Васильевич Грозный пожаловал русского корсара
золотым на шапку. Кто был тот русский?
— Мне пожаловал великий государь Иван Василье-
вич, из своих рук.
Правитель поднялся, шагнул к Степану Гурьеву и об-
нял его:
— Верю тебе, Степан Елисеевич, верю, что добра хо-
чешь русской земле. Говори, будешь мне служить верно?
— Буду, великий боярин, люб ты мне.
— Добро, верю. Пригодится моему ясачному дьяку
служба у купцов Строгановых, — усмехнулся в бороду
Годунов. — Только помни наш уговор: ты мой глаз и
моя рука в приказе. Ежели что, приходи докладывай.
И купцам Строгановым поблажки не давай, они тебя не
пожалели. Много еще воровства среди приказных людей,
а казне царской большой урон. Завтра в приказ выхо-
ди. — Борис Годунов помолчал. — Живи теперь спо-
койно.
После ухода Степана Гурьева правитель повелел сно-
366

ва звать Андрея Щелкалова, а сам, отсунув рукава, взял
в руки гусиное перо и быстро выписал на бумаге столб-
цы цифр. «Прав, пожалуй, строгановский приказчик, —
бормотал правитель, подсчитывая цифры. — Если весь
соболек через царскую казну пойдет, рублишек много
прибавится. Дам ему волю...»
— Я здесь, государь, — услышал он глуховатый го-
лос дьяка Щелкалова.
— Много ли аглицкие купцы на том острове купили
соболей беспошлинно, Андрей Яковлевич? — спросил
Борис Годунов, обернувшись к дьяку.
Щелкалов подумал, почесал за ухом.
— На тысячу рублев, самое малое.
— Соболей отобрать, пени взыскать тысячу рублев, —
строго сказал Борис Годунов. — Предупредить купцов:
если повторится, лишим всех прав в русской торговле.
Королеве Елизавете напишем, и она пусть своих купцов
постращает. Не дадим своеволить. Соболиную торговлю
надо беречь крепко, ибо она дает треть государских при-
бытков.
— Аптон Марш просил без шума дело завершить, —
поспешно сказал Андрей Щелкалов. — Он все убытки
готов покрыть, лишь бы тихо все было и в Лондоне не
знали.
— Ишь ты, знает кошка, чье мясо съела! — При упо-
минании имени Антони Марша Борис Годунов разгоря-
чился. — Подлая душа, обманщик твой купец! На него
многие гости челом били. Мне тысячу рублев должен...
Дело воровское, однако разберемся. —- Правитель замол-
чал и долго теребил бороду. — Приказчику Джерома Гор-
сея и всем русским, кто дорогу указывал, дать по две
сотни палок па торговой площади. Пусть про ихнее во-
ровство народ узнает. Другим неповадно будет.
После ухода великого дьяка Щелкалова правитель не-
долго сидел один. Покашливая в кулак, в кабинет при-
шел царский дядька Клешнин, тайный советник.
— Что скажешь, Андрей Петрович?
— Только что гонец из Подсосенского монастыря при-
скакал.
— Что там? — насторожился правитель.
— Королевна Евдокия преставилась. Опилась холод-
ным квасом, простыла.
Борис Годунов, ничего не ответив, кинулся в угол,
упал перед иконами на колени и молился истово и с бла-
дарением.
367

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
ДА ПРЕТЕРПИМ ЛУЧШЕ РАНЫ ПРИЯТЕЛЯ,
НЕЖЕЛИ ЛАСКАТЕЛЬНЫЕ ЦЕЛОВАНИЯ ВРАЖЬИ
За шесть лет, прошедших после смерти Ивана Гроз-
ного, Русское государство окрепло и залечило свои ра-
ны. Миролюбивая и осторожная политика правительства
принесла свои плоды. Борис Годунов стоял теперь на
высшей ступени величия, как полный властелин русской
земли.
Наступило время вернуть захваченные шведами при
царе Иване Грозном русские владения на Балтийском мо-
ре. Мирные переговоры, предпринятые правителем, ни к
чему не привели, и Борис Годунов, видя, что кровопро-
лития не избежать, решился на войну.
Он собрал под царские знамена большую вооружен-
ную силу. Кроме воинов пеших и конных, при войске на-
считывалось три сотни легких и тяжелых пушек. В рус-
ских войсках находились мордовские и черкасские опол-
ченцы.
Царь и великий государь, чтобы вдохновить войско,
сел на боевого коня, несмотря па одолевавшие его болез-
ни. А Борис Годунов, непривычный к ратным подвигам,
участвовал в походе в чине придворного воеводы: и на
войне и в то же время в безопасности.
В большом полку начальствовал князь Федор Мсти-
славский (после пострижения отца он наследовал первен-
ство в боярском списке), а в передовом — прославлен-
ный победами боярин и князь Дмитрий Хворостипин.
В походе на шведов дьяк Щелкалов находился в по-
ходной думе при царе Федоре Ивановиче и в боях, как
и Борис Годунов, не участвовал.
Забрав силу, правитель стал меньше советоваться с
думным дьяком Андреем Щелкаловым. А дьяк, хотя и
замечал охлаждение, не старался потакать правителю.
Расхождения начались в посольских делах. Андрей Щел-
калов настойчиво проводил свою противоанглийскую ли-
нию и даже не считал нужным сглаживать острые углы.
Он выступал как представитель московского купечества,
которому поблажки английским купцам пришлись поперек
горла. Словом, дьяк рьяно стоял за свободу морей. Борис
Годунов старался ублажить англичан, задобрить англий-
скую королеву, надеясь на помощь Елизаветы в личных де-
лах. Последнее письмо английской королевы насторожило
368

правителя, задело его за живое, заставило многое пере-
думать. Еще больше насторожила отправка двух кочей
в Ледовитое море и высадка англичан на острове, при-
надлежащем Русскому государству. Пришлось во многом
согласиться с дьяком Андреем Щелкаловым. Однако пра-
витель решил в сложной обстановке польско-шведского
сближения не делать крутых поворотов в торговле с анг-
личанами. А Джером Горсей окончательно потерял рас-
положение правителя. Об этом немало постаралась ком-
пания московских купцов в Лондоне и особенно дьяк
Щелкалов.
В январе 1590 года князь Дмитрий Хворостипин во
главе русских войск близ города Нарвы разбил швед-
ские полки под началом Густава Банера и втоптал их в
город. Русские войска обложили Нарву со всех сторон.
18 февраля Дмитрий Хворостипин повелел пойти на при-
ступ. Шведы отбили все атаки, но положение города сде-
лалось безнадежным. И в других местах шведы терпели
поражения. Русские войска беспрепятственно продвига-
лись по эстонской земле и в финляндском герцогстве.
В походном шатре Бориса Годунова собрался военный
совет. Поглаживая пахнущую розовым маслом бороду,
правитель похвалил блестящие победы русских воинов.
Он восседал в кресле окольчужепный. На полу возле его
ног стоял позолоченный островерхий шлем, а на коленях
лежала сабля, сверкавшая драгоценным каменьем.
— Мы возьмем свое. Яму, Копорье, Иван-город со
всеми запасами и снарядом огнестрельным. Будем требо-
вать Ливонию и издавна принадлежащие нам карельские
земли, — говорил правитель. — Каково теперь польскому
королю Сигизмунду?! Когда его короновали, он похва-
лялся, что вместе со своим отцом, шведским королем
Юханом, ополчится на Россию: либо завоюет Москву, ли-
бо, по крайней мере, Смоленск и Псков. А шведскому
флоту надлежало двинскую гавань Святого Николая за-
крыть, чтобы уничтожить нашу морскую торговлю. А вы-
ходит инако, не так, как король задумал, — закончил он
свою короткую речь.
— А Нарва? — спросил Андрей Щелкалов. — Завт-
ра наши войска возьмут ее. Русским купцам нужна
Нарва.
— Пока она останется у шведов.
— Я не согласен. Завтра крепость будет в наших ру-
ках и должна остаться навеки русской. Недаром царь
Иван Грозный всю жизнь воевал за нее.
24 Накануне Смуты
369

Борис Годунов посмотрел на думных бояр и понял,
что они одобряют Андрея Щелкалова.
— Нарва останется у шведов, так хочет царь Федор, —
твердо сказал правитель. — Мы будем требовать... Потом
мы возьмем ее, но на этот раз...
— «...Но, исполняя христианское моление большого
боярина Бориса Годунова, удовольствуемся восстановле-
нием древнего рубежа». А по-моему, воевать так воевать,
войско собрали большое, — зло сказал дьяк.
Он попал пе в бровь, а в глаз. Правитель медлил с от-
ветом, пе желая спорить в присутствии думных бояр.
— Что ж, такова царская воля, — вздохнул оп, — и
не нам, верным слугам, осуждать. Я не держу вас более,
государи. А ты, Андрей Яковлевич, погоди, останься.
Вельможи молча покидали шатер. Выходя, они бро-
сали косые взгляды на роскошные ковры, украшавшие
походное жилище правителя. Кровлю поддерживали рез-
ные позолоченные столбы. Посередине большой стол,
уставленный золотой посудой. Вокруг стола выстроились
дубовые лавки, крытые красным сукном, и большое рез-
ное кресло правителя. На отдельном столе тревожно ти-
кают золотые часы. За пологом из синего бархата, рас-
шитым золотыми птицами, мягкая постель.
В углу, слева от входа, всякому бросались в глаза
иконы, освещенные лампадками, и большой золотой
крест.
— Почему ты против меня, Андрей Яковлевич? —
мягко спросил правитель. — Что тебе Нарва?
— Мне Нарва? Крови здесь пролито много русской и
для торговли надобна. С таким войском, как у нас, не
только Нарву и Стекольпу можно взять. А тебе на все
плюнуть и растереть. Тебе лишь бы имя свое прославить
годуновское. «Исполняя христианское моление Годуно-
ва»! — с презрением повторил дьяк. — Хочешь, чтоб
шведский король Юхап благодарил и слал бы письма те-
бе, какие аглицкая Елизавета посылает? Выше царя хо-
чешь быть, боярин?!
— Ты забыл, с кем говоришь, дьяк Щелкалов!
— Ты забыл, кто тебя правителем сделал!
Борис Годунов промолчал. В шатер доносились вы-
стрелы огромных пушек, отлитых на московском пушеч-
ном дворе. Пушки били по стенам Нарвской крепости.
Шумел морской ветер. Где-то далеко гудели набаты, игра-
ли трубы и сурны.
— Да, ты помог мне стать правителем, Андрей Яков-
370

левич, — пересилив себя, произнес Борис Годунов. — Ты
был отцом мне, научил меня многому... Но уже год, как
я не вижу твоей помощи. Ты сторонишься меня, молчишь.
В чем причина?
— Хочешь знать истину?
- Да.
— Многие неправды задумал свершить, Борис Федо-
рович.
— Говори.
— Юрьев день хочешь отнять у христьянина.
— Пойми, Андрей Яковлевич, ведь служивые люди
вовсе обнищали, а на них наша сила держится.
— То так, однако своего русского мужика негоже ра-
бом, скотиной бесправной делать. По Евангелию он тебе
братом выходит.
— Попам Евангелие, а нам с тобой власть дадена.
— Нет, Борис Федорович, я человек старый, скоро от-
вет перед всевышним держать. Не согласен я воровство
на душу брать.
— Ты пойми, Андрей Яковлевич, у тебя земли много
и людишек на ней не перечесть, так тебе все едино. А у
иного служилого человека и земли всего ничего, и па-
шенных людей на той земле десяток едва наберется...
— Не согласен, не хочу душу пачкать. Много я на
себя грехов взял ради тебя. Старые грехи замолить будет
ли время.
— Монастыри большие права получат, церковь я пе
обижу.
— Знаю твою хитрость: кому дать, у кого взять не
ошибешься. Однако церковь не бог. О боге думать надоб-
но, Борис Федорович.
Годунов внимательно посмотрел на дьяка Щелкалова.
За последний год он заметно постарел. Под глазами на-
брякли синие мешки, кожа на лице дряблая, морщини-
стая. Волосы совсем белые, борода отросла.
— Еще одно дело есть, Андрей Яковлевич. Великое,
тайное. Давно хотел посоветоваться с тобой.
— Что за тайное дело?
— Царь и великий государь Федор Иг.япович человек
больной, день ото дня слабеет. И смерть его не за гора-
ми. Лекаря мне говорили, от силы два года протянет.
Дьяк Щелкалов бросил на правителя быстрый взгляд.
— Ну, и в чем забота? В Угличе царевич Дмитрий
живет и здравствует. Умрет царь Федор — будет царь
Дмитрий.
24*
371

Лицо Годунова изменилось, стало злым. Он едва сдер-
живал себя.
— Царевич Дмитрий годами мал. За него Нагие бу-
дут царством править.
— Нагие так Нагие. Боярская дума им своеволить не
даст, — спокойно отозвался дьяк. — Нагие людишки
мелкие, всю власть в свои руки не возьмут.
— Ля куда денусь?
— На свое место станешь. Возвеличился не в меру.
— Шуйские к власти полезут, с Нагими будут спо-
рить, в государстве смута начнется.
— Нет, Борис Федорович, ежели на престоле Дмит-
рий Рюрикович сядет, смуты не будет. Против Дмитрия
никто руки не поднимет. Вот ежели, к примеру, Бориса
Годунова на престол посадить, тогда...
— О чем речь?
— Я к слову молвил, того не может быть, чтоб Году-
нов сел на царское место... Говори, какой совет хотел от
меня слышать?
— А ежели не станет Дмитрия?
— Неужто ты хочешь сгубить младенца?
— Зачем? Царевич болен падучей хворью.
— Гадать не стану. Однако, ежели царевич умрет, на-
станет тяжкое время. Ох, страшно!..
— Но ежели так будет, поможешь мне?
— Не буду помогать. Что ты задумал?
— Скажи открыто, Андрей Яковлевич, ты друг мне
по-прежнему?
— Скажу. Решил я в скором времени принять по-
стриг. Друг я тебе по-прежнему, но помогать согласен
только в том, что угодно богу. В остальном я тебе не по-
мощник... Не любо мне, Борис Федорович, твое велича-
ние. При тебе либо молчать надобно, либо славословить
твои великие добродетели. Ты приказываешь говорить
своим послам в иноземных странах: «Борис Федорович
Годунов есть начальник земли, она вся ему приказана
от царских рук и так ныне устроена, что люди дивятся и
радуются. Цветет и воинство, и купечество, и народ. Зем-
ледельцы живут во льготе, не зная даней. Везде право-
судие свято — сильный не обидит слабого». Так ли это,
Борис Федорович, на самом-то деле? Не любо мне, что
ты людей заставляешь себя хвалить. У сего начала ра-
стет зол конец. Обман — все обман. Забыл ты свои клят-
вы. Обещал не проливать крови человеческой, не нару-
шать заповеди божьей. А сколь ее пролито ради своего
372

величания! Забыл, что в Евангелии написано: «Любите
бога и будьте всегда с богом и в боге».
Борис Годунов улыбнулся. Он умел улыбаться, когда
ему этого вовсе не хотелось.
— А скажи, не ты ли, богомудрый, мне давал читать
книгу римлянина Макиавелли, а тамо написано: «Како
государь должен исполнять свое слово».
Дьяк Щелкалов, нахмурив брови, промолчал.
— «Существует два способа действия для достижения
цели: путь закона и путь насилия, — продолжал Году-
нов, посматривая на дьяка, — первый способ человече-
ский, второй — диких животных. Но так как первый спо-
соб не всегда удается, то люди прибегают и ко второму...»
— Ишь ведь, слово в слово запомнил! — сказал Щел-
калов, и в голосе его послышалось одобрение.
— «Государи должны уметь пользоваться обоими
способами, — повысил голос правитель. — Действуя гру-
бой силой, подобно животным, государь должен соединить
в себе качества льва и лисицы. Обладая качествами толь-
ко льва, он не сумеет остерегаться и избегать западни,
которую будут ему ставить. Будучи только лисицею, он пе
сможет защищаться против врагов».
— Так, так, — прошептал Андрей Яковлевич. — Ли-
сица и лев... Однако слова сии против божественного
учения.
— «Предусмотрительный государь не должен, следо-
вательно, исполнять своих обещаний и обязательств, если
что будет для пего вредно и все причины, вынуждавшие
его обещать, устранены». Ну, теперь что скажешь, бо-
гомол?
— Да поможет тебе всемогущий бог.
— Учил ты меня сей премудрости. Для чего учил?
Дьяк Щелкалов долго молчал, прикрыв лицо рукой.
— Не можно без греха, без зла большим государством
править. Потому и книгу тебе дал. Боялся, сомнут тебя
знатные... Сильных людей вокруг тебя не густо было: Ни-
кита Романович Юрьев, князь Глинский, родичи твои Го-
дуновы да мы, Щелкаловы. — Дьяк правой рукой заги-
бал пальцы на левой. — Я во всем помогал, стрельцов
к себе переманил; думал, ты вместе с нами в совете бу-
дешь. А ты вон что надумал: от царского имени самолич-
но государством править. Надо о боге думать. Да веришь
ли ты богу, Борис Федорович? Знаю, знаю, — поднял ру-
ку дьяк, увидев, что правитель хочет что-то сказать. — Ты
сына своего, младенца Василия, в церковь Покрова зи-
373

мой голенького носил, на бога уповал, думал, вылечит он
его. Однако помер сын. Потому помер, что не для бога
старался, а для себя, хотел себя христианином добрым
прославить...
— Неправда, не думал я о себе! — не выдержал пра-
витель. — Другое скажи: ежели я своего сына не пожа-
лел, то чужих-то сыновей чего мне жалеть... Когда они
помазаннику божьему, нашему царю и государю, худое
творят. Так я говорю? Ежели б я о боге не думал, и пат-
риарха московского и всея Руси не было бы. Великое де-
ло для царства сделано. Я уговорил царя Федора просить
патриарха Иоакима, а потом и константино-польского
Иеремию учредить патриархию на Руси. И давно пора:
Константинополь в руках неверных, и патриарх тамош-
ний от милости султанской зависит. Царь Федор, вдох-
новленный богом, возвысил смиренного Иова.
— Ты не токмо для бога старался, Борис Федорович,
а более для себя. Свергнув митрополита Дионисия и по-
ставив Иова, ты хотел от него поддержки. Ты польстил
самолюбию Иова высоким титулом, чтобы иметь в нем по-
собника. Иов преданный тебе человек. Я понял твои мыс-
ли сразу и помогал тебе. Ты искал опору, ибо предвидел
время, когда и сестра-царица пе поможет тебе.
— Разве московская патриархия полезна только мне?
— Нет, почему... пока вреда не вижу и государству.
— Ну вот, давно бы так.
— Борис Федорович, считаешь ли ты меня умным че-
ловеком?
— Не знаю умнее тебя во всем свете.
— Так вот послушай. Каждый твой шаг мне понятен.
Ведомы мне все твои мысли. Я знаю, что ты сделаешь
завтра, послезавтра и через год. Ум твой большой, госу-
дарский, это правда. Но если ты задумаешь завладеть
престолом московским... может быть, ты и завладеешь им,
однако долго па нем пе удержишься, а голову потеряешь.
— Но почему? Ты говоришь, что я умен.
— Умен, но кровь твоя слаба, малознатен твой род.
Ответь мне, почему князь Федор Мстиславский началь-
ствует в большом полку, хотя в боях неискушен, а Дмит-
рий Хворостипин, славнейший воевода, только в передо-
вом? Ты сам указ готовил.
— Мстиславский по отцу и предкам стоит на первом
месте. Да сам ты знаешь.
— А что бы получилось, когда б царь назначил Хво-
ростинипа в большой полк?
374

— Мстиславский ударил бы челом на Хворостинина.
И многие выступили бы за Мстиславского.
— Так, правда. А ежели ты взойдешь на престол мо-
сковский, то сколько благородных, древнейших и знат-
нейших князей и московских бояр скажут тебе «нет»? Ну
год, ну два, ну пять годов ты просидишь, стрельцы тебе
помогут. Прольется много крови, и все напрасно, москов-
ского престола тебе не удержать. Погибнешь, и наступит
злое время... Вот почему я не помощник тебе.
— Но если Федор отойдет в иной мир по слабому
здоровью, а Дмитрий умрет от черной хвори, тогда кто
должен быть царем московским?
Борис Годунов перестал поглаживать лоснящуюся бо-
роду и не спускал глаз с дьяка.
— Австрийский эрцгерцог Максимилиан, брат импера-
тора, — сказал дьяк после долгого раздумья.
— Как, католик? Твой ум, наверно, помутился, дьяк!
— Сделать его православным.
— Нет, не будет этого.
— Тогда беда. Не вижу я в Москве людей, пригодных
быть царем. Чтобы знатности довольно было и умом бог
не обидел.
— И ты мне ничего не скажешь, Андрей Яковлевич?
— Хранить здоровье царевича Дмитрия паче глаза
своего — вот мой совет.
— Что ж, спасибо и па том. Спокойной ночи, Андрей
Яковлевич... Не могу понять, как ты решился даже по-
думать об иноземном государе на московском престоле.
Не прощу тебе этого.
Борис Годунов говорил спокойно, но в душе бушевала
буря. Лицо покрылось красными пятнами.
— Воля твоя, правитель... Спокойной ночи и тебе. —
Дьяк Щелкалов поднялся и, кланяясь, пошел к выхо-
ду. Внезапно он обернулся: — Однако, Борис Федорович,
ежели меня тронешь, будет худо, и на тебя есть узда.
В монастыре хранится моя духовная грамота. Ее прочи-
тают в церкви, ежели мне зло причинится. Там все напи-
сано, все... Тебя я насквозь вижу.
Щелкалов откинул полог и вышел. В шатер пахнуло
сырым морским ветром. Пушки продолжали бухать...
В шатер пришли слуги. Принесли медную высокую
жаровню с раскаленными углями. Борис Годунов сидел
не шевелясь, положив руки на колени. Он понял, что
375

дьяк Щелкалов, глава всех дьяков на русской земле,
больше ему не друг и не помощник. Он знал твердый но-
ров дьяка и знал, что сломить его невозможно.
Наказать — посадить в тюрьму или опальным вы-
дворить из Москвы — не имело смысла. Дьяк стоял
у большого дела и вершил его изрядно, был полезным
для государства человеком. Да и тронуть его опасно: о
том, что писано в его духовной грамоте, правитель дога-
дывался. Про болезни Щелкалова было известно давно.
Старик больше года мучился сердечной хворью и лечился
у придворных лекарей и мужицких кудесников. Его тер-
зал страх смерти и того, что ждет после смерти. Недавно
он построил каменную церковь на своих землях и сделал
большие вклады в монастыри. Словом, Андрей Яковлевич
решил подумать о своей будущей жизни... Грехов у него
было немало...
Постепенно мысли Бориса Федоровича, свершив об-
ширный круг и коснувшись самых разных дел, снова вер-
нулись к царскому престолу.
Правитель был удивлен, как дьяку Щелкалову уда-
лось так верно прочитать его мысли. Да, царский престол
был заветной и сокровенной мечтой правителя, и он го-
товился понемногу к ее осуществлению. Он понимал, что
это будет трудно, очень трудно, по возможно. Разговор
с дьяком не убедил его. Наоборот, он считал, что от-
сутствие достойных претендентов на царское кресло
облегчает ему задачу. Еще дьяк недооценил патриарха
Иова, его крепкое святительское слово. Патриарх был
преданным человеком и всегда был готов поддержать пра-
вителя.
— Государь великий боярин, — вывел его из задум-
чивости голос телохранителя Ивана Волкова, — гонец из
Москвы от окольничего Андрея Клешнина.
— Зови. — Правитель шевельнулся в кресле, опра-
вил бороду, подвинул ближе подсвечник с четырьмя све-
чами.
В шатер ввалился только что соскочивший с коня го-
нец, залепленный грязью. Он низко поклонился правите-
лю и вручил письмо.
— Иди отдыхай, накорми копя, — сказал ему Борис
Годунов, — за службу спасибо.
Окольничий Клешнин каждый день посылал гонцов
с короткими грамотами, написанными четкими, большими
буквами, чтобы правитель мог прочитать их сам.
376

«На Москве все спокойно. Морозы стоят великие, ка-
ких давно не бывало. И снега много. На два аршина и
больше. Л Шуйские ездят в Углич тайно, — писал Андрей
Петрович. — И слышно, ворожат в Угличе на царя Федо-
ра и будто осталось ему жизни мало».
Борис Годунов положил письмо и опять стал думать.
Напоминание в письме об Угличе снова взбудоражило
правителя. Восьмилетний царевич Дмитрий возник перед
глазами. Правитель обладал всей полнотой власти, и все
же царский престол казался ему святым местом, недо-
ступным для зависти и вражды.
Борис Годунов был воспитанником царя Ивана Гроз-
ного и вдоволь насмотрелся, как проливают человеческую
кровь. Он не остановился бы ни перед чем для достиже-
ния заветной цели. Вот только рубить голову открыто,
как делал Иван Грозный, Борис Федорович избегал.
С врагами он предпочитал разделываться без шума.
Пушечные выстрелы гремели не переставая. И вдруг
все стихло. Только упрямый ветер по-прежнему дул с мо-
ря. Прошел еще час. Правитель стал прислушиваться. Ему
показалось, что он слышит веселый перезвон церковных
колоколов. Раздались радостные, громкие крики многих
людей.
Правитель хотел свистнуть в серебряный свисток, ви-
севший на груди, позвать слугу, но раздались близкие
шаги, полог приподнялся, и, звеня оружием, в шатер во-
шли* военачальники: князь и большой воевода Федор
Мстиславский, князь и воевода Дмитрий Хворостинин,
воевода Иван Сабуров.
— С победой, государь Борис Федорович! * — сказал
Федор Мстиславский. — Шведы не смогли сдержать но-
вого приступа на Нарвскую крепость. Карл Горн имепем
королевским подписал перемирие на год. Ям, Иван-город
и Копорье наши. Обещал уступить и Карелию!
Борис Годунов поднялся со своего места, подошел к
иконам, поцеловал образ Нерукотворного Спаса, прило-
жился к кресту.
— Спасибо, братья! — сказал он воеводам. — Бог по-
мог, а вы своим умением разбили врага. Честь и слава
всему воинству будут жить, пока живет Русская земля.
Поскакали, братья, вместе обрадовать великого государя
и царя Федора Ивановича.
Правитель расцеловался с воеводами и приказал сед-
лать себе коня.
377

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
И НЫНЕ СИБИРСКОЕ ЦАРСТВО В ГОСУДАРЕВОЙ ВЛАСТИ
Время шло. Не так давно Москва с торжеством встре-
чала царя Федора как победителя шведского короля Юха-
на. Патриарх Иов, окруженный духовенством, с крестами
выехал его встречать за двадцать верст от Москвы. Пер-
восвятитель благодарил великого государя от отечества и
церкви за изгнание неверных с русской земли, за восста-
новление церквей истинного бога в Иван-городе и в древ-
них владениях ильменских славян.
Долго и радостно трезвонили колокола всех москов-
ских церквей. Однако шведский король Юхан обвинил
своего полководца Карла Горна в малодушии и отверг
перемирие, дарованное ему царем Федором Ивановичем.
Уступчивость Бориса Годунова ни к чему не привела.
Вскоре шведский генерал Мориц Грин вступил в Новго-
родскую землю, сжег и разграбил многие селения близ
Ямы и Копорья. Русские воеводы, удивленные неожидан-
ным нападением шведов, послали к нему гонцов, спра-
шивая, знает ли он о подписанном договоре. «Не знаю»,—
ответил Мориц Грип и продолжал жечь и грабить мирные
поселения. Не дойдя до Новгорода Великого пятидесяти
верст, он узнал, что многочисленные русские полки при-
готовились к битве. Мориц Грип побоялся встречи и по-
вернул обратно. По дороге он растерял свое войско, ист-
ребленное болезнями и зимней стужей.
Царь Федор снова предлагал перемирие или мир. Од-
нако шведский король Юхан и его сын польский король
Сигизмунд надеялись на содействие татарского хана Ка-
зы-Гирея, обещавшего летом напасть на Москву, и отка-
зывались заключить договор.
Русской боярской думе не очень поправилось новое
обстоятельство. Отец и сын угрожали с двух сторон. Од-
нако и польско-шведский родственный союз не слишком
страшил окрепшее Московское государство. Словом, вое-
вать не воевали, но и мира настоящего не было.
В конце марта царь Федор Иванович принимал посла
царя Александра. Великий государь восседал на своем
кресле в большой палате, молчал и улыбался.
На лавках по стенам сидели безмолвные бояре, околь-
ничие и думные дьяки. Борис Годунов, как всегда, стоял
378



у царского кресла, и на лице его изображались угодли-
вость и внимание.
— Наш высокий и светлый царь Александр, — гово-
рил посол, — целовал крест тебе, великий государь и
царь земли русской, вместе с своими сыновьями Иракли-
ем, Давидом и Георгием, вместе со всею землею, быть в
вечном неизменном подданстве. Мы будем отныне иметь
одних врагов и друзей с русским пародом, с тобой, вели-
кий гбсударь, с твоими детьми и наследниками и служить
тебе усердно до издыхания... Наш светлый царь Алек-
сандр молит тебя восстановить православные храмы па
грузинской земле, молит защитить от турок.
— Построй им православные храмы, Бориска, — с
трудом вымолвил царь Федор, повернув голову к шури-
ну, — пусть боженька возрадуется.
— Сделаю, великий государь.
— Мы будем присылать ежегодную дань: пятьдесят
золототканых камок персидских и десять ковров с золо-
том и серебром либо в их цену собственные узорочья зем-
ли Иверской.
Посол низко поклонился, слуги поднесли и положили
перед великим государем все, что он перечислил.
Федор Иванович оживился, посмотрел на ковер с зо-
лотыми птицами, посмотрел на правителя, вздохнул.
— Великий государь с благодарностью принимает да-
ры царя Александра и обещает новым подданным защиту,
обещает восстановить православные храмы и крепости
на его земле и послать святителей.
Прием был коротким: царь чувствовал недомогание и
жаловался Борису Годунову па головную боль.
От царя Александра шли добрые вести. Воевода Апд-
рей Иванович Хворостинин, посланный ему в помощь с
дружинами стрельцов, взял в свои руки Терской городок
и укрепил его. Он утвердил власть России над князьями
черкесскими и кабардинскими, давними присяжниками
московских царей. Другое русское войско, выйдя из Аст-
рахани, завладело берегом Каспийского моря и усмирило
дагестанского князя Шавкала.
С этого времени царь Федор Иванович стал писаться в
титуле государем земли Иверской, грузинских царей и
Кабардинской земли, черкесских и горских князей.
Полностью взять под свою защиту все земли царя
Александра русское правительство не могло, однако удач-
ные действия воевод значительно ослабили напор турок
и дали возможность вздохнуть грузинскому народу.
380

В Москве опять наступила весна, прилетели ласточки.
Солнце светило ярко. Снега осталось совсем мало, только
там, где зимой высились сугробы. На улицах у заборов
зеленели кусты крапивы, сквозь бревна мостовых пробива-
лась зеленая трава. Давно распустились почки, и деревья
стояли душистые, будто покрытые зеленым пухом. Отзво-
нилась веселая пасхальная неделя, а ребятки на улицах
все еще катали с пригорков желтые и красные яйца.
В день Зосимы-пчельника Степан Гурьев сидел в при-
казной избе и вел оживленную беседу с только что при-
ехавшим из Тобольска Федором Шубиным.
Новоявленный дьяк вызвал из Холмогор к себе на
помощь старого друга и посылал его в самые тяжелые
места. Царские доходы из Сибири, Печоры и Перми ста-
ли постепенно увеличиваться. В прошлом году только Си-
бирь дала царской подати тысячи отличных собольих
шкурок, не говоря о прочих мехах.
— Надо так сделать, чтобы через Лозвинский городок
ехали все, кто в Сибирь дорогу держит, — горячо убеж-
дал друга Федор Шубин. — И воеводы, торговые и слу-
жилые люди и прочий народ.
Лозвинский городок только что был построен, и на-
ходился он как раз на большой дороге в Сибирь. Из Мо-
сковского царства до него добирались зимой на санях, там
дожидались весны и на построенных в городке дощани-
ках и лодках плыли по Тавле и Тоболу до самого То-
больска.
— Почему так?
— Тогда мы все будем знать. Кто и какие товары с
собой в Сибирь везет... Купцы и служилые люди мед в
Сибирь волокут, хмельную брагу варят да за брагу луч-
шего соболя выменивают. Запретить надобно. И другое
знать будем: кто без царского дозволения, без пошлины
на Русь соболей везет. И заморного зуба моржового много
из Сибири идет... Назначай меня к воеводам дьяком —
хвоста соболиного не пропущу. Вся сибирская торговля
через наши руки пойдет, Степан. Увидишь, доходы сразу
вдвое прибудут.
— Правда, — согласился Степан. — Ежели ты в Лоз-
винском городке сядешь, казне в прибыток.
— Ин ладно. Скажи, Степан, где детки твои, свояче-
ница Аринушка, не в Москве ли?
— Нет, Федор. Пока в Сольвычегодске живут. На бу-
дущую зиму привезу... На Тверской улице дом хочу ку-
пить, давно приглядываюсь.
381

— В самый раз тебе домком обзавестись... А жонку
нову брать думаешь?
— Нет, Анфису забыть не могу. Каждую ночь, почи-
тай, во снах вижу.
— Хороша баба была, добрая, умная, упокой, госпо-
ди, ее душу.
-Ав Тобольске как? — помолчав, спросил Степан.
— Да что в Тобольске. Городок махонький, на высо-
ком берегу Иртыша построен. Стены деревянные, за сте-
нами церковь да избы приказных людей. Десяток купе-
ческих лавок. Посада нет. Кругом леса дремучие.
— Как воевода?
— Ворует, как и все.
—- Спокойно в городках служилые живут?
— С оглядкой да с осторожной. Однако, как хана Сей-
дяка в полон взяли, легче стало. Многие сибирские лю-
дишки ясак добровольно приносят.
— Куда больше торговые и промышленные люди едут,
не примечал?
— Как же, примечал. Где лесов больше и пушного
зверя вдосталь — на восток и север. И народу лесного
живет там мало, бояться некого.
— Рад я, Федор, тебя живым и здоровым видеть. Се-
годня домой пораньше уйдем. Вином аглицким угощу,
крепкое. Помнишь, Карстен Роде его любил.
— Помню.
Приятели похлопали друг друга по плечам и только
хотели погрузиться в сладкий туман воспоминаний, как в
горницу Степана Гурьева вошел Иван Волков.
— Степан Елисеевич, — поклонился Волков, — тебя
большой боярин требует.
— Что ж, ты подожди, Федор, я справлюсь мигом.
Степан Гурьев надел шапку и, взяв в руки подготов-
ленный указ, над которым работал, отправился к Борису
Годунову.
Он любил и уважал правителя, считал его умным и
честным человеком. Степан слышал и наговоры многих
ладей. Шептали, что Борис Годунов властолюбив не в
меру, мстителен и зарится на царское кресло. Но Гурьев
был далек от тайных дворцовых дел и Годунову был пре-
дан всей душой.
Прежде чем вызвать Степана Гурьева, правитель дол-
го думал. Он решил послать его в Углич и поручить рас-
праву с царевичем Дмитрием.
«Гурьев умный человек, бывший морской разбойник,
382

на душе его лежит много человеческих жизней, он про-
лил много крови... Что для него стоит жизнь царевича
Дмитрия?! Он получит мой приказ и выполнит его». Одна-
ко Борис Годунов не хотел открыть все карты сразу. «По-
шлю его в Углич, — думал он, — будто для царских дел.
Пусть поглядит, куда на уделе царские деньги идут. По-
живет, поосмотрится, а через недельку я к нему верно-
го человека пошлю с приказом. Тогда ему деваться неку-
да, хочет не хочет, а сделает».
Обошелся он со Степаном радушно, ласково. На это
правитель был большой умелец. Он встретил дьяка у по-
рога, взял его за руку и подвел к деревянному креслу.
— Садись, Степанушка, не в ногах правда... Большое
государево дело я решил тебе поручить. Если выполнить
все, как велю, думным дьяком сделаю.
— Готов для тебя, Борис Федорович, все сделать, что
могу и умею. А придет нужда, и жизнь отдам.
— Хорошо. Верю тебе. В Угличе на уделе царевича
Дмитрия расходы непомерные. Куда деньги идут? — Бо-
рис Годунов развел руками. — А оттуда, из Углича,
Нагие все больше и больше просят. Денег не жалко, еже-
ли на дело, а коли бездельно али на воровство? Поезжай
в Углич, Степан Елисеевич, поживи, посмотри, как и что.
Вызнай порядки ихние. На тебя, как на себя, надеюсь.
Закончишь в Угличе —- и обратно к себе в приказ.
— Что ж, я готов, Борис Федорович.
— Добро, — Годунов подумал. — Завтра и трогай с
богом.
— Сделаю, Борис Федорович... Сегодня Федор Шубин
приехал из Сибири, много поведал занятного, нужного
для дела. — И Степан Гурьев принялся рассказывать то,
о чем они говорили с Шубиным.
— Добро, добро, — согласился правитель, выслушав
дьяка. — Вернешься из Углича, указ изготовим, и будет
так, как задумал. Да, забыл тебя упредить, Степан Ели-
сеевич: в Углич я к тебе человека пошлю с моим при-
казом. Кого, не знаю. Смотри на перстень, — Годунов
показал золотое кольцо на безымянном пальце: два ал-
мазных и между ними огненный рубин. — Запомнил?
Степан Гурьев кивнул головой.
— Кто покажет тебе в Угличе этот перстень, тот
послан мной. Он передаст приказ... — Правитель поду-
мал, что с товарищем Степану Гурьеву будет способнее, и
добавил: —• Возьми друга с собой, морехода.
383

* * ф
Город Углич открылся к полудню. Темно-синяя леп-
та Волги разрезала его на две части. Правобережные по-
сады охватывал подковой высокий земляной вал, упирав-
шийся в берега Волги.
Степан Гурьев увидел тысячи деревянных домов, стол-
пившихся возле крепости, множество церквей и монасты-
рей. В Угличе сходились ямские дороги из торговых го-
родов Русского государства.
А вокруг посада — холмы и долины, покрытые дре-
мучим хвойным лесом.
Всадники въехали через ворота земляного вала. Мно-
гочисленные церкви звонили к заутрене. На улицах встре-
чались люди всякого звания. Пока пробирались по узким
улицам к крепости, Степан Гурьев насчитал три десятка
хлебных амбаров и много погребов для рыбы. У Николь-
ских ворот угличского города расположились торговые
ряды и гостиный двор, обнесенный дощатым забором.
Северная стена крепости шла по берегу Волги, запад-
ная — по реке Шелковке, восточная — по Каменному
ручью. У южной стены прокопан глубокий ров, соеди-
няющий реку Шелковку и Каменный ручей, а через ров
опущен дубовый подъемный мост.
Крепость рублена в две стены из тесаных сосновых
бревен. Для снабжения водой во время осады в северо-
западном углу города выкопан пруд, соединявшийся с
Волгой.
По стенам города ходили вооруженные стрельцы в зе-
леных кафтанах с золочеными петлями и пуговицами.
На башнях виднелись дозорные.
Никольские ворота врезаны в шестиугольной башне.
Степан Гурьев насчитал десять крепостных башен, из ко-
торых семь были на шесть углов, остальные квадратные.
Кони простучали копытами по деревянному мосту, пе-
реброшенному через ров. Стрелец в зеленом кафтане, сто-
явший у ворот, преградил секирой всаднику дорогу.
На его зов вышел пятидесятник в лихо заломленной шап-
ке. Степан Гурьев показал приказ правителя Годунова.
С царским дьяком приехали в Углич Федор Шубин,
подьячий Костька Конюхов и двое вооруженных слуг.
Всадники спешились и привязали лошадей у коновязи.
Обширный княжий двор в обеденный час был пусты-
нен и тих. В глубине двора Степан заметил дворец, кир-
пичные восьмискатные палаты и воеводские хоромы. На-
384

против виднелись две соборные церкви, а слева — ветхий
девичий монастырь. У самых ворот прислонилась ка-
раульная изба, где готовились приказы и наряды
стрельцам.
В брусяной дьячей избе, что с виду была покрепче и
поновее, писцы скрипели перьями. Подьячий, неряшливо и
бедно одетый, с густой черной бородой, что-то ел, причмо-
кивая губами, из глиняной миски.
Увидев приезжих и опознав начальство, подьячий пе-
рестал есть и, сунув миску в лубяной короб, спросил:
— Откедова, государи?
— Из Москвы.
— По что? Ко двору царевича Дмитрия?
— Мне повидать бы приказчика Русина Ракова.
— Нет его в приказе, на посад обедать пошел. Пойду
государю Михайле Федоровичу доложу. Как ему ска-
зать?
— Царский дьяк Степан Гурьев с товарищами.
Степан Гурьев вышел из избы, проводил глазами
подьячего, шмыгнувшего в боковую дверь дворца.
— Церковь Спаса перед тобой, Соборная, — сказал
один из слуг Степана Гурьева; недавно он служил при
удельном дворце истопником и знал все. — После службы
царевич Дмитрий первый выходит на паперть и раздает
нищим деньги. А город в незапамятные времена осно-
ван, — продолжал он. — Говорят, был боярин Ян родом
пскович, близкий родственник княгини Ольги. Вот он и
воздвиг... Много в нем удельных князей поперебывало.
Перед Дмитрием сидел Юрий Васильевич, родной брат
царя Ивана Васильевича. Юрий был убогий, юродивый.
Жил больше в Москве. Умер молодым. После себя жену
оставил, Ульяну. Она не захотела светской жизни, по-
стриглась в монастырь. А через шесть лет Иван Василь-
евич повелел утопить ее в реке Шексне. Погодя утоплен-
ницу выловили и похоронили... И вот теперь удельный
князь в Угличе царевич Дмитрий.
Солнце поднималось все выше и выше. День был яс-
ный, радостный. С Волги доносились выкрики бурлаков
и казаков, грузивших дощаники и баржи. На торгу за
воротами шумели и ругались люди.
С каменного дворцового крыльца спустился долговя-
зый юноша, за ним мальчик лет семи-восьми, его вела
за руку миловидная молодая женщина, вслед за ними
семенила краснощекая толстуха, разодетая ярко и на-
рядно.
25 Накануне Смуты
385

— Царевич Дмитрий тот, махонький, с кормилицей.
С ним мамка Василиса Волохова. Вишь, как ее распи-
рает от хорошей жизни, — рассказывал слуга. — Юно-
ша рослый — сын Василисы Оська Волохов.
Степану Гурьеву захотелось поближе посмотреть на
царевича, и он подошел к княжескому крыльцу.
Дворец располагался вдоль северной стены кремля в
виде буквы П, один конец которой примыкал к каменно-
му собору Спаса, а другой — к стольной палате. Зани-
мая около трети северной стены, каменный дворец под-
нимался тремя этажами над берегом реки. Во дворец вели
несколько дверей, а посередине, где был главный вход,
высилось кирпичное крыльцо, недавно выбеленное мелом.
Справа от стольной палаты стояла Елено-Константинов-
ская церковь. За церковью начинался княжеский сад.
Оська Волохов очертил на земле круг, подал царевичу
свайку. Началась игра на тычку. Надо ловко бросить
свайку, чтобы опа вонзилась в землю точно в круге. Свай-
ка была маленькая и легкая.
Увидев нарядно одетого Степана Гурьева, царевич пе-
рестал играть, подошел к нему.
— Откуда приехал?
— Из Москвы, государь Дмитрий Иванович, — низко
поклонился Степан.
— Вызнать, как мы живем, в Угличе, и Бориске Году-
нову донести?
Царевич был худ и бледен. Черные глаза, темные во-
лосы, тонкий крючковатый пос Рюриковичей. Лицо умное.
«Похож на Ивана Васильевича Грозного. Его сын, —
мелькнуло в голове у Степана. — Моему сыну Николень-
ке пошел двадцать пятый год. — Он вспомнил дерев-
ню Федоровку. — Царь Иван убил моих сыновей». В ду-
ше поднялось чувство горечи и тоски.
— Я послан узнать, всем ли вы довольны в Угличе
на уделе своем. Ты, царевич Дмитрий, и царица Марья,
твоя матушка. Вдосталь ли кормов и другого прочего.
— А правда ли, меня Бориска Годунов отравить хо-
чет, а сам на царский престол сесть?
— Что ты, государь, что ты! Разве возможно, чтобы
такое у Бориса Федоровича в мыслях было! Любит он
тебя и добра желает. И царь Федор Иванович любит тебя,
да продлит господь ему жизнь.
— Стану царем, все равно прикажу посадить Бориску
Годунова на кол, — упрямо нахмурив брови, сказал ца-
ревич Дмитрий.
386

Заметив своего дядю Михайлу Нагого, он отошел и
снова стал бросать свайку.
К Степану Гурьеву приблизился тучный, небольшого
роста придворный в красном кафтане с золотым шитьем.
— Я Михайла Федорович Нагой, дворецкий, дядя ца-
ревича Дмитрия. Ты кто таков?
Степан Гурьев поклонился:
— Царский дьяк большого приказа Степан Елисеевич
Гурьев, — сказал он, подчеркнув свое право называться
полным отчеством.
— Дьяк большого приказа... — начал было Михаила
Нагой.
И вдруг бросился к Оське Волохову:
— Негодяй, кто позволил со свайкой забавляться?
Я говорил тебе, упреждал...
Он схватил лежавший на земле прут и принялся без
жалости лупить Оську Волохова.
— Больно! — взвыл юноша. — Больно!..
Боярыня Волохова встала на защиту сына. Михайла
Нагой бросил прут, плюнул.
— Еще раз увижу — прикажу псарям на конюшне
выдрать!
Несмотря на раннее утро, Михайла Нагой был пьян.
От него тянуло густым перегаром.
— Пойдем во дворец, Степан Гурьев, поговорим. Рас-
скажешь, зачем из Москвы прискакал.
— Дожидайтесь меня в приказной избе, — сказал
Степан товарищам и пошел вслед Михайле Нагому.
Через маленькую дубовую дверь на западной стороне
дворца они поднялись на средний этаж. По всему этажу
проходил коридор, освещенный одним окном.
Михайла Нагой привел Степана в обширную горницу,
По стенам ее шли дубовые скамьи, обитые красным сук-
ном. На тяжелом резном столе стояла сулея с хмельным
медом, серебряные чаши, блюдо с пряниками и другое —
с очищенными орехами.
Михайла Федорович усадил Степана Гурьева за стол8
налил ему большую чашу меда. Не обделил и себя. Ко-
гда они выпили, Нагой сказал:
— Рассказывай без утайки.
— Мне таить нечего. Правитель приказал посмотреть5
куда идут деньги, те, что удельному дадены. Если лиш-
нее окажется, отобрать велел в казну, если не хватает —
прибавить.
— Как лишним деньгам быть?! — закипел Нагой. —
25*	387

За два года стрельцам не плачено, по приказам ропот
пошел. Откуда брать деньги, не знаем, В прошлом годе...—
Нагой остановился и посмотрел на Степана: — Покля-
нись перед иконой, что не подослан от Бориски Годуно-
ва, на вред царевичу.
— Клянусь, — сказал государев дьяк, взглянув на
икону богоматери в углу, — что не с плохим из Москвы
приехал и к царевичу зла не держу.
— Спасибо тебе, — вздохнул Нагой. — От души ото-
шло. Ну так слушай. В прошлом годе приезжал от Бо-
риски Годунова человек, ходил, вынюхивал, и вышло по
его, что половина денег, от казны положенных, у нас лиш-
няя. А у нас и тогда не хватало. Нарочно Бориска так
сделал, чтобы стрельцов к нам озлобить. А недавно при-
слал правитель лекаря-немца для царевича. Ему деньги
платить надобно. Ведь он при московском дворе жало-
ванья двести рублев в год получал. Всякий месяц хлеб-
ных харчей на семью и слуг. И сверх того шишнадцать
возов дров, четыре бочки меда, четыре бочки пива. Вся-
кий день полторы кварты крепкого вина и уксусу пол-
торы кварты. Всякий день половину туши свиной. Царь
Федор подарил ему пять лошадок. На прокорм ихний да-
вай и сено и солому... Ну-ка сосчитай, дьяк, сколько на
него денег надобно, а разве они у нас есть? И я отослал
обратно того лекаря, одного нам хватит. Но это еще пол-
беды! Главное — из Москвы нам верные люди передали,
будто Бориска Годунов задумал царевича Дмитрия со све-
та убрать...
— Нет, — твердо сказал Степан, — неправда. Не мо-
жет правитель дите невинное смерти предать.
— Может. Не знаешь ты годуновскую породу... Отку-
да сам, из каких местов?
— Мореход. При царе Иване Васильевиче в корсарах
был. И золотой от него за морские победы. — Степан
Гурьев показал на шапку, которую держал в руках.
— Вот как! Значит, отец нашего Дмитрия золотым те-
бя пожаловал. — Михайла Нагой пальцем потрогал золо-
той на шапке морехода.
— Выходит, так.
Михайла Федорович снова потрогал золотой, подумал,
посмотрел на Степана:
— Ежели тебе, царский корсар, отец милость оказал,
должен ты сыну помочь?
— От всей души помогу, — не задумываясь, ответил
мореход.
388

— Дело грозное, не сразу скажешь... Надо еще раз
па иконе богоматери клятву дать, что не выдашь Бориске
Годунову... Нипочем бы не рассказал, однако ты мне по
сердцу пришелся. Сразу видно — человек хороший. —
Михайла Нагой икнул и перекрестил рот.
Степан Гурьев недолго думал. Вспомнил отрока на
княжьем дворе...
— Давай икону!
Он принял икону из Михайловых рук и сказал
строго:
— Клянусь сохранить в тайне все, что сейчас услы-
шу, — и поцеловал ризы богоматери и младенца.
— Теперь слушай, — тихо сказал Нагой. — Хотим
мы Дмитрия, законного сына царя Ивана Васильевича,
посадить на престол, и в том нам нужна твоя помощь.
— А царь Федор Иванович?
— Царь Федор Иванович вовсе без ума. Ему госуда-
рить не мочно.
Степан Гурьев сразу все понял. Михайла Нагой решил
вовлечь его в заговор против законного царя. Дьяк боль-
шого приказа не хотел думать о заговоре. Ему было все
равно, кто сидит на московском престоле, и совать голову
в огонь не имело смысла.
— Помилуй, Михайла Федорович! И слушать не хо-
чу. Не могу в таком деле помогать. Я на государевой
службе дьяк, против царя не пойду... Забудь про свои
слова, и я о них позабуду. «Недаром послал меня Борис
Федорович в Углич, — мелькнуло в голове, — ох, не-
даром».
Михайла Нагой набычился, нахмурил густые брови.
— Подумай, дьяк, не ошибись. Много будешь награж-
ден от царевича Дмитрия.
— Нет, не проси, не могу... А царевичу Дмитрию же-
лаю счастья и здоровья на многие лета. — Степан Гурь-
ев налил полную чашу хмельного меда. — За царевича
Дмитрия!
Михайла Федорович Нагой подумал мгновение, налил
и свою чашу:
— За царевича Дмитрия!
И Степан Гурьев и Михайла Нагой испили до дна.
— Беда на нас глядит, — сказал Нагой, вытерев
усы. — Страшные слухи по Москве ходят. Мы теперь
глаз с Дмитрия не спускаем. Без кормилицы и шагу ему
шагнуть не даем. Царица Марья из своих рук царевича
389

кормит и поит... Умный отрок, писать и читать умеет,
жалко, ежели что...
Михайла Нагой неожиданно громко всхлипнул и дол-
го вытирал глаза вышитым полотенцем.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
НЕ ОСУЖДАЙ ПРОСТУПОК,
НЕ ЗНАЯ, ПОЧЕМУ ОН СОВЕРШЕН
Клешнин Андрей Петрович приехал в Углич через
три дня после приезда Степана Гурьева. Он остановился
в лесу недалеко от города и послал своего слугу узнать,
где поселился царский дьяк. Близ полуночи, когда на по-
саде все спали, Клешнин въехал в земляной город, нашел
царского дьяка и велел его разбудить.
Степан Гурьев удивился приезду окольничего Клеш-
нина, да еще в глухую ночь. Андрей Петрович осмотрел
горницу, выглянул за дверь и, убедившись, что поблизо-
сти никого нет, снял с пальца перстень. В бледном свете
луны сверкнуло золото.
— Узнаешь? — с усмешкой сказал окольничий.
— Перстень Бориса Федоровича Годунова!
— Тише! — Клешнин испуганно оглянулся. — Теперь
слушай: правитель приказал убить царевича Дмитрия, он
вносит смуту в государство. Мамка Василиса Волохова
наш человек. В остальном поступай как знаешь. Однако
без особливого приказа царевича не трогай. Готовься и
жди гонца. Понял?
— Я должон убить царевича Дмитрия? — сорвался на
крик Степан. — Но ведь Борис Федорович не говорил мне
об этом!
— Тише!.. Он сказал о перстне. Кто покажет тебе
перстень правителя, тот передаст его приказ.
Степан Гурьев понял. Так вот что задумал Борис Го-
дунов. Дьяк хотел отказаться. Но тут же ему пришло в
голову, что таким поступком он подпишет себе смертный
приговор. Человек, узнавший великую государскую тай-
ну, не может жить на свете. Правитель, защищая себя,
должен уничтожать таких, как Степан Гурьев... Надо со-
гласиться. Потом увидим, что делать. Окольничий Клеш-
нин страшный человек: убить для него так же просто,
как плюнуть.
390

— Ты прав, Андрей Петрович. Я должен выполнить
приказ правителя.
— Уразумел... Мамке Василисе Волоховой откройся,
посули деньги. Вот двести рублев. — Клешнин бросил
туго набитый кошелек на стол. — Она скажет, как при-
кончить змееныша. Правитель выручит из любой беды.
Но боже тебя сохрани назвать кому-нибудь его имя... Ни-
кто не должен знать, что я был в Угличе, — добавил
окольничий, вставая.
— Сколько дней я могу...
— Никто об этом не знает. Прискачет гонец с перст-
нем. Ну, будь здоров. — Клешнин, скрипя сапогами, вы-
шел из горницы.
Степан Гурьев слышал, как на дворе фыркнула ло-
шадь, звякнула сбруя. Вскоре на улице раздался топот
лошадиных копыт.
Когда все затихло, Гурьев разбудил Федора Шубина,
спавшего в хлеву на сеновале, рассказал ему о ночном
госте и о приказе боярина Годунова.
— Что делать, дай совет, — спросил царский дьяк. —
Однако царевича я убивать не согласен, на дите руки не
подниму.
— Само собой, — отозвался Федор Шубин, — не об
этом речь. Убить дите ты не можешь, а не убьешь, тебя
убьют. Так я понимаю?
— Так, Федор.
— Значит, надо думать, как нам свои жизни уберечь?
— Правильно.
— Бежать отсюда.
— Куда? Наши приметы везде знают.
— А ежели на север? В Холмогоры и далее на сту-
деные моря?
— В Холмогорах, пока в море уйдешь, нас воевода
схватит, закует в железа — и в Москву.
— Твоя правда.
Друзья пригорюнились: и так и эдак выходило плохо.
Прятаться в лесах и жить разбоем не хотелось.
— Вот что, — оживился Степан. — В прошлом годе
из низовских мест Днепра казаки приезжали в Москву к
царю Федору Ивановичу. Просили денег, пороху, огне-
стрельного оружия и других припасов. Обещали царскую
службу править... Сотник один там был, Остап Секира,
хороший человек. Познакомились мы, не однажды мед
пили. Помог я ему кое в чем. Когда время пришло уез-
жать, он мне сказал. «Ежели нужда случится, Степан,
391

приезжай ко мне, встречу как родного». Дом у него под
Киевом и хозяйство свое. Жонка и дети... Вот разве на
Днепр махнуть, там никто нас не тронет.
— А дети твои?
— Что же дети. Проживут в Сольвычегодске. Деньги
у Арины есть, баба она верная. А там, как бог приведет.
Для тебя, Федор, и другая дорога есть... Ты ничего не
знаешь, не ведаешь.
— Оставь, пустое. — Шубин махнул рукой. — У меня
ни жены, ни детей. Вдвоем нам способнее. А с другой
стороны посмотреть, так ведь они на дыбу меня подни-
мут, про тебя будут пытать.
— Могут и так.
— Как бежать думаешь? По дороге не перехватят?
— Побережемся.
— Дело, — сказал Шубин, предложение ему понра-
вилось. — А сейчас давай спать, до утра времени много.
Степан Гурьев долго не мог заснуть. Он перебирал в
уме все, что слышал за последнее время в Москве о ца-
ревиче Дмитрии. Он представил себе умного, хитрого
правителя Бориса Годунова, не торопясь шагавшего к сво-
ей заветной цели. Правитель хочет быть на царском пре-
столе, об этом в Москве шептались многие.
Борису Годунову подчинен московский двор, тысячи
вооруженных стрельцов. Боярская дума да и сам царь
Федор Иванович не может шевельнуть пальцем без его
позволения. А здесь, в Угличе, кто может защитить ца-
ревича Дмитрия от наемных убийц правителя? Никто. Ца-
ревич обречен на смерть. И не только он, вряд ли Нагие
избегнут опалы и ссылки... На душе у Степана сделалось
тяжело, он жалел беззащитного царевича...
Потом он вспомнил разговоры с приезжими казаками.
За чашей меда Остап Секира рассказывал, что по всей
Приднепровской Украине властвует гетман запорожского
войска Христофор Косинский *, защитник простого наро-
да. Он ополчился против польских панов и всех русских
дворян, кто изменил православию и принял католическую
веру. Из слов атамана Остапа Секиры мореход понял,
что простой народ любит гетмана и бежит к нему с укра-
инных земель в Сечь. Как большую тайну рассказал
Остап Секира, что гетман Косинский ради спасения от
польских панов предлагает царю Федору Ивановичу взять
под свою высокую руку все Приднепровье.
«Что ж, — думал Степан, — гетману Косинскому сей-
час нужны люди. За православную веру воевать не грех...
392

Только бы добраться до Киева. Ну ничего, хуже бы-
вало».
Однако не так легко для Степана снова ломать свою
жизнь. И не молод он. Не много ли навалила судьба на
плечи одного человека? Вспомнилась деревня Федоровка,
гибель сыновей. Первые шаги в студеных морях. Страда-
ния Анфисы в татарском плену. Битвы с татарами, раны.
Встреча с женой и выздоровление. Наступила спокойная
жизнь, снова появились дети. Но опять крутой поворот.
Смерть Анфисы, страдания на острове Надежды и на
песчаном острове. Черная неблагодарность Строгановых
и ласка Годунова. Служба в приказе понравилась Степа-
ну, захватила его. Захотелось принести пользу родной
земле, о себе, о детях подумать. И вдруг...
Далеко, где-то у ворот земляного города, тоскливо за-
выла собака. Начался дождь. Крупные капли застучали
по крыше дома...
Степан Гурьев видел сон, как он плывет вниз по Днеп-
ру на большой раскрашенной барке. А по берегам идет
война. Горят города и села, гремят выстрелы из пушек
и пищалей.
За ночь дождь превратил непросохшие весенние доро-
ги в сплошное месиво.
Мореход не слышал, как Ванька Пузырь, старший ко-
нюх царицыной конюшни, с последними петухами вернул-
ся в Углич. Он долго отмывал и очищал ноги и брюхо сво-
ей кобылы от налипшей грязи, ругая и проклиная ночной
дождь.
Поздним утром Степан Гурьев и Федор Шубин завтра-
кали на хозяйской половине. Жена Ондрюшки Мочалова,
глухонемая баба Прасковья, накормила постояльцев яич-
ницей, поставила на стол горшок кислого моле са. Море-
ходы отрезали ломти душистого ржаного хлеба с хрустя-
щей корочкой и, круто посолив, заедали кислым молоком.
То Степан, то Федор, брезгливо морщась, сбрасывали
со стола нахального рыжего таракана, кусавшего хлеб.
Это было неудивительно, тараканы водились в каждом
доме.
Хозяйка появлялась словно тень, приносила еду, уби-
рала посуду. Сквозь белый пузырь, заменявший в ма-
леньком окне слюду, проникали лучи весеннего солнца.
В хлеву мычала корова, громко мурлыкал кот, ходивший
у ног Степана Гурьева.
Потолок горницы был увешан вениками из сухих трав
и пучками кореньев. Вдоль стены поставлены полки, а па
393

них громоздилась глиняная и стеклянная посуда с на-
стойками разного цвета и запаха. Много трав сушилось
и на чердаке. Чем только не лечил Ондрюшка! От всякой
хвори у него было свое лекарство. Летом и весной он це-
лыми днями пропадал в лесу и на лугах, разыскивал
лечебные травы. Он знал, из каких цветов мед бывает
целебным, знал его на вкус и на запах. Пчелы Ондрюшку
не кусали. Он помогал людям от заговоров и от худого
глаза, он мог накликать беду и приворотить любовь. Знал,
как лечить скот, как увеличить надой молока у коров.
Знал Ондрюшка, как делать чучела из птиц и живот-
ных. В горнице на сучках, воткнутых в стену, сидели
хищные птицы: сова, орел, сокол, ястребы. На полу бе-
жал волк, закинув на спину ягненка.
Знал горбун еще немало страшных и тайных дел.
Словом, горница у колдуна Ондрюшки была не как у
всех людей и, сказать правду, пугала посадских мужиков
и баб.
Налево от входа стояла большая печь. На лежанке
в овечьих шкурах в холодные ночи спали хозяин с хо-
зяйкой. В красном углу у иконы пресвятые богородицы
теплилась синяя лампадка. За икону прощали посадские
мужики темные Ондрюшкины дела.
Как-то боком в горницу вошел хозяин. На нем, как
всегда, монашеская черная ряса, подпоясанная широким
ремнем. Страдальческое лицо его было бледно, под глаза-
ми темные круги. Он перекрестился, глянув на иконы, по-
клонился мореходам:
— Хлеб да соль.
— Спасибо, хозяин.
— Хочу с вами словечком перемолвиться, как по-
едите.
— Мы сыты, хозяин
—- Вот-вот, и я про то. — Горбун переминулся с ноги
на ногу. — Ночью был у тебя, Степан, плохой человек,
Клешнин, тезка мой, — собрался он с духом. — Молчи,
молчи, я все знаю, — заторопился хозяин, увидев, что
Степан Гурьев шевельнулся. — Не говори ничего, не пач-
кай душу. Я все знаю... Окольничий Клешнин убить ца-
ревича велел... именем правителя Бориса Годунова.
Не убивай младенца. Не смей, не смей, грех тяжелый!
Мореходы испуганно переглянулись. Дело принимало
неожиданный и опасный оборот.
Горбун Ондрюшка знал, что затевается убийство царе-
вича, назвал имя правителя Годунова.
394

— Откуда ты про то знаешь? — после молчания спро-
сил Степан Гурьев.
— Откуда?! Я ночью окольничего Клешнина видел и
разговор слышал.
— Где ты был?
—- На чердаке. Там над горницей дыра в подволоке.
Вот и слышал.
Степан вспомнил, что над головой слышался шорох,
когда окольничий уходил из горницы. Горбун говорил
правду.
— Обвиноватил ты меня зря, Ондрей Максимович.
Не собирался я убивать царевича Дмитрия. — Степан ре-
шил говорить откровенно.
Глаза горбуна были чисты и правдивы. Да и выхода
другого не было. Собственно говоря, выход был: немедлен-
но прикончить слишком любопытного хозяина. Но Степан
Гурьев не хотел грязнить руки. Да и как все могло окон-
читься, трудно было предположить. Конечно, Борис Го-
дунов сильный человек, но до Москвы далеко, а Нагие
близко. Горбун Ондрюшка был своим человеком у Нагих.
А самое главное — Степан вовсе не хотел быть исполни-
телем воли правителя.
— Вот что, Ондрей Максимович. Если хочешь спасти
царевича Дмитрия, давай вместе думать. Я сразу приме-
тил: человек ты не простой. Мы с другом, — Степан кив-
нул на Федора Шубина, —- не хотим проливать невинную
кровь и решили бежать из Углича. Однако Клешнин все
равно найдет согласного, деньги все могут сделать.
— Да, да, — сказал Ондрюшка и вытер глаза.
— Вот и думай, как избавить от смерти мальчонку.
Ондрюшка Мочалов любил царевича, привязался к не-
му. Мальчик часто болел, и царица Марья много раз по-
сылала за кудесником. Своих детей у него не было.
— Хотел порешить тебя и друга твоего, — хрипло
произнес Ондрюшка, сноровисто выхватив из-за голени-
ща длинный нож. — Не пожалел бы — не сегодня, так
завтра убил. Однако сердце на тебя не показало, — он
швырнул нож на пол, — верю тебе... Думаете, не смог
бы? Не двуязычен я, — блеснул глазами Ондрюшка. —
Гляди. — Он поднял нож и, почти не целясь, бросил его
в чучело совы. Нож пробил совиное чучело как раз посе-
редине.
— Ого! Молодец, хозяин! Однако убить человека про-
сто. Вот вернуть ему жизнь?!
395

— Да, да. Помогите мне спасти царевича. Он малец
хороший, добрый... Нищих не забывает.
— Слушай, а ежели ты... — Степан остановился, —
ежели ты дядьям царевичевым на мамку, боярыню Во-
лохову, укажешь? При людях и при царице Марье... вро-
де нашло на тебя знамение. А, Ондрей Максимович?
Пусть пуще глаза берегут царевича...
— Думал об этом... Пожалуй, так и сделаю. Однако
противник силен, ох силен! Москва против Углича. Пра-
витель Борис против Ондрюшки. Но я похлопочу, жизни
не пожалею. Сегодня их пугну, после обедни. А вам, го-
судари, я ладанки дам против зла всякого и колдовства,
со святой водой, заговоренные. — Хозяин снял со стены
маленькие кожаные мешочки и подал мореходам. — Не
сумлевайтесь, пусть на гайтане вместе со крестом висят.
После завтрака мореходы отправились на княжий двор.
Дорога размякла, земля прилипала к сапогам. В иных
местах грязь — по ступицу тележного колеса. Пришлось
вернуться и седлать копей.
Ондрюшка Мочалов снял сапоги и, подобрав рясу, по-
шел босиком.
Обедня в соборной церкви закончилась.
Как всегда, первым на паперть выбежал царевич
Дмитрий и стал раздавать монетки нищим. За ним выбе-
жала кормилица Орина, молодая женщина с добрым ли-
цом. Показалась величественная царица Марья. За ней
братья Нагие. Позади всех шествовала мамка Василиса
Волохова, хитрая толстая баба, ссужавшая деньги в долг
под великое лихо без зазрения совести.
Она часто крестилась на ходу и шевелила губами.
— Стойте! — раздался вдруг пронзительный голос. —
Стойте, я вам говорю!
На площади появился горбун Ондрюшка Мочалов. Ли-
цо его было необычайно бледным, глаза сверкали, сам он
едва держался на ногах. Босые ноги и подол черной рясы
были облеплены жидкой грязью.
— Оберегайте царевича, всяко оберегайте! — продол-
жал вопить горбун. — Злодейство близ его ходит... Вижу
страшного человека. Оберегайте царевича, как бы дурна
какого не вышло! Людей к нему, окромя кормилицы, не
подпущайте. — Горбун стал вертеться на одном месте и
приплясывать. — Митенька, государь Дмитрий Иванович,
оглянись, вокруг тебя вороги ходят! — снова закричал
он. — Вот кого, Нагие, бережитесь. — Горбун показал
пальцем на подошедшую разъевшуюся и разряженную
396

боярыню Волохову: — Неверная служанка, неверная слу-
жанка, гоните ее в шею отселева, гоните!..
Нагие оглянулись на Ондрюшку. Остановились, вни-
мательно его слушали. Стали подходить хлынувшие из
церкви люди.
— Что ты бормочешь, дьявол! — злобно отозвалась
боярыня Волохова. — Белены объелся? Ежели кого гнать
со двора, так тебя метлой поганой!
Нагие, окружив царевича Дмитрия, мрачно смотрели
на мамку. Царица Марья молча подошла к сыну и, взяв
его за руку, повела во дворец.
Ондрюшка Мочалов не стал спорить с боярыней Воло-
ховой, повернулся и, прихрамывая, ушел с площади.
— Ну, гадина ползучая, — закричала мамка, — не
прожить тебе долго! За чернокнижие и колдовство вот
ужо в Москве шкуру спустят. Скажу стрельцам, чтобы в
кремль тебя не пущали.
Десятка два посадских мужиков собрались возле боя-
рыни.
— Не забижай Ондрюшку, — строго сказал купец из
мясного ряда, — божий он человек, народ лечит, и не по
черным книгам, а со святым крестом.
Боярыня плюнула, подобрала юбку и, отдуваясь, по-
лезла на красное крыльцо. У двери она повернулась к по-
садским мужикам и погрозила им кулаком.
Апрельское солнышко пригревало. На кремлевском
дворе на угреве пробивалась травка. Бродили куры и со-
баки.
Пономарь Огурец, забравшись на кококольню, подре-
мывал одним глазом, а другим посматривал на баб и му-
жиков, сновавших из поварни в погреб.
Вечером, ссылаясь на болезни и семейные неполадки,
выехали в Москву два стольника и спальник царевичева
дворца вместе со своими семьями и всеми пожитками.
Они почуяли грозные события, стоявшие у порога.
Словно дым от пожара, наносило на Углич беду.
На следующее утро дьяк Степан Гурьев вместе с Фе-
дором Шубиным отправились на княжий двор. У Ни-
кольских ворот им встретилась боярыня Волохова. Она
шла на торг. Впереди две дворовые девушки несли боль-
шие плетеные корзины.
— Здравствуйте, государь Степан Елисеевич, — по-
клонилась она государеву дьяку в пояс. — Прослышала,
что приехал ты, батюшка, из Москвы, от самого прави-
теля. Так ли сие?
397

— Так, барыня, — ответил Гурьев. — А тебе что за
нужда?
— Словом перемолвиться надоть, Степан Елисеевич,
дело у нас большое, тайное. — Василиса Волохова игриво
подмигнула мореходу: — Укажи время, я приду к тебе.
Степан Гурьев понял, что боярыня Волохова знает о
тайном приказе Бориса Годунова.
— Что ж, боярыня, в скором времени жди от меня ве-
стей, — перемогая отвращение к пышнотелой царевиче-
вой мамке, ответил Степан.
Кланяясь и улыбаясь, Волохова поспешила вслед за
девушками.
— Гадина! — посмотрев ей вслед, сказал Степан. —
Вот что, Федор, мы сделаем тако... Через два дня скажу
городовому приказчику, что отлучусь в Москву за делом
и через неделю буду обратно. Триста семьдесят верст —
дорога не дальняя. На ямских двое суток. А там до Смо-
ленска на своих конях верхами. От Смоленска по Днепру
на барке поплывем. Когда нас в Москве хватятся, далеко
будем, не достанут. А мамка Василиса пусть ждет...
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
НИКТО ЖЕ ПЛОТЬ СВОЮ ВОЗНЕНАВИДИТ,
НО ПИТАЕТ И ГРЕЕТ ЕЕ
Погода в славном городе Киеве стояла по-весеннему
пригожая. Синяя барка, груженная солью, под парусом
подошла к пристани, недавно сколоченной из желтовато-
го дубового теса. Степан Гурьев и Федор Шубин, поручив
кормщику уплату городских сборов и пошлин, сошли на
берег.
От реки в город вели узкие кривые улицы, густо по-
росшие травой. Маленькие домики, крытые камышом и
соломой, скрывались в зелени садов. Вместо привычных
в Москве высоких заборов тянулись приземистые пле1ни.
Дома низкие, либо деревянные, либо сплетенные из
прутьев и промазанные глиной. У иных домов на степах
намалеваны синей и зеленой краской грубые изображения
животных и птиц.
Мореходы обогнали десяток высоких возов, груженных
мешками с зерном и глиняной посудой, их неторопливо
тащили рогастые серые быки. По узким мосткам пере-
398

шли мелкую речушку. Несколько баб, согнувшись у воды,
полоскали белье.
Впереди за высокими глиняными стенами поднимались
купола деревянных церквей.
И стены были деревянные, от пожаров покрытые тол-
стым слоем глины. Местами глина обвалилась, обиэжив
прогнившее дерево. Опытный глаз мореходов приметил в
крепостной стене много изъянов. На ближайшей башне
не было крыши, рядом с воротами стена просела и накло-
нилась внутрь...
Городские ворота давно открыты. У иконы пресвятые
богородицы горела синяя лампада, молились ранние про-
хожие, звякали деньги, падая на дно большой церковной
кружки. Нищие громко, нараспев призывали к мило-
сердию.
Церковь Петра и Павла на торговой площади оказа-
лась маленькой, деревянной. Однако приход считался бо-
гатым. Здесь молились купцы о даровании прибылей и в
случае удачи расплачивались с богом щедро.
Отец Иоанн, древний старичок с изжелта-белой бород-
кой, приветливо принял мореходов. Остапа Секиру поп
знал давно, еще с тех времен, когда тот бегал в церковь
босоногим мальчишкой.
Посоветовавшись с попом, мореходы решили продать
соль и барку, купить лошадей и на следующий день еще
до света выехать на хутор к Остапу Секире.
— В Киеве вам делать нечего, здесь всякого народу
много, — сказал на прощание поп. — А поедете, милень-
кие, на Белую Церковь. Смотрите, куда дорога повора-
чивает. Через сорок верст развилка будет: вправо дорогу
возьмите. Близ леса хаты увидите да заборы, там и хутор
Остапа Секиры.
Утром еще не слышно было птичьего щебета. Степан
Гурьев и Федор Шубин выехали из Киева. Они с любо-
пытством поглядывали по сторонам. Многое казалось им
необычайным, не таким, как в московских землях. Вместо
елей и осины высились темные дубовые леса, вместо пе-
сков и суглинков перед глазами расстилались жирные
черные земли, покрытые зеленой травой и цветами.
В иных местах густо поднималась яркая зелень пшени-
цы, но больше всего встречались брошенные нивы, зарос-
шие сорными травами. Ни сел, ни деревень. Изредка по-
падались прохожие. Встретились купцы, ехавшие в Ки-
ев. Их товары, увязанные на возах, охраняли вооружен-
ные всадники.
399

На полпути слева и справа от дороги стали встречать-
ся соломенные крыши, словно грибы, торчавшие из-под
земли.
Степан подумал, что это погреба. Однако из-под крыш
выбивался дым, а неподалеку резвились малые дети.
— В ямах живут, — сказал странник, бредущий в
Киев, заметив удивление мореходов. — Хорошей хатой
заводиться будто ни к чему: либо ляхи, либо крымцы,
либо свои православные наедут, ограбят до исподнего, а
хаты спалят, вот и живут люди в земле, как черви. Кры-
шей прикроются и живут.
За крышами-грибами виднелись огороды, колодцы с
высокими журавлями. И люди разглядывали мореходов,
прикрывая от солнца глаза.
Вот и развилка. Мореходы повернули вправо.
Хутор был огражден высоким деревянным забором.
Слуги не сразу открыли тяжелые ворота. Позвали хозяи-
на. Остап Секира узнал Степана Гурьева, дубовые ворота
со скрипом открылись, и мореходы попали в крепкие
объятия казацкого атамана.
— Рад дорогим гостям. Гость в дом — бог в дом, —
целуясь, приговаривал Остап.
Хозяин повел гостей к опрятному глиняному дому с
высокой соломенной крышей. Справа и слева виднелись
амбары, конюшни, постройки для слуг и казаков.
Через низкую дубовую дверь гости вошли в обшир-
ные сени, чисто выбеленные мелом. Здесь было полутем-
но, сени освещались небольшим продолговатым окном над
дверью.
Степан Гурьев разглядел много всякого оружия, висев-
шего по стенам и стоявшего в углах. Сени разделяли дом
на две половины. Хозяин распахнул правую дверь. Пер-
вое, что увидел в светлице Степан, была большая печь
с запечьями и лежанками. Степы обширной светлицы
были окрашены в темно-красную краску и увешаны цве-
тистыми коврами. На коврах красовалось дорогое оружие,
добытое хозяином в боях.
В красном углу под образами стоял могучий дубовый
стол. По стенам — лавки, покрытые чистым рядном.
Вверху вокруг стен шли деревянные полки, уставленные
глиняной и серебряной посудой, кувшинами, серебряными
кубками, позолоченными чарками.
Пировать с гостями пришли боевые товарищи атама-
на Секиры: сотник Иван Сковорода, Зиновий Зуб и четы-
ре атаманских сына — рослые, плотные молодцы. Все
400

выпили по большой чарке игристого меда за православное
воинство, другую — за русскую церковь, третью — за
Сечь Запорожскую... а дальше пошли вразнобой, кто во
что горазд.
Атаман Секира и его товарищи сетовали на тяжелую
жизнь. Над русскими землями, подпавшими под тяжелую
руку католической церкви, нависла беда. В украинных
областях по обе стороны среднего Днепра стали водво-
ряться польские чиновники, а под их покровительством
двинулась и польская шляхта. Шляхтичи приобретали
украинные земли, перенося на них польское крепостное
право.
Для русского дворянства право жизни и смерти над
своими крестьянами, дарованное им короной, было мощ-
ным средством, толкавшим к ополячиванию.
Находиться под властью Польши было особенно вы-
годно могучим русским панам, державшим в своих руках
богатство и власть. Русские дворяне, изменившие родине,
забывали свой язык и принимали католичество.
Простой парод не хотел добровольно надеть на себя
ярмо рабства. Не хотел менять религию и говорить на
чужом языке. Когда терпеть унижения и издевательства
больше не было сил, мужики убегали от своих панов и
вливались в вольное казачество, обосновавшееся в Запо-
рожье.
Остап Секира не хотел знать польских порядков, был
прост в обращении, хранил веру предков и знал только
русский язык.
— Что ни день, то все хуже и хуже, — говорил хо-
зяин. — Мы надеялись на выборы нового короля. Дума-
ли, королем станет русский царь Федор Иванович. Но на-
ше вельможное панство не захотело... Был бы над нами
московский царь, было бы иначе.
— Государь наш христианский, — осторожно подтвер-
дил Степан Гурьев, — богобоязненный и милосердный.
— Был я в Варшаве, когда короля нового выбира-
ли, — вмешался сотник Зиновий Зуб. — Помню как сей-
час. На поле поставили три знамени: московского царя —
Мономахова шапка, австрийского эрцгерцога Максими-
лиана — немецкая шапка, шведского принца — сделан-
ная из воска селедка. Под московскую шапку встало
большинство людей... А дальше пошло все наперекос, и
уж не знаю, как выбрали шведского принца Жигимонда.
А он католик и наплодил иезуитов видимо-невидимо,
дьяволов в человеческом образе...
26 Накануне Смуты
401

И вот пришел черед Степану Гурьеву рассказать, по-
чему он оказался в гостях у Остапа Секиры.
— Почему уехал из Москвы? — спросил его ата-
ман. — Ты ведь был дьяком, большим человеком у царя.
Степан приготовился давно к ответу. Он решил не го-
ворить всей правды. Даже в атаманском доме было
страшно вспоминать имя царевича Дмитрия. Люди Бориса
Годунова могли быть и здесь, на украинных землях.
— Нажил врагов на государевой службе. Не давал
воровать, вот и вся сказка. Я человек прямой, а во дворце
прямых не любят.
Казаки закивали головами и больше ни о чем не стали
спрашивать.
Степан Гурьев снова вспомнил царевича Дмитрия.
Вспомнил Бориса Годунова, Углич. И жалко ему сдела-
лось маленького удельного князя.
Уже совсем стемнело, когда хозяин и гости полегли
спать. На чистом ночном небе появились все звезды,
только, быть может, самые малые остались невидимыми.
Над лесом выплыл серебряный круг луны; он медленно
двигался среди звезд, поднимаясь все выше и выше.
Теплая, ласковая весенняя ночь окутала хутор Остапа
Секиры. Запели первые петухи. И сразу залаяли, завыли
хозяйские собаки. Раздались крепкие удары по воротам.
— Кто стучит? — сонным басом окликнул стражник.
— Во имя отца и сына и святого духа!
— Аминь!
— От гетмана Косинского до атамана Секиры.
— Сколько вас?
— Двое.
Сторож глянул в смотровое оконце:
— Сейчас скажу атаману.
Вернувшись, казак открыл ворота. Двое запыленных
всадников вошли во двор, ведя на поводу потных коней.
Привязав их у колоды, казаки, неловко ступая после дол-
гой езды, пошли к дому.
Хозяин встретил их у порога полуодетый, невыспав-
шийся.
— Федько, ты? — присмотревшись, сказал он.
— Я, атаман. — Казак поплечистее и повыше ростом
поклонился и подал гладкоструганую дощечку с нацара-
панными на ней словами: «Атаману Остапу Секире. Под-
нимай казаков. Гетман Христофор Косинский».
Атаман Секира сразу все понял. Гетман Косинский
еще в начале года вызвал к себе на Сечь атаманов, и на
402

26*

совете обо всем было говорено. Приказание получил не
один Секира, а все казачьи атаманы на украинных зем-
лях польской короны. Через два дня все они должны со-
браться под Белой Церковью вместе с вооруженными ка-
заками.
* * *
Утром, когда Степан Гурьев проснулся и вышел из
дома, он долго не верил своим глазам. Пустой еще вчера
вечером двор был забит вооруженными людьми. Посере-
дине двора рядом с колодцем стоял стол, на пем — боль-
шая медная чернильница. Атаманский писарь составлял
списки казаков, собравшихся по приказу гетмана. Каза-
ки разбились на сотни, назначались сотники. Если у ка-
зака не было своего оружия, Остап Секира выдавал саблю
и копье из своих запасов. Но почти все приходили воору-
женными, держа коня за повод. Редко находился такой
горький пьяница, что пропивал в корчме и свое оружие.
Атаманские слуги успели пригнать атаманский табун
с пастбища, и все безлошадники получили коней.
Возле хутора на лесной опушке горели костры, тол-
пился народ. Повара готовили завтрак. Вкусно пахло жа-
реным бараньим мясом.
На опушке собрались казачьи сотни и ждали прихода
атамана. Все, кто еще вчера занимался мирным тру-
дом — сеял хлеб или варил пиво, кузнечил или делал
тележные колеса, — сегодня взяли в руки оружие, оста-
вив на попечение жен и стариков свои дома и детей.
Хутор Остапа Секиры превратился в военный лагерь.
Бесправие и несправедливость накаляли воздух на
землях, присоединенных к короне. Мужики теряли терпе-
ние от тяжких поборов. Паны, охраняемые законами, вы-
рывали у них последний кусок изо рта. Крестьян пере-
стали считать за людей и относились к ним хуже, чем к
рабочему скоту.
Народный гнев распаляли подсылаемые из Сечи каза-
ки, переодетые бандуристами. Они распевали призывные
песни, предсказывали грядущие грозные события, кото-
рые должны освободить народ от панского гнета.
И наконец час пробил. Наступило возмездие.
* * *
Белую Церковь Христофор Косинский взял почти без
потерь. Ветхие деревянные стены не выдержали первого
натиска, и казаки, пробив огромную брешь, потоком ри-
404

нулись в крепость. Через несколько минут все было кон-
чено. Повесив на воротах крепости самых упорных шлях-
тичей, гетман вошел в город.
Христофор Косинский — мелкий русский шляхтич с
Полесья, испытавший на своей шкуре всю тяжесть двой-
ного гнета: своих, русских, и польских панов. У отца
Косинского за отказ принять католичество был отнят по-
следний клочок земли, и сам он был убит. Христофор
остался без всяких средств к существованию и без гроша
в кармане. Он бежал в Запорожье, показал себя храбрей-
шим из храбрейших во многих боях с татарами, заслужил
уважение казачества и был выбран гетманом всего запо-
рожского войска. Косинский мечтал отторгнуть Русь от
Польши, разрушить несправедливую панскую власть и
ввести казацкое устройство, при котором все люди были
бы равны и владели землей с одинаковым правом.
Гетман был высокого роста, худой, с маленькой черной
бородкой. Глаза синие, холодные. Одевался он без затей.
Носил лосиную куртку и черные суконные штаны. Любил
бараний полушубок и теплую шапку. К богатству был
равнодушен, пил редко, но мог выпить много. Несколько
лет назад в бою с татарами зарубил богатого мурзу, взял
его саблю. С тех пор он с ней не расставался...
Осмотрев крепость, гетман приказал весь порох и все
крепостное оружие погрузить на возы и, подбоченясь, на-
блюдал, как казаки снимали с крепостных стен медные
пушки.
— Пан гетман, — подошел войсковой писарь Иван
Кречеткович, — собираться будем в доме подстаросты
князя Курцевича. Дом пустой, хозяева сбежали... Вон тот,
с башенкой.
Косинский, не сказав ничего в ответ, вошел в дом.
Писарь поставил у дверей стражу и поспешил вслед
за гетманом.
За столом в большом кабинете белоцерковского под-
старосты сидели трое и громко спорили: Григорий Лобо-
да и Северин Наливайко, сподвижники гетмана*, и брат
Наливайки Дамиан, православный поп из Острога. Возле
них молча сидел бородатый казак огромного роста.
Гетман присел к столу.
— Все костелы треба разрушить на всей земле укра-
инной, — горячился поп Дамиан. — А иезуитское семя
истребить. Посадить на колья.
— Всех панов-католиков, ляхов и русских долой из
405

украинных земель. Все маетство у них отобрать и раздать
селянам, — поддержал Северин Наливайко.
— А взять меня, — вступил в спор Григорий Лобо-
да, — я бы всем панам головы срубил. Разве православ-
ный пан лучше католика? На него мужики по пять, а то
и по шесть ден работают и подати платят...
— Ты прав, Григорий, — не утерпел гетман. — И ты
прав, Северин. Польские паны-католики захватили Киев-
щину, Полесье, Волынь и Подлесье, для того чтобы истре-
бить православную веру и нашу русскую народность, и
право от короля и сената они на это имеют. А наши рус-
ские паны давно пошли по их следам. Чтобы спасти на-
род от закабаления и гибели, будем бить без жалости
всех панов, уничтожать шляхетские права. У всех людей
должно быть одно право на своей родной земле, и они
должны жить свободными, а не как рабы... Мы должны
помочь своему народу стать свободным.
— Ты прав, батько, — сказал войсковой писарь.
— Прав, батько, — поддержал Григорий Лобода.
— Да, да, всех панов долой, — согласился Северин
Наливайко.
Только поп Дамиан, его брат, пе согласился.
— Иезуитов, собак, первых треба на колья, — упрямо
твердил он, — от них все несчастья.
— Коли бы мы всех панов побили, иезуитам не за
кого стало бы держаться на нашей земле, — опять сказал
гетман. — Вот мы у Киеве заберем порох и пушки и на
твоего пана Острожского ударим. Самый богатый пап.
С него и начнем.
— Так, так, — согласились все, — ударим на Острож-
ского. Пока он без войска сидит, на него первого ударим.
Начались разговоры о том, как надо воевать с князем
Константином Острожским.
— Коли мы пана Острожского побьем, — опечалился
поп Дамиан, — православной церкви погибель. На нем
православие держится.
— Зато у Острожского два сына — католики, — ска-
зал гетман. — Правая рука не знает, что делает левая.
Гремя саблей, появился дозорный казак:
— Батько, к тебе атаман Остап Секира и с ним двое
москалей.
— Зови, — сказал гетман.
Атаман Секира, Степан Гурьев и Федор Шубин вошли
в комнату. Что-то знакомое показалось Степану в облике
406

молчаливого казака, похожего на медведя, но он не пове-
рил себе, отвернулся.
— Батько, по твоему слову прибыл со всем наро-
дом, — сказал Остап Секира, склонив голову.
— Сколько привел?
— Четыре сотни казаков да мужиков две сотни.
— Добре. А это что за люди? — Гетман строго по-
смотрел на Степана Гурьева и Федора Шубина.
— Други мои, пан гетман, в Москве спознались, когда
по твоему приказу ездил. Хотят с нами против панов
воевать.
Христофор Косинский пожал руки мореходам:
— Добре. Раньше воевать приходилось ли?
— Приходилось. И на море и на земле воевали.
— Корсарами были, — подтвердил Секира, — и с та-
тарами бились. Степан Гурьев сотником был, и раны у
него есть... А Федор у Степана в сотне бился.
— Гурьев Степан! — вдруг услышал мореход густой
голос.
Кто-то сжал его в крепких объятиях.
— Василий! — признал бородатого казака мореход. —
Ты ли? Откуда?
Они расцеловались.
— Похудел, побледнел, — гудел Васька Чуга. — По-
мнишь, где мы с тобой в последний раз виделись?..
На острове Надежды!
— Помню. Ты с самоедами ушел. Князек тебе жену
обещал.
— Было. Да не стал я с ними жить. К своим захоте-
лось. Думать начал, делать ничего не мог. Тоска. Год
только и прожил.
— Далее куда ушел?
— На реку Дон к казакам. И у них недолго. Опасно:
часто царские воеводы приезжают. Перебрался на Днепр,
за пороги, к сечевым казакам... Вот у гетмана Христофо-
ра Косинского в помощниках.
Гетман Косинский внимательно слушал разговор.
— Правая рука у меня атаман Чуга! —- воскликнул
он, положив ему на плечо руку. — Отчаянный, зла на
панов много и голова хорошая, грамоту знает. Я на него,
как на себя, надеюст Знаю, не продаст, не выдаст. Дела
его мне ведомы: купца Строганова убил — не осуждаю.
У каждого из нас панских голов на счету много.
— А это мой друг, жизнь мне спас, — сказал Васька
Чуга. — За него мне свою жизнь положить не жалко.
407

— Добре. Вот и дай москалю сотню казаков. И това-
рищ его пусть с ним рядом бьется... Ну-ка, писарь, ска-
жи, чтобы подали нам горилки. Товарищев надо уго-
стить. — И гетман отошел от знакомцев, решив, что им
хочется остаться наедине. Отошли и другие.
— Как пошли дела на острове? Как англичане? Все
ли вернулись? — гремел бас Васьки Чуги.
— Купец Никандр Мясной убил Анфису, — сказал
Степан.
— Как! За что?
Степан Гурьев рассказал, как все произошло. Как уби-
ли Анфису, как захватили англичан. Рассказал про не-
удачное плавание, кораблекрушение во льдах. Как верну-
лись к острову Надежды и как зимовали.
Васька Чуга слушал не перебивая.
— На другой год летом пошли в Холмогоры. На пес-
чаные безымянные острова вынесло. Как живы остались,
до сих пор не знаю... А в Сольвычегодске пособником тво-
им посчитали. Я старшим приказчиком Макара Шустова
посоветовал оставить, дак он меня в убийстве Семена Ани-
кеевича обвиноватил.
— Гадюка! Своими бы руками... — Васька Чуга сжал
огромные кулаки. — Ну, погодите, и до вас доберемся!
— Воевода сольвычегодский в железа меня заковал.
Привезли в Москву. Однако поверили, к пыткам не под-
вели. Правитель Борис Годунов узнал про меня, из-под
стражи освободил и должность дал. — Степан Гурьев
вздохнул. — В царские дьяки возвеличил. Все бы хоро-
шо, да, видать, в большом доверии у правителя тоже
страшно. Поручил он мне дело, а у меня к нему душа
не легла... не мог.
— Раз не мог, значит, дело плохое, — сказал Васька
Чуга. — Знаю тебя.
— Пришлось от царского гнева к казакам бежать, —
закончил Степан. — Вот и встретились.
— Хорошо сделал. Мы тебя ни черту, ни богу не вы-
дадим. Гетман Христофор Косинский — человек верный,
справедливый. Он против всех панов пошел. Не разбира-
ет — и русского и ляха под одно казнит, ежели они просто-
му человеку зверство содеяли. И я, Степан, жизнь свою ре-
шил за простого мужика отдать. У нас в Русском государ-
стве его всяко жесточат и притесняют, а уж здесь, на
украинных приднепровских землях, русскому мужику
жизни вовсе нет. Будто не человек, а скотина. Вот и ре-
408

шил я с панами бороться, пока рука саблю держит.
На том клятву богу дал.
— Будем вместе, Василий, помогу... Любушку ты свою
не забыл, — кивнул Степан Гурьев на могучую бороду
друга.
— Не забыл, Степан Елисеевич.
Мореходы обнялись и поцеловались.
— Вот мой друг Федор, — показал Степан на Шуби-
на. — Жизнью ему обязан. Потом оба корсарами у Кар-
стена Роде служили...
Васька Чуга обнял Шубина.
— Хорошо, вместе будем. Здесь народ простой, спра-
ведливый.
Слуги принесли хмельного в баклагах и серебряные
кубки. Гетман Косинский пригласил всех к столу.
За медом и за горилкой опять начались разговоры.
— Теперь ты, гетман, на Киев пойдешь, а потом Во-
лынь и Подоль воевать? — спросил поп Дамиан Наливай-
ко. — И шляхтичей к присяге приводить?
— Так, святой отец.
Поп помолчал.
— Долгое дело, гетман, и крови много прольется. А я
другое скажу.
— Говори, отче.
— Треба нам старого князя Острожского выкрасть из
замка, да коли он тебе присягу даст, вся Волынь сразу
твоя станет. Он твердой рукой русскую веру держит.
— Веру держит?! — вступился в разговор его брат
Северин. А для польского короля первый слуга. Все-
гда вперед лезет. Подолию и Киев за польским королем
утвердил.
— Коли он присягу даст, — не унимался поп, — за
ним вся шляхта встанет.
Гетману Косинскому понравилось предложение
острожского попа. Он выпил чару меда, вытер усы, поло-
жил в рот щепоть сладкого изюма.
— Ты в какой церкви служишь?
— В острожской замковой церкви Богоявления. Мне
бы четыре человека смелых, чтобы смерти не боялись,
и мы бы старого князя схватили и к тебе, гетман, при-
везли.
— Добре, дело хорошее, почему не попробовать. Рус-
скую кровь беречь надобно. Людей смелых найдем. Да у
нас никто смерти не боится, важно, чтобы голова добрая
409

на плечах была. Кого бы ты, Василь, послал? — обернул-
ся он к атаману Чуге.
— Я пойду, — неожиданно сказал Степан Гурьев.
- И я с тобой, — поддержал его Федор Шубин.
Глаза гетмана Косинского подобрели.
— Добре, морской атаман. Верю, что дело сделаешь.
Еще двух казаков дадим. Хватит, отче?
— Хватит, гетман.
Косинский налил всем еще по чаре меда.
— Пьем за удачу, за то, чтобы старого князя Острож-
ского приволокли ко мне в Киев, пьем за наших храбрых
Друзей.
Все поклонились Степану Гурьеву и Федору Шубину.
Гремя оружием, в комнату вошли три атамана. Они
доложили гетману, сколько казаков, конного и пешего
войска привели с собой. Потом еще пришли двое, еще
четверо...
Собрав свои войска у Белой Церкви, гетман Косин-
ский двинулся на Киев. По дороге к нему присоединя-
лись восставшие мужики, вооруженные пиками и коса-
ми. Они мстили шляхтичам за притеснения, сжигали их
дома, безжалостно убивали своих угнетателей. А прежде
всего сжигали королевские бумаги, дававшие право шлях-
тичам над жизнью и смертью своих крестьян.
Шляхта бежала в защищенные города, прячась за
крепкие стены. В Варшаву, к королю и в сенат, полетели
жалобы перепуганных насмерть дворян.
На третий день показался золотой купол церкви свя-
того Михаила. Гетман Косинский без труда овладел Кие-
вом. Стены старой крепости, давно нуждавшиеся в почин-
ке, не могли служить преградой.
Остановившись в богатом воеводском доме, гетман
призвал на совет всех своих военачальников. Решался
вопрос, что делать дальше. Освободить от польского и ка-
толического засилья украинные земли — прежде всего.
С этим соглашались все атаманы. Но что делать потом?
Собравшись с силами, польская корона потопит в крови
мятеж и восстановит прежние порядки.
И атаманы решили просить помощи у православного
царя Федора Ивановича.
Из Киева в Москву доскакали гонцы с грамотой. Гет-
ман Христофор Косинский просил великого государя Фе-
дора Ивановича взять под свою высокую руку древние
русские земли: Киевскую, Подолье и Волынь, просил
прислать помощь оружием, порохом и деньгами.
410

Вечером вокруг Киева по берегу Днепра горело мно-
жество костров. Казаки и вооруженные поселяне готовили
себе ужин. От костров в небе стояло зарево, и казалось,
что горит город.
У многих на возах были припрятаны хмельной мед
и горилка. Поужинав, казаки и крестьяне пели протяж-
ные грустные песни.
Когда в киевских церквах ударили полночь, лагерь
давно спал. Только дозорные до утра не сомкнули глаз,
объезжая на конях спящий лагерь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ВПЕРЕД НЕ ЗАБЕГАЙ, ЧТОБЫ ВОЛКИ НЕ СЪЕЛИ
О бегстве Степана Гурьева правитель узнал на шестой
день и долго думал, что ему делать. Прикидывал по-вся-
кому и наконец решил, что Гурьев испугался, отступал
перед царской кровью. Борис Годунов не очень озлобился
на ослушника и даже жалел, что послал дьяка на такое
дело и лишился честного и умного человека.
А самое главное — правитель не боялся, что Степан
разгласит страшную тайну, и разыскивать его по всей
русской земле не стал. Но как быть дальше, где найти
человека, способного поднять руку на царевича Дмитрия?
И снова Борис Годунов вызвал окольничего Клешнина.
— Даю тебе три дня, — без лишних слов сказал он. —
Через три дня дельный человек должен быть перед моими
глазами.
Андрей Клешнин и сам понимал, что промедление мо-
жет обернуться смертью. Всю подноготную про царя Фе-
дора он знал преотлично: Клешнин был приставлен к не-
му дядькой с самого рождения. Он знал, что царское здо-
ровье плохо, очень плохо. Царь Федор часто хворает. Вот
уж год, как он стал терять память, едва дышал и даже
дома с большим трудом переставлял ноги.
Смерть царя Федора Ивановича грозила Клешнину
многими бедами. Самым опасным было то, что Михайла
Федорович Нагой, родной дядя царевича Дмитрия, люто
ненавидел его. И если царевича Дмитрия посадят на пре-
стол, то голову свою Клешнину не сберечь.
Андрей Петрович возвратился от правителя в свой
приказ невеселым. Он снова и снова перебирал в голове
всех, кто был годен для тайного дела.
411

Ласково пригревало землю весеннее солнышко.
На кремлевских лужайках дружно зеленела трава. По-ве-
сеннему весело гомонили воробьи, копавшиеся в теплом
конском навозе. Пролетавшая ворона капнула на шапку
окольничего, но он не обратил внимания.
Раздумывая, Клешнин медленно поднялся на крыль-
цо, миновал длинную комнату, где десятки писцов труди-
лись над списками, и открыл дверь в свой кабинет. Он
медленно снял охабень, повесил его на деревянный гвоздь
и уселся на стул с мягким сиденьем.
В это время к нему попросился дьяк Михайла Битя-
говский.
Взглянув на обезображенное шрамом и заросшее бо-
родой лицо дьяка, Клешнин подумал, что, может быть,
он пригодится правителю. Дьяк Битяговский считался в
приказе хитрым и алчным человеком. Он присутствовал
на многих допросах и пытках, был привычен к крови, и
вряд ли еще одно убийство могло его удивить.
— Садись, Михайла, — добродушно сказал Клеш-
нин, — говори, что у тебя.
Почти не слушая, он одобрительно кивал головой пос-
ле каждого слова дьяка. «Годен или нет? — думал околь-
ничий. — Годен или нет?»
Закончив доклад, Михайла Битяговский собрался ухо-
дить, но Клешнин остановил его:
—- Подожди-ка, дьяк, не торопись, хочу с тобой гово-
рить.
Михайла Битяговский насторожился, вытянул шею.
— Правитель ищет человека, готового по его приказу
свершить любое дело. За услугу тот человек будет на-
гражден сверх всякой меры. И служба, и деньги, и почет.
— Я согласен, государь, исполнить любой приказ ве-
ликого боярина Годунова, — не задумываясь, ответил
дьяк. — Говори, о чем речь, государь.
— Всего дела я пе знаю, — прокашлявшись, сказал
Клешнин, — знаю одно: надо ехать в Углич и по царско-
му слову взять на себя удел, ведать хозяйством царевича
Дмитрия...
— И что еще?
— Об этом знает правитель. Он тебе сам скажет.
Дьяк Битяговский понял, что пожива предстоит
большая.
— У меня в Угличе родня, — сказал он, усмехнув-
шись.
— Родня?!
412

— В прошлом годе сыновец * мой Никита Качалов с
дочерью боярыни Волоховой оженился. Со мной живут.
— И Никиту Качалова с женой в Углич возьмешь, —
сразу оживился Клешнин, — пусть он в жильцах во дво-
ре служит.
— Я согласен, — снова твердо сказал дьяк. — Когда
велишь?
Андрей Петрович решил, не откладывая, отвести Би-
тяговского к Борису Годунову. Родство дьяка с мамкой
Волоховой приходилось к месту.
Обдумав еще раз, Клешнин привел в кабинет прави-
теля Михайлу Битяговского. Он всячески хвалил дьяка
и представил его как совершенно верного человека.
После ухода Андрея Клешгина Борис Годунов разго-
вор начал не сразу. Он долго присматривался к дьяку.
Битяговский чувствовал себя свободно, ворочал головой,
оглядывая кабинет, и без страха глядел на правителя.
— Ты знаешь, зачем зван ко мне? — спросил Борис.
— Нет, знать не знаю, ведать не ведаг
— Царевича Дмитрия надо отправить в рай.
— Того, что в Угличе? — осведомился дьяк.
— Того самого.
— По чьему велению?
Годунов чуть было не сказал: «Я повелел». Но поосте-
регся и сказал другое:
— По слову великого государя и царя всея Руси Фе-
дора Ивановича.
— Вот что, высокий боярин, это слово большое и
страшное. Ежели получу приказ из уст самого царя Фе-
дора, свершу твердо. А ежели царского приказу не будет,
не взыщи, боярин, близко не подступлюсь. В царской кро-
ви только цари вольны.
Борис Годунов хотел закричать, затопать ногами, при-
пугнуть дьяка страшным наказанием, но поразмыслил и
решил действовать хитростью. Пусть дьяк увидит царя,
услышит от царских уст повеление. Пожалуй, так будет
вернее. Конечно, получить от царя Федора такой приказ
он и не мыслил.
— Хорошо, дьяк. Ты услышишь царское слово. Но ес-
ли обмолвишься... Ты знаешь, что бывает, ежели заме-
шан царь?
— Знаю, великий боярин, десять лет пытошные сказ-
ки пишу.
— Подожди здесь.
Борис Годунов вышел из кабинета и направился в
413

царские покои. Последнее время правитель чувствовал
себя здесь полным хозяином. Он нашел царя в молель-
ной. Федор Иванович велел зажечь все свечи и лампады
у икон и тешился огоньками.
Борис Годунов велел всем выйти и тихо сказал царю:
— Великий государь, обижают твоего верного слугу
Бориску.
Тебя обижают?! — В голосе царя послышалось со-
мнение.
— Да, великий государь. Приказал я по твоему слову
в Угличе каменную церковь поставить святому Дмитрию,
так не верит дьяк, говорит — денег в казне нет...
— Позови того дьяка, — сразу сказал царь Федор. —
Я скажу.
Борис Годунов открыл дверь и поманил пальцем Ми-
хайлу Битяговского.
Дьяк вошел и, увидя царя, повалился в ноги.
— Встань, не то осерчаю, — тихо сказал царь. — Бо-
гу в землю кланяйся.
Дьяк Битяговский поднялся. Федор Иванович, при-
жавшись к иконам, смотрел на него, раскрыв глаза.
— Зверство на твоем обличье, — помолчав, сказал
царь, —• грешил много.
Рот у Битяговского был разорван почти до самого
уха, рана срослась плохо и делала лицо дьяка диким и
страшным.
— Он не верит, что я приказал твоим царским име-
нем, — сказал Борис Годунов, — объяви, великий госу-
дарь, твою волю. Пусть в Углич едет дьяк.
— Делай, что приказал боярин Борис, — строго про-
изнес царь Федор. — Поезжай в Углич немедля, и впредь
чтоб мне докуки не было.
— Великий государь... — начал Битяговский. Он хо-
тел услышать от царя более определенное указание, рабо-
та в разбойном приказе приучила его быть точным.
Однако Борис Годунов был настороже.
— Ты что, батогов захотел? — грозно спросил он
дьяка.
— Слушаюсь, великий государь, все по твоему слову
выполню, не оставь своей милостью, —* заторопился Би-
тяговский.
— Слышал царское повеление? Теперь ступай. —
Правитель показал на дверь.
Дьяк Битяговский, не спуская глаз с царя, задом вы-
шел из молельни.
414

Ф V
В Углич Михайла Битяговский приехал на четырех
тройках, заляпанных грязью. Дорога только-только про-
сыхала от весенней распутицы. С дьяком приехали его
взрослый сын Данила Битяговский и племянник Никита
Качалов, повар и несколько слуг. На четвертой тройке
прикатила дьячья жена Овдотья и дочери Дунька и
Машка.
За тройками приволоклись одноконные телеги с по-
житками.
На второй день дьяк Битяговский с сыном пошел на
княжий двор и до вечера сидел в приказной избе, разби-
раясь с делами. Подьячие и писцы, увидев звероподобно-
го, заросшего волосами дьяка, пришли в трепет и сразу
прониклись к нему уважением.
Он вызвал дворцовых слуг, держал себя грубо и наг-
ло. Отдавал им приказания, вмешивался в дела Михайлы
Нагого и самого удельного князя.
Царский дьяк побывал в обеих соборных церквах,
внимательно слушал утреннюю и вечернюю службы. Он
нашел непорядки и здесь: где пропуски, где повторения
в литургии, ругался с попами, грозил им расправой ново-
явленного патриарха. С настоятельницей Богоявленского
девичьего монастыря Михайла Битяговский говорил не-
долго, но после его ухода она целый день ходила с запла-
канными глазами. Дьяк громогласно заявил, что не даст
на дворцовые расходы ни одной копейки, если не будет
уверен, что деньги идут на нужное дело.
Вызнав про Ондрюшку Мочалова, про его ворожбу во
дворце царевича, Михайла Битяговский, встретив ведуна
у Никольских ворот, больно отстегал его татарской
плетью.
— Увижу в кремле — убью, — пообещал дьяк на
прощание.
Словом, Михайла Битяговский дал всем крепко почув-
ствовать свою власть и силу с первых же дней своего
появления в Угличе.
Только с мамкой Василисой Волоховой, придворной
боярыней, главной воспитательницей царевича Дмитрия,
дьяк Битяговский был по-родственному вежлив и почти-
телен.
Марья Федоровна Нагая и ее братья словно не заме-
чали наглых выходок дьяка, делая вид, что его не суще-
ствует в городе.
4!5

Но дьяк Михайла Битяговский существовал и деятель-
но готовился выполнить приказ правителя Годунова.
Вечером второго мая в просторную избу царского
дьяка пришла боярыня Волохова с сыном Осипом. Дочери
дьяка Машка и Дунька укладывались спать на печи, а
жонка, Овдотьица, готовила на лавке постель для самого
Михайлы Битяговского.
Дьяк встретил Василису приветливо.
— Заходи, заходи, боярыня, — поднялся он с лав-
ки, — садись, милости прошу, — и попытался выразить
на своем страшном лице приветливую улыбку. — Сейчас
огоньку прибавлю.
Дьяк торопливо вынул из деревянного ларца восковую
свечу, зажег ее. В горнице стало светлее. Горящую лу-
чину он бросил в ушат с водой.
— От царицы-матушки послана, — соврала Васили-
са, — велела тебе, Михайла Семенович, словечко тайное
передать. А рассиживаться у тебя мне некогда.
— Овдотья, забери девок и выйди в сени, — строго
приказал дьяк и молчал, пока дверь за ними не закры-
лась. — Ну, я слушаю, боярыня.
— Воевода Богдан Бельский опять к царице приска-
кал, — зашептала мамка Волохова, — прежде к Ми-
хайле Федоровичу пошел, долго с ним беседовал, а опосля
к царице миловаться. Под утро к себе поедет.
— Еще что знаешь?
— Купец Истомка Малыгин со скорняжнего ряда
днюет и ночует у Михайлы Федоровича. Ест и пьет
с ним. А сегодня людей в Москву с письмами вместях
посылали.
— Ав письмах что?
— Того не ведаю, Михайла Семенович.
— Ну ладно. Еще что знаешь?
— Ондрюшка Мочалов с ними опять ворожил и в ку-
дес бил... А больше ничего не ведаю. Сторонятся меня
Нагие. Царица Марья не верит, царевича Дмитрия со
мной боится во двор отпустить. А когда царевича кормят,
меня нудят всякое блюдо наперед пробовать. Отравы
боятся. А виноват Ондрюшка Мочалов. На меня пальцем
указывал: я-де такая, меня-де стеречься надобно... Пой-
ду, Михайла Семенович, во дворец, — спохватилась Ва-
силиса, —- не дай бог, ежели Нагие спросят.
— Иди, боярыня. Ежели что еще услышишь, время
не теряй, приходи.
Василпса Волохова, распростившись с царским
418

дьяком, вышла на двор и, переваливаясь с боку на бок,
как пузатая лодья на волне, заспешила на княжий двор.
Дьяк Михайла Битяговский долго сидел задумавшись.
Не только боярыня Волохова сообщала ему тревожные
вести. Во дворце у него были верные люди. Однако дьяк
ни к чему не мог придраться. Ворожба Ондрюшки Моча-
лова была и раньше, об этом знали в Москве. Нагие осте-
регались боярыню Волохову — об этом Битяговский знал.
Известно дьяку и о том, что посадские купцы часто бы-
вают у Михайлы Нагого. Казалось бы, все идет по-преж-
нему. Однако Михайле Битяговскому неспокойно послед-
ние дни. Острый нюх дьяка разбойного приказа подска-
зывал ему, что в угличском дворце вершится тайное боль-
шое дело против царя и великого государя Федора Ива-
новича.
Вспомнив, что Богдан Яковлевич Бельский во дворце,
дьяк решил захватить его в Угличе с поличным и сооб-
щить в Москву о похождениях воеводы. Богдан Бельский
все еще был в опале и без царского приказания не мог
покинуть Нижний Новгород и тем более посещать Углич.
Дьяк велел жене разбудить себя в полночь. Шесть
вооруженных слуг на оседланных конях по его приказу
должны находиться у дверей и ждать условного знака.
Богдан Яковлевич Бельский, как всегда рано утром,
только начинался рассвет, выехал из крепостных ворот.
Следивший за ним слуга царского дьяка тут же помчал-
ся к дому Битяговского.
Опальный воевода не торопил коня. Он медленно,
шажком двигался по торговой улице. Листва на деревьях
давно распустилась. Во всю силу цвели яблони, Бель-
ский с наслаждением вдыхал легкий, приятный запах.
В садах Углича на все лады щелкали и свистели соловьи.
На небе горели еще две-три ярких звезды. Соловьиное пе-
ние настраивало его радостно. Утренняя прохлада бодри-
ла. Как всегда, чтобы пе привлекать внимания, он ехал
один, у ворот посада, на выезде, его ждали вооруженные
слуги.
Богдан Яковлевич, обласканный стосковавшейся цари-
цей Марьей, слышал одних соловьев и видел только ее
высокую грудь и белые руки. Ему вспомнились большие
синие глаза царицы и слезы на расставании.
«До смерти Марья будет моей, — приятно размыш-
лял воевода. — Престол царский разделим, похотят ли
того ее братцы или нет. Царица на все согласна. Не пой-
дут они супротив нас».
27 Накануне Смуты
417

Потом крылатые мысли вернули его на землю.
Опытный мастер тайных дворцовых козней, Бельский по-
нял на этот раз, что Нагие не теряли времени и деятель-
но готовились к захвату власти. Бражник Михайла Нагой
оказался хорошим предводителем и мог все держать в
тайне. Одно не нравилось Богдану Яковлевичу: купчиш-
ки из угличского посада, кружившиеся вокруг Нагих и
на чью помощь Нагие полагались. Воевода вспомнил не-
удавшееся восстание в Москве, ему помешали тогда мо-
сковские купцы и всякий посадский сброд. Богдан Яков-
левич был сторонником узких дворцовых переворотов.
Перво-наперво он стал прикидывать, как ему после захва-
та власти стать верховным правителем всея Руси. Выхо-
дило, что это не так уж трудно сделать...
— Стой, государь! — прервал размышления негром-
кий голос. Чья-то рука схватила под уздцы его коня.
Богдан Яковлевич схватился было за саблю, но уви-
дел семерых вооруженных всадников, окруживших его.
— Что вы за люди, что вам надобно? — строго спро-
сил воевода.
— Я царский дьяк Михайла Битяговский. Хочу знать,
для чего Богдан Яковлевич Бельский, воевода Нижнего
Новгорода, тайно прискакал в Углич? — спросил, подъ-
ехав вплотную, высокий человек со шрамом на лице.
Бельский понял, что его узнали, донесут в Москву и
события могут принять скверный оборот.
— Я дядька царевича Дмитрия. Еще великий госу-
дарь Иван Васильевич Грозный приставил меня к своему
сыну. А ты кто такой?
— Я царский дьяк, — повторил Битяговский, — и
нахожусь в Угличе по приказу царя Федора Ивановича.
Тебе, дядька царевича Дмитрия, мы лиха чинить не бу-
дем, — с насмешкой сказал дьяк, — однако в Москву,
правителю Борису Федоровичу Годунову, про наезд твой
отпишем... Пошли по домам, ребята. Воевода Богдан
Яковлевич Бельский известный человек, я его по обличью
сразу признал.
Всадники повернули коней и скрылись в переулке.
Опальный воевода остался один.
Теперь Богдан Бельский не слышал голосистых со-
ловьев. До него не доходили запахи цветущих яблонь.
Он ничего не видел и не слышал. Одна страшная мысль
захватила его и держала крепко. Если дьяк Битяговский
пошлет донос в Москву Бориске Годунову, ему, Богдану
Бельскому, не миновать жестокой расправы. Если Нагие
418

проиграют дело, он не сможет отказаться от участия в за-
говоре. Москва начнет копать и может докопаться до мно-
гого...
И вместо того чтобы скакать к Афанасию Нагому в
Ярославль, Богдан Бельский принял иное решение: не-
медленно, не теряя и часу, ехать в Москву и все расска-
зать правителю Борису Годунову. Он, Бельский, должен
быть в Москве раньше, чем придет из Углича донос госу-
дарева дьяка Битяговского. Только так, другого выхода
нет. И Богдан Бельский хлестнул плетью коня.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
ЧТО ЗНАЕШЬ, ТОГО И ЗНАТЬ НЕ ХОЧЕТСЯ
Летний дом окольничего Андрея Петровича Клешни-
на, возведенный прошлым годом, стоял в Китай-городе,
на улице Ильинке. Он был похож на многие дома зажи-
точных московских людей и состоял из двух строений,
покрытых одной крышей и соединенных переходом. Гор-
ницы с сенями и чуланами располагались на жилых под-
клетях. К сеням примыкало крыльцо с крытой лестницей.
Шел май месяц. Москва украсилась нежной зеленью
распустившихся деревьев. У многих домов зацвела виш-
ня. Дни стояли теплые, солнечные.
Пробудившись от послеобеденного сна, Андрей Пет-
рович решил почитать дочерям что-нибудь нравоучитель-
ное из книги «Домострой», написанной ученым попом
Сильвестром еще во времена царя Ивана. Она содержала
правила житейской мудрости. В ней говорилось об отно-
шении к ближнему, к своей семье, к богу и к царю.
Говорилось, как вести домашнее хозяйство, как держать
себя дома и в гостях. Книга содержала много полезных
советов по огородничеству и садоводству, по приготовле-
нию пищи скоромной и постной и заготовке овощей, мяса
и рыбы впрок.
Дочери Анна, Ольга, Наталья и Евдокия с опаской
вошли в отцовскую горницу. Они были рослые, здоровые,
веселые. Клешнин держал дочерей строго, щедро разда-
вал затрещины провинившимся.
Андрей Петрович внимательно посмотрел на девушек:
одеты все чисто и опрятно. Щеки у всех розовые, косы
длинные, тяжелые.
Старшая, Евдокия, была просватана за царского столь-
27*
419

ника Ваську Окулова. Остальные с нетерпением дожида-
лись женихов.
Отец кивнул на лавку с мягким сиденьем:
— Садитесь, красавицы.
Когда дочери уселись, он открыл книгу и, откашляв-
шись, стал читать:
— «...Зван будешь на свадьбу, то не упивайся до
пьянства и не задерживайся поздно, потому что в пьян-
стве и долгом сиденье бывают брань, свара, бой и крово-
пролитие...» Что за дьявол, не сё место читаю!
Девушки захихикали. Клешнин строго на них по-
смотрел и стал переворачивать страницы.
— А вот и для вас тоже... «Что есть жена мужняя? —
громко стал он читать. — Мужья должны учить жен
своих с любовью и благорассудным наказанием. Ежели
жена по мужниному научению не живет, то мужу надоб-
но ее наказывать наедине и, наказав, пожаловать и при-
молвить: друг на друга не должны сердиться. Слуг и де-
тей тако же, посмотря по вине, наказывать и раны воз-
лагать да, наказав, пожаловать. А хозяйке за слуг пе-
чаловаться: так слугам надежно. А только жены, сына
или дочери слово или наказание неймет, то плетью по-
стегать, а побить не перед людьми, наедине. По уху, по
лицу не бить, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни по-
сохом не колотить и ничем железным или деревянным.
А ежели велика вина, то, сняв рубашку, плеткою вежли-
венько побить, за руки держа. Жены мужей своих спра-
шивают о всяком благочинии и во всем им покоряются...»
Андрей Петрович перестал читать, глотнул из сереб-
ряного ковша холодной браги, посмотрел на дочерей:
— Всё ли поняли, красавицы?
— Поняли, батюшка, — ответила за всех старшая,
Евдокия, — как не понять.
Клешнин хлопнул рукой по надоедливой мухе на лбу,
вытер усы.
— Далее слушайте.
«Всякое кушанье, — строго читал Клешнин, — мяс-
ное и рыбное, всякий приспех скоромный и постный и
всякое рукоделье она должна сама уметь сделать, чтобы
могла и служанку научить: ежели все знает мужниным
наказанием и грозою и своим добрым разумом, то все бу-
дет споро и всего будет вдоволь».
Андрей Петрович снова прервал чтение и отпил бра-
ги. Со вчерашнего винопития во дворце его мучила жаж-
да и побаливала голова.
420

— Эй, Наталья! — прикрикнул он, заметив, что млад-
шая дочь, его любимица, хихикает и прячет лицо за спи-
ну Евдокии. — Смотри, видно, по плетке соскучилась! —
Клешнин перевернул страницу. — «...Отнюдь беречься от
пьяного питья. Должна жена пить бесхмельную брагу и
квас и дома и в людях. Тайком от мужа ни есть, ни
пить...»
Андрей Петрович поднял голову. Его любимица На-
талья пнула под бок старшую сестру. Ей надоело слу-
шать нудное отцовское чтение и хотелось порезвиться.
— Ну-ка, Наталья, скажи, какая святая на седни при-
ходится?
— Орина-рассадница. Седни мамка рассаду садила и
все приговаривала: «Не будь голенаста, будь пузаста, не
будь пустая, будь тучная, не будь красива, будь вкусна».
— Знаешь, дочь, хорошо, — похвалил отец.
Он остался доволен ответом и перевернул еще страни-
цу книги, готовясь продолжать чтение.
Книгу он отодвинул подальше от дальнозорких глаз
и огладил бороду.
— Андрей Петрович, господине, — позвал старый дво-
рецкий, приоткрыв дверь, — выдь-ка сюда.
Клешнин закрыл книгу и вышел из горницы.
— Богдан Яковлевич Бельский тебя спрашивает, —
зашептал дворецкий.
— Какой Бельский?
— Воевода из Нижнего Новгорода... Опальный.
Этого Клешнин не ожидал. Появление в Москве опаль-
ного без царского повеления строго запрещалось. Однако
окольничий понимал, что придворный Бельский знает по-
рядки, и ежели он решился приехать самовольно в Мо-
скву, значит, недаром.
— Что ж. зови, — подумав, распорядился Андрей Пет-
рович и вошел в горницу.
— Отправляйтесь к матери, девки, завтра с вами по-
говорю. Не забывайте воспитателя своего, — он показал
на плеть, висевшую на стене. Этой плетью Клешнин на-
казывал провинившихся домашних.
Девушки засмеялись и выбежали из отцовской горницы.
Вошел опальный воевода Богдан Бельский в скром-
ной одежде черного цвета, с тяжелой золотой цепью
на шее.
Клешнин и Бельский обнялись: их связывала давняя
дружба и близость к царю Ивану Васильевичу.
— Почему приехал без царского позволения?
421

— По слову и делу государеву!
— Вот как! — Клешнин удивился. — А что за дело
у тебя?
Богдан Бельский подошел ближе.
— Нагие скоро царевича Дмитрия в Москву приве-
зут, — сказал он, понизив голос.
— Когда?
— На Николин день будто.
— Чего хотят Нагие?
— Мятежа на Москве. Царевича Дмитрия хотят на
царство посадить.
— Еще что знаешь?
— В Москву посланы люди с подметными письмами.
Андрей Петрович очумело смотрел на Богдана Бель-
ского. Он не верил своим ушам. Царевича Дмитрия при-
везут. Гости московские, купецкие люди и посадские му-
жики поднимут мятеж. Колокола в московских церквах
ударят в набат. Люди Нагих разобьют кремлевские воро-
та, и разъяренная толпа ворвется в царский дворец.
Клешнин представил себе все это очень ясно. Он увидел,
как вытаскивают из дворца окровавленного, избитого Бо-
риса Годунова. Увозят постриженных в ангельский чин
царя и царицу. Вытаскивают растерянных слуг...
Во дворе появляются многочисленные надменные род-
ственники царевича Дмитрия — Нагие. Его, верного слу-
гу, царского дядьку Андрюшку Клешнина, ждут пытки и
мучительная смерть. В этом он нисколько не сомневался.
На родство с Григорием Нагим он не надеялся.
Тугая волна ударила в голову, закололо в сердце.
«Царевич не должен быть в Москве. — Клешнин вско-
чил с лавки и заметался по горнице. — Скорее во дво-
рец. Может быть, царевич Дмитрий сегодня ночует в Сер-
гиевой лавре и завтра припожалует в Москву».
— Поедем, Богдан Яковлевич, к правителю, — ска-
зал Клешнин и не узнал своего голоса. — Эй, там, люди!
Коня! — Он сорвал со стены саблю, засунул нож в го-
ленище.
По горницам забегали, затопали сапогами слуги.
Богдан Бельский со злорадством поглядывал на все-
сильного царского дядьку. «Проняло, — думал старый
опричник, — понял, что к чему. Тебя-то первого к ответу
Нагие поставят. Ишь, старый пес, силу забрал».
— Твоя воля, Андрей Петрович, — сказал он, пря-
ча глаза, — дело важное, как велишь.
Хотя и торопплся Клешнин, а не удержался и пока-
422

зал опальному приятелю каменную стену вокруг третьего
посада, выросшую за Китай-городом. Стены бело-набело
выштукатурены и украшены множеством зубцов и баш-
нями. Кое-где стена еще достраивалась, сооружались
башни.
Новые стены высились полукругом, концы которого
упирались в устье Яузы и Черторыя, а стена, соединя-
ющая их, смыкалась с южными стенами Кремля и Ки-
тай-города в одну общую линию, защищенную Москвой-
рекой.
Город за белой стеной посадские мужики прозвали
Белым или Царевым городом.
— Федор Конь стены ставил, — сказал Клешнин. —
Смотри-ка, башни какие. Под каждой башней вороты, а
всех ворот десять... А еще Борис Федорович Годунов дру-
гой город затеял. Стены деревянные будут ставить по зем-
ляному валу вокруг всей Москвы и по Замоскворечью.
Стены толщиной в три сажени и более. А вороты камен-
ные, с башнями. Спору нет, Борис Федорович хозяин хо-
роший. И улицы шире делают, на двенадцать саженей
мостят.
Богдан Бельский молча слушал. Говорить ему не хоте-
лось. Решалась его судьба: Богдан Яковлевич сделал вы-
бор. Он долго держался за Нагих и тоже метил посадить
па престол царевича Дмитрия. Но слишком силен стал
Борис Годунов, слишком мало осталось тех, кто мог ему
противостоять. Князья Шуйские, потеряв заправил, тоже
присмирели и искали сближения с всесильным правите-
лем. Бельский недавно узнал, что хитрый лис Василий
Иванович отошел от Нагих и стал держать руку Годуно-
ва. Может быть, и вышло бы дело с мятежом и воцаре-
нием Дмитрия, а может быть, и нет. Ежели бы дело Дмит-
рия не удалось, Бельскому головы не сносить. Предупре-
див Бориса Годунова о надвигающейся беде, он сохранял
себе жизнь и почет. Он знал, что правитель не оставит его
без награды.
В Кремле тоже шло строительство. На Ивановской
площади, против Ивана святого, каменщики возводили сте-
пы. К кирпичной двухэтажной палате посольского при-
каза пристраивались каменные палаты для других при-
казов. Борис Годунов пожелал соединить все правитель-
ственные помещения в одном здании.
На площади, как всегда, толпились челобитчики. Два
дьяка из города Костромы, наказанные за лихоимство,
стояли со скорбным видом на коленях. Руки у них были
423

связаны за спиной, а на шее у одного болтался кошелек
с деньгами, а у другого — соболь.
Здесь Клешнин и Бельский сошли с коней и дальше
пошли пешком. К ним приблизился нищий, босиком, в
лохмотьях.
— Убей меня или дай мне, — сказал он Богдану
Бельскому, смотря ему прямо в глаза.
Богдан Яковлевич бросил копейку.
В Кремле зазвонили церкви. Звону было много, разго-
варивать стало трудно. Сорок церквей били во многие ко-
локола.
* * ф
В кабинете правителя пахло ладаном и розовым мас-
лом. Сам он сидел за столом и слушал посольского дьяка
Андрея Щелкалова. Царский дьяк рассказывал о делах,
творившихся в приднепровских землях. Опять приехал в
Москву посол от запорожского гетмана Христофора Ко-
синского. Гетман снова просит помощи, предлагает рус-
скому царю взять украинные земли под высокую царскую
руку и называться царем Запорожским, Черкасским и
Низовским.
Правитель слушал и, как всегда, поглаживал правой
рукой густую черную бороду, обильно смазанную розовым
маслом.
— Еще есть одно дело, Борис Федорович, да не знаю,
как его толковать.
— Что еще?
— Мой человек, подьячий Игнашка Мухин, вчера из
Крыму приехал. Говорит, что хан Казы-Гирей против нас,
а не против Литвы поход готовит. Ему-де пьяный мурза
татарский поведал.
— Того быть не может.
— Я и сам так думал. Да вот сомнения берут: а вдруг
Казы-Гирей со шведами да с Литвой согласился вместях
Москву воевать? Орду большую готовит: и ногайская ор-
да с ним, и султанские из Азова. Подьячий Мухин гово-
рит, тысяч сто пятьдесят войска собралось у Казы-Ги-
рея. Со всеми вдруг воевать худо.
— Лазутчиков пошли в Крым. И сторожи пусть каж-
дый день вести в Москву дают.
— Сделаю, Борис Федорович.
— Воевод всех степных крепостей предупреди: пусть
424

пуще стерегутся. Однако не думаю я, что хан Казы-Гирей
слово свое нарушит. Клялся он на Литву ударить.
— Неверное слово у Казы-Гирея... Может, из Новго-
рода отозвать князя Федора Мстиславского?
— Отзови, — подумав, сказал правитель. — А войска
пусть против свеев стоят. Король Юхан грозился у нас
Новгород Великий отобрать.
Андрей Щелкалов вздохнул и сделал пометку в бу-
магах.
— Попусту грозится, — сказал он, подняв голову. —
А вот на Белом море другое дело. Из Сумского острога го-
нец прискакал: свей по рекам через леса подобрались и
взяли Сумский острог. Грозят все двинские пристани за-
воевать и вовсе нам морскую торговлю затворить. Аглича-
не грозились, а теперь свей.
Борис Годунов сообщение о нашествии шведов принял
спокойно.
— Наши мореходы им покажут двинские пристани.
Свеев бить им в обычай. Жалко, нет Степана Гурьева,
царского корсара, уж как бы он к делу пришелся. Одна-
ко пошли князей Волконских, Андрея и Григория, с дру-
жинами: одному Соловецкий монастырь охранять, а дру-
гой пусть из Сумского острога свеев выбьет.
— Сделаю, Борис Федорович.
Годунов внимательно посмотрел на думного дьяка.
— Ты что в смирную одежду облачился, четки пере-
бираешь и бороду до пупа отрастил? Разве помер кто у
тебя?
— Сам помру скоро. Надо с богом примириться.
— Твое дело, Андрей Яковлевич. Если задумал пб-
стриг принять, удерживать не стану. Дело божеское...
А польский король когда крест на перемирье будет цело-
вать?
— Вот тут и думать надо. Ежели б Казы-Гирей на
Литву орды свои готовил, король давно бы договор утвер-
дил. Наверно, он от султана вести иные имеет. Выжидает
Жигимонд, куда хан кинется, не иначе. И свейский Юхан
тако же.
— Пусть. Наши служилые люди окрепли в заповед-
ные годы. Без Юрьева дня воевать веселее станут. Смот-
ри, как дружно по призыву собрались и оружные и с ко-
нями. А ты говорил — худо будет.
Думный дьяк промолчал.
Когда вошли Клешнин и Бельский, дьяк Щелкалов
собирался уходить. Он раскланялся с царским дядькой,
425

покосился на опального оружничего Богдана Бельского.
Дверь за посольским дьяком закрылась. В кабинете
наступила тишина. Окольничий Клешнин приблизился к
правителю и, пригнувшись, сказал:
— Богдан Яковлевич важные вести привез.
Борис Годунов повернул голову и молча посмотрел на
Бельского, не выразив особого удивления.
— Царевич Дмитрий в Москву собирается, государь
Борис Федорович, — поклонился Бельский.
— Вона как?! — Глаза Годунова сверкнули.
— Нагие меня звали, дак я отказался супротив тебя
идти.
— Говори.
— Стрельцов с собой берут для помоги, людей своих
в Москву послали.
— Сколько стрельцов в Угличе?
— Четыре приказа.
— Немедля отправить под Серпухов. Ты слышишь,
Андрей Петрович, всех до одного. Пусть против татар
стоят.
Стрельцов все равно надо было убирать из Углича —
они мешали задуманному делу.
Борис Годунов приподнялся, вышел из-за стола.
Богдан Бельский про себя отметил слишком короткие
ноги правителя. Когда он сидел за столомг то казался ку-
да представительней. Они давно не виделись, и сейчас
коротконогость Годунова бросилась в глаза. Руки у пра-
вителя белые, мягкие, с выпуклыми синими венами.
— Спасибо за упреждение, Богдан Яковлевич, — ска-
зал правитель и обнял Бельского. — Ежели все обойдет-
ся, царь Федор с тебя опалу сымет, снова при дворе бу-
дешь... А сейчас все, что знаешь, выкладывай без утай-
ки, вместе подумаем, как быть.
Бельский рассказал все, что знал. Нагие, пользуясь
знаменем царевича Дмитрия, хотели захватить царский
престол. Угроза страшная и вполне реальная. Толпа мос-
ковских посадских, подстегиваемая набатным звоном,
овладеет Кремлем, внесет на руках царевича Дмитрия во
дворец. Нет, так не будет... Царь Иван Грозный отравил
удельного князя Володимира, своего двоюродного брата,
без особой нужды. Захотел и отравил. А ныне престол
царя Федора в опасности, и правитель должен принять
все меры, должен вырвать измену с корнем.
— Еще скажу, Борис Федорович, — обрадованно
426

сказал Бельский. Он понял, что прощен. — Задумали
Нагие хитрое дело.
— Что еще?
— А вот что. Пошли-ка ты стрельцов в дом к купцу
Крашенинникову Федоту, живет в Белом городе у Пога-
ного пруда. Богатый купец, и дом приметный — белка
на крыше вырезана: сидит и орешек грызет. Седни у не-
го угличский истопник в гостях.
— Имя-то ему как? — спросил правитель, едва сдер-
живая нетерпение.
— Никифор Слива. Истопника Нагие научали, что
посадские мужики должны вопить, когда Дмитрия в Мос-
кву привезут.
— Сам-то ты знаешь?
— Не упомнил. Слышал вполуха, как Андрей Федо-
рович Нагой Никифора научал, а понять не понял. Хит-
ро. А купца запомнил: Федот Крашенинников, и на кры-
ше у него белка ветер указует. Понял, что дело измен-
ное, против великого государя и противу тебя, Борис Фе-
дорович, и сразу на коня — ив Москву.
— Теперь ты мне друг, — снова обнял оружничего
Борис Годунов. — Скоро и царскую ласку примешь...
Проводи гостя, — кивнул он Клешнину. — И стрельцов
пошли к купцу Крашенинникову. Пусть стрельцы Ники-
фора Сливу ко мне приведут.
Проводив Бельского до дверей, правитель долго стоял,
не двигаясь с места.
Солнце шло к закату, косые лучи, пробиваясь сквозь
слюдяное оконце, озолотили его ухоженную черную бо-
роду.
Полтора десятка лет, проведенных при опричном дво-
ре Ивана Грозного, но прошли даром для Бориса Году-
нова. Жестокость и грязь опричнины крепко вошли в его
кровь и плоть. Вершитель тайных дел царя Ивана Малю-
та Скуратов учил молодого опричника не останавливать-
ся ни перед чем, если дело сулит выгоду, и уж тем более,
если на карту поставлена царская милость или собствен-
ная жизнь. Можно не моргнув глазом обвинить человека
в любом преступлении, если он встал тебе поперек доро-
ги. Своя жизнь всегда стоит дороже, и ради нее можно
пожертвовать даже честью. Жизнь самого царя ничто ря-
дом с твоей жизнью.
Борис Годунов еще раз вспомнил, как Иван Грозный
расправился с удельным князем Владимиром Старицким,
своим двоюродным братом,
427

«Не можно царю без грозы быти, — вспомнил он чьи-
то слова *, — как конь под царем без узды, тако и цар-
ство без грозы».
Распахнулась дверь, вошел запыхавшийся окольничий
Клешнин. Вслед за ним вооруженные стрельцы втащили
человека в бархатном синем кафтане и зеленых сапогах.
Кафтан был ему узок и казался с чужого плеча. На
лице размазана кровь, руки закручены назад.
Правитель махнул рукой, стрельцы удалились. Когда
закрылась дверь, Борис Годунов спросил:
— Ты Никифор Слива?
— Я истопник двора угличского удельного князя Ни-
кифор Слива, государь.
— Вот что, Никифор, если расскажешь, зачем в Мос-
кву припожаловал, без утайки всю правду, будешь столь-
ником. Подарю тебе земли сто четей и двести рублев де-
нег... Не скажешь, упрешься — буду пытать, пока не
развяжешь язык. Но тогда пощады не жди.
— Готов служить тебе, государь. — Никифор улыб-
нулся.
— Хорошо. Говори, зачем послан?
Окольничий Клешнин уселся на скамью и, положив
бумагу на колено, взял в руки перо.
— Боярин Нагой Андрей Федорович приказал мне
ехать в Москву к купцу Крашенинникову в дом на Ни-
кольской и сказать, о чем должны вопить московские
мужики, когда приедет в Москву удельный князь ца-
ревич Дмитрий, — громко и ясно выговорил истопник.
— Дальше! — правителю не терпелось.
— Московские мужики должны вопить так: «Царь Фе-
дор и Бориска Годунов у тяглового мужика Юрьев день
отымают. Не будет более свободы уйтить мужику от пло-
хого поместного человека к другому ни в какие годы.
А ежели царевич Дмитрий на престол сядет, все по-ста-
рому обернется, как от дедов и прадедов велось...» — Ни-
кифор Слива снова улыбнулся. — Более мне ничего не
говорено. А что другим слугам Андрей Федорович при-
казал, того не ведаю.
Продолжая улыбаться, Никифор взглянул на прави-
теля! Лицо Бориса Годунова сделалось злым. Усы всто-
порщились, розовые щеки покрылись бледностью.
— Кого еще послал боярин Андрей Федорович? — ед-
ва выговаривая слова, спросил он.
— Акимку Тулупова послал, а еще кого, не ведаю.
— Когда привезут на Москву царевича Дмитрия?
428

— Того не ведаю, великий боярин.
Правитель поверил истопнику Никифору. Собственно
говоря, того, что он сказал, было вполне достаточно. За-
дача правителя сводилась к предупреждению мятежа, уго-
тованного Нагими. Теперь он знал, что нужно делать.
Прежде всего Борис Годунов подошел к Никифору и
развязал ему руки.
— Я верю тебе. Будешь стольником во дворце. Полу-
чишь землю, все, как сказал. А деньги сейчас возьми, —
правитель открыл ящик и вынул кожаный мешочек, —
двести рублев.
Никифор Слива упал на колени.
— Однако, стольник Слива, — сказал Борис Году-
нов, — пока не прикажу, из Кремля не выйдешь. Побу-
дешь в разбойной избе у окольничего Клешнина. Понял?
— Понял, государь великий боярин.
Правитель дернул за веревку, ударил колокол. Возник-
шему в дверях слуге Годунов приказал увести в разбой-
ную избу стольника Сливу.
— Теперь, Андрей Петрович, сделаем тако: пока не
отменю, пусть объезды день и ночь по Москве ездят.
Головами объездов назначаю: в Кремль — князя Ту ре-
нина, в Китай-город — Третьякова-Головина, в большую
половину царева города от Яузы до Неглинной — князя
Звенигородского, в меньшую половину— князя Морткина.
Записал, Андрей Петрович? Пусть от огня и ото всякого
воровства оберегают.
—- Записал, Борис Федорович.
— Слушай далее. Передашь указ в разряд, а сам ска-
чи в Углич. Прикажи дьяку Битяговскому, пусть испол-
нит государево дело, церковь каменную святому Дмитрию
строит... Не теряй и часу, под нами земля горит.
—- Иду, Борис Федорович.
Правитель снова остался один. Усевшись в кресло, он
стал размышлять. Так вот что выдумали Нагие. Поднять
мятеж в Москве, свергнуть царя Федора и посадить на
престол своего Дмитрия. Да, придумано хитро. Он, Го-
дунов, решил поступиться тяглецами-крестьянами в уго-
ду служивому человеку и отменить Юрьев день. Перехо-
ды крестьян с места на место, переселение на новые зем-
ли, к морю, куда глаза глядят, обедняли служилого чело-
века, лишали его доходов. А ведь на служилом человеке
держалась вооруженная сила государства. Ежели с дру-
гого конца посмотреть — тоже плохо: беглые крестьяне
на Дону единятся в большую силу казачью. И те казаки
429

сеют смуту в Русском государстве. Все хорошо придума-
но: церковь вновь получила тарханы, а служилые люди —•
уверенность в завтрашнем дне. И вот теперь Нагие...
Ночью правитель долго не мог заснуть. Он считал,
сколько человек из семьи Нагих стоит против него, про-
тив Годуновых. Выходило более десяти мужчин и вдо-
вая царица Марья. Князей Шуйских надо перенять на
свою сторону, думал Годунов. Не будет Дмитрия — На-
гие не страшны. Правитель два раза вставал к иконе и
долго молился. Заснул он только под утро. Во сне ему
чудились опричники. Бесконечной чередой, в черных
одеждах, они проходили мимо него, держа в руках боль-
шие восковые свечи, и пели что-то заунывное. Каждый из
них оборачивался и пристально смотрел на правителя, и
всякий раз правитель вздрагивал, узнавая великого госу-
даря Ивана Васильевича Грозного.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
ЧТО БУДЕТ, ТО БУДЕТ, А БУДЕТ ТО, ЧТО БОГ ДАСТ
Неподалеку от впадения реки Великой в реку Горынь,
на горе Замковой, высится дворец князей Острожских.
Замок примыкает одной стороной к реке Великой, а с
других окружен оврагом, затопленным водой. Через овраг
переброшен подъемный мост. Каменные высокие стены
образуют крепость. Пятиглавая церковь во имя богоявле-
ния господня примыкает к стенам крепости.
В приземистом каменном доме рядом с церковью жил
священник Дамиан Наливайко. Время шло к полуночи.
Попадья и двое мальчиков давно спали. В задней светел-
ке со сводчатым потолком все еще шел разговор. За сто-
лом сидели трое: поп Дамиан, Степан Гурьев и Федор
Шубин. Сидели тесно, сдвинув бороды.
— Ложимся спать, братья, а завтра, как стемнеет и
закроют ворота, я приведу старого князя в церковь, —
зевнув, сказал поп Дамиан. — Северная стена, Степан,
выходит наружу, к реке. Внизу на ней окон нет, только
на самом верху пробито маленькое оконце. А внутри, под
самыми сводами, к стене пристроена дубовая галерея с
перилами. Есть винтовая лестница... Тебя и Федора я
спрячу в церкви. Как приведу старика и дверь закрою,
хватайте — и в рот тряпку, чтобы не крикнул. Вяжите,
430

в попону запеленайте — и на веревке в окно. А на бере-
гу наши казаки будут ждать с конями.
— Тяжелый твой князь?
— Легохонек, росту небольшого, под семьдесят ему,
высох.
— Не помрет, как свяжем?
— Не помрет. Сила есть еще в нем. На коне скачет
и сабелькой машет.
— Ну и хитер ты, поп! Дело придумал. Не боишься?
— Коли что случится, дак я к атаману в писаря пой-
ду и попадью с детьми уведу.
—- Хитер... Объясни нам, поп, что за свара приключи-
лась в церквах на Киевщине?
— Киевский митрополит Онисифор Девочка оказался
иезуитским прислужником, — сразу отозвался поп. — Он
утверждал, что православной церкви треба подчиниться
папе римскому. — Лицо Дамиана покрылось красными
пятнами. — Нет другого лекарства для нашей церкви,
кроме каленого железа... Патриарх Иеремия недавно низ-
ложил Онисифора Девочку, однако посвятил в киевские
митрополиты иезуитского прихвостня Михаила Рогозу.
А коли глава нашей церкви помощник дьявола, как быть
остальным? — Поп вздохнул и склонил голову. — Я де-
сять лет духовником у князя Константина Острожского,
десять лет я внушаю ему, что треба делать, а все остает-
ся по-прежнему. Не можно оставаться настоящим право-
славным и быть верным слугой католического короля и
пустить сыновей в католики, как наш князь, — снова
заговорил Дамиан. — Треба спасать православие, а для
того есть только одно средство — стать подданными мос-
ковского царя.
— Ты прав, поп, — поддержал Степан Гурьев, — на-
до всему русскому народу под одним царем жить.
— Хватит, — махнул рукой Дамиан, — за душу
берет! Давайте, братья, на сон грядущий еще по чаше
выпьем.
Выпили еще по чаше крепкого хмельного и разошлись.
Московиты легли в горнице на полу, расстелив войлок, а
поп потушил свечу и ушел спать к попадье.
Степан Гурьев спал плохо, ворочался всю ночь с боку
на бок. Утром еще не стало светать, он разбудил това-
рища.
— Федор! — тряс он его за плечо. — Федор!
Шубин проснулся, привстал, посмотрел по сторонам.
За окнами стояла ночь.
431

— Чего тебе, Степан?
— Остапу Секире я пятьсот рублев на сохранение
оставил, когда сюда шли. Возьмешь, детям отдашь.
— А ты?
Степан Гурьев долго молчал.
— Истомило всего... убьют меня, Федор, сердце чует.
— Не к месту речи ведешь. Когда смерть придет, один
бог знает.
— Так-то так, однако и сердце вещун.
— Вдвоем старика одолеть велико ли дело?
— Да уж как будет. Так ты деньги возьми...
Не дожидаясь ответа от друга, Степан сразу заснул,
едва промолвив последнее слово.
С первыми лучами солнца поп Дамиан разбудил мос-
ковитов и повел завтракать. На столе в большой деревян-
ной миске дымились галушки. Перед каждым стояла ча-
ша с густой сметаной. Плотно наевшись, все трое пошли
в церковь. Отомкнув тяжелый замок, поп, приоткрыв
дверь, втолкнул в божий дом Степана и Федора.
Церковь была старая, стояла больше ста лет, ее стро-
ил еще Василий Федорович Острожский. Снаружи она по-
ходила на католический костел. Где-то в темной глубине
церкви горела неугасимая лампада. Поп Дамиан зажег
от нее несколько восковых свечей и поставил перед ико-
нами, у каждой молился и клал поклоны.
В церкви чуть посветлело.
Помолившись, поп дал Степану и Федору по горящей
свече и сказал:
— А теперь пойдсмо, братья, наверх, окно посмотри-
мо, можно ли через оное просунуть князя.
По узкой винтовой лестнице заговорщики стали взби-
раться наверх. Гулко отозвались в пустой церкви шаги.
Поп шел первым. Добравшись до галереи, он грузно за-
топал по дубовому настилу. Вслед за ним двинулись Сте-
пан и Федор.
Окно оказалось плотно закрытым железным ставнем,
на двух крепких засовах. Повозившись, заговорщики сня-
ли тяжелый ставень. Снаружи окно выглядело маленьким
и узким, на самом деле в просвете могли поместиться два
высоких человека.
Заговорщики долго стояли у окна. Перед глазами го-
лубой лентой вилась река. На склоне возвышенности сре-
ди столетних дубов столпилось несколько десятков до-
миков. Вокруг замка зеленели хозяйские нивы. На лугу
паслось огромное княжеское стадо. На реке Горыни ры-
432

баки закидывали сети с лодок, чтобы наловить рыбы для
княжеского стола. Сотни тысяч людей трудились в кня-
жеских владениях пять, а то и шесть дней в неделю на
пользу хозяина, Константина Острожского, самого богато-
го человека во всей Речи Посполитой. Сотни городов, мно-
жество сел и деревень входило в хозяйство князя. Он был
главным вершителем судеб своих подданных, никто, кро-
ме бога, не мог вмешиваться в его дела...
У самой крепостной стены буйно разрослись кусты бо-
ярышника, шиповника и дикой сливы.
— Там в зарослях будут ждать казаки. Они придут,
как только стемнеет, — сказал поп Дамиан.
* ❖ *
Константину Константиновичу Острожскому исполни-
лось шестьдесят шесть лет. Сегодня он проснулся с лег-
ким сердцем, и до самого обеда его не покидало хорошее
настроение.
Поздравить князя приехали его сыновья Януш, Кон-
стантин и Александр со своими семьями и много вель-
можных шляхтичей с Киевщины, Подолья и Волыни.
В замке сделалось шумно и весело.
Позавтракав, князь чинил суд и расправу над своими
подданными. Два десятка мужиков выпороли на конюш-
не, другие отделались денежным штрафом. Из конюшни
долго раздавались вопли провинившихся.
Во время обеда князя развеселил шляхтич Вельямин
Корецкий, один съевший большого барана и конское вед-
ро пшенной каши. Князь платил Вельямину за обжорство
немалые деньги, на которые он и сам жил безбедно и со-
держал семью.
Большая старинная столовая с каменными столами.
Над головой — огромные дубовые балки и закопченный
потолок. Не так давно здесь пировали при пылающих фа-
келах.
Сегодня за обеденный стол уселось около трехсот че-
ловек. Обед продолжался почти четыре часа. Было по-
дано полсотни мясных, рыбных и сладких блюд. Во вре-
мя обеда гремела музыка и раздавались веселые песни.
В честь хозяина произносились здравицы, поднимались
хрустальные бокалы и серебряные чаши с дорогими фран-
цузскими и испанскими винами.
Карл и карлица, одетые в разноцветные лохмотья и
увешанные колокольцами, смешили гостей. Они шутили,
28 Накануне Смуты	433

назойливо приставали к гостям, высмеивали их недостат-
ки, предсказывали будущее. Шутили они над шляхтича-
ми помельче и победнее, однако доставалось и знатным и
богатым.
В конце обеда к князю подошел его духовник поп
Дамиан:
— Ваша светлость, ради вашего дня рождения треба
исповедаться и причаститься как истинному христиа-
нину.
— Да, да, отче.
— Перед ужином я приготовлю все необходимое в
церкви и приду за вами, ваша светлость.
— Хорошо, отче, приходи, я буду ждать.
Поп Дамиан, ворча что-то себе под нос, ушел из кня-
жеских покоев. Ему не нравилось праздничное оживле-
ние, наступившее в замке. Народу прибавилось, вместе с
господами наехало много слуг.
«Коли князь не захочет присягнуть гетману, я его
прокляну, — подумал поп. — Нет, он присягнет, побоит-
ся проклятья».
Пообедав, князь Острожский собрал сыновей в своем
кабинете. Они беседовали долго, обсуждая дела польско-
го королевства.
Княжеский кабинет был достопримечательностью ост-
рожского замка. Его стены, отделанные полированным
дубом, украшали портреты предков князей Острожских
по мужской линии. На одной стене — отец, дед и пра-
дед князя Константина, с другой княжеские прадеды в
латах, с оружием в руках строго смотрели на внуков.
Узкие стрельчатые окна с цветными гербами на стек-
лах.
Но главным украшением кабинета служил огромный
камин, привезенный в начале века отцом князя из Фран-
ции. В камине жарким пламенем горели толстые дубовые
поленья.
Сначала разговор шел о короле Сигизмунде Третьем.
Он мало кому нравился в польском королевстве. И като-
лики и православные одинаково недолюбливали недале-
кого умом, безвольного и слабого короля.
— Что говорить, выбрали себе владыку... Когда он
после избрания въезжал в Краков, канцлер Замойский
встретил его блестящей приветственной речью, — расска-
зывал старший брат, Януш. — И представьте себе, Па-
нове, король не ответил ни слова. Выслушал речь и мол-
ча поехал дальше.
434

— Канцлер, вероятно, обиделся, — усмехнулся ста-
рый князь.
— Он сказал сенаторам, которые больше всех хлопо-
тали в пользу избрания Сигизмунда: «Какого немого
черта вы привезли нам из Швеции?»
— Так и должен был сказать Замойский. Я хорошо
знаю его норов. Но самое худшее, что король — игрушка
в руках иезуитов.
— А что ты скажешь, отец, о гетмане Косинском? Он
недавно взял Белую Церковь, и сейчас под этим городом
стоит большое войско казаков и черни. Говорят, он со-
бирается взять Киев.
— Ничего страшного. Пограбит и успокоится. Запо-
рожские атаманы все одинаковы. Холода наступят — и
казаки разойдутся по домам.
— Говорят, он присягу себе от шляхты требует!
— Одни разговоры. Присягу может требовать только
король.
— Смотри, отец, коли казаки возьмут Киев, в Варша-
ве будут опять говорить, что ты не починил крепость.
— Я разгоню чернь плетками, — высокомерно ото-
звался киевский воевода.
— Будем надеяться на лучшее.
— Мое мнение, отец, ты знаешь, — сказал второй
сын, Константин. — Как можно скорее всем надо пере-
ходить в католичество. Весь народ должен быть одной
веры.
Князь Константин пошел в мать. Он был красноще-
кий, полнотелый и высокий, чем отличался от отца и
своих братьев, малорослых, костлявых и тощих.
— Но почему нам надо принимать католичество?
Пусть ляхи принимают православие, — привскочил млад-
ший сын, Александр.
— Ляхи исповедуют католичество с древних времен.
— А мы, русские, — с древних времен православие.
Надо бы избрать на престол царя Федора. Ты, отец, ви-
новат: если бы ты захотел, на польском престоле сидел
бы православный Федор.
— Ну, кроме моего желания, понадобилось бы еще
очень многое. Но, по правде говоря, я побоялся испортить
отношения со всем польским панством. Они бы мне ни-
когда не простили... А земли, данные мне королем в по-
жизненное владение?!
— Мы сами губим себя, — настаивал Александр. —
23*
435

У нас нет хороших школ. Наше православное духовен-
ство малограмотно, едва читает богослужебные книги...
— Моя академия лучше, чем Виленская академия
иезуитов, — с гордостью сказал старый князь. — Мой
ректор Кирилл Лукарис известен на весь мир... По дья-
вольскому наваждению, наш язык омерзел многим, его
не любят, хулят, а между тем он есть плодоноснейший
и любезнейший язык.
— Поздно, отец, говорить о языке, — вставил стар-
ший сын, Януш. — Русская вера и русский язык оста-
лись только у черни да у запорожской голытьбы. А под-
держивать чернь — значит лишиться своих маетностей и
доходов. — Он вздохнул. — Теперь нам осталось одно:
быть верными слугами польского короля.
В кабинете наступила тишина. Рассыпая искры, по-
трескивали в камине дубовые поленья. Жаркое пламя по-
лыхало на шлемах и кольчугах, развешанных на стене.
— Через три дня я выеду в Киев, — сказал старый
князь, — посмотрю, что можно сделать для починки кре-
пости... И по-своему поговорю с митрополитом Рогозой.
Услышав мерные удары колокола в церкви Богоявле-
ния, отбивавшего часы, князь вспомнил, что ему надо ис-
поведоваться, поднялся с кресла и сказал:
— Хочу исповедаться, — и, не ожидая духовника, по-
шел в церковь.
В храме стояла тишина, горели свечи. Душа старого
князя немного успокоилась. Перед иконой святой девы
он опустился на колени и долго молился. Он искренне хо-
тел, чтобы православная вера укрепилась в русских зем-
лях, и просил у бога помощи. «Я скажу митрополиту,
что он не получит от меня и ломаного гроша, если будет
якшаться с иезуитами, — между молитвами думал
князь. — Он побоится идти против меня, а ведь я против
унии» *.
Свеча перед иконой закоптила, и князь снял пальца-
ми обгоревший фитиль. Заболели на каменном полу кост-
лявые коленки, и он поднялся. Где-то наверху, под ку-
полом, громко ворковали голуби.
В эту минуту сзади его обхватили чьи-то крепкие ру-
ки. Князь хотел закричать, но рот ему сразу заткнули
пыльной тряпкой, а руки завернули назад и скрутили
ремнем.
— Не бойся, князь, худа тебе не сделаем, — услышал
он голос, твердо выговаривавший русские слова.
436

Киевский воевода открыл глаза и увидел двух пожи-
лых казаков в барашковых шапках.
— Гетман Христофор Косинский хочет с тобой гово-
рить, вот и поедешь с нами в Киев.
«Как они меня вывезут из замка? — мелькнуло в го-
лове у князя. — В воротах и на башнях стража. И по-
чему в Киев? Неужели город в руках гетмана?!»
— Пойдем, князь, наверх. — И один из казаков, в
синем кунтуше, подтолкнул Острожского. — Вон туда, к
лестнице.
Под ногами князя и казаков лестница чуть поскрипы-
вала. Поднимаясь, киевский воевода, боясь задохнуться,
силился выпихнуть языком засунутую в рот тряпку. На-
конец окончился утомительный подъем, от которого у
князя кружилась голова. Казаки повели его по настилу
галереи.
Человек в синем кунтуше, это был Степан Гурьев,
выглянул из окна. Казаки должны были у подножия сте-
ны зажечь два костра, один подле другого. Огней не бы-
ло. Значит, они еще не пришли.
Не торопясь мореходы расстелили на досках старую
конскую попону и положили на нее князя. Завернули и
крепко обвязали веревками. Получился небольшой свер-
ток, из которого выглядывала усатая седая голова князя.
К свертку привязали длинную веревку. Когда князь по-
нял, как хотят его вывезти из замка, он замотал головой
и замычал, желая показать, что такой способ ему не
по душе.
Ни Степан Гурьев, ни Федор Шубин не обратили
внимания на яростные знаки князя. Вскоре совсем стем-
нело. На небе собирались дождевые тучи, закрывая и
звезды и луну. Огней внизу все еще не было.
Степан и Федор вспомнили, как они темной ночью
плыли по Днепру, пробираясь из Смоленска в Киев. Уку-
танный в попону, прерывисто дышал киевский воевода,
выкатив страшные, налитые кровью глаза.
* * *
Через два часа после ухода старого князя в его каби-
нет вошел придворный лекарь, венецианец Винченце
Скарлотти, с серебряной чашей. Он что-то размешивал в
ней стеклянной палочкой.
Старший сын князя Острожского Януш сидел, заду-
мавшись, у камина, положив ноги ближе к огню. Слуга
437

недавно подбросил несколько охапок сухих дров, и они
ярко пылали. Колеблющееся пламя освещало огромную
комнату. В трубе тоскливо завывал ветер, убаюкивая кня-
зя Януша.
— Где милостивый пан Константин? — кашлянув в
Руку, спросил лекарь. — Время для приема лекарства
давно миновало.
— Он пошел исповедоваться, — не сразу отозвался
Януш.
— Нет. Отец Дамиан ждет его у дверей спальни.
— Он пошел в церковь.
Януш забеспокоился. Прошло много времени. Разве
случилась беда — вчера отец жаловался на боль в
сердце.
Князь ударил в гонг.
— Позови отца Дамиана, — приказал он появившему-
ся в дверях слуге.
Вошел отец Дамиан с озабоченным лицом.
— Где князь? — грозно нахмурясь, спросил Януш.
— Я два часа жду его у спальни, — смиренно отве-
тил поп. — Он должен сегодня исповедоваться и причас-
титься.
Дело пошло не совсем так, как предполагал поп Да-
миан. Старый князь не стал дожидаться его прихода, а
пошел в церковь сам. Однако поп узнал об этом, видел,
как московиты схватили и связали Острожского. И тогда
поп решил, что ему в церкви находиться опасно да и не-
зачем, закрыл ее на замок, а сам для отвода глаз стал
дожидаться у княжеской опочивальни. На дворе стемнело
давно, и он был уверен, что казаки увезли пленника в
Киев.
— Знаю, но он пошел в церковь, — опять сказал
Януш. — Пойдем, поп, искать князя. — И князь Януш
поднялся с кресла.
Поп Дамиан стал прикидывать, удалось ли москалям
выкрасть старого князя, и по его расчетам выходило, что
удалось. Темнота наступила давно, и старый князь дол-
жен был находиться где-нибудь верстах в двадцати от
замка. «Спаси нас, господи, и помилуй», — попросил поп
у бога и сказал:
— Пойдемте, милостивый пан.
Четверо слуг, придворный лекарь и князь Януш вслед
за попом вышли из замка и, пройдя мощенную булыжни-
ками площадь, очутились у церкви. Двери оказались за-
438

крытыми. Повозившись с тяжелым навесным замком, поп
толкнул дверь, она со скрипом распахнулась.
Церковь освещалась одинокой лампадой, горевшей в
среднем ряду иконостаса.
Темно и тихо. Разговаривали вполголоса. Слуга зажег
толстую восковую свечу и обошел все темные углы: ста-
рого князя нигде не было.
У подножия винтовой лестницы Януш увидел голубой
шелковый платок, принадлежавший старому князю.
— Отец! — громко позвал он. — Ты здесь?
По-прежнему в церкви было тихо. Чуть слышно по-
трескивала свеча в руках у слуги.
— Спасите, спас... — раздался вдруг голос старого
князя откуда-то сверху.
Ему удалось вытолкнуть языком тряпку, и он успел
крикнуть. Степан Гурьев тут же снова заткнул ему рот.
Князь Януш, выхватив на ходу саблю, ринулся на-
верх по винтовой лестнице. За ним кинулись слуги, гром-
ко стуча подкованными сапогами.
— Отец! — вопил князь Януш. — Отзовись, отец...
Поп Дамиан, подняв кверху глаза, молил бога о ми-
лости. «Что случилось, почему они все еще там? Все
пропало!» — мелькнуло у него в голове.
— Спасайся, Федор! — крикнул Степан. — Там их
много! Привяжи веревку за железный прут и по стене
спускайся на землю.
— Не пойду без тебя.
— Скорее! Если ты быстро спустишься, я тоже
успею.
Федор Шубин понял, что Степан прав. Другого выхо-
да не было. Даже если бы сейчас они успели спустить
князя на землю и казаки с лошадьми были бы на месте,
все равно им не уйти от погони... Накинув конец веревки
на торчавший в стене железный прут, он привязал ее, а
свободный конец выбросил в окно. Не теряя времени, Фе-
дор стал спускаться. В этот миг внизу загорелись два
костра.
Над настилом галереи показалась голова князя Яну-
ша. Степан выхватил из-за пояса пистоль и медленно
стал отступать. Очутившись у окна, он выстрелил в кня-
зя, лег на живот и, ухватившись за веревку, пополз
вниз.
Пуля не задела князя Януша, шевельнув ему только
волосы. Изрыгая проклятья, он подбежал к окну и саб-
лей рассек голову Степану Гурьеву. Мореход выпустил
439

из рук веревку и безжизненным телом свалился на землю.
Оглянувшись, князь Януш увидел своего отца, завер-
нутого в пропахшую конским потом попону, с тряпкой во
рту, полузадохшегося, с выпученными глазами. Януш вы-
хватил тряпку.
— Переловить мерзавцев! — сразу стал хрипеть ста-
рый князь. — Они здесь, под стеной.
— Кто они, отец?
— Люди гетмана Христофора Косинского! — хрипел
князь. — Не теряйте времени, гетман хотел взять с меня
присягу на верность.
Слуги не сразу развязали князя. Связан он был креп-
ко и надежно. Его долго переворачивали с боку на бок,
пока потерявший терпение Януш не перерезал веревки
саблей.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
НЕ ДЕЛАЙ СВОЕГО ХОРОШЕГО, А ДЕЛАЙ МОЕ ХУДОЕ
Во вторник, 11 мая, из Москвы в Углич прискакал
человек.
— Правитель наказал немедля закладывать храм свя-
тому Дмитрию, — передал гонец дьяку Битяговскому, —
а сделаешь, часу не теряй, вести в Москву шли.
Осушив баклагу меда, наскоро перекусив пшенной
кашей с жареной гусятиной, гонец поскакал в обратный
путь.
Дьяк Михайла Битяговский долго сидел в горнице и
думал. Пришло время совершить дело, во имя которого
он корпел здесь, в Угличе. Сделано многое, однако отпра-
вить царевича в мир, где нет печали и воздыхания, ока-
зывалось далеко не просто. Нагие превратили дворец в не-
приступную крепость. Двери отворялись только для тех,
кого знала царская родня. Тайную охрану царевича воз-
главил Афанасий Нагой, опричник Ивана Грозного, про-
живавший в своем поместье в Ярославле. Он часто на-
езжал в Углич и давал Михайле Нагому нужные со-
веты.
Вечером у ворот дома царского дьяка спешился вое-
вода Семен Федорович Нагой, голова угличских стрельцов.
Он был стар и сед и славился по Москве тем, что его
очень не любил Борис Годунов.
— Получил царский приказ, — сказал воевода, —
440

идти в Серпухов. Против татар буду стоять. Завтра до
солнечного восхода в поход. Кто город охранять будет,
известно тебе, дьяк?
— Ничего не ведаю. Разве стрельцов всех угоняют?!
— Всех до одного. Я думал, ты знаешь, что к чему.
Надо сторожей на стены ставить, мало ли что может слу-
читься. Царский сын во дворце живет. Деньги на сторо-
жей надобны.
— Ты прав, Семен Федорович, о том я подумаю.
Воевода распрощался с дьяком и, тяжело ступая, вы-
шел из горницы. Михайла Битяговский обрадовался ухо-
ду стрельцов из Углича. Он понял, что это не случайное
совпадение. Ставить на стены сторожей без приказа из
Москвы он не собирался. Его и раньше смущали дозор-
ные стрельцы, днем и ночью ходившие по стенам кре-
пости и глядевшие с башен.
На следующий депь, ранним утром, мимо дома Битя-
говского прошли стрельцы, и конные и пешие. Пешая
сотня сидела на телегах. Во главе отряда на вороном
жеребце ехал седобородый воевода Семен Нагой.
Дьяк вышел на крыльцо и смотрел вслед уходящему
стрелецкому войску, пока не осела дорожная пыль, под-
нятая лошадиными копытами и колесами телег.
К обеду он позвал своего сына Данилу и племянника
Никиту Качалова с шурином Оськой Волоховым. Данила
и Никита были жильцами во дворе и состояли телохрани-
телями царевича. Беседу дьяк Битяговский повел изда-
лека. Он рассказал про возведение в сан патриарха свя-
тейшего Иова, чему был свидетелем.
— Старейший патриарх восточного православия бла-
гословил Иова как сопрестольника великих отцов христи-
анства и, возложив на него руку, прочел короткую молит-
ву. Новопоставленный московский патриарх имел на гла-
ве митру с крестом и короною, священнодействовал вме-
сте с византийским, — сладким голосом говорил дьяк, —
а когда, отпев литургию, разоблачился, государь царь Фе-
дор Иванович собственной рукой возложил на него дра-
гоценный крест с животворящим древом, бархатную зе-
леную мантию с полосами, низанными жемчугом, и бе-
лый клобук со знамением креста. Царь Федор Иванович
подал ему жезл святого Петра и велел именоваться пат-
риархом всех земель северных... Каков велик наш госу-
дарь Федор Иванович?!
Потом разговор пошел напрямую. Царский дьяк объ-
яснил, что надо сделать. Он надеялся на родственные узы,
441

связывающие всех четверых. Родство было во многих де-
лах решающей силой. Для убийства решили выбрать суб-
ботнее время. В субботу обедали раньше, а кто мог, на-
пивался хмельным. Плотно пообедав, русский человек ло-
жился отдыхать. На субботу родня Битяговского возла-
гала самые жаркие упования. И еще было одно немало-
важное обстоятельство. Царевич обедал раньше взрослых,
с мамкой и кормилицей, и его после обеда отпускали по-
гулять во дворе. На прогулку царевича сопровождала кор-
милица Орина Тучкова. Вот это глухое время и выбрали
заговорщики.
— Мне его отдайте, — петушился долговязый Оська
Волохов, хлебнув лишнюю чарку. — У моей матки руки в
синяках, все из-за этого змееныша. Все ему не так и не
так. Царица Марья — злющая баба, глаза готова за
свое дитя выдрать, она ущипнет мать за руку и выкручи-
вает мясо.
— Главное, ежели что, — учил дьяк, — кричите: ца-
ревич-де в падучей болезни сам на нож набрушился...
А в ином не признавайтесь.
Расходясь по домам, родичи поклялись святому крес-
ту крепко держать все в тайне и друг друга не выдавать.
Обнялись, перецеловались.
— А уж царь-государь не забудет нашей верной служ-
бы, — говорил дьяк Битяговский, стараясь придать сво-
ему зверскому лицу ласковое выражение, — меня в дум-
ные дьяки поставит и вас, молодцы, в стольники.
Уход стрельцов из Углича опечалил Михайлу Нагого.
Он утешался только тем, что стрельцы направлены в Сер-
пухов. Значит, думал он, татары двинулись на Русь и
скоро подойдут к Оке. Из Москвы от верных людей вести
приходили в Углич почти каждый день. Михайла Нагой
знал, что главные русские войска стоят в Новгороде Ве-
ликом, против шведского короля Юхана. В угличском
дворце все было готово. По первому знаку из Москвы
семейство Нагих с царевичем Дмитрием и царицей на
четырех колымагах выедут в Сергиеву лавру, а потом,
ежели захочет бог, и в Москву.
Дни стояли погожие, жаркие. Яблопп в садах отцве-
тали, осыпались, покрывая землю белыми лепестками.
В огородах сажали рассаду капусты и готовили грядки
под прочие овощи.
Утром в субботу 15 мая небо нахмурилось, накрапы-
вал дождь.
Царевич Дмитрий проснулся нерадостный. Он каприз-
442

ничал, не хотел вставать и идти в церковь. Постельница
Марья Колобова, ласково уговаривая, напялила на него
кафтанчик с высоким воротничком, обула в козловые крас-
ные сапожки.
После службы царевич, как всегда, первый вышел на
паперть и стал раздавать нищим милостыню.
Во дворе у церкви встретились дьяк Михайла Битягов-
ский и Михайла Нагой.
— Почему на стенах дозорных нет?
— Не знаю, стрельцы по царскому указу ушли.
— Ты царский дьяк, должен мне деньги на сторожей
дать.
— Запрошу Москву, тогда.
— Ежели что взять, так ты сразу хапнешь, а ежели
дать, так и нет тебя. Два дня даю тебе сроку.
— Уж как будет.
Царевичев дядя был под хмельком. Он махнул рукой
и поспешил в посад к веселой вдове на обед.
Царица Марья повела царевича Дмитрия наверх, во
дворец. Последнее время, а особенно после приезда дьяка
Битяговского в Углич, Марья Федоровна сделалась вдвой-
не осторожной и не спускала глаз со своего сына. Она
не расставалась с ним ни днем, ни ночью, кормила его
из собственных рук. Тайные доброжелатели из Москвы не
раз предупреждали ее об опасности.
Время наступало обеденное. Слуги накрывали боль-
шой дубовый стол во дворце, носили наверх хлеб и холод-
ные кушанья.
Царевич попросил квасу, а когда его принесли, нео-
жиданно расплакался и долго не мог успокоиться.
— Перестань, Митенька, не плачь, глазки испор-
тишь, — уговаривала мать. — Испей кваску сладенького,
медового.
Царевич выпил квасу и снова захныкал.
— Государь Дмитрий Иванович, пойдем на двор, по-
гуляем, — позвала царевича мамка, боярыня Васили-
са. — Глянь-ко, солнышко красное показалось.
Царевич посмотрел в окошко.
— Хочу гулять, — сказал он. — Матушка, дай мне
орешков погрызть.
Боярыня Василиса Волохова взяла царевича за руку.
Марья Федоровна хотела пойти с сыном, но вспомнила,
что пришла телогрейщица с готовым шитьем и надобно
его примерить.
—• Оринушка, — крикнула она кормилице, — подь на
443

двор, посмотри Митеньку... Орешков ему дай, а я приду
скоро.
Царица во всем верила кормилице Орине, грудью
вскормившей Дмитрия. Ее сын Баженька приходился мо-
лочным братом царевичу.
Царевич Дмитрий, мамка Василиса и кормилица Ори-
на вышли из горницы в сени, спустились по лестнице
к восточному входу и вышли в сад.
Яркое солнце ослепило царевича. А ведь только не-
давно шел дождь. Он с удивлением смотрел на зеленую
траву, на синие купола соборной церкви, на высокую кре-
постную стену. Двор был пуст, люди сидели по домам.
На угловой дозорной башне с шатровым верхом тоже ни-
кого не было, недавно стрельцов угнали на Оку. Не-
сколько малых ребят возились невдалеке на солнечном
припеке у церковной стены. За ними наблюдала постель-
ница Марья Колобова. Сегодня суббота, и от работ все
освободились раньше обычного. Многие уже отобедали и
завалились спать.
— Оринушка, — сказал царевич, не осилив крепкого
орешка, — разгрызи, у меня зубки болят.
Из-за угла Константино-Еленинской церкви вышли
дворцовые жильцы-родственники: Данила Битяговский,
Осип Волохов и Никита Качалов. Они издали стали кла-
няться царевичу и приветствовать его радостными возгла-
сами. Осип Волохов стал на голову и пошел по траве на
руках. Данила Битяговский запел веселую песню. Никита
Качалов сноровисто пританцовывал. Царевич развеселил-
ся, стал подзывать их к себе. Жильцы топтались на месте.
Не дождавшись, пока они подойдут, Дмитрий спустил-
ся с крыльца и подбежал к жильцам. Отсюда, где они
стояли, ни игравших малых детей, ни постельницы Марьи
Колобовой не было видно, закрывала церковь. Кормили-
ца Орина бросилась за царевичем.
Данила Битяговский, Осип Волохов и Никита Ка-
чалов дружно в землю поклонились Дмитрию.
— Государь Дмитрий Иванович, давай в тычку по-
играем, — поднявшись, выступил вперед Осип Волохов
и вытащил из-за голенища большой и острый нож.
— Ты с ума сошел, болван! — закричала кормили-
ца. — Вот узнает государыня про нож, велит она тебе
палок всыпать.
Не обращая внимания на крики кормилицы, Волохов
взял за руку царевича.
444

— Государь, у тебя новое ожерелье? — спросил он
изменившимся голосом.
— Нет, старое, — подняв голову и улыбаясь, ответил
Дмитрий.
И тут произошло неожиданное. Волохов взмахнул но-
жом и ударил царевича в горло. Однако твердый ворот-
ник кафтанчика, унизанный жемчугом, защитил его, нож
ударил в жемчуг, соскользнул и вывалился из рук
убийцы.
— Помогите! — закричала во весь голос Орина. —
Помогите, убивают! — Она бросилась к царевичу, обняла
его, закрыла своим телом. — Вскормленник, красавчик,
сыночек мой! — причитала кормилица.
Она не понимала, что происходит. Сын боярыни Ва-
силисы Оська, свой жилец, хотел убить царевича. Она не
сразу поверила своим глазам и даже подумала, что ошиб-
лась. Однако острый нож, брошенный Оськой, лежал на
земле.
— Запорют тебя, Оська, псари на конюшне и вас,
дураки, вместе с ним! — попробовала припугнуть жиль-
цов Орина.
Долговязый Осип Волохов испугался и убежал с кня-
жьего двора. Исчезла боярыня мамка Василиса Волохова.
Данила Битяговский и Никита Качалов оказались храб-
рее. Они кинулись на кормилицу. Данило Битяговский,
коренастый и сильный, короткой палицей сильно зашиб
ее. Орина омертвела, упала, но не выпустила из рук ца-
ревича.
Крики во дворе затихли, слышно было, как ворковали
голуби на церкви.
Дмитрий молчал, ничего не понимая и испуганно по-
сматривая по сторонам черными глазами. Вряд ли мысль,
что он живет последние минуты, пришла ему в голову.
Расправившись с кормилицей, Данила Битяговский
вырвал из ее рук царевича и ударом поднятого с земли
ножа полоснул ему горло. Кровь хлынула из широкой
раны.
— Царевичу в руку вложи нож, — закричал Никита
Качалов, — как дьяк сказал.
Но и Битяговский растерялся, не смог вложить нож в
руку убитого, а оставил его возле царевича.
Данила Битяговский и Никита Качалов, свершив убий-
ство, бросились бежать.
По-прежнему молчалив и пустынен двор. Люди обеда-
ли в своих домах. Но мать, царица Марья, услышала воп-
445

ли кормилицы. Словно разъяренная медведица, выбежа-
ла она на крыльцо и увидела своего сына окровавленного,
бездыханного. Она бросилась к нему, целовала, ласкала
его. Рядом лежала бесчувственная кормилица Орина.
Страшный вопль царицы нарушил обеденную тишину
княжьего двора. Он привел в чувство кормилицу.
— Матушка царица, — подняв голову, сказала Ори-
на, — они, они убили... Оська Волохов! — Однако все
происшедшее казалось сном, она все еще не могла прий-
ти в себя.
В это время из задних дверей дворца выбежала бояры-
ня мамка Василиса. Обезумевшая царица Марья, увидев
ее, ухватила из поленницы березовое полено.
На царицу Марью было страшно смотреть. Бледная,
зубы ощерились, словно она хотела загрызть боярыню
Волохову. Глаза обезумели, сделались блеклыми. В этот
миг царица поняла, что жизнь кончилась для нее, не
стало ни сыночка Дмитрия, ни близкой Москвы у ее ног,
ни сытой, привольной жизни, ни милого дружка Богда-
шеньки. Нет, ничего нет. Темно и пусто.
— Твой Оська Митеньку зарезал, проклятая! Где ты
была, пряталась? Ты все знала! — кричала царица, уда-
ряя мамку поленом в голову. — Проклятая, сын твой
зарезал вместе с выродком Битяговским!
— Не я, государыня, не я, милая, родная! — тверди-
ла Василиса, закрывая голову руками.
Прибежал Григорий Нагой, брат царицы. Он что-то
жевал и вытирал рукой жирный рот.
Бей ее, бей ее! — вопила бесновавшаяся цари-
ца. — Она, она, сын ее... Бей, бей!..
Григорий Нагой, не раздумывая, выхватил полено из
рук сестры, стал лупить боярыню по чему ни попало:
по голове, по бокам.
— Дайте мне сыск праведный! — хрипела Васили-
са. — Праведный сыск дайте!
Ударил набатный колокол в соборной церкви у Спа-
са. Ударили колокола в других церквах княжьего двора.
На тревожный звон отозвались церкви Угличского по-
сада.
Выломав ворота, в крепость ворвались посадские му-
жики.
Прибежал дворцовый лекарь. Второй брат царицы,
Михайла Нагой, прискакал на княжий двор на неоседлан-
ном коне. Михайла был пьян, он тоже оторвался от ве-
селого обеда.
446

Тревожный звон колоколов угличских церквей, а их
было в посаде за полторы сотни, взбудоражил мужиков.
Они думали, что во дворце пожар, принесли с собой баг-
ры, топоры, ушаты и крючья, но ни дыму, ни огня не
было.
Мужики увидели тело царевича Дмитрия в луже кро-
ви. Услышали отчаянные крики матери-царицы.
Растолкав толпу посадских мужиков, к Константине-
Еленинской церкви протискивался Михайла Битяговский.
Он увидел боярыню Волохову в разорванной одежде и
простоволосую, стоявшую перед царицей на коленях.
— Убивица, бейте ее! — кричала царица. — До смер-
ти бейте!
Мужики набирались ярости, сжимали кулаки и глухо
роптали.
— Прекратите самоуправство, — важно выступил впе-
ред Михайла Битяговский. — Царевич сам набрушился
на нож, от своих рук умер. Падучая приключилась... Кто
приказал ударить сполох?
— Ты что с нами разговариваешь? — крикнул из тол-
пы купец мясного ряда. — Ишь, дьявол страшный!
— Убивец! — завопила пуще прежнего царица Ма-
рья. — Он убивец!.. Люди! Он научил своего сына заре-
зать царевича.
Толпа грозно зашумела. Кого слушать: дьяка или ца-
рицу? Таких сомнений ни у кого не было: царское слово
прежде всего.
Мужики, стоявшие рядом с дьяком, бросились на не-
го, стали хватать за воротник, за бороду, тыкать кулака-
ми в бока.
Дьяк зарычал, шевельнул плечами, вырвался и по-
бежал к соборной колокольне. Он понял, что толпа не
пощадит его.
Пономарь Константино-Еленинской церкви, по про-
звищу Огурец, ударявший в набатный колокол, увидел,
как вслед за дьяком бросились мужики с вилами и то-
порами. Когда пономарь догадался, что дьяк хочет спря-
таться у него на колокольне, его взял испуг. «Мужики, —
подумал он, — могут пришибить и меня». Посмотрев по
сторонам, он задвинул засов.
Дьяк Михайла Битяговский, взбежав на колокольню,
стал ломиться в дверь и кричать, чтобы ее открыли. Уви-
дев, что спрятаться па колокольне он не сможет, а му-
жики бегут следом, дьяк спустился на землю с другой
стороны и со всех ног бросился к брусяной избе. Задыха-
447

ясь, он вбежал в избу, закрыл за собой дверь на засовы.
Посадские вмиг окружили избу. Подогреваемые воплями
царицы, разломали сени, высадили двери, выбили окна.
Дьяка схватили в избе и выволокли на двор. Он был
изрядно помят мужиками, кричал и корчился от страха.
Лицо дьяка перекосилось, шрам стал лиловым, на лбу и
па лице выступили красные бляшки. На дворе Михайла
Битяговский разметал мужиков и снова побежал. И тог-
да высокий посадский с рыжей бородой швырнул топор
в спину дьяка.
— И-их, держись, дьявол! — крикнул он.
Битяговский упал. Со всех сторон на него наброси-
лись мужики с вилами и топорами.
— Царева дьяка убиваете, сволочи! — хрипел Битя-
говский. — Подождите, узнаете, кто я!
К нему подскочил пьяный Михайло Нагой с молот-
ком в руках. Он дрожал от ярости.
— Стойте, мужики, пусть скажет, кто научил его уби-
вать царевича. Не своей же он поганой головой приду-
мал. Ну, ты, говори... Бориска Годунов Юрьев день за-
претил христианам. Не можно теперь от худого помест-
ника уйтить. Не хотел, чтобы царевич Дмитрий по-ста-
рому все оставил. — Михайла Нагой размахнулся и мо-
лотком ударил Битяговского по лбу.
— Скажи, кто научил? А не то живым не быть.
Нагой замахнулся снова.
Дьяк Битяговский поднял на разъяренного дядю ца-
ревича залитые кровью глаза.
— Державный правитель повелел... Тебе он тоже го-
лову срубит. А Юрьева дня вам как своих ушей не ви-
дать.
— Не видать нам Юрьева дня! — закричали посад-
ские мужики и казаки с барок. — Вишь, что царский
дьяк сказал.
— Вот что нам правитель готовит! Мужики, слышите,
что он сказал? — кричал про свое пьяный Михайла На-
гой. — Борис Годунов повелел убить царского сына. Он
сознался. Бей его! — И Нагой еще раз молотком ударил
дьяка.
На мгновение Михайлу Битяговского со всех сторон
облепили люди. Били кулаками, ножами, камнями. Когда
они разошлись, царский дьяк был мертв.
Раздвигая толпу локтями, задыхаясь, к площади про-
бирался Ондрюшка Мочалов. Глаза его были широко
448

раскрыты. Подобравшись к мертвому царевичу, он взмах-
нул руками.
— Митенька, хлопчик мой! — дико закричал Оп-
дрюшка. —- Митенька! — Он пальцем прикоснулся к
кровавому ручейку, вытекавшему из-под тела царевича,
и отдернул руку. — Убили Митеньку, ой-ой-ой! — снова
закричал горбун. — Не уберегли царевича!
Окружившие его посадские мужики, оравшие и во-
пившие, смолкли. Все смотрели на маленького вещуна в
черной рясе.
— Убили! Я знал это, — лихорадочно, быстро заго-
ворил Ондрюшка, ни к кому не обращаясь. — Боже мой,
ведь я знал и не мог спасти. Звери, звери, звери...
— Кто убил царевича, ты знаешь, Ондрюшка? — спро-
сил, приблизясь, богатый извозчик Копыто, сосед гор-
буна.
— Борис Годунов, правитель... Не сам убил, а повелел
и деньги дал. И она, ведьма безрогая, — Ондрюшка ука-
зал дрожащим пальцем на боярыню Волохову, стоявшую
на коленях, — главная закоперщица. И сын ее Оська
Волохов, и меньший Битяговский, и племянник Никита
Качалов — они царскую кровь пролили. Я слышал, как
седни у меня, у хлева, шептались: горло-де надо пере-
хватить. Я-то думал, они овцу хотят порешить, а они на
Митеньку замахнулись.
— Где они, злодеи, Ондрюшка, не знаешь ли? —
спросил сосед, извозчик.
— Двое в приказной избе схоронились, третий у Би-
тяговского в доме на печь залез. Я видел, как они с кня-
жьего двора бежали. А главный меж ними Борис Году-
нов. Слуга царский на господина своего руку поднял.
Ищите всех, кто царевича убил!
Посадские мужики побежали искать жильцов.
Михайла Нагой с окровавленным молотком подошел к
Василисе Волоховой:
— Кто велел царевича убить? Говори, ведьма!
Боярыня-мамка увидела смерть.
— Правитель Борис Годунов, — всхлипывала она, —
повелел убить царевича, а мы, что ж, мы люди малень-
кие, подневольные. Пощадите!
— Кому повелел?
— Дьяку Михайле Битяговскому и мне. Пощадите,
помилуйте...
— Ведьма!
Михайла Нагой замахнулся молотком.
29 Накануне Смуты
449

Дядя Андрей Нагой схватил его за руку.
— Оставь, не убивай. Она великому государю Федору
Ивановичу должна поведать, кто на брата его, царевича,
руку поднял. Бориске головы не сносить.
Михайла вздохнул, опустил руку, вытер пот со лба.
— Твоя правда, пусть живет.
— Убивцы, убивцы! — снова раздались крики.
Верный слуга Василисы Волоховой из сострадания
надел ей на голову свою шапку. Для женщины не было
большего позора, чем быть на людях без платка или шап-
ки. Посадские с воем ринулись на него, смяли, проломи-
ли череп дубиной, сбили с головы боярыни шапку.
На площадь перед Константино-Еленинской церковью
посадские приволокли Данилу Битяговского и Никиту
Качалова, их нашли в приказной избе. Вольные казаки с
барок привели упиравшегося, рыдавшего во весь голос
Оську Волохова. Царица повелела его умертвить.
— Миленькие, родименькие, не убивайте! Я не хотел
царевича сгубить, отказывался, — выкрикивал он, — по-
велели мне... Мамка приказала! — Он вырвался из рук
и кинулся в церковь Спаса.
Мужики кинулись за ним. Оська обхватил деревян-
ный столб, поддерживающий церковные своды, и отчаян-
но вопил о опасении. Мужики с трудом оторвали креп-
кие руки от столба и выволокли его на площадь, кинули
на землю и стали избивать на глазах у матери. Истопник
Васюк Щелин пожалел Оську, бросился, лег на него,
закрыл своим телом, чтобы не забили до смерти. Васюка
убили тут же, над Волоховым.
Заступился за своего шурина племянник дьяка Битя-
говского, Никита Качалов. Убили Никиту Качалова. Ко-
гда забивали насмерть Данилу Битяговского, он назвал
еще нескольких человек. Приволокли и этих людей и рас-
терзали на площади. Посадские люди все прибывали па
княжий двор. Вольных людей — казаков со стоявших на
Волге барок и лодок — прибывало и прибывало. Зашуме-
ли среди народа сказанные Битяговским и Михайлом
Нагим страшные слова о Юрьеве дне. Нагие, поднявшие
на ноги людей колокольным звоном, не могли остановить
разгоревшиеся страсти. Начинался мятеж.
Андрей Нагой, дядя царевича, перепугался и послал
гонца за архимандритом Вознесенского монастыря отцом
Феодоритом, главной духовной властью в Угличе.
Тем временем десяток мужиков побежали грабить двор
450

Михайлы Битяговского. Разнесли избу и конюшни, выве-
ли и разобрали по рукам лошадей. Из погреба выкатили
бочки с пивом и медом. Питье выпили и разлили на зем-
лю, а бочки переколотили. Жену дьяка Овдотью ободрали
и простоволосую вместе с дочерьми Дунькою и Манькою
поволокли на княжий двор.
— Бей их, чего смотришь? — закричали со всех сто-
рон.
— Пожалейте, родненькие! — вопила Овдотья. — По-
милуйте деточек невинных.
— Гадючье отродье теперя жалеть нечего!
Толпа окружала семью дьяка Битяговского все плот-
нее. Люди размахивали кулаками и вилами. Смерть была
совсем близко.
— Дорогу, дорогу! — закричали мужики, те, кто сто-
ял ближе к Никольским воротам. — Святые отцы едут!
Несколько здоровенных монахов расчищали дорогу
архимандриту Феодориту и игумену Савватию. Они вме-
сте служили обедню в Вознесенском монастыре. Услышав
колокольный звон и получив призыв Андрея Нагого, се-
ли на крестьянскую телегу и примчались на княжий
двор.
Из толпы показался высокий, могучего сложения Фе-
одорит в полном праздничном облачении.
Стойте, безбожники! —- раздался его бас. — Стой-
те, вам говорю!
Он поднял двумя руками серебряный крест над голо-
вой. За ним выступал старенький седовласый игумен Сав-
ватий.
Жена дьяка Овдотья и дочери Дунька и Манька вы-
рвались из рук посадских и спрятались за спины святи-
телей.
— Прекратите звон! — распорядился архимандрит. —
Немедля прекратить!
Рослый рыжий монах бросился на колокольню Спа-
са. Другой прыгнул в телегу и погнал лошадей в посад.
Архимандрит подошел к убитому царевичу Дмитрию,
поднял лежавшую на нем царицу Марью. Несколько мгно-
вений он смотрел на мертвое тело, перекрестился.
— Пойдем, матушка, — вздохнув, сказал он и, бе-
режно поддерживая под руку царицу, повел ее во дворец.
Набатные колокола перестали звонить, наступила
страшная тишина. Мятеж прекратился как-то сам собой.
Тела повинных в убийстве царевича Дмитрия посадские
29*
451

бросили в яму, вырытую за стеной крепости, и зарыли
без отпевания. Землю на могиле затоптали ногами.
Мужики, учинившие самосуд, расходились, понурив
головы, с тяжестью на сердце, медленно, словно нехотя.
Крестясь на церковные кресты, чесали потные затылки.
Гроб царевича Дмитрия, убранный цветами, поставили
в церковь Спаса. Распластавшись возле гроба, неутешно
плакала его мать Марья Федоровна.
Царицыны братья Михайла и Григорий и дядя Ан-
дрей Нагой собрались в церковном приделе па совет.
И было о чем подумать. После смерти царевича Дмитрия,
наследника московского престола, положение семейства
Нагих резко ухудшилось. Из родственников будущего мос-
ковского царя, перед которыми заискивали и которых по-
баивались, они превратились в незнатных и небогатых
придворных.
Убпт царский дьяк, лицо правительственное, высокое.
Убиты еще тридцать человек. Как посмотрят в Москве на
такое самоуправство? По голове не погладят, конечно...
Но ведь убит наследник престола царевич Дмитрий!
В Москве скажут, надо бы убивцев повязать и отправить
в разбойный приказ, там бы разобрались.
А теперь придется Нагим принять на себя удар, при-
дется держать ответ за убитых. Андрей Федорович На-
гой, будучи умнее своих племянников, все ясно себе
представил.
— Бориска Годунов нам не простит, —- сказал он. —
Посадские мужики его виноватили в смерти царевича. Он-
де приказывал. Да Юрьев день поминали вовсе не к
месту. Вот что страшно. И ты, Михайла, и ты, Григорий,
об этом кричали. Нам всем — ссылка и опала, а царицу
Марью вовсе в монастырь...
— Дьяк Битяговский сам имя Борисово назвал.
— Он мертвый, а с мертвого спросу нет.
— Мамка Волохова жива осталась.
— Продажная баба, скажет — с перепугу назвала.
Да что нам сейчас пререкаться. Надо думать, как далее
быть... Надежда на моего духовника Богдана. Святой отец
не солживит перед богом. Эх, не уберегли наше счастье,
что теперь делать?!
— Одно спасение, — подумав, продолжал Андрей, —
письмо написать царю Федору Ивановичу. И чтоб это
письмо кто-либо из наших друзей ему прочитал.
— Дмитрий Шуйский, — вступился Михайла, — про-
452

чтет великому государю. Он Годунова во как ненавидит,
хоть и родственник... Пиши, Григорий, ты грамоту зна-
ешь. Отвезет в Москву Суббота Протопопов, верный че-
ловек.
* * *
Угличский стряпчий Суббота Протопопов, пожилой,
грузный мужчина, ночевал в гостинице Сергиево-Троиц-
кого монастыря. По дороге погода стояла сходная, места-
ми дождь, местами солнце. Монахи еще ничего не знали
о смерти царевича Дмитрия, и Суббота Протопопов не стал
рассказывать, молчал, словно в рот воды набрал.
Среди обитателей лавры разговоры ходили о деяниях
новоявленного патриарха всея Руси Иова. Говорили о
правителе Борисе Годунове. Некоторые славили его, дру-
гие ругали. Новгородский купец, ночевавший вместе с
Протопоповым, рассказал о диковинном звере, зовомом
слоном, что прислала английская королева в подарок ца-
рю Федору Ивановичу. Ночь прошла спокойно. Как и
дома, отчаянно жалили клопы и щекотали пятки тарака-
ны, объедая загрубевшую кожу. Но уставший с дороги
человек не обращал на это внимания.
Проснувшись утром, Суббота ощупал зашитое в шапке
письмо, умылся, похлебал из большой чаши вместе со
всеми, кто ночевал в гостинице, жидкую овсяную кашу.
Расплатившись, он вышел на двор.
Монастырские служки подвели коня. Стряпчий по-
хлопал его по бокам, погладил шею и, взгромоздившись
в седло, тронул поводья.
До Москвы оставалось ехать немного, и к вечеру он
надеялся быть на улице Варварке, на своем подворье.
В посаде, лепившемся у монастырских стен, Суббота
Протопопов, остановившийся у харчевни, выпил чашку
хмельного меда и повеселевший поскакал по накатанной
ямской дороге.
На десятой версте стряпчий встретил всадников, ска-
кавших из Москвы. Они были в кольчугах и вооружены
саблями и самопалами.
— Кто таков, откуда? — остановив Протопопова,
спросил воин в серебряном орленом шишаке.
— Из Углича, стряпчий царевичев.
— Из Углича?! Постой, постой. Эй, ребята, этот че-
ловек из Углича скачет!
Всадники окружили Субботу Протопопова.
— С нами поедешь. Великий боярин Борис Федоро-
453

вич Годунов повелел всех, кто из Углича едет, к нему
приводить, — властно сказал старшой.
Стряпчий Протопопов досадовал, что назвался, но сде-
лать ничего не мог.
Всадники повернули к Москве. Окруженный слугами
Годунова, стряпчий Протопопов двинулся к престольно-
му городу. Ехали быстро, коней не жалели.
Дорогой Протопопов не сказал ни слова, да его и не
спрашивали.
Правитель Борис Годунов получил известие о смерти
царевича Дмитрия еще вчера поздно вечером. Он долго
молился богу. «Ты ведь знаешь, господи, — говорил пра-
витель, — какие беды постигли бы нашу землю после
смерти царя Федора Ивановича. Дмитрий молод, за него
управляли бы Нагие, люди глупые и темные. Пока Дмит-
рий приходил в разум, государство распалось бы от сму-
ты и неустройства. Его разорвали бы на части враги зем-
ли московской — польский король и шведский и крым-
ский хан. Все они отхватили бы по куску русской земли,
и не осталось бы, господи, Москвы, заступницы право-
славной веры, и разрушилися бы православные церкви...
А ежели придется мне воспринять царское место, построю
по всей русской земле сотни божьих домов...»
Но за молитвами правитель не забывал дела. Насту-
пало тревожное время. Надо быть ко всему готовым. Как
отзовется Москва на смерть наследника? Обойдет ли его
стороной народная молва или свяжет его имя с убий-
ством? Могут снова поднять голову присмиревшие враги.
Борис Годунов не спал всю ночь, готовясь к грядущим
событиям. Он советовался со своей женой Марьей Гри-
горьевной, с некоторыми верными людьми и ждал вестей.
Правитель принял Субботу Протопопова, не отклады-
вая ни минуты. Когда гонца привели в кабинет, Борис
Годунов стоял у стола, зажав в руках свою черную бо-
роду, грозно нахмурив брови.
— Зачем ехал в Москву? — строго спросил он.
— Послал Михайла Нагой, — ответил стряпчий. Смут-
ное ожидание чего-то страшного, что должно случиться,
не покидало его ни на мгновение.
— Письмо вез?
— Письмо государю Федору Ивановичу.
— Давай! — Правитель протянул белую руку. На
каждом его мясистом пальце сверкали перстни.
Суббота Протопопов колебался только один миг. Он
распорол подкладку у шапки и вынул бумагу.
454

— Царевич Дмитрий убиен. С сего света к богу ото-
шел, — сказал стряпчий и заплакал. — Принял закла-
ние от руки изменников своих.
— Не верю... Ахти, какое горе! — воскликнул Борис
Годунов. — Ты врешь, злодей! Не уберегли младенца!
Кто мог его убить?
Правитель выхватил письмо и долго шевелил губами.
В грамоте он был слаб. Суббота Протопопов стоял мол-
ча, боясь пошевелиться.
— Так, — произнес Борис Годунов. Он открыл дверь
в соседнюю горницу и сказал: — Войди, Андрей Пет-
рович!
В комнате появился окольничий Клешнин.
— Нагие письмо великому государю сочинили, —
произнес правитель прерывающимся, будто от горя, го*
лосом. — Великое несчастье приключилось, преставился
царевич... Лжа! — вдруг крикнул он, сделав страшное ли-
цо. — Царевич Дмитрий сам набрушился на острие, от
своей руки пал, а Нагие совсем иное придумали... Но
уберегли царевича, а вину на других свалили! Государе-
ва дьяка и ближайших его бесстыдно оклеветали в убие-
нии царевича Дмитрия, взволновали народ, злодейски
умертвили невиноватых... Страшное дело в Угличе учи-
нилось!
Борис Годунов замолчал, устремив тяжелый, недобрый
взгляд на Протопопова.
— Спроси-ка у стряпчего дворцового, как и что в
Угличе приключилось, как царевич в падучей болезни
сам на нож набрушился.
Клешнин сделал шаг к Субботе Протопопову и раз-
машисто ударил его кулаком. В кулаке была зажата же-
лезка. Вылетели зубы, брызнула кровь... Стряпчий упал
на колени.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
ОН ВИДЕЛ МНОГО БУРЬ И МНОГО ЯСНЫХ ДНЕЙ
Казачий отряд Васьки Чуги, одного из атаманов гет-
мана Косинского, расположился на отдых в дубовом ле-
су. Из замка князя Константина Острожского до казачь-
его лагеря всадник мог добраться за один день. Здесь
атаман должен был ждать Степана Гурьева с товарища-
ми и вельможного пленника.
455

По дороге казаки нападали на замки и хутора шлях-
тичей, сжигали королевские крепостные грамоты Мно-
гие дворяне безропотно присягнули на верность гетману
Косинскому. Иные яростно сопротивлялись; таких казаки
уничтожали, грабили их имущество, разрушали дома.
Восставшие крестьяне мстили своим панам и, вооружив-
шись рогатинами и косами, уходили в лагерь гетмана
Косинского.
Наступил вечер, в лесу темнело быстро. Смолкли пти-
цы в кустах. Пятеро казаков повели лошадей на водопой
к небольшой речке, тихо переливавшей холодные струи
в лесной чаще. Красными пятнами засветились костры
на поляне. Возле костров расположились казаки: кто
тихо разговаривал, кто готовил себе еду...
Атаман Васька Чуга, уставший за день, завернулся в
овечий кожух и сразу уснул.
Когда зажглись все звезды над головами казаков, из
лесной чащи раздался волчий вой. Это подавали знак
дозорные. На волчий вой бросился сотник Головня с де-
сятком вооруженных людей. Вскоре они возвратились
вместе с двумя босыми мужиками в грязной, оборванной
одежде. У костров казаки стали их допрашивать:
— Что вам треба?
~~ Нам бы атамана.
— Зачем?
— Да уж так, дело есть. Без дела зачем тревожить.
Сотник Головня разбудил Ваську Чугу. Атаман при-
поднялся на локтях и слипавшимися со сна глазами дол-
го рассматривал мужиков.
— Пу, я атаман, — сказал он басом.
— Челом до пана атамана.
— Челом.
— Совсем озверел пан Коганец, —- сказал высокий
мужик со шрамом на лбу, — никакой жизни не стало.
— Мужиков и баб смертным боем бьет, а пожитки
отнимает, что понравилось, к себе на двор тянет, — до-
бавил второй. — Нету такого у вас права, говорит, что-
бы свое иметь. Все ваше — мое.
Василий Чуга совсем проснулся и стал слушать вни-
мательно.
— Мы терпели, — продолжал мужик, — но сегодня
не стало терпенья.
— Что так?
— Пан наш бабу на кол посадил.
— Бабу?! Быть того не может!
456

— Так есть, — подтвердил мужик.
— За что?
— Несогласие ему оказала, морду расцарапала.
— А мужики?
— Мужики заступились, дак он пятерых застрелил,
а завтра всех перепороть посулился. Вот и пришли мы к
вашей милости. Заступись. Слыхали, вы за простой на-
род.
В сердце Василия Чуги закипал гнев.
— Далеко до вашего пана?
— Да верст семь, а может, восемь.
— В замке живет?
— В замке. Да мы ворота откроем.
Атаман немного помолчал, почесал в затылке.
— Подымай ребят, — прогудел он дозорным, — да
без шума.
Лагерь зашевелился. Казаки вскакивали, хватались за
оружие. Привели лошадей.
— По коням! — раздалась команда.
Казаки выехали из леса. Две сотни всадников медлен-
но двигались вслед босоногим проводникам. На второй
версте атаман велел посадить мужиков на запасных ло-
шадей.
Пан Иван Коганец, дворянин из старого русского рода,
в прошлом году принял католичество и стал называться
Яном Коганецким. Три его сына учились в иезуитской
академии в Вильне. Дочь вышла замуж за польского
шляхтича и принесла ему в приданое огромное поместье
на Волыни. Пан Коганец одевался так, как одевались в
Кракове и Варшаве, говорил по-польски и русского про-
стого мужика за человека не считал. В этот день пан из-
рядно выпил хмельного и, едва зашло солнце, улегся
спать. Проснулся он от сильного толчка в бок. Выкатив
воловьи глаза, он первое мгновение молча смотрел на чет-
верых казаков, стоявших возле кровати.
— Как посмели войти без зова? — опомнившись, спро-
сил пан Коганец.
— Одевайся, выходи на двор, тебя атаман кличет,—
сказал сотник Головня.
— Быдло, пся крев, геть вид силь!..
— Он еще ругается! А ну возьми его, хлопцы, таким,
как есть.
Двое казаков кинулись на пана Коганца, скрутили
ему руки. Пан кричал на весь дом, звал слуг, но никто
пе откликнулся на его вопли. Получив хорошую затре-
457

щину от сотника, он замолчал и, склонив голову, покорно
пошел вместе с казаками в единой рубахе, без пояса и
порток. Босые ноги его были уродливы, необычно белы,
пальцы кривые, с мозолями. Удушливый запах от потных
ног ударил в нос казакам.
На крыльце панского дома высился атаман Василий
Чуга в синем жупане, затянутый красным поясом и
в синеверхой барашковой шапке. Внизу, на дворе, стояли
казаки и мужики. Факелы в руках у казаков горели яр-
ким светом.
— Ты пан Коганец?
— Да, я, — негромко ответил пан.
— Ты сменил православную веру на римскую и на-
силуешь своих крестьян делать тако же?
Пап Коганец молча рассматривал густо заросшее во-
лосами лицо атамана.
— За что ты посадил на кол жинку Катерину?
Опять пан Коганец не ответил ни слова.
— Говори, злыдень! — Атаман размахнулся и ударил
пана огромной ладонью по щеке. Голос его охрип от не-
нависти. — Говори, или я...
— Она меня ударила, — едва слышно ответил Ко-
гапец, — посмела поднять руку на своего пана.
— Хорошо, — задохнувшись от ярости, сказал ата-
ман. — Покажи, где опа.
Пан Коганец сошел с крыльца и, прихрамывая, дви-
нулся к задворью, где стояли конюшни и хлева.
— Вон она, баба, — показал пан длинным пальцем
на что-то белое, едва видное в темноте.
— Огня! — крикнул атаман.
Казаки принесли факел. Колеблющееся красное пла-
мя осветило женщину в длинной белой рубахе, посажен-
ную на кол. Женщина открыла глаза и шевельнула губа-
ми, словно желая что-то сказать.
— Люди, спасите! — услышал Васька Чуга слабый
голос, идущий как будто из-под земли.
— Это Иван, муж Катерины, — выступил вперед кто-
то из мужиков, — вон он, его пан в землю зарыл.
Все обернулись. Казак с факелом подошел к стене ма-
занного глиной хлева. Из темноты выступила человече-
ская голова, торчавшая из навоза. Совсем белое лицо.
Черные волосы стояли торчком.
— Спасите, спасите! — хрипела голова.
— Гетман Косинский велит брать присягу на верную
службу с панства украинных земель, — медленно, оста-
458

навливаясь на каждом слове, сказал атаман Чуга. — Но
тебя, пан Коганец, за твои зверства над людьми наш
светлый гетман не возьмет в свое подданство. Ты зверь,
а не человек. Приказываю вам, мужики, своего пана за-
переть в дом и сжечь, как диавола, как отступника от
православной веры... А сначала возьмите все, что хотите,
из панского дома и из его имущества. Разделите между
собой. Так велит гетман Христофор Косинский.
Толпа зашевелилась, радостно загалдела.
Пан Коганец стоял, молча потупив глаза в землю.
До его сознания еще не дошел страшный смысл сказан-
ных атаманом слов. Он не пошевелился. Его любимая
охотничья собака подошла к нему, обнюхала и стала
лизать его босые ноги.
— Надо вырыть из земли мужика, — возвысил голос
атаман. — А Катерина... Бог ей поможет. — Он поду-
мал, перекрестился, вынул из-за пояса пистоль, насыпал
на полку пороха и, сделав несколько шагов к живой еще,
страдающей женщине, выстрелил в голову. — Похоро-
нить с попом, честно.
Мужики стали креститься, бабы заплакали.
Трое поселян подошли к голове, торчавшей из земли,
и заработали лопатами.
— Не теряйте времени, мужики, выносите панские
пожитки из дома, — сказал атаман. — Укажите нам
слуг, которые вас обижали.
Мужики и бабы побежали в панский дом. Оттуда вы-
носили сундуки, ковры, посуду, дорогую одежду и скла-
дывали за воротами в кучу. Из хлевов и конюшен вывели
коров, лошадей, волокли овец. Кричали перепуганные
куры и гуси.
В пустой дом привели пана Коганца. Когда он понял,
что его сожгут и что он умрет страшной смертью не ког-
да-нибудь, а сейчас, он завыл, протяжно, дико. Казаки
связали ему руки и ноги и положили на кровать.
— Нехай ему мягче перед смертью будет, — сказал
сотник Головня.
И на дворе вопили и стонали. Мужики и казаки рас-
правлялись с панскими слугами, отличавшимися своей
жестокостью. Их пороли мокрыми узловатыми веревка-
ми. Отсчитывали по двести ударов.
— Коли живы будут, — сказал атаман, — поостере-
гутся впредь мучить людей. Не жалейте веревок, хлопцы.
Панский дом обложили со всех сторон сухим хворо-
459

стом. Факельщики подожгли его. Деревянный дом запы-
лал сразу.
Огонь осветил странным светом все предметы, нахо-
дившиеся поблизости. На деревянной стене различалась
каждая трещина, каждый сучок. Стоявшие у дома де-
ревья освещались, будто ярким солнцем. Чернели стволы
и сучья, зеленели листья. Озаренные пожаром листья ка-
зались безжизненными, будто смотрели на них сквозь
синее стекло.
Позади дома загорелись скирды прошлогодней соло-
мы, и в небе возник четко обрисовавшийся высокий коло-
дезный журавель.
Огонь разгорался все сильнее. Листья на деревьях
стали скручиваться, задымились. Поднялся ветер, это
огонь с силой втягивал в себя воздух. Завертелись и взле-
тели кверху сухие листья и соломинки.
— Смотри, смотри! — раздался чей-то голос.
Из открытой двери дома выскочили две крысы с ды-
мящейся шерстью и заметались в траве.
Долго еще раздавались из дома истошные вопли пана.
Потом крыша обрушилась, и он замолк.
Пожар стал стихать. Гудение воздуха ослабело. Чут-
кое ухо атамана уловило в отдалении волчий вой.
— Грицко, и ты, Олесь, скачите к лесу, — прислу-
шавшись, сказал атаман. — Там наши от князя при-
ехали.
Казаки прыгнули в седла и помчались к черневшему
невдалеке лесу. После яркого огня пожара ночь казалась
совсем темной.
А за спиной по-прежнему полыхало зарево.
Совсем близко снова раздался тревожный волчий вой.
Всадники придержали коней и прислушались. Волк
завыл в третий раз.
— Ответь, Грицко, ты умеешь, — сказал сотник.
Грицко приложил ладони ко рту и завыл. Получилось
так похоже, что лошади шарахнулись в сторону.
— Откуда? — крикнул сотник.
— От старого князя! — раздалось в ответ.
— Подъезжай!
Пятеро всадников приблизились к казачьему разъезду,
— Где атаман?
— На пожаре.
— Что горит?
*— Панский дом.
— Пидемо к атаману.
460

Казаки поскакали к пожарицу. Атаман встретил их
на дороге:
— Привезли князя?
— Нет, не удалось. Едва сами от погони ушли. Мор-
ского атамана мертвого привезли. Ему голову саблей по-
рубили.
Василий Чуга заметил на одной лошади неподвижное
тело, прикрученное веревками, и молча сошел с коня.
Отбросив холстину с лица Степана Гурьева, он поце-
ловал товарища. Вглядевшись в знакомые черты, вспо-
мнил беседы в Сольвычегодске, в Холмогорах и на ост-
рове Надежды. Прямой и честный, отзывчивый к чужо-
му горю, Степан Гурьев всегда старался делать добро лю-
дям и никогда не забывал человека униженного и оскорб-
ленного.
— Эх, Степан, Степан, добрая ты душа, неугомонный
человек! — тихо вымолвил атаман. — Прощай, друг, те-
перь только на том свете свидимся.
Усевшись в седло, Василий Чуга заметил высокого
человека в черной одежде, сидевшего на белой лошади.
— А это кто?
— Иезуита перехватили — как бешеный скакал. Мы
увидели пожар и смекнули, что утек от вас святой отец.
Будь он проклят, враг божий! Вот мы...
— Молодцы, хлопцы. Мы его расспросим, погреем.
Озяб небось, святой отец, ночи холодные?
Иезуит, худой и длинный, как палка, тревожно бро-
сал глазами туда и сюда.
— Я духовник пана Коганецкого. На мне святой сан,
меня трогать нельзя, — ощерившись, сказал он.
— Можно. Возьмите его, хлопцы, — гулко отозвался
атаман.
— Я скакал к пану Янушу Острожскому, — злобно
сказал иезуит. — Если бы не перехватили меня казаки,
князь вас всех на колья! Князь Януш хороший католик.
— Вот так всегда. Вас пожалей, а вы нас не пожа-
леете. Будем умнее, святой отец. — Атаман махнул сво-
ей ручищей. — А вы расскажите, почему старого князя
не захватили, — обернулся он к казакам. — Пойдемо до
хаты.
В избе топилась печь. Хозяйка, пожилая женщина
в холщовой одежде, подкладывала в огонь хворост. По-
среди избы на подстилке из соломы стоял человек, чья
голова недавно торчала из земли. Две старухи обмывали
461

горячей водой с голого тела налипшую грязь. Мужик
громко плакал, сотрясаясь в ознобе.
— Дайте ему горилки, — войдя в избу, сказал Ва-
силий Чуга. — Может, полегчает. Как тебя кличут, че-
ловек?
— Иван Кисель, — сказала хозяйка.
Федор Шубин отцепил от пояса флягу и подал голо-
му мужику. Иван Кисель сначала замотал головой, од-
нако взял флягу в руки и, прижав горлышко к губам,
выпил все, пе переводя духу.
Старухи вытерли насухо мужика, надели на него но-
вый, остро пахнущий бараном кожух и осторожно уса-
дили на лавку.
— Сожгли мы твоего пана, — посмотрев на него, ска-
зал атаман Чуга. — Отомстили зверюге за тебя, Иван Ки-
сель, и за твою жинку, а тебя казаком сделаем. Тебе по-
везло, человече, кабы не мы, живого бы черви съели.
Иван Кисель молчал. Он подвергся испытанию, пре-
вышающему человеческие силы, и все еще не пришел
в себя.
Василий Чуга уселся за стол, посадил рядом с собой
Федора Шубина и казаков.
— Рассказывай, человече, — сказал он мореходу, —
про все, что в замке случилось.
Федор Шубин рассказал, как они вместе со Степаном
Гурьевым проникли в замковую церковь, как связали
князя Константина Острожского, как приволокли его на
галерею к верхнему оконцу...
— Степан Гурьев спас меня от смерти, — склонив
голову, сказал Шубин, — а сам погиб... В замке подняли
тревогу. Сотни вооруженных слуг бросились за нами в по-
гоню. Если бы не резвые кони, не уйти от смерти.
— Мы во всем виноваты, — вступил в разговор седо-
усый казак, — поздно знак подали. Трут подмочили,
огней пе могли зажечь.
— Видно, бог так захотел, — сказал Шубин, — а ва-
шей вины нет. — Он долго еще рассказывал притихшим
казакам про свой неудавшийся поход.
Утром казаки собрались ехать в Киев. От панского
дома, от конюшен и хлевов остались только головешки л
пепел... С казаками уходили восставшие крестьяне. Им
роздали панское оружие и панских лошадей. Иван Ки-
сель тоже собрался ехать. Оружие и коня он получил
в подарок от самого атамана.
— Добрый будешь казак, — сказал Василий Чуга. —
462

Не одному пану придется от тебя плакать. Жалеть их
не будешь?
— Не пожалею, атаман, — отозвался Кисель. —
Не пожалею.
И самому атаману сделалось не по себе от его тяже-
лого, неподвижного взгляда, полного ненависти.
Перед самым отъездом Василий Чуга подозвал Федора
Шубина.
— Третий день пошел, как помер Степан, похоронить
его надо, — сказал атаман, посмотрев на тело морехода,
привязанное к седлу.
— Нет, нет, довезем до Киева, — заволновался Шу-
бин. — Перед смертью Степан свою волю сказал, просил
похоронить в Киеве, у церкви Петра и Павла. И пусть его
поп Иоанн отпевает.
Степан ему перед смертью ничего не успел сказать,
но Шубин не мог оставить своего друга.
* * *
Второй месяц сидел гетман Христофор Косинский в Ки-
еве. В садах давно отцвели и вишни и яблони. На паш-
нях колосились пшеница и ячмень.
По приказу гетмана в разные стороны выезжали ка-
зачьи сотни. Казаки не разбирали, панский ли замок или
королевский, все одинаково громили и жгли, а шляхти-
чей под страхом смерти заставляли приносить присягу
гетману Косинскому.
Казачьи наезды совершались все дальше и дальше на
запад от Киева. И в Подолии атаманы творили много зла
шляхтичам. Особенно доставалось поместьям самого кня-
зя Константина Острожского. Князь пытался остановить
гетмана. С окрестными старостами он выступил против
казачьего войска, но был разбит наголову и бежал в свой
вамок.
Гетман Косинский нагнал страха на князя, и Кон-
стантин Острожский изо всех сил старался внушить ко-
ролю и сейму, что опасность грозит всей Речи Посполи-
той. Он требовал от королевского сейма свидетельства,
что, несмотря на его предупреждения, правительство не
починило крепости в Киеве и Белой Церкви, а потому он
и не ответствен за убытки, причиненные казаками.
Особенно волновало князя Острожского необычное
поведение гетмана Косинского. В прежних наездах каза-
ки, как правило, занимались только грабежом, Но по
463

приказу гетмана казаки пе только разрушали замки
шляхтичей, но вынуждали дворянство присягнуть ему.
Королевские бумаги, дающие право на жизнь и смерть
крестьян, казаки сжигали и объявляли крестьянам сво-
боду.
В конце июня в день святого Якова свершилось то,
чего ждал гетман. Из Москвы в Киев приехал посол царя
Федора Ивановича и привез царскую грамоту.
Царь Федор Иванович снизошел к просьбам гетмана
Косинского и принял под свою высокую руку украинные
приднепровские земли. Он обещал и порох, и пушки, и
другие военные припасы. В своем царском титуле Федор
Иванович назвал себя в грамоте царем Запорожским,
Черкасским и Низовским. Посол привез из Москвы для
войны деньги, а в подарок гетману Косинскому и его ата-
манам — дорогие сукна.
Степана Гурьева похоронили в Киеве, па кладбище
при церкви Петра и Павла. Поп Иоанн отпевал его.
На дубовом кресте, поставленном на могиле, было на-
писано: «Русский мореход Степан Гурьев».
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
ОБОЙДЕШЬ ДА ОГЛАДИШЬ, ТАК НА СТРОГОГО КОНЯ
СЯДЕШЬ
Допрос Субботы Протопопова дал очень много. Борис
Годунов понял, что убийство царевича прошло далеко пе
гладко. Не смерть Михайлы Битяговского и остальных за-
говорщиков встревожила правителя. Главная опасность
состояла в том, что убийцы царевича назвали его имя.
Из княжьего двора в Угличе из уст в уста имя Бориса
Годунова пойдет по всей русской земле. Борис Годунов
поднял руку на царевича Дмитрия. Прежде всего слухи
достигнут Москвы. А в Москве все еще много врагов
у правителя. Правда, они притаились, притихли, но весть
об убийстве наследника их расшевелит.
Смерть царевича Дмитрия открывала Борису Году-
нову дорогу к самым верхам земной власти. Однако радо-
ваться было рано. События в Угличе могли обернуться
самым неожиданным образом.
— Что делать? — спросил Борис Годунов у окольни-
чего Клешнина, только что закончившего допрос стряп-
чего Протопопова.
464

Одежда царского дядьки была забрызгана кровью.
— Надо закрыть дороги в Углич. Никого не впускать
и не выпускать.
— Поднять стрельцов?!
— Да, государь, пять сотен конных.
— Кого в начальные?
— Царского стольника Ваську Окулова, — быстро от-
ветил Клешнин, заботясь о своей старшей дочери. — Луч-
ше не сыщешь.
— Добро. Пусть стрельцы сегодня выходят. Готовь
царский указ. Скажешь Ваське Окулову — пусть все до-
роги закроет, и чтоб без моего приказа и собака из Угли-
ча не убежала. А где Семен Нагой со своими стрельцами?
— Сидит в Серпухове по царскому приказу.
— Добро. Что надобно еще?
— Для разбора дела надоть умных людей послать.
Сыск надобен. По тому сыску должно выйти, будто ца-
ревич сам на нож набрушился, от своей руки помер.
— Да уж так.
— Для сыска дьяка надо назвать.
— Думный дьяк Елизар Вылузгин — верный чело-
век, — сказал правитель.
— Так, так, Борис Федорович, а от боярской думы —
Василия Ивановича Шуйского. Пусть возглавит сыск, —
предложил Клешнин. — Против тебя он не пойдет, по-
боится. И все сделает, как нам надобно. У князей Шуй-
ских норов скользкий, и деды и прадеды таковыми были.
Хотят Шуйские тебя, Борис Федорович, чужими руками
изничтожить, а сами не тронут. Князь Василий Иванович
наособицу: хитер и труслив и совести в нем нет нисколь-
ко, однако умен. С другой стороны, думные бояре ему по-
верят. И от посадских мужиков московских он не обижен.
Борис Годунов вспомнил последний разговор с кпя-
зем Василием Шуйским, вспомнил его клятвы и обеща-
ния и все же решил не сразу.
— Добро, пусть Шуйский. Но он будет хорош, ежели
с ним поедет верный человек... Вот что, Андрей Петро-
вич, с князвхМ Шуйским поедешь ты. Уж ты с ним сла-
дишь. А с другого конца — опять боярам лестно: Григо-
рий Нагой — твой тесть. Обещай ему что хочешь, лишь
бы помог. Выручи, Андрей Петрович, сочтемся, чай, не
чужие.
— Поеду, — сразу решил Клешнин. — Одно страш-
но: ежели святители угличские супротив пойдут. Наслу-
30 Накануне Смуты
465

шались они разговоров от Нагих, от царицы Марьи и бу-
дут для сыска вред чинить.
Борис Годунов с пренебрежением махнул рукой.
— Я умолю патриарха Иова послать своего человека
по делу царевича, он рот попам зажмет... Не медли, Анд-
рей Петрович, готовь царские указы.
Клешнин исчез, тихо притворив дверь. В церквах за-
звонили к вечерне. На столе прозвенели часы, подарок
королевы английской. Борис Федорович все еще не мог
успокоиться: решалось дело всей его жизни. Он быстрым
шагом вышагивал от стены до стены кабинета. Сыск в на-
дежных руках. «Но как быть с погребением царевича? —
вдруг молнией пронзила его новая мысль. — Везти тело
в Москву невозможно. С телом царевича приедут Нагие.
Они соберутся все, поднимут вой и крик. Особенно опас-
на царица Марья. Все недруги встанут на их сторону,
будут мутить народ. Надо хоронить в Угличе. Но тогда
как быть с царем Федором? Он захочет проститься с бра-
том. Поехать в Углич? Опять нельзя. Ежели царь Федор
приедет в Углич, сыск пойдет по-другому. Обвинят ме-
ня... — Борис Годунов остановился, вытер ладонью пот,
выступивший на лбу. — Похороны! А я не подумал,
забыл!»
Ему припомнилось, как царевича Ивана, убитого от-
цом Иваном Грозным, привезли из Александровой слобо-
ды. Вельможи, бояре, кпязья, все в черных одеждах, нес-
ли гроб с телом царевича в Москву. Царь шел за гробом
до самой церкви Михаила Архангела, где среди предков
был похоронен царевич Иван. Там место и царевичу
Дмитрию.
Что делалось в Москве в те дни! Плач и вой стоял па
площадях и улицах. Весь народ был на ногах, все тесни-
лись к Ивановской площади, где хоронили царевича.
Полки стрельцов, вся царская охрана не могли навести
порядок в Москве... А ведь тогда был жив Грозный царь.
А теперь? И Борис Годунов представил себе, как все про-
изойдет в Москве на похоронах царевича Дмитрия. Нагие
постараются, уж они отведут душу. И вряд ли похороны
окончатся благополучно для правителя. Толпа слепа во
гневе п возбуждении. Посадских подучат, и они раздерут
в клочья неугодных, как это было недавно в Угличе.
И еще Юрьев день!..
— Нет, — сказал громко Борис Годунов и притопнул
ногой. — Нет! Не будет похорон в Москве. Царевича по-
хоронят в Угличе. А царя Федора лекаря не пустят на
466

похороны. Он совсем слаб, и даже в колымаге путь в Уг-
лич ему не под силу. Надо уверить всех, что поездка
в Углич убьет царя... Только патриарх Иов поможет его
уговорить. Да, да, патриарх Иов.
Правитель выбежал из кабинета и, оттолкнув тело-
хранителей, зашагал на патриарший двор.
17 мая пять сотен стрельцов на серых в яблоках
конях под началом царского стольника Васьки Окулова
поскакали в Углич. На следующий день в приказной ко-
лымаге, запряженной четверкой лошадей, выехали в Уг-
лич Василий Шуйский, окольничий Андрей Клешнин и
думный дьяк Елизар Вылузгин. Следом в отдельной ко-
лымаге черного цвета с намалеванными на ней золотыми
крестами выехал на похороны царевича митрополит Ге-
ласий, назначенный патриархом Иовом.
Патриарх Иов уверил царя Федора Ивановича, пре-
бывавшего в большом горе, что хоронить царевича Дмит-
рия приличествует на своем уделе, в Угличе, в церкви
Спаса, возле которой он умер. От имени отечества он про-
сил великого государя поберечь себя ради всех русских
христиан и пе ездить в Углич на похороны. Патриарх
благословил царя Федора на богомолье в Сергиеву лавру
к празднику троицы.
— А сделается со здоровьем твоим, государь, луч-
ше, — говорил патриарх, — вместе поедем в Углич и по-
молимся над могилой царевича.
Царь спрашивал совета у шурина Бориса Федорови-
ча, у жены Орины и у многих ближних бояр, и все со-
ветовали ему внять просьбе патриарха.
* * *
В Кремле ударил главный, тысячепудовый колокол
Москвы. Он висел на деревянной колокольне, что против
царского дворца.
Великий государь и царь Федор Иванович выехал
в Сергиеву лавру. Он недомогал последние дни, ослаб и
идти на богомолье пешком, по своему обычаю, не мог.
Царь много плакал, вспоминал любимого брата Дмитрия,
к нему во дворец проникали тайные слухи об убийстве
царевича.
Со вторым ударом колокола из кремлевских ворот про-
скакали гонцы на белых конях, с барабанами. Следом
прошел на рысях передовой стрелецкий отряд. Немного
поотступя, ехала царская колымага на высоких колесах.
30*
467

Ее тащили двенадцать серых лошадей. За царской золо-
ченой колымагой покатились повозки ближних бояр, про-
шел конный стрелецкий полк.
С отъездом царя из Москвы забот у правителя поуба-
вилось, однако он чувствовал себя тревожно. Он знал, что
Федору Ивановичу со всех сторон нашептывали о страш-
ном заклании царевича Дмитрия. В Угличе осталось мно-
го людей, знавших, как умер царевич. Вдовая царица
Марья собирала возле себя недовольных и обиженных.
На второй день после отъезда царя Федора Ивановича
в Москву прискакал Андрей Клешнин. Соскочив у при-
казной избы со взмыленного, тяжело поводившего боками
коня, он сразу направился к правителю.
— Борис Федорович, беда! Вдовая царица Марья уго-
ворила Федора Ивановича после троицына дня ехать
в Углич.
— Для чего?
— Хочет великий государь сыск сам учинить.
— Думай, что делать, Андрей Петрович, — всполо-
шился правитель. — Времени мало, завтра канун трои-
цы... А как сыск, все ли по-нашему выходит?
— Выходит по-нашему, да греха много... — с тоской
в голосе ответил Клешнин. — Понять не могу, зачем
дьяк Битяговский велел таким ножом... Подле мертвого
царевича нож нашли, тяжелый и острый. Разве таким
ножом ребятишки играют? Сам ведь знаешь, пож-то за
острие взять надобно.
— Где тот нож?
— Вот. Утаил я его, Борис Федорович. — Клешнин
вытащил из-за голенища большой охотничий пож. —
И рана на глотке широкая, немного — и напрочь голова
бы отлетела.
Борис Годунов взял нож и сунул его в стол. Взглянул
на похудевшее, изменившееся лицо Клешнина.
— Ладно, Андрей Петрович. Ты отдохни, домой на-
ведайся и обратно поедешь в Углич. Я тут сам справлюсь.
Правитель, крестясь, подошел к икопам, опустился на
колени и с чувством прочитал молитву. Вернулся к сто-
лу, вынул нож, посмотрел на него, покачал головой, сно-
ва спрятал и стал думать, как отвести новую беду.
Долго горел свет в кабинете Бориса Годунова. Всю
ночь по вызову правителя приходили и уходили многие
люди. Только с рассветом он отправился к себе домой.
В полдень 24 мая загорелся колымажный двор в Мо-
скве. Ударили в набат на башнях Белого города. Ветер
468

быстро разносил огонь. Черный дым над Москвой был ви-
ден за многие версты. В несколько часов сгорела Арбат-
ская улица, Никитская, Тверская, Петровская, весь Бе-
лый город, все Занеглиненье и стрелецкие слободы.
Тревожно звонили в колокола московские церкви.
Многие горожане остались без крова и без имущества.
Плач и вопли раздавались на огромном пожарище.
Правитель Борис Годунов по случаю пожара отправил
гонцов к царю Федору в Сергиеву лавру с мольбою вер-
нуться в Москву. А сам деятельно помогал погорельцам.
Многим обещал построить дома. Многим раздавал деньги
и льготные грамоты.
Народ дивился щедрости Бориса Федоровича Году-
нова.
На второй день троицы царь Федор Иванович в Гра-
новитой палате выслушивал доклады бояр о пожаре
в Москве.
Царь сидел на высоком престоле, бледный, осунув-
шийся. Рядом стоял Борис Годунов без шапки, смиренно
и благоговейно.
В Москве наступил жаркий июнь. Дни стали еще
длиннее, а ночи укоротились. Сегодня по росе, до вос-
хода солнца, кремлевские садовники косили траву у цар-
ского дворца. К вечеру трава подсохла, и царь Федор
Иванович, открыв окна, жадно вдыхал запахи свежего
сена.
После скорбной вести о смерти младшего брата Дмит-
рия государь несколько дней плакал и молился. Он не
знал, кому верить и что делать. Шурин Борис Годунов
внушал ему о нечаянной смерти от судорожной болезни:
наткнулся на нож, проткнул горло.
Однако он слышал и другое. Говорили, будто помер
Дмитрий от злого умыслу. Вспоминали дьяка Битягов-
ского, которого он послал в Углич строить каменную цер-
ковь. Перед царем вставало страшное лит~э дьяка. Неуже-
ли убили братца?.. За что, маленького, невинного?!
И царь снова принимался плакать. Страшно и тоскливо
было ему во дворце. Даже царица Орина не могла унять
слезы.
Три дня назад любимая карлица Федосья, оставшись
с ним наедине, всхлипывая и потряхивая колокольцами,
сказала: «Братца твоего в Угличе по приказу Бориски
Годунова убили. Вот те крест», — и перекрестилась три
раза. А вчера стольник Ванюшка Мерцалов долго расска-
469

вывал ему, что и как произошло в Угличе, и по всему
выходило, что царевич пал от злой руки.
И тогда царь Федор Иванович в первый раз за свое
царствование проявил твердость: велел позвать правите-
ля и при многих придворных строго спросил:
— Кто убил царевича Дмитрия?
— Царевич сам на нож набрушился, я поведал тебе,
великий государь.
— Видел я сон страшный, — схитрил царь. — Видел,
как убивали младенца Дмитрия подлые люди. Не иначе,
как господь бог мне правду указывает.
Борис Годунов не сразу нашел что сказать.
— Что повелишь, великий государь? — покорно скло-
нил он голову.
— Пусть патриарх Иов и святители разберут дело на
освященном соборе, и как скажут они, так тому и
быть! — Царь произнес эти слова связно и разборчиво.
— Хорошо, великий государь! Святители разберут.
Дело страшное. Царская кровь пролилась!
Федор Иванович повелел призвать патриарха Иова.
Первосвященник русской церкви явился во дворец
важный, медлительный. Его сопровождали два митропо-
лита — Ростовский и Крутицкий. Убранство одежд пат-
риарха и митрополитов сияло золотом и драгоценными
каменьями. Патриарх благословил царя Федора Ивано-
вича, а потом и всех собравшихся.
Два года назад стараниями Бориса Годунова митро-
полит Иов был избран и посвящен в патриархи. Выходы
первосвященника происходили с лампадою, с пением и
звоном. В будни он носил клобук с серафимами и кре-
стами обнизными, мантии объяринные и всякие иные
с полосами. Ходил с крестом и жезлом, а ездил на шести
конях...
— Отче святый, — сказал царь, приняв святительское
благословение, — обсуди на освященном соборе страш-
ное дело о смерти царевича Дмитрия. Как все произошло,
от чего помер царевич.
Патриарх пристукнул посохом и поклонился:
— Обсудим, великий государь.
— Разреши, государь, слово молвить, — попросил,
выступив вперед, митрополит Крутицкий Геласий.
Федор Иванович повернул к нему бледное, похудев-
шее лицо и молча кивнул.
— Объявляю тебе, государь, что вдовая царица
Марья вину признала. В день моего отъезда из Углича
470

призвала меня к себе и говорила, что убийство Михайлы
Битяговского и жильцов — дело грешное, виноватое, и
молила смиренно донести ее челобитную до государя,
чтоб государь бедным червям Михайле Нагому с братья-
ми в их вине милость оказал...
Присутствовавшие в палате бояре и дворяне перегля-
нулись и потупили взоры. Что-то несуразное и непонят-
ное сказал митрополит. Какую вину признала царица
Марья? Уж не в смерти ли царевича?! Нет, не могло так
быть.
Митрополит закончил речь и, шурша ризами, покло-
нился. Царь долго стоял с открытым ртом. Он старался
понять, что сказал митрополит Геласий. Почувствовав
боль в груди, он отпустил всех и позвал лекаря: «Они
убили царевича Дмитрия! — билась в голове царя Фе-
дора неотступная мысль. — Зарезали, зарезали!»
Борис Годунов из Грановитой палаты вышел с про-
светленным лицом. Теперь все придет в порядок, все зай-
мет свое место. Окончатся страхи и подозрения. На пат-
риарха Иова правитель надеялся крепко. Не будь его,
вряд ли он решился бы на страшное дело. «Я защищал
престол и божьего помазанника царя Федора Иванови-
ча, — успокаивал себя правитель, — и бог простит меня.
Защищая престол, оборонял и свою сестру царицу Орину.
Нагие, прикрываясь Дмитрием, хотели свергнуть закон-
ного царя и захватить власть... Я только защищался».
На следующий день патриарх Иов подпес Федору
Ивановичу решение освященного собора: «Да будет воля
государева. Мы же удостоверились несомнительно, что
жизнь царевича прекратилась судом божьим. Что Михай-
ла Нагой есть виновник кровопролития ужасного. Ми-
хайла Нагой государевых приказных людей, дьяка Ми-
хайлу Битяговского с сыном, Никиту Качалова и других
дворян, жильцов и посадских людей, которые стояли за
правду, велел побить напрасно, за то, что Михайла Би
тяговский с Михайлом Нагим часто бранился за госуда-
ря, зачем он, Нагой, держал у себя злого ведуна Ондрюш-
ку Мочалова и других ведунов. За такое великое из-
менное дело Михайла Нагой с братьею и мужики углич-
ские по своим винам дошли до всякого наказания. Но
сие дело есть земское, ведает оное бог и государь, в руке
державного опала и милость. А мы должны единственно
молить всевышнего о царе и царице, о тишине и благо-
денствии народа».
Прослушав доклад, Федор Иванович перекрестился и
471

заплакал. В бога и отцов церкви он верил незыблемо,
однако братца Дмитрия ему было жалко.
— Теперь, — сказал он Борису Годунову, — посту-
пай как знаешь. Я на все согласен.
Правитель, как всегда, передал дело боярской думе.
Обычно он поступал так. Если кто заслуживал опалу,
но мог быть прощен, того миловали и писали в указе:
«Государь прощает из уважения к просьбе конюшего
боярина Бориса Годунова». Кого осуждали на казнь,
о том писали по-другому: «Так приговорили бояре, князь
Федор Иванович Мстиславский со товарищи». В подоб-
ных случаях о Борисе Годунове не вспоминалось.
Так поступил Борис Федорович и на этот раз. Вы-
полняя царский указ, боярская дума готовила виноватым
тяжкие наказания.
* * *
Правитель Годунов редко присутствовал при допро-
сах, но сегодня случай был из ряда вон выходящий. До-
прашивали Михайлу Нагого, упрямо твердившего об
убийстве царевича Дмитрия.
Борис Федорович спустился в подземелье, когда все
было готово к пытке и Михайла Нагой стоял голый до
пояса, со связанными назад руками. Дело тайное, госуда-
рево, и лишних людей в пытошной не было. Окольничий
Клешнин сам сидел с пером в руках. Палач Никита
в расчет не шел, язык ему вырвали давно, лет десять
назад.
Борис Годунов быстрым шагом прошел мимо Нагого.
И все же успел заметить посиневшие, с разбухшими ве-
нами руки узника, затянутые веревкой. Правитель опу-
стился в деревянное кресло, в котором не раз сиживал
Иван Васильевич Грозный.
— Здравствуй, Михайла Федорович, — сказал он,
усевшись поудобнее.
— Здравствуй, ежели не шутишь, — глухо отозвался
Михайла Нагой. — Здравствовать нам, Нагим, как вид-
но, не приходится.
— По розыску ты виноват. Расскажи все, как было.
Как вы, Нагие, не уберегли царевича и он набрушился
на нож и помер от своей руки. Ежели правду скажешь,
всем вам милость от меня будет.
— Царевич Дмитрий не сам набрушился на нож, его
зарезали убивцы, — твердо сказал Нагой. — Я буду це-
472

ловать на том крест. Пусть приведут сюда патриарха.
Приведите патриарха.
— Еще что скажешь?
— Мамка боярыня Василиса Волохова говаривала,
что по твоему, Борис Федорович, велению убит царевич.
Окольничий Клешнин поперхнулся слюной. Оглянул-
ся, пальцами убрал обгоревший фитиль. Затрепетало
пламя, заколебались тени по стенам.
— Прочти, что сказала Волохова. — Правитель по-
вернулся к окольничему Клешнину.
— «Царевич упал на землю в падучей и набрушился
на нож», — четко и твердо прочитал Клешнин. —
«А ежели я что иное говорила, то токмо под страхом
смертной казни. Михайла Нагой хотел мне молотком
голову разбить, замахнулся было... а молоток тот тяжек,
поболее пяти гривенок».
— Что скажешь, Михайла Федорович? Смотри, бу-
дем ломать тебя на дыбе.
— Лжа, все лжа, убили царевича. Рана широкая,
во все горло. Ты ведь видел, Андрей Петрович. Скажи,
разве от своей руки такую рану ребенок мог сделать?
— Читай еще, что Василиса Волохова сказала:
— «На Афанасия Афонского * ночью приехал в Уг-
лич князь Андрей Шуйский. Собрались они: Михайла,
Григорий и Андрей Нагие да князь Шуйский в верхних
палатах. Нили они вино, упились и промеж себя гово-
рили. И сказал им князь Шуйский тако: «Везите царе-
вича Дмитрия в Москву и верных людей с собой берите.
Колокольным звоном царевича Москва встретит, и быть
ему на царском престоле, а царя Федора Ивановича
с царства долой...» Пьяные они громко говорили, а я
под дверью стояла и слышала».
— Что скажешь теперь, Михайла Федорович? —
спросил правитель.
Михайла Нагой долго молчал. По лбу потекли ручей-
ки пота и залили глаза. Узник мотнул головой, стряхи-
вая едкий пот.
— Молчишь? — В голосе Бориса Годунова послыша-
лось злорадство. Однако правителя заговор теперь не
тревожил. Царевича Дмитрия не стало, и все рассыпа-
лось само собой. Страшно прослыть убийцей царевича.
— Лжа... Может, и говорили что но пьяному делу, не
помню теперь. — Нагой вспомнил клятву на иконе. —
Нет, таких разговоров пе было, солживила проклятая
баба.
473

— А ежели твой брат Григорий и дядя Андрей вину
признают и на том будут крест целовать... и жильцы *
признают, что ты их в Москву звал, тогда как?
— Лжа, все лжа, — твердил Михайла.
— Смотри, кости вывернем — другое заговоришь.
— Пытай не пытай, говорить буду правду.
— Послушай, Михайла Федорович, в остатный раз
добром говорю. Ежели ты скажешь правду о том, как
Нагие не уберегли царевича и он на пож набрушился,
никого не трону. В Москве по-прежнему будете жить
либо в Угличе, как захотите. Царице Марье в почете
жить до конца дней своих. Денег дам и земли отмерю
вдоволь... А не скажешь, я расправу учиню, какой преж-
де пе видано было. За царскую кровь младенца никого
не пожалею. Всех, кто на княжьем дворе был в тот день,
всех на плаху. Царицу в монастырь, а вас, братьев,
в ссылку, в Сибирь соболей ловить.
— Что ты говоришь, Борис Федорович, побойся бога!
— Вы царевича не уберегли, а для отвода глаз и
своего спасения царского дьяка Битяговского убили. Ты
своей рукой убил, — возвысил голос Борис Годунов. —
Бога я боюсь, поэтому и расправляюсь с вами за кровь
сына помазанника божьего.
— Лживый ты человек, Борис Федорович.
— Вы, Нагие, противу царской власти мятеж в Уг-
личе учинили. Колокольным звоном народ подняли...
Борис Федорович загорелся и готов был говорить
долго.
— Хочешь, я тебе всю правду выложу? — прохри-
пел Михайла Нагой, ворочая налитыми кровью глазами.
— Правду? Говори. — Борис Федорович сошел с крес-
ла и сделал несколько шагов к узнику.
Михайла почувствовал запах розового масла от ухо-
женной бороды правителя.
Михайла Нагой — человек с неистовым, необуздан-
ным нравом. Звезд с неба не хватал, но был честен и
всегда стоял за справедливость. Он понял, что правитель
хочет оправдать себя в глазах Москвы, хочет отвести от
себя подозрение в убийстве царевича Дмитрия. Михайла
Нагой знал, что Нагие проиграли в страшной игре за
царский престол и теперь предстоит жестокая расплата.
Была надежда на защиту сестры, царицы Марьи, но те-
перь и она испарилась. Осталась ненависть к правителю
Годунову, укравшему у Нагих будущее.
В Угличе ни у кого не было сомнений в виновности
474

Бориса Годунова. Духовник семейства Нагих написал
грамоту, где многие именитые горожане, свидетельство-
вали против правителя. Но когда приехали в Углич
князь Василий Шуйский, Клешнин и митрополит Кру-
тицкий Геласий, все пошло шиворот-навыворот. Духов-
ник стал говорить другое, а за ним отреклись от прежних
слов и многие горожане. «Бориска перехватил наше пись-
мо к царю Федору Ивановичу, — думал Михайла. — Он
лезет из кожи, чтобы погубить всех нас, Нагих, убрать
со своей дороги».
И вот он, Нагой, шурин царя Ивана Грозного, стоит
со связанными руками перед истинным убийцей цареви-
ча Дмитрия.
«Пусть меня пытают, пусть грозят смертью, я не
отступлю и буду твердо стоять против злодея. Боже, по-
моги мне, — молил Михайла, — держать правду и не
поклониться Годунову».
Страшная ненависть красной пеленой закрыла глаза
Нагого.
— В Углич по царскому указу для бережения Дмит-
рия четыре приказа стрельцов наряжено, три конных и
один пеший, так ли, Борис Федорович? — сказал Нагой,
едва ворочая языкОхМ от душившей его злобы.
— Ну, так что ж от того?
— Так, говоришь, а когда в набат ударили, ни од-
ного стрельца в кремле пе оказалось. Ведомо тебе?..
Знаю, что замыслил, кровопивец. Царевича Дмитрия за-
колоть, ударить в набат, свалить все на недосмотр На-
гих. Ты хотел, — выпучив кровянистые глаза на прави-
теля, хрипел Михайла, — весь род Нагих самосудом из-
вести. Так ведь, так, злодей? Стрельцов-то перед тем ты
в Серпухов увел, мешали они тебе на стенах.
Лицо Бориса Годунова исказилось.
— Увел, чтобы вы, Нагие, в Москву по заговору про-
тиву великого государя стрельцов не привели. Давно про
ваши изменные дела нам известно! — Правитель, не
сдержавшись, со злобой ткнул кулаком в лицо царского
шурина. — Вздерни его, Никита, да поучи плетью, авось
поумнеет.
Палач рванул за веревку, переброшенную через блок.
Руки за спиной Михайлы поднялись вверх. От боли он
выгнулся вперед. Никита навалился на веревку всем
телом, и руки у Михайлы вывернулись из суставов, и сам
он с остановившимся взглядом повис над землей. Ноги
475

его безжизненно болтались всего в шести вершках от
кирпичного пола.
— Слушай, Михайла Федорович, — сказал Клеш-
нин, — ежели ты признаешь, что царевич Дмитрий от
своей руки помер, пытать дальше не будем.
— Убийца Бориска Годунов! — тонко сказал Нагой,
тяжело дыша. — Убийца, убийца!..
— Начинай! — крикнул Клешнин.
Взяв со стола плеть с костяной ручкой, Никита рас-
ставил пошире ноги и, размахнувшись, стеганул Михай-
лу вдоль спины.
Рот Нагого перекосился от боли.
— Признаешь? — опять спросил Клешнин.
— Нет.
— Поласкай маленько, Никита... Ну, как теперь,
признаешь?
Михайла замотал головой.
* * *
Царский дядька Андрей Клешнин продолжал углич-
ское розыскное дело о том, как царевич сам на нож на-
брушился.
В Москву под строгой охраной привезли Андрея Фе-
доровича Нагого и Григория Федоровича. Взяли корми-
лицу Орину Тучкову с мужем в железа. Везли в Москву
бережно, чтоб с дороги не утекли и дурна над собой не
учинили. Привезли в Москву для допроса еще многих
угличских дворян и посадских людей.
Дело затеял правитель большое, и конец был страш-
ный. Около двух сотен дворян, жильцов и угличских по-
садских людей казнили смертью. Другим отрезали языки,
заточили в темницы. И остальные посадские люди по-
страдали: многих отправили в Сибирь и заселили ими
город Пельм. Братьев Нагих правитель отправил в даль-
нюю ссылку. Вдовую царицу Марью насильно постригли
и отвезли в монастырь святого Николая на реке Выксе.
Бесследно исчезли кормилица Орина Тучкова с мужем.
Древний богатый город Углич опустел и заглох. Всех
угличских людей правитель Борис Годунов наказал будто
бы за расправу над царскими приказными чиновниками.
Жену Овдотью и дочерей дьяка Битяговского Дуньку
и Маньку правитель наградил деньгами и поместьем.
Мамка боярыня Василиса Волохова избежала наказания.
Главная виновница и ответчица, не уберегшая от смерти
476

царевича Дмитрия, получила в награду от Бориса Году-
нова деньги и богатые земли. Она была им обласкана,
попала во дворец в число придворных царицы Орины.
Кинутые в яму и в гневе затоптанные ногами мужи-
ков тела дьяка Битяговского и товарищей его были вы-
нуты, отпеты в церкви и похоронены с великой честью.
* * *
Вскоре после событий на уделе в Угличе русскую
землю постигли тяжелые испытания. Крымский хан Ка-
зы-Гирей, зная, что русские войска стояли против шве-
дов в Новгороде и Пскове, напал на Москву.
26 июня прискакали гонцы с вестью о ханском наше-
ствии. Более ста пятидесяти тысяч конных воинов дви-
гались к Москве, обходя крепости и не отвлекаясь на
грабежи. Наступление хана было стремительным, и мос-
ковские воеводы не успели собрать достаточно войска
у берегов Оки. Решено было дать сражение под стенами
Москвы. Столица была объявлена на осадном положении.
Снова возникла опасность пожара.
Монастыри Даниловский, Новоспасский и Симонов
превратились в крепости. Построены деревянные стены
за Москвой-рекой. Между Калужской и Серпуховской
дорогами, в двух верстах от Москвы, горожане соорудили
гуляй-город.
Русские войска под началом князя Федора Ивановича
Мстиславского расположились против села Коломенско-
го. 3 июля хан перешел Оку под Тешиловом, переноче-
вал в Лопасне и двинул свои орды прямо к Москве. Он
расположился у села Коломенского, против русского ста-
на, и, не дав передохнуть своим воинам, бросил их
в атаку.
Москва наполнилась пушечной пальбе .. По всем
церквам служили молебны. И старый и ма ый забра-
лись на крепостйые стены и смотрели на небывалое зре-
лище.
Сражение длилось весь день. Много полегло русских
воинов, а еще больше татар. Хан Казы-Гирей занял село
Воробьево и с горки наблюдал за битвой. Облако пыли
скрывало сражавшихся пеших и конных. С поля битвы
доносился треск ломающихся копий и стук мечей.
Храбро сражался с врагом Богдан Яковлевич Бель-
ский, прощенный и обласканный БорисОхМ Годуновым.
477

К вечеру битва утихла. Главные русские силы все
еще не выступали, укрывшись за стенами гуляй-города.
Всю ночь гремели московские пушки.
Устрашенный яростным сопротивлением русских
воинов и тяжелыми потерями в своих войсках, хан Ка-
зы-Гирей не выдержал и за час до рассвета бежал от
Москвы.
Московские воеводы под праздничный звон всех ко-
локолов бросились в погоню за ханом, по пути захваты-
вая лошадей и пожитки, брошенные бежавшими в страхе
татарскими войсками. Хан Казы-Гирей за сутки добежал
до Оки и, увидев за собой передовые силы русских, ки-
нулся в реку, оставив на берегу свои шатры и повозки.
Русские войска гнали крымчаков до города Тулы и
дальше, взяли много пленных и имущества. Сам хан
едва спасся от плена. Он ночью прискакал на телеге
в Бахчисарай раненный, а воинов его вернулось в Крым
менее одной трети.
Поход Казы-Гирея оказался бедствием для татар и
удачей для правителя. Главную заслугу в победе над
ханом царь Федор признал за своим шурином Борисом
Годуновым. Однако и все царские воеводы были щедро
награждены. Никто из простых воинов не обойден на-
градой.
Царь Федор Иванович велел объявить по всей рус-
ской земле и в чужих землях, что бог даровал победу
над ханом радением и промыслом правителя.
На укрепленном месте, где московское войско стояло
против хана, воздвигнут монастырь, названный Донским,
и построена церковь.
Однако простой русский народ потерпел тяжкое по-
ражение. Озаренный военной славой правитель Борис
Годунов запретил свободный переход крестьян в Юрьев
день от одного поместника к другому, закрепостив их за
дворянством на вечные времена. Боголюбивый и тишай-
ший царь Федор Иванович, как всегда, поддержал шу-
рина, обратив в рабство своих многочисленных поддан-
ных, русских мужиков.
Крестьяне по-прежнему спасались бегством от безжа-
лостных насильников. Люди бежали на Дон к вольным
казакам и в сибирские земли, скрываясь в непроходимых
лесах и болотах. Отмена Юрьева дня переполнила чашу
терпения, усилила брожение в крестьянских умах и под-
готовила почву для народных восстаний.
478

В Москве по-прежнему властвовал царский шурип
Борис Годунов. Всесильный дьяк Андрей Щелкалов от
дел отошел и вскоре постригся в монахи.
* * *
Гетман Христофор Косинский одержал много побед,
разорил и сжег много замков. Жестоких к своим крестья-
нам панов и несогласных принять присягу он уничтожал
без всякого сожаления.
Действия гетмана Косинского взбудоражили поль-
ское государство. Несколько дней заседал сенат в Вар-
шаве. Король Сигизмунд приказал Константину Острож-
скому собирать «Посполитое рушение» в воеводствах
Киевском, Вроцлавском и Волынском и направил к нему
венгерские наемные войска. Сборным местом стал город
Константинов, там находился старый князь Острожский.
В Подолии шляхетские отряды собирал сын князя Яну-
ша. Сам Януш Острожский собирал войско под Терно-
полем.
Вскоре королевское войско было готово, начальство
над ним принял князь Януш. Старый князь Константин
после покушения на его свободу все еще не мог опра-
виться от слабости.
Гетман Христофор Косинский со своим войском стоял
в Острополе. Первые стычки были удачными для каза-
ков. В конце зимы произошла решительная битва. Сна-
чала люди князя Януша с робостью атаковали гетмана
Косинского и даже стали обращаться в бегство. Но
князь пустил вперед тяжелую венгерскую конницу и
копейщиков. Казаки не устояли и бросились в крепость.
Их преследовали и убивали до самых ворот. Шляхтичи
захватили у казаков двадцать шесть пушек и почти все
хоругви.
Гетман Косинский с остальными войсками затворился
в крепости, но, не надеясь защитить ее и видя приготов-
ления шляхты к штурму, повел переговоры, закончив-
шиеся договором о прекращении восстания.
Однако, несмотря на договор, гетман Косинский не
сложил оружия. Он снова собрал в Запорожье казачье
войско и двинулся к Черкассам, где в замке сидел вое-
вода Александр Вишневецкий. Снова гетман послал гон-
цов к царю Федору Ивановичу с просьбой о помощи.
Оставив позади войско, идущее сухим путем и по
479

реке, гетман с отрядом в несколько сот человек вошел
в Черкассы. Там Христофора Косинского предательски
убили слуги воеводы Вишневецкого.
Оставшиеся без гетмана казаки ушли на Днепр, за
пороги. С ними ушли атаман Василий Чуга и мореход
Федор Шубин.
Так закончилась первая крестьянская война против
помещиков-шляхтичей, возглавленная гетманом Косин-
ским.
Война оставила глубокий след в народной памяти и
послужила началом крестьянских войн против своих по-
работителей.

Лж.Флетчер
О ГОСУИЛРСТ5С
РУССКОМ
я
31 Накануне Смуты



ж
О ГОСУДАРСТВЕ РУССКОМ,
ИЛИ
ОБРАЗ ПРАВЛЕНИЯ РУССКОГО ЦАРЯ
(ОБЫКНОВЕННО НАЗЫВАЕМОГО ЦАРЕМ
МОСКОВСКИМ), С ОПИСАНИЕМ НРАВОВ
И ОБЫЧАЕВ ЖИТЕЛЕЙ ЭТОЙ СТРАНЫ
ОПИСАНИЕ РОССИИ, ШИРОТА И ДЛИНА ЕЕ И НАЗВАНИЕ
ОБЛАСТЕЙ
Глава 1
Россия некогда называлась Сарматиею. Название свое
переменила она (по мнению некоторых) от раздробления
на разныя мелкия, но самостоятельный, области, незави-
симый и неподвластный одна другой, ибо слово роз на
языке русском значит то же, что и разъединить или раз-
делить. Русские рассказывают, что четыре брата: Тру-
вор, Рюрик, Синеус и Варяг разделили между собою се-
верный части этой страны, между тем как южныя нахо-
дились также в руках других четырех братьев: Кия, Ще-
ка, Хорива и их сестры Лыбеди; каждый из них назвал
свою область по своему имени. От этого разделения вся
страна получила названия России*, около 860 года от Р. X.
Что касается до предположения, найденнаго мною у не-
которых космографов, что Русские заимствовали свое имя
от Роксоланов и составляли с ними один и тот же народ,
то оно не заслуживает вероятия, как по словопроизвод-
ству (которое очень натянуто), так в особенности по ме-
сту жительства Роксоланов, находившегося (по свиде-
тельству Страбона) между двумя реками; Танаисом иБо-
рисфеном, совершенно в противоположной стороне, чем
Россия.
В то время, когда эта земля называлась Сарматией,
она разделялась на две главный части: Белую и Черную.
Белая Сарматия заключала в себе все пространство, ле-
жащее к северу и со стороны Ливонии, как то: области,
называемый теперь Двинскою, Важскою, Устюжскою, Во-
логодскою, Каргопольскою, Новгородскою и проч., коих
столицею, или главным городом, был Новгород Великий.
Черною Сарматиею называлась вся страна, лежащая на
31*
483

юг к морю Евксинскому, или Черному, как то княжества:
Владимирское, Московское, Рязанское и проч. Некоторые
полагали, что название Сарматии было первоначально за-
имствовано от одного Сармата, котораго Моисей и Иосиф
называют Сармофом, сына Иектанова и племянника Эве-
ра, из поколения Симова; но это, кажется, одна догадка,
основанная на сходстве с именем Сармоф, потому что ме-
сто жительства всего Иектанова потомства, по описанию
Моисея, находилось между Мешою, или Маси (горою
Амонитской), и Сафиром, близ реки Евфрата. Вот почему
невероятно, чтобы Сармоф основал какия-нибудь колонии
так далеко в странах северных и северо-западных. Рос-
сия граничит к северу с Лапониею и Северным Океаном;
к югу — с землею Татар, называемых Крымскими; с во-
сточной стороны живут Татары Нагайские, владеющие
всем краем на восток от Волги к Каспийскому морю;
на западной и юго-западной границе лежат Литва, Ливо-
ния и Польша.
Вся страна, находясь теперь под правлением одного
Государя, заключает в себе следующий главный княже-
ства, или области: Владимирскую (которая занимает пер-
вое место в титуле Царей, потому что Дом их происходит
от князей этой области), Московскую, Нижегородскую,
Псковскую, Смоленскую, Новагорода Великаго (или Нова-
города низовския земли) \ Ростовскую, Ярославскую, Бе-
лозерскую, Рязанскую, Двинскую, Каргопольскую, Ме-
щерскую, Важскую, Устюжскую, Галицкую. Это коренныя
области, принадлежащия России; но оне гораздо более и
обширнее английских широв, хотя менее населены. Про-
чий области и земли, завоеванный Русскими Царями и
соединенный ими недавно к другим владениям, суть сле-
дующий: Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Бол-
гарская, Черниговская, Удорская, Обдорская, Кондийская,
с значительною частию Сибири, коих жители хотя и не
коренные Русские, однако повинуются русскому царю,
управляются законами его земли и платят подати и на-
логи наравне с его собственным народом. Сверх того ему
подвластны царства Казанское и Астраханское, недавно
завоеванный. Что же касается до всех владений его в
Литве (коих до 30-ти значительных городов и более) с
Нарвою и Дерптом * в Ливонии, то они совсем утрачены,
будучи отняты в последние годы королями Польским и
1	Это объяснение, очевидно, следует отнести к Новгороду
Нижнему, а не Великому. (Здесь и далее подстрочные примеча-
ния переводчика. — Ред.)
484

Шведским. Все эти княжества или области подведены под
четыре управления, называемый Четвертями, то есть тет-
рархиями или четвертными частями. Об них мы будем го-
ворить в главе о провинциях и образе их управления.
Вся страна занимает большое пространство в длину
и ширину. От севера к югу (если мерить от Колы до Аст-
рахани, что будет несколько по направлению к востоку)
она простирается в длину па 4260 верст или миль. Кроме
того, Русский Царь имеет много владений к северу, да-
леко за Колу, до реки «Tromschua», которая протекает
1000 верст, гораздо за Пешенгу, к Вардгузу, но они не
принадлежат ему исключительно, и границы их не опре-
делены еще ясно, потому что короли Шведский и Дат-
ский имеют там, так точно, как и Русские, несколько го-
родов, которые между собою перемешаны; почему каж-
дый из них объявляет свое притязание на все эти север-
ный области. Широта (если идти от той части, которая
лежит далее на запад со стороны Нарвы и до тех мест
Сибири на востоке, где находится царская пограничная
стража) простирается на 4400 верст или около того. Вер-
ста ( по их счислению) содержит в себе 1000 шагов, чет-
вертью менее английской мили. Если бы все владения
Русскаго Царя были обитаемы и заселены так, как засе-
лены некоторый места, то едва ли бы мог он удержать
их под своей властью, или же пересилил бы всех сосед-
ственных Государей.
О ПОЧВЕ И КЛИМАТЕ
Глава 2
Почва в России большею частью песчана, но весьма
разнообразна для земных произведений. В северной части
к пристани св. Николая и Коле, и в северо-восточной к
Сибири, вся земля, по самому климату и чрезвычайной
стуже, зимою безплодна и покрыта непроходимыми леса-
ми. Пространство вдоль реки Волги, между царсхвами
Казанским и Астраханским (где, однако, почва весьма
плодородна), также не заселено, за исключением той ча-
сти на Волге по западному берегу, где Царь имеет не-
сколько крепостей с пограничною стражею. Причиною то-
му Крымские татары, которые сами не строят городов для
житья (ибо ведут дикую и кочевую жизнь) и не позво-
ляют Русским (коих военная сила весьма отдалена) на-
485

селять эти страны. От Вологды (лежащей почти в
1700 верстах от пристани св. Николая) 1 до Москвы и да-
лее, на юг, к границе Крыма (пространство одинаковое,
вмещающее в себе также 1700 верст, или околотого),поч-
ва весьма плодородная и страна приятная: в ней много
пастбищ, хлебородных полей, леса и воды в большом
изобилии. То же должно сказать о пространстве между
Рязанью (лежащею на юго-восток от Москвы) и Новгоро-
дом и самою отдаленною частью Пскова (Vobsko), на се-
веро-запад. Между Москвою и Смоленском (на юго-запад
к Литве) почва также весьма плодородна и местоположе-
ние приятное.
Различный времена года здесь все изменяют, и нельзя
не удивляться, смотря на Россию зимою и летом. Зимою
все бывает покрыто снегом, который идет беспрестранно
и выпадает иногда на один или два ярда; такой снег боль-
ше бывает на севере. Реки и другия воды замерзают на
один ярд или более в толщину, как бы ни были быстры
или широки. Зима продолжается обыкновенно пять ме-
сяцев, именно от начала ноября и до конца марта, когда
снег начинает уже таять. От одного взгляда на зиму в
России можно почувствовать холод. В это время морозы
бывают так велики, что вода, выливаемая по каплям или
вдруг, превращается в лед, не достигнув еще земли. В са-
мый большой холод, если возьмете в руки оловянное, или
другое какое металлическое блюдо, или кувшин (раз-
умеется, не в комнате, где устроены печи), пальцы ваши
тотчас примерзнут, и, отнимая их, вы сдерете кожу. Ко-
гда вы выходите из теплой комнаты на мороз, дыхание
ваше спирается, холодный воздух душит вас. Не одни пу-
тешествующие, но и люди на рынках и на улицах, в го-
родах, испытывают над собою действие мороза: одни со-
всем замерзают, другие падают на улицах; многих при-
возят в города сидящими в санях и замерзшими в таком
положении; иные отмораживают себе нос, уши, щеки,
пальцы, ноги и прочее. Часто случается, что медведи и
волки (когда зима очень сурова), побуждаемые голодом,
стаями выходят из лесов, нападают на селения и опусто-
шают их: тогда жители принуждены бывают спасаться
бегством. Напротив, летом все принимает совершенно
другой вид: леса (большею частью сосновые и березовые)
так свежи, луга и нивы так зелены (и это выше юга),
такое множество разнообразных цветов и птиц (по боль-
1 Так в подлиннике, ошибкою, вместо 700, равно как и ниже.
486

шей части соловьев, которые здесь, кажется, голосистее и
разнообразнее, нежели где-либо), что трудно отыскать
другую страну, где бы можно было путешествовать с
большим удовольствием.
Такой быстрый переход от зимы к весне происходит,
кажется, от благодетельнаго влияния снега: всю зиму ле-
жит он на земле белым покровом и защищает ее от моро-
за, а весною (когда солнце начнет греть и превращает его
в воду) проникает и увлажает землю, отчасти песчаную,
так глубоко, что травы и растения, от действия солнеч-
ных лучей, показываются и всходят в короткое время во
множестве и в большом разнообразии. Как холодна зима,
так лето чрезвычайно жарко, в особенности в июне, июле
и августе: здесь оно гораздо жарче, чем в Англии.
Вся страна повсюду обильно орошается ключами, ре-
ками и озерами. В изобилии вод виден промысл Божий,
ибо, если некоторый внутренний области и находятся на
разстоянип 1000 миль или более от моря, то множество
рек, который, впадая одна в другую, все текут в море, за-
меняют этот недостаток. Озер также много и они весьма
значительны; некоторый, при соразмерной ширине, имеют
в длину 60, 80, 100 п 200 миль.
Главныя реки: 1. Волга, которая берет начало у кор-
ня ольховаго дерева в 200 верстах от Ярославля, где от
слияния других рек так увеличивается, что имеет в ши-
рину одну английскую милю или более и изливается в
Каспийское море, протекая 2800 верст или миль.
2.	Борисфен (теперь называемая Днепром), которая,
отделяя Россию от Литвы, впадает в Евксинское море.
3.	Танаис, или Дон (древняя граница между Европою
и Азиею) выходит из озера Рязанского1 и, протекая через
землю Крымских Татар, впадает в большое морское озе-
ро или болото (называемое Меотийским), близ города
Азова. По реке Дону (как уверяют Русские) можно из
города Москвы доехать водою до Константинополя и во
все части света, перетаскивая только лодку (по обычаю
их) чрез небольшой перешеек или узкую полосу земли.
Впрочем, это недавно было доказано одним посланником,
отправленным в Константинополь, который плыл сперва
Москвою рекою, потом вошел в другую, называемую Окою,
тут перетащил лодку свою в Дон, а отсюда уже всю до-
рогу плыл водою.
4.	Называется Двиною; она имеет несколько сот верст
в длину и на севере впадает в залив св. Николая. У бе-
1 Должно быть, ошибкою вместо «Ивановского».
487

регов ея к морю возвышаются болыпия алебастровыя
скалы.
5.	Двина, впадающая, близ города Риги, в Балтийское
море.
6.	Онега, которая впадает в залив близ Соловков, в
90 верстах от пристани св. Николая. Под городом Карго-
полем эта река встречается с рекою Волоксою (Volock),
которая, близ города Ями, изливается в Финский залив.
Следовательно, из пристани св. Николая до Финского за-
лива и потом до Зунда можно плыть все водою, чему Рус-
ские и делали опыт.
7.	Сухона, впадающая в Двину, которая идет в Север-
ный океан.
8.	Ока, которая берет начало на границе Крыма и из-
ливается в Волгу.
9.	Москва, протекающая чрез город Москву, который
получил от нея свое название.
Далее следует Вычегда, также весьма широкая и
длинная река: она берет начало в Пермской области и
впадает в Волгу. Все эти реки протекают весьма значи-
тельное пространство, и разве самую малую из них по
широте можно сравнить с Темзою, но длиною оне все
превосходят ее. Кроме этих рек, есть еще много других.
Москва находится под 55 градусами и 10 минутами, а
пристань св. Николая к северу под 63 градусами и 50 ми-
нутами.
ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ РОССИИ
Глава 3
Из плодов здесь родятся яблоки, груши, сливы, виш-
ни, красныя и черныя (впрочем, последния растут без
прививки), дыня, похожая на тыкву, но слаще и прият-
нее вкусом, огурцы, арбузы, малина, земляника, брусни-
ка и много других ягод в каждом лесу и огороде. Хлеб-
ный же растения суть: пшеница, рожь, ячмень, овес, го-
рох, греча, просо, которые почти одинакаго вкуса с ри-
сом. Все эти роды хлеба произрастают в весьма достаточ-
ном количестве, даже в избытке, так что пшеница про-
дается иногда по два алтына или по десяти пенсов стер-
линг четверть, которая равняется почти трем английским
бушелям.
Рожь сеется осенью, а весь прочий зерновой хлеб вес-
ною, и большею частию в мае. Пермяки и другие народы,
488

живущие на севере и в странах пустынных, получают
хлеб из стран, лежащих к югу. Иногда они принуждены
бывают печь себе хлеб из корня (называемаго «Vaghnoy»)
и из средней коры сосноваго дерева. Если бывает дорого-
визна (как в прошедшем 1588 году, когда пшеница и
рожь продавались по 13 алтын или 5 шиллингов 5 пенсов
стерлинг четверть), то это меньше зависит от неурожаев,
нежели от дворянства, которое, по временам, слишком
возвышает цены на хлеб.
Естественных произведений (употребляемых самими
жителями и отправляемых в большом количестве за гра-
ницу для обогащения казны царской и народа) очень мно-
го, и они весьма важны. Во-первых: меха всякаго рода.
Здесь виден также Божий промысл, даровавший жите-
лям средства к защите от холоднаго климата. Главные
меха суть: черно-бурные лисьи, собольи, рысьи, бурой ли-
сицы, куньи, горностаевые, серые беличьи, бобровые, ме-
ха розсомахи, шкуры большой морской крысы, имеющей
запах выхухоли, беличьи, серые и красные, и лисьи, крас-
ные и белые. Кроме внутренняго употребления в государ-
стве в большом количестве (ибо в продолжение всей зи-
мы все носят меховую одежду), несколько лет тому на-
зад, как слышал я от торговцев, купцы Турецкие, Пер-
сидские, Бухарские, Грузинские, Армянские и разные
промышленники христианскаго мира вывезли мехов на
четыреста или на пятьсот тысяч рублей. Лучшие собольи
меха добываются в областях Печорской, Югорской (Могп-
gosorskoy) и Обдорской, а низших сортов в Сибири, Пер-
ми и других местах. Черныя и красный лисицы идут из
Сибири, а белыя и бурыя из Печоры, откуда получают так-
же белые волчьи и белые медвежьи меха; лучшие меха
розсомахи вывозят оттуда и из Перми, а лучшие куньи из
Сибири, Кадома, Мурома, Перми и Казани. Лучшие
рысьи, беличьи и горностаевые меха идут из Галича и
Углича, много также из Новгорода и Перми. Лучшаго
сорта бобры водятся в Мурманске, близ Колы. Другие
пушные звери родятся во многих местах, а некоторые
из них даже везде.
Второе произведение воск, котораго ежегодно отправ-
ляли в чужие края (как слышал я от людей знающих)
до 50 000 пудов, считая каждый пуд в 40 фунтов, а те-
перь вывозят ежегодно только до 10 000 пудов.
Третье произведение мед, который, кроме того, что в
значительном количестве употребляется самими жителя-
ми для напитков (заключающихся в медах разнаго рода)
489

и для прочаго, вывозится в довольно большом количестве
за границу. Мед преимущественно получается из Морд-
вы и Кадома, близ земли Черемисских Татар, также в
большом количестве из областей: Северской, Рязанской,
Муромской, Казанской, Дорогобужской и Вяземской.
Четвертое — сало. Его приготовляют весьма много для
вывоза за границу, не только по значительному количе-
ству земли, удобной для пастбищ и скотоводства, но п по
причине многих постов и других постных дней; частию же
п потому, что люди зажиточные употребляют на свечи
воск, а те, которые беднее и из низшаго класса, жгут бе-
резу, высушенную в печах и расщепанную вдоль на мел-
кие части, которыя называют лучиною. Несколько лет то-
му пазад сала вывозилось ежегодно до 100 000 пудов, те-
перь не более 30 000 или около того. Лучшее сало добы-
вается в областях: Смоленской, Ярославской, Углицкой,
Новгородской, Вологодской, Тверской и Городецкой.
Не менее важную отрасль промышленности составляет
выделка лосипых и коровьих кож. Первый очень хороши
и велики, а воловьи и коровьи меньше (ибо кожи быча-
чьи у них не выделываются). Прежде иностранные купцы
вывозили за границу до 100 000 кож, теперь количество
это уменьшилось до 30 000 или около того. Притом морем
отправляют за границу значительное количество козьих
кож. Лоси самой крупной породы водятся около Ростова,
Вычегды, Новгорода, Мурома и Перми, а мелкой в цар-
стве Казанском.
Важную отрасль промышленности составляет также
ворвань, или рыбий жир. Я считаю не излишним сказать
здесь о способе ловить тюленей, из которых добывается
ворвань. Это делается так. К концу лета (перед наступ-
лением холодов) рыбаки отправляются на судах в при-
стань св. Николая, к мысу, называемому Куконосом
(Cusconesse или Foxnose), где они оставляют эти суда
до весны. Когда солнце начнет греть, а лед еще не со-
всем растаял в заливе, они опять возвращаются, перено-
сят суда по морскому льду и употребляют их вместо до-
mjb для отдыха и жительства. Обыкновенно отправляются
на 17-ти или 18-ти широких судах и разделяются на не-
сколько артелей, от 5-ти и до 6-ти лодок в каждой. Пер-
вые, которые найдут притон зверя, зажигают светоч, на-
рочно для того взятый; когда сторожевые в прочих арте-
лях заметят это, то все собираются, окружают тюленей,
греющихся на солнце, лежа на льду, обыкновенно в чис-
ле 4-х или 5000, и нападают на них, каждый с дубиною
490

в руках. Если удается ударить животное по носу, то оно
скоро издыхает; если же по боку или по спине, то пере-
носят удар и нередко, схватив дубину зубами, преклоня-
ет ее к земле; тогда попавшийся принужден кричать то-
варищам и просить о помощи. Когда тюлени увидят себя
окруженными, то собираются все в кучу, надавливают лед
и стараются проломить его; от такого напора вода неред-
ко выступает, и рыбаки погружаются в воду на один фут
и более. Убивши тех тюленей, которых можно было пе-
ребить, рыбаки приступают к дележу, так что каждая
лодка делит свою часть на разный доли. С собой они бе-
рут только содранную кожу с приставшим к ней жиром,
а прочее оставляют на месте; потом идут на берег п, вы-
рыв здесь ямы, глубиною сажени в полторы или около
того, бросают туда отделяемое от кожи сало или жир и
кладут раскаленные камни для растопки сала. Лучшая и
очищенная ворвань продается и употребляется на сма-
зыванье шерсти для сукон, а из худшаго сорта (который
бывает краснаго цвета) делается мыло.
Икру добывают в большом количестве на реке Волге
из рыб: белуги, осетра, севрюги и стерляди. Купцы Фран-
цузские и Нидерландские, отчасти и Английские, от-
правляют много икры в Италию и Испанию.
Льном и пенькой (по уверению купцов) ежегодно на-
гружалось в Нарвской пристани до 100 больших и ма-
лых судов, теперь не более 5. Причиною упадка и умень-
шения требований на это и па другия произведения, ко-
торый прежде отправляемы были за границу гораздо в
большем количестве, полагают закрытие Нарвской при-
стани со стороны Финского залива, который находится
теперь в руках и во владении Шведов; другая причина
заключается в пресечении сухопутнаго сообщения через
Смоленск п Полоцк, по случаю войн с Польшею, отчего
промышленники запасают и приготовляют всех товаров
менее и не могут продавать их столько, сколько прода-
вали прежде. Такой упадок в торговле отчасти зависит и
от того, что купцы и мужики (так называется простой па-
род) с недавняго времени обременены большими и невы-
носимыми налогами. Не будучи обезпечены в собственно-
сти, они поэтому мало заботятся о бережливости и ни-
чем не запасаются, зная, что нередко подвержены опас-
ности лишиться не только имущества, но и жизни. Лен
растет почти в одной только Псковской области и ея ок-
рестностях; пеньку доставляют Смоленск, Дорогобуж и
Вязьма.
4Л

Соли в этой стране весьма много. Лучшая соль и в
большом количестве добывается в Старой Русе, где устро-
ено много солеварен в 250 верстах от моря. В Астрахани
соль осаждается сама собою из морской воды; она скоп-
ляется большими пластами, которые срываются и разво-
зятся купцами и другими промышленниками. Пошлин они
платят по три русских деньги со ста фунтов весу. Соль
добывается и во многих других местах, а именно: в Пер-
ми, Вычегде, Тотьме, Кинешме, Соловках, Оконе (Осопа),
«Bobasey» и Неноксе, притом все из соляных копей, за
исключением Соловков, лежащих близ моря.
Деготь гонится в большом количестве из сосновых де-
ревьев в областях: Двинской и Смоленской; его много от-
правляют за границу. Кроме этих произведений (весьма
важных и выгодных в торговле), есть различный другия,
свойственный этой стране, хотя менее значительный, а
именно: рыбьи зубы, употребляемые самими жителями и
вывозимые Персиянами и Бухарцами за границу для де-
лания четок, ножей, сабельных рукояток, назначаемых
для лиц высшаго сословия, и других вещей. Некоторые
употребляют тертый из них порошок (подобно роговому
порошку единорога) как противоядие. Рыбы, снабженный
этими зубами, называются моржами и ловятся близ Пе-
чоры. Есть зубы длиною почти в 2 фута, а весом в один-
надцать и двенадцать фунтов.
В области Корельской и па реке Двине к Северному
морю есть мягкая скала, называемая слюдой. Ее разру-
бают и потом разделяют на тонкие слои, годные сами по
себе и употребляемые вместо стекла, рога и т. п. Слюда
пропускает свет изнутри и снаружи прозрачнее и чище,
нежели стекло, и потому еще заслуживает преимущество
перед стеклом и рогом, что не трескается, как первое, и
не горит, как последний.
Селитру изготовляют во многих местах, как-то: в
Угличе, Ярославле, Устюге; а серу добывают в неболь-
шом количестве на реке Волге, но не умеют очищать ее.
Здешнее железо несколько ломко, но его весьма мно-
го добывается в Корелии, Каргополе, и Устюге Желез-
ном. Других руд нет в России.
Особаго рода животныя суть: лось, олень, дикая ло-
шадь, медведь, розсомаха, или лесная собака, рысь, бо-
бер, соболь, куница, черная и темная лисица, белый мед-
ведь, водящийся у морских берегов близ Печоры, горно-
стай, серая белка. Есть также род белки, у которой на
492

спине клок волос, очень похожий на перья, а хвост ши-
ре, нежели у других белок; перескакивая с одного дере-
ва на другое, она расправляет его и действует им как
будто крылом, прыгает на большое пространство и, по-
видимому, летает, почему и называют ее летучею век-
шею. Зайцы и белки летом одного цвета с нашими; зи-
мою шкура зайца становится белою, молочнаго цвета, а
белки делаются серыми.
Диких оленей и коз весьма много. Лошади малорос-
лы, но очень быстры на бегу и сносны; на них ездят без
подков зимою и летом по всякой дороге. Овцы малы,
шерсть их груба и жестка. Птицы очень разнородны:
много ястребов, есть орлы, кречеты, соколы, коршуны и
проч., но ястребов всего более.
Из других птиц главный: лебедь, ручной и дикой (их
весьма много), цапля, журавль, тетерев, одного цвета с
фазаном, но более его, и живет в сосновых лесах; фаза-
нов и куропаток также много; совы весьма велики, на
взгляд хуже наших сов, с широким рылом и ушами, по-
хожими на человеческий.
Из рыб, живущих в пресных водах, кроме рыбы обы-
кновенной (как-то: карпа, щуки, окуня, линя, плотвы и
проч.), есть много других пород рыбы, весьма орошей
и очень вкусной, как-то: белуга или белужина, в четыре
или пять аршин длиною, осетрина, севрюга и стерлядь,
видом и вкусом несколько похожая на осетрину, но не
так толста и велика. Эти четыре рыбы водятся в Волге:
их ловят во множестве и разсылают отсюда на продо-
вольствие всего государства. Из яиц их заготовляют
большие запасы икры, как сказано было выше.
В реке Волге водится еще рыба, называемая белоры-
бицею, что есть белая семга, которая, по мнению Рус-
ских, вкуснее красной семги; последняя также во мно-
жестве водится в северных реках: Двине, Коле и проч.
В озере, находящемся близ города, называемаго Перес-
лавлем, недалеко от Москвы, ловится небольшая рыба,
известная под именем свежей сельди, видом и отчасти
вкусом похожая на морскую сельдь.
Города, замечательные по рыбной ловле, суть: Яро-
славль, Белоозеро, Новгород, Астрахань и Казань. Все
они, за право производить рыбный промысел, ежегодно
платят значительную пошлину в царскую казну. Рыб-
ною ловлею занимаются летом, а зимою уже рассылают
во все концы государства наловленную и замороженную
рыбу.
493

ГЛАВНЫЕ ГОРОДА В РОССИИ
Глава 4
Главные города в России суть: Москва, Новгород, Ро-
стов, Владимир, Псков, Смоленск, Ярославль, Пере-
славль, Нижний Новгород, Вологда, Устюг, Холмогоры,
Казань, Астрахань, Каргополь, Коломна.
Москва считается городом весьма древним, хотя осно-
ватель ея неизвестен Русским. Она, кажется, получила
свое название от реки, протекающей через город по од-
ной стороне. Халдеец Бероза в своей пятой книге раз-
сказывает, что Немврод (который в других светских со-
чинениях именуется Сатурном) послал Ассура Мадая,
Мосоха и Магота в Азию, чтоб они основали там поселе-
ния, и что Мосох основал их и в Азии и в Европе.
От пего, вероятно, и город, или скорее река, на коей он
построен, получили название Москвы. Эта догадка объяс-
няется климатом и положением Москвы, находящейся в
самой отдаленной стране Европы, па границе Азии. Го-
род значительно распространен Иваном или Иоанном,
сыном Даниила, который первый присвоил себе, вместо
княжеского титула, титул короля; преемники его, одна-
кож, не именовались так оттого, что титул короля он
получил в 1246 году от папского легата (папою в то вре-
мя был Иннокентий IV), что весьма пе понравилось
Русским, которые принадлежат к церкви восточной или
греческой1). С того времени название Москвы сделалось
славным и более известным свету, так что Московиею
некоторые стали называть не одно княжество, но всю
Россию, по имени ея столицы. Вид этого города имеет
очертание кругловатое с тремя большими стенами, окру-
жающими одна другую, между коими проведены улицы.
Самая внутренняя стена и заключающийся в ней строе-
ния (лежащия здесь столь же безопасно, как сердце в
теле, будучи омываемы Москвой рекой, которая протека-
ет близ самой стены) называются в своей целости царским
замком2. Число домов (как сказывали мне) во всем го-
роде по исчислению, сделанному по царскому повелению
(незадолго до сожжения его Крымцами), простиралось
до 41 500. Со времени осады города Татарами и произве-
1 Флетчер здесь, очевидно, смешал Московского князя Дани-
ила Александровича с королем Галицким Даниилом Романовичем.
2 То есть кремлем.
494

деннаго ими пожара (что случилось в 1571 году), зем-
ля во многих местах остается пустою, тогда как прежде
опа была заселена и застроена, в особенности же на юж-
ной стороне города, где незадолго до того Царь Василий
построил дома для солдат своих, позволив им пить мед
и пиво в постные и заветные дни, когда другие Русские
должны пить одну воду, и по этой пришне назвал но-
вый город: Налейка, т. е. наливайка. Таким образом те-
перь Москва не много более Лондона. Ближайший к
ней город по величине и почти столько же обширный
есть Новгород, где (по сказанию Русских) происходила
достопамятная война, о которой так много повествуют в
историях, именно, война Скифских рабов *, поднявших
оружие на господ своих, которую разсказывают следую-
щим образом. Бояре новгородские и окрестных стран (по
туземному обычаю они одни только отправляют военную
службу) были заняты войною с Татарами. Кончив ее со
славою, они возвращались домой, но на пути узнают, что
оставленные ими дома холопи их, пли рабы, в отсут-
ствие их, овладели их городами, поместьями, домами,
женами и всем прочим. Такая новость несколько удиви-
ла их, и, презирая гнусный поступок своих рабов, они
поспешили возвратиться домой; но недалеко от Новгоро-
да встретились с рабами, выступившими против них в
боевом порядке. Собрали совет и положили идти на хо-
лопей не с оружием, а с кнутьями (по тамошнему обы-
чаю всякий, кто едет верхом, берет кнут с собою), чтоб
напомнить им об их рабском состоянии, устрашить их и
отнять у них смелость. Идя таким образом вперед и раз-
махивая кнутьями, они на них устремились. Это пока-
залось рабам столь страшным и дало им такое тие
о значении кнута, действие которого они и прежде ис-
пытывали на себе, что все бросились бежать, как овцы,
гонпмыя пастухом. С тех пор, в память этой победы, нов-
городцы выбили монету* (которая называется новгород-
скою деньгою и ходит по всей России), с изображением
всадника с поднятым и размахнутым кнутом. £_и оба
города отличаются своим пространством перед другими.
По укреплениям же в особенности замечатель ны города:
Псков, Смоленск, Казань и Астрахань, как города по-
граничные. Но по местоположению Ярославль далеко
превосходит прочие: кроме получаемых им произведений
от богатых пажитей и плодоносных полей, он лежит па
славной реке, Волге, и расположен на высоком и весьма
красивом берегу, от чего и получил свое название: Яро-
495

славль *, что на русском языке значит красивый или
славный берег. Здесь (как можно судить по имени) жил
Русский князь Владимир, по прозванию Ярослав, кото-
рый женился на дочери Гаральда*, короля Английскаго,
чрез посредство Датчанина Свена, как видно из датской
истории, около 1067 года.
Другие города не имеют ничего замечательнаго, кро-
ме некоторых развалин в их стенах, доказывающих упа-
док Русскаго народа при теперешнем правлении. На
улицах, вместо мостовых, лежат обтесанныя сосновыя
деревья, одно подле другого. Дома их деревянные, без
извести и камня, построены весьма плотно и тепло из
сосновых бревен, который кладутся одно на другое и
скрепляются по углам связями. Между бревнами кладут
мох (его собирают в большом изобилии в лесах) для
предохранения от действия наружнаго воздуха. Каждый
дом имеет лестницу, ведущую в комнаты со двора или с
улицы, как в Шотландии. Деревянная постройка для
Русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели камен-
ная или кирпичная, потому что в последних больше сы-
рости и они холоднее, чем деревянные дома, особенно из
сухого сосноваго лесу, который больше дает тепла. Про-
видение наградило их лесами в таком изобилии, что мож-
но выстроить порядочный дом рублей за двадцать, или
за тридцать, или немного более, даже там, где мало ле-
су. Неудобны же деревянный строения особенно тем,
что подвергаются опасности сгореть; пожары там случа-
ются очень часто и бывают очень страшны по причине
сухости и смолы, заключающейся в дереве, которое, раз
загоревшись, пылает подобно факелу, так что трудно
бывает потушить огонь, пока все не сгорит.
О ДОМЕ ИЛИ РОДЕ РУССКИХ ЦАРЕЙ
Глсьв а, 5
Царский дом в России имеет прозвание Белаго. На-
звание это (как предполагают) происходит от королей
Венгерских, и это, кажется, тем вероятнее, что короли
Венгерские некогда действительно так назывались *, как
пишут Бонфиний* и другие историки этой страны. Имен-
но в 1059 году упоминается об одном Беле, который на-
следовал брату своему Андрею, обратившему Венгров в
христианскую веру, от коей они отступили, по безбожию
496

и внушению Турков. Вторый того же имени прозывал-
ся Белою слепым, и некоторые из его преемников носи-
ли то же название.
Иван Васильевич, отец теперешняго Царя, часто гор-
дился, что предки его не Русские, как бы гнушаясь сво-
ИхМ происхождением от Русской крови. Это видно из слов
его, сказанных одному Англичанину, именно, его золо-
тых дел мастеру. Отдавая слитки, для приготовления по-
суды, Царь велел ему хорошенько смотреть за весом.
«Русские мои все воры» (сказал он). Мастер, слыша это,
взглянул на Царя и улыбнулся. Тогда Царь, человек
весьма проницательнаго ума, приказал объявить ему, че-
му он смеется. «Если Ваше Величество простите меня
(отвечал золотых дел мастер), то я вам объясню. Ваше
Величество изволили сказать, что Русские все воры, а
между тем забыли, что вы сами Русской». — «Я так и
думал (отвечал Царь), но ты ошибся: я не Русской,
предки мои Германцы» * (Русские полагают, что Венгер-
цы составляют часть Германскаго народа, тогда как они
происходят от Гуннов *, занявших насильно ту часть Пан-
нонии, которая теперь называется Венгриею).
Каким образом Цари присвоили себе княжество Вла-
димирское (первый шаг к распространению России), по-
средством ли завоевания, чрез брак, или другими каки-
ми способами, я не мог узнать с достоверностию. Но всем
известно и все помнят, что с приобретением этого не-
большого княжества (которое, несмотря на то, имело у
себя независимое управление, подобно другим княжест-
вам или областям в России), дом Белы распространился
и сделался властителем всей страны. Главные Государи
этого дома, увеличившие силу его и распространившие
владения, были три последние, занимавшие престол до
вступления на него нынешпяго Государя, именно: Иван,
Василий и Иван, отец теперешняго Царя. Из них Ва-
силий, отец Ивана и дед нынешняго Государя, первый
принял титул и название Царя ♦, тогда как прежде они
довольствовались титулом Великих Князей Московских.
Что сделал каждый из них и насколько каждый увели-
чил свои первоначальный владения завоеваниями или
иначе, можно видеть в главе о распространениях или
завоеваниях. Что касается до продолжения царскаго ро-
да, то дом Белы теперь точно в таком положении, в
каком находятся многие из самых знаменитейших домов
христианскаго мира, имея представителями целаго рода
одно, два или весьма немногия лица той же крови. Кро-
32 Накануне Смуты
497

ме нынешняго Государя, у котораго нет детей (и едва
ли будет, сколько можно судить по его телосложению и
неплодию жены после нескольких лет брака), есть еще
один только член этого дома, именно: дитя шести или
семи лет, в котором заключается вся надежда и все бу-
дущее поколение царскаго рода. Другой старший брах
из трех, и лучший из них, умер от головного ушиба, на-
несеннаго ему отцом его в припадке бешенства палкою
или (как некоторые говорят) от удара острым концом
ея, глубоко вонзившимся в голову. Неумышленность
его убийства доказывается скорбию и мучениями по
смерти сына, который никогда не покидали его до самой
могилы. Здесь видно правосудие Божие, наказавшее его
жажду к пролитию крови убийством сына собственною
его рукою и прекратившее в одно время и жизнь его и
тиранство тою ужасною скорбиею, которая свела его в
могилу после такого несчастного и противоестественна-
го поступка.
Младший брат Царя, дитя лет шести или семи (как
сказано было прежде), содержится в отдаленном месте
от Москвы, под надзором матери родственников из до-
ма Нагих, но (как слышно) жизнь его находится в опас-
ности от покушений тех, которые простирают свои виды
па обладание престолом в случае бездетной смерти Ца-
ря. Кормилица, отведавшая прежде пего какого-то ку-
шанья (как я слышал), умерла скоропостижно. Русские
подтверждают, что он точно сын Царя Ивана Васильеви-
ча, тем, что в молодых летах в нем начинают обнаружи-
ваться все качества отца. Он (говорят) находит удоволь-
ствие в том, чтобы смотреть, как убивают овец и вообще
домашний скот, видеть перерезанное горло, когда течет
из него кровь (тогда как дети обыкновенно боятся это-
го), и бить палкою гусей и кур до тех пор, пока они не
издохнут. Кроме лиц мужскаго пола, есть еще вдова,
имеющая право на престол *, сестра покойнаго и тетка
теперешпяго Царя, бывшая замужем за Магнусом, гер-
цогом Голштинским, братом короля Датскаго, от кото-
раго была у нея дочь. Эта женщина, по смерти мужа,
вызвана в Россию людьми, жаждущими престола более,
нежели любящими ее, как оказалось впоследствии, по-
тому что сама она с дочерью, тотчас же по возвращении
в Россию, была заключена в монастыре, где дочь в про-
шедшем году умерла (во время моего пребывания там),
и как предполагали, насильственною смертью. Мать пока
все еще находится в монастыре, где (как слышно) она
498

оплакивает свою участь и проклинает день своего воз-
вращения в Россию, куда была привлечена надеждою на
новый брак и другими лестными обещаниями от имени
Царя. Вот в каком положении находится царский род в
России из дома Белы, который, по-видимому, скоро пре-
сечется со смертию особ, ныне живущих, и произведет
переворот в Русском Царстве. Если правление вследст-
вие такого переворота сделается хотя несколько умерен-
нее и благодушнее, то это послужит к благоденствию не-
счастнаго народа, удрученнаго теперь невыносимым раб-
ством.
О КОРОНОВАНИИ И МИРОПОМАЗАНИИ РУССКИХ ЦАРЕЙ
Глава 6
Торжественные обряды, совершаемые при коронова-
нии Русских Царей, суть следующие. В большой церкви
(Успения) Пречистыя Богоматери, находящейся в огра-
де царскаго замка, устроено возвышенное место, на ко-
тором стоит аналой с царским венцом и одеянием из до-
рогой материиВ день миропомазания собираются ту-
да: патриарх с митрополитами, архиепископами, еписко-
пами, архимандритами и игумнами, все богато одетые в
своих облачениях. Потом входят диаконы с хором певчих,
которые, при входе Царя в церковь, начинают петьлшого-
летие Царю Феодору Ивановичу, и проч., на что патриарх и
митрополит, с прочим духовенством, отвечают гимном в
роде молитвы, который поют все вместе и чрезвычайно
громко. По окончании гимна патриарх с Царем всходят
на возвышение, где для Государя приготовлен особый
стул1 2. Вслед за тем патриарх приглашает Царя сесть и
сам садится подле него на другом стуле, нарочно для
того поставленном, кланяется в землю и читает следую-
щую молитву: «Господи Боже наш, Царь царствующим и
Господь господствующим, иже Самоилом пророком из-
1 То есть с царским венцом («шапкой») и «святыми барма-
ми», как сказано в чине венчания Царя Федора Иоанновича. См.:
Собр. госуд. грам. и договор., ч. II, № 51. Отсюда же заимствуем
мы приводимый далее молитвы и другия места, напечатанный
курсивом, ибо в подлиннике one, очевидно, переведены с рус-
скаго, хотя с некоторыми опущениями.
2 Так названо приготовленное для Царя место в «чине вен-
чания».
32*	4Э9

брав раба своего Давида и помазав того во Цари над люд-
ми своими Израиля! Ты и ныне услыши молитву нашу
недостойных, и виждъ от святаго жилища Твоего благо-
вернаго раба своего, Царя и Великаго Князя, Феодора, еже
благоволил ecu воздвигнути Царя в языце Твоем святем,
его эхе стяжал ecu честною кровию единороднаго Ти Сы-
на, помазати сподоби елеом возрадования, одей того свы-
ше силою, положи на главе его венец от камене честна,
даруй тому долготу дний, дай же в десницы его скифетро
Царствия, посади того на престоле правды, огради того
всеоружеством Святаго Ти Духа, утверди того мышцу,
покори ему вся языки варварския, всей в сердцы его страх
Твой, и еже к послушным милостивное, соблюди того в
непорочней вере, покажи того опасна хранителя Святыя
Твоея соборныя церкве велениях, да судит люди Твоя
правдою и нищих Твоих, судом спасет сыны убогих и
наследник будет Ти небеснаго царствия». Эту молитву го-
ворит он тихим голосом, а потом произносит громко: «яко
Твоя держава и Твое есть царство, и сила, и слава, Отца
и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веком,
аминь». По окончании молитвы патриарх приказывает
некоторым архимандритам принести царское одеяние и
венец, что делается весьма чинно и торжественно, а меж-
ду тем произносит громко: «мир всем». Потом начинает
он читать другую, относящуюся к тому молитву: «Тебе
единому Царю веком, иже земное Царство Тобою вве-
ренный, поклони выю с нами, и молим Ти ся, Владыко
всех, сохрани того под кровом Твоим, удержави того Цар-
ство, благоугодная Ти творити всегда того сподоби, воз-
сияй во днех его правду и множество мира, да в тихости
его тихо и безмолвно житие поживем, во всяком благо-
честии и чистоте». Эту молитву патриарх произносит не-
сколько тихим голосом, а потом договаривает опять гром-
ко: «Ты бо ecu Царь мирови и Спас душам нашим, и Те-
бе славу всылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и
присно и в веки веком, аминь». Потом, возлагая на Царя
одеяние и венец, благословляет его крестным знамением
и говорит: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа». То
же самое делают и митрополиты, архиепископы и епис-
копы, которые все по порядку подходят к царскому месту
и один за другим благословляют Царя двумя первыми
пальцами. Затем патриарх читает еще молитву, которая
начинается так: «О пресвятая Госпоже Дево, Богороди-
це, и проч.». После этой молитвы один из диаконов про-
износит сильным громким голосом: «Благоверному и бла-
500

дородному и христолюбивому, Богом избранному и Богом
почтенному, и Богом возлюбленному и поставленному, и
Богом венчанному, Царю и Великому Князю, Феодору
Ивановичу, Владимеръскому и Московскому,., и всея Ру-
сии Самодержьцу, многая лета!», на что прочие священ-
ники и диаконы, стоящие в некотором отдалении, близ
алтаря или стола, поют в ответе: «Многая лета, многая
лета Царю Феодору». То же самое повторяют священники
и диаконы, стоящие по правой и левой сторонам церкви,
после чего все вместе поют громогласно: «Благоверному
и благородному и христолюбивому, Богом избранному и
Богом почтенному, и Богом возлюбленному и поставлен-
ному, и Богом венчанному, Царю и Великому Князю, Фе-
одору Ивановичу, Владимеръскому и Московскому... и
всея Русии Самодержьцу, многая лета!» По окончании
торжества подходят к Царю сперва патриарх с митропо-
литами, архиепископами и епископами, потом дворянство
и все присутствующие по порядку, и приносят ему по-
здравления, преклоняя перед ним голову и у ног его па-
дая в землю.
Титул, который получает Царь при короновании, сле-
дующий:
«Божиею милостию Царь и Великий Князь, Федор
Иванович, всея Русии Самодержец, Владимирский, Мос-
ковский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астрахан-
ский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский,
Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и
иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския
земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский,
Ярославский, Белоозерский, Лифляндский, Удорский, Об-
дорский, Кондинский и всея Сибирская земли и северныя
страны повелитель и... иных многих Государств Государь
и Обладатель».
Этот титул заключает в себе все владения Царя и
являет все его величие, по чему самому им весьма тще-
славятся и гордятся, заставляя не только туземцев, но и
иностранцев (которые с чем-либо обращаются к Царю
словесно или письменно) повторять его вполне от начала
до конца. Такое требование производит иногда болыпия
неприятности и даже ссоры с Татарскими и Польскими
послами, которые не хотят употреблять название Царя,
то есть Императора, и повторять в подробности весь его
длинный титул. Я сам, быв на аудиенции у Царя, почел
достаточным приветствовать его только следующими сло-
вами: «Царь всея Русии, Великий Князь Владимирский,
501

Московский и Новогородский, Царь Казанский, Царь
Астраханский»; остальное же нарочно пропустил, зная,
что они тщеславятся тем, что титул царский длиннее ти-
тула королевы Английской. Но это было так дурно при-
нято, что канцлер (находившийся тогда при Царе с про-
чими сановниками) громким сердитым голосом настаи-
вал, чтобы я произнес весь титул. На его требование я
отвечал, что титул царский слишком длинен и иностран-
цу трудно его запомнить, но что я сказал из него столь-
ко, что достаточно видно мое уважение к остальному, и
проч.; однако, все было напрасно, так что я, наконец,
велел моему толмачу проговорить сполна весь титул.
ОБРАЗ ПРАВЛЕНИЯ
Глава 7
Образ правления у них весьма похож па турецкий, ко-
торому они, по-видимому, стараются подражать, сколько
возможно, по положению своей страны и по мере своих
способностей в делах политических.
Правление у них чисто тираническое: все его действия
клонятся к пользе и выгодам одного Царя и, сверх того,
самым явным и варварским образом. Это видно из Sop-
hismata или тайн их образа правления, описанных ниже,
и угнетения дворянства и простого народа, без всякого
притом соображения их различных отношений и степе-
ней, равно как из податей и налогов, в коих они не со-
блюдают ни малейшей справедливости, не обращая ни-
какого внимания как на высшее сословие, так и на прос-
толюдинов. Впрочем, дворянству дана несправедливая и
неограниченная свобода повелевать простым или низшим
классом народа и угнетать его во всем государстве, ку-
да бы лица этого сословия ни пришли, но в осо-
бенности там, где они имеют свои поместья, или где опре-
делены Царем для управления. Простолюдинам сделана
также некоторая маловажная уступка тем, что они могут
передавать свои земли по наследству любому из сыно-
вей, в чем они, обыкновенно, следуют нашему Gauillkin-
de, и располагать имуществом своим произвольно, имея
право дарить и завещевать его по собственному желанию.
Несмотря, однако, на это, оба класса, и дворяне и просто-
людины, в отношении к своему имуществу, суть ничто
иное, как хранители царских доходов, потому что все на-
502

житое ими рано или поздно переходит в царские сун-
дуки, как будет видно из средств, употребляемых к обо-
гащению его казны, и способов взимания налогов, ко-
торые излагаются ниже, в главе о царских податях и до-
ходах.
Что касается до главных пунктов или статей, входя-
щих в состав самодержавного правления (как-то: издания
и уничтожения законов, определения правительственных
лиц, права объявлять войну и заключать союзы с ино-
странными державами, и права казнить и миловать, с
правом изменять решения по делам гражданским и уго-
ловным), то все они так безусловно принадлежат Царю
и состоящей под ним Думе, что его можно назвать как
верховным правителем, так и самым псполнителем в от-
ношении ко всем исчисленным предметам. Всякий новый
закон или постановление, касающиеся до государства,
определяются всегда прежде, нежели созывается по это-
му случаю какое-либо общее собрание или совет. Кроме
своей Думы, Царю не с кем советоваться о предметах, по
которым уже предварительно сделано было постановле-
ние, за исключением немногих епископов, архимандритов
и монахов, и то для того только, чтобы воспользоваться
суеверием народа (при том всегда к его вреду), который
считает святым и справедливым все что ни сделано с
согласия их епископов и духовенства. Вот почему Цари,
пользуясь для своих выгод теперешним упадком церкви,
потворствуют ему чрезвычайными милостями и привиле-
гиями, дарованными епископиям и монастырям, ибо они
знают, что суеверие и лжеверие лучше всего согласуются
с тираническим образом правления и особенно необходи-
мы для поддержания и охранения его.
Во-вторых, что касается до общественных и прави-
тельственных должностей в государстве, то здесь нет ни
одного наследственнаго звания, как бы ни было оно высо-
ко или низко, и напротив, определение к той или другой
должности зависит непосредственно от самого Царя, так
что даже дьяки в каждом главном городе большею час-
тию назначаются им самим. Но теперешний Царь (что-
бы свободнее предаваться благочестию) предоставил все
такого рода дела, относящияся до управления государ-
ством, в полное распоряжение брата жены своей, боярина
Бориса Федоровича Годунова.
В-третьих, то же можно сказать о заведывании дела-
ми судебными, в особенности касающимися до жизни и
смерти. Здесь нет ни одного, кто бы имел судебную долж-
503

ность или власть, переходящую по наследству, или осно-
ванную на грамоте, но все определяются по назначению
и воле Царя, и судьи так стеснены в отправлении своей
должности, что не смеют решить ни одного особеннаго
дела сами собою, но должны пересылать его вполне в
Москву, в Царскую Думу. Чтобы показать власть свою
над жизнию подданных, покойный Царь Иван Василье-
вич во время прогулок или поездок приказывал рубить
головы тем, которые попадались ему навстречу, если их
лица ему не нравились, или когда кто-нибудь неосторож-
но на него смотрел. Приказ исполнялся немедленно, и
головы падали к ногам его.
В-четвертых, что касается до верховной апелляции и
прощения обличенных в уголовных преступлениях, то это
совершенно зависит от воли и милости царской. Также ны-
нешняя Царица, будучи весьма милосердна и любя зани-
маться государственными делами (по неспособности к
ним своего супруга), поступает в этом случае совершенно
неограниченно, прощая преступников (особливо в день
своего рождения и другие торжественные праздники) от
своего собственнаго имени, о чем объявляется им всена-
родно и не упоминается вовсе о самом Царе. Еще недав-
но были здесь некоторый лица из древняго дворянства, ко-
торый владели по наследству различными областями с не-
ограниченною властию и правом судить и рядить все дела
в своих владениях без апелляции и не давая никакого
отчета Царю; но все эти права были уничтожены и отня-
ты у них Иваном Васильевичем, родителем нынешняго
Государя.
О ЗАСЕДАНИЯХ ЗЕМСКАГО СОБОРА
Глава 8
Самое высшее учреждение для публичных совещаний
по делам государственным называется собором, то есть
земским собранием. Чины и звания лиц, бывающих в та-
ких собраниях, по порядку их, следующий: 1) сам Царь,
2) некоторые из дворян, числом до двадцати, которые все
принадлежат к его Думе, 3) столько же известных духов-
ных лиц. Что касается до горожан или других предста-
вителей народных, то их не допускают в это собрание, так
как простой народ считается там не лучше рабов, которые
должны повиноваться, а не издавать законы, и не имеют
504

права ничего знать о делах общественных до тех пор, по-
ка все не будет решено и окончено.
Земское собрание (называемое собором) составляется
следующим образом. Царь приказывает созвать тех дво-
рян, заседающих (как было сказано) в его Думе, коих
он сам заблагоразсудит, вместе с патриархом, который
приглашает свое духовенство, то есть, обоих митрополи-
тов, обоих архиепископов и тех из епископов, архиманд-
ритов и монахов, которые пользуются наибольшею изве-
стностию и уважением. Когда все соберутся на царском
дворе, то назначается день заседания, для чего обыкно-
венно избирают пятницу, по причине святости этого дня.
Когда определенный день наступит, то духовные лица
собираются прежде в назначенное время и место, назы-
ваемое столы.
Как скоро приходит Царь в сопровождении своих са-
новников, то все встают и встречают его в сенях, следуя
за патриархом, который благословляет Царя двумя пер-
выми пальцами, возлагая их ему на чело и на обо сторо-
ны лица, потом целует его в правое плечо. После того
идут в палату, назначенную для таких собраний, где са-
дятся в следующем порядке: Царь занимает место па тро-
не по одну сторону комнаты. Неподалеку от него, за не-
большим четвероугольным столом (за которым могут по-
меститься человек двенадцать или около того), садится
патриарх с митрополитами, епископами и некоторыми из
знатнейших лиц Царской Думы, с двумя дьяками или
секретарями, (называемыми думными дьяками), которые
записывают все, что происходит. Прочие садятся на ска-
мьях около стены комнаты, так что каждый занимает
место, соответствующее его званию. Потом один из секре-
тарей (в качестве оратора) объявляет причину собрания
и излагает главные предметы или дела, о которых следу-
ет разсуждать. Но предлагать билли * по мнению отдель-
ных лиц, относительно какого-нибудь общеполезнаго де-
ла (как это делается в Англии), Русский земский собор
вовсе не дозволяет подданным.
Когда дело предложено секретарем на разсмотрение.
то преже всего желают знать голос или мнение патриарха
и духовенства, на что каждый из них отвечает по порядку
своего звания; но эти мнения их бывают всегда однооб-
разны и произносятся без всякаго разсуждения, как бы
затверженный урок. На все дела у них один ответ, кото-
раго обычное содержание то, что Царь и Дума его пре-
мудры, опытны в делах политических и общественных и
505

гораздо спосоонее их судить о том, что полезно для го-
сударства, ибо они занимаются только служением Богу и
предметами, относящимися до веры, и потому просят их
самих сделать нужное постановление, а они, вместо со-
ветов, будут вспомоществовать им молитвами по своей
обязанности и должности, и проч. Так или почти так от-
вечает каждый в свою очередь, потом встает кто-нибудь
из архимандритов или братии, который посмелее других
(впрочем, уже заранее назначенный для формы), и про-
сит Царя, чтобы он изволил приказать объявить им соб-
ственное мнение Его Величества и какое будет угодно ему
сделать постановление по делу, предложенному дьяком.
На это означенный секретарь от имени Царя отвечает,
что Его Величество, вместе с членами Думы своей, по
надлежащем и здравом обсуждении, нашел, что предло-
женное дело весьма хорошо и полезно для государства; но
что, несмотря на то, Его Величество требует от них, как
от людей благочестивых и знающих, что следует призна-
вать справедливым, их богоугоднаго мнения и даже суж-
дения, для того, чтобы утвердить или исправить дело,
предложенное на разсмотрение, и потому вновь пригла-
шает их откровенно объявить свое мнение, и буде они
одобрят сделанное предложение, то изъявили бы свое
согласие, дабы можно было приступить к окончательному
определению.
Вслед за тем, объявив свое согласие (что делается
весьма скоро), духовенство удаляется, благословляя Ца-
ря, который провожает патриарха до другой комнаты и
потом возвращается на свое место, где остается, пока все
будет окончено.
Дела, решаемый собором, дьяки или секретари излага-
ют в форме прокламаций, который рассылают в каждую
область и главный город государства, где обнародывают
их князья и дьяки или секретари тех мест. По окончании
заседания, Царь приглашает духовенство на парадный
обед, и затем все расходятся по домам.
О ДВОРЯНСТВЕ И СРЕДСТВАХ, УПОТРЕБЛЯЕМЫХ
К ОСЛАБЛЕНИЮ ЕГО СОГЛАСНО С ВИДАМИ ПРАВИТЕЛЬСТВА
Глава 9
Степени лиц или званий в России * (кроме власти вер-
ховной или самого Царя), по порядку их следующий:
1. Дворянство, которое разделяется на четыре степени.
506

Самые знатные по роду, власти и доходам называются
Удельными Князьями, то есть князьями выделенными
или привилегированными. Они-то имели некогда в своих
областях особую расправу и неограниченную власть, по-
добно дворянам или чинам Немецким; но впоследствии
(сохранив условно свои права) подчинились дому Белы,
когда он стал усиливаться и распространяться за счет
соседей. Сначала они были только обязаны служить Царю
во время войны, выставляя известное число конных, но
покойный Царь, Иван Васильевич, отец нынешняго Царя,
человек высокаго ума и тонкий политик в своем роде,
желая более усилить свое самодержавие, начал посте-
пенно лишать их прежняго величия и прежней власти,
пока, наконец, сделал их не только своими подчиненны-
ми 1, но даже холопами, т. е., настоящими рабами или
крепостными. В самом деле, они сами не иначе себя на-
зывают как в государственных бумагах, так и в частных
просьбах, подаваемых ими Царю, так что теперь они, от-
носительно своей власти, своих владений, жизни и всего
прочаго, зависят от воли Царя, наравне с другими под-
данными.
Средства и меры, употребленный для этого Царем, как
против Князей Удельных, так и других дворян (сколько
я мог заметить, судя по рассказам о его действиях), бы-
ли следующия или тому подобный: во-первых, он посеял
между ими личное соперничество за первенство в чинах
и званиях и с этою целью подстрекал дворян, менее знат-
ных по роду, стать выше или наравне с теми, которые
происходили из домов более знатных. Злобу их и вза-
имный распри он обращал в свою пользу, принимая кле-
веты и доносы касательно козней и заговоров, будто бы
умышляемых против него и против государства. Ослабив
таким образом самых сильных и истребив одних с помо-
щию других, он, наконец, начал действовать открыто и
остальных принудил уступить ему права свои.
Во-вторых, разделил он своих подданных на две час-
ти или партии, разъединив их совершенно между собою.
Одни из них были названы им опричными, или отборны-
ми, людьми. Сюда принадлежали те из лиц высшаго со-
словия и мелких дворян, коих Царь взял себе на часть,
чтоб защищать и охранять их, как верных своих поддан-
ных. Всех прочих он назвал земскими, или общими. Зем-
ские были самый низкий и простой класс людей с теми
из дворян, которых Царь думал истребить, как будто бы
1 В подлиннике «вассалами».
507

недовольных его правлением и имеющих против него за-
мыслы. Что касается до опричников, то он заботился, что-
бы они своим числом, знатностью, богатством, вооружени-
ем и проч, далеко превосходили земских, коих он, на-
против, как бы лишил своего покровительства, так что.
если кто из них был ограблен или убит кем-нибудь из
опричников (которых он причислял к своей партии), то
нельзя уже было получить никакого удовлетворения нв
судом, ни жалобою царю. Те и другие по порядку были
вносимы и записываемы в книгу, почему всякий знал,
кто был земским и кто принадлежал к разряду опрични-
ков. И эта свобода, данная одним грабить и убивать дру-
гих без всякой защиты судебными местами или законом
(продолжавшаяся семь лет), послужила к обогащению
первой партии и царской казны и, кроме того, способ-
ствовала к достижению того, что он имел при этом в ви-
ду, т. е. к истреблению дворян, ему ненавистных, коих в
одну неделю и в одном городе Москве было убито до трех
сот человек. Такие тиранские его поступки, с целью про-
извести всеобщий раздор и повсеместное разделение меж-
ду подданными, произошли (как должно думать) от чрез-
вычайной мнительности и безнадежнаго страха, возник-
ших в нем ко многим из туземнаго дворянства во время
войны с Поляками и Крымскими Татарами, когда он
впал в сильное подозрение (родившееся в нем вследствие
худого положения дел), что они состоят в заговоре с По-
ляками и Крымцами. На основании этого, некоторых из
них он казнил, и означенное средство избрал для того,
чтоб отделаться от остальных.
Столь низкая политика и варварские поступки (хотя и
прекратившиеся теперь) так потрясли все государство и
до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую нена-
висть, что (по-видимому) это должно окончиться не ина-
че, как всеобщим возстанием.
3. Овладев всем их наследственным имением и земля-
ми, лишив их почти всех прав и проч, и оставив им одно
только название, он дал им другия земли на праве помест-
ном (как оно здесь называется), владение коими зависит
от произвола Царя и который находятся на весьма даль-
нем разстоянии и в других краях государства, и этим
способом удалил их в такия области, где бы они не могли
пользоваться ни милостью, ни властью, не будучи тамош-
ними уроженцами или хорошо известными в тех местах;
почему теперь знатнейшие дворяне (называемые Удель-
ными Князьями) сравнялись с прочими, с тою только
508

разницею, что во мнении народа и относительно привя-
занности его к ним они стоят выше, и что во всех обще-
ственных собраниях они постоянно занимают свое пер-
вое место.
Средства, коими стараются препятствовать возвыше-
нию этих домов и возвращению себе прежняго значения,
суть следующий, вместе с другими, им подобными: во-
первых, многим из наследников не дозволяется вступать
в брак, дабы род прекратился вместе с ними. Иных от-
правляют в Сибирь, в Казань и в Астрахань, под предло-
гом службы, и там умерщвляют или же сажают в тем-
ницу. Некоторых заключают в монастыри, где они постри-
гаются в монахи, под видом обета, даннаго добровольно
и по собственному желанию, но на самом деле по неволе,
из опасения, что их обвинят в каком-нибудь взведенном
па них преступлении. Здесь они находятся под столь бди-
тельным надзором особенной стражи и самих монахов
(которые отвечают головой за их побег), что им не оста-
ется никакой надежды, как кончить дни свои в заточе-
нии. Из числа таких лиц многия принадлежат к высше-
му дворянству. Как эти, так и другия подобный им сред-
ства, придуманныя Царем Иваном Васильевичем, доселе
еще употребляются Годуновыми, которые, возвысившись
чрез брак Царицы, родственницы их, правят и Царем и
Царством (в особенности Борис Федорович Годунов, брат
Царицы), стараясь всеми мерами истребить или унизить
все знатнейшее и древнейшее дворянство. Тех, которых
они почитали наиболее опасными для себя и способными
противиться их намерениям, они уже отдалили, как-то:
Князя Андрея Куракина-Булгакова, человека знатнаго и
родом и властью. Точно так же поступили они с Петром
Головиным (его посадили в тюрьму, где он и умер), с
Князем Василием Юрьевичем и Голицыным, с Андреем
Ивановичем Шуйским, который почитается за человека
чрезвычайно умнаго. В прошедшем году таким же обра-
зом лишен жизни в монастыре (куда был посажен) некто
Князь Иван Петрович Шуйский, человек с большими
достоинствами и заслугами, который пять или шесть лет
тому назад выдержал осаду города Пскова против Поль-
скаго короля Стефана Батория, имевшаго у себя
100 000 человек войска, и весьма храбро отразил его, с
большою славою для себя и своего отечества и к стыду
Поляков. Думали также, что Никита Романович, дядя
нынешняго Царя с материнской стороны, умер от яда или
другой насильственной смерти.
509

Названия знатнейших дворянских родов, по порядку
их, следующий: первый род Князя Владимира, который
заключается теперь в одной дочери, вдове и бездетной
(как упомянуто выше), некогда бывшей в замужестве за
Гартоком Магнусом, братом короля Датскаго, а теперь
заточенной в монастырь. 2) Князь Мстиславский. Он так-
же заключен в монастырь, а единственному сыну его пе
дозволено вступать в брак для пресечения их рода.
3) Глинские. Из них остался один, и тот бездетный, за
исключением только одной дочери. 4) Шуйские. Их четы-
ре брата, все молодые люди и холостые. 5) Трубецкие.
Из этого дома остается в живых четверо. 6) Булгаковы.
Теперь дом этот имеет название Голицыных, коих пятеро
в живых, но все еще юноши. 7) Воротынские. Из этого
дома осталось всего двое. 8) Одоевские. Также двое.
9) Телятевскпе. Один. 10) Татевы. Их трое. Вот назва-
ния главных фамилий, известных под именем Удельных
Князей, которые в самом деле теперь все утратили, кро-
ме одного титула и расположения к ним народа, готоваго
со временем возстановить их снова, если кто-нибудь из
них останется в живых.
Вторую степень дворянства составляют бояре. Сюда
принадлежат те, коих Царь (при дворянстве их) удосто-
ивает названия советников. Эти оба класса дворян полу-
чают доход с земель, жалованных им Царем и владеемых
ими по его произволу (ибо наследственных осталось у них
весьма мало, как было сказано выше), который прости-
рается до тысячи марок в год, кроме денежнаго жалова-
нья от Царя за службу их на войне, в количестве около
700 рублей в год, более чего никто пе получает.
Нельзя, однако, сюда же причислить боярина Бориса
Федоровича, который, как временщик, не может входить
в один разряд с другими, будучи свояком Царя, правите-
лем государства по его распоряжениям, а по власти и мо-
гуществу Царем Русским. Ежегодный доход его с помес-
тьев, вместе с жалованьем, простирается до 93 700 руб-
лей и более, как можно видеть из следующих подробно-
стей. С наследственнаго имения в Вязьме и Дорогобуже
(увеличеннаго им самим) он получает 6000 рублей в год;
за должность Конюшаго 12 000 рублей или марок, взима-
емых с конюшенных слобод или по особым преимуще-
ствам, присвоенным этой должности, который заключаются
во владении некоторыми землями и городами близ Мос-
квы. Кроме того, он берет в свою пользу доход со всех
пчельников и лугов по обеим сторонам берегов Москвы-
510

реки на тридцать верст вверх и на сорок вниз по течению.
Сверх жалованья по должности, ему дается еще по
15 000 рублей в виде пенсии от Царя. С области Важской
ему предоставлено получать по особому преимуществу
32 000 рублей из Посольской Четверти, кроме дохода от
меховой промышленности, с Рязани и Северска (по дру-
гой особой статье) 30 000 рублей, с Твери и Торжка, дру-
гого привилегированнаго места, 8000 рублей, от бань и
купален в Москве 1500 рублей, не говоря уже о поместь-
ях или землях, коими он владеет по воле Царя и который
далеко превосходят количество земли, предоставленное
прочему дворянству.
Есть еще другой из дома Глинских, который получает
дохода с земель и жалованья около 40 000 рублей в год.
Этим доходом ему дозволено пользоваться, потому что он
женился на сестре жены Борисовой; сам же он очень
прост и почти полуумный. Управление им и имением его
вверено Борису.
К третьему разряду принадлежат воеводы, пли те
дворяне, которые в настоящее время или прежде были
главными начальниками на войне. Звание свое или титул
они передают потомству и занимают место выше прочих
князей и дворян, не принадлежащих к первым двум раз-
рядам, т. е. Удельным Князьям и боярам.
Эти три разряда дворянства, именно: Князья Удель-
ные, бояре и воеводы имеют то преимущество, что к име-
нам их прибавляется «вич», как-то, Борис Федорович, и
проч., что считается почестью, на которую другие не
имеют права. В случае же опущения этого слога при
наименовании их, они могут искать безчестие, или штраф
за неуважение, на тех, которые не так их назвали.
Четвертую и низшую степень дворянства составляют
лица, носящия название князей, но происходящия от
младших братьев главных домов, будучи их потомками
чрез многия поколения. Они не имеют никакого родового
наследства, кроме одного пустого имени или титула кня-
зя, ибо у них в обычае передавать свои звания и титулы
равно всем детям, несмотря на то, что бы они им ни
оставляли, так что сыновья воеводы или главнаго началь-
ника на войне называются воеводами, хотя бы никогда
не бывали в сражении, а сыновья князя носят титул кня-
зей, хотя не имеют у себя никакого наследственнаго име-
ния, чем бы могли содержать себя. Последняго рода дво-
рян так много, что их считают за ничто, и вы нередко
встретите князей, готовых служить простолюдину запять
511

или шесть рублей или марок в год; а при всем том они
горячо принимают к сердцу всякое безчестие или оскорб-
ление прав своих. Вот все различные разряды дворян-
ства.
Вторую степень лиц вообще составляют сыновья бо-
ярские, или дети дворян, пользующиеся почетом и полу-
чившие это название за службу на войнах царских, при-
надлежа к военному званию по самому своему состоянию
и рождению. Сюда же причисляются дьяки или секрета-
ри, которые состоят на службе у Царя в каждом главном
городе, находясь по назначению при тамошних князьях.
Последнюю степень образуют простолюдины, называ-
емые мужиками. Сюда причисляют также купцов и прос-
тых ремесленников. Самый же низший класс этого раз-
ряда (не относящийся ни к какой степени) составляют
сельские жители, называемые крестьянами. О сыновьях
боярских (которые все состоят в военной службе) мы бу-
дем говорить в статье о военных силах и военных запа-
сах; а что касается до мужиков, т. е. их состояния и об-
раза жизни, то скажем об них в главе о простом народе.
ОБ УПРАВЛЕНИИ ОБЛАСТЯМИ И КНЯЖЕСТВАМИ
Глава 10
Вся Россия (как было сказано выше) разделяется на
четыре части, называемый Четвертями *, или тетрархия-
ми. Каждая Четверть заведывает несколькими областя-
ми и несет определенную обязанность, от которой заим-
ствует свое название. Первая Четверть, или тетрархия,
называется Посольскою Четвертью, или Приказом По-
сольским, и находится в настоящее время под ведением
главнаго секретаря \ управляющаго посольскими делами,
Андрея Щелкалова. Он ежегодно получает от Царя за
службу 100 рублей или марок определеннаго жалованья
или оклада.
Вторая Четверть называется Розрядною от Розрядна-
го, или верхняго констабля1 2. Теперь это место по долж-
1 Т. е. думного дьяка.
2 Считаем долгом заметить, что как здесь, так и в других
местах перевода мы нарочно удерживаем технический названия
государственных должностей в Англии, употребленныя Флетче-
ром для объяснения наших туземных должностей и их обязан-
ностей.
512

ности занимает Василий Щелкалов, брат канцлера, а
управляет им некто Сапун Абрамов. Жалованья полу-
чает он 100 рублей в год.
Третья Четверть называется Поместною, по роду дел,
сюда принадлежащих. Она ведет список всем поместь-
ям, жалуемым Царем за службу боярам, дворянам и
иным, также выдает и принимает всякия на них крепо-
сти. Ею заведывает в настоящее время Елеазар Вылуз-
гин. Оклада назначено ему 500 рублей в год.
Четвертая известна под именем Казанскаго Дворца,
так как в ея ведении находятся царства Казанское и
Астраханское с другими городами, лежащими по реке
Волге. Теперь ею управляет некто Дружина Пантелеев,
человек весьма замечательный между туземцами по уму
и расторопности в делах политических. Он получает
окладу 150 рублей в год.
В состав Четвертей, или тетрархий, не входит наслед-
ственное имение Царя, или вотчина (как она здесь на-
зывается), потому что она искони принадлежит дому
Белы, т. е. Царскому, носящему это имя по своему про-
исхождению. Сюда принадлежат 36 городов с их уезда-
ми или землями, кроме особых участков, которые также
исключены из ведомства означенных Четвертей, как, на-
пример: область Важская (принадлежащая боярину Бо-
рису Федоровичу Годунову) и другие подобные.
Вот главные правители или власти областные. Они
не живут при своих местах, а напротив сопровождают
Царя, когда он выезжает, удерживая при этом везде свою
должность, которую, однако, большею частию исправляют
в Москве, как главном местопребывании Царя.
Обязанность этих четырех правительственных мест
заключается в принятии всех жалоб и дел всякаго рода,
поступающих к ним из отдельных Четвертей, и в препро-
вождении их в Царскую Думу. Они обязаны также да-
вать приказы лицам, находящимся под их ведением в
приписанных к ним областях, по всем делам, коих ис-
полнение в местах, ими управляемых, возлагаются на
них Царем и его Думой.
Для управления каждою отдельною областью в этих
четырех Четвертях определяется один из тех князей, о
коих упомянуто было выше, как принадлежащих к низ-
шей степени дворянства. Они имеют пребывание в глав-
ных городах означенных областей. К каждому из них
присоединяется дьяк, или секретарь, назначаемый ему
33 Накануне Смуты
513

в помощники или, лучше сказать, руководители, ибо та-
кой дьяк заведывает всеми делами, относящимися до ис-
полнения их должности.
Обязанности их на самом деле состоят в следующем.
Во-первых, они должны выслушивать и решать все граж-
данский дела своей области. С этою целью им подчинены
некоторые чиновники, как-то, губные старосты, или коро-
нёрсы (coroners), которые, кроме производства следствий
о самоубийцах, обязаны преследовать преступников, и
судьи, имеющие право сами выслушивать и решать все
дела подобнаго рода между крестьянами в своем округе
или участке, но с тем, что, в случае неудовольствия той
или другой стороны, оне имеют право апелляции и могут
жаловаться князю и дьяку, имеющим пребывание в глав-
ном городе. Отсюда дело можно еще перевести в Москву,
в Царскую Думу, как в высшее судебное место, куда
окончательно поступают все апелляции. Далее им также
подвластны сотские старосты, т. е. олдермены или бэлифы
сотен.
Во-вторых, во всех делах уголовных, как-то: воровст-
ве, убийстве, измене и проч., они имеют власть задер-
жать, допросить и заключить в тюрьму преступника; по
окончании же всех справок и следствия обязаны пе-
реслать дело, уже совершенно готовое и правильно из-
ложенное, в Москву к управляющему Четвертью, в
которой числится их область, а последний передает
его на разсмотрение Царской Думе. Но они не имеют
права ни решать дела уголовный, ни наказывать винов-
наго.
В-третьих, им также вменяется в обязанность отправ-
ление разных общественных дел в их областях, как-то:
обнародование законов или учреждений посредством про-
кламаций, сбор податей и налогов в пользу Царя, набор
ратников и отправление их в срок и место, назначенные
Царем или Думой.
Князья и дьяки определяются на места самим Царем
и в конце каждаго года обыкновенно сменяются, за ис-
ключением некоторых, пользующихся особенным благо-
волением или расположением, для коих этот срок про-
должается еще на год или на два. Сами по себе они не
могут похвалиться ни доверием, ни любовью народа, ко-
торым управляют, не принадлежа к нему ни по рожде-
нию, ни по воспитанию и не имея притом собственнаго
наследственнаго имения ни в его округе, ни даже в
другом месте. Только от Царя получают они за свою
514

службу по большей мере около 100 марок в год, а не-
которые только пятьдесят, другие же всего тридцать.
Народ еще более недоверчив к ним и ненавидит их за
то, что, не имея никакой собственности и являясь каж-
дый год свежие и голодые, они мучают и обирают его без
всякой справедливости и совести. Главные начальники
Четвертей не обращают внимания на такие поступки,
для того, чтоб в свою очередь обирать их самих и полу-
чить большую добычу, когда потребуют от них отчета,
что, обыкновенно, делают при истечении их службы, из-
влекая, таким образом, свои выгоды из их несправедливо-
сти и притеснений беднаго парода. Немногие, однако, из
них доходят до пытки или кнута по окончании срока, в
который они, большею частию, уже сами по себе присту-
пают к отчету. И потому во время своего управления
стараются они приобрести столько, чтобы можно было
поделиться с Царем и управляющим Четвертью и, кро-
ме того, оставить хорошую частичку и для себя.
Таковы все правители областей, и только в четыре
самые важные пограничные города назначаются люди,
заслуживающие более уважения и доверия, и притом по
два в каждый город. Один из них бывает всегда из при-
ближенных к Царю. Эти четыре пограничные города
суть: Смоленск, Псков, Новгород и Казань, из коих три
лежат на границах Польши и Швеции, а один сопреде-
лен с отдаленною землею Крымских Татар. Обязанностей
у них более, чем у прочих областных князей, о которых
я говорил выше, и им дапа исполнительная власть в де-
лах уголовных. Такая мера почитается весьма полезною
для государства, потому что на границах, находящихся
в таком отдаленном разстоянип, могут встретиться чрез-
вычайные случаи, не терпящие отлагательств для разре-
шения каждаго особеннаго обстоятельства Царем и его
Думой. Их сменяют всякий год (кроме случаев, о коих
сказано выше), а жалованья получают они по большей
мере 700 рублей в год, иные же только по 400. В насто-
ящее время многия из этих важных мест занимают и,
вместе с тем, правят почти всем государством Годуновы
и их клиенты.
Городом Москвою (где имеет постоянное пребывание
Царь) управляет одна Царская Дума. Все производящий-
ся здесь дела, как гражданския, так и уголовный, вы-
слушиваются и решаются в известных судах, где заседа-
ют члены Думы, постоянно живущие здесь. Только для
решения дел самых обыкновенных (как-то: построек, по-
33*
515

правок, содержания улиц в опрятности и чистоте, сбора
податей, налогов и т. п.) определены два дворянина
(Gentlemen) и два дьяка, или секретаря, составляющие
все вместе присутственное место для управления подоб-
наго рода делами, которое называется Земским Двором.
Если кто из городских обывателей подозревает своего
служителя в воровстве или подобнохм преступлении, то
он может привести его сюда для допроса посредством
пытки или другого истязания. Кроме этих двух дворян
и секретарей, заведывающих всем городом, есть еще
старосты, или олдермены, в каждой отдельной общине.
Такой старшина имеет своих сотских, или констаблей, а
сотский известное число десятских, или декурионов, ему
подчиненных, из коих поручен каждому надзор над де-
сятью домами, отчего всякой безпорядок скорее обнару-
живается, а общественная служба отправляется поспеш-
нее. Все граждане, бедные и богатые, разделяются на
общины. Главные начальники (как-то: дьяки и дворяне)
определяются самим Царем, старосты — дворянами и
дьяками, сотские — старостами, или олдерменами, а де-
сятские — констаблями.
Если бы такой образ управления областями и города-
ми был столько же полезен для безпристрастнаго право-
судия ко вссхм жителям, сколько он удобен для преду-
преждения нововведений, удерживая дворянство в по-
рядке, а простой народ в подчинении, то, по-видимому,
он был бы не дурен, даже в политическом отношении,
для государства, столь обширнаго и имеющаго такое про-
тяжение в длину и ширину, какова Россия. Но угнете-
ние и рабство так явны и так резки, что надобно удив-
ляться, как дворянство и народ могли им подчиниться,
имев еще некоторый средства, чтобы избежать их, или
же от них освободиться, равно как и тому, каким обра-
зом Цари, утвердившись в настоящее время на престоле
так прочно, могут довольствоваться прежним правлени-
ем, соединенным со столь явнаю несправедливостью и
угнетением их подданных, тогда как сами исповедуют
веру христианскую.
Из всего, сказаннаго здесь, видно, как трудно изме-
нить образ правления в России в настоящем ея положе-
нии. Во-первых, там нет никого в числе дворянства, кто
бы мог стать во главе прочих. Сановники, управляющие
Четвертями, или тетрархиями, не природные дворяне,
а дьяки, пожалованные в это звание Царем, находящие-
ся в полной зависимости от его милостей и собственно
516

служащие только ему. Что же касается до князей, уп-
равляющих под ними областями, то это люди важные
только по названию (как было сказано выше), без вся-
кой власти, силы и доверия, за исключением того зна-
чения, которым пользуются по своей должности, пока ее
занимают. Но и здесь приобретают они не любовь, а, на-
против, ненависть народа, который видит, что они по-
ставлены над ним не столько для того, чтобы оказывать
ему справедливость и правосудие, сколько с тем, чтобы
угнетать его самым жалким образом и снимать с него
шерсть не один раз в год (как каждый владелец с своей
овцы), а, напротив, стричь его и обрывать в продолже-
ние всего года. Кроме того, власть и права их раздроб-
лены на множество мелких частей, потому что в каждой
большой области их находится по несколько человек, и
притом время, на которое они назначаются, весьма огра-
ничено. Таким образом им невозможно сколько бы то пи
было усилиться или привести в исполнение какое-либо
предприятие в этом роде, если бы они даже возымели
счастливое намерение сделать что-нибудь новое. Что ка-
сается до простого парода (как будет видно лучше из
описания его состояния и свойств, излагаемых ниже),
то, кроме недостатка в оружии и неопытности в ратном
деле (от котораго удаляют его с намерением), у него
беспрестанно отнимают и бодрость духа и деньги (кро-
ме других способов), иногда под предлогом какого-ни-
будь предприятия для обществениаго благосостояния, а
иногда вовсе даже не ссылаясь пи па какую потребность
в пользу государства или Царя. Итак, ни дворянство,
ни простой народ не имеют возможности отважиться на
какое-нибудь нововведение до тех пор, пока войско (ко-
тораго число простирается, по крайней мере, до 80 000 1
человек, получающих постоянное жалованье) будет еди-
нодушно и безпрекословно подчинено Царю и настоя-
щему порядку вещей, а оно, очевидно, должно быть
усердно к своей должности, как по самьш свойствам сол-
дат, так и потому, что они пользуются всюду полною
свободою обижать и грабить простой народ по своему
произволу, что им нарочно дозволено для того, чтоб им
нравилось настоящее положение дел. Заговора между
войскохм и простым народом опасаться также нельзя, по-
тому что цели их слишком между собою различны и про-
тивоположны. Это безнадежное состояние вещей внутри
1 В подлиннике 8000.
517

государства заставляет народ, большею частию, желать
вторжения какой-нибудь внешней державы, которое (по
мнению его) одно только может его избавить от тяжкаго
ига тиранскаго правления.
О ЦАРСКОЙ ДУМЕ
Глава 11
Русские Цари дают название советников некоторым
лицам из знатнаго дворянства более для почести, неже-
ли для пользы государственных дел. Они именуются про-
сто боярами и могут быть названы советниками в про-
странном значении, ибо иа общий совет их приглашают
весьма редко или никогда. Принадлежащие же на са-
мом деле к собственному и тайному совету Царя (имен-
но те, которые ежедневно находятся при нем для со-
вещания по делам государства) носят прибавочный титул
думных * и называются думными боярами, а собрание
их, или заседание, Боярской Думой.
Имена их в настоящее время суть следующия, по по-
рядку: 1. Князь Феодор Иванович Мстиславский; 2. Князь
Иван Михайлович Глинский; 3. Князь Василий Иванович
Шуйский Скопин. (Эти три боярина более знатны ро-
дом, нежели замечательны по уму, и потому, сколько
можно судить, назначены больше для того, чтобы сооб-
щить месту почетность и делать честь своим присутстви-
ем, нежели для советов.); 4. Князь Василий Иванович
Шуйский, который почитается умнее своих прочих одно-
фамильцев; 5. Князь Феодор Михайлович; 6. Князь Ни-
кита Романович Трубецкой; 7. Князь Тимофей Романо-
вич Трубецкой; 8. Князь Андрей Григорьевич Куракин;
9. Князь Дмитрий Иванович Хворостинин; 10. Князь
Феодор Иванович Хворостинин; 11. Богдан Иванович Са-
буров; 12. Князь Иван Васильевич; 13. Князь Феодор
Димитриевич Шестунов; 14. Князь Феодор Михайлович
Троекуров1; 15. Иван Бутурлин; 16. Димитрий Иванович
Годунов; 17. Борис Федорович Годунов, брат Царицы;
18. Степан Васильевич Годунов; 19. Григорий Василье-
вич Годунов; 20. Иван Васильевич Годунов; 21. Феодор
Шереметев; 22. Андрей Петрович Клешнин; 23. Игнатий
Петрович Татищев; 24. Роман Михайлович Пивов; 25. Де-
ментий Иванович Черемисинов; 26. Роман Васильевич
1 В подлиннике Troyconioue.
518

Алферьев; 27. Андрей Щелкалов; 28. Василий Щелка-
лов; 29. Елеазар Вылузгин; 30. Дружина Пантелеев;
31. Сапун Абрамов.
Четверо последних называются думными дьякахми,
или государственными секретарями. Все же они прина-
длежат собственно к Думе Царской, хотя немногие из
них приглашаются на какое-либо совещание, потому что
все дела обсуживаются и решаются Борисом Федорови-
чем Годуновым, братом Царицы, с пятью или шестью
другими лицами, коих заблагоразсудится ему призвать.
На совете приходится им более слушать, нежели пода-
вать мнения, как они в самом деле и поступают. Внут-
ренняя дела государства докладываются во время засе-
даний управляющими четырех Четвертей, или тетрар-
хий, о коих упомянуто в главе касательно управления
областями. Сюда представляют они все бумаги, получае-
мый ими от князей, дьяков, воевод и других начальству-
ющих городами и крепостями, принадлежащими к Чет-
верти каждаго из них, вместе с другими донесениями, и
докладывают об них Думе.
Такое же право предоставлено и начальнику всякого
судебнаго места. Он может входить в Думу и доносить
обо всем, относящемся до его должности. Кроме дел го-
сударственных, здесь разбираются многия частныя дела,
поступающия по просьбам в большом числе. Из них не-
который разсматриваются и решаются смотря по тому,
как благоприятствуют им обстоятельства или средства.
Другие отсылаются в судебныя места, куда они принад-
лежат на общем основании законов. Присутственные дни
для обыкновенных заседаний суть: понедельник, среда
и пятница, собираются же в 7 часов утра. В чрезвычай-
ном случае, когда необходимо назначить совещание в дру-
гой какой-либо день, разсылаются о том повестки пис-
цом Думы, Дорофеем Бушевым, который получает при-
каз из Розряда, или от верхняго констабля, чтоб пригла-
сить их к назначенному времени.
О ПОДАТЯХ И ДРУГИХ ДОХОДАХ ЦАРСКИХ
Глава 12
Для сбора податей и других доходов, принадлежащих
казне, определено несколько чиновников, которые сдают
их в главное казначейство. Сюда принадлежат: во-пер-
519

вых, Дворцовый Приказ заведывающий хозяйственною
частью; во-вторых, Четверти, который я соединяю здесь
в одно место, хотя оно и разделяется па четыре части,
как было сказано выше; в-третьих, так называемый Боль-
шой Приход.
Что касается до перваго, т. е. Дворцоваго Приказа,
то он получает все доходы с наследственнаго имения
царскаго или казеннаго, называемаго вотчиною. Вотчины,
или царския имения, заключают в себе 36 городов с при-
надлежащими к ним селениями пли волостями1 2, из коих
главные по доходу следующие: Александровская (слобо-
да), Корельская, Тверь, Слободки (Slobodcy), Данилов-
ское (Danielska), Мосальск (Moisalskoy), Хорь (Chara),
Замошская (Sametska), Старая Руса, Воронцово (Вгап-
soue) и проч. Одни из жителей или обывателей этих и
других городов платят подать деньгами, другие опре-
деленною поставкою (называемою оброком), как-то: изве-
стным количеством четвертей, или мер, зерноваго хлеба,
пшеницы, ржи, ячменя, овса, или другими съестными
припасами, как-то: быками, овцами, лебедями, гусями,
зайцами, курами, дичью, рыбою, сеном, дровами, медом.
Иные обязаны засевать в пользу Царя несколько деся-
тин земли и выставлять уже совершенно обделанный
хлеб для употребления, за что им дается определенное
число десятин земли на их собственное продовольствие.
Такой запас для домашних потребностей, в особенности
зерноваго хлеба, доставляемый содержателями казенных
земель, гораздо значительнее количества, какое выходит
для царскаго дома и отпускается на прислугу или для
царской чести, в виде определенной дачи, называемой
жалованьем, на что, впрочем, издерживается очень мно-
го, как хлебом, так и другими припасами. Этот излишек
продается дворецким за выгоднейшую цепу, и деньги
поступают в царскую казну. Во времена Ивана Василье-
вича, отца нынешняго Царя (который жил роскошнее и
более по-царски, нежели теперешний Государь), изли-
шек зерноваго хлеба и других приходных статей, посту-
пающих в Дворцовый Приказ, доставлял казне его не
свыше 60 000 рублей ежегоднаго дохода; по теперь, при
лучшем управлении дворецкаго, Григория Васильевича
Годунова, он простирается до 230 тысяч рублей в год.
И все это сделалось чрез посредство Царицы и ея род-
ных, в особенности Бориса Федоровича Годунова, кото-
1 Или Приказ большого Дворца.
2 В подлиннике «сотнями».
520

рые считают своею собственностию все, поступающее в
царскую казну. Значительная часть излишка от сбора
припасами идет на жалованье дворцовым служителям,
которых весьма много как в самом дворце, так и вне
дворца.
Второе место сбора податей, называемое Четвертями
(оно разделено на четыре отдельный части, как было
сказано выше), имеет четырех главных чиновников, ко-
торые, кроме управления и заведывапия областями, при-
писанными к каждой Четверти, обязаны еще собирать
в пользу Царя тягло и подать, получаемый в означенных
четырех Четвертях. Тягло* есть годовой доход или оклад,
взимаемый с каждой выти * или определенной меры ка-
кого бы ни было хлеба, который собирается присяжны-
ми и доставляется в Приказ. Выть содержит в себе
шестьдесят четвертей, а каждая четверть три английских
бушеля или несколько менее. Подать есть положенный
сбор деньгами с каждой сохи * или известнаго участка 1
по всему государству.
Тягло и подать ежегодно доставляют Четвертным
Приказам значительное количество денег, как можно ви-
деть из помещаемых здесь подробностей. Город Псков с
его областью платит каждый год тяглом и податью око-
ло 18 000 рублей, Новгород 35 000, Торжок и Тверь 8 000,
Рязань 30 000, Муром 12 000, Холмогоры и Двина 8000,
Вологда 12 000, Казань 18 000, Устюг 30000, Ро-
стов 50 000, город Москва 40 000, Сибирь (Sibierskoy)
20 000, Кострома 12 000. Весь годовой итог простирается
до 400 000 рублей или марок, вносимых ежегодно в казну
перваго числа сентября месяца, которое они считают за
первый день года.
Третье место (называемое Большим Приходом) при-
нимает все пошлины, собираемый со всех главных горо-
дов по всему государству, и сверх того налоги и другие
сборы, взимаемые различными низшими местами, кото-
рые все поступают в этот Приказ Большаго Прихода.
Главные города по торговле, платящие самую значитель-
ную пошлину, суть: Москва, Смоленск, Псков, Новгород
Великий, Старая Руса, Торжок, Тверь, Ярославль, Кост-
рома, Нижний Новгород, Казань, Вологда. Эту пошлину,
получаемую с больших городов, тем вернее и легче ис-
числить, что заранее уже определено и в точности назна-
чено, сколько им приходится платить ежегодно. По-
1 В подлиннике «Hundred» (сотни).
521

ложенныи оклад они ооязаны непременно внести в озна-
ченный Приказ, хотя бы сами столько не собрали; ес-
ли же получать более, то излишек идет также в пользу
Царя.
Город Москва платит ежегодно пошлины 12 000 руб-
лей, Смоленск 8 000, Псков 12 000, Новгород Великий
6000, Старая Руса солью и другими произведениями
18 000, Торжок 800 рублей, Тверь 700, Ярославль 1200,
Кострома 1800, Нижний Новгород 7 000, Казань 11000,
Вологда 2 000 рублей. Пошлина с других торговых горо-
дов бывает иногда более, а иногда менее значительна,
смотря по их торговым оборотам и барышам в течение
года.
Можно сказать наверно, что эти три статьи доходов,
поступающих в Приказ Большаго Прихода, когда они
наименее значительны, доставляют: первая 160 000 руб-
лей, вторая 90 000, третья 70 000 рублей, так что Боль-
шой Приход с этих и других городов получает дохода
по крайней мере (как видно из их приходных книг) до
340000 рублей в год. Кроме этого дохода с торговых
городов, в Приказ Большаго Прихода поступают еже-
годно пошлины с простых бань и кабаков или питейных
домов, принадлежащих Царю, который (хотя и неизве-
стно, как именно велика от них сумма, но, судя по об-
щей любви всех Русских к бане и купанью) доставля-
ют значительный доход царской казне.
Кроме того, у них берется известный штраф или пе-
ня в пользу Царя с каждаго решения или приговора, по-
становленнаго в каком бы то ни было судебном месте
по всем делам гражданским. Эта пеня или штраф за-
ключается в двадцати деньгах или пенсах с «каждаго руб-
ля или марки, и следовательно, в десяти со ста; платит
же ее сторона, обвиненная по закону. Далее, с кажда-
го имени, упоминаемаго в бумагах, выдаваемых судебны-
ми местами, в пользу Царя берется по пяти алтын, а
алтын равняется пяти пенсам стерлинг или около того.
Пошлины вносят в то место, откуда выдается бумага;
потом пересылается она в место, где хранится меньшая
печать, и здесь за нее платится еще столько же в поль-
зу Царя. Этот доход простирается, обыкновенно, до
3000 рублей в год или около того. Наконец, из Разбой-
наго Приказа, заведывающаго всеми делами по преступ-
лениям, берется в пользу Царя половина всего имущест-
ва преступника; из остальной половины одна часть от-
дается доносчику, другая чиновникам.
522

Все эти статьи поступают в Приказ Большаго При-
хода, кроме излишка или остатка от поземельных дохо-
дов, приписанных к разным другим Приказам, как-то: к
Приказу, называемому Розрядом, который имеет в своем
заведывании земли и доходы, определенные на ежегод-
ную плату солдатам или коннице, которая содержится на
постоянном жалованье. В мирное время, когда войско
остается на месте, пе употребляясь на службу, жалова-
нье, обыкновенно, убавляется и выдается только вполо-
вину, а иногда еще менее, так что остающаяся в Роз-
ряде сумма, поступающая в царскую казну, простирает-
ся, большею частию, ежегодно до 250 000 рублей.
Таким же образом (хотя в меньшем количестве) упо-
требляется излишек от доходов Стрелецких Приказов,
имеющих свои собственный земли, на жалованье стрель-
цам, как находящимся в Москве и составляющим цар-
скую стражу (обыкновенно в числе 12 000), так и на гра-
ницах и в других городах и крепостях. То же должно
сказать относительно Приказа Иноземнаго \ имеющаго в
своем заведывании земли, определенный на содержание
иноземных наемных солдат, как-то: Поляков, Шведов,
Голландцев, Шотландцев и проч., равно как Пушкарска-
го (которому предоставлены земли и доходы для снабже-
ния войска орудиями, порохом, дробью, селитрою, серою,
свинцом и т. п.), где также к концу года остается сум-
ма, поступающая в казну. Все эти места вносят излиш-
ки, оказывающиеся у них в конце года, в Приказ Боль-
шаго Прихода, а отсюда их пересылают уже в царскую
казну, так что вся сумма, поступающая в Приказ Боль-
шаго Прихода (как видно из книг этого Приказа), про-
стирается до 800 000 рублей в год или около того.
Все Приказы, как-то: Дворцовый, Четверти и Большой
Приход передают поступающие в них доходы в главное
казначейство, которое находится в ограде царскаго двор-
ца или замка в Москве, где хранятся все царския день-
ги, драгоценные камни, короны, скипетры, посуда и т.п.,
в сундуках и мешках, за собственною печатью Царей,
которые сами ее прикладывают, хотя в настоящее время
боярин Борис Федорович Годунов и здесь заменяет Ца-
ря, употребляя свою печать и наблюдая над ней так
точно, как и во всем прочем. Второе место по этой долж-
ности занимает теперь Степан Васильевич Годунов, дво-
юродный брат означенного Бориса, который имеет при
1 В подлиннике «Prechase Sbisinoy Nemshoy».
523

себе еще двух приказных для отправления дел пэ
службе.
Сумма, поступающая каждый год в царскую казну
однеми деньгами, такова:
1.	Из Дворцоваго Приказа, за расходами для дворца,
230 000 рублей.
2.	Из четырех Четвертей сошных и подушных денег
400000 рублей.
3.	Из Приказа Большаго Прихода пошлин и други*
сборов на 800 000 рублей.
Итак, всего 1430000 рублей чистаго дохода, не вклю-
чая сюда расходов на содержание дворца и постоянное
жалованье войску, которые удовлетворяются другими
способами.
Кроме дохода, вносимаго в казну деньгами, Царь
ежегодно получает еще на значительную сумму из Си-
бири, Печоры, Перми и иных мест меха и другия пода-
ти, который продаются или вымениваются для вывоза
за границу на разныя иноземныя произведения купцам
Турецким, Персидским, Армянским, Грузинским и Бу-
харским, торгующим в пределах этого государства, сверх
купцов других христианских держав. Об итоге (хотя
нельзя определить его в точности по причине зависимо-
сти его от случайных обстоятельств, смотря по тому, ка-
кой получится барыш) можно судить по прошлогоднему
сбору царской подати в Сибири, который заключался в
466 сороках соболей, пяти сороках куниц и 180 черно-
бурых лисиц, пе считая других произведений.
К доходам можно присовокупить также конфискации
имуществ тех, которые подвергаются опале, простираю-
щийся на большую сумму, кроме других чрезвычайных
налогов и поборов с должностных лиц, монастырей и
проч., не для какой-нибудь видимой надобности, или по-
требности Царя и государства, но по одному произволу и
обычаю, впрочем, под некоторым предлогом Скифской,
т. е. грубой и варварской, политики, как показывают не-
многие софизмы или ложныя политическия меры, упот-
ребляемый Русскими Царями с целью грабить свой народ
и обогащать свою казну. По этому случаю покойный
Царь Иван Васильевич обыкновенно говаривал, что на-
род сходен с его бородою: чем чаще стричь ее, тем гуще
она будет расти, или с овцами, которых необходимо
стричь, по крайней мере, один раз в год, чтоб не дать
им совершенно обрасти шерстью.
524

О МЕРАХ К ОБОГАЩЕНИЮ ЦАРСКОЙ КАЗНЫ
ИМУЩЕСТВОМ ПОДДАННЫХ
1
Не препятствовать насилиям, поборам и всякаго рода
взяткам, которым князья, дьяки и другия должностныя
лица подвергают простой народ в областях, но дозволять
им все это до окончания срока их службы, пока они со-
вершенно насытятся; потом поставить их на правеж (или
под кнут) за их действия и вымучить из них всю или
большую часть добычи (как мед высасывается пчелою),
награбленной ими у простого народа, и обратить ее в
царскую казну, никогда, впрочем, не возвращая ничего
настоящему владельцу, как бы ни была велика или оче-
видна нанесенная ему обида. Для этой цели чрезвычай-
но полезны бедные князья и дьяки, посылаемые в обла-
сти, которые сменяются так часто, именно каждый год,
несмотря на то, что как сами по себе, так и по свойствам
народа (как было сказано выше) могли бы оставаться
долее, не заставляя опасаться никаких нововведений.
Действительно, будучи всегда поставляемы вновь над
простым народом, они сосут тем охотнее, подобно осам
императора Тиверия, который прилетали всегда свежия
на старую рану и с коими он сравнивал, обыкновенно,
своих преторов и других областных чиновников.
2
Показывать иногда публичный пример строгости над
должностными лицами (грабившими народ), если кто
из них особенно сделается известным с худой стороны,
дабы могли думать, что Царь негодует на притеснения,
делаемыя народу, и таким образом сваливать всю вину
на дурныя свойства его чиновников. Так, между прочим,
поступил покойный Царь Иван Васильевич с дьяком
одной из своих областей, который (кроме многих других
поборов и взяток) принял жаренаго гуся, начиненнаго
деньгами. Его вывели на торговую площадь в Москве, где
Царь, находясь лично, сам сказал речь: «Вот, добрые
люди, те, которые готовы съесть вас, как хлеб, и проч.»;
потом спросил у палачей своих, кто из них умеет раз-
резать гуся, и приказал одному из них сначала отрубить
у дьяка ноги по половину икр, потом руки выше локтя
(все спрашивая его, вкусно ли гусиное мясо), и наконец,
отсечь голову, дабы он совершенно походил на жаренаго
525

гуся. Поступок этот мог бы служить достаточным при-
мером правосудия (как понимают правосудие в России),
если бы не имел в виду хитрую цель прикрыть притесне-
ния, делаемыя самим Царем.
3
Явно показывать нужду в случае предстоящей повой
значительной подати или налога. Так, теперешний Царь,
Феодор Иоаннович, поступил по совету некоторых при-
ближенных в начале своего царствования, когда, остав-
шись весьма богатым (как полагали) после отца, он
продал большую часть своего серебра и перелил некото-
рую часть в деньги, дабы показать, что нуждается в
них. Вслед за тем было объявлено о новом налоге.
4
Дозволять подданным отказывать беспрепятственно
имущество монастырям (что, по суеверию, делают весь-
ма многие, особенно в духовных завещаниях) и вносить
туда деньги и пожитки на сбережение. Все это дозволено
без всякаго ограничения и безусловно, как то было преж-
де и теперь еще продолжается в некоторых христиан-
ских государствах. От таких взносов монастыри чрезвы-
чайно обогащаются. Дозволяют же это для того, чтобы
государственный суммы хранились все вместе и были
ближе к рукам, если бы вздумалось взять их, что дела-
ется часто и без всякой тревоги, потому что монахи охот-
нее готовы отдать какую-либо часть (по мере умножения
богатства), нежели лишиться всего вдруг, а этому они
нередко подвергались в царствование последняго Госу-
даря.
G такою целью покойный Царь Иван Васильевич при-
бегнул к весьма странной мере, которою бы весьма не-
многие Государи воспользовались, даже в особенной
крайности. Он уступил царство одному Великому Кня-
зю, Симеону, сыну Царя Казанскаго, как бы намереваясь
удалиться от всех общественных дел и вести покойную
частную жизнь. К концу года заставил он новаго Госу-
даря отобрать все граматы, жалованный епископиям и
монастырям, коими последние пользовались уже несколь-
ко столетий. Все оне были уничтожены. После того (как
бы недовольный таким поступком и дурным правлени-
ем новаго Государя) он взял опять скипетр и, будто бы
526

в угодность Церкви и духовенству, дозволил возобно-
вить граматы, который роздал уже от себя, удерживая и
присоединяя к казне столько земель, сколько ему са-
мому было угодно.
Этим способом он отнял у епископий и монастырей
(кроме земель, присоединенных им к казне) несметное
число денег: у одних 40, у других 60, у иных 100 тысяч
рублей, что было сделано им с целью не только умно-
жить свою казну, но также отстранить дурное мнение об
его жестоком правлении, показав пример еще худшаго
в руках другого Царя. В этом поступке видна вся стран-
ность его характера; не взирая па то, что он был нена-
видим своими подданными (что сам знал очень хорошо),
решился он, однако, посадить на свое седло другого,
который мог бы ускакать с лошадью, оставив его пе-
шим.
5
Отправлять нарочных в области или княжества, где
добываются особенный произведения, как-то: меха, воск,
мед и проч., и там забирать и захватывать целиком ка-
кое-либо одно произведение, а иногда два или более по
дешевым ценам, какия сами назначат, и потом продавать
их по высокой цене как своим, так и иноземным купцам,
а если они будут отказываться от покупки, то принуж-
дать их к тому силою.
Точно так же поступают, когда какое-либо произве-
дение, туземное или иностранное (как-то: парча, тонкое
сукно и проч.), захваченное Царем и принятое в казну,
испортится от долгаго лежания или по другой причине:
испорченное принуждают купцов покупать волею или не-
волею, по цене, назначенной Царем. В прошлом 1589 го-
ду был забран весь воск в государстве, так что никто не
имел права торговать им, кроме Царя.
6
Присвоивать иногда таким же образом иностранный
произведения, как-то: шелковыя материи, сукно, свинец,
жемчуг и проч., привозимыя в государство купцами Ту-
рецкими, Армянскими, Бухарскими, Польскими, Англий-
скими и другими, и потом принуждать свох купцов по-
купать эти произведения у Царских чиновников по це-
не, назначенной им самим.
527

7
Обращать на некоторое время в монополию произве-
дения, вносимый в подать, и возвышать цену их, как-то:
меха, хлеб, лес и проч. В продолжение этого времени
никто не может продавать тот же товар до тех пор, пока
не распродастся весь товар царский. Таким способом
Царь получает от оброчнаго хлеба и других припасов
(как было сказано выше) около 200 000 рублей или ма-
рок в год, а от оброчнаго леса, сена и проч. 30000 руб-
лей или около того.
8
В каждом большом городе устроен кабак или питей-
ный дом, где продается водка (называемая здесь рус-
ским вином), мед, пиво и проч. С них Царь получает
оброк, простирающийся на значительную сумму: одни
платят 800, другие 900, третьи 1000, а некоторые 2 000
или 3 000 рублей в год. Там, кроме низких и бесчестных
средств к увеличению казны, совершаются многия са-
мый низкия преступления. Бедный работник и мастеро-
вой часто проматывают все имущество жены и детей сво-
их. Некоторые оставляют в кабаке двадцать, тридцать,
сорок рублей или более, пьянствуя до тех пор, пока
всего не истратят. И это делают они (по словам их) в
честь Господаря, или Царя. Вы нередко увидите людей,
которые пропили с себя все и ходят голые (их называ-
ют нагими). Пока они сидят в кабаке, никто и ни под
каким предлогом не смеет вызвать их оттуда, пото-
му что этим можно помешать приращению царскаго до-
хода.
9
Заставлять некоторых из приближенных бояр или
дворян (пользующихся доверием Царя), у коих есть в
Москве дома, делать объявление, что они ограблены; по-
том посылать за земскими или ольдерменами города, и
отдавать им приказание, чтобы они отыскали похищен-
ное; если же оно не найдется, брать или взыскивать с
города за худое их управление 8, 9 или 10 тысяч рублей
вдруг. Это делается весьма часто.
528

10
Чтобы показать свое самодержавие при таких побо-
рах, они употребляют иногда весьма простыл, но доволь-
но странныя уловки. Вот как, наприм., поступал Иван
Васильевич, отец нынешняго Царя. Он отправил в Пермь
за несколькими возами кедроваго дерева, зная, что оно
там не растет; когда же жители отвечали, что не могут
найти такого дерева, то Царь велел взыскать с них
12 000 рублей, как будто бы они с намерением его скры-
вают. В другой раз он послал в Москву добыть ему кол-
пак или меру живых блох для лекарства. Ему отвечали,
что этого невозможно исполнить, и если бы даже удалось
наловить столько блох, то ими нельзя наполнить ме-
ру, оттого что оне распрыгаются. За это Царь взыскал
с них штраф, или выбил из них правежом 7 000 руб-
лей.
Подобной же уловкой отнял он у своих бояр
30000 рублей за то, что, отправившись на охоту за зай-
цами. не изловил ничего, как будто бы бояре вытравили
и перебили всех зайцев, а они (по обыкновению) тотчас
обратили этот правеж на мужиков, или простой народ.
Как ни странным должен казаться такой забавный спо-
соб грабить бедных подданных без основательнаго пово-
да, но он совершенно согласен с свойствами тамошних
Царей и с жалким рабством этого несчастнаго государ-
ства. Такие-то и подобные способы употребляют Русские
Цари для обогащения казны своей.
О ПРОСТОМ ИЛИ НИЗШЕМ
КЛАССЕ НАРОДА В РОССИИ
Глава 13
О состоянии низшего класса и простого народа мож-
но иметь некоторое понятие из того, что уже было ска-
зано касательно образа правления, состояния дворянства
и заведывания областями и главными городами в госу-
дарстве. Во-первых, о свободе их, в какой мере они ею
пользуются, можно судить по тому, что они не причисле-
ны ни к какому разряду и не имеют ни голоса, ни места
на соборе, или в высшем земском собрании, где утверж-
даются законы и публичный постановления, клонящияся
обыкновенно к угнетению простолюдинов, ибо остальные
34 Накануне Смуты

два класса, т. е. дворянство и духовенство, которые име-
ют голос в таких собраниях (хотя далеко не пользуются
свободою, необходимою в общих совещаниях для блага
всего государства, согласно с значением и правами каж-
даго по его званию), довольствуются тем, чтобы все бре-
мя лежало на простолюдинах и что могут облегчить сами
себя, сваливая все на них. Далее, до какого рабскаго
состояния они унижены не только в отношении к Царю,
но и к боярам и вообще дворянам (которые и сами суть
не что иное, как рабы, особливо с некотораго времени),
это можно видеть из собственнаго сознания их в прось-
бах и других бумагах, подаваемых кому-либо из дворян-
ства или высших правительственных лиц: здесь они са-
ми себя называют и подписываются холопами, т. е. их
крепостными людьми или рабами, так точно, как, в свою
очередь, дворяне признают себя холопами Царя. Можно
по истине сказать, что нет слуги или раба, который бы
более боялся своего господина, или который бы нахо-
дился в большем рабстве, как здешний простой народ, и
это вообще, не только в отношении к Царю, но и его
дворянству, главным чиновникам и всем военным, так
что если бедный мужик встретится с кем-либо из них на
большой дороге, то должен отвернуться, как бы не смея
смотреть ему в лицо, и пасть ниц, ударяя головою оземь,
так точно, как он преклоняется пред изображениями сво-
их святых *.
Во-вторых, что касается до земель, движимаго иму-
щества и другой собственности простого парода, то все
это принадлежит ему только по названию и на самом
деле нисколько пе ограждено от хищничества и грабежа
как высших властей, так даже и простых дворян, чинов-
ников и солдат. Кроме податей, пошлин, конфискаций и
других публичных взысканий, налагаемых Царем, про-
стой народ подвержен такому грабежу и таким поборам
от дворян, разных властей и царских посыльных по де-
лам общественным, особенно в так называемых ямах и
богатых городах, что вам случается видеть многие дерев-
ни и города, в полмилю или в целую милю длины, со-
вершенно пустые *, народ весь разбежался по другим ме-
стам от дурного с ним обращения и насилий. Так, по
дороге к Москве, между Вологдой и Ярославлем (на раз-
стоянии двух девяностых верст, по их исчислению, не-
много более ста английских миль) встречается, по край-
ней мере, до пятидесяти деревень, иныя в полмили,
другия в целую милю длины, совершенно оставлен-
530

ныя, так что в них нет ни одного жителя. То же мож-
но видеть и во всех других частях государства, как раз-
сказывают те, которые путешествовали в здешней стра-
не более, нежели сколько дозволили мне это время или
случай.
Чрезвычайный притеснения, которым подвержены
бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости зани-
маться своими промыслами, ибо чем кто из них зажи-
точнее, тем в большей находится опасности не только
лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же
у кого и есть какая собственность, то старается он скрыть
ее, сколько может, иногда отдавая в монастырь, а ино-
гда зарывая в землю и в лесу, как обыкновенно делают
при нашествии неприятельском. Этот страх простирается
в них до того, что весьма часто можно заметить, как
они пугаются, когда кто из бояр или дворян узнает о
товаре, который они намерены продать. Я нередко ви-
дал, как они, разложа товар свой (как-то: меха и т. п.),
все оглядывались и смотрели на двери, как люди, кото-
рые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-ни-
будь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это
делали, то узнал, что они сомневались, не было ли
в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян,
или какого сына боярскаго, и чтоб они не пришли с
своими сообщниками и не взяли у них насильно весь
товар.
Вот почему народ (хотя вообще способный переносить
всякие труды) предается лени и пьянству, не заботясь
пи о чем более, кроме дневного пропитания. От того же
происходит, что произведения, свойственный России (как
было сказано выше, как-то: воск, сало, кожи, лен, коно-
пель и проч.), добываются и вывозятся за границу в ко-
личестве, гораздо меньшем против прежняго, ибо народ,
будучи стеснен и лишаем всего, что приобретает, теряет
всякую охоту к работе. Однако нельзя не заметить, что,
при всем этом стеснении, еще в последнее время три
брата из купцов * торговали вместе одним капиталом, ко-
тораго у них, как полагали, было до 300 000 рублей на-
личными деньгами, кроме земель, скота и другого товара.
Это отчасти должно приписать их местопребыванию, на-
ходящемуся в дальнем разстоянии от Двора, именно в
Вычегде, в 1000 милях от Москвы, или даже более. Те,
которые знают их лично, подтверждают, что в продол-
жение целаго года у них работали десять тысяч человек,
занимаясь добыванием соли, перевозом тяжестей на
34*
531

телегах и барках, рубкою леса и т. п., кроме, по меньшей
мере, 5000 душ крестьян, живших в деревнях и обраба-
тывавших землю их.
У них были свои лекаря, хирурги, аптекаря и всякие
ремесленники из Голландцев и других иноземцев. Гово-
рят, что Царю платили они ежегодно до 23 000 рублей
(почему им и дозволено было производить торговлю) и,
кроме того, содержали несколько гарнизонов на Сибир-
ской границе, близкой к ним. Царь был доволен их по-
датью до тех пор, пока они не приобрели землю в Си-
бири и не сделали ее удобною к населению, истребив ог-
нем и вырубкой леса от Вычегды до Перми, на разстоянии
1000 верст: тут он насильно отнял у них все. Зависть и
негодование на богатство, несогласное с тамошней поли-
тикой, в чьих бы то ни было руках, и в особенности в
руках мужика, побудили Царя отбирать у них сначала
по частям, иногда 20 000 рублей вдруг, иногда более, по-
ка, наконец, в настоящее время сыновья их остались поч-
ти без капитала, удержав только весьма малую часть от-
цовскаго имущества, между тем как все прочее перешло
в царскую казну. Имена их были: Яков, Григорий и Си-
меон, сыновья Аники.
Что касается до других качеств простолюдинов, то,
хотя и заметна в них некоторая способность к искусствам
(как можно судить по природному здравому разсудку
людей взрослых и самых детей), однако они не отли-
чаются никаким даже рамесленным производством, тем
менее в науках или какими-либо сведениями в литерату-
ре, от коих, так точно, как и ото всех воинственных
упражнений, их с намерением стараются отклонить, для
того, чтобы легче было удержать их в том рабском со-
стоянии, в каком они теперь находятся, и чтобы они не
имели ни способности, ни бодрости решиться на какое-
либо нововведение. С тою же целию им не дозволяют пу-
тешествовать, чтобы они не научились чему-нибудь в чу-
жих краях и не ознакомились с их обычаями. Вы редко
встретите русскаго путешественника, разве только с по-
сланником или беглаго; но бежать отсюда очень трудно,
потому что все границы охраняются чрезвычайно бди-
тельно, а наказание за подобную попытку, в случае, если
поймают виновнаго, есть смертная казнь и конфискация
всего имущества. Учатся только читать и писать, и то
весьма немногие. По той же причине не дозволено у них
иностранцам приезжать в их государство из какой-либо
образованной державы иначе, как по торговым споше-
532

ниям, для сбыта им своих товаров и для получения чрез
их руки произведений чужеземных.
С этою целию, в нынешнем 1589 году, они разсуждали
между собою о переводе всех иностранных купцов на по-
стоянное жительство в пограничные города, и чтобы на
будущее время быть осмотрительнее относительно прочих
иностранцев, которые будут приезжать во внутренния об-
ласти государства, дабы они не завезли к ним лучшие
обычаи и свойства, нежели какие они привыкли видеть у
себя. Для того же самаго установлено законами, чтобы
никто не выходил из своего сословия, так что сын мужи-
ка, ремесленника или земледельца остается навсегда му-
жиком, ремесленником, и проч., и не может идти далее,
кроме того, что, выучившись читать и писать, достигает
до повышения в священники или дьяки. Язык у них оди-
наковый с Славянским, который, как полагают, скорее
происходит от языка Русскаго, нежели Русский от Сла-
вянскаго. Известно, что народ, называемый Славянами,
получил свое начало в Сарматии и, вследствие побед сво-
их, присвоил себе имя Славян, т. е. народа славнаго или
знаменитаго, от слова «слава», которое, на языках Рус-
ском и Славянском, означает то же, что и знаменитость
или доблесть; но впоследствии, когда он был покорен раз-
ными другими народами, Итальянцы, жившие с ним в
соседстве, дали этому слову другое противоположное зна-
чение, называя Склавом (Sclave) всякаго слугу, или
крестьянина, так точно, как, по той же причине,
Готы и Сирийцы называли так Римлян. Русския бук-
вы или письмена суть Греческия, только отчасти пере-
иначены.
О промыслах, пище, одежде и других подобных пред-
метах мы будем говорить в особой главе, относящейся до
частной их жизни. Закон, обязывающий каждаго оста-
ваться в том состоянии и звании, в каком жили его пред-
ки, весьма хорошо придуман для того, чтобы содержать
подданных, в рабстве, и так сообразен с этим и подобны-
ми ему государствами, чем менее он способствует к уко-
ренению какой-либо добродетели или какого-либо особен-
наго и замечательнаго качества в дворянах или простом
народе, что никто не может ожидать награды или повы-
шения, к которым бы мог стремиться, или же заботиться
об улучшении своего состояния, а напротив, подвергнет
себя тем большей опасности, чем более будет отличаться
превосходными или благородными качествами.
533

ОБ ОТПРАВЛЕНИИ ПРАВОСУДИЯ И СУДОПРОИЗВОДСТВО
ПО ДЕЛАМ ГРАЖДАНСКИМ И УГОЛОВНЫМ
Глава 14
Судебный гражданский места по обйзательствам и
другим подобным предметам суть трех родов, так что
каждое из них подчинено другому в апеллнционном по-
рядке. Низшее судебное место (учрежденное, по-види-
мому, дли некотораго облегчении подданных) составляют
губный староста, имеющий то же значение, что и олдер-
мен, и сотский староста, или бэлиф каждой сохи или сот-
ни, о коих я говорил выше, в главе об управлении обла-
стями. Они могут решать дела между жителями своей
сохи или каждой отдельной сотни, где находятся под ве-
дением областных князей и дьяков, к которым тяжущия-
ся стороны могут переносить свое дело, если губный или
сотский старосты не успеют помирить их.
Второе судебное место составляют в главных городах
каждой области или княжества упомянутые прежде
князья и дьяки, подчиненные управляющим четырех
Четвертей (как было сказано выше). После их решения
можно еще подавать на апелляцию и переносить дело в
высший суд, находящийся в Москве, где имеют свое пре-
бывание лица, управляющий четырьмя Четвертями. Вот
главный судебный места или судебный лица, коих ведом-
ство простирается на все дела гражданския, возникающий
в каждой отдельной Четверти, таким образом, что можно
с любого из них начинать всякое дело, или же перево-
дить его посредством апелляции из низших судов в
высшие.
Гражданския дела начинаются и производятся у них
следующим порядком. Во-первых, истец подает челобит-
ную, в которой он объясняет предмет своего иска или
причиненную ему обиду. На основании этой челобитной
ему вручается выпись, или приказ, передаваемый им при-
ставу или сержанту, о задержании ответчика, который,
после того, должен представить удостоверение, что он
явится к ответу в назначенный день, иначе сержант мо-
жет обеспечить себя такими мерами, какия сам признает
нужными.
Сержантов много, и они отличаются строгим и жесто-
ким обращением с арестантами, коих, обыкновенно, зако-
вывают в такие тяжелые кандалы, какие они только в
состоянии вынести, для того, чтобы сорвать с них боль-
534

шую взятку. Иногда из-за каких-нибудь шести пенсов вы
увидите человека с цепями на ногах, руках и на шее.
Когда тяжущиеся станут перед судьей, проситель на-
чинает объяснять свое дело, основываясь на своей чело-
битной. Что касается до ходатаев, консулентов, поверен-
ных и адвокатов для того, чтобы защищать вместо истца
его дело, то здесь нет ничего такого, и каждый обязан
излагать свой иск и защищать права свои так хорошо,
как умеет.
Если есть свидетели или другая доказательства, то их
предъявляют судье. За неимением их, или в случае неяс-
ности дела, при равносильных доказательствах, судья
спрашивает того или другого из тяжущихся (кого ему са-
мому вздумается, истца или ответчика), согласен ли он
принять на себя крестное целование в том, что уличает
противника, или в чем отпирается. Тот, кто (вследствие
такого предложения судьи) примет на душу крест, счи-
тается правым и выигрывает тяжбу. Эта церемония про-
исходит не в суде, но так, что истца, который согла-*
сится на присягу, один из чиновников ведет в церковь,
где она и совершается. Между тем деньги вешают па
гвоздь, или под образом, и как скоро присягающий поце-
лует крест пред этим образом, то ему тотчас и отдают их.
Такой обряд крестнаго целования равняется у них
клятве и причитается столь святым делом, что никто не
дерзнет его нарушить, или осквернить ложным показа-
нием. Если обе стороны соглашаются поцеловать крест в
спорном деле, то бросают жеребий. Тот, кому он доста-
нется, почитается правым и выигрывает тяжбу. Сторона,
признанная виновною, присуждается к уплате долга, или
штрафа, и сверх того, к уплате царской пошлины, за-
ключающейся в 20 пенсах на каждую марку, как было
замечено выше.
По окончании таким образом дела, обвиненный отдает-
ся на руки приставу (который имеет на то приказ из
суда), для представления его на правеж, если он не за-
платит тотчас деньги, или не удовлетворит просителя.
Правежом называется место, находящееся близ суда, где
обвиненных по решению и отказывающихся платить при-
сужденный предмет или сумму, бьют батогами по икрам.
Каждый день от восьми до одиннадцати часов утра их
ставят на правеж и бьют до тех пор, пока они не запла-
тят деньги. Все время после полудня и ночью пристав
держит их в кандалах, за исключением тех, которые пред-
ставят достаточное обезпечение, что будут сами являться
535

на правеж в назначенный час. На правеже человек сорок
пли пятьдесят ставят в один ряд и каждое утро стегают
и бьют по икрам, между тем как они испускают жалобные
вопли. После годичнаго стояния на правеже, если обви-
ненный не захочет или не в состоянии удовлетворить кре-
дитора, последнему дозволяется законом продать жену
его и детей, вовсе, или на известное число лет; а если
предлагаемая за них сумма недостаточна на полное удо-
влетворение, то он сам может взять их себе в рабы на
несколько лет, или навсегда, смотря по количеству долга.
Спорный дела, не утверждающийся на прямых доказа-
тельствах, или основанный на предположениях и обстоя-
тельствах, который должны быть взвешены судьею, тя-
нутся весьма долго и доставляют болыпия выгоды как
судье, так и прочим должностным лицам. Напротив, дела,
возникающия на основании записей или письменных обя-
зательств, решаются у них, большею частию, удовлетво-
рительно и скоро. Эти записи или письменныя обязатель-
ства составляют весьма просто, именно таким образом:
«Се яз Иван Васильев сын занял есми у Афонасья Де-
ментьева сына сто рублев денег московских ходячих, от
Крещения до Сборнаго воскресенья, без росту. А полягут
денги по сроце, и мне ему давати рост, по росчету, как
ходит в людех, на пять шестой. А на то послуси: Никита
Сидоров сын, и проч. А кабалу писал Гарвилко Яковлев
сын, лета 7096» Ч Свидетели и должник (если умеют пи-
сать) означают имена свои собственноручно на обороте
записи; других же удостоверительных знаков или печатей
у них не употребляется.
Если кто попадется в каком-либо преступлении (как-
то: измене, убийстве, воровстве, и т. п.), то, прежде всего,
приводят его к князю и дьяку той области, где он числит-
ся, для допроса. Допрос в подобных случаях производит-
ся, обыкновенно, посредством истязаний (что называется
пыткой), состоящих в том, что преступника бьют кнутья-
ми, сделанными из ремней или белой кожи, шириною в
палец, так что каждый удар производит рапу, врезываясь
в тело, или привязывают к вертелу и жарят на огне, ино-
’ Так как предлагаемая здесь форма заимствована Флетче-
ром, судя по означению самаго года (1588) и собственных имен,
из современной ему заемной кабалы, то мы почли долгом удер-
жать в переводе и технические термины документов этого рода,
вполне известные нам на основании множества дошедших до
пас списков (ср., для примера, в «Актах юридических», изданных
Археографии. Комиссиею, Спб., 1838. № 232—256).
536

гда же ломают и вывертывают у него какои-лиоо член
раскаленными щипцами, разрезывают тело под ногтями
и т. п.
Сделанный таким образом допрос, вместе с доказа-
тельствами и уликами, какия найдутся против обвпняема-
го, отсылается в Москву к управляющему тою Четвертью,
под ведением коей состоит область, а он представляет его
на разсмотрение и решение Думы, где только и могут
быть окончательно решаемы дела, относящийся до жизни
и смерти. В этом случае считают достаточным однех
улик, излагаемых в деле, хотя сами члены Думы никогда
не видали и не допрашивали обвиняемаго, который между
тем содержится в тюрьме того места, где совершено пре-
ступление, и никогда ио пересылается туда, где решается
самое дело. Если подсудимаго найдут действительно ви-
новным, то приговаривают его к смертной казни, смотря
по роду преступления, и управляющий Четвертью отсы-
лает этот приговор к князю и дьяку для приведения его
в исполнение. Преступника везут на место казни с свя-
занными руками и с зажженною восковою свечою, кото-
рую он держит между пальцами.
Различные виды употребляемой у них смертной казни
суть: повешение, обезглавление, умерщвление ударом в го-
лову, утопление, погружение зимою под лед, сажание на
кол и т. п. Но большею частью преступников, приговорен-
ных к смерти летом, пе казнят до зимы: тогда убивают их
ударом в голову и пускают под лед. Это разумеется о
простолюдинах. Что же касается до лиц дворянскаго со-
словия, если кто из них окрадет или убьет бедпаго му-
жика, то их не так, легко наказывают, или даже вовсе не
призывают к ответу. Причина та, что простолюдинов по-
читают их холопами, или крепостными рабами. Если ка-
кой-либо сын боярский, или дворянин военнаго звания,
совершит убийство, или что украдет, то иногда посадят
его в тюрьму, по усмотрению Царя; по если уже слиш-
ком известно, каким образом сделано им преступление, то
его, может быть, высекут, и этим обыкновенно ограничи-
вается все наказание.
Когда кто убьет своего человека, то весьма мало за
него отвечает или вовсе не считается виновным по той
же причине, что слуга признается холопом, или крепост-
ным, над жизнью котораго господин имеет полную власть.
Самое большое наказание за подобный поступок состоит
в какой-нибудь незначительной пене в пользу Царя, если
преступник богат, так что суд имеет дело скорее с ко-

шельком, нежели с противозаконным действием. Пись-
менных законов у них нет, кроме одной небольшой кни-
ги, в коей определяются время и образ заседаний в су-
дебных местах, порядок судопроизводства и другия тому
подобный судебный формы и обстоятельства, но нет во-
все правил, какими могли бы руководствоваться судьи, что-
бы признать самое дело правым или неправым. Един-
ственный у них закон есть закон изустный, т. е. воля Ца-
ря, судей и других должностных лиц. Все это показывает
жалкое состояние несчастнаго народа, который должен
признавать источником своих законов и блюстителями
правосудия тех, против коих несправедливости и крайняго
угнетения ему бы необходимо было иметь значительное
количество хороших и строгих законов.
О ВОЕННОЙ СИЛЕ, ГЛАВНЫХ ВОЕНАЧАЛЬНИКАХ
И ЖАЛОВАНЬЕ ИХ
Глава 15
Военные в России называются Детьми Боярскими, или
сыновьями дворян, потому что все они принадлежат к
этому сословию, будучи обязаны к военной службе по
самому своему званию. В самом деле, каждый воин в Рос-
сии есть дворянин, и нет иных дворян, кроме военных,
на коих такая обязанность переходит по наследству от
предков, так что сын дворянина (рожденный воином)
всегда остается дворянином и вместе с тем воином и не
занимается ничем другим, кроме военной службы. Как
скоро они достигают того возраста, когда в состоянии но-
сить оружие, то являются в Розряд, или к великому кон-
стаблю, и объявляют о себе: имена их тотчас вносят в
книгу, и им дают известный земли для исправления их
должности, обыкновенно те же самыя, какия принадле-
жали их отцам, оттого, что земли, определенный на со-
держание войска, владение коими условливается этою по-
винностью, все одне и те же, без малейшаго увеличения
или уменьшения. Но если Царю покажется достаточным
число лиц, состоящих на таком жалованье (ибо все земли
на всем пространстве государства уже заняты), то часто
их распускают, и они не получают ничего, кроме неболь-
шого участка земли, разделеннаго на две доли. Такое рас-
поряжение производит большие безпорядки. Если у кого
из военных много детей, и только один сын получает со-
538

держание от Царя, то остальные, не имея ничего, при-
нуждены добывать себе пропитание несправедливыми и
дурными средствами, ко вреду и угнетению мужиков, или
простого парода. Это неудобство происходит вследствие
того, что военный силы государства содержатся на осно
вании неизменного наследственного порядка. Число вой-
ска, получающего постоянное жалованье, следующее: во
первых, дворян, т. е. окладных или Царских телохрани-
телей, считается до 15 000 всадников с их начальниками,
которые всегда должны быть в готовности на службу.
Эти 15 000 всадников разделяются на три разряда или
степени, отличныя одна от другой как по значению, так
и по жалованью. Первый разряд составляют так называе-
мые Дворяне Большие, или полк главных окладных, из
коих одни получают сто, другие восемьдесят рублей в
год, и ни один менее семидесяти. Второй разряд состав-
ляют Середние Дворяне, или вторые по количеству их
оклада. Дворянам этого разряда уплачивается по шести-
десяти или пятидесяти рублей в год, и никому менее со-
рока. К третьему или низтвему разряду принадлежат Де-
ти Боярские, самые последние по окладу. Из них те, коим
дается наибольшее жалованье, получают тридцать рублей
в год, а другие только двадцать пять или двадцать, но
никто менее двенадцати. Половина жалованья выдается
им в Москве, другую же получают они в поле от глав-
наго военачальника, если бывают в походе и участвуют
в военных действиях. Сумма всего выдаваемого им годо-
вого жалованья, когда оно уплачивается им вполне, про-
стирается до 55 000 рублей.
Такое денежное жалованье получают они сверх зе-
мель, приписанных к каждому из них, как к старшим, так
и к младшим, сообразно степеням. Тот, кто имеет наиме-
нее земли, получает еще двадцать рублей или марок в
год. Кроме этих 15 000 отборных всадников (находя-
щихся при особе Государя, когда он сам бывает на войне,
подобно римским оруженосцам, называвшимся претори-
анцами), Царь избирает еще 110 человек из дворян, наи-
более знаменитых по происхождению и пользующихся
его особенной доверенностью. В список их вносятся имена
тех, которые в совокупности могут выставить от себя в
случае войны до 65 000 всадников, со всеми необходимы-
ми военными снарядами, по русскому обычаю, для чего
они ежегодно получают от Царя, собственно на себя и на
их отряды, около 40 000 рублей. Эти 65 000 человек долж-
ны каждый год отправляться в поход на границу к земле
539

Крымских Татар (когда не получат иного назначения),
все равно, есть ли война с Татарами, или нет. По-види-
мому, сосредоточение столь значительных сил под на-
чальством дворян ежегодно в одном известном месте мо-
жет быть опасно для государства, но это делается так,
что Царю нечего бояться ни за себя, ни за свои владения
по следующим причинам: во-первых, потому, что дворян
этих много, именно, 110 человек, и все они сменяются
Царем так часто, как ему вздумается; во-вторых, они
получают все содержание от Царя, а сами по себе имеют
весьма ограниченный доход, притом выдаваемые им еже-
годно 40 000 рублей к сроку должны немедленно упла-
чивать находящемуся под ними войску; в-третьих, боль-
шею частью они находятся при особе Царя, принадлежа к
его Думе или вообще к числу его советников в простран-
ном значении; в-четвертых, они более походят на пла-
тельщиков, нежели на военачальников, потому что сами
никогда не ходят на войну, кроме тех, кто получит на
то особое приказание от самого Царя. Таким образом чис-
ло всадников, находящихся всегда в готовности и полу-
чающих постоянное жалованье, простирается до 80 000 че-
ловек, не сполна, или же несколько более.
Если встретится надобность, в большем числе войска
(что, впрочем, редко случается), то Царь берет на службу
Боярских Детей, не получающих жалованья, сколько ему
нужно, а если и их недостаточно, то дает приказание дво-
рянам, коим пожалованы им поместья, выставить каждо-
му в поле соразмерное число рабов (называемых холопа-
ми и обрабатывающих землю) со всею аммунициею, смот-
ря по количеству всего набираемаго войска. Эти ратники
(по окончании службы) немедленно снимают с себя ору-
жие и возвращаются к своим прежним рабским занятиям.
Пехоты, получающей постоянное жалованье, Царь
содержит до 12 000 человек, называемых стрельцами.
Из них 5000 должны находиться в Москве, или в ином
месте, где бы не имел пребывание Царь, и 2000 (назы-
ваемые стремянными стрельцами) при самой эго особе,
принадлежа к дворцу, или дому, где он живет. Прочие
размещены в укрепленных городах, где остаются до тех
пор, пока не понадобится отправить их в поход. Каждый
из них получает жалованья по семи рублей в год, сверх
двенадцати мер ржи и столько же овса. Наемных солдат
из иностранцев (коих называют Немцами) у них в на-
стоящее время 4300 человек, именно: Йоляков, т. е. Чер-
кес (подвластных Полякам), около 4000, из коих 3500
540

размещены по крепостям; Голландцев и Шотландцев око-
ло 150; Греков, Турок, Датчан и Шведов, составляющих
один отряд, в числе 100 человек или около того. Послед-
них употребляют только на границе, смежной с Татарами,
и против Сибиряков, а Татар (коих иногда нанимают, но
только на время), наоборот, против Поляков и Шведов,
почитая благоразумнейшей мерою употреблять их на про-
тивоположной границе.
Главные начальники или полководцы этих войск, по
названию их и степеням, суть следующие. Во-первых,
Большой Воевода, т. е. старший военачальник или гене-
рал-лейтенант, подчиненный прямо Царю. Обыкновенно
он избирается из четырех главных дворянских домов в го-
сударстве, впрочем, так, что выбор делается не по сте-
пени храбрости или опытности в делах воинских, а, на-
против, считают вполне достойным этой должности того,
кто пользуется особенным значением по знатности своего
рода и вследствие этого расположением войска, хотя бы
ничем более не отличался. Стараются даже, чтобы эти оба
достоинства, т. е. знатность происхождения и власть, ни-
как не соединялись в одном лице, особенно если в нем
заметят ум или способность к делам государственным.
Большим Воеводой, или генералом, бывает теперь,
обыкновенно, в случае войны, один из следующих четы-
рех: Князь Феодор Иванович Мстиславский, Князь Ивап
Михайлович Глинский, Черкасский и Трубецкой. Все они
знатны родом, но не отличаются никакими особенными
качествами, и только Глинский (как говорят) обладает
несколько лучшими дарованиями. Чтоб заменить этот не-
достаток Воеводы, или генерала, к нему присоединяют
другого, также в качестве генерал-лейтенанта, далеко не
столь знатнаго родом, но более замечательнаго по храбро-
сти и опытности в ратном деле, так что он распоряжается
всем с одобрения перваго. Теперь главный у них муж,
наиболее употребляемый в военное время, некто Князь
Димитрий Иванович Хворостипин, старый и опытный
воин, оказавший (как говорят) большие услуги в войнах
с Татарами и Поляками. Под Воеводою и его генерал-лей-
тенантом находятся еще четверо других, которые коман-
дуют всей армиею, разделенною между ними, и могут быть
названы генерал-майорами.
Каждый из четырех последних имеет в своем распоря-
жении свою четверть, или четвертую часть, из коих пер-
вая называется правым полком, или правым крылом, вто-
рая левым полком, или левым крылом, третья ручным
541

(Rusnoy) полком, или разъединяемым отрядом, потому
что отсюда посылаются отдельный лица для внезапных
нападений, выручки или подкрепления, смотря по обстоя-
тельствам; наконец, четвертая называется сторожевым
полком, или охранным отрядом. Каждый из четырех ге-
нерал-майоров имеет при себе двух товарищей (всех их
восемь), которые, по крайней мере, два раза в неделю
должны делать смотр и учение своим отдельным полкам
или отрядам, также судить их за все проступки и бес-
порядки, происходящие в лагере.
Эти восемь человек, обыкновенно, избираются из числа
110 (о коих я говорил выше), получающих жалованье и
раздающих его солдатам. Под ними находятся разные дру-
гие начальники, как-то: Головы, командующие отрядами,
состоящими из тысячи, пятисот и ста человек, Пятиде-
сятские, или начальники пятидесяти, и Десятские, или на-
чальники десяти человек.
Кроме Воеводы, или главнаго военачальника (о кото-
ром я говорил выше), есть у них еще двое, носящие на-
звание Воевод, из коих один главный над артиллерией
(называемый Нарядным Воеводою), который имеет под
собою несколько других начальников, необходимых для
такого рода службы. Другой называется Гулевым Воево-
дою, или разъездным начальником, под ведением коего
находится 1000 отборных всадников, для разъездов и
шпионства; в его распоряжение отдан подвижной горо-
док, о котором мы будем говорить в следующей главе. Все
эти начальники и должностныя лица обязаны являться
один раз в день к Большому Воеводе, или главному вое-
начальнику, для получения его приказаний и донесения
ему о разных предметах, относящихся до службы.
О СБОРЕ ВОЙСК, ВООРУЖЕНИИ И ПРОДОВОЛЬСТВИИ
В ВОЕННОЕ ВРЕМЯ
Глава 16
Когда предстоит война (которая бывает каждый год
с Татарами и часто с Поляками и Шведами), начальники
четырех Четвертей именем Царя рассылают повестки ко
всем областным князьям и дьякам, для объявления в
главных городах каждой области, чтобы все дети бояр-
ские, или сыновья дворян, являлись на службу на такую-
то границу, в такое-то место и в такой-то день и там пред-
642

ставлялись бы таким и таким начальникам. Как скоро
они являются на место, назначенное в повестках или объ-
явлениях, имена их отбираются известными лицами, опре-
деленными к тому Розрядом, или главным констаблем, в
качестве писцов отдельных отрядов. Если кто из них в
назначенный день пе явится, то подвергается штрафу и
строгому наказанию. Что касается до предводителя вой-
ска и других главных начальников, то они посылаются на
место самим Царем, с таким поручением и приказанием,
какия он сам сочтет полезными для предстоящей служ-
бы. Когда соберется все войско, то распределяется оно
на отряды или партии, состоящие из десяти, пятидесяти,
ста, тысячи человек, и проч., каждый отряд под своим
начальником, а из всех этих отрядов составляется четыре
полка, или легиона (однако гораздо многочисленнее ле-
гионов римских), под начальством четырех предводите-
лей, имеющих значение генерал-майоров (как было ска-
зано выше).
Вооружение ратников весьма легкое. У простого всад-
ника нет ничего, кроме колчана со стрелами под правой
рукой и лука с мечом на левохМ боку, за исключением
весьма немногих, которые берут с собой сумы с кинжа-
лами, или дротики, или небольшое копье, висящее на
боку лошади; но ближайшие начальники их имеют при
себе еще другое вооружение, как-то: латы или нечто по-
добное. У военачальника и других главных предводителей
и знатных лиц лошади покрыты богатою сбруей, седла из
золотой парчи, узды также роскошно убраны золотом, с
шелковою бахромою, и уннзаны жемчугом п драгоценными
камнями; сами они в щегольской броне, называемой бу-
латной, из прекрасной блестящей стали, сверх которой
обыкновенно надевают еще одежду из золотой парчи с
горностаевой опушкою; на голове у них дорогой стальной
шлем, с боку меч, лук и стрелы, в руке копье с прекрас-
ным нарукавником, и перед ними везут шестопер или
начальнический жезл. Их сабли, луки и стрелы похожи
на турецкие. Убегая или отступая, стреляют они так же,
как Татары, и вперед и назад.
Стрельцы, составляющие пехоту, пе носят никакого
оружия, кроме самопала в руке, бердыша на спине и ме-
ча с боку. Ствол их самопала не такой, как у солдатского
ружья, но гладкий и прямой (несколько похожий на ствол
охотничьего ружья); отделка ложа очень груба и неис-
кусна, и самопал весьма тяжел, хотя стреляют из него
очень небольшой пулею.
М3

Что касается до съестных припасов, то Царь не дает
никакого продовольствия ни начальникам, пи нижним
чинам и ничего никому не отпускает, кроме как иногда
некотораго количества хлеба, и то на их же деньги. Каж-
дый обязан иметь с собою провиант на четыре месяца и
в случае недостатка может приказать, чтобы добавочные
припасы были ему привезены в лагерь от того, кто обра-
батывает его землю, или из другого места. Много помогает
им то, что в отношении жилища и пищи каждый Русский
заранее приготовляется быть воином, хотя главные на-
чальники и другпя значительный лица возят с собою па-
латки, похожие на наши, и имеют у себя несколько луч-
шие запасы. В поход они, обыкновенно, берут сушеный
хлеб (называемый сухарями) и несколько муки, которую
мешают с водою и таким образом делают небольшой ко-
мок теста, что называют толокном и едят сырое вместо
хлеба. Из мясного употребляют они в пищу ветчину, или
другое сушеное мясо, или рыбу, приготовленный на ма-
нер голландский. Если бы Русский солдат с такою же
твердостью духа исполнял те или другие предприятия, с
какой он переносит нужду и труд, или столько же был
бы способен и навычен к войне, сколько равнодушен к
своему помещению и пище, то далеко превзошел бы на-
ших солдат, тогда как теперь много уступает им и в храб-
рости и в самом исполнении военных обязанностей. Это
происходит часто и от его рабского состояния, которое не
дозволяет развиться в пем сколько-нибудь значительной
храбрости или доблестям, а часто от недостатка в поче-
стях и наградах, на который ему нет никакой надежды,
какую бы услугу он ни оказал.
О ПОХОДАХ, НАПАДЕНИИ И ДРУГИХ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЯХ
Глава 17
Русский Царь падеется более на число, нежели на
храбрость своих воинов или на хорошее устройство своих
сил. Войско идет, или ведут его, без всякаго порядка, за
исключением того, что четыре полка, или легиона (на ко-
торые оно разделяется), находятся каждый у своего зна-
мени, н таким образом все вдруг, смешанною толпою, бро-
саются вперед по команде генерала. Знамя у них с изоб-
ражением Св. Георгия. Большие дворяне, или старшие
всадники, привязывают к своим седлам по небольшому
544

медному барабану, в который они бьют, отдавая приказа-
ние или устремляясь на неприятеля.
Кроме того, у пих есть барабаны большаго размера,
которые возят на доске, положенной на четырех лошадях.
Этих лошадей связывают цепями, и к каждому барабану
приставляется по восьми барабанщиков. Есть у них так-
же трубы, которые издают дикие звуки, совершенно раз-
личные от наших труб. Когда они начинают дело или на-
ступают на неприятеля, то вскрикивают при этом все за
один раз так громко, как только могут, что вместе со
звуком труб и барабанов производит дикий, страшный
шум. В сражении они прежде всего пускают стрелы, по-
том действуют мечами, размахивая ими хвастливо над го-
ловами, прежде нежели доходят до ударов.
Пехоту (которою в противном случае надлежало бы
командовать в порядке), обыкновенно, помещают в какой-
нибудь засаде или удобном месте, откуда бы она могла
более вредить неприятелю, с меньшею опасностию для
себя. В войне оборонительной, или в случае сильного на-
падения Татар па Русскую границу, войско сажают в по-
ходную или подвижную крепость (называемую Вежа или
Гуляй-город), которая возится при нем под начальством
Воеводы Гулевого (или разъезднаго генерала), о котором
я говорил прежде. Это походная или подвижная крепость
так устроена, что (смотря по надобности) может быть
растянута в длину па одну, две, три, четыре, пять, шесть
или семь миль, именно на сколько ея станет. Она заклю-
чается в двойной деревянной стене, защищающей солдат
с обеих сторон, как с тылу, так и спереди, с пространством
около трех ярдов между той и другой стеной, где они мо-
гут не только помещаться, но также имеют довольно ме-
ста, чтоб заряжать свои огнестрельные орудия и произ-
водить из них пальбу, равно как и действовать всяким
другим оружием. Стены крепости смыкаются на обоих
концах и снабжены с каждой стороны отверстиями, в ко-
торый выставляется дуло ружья, или какое-либо другое
оружие. Ее возят вслед за войском, куда бы оно ни от-
правлялось, разобрав на составные части и разложив их
на телеги, привязанный одпа к другой и запряженный ло-
шадьми, коих, однако, не видно, потому что они закрыты
поклажей, как бы навесом. Когда привезут ее на место,
где она должна быть поставлена (которое заранее изби-
рает и назначает Гулевой Воевода), то раскидывает, но
мере надобности, иногда па одну, иногда на две, а иногда
и на три мили или более. Ставят ее очень скоро, не
35 Накануне Смуты
545

нуждаясь притом ни в плотнике, ни в каком-либо инстру-
менте, ибо отдельный доски так сделаны, чтобы прила-
живать их одну к другой, что не трудно понять тем, коим
известно, каким образом производятся все постройки у
Русских.
Эта крепость представляет стреляющим хорошую за-
щиту против неприятеля, особенно против Татар, которые
не берут с собою в поле ни пушек, ни других орудий,
кроме меча, лука и стрел. Внутри крепости ставят даже
несколько полевых пушек, из коих стреляют, смотря по
надобности. Таких пушек они берут с собою очень не-
много, когда воюют с Татарами; но в войне с Поляками
(коих силы у них на лучшем счету) запасаются орудия-
ми всякаго рода и другими нужными предметами. Пола-
гают, что ни один из христианских государей не имеет
такого хорошаго запаса военных снарядов, как Русский
Царь, чему отчасти может служить подтверждением Ору-
жейная Палата в Москве, где стоят в огромном количе-
стве всякаго рода пушки, все литые из меди и весьма
красивыя.
Русский солдат, по общему мнению, лучше защи-
щается в крепости или городе, нежели сражается в откры-
том поле. Это замечено во всех войнах, и именно при оса-
де Пскова, за восемь лет тому назад, где Польский ко-
роль, Стефан Баторий, был отражен со всей его армиею,
состоявшею из 100 000 человек, и принужден, наконец,
снять осаду, потеряв многих из лучших своих вождей и
солдат. Но в открытом поле Поляки и Шведы всегда бе-
рут верх над Русскими.
Тому, кто отличится храбростью перед другими или
окажет какую-либо особенную услугу, Царь посылает зо-
лотой, с изображением Св. Георгия на копе, который
носят на руках или шапке, и это почитается самою
большою почестью, какую только можно получить за ка-
кую бы то ни было услугу.
О ПРИОБРЕТЕНИЯХ И СПОСОБЕ УДЕРЖИВАТЬ
В ПОДЧИНЕНИИ ЗАВОЕВАННЫЕ ОБЛАСТИ
Глава 18
Русские Цари в последние годы весьма много распро-
странили пределы своих владений. Подчинив себе кня-
жество Московское (ибо до этого времени, как сказано
546

выше, они были только князьями Владимирскими),
прежде всего овладели они как самим Новгородом, так
в его областью на запад и северо-запад, чем значитель-
но увеличили свои владения и усилили свои средства
для покорения других областей. Это было совершено
Иваном, прадедом нынешнего Царя, Феодора, около
1480 года. Он же начал воевать с Литвою и Ливониею,
но покорение этих стран, начатое им только нападением
на некоторый их части, продолжал и довершил сын
его, Василий, покоривший сперва город Псков с его обла-
стью, потом город Смоленск, также с областью, и многие
другие значительные города, с принадлежавшим к ним
обширным пространством земли, около 1514 года. Побе-
ды эти, одержанные им над Леттами, или Литовцами, в
то время, когда князем у них был Александр, он докон-
чил скорее с помощию внутренних раздоров и измены
некоторых из самих туземцев, нежели посредством какой-
либо особенной политики, или собственной силою. Новее
завоевания были утрачены сыном его, Иваном Василье-
вичем, за восемь или девять лет тому назад, по догово-
ру с Польским королем, Стефаном Баторием, к которому
он принужден был превосходством Поляков, вследствие
одержанной над ним победы, и внутренними раздорами
в своем государстве. Несмотря на то, в настоящее время
Русский Царь только с этой стороны оставил им владе-
ния их, именно: города Смоленск, Витебск, Чернигов и
Белгород в Литве; в Ливонии же нет у них ни одного
города, ни даже пяди земли.
В то время, когда Василий завоевал сначала эти зем-
ли, он дозволил туземцам удержать за собою их владе-
ния и жить во всех их городах, с тем только, чтобы они
платили ему подать, находясь под управлением Русских
Воевод. Но заговоры и бунты, открывшиеся вскоре после
того, заставили его поступить с ними решительнее. Итак,
предприняв против них вторичный поход, он перебил и
увез с собою три части жителей из четырех, коих после
того отдал или продал Татарам, служившим ему на
войне, а вместо их поселил столько своих Русских,
сколько могло быть достаточным для усиления оставших-
ся туземцев вместе с его же военными гарнизонами. Не-
смотря, однако, на это, Царь сделал ошибку в том, что,
взяв отсюда простой народ (который должен бы обра-
батывать землю и очень легко и без всякой опасности
мог бы содержаться в повиновении другими лучшими
средствами), был после того принужден, в продолжение
35*
547

нескольких лет сряду, кормить эту страну (особенно
большие города) из доходов своих собственных владений
в России, оттого, что земля оставалась пустой и необра-
ботанной.
То же самое случилось с пристанью Нарвою в Ливо-
нии, где сын его, Иван Васильевич, для того, чтобы
держать в повиновении город и самую область, построил
на другой стороне реки город с крепостью (названный
Иваньгород). Крепость велел он сделать так прочно и
так оградить, что ее считали неприступною; после же
того, как она была окончена, в награду архитектору (ко-
торый был родом Поляк), велел выколоть ему оба гла-
за, чтобы он не мог выстроить другой подобной крепо-
сти. Но как всех тамошних жителей Царь оставил на
прежнем месте, не уменьшив их количества или силы, то
город и крепость вскоре после того были переданы во
владение короля Шведскаго.
На юго-восточной стороне опи приобрели царство Ка-
занское и Астраханское, завоеванный у Татар покойным
Царем, Иваном Васильевичем, отцом нынешняго Госуда-
ря, первое лет за 35, а другое за 33 года тому назад.
На север к Сибири принадлежит Царю весьма широкое
и длинное пространство земли, от Вычегды до реки Оби,
с количеством около 1000 миль, так что он величает се-
бя теперь Повелителем всея Сибирския земли.
Область Пермь и Печора, населенный народом, совер-
шенно отличным от Русских и говорящим другим язы-
ком, покорены также в недавнее время, и то более стра-
хом и грозою меча, нежели действительною силой, так
как это народ слабый и бедный, не имеющий никаких
средств к защите.
Русский Царь держит в повиновении свои настоящие
владения таким образом. В четырех главных погранич-
ных городах: Пскове, Смоленске, Астрахани и Казани
определены известный лица из его думных бояр, хотя
не самаго знатнаго происхождения, но пользующиеся
особенным доверием, коим предоставлена большая власть
(для поддержания и твердости их правления), нежели
прочим князьям, определяемым в другия места, как бы-
ло замечено выше, в статье об управлении областями.
Этих сановников Царь сменяет иногда каждый год, ино-
гда же в два или в три года раз, но уже долее не остав-
ляет их на месте, кроме лиц, который пользуются самым
высоким доверием и особенным расположением, как са-
ми по себе, так и по своей службе: иначе, если увели-
548

чить их срок, они могут войти в какия-либо близкия сно-
шения с неприятелем (чему и были некоторые приме-
ры), находясь столь далеко без всякаго надзора.
Кроме того, города весьма хорошо защищены транше-
ями, крепостями и орудиями, с гарнизонами от двух до
трех тысяч человек в каждом городе. На случай осады
их заранее снабжают продовольствием на два и на три
года вперед. Четыре крепости: Смоленск, Псков, Казань
и Астрахань построены весьма хорошо и могут выдер-
жать всякую осаду, так что их почитают даже непри-
ступными.
Что касается до Печоры, Перми и той части Сибири,
которая теперь принадлежит Царю, то их удерживают
тем же простым способом, каким они были покорены,
то есть более грозою меча, нежели самым оружием. Во-
первых: Царь поселил в этих странах столько же Рус-
ских, сколько там туземцев, и содержит в них, сверх
того, гарнизоны, хотя и незначительные по числу сол-
дат, но достаточные для удержания туземцев в повино-
вении. Во-вторых: здешние начальники и судьи все Рус-
ские и сменяются Царем очень часто, именно, каждый
год по два и по три раза, несмотря на то, что здесь
нечего слишком опасаться какого-либо нововведения.
В-третьих: он разделяет их на многия мелкия управле-
ния, подобно трости, переломленной на несколько мел-
ких частей, так что, будучи разделены, они не имеют
никакой силы, которой, впрочем, не имели и тогда, когда
составляли одно целое. В-четвертых; Царь заботится,
чтобы тамошние жители не имели ни оружия, ни денег,
и для того налагает на них подати и обирает их, как
только ему заблагоразсудится, не оставляя им никаких
средств сбросить с себя, или облегчить, это иго.
В Сибири (где Царь продолжает свои завоевания) по-
строено несколько крепостей и поставлены гарнизоны, в
числе около шести тысяч солдат, из Русских и Поля-
ков, которые Царь усиливает, отправляя туда новыя пар-
тии для населения, по мере распространения владений.
Теперь, сверх того, во власти его находится брат царя
Сибирскаго, котораго некоторые из военачальников убе-
дили оставить свою родину, обещав ему отличное содер-
жание и лучший образ жизни с Русским Царем, нежели
какой он вел у себя в Сибири. Его привезли в прошед-
шем году, и теперь он живет вместе с Царем в Москве,
получая хорошее содержание.
О правлении Русскаго Царя, где бы то ни было, в
549

странах ли наследственных, или завоеванных, можно ска-
зать следующее. Во-первых, у народа отнимают оружие
и другие средства к защите и не позволяют никому иметь
их, кроме бояр. Во-вторых, безпрестанно отнимают у не-
го деньги, товары и в течение нескольких лет не остав-
ляют ничего, кроме тела и жизни. В-третьих, Царь раз-
дает и разделяет свои владения на многия мелкия ча-
сти, учреждая в них отдельный управления, так что нет
пи у кого довольно владений для того, чтобы усилить
ся, хотя бы даже имел другия средства. В-четвертых, об-
ласти управляются людьми незначащими, не имеющими
сами по себе силы и совершенно чуждыми жителям тех
мест, коими заведывают. В-пятых, Царь сменяет обыкно-
венно своих правителей один раз в год, дабы они не
могли слишком сблизиться с народом или войти в сно-
шения с неприятелем, если заведывают пограничными
областями. В-шестых, в одно и то же место он назначает
правителей, неприязненных друг другу, дабы один был
как бы контролером над другим, как-то, князей и дьяков,
отчего (вследствие их взаимной зависти и соперничества)
здесь менее повода опасаться тесных между ними сно-
шений; кроме того, Царь узнает этим путем обо всех
злоупотреблениях. В-седьмых, часто посылает он тайно
в каждую область нарочных, пользующихся особенным
его доверием, для разведывания обо всем, там происходя-
щем, и обо всех тамошних беспорядках. Это очень обык-
новенное дело, хотя такия лица посылаются невзначай
и никому неизвестно, в какое время их должно ожидать.
О ТАТАРАХ й ДРУГИХ ПОГРАНИЧНЫХ НАРОДАХ,
С КОИМИ РУССКИЕ ИМЕЮТ НАИБОЛЕЕ СНОШЕНИЙ,
ВОЕННЫХ И МИРНЫХ
Глава 19
Соседи, с коими они находятся в более близких
сношениях как в мирное, так и в военное время, суть: во-
первых, Татары, во-вторых, Поляки, Русскими называе-
мые Ляхами, по имени первого основателя их государ-
ства, которого звали Ляхом или Лехом; но к этому име-
ни прибавлено слово «по», означающее народ, и таким
образом составилось название Поляк, то есть, народ или
потомство Ляха, известные у латинских народов, по свой-
ству их письменнаго языка, под именем Полян (Ро1а~
nos); в-третьих, Шведы, Поляки и Шведы пользуются
550

большею известностью в Европе, нежели Татары, которые
живут от нас далее (принадлежа к азиатским народам).
Они разделяются на многие поколения, различный одно
от другого и по названию, и по управлению. Самые зна-
чительные и могущественные из них суть Татары Крым-
ские (называемые некоторыми Великим Ханом), которые
живут на юге и юго-востоке от России и наиболее тре-
вожат ее частыми набегами, обыкновенно, однажды в
год, проникая иногда очень далеко во внутренняя ея об-
ласти. В 1571 году они дошли до Москвы с 200 000-ным
войском, без всякаго боя, или сопротивления, оттого, что
тогдашний Русский Царь (Иван Васильевич), выступив-
ший против них с своею армиею, сбился с дороги, но, как
полагают, с намерением, не смея вступить в битву, пото-
му что сомневался в своехМ дворянстве и военачальниках,
будто бы замышлявших выдать его Татарам.
Самый город неприятель не взял, но зажег его пред-
местия, который (состоя из деревяннаго строения, без
камня, кирпича, или глины, за исключением немногих
наружных покоев) сгорели с такою быстротою, и огонь
так далеко распространился, что в четыре часа не стало
большей части города, имеющего до 30 миль или более
в окружности. Зрелище было ужасное: при сильном и
страшном огне, обнявшем весь город, люди горели и в
домах и на улицах; но еще более погибло из тех, кото-
рые хотели пройти в самыя дальняя от неприятеля воро-
та, где, собравшись отовсюду в огромную толпу и пере-
бивая друг у друга дорогу, так стеснились в воротах и
прилежащих к ним улицах, что в три ряда шли по го-
ловам один другого, и верхние давили тех, которые были
под ними. ТакихМ образом, в одно и то же время от огня
и давки погибло (как сказывают) 800 000 человек или
более.
Запалив город и насладившись зрелищем яркого пла-
мени, Крымский Хан возвратился домой с своим войском
и прислал (как мне говорили) Русскому Царю нож, что-
бы он зарезал себя после такой потери и в таком отчая-
нии, не смея уже ни встретить неприятеля в поле, ни
положиться на своих друзей и подданных. Главный по-
вод к беспрерывной вражде Русских с Крымцами состав-
ляют некоторые пограничный земли, на который имеют
притязание Татары, между тем как ими владеют Рус-
ские. Татары утверждают, что, кроме Астрахани и Ка-
зани (древняго владения восточных Татар), вся страна
от их границ на север и запад до города Москвы, не
551

выключая и самой Москвы, принадлежит им. Такое по-
казание кажется справедливым, судя по словам самих
Русских, которые рассказывают об особенном обряде, ко-
торый Русский Царь должен был повторять каждый год
в знак своего подданства Великому Хану Крымскому, и
который заключался в том, что Русский Царь, стоя под-
ле ханской лошади (на которой тот сидел), должен был
кормить ее овсом из собственной шапки, что происходило
в самом Кремле Московском. Этот обряд (как они гово-
рят) продолжался до времен Василия, деда нынешнего
Царя, который, взяв верх над Крымским Царем, благо-
даря хитрости одного из своих дворян (Ивана Дмитрие-
вича Бельского), принял охотно следующий выкуп, имен-
но: означенный обряд заменил определенной данью ме-
хами, от которой также впоследствии отказался отец ны-
нешняго Царя. На этом основании они продолжают враж-
ду: Русские защищают свою страну и земли, ими при-
обретенный, а Крымские Татары делают на них набеги
один или два раза в год, иногда около Троицына дня,
но чаще во время жатвы. Когда идет войною сам Вели-
кий или Крымский Хан, то ведет он с собою огромную
армию в 100 000 или 200 000 человек. В противном слу-
чае, они делают кратковременные и внезапные набеги с
меньшим числом войска, кружась около границы, подоб-
но тому, как летают дикие гуси, захватывая по дороге
все и стремясь туда, где видят добычу.
Обыкновенный их способ вести войну (так как они
весьма многочисленны) заключается в том, что они раз-
деляются па несколько отрядов и, стараясь привлечь
Русских к одному или двум местам на границе, сами
нападают на какое-либо другое место, оставленное без
защиты. Они сражаются и распределяют свои силы по-
добно РусскихМ (о чем было говорено выше), с той толь-
ко разницей, что все выезжают на конях и не имеют при
себе ничего, кроме лука, колчана со стрелами и кривой
сабли на манер турецкой. Они отличные наездники и
так же хорошо стреляют назад, как и вперед. Некото-
рые, кроме другого оружия, берут с собою пики, похо-
жий на рогатины, с которыми ходят на медведей. Про-
стой воин не носит других доспехов, кроме своей обыч-
ной одежды, т. е. черной бараньей шкуры, надеваемой
днем шерстью вверх, а ночью шерстью вниз, и такой
же шапки. Но мурзы, или дворяне, подражают Туркам
и в одежде и в вооружении. Когда войску случается пе-
реходить через реку, они ставят вместе трех или четы-
552

рех лошадей и к хвостам их привязывают длинныя
бревна, на который садятся, и таким образом перегоня-
ют лошадей через реку. В рукопашном бое (когда дело
доходит до общаго сражения) они, как говорят, действу-
ют лучше Русских, будучи свирепы от природы, но от
беспрерывной войны делаясь еще храбрее и кровожад-
нее, ибо не знают никаких мирных гражданских заня-
тий.
Несмотря на то, они хитрее, нежели можно думать,
судя по их варварскому быту. Делая постоянные набе-
ги и грабя своих пограничных соседей, они очень смет-
ливы и изобретательны на всякия хитрости для своих
выгод. Это доказали они, например, в войне с Белою IV;
королем Венгерским, когда, сделав на него нападение с
500 000-ным войском, одержали над ним блистательную
победу. Убив, между прочим, королевскаго канцлера,
Николая Чиника, они нашли у него собственную печать
короля. Такой находкой воспользовались они тотчас для
составления поддельных грамат от королевскаго имени
во все города и селения, лежавшие близ того места, где
происходило сражение, с предписанием, чтоб жители ни
в каком случае не выступали сами и пе вывозили по-
житков из своих жилищ, но остались бы спокойно, ниче-
го не опасаясь, и не предавали бы разоренное отечество
в руки столь презреннаго и варварскаго неприятеля, ка-
ковы Татары (придавая себе еще множество других по-
зорных названий), ибо хотя и утратил оп свои снаряды
и лишился нескольких бродяг, шедших в беспорядке, од-
нако не сомневается возвратить потерянное и одержать
сверх того решительную победу, если только дикие Та-
тары осмелятся сразиться с ним в поле. С этой целью
они заставили некоторых молодых людей, взятых в плен,
паписать граматы на Польском языке и, приложив к
ним королевскую печать, отправили их во все части Венг-
рии, лежащия подле места сражения. Тогда Венгерцы,
собиравшиеся уже бежать с своим имуществом, женами
и детьми, по получении известия о поражении короля,
успокоившись этими подложными граматами, остались
дома, и таким образом сделались добычею Татар, которые
напали на них внезапно всей своей массой и захватили
их прежде, нежели они успели принять какия-либо меры.
При осаде города или крепости они всегда вступают в
продолжительные переговоры и делают заманчивыя пред-
ложения, чтобы убедить к сдаче, обещая исполнить все,
что только потребуют жители, но, овладев местом, ста-
553

новятся вполне неприязненными и жестокими. В этом
случае у них есть правило быть справедливыми только
со своими. Опи не любят вступать в бой, но у них есть
некоторый засады, куда (показавшись однажды и сразив-
шись слегка) они тотчас же удаляются, как будто от
страха, и таким образом, если возможно, завлекают сю-
да неприятеля. Но Русские, зная хорошо их обычаи, бы-
вают с ними весьма осторожны. Когда они делают набег
с небольшим числом войска, то сажают на лошадей чу-
чел в виде людей, чтоб их казалось более. Устремляясь
на неприятеля, бросаются они с большим визгом и кри-
чат все вдруг: Олла Билла, Олла Билла (Бог в помощь,
Бог в помощь). Смерть до того презирают, что охотнее
соглашаются умереть, нежели уступить неприятелю, и,
будучи разбиты, грызут оружие, если пе могут уже сра-
жаться или помочь себе. Из этого видно, какая разница
между Татарином, который предается столь отчаянной
храбрости, и Русским или Туркою. Солдат Русский, если
он начал уже раз отступать, то все спасение свое пола-
гает в скором бегстве, а если взят неприятелем, то не
защищается и не умоляет о жизни, будучи уверен, что
должен умереть. Турок же обыкновенно, как скоро поте-
ряет надежду спастись бегством, начинает умолять о
жизни, бросает оружие, протягивает обе руки и поднима-
ет их вверх, как бы дозволяя связать себя, надеясь, что
его оставят в живых, если он согласится быть рабом
неприятеля.
Главную добычу, которой Татары домогаются во всех
войнах своих, составляет большое число пленных, особен-
но мальчиков и девочек, коих они продают Туркам и
другим соседям. С этою целью они берут с собою больший
корзины, похожий на хлебные, для того, чтобы осторож-
но возить с собою взятых в плен детей; но если кто из
них ослабеет или занеможет на дороге, то ударяют его
оземь или об дерево и мертваго бросают. Рядовые не
обязаны стеречь пленных и другую добычу, дабы не от-
влекаться от военных занятий; но у них есть особые от-
ряды в войске, которые определены нарочно для того,
чтобы принимать и стеречь пленных и другую добычу.
Русские, смежные с ними (привыкнув к ежегодным
их нападениям в летнее время), держат у себя очень ма-
ло скота, кроме свиней, которых Татары не трогают и не
угоняют, потому что они одной религии с Турками и пе
употребляют в пищу свиного мяса. О Христе и Спасите-
ле нашем у них те же понятия, какия принимают Тур-
554

ки в своего алкоране, т. е., что Он родился от Ангела
Гавриила и Девы Марии, что Он был великий пророк и
будет судьею вселенной в последний день. Во всех про-
чих предметах они сообразуются также с правилами
Турок, испытав силы турецкия при взятии ими у них
Азова, Каффы и других городов близ Евксипскаго, или
Чернаго моря, которые прежде того платили дань Крым-
ским Татарам. Таким образом теперь даже в Крымские
Ханы обыкновенно избирается один из дворян, назнача-
емых Турецким государем, и этим путем Турки дошли
наконец до того, что Крымские Татары отдают им деся-
тую часть своей добычи, приобретаемой войною с хри-
стианами.
В религиозном отношении отличаются они от Турок
тем, что у них есть истуканы, сделанные из шелка или
другой материи наподобие человека, которых они при-
вязывают к дверям своих походных жилищ для того,
чтобы они были Янусами или оберегателями их дома.
Не всякий может делать таких идолов, а только некото-
рые освещенные женщины, заведывающия этими и дру-
гими подобными предметами. Кроме того, у них есть изо-
бражение их Государя, или Великого Хана, в огромном
размере, которое они выставляют в походах на каждой
стоянке и перед которым должен преклоняться каждый,
мимо его проходящий, будь он Татарин или иностранец.
Они имеют большую веру в волшебство и во всякия пред-
знаменования, что бы им ни случалось видеть или слы-
шать.
При вступлении в брак, они пе уважают ни свойст-
ва, ни кровпаго родства. Нельзя только жениться на
матери, сестре, дочери, и хотя новобрачный берет моло-
дую к себе в дом и живет с нею, но не признает ее своею
женою до тех пор, пока не будет у них потомства. Тогда
берет он у ея родственников приданое, которое заключа-
ется в лошадях, овцах, коровах и проч.; еслп же по про-
шествии известнаго времени она окажется бесплодной,
то отправляет ее назад в ея семейство.
Первый у них лица после их царя суть некоторые
князья, называемые ими мурзами или дивей-мурзамп, из
коих каждый имеет в своем распоряжении отдельный
отряд, известный под именем орды и состоящий из 10,
20 или 40 тысяч человек. Если царь имеет в них нужду
для войны, то они обязаны явиться и привести с собою
известное число своих солдат так, чтобы у каждаго бы-
ло по крайней мере две лошади, одна для езды, другая
55®

на убой, когда дойдет очередь есть его лошадь, ибо их
пищу составляет большею частию лошадиное мясо, кото-
рое они едят без хлеба и без всего другого. По этой при-
чине, если Русскому случится взять в плен Татарина, то
он наверное найдет у него лошадиную ногу или другую
часть лошади, привязанную к седлу.
В прошедшем году, в бытность мою в Москве, при-
езжал сюда Кириак-Мурза, племянник теперешняго
Крымскаго царя (котораго отец прежде был царем), с
300 Татар и двумя женами, из которых одна была вдова,
оставшаяся после его брата. Угостив его весьма хорошо
по Русскому обычаю, отправили к нему на дом, по слу-
чаю его приезда, для того, чтобы приготовить ему ужин
вместе с его товарищами, две очень болыпия и жирныя
лошади, изрубленный в куски и положенный в сани. Это
мясо они предпочитают всякому другому, уверяя, что
оно питательнее бычачьяго, бараньяго и проч. Но удиви-
тельно, что хотя все они выезжают на войну на лошадях
и все едят лошадиное мясо, все-таки, сверх того, каждый
год приводят в Москву для обмена на другия произведе-
ния от 30 до 40 тысяч татарских лошадей, которых на-
зывают конями. Они держат также больший стада коров
и черных овец более для шкуры и молока (которое во-
зят с собою в больших бутылях), нежели для мяса, хо-
тя изредка едят и его. Отчасти употребляют они также
рис, винныя ягоды и другие плоды; ныот же молоко или
теплую кровь, мешая обыкновенно вместе эти оба на-
питка. Иногда на пути кидают лошади кровь из жилы и
пьют ее теплою, пока опа течет.
Городов они не строят, равно как вообще постоянных
жилищ, но у них есть подвижные дома, называемые по-
латыни вежами, устроенные на колесах, подобно пасту-
шеским хатам. Эти повозки они берут с собою, когда от-
правляются на другое место, и туда же перегоняют скот
свой. Прибыв на новую стоянку, они расставляют свои
повозки рядами в большом порядке, так что между ними
образуются улицы, и все они вместе имеют вид большо-
го города. Таким образом жизни довольствуется и сам
Царь, у котораго нет никакой другой столицы во всем
царстве, кроме Агоры, или деревяннаго города, который
перевозят за ним всюду. Что касается до постоянных
и прочных зданий, какие строят в других государствах,
то, по мнению их, они вредны для здоровья и неудобны.
Переселение на новые места, вместе с домами и ско-
том, начинается у них весною, по направлению от юж-
556

ных стран их владений к северным. Таким образом, по-
двигаясь все вперед до тех пор, пока не истравят всех
лугов, до самой отдаленной границы своей земли на се-
вере, возвращаются они после того опять тем же путем
на юг (где и зимуют), останавливаясь на каждых десяти
или двенадцати милях, ибо между тем трава уже под-
растет и становится удобною для пищи скота на возврат-
ном пути. От пределов Шелкалы (Shalcan) по направле-
нию к Каспийскому морю до Русской границы страна их
весьма удобна, особенно на юге и юго-востоке, но лежит
без пользы, не будучи обработана.
Они вовсе пе употребляют денег и потому предпочи-
тают медь и сталь всем другим металлам, особенно сталь
булатную, из которой делают сабли, ножи и другия нуж-
ный вещи. Что касается до золота и серебра, то они
нарочно не пускают их в обращение (так точно, как вов-
се не обрабатывают земли), чтобы тем свободнее преда-
ваться своей кочевой жизни и не подвергать страну свою
набегам. Этим они много выигрывают перед всеми свои-
ми соседями, на которых всегда нападают, между тем
как сами постоянно свободны от их набегов. Из тех же,
кто вторгался в их владения (как, например, в древно-
сти Кир * и Дарий Гистасп *, с восточной и юго-восточ-
ной стороны), никто не имел успеха, как видно из исто-
рии того времени, потому что, в случае нападения на
них какого-либо неприятеля, они обыкновенно заманива-
ют его, показывая вид, что бегут и уклоняются от него
(как бы от страху) до тех пор, пока не завлекут его
довольно далеко в свои внутренния владения, и когда
окажется у него недостаток в жизненных припасах и
других потребностях (что непременно должно случить-
ся там, где ничего нельзя достать), преграждают ему все
пути и запирают его своими толпами. Этою хитростию
(как видно из истории Турецкого государства Лаоника
Халкакондила *) они едва не захватили огромный полчи-
ща Тамерлана *, который мог спастись только самым
скорым бегством к реке Танаису, или Дону, потеряв,
однако, множество людей и военных снарядов.
В истории, написанной Пахимером Греком* (об им-
ператорах Константинопольских, от начала царствования
Михаила Палеолога* до времен Андроника Старптаго*),
встречается, как помнится мне, известие об одном Нагае,
полководце Татарском, служившем царю восточных Та-
тар, по имени Казану (от котораго город и царство Ка-
зань, вероятно, заимствовали свое название), что он пе
557

принял жемчуга и драгоценных камней, присланных ему
в дар Михаилом Палеологом, спрашивая, на что они год-
ны и могут ли предостерегать от болезней, смерти или
других бедствий в жизни, или нет. Из этого можно за-
ключить, что они всегда и прежде ценили предметы
только по мере их употребления и пользы для известна-
го назначения.
Что касается до их наружности и телосложения, то у
них лица широкия и плоския, притом желтыя от загару
и смуглыя, взгляд свирепый и страшный; над верхней
губою и на подбородке несколько редких волос; стан лег-
кий и стройный, а ноги короткия, как бы нарочно создан-
ный для верховой езды, к которой они привыкают с ма-
лолетства, выходя редко пешком по каким-либо делам.
Говорят они скоро и громким голосом, как бы выходящим
из какой-нибудь пустоты; когда же поют, то можно по-
думать, что ревет корова или воет большая цепная со-
бака. Главное занятие их состоит в стрельбе, к которой
они приучают детей с малолетства, не давая им есть
до тех пор, пока не попадут в цель, намеченную на ка-
ком-нибудь обрубке. Это тот же самый народ, который
Греки и Римляне называли иногда Скифами Номадами *,
или Скифскими пастухами. Некоторые полагают, что
Турки происходят от Крымских Татар, и это мнение при-
нимает также Греческий историк Лаоник Халкаконди-
лас в первой книге своей истории Турецкаго государст-
ва, утверждая его на разных, весьма вероятных, предпо-
ложениях. Сюда принадлежит, во-первых, самое название,
ибо слово Турок значит пастух, или человек, веду-
щий кочевую и дикую жизнь. Так действительно и
называли всегда Скифских Татар, между тем как Греки
именовали их	vojxaSeg, или Скифские пастухи.
Второе, принимаемое им основание, то, что Турки (в его
время), жившие в Малой Азии, именно в Лидии, Карии,
Фригии и Каппадокии, говорили тем же языком, каким
говорили Татары, обитавшие между рекою Танаисом,
или Доном, и Сарматией, которые (как очень хорошо из-
вестно) суть самые эти Татары, называемые Крымски-
ми. Даже теперь народный язык турецкий не много от-
личается от языка татарскаго. Третье доказательство то,
что Турки и Крымские Татары весьма близки между со-
бою как по вере, так и по промыслам и никогда не на-
падают друг на друга, кроме того, что Турки (со времен
Лаоника) завладели некоторыми городами по берегам
Евксинского моря, которые прежде принадлежали
558

Крымским Татарам. Четвертое основание то, что Орто-
гуль, сын Огузальпа и отец Отомана (перваго, носивша-
го это имя всей Турецкой нации), вышел из означенных
стран в Азии и, покоряя соседей, дошел до окрестностей
горы Тавра, где победил живших там Греков и таким
образом распространил имя и владения Турок, проник-
нув до Евбеи, Аттики и других областей Греции. Такого
мнение Лаоника, жившаго среди Турок во времена Ту-
рецкого государя Амурата VI, около 1400 года, когда
предание о происхождении их было еще свежо, почему
и мог он вернее попасть на истину.
Есть еще разные другие Татары, обитающие на гра-
нице России, как-то: Нагайцы, Черемисы, Мордва, Черке-
сы и Щелкалы, которые отличаются от Крымских Татар
более названием, нежели управлением или чем-либо
другим. Исключение составляют одни Черкесы, примыка-
ющие к юго-западной границе со стороны Литвы, кото-
рые гораздо образованнее прочих Татар, собою весьма
красивы и благородны в обращении, следуя в этом обыча-
ям польским. Некоторые из них подчинились королям
Польским и исповедуют христианскую веру. Нагайцы
живут к востоку и почитаются лучшими воинами изо
всех Татар, но еще более других дики и свирепы. Че-
ремисские Татары, обитающие между Русскими и На-
гайцами, разделяются на Луговых (т. е. живущих в до-
линах) и Нагорных, или жителей гористых мест. По-
следние очень много беспокоили Русских Царей, которые
по этой причине остаются теперь довольными тем, что
могут покупать у них мир, платя их мурзам или дивей-
мурзам, т. е. начальникам их племен, ежегодную дань
русскими произведениями, за что они с своей стороны
обязаны служить Царю в предпринимаемых им войнах
на некоторых известных условиях. Говорят, что они спра-
ведливы и честны в своих поступках и потому ненави-
дят Русских, коих почитают вообще лукавыми и неспра-
ведливыми. На этом основании простой народ неохотно
хранит с ними договоры, но мурзы, или князья, за полу-
чаемую с них дань, удерживают его от нарушения ус-
ловий.
Самыми грубыми и дикими почитаются Татары Мор-
довские, которые как своими обычаями, так и странным
образом жизни отличаются от всех прочих. Что касает-
ся до их религии, то хотя они признают единаго Бога,
но поклоняются, как Богу, каждому живому существу,
которое прежде всего встретят утром, и клянутся им в
559

продолжение целаго дня, что бы то ни было: лошадь,
собака, кошка или другое какое животное. Если у кого
из них умрет его приятель, то он убивает своего лучшаго
коня и, содрав с него шкуру, несет ее на длинном шесте,
впереди покойника на кладбище. Это они делают (как
сказывают Русские) для того, чтобы у приятеля был
добрый конь, на котором бы он мог доехать на небо, но,
вероятнее, в знак любви, которую оставшийся в живых
питает к своему умершему другу, желая, чтобы вместе
с ним умерло и самое дорогое для него животное.
Близ царства Астраханскаго, составляющаго самую
отдаленную часть Русских владений на юго-востоке, ле-
жит область Щелкалы (Shalcan) и Мидия, куда ездят
Русские купцы добывать шелк сырец, сафьян, кожи и
другия произведения. Главные города в Мидии, где Рус-
ские производят торговлю, суть: Дербент (построенный,
по словам тамошних жителей, Александром Великим) и
Шамаха (Zamachiae), где находится складочное место
шелка сырца. В здешнем крае, чтобы оживить шелковых
червей (которые лежат мертвыми целую зиму), их кла-
дут весною на солнце и (дабы еще более ускорить их
оживление и заставить их скорее приняться за работу)
собирают в мешки, которые вешают детям под мышки.
Что касается до червя, называемаго chrinisin (или по-
нашему chrymson), который дает цветной шелк, то он
родится не в Мидии, а в Ассирии. На основании послед-
ней граматы, данной Царем в мою бытность, торговля
с Дербентом и Шамахою, для вывоза отсюда шелка сыр-
ца и других произведений этого края, равно как с Пер-
сией и Бухариею, вниз по реке Волге и через Каспий-
ское море, дозволена как Английским, так и Русским
купцам. Такое дозволение Царь почитает за особенную
с его стороны милость, и действительно, оно могло бы
доставить много выгоды нашим Английским купцам, ес-
ли бы только вести торговлю надлежащим образом и пра-
вильно.
Все Татары вообще не имеют совершенно никакого
образования. Письменных законов у них также нет, а
заменяются они некоторыми правилами общественной
жизни, переходящими по преданию и общими всем ор-
дам. Правила эти такого рода. Во-первых, повиноваться
своему Царю и другим властям во всем, что бы они ни
повелели относительно общественной службы. 2. За ис-
ключением зависимости для общественной пользы, каж-
дый человек свободен и не обязан ни к какому отчету,
560

3. Ни один частный человек не может владеть каким-ли-
бо участком земли, но вся страна в своей целости есть
достояние общее. 4. Презирать всякую лакомую пищу и
разнообразие в яствах и довольствоваться тем, что преж-
де попадется под руку, дабы более окрепнуть и быть
всегда готовым к исправлению своих обязанностей.
5. Носить простое платье и чинить его, когда оно худо,
все равно, необходимо ли то или нет, для того чтобы не
было стыдно, если нужда заставит носить кафтан с за-
платами. 6. Брать или красть у чужеземца все, что толь-
ко можно взять, так как они считают себя врагами всех,
кто не захочет покориться их власти. 7. В отношении к
своей орде и своему народу быть верным в слове и деле.
8. Не впускать иностранцев в государство; если же кто
из них переступит за границу, то делается рабом перва-
го, взявшаго его в плен, за исключением купцов и дру-
гих лиц, имеющих при себе татарский ярлык или пас-
порт.
О ПЕРМЯКАХ, САМОЕДАХ И ЛОПАРЯХ
Глава 20
Пермяки и Самоеды, обитающие на севере и северо-
востоке от России, происходят также, как полагают, от
Татар. Такое заключение подтверждается отчасти их на-
ружностию, ибо у них вообще широкия и плоския лица,
как у Татар, за исключением только Черкесов. Пермяки
почитаются народом очень древним и в настоящее вре-
мя подвластны России. Промышляют они звериною лов-
лею и меховою торговлею, также как и Самоеды, которые
живут далее к Северному морю. Самоедами называют их
(по словам Русских) от самоядепия, ибо в старину они
были людоедами и пожирали друг друга. Мнение это
тем более вероятно, что и в настоящее время они едят
всякого рода сырое мясо без различия, даже падаль.
Сами же Самоеды утверждают, что называются так от
слова «самое», выражая тем, что они суть народ корен-
ной или взросший на том самом месте, где живет и те-
перь, и что никогда не меняли его на другое, подобно
большей части других народов. В настоящее время они
подвластны Русскому Царю.
Я говорил с некоторыми из них и узнал, что они при-
знают единаго Бога, олицетворяя его, однако, предмета-
36 Накануне Смуты
561

ми, особенно для них нужными или полезными. Так, они
поклоняются солнцу, оленю, лосю и пр. Но что касается
до рассказа о золотой или ягебабе (о которой случалось
мне читать в некоторых описаниях этой страны, что она
есть кумир в виде старухи), дающей на вопросы жреца
прорицательные ответы об успехе предприятий и о буду-
щем, то я убедился, что это пустая басня. Только в обла-
сти Обдорской со стороны моря, близ устья большой реки
Оби, есть скала, которая от природы (впрочем, отчасти
с помощью воображения) имеет вид женщины в лохмоть-
ях с ребенком на руках (так точно, как скала близ
Норд-Капа представляет собою монаха). На этом месте,
обыкновенно собираются Обдорские Самоеды, по причи-
не его удобства для рыбной ловли, и действительно ино-
гда (по своему обычаю) колдуют и гадают о хорошем
или дурном успехе своих путешествий, рыбной ловли,
охоты и тому под.
Они одеваются в оленьи шкуры, спускающиеся до
самых колен, шерстью вверх, с такими же штанами и обу-
вью, как мужчины, так и женщины. Все они черноволо-
сые, и от природы нет у них бороды, так что трудно раз-
личить мужчину от женщины, кроме того, что послед-
ние носят клок волос, опущенный на уши. Они ведут
дикий образ жизни, переходя с места па место и не имея
ни домов, ни земли, которые бы принадлежали кому-ли-
бо одному из них в особенности. В каждом отраде на-
чальники или правители у них попы или жрецы.
На северной стороне от России, близ Кореллии, ле-
жит Лапония, которая простирается в длину, начиная
от самаго дальняго пункта на севере (со стороны Норд-
Капа) до самой отдаленной части на юго-востоке (Рус-
скими называемой Святым носом, а Англичанами мысом
благодати, capegrace), на 345 верст или миль. От Свято-
го носа до Кандалакса чрез Варсугу (Versega) (как из-
меряется ширина этого края) разстояния 90 миль или
около того. Вся страна состоит из озер или гор, которыя
близ моря называются тундрами, потому что все заклю-
чаются в твердой и неровной скале; но внутренния части
покрыты обильными лесами, растущими по горам, меж-
ду коими лежат озера. Пища у них весьма скудная и
простая: хлеба нет, и едят они одну рыбу и живность.
Они подвластны Русскому Царю и двум королям, Швед-
скому и Датскому, которые все берут с них подать (как
было замечено выше); но Русский Царь имеет самое
значительное на них влияние и получает с них гораздо
562

большую дань, нежели прочие. Полагают, что первона-
чально они названы Лопью по причине их краткой и от-
рывистой речи. Русские разделяют всех Лопарей на два
рода: одних называют Лопарями Мурманскими, т. е.
Норвежскими, потому что они держатся вероисповедания
Датчан, а Датчан и Норвежцев признают здесь за один
и тот же народ. Других, не имеющих никакой веры и
живущих дикарями и в язычестве, без всякаго понятия
о Боге, называют дикими Лопарями.
Весь народ находится в совершенном невежестве и
не употребляет даже никаких письменных знаков или
букв. Но зато превосходит он все другие народы колдов-
ством и чародейством, хотя, впрочем, разсказ (слышан-
ный мною) об очаровании кораблей, плавающих вдоль
их берегов, и способности их производить ветр попутный
для своих друзей и противный для тех, кому хотят вре-
дить, посредством узлов, навязанных на веревке (отча-
сти подобный разсказу об Эоловых мехах), есть не что
иное, как басня, выдуманная (как кажется) ими самими
для устрашения мореходцев, чтобы они не приближались
к их берегам. Оружие их составляют длинный лук и ру-
жье, которыми они превосходно действуют, умея их ско-
ро заряжать и разряжать и метко попадать в цель, вслед-
ствие безпрерывного упражнения (по необходимости) в
стрельбе на охоте за дичыо. Обыкновенно летом отправ-
ляются они большими партиями к морю, именно к Вард-
гузу, Коле, Когеру (Koqor) и заливу Витя-губе (Vedaqo-
ba), где ловят треску и семгу, которую продают потом
Русским, Датчанам и Норвежцам, а с недавняго времени
и Англичанам, привозящим туда сукно для промена Ло-
парям и Корельцам на рыбу, рыбий жир и меха, коих
у них также довольно много. Главный торг их бывает в
Коле на Петров день, в присутствии начальника Вардгу-
зы (резидента короля Датскаго) или посланнаго от него
для назначения цены рыбе, рыбьему жиру, мехам и
другим произведениям, также сборщика податей Русска-
го Царя для получения подати, платимой всегда вперед
при покупке или продаже. По окончании лова лодки вы-
таскивают на берег, где, будучи опрокинуты килем
вверх, остаются до открытия весны. Они ездят на са-
нях, запряженных оленями, которых летом пасут на ост-
рове, называемом Килдин (где почва гораздо лучше,
чем в других местах этой страны), а на зиму, когда вы-
падет снег, пригоняют домой и употребляют для санной
езды.
36*
563

О ЦЕРКОВНОМ УПРАВЛЕНИИ И ДУХОВНЫХ ЛИЦАХ
Глава 21
Церковное управление совершенно сходно с гречес-
ким, так как здешняя Церковь составляет часть Церкви
Греческой и никогда не признавала над собой владыче-
ства Латинской Церкви, которое присвоил себе папа. Для
соблюдения большаго порядка в описании их бесконеч-
ных обрядов, нежели какой соблюдают сами туземцы
при отправлении их, я предложу вкратце: во-первых, ка-
кие у них духовные чины или должности, вместе с их
духовной расправою и порядком отправления должно-
стей; во-вторых, какие у них догматы веры; в-третьих,
как совершается у них литургия или церковная служба,
равно как и самыя таинства; в-четвертых, какие, сверх
того, существуют у них странный церемонии и суевер-
ные обряды.
Должностей или чинов духовных как по числу, так и
по названию и по степеням, у них столько же, сколько
и в западных Церквах. Во-первых, патриарх, потом мит-
рополиты, архиепископы, владыки или епископы, про-
топопы или протоиереи, попы или священники, дьяко-
ны, монахи, монахини и пустынножители.
Патриарх, или главный правитель в делах веры, до
прошедшего года был Константинопольский, котораго
называли патриархом Сионским, оттого что, будучи из-
гнан из Константинополя (места своего пребывания)
Турками, он перешел на остров Сион (Sio), иногда назы-
ваемый Хиос (Chio), где и основал свой патриарший
престол. Русские Цари и духовенство отправляли ему
каждый год дары и признавали себя в духовной от не-
го зависимости и в подчинении тамошней Церкви. Этот
обычай (сколько известно) они соблюдают с тех пор,
как начали исповедывать христианскую веру; но как
давно они ее приняли, я не мог узнать наверное, потому
что у них нет ни истории, ни памятников старины (о
коих я бы слышал) относительно происшествий, бывших
в государстве по делам церковным или общественным.
Разсказывают только, что лет за триста какой-то импе-
ратор Константинопольский женился на дочери велика-
го князя этой страны*, который сначала не соглашался
отдать ее за Греческого императора, оттого что послед-
ний исноведывал христианскую веру. Разсказ этот со-
вершенно согласуется с повествованием Лаоника Халка-
564

кондила в четвертой книге его Турецкой истории, где он
упоминает о таком браке Греческого императора Иоанна
с дочерью короля Сарматскаго, и подтверждается также
их собственным сказанием, что в это время они еще пе
исповедывали христианскую веру, а приняли ее, и вместе
с тем совершенно изменились, заимствовав Евангельское
учение, уже в то время искаженное разными суеверия-
ми, от Греческой Церкви, которая сама находилась то-
гда в упадке и была преисполнена множеством суевер-
ных обрядов и грубых заблуждений как относительно до-
гматов веры, так и церковнаго управления, что видно из
8 и 9 книги Истории Никифора Григория *. Но что ка-
сается до времени, когда они приняли христианскую ве-
ру, то мне кажется, что Русские в этом отношении оши-
баются, судя по тому, что я нашел в Польской Истории,
именно в главе третьей второй книги, где упоминается,
что около 990 года Владимир, Князь Русский, женился
на Анне, сестре Василия и Константина, императоров
Константинопольских; вслед за тем Русские приняли и
веру и название христиан. Хотя это свидетельство отно-
сится к древнейшему времени, нежели собственное ска-
зание Русских, но конечный вывод в обоих случаях один
и тот же, именно, что касается до истины и чистоты
учения, сообщившаго Русским первые начатки религии,
тем более, что Церковь Греческая и тогда была уже пре-
исполнена многими заблуждениями и суеверием.
В бытность мою здесь в 1588 году в Москву приехал
патриарх Константинопольский или Сионский, по имени
Иероним1, изгнанный, как говорят некоторые, Турками, а
по словам других, лишенный своего сана греческим духо-
венством. Царь, совершенно преданный суеверной набож-
ности, принял его с большими почестями. Его спутники
разсказывали, что до приезда своего в Москву он был в
Италии у папы. Цель его приезда была вступить с Ца-
рем в переговоры о следующих пунктах: во-первых, о
союзе между ним и королем Испанским, как государем, на-
иболее могущим содействовать ему в борьбе с Турками,
для чего самаго происходили также сношения между
Русскими и Персиянами. Равным образом Грузинцы от-
правляли послов к Русскому Царю для заключения сою-
за, дабы напасть на Турок со всех сторон их владений,
пользуясь простотою теперешняго повелителя Турции.
1 Так в подлиннике вместо Иеремия, как действительно на-
зывался патриарх Константинопольский.
5СЗ

Договор этот поддерживал и посланник императора Не-
мецкаго, прибывший в то же время ходатайствовать о
нападении на Польский области, пограничный с Росси-
ею, и о займе денег у Русскаго Царя, для продолжения
войны за брата императора, Максимилиана, против сына
короля Шведскаго, теперешняго короля Польскаго. Но
переговоры о союзе между Русскими и Испанцами (кото-
рый шли довольно успешно в то время, когда я прибыл
в Москву, так что был уже назначен и посол в Испа-
нию) разрушились по случаю побед, одержанных в про-
шедшем году Ея Величеством королевою Английской над
королем Испанским. Это было причиною дурного приема,
сделаннаго Русским Царем и его Думой тогдашнему Ан-
глийскому послу, так как они обманулись в своих по-
литических расчетах относительно предполагаемого сою-
за с Испаниею.
Второе намерение его (для котораго первый предмет
служил только вступлением) состояло в том, чтобы, в
отмщение Туркаем и греческому духовенству, свергнувше-
му его с престола, переговорить с Царем о подчинении
Русской Церкви власти папы Римскаго, и по его недавне-
му прибытию из Рима можно думать, что он был прислан
с такою целию самим папой, который и прежде несколь-
ко раз, хотя тщетно, домогался этого, а именно, при по-
следнем Царе, Иване Васильевиче, чрез легата своего,
Антония, но, вероятно, считал самым надежным сред-
ством достигнуть своих намерений чрез переговоры и по-
средничество самого их патриарха. Когда же и это не
удалось, то патриарх прибегнул к переговорам третьяго
рода, замыслив отказаться от патриаршества и перенести
патриарший престол из Константинополя или Сиона в
Москву. Предложение его было так хорошо принято и
одобрено Царем (как предмет истинно религиозный и
мудрый), что не хотели и слышать ни о каких других
переговорах (особенно с иностранными послами) до тех
пор, пока не было кончено это дело.
Причины, по коим патриарх убедил перенести пре-
стол свой в город Москву, были следующий: во-первых,
что престол патриарший находился под властью Турок,
врагов веры, почему и следовало его перевести в какое-
нибудь другое государство, исповедующее веру христиан-
скую; во-вторых, потому, что Русская Церковь остава-
лась в это время единственною законною дщерью Церкви
Греческой, следуя одному с нею учению и одинаковым
обрядам, между тем как прочие единоверцы подчинились
566

Туркам и отступились от истинной религии. Хитрый
Грек, чтобы выгоднее продать свой плохой товар, ста-
рался прельстить Царя честию, какая будет ему и его
народу от перенесения патриаршаго престола в главный
город и столицу его царства. Что касается до права пе-
ренесения престола и назначения себе преемника, то он
нисколько не сомневался, что это право вполне принад-
лежит ему.
Таким образом, Царь, вместе с своей Думой и важней-
шими лицами из духовенства, составив собор в Москве,
положили митрополита Московскаго переименовать в
патриархи всей Греческой Церкви с той же властию и
юрисдикцией), какая принадлежала прежде патриарху
Константинопольскому или Сионскому. Для большаго
порядка и торжества, это приведено было в исполнение
так: 25 января 1588 года Греческий патриарх, в сопро-
вождении Русскаго духовенства, прибыл в собор Пречи-
стыя Богородицы, находящийся внутри Кремля1 (прой-
дя сперва процессией по всему городу и благословляя
народ двумя перстами), где он произнес речь, отдал пись-
менный акт о своем отречепии и положил свой патриар-
ший жезл, который тут же принял митрополит Москов-
ский. Сверх того, при посвящении этого новаго патриар-
ха происходили многие другие церемониальные обряды.
День этот праздновали все жители города; им велено
было оставить свои работы и присутствовать при торже-
стве. В тот же день Царь и Царица прислали великому
патриарху богатые дары, как-то: серебряную посуду, зо-
лотую парчу, меха и проч., которые несены были по Мос-
ковским улицам с большою пышностию, а при отъезде
оп получил еще множество других даров от Царя, дво-
рянства и духовенства. Таким образом, патриарший пре-
стол Константинопольский или Сионский (существовав-
ший со времени Никейскаго собора) * перенесен в Москву,
или, по крайней мере, они уверены, что имеют пат-
риарха с теми же самыми правами и с тою же властию,
какими пользовался первый. Хитрый Грек, употребив в
свою пользу их суеверие, отправился теперь с богатой
добычей в Польшу, не думая о том, продолжится ли у
них патриаршество, или нет.
Обстоятельство это очень легко может вести к раз-
делению Церквей Греческой и Русской, если Русские
удержат за собою патриаршество, за которое так дорого
заплатили, а Греки, как можно думать, изберут себе дру-
1 В подлиннике «Царскаго замка».
567

того патриарха, не разсуждая о том, был ли этот патри-
арх изгнан Турками или лишен сана своим же духо-
венством. В таком случае, быть может, и папе удастся
подчинить Русскую Церковь престолу Римскому (для че-
го самаго он мог даже выдумать такую уловку и посе-
ять раздор между Церквами), если только не будет тому
препятствием то, что Русские Цари хорошо знают из
примеров других христианских государств, какой вред
может произойти и для них и для государства от такого
подчинения их Римскому папе. С этой целью покойный
Царь Иван Васильевич много старался разведать о вла-
сти папы над христианскими государями и отправлять
нарочно в Рим, чтобы узнать об устройстве и образе дей-
ствий тамошняго двора.
В одно время с патриархом Иеронимом был изгнан
Турками Ларисский архиепископ, Димитрий, который те-
перь в Англии и выставляет причиною изгнания их обо-
их Турками то, что будто бы они не приняли новаго ка-
лендаря папы с новым счислением года. До какой степени
это невероятно, можно судить по следующим обстоя-
тельствам. Во-первых, между папою и Турецким госуда-
рем вовсе нет таких тесных или дружественных сноше-
ний, чтобы последний решился изгнать подданнаго за
ослушание папскаго постановления, особенно в таком де-
ле, как изменение порядка времени в его собственном
государстве. Во-вторых, Турки мало заботятся о расчис-
лении времени и об определении настоящаго и точнаго
числа лет от воплощения Христа, котораго они призна-
ют не иначе, как замечено было выше. В-третьих, упо-
мянутый патриарх теперь в Неаполе, в Италии, куда, ве-
роятно, он никак бы не отправился, чтобы не быть поч-
ти в руках папы и так от него близко, если б он точно
был изгнан за сопротивление его постановлению.
Ведомство патриаршаго престола, переведеннаго те-
перь в Москву, заключается во власти над всеми церк-
вами не только в России и других царских владениях, но
всюду над всеми церквами христианскаго мира, бывши-
ми прежде под властию патриарха Константинопольска-
го или Сионскаго: по крайней мере, Русский патриарх
воображает, что имеет те же самые права. Ему подчине-
на также в виде собственной его епархии область Мос-
ковская, кроме других ведомств. Двор или местопребы-
вание его в Москве.
До постановления этого новаго патриарха у них был
всего один митрополит, который назывался митрополитом
568

Московским. Теперь ясе, для большей пышности церков-
ной и вследствие вновь учреждеипаго патриаршества, по-
ставлены два митрополита, один в Новгороде Великом,
другой в Ростове. Должность их заключается в том, что-
бы принимать от патриарха все его приказания по цер-
ковным делам и передавать их для исполнения архиепис-
копам, сверх того, что каждый из них управляет собст-
венною епархиею. Архиепископов четыре: Смоленский,
Казанский, Псковский и Вологодский. Обязанность их
одинакова с обязанностию митрополитов, с той разницею,
что им принадлежит особая судебная часть, как викар-
ным митрополитов и как стоящим выше епископов. За
ними следуют Владыки, или епископы, коих шестеро:
Крутицкий, Рязанский, Тверской, Новоторгский, Коло-
менский, Владимирский, Суздальский. Каждый из них
заведывает обширною епархиею, потому что и все прочие
области государства разделены между ними.
Дела, подлежащий духовной власти митрополитов,
архиепископов и епископов, почти те же самыя, какими
заведывает духовенство в других странах христианских.
Кроме власти над духовными лицами и управления дела-
ми чисто духовными, к их ведомству относятся все дела
по завещаниям, также бракам и разводам, жалобы па не-
которые обиды и проч. Для этого у них есть свои чинов-
ники или правители (называемые боярами Владычны-
ми) из лиц светскаго звания, имеющих степень князей
или дворян. Они управляют их делами и держат за них
суд. Кроме разных притеснений, делаемых ими просто-
му народу, они также тягостны для попов, как князья
п дьяки для бедных простолюдинов в подчиненных им
областях. Сам по себе архиепископ или епископ не име-
ет власти решать поступающий к нему дела, и не иначе
может сделать приговор, как с согласия своего чиновни-
ка-дворянина. Причина та, что эти бояре, или дворяне,
определяются на свои места не епископами, а самим Ца-
рем или его Думою, и никому, кроме его, не должны да-
вать отчета в своих действиях. Если епископ при всту-
плении в должность получит право избрать сам себе
чиновника, то это почитается особенным и высоким к
нему благоволением. Впрочем, сказать правду, духовен-
ство, как в отношении своих поместьев и доходов, так
и в отношении своей власти и юрисдикции, находится
совершенно в руках и управлении Царя и его Думы, и
в том и в другом случае пользуется только тем значе-
нием, какое они захотят ему предоставить. У епископов
569

есть также свои помощники, составляющие соборы (как
они их называют), в которых заседают попы, принадле-
жащие к их епархии и живущие в городах, где они са-
ми имеют пребывание, в числе двадцати четырех членов
при каждом. С ними рассуждают они об особенных и
нужных делах по своей должности.
Доходы и суммы, назначенные для поддержания до-
стоинства их, довольно значительны. Ежегодный доход
патриарха с поместьев (кроме других статей) простира-
ется до 3 000 рублей или марок, а митрополитов и архи-
епископов до 2 500 рублей. Из епископов одпи получают
1 000 рублей, другие 800, иные 500, и проч. Были и та-
кие, которым приходилось даже (как сказывали мне)
десять или двенадцать тысяч рублей в год, как, напри-
мер, митрополит Новгородский.
Одежда их (когда они бывают в полном облачении и
в торжественных случаях): митра на голове, наподобие
папской, осыпанная жемчугом и драгоценными камнями,
риза, обыкновенно, из золотой парчи, изукрашенная жем-
чугом, и жезл в руке, обделанный густо вызолоченным
серебром, с крестом на верхнем конце, или загнутый на-
подобие пастушескаго посоха. Обыкновенная же одежда
их, когда они выезжают или выходят со двора: клобук
на голове чернаго цвета, который спускается сзади, а спе-
реди накрывает подобно капишону. Верхняя одежда их
(называемая рясою) есть мантия из черной шелковой
материи со многими нашитыми на ней полосами белаго
атласа, каждая шириною около двух пальцев, и пастыр-
ский жезл, который всегда носят впереди их. Сами они
идут вслед за ним, благословляя народ двумя перстами
с удивительной грацией.
Избрание или назначение епископов и прочих духов-
ных лиц зависит совершенно от Царя. Их всегда опре-
деляют на места из монастырей, так что нет ни одного
епископа, архиепископа или митрополита, который бы
не был прежде монахом, и по этой причине все они хо-
лостые и должны оставаться в безбрачном состоянии, да-
вая обет целомудрия при самом своем пострижении. Как
скоро Царь изберет кого-либо по своему желанию, то его
посвящают в соборной церкви той епархии, к которой
он принадлежит, со многими обрядами, весьма сходны-
ми с теми, как посвящают и в папской Церкви. Есть у
них также диаконы и архидиаконы.
Что касается до объяснения в проповедях Слова Бо-
жия, поучения или увещаний, то это у них не в обычае
570

и выше их знании, потому что все духовенство не имеет
совершенно никаких сведений ни в других предметах,
ни в Слове Божием. Обыкновенно, только два раза в
год, именно, перваго сентября (который считается у них
первым днем года) и в день Св. Иоанна Крестителя,
каждый митрополит, архиепископ и епископ в своей со-
борной церкви говорят народу обычную речь такого или
почти такого содержания: если кто имеет злобу на своего
ближняго, то должен ее оставить; если кто замышляет
заговор или бунт против своего Государя, то да остере-
жется; если кто не соблюдал постов и обетов и не испол-
нял прочих своих обязанностей по уставу церковному, тот
да исправится, и проч. Но такова и самая форма, пото-
му что вся речь содержит в себе именно столько же слов,
и отнюдь не более, сколько мною исчислено. Несмотря
на это, она произносится весьма торжественно, над ана-
лоем, нарочно для того поставленпым, как будто бы про-
поведник собирался читать пространное разсуждение о
существе Божием. В Москве всегда сам Царь присутству-
ет при этом торжественном поучении.
Будучи сами невеждами во всем, они стараются все-
ми средствами воспрепятствовать распространению про-
свещения, как бы опасаясь, чтобы не обнаружилось их
собственное невежество и нечестие. По этой причине
они уверили Царей, что всякий успех в образовании мо-
жет произвести переворот в государстве и, следователь-
но, должен быть опасным для их власти. В этом случае
они правы, потому что человеку разумному и мысляще-
му, еще более возвышенному познаниями и свободным
воспитанием, в высшей степени трудно переносить при-
нудительный образ правления. Несколько лет тому на-
зад, еще при покойном Царе, привезли из Польши в Мо-
скву типографский станок и буквы, и здесь была основана
типография с позволения самого Царя и к величайшему
его удовольствию. Но вскоре дом ночью подожгли, и
станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полага-
ют, постаралось духовенство.
Священники (которых зовут попами) определяются
епископами почти без всякаго предварительнаго испыта-
ния их в познаниях и поставляются без особенных об-
рядов, кроме того, что на маковке выстригаются у них
волосы (а не бреются, потому что этого они не терпят)
шириною в ладонь или более, и это место помазует еле-
ем епископ, который, при постановлении священника,
надевает на него сперва стихарь, потом возлагает ему
571

па грудь крест из белой шелковой или из другой мате-
рии, который он должен носить не более осьми дней, и
таким образом дает ему власть служить и петь в церк-
ви, равно как совершать таинства.
Священники суть люди совершенно необразованные,
что, впрочем, вовсе неудивительно, потому что сами по-
ставляющие их, епископы (как было сказано выше),
точно таковы же и не извлекают никакой особенной
пользы из каких бы то ни было сведений или из самого
Священнаго Писания, кроме того, что читают его и по-
ют. Общая их обязанность состоит в том, чтобы отправ-
лять литургию, совершать таинства по принятьем у них
обрядам, хранить и украшать образа, наконец, соблюдать
все другие обряды, принятые их Церковью. Число духо-
венства очень значительно, потому что здешние города
разделяются на несколько небольших приходов, хотя
без всякаго соблюдения равенства между ними относи-
тельно числа домов и соразмерности собирающегося в
них народа, как бывает везде, где не заботятся о распро-
странении познания и учения о Боге, чего, впрочем, и
невозможно достигнуть там, где, вследствие неровнаго
распределения обывателей и приходов, происходит нера-
венство и недостаток в жалованье для безбеднаго отправ-
ления должности.
Священнику дозволяется вступать в брак только од-
нажды, и если первая жена его умрет, то он не может
жениться на другой, иначе должен лишиться своего са-
на, а вместе с тем и прихода. Они основываются в этом
случае на одном месте в послании св. Павла к Тимо-
фею 1, 3, 2; но они не так его поняли, полагая, что Апо-
стол говорит здесь о разных женах в преемственном по-
рядке, то, что сказано им в отношении к одному и тому
же времени. Если, однако, священник, по смерти первой
жены своей, захочет непременно жениться на другой,
то его не называют более попом, а распопом, или быв-
шим священником *. По этой причине попы очень доро-
жат своими женами, который пользуются большим ува-
женивлМ и считаются самыми почетными изо всех при-
ходских женщин.
Что касается до жалованья, получаемаго священни-
ком, то у них нет обычая давать ему десятину хлеба или
чего другого, но он должен зависеть от усердия своих
прихожан и собирать, как умеет, на прожиток доходы от
молебнов, исповедей, браков, похорон, панихид и так
1 В подлиннике «Priest quondam».
572

называемых молитв за живых и усопших, потому что,
кроме общей службы в церквах, каждому частному ли-
цу священник обыкновенно читает еще особенную мо-
литву по какому бы то ни было поводу или делу, соби-
рается ли он куда ехать, идти, плыть водою или пахать
землю, словом, при всяком его предприятии. Молитвы
эти не приспособлены к обстоятельствам замышляемаго
дела, но избираются случайно из обыкновенных молитв
церковных, однако их считают святее и действительнее,
когда они произносятся священником, нежели когда чи-
таются кем-либо самим. Сверх того, у них есть обычай
праздновать один раз в год день Святаго, во имя котора-
го сооружена церковь. В это время все соседи и обывате-
ли ближайших приходов собираются в церковь, где бы-
вает праздник, чтобы отслужить молебен ее Святому за
себя и своих родственников, и тут священник получает
плату за свои труды. Такия приношения доставляют им
по нескольку десятков фунтов в год, более или менее,
смотря по степени верования и уважения к Святому
церкви. В такой день (празднуемый ежегодно) священ-
ник всегда нанимает в подмогу себе несколько других
соседних священников, будучи обязан приносить Свя-
тому более молитв, нежели сколько сам может успеть.
Кроме того, они ходят по домам своих прихожан со свя-
тою водою и курениями, обыкновенно, один раз каждые
четыре месяца, и таким образом, окропив и окурив хо-
зяина, жену его и всех домашних, с их пожитками, по-
лучают за то большую или меньшую плату, смотря по
достатку хозяина. Все это вместе доставит священнику
на его содержание около 30 или 40 рублей в год, из ко-
их десятую часть он платит епископу своей епархии.
Попа, или священника, можно узнать по длинным во-
лосам, закинутым за уши, по его рясе с широким воро-
том и посоху в руке. Прочая одежда его та же, что и
простого народа. Когда он совершает обедню или слу-
жит в церкви, то надевает стихарь, а иногда и ризу, в
более торжественные дни. Кроме обыкновенных попов,
или священников, у них есть еще так называемые чер-
ные попы, которые могут занимать священнические ме-
ста, хотя пострижены в монахи в каком-либо монастыре.
По-видимому, они здесь то же самое, что и священники-
монахи в папской Церкви. Под священником в каждой
церкви есть еще дьяк (deacon), который исполняет толь-
ко обязанность приходского клерка Ч Что касается до
1 То есть церковнослужителя и писца в одно и то же время.
573

протопопов, или протоиереев, и их архидиаконов (кото-
рые готовятся быть посвященными в протопопы), то они
служат только в соборных церквах.
Монашествующих у них безчисленное множество, го-
раздо более, нежели в других государствах, подвластных
папе. Каждый город и значительная часть всей страны
ими наполнены, ибо они умели сделать (так точно, как
добились того же католические монахи посредством суе-
верия и лицемерства), что все лучшия и приятнейшия
места в государстве заняты обителями или монастырями,
сооруженными во имя того или другого Святаго. Число
монахов тем более значительно, что они размножаются
пе только от суеверия жителей, но и потому, что мона-
шеская жизнь наиболее отстранена от притеснений и по-
боров, падающих на простой народ, что и заставляет мно-
гих надевать монашескую рясу, как лучшую броню про-
тив таких нападений. Кроме лиц, поступающих в это
звание по доброй воле, есть и такие, которых принужда-
ют постригаться в монахи, вследствие какой-либо опалы.
К последним большею частию принадлежат члены знат-
ного дворянства. Некоторые идут в монастыри, как в ме-
ста неприкосновенный, и постригаются здесь в монахи,
чтобы избегнуть наказания, которое заслужили по зако-
нам государства, ибо успевший поступить в монастырь и
надеть рясу прежде, нежели его схватят, пользуется на-
всегда защитой против всякаго закона, все равно, какое
бы ни совершил преступление, исключая измены. Но
такое условие допускается с тем, что никто не может
поступить в монастырь (кроме лиц, которых принимают
но Царскому повелению) иначе, как отдав ему свои по-
местья или принеся с собою капитал, который обязан
внести в общую монастырскую казну. Одни вносят
1 000 рублей, другие более; но с капиталом менее трех
или четырех сот рублей никого не принимают.
Пострижение в монахи совершается следующим обра-
зом. Прежде всего игумен снимает с постригаемаго свет-
ское или обыкновенное его платье, потом надевает на
пего белую фланелевую рубаху и сверх нее длинную
мантию, висящую до земли, и опоясывает ее широким ко-
жаным поясом. Самая верхняя одежда его сделана из
гарусной или шелковой материи и весьма похожа цветом
и покроем на одежду заведывающих чисткою печных
труб. Затеям выстригают ему волосы на маковке, шири-
ною в ладонь или более, до самой кожи, и в то самое
время, когда игумен стрижет волосы, произносит он сле-
574

дующие или подобный слова: Как эти волосы отнимаются
от главы твоей, так точно принимаем мы теперь и со-
вершенно отделяем тебя от мира и всех сует мирских, и
проч. Окончив это, помазует он маковку головы его еле-
ем, надевает на него рясу и таким образом принимает
в число братии. Постриженники дают обет вечного цело-
мудрия и воздержания от мяса.
Кроме того, что монахи владеют поместьями (весьма
значительными), они самые оборотливые купцы во всем
государстве и торгуют всякаго рода товарами. Некоторые
из монастырей имеют доходу от поместьев по тысяче, или
по две тысячи рублей в год. Один монастырь, называе-
мый Троицким, получает от поместьев и повинностей в
его пользу до ста тысяч рублей или марок годового дохо-
да. Он построен в роде крепости, обнесен вокруг стеною,
на которой поставлены огнестрельный орудия и в этой
ограде занимает большое пространство земли со множе-
ством зданий. Здесь одних монахов (не считая должно-
стных лиц и служителей) до 700 человек. Нынешняя
Царица, не имея детей от Царя, своего супруга, давала
много обетов Святому Сергию, покровителю этого мо-
настыря, чтобы он благословил ее чадородием. Каждый
год ходит она туда пешком, на богомолье, из Москвы,
что составляет около 80 английских миль, в сопровож-
дении пяти или шести тысяч женщин, одетых в синия
платья, и с четырьмя тысячами солдат, составляющих
ея телохранителей. Но Святый Сергий до сих пор не
услышал молитвы ея.
О степени просвещения монахов можно судить по
епископам, которые суть самый избранный лица изо
всех монастырей. Я говорил с одним из них в Вологде
и (желая испытать его знания) дал ему Священное Пи-
сание на Русском языке, открыв первую главу Еванге-
лия Св. Матфея. Он принялся читать весьма хорошо.
Тут спросил я его прежде всего, какую часть Священно-
го Писания он прочел теперь? Он отвечал, что, не может
сказать наверное. — Сколько было Евангелистов в Но-
вом Завете? — Он отвечал, что не знает. — Сколько
было Апостолов? — По его мнению, 12. — Каким обра-
зом надеется он быть спасенным? — На этот вопрос от-
вечал он мне, сообразно учению Русской Церкви, что
не знает еще, будет ли спасен, или нет, но если Бог по-
жалует или помилует и спасет его, то он будет этому
очень рад; если же нет, то нечего делать. — Я спросил
его, для чего он постригся в монахи? Он отвечал: для
575

того, чтобы покойно есть хлеб свой. Вот просвещение
Русских монахов, о котором хотя и нельзя судить по
одному человеку, но по невежеству его можно отчасти
заключать и о невежестве прочих.
Также много у них и женских монастырей, из кото-
рых иные принимают только вдов и дочерей дворян, ко-
гда Царь намеревается оставить их в безбрачном состо-
янии для пресечения рода, который он желает погасить.
О жизни монахов и монахинь нечего разсказывать тем,
коим известно лицемерие и испорченность нравов этого
сословия. Сами Русские (хотя, впрочем, преданные вся-
кому суеверию) так дурно отзываются об них, что вся-
кий скромный человек поневоле должен замолчать.
Кроме монахов, у них есть особенные блаженные
(которых они называют святыми людьми), очень похо-
жие на Гимнософистов *, и по своей жизни и поступ-
кам, хотя не имеют ничего общаго с ними относительно
познаний и образования. Они ходят совершенно нагие,
даже зимою в самые сильные морозы, кроме того, что
по средине тела перевязаны лохмотьями, с длинными
волосами, распущенными и висящими по плечам, а мно-
гие еще с веригами на шее или по средине тела. Их
считают пророками и весьма святыми мужами, почему
п дозволяют им говорить свободно все, что хотят, без
всякаго ограничения, хотя бы даже о самом Боге. Если
такой человек явно упрекает кого-нибудь в чем бы то
пи было, то ему ничего пе возражают, а только говорят,
что заслужили это по грехам; если же кто из них, про-
ходя мимо лавки, возьмет что-нибудь из товаров, для от-
дачи, куда ему вздумается, то купец, у котораго он та-
ким образом что-либо взял, почтет себя весьма любимым
Богом и угодным святому мужу. Но такого рода людей
немного, потому что ходить голым в России, особенно
зимою, очень не легко и весьма холодно. В настоящее
время, кроме других, есть один в Москве, который ходит
голый по улицам и возстановляет всех против правитель-
ства, особенно же против Годуновых, которых почита-
ют притеснителями всего государства. Был еще такой
же другой, умерший несколько лет тому назад (по име-
ни Василий), который решался упрекать покойнаго Ца-
ря в его жестокости и во всех угнетениях, каким он под-
вергал народ. Тело его перенесли недавно в великолеп-
ную церковь, близ царскаго дворца, в Москве, и причли
его к лику Святых. Он творил здесь много чудес, за что
ему делали обильныя приношения не только простолюди-
576

ны, но и знатное дворянство, и даже сам Царь и Цари-
ца, посещающие этот храм с большим благоговением.
Был еще один такой же, пользовавшийся большим ува-
жением, в Пскове (по имени Никола Псковский), кото-
рый сделал много добра в то время, когда отец нынешня-
го Царя пришел грабить город, вообразив, что замышляют
против него бунт. Царь, побывав прежде у Блаженнаго
на дому, послал ему подарок, а святый муж, чтобы
отблагодарить Царя, отправил к нему кусок сырого мяса,
между тем как в то время был у них пост. Увидев это,
Царь велел сказать ему, что он удивляется, как святый
муж предлагает ему есть мясо в пост, когда Святая Цер-
ковь запрещает это. «Да разве Ивашка думает (сказал
Никола), что съесть постом кусок мяса какого-нибудь
животнаго грешно, а нет греха есть столько людского
мяса, сколько он уже съел?» Угрожая Царю, что с ним
случится какое-нибудь ужасное происшествие, если он
не перестанет умерщвлять людей и не оставит город, он
таким образом спас в это время жизнь множеству на-
рода. Вот почему блаженных народ очень любит, ибо
они, подобно пасквилям*, указывают на недостатки знат-
ных, о которых никто другой и говорить не смеет. Но
иногда случается, что за такую дерзкую свободу, кото-
рую они позволяют себе, прикидываясь юродивыми, от
них тайно отделываются, как это и было с одним или
двумя в прошедшее царствование за то, что они уже
слишком смело поносили правление Царя.
О ЦЕРКОВНОЙ СЛУЖБЕ И СОВЕРШЕНИИ ТАИНСТВ
Глава 22
Утренняя служба называется у них заутреней. Со-
вершают ее следующим образом. Священник входит в
церковь в сопровождении своего дьячка1. Дошедши до
половины церкви, начинает он громким голосом: Благо-
слови, Владыко, т. е. Благослови нас, Отец Небесный,
подразумевая под этим Христа; потом прибавляет: Во
имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, един Бог во Святой
Троице, и повторяет трижды: Господи, помилуй, Госпо-
ди, помилуй, Господи, помилуй. После того он идет в
1 В подлиннике «Deacon», но из других мест видно, что Флет-
чер разумеет часто под этим именем дьяка или дьячка.
37 Накануне Смуты	577

алтарь, или во Святая Святых (как они его называют),
куда входит чрез Царские двери, или небесныя врата,
чрез которыя никто не может входить, кроме одного свя-
щенника. Здесь, стоя пред алтарем, или престолом (по-
ставленным к задней стене), он читает молитву Господ-
ню и опять говорит: Господи, помилуй, всего двенадцать
раз. Потом прославляет Святую Троицу, Отца, Сына и
Святаго Духа, во веки веков, на что дьячки и народ от-
вечают: Аминь. Затем священник читает псалмы на тот
день и, возгласив: Приидите, поклонимся и припадем ко
Христу и проч., как сам, так равно дьячки и весь народ,
обращаются к образам, висящим на стене, и, крестясь,
делают три земных поклона. После того читает он еще
десять заповедей и Верую, по служебнику. По оконча-
нии этого дьячок, стоящий вне Царских дверей, читает
сказание по книге рукописной (потому что печатных
книг у них нет) о жизни какого-либо Святаго, чудесах
его и проч. Книга эта разделена на несколько частей, со-
образно каждому дню года, и читается у них нараспев,
подобно тому, как у папистов поется Евангелие. После
всей этой церемонии, продолжающейся час, полтора или
два, он читает еще несколько молитв, относящихся к то-
му, что было сказано в житии Святаго, и тем служба
оканчивается. В продолжение всего этого времени перед
образами горит множество восковых свечей (некоторый
толщиною в человеческую руку), поставленных прихо-
жанами по обещанию, или из покаяния.
Около 9 часов утра совершается у них другая служ-
ба, называемая обеднею, весьма похожая на службу
папскую, известную под этим же именем. В торжествен-
ный или праздничный день к службе прибавляют еще
слова: Благословен Господь Бог Израилев, и проч., так-
же: Тебе Бога Хвалим, и проч., и поют это более торже-
ственным и странным образом.
Послеобеденная служба называется вечернею, кото-
рую священник начинает, как и заутреню, словами:
Благослови, Владыко, и чтением определенных на то
псалмов. После того он поет стих: Благослови, душе моя,
Господа, и проч., а по окончании его, священник, дьячки
и народ поют все в один голос: Господи, помилуй, три-
дцать раз сряду, между тем как мальчики, находящие-
ся в церкви, отвечают на это все вдруг, бормоча так ско-
ро, как только успевают шевелить губами: аминь, аминь,
аминь, аминь (Verij), или аллилуия, аллилуия, алли-
луйя (Prayse), и проч., также тридцать раз сряду, про-
578

изведя чрезвычайно странные звуки. Потом священник
читает, а в праздники поет первый псалом: Блажен муж,
и проч.; по окончании же его прибавляет: аллилуия, де-
сять раз сряду. Затем священник читает какую-нибудь
часть Евангелия, оканчивая его также словом «алли-
луия», которое повторяет три раза. Наконец, прочитав
молитву в честь Святаго, котораго память празднуется в
этот день, он оканчивает свою вечернюю службу. Во все
это время священик стоит у престола в алтаре, или во
Святая Святых, не выходя оттуда ни разу в продолже-
ние всей службы, а дьячок или дьячки (которых много
в соборных церквах) стоят вне алтаря, неподалеку от
Царских дверей, или небесных врат, ибо в самый алтарь
не должны входить во всю службу, хотя в другое время
обязаны мести в нем пол, содержать его в опрятности
и ставить свечи перед образами. Народ в продолжение
всей службы стоит в самой средине церкви, а некоторые
на паперти, потому что мест для слдения у них в церк-
вах нет.
Таинство крещения совершается у них следующим
образом. Младенца приносят в церковь (что делается в
первые восемь дней после рождения). Если он благород-
наго происхождения, то его привозят с особенной пыш-
ностью в богатых санях или в повозке, с сидением и по-
душками, обитыми золотой парчой, и вообще так парад-
но, как только кому возможно. Священник уже заранее
дожидается младенца, стоя на церковной паперти, где
подле него ставится и купель с водою. Он начинает с
объяснения провожатым, что они привезли младенца не-
верующего для того, чтобы обратить его в христиане, и
проч.; потом дает наставление восприемникам (которых
бывает по два или по три) по известной форме, написан-
ной у него в книге, поучая их, в чем заключается их
обязанность относительно воспитания младенца после
его крещения, именно, что должно внушать ему позна-
ние о Боге и Христе Спасителе, но так как Бог есть су-
щество высочайшее, и мы не можем надеяться достиг-
нуть до него без посредников (так точно, как в том
случае, когда мы обращаемся с какою-нибудь просьбою
к Царю или какому-нибудь Государю), то они должны
научить его, какие Святые суть лучшие и важнейшие
предстатели за нас пред Богом, и проч. После этого, по-
велевает он дьяволу, именем Господа Бога и с особым
заклинанием, выйти из воды и, прочитав некоторый мо-
литвы, погружает младенца три раза в воду, вместе с го-
37*
579

ловою и ушами, ибо они считают необходимым, чтобы не
оставалось ни одной части тела, не бывшей в воде.
Слова, произносимый священником при погружении
младенца в воду и составляющия вместе с тем формулу
крещения, суть те же самыя, какия предписаны в Еванге-
лии и употребляются у нас, т. е. Во имя Отца, и Сына,
и Святаго Духа. Что касается до того, что будто они из-
меняют эту формулу и говорят: Святым Духом (как я об
них слышал), следуя обычаю некоторых еретиков Грече-
ской Церкви, то я удостоверился, что это несправедливо,
как из свидетельства тех, которые часто бывали у них па
крестинах, так и на основании самаго их служебника, где
очень отчетливо излагается весь порядок крещения.
Как скоро младенец окрещен, священпик помазывает
ему елеем, смешанным с солью, лоб и обе стороны лица,
потом рот, проводя пальцем по губам его (как делали
прежде католические священники) и произнося в то же
время некоторый, относящиеся к тому, молитвы: Да соде-
лает его Господь добрым христианином, и проч., что все
совершается па паперти. Тогда уже младенец (как хри-
стианин, могущий входить в самый храм) вносится в
церковь, при чем священник идет впереди, и здесь подно-
сят его к главному образу, положив на подушку и держа
ее у подножия Святаго, чтобы он (как заступник) пред-
стательствовал за него перед Богом. Если младенец болен
или слаб (особенно зимою), то употребляют тепловатую
воду. После крещения у младенца обыкновенно состри-
гают с головы несколько волос и, завернув их в кусок
воска, кладут в сокровенном месте церкви, как памятник
совершеннаго таинства.
Таков у них обряд крещения, который, по их мнению,
есть лучший и совершеннейший, как и все другие догма-
ты их веры, переданные им (как они говорят) лучшею
из Церквей, разумея под этим Церковь Греческую. Вот
почему стараются они всеми силами обращать в свою
Церковь как неверных, так и христиан других исповеда-
ний, подвергая их вторичному крещению по Русскому
обычаю. Взявши в плен какого-нибудь Татарина, они
обыкновенно обещают ему жизнь с условием, чтобы он
крестился. Несмотря на то, им очень немногих удается
убедить на такой выкуп жизни, по причине врожденной
ненависти Татар к Русским и потому, что опи считают их
лукавыми и несправедливыми. На другой год после того,
как Крымские Татары сожгли Москву, был взят в плеп
какой-то Дивей-Мурза, один из начальников, бывших в
580

этом походе, с 300 других Татар, и всем им обещали со-
хранить жизнь, если они согласятся окреститься по Рус-
скому обряду; но все они отказались, осыпая упреками
тех, которые старались их к тому склонить. Тогда уже
повели их всех к Москве-реке (протекающей чрез город)
покрестили самым жестоким образом: ударяя по голо-
ве, бросали их в воду, для чего была нарочно сделана
во льду прорубь. Напротив, из пленных Ливонцев многие
соглашаются креститься в другой раз по Русскому обы-
чаю, чтобы пользоваться большею свободою и сверх того
приобресть себе что-нибудь на прожиток, получая, обык-
новенно, при этом награду от Царя. Из Англичан, с тех
пор, как они начали приезжать сюда, не было ни одного,
который бы до того забыл Бога, свою веру и отечество,
чтобы решился перекреститься в Русскую веру, по страху
ли, предпочтению, или по каким-либо другим причинам,
кроме одного Ричарда Рельфа, который, занимаясь преж-
де безбожною торговлею, как содержатель кабака (во-
преки тамошним постановлениям), и будучи лишен права
торговать, между тем как царские чиновники отняли у
него все имущество, сам перешел в прошедшем году в
Русскую веру; перекрестившись, живет он теперь так же
идолопоклонником, как прежде был человеком разврат-
ным и мотом.
Принимающие таким образом Русское крещение от-
правляются сперва в какой-либо монастырь, для того,
чтобы ознакомиться здесь с учением и обрядами Церкви.
При этом соблюдаются следующий обыкновения. Прежде
всего на иноверца надевают новое, чистое платье Русска-
го покроя и возлагают ему на голову венец или (летом)
гирлянду из цветов; потом помазуют голову его елеем,
в руки дают восковую свечу и читают над ним молитвы
по четыре раза в день в продолжение целой недели. Во
все это время он должен воздерживаться от мясной и мо-
лочной пищи. По прошествии семи дней он обмывается в
бане, а в восьмой день приводится в церковь, где монахи
наставляют его, как должно оказывать почтение образам,
поклоняться пред ними, ударять головою в землю, кре-
ститься и другим подобным обрядам, составляющим са-
мую значительную часть Русской религии.
Причащаются они всего однажды в год, Великим по-
стом, незадолго до Святой недели. Никак не более трех
человек допускаются к причастию в одно и то же время.
Что касается до самаго причащения, то при этом испол-
няются следующие обряды. Сперва исповедываются они
581

во всех грехах своих пред священником (котораго назы-
вают отцом духовным), потом приходят в церковь и при-
зываются к причастному столу, который, в виде алтаря,
стоит в некотором отдалении от верхняго конца церкви,
как в Голландии. Здесь прежде всего спрашивает их свя-
щенник, с чистым ли сердцем предстали они, т. е. не
оставили ли за собой какого греха, в котором не покая-
лись. Если они отвечают: нет, то допускаются к столу.
Тут священник прочитывает некоторый обычныя молит-
вы, между тем как причастники стоят с сложенными
руками, как кающиеся или скорбящие. Окончив молитвы,
священник берет ложку и наполняет ее красным вином,
потом кладет в нее небольшой кусок хлеба и, смешав их
вместе, подносит ложку к каждому из причастников, ко-
торые все стоят в порядке, произнося при этом без вся-
кой разстановки следующий обычныя слова этого таин-
ства: Примите, ядите, и проч: Пийти от нея, и проч. По-
сле этого он опять подает им порознь хлеб и вино, раз-
бавленное тепловатою водою, чтоб яснее представить кровь
(как они думают) и вместе воду, которая текла из ребра
Христова. Пока обряд этот совершается, причастники раз-
нимают руки, а потом, сложив их снова, три раза обхо-
дят за священником вокруг причастнаго стола и затем
возвращаются на свои места. Наконец, прочитав несколь-
ко других молитв, он отпускает причастников, советуя
им быть веселыми и бодрыми в продолжение семи следу-
ющих дней, по прошествии которых приказывает им за-
то поститься столько же времени после. Это исполняют
они с такою ревностью, что не едят ничего, кроме хлеба
с солью, немного капусты и кой-каких трав или кореньев,
а пьют только воду, квас или мед.
Так совершаются у них таинства. Из этого легко мож-
но видеть, в чем они отступают от постановлений Христо-
вых и какие обряды прибавили сами от себя или же за-
имствовали у Греков.
О ДОГМАТАХ РУССКОЙ ЦЕРКВИ И ЕЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯХ
Глава 23
Главный заблуждения их в отношении к вере, по мне-
нию моему, следующия. Во-первых, что касается до Сло-
ва Божия, то они не читают всенародно некоторых книг
Священного Писания, каковы, наприм., книги Моисея,
582

особенно последняя четыре: Исход, Левит, Числа и Вто-
розакония, признавая их недостоверными и утратившими
свое значение со времени пришествия Христова, так как
ими не установляется никакого различия между законом
нравственным и обрядовым. Книг пророческих они не от-
вергают, но не читают их публично в церквах по той же
самой причине, что в них содержатся только прообразо-
ваппя о Христе и они относятся (как они говорят) только
к Евреям. Один Псалтырь у них в большем уважении: его
поют и читают каждый день в церквах. Новый Завет они
признают и читают весь, исключая Апокалипсиса, кото-
раго не читают (хотя и не отвергают его), потому что не
могут понять и не имеют такой возможности, как Запад-
ная Церковь, удостовериться в исполнении заключаю-
щихся здесь пророчеств, особенно что касается до веро-
отступничества антихристовой церкви. Однако у них были
свои антихристы Греческой Церкви, и даже самое па-
дение их, и наказание за то владычеством Турок они мо-
гут найти в числе проречений этой же книги.
Во-вторых, (что, собственно, составляет источник всех
их прочих заблуждений как относительно учения их о ве-
ре, так и в отношении к обрядам), полагают они, вместе
с папистами, что предания их Церкви имеют одинаковое
значение с Священным Писанием. С этой точки они от-
дают предпочтение своей Церкви перед всеми прочими,
утверждая, что у них сохраняются самыя истинныя и
справедливыя предания, сообщенный Апостолами Грече-
ской Церкви, а от нея полученный ими.
В-третьих, что Церковь ’(разумея под этим Греческую
и в особенности патриарха и его синод, как главу всего
прочаго духовенства) имеет верховную власть толковать
Священное Писание, и что все обязаны почитать эти тол-
кования непогрешительными и истинными.
В-четвертых, говоря о Божественных свойствах и трех
лицах Единосущнаго Божества, они утверждают, что Свя-
той Дух исходит только от Отца, а не от Сына.
В-пятых, о делах Христа у них существует множество
заблуждений, почти тех же самых, как и в папской Церк-
ви, именно, что он есть единый Искупитель, но не еди-
ный заступник пред Богом. Главное их доказательство
(когда с ними о том заговорят), приводимое ими в защи-
ту этого заблуждения, заключается в неуместном и
странном сравнении Бога с земным Владыкою или Госу-
дарем, котораго должно о чем-либо просить через посред-
ство ближайших к нему особ. В этом случае они отдают
583

еще преимущество одним перед другими, как-то: Благо-
словенной Деве Марии, которую называют Пречистою,
или Пренепорочною, и Св. Николаю, именуемому у них
Скорым Помощником. Они говорят, что Бог назначил ему
для служения 300 главных Ангелов. Это довело их до
ужаснаго идолопоклонства, при том самаго грубаго и неве-
жественнаго, состоящаго в том, что они с таким же благо-
говением честят свои образы, как бы самого Бога, при-
нося им молитвы, благодарения, жертвы или поклоняясь
им до самой земли и ударяя об нее головою. Так как все
эти почести они оказывают только образу Святаго, а не
самому его изображению, то говорят, что поклоняются не
идолу, а Святому в его образе и от того нисколько не ос-
корбляют Бога, забывая заповедь Господню, которая за-
прещает творить кумир и всякое подобие для того, чтобы
ему поклоняться, или вообще для какого бы то ни бы-
ло употребления. Стены их церквей увешаны образами,
писанными на гладких досках и богато украшенными
жемчугом и драгоценными камнями, хотя некоторые из
них сделаны выпуклыми, так что отстают от доски, по
большей мере, на дюйм. Такие образа называют они чудо-
творными и когда хотят поставить их в церковь, то никак
не скажут, что образ куплен, но всегда говорят, что он
выменян на деньги.
В-шестых, относительно средств оправдания, они со-
гласны с папистами, что не только верой, по и делами
должно служить Христу и что это opus operatum, или
дело из любви к делу, должно быть непременно угодно
Богу. Поэтому все заключается у них в молитвах, по-
стах, обетах и приношениях Святым, подаянии милосты-
ни, крестных знамениях и тому подобных обрядах. Как
Царь, так и дворянство и простой народ всегда носят с
собою четки не только в церкви, но и в других обществен-
ных местах, особенно в каких-нибудь заседаниях или тор-
жественных собраниях, как, например, в судах, при об-
щественных совещаниях, переговорах с посланниками
и т. п.
В-седьмых, вместе с папистами они думают, что ни
один человек не может быть уверен в своем спасении
до последняго решения в день судный.
В-восьмых, исповедываются они наедине священнику
и думают, что вследствие этого им отпускаются те грехи,
в которых они именно сознаются и в особенности священ-
нику.
В-девятых, они признают три таинства: крещение,
534

причащение и елеосвящение или соборование. Впрочем,
последнее они не полагают столь же необходимым для
спасения, как таинства крещения, но считают за великое
наказание и гнев Божий, если кто умрет без соборования.
В десятых, крещение они почитают необходимым и
думают, что всякий, над кем не совершено это таинство,
будет неминуемо осужден.
В-одиннадцатых, они перекрещивают всех христиан
(не принадлежащих к Греческой Церкви), как скоро они
переходят в Русскую веру, потому что почитают их отде-
ленными от истинной Церкви, которая, по их мнению,
есть только Церковь Греческая.
В-двенадцатых, в яствах и питье они наблюдают раз-
личие, считая употребление одного безгрешнее, чем упо-
требление другого. На этом основании запрещается у них
во время постов есть мясо и даже молочную пищу —
суеверный обычай папистов, — что Русские соблюдают
так строго и с такой слепою ревностью, что скорее согла-
сятся умереть, нежели съесть кусок мяса, яйцо или тому
подобное, даже в жестокой болезни, если бы это было
нужно для сохранения здоровья.
В-тринадцатых, не позволяется у них вступать в брак
всем духовным лицам, исключая священников, которые,
впрочем, также не могут жениться более одного раза, как
было сказано выше. Даже светским лицам неохотно раз-
решают вступать в брак больше двух раз. Этим предло-
гом пользуются теперь против единственнаго брата Царя,
шестилетняго ребенка, о котором не молятся в церквах
(между тем, как это всегда соблюдается в отношении к
лицам Царской крови) на том основании, что он от ше-
стого брака и, следовательно, незаконнорожденный. Та-
кое приказание отдано священникам самим Царем, по
проискам Годунова, который уверил его, что отстране-
ние любви народной от ближайшаго наследника есть
весьма хорошая политическая мера.
Есть еще у них множество других ложных мнений в
отношении к вере, но это главный заблуждения, внушен-
ный им частию преданиями (который им сообщены Цер-
ковью Греческою), а в особенности незнанием Священна-
го Писания. Последнее хотя есть у них на Польском
языке * (совершенно сходным с их языком, за исключе-
нием некоторых слов), но очень немногие читают его с
таким благочестием, какого требует это занятие; для про-
стого же парода (если бы он захотел читать) нет иуж-
585

наго числа книг Ветхаго и Новаго Завета, хотя простых
служебников у них чрезвычайно много.
Все эти недостатки происходят от лпц духовных, кото-
рый, будучи сами невежественны и неблагочестивы, изо
всех сил стараются удерживать парод в таком же невеже-
стве и слепоте для своих выгод и доходов, а отчасти и
от тамошняго образа правления, так как Цари (на кото-
рых особенно лежит такая обязанность) не желают
заменить его какими-нибудь нововведениями, а на-
против, стараются удержать ту религию, которая наибо-
лее к нему подходит. Несмотря на то, пет сомнения, что
если бы они хотя сколько-нибудь хранили Слово Божие
(хотя без обыкновенных способов к достижению истин-
наго смысла и разумения его), то и Бог имел бы между
ними своих избранных, что отчасти подтверждается так-
же словами одного Русского из жителей Москвы, который
сказал по секрету одному из моих служителей, разсуж-
давшему об их образах и суевериях, что Бог просветил
Англию и может с ними сделать то же самое, если толь-
ко Ему будет угодно.
Что касается до преследований по делам веры*, то я
ничего не слыхал об этом, кроме того, что несколько
лет тому назад двое, муж и жена, содержались целых
28 лет в тюрьме, до тех пор, пока они превратились в
совершенных уродов по волосам, ногтям, цвету лица и
проч., и наконец были сожжены в Москве, в маленьком
доме, который нарочно для того подожгли. Вина их оста-
лась тайною, но вероятно, что они были наказаны за ка-
кую-нибудь религиозную истину, хотя священники и мо-
нахи уверили парод, что эти люди были злые и прокля-
тые еретики.
О БРАЧНЫХ ОБРЯДАХ
Глава 24
Брачные обряды у них отличны от обрядов в других
странах. Жениху (хотя он никогда не видал прежде своей
певесты) не позволяют видеть ее * во все время, пока
продолжается сватовство, в котором действующим лицом
пе он сам, а мать его, или какая другая пожилая его род-
ственница, или знакомая. Как скоро изъявлено согласие
(как родителями, так и самими вступающими в брак, ибо
если брак заключен без ведома и согласия родителей, то
он считается незаконным), отцы с обеих сторон, или за-
586

ступающие их место, с другими близкими родственника-
ми, сходятся и говорят о приданом, которое бывает весь-
ма значительно, смотря по состоянию родителей, так что
нередко какой-нибудь торговец (как они называют их)
дает за своею дочерью 1000 рублей или более.
От мужчины никогда не требуется и вовсе у них не в
обычае, чтобы он делал какой-нибудь дар в виде возна-
граждения за приданое; но если у него будет уже дитя,
то жена, от которой оно родилось, получает па прожиток
третью часть до смерти мужа; а когда у него двое или
более от нея детей, то получает она еще более, по благо-
усмотрению мужа. Но если муж умрет, не оставив детей
от жены, то ее отсылают домой в ее семейство, без всякого
вознаграждения, кроме того, что ей возвращается ее при-
даное, в том случае, когда после мужа останется настоль-
ко имения. Условившись о приданом, договаривающийся
лица пишут взаимное обязательство как о выдаче прида-
наго, так и о совершении брака в назначенный день. Если
невеста не была еще прежде замужем, то отец ее и род-
ственники обязаны, кроме того, удостоверить в ея непо-
рочности, вследствие чего возникают болыпия ссоры и
тяжбы, когда муж возымеет сомнение насчет поведения я
честности жены своей. По окончании переговоров, всту-
пающие в брак начинают посылать друг другу подарки,
сначала невеста, потом жених, но все не видятся между
собою до самаго совершения брака. Накануне свадебнаго
дня невесту отвозят в колымаге ♦, или (зимою) в санях,
в дом жениха, с приданым и кроватью, на которой будут
спать молодые, потому что кровать всегда доставляется со
стороны невесты и обыкновенно бывает очень роскошно
отделана и стоит больших денег. Здесь невеста ночует со
своею матерью и другими женщинами, но жених не
встречает и даже ни разу не видит ее.
В день, назначенный для совершения брака, на неве-
сту надевают покрывало из тонкаго вязанья или полотна,
которое накидывается ей на голову и опускается до пояса.
После того невеста и жених, в сопровождении своих род-
ственников, отправляются в церковь, все верхами, хотя бы
церковь находилась подле самаго дома и сами они были
простого звания. Слова, произносимыя во время соверше-
ния брака, и другие, соблюдаемые при этом, обряды весь-
ма сходны с нашими, не исключая и того, что невесте так-
же подают кольцо. Как скоро она его наденет и провоз-
глашены будут слова брачнаго союза, руку ея соединяют
с рукою жениха, который во все это время стоит по одну
587

сторону аналоя \ или стола, а невеста по другую. Когда
таким образом священник свяжет брачный узел, невеста
подходит к жениху (стоящему у самаго конца аналоя) и
падает ему в ноги, прикасаясь головою к его обуви, в
знак ее покорности и послушания, а жених накрывает ее
полою кафтана, или верхней одежды, в знак обязанности
своей защищать и любить ее. После того жених и невеста
становятся рядом у самаго конца аналоя, и здесь к ним
подходят сперва отец и другие родные невесты, кланяясь
низко жениху, потом родные жениха, кланяясь невесте, в
знак будущаго между ними свойства и любви. Вместе с
тем отец жениха подносит ломоть хлеба священнику, ко-
торый тут же отдает его отцу и другим родственникам не-
весты, заклиная его перед Богом и образами, чтобы он
выдал приданое в целости и сполна в назначенный день
и чтобы все родственники хранили друг к другу неизмен-
ную любовь. Тут они разламывают хлеб на куски и едят
его в изъявление истиннаго и чистосердечнаго согласия
па исполнение этой обязанности и в знак того, что будут
с тех пор как бы крохами одного хлеба или участниками
одного стола.
По окончании этих обрядов, жених берет невесту за
руку и вместе с нею и родными, которые за ними сле-
дуют, идет на паперть, где встречают их с кубками1 2 и
чашами, наполненными медом и русским вином. Сперва
жених берет полную чарку, или небольшую чашку, и вы-
пивает ее за здоровье невесты, а за ним сама невеста,
приподняв покрывало и поднося чарку к губам как мож-
но ниже (чтобы видел ее жених), отвечает ему тем же.
По возвращении из церкви, жених идет не к себе домой,
а в дом к своему отцу; так точно и невеста отправляется
i; своим, и здесь оба угощают порознь своих родственни-
ков. При входе в дом жениха и невесты, на них бросают
из окон зерновой хлеб в знак будущего изобилия и пло-
дородности.
Вечером невесту привозят в дом отца женихова, где
она и проводит ночь, все еще не снимая покрывала с го-
ловы. Во всю эту ночь она не должна произносить ни
одного слова (ибо так приказывается ей по особому пре-
данию матерью ея и другими пожилыми женщинами изея
родственниц), дабы жених не мог ни слышать, ни видеть
ее до другого дня после брака. Также в продолжение
трех следующих дней не услышишь от нея ничего, кроме
1 В подлиннике «алтаря».
2 В подлиннике «pots».
588

нескольких определенных слов за столом, который она
должна сказать жениху с особенною важностию и почтп-
тельностию. Если она держит себя иначе, то это считает-
ся для нее весьма предосудительным и остается пятном
на всю ея жизнь, да и самим женихом вовсе не будет
одобрено.
По прошествии трех дней супруги отправляются в
свой собственный дом и дают общий пир своим родным с
обеих сторон. В день свадьбы и во все время празднеств
жениха величают молодым князем, а невесту молодою
княгинею.
В обращении с своими женами мужья обнаруживают
варварские свойства, обходясь с ними скорее как со сво-
ими прислужницами, нежели равными. Исключением
пользуются только жены дворян, которых, по крайней ме-
ре, по-видимому, мужья более уважают, чем в низшем
классе людей. Есть у них также грубый обычай, против-
ный доброму порядку вещей и самому Слову Божию,
именно тот, что муж, разлюбивший жену, или по какой-
либо другой причине, может идти в монастырь и по-
стричься в монахи под видом благочестия и, таким обра-
зом, оставить свою жену, чтобы она заботилась сама о се-
бе, как умеет.
О ДРУГИХ ОБРЯДАХ РУССКОЙ ЦЕРКВИ
Глава 25
Других церковных обрядов у них также очень много,
особенно употребляют они во зло изображение креста,
которое выставляют на больших дорогах, на церковных
главах, на воротах домов. Сами себя они также беспре-
станно осеняют крестным знамением, возлагая для того
руку на лоб и потом на обе стороны груди с чрезвычай-
ной набожностью, как можно думать, судя по их тело-
движениям. Еще не было бы так прискорбно, если бы
они вместе с тем не уверяли, что в этом именно заклю-
чается религиозная преданность и поклонение, который
следует оказывать единому Богу, и не употребляли свое
немое знамение и осенение вместо благодарений и всех
других обязанностей их в отношении к Богу. Вставши ут-
ром, они становятся против какого-нибудь храма, на гла-
ве котораго поставлен крест, и, поклоняясь ему, вместе с
тем осеняют себя крестным знамением лоб и обе сторо-
58Э

ны груди. Так они благодарят Бога за ночное успокое-
ние, не произнося никаких слов, кроме как иногда: Гос-
поди, помилуй. Садясь за стол и вставая из-за него, бла-
годарят они также Бога крестным осенением лба и гру-
ди, и только весьма немногие прибавляют иногда одно
пли два слова из какой-нибудь обыкновенной молитвы,
нисколько не относящиеся к настоящему их делу. Давая
присягу при решенпи какого-нибудь спорнаго дела по
законам, они клянутся крестом и целуют подножие его,
как бы считая его самим Богом, имя котораго только и
должно быть употребляемо при этом судебном доказа-
тельстве. Входя куда-нибудь в дом, где всегда на стене
висит образ, они перед ним крестятся и делают поклон.
Приступая к какому-либо делу, ничтожному или важно-
му, вооружаются они прежде всего знамением креста, и
это также вся молитва их Богу за успех в деле. Таким
образом, они служат Богу крестным знамением только
вследствие невежественнаго и пустого обычая, нисколько
не понимая, что значит крест Христов и сила этого кре-
ста. И, несмотря на то, всех других христиан они счита-
ют никак не лучше Турок в сравнении с собою, потому
(как они говорят) что они не поклоняются кресту, когда
видят где-либо его изображение и не крестятся, как Рус-
ские.
Святая вода у них в таком же употреблении и ува-
жении, как и у папистов, но превосходят они их еще тем,
что не только в сосудах святят воду, но во всех их реках
однажды в год. Такой обряд совершается в Москве с
большим торжеством и пышностию, в присутствии самого
Царя со всем дворянством, начинаясь ходом в виде про-
цессии через все улицы к Москве реке, в следующем по-
рядке. Впереди идут два дьякона с хоругвями, из коих
на одной изображение Пречистой Девы, а на другой
Св. Михаила, поражающаго змия; за ними следуют дру-
гие дьяконы и московские священники, по два в ряд,
одетые в ризы, с образами на груди, которые несут на
помочах или поясах, надетых у них на шею. За священ-
никами идут епископы в полном облачении, потом мо-
нахи и игумены и, наконец, патриарх в богатом одеянии,
с шаром на вершине митры в знак его верховной власти
над этой Церковью. Позади их всех идет Царь со всем
своим дворянством. Ход этот тянется на пространстве
целой мили или более. Пришедши к реке, делают боль-
шую прорубь во льду на назначенном месте, шириною в
полторы перши, и ограждают его, чтобы народ не слиш-
590

ком стеснился. Тогда патриарх начинает читать некото-
рый молитвы, заклиная дьявола выйти из воды, а потом,
бросив в нее соли и окурив ее ладоном, освящает таким
образом воду во всей реке. По утру перед тем все Моск-
вичи чертят мелом кресты на всякой двери и на каж-
дом окне для того, чтобы дьявол, изгнанный заклинания-
ми из воды, не влетел в их дома.
Когда церемония окончится, то сначала царские те-
лохранители, а потом и все городские обыватели идут со
своими ведрами и ушатами зачерпнуть освященной воды
для питья и всякаго употребления. Вы также увидите
тут женщин, которыя погружают детей своих с головою
и ушами в воду, и множество мужчин и женщин, кото-
рые бросаются в прорубь кто нагой, кто в платье, тогда
как, по-видимому, можно отморозить палец, опустив его
в воду. После людей, ведут к реке лошадей и дают им
пить освященную воду, чтобы и их освятить. День, в ко-
торый совершается это освящение рек, называется Кре-
щением. То же самое повторяется епископами во всем
государстве.
У них есть также обычай давать своим опасно боль-
ным пить святую воду, в предположении, что этим мож-
но исцелить их или, по крайней мере, освятить. Многие
погибают от такого необдуманнаго суеверия, как это
случилось с единственным сыном боярина Бориса в быт-
ность мою в Москве, котораго он погубил (по словам
врачей), заставив его напиться холодной святой воды и
принеся его голого в церковь Святаго Василия в сильный
зимний мороз, тогда как он был отчаянно болен.
У них есть образ Христа, который они называют не-
рукотворенным (что значит сделанный без помощи рук),
веря разсказам своих попов и преданию. Образ этот они
носят с собою в крестные ходы на длинном шесте, в
особенной киоте, и поклоняются ему, как великой тайне.
Всякий раз, как варится пиво, у них есть обычай при-
носить часть сусла священнику в церковь и по освяще-
нии вливать его в пиво, отчего оно получает такую си-
лу, что кто его напьется, редко остается трезвым. Точно
так же освящается у них первый сноп во время жатвы.
Сверх того, совершается здесь еще один торжествен-
ный обряд в Вербное воскресенье и на основании весьма
древнего предания: в этот праздник патриарх проезжает
через Москву верхом на лошади, которую сам Царь ве-
дет под уздцы, а народ взывает: Осанна! и бросает свое
верхнее платье под ноги лошади. Патриарх платит в этот
591

день Царю за хорошую службу положенную дань,
200 рублей. За неделю до Рождества совершается еще об-
ряд, подобный этому: каждый епископ в своей соборной
церкви показывает трех отроков, горящих в пещи, куда
ангел слетает с церковной крыши, к величайшему удив-
лению зрителей, при множестве пылающих огней, про-
изводимых посредством пороха так называемыми Хал-
дейцами, которые в продолжение всех двенадцати дней
должны бегать по городу, переодетые в шутовское пла-
тье и делая разный смешныя штуки, чтобы оживить об-
ряд, совершаемый епископом. В Москве Царь и Цари-
ца всегда бывают при этом торжестве, хотя всякий год
повторяется одно и то же без всякаго прибавления чего-
нибудь новаго.
Кроме постов по средам и пятницам в продолжение
целаго года (по средам в воспоминание того, что Хрис-
тос был в этот день предан, а по пятницам в воспомина-
ние того, что Он в этот день страдал), они соблюдают
еще четыре большие поста в году. Первый (который они
называют Великим) бывает в одно время с нашим, дру-
гой в половине лета, третий во время жатвы, четвертый
перед святками. Эти посты соблюдают они не по какому-
либо предписанию, а по одному суеверию. В первую пе-
делю Великаго поста они ничего не употребляют в пи-
щу, кроме хлеба и соли, а пьют только одну воду; не за-
нимаются также никакими делами и только говеют и
постятся. Великим постом у них бывает три всенощных
бдения, который они называют стоянием, а в последнюю
пятницу так называемая великая всенощная. В это вре-
мя все прихожане должны находиться в церкви и оста-
ваться в ней с 9 часов вечера до 6 утра, стоя все время
па ногах, исключая земных поклонов, которые они кла-
дут пред образами, именно в числе ста семидесяти покло-
нов в продолжение всей ночи.
При похоронах у них существует также множество
суеверных и языческих обрядов, как, например, они кла-
дут в руки покойнику письмо к Св. Николаю, котораго
почитают главным своим заступником и стражем врат
Царствия Небеснаго, каким паписты считают Петра.
В зимнее время, когда все бывает покрыто снегом и
земля так замерзает, что нельзя действовать ни засту-
пом, ни ломом, они не хоронят покойников, а ставят их
(сколько ни умрет в течение зимы) в доме, выстроенном
в предместии или за городом, который называют Боже-
дом, или Божий дом: здесь трупы накладываются друг
592

на друга, как дрова в лесу, и от мороза становятся твер-
дыми, как камень; весною же, когда лед растает, всякий
берет своего покойника и предает его тело земле.
Кроме того, совершают они годовыя и месячный по-
минки по усопшем. В такие дни священник служит им
панихиды на могиле покойника и за труд свой получает
определенную плату. Когда кто у них умрет, то пригла-
шают они женщин плакальщиц, который приходят ры-
дать по усопшем, и, по языческому обычаю, испускают
вопли, стоя над телом (иногда в доме, а иногда при вы-
носе тела) и спрашивая покойника, чего ему недостава-
ло и зачем он вздумал умереть? Мертвых хоронят в
одежде, в которой они ходили: в кафтане, штанах, сапо-
гах, шляпе и другом платье.
Есть еще у них много других пустых и суеверных
обрядов, о которых и долго и скучно было бы разсказы-
вать. Из всего этого можно судить, как далеко отстали
они от истиннаго познания и исполнения обязанностей
христианской религии, променяв Слово Божие на свои
пустые предания и превратив все во внешние и смешные
обряды без всякаго уважения к духу и истине, кото-
рых требует Бог от настоящаго ему поклонения.
О ДОМАШНЕЙ ИЛИ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ ЦАРЯ
Глава 26
Домашняя жизнь Царя, сколько она известна, состо-
ит в следующем. Обыкновенно встает он около четырех
часов утра. Когда оденется и умоется, к нему приходит
его отец духовный, или придворный священник с крестом,
которым благословляет его, прикасаясь сперва ко лбу,
потом к ланитам Царя, и дает ему поцеловать конец
креста. Затем так называемый крестный дьяк
(Chresby Deyack Profery) вносит в комнату живописную
икону с изображением Святаго, празднуемаго в тот
день, ибо каждый день у них имеет своего Святаго, как
бы своего патрона. Образ этот он ставит к прочим обра-
зам, которыми уставлена вся комната, сколько можно
поместить на стене, с горящими перед ними лампадами
и восковыми свечами. Образа богато и пышно украшены
жемчугом и драгоценными каменьями. Когда поставят
образа на место, Царь начинает креститься по Русскому
обычаю, осеняя сперва голову, потом обе стороны груди
38 Накануне Смуты
593

и произнося: «Господи, помилуй, помилуй мя, Господи,
сохрани меня грешнаго от злаго действия». С этими сло-
вами он обращается к образу, или к Святому того дня,
котораго поминает в молитве, вместе с Богородицею (на-
зываемою у них Пречистою), Св. Николаем, или другим
Святым, в котораго более верует, падая перед ним па
землю и ударяя об нее головою. Такой молитве Царь
посвящает четверть часа или около того.
Затем входит опять духовник, или придворный свя-
щенник, с серебряною чашею, наполненною святою во-
дою и кропилом Св. Василия (как они его называют),
которым окропляет сперва образа, потом Царя. Святую
воду приносят каждый день свежую из дальних и ближ-
них монастырей, так что присылает ее Царю игумен, от
имени того Святаго, в честь котораго построен монас-
тырь, в знак особеннаго благоволения его к Царю.
Окончив этот религиозный обряд, Царь посылает
к Царице спросить, хорошо ли она почивала и проч., и
через несколько времени сам идет здороваться с нею
в средней комнате, находящейся между еяиего покоями.
Царица почивает особо и не имеет ни общей комнаты, ни
общяго стола с Царем, исключая как в заговенье или на-
кануне постов, когда обыкновенно разделяет с ним и
ложе и стол. После утренняго свидания, идут они вместе
в свою домовую церковь или часовню, где читается или
поется утренняя служба, называемая заутренею, которая
продолжается около часу. Возвратясь из церкви домой,
Царь садится в большой комнате, в которой для свидания
с ним и на поклон являются те из бояр, которые в мило-
сти при дворе. Здесь Царь и бояре, если имеют что ска-
зать, передают друг другу. Так бывает всякий день, если
только здоровье Царя или другой случай не заставят
его изменить принятому обыкновению.
Около девяти часов утра идет он в другую церковь
в Кремле, где священники с певчими отправляют полное
богослужение, называемое обеднею, которая продолжает-
ся два часа, и в это время Царь обыкновенно разгова-
ривает с членами Думы своей, с боярами или военачаль-
никами, которые о чем-либо ему докладывают, или же
сам отдает им свои приказания. Бояре также рассуждают
между собою, как будто бы они находились в Думе.
По окончании обедни Царь возвращается домой и отды-
хает до самаго обеда.
За обедом прислуживают ему следующим образом: во-
первых, каждое блюдо (как только оно отпускается к на-
594

кладчику) должен прежде отведать повар в присутствии
главнаго Дворецкаго или его помощника. Потом прини-
мают его дворяне-слуги (называемые жильцами) и несут
к царскому столу, причем идет впереди их главный дво-
рецкий или его помощник. Здесь кушанья принимает
крайний (Erastnoy), который каждое блюдо дает отве-
дывать особому для того чиновнику, а потом ставит его
перед Царем. Число блюд, подаваемых за обыкновенным
столом у Царя, бывает около семидесяти, но приготовля-
ют их довольно грубо, с большим количеством чесноку и
соли, подобно тому, как в Голландии. В праздник или при
угощении какого-либо посланника приготовляют гораздо
более блюд. За столом подают вместе по два блюда и ни-
когда более трех, дабы Царь мог кушать их горячия,
сперва печенья, потом жареное, наконец похлебки. В сто-
ловой есть еще другой стол, за коим сидят некоторый из
знатнейших лиц, находящихся при дворе, и духовник
царский, или капелан. По одну сторону комнаты стоит
стол с прекрасной и богатой посудою и большим медным
чаном, наполненным льдом и снегом, в коих поставлены
кубки, подаваемые к столу. Чашу, из которой пьет сам
Царь, в продолжение всего обеда держит особый чинов-
ник (taster) и подносит ее Царю с приветствием всякий
раз, как он ее потребует. Когда поставят кушанье на
стол, то, обыкновенно, раскладывают его на несколько
блюд, который потом отсылает Царь к тем дворянам и чи-
новникам, кому он сам заблагоразсудпт. Это почитается
великим благоволением и честью.
После обеда Царь ложится отдыхать и, обыкновенно,
почивает три часа, если только не проводит один из них
в бане или на кулачном бою. Спать после обеда есть
обыкновение, общее как Царю, так и всем Русским. Пос-
ле отдыха идет он к вечерне и, возвратясь оттуда, боль-
шею частию проводит время с Царицей до ужина. Тут
увеселяют его шуты и карлы мужскаго и женскаго пола,
которые кувыркаются перед ним и поют песни по-русски,
и это самая любимая его забава между обедом и ужином.
Другая особенная потеха есть бой с дикими медведями,
которых ловят в ямах и тенетами и держат в железных
клетках, пока Царь не пожелает видеть это зрелище. Бой
с медведем происходит следующим образом: в круг, об-
несенный стеною, ставят человека, который должен во-
зиться с медведем, как умеет, потому что бежать некуда.
Когда спустят медведя, то он прямо идет на своего про-
тивника с отверзтою пастью. Если человек с перваго раза
38*	595

дает промах и подпустит к себе медведя, то подвергается
большой опасности; но как дикий медведь весьма свиреп,
то это свойство дает перевес над ним охотнику. Нападая
на человека, медведь поднимается обыкновенно на задния
лапы и идет к нему с ревом и разинутою пастью. В это
время если охотник успеет ему всадить рогатину в грудь
между двумя передними лапами (в чем, обыкновенно,
успевает) и утвердить другой конец ея у ноги так, чтобы
держать его по направлению к рылу медведя, то, обыкно-
венно, с одного разу сшибает его. Но часто случается, что
охотник дает промах, и тогда лютый зверь или убивает,
или раздирает его зубами и когтями на части. Если охот-
ник хорошо выдержит бой с медведем, его ведут к цар-
скому погребу, где он напивается допьяна в честь Госу-
даря, и в этом вся его награда за то, что он жертвовал
жизнь для потехи Царской. Чтобы пользоваться этим
удовольствием, Царь содержит несколько ловчих, опреде-
ленных для ловли диких медведей. Травлею Царь забав-
ляется обыкновенно по праздникам. Иногда проводит он
время, рассматривая работу своих золотых дел мастеров
и ювелиров, портных, швей, живописцев и т. п., а потом
идет ужинать. Когда приходит время спать, священник
читает несколько молитв, и Царь молится и крестится,
как и по утру, около четверти часа, после чего ложится.
Теперешний Царь (по имени Феодор Иванович), от-
носительно своей наружности, росту малаго, приземист
и толстоват, телосложения слабаго и склонен к водяной;
нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой
расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но все-
гда улыбается, так что почти смеется. Что касается до
других свойств его, то он прост и слабоумен, но весьма
любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет
склонности к войне, мало способен к делам политическим
и до крайности суеверен. Кроме того, что он молится
дома, ходит он обыкновенно каждую неделю на богомо-
лье в какой-нибудь из ближних монастырей. От роду ему
34 года или около того, а царствует он почти шесть лет.
О ДОМАШНЕМ ИЛИ ПРИДВОРНОМ ШТАТЕ ЦАРЯ
Глава 27
Главные чиновники царскаго двора суть следующие:
первая должность Конюшаго боярина, или начальника
конюшеннаго ведомства. Она заключает в себе не более
596

того, сколько выражает самое название, то есть обязан-
ность главнаго надзора над лошадьми, а не то, что
Magister Equitum или начальник всадников, потому что
на это место определяются другие, смотря по обстоятель-
ствам (как о том сказано было выше). Должность Коню-
шаго занимает теперь Борис Федорович Годунов, брат
Царицы. Лошадей царских, назначенных для войны (кро-
ме других, употребляемых для обыкновенной работы) до
10000, все они содержатся в окрестностях Москвы. Вто-
рая должность Дворецкаго, занимаемая в настоящее вре-
мя Григорием Васильевичем Годуновым. Третья — Каз-
начея, который хранит все царския деньги, драгоценный
вещи, серебряную посуду и проч. Ее занимает Степан Ва-
сильевич Годунов. Четвертая должность Контролера, ко-
торою заведывает Андрей Петрович Клешнин. Пятая —*
Постельничаго; это место занимает ныне Истома Безо-
бразов. Шестая — Крайних (Tasters), которыми теперь
Федор Александрович и Иван Васильевич Годуновы.
Седьмая — Фурьеров, которых теперь трое из лиц высша-
го сословия и еще несколько различных других, подчи-
ненных им, дворян. Вот обыкновенные царские чиновни-
ки, наиболее почетные.
Кроме того, в комнатах царских и при его особе нахо-
дятся двести человек (называемые жильцами-стряпчими),
все дети дворян. Постоянных телохранителей его состав-
ляют 2 000 стрельцов, стоящие день и ночь с заряжен-
ными ружьями, зажженными фитилями и другими нуж-
ными снарядами. Они не входят во дворец и сторожат на
дворе, где живет Царь. В ночное время подле царской
спальни находится главный постельничий (Chamber-
laine), с одним или двумя другими, наиболее приближен-
ными к Царю. В смежной с нею комнате помещаются еще
шестеро других лиц, известных своею верностию и пре-
данностию. В третьей комнате ложатся несколько моло-
дых дворян из числа означенных выше двух сот, называ-
емых жильцами-стряпчими, которые очередуются до со-
рока человек каждую ночь. Кроме этих, есть еще не-
сколько молодых людей, называемых истопниками и на-
ходящихся на страже у каждых ворот и каждой двери
во дворе.
Стрельцы, коих числом 2 000 (как было сказано вы-
ше), сторожат дворец царский или опочивальню по две-
сти пятидесяти в ночь; другие двести пятьдесят человек
караулят на дворе и около казначейства. Дворец, пли дом
царский, в Москве построен в виде крепости, обнесен сте-
597

пами, уставленными множеством хороших орудии, и за-
ключает в себе большое пространство зьмли со многими
домами, назначенными для жительства людям, известным
своею верностию и преданностию Царю.
О ДОМАШНЕЙ ЖИЗНИ И СВОЙСТВАХ РУССКАГО НАРОДА
Глава 28
О домашней жизни и свойствах Русскаго народа мож-
но иметь некоторое понятие из того, что было сказано
в главе об общественном состоянии и обычаях государ-
ства. Что касается до их телосложения, то они большею
частию роста высокаго и очень полны, почитая за красо-
ту быть толстыми и дородными, и вместе с тем стараясь
отпускать и растить длинную и окладистую бороду. Но
большею частию они вялы и недеятельны, что, как мож-
но полагать, происходит частию от климата и сонливости,
возбуждаемой зимним холодом, частию от пищи, которая
состоит преимущественно из кореньев, лука, чеснока, ка-
пусты и подобных произрастений, производящих дурные
соки; они едят их и без всего и с другими кушаньями.
Стол у них более нежели странен. Приступая к еде,
они обыкновенно выпивают чарку, пли небольшую чаш-
ку, водки (называемой русским вином), потом ничего не
пьют до конца стола, но тут же напиваются вдоволь и
все вместе, целуя друг друга при каждом глотке, так что
после обеда с ними нельзя ни о чем говорить, и все от-
правляются на скамьи, чтобы соснуть, имея обыкновение
отдыхать после обеда, так точно, как и ночью. Если на-
готовлено много разнаго кушанья, то подают сперва пе-
ченья (ибо жаренаго они употребляют мало), а потом по-
хлебки. Напиваться допьяна каждый день в неделю у них
дело весьма обыкновенное. Главный напиток их мед,
а люди победнее пьют воду и жидкий напиток, называ-
емый квасом, который (как мы сказали) есть не что иное,
как вода, заквашенная с небольшою примесью солода.
Такая пища могла бы произвести в них разныя болез-
ни, но они ходят два или три раза в неделю в баню, кото-
рая служит им вместо всяких лекарств. Всю зиму и боль-
шую часть лета топят они свои печи, устроенный подоб-
но банным печам в Германии, и палати (potlads) их так
нагревают дом, что иностранцу сначала наверное не по-
нравится. Эти две крайности, особенно зимою, жар внутри
598

домов и стужа на дворе, вместе с пищею, придают им тем-
ный болезненный цвет лица, потому что кожа от холода
и жара изменяется и сморщивается, особенно у женщин,
у которых цвет лица большею частию гораздо хуже, чем
у мужчин. По моему мнению, это происходит оттого, что
они постоянно сидят в жарких покоях, занимаются топ-
кою бань и печей и часто парятся.
Русский человек, привыкнув к обеим крайностям, и
к жару и к стуже, может переносить их гораздо легче,
нежели иностранцы. Вы нередко увидите, как они (для
подкрепления тела) выбегают из бань в мыле и, дымясь
от жару, как поросенок на вертеле, кидаются нагие
в реку, или окачиваются холодною водою, даже в самый
сильный мороз. Женщины, стараясь скрыть дурной
цвет лица, белятся и румянятся так много, что каждый
может заметить. Однако, там никто не обращает на это
внимания, потому что таков у них обычай, который не
только вполне нравится мужьям, но даже сами они по-
зволяют своим женам и дочерям покупать белила и ру-
мяна для крашения лица, и радуются, что из страшных
женщин они превращаются в красивый куклы. От краски
морщится кожа, и они становятся еще безобразнее, когда
ее смоют. Одежда их сходна с греческою. Бояре оде-
ваются таким образом. Во-первых, на голову надевают
тафыо, или небольшую ночную шапочку, которая закры-
вает немного поболее маковки и обыкновенно богато вы-
шита шелком и золотом и украшена жемчугом и драгоцен-
ными каменьями. Волосы на голове стригут плотно до
самой кожи, кроме того, когда кто бывает в опале
у Царя. Тогда отращает он волосы до плеч, закрывая ими
лицо, как можно уродливее и безобразнее. Сверх тафьи
носят большую шапку из меха чернобурой лисицы (по-
читаемаго за лучший мех) с тиарою или длинною тульею,
которая возвышается из меховой опушки наподобие пер-
сидской или вавилонской шапки. На шею (всегда голую)
надевается ожерелье из жемчуга и драгоценных камней,
шириной в три и четыре пальца. Сверх рубахи (изукра-
шенной шитьем, потому что летом они дома носят ее
одну) надевается зипун, или легкая шелковая одежда,
длиною до колен, которая застегивается спереди, и потом
кафтан, или узкое застегнутое платье, с персидским ку-
шаком, на котором вешают ножи и ложку. Кафтаны
шьются, обыкновенно, из золотой парчи и спускаются до
самых лодыжек. Сверх кафтана надевают распашное пла-
тье из дорогой шелковой материи, подбитое мехом и об-
599

шитое золотым галуном: оно называется ферезыо. Другая
верхняя одежда из камлота или подобной материи есть
охабень, весьма длинный, с рукавами и воротником, укра-
шенным каменьями и жемчугом. При выходе из дому на-
брасывается сверх всей этой одежды (которая очень лег-
ка, хотя состоит из нескольких платьев) так называе-
мая однорядка, похожая на охабень,стою разницею, что
шьется без воротника; она бывает, обыкновенно, из тон-
кого сукна или камлота. Сапоги, которые носят вместо
исподняго платья, с заправленными в них онучками
(вместо носков), делаются из персидской кожи, называ-
емой сафьян, и вышиваются жемчугом. Нижнее платье
обыкновенно из золотой парчи. Со двора они всегда вы-
езжают верхом, хотя бы на самое близкое разстояние, что
соблюдается и боярскими (детьми) \ или дворянами.
Боярские дети, или дворяне, одеваются точно так же,
употребляя только другую материю на платья, но кафтан
или нижнее платье и у них бывает иногда из золотой
парчи, а прочее платье суконное или шелковое.
Благородные женщины (называемый женами боярски-
ми) носят на голове тафтяную повязку (обыкновенно
красную), а сверх нея шлык, называемый науруса
(obrosa) белаго цвета. Сверх этого шлыка надевают шап-
ку (в виде головного убора, из золотой парчи), называе-
мую шапкой земскою, с богатою меховою опушкою,
с жемчугом и каменьями, но с недавняго времени пере-
стали унизывать шапки жемчугом, потому что жены дья-
ков и купеческия стали подражать им. В ушах носят
серьги в два дюйма и более, золотыя, с рубинами, сап-
фирами или другими драгоценными каменьями. Летом ча-
сто надевают покрывало из тонкаго белаго полотна или
батиста, завязываемое у подбородка, с двумя длинными
висящими кистями. Все покрывало густо унизано доро-
гим жемчугом. Когда выезжают верхом или выходят со
двора в дождливую погоду, то надевают белыя шляпы
с цветными завязками (называемый шляпами земскими).
На шее носят ожерелье, в три и четыре пальца шириною,
украшенное дорогим жемчугом и драгоценными камнями.
Верхняя одежда широкая, называемая опашень, обыкно-
венно красная, с пышными и полными рукавами, вися-
щими до земли, застегивается спереди большими золоты-
ми или, по крайней мере, серебряными вызолоченными
пуговицами, величиною почти с грецкий орех. Сверху, под
1 В подлиннике «Boiarskey».
600

воротником, к ней пришит еще другой большой широкий
воротник из дорогого меха, который висит почти до по-
ловины спины. Под опашнем, или верхней одеждой, но-
сят другую, называемую летником, шитую спереди без
разреза, с большими широкими рукавами, коих полови-
на до локтя делается, обыкновенно, из золотой парчи,
под нею же ферезь земскую, которая надевается свободно
и застегивается до самых пог. На руках носят весьма
красивое запястье, шириною пальца в два, из жемчуга и
дорогих каменьев. У всех на ногах сапожки из белой,
желтой, голубой или другой цветной кожи, вышитые
жемчугом. Такова парадная одежда знатных женщин
в России.
Платье простых дворянских жен отличается только
материей, но покрой один и тот же.
Что касается до мужиков и жен их, то они одеваются
очень бедно: мужчина ходит в однорядке или широком
платье, которое спускается до самых пят и подпоясано
кушаком, из грубаго белаго или синяго сукна, с надетою
под ним шубою или длинным меховым или овчинным
камзолом, в меховой шапке и в сапогах. У мужиков по-
беднее однорядки из коровьей шкуры. Так одеваются
они зимою. Летом обыкновенно не носят они ничего, кро-
ме рубахи на теле и сапог на ногах. Женщина, когда
она хочег нарядиться, надевает красное или синее платье
и под ним теплую меховую шубу зимою, а летом только
две рубахи (ибо так они их называют), одну на другую,
и дома, и выходя со двора. На голове носят шапки из
какой-нибудь цветной материи, многие также из барха-
та или золотой парчи, но большею частию повязки. Без
серег серебряных или из другого металла и без креста
на шее вы не увидите ни одной Русской женщины, ни
замужней, ни девицы.
Что касается до их свойств и образа жизни, то они
обладают хорошими умственными способностями, не
имея, однако, тех средств, какие есть у других народов
для развития их дарований воспитанием и наукою. Прав-
да, они могли бы заимствоваться в этом случае от По-
ляков и других соседей своих; но уклоняются от них из
тщеславия, предпочитая свои обычаи обычаям всех дру-
гих стран. Отчасти причина этому заключается и в том
(как было замечено мною выше), что образ их воспита-
ния (чуждый всякаго основательнаго образования и
гражданственности) признается их властями самым луч-
шим для их государства и наиболее согласным с их обра-
601

зом правления, которое народ едва ли бы стал перено-
сить, если бы получил какое-нибудь образование и луч-
шее понятие о Боге, равно как и хорошее устройство.
С этою целию Цари уничтожают все средства к его улуч-
шению и стараются не допускать ничего иноземнаго, что
могло бы изменить туземные обычаи. Такия действия
можно было бы сколько-нибудь извинить, если бы они
пе налагали особый отпечаток на самый характер жите-
лей. Видя грубые и жестокие поступки с ними всех глав-
ных должностных лиц и других начальников, они так же
бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со сво-
ими подчиненными и низшими, так что самый низкий и
убогий крестьянин (как они называют простолюдина),
унижающийся и ползающий перед дворянином, как соба-
ка, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным
тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх. От
этого бывает здесь множество грабежей и убийств. Жизнь
человека считается ни по чем. Часто грабят в самых го-
родах на улицах, когда кто запоздает вечером, но на крик
ни один человек не выйдет из дому подать помощь, хотя
бы и слышал вопли. Я не хочу говорить о странных
убийствах и других жестокостях, какия у них случаются.
Едва ли кто поверит, что подобный злодейства могли
происходить между людьми, особенно такими, которые
называют себя христианами.
Бродяг и нищенствующих у них неисчетное число: го-
лод и крайняя нужда до того их изнуряют, что они про-
сят милостыни самым ужасным, отчаянным образом, го-
воря: «Подай и зарежь меня, подай и убей меня» и т. п.
Отсюда можно заключить, каково обращение их с ино-
странцами, когда они так бесчеловечны и жестоки к сво-
им единоземцам. И несмотря на то, нельзя сказать на-
верное, что преобладает в этой стране — жестокость или
невоздержание. Впрочем, о последнем я и говорить не
стану, потому что оно так грязно, что трудно найти при-
личное для него выражение. Все государство преисполне-
но подобными грехами. И удивительно ли это, когда
у них нет законов для обуздания блуда, прелюбодеяния
и других пороков?
Что касается до верности слову, то Русские большею
частию считают его почти ни по чем, как скоро могут что-
нибудь выиграть обманом и нарушить данное обещание.
По истине можно сказать (как вполне известно тем, ко-
торые имели с ними более дела по торговле), что от
большого до малаго (за исключением весьма немногих,
602

которых очень трудно отыскать) всякий Русский не ве-
рит ничему, что говорит другой, но зато и сам не скажет
ничего такого, на что бы можно было положиться. Эти
свойства делают их презренными в глазах всех их сосе-
дей, особенно Татар, которые считают себя гораздо чест-
нее и справедливее Русских. Те, которые внимательно
обсуждали состояние обоих народов, полагают, что нена-
висть к образу правления и поступкам Русских была до
сих пор главною причиною язычества Татар и их отвра-
щения от христианской веры.

КОММЕНТАРИИ
К. БАДИГИН. КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ У ОСТРОВА НАДЕЖДЫ.
Роман
Текст печатается по изданию: Бадигин Константин.
Кораблекрушение у острова Надежды. Роман-хроника времен
XVI века. М., «Детская литература», 1977.
К с. 51. ...Кому отдаю престол, в чьи руки? — От первой
своей жены Анастасии Романовны Захарьиной Иван Грозный
имел трех сыновей. Первый из них, Дмитрий, погиб от несчастно-
го случая еще в младенчестве — мамка с царевичем на руках,
переходя с корабля на берег, оступилась и упала со сходен в
воду. Второй его сын, Иван, был убит в припадке гнева самим
царем, а третий, Федор, был неполноценен от рождения. Убий-
ство Ивана Ивановича практически лишало царя наследника,
что полностью обессмысливало всю его борьбу за «истинное хри-
стианское самодержавство», поскольку в глазах Ивана Грозного
оно было отнюдь не отвлеченным принципом, а неотъемлемым
свойством его рода, присущим ему со времен Владимира Свято-
славича. Седьмой брак царя, правда, вскоре принес ему наслед-
ника, способного продолжить самодержавный род. На свет по-
явился четвертый его сын — тоже Дмитрий, значение которого
в глазах общественного мнения было очень велико, несмотря на
то, что по церковным канонам его нельзя было считать даже за-
коннорожденным.
К с. 52. Богдан Бельский — племянник знаменитого Малю-
ты Скуратова-Бельского, с 1570 года — опричник, в 1576 году
становится думным дворянином, а к январю 1578 года — оруж-
пичим, то есть одним из высших придворных чинов. Современ-
ники отзывались о нем как о главном любимце и самом доверен-
ном советнике Ивана Грозного, человеке незаурядном, сильном
волей и способном к государственным делам. После смерти царя
Ивана Богдан Яковлевич Бельский был удален от двора и до
1591 года находился в ссылке. Отношения его с Борисом Году-
новым были сложными, то союзническими, то враждебными.
При восшествии Бориса на престол Бельский был пожалован са-
ном окольничего, но вскоре вновь подвергся опале.
За взятие города Вильмара... — Имеется в виду город в Ли-
вонии Вольмар или Болмер (ныне Валмиера), известный по рус-
ским летописям с XIII века под названием Владимирец,
604

В 1561 году в ходе распада Ордена оп вместе со всей Ливонией
оказался под властью Польско-Литовского государства, в 1577 го-
ду был завоеван Россией, но вскоре вновь утрачен. В истории
этот город знаменит как место написания Первого послания кня-
зя А. М. Курбского царю и Второго послания Ивана Грозного
Курбскому.
Андрей Щелкалов — одна из ключевых фигур в государ-
ственном управлении в годы царствования Ивана Грозного и
Федора Ивановича. «Ближней думы большой дьяк», Андрей Ва-
сильевич Щелкалов вплоть до 1594 года, когда он ушел в от-
ставку по старости, был фактическим руководителем всей дья-
ческой администрации — главой Посольского приказа, храните-
лем государственной печати, руководителем Казанского дворца
и др. Как писал Исаак Масса, А. Щелкалов «был такой проныр-
ливый, умный и лукавый, что превосходил разумом всех людей.
Борис был весьма расположен к этому дьяку... и этот дьяк стоял
во главе всех дьяков во всей стране, и по всей стране... ничего
не делалось без его ведома и желания». А. Щелкалов в полити-
ческой жизни был фигурой независимой, в придворной борьбе
он чаще принимал сторону не Бориса Годунова, а Никиты Ро-
мановича Юрьева. Видной фигурой в дьяческом аппарате был и
его брат Василий Щелкалов.
К с. 53. Вам с Борисом Федоровичем способнее — свой-
ственники... — Борис Годунов был женат на дочери Григория
Лукьяновича Скуратова-Бельского, знаменитого Малюты, а Бог-
дан Яковлевич Бельский приходился ему племянником.
К с. 54. Однако по-прежнему рубил головы и сажал на кол
невинных... — В данном случае автор допускает неточность. По-
сле убийства сына в 1581 году царь Иван избегает кровопроли-
тия, во всяком случае, известия о казнях этого времени до нас
не дошли.
Сам он женился в седьмой раз на девице Марье... — Произо-
шло это событие осенью 1580 года. Новая царица была дочерью
окольничего Ф. Ф. Нагого, принадлежавшего к ближайшему оп-
ричному окружению Ивана Грозного.
К с. 58. ...к четырем высоким душеприказчикам, названным
в завещании царем, самочинно вписан пятый — Борис Году-
нов. — Текст завещания Ивана Грозного до наших дней не со-
хранился. Очевидно, что престол в нем предназначался Федору,
а Дмитрию в удел был отведен г. Углич. Одновременно учреж-
дался также и регентский совет, что раньше бывало лишь в слу-
чае несовершеннолетия наследника. Такой совет призван был
служить опорой престолу и в его состав должны были войти
прежде всего люди, связанные с династией родственными уза-
ми. Таковыми в тот момент были Иван Федорович Мстиславский,
Иван Петрович Шуйский (оба — потомки Ивана III по женской
линии), Никита Романович Юрьев, родной дядя нового царя, и
Борис Федорович Годунов, его шурин. Существует известие о
вхождении в число регентов и Богдана Яковлевича Бельского, но
достоверность его вызывает сомнения. Вообще уже вскоре после
смерти Ивана Грозного вокруг его завещания возникло множе-
ство легенд, вплоть до якобы скрываемой Годуновым последней
воле царя передать свой престол австрийской династии. Одним
605

словом, исключение царем Иваном Бориса Годунова пз числа ре-
гентов, хотя и подтверждается некоторыми источниками, пред-
ставляется маловероятным. Что же касается сговора Годунова с
дьяками и изменения ими текста духовной грамоты, то это не
что иное, как плод художественного воображения автора ро-
мана.
К с. 59. Открыв его лицо, придворные поняли, что пришла
смерть. — Кончина Ивана Грозного окружена тайной. В начале
1584 года ему было всего 53 года, но после убийства сына царь
и сам как бы уже утратил связь с жизнью — сильно постарел,
чувствовал приближение смерти, страшился ее. Джером Горсей
рассказывает, что из Карелин ко двору было доставлено 60 волх-
вов, искушенных в колдовстве и гадании по звездам, которые
предсказали Ивану Грозному близкую кончину и даже назвали
точную дату — 18 марта. В этот день царь, напротив, почувство-
вал себя лучше, принял ванну, приказал принести шахматы, по
во время игры неожиданно потерял сознание. Тотчас слуги бы-
ли посланы за духовником и врачом, которые, явившись, уже
пе застали царя в живых. Во время кончины возле Ивана оста-
вались только Богдан Бельский и Борис Годунов. Уже современ-
ников и ближайших потомков загадочные обстоятельства смерти
царя заставили подозревать убийство, разнятся лишь описания
его способов. Позднейшие историки по-разному относились к та-
кого рода известиям — одни были склонны доверять им, по-
скольку такой поворот событий вполне соответствовал нравам
тогдашнего двора, другие высказывали скептические замечания,
справедливо отмечая, что если у Годунова и были основания для
такого поступка (Иван Грозный хотел развести своего сына Фе-
дора с Ириной Годуновой по причине бесплодия этого брака), то
Богдан Бельский со смертью царя Ивана практически не имел
шансов сохранить свое исключительное положение.
К с. 82. Бахилы — один из распространенных в северных
русских областях, с XVII века и в Сибири вид carfor* Делались
из мягкой кожи, над лодыжками и под коленками стягивались
ремешками.
К с. 83. Корсар Ивана Грозного Гурьев... — Степан Елисее-
вич Гурьев, его жена Анфиса, Дементий Денежкин, Федор Шу-
бин и ряд других литературных героев объединяют собой два
романа Константина Бадигина — «Корсары Ивана Грозного» и
«Кораблекрушение у острова Надежды». В первом из них, уви-
девшем свет в 1973 году, рассказывается о том, как крестьянин
Степан Гурьев со своими односельчанами после разгрома их де-
ревни опричниками ушел па север, где вскоре поступил в услу-
жение к купцам Строгановым, которые в это время с помощью
опытного моряка датчанина Карстена Роде готовили эскадру для
войны с корсарами польского короля Сигизмунда, препятствовав-
шими русской торговле на Балтике. Гурьев и его товарищи ста-
новятся моряками, совершают под командованием Карстена Ро-
де славные боевые подвиги, обучаются у него морскому делу.
Довелось Степану воевать и на суше, вместе с другими морехо-
дами он принимает участие в Молодинской битве (см. ниже),
причем захватывает ханский шатер, едва не пленив самого Дев-
лет-Гирея. Достоинством этого романа является, в первую оче-
606

редь, правдивое, близкое к источникам изображение писателем
опричнины Ивана Грозного.
К с. 84. Лодья или ладья — общее наименование различ-
ных типов русских парусно-гребных судов. В данном случае, по-
видимому, речь идет о самом крупном из них, предназначенном
для дальних морских плаваний. Такого типа ладьи имели три
мачты, прямые паруса и палубу. При длине до 25 метров и ши-
рине до 8 метров они имели осадку до 3 метров и могли нести
до 200 тонн груза.
Коч — судно русских полярных мореходов. Было очень проч-
ным, имело двойную обшивку корпуса. Благодаря малой осадке и
округлой форме корпуса был пригоден для плавания среди
льдов — при сжатии льды не ломали его, а лишь вытесняли из
воды и поднимали над собой. Коч был парусно-гребным судном,
под парусом он мог ходить только при попутном ветре. Имел
одну палубу и одну мачту. При длине около 20 метров мог не-
сти грузы весом до 30 тонн.
К с. 85. Деньга — русская серебряная монета, 200 денег со-
ставляли рубль, то есть в копейке было по две деньги,
Пятьдесят тысяч рублев! — Сумма огромная, если принять
в расчет, что годовой оклад боярина, к примеру, в те времена
не превышал нескольких сот рублей. Считается, что стоимость
рубля в XVI веке была почти в 70 раз выше, чем в XIX веке.
Причиной такой высокой стоимости рубля было то обстоятель-
ство, что в XVI веке в России еще не было открыто залежей дра-
гоценных металлов, и серебро, и золото в это время ввозилось
сюда, главным образом, из западноевропейских стран.
К с. 87. Иероним Баус — имеется в виду английский посол
Джером Боу с, исполнявший свою миссию в Россию в
1583—1584 годах. Известен как противник русско-английского сбли-
жения и яростный защитник привилегий английского купече-
ства в России. Был милостиво принят Федором Ивановичем и по-
лучил подтверждение прав Московской компании, однако, вер-
нувшись в Англию, заявил, будто новый царь запретил в своем
государстве английскую торговлю вовсе. Оставил записки о своем
посольстве.
Посольский приказ — центральное правительственное учреж-
дение, ведавшее внешними сношениями. Был создан в середине
XVI века и просуществовал до начала XVIII века. Представлял
собой штат чиновников — писцов, толмачей (переводчиков),
подьячих, дьяков, которые занимались организацией русских по-
сольств за границу и приемом иностранных послов, вопросами
международной торговли, отношениями с донскими казаками и
служилыми татарами, выкупом пленных и т. п. В ведении По-
сольского приказа находилась также вся дипломатическая доку-
ментация, здесь же хранилась и государственная печать.
Джером Горсей — английский дворянин, в 1573 году в каче-
стве агента Московской компании (см. ниже) приехал в Россию,
сумел установить здесь тесные контакты с придворными круга-
ми. В Англии Горсей был близок к государственному секретарю
Френсису Уолсингему. Связи с правительствами обеих стран по-
зволили ему в 1581—1591 годах с успехом выполнить ряд ваяс-
607

ных дипломатических поручений. По возвращении в Англию Гор-
сей был избран депутатом парламента, находился в оппозиции к
правительству, за что в 1622 году был арестован. Умер не ранее
1626 года. Наибольшую известность Горсею принесли его сочи-
нения о России — «Путешествие Горсея», «Описание коронации
Федора Иоанновича», «Второе и третье посольства к русскому
царю», «Письма к лорду Берлею о России» и др., доныне являю-
щиеся важными историческими источниками.
К с. 91. В городе мятеж... — Московские городские восста-
ния 80-х годов XVI века были тесно связаны с острой придвор-
ной борьбой. Сразу же после смерти Ивана Грозного, по сообще-
нию летописи того времени, «у бояр было меж собя смятенье
великое». Самыми влиятельными фигурами среди них были в
тот момент Никита Романович Юрьев и Борис Федорович Году-
нов. 2 апреля 1584 года в городе вспыхнул мятеж, подготовлен-
ный сторонниками первого из них. Поводом к нему послужили
слухи о якобы готовящейся расправе над Н. Р. Юрьевым, вос-
ставшие требовали выдать им Богдана Бельского, который-де хо-
чет «известь царский корень и боярские роды». Боярам, вышед-
шим к народу, демонстрацией полного согласия между собой и
известием об опале Бельского (вскоре он в самом деле был от-
правлен в ссылку в Нижний Новгород) удалось сравнительно
легко навести порядок. Н. Р. Юрьеву таким образом удалось
одержать победу — Бельский, один из самых влиятельных в тот
момент сторонников Годунова, был удален из Москвы.
Правда, через два года Годунову удалось отыграться. Сам
Н. Р. Юрьев к тому времени уже скончался и главными врага-
ми царского шурина стали Шуйские. Поднятое ими 14 мая
1586 года восстание также было не долгим, целью мятежников
было развести Федора Ивановича с «неплодной» Ириной Годуно-
вой, подобно тому, как это сделал его дед. На этот раз Борис
жестоко расправился со своими врагами. — Митрополит Диони-
сий был сведен с кафедры, почти все Шуйские сосланы, а затем
тайно умерщвлены, купцы же, руководившие мятежом, казне-
ны публично.
К с. ПО. Замосковский край — так в XVI—XVII веках офи-
циально именовали территорию древней Ростово-Суздальской
земли (бассейн верхней Волги и левых притоков Оки — Москвы,
Клязьмы), послужившую основой при складывании в XIV—
XV веках единого Российского государства.
К с. 120. Ты сам чуть не пал смертью от вражеской хитро-
сти. — Согласно показаниям как русских, так и иностранных
источников, 9 января 1583 года в Псков, осажденный войсками
Стефана Батория, явился некий русский пленник, который
принес с собой ларец, переданный ему королевским дворянином
Гансом Миллером (на самом деле за Ганса Миллера перед рус-
ским пленным себя выдавал польский офицер Остромецкий), и
грамоту от него же, адресованную Ивану Петровичу Шуйско-
му. В ней сообщалось о том, что Ганс Миллер намеревается пе-
рейти на сторону русских, в ларце же находится его казна, ко-
торую оп поручает князю И. П. Шуйскому, которую он просит
никому не доверять, а осмотреть ее ему лично. Заподозрив не-
ладное, Иван Петрович повелел позвать мастеров с тем, чтобы
608

они в уединенном месте со всеми предосторожностями попыта-
лись открыть ларец. Когда ларец был открыт, в пом обнаружили
24 заряженных самопала, направленных во все стороны и связан-
ных ремнями с запором ларца таким образом, чтобы взведенные
замки самопалов сработали при открывании крышки, а кроме
того около пуда пороха, который, воспламененный от сработав-
ших курков самопалов, одновременно должен был взорваться.
Осторожность воеводы спасла ему жизнь, о чем и идет речь в
данном случае.
К с. 144. Наряд — так в средневековой России именовалась
артиллерия.
К с. 152. ...вдова ливонского короля Магнуса Мария Влади-
мир о в на. — Магнус (1540—1583) — датский принц, брат коро-
ля Дании Фредерика II, который в 1559 году купил для него кур-
ляндское и эзельское епископства. Стремился соединить под сво-
ей властью всю Ливонию. Русское правительство попыталось
использовать его в своих интересах. В 1570 году Магнус был
провозглашен королем Ливонии под верховной властью русского
царя, что по мысли московских политиков должно было обес-
печить России помощь со стороны Дании. Союз Ивана Грозно-
го с Магнусом был в 1573 году скреплен браком его на племян-
нице русского царя Марии, дочери двоюродного брата царя Ивана
Владимира Андреевича Старицкого, отравленного им вч1566 го-
ду. Однако расчеты русского правительства не оправдались —
Фредерик II не оказал серьезной помощи своему брату, собствен-
ные же его неоднократные попытки взять Ревель ни к чему не
привели. Наконец, в 1578 году Магнус изменил Ивану IV и пе-
решел на службу к польскому королю Стефану Баторию.
К с. 158. Молодинская битва — одна из самых славных стра-
ниц русской воинской славы XVI столетия. В начале 1570-х го-
дов Турция и Крымское ханство, воспользовавшись острым внут-
ренним кризисом в России и отвлечением ее военных сил в При-
балтике, предпринимают попытки отторгнуть от нее татарские
ханства Поволжья. В 1571 году огромное войско турок и крым-
ских татар пришло к Оке. В этих условиях разделение Иваном
Грозным страны на две части — опричнину и земщину — сыгра-
ло свою трагическую роль. Защищавшие южный оборонительный
рубеж отряды оказались слишком слабы, опричники же, развра-
щенные войною с собственными соотечественниками, то есть без-
наказанными грабежами и насилиями, не пожелали рисковать
жизнью и вовсе не пришли к назначенному месту сбора. Так та-
таро-турецкое войско получило возможность ворваться в русские
земли, достигло Москвы и, не сумев овладеть городом, сожгло
его почти дотла.
На следующий год 120-тысячное крымско-турецкое войско под
предводительством хана Девлет-Гирея вновь выступило в поход.
На этот раз на переправе через Оку в районе Серпухова его
встретило объединенное русское войско во главе с земским вое-
водой князем М. И. Воротынским. Русских было в два раза мень-
ше и тем не менее сражение, разыгравшееся близ селения Мо-
лоди на реке Рожае, в 50 километрах южнее Москвы, принесло
им полную победу. Битва была грандиозной, опа продолжалась с
26 июля по 3 августа. Поражение в Молодинской битве выну-
39 Накануне Смуты
609

дило Турцию и Крымское ханство навсегда отказаться от попы-
ток отвоевать у России Поволжье.
К с. 161. Маточка — компас.
К с. 169. Ричард Ченслер — английский мореплаватель.
В 1553 году его корабль, бывший частью эскадры, отправленной
на поиск Северного прохода из Европы в Индию, во время бури
был занесен в Белое море и достиг устья Северной Двины. Чен-
слер и его спутники побывали в Москве, были приняты Иваном
Грозным и получили от него грамоту па право свободной торгов-
ли с Россией. По его возвращении в Англии была организована
Московская компания, по поручению которой в 1555 году Чен-
слер вновь побывал в России и заключил от ее имени торговый
договор с русским правительством. На обратном пути в Англию
погиб при кораблекрушении.
К с. 177. В златокипящую царскую вотчину Мангазею... —
В данном случае автором допущен анахронизм. В годы, когда
происходит действие романа,Мангазеи еще не существовало. Го-
род был основан в 1601 году отрядом служилых людей во главе
с князем В. М. Масальским-Рубцом по приказу царя Бориса Го-
дунова. В 20-е годы XVII века Мангазея испытала бурный, но
очень короткий расцвет. Город служил опорным пунктом продви-
жения русских в бассейн рек Енисея и Лены, был центром ме-
новой торговли с ненцами, соболиного и рыбного промыслов. Ос-
кудение местных собольих богатств и открытие новых путей на
восток привели к его упадку.
К с. 189. Никколо Макиавелли (1469—1527) — один из наи-
более значительных мыслителей эпохи Возрождения. Уроженец
Флоренции, в 1498—1512 годах был секретарем Совета десяти
Флорентийской республики, по после захвата власти в городе
семьей Медичи был изгнан со службы, заключен в тюрьму, а
затем выслан в свое подгородное поместье. Здесь Макиавелли и
были написаны его наиболее значительные сочинения: «Рассуж-
дения по поводу первой декады Тита Ливия», «Государь», «Исто-
рия Флоренции». XV—XVI столетия в истории Италии, как и в
истории ряда других европейских стран, были временем станов-
ления нации. Процесс этот проявлял себя во всех сферах жиз-
ни, в политической области выражением его было стремление к
образованию в итальянских землях единого национального госу-
дарства. Анализ политического опыта человечества, современных
ему политических процессов, поиск путей к национальному объ-
единению Италии являются сутью творчества Макиавелли. Со-
здание единого государства он считал высшим благом, а потому
для государя-объединителя допускал использование любых
средств — обмана, убийств и т. п., которые в любом случае ши-
роко распространены в политической практике и отказ от кото-
рых заведомо обрекает будущего государя на поражение. Пред-
почтение политической выгоды моральным соображениям в са-
мом деле было принципом, господствовавшим в политике, и
принцип этот не был изобретен Макиавелли, хотя в последую-
щем и получил название «макиавеллизма». Борис Годунов вряд
ли был знаком с сочинениями флорентийского мыслителя, но он,
610

несомненно, был макиавеллистом, то есть был политиком. Равно
как и Иван III, которого Карл Маркс назвал «великим макиавел-
листом», признавая таким образом за ним значение незаурядно-
го деятеля эпохи складывания национальных государств.
К с. 200. Шелоник — юго-западный ветер.
К с. 205. Покрутились —- нанялись.
На Бориса и Глеба... — 24 июля.
К с. 208. Самоеды — русское название родственных сибир-
ских народов: ненцев, энцев, нганасан и селькупов, пришедших
на Север в конце I тысячелетия пз района Алтае-Саянского на-
горья. Вели кочевой образ жизни, занимались оленеводством и
охотой. Происхождение названия самоеды неясно, ныне в науке
эти народы принято именовать самодийскими.
К с. 211. Посолонь — по направлению движения солнца, с
востока на запад.
Побережник — северо-западный ветер.
К с. 213. Полуночник — северо-восточный ветер.
К с. 216. Тюдоры — королевская династия в Англии, сменив-
шая династию Йорков. Королями династии Тюдоров были Ген-
рих VII (1485—1509), Генрих VIII (1509-1547), Эдуард VI (1547—
1553), Мария I (1553—1558) и Елизавета I (1558—1603). Несмот-
ря на существование парламента, власть Тюдоров носила абсолю-
тистский характер — отсюда и «тюдоровская твердость». На анг-
лийском престоле Тюдоров сменили Стюарты.
К с. 240. Католиков, выступавших против протестантов и
королевы... — XVI столетие в истории Англии было временем
острой религиозной борьбы. В годы правления короля Генри-
ха VIII (1509—1547) в стране победила Реформация, произошло
отпадение Англии от католической церкви, была проведена се-
куляризация монастырей и некоторые другие реформы. Так воз-
никла новая государственная национальная церковь, получившая
название епископальной, или англиканской церкви, главой кото-
рой был провозглашен сам король. В последующие годы веро-
исповедание англиканской церкви развивалось и уточнялось, но
неизменным оставался сам принцип ее теснейшей связи с госу-
дарством и монархом. В то же время в XVI веке в стране оста-
валось еще немало сторонников и старой, католической церкви,
в годы войны Англии с католической Испанией отношения меж-
ду представителями разных вероисповеданий, естественно, пре-
дельно обострились.
К с. 268. Ку дес — бубен.
К с. 271. ...в день святого Агафона Огуменника... — 22 ав-
густа.
К с. 290. В день убиения пророка Захария... — 5 сентября.
39*	611

К с. 292. Носошник — гарпунер.
К с. 293. Юрово — стадо.
Ратовище — рукоять копья или других видов оружия того
же типа.
К с. 301. Московский гость Федор Нагай с товарищами под-
нимали людей... — Речь идет о московском восстании 1586 го-
да, затеянном князьями Шуйскими, которые, однако, очень ско-
ро отошли от него и помирились с Борисом Годуновым. Когда
Иван Петрович Шуйский сообщил об этом горожанам, те с горе-
чью заметили ему: «Помирилися вы есте нашими головами, а вам,
князь Иван Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погибнуть».
Так оно и вышло. Той же ночью арестовали И. П. и А. И. Шуй-
ских, которые были разосланы в заключение в северные города
и там удавлены, а также руководивших горожанами московских
гостей (представителей самой привилегированной корпорации
купцов) Федора Нагая «с товарищи». Купцов жестоко пытали,
но не смогли добиться признаний, а затем семерых гостей каз-
нили в Москве «на Пожаре» (на Красной площади).
К с. 303. Не лучше обстояли дела с датским королевством,
шли споры о северных границах с Норвегией. — Норвегия в те
времена была частью Датского королевства.
К с. 321. Гонец иверийского царя Александра... — Алек-
сандр II — царь Кахетии, теснимый Ираном и Турцией, искал
помощи в России. В данном случае речь идет о приезде в Мо-
скву его послов священника Иоакима, старца Кирилла и Черка-
шенина Хуршита, привезших известие о том, что Александр
«сам своею головою и со всею своею землею под кров царствия
ти (Федора Ивановича. — С. Е.) и под Вашу царскую руку рад
поддаетца». Посланные в Грузию русские послы 28 сентября
1587 года привели Александра II к присяге «за всю Иверскую
землю, на том, что ему и его детям со всею Иверскою землею
быти в государеве жалованье под его царскою рукою». Вскоре
на Кавказе появляются и русские войска, опорным пунктом ко-
торых стал городок, выстроенный на реке Терек. Более действен-
ной помощи Грузии Россия в то время оказать была не в силах,
а начавшаяся вскоре Смута и вовсе прервала русско-грузинские
связи. Сам же Александр II в 1605 году был убит сторонника-
ми иранского птаха Абасса.
К с. 332. На пророка Аггея и Данила... — 17 декабря.
К с. 341. На Афанасия Афонского... — 5 июля.
К с. 362. Сказка — в данном случае, по-видимому, речь идет
о записи показаний, снятых со Степана Гурьева в воеводской
избе при его аресте. Термин «скаска» больше известен в другом
его значении: так назывались отчеты сибирских казаков-земле-
проходцев об их путешествиях, записывавшиеся с их слов госу-
дарственными чиновниками.
К с. 377. С победой, государь Борис Федорович! — Речь
идет о событиях зимы 1589—1590 года. В декабре русское войско
612

во главе с Федором Ивановичем двинулось к Новгороду, а отсюда
18 января выступило в поход. Целью его было возвращение го-
родов, утраченных в результате неудачной для России Ливон-
ской войны. 27 января русские взяли Ям и с начала февраля
приступили к осаде Нарвы и Иван-города. Дальнейшие события
в романе изложены не совсем точно, Нарва взята пе была. По-
сле многодневного артиллерийского обстрела и попытки штурма
Иван-города шведы запросили перемирие, соглашаясь уступить
России помимо Яма, также Копорье и Иван-город. Нарва же и
Корела оставались у Швеции. На состоявшихся переговорах эти
условия были приняты.
К с. 392. Христофор Косинский — гетман запорожских ка-
заков, возглавивший крупное крестьянско-казацкое восстание
1591—1593 годов. Повстанцы захватили города Богуслав, Белую
Церковь, Триполье, совершили нападение на Киевский замок.
Тем временем князь Константин Острожский и другие магнаты
спешно готовили войско для подавления восстания — было объ-
явлено посполитое рушение для шляхты Киевского, Волынского
и Брацлавского воеводств, вербовались наемники в других стра-
нах. Зимой 1593 года, когда из-за холодов многие из восставших
крестьян разошлись по домам, войско магнатов настигло Косин-
ского.
Сражение близ местечка Пятка на Житомирщине продолжа-
лось целую неделю, повстанцам был нанесен значительный урон,
однако полную победу над ними одержать не удалось, и Кон-
стантин Острожский вынужден был вступить с ними в перегово-
ры. Казаки ушли на Запорожье, отсюда Косинский, готовясь к
новому выступлению, послал гонцов в Россию, к царю Федору
Ивановичу, который оказал ему помощь, прислал сукна и день-
ги. В мае 1593 года гетман выступил в новый поход, на этот
раз на город Черкассы. Положение города было безнадежно.
В этих условиях здешний староста князь А. Вишневецкий при-
бегнул к вероломству. Пригласив Косинского на переговоры, он
предательски убил его. Согласно народным преданиям паны,
схватив Косинского, замуровали его в столб в одном из католи-
ческих монастырей.
К с. 405. Григорий Лобода и Северин Наливайко, сподвижни-
ки гетмана... — Об участии Григория Лободы и Севе-
рина Наливайко в восстании Христофора Косинского ни-
чего не известно. Возможно, Лобода, богатый казачий старшина,
и воевал вместе с Косинским, Наливайко же, напротив, служил
в эти годы сотником надворной хоругви князя Константина Ост-
рожского. Среди казаков ходили даже слухи о его участии в
битве под Пяткой на стороне магнатов, что, правда, сам Нали-
вайко со страстью отрицал. Григорий Лобода и Северин Наливай-
ко известны как предводители нового, самого крупного в XVI ве-
ке крестьянско-казачьего восстания. Началось оно в условиях,
когда Турция, завершив долгую войну с Ираном, готовилась к
новому натиску на европейские страны. Северин Наливайко пер-
воначально выступил как организатор казачьего ополчения про-
тив турецкой опасности, во главе которого сумел отбить турецкое
вторжение на Подолию, а затем совершил несколько успешных
походов в Молдавию, разгромив здесь сильные отряды турок и
татар. Летом 1594 года Наливайко отправил в Сечь гонцов с пред-
613

ложением начать новое восстание. Казачья старшина первона-
чально пыталась воспрепятствовать этому делу, но под давлени-
ем основной массы запорожцев вынуждена была принять пред-
ложение Наливайко и отправить на соединение с ним свой
отряд во главе с Григорием Лободой. Вскоре восстание охватило
обширные, области Правобережной Украины, Белоруссии и даже
Польши. Конечную неудачу этого восстания историки объясня-
ют, в частности, двойственной позицией в нем Григория Лобо-
ды — действовал он крайне нерешительно, всегда сохранял для
себя возможность вступить в переговоры с поляками. В конце
концов он был казнен собственными казаками, заподозрившими
его в измене. Северин Наливайко, избранный гетманом вместо
Григория Лободы, напротив, до конца оставался верен народно-
му делу. Захватившие его благодаря предательству паны жесто-
ко пытали казачьего вождя в течение целых десяти месяцев, но
так и не смогли сломить его духа. Наконец, 11 апреля 1597 года
Северин Наливайко был публично казнен в Варшаве. Палач от-
рубил ему голову, затем четвертовал и вывесил на эшафоте ча-
сти тела. Однако народ Украины не забыл своего героя, имя его
стало символом борьбы против крепостнического и национального
гнета.
К с. 413. Сыновец — племянник.
К с. 428. „.вспомнил он чьи-то слова... — Приведенные сло-
ва принадлежат Ивану Семеновичу Пересветову, писателю-пуб-
лицисту, выходцу из русских земель, подвластных Польско-Ли-
товскому государству. В Россию Пересветов приезжает в 1538—
1539 годах, во времена малолетства Ивана Грозного, когда стра-
на под властью сменивших друг друга временщиков пережива-
ла тяжелейший кризис. Бесправие и хаос, падение нравов и
военные поражения казались людям тех лет свидетельством ги-
бели государства. В этих условиях русская общественная мысль
настойчиво искала выход из трагического положения. И. С. Пе-
ресветов видел его в утверждении «грозной», ничем не ограни-
ченной власти государя, опирающейся на широкие массы рядо-
вых служилых людей — «воинников» — и способной положить
предел беззакониям знати — «ленивых богатинов». Существуют
известия, которые позволяют предполагать, что сам он стал од-
ной из первых жертв этой нарождающейся абсолютной власти.
К с. 436. «...ведь я против унии». — В XV столетии, пользу-
ясь тяжелым положением Византийской империи, гибнущей под
ударами турок, римские папы начинают бороться за соедине-
ние — унию — православной и католической церквей, при гла-
венстве последней. В 1439 году на Вселенском соборе во Флорен-
ции православное духовенство, соблазненное возможностью орга-
низации крестового похода европейских государей против турок,
пошло на заключение унии с католичеством. Россия этой унии
не приняла сразу, а вскоре и в Византии, которая так и пе дож-
далась помощи от Европы, она была отвергнута. В конце XV—
XVI веках активными проводниками идеи унии были поляки,
рассчитывавшие таким образом добиться полной утраты нацио-
нального духа украинцами и белорусами. Определенная часть
православной знати поддержала идею унии, стремясь сравнить-
ся в правах с католиками, однако на протяжении многих деся-
614

тилетий существовала и сильная оппозиция соединению церк-
вей. Наконец, в 1596 году па соборе в Бресте 6 епископов, не-
смотря на несогласие большей части православного населения
Речи Посполитой, провозгласили ушпо, что послужило началом
беспощадных гонений па православие.
К с. 473. На Афанасия Афонского... — 5 июня.
Жильцы — разряд служилых людей, один из низших чипов
царского двора. В жильцы зачисляли представителей младшего
поколения привилегированного московского дворянства и вер-
хушки городового (или уездного) дворянства. Жильцы несли
службу в Москве, использовались для охраны дворца и исполне-
ния срочных поручений, во время похода включались в состав
самого почетного «государева полка».
ДЖ. ФЛЕТЧЕР. О ГОСУДАРСТВЕ РУССКОМ
К. М. Оболенский, написавший Предисловие к первой пуб-
ликации на русском языке сочинения Дж. Флетчера, сообщает
о нем следующие биографические сведения:
«Джильс Флетчер... доктор гражданского права, как известно
из записки о его посольстве, помещенной в брании путеше-
ственников Гаклюйта, а па основании статейного списка его по-
сольства — «мейстер богомольных книг» английской королевы
Елисаветы, родился в Кенте и воспитывался в Этоне и Кембрид-
же, а в 1588 году был отправлен в звании посланника к царю
Феодору Иоанновичу для заключения дружественного союза я
возстановлепия торговых сношений с Россиею. Прибыв в Москву
25-го ноября (из Холмогор, куда приехал в начале сентября),
выехал он отсюда уже 6-го мая следующего года, но около двух
месяцев прожил в Вологде, в ожидании царского ответа па но-
вую грамоту, полученную в это время от Елисаветы, так что не
ранее 17-го июля отправлен был приказ из Москвы об отпуске
его в Холмогоры для отъезда оттуда в Лондон. По возвращении
своем, оп подал английскому министерству донесение о своем
посольстве,., и в то же время изготовил печатаемый здесь запи-
ски о нашем отечем ве. Из прочих обстоятельств его жизг из-
вестно, что он был градским секретарем в Лондоне, рекетмей-
стером королевы и казначеем церкви св. Павла, и что он умер
в 1610 году. ...Более сведений о Флетчере мы не име ,м; но не
излишним считаем прибавить, что Ричард Флетчер, епископ бри-
стольский, ворчестерский и, наконец, лондонский, был его брат,
а Финеас... Флетчер, также известный писатель и стихотворец,
сын его; последний родился около 1582 года и, подобно отцу,
воспитывался в Кембридже. Заметим, наконец, что некоторые
библиографы называют и нашего Флетчера поэтом».
Текст печатается по изданию: О государстве Русском. Сочи-
нение Флетчера. Спб., Издание А. С. Суворина, 1905.
К с. 483. ...страна получила название России... — Приведен-
ная Флетчером этимология слова Россия фантастическая. Само
название Россия появилось, как известно, лишь в XV столетии
и никак не связано с древнейшей историей нашей страны. Про-
исходит оно, несомненно, от названия Русь, во многих докумен-
615

тах XV века одновременно можно встретить названия и «Русия»
и «Росия».
К с. 484. Дерпт — один из крупнейших городов Ливонии. Со-
гласно русским летописям, был основан в 1030 году Ярославом
Мудрым и получил по его христианскому имени название Юрь-
ев, которое сохранял до 1224 года, до завоевания его немецкими
рыцарями-крестоносцами. С 1224 по 1893 год назывался Дерп-
том, затем до 1919-го вновь Юрьевом, нынешнее — Тарту.
К с. 495. ...война Скифских рабов... — Легенду о войне ра-
бов рассказывает Геродот, древнегреческий историк V века до
н. э., причем именно как предание своего времени. Русские ле-
тописи ничего подобного не знают.
...новгородцы выбили монету... — На новгородских монетах
был изображен всадник с поднятой саблей, поэтому они так и
назывались — «сабленицами» в отличие от московских «копе-
ек», на которых был выбит Георгий Победоносец, вооруженный
копьем.
К с. 496. Ярославль — город, был назван в честь Ярослава
Мудрого, основавшего его в 1010 году.
Владимир, по прозванию Ярослав, который женился на до-
чери Гаральда... — Обширная начитанность Флетчера в распро-
страненных у себя на родине исторических сочинениях при пол-
ном незнакомстве его с русскими рукописями («русские расска-
зывают», — часто замечает Флетчер, указывая таким образом
на свои источники) в сочетании с воспитанной долгими заняти-
ями наукой привычкой ничто не оставлять без «логичного» объ-
яснения породили в его рассказе о России целый ряд ошибок.
В данном случае речь идет о Владимире Мономахе, в самом де-
ле бывшем женатым на дочери английского короля Гаральда.
Однако в Ярославле он никогда не княжил и имени Ярослав не
носил.
...короли Венгерские некогда действительно так называ-
лись... — Бела — имя, которое носили несколько венгерских ко-
ролей в XII—XIII веках, однако к правившей в России династии
они пе имели никакого отношения.
Антонио Бонфини (1434—1503) — итальянский гуманист, с
1486 года жил при дворе венгерских королей, автор обширного
труда по истории Венгрии.
К с. 497. ...предки мои Германцы... — Возможно, основанием
для такого заявления царю послужила его фантастическая родо-
словная «Сказание о князьях владимирских», созданная в конце
XV века, как считают ученые, известным книжником того време-
ни сербом Пахомием Логофетом. Согласно «Сказанию» властитель
вселенной император Август поставил своих наместников в раз-
ных местах земли, в том числе и «сродника своего» Пруса на
реке Висле, отдаленный потомок которого Рюрик стал родона-
чальником русских князей. В XVI веке Пруссия уже восприни-
малась как одна из германских земель, по-видимому, и потомка
Пруса Рюрика Иван Грозный в силу этого считал германцем.
Гунны — могучий союз племен, существовавший в
IV—V веках. Гунны подчинили своей власти значительную тер-
616

риторию Европы, покорили множество народов, совершили не-
сколько сокрушительных походов на Восточную и Западную Рим-
ские империи. Наибольшего могущества гуннский союз племен
достиг в годы царствования Аттилы (434—453). Происхождение
собственно гуннов — племени, давшего название этому союзу
племен, остается загадкой и вызывает острые споры между уче-
ными. Что касается венгров, то сложение их как народа нача-
лось лишь в конце IX века, когда в Подунавье пришли угорские
племена, вытесненные из Причерноморья печенегами. В IV—
V веках угры, по-видимому, входили в гуннский союз племен, но
мнение о происхождении венгров от гуннов основано главным
образом на совпадении территории современной Венгрии с мест-
ностью, где находился центр гуннского союза племен. Сомни-
тельно и утверждение Флетчера о том, что русские считали
венгров германцами, летописи знают оба народа и называют их
по-разному.
Василий... первый принял титул и название Царя... — «Ца-
рем Русским» автор его жития, созданного в середине XV века,
именует уже Дмитрия Донского. Но этот факт, разумеется, не
может быть свидетельством официального принятия им этого ти-
тула. Впервые был «венчан на царство» внук Ивана III Дмит-
рий, однако, несмотря на это, царствовать ему не пришлось —
в результате интриг Софьи Палеолог и ее старшего сына Васи-
лия он был лишен наследства, заключен в темницу, где и скон-
чал свои дни. Вступив на престол, Василий не решился возло-
жить на себя царский титул, поэтому первым русским царем счи-
тается его сын Иван Грозный, торжественно венчанный на
царство в 1547 году.
К с. 498. ...вдова, имеющая право на престол... — Мария Вла-
димировна, вдова ливонского короля Магнуса, правнучка Ива-
на III. В отношении ее прав на престол Флетчер судит по мер-
кам своей страны, поскольку английская государственная
практика уже знала случаи возведения на престол женщин.
В России такое было немыслимо вплоть до переворота в государ-
ственных порядках, произведенного Петром I.
К с. 505. Билли — так в Англии XVI века назывались пе-
тиции, подававшиеся частными лицами на имя парламента, а
также одной из палат парламента на имя короля.
К с. 506. Степени лиц и званий в России... — Общественное
строение и система центральных правительственных учреждений
в России складывались исторически, а не в результате деятель-
ности некоего реформатора. Поэтому они были сложны и разно-
образны. Флетчер логически «выстраивает» как общественную
структуру, так и систему управления Московского государства,
что порождает очень много неточностей.
К с. 512. Четверти — центральные государственные учреж-
дения, ведавшие определенными территориями, осуществляя в
отношении них судебные, административные и финансовые функ-
ции. В начале 1560-х годов возникло три четверти, в 1596 году
было образовано еще две, такое количество четвертей было ти-
пичным и для XVII века. В своем описании центрального госу-
дарственного управления России Флетчер неточен. Названные
617

им учреждения — Посольский, Разрядный и Поместный прика-
зы (а не четверти), Казанский дворец — существовали наряду
с четвертями, равно как и целый ряд других приказов — Боль-
шой приход, Большой дворец, Ямской, Стрелецкий, Холопий и
другие.
К с. 518. „.носят прибавочный титул думных... — Одним из
высших придворных чинов в России этого времени в самом де-
ле были «думные дворяне» и «думные дьяки», которые называ-
лись так, поскольку получали право участвовать в заседаниях
Боярской думы. Титула «думные бояре» не существовало, ведь
сан боярина, жаловавшийся персонально тому или иному из
представителей знати, изначально и обозначал не что иное, как
именно членство в Боярской думе.
К с. 521. Тягло — так в средневековой России называлась
вся система денежных и натуральных повинностей, которые не-
сли крестьяне и посадские люди. Помимо прямых налогов, взи-
мавшихся в определенном размере с каждой сохи (см. ниже),
тягло включало в себя еще множество различных повинностей и
поборов — ямские деньги, стрелецкие, оброчные, запросные, пя-
тинные и т. п.
Выть — часть, доля чего-либо, в данном случае — мелкая
податная единица, которая обозначала не количество хлеба, а
земельную площадь от 10 до 16 четей (от 5 до 8 десятин). Флет-
чера, по-видимому, запутала сама мера — четверть, или четь, ко-
торая употреблялась также и как мера веса, равная четырем
пудам.
Соха — податная единица, земельная площадь, с которой в
казну должна была уплачиваться подать определенного размера.
Сохи бывали разные, в середине XVI века были установлены
единые правила, согласно которым размеры сох исчислялись в
зависимости от качества почвы и социальной категории земле-
владения. Для земель служилых людей большая московская соха
составляла 800 четей (1 четь, или четверть, равнялась половине
десятины) «доброй», или 1000 четей «середней», или 1200 четей
«худой» земли в одном поле. Для земельных владений церкви,
соответственно, — 600, или 700, или 800 четей земли, для дворцо-
вых и «черных» земель — 500, или 600, или 700 четей. Таким
образом, точно определенная, фиксированная сумма подати по-
ступала в казну с разных по площади участков земли, поскольку
разными были урожаи на «худой» и «доброй» земле, разным бы-
ло и положение крестьян, работавших в вотчинах или поместьях
служилых людей, и «черносошных» — одни должны были пе
только платить государству, но и содержать своего феодала,
другие же, уплатив тягло, весь оставшийся урожай оставляли
себе.
К с. 530. ...как он преклоняется перед изображениями своих
святых. — Характеристики Флетчером русского народа очень
противоречивы, знакомясь с ними, следует помнить, что он наб-
людал общество в состоянии глубокого нравственного упадка,
только что пережившее двадцатилетний период, в течение кото-
рого власть сильного над слабым, бессудность и террор были
нормами жизни.
...многие деревни и города, в полмили, или в целую милю
618

длины, совершенно пустые.., — Описание Флетчера свидетель-
ствует не только о гибельных для хозяйства последствиях оп-
ричнины, но и о том расцвете, который испытала страна в сере-
дине столетия.
К с. 531. „.три брата из купцов... — Строгановы.
К с. 557. Кир Великий (ум. в 530 г. до н. э.) — царь древ-
ней Персии из династии Ахеменидов. Известен своими обшир-
ными завоеваниями.
Дарий I (ум. в 486 г. до н. э.) — персидский царь, при кото-
ром держава Ахеменидов достигла высшего своего расцвета. Из-
вестен своими государственными реформами и обширным строи-
тельством. Поход Дария против скифов Северного Причерномо-
рья (ок. 514 г. до н. э.) закончился неудачей.
Лаоник Халкакондил (ок. 1423 или ок. 1430 — ок. 1490) —
византийский историк, выходец из знатной афинск: й семьи.
В своем, состоящем из 10 книг, труде «Истории» рассказывает о
падении Византии, подробно описывает складывание Османской
империи, сообщает много ценных сведений о народах Южной и
Восточной Европы в XV веке.
Тамерлан — так европейцы именовали великого среднеази-
атского завоевателя Тимура (1336—1405). Утвердив свою
власть в Средней Азии, совершал грабительские походы на Иран,
Закавказье, вторгся в Индию и занял Дели, разгромил турецкого
султана Баязида I. Немало и с успехом воевал Тимур и с тата-
рами. После трех больших походов (1389, 13^1 и 1394—13^ . го-
дов) разгромил Золотую Орду и разграбил ее сто; лцу Сарай-
Берке.
Георгий Пахимер (1242 — ок. 131.,) — византпйстлл писа-
тель, церковный и государственный деятель. Был ярым против-
ником унии православной и католической церквей. В своей «Ис-
тории о Михаиле и Андронике Палеологах» рассказывает о собы-
тиях 1255—1308 годов как их очевидец и участник.
Михаил VIII (1261—1282) — основатель династии Палеоло-
гов, выходец из знатного византийского рода. г рвоначалыю
взошел на престол Никейской империи, а в 1261 г ду отвоевал
у латинян Константинополь и восстановил Византийскую им-
перию.
Андроник Старший (1260—1282) — византийский император
из династии Палеологов.
К с. 558. Это тот же самый народ, который Греки и Римля-
не называли иногда Скифами Номадами... — Ошибочное утверж-
дение Флетчера. Татары заселили Крым спустя более чем тыся-
челетие после исчезновения скифов. Кроме того, язык скифов,
как известно, принадлежал к индоевропейской семье, татары же
являются тюркоязычным народом.
К с. 564. ...какой-то император Константинопольский женил-
ся на дочери великого князя этой страны... — В 1409 году со-
стоялось бракосочетание внучки Дмитрия Донского, дочери мо-
сковского великого князя Василия Дмитриевича Анны и сына ви-
зантийского императора Мапуила II Палеолога Иоанна, в
1425 году взошедшего на престол под именем Иоанна VIII и пра-
вившего до 1448 года.
619

К с. 565. Никифор Григорий — имеется в виду Никифор
Григора (ок. 1295 — ок. 1360) — византийский ученый, бого-
слов, историк. В своей «Римской истории», рассказывая о собы-
тиях 1204—1359 годов, главное внимание уделяет религиозной
жизни Византии, внутрицерковной борьбе этого времени.
К с. 567. Никейский собор — имеется в виду 1-й Никейский
собор, то есть Вселенский собор высшего христианского духовен-
ства, созванный в Никее императором Константином I в 325 го-
ду для борьбы с арианством — одним из течений в христианстве,
отрицавшем «единосущность» Иисуса Христа с богом-отцом.
К с. 576. Гимнософисты — по-гречески — нагие мудрецы.
Так греки называли индийских отшельников, строгих аскетов,
которые отвергали даже одежду и проводили жизнь в созер-
цании.
К с. 577. Пасквиль — термин обычно применяется в отноше-
нии сочинений, остро сатирических по своему характеру, оскор-
бительных по форме, а порой и просто клеветнических. Проис-
ходит от имени итальянского башмачника Пасквино, прославив-
шегося смелой, грубой руганью в адрес высокопоставленных
лиц. Флетчер употребляет его как имя нарицательное, подразу-
мевая людей, которые, пользуясь своей ничтожностью, позволя-
ют себе резкую критику властей.
К с. 585. Последнее хотя есть у них на польском языке... —
Ошибочное утверждение Флетчера. В Польше, стране католиче-
ской, языком религии была латынь. Книги Священного писания
были переведены на русский язык еще во времена Киевской Ру-
си. В конце XV века в Новгороде при архиепископе Геннадии
был собран полный набор библейских книг (Геннадиевская биб-
лия), а к 1588 году, когда Флетчер приехал в Россию, уже уви-
дела свет и первая печатная библия (Острожская).
К с. 586. Что касается до преследований по делам веры... —
В самом деле, случаи преследований по делам воры в России
были крайне редки, в отличие от католических и протестантских
стран, где религиозный террор посил в это время чудовищные
размеры.
...Не позволяют видеть ее... — Речь, разумеется, идет о нра-
вах знати и верхушки горожан.
К с. 587. Колымага — тяжелая закрытая четырехколесная
повозка.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
ИСТОЧНИКИ
Б а и т ы ш - К а м е и с к и й Н. Н. Обзор внешних сношений
России (по 1800 г.), ч. 1—4. М., 1894—1897.
Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в.
и Роспись русского войска 1604 г., ч. 1—2. М., 1979.
Буганов В. И. Сказание о смерти Федора Ивановича и
воцарении Бориса Годунова. — Записки отдела рукописей ГБЛ
имени В. И. Ленина, вып. 19. М., 1957.
Временник Ивана Тимофеева. М. —Л., 1951.
Гейденштейн Р. Записки о Московской войне (1578—
1582). Спб., 1889.
Горсей Д. Записки о Московии XVI века. Спб., 1909.
Донесение австрийского посла о поездке в Москву в 1589 го-
ду. — «Вопросы истории», 1978, № 6.
Клейн В. К. Дело розыскное в 1591 году про убивство
царевича Дмитрия Ивановича на Угличе. М., 1913.
Коялович М. Дневник последнего похода Стефана Бато-
рия на Россию. Спб., 1867.
Записки капитана Маржерета. М., 1982.
Масса И. Краткое известие о Московии. М., 1937.
П е т р е й П. История о великом княжестве Московском.
М., 1867.
Поссевино А. Исторические сочинени, о Г ссии XVI ве-
ка. М., 1983.
Разрядная книга 1559—1605 гг. М., 1974.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Базилевич К. В. Борис Годунов в изображении
А. С. Пушкина. — В кн.: Исторические записки, т. 1. М., 1937.
Введенский А. А. Дом Строгановых в XVI—XVII вв.
М., 1962.
Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв.
М., 1975.
Веселовский С. Б. Исследования по истории опрични-
ны. М., 1963.
Зимин А. А. В канун грозных потрясений. М., 1986.
621

Кобрин В. Б. Власть и собственность в средневековой
России. М., 1985.
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и пер-
вая Крестьянская война в России. М., 1975.
Костомаров Н. И. Смутное время в Московском госу-
дарстве, т. 3. Спб., 1883.
Носов Н. Е. Становление сословно-представительных уч-
реждений в России. Л., 1969.
Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. М., 1912.
Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. Пг., 1915.
Платонов С. Ф. Борис Годунов. Пг., 1921.
Платонов С. Ф. Иван Грозный. Берлин, 1924.
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Москов-
ском государстве XVI—XVII вв. М., 1937.
Сахаров А. М. Образование и развитие единого Россий-
ского государства в XIV—XVII вв. М., 1969.
Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1979.
Скрынников Р. Г. Россия после опричнины. Л., 1975.
Смирнов П. П. Посадские люди и их классовая борьба
до середины XVII в., ч. 1. М.—Л., 1947.
Тихомиров М. Н. Российское государство XV—XVII вв.
М., 1973.
Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский во-
прос в конце XVI — начале XVII в. М., 1973.
Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства
в XVI—XVII вв. М., 1978.
Шмидт С. О. Становление российского самодержавства. М.,

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие. С. Елисеев ................. 5
К. Б а д и г и и. Кораблекрушение у острова
Надежды. Роман....................... 49
Дж. Флетчер. О государстве Русском . .	481
Комментарии.............................604
Рекомендуемая литература................621

Накануне Смуты / Сост., предисл., коммент.
Н 21 С. Елисеева. — М. :Мол. гвардия, 1990. — 621[3] с.,
ил: — (История Отечества в романах, повестях,
документах. Век XVI).
ISBN 5-235-00321-7 (2-й з-д)
Очередной том Библиотеки рассказывает о России конца
XVI века, накануне Смутного времени. В книгу вошли ромаи
К. Бадигина «Кораблекрушение у острова Надежды» и запи-
ски «О государстве Русском» Дж. Флетчера — английского
посла в Москве при царе Федоре Ивановиче.
4702010000—043
Н 078(02)—90	125-90
ББК 84Р7 +
63.3(2)45
ИБ № 6013
НАКАНУНЕ СМУТЫ
«
Заведующий редакцией
А. Житнухин
Редактор
А. Карпов
Художественный редактор
А. Романова
Технический редактор
Т. Шельдова
Корректоры
Е. Дмитриева,
Е. Самолетова, Н. Хасаия
*
Сдано в набор 15.09.89. Подписано
в печать 08.12.89. Фор-
мат 84Х108’/з2. Бумага типограф-
ская № 1. Гарнитура «Обыкновен-
ная новая». Печать высокая. Усл.
печ. л. 32,78. Усл. кр.-отт. 33,28.
Учетно-изд. л. 36, 1. Тираж 200 000
экз. (100 001—200 000 экз.). Цена
2 р. 40 к. Заказ 2221.
«
Типография ордена Трудового
Красного Знамени издательско-
полиграфического объединения
ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
Адрес НПО: 103030, Москва. Су-
щевская. 21.
ISBN 5-235-00321-7 (2-й з-д)