ГОБРХНИЕ

СОЧИНЕНИЙ

в ЧЕТЫРНМи-^ТИ томлх
0М*11
БИБЛИОТЕКА «ОГОНЕК»

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА» • МОСКВА • 1961

Собрание сочинений

выходит под общей редакцией
Р. М. Самарина.

лжон-
ЕННОЕ
ЗВРЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Эта мысль созрела у меня однажды в день выборов.

В послеполуденный час я спустился с фермы по Лун¬

ной долине в маленькое селение, чтобы сказать свое «да»

или «нет» по поводу разиых поправок к конституции шта¬

та Калифорния. Было жарко, и я выпил несколько рю¬

мок перед тем, как опустить свой бюллетень, и две-три

после. Покончив с делами, я верхом поехал обратно гор¬

ной тропой вдоль наших виноградников и пастбищ,

К себе на ферму я прибыл к вечеру и успел еще разок

выпить перед ужином.
—	Ты голосовал за женское равноправие или про¬

тив? — осведомилась Чармиан.
—	За!
Она издала возглас удивления, ибо должен признать¬

ся, что в дни молодости я, несмотря на свой пылкий

демократизм, был противником женского равноправия.

С годами я выработал в себе известную терпимость,

поняв, хотя и без восторга, общественную неизбеж¬

ность этой реформы.
—	Все-таки объясни, почему ты голосовал за? —до¬

пытывалась Чармиан.
Я принялся объяснять многословно и сердито. И чем

больше говорил, тем сильнее злился. (Нет, я не был пьян.

Ведь я ехал на «Разбойнике». Интересно знать, какой

пьяный усидел бы на этой лошади!)
Пьян не пьян, но возбужден я был изрядно, в голове

приятно шумело, в общем, я чувствовал себя в ударе.
5

—	Как только женщины добьются избирательного

права, они потребуют сухого закона,— сказал я.— То¬

гда тебе крышка, Джон-Ячменное зерно! Уж они-то, же¬

ны, сестры, матери, угробят тебя наверняка!
—	А мне ведь казалось, что Джон-Ячменное зерно —

твой друг,— заметила Чармиан.
—	Да, друг. Нет, нет, какое там! Никогда он мне не

был другом. Когда я с ним, мне чудится, что мы друзья,

но тут-то я меньше всего ему предан. Он король обман¬

щиков. Он правд'ивейш^ий из правдивых. Он окрыляет

человека. Но он в союзе и с Курносой. Путь, который

он указывает, ведет к обнаженной правде и к гибели. От

него и прозрение и безумие. Он враг жизни, он учит

мудрости, но мудрости потусторонней. Он кровавый

убийца, губитель молодых жизней.
Чармиан глядела на меня с недоумением.
А я уже не мог остановиться. Да, действительно я

был в ударе! Мозг работал четко. Каждая мысль си¬

дела в своей клетке, готовая вырваться наружу, словно

узник, ждущий в глухую полночь сигнала к побегу. И

каждая мысль была, как откровение, точная, четкая,

образная. Алкоголь озарил мой мозг ярким светом.

Джон-Ячменное зерно пожелал излить свою душу и вы¬

балтывал сокровенные тайны моими устами. Картины

прошлого воскресали у меня в голове, сменяясь ряд за

рядом, точно войска на параде. Я был властен отбирать

их в любом порядке. Я полностью владел своими мысля¬

ми, распоряжался словами, подкреплял их примерами из

своего богатого жизненного опыта. В этом и есть колдов¬

ская сила Джона-Ячменного зерна: он изощряет ум, на¬

шептывает роковые истины, освещает серость жизни баг¬

ряными лучами прозрения.
Я бегло обрисовал Чармиан свое прошлое, коснулся

главных черт своей натуры. Я не потомственный алко¬

голик. Никакого органического влечения к алкоголю у

меня нет. В этом смысле я рос нормальным человеком.

Привычка к алкоголю у меня благоприобретенная, и я

немало выстрадал, пока привык пить. Вначале меня тош¬

нило от спиртного хуже, чем от лекарств. Я до сих пор

ненавижу его вкус. Я пью только ради того, чтобы быть

«под хмельком», а в возрасте от пяти до двадцати пяти

меня и это не привлекало. Потребовалось двадцать
6

лет насилия над организмом, чтобы преодолеть отвра¬

щение к алкоголю и создать к нему привычку.
Я рассказал Чармиан, как познакомился с алкого¬

лем, как болел после каждой выпивки, и привык к нему

лишь потому, что он оказывался всегда под рукой. Под

рукой — это даже не то слово. Все увлечения в период

формирования моей личности толкали меня к алкоголю.

Мальчишкой, продавая газеты, в годы юности, плавая

матросом, работая рудокопом и просто странствуя в чу¬

жих краях, я всегда видел, что где бы ни сходились

мужчины — обменяться мыслями, пошутить, покура¬

житься, похвастать, отдохнуть от вечного отупляю¬

щего труда и забыться,— на столе непременно появля¬

лась бутылка. Местом сборищ был кабак^ Люди

собирались там за бутылкой, как собирались в седой

древности их первобытные предки вокруг кочевого

костра.
Я напомнил Чармиан про лодочные домики на южных

островах Тихого океана, куда ее не допускали. Курчавые

туземцы пировали и пьянствовали там без жен — для

них это была святая святых, для женщин — табу, нару¬

шение которого каралось смертью.
Кабак помог мне в юношеские годы уйти от мелочной

женской опеки, открыв передо мной широкий свободный

мужской мир. Все пути вели в кабак. Тысячи неведомых

дорог сходились там и расходились оттуда по всему

свету.
—	Привычка к алкоголю создалась у меня из-за го-

го, что он был доступен,— вот где корень зла,— заклю¬

чил я свой рассказ.— Мне он совсем не нравился. Я сме¬

ялся над ним. А в конце концов стал пьяницей. Два¬

дцать лет я прививал себе вкус к крепким напиткам, по¬

том еще десять лет заставлял себя их полюбить. И ни¬

когда мне это не доставляло радости. По натуре я че¬

ловеке простодушный, жизнерадостный. Но когда со

мной Джон-Ячменное зерно, я становлюсь мрачным пес¬

симистом и испытываю все муки ада.
Впрочем, нужно отдать ему должное,— поспешил я

добавить, как привык это делать всегда.— Джон-Ячмен¬

ное зерно режет правду в глаза. Вот в чем его сила. Так

называемая житейская правда — вовсе не правда. Это

та непременная ложь, которая поддерживает жизнен¬
7

ные устои, а Джон-Ячменное зерно не оставляет от нее

камня на камне.
—	И вряд ли этим оказывает большую услугу жиз¬

ни!— вставила Чармиан.
—	Ты права,— согласился я.— В этом-то вся траге¬

дия. Е1сли на то пошло, он скорее играет на руку смер¬

ти. Вот почему я нынче голосовал за женское равнопра¬

вие. Вспомнил всю свою жизнь и понял, что стал пьяни¬

цей оттого, что алкоголь был всегда слишком доступен.

Поверь, не так уж много людей рождается алкоголи¬

ками. К слову сказать, само это понятие требует разъяс¬

нения. Алкоголик — это тот, кто органически не может

существовать без вина и бессилен бороться со своей стра¬

стью. А большинство пьющих — вовсе не прирожденные

алкоголики. Ни первая, ни двадцатая, ни даже сотая

рюмка не доставила им удовольствия. Пить они приучи¬

лись так же, как приучаются курить, хотя, впрочем, вто¬

рое куда проще. Причина одна — доступность алкоголя.

Женщины это знают. Расплачиваться за все приходит¬

ся им, бедняжкам,— женам, матерям, сестрам. Зато ко¬

гда их допустят к урнам, они потребуют запрещения

спиртных напитков. И это будет очень полезно: изба¬

вит молодое поколение от многих бед. Не видя вина, не

питая к нему слабости, люди не станут даже вспоми¬

нать о нем. В результате жизнь подростков и юношей

сделается содержательнее. И жизнь девушек, их буду¬

щих подруг, тоже.
—	Почему бы тебе не написать об этом на благо

грядущих поколений? — сказала Чармиан.— Чтобы

жены, сестры и матери поняли, за что им следует голо¬

совать.
—	Воспоминания алкоголика? — поморщился я,—

вернее, не я, а Джон-Ячменное зерно: ведь он уже сидел

во мне и слышал мою покровительственно-благодушную

болтовню. Только он. Ячменное зерно, способен вдруг

превратить улыбку в презрительную гримасу.
—	Нет,— сказала Чармиан, привыкшая по-женски не

обращать внимания на его грубые выпады.— Ты ведь до¬

казываешь, что ты не алкоголик, не запойный пьяница,

а свел дружбу с бутылкой лишь потому, что она была

всегда излишне доступна. Вот об этом и напиши и на¬

зови свою книгу «Воспоминания об алкоголе».
8

ГЛАВА ВТОРАЯ
Итак, я приступаю. Прошу читателя выслушать ме¬

ня сочувственно, постараться понять меня и других, о ком

я здесь пишу, разобраться в обстановке, которая нас

окружала. Прежде всего надо сказать, что я пьяница со

стажем, хотя врожденной склонности к спиртным напит¬

кам никогда за собой не замечал. Я не глуп. Я не скоти¬

на. По части выпивки прошел всю науку, какая есть, и

всегда знаю меру. Меня никогда не приходится уклады¬

вать спать. И не надо поддерживать, чтобы я не упал.

Короче говоря, я нормальный, обыкновенный человек и

пью, как все. Об этом я и намерен написать: о влиянии

алкоголя на нормального, обыкновенного человека. Не

буду касаться поведения запойных пьяниц и не намерен

их защищать; такие экземпляры составляют ничтожное

меньшинство.
Все пьющие делятся, в общем, на два типа. Первый

хорошо известен всем: это глупое, тупое существо, всегда

в дурмане, ходит, широко расставляя ноги, словно в кач¬

ку матрос, часто валяется в канавах, а уж когда нахле¬

щется, видит синих мышей и розовых слонов. Это тот

самый забулдыга, который дает юмористам неисчерпае¬

мый материал для карикатур.
Пьяница второго типа наделен воображением и про¬

ницательностью. Даже когда в голове у него шумит, он

сохраняет привычную устойчивость — не пишет вензеля

на мостовой, не валится с ног, хорошо знает, где он и

что с ним происходит. Власть алкоголя распространяет¬

ся лишъ на его мозг, но не на тело. Такой человек бы¬

вает блестящим, остроумным, душою общества. Бывает

и провидцем в космических масштабах, с железной логи¬

кой, нередко облеченной в форму силлогизмов. Алкоголь

рассеял все иллюзии, раскрыл ему горькую правду о

том, что душа его скована железным обручем долга. В

этот час Джон-Ячменное зерно коварно показывает свое

могущество. В канаве валяться — дело не хитрое. Но

удержаться и не пасть — мучительнейшая пьггка, если

ты прозрел и понял, что тебе дано одно только право —

покончить с собой. В этот час прозрения становится оче¬

видной истина, что познаваемы только законы жизни,

но смысл ее — никогда. И это страшный час! Сам о тОхМ

не догадываясь," ты ступаешь на смертную стезю.
9

Ослепительный свет вдруг пронизывает все. Бессмер¬

тия не существует — это небылица, плод душевного

смятения, посеянного страхом смерти и усугубленного

воображением, будь оно трижды проклято! Человек ли¬

шен инстинкта смерти: когда настает последний час, у

него не хватает воли умереть. И потому он тешит себя

обманом, будто ему удастся перехитрить судьбу и вы¬

рвать у нее вторую жизнь — за гробом; истлевать во

тьме могил, испепеляться в печах крематория — это удел

других! Зато уж тот, кому Джон-Ячменное зерно со¬

рвал повязку с глаз, постиг всю правду. Всех ждет один

конец. Под луной ничто не ново, в том числе и миф о

бессмертии, это — утеха малодушных. А ты, ты крепко

стоишь на земле, ты знаешь что и как. Плоть, вино,

блеск ума, солнечные лучи, звездная пыль — вот из чего

сработан на краткий срок непрочный механизм, и сколь¬

ко ни будут стараться ученые богословы и медики, все

равно конец один — на свалке.
Разумеется, такие приступы меланхолии не что иное,

как душевное заболевание, которым человек с воображе-

ниехм расплачивается за дружбу с Ячменным зерном. Ду¬

раку гораздо легче. Он напивается до бесчувствия, спит

одурманенный, и если видит сны, то всегда сбивчивые.

А человеку с головой Джон-Ячменное зерно посылает

безжалостные и призрачные силлогизмы Белой Логики.

И этот человек начинает взирать на жизнь с ее суетой

желчным взглядом немецкого философа-пессимиста. Раз¬

венчивает все иллюзии. Переоценивает все ценности. До¬

бро— это зло, правда — обман, жизнь — не больше как

шутка. В своем маниакальном бреду, убежденный, как

бог, в собственной правоте, он видит только дурное. Же¬

на, дети, друзья в свете Белой Логики — лицемеры и об¬

манщики. Уверовав, что видит их насквозь, он замечает

в них только мелочность, ничтожество, скудоумие и нрав¬

ственную нечистоплотность. Он их раскусил и понял, чго

это убогие, маленькие себялюбцы, жалкие смертные, чья

жизнь быстротечное, чем век мотылька. Они не рас¬

поряжаются своей судьбой. Они рабы случая. И он то¬

же. Он это понял. Но также понял, что он другой: он

все видит, все знает. Единственное право, которым он

обладает,— право покончить с собой. И это очень плохо.

Ведь человек рождается на свет, чтобы жить, любить
10

и быть любимым. А Джон-Ячменное зерно толкает его

на самоубийство — быстрое или медленное: пустить пу¬

лю в лоб или шаг за шагом уходить из жизни на протя¬

жении многих лет. Кто свел с ним дружбу, тому не из-

бежать этой роковой, справедливой расплаты.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В первый раз я напился, когда мне было пять лет.

День был жаркий, мой отец пахал в поле за полмили

от дома. Меня послали отнести ему пива. «Да смотри,

не расплескай по дороге!» — наказали мне на прощание.
Пиво было, помнится, в деревянном ведерке, с ши¬

роким верхом и без крышки. Я нес его и плескал себе

на ноги. Я шел и размышлял: почему это пиво считает¬

ся такой драгоценностью? Небось, вкусно! А то почему

мне не велят его пить? Ведь все, что родители запре¬

щают, всегда очень вкусно. Значит, и пиво тоже. Уж

эти взрослые понимают, что к чему! А тут, как назло,

полное ведро. Пиво выливается мне на ноги и на зем¬

лю. Чего же зря добру пропадать? Никто не узнает,

пролил я или выпил?
Я был так мал, что пришлось сесть и поставить ве¬

дерко себе на колени, чтобы отхлебнуть. Сперва я лиз¬

нул пену. Бог ты мой! Где же этот дивный вкус? Зна¬

чит, не в пеке, уж слишком она противная. Тут я вспом¬

нил, что взрослые ее сдувают и только потом пьют. Я

сунул нос в ведро и принялся лакать густую жидкость.

Ну и дрянь же! Все-таки я пил. Не может быть, чтобы

взрослые так ошибались! Трудно сказать, сколько я вы¬

пил тогда: я был карапуз, а ведро казалось огромным,

а я все хлебал, не отрываясь, погрузив лицо по самые

уши в пену. Но глотал я, признаться, как лекарство: меня

тошнило, и хотелось скорее покончить с этим мучением.
Наконец я встал, передергиваясь от отвращения, и

пошел дальше. Наверное, после все же будет приятно, ду¬

мал я. По пути я прикладывался к ведерку еще несколь¬

ко раз, и вдруг заметил, что там изрядно недостает. Но

я вспомнил, что пиво размешивают, и, схватив палочку,

принялся мешать, пока пена не вздулась до краев.
Отец ничего не заметил. Ему очень хотелось пить и,

быстро осушив ведерко, он снова взялся за плуг. Я по¬
11

пробовал пойти рядом, но, сделав несколько шагов, упал

под лошадь, едва не напоровшись на стальной лемех.

Отец так резко осадил назад, что лошади едва не рас¬

топтали меня. Потом отец рассказывал, что я был на во¬

лосок от гибели. Смутно помню, как он нес меня на край

поля, где росли деревья, и все передо мной качалось

и ходило ходуном. Меня страшно тошнило и мучил страх,

что я совершил дурной поступок.
Я проспал под деревьями до вечера. На закате отец

разбудил меня, и, с трудом поднявшись, я побрел за

ним. Я был еле жив: ноги казались свинцовыми, резало

в животе, к горлу подступала тошнота. Я чувствовал се¬

бя отравленным. Собственно говоря, это и было самое

настоящее отравление.
После этого случая у меня надолго пропал интерес к

пиву, так же, как к кухонной плите, о которую я однаж¬

ды обжегся. Да, взрослые правы. Пиво не для малень¬

ких. Взрослым что — они пьют, не моргнув глазом! Да

им и касторка нипочем и разные пилюли! А я проживу

и без пива. И прожил бы всю жизнь, если бы не об¬

стоятельства. В той среде, где я рос, Джон-Ячменное

зерно манил к себе на каждом ш^агу. От него невозмож¬

но было спрятаться. Все дороги вели к нему. И за два¬

дцать лет общения с ним, приветствуя его при встречах

и восхваляя без всякой искренности, я в конце концов

привязался к этому негодяю.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мой второй поединок с Джоном-Ячменным зерном

состоялся, когда мне исполнилось семь лет. На сей раз

меня подвело воображение: страх толкнул меня к алко¬

голю. Наша семья, занимавшаяся сельским хозяйством,

переехала на новую ферму в округ Сан-Матео, к югу

от Сан-Франциско, на пустынное, голое побережье. В те

времена это была совершенная глушь, и моя мать ча¬

стенько напоминала нам с гордостью, что мы коренные

американцы, не то что другие фермеры — разные ир¬

ландцы да итальянцы.
Однажды воскресным утром — не помню сейчас, по

какому поводу,— я очутился на ферме Морриси. Тамсо-
12

бралась молодежь с окрестных ферм. Были и люди по¬

старше, которые начали пить еще спозаранку, а то и со

вчерашнего вечера. Все члены обширной семьи Морриси,

многочисленные сыновья и племянники были как на

подбор: крупные, здоровые, в тяжелых сапогах, с зычны¬

ми голосами и внушительными кулачищами.
Внезапно со двора раздались вопли девушек: «Ка¬

раул! Дерутся!» Мужчины выскочили из кухни и кину¬

лись туда. Во дворе сцепились два полуседых красно¬

лицых великана. Один из них носил прозвище Черный

Мэт — по слухам, он убил когда-то двух человек. Жен¬

щины визжали, крестились и бормотали молитвы, мно¬

гие закрывали лица руками, хотя и поглядывали между

пальцев. Зато уж я смотрел во все глаза. Можно ска¬

зать без преувеличения, что я был самым заинтересо¬

ванным зрителем. А вдруг мне повезет, и я увижу убий¬

ство! Или, по крайней мере, хотя бы настоящую муж¬

скую драку! Каково же было мое разочарование, когда

оказалось, что Черный Мэт и Том Морриси, обхватив

друг друга за пояс и поднимая ноги в огромных сапо¬

жищах, просто топчутся на месте как пара дрессирован¬

ных слонов. Для хорошей драки они были слишком

пьяны. Тут подоспели миротворцы и увлекли их обрат¬

но на кухню, чтобы вспрыснуть восстановление преж¬

ней дружбы.
Скоро все уже опять говорили разом, из богатырских

глоток мужчин, привыкших к труду на вольном воздухе,

неслись веселые возгласы и смех. Виски развязало язы¬

ки этим обычно молчаливым фермерам. А я, готовый в

любой миг пуститься наутек, замирая от страха, загля¬

дывал в открытую дверь и дивился, что за непонятные

люди эти взрослые. Чего это вдруг Черный Мэт и Том

Морриси уселись в обнимку, навалились грудью на

стол и громко всхлипывают?
Кухонный пир продолжался, и девушки во дворе

забеспокоились. Они знали, чем обычно кончаются тако¬

го рода пирушки, и с минуты ка минуту ожидали беды.

Свидетелями быть никому не хотелось. И вот кто-то

предложил отправиться всей компанией на большую

итальянскую ферму в четырех милях от Морриси, где

можно потанцевать. Долго не раздумывая, юноши и

девушки разделились на пары и двинулись по песчаной
13

дороге. Я заметил, что каждый юноша поспешил при¬

строиться к своей симпатии,— уж предоставьте семилет-'

нему всезнайке быть в курсе амурных дел своих сосе¬

дей! И даже мне доверили даму: маленькую ирландоч-

ку одних со мной лет. В этой непринужденной компа¬

нии, кроме нас, детей не было. Самой старшей паре было

от силы двадцать лет, а большинству мальчишек и дев¬

чонок— эдак четырнадцать — шестнадцать. Мы же с

ирландочкой представляли самый юный возраст и шли,

держась за руки, хотя время от времени, подзадоривае¬

мый старшими, я обхватывал ее за талию. Но. так идти

было неудобно. Однако я шествовал весьма горделиво,

и в это солнечное воскресное утро дорога меж песчаных

холмов не казалась мне длинной и мрачной. Смотрите,

и у меня есть подружка, я тоже теперь взрослый!
Итальянская ферма принадлежала холостякам. Нас

встретили очень радушно. Всех угостили красным ви¬

ном и стали сдвигать мебель в просторной столовой,

освобождая место для танцев. Ребята плясали с подруж¬

ками под аккордеон. Мне эта музыка показалась восхи¬

тительной, ничего лучше я никогда не слыхал. Молодой

итальянец с аккордеоном даже умудрялся вскакивать и

танцевать, схватив в объятия свою девушку и играя за

ее спиной. Сам я не участвовал в танцах, я сидел за сто¬

лом и восхищенно таращил глаза. Ведь я был еще ма¬

лышом и новые впечатления впитывал с величайшей

жадностью. Время от времени наши ирландские ребята

подходили к столу и наливали себе вина; было весело,

и у всех было хорошее настроение. Но вот некоторые

начали спотыкаться танцуя и даже падать, а один па¬

рень забился в угол и гам уснул. Их подружки обиде¬

лись и собрались уходить, но другие беззаботно хихика¬

ли: мол, нам-то что, пускай!
Хозяева предложили и мне выпить за компанию, но

я отказался. Я еще не забыл истории с пивом и не соби¬

рался пополнять свой опыт. На беду молодой италь¬

янец Питер, коварная душа, заметив, что я сижу один,

вдруг воспылал участием и протянул мне через стол пол¬

стопки вина. Я отказался. Лицо его сразу приняло су¬

ровое выражение, и он еще настойчивее предложил мне

выпить. И тут на меня напал страх — причину я сейчас

объясню,
14

у моей матери были свои теории. Во-первых, она бы-

ла твердо убеждена, что все черноволосые и черноглазые

представители рода людского — лжецы. Излишне гово¬

рить, что мать сама была блондинкой. Другим глубоким

ее убеждением являлось то, что черноглазые латинские

народы безмерно обидчивы, коварны и кровожадны. Пе¬

ренимая жизненную мудрость из уст матери, я накрепко

запомнил ее слова, что если обидеть итальянца, пусть

даже из-за пустяка или совсем нечаянно, он тотчас схва¬

тится за нож. «Всадит тебе нож в спину!» — говорила

всегда мать.
И хотя только сегодня я горел желанием увидеть,

как Черный Мэт будет убивать Тома Морриси, меня куда

меньше привлекала перспектива самому доставить удо¬

вольствие танцующим видом ножа, торчащего у меня

меж лопаток. В то время я еще не научился понимать

разницу между теориями и фактами. Я слепо верил то¬

му, что говорила мать об итальянцах. С другой сторо¬

ны, у меня имелись зачаточные представления о том,

что гостеприимство свято. Я попал в гости к коварному,

обидчивому и кровожадному итальянцу. Мне внушили,

что, если я его обижу, он даст мне ножом, как дает ко¬

пытом норовистая лошадь, если ты разозлил ее. Как на

грех, у этого Питера были те самые страшные черные

глаза, о которых меня предупреждала мать. Они не бы¬

ли похожи на глаза знакомых мне людей — голубые, се¬

рые и карие глаза членов нашей семьи или на добродуш¬

ные— цвета небесной лазури — глаза ирландцев. Воз¬

можно, Питер был под хмельком. Во всяком случае, гла¬

за его блестели, как антрацит, искрились насмешкой.

Но для меня их выражение было загадочным — мог ли

я в свои семь лет анализировать, понимать, что со мной

шутят? Во взгляде Питера я прочел свой смертный при¬

говор и уже повторил свой отказ менее решительно. То¬

гда глаза Питера стали еще страшнее. Сурово и по¬

велительно уставившись на меня, итальянец пододви¬

нул ко мне вплотную стопку с вином.
Что тут было делать? Впоследствии я встречался не

раз лицом к лицу со смертью, но такого леденящего ужа¬

са, как тогда, я больп1е не испытал. Я поднес стопку к

губам. Взгляд Питера смягчился. Значит, он меня не

убьет, обрадовался я. На сердце стало поспокойнее, но
15

в желудке творилось бог знает что. Вино было молодое,

самых дешевых сортов, горькое, кислое, изготовленное

из бросового винограда и сцеженное со дна бочки. Еще

противнее, чем пиво! Есть один только способ пить лекар¬

ство: пить, не раздумывая. Этот способ я и применил:

запрокинув голову назад, осушил стопку. Потом судо¬

рожно глотнул, силясь удержать в себе этот яд, словно

огнем опаливший мое нутро.
Представляю себе, как поражен был Питер. Он сно¬

ва налил полстопки и поставил передо мной. Похолодев

от ужаса, но понимая, что от судьбы не уйдешь, я про¬

глотил вторую порцию. Это показалось Питеру и вовсе

невероятным. Решив поделиться с другими своей инте¬

ресной находкой, он подозвал молодого усатого итальян¬

ца Доминика: посмотри, что за диво! Мне налили пол¬

ную стопку. На какие жертвы не идешь, спасая свою

жизнь! Я призвал себе на помощь все мужество, пода¬

вил тошноту и выпил.
Доминик заявил, что с роду не видывал такого храб¬

рого мальчишку. Он еще два раза наполнил до краев

мою стопку и следил, как я поглощаю вино. К тому вре¬

мени мой героизм привлек внимание и других. Меня об¬

ступили пожилые батраки, итальянцы из Старого Света,

которые не понимали по-английски и не танцевали

с ирландскими девчонками. Я видел темные жестокие

лица, красные рубахи, кожаные пояса и знал, что у

каждого из этих людей, окруживших меня, точно шайка

пиратов, есть нож. А Питер и Доминик все требовали,

чтобы я демонстрировал свое умение пить.
Если бы не мое проклятое воображение, я бы отбры¬

кивался и со мной бы не случилось такое происшествие.

Но все наши ребята увлеклись танцами, и некому было

вызволить меня из беды. Не знаю, сколько этого

страшного зелья пришлось мне тогда влить себе в глот¬

ку. Мне запомнилось лишь ощущение безгранич¬

ного страха перед обступившей меня кровожадной сво¬

рой, стол из грубых досок, залитый вином, да бесчислен¬

ные стопки с огненной жидкостью, которую я все пил и

пил. Как ни ужасно вино, получить смертельную рану

еще хуже; и я твердил себе, что должен выжить любой

ценой.
Теперь, умудренный опытом, я понимаю, почему
16

не лишился тогда чувств. Я уже говорил, что был

скован, парализован страхом и мог только машинально

поднимать руку, поднося ко рту стопку за стопкой. Окп-

менев, я стал сосудом, в который вливалось вино. От

страха мой желудок атрофировался. Даже тошнить пе¬

рестало. Не удивительно, что итальянцы сочли меня ди¬

ковинным ребенком, видя, как я с безразличием авто¬

мата поглощаю столько вина. Утверждаю без хвастов¬

ства, что подобное зрелище им было в диковинку.
Настала пора уходить. Пьяные выходки ребят за¬

ставили наиболее рассудительных девушек заторопить¬

ся домой. Я оказался за дверью подле своей малень¬

кой дамы. С ней не случилось такой беды, как со мной,

ее никто не пытался напоить. Она смотрела как зачаро¬

ванная на фокусы, которые выделывали наши ребята,

старавшиеся сохранять равновесие, идя рядом со свои¬

ми подружками. Потом она стала их передразнивагь.

Мне это показалось очень забавным, и я тоже пошел

писать вензеля. Но она-то не пила ничего, мне же от этих

шалостей винные пары ударили в голову. Уже с первых

шагов у меня получалось правдоподобнее, чем у нее, а

через несколько минут я выделывал такие антраша, чго

сам себе удивлялся. Я заметил, как один паренек, ко¬

торый, шатаясь, прошел шагов десять, остановился на

краю дороги, вперил мрачный взгляд в канаву и завер¬

шил свое глубокомысленное созерцание тем, что свалил¬

ся в нее. Это вышло смешно до чертиков, и, подражая

ему, я тоже направился к канаве, разумеется, без всяко¬

го намерения падать. Очнулся я уже на дне канавы, от*»

куда меня вытаскивали перепуганные девчонки.
Мне вдруг надоело валять дурака. Шутливое на¬

строение разом испарилось. В глазах поплыло, стало

трудно дышать, и я начал жадно ловить воздух. Две де¬

вушки тащили меня под руки. Ноги мои были точно на¬

литы свинцом. В голове и в сердце стучало, как молотом.

Будь я слаб, я умер бы тогда наверняка. Даже при

всей своей выносливости я был близок к смерти, о чем не

догадывались мои встревоженные спутницы. Я слышал,

как они спорили, кто виноват, некоторые даже плака¬

ли, жалея себя, жалея меия и сетуя на своих кавалеров,

показавших себя в столь невыгодном свете. Но мне было

все безразлично. Я задыхался, мне не хватало воздуха.
2.	Джек Лондон. Т. XI.	-j7

Каждый шаг был пыткой. До дому четыре мили. Четы¬

ре мили! Как сквозь туман, я увидел переброшенный

через ручей мостик; помню, мне почудилось, что он очень

далеко. А там и ста футов не было! Дойдя до него, я

опустился на землю и в изнеможении лег плашмя. Де¬

вушки пытались поднять меня, но я был не в состоянии

двинуться. Они стали звать на помощь; к нам подошел

подвыпивший семнадцатилетний Ларри и принялся де¬

лать мне искусственное дыхание, прыгая у меня на гру¬

ди. Помню, хотя и смутно, визг девушек, кинувшихся к

Ларри и оттащивших его в сторону. Больше я ничего не

запомнил, но мне рассказывали потом, что Ларри залез

под мост, лег и проспал там до утра.
Когда я открыл глаза, было уже темно. Всю дорогу

меня несли в бессознательном состоянии и дома уло¬

жили в постель. Я тяжко занемог и бредил. Пережи¬

тые ужасы, которые не укладывались в мое детское

сознание, вызвали мучительные галлюцинации. Кого-то

убивали, потом убийцы гнались за мной. Я кричал, буя¬

нил, отбивался. И страдал невыносимо. Когда после при¬

ступа ко мне на некоторый срок возвращалось сознание,

я слышал голос матери: «Что ж это будет! Помешался

ребенок!» И я опять начинал бредить, задыхаясь от

нового кош’мара: я в желтом доме, меня избивают над¬

зиратели, а вокруг дико орут сумасшедшие.
Как-то раз я слышал и запомнил разговор взрослых

о китайских притонах Сан-Франциско. И вот в бреду мне

стало казаться, что я попал в подземелье и там, в ты¬

сяче притонов за коваными дверями тысячу раз отби¬

ваюсь от смерти. Вдруг я вижу отца — он сидит за стэ-

лсм в одном из подземных склепов и ведет с китайцами

крупную игру на золото, разбросанное по столу. Я раз¬

ражался потоками страшной брани, вскакивал с посте¬

ли, вырывался из рук родных и ругал отца на чем свет

стоит. Я повторял всю грубую брань, которую безнад¬

зорный ребенок слышит от деревенских мужчин, но в

обычных условиях никогда не осмелится произнести

вслух. В бреду я ругал отца: негодяй, сидит в подзе¬

мелье и играет с китайцами, у которых длинные косы и

кривые когти!
Поражаюсь, как я тогда выжил. Едва ли артерии и

нервные центры семилетнего ребенка способны выдер¬
18

живать такие чудовищные приступы белой горячки. В ту

ночь, когда я попал в лапы Джона-Ячменного зерна, в

нашем деревянном домике никто не спал. А вот Ларри,

ночевавший под мостом, наверное, так не бредил. Спал

себе, небось, мертвецким сном, поутру, может быть, го¬

лова трещала с похмелья — вот и все. Если он сейчас

жив, то вряд ли помнит эту ночь — мало ли что бывало!

Л мне она врезалась в память на всю жизнь.

С тех пор миновало тридцать лет, но и сейчас, когда я

пишу эти строки, я помню кошмары, душившие меня, и

заново испытываю муки, которые пережил в ту ночь.
Я долго болел, и мать уже могла не напоминать мне

о вреде пьянства. Она была потрясена этим происшест¬

вием. Она считала, что я совершил дурной поступок,

очень дурной — разве этому она меня учила? А я, не

смея перечить, не зная даже слов, которые раскрыли

бы ей причины моего поведения, был неспособен, ко¬

нечно, объяснить, что как раз ее-то поучения и оказа¬

лись всему виной! Ведь если бы не ее теории насчет чер¬

ных глаз и итальянцев, я бы в рот не взял эту мерзкую

кислятину! Только став взрослым, я поведал ей, в чем

была истинная подоплека этого позорного происше¬

ствия.
Во время выздоровления я размышлял над разными

вещами. В те дни я многого еще не понимал, но кое-что

стало мне совершенно ясно. Я чувствовал, что провинил¬

ся, но все-таки люди несправедливы. Ведь не я же был

виноват, хоть и поступил нехорошо! Тем не менее я дал

себе зарок никогда больше не пить. Бешеная собака так

не боится воды, как я тогда боялся вина!
И все же должен подчеркнуть: как ни тяжко дался

мне этот опыт, он не помешал моей дальнейшей дружбе

с Джоном-Ячменным зерном. Уже в то время все вокруг

толкало меня к нему. Во-первых, взрослые, за исключе¬

нием моей матери — женщины крайне строгих взглядов,

воспринимали это происшествие весьма добродушно. Че¬

пуха! Что за стыд! Во-вторых, свидетели моего позора —

парни и девушки — со смехом судачили о том, кто чем

отличился в этот день, и вспоминали разные забавные

подробности: как Ларри прыгнул мне на грудь, а потом

мертвецки пьяный завалился под мост, как другой паре¬

нек провел ночь в дюнах, а третий свалился в канаву.
19

Итак, я понимал, что никто не считает это постыдным.

Наоборот, я совершил лихой подвиг, которым можно

гордиться. Окружающие восприняли это как яркое со¬

бытие, скрасившее на миг унылые будни мрачного побе¬

режья, вечно окутанного туманом.
Фермеры ирландцы добрюдушно журили меня, по¬

хлопывая по плечу, и вскоре я возомнил себя героем.

Питер, Доминик и другие итальянцы хвалили меня за

доблесть. Общественная мораль не запрещала пить. Пи¬

ли, кстати, все. В нашей общине не было ни одного трез¬

венника. Даже убеленный сединами пятидесятилетний

учитель маленькой сельской школы в периоды запоя,

сраженный Ячменным зерном, устраивал нам внеочеред¬

ные каникулы. Никаких нравственных запретов в этой

области не существовало. Мое отвращение к алкоголю

носило чисто физиологический характер. Мне не нрави¬

лось чертово зелье.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я так никогда и не сумел преодолеть в себе физиче¬

ское отвращение к алкоголю. Но я подавлял его. И поны¬

не всякий раз подавляю. Мой вкус не мирится с ним, а

я знаю: полезно то, что вкусно. Но люди пьют, не ду¬

мая о пользе, им бы только одурманить мозг, а если те¬

ло страдает... что ж, тем хуже для тела!
Однако, несмотря на мое физическое отвращение к

алкоголю, самые светлые детские воспоминания связаны

у меня с питейными заведениями. Сидя на телеге с кар¬

тофелем, которую тащили, утопая в песке, наши лоша¬

ди, я ежился от сырости, не знал, как размять затекшие

ноги, но дорога не казалась мне длинной: я ехал и мечтал.

Мечтал, что вот мой отец или другой, кто ведет упряж¬

ку, сделает остановку возле кабака в Колме и зайдет

выпить. Забегу и я, погреюсь у громадной печки и по¬

лучу коржик. Скромный коржик казался мне сказочным

лакомством. И от кабака, значит, есть польза! Примо¬

стившись снова на телеге, я наслаждался коржиком це¬

лый час. Осторожно откусывал микроскопические порции,

боясь уронить даже крошку, и так долго жевал каждый

кусочек, что он под конец превращался в жидкую ка¬
20

шицу, просто волшебную на вкус. Я старался не глотать

ее, а только смаковал, вертя на языке и засовывая то

за одну щеку, то за другую, пока она не таяла и капель¬

ками, струйками стекала мне в горло. Сам Хорас Флет¬

чер мог бы у меня поучиться!
Я любил кабаки. Особенно кабаки Сан-Франциско.

Какие там бывали яства! Диковинные булочки и пе¬

ченья, сыр, колбасы, сардины— божественная снедь, ка¬

кой я сроду дома не видывал. Помню, один кабатчик как-

то угостил меня сладким напитком — содовой водой с си¬

ропом. Отец не платил, кабатчик угощал задаром и по¬

тому стал для меня воплощением доброты и щедрости.

Я мечтал о нем долго и запомнил на всю жизнь, хотя

видел всего лишь раз, когда мне было семь лет. Его

заведение находилось в Сан-Франциско, где-то к югу

от Маркет-стрит. Слева от входа была стойка с напит¬

ками. Справа тянулась другая стойка — с бесплатными

закусками. Помещение было узкое и длинное, в конце

его, за пивными бочками, стояли круглые столики и

стулья. Кабатчик был голубоглазый блондин, светлые

мягкие пряди волос выбивались у него из-под черной

шелковой ермолки. Хорошо помню, что он был в корич¬

невом вязаном жилете, и даже сейчас я мог бы показать

то место среди батареи бутылок, откуда он вытащил гра¬

фин с красным сиропом. Он вел долгую беседу с моим

отцом, а я, глядя на него с обожанием, потягивал слад¬

кую водичку. По сей день у меня сохранилась о нем бла¬

годарная память.
Несмотря на опыт с алкоголем, столь трагически за¬

кончившийся оба раза, Джон-Ячменяое зерно продолжал

дразнить и притягивать меня своей доступностью: до

него всегда было рукой подать. Кабак действовал на мое

детское воображение пока еще косвенно, но уже до¬

вольно сильио. Ребенок, только начинавший познавать

мир, уже считал, что кабак — восхитительное учрежде¬

ние. Ни в магазинах, ни в общественных местах, ни в до¬

мах, где живут люди, никто не раскрывал предо мной

дверей, не приглашал погреться у огня или отведать

волшебный напиток с узенькой полки у стены. Все две¬

ри были вечно на замке, и только двери кабака вечно

распахнуты. Всегда и повсюду — на шоссе и проселках,

на оживленных улицах и в пустынных переулках — я
21

находил приветливый кабачок, теплый и ярко освещен¬

ный в зимнюю стужу, темный и прохладный в летний

зной. От него веяло гостеприимством, если не сказать

домашним уютом!
Когда мне исполнилось десять лет, наша семья рас¬

сталась с фермой и переехала в город. Там я нанялся

разносить по домам газеты. Почему? Во-первых, семья

нуждалась в деньгах, во-вторых, мне необходимо было

движение и свежий воздух. Дело в том, что я узнал до¬

рогу в бесплатную библиотеку и зачитывался до одури.

На фермах, где мы прежде жили, читать было нечего.

Каким-то чудом мне удалось достать четыре книги, и я

проглотил их с жадностью. Первая была биография

Гарфилда, вторая — «Путешествие в Африку» Поля де

Шейю, третья — роман Уйда, в котором не хватало по¬

следних сорока страниц, и четвертая — «Альгамбра»

Ирвинга. «Альгамбру» мне дала почитать школьная учи¬

тельница. Я был застенчивый мальчуган,— в отличие от

Оливера Твиста, у меня язык не повернулся попросить

еще, хотя, возвращая Ирвинга, я надеялся, .что учитель¬

ница предложит мне что-нибудь сама. Но она ничего не

предложила, видимо, сочла меня неблагодарным, и я про¬

плакал от обиды все три мили от школы до дома. Долго

еще потом я ждал с замирающим сердцем, что она даст

мне какую-нибудь книжку. Не раз, бывало, совсем уже

решусь попросить, но в последнюю секунду у меня отни¬

мался язык.
И вот я очутился в Окленде, где на полках бесплат¬

ной библиотеки обнаружил огромный, неведомый досе¬

ле мне мир — тысячи книг, еще увлекательнее, чем те

четыре. В ту пору библиотеки не были рассчитаны на

малолетних читателей, и со мной случались занятные ка¬

зусы. Помню, меня привлекло в каталоге название «При¬

ключения Перигрина Пикля». Я заполнил требование, и

библиотекарша выдала мне собрание сочинений Смол-

лета — в одном пухлом томе, без намеков на цензурные

сокращения. Я проглатывал все, что мне давали, но осо¬

бенно любил исторические романы и книги о приключе¬

ниях, а также воспоминания разных путешественников.

Я читал утром, днем и ночью. Читал в постели, за едой,

по дороге в школу и домой, читал на переменах, когда

другие ребята занимались играми. У меня начались нерв-
22

кые подергивания. Кто бы ко мне ни подошел, я говорил:

«Уйди! Не раздражай меня!»
Итак, десяти лет я попал на улицу в качестве раз¬

носчика газет. Теперь уже мне стало не до чтения. Я бе¬

гал по городу и попутно учился драться, учился быть

наглым, развязным, пускать пыль в глаза. Я был наде¬

лен любознательностью и воображением и впитывал все,

как губка. Наряду со всем прочим меня интересовали

питейные заведения. Я заглядывал во многие из них.

Весь квартал на восточной стороне Бродвея, между Ше¬

стой и Седьмой улицами, сплошь занимали кабаки.
В этих местах царила особая жизнь. Мужчины раз¬

говаривали как-то особенно громко, раскатисто хохота¬

ли; во всем ощущался размах, которого не хватало в

скучной повседневной жизни. Здесь бурлили страсти,

подчас не на шутку: пускались в ход тяжелые кулаки, ли¬

лась кровь, и здоровенные полисмены, расталкивая тол^

пу, спешили на место происшествия. Мальчишке, чья

голова была набита историями о схватках бесстрашных

путешественников и моряков, драка в кабаке представ¬

лялась увлекательным событием — за отсутствием иных.

Ведь никак не назовешь увлекательной ежеднев¬

ную беготню с газетами от одной двери к другой!

Л здесь даже в горьких пьяницах, которые спали

мертвецким сном, положив голову на стол или раз¬

валясь на полу среди опилок, было нечто таинствен¬

ное и загадочное.
И еще одно: кабаки были узаконены. Отцы города

санкционировали их, выдавали на них патенты. Другие

ребята, народ неопытный, считали, что кабак — что-то

ужасное. Может быть, возражал я, но в каком смысле?

Ужасно интересно! Ужасны и пираты, и кораблекруше¬

ния, и всякие битвы, но какой мальчишка не рад пожерт¬

вовать жизнью, лишь бы все это испытать?
Нужно добавить, что в кабаках я встречал людей

известных: репортеров и редакторов, адвокатов и судей.

Они накладывали на кабак печать общественного одоб¬

рения. И это лишь разжигало мой интерес. Значит, и

для этих людей в кабаке есть нечто заманчивое, необык¬

новенное, о чем я догадывался и что тоже искал. И я

старался понять, что это такое — ведь не зря же

люди слетаются сюда, как мухи на мед! Мир казался
23

мне светлым и радостным, я еще не знал горя, потому

и не пояймал, что кабацкие завсегдатаи глушат здесь

усталость от каторжного труда и неистребимую душев¬

ную горечь.
Не подумайте, что я тоже пил. До пятнадцати лет я

редко касался рюмки, хоть и общался с пьяницами и ча¬

сто захаживал в злачные места. Не пил я лишь пото¬

му, что мне это не нравилось. За пять лет я несколько

раз менял работу. Одно время служил на складе и по¬

могал развозить лед; затем поступил мальчиком в ке¬

гельбан, где был бар со спиртными напитками; а потом

уборщиком пивных павильонов в парке, где устраива¬

лись воскресные гулянья.
Веселая толстуха Джози Харпер содержала пивную

на углу Телеграф-авеню и 39-й улицы. Туда я целый год

доставлял вечернюю газету, пока меня не перевели в

другой район Окленда, район доков, пользовавшийся

дурной славой. В конце первого месяца я явился к Джо¬

зи Харпер за деньгами, и она налила мне рюмку вина.

Мне было неловко отказаться, и я выпил. Но уж потом

всегда старался застать не ее, а буфетчика.
В первый день моей работы в кегельбане буфетчик,

по заведенному обычаю, пригласил нас, мальчиков, во

время перерыва выпить. Все спросили пива. Я — лимо¬

наду. Ребята захихикали, а буфетчик странно и недо¬

верчиво поглядел на меня. Но все же он откупорил бу¬

тылку. Потом, улучив минутку во время работы, ребята

объяснили мне, что я рассердил буфетчика. Бутылка ли¬

монада стоит гораздо дороже, чем кружка пива, значит,

сам соображай: если не хочешь остаться без работы, пей

пиво. Да и пиво же — вещь сытная! А в лимонаде что?

После этого, если мне не удавалось улизнуть от попойки,

я пил пиво, и каждый раз дивился, что в нем находят

хорошего. По-видимому, я чего-то не понимал.
Вот что я действительно любил, так это сласти. За

пять центов можно было купить пять громадных шо¬

коладных бомб и наслаждаться ими до бесконечности.

Я умел растянуть такую бомбу на целый час. Любил и

тягучую коричневую нугу, которую продавал один мекси¬

канец. За пятак он давал такой кусище, что с ним, бы¬

вало, за три часа не расправишься. Съев его, я частень¬

ко обходился без обеда. И был сыт, а пивом — никогда.
24

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Но ЖИЗНЬ готовила меня к новым схваткам с Ячмен¬

ным зерном. Мне исполнилось четырнадцать лет. Начи-

тавхиись о мореплавателях, мечтая о тропических остро¬

вах и неведомых морских далях, я завел себе ялик. с вы¬

движным килем и бороздил на нем прибрежные воды

залива Сан-Франциско и Оклендской бухты. Мне хоте¬

лось стать моряком. Хотелось уйти от скуки и одно¬

образия. Я был в расцвете юности, бредил необыкновен¬

ными приключениями и пиратской вольницей, не подо¬

зревая, что у приключений и у вольницы одна основа —

алкоголь.
И вот однажды, когда я поднимал парус, ко мне по¬

дошел Скотти. Это был рослый семнадцатилетний парень,

служивший, по его словам, юнгой на британском корабле

и сбежавший оттуда во время стоянки в Австралии. Уст¬

роившись на другой пароход, он добрался до Сан-Фран¬

циско и теперь намерен поступить на китобойное судно.

На рейде поблизости от китобойной флотилии стоит

большая яхта «Айдлер». Ее сторожит гарпунщик, кото¬

рый собирается скоро уйти в рейс на китобойном судне

«Бонанза». Не соглашусь ли я подвезти его, Скотти, на

моем ялике к этому гарпунщику?
Соглашусь ли?! После того, как я наслышался столь¬

ко интересного об этой яхте, возившей контрабандой опи¬

ум с Гавайских островов, и о сторожиившем ее гарпунщике!

Я часто видел этого парня и завидовал его привольно¬

му житью: он никогда не расстается с морем, даже спит

на «Айдлере», я же обязан ночевать всегда дома. Пар¬

ню было всего девятнадцать лет (кстати, что он

гарпунщик, приходилось верить на слово: других свиде¬

тельств не было), но для меня он был личностью столь

героической, что я никогда не посмел бы даже заговорить

с ним и всегда держался в почтительном отдалении от

его яхты. Так неужели я откажусь подвезти беглого мо¬

рячка Скотти к нему на яхту контрабандистов? Разве

это мыслимо?
Услышав наш окрик, гарпунщик вышел на палубу и

пригласил нас к себе. С видом взрослого, опытного моря¬

ка я оттолкнул лодку, чтобы не оцарапать беленькую

яхту, и ловко прикрепил ее брошенным мне фалинем.
25

Мы опустились вниз. До этого мне никогда не приходи¬

лось бывать в каюте. От одежды, висевшей на стенке,

несло плесенью. Ну и что! Ведь эти кожаные куртки на

плисо&ой подкладке и синие штормовки носят моряки!

И брезентовые шляпы тоже, и резиновые сапоги, и клеен¬

чатые плащи... В каюте был, по-видимому, учтен каждый

дюйм площади, вот почему сделали такие узенькие кой¬

ки, откидные столики, какие-то мудреные стенные шкаф¬

чики. Я увидел всеведущий компас, фонарь в кардано-

вом подвесе, в углу небрежно скатанные синей стороной

наверх морские карты, сигнальные флажки в алфавит¬

ном порядке и календарь, приколотый к стенке остриями

морского циркуля. Вот это жизнь! Наконец-то я попал

на борт судна и здесь, на яхте контрабандистов, гарпун-<

щик и беглый английский матрос, назвавший себя Скот¬

ти, разговаривают со мной как с равным.
Девятнадцатилетний гарпунщик и семнадцатилетний

матрос вели себя как настоящие мужчины. Хозяин

сразу же намекнул, что неплохо бы выпить, и гость, порыв¬

шись в карманах, выудил какую-то мелочь. Гарпунщик

взял фляжку и отправился в тайный притон (пивных

поблизости не было) раздобывать виски. Мы пили

дрянной самогон из маленьких стопок. Пусть не говорят,

что я слаб или спасовал! Эти двое — мужчины, видать

по тому, как они пьют. Кто умеет пить, тот мужчина*

И я пил с ними стопку за стопкой, ничем не разбавляя

и не закусывая, хотя эту пакость не сравнить было ни

с мексиканской нугой, ни с божественной шоколадной

бомбой. Меня передергивало и тошнило от каждой

рюмки, но я стойко скрывал свое отвращение.
Не раз в этот вечер кто-нибудь из нас уходил с пу¬

стой фляжкой и возвращался с полной. Я тоже принял

участие в расходах, выложив, как мужчина, все свое

богатство — двадцать центов, не без тайного сожаления
о	том, сколько конфет мог бы купить на эти деньги. От

выпитого мы изрядно захмелели. Гарпунщик рассказы¬

вал Скотти про штормы у мыса Горн и южные штормы,

про холодные ветры у Ла-Платы, высокие струи бризов

и ураганы в Беринговом море, про китобойные кораб¬

ли, затертые во льдах Арктики.
—	Там не очень-то наплаваешься: вода как лед,—

доверительно сказал он, обращаясь ко мне.— Вмиг све¬
26

дет руки и ноги — и баста. Уж если кит перевернет

шлюпку, сразу ложись поперек весла, тогда даже при

судорогах удержишься на воде.
—	Понятно! — Я благодарно кивнул, убежденный,

что стану китобоем и меня ждет катастрофа в Ледови¬

том океане. Я принял этот ценный совет вполне серьез¬

но и помню его по сей день.
Сам я на первых порах больше помалкивал. Гос¬

поди, кто я такой по сравнению с ними — четырна¬

дцатилетний мальчишка, еще и не нюхавший океана!

Мне полагается только слушать, что говорят эти опыт¬

ные морские волки, и, не отставая, опрокидывать в горло

стопку за стопкой. Пусть видят, что и я как-никак муж¬

чина!
Хмель давал себя знать. Мало-^помалу исчезали тес¬

ные стены каюты, и слова гарпунщика и Скотти вры¬

вались в мое сознание, будто дикие порывы вольного

ветра; меня качало на волнах фантазии, я уже мыс¬

ленно переживал морские приключения — великолепные,

отчаянные, неистовые.
Мы пили за дружбу. Сдержанность исчезла, недове¬

рие как рукой сняло. Нам вдруг почудилось, что мы уже

много лет знаем друг друга, и мы дали торжественную

клятву отныне ходить в плавание обязательно всей трой¬

кой. Гарпунщик рассказал нам о своих неудачах и тай¬

ных грехах. Скотти плакал, вспоминая оставленную им

в Эдинбурге старушку мать, как он утверждал, даму

благородного происхождения, попавшую из-за него в

стесненные обстоятельства: ей пришлось во всем себе

отказывать, чтобы заплатить пароходной компании за

обучение сыночка морюкой специальности; заветной меч¬

той матери было увидеть Скотти офицером торгового фло¬

та и джентльменом, и она была убита горем, узнав, что

ее любимчик сбежал с парохода в Австралии и нанялся

на другой простым матросом. В подтверждение своих

слов, Скотти вьггащил из кармана последнее очень гру*^

стное письмо матери и, плача, прочел его вслух. Мы с

гарпунщиком тоже прослезились и поклялись, что все

вместе поступим на китобойное судно «Бонанза», а ко¬

гда, кончив плавание, получим кучу денег, явимся в

Эдинбург и выложим все, что заработали, доброй ста-

РУшке в передник.
21

А хмель все пуще горячил мой мозг. Кто бы узнал во

мне сейчас обычно застенчивого и скромного малого?

Теперь новоявленный двойник — Джон-Ячменное зер¬

но владел моими устами и делал слышным мой голос:

пусть знают, что я тоже мужчина, бесстрашный иска¬

тель приключений! Я начал хвастаться, как плаваю по

заливу в своем ялике при самом бешеном зюйдвесте,

когда даже капитаны больших шхун не рискуют снять¬

ся с якоря. Потом я (или мой двойник Джон-Ячменное

зерно — это одно и то же!) заявил матросу Скотти, что

он, может, и плавал на океанских кораблях и знает их

устройство, зато уж я собаку съел по части парусников;

могу его кое-чему поучить.
Кстати сказать, это не было ложью, хотя в обычное

время моя природная скромность не позволила бы мне

громко оспаривать опытность Скотти. Но такова осо¬

бенность Ячменного зерна: он развязывает тебе язык,

и ты выбалтываешь самые сокровенные мысли.
Скотти, которому тоже что-то нашептывал Джон-

Ячменное зерно, естественно, обиделся. Но я не отступал.

Я ему покажу, этому беглому типу, даром что ему сем¬

надцать! Мы горячились и хорохорились, наскакивая

друг на друга, как драчливые петушки, но гарпунщик

заставил нас помириться и выпить по стопке. После

этого мы нежно обнялись и стали клясться в вечной

дружбе. И тут мне вспомнилось далекое воскресенье,

ферма в Сан-Матео и два великана Черный Мэт и Том

Морриси, которые сперва подрались, а потом так же,

как мы, заключили мир. И это сравнение помогло мне

почувствовать себя совсем взрослым.
Вскоре началось пение: Скотти и гарпунщик горла¬

нили матросские песни, а я подтягивал. На «Айдлере»

я впервые услышал «Дуй, попутный ветер», «Облако ле¬

тит», «Виски, Джонни, виски». Я был на верху блажен¬

ства. Вот она, настоящая жизнь! Не то что мое унылое

прозябание: Оклендская бухта, надоевшая беготня с

газетами, доставка льда, возня с кеглями. Весь мир ста¬

новился сейчас моим, все дороги сходились у моих ног,—

Джон-Ячменное зерно горячил мое воображение, рисуя

будущее, полное необыкновенных собьггий.
Мы уже были не простые смертные, а юные боги во

хмелю, непостижимо мудрые, великодзпшные и могущест-
28

ьенные. Сейчас, став намного старше, я понимаю, что

если бы алкоголь всегда возносил на такую высоту, мне

бы никогда не хотелось быть трезвым. Но в нашем мире

расплата неизбежна. Существует железный закон: пла¬

ти за силу слабостью, за душевный взлет — упадком ду¬

ха, за промелькнувший миг мужества — пресмыканием

в грязи. Если за долгий-долгий срок ты вырвешь для

себя минуту счастья, с тебя взыщется ростовщический

процент: сократится твоя жизнь!
Сила чувств и постоянство чувств, как огонь и во¬

да,— извечные враги. Сосуществовать они не могут. И

даже сам чародей Джон-Ячменное зерно — такой же

раб органической химии, как и мы, смертные. Мы пла¬

тим за марафонский бег своих нервов, и Джон-Ячмен¬

ное зерно не избавит нас от расплаты. Он может воз¬

нести нас высоко, но вечно удерживать там не вла¬

стен,— иначе все люди стали бы его приверженцами.

Зато уж если ты стал на его путь, так ты и плати за его

дьявольскую кадриль!
Однако все сказанное выше явилось плодом более

зрелых размышлений. Этого не понимал еще четырна¬

дцатилетний мальчишка, который примостился в каюте

«Айдлера» между гарпунщиком и матросом, наслаж¬

даясь ароматом плесени, источаемым одеждой моряков,

и подпевая новым товарищам: «Янки к нам плывут на

помощь».
В приливе пьяной откровенности мы кричали и го¬

ворили разом. У меня был очень крепкий организм и

желудок страуса, и я во всю силу продолжал состяза¬

ние, а вот Скотти, тот начал сдавать. Речь его станови¬

лась бессвязной — то ли слов не находил, то ли язык

заплетался. Отравленное сознание меркло. Глаза утра¬

тили осмысленное выражение. Пьяный мозг расслабил

мышцы лица и тела (чтобы сидеть прямо, тоже ведь

нужна воля). Пропала способность управлять движе¬

ниями. Скотти хотел подлить себе виски, но бессильно

выронил стопку на пол. К моему удивлению, он горько

заплакал, потом перекинул ноги на койку и через мину¬

ту уже храпел.
Посмеиваясь над незадачли1аым собутыльником, мы

с гарпунщиком продолжали допивать вдвоем последнюю

фляжку под аккомпанемент тяжелого храпа Скотти. На¬
29

конец и гарпунщик свалился,— на поле битвы остался

я один.
Я был преисполнен гордости, и Джон-Ячменное зер¬

но тоже. Вот, оказывается, какой я молодец! Перепил

двоих! Они лежат мертвецки пьяные, а я твердо стою

на ногах! Сейчас даже выйду на палубу подышать све¬

жим воздухом. Эта попойка на «Айдлере» показала

мне, что у меня луженый желудок и я долго не пьянею.

В молодости я очень гордился такими качествами, но те¬

перь понимаю, что в этом как раз и была моя беда.

Лучше опьянеть от двух-трех рюмок, и, наоборот, горе

тому, кто способен пить без конца, не хмелея.
Уже вечерело, когда я вышел на палубу. В каюте

нашлось бы и для меня место, но мне надо было до¬

мой. Кроме того, хотелось доказать самому себе, что я

стойкий парень. У борта покачивался мой ялик. Кончал¬

ся отлив. Вода уходила, борясь с напористым ветром,

дувшим с океана со скоростью сорок миль в час. Я ви¬

дел крутые гребни волн и под ними струи отлива.
Я поднял парус, сел за румпель, выбрал шкоты и

взял старт к берегу. Лодка накренилась и бешено зака¬

чалась. Меня обдало фонтаном брызг. Я был в востор¬

женном настроении. Я плыл, распевая «Дуй, попут¬

ный ветер», и чувствовал себя уже не мальчишкой,

прозябающим в сонном Окленде, а мужчиной, бо¬

гом,— сама природа покорялась мне, взнузданная моей

волей.
Отлив кончился. Вода ушла на все сто ярдов от бе¬

рега, обнажив мягкое, илистое дно. Я выдвинул киль,

врезался в тину, убрал парус и, став по привычке на

корме, принялся грести веслом. Тут-то я и начал терять

равновесие и, пошатнувшись, вывалился за борт, лицом

прямо в липкую грязь. Но, что пьян, я смог понять,

лишь когда встал на ноги, весь в тине, расцарапанный

до крови ракушками, облепившими киль. Ладно, пустя¬

ки! Там, на рейде, два здоровенных моряка валяются

на койках мертвецки пьяные, кто как не я их перепил?

Значит, я мужчина! Я же держусь на ногах, хоть,

правда, и по колени в грязи. Вернуться в лодку я счел

ниже своего достоинства. Я брел по тине, толкая впере¬

ди себя свой ялик и горланя песню,— пусть все знают,

что я мужчина.
30

Расплата ке заставила себя ждать. Я расхворался

на несколько дней, от ракушечных царапин на руках

образовались нарывы, и целую неделю я был как без

рук: даже рубашку не мог ни надеть, ни снять.
Я дал себе зарок больше не пить. Баста! Игра не стоит

свеч. Слишком дорога расплата. Угрызений совести я

не испытывал, одно лишь физическое отвращение. Мне

казалось, что никакие веселые минуты не окупают часов

страданий и дурного настроения. Возобновив прогулки

на своем ялике, я обходил теперь «Айдлер» как можно

дальше. Скотти исчез. Гарпунщик был все там же, но я

избегал его. Как-то раз, заметив, что он высаживается

на берег, я спрятался за склад. Я боялся, что он опять

предложит мне выпить, может, у него и фляжка припа¬

сена.
И все же — в этом таятся чары Ячменного зерна —

выпивка на «Айдлере» была ярким событием в моей мо¬

нотонной жизни. Я часто вспоминал о ней со всеми по¬

дробностями. Кстати, она мне объяснила некоторые

странности" мужского поведения. Скотти при мне пла¬

кал, что он никудышный парень, горевал о печальной

судьбе оставленной им в Эдинбурге матери — дамы

благородного происхождения. Гарпунщик рассказал о

себе необыкновенно интересные вещи. Множество вол¬

нующих намеков о том, какова жизнь за пределами мое¬

го узкого мирка, воспламенили мое воображение, и я

был убежден, что я не менее достоин ее, чем эти двое.

Мне открылись тайники мужской души, да и моей соб¬

ственной тоже — я обнаружил в ней такие способности

и силы, о которых раньше не догадывался.
Да, тот день был день особенный. Он и поныне ка¬

жется мне таким. Память о нем выжжена в моем моз¬

гу. Но за него потребовалась расплата. Я отказался пла¬

тить и вернулся к моим «бомбам» и мексиканской нуге.

На мое счастье, мой здоровый организм не пускал ме¬

ня к алкоголю. Мне было противно мерзкое зелье. И все

же обстоятельства снова и снова толкали меня на путь

пьянства. За много лет общения с Ячменным зерном я

привык к нему, стал искать его везде, где только соби-

^лись мужчины, и восхвалял как друга и благодетеля.
вместе с тем презирал и ненавидел его. Да, странный

он друг, этот Джон-Ячменное зерно!
31

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Едва мне стукнуло пятнадцать, я поступил на кон¬

сервную фабрику. Несколько месяцев подряд я рабо¬

тал самое меньшее по десять часов в день. Прибавь¬

те к этому обеденный перерыв, ходьбу на фабрику и с

фабрики, время на то, чтобы утром встать, одеться и

позавтракать, а вечером — поужинать, раздеться и

лечь, и от суток останется от силы девять часов — здо¬

ровому подростку успеть бы только выспаться! Но я и

от этих девяти кое-что урывал для чтения, покуда сон

не смежил мне глаза.
Бывало и так, что нас не отпускали домой до полу¬

ночи. А иногда рабочий день длился по восемнадцать и

двадцать часов. Один раз мне пришлось простоять воз¬

ле машины тридцать шесть часов без смены. Несколько

недель подряд я уходил с фабрики не ]раньше один¬

надцати, добирался до постели лишь к половине пер¬

вого, а в половине пятого уже вставал и, наскоро одев¬

шись и перекусив, спешил на работу, чтобы ровно в семь

по гудку быть возле машины.
Теперь уж не выкраивалось ни минуты для любимо- ^

го занятия — чтения. Но при чем тут Джон^-Ячменное ‘

зерно? Какое отношение он имеет к рассказу о стойче-

ском труде пятнадцатилетнего паренька? О, громадное! '

Судите сами. Я спрашивал себя: неужели смысл жизни

лишь в том, чтобы быть рабочей скотиной? Да и ни

одна лошадь в Окленде не работает столько часов!

Если это и есть жизнь, меня она ничуть не пленяет.
Я думал о своем ялике, обраставшем ракушками, вспо- ^

минал ветерок на заливе, восходы и закаты, видеть ко- ,

торых теперь не мог, вспоминал, как щекочет ноздри

соленый запах моря и обжигает тело соленая вода, ко¬

гда нырнешь за борт, вспоминал, что мир полон пре¬

красного, удивительного, необыкновенного, но мне все

это недоступно. Мне казалось, что единственный способ ^

избавиться от каторжного труда — бросить все и уйти в’

море. В море я всегда заработаю кусок хлеба. Но море

неизбежно вело в лапы Джона-Ячменного зерна, и это-^

го я не знал, но и когда узнал, у меня все-таки хватило ^

решимости не вернуться к проклятой консервной машине*
Я рвался туда, где дуют ветры приключений. А вех- !
32

ры приключений носили суда устричных пиратов вдоль

Сан-Францисской бухты. Ночные набеги на чужие уст¬

ричные садки, драки на отмелях, обратный путь с до¬

бычей вдоль городских причалов, и ранним з^ром ры-.

нок, покупатели: торговки и кабатчики... Набег на чу¬

жие садки считался уголовным преступлением, за это

ждала тюрьма, полосатый костюм арестанта, ходьба в

затылок. Ну и что же, говорил себе я, даже в тюрьме

рабочий день короче, чем на консервной фабрике! Ку¬

да романтичнее быть устричным пиратом или арестан¬

том, чем рабом машины! Я был охвачен жаждой при¬

ключений, романтики, хмельная юность наполняла мне

душу.
И вот я отправился к своей бывшей кормилице Джен¬

ни, чью черную грудь сосал младенцем. Она была ^не¬

много богаче, чем мои родители: служила сиделкой и

за это получала приличную плату. Не сможет ли она

одолжить деньги своему «белому сыночку»? Что за во¬

прос! Бери сколько тебе надо!
Затем я разыскал Француза Фрэнка, устричного

пирата, который, по слуха^м, хотел продать свой шлюп

«Карусель». Шлюп стоял на якорю на аламедской сто¬

роне близ Уэбстерского моста; когда я явился, Фрэнк

принимал гостей, угощая компанию сладким вином. По¬

беседовать о деле он вышел на палубу. Да, он готов

продать свой шлюп. Но сегодня воскресенье. К тому же

у него гости. Завтра он приготовит купчую, и я смогу

вступить во владение. А сейчас он зовет меня познако¬

миться с компанией. Гости сидели внизу: две сестри¬

цы— Мэйми и Тэсс, которых сопровождала приличия

ради некая миссис Хедли, шестнадцатилетний устрич¬

ный пират по кличке Виски Боб и черноусая портовая

крыса лет двадцати — Паук Хили. Мэйми приходилась

Пауку племянницей, ее величали Королевой устричных

пиратов, и на пирушках она восседала на почетном ме¬

сте. Фрэнк был в нее влюблен (о чем я в то время еще

не знал), но она никак не соглашалась выйти за него

замуж.
В ознаменование нашей сделки Фрэнк налил мне

стакан красного вина из большущей оплетенной бутыл¬

ки. Я вспомнил красное вино с итальянской фермы и

внутренне содрогнулся. Даже к пиву и виски я не ис-
3.	Джек Лондон. Т. XI.	33

пытывал такого отвращения. Но на меня в упор гляде¬

ла Королева, подняв свой стакан, наполовину выпитый,

У меня тоже есть гордость! Хоть мне и пятнадцать,

но я не допущу, чтобы ее считали взрослой, а меня нет.

А тут еще эти люди: ее сестра, миссис Хедли, мальчиш¬

ка— устричный пират, усатый Паук — все с полными

стаканами. Так неужели я захочу прослыть молокосо¬

сом? Нет, тысячу раз нет, скорее всю бутыль выпью!

И я мужественно осушил свой стакан.
Француз Фрэнк был страшно рад сделке, которую я

скрепил задатком — золотой монетой в двадцать дол-

лгфов. Он снова налил всем. Я уже имел случай убедить¬

ся в выносливости своего организма и думал, что если и

выпью с ними немного, то не придется расплачиваться

целую неделю. Мне не страшно пить наравне с ними, тем

более что они еще до моего прихода успели хватить как

следует!
Началось пение. Паук спел ч<Бостонского вора» и

«Черную Лу», Королева — «Если бы я была птичкой», а

ее сестрица Тэсс — «Ах, не обижай мою дочку». Веселье

бурно нарастало. Я увидел, что вовсе не обязательно

каждый раз пить со всеми вместе,— никто все равно

не замечает и ничего не спрашивает, так что, перегнув¬

шись через перила, я просто выплескивал свою порцию

в море.
Рассуждал я так: чудаки люди, почему им нравится

такая мерзость! Ладно, это их дело! Не мне их учить!

Наоборот, если я хочу, чтобы меня считали взрослым,

я должен делать вид, что тоже не дурак выпить. Со¬

гласен. Идет. Но я буду пить лишь самую малость, лишь

столько, сколько необходимо, чтобы сохранить престиж.
Тем временем Королева начала кокетничать с ново¬

явленным пиратом, то есть со мной. Не с кем-нибудь,

а с хозяином, владельцем шлюпа! Она поднялась на па¬

лубу подышать свежим воздухом и потащила меня с

собой. Я ни о чем не догадывался, но она, конечно, зна¬

ла, что внизу, в каюте, Фрэнк бесится от злости. Вскоре

к нам присоединились Тэсс с Пауком и Бобом и, нако¬

нец, миссис Хедли с Фрэнком. Мы сидели со стаканами

в руках и пели песни, то и дело передавая друг другу

бутыль с вином. Единственным трезвым в этой компа¬

нии был я.
34

и я был так счастлив, как, конечно, никто из них.

Вчера в это время я сидел за машиной, в духоте, в спер¬

том воздухе, без конца повторяя одно и то же движе¬

ние. Какой контраст с царящим здесь беспечным ве¬

сельем! Я попал сюда чудом и вот сижу, как свой, в

кругу устричных пиратов, искателей приключений, ко¬

торые не желают быть рабами установленных порядков,

которые презрели всяческие запреты и законы и стали хо¬

зяевами своей судьбы. Джон-Ячменное зерно помог мне

отбросить смущение и страх и приобщиться к этому

союзу вольных душ.
Предвечерний бриз весело врывался мне в легкие,

рябил воды залива, гнал шаланды, которые нетерпели¬

во гудели, требуя, чтобы развели мост. Вокруг сновали

буксиры с красными трубами, их пенистый шлейф по¬

качивал наш шлюп. От склада вытянули баржу с гру¬

зом сахара, и она прошла мимо нас. Солнечные блики

золотили морскую рябь; жизнь казалась великолепной.

Паук запел:
Да это же Лу, моя черная Лу,
Ты где пропадала так долго без звука?
Сидела в тюрьме.
Гадала во тьме,
Возьмет ли мой милый меня на поруки.
Для меня это был бунт, воплощение романтического

духа, нечто запретное, но исполненное блеска и смело¬

сти. Я знал, что завтра не пойду на консервную фабри¬

ку. Завтра я стану устричником, начну разбойничать, как

самый удалой пират,— в тех рамках, в каких это воз¬

можно в наш век в заливе Сан-Франциско. Паук уже дал

согласие плавать со мной, представлять в одном лице

всю мою команду и даже готовить еду, когда я буду ве-

С1'и шлюп. Порядок жизни у нас будет такой: с утра мы

запасаемся провиантом и пресной водой, потом подни¬

маем большой парус — грот (под таким громадным я

еще никогда не плавал!) и, захватив конец отлива, вы¬

ходим навстречу ветру. Начинается прилив, мы убав¬

ляем паруса, несемся острову Аспарагус и там стано¬

вимся на якорь за много миль от берега. Наконец-то

осуществится моя мечта: я буду спать на воде! На еле-
проснусь, а вокруг-вода, и потом все

время, день и ночь, на воде.
35

Когда на закате Француз Фрэнк собрался доставить

своих гостей на берег, Королева попросила меня пере¬

везти ее отдельно в моем ялике: Однако я не понял, по¬

чему Фрэнк вдруг передумал ехать на берег и, поручив

гостей Виски Бобу, сам остался на шлюпе. Не понял я

также, почему Паук шетнул мне с ухмылкой: «Черт возь¬

ми, ты, брат, не зеваешь». Да и могло ли мне прийти в

голову, что седой пятидесятилетний дядя ревнует ко мне,

мальчишке?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
в понедельник рано утром мы встретились, как было

условлено, в пивной Джонни Хейнхолда под вывеской

«Последний шанс» для завершения сделки. Я уплатил

причитающиеся деньги и получил купчук), после чего

Француз Фрэнк заказал угощение. Меня это не удивило:

очевидно^ есть такой обычай, притом логичный,— полу¬

чивший деньги «обмывает» сделку в том заведении, где

сна заключена. Удивило меня другое: чего ради Фрэнк

угощает всех? Вот мы с ним выпили вдвоем, это пра¬

вильно, но зачем приглашать еще Джонни Хейнхолда,

хозяина пивной? Я сразу прикинул, что он зарабаты¬

вает и на той рюмке, которую выпивает сам. Уж так

и быть, пригласил Паука и Виски Боба: все-таки дру¬

зья, вместе плавали; но при чем тут портовые грузчи¬

ки Билл Келли и Суп Кеннеди?
Вскоре к нам присоединился Пэт, брат Королевы, и

нас уже стало восемь. День едва начинался, но все за¬

казали себе виски. Что мне оставалось делать в этой

компании мужчин, которые принялись пить с самого уг-

ра? «Виск'й!» — приказал я небрежным тоном, будто

для меня это самое привычное дело. Я опрокинул рюм¬

ку в горло. Бр-р! У меня по сей день на языке вкус этой

дряни.
Узнав, что Француз Фрэнк уплатил за угощение во¬

семьдесят центов, я пришел в ужас. Восемьдесят центов!

Моя бережливая душа возмутилась. То, что пропито

шут^Г, за один миг, равнялось моему заработку на фаб¬

рике за восемь часов. И что толку — горечь и все!

Транжир он, этот Француз Фрэнк, что и говорить!
36

я не. мог дождаться, чтобы уйти оттуда и поскорее

побежать на мой чудесный шлюп. Но почему-то никто

уходить ке собирался. Даже Паук, воплощавшим в од¬

ном лице мою команду, медлил. А я, дурак, так и не

догадался, чего они ждут. Уже потом я часто старал¬

ся представить себе, как я тогда выглядел в их глазах,

приняли чужака в компанию, угощают, а он хоть бы раз

поднес людям по рюмочке!
Француз Фрэнк, озлившийся на меня еще накану¬

не, получив все деньги за «Карусель», перестал скры¬

вать свою злобу. Я почувствовал это, заметив его

недобрый взгляд, но причины не мог понять. Чем

ближе я узнавал людей, тем загадочнее они казались.

Джонни Хейнхолд перегнулся через стойку и зашеп¬

тал мне:
—	Он на тебя точит зубы. Остерегайся!
Я снисходительно кивнул, как человек, умудренный

опытом и знающий людскую породу. Но в душе я недо¬

умевал. Господи! Я в свои пятнадцать лет только и знал

что каторжный труд и чтение, когда выпадала свободная

минута. К тому же я был совершенно равнодушен к

Королеве устричных пиратов и понятия не имел, что

Фрэнк, как истый француз, безумно влюблен в нее.

Мог ли я догадаться, что невольно нанес оскорбле¬

ние Фрэнку и что в порту уже ходили злорадные слухи

о том, что Королева, едва увидев меня, дала ему отстав¬

ку? Очевидно, если бы я это знал, то понял бы, почему

был не в духе брат Королевы, Пэт.
Виски Боб отозвал меня в сторону.
—	Мой тебе совет: следи в оба! — зашептал он.—

Фрэнк — опасный человек. Я еду с ним в одно место на

реке покупать шхуну для ловли устриц. Если встретишь¬

ся с ним на отмелях, смотри не зевай! Он грозится пото¬

пить тебя. Ночью, если узнаешь, что он близко, сни¬

майся с якоря и уходи подальше, да не забудь поту¬

шить огни. Понял?
Еще бы не понять! Я кивнул, поблагодарил за совет,

как мужчина мужчину, и вернулся к компании у стойки.
1	ак я и не угостил их. Мне было невдомек, что. они этого

ждут. Затем мы с Пауком ушли, и у меня даже сейчас

горят от стыда уши, когда я пытаюсь представить себе,

что говорили тогда мне вслед эти люди.
37

я спросил Паука как бы невзначай, чего это Фрэнк

бесится.
—	Ревнует к тебе, оттого и бесится,— последовал

ответ.
—	Да что ты! — сказал я и подумал: «Вот чепу¬

ха-то!»
Легко понять, сколько мужской гордости разбудило

в пятнадцатилетием пареньке сообщение, , что Фран¬

цуз Фрэнк, которому перевалило за пятьдесят, этот

авантюрист и моряк, побывавший на всех океанах,

ревнует меня к девушке с романтическим прозвищем

«Королева устричных пиратов». Я читал про такое

в книгах, но применительно к себе об этом не думал.

Может, что и будет со временем, но когда-то еще!

Ведь в то утро, когда мы в первый раз подняли грот

и, снявшись с якоря, под всеми парусами помчались

против ветра в залив, я был совсем еще желторотым

птенцом.
Итак, я простился с изнурительным трудом на кон¬

сервной фабрике и стал устричным пиратом. Правда, по¬

роднила меня с пиратами выпивка, и будущее сулило при¬

мерно то же самое. Но не идти же мне из-за этого на

попятный! Всюду, где царит вольная жизнь, мужчины

пьют. Романтике и приключениям всегда сопутствует бу¬

тылка. Ради первого и второго приучайся к третьему!

А не хочешь — возвращайся к своим книжкам в бесплат¬

ную библиотеку, будешь опять читать о подвигах дру¬

гих, но зато уж о собственных и не помыш'ляй, если не

считать подвигом рабский труд у консервной машины

за десять центов в час!
Нет, даже эта нелепая и расточительная страсть мо¬

ряков к пиву, вину и виски не отпугнет меня от сказоч¬

ной жизни на воде. Допустим, что им почему-то нра¬

вится смотреть, как я пью. Что ж, если они все так же

будзпг покупать эту гадость и насильно угощать меня,

придется пить. Это будет моя плата за их дружбу. Толь¬

ко не напиваться допьяна! Сумел же я выкрутиться в

то воскресенье, когда договаривался о покупке «Кару¬

сели», а ведь там, на шлюпе, кроме меня, трезвых не

было. Ладно, решено: буду пить, если им это доставляет

удовольствие, но постараюсь всеми силами не напи¬

ваться.
38

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Общаясь с устричными пиратами и принуждая себя

пить, я без всякой внутренней тяги стал превращать¬

ся в заправского пьяницу.
Чем ближе я знакомился с новой жизнью, тем боль¬

ше прелести в ней находил. Никогда не забуду своего

счастья, когда я впервые вышел с пиратской флотили¬

ей на ночной лов устриц. На яхте «Энни» собрались пи¬

раты — храбрые силачи и щуплые портовые крысы,

многие с тюремным прошлым, а впрочем, все они были

врагами закона и, следовательно, все — кандидатами на

отсидку. На них были резиновые сапоги, рыбацкие ро¬

бы, они переговаривались хриплым шепотом, а у Боль¬

шого Джорджа за пояс были заткнуты револьверы в до¬

казательство того, что он шутить^ не любит.
Теперь, вспоминая прошлое, я понимаю, что зани¬

мался глупым и постыдным ремеслом. Но в те времена

я не видел лучшего примера, а Джон-Ячменное зерно

казался другом, и я начинал уже привыкать к нему. Пи¬

ратская вольница была мне по душе; теперь я сам ста¬

новился участником приключений, о которых до сих пор

знал только по книгам.
Тигр Нельсон (которого звали так в отличие от Ста¬

рого Тигра—его папаши) плавал на яхте «Северный

олень» со своим компаньоном Рыбой. Рыба тоже слыл

головорезом, зато уж Нельсон не знал никакого удер¬

жу, был попросту бешеный. В двадцать лет он был

сложен, как Геркулес. Спустя два года его застрелили в

Бенишии, и полицейский следователь зпгверждал, что та¬

кого могучего телосложения никогда еще не встречал,

хотя перевидел на своем веку немало покойников.
Нельсон не умел ни читать, ни писать. С малых лет

^ец брал его в море, и шхуна стала его вторым домом.

Этот парень обладал фантастической силой, в порту за

ним ходила слава первого драчуна. У него бывали страш¬

ные приступы гнева, когда он совершенно терял рассу¬

док и уже^не отвечал за свои поступки. Я познакомился

с ним, выйдя в первый раз за устрицами; он тянул сеть,

хотя была буря и все остальные, бросив по два якоря,

не осмеливались подойти к берегу,
Ох, и парень же был этот Нельсон! Не удивитель*
39

но, что я просиял от гордости, когда, встретив меня воз¬

ле пивной «Последний шанс», он со мной заговорил. И

вообразите, что со мной сделалось, когда он пригласил

меня выпить. Мы подошли к стойке, выпили по кружке

пива, и он говорил со мной, как со взрослым,— об устри¬

цах и судах и о недавнем таинственном происшествии:

кто-то прострелил дробью грот на лхте- «Энни».
Мы стояли и разговаривали. «Чего мы здесь тор¬

чим?— недоумевал я.— Пиво выпито. Но разве можно

-уйти первому, если великому Нельсону нравится стоять

здесь, облокотившись на стойку?» Через несколько ми¬

нут он, к моему удивлению, предложил выпить по вто¬

рой; я согласился. Беседа продолжалась. Нельсон не

проявлял желания уйти.
Запаситесь терпением — я расскажу, что я тогда ду¬

мал и какой я был недотепа. Во-первых, мне отчаянно

льстило общество Нельсона, который среди устричных

пирато»в и портовые искателей приключений ходил в ге-
?оях. На мою беду Нельсону захотелось подпоить меня,

меня не было никаких моральных побуждений не пить

пиво, я просто терпеть его не мог. Но разве это причи¬

на, чтобы отказаться от общества Нельсона? Ему взду¬

малось выпить со мной. Отлично, я готов помучиться

разок ради его удовольствия.
Итак, мы продолжали беседу и пили. пиво — зака¬

зывал и платил Нельсон. Я думаю, его просто разбира¬

ло любопытство: что, мол, я за птица? Сколько кружек

способен выдуть за его счет, пока не соображу наконец,

что и сам должен угостить?
Выпив шесть кружек и помня свой зарок насчет уме¬

ренности, я решил: хватит! Мне нужно на шлюп, по¬

яснил я Нельсону. Шлюп стоит на пристани ярдах в

ста отсюда.
Мы простились. Я зашагал к причалу и со мной —

Джон-Ячменное зерно, перекочевавший ко мне из шести

кружек пива. В голове шумело, но мозг работал превос¬

ходно. Я ощущал прилив необычайной гордости: вот и

я стал заправским устричником, тороплюсь на собст¬

венный ш!люп после дружеской выпивки в кабаке с гла-

карем пиратов Нельсоном! Я никак не мог забыть, как

мы стояли с ним вдвоем, облокотившись на стойку,

и пили пиво. Чудаки люди, думал я, что за радость
40

тратить уйму денег на парня, которому и пить-то про¬

тивно!
Размышляя на эту тему, я вспомнил, как' люди при¬

ходят в пивную вдвоем и платят по очереди. А на «Айд-

лере» мы втроем платили за виски, выложив из кар¬

манов всю мелочь. Вспомнил я также правило, которому

следуют мальчишки: если ты сегодня угостил приятеля

«бомбой» или нугой, другой раз угощает он.
Так вот почему Нельсон торчал у стойки! Он ждал

ответного угощения. А я-то, выхлебав за его счет целых

шесть кружек, сам не поставил ни одной! Такое обраще¬

ние с великим Нельсоном! Я почувствовал, что лицо мое

заливает краска. Присев на тумбу возле причала, я

уткнул лицо в ладони. От стыда у меня горели щеки,

шея, лоб. Вряд ли мне приходилось когда-нибудь еще

так мучительно краснеть.
Сидя там, на тумбе у причала, багровый от стыда,

я многое передумал и по-новому оценил. Я родился в

бедной семье. Вырос в бедности. Часто недоедал. Ни¬

когда не имел игрушек, как другие дети. Мои самые

ранние воспоминания отравлены бедностью, постоянной

нуждой. В восемь лет я впервые надел нижнюю сороч¬

ку, купленную в магазине, и то лишь нижнюю. Когда

ее стирали, я вынужден был снова облачаться в какое-

нибудь немыслимое изделие домашнего шитья. Я так гор¬

дился своей новой сорочкой, что ни за что не хотел на¬

девать на нее верхнюю. Из-за этого я впервые восстал

против матери и, хотя довел себя до истерики, все же

добился, что она разрешила мне носить сорочку напо¬

каз — как верхнюю.
Только тот, кто голодал, способен по-настоящему оце¬

нить пищу, только моряки и жители пустынь знают це¬

ну питьевой воде. И только ребенок, умеющий мечтать,

привыкает дорожить тем, что было долго ему недоступ¬

но. Еще в раннем детстве я убедился, что должен всего

добиваться сам. Воспитанный. в бедности, я вырос ску¬

поватым. Первыми моими самостоятельными приобрете¬

ниями явились серии картинок от папирос, альбомы-

премии, табачных фабрикантов и их рекламные плакаты.

Нодители не давали мне денег из моего заработка^ и я

выменивал остававшиеся газеты на эти сокровища. Если

попадались два одинаковых экземпляра, я выменивал
41

ИХ-у ребят на что-нибудь другое; бегая по . городу с га¬

зетами, я мог с легкостью совершать операции подоб¬

ного рода и пополнять свои богатства.
В скором времени я был уже обладателем всех с^

рий табачных реклам: «Знаменитые скаковые лошади»,

«Парижские красавицы», «Женщины всех национально¬

стей», «Флаги всех наций», «Знаменитые актеры», «Чем¬

пионы бокса» — и тому подобных. Каждая серия была

в трех видах: на карточках, на плакатах и в альбомах.
Затем я начал собирать вторые экземпляры альбомов

и выменивать их на другие сокровища, которые ребята

покупали на деньги родителей и, конечно, не могли по¬

нять их подлинной ценности — не то что я, у которого

никогда не было ни цента на расходы. Я менял почтовые

марки, камни, птичьи яйца, игральные шарики. (У меня

была великолепная коллекция агатов, какой не было ни

у кого из мальчишек. Моей гордостью было несколько

штук, ценою не менее трех долларов; мне их оставил в

залог за двадцать центов один паренек-рассыльный. Вы¬

купить их он не успел, так как его забрали в исправи¬

тельную колонию.)
Я готов был менять и менять, пока не получал тот

или иной вожделенный предмет. В этом деле я достиг

совершенства и заработал себе репутацию сквалыги.

У меня и старьевщик мог заплакать под конец наше¬

го торга. Ребята звали меня на помощь, если им надо

было продать тряпье, бутылки, старые мешки или би¬

доны из-под керосина, и платили мне комиссионные

за услуги.
Вот таков был этот подросток, сидевший сейчас

на пристани: бережливый, расчетливый, привьжший в

поте лица зарабатывать на фабрике десять центов в час,

а в эту минуту занятый размышлением о том, что пиво

по пять центов кружка поглощается с быстротою мол¬

ния и без всякой пользы. Я попал в среду людей, кото¬

рыми восхищался. Мне льстило их общество. А разве

вечное крохоборство и скаредничество приносили мне ко¬

гда-нибудь хоть долю того острого наслажд€!ния, которое

я испытал среди устричных пиратов? Так что дороже:

деньги или наслаждения? Эти люди без всякой жалости

швыряют на ветер пятаки—г много пятаков. Им напле¬

вать на деньги, они могут, глазом не моргнув, угостить
42

восемь человек виски по десять центов стопка, как сде¬

лал это Француз Фрэнк или Нельсон, который выбро¬

сил давеча шестьдесят центов на пиво для двоих!
Решай же! Дело серьезное. Перед тобой выбор: день¬

ги или товарищи, скупость или романтика. Либо за¬

будь, как дороги деньги, либо откажись от дружбы с

этими людьми, у которых непонятная страсть к креп¬

ким напиткам.
Я зашагал назад к пивной; возле нее по-прежнему

околачивался Нельсон.
—	Зайдем, вьшьем по кружке! — пригласил я.
Мы снова подошли к стойке, выпили, потолковали,

но на сей раз десять центов платил уже я. Целый^час ра¬

боты у машины за кружку этой мерзости, которой и пить

совсем не хочется! Но теперь мне это было уже нетруд¬

но. У меня теперь был новый взгляд на вещи. Не день¬

ги — главное. Главное — дружба!
—	Еще кружечку? — спросил я.
Мы выпили по второй, и на сей раз тоже за мой счет.

Нельсон, как опьггный пьяница, приказал хозяину, сто¬

явшему за стойкой:
—	Мне маленькую, Джонни!
Тот кивнул и налил ему треть порции, хотя взял все

равно пять центов.
К этому времени я был уже под хмельком и такое

жульничество меня не обеспокоило. Вообще я учился.

По-видимому, дело не в количестве выпитого — теперь

даже я это понимал. Мы с Нельсоном достигли той ста¬

дии, когда пьешь уже не ради пива, а лишь для под¬

держания дружбы. Еще одно важное открытие: я тоже

могу себе заказывать небольшие порции, и бремя друж¬

бы станет на две трети легче.
—	Пришлось сбегать на шлюп за деньгами,— заме¬

тил я небрежным тоном, отхлебывая пиво, надеясь, что

Нельсону станет ясно, почему я позволил себе выпить

шесть кружек за его счет.
—	Да что ты, зачем было ходить?—удивился он.—

Такому парню Джонни дал бы с удовольствием в кре¬

дит. Правда, Джонни?
—	Еще бы!—ухмыльнулся Джонни.
—	Сколько там у тебя за мной записано? — полюбо-

пьггстровал Нельсон.
43

Джонни вытащил из-под, стойки конторскую кни¬

гу, нашел в ней лист с фамилией Нельсона и что-то

подсчитал. Оказалась сумма в несколько долларов.

Мне сразу захотелось тоже иметь личный счет в этой

книге. Это показалось мне признаком наивысшей со¬

лидности.
. Выпив еще несколько кружек, за которые я тоже

уплатил, Нельсон собрался уходить. Мы распроща¬

лись, как добрые друзья, и я побрел на пристань, где

стояла «Карусель». Паук в это время готовил ужин и

разводил огонь.
—	Где это ты так наклюкался? — усмехнулся он,

оглядев меня с трапа.
—	Да это мы там, с Нельсоном,— бросил я небреж¬

но, стараясь скрыть свою гордость.
“ Тут меня осенила мысль: ведь и Паук из их компа¬

нии! Теперь, настроившись на новый лад, начну прак¬

тиковаться.
—	Пошли,— сказал я,— айда к Джонни, выпьем!
По дороге мы встретили Рыбу, только что сошедше¬

го на берег. Компаньон Нельсона, усатый Рыба был

славный малый лет тридцати, удалой и красивый — эта

кличка вовсе не шла к нему.
—	Пойдем, выпьем! — предложил я.
Он принял мое приглашение, и мы продолжали путь

уже втроем. В дверях пивной мы столкнулись с выходив¬

шим оттуда Пэтом, братом Королевы.
—	Куда бежишь?—спросил я, поздоровавшись.—

Мы тут собрались выпить. Давай с нами за компанию!
—	Да я уже! — ответил он.
—	Что значит «уже»? Можно еще одну!
Пэта не пришлось долго уговаривать, и после двух

кружек пива я приобрел его расположение. Да, в. этот

день я многое узнал про Ячменное зерно. Не беда, »п*о-

пить противно. За десять центов, почти что даром, хму¬

рый и вечно недовольный парень, готовый стать моим

врагом^ превратился в доброго друга. Мы с ним мирно

посудачили о том, как идет устричный лов, о разных

происшествиях в порту, и он даже повеселел и стал гля¬

деть приветливо.
—	Мне маленькую, Джонни,— скомандовал я, хотя

остальные все взяли по большой.
44

Надо было слышать, каким небрежным тоном опыг-

ного кутилы я это произнес. Наверняка, кроме Джонни

Хейнхолда, никто не угадал, что я еще новичок.
До моего слуха донеслось, как Паук потихоньку спро¬

сил его:
—	Где это он успел нализаться?
	 Да они тут с Нельсоном, почитай, с двух часов
пировали,— ответил Джонни.
Я не подал виду, что слышал, но душа моя возлико¬

вала. Даже кабатчик признал меня мужчиной! «Они

тут с Нельсоном пировали»... Дивные слова! Кабатчик

совершил обряд посвящения пивной кружкой!
Мне вспомнилось то утро, когда Француз Фрэнк уго¬

щал Джонни, продав мне «Карусель». Увидев, что всем

налито, я сказал: «И себя не забудьте, Джонни!» По¬

лучилось так, будто я давно уже собирался это сказать,

да вот увлекся разговором с Рыбой и Пэтом.
Джонни метнул на меня пронзительный взгляд, по¬

ражаясь, должно быть, тому, как быстро я постигаю

Э1у науку, и налил себе виски из отдельной бутылки.

На миг мое бережливое сердце сжалось. То, что он наг

лил себе, стоит десять центов, а то, что нам,— пять. Но

я тут же прогнал эту недостойную мысль и, вспомниз

свои новые принципы, постарался себя не выдать.
—	Запишите в кредит, ладно? — сказал я, когда мы

осушили кружки, и был вполне счастлив, узрев на чи¬

стом листе его книги свое имя и цифру 30 — за постав¬

ленное мною угощение. Воображение дорисовало мне

эту страницу в будущем: много-много перечеркнутых

колонок цифр, а последняя — открытая.
Я угостил всех по второй, и, к моему удивлению, Джон¬

ни не остался в долгу за выпитое на десять центов вис¬

ки. На сей раз он взял все на свой счет и расквитал¬

ся со мной, как я прикинул, полностью.
—	А теперь пойдем в «Сент-Луис»,— предложил Па¬

ук, когда мы вышли на улицу. Пэт ушел домой — он

весь день грузил уголь,— а Рыба побежал к себе на шху¬

ну готовить ужин.
^Мы отправились в «Сент-Луис» вдвоем. В этой пив-

нои я был впервые. В большом зале собралось человек

пятьдесят, главным образом портовые грузчики. Там я

снова встретил Супа Кеннеди и Билла Келли. Заглянул
45

также и Смит с «Энни», тот самый, который носил ре¬

вольверы за поясом. Явился и Тигр Нельсон. Я позна¬

комился там, кроме того, с новыми людьми — с братья¬

ми Виги, владельцами этой пивной, и с Джо по кличке

Гусь, у которого были злые глаза и перебитый нос. Этот

Гусь носил пестрый жилет и играл на губной гармошке,

как ангел, так сказать, подгулявший ангел. Он славил¬

ся своими буйными попойками, изумлявшими и восхи¬

щавшими даже портовых забулдыг Окленда.
Угощая новых собутыльников (которые, кстати, и са¬

ми не скупились), я вдруг подумал, что на этой неделе

вряд ли смогу вернуть очередную часть долга моей кор¬

милице Дженни. «Ну, ничего,— решил я, или, вернее,

решил за меня Джон-Ячменное зерно,— ты мужчина,

тебе надо знакомиться с людьми. Няня Дженни обой¬

дется без твоих денег. Она же не умирает с голоду.

У нее наверняка есть еще деньги в банке. Пусть подо¬

ждет, понемногу все выплатишь».
Таким образом я узнал еще одно свойство Джона-

Ячменного зерна. Он разруш'ает нравственные устои.

Нечестные поступки, казалось бы, немыслимые, когда

ты трезв, пьяный совершает без угрызений совести. Тут

ты не властен, ибо Джон-Ячменное зерно встает между

твоими внезапными желаниями и нравственными пра¬

вилами, которым ты всегда следовал.
Я перестал думать о своем долге няне Дженни и,

знакомясь с новыми людьми, уже не жалел медяков. А

в голове шумело все сильнее. Не знаю, кто уволок ме¬

ня в этот вечер на шлюп и уложил на койку,— по всей

вероятности, Паук.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Итак, я добился того, что меня стали считать муж¬

чиной. У меня установились великолепные отношения

с портовым людом и с устричными пиратами. Они на¬

ходили, что я славный малый и далеко не робкого де¬

сятка. Между прочим, усвоив тогда на пристани новый

взгляд на деньги, я навсегда потерял к ним интерес.

Никто больше не называл меня скрягой, наоборот, мое

легкомысленное отношение к деньгам служит и теперь

источником тревоги для многих моих родных.
46

я настолько отрешился от скупости, что передал че¬

рез кого-то наказ матери созвать ребят с нашей улицы

и раздать им мои коллекции. И даже ни разу не по¬

любопытствовал, кому что досталось. Я стал мужчинои

и постарался забыть все, что связывало меня с дет¬

ством.
Моя репутация упрочивалась. Услышав рассказ о том,

как Фрэнк сделал попытку налететь на «Карусель» со

своей шхуной, а я стоял, наведя на него двустволку, при¬

хватив ногами румпель, чтобы удержать шлюп на кур¬

се, портовый народ говорил: «В этом парне что-то есть,

даром что молод!» И, желая доказать, что это дейст¬

вительно так, я вдвоем с помощником то, бывало, до¬

ставлю на рынок больше устриц, чем все остальные су¬

да, то первым вернусь к рассвету на якорную стоянку

близ острова Аспарагус после артельного набега на

дальнюю, южную часть залива. А однажды в пятницу

утром после ночного лова я привел свою «Карусель» в

Окленд, потеряв руль, но зато первым из всей флотилии

и без всякой конкуренции успел выгодно сбыть свой то¬

вар в этот традиционный рыбный день. Был еще такой

случай: я привел «Карусель» под кливером, потому что

Скотти спалил мой большой парус — грот (да, не удив¬

ляйтесь, тот самый Скотти, с которым мы когда-то ку¬

тили на «Айдлере»; после Ирландца, сменившего Пау¬

ка, он стал на некоторое время моим помощником).
Однако мою репутацию упрочили не только подвиги

на воде. И на суше я считался теперь компанейским

парнем, не жалеющим денег на угощение. Это-то и обес¬

печило мне прозвище «Король устричных пиратов». Я

и не гадал, что оклендские портовые кутилы, первое вре¬

мя ошеломлявшие меня своим поведением, вскоре будут,

в свою очередь, поражены моими отчаянными выход¬

ками.
Что бы ни случилось в жизни, это всегда отмечалось

выпивкой. Кабак — это клуб бедняков, кабак — место их

сборищ. Мы уславливались о встречах то в одном каба¬

ке, то в другом. В кабаке мы праздновали успех, в каба¬

ке оплакивали неудачи, в кабаке заводили новые зна¬

комства.
Разве можно забыть день моего знакомства с отцом

Нельсона, по кличке Старый Тигр? Это произошло в
47

пивной «Последний шанс». Нас познакомил Джонни

Хейнхолд. Один тот факт, что старик —отец силача

Нельсона, сам по себе был достоин внимания. К тому

же он владел и командовал каботажной шхуной «Энни

Майн», и я мечтал поступить к нему матросом. Но

важным для меня было то, что он как бы олицетворял

романтику. Это был голубоглазый светловолосый сухо¬

щавый викинг, сильный и мускулистый, несмотря на

возраст. В старое время, когда профессия моряка была

, весьма опасной, он плавал по морям под флагами всех

наций.
Я слышал о нем много фантастических историй и

привык издали относиться к нему с обожанием. Благода¬

ря кабаку мне удалось узнать его поближе. Но даже там,

если бы не выпивка, знакомство могло ограничиться ру¬

копожатием или в лучшем случае — двумя-тремя фраза¬

ми (старик был неразговорчив).
—	Не выпьете ли кружку пива?—предложил я с лю¬

безной настойчивостью, выдержав короткую паузу, кото¬

рой, по моим наблюдениям, требовал трактирный этикет.
Разумеется, приняв мое угощение, Нельсон должен

был поговорить со мной, а Джонни, как полагается хо¬

зяину, подавал тактичные реплики на общие темы. По¬

сле того как мы выпили по кружке, капитан Нельсон так¬

же счел своим долгом угостить меня. Это еще больше

оживило нашу беседу, и Джонни, видя, что его участие

больше не требуется, занялся другими посетителями.
Чем больше мы пили, тем приветливее становился

капитан Нельсон. Он нашел во мне внимательного слу¬

шателя, который хорошо знал из книг о жизни мо¬

ряков. И, начав вспоминать в этот летний день свою

бурную молодость, он рассказал мне много интересней¬

ших историй. Если бы не Джон-Ячменное зерно, если

бы не пиво, которое я подливал ему щедрой рукой, ста¬

рый морской волк едва ли просидел бы со мной

до вечера.
Заботливый Джо'нни Хейнхолд украдкой дал мне знак

со своего наблюдательного пункта за стойкой, что я хме¬

лею и пора переходить на «маленькую». Но покуда ка¬

питан Нельсон пил большими кружками, гордость не

позволяла мне отставать от него. И лишь, когда ста¬

рый шкипер потребовал себе малую кружку, я после¬
48

довал его примеру. Ох, и пьян же я был, когда насту-

ПИЛО время трогательного и долгр^гс^прощан^! Но

доволен, что мне удалось напоить Старого Тигра. Юно¬

шеская скромность не позволи.\а мне заподозрить, что

опытный старый пират пьян еще сильнее, чем я.
Мне рассказывали потом Паук, Пэт, Рыба, Джон-

ни Хейнхолд и другие, что Нельсон очень хорошо обо

мне отзывался,— какой, мол, прекрасный паренек... Для

старика это было особенно необычно,—все знали его.

злой, жестокий нрав. Он никогда ни о ком не говорил

ничего хорошего (даже свое прозвище «Тигр» он полу¬

чил за привычку в припадке бешеного гнева бросаться

на человека и впиваться острыми ногтями ему в лицо).

А я заслужил его расположение исключительно. благо¬

даря Джону-Ячменному зерну! Я привел этот случай

лишь как один из примеров тех многочисленных прима¬

нок, соблазнов и услуг, с помощью которых Джон-

Ячменное зерно вербует себе приверженцев.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
и все же у меня не развилось органической потреб¬

ности в алкоголе. Хоть я пил очень много все эти не¬

сколько лет, естественной тяги к вину я не испытывал.

Попойки вошли в мою жизнь, так же как в жизнь окру¬

жавших меня людей. Но на шлюп я не брал с собой ни¬

чего спиртного, на воде мне не хотелось пить. И только

поставив «Карусель» у причала и войдя в одно из питей¬

ных заведений, где вино лилось рекой и каждый пил и

угощал других, я чувствовал, что, как мужчина, обязан

тоже пить во исполнение своего общественного долга.
Бывало и так, что во время стоянки на городской

пристани или на песчаной отмели мне наносили визит

Корнева с сестрой в сопровождении братца Пэта и мис¬

сис Хедли. Как хозяин шлюпа, я должен был оказывать

им гостеприимство, в их понимании этого слова. Посе¬

му я срочно посылал на берег Паука, Ирландца или

Скотти (в зависимости от того, кто из них составлял в

то время мою команду), сунув ему в руки бидон для пи¬

ва или бутыль ДЛЯ- красного вина. Бывали и другие

визитеры: мордастые полисмены и сыщики, обычно rtoд-
4.	Джек Лондон. Т. XI.	49

нимавшиеся на борт «Карусели» в тот мо-мент, когда

под покровом тьмы я продавал устрицы, и так как мы

все были во власти этих людей, приходилось угощать их

устрицами с острым перечным соусом и ставить на стол

кувшины, полные пива, а то и бутылки с более крепки¬

ми напитками.
Но сколько я ни пил, Джон-Ячменное зерно не ста¬

новился мне милее. Мне нравилось его умение созда¬

вать дружескую атмосферу и не очень нравился он сам.

Находясь в обществе пьющих, я всегда старался под¬

держивать свое мужское достоинство, но в глубине ду¬

ши по-прежнему позорно мечтал о сладостях. Впрочем,

я скорее бы умер, чем позволил другим узнать мою

тайну. Зато спровадив «команду» на ночь в город, я пре¬

давался наедине своей страсти. Я шел в библиотеку, ме¬

нял там книги, потом покупал на двадцать пять центов

конфет разных сортов, какие можно долго сосать, шмы¬

гал к себе на шлюп, запирался в каюте и, лежа на койке,

часами блаженствовал за книгой, отправляя в рот одну

конфету за другой. Вот тогда-то я действительно испы¬

тывал удовольствие. Четвертак, потраченный в конди¬

терской лавчонке, приносил мне куда больше радости,

чем доллары, выброшенные в кабаках.
Втягиваясь в пьянство, я стал подмечать, что все

яркие моменты жизни неизменно связаны с возлияния¬

ми. Каждое из них было памятным событием. Такие лю¬

ди, как Джо Гусь, вели счет календарю от выпивки до вы¬

пивки. Все портовые грузчики еле дожидались суббот¬

него вечера, чтобы напиться. Мы, устричные пираты,

обычно пили, уже распродав свой товар, хотя нередко

две-три рюмки и встреча со случайным приятелем влек¬

ли за собой внеочередную попойку.
Именно такие попойки нравились мне больше всего.

В это время всегда происходило что-нибудь неожидан¬

ное и волнующее. Например, в одно воскресенье Нель¬

сон с Фрэнком и капитаном Спинком выкрали у Виски

Боба и Ники-Грека лодку для ловли лосося, которую

те, в свою очередь, стащили у кого-то. На устричной фло¬

тилии произошли перемены. Нел1ьсон подрался с Биллом

Келли на «Энни» и ходил с простреленной левой ру¬

кой. Затем, поссорившись с Рыбой, он потерял ком¬

паньона я начал плавать на «Северном олене» с рукой
50

на перевязи, ком1£1Ндуя двумя новыми матросами, но те,

испугавшись его дикой уд*али, вскоре бежали от него.

На берегу они .рассказывали такие истории о его страш¬

ной вспыльчивости, что никто не соглашался к нему ид¬

ти. Из-за отсутствия команды его шхуна стояла на яко¬

ре у песчаной отмели. Рядом стояла моя «Карусель»,

оставшаяся без грот-паруса. На ней жили мы со Скотти.

Виски Боб расстался с Фрэнком и отправился промыш¬

лять вверх по реке вдвоем с Ники-Греком.
Результатом этой экспедиции явилась новенькая

лодка для ловли лосося, украденная у рыбака-италь-

янца. Бедный итальянец обошел всех устричных пиратов,

разыскивая свою лодку; из того, что было известно о пу¬

тешествии Боба и Ники, мы сдел]ал'й вывод, что похи¬

тители— они. Но где же лод-ка? Сотни рыбаков — гре¬

ков и итальянцев — обыскали всю реку и весь залив,

осмотрели каждую топь и болотце. В конце концов от¬

чаявшийся владелец объявил, что заплатит пятьдесят

долларов тому, кто укажет местонахождение лодки. Это

повысило наш интерес, но лишь усугубило тайну.
Как-то в воскресенье ко мне явился старый капитан

Спинк и сказал, что ему надо побеседовать со мной с

глазу на глаз. По его словам, в это утро он удил рыбу

возле старой алам1едской паромной станции. Когда на^

чался отлив, о*н заметил привязанную к свае под водой

веревку, которая тянулась вниз. Как он ни старался, он

не сумел обнаружить предмет, к которому был привя¬

зан другой конец веревки. Подальше он увидел такую

же веревку на другой свае, которая тоже пряталась в

песке, но и ее вытянуть не удалось. Он уверен, что там

зарыта похищенная лодка. Если мы вернем ее владель¬

цу, то получим пятьдесят долларов. Но у меня были

своеобразные понятия о воровской чести, и я отказался

быть причастным к этому делу.
Я уже говорил, что Фрэнк поссорился с Виски Бобом,

Нельсон тоже был его врагом. (Бедняга Виски Боб!

Это был беззлобный, добродушный, слабохарактерный

и щедрый человек, выросший в семье бедняков, прирож¬

денный пьяница. Смерть положила конец его пиратской

деятельности. Когда его тело выволокли из воды возле

берега, оно было пробито во многих местах пулями.)

Через час после того, как капитан Спинк ушел от меня, я
51

увидел его на борту «Северного оленя» — он был с

Нельсоном!. Сзади следовала шхуна Фрэнка.
Скоро они вернулись, как-то странно, рядом. Когда

они подплыли ближе, я увидел, что к «Оленю» и к шху¬

не Фрэнка пришвартована рыбачья лодка. Была уже се¬

редина отлива, и они уткнулись в песок отмели, с лод¬

кой посередине.
Не откладывая в долгий ящик, Ганс, матрос Фрэн¬

ка, сцустил шлюпку и стал поспешно грести в северном

направлении, к пристани. О цели его путешествия крас¬

норечиво говорила большая 0плете1нная бутыль на корме.

Мужчинам не терпелось вспрыснуть пятьдесят долларов,

заработанные столь легким путем. Так уж принято

у приверженцев Ячменного зерна. Они пьют, празд¬

нуя удачу, а если удачи пока нет, пьют за удачу в бу¬

дущем. Если же постигла неудача, пьют, чтобы ее за-

быль. Они пьют при свидании с другом и пьют, когда

поссорятся и потеряют друга. Если любовь увенчалась

счастьем, тут уж сам бог велел выпить! А если нет, это

тем более повод напиться. В периоды бездеятельности

они видят свое спасение в пьянстве: тогда и энергия

появится и инициатива. В трезвом состоянии их тянет

пить, а когда напьются, хочется еще.
Разумеется, нас со Скотти, как приятелей, тоже по¬

звали на пирушку. Таким! образом», и М1Ы помогли делить

шкуру неубитого медведя: ведь пятьдесят долларов ни¬

кто еще не получил! И вот обычный томительно-скучный

воскресный день вдруг превратился в чудесный празд¬

ник. Мы болтали и пели, смеялись и хвастались своими

подвигами, а Фрэнк с Нельсоном следили, чтобы не было

пустых стаканов. С городской пристани нас было хо¬

рошо видно, и к нам стали стекаться оттуда друзья-при¬

ятели. Лодка за лодкой подплывали к нашей стоянке,

и Ганс едва успевал курсировать между мелью и бере¬

гом то с пустой, то с полной бутылью.
Вдруг откуда ни возьмись появились совершенно

трезвые Виски Боб и Ники-Грек и стали осыпать то-

варищей-пиратов гневными упреками за то, что те посме¬

ли утащить их добычу. Фрэнк под нашептывание Джона-

Ячменного зерна произнес ханжескую речь о доброде¬

тели и честности и, несмотря на свои пятьдесят лет, вы¬

тащил Виски Боба на песок и принялся избивать его.
52

Ники-Грек схватил лопату с короткой рулкой и кинулся

спасать товарища, но с ним в два счета расправился

Ганс. Окровавленных Боба и Ники бросили в лодку, и

в ознамено>вание победы над ними пьянка возобновилась.
К этому, времени гостл, пестрое, многонациональное

сборище, разгоряченное алкоголем, позабыли всякую

сдержанность. Воскресли древние споры, вспыхнула ста¬

родавняя вражда. В воздухе запахло кровью. Стоило

грузчику вспомнить обиду, нанесенную ему когда-то мат¬

росом со шхуны, или, наоборот, матросу вспомнить, что

его обидел грузчик; стоило устричному пирату кого-то

в чем-то обвинить или услышать обвинение по своему

адресу,— мгновенно сжимались кулаки и начиналась

драка. И каждая драка кончалась перемирием и новой

выпивкой, причем прютивники, успокоенные нашими об¬

щими усилиями, тут ж^ обнимались и клялись друг дру¬

гу в вечной дружбе.
И надо же. было Супу Кеннеди выбрать именно та¬

кой момент, чтобы явиться за своей старой рубахой,

оставленной им на. «Олене» еще при Рыбе! В конфликте

м-ежду Рыбой и Нельсоном он был на стороне первого.

Скажем для ясности, что привел его требовать старую

рубаху не кто иной, как Джон-Ячменное зерно: Кеннеди

уже успел основательно нагрузиться в пивной «Сент-

Луис». Слово за слово, пошли в ход кулаки. Это было в

кокпите. Увидев, что человек с двум!Я здоровыми рука¬

ми напал на однорукого, Фрэнк рассвирепел и швырнул

в него железным ломом); не знаю, каким чудом уцелела

тогда башка Супа. (Если «Северный олень»» еще сохра¬

нился, на его фальшборте должны быть видны следы от

лома.)
С искаженным от гнева лицом Нельсон вытащил из

лубка свою простреленную забинтованную руку и, оттал¬

кивая нас, пьггавшихся образумить его, зарычал сквозь

пьяные слезы, что уложит Супа Кеннеди одной рукой.

Мы были вынуждены пустить их на лесок помериться

силами. Увидев, что Нельсону приходится очень туго,

Фрэнк (ас ним и Джон-Ячменное зерно) ринулся ему на

помющь, чтр было, конечно, не по правилам. Тогда за¬

протестовал Скотти и потянул Фрэнка назад, а тот в

ярости пихнул его в грудь, повалил наземь и стал изби¬

вать. Сцепившись в клубок, они откатились футов на два¬
53

дцать по песку —5 трудом^ их растащили. За это время

успели подраться й другие. Их кое-как удалось унять —

не без помощи выпивки и других мер. Но Нельсон и

Суп Кеннеди не прекращали рукопашной. Время от вре¬

мени мы подходили к ним с разными советами, вро¬

де: «Швырни ему песку в глаза!» (Это говорилось, когда

они отлеживались на песке почти уже без сил.) И пе¬

сок летел ® глаза противнику; потом! передышка конча¬

лась, оба вставали и снова, дрались до изнемюжения.
Понятно, что все это было убого, бессмысленно и скот¬

ски грубо, но постарайтесь понять меня! Мне еще не бы¬

ло шестнадцати, я сгорал от страсти к приключениям,

моя голова была набита историями о пиратах и море¬

плавателях, о разграбленных городах и стычках, а дрянь,

которую я пил, еще пуще горячила мой мозг. Меня

окружала вольница — грубая и дикая, вполне естествен¬

ная для тех мёст, где я жил, и для того времени, которое

я выбрал, чтобы родиться. Но я не терял и надежд на

будущее. Здесь лишь начало. С отмели морская дорога

выведет меня через Золотые Ворота в бескрайний мир

приключений, где будут битвы не из-за старого тряпья

и краденых рыбачьих лодок, а во имя высоких идей и

романтических целей.
А пока что, к общему удовольствию подгулявшей

компании, м)ы поругались со Скотти: я стал его дразнить

за то, что он позволил старику Фрэнку положить себя

на обе лопатки; кончилось тем, что Скотти отказался

работать у меня и сбежал вечером, захватив пару моих

одеял. Ночью, когда устричные пираты валялись мерт¬

вецки пьяные, прилив поднял шхуну Фрэнка и «Север¬

ного оленя», стоявших на якорях. Рыбачья лодка, пол¬

ная воды и камней, по-прежнему оставалась на дне.
Под утро я услышал дикие вопли, доносившиеся с

«Оленя» и, ежась от утреннего холода, вылез посмютреть,

что случилось. Я увидел картину, о которой в порту долго

потом вспоминали со смехом. Красавица лодка лежа¬

ла на песке раздавленная, плоская, как блин, а на ней

торча^ли шхуна Фрэнка и «Олень». На беду, крепкий ду¬

бовый форштевень лодки выбил доску из днища «Оле¬

ня», и с приливом вода хлынула в пробоину. Нельсон

проснулся, когда его койка была уже в воде. Я помог

ему откачать воду и заделать пробоину.
54

Потом Нельсон приготовил завтрак, и за едой мы

обсудили положение. У него не было ни гроша. У меня

тоже. О пятидесяти долларах теперь нечего было меч¬

тать: кто станет платить за жалкую груду щепок? Из-

за больной руки' Нельсон вышел из строя, а команды у

него не было. У меня сгорел парус, и я тоже остался

без помощника.
—	Давай-ка вдвоем? — предложил Нельсон.
—	Ладно,— ответил я.
И так я вошел в компанию с Тигром, самым бешеным

и необузданным из всех пиратов. Заняв у Джонни Хейн-

холда денег, мы запаслись провизией, наполнили бочон¬

ки пресной водой и в тот же день отплыли к устричным

отмелям.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Признаться, я никогда не жалел, что провел эти су¬

масшедшие месяцы с Нельсоном. Уж кто-кто, а он умел

водить судно, хотя каждый, кто плавал с ним» трепетал

от страха. Ему доставляло наслаждение быть всегда на

волосок от гибели, вык1идывать номера, о которых дру¬

гие даже не мечтали. У него была мания, что брать

рифы — позор. За время нашего совместного плавания

я не помню, чтобы на «Олене» были когда-нибудь зариф¬

лены паруса, даже при самом сильном ветре. Отто¬

го у нас никогда не просыхала палуба. Мы шли на¬

пролом и плавали только под полными парусами. И ко¬

гда нам показалось, что Оклендский порт уже не может

дать достаточно острых ощущений, мы покинули его и от¬

правились дальше.
Такое чудесное существование стало для меня воз¬

можным лишь благодаря Джону-Ячменному зерну.

Впрочем, за это-то я на него и сердит. Ведь я хотел толь¬

ко одного: вольной жизни, интересных приключений,

но добиться этого мог не иначе, как при помощи Ячмен¬

ного зерна. Так уже было заведено среди людей, из¬

бравших подобный образ жизни. И коль скоро я возна¬

мерился жить так, как они, я вынужден был им подра¬

жать. Ведь разве удалось бы мне без пива войти в ком¬

панию с Нельсоном и подружиться с ним? Если бы я в

тот день отказался выпить с ним и не угостил его, он
55

бы не взял меня к себе. Он хотел имет1> такого компаньо¬

на, с которым можно .не только вместе работать, но и

вместе кутить.
Я с головой окунулся в новую жизнь, усвоив невер¬

ную мысль, что суть Ячменного зфна в том, чтобы ва¬

лить человека с ног и превращать в скота, проведя его

сперва сквозь все стадии опьянения, какие только мю-

жет выдержать железное здоровье. Я терпеть не. мог

вкус алкоголя и шел в кабак лишь для того, чтобы на^

хлестаться до одури. Еще недавно скупой и бережливый

маленький Шейлок, доводивший старьевщика до слез,

едва не лишившийся рассудка, когда Фрэнк за минуту

растранжирил восемьдесят центов на виски, для вось¬

мерых, я теперь сорил деньгами почище любого из са¬

мых заядлых пьяниц.
Помню, раз мы с Нельсоном сошли на берег. У ме*^

ня было в кармане сто восемьдесят долларов. Я со¬

бирался первым делом купить кое-что из одежды, а по¬

том уже выпит1>. Мне необходимо было приодеться. Все

мое имущество было на мне: рваные резиновые сапоги,

которые протекали так, что вода в них, к счастью, не за¬

держивалась, рабочий ком1бинезон за полдоллара, со¬

рокацентовая ситцевая рубаха да парусиновая матрос¬

ская шляпа. Другой шляпы у меня не было, так что эту

приходилось носить и на берегу. Зам1етьте, что я не упо¬

минаю ни белья, ни носков по той причине, что я их не

имел.
Чтобы попасть в магазин одежды, надо было, прой¬

ти мимо десятка кабачков. Поэтому я прежде всего за¬

шел выпить. До магазина одежды я так и не добрался.

На следующее утро я вернулся на шлюп, без гроша в

кармане, одурманенный, но довольный собой, и мы от¬

чалили. На мне было то же тряпье, что и раньше, а от

ста восьмидесяти долларов не осталось ни цента. Люди

несведущие, пожалуй, не поверят, что молодой парень,

совсем мальчишка, способен за двенадцать часов про¬

пить сто восемьдесят долларов. Берусь доказать.
И я даже не сокрушался об этих долларах. Я был

преисполнен гордости: небось теперь местные пропойцы

убедились, что я умею сорита деньгами не хуже лю¬

бого из них. Я доказал сильным людям, что я тоже силь¬

ный человек. Они смогли лишний раз убедиться, что я
56

с полным правом ношу титул Короля. То, что я стал так

относиться к деньгам, было, возможно, реакцией на мое

нищенское детство и тяжкий труд, который мне при¬

шлось изведать ребенком. Где-то у меня в мозгу таи¬

лась, вероятно, мысль, что лучше быть атаманом забул¬

дыг, чем рабом машины. Когда по двенадцать часов не

выходишь из цеха, жизнь лишена событий. Зато если,

по-вашему, йе событие прокутить зй двенадцать часов

сто восемьдесят долларов, тогда я пас!
Не стану подробно рассказывать о своей дружбе с

Джоном-Ячменным зерном и лишь отмечу те факты, из

которых становится ясно, как он коварен. Меня спаса¬

ли от белой горячки три обстоятельства: во-первых,

очень крепкий организм, во-вторых, здоровая жизнь на

море, на вольном воздухе и, в-третьих, то, что я пил

только от случая к случаю. Выйдя на промысел, мы ни¬

когда не брали с собой ни пива, ни виски.
Предо мной открывался мир. Я уже знал несколько

сот мил* водных путей, побывал во многих городах —

больших и м^алых — и рыбачьих деревушках вдоль по¬

бережья. Тайный голос гнал меня дальше. Чего я искал?

Не знаю, но я чувствовал, что впереди очень много ин¬

тересного. А Нельсону даже этот кусочек мира казался

слишком обширным. Он тосковал по своему любимому

Оклендскому порту и в конце концов решил туда вер¬

нуться; мы с ним простились как лучшие друзья.
Оставшись один, я порешил сделать своим штабом

старинный городок Бенишию на проливе Каркинез

Здесь, среди целой флотилии рыбачьих баркасов, тес

нившихся на берегу, обреталась теплая компанФтя пья

ниц й б^дяг, к которым я теперь примкнул. Я заним^ал

ся ловлей лосося и бороздил залив и реки в качестве аген

та рыбачьего патруля, но все бол(ьш€ и больше време

ни проводил на берегу — набирался опыта по части

пьянства, кутил вовсю. Перепить меня не мог никто, а

я, чтобы по^хвалиться, пил частенько куда больше, чем

следовало. Однажды утром меня вытащили без чувств

из развешенных для просушки рыбачьих сетей, в кото¬

рых я накануне запутался, спьяну не разглядев, куда

иду, не зная, на каком я свете. По этому поводу было

много разговоров, шуток и смеха, и как тут не выпить?

А я ходил героем. Шутка ли!
57

Зато после беспробудного трехнедельного пьянства

я решил: хватит! Вершина достигнута. Пора шйти дру¬

гое развлечение! Внутренний голос подсказывал мне —

и пьяному и трезвому, что попойки и разбойничьи на¬

беги — это еще не все. Мое счастье, что я слышал этот

голос и слышу его постоянно. Таков уж я от природы.

В тот момент он звал жпя бродить по белу свету. Но

это не был голос благоразумия, нет; здесь были и лю¬

бопытство, и неусидчивость, и жажда прекрасного,

которое я, может быть, где-то видел мельком, а мо¬

жет быть, только угадывал. Для чего жить, спраши¬

вал я себя, если считать, что это — все? Нет, обязатель¬

но есть что-то еще. (Должен подчеркнуть, что, когда

я с годами превратился в настоящего алкоголика,

этот голос, подсказывавший^ что жизнь богата

иными гранями, сильно помог мне бороться с Ячмен¬

ным зерном.)
Впрочем, ускорил мое решение переменить жизнь но-'

вый чудовищный трюк Ячмеиного зерна, показавший,

в какую непостижимую бездну может свести опьянение.

После одной грвядтюзной попойки я отправился в час

ночи спать к себе на шлюп. В проливе Каркинез очень

сильное течение, вода бурлит, как у мельнично«'о колеса.

В тот мк>м10нт, когда я лез к себе на шлюп, был полный

отлив. Я не удержался на ногах и бухнул в воду. Ни на

причале, ни на шлюпе никого не было. Менй стало от¬

носить течением). Но я не испугался. Мне даже понраг

вилось это неожиданное происшествие. Я хорошо пла¬

вал, вода ласкала мое разгоряченное тело, как прохлад¬

ная простыня.
Но тут-то и отколол свой сумасшедший номер Джон-

Ячменное зерно: вселил в меня дикое желание отдать¬

ся воле волн. Я никогда не задумывался о смерти, тем

более о самоубийстве. А тут мне взбрело на ум, что это

будет прекрасный конец короткой, но яркой жизни. Я,

еще не познавший любви ни девушки, ни женщины,

ни ребенка, не изведавший еще счастья от общения с ис¬

кусством, не штурмювавший хладные, как звезды, высо*

ты философии, видевший лишь крохотную — с булавоч¬

ную головку — частицу великолепного мира, решил, что

все уже знаю, все перевидел, все испытал и теперь пора

прекратить земное существование. Это, конечно, были
58

его штучки — Ячменного зерна: окрутил меня, опутал и

спьяну тащил умиграть!
О, что-что, а это он ум1еет! Итак, все перевидено, все

трьш-трава! Чаша переполнилась, я презирал себя за

тот скотский образ жизни, который вел последнее время,

и понимал, что меня ждет за мой грех. Живой пример —

несчастные босяки и бездельники, пьянствовавшие за

мой счет. У них в жизни ничего уже не осталось. Так

что ж, хочешь тоже превратиться в такого? Нет, тысячу

раз нет1 И я плакал от сладкой грусти, что гибнет юный

герой. (Кто не видел меланхолического пьяницу с глаза¬

ми на мокром MiecTe, непременную принадлежность лю¬

бого кабака? Если там) не найдется более подхо-дящих

слушателей, о« будет изливать свою душу кабатчику, а

тот обязан слушать: за это ему платят!)
Вода была чудесная. Так и должен умереть муж¬

чина. Джон-Ячменное зерно затянул другую песню в мю-

ем1 Ш)ЯЯом> мюзгу. Нечего печалгкгься и плакать! Это

смерть героя, который добровольно решил покончить сче¬

ты с жизнью. И я стал громко распевать предсмертную

песню, пока бульканье и плеск воды не напомнили мне,

где я нахожусь.
Ниже Бенишии, там, где пристань Солано выдается

в море, пролив расширяется и образует так называемую

Тернерскую бухту. Я плыл в полосе берегового течения,

которое идет к пристани Солано и далее в бухту. Мне бы¬

ло давно известно, что в том месте, где течение огибает

остров Мертвеца и несется к пристани, образуется силь¬

ный водоворот. Меньше всего мие хотелось попасть на

сваи. Тогда мне понадобится лишний час, чтобы вы¬

браться из бухты.
Я разделся в воде и, с силой выбрасывая руки, по¬

плыл поперек течения. И лишь увидев, что огни приста¬

ни остались позади, позволил себе лечь на спину и пере¬

дохнуть. Огромное усилие не прошло даром: я долго не

мог отдышаться.
Обрадованный, что удалось избежать водоворота, я

снова запел свою предсмертную песнь, вернее, попурри,

какое мог сочинить экспромтом свихнувшийся от пьян¬

ства парень. «Не пой, погоди! — зашептал мне Джон-

Ячменное зерно.— На Солано всю ночь люди. Там мо¬

гут быть железнодорожники. Они услышат тебя, сядут в
59

лодку и поспешат к тебе на помоЩ)Ь, а ты ведь не хо¬

чешь, чтобы тебя спасли». Конечно, нет! Еще новости!

Лишиться возможности погибнуть героем! Ни в коем

случае! И я лежал на спине, под небом, усеянным звезда¬

ми, смотрел, как проплывают мимо знакомые огоньки

пристани — красные, зеленые, белые,— и сентиментально

прощался со всеми вместе и с каждым в отдельности.
Очутившись на середине пролива, я снова запел. Я

плыл, изредка делая несколько взмахов руками, отда¬

ваясь течению, погруженный в пьяный полусон. Так про¬

шло нескол»ько часов; перед рассветом холод протрезвил

меня настолько, что я стал интересоваться, где я нахо¬

жусь, и гадать, успею ли выплыть в залив Сан-Пабло

до того, как прилив начнет тащить меня назад.
Затем) я почувствовал, что ужасно устал и окоченел.

Хмель прошел, и я уже не хотел умирать. На Контра

Коста стали вырисовываться очертания медеплавильно¬

го завода Селби и маяк Лошадиного острова. Я решил

плыть к берегу Солано, но, обессиленный и замерзший^

сложил руки и вверил себя течению, лишь время от вре¬

мени делая несколько взмахов, чтобы держаться на по¬

верхности воды, которая становилась все беспокойнее»

так как начинался прилив. И тут М1не стало страшно. Я

был уже совсем трезв и ни за что не хотел ум)ирать. По

многим и многим причинам стоило жить. Но чем больше

я находил причин, тем меньше было шансов на спасение.
Рассвет застал М1еня у маяка Лошадиного острова.

После четырех часов в воде я попал в опасную полосу

водоворотов, образуемых быстрыми течениям1и из проли¬

вов Валлехо и Каркинез; вдобавок начавшийся прилив

стал нагонять волны из Сан-Пабло, и все эти три силы

вступили в борьбу. Поднялся ветер, короткие крутые

волны то и дело захлестывали меня, и я уже начал гло¬

тать соленую воду. Как опытный пловец, я понимал,

что скоро мне крышка. И вдруг откуда ни возьмись по¬

явился рыбачий баркас — какой-то грек шел в Валлехо;

еще раз мюе здоровье и физическая выносливость спасли

М)е«я от козней Ячменного зерна.
Кстати, должен сказать, что такие отчаянные номе¬

ра Джон-Ячм'еняое зерно выкидывает не только со м^ною.

Статистические данные о проценте самоубийств по его

милости раскрывают чудовищную картину. Пусть мой
60

случай не типичен: у здорового, нормального, жизнера¬

достного юноши нет оснований лишать себя жизни. Но

если бы я долго до этого не пьянствовал и нервы и мозг

не были у М)еня отравлены, я в припадке белой горячки

не польстился бы на эффект, который сулила мне роман¬

тическая гибель. Впрочем, и закоренелые, старые пьяни¬

цы, изверившиеся в жизни и потерявшие человеческий

облик, тоже чаще всего решаются на самоубийство

после длительного запоя, когда их нервы и мозг находят¬

ся в полном дурмане.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
И ВОТ Я простился с Бенишией, где Джон-Ячменное

зерно едва не прикончил меня, и, подчиняясь внутрен¬

нему зову, отправился далее на по'иски нового. Но где

бы я ни скитался, дорога всегда приводила в кабак. Ка¬

бак был клубом бедняков, и только туда мяе был открыт

доступ. Там можно было заводить знакомства. Там

можно было подойти к стойке и заговорить с первым

встречным». Куда еще решился бы я зайти в чужом го¬

роде во время странствий? Зато переступи® порог каба¬

ка, я уже не чувствовал себя одиноким.
Позвольте мне сделать отступление, уже касающееся

наших дней. В прошлом году я запряг в шарабан чет¬

верку лошадей и вместе с Чармиан отправился на три

с половиной месяца путешествовать по глухим горным

районам Калифорнии и Орегона. Каждое утро я садил¬

ся писать свой роман, а когда кончал ежедневную пор¬

цию, мы ехали дальше и к вечеру делали остановку на

новом месте. Гостиницы попадались не часто, дорожные

условия бывали самые различные^ и мне всегда прихо¬

дилось накануне планировать маршрут, помня в пер¬

вую очередь о своей работе. Надо было и HopMiy выпол¬

нить и выехать вовремя. Иной раз, в предвидении дол¬

гого пути, я вставал в пять часов утра и сразу принимал¬

ся за дело. Когда же до следующего пункта было

близко, я мог сесть писать и позже — скажем, часов в

девять.
Но сам маршрут, как его планировапь? .Приехав в

любой городок, я ставил лошадей на конюшню и оттуда,
61

не заходя еще в гостиницу, спешил в пивную. Прежде

всего выпить — этого хотелось ужасно, но была и дело¬

вая причина: получить ииформацию. Итак, со стаканом

в руке я обращаюсь к бармену с привычной фразой:

«И себе налейте, пожалуйста!» Мы пьем», и я приступаю

к расспросам: в каком состоя-нии дороги и где можно

остановиться?
—	Дайте-ка подумать,— скажет, бывало, бармен,—

через Таруотерс'кий водораздел проходит дорога. Преж¬

де она была в хорошем состоянии. Я ездил по ней три

года назад. Вот только весной ее завалило. Лучше, по¬

жалуй, спросить Джерри. Эй, Джерри (или Том, или

Билл),— крикнет он человеку на другом конце стой¬

ки,— как там Таруотерская дорога? Ты по ней ездил

на той неделе в Вилкинс.
И покуда тугодум Джерри, Билл или Том собирается

облечь свои М1ЫСЛИ в неуклюжую речь, я приглашаю

его присоединиться к нам. Начинается обсуждение до¬

стоинств той или иной дороги и гостиницы, и за сколько

часов я доеду, и где лучшие места для ловли форели.

В дискуссию включаются еще какие-то люди — новый

повод для выпивки.
Еще Д'ва-три питейных заведения, и, легонько захме¬

лев, я уже знаю почти всех здешних жителей и все, ка¬

сающееся городка и окрестностей. Я успел познакомить¬

ся с местными адвокатами, редакторами газет, поли-

тическилга деятелями, с приезжими фермерами, охотни¬

ками и шахтерам1И, и вечером, когда мы с Чармиан вы¬

ходим прогуляться по главной улице, она не может по¬

нять, откуда у М16НЯ в совершенно чужом городе так мно¬

го знакомых.
Вот какую помощь оказывает Джон-Ячменное зерно,

приобретая благодаря этому еще большую власть над

людьми. И сколько я ни ездил по свету, я везде наблю¬

дал то же самое. И кабаре в Латинском квартале, и ко¬

фейня в глухой итальямской деревушке, и портовый ка-

^чок в приморском городе, и фешенебельный клуб, где

пьют виски с содовой,— все они властью Ячменного зер¬

на сближают людей. В будущем, когда жизнь станет

лучше и Джон-Ячменное зерно прекратит существование

наряду с другими атрибутами варварства, надо будет

подумать о создании новых учреждений вместо кабаков,
62

где люди смюгут собираться, знакомиться, находить друг

друга и узнавать то, что им нужно.
Но вернусь к прерванному рассказу. После Бени-

шии мой путь снова лежал через кабаки. Моральных

преград я не ощущал, но вкус алкоголя был мне по-

прежнему противен. Вместе с тем при всем почтении к

Джону-Ячменному зерну я стал относиться к нему на¬

стороженно: ведь он сыграл со мной злую шутку, пота¬

щив топиться, когда я вовсе не хотел умирать. Я пил,

но помнил о нем, твердо намереваясь дать ему реши¬

тельный отпор, если он опять начнет подбивать меня

на самоубийство.
Итак, что ни город, то кабак и новы-е знакомства. Ес¬

ли мн€ нечем» бывало заплатитпь за койку, я знал, что в

кабаке-то уж, во всяком случае, смогу приставить стул

к жарко натопленной печке. В кабаке можно было умьггь-

ся, причесаться, почистить платье. Это были удивитель¬

но удобные заведения, и у нас на Западе они встреча¬

лись на каждом! шагу.
Никуда, ни в чей незнакомый дом я бы так легко не

вошел. Никто не раскрывал предо мной дверей, не при¬

глашал погреться у огня. Церкви я не знал. Священ¬

ники были мне чужды, и я даже не стремился к знаком»-

ству с ними. Какая бесцветная у них жизнь, думал я,

никаких ярких событий, интересных переживаний. В мо¬

их глазах священник^и принадлежали к тому роду лю¬

дей, которые живут под колпаком: ни шагу с насижен¬

ного м)еста, узкие, ограниченные, напичканные предрас¬

судками, рабы системы и порядка. Ни темперамента, ни

фантазии, ни чувства то«варищества. А мне хотелось, что¬

бы мо^ими друзья)ми были хорошие люди — добрые, при¬

ветливые, щедрые и великодушные, полные пусть даже

безрассудной отваги, но только не заячьи душонки.
Кстати, именно хороших людей с кипучим темпера¬

ментом, готовых на риск, благородных, отзывчивых, об¬

ладающих самыми милыми человеческими слабостями,

и ловит S свои сети Джон-Ячм1енное зерно. Прибавим и

это к перечню обвинений: он гасит пламя души, топит в

вине живость ума, и если не губит разом своих жертв

и не лишает рассудка, то так или иначе калечит их, ожес¬

точает сердца, вытравляя все благородное, что было за¬

ложено в них природой.
63

и все-таки скажу по опыту зрелых лет: избави меня

бог от того большинства обыкновенных людей, которых

нельзя назвать хорошими, ибо от них веет холодом, ко¬

торые не курят, не пьют, не употребляют бранных слов,

но зато ничего не осудят, никогда не совершат смелого

поступка. Это все малодушные людишки, глушащие в

себе зов жизни, не осмеливающиеся рвать паутину бы¬

та. Вы их не встретите в кабаке, но не увидите и на бар¬

рикадах. Их не влекут неведомые дали, они не способ¬

ны самозабвенно полюбить. У них свои заботы: не про-

мючить ноги, не утомить сердце, не упустить возмюжности

добиться маленького обывательского успеха при своих

незначительных талантах.
Итак, на скамье подсудимых Джон-Ячменное зерно!

Сколько хороших, ценных людей, чьи недостатки происте¬

кают от их достоинств — от чрезмерной силы, от чрез¬

мерной храбрости, от душевного огня и благородной от¬

ваги— Джон-Ячменное зерно захватывает и уничто¬

жает. Конечно, он уничтожает и безвольных, но я го¬

ворю сейчас не о таких. Я говорю о ценнейшем челове¬

ческом материале, который он беспощадно сжигает. И

все это происходит оттого, что Джон-Ячменное зерно

торчит на каждой улице, на каждом перекрестке. Он все¬

гда доступен, находится под охраной закона, ему отдает

честь постовой полисмен, не мешая ему зазывать прохо¬

жих и тащить в те места, где собираются славные, сме¬

лые люди и пьют мертвую. Если бы Ячменное зерно

убрали с дороги, смелых людей рождалось бы не мень¬

ше, но они не губили бы себя, а жили с пользой.
Я всегда замечал, что пьяницам свойственно чувство

товарищества. Бывало, бредешь по шпалам к водокач¬

ке — дождаться там1 товарного поезда — и вдруг натк¬

нешься на компанию «алки» (так называются бродяги,

пьющие аптечный спирт). Они громжо и весело привет¬

ствуют незнаком1ца. подзывают и предлагают вьшить с

ними спирт, умело разбавленный водой. И вот я сажусь

с ними бражничать; скоро в голове у меня шумит, и

Джон-Ячменное зерно нашептывает мне, что жизнь

прекрасна и все мы здесь люди смелые и славные, а

главное — свободные как ветер: хотим — валяемся на

земле, хотим — нет и готовы плевать на все человечество,

погрязихее в тесном, затхлом житейском болоте.
64

«ДЖОН ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО*.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вернувшись в Окленд посл^ моих странствий, я сно¬

ва попал в порт и возобновил дружбу с Нельсоном!, ко¬

торый теперь постоянно околачивался на берегу и вел

еще более разгульный образ жизни, чем раньше, плавая

со мной. Я проводил с ним все время, кроме тех редких

случаев, когда меня брали ненадолго на какую-нибудь

шхуну, где не хватало рук.
Таким образом», я лишился тех полезных для здо¬

ровья дней, когда занимался физическим! трудом на

свежем воздухе и не касался спиртного. Теперь я пил

ежедневно, не зная меры,— еще не изжил превратного

представления, будто вся прелесть Ячменного зерна

заключается в том, чтобы доводить себя до бесчувствия,

до скотского состояния. Словно пропитанный алкоголем!,

я почти не вылезал из питейных заведений, стал кабац¬

ким завсегдатаем, если не хуже.
Теперь Джон-Ячменное зерно опутывал меня хитрее

и коварнее, чем в тот раз, когда увлек топиться в море.

Мне было неполных сем1надцать лет, я относился с пре¬

зрением ко ВСЯ1С0Й постоянной работе и, считая себя не

хуже других головорезов, пил вовсю, чтобы не отстать от

них. Я не знал детства — слишком рано созрев, был не

по годам) умудрен житейским опытом и циничен. Судьба

еще не подарила м«е девичьей любви, но уже протащи¬

ла сквозь oroHib и воду, и я был уверен, что школу жиз¬

ни и любви прошел с начала и до конца. И эта наука не

€ыла м«е полезна: отнюдь не пессимист по натуре, я

проникся убеждением, что жизнь — дрянная и скучная

штука.
Понимаете, Джон-Ячменное зерно притуплял мои

чувства, отбивал охоту к приключениям, любопытство

к жизни. Не все ли мне равно, что находится на другой

стороне планеты? И там, небось, мужчины и женщины,

такие же, как у нас, женятся, выходят замуж, тянут лям¬

ку, утопая в мелочных заботах, и пьют, конечно, горь¬

кую! Не ехатть же ради выпивки на край света! Куда

проще пойти на угол к Джо Виги — там все к твоим

услугам! Или в «Последний шанс» Джонни Хейнхолда.

Да и других пивных тьма-тьмущая!
Чем сильнее пропитывал алкоголь живую ткань мое-

5- Джек Лондон. Т. XI.	65

го тела и мозга, тем глуше стаиовился зов жизни. Рав¬

нодушие гасило былые беспокойные стремления. Гнить

заживо и пом'ереть можно и в Окленде, для этого не на¬

до тащиться за тридевять земель! И если бы я дал пол¬

ную волю Джону-Ячменному зерну, то он живо управил¬

ся бы со мной. Я стал забывать о том, что такое аппетит,

зато хорошо знал уже другое ощущение, когда утром

встаешь и тебя шатает, нутро сводит, руки трясутся, и

ты весь одержим одним желанием: опохмелиться ста¬

каном крепкого виски (о, Джон-Ячменное зерно умеет за¬

крутить! Тело и мозг, обожженные, оглушенные и от¬

равленные, ждут, что их спасет тот самый яд, который

их едва не прикончил!).
Коварству Ячменного зерна нет границ. Сперва он

пытался подбить меня на самоубийство, потом решил по¬

кончить со мной иначе — не менее энергичными мэрами.

Но, В1ИДИМО, сочтя и это недостаточным, придумал еще од¬

ну уловку и наверняка сгубил бы меня, если бы я сам

не поумнел и не начал пить с оглядкой. Я понял нако¬

нец, что даже моя редкая выносливость имеет предел, а

вот он, Ячменное зерно, неутомим. Я понял, что за час-

другой он может одолеть меня, несмотря на мою креп¬

кую голову, сильные плечи и могучую грудь, положить

на обе лопатки и задушить в своих дьявольских тисках.
Как-то под вечер мы с Нельсоном сидели в пивной

«Оверленд». Сидели там только потому, что остались

без гроша, а дело было накануне муниципальных выбо¬

ров. Видите ли, во время предвыборных кампаний мест¬

ные политические дельцы обычно обходят пивные, охо¬

тясь за голосами избирателей. Ну вот, сидит за столи¬

ком человек, размышляет, чем бы промочить горло, не

угостит ли кто-нибудь стаканчиком, или, может, стоит

сходить в другое место — попросить в кредит, как вдруг

нежданно-негаданно распахивается дверь и входит це¬

лая компания хорошо одетых джентльменов, которые

держатся со всеми запросто и мигом создают задушев¬

ную обстановку.
Для каждого у них готова улыбка и приветствие —

и для тебя, не имеющего пяти центов на кружку пива,

и для робкого босяка там в углу, который, конечно, ни в

каких избирательных списках не числится, но может

быть вписан в них, как временно проживающий в пор-
66

ТОБОЙ гостинице. Как только в помещтие пивной всту¬

пили, выпятив грудь, широкоплечие пузатые господа-по¬

литиканы, которых сам бог создал оптимистами и

хозяевами жизни, ты на коне. Ты чувствуешь, что вечер

у тебя не пропал,— начало, во всяком случае, положено.

А там, глядишь, бог пошлет еще какого-нибудь щедро¬

го дядю, вот тебе и полная удача! Не заставляя себя

просить, ты устремляешься к стойке, осушаешь стаканчик-

другой, и тебя просвещают насчет фамилий джентльменов

и того, на какие посты они ждут народного избрания.
Эти обходы пивных, совершаемые политиканами, по¬

могли мне узнать горькую правду о некоторых сторо¬

нах их благородной деятельности и рассеять иллюзии,

в свое время внушенные мне чтением таких увлекатель¬

ных книг, как «Молотобоец» и «Из лодочников в прези¬

денты».
Итак, в тот вечер мы с Нельсоном сидели в пивной с

пересохшими глотками и без гроша в кармане, но, как

истые пьяницы, с верой в душе, что откуда-то перепадет

выпивка. Главная надежда, конечно, была на кандида¬

тов. Вдруг вбегает прославленный кутила Джо Гусь

со зльими глазами и перебитьш носом, как всегда, в сво¬

ем пестром жилете.
—	Пошли, ребята, есть даровая вьтивка,— говорит

он нам,— пей хоть бочку. Я сразу о вас подумал. Только

бы не прозевать.
Конечно, мы заинтересовались:
—	Где это?
—	По дороге расскажу. Пошли, а то опоздаем!
Он повел нас быстрым шагом! в сторону жилой ча¬

сти города.
—	Организует это дело Хэнкокская пожарная коман¬

да,— пояснил нам Джо.— От нас ничего не требуется,

кроме одного: нацепить красную рубаху и пожарную

каску и взять в,руки факел. В Хейуортсе будет ше¬

ствие, Нас туда повезут на специальном поезде.
(Кажется, это был Хейуортс. А, впрочем, может быть,

Сан-Леандро или Найлс. И хоть убейте, не помню, к

какой партии относились хэнкокские пожарники — к де¬

мократам или республиканцам. Так или иначе, началь¬

ству не хватало народу для участия в шествии, и по¬

тому призвали доброэольцев с обещанием выпивки.)
67

—	Там столько всего наготовили! — рассказывал

Джо Гусь.— Виски — разливанное море! Кандадаты ску¬

пили весь запас в кабаках. Все будет даром. Подходи и

пей! Ух, и кутнем там за милую душу!
В помещении пожарных на Восьмой улице, недалеко

от Бродвея, мы напялили рубахи и каски пожарных, во¬

оружились факелами, после чего нас повели гуртом на

станцию и погрузили в вагоны. Впрочем!, пить нам1 пока

не дали, и мы ворчали довольно открьгго. Но эти полити¬

каны— народ хитрый: зная, с кем имеют дело, они и в

Хейуортсе ничем мае не угостили. Приказ был такой:

сперва походи с фагкелом», тогда заработаешь выпивку!
Волей-неволей пришлось подчиниться. Зато когда

шествие кончилось, открылись все кабаки. Всюду был на¬

нят дополнительный персонал, у каждой стойки в шесть

рядов толпились охотники выпить. Некогда было обти¬

рать мокрые стойки, мыть посуду: буфетчики только успе¬

вали наливать. Портовые забулдыги из Окленда ждать

не желали!
Но толпиться в очереди и драться за каждый ста¬

кан показалось нам слишком! нудным занятием. Все

ведь и так наше, верно? Для нас же куплено! Разве мы

честно не участвовали в факельном шествии? Приняв

все это в расчет, мы совершили фланговую атаку: обо¬

шли стойку сзади, отпихнули запротестовавших было

буфетчиков и захватили полные охапки бутылок.
На улице М1Ы отбили горлышки о край цементного тро¬

туара и принялись пить. Джо Гусь и Нельсон побаива¬

лись неразбавленного виски в больших количествах, а я

нет. Я пока еще придерживался ошибочного представле¬

ния, что нужно пить сколько влезет,— особенно когда

это на даровщину. Мы угощали еще кого-то, не забывая,

разумеется, и себя; я же хлестал больше всех,=—надо

лриз|наться, без всякого удовольствия, вспомнив при

этом пиво, которым отравился в пятилетием возрасте,, и

вино, от которого заболел, когда мне было семь. Я пил

виски, как горькое лекарство, всячески стараясь подавить

отвращение. Покончив с одной партией, мы направились

в другой кабак, оттуда в третий,г-.- всюду бесплатное вис¬

ки лилось рекой, и всюду мы применяли тот же способ

захвата трофеев1
Не знаю, сколько я выпил.— две.кварты или пять.
68

Знаю лишь, что в начале пиршества я залпом вливал

в себя по четверти кварты виски, не разбавляя и не за¬

пивая водой.
Местные политиканы, достаточно опытные в подоб¬

ных делах,, не позволили оклендским пьяницам) застрять

в городке. Поэтому перед отправлением обратного поезда

специальный патруль обошел все кабаки. Я уже ощу¬

щал на себе действие винных паров. Меня и Нел)ЬСОна

выволокли из кабака, и мы оказались в хвосте довольно

беспорядочной КОЛОННЫ. Я делал героические попытки

идти вместе со всеми, но почти не владел своим) телом.

Ноги мои подгибались, 1 в голове был туман, сердце

гром'ко стучало, легким не хватало воздуха.
Мои силы быстро таяли, и Помутневший рассудок под¬

сказывал, что я уйаду и не доберусь до поезда, если

буду плестись вот так в хвосте колонны. Я вышел из ря¬

дов и побежал по баковой тропинке, протопта'йной вдоль

дороги, под развесистым1и кронами деревьев. Нельсон,

смеясь, пустился за мной. Есть вещи, которые навсегда

врезаются в память, как кошмарный сон. Я ясно помню

пышные кроны и тЬ отчаяние, которое охватило меня,

когда я бежал под ним«, то и дело спотыкаясь и падая,

к великому удовольств*ию всей пьяной братии. Им^то ка¬

залось, что я валяю дурака, чтобы их позабавить. Они

и не догадывались, что Джон-Ячменное зерно вцепился

мне в горло мертвой хваткой; Я был с ним один на один,

и горькая обида сжала мне сердце: никто понятия не

имеет, что я борюсь со смертью! Я, словно утопающий,

иду ко дну на глазах у толпы зевак, а они думают, что

все это шуточки — им на потеху!
Пробежав нем)ного, я упал и потерял сознание. Оче¬

видцы рассказывали мне, что было после. Силач Нель¬

сон поднял меня на. руки и понес на станцию. Он вта¬

щил меня в вагон и бросил на скамью, но я бился и хри¬

пел. Не отличаясь чуткостью, Нельсон все-таки сообра¬

зил, что со М1Н0Й дело плохо. Теперь я понимаю, что

был тогда на волосок от смерти. Пожалуй, так близок

к ней я не был никогда. Но я не знал, что со миой то¬

гда творилось,— это мне рассказал уже Нельсон.
Нутро мое горело адским плам)енем, у меня было та¬

кое чувство, что я сейчас задохнусь. Воздуха! Воздуха!

Я рванулся открыть окно, но оно не поддалось: все окна
69

в вагоне были завинчены гайками. Нельсон решил, что

у меня белая горячка и я хочу выброситься из окна. Все

его попытки усмирить меня ни к чем!у не привели. Я схва-

■гал чей-то факел и трахнул по стеклу*
Надо сказать, что среди оклендских портовых пья¬

ниц существовали две группировки: за Нельсона и про¬

тив. В вагоне были представители обеих, причем сильно

подвыпившие. Когда я разбил окно, противники Нельсо¬

на обрадовались случаю. Один из них размахнулся и дал

мне в зубы, да так сильно, что я не устоял на ногах. Это

послужило сигналом для общей свалки. Обо всем этом я

узнал потом; дополнительным свидетельством служила

моя щека, к которой на следующий день невозможно,

было притронуться. Зато мой обидчик получил по за¬

слугам и рухнул на меня, а Нельсон навалился на него

сверху всем телом; после этого началось такое побоище,

что скоро не осталось ни одного целого окошка, да и

сам вагон едва не разнесли в щепки.
Пожалуй, это было мо-е счастье, что меня подбили и

вывели из игры. Резкие движения, которые я делал во

время драки, усиливали сердцебиение и мои несчастные

легкие требовали больше кислорода.
Когда драка кончилась и я открыл глаза, я был еще

без сознания. Так тонущий человедс, ничего не сознавая,

мапгинальяо продолжает борьбу со стихией. Не помню,

что я делал, но я до того отчаяино кричал: «Воздуха!

Воздуха!»,— что Нельсон сообразил: положение серьез¬

ное, и тут не пахнет самоубийством. Он вытащил из

оконной рамы битое стекло и дал мне высунуться наружу'

по плечи и придерживал меня за пояс, чтобы я не выпал.

Так я проехал до самого Окленда, отвечая буйным со¬

противлением на все попытки Нельсона* втащить меня

обратно в вагон.
Только наглотавшись вволю воздуха, я почувствовал,

что ко мие возвращается сознание. Единственное ощуще¬

ние, запомнившееся мне с той минуты, когда я упал на

тропинку под деревом, до той, когда проснулся на сле¬

дующий вечер, было ощущение смертельного удушья: я

стою, высунув голову из окна, поезд мчится, в ушах сви¬

стит ветер, искры от паровоза обжигают мне лицо, а я

жадно открываю рот и никак не могу надышаться. Я за¬

ставлял себя дышать как можно глубже, резкими, ко¬
70

роткими вздохами накачивая в легкие как можно боль¬

ше воздуха. Я понимал, что иначе — смерть; у меня был

опыт пловца, умевшего держаться под водой; в те мгно¬

вения, когда ко мне возвращалось сознание, возвраща¬

лось и ощущение мучительного удушья, и я спасался

лишь тем, что подставлял лицо ветру и искрам и дышал,

ненасытно дышал.
Больше ничего не помню. Я пришел в себя на следую¬

щий вечер в портовой ночлежке. Рядом! со мной никого

не было. Никто не вызвал доктора; я мог очень просто

отдать богу душу. Но Нельсон и остальные решили, что

мне с похмелья лучше всего выспаться, и оставили меня

одного в обмюрочном состоянии на целых семнадцать ча¬

сов. Врачам» известно, сколько людей гибнет от кварты

виски. Обычно пишут, что это были опытные пьяницы,

но они погибли оттого, что пили на пари — кто кого пере¬

пьет. В то врем)я я, конечно, этого на знал. Итак, я полу¬

чил еще один урок. Тем, что я выжил, я обязан не доб¬

лести или заслугам, а счастливой судьбе и крепком'у

здоровью. Здоровье снова одержало верх над Джоном-

Ячменным зерном. Я спасся от новой западни, еще раз

выкарабкался из трясины и, поняв всю степень риска, на¬

учился пить с большей осторожностью, чем прежде.
О, господи! С тех пор прошло двадцать лет, и — дол¬

жен признаться — я не потерял врем)еня даром: многое

перевидал, многое пережил и сделал, потому я содрога¬

юсь каждый раз при мысли, что этих чудесных двух де¬

сятилетий могло и не бьгпь. А ведь никак не скажешь,

что Джон-Ячменное зерно не потрудился надо миой во

время кутежа с хэнкокскими пожарниками!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Отправиться в дальнее плавание я задумал еще в на¬

чале зимы 1892 года. И вовсе не потому, что поездка

с пожарниками в Хейуортс послужила мне уроком. Я по-

прежнему пьянствовал и почти не вылезал из кабаков.

Я понял, что виски не приводит к добру, но ничего пре¬

досудительного в нем не видел. Виски опасно, но не ме¬

нее опасно и многое другое! Да, кое-кто умирает от ви¬

ски, но разве не может случиться, что у рыбака перевер¬

нется лодка и он утонет? А с бродягами не бывает ли
71

несчастных случаев: попал под поезд — и готово! Если

делать все с умом, тогда не страшны ни ветер, ни море,

ни поезда, ни пивные! Люди пьют, пей и ты, только

соблюдай осторожность, чтобы не повторились те вре¬

мена, когда ты хлестал по целой кварте, если не

больше!
Итак, я понял, что Джон-Ячменное'зерно ведет сво¬

их приверженцев к гибели, и потому решил отправить¬

ся в плавание. Правда, смертная стезя представлялась

мне еще довольно туманно, но я уже видел две тропы,

кое-где переплетавшиеся. Прежде всего, присматрива¬

ясь к окружающим, я заметил, что жизнь, которую ве¬

дем мы, любители пьянства, куда опаснее, чем жизнь

остальных людей.
Джон-Ячменное зерно подавляет нравственные

устои и толкает на преступления. Я убедился, что пья¬

ный способен на такие дела, каких никогда бы не за¬

мыслил, если бы не быпил. Но это еще не самюе страш¬

ное. Самое страшное — наказание. Преступление губит

преступника. Мои собутыльники — в трезвом» состоянии

славные, безобидные ребята, напившись, превраща¬

лись в бандитов и головорезов. Их забирали в полицию,

и мкы уже ставили на них крест. Мне давали кое с кем

из них свидание перед отправкой на ту сторону залива

в тюрьму. И очень часто я слышал из их уст: «Если бы

я не был тогда пьян!..» По милости Ячменного зерна

творились такие чудовищные дела, которые потрясали

даже мою огрубевшую душу.
Вторая смертная тропа уготовлена для хронического

алкоголика. Татсой может «и с того, ни с сего протянуть

ноги. Захворает какой-нибудь пустячной болезнью, ни

для кого не опасной, и, глядишь, угаснет как свечка. И его,

одинокого, неухоженного, ‘ найдут в один прекрасный

день в постели мертвым. А иной утонет или станет жерт¬

вой несчастного случая, как Билл Келли, например, ко¬

торый,-будучи пьян, разгружал судно и ему оторвало

палец. Могло бы с таким же успехом оторвать и голову.
И-вот, прикинув свои шансы, я решил искать спасения

от Ячменного зерна. Этак быстро отправишься на тот

свет, а при моей мюлодо'сти и жизнелюбии такая перспек¬

тива меня не прельщала. Но как спастись? Только бег¬

ством. В заливе Сан-Франциско зимовала зверобойная
72

флотилия, в кабаках я встречал шкиперов, охотников,

рулевых и гребцов. Среди них был охотник на котиков

Пит Холт, с которым я договорился о работе: он нанял

меня гребцом на свою шхуну. Мы с Питом тут же скре¬

пили наш новый союз выпивкой, пропустив рюмок по

шесть каждый.
И сразу во мне ожила тяга к перемене мест,, которую

Джон-Ячменное зерно старался усыпить.. Кабацкая

жизнь в оклендском порту показалась мне невыносимой,

и было даже странно, что я находил в ней до сих пор

столько привлекательного. Я стал бояться за свою

жизнь — как бы: со мной не случилось чего-нибудь до

отплытия, которое было назначено на январь. Я вел се¬

бя скромиее, меньше пил и чаще бывал дома. Я уклонял¬

ся от участия в пьяных оргиях приятелей, а когда на

Нельсона находило буйство, избегал моего друга.
12 января 1893 года мне стукнуло семнадцать лет, а

20 января я подписал в вербовочном агентстве контракт

на работу матросом на трехмачтовой промысловой шху-

ме «Софи Сезерленд», отплывавшей к берегам Япо-

^нии. Что ж, вы думаете, мы не вспрыснули такое србы-

тие? Джо Виги разменял мой авансовый чек, и я поста¬

вил угощение; потом Пит Холт поставил угощение, за

ним Джо Виги и другие охотники. Что поделаешь, так

уж заведено у мужчин, и не мне, семнадцатилетнему

юнцу, учить уму-разуму зрелых мужей, славных и от¬

важных!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
На «Софи Сезерленд» не было спиртного, и ничто не

портило нашего безмятежного настроения. Пятьдесят

один день плыли мы в южной полосе северо-восточного

пассата к Бонинским островам. Эта группа островов,

расположенная в стороне от остальной Японии, была ме¬

стом сбора канадской и американской промысловых фло¬

тилий. Здесь они запасались питьевой водой и ремон¬

тировались перед выходом на трехмесячную охоту на

котиков вдоль северных берегов Японии до Берингова

моря.
Мирное плавание в течение пятидесяти одного дня

без привычного пьянства замечательно укрепило мои
73

силы. Орга'ниэм очистился от яда, и я не испытывал ни¬

какого желания пить или вспоминать виски. Разумеет¬

ся, на баке не обходилось без разговоров о выпивке, мат¬

росы рассказывали с юмором) и заметным) удовольст¬

вием про свои похождения по пья<ной ла'вочке, видимо,

оставившие у «их в мозгу более глубокий след, чем про¬

чие собыгяя их богатой впечатлениями жизни.
Из баковых матросов самым старшим) был Луис, тол¬

стый пятидесятилетний спившийся шкипер. Его погубил

Джон-Ячменное зерно, и он заканчивал свою карьеру

так же, как и начинал,— баковым матросом. Этот пример

произвел на меня очень сильное впечатление. Джон-

Ячменное зерно не всегда разит насмерть, иногда он

губит и другим путем. Луиса он не убил, а поступил с

ним гораздо злее. Он лишил его власти, места в жизни

и жизненных благ, растоптал его самолюбие и сослал на

галеры — Луису предстояло работать до конца дней про¬

стым матросом, а так как он обладал завидным здоровь¬

ем, то конец был еще весьма далек.
Мы завершили тихоокеанский рейс и, миновав порос¬

шие лесом вулканические хребты Бонинских островов,

проскользнули между рифами в хорошо защищенную га¬

вань и бросили якорь там, где уже стояло десятка два

морских бродяг, подобных нашей шхуне. С берега доно¬

сились запахи каких-то неведомых растений. Туземцы

на странных челноках и японцы на сампанах — еще бо¬

лее странных — сновали по заливу и карабкались к нам

на борт. В первый раз в жизни я был в чужой стране,

приплыл за тридевять земель, чтобы собственными гла¬

зами увидеть то, о чем до сих пор читал только в книж^

ках. Я сгорал от нетерпения поскорее сойти на берег.
Я заключил тройственный союз со шведом Виктором

и норвежцем Акселем (мы стали так неразлучны, чго

в продолжение всего плавания нас называли «Святая

Троица»). Высмотрев тропинку, которая ныряла в дикое

ущелье и выбегала оттуда на крутую гору, покрытую за¬

стывшей лавой, а дальше петляла ввысь среди пальм и

цветов, Виктор предложил, чтобы ьш пошли по ней —

наверняка там очень живописные места, какие-нибудь

необыкновенные туземные деревни и вообще тьма инте¬

ресного. Мы согласились. Аксель в«ес другое предложе¬

ние — отправиться «а рьсбную ловлю. Мы и на это согла¬
74

сились с восторгом», решив раздобыть сампая и прихва-^

• тить одного или двух японских рыбако-в, которые знают

хорошие места. Что ка1сается меня, то мне было все лю¬

бопытно, я готов был пойти куда угодно.
Посовещавшись, мы спустили шлюпку и, лавируя меж

коралловых рифов, подошли к берегу. Там мы вта¬

щили свою шлюпку на белый коралловый песок и заша¬

гали в глубь острова под тенью кокосовых пальм. Скоро

мы очутились в центре маленького городка, где на гла¬

зах у горстки растерявшихся, беспомощных японских по¬

лицейских пили, пели и плясали, предаваясь буйному ве¬

селью, несколько сот матросов всех наций.
Виктор и Аксель заявили, что перед длинной прогул¬

кой пешком необходимо опрокинуть по рюмючке. Смел ли

я отказаться выпить с моими м)ужественньшн приятеля¬

ми? Сдвинем стаканы, выпьем за дружбу! Таков обы¬

чай. Мы все смеялись над нашим капитаном, презирая

его за то, что он трезвенник и ничего не пьет. Мне в

этот раз совершенно не хотелось пить, но я не мог рис¬

ковать своей репутацией хорошего товарища и славного

малого. Даже внезапная мысль о Луисе не остановила

меня, когда я глотнул едкую, обжигающую жидкость. Да,

его-то Джон-Ячменное зерно подбил основательно, но ко

мне это не относится: я молод! У меня горячая алая кровь

и организм железный! Что и говорить, молодость всегда

презрительно посмеивается над разрушительным дей¬

ствием времени!
Нам подавали какой-то непонятный алкогол1ьный на¬

питок ужасной крепости. Происхождение его трудно бы¬

ло установить, вернее всего, это было что-то местное. Но

зато этот бесцветный, как вода, напиток был горяч, как

огонь, и валил с ног мгновенно. Он был налит в плоские

бутылки из-под голландского джина, на которых еще

оставались старые этвдсеткя с подобающим названием

<сЯкорь». Для «ас он в самом деле оказался якорем: даль¬

ше этого места мы не двинулись. И не пошли на сам¬

пане удить рыбу. Пробыв в городке целых десять дней,

мйы так и не дошли до той тропиики, начинавшейся на

голом склоне и убегавшей ввысь среди цветов и деревьев.
В городке мы встретили старых знакомых с других

шхун, с которыми виделись в кабаках Сан-Франциско

перед отплытием. Встреча с каждым знакомым отмеча¬
75

лась въшивкой, потам следовал оживленный разго¬

вор, потом опять пили, пели песни и вообще валяли ду- •

рака, пока у меня не закружилась голова и все стало

казаться замечательным: и эта обстановка, и люди, браж¬

ничающие на коралловом берегу,— крепкие закален¬

ные морские волки, к которьш я, грешньш делом, причис¬

лял и самого себя. В мозгу завертелись образы ста¬

ринных баллад: храбрые рьрцари в.огромном) пиршествен¬

ном зале, я на лучших местах за круглым столом те из

них, кто признан наиболее достойным»; викинги, едва

успевшие вернуться из морских походов, но готовые по

первому зову опяпь устремиться на битву... Нет, не про¬

шли те времена, -мы потомки, этого славного древнего

племени!
В середине дня Виктор совсем! обезумел от пьянства

и готов был колотить всех и вся. Я много перевидел на

своем веку сумасшедших в палатах для буйных^ чье по¬

ведение мало отличалось от того, что вытворял мой това¬

рищ, но долж-ен сказать, что те, пожалуй, вели себя спо¬

койнее. Мы с Акселем то и дело вмешивались, пытаясь

утихомирить разошедшегося приятеля, но за это на нас

сат^их сыпались удары; под конец^ пустив в ход разные

уловки и всю свою. пьяну1р хитрость, мы сумели уве¬

сти его, втолкнуть в шлюпку и переправить на шхуну.
Но не успел Виктор ступить на палубу, как и там

устроил дебош. Он был способен уложить семерых и в

припадке пьяного буйства уже не отвечал за себя. Мне

особенно.запомнилась сценка с одним матросом, которого

Виктор загнал в каморку, где хранились цепи. К счастью,

тот забился в угол и только поэтому спасся, Виктор же

расшиб себе в кровь, кулаки о тяжелые звенья якорной

цепи. Когда мы уволокли его оттуда, он в пьяном бреду

переключился на другое: вообразил себл великим плов¬

цом, прыгнул за борт и . начал доказывать свои таланты,

барахтаясь, как подбитый дельфин, и захлебываясь со¬

леной водой.
Мы вытащили своего свихнувшегося компаньона,

отвели в кубрик и, лишь раздев и уложив его на койку,

почувствовали, что сами еле держимся на ногах. Но все

же мне и Акселю казалось, что мы еще мало повида¬

ли, и мы снова отправились на берег, оставив Виктора

храпеть на койке. Интересно, что. говорили о Викторе
76

другие матросы — сами не дураки выпить: «Да разве

же можно такому человеку пить!» При этом они не¬

одобрительно качали головами. Виктор был очень толко¬

вым* матросом!, и все на баке считали его прекрасным

товарищем. Образцовый моряк во всех отношениях, он

пользовался общей любовью и уважением. А вот Джон-

Ячменное зерно превращал его в одержимого. Это-то и

встревожило остальных корабельных пья<ниц. Они зна¬

ли, что если хватить лишнего (а какой матрос не грешен

в этом?); то можно свихнуться, но, разумеется, только

чуть-чуть: Буйство не входило в программу. Оно портило

удовольствие окружающим и подчас кончалось траге¬

дией. Но легонько свихнуться — это казалось в порядке

вещей! А я скажу: неверно! Разве может человечество

мириться с безумием, как бы оно ни проявлялось? И

кто еще способен так доводить людей до безумия, как

Джон-Ячменное зерно!
Но вернусь к моему рассказу. Побродив по городу,

мы с Акселем попали в японский кабачок и, спокойно

усевшись за столиком, принялись сравнивать, у кого из

нас больше синяков. Все было тихо и мирно, мы заказали

какой-то напиток и не спеша потягивали его, вспоминая

события дня. Мы были так рады посидеть в тишине,

что решили выпить по второй порции. Спустя какое-то

время туда заглянул один матрос с нашей шхуны, потом

еще несколько, и мы степенно выпили всей компанией.

После этого мы потребовали музыку, но тут, заглушая

японские самисены и тайко, с улицы послышался отчаян¬

ный крик. Мы сразу догадались, кто это. С глазами, на¬

литыми кровью, дико размахивая могучими лапищами и

бешено рыча, забыв про существование дверей и прорвав

бумажные стены домика, в помещение ворвался Виктор.

Его душила звериная ярость, он жаждал крови — безраз¬

лично чьей. Музыканты пустились наутек, мы тоже, кто

через двери, кто сквозь стены, с одним лишь желанием —

спастись.
Когда Виктор поутих и стал впадать в беспамятство,

мы поладили с хозяином кабачка, уплатив ему за причи¬

ненные нашим товарищем разрушения, и отправились

вдвоем с Акселем искать для выпивки местечка поспо¬

койнее. На главной улиц« не прекращалось буйное ве¬

селье. Сотни матросов плясали и веселились напропалую.
77

Понимая бессилие начальника полиции, который не мог

образумить гостей с небольшим штатом блюстителей по¬

рядка, губернатор колонии издал приказ всем капитанам

собрать людей по судам до захода солнца.
Что-о? Такое обращение! Ед<ва эта новость облете¬

ла шхуны, всех, словно ветром, сдуло на берег. Даже те,

кто и не собирался в город, стали прыгать в шлюпки.

Злополучное распоряжение губернатора послужило пово¬

дом для всеобщего дебоша. Солнце уже давно скрылось,

но все были полны задора: пусть попробуют выдво¬

рить нас отсюда! Большее всего народу собралось перед

домом губернатора; толпа горланила матросские песни,

с гиканьем и топотом отплясывала виргинскую кадриль

и другие народные танцы, плоские бутылки с «Якорем»

ходили по рукам. Полиция, хоть и усиленная резервами-

была бессильна что-либо предпринять, и, полицейские

сбившись в кучки, тоскливо ждали дальнейших распоря-

йfeний губернатора. Но тот, конечно, мудро воздержи¬

вался. А мне вся эта вакханалия ужасно нравилась. Для

меня словно возродились времена испанского владыче¬

ства. Я видел лишь смелость и дерзание: вот как дейст¬

вуем мы, неустрашимые мореплаватели, среди японских

бумажных домиков!
Губернатор так и не издал приказа очистить город,

и, мы с Акселем долго еще кочевали из одного кабачка в

другой. Потом, уже порядком осоловев, я выкинул ка¬

кой-то номер, в результате которого мы с ним потеряли

друг друга. Оставшись один, я продолжал заводить но¬

вые знакомства, пил и все пуще пьянел. Помню, в ка¬

ком-то месте я подсел к компании японских рыбаков, ру-

левых-гавайцев из нашей флотилии и молодого матроса-

датчанина, недавно покинувшего Аргентину, где он под¬

визался в качестве ковбоя. Этот датчанин очень интере¬

совался национальными обычаями и церемониями. По¬

этому мы пили с полным соблюдением японского этикета

сакэ — бесцветный тепленький и слабый напиток, кото¬

рый подавался в миниатюрных фарфоровых чашечках.
Еще мне запомнилась встреча с двумя парнями лет

восемнадцати — двадцати из английских семейств сред¬

ней руки. Беглые юнги, сбежавшие с кораблей, где очи

проходили учение, они в конце концов угодили на про¬

мысловые шхуны матросами. Это были здоровые, румя¬
78

ные, ясноглазые ребята, почти мои ровесники, приучав¬

шиеся, как и я, к жизни среди мужчин. Впрочем, их

уже можно было считать мужчинами. Пить слабенькое

сакэ они не желали. Они требовали отравы похлестче в

бутылках из-под «Якоря», отравы, которая жидким пла¬

менем растекалась по жилам и воспламеняла мозг. Пом¬

ню, эти ребята пели чувствительный романс с таким при¬

певом:
Ты моя гордость, сынок,
Вот тебе мой перстенек.
Если нагрянет беда.
Он защитит всегда.
Песня тонула в пьяных слезах -т для матери такой

сын не гордость, а позор! И я пел и плакал вместе с ни¬

ми, наслаждаясь трагедией их возвышенных чувств и

стараясь делать в пьяном мозгу какие-то заключения о

том, что такое жизнь и что такое романтика. И еще одна,

последняя картинка, врезавшаяся мне в память (все

остальное заволокло туманом времени): я и мои юнги

стоим в обнимку, раскачиваясь из стороны в сторону,—

над нами небо, усеянное звездами. Все поют развеселую

матросскую песню, кроме одного матроса, который

сидит на земле и рыдает; все отбивают такт и машут

плоскими бутылками. Со всех сторон доносятся хриплые

голоса, поющие такие же песни; и жизнь прекрасна, ве¬

ликолепна, романтична и полна головокружительного бе¬

зумия.
Далее тьма, но вот я открываю глаза и в брезжущем

свете дня вижу японку, заботливо склонившуюся надо

мной. Это жена здешнего портового лоцмана — я лежу

у двери ее дома. Мне холодно, я дрожу и чувствую себя

прескверно после вчерашнего кутежа. Почему я так

легко одет? Ох, эти проклятые юнги! Сбежали и на

этот раз! И мое добро прихватили! Пропали мои ча¬

сы. Пропали деньги — ведь у меня оставалось несколь¬

ко долларов. И куртки нет и пояса. Даже башмаки

утащили!
Вот так прошли все десять дней на Бонинских

островах. Я описал лишь один. Виктор пришел в себя

после своего припадка и присоединился к нам, и мы сно¬

ва продолжали попойки втроем, правда, теперь уже с
79

некоторой осторожностью. Что касается тропинки среди

цветов,— увы, мы так туда и не попали, не повидали гор¬

ных красот. Зато мы вдоволь Насмотрелись на городок и

на бутылки из-под «Якоря».
Тот, кто обжегся, должен предупреждать других об

опасности. Я мог бы куда больше повидать, мог бы полу¬

чить настоящее удовольствие от пребывания на Бонин-

ских островах, если бы вел себя как следует. Впрочем,

рассуждать о том, как следует себя вести, а как не сле¬

дует,— довольно бессмысленное занятие. Важно одно:

как ты себя ведешь фактически. Люди судят лишь по точ¬

ным и неоспоримым фактам. Об этом-то я и рассказал.

Я себя вел так же, как остальные моряки, попавшие на

Бонийские острова,, и как миллионы других мужчин, в

какой бы части света они ни находились в тот момент.

Все толкало меня на этот путь: ведь я был мальчишка,

правда, не трус, но и не бог — в общем, обыкновенное

существо, стремившееся подражать старшим, которые,

если вам угодно, весьма ему импонировали — своей си¬

лой, здоровьем, гордостью, свободолюбием. А кроме все¬

го прочего — щедростью: они не дорожили и собствен¬

ной жизнью!
На этом пути не стояло никаких препятствий. Он на¬

поминал открытый колодец во дворе, где играют дети.

Отважным малышкам, которые еще и ходят-то еле-еле,

но уже полны любопытства к жизни, бесполезно гово¬

рить: «Не подходи, опасно!» Все равно подойдут. Роди¬

тели это знают. И знают, что кое-кто из детей, наиболее

любознательных и смелых, непременно свалится в коло¬

дец. Есть только один верный способ уберечь их — за¬

крыть колодец. Так и с Ячменным зерном; Никакие сло¬

ва й поучения не удержат зрелых мужчин и подраста¬

ющую молодежь от пьянства, если алкоголь будет неиз¬

менно доступен и его употребление будет символизиро¬

вать отвагу, мужество и величие духа. ‘
Единственная мера для народов двадцатого века —

это закрыть колодец. Двадцатый век должен стать два-^

дцатым веком по существу, а не пережитком древних ве¬

ков. Всякие приметы варварства: сжигание ведьм, ре¬

лигиозная нетерпимость, фетишизм и тому подобное,

должны быть изгнаны из нашей жизни, и среди них, да¬

леко не последним, Джон-Ячменное зерно.
80

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
От Бонинских островов МЫ устремились на север и,

наткнувшись на стадо котиков, преследовали его в север¬

ном н^равлении. Мы охотились свыше трех месяцев, не¬

взирая на трескучий мороз и сплошной туман, нередко

прятавший солнце на целую неделю., Это была грубая,

тяжелая работа, во время которой никто не пил и даже

не помышлял о виски. Потом мы. взяли курс на юг, на

Иокогаму; мы везли большую партию котиковых шку¬

рок и предвкушали хороший заработок.
Мне. очень хотелось сойти на берег, повидать Японию,

но когда мы бросили якррь, нас заставили целый день

чистить шхуну, и от,пустили на берег только вечером,

И здесь все пршло цо-заведенному, ибо так уж принято

среди мужчин:, Джон-Ячменное зерно подхватил меня

и увлек за собой. Капитан дал нашу долю денег охотни¬

кам, и нам велели ехать за ними в один японский каба-г

чок, где нас будут ждать, Мы отправились туда на рик¬

шах. В кабачке распоряжались наши ребята. Виски ли¬

лось рекой.. Все вдруг разбогатели, и все угощали друг

друга. Кончились сто дней напряженной работы —про:

щай, вынужденная трезвость, прощай, дисциплина! Мы

были здоровые, жизнерадостные люди и, конечно, стре¬

мились сперва выпить. А потом, говорили мы, пойдем

осматривать город.
Ну, и поэторилась старая история. Тосты следовали

за тостами, волшебное тепло разливалось по жилам,

голоса становились мягче, души тоже — не дай бог ко?

го-нибудь обидеть: как это с одним ты пьешь, а с другим

не желаешь? Мы все товарищи, все вместе штормовали^

вместе выбирали и травили снасти, сменяли друг друга

у штурвала, вместе работали на кливере и каждый раз,

после того как нос шхуны вырывался из-под волны, бро¬

сались смотреть, не смыло ли за борт кого-нибудь из

нашей братии. Поэтому все пили и все угощали, голоса

становились громче, пошли бесконечные воспоминания о

великодушных товарищеских поступках; драки и ссоры

были забыты, и каждый искренне верил, что те, с кем

он пьет,— лучшие люди на свете.
Мы попали в этот кабачок в начале вечера, и до са¬

мого утра никакой Японии я не повидал, кроме этого ка-,

в. Джек Лондон. Т. XI.	81

бачка — обыкновенного питейного заведения, каких и у

нас, да и в каждой стране хоть отбавляй.
Мы простояли в Иокогаме две недели, но все наши

впечатления о Японии ограничились, пожалуй, только

портовыми кабаками. По временам для разнообразия

устраивались особенно бурные оргии. После одной из них

я соверш’ил что-то вроде подвига, поплыв темной ночью к

ссбе на шхуну, и, пока я спал мертвецким сном, морская

полиция, обнаружив на берегу мою одежду, обшари¬

ла всю гавань в поисках трупа.
Может быть, ради таких удовольствий и напиваются,

думал я. В нашем узком мирке мою пьяную выходку

сочли примечательным событием. Весь порт только и го¬

ворил об этом. В глазах японских лодочников и посети>-

телей портовых кабаков я стал на несколько дней ге¬

роем. Это был незаурядный случай, случай, которым

я мог гордиться. Даже сейчас, вспоминая его двадцать

лет спустя, я испытываю тайную гордость. Это был

яркий момент в моей жизни; таким же удовольствием,

наверно, было для Виктора превратить в развали¬

ны кабачок на Бонинских островах, а для беглых анг¬

лийских юнг — ограбить случайного знакомого, то есть

меня.
Интересно, что я по-прежнему не мог понять, в чем

кроются тайные чары Ячменного зерна. Мне был проти¬

вен алкоголь, пить не доставляло мне никакой радости,

не прельщала меня и реакция, которую он производил на

мой организм,— я в этой реакции не нуждался. Я пил

потому, что пили люди, с которыми я общался, а так¬

же потому, что из гордости не мог допустить, чтобы их

считали мужчинами, а меня нет. Но в душе я оставал¬

ся сластеной и, пользуясь случаем, когда меня никто не

видел, покупал конфеты и блаженствовал.
Под звуки разухабистой песни мы лодняли якорь

и вышли из Иокогамской гавани, держа курс на Сан-

Франциско. Мы воспользовались северным пассатом,

в корму нам дул сильный западный ветер, и за три¬

дцать семь дней мы благополучно пересекли Тихий океан.

Нам предстояло получить приличные деньги в оконча¬

тельный расчет, и все эти тридцать семь дней мы, совер¬

шенно трезвые, только и делали, что строили вполне

разумные планы насчет того, как их потратим.
82

Каждый прежде всего почвторял фразу, которую веч¬

но можно услышать на баке возвращающихся судов:

«Ну, уж только не к этим шакалам в портовые гостини¬

цы!» Затем высказывались сожаления о деньгах, ухло¬

панных в Иокогаме, а после каждый начинал мечтать

вслух о самом заветном. Виктор, например, говорил, что,

как только получит расчет в Сан-Франциско, даже и fie

взглянет на порт и на берег Барбари с его кабаками, а

сразу побежит даТь объявление, что ищет комнату с

пансионом в скромной рабочей семье.
—	Устроюсь и запишусь в танцкласс на недельку-

другую, чтобы познакомиться с хорошими девушками и

ребятами,— мечтал он.— Присмотрюсь к разным компа¬

ниям, начну ходить в гости и на вечера, буду жить на

свои дс^ньги — мне их хватит до января, а там наймусь

опять на промысловую шхуну.
Пить он больше не станет, точка. Он знает, какой

бывает конец, особенно у него: напьешься — и потеряешь

рассудок, а заодно и деньги. По горькому опыту он знал,

чем пахнет трехдневная пьянка с хищными портовыми

шакалами, и можете не сомневаться, что он предпочтег

прожить зиму, пользуясь разумными развлечениями в

приятном обществе.
Аксель Гундерсон, который не любил танцев и про¬

чих светских удовольствий, говорил так:
—	Мне причитается много денег. Теперь я могу

съездить на родину. Я уже пятнадцать лет не видел

мать и родных. Вот получу деньги и отошлю их домой,

чтобы они там меня дожидались. А сам поступлю на хо¬

роший пароход и еще подработаю до приезда в Европу.

Получится кругленькая сумма вместе с теми — так много

у меня еще никогда не было. Дома на меня будут смот¬

реть, как на принца. Вы себе не представляете, какая в

Норвегии дешевая жизнь! Я сделаю всем подарки и смо¬

гу жить там, как миллионер, целый год. А потом опять

уйду в море.
—	У меня планы такие же,—заявил Рыжий Джон.—

Я целых три года не получал писем из дома, а уже де¬

сять лет, как я оттуда уехал. В Швеции такая же деше¬

визна, как в Норвегии, Аксель. Я из крестьян, моя семья

живет в сельской местности. Я тоже отошлю домой всю

получку, и мы с тобой вместе наймемся на один паро¬
83

ход. Обогнем мыс Горн — и до свидания, Америка! Толь¬

ко давай уж выбирать хороший!
В результате этих разговоров Аксель так увлекся

шведской идиллией, а Рыжий Джон — колоритными нор¬

вежскими обычаями, что оба возмечтали уехать вместе.

Решили, что первые полгода они поживут у родственни¬

ков Джона в Швеции, а вторые — у родственников Ак¬

селя в Норвегии. До конца плавания они были нераз¬

лучны, обсуждая на все лады эту единственную тему.
Джон Каланча был чужд родственных привязанно¬

стей. Но и плавать матросом ему надоело. Он тоже в

портовые гостиницы больше ни ногой. Снимет, по приме¬

ру Виктора, комнату в тихой семье и поступит в морское

училище учиться на шкипера.* Остальные высказывались

примерно в том же духе. Каждый божился, что наконец

возьмется за ум й перестанет сори'гь деньгами. К черту

ночлежки, пор!т6вые притоны, пьянство! Таков был об¬

щий девиз на баке.
Матросы стали бережливы. Такого благоразумия за

ними никогда не водилось. Они больше не покупали ста¬

рой одежды у эконома. Обойдемся своим тряпьем, го¬

ворили они, накладывая заплату на заплату самых фан¬

тастических размеров. Эти заплаты так й назывались:

«Обратный рейс». Люди экономили даже на спичках, до¬

жидаясь, пока двое или трое не набьют трубку.
Как только мы вошли в гавань Сан-Франциско и

кончился врачебный осмотр, нашу шхуну окружили лод¬

ки с агентами портовых гостиниц. Они наводнили палу¬

бу, и каждый расхваливал свое заведение, и у каждого

была за пазухой бесплатная бутылка виски. Но мы дер¬

жались твердо и предложили им убраться подобру-по¬

здорову, добавив на прощание несколько соленых слове¬

чек. Не желаем пи их гостиниц, ни их виски. Мы береж¬

ливые матросы-трезвенники и знаем, как лучше потра¬

тить свои денежки.
Наконец, получив расчет, мы вышли из конторы на

улицу с карманами, полными денег. Вокруг нас сразу

завертелись портовые хищники. Наши ребята перегляды¬

вались. Мы пробыли вместе семь месяцев, и вот дороги

наши расходятся. Остается выполнить последний, про¬

щальный дружеский обряд (ничего не попишешь, так

принято!). '		 ^
84

—	Ну пошли, ребята! — сказал шкипер.
Неизбежный кабак был рядом. Дальше — еще целая

дюжина. Когда мы входили, хищники так и вились во¬

круг. Некоторые из них последовали за нами внутрь, но

мы не пожелали иметь с ними дела.
Мы выстроились в ряд у длинной стойки: шкипер,

помощник, шестеро охотников, шестеро рулевых и пяте¬

ро гребцов. Одного гребца не хватало: близ мыса Дже-

римо во время снежной бури мы погребли его в море,

привязав к его ногам мешок с углем. Нас было девятна¬

дцать, собравшихся, чтобы отметить прощание. Семь

месяцев тяжелой работы и в шторм и в затишье были по¬

зади, и мы в последний раз смотрели друг на друга. Вряд

.ли придется снова встретиться: судьба гоняет моряков

по белу свету. Девятнадцать человек собрались для про¬

щального тоста. Шкипер угостил, мы выпили. Потом по¬

мощник выразительно оглядел нас и потребовал еще де¬

вятнадцать рюмок. Мы любили и его и шкипера — оба

славные люди,— так можно ли, выпив с одним, отказать

другому?
Следующим поставил угощение Пит Холт — охотник

с моей лодки (он утонул через год, когда «Мери Томас»

пошла ко дну вместе со всей командой). Время шло,

рюмки то и дело наполнялись, кругом стоял веселый гул

голосов, в голове у меня шумело. Каждый из шести охог-

ников требовал, чтобы мы выпили с ним хотя бы рюмку

во имя святой дружбы. Шестеро рулевых и пятеро греб¬

цов настаивали на том же. Все были при деньгах, каж¬

дый считал, что его деньги не хуже, чем деньги другого,

и хотел показать свою щедрую, независимую натуру.
Рюмки наполнялись девятнадцать раз.. Джон-Ячмея-

ное зерно имел полное основание торж^твовать победу.

Куда девались все любовно выношенные планы? Коман¬

да вывалилась из кабака прямо в объятия портовых хищ¬

ников. Матросских капиталов хватило ненадолго: кому

на неделю, а кому- на два дня. Когда все деньги были

пропиты, хозяева гостиниц переправили гуляк на борт

отплывающих судов. Красавец Виктор, благодаря какому-

то знакомству устроился в спасательную, команду на пля¬

же, Он так и не пошел учиться танцам и не напечатал

объявления о том, что ищет комнату в рабочей семье. И

Джон Каланча не поступил в морское училище. К коя-
85

цу недели ему посчастливилось наняться крючником

на речной пароход. Рыжий Джон и Аксель не послали

ни гроша родствениикам в Скаидинавию. Их, как и

других матросов с нашей шхуны, раскидало в разные

стороны, точнее, их спровадили на суда содержате¬

ли портовых гостиниц, и они отправились бороздить мо¬

ря, чтобы вернуть этим шакалам мифические авансы,

которых <и в глаза не видали.
Меня спасло то обстоятельство, что у меня были род¬

ные и дом, куда я мог вернуться. Я переехал через залив

в Окленд и, кстати, смог полюбоваться, как обстоят де¬

ла на дороге смерти. Нельсона уже не было в живых:

его застрелили, когда он в пьяном виде пытался оказать

сопротивление полиции. Соучастник его сидел в тюрьме.

Виски Боб исчез. Исчезли неизвестно куда и Старый Ко¬

ул, и Старый Смудж, и Боб Смит. Другой Смит, с «Эн¬

ни», тот, что носил пистолеты за поясом, утонул. Фран¬

цуз Фрэнк, по слухам, скрывался где-то в верховьях

реки, боясь показаться в городе из-за каких-то провин¬

ностей. Многие другие отбывали сроки наказания в Сан-

Квентинской и Фолсомской тюрьмах. Алек Большой,

которого называли Королем греков, мой приятель и со¬

бутыльник по Бенишии, совершил двойное убийство и бе¬

жал за граагацу. Фитцсиммонс, с которым я йлужил в

рыбачьем патруле, долго болел и умер: ему всадили нож

в спину, поранили легкое, и все это осложнилось тубер¬

кулезом. И так далее и тому подобное,— на дороге смер¬

ти было полно имен, полно знакомых, и, судя по тому,

что я знал об этих людях, все они были жертвами Яч¬

менного зерна, за одним только исключением: гибель

Смита с «Энни» произошла не по его вине.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Мое увлечение Оклендским портом совсем прошло.

И быт и нравы, царившие там, перестали меня привле--

кать. Пить и околачиваться без цели мне больше не хоте-*

лось. Я снова стал посещать Оклендскую бесплатную биб¬

лиотеку, кстати, разбираясь теперь гораздо лучше в том,

что читал. С другой стороны, мать часто напоминала мне,

что хватит бездельничать, пора остепениться и найти по¬

стоянное занятие. Наша семья очень нуждалась. Поэто¬
86

му я поступил на джутовую фабрику, где мне платили

десять центо-в в час — доллар за десятичасовой рабочий

день, то есть столько же, сколько на консервной фабри¬

ке несколько лет назад, хотя я стал сильнее да и работал

лучше. Впрочем, мне обещали прибавку спустя некото¬

рое время на двадцать пять центов в день.
Так начался у меня период добродетельной жизни.

За несколько месяцев я не попробовал ни капли спирт¬

ного. Но здоровому, мускулистому восемнадцатилетне¬

му парню, которого еще не успел изуродовать однооб¬

разный физический труд, необходимы хороший отдых и

интересные развлечения, помимо чтения книг.
Однажды я забрел в Союз христианской молодежи.

Там царил здоровый спортивный дух, но все это как-то

отдавало детской. Мне было поздно включаться в такую

жизнь. Я был не мальчик и не юноша, привьпс держать

себя на равной ноге со взрослыми и, несмотря на юные

годы, успел уже познакомиться со многими темными и

страшными сторонами жизни. Молодые люди в Союзе

христианской молодежи отнеслись ко мне, как к челове¬

ку с другой планеты. Мы говорили на разных языках:

благодаря жизненному опыту я чувствовал себя стари¬

ком по сравнению с ними (теперь, вспоминая это, я по¬

нимаю, что, в сущности, у меня никогда не было детства).

Во всяком случае, ребята из Союза казались мне наив¬

ными младенцами. Но это было бы еще полбеды, если бы

я чувствовал духовную поддержку со стороны моих но¬

вых знакомых. К сожалению, и этого не было: в книгах я.

тоже разбирался лучше, чем они. Их скудный практиче¬

ский багаж и столь же скудный интеллектуальный

давали в сумме столь крупную отрицательную величину,

что она перевешивала их моральные качества и успехи

в области спорта.
Одним словом, мне было неинтересно играть с приго¬

товишками. Я был лишен возможности жить такой же

чистой, правильной жизнью, как они, потому что моим

наставником долгое время был Джон-Ячменное зерно.

Я слишком рано узнал много лишнего. И все же с насту¬

плением лучших времен, когда Джон-Ячменное зерно бу-»

дет изгнан из нашей жизни и люди перестанут испыты¬

вать в нем необходимость, Союзу христианской молоде¬

жи и, возможно, другим, более интересным и инициатив-
87

ным организациям выпадет честь развлекать тех> кто

■нынче находит свое призвание в пьянстве и спаивании

других. Но пока что мы живем иначе, потому и будем

говорить о современной жизни, которую знаем.
Я работал на джутовой фабрике по десять часов в

день. Работа была нудная, монотонная. А мне хотелось

жить. Мне хотелось проявить себя в чем-нибудь ином,

не только ловко работая у станка за десять центов в час.

При этом пивные и кабаки, разумеется, исключались. Я

повзрослел и стал ощущать в себе новые склонности,

волнующие желания, которых прежде не замечал. К сча¬

стью, в это время мне повезло: я познакомился с Луи¬

сом Шаттоком. Мы стали друзьями.
Луис был очень славный малый, ничуть не испорчен¬

ный. Но он любил всякие безобидные шалости и мнил

себя бог весть каким многоопытным городским ловела¬

сом. А я себя к таковым не причислял. Луис был красив,

очень обходителен и обожал женский пол. Свидания с

девушками и романы поглощали его, как самый интерес¬

ный спорт. Я же на этот счет был простаком. До сих

пор я стремился проявлять мужество в других сферах.

Любовная сторона жизни для меня не существовала.

Посему, когда Луис однажды кинул мне: «Адье!» — и,

элегантно приподняв шляпу, поздоровался с какой-то

знакомой девицей и тут же пошел ее провожать, меня

кольнула зависть. Мне тоже захотелось участвовать в

этой игре.
—	Что ж,— сказал Луис,— заведи себе барышню —

и все!
Но это было труднее, чем казалось. Разрешите мне

сделать маленькое отступление, чтобы вам стало понят¬

нее. Луис не встречался с девушками в семейной об¬

становке. Он не был вхож ни в какие дома, где имелись

молоденькие дочки, а уж я-то и подавно. Ведь это был

совершенно новый для меня мир! Ни я, ни Луис не мог¬

ли посещать танцклассы и танцевальные вечера, где

обычно знакомится молодежь; У нас на это не было де¬

нег. Луис работал подмастерьем кузнеца и получал

чуть побольше, чем я. Оба мы жили с родными и пла¬

тили за свое содержание. Стол и квартира, сигареты и

самые скромные обновки поглощали львиную долю на¬

шего заработка; на личные расходы ежедневно оста^<
88

валось центов семьдесят, от силы — доллар. Мы склады¬

вались и делили деньги поровну, а в тех случаях, когда

одному из нас предстояло свидание с какой-нибудь мо¬

лодой особой, весь наличный остаток вручался ему: на

трамвай в Блэр-парк и обратно — двадцать центов, три¬

дцать центов на две порции мороженого и в крайнем

случае двадцать на мексиканское темали в специальном

ресторанчике — дешевле угощения уже не было.
Безденежье меня не огорчало. Презрение к деньгам,

которое я перенял от устричных пиратов, осталось у ме¬

ня на всю жизнь. Скопидомство не доставляло мне ни¬

какой радости; моя философия нашла воплощение в жиз¬

ни: я был так же равнодушен к деньгам, не имея десяти

1^ентов в кармане, как тогда, когда собирал возле стой¬

ки товарищей и целую ораву прихлебателей и прокучи¬

вал с ними десятки долларов.
Но где все-таки найти барышню? В семействах, ко¬

торые знал Луис, не было девуш^ек. Собственных знако¬

мых я еще не завел. А своих немногочисленных приятель¬

ниц Луис не собирался никому уступать, да так вообще

не водится у молодежи. Впрочем, он иногда просил зна¬

комых девушек привести для меня подружку, но ни одна

HS них мне не нравилась: все они казались какими-то

замухрышками по сравнению с теми красотками, кото¬

рых отбирал для себя Луис.
—	Придется тебе действовать по-моему,— сказал мне

он в конце концов.— Я если захочу познакомиться, то

знакомлюсь. И тебе советую.
Вот так он меня учил. Не забудьте, что с деньгами у

нас было туго. Нам было нелегко платить за стол и

квартиру и сахранять мало-мальски приличный вид.

Встречались мы с ним по-вечерам после работы на ули¬

це, изредка в маленькой табачной лавчонке в тихом пе¬

реулке. Это было единственное место, тсуда мы позволя¬

ли себе заходить. Там мы покупали сигареты, а'иногда

на пятачок жгучих мятных леденцов (да, я забыл ска¬

зать: мы с ним питали одинаковую страсть к конфетам

и готовы были поглощать их в неимоверном количестве.

Ни он, ни я не пили и не посещали пивных).
Итак, я заговорил о девушках. По совету Луиса я

должен был прибегнуть к самому простому способу: вы¬

брать ту, которая мне понравится, подойти и познако-
»9

миться. Мы с Луисом обычно прогуливались по улицам.

Девушки тоже прогуливались парами. Если девушка за¬

метит, что кто-то на нее смотрит, она и сама обязательно

начнет постреливать в него глазками (я уже чело-*

век средних лет, но и поныне, в какой бы город или по¬

селок я ни приезжал, мой наметанный глаз сразу под¬

мечает милую, невинную игру взглядов мальчишек и

девчонок, которым не сидится дома в весенние и летние

вечера).
Беда была в том, что я, столько пов<идавший за свои

юные годы, в этот идиллический период жизни вдруг

оказался скромен и застенчив, как дитя. Луис все время

меня подбадривал. Но я был далек от девушек. Они мне

казались какими-то неземными созданиями. В критиче¬

ский момент я трусливо пасовал.
Тогда Луис пр1^ступал к практическим урокам: выра¬

зительный взгляд, улыбка, решительное движение, га¬

лантный поклон, удачное словцо, в ответ — смущение,

хихиканье, кокетливо потупленные глазки; глядишь, мой

друг уже познакомился и кивает мне головой: иди, мол,

сюда, представлю! Но как только мы разделялись на.

пары, я неизменно убеждался, что себе Луис выбрал

хорошенькую, а мне оставил дурнушку.
Со временем, после разных историй, в подробности

которых сейчас не буду входить, я, конечно, приобрел

некоторый опыт в таких делах, у меня появилось много

знакомых девушек, я тоже научился вежливо снимать

шляпу, и они благосклонно соглашались прогуляться со

мной вечерком. Но завоевать девичм сердце мне уда¬

лось не сразу. Я нервничал и горячился. За все это вре¬

мя меня ни разу не потянуло в пивную. Позже, в зре¬

лые годы, занимаясь социологическими обобщениями,

я много размышлял насчет наших романтических аван¬

тюр. Все это было прекрасно, овеяно чистотой молодо-^

сти, и мое обобщение может относиться скорее к сфере

биологии, нежели социологии. Смысл его примерно та¬

ков: если исключить различие в одежде, то «Знатная ле¬

ди и Джуди ОТреди во всем остальном равны».
Вскоре пришел и мой черед удостоиться любви де¬

вушки, и я узнал всю прелесть нежного чувства. На¬

зовем это милое существо Хейди. Ей еще не исполнилось

шестнадцати лет, и она носила юбочку, едва доходившую
90

до краев ее высоких ботинок. Мы оказались рядом на

собрании Армии Спасения, но Хейди не принадлежала

к этой организации, и ее тетка, сидевшая рядом с ней

по другую руку, тоже нет,— она заглянула сюда на пол¬

часа из любопытства: она жила в деревне, а в ту пору

у них там этого еще не было. Луис присутствовал тут же

и наблюдал за нами,— мне кажется, что он ограничи¬

вался наблюдением по очень простой причине: Хейди не

принадлежала к тому типу женщин, который ему нра¬

вился.
Мы не разговаривали в эти незабываемые полчаса,

а только робко переглядывались, сразу же отводя глаза

в сторону, но все же несколько раз наши взгляды встре¬

тились. У нее было худенькое продолговатое лицо и пре¬

лестные карие глаза. А носик просто очаровательный

и рот тоже, хоть и немножко капризный. На ней был

шотландский беретик, из-под которого выбивались каш¬

тановые волосы,— такого красивого оттенка волос я ни¬

когда не видел. Эти полчаса убедили меня на всю жизнь,

что любовь с первого взгляда не выдумка.
Я не долго блаженствовал: Хейди и тетушка ушли,

не дождавшись конца (это не возбраняется в Армии

Спасения), после чего собрание утратило для меня вся¬

кий интерес, и, посидев для приличия еще две-три ми¬

нуты, мы с Луисом тоже направились к выходу. Но

тут из задних рядов поднялась одна женщина и устре¬

милась вслед за мной. Я не стану ее здесь описывать.

Она была из той компании, с которой я вел дружбу в

порту, и, увидев, узнала меня. Нельсон умер у нее на ру¬

ках, и она помнила, что я был его единственным другом^

Ей хотелось рассказать мне, при каких обстоятельствах

он был убит* и я сам хотел это знать. И вот я шагнул

от зарождающейся юношеской любви к девушке в бере¬

те— назад, в мир изведанных диких чувств.
Едва дослушав печальный рассказ, я побежал ис¬

кать Луиса в страхе, что, даже не разглядев как следует

свою первую любовь, я уже ее потерял. Но Луис был

надежный малый. Он объявил мне, что ее зовут Хейди и

ему известно, где она живет. Она ходит каждый день ми¬

мо его кузницы в школу Лафайета и обратно домой. Кро¬

ме того, он видел ее несколько раз с другой школьни¬

цей — Руфью и с третьей —^Нитой, подружкой Руфи, у
91

которой мы покупаем леденцы в табачной Лавочке. Сде¬

лаем так: пойдем к Ните и попросим ее передать Руфи

записочку для Хейди. Если это удастся, мне только

останется написать записку/
Маневр удался. Выкраивая время для получасовых

встреч, я познал счастливое безумие юношеской любви.

Принято считать, что это не самая сильная любовь на

свете. Может быть! Но что она самая нежная, это я со

всей смелостью утверждаю! О, как все было прелестно!

Ни у одной девушки не было более робкого поклонни¬

ка, чем я, хотя я был весьма основательно и не по воз¬

расту испорчен. Но я совершенно не знал девушек. Ко¬

роль устричных пиратов, побывавший в дальних краях

на правах взрослого, мастер управлять судном в непого¬

ду и шляться по самым гнусным портовым притонам,

всегда готовый принять участие в кабацкой драке, а

затем угощать у стойки всю команду, я терялся, не зная,

как обращаться с этой тоненькой девушкой*подростком

в короткой юбчонке, чья наивность была пропорциональ¬

на моей житейской мудрости, кладезем которой я себя

мнил.
Помню, мы сидели вдвоем на скамейке под звезд¬

ным небом. Нас разделяло изрядное расстояние —

наверно, фут. Мы сидели вполоборота друг к другу,

положив локти на спинку скамейки, и только раз

или два наши локти соприкоснулись. Млея от счастья,

я что-то говорил, осторожно подбирая слова — как бы

нечаянно не оскорбить ее нежный слух! И все это время

я силился сообразить, что мне сейчас надо делать. Чего

ждут девушки от влюбленных, которые сидят с ними ря¬

дом? Чего ждет от меня эта девупйса? Чтобы я поцеловал

ее? Может быть, попробовать? Ехли она этого ждет, а

я ее не поцелую, что она обо мне подумает?
Теперь я понимаю: она оказалась мудрее меня, эта ма¬

ленькая девушка-'подросток в коротенькой юбке. Она ча¬

сто встречалась с мальчиками и сейчас кокетливо, по-

женски как бы благословила меня. Она сняла перчатки

и держала их в руке. Не помню, что я сболтнул, но этим

ее прогневил, и она легонько похлопала меня своими

перчатками по губам. Я чуть не задохнулся от восторга.

У меня до сих пор сохранилось в памяти нежное благо¬

ухание духов, которые источали эти перчатки.
92

и тут меня стали одолевать сомнения. Что же даль¬

ше? Схватить эту. ручку, машущую перед моим носом

душистыми перчатками? Поцеловать мою Хейди или

раньше обнять? Или придвинуться к ней поближе?
Я не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Просто

не отважился. Сидел, как пень, и томился от любви. И,

прощаясь с ней, не поцеловал ее. Я помню наш первый

поцелуй: это было в другой раз, тоже вечером, в минуту

прощания. Я призвал себе тогда на помощь всю свою

смелость — и отважился! Мы с ней встречались украд¬

кой раз десять и целовались, тоже раз десять, не боль¬

ше,—^^как целуются мальчишки и девчонки: торопливо,

безгрешно, словно удивляясь чему-то. Я никуда не мог

ег пригласить, даже на дневной спектакль в театр. Толь¬

ко раз угостил леденцами за пять центов. Но мне кажет¬

ся, что я ей нравился^ О себе и не говорю: я был по уши

влюблен и мечтал о ней больше года. Память об

этой любви мне дорога до сих пор.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
В присутствии непьющих людей я никогда не думал

о выпивке. Луис не пил. Ни я, ни он не могли себе это^

го позволить, и — что еще более важно — ни я, ни он не

испытывали подобных желаний. Мы были нормаЛьные,

здоровые, трезвые юноши. Если бы нас тянуло к алкого¬

лю, мы, при всей нашей бедности, наверняка нашли

бы к нему дорогу.
Каждый вечер после работы мы шли домой ужинать.

Потом, умытые И; чисто одетые, встречались на углу или

в табачной лавочке. Но теплая осень кончилась, а в сту¬

жу и в слякоть фланировать по улицам не так-то прият¬

но! Табачная лавчонка не отапливалась. Нита или дру¬

гой, кто был за прилавком, спешили удалиться в заднюю

комнатку, где топилась печь. Нас туда не приглашали,

а в лавке было холодно, как на дворе.
Как быть? Единственный выход — отправиться в пив¬

ную, где собираются мужчины, где они водят дружбу с

Ячменным зерном. Я хорошо помню ветреный сырой ве¬

чер, когда мы, дрожа без^хальто, потому что купить их

было не на чтр, решили зайти в пивную. Там всегда теп¬
93

ло и уютно. Мы шли туда без всякого желания пить, хотя

и знали, что это не благотворительное учреждение и

там нельзя сидеть, ничего не заказывая.
Денег у нас было очень мало. Мы не могли позволить

себе истратить мелочь, которая была нужна на трамвай,

если придется встретиться с девушками (одни мы нико¬

гда не ездили, а ходили только пешком). Но, попав в пив¬

ную, мы решили использовать свои деньги как можно луч¬

ше. Потребовали колоду карт, уселись за столик и целый

час играли в экрю. Первый раз Луис заказал пиво, вто¬

рой раз я: две кружки за дссять центов — дешевле ниче¬

го не было, но даже это мы уплатили скрепя сердце.
Мы разглядывали посетителей. Это были почти все

пожилые рабочие, главным образом немцы, встречавши¬

еся здесь со своими знакомыми и не обращавшие на нас

внимания. Нам не понравилось в этой пивной, и мы ушли

оттуда недовольные, потеряв вечер и выбросив двадцать

центов на совершенно ненужное нам пиво.
Потом, в другие вечера, мы заходили еще кое-куда к

под конец попали в «Националь» — пивную на углу улиц

Десятой и Франклина. Здесь собиралась более прият¬

ная публика. Луис встретил каких-то знакомых, я —

прежних соучеников, с которыми ходил в ш^солу, когда

еще носил короткие штанишки. Мы вспоминали разных

ребят, спрашивали, где тот, где этот, и, конечно, пили.?

Сперва они угощали нас. Потом, как водится, мы уго¬

щали их. Это было ужасно досадно, ибо уменьшило на¬

ши капиталы на сорок — пятьдесят центов.
Мы хорошо провели вечерок, но и здорово обанкро¬

тились. Ухнули сразу все деньги, отложенные нами на

неделю. Все-таки мы решили ходить в эту пивную, толь¬

ко быть поэкономнее. На эту же, предстоящую, неделю

мы ввели жесточайший режим. Пришлось отменить сви¬

дание с двумя девушками из Западного района, с кото¬

рыми мы собирались завести флирт. Мы должны были

встретиться с ними на следующий вечер, но отказались

от этого удовольствия: не осталось денег на трамвай,

чтобы проводить девушек домой. Как многие люди, по¬

павшие в финансовые затруднения, мы были вынуждены

прервать свою «светскую жизнь» — по крайней мере до

субботней получки. Пришлось нам с Луисом назначать

друг другу свидания в конюшне и до конца нашего доб¬
94

ровольного отшельничества играть там вдвоем в экрю и

казино, трясясь от стужи, несмотря на застегнутые по

самое горло куртки.
Мы частенько ходили в «Националь», но тратили

лишь ту минимальную сумму, которая необходима, чтобы

провести вечер в тепле. Иногда, впрочем, на нашу голо¬

ву сваливалась нежданная беда: например, два раза

подряд нас втягивали в игру в санчо-педро на выпивку

впятером. Такая трагедия могла влететь в целое состоя¬

ние — от двадцати пяти до восьмидесяти центов,— иди

знай, сколько партнеров потребуют себе пива по десять

центов кружка! Правда, у нас теперь появилась возмож¬

ность временно избежать краха: мы завели в этой пивной

кредит. Но ясно, что такая ситуация лишь оттягивала

роковой час расплаты и склоняла к большим тратам,

чем если бы мы платили сразу. (Когда весной следую¬

щего года я внезапно покинул Окленд, я не успел уп¬

латить владельцу пивной доллар семьдесят пять центов,

а вернувшись в город через несколько лет, уже не нашел

этого человека. Так и остался мой долг неоплаченным, и

если моему кредитору случится прочесть эти строки, пусть

он имеет в виду, что я готов расплатиться с ним по

первому требованию!)
Этот пример с «Националем» я привожу, чтобы еще

раз показать, что Джон-Ячменное зерно пользуется все¬

ми средствами воздействия — от приманки до грубой си¬

лы— при таком общественном устройстве, когда кабаки

торчат на каждом углу, на каждом перекрестке. Мы бы¬

ли здоровые, молодые парни. Нас вовсе не соблазняла

выпивка, да и денег на нее у нас не хватало. Но в дождь

и стужу нам некуда было деться, и мы поневоле шли

в кабак и тратили последние гроши на пиво. Некоторые

критики могут возразить мне, что мы могли с таким же

успехом пойти в Союз христианской молодежи, в вечер¬

нюю школу, в какой-нибудь кружок или, наконец, к дру¬

зьям своего возраста. На это я им ничего толком не от¬

вечу, знаю лишь, что мы не шли. Не шли, и дело с KOii-

цом. И в настоящее время вы найдете сотни тысяч таких

же юношей, как мы с Луисом, которых манит и зазывает

Джон-Ячменное зерно, хватает под руку и тащит в теп¬

лый, уютный кабак, где с присущим ему кова^твом по¬

немногу превращает в пьяниц.
95

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Хозяева джутовой фабрики не выполнили своего обе¬

щания прибавить мне двадцать пять центов в день, и,

как свободный гражданин Соединенных Штатов, прямые

предки которого сражались во всех американских вой¬

нах, начиная от самых первых битв колонистов с индей¬

цами еще задолго до революции, я воспользовался своим

правом на свободный труд и заявил, что порываю с ни¬

ми всякие отношения.
По-прежнему полный решимости найти себе постоян¬

ное занятие, я понимал, что быть неквалифицированным

рабочим невыгодно. Надо овладеть какой-нибудь специ¬

альностью, скажем, электротехникой. Спрос на электри¬

ков все время растет. Но как научиться этому делу? По¬

ступить в техническую школу или в университет я не мог:

денег не было, а главное, я не испытывал должного по¬

чтения к храмам науки. Я считал себя практичным чело¬

веком, какие нужны в этом практическом мире. К тому

же, я тогда еще верил в легенды, которые во времена мо¬

его детства в Америке всасывались с молоком матери.
Мальчишка-лодочник сумел стать президентом. Лю¬

бой подросток, поступивший на службу в торговую фир¬

му, может подняться по служебной лестнице до поло¬

жения младшего компаньона фирмы, если он предан

делу и проявляет рвение, бережлив и не пьет спиртных

напитков. А уж потом стать старшим компаньоном —

всего лишь вопрос времени. Очень часто, если верить ле¬

генде, этот малый, доказав серьезность своих намере¬

ний, женится на дочери хозяина. Теперь, обретя некото¬

рый опыт по части обращения с прекрасным полом, я

уверовал в свой успех. Я женюсь на дочке хозяина! Ка¬

кие могут быть сомнения? Все герои американских легенд

добивались этого, едва отрастив усы!
Поставив крест на всяких приключениях, я отправил¬

ся на электрическую станцию, которая снабжала током

одну из линий городского трамвая. Меня принял сам

директор в своем кабинете, обставленном с такой рос¬

кошью, что я был буквально потрясен. Но я все-таки

отважился и заговорил... Я сказал директору, что хочу

стать электромонтером, никакая работа меня не стра¬

шит,— я привык к тяжелому труду, а что касается моей

физической пригодности, то пусть он посмотрит на меня
96

£■
ft
?
i:\

'-4f;

#’
\
«ДЖОН-ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО».

«ДЖОН-ЯЧМБННОБ ЗЕРНО».

и убедится. Я сказал ему, что готов начать с самой ма¬

ленькой должности и пробивать себе дорогу собствен¬

ными усилиями, что я хочу целиком посвятить себя имен¬

но этой профессии и его почтенному учреждению.
Директор слушал меня с благосклонной улыбкой.

С такими принципами я пойду далеко, заявил он. Его

долг — поддерживать молодых американцев, которые

стремятся самостоятельно пробивать себе дорогу. Пред¬

приниматели всегда ищут таких юношей, как я, но, к со¬

жалению, находят их крайне редко. Мое желание до¬

стойно наивысшей похвалы, и он постарается дать мне

возможность проявить себя в полной мере (я внимал

ему с радостно бьющимся сердцем и думал: не его ли

дочка станет моей женой?).
—	Прежде чем получить самостоятельный участок,

где вы столкнетесь со всеми сложностями и тонкостя¬

ми профессии,— предупредил он,— нужно будет еще по¬

работать в депо, где производится ремонт и установка

моторов. (Тут я окончательно решил, что это будет имен¬

но его дочка, и принялся гадать о другом: много ли у не¬

го акций трамвайной компании?)
—	Но имейте в виду,— продолжал директор,— что

без подготовки никто вас не назначит помощником. Ме¬

сто в цехе надо еще заслужить. В депо надо начинать с

более скромной роли — уборщика. Подметать пол, мыть

окна, поддерживать порядок в помещении... Когда вы до¬

кажете, что справляетесь с этими обязанностями, тут

уже вас могут назначить помощником электромонтера.
Мне было не вполне ясно, каким образом подметание

и уборка помещения служат подготовкой к профессии

электромонтера, но в книжках, как правило, все начина¬

ли с черной работы и благодаря своему усердию под ко¬

нец становились владельцами всего предприятия.
—	Когда выходить на работу? — спросил я, желая

как можно скорее начать головокружительную карьеру.
—	Поскольку мы с вами оба понимаем, что начинать

нужно с самой нижней ступеньки,— сказал директор,—

имейте в виду, что депо — это уже гораздо выш^. Надо

еще поработать в машинном отделении смазчиком.
У меня сердце екнуло: путь к хозяйской дочке ста¬

новился все длиннее. Но в следующий миг я успокоился.

Ничего, легче будет стать хорошим электротехником, ес-
7.	Джек Лондон. Т. XI.	97

ли знать как следует паровые двигатели. Работая в гро-

(мадном машинном зале см-азчиком, я изучу каждый вин¬

тик, каждую гайку. Господи! Будущее снова сияло передо

мной радужными красками.
—	Когда выходить на работу? — повторил я прочув¬

ствованным тоном.
—	Погодите. И машинное отделение еще не самая

первая ст}гпень,— сказал он.— Туда тоже нельзя посту¬

пить без предварительной подготовки. Начинать надо,

естественно, с котельной. Я вижу, что вы толковый малый,

значит, должны понимать, что даже засыпка угля — це¬

лая наука, а вовсе не пустяк, как кажется некоторым.

Да будет вам известно, что весь уголь, предназначен¬

ный для топки, мы тщательно взвешиваем и, таким об¬

разом, изучаем тепловой коэффициент разных сортов.

Мы точно знаем себестоимость нашей продукции и сле¬

дим за кочегарами, чтобы они — по глупости или недо*'

бросовестности — не разбазаривали уголь.— Директор

снова осклабился.— Видите, как много значит такой на

первый взгляд незначительный вопрос? И чем больше

знаний у вас будет в этой области, тем более ценным ра¬

ботником вы станете: приобретете уважение и в наших

глазах и в своих собственных. Ну как, согласны?
—	Безусловно,— храбро ответил я.— Чем скорее,

тем лучше.
—	Вот и отлично. Явитесь завтра в семь часов утра.
Меня повели и показали, в чем будут заключаться
мои обязанности. Сообщили условия: десять часов ра¬

боты, не исключая праздников и воскресных дней, один

выходной день в месяц. Жалованье тридцать долларов.

Не очень-то жирно! Ведь я уже несколько лет назад по¬

лучал на консервной фабрике тот же доллар за десять

часов! Впрочем, утешал я себя, мне до сих пор никто

не платил больше, потому что я не имею квалификации.

Отныне все будет иначе. Я поступаю сюда, чтобы изу¬

чить ремесло, получить специальность и сделать карьеру,

добиться богатства и руки директорской дочки.
Начинаю же я, как полагается, с азов. По всем пра¬

вилам. Я подаю уголь кочегарам, те засьшают его в топ¬

ку, тепловая энергия превращается в пар, пар — в элек¬

тричество, а там уже колдуют электромеханики. Без сом¬

нения, с подачи угля начинается все,— если, конечно,
98

директору не вздумается направить меня в шахту, где

добывают уголь, чтобы я получил еще более полное пред¬

ставление об источниках электрической энергии, приво¬

дящей в движение трамвай.
Работа! Мне приходилось уже работать бок о бок с

мужчинами, но, казалось, что то была просто игра. Ка¬

кое там десять часов! Я подавал уголь для обеих смен и,

даже не отдыхая в обеденный перерыв, ни разу не уп¬

равился раньше восьми вечера. Я работал по двенадцать-

тринадцать часов в день и не получал сверхурочных,— не

то, что на консервной фабрике.
Почему? Открою вам секрет, не удивляйтесь! Я вы¬

полнял работу двух человек. До моего поступления днев¬

ную смену обслуживал один сильный взрослый рабо¬

чий, а ночную — другой, тоже, конечно, взрослый и силь¬

ный. Каждому платили сорок долларов в месяц. А ди¬

ректор, чтобы сэкономить, заставил меня работать за

двоих и назначил мне тридцать долларов. Я-то думал,

что он готовит меня в электромонтеры. А он просто хотел

сберечь компании пятьдесят долларов в месяц.
Но я не знал, что работаю за двоих. Мне этого никто

не сказал: директор предупредил всех, чтобы мне не сме¬

ли говорить. В первый день я просто лез из кожи вон,

так старался: с молниеносной быстротой наполнял углем

железную тачку, бегом катил ее на весы, взвесив, мчал¬

ся в котельную и вываливал уголь перед топкой.
Работа! Я делал больше, чем те двое взрослых, вместо

которых наняли меня. Каждый из них подвозил уголь

к котлам и сваливал на чугунные плиты перед топкой.

Я же мог это делать только для дневной смены, а для

ночной должен был складывать уголь в кучу у стены ко¬

тельной. Помещение было тесное, первоначально оно

предназначалось для подсобных целей. Мне приходилось

готовить на ночь целую гору и подпирать ее толстыми

бревнами, а потом забрасывать уголь наверх лопатой.
В это первое утро я весь взмок от пота, но не сни¬

жал темпа, хотя чувствовал, что изнемогаю. К десяти ча¬

сам утра я израсходовал столько энергии, что успел про¬

голодаться. Я вытащил толстый ломоть хлеба с маслом,

который принес на обед, и, весь в угольной пыли, жадно

съел его стоя, хотя от усталости у меня подгибались ко¬

лени. К одиннадцати часам мой обеденный котелок был
99

уже пуст. Ладно, не все ли равно! Зато я смогу теперь

работать весь перерыв. Прошел перерыв и вторая поло¬

вина дня. Наступил вечер, зажгли свет, а я еще работал.

Ушел дневной кочегар, заступил на вахту ночной. А я

все таскал и таскал уголь.
В половине девятого, голодный и совершенно без сил,

я смыл с себя грязь, переоделся и побрел к трамваю. До

дома было три мили; мне выдали служебный трамвай¬

ный билет, предупредив, однако, что я могу сидеть толь¬

ко в том случае, если на мое место не найдется желаю¬

щих из числа платных пассажиров. Я забился в уголок

на задней площадке, моля бога, чтобы никто не согнал

меня с места. Вагон постепенно наполнялся. Я не успел

проехать и полпути, как вошла женщина, для которой

уже не оказалось места. Я сделал попьггку встать и —

о ужас! — не смог. Холодным ветром меня словно при¬

жало к скамье. Всю дорогу я промучился, стараясь рас¬

править ноющие суставы и мускулы, чтобы наконец вы¬

лезти и встать на подножку. Когда трамвай подошел к

нашей остановке, я спрыгнул и только чудом не рухнул

на землю.
С трудом волоча ноги, я одолел два квартала до до¬

ма и, прихрамывая, ввалился в кухню. Пока мать гото¬

вила мне ужин, я накинулся на хлеб с маслом, но, да¬

же не успев утолить голод и не дождавшись, пока до^

жарится мясо, заснул, как убитый. Сколько мать ни

старалась меня растормошить, я так и не проснулся и не

съел свою порцию мяса. Видя, что это дело гиблое, она

позвала на помощь отца, и вдвоем они потащили меня

в комнату. Там я свалился на постель как подкошенный.

Родители раздели меня и укрыли, а утром началась новая

пытка; опять не могли добудиться! Я еле поднялся, а

тут прибавилась еще беда: распухли кисти. Зато я наелся

досыта, вознаградив себя за пропущенный накануне ужин,

и взял с собой на работу вдвое больше еды, чем вчера.
Да, работенка! Разве может восемнадцатилетний

парень перелопатить больше угля, чем двое взрослых

сильных рабочих? Ничего себе работа! Уже задолго

до обеденного перерыва я съел все, что принес с собой,

до крошки. Но я был исполнен желанием доказать этим

людям, на что способен сильный парень, решивший про¬

бить себе дорогу. Как на грех, руки распухали все больше
100

и отказывались служить. Кто не знает, как больно сту¬

пить на ногу, когда растянешь сухожилие! Представьте

же себе, какая пытка нагребать лопатой уголь и таскать

тяжелую тачку, когда на обеих руках растянуты связки!
М-да, это была работа! Я много раз присаживался

то тут, то там в укромном уголке и плакал от унижения

и злобы, усталости и отчаяния. Второй день был самым

мучительным, и если я выдержал тринадцать часов,

даже заготовив весь уголь для ночной смены, то толь¬

ко благодаря дневному кочегару, который перетянул мне

кисти широкими ремешками. Он так крепко их замотал,

что они оказались словно в гипсе. Эти ремешки просто

спасли меня: сняли нагрузку с кистей и помешали опу¬

холи распространиться.
Так я учился на электромонтера. Что ни вечер, я с

трудом добирался до дому и, не успев кончить ужин, за¬

сыпал за столом. Меня волокли в кровать и раздевали,

как маленького. Каждое утро, набрав с собой кучу еды,

славно отправляясь в голодный край, я шел, согнув¬

шись в три погибели, на работу.
Я больше не менял книги в библиотеке. Не назначал

свиданий девушкам. Я превратился в рабочую скотину.

Работал, ел и спал, а мозг мой все время находился в со¬

стоянии спячки. Это был какой-то кошмар. Я работал

ежедневно, по воскресеньям тоже, задолго уже начав

мечтать о том единственном свободном дне, который мне

дадут в конце месяца,— ваг когда я отосплюсь в свое

удовольствие! Буду валяться целый день в постели и

бездельничать!
Но странная штука: за это время я ни разу не выпил

и даже не вспомнил об алкоголе. А между тем мне было

известно, что от сильного переутомления люди запива¬

ют. Я видел такие случаи и даже испытал это на себе.

Но я был предельно чужд алкоголизма, и мне в голову

не приходило, что, если выпить, станет легче. Зачем я

привожу этот пример? Чтобы показать, что у меня не

было потребности в алкоголе. Только со временем, спу¬

стя уже много лет, от частого общения с бутылкой я стал

испытывать явную тягу к Ячменному зерну.
Я часто замечал, что дневной кочегар поглядывает на

меня как-то странно. Наконец однажды он заговорил,

предварительно взяв с меня клятву, что я никому ничего
101

не скажу. Директор пригрозил, что, если он проболтает¬

ся, еиу несдобровать. Затем он рассказал мне о двух

уволенных рабочих и о том, сколько они получали. Я один

делаю за тридцать долларов то, что двое других дела¬

ли за восемьдесят. Он бы мне и раньше рассказал, но

был уверен, что я все равно не выдержу и уйду. Губишь

себя, малый, а что толку-то? Сбиваешь цену на труд, ли¬

шил двоих работы — вот тебе и все!
Бежать за расчетом? Нет, я американец, я человек

гордый. Я доработаю до конца дня и докажу директору,

что я силен и вынослив. Уволюсь потом, и пусть он

знает, какого хорошего работника потерял.
Так я по глупости и сделал: трудился, как вол, пока к

шести часам не кончил заготовку угля для ночной смены.

На этом кончилось мое обучение электротехнике, ради

которого я пошел работать за жалкие тридцать долла¬

ров. Дома я завалился спать и проснулся лишь на вто¬

рые сутки.
Счастье мое, что я поработал недолго и не успел на¬

дорваться. Впрочем, кожаные браслеты на руках я

проносил потом целый год. Мой трудовой пыл смейНлся

полным отвращением к физической работе. Я попросту

не желал работать. Даже думать об этом мне было

противно. Наплевать, если никогда не устроюсь прочно!

К черту всякое ремесло и учение! Куда веселее бродячая

жизнь! И вот, снова став искателем приключений, я взял

курс на восток, путешествуя в товарных вагонах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Однако стоило мне вернуться к поискам приключе¬

ний, Джон-Ячменное зерно опять оказался тут как

тут. Я кочевал по чужим городам, и где, как не за круж¬

кой пива или стаканом виски, можно было познакомить¬

ся с людьми и набраться впечатлений? Иногда это бы¬

вала встреча в кабаке с подвыпившими местными жи¬

телями, иногда разговор с приветливым железнодорожни¬

ком, уже изрядно заложившим за воротник, но имевшим

в карманах про запас еще пару фляжек, иногда выпив¬

ка с кучкой отпетых «алки» в каком-нибудь подозритель¬

ном притоне. Пили даже в тех штатах, где спиртные на¬
102

питки были официально запрещены, например, в Айове.

Помню, я слонялся по главной улице Де-Мойна в

1894 году, и совершенно незнакомые люди зазывали ме¬

ня в подпольные распивочные: парикмахерские, слесар¬

ные мастерские, мебельные магазины. И везде мы отда¬

вали обильную дань Бахусу.
Куда ни повернись, он был всюду. В те благословен¬

ные времена даже бродяги могли позволить себе раз¬

давить рюмку довольно часто. Даже в тюрьме в^ Буф¬

фало мы умудрились устроить грандиозную попойку, а

выйдя на свободу, опохмелились, выклянчив деньги на

улице у прохожих.
Меня не соблазняло пьянство, но там, где пили дру¬

гие, не отставал и я. Всегда я подбирал себе в компанию

живых, интересных людей, а эти-то как раз пили больше

всех. Зато они были настоящие товарищи и по большей

части темпераментные, своеобразные личности. Пожа¬

луй, именно из-за своего темперамента они и пренебре¬

гали обыденным, будничным, ища утехи в обществе Яч¬

менного зерна. Так или иначе, эти люди, дружившие с

Ячменным зерном, притягивали меня больше других.
Мои скитания по Соединенным Штатам изменили во

мне ряд былых представлений. Я был бродягой и, на¬

ходясь за сценой, или, вернее, под сценой, не играл ни¬

какой роли в жизни американского общества. Зато сни¬

зу было виднее, как действуют механизмы, приводящие

в движение колеса общественной машины. В частности,

я узнал, что физический труд вовсе не пользуется тем

почетом, о котором разглагольствуют учителя, проповед¬

ники и политиканы. Люди без ремесла представляют со¬

бой жалкое, беззащитное стадо. Даже владеющие ре¬

меслом должны состоять в профсоюзе, чтобы оградить

свое право зарабатывать кусок хлеба. Профсоюзы всеми

средствами борются с предпринимательскими союзами за

повышение заработной платы и уменьшение рабочего

дня: когда не действуют )ггрозы, прибегают к пулям. Те¬

ми же методами пользуются их противники. Я не видел,

чтобы рабочему оказывали почет. Когда он старел или с

ним приключалась беда, его просто выкидывали на му¬

сорную свалку, как негодную машину. Я знал много та¬

ких, которые доживали свой век, отнюдь не окружен¬

ные почетом.
103

Итак, мои новые представления сводились к тому, что

физический труд не в почете и не стоит на него делать

ставку. Не надо мне ни ремесла, ни директорской дочки!

И подальше от преступлений: они до добра не дове¬

дут. Преступника ждет такой же несчастный конец, как
II	рабочего. Нынче в цене не физическая сила, а мозг.

Не буду, решил я, продавать свои мускулы на невольни¬

чьем рынке. Буду продавать мозг, только мозг, и баста!
Я вернулся в Калифорнию с твердым намерением по¬

лучить образование. В свое время я окончил начальную

школу, теперь пошел учиться в среднюю. Чтобы прокор¬

мить себя, я нанялся дворником^ Мне немного помогала

сестра, но я не брезгал никакой работой: готов был и

газоны стричь и ковры выбивать, если отказывалось сво¬

бодное время. Я понимал весь глубокий смысл парадок¬

са, что только труд может спасти от труда, и это под¬

держивало во мне соответствующее рвение.
'Юношеская любовь, Хейди, Луис Шатток, вечерние

прогулки — все было в прошлом. На развлечения у меня

не хватало времени. Я вступил в дискуссионный клуб

имени Генри Клея, бывал в гостях у некоторых его уча¬

стников и познакомился с интеллигентными девушками,

щеголявшими в длинных платьях. Посещал и другие ма¬

ленькие сборища, где велись диспуты о поэзии, искусст¬

ве и тонкостях английской грамматики. Я вступил в Ок¬

лендское отделение социалистической партии — там мы

штудировали политическую экономию и философию,

обсуждали вопросы политики. Некоторое время я

работал -в библиотеке и прочел горы литературы, чтобы

оправдать звание члена по меньшей мере полдюжины

организаций.
За полтора года я ни разу не пригубил рюмки, даже

не вспоминал о спиртном. Не было ни времени, не жела^

ния. Покончив с дневными обязанностями дворника, я

перевоплощался в ученика, а редкие свободные минуты

посвящал шахматам. Со всем пылом души я познавал

новый мир, и до чего же отвратительным казался мне те¬

перь старый мир Джона-Ячменного зерна!
Впрочем, однажды я все-таки посетил пивную. Зашел

к Джонни Хейнхолду в «Последний ш’анс» занять у не¬

го денег. Вот вам еще одна черта Джона-Ячменного зер¬

на. Кабатчики славятся добротой. Как правило, они ку¬
104

да щедрее, чем так называемые деловые люди. Мне тре¬

бовалось до зарезу десять долларов, а обратиться было

не к кому. И я пошел к Джонни Хейнхолду. Я несколько

лет не посещал его заведение, так что он от меня не имел

пользы, и на этот раз я тоже ничего не выпил. Однако

он дал мне десятку, не спросив ни залога, ни процентов.
После этого мне приходилось часто обращаться к

Джонни Хейнхолду с подобными просьбами. Поступив в

университет, я занял у него сорок долларов, тоже без

поручительства и процентов, хотя не потратил в «По¬

следнем шансе» даже десяти центов. Но я хочу отме¬

тить один обычай, так сказать, неписаное правило: ко¬

гда через несколько лет фортуна улыбнулась мне, я спе¬

циально ездил выпить на другой конец города к Джонни

в «Последний шанс»,— это было как бы процентом за его

ссуды. Он сам никогда об этом не просил и на это не рас¬

считывал. Я же действовал согласно хорошо изученным

мною правилам, которые диктуются Ячменным зерном.

Когда человек попадает в беду и ему некуда податься,

потому что без залога и поручительства ни один зверь-

ростовщик не даст ему ссуды, есть один выход: обратить¬

ся к знакомому кабатчику. А так как человеку свойст¬

венно чувство благодарности, можете быть уверены, что,

оказавшись снова при деньгах, он пропьет их именно там,

где ему помогли в трудную минуту.
Не могу не вспомнить то время, когда я начинал ли¬

тературную деятельность и вынужден был содержать

большую семью: жену и детей, мать и племянника, не

считая попавших в нужду кормилицу Дженни с ее ста¬

риком,— на очень скромный гонорар, который получал

катастрофически нерегулярно от журнальных изда¬

тельств. Существовало два места, где я пользовался кре¬

дитом: парикмахерская и кабак. Парикмахер брал с ме¬

ня пять процентов в месяц с платой вперед. Иными сло¬

вами, когда я занимал у него сто долларов, он давал

мне девяносто пять. Пять долларов удерживалось в ви¬

де процентов за первый месяц. За второй я платил ему

еще пять, и так до тех пор, пока, наконец, не удавалось

одним рассчитанным ударом выколотить у издателей при¬

читающийся мне гонорар и ликвидировать свой кабаль¬

ный долг.
Другой, кто выручал меня в трудную минуту, был со¬
105

седний кабатчик. Несколько лет мы знали друг друга в

лицо, но я ни разу у него не выпил, даже придя по¬

просить взаймы. И все же он мне никогда не отказывал,

какую бы сумму я ни просил. К сожалению, он переехал

в другой город до того, как я раэбогател. До оих пор

жалею, что его нет. Согласно правилам, которые я изучил,

мне полагалось бы заглядывать к нему и пропивать у

него время от времени несколько долларов в знак бла¬

годарной памяти о прошлом.
Я вовсе не собираюсь прославлять кабатчиков; это

скорее ода Джону-Ячменному зерну. Я лишь добав¬

ляю еще один штрих ко множеству других, благодаря

которым люди привыкают к пьянству и в конце

концов убеждаются, что уже не в состоянии жить без

алкоголя.
Но возвращаюсь к моему рассказу. Охладев к бы¬

лым авантюрам, уйдя с головой в учение и дорожа ка^к-

дой минутой, я просто позабыл, что где-то существует

кабак. Вокруг меня никто не пьянствовал. Найдись среди

моих новых друзей любители выпить и позови они меня

с собой, я наверняка не сумел бы устоять. А так в сво¬

бодный час я садился за шахматную доску, шел на

прогулку с интеллигентными девушками из университе¬

та или ехал за город на велосипеде (если он не был

в это время в ломбарде).
Хочется снова подчеркнуть главное: несмотря на

пройденную мною большую и жестокую школу Джона-

Ячменного зерна, я не чувствовал никакой тяги к алкого¬

лю. Порвав с прошлым, я наслаждался обществом идил¬

лически настроенных студентов и студенток. Я проник в

волшебный чертог мысли и был духовно опьянен. (Увы!

Довольно скоро я узнал, что и в этом случае не избежать

похмелья!)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Для прохождения курса средней школы нужно было

три года. На такой срок у меня не хватало ни терпения,

ни денег. При таких темпах мне было не вытянуть, а мне

хотелось поступить потом в Калифорнийский универси¬

тет. Вот почему, проучившись первый год, я стал искать
106

пути покороче: занял деньги и поступил на старшее от¬

деление подготовительных курсов, где натаскивали к

экзаменам в высшие учебные заведения. Мне гарантиро¬

вали, что через четыре месяца я поступлю в университет

и таким образом выгадаю два года.
Ну и зубрил же я! Ведь надо было усвоить мате¬

риал за два класса в четыре месяца. Я так зубрил квад¬

ратные уравнения и химические формулы, что через

пять недель они уже не лезли мне в голову. И вдруг меня

вызывает директор курсов. Очень жаль, говорит, но ему

придется вернуть мне деньги и попросить меня покинуть

стены его учебного заведения. Нет, дело не в успевае¬

мости. Как слушатель, я на хорошем счету, и он уверен,

что поступи я по окончании курсов в университет, я бы

и там в грязь лицом не ударил. Но, к его прискорбию, на¬

чались неприятные разговоры. Как это — за четыре ме¬

сяца пройти двухлетний курс? Может получиться скан¬

дал, в университетах и так стали строже относиться к

подготовительным курсам. Он не может поставить под

удар свою репутацию и просит меня оказать ему любез¬

ность и отчислиться.
Я подчинился. Вернул долг и, стиснув зубы, засел

за самостоятельную зубрежку. До вступительных экза¬

менов в университет оставалось еще три месяца.

Мне предстояло осилить за эти три месяца в стенах

своей комнаты, без лабораторий и учителей, весь

курс за два класса и повторить пройденное за истек¬

ший год.
Я долбил по девятнадцать часов в день все эти три

месяца, лишь несколько раз позволив себе короткую пе¬

редышку. Я был измотан до последней степени: тело мое

ныло, голова раскалывалась на части, но я прбдол-

жал зубрить. У меня стали болеть глаза, подергивать¬

ся веки, еще немного — и пришлось бы бросить занятия!

Под конец я, кажется, маленько свихнулся: мне предста¬

вилось, что я решил квадратуру круга, но я нашел в себе

твердость отложить выведение формулы. После испыта¬

ний— вот тогда я себя покажу!
Сдавая экзамены, я несколько дней не отдыхал и не

спал почта ни минуты,— только и делал что зубрил да

^ювторял. Зато когда я сдал последний письменный

экзамен, мое переутомление достигло предела. Я не мог
107

уже смотреть на книги. Не мог ни о чем думать; любой

человек, способный мыслить, внушал мне ужас.
При таком состоянии одно спасение было — тряхнуть

стариной. Я не стал ждать результатов испытаний. Одол¬

жив у знакомого яхту, я бросил в каюту сверток одеял и

немного еды, поднял парус и рано утром с концом отли¬

ва вышел из Оклендской бухты. Меня подхватил при¬

лив, и попутный ветер погнал в северном направлении,

туда, где курился залив Сан-Пабло. Над Каркинезским

проливом, у медеплавильного завода Селби, стоял туман,

за кормой оставались старые береговые знаки, которы¬

ми я научился пользоваться во время плавания на шху¬

не Нельсона, всегда ходившей под всеми парусами.
Впереди показалась Бенишия. Я миновал Тернерскую

верфь, обогнул пристань Солано и. подошел вплотную к

лежащим на песке рыбачьим шаландам — здесь я когда-

то жил, предаваясь пьянству.
В этот момент что-то со мной произошло, но смысл

случившегося я осознал лишь через много лет. У меня не

было ни малейшего намерения высадиться в Бенишии.

Я шел с попутным ветром, свистевшим мне в уши и наду¬

вавшим паруса,— лучшей погоды ни один моряк не по¬

желает! Впереди виднелись мысы Буллхед и Арми-

пойнтс,— значит, скоро Сьюисанский залив, он тоже, на¬

верно, сейчас в тумане. Но стоило мне завидеть эти ры¬

бачьи шаланды Бенишии, как я, не раздумывая, принял

решение: увалился под ветер, раздернул шкоты и напра¬

вился к берегу. В этот миг мой усталый, измученный

мозг подсказал мне, чего я хочу. Выпить. Напиться.
Да, я правильно понял это властное желание. Мой

усталый мозг требовал забвения, и другого способа за¬

быться я не знал. Вот в чем суть! Впервые в жизни я

сознательно, намеренно пожелал напиться. Это было но¬

вое, незнакомое пока еще мне проявление власти Ячмен¬

ного зерна: не тело, а мозг на этот раз требовал алкого¬

ля. Переутомленный, измученный, издерганный мозг.
Тут я. хочу поговорить о самом главном. При всем

моем переутомлении мне и в голову не пришло бы на¬

питься, если бы я прежде не увлекался пьянством. Прео¬

долевая органическое отвращение к алкоголю, я приучил¬

ся пить, потому что не хотел прослыть плохим товари¬

щем, и еще потому, что без Джона-Ячменного зерна не-
108

возможно было обойтись, если ты стремился к интерес¬

ной, богатой приключениями жизни. И вот я достиг та¬

кого состояния, когда мой мозг пожелал не просто

выпить, а напиться мертвецки пьяным. Если бы я не пил

столько лет подряд, я не вспомнил бы и сейчас о виски.

Я пошел бы дальше мимо Буллхеда, в бурлящий^Сьюисан-

ский залив и в свисте ветра, надувающего мои парус и

пробирающего меня насквозь, забыл бы свою усталость

и вернулся бы со свежей головой.
Я пришвартовался и поспешил туда, где покачива¬

лись у причала рыбачьи шаланды. Мне на шею бросился

Чарли Ле Грант. Его супруга Лиззи прижала меня к

своей объемистой груди. Меня обступили Билл Мер¬

фи, Джо Ллойд и другие товарищи по рыбачьему патру¬

лю. Все обнимали меня наперебой. Чарли схватил бидон

и побежал через железнодорожное полотно в кабак

Йоргенсона. Это означало, что будет пиво. Но мне хо¬

телось чего-нибудь покрепче, и я крикнул ему вдогонку,

чтобы он прихватил и бутылку виски.
Эта бутылка пропутешествовала много раз через рель¬

сы— туда и обратно. Подошли другие рыбаки, старые

приятели — греки, русские, французы. Каждый по оче¬

реди угощал, потом все начиналось сызнова. Люди при¬

ходили и уходили, а я оставался на месте и пил со все¬

ми. Пил с ненасытной жадностью, виски обжигало нутро,

а я блаженствовал, чувствуя, что в голове шумит все

больше и больше.
Прнпгел Рыба, плававший с Нельсоном до того, как

я занял его место. Он был так же красив, как преж¬

де, только еще более непутевый, почти совсем свихнув¬

шийся от пьянства. У него только что произошла ссора

с компаньоном, совладельцем шлюпа «Газель», и оба пу¬

стили в ход кулаки и ножи. Сейчас он старался поддер¬

жать в себе боевой дух, рассказывая об этой драке. Мы

выпили с ним и помянули Нельсона, силача Нельсона,

который спит вечным сном в этом городке, и оба просле¬

зились, вспоминая о покойнике одно только хорошее, и по

этому поводу еще несколько раз осушили стаканы.
Меня просили остаться переночевать, но я видел че¬

рез открьггую дверцу, как ходят волны, и слышал, как

воет ветер. И пока я старался* забыть мои три месяца

сплошной зубрежки, Чарли Ле Грант перенес мои вещи
109

в большую шаланду, на каких промышляют лосося. Он

дополнил снаряжение мешком угля, рыбацкой жаров¬

ней, кофейником и сковородкой, банкой кофе, мясом и

только что пойманным морским окунем.
Моим друзьям пришлось поддерживать меня, прово¬

жая по шатким мосткам причала, когда я шел садиться в

шаланду. Они поднимали шпринтом верхний угол пару¬

са до тех пор, пока он не натянулся, как доска. Кто-то из

них высказал опасение по поводу шпринтов, но я настаи¬

вал, и Чарли меня поддержал. Он никогда не сомневался

в моем умении и знал, что, пока у меня есть глаза, я су¬

мею управлять судном. Мне бросили фалинь. Я взялся за

румпель, выбрал шкот и, хотя предо мной все ходило хо¬

дуном, отвалил от берега, помахав на прощание рукой.
Сильнейший ветер, изменивший течение, вздымал вы¬

сокие волны. Сьюисанский залив побелел от ярости. Но

рыбачья шаланда — это крепкая посудина, и я умел ею

управлять. Я гнал ее на гребни волн и наперерез волнам

и гро-мко посылал ко всем чертям книги и школы. Вздыб¬

ленные волны нахлестали мне воды на целый фут, но я

только смеялся, когда у меня хлюпало под ногами, и

распевал во весь голос. Море и ветер — чепуха! Я назы¬

вал себя владыкой мира, оседлавшим разъяренную сти¬

хию, и Джон-Ячменное зерно не отступал от меня ни

на шаг. Вперемешку с математическими и философски¬

ми формулами и изречениями великих ораторов я вспо¬

минал старые песни тех лет, когда работал на консерв¬

ной фабрике и был устричным пиратом: «Черная Лу»,

«Облако летит», «Не обижай мою дочку», «Бостонский

вор», «Сюда, бродяги-игроки», «Если бы я была птич¬

кой» и «Шенандоа».
Так прошло несколько часов. Когда яркие лучи вос¬

хода зажгли небо, я был уже там, где мутные воды

Сакраменто сливаются с мутными водами Сан-Хоакина.

Наперерез течению я проскользнул по зеркальной по¬

верхности закрытой гавани Блек-Даймонд в устье Сан-

Хоакина и дальше к Антиоху, где, несколько отрезвев и

голодный, как волк, лег в дрейф рядом с груженным кар¬

тофелем баркасом, оснастка которого показалась мне зна¬

комой. На нем действительно оказались мои старые при¬

ятели. Они зажарили в оливковом масле моего морского

окуня и пригласили меня разделить с ними трапезу.
110

Мы ели рагу, сильно приправленное чесноком, и италь¬

янский хлеб с румяной корочкой, без масла, и запивали

еду крепким красным вином.
Моя шаланда была полна воды, но в маленькой каю¬

те баркаса одеяла и койки были сухие, и мы лежали, и

курили, и вспоминали былые дни, прислушиваясь, как

воет ветер в снастях и гудят на мачте туго натянутые

фалы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Через неделю я вернулся домой освеженный и гото¬

вый приступить к занятиям в университете. В течение

этой недели я не пил. Стараясь избежать возлияний, я

избегал и встреч со старыми друзьями, ибо там, где бы¬

ли они, неизменно появлялся Джон-Ячменное зерно.

Я хорошо отдохнул, и мне захотелось выпить только в

первый день, потом уже не тянуло. Не воображайте,

что меня беспокоила совесть. Я не стыдился и не жа¬

лел, что принял участие в попойке в Бенишии,— просто

вычеркнул ее из памяти и с удовольствием снова сел за

учебники.
Прошло много времени, прежде чем я вспомнил этот

случай и оценил его по достоинству. Тогда, да и не толь¬

ко тогда, мне казалось, что все это только шутка. Но в

зрелом возрасте в периоды наибольшего умственного на¬

пряжения и душевной неуравновешенности я вспоминал,

что алкоголь обладает силой, помогающей забыться, и

жаждал его всем своим существом.
Но в то время случай в Бенишии не помешал мне

вести вполне пристойный образ жизни. Во-первых, я не

скучал по вину, а во-вторых, моими товарищами бы\и

студенты, народ непьющий. Вернись я к поискам при¬

ключений, волей-неволей пришлось бы пить. Ибо здесь

и таится главная опасность: все дороги приключений

облюбовал Джон-Ячменное зерно.
Я закончил первый семестр и в январе 1897 года пе¬

решел на второй. Но наша семья очень бедствовала, и

мне стало казаться, что я трачу слишком много времени

на университет. Я решил обойтись без высшего образова¬

ния. Ничего, не такая уж большая потеря! Я учился два

года, прочел уйму книг, и это я ценил больше всего.
111

Впрочем, была и другая польза: я стал лучше говорить

и писать. Правда, я не отвык спрашивать «чего» вместо

<(ЧТО», зато правило, согласно которому в английском язы¬

ке нельзя употреблять отрицательное местоимение с от¬

рицательной формой глагола, усвоил твердо: при письме

я уже не делал этой ошибки, а если она и проскальзы-

вйла иной раз в речи, так только, когда я волновался.
Я решил не откладывать в долгий ящик занятие твор¬

чеством. Меня привлекали четыре отрасли: музыка,

поэзия, статьи по философским, экономическим и поли¬

тическим вопросам и, наконец (хотя и меньше, чем все

остальное), художественная проза. Впрочем, музыку я

сразу же исключил, как бесперспективное дело. Засев у

себя в комнатке, я начал писать сразу все: стихи, статьи

и рассказы—и, боже мой, с каким невообразимым рве¬

нием! Подобная лихорадка творчества могла окончить¬

ся лишь тяжелым психическим заболеванием. Ре¬

зультатом моей бешеной работы могло стать не что иное,

как размягчение мозга, и я угодил бы в сумасшедший

дом. Я строчил напыщенные очерки, рассказы на соци¬

альные и научные темы, юмористические стихи и разные

другие — от триолетов и сонетов до трагедии, написан¬

ной белыми стихами, и тяжеловесной эпической поэмы в

духе Спенсера. Бывали периоды, когда я не вставал из-за

письменного стола по пятнадцать часов, забывал даже

поесть или ради столь скучного дела не хотел прерывать

вдохновения.
Затем начались муки с перепечаткой. У мужа мо¬

ей сестры была пишущая машннка, на которой он рабо¬

тал днем. Мне разрешалось пользоваться ею ночью. Это

была удивительная машинка. Я готов и сейчас запла¬

кать, вспоминая свои поединки с ней. Она была, пожалуй,

из самых первых пишущих машин: более допотопной

конструкции я не встречал. Шрифт ее состоял из одних

прописных букв. В этой машинке сидел какой-то дья¬

вол. Она не подчинялась никаким известным физиче¬

ским законам и опровергала древнюю аксиому,

что одинаковые предметы, применяемые в одинаковых

условиях, дают одинаковые результаты. Клянусь, ее нель¬

зя было заставить работать одинаково два раза подряд.

Она упрямо доказывала, что только разные условия при¬

носят одинаковые результаты.
112

Как у меня болела от нее спина! До знакомства с

ней я был далеко не неженкой и выдерживал любое, са¬

мое сильное физическое напряжение, а тут она убеди¬

ла меня, что я далеко не Геркулес. После каждой новой

схватки с ней я испытывал такие боли в плечах, что за¬

подозрил с ужасом у себя ревматизм. Стук от нее был

невероятный: издали казалось, будто грохочет гром или

раскалывают топором мебель, потому что клавиши ра¬

ботали лишь тогда, когда по ним колотили с огромной

силой. У меня даже связки на больших пальцах растя¬

нулись, и руки болели по локоть, а на концах пальцев

натерлись волдыри, которые лопались и возникали сно¬

ва. Ехли бы это была моя собственная машинка, я ра¬

ботал бы на ней молотком.
А ведь мне приходилось не просто бороться с машин-

кой, а перепечатывать рукописи! Выстукивание тысячи

слов превращалось в подвиг, сопровождаемый тысячью

проклятий. Но я-то писал в день куда больше, чем тыся¬

чу слов. Я стремился поскорее перепечатать мои творе¬

ния и разослать по редакциям, уверенный, что там их

ждут не дождутся.
Ох и уставал же я! Но при всей усталости — и умст¬

венной и физической — желание выпить ни разу не заяв-^

ляло о себе. Я был полон возвышенных интересов и не

нуждался в наркотиках. Все часы бодрствования, кроме

тех, разумеется, когда приходилось воевать с проклятой

машинкой, я посвящал вдохновенному труду. И, кроме

того, у меня еще были иллюзии, несовместимые с пьян¬

ством, например, что существует настоящая любовь и п

нее верят все мужчины и женщины, что отцы не отрека¬

ются от своих детей, что есть на свете справедливость,

что людям необходимо искусство, и множество других

наивных представлений, помогающих нам жить.
Увы, оказывалось, что редакции не так уж хоте¬

ли услышать голос молодого автора! Мои опусы совер¬

шали удивительнейшие путешествия от Тихого океана до

Атлантического и оттуда ко мне обратно. Может быть,

издателей поражал сумасшедший вид моих рукописей, и

поэтому они не желали печатать ни одной строчки.

Но, господи, их мог с одинаковым успехом отпугнуть и

бредовый текст, не только оформление! Я продал

букинистам за бесценок учебники, в свое время приобре-
8.	Джек Лондон. Т. XI.	113

текные с величайшим трудом. Занимал понемногу день¬

ги, где только удавалось, и все-таки сидел на шее у ста¬

рика отца, который продолжал работать, несмотря на

слабое здоровье.
Все это длилось недолго — несколько недель. Потом

мне пришлась сдаться и поступить на работу. Однако и

на этот раз я не искал забвения в вине. Меня не огорчал

такой оборот дела. Что ж, значит, откладывается на¬

чало литературной карьеры, вот и все. Может быть, у ме¬

ня действительно не хватает подготовки? Чем больше я

читал, тем яснее мне становилось, что я едва только ус¬

пел коснуться источника знаний. Я все еще парил в об¬

лаках. День и большую часть ночи, когда людям пола¬

гается спать, я проводил за чтением.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Я нашел работу за городом, в небольшой, прекрасно

оборудованной механической прачечной при Бельмонт-

ской академии. Всю работу там от сортировки и стирки

до глажения белых сорочек, воротничков, манжет и да¬

же нарядного белья профессорских жен выполняли два

человека: я и еще один парень. Мы работали, как сто

чертей, особенно с наступлением лета, когда ученики ста¬

ли носить полотняные брюки. Г ладить их — ужасная ка¬

нитель, а их было пропасть сколько. Больше месяца стоя¬

ла тропическая жара, и мы работали каждый день до

седьмого пота, но никак не успевали все переделать. Да¬

же ночью, когда все ученики спали мирным сном, мы с

моим напарником при электрической лампочке катали и

гладили белье.
Рабочий день был томительно длинен, работа очень

тяжела, хотя мы многое усовершенствовали и каждое

движение у нас было рассчитано. Мне платили тридцать

долларов в месяц на всем готовом — это больше, чем

на электростанции и на консервной фабрике, пото¬

му что я экономил двадцать долларов на еде; дирекции

же такая щедрость ничего не стоила, ибо мы питались

на кухне. Повзрослев, я стал более ловким, и, может

быть, образование тоже учитывалось, потому-то, видимо,

мне и перепали лишние двадцать долларов. При таких

темпах, подшучивал я над собой, к концу жизни дослу¬
114

жишься до ночного сторожа с окладом в шестьдесят

долларов или, чего доброго, до полисмена — там уж, по¬

ди, долларов сто да и как-никак побочные доходы!
Всю неделю мы трудились, не жалея сил. Поэтому в

субботу вечером были измочалены до предела. Когда-то,

еще на консервной фабрике, я возмущался, что меня за¬

ставляют работать, как лошадь. Теперь это сравнение

снова показалось вполне уместным. Вот именно, рабо¬

чая лошадь! Кстати, моя интеллектуальная жизнь сейчас

не многим отличалась от жизни лошади. Книги пере¬

стали для меня существовать. Хотя я привез с собой в

прачечную сундучок, набитый книгами, читать я не мог.

Едва раскрыв книгу, я тут же засыпал, а если и прочи¬

тывал несколько страниц, то все равно ничего не помнил.

Я уже не пытался заниматься серьезными науками, та¬

кими, как политическая экономия, биология или право,

а перешел на более легкий предмет — историю. Но все

равно засыпал. Взялся было за литературу — тот же ре¬

зультат! Под конец, когда я стал клевать носом даже

над увлекательными романами, я бросил чтение совсем*

За все время работы в прачечной я не осилил ни одной

книги.
В субботу, получив свободу до понедельника, я ощу-

щал только желание спать да еще одно — напиться.

Второй раз в жизни я явственно услышал призыв

Джона-Ячменного зерна! В первый раз я внял ему по

причине умственного пере)ггомления, но ведь теперь та¬

кого переутомления не было! Наоборот, голова была вя¬

лая, пустая, мозг пребывал в спячке. Но именно в этом-

то и была беда. Мозг мой, активный и любознательный,

оживший от удес, которые раскрыл перед ним новый

замечательный мир книг, страдал от бездеятельности и

застоя.
И, уже изведав дружбу с Джоном-Ячменным зер¬

ном, я знал точно, что он сулит: пьяный бред, воображае¬

мое могущество, забытье... Пусть! Лишь бы не думать

про машины, в которых бушуют струи воды, про вращаю¬

щиеся паровые катки и центробежные отжимы, крах¬

мальные сорочки и нескончаемые полотняные брюки, от

которых со свистом валит пар, когда по ним проносится

мой раскаленный утюг. Вот кто клюет на Ячменное зер¬

но; слабые, неудачники, изверившиеся в себе и потеряв¬
115

шие силы. С Ячменным зерном им сразу становится

легко. Но он вечный обманщик. Он придает ложную силу

и ложное воодушевление, он приукрашивает то, что на

самом деле выглядит очень и очень скверно.
Но надо помнить, что Джон-Ячменное зерно много¬

лик. Он привлекает не только слабых и изверившихся,

но и пышущих здоровьем богатырей, и неистребимых

жизнелюбов, и тех, кому ненавистно безделье. Он может

подхватить под руку любого человека, как бы тот себя

ни чувствовал. Он может опутать своими сетями каждо¬

го, лишив его воли к сопротивлению. Он дает людям но¬

вый светоч вместо старого и фейерверк иллюзий вместо

скучной действительности, но в конце концов грубо об¬

манывает всех, кто заключил с ним сделку.
Однако почему я не запил тогда? По простой при¬

чине: до ближайшей пивной было полторы мили. По-

видимому, я все-таки не ощущал слишком властного же¬

лания. Иначе я не поленился бы отмахать и в десять раз

большее расстояние. Но скажу и другое: если бы пивная

находилась за углом, я бы непременно напился. А так

я волей-неволей валялся в тени, листая воскресные газе¬

ты. Но я был слишком утомлен, чтобы читать этот вздор.

Еще куда ни шло — юмористическое приложение, там

хоть немного смешно. Поглядев на картинки, я скоро

завалился спать.
Хотя в период моей работы в прачечной Джон-Яч-

менное зерно не победил меня, все же он добился изве¬

стного успеха. Его призыв дошел до моего слуха. Я ощу¬

щал беспокойное желание и жаждал успокаивающего

средства. Он приучал меня к мысли, что в будущем мне

без него не обойтись.
Но хочу пояснить, что желание это зрело только в

мозгу. Мое тело не требовало алкоголя. Ведь не захо¬

телось же мне ни разу выпить во время работы на элек¬

тростанции, хотя там я очень сильно уставал; а вот устав

от умственного труда, я сразу же после университет¬

ских экзаменов напился вдребезги. Работая в прачеч¬

ной, я уставал физически, но все же не так сильно, как

подтаскивая уголь. Я был другим во время работы на

электростанции: мой мозг еще спал. Зато потом я успел

уже побывать в чертоге мысли. Когда я таскал уголь

для котлов, мозг спал, но когда я поступил в прачечную,
116

он жаждал деятельности и признания, а его насильно

умерщвляли.
И все же, хоть я и не поддался алкогольному соблаз¬

ну в прачечной, как поддался тогда в Бенишии, семена

желания зрели у меня в мозгу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
После прачечной сестра с мужем снарядили меня за

свой счет в Клондайк. Было начало осени 1897 года. Зо¬

лотая лихорадка в тех местах только еще начиналась.

Мне был двадцать один год, я отличался отменным здо¬

ровьем. Помню, в конце двадцативосьмимильного^ пере¬

хода с поклажей через Чилкутский перевал от Дайи-Би-

ча до озера Линдерман я не только шел в ногу с индеи-

цами, но даже перегонял многих.
Последний переход от стоянки до озера был три

мили. Я ходил туда и обратно по четыре раза в день,

каждый раз неся на себе по сто пятьдесят фунтов. Ины¬

ми словами, я ежедневно проделывал пешком по

труднопроходимым тропам двадцать четыре мили,

из которых двенадцать были с поклажей в сто пятьдесят

фунтов.
К черту литературу! Я снова стал искателем приклю¬

чений, на этот раз мечтая разбогатеть. И где же, как

не здесь, должен был я встретить Джона-Ячменное зер¬

но? Я вновь столкнулся со смельчаками, с бродягами и

искателями приключений, которые легко терпели голод,

но не могли обойтись без виски. Виски путешествовало с

ними рядом, в то время как муку зарьгоали в укромном

месте до возвращения.
По счастью, в моей четверке остальные трое не пили.

Поэтому я тоже не пил и совершал грехопадение лишь

в тех редких случаях, когда попадал в пьющую компа¬

нию. У меня в походной аптечке хранилась кварта вис¬

ки, но я шесть месяцев к ней не притрагивался. Только

когда мы попали в уединенный лагерь, я откупорил

свою бутылку для доктора, которому предстояло опери¬

ровать больного. Никаких обезболивающих средств не бы¬

ло. Врач и больной осушили сообща мою бутылку, после

чего началась операция.
117

Через год, заболев цингой, я вернулся в Калифор¬

нию и узнал, что мой отец умер и я теперь глава семьи

и ее единственный кормилец. Если сказать, что от Берин¬

гова моря до Британской Колумбии я ехал на пароходе

кочегаром, а оттуда до Сан-Франциско путешествовал в

трюме, станет ясно, что я не вывез из Клондайка ниче-'

го, кроме цинги.
Времена были тяжелые. Даже чернорабочим устро¬

иться было невозможно. Я был бы рад и этому, потому

что по-прежнему не имел никакой специальности. О ли¬

тературной деятельности я больше не помышлял. С этим

покончено! Я должен добывать пропитание для нас тро¬

их, сделать все возможное, чтобы мы не остались без

крова. Нужно к)01ить зимнюю одежду, так как моя годит¬

ся только для лета. Итак, немедленно найти работу! Бу¬

дущее решится потом; пока есть более неотложные

дела.
Когда страна переживает тяжелые времена, первыми

терпят бедствие неквалифицированные рабочие. У меня

не было опыта, если не считать работы в прачеч¬

ной и на судах. Как глава семьи, я теперь не осме¬

ливался уйти в море, а в прачечную устроиться не мог.

Я стал на учет в пяти конторах по найму. Поместил объ-»

явление в трех газетах. Обошел всех своих немногочис¬

ленных знакомых, прося их посодействовать в отношении

работы, но сделать это они либо не хотели, либо не могли.
Положение стало отчаянным. Я заложил часы, вело¬

сипед и непромокаемый плащ — гордость отца, заве¬

щанный им мне. Этот плащ был и остался единствен¬

ным наследством за всю мою жизнь. Новый он стоил

пятнадцать долларов, а ростовщик мне дал за него два.

Да, забыл рассказать: как-то раз ко мне явился один

из моих давнишних портовых дружков и принес фрач¬

ную пару, завернутую в газетную бумагу. Он не мог

вразумительно объяснить мне, как попал к нему этот

костюм, да я и не требовал подробностей. Я решил взять

у него этот костюм. Не для того, чтобы носить, боже

упаси! Я дал ему взамен кучу ненужного старья, которое

не брали в заклад. Он распродал это старье по мелочам

и кое-что за него выручил. А фрачную пару я заложил

за пять долларов, небось, она до сих пор висит у ро-*

стовщика на вешалке. Я и не собирался ее выкупать*
118

Работы по-прежнему не было. А ведь на рынке тру¬

да я был выгодным товаром. Мне было двадцать два

года, я весил сто шестьдесят пять фунтов, и каждый фунт

был годен к работе; цинга моя почти прошла; я лечил¬

ся тем, что жевал сырой картофель. Я обошел все места,

где требовались рабочие, пробовал даже стать натур¬

щиком, но художественные мастерские и без меня осаж¬

дало множество безработных парней с хорошим тело¬

сложением. Я писал по объявлениям, предлагал свои

услуги для ухода за престарелыми калеками. Надумал

было заняться продажей швейных машин на комиссион¬

ных началах, без жалованья, но, узнав, что в тяжелые

времена бедняки не покупают швейных машин, отка¬

зался от роли агента.
Конечно, наряду с такими легкомысленными затея¬

ми я готов был наняться чернорабочим или портовым

грузчиком куда угодно! Надвигалась зима, и в ар¬

мию городских безработных вливались еще и сельские

батраки. А тут как на грех я не был членом профсоюза:

не до того мне было, когда я гулял по свету или штур¬

мовал высоты наук!
Я брался за все, работал и поденно и почасно. Под¬

стригал траву на газонах, подрезал живые изгороди,

выбивал ковры. Пошел держать экзамен на почтальона

и сдал лучше всех. Но, к сожалению, вакансий не

было, и меня поставили на очередь. В ожидании, пока

подойдет моя очередь, я подрабатывал по мелочи то тут,

то там. Я начал писать газетный очерк о том, как пропу¬

тешествовал в лодке по Юкону, проделав 1900 миль

за девятнадцать дней. Я надеялся получить за это

десять долларов, хотя в жизни не писал для газет и

не знаю, откуда у меня взялась уверенность, что мне

заплатят.
Увы! Первая сан-францисская газета, в которую я

послал по почте свой очерк, даже не откликнулась, хо¬

тя материал не возвращала. Чем дольше он там лежал,

тем крепче я верил, что очерк принят.
И странная вещь! Одни рождаются счастливчиками,

другим судьба преподносит неожиданные подарки. Моя

же участь была иной: меня гнала к счастью горь¬

кая нужда. Я давно уже отказался от мысли стать пи¬

сателем. Я писал свой очерк с одним желанием: за¬
119

работать десять долларов, больше ничего я не хотел.

Десять долларов помогут мне продержаться, пока я по¬

лучу постоянную работу. Ох, если бы сейчас освободи¬

лась вакансия на почте, вот было бы счастье!
Но вакансия на почте все не освобождалась, и ни

каких перспектив постоянной работы не было; я про

должал заниматься чем попало, а в дни вынуждер

ного безделья начал писать повесть с продолжени*

ем страниц на сто для детского журнала «Юс компэ-

нион». За неделю я все закончил и перепечатал на

машинке. Видимо, из-за такой спешки мою повесть не

приняли.
Пока моя рукопись путешествовала туда и обрат¬

но, я взялся за рассказы. Один я продал за пять дол¬

ларов журналу «Оверленд мансли». За другой получил

сорок от журнала «Блэк кэт». «Оверленд мансли» пред¬

ложил мне семь долларов пятьдесят центов за любой

мой рассказ — плата по напечатании.
Я выкупил велосипед, часы и отцовский плащ и взял

напрокат пишущую машинку. Заплатил долги в лавки,

которые предоставляли мне небольшой кредит. Один пор-

тугалец-бакалейщнк никогда не разрешал мне набирать

больше, чем на четыре доллара, а другой, по фамилии

Гопкинс, установил лимит в пять долларов.
Как раз в это время меня вызвали в почтовое ведом¬

ство. Я попал в чрезвычайно затруднительное положе¬

ние. Постоянное жалованье в шестьдесят пять долла¬

ров было огромным соблазном. Я не знал, на что ре¬

шиться. Никогда не смогу простить начальнику поч¬

товой конторы Окленда его отношения ко мне. Я пошел

к нему по вызову, надеясь поговорить с ним как с

человеком. Я честно выложил ему как обстоят дела: ка¬

жется, я нашел свое призвание, начал я хорошо, но уве*<

ренности все-таки не чувствую. Не мог бы он взять сле<

дующего кандидата из списка, а меня передвинуть на его

место в очереди?
Начальник грубо прервал меня:
—	Значит, вы не желаете занять это место?
—	Да нет же,— возразил я,— я только прошу вас,

разрешите мне подождать!
—	Или поступайте сейчас же, или заявите, что вы

отказываетесь,— ответил он ледяным тоном.
120

к счастью моему, грубость этого человека вывела ме¬

ня из себя.
—	Ладно, отказываюсь,— сказал я.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Так Я сжег свои корабли и занялся литературной

деятельностью. Боюсь, что я всегда был склонен к край*

ностям. Я просиживал за столом с рассвета до поздней

ночи: писал и перепечатывал на машинке, штудировал

грамматику, разбирал произведения и стили разных

авторов, читал о жизни известных писателей, стараясь

понять причины их успеха. Пяти часов сна мне было

достаточно, остальные девятнадцать я работал почти

без передышки. Свет в моей комнате не гас до двух*

трех часов ночи; заметив это, одна наша добродетель¬

ная соседка стала строить догаДки в духе Шерлока

Холмса: я картежник и поэтому никогда не бываю

днем на улице, а лампу в окне выставляет моя мать,

чтобы ее непутевый сын находил по ночам дорогу

домой.
Для начинающего писателя нет хуже проклятия, чем

долгое безденежье,— гонорара не шлют, а все, что толь¬

ко можно заложить, уже заложено. Я проходил почти

всю зиму в легком костюме, но самый долгий и мучитель¬

ный период нужды подстерегал меня на следующее ле¬

то. Было время отпусков, когда сотрудники редакций

разъезжаются на отдых и никто не занимается ру¬

кописями.
Я страдал оттого, что не с кем было посоветоваться.

Я не знал ни одного литератора, даже начинающего, ни

одного репортера. Между тем я чувствовал, что добиться

литературного успеха можно лишь при том условии, ес¬

ли забыть все, чему нас учили в средней школе и универ¬

ситете. Тогда меня это возмущало, ио теперь стало по¬

нятно: профессора и преподаватели не были способны

научить нас писать так, чтобы увлечь читателей на поро¬

ге нового века. Они знали свою классику — «Бредущие

по снегу», «Сартор Резартус», но для американских из¬

дателей в 1899 году это был неходовой товар. Издатели

искали произведений на современные темы и готовы бы¬

ли столь щедро платить за них авторам, что если бы
121

университетские профессора умели писать, как нужно,

они бы бросили свои кафедры.
Я держался кое-как, уломав бакалейщика и мясни¬

ка подождать с уплатой долга, заложил опять часы,

велосипед и отцовский плащ. Зато я работал вовсю, поч¬

ти не оставляя себе времени для сна. Критики ставят

мне на вид, что мой литературный герой Мартин Идея

слишком быстро стал образованным человеком. Бывший

матрос, окончивший лишь начальную школу, стал у ме¬

ня за три года известным писателем. Критики говорят,

что в жизни так не бывает. Но Мартин Иден — это я!

К концу этих трех лет (из которых два я проучился

в средней школе и университете, а третий посвятил

литературной работе), усиленно и непрерывно занима¬

ясь, я уже печатался в таких журналах, как «Атлантик

мансли», держал корректуру своей первой книги, гото¬

вившейся к печати издательством Хафтона и Миффлина,

заинтересовал своими статьями по вопросам социологии

журналы «Космополитен» и «Мак-Клюрс», отказался от

сделанного мне по телеграфу предложения стать ре¬

дактором одного нью-йоркского издательства и помыш¬

лял о женитьбе.
Все это требовало большого напряжения. Особенно

тяжелым был третий год, когда я учился писательскому

ремеслу. В течение этого времени, напрягая свой мозг

до предела, систематически не досыпая, я не пил и не

ощущал в этом потребности. Алкоголь для меня не су¬

ществовал. По временам голова плохо работала, но мне

нн разу не показалось, что виски может принести облег¬

чение. Господи! Письмо от издательства, извещающее, что

моя работа принята, было самое верное облегчение! То¬

ненький конверт, полученный с утренней почтой, вселял

куда больше бодрости, нежели полдюжины коктейлей^

А если в нем был еще и чек на приличную сумму, то это

действовало сильнее самой грандиозной попойки!
Да и вообще в тот период жизни я не знал, что такое

коктейль. Помню, когда вышла моя первая книга, группа

знакомых по Аляске устроила в мою честь встречу у себя

в Богемском клубе в Сан-Франциско. Мы сидели, утопая

в роскошных кожаных креслах, и заказывали напитки.

Я понятия не имел, что существует столько разных ли¬

керов и сортов виски. Я никогда не пробовал ликеров,
122

и то, что виски разбавляют содовой водой и пьют со

льдом из высоких бокалов, явилось для меня новостью.

Я не знал, что название «Шотландское» тоже относится

к виски. Мне были известны только напитки бедняков,

которые пили вдоль границы и в портовых кабаках: дрян¬

ное пиво и еще более дрянное виски, без специальных

названий. Я был сконфужен, не зная, что заказать, и ла¬

кей чуть не упал в обморок, когда я наконец велел по¬

дать красного вина,— это после обеда-то!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
По мере ТОГО как я становился признанным писате¬

лем, повышалось мое материальное благосостояние и ши¬

ре становился кругозор. Я заставлял себя писать и пе¬

репечатывать тысячу слов ежедневно, включая воскрес¬

ные и праздничные дни, и по-прежнему усиленно зани¬

мался, хотя, пожалуй, несколько меньше, чем прежде.

Зато разреш'ал себе спать по пять с половиной часов —

полчасика все-таки прибавил. С деньгами все обстояло

благополучно, и я смог больше отдыхать. Я чаще ездил

на велосипеде, благо он теперь всегда был дома, бокси¬

ровал и фехтовал, ходил на руках, занимался прыжка¬

ми в высоту и в длину, стрелял в цель, метал диск и пла¬

вал. Я заметил, что усталому телу требуется больше сна,

чем усталой голове. Иной раз после сильного физическо¬

го напряжения я спал шесть часов, а то и целых семь.

Но такое роскошество позволял себе не часто. Столь¬

ко еще предстояло узнать, столько сделать! Проснув¬

шись после семи часов сна, я чувствовал себя преступ¬

ником и благословлял того, кто придумал будильник.
Как и прежде, я не испытывал желания пить. Я все

время находился в приподнятом настроении, был пре¬

исполнен светлой веры. Я был социалистом, хотел спа¬

сти человечество, и никакое виски не могло бы вызвать

во мне того душевного подъема, какой порождали социа¬

листические идеалы. Литературные успехи придали бо¬

лее громкое звучание моему голосу — так мне по край¬

ней мере казалось. Во всяком случае, моя репутация

писателя собирала большую аудиторию, чем моя репутация

оратора. Меня приглашали наперебой разные общества
123

и клубы выступить с изложением своих идей. Я боролся

за правое дело, одновременно занимаясь самообразова¬

нием и писательством, и был всецело этим поглощен.
Прежде круг моих друзей был очень ограничен. Те¬

перь я стал бывать в обществе. Отовсюду сыпались при¬

глашения, особенно часто на званые обеды, и я завел

знакомство и подружился со многими состоятельными

людьми. Почти все они пили. Пили у себя дома и уго¬

щали меня. Алкоголиками никто из них не считался:

они пили умеренно, и я следовал их примеру в знак сво¬

его расположения и благодарности за гостеприимство.

Но мне не нравилось пить, я мог спокойно обойтись без

этого, и, если меня спросят, помню ли я свой первый кок¬

тейль или первый бокал виски с содовой, я чистосер¬

дечно отвечу: нет.
Теперь у меня был свой дом. Когда ходишь в гости,

надо приглашать и к себе. Видите, как изменился мой

жизненный уровень! В гостях меня поили вином, значит,

и я не должен ударить лицом в грязь. Поэтому я завел

запасы пива, виски и столовых вин. С тех пор меня ни¬

когда нельзя застать врасплох.
И все же в течение всего этого периода я ничуть яе

стремился к алкоголю. Я пил за компанию, когда пили

другие. Мне было совершенно безразлично, какой на¬

питок выбирать. Я слепо подражал другим. Если все

пили виски, я пил то же, если все пили пиво или сарса¬

парель, я и здесь не отставал. Но без гостей я никогда

не касался спиртного. В моем кабинете постоянно стоял

графин виски, но я целые месяцы, если не годы, понятия

не имел, что можно пить в одиночестве.
Придя на званый обед, я замечал приветливо побле¬

скивающий предобеденный коктейль и не скажу, что не

предвкушал удовольствия. Однако я прекрасно обхо¬

дился и без него, зная, что источник необходимого внут¬

реннего подъема — во мне самом, поэтому один у себя

дома вовсе не почитал коктейль перед едой необходимым.
Вместе с тем я помню, ко мне захаживал один очень

интересный человек, постарше меня, большЧ)й любитель

виски. Просиживая с ним вдвоем весь день в моем каби¬

нете, мы опрокидывали рюмку за рюмкой, пока мой друг

не приходил в приподнятое настроение, а я тоже чувство¬

вал, что хлебнул лишнего. Вы спросите, зачем я это де¬
124

лал? Не знаю. Вероятно, по старой привычке, по приме¬

ру тех дней и ночей, когда в компании взрослых мужчин

подростку было стыдно сидеть с пустым стаканом.
А вернее, еще потому, что теперь я перестал бояться

Джона-Ячменного зерна, вообразив, что он мой слуга, а

не наоборот. В этом-то и крылась главная опасность.

Я убедил себя, что я хозяин положения: ведь сумел

же я сказать ему «нет», когда учился и работал! Хотел—

пил, хотел — не пил, пьянеть — не пьянел; а главный мой

аргумент был тот, что алкоголь мне совсем не по вкусу.

В этот период я пил по той же причине, которая побу¬

дила меня пить со Скотти и гарпунщиком, а позд¬

нее— с устричными пиратами: я знал, что у мужчин

так принято, и хотел выглядеть в их глазах мужчиной.

Мои новые знакомые — тоже искатели приключений, но

интеллектуального порядка — пьют. Отлично. Почему

же не пить вместе с ними? Мне Джон-Ячменное зерно

не страшен!
Такое представление сохранялось у меня не один год.

Иногда я порядком выпивал, но это были исключитель¬

ные случаи. Это мешало моей работе, а я к работе отно¬

сился очень ревностно. Помню, собирая материал для

книги о жизни лондонской бедноты, я поселился на Во¬

сточной стороне Лондона и, встречаясь с представителя¬

ми «дна», несколько раз напивался. Потом я готов был

себя убить за это. Однако и тут я уступил Джону-Яч-

менному зерну лишь потому, что забрел опять на путь

приключений, где без него — ни шагу.
Бывало, полагаясь на свой опыт и близкое зна¬

комство с этим грешником — Ячменным зерном, я состя¬

зался с другими мужчинами, кто кого перепьет. В прош¬

лом это тоже случалось на пути приключений в разных

концах земли. Мне тогда казалось, что ставится на карту

моя честь. Странная честь, которая заставляет человека

пить! Но это нелепое представление не теория, оно

воплощается в действиях.
Как-то раз, например, группа молодых и пылких ре¬

волюционеров пригласила меня в качестве почетного го¬

стя «на кружку пива». На подобных пирушках я никог¬

да не бывал. Принимая приглашение, я не знал, в чем

цель этой встречи. Завяжутся пылкие, взволнованные

споры, думал я, кто-нибудь, возможно, выпьет лишнее, но
125

что касается меня, то я буду свято соблюдать меру. Ока¬

залось, что такие пирушки устраиваются, чтобы разо¬

гнать скуку: эти милые молодые люди искали случая по¬

тешиться за счет почетных гостей. Я узнал уже потом,

что до меня «на кружке пива» у них был в качестве по¬

четного гостя талантливый молодой радикал, человек, не

искушенный в пьянстве, и они заставили его напить¬

ся, как говорят, в лежку.
Очутившись в их компании и узнав цель приглаше¬

ния, я почувствовал прилив глупой мужской гордости. Я

им покажу, этим молокососам! Увидят, кто из нас здо¬

ровяк, кто крепче и выносливее, у кого луженый желу¬

док и упрямая голова! Посмотрим, кто дойдет до скот^

ского состояния, а кто и виду не подаст! Скажите, ка¬

кие щенки — вообразили, что могут перепить меня!
Пьянка была задумана как состязание на выносли¬

вость. А разве настоящий мужчина уступит лавры без

боя? Бр-р, что за пиво! Я уже успел за это время при¬

выкнуть к более дорогим сортам. Но ведь когда-то я

пил и такое и перепивал силачей! А уж этих юнцов

наверняка сумею заткнуть за пояс! Итак, состязание

началось! В нем приняли участие только сильней¬

шие. Но и они оставляли кружки недопитыми, и только^

почетный гость должен был пить до дна.
Мои ночные бдения, книги, которые я прочел, муд¬

рость, которую усвоил,— все было вмиг забыто и подав¬

лено чудовищной властью атавизма: во мне словно про¬

снулась жадная обезьяна, поднял голову хищный тигр,

и они подсказывали одно лишь низменное, скотское же¬

лание — перещеголять других скотов!
Когда пирушка кончилась, я на твердых ногах спо¬

койно вышел на улицу, чего нельзя было сказать о моих

любезных хозяевах. Мне запомнился один из них: он сто¬

ял на углу и обиженно плакал, отчего я не пьян. Он и

представить себе не мог, ценою каких невероятных уси¬

лий, порожденных тренировкой прошлых лет, я сохра¬

нял сознание, управляя мускулами и подавляя тошноту,

говорил нормальным голосом и заставлял свой мозг

мыслить логично и последовательно. А все же я тайно

ликовал. Они остались в дураках, а не я! Как же не

гордиться? Черт возьми, я и поныне горд! Вот что за

нелепое существо — человек!
126

Но на другое утро я уже не написал положенной ты¬

сячи слов. Я чувствовал себя больным, отравленным. Это

был невыносимый день. После обеда мне предстояло

выступление на митинге. Я выступил и, наверное, гово¬

рил отвратительно. Несколько давешних собутыльников

сидели в передних рядах и внимательно следили за мной,

стараясь, по-видимому, обнаружить во мне эффект нашей

вчерашней оргии. Не знаю, что заметили они, но я в них

действительно кое-что разглядел и утешал себя мыслью:

им сейчас не лучше, чем мне!
Я дал себе зарок большее не пить. И, правда, с тех

пор ни на какие «кружки пива» меня уже не могли за¬

тащить. Я больше не участвовал ни в каких соревнова¬

ниях по пьянству. Пить, конечно, приходилось и после,

но я соблюдал осторожность и благоразумно отказывался

состязаться с кем бы то ни было. Так опытный пьяница

приобретает еще больше опыта.
Приведу пример, который подтверждает, что в этот

период я пил только ради компании. Я плыл на «Тита¬

нике» в Европу. С самого начала путешествия я подру¬

жился с английским телеграфистом и молодым испанцем,

младшим компаньоном одной транспортной фирмы. Они

пили только «лошадиную шею» — так назывался безал¬

когольный прохладительный напиток с кусочком апель¬

синовой корки или яблочной кожуры. И в продолжение

всего пути я тоже пил одну только «лошадиную шею».

Если бы мои новые друзья предпочли виски, надо по¬

лагать, я пил бы с ними виски. Не вздумайте заключить

из этого, что я был слабохарактерным. Нет, мне просто

было безразлично. Нравственных уз я не ощущал. Я был

молод, силен и бесстрашен, и алкоголь не играл в моей

жизни решительно никакой роли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Но я еще не был готов назвать Джона-Ячменное зер¬

но своим другом. Чем старше я становился, тем заметнее

был мой успех и выше заработок. Чем свободнее я мог

путешествовать, тем более настойчиво вмешивался в мою

жизнь Джон-Ячменное зерно. И все же наше знаком¬

ство оставалось, если можно так выразиться, шапочным.
127

я пил только, чтобы поддержать компанию, а в одиноче¬

стве не прикасался к бутылке. Иногда я бывал слегка

пьян, но считал, что это лишь дань обществу за его ра¬

душное отношение ко мне.
Я был еще настолько далек от дружбы с Ячменным

зерном, что даже в приступе отчаяния не подумал воз¬

звать к нему о помощи. У меня были тогда неприятно¬

сти— житейские и сердечные, о которых здесь говорить

не место. Но, кроме того, я переживал трагедию идейно¬

го свойства, она-то и сыграла в дальнейшем главную роль.
Со мной случилась довольно обычная история. Я на¬

читался позитивистской философии и слишком долго

был позитивистом. Пыл молодости заставил меня совер¬

шить вечную ошибку молодых: очертя голову пуститься

на поиски правды. Я сорвал с нее все покровы и от¬

ступил, потрясенный страшным ликом. Так я потерял

прекрасную веру во все, кроме человечества, а оно в то

время спало непробудным сном.
Длительные приступы пессимизма хорошо знакомы

большинству людей, и о них не стоит здесь распростра¬

няться. Достаточно сказать, что я тяжко страдал. Я ду¬

мал о самоубийстве с хладнокровием греческого филосо¬

фа и жалел, что не могу уйти из жизни: у меня на руках

была целая семья. Но то был вопрос чисто моральный.

Спасла же меня единственная уцелевшая вера — вера

в народ.
То, за что я боролся, ради чего просиживал бессон¬

ные ночи, обмануло меня. Успех я презирал. Слава ка¬

залась мне мертвым пеплом. Люди, принадлежавшие к

более высоким слоям общества, чем портовые пьяницы и

баковые матросы, оказались ужасающе убогими в умст¬

венном отношении. Женская любовь стоила не больше

всего прочего. Оставались деньги,— но ведь спать-то

можно лишь в одной постели, а сотню бифштексов не

съешь зараз, хоть ты на них и заработал! Искусство и

культура в свете незыблемых фактов биологии казались

мне смешными, а те, кто их представлял,— и того по¬

тешнее.
Из всего этого можно заключить, как далеко зашла

моя^болезнь. От природы я боец. Но цель оказалась недо¬

стойной борьбы. Оставался народ. Есть еще за что

бороться — за народ!
128

Но даже тогда, дойдя до предела отчаяния, блуж¬

дая во мраке и судорожно нащупывая последнюю

нить, которая связывала меня с жизнью, я оставался

глух к призывам Ячменного зерна. В моем мозгу ни разу

не мелькнула мысль, что алкоголь — лекарство. Лживы¬

ми посулами он не заставит меня жить! Пуля в лоб

вот единственный выход, говорил я себе, нажми курок и

погрузишься в вечную спасительную тьму. В доме все¬

гда было много виски —для гостей. Сам я его не касал¬

ся. Я стал бояться своего револьвера. Это совпало у Mej

ня с тем периодом, когда я обрел светлый и чистый

идеал — народ — и подчинил ему свои желания и во¬

лю, Прежде я так мучительно жаждал смерти, что мог

бы покончить с собой во сне; теперь, опасаясь этого,

я отдал свой револьвер друзьям и просил спрятать его,

чтобы мне, в моем бессознательном влечении, не удалось

его найти.
Но народ спас меня. Народ приковал меня к

жизни. Есть еще за что бороться — вот она, моя цель!

К чертям предосторожность! Смеясь над тем, что пред¬

рекали мне редакторы и издатели, являвшиеся источни¬

ком моей ежедневной сотни бифштексов, дерзко, сам того

не замечая, оскорбляя чувства инакомыслящих, я ринул¬

ся в бой за социализм. Более умеренные радикалы заяв¬

ляли, что своим отчаянным, безумным пылом, своей

Ьпасной революционностью я на пять лет задержал раз¬

витие социалистического движения в Соединенных Шта¬

тах. Теперь, когда прошло столько времени, я выскажу,

между прочим, свое глубокое убеждение, что я, наобо¬

рот, ускорил развитие социализма — по меньшей мере на

пять минут!
Народ, а не Джон-Ячменное зерно спас меня от тя-'

желой болезни. В период выздоровления мне подарила

свою любовь женщина, развеяв мой пессимизм, на кото¬

рый, впрочем, спустя некоторое время меня снова обрек

Джон-Ячменное зерно. Но теперь я искал правду уже

менее ревностно. Мне было страшно сорвать с нее по¬

следние покровы, даже тогда, когда я уже сжимал их в

руке. Я не стремился больше видеть голую правду, на¬

оборот, я подавлял в себе желание увидеть ее опять.

А то, что повидал однажды, старался во что бы то ни

стало вытравить из памяти.
0, Джек Лондон. Т. XI.	129

и я был очень счастлив. Все шло хорошо, я наслаж¬

дался мелочами, а важное старался не принимать всерь¬

ез. Читал по-прежнему, но без былого увлечения. Я и

сейчас продолжаю читать, но ко мне уже не вернется

то восторженное юношеское чувство, с которым я раскры¬

вал книгу, надеясь, что она сообщит мне тайны жизни

и секреты звезд.
В этой главе я хотел рассказать, что тяжелую бо¬

лезнь, которая по временам может постигнуть каждого,

я сумел преодолеть без помощи Ячменного зерна. Лю¬

бовь, социализм, народ — эти здоровые побудители

человеческого сознания вылечили меня и спасли. Пожа¬

луй, нет на свете человека, более чуждого алкоголизму.

И все же... Но об этом — в дальнейших главах. Из них

станет ясно, какой ценой я заплатил за двадцать пять

лет общения с вечнодоступным Джоном-Ячменным

зерном.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Вылечившись от тяжелой болезни, я продолжал пйть,

только когда бывал в компании. Пил, если пили другие

и я бывал рядом. Но незаметно у меня стала расти по¬

требность в алкоголе. Физическая потребность? Нет.*

Я занимался боксом, плавал, катался на яхте, ездил вер--

хом, наслаждался здоровой жизнью на лоне природы.

Медицинская комиссия, перед которой я предстал в свя¬

зи с желанием застраховать жизнь, дала самую высокую

оценку моему физическому состоянию. Теперь, обдумывая

прошлое, я полагаю, что возбуждающее действие спирт**

1НЫХ напитков было необходимо моим нервам и мозгу.

Попытаюсь разъяснить.
Дело обстояло примерно так: физиологически, с точки

зрения желудка, виски было мне, как всегда, противно.

Я находил в нем не больше вкуса, чем в пиве, кото¬

рым отравился в пятилетием возрасте, и в вине, от

которого заболел, когда мне было семь лет. Работая или

читая в одиночестве, я не чувствовал желания выпить.

Но что-то со мной произошло; то ли сказывался возраст

и житейская мудрость, а может быть, и то и другое;

то ли появилась старческая вялость, но я перестал испы¬

тывать удовлетворение и возбуждение в обществе людей.
130

Светские развлечения, которыми я прежде увлекался,

вдруг потеряли свою прелесть, мне наскучило пошлое вор¬

кованье дам и напыщенные, высокомерные речи тупых не-

вежд — мужчин. Поделом, нельзя знать так много! Или

так мало? Впрочем, это неважно, что бы там ни было, я

дорого расплачивался. Факты говорили сами за себя: оо-

щение с людьми все меньше радовало и согревало мою
душу.	-
Может быть, раньше я парил в облаках, а может быть,
чего-то не разглядел. Но это не было ни исте^)икои, ни

следствием нервного переутомления. Пульс мой был нор¬

мален, сердце в превосходном состоянии, легкие тоже.

Врачи страховой компании пришли от них в восторг.

Я писал ежедневно свою тысячу слов. Был пунктуален в

делах. С радостью занимался спортом. Спал, как мла¬

денец. И все-таки...
Стоило мне очутиться на людях, как на меня напада¬

ла ужасающая тоска, и я чувствовал, что начинают ду¬

шить слезы. Меня не смешили глупые шутки, над кото¬

рыми смеялись остальные, речи чопорных болванов не

развлекали меня. Я перестал ухаживать за женщинами,

под внешней мягкостью и наивностью которых скрыва¬

лась примитивная прямолинейность. В достижении сво¬

их биологических целей они не останавливались ни

перед чем, как их праматери — самки обезьян; неважно,

что потомки ходили уже не в собственной меховой шкуре,

а кутались в меха других животных.
Я не был пессимистом, честное слово, нет! Мне про¬

сто все надоело. Я слишком часто видел одно и то же,

слышал слишком часто одни и те же песни и шутки. Я на¬

столько хорошо знал подоплеку этого «парада муз»,

знал, как приводятся в движение закулисные механиз¬

мы, что никакая великолепная игра, звонкое пение и за¬

разительный смех не могли заглушить в моих уш’ах на¬

зойливый скрип за сценой.
Не следует заглядывать за кулисы: там можно нечаян¬

но увидеть, как тенор — ваше божество — избивает свою

жену. Я туда заглянул и платил за это. Может быть,

я делал это по глупости. Причина не играет роли. Важ-^

ны обстоятельства, а они были таковы, что общение с

людьми становилось для меня все неприятнее и тяго¬

стнее. Вместе с тем иногда — признаться, в очень редких
т

случаях — мне попадались люди замечательные (или,

быть может, наивные, как я), и мы проводили вместе чу¬

десные часы в мечтах, в этом рае глупцов. Таким заме¬

чательным— или наивным — человеком была моя же¬

на. С ней никогда не было скучно, я видел в ней неисся¬

каемый источник удивления и восхищения. Но я не мог

быть всегда только с ней. И было бы несправедливо и

неразумно требовать, чтобы она проводила все время

исключительно со мной. Кроме того, я выпустил уже ряд

книг, пользовавшихся успехом, а общество требует, чтобы

писатель уделял ему часть своего досуга. Да и вообще

всякому нормальному человеку и для себя самого и для

дела необходимо общение с людьми.
Тут-то мы и добрались до сути. Как участвовать в

жизни общества, если интерес к этой игре пропал? Звать

на помощь Джона-Ячменное зерно? Лет двадцать пять,

если не больше, он терпеливо ждал, пока я его позову.

Сотни прежних его уловок не достигли цели — меня спа¬

сало железное здоровье и моя счастливая звезда. Но у

него было еще многое припрятано про запас. Я заме¬

тил, что несколько коктейлей делали меня снисходитель¬

ным к пошлостям, изрекаемым глупцами. Два-три коктей¬

ля, а когда и один, перед обедом помогали смеяться от

души над тем, что было давно уже не смешно. Как

хлмст, как шпоры коню, был нужен коктейль моему уста¬

лому мозгу и тоскующей душе. Он подстегивал меня, и

мне становилось весело, я начинал петь, и смеяться, и

болтать с хорошенькими женщинами, и повторять изби¬

тые истины к полному удовольствию самонадеянных по^

средственностей, которые ничего иного не понимали.
Без помощи коктейля я был неинтересным собесед¬

ником, но, выпив, сразу оживал. Подстегнув себя искус¬

ственно, одурманив мозг, я становился душою общества.

Все началось так незаметно, что даже я, старый знако¬

мый Джона-Ячменного зерна, не догадался, куда это ве¬

дет. Вначале мне захотелось вина и музыки, а очень ско¬

ро — бешеной музыки и очень много вина.
В эту пору я и заметил, что с нетерпением жду пред¬

обеденного коктейля. Мне хотелось его, и я это понимал.

Попав в качестве военного корреспондента на Дальний

Восток, я зачастил в один дом: не только принимал все

приглашения к обеду, но завел привычку регулярно за¬
132

глядывать туда и среди дня. Хозяйка была очаромтель-

ная женщина, но не ради нее я ходил в этот дом. Истина

была проще: моя знакомая, как никто в этом громадном

городе, умела приготовлять коктейли, а честность требует

сказать, что искусство приготовления алкоголмых сме¬

сей среди иностранцев здесь было на высоте. Ни в клу¬

бе, ни в гостиницах, ни в частных домах таких напитков

не подавали. Коктейли в этом доме отличались особенно

тонким вкусом. Это были шедевры. Они даже не пахли

ненавистным мне спиртом, но зато необыкновенно кру¬

жили голову. Однако пил я только ради хорошего на¬

строения. Покинув этот город, я несколько месяцев со¬

провождал японскую армию на марше, проехав сотни

миль мимо рисовых полей и через горные перевалы, по¬

ка мы не вступили в Маньчжурию. Но при этом я не пил.

В моих вьюках всегда можно было найти несколько бу¬

тылок виски, но для себя я не открыл ни одной, даже не

вспоминал о них. Разумеется, если в лагерь попадал бе¬

лый человек, я откупоривал бутылку, и мы, по мужскому

обычаю, распивали ее вместе. Ведь если бы я попал к не¬

му, он сделал бы то же самое: угостил меня из своего

запаса. Я возил с собой виски для гостей и потому за¬

писывал расход на счет газеты, которую представлял.
Теперь, оглядываясь назад, я могу проследить посте¬

пенный рост моей тяги к алкоголю. Сигналы были уже

тогда — незначительные эпизоды, серьезности которых

я не подозревал.
Приведу такой пример: за много лет у меня сложи¬

лась привычка проводить каждую зиму шесть или

восемь недель в плавании по заливу Сан-Франциско.

На моей ходкой яхте «Морская пена» была удобная

каюта с печкой. Юноша-кореец готовил мне еду, и я обыч¬

но приглашал кого-нибудь из друзей, чтобы разделить

с ними прелесть плавания. Пишущая машинка неиз-

м£НН0 путешествовала со мной, свою обязательную тыся¬

чу слов я печатал ежедневно. В тот раз, о котором пой¬

дет речь, я взял с собой Клаудсли и Тодди. Тодди был у

меня на яхте впервые, Клаудсли уже плавал со мной

раньше, и я знал его вкус. Он любил пиво, так что я обыч¬

но запасал пива, и мы пили с ним вместе.
На этот раз было иначе. Моего второго друга неда¬

ром называли Тодди: он умел великолепно готовить
133

пунш, или тодди. Зная это, я припас несколько галлонов

виски. Увы, их не хватило! Пришлось многократно по¬

полнять запасы, так как мы с Клаудсли пристрастились

к обжигающему тодди, дьявольски приятному на вкус

и чудесно поднимавшему настроение.
Я полюбил этот напиток и стал уже ждать с нетер¬

пением, когда наш друг начнет обычное священнодей¬

ствие. Мы пили точно в определенное время: по стакану

перед завтраком, обедом и ужином и последний стакан

перед сном.
Допьяна мы не напивались, но четыре раза в день

нам было очень весело. Когда Тодди неожиданно вызва¬

ли по делам в .Сан-Франциско, мы с Клаудсли заставили

слугу‘Корейца готовить наш любимый напиток так же ре¬

гулярно по рецепту, завещанному уехавшим другом.
Но это продолжалось, только пока я был на яхте. До¬

ма я никогда не пил перед завтраком и на сон гряду¬

щий. С тех пор я вообще больше не пил горячего тодди, а

прошло уже много лет! И все-таки он мне очень нравил¬

ся— после него становилось так хорошо и весело! С при¬

сущим ему коварством — исподволь и незаметно — тод¬

ди вербовал приверженцев в лагерь Джона-Ячменного

зерна. Пока я ощущал только легкий зуд, но ему сужде-»

но было перерасти в грозную, неутолимую страсть.

А я-то, прожив столько лет бок о бок с Ячменным

зерном и смеясь над всеми его тщетными попытками

завоевать меня, ничего этого не знал и даже не подо¬

зревал!
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
От тяжелой болезни мне помогла излечиться новая

способность находить удовольствие в малом — в разных

занятиях, не связанных с книгами и важными проблема¬

ми. Я забавлялся: играл в пятнашки в плавательном

бассейне, пускал воздушных змеев, возился с лошадьми,

решал головоломки. Мне перестала нравиться городская

жизнь. Ферма в Лунной Долине показалась мне сущим

раем. Больше я не вернусь жить в город! Теперь меня

туда влекли лишь музыка, театр и турецкие бани.
Жилось мне очень хорошо. Я много работал, но так¬

же много развлекался и был счастлив. Читал я по боль¬
134

шей части романы и очень мало серьезных книг. Вообще

занимался куда меньше, чем прежде. Меня все еще ин¬

тересовали основные проблемы всего сущего, но это был,

так сказать, интерес благоразумный. Я уже обжегся од¬

нажды, пьггаясь сорвать покровы, чтобы увидеть голую

пра^вду. В моем новом отношении к жизни была чуточка

лжи, чуточка лицемерия, но это была хитрость челове¬

ка, желающего жить. Я сознательно закрывал глаза на

то, что считал грубым проявлением биологических

законов. В конце концов я лишь старался побороть дур¬

ную привычку, изменить неверное направление ума.

Повторяю, я был счастлив. Перебирая в памяти свое

прошлое и беспристрастно анализируя его, я понимаю,

что это, несомненно, был самый счастливый период мо¬

ей жизни.
Но близилось время расплаты — непонятной, бессмыс¬

ленной. С меня взыскивалось за двадцать лет игры в

прятки с Джоном-Ячменным зерном. К нам на ферму ча¬

сто приезжали друзья и оставались на несколько дней

погостить. Некоторые из них не пили спиртного. Но тем,

кто пил, было трудно обойтись несколько дней без алко¬

голя. Я не мог нарушить законы гостеприимства и лишить

их привычного удовольствия, и я завел винный погреб —

специально для гостей.
Меня не настолько интересовали коктейли, чтобы я

захотел узнать рецептуру этих смесей. Поэтому я догово¬

рился с владельцем пивной в Окленде, что он будет при¬

готовлять для меня коктейли большими партиями и при¬

сылать их на ферму. Когда гостей не было, я не пил. Но

я стал замечать, что, закончив утреннюю работу, ра-

дуюсь присутствию гостя, ибо это служит мне предлогом

выпить коктейль за компанию.
Впрочем, я был столь далек от алкоголизма, что да¬

же один коктейль поднимал мое настроение. Одного бо¬

кала мне было достаточно, чтобы вызвать приятные мыс¬

ли и смех в предвкушении восхитительного процесса еды.

С другой стороны, мой желудок так стойко сопротивлял¬

ся алкоголю, что действие коктейля всегда было легким

и кратковременным. Однажды кто-то из гостей, не це¬

ремонясь, попросил второй бокал. Пришлось и мне

повторить. Вторая порция согрела меня еще пу¬

ще первой, смех стал громче и сердечнее. Такие впе-^
135

чатления не забываются. Иногда мне кажется, что я

начал пить по-настоящему из-за того, что был очень

счастлив.
Помню, мы с Чармиан отправились верхом на про¬

гулку в горы. Слуги были отпущены на весь день, и

нам предстояло самим разогреть ужин, когда мы верну¬

лись вечером домой. Мы с удовольствием возились на

кухне. Я был на верху блаженства. Книги и высокие исти¬

ны будто перестали существовать. Тело мое дышало здо¬

ровьем, я чувствовал приятную усталость после долгой

езды. День выдался на диво. Вечер тоже. Со мной была

любимая женщина, мой лучший друг, мы с ней пировали

в веселом уединении. Никаких неприятностей. Все счета

оплачены, и я не знаю, куда деть лишние деньги. Буду¬

щее все шире раскрывается передо мной. Как вкусно пах^

нет мясо на сковородке! Мы громко смеемся, нам весело*

Я очень голоден, в предвкушении аппетитного ужина у

меня текут слюнки.
Мне было так хорошо, что в глубине сознания вдруг

возникла потребность усилить это ощущение. Я был так

счастлив, что мне захотелось стать еще счастливее. И я

знал, как этого достичь. Меня научили атому тысячи

встреч с Ячменным зерном. Я несколько раз выходил из

кухни, и каждый раз содержимое графина с коктей¬

лем уменьшалось на одну порцию. Это дало отличный

результат: я не был навеселе, не был пьян, но мне стало

еще теплее, еще радостнее. Как ни прекрасна была моя

жизнь раньше, сейчас она казалась мне еще прекрас^

нее. Это был один из самых светлых моментов в моей

жизни. Но много лет спустя мне пришлось, как вы скоро

увидите, расплатиться за него. Такие моменты неповто¬

римы, хотя человек создал неумную басню, будто одина¬

ковые причины всегда вызывают одинаковые результаты.

Это вовсе не так. Разве тысячная трубка опиума достав¬

ляет такое же наслаждение, как первая? Разве после

Года пьянства один коктейль так же согревает, как

несколько?
Однажды, окончив утреннюю работу, я выпил перед

обедом коктейль в одиночестве. С того дня я стал всегда

пить бокал перед обедом, даже когда не было гостей.

Тут-то он меня и сцапал, Джон-Ячменное зерно! Я на¬

чал пить регулярно, а главное — пить в одиночестве.
136

я пил уже не ради вкусовых ощущений, а ради дей¬

ствия, которое произведет на меня алкоголь.
Теперь каждый день перед обедом меня тянуло вы¬

пить. И мне никогда не приходило ^в голову, что лучше

бы воздержаться. Пью же я за свой счет! Денег хватит

и на тысячу порций! Лишь бы захотеть! И что такое один

коктейль для человека, который в течение нескольких лет

пил куда более крепкие напитки в неограниченном коли¬

честве!
У меня на ферме был следующий распорядок дня:

с четырех или с пяти часов утра я работал в постели над

корректурами, в половине девятого садился за письмен¬

ный стол, до девяти разбирал почту и тому подобное, а

ровно в девять неизменно начинал писать. К одиннадца¬

ти— иногда немного раньше или немного позже — моя

тысяча слов была готова. Еще полчаса уходило на то, что¬

бы привести в порядок письменный стол, и на этом мой

рабочий день кончался. В половине двенадцатого я ло¬

жился в гамак под деревьями и читал письма и газеты.

В половине первого я обедал, после обеда плавал или

катался верхом.
Раз я выпил коктейль в неурочное бремя — в поло¬

вине двенадцатого, перед тем как устроиться в гамаке.

С тех пор я стал это проделывать и дальше, причем не

отказываясь от обычного предобеденного коктейля. Про¬

шло немного времени, и я заметил, что, сидя за письмен¬

ным столом, в разгар работы я с нетерпением ожидаю

этого коктейля, который можно будет выпить в половине

двенадцатого.
Тут-то я впервые понял совершенно ясно, что хочу

спиртного. Ну и что за беда? Я не боюсь Джона-Ячмен-

ного зерна! Я к нему давно привык. Я пью с умом и с

осторожностью. И никогда больше не буду пить сверх

меры. Мне известно, как опасен алкоголь и к чему он

приводит. Я помню, как Джон-Ячменное зерно старался

меня погубить. Но все это было давным-давно. Пить до

одури? Доводить себя до бесчувствия? Нет! Я хочу, что¬

бы мне было тепло и радостно, чтобы мне хотелось сме¬

яться, чтобы лучше работалось,—вот зачем, собственно

говоря, я и пью! Я воображал, что властен и над самим

собой и над Ячменным зерном.
137

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Увы! Одно И ТО же возбуждающее средство быст¬

ро перестает оказывать прежнее действие. Постепенно

я стал замечать, что один коктейль уже не производит

на меня должного впечатления. После одного бокала я

не ощущал никакой реакции — ни тепла, ни веселой при¬

поднятости. Чтобы ощутить прежний результат, тре-*

бовалось уже два или три. А я к этому результату стре¬

мился. Я выпивал первый бокал в половине двенадцато¬

го, направляясь с письмами к гамаку, а через час, перед

обедом, осушал второй. Потом я стал вылезать из гама¬

ка на десять минут раньше, чтобы успеть пропустить

до обеда два коктейля. И так это вошло в привычку: три

коктейля между работой и обедом. Нет ничего губитель¬

нее этой привычки — пить регулярно и наедине с самим

собой.
Я охотно пил с гостями, но когда никого не было, пил

один. Затем я сделал следующий шаг. Если гость бывал

человеком умеренным, я выпивал два бокала, пока он

пил один: первый — с ним вместе, второй — от него тай¬

ком. Второй бокал я пил украдкой и, более того, пил

один, даже если у меня в гостях был друг, товарищ, с ко¬

торым можно было бы выпить вместе. Но Джон-Ячмен-

ное зерно и тут поспешно находил оправдание: нехо-»

рошо навязывать гостеприимство и спаивать гостей! Нач-*

нешь уговаривать, он и напьется — много ли ему нуж-*

но! Что же остается делать, как не пить второй стакан

украдкой: ведь я не виноват, что мне для приятного са¬

мочувствия требуется вдвое больше!
Пожалуйста, не сделайте заключения, что я дурак

или слабовольная тряпка. По общепринятым понятиям,

я преуспел в жизни и, если не будет нескромным ска¬

зать, преуспел необычайно, а для этого понадобилось не¬

мало ума и силы воли. Организм у меня железный: он

вынес такое, от чего слабые гибнут, как мухи. Однако

все, что я рассказываю,— правда, это случилось со мной

и с моим хваленым организмом. Это не теория, не отвле¬

ченные схемы, а сама жизнь, лишь подчеркивающая

власть^ Ячменного зерна. Это порождение варварства

мертвой хваткой держит человечество со времен седой

и дикой старины и собирает с него чудовищную дань^,
138

пожирая молодость, подрывая силы, подавляя энергию,

губя лучших, цвет рода людского. А мы все не можем

его уничтожить!
Итак, возвращаюсь к своей исповеди. Во второй по<»

ловине дня я долго и энергично плавал в бассейне, по¬

том совершал великолепную прогулку верхом по горам

или по Лунной Долине и возвращался домой в таком

изумительном настроении, что жадно хотел еще полнее

ощутить свое счастье. Я знал, что для этого надо: кок¬

тейль перед ужином. Но не один, а по меньшей мере

два-три. Кстати, почему бы нет? Ведь только^ак и чувст¬

вуешь, что живешь, а я с малолетства горячий поклонник

жизни! Вскоре эта вечерняя выпивка тоже вошла в при¬

вычку.
Теперь я постоянно искал предлога выпить. Предло¬

гом могло служить что угодно: милая компания, лег¬

кое раздражение, вызванное разговором с архитекто¬

ром или с вороватым каменщиком, строившим сарай; ги¬

бель любимого коня, распоровшего брюхо о колючую

проволоку, приятные вести из редакции, полученные с

утренней почтой... На ловца и зверь бежит: повод на¬

ходился всегда. Властное желание выпить определяло

все. Так после двух десятков лет игры в прятки с Джо-

ном-Ячменным зерном, когда я бегал от него, а если пил,

то нехотя, я стал ощущать к нему влечение. И слабость

мою породила моя же собственная сила: если обычному

человеку хватает одного бокала, то мне, чтобы почувство¬

вать то, к чему я стремился, нужна в два, три, четыре

раза большая порция.
Одно правило я все же соблюдал: не касался спирт¬

ного, пока не кончена тысяча слов. Коктейль как бы

отделял рабочую часть дня от предстоящего отдыха.

Тогда уже работа исключалась из моего сознания. Ни

одна мысль о ней не тревожила меня до утра, когда ров¬

но в девять я усаживался за письменный стол и начинал

дневное задание. Эту новую способность полностью пе¬

реключаться я ценил. Стена, воздвигаемая алкоголем, по¬

зволяла мне сохранять творческую энергию. Не так уж

страшен Джон-Ячменное зерно, как его изображают! Он

оказывает много полезных услуг, и это одна из них.
Я продолжал создавать произведения, исполненные

чистоты, здоровья, искренности. В них ни на йоту нет
139

пессимизма. Болезнь указала мне путь жизни. Я понял,

что без иллюзий не обойтись, и воспевал иллюзии. Я и

сейчас пишу так же: чистые, бодрые, оптимистические

произведения, внушающие любовь к жизни. И критики

не устают уверять меня, что я полон богатырской жиз¬

неутверждающей силы и сам нахожусь в плену иллюзий,

положенных в основу моего творчества.
Я отклонился от темы, но мне хочется еще раз спро¬

сить себя о том, о чем спрашивал уже много тысяч раз.

Зачем я пил? С какой стати? Я был счастлив. Может

быть, чересчур счастлив? Я был здоров. Может

быть, слишком здоров? Действительно ли у меня было

столько лишней энергии? Трудно сказать. Не знаю.

Я могу лишь высказать одно предположение, которое

кажется мне всего более вероятным: виновата моя дли¬

тельная дружба с Джоном-Ячменным зерном. Долго

тренируясь, левша может научиться пользоваться правой

рукой. Не случилось ли так же со мной? Не стал ли я

пьяницей после долгой практики?
Ведь я был так счастлив! Выздоровел, и ко мне

пришла любовь. Я зарабатывал больше денег, затрачи¬

вая на это меньше усилий. Энергия била во мне ключом.

Я спал, как младенец. Продолжал писать книги, имев¬

шие успех, и в политических спорах убеждал моих про¬

тивников фактами, которые ежедневно воспитывали во

мне все больше уверенности в моей правоте. Грусть, пе¬

чаль, разочарование ни на секунду не омрачали мою

жизнь. Я был все время счастлив. Жизнь звенела, как

радостный гимн. Жаль было даже тратить время на сон,

ибо я тогда лишал себя того наслаждения, которое ис¬

пытывал наяву. И все-таки я пил. Джон-Ячменное зер¬

но уже злорадно потирал руки.
Чем больше я пил, тем больше мне требовалось для

достижения моей цели. Приезжая из Лунной Долины в

город и обедая в ресторане, я заказывал коктейль, но он

не производил на меня никакого действия. Он не возбуж<^

дал меня. Уже по дороге в ресторан я был вынужден ис¬

кать повода выпить. Иногда это были два-три коктейля,

а если я встречал друзей, то четыре, пять, шесть —

тут уже не приходилось считать. Однажды я куда-то

спешил и не успел спокойно выпить несколько бокалов.

Меня осенила блестящая мысль: заказать двойной кок¬
140

тейль. С тех пор если я торопился, то заказывал двой¬

ной коктейль. Это сберегало время.
В результате обильных и регулярных возлияний я был

все время под хмельком. Мой мозг так привык к искусст¬

венному подстегиванию, что без него становился вял и

неактивен. Встречаясь с людьми, бывая в обществе, я все

больше и больше нуждался в алкоголе. Я мог присое¬

диниться к компании и чувствовать себя на равной но¬

ге с остальными, только когда у меня шумело в голове, и

оттого делалось тепло и весело, появлялся интерес

и зад^, а весь мир словно подергивался радужной пе¬

леной.
Был и другой результат. Оказалось, что Джон-Ячмен-

ное зерно начинает затягивать сети все туже. Он угро¬

жал мне старым недугом, подбивая опять пуститься на

поиски правды, сорвать покровы с нее и взглянуть ей в

лицо. Я снова начал задумываться о смысле жизни. Но

на этот раз все происходило постепенно.
Иногда мне на мгновение становилось страшно. К че¬

му это ведет? Но Джон-Ячменное зерно — мастер уви¬

ливать от ответа. Он говорит: «Пойдем выпьем, я тебе

все объясню!» И он умеет убедить, умеет выбрать приме¬

ра ради какой-нибудь случай и потом уже не устает о нем

напоминать.
Однажды со мной произошло несчастье: потребова¬

лась сложная операция. Как-то утром, неделю спустя

после операции, слабый, измученный, я лежал на боль¬

ничной койке. Загар на моем лице, обросшем за время

болезни бородой, превратился в нездоровую желтизну.

Врач стоял у моей постели, собираясь уходить. Он по¬

смотрел неодобрительно на сигарету, которую я держал

во рту.
—	Это дело надо бросить,— сказал он назидательным

тоном.— Вас это погубит. Взгляните на меня!
Я взглянул. Он был примерно моего возраста, силь¬

ный, широкоплечий, с живыми глазами и здоровым ру-»

мянцем во всю щеку. Мужественный, здоровый, превос¬

ходный экземпляр человеческой породы.
—	Прежде я курил,—продолжал он,—сигары. Но

даже от них отказался. И вот результат, видите?
Он говорил убежденно, имея на это полное основание.

А через месяц он умер. И умер не от несчастного случая.
141

Его погубили какие-то мудреные палочки, носящие длин¬

ное научное название. Он невыносимо страдал, и много

дней мучительные крики этого здоровяка и красавца бы¬

ли слышны на весь квартал. С криком он и умер.
—	Видишь,— говорил мне Джон-Ячменное зерно,—

он следил за собой. Даже бросил курить сигары. И

вот конец. Не слишком приятно, а? А такую заразу мож¬

но подхватить где угодно. От нее не убережешься. Твой

доктор-здоровяк остерегался, как только мог, а все-таки

подхватил! Когда зараза в воздухе, не знаешь, кого она

сделает своей жертвой. Может быть, тебя. Подумай,

сколько хорошего этот доктор потерял! Так неужели ты

хочешь отвергнуть то, что предлагаю я? А вдруг и тебя

подстерегает такая же участь? В жизни нет справедли¬

вости— это лотерея. А я скрашиваю жизнь лживой

улыбкой и смеюсь над действительностьк). Смейся и ты!

Тебя ждет такой же конец, смейся, пока можешь. Мир

довольно непригляден. Я преображак) его. Жизнь —

дрянная штука, если с твоим доктором могло такое при¬

ключиться. Спасение лишь в одном: выпей еще стакан-

. чик и забудь про все!
И, разумеется, я пил еще стаканчик — скорее по при¬

вычке. Я пил каждый раз, когда Джон-Ячменное зерно

напоминал мне о происшествии с доктором. Но пил разум¬

но, соблюдая осторожность. Всегда старался выбирать на¬

питки лишь самого высшего качества, избегал скверного

виски, которое валило с ног. Между прочим, надо заме¬

тить, что когда человек начинает пить разумно, не теряя

рассудка, это значит, что он далеко зашел и дело плохо.
Я продолжал придерживаться своего правила: не

пить по утрам, пока не окончу свою тысячу слов. Впро*'

чем, иногда я на день отрывался от работы. В таких слу¬

чаях я не боялся выпить первый раз довольно рано::

ведь я не нарушаю своего правила! А люди неискушен¬

ные еще спрашивают, как это можно привыкнуть пить!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Когда мой «Снарк» вышел из бухты Сан-Франциско

в дальнее плава-ние, на нем не было спиртного (правда,

месяцев через шесть мы случайно обнаружили, что это

не так). Чтобы приструнить Джона-Ячменное зерно,, я
142

ввел на судне сухой закон. Отсюда видно, что я все-таки

прислушивался к голосу разума, который нашептывал

мне слова предосторожности.
Разумеется, я лукавил с собою и лебезил перед Яч¬

менным зерном. Я призывал на помощь науку, говорил

себе, что буду пить только в порту. Во время плавания

мой организм будет освобождаться от алкоголя, зато на

стоянках выпивка доставит мне больше удовольствия.

Виски будет сильнее подстегивать, возбуждать меня и

покажется еще вкуснее.
От Сан-Франциско до Гонолулу мы плыли двадцать

семь дней. На второй день я уже не вспоминал Ячмен¬

ное зерно. Этим я хочу еще раз подчеркнуть, что по при¬

роде своей я не алкоголик. Иногда во время плавания,

предвкушая обеды и ужины на Гавайских островах (мне

уже приходилось там бывать несколько раз), я, разу¬

меется, думал и о напитках, предшествующих трапезам.

Я не скучал по выпивке, а просто подумывал о ней как о

неотъемлемой части веселого и очень приятного время¬

препровождения.
Таким образом, я опять убеждал себя, что сам рас¬

поряжаюсь Джоном-Ячменным зерном. Хочу — пью, хо^

чу — нет. Все зависит от моего собственного желания.
Около пяти месяцев кочевали мы по Гавайским остро*»

вам. На суше я пил, и даже немного больше, чем перед

отъездом из Калифорнии. Гавайцы вообще употребляют

больше спиртного, чем жители умеренных широт (точнее,

широт, удаленных от экватора). А ведь Гавайские ост¬

рова— только субтропики! Чем дальше мы углублялись

в тропики, тем больше пили вокруг, тем чаще пил и я.
С Гавайских островов мы направились на Маркиз¬

ские. Мы были в море шестьдесят дней и за все время ни

разу не увидели не только земли, но даже паруса или па¬

роходного дымка. Как-то случайно наш кок, наводя поря¬

док в камбузе, нашел клад. На дне рундука с провиан¬

том лежала дюжина бутылок анжелики и мускателя. По¬

пали они сюда, очевидно, с нашей фермы вместе с домаш¬

ним вареньем и маринадами. Пролежав шесть месяцев

в теплом камбузе, густое сладкое вино стало еще лучше.
Я отхлебнул. Восхитительно! С тех пор раз в день,

определив положение судна и заполнив лоцию, я выпи¬

вал полрюмки вина. Эффект был поразительный: я ста¬
143

новился добрее, море — еще более прекрасным. Каждое

утро, выстукивая в каюте свою тысячу слов, я с нетер¬

пением ждал заветной минуты.
К сожалению, приходилось делиться с другими, а

срок нашего плавания оставался неясным. Какая жа¬

лость, что бутылок лишь дюжина! Когда все они были

выпиты, я даже пожалел, что угощал своих спутников.

Меня томила жажда. Скоро ли наконец Маркизские

острова?
Когда мы бросили якорь, я уже не владел собой. На

островах мы обнаружили нескольких белых, множество

туземцев, довольно хилых на вид, и дивную природу.

Рому было море разливанное, абсента — сколько душе

угодно, но ни виски, ни джина. Я отведал рома. Огнен¬

ное зелье! Ну что ж! Будем пить абсент. К сожалению,

пить приходилось в большом количестве: иначе он на

меня совершенно не действовал.
С Маркизских островов мы увезли столько бутылок

абсента, что хватило до Таити; а уж там я сделал солид¬

ный запас виски — шотландского и американского. Но,

пожалуйста, не делайте неправильных выводов! Я не был

пьяницей в общепринятом смысле: не шатался, не те¬

рял рассудка. Человек опыгный, привычный, здоровый

по природе не позволит себе пасть так низко. Он пьет

для бодрости, для хорошего настроения, и только. Он

тщательно остерегается тошноты и головной боли от пе¬

репоя, боится стать беспомощным и уронить свое досто¬

инство в глазах окружающих.
Человек привычный доводит себя до легкого опья<

нения, и у него все получается тихо, мило и прилично.

Он пьет круглый год, и ему все сходит с рук. В Соединен¬

ных Штатах сотни людей пьют в клубах, в гостиницах, у

себя дома, они никогда не бывают пьяными и в то же

время всегда навеселе. Е1сли им это сказать, они катего¬

рически запротестуют. Они думают, как когда-то думал

я, что сами распоряжаются Джоном-Ячменным зерном,

а не наоборот.
Во время плавания я сдерживался, зато вознаграж¬

дал себя на берегу. Но в тропиках я почувствовал уси¬

ленную потребность в алкоголе. То, что там белые

очень много пьют, всем известно. Тропики вообще

не подходящее место для белых. Светлая кожа не за¬
J44

щищает их от ослепительно яркого солнца, Ультрафио-*

летовые и другие невидимые глазу лучи солнечного

спектра сжигают и разрушают ее. Так сжигали и раз¬

рушали рентгеновские лучи кожу первых эксперимента¬

торов, не догадывавшихся об опасности.
У белых людей в тропиках резко портится характер.

Они становятся жестокими, безжалостными, совершают

чудовищные злодеяния, которых в жизни не соверши¬

ли бы в привычном, умеренном климате. Они становятся

нервными, раздражительными, безнравственными и

пьют — пьют сверх всякой меры. Пьянство — одна из

форм деградации, которой подвергаются белые, находя¬

щиеся слишком долго под действием раскаленного солн¬

ца. Потребность в алкоголе усиливается помимо их воли.

Белым нельзя долго жить в тропиках. Там они обрече¬

ны, и пьянство лишь ускоряет их гибель. Но никто об

этом не думает. Все пьют.
Я тоже заболел от солнца, хотя пробыл в тропиках

сравнительно недолго. Я пил там вовсю, впрочем,

хочу сразу оговориться, что заболел и прервал путеше¬

ствие на «Снарке» не по этой причине. Я был силен, как

бык, и много месяцев боролся с болезнью, которая разру¬

шала мою кожу и нервные ткани. Плавая под тропиче¬

ским солнцем вдоль Ново-Гебридских и Соломоновых ост¬

ровов, лавируя между коралловыми атоллами Лайна, я

работал за пятерых, несмотря на малярию и мелкие не¬

приятности вроде библейской серебристой проказы. Ве¬

сти судно сквозь рифы, мели и проливы, вдоль неизведан¬

ных берегов коралловых морей — само по себе тяжелый

труд. На яхте не было штурмана, кроме меня. Среди

моей команды не нашлось никого, с кем я мог бы посове¬

товаться и проверить свои наблюдения, оказавшись в

непроглядной мгле среди рифов и мелей, не нанесенных

на карту. Я бессменно стоял на вахте. Доверить судно

было некому. Иногда приходилось выстаивать сутки на¬

пролет, а отдыхать уж потом, урывками. Я был капита¬

ном и боцманом. Третьей моей обязанностью было лече¬

ние больных, и, признаться, это занятие на «Снарке)»

тоже оказалось не из легких. На борту все болели маля¬

рией, настоящей тропической малярией, которая может

убить человека в три месяца. Весь мой экипаж страдал

от кожных язв и чесотки. Повар-японец от всех этих бед
10.	Джек Лондон. Т. XI.	145

сошел с ума. Один из матросов-полинезийцев чуть не

умер от черной лихорадки. Да, работы было по горло:

я давал лекарства, перевязывал раны, рвал зубы и Спа*

сал от пустяков вроде пий^евого отравления.
Четвертой моей обязанностью было писать ежеднев¬

но свою тысячу слов. И ее я выполнял регулярно, за ис¬

ключением тех дней, когда приступ малярии валил меня

с ног или бурные шквалы налетали на «Снарк». Была у

меня и пятая обязанность: как путешественник и писа¬

тель, стремившийся все повидать и запомнить, я дол¬

жен был систематически вести дневник. Шестая, по¬

следняя, заключалась в том, что, как владелец яхты, я

выполнял, так сказать, официальные функции, когда мы

прибывали в незнакомые дальние места, где появление

судна — целое событие. Мне приходилось принимать го¬

стей у себя на яхте, посещать плантаторов, торговцев,

губернаторов, капитанов военных судов, патлатых тузем¬

ных вождей и премьер-министров, коюрые иногда ока¬

зывались счастливыми обладателями ситцевой набед¬

ренной повязки.
Разумеется, я пил. Пил, принимая гостей, и пил, ко^

гда меня принимали. Пил наедине. Работая за пятерых,

я считал себя вправе выпить. Алкоголь нужен человеку,

работающему сверх сил. Я заметил, как он действует на

мою команду. Поднимая якорь с глубины в сорок мор¬

ских саженей, люди уже через полчаса выбивались из сил

и дрожали всем телом, стараясь отдышаться. Добрая

порция рома вмиг восстанавливала их работоспособность.

Весело крякнув, вытерев рот ладонью, человек вновь

принимался за дело. Я убеждался в чудодейственной си¬

ле рома и в других случаях, например, когда приходи¬

лось между приступами малярии работать по шею в воде,

накренив яхту набок, чтобы устранить повреждение.
Еще одна черта многоликого Джона! Внешне он буд¬

то бы тебя спас и ничего не потребовал взамен. Помог

восстановить иссякшие силы, поднял на ноги, и ты опять

готов работать. Некоторое время действительно ощу¬

щаешь приток свежих сил. Помню, я однажды нанялся

грузить уголь на океанский пароход. Работа была адская,

и восемь дней нас, грузчиков, поддерживали тем, что

поили виски. Мы трудились полупьяные. Без виски мы

бы не справились с этой работой.
146

Сила, которую дает Джон-Ячменное зерно, не мни¬

мая, а подлинная.. Извлекается она из обычных источни-

КОВ силы, и за нее в конечном счете нужно расплачивать¬

ся, да не как-нибудь, а с процентами. Но разве измуч^!-

ный трудом человек станет заглядывать вперед? Он

принимает это чудесное превращение как нечто естест¬

венное. И усталый коммерсант, и работник^умственного

труда, и выбившийся из сил чернорабочий — все они,

поверив лжи Ячменного зерна, становятся на путь, веду¬

щий к смерти.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
я приехал в Австралию и лег в больницу, чтобы

подлечиться, а потом продолжить путешествие. Пробыв

там несколько недель, я ни разу не вспомнил об алкого¬

ле: знал, что он никуда от меня не денется! Но, выписав¬

шись из больницы, я убедился, что от главного меня не

вылечили. Серебристая проказа так и осталась. Таинст¬

венная солнечная болезнь, которую австралийские врачи

лечить не умели, по-прежнему разрушала кожу. Меня

все еще трепала малярия; страшные приступы валили

меня с ног в самые неожиданные моменты. Из-за нее

пришлось отказаться от лекционной поездки по городам

Австралии, на которую я было согласился.
Итак, я отказался от плавания на «Снарке» и решил

сменить климат на более прохладный. Выйдя из больни¬

цы, я в тот же день принялся пить, как ни в чем не бы¬

вало. За едой пил вино, а перед едой — коктейли. Пи л

виски с содовой, если его предпочитали мои собутыльники.

Я чувствовал себя полным властелином Ячменного зерна:

захочу — напьюсь, захочу — брошу — и гордо думал, что

именно так будет всю жизнь. Некоторое время

спустя я поехал на крайний юг Тасмании, к 43® южной

широты: там было прохладнее. Спиртных напитков там

не было, но это для меня не имело значения. Я не пил

и нисколько не огорчался по этому поводу. Наслаждаясь

прохладой, я ездил верхом и ежедневно писал свою ты¬

сячу слов, за исключением тех случаев, когда меня с ут-*

ра выводил из строя жестокий приступ малярии.
Пусть никто не подумает, что причиной моей болезни

было злоупотребление алкоголем. Ведь и мой слуга, япо¬
147

нец Наката (он и поныне живет у меня), болел тропи¬

ческой лихорадкой. Чармиан тоже, причем она заболела

еще и тропической неврастенией, от которой избавилась

лишь после нескольких лет лечения в умеренном клима¬

те. Однако ни она, ни Наката в рот не брали спиртного!
Вернувшись в Хобарт-Таун, где можно было достать

виски, я снова взялся за старое. В Австралии повтори¬

лась та же история. А вот возвращаясь на пароходе, ка¬

питан которого был трезвенником, я не притронулся к

виски все сорок три дня пути. В Эквадоре, прямо под

лучами экваториального солнца, где люди умирают от

желтой лихорадки, оспы и чумы, я сразу же начал пить

и пил все, что попадалось под руку, лишь бы опьянеть.

Я не заболел ни одной из местных болезней, Чармиан

и Наката тоже, хотя они ничего не пили.
Влюбленный в тропики, несмотря на все беды, кото¬

рые они мне причинили, я по пути делал остановки в раз¬

ных местах, и не скоро еще добрался до родной Кали¬

форнии с ее чудесным умеренным климатом. Но где бы

ни заставало меня утро — в плавании или на суше,— я

выполнял свое ежедневное задание: тысячу слов. Маля¬

рия теперь реже давала себя знать, кожные язвы руб¬

цевались, и я пил вовсю, как положено здоровому, силь¬

ному мужчине.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Вернувшись к себе на ферму, в Лунную Долину, я

продолжал систематически пить. Мой распорядок исклю¬

чал алкоголь только утром: первый стакан я выпивал,

лишь окончив свою тысячу слов. После этого и до обе¬

да я уже не считал стаканов и был все время под

хмельком. Перед ужином я снова подкреплялся. Пьяным

меня никто не видел по очень простой причине: я и не

был пьян. Но навеселе обязательно — дважды в день.

Если бы другой, непривычный человек пил столько

каждый день, он наверняка давно протянул бы ноги!
Старая история! Чем больше я пил, тем больше мне

было нужно для достижения желаемого действия. Вско¬

ре меня уже перестали удовлетворять коктейли. Мне бы¬

ло некогда возиться с ними, да и желудок мой столько
148

'не вмещал. Виски действовало куда сильнее. Его требо¬

валось меньше, а результат был ощутимее. Теперь мою

предобеденную порцию составляло пшеничное или ржа¬

ное виски, смеси выдержанных вин, а в конце дня — вис¬

ки с содовой.
Прежде я всегда превосходно спал, теперь мой сон

испортился. Бывало, если я проснусь среди ночи, то

начну читать и снова засыпаю. Теперь это уже не помо¬

гало. Я мог читать два часа и даже три, но сон не при¬

ходил. Навевало его только виски, да и то рюмки три,

не меньше.
После этого до утра уже оставалось так мало време¬

ни, что алкоголь не успевал переработаться в орга¬

низме, и я просыпался с ощущением сухой горечи во рту,

с головной болью и спазмами в желудке — в общем, чув¬

ствовал себя прескверно. Похмелье, как у всех заядлых

пьяниц! Для бодрости срочно требовалось что-нибудь

выпить. И Джон-Ячменное зерно, уже сумевший втереть¬

ся ко мне в доверие, не медлил. Итак, выпивка перед зав¬

траком — для аппетита. Я приобрел в это время еще од¬

ну привычку: держать возле постели кувшин с водой —

и пил по ночам, чтобы умерить жжение и сухость во рту.
Мой организм находился под непрерывным воз¬

действием алкоголя. Я не разрешал себе передышки.

Уезжая в какое-нибудь глухое место и не зная, смогу

ли достать там виски, я брал с собой из дому кварту,

а подчас и несколько кварт. Прежде меня поражало, ко¬

гда это делали другие. Теперь я сам так поступал

не краснея! Все мои мудрые правила летели к чертям,

когда я оказывался в мужской компании. Я дружно пил

со всеми вместе то же самое и в том же количестве, что

и они.
Во мне горел ненасытный огонь. Пламя поддержива¬

лось изнутри и разгоралось все ярче. В течение дня не

было ни минуты, когда бы мне не хотелось пить. Я на¬

чал отрываться от работы, чтобы осушить стакан, напи¬

сав пятьсот слов. А вскоре и вовсе не приступал к ра¬

боте, пока не выпью.
Я очень хорошо понимал, чем все это грозит, и по¬

джил себе за правило не пить, пока не кончу писать.

Но тут возникло неожиданное дьявольское осложнение

Ьез алкоголя работа уже не шла. Не выпив, я не мог
149

писать. Я начал бороться с этим. Вот она, мучительная

жажда, которой я не знал раньше! Я сидел за письмен¬

ным столом, брал в руки перо, вертел бумагу, но слова

не шли. В мозгу была одна лишь мысль: против меня в

буфете стоит Джон-Ячменное зерно. Отчаявшись, я на¬

ливал себе виски, и тогда колесики в мозгу возобновля¬

ли работу, и я отстукивал тысячу слов на машинке.
В своем городском доме в Окленде я прикончил все

запасы и решил больше их не пополнять. Это не помог¬

ло, ибо, к сожалению, на нижней полке буфета еще оста¬

вался ящик пива. Тщетно пробовал, я работать, ^уверяя

себя, что пиво—жалкий заменитель сильнодействую¬

щих средств, что я не люблю его. Мысль об этом ящике

не давала работать. И только когда я выпил пол-*

кварты, появились нужные слова. Но мне пришлось мно-^

гократно повторить эту порцию, прежде чем тысяча слов

легла на бумагу. Хуже всего было то, что от пива у меня

делалась ужасная изжога, впрочем, несмотря на это, я

довольно быстро разделался с ящиком.
Теперь на полках было пусто. Я не пополнял запасов.

Совершая героические усилия над собой, я все-таки

вернулся к правилу писать свою ежедневную тысячу слов

без помощи алкоголя. Но, пока я писал, жажда все боль¬

ше и больше разгоралась. Едва поставив точку, я вы¬

скакивал из дому и мчался в город выпить. Господи! Ес¬

ли Джон-Ячменное зерно мог так поработить меня, чуж¬

дого ему по природе, как же должен страдать настоя¬

щий алкоголик, который старается подавить свою орга¬

ническую потребность в алкоголе и не находит никако¬

го понимания и сочувствия у близких —те лишь прези¬

рают и высмеивают его!
/
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Но никуда не денешься от расплаты. Джон-Ячменное

зерно стал взыскивать с меня по старым счетам — и не

столько с тела, сколько с души. Вернулась прежняя тя¬

желая болезнь—недуг чисто психического свойства. Дав¬

но забытые призраки прошлого снова подняли голову.

Но теперь они были иными — гораздо более страшными.

Прежде они были порождением ума, и я сумел их побе¬

дить нормальной здоровой логикой. Теперь же их вос¬
150

кресила Белая Логика Джона-Ячменного зерна, а уж он

не позволит похоронить свои призраки! Заболев песси¬

мизмом, алкоголик должен пить еще больше другого ле*-

карства Джон-Ячменное зерно, несмотря на обещания,
дать не может.
Как описать Белую Логику тем, кто с ней не зна¬

ком? Пожалуй, прежде всего нужно сказать, что сделать

это едва ли возможно. Возьмем для примера Страну Га¬

шиша, страну огромную и древнюю. В прошлом я совер¬

шил туда два незабываемых путешествия.^Мне врезались

в память ^се подробности моих странствий. Однако тщетг

ными оказываются мои попытки описать свое паломни¬

чество, пусть даже самый мелкий эпизод, людям, кото¬

рые там не побывали.
Прибегая к самым гиперболическим ярким сравнени¬

ям, я говорю своим слушателям: целые века немыслимых

страданий, бездны ужаса можно испытать в промежутке

между двумя нотами джиги, исполняемой на рояле. Я

бьюсь целый час, стараясь описать один только штрих из

жизни этой Страны, но в конце концов вижу, что меня

не поняли. А если я не способен передать слушателям да¬

же впечатление об одной из всех виденных мною удиви¬

тельных и страшных вещей, то, конечно, они не получат

ни малейшего представления о Стране Гашиша в целом.
Зато стоит мне заговорить с человеком, побывавшим

в этих фантастических краях, и мы сразу поймем друг

друга. Одна фраза, одно слово, мгновенно вызовет в его

мозгу те образы, о которых мне за несколько часов так

и не удалось дать представление людям, которые там

не были. Так же обстоит дело и с царством Джона-Яч-

менного зерна, где правит Белая Логика. Тем, кто ни

разу не ступал туда, рассказ странника покажется не¬

понятным и фантастическим. Мне остается лишь попро¬

сить их принять мои слова на веру.
Алкоголь вселяет в человека роковые предчувствия, и

здесь трезвый уступает пьяному. Истины бывают в этом

мире разные: одни более правдивы, другие — менее, а

некоторые совершенно ложны, но именно они полезнее

всех остальных, потому что все живое хочет жить. И ты,

мой неискушенный читатель, сразу поймешь, как ко¬

щунственно и безумно царство Ячменного зерна, о кото¬

ром я пытаюсь рассказать языком его приверженцев^
151

я знаю, что этот язык тебе чужд, ибо все такие, как ты,

трезвенники решительно избегают дорог, ведущих к

смерти, признавая только дороги жизни. На свете много

разных дорог и разных истин. Но будь терпелив. Воз¬

можно, моя речь покажется тебе косноязычной, но, мо-'

жет статься, ты и уловишь очертания неведомых стран,

поймешь хотя бы отдаленно людей иного склада.
Да, алкоголь говорит правду, но эта правда далека

от привычных норм. Нормально то, что способствует здо¬

ровью и, следовательно, жизни. Нормальная правда —

это правда низшего порядка. Взгляните на рабочую ло¬

шадь. Как ни безотрадно ее существование, бедняга с

первого до последнего дня, неизвестно почему, верит,

что все на свете прекрасно, что ярмо полезно. Инстинк¬

тивный страх внушает ей, что нет ничего ужаснее смер¬

ти, что жизнь — это благо, что со временем, когда сил

станет меньше, ее не заставят работать, не будут хле¬

стать и понукать, что старость все почитают и ценят. На

самом же деле водовоз запряжет костлявую старую кля¬

чу и заставит таскать непосильно тяжелую бочку, и стра¬

далица прослужит покорно и безропотно до последнего

вздоха. А потом? Потом ее свезут на живодерню, и то¬

щая плоть, упругие кости, соки, нервы и ферменты пой¬

дут на кожи, птичий корм, клей и удобрения. Пока же

теплится жизнь, несчастная кляча должна принимать на

веру правду низшего порядка — правду жизни, ибо без

нее всякое существование стало бы невозможным.
Эта лошадь, как и ее сестры и все прочие животные,

включая человека, ослеплена и оболванена. Жить любой

ценой! Жизнь хороша, несмотря на все страдания, несмот¬

ря на то, что впереди — неизбежный конец. Такого рода

истина необходима не для природы, нет, но для жи¬

вых существ, которым суждено пробыть на земле недол¬

гий срок и погибнуть. Как ни ошибочна низшая правда,

ее суть остается разумной и здоровой: если хочешь жить,

сохраняй веру в жизнь!
Из всех животных только человеку дано мыслить.

Страшная способность! Силою ума человек проникает в

суть вещей, видит лицом к лицу вселенную, нагло равно¬

душную к нему и его мечтам. Ему это доступно, но в то

же время и опасно. Чтобы жить жадно, полно, трепетно,

надо быть слепым и верить только чувствам. Что хоро¬
152

шо, то и правда. Только такая правда нужна, хотя она и

низшего порядка, только ею должен руководствоваться

человек, отвергая все остальное. Он должен принимать

за чистую монету обман ума и чувств, должен верить

лживым призракам страсти.
Так обычно человек и поступает. Опасно видеть тем¬

ные стороны жизни, ее пустоту и бесплодие, пугаться

собственной похоти и алчности. Многим удалось мель¬

ком взглянуть на правду иного порядка, на высшую

правду, и они отступили в испуге. Очень многие пере¬

болели этой тяжкой болезнью, выжили и рассказали

другим^^ а сами тут же забыли о ней навсегда. Они жи¬

вут. Они поняли истину, потому что в них самих и заклю¬

чается жизнь. Они правы.
Как же действует Джон-Ячменное зерно? Он прино¬

сит проклятие тем, кто одарен воображением, кто стра¬

стно и горячо любит жизнь. Ячменное зерно шлет

им Белую Логику, апостола высшей правды, врага жиз¬

ни, жестокую и холодную, как межзвездные пространст¬

ва, как труп, как лед неопровержимых доказательств и

незабываемых фактов. Джон-Ячменное зерно не хочет,

чтобы мечтатель грезил, чтобы живущий жил. Он разит

живых и превращает в ничто парадокс бытия, пока его

жертва не возопит, как в «Городе страшной ночи»: «На¬

ша жизнь — обман, наша смерть — темная бездна».

И тот, кого Ячменное зерно избрал своей жертвой, всту¬

пает на дорогу смерти.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Но вернемся к рассказу о моей жизни и о том, ка¬

кое влияние оказала на меня в прошлом Белая Логика

Ячменного зерна. На прелестной ферме в Лунной До¬

лине, отравленный длительным пьянством, я одержим

мировой скорбью — горьким наследием смертных. Тщет¬

но стараюсь я понять причину своей тоски. Я сплю в теп¬

лой постели. Надо мною прочная кровля. В доме пол¬

ный комфорт. Пища — любая, какую только душа поже¬

лает. Физически я совершенно здоров. Машина, так ска¬

зать, работает отлично. Ни мозг, ни мускулы не пере¬

утомлены работой. Я владею землей, у меня есть деньги,

я добился литературного успеха, пользуюсь влиянием и
153

чувствую, что вношу свою лепту в дело служения ближ¬

ним. Со мной рядом подруга, которую я люблю. У меня

есть дети — плоть от моей плоти. Я честно вьгаолняю

свой долг гражданина. Я построил дом, и не один, а не¬

сколько, вспахал много сотен акров земли. А деревья,—

не я ли посадил сто тысяч деревьев? Из любого окна в

моем доме видны их стройные стволы и кроны, тянущие¬

ся ввысь, к солнцу.
Моя жизнь, безусловно, сложилась счастливо. Вряд

ли из миллиона найдешь сотню таких, которым повезло,

как мне. И все же, несмотря на все успехи, мне тоскливо.

Я тоскую оттого, что со мной Ячменное зерно, я не ви¬

новат, что родился в такое время, которое наши

потомки, люди эпохи разума, будут назьгаать темными

веками варварства. Джон-Ячменное зерно увязался за

мною, когда я был молод и глуп. Он был доступен, он

манил меня на каждом углу, на каждом перекрестке.

Псевдоцивилизация, при которой я жил, разрешила и

узаконила, торговлю этим зельем, отравляющим душу.

Жизнь была устроена так, что меня и миллионы таких^

как я, влекло, тянуло, а подчас и поневоле гнало в кабак.
Разделите со мной один из миллионов приступов то¬

ски, которые нагоняет Джон-Ячменное зерно! Я объез¬

жаю свои прекрасные владения. Я сижу на великолеп¬

ной лошади. Воздух пьянит, как вино. Виноградники на

покатых холмах пылают осенними красками. Над горою

Сонома собирается морской туман. В тихом небе догорает

вечернее солнце. У меня есть все, чтобы считать себя

счастливым. Я живу. Я полон грез и тайн. Я весь пропи-^

тан солнцем, воздухом и светом. Все во мне живучее,

здоровое. Я двигаюсь, управляю движениями существа,,

на котором сижу верхом. Я горд оттого, что живу, оттого,

что познал страсть и вдохновение. У меня есть еще ты¬

сячи других причин гордиться. Я властитель царства

разума, я попираю все ничтожное копытами своего коня..*
А между тем, глядя на изумительную красоту, от¬

крывающуюся моему взору, я ощущаю горечь. Да, жа¬

лок ты, человек, среди этой природы, которая существо¬

вала до тебя и будет существовать, когда тебя не ста¬

нет! Сколько людей хлебнули горя, трудясь здесь в поте

лица, не щадя сил, прежде чем эта упрямая почва стала

плодоносной. А теперь она перешла ко мне. Да разве
154

вечное может быть достоянием смертных? Эти люди

умерли. Умру и я. Они трудились, корчевали пни, ко¬

пали и сеяли, и, расправляя онемевшие спины, глядели,

как я, на такой же закат, на те же осенние краски, по¬

золотившие виноградные гроздья, на тот же клочкова¬

тый туман, выползающий из-за гор. Их нет. И я знаю,

что мне тоже скоро конец.
Конец? Он уже начался. У меня во рту хитроумное

приспособление дантиста, заменяющее мне часть зубов.

Кулаки мои тоже не те, какими были в молодости. Бы¬

лые драки и потасовки лишили их силы. Правую руку я

повредил, когда стукнул по голове какого-то парня, имя

которого сейчас и не вспомню. Левую тяжело поранил,

обороняясь в другой отчаянной драке. Никто сейчас не

поверит, что у меня был поджарый живот спортсмена.

Да и ноги не те: я не жалел их, когда бешено работал и

по ночам устраивал безумные оргии,— сказались теперь

все кровоподтеки и растяжения. Никогда уже не смогу я

раскачиваться на головокружительной высоте, уцепив¬

шись за канат среди кромешной тьмы и воя шторма. Ни¬

когда больше не буду гнать собачью упряжку по бес¬

крайней снежной пустыне Арктики.
Я знаю, что под моей распадающейся плотью, кото¬

рая начала умирать с минуты, когда я появился на свет,—

скелет, что под мясистым покровом, который называет¬

ся лицом,— костлявый прообраз Курносой. Но я не бо¬

юсь. Бояться — значит быть здоровым. Страх смерти уси¬

ливает желание жить. А я болен — Белая Логика лиши¬

ла меня этого страха. В том-то и суть проклятия Ячмен¬

ного зерна, что ты дерзко смотришь смерти в лицо и пре-

зираешъ иллюзии жизни.
Я озираюсь вокруг и всюду вижу одно и то же без¬

жалостное непрерывное разрушение — результат есте¬

ственного отбора. Белая Логика заставляет меня снова

раскрыть заброшенные книги и — слово за словом, па¬

раграф за параграфом — педантично развенчивает поэ¬

зию и красоту жизни. Все суета и тлен! Вокруг меня все

гудит и жужжит, но я знаю, что это копошится жалкая

мошкара, старающаяся изо всех сил, чтобы ее писк был

услышан.
Я возвращаюсь домой. Надвигаются сумерки. Ноч¬

ные хищники выходят на охоту, и повторяется душераз¬
155

дирающая трагедия жизни: сильный пожирает слабого.

Мораль отсутствует. Она есть только у человека, это он

придумал целый кодекс поведения для охраны жизнен¬

ных порядков, то есть низшей правды. Для меня в этом

нет ничего нового — я еще в пору своей мучительной

болезни узнал эти высокие истины, но заставил себя их

забыть. Они были так серьезны, что я отказывался при¬

нимать их всерьез, играл с ними боязливо и осторожно,

словно то были злобные псы, которых опасно дразнить.

Я лишь касался их и был достаточно умен и хитер,

чтобы их не будить. Зато теперь Белая Логика их смело

будит: она отчаянная, ей не страшны земные кошмары.
«Пусть осуждают меня философы всех школ,—^ на¬

шептывает она мне по дороге домой,— я не боюсь! Я

истина. Ты это знаешь. Тебе не одолеть меня. Говорят,

что я пособница смерти. Допустим. Жизнь лжет, чтобы

люди хотели жить. Жизнь — непрерывная ложь, безум^

ная пляска в царстве зыбких теней, где плавают, вздьь

маясь и опадая, призраки нездешних миров, прикован¬

ные колесами лун. Призраки. Тени. Жизнь — страна те¬

ней, тени меняются, растворяются во мгле, переходят од¬

на в другую; вот они здесь, вот уже исчезли, они мерца¬

ют, бледнеют, гаснут и снова появляются, меняя свой

облик. Ты сам такой же призрак, потомок бесчисленных

призраков прошлого. Все твои знания — мираж, все же¬

лания — тоже. Мириады безыменных призраков из по''

коления в поколение передавали эти желания, которые

вселились в тебя, а от тебя перейдут к бесчисленным по¬

колениям призраков будущего. Жизнь быстротечна,

жизнь — лишь видение. Ты сам не что иное, как виде¬

ние. Призраки прошлого, вселившиеся в тебя, помогли

тебе, постепенно меняя формы, превратиться из амебы в

то, что ты есть. Ты начал жизнь свою лепетом и с этим

лепетом исчезнешь, растворишься в призраках, которые

придут тебе на смену».
Что возразить? Окутанный вечерней мглой, я про¬

должаю путь и презрительно думаю о жизни, которую

Конт назвал Великим Фетишем. Вспоминаю изречение

другого великого пессимиста: «Все преходяще. Из зем¬

ли га вышел, и в землю сойдешь, и возрадуешься покою».
Но вот человек, которому покой не сладок; из мглы

вырисовывается фигура и движется в мою сторону.
156

Это старик рабочий с моей фермы, выходец из Италии.

Он раболепно снимает передо мною шапку, ибо в его

глазах я поистине царь и бог. Я даю ему хлеб и кров,

от меня зависит вся его жизнь. Он работает, как вол, изо

дня в день, а живет хуже, чем лошади в моей конюшне,

где всегда постлана свежая солома. Труд искалечил его.

Он ходит, едва волоча ноги, он кособок, у него узловатые

руки и пальцы безобразно скрючены. Не очень-то кра¬

сивый призрак! И мозг его так же изуродован, как тело.
«По своей глупости он и не подозревает, что он при¬

зрак,—^издевается Белая Логика.— Он верит лишь чув¬

ствам. Он раб обмана, именуемого жизнью. Его голова

набита навязчивыми идеями. Он- верит в загробную

жизнь. Он наслушался поповских бредней, сулящих ему

райское блаженство, неверное, как мыльный пузырь. Он

хочет видеть себя бестелесным духом, витающим в меж¬

звездном пространстве. Он непоколебимо убежден, что

вселенная создана для него и что ему суждено остаться

бессмертным в некоем сверхчувственном мире теней, воз¬

двигнутом им же самим и ему подобными из обманов

и иллюзий.
Но ты, человек просвещенный, начитанный, ты, ко¬

му я доверила свои страшные тайны, ты-то знаешь, каков

он на самом деле — этот твой земной брат — злая шут¬

ка природы, химический фокус, одетый в платье зверь,

сумевший возвыситься над остальным звериным миром

по той счастливой случайности, что задние лапы у него

оказались более устойчивы. Он брат не только тебе, но

горилле и шимпанзе. В гневе он колотит себя в грудь,

дрожит и рычит в безудержной ярости. Им управляют

чудовищные звериные побуждения, он весь состоит из

обрывков неосознанных древних инстинктов».
«Но он верит в бессмертие! — пытаюсь слабо возра¬

зить я.— Ведь это великолепно: такой болван, а видишь,

оседлал время, вообразил себя вечным!»
«Ба,— прерывает меня Белая Логика.— Не хочешь ли

ты захлопнуть книги и поменяться местами с этим рабом

желудка и похоти?»
Я стою на своем: «Но глупцы ведь счастливы!»
«Значит, и твой идеал счастья такой же, как у ме¬

дуз, которые всплывают во мгле на поверхность недвиж¬

ного теплого моря?»
157

Да уж, если Джон-Ячменное зерно избрал тебя жер-^

твой, ты его не переспоришь!
«Один шаг — и ты у благословенной Нирваны буд¬

дистов,— заключает Белая Логика.— Ну, вот ты и до^

ма. Полно, не унывай! Выпей! Мы с тобой люди просве¬

щенные, мы знаем, что все суета сует!»
В моем кабинете, уставленном шкафами с книгами, в

этом мавзолее человеческой мысли, я наливаю себе ви¬

ски, потом снова и снова, и вот из бездонных глубин мо¬

его сознания вырываются «разбуженные мною псы».

Ату! — и они перепрыгивают через барьеры закона и

предрассудков, пробиваются сквозь лабиринты религий

и суеверия.
«Пей,— уговаривает Белая Логика.— Древние греки

Еерили, что вино придумали боги, чтобы смертные нашли

в нем забвение. Вспомни, что сказал Гейне».
Да, я помню слова этого пылкого еврея: «Все кон¬

чается с последним вздохом: и радость, и горе, и любовь,

макароны и театр, зеленые липы и малиновые леденцы,

власть человеческих отношений, сплетни, собачий лай и

шампанское».
«Твой яркий свет — болезнь,— говорю я Белой Ло¬

гике,— ты все лжешь».
«Потому, что говорю жестокую правду?» — парирует

она.
«Увы, это так, в мире все перевернуто и запутано»,—

печально соглашаюсь я.
«Лиу Лин был мудрее тебя,— издевается Белая Ло¬

гика.— Помнишь его ? »
Я киваю головой: да, я помню Лиу Лина, знаменито¬

го пьяницу, одного из поэтов, которые жили в Китае

много веков тому назад и называли себя «Семь мудре¬

цов бамбуковой рощи».
«Ему принадлежит высказывание,—шепчет Белая Ло¬

гика,— что пьяному мирские тревоги — что водоросли на

реке. Так выпей же еще и поверь: все эти иллюзии и об¬

маны— такие же водоросли».
Пока я прихлебываю новую порцию виски, мне вспо¬

минается еще один китайский философ, Чан Цзы, кото¬

рый за 400 лет до рождества Христова бросил вызоу

сонному миру: «Как мне знать, не жалеют ли мертве¬

цы о том, что когда-то цеплялись за жизнь? Того, кому
158

‘снится пир, наутро ждут горе и слезы; того, кому снят¬

ся горе и слезы, ждет веселье. Во сне они не знают, что

спят. Иные пытаются разгадать свой сон и, лишь про¬

снувшись, узнают, что все пригрезилось... Глупцу кажет¬

ся, что он не спит, и он утешает себя лестной мыслью,

будто знает, кто он: король или бедный крестьянин. И

ты сон, и Конфуций сон, и я, говорящий вам, что вы

сны, я тоже сон.
Однажды мне приснилось, что я мотылек и порхаю

по воздуху. Я забыл, кто я есть на самом деле. Вдруг я

проснулся и снова стал самим собою. Но так и не узнал,

был ли я тогда человеком, которому приснилось, что

он мотылек, или мотыльком, которому снится, что он

человек».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
«Хватит,— говорит Белая Логика,— забудь мечтате¬

лей азиатов, которые жили в старину. Налей бокал,

развернем пергаментные свитки, посмотрим, кто были

мечтатели недавних времен, грезившие здесь, на теплых

холмах твоей родины».
Я начинаю читать список имен прежних владельцев

моего токайского виноградника. Этот скорбный лист на¬

чинается с Мануэля Микельторено, бывшего когда-то

«мексиканским губернатором, главнокомандующим и ин¬

спектором департамента обеих Калифорний»; он пожа¬

ловал десять квадратных лье земли, отнятой у индей¬

цев, полковнику дону Мариано Гвадалупе Валлехо в

награду за службу родине и за то, что тот в течение де¬

сяти лет содержал солдат на свой счет.
Полуистлевшая пачка документов — свидетельство

человеческой алчности — похожа на летопись грозной

битвы. Тут доверенности и закладные, передаточные и

дарственные грамоты, судебные решения и постановле¬

ния о потере права выкупа закладной, запреты и купчие,

ордер на арест за неуплату налогов, прошения об опе¬

кунстве, указы о разделе имущества... Как непохожа с

виду эта земля, мирно согретая теплым солнцем бабьего

лета, на неподатливое, непокорное чудовище, пережив¬

шее всех, кто с ним боролся, раздирал его на части и ка¬

нул в вечность.
159

Кто был этот Джеймс Кинг из Уильяма? Даже са-*

мый старый житель Лунной Долины ничего о нем не рас¬

скажет. А ведь только шестьдесят лет тому назад он дал

дону Мариано Валлехо восемнадц-ать тысяч долларов

под залог каких-то земель, среди которых был и участок,

ныне занятый моим виноградником Токай. Откуда явил¬

ся и куда исчез Питер О’Коннор, после того как подписал

документ о приобретении лесистого участка, ньше тоже

занятого токайским виноградником? Далее появляется

Луис Ксомортаньи — ну и фамилия! —она, кстати, зани^

мает несколько страниц летописи этой многострадальной

земли...
Дальше — переселенцы, американское племя. Они

ползут через безводные пространства Великой американ¬

ской пустыни, верхом на мулах перебираются через пе¬

решеек, огибают на парусниках мыс Горн, чтобы вписать

свои, ныне забытые имена туда, где еще раньше канули

в Лету десять тысяч поколений кочевых индейцев. Что

говорят мне такие фамилии, как Халлек, Хейстингс, Свэт,

Тэйт, Денмен, Трейси, Гримвуд, Карлтон, Темпл? Се¬

годня их не найти в Лунной Долине.
Одно имя стремительно уступает место другому, но

упрямая земля остается, и новые люди царапают на ней

свои имена. А вот и такие, о которых я что-то смутно

помню, хотя лично их не знал: Коулер и Фролинг, по¬

строившие большой винный завод на вершине холма.

Увы! Виноградарям это показалось неудобным, они не

стали возить виноград на такую кручу. Коулер и Фро¬

линг разорились, потеряли участок, а землетрясение

1906 года довершило их беды, разрушив завод,— среди

его каменных руин теперь живу я.
Ла Мотт. Этот поднял целину, разбил виноградники

и фруктовые сады, развел в искусственных водоемах ры¬

бу, выстроил себе великолепный по тем временам особ¬

няк, но земля победила его, и он сгинул. Теперь на ме-»

сте садов и виноградников, великолепного особняка и

рыбных садков решил оставить о себе след и я, посадив

сто тысяч эвкалиптовых деревьев.
От Купера и Гринлоу на участке Хилл-Ренч остались

две могилы: «Маленькая Лили» и «Маленький Дэвид»,—.

крохотный квадратик, обнесенный грубо сколоченной

оградой. Купер и Г ринлоу в свое время выкорчевали дев¬
160

ственный лес и расчистили три поля в сорок акров. Те¬

перь эти поля засеяны канадским горохом, а весной я их

перепашу под травы.
Хаска — полузабытая легендарная личность, чья сла¬

ва гремела лет тридцать тому назад. Он очистил за хол¬

мом шесть акров земли, заросшей кустарником, и ма¬

ленькая долина носит теперь его имя. Он возделал поч¬

ву, выстроил дом за кам'енным забором, посадил яблони.

А теперь даже места, где стоял этот дом, не найти, а

линию забора можно лишь угадать по еле заметным

знакам. Борьбу бывшего владельца продолжил я, завел

ангорских^коз, чтобы они съели проклятый кустарник, ко¬

торый заглушил яблони Хаски. И вот я тоже скребу эту

землю, вписав свое имя в ее летопись, но я тоже исчезну,

и лист с моим именем истлеет.
«Фантазеры и призраки!» — хихикает Белая Логика.
«Но ведь их борьба не прошла даром!» — возра¬

жаю я.
«Она основывалась на иллюзии, значит, была

ложью».
Я настаиваю на своем:
«Ложь во имя жизни!»
«Скажи, пожалуйста, какая разница? — переби¬

вает меня Белая Логика.— Ну, довольно, налей свой бо¬

кал, давай посмотрим, что говорят апостолы лжи, стоя¬

щие на твоих книжных полках. Полистаем Уильяма

Джеймса».
«Что ж, человек со здоровой психикой,— говорю я.—

Философского камня он не нашел, однако в его произве¬

дениях много здорового и оптимистического».
«Рационализм, сведенный к сентиментальности! —,

усмехается Белая Логика.— В конце концов он все-такя

стал проповедовать бессмертие. Стал втискивать факты

в рамки религии и свой зрелый ум использовал для вы¬

смеивания разума. С вершины разума Джеймс пропове¬

дует отказ от мышления и возврат к слепой вере. Все к

лучшему в этом лучшем из миров! Старые жонглерские

штучки метафизиков: подавить разум, чтобы спастись от

пессимизма, который диктуется трезвым, суровым рас¬

судком.
Плоть твоя — это ты? Или нечто постороннее, чем

ты владеешь? Что такое твое тело? Машина, преобразу-
11.	Джек Лондон. Т. XI.	'|5'|

ющая возбудители в чувства. Возбудители и чувства за¬

поминаются. Из них кристаллизуется опыт. Значит, ты

и есть опыт в твоем сознании. Сейчас, в этот момент, ты —

это твои мысли. Твое я одновременно и субъект и

объект. Оно утверждает вещь, и в то же время оно и

есть вещь. Мыслитель — это мысль, знающий — это

ние, обладатель — это то, чем владеешь.
Наконец, ты должен знать, что в человеке слито мно¬

жество изменчивых состояний сознания, целый поток со¬

знания; каждая мысль — это новое я, непрерывное из¬

менение, но никогда не завершение; это—мелькание при¬

зраков, и все миллионы призраков никогда не переходят

в реальность, а остаются светляками, призраками в цар¬

стве призраков. Но человек не согласен примириться с

этим. Он отказывается признать, что он исчезнет. Он

не может исчезнуть. Ехли нужно умереть, он оживет

опять!..
Эта необходимая ложь, которую люди бормочут как

заклинание против сил Ночи, не новость. Знахари и кол¬

дуны были отцами метафизики. Люди всегда страшились

Смерти, и, чтобы завоевать их души, метафизики бы¬

ли готовы лгать. Им казался чересчур жестоким суро¬

вый закон Экклезиаста, по которому участь человека и

животного одна: как те, так и эти умирают. Превратив

свои верования в планы, а религию и философию в сред^

ства достижения своих целей, метафизики стараются

одолеть Смерть.
Призраки надежды заполняют твои книжные полки:

блуждающие огни, мистический туман, психологические

полутона, душевные оргии, стоны среди могил, нелепый

гностицизм, завуалированные мысли, путаный субъекти¬

визм, осторожное нащупывание, галлюцинации в гран¬

диозных масштабах — вот что представляют собой твои

книги! Погляди на них, на эти скорбные творения мрач¬

ных безумцев и страстных бунтовщиков — всех твоих

Шопенгауэров, Стриндбергов, Толстых и Ницше!
Ну хватит! Бокал пуст. Наполни его и забудь обо

всем!»
Я подчиняюсь, ибо теперь в голове шумит уже очень

сильно. Я пью за печальных мыслителей, стоящих на

моих книжных полках, и вспоминаю стихи Ричарда

Хоуви:
162

Д^иви! Любовь и Жизнь, как свет и тьма^
Приходят не по нашей воле к нам,
Скорей бери, что жизнь дает сама,
Пока не служишь пищею червям.
«Позволь, я кончу за тебя!» — просит Белая Логика.
«Не надо! — в пьяном гневе восклицаю я.— Я вижу

тебя насквозь, я не боюсь тебя! Под маской гедонизма

ты все та же. Ты смерть, ты уводишь во мрак вечной

ночи. Гедонизм — бессмыслица. Это тоже ложь, а в луч¬

шем случае хитрый компромисс малодушных».
«Позволь, я все-таки докончу стихотворение!» — пре¬

рывает Белая Логика.
Но если ты не хочешь жизнь влачить,
Всегда ее ты волен прекратить

Без страха пробуждения в гробу Ч
Но я вызывающе смеюсь, ибо сейчас, в эту минуту,

я знаю, что Белая Логика, нашептывающая мне о смер¬

ти,— величайшая лгунья. Она сама сорвала с себя мас¬

ку, обратила против себя кажущееся добродушие, и ьо

мне вдруг оживают забытые стремления, молодости, и

начинает казаться, что еще не поздно воспользоваться

теми возможностями, которые книги и жизнь так упор¬

но отрицают.
Я успеваю еще опрокинуть в горло бокал в ту минуту,

когда раздается обеденный гонг. Смеясь над Белой Ло¬

гикой, я выхожу в столовую, усаживаюсь с гостями за

стол и с напускной серьезностью принимаюсь разглаголь¬

ствовать по поводу новых журналов и пустяков, про¬

исходящих в мире, сыплю парадоксами и колкостями.

А когда надоедает, начинаю дразнить собеседников, на¬

смехаясь над фетишами трусливых буржуа, и сочинять

эпиграммы, не щадя их маленьких идоло-в, высмеивая

глупость их мудрецов.
Нужно быть клоуном! Клоуном, и только! Если хо¬

чешь бьггь философом, подражай Аристофану. Впро¬

чем, никому из сидящих за столом не приходит в голову,

что я пьян,— я просто в ударе. Когда обед кончается, я

продолжаю дурачиться, устраиваю игры, и все веселят¬

ся, как дети.
* Здесь и далее перевод стихов В. Рогова,
163

Ночь; гости прощаются и расходятся по комнатам, а

я через кабинет, уставленный книгами, прохожу на ве¬

ранду, где обычно сплю, и снова остаюсь наедине с Бе¬

лой Логикой, которая не покидает меня, ибо я не в силах

ее переспорить. Я слышу, как плачет молодость, и, по¬

гружаясь в пьяный сон, вспоминаю стихи Гарри Кемпа:
Мне Молодость в ночи рекла:
«Отрада прежняя ушла,
Нет отдыха в пути моем;
Так утро делается днем,
А дню, что людям дарит свет,
До сумерек покоя нет.
Недолговечней розы я;
На небе радуга моя

Недолго длит лучей игру...
Я Молодость; ведь я умру!»
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Я рассказал о том, как борюсь в сумерках души с

Белой Логикой. Я старался, как мог, раскрьггь перед чи¬

тателем хотя бы на мгновение тайники человеческого со¬

знания, одурманенного Джоном-Ячменным зерном. Но

пусть читатель помнит, что то, о чем он узнал за эти

четверть часа, навеяно прихотью Ячменного зерна, кото¬

рый меняет настроения человека тысячи раз в течение

дня и ночи.
Мои воспоминания об алкоголе близятся к концу. Мо¬

гу сказать, как человек, привыкший пить, что я до сих

пор существую на свете лишь потому, что у меня здоро¬

вые легкие, сильные плечи и крепкий организм. Сомне¬

ваюсь, чтобы наш!лось много юношей, которые могли бы

вынести в возрасте пятнадцати — семнадцати лет физи¬

ческое напряжение, равное тому, какое вынес я в эти го¬

ды, да и считанные мужчины, пережив подобное испы-»

тание, оказались бы способны написать об этом книгу.

Меня спасли не личные добродетели, а то, что я не бы\

алкоголиком от природы и всеми силами боролся против

Ячменного зерна. И хртя сам я выжил, но на моих гла¬

зах многие погибли на его скорбной стезе.
Только благодаря счастливой судьбе, удаче, случаю—

называйте как угодно! — я прошел сквозь пламя Ячмен¬
164

ного зерна. Ему не удалось растоптать мою жизнь, погу¬

бить мою карьеру, вытравить любовь к жизни. Он опа¬

лил эту любовь своим огнем, но она сумела чудом сохра¬

ниться, подобно тому как может уцелеть солдат на поле

боя, хотя все товарищи пали.
И как тот, кто пережил кровавую войну, восклицает:

«Долой войну!»,— так я кричу: «Долой алкоголь! Не от¬

равляйте молодые жизни этим ядом!» Единственный спо¬

соб прекратить войну — перестать воевать. Единственный

способ прекратить пьянство — перестать продавать алко¬

голь. Китай прекратил всеобщее курение опиума, запре¬

тил вырадивать его и ввозить в страну. Все философы,

священники и врачи могли бы тысячу лет до хрипоты

твердить о вреде опиума, но, пока яд был доступен, куре¬

ние его продолжалось. Такова уж человеческая природа!
Мы умеем оберегать детей от мышьяка и стрихнина,

от тифозных и туберкулезных бацилл. Примените такие

же меры к Ячменному зерну! Запретите его! Не выда¬

вайте патентов и разрешений на кабаки, пусть Ячменное

зерно не подстерегает молодежь на каждом шагу! Я пи¬

шу не об алкоголиках и не для алкоголиков, а для юно¬

шей, которые ищут интересной жизни и веселого обще¬

ства, для тех, кого извращает наша варварская цивилиза¬

ция, спаивающая их на каждом перекрестке. Я пишу эту

книгу для здоровых нормальных юношей настоящего и

будущего.
Вот почему в таком приподнятом настроении я спу¬

стился в Лунную Долину и отдал свой голос за предо¬

ставление женщинам избирательного права. Я знал, что

ойй — жены и матери — заставят вычеркнуть из жизни

Джона-Ячменное зерно, это варварское наследие про¬

шлого. Если у вас создастся впечатление, что я зол

на Ячменное зерно, вы недалеки от истины: вспомните,

сколько я из-за него перестрадал! Мне искренне хочется

оградить от него детей, моих и ваших.
Женщины — подлинные хранительницы нации. Муж¬

чины— прожигатели жизни, искатели приключений, иг¬

роки. Если бы не жены, они бы погибли в конце концов.

Одним из первых химических опытов человека была пе¬

регонка спирта, и на протяжении многих столетий этот

опыт продолжается. Не было дня, когда женщины не

протестовали против этого, но они были бесправны и не
165

могли сказать решительное слово. Как только женщины

получат право голоса, они первым делом потребуют

уничтожения кабаков. Сами мужчины и через тысячу лет

этого не сделают. Столь же нелепо было бы ждать, что

морфинисты запретят продажу морфия.
Женщины знают, что за пьянство мужчин им прихо¬

дится платить слезами и кровавым потом. Оберегая здо¬

ровье нации, они проголосуют за закон, который обеспе¬

чит жизнь будущим поколениям.
И ничего тут нет страшного. Пострадают от этого

только неизлечимые алкоголики одного поколения. Я

принадлежу к их числу и все же торжественно заверяю,

основываясь на своем длительном знакомстве с Ячмен¬

ным зерном, что не так уж огорчусь, если придется бро¬

сить пить,— пусть только другие перестанут и негде бу¬

дет достать спиртные напитки. Зато преобладающее чи¬

сло молодежи настолько чуждо пьянству, что, не видя

спиртных напитков, они вообще не почувствуют утраты.

Юноши будут узнавать из исторических книг, что когда-

то в прошлом люди ходили в кабак, и это покажется им

таким же диким обычаем, как бой быков и сожжение

ведьм на кострах.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Конечно, автобиографическая повесть не может счи¬

таться законченной, если историю героя не довели до

конца. Увы! Моя исповедь — не исповедь исправившего¬

ся алкоголика. Кстати, я и не был алкоголиком, стало

быть, мне нечего исправляться.
Некоторое время тому назад м«е довелось совершить

плавание на парусном судне вокруг мыса Горн. Я про¬

был на воде сто сорок восемь дней. Спиртного я с со¬

бой не взял, и, хотя капитан с удовольствием угощал бы

меня каждый день, я ни разу не воспользовался его го¬

степриимством. Никто на судне не пил, подходящей об¬

становки не было, а органической потребности в алкоголе

я не испьггывал.
И тут я задал себе простой и четкий вопрос: если это

так легко, почему же не придерживаться такого же пра¬

вила на суше? Я обдумал это всесторонне — времени

было достаточно — сто сорок восемь дней, причем алко¬
166

гольный соблазн был полностью устранен. И на основе

своего прежнего опыта я пришел к некоторым выводам.
Прежде всего я убежден, что из тысячи и даже ста

тысяч человек не найдется ни одного настоящего алкого¬

лика. Я считаю, что употребление алкоголя — привычка.

Она возникает в сознании. Это не похоже на пристра¬

стие к табаку, кокаину, морфию и прочим наркотикам.

Потребность в алкоголе создается исключительно в мозгу

и возникает от общения с людьми. Из миллиона пьющих

никто не начал пить в одиночестве. Все начинают в ком¬

пании. Алкоголь связывает людей тысячами.нитей, как

показал н в начале своей книги. Общение с людьми—

это основа, на которой по большей части зиждется при¬

вычка пить. Сам алкоголь не имеет большого значения,

главное — обстановка, в которой пьют. Не многие в наши

дни чувствуют неотразимую потребность в алкоголе, если

этому не предшествует длительное общение с пьющи¬

ми. Возможно, исключения бывают, но я их не встречал.
В течение пятимесячного плавания на паруснике я

обнаружил, что среди потребностей моего организма по¬

требность в алкоголе отсутствует. Однако заметил я и

другое интересное явление: мое желание пить диктуется

•только рассудком и коренится исключительно в общении

с людьми. Когда я вспоминал о выпивке, я тут же вспо¬

минал о компании, и наоборот. Компания и алкоголь —

сиамские близнецы. Они срослись воедино.
Отдыхая на палубе с книгой или беседуя с людьми, я

заметил, что, какое бы место на земном шаре ни назвали,

в моем мозгу мгновенно возникала ассоциация: выпив¬

ка и компания. Бурные ночи и веселые деньки, вол*

яующие события, босяцкая вольница — все это вспоми¬

налось сразу. Вот на странице книги я вижу слово «Ве¬

неция» и тотчас вспоминаю столики кафе на тротуарах.

«Битва при Сантьяго»,— говорит кто-то, и я отзываюсь:

«Да, я бывал на месте битвы». Но пред мысленным взо¬

ром встает не Кетл-Хилл, не Дерево Мира, а только ка¬

фе «Венера» на площади Сантьяго, где однажды зной¬

ным вечером я пил и беседовал с незнакомцем, умирав¬

шим от чахотки.
Или вот я читаю: «Восточная сторона Лондона»,— и

перед глазами ярко освещенный трактир. «Две кружки

пива!», «Три виски!». Латинский квартал. Я в студенче¬
167

ском кабачке, вижу веселые лица, слышу смех. Мы пьем

холодный абсент, темпераментные французы шумят,

спорят о боге, искусстве и демократии... Здесь все ре¬

шается просто!
Попав в полосу холодного ветра, «памперо», близ

Ла-Платы, мы встревожены возможностью аварии и ре¬

шаем зайти в Буэнос-Айрес, этот американский Париж.

И в тот же миг я уже не вижу ничего, кроме залитых

светом кафе; мне явственно слышится веселый звон ста¬

канов, песни, смех и гул голосов. Спасаясь от северо-во¬

сточных штормов в Тихом океане, мы просим умираю-'

щего капитана зайти в Гонолулу, и, пока я горячо убеж¬

даю его, предо мной возникает видение: прохладные тер¬

расы на берегу океана в Вайкики, где нам подают кок¬

тейли. Кто-то из спутников вспоминает, как жарят диких

уток в Сан-Франциско, и я немедленно вижу зал ресто¬

рана, где переливаются блеском огни, стучат ножи, я с

друзьями, и в руках у нас — наполненные рейнвейном

высокие бокалы с золотой каемкой.
Итак, я все думал над этой проблемой. И если бы мне

пришлось посетить все эти прекрасные места снопа, то

лишь ради этого. Поднимем бокалы! Магическая фраза!

Лучшей, пожалуй, не найдешь во всем нашем языке.

Привычка пить укоренилась в моем сознании и осталась

на всю жизнь. Я люблю остроумную беседу, задушевный

смех, громкие голоса мужчин, люблю, когда друзья, под¬

няв бокалы, гонят прочь однообразие и скуку.
Итак, я решил: нет! Буду все-таки пить время от вре¬

мени! Несмотря на все мои книги, несмотря на все фило¬

софские мысли, нашедшие во мне особый отклик, я ре¬

шил спокойно продолжать то, к чему привык. Буду пить,

конечно, умереннее и осторожнее, чем раньше. Я уже не

позволю себе превратиться в ходячий факел, не призову

на помощь Белую Логику. Я понял, что звать ее нельзя.
Белая Логика спокойно спит рядом с моим .недугом.

Они больше не станут меня тревожить. И все же скажу

в заключение, что напрасно мои предки не уничтожи\и

Ячменное зерно прежде, чем я родился на свет. Очень

жаль, что он процветал там, где я провел детство и мо¬

лодость, иначе я бы не познакомился и не сблизился бы

с ним.

СПИРИ

РУМ
L.t/
b
/ ШННИК по ЗВЕЗДАМ /

ГЛАВА I
Всю ЖИЗНЬ В душе моей хранилось воспоминание об

иных временах и странах. И о том, что я уже жил прежде

в облике каких-то других людей... Поверь мне, мой

будущий читатель, то же бывало и с тобой. Перелистай

страницы своего детства, и ты вспомнишь это ощущение,

о котором я говорю,—ты испьггал его не раз на заре жиз¬

ни. Твоя личность еще не сложилась тогда, не выкристал¬

лизовалась. Ты был податлив, как воск, еще не отлился

в устойчивую форму, твое сознание еще находилось в.

процессе формирования... О да, ты становился самим со¬

бой, и ты забывал.
Ты многое позабыл, мой читатель, и все же, когда ты

пробегаешь глазами эти строчки, перед тобой, словно в

туманной дымке, рождаются видения иных мест, иных

времен, которые открывались твоему детскому взору. Се¬

годня они кажутся снами. Но если это сны, снившиеся

тебе тогда, то что породило их, какая реальность? В на¬

ших снах причудливо сплетается воедино то, что было пе¬

режито нами когда-то. Самые нелепые сны порождены ре¬

альным жизненным опытом. Ребенком, еще крошечным

ребенком, ты падал во сне, читатель, с головокружитель¬

ной высоты; тебе снилось, что ты летаешь по воздуху,

словно для тебя привычно летать; тебя пугали страшные

пауки и существа с множеством ног, рожденные в болот¬

ном иле; ты слышал какие-то голоса и видел какие-то ли¬

ца, пугающе знакомые; ты взирал на утренние и вечерние

зори, подобных которым — ты знаешь это теперь, загля¬

дывая в прошлое,— ты никогда не видел.
171

Прекрасно. Эти отрывки детских воспоминаний — они

принадлежат к другому миру, к другой жизни, они—

часть того, с чем тебе никогда не приходилось сталкивать¬

ся в твоем нынешнем мире, в твоей нынешней жизни.

Так откуда же они? Из какого-то другого мира? Из

чьей-то другой жизни? Быть может, когда ты прочтешь

все, что я здесь напишу, ты найдешь ответы на эти не^

доуменные вопросы, которыми я сейчас поставил тебя

в тупик и которые ты, еще прежде чем раскрыть мою

книгу, задавал себе сам.
*
*
Вордсворт это знал. Он не был ни пророком, ни ясно¬

видящим, он был самым обыкновенным человеком, как

ты или любой другой. То, что он знал, знаешь и ты, и

каждый человек это знает. Но он удивительно точно ска¬

зал об этом — в тех строках, которые начинаются так::
«Не в полной наготе и не в забвении полном...»
Да, мрак темницы смыкается над нами, едва успе¬

ваем мы появиться на свет, и слишком быстро мы забы¬

ваем все. Однако, рождаясь, мы еще помним иные места,

иные времена. Беспомощные младенцы, покоясь у кого-

то на руках или ползая на четвереньках по полу, мы гре¬

зим о полетах высоко над землей. Да, да. И в наших кош¬

марах мы переживаем страдания и муки, изнывая от

страха перед чем-то чудовищным и неведомым. Едва ро¬

дившись, еще не получив никакого опыта, мы тем не ме¬

нее уже с момента появления на свет знаем чувство стра¬

ха, страх живет в наших воспоминаниях,— а воспоминав

нця возникают из опыта.
Если говорить о себе самом, то в том нежном возра¬

сте, когда я едва начинал складывать слова, а чувство

голода или желание сна выражал еще в нечленораздель¬

ных звуках,— да, уже тогда я знал, что когда-то блуж¬

дал в пространстве среди звезд. Мой язык еще ни разу

не произносил слова «король», а я помнил, что когда-то

я был сыном короля. И еще я помню: я был рабом и сы-*

ном раба когда-то и носил на шее железное кольцо^
Более того. В возрасте трех... четырех... пяти лет

я не был самим собой. Я еще только начинался, мой дух

еще не застыл в устойчивой форме, соответствующей мо¬
172

ему телу, моему времени, моему окружению. В этот пе¬

риод все, чем я был в предыдущие десятки тысяч моих

жизней, боролось во мне, в моей еще не сложившейся

душе, стремясь воплотить себя во мне и стать мною.
Нелепо, не правда ли? Но вспомни, мой читатель, ко¬

торый, как я надеюсь, будет странствовать со мной во

времени и пространстве, вспомни, прошу, мой читатель,

что я немало размышлял над этими предметами, что дол¬

гие, долгие годы, в бесконечном мраке, пропахшем

кровью и потом, я оставался наедине с моими другими

«я», и общался с ними, и изучал их. Я вновь претерпел

горе исмуки былых существований, чтобы принести тебе

познание, которое ты разделишь со мной как-нибудь на

досуге, спокойно перелистывая страницы моей книги.
Итак, как я уже сказал, в возрасте трех, четырех и пя¬

ти лет я еще не был самим собой. Я еще только вы¬

кристаллизовывался, обретая форму, в сосуде моего тела,

и могучее неизгладимое прошлое, определяя, чем я стану,

воздействовало на ту смесь, из которой я должен был

сложиться. Это не мой голос раздавался по ночам, ис¬

полненный страха перед чем-то хорошо известным, ‘ что

мне, без сомнения, не было и не могло бь1ть известно.

И не о том же ли самом говорят мои детские пристра¬

стия, вспышки ярости или приступы хохота? Чужие голо¬

са звучали в моем голосе, голоса живших когда-то встарь

мужчин и женщин, голоса теней — моих предков. И ко¬

гда я вопил в бешенстве, в этом вопле слышался вой зве**

рей, более древних, чем горы, и в детском моем неисто¬

вом, . истерическом, яростном визге находили отзвук

дикие, бессмысленные крики зверей, населявших землю в

доисторические времена, еще до появления Адама.
Ну вот, я и выдал свою тайну. Багровая ярость! Вот

что погубило меня в этой, нынешней жизни. Вот по ми¬

лости чего через каких-нибудь несколько недель меня

выведут из этой камеры и потащат к высокому шаткому

помосту, над которым болтается крепкая веревка. И с

помощью этой веревки меня повесят за шею, и я буду

висеть на ней, пока не умру. Багровая ярость всегда бы¬

ла причиной моей гибели во всех моих воплощениях,

ибо багровая ярость — это роковое, гибельное наследие,

выпавшее на мою долю еще во времена покрыгых слизью

существ, когда наш мир только создавался.
173

*
Но, пожалуй, мне пора представиться. Я не слабо¬

умный и не сумасшедший. Я хочу, чтобы вы это поняли,

иначе вы не поверите тому, что я хочу вам рассказать.

Меня зовут Даррел Стэндинг. Кое-кто из вас, прочтя

эти строки, тотчас вспомнит, о ком идет речь. Но боль¬

шинство моих читателей, несомненно, ничего обо мне не

слышали, и поэтому я расскажу о себе.
Восемь лет назад я был профессором агрономии на

сельскохозяйственном факультете Калифорнийского уни¬

верситета. Восемь лет назад сонный университетский го¬

родок Беркли был потрясен известием о том, что в одной

из лабораторий геологического факультета убит профес¬

сор Хаскелл. Убийцей был Даррел Стэндинг.
Я и есть тот Даррел Стэндинг. Меня застигли на

месте преступления. Кто из нас был прав, а кто виноват

в этой ссоре, не имеет значения. То было сугубо личное

дело. Важно лишь одно: в припадке гнева, оказавшись

во власти багровой ярости, которая была извечным моим

проклятием во все времена, я убил моего коллегу. Так

было записано в судебном реш’ении, и я признаю, что на

этот раз суд не ошибся.
Нет, меня повесят не за убийство профессора Хаскел¬

ла. За это преступление я был присужден к пожизнен¬

ному заключению. Мне было тогда тридцать шесть лег.

Теперь мне сорок четыре года. Восемь последних лет я

провел в Сен-Квентине — в государственной тюрьме шта¬

та Калифорния. Из этих восьми лет пять лет я прожил в

полном мраке. Это называется одиночным заключением.

А те, кто его испытал, называют его погребением за¬

живо. Но мне во время этих пяти лет жизни в могиле

удалось достичь такой свободы, какой редко пользовал¬

ся кто-нибудь из людей. Я был заперт в одиночке, меня

бдительно охраняли, и тем не менее я не только скитал¬

ся по свету, но странствовал и во времени. Те, кто

замуровал меня там на несколько жалких лет, пода¬

рили мне, сами того не зная, простор столетий. Да, бла¬

годаря Эду Моррел]р я в течение пяти лет был ски¬

тальцем звездных пространств. Но Эд Моррел —это

особая история. Я расскажу вам о нем немного погодя.

Мне надо рассказать так много, что я затрудняюсь,

с чего начать.
174

Начну хотя бы так. Я родился на ферме в Минне¬

соте. Моя мать была дочерью шведа-эмигранта. Ее звали

Хильда Тоннессон. Отца моего звали Чонси Стэндинг —

он был коренным американцем. Его род восходил к Эл-

фриду Стэндингу, завербованному работнику, или, если

хотите, рабу, вывезенному из Англии на виргинские

плантации еще в те давние года, когда юный Вашингтон

отправился обозревать пенсильванские леса.
Сын Элфрида Стэндинга сражался в рядах револю¬

ционной армии; внук принимал участие в войне 1812

года. С тех пор не было ни одной войны, в которой не

участвовал бы кто-нибудь из Стэндингов. Я, последний

из Стэндингов, которому суждено вскоре умереть, не ос-

ставив после себя потомства, в последнюю войну сражал¬

ся рядовым на Филиппинах, ради чего в самом расцве¬

те своей научной карьеры отказался от профессорской

кафедры в Небрасском университете. Великий боже! Ведь

когда я от всего этого отказался, меня прочили в деканы

сельскохозяйственного факультета этого университета!

Меня, скитальца звездных пространств, страстного иска¬

теля приключений, Каина, кочующего из столетия в сто¬

летие, воинственного жреца забьггых эпох, мечтателя-поэ-

та дней, давно канувших в прошлое и даже не зане¬

сенных в книгу истории.
И вот я здесь, в Коридоре Убийц государственной

тюрьмы Фолеем, и руки мои багровы. Я здесь, и я ожи¬

даю того дня, установленного государственной машиной

штата, когда слуги закона отведут меня туда, где, по их

искреннему убеждению, для меня наступит мрак,— мрак,

которого они страшатся, мрак, который населяет их суе¬

верные души пугающими видениями, мрак, который го¬

нит их, трясущихся и хнычущих, к алтарям богов, порож¬

денных их же собственным страхом, сотворенных по их

же подобию.
Да, мне уже никогда не быть деканом сельскохозяй¬

ственного факультета. Однако я знаю агрономию. Это

была моя специальность. Я был рожден для нее, вос¬

питан для нее, обучен для нее и овладел ею. Во всем,

что касалось сельского хозяйства, я был гением. С одно¬

го взгляда я мог определить удойность коровы, и любая

проверка подтверждала верность моего глаза. Мне не

нужно было изучать почву — мне достаточно было по-
175

смотреть на пейзаж,— и я уже знал все ее достоинства и

недостатки. Я не нуждался в лакмусовой бумажке, что¬

бы определить щелочность или кислотность почвы. По-*

вторяю: земледелие в самом высоком научном аспекте —

вот в чем я был гением и остаюсь им. И все же штат, все

его граждане вкупе верят, что они могут отнять у меня

эту мудрость, погрузив меня в последний мрак с помощью

веревочной петли, накинутой мне на шею, и закона зем¬

ного притяжения, могут отнять мудрость, что накапли¬

валась во мне тысячелетиями и бережно взращивалась

еще в те дни, когда на лугах Трои не начали пастись

стада кочевников-скотоводов.
А кукуруза? Кто еще так знает кукурузу, как я?

А мои опыты в Уистаре, в результате которых я уве¬

личил ежегодный доход от кукурузы во всех округах шта¬

та Айова на полмиллиона долларов!.. Это вош*ло в исто¬

рию. Не один фермер, разъезжающий сейчас в собствен¬

ном автомобиле, знает, кто сделал для него доступным

этот автомобиль. Не одна милая девушка, не один ясно¬

глазый юноша, склонившиеся над университетским учеб¬

ником, вспоминают, что это я своими опытами в Уистаре

сделал доступным для них эго обучение.
А методы ведения сельского хозяйства! Я знаю все

прич'ины всех потерь — мне не нужно просматривать ки¬

ноленты, чтобы заметить, в чем кроется непроизводитель¬

ность труда, будь то в работе целой фермы или одного

работника с фермы, будь то при планировке сельско¬

хозяйственных строений или при планировке сельско¬

хозяйственных работ. Все это есть в составленном мною

справочнике с диаграммами. Можно не сомневаться,

что в эту самую минуту сотни тысяч фермеров, сосре¬

доточенно хмурясь, заглядывают в него, прежде чем

выбить пепел из своей последней трубки и отправить¬

ся на боковую. Однако мне самому уже давно не

нужны мои диаграммы, мне достаточно одного взгляда

на человека, чтобы распознать его наклонности, уви¬

деть, на что он способен, и с математической точно¬

стью определить, какова будет производительность

его труда.
А сейчас мне нужно закончить эту первую главу мо¬

его ^повествования. Уже девять часов, а в Коридоре

Убийц это означает, что пора гасить свет. Вот я уже слы¬
176

шу тихии шорох резиновых подметок надзирателя —

он направляется сюда, чтобы выбранить меня за то,

что моя керосиновая лампа все еще горит. Словно уг¬

розы живущих могут испугать того, кто осужден на

смерть!
ГЛАВА II
я Даррел Стэндинг. Скоро меня выведут из этой

камеры и повесят. А пока я рассказываю о том, о чем

мне хочется рассказать, и пишу об иных временах

и странах.
После вынесения приговора меня отправили в тюрь¬

му Сен-Квентин, где я должен был провести остаток сво¬

ей жизни. Я был признан «неисправимым». «Неисправи¬

мый»— это зверь в человеческом облике; таков он по

крайней мере в глазах тюремщиков. Я попал в разряд

неисправимых, потому что не мог выносить непроизводи¬

тельной затраты труда. Тюрьма эта, как и все тюрьмы,

была вопиющим позором, местом чудовищно непроизво¬

дительной затраты труда. Меня определили в ткацкую

мастерскую. Преступная непроизводительность этого тру¬

да бесила меня. Да как могло быгь иначе? Ведь сведе¬

ние до минимума непроизводительных затрат труда

было моей специальностью. Еще до применения пара, до

изобретения паровой ткацкой машины, три тысячи лет

назад я гнил в темнице Древнего Вавилона, и, поверьте,

в те далекие времена мы, узники, куда продуктивнее

ткали на ручных станках, чем ткут нынешние арестанты

в тюрьме Сен-Квентин на станках, приводимых в дей¬

ствие паром.
Эта преступная, бессмысленная затрата труда была

отвратительна. Я взбунтовался. Я пытался показать над¬

зирателям д^ятка два более продуктивных способов. На

меня пожаловались начальству, после чего я был брошен

в карцер, лишен света и пищи. Когда меня выпустили от¬

туда, я решил принудить себя работать среди бессмыс¬

ленного непроизводительного хаоса ткацкой мастер¬

ской. И взбунтовался. Меня бросили в карцер и зашну¬

ровали в смирительную рубашку. Меня растягивали на

полу и подвешивали за большие пальцы. Безмозглые над¬

зиратели, у которых хватало ума только на то, чтобы за-
12.	Джек Лондон. Т. XI.	177

метить, что я чем-то отличаюсь от них и не столь глуп,

потихоньку избивали меня.
Два года длились бессмысленные истязания. Страш¬

но быть связанным по рукам и ногам, еще страшнее, ес¬

ли тебя при этом грызут крысы. Крысами были мои тю¬

ремщики, и они выгрызали мой мозг, выгрызали лучшее

во мне, выгрызали мою душу. А я, я, который в прежней

!жизни был отважным бойцом, в настоящей моей жизни

никак не годился для борьбы. Я был фермером, агроно¬

мом, кабинетным ученым, рабом лабораторий и думал

только о земле и о том, как увеличить ее плодородие»
Я сражался на Филиппинах, потому что такова бы¬

ла традиция рода Стэндингов. Я же не испытывал к

этому никакой тяги. Все это было слишком нелепо:

зачем понадобилось кому-то поражать тела маленьких

темнокожих инородцев чужеродным взрывчатым вещест¬

вом! Странно было наблюдать, как наука проституирует

всю мощь своих открытий и мозг изобретателей, насиль¬

ственно вводя в тела темнокожих чужеродное взрывча¬

тое вещество.
Как я уже сказал, следуя установившейся в роду Стэн¬

дингов традиции, я стал солдатом и пришел к заклю¬

чению, что у меня нет ни малейшей склонности к воен¬

ному ремеслу. К такому же выводу пришло, по-видимо¬

му, и мое начальство, потому что довольно скоро меня

назначили штабным писарем, и вот так, сидя за пись¬

менным столом, я и провоевал всю испано-американскую

войну.
Как видите, непроизводительность труда в ткацкой

мастерской приводила меня в такое бешенство отнюдь

не потому, что я был бойцом по натуре, а именно потому,

что по натуре я был мыслителем. За это я подвергался

преследованиям со стороны тюремщиков и попал в раз¬

ряд «неисправимых». Человеческий мозг работает сам

по себе, и я понес наказание за его независимость. Вот

что я сказал начальнику тюрьмы Азертону, когда моя

«неисправимость» стала настолько общеизвестной, что

он вызвал меня к себе, в свой личный кабинет, чтобы

усовестить:
—	Ведь это же нелепо, начальник, предполагать, что

ваши крысодавы-надзиратели способны выбить из моего

мозга то. что сложилось в нем ясно и отчетливо. Вся по¬
178

становка дела в этой тюрьме нелепа. Вы политик. Вы

умеете ткать паутину интриг и превращать политическое

влияние барменов Сан-Франциско и всяких их прихлеба¬

телей в тепленькое местечко, вроде того, какое вы сейчас

занимаете, но вы не умеете ткать джут, в этом вы ниче¬

го не смыслите. Ваша ткацкая мастерская устарела на

полсотни лет...
Но стоит ли повторять всю эту тираду — ибо я про¬

изнес настоящую тираду. Я объяснил ему, какой он ду¬

рак, и он решил, что я неисправим безнадежно.
Назови собаку бешеной... ну, вам известна эта посло¬

вица. Прекрасно. Начальник тюрьмы Азертон оконча¬

тельно закрепил за мной мою репутацию. Я был отлич¬

ным козлом отпущения. Не раз и не два сваливали на

меня провинности других заключенных, и я, расплачи¬

ваясь за них, попадал в карцер на хлеб и воду. Или же

меня подвешивали за большие пальцы и оставляли так на

долгие часы, каждый из которых казался мне более не¬

скончаемым, чем любая из прожитых мною прежних

жизней.
Умные люди часто бывают жестоки. Глупые люди

жестоки сверх всякой меры. Все, кому я подчинялся, от

начальника тюрьмы и до последнего надзирателя, бы¬

ли тупыми животными. Сейчас вы узнаете, что они сде¬

лали со мной.
В тюрьме содержался один заключенный — поэт. Это

был выродок с безвольным подбородком и низким лбом.

И фальшивомонетчик. И трус. И доносчик. И лягавый.

Несколько необычное слово, скажете вы, для профессо¬

ра агрономии, но даже профессор агрономии легко

может научиться писать необычные слова, если его зато¬

чить в тюрьму пожизненно.
Поэта-фальшивомонетчика звали Сесил Уинвуд. Он

уже не впервые попадал за решетку и не впервые был

осужден, но тем не менее на этот раз его приговорили

всего к семи годам тюрьмы, потому что он был доносчик

и предатель. А за примерное поведение ему могли со¬

кратить и этот срок. Мой же срок истекал вместе с моей

жизнью. Однако этот жалкий выродок, стремясь отвое¬

вать себе еще несколько коротеньких лет свободы, ухит¬

рился вдобавок к моему пожизненному заключению по¬

дарить мне основателыный кусок вечности.
179

События, о которых я расскажу вам по порядку, сам

я узнал далеко не сразу и не в их хронологической после¬

довательности. Этот Сесил Уинвуд, желая завоевать рас¬

положение всего тюремного начальства, начиная от над¬

зирателей и начальника тюрьмы и кончая тюремной

инспекцией и губернатором штата, подстроил доказа¬

тельства якобы задуманного побега. Теперь отметьте

следующие три обстоятельства: а) все заключенные так

презирали Сесила Уинвуда, что ему не разрешили бы

даже поставить щепотку табака в клопиных бегах, а кло¬

пиные бега были излюбленным развлечением заклю¬

ченных; б) я был собакой, которую назвали бешеной;

в) для вымышленного побега Сесилу Уинвуду требова¬

лись такие собаки — кто-нибудь из пожизненно заклю¬

ченных, из отпетых, из неисправимых.
Но пожизненно заключенные презирали Сесила Уин¬

вуда, и когда он предложил им свой план массового по¬

бега, они подняли его на смех и обругали — все знали^

что он донскчик. Однако в конце концов он их все-таки

одурачил — одурачил сорок самых умных и хитрых голов

в тюрьме. Он приставал к ним снова и снова. Рас¬

сказывал им о влиянии, которым пользуется в тюрьме,

потому что он писарь в конторе тюрьмы и имеет свобод¬

ный доступ в тюремную аптеку.
—	Докажи,— сказал ему горец Билл Ходж, ао

прозвищу Длинный, отбывавший пожизненное заключе¬

ние за ограбление поезда и годами носивший в душе од¬

ну заветную мечту: тем или иным способом вырваться

на волю, чтобы убить своего соучастника по ограбле¬

нию, который дал против него показания на суде.
Сесил Уинвуд принял предложенное испытание. Он

объявил, что усыпит стражу в ночь побега.
—	Слова дешево стоят,— сказал ему Длинный Билл

Ходж.— Нам нужен товар. Усыпи сторожа сегодня

ночью. Дежурит Барием. Он последняя тварь. Он избил

вчера помешанного китаезу в коридоре спятивш?их. Да

еще когда избил-то — уже с дежурства сменился. Сегод¬

ня он дежурет ночью. Усыпи его — пускай-ка его выго¬

нят отсюда. Сделаешь это, тогда будем говорить с тобой

о деле.
Все это Длинный Билл рассказывал мне впоследст¬

вии. Сесил Уинвуд запротестовал против столь немед¬
180

ленного истытания. Ему нужно время, чтобы выкрасть

снотворное из аптеки, сказал он. Время ему было

дано, и неделю спустя он заявил, что все готово.

Сорок умудренных горьким опытом преступников,

приговоренных к пожизненному заключению, стали

ждать, заснет ли Барнем или не заснет. И Барием за¬

снул. Его застали спящим и уволили за то, что он уснул

на дежурстве.
Это убедило заключенных. Оставалось убедить стар¬

шего надзирателя. А Сесил Уинвуд ежедневно докла¬

дывал ем^ до мельчайших подробностей, как движется

подготовка к побегу, созданная его фантазией. Надзи¬

ратель захотел убедиться своими глазами. Уинвуд пре¬

доставил ему эту возможность. О том, как это было сде¬

лано, я узнал лишь год спустя — так медленно откры¬

ваются тайные тюремные интриги.
Уинвуд заявил, что сорок заключенных, замысливших

побег и доверивших ему свою тайну, уже обрели такое

влияние в тюрьме, что все подготовлено для доставки

им в тюрьму пистолетов при содействии подкупленных

ими сторожей.
—	Докажи,— вероятно, потребовал надзиратель,
И поэт-фальшивомонетчик доказал. В пекарне, как

правило, работа велась круглые сутки. Один из заклю¬

ченных— пекарь, работавший в первой ночной смене, на¬

ушничал старшему надзирателю, и Уинвуду это было

известно.
—	Сегодня ночью,— сказал Уинвуд надзирателю,—

Саммерфейс пронесет в тюрьму дюжину пистолетов со¬

рок четвертого калибра. В свое последующее дежурство

он доставит патроны. А сегодня ночью в пекарне он пе¬

редаст эти пистолеты мне. У вас там есть свой человек.

Завтра утром он сам обо всем вам доложит.
Этот Саммерфейс был рослый детина родом из ок¬

руга Гумбольдт. Простодушный, покладистый и недале¬

кий малый, он не прочь был заработать доллар-дру-

гой, пронося в тюрьму табак для заключенных. В ту

ночь он только что возвратился из поездки в Сан-Фран¬

циско и привез с собой пятнадцать фунтов хорошего ку¬

рительного табаку. Он проделывал это и раньше и обыч¬

но передавал табак Сесилу Уинвуду. Совершенно так же

поступил он и на этот раз: не подозревая ничего худого,
181

он передал в пекарне свой табак УинБуду. Это был до¬

вольно основательный сверток в оберточной бумаге, не

содержавшей ровно ничего, кроме безобидного табака.

Пекарь-доносчик увидел из засады, что Уинвуду пере¬

дают какой-то сверток, и на следующее утро доложил

об этом старшему надзирателю.
И вот тут-то поэт-фальшивомонетчик не сумел обуз¬

дать полета своей чересчур живой фантазии. Он пере¬

гнул палку, и я угодил в одиночную камеру на пять лет,

а потом в камеру смертников, в которой и пишу сейчас

эти строки. Но в те дни я и не подозревал о том, что

произошло. Я даже не знал о подготовке побега, в кото¬

рую Сесил Уинвуд вовлек сорок пожизненно заключен¬

ных. Я не знал ничего, абсолютно ничего. И остальные

знали лишь немногим больше. Заключенные не знали,

что Сесил Уинвуд задумал их предать. Надзиратель не

знал, что Сесил Уинвуд водит его за нос. Еще меньше

подозревал о чем-либо Саммерфейс. В худшем случае

на его совести лежала только доставка табака заклю-

ченнъш.
Теперь послушайте, какую нелепость, какую мелодра¬

матическую чушь брякнул Сесил Уинвуд. На следующее

утро, представ перед старшим надзирателем, он ликовал.

И его фантазия сорвалась с узды.
—	Да, ты не соврал, он действительно передал па¬

кет,— начал надзиратель.
—	И содержимого этого пакета вполне достаточно,

чтобы вся тюрьма взлетела на воздух,—объявил Уинвуд.
—	Какого содержимого? — оторопел надзиратель.
—	Динамита и детонаторов,— выпалил этот идиот.—

Тридцать пять фунтов. Ваш человек видел, как Саммер¬

фейс передал все это мне.
Вероятно, надзирателя тут едва не хватил удар. Его

можно только пожалеть. Шутка ли — тридцать пять фун¬

тов динамита в тюрьме!
Говорят, что капитан Джеми (так его прозвали) упал

на стул и схватился руками за голову.
—	Где же этот динамит? — закричал он.— Я должен

забрать его немедленно. Сейчас же веди меня туда!
И тут Сесил Уинвуд понял свою отгибку.
—	Я спрятал динамит,— солгал он.
Теперь уж он был вынужден лгать дальше, так как в
182

свертке не было ничего, кроме маленьких пакетиков та¬

бака, и все они уже давно разошлись обычным путем

между заключенными.
—	Очень хорошо,— сказал капитан Джеми, беря се¬

бя в руки.— Сейчас же отведи меня туда.
Но вести старшего надзирателя было некуда, так как

никакого динамита нигде спрятано не было. Его попро¬

сту не существовало, ни сейчас, ни раньше — не суще¬

ствовало нигде, кроме как в воображении подлеца Уин-

вуда.
В такой большой тюрьме, как Сен-Квентин, всегда

найдется (^немало укромных закоулков. И пока Сесил

Уинвуд шагал рядом с капитаном Джеми, его мысль, на¬

до полагать, работала с бешеной быстротой.
Как докладывал впоследствии капитан Джеми глав¬

ному тюремному начальству —и это подтвердил сам

Уинвуд,— по дороге к тайнику Уинвуд сказал, что я пря¬

тал динамит вместе с ним.
А меня только что выпустили из карцера, где я про¬

был пять суток, и из них — восемьдесят часов в смири^

тельной рубашке,—и так ослабел, что даже тупые тюрем¬

щики поняли это и решили не посылать меня сразу в

ткацкую. И вот он указал на меня, в тот момент, когда

мне разрешили отдохнуть денек, чтобы восстановить си¬

лы после слишком сурового наказания! Да, именно меня

назвал он своим сообщником, помогавшим ему спрятать

тридцать пять фунтов несуществующего динамита!
Уинвуд привел капитана Джеми к предполагаемому

тайнику. Разумеется, они не обнаружили там никакого

динамита.
—	Боже мой! — притворно ужаснулся Уинвуд.—

Стэндинг провел меня. Он перепрятал пакеты в другое

место.
У старшего надзирателя вырвалось нечто более вы¬

разительное, чем «боже мой!». А затем, вне себя от бе¬

шенства, однако внешне не теряя хладнокровия, он от¬

вел Уинвуда к себе в кабинет, запер дверь и страшно его

избил, что впоследствии дошло до высшего тюремного

начальства. Но это произошло значительно позже. Уин*

вуд даже во время побоев клялся, что сказал истинную

правду.
Что оставалось делать капитану Джеми? Он искреч-
183

Hfe верил, что где-то в тюрьме спрятаны тридцать пять

фунтов динамита и сорок отпетых преступников, приго¬

воренных к пожизненному заключению, готовятся к побе¬

гу. Ну, разумеется, он допросил Саммерфейса, и хотя

Саммерфейс утверждал, что в свертке не было ничего,

кроме табака, Уинвуд снова поклялся, что. там был ди¬

намит, и ему поверили.
В этот момент на сцене появляюсь я, вернее, наобо¬

рот — совсем схожу со сцены, ибо меня лишают дневно¬

го света и сияния С0лнеч!ных лучей и бросают в карцер.

И в этом карцере, в одиночном заключении, лишенный

света и сияния солнечных лучей, я принужден гнить пять

долгих лет.
Я ничего не мог понять. Меня только что освободили

из одиночки, и я, измученный, истерзанный, лежал на

койке в своей камере, как вдруг меня снова бросили в

карцер.
—	Теперь,— сказал Уинвуд капитану Джеми,— хо¬

тя мы и не знаем, где спрятан динамит, никакая опас¬

ность нам от этого не угрожает. Стэндинг — единствен¬

ный человек, которому известен тайник, а из карцера он

никому ничего сообщить не сможет. Заключенные гото¬

вы к побегу. Мы можем захватить их во время попытки.

Они ждут только моего сигнала. Я скажу им, чтобы се¬

годня ночью, в два часа, они были готовы, что я подсып¬

лю часовым снотворное, а потом отомкну камеры и раз¬

дам всем пистолеты. Если сегодня ночью, надзиратель,

вы не поймаете с поличным, в полной готовности к побе*»

гу, в одежде и бодрствующими всех сорок, которых я

вам назову, тогда можете посадить меня в одиночку до

конца моего срока. А когда, кроме Стэндинга, и все

остальные сорок будут надежно запрятаны в карцер, у

нас времени будет хоть отбавляй, чтобы разыскать этот

динамит.
—	Даже если бы нам пришлось для этого разобрать

по кирпичику всю тюрьму,— храбро заявил капитан

Джеми.
Все это было шесть лет назад. За истекшее время им,

конечно, так и не удалось обнаружить этого никогда не

существовавшего динамита, хотя они тысячу тысяч раз

перетряхивали всю тюрьму, пытаясь его разыскать. Тем

не менее до последней минуты своего пребывания на по-
184

сту начальник тюрьмы Азертон верил в существование

этого динамита. Капитан Джеми, который и сейчас оста¬

ется тем старшим надзирателем, и по сей день уверен,

что динамит спрятан где-то в недрах тюрьмы. Не далее

как вчера он проделал весь путь от Сен-Квентина до

Фолсема, чтобы сделать еще одну попытку вынудить у

меня признание о местонахождении этого тайника.

Я знаю, что он не обретет душевного покоя до тех пор,

прка меня не повесят.
ГЛАВА П1
Весь тот день, в карцере, я ломал себе голову, ста¬

раясь понять, за что. обрушилась на меня эта новая и

незаслуженная кара. В конце концов я припгел к един¬

ственному возможному заключению: какой-нибудь донос¬

чик, чтобы снискать расположение начальства, приписал

мне нарушение правил тюремного распорядка.
Тем временем капитан Джеми находился в состоянии

сильнейшего беспокойства, ожидая наступления ночи, а

Уинвуд сообщил сорока пожизненно заключенным, что¬

бы они были готовы к побегу. В два часа пополуночи вся

тюремная охрана была на ногах и готова к действию.

Все надзиратели, даже дневная смена, которая в это вре¬

мя обычно спала. Когда пробило два часа, они ворвались

в камеры сорока пожизненно заключенных. Они ворва¬

лись во все камеры одновременно. Внезапно распахну¬

лись все двери, и все сорок человек, которых назвал Уин¬

вуд, все без исключения, оказались одетыми: ни один не

лежал на своей койке, все притаились в ожидании у две¬

рей. Разумеется, это послужило неопровержимым под¬

тверждением того хитросплетения лжи, которым поэт-

фальшивомонетчик опутал капитана Джеми. Сорок за¬

ключенных были застигнуты на месте преступления в

полной готовности к побегу. Какое могло иметь значение,

если впоследствии они все, как один, утверждали, что план

побега был задуман Уннвудом? Все тюремное начальст¬

во было уверено, что сорок заключенных лгут, чтобы спа¬

сти свою шкуру. Комиссия по амнистиям была уверена

в том же — не прошло и трех месяцев, как Сесил Уинвуд,

фальшивомонетчик и поэт, самый презренный из людей,

получил амнистию.
135

Что ж, тюрьма — хорошее испытание и хорошая

школа для философа. Тот, кто выдержал несколько лет

заключения, обязательно видит, как разлетаются прахом

самые дорогие ему иллюзии и лопаются мыльные пузы¬

ри прекрасных метафизических умозаключений. Истина

бессмертна, учат нас; рано или поздно преступление

выйдет наружу. Ну так вот вам доказательство того,

что преступление не всегда выходит наружу. Старший

надзиратель, начальник тюрьмы Азертон и все выс¬

шее тюремное начальство, все до единого человека, и

по сей день верят в существование динамита, который

существовал только в сорвавшемся с тормозов вообра¬

жении некоего выродка, фальшивомонетчика и поэта —

Сесила Уинвуда. И Сеоил Уинвуд все еще жив, в то вре¬

мя, как я, самый безвинный, самый непричастный к этому

делу человек, именно я буду отправлен на виселицу

через несколько недель.
*	*
*
А теперь я расскажу вам, как сорок пожизненно зак¬

люченных внезапно наруш’или мертвую тишину моего

карцера. Я спал. Стук двери, ведущей в коридор, где

расположены карцеры, разбудил меня. Еще какой-то

бедняга, подумалось мне. Крепко ему достается, решил

я, услыхав громкий топот, глухие удары, внезапные воз¬

гласы боли, отборную брань и шорох волочимых по полу

тел: всех сорок заключенных зверски избили по дороге

в карцер.
Одна за другой отворялись двери карцеров, и кого-то

вталкивали, кого-то втаскивали, кого-то швыряли туда.

И снова и снова появлялись тюремщики с новой партией

избитых заключенных, которых они продолжали изби¬

вать, и снова и снова отворялись двери карцеров и погло¬

щали окровавленные тела людей, повинных в том, что

они мечтали о свободе.
Оглядываясь назад, я вижу, что нужно быть поистн-

не философом, чтобы на протяжении долгих лет выдер¬

живать эти чудовищные сцены, порой становясь их уча¬

стником. Я такой философ. В течение восьми лет

я выносил эту пытку, и теперь, наконец, отчаявшись ос¬

вободиться от меня иным путем, мои тюремщики прибег¬

ли к содействию государственной машины, чтобы наки¬
186

нуть мне петлю на шею и удушить меня весом моего же

тела. О, я знаю, ученые эксперты высказывают свое весь¬

ма ученое суждение о том, что при падении в люк у

жертвы ломаются шейные позвонки. Ну, а жертвы, по¬

добно шекспировскому путнику, больше не возвращаются

в этот мир, чтобы доказать, что это не совсем так. Од¬

нако мы, живущие в тюрьме, знаем о тайнах, не выхо¬

дящих за пределы тюремного морга,— о повешенных,

чьи шейные позвонки оставались целы и невредимы.
Странная вещь — повешение. Я никогда не видел, как

веш»ают, но наблюдавшие эту казнь описывали мне ее во

всех подробностях десятки раз, так что я очень хорошо

знаю, что произойдет со мной. Я буду стоять на крыш¬

ке люка,— руки и ноги в кандалах, черный капюшон на¬

двинут на глаза, узел петли за правым ухом — под моими

ногами разверзнется дыра, и я буду падать до тех пор,

пока веревка, натянувшаяся до отказа под тяжестью мо¬

его тела, не прекратит внезапно моего падения. Пос¬

ле чего вокруг меня столпятся врачи и один за другим

будут взбираться на табурет и, обхватив руками мое те¬

ло, чтобы, приостановить его мерное раскачивание,

будут прижиматься ухом к моей груди и считать зати¬

хающие удары сердца. Бывает, что и двадцать минут ис¬

течет с того мгновёния, как откроется люк, до того мгно¬

вения, когда сердце стукнет в последний раз. Но можете

мне поверить: они постараются самым научным способом

удостовериться в том, что человек действительно лишил¬

ся жизни, после того как ему накинули петлю на шею.
Я намерен несколько отклониться в сторону от моего

повествования и задать два-три Boinpoca обществу. Я

имею право и отклоняться и задавать вопросы: ведь в

самом непродолжительном времени меня выведут из этой

камеры и сделают со мной то, что, я только что описал.

Так вот: если шейные позвонки жертвы непременно дол¬

жны сломаться благодаря вышеупомянутому хитроум¬

ному расположению узла и петли, а также точному рас¬

чету веса жертвы и длины веревки, зачем же тогда, спра¬

шивается, заковывают руки жертвы в кандалы? Обще¬

ство в целом не в состоянии ответить на этот вопрос. Но

я знаю, для чего это делается. И это знает каждый палач-

любитель, хотя бы раз принимавший участие в линче^

ва«ии и видевший, как жертва хватается руками за ве¬
187

ревку, чтобы ослабить стягивающую горло петлю, кото¬

рая ее душит.
И еще один вопрос задам я самодовольному, заку¬

танному в благополучие, как в ватку, члену со*временного

общества, душа которого никогда не спускалась в пре-

исподню: зачем закрывают они голову и лицо жертвы

черным колпаком прежде, чем открыть люк под его но¬

гами? И не забудьте, что в самом непродолжительном

времени этот черный колпак будет надет на голову мне.

Так что я имею право спрашивать. Или они, эти псы, эти

твои верные цепные псы, о самодовольный обыватель,

страш‘атся взглянуть в лицо жертвы, в котором, как в

зеркале, отразится весь ужас того преступления, которое

они совершают над нами для вас и по вашему приказу?!
Не забывайте, что я задаю этот вопрос не в год ты¬

сяча двухсотый от рождества Христова, и не в год рож¬

дения Христа, и не в год тысяча двухсотый до рождества

Христова. Я, которого повесят в этом году, в году тыся¬

ча девятьсот тринадцатом от рождества Христова, за¬

даю эти вопросы вам, тем, кто, как принято думать,

является последователем Христа, вам, чьи цепные псы,

чьи гнусные прислужники-вешатели выведут меня из

моей камеры и спрячут мое лицо под куском черной ма¬

терии, ибо они не осмеливаются взглянуть на страшное

злодеяние, которое они совершат надо мной, пока я еще

буду жив.
Но вернемся к тому, что происходило у нас в карце¬

рах. Когда последний надзиратель удалился и дверь ко¬

ридора захлопнулась за ним, все сорок избитых, расте¬

рявшихся людей начали переговариваться и задавать

друг другу вопросы. Но тут один из пожизненно заклю¬

ченных великан-матрос по прозвищу Брамсель Джек, за¬

ревел, словно бык, требуя тишины, чтобы можно было

произвести перекличку. Все карцеры были заполнены, и

вот из каждого карцера по очереди стало доноситься,

сколько в нем заперто человек и как их зовут. Таким об¬

разом было установлено, что в карцерах находятся толь¬

ко проверенные люди и можно не опасаться, что нас под¬

слушивает доносчик.
Только я, единственный из всех, вызывал у заклю¬

ченных подозр^ение, потому что только я не принимал

участия в подготовке к побегу. И я был подвергнут са¬
188

мому придирчивому допросу. А что я мог им сообщить?

Сегодня утром, едва с меня сняли смирительную рубаш¬

ку и вьгеели из карцера, как тут же, без малейшего, на¬

сколько я мог понять, повода, меня снова швырнули в

карцер. Но моя репутация «неисправимого» сослужила

мне на сей раз хорошую службу, и скоро они заговори¬

ли о деле.
Я лежал и слушал и лишь тут впервые узнал о том,

что готовился побег.
«Кто же донес?» — Этот единственный вопрос был

у всех на устах, и всю ночь до рассвета он повторялся

снова и снова. Сесила Уинвуда среди брошенных в кар¬

церы не оказалось, и подозрение пало на него.
—	Остается только одно, ребята,— сказал в конце

концов Брамсель Джек.— Скоро утро, и, значит, скоро

всех нас выволокут отсюда и начнут спускать шкуру. Нас

поймали что называется с поличным: ночью, в одежде.

Уинвуд обманул нас и донес. Они возьмут отсюда всех,

одного за другим, и превратят в котлеты. Нас сорок че¬

ловек. Значит, всякое вранье непременно выйдет нару¬

жу. Поэтому каждый, когда нз него начнут вытряхивать

душу, должен говорить правду, всю правду и ничего, кро¬

ме правды, как под присягой.
И там, в этой темной яме, созданной людской бесче¬

ловечностью, четыре десятка пожизненно заключенных

преступников, прижавшись лицом к чугунным решеткам

дверей, один за другим торжественно поклялись гово¬

рить только правду.
Однако их правдивость принесла им мало пользы. В

девять часов утра наши тюремщики — эти наемные убий¬

цы на службе у самодовольных обывателей, олицетворяю¬

щих государство,— сытые, хорошо выспавшиеся тюрем¬

щики набросились на нас. Мы же не только ничего не

ели, нас лишили даже воды. А избитого человека обычно

лихорадит. Хотелось бы мне знать, читатель, имеешь ли

ты хоть малейшее представление о том, что такое из¬

битый заключенный? «Обработали» — так называется

это на нашем языке. Впрочем, нет, я не стану расска¬

зывать об этом. Достаточно для тебя узнать, что жесто¬

ко избитые, страдавшие от жажды люди семь часов

оставались без воды.
В девять часов появились наши тюремщики. Их бы¬
189

ло не слиш’Ком много. Да много и не требовалось — ведь

они отпирали карцеры по одному. Все они были воору¬

жены рукоятками от мотыг. Это очень удобное орудие

для «дисциплинирования» беззащитного человека. Две¬

ри карцеров отворялись одна за другой, и — карцер за

карцером — осужденных на пожизненное заключение лю¬

дей избивали, превращали в котлету. Впрочем, они про¬

явили полное беспристрастие: меня избили, как и всех

остальных. И это было только началом, так сказать, пре¬

людией к допросу, которому должны были быть подверг¬

нуты все заключенные поочередно в присутствии наем¬

ных палачей штата. Это было предупреждением, что¬

бы каждый мог почувствовать, что ожидает его нэ

допросе.
Я прошел через все муки тюремной жизни, через

нечеловеческие муки, но страшнее всего, куда страш¬

нее даже того, что готовят мне в недалеком будущем,

был тот ад, который воцарился в карцерах в после¬

дующие дни.
Первым на допрос взяли Длинного Билла Ходжа,

закаленного горца. Он возвратился через два часа —вер¬

нее, они притащили его обратно и швырнули на камен¬

ный пол карцера. Затем они увели Луиджи Поладзо,

сан-францисско'го бандита, чьи родители переехали в

Америку незадолго до того, как он появился на свет. Он

издевался над тюремщиками, дразнил их, предлагая по¬

казать, на что они способны.
Прошло немало времени, прежде чем Длинный Билл

Ходж нашел в себе силы совладать с болью и произне¬

сти что-нибудь членораздельное.
—	Что это еще за динамит? — опросил он наконец.—

Кто знает что-нибудь о динамите?
И, разумеется, никто ничего не знал, хотя допраши¬

вали только об этом.
Луиджи Поладзо вернулся даже раньше чем через

два часа, но это было уже лишь какое-то подобие чело¬

века: он что-то бормотал, как в бреду, и не мог ответить

ни на один вопрос, а вопросы сыпались на него градом

в нашем гулком каменном коридоре, ибо остальным еще

предстояло пройти через то, что он испытал, и всем хо¬

телось узнать, что с ним делали и о чем спрашивали.
Еще дважды на протяжении двух суток Луиджи уво-
190

ДИЛИ на допрос, когда же он превратился в бессмыслен¬

ного идиота, его навсегда отправили в отделение для

умалишенных. У Луиджи на редкость крепкое здо¬

ровье. У него широкие плечи, могучая грудная клетка,

крупные ноздри, хорошая, чистая кровь: он будет еще

долго лопотать что-то в камере для умалишенных, после

того как я повисну в петле и навсегда избегну истязаний

в каторжных тюрьмах Калифорнии.
Одного за другим — и всякий раз по одному — за¬

ключенных уводили из камер, и один за другим, воя и

стеная во мраке, обратно возвращались сломленные и те¬

лом и ду^ом люди. А я лежал в своем карцере и при¬

слушивался к этим стонам и воплям, к бессмысленному

бормотанию одуревших от боли существ, и смутные вос¬

поминания рождались в моей душе: мне начинало ка¬

заться, что когда-то я, надменный и бесстрастный, сидел

на высоком помосте, и до меня доносились такие же воп¬

ли и стоны. Впоследствии, как вы увидите, я открыл

источник этих воспоминаний, узнал, что эти стоны и воп¬

ли доносились со скамей, к которым были прикованы

гребцы-рабы, а я, римский военачальник, слушал их, сидя

на корме одной из галер Древнего Рима. Это было, когда

я плыл в Александрию по пути в Иерусалим... Но об

этом я расскажу позднее. А пока...
ГЛАВА IV
А пока я был во власти ужаса, наблюдая то, что тво¬

рилось в карцерах, после того как был обнаружен го¬

товившийся побег. Ни на секунду за все эти бесконечные

часы ожидания, ни на секунду не покидала меня мысль

о том, что рано или поздно настанет и мой черед отпра¬

виться тем же путем), как и другие заключенные, что и

меня, как и других, подвергнут чудовищным м1укам до¬

проса, а ПОТОМ1 принесут обратно утратившим» человече¬

ский облик и швырнут на каменный пол за обитую же¬

лезом дверь карцера.
И за мной пришли. Безжалостно, грубо, с пинками

и проклятиями, погнали куда-то, и я предстал перед ка¬

питаном Джеми и начальником тюрьмы Азертоном,

окруженными своими подручными — наймитами штата

Калифорнии и налогоплательщиков: с полдюжи>ны пала-
191

чеи-надзирателей топталось в комнате, ожидая приказа¬

ний. Но их услуги не понадобились.
—	Садись,— сказал мме начальник Азертон, указав

на крепкое деревянное кресло.
Но я, избитый и измученный, весь день и всю ноч1Ь

страдавший от жажды, ослабевший от голода и побоев,

обрушившихся на меня после пяти дней карцера и вось¬

мидесяти часов смирительной рубашки, подавленный

бедственной нашей судьбой и трепещущий перед пред¬

стоящим допросом (я ведь знал, что сделали с другими

заключенными), словом, я, жалкое, дрожащее подобие

человека и бывший профессор агрономии в тихом уни¬

верситетском городке, я колебался, не решаясь сесть.
Начальник тюрьм1ы Азертоя был крупный мужчина

мюгучего сложения. Его руки ухватили меня за плечи,

и во власти этой силищи я почув'ствовал себя соломин¬

кой. Он приподнял меня над полом и со всего маху

швырнул в кресло.
—	А теперь,— сказал он, в то врем1я как я старался

подавить кри'к боли и с трудом переводил дыхание,—^

ты расскажешь мне все, что тебе об этом известно, Стэн-

динг. Выкладывай, все вьжладывай, если хочешь остать¬

ся цел.
—	Я не знаю, что произошло, решительно ничего не

энаю...— начал я.
Вот и все, что я успел сказать. С рычанием он кинул¬

ся на меня, снова высоко поднял и швырнул в кресло.
—	Брось валять дурака, Стэндинг,— угрожающе

произнес он.— Выкладывай все как есть. Где динамит?
—	Я ничего не знаю ни о каком динамите,— воз¬

разил я.
И снова я был поднят и брошен в кресло.
Меня не раз подвергали самым разнообразным! пыт¬

кам, но когда теперь в тишине последних оставшихся

мне дней жизни я размышляю над этим, меня не поки¬

дает уверенность в том, что никакая пьггка не сравнится

с этим швырянием в кресло. Крепкое кресло постепен¬

но превращалось в обломки под ударами моего тела.

Потом принесли другое кресло, и вскоре и оно было раз¬

ломано в щепы. Но приносили еще кресла, и снова и

снова раздавался все тот же вопрос: «Где динамит?»
Когда начальник тюрьмы утомился, его сменил капи¬
192

тан Джеми, а затем тюремщик Моноэн пришел на смену

капитану Джеми и тоже принялся вколачивать меня в

кресло: «Где динамит? Где динамит? Где динамит?»

А динамита не было. К концу допроса я с радостью от¬

дал бы свою бессмертную душу за несколько фунтов ди¬

намита, местонахождение которого я мог бы указать.
Не знаю, сколько кресел сломалось под ударами мо¬

его тела. Бессчетное количество раз я терял сознание, и

в конце концов все слилось в какой-то смутный кошмар.

Меня пинками заставили идти куда-то, пото-м полунесли,

полуволочили по темн<жу коридору. А когда я очнулся

в своей камере, то обнаружил там1 доносчика. Это был

•»^щедушный человечек с мертвенно-бледньш лицом нар-

ко*мана, заключенный на короткий срок и готовый реши¬

тельно на все, лишь бы раздобыть наркотик. Едва я уви¬

дал его, как тотчас подполз к решетке и крикнул из по¬

следних сил:
—	Ко мне подсадили легавого, ребята,— Игнатиуса

Ирвина! Держите язык за зубами!
И такой взрыв бешеной ругани прогремел мне в ответ,

что тут, пожалуй, струхнул бы и более отважный человек,

чем Игнатиус Ирвин. Он же до того перетрусил, что

на него жалко было смотреть. А избитые заключенные,

рыча от боли и ярости, словно дикие звери, осыпали его

угрозами и расписывали на все лады, что сделают они с

ним, попадись он им только.
Имей мы секреты, присутствие доносчика' заставило

бы нас прикусить язык. Ну, а так как м^ы ничего не зна¬

ли и поклялись говорить правду, то никто и не подумал

молчать в присутствии Игнатиуса Ирвина. История с ди¬

намитом бьиа для всех главной и неразрешимой загад¬

кой, она всех ставила в тупик не меньше, чем меня.

И все обратились ко мне. Все заклинали меня чистосер¬

дечно признаться, если мне известно что-нибудь о ди-

нам1ите, и спасти их от дальнейших страданий. А я мюг

ответить им только истинную правду: я ничего не знаю

об этом динам1ите.
Прежде чем надзиратели увели бт меня Ирвина, я ус¬

пел узнать от него одну новость, показавшую, что эта

история с динамитом — дело не шуточное. Я, разумеется,

передал эту новость дальше. Ирвин сказал, что в тот день

в тюрьме не работала ни одна мастерская. Тысячи за-
13.	Джек Лондон. Т. Xh	193

ключенных оставались взаперти в своих камерах, и похо¬

же было на то, что работа не возобновится, пока не сы¬

щется д'ииамит, который кто-то ухитрился где-то спря¬

тать.
А допросы все продолжались. По-прежнему заключен¬

ных выводили поодиночке из карцеров и приволакива¬

ли или приносили на носилках обратно. От них мы узна¬

ли, что началйуник тюрьмы Азертон и капитан Джеми,

совсем обессилев, начали сменять друг друга каждые

два часа. Пока один спал, другой допрашивал. А спать

им1 приходилось, не раздеваясь, в той самюй ком)нате, в

которой сильных, здоровых мужчин одного за другим

превращали в калек.
И час за часом во мраке карцеров рос леденивший нас

ужас. О, поверьте мне, ибо я знаю: быть повешенным —

это пустяк по сравнению с теми страданиями, которым

может подвергаться человек при жизни — и все же про¬

должать жить. Я сам наравне с остальными заключен¬

ными терпел нечеловеческую боль и муки жажды. Но

MioH страдания усиливались еще тем, что я не был рав¬

нодушен к страданиям других. Два года назад я попал

в категорию «неисправашых», и страдания закалили мюи

нервы и мозг. Сильный человек, когда он сломлен, пред¬

ставляет собой страшное зрелище. А вокруг меня нахо¬

дилось сорок сильных мужчин, тело и дух которых были

сломлены. Вопли изнемогавших от жажды людей не умол¬

кали, и все это вместе напоминало сумасшедший дом:

крики, стоны, бормотания, горячечный бред...
Вы поняли, что произошло? Нас погубила наша

клятва говорить только правду. Когда сорок человек с

полным единодушием стали утверждать одно и то же,

начальник тюрьмы и капитан Джеми сделали из этого

один-единственный вывод: наши показания — это хоро¬

шо затверженная ложь, которую каждый из сорока по¬

вторяет, как попугай.
Надо признать, что положение тюремного начальст¬

ва тоже по-своему было отчаянным. Как я узнал впо¬

следствии, срочно, по телеграфу было созвано специаль¬

ное совещание тюрем1ного управления, и в тюрьму при¬

было два отряда милиции штата.
Стояла зима, а зимой даже в Калифорнии мороз бы¬

вает порой весьма жесток. В карцерах заключенным не
194

полагается даже одеял. Поверьте, избитому в кровь че¬

ловеку очень холодно лежать на заиндевевшем камен¬

ном полу. А воду они нам в конце концов дали. Осьтая

нас руганью и насмешкам-и, надзиратели приволокли по¬

жарные шланги и часами хлестали по карцерам! сильной

струей воды, хлестали до тех пор, пока не разбередили

заново все наши раны. Вода доходила нам! уже до ко¬

лен, и если раньше М1Ы бредили водой, молили о воде,

то теперь М1Ы неистовствовали, требуя, чтобы нас пере¬

стали поливать водой.
Я умолчу о TOMI, что происходило в карцерах дальше.

Замечусмимоходом толяуко, что ни один из сорока по¬

жизненно заключенных не стал уже прежним человеком.

К Луиджи Поладзо так и не вернулся рассудок. Длин¬

ный Билл Ходж мало-помалу свихнулся и примерно че¬

рез год тоже был переведен в отделение для умалишен¬

ных. О да, и некоторые другие последовали за Ходжем

и Поладзо! А кое у кого здоровье было настолько расша¬

тано, что тюремный туберкулез быстро свел их в могилу.

В течение последующих шести лет умерло десять человек

из сорока.
После пяти лет, проведенных в одиночном заключе¬

нии, когда меня везли из тюрьмы Сен-Квентин на суд,

я увидел Брамюеля Джека. Не сказать, чтобы я мог раз¬

глядеть много. Впервые за пять лет выйдя из мрака на

ярк'ий солнечный свет, я был слеп, как летучая мышь,

но все же при виде Брамселя Джека у меня заныло

сердце. Я заметил его, когда шел через тюремный двор.

Волосы у него совсем побелели. Еще молодой по годам,

он стал стариком. Грудь у него ввалилась, щеки запали,

руки тряслись, как у паралитика. Он еле ковылял и все

время спотыкался. Когда он узнал М)еня, на глазах у

него навернулись слезы: ведь и я превратился из чело¬

века в жалкую развалину. Мой вес едва достигал вось-

М1идесяти семи фунтов. Мои поседевшие волосы отросли

за пять лет, как грива. Усы и борода тоже основательно

отросли за эти годы. И я, как и Джек, едва ковылял и

спотыкался, и надзиратели поддерживали меня, пока я

брел через залитый солнцем небольшой тюремный двор.

Мы с Брамселем Джеком уставились друг на дру¬

га, и каждый из нас узнал в изуродованном подобии че¬

ловека товарища по несчастью.
195

Люди, подобные Брамселю Джеку, всегда пользуют¬

ся некоторыми привилегиями даже в тюрьме, и поэтому

он позволил себе некоторое нарушение тюремных правил:

хриплым, дрожащим голосом он заговорил со мной.
—	Ты молодец, Стэндинг,—прохрипел он.— Так они

от тебя ничего и не узнали.
—	Но я ничего и не знал, Джек,— прошептал я в от¬

вет. Волей-неволей я вынужден был шептать, ибо, про¬

молчав пять лет, почти разучился говорить.— Мие ка¬

жется, этого динам)ита никогда и не было вовсе.
—	Вот-вот,— закивал он, словно ребенок.— Стой на

своем. Не говори им ничего. Ты молодец. Я крепко ува¬

жаю тебя, Стэндинг. Ты умеешь держать язык за зубами.
И тут тюремщики увели меня, и больше я никогда не

видел Брамселя Джека. Было совершенно очев>идно, что

даже оя уверовал в конце концов в эту сказку о дина¬

мите.
#	*
*
Трижды вызывало меня к себе тюремное начальство

и поочередно то запугивало, то улещивало. Мне предста¬

вили на выбор две возможности: если я открою, где на¬

ходится динамит, я получу самое легкое наказание —

тридцать дней в карцере, а затем буду назначен старо¬

стой тюрем1Ной библиотеки. Если же я предпочту упор¬

ствовать и «е укажу, где хранится динамит, то останусь

в одиночке на весь срок заключения. Ну, а поскольку я

был приговорен к пожизненному заключению, это

означало пожизненное заключение в одиночке.
О нет! Калифорния — цивилизованная страна. Ниче¬

го подобного вы не обнаружите в своде законов этого

штата. Это— небывалое, неслыханно жестокое наказание,

и ни одно сов-ремеяное государство не пожелает нести

ответственность за такой закон. Тем» не менее я уже тре¬

тий человек в истории Калифорнии, который был присуж¬

ден к одиночному тюремному заключению пожизненно.

Другие два — это Джек Оппенхеймер и Эд Моррел. Я

скоро расскажу вам о них, ибо мне пришлось гнить с ни¬

ми бок о бок в безмолвии одиночных камер.
И еще вот что. Мои тюремщики намерены в скором

времени вывести тпя из тюрьмы и повесить... Нет, нет,

не за убийство профессора Хаскелла. За это я был при¬
196

говорен к пожизненному заключению. Они собираются

вывести меня из тюрь<мь1 и повесить, потому что я на¬

пал на надзирателя. А это уже не просто нарушение

тюремной дисциплииы. На это уже существует закон,'за¬

нимающий свое шсто в уголовном кодексе.
Кажется, я расквасил ему нос. Я не видел, шла л«

у него носом кровь, но свидетели утверждают, что шла.

Звали этого человека Сэрстон. Он был надзирателем в

тюрьме Сен-Квентин, отличался отменным здоровьем! и

весил сто семьдесят фунтов. Я был слеп, как летучая

мышь, весил меньше девяноста фунтов и так долго про¬

был ^ узкой камере, замурованный м)ежду четырьмя сте¬

нами, что, очутившись на открытом пространстве, опья¬

нел, и у меня закружилась голова. Несомненно, это

был самый типичный, клини/чески чистый случай на¬

чальной стадии агорафобии, и я убедился в этом в тот

же день, когда вырвался из одиночки и ударил тюрем¬

щика Сэрстона в нос.
Я расквасил ем1у нос, когда он преградил мне дорогу

и попьггался меня схватить. И вот теперь меня соби¬

раются повесить. По закону штата Калифорнии, присуж¬

денный к пожизненному заключению преступник вроде

меня, нанося удар надзирателю вроде Сэрстона, совер¬

шает уголовное деяние, караемое смертной казнью. Сэр-

стон, верно, уже через полчаса забыл, что у него шла из

носа кровь, но тем не менее меня за это повесят!
А теперь послушайте! В моем случае этот закон при¬

менен ех post facto ^ Когда я убил профессора Хаскелла,

такого закона еще не существовало. Он был принят уже

после того, как я был приговорен к пожизненному за¬

ключению. И в этом-то вся суть: вынесенный мне приго¬

вор поставил меня в положение, при котором я мог под¬

пасть под действие закона, еще не принятого. Ведь меня

могут повесить за нападение на йадзирателя Сэрстона

только благодаря моему статусу пожизненно заключен¬

ного. Совершенно ясно, что это^—решение ех post facto

и, следовательно, противоречит конституции.
Но какое значение имеет конституция для судей, ес¬

ли им нужно разделаться с небезызвестным профес¬

сором Даррелом Стэндингом? К тому же казнь моя от¬
* Задним числом (лат.).
197

нюдь не будет беспрецедентной. Как известно всем, кто

читает газеты, год назад здесь же, в Фолсемюкой тюрь¬

ме, за такое точно же преступление был повешен Джек

Оппенхеймер... Только оскорбление действием вырази¬

лось тогда не в том, что Оппенхеймер расквасил нос тю¬

ремщику: он невзначай порезал одного из заключенных

столовым ножом.
Странная это штука — жизнь, и человеческие поступ¬

ки, и законы, и хитросплетения судьбы. Я пишу эти стро¬

ки в той самюй камере, в Коридоре Убийц, в которой си¬

дел Джек Оппенхеймер, пока его не вывели отсюда и не

сделали с ним то, что собираются сделать со мной.
Я предупредил вас, что мне нужно написать о мно¬

гом. И я возвращаюсь к моему повествованию. Тюремное

начальство предложило сделать выбор: если я укажу,

где спрятан динамйт, то буду назначен старостой тю¬

ремной библиотеки и освобожден от работы в ткацкой

мастерской. Ехли же я откажусь сообщить его местона¬

хождение, то до конца дней своих останусь в одиночке.
Мне дали двадцать четыре часа смирительной рубаш¬

ки, чтобы я мог поразмыслить над их ультиматумом. За¬

тем я вторично предстал перед тюремным начальством.

Что я мог сделать? Я же не мюг указать им, где хранит¬

ся динамит, когда никакого динамйгга не существовало.

Я так им и сказал, а они сказали мне, что я лгу. Они

сказали, что я — тяжелый случай, опасный преступник,

выродок, один на столетие. И они сказали мне еще много

кое-чего, а затем отправили меня обратно в одиночку.

Меня поместили в одиночку номер один. В номере пя¬

том оидел Эд Моррел. В номере двенадцатом находился

Джек Оппенхеймер. И он сидел там уже десять лет.

А Эд Моррел сидел первый год. Он был приговорен к

пятидесяти годам заключения. Джек Оппенхеймер был

осужден пожизненно, так же, как и я. Казалось бы,

всем нам троим предстоит пробыть там немалый срок.

Однако прошло всего шесть лет, и уже никого из нас там1

нет. Джека Оппенхеймера повесили. Эд Моррел стал

главным старостой Сен-Квентина и совсем на днях был

помилован и выпущен на свободу. А я здесь, в Фолсем-

ской тюрьме, жду, когда суд1ья Морган в положенное

•время назначит день, который станет моим последним

днем.
198

Дураки! Словно они могут лишить меня моего бес¬

смертия с помощью сво-его неуклюжего приспособления

из веревки и деревянного помоста! О нет, еще бессчет¬

ное количество столетий я буду бродить снова и снова по

этой прекрасной земле! И не бесплотным духом буду я —

я буду владыкой и пахарем, ученым и невеждой, буду

восседать на троне и стонать под ярмом.
ГЛАВА V
Очень тяжело и тоскливо было мне первые недели в

одиночке, и часы тянулись нескончаемо долго. Ход вре¬

мени отмечался сменой дня и ночи, сменой дежурных

надзирателей. Днем становилось лишь чуть-чуть светлее,

но и это было лучше непроглядной ночной тьмы. В оди¬

ночке день — всего лишь вязкий тусклый сумрак, с тру¬

дом просачивающийся снаружи, оттуда, где ликует сол¬

нечный свет.
Никогда не бывает настолько светло, чтобы можно

было читать. Да, кстати сказать, и читать-то нечего. Ос¬

тается только лежать и думать, дум1ать. А я был приго¬

ворен к пожизненном1у заключению, и это означало, что

мне предстоит — если только я не сумею сотворить чудо,

создав тридцать пять фунтов динамита из ничего,—

все оставшиеся годы жизни провести в безмолвии

и мраке.
Постелью мне служил жидкий, набитый гнилой соло¬

мой тюфяк, брошенный на каменный пол. Укрывался я

ветхим, грязным одеялом. Больше в камере не было ниче¬

го — ни стола, ни стула — ничего, кроме этой тонкой со¬

ломенной подстилки и тонкого, вытертого от времени оде¬

яла. А я привык мало спать и много думать. В одиночном

заключении человек, оставленный наедине со своими мыс¬

лями, надоедает самому себе до тошноты, и тогда един¬

ственным спасением от самого себя служит сон. Годами

я спал в среднем не больше пяти часов в сутки. Теперь я

стал культивировать сон. Я сделал из этого науку. Я на¬

учился спать десять, затем двенадцать и, наконец, да¬

же четырнадцатьнп»ятнадцать часов в сутки. Но это был

предел, и все остальное время я волей-неволей был вы¬

нужден лежать, бодрствовать и думать, думать. А для
199

человека, наделенного живым умюм> и фантазией, это

прямой путь к безумию.
Я пускался на всяческие ухищрения, чтобы хоть чем^

то заполнить часы моего бодрствования. Я без конца воз¬

водил в квад]ратную и в кубическую степень всевозмож¬

ные числа, заставляя себя сосредоточиться, и вычислял

в уме самые невероятные геометрические прогрессии.

Я даже принялся было искать, шутки ради, квадратуру

круга... Но поймал себя на том, что начинаю верить в

возможность разрешения этой неразрешимой задачи. То¬

гда, поняв, что это тоже грозит мне потерей рассудка,

я отказался от поисков квадратуры круга, хотя, поверьте,

это было для меня большой жертвой, так как подобное

ум)ственное упражнение великолепно помюгало убивать

время.
Закрыв глаза и концентрируя вним1а«ие, я представ¬

лял себе шахматную дооку и разыгрывал сам с собой

длиннейшие шахматные партии. Но как тол1ько я достиг

в этом совершенства, игра потеряла для меня интерес.

Это было только времяпрепровождение и ничего больше,

ибо подлинная борьба невозможна, если игрок сражает¬

ся сам с собой. Я пытался расщепить свою личность на

две и противопоставить их друг другу, но все попытки бы¬

ли тщетны: я всегда оставался лишь одним игроком,

играющим за двоих, и не мог обдумать не только целого

плана игры, но даже ни единого хода без того, чтобы

это не стало немедленно известно партнеру.
И время тянулось медленно, мучительно тоскливо.

Я играл с мухами, с обыкновенными мухами, которые про*

н^1кали в камеру тем же путем, как и тусклый серый свет,

и убедился, что им доступно чувство азарта. Например,

лежа на полу своей камеры, я мысленно проводил на стр-

не, футах в трех от пола, черту. Пока мухи садились

на стену над этой чертой, я их не трогал. Но как только

они залетали ниже черты, я пытался их поймать. Я был

осторожен, старался не повредить им крылышки, и вско¬

ре они уже знали ничуть не хуже меня, где проходит

воображаемая черта. Когда им хотелось поиграть, они

садились на стену ниже черты, и случалось, что какая-

нибудь муха развлекалась со мной подобным обра¬

зом в течение целого часа. Утомившись, она перелетала

в безопасную зону и отдыхала там»
200

среди доброго десятка м»ух, живших в моей камере,

имелгмаь только одна муха, которая не хотела прииимать

участие в этом развлечении. Она упорно отказывалась

играть и, поняв, что садиться на стену ниже определен¬

ного места опасно, старательно избегала залетать туда.

Эта муха была угрюмым, разочарованным! созданием. Как

сказали бы у нас в тюрьме, по-видимому, у нее были свои

счеты с миром. И с другим1и мухам!и она тоже никогда не

играла. Но это была сильная, здоровая муха. Я доста¬

точно долго за ней наблюдал и имел возможность убе¬

диться в этом. Ее отвращение к игре было свойством ха¬

рактера, а не физических особенностей.
Поверьте, я хорошо знал всех моих мух. Меня пора¬

жало бесконечное множество различий, существовавших

между ними. О да, каждая муха обладала ярко выра¬

женной индивидуальностью и отличалась от других не

только размерами, окраской, силой и быстротой полета,

не только манерой летать и особыми уловками в игре, не

только своими прыжками и подскоками, не только тем,

как она кружилась и кидалась сначала в одну сторону,

затем в другую и, внезапно, на какую-то долю секунды,

касалась опасной части стены или делала вид, что она

ее касается, чтобы тут же взлететь и опуститься где-

нибудь в другом месте, нет,— все они резко отличались

друг от друга сообразительностью и характером, что про¬

являлось в довольно тонких психологических нюансах.
Я наблюдал нервных мух и флегматичных мух. Бы¬

ла одна муха-недоросток, которая порой впадала в на¬

стоящую ярость, то разгневавшись на меня, то — на сво¬

их товарищей. Приходилось ли вам когда-нибудь наб¬

людать, как на зеленом лужку, резвясь и брыкаясь от из¬

бытка бьющей через край силы и молодого задора, ска¬

чет, словно одержимый, жеребенок или теленок? Так

вот, у меня была одна такая Муха самая заядлая лю¬

бительница поиграть,— и когда ей удавалось раза^три-

четыре подряд безнаказанно коснуться запрещенной сте¬

ны и ускользнуть от бархатно-вкрадчивого взмаха мо¬

ей руки, она приходила в такой неистовый восторгай ли¬

кование, так торжествовала свою победу надо м«ой, что

принималась с бешеной скоростью кружиться у меня над

головой то в одном, то в другом направлении, но все вре¬

мя по одному и тому же кругу.
201

Более того, я всегда отлично з-нал наперед, когда та

или иная муха решит включиться в игру. Я не стану

утомлять ваше внимание, описывая в мельчайших подроб>*

ностях то, что мне приходилось наблюдать, хотя имен¬

но эти подробности и помогли мне не сойти с ума

в первый период мюего заключения в одиночке. Но об

одном случае я должен все-таки рассказать вам,— он мне

врезался в память. Как-то раз та самая муха-мизантроп,

которая отличалась угрюмостью нрава и никогда не всту¬

пала в игру, села по забывчивости на запрещенный

участок стены и немедленно попала ко мне в кулак.

Так, вообразите, она злилась после этого по крайней

мере час.
А часы в одиночке тянулись томительно: их нельзя

было ни убить, ни скоротать с помощью мух, хотя бы да¬

же самых умных. Ибо в конце концов мухи — это только

мухи, а я был человек, наделенный человеческим интел¬

лектом, активным и деятельным умом, со множеством на¬

учных и всяких других познаний, умом всегда жаждущим

занятия, а занять его было нечем, и мозг мой изнемогал

под бременем пустых раздумий. Я вспоминал виноград¬

ники Асти, где прошлым летом проводил опыты во вре¬

мя каникул, ища способ определять содержание моно¬

сахаридов в винограде и виноградных лозах. Я как раз

близился к завершению этой серии опытов. «Продолжает

ли их кто-нибудь?—думал я.— А если продолжает, то

с какими результатами?»
Поймите, мир для меня yMiep. Никаких вестей извне

не просачивалось в мюю темницу. Развитие науки шло

вперед быстрыми шагами, а ведь меня интересовали ты¬

сячи разнообразных проблем. Взять хотя бы мою тео¬

рию гидролиза казеина с помощью трипсика, которую

профессор Уолтер проверял в своей лаборатории. А про¬

фессор Шламнер сотрудничал со мной, стараясь обнару-

жить фитостерин в смеси животного и растительного жи¬

ров. Эта работа, несомненно, ведется и сейчас, но каковы

ее результаты? Мысль о том, что где-то здесь, близко, за

стенами тюрьмы, научная жизнь кипит ключом, а я не

только не могу принять в ней участие, но даже ничего

о ней не узнаю, сводила меня с ума. Они работали, а я

лежал на полу в своей камере и играл с мухами.
Однако тишина одиночки не всегда бывала полной.
202

с irepBbix дней моего заключения мне порой приходилось

слышать слабые, глухие постукивания, раздававшиеся

в самое неопределенное врем1я. А откуда-то очень издале¬

ка доносились ответные постукивания, еще более глухие,

еще более слабые. Почти всегда эти постукивания пре¬

рывались окриками надзирателей. А иной раз, когда пе¬

рестукивания продолжали звучать слиписом упорно, де¬

журные надзиратели призывали себе на подмогу других,

и по долетавшему до меня шуму я понимал, что на кого-то

надевают смирительную рубашку.
Все было ясно, как божий день. Я знал, так же как

знаХ^это каждый узник тюрьмы Сен-Квенти«, что двое

заключенных, сидевших в одиночках, были Эд Моррел и

Джек Оппенхеймер. И я понимал, что это они пересту¬

кивались друг с другом и понесли за это соответствую¬

щую кару.
Я ни секунды не сомневался, что код, которым они

пользуются, должен быгь чрезвычайно прост, и тем не

менее потратил впустую немало усилий, пытаясь его

понять. Он не мог не быть прост, однако мне никак

не удавалось его разгадать, сколько я ни бился. Но ко¬

гда в конце концов я все же разгадал его, он и в самом

деле оказался чрезвычайно простым, причем) проще всего

было именно то, что сбивало меня с толку. Не только

каждый день меняли они исходную букву кода,— нет, они

меняли ее каждый раз после любой паузы, наступавшей

в перестукиваниях, а другой раз так даже и в сере¬

дине перестукивания.
И вот настал день, когда я поймал начало кода, и тот¬

час же расшифровал две совершенно ясных и четких

фразы. А в следующий раз, когда они опять начали пе¬

рестукиваться, я снова не мог понять ни единого слова.

Но зато в тот первый раз!..
«Послушай... Эд... что... бы... ты,.; отдал... сейчас..^ за.**

щепотку... табака... и... клочок... бумаги?» — спрашивал

тот, чей стук доносился издалека.
Я чуть не вскрикнул от радости: вот она — ниточка,

связующая меня с товарищами! Вот оно — общение! Я

жадно вслушивался, и вскоре до м>еня донесся более

близкий ответный стук. По-видимому, стучал Эд Моррел:
«За... пятицентовую... пачку... я... бы... согласился по¬

лучить... двадцать... часов смирительной рубашки...»
203

Тут перестукивание €ыло' прерваио грубымг ожрикол»

надзирателя:
—	Моррел, прекрати!
Со стороны может показаться, что человеку, пригово¬

ренному к пожизненному одиночному заключению, уже

нечего терять: хуже ведь ничего не может быть,— и по¬

тому надзиратель бессилен застав-ить его подчиниться и

перестать стучать. Но есть еще смирительная рубашка.

Есть еще лишение пищи. Ехть еще пыгка жаждой. И

побои. А узник в своей крохотной камере беспомощен,

совершенно беспомощен.
Словом, перестукивание прекратилось, а ночью я ус¬

лышал его снова и был поставлен в тупик. Они изменили

исходную букву кода, как видно, договорившись об этом

заранее. Но я уже разгадал его принцип, и через не¬

сколько дней, когда они опять начали со знакомой мне

буквы, я не стал дожидаться приглашения.
—	Приветствую вас,— простучал я.
—	Привет, незнакомец,— ответил Моррел.
А Оппенхеймер добавил:
—	Добро пожаловать в наш город.
Они поинтересовались, кто я такой, на какой срок

приговорен к одиночному заключению и за что. Но все

эти вопросы я сначала оставил без вниМ1а«ия, торопясь

выяснить, по какой системе они меняют исходную бук¬

ву кода. После того, как М1не это объяснили, мы немного

побеседовали. Это был знаменательный день — ведь два

пожизненно заключенных неожиданно приобрели еще од¬

ного товарища по несчастью. Правда, вначале они при¬

няли меня в свою компанию лишь, так сказать, на про¬

бу. Потом они признались мне, что опасались, как бы я

не оказался шпиком, подосланным к ним, чтобы под¬

строить какое-нибудь ложное обвинение. С Оппенхейме-

ром это однажды уже проделали, и он дорого заплатил

за свою доверчивость, которой воспользовался шпик,

подсаженный к нему начальником тюрьмы Азерто-

ном.
К моему удивлению,— я чуть не сказал, к моему во¬

сторгу,— оба М10И товарища по заключению уже слыша¬

ли <^0 Мне, как о «неисправимом!». Даже в эту могилу,

где Оппенхеймер тоМился десятый год, проникла моя

слава или, выражаясь скромнее, известность.
204

Мне было что пора*ссказать им> о событиях, происхо*

дивших в тюрьме и за ее стенами. Они не слышали ни¬

чего о якобы подготовлявшемся побеге сорока пожизнен¬

но заключенных, о поисках несуществующего динамита,

словом, о той предательской западне, в которую заманил

нас Сесил Уинвуд. Они сказали м'не, что в одиночки про¬

сачиваются порой кое-юакие слухи через надзирателей,

но что за последние два месяца никаких вестей к ним сю¬

да не долетало. Надзиратели, дежурившие все это

врем1я в одиночках, принадлежали к числу наиболее ту¬

пых и злобных.
В тот день каждый надзиратель, заступавший на де¬

журство, изливал на нас потоки брани за наше пере¬

стукивание. Но мы не могли удержаться. К двум заживо

погребенным внезапно прибавился третий, и нам) слиш¬

ком MiHoroe нужно было сказать друг другу, а наша бе¬

седа, и без того медленная, ползла совсем уж черепашь¬

им шагом, так как у меня еще не было опыта в таком

способе общения между людьм1И.
—	Подожди, ночью выйдет на дежурство Конопа¬

тый,— выстукивал мне Моррел.— Он почти все дежурст¬

во храпит, и мы тогда сможел» отвести душу.
Да, мы наговорились всласть в ту ночь! Ни на секун¬

ду не сомкнули мы глаз. Конопатый Джонс был желчным)

и злым человеком, невзирая на свою толщину, но мы

благословляли ее, так как она заставляла его дремать

украдкой. И все же наше неумолчное перестукивание бе¬

сило Конопатого, так как тревожило его сон, и он снова и

снова орал на нас. Так же проклинали нас и другие ноч¬

ные дежурные. А наутро все они сообщили начальству,

что заключенные перестукивались от зари до зари, и нам

пришлось расплачиваться за наш М)ален1укий праздник:

в девять часов утра появился капитан Джеми в сопро¬

вождении нескольких подручных, и нас зашнуровали в

смирительные рубашки. Двадцать четыре часа под¬

ряд — до девяти часов следующего утра М1Ы без пищи и

воды валялись в см)ирительных рубашках на кам-енном)

полу, заплатив такой ценой за то, что позволили себе

поговорить друг с другом.
о да, наши тюремщики были настоящие звери. И

они так обращались с нами, что мы, для того чтобы

выжить, должны были ожесточиться и тоже превра¬
205

титься в зверей. От грубой работы грубеют руки. От

жестоких тюремщиков ожесточаются заключенные. Мы

продолжали перестукиваться, и нас в наказание то и де¬

ло затягивали в смирительные рубашки. Лучшим време¬

нем суток была ночь, и порой, когда BMie-CTo наших по¬

стоянных мучителей на дежурство случайно выходил кто-

нибудь другой, мы перестукивались всю ночь.
Для нас, живших в вечном! мраке, дни и ночи слива¬

лись в одно. Спать мад мюгля в любое врем)я, перестуки¬

ваться — только от случая к случаю. Мы пересказали

друг другу почти всю нашу жизнь, и долгими часами

Моррел и я лежали молча, прислушиваясь к доносив¬

шимся издалека слабым, глухим звукам. Это Оппенхей-

мер медленно, слово за словом выстукивал историю своей

жизни—рассказывал о детстве, проведенном в трущобах

Сан-Франциско; о бандитской шайке, заменившей ему

школу; о знакомстве со всеми видами злодеяний и поро¬

ка; о том, как в четырнадцать лет он был мальчиком на

побегушках в квартале красных фонарей; о том, как

впервые попал в лапы полиции; о кражах и грабежах, и

снова о кражах и грабежах и, наконец, о предательстве

товарища и о кровавом расчете в тюремных стенах.
Джек Оппенхеймер был прозван «Человек-Тигр».

Какой*^ досужий репортер пустил в ход эту лихую клич¬

ку, и ей суждено было надолго пережить человека, ко¬

торый ее носил. Однако я видел в Джеке Оппенхеймере

черты истинной человечности. Он был надежный и вер¬

ный друг. Он никогда никого не выдавал, хотя не раз нес

за это наказание. Он был отважен. Он был терпелив. Он

был способен на самопожертвование. Я мог бы расска¬

зать об ЭТОМ) целую историю, но у меня нет времени. И он

страстно ненавидел несправедливость. Когда Джек Оп¬

пенхеймер совершил в тюрьме убийство, им руководило

одно — обостренное чувство справедливости. И у него

был великолепный ум. Ни пожизненное заключение в

тюремных стенах, ни десять лет, проведенных в одиноч¬

ной камере, не затуманили его рассудка.
Моррел был тоже добрый, верный товарищ и тоже

обладал недюжинным умом». В сущности, трое самых ум¬

ных людей в тюрьме Сен-Квентин (стоя одной ногой в

мюгиле, я имею право заявить это, не боясь, что М)еня

обвинят в нескромности) гнили бок о бок в одиночных
206

камерах. Теперь, оглядываясь назад в конце своего жиз¬

ненного пути и вспоминая все, чему научила меня тюрь¬

ма, я прихожу к заключению, что сила и глубина ума не¬

совместимы с покорностью. Глупые люди, трусливые лю¬

ди, люди, не наделенные бесстрашием, неистребимым

чувством» товарищества и страстной тягой к правде и

справедливости,— вот те, из кого создаются образцовые

заключенные. Я благодарю всех богов за то, что Джек

Оппенхеймер, Эд Моррел и я никогда не были образцо¬

выми заключенными.
ГЛАВА VI
Ребенок, который определил пам1ять, как «то, чем за¬

бывают», был не так уж неправ. Умение забывать — это

свойство здорювого мюэга. Неотвязные воспоминания оз¬

начают ма>нию, безумие. И в одиночной камере, где ме¬

ня осаждали неотвязные воспом)инан>ия, я искал способа

забыть. Но, забавляясь с мухами, играя сам с собой в

шахматы, перестукиваясь с товарищами, я находил лишь

частичное забвение, а искал я полного.
Оставались детские воспом1ин1ания об иных временах

и об иных странах — «чуть брезжущие отблески сияния»,

как писал Вордсворт. Неужели ребенок, становясь взрос¬

лым, утрачивает эти воспоминания безвозвратно? Не¬

ужели они полностью стираются? Или память об иных

временах и об иных странах все еще дремлет, погребенная

в клеточках мозга, как я был погребен в одиночке тюрь¬

мой Сен-Квентин?
Известны случаи, когда люди, приговоренные к по¬

жизненному одиночному заключению, получали пом1йло-

вание и, слов1но воскреснув, вновь любовались солнечным

светом. Так почему же не может воскреснуть и детская

n^MiHTb о другой жизни?
Но как воскресить ее? Забыв настоящее и все, что

легло между этим настоящим и детством, решил я.
А как же достигнуть этого? С помощью гипноза. Ес¬

ли с помощью гипноза мне удастся усыпить сознание и

разбудить подсознание, тогда победа будет одержана,

тогда все тюремные двери в мозгу распахнутся и уз¬

ники выйдут на свободу, к солнцу.
207

Так я рассуждал, а к чему это привело, вы узнаете

далее. Но сперва я хочу рассказать про мюи собственные

детские BocnoNTHnaHHiH об иных временах. Я упивался то<*

гда отблесками сияния других жизней. Меня, как и всех

детей, мучила память, кем я был прежде. Происхо'дило

это в дни, когда я только становился самим собой, и

присущие мне в иных жизнях характеры еще не затвер¬

дели и не выкристаллизовались в новую личность,

которая несколько коротких лет звалась Даррелом

Стэндингом.
Я расскажу только об одном эпизоде. Случилось это

в Миннесоте на нашей старой ферме. Мне еще не испол¬

нилось шести лет. В нашем доме остановился переноче¬

вать вернувшийся из Китая миссионер, которого Мис¬

сионерский совет послал собирать пожертвования среди

фермеров. То, о чем я хочу рассказать, произошло на

кухне после ужина, когда мать укладывала меня спать,

а миссионер показывал нам фотографии Святой

Земли.
Я, разум)еется, давно забыл бы то, о чем собираюсь

сообщить вам, если бы впоследствии не слышал множест¬

во раз, как мой отец рассказывал об этом удивленным

слушателям.
Увидев одну из фотографий, я вскрикнул и стал ее

рассматривать — сначала жадно, а потом разочарован¬

но. Сперва она показалась мне такой знакомой, словно

это была фотография отцовского сарая, а потом) все вдруг

стало чужим. Однако я продолжал ее рассматривать, и

изображение снова стало щемяще-знакомым».
—	Это Башня Дав1ида,— объяснил миссионер, обра¬

щаясь к моей матери.
—	Нет! — убежденно воскликнул я.
—	По-твоем1у, она называется не так? — спросил

•миссионер.
Я кивнул.
—	Ну, а как же она называется, милый мальчик?
—	Она называется...— хотел я ответить и запнул¬

ся.—г Я забыл.
—	Она стала какой-то не такой,— добавил я, помол¬

чав.— Ее всю перестроили.
Тут. миссионер выбрал из тачки другую фотографию

и протянул ее матери.
208

—	я побывал здесь полгода назад, миссис Стэн-

динг,— сказал он и, указав пальцем, добавил: — Это Яфф¬

ские ворота, через которые я прошел прямо к Башне

Давида — она вот тут, на заднем) плане, где прижат мой

палец. В этом согласны все ученые-богословы. Эль Ку-

лах называл ее...
Тут я опять перебил его и, показав на развалины в

левом углу фотографии, воскликнул:
—	Она где-то вот тут! Так, как вы, ее называли ев-

реи. А мы называли ее по-другому. Мы называли ее... я

забыл.
—	Нет, вы только его послушайте! — засмеялся

отец.— Можно подумать, что он бывал там!
Я уверенно кив-^л, так как не сомневался, что мне до¬

водилось бывать в тех местах, хотя они как-то странно

изменились. Отец расхохотался еще громче, а миссио¬

нер решил, что я смеюсь над ним. Он показал мне еще

одну фотографию: унылая пустыня, без единого деревца

или травинки, прорезанная лощиной с пологими каме-

иистымм склонами. Неподалеку виднелась кучка жалких

лачуг с плоскими крышами.
—	Ну, а это что такое, милый мальчик?—осведо¬

мился миссионер.
И я вспомнил!
—	Сам.ария! — ответил я, не задум)ьгваясь.
Отец захлопал в ладоши, м-а1*ь совсем растерялась,

не понимая, что на меня нашло, а миссионер как будто

рассердился.
—	Мальчик не ошибся,— сказал он.— Эта деревня

действительно находится в Самарии. Я проезжал через

нее. Поэтому я и купил эту фотографию. А шлвьчик, не¬

сомненно, уже в<идел другие такие фотографии.
Но и отец и шть стали уверять его, что этого быть

не может.
—	Только на картинке она не такая,— расхрабрил¬

ся я, а моя память в это время деятельно восстанавли¬

вала все исчезнувшие особенности ландшафта. Общий

его характер остался прежним, так же, как и очертания

далеких холмюв, Я начал вслух перечислять изменения,

тыча пальцем.
—	Дома были вот здесь, справа. А здесь были де¬

ревья, много деревьев, много травы и много коз. Я, как
14.	Джек Лондон. Т. XI.	209

сейчас, их вижу. Коз пасут двое мальчиков. А вот тут

много людей, и все они идут за одним человеком. А вон

там,— я прижал палец к тому месту, где перед этим обо¬

значил деревню,— а вон там много бродяг. Они одеты в

лохмотья. И они больны. У них все лица, руки и ноги в

болячках.
—	Он слышал об этом в церкви или где-нибудь еще...

Евангелие от Луки, исцеление прокаженных,— сказал

миссионер с довольной улыбкой.— А сколько было бро¬

дяг, М1ИЛЫЙ м)ал1ьчик?
В пять лет я уже умел считать до ста и, мысленно

их пересчитав, сказал:
—	Их десять. Они машут руками и кричат на

остальных людей.
—	Но не подходят к ним? — последовал вопрос.
Я покачал головой.
—	Нет, они стоят на месте и вопят, словно с ними

стряслась беда.
—	Продолжай,— настойчиво произнес миссионер.—

Что еще происходит? Что делает человек, который, как

ты сказал, идет во главе толпы?
—	Они все остановились, а он что-то говорит боль¬

ным бродягам. И мальчики с козами тоже остановились

посмотреть. Все смотрят.
—	А что дал1ьше?
—	Ничего. Больные бродяги уходят в деревню. Они

больше не кричат, и вид у них совсем здоровый. А я си¬

жу на моем коне и смотрю.
Тут все трое моих слушателей рассмеялись.
—	Ия совсем большой! — крикнул я сердито.— И у

меня есть дли'нный м)еч.
—	Это десять прокаженных, которых Христос исце¬

лил вблизи Иерихона на пути в Иерусалим,— объяснил

миссионер моим родителям.— Мальчик был на представ¬

лении с волшебным фонарем и видел диапозитивы зна¬

менитых картин.
Но и отец и MiaTb были совершенно уверены, что я ни¬

когда в жизии не видел волшебного фонаря.
—	Покажите ему еще что-нибудь,— попросил отец.
—	Тут все не так,— пожаловался я, разглядывая фо-»

тографию, которую протянул мне миссионер.— Только

вон этот холм на месте и другие холмы. Вот тут должна
210

бы проходить дорога. А там — сады и дома за высокими

каменными изгородями. А с другой стороны должны быть

расселины в скалах, где они хоронили своих покойников.

Видите это место? Тут они кидали камням!и в людей, по¬

ка не забивали их до смерти. Сам1 я этого не видел. Мне

об этом только рассказывали.
—	А что это за холм? —спросил миссионер, показы¬

вая на возвышенность в центре изображения, ради ко¬

торой, видимо, и делался этот снимок.— Ты знаешь, как

он называется?
. Я покачал головой.
—	Он никак не называется. Там убивали людей. Я

сам видел много раз.
—	То, что он говорит, теперь согласуется с мнением

большинства авторитетов,— удовлетворенно заявил

миссионер.— Этот холм — Голгофа, «Холм черепов», а

может бьггь, ему дали такое название потому, что он

напоминает по форм)е череп. Вот посмотрите, сходство

действительно есть. Здесь распяли...— Он умолк и повер¬

нулся ко мне;—Кого они распяли тут, юный ученый?

Скажи нам, что еще ты видишь?
Да, я видел — отец рассказывал, что глаза у меня

так и лезли на лоб,— но я упрямо помотал головой и

пробурчал:
—	Я вам1 не скажу, потому чго вы надо мной смеетесь.

Я видел, как там убивали много людей. Их прибивали

гвоздями долго-долго... Я видел, да только не скажу.

Я никогда не вру. Вот спросите у моей мамы, вру ли я.

Или у отца. Да он бы за вранье шкуру с меня спустил!

Вот спросите его.
И больше миссионеру ничего не удалось от меня до¬

биться, хотя он соблазнял меня фотографиями, от ко¬

торых моя голова шла кругом: столько в ней теснилось

картин-воспоминаний; слова сами рвались на язык, но

я упрямо проглатывал их и молчал.
—	Из него, надо полагать, выйдет хороший знаток

священного писания,— сказал миссионер моим родите¬

лям, когда я, пожелав им всем спокойной ночи, ушел

спать.— А может быть, благодаря такому богатому во¬

ображению он станет известным писателем.
Это доказывает, как ошибочны бывают пророчества.

Вот сейчас я сижу в камере Коридора Убийц и пишу
211

эти строки, ожидая своего конца, или, вернее, конца Дар¬

рела Стэндинга, ибо его скоро выведут отсюда и, затянув

на его шее петлю, попробуют погрузить во мрак; и

я улыбаюсь про себя. Я не стал ни знатоком священного

писания, ни модным романистом. Наоборот, перед тем,

как меня на пять лет заживо похоронили в одиночке, я

занимался тем, о чем миссионер даже не подумал: я был

знатоком сельского хозяйства, профессором агрономии,

специалистом по снижению непроизводительных затрат

труда, экспертом интенсивного сельского хозяйства, уче-

ньгм-исследователем, работавшим в лабораториях, где

абсолютным законом являются точность и проверенные

под микроскопом факты.
И вот я сижу жарким, летним днем здесь, в Коридо¬

ре Убийц, и перестаю писать свои воспоминания, чтобы

послушать успокоительное жужжание мух в сонном воз¬

духе и уловить обрывки тихого разговора, который ведут

между собой Джозеф Джэксон — убийца-негр в камере

справа, и Бамбеччо — убийца-итальянец в камере слева.

От зарешеченной двери до зарешеченной двери, поперек

моей зарешеченной двери, они обмениваются мнения¬

ми относительно обеззараживающих и целительных

свойств табачной жвачки для рваных ран.
И, глядя на авторучку, зажатую в моей застывшей

руке, я вспоминаю другие мои руки, которые в давно

прошедшие времена сжимали кисточку, гусиное перо и

стиль, и успеваю мысленно спросить себя, приходилось

ли этому миссионеру, когда он был малышом, ловить чуть

брезжущие отблески сияния и обретать на мгновение

радость прежних дней скитаний среди звезд.
Но вернемся к дням, которые я проводил в одиноч¬

ке, когда уже постиг код перестукивания, но все же на¬

ходил часы, пока бодрствовало сознание, невыносимо

долгими. С помощью самогипноза, к которому я при¬

бегал не без успеха, я научился погружать свое созна¬

ние в соя н пробуждать, вьювобождать подсознание. Но

оказалось, что оно не знает и не признает никаких за¬

конов. Оно блуждало по кошмарам, где не было никакой

связи между событиями, временем и личностью. Я гип¬

нотизировал себя чрезвычайно простым способом. Усев¬

шись по-турецки на свой тюфяк, я начинал напряженно

вглядываться в обломок желтой соломинки, который при¬
212

лепил к €тене камеры вблизи от двери, где было светлее

всего. Я смотрел йа эту яркую точку, приблизив глаза по¬

чти вплотную к ней и заводя их кверху, чтобы напряже¬

ние было сильнее. Одновременно я ослаблял свою волю и

отдавался головокружению, которое неизменно меня охва¬

тывало. И когда я чувствовал, что вот-вот потеряю рав¬

новесие и опрокинусь назад, я Закрывал глаза и в тупом

оцепенении падал на тюфяк. А затем полчаса или де¬

сять минут, а то и целый час нелепо метался по скла¬

дам памяти о М01ИХ вечных возвращениях на землю, но

эпохи и страны сменялись слишком быстро. Пробужда¬

ясь, я сознавал, что вбсь этот пестрый и нелепый калей¬

доскоп был связан воедино личностью Даррела Стэндин-

га. Но и только. Мне ни разу не удалось полностью про¬

жить какое-то единое существование, не удалось уловить

в своем сознании единую точку совпадения времени и

пространства. Мои сны, если их можно назвать снами,

были лишены системы и логики.
Вот один пример таких моих блужданий. За корот¬

кий промежуток пятнадцатиминутной власти подсозна¬

ния я ползал и ревел в тине первобытного мира и сидел

рядом с Хаасом в аэроплане, разрывая воздух двадцато¬

го века. Очнувшись, я вспомнил, что я, Даррел Стэн-

динг, за год до моего заключения в Сен-Квентин действи¬

тельно летал с Хаасом над Тихим океаном в Санта-Мо¬

нике. Очнувшись, я не мог вспо'мнить, когда я ползаЛ

и ревел в древней тине. Тем не менее я пришел к заклю¬

чению, что каким-то образом я действительно вспомнил

давнее-давнее прошлое и что оно было реальностью

для какого-то предыдущего существования, когда я был

еще йе Даррелом Стэндингом, а другим человеком или

животным — тем, что ползало и ревело. Просто одно со¬

бытие было гораздо дальше от меня во времени. Но оба

они действительно произошли, иначе как бы я мог о них

помнить?
О, эта смена ярких образов и бурных жизней! На не¬

сколько минут высвободив свое подсознание, я успевал

побывать в королевских дворцах, сидеть там выше соли и

ниже соли, успевал стать шутом, дружинником, писцом и

монахом; я успевал стать правителем, восседавшим во

главе стола,— моя светская власть опиралась на мой меч,

на толщину стен моего замка и на многочисленность мо¬
213

их дружинников, но и духовная власть принадлежала

мне, потому что священники и жирные аббаты си¬

дели ниже меня, тянули мое вино и угощались моим

жарким.
Я носил железный ошейник раба под холодными не¬

бесами и любил принцесс царского дома в полную сол¬

нечных запахов тропическую ночь, когда черные неволь¬

ники разгоняли духоту опахалами из павлиньих перьев,

а вдалеке, за фонтанами и пальмами, раздавалось ры¬

канье львов и вопли шакалов. Скорчившись в ледяной

пустыне, я грел руки над костром из верблюжьего поме¬

та; я лежал ничком у высохшего колодца, в скудной те¬

ни спаленной солнцем полыни, и хриплым шепотом про¬

сил воды, а вокруг меня на солончаках валялись кости

людей и животных, которые когда-то тоже просили во¬

ды, а потом умерли.
Я был рулевым на корабле и наемным убийцей, уче*

ным и отшельником, я низко склонялся над рукописны¬

ми страницами огромных пропыленных фолиантов в ти*

хом полумраке монастыря, воздвигнутого на высоком хол¬

ме, .а на склонах, под монастырскими стенами крестьяне

все еще трудились в виноградниках и среди олив, хотя

солнце уже зашло, и пастухи гнали с пастбищ блеющих

коз и мычащих коров; да, и я вел вопящие толпы мятеж¬

ников по мостовой древних, давно забытых городов, раз¬

битой колесницами и лошадиными копытами; торжест¬

венно и мрачно я объявлял закон, указывал на серьез¬

ность преступления и приговаривал к смерти людей, ко¬

торые, подобно Даррелу Стэндингу в Фолсеме, наруши¬

ли закон.
И с головокружительной высоты марсовой площад¬

ки, дрожащей над палубой корабля, я смотрел на про¬

низанные солнцем воды, где в бирюзовой глубине мер¬

цали кораллы, и проводил корабль в спокойные, зеркаль¬

ные лагуны, и якоря, гремя, падали близ осененных паль¬

мами пляжей из кораллового песка; и я сражался в дав¬

но забытых битвах, когда резня не прекращалась даже с

заходом солнца и продолжалась всю ночь под сверкаю¬

щими звездами, а прохладный ветер с далеких снежных

вершин был не в силах охладить пыл битвы; и я снова

становился маленьким мальчиком Даррелом Стэндин-

гом, который бродил босиком по напоенным росой весея-
214

ним лугам миннесотской фермы, кормил покрасневшими

от холода руками коров в стойлах, наполненных их клу¬

бящимся дыханием, и с боязливым ужасом слушал по

воскресеньям проповеди о величии грозного бога, о Но¬

вом Иерусалиме и об адских муках.
Вот какие обрывочные мимолетные видения посеща¬

ли меня, когда в одиночной камере тюрьмы Сен-Квентин

я терял сознание, пристально глядя на ярко блестевший

обломок соломинки. Откуда приходили они ко мне? Я

ведь не мог создать их из ничего в своей глухой темни¬

це, как не мог создать из ничего тридцать пять фунтов

динамита, которых с таким упорством добивались от ме¬

ня капитан Джеми, начальник тюрьмы Азертон и тю¬

ремный совет.
Я, Даррел Стэндинг, родившийся и выросший на фер¬

ме в Миннесоте, в прошлом профессор агрономии, «не¬

исправимый» арестант в тюрьме Сен-Квентин, а сейчас

приговоренный к смерти человек в Фолсеме. И то, о чем

я пишу, то, что я извлек из складов моего подсознания,

не принадлежит Даррелу Стэндингу. Я, Даррел Стэн¬

динг, родившийся в Миннесоте и приговоренный к по¬

вешению в Калифорнии, никогда не любил царских до¬

черей в царских дворцах, никогда не дрался врукопаш¬

ную на качающихся палубах, не тонул в винном погребе

корабля, упившись ромом под пьяные крики и пред¬

смертные песни моряков, когда судно билось и трещало

на чернозубых рифах и вода журчала над головой, под

ногами и повсюду вокруг.
Все это не имеет никакого отношения к жизни Дар¬

рела Стэндинга, и все же я, Даррел Стэндинг, нашел

все это в тайниках моей памяти, гипнотизируя себя в

одиночке Сен-Квентина. Все эти события так же не при¬

надлежали Даррелу Стэндингу, как не принадлежало

ему подсказанное фотографией слово «Самария», когда

его детские губы произнесли это слово.
Нельзя создать что-нибудь из ничего. Как я не мог

создать в одиночке тридцать пять фунтов динамита из

ничего, так я не мог создать в одиночке из ничего эти

видения времени и пространства, ведь они не имели от¬

ношения к жизни Даррела Стэндинга. Все это крылось

в глубинах моего сознания, а я только-только начинал

находить путь к ним.
215

ГЛАВА VII
* В этом-то была вся беда: я знал, что в моем мозгу

скрыта сокровищница воспоминаний о других жизнях,

но мне удавалось только метаться по этим воспомина¬

ниям, подобно сумасшедшему. У меня была сокровищни¬

ца, но мне нечем было ее открыть.
Я вспомнил о болезни Стейтояа Мозеса — священни¬

ка, в котором поочередно просыпались личности святого

Ипполита, Плотина, Афинодора и друга Эразма Рот¬

тердамского по имени Гроцин. А потом, припомнив опы¬

ты полковника Дероша, о которых мне довелось прочесть

в былые деятельные дни, я почувствовал полную уверен¬

ность, что Стейтон Мозес в прежние свои жизни действи¬

тельно был теми людьми, чьи личности порой, казалось,

просыпались в нем. Собственно говоря, они и он были

одно. Все они были лишь звеньями вечной цепи возвра¬

щений.
Но особенно упорно я старался вспомнить опыты

полковника Дероша. Выбирая легко поддающихся гипно¬

зу субъектов, он, по его утверждению, возвращался во

времени к их предкам. Он описал свои опыты с Жозефи¬

ной, восемнадцатилетней девушкой, жившей в Вуаро-

не, в департаменте Изер. Загипнотизировав Жозефину,

полковник Дерош отсылал ее назад, через годы ее от¬

рочества, детства и младенчества, через безмолвный мрак

материнской утробы, через безмолвие и мрак тех лет, ко¬

гда она, Жозефина, еще не была рождена, к свету и жиз¬

ни ее предыдущего существования, в образе угрюмого,

ворчливого и больного старика, по имени Жан-Клод

Бурдой, который служил в 7-м артиллерийском полку в

Безансоне и умер в возрасте семидесяти лет, будучи по¬

следние годы прикован к постели. Полковник Дерош за-

пшнотизировал затем тень Жана-Клода Бурдона и ото¬

слал его еще дальше, через младенчество, рождение н

мрак небытия, пока он снова не увидел свет и жизнь в

образе злобной старухи Филомены Катерон, своей пред¬

шественницы.
. Но, как я ни старался, кусочек соломы, поблескивав¬

ший в жалком луче света, просачивавшемся в одиноч¬

ную камеру, ни разу не помог мне получить цельную кар¬

тину предыдущего существования. В конце концов после

многих неудач я реш'ил, что, только пройдя через смерть,
216

я смогу воскресить полное и ясное воспоминание о моих

прежних личностях. Но жизнь была сильна во мне. Я,

Даррел Стэндинг, не хотел умирать и не позволял на¬

чальнику тюрьмы Азертону и капитану Дж^и убить ме¬

ня. Потребность жить всегда была во мне так велика,

что, наверное, только благодаря ей я все еще здесь,

ем и сплю, думаю и грежу, пишу этот рассказ о моих

различных «я» и жду неизбежной петли, которая завер¬

шит один из эфемерных периодов длинной цепи моих

существований.
И вот тогда я узнал смерть в жизни, тогда я научил¬

ся ей. Как вы прочтете в дальнейшем, обучил меня это¬

му Эд Моррел. А начало всему положили начальник

тюрьмы Азертон и капитан Джеми. В один прекрасный

день их вновь обуяла паника при мысли о спрятанном ди¬

намите, в существование которого они твердо верили.

Они явились в мою камеру и прямо сказали мне, что

замучают меня рубашкой до смерти, если я не призна¬

юсь, где спрятан динамит. Они заверили меня, что все

будет сделано по правилам и никак не повредит их слу¬

жебному положению и репутации. В тюремном архиве

будет записано, что я умер от болезни. О милейшие, за¬

кутанные в ватку обыватели! Поверьте мне, и сейчас в

тюрьмах убивают людей, как убивали их там всегда с

того дня, когда была построена первая тюрьма. Я хорошо

знал, какими муками, каким ужасом грозит мне смири¬

тельная рубашка. Я видел людей, чей дух был сломлен

смирительной рубашкой, я видел людей, навеки искале¬

ченных рубашкой, я видел, как люди—сильные люди,

такие сильные, что их организм не поддавался тюрем¬

ному туберкулезу,—после нескольких часов в рубашке те¬

ряли стойкость духа, сламывались и через полгода уми¬

рали от туберкулеза. Косоглазый Уилсон, у которого бы¬

ло слабое сердце, о чем никто не подозревал, умер в

смирительной рубашке еще до истечения часа, а недо¬

верчивый невежда тюремный доктор глядел на это и

улыбался. Я видел, как люди после получаса рубапкси

признавались в том, что ^ыло, и в том, чего не было, ли¬

шаясь всех льгот, заработанных долгими годами безу¬

пречного поведения.
У меня есть и собственное воспоминание о ней.^ Мое

тело покрыто тысячами шрамов, которые я унесу с собой
217

на эшафот, и проживи я еще сто лет, и тогда эти шрамы

сошли бы со мной в могилу. Может быть, милейший

обыватель, ты, позволяя своим цепным псам шнуровать

смирительную рубашку и оплачивая их труд, может быть,

ты не знаешь, что это такое. Поэтому я расскажу о ней

подробно, чтобы ты понял, каким образом я обретал

смерть в жизни, становился на недолгий срок властели¬

ном времени и пространства и покидал тюремные стены,

чтобы бродить среди звезд.
Тебе когда-нибудь приходилось видеть брезентовые

накидки или резиновые одеяла с вделанными в них по

краям медными колечками? Ну, так представь себе ку¬

сок толстого брезента фута четыре с половиной в длину,

с довольно большими колечками по обоим краям. Шири¬

на этого куска всегда меньше обхвата человеческого те¬

ла, которое будет в него затянуто. Кроме того, кусок

этот имеет неправильную форму: в плечах и бедрах он

шире, а в талии заметно уже.
Р^ашку расстилают на полу. Человеку, которого надо

наказать или пыгать, чтобы вырвать у него признание,

велят лечь ничком на брезент. Если он отказывается, его

избивают. После этого он ложится добровольно, то есть

по воле цепных псов, то есть по твоей воле, милейший

обыватель, кормящий цепных псов и награждающий за

то, что они выполняют за тебя эту неприятную обязан¬

ность.
Человек лежит ничком. Края рубаш«ки стягиваются

как можно ближе вдоль его позвоночника. Затем через

отверстия пропускается веревка, словно шнурок баш¬

мака, и брезент на человеке зашнуровывают, словно

башмак. Только его затягивают так, как никому и в го¬

лову не придет затягивать башмак. На тюремном жар*

гоне это именуется «подтянуть подпругу». В тех случаях

когда шнуровка поручается жестоким и злопамятным над¬

зирателям или когда так приказывает начальство, надзи¬

ратель, чтобы затянуть рубашку потуже, упирается но¬

гой в спину лежащего. Вам, наверное, приходилось слиш¬

ком туго затянуть шнурки своего башмака — помните,

как через полчаса в подъеме начиналась невыносимая

боль? И, наверное, вы не забыли, что через несколько

минут такой боли вы спешили развязать шнурок, так

как больше не могли сделать ни шагу? Прекрасно. По¬
218

пробуйте же вообразить, что вот так же, только гораздо

туже, затянуто все ваш<е тело и что давление испытывает

не только подъем одной ноги, но все туловище, и что ва¬

ше сердце, ваши легкие и все остальные жизненно важ¬

ные органы сжаты до такой степени, когда скорая смерть

кажется неминуемой.
Я хорошо помню, как впервые попробовал рубашки в

карцере. Это было в самом начале моей «неисправимо¬

сти», вскоре после того, как я попал в тюрьму и ткал в

джутовой мастерской сто ярдов мешковины в день—обыч¬

ную мою норму,— заканчивая ее на два часа раньше сро¬

ка. Да, я кончал раньше, а мешковина у меня получалась

гораздо лучше, чем это требовалось по правилам. Однако

в первый раз меня зашнуровали в рубашку, если верить

тюремным отчетам, за «узелки» и «неровности» в мешко¬

вине— другими словами, за то, что я ткал брак. На са¬

мом же деле меня зашнуровали в рубашку потому, что

я, новый заключенный, знаток производительности тру¬

да, эксперт по вопросу экономии движений, попробовал

научить глупого начальника мастерской тому, о чем он

не имел ни малейшего представления. Начальник ма¬

стерской в присутствии капитана Джеми подозвал меня

к своему столу и, показав никуда не годную мешковину,

совсем не похожую на ту, которую изготовлял я, потре¬

бовал, чтобы я работал лучше. Я получил три таких пре¬

дупреждения. Третье, по правилам ткацкой, означало

наказание. И меня наказали — на двадцать четыре ча¬

са затянув в рубашку.
Меня отвели в карцер и приказали лечь ничком на

брезент, расстеленный на полу. Я отказался. Один из

тюремщиков, Моррисон, стал бить меня большими паль¬

цами по горлу. Мобинс, тюремный староста, сам за¬

ключенный, накинулся на меня с кулаками. В конце кон¬

цов я лег, как мне было приказано. А они, разозленные

моим сопротивлением, затянули шнуровку особенно ту¬

го. И потом, словно бревно, перекатили меня с живота на

спину.
Сперва это было не очень страшно. Когда дверь кар¬

цера захлопнулась, засовы с лязгом вошли в гнезда и

я остался в полной темноте, было одиннадцать часов

утра. Несколько минут я ощущал только неприятную ско¬

ванность во всем теле и решил было, что она пройдет,
219

как только я привыкну к своей позе. Тщетные надежды!

Сердце мое начало бешено колотиться, а легкие, каза¬

лось, никак не могли вобрать достаточно воздуха. Это

ощущение удушья было невыразимо ужасньш, и каждый

удар сердца грозил разорвать и без того готовые лопг

нуть легкие.
После бесконечно долгих часов этой муки — теперь,

основываясь на своем богатом опыте, я полагаю, что на

самюм деле прошло не более тридцати минут,— я начал

кричать, вопить, визжать и вьггь в предсмертной тоске*

Страшнее всего оказалась боль в сердце. Эта была рез¬

кая, сосредоточенная в. одном месте боль, вроде той, ка¬

кая бывает при плеврите, но только она разрывала са¬

мое сердце.
Улвгреть — это нетрудно, но умирать так медленно, та¬

ким ужасным способом было невыносимо. Я сходил с

ум1а от страха, как попавший в ловушку дикий зверь,

кричал и выл, пока вдруг не понял, что от таких вокаль¬

ных упражнений боль в сердце только увеличивается, а

в легких становится все меньше воздуха.
Я умолк и долгое время лежал совсем! спокойно —

целую вечность, как показалось мне тогда, хотя сейчас

я знаю, что прошло всего четверть часа. От удушья го¬

лова моя кружилась, а сердце колотилось так бешено,

словно готово было вот-вот разорвать стягивающий ме¬

ня брезент. Потом я снова потерял власть над собой и

испустил безумный вопль, моля о пощаде.
И вдруг в соседнем карцере раздался голос.
Заткнись,— кричал кто-то, хотя до меня доле¬

тал только слабый шепот,— заткнись, ты мне надоел!
, —г Я умираю! — продолжал вопить я.
—	Плюнь и забудь об этом! —донесся ответ.
—	Но я же и правда умираю! —настаивал я.
—	А тогда зачем поднимать шум»? — спросил мой не¬

видимый собеседник.— Вот скоренько помрешь, и все кон¬

чится. Давай, давай дохни, только потише. Мне так слад¬

ко спалось, а ты тут поднял в»изг.
Это бессердечие настолько меня возмутило, что ко

мне вернулось самообладание, я перестал кричать, и из

моей груди вырывались лишь приглушенные стоны. Сно¬

ва прошла вечность — минут десять. А потом я почув¬

ствовал покалывание во всем теле, и оно начало неметь—
220

такое ощущение бывает, когда отсидишь ногу. Сначала

я терпел, но когда покалывание прекратилось, а онемение

продолжало усиливаться, снова перепугался.
—	Дашь ты мне спать или нет? — раздался раздра¬

женный голос моего соседа.— Мне не легче, чем тебе.

Мою рубашку затянули так же туго, как твою, и я хочу

поскорее заснуть и забыть обо всем.
—	А давно тебя затянули?—спросил я, не сом1не-

ваясь, что ему еще только предстоят столетия мук, кото¬

рые я уже претерпел.
—	Позавчера,— ответил он.
—	Да нет, затянули в рубашку,— пояснил я.
—	Позавчера, приятель.
—	О господи!—взвизгнул я.
—	Да, приятель, я пролежал в ней уже пятьдесят

часов и, как видишь, не хнычу, хот1ь они затянули мою

подпругу, упершись ногой мне в спину. Можешь не со¬

мневаться, я крепко спеленут. Видишь, не ты один такой

несчастный. А ведь ты лежишь тут меньше часа.
—	Нет, я лежу тут миого часов,— возразил я.
—	Если хочешь, дум1ай так, приятель, но от этого ни¬

чего не изменится. Говорю тебе, ты и часа здесь не ле¬

жишь, я ведь слышал, как тебя шнуровали.
Это показалось мне не-вероятным. Не прошло еще и

часа, а я уже умирал тысячу раз. А мой сосед, такой не-

возмутим1ЫЙ, спокойный, почти благодушный, несмотря

на грубость первых его окриков, пролежал в рубашке

целых пятьдесят часов!
—	И долго еще они собираются держать тебя тут?—

спросил я.
—	А черт их знает! Капитан Джеми на меня зол и

не выпустит, пока я не начну подыхать. А теперь, при¬

цель, послушайся Mioero совета. Закрой глаза и забудь

обо всем). Ньггьем делу не поможешь. А чтобы забьггь,

надо забыть. Вот попробуй вспомнить по очереди всех

знаком1ЫХ девочек, глядишь, и скоротаешь часок-другой.

Может, у тебя в голове помутится. И пусть. Тут уж вре-

М1Я идет совсем» незаметно. А когда девочки кончатся,

думай о парнях, на которых у тебя зуб, и как бы ты посчи¬

тался с ними, попадись они тебе, и как ты с ними по¬

считаешься, когда они тебе попадутся.
Этого человека звали Рыжий из Филадельфии. Он
221

был рецидивистом и за грабеж на улицах Аламеды полу¬

чил пятьдесят лет. Когда он разговаривал со миой в кар¬

цере, он уже отсидел двенадцать — а это было семь лет

назад. Он был одним из тех сорока, кого оговорил Сеоил

Уинвуд. После этой истории Рыжий из Филадельфии ли¬

шился права на льготы. Теперь он пожилой человек и

по-прежнему находится в Сен-Квентине. И если дожи¬

вет до дня своего освобождения, то будет уже дряхлым»

стариком.
Я вытерпел свои сутки, но с тех пор никогда уже

не мог стать прежним человеком. О, я имею в виду не

мое физическое состояние, хотя на следующее утро, ко¬

гда меня расшнуровали, я был полупарализован и почти

без сознания, так что тюремщикам пришлось несколько

раз пнуть меня в ребра, чтобы я наконец поднялся на но¬

ги. Но я стал другим человеком духовно и нравственно.

Зверская физическая пытка унизила меня, оскорбила мое

понятие о справедливости. Такие наказания не смягча¬

ют человека. Первое знакомство со смирительной рубаш¬

кой наполнило мое сердце горечью и жгучей ненавистью,

которые с годами все росли. О господи!.. Стоит мне по¬

думать, что со мной делали... Двадцать четыре часа в ру¬

башке! Когда в то утро они пинками заставили меня

встать, я и не подозревал, что придет время, когда два¬

дцать четыре часа в рубашке станут для меня пустяком;

когда после ста часов в рубашке я улыбнусь тем, кто бу¬

дет меня развязывать; когда после двухсот сорока часов

в рубащке на моих губах будет играть все та же

улыбка.
Да, двести сорок часов. Милейший, закутанный в ват¬

ку о'быватель, знаешь ли ты, что это значит? Это зна-

ч*ит десять дней и десять ночей в рубашке. О, конечно,

в христианских странах через девятнадцать веков после

рождения Христа такие вещи не делаются. Я не прошу,

чтобы ты мне поверил. Я и сам в это не верю. Я знаю

только, что со мной в Сен-Квентине это проделали и что

я выжил и смеялся над ними и оставил им только одну

возможность избавиться от меня — приговорить меня к

повешению за то, что я расквасил нос тюремщику.
Я пишу эти строки в году тысяча девятьсот трина¬

дцатом от рождества Христова, и в году тысяча девять¬

сот тринадцатом от рождества Христова, в эту самую
222

минуту, в карцерах Сен-Квентина лежат люди, затяну¬

тые в смирительную рубашку.
Пака будет продолжаться цепь моих жизней, я нико-

гд-а не забуду о том, как я расстался в то утро с Рыжим

из Филад-ельфии. К тому врем1&ни он провел в рубашке

семьдесят четыре часа.
—	Видишь, приятель, ты жив и здоров! — крикнул он

мне, когда я, пошатываясь, вышел из карцера и побрел

по коридору.
—	Заткниоь, Рыжий! — рявкнул на него надзира¬

тель.
—	Еще чего!—послышалось в ответ.
—	Я до тебя доберусь. Рыжий! — пригрозил надзи¬

ратель.
—	Ты так думаешь?—ласково спросил Рыжий ич

Филадельфии, а потом злобно процедил сквозь зубы: —

Где тебе до меня добраться, старая кочерыжка! Ты бы и

до своей работенки не добрался, если бы не связи твоего

братца. А м>ы все знаем, в какое вонючее местечко ведут

связи твоего братца.
Это было восхитительно — мужество человека, сумев¬

шего подавить в себе страх перед самой зверской систе¬

мой.
—	До свидания, приятель!—крикнул мне вслед Ры¬

жий из Филадельфии.— Всего хорошего! Будь умницей

й люби начальника тюрьмы. А если увидишь его, скажи,

что ты меня видел, да не видел, чтоб я кого обидел.
Надзиратель побагровел от ярости, и за шутку Ры¬

жего М1не пришлось получить немало пинков и ударов.
ГЛАВА vni
в одиночной камере номер один начальник тюрьмы

Азертон и капитан Джеми начали допрашивать меня с

пристрастием». Начальник тюрьмы заявил мне:
—	Ст&ндинг, ты образумишься и скажешь, где этот

динамит, или умрешь в рубашке. Люди и покрепче тебя

образумливались, когда я говорил с ними по-свойски.

Выбирай — динам1ит или гроб.
—	Знач1ит, гроб,— ответил я,— потому что о дина¬

мите мне ничего не известно.
223

Это вьхвело начальника тюрьмы себя, и он не стал

затягивать дела.
—	Ложись! — скомандовал он.
Я подчинился, так как уже по опыту знал, каково

драться с тремя-четырьмя сильными людьми. Они зашну¬

ровали меня как могли туже и дали мне сто часов. Каж¬

дые двадцать четыре часа меня поили водой. Есть я не

хотел, да меня и не кормили. К концу этой сотни часов

Джексон, тюремный врач, несколько раз приходил про¬

верить, в каком я состоянии.
Но за время мюей «неисправимости» я настолько при¬

вык к рубашке, что одна ее порция не могла произвести

на меня большого впечатления. Конечно, рубашка ослаб¬

ляла меня, выжим>ала из меня жизнь, но я научился так

напрягать мускулы, что когда меня шнуровали, выгады¬

вал нем1Ного пространства. К концу первых ста часов я

был измзп1ен, но и только. Мне дали сутки отдохнуть и

опять затянули в рубашку — уже на сто пятьдесят ча¬

сов. Почти все это время я не чувствовал своего тела и

бредил. А иногда, напрягая всю силу воли, надолго за¬

сыпал.
Затем начальник тюрьм1ы решил попробовапь другой

прием. Теперь М1не никогда не было известно заранее,

сколько часов я буду отдыхать, а сколько проведу в ру¬

башке. Я даже не знал, когда именно М1еня зашнуруют.

Так, например, если один раз я отдыхал десять часов, а

в рубашке проводил двадцать, то в другой раз получал

только четыре часа отдыха. В глухую ночь гремели засо¬

вы моей камеры и дежурные надзиратели принимались

меня шнуровать. Иногда устанавливался какой-то ритм.

Скажем, в течение трех суток мне давалось попеременно

восемь часов рубашки и восемь часов отдыха. А потом,

когда я уже привыкал к этому, все неожиданно изменя¬

лось, и я получал двое суток рубашки.
И все время мне задавали все тот же вопрос: где ди¬

намит? Иногда начальник тюрьмы впадал в ярость. По¬

рой же, после того, как я выдерживал особенно жесто¬

кую шнуровку, он принимался уговаривать меня по-хо¬

рошему. Один раз он даже пообещал мне три месяца

полного отдыха в тюремной больнице, хорошую еду,

а по выздоровлении — легкую работу в тюремной биб¬

лиотеке.
224

Доктор Джексон, тщедушный человечишка с поверх¬

ностными медицинскими познаниями, вдруг уверовал в

мою выносливость. Сколько бы М18НЯ ни держали в ру¬

башке, заявил он, я все равно выживу. После этого Азер-

тон почувствовал, что ему совершенно необходимо дока¬

зать обратное.
—	Эти тощие интеллигенты проведут хоть самюго дья¬

вола,— ворчал он.— Они крепче сыромятных ремней. Но

все равно, мы его пересилим. Слышишь, Стэндинг? Это

все цветочки, а ягодки будут впереди. Не тяни, признай¬

ся сейчас — и тебе спокойнее будет и нам. Я от своего

слова не отступлю. Я сказал тебе: динамит или гроб.

Так оно и будет. Выбирай!
—	Неужели вы думаете, что я молчу ради удоволь¬

ствия? — прошептал я, еле переводя дыхание, так как

в эту минуту Конопатый Джонс уперся ногой мне в спи¬

ну, чтобы потуже затянуть шнуровку, а я напрягал пос¬

ледние силы, стараясь отвоевать себе лишнее простран¬

ство.— Мне не в чем1 признаваться. Да я с радостью от¬

дал бы правую руку, только бы отвести вас хоть к ка¬

кому-нибудь динамиту.
—	Я таких образованных видел немало,— презри*

тельно фыркнул он.— У некоторых из вашей братии бы¬

вают в башке такие колесики, которые заставляют вас

твердить одно и то же. Вот вы и артачитесь, словно но¬

ровистые лошади. Туже, туже, Джонс, разве так шнуру¬

ют! Стэндинг, если ты не признаешься, ляжешь в гроб.

Мое слово твердо.
Но нет худа без добра. Когда человек слабеет, он

испытывает меньше страданий. Боли меньше, потому что

нечему болеть. А человек, уже значительно ослабевший,

П0Т0М1 слабеет все медленнее. Широко известно, что си¬

лачи переносят самые обычные болезни гораздо тяжелее,

чеМ1 женщины и калеки. Когда запас сил истощается,

терять уже нечего. Лишняя плоть исчезает, а то, что

остается, сопротивляется, как сжатая до предела пру¬

жина. Собственно говоря, и я превратился в своеобраз¬

ный организм-пружину, который не хотел умирать.
Моррел и Оппенхеймер жалели М1еня и выстукивали

М1не выражения сочувствия и всяческие советы. Оппен¬

хеймер сообщил, например, что он прошел через это, вы¬

терпел вещи и похуже, но все-таки остался в живых.
15.	Джек Лондон. Т. XI.	225

—	Не поддавайся им,— выбивал ои костяшками паль¬

цев по стене.— Не позволяй им убить себя, потому что

они только того и хотят. И не выдавай таиннка.
—	Да ведь ни-какого тайника нет,— выстукивал я в

ответ носком башмака по двери (я был затянут в рубаш¬

ку и мог разговаривать только нотами).— Я ничего не

знаю об этом треклятом динамите.
—	Правильно,— похвалил меня Оппенхеймер.— Он

парень что надо, правда, Эд?
Как же я мог убедить Азертона в том, что ничего не

знаю о динамите, если даже мои товарищи мне не вери¬

ли? Самая настойчивость начальника тюрьмы была до¬

казательством противного для человека вроде Джека

Оппенхеймера, который только восхищался упорством,

с каким я все отрицал.
Первое время этой пытки я умудрялся довольно мно¬

го спать, и мне снились замечател1Ь«ы-е сны. Дело было не

в том, что они были яркими и правдоподобными,— это

свойство большинства снов. Замечательными они были

благодаря своей логичности и завершенности. Часто я

выступал на ученых собраниях с докладами по очень

сложным вопросам и читал вслух тщательно подготов¬

ленные описания моих собственных опытов или выво¬

дов, к которым я пришел, ознакомившись с чужими экс¬

периментами. Когда я просьшался, у меня в ушах еще

звучал мой голос, а перед глазами еще стояли целые

предложения и абзацы, напечатанные на белой бумаге,

и я, дивясь, успевал прочитывать их, прежде чем виде¬

ние рассеивалось. Кстатр, упомяну о том, как я со вре¬

менем заметил, рассуждения во сне я неизменно строил

на методе дедукции.
Иногда мне снилаоь огромная ферма, протянувшая¬

ся на сотни миль с севера на ют в какой-то области с

умеренным климатом, с флорой и фауной, сильно напо¬

минающими калифорнийские. Не раз и не два, а тысячи

раз я разъезжал по этой ферме-сновидению. Я хочу осо¬

бенно подчеркнуть тот факт, что это всегда была одна и

та же ферма. В самых различных снах наиболее харак¬

терные ее черты оставались неизменными. Так, напри¬

мер, всегда требовалось восемь часов, чтобы в коляске,

запряженной горными лошадками, добраться от порос¬

ших люцерной лугов (где у меня паслись стада джер-
226

сейских коров) до поселка у большого сухого оврага, где

была стпанц'ия одноколейки. И все приметные места на

протяя^ении этого восьмичасового пути — каждое

дер^ево, каждая гора, каждая речка и мост через нее, каж¬

дый кряж с выветрившимися склонами — во всех снах

оставались од-ними и тем1И же.
Эта вполне реальная ферма, снившаяся М!не, когда

я засьшал в смирительной рубашке, менялась только в

частности, и перемены эти происходили в зависимюсти

от времени года или от человеческого труда. Так, напри¬

мер, на горных пастбищах, расположенных над лугами с

люцерной, я стал разводить ангорских коз. И каждый

раз, когда я в грезах приезжал туда, я замечал измене¬

ния, вполне соответствовавшие промежутку между моими

посещениями.
О, эти заросшие кустами склоны! И сейчас они стоят

перед М10ИМИ глазам»и, словно в те дни, когда там впер¬

вые появились козы. Я так отчетливо помню все после¬

дующие изменения: постепенно удлиняющиеся тропы —

их козы в буквальном! смысле слова проедали в густом

кустарнике; исчезновение невысоких молодых кустиков,

которые съедались целиком; аллеи, расходившиеся во

всех направлениях по более старому, высокому кустарни¬

ку, который козы ощипывали, становясь на задние ноги;

наступление луговых трав по тропам, проложенным ко¬

зами. Да, главная прелесть этих снов была в их связно¬

сти и последовательности. Настал день, когда лесору¬

бы срубили высокую поросль, чтобы козы мюгли кормить¬

ся листьям1и, почками и корой. Настал зим1ний день, когда

сухие, обнаженные скелеты этой поросли были собраны

в кучу и сожжены. Настал день, когда я перегнал моих

ко'З на другие заросшие кустарником) склоны, а мои ко¬

ровы уже паслись по колено в сочной, густой траве, кото¬

рая выросла там, где прежде не было ничего, кроме ку¬

стов. И настал день, когда я перегнал дальше моих коров,

и мои работники прошлись плугами по этим склонам, пе¬

реворачивали дерн, чтобы из него образовался жирный

перегной для семян моего будущего урожая.
Да, и в моих снах я часто сходил с поезда на стан¬

ции одноколейки в поселке, расположенном у большого

сухого оврага, садился в коляску, запряженную моими

горньши лошадками, и несколько часов ехал по знако-
227

МЭЙ дороге, по лугам, заросшим люцерной, и дальше —к

мюим> горным* пастбищам, где уже созревали рожь, ячмень

и клевер, сменявшие друг друга каждые три года, и где

я смотрел, как мюи работники собирают урожай, а вы¬

ше, на склонах, мои козы объедали кусты, чтобы потом

там появились такие же обработанные поля.
Это были сны, связные сны, фантазии моего дедуктив¬

ного подсознания, но, как вы убедитесь, они были совсем

не похожи на то, что мне пришлось испытать, когда я про¬

шел врата малой смерти и заново пережил те жизни, ко¬

торые выпали на мою долю в давно прошедшие времена.
В те долгие часы, когда я бодрствовал в см1иритель-

ной рубашке, я все чаще начинал вспоминать Сесиля

Уинвуда, поэта-фальшивомонетчика, который с легким

сердцем» навлек на М1еня все эти мучения и теперь, полу¬

чив свободу, вернулся в широкий м1Ир за тюремными сте¬

нами. О нет, я не питал к нему ненависти,— это слишком

слабое слово. В человеческом! языке нет слов, которые

могли бы выразить мюи чувства. Скажу только, что меня

грызла такая жажда мести, которая не поддается ни¬

какому описанию и сам)а — невыразимое страдание. Я не

стану рассказывать вам ни о часах, посвященных

выдумыванию всяких пыток для него, ни об изощрен¬

ных дьявольских муках, изобретенных мной. Довольно бу¬

дет одного примера. Сначала меня обворожил старин¬

ный способ казни, когда к животу человека привязыва¬

ли железный котелок с живой крысой. Выйти на волю

крыса могла только через тело человека. Как я уже ска¬

зал, эта пытка меня обворожила. Но потом я понял,

что смерть при ней наступает слишком быстро, и принял¬

ся см1аковать мавританское приспособление для... но нет,

я ведь обещал, что не буду описывать этого. Достаточно

сказать, что в часы бодрствования, сходя с ума от боли,

я думал о том, как отомстил бы Сесилю Уинвуду.
ГЛАВА IX
Однако в долгие мучительные часы бодрствования я,

кроме того, научился чрезвычайно важной вещи: я на¬

учился подчинять тело духу. Я научился страдать пас¬

сивно, как этому, вероятно, выучиваются все, кто прошел
228

высший курс смирительной рубашки. Это вовсе не про¬

сто — погружать мозг в такую сладостную нирвану, что

он уже не воспринимает лихорадочных, томительных жа¬

лоб измученных нервов.
Именно потому, что я научился подчинять плоть духу,

мне удалось так легко воспользоваться секретом, ко¬

торый открыл мне Эд Моррел.
—	Ты думаешь, тебе крышка? —простучал мне как-

то ночью Эд.
Перед этим я пролежал сто часов в рубгшке и не¬

обычайно ослаб. Так ослаб, что не чувствовал своего

тела, хотя все оно было сплошной массой синяков и стра¬

дания.
—	Похоже, что крышка,— простучал я в ответ.—

Если они еще немного постараются, мне конец.
—	А ты им1 не поддавайся,— посоветовал он.— Есть

один способ. Я сам научился ему в карцере, когда нам с

Масси дали хорошую порцию рубашки. Я выдержал, а

Масси протя!нул ноги. Я выдержал только noTOMiy, что на¬

шел способ. Но пробовать его надо тогда, когда совсем

ослабеешь. Если у тебя еще есть силы, то можно все ис¬

портить, и потом уж ничего не получится. Я вот рассказал

об этом Джеку, когда он был еще силен, а теперь вижу,

что зря. Тогда у него, конечно, ничего не вышло, а потом,

когда это было бы для него в самый раз, отказалось уже

поздно, потому что первая неудача все ему испортила. Он

теперь даже не верит в это. Думает, что я его разыгры¬

ваю. Правда, Джек?
Из камеры номер тринадцать Джек простучал в ответ:
—	Не попадайся на эту удочку, Даррел. Просто

сказки, и больше ничего.
—	Ну, ты мне все-таки расскажи,— простучал я Мор-

релу.
—	Потому-то я и ждал, чтобы ты как следует ослаб.

Теперь тебе без этого не обойтись, и я расскажу. Все

зависит только от тебя самого. Е1сли захочешь по-настоя-

щему, то получится. Я это делал три раза, я знаю.
—	Ну, так что же это за способ? — нетерпеливо про¬

стучал я.
—	Вся штука в том, чтобы умереть в.рубашке, заста¬

вить себя умереть. Сейчас ты меня, конечно, не понима¬

ешь, но погоди. Ну, ты знаешь, как тело в рубашке не¬
229

меет — то рука, то нога. С этим ничего поделать нельзя,

но зато этим можно воспользоваться. Не жди, чтобы у

тебя онемели ноги или тело. Расположись как можно удоб¬

нее и пусти в ход свою волю. И все это время ты должен

думать только об одном и верить в то, о чем думаешь. Ес¬

ли не будешь верить, ничего не получится. А думать ты

должен вот что: твое тело — это одно, а твой дух — со¬

всем другое. Ты — это ты, а твое тело — чепуха и ни за

чем тебе не нужно. Твое тело не в счет. Ты сам себе хо¬

зяин. Никакого тела тебе не нужно. И когда ты поду¬

маешь об этом и поверишь в это, то надо будет это до¬

казать, пустив в ход свою волю. Ты заставишь свое те¬

ло умереть. Начать надо с пальцев на ноге, и не сразу,

а по очереди. Ты заставляешь свои пальцы умереть. Ты

хочешь, чтобы они умерли. Если у тебя хватит веры и

БОЛИ, пальцы на твоих ногах умрут. Это самое труд¬

ное— начать умирать. Но стоит только умереть первому

пальцу на ноге, как дальше все пойдет легко, потому

что тебе незачем будет больше верить. Ты будешь

знать. А тогда ты пустишь в ход всю свою волю, чтобы

и остальное тело умерло. Я знаю, о чем говорю, Даррел.

Я проделал это три раза. Как только начнешь умирать,

дальше все пойдет гладко. А самое странное, что ты все

время присутствуешь при этом целый и невредимый.

Вот пальцы на твоих ногах умрут, а ты сам ни чуточ¬

ки не мертв. Потом ноги умрут по колено, потом по бед¬

ро, а ты все такой же, каким был раньше. Твое тело по

кусочкам выходит из игры, а ты остаешься самим со¬

бой, точно таким же, каким был перед тем, как взялся

за это дело.
—	А что потом? — спросил я.
—	Ну, когда твое тело целиком) умрет, а ты останешь¬

ся, каким был, ты просто вылезешь наружу и бросишь

свое тело. А если ты выберешься из своего тела, то и вы¬

берешься из кам1гры. Каменные стены и железные две¬

ри не выпускают тела на волю. А дух они удержать не

М)эгут. И ты это докажешь. Ты же будешь духом сна¬

ружи своего тела. И сможешь посмотреть на свое тело

со стороны. Я знаю, что говорю, я сам это проделал

три раза — три раза смотрел со стороны на свое тело.
—	Ха! Ха! Ха! — Джек Оппенхеймер простучал свой

хохот через тринадцать камер.
230

—	Понимаешь, в этом-то и беда Джека,— продолжал

Мо-ррел.— Он не может поверить. Когда он попро'бовал,

то был еще слишком силен, и у него ничего не вышло.

А теперь он думает, что я его разыгрываю.
—	Когда ты поМ|решь, то станешь покойничком. А по-

койни'чки не воскресают,— возразил Оппенхейм1ер.
—	Да говорю тебе, что я умирал три раза,— настаи¬

вал Моррел.
—	И дожил до того, чтобы рассказать нам об этом«,—

съязвил Оппенхеймер.
—	Но П0М1НИ одно, Даррел,— простучал мне Мор¬

рел,— это дело рискованное. Все время такое чувство,

будто ты слишком своевольничаешь. Я не могу этого

объяснить, но мне всегда кажется, что если я буду дале¬

ко, когда они вытащат мое тело из рубашки, то уж я не

смогу в него вернуться. То есть мое тело по-настоя¬

щему помрет. А я не хочу, чтобы оно помирало. Я не хочу

доставить такое удовольствие капитану Джеми и всей

остальной своло-чи. Но зато, Даррел, если ты сумеешь

сделать это, то оставишь Азертона в дураках. Ехли тебе

удастся убить вот так, на время, свое тело, то пусть они

держат тебя в рубашке хоть целый месяц, это уж ника¬

кого значения не имеет. Ты не чувствуешь боли, твое тело

вообще ничего не чувствует. Ты ведь слышал, что некото¬

рые люди спали по целому году, а то и больше. Вот так

же будет и с твоим телом. Оно будет спокойненько ле¬

жать себе в рубашке, ожидая, чтобы ты вернулся. По¬

пробуй, я тебе дело говорю.
—	А если он не вернется?—спросил Оппенхеймер.
—	Тогда, Джек, значит, в дураках останется он,—

ответил Моррел.— А мюжет, и мы, потому что торчим в

этой дыре, раз отсюда так просто выбраться.
На ЭТОМ) наш разго-вор оборвался, потому что Коно¬

патый Джонс, очнувшись от своего противозаконного сна,

злобно пригрозил подать рапорт на Моррела и Оппен-

хеймера, а это означало бы для них смирительную руба¬

шку на следующий день. Мне он грозить не стал, так как

знал, что я получу рубашку и без этого.
В «аступившей тишине я, забывая о ноющ^ей боли во

всем теле, начал размышлять о том», что сообщил мне

Моррел. Как я говорил выше, я уже пробовал с помощью

самюгипноза вернуться к мюим! предыдущим бьггиям. Я
231

знал также, что мне это отчасти удалось, хотя видения

мои прихотливо переплетались без всякой логики и связи.
Но способ Моррела настолько очевидно был проти¬

воположен м>оим попыткам» загипнотизироват1ь себя, что

я заинтересовался. При моем) способе в первую очередь

гасло сознание, при его способе сознание сохранялось

до конца, и когда тело умирало, сознание переходило на

такую высокую ступень, что покидало тело, покидало сте¬

ны Сен-Квентина и отправлялось в дальние странство¬

вания, по-прежнему оставаясь сознанием.
«Во всяком случае, стоит попытаться»,—решил я. Во¬

преки моему скептицизму ученого, я не сомневался в

возможности проделать то, что, по словам! Моррела, ем»у

удавалось уже трижды. Возможно, легкость, с которой я

ему поверил, объяснялась моей огромной слабостью. Воз¬

можно, у меня не хватало сил быгь скептикоМ!. Это пред¬

положение уже высказал Моррел. Выводы его были чи¬

сто эмпирическими, и я тоже, как вы увидите, подтвер¬

дил их чисто эмпирически.
ГЛАВА X
А важнее в<сего было то, что на следующее утро на¬

чальник тюрьм'Ы вошел в мою камеру с твердым наме¬

рением убитть меня. Вместе с ним явились капитаи Дже-

ми, доктор Джексон, Конопатый Джонс и Эл Хэтчинс.

Эл Хэтчинс должен был отбьггь сорок лет, но надеялся

на помилование. Уже четыре года он состоял главным

старостой Сен-Квентина. Вы поймете, какую власть да¬

вало ему это положение, если я скажу, что только од¬

ними взятками главный староста набирал до трех ты¬

сяч долларов в год. Поэтому Эл Хэтчинс, накопивший

двенадцать тысяч долларов и ожидавший помилования,

готов был слепо выполнить любое приказание начальни¬

ка тюрьмы.
Я сказал вам, что начальник тюрьмы вошел в мою

камеру, твердо решив избавиться от меня. Это было вид¬

но по его лицу. И это доказали его распоряжения.
—	Осмотрите его,— приказал он доктору Джексону.
Эта жалкая пародия на человека, этот «доктор» со¬

рвал с меня заскорузлую от грязи рубаху, которая была
232

на мне с тех пор, как я попал в одиночку, и обнажил

мое жалкое, истощенное тело; моя кожа, обтягивавшая

ребра, словно коричневый пергамент, от частого з-наком-

ства со смирителоь'ной рубашкой покрылась воспаленны¬

ми я>звам«и. Осматривал он меня с бесстыдной небреж¬

ностью.
—	Ну что, выдержит ои?—спросил начальник

тюрьмы.
—	Да,— ответил доктор Джексон.
—	Как работает сердце?
—	Великолепно.
—	По-вашему, он выдержит десять дней?
—	Конечно.
—	Я в это не верю,— сердито сказал Азертон,—

но мы все-таки попробуем... Ложись, Стэндинг.
Я подчинился и лег ничком на расстеленную ру¬

башку.
Начальник тюр1ЬМ!Ы, казалось, вдруг заколебался.
—	Перевернись,— приказал он.
Я попробовал перевернуться, но слабость моя была

слишком велика, и я только беспомощно дергался и из¬

гибался.
—	Притворяется,— заметил Джексон.
—	Ну, ему незачем! будет притворяться, когда я с

ним разделаюсь,— ответил начальник тюрьмы.— Помо¬

гите-ка ему. Мне некогда с ним возиться.
Меня перевернули на спину, и я устрёмил взгляд на

Азертона.
—	Стэндинг,— произнес он медленно.— Я больше не

намерен с тобой нянчитсься. Я по горло сыт твоим упрям¬

ством. Мое терпение кончилось. Доктор Джексон гово¬

рит, что ты вполне можешь выдержать десять дней в

рубашке. Ну, ты сам! понимаешь, много ли у тебя шан¬

сов. Но я собираюсь дать тебе еще один шанс. Расска¬

жи, где динам1ит. Как только он будет в моих руках,

я заберу тебя отсюда. Ты сможешь вымыться, побрить¬

ся и получить чистое белье. Я позволю тебе шесть ме¬

сяцев отъедаться на больничном* пайке, ничего не делая,

а потом назначу тебя старостой библиотеки. Ты сам

поним1аешь, что лучше этого я тебе ничего предложить

не могу. Ведь я не прошу тебя стать лягавым. Ты же

единственный человек в Сен-Квентине, который знает,
233

где этот динам'ит. Ты никому не повредишь, если согла¬

сишься, а тебе самому это пойдет только на пользу.

Ну. а если ты не согласишься...— Он помюлчал и много¬

значительно пожал плечами.— Ну, а если ты не согла¬

сишься, то сейчас тебя затянут в рубашку на десять

суток.
При этих словах м<еня охватил ужас. Я был та1к слаб,

что десятидневное пребывание в рубашке означало для

меня смерть, это я знал не хуже начальника тюрьмы.

И тут я вопомиил о способе Моррела. Теперь или нико¬

гда. Настал час, когда он был мне нужен, настал час,

когда надо было на деле доказать свою веру в него.

Я улыбнулся прямо в лицо начальнику тюрьмы Азерто-

ну, и в эту улыбку я вложил всю мою уверенность —

так же, как в предложение, с которым я к нему обра¬

тился.
—	Начальник,— сказал я,— видите, как я улыбнул¬

ся? Ну, а если через десять дней, когда вы меня расшну-*

руете, я опять вот TaiK же улыбнусь вам, вы дадите

по пачке табаку и курительной бумаги Моррелу и Оппен-

хеймеру?
—	Эти интеллигенты все полоумные,— фыркнул ка¬

питан Джеми.
Начальник тюрьмы был вспыльчивым) человеком и

счел мою просьбу наглым издевательством.
—	За это тебя зашнуруют покрепче,— пообещал он

м«е.
—	Я предлагаю вам пари, начальник,— ответил я

невозмутимо.— Затяните меня так туго, как только воз¬

можно, но если я улыбнусь вам через десять дней, да¬

дите вы табаку Моррелу и Оппенхеймеру?
—	Ты что-то очень в себе уверен,— заметил он.
—	Вот почему я и предлагаю вам пари,— ответил я.
—	В бога уверовал? — насмешливо протянул он.
—	Нет,— ответил я,— просто во мне столько жизни,

что вам1 никогда не исчерпать ее до конца. Спеленайте

меня хоть на сто дней, и я все-таки улыбнусь вам.
—	Ты сдохнешь, Стэндинг, еще прежде, чем прой¬

дут десять дней.
—	Вы так думаете? — сказал я.— А сами-то вы в это

верите? Если бы верили, то не боялись бы потерять де¬
234

сять центов на двух пачках табаку. Что вас, собствен¬

но, пугает?
—	За два цента я разбил бы сейчас твою рожу! —

рявкнул он.
—	Не буду вам мешать,— сказал я с изысканной

вежливостью.— Бейте сильнее! Но у меня все-таки оста¬

нутся зубы, чтобы улыбнуться. А пока вы еще не реши¬

ли, стоит ли разбивать мне лицо, может быть, вы все же

примете мое пари?
Чтобы так драз-нить начальника тюрьмы в одиночной

камере, нужно страшно ослабеть и совсем отчаяться...

или нужно твердо верить. Теперь я знаю, что я верил и

поступал согласно этой вере. Я верил в то, о чем рас¬

сказал мие Моррел, я верил во власть духа над телом,

я верил, что даже сто дней в рубашке не убьют меня.

Капитан Джеми, вероятно, почувствовал эту веру, кото¬

рая поддерживала меня, так как о*н сказал:
—	Помнится, лет двадцать назад тут сошел с ума

один швед. Это было еще до вас, мистер Азертон. Он

убил человека — поссорился с ним1 из-за двадцати пяти

центов — и получил на всю катушку. Он был поваром.

И ВДРУ1’ уверовал. Сказал, что за ним спустится золо¬

тая колесница и вознесет его на небеса. А потом сел на

раскаленную плиту и стал распевать псалмы и вопить

«Аллилуйя!», пока жарился. Еле его стащили, но через

два дня он протянул ноги в больнице. Прожарился до

самых костей. И даже перед смертью клялся, что не чув¬

ствовал ожога. И ни разу не пикнул от боли.
—	Ну, Стэндинг у нас запищит,— сказал начальник

тюрьмы.
—	Раз уж вы так уве-рены, почел^ же вы не прини¬

маете мое пари? — подзадорил я его.
Азертон пришел в такое бешенство, что, несмотря на

мое отчаянное положение, я чуть не расхохотался. Лицо

его перекосилось, он сжал кулаки, и казалось, вот-вот на¬

кинется на меня и изобьет до полусмерти. Одиако, сде¬

лав над со<бой усилие, он взял себя в руки.
—	Ну, ладно, Стэндинг,— прорычал он,— идет. Но

запомни мои слова: тебе придется попыхтеть, чтобы улыб¬

нуться через десять дней. Переверните его на живот, ре¬

бята, и затяните . TaiK, чтобы ребра затрещали. Ну-ка,

Хэтчинс, докажи ему, что ты в этом деле мастер.
235

и они перевернули меня на живот и затянули так, как

меня еще никогда не затягивали. Главный староста по¬

казал все свое умение. Я попытался отвоевать хоть чу-

то*чку пространства. На м«огое рассчитывать было нель¬

зя, потому что я давно уже стал худ, как щепка, а мыш¬

цы мои превратились в веревочки. У меня не оставалось

ни сил, ни тела, ни мускулов, чтобы их напрячь, и той ма¬

лости, которую мне удавалось урвать, я добивался, вы¬

пячивая свои суставы. Я готов в этом поклясться. Но и

этой малости Хэтчинс лишил меня — до того, как попасть

в старосты, он изучил все уловки с рубашкой внутри

этой рубашки.
Дело в том, что Хэтчинс был подлецом». Может быть,

прежде он и был человеком», но его изломали на колесе.

В его распоряжении было около двенадцати тысяч дол¬

ларов, и, рабски исполняя приказы, он мог выклянчить

себе свободу. Потом я узнал, что у него была девушка,

которая осталась ему верна и ждала его освобождения.

Женщина многое объясняет в поведении мужчины.
И вот ЭТИМ! утром в одиночке по приказу начальника

тюрьмы Эл Хэтчинс изо в-сех сил старался совершить

убийство. Он отнял у меня даже то крохотное простран¬

ство, которое я сперва было украл. А когда я его лишил¬

ся, тело мое осталось без защиты, и он, упираяаь ногой

в тою спину, стянул шнуровку так, как ее еще никто не

стягивал. Мои лишенные М1ускулов кости сдавили серд¬

це и легкие, и смерть, казалось, могла наступить в лю¬

бую минуту. И все же мюя вера поддержала меня. Я был

убежден, что не умру. Я знал, повторяю, я знал, что

не yMipy. Голова у меня отчаянно кружилась, а бешеные

удары сердца прокатывались по всему телу, от пальцев

ног до корней волос на затылке.
—	Пожалуй, туговато будет,— растерянно заметил

капитан Джеми.
—	Ничего подобного,— отозвался доктор Джексон,—

ни черта с ним не случится, вот увидите. Он нено<рмаль-

ный, другой на его М1эсте давно бы уже умер.
Начальник тюрьмы с большим трудом! умудрился про¬

сунуть указательный палец между шнуровкой и мюей спи¬

ной. Наступив на меня, прижав меня к полу всей тя¬

жестью своего тела, он потянул за веревку, но ему не

удалось вытянуть ее и на десятую долю дюйма.
236

—	Должен признать, Хэтчинс,— сказал он,— ты свое

дело знаешь. А теперь переверните-ка его на спину, надо

на него посмотреть.
Они перевернули меня лицом вверх. Я глядел на них

выпученными глазами. Я знаю одно: если бы меня за¬

тянули так, когда я в первый раз попробовал рубашки,

я умер бы через десять минут. Но я прошел хорошую

школу. У меня за спиной были уже тысячи часов, про-

ведемных в рубашке, а кром)е того, я верил в способ

Моррела.
—	Смейся же, черт тебя возьми, смейся! — сказал

мие начальник тюрьмы.— Ну-ка, покажи нам1 улыбку,

которой ты хвастался.
Моим легким не хватало воздуха, моя голова разрыва¬

лась от боли, сознание туманилось, и все-таки я сумел

улыбнуться прямо в лицо начальнику тюрьмы Азертону.
ГЛАВА XI
Дверь со стуком захлопнулась, в камере воцарился се¬

рый сумрак, и я остался один. С помощью хитрых при¬

емов, которым меня уже давно научила рубашка, я,

извиваясь и дергаясь, передвигаясь то на дюйм, то на

полдюйма, подобрался поближе к двери, так что смог

коснуться ее носком правого башмака. Это уже была

огромная радость. Полное одиночество кончилось. Я мог

теперь перестукиваться с Моррелом.
Однако начальник тюрьмы, очевидно, отдал строгое

распоряжение страже, так как хотя я сумел позвать

Моррела и сообщить ему о своем» намерении попробовать

его способ, ему не позволили ответить. Но со мной над-

31иратели ничего не могли поделать и только ругались:

мне предстояло провести в рубашке десять суток, и те¬

перь М1еня нельзя было запугать никаким! наказанием.
Помнится, я заметил тогда, что на душе у меня уди¬

вительно спокойно. Тело мое ощущало обычную боль от

рубашки, но сознание было таким бездеятельным, что я

не замечал боли, как не замечал пола под собой или

стен вокруг. Это было идеальное состояние духа для пред¬

стоявшего мне эксперимента. Конечно, в основном я был

обязан им огромной телесной слабости. Но не только
237

ей. Я уже давно приучил себя не обращать внимания

на боль. Меня не терзали ни страх, ни сомнения. Я был

преисполнен абсолютной веры в безграничную власть

духа над телом. В этой бездеятельности сознания бы¬

ло что-то от сна, и все же она оставалась явью, по-сво¬

ему близкой к экстазу.
Я собрал всю свою волю. Мое тело уже начинало

неметь из-за нарушенного кровообращения. Сосредото*

чившись на мизинце правой ноги, я приказывал ему уме¬

реть в моем сознании. Я приказал этому мизинцу стать

мертвым для меня, его господина, существующего помимо

него. Началась упорная борьба. Моррел предупреждал

меня, что так будет. Но даже тень сомнения не омра¬

чила моей веры. Я знал, что мизинец умрет, и я уловил

мгновение, когда он умер. Сустав за суставом он ум»и-

рал под воздействием моей воли.
Остальное было уже легко, хотя не отрицаю, что весь

процесс оказался очень медленным. Сустав за суставом,

палец за пальцем прекратили существование пальцы на

ногах. И сустав за суставом мое тело продолжало уми¬

рать. Настала М1И«ута, когда исчезла плоть моей стопы.

Настала минута, когда исчезли обе лодыжки.
Мой экстаз был так глубок, что я не чувствовал ни

М)алейшей гордости от удачи эксперим1е«та. Я сознавал

только, что заставляю мюе тело ум)ирать. И все то, что

было мной, целиком посвятило себя этой задаче. Я де¬

лал свое дело с аккуратностью каменщика, кладущего

стену кирпич за кирпичом, и оно представлялось мие та¬

ким же будничным, каким представляется каменщ'шсу его

повседневный труд.
По истечении часа мое тело было мертво по бедра,

но я продолжал умерщвлять его сустав за суставом, и

смерть поднималась все выше.
Однако когда я добрался до уровня сердца, созна-»

ние м)ое впервые затуманилось. Испугавшись обморока,

я приказал ум1ершей части тела оставаться мертвой и

сосредоточился на пальцах рук. Ясность сознания тотчас

вернулась ко мне, и я очень быстро умертвил руки и

плечи.
Теперь все мюе тело было мертво, если не считать го¬

ловы и кусочка груди. Бешеные удары моего стиснутого

сердца перестали отдаваться в голове. Оно билось те¬
238

перь ровно, хотя и слабо. Если бы я посмел тогда обра¬

доваться, эта радость была бы порождена отсутствием

ощущений.
Однако дальше у меня все пошло не так, как у Мор-

рела. Продолжая машинально напрягать волю, я посте¬

пенно погрузился в дремотное состояние, лежащее на

границе сна и бодрствования. Мне начало казаться,

что мой мозг стал увеличиваться внутри черепа, который

оставался прежним. Порой ярко вспыхивал свет, словно

даже я, дух-господин, на мгновение исчезал, а потом воз¬

никал снова, все еще в пределах плотского обиталища,

умерщвляемюго мною.
Особенно странным! было увеличение мозга. Хотя он

и не проходил сквозь стенки черепа, мне казалось, что

часть его уже находится снаружи черепа и продолжает

увеличиваться. А вместе с этим возникало удивительное

ощущение, которого мне еще никогда не доводилось испы¬

тывать. Время и пространство в той мере, в какой они

были частью моего сознания, вдруг обрели гигантскую

протяженность. Так, я знал, даи^е не открывая глаз,

что стены моей камеры раздвинулись, превратив ее в

огромный дворцовый зал. И пока я обдумывал этот

факт, они все продолжали раздвигаться. Тут мне при¬

шла в голову забавная мысль: если так же росла и вся

тюрьма, то наружные стены Сен-Квентина с одной сто¬

роны должны были бы оказаться в волнах Тихого океа¬

на, с другой — уже подбираться к Невадской пустыне.

Затем у меня возникла другая забавная М1ысл1ь: раз ма¬

терия М1ржет просачиваться сквозь материю, то вполне

возможно, что стены моей камеры уже просочились

сквозь тюремные стены и, значит, моя камера находится

вне тюрьмы, а я—на свободе. Разумеется, это были толь¬

ко фантазии, о чем я ни на секунду не забывал.
Расширение времени было столь же замечательным.

Удары моего сердца раздавались лишь через долгие про¬

межутки. Это тоже показалось мне забавным, и я принял¬

ся медленно и размеренно отсчитывать секунды между

ударами. Сперва такой промежуток был равен ста се¬

кундам с лишним. Но промежутки продолжали непрерыв¬

но увелич>иваться, и я бросил считать.
Это иллюзорное расширение пространства и времени

непрерывно продолжалось, и я начал лениво обдумывать
239

новый и чрезвычайно важный вопрос. Моррел р-ассказал

мне, что он освобождался от своего тела, убивая его,

в-ернее, отделяя сознание от тела, что, впрочем, одно и

то же. Так вот, мое тело было настолько близко к пол¬

ной смерти, что стоило мне быстро сосредоточ1ит1ь волю

на оставшемся живым кусочке, как он тоже перестал бы

существовать,— в этом я был абсолютно убежден. Но

тут-то и крылась загвоздка, о которой Моррел мне

ничего не сказал,— должен ли я убить и голову? Вдруг,

если я сделаю это, тело Даррела Стэндинга навеки оста¬

нется мертвым, что бы ни происходило с духом Даррела

Стэндинга?
Я решил, что рискну убить грудь и сердце. Напряже¬

нием вол'и я мгновенно добился желаемого результата.

У М1&НЯ больше не было ни груди, ни сердца. Я был толь¬

ко духом, душой, сознанием — называйте это, как хоти¬

те,— заключенным в туманном! мозгу, который, оставаясь

внутри моего черепа, тем не менее уже вышел за его пре¬

делы и продолжал расширяться вне их.
И вдруг во мгновение ока я унесся прочь. Одним

прыжком я остав<ил тюрьму далеко внизу, пронизал кали¬

форнийское небо и оказался среди звезд. Я говорю «сре¬

ди звезд» совершенно сознательно. Я гулял среди звезд.

Я был ребенком. Меня окутывала тонкая шелковистая

ткань самых нежных оттенков, мерцавшая и переливав¬

шаяся в спокойном» прохладном свете звезд. Это одея¬

ние, несомиенно, родилось из моих детских впечатлений

от цирковых акробатов и представлений об одеждах ан¬

гелочков.
Но как бы то ни было, я шагал в этом наряде по

межзвездным пространствам, опьяненный сознанием,

что меня ждет великий подвиг, который даст мне

познать все космические законы и постигнуть великую

тайну тайн вселенной. В руке я держал стеклянный жезл.

Мне было известно, что я должен коснуться кончи¬

ком этого жезла каждой звезды, мимо которой буду

проходить. И я знал с абсолютной уверенностью, что

стоит мне пропустить хотя бы одну, как я буду низ¬

вергнут в бездонную пропасть вечного наказания и веч¬

ной вины.
Мой звездный путь был долог. Когда я говорю «до¬

лог», вам следует помнить о том, как колоссально рас¬
240

ширилось время в льоем мюзгу. Я шел в пространстве века

и века, уверенно и без промаха касаясь кончиком жез¬

ла каждой встречной звезды. Все ярче разгорался свет.

Все ближе был я к несказанному источнику безгранич¬

ной мудрости. Им1енно я сам, а не какое-то другое

мюе «я». И это не было тем, что я когда-то уже пережил.

Я все врем1я сознавал, что именно я, Даррел Стэндинг,

иду среди звезд и касаюсь их стеклянным жезлом. Ко¬

роче говоря, я знал, что в этом нет ничего подлинного,

что этого на самом деле не было и не будет. Я знал, что

это лишь буйная оргия воображения, как у человека, на¬

курившегося опиума, больного горячкой или просто креп¬

ко спящего.
И вдруг, когда мне было так хорошо и радостно, мой

жезл пропустил звезду, и я сразу понял, что совершил

тягчайшее преступление. И тут же раздался стук, громо¬

вый, властный и неумолимый, как железная поступь

рока, он поразил меня и гулко пронесся по вселенной.

Вся звездная система ослепительно засверкала, за¬

кружилась и исчезла в пламени.
Меня разрывала невыразимая мука. Я сразу же стал

Даррелом! Стэндингом, пожизненно заключенным, лежа¬

щим! на полу в смирительной рубашке. И я понял, кто

отозвал меня с небес. В пятой камере Эд Моррел начал

что-то выстукивать мне.
Теперь я попытаюсь дать вам» некоторое представле¬

ние о необъятной протяженности времени и пространст- .

ва, которую я ощущал. Много дней спустя я спросил

у Моррела, что он мне выстукивал. Оказалось, это был

простой вопрос: «Стэндинг, ты тут?» Он простучал его

очень быстро, пока надзиратель был в другом конце кори¬

дора. Повторяю: он простучал свой вопрос очень

быстро. Так поймите же: между первым и вторым уда¬

ром я снова унесся в звездный мир и снова шел, обла¬

ченный в шелковистое одеяние, касаясь каждой звезды

на моем пути, к познанию всех тайн жизни. И, как

прежде, я шел там века и века. Затем снова раздался

стук — гром железной поступи рока, и снова меня разры¬

вала невыразимая боль, и снова я оказался в моей ка¬

мере в Сен-Квентине. Это Эд Моррел стукнул во второй

раз. Промежуток между первым и вторым ударом длил¬

ся пятую долю секунды. Но благодаря неизмеримой
16.	Джек Лондон. Т. XI.	241

протяженности моего времени за эту пятую долю секун¬

ды я много столетий шел среди звезд.
Я знаю» читатель, что все рассказанное выше кажется

бессмыслицей. Я согласен. Это бессмыслица. Но это слу¬

чилось со мной и было так же реально, как реальны змеи

и пауки для человека, допившегося до белой горячки.
При самых щедрых допусках Эду Моррелу потребова¬

лось не больше двух минут, чтобы простучать свой во¬

прос. И все же между первым и последним ударом, про¬

текли миллионы лет. Я уже не мог идти по моей звездной

тропе с прежней безоблачной радостью, ибо во мие жил

ужас перед неизбежным призывом, который, раздирая в

клочья все мое существо, снова низвергнет меня в ад

смирительной рубашки. И миллионы лет м)оих блужда¬

ний среди звезд превратились в миллионы лет ужаса.
И все время я знал, что это палец Эда Моррела так

жестоко приковывает меня к земле. Я попытался загово¬

рить с Эдом, попросить, чтобы он замолчал. Но я так пол¬

но отделил свое тело от сознания, что уже не мог его вос¬

кресить, Мое тело, сдавленное рубашкой, было мертво,

хотя я все еще жил в его черепе. Тщетно приказывал

я своей ноге простучать ответ Моррелу. Теоретически я

знал, что у меня есть нога. Но мой опыт прошел так

удачно, что ноги у меня все-таки не было.
Потом — теперь я знаю, что Моррел просто кончил

выстукивать свой вопрос,— я продолжил мой путь среди

звезд, и никто не звал меня назад. А потом), все еще на

том же пути, я сквозь дрему почувствовал, что засыпаю

и сои этот удивительно сладок. Время от времени я шеве¬

лился во сне — обрати внимание, читатель, на этот гла¬

гол,— я шевелился; Я двигал руками и ногами. Я чув¬

ствовал прикосновение чистых мягких простынь. Я ощу¬

щал себя здоровым и сильным. До чего же это было чу¬

десно! Как людям, гибнущим в пустыне от жажды, гре¬

зятся журчащие фонтаны и кристальные источники, так

мне грезилось освобождение от уз смирительной рубаш¬

ки, чистота вместо грязи, бархатистая здоровая кожа вме¬

сто жесткого пергамента, обтягивавшего мои ребра. Но

грезилось мне это, как вы убедитесь, совсем no-*HHOM>, не

так, как им.
Я проснулся. О, совсем) проснулся, но не стал откры¬

вать глаз. Пожалуйста, пойм«ите одно — все дальней¬
242

шее меня нисколько не удивило. Я воспринимал его как

что-то привычное и естественное. Я был самим собой, за¬

помните это. Но я НС был Даррелом Стэндингом. У Дар¬

рела Стэндинга было столько же общего с этим! чело¬

веком, как у пергаментной кожи Даррела Стэндинга с

этой нежной и здоровой. И я понятия не имел ни о ка¬

ком Дарреле Стэнданге, и не удивительно, ибо Даррел

Стэндинг еще не родился и до его рождения должны

* были пройти века. Но вы сами все поймете.
Я лежал, не открывая глаз, и лениво прислушивался

к доносившимся до меня звукам. Снаружи по каменным

плитам размеренно цокали подковы. Звенело металлом

оружие на людях, звенела металлом сбруя, и я понял,

что под моими окнами по улице проезжает ка-валь-када.

И без всякого интереса подумал: кто бы это мог быть?

Откуда-то (впрочем, я знал, откуда,— со двора гостини¬

цы) донеслись звонкие удары копыт и нетерпеливое ржа¬

ние, которое я сразу узнал: это горячился мой конь.
Потом звук шагов и шорохи — шаги, как будто бы

почтительно приглушенные, а на самом деле нарочито

шумные, чтобы разбудить меня, если я еще сплю. Я

улыбнулся про себя уловке старого мошенника.
—	Понс,— приказал я, не открывая глаз,— воды! Хо¬

лодной воды, побыстрей и побольше. Я вчера вечером

хлебнул лишнего, и в глотке у меня сухо, как в раскален¬

ной пустыне.
—	Вот зато сегодня вы и заспались,— проворчал он,

подавая мне заранее приготовленную кружку с водой.
Я сел на кровати, открыл глаза и обеими руками под¬

нес кружку к губам. Я пил и разглядывал Понса.
Теперь заметьте две вещи: я говорил по-француз¬

ски и не сознавал, что говорю по-французски. Только

много времени спустя, вернувшись в одиночку и вспоми¬

ная события, о которых я сейчас рассказываю, я вдруг

понял, что все время говорил по-французски, и притом

как настоящий француз. Я же, Даррел Стэндинг, тот, кто

пишет эти строки в тюрьме Фолеем, в одной из камер

Коридора Убийц, знаю французский язык только в объ¬

еме школьного курса, то есть кое-как читаю француз¬

ские книги и журналы. А говорить не умею совсем. Да¬

же заказывая обед в ресторане, я не всегда правильно

произносил названия блюд.
243

Но довольно отступлений. Понс был низеньким, су¬

хоньким старикашкой. Он« родился в на^шем доме — об

этом было упомянуто в тот день, который я описываю.

Понсу было за шестьдесят. Он уже лишился почти всех

зубов, но, несмотря на сильную хромоту (он ходил, смеш¬

но подпрыгивая), был еще очень бодр и подвижен. Со

мной он обращался с развязной фамильярностью. Ведь

он прожил в нашем доме шестьдесят лет. Он был слугой

моего отца, когда я еще только учился ходить, а после

его смерти (мы с Понсом говорили о ней в этот день)

стал моим слугой. Хромоту свою он получил на поле

сражения в Италии, когда в атаку пошла кавалерия. Он

только-только успел оттащить моего отца в сторону, как

был ранен пикой в бедро, сбит с ног и отброш'ен под ло¬

шадиные копыта. Мой отец, не потерявший сознания, хо¬

тя и обессилевший от ран, видел все это своими глаза¬

ми. Так что Понс заслужил право быть фамильярным,

по крайней мере, с сыном моего отца.
Укоризненно покачивая головой, Понс смотрел, как я

жадно пью воду.
—	Она сразу закипела, ты слышал? — спросил я, сме¬

ясь, и отдал ему кружку.
—	Совсем как отец,— сказал он с печальным вздо¬

хом.— Но ваш отец потом остепенился, а от вас этого не

дождешься.
—	У отца был больной желудок,— поддразнивал я

старика.— Один глоток вина — и его сразу выворачива¬

ло наизнанку. Так кто же станет пить, если от этого нет

никакой радости?
Пока мы разговаривали, Понс раскладывал на крес¬

ле у кровати мой костюм.
—	Пейте, пейте, хозяин,— сказал он.— Это вам не по¬

вредит. Вы все равно умрете со здоровым желудком.
—	Значит, по-твоему, у меня железный желудок? —

спросил я, нарочно притворяясь, будто не понял его на¬

мека.
—	По-моему...— ворчливо начал он, но тут же умолк,

сообразив, что я его дразню. Поджав морщинистые губы,

он повесил на спинку кресла мой новый, подбитый собо¬

лями плащ.
—	Восемьсот дукатов! — язвительно сказал он.— Ты¬

сяча коз и сто жирных быков за плащ, чтобы вы не
244

мерзли! Двадцать ферм на благородной спине моего хо¬

зяина!
—	А вот здесь сотня богатых ферм, с двумя-тремя

замками в придачу, а быть может, и дворцом,— ответил

я. протягивая руку и дотрагиваясь до моей шпаги, кото¬

рую он только что положил на сиденье кресла.
—	Ваш отец тоже завоевывал свое добро сильной ру¬

кой,— отрезал Понс.— Но если ваш отец умел завоевы¬

вать, то он умел и сохранять.
Тут Понс умолк и с насмешкой расправил мой новый

колет из малинового атласа, который обошелся мне не¬

дешево.
—	Шестьдесят дукатов за эту тряпку, подумать толь¬

ко! — все больше расходился Понс.— Да ваш отец по¬

слал бы к сатане на рога всех портных и евреев-ростовщи-

ков, а не заплатил бы таких денег!
И все время, пока мы одевались, то есть все время,

пока Понс помогал мне одеваться, я продолжал драз¬

нить его.
—	Нетрудно догадаться, Понс, что ты не слыш'ал по¬

следней новости,— сказал я лукаво.
Тут старый сплетник мигом навострил уши.
—	Последней новости?—переспросил он.— Уж не

случилось ли чего при английском дворе?
—	Нет,— покачал я головой.— Впрочем, новостью

это, пожалуй, будет только для тебя, а всем другим она

уже давно известна. Так ты, правда, не слышал? Об этом

шептались греческие философы еще две тысячи лет назад.

Вот из-за этой'то новости я и ношу двадцать богатых

ферм на своей спине, живу при дворе и стал кутилой и

щеголем. Видишь ли, Понс, наш мир — весьма скверное

местечко, жизнь — печальная штука, все люди смертны,

а когда ты мертв, ты... Короче говоря, ты мертв. И вот,

чтобы избежать скверны и печали, в наши дни люди, по¬

добные мне, ищут новизны, дурмана страстей и угара раз¬

влечений.
—	Но что это за новость, хозяин? О чем шептались

философы в давние времена?
—	О том, что бог умер, Понс,— ответил я торже¬

ственно.— Разве ты этого не знал? Бог умер, я тоже ско¬

ро умру, и вот поэтому я ношу на спине двадцать бога¬

тых ферм.
245

-	— Бог жив! —с жаром воскликнул Понс.— Бог жив,

и царствие его близко. Оно близко, слышите, хозяин?

Может быть, оно настанет уже завтра, и земля рассып¬

лется в прах.
—	Так говорили христиане в Древнем Риме, Понс,

когда Нерон устраивал из них живые факелы себе на

забаву.
Понс бросил на меня взгляд, исполненный жалости.
—	Большая ученость хуже болезни,— сокрушенно

вздохнул он.— Я ведь всегда это говорил. Но вам, ко¬

нечно, надо было поставить на своем и таскать меня,

старика, за собой! Ну, и какой толк, что вы изучали аст¬

рономию и арифметику в Венеции, поэзию и всякие дру¬

гие итальянские глупости— во Флоренции, астрологию —

в Пизе и уж не знаю что еще в этой сумасшедшей Гер¬

мании? Плевать я хотел на философов. Я говорю вам,

хозяин,— я, Понс, ваш слуга, калека-старик, который не

отличит буквы от древка пики,— я говорю вам, что бог

жив и через краткий срок вы предстанете перед ним.—

Он вдруг умолк, опомнившись, и добавил: — Священник,

о котором вы говорили, ждет, когда вы встанете.
Я вспомнил, что действительно назначил священнику

прийти сегодня.
—	Что ж ты мне раньше не сказал? — спросил я сер¬

дито.
—	А к чему? —пожал плечами Понс.— Он все равно

ждет уже два часа.
—	Почему ты меня не разбудил?
Он посмотрел на меня с упреком.
—	Как же разбудишь вас, когда вы еле добрели до

кровати и все время вопили почище любого петуха: «Пой

куку, пой куку, куку, куку, куку, пой куку, пой куку,

пой куку, пой куку1».
Он тянул этот бессмысленный припев раздирающим

ухо хриплым фальцетом, насмешливо поглядывая на

меня. Вполне возможно, что я пел эту песенку, ложась

спать.
—	У тебя хорошая память,— заметил я сухо, наки¬

дывая на плечи новый соболий плащ и тут же сбрасывая

его на руки Понсу.
Понс угрюмо покачал головой.
—	Тут память не нужна: вы ведь пропели это «куку»
246

раз тысячу, не жалея голоса, так что к нашим дверям

сбежались постояльцы со всей гостиницы и грозились

убить вас, потому что вы никому не даете уснуть. А ко¬

гда я вас все-таки уложил, разве вы тут же не подозвали

меня к себе и не велели передать дьяволу, если он зай¬

дет, что его светлость почивает? И разве вы не вернули

меня еще раз и, сжав мне руку у локтя так, что сегодня

она вся в синяках, разве вы не приказали мне: «Если

любишь жизнь, сочное мясо и теплый очаг, ни под каким

видом не смей будить меня утром! Можешь разбудить

меня только ради одного».
—	Ради чего? —спросил я, потому что никак не мог

вспомнить, о чем я тогда думал.
—	«Только ради сердца черного коршуна, по имени

Маринелли,— сказали вы.— Только ради сердца Мари-

нелли, еще теплого и положенного на золотой поднос.

Поднос обязательно должен быть золотым»,—сказали

вы, а я должен разбудить вас, запев «Пой куку, пой куку,

пой куку». И тут вы стали учить меня петь «Пой куку,

пой куку, пой куку».
Но едва Понс назвал это имя, я сразу понял, что речь

идет о том самом священнике Маринелли, который уже

два часа скучает в моей приемной.
Когда же Маринелли вошел и, здороваясь, назвал

меня полным титулом, я понял и все остальное. Я был

граф Гильом де Сен-Мор (дело в том, что я знал тогда

и вспоминал потом лишь то, что проходило через мое

бодрствующее сознание).
Священник был итальянец, очень смуглый, невысо¬

кого роста и невероятно худой — не то от вечных по¬

стов, не то от вечного неутолимого, но не плотского голо¬

да. Руки у него были маленькие и слабые, как у женщи¬

ны. Но зато его глаза! Хитрые, недоверчивые, всегда

прищуренные, с тяжелыми веками, они были злобными,

как у хорька, и в то же время томными, как у ящерицы,

греющейся на солнце.
—	Вы заставляете нас ждать, граф де Сен-Мор,—

сказал он, как только Понс, повинуясь моему взгляду,

вышел из комнаты.— Тот, кому я служу, начинает те¬

рять терпение.
—	Потиш<е, потише, поп,— перебил я его сердито.—

Помни, что ты сейчас не в Риме.
247

—	Мой святейший повелитель...— начал он.
—Возможно, твой святейший повелитель правит в

Риме,— опять перебил я.— Но мы во Франции.
Маринелли смиренно наклонил голову, но в его гла¬

зах блеснула зло>ба.
—	Мой святейший повелитель заботится и о делах

Франции,— сказал он невозмутимо.— Эта дама не для

вас. У моего повелителя другие планы.— Он провел язы¬

ком по тонким губам.— Другие планы и относительно

нее... и относительно вас.
Конечно, он имел в виду великую герцогиню Филип¬

пу, вдову Жофруа, последнего герцога Аквитанского. Но

хотя Филиппа была великой герцогиней и вдовой, она,

кроме того, была женщиной — молодой, веселой, крас,и-

вой и, по моему мнению, созданной для меня.
—	Каковы же эти планы? — спрюсил я грубо.
—	Они глубоки и обширны, граф де Сен-Мор. Так

глубоки и обширны, что мне не подобает даже задумы¬

ваться о них, а тем более обсуждать их с вами или с кем-

нибудь еще.
—	О, я знаю, что надвигаются большие события и

что под землей зашевелились покрытые слизью черви.
—	Меня предупреждали, что вы упрямы, но я должен

был выполнить приказ.
Маринелли встал, собираясь уйти, и я тоже встал.
—	Я говорил, что это бесполезно,—продолжал он.—

Но вам была дарована последняя возможность изм1е-

нить свое решение. Мой святейший повелитель справед¬

лив, как сама справедливость.
—	Ну, я подум»аю,— сказал я беззаботным тоном,

провожая его до дверей.
Он остановился как вкопанный.
—	Время для размышлений прошло,— сказал он.—

Я здесь для того, чтобы узнать ваше решение.
—	Я подумаю,— повторил я и, помолчав, добавил:—

Если планы этой дамм не совпадут с моими, тогда, быть

может, планы вашего повелителя осуществятся. Потом«у

что помни, поп, мне он не повелитель.
—	Вы не знаете моего повелителя,— грозно ска¬

зал он.
—	И не испытываю ни малейшего желания с ним» по¬

знакомиться,— отрезал я.
248

я стоял, прислушиваясь к мягким шагам интригана-

священника, легко ступавшего по скрипучим ступенькам.
Е1сли бы я попробовал подробно описать все, что мне

привелось увидеть за остаток этого дня и первую полови¬

ну сменившей его ночи, пока я был графом* Гильомом

де Сен-Мор, то не хватило бы и десяти таких книг.

Но я многое опущу, вернее сказать, я опущу почти

все, ибо мне еще йе приходилось слушать об отсрочке

казни для того, чтобы осужденный мог дописать свои

воспоминания: по крайней мере в Калифорнии так не

делается.
Париж, который я увидел в тот день, был старинным

Парижем. Узкие улочки были завалены грязью п нечи¬

стотами и показались бы неслыханно грязными в наш

век санитарии и гигиены. Но все это я должен пропу¬

стить. Я должен пропустить все события дня: вер¬

ховую прогулку за стенами города, великолепный

праздник, устроенный Гуго де Менгом, пиршество,

во время которого я почти ничего не ел и не пил.

Я опишу только сам1ый конец этих приключений: все на¬

чалось, когда я стоял, обмениваясь шутками с самой Фи¬

липпой... О господи, как она была хороша! Знатная да¬

ма до мозга костей, но, кроме этого и помимо этого, все¬

гда и во всем — женщина.
Мы шутили и смеялись вполне искренне, а вокруг нас

кружилась веселая толпа. Но под нашими шутками кры¬

лась напряженная настороженность мужчины и женщи¬

ны, уже перешагнувших порог любви, но еще не уверен¬

ных во взаимности. Я не стану описывать Филиппу.

Миниатюрная, восхитительно стройная... Нет, я все-таки

удержусь. Словом, для меня она была единственной жен¬

щиной в мире, и я совершенно не думал о tomi, что длин¬

ная рука седого старца мюжет протянуться из Рима че¬

рез всю Европу, чтобы разлучить меня с моей возлюб¬

ленной.
И тут итальянец Фортини прошептал м«е на ухо:
—	Один человек хочет поговорить с вами.
—	Пусть подождет, пока у меня найдется для него

время,— ответил я резко.
—	Я никого не жду,— так же резко возразил он.
KpoBib закипела у меня в жилах, и я вспомнил свя¬

щенника Маринелли и седого старца в Рим1е. Я понял.
249

Все было подстроено. Вот она, длинная рука. Фортини

лениво улыбнулся, глядя мне прямо в лицо, пока я раз-

дум1ывал, как поступить, и улыбка эта была насМ1ешливой

и дерзкой.
Именно сейчас я должен был во что бы то ни ста¬

ло сохранять хладнокровие. Но во мне поднималась зна¬

комая багровая ярость. Так вот, значит, что задумал

этот поп; Фортини, промотавший все родовые богатства,

сохранив лишь громкое имя, считался лучшим фехтоваль¬

щиком! среди итальянцев, приехавших к нам за последние

шесть лет! Итак, сегодня Фортини. Ехли он потерпит не¬

удачу, то по приказу седого старца завтра явится новый

бретер, послезавтра — новый. А если и у них ничего не

выйдет, то убийца-простолюдин всадит мне нож в спину

или отравитель подмешает смертоносное зелье в мое

вино или в мюй хлеб.
—	Я занят,— сказал я.— Убирайтесь.
—	У меня к вам неотложное дело,— настаивал он.
Незам1етно для себя ма>1 стали говорить громче, и Фи¬

липпа услышала.
—	Убирайся прочь, итальянский пес!—сказал я.—

Не визжи у мюих дверей. Я скоро займусь тобой.
—	Луна уже взошла,— ответил он.— Трава сухая,

отличная. Роса еще не выпала. За этим прудом налево,

на расстоянии полета стрелы, есть превосходная лужай¬

ка, тихая и укромная.
—	Скоро я исполню ваше желание,— понизив голос,

ответил я ему с досадой.
Но он не отходил от меня.
Тут заговорила Филиппа, и в ее словах была заключе¬

на вся ее редкая смелость и железная воля.
—	Исполните желание этого господина, Сен-Мор.

Займитесь им сейчас. Да сопутствует вам удача! — Она

умюлкла и подозвала к себе своего дядю Жана де Жуан-

виля, который в эту минуту проходил мимо,— брата ее

матери, одного из анжуйских Жуанвилей.
—	Да сопутствует вам удача,— повторила она и, на¬

клонившись ко мне, шепнула:—Мое сердце остается с

вами, Сен-Мор. Возвращайтесь скорее. Я буду ждать вас

в большом зале.
Я был на седьмом небе. Я шагал по облакам. Впервые

она прямо сказала мне о своей любви. И эта радость при-
250

дала мне такую силу, что теперь мне была нипочем хоть

дюжина Фортини, хоть дюжина седых старцев в Риме.
Жан де Жуанвиль и Филиппа скрылись в толпе, а М1Ы

с Фортини быстро договорились обо всем и разошлись,

чтобы найти секундантов и встретиться на лужайке за

прудом.
Сначала я отыскал Робера Ланфранка, а потом Ан¬

ри Боэмона. Но прежде чем найти их, я встретил соло¬

минку, которая показала мие, куда дует ветер, и пред¬

сказала настоящую бурю. Соломинку звали Ги де Вил-

лардуэн; я знал этого неотесанного провинциала — он

совсем недавно приехал ко двору, что не мешало ему

быть задиристым петушком. Он был рыж. Белки его го¬

лубых, близко поставленных глазок отливали красным,

а кожа, как обычно у рыжих, была багровой и веснушча¬

той. Больше всего он напоминал вареного рака.
Когда я проходил мимо, он быстро повернулся и толк¬

нул меня. О, разумеется, он сделал это нарочно! И тут

же злобно подскочил ко мие, хватаясь за шпагу.
«Черт возьми!—подумал я.—У седого старца немало

орудий, и весьма странных к тому же!»,— а вслух с

вежливым поклоном сказал петушку:
—	Простите мою неуклюжесть. Во всем виноват я.

Прошу у вас извинения, Виллардуэн.
Однако ум1иротворить его оказалось нелегко. Но пока

он в бешенстве кукарекал, я заметил Робера Ланфран¬

ка, подозвал его к нам и объяснил, что случилось.
—	Сен-Мор дал вам полное удовлетворение,— решил

ЛaнфpaнKi—Он попросил у вас извинения.
—	О, да! — подхватил я любезнейшим голосом,—

И я снова прошу вас, Виллардуэн,. извинить М)ою неуклю¬

жесть. Приношу тысячу извинений. Во всем виноват я,

хотя поступок мой был неумышленным. Торопясь на не¬

кое свидание, я был неуклюж, чрезвычайно неуклюж, но

толкнул я вас неумышленно.
Этой Деревенщине оставалось только с большой не¬

охотой принять извинения, на которые я был так щедр.

Но когда мы с Ланфранком поспешили дальше, я поду¬

мал, что не пройдет и нескольких дней, а может быть, и

часов, как огненноголовый провинциал добьется того,

чтобы мы с НИМ1 скрестили шпаги на лужайке.
Ланфранку я сказал только, что нуждаюсь в его услу-
251

rax, и он не стал расспрашивать о подробностях. Это был

жизнерадостный юноша, которому только что исполни¬

лось двадцать лет, но он слыл умелым фехтовальщиком,

сражался в Испании и много * раз отличался на дуэ¬

лях. Узнав, в чем дело, он только весело сверкнул чер¬

ными глазами и пришел в такой восторг, что сам от¬

правился за Анри Боэмоном и уговорил его присоеди¬

ниться к нам.
Когда мы втроем вышли на лужайку за прудом, Фор-

тини и двое его секундантов уже ждали нас. Одним из

них был Феликс Паскини, плем1янник кардинала, носив¬

шего ту же фамилию, и доверенное лицо своего дяди, ко¬

торый сам был доверенным лицом седого старца. Другим

был Рауль де Гонкур, и меня удивило, что такой благо¬

родный человек оказался в подобном обществе.
Мы отсалютовали друг другу и взялись за дело. Оно

было знакомо нам1 всем. Роса еще не выпала, и ноги не

скользили на сухой траве. Ярко светила луна, и мы с

Фортини скрестили шпаги в смертельном поединке.
Я знал, что Фортини меня превосходит, хотя я и счи¬

тался во Франции хорошим фехтовальщиком. Но я знал

и другое: что в этот вечер со мной сердце моей дамы, и

потому в этот вечер благодаря мие в мире станет одним1

итальянцем М1еньше. Повторяю, я знал это, я не сомне¬

вался в исходе дуэли. И пока мы дрались, я размышлял,

как лучше убить его. Я не любил долгих поединков, ко¬

роткий блестящий бой — такова была моя обычная ма¬

нера. А кроме того, все эти веселые месяцы пирушек, ко¬

гда поздно ночью я распевал «Пой куку, пой куку, пой

куку», должны были сказаться, если схватка затянется,

и я это знал. Бой будет коротким и блестящим, решил я.
Однако справиться со столь умелым противником, как

Фортини, было не так-то просто. А кром!г того, Форти¬

ни, который, по слухам, всегда бывал хладнокровен, об¬

ладал железной рукой и умел драться долго, уверен¬

но и неутомимо, в этот вечер тоже решил, что бой бу¬

дет коротким и блестящим.
Мы дрались напряженно и нервно,— веД1Ь если я раз¬

гадал его нам)грение покончить со мной как можно бы¬

стрее, то и он понял, что задумал я. Вероятно, мне не

удался бы м»ой прием, если бы мы дрались днем, а не

ночью. Но смутный лунный свет был моим союзником.
252

и у меня было еще одно преимущество: я заранее до¬

гадался, что собирается сделать мой противник. Это был

встречный выпад — весьма обычный, но очень риско¬

ванный прием, известный каждому новичку, погубивший

нем1ало хороших бойцов, отважившихся прибегнуть к не¬

му, и настолько опасный для того, кто им пользует¬

ся, что большинство фехтовальщиков предпочитает обхо¬

диться без него.
‘Мы дрались меньше минуты, а я уже знал, что Фор-

тини, бросившийся в стремительную атаку, на самом

деле рассчитывает пустить в ход эту самую, уловку. Он

ждал, когда я сделаю глубокий выпад, чтобы, не пари¬

руя его, обычным легким движением кисти отвести мою

шпагу, направив острие своей прямо навстречу моему

рванувшемуся вперед телу. Рискованный прием, очень ри¬

скованный даже при ярком солнечном свете. Стоит ему

начать на мгновение раньше — и я пойму, в чем дело, и не

попаду в ловушку. Стоит ему начать на мгновение поз¬

же— и моя шпага пронзит его сердце.
«Так, значит, быстрый и блестящий бой? —подумал

я.— Отлично, мой милый итальянец. Бой будет быстрым

и блестящим, но главное, быстрым».
Собственно говоря, это был бы встречный выпад про¬

тив встречного выпада, но я решил, что Фортини попадет

в ловушку, потому что я окажусь быстрее его. Так и вы¬

шло. Как я сказал, не прошло и минуты, а это уже слу¬

чилось. Быстро? Да, мой глубокий выпад был быстр. Он

был молниеносен — взрыв действия, стремительный, как

мысль. Ни один человек на земле не подозревал — я го¬

тов в этом поклясться,— что глубокий выпад может быть

таким быстрым. Я выиграл мгновение. Опоздав на это

мгновение, Фортини попытался отклонить клинок моей

шпаги и заколоть меня. Но отклонился клинок его шпаги.

Сверкнув, он скользнул мимо моей груди, шпага Форти¬

ни пронзила пустой воздух за моей спиной, а моя шпага

вошла в его тело, прошла насквозь на высоте сердца с

правого бока в левый и вырвалась далеко наружу.
Странное это ощущение — проткнуть живого чело¬

века насквозь. Я сижу сейчас в моей камере и перестаю

писать, задумавшись над этим. И я не раз задумывал¬

ся над тем, что случилось в ту лунную ночь в старой

Франции, когда я показал итальянской собаке, что та-
253

кое быстрый и блестящий бой. Как легко пронзить на¬

сквозь человеческое тело! Если бы моя шпага наткну¬

лась на кость, я почувствовал бы сопротивление, но ей

встретились только мягкие мышцы. И все же это было

слишком легко. Сейчас, описывая это, я вновь переживаю

то же ощущение в руке и в мозгу. Моя шпага прошла

сквозь тело итальянца с такой легкостью, словно я по¬

гружал шляпную булавку в пудинг. О, Гильом де Сен-

Мор в ту ночь совсем не был удивлен этим, но это удив¬

ляет меня, Даррела Стэндинга, когда теперь, через века,

я вспоминаю нашу схватку. Легко, слишком легко убить

сильного, живого, дышащего человека таким примитив¬

ным оружием, как полоска стали. Люди похожи на кра¬

бов в мягкой скорлупе — они столь же нежны, хрупки и

уязвимы.
Но вернем)ся к той лунной ночи, когда моя шпага во¬

шла в его тело и наступило мгновение полной неподвиж¬

ности. Фортини упал не сразу. Не сразу я выдернул шпа¬

гу. Целую секунду мы стояли неподвижно: я — широко

расставив ноги, изогнув наклоненное вперед тело с гори¬

зонтально вытянутой правой рукой — и Фортини, чья

шпага была позади меня, так что рукоятка и сжимавшая ее

рука легли на мое левое плечо, а тело застыло и широко

раскрытые глаза блестели. И пока мы стояли так, за¬

стыв, словно статуи, наши секунданты, готов поклясть¬

ся, не успели даже понять, что произошло. Потом Фор¬

тини глубоко вздохнул и закашлялся, тело его обмякло,

рукоятка шпаги, лежавшая на моем плече, задрожала,

рука упала, и шпага уперлась острием в дерн. К нему под¬

скочили Паскини и де Гонкур, и он повалился на их руки.

Честное слово, мне было труднее вытащить шпагу, чем

вонзить ее в него. Его плоть смыкалась вокруг лезвия,

словно не желая его отпускать. Поверьте, мне потребова¬

лось сделать большое усилие, чтобы извлечь свою шпагу.,
Однако боль, вызванная этим движением!, по-видимо¬

му, возвратила его к жизни, ибо он оттолкнул своих дру-*

зей, выпрямился и стал в позицию. Я тоже стал в пози¬

цию, недоумевая, как мие удалось проткнуть его на вы¬

соте сердца и все-таки не задеть ни одного жизненно

важного органа. Но тут колени Форшни подогнулись, и,

прежде чем друзья успели его подхватить, он рухнул

ничком на траву. Они перевернули его на спину, \ю он
254

был уже мертв. В лунном свете его лицо казалось сине

вато-белым, а правая рука по-прежнему сжишш руко¬

ятку шпаги.
Да, убить человека удивительно легко.
Мы поклонились его секундантам и уже намеревались

уйти, когда меня остановил Феликс Паскини.
—	Прошу прощения,— сказал я,— но пусть это будет

завтра.
—	Нам) ведь надо только отойти в сторо-ну, туда, где

трава еще суха,— настаивал он.
—	Дайте я увлажню ее за вас, Сен-Мор,— умоляю¬

ще сказал Ланфранк, KOTopoMiy давно не терпелось по¬

мериться силами с каким-нибудь итальянцем.
Я покачал головой.
—	Паскини мой,— ответил я.— Он будет первым

завтра.
—	А остальные? — осведомился Ланфранк.
—	Об этом спросите де Гонкура,— засмеялся я.—

Если не ошибаюсь, он уже собирается добиваться чести

бьггь третьим.
При этих словах де Гонкур смущенно кивнул. Лан¬

франк вопросительно посмотрел на него, и де Гонкур кив¬

нул еще раз.
—	А за ним, конечно, явится петушок,— продолжал я.
И едва я умолк, как рыжий Ги де Вилларду эн вышел
на лужайку и направился к нам по залитой лунным све¬

том траве.
—	Ну хоть его-то уступите мне! — воскликнул Лан¬

франк, чуть не плача, до того ему хотелось скрестить с

кем-нибудь шпагу.
—	Об этом спросите его самого,— засмеялся я и по¬

вернулся к Паскини.— До завтра,— сказал я.— Назови¬

те время и MiecTO, и вы найдете меня там.
—	Трава превосходна,— насмешливо ответил он,—

и лучше этого места не найти, и мне хочется, чтобы вы

успели составить компанию Фортини.
—	Куда лучше, если ему будет сопутствовать его

друг,— отпарировал я.— А теперь, с вашего разрешения,

я ухожу.
Но он загородил мне дорогу.
—	Кто бы ни отправился следом) за Фортини,— ска-

вал он,— пусть это будет сейчас.
255

в первый раз за время нашего разговора во мне на¬

чал закупать гнев.
—	Вы усердно служите своему хозяину,— насмешли¬

во сказал я.
—	Я служу только собственным капризам. У меня нет

хозяев.
—	Не примите за дерзость, но я собираюсь сказать

вам правду,— продолжал я.
—	Какую же? — промурлыкал он.
—	А вот какую: вы лжец, Паскини, лжец, как все

итальянцы.
Он сразу повернулся к Ланфранку и Боэлюнду.
—	Вы слышали? —сказал он.— Теперь вы не буде¬

те оспаривать его у меня.
Они растерянно взглянули на меня, стараясь понять,

чего я хочу. Но Паскини не стал ждать.
—	А если у вас еще остаются сомиения, тогда поз¬

вольте мне их рассеять... Вот так.
И он плюнул М1Не под ноги. И тут гнев взял надо

мной верх. Багровая ярость — называю я его: всепогло¬

щающее, всезатмевающее желание убивать и уничто¬

жать. Я забыл, что Филиппа ждет меня в большом зале.

Я помнил только о нанесенных мне оскорблениях: о том»,

что седой старец непростительно вмешивается в мои де¬

ла, о требовании священника, о дерзости Фортини, о наг¬

лости Виллардуэна; а теперь Паскини встал у меня на до¬

роге и плюнул мне под ноги. Мир побагровел перед мои¬

ми глазами. Я был во власти багровой ярости. Меня

окружала гнусная нечисть, которую я должен был смести

со своего пути, стереть с лица земли. Как попавший

в клетку лев гневно кидается на прутья, так жгучая не¬

нависть к этой нечисти подхватила и понесла меня.

Да, они окружали меня со всех сторон. Я попал в ловуш¬

ку. И выход был только один: уничтожить их, втоптать

их в землю.
—	Очень хорошо,— сказал я почти хладнокров¬

но, хотя меня трясло от бешенства.— Вы первый, Пас¬

кини? А потом вы, де Гонкур? И в заключение де Вил-

лардуэн?
Они кивнули в знак согласия, и мы с Паскпни собра¬

лись отойти в сторону.
—	Раз вы торопитесь,— предложил мне Анри Боэ-
256

.4^
iar
V.'
••'i i;

.''' /

i
К
«СМИРИТЕЛЬНАЯ РУБАШКА».

-Ч>..
■%..
■т.,
«СМИРИТЕЛЬНАЯ РУБАШКА».

монд,— и раз их трое и нас трое, то почему бы не по¬

кончить с этим сразу?
—	Да, да,— горячо поддержал его Ланфранк.— Вы

возьмите Гонкура, а я возьму де Виллардуэна.
Но я сделал знак моим добрым друзьям не вмеши¬

ваться.
—	Они здесь по приказу,— объяснил я.— Это мюей

смерти они жаждут так сильно, что, клянусь честью,

я заразился их желанием и теперь хочу разделаться

с ними сам.
Я заметил, что Паскини раздосадован этой задерж¬

кой, и решил раздразнить его еще больше,
—	С вами. Паскини,— заявил я,— я покончу быстро.

Мне не хочется, чтобы вы медлили, когда Фортини ждет

вас. Вам, Рауль де Гонкур, я отплачу за то, что вы попа¬

ли в такое скверное общество. Вы растолстели, у вас

одышка. Я буду играть с вами, пока ваш жир не расто¬

пится и вы не начнете пыхтеть и отдуваться, как дыря¬

вые меха. А как я убью вас, Виллардуэн, я еще не знаю.
Тут я отсалютовал Паскини, и наши шпаги скрести¬

лись. О, в этот вечер во мне проснулся дьявол! Быстрый

и блестящий бой — вот чего я хотел. Но я помнил и о не¬

верном лунном свете. Если мой противник посмеет риск¬

нуть на встречный выпад, я покончу с ним, как с Фор¬

тини. Если же нет, то я сам применю этот прием — и

скоро.
Однако Паскини был осторожен, хотя мне и удалось

его раздразнить. Но я заставил его принять быстрый

темп, и наши шпаги то и дело скрещивались, потому что в

обманчивом лунном свете приходится больше полагать¬

ся на осязание, чем на зрение.
Не прошло и М1инуты, как я применил свой прием,

притворившись, что поскользнулся, и, выпрямляясь,

опять притворился, что потерял шпагу Паскини. Он сде¬

лал пробный выпад, и снова я разыграл растерянность, па¬

рируя излишне широким движением, совсем открыв¬

шись,— это и была приманка, на которую я решил пой¬

мать его. И поймал. Он не замедлил воспользоваться

преимуществом, которое дало ему мое, как он думал, не¬

вольное движение. Его выпад был прямым и точным.

И он вложил в него всю свою волю и всю тяжесть своего

тела. А я только притворялся и был готов встретить его.
17.	Джек Лондон. Т. XI.	257

Мой клинок чуть-чуть коснулся его клинка, и легким пово¬

ротом кисти, как раз в меру твердым, я отвел его клинок

чашкой моей шпаги. Отвел чуть-чуть, на несколько дюй¬

мов так, чтобы острие шпаги скользнуло мимо моей гру¬

ди, пронзив лишь складку атласного колета. Конечно, те¬

ло его следовало в этом выпаде за шпагой и встретилось

правым боком на высоте сердца с острием моей шпаги.

Моя вытянутая рука была твердой и прямой, как слу¬

жившая ее продолжением сталь, а за сталью и рукой бы¬

ло мое подобранное, напряженное тело.
Как я уже сказал, моя шпага вошла в правый бок Па-

скини на высоте сердца, но не вышла через левый, ибо

наткнулась на ребро (ведь убийство человека — это

работа мясника). Толчок был так силен, что Паскиии

потерял равновесие и боком повалился на землю. Пока

он падал, пока он еще не коснулся травы, я вырвал

свою шпагу из раны.
Де Гонкур бросился к нему, но он жестом приказал

ему заняться мной. Кашляя и сплевывая кровь, он с по¬

мощью де Виллардуэна приподнялся на локте, опустил го¬

лову на руку, а потом опять начал кашлять и сплевывать.
—	Счастливого пути, Паскини,—смеясь, сказал я ему,

потому что все еще был во власти багровой ярости.—

Прошу вас, поторопитесь, потому что трава, на которой

вы лежите, вдруг отсырела, и вы простудитесь насмерть,

если не поторопитесь.
Я хотел немедленно заняться де Гонкуром, но тут

вмешался Боэмон, сказав, что мне следует отдохнуть.
—	Нет,— ответил я,— я еще даже не согрелся как

следует.— И повернулся к де Гонкуру.— Теперь вы у ме¬

ня попляшете и попыхтите. Становитесь в позицию!
Де Гонкур не испытывал ни малейшего желания

драться со мной. Нетрудно было заметить, что он толь¬

ко выполняет приказ. Манера фехтовать у него была

старомодная, как у всех пожилых людей, однако он не¬

плохо владел шпагой и дрался хладнокровно, решитель¬

но и твердо. Но он не был блестящим бойцом, и его угне¬

тало предчувствие поражения. Я мог бы покончить

с ним дюжину раз, но не делал этого. Ведь я уже говорил,

что мной владел дьявол. Так оно и было. Я измучил

моего противника. Я теснил ^его, заставил повернуться ли¬

цом к луне, так что ему трудно было меня разглядеть,—
258

ведь я дрался в собственной тени. А пока я играл с ним,

пока он пыхтел и задыхался, как я ему обещал, Паски-

ни, опираясь головой на руку, смотрел на нас, выкаш^

ливая и выплевывая свою жизнь.
—	Ну, де Гонкур,— объявил я наконец,— вы знаете,

что вы в моих руках. Я могу заколоть вас десятком спо¬

собов, так будьте готовы, потому что я выбираю вот этот.
И, говоря это, я просто перешел от кварты к тер¬

ции, а когда он, растерявшись, начал широко парировать,

я вернулся в кварту, подождал, пока он откроется, и

пронзил его насквозь на высоте сердца. И, увидя конец

нашей схватки, Паскини перестал цепляться за жизнь,

упал лицом в траву, вздрогнул и затих.
—	Ваш хозяин лишится за эту ночь четырех своих

слуг,— сообщил я Виллардуэну, как только мы нача\и

бой.
И что за бой! Этот провинциал был нелеп. В какой

только деревенской школе он обучался фехтованию! Ка¬

ждое его движение было неуклюжим и смешным. «С ним

я покончу быстро и просто»,— решил я, а он наступал на

меня, словно обезумев, и его рыжие волосы стояли ды¬

бам от ярости.
Увы, его неуклюжесть и погубила меня. Пока я играл

с ним и смеялся над ним, называя его грубым, де¬

ревенщиной, он от злости забыл даже те немногий при¬

емы, которые знал. Взмахнув шпагой, словно это

была сабля, он со свистом разрезал ею воздух и ударил

меня по голове. Я остолбенел от изумления: что могло

бьггь нелепее! Он совсем открылся, и я мог бы проткнуть

его наскв^озь. Но я остолбенел от изумления, и в следую¬

щую секунду почувствовал укол стального острия: этот

неуклюжий провинциал пронзил меня насквозь, рванув¬

шись вперед, словно бык, так что рукоятка его шпаги уда¬

рила меня в бок и я отступил назад.
Падая, я увидел растерянные лица Ланфранка и Боэ-

мона и довольную ухмылку наступавшего на меня Вил-

лардуэна. Я падал, но так и не коснулся травы. Зами¬

гал ослепительный свет, раздался оглушительный грохот,

наступил мрак, забрезжило смутное сияние, меня охвати¬

ла грызущая, рвущая на части боль, и я услышал чей-

то голос:
—	Я ничего не нащупываю.
259

я узнал этот голос. Это был голос начальника тюрь¬

мы Азертона, и я вспомнил, что я — Даррел Стэндинг,

который вернулся через века в пыточную рубашку Сен-

Квентина. Я знал, что пальцы, касавшиеся моей шеи, при¬

надлежат доктору Джексону. И тут послышался голос

доктора:
—	Вы не умеете нащупывать пульс на шее. Вот тут,

прижмите свои пальцы рядом с моими. Чувствуете? А, я

так и думал. Сердце бьется слабо, но ровно, как хроно¬

метр.
—	Прошли только сутки,—заметил капитан Джеми,—

а он никогда прежде не бывал в таком состоянии.
—	Притворяется и больше ничего, можете побиться

об заклад,—вмешался Эл Хэтчинс, главный староста.
—	Ну, не знаю,—продолжал капитан Джеми.—Если

пульс так слаб, что только врач может его нащупать.
—	Подумаешь! Я ведь тоже прошел обучение в ру¬

башке,— насмешливо сказал Эл Хэтчинс.— И сколько

раз вы меня расшнуровывали, капитан, думая, что я от¬

даю богу душу. А я-то еле удерживался, чтобы не рассме¬

яться вам прямо в лицо.
—	Ну, а вы что скажете, доктор? —спросил началь¬

ник тюрьмы.
—	Я же говорю вам: сердце работает великолепно,—

последовал ответ,— хотя, конечно, слабовато, но этого

можно было ожидать. Хэтчинс совершенно прав. Он при¬

творяется.
Большим пальцем он оттянул мне веко, и я открыл

один глаз и посмотрел на склонившиеся надо мной лица.
—	Ну, что я говорил!—торжествующе воскликнул

доктор Джексон.
Тогда я напряг всю свою волю, и хотя мне казалось,

что мое лицо вот-вот лопнет, все-таки улыбнулся.
К моим губам поднесли кружку с водой, и я жадно на¬

пился. Следует помнить, что все это время я беспомощ¬

но лежал на спине и мои руки были прижаты к бокам

внутри рубашки. Затем мне предложили еду — черствый

тюремный хлеб, но я помотал головой и закрыл глаза,

показывая, что мне надоело их присутствие. Боль воскре¬

сения была невыносима. Я чувствовал, как оживает мое

тело. Казалось, что шею и грудь колют тысячи булавок и

иголок, а в моем мозгу не угасало яркое воспоминание,
260

что Филиппа ждет меня в большом зале, и я хотел вер¬

нуться к половине дня и половине ночи, которые только

что прожил в старой Франции.
И пока все мои тюремщики еще стояли рядом, я по¬

пробовал выключить ожившую часть моего тела из созна¬

ния. Я торопился уйти от них, но меня задержал голос

начальника тюрьмы:
,— Есть у тебя какие-нибудь жалобы?
Я боялся только одного — что они вынут меня из ру¬

башки, и потому мой ответ вовсе не был отчаянной бра¬

вадой: я просто хотел оградить себя от такой возможно¬

сти.
—	Вы могли бы затянуть рубашку потуже,— прошеп¬

тал я,— она такая просторная, что в ней неудобно ле¬

жать, я просто утопаю в ее складках. Хэтчинс дурак.

Неуклюжий дурак. Он и представления не имеет о том,

как шнуруются рубашки. Начальник, вам следовало бы

сделать его старостой ткацкой мастерской. Он добьет¬

ся куда большей непроизводительности, чем тепереш¬

ний бездельник, который тоже дурак, но не такой не¬

уклюжий. А теперь убирайтесь вон, если не придумали

ничего нового. В этом случае, конечно, оставайтесь. Оста¬

вайтесь, милости просим, если в ваши тупые башки взбре¬

ло, что вы способны придумать для меня какие-нибудь

свеженькие пьггки.
—	Он ненормальный, настоящий, подлинный ненор¬

мальный,— радостно сказал доктор Джексон, преиспол¬

няясь профессиональной гордостью.
—	Стэндинг, ты и вправду чудо,— заметил началь¬

ник тюрьмы.— У тебя железная воля, но я ее сломаю,

можешь не сомневаться.
—	А у вас кроличье сердце,—отрезал я.—Да получи

вы десятую долю того, что я получил в Сен-Квентине, ру¬

башка давно бы выдавила ваше кроличье сердце через

эти вот длинные уши.
Удар попал в цель, потому что у начальника тюрьмы

действительно были странные уши. Я не сомневаюсь,

что они заинтересовали бы Ломброзо.
—	Что касается меня,—продолжал я,— то я смеюсь

над вами и от души желаю проклятой ткацкой, чтобы вы

сами стали в ней старостой. Ведь вы же пьЛали меня, как

хотели, и все-таки я жив и смеюсь вам в лицо! Вот уж
261

это рекордная непроизводительность труда! Вы даже не

в силах убить меня. Что может быть непроизводительнее?

Да вы не сумели бы убить даже загнанную в угол крысу,

и притом с помощью динамита — настоящего динамита^

а не того, который, как вы воображаете, я где-то спрятал.
—	Ты хочешь еще что-нибудь сказать?—спросил

он, когда я кончил мою язвительную речь.
И тут я вспомнил то, что сказал наглецу Фортини.
—	Убирайся прочь, тюремный пес!—ответил к,—

Иди визжать у других дверей.
Для такого человека, как Азертон, подобная насмеш¬

ка из уст беспомощного заключенного была, конечно, не¬

переносимой. Лицо его побелело от ярости, и дрожащим

голосом он пригрозил мне:
—	Запомни, Стэндинг, я с тобой еще посчитаюсь.
—	Как бы не так,— ответил я.— Вы ведь можете

только затянуть потуже эту невероятно просторную ру¬

башку. А если это вам не под силу, так убирайтесь вон.

И, пожалуйста, не возвращайтесь хотя бы неделю, а еще

лучше все десять дней.
Какое наказание мог придумать начальник тюрьмы

для заключенного, который уже подвергался самому

страшному из них? Кажется, Азертон все-таки нашел,

чем мне пригрозить, но едва он открыл рот, как я, вос¬

пользовавшись тем, что мой голос немного окреп, начал

петь: «Пой куку, пой куку, пой куку». И я пел, пока

дверь моей камеры не захлопнулась, пока не заскрипели,

замки и пока засовы, завизжав, не вошли в свои гнезда.
ГЛАВА ХП
Теперь, когда я узнал секрет, воспользоваться им

было уже нетрудно. И я понимал: чем чаще это проделы¬

вать, тем все будет проще. Достаточно было один раз на¬

щупать линию наименьшего сопротивления, и при каждой

последующей попытке это сопротивление будет ослабе¬

вать. И действительно, временем, как вы увидите, мои

переселения из тюрьмы Сен-Квентин в другую жизнь

стали совершаться почти автоматически.
Едва только начальник тюрьмы Азертон и его подруч¬

ные ушли, как я через несколько минут уже заставил свое
262

воскресшее тело вновь погрузиться в «малую смерть».

Да, это была смерть, но временная, вроде того приоста¬

новления жизни, которое возникает под действием хло¬

роформа.
Итак, , оторвавшись от всего грязного, низкого и под¬

лого— отупляющего ужаса одиночки и адских мук сми¬

рительной рубашки, приручённых мух, духоты, мрака и

перестукивания живых мертвецов,— я снова унесся за

грань прсктранства и времени.
Опять на какой-то срок я погрузился во мрак, а за¬

тем медленно, постепенно вновь возникло восприятие ок¬

ружающего, но уже совсем иного. И совсем иного «я>ч

Первым ощущением, проникшим в мое сознание, было

ощущение пыли. Сухая, едкая пыль щекотала мне нозд¬

ри. . Она запеклась на моих губах. Она покрывала

лицо, руки и скрипела на кончиках пальцев, когда я тер

их друг о друга.
Затем к этому присоединилось ощущение непрерывно¬

го движения. Все вокруг меня покачивалось и колыха¬

лось. . Я чувствовал сотрясение и толчки, слышал скрип.

И я знал, что это скрипят колесные оси и окованные же¬

лезом колеса, катящиеся по камням и песку. Затем до

моего слуха донеслись хриплые, усталые голоса людей,

с ворчанием и бранью понукавших медленно бредущих,

измученных животных.
Я приоткрыл воспаленные от пыли веки, и тотчас гла¬

за мне снова засыпало песком. Грубые одеяла, на которых

я лежал, были покрыты толстым слоем песка. Над голо¬

вой у меня в пропитанном песчаной пылью воздухе пока¬

чивалась парусиновая крыша фургона, и мириады песчи¬

нок медленно опускались, танцуя в косых солнечных

лучах, пробивавшихся сквозь дыры в парусине.
Я был ребенком, мальчиком лет восьми-девяти, очень

усталым и измученным, и такой же усталой и измучен¬

ной казалась женщина с изможденным, покрытым пылью

лицом, тихонько баюкавшая плачущего младенца. Это бы¬

ла моя мать. Я знал, что это моя мать, совершенно так же,

как, поглядывая на плечи возницы, видневшиеся впере¬

ди в парусиновом туннеле, я зиал, что это мой отец.
Когда я поднялся и начал пробираться между узла¬

ми и тюками, наваленными на полу фургона, мать ска¬

зала устало и сварливо:
263

—	Неужели ты не можешь посидеть спокойно минут¬

ку, Джесси?
^о было мое имя — Джесси. Фамилии своей я не

знал и слышал только, как мать называла отца Джоном.

И еще у меня сохранилось смутное воспоминание о том,

что мне порой доводилось слышать, как другие мужчины

называли моего отца «капитан», и я понимал, что он

здесь главный и его распоряжения выполняются всеми.
Я забрался на козлы и уселся рядом с отцом. Колеса

фургонов и ноги животных поднимали огромные облака

пыли. Она была такой густой, что походила на туман,

а склонявшееся к закату солнце светило сквозь эту пыле¬

вую завесу тусклым кроваво-красным светом.
И не только в этом свете заходящего солнца было

что-то зловещее — на всем, что меня окружало, казалось,

лежал какой-то зловещий отпечаток: что-то зловещее

было и в расстилавшемся передо мной пейзаже, и в лице

моего отца, и в плаче младенца, которого мама никак

не могла унять, и в спинах лошадей, утративших всякую

окраску от осевшей на них пыли, и в голосе отца, без¬

остановочно понукавшего запряженную в наш фургон

шестерку.
Кругом расстилалась пустыня, при одном взгляде на

которую щемило сердце. Со всех сторон уходили вдаль го¬

лые пологие холмы. Лишь порой где-нибудь на склоне

можно было заметить сухой, опаленный зноем кустар¬

ник. И снова — голые холмы, песок и камень. Наш путь

пролегал по лощинам между холмами. Здесь был

один песок, и лишь кое-где над ним торчал колючий ку¬

старник, да пучки сухой, увядшей травы. И никаких при¬

знаков воды, если не считать оврагов, промытых когда-

то в незапамятные времена бурными дождевыми пото¬

ками.
Только фургон моего отца был запряжен лошадьми.

Фургоны двигались гуськом, и, оглядываясь на длинную,

извивавшуюся ленту нашего каравана, я видел, что в

остальные фургоны впряжены волы. Три-четыре пары во¬

лов медленно, с трудом тащили фургон, а рядом с во¬

лами, увязая в песке, шли люди с длинными палками и

погоняли усталых, упирающихся животных. На одном из

поворотов пути я пересчитал все фургоны-^те, что двига¬

лись впереди, и те, что следовали за нами. Я знал, что
264

фургонов должно быть сорок, включая наш, так как не раз

уже от нечего делать считал их. И сейчас я пересчитал

их снова, как делают дети, чтобы развеять скуку, и все

фургоны были на месте, все сорок. Большие, неуклюжие,

грубо сколоченные, с парусиновым верхом, скрипучие, рас¬

качивающиеся из стороны в сторону, они со скреже¬

том и хрустом подминали под себя песок и сухую полынь.
Справа и слева от нас вдоль всего каравана ехали де¬

сятка полтора всадннков — мужчин и молодых парней.

У каждого поперек седла лежало длинноствольное ру¬

жье. И всякий раз, когда кто-нибудь из всадников прибли¬

жался к нашему фургону, я видел, что покрытое толстым

слоем пыли лицо его так же угрюмо и тревожно, как ли¬

цо моего отца. И у моего отца, который правил лошадь¬

ми, тоже лежало наготове длинноствольное ружье.
Еще десятка два тощих, как скелеты, волов с разбиты¬

ми ногами и натертыми ярмом шеями ковыляли рядом с

нашим караваном, и стоило одному из них приостановить¬

ся, чтобы пощипать торчавшие из песка клочки сухой

травы, как его тотчас принимались гнать вперед пасту¬

хи — молодые парни с исхудалыми лицами. Порой

какой-нибудь из волов, остановившись, начинал мы¬

чать, и в этом мычании тоже было что-то зловещее, как

во всем, что нас окружало.
В памяти у меня хранилось смутное воспоминание о

том, что когда-то, еще совсем маленьким, я жил на берегу

затененной деревьями речки. И пока фургон, покачиваясь,

катился вперед, а я трясся на сиденье рядом с отцом, пе¬

ред моими глазами снова и снова вставала чудесная кар¬

тина речки, струящейся между деревьями. И мне каза¬

лось, что я уже бесконечно давно живу в этом фургоне и

все еду и еду куда-то, все вперед и вперед, и вокруг все

одни и те же лица.
Но над всем преобладало — и так казалось не только

мне одному — ощущение грозящей нам беды, неотврати¬

мого движения навстречу гибели. Наш караван был по¬

хож на похоронную процессию. Ни разу не прозвучал

смех. Ни разу не слышал я веселых, счастливых голосов.

Мир и покой не были наш^ими спутниками. Лица мужчин

и юношей, сопровождавших нас верхом, были угрюмы,

замкнуты и выражали безнадежность. И тщетно вгляды¬

вался я в лицо отца, ища хоть тень улыбки. Впрочем,
265

худое, покрытое пылью, освещенное зловещим, кроваво-

пыльным огнем заката лицо моего отца не выражало без¬

надежности или отчаяния. Нет, оно выражало твердую

решимость, но было угрюмо, о, так угрюмо и озабочено,

глубоко озабочено.
Потом словно что-то всколыхнуло караван. Отец под¬

нял голову. Я тоже. И наши лош‘ади подняли свои уста¬

лые головы, зафыркали, втягивая ноздрями воздух, и бод¬

рее, без понукания, налегли на постромки. У верховых

лошадей тоже прибавилось резвости. А тощие волы при¬

пустились вперед чуть ли не галопом. Это выглядело ко¬

мично. Несчастные животные едва держались на ногах

от слабости и двигались в своей отчаянной спешке до

крайности неуклюже. Это были скачущие скелеты, обтя¬

нутые грязной, чесоточной шкурой; они было оставили

позади своих пастухов, но ненадолго. Затем они снова

перешли на шаг — торопливый, спотыкающийся, и пуч¬

ки сухой травы уже не манили их больше, не заставля¬

ли отбиваться в сторону.
—	Что случилось? — донесся голос моей матери из

глубины фургона.
—	Вода,— ответил отец.— Должно быть, это Нефи^
—	Благодарение богу! — отозвалась моя мать.— Мо¬

жет быть, нам удастся купить провизии.
И вот со скрипом и грохотом, раскачиваясь и подпры¬

гивая, наши неуклюжие фургоны покатили в облаках кро¬

ваво-красной пыли по селению Нефи. Около дюжины ред¬

ко разбросанных домишек или попросту лачуг — вот что

представляло собой это селение. А кругом была все

та же пустыня. Деревьев не было — голые пески да су¬

хой кустарник. Но все же кое-где виднелись обработан¬

ные поля, иной раз обнесенные изгородью. Но здесь

была вода. Правда, ручей не струился по дну овра¬

га, однако оно все же было влажным, а в небольших впа¬

динах стояла вода, и наши волы И'верховые лошади по¬

гружали в нее морду по самые уши. А по берегам росло

несколько низкорослых ив.
—	Вон, должно быть, мельница Билла Блейка, о

которой нам говорили,— сказал отец, указывая на какое-

то строение впереди и оборачиваясь к матери, которая

от нетерпения высунулась из фургона.
Какой-то старик с длинными, кудлатыми, выгоревши-»
266

ми на солнце волосами, одетый в куртку из оленьей кожи,

подъехал к нашему фургону и заговорил с отцом. Тотчас

был дан сигнал, и головные фургоны нашего каравана

стали заворачивать по кругу. Место было подходящее, а

опыт у нас накопился немалый, и поэтому все было про¬

делано очень быстро и ловко: когда каждый из сорока

фургонов стал на свое место, оказалось, что они об¬

разовали правильный круг. Затем все пришло в движе¬

ние, но поднявшаяся суета тоже выглядела весьма дело¬

витой. Из фургонов появились женщины—все такие же

усталые, запыленные, как моя мать,— и целая орда ребя¬

тишек. Женщин было десятка два, а ребятишек — штук

пятьдесят по меньшей мере, и оказалось, что я знаю их

в-сех уже давно. Женщины сразу принялись готовить

ужин.
Мужчины распрягали волов и пускали их на водопой,

другие ломали полынь, а мы, ребятишки, подтаскивали

ее к кострам, которые начинали уже разгораться. Затем

мужчины, разбившись на несколько больших групп, по¬

ставили фургоны плотно один к другому, так что передняя

часть каждого фургона примыкала к задней другого, а

все дышла были повернуты внутрь круга. Большие тор¬

моза были надежно закреплены, но, не удовольствовав¬

шись этим, мужчины соединяли колеса фургонов цепью.

Все это не было внове для нас, ребятишек. Это был сиг¬

нал опасности, он означал, что мы сделали привал во

враждебной стране. Только один фургон был выдвинут

из круга, образуя как бы ворота в загон. Мы знали, что

потом, когда настанет время ложиться, животных заго¬

нят внутрь, и тогда этот фургон станет на место и будет

Тоже соединен цепью с другими. А пока еще несколько ча¬

сов животные будут пастись на воле под присмотром

мужчин и ребятишек, пощипывая скудную траву.
В то время как караван располагался на привал, мой

отец и еще несколько мужчин — в числе их был и старик

с длинными выгоревшими волосами — направились пеш¬

ком в сторону мельницы, а все остальные, помнится мне,—

и мужчины, и женщины, и даже дети,— замерли на ме¬

сте, провожая их взглядом. Было ясно, что они отправи¬

лись по какому-то очень важному делу.
Потом, в их отсутствие, пришли другие мужчины, не-

знайсомые, обитатели пустыни Нефи, и принялись бродить
267

вокруг нашего лагеря. Они были белые, как и мы, но

лица их показались мне угрюмыми, жесткими, грубыми,

и видно было, что они очень злы на всех нас. Они нароч¬

но задевали наших мужчин, стараясь вызвать их на ссору.

Но женщины предостерегали всех наших—и мужчин и

юношей — и знаками показывали им, что они не должны

вступать в пререкания.
Один из чужих приблизился к нашему костру, где моя

мать одна готовила еду. В это время подошел и я с охап¬

кой полыни и остановился, прислушиваясь к их разгово¬

ру и глядя во все глаза на этого чужого человека, к кото¬

рому я испытывал ненависть, потому что даже самый

воздух вокруг был пропитан ненавистью, и я знал, что у

нас в лагере все до единого ненавидят этих людей — та¬

ких же белых, как и мы, но вынуждавших нас, делая при¬

вал, ставить свои фургоны в круг.
У человека, который стоял возле нашего костра, бы¬

ли холодные, жесткие голубые глаза и пронзительный

взгляд. Волосы у него были рыжеватые, щеки бритые, но

шчзю и подбородок снизу до самых ушей покрывала рыже¬

ватая с проседью борода. Он не поздоровался с моей

матерью, и она не поздоро-валась с ним. Он просто стоял

и пялил на нее глаза. Потом откашлялся и сказал с из¬

девкой:
—	Ну что, небось дорого дала бы, чтобы оказаться

сейчас у себя в Миссури, верно?
Я заметил, как моя мать сжала губы, стараясь пода¬

вить гнев. Она ответила:
—	Мы из Арканзаса.
—	Понятно, почему вы скрываете, откуда вы при¬

шли,— сказал тот.— Кто, как не вы, изгнали из Миссу¬

ри избранный богом народ!
Мать промолчала.
Не дождавшись от нее ответа, о-н продолжал:
—	А вот теперь вы побираетесь и скулите, выпраши¬

вая корку хлеба у нас, которых гнали и преследо«вали.
-	И в это. мгновение, хоть я был еще совсем ребенком,

багровая ярость — наследие далеких предков, вспыхну¬

ла во мне, застлав глаза кровавым туманом.
—	Ты врешь! — взвизгнул я.— Мы не из Миссури.

Мы не скулим. Мы не побираемся. Мы хотим купить на

свои деньги.
268

—	Замолчи, Джесси!—прикрикнула мать и зажала

мне рот рукой. Обернувшись к чужому, она сказала:
—	Уходи, оставь ребенка в покое.
—	Я тебя продырявлю насквозь, проклятый мор¬

мон!— захлебываясь слезами, взвизгнул я, прежде чем

моя мать успела снова зажать мне рот, и отпрыгнул за

костер, увертываясь от ее занесенной руки.
Но чужой не обратил никакого внимания на мои вы¬

крики. Я ждал, что этот страшный человек гневно обру¬

шится на меня, и был готов к любому жестокому возмез¬

дию. Я с вызовом смотрел на него, а он молча и внима¬

тельно разглядывал меня.
Наконец он заговорил, и речь его звучала торжествен¬

но и сопровождалась торжественным покачиванием голо¬

вы; он был похож на судью, выносящего приговор.
—	Каковы отцы, таковы и дети,— сказал он.— Моло¬

дые ничуть не лучше стариков. Весь ваш род проклят и

обречен на погибель. Нет вам спасения, никому нет спа¬

сения — ни молодым, ни старым. И нет прощения. Даже

кровь, пролитая за вас Христом, не может искупить ва¬

ших беззаконий.
—	Проклятый мормон!—только и мог выкрикнуть я

прерывающимся голосом.— Проклятый мормон! Прокля¬

тый мормон! Проклятый мормон!
Я выкрикивал свои проклятия, прыгая у костра и

увертываясь от карающей руки моей матери, пока чужой

не отошел.
Когда мой отец и сопровождавшие его мужчины воз¬

вратились, все бросили работу и в тревожном ожидании

столпились вокруг них. Отец покачал головой.
—	Они не хотят ничего нам продать? —спросила од¬

на из женщин.
Отец снова покачал головой.
Тут высокий мужчина лет тридцати с белокурой боро¬

дой и светло-голубыми глазами решительно протиснулся

сквозь толпу к моему отцу и сказал:
—	Говорят, у них муки и провизии запасено на три

года, капитан, И прежде они всегда продавали пересе¬

ленцам. А теперь не желают. Но ведь мы-то здесь ни

при чем. Ведь они с правительством не поладали, а выме¬

щают на нас. Это не дело, капитан. Это не дело, говорю

я. У нас тут женщины и ребятиш^си, а до Калифорнии еще
269

не один месяц пути. И впереди голая пустыня. А зима

уже на носу. Как мы пойдем через пустыню, когда у нас

нет припасов?
Он оборвал свою речь и повернулся к нам.
—	А ведь никто из вас еще не знает, что такое на¬

стоящая пустыня. Здесь — это еще не пустыня. Говорю

вам, здесь — это рай, да, да, это райские пастбища,

молочные реки и кисельные берега по сравнению с тем,

что ждет нас там, впереди. Вот что, капитан, мы долж¬

ны прежде всего раздобыть муки. И если они не хотят

продать нам, значит, мы должны взять ее сами.
Тут многие мужчины и женщины громкими криками

выразили свое одобрение, но мой отец поднял руку, и

они притихли.
—	Я согласен со всем, что ты сказал, Гамильтон,—

начал отец.
Но тут все закричали снова, заглушив его голос, и

отец опять поднял руку.
—	Я согласен со всем, но есть одно обстоятельство,

которое* ты забыл* принять во внимание, Гамильтон...

а об этом ни ты, ни я, никто не должен забывать. Бри¬

гем Юнг объявил военное положение, а у Бригема Юнга

есть войско. Мы можем стереть Нефи с лица земли одним

махом — нам это не труднее, чем овце махнуть хвостом,—

и забрать всю провизию, какую нам удастся увезти. Но

только далеко мы ее не увезем. Бригемовские «святые»

настигнут нас и сотрут с лица земли, и им это тоже будет

не труднее, чем овце махнуть хвостом. И ты это знаешь,

и я это знаю, и все мы это знаем.
Его слова были убедительны, но толпу и не нужно бы-'

ло убеждать. То, что он сказал, отнюдь не было новостью.

Они просто забыли об этом на минуту от волнения и от

ужаса перед нашим бедственным положением.
—	Я не хуже всякого другого готов драться за правое

дело,— продолжал мой отец.— Да только мы сейчас не

можем ввязываться в драку.. Если начнутся неприятно¬

сти, нам несдобровать. А мы* должны помнить о наших

женщинах и детях. Мы должны держаться мирно, чего

бы это нам ни стоило, и терпеть, какую бы напраслину на

нас ни возводили.
—	А что мы будем делать в пустыне? — воскликнула

какая-то женщина, кормившая грудью младенца.
270

—	Прежде чем мы попадем в пустыню, у нас на пуги

будет еще несколько селений,— ответил отец.— В шести¬

десяти милях к югу будет Филмор. Затем Корн-Крик.

Еще через пятьдесят миль — Бивер. Затем — Парован.

Оттуда двадцать миль до Сидар-Сити. И чем дальше бу¬

дем мы уходить от Соленого Озера, тем больше надежды,

что нам будут продавать провизию.
—	А если не будут? — снова спросила та же жен¬

щина.
—	Так или иначе мы уйдем от них далеко,— сказал

мой отец.— Сидар-Сити — последнее селение. Нам оста¬

нется только одно: идти вперед и благодарить небо, что

нам удалось от них уйти. Еще два дня пути, и мы добе¬

ремся до хороших пастбищ и воды. Эта местность назы¬

вается Горные Луга. Там нет поселений, и там мы можем

дать отдых нашим волам и лошадям и подкормить их,

прежде чем вступим в пустыню. Может быть, нам удаст¬

ся настрелять дичи. А уж на самый худой конец мы бу¬

дем двигаться вперед, пока сможем, потом бросим наши

фургоны, навьючим самое необходимое на лошадей и

пойдем дальше пешком. По дороге мы будем резать во¬

лов и питаться ими. Лучше уж добраться до Калифорнии

нагишом, чем сложить наши кости здесь. А мы их сло¬

жим здесь, если ввяжемся в драку.
Еще несколько слов предостережения — не вступать

в перебранку и не пускать в ход кулаки,— и все разо¬

шлись по своим фургонам.
Я долго не мог заснуть в ту ночь. Ярость, вспыхнув¬

шая во мне против мормона, так меня взбудоражила, что

я все еще лежал с открытыми глазами, когда мой отец за¬

брался в фургон, в последний раз обойдя и проверив все

ночные посты. Родители думали, что я сплю, но я не

спал и слышал, как мать спросила отца, дадут ли нам

мормоны мирно пройти через их владения. Отец отвер¬

нулся от нее — он стаскивал с ноги сапог — и ответил

бодрым, уверенным тоном, что мормоны, конечно, нас не

тронут, если никто из наших не затеет с ними ссоры.
Но мне хорошо видно было лицо отца, освещенное

слабым светом самодельной сальной свечи, и выражение

его лица никак не вязалось с уверенностью, звучавшей

в голосе. Я уснул с тяжелым чувством нависшей

над нами страшной беды, и всю ночь меня преследовал
271

Бригем Юнг, которого моя детская фантазия превратила

в страшное, злобное чудовище — настоящего сатану с ро¬

гами и хвостом.
Я пробудился на полу своей одиночной камеры, в

тисках смирительной рубашки. Надо мной склонялись

все те же четверо: начальник тюрьмы Азертон, капитан

Джеми, доктор Джексон и Эл Хэтчинс. Я заставил свои

губы растянуться в улыбке и напряг все силы, чтобы не

потерять власти над собой, потому что возобновившееся

кровообращение причиняло мне нестерпимую боль. Я вы¬

пил воды, которую они поднесли к моим губам, и отка¬

зался от предложенного мне хлеба — все это молча. Я за¬

крыл глаза и постарался возвратиться назад в Нефи, в

кольцо наших скованных цепью фургонов. Но пока не¬

прошеные посетители стояли возле меня и разговарива¬

ли, мне не было избавления.
Волей-неволей мне пришлось выслушать часть их раз¬

говора.
—	Совершенно то же самое, что и вчера,— заметил

доктор Джексон.— Ни малейшей перемены в ту или иную

сторону.
—	Значит, он может выдержать еще? — спросил на¬

чальник тюрьмы.
—	И не охнет. Еще сутки выдержит так же легко.

Он ненормальный, абсолютно ненормальный. Я бы ска¬

зал, что он одурманен каким-то наркотиком, но это, ко¬

нечно, невозможно.
—	Я знаю, что это за наркотик,— сказал начальник

тюрьмы.— Это его проклятая сила воли. Говорю вам,

стоит ему захотеть — и он пройдет босиком по раскален¬

ным камням, как гавайские жрецы, и глазом при этом не

сморгнет.
Бьггь может, именно это слово «жрецы» я унес с со¬

бой, когда снова погрузился во мрак небытия. Быть мо¬

жет, оно послужило отправной точкой. А быть может,

это было просто совпадение. Но как бы то ни было, ко¬

гда я очнулся, оказалось, что я лежу на спине на грубом

каменном полу и руки у меня сложены на груди так, что

локоть одной рукой упирается в ладонь другой. Лежа так,

с закрытыми глазами, я еще полубессознательно потер
272

ладонями локти и нащупал огромные мозоли. Я не испы¬

тал при этом удивления. Мозоли существовали уже дав¬

но, это было нечто само собой разумеющееся.
Я открыл глаза. Я находился в небольшой пещере,

фЗП’а три в высоту и футов двенадцать в длину. В пе¬

щере было нестерпимо жарко. Пот крупными каплями

выступал у меня изо всех пор. Время от времени не¬

сколько капель, соединившись вместе, ручейком стекали

с тела. Одежды на мне не было, если не считать грязной

тряпицы, опоясывавшей чресла. Солнце сожгло мою ко¬

жу, сделав ее красновато-коричневой. Я был невероятно

худ и созерцал свою худобу со странным чувством гордо¬

сти, словно достичь такой худобы было подвигом. С осо¬

бенным восторгом любовался я моими торчащими реб¬

рами. Один только вид глубоких впадин между ними на¬

полнял меня ликованием или, точнее сказать, ощуще¬

нием собственной святости.
На коленях у меня были такие же мозоли, как и на

локтях. Грязь покрывала меня, точно короста. Моя боро¬

да, по-видимому, некогда белокурая, а теперь пятнисто¬

коричневая от грязи, клокастой, свалявшейся массой ле¬

жала у меня на груди. Мои длинные волосы, такие же

грязные и всклокоченные, падали мне на плечи и на глаза,

мешая смотреть, так что временами я был вынужден от¬

брасывать их со лба рукой. Впрочем, это случалось ред¬

ко, обычно я предпочитал просто смотреть сквозь них,

как дикий зверь сквозь чащу.
За узкой щелью входа в пещеру синей стеной сияло

полуденное небо. Полежав немного, я выполз из пеще¬

ры и улегся в еще более неудобной позе на узком высту¬

пе скалы прямо под палящими лучами солнца. Оно не¬

щадно жгло меня, это страшное солнце, и чем сильнее оно

меня жгло, тем больше я упивался им, а вернее, самим

собой, тем, что я — господин своего тела и остаюсь глух

к его протестам и жалобам. Почувствовав под собой

острый — но не слишком острый — выступ камня, я при¬

нялся усиленно извиваться, терзая свою плоть в экстазе

самоистязания и самоочищения.
День был удупгливо зноен. Даже самое легкое дыха¬

ние ветерка не веяло над речной долиной, на которую вре¬

мя от времени устремлялся мой взор. Сотнями футов

ниже, у подножия скалы, на которой я лежал, лениво ка-
18.	Джек Лондон. Т. XT	273

тила свои воды широкая река. Противоположный берег ее

был полог и переходил в песчаную равнину, тянувшую¬

ся до самого горизонта. Над водой клонились купы пальм.
На моем берегу вздымались величественные вывет¬

рившиеся утесы, в которые полукругом врезалась река.

В глубине полукруга, хорошо видные мне с моего высту¬

па, высились четыре колоссальные фигуры, высеченные

в скале. Это были статуи, изображавшие мужчин. Четыре

колосса сидели, положив на колени кисти искрошившихся

рук, устремив взгляд вдаль, на реку. Во всяком случае

три колосса смотрели именно туда. От четвертого оста¬

лись только ноги^ и огромные кисти рук, покоившиеся на

коленях. У ног его лежал сфинкс, казавшийся до смешно¬

го маленьким. И все же моя голова достала бы ему толь¬

ко до плеча.
Я смотрел на эти изваяния с презрением, а потом плю¬

нул в их сторону. Я не знал, кого они изображают — по¬

забытых богов или неведомых царей, но для меня они

являлись олицетворением суетности и тщеты земной жиз¬

ни и земных желаний.
А над всем этим — над широкой излучиной реки и над

простором песков, уходящих к горизонту, — висел осле¬

пительно золотой купол неба, не затуманенный ни еди¬

ным облачком.
Текли часы. Я испепелял себя на солнце. По време¬

нам я переставал ощущать и жару и боль, забываясь в по¬

лудремоте, сотканной из видений, грез и воспоминаний.

Я знал, что все окружавшее меня: и выветрившиеся ко¬

лоссы, и река, и пески, и солнце, и слепящий купол не¬

ба— может вот-вот исчезнуть. Загремят трубы арханге¬

лов, звезды упадут с неба, разверзнутся небеса, и бог-

вседержитель вместе со своим воинством сойдет на зем¬

лю для последнего суда.
Но вера моя была глубока, и я был готов к этому гроз¬

ному событию. Недаром я лежал здесь в отрепьях, во пра¬

хе, в муках. Я был смирен и жалок и исполнен презре-*

ния к нуждам и страстям своего бренного тела. И с не

меньшим презрением и с некоторым злорадством я вспо¬

минало далеких городах на равнине, где я жил когда-то, о

городах, утопающих в богатстве и похоти и не помышля¬

ющих даже о конце света, который так близок. Ну что ж,

скоро, очень скоро они увидят свой последний час, и
274

тогда будет уже поздно. Увижу и я. Но я готов. И под

их вопли и стенания, я восстану из праха, возрожденный

к новой, вечной жизни, и по праву займу заслуженное

место в божьем граде.
В промежутках между видениями и снами, в которых

я уже видел себя в божьем граде, я перебирал в памяти

все старинные разногласия и споры. Да, Новатиан был

прав, утверждая, что раскаявшийся отступник не может

бьггь принят обратно в лоно церкви. Также не могло быть

никакого сомнения в том, что сабеллианизм — порожде¬

ние дьявола. А Константин — главный пособник сатаны.

Снова и снова я размышлял над триединством бога, сно¬

ва и снова вспоминал учение Ноэта, сирийца. Но еще с

большим удовольствием я вспоминал рассуждения моего

любимого учителя Ария. В самом деле, если только чело¬

веческий разум в состоянии что-либо постичь, представ¬

ляется несомненным, что было время, когда Сын еще не

существовал — ведь это заложено в самой природе по¬

нятия «сын». Да, в самом понятии «сын» заложена мысль

о времени, ранее которого сына не существовало. Ведь

отец должен быть старше сына. Утверждать обратное бы¬

ло бы кощунством и сомнением в величии бога.
И я. вспоминал годы моей юности, когда я сидел у

ног Ария, который был епископом в Александрии, преж¬

де чем еретик и богохульник Александр лишил его сана.

Александр — сабеллианит, вот кто он был таков, и ему

уготована геенна огненная.
Да, я присутствовал на соборе в Никее и был сви¬

детелем того, как этот собор не поддержал истинного уче¬

ния. И я помнил, как император Константин изгнал Ария

за его праведность. И я помню, как Константин, блюдя

интересы государства, раскаялся в содеянном и приказал

Александру — другому Александру, трижды проклятому

епископу Константинопольскому,— на следующий день

дать Арию причастие. И разве не упал Арий бездыхан¬

ным на улице в ту же ночь? Говорили, что смертельная

болезнь внезапно поразила его по молитве Александра.

Но я говорил, и так говорили мы все, ариане, что эта

внезапная смертельная болезнь была порождена ядом,

яд же был дан ему Александром, епископом Константи¬

нопольским, отравителем, орудием дьявола.
И, вспоминая это, я истязал свое тело, изв-иваясь на
275

острых камнях, и громко бормотал, опьяненный своей

верой:
—	Пусть язычники и евреи подвергают нас осмея¬

нию. Пусть торжествуют — недолговечно их торжество.

И не будет для них спасения во веки веков!
Так часами я разговаривал сам с собой, лежа на ска^

листой площадке, нависшей над рекой. Меня лихоради¬

ло, и время от времени я отпивал глоток воды из воню¬

чего козьего меха. Я повесил его на самом солнцепеке,

чтобы шкура воняла еще больше, а теплая вода не уто¬

ляла жажды и не освежала. Здесь же лежали и мои при¬

пасы— прямо на грязном полу пещеры: несколько ко¬

реньев и кусок заплесневелого ячменного хлеба,— но я

не притрагивался к пище, хотя и был голоден.
Весь этот благодатный, долгий, как целая жизнь,

день я только и делал, что потел, жег свою кожу на солн¬

це, терзал тело об острые камни, глядел в даль пустыни,

ворошил старые воспоминания, дремал, грезил наяву и

бормотал вслух.
А когда солнце село, в быстро сгущавшихся сумерках

я бросил последний взгляд на этот мир, который должен

был так скоро исчезнуть. У ног каменных изваяний я раз¬

личал крадущиеся фигуры диких зверей, которые устрои¬

ли себе логовища среди некогда горделивых созданий рук

человека. И под завывание зверей я заполз в свою пеще¬

ру и, продолжая бормотать молитвы и в лихорадочных

грезах призывать наступление конца света, погрузился

постепенно в сон и мрак«
*	* *
Я очнулся у себя в одиночке. Четверо мучителей стоя¬

ли возле меня.
—	О богохульствующий еретик, начальник тюрьмы

Сен-Квентин, тебе уготована геенна огненная,— насмеш¬

ливо сказал я, отхлебнув глоток воды, которую они под¬

несли к моим губам.— Пусть торжествуют тюремщики и

тюремные старосты со своими прихвостнями! Торже¬

ство их недолговечно, и не будет для них спасения во ве¬

ки веков.
—	Он рехнулся,— убежденно сказал начальник

тюрьмы.
276

—	Он издевается над вами! — Доктор Джексон был

куда ближе к истине.
—	Но он отказьгоается принимать пищу,— возразил

капитан Джеми.
—	Велика важность! Он может пропоститься со¬

рок дней, и это ему ничуть не повредит,— сказал доктор.
—	Ия уже постился,— сказал я.— И еще сорок но¬

чей вдобавок. Сделайте мне одолжение — затяните по¬

туже смирительную рубашку и затем убирайтесь отсюда.
Главный староста Хэтчинс попробовал просунуть па¬

лец под шнуровку моей смирительной рубашки.
—	Тут и на четверть дюйма больше не затянуть,

хоть воротом тяни,— заверил он.
—	Есть у тебя какие-нибудь жалобы, Стэндинг? —

спросил меня начальник тюрьмы.
—	Да,— ответил я.— Две жалобы.
—	А именно?
—	Во-первых,— сказал я,—эта смирительная рубаш¬

ка непомерно просторна. Хэтчинс — осел. Он мог бы за¬

тянуть ее еще на целый фут, если бы как следует поста¬

рался.
—	Ну, а вторая жалоба? — спросил начальник тюрь¬

мы Азертон.
—	А вторая жалоба состоит в том, что вы порожде¬

ние дьявола, начальник.
Капитан Джеми и доктор Джексон не сумели пода¬

вить смешка, а начальник тюрьмы, проворчав что-то, по¬

вернулся к двери.
* «
*
Оставшись один, я постарался снова погрузиться

в первозданный мрак и перенестись назад к каравану,

остановившемуся на привал в Нефи. Мне хотелось узнать

исход этого трагического передвижения сорока боль¬

ших фургонов по суровому, враждебному краю. А ка¬

кая судьба постигла тощего отшельника с его истерзан¬

ными о камни боками и запасом вонючей во^ы,— это ме¬

ня нисколько не интересовало. И я вернулся обратно, яо

не к берегам Нила и не к каравану в Нефи, а к...
Но здесь, читатель, я должен прервать свое повество¬

вание, чтобы объяснить кое-что и тем сделать все, что

я собираюсь рассказать, более понятным для тебя. Это
27*7

необходимо, потому что у меня остается мало време¬

ни на мои «воспоминания в смирительной рубашке)^. Ско¬

ро, очень скоро меня выведут из этой камеры и повесят.

Но если бы даже мне предстояло прожить еще тысячеле¬

тие, и тогда я не смог бы передать вам во всех подроб¬

ностях то, что узнал в смирительной рубашке. Словом, я

должен быть краток.
Прежде всего Бергсон прав. Жизнь невозможно объ¬

яснить с помощью чисто рационалистических понятий.

Когда-то Конфуций сказал: «Если мы так мало знаем о

жизни, что можем мы знать о смерти?» А ведь мы и в са¬

мом деле так мало знаем о жизни, что даже не можем

дать ей определение. Мы воспринимаем жизнь только в

ее внешних проявлениях — как феномен; так дикарь мо¬

жет воспринимать динамо-машину. Но жизнь как ноумен

для нас совершенно непостижима, мы ничего не знаем

о внутренней сущности жизни.
Далее, Маринетти не прав, когда он утверждает, что

материя — это единственная тайна и единственная ре¬

альность. Я утверждаю, и, как ты понимаешь, читатель,

утверждаю с полньгм на то правом, что материя — это

единственная иллюзия. Конт называет мир (что в данном

случае равносильно материи) великим фетишем, и я со¬

гласен с Контом.
Жизнь — вот что и реальность и тайна. Жизнь безгра¬

нично шире, чем просто различные химические соеди¬

нения материи, принимающие те или иные формы.

Жизнь — нечто непрекращающееся. Жизнь—это неуга¬

сающая огненная нить, связующая одну форму материи

с другой. Я знаю это. Жизнь — это я сам. Я жил в деся¬

ти тысячах поколений. Я жил миллионы лет. Я обла¬

дал множеством различных тел. И я, обладатель всех

этих тел, продолжал и продолжаю существовать. Я —

жизнь. Я неугасимая искра, вечно сверкающая в потоке

времени, изумляя и поражая, вечно творящая свою волю

над бренными формами материи, которые зовутся тела¬

ми и в которых я лишь временно обитаю.
Посудите сами. Вот этот мой палец, столь восприим¬

чивый и столь чувствительный, обладающий такой тонкой

и многообразный сноровкой, такой крепкий, сильный,

умеющий сгибаться и разгибаться с помощью целой хит¬

роумной системы рычагов — мышц,— этот мой палец не
278

есть я. Отрубите его. Я жив. Тело искалечено, но я не

искалечен. Я, то есть дух, по-прежнему цел.
Отлично. Отрубите мне все пальцы. Я—это по-преж¬

нему я. Дух ничего не утратил. Отрубите мне кисти рук.

Отрубите мне обе руки по самые плечи. Отрубите мне обе

ноги по самые бедра. И я, несокрушимый и неразруши¬

мый, я продолжаю существовать. Разве меня стало мень¬

ше оттого, что искалечено тело, оттого, что от него отруб¬

лены куски? Разумеется, нет. Отрежьте мне волосы. От¬

режьте нос, губы, уши острой бритвой. Вырвите даже

глаза из глазниц и замурованный в этом безликом че¬

репе, соединенном шеей с обрубком торса, там, в этой те¬

лесной камере, состоящей из химических соединений и

клеток, там по-прежнему буду я, все тот же я, целый и

невредимый.
А сердце все еще бьется? Отлично! Вырежьте сердце

или, еще лучше, швырните остатки моего тела в мясоруб¬

ку с тысячью ножей и искрошите его на мельчайшие ку¬

ски, и тогда я,— вы понимаете, я, дух и тайна, живой

огонь и жизнь,— унесусь прючь, но не погибну. Погиб¬

нет только тело, а тело — это еще не я.
Я верю, что полковник Дерош говорил правду, когда

утверждал, что, загипнотизировав девицу Жозефину, он

послал ее обратно через все восемнадцать лет ее жизни,

через мрак и безмолвие, предшествовавшие, ее рождению,

к свету ее предыдущей жизни, когда она была прико¬

ванным к постели стариком, артиллеристом в отставке

Жаном Клодом Бурдоном. И я верю, что полковник Де¬

рош и в самом деле загипнотизировал вновь пробужден¬

ную к жизни тень старика и силой своей воли послал ее

через все семьдесят лет его жизни назад, во мрак и без¬

молвие, и из мрака и безмолвия еще дальш^е — к свету

тех дней, когда он существовал в образе злой старухи

Филомены Картерон.
Я ведь уже открыл тебе, читатель, что когда-то давно

я обитал в разнообразнейших сплавах материи и был

в разные времена то графом Гильомом де Сен-Мор, то

безымянным, тощим и грязным отшельником в Египте,

то мальчишкой по имени Джесси, чей отец вел караван

в сорок фургонов во время большого переселения на за¬

пад. И разве теперь, когда я пишу эти строки, я не Дар¬

рел Стэндинг, бывший профессор агрономии сельско-'
279

хазяйственного факультета Калифорнийского универси¬

тета, ныне приговоренный к смерти и содержащийся в

Фолсемской тюрьме?
Материя — величайшая иллюзия. Другихми словами,

материя проявляет себя в той или иной форме, а фор¬

ма — это лишь видимость. Где теперь выветрившиеся уте¬

сы и скалы старого Египта, куда, как дикий зверь в бер¬

логу, скрылся я когда-то, чтобы грезить о божьем гра¬

де? Где теперь тело Гильома де Сен-Мор, пронзенное

шпагой огненно-рыжего Ги де Виллардуэна на залитой

лунным светом лужайке? Где теперь сорок больших фур¬

гонов, стоявших плотным кольцом в селении Нефи, и где

все мужчины, женщины, и дети, иотощ,авший скот, укры¬

вавшиеся внутри этого кольца? Ничего этого больше нет,

ибо то была лишь форма, в которую вылилась нестойкая

материя, существовавшая, пока не распалась эта форма,

и вот все это сгинуло и более не существует.
Теперь, думается, уже ясно, что я хочу сказать.

Дух — вот реальность, которая не гибнет. Я — дух, и я

существую. Я, Даррел Стэндинг, обитатель многих те¬

лесных оболочек, прибавлю еще какое-то количество

строк к этим воспоминаниям и отправлюсь дальше. Фор¬

ма, то есть мое тело, распадется на части, после того

как я буду добросовестно повешен за шею, и вскоре в

мире материи от этой формы не останется и следа. Но в

мире духа останется нечто — останется память обо мне.

У материи нет 'памяти, ибо ее формы быстротечны и

все, что претерпевает эта форма, гибнет вместе с ней.
Еще несколько слов, прежде чем я возвращусь к мо¬

ему повествованию. Во всех моих возвращениях сквозь

мрак времени к другим существованиям, которые были

когда-то моими, мне ни разу не удавалось направить

спой путь к определенной цели. Так, например, прежде

чем я получил возможность возвратиться к мальчику

Джесси в Нефи, мне пришлось испытать еще немало раз¬

личных судеб, которые были когда-то моей судьбой. По¬

жалуй, после того как я покинул Джесси в Нефи, я воз¬

вращался к нему не один десяток раз, начиная еще с то¬

го времени, когда он был совсем малышом и жил в ар¬

канзасском поселке. И не меньше десятка раз я заново

переживал то, что случилось после стоянки в Нефи. Опи¬

сывать все это было бы пустой тратой времени. И потому
280

без ущерба для правдивости моего повествования я опу¬

щу многое, что представляется мне смутным, неясным и

повторяющимся, и опишу только факты, в том виде, как

я собрал их — разрозненные во времени — воедино и ожи¬

вил в моей памяти.
ГЛАВА ХП1
Задолго до рассвета лагерь в Нефи был уже на но¬

гах. Волов и лошадей погнали на пастбища и к водопою.

Пока мужчины расцепляли фургоны и откатывали их в

сторону, чтобы удобнее было запрягать, женщины гото¬

вили сорок завтраков у сорока костров. Ребятишки, из¬

зябшие в предутренней прохладе, жались поближе к ог¬

ню. Кое-где рядом с ними дремали дозорные из ночного

караула в ожидании кружки кофе.
Чтобы поднять такой большой караван, как наш, тре¬

буется время, и тут спеш»кой не поможешь. Солнце уже

с час как стояло в небе, и нестерпимый зной давно раз¬

лился над землею, когда наши фургоны, покинув селение,

покатили по безлюдным пескам. Ни одна живая душа

не вышла нас проводить. Все предпочли остаться в сво¬

их лачугах, и от этого в нашем отъезде из Нефи было что-

то столь же зловещее, как и в нашем появлений там на¬

кануне вечером.
И снова час за часом — испепеляющая жара,

удушливая пыль, пески, редкие кусты, проклятая бо¬

гом земля. Вокруг ни поселений, ни стад, ни изго¬

родей— ни единого признака человека. К ночи мы сде¬

лали привал, снова расположив наши фургоны коль¬

цом у русла пересохшего ручья, В его влажном дне

мы вырыли много ям, в которые постепенно просочи¬

лась вода.
О нашем дальнейшем путешествии у меня сохрани¬

лись довольно отрывочные воспоминания. Мы столько

раз делали привал, ставя при этом фургоны в круг, что

в моем детском мозгу этот наш путь после ночевки в Нефи

запечатлелся как нечто совершенно бесконечное. Но над

©сем преобладало никогда не покидавшее всех нас чув¬

ство, что мы движемся навстречу гибели, неотвратимой,

как судьба.
281'

Мы делали около пятнадцати миль в день. Я знаю

это потому, что, по словам моего отца, до Филмора — сле¬

дующего поселения мормонов — было Шестьдесят миль, а

мы сделали на этом пути три остановки и, следовательно,

добрались туда за четыре дня. А до последнего прива¬

ла, который остался у меня в памяти, мы добирались

из Нефи около двух недель.
В Филморе жители были настроены враждебно, как

и повсюду на нашем пути от Соленого Озера. Они

поднимали нас на смех, когда мы просили продать

нам провизии, и осыпали нас бранью* называя мис¬

сурийцами.
, Когда мы въехали в это селение, состоявшее из две¬

надцати домов, мы заметили, что перед самым большим

домом стоят две верховые лошади, грязные, взмыленные^

едва державшиеся на ногах. Старик с выгоревшими на

солнце волосами, в куртке из оленьей кожи, о котором

я уже упоминал и который, по-«видимому, был помощни¬

ком моего отца, подъехал к нашему фургону и кивком ука¬

зал на этих загнанных лошадей.
—	Не пожалели коней, капитан, —^пробормотал он

вполголоса.— А из-за кого, скажи на милость, понадо¬

билось им устраивать скачку, если не из-за нас?
Но мой отец уже обратил внимание на этих лошадей,

что не укрылось от моих зорких глаз. Я видел, как заго¬

релся его взгляд, как сжались губы и глубже залегли

морщины на запыленном лице. Вот и все. Но я сопоста¬

вил одно с другим и понял; эти две взмыленные лоша¬

ди — еще один признак грозящей нам беды.
—	Как видно, боятся оставить нас без присмотра,

Лаван,— сказал мой отец и не прибавил больше

ни слова.
Там, в Филморе, я впервые увидел человека, которого

мне потом довелось увидеть еще не раз. Это был высо¬

кий, широкоплечий мужчина средних лет, все в нем ды¬

шало здоровьем и недюжинной силой ^— силой не только

тела, но и духа. В отличие от большинства мужчин, кото¬

рых я привык видеть вокруг, он не носил бороды, а двух¬

трехдневная щетина на подбородке была с сильной про-с

седью. У него был необыкновенно большой рот с тонки¬

ми, плотно сжатыми губами, создававшими впечатление,

что у него не хватает передних зубов. Нос у него был
282

большой, широкий, массивный. Лицо — квадратное, с

торчащими скулами, тяжелым подбородком и высоким,

умным лбом. Глаза у него были небольшие, но мне еще

никогда нё доводилось видеть таких ярко-синих глаз.
Впервые я заприметил этого человека на мельнице в

Филморе. Отец и еще несколько мужчин отправились ту¬

да, чтобы купить муки, а я, снедаемый любопытством,

презрев запрет матери, потихоньку увязался за ними:

очень уж хотелось мне увидеть еще кого-нибудь из на¬

ших врагов. Там их оказалось человек пять-шесть, и тот,

о ком я говорю, был среди них. Они все время стояли воз¬

ле мельника, пока наши с ним разговаривали.
—	Ты видел этого безбородого* негодяя?—спроси \

Лаван отца, когда, покинув мельницу, они возвращались

на стоянку.
Отец кивнул.
'— Так вот, это Ли,— продолжал Лаван.— Я видел

его в городе Соленого Озера. Это мерзавец, каких ма¬

ло. Все они говорят, что у него девятнадцать жен и пять¬

десят детей. И притом он еще свихнулся на религии. Ты

мне скажи, чего ради гоняется он за нами по этой забы¬

той богом стране?
Усталые, измученные, мы день за днем медленно бре¬

ли навстречу своей судьбе. Крошечные поселения, раз¬

бросанные среди пустыни, там, где была вода и сносная

почва, отстояли друг от друга иногда на двадцать миль,

а иногда на пятьдесят. Между ними расстилались солон¬

чаки и сухие пески. И в каждом селении наши мирные

попытки купить провизию оканчивались неудачей. Нас

встречал грубый отказ.— А кто из вас продал нам про¬

визии, когда вы прогнали нас из Миссури?—задавали

они нам вопрос. Совершенно бесполезно было объяс¬

нять им, что мы не из Миссури, а из Арканзаса. Да, мы

были из Арканзаса, но они упрямо твердили, что мы из

Миссури. В селении Бивер, расположенном в пяти днях

перехода к югу от Филмора, мы снова увидели Ли. И сно¬

ва перед одним из домов стояли взмыленные лошади.

Но в Пероване Ли не было.
Последнее поселение на нашем пути называлось Си-

дар-Сити. Лаван, которого высылали вперед, возвратил¬

ся и сообщил свои наблюдения отцу. Привезенные им

вести были многозначительны^.
283

—	Когда я въезжал в поселок, капитан, я видел

Ли — он скакал оттуда, как бешеный. И в этом поселке

что-то многовато верховых.
Однако, когда мы расположились там на привал, все

обошлось мирно. Нам только отказались продать прови¬

зию, но нам никто не угрожал. Женщины и дети не вы-

глядывали из своих домов, а мужчины если и появлялись

поблизости, то не заходили к нам на стоянку и не за¬

девали нас, как в других селениях.
Там, в Сидар-Сити, умер ребенок Уайнрайтов. Я пом¬

ню, как рыдала миссис Уайнрайт, умоляя Лавана до¬

стать хоть немного коровьего молока.
—	Молоко может спасти ему жизнь,— твердила

она.— А у них есть молоко. Я видела, я сама видела их

коров. Прошу тебя, пойди к ним, Лаван! Попроси, по¬

пытайся. Тебе ведь это пе трудно. Ну, не дадут—толь¬

ко и всего. Но они дадут. Скажи им, что это для ребен¬

ка, для маленького ребенка! Женщины-мормонки — та¬

кие же матери, как мы, у них есть сердце. Они не отка¬

жут грудному ребенку в чашке молока.
И Лаван пошел. Но, как рассказывал он потом отцу,

ему не удалось увидеть ни одной мормонки. Он видел

только мужчин, и они прогнали его прочь.
Это было последнее поселение мормонов. Дальше про¬

стиралась огромная пустыня, а за ней — сказочная стра¬

на, страна наших грез — Калифорния. На рассвете, ко¬

гда наши фургоны покидали селение, я, сидя на козлах

рядом с отцом, слышал, как Лаван дал выход своим

чувствам. Мы проехали с полмили и переваливали через

гребень невысокого холма, за которым должен был

скрыться с глаз Сидар-Сити, и тут Лаван, повернув коня,

привстал на стременах. Он останов-ил коня у свежезасы-

панной могилы, и я понял, что здесь похоронен ребенок

Уайнрайтов. Это была не первая могила, которую мы

оставляли на своем пути с тех пор, как перевалили че¬

рез хребет Уосач.
И тут мне и в Лаване почудилось что-то зловещее.

Старый, тощий, с впалыми щеками и торчащими скула¬

ми, с выжженными на солнце всклокоченными волосами,

падавшими ему на плечи, в своей неизменной оленьей

куртке, он был неузнаваем — так исказили его лицо не¬

нависть и бессильный гнев. Держа свое длинностволь¬
284

ное ружье и поводья в одной руке, другой, сжатой в

кулак, он грозил Сидар-Сити.
—	Будьте вы прокляты и гнев господен да падет на

всех вас! —крикнул он.— На всех ваших детей и на мла¬

денцев во чреве матери! Пусть засуха уничтожит ваши

посевы, и пусть вашей пищей станет песок, смешанный

с ядом гремучей змеи! Пусть свежая вода в ваших источ¬

никах превратится в горькую соль! Пусть...
Тут его слова заглушил стук колес, но тяжело взды¬

мавшаяся грудь и воздетый к небу кулак говорили о

том, что он все еще продолжает проклинать. Но он вы¬

ражал чувства, обуревавшие весь караван, и женщины

высовывались из фургонов и грозили костлявыми, изуро¬

дованными тяжелой работой кулаками последнему се¬

лению страны мормонов. Мужчина, шагавший по песку

позади нашего фургона, погоняя волов, засмеялся и по¬

тряс своей палкой. Странно прозвучал этот смех, ибо вот

уже много дней не слышно было смеха в нашем караване.
—	Задай им жару, Лаван! — ободряюще крикнул

он.— Да прибавь еще от меня!
Наши фургоны катились вперед, а я все смотрел на

Лавана, приподнявшегося на стременах возле могилы ре¬

бенка. Паистине зловещей казалась его фигура — длин¬

ные волосы, индейские мокасины и украшенные бахро¬

мой гетры на ногах... Такой старой и изношенной была

его оленья куртка, что на месте красивой некогда бах¬

ромы болтались кое-где лишь жалкие волокна, и он стоял

в развевающихся отрепьях. Я помню, что у пояса его ви¬

сели грязные пучки волос, которые, как я давно успе\

заметить за время нашего пути, после каждого ливня

становились черными и блестящими. Я знал, что это

скальпы индейцев, и вид их переполнял меня восторгом

и ужасом.
—	Теперь он отвел душу,— заметил отец, не столько

обращаясь ко мне, сколько про себя.—Уже который день

я все ждал, что он сорвется.
—	Надо бы ему вернуться и снять два-три скальпа,—

высказал я пожелание.
Отец взглянул на меня с лукавой усмеш1«ой.
—	Что, не любишь мормонов, сынок?
Я покачал головой, чувствуя, как закипает во мне не¬

нависть, которую я не в силах выразить словами.
285

—	Когда вырасту большой,— сказал я, немного по¬

молчав,— возьму ружье и перестреляю их всех.
—	Перестань, Джесси!—донесся голос моей матери

из глубины фургона.— Сейчас же перестань. А ты бы по¬

стыдился,— продолжала она, обращаясь к о^у,— по¬

зволяешь ребенку говорить такое!
Через два дня мы добрались до Горных Лугов, и

здесь, вдали от всех поселений, нам уже не было особой

нужды смыкать наши фургоны. Их поставили в круг, но

с довольно большими промежутками, и. не соединили ко¬

леса цепью. Мы предполагали прожить тут с неделю.

Лошадям и волам надо было дать как следует отдохнуть,

прежде чем вступить в настоящую пустыню. Впрочем, и

эта местность мало чем отличалась по виду от настоя¬

щей пустыни. Вокруг были все те же пологие песчаные

холмы, лишь кое-где поросшие полынью. Однако в пес¬

чаных ложбинах между холмами все же попадалась

травка. Пожалуй, здесь ее было несколько больше, чем

где бы то ни было на нашем пути. Футах в ста от- стоян¬

ки бил крошечный родник, его воды едва-едва хватало

на людей. Однако в некотором отдалении на склоне бы¬

ло еще несколько родничков, и там мы поили наших жи¬

вотных.
В тот день мы разбили лагерь рано, и так как. было

решено остановиться здесь на неделю, женщины приня¬

лись чинить и латать грязную одежду, предполагая на

завтра устроить большую стирку. Все в лагере, от ма¬

ла до велика, работали до самой ночи. Одни мужчины

чинили упряжь, другие — фургоны. Весь день в- нашем

лагере стучали молотками по железу, что-то ковали, кре¬

пили какие-то болты и гайки. И мне помнится еще, что

Лаван сидел на корточках в тени фургона и, пока не

стемнело, шил себе новые мокасины. Он один среди всех

наших мужчин носил мокасины и куртку из оленьей ко¬

жи, и мне казалось, что я не видел его среди нас,

когда мы уходили из Арканзаса. И у него не было ни

жены, ни близких, ни своего фургона. Ничего, кроме ко¬

ня, ружья, одежды, которая была на нем, да двух оде¬

ял, лежавших в фургоне у Мейсона.
На следующее утро сбылись все наши зловещие пред¬

чувствия. Отдалившись на два дня пути от последнего

селения мормонов, зная, что в этой местности нет индей¬
286

цев, да и не предполагая, что с их стороны нам может гро¬

зить какая-нибудь опасность, мы впервые не сомкнули

наши фургоны плотным кольцом, не выставили ночных

дозорных, оставили без присмотра лошадей и волов.
Мое пробуждение было похоже на кошмар. Словно

гром грянул среди ясного неба. В первую минуту, еще не

совсем проснувшись и с трудом соображая, я пыгался

уяснить себе источник всех этих разнообразных звуков,

сливавшихся в непрерывный гул. Слышалась пальба —

где-то совсем рядом и где-то вдалеке,— крики и брань

мужчин, вопли женщин, плач детей. Затем я начал раз¬

личать глухой стрекот пуль, впивавшихся в деревянные

части фургонов, и их пронзительный визг, когда они

ударялись о железную обшивку колес — стрелявшие це¬

лились слиш<ком низко.
Я хотел подняться, но мать — она сама только что

начала одеваться — заставила меня снова лечь. В эту

минуту в фургон вскочил отец, который, по-видимому,

уже давно был на ногах.
—	Живей наружу! — крикнул он.— Живей! Ложи¬

тесь на землю!
Он не стал терять времени даром: одной рукой

сгреб меня в охапку и вытащил, вернее, вышвырнул,—

так стремительны были его движения — из фургона.

Я едва успел отползти в сторону, как мать с грудным

ребенком на руках, а за ней отец выскочили из фургона

прямо на меня.
—	Сюда, Джесси! — позвал меня отец, и я тотчас

принялся помогать ему рыть яму в песке, укрывшись за

колесом фургона. Мы рыли песок прямо руками и рабо¬

тали как бешеные. Мать тоже начала нам помогать.
—	Рой дальше, Джесси, и поглубже,— приказал мне

отец.
Он поднялся, побежал куда-то, выкрикивая на ходу

распоряжения, и растаял в серых предрассветных су¬

мерках. (Хочу, кстати, упомянуть, что к тому времени я

уже узнал свою фамилию. Меня звали Джесси Фэнчер.

Мой отец был капитан Фэнчер.)
—	Ложитесь! — услышал я его голос.— Укрывайтесь

за колесами и зарывайтесь в песок! Все, у кого в фурго¬

нах есть женщины и дети, забирайте их из фургонов!

Берегите порох! Не стрелять! Берегите порох и готовь¬
287

тесь — они сейчас кинутся на нас! Все холостые мужчи¬

ны из правых фургонов — к Лавану, из левых — к Кок¬

рейну, остальные — ко мне! Не вставайте! Ползком!
Но нападения не последовало. Минут пятнадцать про¬

должалась частая беспорядочная стрельба. Однако пу¬

ли не причиняли нам вреда — только в первую минуту

захватившие нас врасплох враги успели ранить и убить

поднявшихся спозаранок мужчин, которых озарял свет

ими же разожженных костров. Индейцы — Лаван утвер¬

ждал, что это были индейцы,— залегли где-то между

холмами и палили по нашему лагерю. Рассветало, и мой

отец опять крикнул, что враги сейчас кинутся на нас. Он

находился неподалеку от нашего фургона, за которым,

в углублении, вырытом в песке, лежали мы с матерью, и

я слышал, как он отдавал команду:
—	Приготовиться! Все разом!
Слева, справа и из середины нашего лагеря раздал¬

ся ружейный залп. Я высунулся немного из своего укры¬

тия и увидел двух-трех упавших индейцев. Остальные

тотчас прекратили стрельбу и поспешно побежали об¬

ратно, таща своих убитых и раненых.
В ту же секунду у нас все принялись за дело. Фурго¬

ны составили в круг, дышлами внутрь, колеса со¬

единили цепью. Я видел, как женщины и совсем малень¬

кие ребятиш’ки со всей мочи налегали на спицы колес,

помогая передвигать фургоны. Затем мы подсчитали

наши потери. Хуже всего было то, что мы лишились ло¬

шадей и волов: их всех до единого угнали. И семь че¬

ловек лежали у костров, которые они едва успели раз¬

жечь. Четверо были убиты, трое смертельно ранены. Бы¬

ли и еще раненые, и женщины уже перевязывали их. Ма¬

лышу Ришу Хардэйкру пуля попала в руку около плеча.

Бедняге не было еще и шести лет, и я глядел, разинув

от ужаса рот, как его отец перевязывал ему руку, в то

время как мать держала его на коленях. Малыш пере¬

стал плакать, но слезы еще блестели у него на щеках,

когда он, словно зачарованный, смотрел на серебристый

край сломанной кости, торчавшей из раны.
Бабку Уайт нашли мертвой в фургоне Фоксуэлов.

Это была грузная беспомощная старуха, которая никогда

ничего не делала — сидела и курила трубку. Она была

матерью Эбби Фоксуэл.
288

«СМИРИТЕЛЬНАЯ РУВАШКА».

«СМИРИТЕЛЬНАЯ РУБАШКА»,

и миссис грант тоже была убита. Ее муж сидел

возле ее мертвого тела. Он сидел неподвижно и ка¬

зался очень спокойным. Глаза его были сухи. Он просто

сидел, положив ружье на колени, и никто не подходил

к нему, не тревожил его.
Под руководством моего отца все работали неутоми¬

мо, как бобры. Мужчины вырыли большую траншею в

центре нашего лагеря и насыпали перед ней бруствер.

В нее женщины перенесли из фургонов постели, прови¬

зию и все самое необходимое. Ребятишки все как один

помогали женщинам. Никто не хныкал, и почти никто не

с>етился зря. От нас требовалась работа, а мы все с пе¬

ленок были приучены к работе.
Большая траншея предназначалась для женщин

с детьми. Под фургонам1И по всему кольцу был вырыт

неглубокий окоп с бруствером. Этот окоп предназна¬

чался для мужчин, обороняющих лагерь.
Из разведки вернулся Лаван. Он сообщил, что индей¬

цы отошли примерно на полкрили и теперь совещаются.

Он видел, как они унесли с поля боя шестерых своих,

трое из которых, по его мнению, были уже трупами.
Все утро этого первого дня М1Ы врем«я от времени

видели, как вдали густым облаком встает пыль,

и знали, что это передвигаются большие отряды всад¬

ников. ^и облака пыли все приближались к нам, окру¬

жая нас со всех сторон. Но разглядеть что-нибудь сквозь

эту пелену пыли было невозможно. Только одно облако

-двигалось в обратном направлении и вскоре скрылось

из глаз. Это было очень большое облако, и все сразу по¬

няли: угоняют наших волов и лошадей. И вот наши со¬

рок больших фургонов, перевалившие через Скали¬

стые Горы, пересекшие половину континента, беспомощ¬

но стояли теперь, сомкнутые в круг. В них некого было

запрячь, и путь их обрывался тут.
В полдень Лаван вернулся из второй разведки. С юга

прибывают еще индейцы, сказал он. Нас окружают.

И тут М1Ы вдруг увидели с десяток всадников, которые

въехали на гребень невысокого холма слева от нас и

смотрели в нашу сторону. Это были белые.
—	Вот оно в чем дело,— сказал Лаван отцу.— Ви¬

дишь, индейцев на нас натравили.
—	Ведь это же белые, как и шы,— услышал я 'жалоб-
19.	Джек Лондон. Т. XI.	289

ный возглас Эбби Фоксуэл, обращ^ный к моей матери.—

Почему же они не придут нам на похаощь?
—	Это не белые! — пискнул я, опасли)^ косясь в сто¬

рону М1атери, чтобы успеть вовремя ускользнуть из-под

ее проворной руки.— Это мормоны!
Вечером, едва стемнело, трое наших молодых пар¬

ней потихоньку выбрались из лагеря. Я видел, как

они уходили. Это были У ил Эден, Эйбл Милликен и Ти¬

моти Г рант.
—	Они пошли в Сидар-Сити за помощью,— объяс¬

нил матери отец, торопливо глотая ужин.
Мать покачала головой.
—	Мало разве мормонов вокруг нашего лагеря? —

сказала она.— Раз они не хотят помочь, а этого что-то

незаметно,— значит, и в Сидар-Сити желающих не най¬

дется.
—	Ну, мормоны тоже бывают разные, и среди них

есть и плохие люди и хорошие...— начал отец.
—	Нам пока хороших видеть что-то не доводилось,—

оборвала его мать.
Только наутро узнал я о возвращении Эйбла Милли-

к-ена и Тимоти Гранта, но это было первое, что я услы¬

шал, едва открыл глаза. Все в лагере упали духом»,

узнав, какие они принесли вести. Когда они отошли

от лагеря на две-три мили, их окликнули дозорные —

все белые. И не успел У ил Эден сказать, что они из ка¬

равана капитана Фэнчсра и направляются в Сидар-Си¬

ти за помющью, как его тут же уложили наповал ру¬

жейным выстрелом. Милликену и Гранту удалось спа¬

стись, и они вернулись в лагерь с этой печальной вестью,

которая погасила последнюю надежду в наших серд¬

цах. За спинами индейцев стояли белые, и беда, так

давно подстерегавшая нас, надвинулась.
В это утро, когда наши мужчины отправились к род¬

нику за водой, по ним открыли пальбу. Родник бил все¬

го в ста шагах от фургонов, но путь к нему простреливал¬

ся индейцами, которые теперь расположились на невы¬

соком холме к востоку от лагеря. Стреляли с близкого

расстояния, так как до этого холма было рукой подать,

но индейцы, как видно, стрелки были неважные, и на¬

ши мужчины доставили в лагерь воду и остались целы и

ненред'ИМ)ы.
290

Если не считать нескольких беспорядочных выстрелов

по нашему лагерю, утро прошло доволь-но спокойно. Мы

все обосновались в большой траншее и, давно уже при¬

выкнув к трудностям и лишениям, чувствовали себя впол¬

не сносно. Только сеш>и убитых еще горевали, оплаки¬

вая свою утрату, и надо было ухаживать за ранеными.

Я то и дело ускользал от матери, снедаем1ый ненасытныАТ

любопытством: мне хотелось знать, что происходит, и,

надо сказать, я поспевал всюду. Внутри нашего лагеря,

к югу от траншеи, мужчины вырыли яму и похоронили

в ней семерых убитых мужчин и двух женщин — всех в

одной могиле. Одна только mihcchc Хастингс, потерявшая

сразу и мужа и отца, доставляла всем миого забот. Она

пла1кала в голос и причитала, и нашим женщинам) стои¬

ло немалого труда ее успокоить.
На холме к востоку от лагеря индейцы гром«ко вопи¬

ли, совещаясь о чем-то, однако пока они нас не трогали,

и лишь изредка раздавались не приносившие вреда вы¬

стрелы.
—	Что такое у них там твори гея, у этих дьяволов? —

не находил себе места Лаван.— Могут они наконец ре¬

шить, что им, собственно говоря, нужно, и взяться за

дело?
После, полу дня в лагере стало нестерпимо жарко. На

небе ни облачка, солнце палит нещадно, и ни малейшего

дуновения ветерка. Мужчины, лежавшие с ружьями в

руках в окопе под фургонами, были наполовину в тени,

но траншея, в которой укрывалось свыше сотни женщин

и детей, была открыта беспощадной ярости солнца. Ра¬

неные находились тут же, и над ними мы соорудили на¬

весы из одеял. В траншее было тесно и душно, и я все

время старался выскользнуть из нее и перебраться

на линию огня и всячески м/ешкал там, когда мне давали

какое-нибудь поручение к отцу.
Мы допустили роковую ошибку, поставив наш лагерь

в стороне от родника. Никто не успел подумать об этом

в суматохе первого неожиданного нападения: мы спе¬

шили, не зная, когда за первой атакой может последо¬

вать вторая. А теперь исправлять ошибку было уже по¬

здно. В ста MieTpax от холма, на котором расположились

индейцы, мы не отваживались переставлять наши фур¬

гоны. Внутри лагеря, к югу qt могил, мы устроили отхо-
291

жее место, а к центру, к северу от траншеи, мужчины по

распоряжению отца принялись рыть колодец.
В тот вторюй день к вечеру м.ы снова увидели Ли. Он

шел пешком в направлении к северо-западу и пересе¬

кал равнину по диагонали на расстоянии, недосягаемом

для наших пуль. Тут отец связал вместе две палки, взял

у матери простыню и прикрепил ее к концу верхней пал¬

ки. Так мы подняли наш белый флаг. Но Ли не обратил

на него никакого внимания и продолжал свой путь.
Лаван хотел было попытаться все же достать его из

ружья, но отец помешал ему. Он сказал, что белые еще

не решили, должно бытть, как им поступить с нами, и

если Авы начнем! стрелять в Ли, это может только толк¬

нуть их на неблагоприятное для нас решение.
—	Поди сюда, Джесси,— сказал отец, отрывая боль¬

шой лоскут от простыни и прикрепляя его к палке.—

Возьми это, ступай и попытайся поговорить с этим чело¬

веком. Не рассказывай ему ничего о том, что у нас тут

происходит. Постарайся только уговорить его прийти сю¬

да и потолковать с нами.
Преисполненный гордости оттого, что мне дано столь

важное поручение, я уже готов был пуститься в путь, но

тут Джед Дэнхем закричал, что он хочет идти со мной.

Джед был мюим сверстником».
—	Можно твоему м»альчику пойти с Джесси, Дэн¬

хем? — обратился мой отец к отцу Джеда.—Вдвоем луч¬

ше, чем> 0ДН0М1У. Они не дадут друг другу озоровать.
И вот Джед и я, девятилетние мальчишки, взяв бе¬

лый флаг, отправились для переговоров с вождем наших

неприятелей. Но Ли не пожелал разговаривать с нами.

Заметив нас, он только прибавил шагу. Нам так и не

удалось приблизиться к нему на расстояние человеческо¬

го голоса. А вскоре он, должно быть, и просто спрятался

среди полыни, потому что мы так его больше и не увиде¬

ли, хотя понимали, что он никуда не мюг деться.
Мы с Джедом обшарили все заросли полыни ярдов

на сто вокруг. Нам) не сказали, как долго мюжем мы

отсутствовать, и так как индейцы не стреляли в нас, мы

продолжали идти вперед. Мы ходили так часа два, хо¬

тя каждый из нас давным-давно повернул бы обрат¬

но, 01кажись он в одиночестве; но теперь Джед решил

во что бы то ни стало доказать, что он храбрее м»еня, а я
292

совершенно так же был исполнен решимости доказать,

что я храбрее его.
Однако наше ребячество принесло и некоторую поль¬

зу. Мы смело бродили по Горным Лугам- под прикры¬

тием нашего белого флага, и нам нетрудно было убедить¬

ся, каким плотным кольцом осады обложен наш ла¬

герь. К югу, всего в полмиле от нашей стоянки, мы уви¬

дели большой лагерь индейцев. За лагерем был луг, и

там скакали на лошадях индейские мал1ьчишки.
Потом М1ы обследовали стоянку индейцев на восточ^

ном холме. Нам1 с Джедом удалось забраться на другой

ХОЛМ), откуда можно было заглянуть к ним в лагерь. Мы

потратили не меньше получаса, стараясь их сосчитать,

и в конце концов установили, довольно приблизительно,

правда, что их никак не меньше двух сотен. Кроме того,

мы заметили среди них белых, которые все время о чеми

то горячо с ними разговаривали.
К северо-востоку от нашего лагеря, всего ярдах в че¬

тырехстах за грядой невысоких холмов, мы увидели боль¬

шой лагерь белых, а позади него на равнине паслось

около шестидесяти верховых лошадей. А еще дальше к

северу, прижрно в миле расстояния, мы зам1етили кро¬

шечное облачко пыли, которое ползло к нам. Мы с Дже-

дом стали ждать и увидели одинокого всадника, бе¬

шеным галопом проскакавшего в лагерь белых.
Когда М1Ы возвратились к своим, мать встретила ме¬

ня хорошей оплеухой за то, что я так долго отсутство¬

вал. Но отец выслушал наше сообщение и похвалил и

меня и Джеда.
—	Похоже, теперь надо ждать нападения,— заме¬

тил Эрен Кокрейн отцу.— Этот всадник, о котором рас¬

сказывают мальчишки, прискакал туда не зря. Белые

ждут откуда-то распоряжения, чтобы выпустить на нас

индейцев. Возможно, этот всадник привез им какой-то

приказ. Зря гонять лошадей они не стали бы, это ясно.
Через полчаса после нашего возвращения Лаван

сделал попытку отправиться на разведку под прикры¬

тием белого флага. Но не успел он и на двадцать шагов

отойти от лагеря, как индейцы открыли по нему ог'онь, и

он бегом вернулся в окоп.
Когда солнце уже клонилось к закату, я был в тран¬

шее и держал на руках малыша, пока мама стелила по¬
293

стель. В траншее нас было KaiK сельдей в бачке. Некото¬

рым женщинам негде было даже прилечь, и всю про¬

шлую ночь они просидели, уткнувшись головой в колени.

Рядом со мной, вернее, вплотную ко мне, так что стоило

ему шевельнуть рукой — и он задевал мое плечо, умирал

Сайлес Дэнлеп. Его ранило в голову во врем)я первого

нападения, и он весь день бредил, не прих!одя в себя,

а порой начинал распевать какую-то чепуху. Вот одна

из этих песен, которую он пел снова и снова, доводя мою

мать до исступления:
Раз один 6©С€Н0К говорил другому:
«Табачку мне дай-ка, полон твой кисет».
А второй бесенок отвечал другому:
Йеньги береги ты — лучше друга нет,

бачком набьешь ты доверху кисет».
Я сидел рядом с ним и держал на руках малыша, ко¬

гда враги перешли в атаку. Солнце садилось, и я во

все глаза смотрел на Сайлеса Дэнлепа, у которого уже

начиналась агония. Его жена Сара сидела рядом», по¬

ложив руку ему на лоб. И она и ее тетка Марта — обе

тихонько плакали. И тут это началось: град пуль из со¬

тен ружей. Нас поливали свинцом) с запада, с севера и

с востока. Все, кто был в траншее, распластались на

земле. Ребятишки поменьше подняли рев, и женщины

принялись их успокаивать. Кое-кто из женщин тоже за¬

кричал сначала, но таких было немного.
За две-три минуты они пустили в нас, как мне по¬

казалось, тысячи пуль. О, как хотелось мне вылезти из

нашей траншеи и пробраться под фургоны, где залег¬

ли мужчины и стойко, хотя и беспорядочно, отстрелива¬

лись! Каждый из них стрелял по собственному почину,

как только в поле его зрения попадал человек, целя¬

щийся в нас из ружья. Но мать разгадала мюи намере¬

ния и заставила меня пригнуться пониже и не выпускать

из рук малыша.
Только я хотел было взглянуть на Сайлеса Дэнлепа,

который еще не отошел, как в этот миг был убит малыш

Каслтонов. Дороти Каслтон — ей и самой-то было не

больше десяти — держала малыша на руках, и его у§и-

ло, а ее даже не задело. Я слышал, как об этом говори¬

ли потом, и все решили, что пуля, вероятно, ударилась о
294

верх одного из фургонов и рикошетом попала в нашу

тра1ншею. Это просто несчастный случай, говорили все,

а в общем-то нам в нашей траншее ничто не угрожает.
Когда я снова взглянул на Сайлеса Дэнлепа, он

был уже мертв, и я почувствовал жгучее разочарование,

потому что мне помешали быть свидетелем! столь зна¬

чительного события. Ведь мне в первый раз в жизни

выпал случай поглядеть, как умирают люди.
Дороти Каслтон отчаянно рыдала и никак не могла

уняться, так что миссис Хастингс тоже принялась при¬

читать снова. Поднялся такой шум, что отец послал Уо¬

та Кэмм1инга узнать, что тут у нас происходит, и тот

ползком» пробрался к нашей траншее.
Когда см1ерклось, сильный ого‘Нь прекратился, хотя

одиночные выстрелы продолжались всю ночь. Во время

этого второго нападения двое из наших мужчин были

ранены, и их перенесли в нашу траншею. А Билл Тайлер

был убит наповал, и когда стемнело, его, Сайлеса Дэнле¬

па и малыша Каслтонов зарыли в землю рядом с теми,

кто был похоронен накануне.
Всю ночь М1ужчины„ сменяя друг друга, рыли коло¬

дец, но дорылиаь только до влажного песка, а воды не

было. Кое-кому из мужчин удалось под пулями прита¬

щить нескол1ько ведер воды из ручья, но когда Джере¬

ми Хопкинсу прострелили кисть руки, пришлось отка¬

заться от этих вылазок.
Утро следующего, третьего дня осады выдалось еще

более жаркое,, и мы еще сильнее страдали от жажды,

чем1 прежде. Мы проснулись с пересохшими глоткам1И,

и никто не стал стряпать завтрак. Мы не могли гло¬

тать, так пересохло у нас во рту. Я попробовал было по¬

грызть кусок черствого хлеба^ который дала мне мать,

но не смог его проглотить. Стрельба то возобновлялась,

то затихала. Порой в лагерь летели сотни пуль, а потом

наступала переды»шка, во время которой не слышалось

ни единого выстрела. Отец все время предостерегал на¬

ших защитников, чтобы они не стреляли зря, так как за¬

пасы пороха и пулЕь подходили у нас к концу.
И ®се это врем/я мужчины продолжали рыть колодец.

Он был уже так глубок, что песок поднимали наверх в

ведрах. Мужчинам, которые вытаскивали ведра, прихо¬

дилось выпрямляться во ве^ь рост, и одного из них ра¬
295

нило в плечо. Это был Питер Бром1Ли, который правил

волами, тащившими фургон Блэдгудов. Он был помолв¬

лен с Джейн Блэдгуд, и она, не глядя на пули, выскочи¬

ла из траншеи, бросилась к Питеру и помогла ему спу¬

ститься к нам. Около полудня колодец обвалился, и ра¬

ботавшие принялись из последних сил откапывать дво¬

их мужчин, заживо погребенных в песке. Один из них,

Эмюс Уэ-нтворт, очнулся только через час. После этого

стенки колодца укрепили досками от фургонов и дышла¬

ми и стали рыть дальше. Но на глубине двадцати футов

не обнаружилось ничего, кроме сырого песка. Воды не

было.
А тем временем в нашей траншее началось ч1о-то

страшное. Ребятишки плакали, просили воды, младенцы

уже охрипли от крика, но продолжали кричать. Роберт

Карр, еще один раненый, лежал примерно шагах в де¬

сяти от нас с матерью. Он бредил, размахивая руками,

и все просил, чтобы ему дали напиться. Некоторые из

женщин тоже словно с ума посходили и кричали неумолч¬

но, призывая проклятия на голову мормонов и индей¬

цев. Другие все время громко молились, а три сестры Дем-

дайк — совсем уже взрослые — вместе со своей матерью

пели евангельские псалмы. Кое-кто из женщин, стараясь

успокоить своих младенцев, изнывавших от зноя и жа¬

жды, обкладывал их сырым песком, поднятым» со дна

колодца.
Двое братьев Ферфакс не выдержали, схватили вед¬

ра, пролезли под фургонами и побежали к роднику.

Джайлса еще на полпути свалила пуля, а Роджерс до¬

брался до ручья и вернулся обратно целый и невредимый.

Он притащил два полупустых ведра, расплескав полови¬

ну воды по дороге. Джайлс приполз обратно, и когда ему

помогли спуститься в нашу траншею, он кашлял и изо

рта у него текла струйка крови.
Нас было больше ста человек, даже если не считать

мужчин, и двух неполных ведер воды никак не могло

хватить на всех. Воду получили только младенцы, ма¬

лыши лет трех-четырех да раненые. Мне не досталось

ни глотка, но MiaMia, когда ей дали несколько ложек воды

для младенца, намочила край трЯ1П'ки и вытерла мне

fK>T. А ей самой даже этого не досталось, потому что она

отдала мне мокрую тряпку, чтобы я ее пожецал.
296

А после полудня стало еще хуже, несравненно хуже.

В безоблачном, чистом небе ослепительно сверкало солн¬

це, и наша вырытая в песке яма превратилась в раска¬

ленную печь. А вокруг трещали выстрелы и раздавались

воинственные крики индейцев. Нашим же мужчинам

отец лишь изредка позволял стрелять, да и то только

лучшим стрелкам, таким, как Лаван и Тимоти Грант.

А нас все врем1я безостановочно поливали свинцом». Одна¬

ко ни одна пуля не залетала к нам больше рикошетом,

чтобы наделать беды, да и наши мужчины теперь стре¬

ляли редко, а больше лежали на дне окопа и подвер¬

гались меньшей опасности. Всего четверо были ранены,

и только один из них — тяжело.
Когда стрельба на время утихла, к нам1 в траншею

спустился отец. Он сел возле меня и матери и некоторое

время молчал. Казалось, он прислушивается к плачу, сто¬

нам и жалобам изнемогавших от жажды людей. По¬

том он вылез из траншеи и пошел посмотреть колодец.

Он принес мокрого песку и толстым слоем» покрыл им

грудь и плечи Роберта Карра. Затем направился к

Джеду Дэнхему и его матери и послал за отцом Джеда,

который был в окопе под фургонами. Так тесно было в

нашей траншее, что, когда кто-нибудь делал попытку

выбраться оттуда, ему приходилось пробираться между

телами уснувших.
Через некоторое время отец снова спустился к

нам.
—	Джесси, ты не боишься индейцев?—спросил он.
Я решительно помотал головой, предчувствуя, что
мне снова предстоит выполнить какое-то важное по¬

ручение.
-г- И проклятых мормонов не боишься?
—	Проклятых мормонов я и подавно не боюсь,— от¬

вечал я, радуясь, что могу назвать наших врагов прокля¬

тыми и не получить от матери затрещину.
Я заметил легкую усмешку, тронувшую его посерев¬

шие губы, когда он услышал мой ответ.
—	Ну, что ж, Джесси,— сказал он.— В таком случае

не отправишься ли ты с Д же дом к роднику за водой?
Я готов был отправиться хоть сию же минуту.
—	Вы нарядитесь девочками,— продолжал отец.—

Тогда, пожалуй, вас не тронут.
297

я решительно настаивал на том, чтобы отправить¬

ся за водой в моем настоящем виде — в штанах, как

полагается мужчине, но сразу перестал спорить, как

только отец намекнул, что придется найги другого

мальчика, которого можно будет нарядить и отправить

с Джедом.
Из фургона Четоксов притащили сундучок. Девочки

Четокс были близнецы и примерно такого же роста, как

мы с Джедом. Женщины помогли нам1 переодеться. Они

надели на нас праздничные платья близнецов, проле¬

жавшие в сундучке от самого Арканзаса.
Мапь так тревожилась за меня, что попросила Са¬

ру Дэнлеп подержать малыша, а сама проводила М!С-

ня до переднего окопа. Там, в окопе под фургонами,

укрывшись за невысоким песчаным бруствером, мы с

Джедом получили последние наставления. После этого

вылезли из окопа на открытое место и стали. Одеты

М)ы были совершенно одинаково: перевязанные широки¬

ми голубыми кушаками белые платья, белые чулки, бе¬

лые широкополые шляпы. Мы стояли, держась за ру¬

ки, Джед слева от меня. В свободной руке у каждого из

нас было по два небольших ведерка.
—	Спокойней!—крикнул нам отец, когда мы двину¬

лись вперед.— Не спешите. Идите, как ходят девочки.
Не раздалось ни единого выстрела. Мы благополучно

добрались до родника, наполнили водой наши ведерки,

а потом прилегли на берегу и основательно утолили

жажду. С полным ведерком! в каждой руке мы налгра-

вились обратно. И по-прежнему ни одного выстрела.
Уж не помню, сколько раз проделали мы этот путь —

к роднику и обратно: должно быть, раз пятнадцать, а

может, и двадцать. И каждый раз мы, направляясь ту¬

да, шли не спеша, степенно держась за руки, и возвра¬

щались так же не спеша с четыр1ЬМ1Я полными ведерка¬

ми воды. Просто удивительно, как мучила нас жажда.

Мы то и дело приникали к роднику и долго, жадно

пили воду.
Но наши враги в конце концов потеряли терпение.

Трудно себе представить, чтобы индейцы стали удер¬

живаться от стрельбы из-за каких-то девчонок, если бы

они вообще действовали по собственному почину, а не

по указке белых, находившихся среди них. Но как бы
298

то ни было, едва мял с Джедом еще раз зашагали к род¬

нику, как с холма, занятого индейцами, прогремел вы¬

стрел, а за ним второй.
—	Назад! — услышал я крик матери.
Я посмотрел на Джеда, а Джед на меня. Я знал,

что он упрям и ни за что не отступит первым. Тогда я

шагнул вперед, и он тотчас последовал за мной.
—	Эй! Джесси!—крикнула мать, и этот крик про¬

звучал страшнее всякой затрещины.
Джед хотел было опять идти, взявшись со мной за

руки, но я покачал головой.
—	Побежим,— предложил я.
И когда мы, увязая в песке, припустились к родни¬

ку, ^М1не показалось, что индейцы открыли огонь из всех

ружей, какие только у них были. Я подбежал к ручью

первым), и Джеду пришлось ждать, пока я наполню

мои ведерки.
—	Ну, теперь беги,— сказал он мне и принялся так

неторопливо наполнять свои ведерки, что я понял: он

р>ешил во что бы то ни стало вернуться вторым.
Я скорчился у родника и стал ждать, глядя, как

пули, зарываясь в песок, поднимают клубочки пыли.

Потом мы бросились назад бегом, бок о бок.
—	Не беги так,— предостерег я его.— Всю воду рас¬

плещешь.
Это задело его за живое, и он заметно убавил шагу.

На полпути я споткнулся и во весь рост растлнулся на

земле. Пуля шлепнулась возле самюй моей головы, и мне

засыпало глаза песком. В первую секунду мне показа¬

лось, что пуля попала в меня.
—	Это ж ты нарочно,— язвительно усмехнулся

Джед, когда я поднялся на ноги. Он стоял рядом» и

ждал, когда я встану.
Я понял, что у него на уме. Он решил, что я упал на¬

рочно, чтобы разлить воду и снова отправиться к ручью.

Мы так щеголяли друг перед другом своим бесстра¬

шием, что я нем1гдленно использовал открывшуюся мне

возможность, на которую он намекал, и побежал назад

к ручью. А Джед Дэнхем стоял на самом) видном месте,

выпрямившись, и, словно не замечая свистевших вокруг

него пуль, ждал меня. Мы побежали обратно плечом

к плечу и вернулись в лагерь в ореоле подлинной сла¬
2^9

вы, несмотря на наше мальчишеское безрассудство:

Правда, Джед в конце концов притащил всего одно

ведерко воды. Другое было пробито пулей почти у са¬

мого дна.
Мать взяла мои ведерки и ограничилась тем, что от¬

читала меня за непослушание. Она, должно быть, чув¬

ствовала, что теперь отец не позволит ей отшлепать ме-

. ня — недаром он незаметно для нее подмигнул мме, ко¬

гда она меня отчитывала. Никогда прежде он м«е не

подм!Игивал.
Нас с Джедом встретили в нашей траншее как ге¬

роев. Женщины плакали, целовали нас, душили в объ¬

ятиях и благословляли. Признаться, я был чрезвычайно

горд, хотя, так же как и Джед, делал вид, что мне. все

это не по вкусу. А Джереми Хопкинс — вместо кисти его

правая рука кончалась теперь бесформенной повязкой —

заявил, что у нас с Джедом хорошая закваска* и мы бу¬

дем настоящими мужчинами — такими, как Дэниел Бун,

или Кит Карсон, или Дэви Крокет. Ну, тут уж я и со^

всем! возгордился.
Весь остаток дня я мучился от боли в правом глазу,

который засыпало песком, когда пуля чуть не попала

мие в голову. Мать говорила, что глаз у меня налит кро-

в-ью, и я каждую секунду то закрывал его, то открывал,

но ничего не помогало: глаз все равно болел.
В нашей траншее все притихли и успокоились,

когда напились вдоволь, но мысль о том, как мы будем

снова добывать воду, по-прежнему угнетала нас, к то¬

му же всем! было известно, что порох у нас на исходе.

Тщательно обшарив все фургоны, отец обнаружил толь¬

ко пять фунтов пороха. Да еще немножко в пороховни¬

цах у мужчин.
Я помнил, что накануне враги попробовали атаковать

нас, когда садилось солнце, и, предполагая, что сегодня

мюжет повториться то же самюе, заблаговрем1енно пере¬

брался в окоп под фургонами и отыскал Лавана. Он за¬

думчиво жевал табак и не заметил меня. Некоторое пре¬

мия я молча наблюдал за ним, боясь, что он сейчас 2ке

прогонит меня обратно. Он долго вглядывался в узкое

пространство между колесами фургона, сосредоточенно

жуя табак, а затем аккуратно сплевывал в небольшую

ямку, вырытую им в песке.
300

—	Ну, как дела? — ье выдержал я наконец. Он все¬

гда начинал свою беседу со мйой с этого вопроса.
—	Отлично,— отвечал он.— Лучше нельзя, Джесси,

ведь теперь, когда ты принес нам воды, я снова могу же¬

вать табак. А я не жевал его с хамюго рассвета: так

пересохло у м>еня во рту.
Тут над гребнем северо-восточного холма, где засе¬

ли белые, показалась чья-то голова и плечи. Лаван це¬

лился около минуты, а потом опустил ружье и покачал

головой.
—	Четыреста ярдов. Нет, нельзя рисковать. Может,

я и достану его, но может, , и нет, а твой отец велел, бе¬

речь порох.
—	Как ты думаешь, на что мы мюжем рассчиты¬

вать?— спросил я его как мужчина мужчину, ибо после

моего подвига с водой я уже считал, что могу держаться

с м)ужчинами на рав-ной ноге.
Лаван ответил не сразу — он, казалось, тщательно

взвешивал все «за» и «против».
—	Не скрою от тебя, Джесси, что мы попали в сквер¬

ную переделку. Но мы выкарабкаемся, да, да, М)ы вы-

кара|бкаемся, можешь ставить свой последний доллар.
—	Ну, кое-кому из нас уже не выкарабкаться,— за¬

метил я.
—	Это кому же? — спросил Лаван.
—	Ну, хотя бы Биллу Тайлеру, и миссис Грант, и

Сайлесу Дэнлепу, и другим.
—	А, не говори глупости, Дзкесси,— эти уже в зем1\е.

Разве ты не знаешь, что рано или поздно каждому пр«-

ход'ится хоронить своих мертвецов? Так уж повелось

из века в век, а живых все равно не убывает. Видишь ли,

Джесси, жизнь и смерть всегда идут рука об руку, и

люди рождаются так же быстро, как и ум1ирают, а мо¬

жет, и еще быстрей — ведь живые расплодились и при¬

умножились. Ну вот ты, к примеру: тебя могли застре¬

лить сегодня, когда ты бегал за водой. А ты вот сидишь

здесь, так ведь? И болтаешь со мной, и думается мне,

что ты еще вырастешь и станешь отцом, да, станешь

отцом большого семейства где-нибудь в Калифорнии.

Говорят, что там, в Калифорнии, все бывает только

большим.
Его уверенность в том, что все будет хорошо, прида¬

ла мне храбрости^ и я внезапно отважился задать

вопрос, порожденный давно снедавшей меня зави¬

стью.
—	Послушай, Лаван, предположим, что тебя убьют...
—	Кого — меня? — воскликнул он.
—	Я ведь сказал «предположим»,— пояснил я.
—	Ах так, ну ладно. Валяй дальше. Предположим,

меня убьют...
—	Может, ты отдашь мие сво-и скальлы?
—	Мать устроит тебе хорошую трепку, если увидит

их у тебя,— уклончиво ответил он.
—	Я при ней их носить не буду, только и всего. Ведь

если тебя убьют, Лаван, ком1у-то все равно достанутся

твои скал1ьпы. Так почему бы не мие?
—	Почему бы не тебе, в самом деле?—повторил

он.— Это правилыно, почему бы не тебе? Ладно, Джес¬

си. Ты мне пришелся по душе и твой отец — тоже. Как

только меня убьют, забирай мои скальпы, да и нож для

скальпирования заодно. А Тимоти Грант пусть будет

свидетелем. Ты слышал, что я сказал, Тимюти?
Тимоти подтвердил, что он слышал, а я лежал в душ¬

ном окопе, лишившись дара речи от неожиданно сва¬

лившегося на меня счастья, и ни словом не мог выразить

своей благодарности.
Я проявил большую предусмотрительность, забрав¬

шись заблаговрем1енно в окоп, и был за это вознаграж¬

ден. Новое нападение на лагерь действительно началось

при заходе солнца. Нас опять обстреливали из сотен ру¬

жей, но никто из наших не получил даже царапины. Мы

же со своей стороны сделали не болсьше трех десятков

выстрелов, однако я видел, что и Лаван и Тимоти Грант

оба уложили по индейцу. Лаван сказал мне, что нас все

время обстреливают только индейцы. Он утверждал, что

белые не сделали ни одного выстрела, и это ставило его

в тупик. Белые не оказывали нам помощи, но и не напа¬

дали на нас. Однако они не раз приходили к индейцам,

которые нас обстреливали.
На следующее утро М1Ы все снова изнемогали от жа¬

жды. Едва забрезжило, я вылез из окопа. Ночью пала

роса, и все — мужчины, женщины и ребятишки — лизали

спицы колес и дышла фургонов, стараясь утолить жажду.
Говорили, что ночью Лаван ходил на разведку. Он
302

•подполз к самому лагерю белых и при свете костров ви¬

дел, что они все уже проснулись и мол5ГГСЯ, собравшись

в кружок.
—	О нас молятся,— сказал Лаван.— Спрашивают

бога, что им с нами делать.
Так, во ВСЯКОМ! случае, он понял из тех нем1Ногих слов,

что ем)у удалось разобрать.
—	Да просветит тогда господь их разум,— услы¬

шал я, как одна из сестер Демдайк сказала Эбби Фок-

суэлл.
—	И поскорее,— ответила Эбби Фоксуэлл.— Потом1у

что я не знаю, как мы выдержим еще целый день без во¬

ды, да и порох у нас пришел к концу.
Утром никаких со-бытий не произошло. Не было сде¬

лано ни единого выстрела. С безоблачного неба по-преж*

нему палило солнце. Жажда мучила нас все сильнее и

сильнее, и вскоре все младенцы снова подняли плач, а

малыши принялись хньвкать и жаловаться. В полден1Ь

Уилл Гамильтон взял два больших ведра и направился

к роднику. Не успел он проползти под фургоном, как

Энн Демдайк бросилась за ним, обхватила его рукам1И и

потащила обратно. Но он поговорил с ней, поцеловал ее

и ушел. В него не стреляли, и он продолжал ходить к ру¬

чью и обратно и носить воду целый и невредимый.
—	Хвала господу! — воскликнула старая миссис Дем¬

дайк.— Это его знамение. Он смягчил их сердца.
И многие женщины согласились с ней.
Часа в два пополудни, когда мы немного подкрепи¬

лись и воспряли духом, появился белый человек с белым

флагом. Уилл Гам1Ильтон вышел ему навстречу, они о чем-

то поговорили, после чего Уилл вернулся, переговорил с

отцом и остальными мужчинами и снова направился к

человеку с флагом!. И тут мы зам1етили, что несколысо по¬

одаль стоит другой человек и наблюдает за происхо¬

дящим, и это был Ли.
Все мы пришли в страшное волнение. Женщины за¬

ливались слезами и целовали друг друга от радости, а

миссис Демдайк и другие старухи громко распевали

псалмы и славили бога. Нам было предложено поднять

белый флаг, а они за это обещали оградить нас от напа¬

дения индейцев, и наши мужчины приняли это предло¬

жение.
303

—	у нас нет другого выхода,— услышал я слова от¬

ца, обращенные к матери.
Удрученный, поникший, он присел на дышло фургона,

устало сгорбившись.
—	А что, если о-ни задумали обмануть нас? — спро¬

сила мать.
Отец пожал плечами.
—	Придется рискнуть,— отвечал отец.— У нас вы¬

шел весь порох.
Мужчины принялись освобождать от цепи колеса од¬

ного из фургонов и откатили его в сторону. Я побежал

посмотреть, что происходит. В лагерь явился Ли соб¬

ственной персоной. За ним двигались два фургона — со¬

вершенно пустых, если не считать возниц. Все окружили

Ли. Он сказал, что им еле удалось помешать индейцам

разделаться с нами, но теперь майор Хигби с отрядом

милиции мормонов в пятьдесят человек готов принять

нас под свою защиту.
Однако кое-что в словах Ли встревожило моего отца,

и Лавана, и еще кое-кого из наших мужчин: Ли пред¬

ложил нам1 сложить все наши ружья в один из фурго¬

нов, чтобы не возбуждать против себя индейцев. Если

мы это сделаем, сказал он, индейцы будут считать, что

милиция мормонов взяла нас в плен.
Отец выпрямился и, как видно, хотел уже ответить

отказом, но переглянулся с Лаваном, а тот проворчал

вполголоса:
—	Какая разница, куда их положить, раз у нас не

осталось пороха!
Двоих раненых, которые не могли двигаться, отнесли

в фургоны и туда же поместили всех маленьких ребяти¬

шек. Ли разделил всех ребят на две группы: до восьми

лет и старше. И мне и Джеду уже исполнилось девять

лет, да к тому же мы оба были очень рослые, и Ли по¬

ставил нас к старшим ребятам, сказав, что мы пойдем

пешком вместе с женщинами.
Когда он взял у матери нашего малыша и положил

его в фургон, мать хотела было воспротивиться, но по¬

том) я увидел, как она сжала губы и заставила себя сми¬

риться. Моя мать была статная л^енщина средних лет,

с серыми глазам1И и крупными, выразительными черта-

М1И лица, но долгий тяжкий путь и перенесенные лише¬
304

ния сказались на ней: она исхудала, щеки у нее ввали¬

лись, и на лице, как у всех наших женщин, лежала пе¬

чать вечной озабоченности и тревоги.
Когда Ли начал объяснять нам», в каком! порядке дол¬

жно происходить наше передвижение, Лаван подошел

ко мне. Ли сказал, что женщины и дети постарше пойдут

впереди за двумя фургонами, а за женщинами будут

гуськом следовать мужчины. Вот когда Лаван услышал

это распоряжение, он и подошел ко мне, отвязал свои

скальпы и прицепил их к моему пояску.
—	Но ведь ты же еще не убит! — удивился я.
—	Нет, черт побери, нет, я еще не убит! — весело от¬

ветил он.— Просто бог просветил мой разум. Носить

скальпы — это пустая суетность, это языческий об¬

ряд...— Он запнулся, словно припомнив что-то, потом

резко повернулся и отошел к остальным мужчинам, бро¬

сив мне через плечо: — Ну, будь здоров, Джесси.
Я еще раздумывал над тем, почему Лаван вдруг

попрощался со мной, когда в наш лагерь прискакал

всадник. Он сказал, что майор Хигби велит нам поторо¬

питься, так как индейцы могут каждую минуту напасть

на нас.
И вот мы тронулись в путь. Впереди ехали два фур¬

гона. За ними шли мы — женщины и дети в сопровожде¬

нии Ли. Позади — на расстоянии примерно двухсот фу¬

тов от нас — шли мужчины. Выйдя из-за фургонов, мы

сразу увидели милицию. Она растянулась длинной це¬

почкой: мормоны стояли, опираясь на свои ружья, футах

в пяти-шести один от другого. Когда мы проходили ми¬

мо, мне невольно бросилось в глаза угрюмо-торжествен¬

ное выражение их лиц. Будто они собрались на похоро¬

ны. Как видно, наши женщины тоже заметили эго, пото¬

му что некоторые из них заплакали.
Я шел позади матери. Я прятался за ее спину для

того. Чтобы она не могла увидеть моих скальпов. За мной

шли три сестры Демдайк, двое из них вели под руки свою

престарелую ьттъ. Я слышал, как Ли то и дело кричал

возницам фургонов, чтобы они ехали потише. Какой-то

всадник, стоя поодаль, наблюдал за движением) нашей

процессии, и одна из сестер Демдайк сказала, что это

майор Хигби. Нигде поблизости не было видно ни одного

индейца.
20.	Джек Лондон. Т. XI.	305

Все произошло в ту секунду (я как раз обернулся,

чтобы поглядеть, где Джед Дэнхем), когда наши муж¬

чины поравнялись с милицией мормонов. Я услышал,

как майор Хигби крикнул зычным голосом: «Исполняй¬

те ваш долг!» — и все мормоны дали залп из всех ружей,

и все наши мужчины повалились на землю, как подко¬

шенные. Старуха Демдайк и ее дочери упали тоже. Я

быстро обернулся, ища глазами мать, но и она уже

лежала на песке. Сбоку из кустов прямю на нас выско¬

чили индейцы — их были сотни,— и все они палили в

нас. Я увидел, как две сестры Дэнлеп бросились бежать

в сторону, и побежал за ними, потому что и белые и ин¬

дейцы убивали всех нас без разбору. На бегу я еще уви¬

дел, как возница одного из фургонов пристрелил двоих

раненых. Лошади второго фургона рвались, бились в по¬

стромках и вставали на дыбы, а возница старался их

удержать...
* с
*
В то мгновение, когда девятилетний мальчик, кото¬

рым я был когда-то, бросился бежать вслед за сестра¬

ми Дэнлеп, на него обрушился мрак и поглотил его. На

этом обрывается все, что хранила память Джесси Фэн-

чера, ибо в это мгновение Джесси Фэнчер как таковой

перестал существовать навсегда. То, что было Джесси

Фэнчером, форма, в которую это нечто было облечено,

тело Джесси ОРэнчера, то есть материя, или видимость,

как всякая видимость исчезла, ее не стало. Но дух не

преходящ, и он не исчез.' Он продолжал существовать и

в своем следующем) воплощении нашел свою временную

оболочку в теле некоего Даррела Стэндинга, которое

скоро будет выведено из этой камеры, повешено на ве¬

ревке и отправлено в небытие, где оно исчезнет так же,

как исчезает все, что не больше как видимость.
Здесь, в тюрьме Фолеем, содержится Мэтью

Дэвис, отбывающий пожизненное заключение. Он ста¬

роста камеры см1ертн'И1сов. Это уже глубокий старик, а

его родители были одними из первых поселенцев в этих

местах. Я беседовал с ним1, и он подтвердил, что истреб¬

ление каравана переселенцев, во время которого погиб

Джесси Фэнчер, действительно произошло. Когда этот

старик был еще ребенком, у них в семье одно врем1я толь¬
306

ко и разговору было, что о резне на Горных Лугах.

Остались в живых одни лишь ребятишки, ехавшие в

фургоне, сказал он. Их пощадили, потому что они были

слишком малы и не могли рассказать о случившемся.
Судите же сами. Никогда за всю мою жизнь, пока я

был Даррелом! Стэндингом!, не слышал я ни единого сло¬

ва о том, как погиб караван капитана Фэнчера на Гор¬

ных Лугах, и не прочел об этом ни единой строки. Одна¬

ко история этой гибели открылась мне во всех подроб¬

ностях, когда я был затянут в смирительную рубашку

в тюрьме Сен-Квентин. Я не мог создать все это из ни¬

чего, как не мог создать из ничего несуществующий ди¬

намит. Но все описанные мною события действительно

происходили, и то, что они стали известны мне и я мог

о них поведать, имеет только одно объяснение: свидете¬

лем этих событий был мюй дух — дух, который в отличие

от м»атерии вечен.
В заключение этого эпизода я хочу сообщить вам сле¬

дующее: Мэтью Дэвис рассказал мне еще, что несколь¬

ко лет спустя после истребления нашего каравана Ли

был арестован американскими властями, отвезен на Гор¬

ные Луга и казнен на том месте, где стоял когда-то наш

лагерь.
ГЛАВА XIV
Когда мои первые десять дней в смирительной ру¬

башке подошли к концу, доктор Джексон привел меня в

чувство, надавив большим пальцем на мое глазное ябло¬

ко. Я открыл глаза и улыбнулся прямо в лицо начальни¬

ку тюрьмы Азертону.
—	Слишком упрям, чтобы жить, и слишком подл,

чтобы умерет1Ь,— сделал свое заключение тот.
—	Десять дней истекли, начальник,— прошептал я.
—	Сейчас мы тебя развяжем,— проворчал Азертон.
—	Я не о том,— сказал я.— Вы видели: я улыбнул¬

ся. Вы помните, мы ведь как будто побились об заклад.

Не спешите развязывать меня. Сначала отнесите таба¬

ку и курительной бум1аги Моррелу и Оппенхейм1гру. А

чтобы вы не скаредничали, вот вам еще одна улыбка.
—	Видали мы таких, как ты, Стэндинг,— изрек на¬

чальник тюрьмы.— Только ничего у тебя не выйдет. Ес¬
307

ли я не побью тебя в твоей игре, то ты побьешь все ре¬

корды смирительной рубашки.
—	Он их уже побил,— сказал доктор Джексон.—

Где это видано, чтобы человек улыбался, пробыв в сми¬

рительной рубашке десять дней?
—	Напускает на себя,— ответил начальник тюрьмы

Азертон.— Развяжите его, Хэтчинс.
—	К чему такая спешка?—спросил я (разумеется,

шепотом, ибо жизнь едва теплилась во м<не, и я должен

был напрячь всю свою волю, собрать последние крохи

сил, чтобы голос мой был услышан).— К чему такая спеш¬

ка? Мне вед1Ь не на вокзал, и я чувствую себя так удоб¬

но и уютно, что предпочел бы, чтобы меня не трево¬

жили.
Но они все-таки развязали меня и словно груду ко¬

стей вытряхнули из зловонной рубашки прямо на пол.
—	Не удивительно, что ему было так удобно,— ска¬

зал капитан Джеми.— Он же ничего не чувствует. Он

парализован.
—	Бабушка твоя парализована! — крикнул начальник

тюрьм1Ы.— Поставьте его на ноги — увидите, как он пара¬

лизован.
Хэтчинс и доктор схватили меня и поставили на ноги.
—	Отпустите его!—приказал начальник тюрьмы.
Жизнь не сразу возвращается в тело, которое прак¬

тически было мертвым на протяжении десяти дней, и по¬

тому я был еще лишен власти над своими мышцами: ко¬

лени мои подогнулись, я покачнулся вбок, рухнул на пол

и рассек кожу на лбу о стену.
—	Вот видите,— сказал капитан Джеми.
—	Недурно представляется,— возразил начальник

тюрьмы.— Этот тип способен на что угодно.
—	Вы правы, начальник,— прошептал я, лежа на по¬

лу,— я нарочно. Это был трюк. Я могу его повторить.

Подним:тте-ка меня еще разок, и я постараюсь хоро¬

шенько посмешить вас.
Я не буду описывать муки, которые испытываешь, ко¬

гда начинает восстанавливаться кровообращение. Мне

пришлось испытать их не раз и не два. Эти муки избо¬

роздили мое лицо морщинами, которые я унесу с собой

на виселицу.
Мои мучители наконец покинули меня, и остаток дня
308

я пролежал в тупам оцепенении и словно в дурмане. Су¬

ществует утрата чувствительности, порожденная болью,

болью слишком изощренной, чтобы ее можно было вы¬

держать. Мне было дано испытать такую потерю чув¬

ствительности.
Вечером я уже мог ползать по полу, но еще не мог

стоять. Я очень много пил и очистил себя от грязи, на¬

сколько это было возможно, но лишь на следующий день

смог я проглотить кусок хлеба, и то принудив себя к это¬

му усилием» воли.
Начальник тюрьмы Азертон изложил мие свой план.

Он состоял в следующем: я должен был несколько дней

отдыхать и приходить в себя, после чего, если я не ука¬

жу, где спрятан динамит, меня снова на десять дней

затянут в смирительную рубашку.
—	Очень огорчен, что доставляю вам1 столько хлопот,

начальник,— сказал я ему в ответ на это.— Жаль, что я

не умер в смирительной рубашке: это положило бы ко¬

нец вашим! страданиям.
Сомневаюсь, чтобы в те дни я весил хотя бы девя¬

носто фунтов. А ведь два года назад, когда двери тюрь¬

мы Сен-Квентин впервые захлопнулись за м«ой, я весил

ни много, ни мало сто шестьдесят фунтов. Казалось не¬

вероятным), чтобы я мюг потерять еще хотя бы одну ун¬

цию и остаться при этом) в живых. Однако в последую¬

щие месяцы я неуклонно терял вес, пока он не прибли¬

зился к восьмидесяти фунтам. Во всяком случае, когда

меня мыли и брили, прежде чем отправить в Сан-Рафа-

эль на суд, после того, как я выбрался из одиночки и

стукнул надзирателя Сэрстона по носу, я весил восемо-

десят девять фунтов.
Некоторые не могут понять, отчего ожесточаются лю¬

ди. Начальник тюрьмы Азертон был человек жестокий.

Он ожесточил и меня, и мое ожесточение, в свою оче¬

редь, воздействовало на него и сделало его еще более же¬

стоким. И тем) не М)енее ему никак не удавалось убить

меня. Чтобы отправить меня на виселицу за то, что я

ударил надзирателя кулаком в нос, потребовались спе¬

циальная статья закона штата Калифорнии, судья-ве-

шаггель и не знающий снисхождения губернатор. 1“1о до

последнего издыхания я буду утверждать, что у этого

надзирателя необычайно кровоточивый нос. Я был то¬
309

гда полуслепой, трясущийся, еле державшийся на ногах

скелет. Порой меня охватывает сомнение: в' самом ли

деле у этого надзирателя могла от моего тумака пойти

носом кровь? Конечно, он показал это под присягой как

свидетель. Но я знавал тюремщиков, которые под прися¬

гой облыжно возводили на людей еще более тяжкие об¬

винения.
Эду Моррелу не терпелось узнать, удался ли мой

эксперимент. Но едва начал он перестукиваться со мной,

как надзиратель Смит, дежуривший у нас в тот день,

потребовал, чтобы он это прекратил.
—	Неважно, Эд,— простучал я ему в ответ.— Вы с

Джеком! сидите тихо, а я буду вам рассказывать. Смит

не может помешать вам слушать, а мне — стучать. Они

уже сделали со мной все, что могли, а я все еще жив.
—	Прекрати сейчас же, Стэндинг! — заорал на меня

Смит из коридора, в который выходили двери наших

камер.
Cmiht был на редкость мрачный субъект, самый жесто¬

кий и мстительный из всех наших тюремщиков. Мы не

раз пытались отгадать, что тому причиной; сварливая

жена или хроническое несварение желудка.
Я продолжал стучать, и он подошел к дверной решет¬

ке и уставился на м»еня.
—	Я тебе сказал — прекрати! — зарычал он.
—	Очень сожалею,— ответил я самым учтивым* то¬

ном,— но у меня предчувствие, что я буду продолжать

стучать. И... э... если это не слишком нескромно с моей

стороны, то мне хотелось бы знать, что вы думаете пред¬

принять по этому поводу?
—	Я думаю...— заорал было он, но осекся, доказав,

что у него в голове больше одной мыслй зараз не вме¬

щается.
—	Да, да,— старался я его ободрить.— Что именно?

Мне бы очень хотелось знать.
—	Я приглашу начальника,— сказал он довольно не¬

уверенно.
—	О, ради бога, пригласите! Такой приятный че¬

ловек — наш начальник тюрьмы Азертон. Ярчайший

пример того облагораживающего влияния, которое по¬

степенно проникает в наши тюрьмы. Пригласите его сю¬

да поскорее. Я хочу пожаловаться ему на вас.
310

—	На лигня?
—	Вот именно, именно — на вас. Вы позволяете себе

в весьма неучтивой и даже грубой манере мешать моей

беседе с остальными постояльцами этого странноприим¬

ного дома.
И начальник тюрьмы Азертон появился. Загремел за-

MIOK, начальник влетел в мюю камеру... Но я чувствовал

себя в полной безопасности. Он уже сделал со мной все,

что мог. Теперь я вышел из-под его власти.
—	Ты у м)еня посидишь без еды,— пригрозил он.
—	Как вам1 будет угодно,— отвечал я.— Я уже при-

вьж к этому. Десять дней я ничего не ел, а стараться сно¬

ва привыкнуть к еде — чрезвычайно скучное занятие,

должен признаться.
—	Да ты, кажется, еще угрожаешь мне? Хочешь объ¬

явить голодовку?
—	Прошу прощения,— изысканно вежливо ответил

я.— Это предположение исходило от вас, а не от меня.

Будьте добры, постарайтесь хоть бы раз в жизни

быть логичным. Поверьте, ваше пренебрежение к логике

доставляет М1не куда больше страданий, чем все изобре¬

таемые вами пьггки.
—	Перестанешь ты стучать или нет?—спросил на¬

чальник тюрьмы.
—	Нет. Прошу простить меня за беспокойство, кото¬

рое я вам доставлю, но я чувствую такую непреодоли¬

мую потребность стучать, что...
—	Я в два счета упрячу тебя обратно в смиритель-

ную рубашку,— оборвал он меня.
—	Упрячьте, прошу вас. Я обожаю смирительную

рубашку. Я чувствую себя в ней, как младенец в колыбе¬

ли. Я обрастаю жирком в смирительной рубашке. Взгля¬

ните на эту руку.— Я закатал рукав и показал ему свой

бицепс, тонкий, как веревка.— Мускулы у меня совсем

как у молртобойца, а, начальник? Прошу вас, бросьте ваш

благосклонный взгляд на мюю широченную грудную клет¬

ку. Сендоу надо держать ухо востро, не то он распро-

стится со своим званием! чемпиона. А живот-то! Вы зна¬

ете, дружяще, я здесь так раздобрел, что это просто

неприлично. Смотрите, как бы вас не обвинили в том,

что в вашей тюрьме перекармливают заключенных. Бе¬
311

регитесь, начальник, вы можете восстановить против се¬

бя налогоплательщиков.
—	Прекратишь ты стучать или нет? — загремел он.
—	Нет. Благодарю вас за вашу доброту и участие,

но по зрелом размышлении я пришел к выводу, что мне

следует продолжать вести беседу путем! перестукивания.
Он безмолвно.смютрел на меня с минуту, затем в бес-,

сильной ярости шагнул к двери.
—	Простите, еще один вопрос.
—	В чем дело? — спросил он, не оборачиваясь.
—	Что намерены вы теперь предпринять?
Лицо Азертона так побагровело, что я по сей день не

перестаю изумляться, как его не хватил апоплексический

удар тут же, на месте.
После позорного отступления начальника тюрьмы я

стучал час за часом и поведал товарищам всю историю

моих приключений. Но только ночью, когда на дежурство

вступил Конопатый Джонс и принялся по своему обык¬

новению и вопреки всем правилам дремать, Моррел и

Оппенхеймер получили возможность отвечать мне.
—	Бредил ты, и все,— простучал мне Оппенхеймер

свое безапелляционное заключение.
Да, подумалось мне. Наш бред, как и наши сны, скла¬

дывается из того, что пережито наяву.
—	Когда-то, в бытность мою ночным рассыльным, я

раз хватил лишнего,— продолжал Оппенхеймер,—

и такое увидел, что ты своими рассказами меня не уди¬

вишь. Я так полагаю, что все сочинители романов имен¬

но этим и занимаются: накачаются основательно, вот

фантазия у них и взыграет.
Но Эд Моррел, который изведал то же, что и я, хотя

и шел другой дорогой, поверил моему рассказу. Он ска¬

зал, что когда тело его лежало мертвое в смирительной

рубашке, а дух покинул тюремные стены, он в сво-их

странствиях всегда оставался Эдом Моррелом. Он нико¬

гда не переживал вновь свои прежние воплощения. Ко¬

гда его дух бродил, освобожденный от телесной оболоч¬

ки, он бродил только в рамках настоящего. Моррел ска¬

зал, что совершенно так же, как он покинул свое тело и,

взглянув со сторюны, увидел его распростертым на ка¬

менном полу одиночки в смирительной рубашке, так же

он покинул тюрьму, перенесся в современный Сан-Фрун-
312

циско и поглядел, что та*м происходит. Он дважды посе¬

тил свою мать и оба раза застал ее спящей. Но во время

этих блужданий, сказал Моррел, он был лишен какой

бы то ни было власти над предметами материального

мира. Он не мюг отворить или затворить дверь, сдвинуть

с м)еста какую-либо вещь, произвести шум — словом!, тем

или иным способом обнаружить свое присутствие. И, с

другой стороны, материальный мир не имел власти над

ним. Ни стены, ни замкнутые двери не служили для не¬

го препятствием. Та сущность, то нечто реально сущест¬

вующее, чем был он, представляло собой дух, мысль, не

более.
—	Бакалейная лавка на углу, через квартал от до¬

ма матери, перешла к другому хозяину,— сообщил он

нам1.— Я догадывался об этом потому, что там уже дру¬

гая Вывеска. Только через полгода мне удалось написать

матери письмю и спросить насчет лавки. И ттъ ответи¬

ла, что да, верно, лавка перешла к другому хозяину.
—	А ты прочел, что было написано на вывеске? —

спросил Джек Оппенхеймер.
—	А как же! — отвечал Моррел.— Иначе откуда бы

я мог узнать?
—	Ладно,— простучал в ответ скептик Оппенхей¬

мер.— Ты легко можешь доказать, что не врешь. Когда

здбсь будет дежурить кто-нибудь из порядочных надзи¬

рателей, из тех, кто позволяет заглянуть одним глазком

в газету, ты заставь надеть на себя смирительную рубаш¬

ку, а потом вылезай вон из тела и отправляйся в наш

старый Фриско. Там часика так в два, три ночи ступай

на угол Третьей улицы и Рыночной площади. В это вре¬

мя начинают поступать первые оттиски утренних газет.

Ты прочтешь последние новости, а пото!М, не теряя вре¬

мени, просколь'знешь обратно к нам сюда, в Сен-Квентин,

пока буксир со свежими газетами еще не пересек залива,

и расскажешь все, что ты там вычитал. Потом мы подо¬

ждем, пока наш надзиратель не покажет нам утреннюю

газету. И тогда, если в газете действительно будет то.

что ты нам расскажешь, я уверую в каждое твое слово.
Это была бы недурная проверка. Я не мог не согла¬

ситься с Оппенхеймером, что такое доказательство было

бы совершенно неопровержимым. Моррел ответил, что

он когда-нибудь непременно это проделает, но так как
313

сашай процесс отделения от тела в высшей степени тяго¬

стен для него, то он рискнет лишь тогда, когда не сможет

больше терпеть страданий, причиняемых смирительной

рубашкой.
—	Вот с такими, как ты, всегда так — делом) вы до¬

казать ничего не мюжете,— стоял на своем! Оппенхей-

мер.— Моя мать верила в духов. Когда я был еще маль¬

чонкой, она постоянно видела духов, разговаривала с

ними и даже получала советы. А вот делом-то они ничего

не доказывали. Ни разу не открыли ей, где наш старик

может подцепить работенку, или найти золотую россьшь,

или на какой номер упадет большой выигрыш в китайской

лотерее. Нет, ни разу в жизни этого не было. Они сооб¬

щали ей только разную чепуху, вроде того, что у дяди на¬

шего старика был зоб, или что их дедушка помер от ско¬

ротечной чахотки, или что месяца через четыре мы съедем)

с квартиры, а уж это предсказать было проще просто¬

го,— ведь мы съезжали с квартиры в среднем раз шесть

в год.
Если бы Оппенхеймер имел возможность получить хо¬

рошее образование, из него^ по>жалуй, вышел бы второй

Маринетти или Геккель. Он обладал необычайно трез¬

вым практическим! складом ума, он признавал только не¬

опровержимые факты, и его логика, хотя и слишком рас¬

судочная, была железной. «Докажите мне» — такова

была основная* мерка, с которой он подходил ко всему.

Он не принимал на веру ничего, абсолютно ничего. Имен¬

но эту его черту имел в виду Моррел, когда впервые от¬

крыл М1не свой секрет. Полная неспособность принять что-

нибудь на веру помешала Ошхенхеймеру достигнуть «ма¬

лой смерти» в см1ирительной рубашке.
Как видишь, м)ой читатель, жизнь в одиночном заклю¬

чении не так уж безнадежно уныла. Троим! людям, на¬

деленным таким интеллектом, как у нас, было чем1 за¬

полнить время и скоротать досуг. Воз-можно, что каж¬

дый из нас помог другим не сойти с ума, хотя должен за¬

метить, что Оппенхеймер пробыл в одиночке целых пять

лет, прежде чем в соседней камере появился Моррел, и

тем не менее не потерял рассудка.
Но остерегайтесь впасть и в противоположную край¬

ность: было бы большой ошибкой думать, что наша

жизнь в одиночке была своего рода оргией духовных
314

наслаждений и состояла из обмена возвышенными мыс¬

лями и захватывающих философских открытий.
Мы страдали физически — жестоко, непрерывно^ Haj

ШИ тюремщики — твои верные цепные псы, милейший

обыватель,— были грубыми животными. Мы жили в гря¬

зи, в зловонии. Мы ели мерзкую, однообразную, абсо¬

лютно непитательную пищу. Только люди благодаря си¬

ле своего духа, своей воле могут не умереть при таком

питании. М«е ли не знать, что наш премированный рога¬

тый скот и наши свиньи и овцы на образцово-показа¬

тельной ферме университета в Дэвисе очень быстро око¬

лели бы все до единого, если бы их посадить на рацион,

в такой же мере недопустимый с научной точки зрения,

как тот, что получали мы!
Мы были лишены книг. Даже наши перестукивания

являлись грубьш нарушением тюремных правил. Окру¬

жающий мир для нас практически не существовал. Он

стал призрачным и нереальным. Оппенхеймер, например,

ни разу в жизни не в-идел ни автомобиля, ни мотоцикла.

Время от времени в тюрьму просачивались кое-какие вес¬

ти извне, но все это были устарелые, противоречивые и

порой уже утратившие смысл новости. Оппенхеймер ска¬

зал мне, например, что он узнал о русско-японской войне

только спустя два года после ее окончания.
Мы были живыми мертвецами. Одиночка была нашим

склепом, в котором мы порой разговаривали друг с дру¬

гом, стуча, как духи во время спиритического сеанса.
Новости? Каждая малость была новостью для нас.

В пекарне сменился пекарь — мы сразу догадались об

этом, как только нам принесли хлеб. Почему Конопа¬

тый Джонс отсутствовал целую неделю? Получил отпуск

или заболел? Почему Уилсона, который дежурил у нас

только десять дней, перевели куда-то еще? Где Смит

заработал этот синяк под глазом? По поводу каждой

такой безделицы мы могли ломать себе голову целую

неделю.
Если в одиночку на месяц сажали какого-нибудь но¬

вого заключенного, это было для нас огромным событи¬

ем. Впрочем, ни от одного из этих тупоголовых Данте,

на время спускавшихся в наш ад, нам ничего не удалось

узнать: срок их пребывания там^был слишком краток,

и они уходили обратно в широкий, светлый мир живых,
315

прежде чем успевали научиться нашему способу обще¬

ния.
И все же у нас» в нашем царстве теней, были развле*

чения и более возвышенного порядка. Так, например, я

обучил Оппенхеймера играть в шахматы. Подумайте,

как невероятно сложна эта задача: с помощью пересту¬

кивания обучить игре в шахматы человека, отделенного

от меня двенадцатью камерами». Научить его мысленно

представлять себе шахматную доску, представлять себе

все фигуры, их расположение, научить его всем! разнооб¬

разным ходам! и всем правилам игры, и притом научить

так основательно, что мы с ним в конце концов могли ра¬

зыгрывать в уме целые партии. В конце концов, сказал

я? Вот вам еще одно доказательство блистательных спо¬

собностей Оппенхеймера: в конце концов он стал играть

несравненно лучше меня, хотя никогда в жизни не ви¬

дел ни одной шахматной фигуры!
Интересно, что представлялось его воображению, ко¬

гда я выстукивал ему, к примеру, слово «ладья»? Не раз

и совершенно тщетно задавал я ему этот вопрос. И столь

же тщетно пытался он описать мне словами этот предмет,

которого он никогда не видал, но которьш тем не менее

умел пользоваться так искусно, что частенько ставил ме¬

ня во врем1Я игры в чрезвычайно затруднительное поло¬

жение.
Размышляя над этими проявлениями человеческой

воли и духа, я в который раз прихожу к заключению, что

именно в них и есть проявление истинно сущего. Только

дух является подлинной реальностью. Тело — это види¬

мость, фантасмагория. Я спрашиваю вас: как, да, пов¬

торяю, как тело, как материя в любой форме может иг¬

рать в шахматы на воображаемой доске воображаемы¬

ми шахматными фигурами с партнером», отделенным от

него пространством) в двенадцать камер, и все с помощью

только костяшек пальцев?
ГЛАВА XV
я был когда-то англичанином по имени Эдам Стрэнг.

Я жил, насколько я могу понять, примерно между

1550 и 1650 годами и умер, как вы увидите, в весьма пре-
316

клонном возрасте. После того как Эд Моррел открыл мне

способ погружаться в малую смерть, я всегда чрезвычайно

сожалел о том, что слишком мало изучал историю. Я мог

бы тогда более точно определит время и место дей¬

ствия многих событий, а сейчас имею об этом лишь смут¬

ное представление и вынужден наугад определять, где и

когда протекала мюя жизнь в моих прежних воплоще¬

ниях.
Что касается Эдама Стрэнга, то наиболее странным

кажется мне то, что я так мало помню о первых тридцати

годах его жизни. Не раз, лежа в смирительной рубашке,

я превращался в Эдама Стрэнга, но всегда он бывал

уже рослым, крепко скроенным тридцатилетним муж¬

чиной.
Становя>сь Эдамюм Стрэнгом, я неизменно оказыва¬

юсь на архипелаге плоских песчаных островов где-то в

западной части Тихого океана неподалеку от экватора.

По-видимому, я нахожусь там уже давно, ибо чувствую

себя в привычной обстановке. На островах обитает не¬

сколько тысяч людей, но я единственный белый. Тузем)-

цы принадлежат к очень красивому племени — высокие,

широкоплечие, мускулистые. Мужчина шести футов рос¬

том здесь самое обычное явление. Царек Раа Коок рос¬

том никак не меньше шести футов и шести дюймов, и

хотя он весит добрых триста фунтов, но так пропорцио¬

нально сложен, что его никак нельзя назвать тучным.

И многие из вождей такие же крупные мужчины, как он

сам, а женщины лишь чуть-чуть уступают в росте муж¬

чинам.
Архипелаг, которым правит Раа Коок, состоит из мно¬

жества островков, причем на небольшой южной их груп¬

пе, расположенной обособленно, царит вечное недоволь¬

ство и врем»я от времени вспыхивают М)ятежи. Здешние

туземцы — полинезийцы: я знаю это потому, что у них

прямые черные волосы, а кожа коричневая, теплого,

золотистого оттенка. Язык их, которым я владею

совершенно свободно, плавен, выразителен и музыка¬

лен; слова состоят преимущественно из гласных, соглас¬

ных очень мало. Туземцы любят цветы, музыку, игры и

танцы. В своих развлечениях они веселы и простодушны,

как дети, но жестоки и в гневе и в сражениях, как под¬

линные дикари.
317

я, Эдам Стрэнг, помню свое прошлое, но, кажется, не

особенно задумываюсь над ним. Я живу настоящим!. Я

не люблю ни вспоминать прошлое, ни заглядывать в бу¬

дущее. Я беззаботен, доверчив, опрометчив, а бьющая

через край жизненная сила и ощущение простого физи¬

ческого благополучия делают лленя счастливым. Вдоволь

рыбы, фруктов, овощей, морских водорослей — я сыт и

доволен. Я занимаю высокое положение, ибо я первый

приближенный Раа Коока и стою выше всех, выше даже

Абба Таака — самого главного жреца. Никто не посмеет

поднять на меня руку. Я — табу, я нечто священное,

столь же священное, как лодочный сарай, под полом ко¬

торого покоятся кости невесть какого количества тузем¬

ных царей — предков Раа Коока.
Я ПОМ1НЮ, как очутился тут, как спасся один из всей

потерпевшей кораблекрушение команды: был шторм, и

все утонули. Но я не люблю вспоминать эту катастро¬

фу. Если уж мои мысли обращаются к прошлому, я

предпочитаю вспоминать далекое детство и мою бело¬

кожую, светловолосую, полногрудую мать-англичанку.

Мы жили в крошечной деревушке, состоявшей из десят-^

ка крытых соломой домишек. Я снова слышу, как посви¬

стывают дрозды в живых изгородях, снова вижу голубые

брызги колокольчиков среди бархатистой зелени луга на

опушке дубовой рощи. Но особенно врезался м«е в па¬

мять огромйный жеребец, которого часто проводили по

нашей узкой улочке: он ржал, бил задними ногами с

мюхнатьгми страшными бабками и становился на дыбы.

Я пугался этого огромного животного и с визгом бросал¬

ся к матери, цеплялся за ее юбки и зарывался в них го¬

ловой.
Впрочем, хватит. Не о детских годах Эдама Стрэнга

намеревался я повести свой рассказ.
Я уже несколько лет жил на острове, названия кото¬

рого не знаю, и был, по-видимому, первым белым чело¬

веком», ступившим» на эту землю. Я был женат на Леи-

Леи, сестре царя. Ее рост самую малость превышал

шесть футов, и как раз на эту малость моя жена была

выше меня. Я же был настоящим красавцем: широкие

плечи, мощный торс, безупречное сложение. Женщины

в разных краях и странах заглядывались на меня.

Защищенная от солнца кожа под мышками была у
318

меня молочно-белой, как кожа моей матери. У меня были

синие глаза, а волосы, борода и усы — золотистые, как у

викингов на картинах. Да, собственно говоря, они, веро¬

ятно, и были моими предками — какой-нибудь морской

бродяга, поселившийся в Англии. Ведь хотя я и родился

в деревенской лачуге, шум морского прибоя, как видно,

пел у меня в крови, так как я, едва оперившись, сумел

отыскать дорогу к морю и пробраться на корабль, чтобы

стать матросом. Да, вот кем я был — не офицерам, не

благородным путешественником, а простым матросом;

работал зверски, был зверски бит, терпел зверские ли¬

шения.
Я представлял немалую ценность для Раа Коока —

вот почему он одарял меня своими царскими милостями.

Я умел ковать, а с нашего разбитого бурей судна попа¬

ло на острова Раа Коока первое железо. Однажды мы

отправились на пирогах за железом к нашему кораблю,

затонувшему в десяти лигах к северо-западу от главного

острова. Корпус корабля уже соскользнул с рифа и ле¬

жал на дне, на глубине в пятнадцать морских сажен.

И с этой глубины мы поднимали железо. Как ныряли и

плавали под водой островитяне — этому можно только

дивиться. Я тоже научился нырять на глубину пятна¬

дцати морских сажен, но никогда не мог сравняться с

ними — они плавали под водой, как рыбы. На суше я мог

повалить любого из них — я был для этого достаточно си¬

лен и к тому же прошел хорошую школу на английских

кораблях. Я обучил туземцев драться дубинками, и это

развлечение оказалось настолько заразительным, что

проломленные черепа сделались заурядным явлением.
На затонувшем корабле отыскался судовой журнал.

Морская вода превратила его в настоящий студень, чер¬

нила расплылись, и прочесть что-либо было почти невоз¬

можно. .Все же в надежде, что какой-нибудь ученый-ис-

торик сумеет, быть может, более точно определить время

событий, которые я собираюсь описать, я приведу здсюь

небольшой отрывок из этого журнала.
«Ветер попутный, и это дало возможность проверить

наши запасы и просушить часть провианта, в частности

вяленую рыбу и свиные окорока. Кроме того, на палубе

была отслужена обедня. После полудня ветер дул с

юга, посвежел, временами налетали шквалы, но без дож¬
319

дя, так что на следующее утро мы могли произвести

уборку и даже окурить корабль порохом».
Впрочем, не буду отвлекаться — я хочу рассказать не

об Эдаме Стрэнге, простом матросе, попавшем с потер¬

певшего крушения судна на коралловый остров, но об

Эдаме Стрэнге, известном впоследствии под именем

У Ен Ика, то есть Могучего, который был в свое время

одним из фаворитов великого Юн Сана и возлюблен¬

ным, а затем и мужем благородной госпожи Ом из цар¬

ского дома Мин и который потом долгие годы скитался

как последний нищий и пария по дорогам и селениям Чо-

сона, прося подаяния. (О да, Чосона. Это значит: Стра¬

на Утренней Свежести. На современном языке она назы¬

вается Кореей.)
Не забьгаайте, это было три-четыре столетия назад,

когда я жил на коралловом архипелаге Раа Коока—пер¬

вый белый человек, встзппивший на эти острова. В те вре¬

мена европейские корабли редко бороздили эти воды.

Легко могло бы случиться, что я так и скоротал бы свой

век там, тучнея в довольстве и покое под горячим солнцем

в краю, где не бьгеает мороза, если бы не «Спарвер» —

голландское торговое судно, которое отправилось искать

новую Индию в неведомых морях, лежащих за настоящей

Индией, но нашло меня, и кроме меня — ничего.
Разве я не сказал вам, что я был веселым, простосер¬

дечным золотобородым мальчишкой в образе великана,

мальчишкой, который так никогда и не стал взрослым.^

Когда «Спарвер» наполнил пресной водой свои бочки, я

без малейших сожалений покинул Раа Коока и его рай¬

ские острова, оставил свою жену Леи-Леи и всех ее уви¬

тых цветочными гирляндами сестер, с радостной улыб¬

кой на губах вдохнул знакомый и милый моему сердцу

запах просмоленного дерева и канатов и снова, как

прежде, простым матросом ушел в море на корабле, ко¬

торым командовал капитан Иоганнес Мартенс.
Хорошие это были денечки, когда, охотясь за шелком

и пряностями, мы бороздили океан на старом «Спарве-

ре». Но мы. шли на поиски новых стран, а нашли злую

лихорадку, насильственную смерть и тлетворные райские

сады, где красота и смерть идут рука об руку. А старый

Иоганнес Мартенс (вот уж кого нельзя было заподозрить

в романтизме, глядя на его грубоватое лицо и квадрат-
320

.ную седеющую голову!) искал сокровища Голконды, ост¬

рова царя Соломона... Да что там! Он искал погибшую

Атлантиду, верил, что она не погибла и он ее отыщет,

еще никем не разграбленную. А нашел он только жи¬

вущее на деревьях племя каннибалов, охотников за че¬

репами.
Мы приставали к неведомым островам, где о берега

неумолчно бился морской прибой, а на вершинах гор ку¬

рились дымки вулканов, и где низкорослые курчавые ту¬

земные племена по-обезьяньи кричали в зарослях, рыли

ямы-ловушки на тропах, ведущих к их жилью, завалива¬

ли их колючим кустарником и пускали в нас из полумра¬

ка и тишины джунглей отравленные стрелы. И тот, ко¬

го царапнула такая стрела, умирал в страшных кор¬

чах, воя от боли. И другие племена попадались нам —

более рослые и еще более свирепые; эти встречали нас

на берегу и шли против нас в открытую, и тогда копья

и стрелы летели в нас со всех сторон, а над лесистыми

лощинами разносился гром и треск больших барабанов

и маленьких тамтамов, и над всеми холмами поднима¬

лись к небу сигнальные столбы дыма.
Нашего суперкарго звали Хендрик Хэмел, и он был

одним из совладельцев «Спарвера», а то, что не принад¬

лежало ему, являлось собственностью капитана Иоган¬

неса Мартенса. Капитан довольно плохо изъяснялся по-

английски, Хендрик Хэмел — немногим лучше его. Мои

товарищи-матросы говорили только по-голландски. Но

настоящему моряку нипочем овладеть голландским язы¬

ком... да и корейским тоже, как ты в этом убедишься,

читатель.
Наконец мы добрались до островов, которые были на¬

несены на карту,— до Японских островов. Однако насе¬

ление здесь не пожелало вести с нами торговлю, и два

офицера с мечами у пояса, в развевающихся шелко^

вых одеждах (при виде их у капитана Иоганнеса Мар¬

тенса даже слюнки потекли) поднялись на борт нашего

судна и весьма учтиво попросили нас убраться восвояси.

Под любезной обходительностью их манер скрывалась

железная решимость воинственной нации. Это мы хоро¬

шо поняли и поплыли дальше.
Мы пересекли Японский пролив и вошли в Желтое

море, держа курс на Китай, и тут наш «Отарвер» раз-
21.	Джек Лондон, т. XI.	321

бился о скалы. Это была старая, нелепая посудина —

наш бедный «Спарвер», такая неуклюжая и такая гряз¬

ная, с килем, обросшим бахромой водорослей, словно бо¬

родой, что она потеряла всякую маневренность. Если ей

нужно было лечь в крутой бейдевинд, она не могла дер¬

жать ближе шести румбов к ветру и ее начинало но¬

сить по волнам, как выброшенную за ненадобностью ре¬

пу. По сравнению с ней любой галион был быстроходным

клипером. О том, чтобы сделать на ней поворот овер¬

штаг, нечего было и мечтать, а для поворота фордевинд

требовались усилия всей команды на протяжении полу¬

вахты. Вот почему, когда направление урагана, сорок

восемь часов кряду вьггряхивавшего из нас душу, вне¬

запно изменилось на восемь румбов, нас разбило о ска¬

лы подветренного берега.
В холодном свете зари нас пригнало к берегу на

безжалостных водяных валах высотою с гору. Была зи¬

ма, и в промежутках между порывами снежного шквала

впереди мелькала гибельная полоса земли, если можно

назвать землей это хаотическое нагромождение скал.

За бесчисленными каменистыми островками вдали вы¬

ступали из тумана покрьггые снегом горные хребты, пря-.

мо перед нами поднималась стена утесов, настолько от¬

весных, что на них не могло удержаться ни клочка сне¬

га, а среди пенистых бурунов торчали острые зубы рифои.
Земля, к которой нас несло, была безымянна, ее бере¬

говая линия была едва намечена на нашей карте, и не

имелось никаких указаний на то, что здесь когда-либо

побывали мореходы. Мы могли только прийти к заклю-'

чению, что обитатели этой страны, вероятно, столь же не¬

гостеприимны, как и открывшийся нашему взору кусок

ее берега.
«Спарвер» ударило об утес носом. Утес уходил от¬

весно в море на большую глубину, и наш летящий в не¬

бо бушприт сломался у самого основания. Фок-мачта то¬

же не выдержала и со страшным треском, таща за со¬

бой ванты и штаги, легла на борт, одним концом повис¬

нув над утесом.
Старик Иоганнес Мартенс всегда вызывал во мне

восхищение. Нас смыло волной с юта, протащило по па¬

лубе и швырнуло на шкафут, откуда мы начали караб¬

каться на вздыбленный бак. Все остальные устремились
322

туда же. Там мы покрепче привязали друг друга и пере¬

считали уцелевших. Нас осталось восемнадцать чело¬

век. Остальные погибли.
Иоганнес Мартенс тронул меня за плечо и показал

наверх, где из-за каскада морской воды проглядывал

край утеса. Я понял его. Футах в двадцати ниже клотика

фок-мачта со скрежетом терлась о выступ утеса. Над вы¬

ступом была расселина. Иоганнес Мартенс хотел знать,

рискну ли я перепрыгнуть с марса фок-мачты в эту рас¬

селину. Расстояние между ними то не превышало шести

футов, то достигало футов двадцати. Корпус судна мо¬

тало, и фок-мачта, зацепившаяся расщепленным концом,

дергалась и раскачивалась вместе с ним.
Я начал взбираться на мачту. Но остальные не ста¬

ли ждать. Все они один за другим освободились от вере¬

вок и полезли следом за мной по неверному мосту. У них

были основания спешить: ведь каждую минуту «Спарвер»

мог сорваться с рифа в глубокую воду и затонуть. Я улу¬

чил подходящий момент, прыгнул и уцепился за скалу в

расщелине и приготовился помочь тому, кто последует за

мной. Но это произошло нескоро. Мы все промокли на¬

сквозь и совсем окоченели на резком ветру. А ведь каж¬

дый прыжок необходимо было приноровить к раскачива¬

нию судна и мачты.
Первым погиб кок. Волна смыла его с марса, закру¬

тила и расплющила об утес. Юнга, бородатый малый

двадцати с лишним лет, потерял равновесие, соскользнул

иод мачту, и его придавило к скале. Придавило! Он ды¬

шал не дольше секунды. Еще двое последовали за коком.

Иоганнес Мартенс покинул корабль последним, и он был

четырнадцатым уцелевш^им, благополучно прыгнув с мач¬

ты в расселину. Час спустя «Спарвер» сорвался с рифа и

затонул.
Два дня и две ночи сидели мы в этой расселине и

ждали смерти — пути не было ни вниз, ни вверх. На

третье утро нас заметили с рыбачьей лодки* Все рыба¬

ки были одеты в белую, но очень грязную одежду, у всех

были длинные волосы, связанные в пучок на макушке.

Как я узнал впоследствии, это была брачная прическа,

и, как я тоже узнал впоследствии, за нее очень удоб¬

но хвататься одной рукой, другой нанося удары, когда в

споре словами уже ничего доказать нельзя.
323

Рыбаки отправились в деревню за подмогой, после че¬

го все население деревни с помощью всех имевшихся в

его распоряжении средств чуть ли не весь день снима¬

ло нас со скалы. Это был нищий, обездоленный люд,

пища их была неудобоварима даже для желудка про¬

стого матроса. Они питались рисом, коричневым, как шо¬

колад. Это варево состояло наполовину из шелухи с боль¬

шой примесью грязи и всевозможного мусора. Во время

еды приходилось то и дело засовывать в рот два пальца,

чтобы извлечь оттуда всяческие посторонние предметы.

Помимо этого варева, рыбаки питались просом и различ¬

ными маринадами, поражавшими своим разнообразием и

обжигавшими язык.<
Селение состояло из глинобитных, крытых соломой

хижин. Под полом в. хижинах были устроены дымохо¬

ды, и таким образом дым очагов служил для обогрева

спален. В одной из таких хижин мы и отдыхали несколь¬

ко дней, покуривая легкий и почти лишенный аромага

местный табак из трубок с длинным мундштуком и кро¬

шечным чубуком. Помимо табака, нас угощали еще теп¬

лым кисловатым мутновато-белым напитком, от которого

можно было захмелеть, лишь выпив его в немыслимом

количестве. Скажу, не соврав, что только после того, как

я проглотил его несколько галлонов, мне пришла охота

петь, что служит признаком опьянения у матросов все¬

го мира. Ободренные моим успехом, остальные тоже'на¬

легли на это пойло, и скоро мы уже орали во все горло

песни, не обращая ни малейшего внимания на метель, ко¬

торая опять бушевала над островом, и мало тревожась

о том, что мы заброшены в никому неведомую, забытую

богом страну. Старик Иоганнес Мартенс смеялся, орал

песни и хлопал себя по ляжкам вместе с нами. Хендрик

Хэмел, невозмутимый, замкнутый голландец с черными,

как уголь, волосами и маленькими черными бусинками

глаз, тоже вдруг разошелся и швырял серебряные моне¬

ты, как пьяный матрос в порту, требуя еще и еще мо¬

лочного пойла. Мы буянили вовсю, но женщины про¬

должали подносить нам питье, и весь поселок, казалось,

набился к нам в хижину посмотреть, что мы вытворяем.
Белый человек обошел весь земной шар и всюду

чувствовал себя хозяином именно благодаря своей бес¬

печности, думается мне. Впрочем, это относится только к
324	’ ,

его манере себя держать, ибо побудительными при-

чина>ми служили неугомонность и жажда нажйвы. Вот

потому-то и капитан Иоганнес Мартенс, Хендрик Хэмел

и двенадцать матросов буйствовали и горланили песни в

рыбачьем поселке в то время, как над Желтым морем

завывала зимняя буря.
То немногое, что мы успели увидеть на этой земле,

Чосоне, не произвело на нас отрадного впечатления.

Е1сли здешний народ был похож на этих рыбаков, не

приходилось удивляться, почему сюда не заходят евро¬

пейские корабли. Однако мы ошибались. Поселок был

расположен на прибрежном островке, и местные старей¬

шины, по’видимому, передали весть о нашем прибытии на

материк, ибо как-то поутру три большие двухмачтовые,

джонки с треугольными парусами из рисовой циновки

бросили якорь неподалеку от нашего берега.
Когда новоприбывшие вступили в деревню, капитан

Иоганнес Мартенс чрезвычайно оживился, так как сно¬

ва узрел вожделенный шелк. Впереди шел кореец, обла¬

ченный в шелка всевозможных бледных оттенков; его

сопровождала раболепная, тоже одетая в шелк свита чис¬

лом в пять-шесть человек. Квон Юн Дин — я узнал его

имя впоследствии — был «янбан», то есть благородный.

Притом он был еще чем-то вроде губернатора или пра¬

вителя одной из областей и, следовательно, правитель¬

ственный чиновник. Его обязанности сводились в основ¬

ном к взиманию податей и храмовых сборов.
Одновременно с правителем и его свитой на остров

высадилось около сотни солдат, которые строем вошли в

поселок. Они были вооружены трезубцами, секирами и

пиками, а некоторые даже мушкетам1и столь внушитель¬

ных размеров, что каждый мушкет обслуживали два сол¬

дата: один нес и устанавливал сошку, на которой должен

был покоиться ствол мушкета, другой нес самый мушкет

и стрелял из него. Порой — в этоМ) я тоже убедился впо¬

следствии— мушкет стрелял, порой нет. Все зависело

от состояния запального трута и пороха на полке.
Так прибыл к нам Квон Юн Дин. Старейшины по¬

селка трепетали перед ним, да и не зря, в чем мы доволь¬

но скоро убедились. Я выступил вперед и предложил свои

услуги в качестве переводчика, так как знал сотню ко¬

рейских слов. Однако Квон Юн Дин нахмурился и же-
325

CTOMi велел мне отойти в сторону. Но почему должен был

я ему повиноваться? Я был так же высок, как он, а весил

фунтов на тридцать больше; у меня была белая кожа и

золотые волосы. Он повернулся ко мне спиной и обра¬

тился к одному из старейшин поселка, а шестеро его об¬

ряженных в шелк приближенных загородили его от меня.

Тем временем подошли еще солдаты; они несли на пле¬

чах толстые доски. Эти доски были около шести футов

в длину, фута два в ширину и наполовину надпилены в

продольном направлении. Возле одного из концов доски

было круглое отверстие, чуть шире человеческой шеи.
Квон Юн Дин отдал какое-то распоряжение. Не¬

сколько солдат приблизились к Тромпу, который, сидя

* на земле, разглядывал свою ногтоеду. Тромп был тупо¬

ватый, неповоротливый, не особенно смекалистый па¬

рень, и, прежде чем он понял, что происходит, одна из

досок разделилась надвое^ наподобие раскрывающихся

ножниц, и защелкнулась вокруг его шеи. Поняв, в какую

он попал ловушку. Тромп взревел и запрыгал на месте

так, что все отпрянули в испуге, спасаясь от пляшущего

в воздухе длинного конца его доски.
Ну тут и пошло! Мы поняли, что Квон Юн Дин на¬

мерен надеть такие колодки на шею всем нам». Мы сопро¬

тивлялись отчаянно — голыми кулаками отбивались от

сотни солдат и примерно такого же количества рыбаков,

а Квон Юн Дин, горделивый и презрительный, весь в

шелку, стоял поодаль и наблюдал. Тогда-то я и получил

свою кличку У Ен Ик, что значит Могучий. Когда на

всех моих товарищей уже надели колодки, я еще продол¬

жал сопротивляться. Кулаки у меня были, что твой куз¬

нечный молот, и я был полон решимости использовать их

как можно лучше.
К моей радости, я скоро обнаружил, что корейцы не

имеют ни малейшего представления о кулачном бое и не

знают никаких приемов защиты. От моих ударов они ле¬

тели на зем1лю, как кегли, и я наваливал их друг на дру¬

га целыми грудами. Но мне хотелось добраться до Квон

Юн Дина, и, когда я бросился на него, ему бы пришлось

худо, если бы не его свита. Это все был слабосиль¬

ный народ, и я успел сделать хорошую кашу из них и из

их шелковых одеяний, прежде цем за меня принялись все

остальные. Их было слишком! миого. Мои кулаки просто
326

завязли в этой гуще, потому что задние давили на перед¬

них и не давали им пятиться. И как же я с ними рас¬

правлялся! Под конец они в три слоя коетошились под

моими ногами. Но когда подоспела команда со всех трех

джонок и навалилась на меня вместе с жителями ^сей

деревни, они м)еня попросту задавили. После чего надеть

мне на шею колодку было делом нехитрым.
—	Боже милостивый, что же дальше будет? — воск¬

ликнул один из матросов,- по имени Вандервут, когда нас

всех погрузили в джонку.
Мы сидели на открытой палубе, похожие на кур, ко¬

торым спутали ноги и связали крылья, когда он восклик¬

нул это, и тут ветер сильно накренил джонку, и мы все,

гремя колодками, покатились по палубе, ободрав шеи, и

привалились к борту с подветренной стороны, А Квон

Юн Дин взирал на это с высокой кормы и, казалось, да¬

же нас не видел. Впоследствии в течение многих лет бед¬

нягу Ваадервута никто не называл иначе, как: «Что же

дальше?» Не повезло ему! Он замерз однажды

ночью на улице в Кейдзё, и ни одна дверь не отворилась

на его мольбу, никто не впустил его погреться.
Нас отвезли на материк и бросили в вонючую, кишев¬

шую паразитами тюрьму. Так мы познаком1Ились с прави¬

телями страны, которая называлась Чосон. Но, как вы

вскоре убедитесь, мне удалось расквитаться за всех нас

с Квон Юн Дином в те дни, когда госпожа Ом была ко

мне благосклонна и я стал могущественным лицом и об¬

ладал немалой властью.
В тюрьме мы пробыли довольно долго. Потом М1Ы уз¬

нали, по какой причине: Квон Юн Дин послал нароч¬

ного в’ Кейдзё, столицу Чосона, чтобы узнать монаршую

волю в отношении нас. А пока на нас приходили глазеть,

как на зверей в зверинце. От зари до зари местные жите¬

ли осаждали тюрьму, разглядывая нас сквозь решетки

в oKHaxj ибо мы были первыми представителями белой

расьь которых им довелось увидеть. И, надо сказать, посе¬

щала нас далеко не одна только чернь. Высокопоставлен¬

ные дамы в палан.кинах, которые несли кули, являлись

поглядеть диковинных чертей, выброшенных мюрем, и по-

«ка их слуги разгоняли простой народ бичами, юни долго,

внимательно и безмолвно разглядывали нас. Мы же мало

что могли увидеть, так как, по обычаю страны, лица их
327

были закрыты. Толмсо танцовщицы, женщины легко¬

го поведения и древние старухи появлялась с открытыми

лицами.
Мне не раз приходило на ум, что Квон Юн Дин

страдал несварением желудка, и когда ему бывало осо¬

бенно плохо, он вымещал свою досаду на нас. Но так или

иначе, без малейшего к тому повода, как только ему при¬

ходила в голову такая блажь, нас выводили на улицу

перед тюрьмюй и под восторженные крики и улюлюканье

зевак нещадно избивали палками. Азиат жесток, и зре¬

лище человеческих страданий доставляет ему удоволь¬

ствие.
Как вы легко можете себе представить, мы все возли¬

ковали, когда этим избиениям пришел конец. Это сделал

Ким. Ким)1 Что сказать вам1 о Киме? Никого благород¬

нее его мне не довелось встречать в этой стране — и тут

не нужны слова. Когда я впервые увидел Кима, он был

начальником отряда в пятьдесят воинов, но, в конце кон¬

цов, благодаря мне он стал начальником дворцовой стра¬

жи. А потом он отдал жизнь, спасая госпожу Ом и меня.

Ким... ну, словом, Ким — это был Ким.
Как только он прибыл, с нас немедленно сняли колод¬

ки и поместили нас в самой лучшей гостинице города.

Мы все еще оставались пленниками, но уже пленникам)и

почетными, с охраной в пятьдесят всадников, и на следу¬

ющий же день все мы, четырнадцать моряков, верхом

на карликовых чосонских лошадках направлялись в сто¬

лицу по Большому Императорскому пути. Император,

как сообщил нам Ким, пожелал взглянуть на удивитель¬

ных мюрских чертей.
Путешествие было многодневным: М1ы проехали с юга

на север примерно половину всей страны. В первый же

день на привале я, прогуливаясь, пошел посмотреть, как

кормят этих карликовых лошадок. То, что предстало мо-

ем»у взору, заставило меня заорать во всю глотку: «Что

же дальше будет, Вг^ндервут!» И я продолжал орать, по¬

ка не сбежались все наши. Умереть мне, не сходя с места,

если эти чудаки не кормили своих лошадок бобовым су¬

пом, да притом еще горячим. Да, да, горячим бобовым

супом. И ничего другого за всю дорогу. Так уж повелось

в этой стране.
Это были действительно карликовые лошадки. Побив-
328

кнись об заклад с Кимом, я поднял одну из них, хотя она

отчаянно брыкалась и ржала, и вскинул себе на плечи.

И тогда солдаты Кима, которые уже слышали мое про¬

звище, закричали, называя меня У Ен Ик —Могучий.

KopejiuH — рослая, м|ускулистая нация, а Ким даже для

корейца был крупный мужчина и, помню, этим Гордился.

Но когда мы с ним поставили локоть к локтю и

сцепили ладони, я без труда уложил его руку на стол.

А его солдаты и многочисленные зеваки из поселка гля¬

дели на наше состязание и бормотали: «У Ен Ик)>.
Наше путешествие несколько напоминало передвиже¬

ние странствующего зверинца. Весть о нас летела впере¬

ди, и люди стекались из окрестных селений к обочинам

дороги поглазеть на нас. Да, путешествие казалось не-

скончаемым, а мы походили на бродячий цирк. По ночам

в городах гостиницу, где мы останавливались, осаждали

толпы любопьггных, и М1Ы не знали покоя, пока наша охра¬

на не разгоняла их пиками. Но сначала Ким устраи¬

вал поединок между мной и самыми сильными борцами

деревни и забавлялся, глядя, как я валю их на землю

одного за другим.
Хлеба в этой стране не едят, и нас кормили белым

рисом, что не способствует укреплению мускулов, мясом,

причем, как мы вскоре обнаружили,— собачиной (в Чо-

соне собак, постоянно забивают на мясо) и различными

Нестерпимо острыми маринадами, в которых, одна»ко, бы¬

стро начинаешь находить вкус. И теперь у нас уже была

водка, настоящая водка — не молочная бурда, а прозрач¬

ный, обжигающий горло напиток (его гонят из риса), од¬

на пинта которого валила с ног слабосилд^-ных, а здорово¬

го, крепкого мужчину делала веселым и буйным. В обне¬

сенном стеной городе Чонхо я, выпив этого напитка,

был еще свеж, в то время как Ким и все местные вель¬

можи валялись под столом, вернее, не столько под сто¬

лом, сколько на столе,— ведь столом нам служил пол, на

котором мы сидели на корточках, так что у меня с непри¬

вычки постоянно сводило судорогой ноги, и снова все

бормотали, глядя на меня:
-	У Ен Ик!
И слава о моей удали донеслась до Кейдзё и до двор¬

ца императора.
Казалось, я был не столько пленником, сколько почет-
329

ным гостелФ и всю дорогу ехал верхом рядом с Кимом.

Мои длинные ноги почти достигали зем^ли, а когда дорога

поднималась в гору, и вовсе волочились по пыли. Ким

был молод, Ким был благороден и добр. Он обладал все¬

ми человеческими достоинствами. Он был бы уважаемым

человеком в любой cTpaine. Мы с ним болтали, смеялись

и шутили целый день и большую часть ночи. И я впиты¬

вал в себя, как губка, слова его языка, его речь. Впро¬

чем, чужие языки всегда давались мне легко. Даже Ки¬

ма восхищала моя способность овладевать тонкостями

корейской речи. И я без труда постегал мировоз¬

зрение корейцев, их юмор, их пристрастия, их слабости,

их предрассудки. Ким обучил А1еня любовным песням,

пиршественным песням, песням, воспевающим цветы. Од¬

ну из пиршественных песен он сочинил сам. Я попытаюсь

здесь дать вам перевод, весь'ма приблизительный, конеч¬

но, последней строфы этой песни. Содержание ее тако¬

во: Ким и Пак в молодости заключили договор и покля¬

лись воздерживаться от спиртных налитков. Клятва эта

была довольно бьвстро нарушена. Состарившись, Ким и

Пак поют:
Скорей, скорей! В веселой чаше

Найдут опору души наши

Против себя! Что ждать напрасно?
Где тут вином торгуют красным?
За персиком цветущим, да?
Прощай же, друг,— бегу туда.
Хендрик Хэм)8л, человек хитрый и изобретательный,

всячески йоощрял мои старания, которые располагали

Кима не только ко мне, по через меня — и к самому Хенд¬

рику и ко всем остальными Я упоминаю здесь о Хендрике

Хэмеле как о моем постоянном советчике, ибо это обстоя¬

тельство сыграло немалую роль во всем, что произошло

впоследствии в Кейдзё, где я снискал расположение Юн

Сана, милость императора и завоевал сердце госпожи

Ом. Для игры, которую я вел, я обладал достаточной

выдержкой, отвагой и до некоторой степени смекалкой,

но, должен признаться, что подлинным! мозгом» всей ин¬

триги был Хендрик Хэмел.
Итак, мы двигались по направлению к Кейдзё от од¬

ного обнесенного стеной города до другого обнесенно¬
330

го стеной города, через покрытые снегом горные перева¬

лы, перемежавшиеся бесчисленными тучными пастбища¬

ми в долинах* И каждый вечер, на закате дня, один за

другим на вершинах гор вспыхивали сигнальные огни.

И каждый вечер Ким внимательно следил за этими свето¬

выми сигналами. От всех побережий Чосона, сказал М1не

Ким, бегут эти цепочки огней в Кейдзё и приносят на

своем огненном языке вести имяаератору. Когда горит

один костер,— это сигнал спокойствия и мира. Два сиг¬

нала — весть о мятеже или вторжении неприятеля. Впро¬

чем, двух сигналов нам не довелось видеть ни разу. И

всю дорогу Вандервут, замыкавший шествие, поражался

вслух:
—	Боже милостивый, что же дальше будет?
Кейдзё оказался довольно большим городом, все на¬

селение которого, за исключением лиц благородного зва¬

ния — янбанов, всегда носило только белую одежду. По

словам Кима, благодаря этому можно было сразу узнать,

к какому сословию принадлежит человек: достаточ¬

но увидеть, насколько грязна его одежда. Совершенно

очевидно, что кули, например, у которого нет другой одеж¬

ды, кроме той, что на нем, всегда будет страшно грязен.

И точно так же совершенно очевидно, что тот, на ком

безупречно белые одежды, должен иметь их несколько

смен и пользоваться услугами прачек, чтобы поддержи¬

вать эти одежды в столь белоснежном состоянии. Что же

касается янбанов, одетых в разноцветные, бледных от¬

тенков шелка, то к ним по их высокому положению эти

обычные мерки были неприложимы.
По прошествии нескольких дней, которые мы провели

в харчевне, занимаясь стиркой и латанием нашей одеж¬

ды, сильно пострадавшей во врем1я кораблекрушения и

псюледующего путешествия, нас пригласили к императору.

На просторной площади перед дворцом высились колос¬

сальные каменные статуи собак, похожих скорее на че¬

репах. Собаки лежали на массивных каменных пьеде¬

сталах вьгсотой в два человеческих роста. Стены дворца

были чрезвычайно массивны и сложены из обтесанных

камней. Так толсты были эти стены, «^о, казалось, могли

свободно выдержать обстрел из самой большой пушки в

течение целого года. Ворота в стене сами были величи¬

ной с целый дворец, а по форМ1е напоминали пагоду: ка-
331

•ждый последующий этаж был меньше предыдущего,

и все крыты черепицей. У ворот стояли на страже пышно

одетые воины. Ким сообщил мне, что это пхеньянские

Охотники за тиграми — самые грозные и свирепые вои¬

ны в Чосоне.
Но хватит об этом. Подробное описание одного лишь

императорского дворца могло бы занять тысячу страниц.

Замечу только, что М1Ы увидели перед собой могущество

и власть в их материальном воплощении. Лишь очень

древняя и мощная цивилизация могла создать эту обне¬

сенную стеной, увенчанную бесчисленными гребнями

крыш резиденцию королей.
Нас, бедных матросов, проводили не в приемные по¬

кои, где получали аудиенцию послы, но, как мы догада¬

лись, в пиршественный зал. Трапеза уже подходила к

концу, и все присутствующие были навеселе. А их там

было немало. И кто пировал-то! Сановники, принцы кро¬

ви, вельможи, бледные священнослужители, загорелые

военачальники, придворные дамы с открытыми лицами,

раскрашенные танцовщицы кисан, отдыхавшие после

танцев, которыми они услаждали взоры гостей, прислуж¬

ницы, евнухи, слуги и рабы... десятки рабов.
Но вот окружившая нас толпа раздалась, все рассту¬

пились, когда император с куч-кой приближенных напра¬

вился к нам. Это был веселый монарх (а для монарха

азиатского даже на редкость веселый). Хотя ему было от

силы лет сорок, он уже обзавелся отвислым брюшком, а

ноги у него были тонкими и кривыми. Бледная, очень

гладкая кожа его лица не знала ласки солнечных лучей^

Однако он был когда-то недурен собой. Его высокий, бла¬

городный лоб свидетельствовал об этом. Но глаза у него

были мутные, с припухшими веками, а губы непроизволь¬

но дрожали и подергивались — кара за всевозможные из¬

лишества, которым он предавался, чему, как я узнал впо¬

следствии, особенно способствовал Юн Сан, буддийский

монах. Но о нем в свое время.
Мы, матросы, в нашей видавшей виды матросской

одежде, представляли собой довольно необычное зрелище,

но и оказанный нам прием тоже был довольно необыч¬

ным. Возгласы изумления при виде нас тут же сменились

взрывами хохота. Кисан тотчас набросились на нас и ста¬

ли тормошить, повиснув на каждом из нас по двое, по
332

трое. Они приШялись таскать нас по залу, словно ручных

медведей, выделывающих забавные штуки. Все это было

довольно унизительно для нас, но что могли мы, бедные

мдтросы, поделать? Что мог поделать старик Иоганнес

Мартенс с целой стаей хохочущих девушек, которые щи¬

пали его, дергали за нос и щекотали так, что он невольно

подскакивал на м»есте? Чтобы избежать этих мучений,

Ганс Эм«ен выбрался на свободное место и пустился в

пляс, неуклюже откалывая джигу, а весь двор покаты¬

вался со смеху.
Все это было особенно унизительным для меня, ибо в

течение уже многих дней я был собутыльником Кима и

держался с ним на равной ноге. Я перестал обращать вни¬

мание на смеющихся кисан. Широко расставив ноги, скре¬

стив руки на груди, я стоял, выпрямившись во весь рост.

Ни щипки, ни щекотка не производили на меня ни ма¬

лейшего впечатления — я их просто не замечал. И кисан

оставили меня, устрем1ившись за более легкой добычей.
—	Бога ради, постарайся их чем-нибудь ошелом!ит1Ь,—

сказал Хендрик Хэмел, который, таща трех повисших на

нем кисан, сумел добраться до меня. Он пробормотал

это сквозь зубы, так как стоило ему раскрыть рот, и кисан

тотчас принимались запихивать ему в рот сладости.
—	Прекрати это шутовство,— пробурчал он, наги¬

баясь, чтобы избежать протянутых к нему ладоней со

сладостями.— Мы должны сохранять достоинство, пони¬

маешь, достоинство. Иначе мы погибли. Они хотят сде¬

лать из нас дрессированных животных, шутов. А когда мы

им прискучим, они вышвырнут нас. Ты ведешь себя пра¬

вильно. Таки держись до конца. Осади их. Заставь их

уважать тебя, уважать всех нас.
Последние слова я уже едва мог разобрать, так как

к этому времени кисан успели так набить ему рот сладо¬

стями, что речь его стала нечленораздельной.
Как я уже говорил, у меня в те годы было достаточно

и выдержки и отваги, а тут я призвал на помощь и всю

свою матросскую сметку. Я решил начать с евнуха, ще¬

котавшего мне сзади шею пером. Я уже привлек к себе

внимание своим) высокомерным и непроницаемым видоа«

и полной нечувствител1^ностью к заигрыванию кисан, и те¬

перь многие с интересом наблюдали, как м)еня дразнит

евнух. Я не шевельнулся, не подал виду, что замышляю
333

что-то, по<ка твердо не установил, где он стоит и на ка¬

ком расстоянии находится от меня. После этого, даже не

повернув головы, я нанес ему молниеносный удар тыль¬

ной стороной кисти. Костяшки моих пальцев пришлись

точно по его челюсти и скуле. Раздался звук, похожий на

треск мачты, ломающейся под напором ветра, и евнух,

отлетев от М1эня шагов на десять, рухнул на пол.
Никто не рассмеялся. Послышались только возгласы

изумления, перешептывания и бормотание: «У Ен Ик».

Я снова скрестил руки на груди и продолжал стоять так,

довольно успешно напуская на себя надменный вид.

Право, я убежден, что я, то есть Эдам! Стрэнг, обладал,

помимо всего прочего, еще и актерской жилкой. Вот по¬

слушайте, чть было дальше. Все взгляды были теперь

прикованы ко мяе, а я горделиво и высокомерно встре¬

чал любой взгляд и заставлял всех опускать глаза или от¬

водить их в сторону — всех, кроме... кроме одной мо¬

лодой женщины — высокопоставленной придворной да¬

мы, судя по роскоши ее наряда и суетившейся возле нее

полдюжины прислужниц. И в самом деле, это была гос¬

пожа Ом, принцесса из королевского рода Мин. Я на¬

звал ее молодой. Она была моей ровесницей, ей тоже уже

исполнилось тридцать лет, и вместе с тем, невзирая на ее

зрелость и красоту, она еще не сочеталась браком, о чем

я скоро узнал.
Только она одна смотрела мне прямо в глаза и не от¬

водила своего взгляда до тех пор, пока не опустил глаза

я. Но она вовсе не старалась заставить М1еня опустить

глаза: в ее взгляде не было ни вызова, ни неприязни —

только восхищение. Мне не хотелось признать себя по¬

бежденным какой-то слабой женщиной, и я перевел

взгляд на своих товарищей, которых по-прежнему тор-

мюшили кисан. Это послужило для меня предлогом. Я

хлопнул в ладоши, как делают на Востоке, отдавая рас¬

поряжение.
—	Немедленно прекратите! — загремел я на их род-*

ном языке, употребив фразу, с которой обращаются к

подчиненным.
О да, у меня была крепкая глотка и широкая грудная

клетка, и я мог реветь так, что ушам было больно. Ру¬

чаюсь, что столь оглушительная команда впервые прюзву-

чала в священных стенах императорского дворца.
334

Все оцепенели. Женщины испуганно прижались друг

к другу, словно ища защиты. Кисан оставили в покое мат¬

росов и, смущенно хихикая, отпрянули в сторону. Одна

только госпожа Ом не шевельнулась, даже бровью не по¬

вела, а продолжала широко открытыми глазами смотреть

на меня, и наши взгляды снова встретились.
Гробовая тишина воцарилась в зале, словно перед

вынесением приговора. Множество глаз украдкой устрем¬

лялись то на императора, то на меня. У меня хватило

ума не нарушить этой тишины. Я продолжал стоять,

скрестив руки на груди, величественный и надменный.
—	Он знает наш язык...— проронил наконец импера¬

тора и по залу пронесся общий вздох облегчения.
—	Я знаю этот язык с колыбели,— выпалил я, не за-

дум1ьрваясь, опасные словга, которые подсказала мне моя

матросская хитрость.— Я лепетал на нем у материнской

груди. В моей стране на меня смотрели как на чудо. Муд¬

рецы приезжали издалека для того только, чтобы уви¬

деть меня и услышать. Но никто не понимал слов, произ¬

носимых мной. С тех пор прошло много лет, и я стал

забывать этот язык, но здесь, в Чосоне, слова возврати¬

лись ко м«е, как давно утраченные друзья.
Да, я действительно их ошарашил. Император глотнул

воздух, губы у него задергались, и он с трудом выго¬

ворил:
—	Как же ты это объясняешь?
—	Произошла ошибка,— отвечал я, следуя по опасно¬

му пути, на который толкнула меня моя хитрость.— Бо¬

ги рождения проявили небрежность и забросили М1еня б

чужую, далекую страну, где я и вырос среди чужого мне

народа. Но я — кореец и вот теперь вернулся наконец в

свою отчизну.
Раздались удивленные восклицания, и все начали пе¬

решептываться и совещаться. А император сам обратил¬

ся с вопросами к Ким)у.
—	Да, да, он как вышел из моря, так сразу и загово¬

рил на нашем языке, это верно,— по доброте душевной

солгал Ким.
—	Принесите мне одежду, которая мне подобает,—

перебил я его,— одежду янбана, и вы во всём убедитесь.
Когда м)еня повели переодеваться, я, прежде чем поки¬

нуть зал, обратился к кисан:
335

—	Оставьте в покое мюих рабов. Они совершили дале¬

кое путешествие и очень утомлены. Это мои верные рабы.
В соседнем! покое Ким помог мне переодеться, ото¬

слав всех слуг, и тут же очень быстро и толково провел

со м«ой небольшую генеральную репетицию. Он не боль¬

ше мюего понимал, чем все это может кончиться, но он

был добрый малый.
Вернувшись в пиршественную залу, я снова принялся

болтать по-корейски, прося отнестись снисходительно к

неправильностям моей речи, проистекающим от отсут¬

ствия практики. Хендрик Хэмел и остальные мои товари¬

щи, которым не под силу было одолеть новый язык, не

понимали ни слова из того, что я изрекал, и это было до¬

вольно забавно.
—	В моих жилах течет кровь династии Коре,— ска¬

зал я императору.— Она правила в Сондо много-много

лет назад, утвердившись после падения Силлы.
Эти обрывки древней истории Кореи я узнал от Кима

во врем1Я нашего путешествия, и теперь он изо всех сил

старался сохранить серьезность, слушая свои собствен¬

ные слова, которые я повторял, как попугай.
—	А это,— сказал я, когда император спросил меня о

моих товарищах,— это мои рабы — все за исключением

вон того старика (я показал на Иоганнеса Мартенса). Он

родился от свободной женщины. (Затем я сделал Хенд¬

рику Хэмелу знак приблизиться.) А этот, — продолжа\

безудержно фантазировать я,— был рожден в доме моего

отца от одной рдбыни, которая тоже родилась в доме мо¬

его отца. Я приблизил его к себе, так как мы родились в

один и тот же день, и в тот же самый день мой отец

подарил его мие.
Потом, когда Хендрик Хэмел начал жадно меня рас¬

спрашивать, о чем говорилось на пиру, я повторил ему

мои слова, и он рассвирепел и принялся осыпать меня

упреками,
—	Что было, то было, Хендрик,—заявил я.—Сказал

я это потому, что надо было что-то сказать, а на другое

у меня не хватило соображения. Но так или иначе,

сделанного не воротишь. Ни ты, ни я ничего теперь из¬

менить не можем. Нам остается только продолжать эту

игру, а там) будь что будет.
Тай Бун, брат императора, был великий бражник, и в
336

разгар пира он вызвал меня на состязание. Император

пришел от этого в восторг и распорядился, чтобы в состя¬

зании приняли участие еще человек десять записных пья¬

ниц самюго благородного происхождения. Женщинам! при¬

казали удалиться, и мы принялись за дело: мы разом вы¬

пивали чашу за чашей, строго следя, чтобы никто не

пропускал очереди. Кима я оставил возле себя, а когда

перевалило за полночь, велел Хендрику Хэмелу, невзи¬

рая на его предостерегающе насупленные брови, забрать

с собой всех наших и удалиться. Впрочем, я заранее по¬

требовал, чтобы нам были отведены покои во дворце.

И это было сделано.
На следующий день только и разговору было, что об

этом состязании, ибо в конце концов Тай Бун и все

остальные мои соперники свалились мертвецки пьяные на

циновки и захрапели, а я без посторонней помощи дошел

до моей спальни. И в черные дни, наступившие позднее.

Тай Бун продолжал свято верить в мою корейскую кровь.

Только среди корейцев, утверждал он, попадаются такие

крепкие головы.
Дворец, в сущности, представлял собой целый горо¬

док. Нас поместили в летнем! павильоне, расположенном

в стороне от главного здания. Здесь самые роскошные по¬

кои занял, разум1еется, я, а Мартенс, Хендрик Хэмюл и

все остальные принуждены были, хотя и с ворчанием,

удовольствоваться тем, что осталось.
Меня позвали к Юн Сану — к буддийскому монаху, о

котором» я уже упоминал. Так мы впервые увидели друг

друга. Он отослал всех слуг и даже Кима, и мы, остав¬

шись совсем одни в тускло освещенной комнате, распо¬

ложились на толстых циновках. Боже мйлостивый, что за

человек был этот Юн Сан, что за ум! Он старался про¬

никнуть мне в самую душу. Он мйогое знал о других

странах, он знал то, что никому другом»у здесь и не сни¬

лось. Верил ли он в басню о моем происхождении? Разга¬

дать это было невозможно, лицо его всегда оставалось

непроницаемым, словно оно было изваяно из бронзы
Только Юн Сан знал, о чем думает Юн Сан. Но в

этом бедно одетом, тощем человеке со впалым животом я

почувствовал истинного владыку й всего дворца и всего

государства Чосон. И он, ничего не сказав, прямо дал мне

понять, что я могу быть ему полезен. Быть может, это
22.	Джек Лондон. Т. XI.	337

подсказала ему госпожа Ом? Я предоставил Хендрику

Хэмелу разгадывать эту головоломку. Сам я ничего не

понимал да и не стремился понять, так как всегда жил

только настоящим! и предоставлял другим строить пред¬

положения и терзаться беспокойством перед будущим.
Меня призвала к себе также госпожа Ом, и неслыш-»

но ступающий евнух с жирным, лоснящимся лицом повел

меня по тихим, пустынным залам дворца к ее покоям. Она

жила, окруженная роскошью, как и подобает принцес¬

се,— в собственном дворце, опоясанном купами столетних

карликовых деревьев, каждое из которых едва доходило

мне до пояса, и водоемами, в которых плавали лотосыц

Бронзовые мосты, столь легкие и изящные, что они каза¬

лись изделиями ювелира, были перекинуты над водоема-»

ми, а бамбуковая роща отделяла приют принцессы от

остального дворца.
Голова у меня шла кругом. Я был простой матрос, но

женщин я знал хорошо и, получив приглашение от госпо¬

жи Ом, почувствовал в этом нечто большее, чем про¬

стое любопытство. Я слышал рассказы о простолюдинах,

любовниках королев, и спрашивал себя^ не выпало ли

мне на долю доказать миру правдивость этих историй*
Госпожа Ом)не стала тратить время попусту. Ее окру¬

жали прислужницы, но их присутствие значило для нее

не больше, чем1 присутствие лошадей для возницы. Я опу¬

стился рядом с нею на мягкую толстую циновку, которая

делала комнату похожей на огромное ложе, и нам по¬

дали вино и сладости на низеньких столиках, инкрусти¬

рованных жем1чугом).
Боже милостивый, мне достаточно было взглянуть ей

в глаза!.. Но обождите. Поймите меня правильно. Го¬

спожа Ом) отнюдь не была глупа. Как я уже сказал,

мы с ней были ровесниками. Ей исполнилось уже три¬

дцать лет', и она держалась, как подобало ее годам. Она

знала, чего она хочет. И она знала, чего она не хочет. Вот

почему она еще не была замужем», хотя дворцовая клика

пускала в ход все средства (а при восточных дворах их

бывает немало), чтобы заставить ее стать женой Чон

Мон Дю. Он принадлежал к младшей ветви династии

Мон Дю, был очень неглуп и так жадно рвался к могу¬

ществу, что внушал опасения даже невозмутимому Юн

Сану, стремившемуся сохранить за собой всю полноту
338

власти и держать двор и всю страну в равновесии. Имен¬

но Юн Сан и вошел в тайный сговор с госпожой Ом и

спас ее от брака с ее двоюродным братом Чон Мон Дю,

использовав ее для того, чтобы подрезать своему врагу

крылышки. Но довольно об этих интригах. Еще очень

не скоро узнал я все это: отчасти от Хендрика Хэмела,

делившегося со мной своими наблюдениями и выводами,

а главным образом от самой госпожи Ом.
Госпожа Ом была истинным цветком среди женщин.

Подобные ей рождаются редко — не чаще, чем) два раза

в столетие. Она презирала все законы и все условности.

У нее была своя религия, отчасти почерпнутая у Юн Са¬

на, отчасти созданная ею самой. Официальная религия

для народа являлась, по ее м«ению, орудием, необходи¬

мым для того, чтобы 31аставлять миллионы рабов покор¬

но гнуть спину. Она обладала характером и волей и вме¬

сте с тем была женщиной до м>озга костей. И она была

красавицей — да, красавицей в самом! полном смысле это¬

го слова. Ее большие черные глаза не были ни узкими,

ни раскосыми. Они были удлиненные, это правда, но по¬

сажены прямо, и лишь уголки глаз казались чуть-чуть

приподнятыми, что лишь придавало ее лицу особое оча¬

рование.
Я уже говорил, что она была далеко не глупа. Вот

послушайте. Я совсем! уже размечтался: простой матрос,

принцесса, внезапно вспыхнувшая страсть... Я ста¬

рался сообразить, как мяе следует вести себя, чтобы

не уронить своего мужского достоинства, и в начале

нашей беседы я опять упомянул о том, о чем уже говорил

всему двору: что я на сам!ом деле кореец и потомок дина¬

стии Корё.
—	Полно тебе, перестань,— сказала госпожа Ом,

слегка ударив меня по губам веером из павлиньих

перьев.— Здесь ты можешь не рассказывать детских ска¬

зок. Ты для меня сам по себе значишь больше всей дина¬

стии Корё. Ты...
На секунду она умолкла, и я ждал, что она скажет

дальше, и видел, как в глазах ее растет призыв,
—	Ты мужчина,— заключила она.— Даже и во сне

мне не снилось, что где-то на белом свете может жить та¬

кой мужчина, как ты.
Боже милостивый! Что тут было делать бедному ма¬
339

тросу? Тот матрос, о котором здесь идет речь, признать¬

ся, прежде всего густо покраснел под своим морским зага¬

ром, а прелестные глаза госпожи Ом засветились неизъ¬

яснимым лукавством, и я чуть было не заключил ее в

объятия. А она рассмеялась очаровательно и насм>ешли-

во, хлопнула в ладоши, подзывая своих прислужниц,

и я понял, что на этот раз аудиенция окончена. Но я

знал, что будут еще аудиенции.
Я возвратился к Хендрику Хэмелу. Голова у меня

шла кругом».
—	Женщина есть женщина,— после глубокого раз¬

мышления заметил он. Он поглядел на меня и вздохнул:

я мог поклясться, что он мне завидует.
—	Это все твои мускулы, Эдам Стрэнг,— сказал он.—

Твоя быч1ья шея и соломенные волосы. Ну что ж, тебе

повезло, приятель. Не упусти счастливый случай. Это

поюэжет всем нам. А я научу тебя, как надо себя вести.
Я ощетинился. Я был мужчина, хотя и простой мат¬

рос, но с женщинами обращаться умел и не нуждал¬

ся ни в чьих наставлениях. Хендрик Хэмел мог быть со¬

владельцем старой посудины «Спарвер», мог знать море¬

ходство и вести корабль по звездам, мог быть великим

книжником, но что касается женщин — тут уж нет, тут

я ему ни в чем не желал уступать.
Его тонкие губы растянулись в привычной хитроватой

улыбке, и он спросил:
—	Как понравилась тебе госпожа Ом?
—	В таких делах простому матросу не к лицу приве¬

редничать,— уклончиво отвечал я.
—	Как она понравилась тебе? — повторил он свой во¬

прос, сверля меня своими глазами.
—	Недурна и даже, если на то пошло, очень даже

недурна.
—	Тогда покори ее,— приказал он.— А потом мы

раздобудем корабль и удерем из этой проклятой

страны. Я бы отдал все шелка Индии за одну тарелку че¬

ловеческой еды.
Он пристально на меня поглядел.
—	Сможешь ты ее покорить, а? — спросил он.
Его недоверие так меня взбесило, что я прямо под¬

скочил на месте. Хендрик Хэмел удовлетворенно улыб¬

нулся.
340

—	Только не торопись,— посоветовал он.— Тише

едешь — далоьше будешь. Не продешевись. Будь.скуп на

ласку. Запрашивай подороже за свою бычью шею и соло¬

менные волосы и благодари за них бога: ведь в глазах

женщины они стоят больше, чем. мозг десятка мудрецов.
И понеслись странные, заполненные событиями дни:

я появлялся на приемах у императора^ бражничал с Тай

Буном, совещался с Юн Саном. И немало времени прово¬

дил с госпожой Ом. А кроме всего, я по требованию Хен¬

дрика Хэмела просиживал далеко за полночь, изучая с по¬

мощью Кима придворный этикет до самых мельчайших

мелочей, а также историю Кореи и всех ее богов — древ¬

них и новых и корейский язык во всем» его многообразии:

учтивые обороты, язык знати и язык простолюдинов. Ни¬

когда еще ни от одного простого матроса не требовали

столько работы. Я был просто марионеткой: марионеткой

Юн Сана, который хотел использовать меня в своих це¬

лях; марионеткой Хендрика Хэме\а, замыслившего столь

сложную и глубокую интригу, что без его помощи я бы в

ней просто запутался. Только с госпожой Ом я чувствовал

себя мужчиной, а не марионеткой. И все же... и все

же, когда я возвращаюсь мыслями к прошлому, я вижу,

что дело обстояло не совсем так. Госпожа Ом тоже вер¬

тела м«ой в своих целях, но ради меня самого, потому что

я стал царем ее сердца. Впрочем, тут ее желания и воля

только шли навстречу моим, ибо не успел я опомниться,

как она стала царицей моего сердца, и тогда уже ничья

воля — ни ее собственная, ни Хендрика Хэмела, ни Юн

Сана—не могла вырвать ее из моих объятий.
Тем временем, однако, я оказался вовлеченным в двор¬

цовую интригу, которую плохо понимал. Я чувствовал, что

замышляется что-то против принца Чои Мон Дю, двою¬

родного брата госпожи Ом, вот и все. Я даже не подо¬

зревал, какое количество различных клик и клик внут¬

ри клик существует при дворе,— эта сеть интриг опуты¬

вала дворец и достигала всех Семи Берегов. Но я не ло¬

мал себе голову над этим. Ломать голову я предоставлял

Хендрику Хэмелу. Я сообщал ему в^мельчайших подроб¬

ностях все, что происходило со мной в его отсутствие, и

он, нахмурив лоб и сдвинув брови, сидел часами в сумер¬

ках, словно терпеливый паук, и ткал и ткал свою паутину.

Как мой личный раб и телохранитель, он сопровождал
341

меня повсюду, и только Юн Сан порой отсылал его.

И, разумеется, я не позволял ему присутствовать при

моих свиданиях с госпожой Ом. И хотя noTONf я расска¬

зывал ему все, но лишь в общих чертах* умалчивая о том,

что касалось только нас двоих.
Мне кажется, Хендрик Хэмел даже предпочитал оста¬

ваться на заднем плане, играть раль тайного вершителя

судеб. Он хладнакровно рассчитал, что рискую в этом

случае один я. Если я преуспею*— значит, преуспеет и он.

А если я погибну, он сумеет ускользнуть, как хорек, и

уцелеть. Я уверен, что он рассуждал именно так, и все

же это не спасло его, как вы в дальнейшем увидите.
—	Держи мою сторону,— сказал я Киму^— и ты по¬

лучишь в-се, чего бы ни пожелал. Чего ты хочешь?
—	Мне бы хотелось стать начальником Охотников

за тиграми, начальником дворцовой стражи^—отве¬

тил он.
—	Обожди немного,— сказал — и: твое желание ис¬

полнится., Даю тебе слово.
Каким образом это осуществится, я не имел ни малей¬

шего представления. Но тот„ у кого ничего нет, легко мо^

жет раздаривать царства. У меня не было решитель¬

но ннчегОг и я сделал Кима начальником дворцовой стра-*

жи. Однако замечательнее всего то, что я выполнил свое

обещание. Ким стал начальником Охотников за тиграми,

хотя в конце концов это принесло ему гибель.
Интриговать и строить козни я предоставил Хендри¬

ку Хэмелу и Юн Сану: ведь их страстью была политика.

А я был просто мужчиной и любовником и проводил вре-

М1Я куда веселее,, чем они. Кем я был? Закаленный невзго¬

дами веселый матрос^ беспечно живущий сегодняшним

днем, не задумываясь ни над прошлым, ни над будущим»,

собутыльник императора, признанный фаворит принцес¬

сы, за которого думали и действовали такие умные люди,

как Юн Сан и Хендрик Хэмел.
Юн Сан несколько раз почти догадывался, кто стоит

за м1оей спиной и руководит мяою. Но когда он пытался

пощупать Хэмела^ тот прикидывался простаком: полити¬

ка и государственные дела его нисколько не интересуют,

его заботит только мое здоровье и благополучие. Заго¬

ворив об этом, он делался чрезвычайно словоохотлив и

все сокрушался по поводу моих состязаний с Тай Буном.
342

Госпожа Ом, наверное, догадывалась об истинном поло¬

жении вещей, но молчала. Острый ум1 не был для не^ при¬

манкой— только бычья шея и грива соломенных волос,

как говорил Хендрик Хэмел.
О многом, что было между нами, я не стану рассказы¬

вать, хотя госпожа Ом) покоится в земле уже несколько

столетий. Но она умела добиться того, чего хотела. И я

также, а когда мужчина и женщина стремятся друг к

другу, головы могут слетать с плеч и государства — ру-

шиты:я, но их ничто не удержит.
Настало время, когда начали поговаривать о нашей

свадьбе. О, сперва потихоньку! Вдруг служанки и евнухи

начали шушукаться об этом в темных закоулках. Но во

дворце любая сплетня судомоек доползает до трона. И

вскоре на*чался настоящий скандал. Дворец был серд¬

цем Чосона, и, когда дворец содрогался, страна трепе¬

тала. А дворцу было от чего содрогаться. Наш брак нано¬

сил Чон Моя Дю сокрушительный удар. Он начал

роться, бороться свирепо, но Юн Сан был к этому готов.

Чон Мон Дю сумел посеять недовольство среди половины

провинциальных священнослужителей, и они торже¬

ственной процессией длиной с добрую милю явились к

воротам дворца, и император чуть не спятил от страха.
Но положение Юн Сана было слшпком крепким. Дру¬

гая половика провинциальных священнослужителей под«

держивала его, так же как и все свящешюслужители

больших городов, таких, как КЙ1дзё, Фузан, Сондо,

Пхеньян, Ченнампхо и Чемульпо. Юн Сан с помощью го¬

спожи Ом сумел заручиться поддержкой императора. Го¬

спожа Ом призналась мне впоследствии, что она совсем

гзапугала императора слезами, истериками и угрозами

скандала, от которого зашатается трон. И в довершение

всего Юн Сан^ выбрав подходящий момент, предложил

вниманию императора совсем новые удовольствия: он

уже давно подготавливал это.
—	Начинай отращивать себе волоад для свадебного

пучка,— заявил мне в один прекрасный день Юн Сан, и в

его глазах вспыхнули лукавые искорки, на мгновение

придавшие его суровому лицу почти человеческое выра¬

жение,— я в первый раз видел его таким.
Само собой разумеется, однако, что принцесса не мо¬

жет стать супругой простого матроса или даже претен¬
343

дента на родство с древней династией Корё, если он не

имеет ни положения, ни власти, ни высокого сана. И вот

появился императо^кий указ, объявлявший меня прин*

цем Коре. Вслед за этим один из приверженцев Чон Мон

Дю, правитель пяти провинций, был подвергнут пыткам

и обезглавлен, а меня назначили правителем селт про¬

винций, которые некогда были родовым княжеством ди-

настии Корё. Но в Чосоне число семь почиталось свя¬

щенным, и, чтобы добрать до этого числа, к упомянутым

пяти были добавлены еще две провинции, отобранные у

других приверженцев Чон Мон Дю.
Боже милостивый, простой матрос... И вот я с поче¬

том отправляюсь на север по дороге Мандаринов в со¬

провождении пятисот воинов и пышной свиты! Я пра¬

витель семи провинций, где моего прибытия ожидают пят¬

надцать тысяч войск, Я могу даровать жизнь, могу

обречь на смерть или пытки. У меня своя казна и свой

казначей, не говоря уже о целой армии писцов. И, нако¬

нец, меня ожидает там тысяча сборщиков налогов, умею¬

щих выжать у крестьян последние гроши.
Мои сеш> провинций были расположены у северной

границы. Дальше лежала нынешняя Маньчжурия, но

в те времена мы называли ее Хонду, что означало

«Красные Головы». Там жили дикие кочевники, пере¬

правлявшиеся через Ялу и, как саранча, опустошавшие

северные провинции Чосона. Говорили, что они занима¬

ются людоедством. Я же по собственному опыту могу

сказать, что это были свирепые воины, предпочитавшие

смерть отступлению.
Бурный это был год! Пока Юн Сан и госпожа Ом в

Кейдзё добивались полного падения Чон Мон Дю, я на¬

чал создавать себе славу. В сущности, конечно, все де¬

лал Хендрик Хэмел, я был только великолепной ширмой.

Следуя указаниям Хэмела, я обучал своих солдат

строю и тактике, а также знакомил их с боевыми приема*

ми Красных Голов. Великая война длилась год, а к концу

ее спокойствие и мир воцарились на северной границе го¬

сударства, и на нашей стороне Ялу не осталось других

Красных Голов, кроме покойников.
Я не знаю, можно ли найти в трудах европейских ис*

ториков упоминание об этом вторжении Красных Г олов,

но если такое упоминание есть, оно помогло быопреде-
344

лить время событий, о которых я рассказываю. И еще од¬

но могло бы помочь. Когда был Хидэёси сегуном Япо¬

нии? Мне не раз приходилось слышать рассказы 6 двух

кровавых набегах, когда лет пятьдесят назад Хидэёси про¬

шел через самое сердце Чосона от Фузана на юг« до

Пхеньяна на севере. И Хидэёси отправил в Японию ты¬

сячи бочонков с засоленными ушами и носами корейцев,

погибших в битвах. Мне доводилось беседовать со ста¬

риками и старухами, которые были очевидцами этих со¬

бытий и чьи носы и уши лишь случайно не попали, в бо¬

чонки с рассолом.
И вот я возвращаюсь в Кейдзё к госпоже Ом. Боже

милостивый, вот это была женщина! Мне ли не знать

этого! Сорок лет она была моей женой. Никто не посмел

хоть слово сказать против нашего брака. Чон Мон Дю,

попавший в опалу, лишенный власти, удалился куда-то на

северо-восточное побережье доживать свои дни в мрач¬

ном уединении. Могущество Юн Сана достигло апогея.

Еженощно одиночные сигнальные костры приносили

весть о покое и мире, царящих в стране. Взор императора

становился все более тусклым, а тело все более хилым —

недаром Юн Сан изощрялся, придумывая для него все

новые и новые неслыханные забавы. Госпожа Ом и я до¬

стигли осуществления всех своих желаний. Ким стал на¬

чальником дворцовой стражи. Квон Юн Дина/правите-

ля провинции, который когда-то надел нам на шею ко¬

лодки и подвергал побоям, я сместил и запретил ему до

конца жизни появляться в стенах Кейдзё.
Да, Иоганнес Мартенс... В матросов хорошо вколачи¬

вают субординацию, и, невзирая на все мое новоявленное

величие, я никогда не мог забыть, что Иоганнес Мартенс

был моим капитаном на «Спарвере», когда мы искали Но¬

вую Индию. Еще в первый раз, рассказывая двору о своем

чудесном происхождении, я упомянул, что он один из

всей моей свиты не был рабом. Все остальные матросы

считались моими рабам>и и потому не могли рассчитывать

на получение государственных должностей. Но Иоганнес

Мартенс мюг ее получить и получил. Хитрая старая лиса!

Когда он попросил меня назначитть его правителем) кро¬

шечной провинции Кёндю, мне и в голову не могло

прийти, что он замыслил. Провинция Кёндю не слави¬

лась ни рыбными промыслами, ни плодородными земля¬
345

ми. Подати едва окупали расходы ло их сбору, и пост пра¬

вителя, хотя и почетный, не приносил дохода: провинция

эта была, по существу, кладбищем — священным кладби¬

щем, ибо на горе Тэбон в усыпальницах покоился лрах

древних монархов Силла, И я решил, что Мартенсу про¬

сто приятнее быть правителем Кёндю, чем приближен¬

ным Эдама Стрэнга. И даже когда он пожелал взятъ с

собой четырех наших матросов, мне и тут не пришло в го¬

лову, что он делает это не просто из боязни одиночества.
Два года прошли, как чудесный сон. Управление мои^

ми семью провинциями я передал в руки разорившихся

янбанов, выбранных для меня Юн Саном, а сам лишь из^

редка совершал, как того требовал обычай, торжествен¬

ный объезд моих владений. Мне неизменно сопутствова¬

ла госпожа Ом. У нее был летний дворец на южном

побережье, где мы жили почти все время. Я принимал уча¬

стие во всяких мужественных забавах: покровительство¬

вал искусству борьбы и возобновил состязания в стрель*

бе из лука среди янбанов. И, наконец, охотился на тиг¬

ров в северных горах.
Поразительное явление представляли собой приливы

и отливы у берегов Чосона. На северо-восточном! побе¬

режье прилив был не более фута. На западном же по¬

бережье самый низкий прилив достигал 60 футов. Госу¬

дарство Чосон ле вело торговли с другими странами, и его

не посещали чужеземные торговцы. Его суда не покидали

береговых вод, и чужие суда не приплывали к его бере¬

гам. Испокон веков правители этой страны придержива-*

лись политики изоляции. Раз в десять, а то и в двадцать

лет сюда прибывали китайские послы, но они путеше¬

ствовали по суше: огибали Желтое море, пересекали

страну Красных Шапок и по дороге Мандаринов доби-*

рались до Кейдзё. Это путешествие занимало целый год.

Посольство это прибывало для того, чтобы получить от

нашего императора присягу в вассальной верности Ки¬

таю, что давно уже стало простой формальностью.
Однако тут Хендрик Хэмел решил привести в испол¬

нение свои долго вынашиваемые замыслы. Они ширились

не по дням, а по часам. Если бы ему удалось осуществить

их, Чосон вполне заменил бы ему не открытые нами Ин¬

дии. Я не был посвящен в его планы, но когда он принял-»

ся плести интригу, чтобы сделать меня начальником
346

всей чосонской флотилии и джонок, и начал допытывать¬

ся о местонахождении государственной казны, я легко

сообразил, что к чему.
Ну, а я согласился бы покинуть Чосон только вместе с

госпожой Ом. Когда я заговорил с ней об этом, она,

лежа в моих объятиях, отвечала, что я — ее повелитель и,

куда бы я ее ни позвал,^ она последует за мной. И это

была правда, святая правда, как вы скоро убедитесь.
Во всем был виноват Юн Сан, сохранивший жизнь

Чон Мон Дю. Но вместе с тем Юн Сана винить нельзя.

Он не мог поступить иначе. Впав в немилость при дворе,

Чон Мон Дю по-прежнему пользовался влиянием среди

провинциального духовенства. Юн Сан вынужден был

считаться с этим, а Чон Мон Дю, угрюмый отшельник,

отнюдь не бездействовал в своем изгнании на северо-во-

сточном) побережье. Его эм1иссары, преиму1аественно буд¬

дистские монахи, шныряли повсюду и повсюду проника¬

ли, вербуя ему сторонников даже среди самых мелких

государственных чиновников, С поистине восточным тер¬

пением плел Чон Мон Дю свой обширный заговор. Си¬

лы его тайных сторонников при дворе все росли, а Юн

Сан даже не подозревал об этом. Чон Мон Дю подку¬

пил даже дворцовую стражу — тех самых Охотников за

тиграми, начальником которых был Ким. И пока Юн Сан

безмятежно дремал, пока я делил свое время между игра¬

ми, состязаниями и госпожой Ом, пока Хендрик Хэ-

шл готовился к похищению государственной казны, а

Иоганнес Мартенс вел свою собственную игру среди усы¬

пальниц на горе Тэбон, извержение вулкана, которое го¬

товил Чон Мон Дю, ничем не давало о себе знать.
Но когда это началось^ боже милостивый! Свистать

всех наверх, и спасайся кто может! Но мало кому удалось

спастись. Заговор против нас еще не созрел, однако

Иоганнес Мартенс ускорил взрыв, ибо то, что он сделал,

было слишком на руку Чон Мон Дю, чтобы тот упустил

подобный случай.
.Вот послушайте. Жители Чосона фанатически чтят па¬

мять предков и обожествляют их, а что сделал этот ста¬

рый голландский пират в своей неистовой жадности?

Там, в далекой провинции Кёндю, он вместе со своими

четырьмя матросами не больше, не меньше, как похитил

золотые гробы из усыпальниц правителей древней Сил-
347

лы. Ограбление было совершено ночью, и весь остаток но¬

чи они пробирались к побережью. Но на рассвете

поднялся такой густой туман, что они заблудились и не

смогли отыскать ожидавшую их джонку, которую Иоган¬

нес Мартенс заранее тайком оснастил. Солдаты У Сун

Сина, местного судьи и одного из приверженцев Чон Мон

Дю, захватили Иоганнеса Мартенса вместе с его матро¬

сами. Только одному из них, Герману Тромпу, удалось

ускользнуть, воспользовавшись туманом. Много времени

спустя я узнал от него, что произошло.
Хотя весть о святотатстве в ту же ночь разлетелась по

всей стране и половина северных провинций поднялась

против своих правителей, однако Кейдзе и двор спокойно

почивали, ни о чем не подозревая; По приказу Чон Мон

Дю сигнальные костры по-прежнему слали весть о мире

и спокойствии, царящем в стране. И ночь за ночью горели

одиночные сигнальные костры, а гонцы Чон Мон Дю п

днем и ночью загоняли насмерть коней на всех дорогах

Чосона. Случайно я сам оказался свидетелем того, как

его гонец прискакал в Кейдзё. Выезжая в сумерках из го¬

рода через главные ворота, я увидел, как загнанный конь

пал на дороге, а измученный всадник заковылял даль¬

ше пешком. Но мог ли. я думать, что человек, встретив-

шийся мне у ворот Кейдзё, был глашатаем моей гибели!
Привезенная им весть вызвала дворцовый перево¬

рот. Я возвратился , во дворец только в полночь, а к то¬

му времени все уже было кончено. В девять часов вече¬

ра заговорщики захватили императора в его личных по¬

коях. Они заставили его немедленно призвать к себе всех

министров, а когда те начали входить к нему, их одного за

другим убивали на его глазах. Тем временем взбунтова¬

лись Охотники за тиграми. Юн Сан и Хендрик Хэмел

были схвачены и жестоко избиты рукоятками мечей. Се¬

меро наших матросов бежали из дворца вместе с госпо*

жой Ом. Их спас Ким, с мечом в руке преградив путь

своим же Охотникам за тиграми. В конце концов он упал,

израненный врагами, но на свою беду остался жив.
Эта революция — дворцовая революция, конечно,—

налетела, как шквал, и тут же воцарилось спокойствие.

Чон Мон Дю захватил власть. Император подписывал

любой представленный им указ. Чосон ужаснулся свято¬

татству, вознес хвалу Чон Мон Дю и остался равноду*
348

шен к остальным событиям. По всей стране падали голо¬

вы крупных чиновников, которых замещали привержен¬

цами Чон Мон Дю, но на династию никто не покушался.
Теперь послушайте, что было с нами. Иоганнеса Мар¬

тенса и трех его матросов сначала возили по деревням и

городам страны, и чернь плевала на них, после чего

они были зарыты по шею в землю перед воротами

дворца. Их поили водой, чтобы они подольше томились

от голода, глядя на лакомые яства, которые ставили перед

ними, ежечасно заменяя новыми. Говорили, что дольше

всех протянул Иоганнес Мартенс: он умер лишь на пят-

надцатые сутки.
Киму медленно переломали кость за костью, сустав

за суставом, и он умирал долго и мучительно. Хендрик

Хэмел, в котором Чон Мон Дю правильно угадал моего

наставника, был казнен веслом, короче говоря, быстро и

умело забит насмерть под восторженные крики жителей

Кейдзё. Юн Сану была дана возможность умереть благо¬

родной смертью. Он играл в шахматы со своим тюремщи¬

ком, когда пред ним предстал посланец императора, а по

сути дела — посланец Чон Мон Дю, с чашей яда в руках.
—	Обожди,— сказал Юн Сан.— Только невежа по¬

зволяет себе прерывать чужую игру на половине. Я выпью

эту чашу, как только закончу партию.— И посланец

ждал, пока Юн Сан не закончил игры. Он выиграл пар¬

тию и выпил яд.
Только азиат умеет обуздать свою ярость, чтобы по¬

дольше упиваться местью, растянув ее на всю жизнь.

Так поступил Чон Мон Дю со мной и госпожой Ом. Он

не убил Haci Он даже не заключил нас в темницу. Fo^

спожа Ом была лишена благородного звания и всего иму¬

щества, и в каждой самой маленькой деревушке Чосо-

на был вывешен на видном месте королевский указ, объ¬

являвший меня неприкосновенным, как потомка дина¬

стии Коре. В том же указе говорилось, что восьми остав¬

шимся в живых матросам также должна быть сохранена

жизнь. Но никто не имел права оказывать им помощь.

Всеми отверженные, они должны были питаться подая¬

нием на больших дорогах. Та же участь постигла и нас

с госпожой Ом — мы были обречены просить подаяние

на больших дорюгах.
Сорок долгих лет преследовала нас месть Чон Моя
349

Дю, ибо ненависть его была неутолима. На нашу беду,

жил он очень долго, так же, как и мы. Я уже говорил,

что госпожа Ом не имела себе равных в мире. И я могу

только без конца повторять это, ибо у меня нет дру¬

гих слов, чтобы воздать ей должную хвалу. Я слышал

когда-то, что некая знатная дама сказала своему возлюб¬

ленному: «С тобой мне довольно шалаша и черствой

корки».
То же самое, в сущности, сказала мне и госпожа Ом.

И не только сказала: вся ее жизнь была подтверждением

этих слов, ведь часто (о, как часто!) у нас не было даже

черствой корки, а шалашом нам служило небо.
Как я ни старался избежать необходимости просить

подаяния и скитаться по дорогам, Чон Мон Дю добивал¬

ся своего. В Сондо я стал дровосеком, и мы с госпожой

Ом поселились в хижине, где спать было куда удобнее, чем

на большой дороге в зимнюю стужу. Но Чон Мон Дю

узнал об этом, и я был избит, посажен в колодки, а по¬

том вновь выгнан на большую дорогу. Зима была лю¬

тая— как раз в ту зиму бедняга Вандервут замерз на

улице Кейдзё.
В Пхеньяне я сделался водоносом, так как этот древ¬

ний город, стены которого были стары уже во времена

царя Давида, считался по преданию лодкой, и вырыть

колодец внутри его стен значило бы потопить город. И вот

весь день с утра до ночи тысячи водоносов с кувшина¬

ми на плече шагают от реки к городским воротам и обраг-

но. Я был одним из них до тех пор, пока Чон Мон Дю не

узнал об этом, после чего я был избит, посажен в колод¬

ки, а потом выброшен на большую дорогу.
И так бывало всегда. В далеком Ыдзю я еде*

лался мясником. Я убивал собак на глазах у покупателей

перед моей лавкой. Я разрубал туши и вывешивал их для

продажи, а шкуры дубил, расстилая их шерстью вниз на

земле под ногами прохожих. Но Чон Мон Дю узнал об

этом. Я был помощником красильщика в Пхеньяне, рудо¬

копом на рудниках в Канбуне, сучил веревки и бечеву в

Чиксане. Я плел соломенные шляпы в Пхэдоке, собирал

травы в Хванхэ, а в Масанпхо пошел в батраки и целые

дни гнул спину на затопленном рисовом поле, получая за

свои труды меньше, чем последний кули. Но ни разу мне

не уда.\ось найти такое место, где бы длинная рука Чон
350

Мон Дю не могла достать меня — достать, покарать и

вышвырнуть на дорогу просить подаяние.
Госпожа Ом и я два года искали в горах целебный

корень женьшень, который так редок и ценится так высо¬

ко, что один крошечный корешок, найденный нами, дал

бы нам возможность безбедно просуществовать целый

год, если бы нам удалось его продать. Но корень у меня

отобрали, едва я попробовал его сбыть, и я был подверг¬

нут еще более жестоким побоям, чем обычно, и посажен

в колодки на еще более долгий срок.
Куда бы я ни направился, вездесущие члены Брат¬

ства бродячих торговцев доносили Чон Мон Дю в Кей-

дзё о каждом моем шаге. Но за все эти годы только

дважды встретился я с Чон Мон Дю лицом к лицу. Пер¬

вая встреча произошла высоко в горах Кануон студеной

зимней ночью, в метель. Мы с госпожой Ом ютились в

самом холодном и грязном углу харчевни, отдав в уплату

за это пристанище все наши жалкие гроши. Мы только

что собирались приступить к нашему ужину, состоявше¬

му из конских бобов и дикого чеснока, сваренных с кро¬

шечным кусочком воловьего мяса, сильно смахивавшего

на падаль, когда за окнами послышался стук копыт

и звон бронзовых колокольцев. Двери распахнулись, и

Чон Мон Дю — живое воплощение могущества, доволь¬

ства, благополучия — ступил в харчевню, стряхивая

снег со своей бесценной монгольской меховой шубы. Все

потеснились, освобождая место ему и десятку его слуг.

Мы в нашем углу никому не мешали, но взгляд Чон Мон

Дю упал на меня и госпожу Ом.
—	Вышвырните вон этих бродяг,— распорядился он.
И его конюшие набросились на нас с плетками и

выгнали наружу, где бушевала метель. Но мы еще раз

встретились с Чон Мон Дю много лет спустя, как вам

предстоит узнать.
Бежать из страны мы не могли. Ни разу не удалось

мне тайком перебраться через северную гра«ицу. Ни разу

не удалось мне сесть в выходящую в море джонку. Бро¬

дячие торговцы разнесли приказ Чон Мон Дю по самым

глухим деревенькам, сообщили его каждой живой душе

в Чосоне. Я был обречен.
О, Чосон, Чосон, я знаю каждую твою дорогу и ка¬

ждую горную тропу, знаю все твои обнесенные стенами
351

города и все самые маленькие деревушки. Ибо сорок лет

я скитался по твоим дорогам и голодал, и госпожа Ом

скиталась и голодала вместе со мной. Что нам иной раз

приходилось есть, чтобы не погибнуть от голода! Остатки

собачьего мяса, тухлые и негодные для продажи, которые

швыряли нам мясники, глумясь над нами, минари кор¬

ни лотоса, которые мы собирали на вонючих болотах; ис¬

порченную кимчи, которую не смогли доесть неприхотли¬

вые бедняки-крестьяне, ибо она испускала такое злово¬

ние, что его можно было учуять за милю. Да что там!..

Я отнимал кости у голодных дворняжек и копался в до¬

рожной пыли, подбирая зернышки риса, и в студеные но¬

чи крал у лошадей горячее бобовое пойло.
И все же я не умер, и меня это не удивляет. Два

обстоятельства помогали мне держаться: первое — гос¬

пожа Ом всегда была со мной и второе — я верил,, что

настанет миг, когда мои пальцы сомкнутся на горле Чон

Мон Дю.
Стремясь добраться до Чон Мон Дю, я пытался

проникнуть в Кейдзё, но меня каждый раз прогоняли от

городских ворот, и мы с госпожой Ом снова и снова брели

по дорогам Чосона, каждый дюйм которых был уже ис¬

топтан нашими сандалиями, брели весной и летом, осенью

и зимой. Наша история была уже известна всей стра¬

не, и вся страна знала нас в лицо. Не существовало чело¬

века, которому была неизвестна наша участь и постигшая

нас кара. Порой кули и торговцы выкрикивали оскорбле¬

ния в лицо госпоже Ом и расплачивались за это, почув-*

ствовав мою яростную руку в своих волосах, яростные

удары моего кулака на своих скулах. Порой в отдален¬

ных горных селениях старухи с жалостью поглядывали на

шагавшую рядом со мной нищенку, которая была когда-то

госпожой Ом, и вздыхали, покачивая головой, и слезы

навертывались у них на глаза. А порой лица молодых

женщин затуманивало сострадание, когда они глядели на

мои широкие плечи, длинные золотистые волосы и синие

глаза. И ведь я когда-то был принцем из рода Корё и

правителем семи провинций. И порой мальчишки бежали

за нами, дразнили нас, осыпали ругательствами и-забраг

сывали дорожной грязью.
За рекой Ялу протянулась от моря до моря пустын¬

ная полоса земли шириной в сорок мильг это была сег
352

верная граница государства. Земля эта не была бесплод¬

ной, но ее сознательно превратили в пустыню, потому

что Чосон стремился отгородиться от остального мира.

Все расположенные в этой местности города и деревни

были уничтожены. Теперь это была ничья земля, где во¬

дилось множество диких зверей и где разъезжали кон¬

ные отряды Охотников за тиграми, приканчивая на месте

каждого, кто осмеливался пробраться туда. Бежать этим

путем мы с госпожой Ом не могли, не могли мы бежать

и морем.
Шли годы, и семеро моих товарищей матросов с ка¬

ждым годом все чаще и чаще стали забредать в Фузан.

Этот город расположен на юго-восточном побережье, ко¬

торое отличается более мягким климатом. Но дело было

не только в этом: оттуда было ближе всего до Японии.

По ту сторону неширокого пролива, так близко, что, каза¬

лось, ее почти можно было различить простым глазом,

лежала Япония — наша единственная надежда на спа¬

сение, потому что туда, без сомнения, заходили вре¬

мя от времени европейские суда. Как живо я помню это:

семеро стареющих людей на утесах Фузана, всеми помы¬

слами стремящиеся туда, за море, по которому им уже ни¬

когда .не плавать больше.
Порой на горизонте появлялись японские джонки, но

ни разу не поднялся над морем наш старый знакомый —

топсель европейского корабля. Шли годы, сменяя друг

друга, и мы с госпожой Ом и наши семеро товарищей мат¬

росов из пожилых людей превратились в стариков, и все

чаще и чаще тянуло нас в Фузан. И по мере того, как ухо¬

дили годы, то один, то другой из нас не появлялся на

обычном месте встречи. Первым умер Ганс Эмден. Эту

весть принес Якоб Бринкер, который был его спутником.

Сам Якоб Бринкер был последним из семерых — он пере¬

жил Тромпа на два года и скончался девяноста лет без

малого. Как сейчас, вижу их обоих перед собой, когда

незадолго до кончины, изможденные, слабые, в нищен¬

ских отрепьях, с чашками для подаяния в руках, грелись

они рядышком на солнце у прибрежных скал, шамкая,

вспоминали былое и хихикали, словно дети. И Тромп в

сотый раз рассказывал скрипучим голосом историю о

том, как Иоганнес Мартенс и матросы грабили королев¬

ские усыпальницы на горе Тэбон, где в золотых гробах
23.	Джек Лондон. Т. XI.	353

покоились набальзамированные древние властелины с

двумя рабынями по бокам у каждого; и о том, как цар¬

ственные мертвецы рассыпались в прах за какой-нибудь

час, пока матросы, обливаясь потом и сквернословя, раз¬

бивали гробы на куски.
А ведь старик Иоганнес Мартенс удрал бы со своей

добычей через Желтое море, если бы не этот туман, в ко¬

тором он заплутался. Проклятый туман! Об этом тумане

была сложена песня, которую распевали по всей стране

и которую я ненавидел. Вот две строки из этой песни:
Густой туман, сгубивший пришельцев из западных стран,
Навис над вершиной Виина.
Сорок лет я нищенствовал на дорогах Чосона. Из че¬

тырнадцати noTepneBitfHx крушение у его берега в живых

остался я один. Дух госпожи Ом был так же неукротим,

как и мой, и мы старились вместе. Она превратилась в

маленькую, высохшую, беззубую старушку, но и тогда

по-прежнему оставалась женщиной, которой не было рав¬

ных, и до конца владела моим сердцем. А я и в семьде¬

сят лет сохранял еще немалую силу. Морщины избороз-^

ДИЛИ мое лицо, соломенные волосы побелели, широкие

плечи согнулись, но все же былая матросская сила еще

жила в моих высохших мышцах.
Вот Почему оказался я способен совершить то, о чем

поведу сейчас рассказ. Весенним утром мы с госпожой

Ом сидели у скал Фузана возле большой дороги и гре¬

лись на соляышке. Мы оба были в рубище и не стыди¬

лись его, и я смеялся от души веселой шутке, которую

прошамкала госпожа Ом, когда вдруг на нас упала какая-

то тень. Это была тень от высокого паланкина Чон Мон

Дю, который несли восемь кули. Впереди и позади палан¬

кина ехала стража, а по бокам бежали раболепные слуги.
Два императора сошли в могилу, кончилась междо¬

усобная война, голод опустошил страну, совершился де¬

сяток дворцовых переворотов, а Чон Мон Дю по-преж¬

нему властвовал в Кейдзё. Ему было, вероятно, уже без

малого восемьдесят лет в то весеннее утро, когда он зна¬

ком дрожащей руки приказал, чтобы его носилки опусти¬

ли на землю возле скал, потому что он хотел насладиться

видом тех, кого так преследовала его ненависть.
354

—	Пришло время, о мой повелитель,— чуть сдьхшпо

шепнула мне госпожа Ом и повернулась к Чон Мон Дю,

жалобно прося подаяния и словно не узнавая, кто пе¬

ред ней.
Но я мгновенно прочел ее мысли. Разве не

делили мы с ней эту надежду целых сорок лет? И вот на¬

конец настала минута свершения. И я тоже притворился,

будто не узнаю своего врага, и со старческой бессмыслен¬

ной улыбкой пополз по пыльной дороге к его носилкам,

жалобно вымаливая подаяние.
Слуги хотели было прогнать нас, но Чон Мон Дю,

тряся головой от дряхлости и хихикая, остановил их.

Неуверенно опираясь на локоть, он слегка приподнялся и

дрожащей рукой раздвинул пошире шелковые занавески.

Сморщенное лицо его исказилось от злорадства, он пожи¬

рал нас глазами.
—	О мой повелитель! —тянула госпожа Ом свою пе¬

сенку попрошайки, но ее мольба была обращена ко мне,

и я знал, что она вложила в нее свою вечную, выдержав¬

шую все испытания любовь и веру в мою решимость

и отвагу.
Во мне поднялась багровая ярость, ломая преграду

моей воли, стремясь вырваться на свободу. Не удиви¬

тельно, что я весь трепетал, стараясь ее сдержать. Но со¬

трясавшую меня дрожь мои враги сочли, к счастью, при¬

знаком старческой слабости. А я, протягивая медную

чашку для подаяний, загнусавил еще жалобнее, вымали¬

вая милостыню, и. в то же время, сощурив веки, чтобы

скрыть вспыхнувший в моих глазах огонь, рассчитывал

расстояние и собирался с силами для прыжка.
И тут багровая ярость затуманила мне глаза. За¬

трещал шелк занавесок, захрустело дерево, заахали, за¬

охали слуги, а мои пальцы сомкнулись на горле Чон Мон

Дю. Носилки перевернулись, и я уже не знал, где у меня

голова и где ноги, но пальцы мои оставались сомкнутыми.
Среди хаоса подушек, покрывал и занавесок слуги

не сразу сумели добраться до меня. Но подоспели всад¬

ники, и град ударов обрушился на мою голову, десятки

рук вцепились в меня, пытаясь оттащить в сторону. Я был

оглушен, но еще не потерял сознания и испьггывал неска¬

занное блаженство, чувствуя, как мои старые пальцы впи¬

ваются в тощую, костлявую, дряблую шею, добраться до
355

которой я мечтал столько лет. Рукоятки плетей продолжа¬

ли опускаться на мою голову, и в красном вихре, кружив-

шемся у меня перед глазами, мне представилось, что я

бульдог, сомкнувший челюсти в мертвой хватке. Никто

не мог вырвать у меня Чон Мон Дю, и я знал, что он

уже мертв, давно мертв, когда тьма, как избавление от

всех мук, опустилась на меня у скал Фузана на берегу

Желтого моря.
ГЛАВА XVI
Когда начальник тюрьмы Азертон вспоминает обо

мне, он едва ли испытывает прилив гордости. Я показал

ему, что значит сила человеческого духа: мой дух вос¬

торжествовал над ним, мой дух не удалось сломить ему

никакими пьггками. Я сижу здесь, в одной из камер Ко¬

ридора Убийц в Фолсемской тюрьме, и ожидаю казни.

Начальник тюрьмы Азертон по-прежнему занимает пост,

полученный в награду за услуги, оказаняые политиче¬

ским воротилам штата, и по-прежнему остается полно¬

властным владыкой тюрьмы Сен-Квентин и всех отвер¬

женных, которые томятся в ее стенах. И все же в глуби¬

не души он чувствует, что я победил его.
Начальнику тюрьмы Азертону не удалось сломить

мой дух. Нет ни малейшего сомнения, что в иные минуты

он был бы рад, если бы я умер в смирительной рубашке.

И он продолжал меня пытать. Как заявил он мне с са¬

мого начала и как не раз повторял потом, я должен бы\

выбрать: динамит или гроб.
Капитан Джеми давно привык ко всем тюремным ужа¬

сам, однако настал день, когда и он не выдержал на¬

пряжения, в котором я держал его и всех остальных моих

мучителей. Он был настолько выведен из равновесия, что

осмелился возражать начальнику тюрьмы и отказался

принимать участие в происходящем. С этого дня он ни

разу больше не появлялся в моей камере.
Да, а затем пришло время, когда и начальник тюрьмы

Азертон испугался, хотя все ещё не терял надежды пыт¬

ками вынудить у меня признание о том, где спрятан не¬

существующей динамит. А под конец Джек Оппенхеймер

нанес ему сокрушительный удар. Оппенхеймер ничего

не боялся и говорил все, что хотел. Самые страшные тю-
356

ремные пытки не смогли его сломить; он издевался над

своими тюремщиками, ибо его воля была сильнее их воли.

Моррел простучал мне подробный отчет обо всем, что

произошло. Сам я в то время лежал в смирительной ру¬

башке без сознания.
—	Начальник,— сказал Азертону Оппенхеймер,— вы

облюбовали кусок не по зубам — как бы вам не подавить¬

ся. Если вы убьете Стэндинга, этим дело не кончится.

Вам придется убить еще двоих. Ведь если вы убьете

Стэндинга, рано или поздно Моррел и я сообщим об этом

на волю, и вся Калифорния узнает, что вы сделали. Вы¬

бирайте: либо вы оставите Стэндинга в покое, либо вам

придется убить всех нас троих. Стэндинг стал вам попе¬

рек горла, и я тоже, и Моррел. Но вы — подлый трус, а у

вас не хватит духу довести до конца это поганое дело,

как бы вам хотелось.
За это Оппенхеймер получил сто часов смирительной

рубашки, но как только его расшнуровали, он плюнул

начальнику тюрьмы в лицо и тут же получил еще сотню.

На этот раз, когда его пришли расшнуровывать, началь¬

ник тюрьмы не посмел войти в его камеру. Было ясно,

что слова Оппенхеймера сильно его напугали.
А вот доктора Джексона ничто не могло пронять. Я

был для него занятной диковиной, и ему не терпелось

узнать, сколько я еще смогу выдержать.
—	Да он. выдержит за раз хоть двадцать суток,—

подзадоривал он начальника тюрьмы в моем присут¬

ствии.
—	Вы чересчур старомодны,— вмешался я в их раз¬

говор.— Я могу выдержать хоть сорок дней. Ерунда! Я

могу выдержать и сто дней — в такой просторной рубаш¬

ке.— И, припомнив, как я, нищий матрос, сорок лет тер¬

пеливо ждал случая вцепиться в глотку Чои Мон Дю,

я прибавил:—Да разве вы, тюремные ублюдки, знаете,

что такое настоящий человек! Вы думаете, что человек

создан по вашему собственному трусливому подобию. Но

вот глядите: человек — это я, а вы бесхребетная мразь.

И вы отступаете передо мной. Вы не в состоянии выжать

из меня ни единого стона и удивляетесь, потому что хо¬

рошо знаете, как легко вы сами начинаете хныкать.
Я ругал их, как хотел: называл жабьим отродьем,

блюдолизами сатаны и мерзким отребьем. Ибо я
357

был выше их и для них недосягаем. Они были

рабами. Я был свободный дух. В одиночке томилось

только мое тело. А для меня самого не существовало

преград. Я освободился от власти плоти, передо мной

открылись безграничные просторы времени, и я упоенно

бродил по ним, а мое бедное тело, сдавленное смиритель*

ной рубашкой, погрузилось в малую смерть и даже не

испытывало боли. ,
Я простучал моим товарищам почти все, что мне дове¬

лось испьггать. Моррел верил моим рассказам, ибо он сам

проходил врата малой смерти. Но Оппенхеймер, с ув¬

лечением слушая мои рассказы, так в них и не поверил.

С простодушной трогательностью он сокрушался, что я

посвятил жизнь агрономии, вместо того чтобы стать пи¬

сателем.
—	Послушай,— пытался я убедить его.— Что я знал

о Чосоне? Теперь эта страна называется Кореей — вот,

пожалуй, и все, что мне о ней было известно. Я о ней

ничего не читал. Откуда, например, в нынешней

моей жизни мог бы я получить хоть какие-нибудь сведе¬

ния о кимчи. Однако я знаю, что такое кимчи. Это особо

приготовленная кислая капуста. Протухнув, она воняет

до небес. Когда я был Эдамом Стрэнгом, я ел кимчи ты-*

сячу тысяч раз. Я ел хорошую кимчи, и скверную кимчи,

и гнилую кимчи. Я знаю, что самую лучшую кимчи при- “

готовляют женщины Восана. Ну скажи, откуда Moiy я это

знать? Этих знаний не было в моем мозгу, в мозгу Дар¬

рела Стэндинга. Они принадлежат мозгу Эдама Стрэнга,

который через многочисленные рождения и смерти пе¬

редал свой опыт мне, Даррелу Стэндингу, вместе с опы¬

том всех тех, в ком я жил, умирал и возрождался в про¬

межутках между Эдамом Стрэнгом и Даррелом Стэн-

дингом. Неужели тебе это не ясно, Джек? Ведь именно

•из этого складывается и развивается человек, именно так

обогащается его дух.
—	А, брось ты!—услышал я в ответ его быстрое, ре¬

шительное, так хорошо знакомое мне постукивание.— Те¬

перь послушай умного человека. Я — Джек Оппенхеймер.

Я всегда был Джеком Оппенхеймером. Я—только я и ни¬

кто другой. Все, что я знаю, я знаю как Джек Оппенхей¬

мер. А что я знаю? Вот послушай. Я знаю, что такое ким¬

чи. Кимчи — это особо приготовленная кислая капуста,
358

которую делают в стране, когда-то называвшейся Чосон.

Самую лучшую кимчи приготовляют женщины Восана.

Протухшая кимчи воняет до небес... Ты не вмешивайся,

Эд! Погоди, пока я не припру профессора к стенке. Ну,

а теперь, профессор, скажи-ка мне, откуда я знаю все

это насчет кимчи? Этих знаний не было в моем мозгу^
—	Нет, были!—торжествующе воскликнул я.— Ты

получил их от меня.
—	Твоя правда. А от кого их получил ты?
—	От Эдама Стрэнга.
—	Как бы не так! Эдам Стрэнг — это твой бред. А

насчет кимчи ты где-то вычитал.
—	Ничего подобного,— доказывал ему я.— Про Ко-*

рею мне приходилось читать только в военных корреспон¬

денциях о русско-японской войне. Да и то так мало, что

в счет не идет,
—	А ты помнишь все, что тебе когда-нибудь доводи¬

лось прочесть?—спросил Оппенхейм1ер.
—	Нет.
—	Случается, что-нибудь и забываешь?
—	Да, но...
—	Достаточно, благодарю вас,— перебил он меня,

словно адвокат, который обрывает ответ свидетеля, пой¬

мав его на роковом) противоречии.
Убедить Оппенхеймера в истинности моих, рассказов

было невозможно. Он твердил, что я все это выдум1ываю

по ходу действия. Впрочем, ему нравились эти, как он

выражался, «продолжения в следующем номере», и вся¬

кий раз, когда я отдыхал в промежутках между двумя

порциями смирительной рубашки, он принимался упра¬

шивать М1еня простучать еще несколько глав.
—	Да бросьте вы эти ваши высокие материи,— вры¬

вался он в мою беседу с Эдом Моррелом!, как только мы

углублялись в метафизический спор.— Лучше пусть про¬

фессор расскажет еще что-нибудь об этих кисан и матро-'

Сах. Да, кстати, раз мы уже об этом заговорили, расска-^

жи, что случилось с госпожой Ом после того, как ее от¬

чаянный муженек придушил подлого старикашку и сам

помер.
Я уже много раз повторял, что форма бренна. По¬

звольте мне сказать это еще раз. Форма бренна. Материя.

не обладает памятью* Помнит только дух, и вот здесь, в
359

тюремных камерах, память о госпоже Ом и Чон Мон Дю

продолжала жить в моей душе, пронесенная через сто¬

летия, и была мною передана Джеку Оппенхеймеру и от

него возвратилась ко мне, уже облеченная в тюремный

жаргон. А теперь я передал ее тебе, мюй читатель. По¬

пытайся изгладить ее из своей памяти. Ты не можешь.

Как бы долго ты ни жил, то, что я рассказал тебе, будет

жить в твоем мозгу. Дух! Не существует ничего неизмен¬

ного, кроме духа. Материя плавится, кристаллизуется и

плавится снова, и ни одна форма никогда не повторяет

другую. Форма распадается в вечное ничто, из которого

нет возврата. Форма — это лишь видимость, она прехо¬

дяща, как была преходяща физическая оболочка госпо^

жи Ом и Чон Мон Дю. Но память о них остается, она

будет существовать всегда, пока существует дух, а дух

нельзя уничтожить.
—	Во всяком случае, ясно одно,— заключил Оппен-

хеймер свои критические замечания о приключениях Эда-*

ма Стрэнга.— А именно: ты заглядывал в притоны и ку¬

рильни опиума китайского квартала куда чаще, чем пола,-

гается профессору университета. Дурное общество до доб¬

ра не доводит. Теперь понятно, как ты угодил сюда.
Прежде чем возвратиться к описанию других моих

приключений, я должен упомянуть об удивительном про¬

исшествии у нас в тюрьме... Оно замечательно по двум

причинам. Оно показывает, во-первых, каким редкостным

умом обладал родившийся и выросший в трущобах Джек

Оппенхейм)ер. И, во-вторых, оно служит убедительным до¬

казательством того, что все, испытанное мною, когда в

смирительной рубашке я погружался в летаргию,— сущая

правда.
—	Вот что, профессор,— простучал мне как-то Оп-»

пенхеймер.— Когда ты рассказывал нам про твоего Эда¬

ма Стрэнга, ты говорил, что играл в шахматы с этим про-*

пойцей — братом императора. Интересно, что это были

за шахматы — такие же, как наши?
Мне, конечно, пришлось ответить, что я не знаю, что;

возвращаясь к нормальному состоянию, я забываю такие

подробности. И, конечно, он принялся добродушно под¬

шучивать над «моими бреднями», как он выражался. Од¬

нако я вполне отчетливо помнил, что в бытность мою

Эдамом Стрэнгом я частенько играл в шахматы. Но, ксо-
360

жалению, стоило мне очнуться в одиночке, как все несу¬

щественные подробности, особенно если они были связа*

иы с чем-то сложным, изглаживались у меня из памяти.
Следует пом)нит1Ь, что для удобства повествования я

соединял в единое целое мои разрозненные, перепу¬

танные, часто повторявшиеся воспоминания о былых жиз¬

нях. Я никогда не знал наперед, куда мюе путешествие

во времени приведет меня. Так, например, я десятки раз

в самое различное время возвращался к Джесси Фэнчеру,

в фургонный лагерь на Горных Лугах. За десять дней,

без перерыва проведенных в рубашке, я порой уходил все

дальше и дальше в прошлое по длинной цепи предыду¬

щих существований (часто пропуская множество жизней,

к которым я уже возвращался перед этим) и попадал, на¬

конец, в доисторические времена, а оттуда переносился

обратно к дням, когда зарождалась цивилизация.
И вот я решил, что в следующий раз, как только я об¬

рету сознание после очередного переселения в жизнь Эда¬

ма Стрэнга, я постараюсь вспомнить все о чосонских шах¬

матах, Мне не везло, и я еще целый месяц терпел насмеш¬

ки Оппенхеймера, прежде чем случилось то, чего я ждал,

А тогда, едва меня расшнуровали, как я принялся высту¬

кивать свои новости.
Более того, я обучил Оппенхеймера той игре в шах¬

маты, в которую играл Эдам Стрэнг в Чосоне несколько

столетий назад. Она была не похожа на западные шах¬

маты, хотя в основе своей совпадала с ними, так как вос¬

ходила к тому же первоисточнику, вероятнее всего,— к

индийским шахматам. Доска вместо наших шестидесяти

четырех клеток имела восемьдесят одну клетку. Игроки

вместо наших восьми пешек располагали каждый де¬

вятью, и ходили эти пешки по-другому, хотя с ограниче¬

ниями, принятыми у нас.
В чосонских шахматах было по двадцать фигур с ка¬

ждой стороны, включая пешки, вместо наших шестнадца¬

ти, и расставлялись они в три ряда, а не в два, как у нас.

Девять пешек занимали передний ряд; в среднем ряду

помещались две фигуры, напоминавшие наши ладьи, в

третьем, заднем, ряду в центре ставился король, а с каж¬

дой его стороны располагались в следующем порядке та¬

кие фигуры: «золотая монета», «серебряная монета»,

«конь» и «копье». Заметьте, что в чосонских шахматах
361

нет ферзя. Еще одно коренное отличие от наших шахмат

заключалось в том, что взятая фигура не снималась с до¬

ски» а становилась фигурой противника, и дальше ею хо¬

дил он.
Итак, я обучил Оппенхеймера и этим шахматам, что

было поистине блестящим достижением, если принять

во внимание следующее: нам приходилось, помимо всего,

запоминать, какие фигуры перешли к противнику, а какие

удалось вернуть.
Одиночки не стапливаются. Не положено облегчать

благодатным теплом участь узников в зимнюю стужу. А

мы с Оппенхеймером не раз забывали про жестокий, про¬

низывающий до костей холод, увлекшись чосонскими

шахматам1И.
И все же мне не удалось убедить его в том, что я при¬

нес эту игру в тюрьму Сен-Квентин из глубины столе¬

тий. Он упорно твердил, что я вычитал где-то ее описа-*

ние, а потом забыл о нем, но оно тем не менее осталось в

моем мозгу и всплыло в памяти, когда я бредил в рубаш¬

ке. Так он обратил против меня положения психологии.
Его новая гипотеза сводилась к следующему:
—	А может быть, ты придумал эти шахматы здесь,

в одиночке? Придумал же Эд код для перестукивания.г

А мы с тобой разве не улучшаем его все врем1Я? Так-то,

профессор. Ты все это придум1ал сам. Запатентуй-ка эти

шахматы. Когда я был ночным рассыльным, так один ма¬

лый выдумал какую-то чепуху под названием «Поросята

на поле» и нажил на этом миллион.
—	Эту игру нельзя запатентовать,—ответил я.— В

Азии она, без всякого сомнения, известна уже тысячеле¬

тия. Поверь, я ее вовсе не придумывал.
—	Тогда, значит, ты где-то читало ней или видел, как

играли в нее китаезы в курильне опиума, где ты постоян¬

но околачивался.— Таково было его последнее слово.
Впрочем, последнее слово осталось за мной. Здесь, в

Фолсемской тюрьме, есть один японец, осужденный за

убийство. Вернее, был,— его казнили на прошлой неделе.

Я беседовал с ним о шахматах, и выяснилось, что та игра,

в которую играл Эдам Стрэнг и которой я обучил Оп¬

пенхеймера, очень похожа на японские шахматы. Между

ними гораздо больше сходства, чем между каждой из

них и западными шахматами.
362

ГЛАВА XVII
Ты, верно, помнишь, читатель, что в самом начале мо¬

его повествования я рассказал тебе, как еще мальчиком! на

ферме в Миннесоте я увидел фотографии Святой Земли,

узнал некоторые места и указал, какие в них произошли

перемены, И еще ты, верно, помнишь, как я описал исце¬

ление прокаженных, которому был свидетелем, и сказал

миссионеру, что я был тогда совсем большим, владел

большим мечом и смотрел на все это, сидя на коне.
Этот эпизод Mioero детства был, говоря словами Ворд¬

сворта, всего лишь отблеском воспоминаний. Когда я,

Даррел Стэндинг, был еще совсем малышом, я смут¬

но помнил иные времена и страны. Но образы, ко¬

торые вспыхивали в моем детском сознании, постепенно

тускнели и изглаживались. Меня постигла та же участь,

что и всех других детей: словно бы тюремные стены

сомкнулись вокруг меня, и я забыл свое величественное

прошлое. Оно есть у каждого человека. Но редко кому по¬

счастливилось так, как мне, провести долгие годы в оди¬

ночном заключении и долгие часы — в смирительной ру¬

башке. Да, мне посчастливилось. Мне была дана возмож¬

ность снова вспомнить все — в том числе и время, когда

я сидел на коне и видел исцеление прокаженных.
Меня звали Рагнар Лодброг, и я, правда, был очень

большим. Я был на целую голову выше всех римлян моего

легиона. Впрочем, начальником легиона я стал уже поз¬

же, после моего путешествия из Александрии в Иеруса¬

лим. Эта моя жизнь была полна событий. Напиши я де¬

сятки книг, потрать на них годы труда, и тогда мне не

удалось бы описать всего. Поэтому я опущу очень мно¬

гое, а о том, что предшествовало этому путешествию,

скажу в двух словах.
Я помню очень ясно и отчетливо все, кроме самого на¬

чала. Я никогда не знал своей матери. Мне рассказыва¬

ли, что меня родила в бурю на палубе корабля, находив¬

шегося в Северном море, одна из пленниц, захваченных

после морской битвы и разграбления береговой крепо¬

сти. Имени своей матери я так и не узнал. Она умерла в

самый разгар 13ури. Была она из северных датчан — так,

во всяком случае, говорил мне старый Лингард. Я был

слишком молод, чтобы запомнить все, что он мне расока-
363

зывал, хотя рассказать он мог не так уж много. Морская

битва, взятие и разграбление крепости, которую затем

подожгли, поспешный уход в море от прибрежных скал,

так как надвигалась буря, грозившая гибелью их острб-

носым кораблям, а потом отчаянная борьба с бушующим

ледяньш морем)... И никому не было дела до чужеземной

пленницы, чей час наступил, неся ей гибель. Тогда miho-

гие умерли, мужчин же интересуют живые женщины, а

не мертвые.
Рассказ Лингарда о том, что произошло сейчас же по¬

сле моего появления на свет, поразил мое детское во¬

ображение и врезался мне в память. Лингард был слиш¬

ком стар, чтобы сидеть на веслах, и вместо этого он при¬

сматривал на открытой палубе за сбившимися в беспо¬

рядочную кучу пленниками, заменяя врача, могильщика

и повитуху. Итак, я родился в бурю и был омьгг солеными

брызгами.
Мне было всего лишь несколько часов от роду, когда

Тостиг Лодброг впервые увидал М(еня. Он был хозяином

этого корабля и остальных семи, совершивших набег,

унесших добычу и пробивавшихся сквозь бурю. Тостиг

Лодброг носил прозвище «Муспел», что означало Пыла¬

ющий, так как он вечно пылал гневом. Он был отважен

и жесток, и в широкой его груди билось сердце, не

знавшее жалости. Пот битвы еще не успел высохнуть

на его теле, когда после сражения при Хасфарте он, опи¬

раясь о топор, съел сердце Нгруна. В припадке бешеной

злобы он продал в ра^тво ютам своего сына Гарульфа.

И я помнил, как под закопченными стропилами Бруннан-

бура раздавался его зычный голос, когда он требовал,

чтобы ему принесли его кубок — череп Гутлафа. Вино с

пряностями он пил только из Ьтой чаши — только из че¬

репа' Гутлафа.
И вот к нему-то по качающейся палубе принес м»еня

старый Лингард, когда улеглась буря. Мне было от рож¬

дения несколько часов, и я был завернут в седую от мор¬

ской соли волчью ш<куру. Я был очень маленьким, потому

что родился раньше срока.
—	Хо-хо! Карлик!—вскричал Тостиг, отняв от губ

недопитую чашу с медом, чтобы поглядеть на меня.
Была злая стужа, но, говорят, он вытащил меня го¬

лого из волчьей шкуры, зажав мою ногу м)ежду своим
364

большим и указат€Л1ЬЯым| пальцем, и мое тельце болта¬

лось на свирепом ветру.
—	Плотва! — хохотал он.— Креветка! Морская

вошь! —И хотел уже было раздавить меня между своими

огромными пальцами, каждый из которых, по словам

Лингарда, был толще моей ноги.
Но тут ему на ум взбрело другое.
—	Этот щенок хочет пить. Пусть попьет.
И он сунул меня головой вниз в наполненную до по¬

ловины чашу с медом. И я утонул бы в этом напитке муж¬

чин, я, не испивший за свою короткую жизнь даже ма¬

теринского молока, если бы не Лингард. Но когда Лин-

гард вытащил шня из чаши, Тостиг Лодброг, рассвирег

пев, сбил его с ног. Мы покатились по палубе, и огромные

псы, захваченные после сражения у северных датчан, бро¬

сились на нас.
—	Хо-хо! — ревел Тостиг Лодброг, глядя, как псы

терзают старика, меня и волчью шкуру.
Но Лингард поднялся на ноги и спас меня, оставив

псам! вол'чью шкуру.
Тостиг Лодброг допил свой М1ед и уставился на меня,

а Лингард молчал, хорошо зная, что напрасно было бы

искать милосердия там, где его не может быть.
—	Мальчик-с-пальчик!—изрек Тостиг.— Клянусь

Одином, женщины Северной Дании ничтожные создания.

Они приносят на свет не мужчин, а карликов. На что го¬

ден этот мозгляк? Из него никогда не получится на¬

стоящего мужчины. Вот что, Лингард, вырасти м)не из

него кравчего для Бруннанбура. Только получше при-

глядывай за собаками, как бы они не сожрали его по

ошибке вместо тех огрызков, которые мы им бросаем.
Я рю^с, не зная женского присмотра. Старый Лингард

принял меня, и он же меня выкормил, а детской служила

мне качающаяся палуба и колыбельной песней—топот и

тяжелое дыхание мужчин во время битв и бури. Бог зна¬

ет, как удалось мне выжить. Должно быть, я был рожден

крепким, как железо, в железные времена, ибо я все-таки

выжил и посрамил пророчество Тостига о том, что из ме¬

ня получится карлик. Я быстро перерос все его кубки и

чаши, и Тостиг уже не мог больше топить М)еня в кружке

с медом. А это было его излюбленным» развлечением.

Эта шутка казалась ему необычайно остроумной и тонкой.
365

Мои первые детские воспоминания связаны с остро¬

носыми кораблями Тостига Лодброга, с морскими битва¬

ми и пиршественным залом Бруннанбура в те дни, когда

наши корабли отдыхали на берегу замерзшего фиорда,

Я ведь стал кравчим Тостига, и вот одно из самых ран¬

них воспоминаний моего детства: с черепом Гутлафа,

наполненным до краев вином, я ковыляю туда, где во

главе стола восседает Тостиг, и от его зычного крика

дрожат стропила. Все они там, обезумев от вина, вопили

и стучали кулаками, а мне казалось, что так оно и долж¬

но быть, ибо другой жизни я не ведал. Все они легко

приходили в ярость и тотчас хватались за оружие. Мыс¬

ли их были свирепы, и они свирепо пожирали пищу и

свирепо тянули мед и вино. И я рос таким же, как они.

'Да и как я мог расти иным, когда я подавал кубки браж¬

никам, орущим во всю глотку, и скальдам, поющим о

Хьялле, и об отважном Хогни, и о золоте Нифлунгов, и

о мести Гудрун, которая дала Атли съесть сердца его и

своих детей, а в это время в яростной драке крушились

скамьи, раздирались занавеси, похищенные на южных

берегах, и на пиршественные столы падали убитые?
О да, и мне тоже была знакома такая ярость, ей меня

хорошо обучили в этой школе. Мне было всего восемь

лет, когда я показал свои когти на пирушке в Бруннан-

буре, устроенной в честь наших гостей—ютов, которые

приплыли к нам как друзья на трех длинных кораблях во

главе с эрлом Агар дом. Я стоял за плечом Тостига Лод¬

брога, держа в руках череп Гутлафа, над которым под¬

нимался ароматный пар от горячего пряного вина. Я

ждал, когда Тостиг кончит поносить северных датчан.

Но он не умолкал, и я все ждал, пока, наконец, переведя

дыхание, он не стал поносить женщин Северной Дании.

И тут я вспомнил мою мать, и багровая ярость застлала

мне глаза. Я ударил его черепом Гутлафа, вылив на

него все вино, и оно ослепило его и жестоко обожгло.

И когда он, ничего не видя, закружился на месте, пы¬

таясь схватить меня и размахивая своими огромными ру¬

чищами наугад, я подскочил к нему и трижды вонзил в

него кинжал: в живот, в бедро и в ягодицу, ибо не мог

достать выше.
И тут эрл Агард обнажил свой меч, а за ним обна-^

жили мечи и все его юты, и он закричал;
366

—	Храбрый медвежонок! Клянусь Одином, он до¬

стоин честного боя!
И под гулкой кровлей Бруннанбура задыхающийся от

ярости мальчишка-кравчий из Северной Дании, вступил

в схватку с могучим Лодброгом. Один удар — и мое без¬

дыханное тело покатилось по столу, сметая с него чаши

и кубки, а Лодброг крикнул:
—	Вышвырните его вон! Бросьте его ncaMi!
Но эрл не пожелал этого и, хлопнув Лодброга по

плечу, попросил подарить меня ему в знак дружбы.
И вот, когда лед в фиордах растаял, я поплыл на юг

на корабле эрла Агарда. Он сделал меня своим крав¬

чим и оруженосцем и дал Mine имя Рагнар Лодброг. Вла¬

дения Агарда граничили с землей фризов. Это были уны¬

лые, заболоченные равнины, вечно окутанные туманами.

Я прожил у эрла три года, до дня его смерти, и всегда

был РЯДОМ! с ним — охотился ли он на волков по боло¬

там или пировал в большой зале, где нередко присутство¬

вала и его молодая жена Эльгива, окруженная прислуж¬

ницами. Я сопровождал Агарда в южном походе, когда

его корабли дошли до побережья нынешней Франции,

где я узнал, что чем дальше к югу, тем1 теплее клим!ат,

мягче природа и нежнее женщины.
Но в этом набеге Агард был смертельно ранен и вско¬

ре умер. Мы сожгли его тело на высоком) погребальном

костре. Его жена Эльгива в золотой кольчуге с пением

взошла на погребальный костер и встала рядом с его

телом, и с ней сожгли множество челядинцев в золотых

ошейниках, а также девять рабынь и восемь рабов-

англов знатного происхождения. И много соколов вме¬

сте с двумя мальчишками-сокольничими.
Но я, Рагнар Лодброг, кравчий, не сгорел. Мне бы¬

ло одиннадцать лет, я не ведал страха, и мое тело не зна¬

ло другой одежды,. кроме звериных шкур. Когда языки

пламени взвились ввысь, и Эльгива запела свою пред¬

смертную песнь, а рабы, пленники и рабьгаи стонали и

кричали, не* желая умирать, я порвал свои путы, спрыг¬

нул с костра и, как был — в золотом ошейнике раба,—

бросился к болотам и добрался до них, когда пущенные

по моему следу свирепые собаки совсем уже настигали

М1еня.
В болотах прятались одичавшие люди: беглые рабы и
367

преступники, на которых охотились ради забавы, как на

BOAI^OB.
Три года провел я без крова над головой, не греясь

у огня, и стал крепким, как обледеневшая земля. Я хо¬

тел было украсть себе у ютов женщину, но тут мне не

повезло: за мной погнались фризы и после двухдневной

охоты схватили М1еня. Они сорвали с меня золотой ошей¬

ник и продали за двух собак-волкодавов меня саксу

Эдви, который надел на меня железный ошейник, а по¬

том подарил вместе с пятью другими рабами Этелю из

страны восточных англов. Я был рабом, а потом! стал

дружинником, но во время неудачного набега далеко на

восток, где кончались болота, я попал в плен к гуннам.

Там я был свинопасом, но бежал на юг, в боль-*

шие леса, и был принят в племя тевтонов как свобод¬

ный. Тевтоны были многочисленны, но они жили малень¬

кими племенами и отходили на юг под напором гуннов.
Но тут с юга в большие леса пришли римские ле¬

гионы и отбросили нас назад к гуннам. Нас сдавили

так, что нам некуда было податься, и мы показали

римлянам, как мы умеем драться, хотя они ничуть не

уступали.
Но в душе моей все время жило воспоминание о солн¬

це, которое сверкало над кораблями Агарда, когда мы

плавали в южные страны, и судьбе было угодно, чтобы,

отброшенный вместе с тевтонами к югу, я попал в плен

к римлянам и был привезен снова на мюре, которого я не

видел с тех пор, как бежал от восточных англов. И я сно¬

ва стал рабом — гребцом на галере, и вот, ворочая вес¬

лом, я впервые попал в Рим.
Рассказ о том, как я стал свободным человеком, рим¬

ским гражданином и солдатом! и почему, когда мне ис¬

полнилось тридцать лет, я должен был поехать в Але¬

ксандрию, а оттуда в Иерусалим, занял бы слишком

много времени. Однако я не мог не рассказать вкратце о

первых годах моей жизни, после того, как Тостиг Лод-

борг окунул меня, новорожденного, в чашу с медом, так

как иначе вам трудно было бы понять, что представлял

собою человек, который въехал на коне в Яффские ворота

и приковал к себе все взгляды.
Да и было на что посмотреть. Все эти римляне и ев¬

реи были низкорослыми и узкокостными, и такого круп¬
368

ного светловолосого великана им еще не доводилось ви¬

деть. И пока я ехал по узким улочкам, они все рассту¬

пались передо мной, а потом останавливались и смот¬

рели вслед белокурому человеку с севера. Впрочем, в по¬

следнем они вовсе не были уверены, ибо их познания о

северянах были более чем скудными.
В распоряжении Пилата были, в сущности, только

вспомогательные войска, набиравшиеся в провинциях.

Горсточка римских легионеров охраняла дворец, да еще

со мной прибыло двадцать римских солдат. Не отрицаю,

вспомогательные войска не раз отличались в сражени¬

ях, но по-настоящему надежными солдатами были толь¬

ко римские легионеры. Они превосходили даже нас, се¬

верян^, потому что всегда были готовы к бою; мы же хо¬

рошо дрались, только когда нам припадала охота, а в

другое время угрюмо отсиживались в своих далеких сг-

лениях. А римляне были неизменно тверды и надежны.
В первый же вечер после моего приезда я встретил

в доме Пилата подругу его жены, пользовавшуюся нема¬

лым влиянием при дворе Ирода Антипы. Я буду назы¬

вать ее Мириам, ибо так звал я ее, полюбив. Если бы

передать лсенское обаяние было трудно, но возможно, я

сумел бы описать Мириам. Но такое обаяние неизъясни¬

мо. И слова тут бессильны. Это ведь не впечатления, вос¬

принимаемые рассудком. Женщина чарует наши чувства,

и из этого рождается страсть, являющаяся своего рода

сверхчувством.
Говоря в общем, каждая женщина желанна для

каждого мужчины. Когда же в нас вызывает желание

лишь одна-единственная женщина, мы называем это лю¬

бовью. Так было и у меня с Мириам. Ее чары находили

во мне особый отклик, словно я ждал ее всю жизнь, и те¬

перь без колебаний раскрыл ей свои объятия. Этот от¬

клик и делал ее такой желанной, в нем и крылось ее

очарование.
Мириам была божественная женщина^ Я намеренно

употребляю это слово. Она была высокой, величествен¬

ной и статной, что редкость среди ее соплеменниц. Она

была аристократкой по рождению и по духу. Во всех ее

поступках угадывалась широкая, щедрая, великодушная

натура. Она была умна, она была остроумна и, превыше

всего, она была женственна. Как вы увидите, именно
24. Джек Лондон. Т. XI.	369

ее женственность и погубила нас. У нее были черные,

иссиня-черные волосы, нежное овальное лицо, оливко-

во-смуглая кожа и темные глаза, как два бездонных^

колодца. Едва ли была на свете еще одна пара, в кото¬

рой сочетался бы столь ярко выраженный тип женщины-

брюнетки и мужчины-блондина.
И мы покорили друг друга мгновенно. Нам не нужны

были ни проверки, ни самопроверки, ни ожидания. Она

стала моей, как только наши взгляды встретились. И

она, так же, как и я, уже тогда поняла, что я принадлежу

ей. Я шагнул к ней, и она привстала навстречу мне, слов¬

но влекомая неведомой силой. И мы посмотрели друг дру¬

гу в глаза, и когда черные глаза встретили взгляд синих,

они уже не могли оторваться друг от друга, и это длилось

до тех пор, пока жена Пилата, худая, истомленная забо¬

тами женщина, не засмеялась нервно. И когда я привет-»

ствовал жену Пилата, мне показалось, что Пилат бросил

Мириам многозначительный взгляд, словно бы говоря:

«Ну что, разве он не таков, как я рассказывал?» Дело в

том, что Сульпиций Квириний, легат Сирии, сообщил

ему о моем предстоящем прибытии. К тому же мы с Пи¬

латом знали друг друга еще задолго до того, как он был

назначен прокуратором огнедышащего иудейского вул¬

кана и отбыл в Иерусалим.
Мы долго беседовали в тот вечер. Большее говорил

Пилат. Он подробно описывал положение в стране. Мне

показалось, что он измучен одиночеством и хочет поде¬

литься с кем-нибудь своей тревогой,^ своими опасениями

и даже, быть может, попросить совета. Пилат был ис¬

тинным римлянином, очень уравновешенным. Впрочем,

он обладал гибким умом, позволявшим ему осуществлять

железную политику Рима, не вызывая особых трений с

местным населением, и умел сохранять самообладание в

самых трудных обстоятельствах.
Но в тот вечер легко было заметить, что он сильно

встревожен. Евреи действовали ему на нервы. Они были

слишком вспыльчивы, своевольны, неразумны. А кроме

того, они умели тонко плести интриги. Римляне действо¬

вали прямо и открыто. Евреи предпочитали обходный

путь, з| исключением разве тех случаев, когда им при¬

ходилось отступать. Пилата, по его словам, раздражало

то, что евреи всеми средствами пытались превратить его,
т

а тем самым и Рим, в орудие разрешения их религиозных

распрей.
—	Как мне хорошо известно,— сказал он,— Рим

не вмешивается в религиозную жизнь завоеванных им

народов, но евреям свойственно все запутывать и услож-

нять, придавая политическую окраску событиям, не име¬

ющим ничего общего с политикой.
Пилат даже разгорячился, изливая мне свою досаду

на всевозмо'жные секты и бесконечные вспышки религи¬

озного фанатизма.
—	В этой стране, Лодброг,— сказал Пилат,— ниче¬

го нельзя знать наперед. Сейчас ты видишь на небе

лишь крошечное летнее облачко, а через час над твоей

головой может разразиться страшная буря. Меня при¬

слали сюда поддерживать спокойствие и порядок, но

вопреки всем моим усилиям они превращают страну в

осиное гнездо. Я предпочел бы управлять скифами или

дикими бриттами, чем этими людьми, которые никак не

могут договориться, в какого бога им верить. Вот, скажем,

сейчас на севере страны появился рыбак, который что-то

там проповедует и якобы творит чудеса, и я нисколько

не удивлюсь, если не сегодня-завтра он взбаламутит всю

страну, а я буду отозван в Рим.
Так я впервые услышал о человеке, имя которого бы¬

ло Иисус, но тут же забыл о нем. И вспомнил, только ко¬

гда летнее облачко превратилось в грозовую тучу.
—	Я навел о нем справки,— продолжал между тем

Пилат.— Он политикой не занимается. Насчет этого сом¬

нений быть не может, яо уж Каиафа постарается,— а за

спиной Каиафы стоит Анна,— превратить этого рыбака

в политическую занозу, чтобы уязвить Рим и погубить

меня.
—	О Каиафе я слышал: это, кажется, первосвя¬

щенник,— сказал я.— А кто же в таком случае Анна?
—	^а хитрая лиса и есть настоящий лервосвящеи-

нкк,— отвечал Пилат.— Каиафа был назначен Гратом,

но он всего лишь тень Анны, игрушка в его руках.
—	Они так и не простили тебе эту историю со щита¬

ми,— насмешливо поддразнила его Мириам.
Тут Пилат поступил, как поступает всякий человек,

когда коснутся его больного места,— он принялся рас¬

сказывать про этот случай, который поначалу казался
371

совсем пустяковым, а в конце концов. едва не погубил

его. По простоте душевной он установил перед своим

дворцом два щита с посвятительными надписями. Это

вызвало настоящую бурю, и возмущение фанатиков еще

не улеглось, а уже была послана жалоба Тиберию. Тот

, принял сторону евреев и высказал свое недовольство

Пилату.
Я был очень рад, когда несколько позже наконец су¬

мел поговорить с Мириам. Жена Пилата успела улу¬

чить минуту, чтобы рассказать мне о ней. Мириам про¬

исходила из царского рода. Ее сестра была замужем за

Филиппом, тетрархом Гавланитиды и Батанеи. А сам

Филипп был братом Ирода Антипы, тетрарха Галилеи

и Переи, и оба они были сыновьями Ирода, которого ев¬

реи называли «Великим». Мириам, как мне дали понять,

считалась своим человеком при'дворах обоих тетрархов,

потому что была родственницей им обоим. Я узнал так¬

же, что еще девочкой она была помолвлена с Архелаем,

который в то время был этнархом Иерусалима. Она бы¬

ла очень богата, и предполагаемый брак не был вынуж¬

денным. К тому же она была весьма своевольна, и уго¬

дить ей в таком важном деле, как выбор супруга, было,

без сомнения, нелегко.
Да, как видно, в этой стране самый воздух был про¬

питан религией, ибо не успели мы с Мириам начать бе¬

седу, как тоже заговорили об этом. Поистине евреи в те

дни не могли обходиться без религии, как мы — безсра^

жений и пиров. Пока я находился в этой стране, в голсве

у меня стоял звон от нескончаемых споров о жизни и

смерти, о законах и боге. Что касается Пилата, то он не

верил ни в богов, ни в злых духов, ни во что вообще.

Смерть он считал вечным сном без сновидений, и вместе

с тем все годы, проведенные в Иерусалиме, он больше все*^

го, к своей досаде, занимался улаживанием яростных ре¬

лигиозных распрей. Да что там! Мальчишка-конюх, кото¬

рого я как-то взял с собой в Идумею,— никчемный без¬

дельник, не умевший толком оседлать коня,— только

и делал, что от зари до зари, не переводя дыхания и с

большим знанием дела, рассуждал о тончайших разли¬

чиях, существующих в учениях раввинов от Шемаи до

Гамалиеля.
Но вернемся к Мириам.
372

—	Ты веришь в то, что ты бессмертен,— сразу же

вызвала она меня на спор.— В таком случае почему же

ты боишься говорить об этом?
—	А зачем думать о том, что бесспорно? — возра¬

зил я.
—	Но откуда у тебя такая уверенность? — настаивала

она.— Объясни мне. Расскажи, как ты себе пред¬

ставляешь/ свое бессмертие.
И когда я рассказал ей о Нифлгейме и Муспелле, и о

великане Имире, который родился из снежных хлопьев,

и о корове Аудумле, и о Фенрире и Локи, и о ледяных

Иотунах, да, повторяю, когда я рассказал ей обо всем

этом, а также о Торе и Одине, и о нашей Валгалле, гла¬

за ее засверкали, и она воскликнула, захлопав в ла¬

доши:
—	О, ты варвар! Большое дитя, золотоволосый ве¬

ликан из страны вечного мороза! Ты веришь в сказки

старух кормилиц и в радости желудка! Ну, а твой дух,

дух, который не умирает, куда попадет он, когда умрет

твое тело?
—	Как я уже сказал — в Валгаллу,— отвечал я.— Да

и тело мое тоже будет там.
—	Будет есть, пить, сражаться?
—	И любить,— добавил я.— В обители блаженства с

нами будут наши женщины, иначе зачем нам она?
—	Ваша обитель блаженства мне не по душе,— ска¬

зала Мириам.— Это какое-то дикое место, где бури, мо¬

розы, безумие разгула.
—	А какова же ваша обитель блаженства?
В ней царит вечное лето, цветут цветы и зреют

благоуханные плоды.
Но я проворчал, покачивая головой:
—	А мне не по душе такое небо. Это унылое разне¬

живающее место, которое годится только для трусов,

жирных бездельников и евнухов.
Мои слова, по-видимому, ей понравились, так как гла¬

за ее засверкали еще ярче, и я был почти уверен, что

она старается меня раззадорить еще больше.
—	Моя блаженная обитель — для избранных,— ска¬

зала она.
—	Блаженная обитель для избранных — это Валгал¬

ла,— возразил я.-^ Посуди сама, кому нужны цветы, ко¬
373

торые цветут круглый год? А в мрей стране, когда кон¬

чается студеная зима и долгие зимние ночи отступают

перед солнцем,, первые цветы, выглядывающие из-под

талого снега, приносят людям истинную радость. И все

любуются ими и не могут налюбоваться.
—	А огонь! — вскричал я помолчав.— Великий бла¬

годетельный огонь! Ну что это за небо, где человек не

может понять всю прелесть огня, который ревет в очаге,

пока за крепкими стенами воет ветер и бушует снежная

вьюга!
—	Какой вы простодушный народ,— не сдавалась

ока.— Среди снежных сугробов вы строите себе хижи¬

ну, разводите в очаге огонь и называете это небом. В

нашей обители блаженства нам нет нужды спасаться

от снега и ветра.
—	Не так,— возразил я.— Мы строим хижину и раз¬

водим огонь для того, чтобы было откуда выйти навстре¬

чу стуже и ветру и где укрьггься от стужи и ветра...

Мужчина создан для того, чтобы бороться со стужей и

ветром. А хижину и огонь он добывает себе в борьбе.

Я-то знаю... Было время, когда я в течение трех лет не

имел крыши над головой и нц разу не погрел рук у кост¬

ра. Мне было шестнадцать лет, я был мужчиной, когда

впервые надел тканую одежду. Я был рожден в разгар

бури, и пеленками мне служила волчья шкура. Теперь

погляди на меня, и ты поймешь, какие мужчины насе¬

ляют Валгаллу.
И она поглядела мне в глаза, и в ее взгляде был при¬

зыв, и она воскликнула:
—	Такие, как ты, золотоволосые великаны!—А за¬

тем задумчиво добавила;—Пожалуй, это даже грустно,

что на моем небе не будет таких мужчин.
—	Мир прекрасен,— сказал я ей в утешение.— Он

широк и сотворен по разумному плану. В нем хватит

места для многих небес. Мне кажется, каждому уготова¬

но то блаженство, к которому он стремится... Там, за

могилой, нас, конечно, ожидает прекрасная страна. Я,

думается мне, покину наши пиршественные залы, со¬

вершу набег на твою страну цветов и солнца и похищу

тебя, как была похищена моя мать.
Тут я умолк и взглянул ей в лицо, и она встретила мой

взгляд и не опустила глаз. Огонь пробежал у меня по
374

жилам. Клянус1> Одином, это была настоящая жен¬

щина!
Не знаю, что было бы дальше, если бы не Пилат. За-*

кончив свою беседу с Амбивием, он уже несколько минут

сидел, усмехаясь про себя, и тут нарушил воцарившееся

молчание.
—	Раввин из Тевтобурга! — насмешливо воскликнул

он.— Еще один проповедник явился в Иерусалим и при¬

нес еще одно учение. Теперь начнутся новые ре¬

лигиозные распри и бунты и пророков будут снова по¬

бивать камнями! Да смилуются над нами боги — здесь

все обезумели. Ну, Лодброг, от тебя я этого не ожидал.

Да ты ли это с пеной у рта споришь о том, что станется

с тобой после смерти, словно какой-нибудь бесноватый

отшельник? Человеку дана только одна жизнь, Лодброг.

Это упрощает дело. Да, упрощает дело. '
—	Ну же, ну, Мириам, продолжай! — воскликнула

жена Пилата.
Во время нашего спора она сидела, словно зачарован¬

ная, крепко сцепив пальцы, и у меня промелькнула мысль,

что она уже заразилась религиозным безумием, охватив¬

шим Иерусалим. Во всяком случае, как мне пришлось

убедиться впоследствии, она проявляла болезненный ин-'

терес к этим вопросам. Она была так худа, словно дол¬

го болела лихорадкой. Казалось, ее руки, если по¬

смотреть на них против света, будут совершенно прозрач¬

ны. Она была хорошая женщина, только чре'змерно нер¬

вная и суеверная и постоянно пугалась всяческих пред¬

знаменований и дурных примет. У нее бывали видения,

и она порой слышала неземные голоса. Я терпеть не мо¬

гу такого слабодушия, но она все-таки была хорошей

женщиной, и сердце у нее было доброе.
*	* *
Я прибыл туда с поручением от Тиберия и, к несча¬

стью, почти не виделся с Мириам. Мне пришлось отпра¬

виться ко двору Антилы, а когда я возвратился, то не

застал Мириам: она уехала в Батанею ко двору Филип¬

па, который был женат на ее сестре. Из Иерусалима я

отправился в Батанею, хотя мне не было нужды встре¬

чаться с Филиппом: при всем своем безволии он был

верен Риму. Но я искал встречи только с Мириам.
375

После этого я по€>ывал в Идумее. Затем отправился

в Сирию по повелению Сульпиция Квириния: легат

хотел получить сведения о положении в Иерусалиме из

первых рук. Так, много разъезжая по стране, я скоро сам

убедился, что евреи прямо-таки помешаны на религии.

Это была их отличительная черта. Они не желали пре¬

доставить решение этих вопросов хвоим проповедникам,

каждый из них стремился сам стать проповедником и про¬

поведовал повсюду, где только находил себе слушателей.

Впрочем, слушателей хватало с избытком.
Люди бросали свои занятия и бродили по стране,

как нищие, затевая споры с раввинами и книжниками в

синагогах и на ступенях храмов. В Галилее, области,

пользовавшейся дурной славой (жителей ее считают при*

дурковатыми), я впервые снова услышал о человеке по

имени Иисус. По-видимому, он был снач?1ла плотником,

потом стал рыбаком, а когда начал бродяжить, его това¬

рищи—рыбаки—бросили свои рыбачьи сети и последова¬

ли за ним. Кое-кто считал его пророком, но большин¬

ство — безумцем. Мой бездельник-конюх, который утвер¬

ждал, что в знании талмуда ему нет равных, от души

презирал Иисуса, называл его царем нищих, а его уче¬

ние — эбионизмом. Смысл этого учения, как объяснил он

мне, заключался в том, что только беднякам уготовано

царствие небесное, а богатые и могущественные попадут

в какое-то огненное озеро.
Я заметил, что в этой стране все называли друг дру¬

га безумцами; по-видимому, таков был обычай. Впрочем,

на мой взгляд, они все без исключения были безум¬

цами. И каждый по-своему. Кто изгонял бесов и лечил

недуги наложением рук, кто без всякого вреда для себя

пил смертельный яд и играл с ядовитыми змеями,— так,

во всяком случае, утверждали сами чудотворцы. Кто уда¬

лялся в пустыню и морил там себя голодом. А потом воз¬

вращался и начинал проповедовать какое-нибудь новое

учение и собирал вокруг себя толпы. Так возникали но¬

вые секты, в которых немедленно начинались споры из-за

тонкостей доктрины, что вело к распадению секты на две,

а то и больше.
—	Клянусь Одином,— оказал я Пилату,— сюда бы

немножко нашего северного снега и мороза! Это слегка

охладило бы им мозги. Здешний климат слишком мягок.
376

Вместо того, чтобы строить себе теплые жилища и добы¬

вать пищу охотой, они беспрерывно создают новые учения.
—	И изменяют природу бога,— угрюмо подхватил

Пилат.— Будь они прокляты, все эти их учения!
—	Вот именно,— согласился я.— Е1сли только мне

удастся выбраться из этой сумасшедшей страны, сохра¬

нив рассудок, я буду рассекать надвое всякого, кто толь¬

ко посмеет заикнуться мне о том, что ждет меня за

гробом.
Нигде больше нельзя было отыскать таких смутьянов.

Решительно все на свете они сводили к вопросам благоче¬

стия или богохульства. Мастера вести споры о всяких

тонкостях веры, они были не в силах постичь римскую

идею государства. Политика для них становилась рели¬

гией, а религия — политикой. В результате у каждого

прокуратора хватало забот и хлопот. Римские орлы, рим¬

ские статуи, даже щиты Пилата — все считалось предна¬

меренным оскорблением их религиозного чувства. Иму¬

щественная перепись, проведенная римлянами, вызвала

большое негодование. Однако без нее нельзя было уста¬

новить налоги. И тут все начиналось сначала. Налоги;

взимаемые государством,— преступление против их за¬

кона и их бога. О этот закон! Он не имел ничего общего

с римскими законами. Это был их собственный закон,

дарованный им богом. Находились фанатики, убивав¬

шие всякого, кто нарушал этот закон. А если бы прокура¬

тор решил покарать такого фанатика, застигнутого на ме¬

сте преступления, тотчас бы вспыхнул бунт, а может

быть, и восстание.
Все, что делали эти странные люди, они делали во

имя божье. Те «3 них, кого мы, римляне, называли

«тавматургами», творили чудеса в доказательство пра¬

вильности своего вероучения. Мне всегда казалось пол¬

нейшей бессмыслицей доказывать правильность табли¬

цы умножения путем превращения жезла в змею или да¬

же в двух змей, однако именно это и проделывали тав-

матурги, и это неизменно вызывало волнения в народе.
О небожители, сколько же там было сект! Фарисеи,

ессеи, саддукеи — их был целый легион! И едва успева¬

ла возникнуть новая заумная секта, как она тотчас же

обретала политическую окраску. Прокуратору Копонию,

одному из предшественников Пилата, немало пришлось
377

потрудиться, чтобы подавить гавланитский мятеж, на¬

евшийся именно таким образом в Гамале.
Когда я в последний раз заехал в Иерусалим, среди

евреев было заметно необычное волнение. Оки собира¬

лись толпами, горячо обсуждали что-то и -кричали во всю

глотку. Некоторые предрекали конец света, другие удов¬

летворялись меньышм и предсказывали лишь крушен^^е

Иерусалимского храма. А отъявленные бунтовщики твер¬

дили, что пришел конец римскому владычеству и скоро

возродится еврейское царство.
Пилат тоже как будто был весьма встревожен. Я ви¬

дел, что ему приходится нелегко. Но надо ска¬

зать, что он оказался столь же тонким политиком, как

и они: узнав его получше, я готов был бы побиться об

заклад, что он сумеет поставить в тупик самого искушен¬

ного в спорах книжника из синагоги.
—	Будь у меня хоть пол-легиона римских солдат,—

пожаловался он мне,— я бы взял Иерусалим за глот¬

ку... и был бы, верно, отозван в Рим в награду за мои

старания.— Он, как и я, не слишком надеялся на вспо¬

могательные войска, а римских солдат у нас была лишь

горстка.
В этот мой приезд я поселился во дворце и, к моему

восторгу, встретил там Мириам. Впрочем, радости мне от

этого было мало: мы разговаривали только о положении

в стране. На то были веские причины, так как город гу¬

дел, словно потревоженное осиное гнездо. Впрочем, он и

был осиным гнездом. Приближалась пасха — их рели¬

гиозный праздник, и, по обычаю, в Иерусалим стека¬

лись толпы людей со всех концов страны. Все эти при¬

шельцы, конечно, были фанатиками, иначе они не пусти¬

лись бы в такое паломничество. Город был набит битком,

и все-таки многим пришлось расположиться за городски¬

ми стенами. Я не мог разобрать, вызвано ли это волне-*

ние проповедями бродячего рыбака, или причина его

крылась в ненависти евреев к Риму.
—	Иисус здесь ни при чем или почти ни при чем,—

сказал Пилат, отвечая на мой вопрос.— Каиафа и Ан¬

на — вот настоящие зачинщики этих беспорядков. Они

свое дело знают. Но вот с какой целью мутят они народ,

догадаться трудно. Разве лишь для того, чтобы наделать

мне неприятностей.
378

—	Да, разумеется, без Каиафы и Анны здесь дело не

обошлось,— сказала Мириам.—Но ты, Понтий Пилат,—

римлянин и многого не понимаешь. Будь ты евреем, тебе

было бы ясно, что дело здесь куда глубже: это не про¬

сто религиозные распри отдельных сект или стремле¬

ние насолить тебе и Риму. Первосвященники и фарисеи,

все сколько-нибудь влиятельные и богатые евреи, Фи¬

липп, Антипа и я сама боремся за свою жизнь. Быть

может, этот рыбак действительно безумец, но он очень

хитрый безумец. Он проповедует бедность. Он выступает

против нашего закона, а наш закон — это наша жизнь,

как вы могли бы уже понять. Мы ревниво оберегаем наш

закон, он для нас — как воздух для тела, и вы тоже по¬

старались бы оторвать от горла руки, которые вас душат.

Или Каиафа и Анна и все, что они защищают, или этот

рыбак. Они должны уничтожить его, иначе он уничто¬

жит их.
—	Как странно! Простой бедняк, какой-то рыбак! —

вступила в разговор жена Пилата.— Так откуда же у не¬

го такая сила, такое влияние? Мне бы очень хотелось

увидеть его. Своими глазами поглядеть на такого не¬

обыкновенного человека.
При этах словах Пилат нахмурился, и я понял, что

ко всем его заботам прибавилась еще одна — болезнен¬

ное душевное состояние его жены.
—	Ехли ты хочешь увидеть его, тебе придется посе¬

тить самые грязные притоны города,— презрительно рас¬

смеялась Мириам.— Ты найдешь его там либо за ста¬

каном вина, либо в компании непотребных женщин. Ни¬

когда еще стены Иерусалима не видели такого пророка.
—	А что же тут плохого? — спросил я, словно про¬

тив воли принимая сторону рыбака.— В каких только

провинциях, например, не приходилось мне тянуть вино

и проводить веселые ночи! Мужчина — всегда мужчина

и поступает, как подобает мужчине, если, конечно, я не

безумец, против чего решительно возражаю.
Мириам покачала головой.
—	Он не безумец. Он хуже — он очень опасен. Эби-

онизм вообще опасен. Этот Иисус стремится разрушить

все вековые устои. Он бунтовщик. Он хочет разрушить

иерусалимские храмы и то немногое, что нам осталось

от еврейского государства.
379

Но тут Пйлат покачал головой.
—	Он не занимается политикой. Я наводил о нем

справки. Он мечтатель. Он не призывает к мятежу. Он

даже согласен, что надо платить римские налоги.
—	Опять ты не понимаешь,— стояла на своем Мири¬

ам.— Дело не в том, какие у него замыслы, дело в том,

к чему всё это приведет, если его замыслы осущест¬

вятся. Вот что превращает его в бунтовщика. Я думаю,

он сам не понимает, чем все это может кончиться. Тем

не менее он опасен, как чума, и потому его надо уни¬

чтожить.
—	Судя по тому, что я о нем слышал, это бесхитро¬

стный, добросердечный человек, который никому не хо¬

чет зла,— заметил я.
И тут я рассказал об исцелении десяти прокажен¬

ных, свидетелем чего я был в Самарии по дороге в

Иерихон.
Жена Пилата слушала мой рассказ, как зачарован¬

ная. Внезапно до нашего слуха донесся отдаленный

шум и крики, и мы поняли, что солдаты разгоняют со¬

бравшиеся на улице толпы.
—	И ты, Лодброг, поверил, что он сотворил чудо? —

спросил Пилат.— Ты поверил, что гнойные язвы прока¬

женных закрылись в мгновение ока?
—	Я видел, что прокаженные исцелились,— ответив

я.— Я последовал за ними, чтобы убедиться воочию. От

проказы не осталось и следа.
—	Но ты видел на них язвы? Видел ты их до исце¬

ления?— не сдавался Пилат.
Я отрицательно покачал головой.
—	Нет, мне только сказали об этом,— признался я.—

Однако, когда я сам увидел их после исцеления, можно

было сразу заметить, что они paHbm*e были прокажен¬

ными. Они были, как пьяные. Один сидел на самом солн¬

цепеке, ощупывая себя со всех сторон, и все глядел и

глядел на свою здоровую кожу, словно не мог поверить

собственным глазам. Когда я стал расспрашивать его,

он не в состоянии был ответить мне ни слова и ни-на се¬

кунду не мог оторвать глаз от своего тела. Он был

безумен. Сидел на солнцепеке и глядел, глядел на

свою кожу.
Пилат презрительно улыбнулся, и я заметил, что
380

столь же презрительна была легкая улыбка, скользнув¬

шая по губам Мириам. А жена Пилата сидела, затаив

дыхание и словно оцепенев, а взгляд ее широко раскры¬

тых глаз был устремлен вдаль.
Тут заговорил Амбивий:
—	Каиафа утверждает — он говорил мне это не да¬

лее как вчера,— что рыбак обещает свести бога с небес

на землю и создать на земле новое царство, управлять

которым будет сам бог...
—	А это значит — конец владычеству Рима,— пере¬

бил его я.
—	Это придумали Каиафа и Анна, чтобы поссорить

нас с Римом,— пояснила Мириам.— Это в*се ложь. Их

выдумки.
Пилат кивнул и спросил:
—	Но ведь в ваших древних книгах есть какое-то про¬

рочество об этом? Вот его-то первосвященники и выдают

за цели рыбака.
Мириам согласилась с ним и тут же процитировала

все пророчество. Я рассказываю об этом, чтобы показать,

насколько глубоко изучил Пилат этот народ, который он

так ревностно старался образумить.
—	А я слышала другое,— продолжала Мириам.—

Этот Иисус проповедует конец света и царство божие,

но не на земле, а на небесах.
—	Мне доносили об этом,—сказал Пилат.—Это прав¬

да. Иисус считает римские налоги справедливыми. Он

утверждает, что Рим будет править до тех пор, пока не

наступйнт конец света, а вместе с этим и конец всем зем¬

ным правителям. Теперь мне ясно, какую игру ведет со

мной Анна.
—	Некоторые из его последователей утверждают да¬

же, что это он сам и есть бог,— сообщил Амбивий.
—	Мне не передавали, чтобы он сам так говорил,—

сказал Пилат.
—	А почему бы нет? — едва слышно проронила его

жена.— Почему бы нет? Боги спускались на землю и

раньше.
—	Видишь ли,— сказал Пилат,— я знаю от верных

людей, что после того, как этот Иисус сотворил чудо, на¬

кормив множество народу несколькими хлебцами и рыб¬

ками, безмозглые галилеяне хотели сделать его царем.
381

и сделали бы, даже против его воли, но он, чтобы изба¬

виться от них, бежал в горы. В чем же тут безумие? Он

ведь понял, чем грозит ему их глупость.
—	Однако Анна задумал то же самое и собирается

обвести вас вокруг пальца,— сказала Мириам.— Они кри¬

чат, что он хочет стать царем иудейским, а это нару¬

шение законов Рима, и, следовательно, Рим должен сам

разделаться с Иисусом.
Пилат пожал плечами.
—	Не царем иудейским, а скорее царем нищих или

царем мечтателей. Иисус не дурак. Он мечтатель, но меч¬

тает он не о земной власти. Желаю ему всяческой удачи

на том свете, ибо там юрисдикция Рима кончается.
—	Он утверждает, что всякая собственность — грех.

Вот почему фарисеи тоже неистовствуют,— снова заго¬

ворил Амбивий.
Пилат весело засмеялся.
—	Однако этот царь нищих и его нищие привер¬

женцы все же не гнушаются собственностью,— пояснил

о«.— Посудите сами, ведь еще не так давно у них даже

был свой казначей, хранивший их богатства. Его звали

Иуда, и ходят слухи, что он запускал руку в общий ко¬

шелек, который ему доверили.
—	Но Иисус не крал? — спросила жена Пилата.
—	Нет,— отвечал Пилат.— Крал Иуда , казначей.
—	А кто такой был Иоанн? —спросил я.—^Он устро¬

ил беспорядки под Тивериадой, и Антипа казнил его.
—	Еще один пророк,— ответила Мириам.— Он ро¬

дился где-то неподалеку от Хеброна. Он был одержи¬

мый и долго жил отшельником. То ли он, то ли его по¬

следователи утверждали, что он Илия, восставший из

мертвых. А Илия — это один из наших старых про¬

роков.
—	Он подстрекал народ к бунту? — спросил я.
Пилат усмехнулся и покачал головой. Затем сказал:
—	Он поссорился с Антипой из-за Иродиады. Иоанн

был человек высоконравственный и поплатился за это

головой. Но это слишком длинная история. Политика

была тут ни при чем.
—	А некоторые утверждают, что Иисус — это сын

Давида,— сказала Мириам.— Только это вздор. В На¬

зарете никто этому не верит. Ведь там живет вся его
382

семья, включая двух замужних сестер, и все их знают.

Это самая обыкновенная семья простолюдинов.
—	Хотелось бы мне, чтобы так же просто было на¬

писать доклад Тиберию обо всех этих хитросплетени¬

ях,— проворчал Пилат.— А теперь этот рыбак уже под

Иерусалимом, город кищмя кишит пилигримами, способ¬

ными каждую минуту затеять беспорядки, а Анна все

подливает и подливает масла в огонь.
—	И не успокоится, пока не добьется своего,— пред¬

рекла Мириам.— Он хочет загребать жар твоими руками,

и так оно и будет.
—	Чего же именно он хочет? —спросил Пилат.
—	Казни этого рыбака.
Пилат упрямо покачал головой, а его жена вос¬

кликнула:
—	Нет! Нет! Это была бы позорная несправедли¬

вость. Он никому не сделал зла! Он ни в чем не пови¬

нен перед Римом!
Она с мольбой взглянз^ла на Пилата, и тот снова по¬

качал головой.
—	Пусть их сами рубят головы, как это сделал Ан-

типа,— проворчал он.— Сам по себе этот рыбак ничего

не значит, но я не хочу быть их орудием. Если им нужно

его уничтожить, пусть сами и уничтожают. Это их дело.
—	Но ты не допустишь!..— вскричала жена Пилата.
—	Если я попробую вмешаться, мне будет нелегко

объяснить Тиберию, что я поступил правильно,— отве^

ТИЛ Пилат.
—	Как бы ни обернулось дело,— сказала Мириам,—

тебе все равно придется писать объяснение в Рим, и при¬

том очень скоро. Ведь Иисус со своими рыбаками уже у

стен Иерусалима.
Пилат не скрыл досады, которую вызвали в нем ее

слова.
—	Меня не интересует, где он сейчас и куда напра¬

вится потом,— заявил он.— Надеюсь, я никогда его не

увижу.
—	Анна его разыщет и приведет к твоим воротам,

можешь в этом не сомневаться,— заметила Мириам.
Пилат пожал плечами, и наша беседа* оборвалась.

Жена Пилата, находившаяся в состоянии крайнего нерв¬

ного возбуждения, увела Мириам на свою половину, и
383

мне осталось только отправиться в постель и уснуть под

доносившийся с улиц этого города безумцев гул и рокот

толпы.
* * V
0)бьггия развивались с необыкновенной быстротой.

За одну ночь город был спален собственной яростью. В

полдень, когда я выехал с полдюжиной моих солдат из

дворца, все улицы были запружены народом и толпа рас¬

ступалась передо мной еще более неохотно, чем преж¬

де. Если бы взгляды могли убивать, я в тот день не до¬

жил бы до вечера. Многие плевали, глядя прямо на меня,

и со всех сторон раздавались угрозы и брань.
Теперь уже на меня смотрели не с удивлением, как

на чудо, а с ненавистью, ибо я носил ненавистные доспе¬

хи римлянина. Случись это в каком-либо другом городе,

я приказал бы своим солдатам разогнать этих злобных

фанатиков ударами мечей плашмя. Но я был в Иеруса¬

лиме — в городе, охваченном горячкой безумия, и меня

окружали люди, неспособные отделить идею государства

от идеи бога.
Анна, саддукей, хорошо сделал свое дело. Что бы ни

думал он и синедрион об истинной подоплеке происходя¬

щих событий, черни сумели внушить, что виной всему

Рим.
В толпе я увидел Мириам. Она шла пешком в сопро¬

вождении только одной служанки. В такие дни ей бы¬

ло опасно появляться на улицах в одеждах, подобающих

ее положению. Ведь она была свояченицей Ирода Анти-

пы, а его не любили. Поэтому Мириам оделась очень

скромно и закрыла лицо, чтобы ничем не отличаться от

женщин низшего сословия. Но мои глаза она не смогла

обмануть: слишком часто в моих снах я видел величест-:

венную осанку и поступь, присущие только ей одной.
Едва успели мы обменяться несколькими торопливы¬

ми словами; как началась страшная давка, и я и все мои

верховые оказались в самой гуще толпы. Мириам укры¬

лась за выступом ограды.
—	Этого рыбака схватили?—спросил я.
—	Нет, 1ю он уже у самых городских стен. Он подъ¬

ехал к Иерусалиму на осле, а впереди него и позади шли

целые толпы, и какие-то несчастные глупцы, приветствуя
384

его, называли царем Иудеи. Теперь наконец у Анны

есть предлог заставить Пилата выполнить его желание.

В сущности, этот рыбак уже приговорен, хотя приговор

еще и не вынесен. Его песня спета.
—	Но Пилат его не тронет,— возразил я.
Мириам покачала головой.
—	Об этом позаботится Анна. Они притащут его в

синедрион. И ему вынесут смертный приговор. Быгь мо¬

жет, его побьют камнями.
—	Но синедрион не имеет права никого казнить,—

продолжал возражать я.
—	Иисус не римлянин,— ответила Мириам.— Он ев¬

рей. По закону талмуда он повинен и должен умереть,

ибо он святотатственно нарушил закон.
Но я упрямо стоял на своем:
—	Синедрион не имеет на это права.
—	Пилат не станет возражать, если синедрион при¬

своит себе это право.
—	Но это противозаконно,— перебил я.— А Рим в

таких делах щепетилен.
—	Тогда Анна найдет еще один выход,— улыбнулась

Мириам.— И заставит Пилата распять Иисуса. Но так

или иначе, это можно только одобрить.
Толпа рванулась вперед, увлекая за собой наших лоша¬

дей, и наши колени то и дело сталкивались. Какой-то фа¬

натик упал, и я почувствовал, как конь, наступив на него

копытом, пытается прянуть в сторону и встать на дыбы,

Я слышал, как закричал упавший, и ропот толпы перешел

в угрожающий рев. Но я обернулся и крикнул Мириам:

. — Ты беспощадна к нему, а он, по твоим словам, ни¬

кому не причинил зла.
—	Я беспощадна не к нему, а к тому злу, которое он

невольно может посеять, если останется в живых,—

отвечала она.
Я едва расслышал ее слова, так как ко мне подско¬

чил какой-то человек, схватил моего коня под уздцы и

сильно дернул меня за ногу, намереваясь стащить с сед¬

ла. Наклонившись вперед, я с размаху ударил его ла¬

донью по скуле. Моя ладонь покрыла половину его лица,

и я вложил в этот удар весь свой вес. Жители Иерусали¬

ма не знают, что такое настоящая оплеуха. Я часто жа¬

лел, что не знаю, сломал ему шею или нет,
25. Джек Лондон. Т. XI.	385

❖
На следующий день я снова увидел Мириам. Я встре¬

тился с ней во внутреннем дворе дворца Пилата. У нее

был такой вид, точно она грезит наяву. Ее глаза смотрели

на меня и не видели. Ее уши слушали меня и не слышали.

Она была словно чем-то опьянена — ее отрешенный

взгляд, полный недоверчивого изумления, напомнил мне

вдруг прокаженных, которых я видел в Самарии после

их исцеления.
Сделав над собой усилие, она как будто пришла в

себя и все-таки осталась совсем другой. Я не мог разга¬

дать выражения ее глаз. Никогда еще не видел я у жен¬

щин таких глаз.
Она прошла бы мимо, даже не заметив меня, если

бы я не преградил ей дорогу. Она остановилась и произ¬

несла обычные слова привета, но взгляд ее скользил ми¬

мо меня, ища поразившее его ослепительное видение.
—	Л видела его, Лодброг,—^прошептала она.— Я ви¬

дела его.
—	Да помогут ему боги, кто бы он ни был, если ва¬

ша встреча одурманила и его, как тебя,— рассмеялся я.
Но она словно и не слышала моей неуместной шутки:

видение неотступно стояло перед ее взором, и она ушла

бы, если бы я снова не преградил ей дорогу.
—	Кто же этот «он»? — спросил я.— Может быть,

это какой-нибудь восставший из могилы мертвец зажег

твои глаза таким странным огнем?
—	Это тот, кто других поднимает из могил,— отве¬

чала она.— Воистину я верю, что он, Иисус, воскрешает

мертвых. Он — Князь Света, сын божий. Я видела его.

Воистйну я верю, что он сын божий.
Из ее слов я Понял только, что она встретила этого

странствующего рыбака и заразилась от него его бе¬

зумием. Ведь передо мной была совсем другая Мириа\1,

ничем не похожая на ту, которая называла Иисуса чу¬

мой и требовала, чтобы он был уничтожен.
—	Он околдовал тебя! — гневно вскричал я.
Глаза ее увлажнились, взгляд стал еще более глубок,
и она кивнула.
—	О Лодброг, он обладает чарами превыше всякого

колдовства, их нельзя ни постичь, ни выразить словами!

Но достаточно взглянуть на него, чтобы почувствовать:
386

это сама доброта, само сострадание. Я видела его. Я

слышала его. Я раздам все, что у М!еня есть, беднякам и

последую за ним.
Она говорила с таким глубоким убеждением, что я пове¬

рил ей, как поверил еще раньше в то изумление, с каким

прокаженные разглядывали свою чистую кожу. Мне стало

горько при мысли, что эту божественную женщину мог

так легко сбить с толку какой-то бродячий чудотворец.’
—	Что ж, следуй за ним,— насмешливо сказал я.—

Ты, без сомнения, получишь венец, когда он вступит в

свое царство.
Она утвердительно кивнула, и я едва удержался, что¬

бы не ударить ее по лицу, так тяжко было мне ее безу¬

мие. Я шагнул в сторону, пропуская ее, и, медленно прой¬

дя мимо меня, она прошептала:
—	Его царство не здесь. Он сын Давида. Он сын бо¬

жий. Он то, что он говорит, и он то, что говорят о нем,

когда хотят передать в словах его неизреченную доброту

и его истинное величие.
*
*
—	Мудрец с Востока,— посмеиваясь, сказал мне Пи¬

лат.— Он мыслитель, этот невежественный рыбак. Я те¬

перь узнал era ближе. Я получил новые донесения. Ему

нет нужды творить чудеса. Он более искушен в спо¬

ре, чем самые искушенные из его противников. Они

устраивали ему ловушки, а он смеялся над их ловушками.

Вот, послушай.
И он рассказал мне, как Иисус смутил тех, кто хоте\

смутить его, приведя к нему на суд женщину, уличен¬

ную в прелюбодеянии.
—	А что ответил он на вопрос о налогах? — восклик¬

нул Пилат.— «Кесарево кесарю, а божье богу». Анна

хотел подстроить ему ловушку, а он посрамил Анну. На-

конец-то появился хоть один иудей, который понимает

нашу римскую идею государства.
*	* ♦
Затем я встретил жену Пилата. Взглянув ей в глаза,

я мгновенно понял — ведь я уже смотрел в глаза Мири-*

ам,— что эта измученная, нервная женщина тоже видела

рыбака.
387

—	Он исполнен божественности,— шепнула она

мне.— Он знает и верит, что бог в нем.
—	Быть может, он сам бог? —спросил я мягко, по¬

тому что мне надо было что-то сказать.
Она покачала головой.
—	Не знаю. Он этого не сказал. Но вот что я знаю:

именно такие и есть боги.
*
«Покоритель женщин»,— подумал я, покидая жену

Пилата, продолжавшую грезить наяву.
Все вы, читающие эти строки, знаете о том, что про¬

изошло в последующие дни, а мне именно в эти дни

пришлось убедиться, что чары Иисуса покоряют как муж¬

чин, так и женщин. Он покорил Пилата. Он околдовал

меня.
После того как Анна послал Иисуса к Каиафе и со¬

бравшийся в доме Каиафы синедрион приговорил Иисуса

к смерти, неистовствующая толпа потащила Иисуса к

Пилату, 'ггобы тот его казнил. »
Пилат же ради самого себя, а также ради Рима не

хотел казнить Иисуса. Сам рыбак интересовал его очень

мало, но Пилат был весьма озабочен тем, чтобы со¬

хранить мир и порядок в стране. Что было Пилату до

жизни одного человека? И даже до жизни многих лю¬

дей? Рим был железным государством, и правители, ко¬

торых посылал Рим в покоренные им страны, были твер¬

ды, как железо. Пилатом руководили отвлеченные поня¬

тия о долге и государк:тве. И тем не менее, когда Пилат,

нахмурив брови, вышел к вопящей толпе, которая при¬

вела к нему рыбака, он мгновенно подпал под власть чар

этого человека.
Я был там. Я знаю. До этой минуты Пилат никогда

его не видел. Пилат был разгневан. Наши солдаты жда¬

ли только знака, чтобы очистить двор от этого шумного

сброда. Но едва Пилат поглядел на рыбака, как

тут же смягчился и даже больше — исполнился состра¬

дания к нему. Он заявил, что рыбак ему неподсуден, что

они должны судить его своим законом и поступать с ним

так, как велит им закон, ибо рыбак — еврей, а не римля¬

нин. Никогда еще евреи не были столь послушны уста¬
388

новлениям Рима. Они начали кричать, что римские зако¬

ны запрещают им казнить преступников. Может быть, но

Антипа обезглавил Иоанна, и это сошло ему с рук.
Тогда Пилат оставил их всех во дворе под открытым

небом и только одного Иисуса увел с собой в залу суда.

Что произошло в этом зале, я не знаю, но, когда Пилат

вернулся, он был уже другим человеком. Если прежде

он не хотел этой казни, потому что не желал быть ору¬

дием Анны, то теперь не хотел ее из-за самого рыбака.

Теперь он стремился спасти Иисуса. А толпа все это вре¬

мя кричала, не умолкая:
—	Распни, распни его!
Ты знаешь, читатель, как искренни были старания

Пилата. Ты знаешь, как пытался он утихомирить толпу,

высмеивая Иисуса, словно безвредного безумца, как пред¬

ложил освободить его ради пасхи, так как обычай тре¬

бует в этот день освобождать из темницы одного узни¬

ка. И ты знаешь, как, послушная нашептываниям перво¬

священников, толпа потребовала помилования убийцы —

Вараввы.
Тщетно Пилат противился воле первосвященников.

Тщетно насмешками и глумлением пытался обернуть все

в шутку. Смеясь, он назвал Иисуса царем иудейским и

приказал его бичевать. Он еще надеялся, что все разре¬

шится смехом и среди смеха будет забыто.
Я рад сказать, что ни один римский легионер не при¬

нимал участия в дальнейшем. Это солдаты вспомога¬

тельного войска возложили терновый венец на Иисуса,

накинули на него плащ как мантию, вложили ему в руку

вместо скипетра тростинку и, преклонив колено, привет¬

ствовали как царя иудейского. Пусть все это было на¬

прасно, но делалось это ради одного — ради умиротворе¬

ния толпы. И я, наблюдая все это, почувствовал силу

чар Иисуса. Под градом жестоких насмешек он сохра¬

нил величие. И пока я глядел на него, мне в сердце сни¬

зошел мир. Это был мир, царивший в его сердце. Я по¬

нял все и успокоился. То, что свершалось, должно было

свершиться. Так надо, и все хорошо. Безмятежная кро¬

тость Иисуса среди этого злобно клокочущего буйства

передалась мне. И я даже не подумал о том, что мог бы

спасти его.
К тому же в моей дикой и пестрой жизни я видел
389

слишком много чудес, творимых людьми, чтобы это новое

чудо могло толкнуть меня на безрассудство. Я был испол¬

нен безмятежности. Мне нечего было сказать. Я не мог

НК судить, ни осуждать. Я знал одно: то, что прои1сход16т,

выше моего понимания, и оно должно произойти.
Пилат продолжал сопротивляться. Толпа беснова¬

лась все сильнее. Она требовала крови, и все громче

становился крик: «Распни его!» И снова Пилат удалился

в зал суда. Его попытка превратить все в комедию не

удалась, и он решил еще раз отказаться судить Иисуса,

ссылаясь на то, что тот не из Иерусалима. Иисус был

подданным Ирода Аптипы, и на суд к Антипе хотел ото¬

слать его Пилат.
Но теперь ревела не только толпа во дворе—буше¬

вал весь город. Уличная чернь смяла наших солдат,

охранявших дворец снаружи. Начинался бунт, который

мог превратиться в гражданскую войну и мятеж против

•власти Рима. Мои двадцать легионеров стояли вблизи

от меня, ол^идая приказа. Они любили этих фанатиков-

евреев ничуть не больше, чем я, и охотно по первому мо-»

ему слову обнажили бы мечи и очистили двор.
Когда Пилат снова вышел к толпе, ее рев заглушил

его слова о том, что судить Иисуса может только Ирод

Антипа. Пилату кричали, что он предатель, что, если

он отпустит рыбака, значит, он враг Тиберию. Я стоял,

прислонившись к стене, а рядом со мной какой-то

длиннобородый, длинноволосый, покрытый паршой

фанатик, не переставая, прыгал на одном месте и

кричал:
—	Тиберий — император! Нет другого царя1 Тибе¬

рий— император! Нет другого царя!
Терпение мое истощилось. Его визг оскорблял мой

^:лух. Пошатнувшись словно бы нечаянно, я наступил ему

на ногу и навалился на нее всей своей тяжестью. Этот

сумасшедший ничего не заметил. Он настолько обезумел,

что уже не чувствовал боли и по-прежнему продолжал

выкрикивать:
—	Тиберий — император! Нет другого царя!
Я увидел, что Пилат колеблется. Пилат, римский на¬

местник, на мгновение стал просто человеком по имени

Пилат, которого душил гнев, потому что это отребье тре¬

бовало крови такого благородного и отважного, такого
390

кроткого и доброго, такого чистого духом человека, как

Иисус.
Я видел, что Пилат колеблется. Его взгляд отыскал

меня, -словно он готов был дать мне сигнал действовать,

и я подался вперед, выпустив раздавленную ступню из-

под моей ноги. Еще секунда, и я бы ринулся выполнять

полувысказанную волю Пилата и, залив кровью двор,

очистил его от грязных подонков, продолжавших вопить

во всю глотку.
Не колебания Пилата заставили меня принять реше¬

ние. Это Иисус решил, как должно было поступить и Пи¬

лату и мне. Он поглядел на меня. И повелел мне. Говорю

вам: этот бродяга-рыбак, этот странствующий проповед¬

ник, этот простолюдин, забредший сюда из Галилеи, по¬

велел мне. Он не произнес ни слова. Тем не менее его

повеление прозвучало, как трубный глас. И я остановил

мою занесенную для прыжка ногу и задержал мою ру¬

ку, ибо кто я был такой, чтобы противиться намерениям

и воле столь величаво спокойного и столь кротко уверен¬

ного в своей правоте человека! И когда я остался стоять,

где стоял, я постиг всю силу чар этого человека: мне

открылось в нем все то, что околдовало Мириам и жену

Пилата, что околдовало и самого Пилата.
Остальное вам известно. Пилат умыл руки в знак то¬

го, что он не повинен в смерти Иисуса, и кровь его пала

на головы бунтовщиков. Пилат отдал приказ о распя¬

тии Иисуса. Толпа была удовлетворена, удовлетворены

были и прятавшиеся за спину толпы Каиафа, Анна и си¬

недрион. Ни Пила г, ни Тиберий, ни римские солдаты не

распинали Иисуса. Это было дело рук первосвященников

Иерусалима. Я видел. Я знаю. Пилат спас бы Иисуса

вопреки своим интересам — совершенно так же, как это

сделал бы и я, если бы сам Иисус не воспротивился

этому.
А Пилат позволил себе последнюю насмешку над этой

чернью, которую он презирал. Он приказал прибить к

кресту Иисуса дощечку с надписью на еврейском, гре¬

ческом и латинском языках: «Царь Иудейский». Тщетно

протестовали первосвященники. Ведь именно под этим

предлогом принудили они Пилата казнить Иисуса, и

именно этот предлог, оскорбительный для иудеев, позор¬

ный для них, подчеркнул Пилат. Он казнил отвлечен-
391

ную идею, которая никогда не воплощалась в действи¬

тельность. Эта отвлеченная идея была выдумкой, ложью,

измышлением первосвященников. Ни сами первосвящен¬

ники, ни Пилат не верили в нее. Иисус ее отвергал. Эта

отвлеченная идея воплощалась в словах: «Царь Иудей¬

ский».
Буря, бушевавшая во дворе перед дворцом, улеглась.

Горячечное возбуждение мало-помалу остыло. Мятеж

был предотвращен. Первосвященники были довольны,

толпа успокоена, а Пилат и я испытывали огром¬

ную усталость и отвращение к тому, что случилось. Одна¬

ко новые грозовые тучи уже собирались над нашими го¬

ловами. Иисуса еще не увели, а одна из прислужниц

Мириам уже явилась за мной. И я заметил, что Пилат,

повинуясь такому же зову, направился следом за при¬

служницей своей жены.
—	О Лодброг, я знаю все! — такими словами встре¬

тила меня Мириам. Мы были одни, и она прижалась

ко мне, ища поддержки и защиты в моих объятиях.—

Пилат не устоял. Он собирается распять его. Но еще

есть время. Твои легионеры на конях. Возьми их и по<«

езжай. Его стерегут только центурион и горстка солдат.

Они еще здесь. Как только они двинутся в путь, следуй

за ними. Они не должны достигнуть Голгофы. Но дай

им выбраться за городскую стену. И тогда отмени при¬

каз Пилага. Возьми с собой оседланную лошадь для не^

го. Остальное будет нетрудно. Скройся с ним в Сирию

или в Идумею — куда угодно, лишь бы он был спасен.
Она умолкла. Ее руки обвивали мою шею, запроки^

нутое лицо было соблазнительно близко, в ее глазах све¬

тилось обещание.
Удивительно ли, что я заговорил не сразу. Какое-то

мгновение мной владела только одна-единственная

мысль — сначала странный спектакль, разыгравшийся

перед моими глазами, а теперь это. Я не заблуждался.

Все было совершенно ясно. Божественная женщина бу¬

дет моей, если... если я предам Рим. Ибо Пилат был на^

местником, он уже отдал приказ, и его голос был голо^

сом Рима.
Как я уже говорил, Мириам прежде всего была жен¬

щиной до мозга костей, и это разлучило нас. Она всегда
392

была столь рассудительна, столь трезва, столь уверена

и в себе и во мне, что я позабыл извечный закон, кото¬

рый должен был помнить: женщина всегда остает¬

ся женщиной... В решающие минуты женщина не рас¬

суждает, а чувствует и подчиняется тогда велениям не

ума, а сердца.
Мириам неправильно истолковала мое молчание, ибо,

прильнув ко мне, прошептала, словно что-то вспомнив:
—	Возьми двух запасных лошадей, Лодброг. Вторую

для меня... Я уеду... Уеду с тобой, хоть на край света,

куда бы ты ни направился.
О, это была царственная взятка! А взамен от меня

требовался пустяк. И все же я продолжал молчать. Не

потому, чтобы я колебался был смущен. Просто ог¬

ромная печаль охватила меня при мысли, что никогда

больше мне не суждено будет обнять эту женщину, ко¬

торая сейчас покоится в моих объятиях.
—	Только один человек во всем Иерусалиме еще мо-

. жет сегодня спасти его,— настойчиво продолжала она.—
И этот человек — ты, Лодброг,
И так как я и тут ничего ей не ответил, она потрясла

меня за плечи, словно стараясь вывести меня из оцепене¬

ния. Она потрясла меня так, что мои доспехи загремели.
—	Отвечай же, Лодброг, отвечай! — потребовала

она.— Ты силен и бесстрашен. Ты — настоящий мужчи¬

на. Я знаю, ты презираешь чернь, которая хочет его

смерти. Ты, только ты один можешь спасти его. Стоит

тебе сказать слово, и все будет сделано, а я всегда буду

горячо любить тебя за это до конца моих дней,
—	Я римлянин,— медленно произнес я, слишком

хорошо понимая, что, произнося эти слова, теряю ее на¬

всегда.
—	Ты верный раб Тиберия, верный пес Рима,—

вспыхнула она,— но ты ничем не обязан Риму, ты не

римлянин. Вы, золотоволосые великаны с севера, вы не

римляне.
—	Римляне — наши старшие братья, а мы, северя¬

не,— младшие,— отвечал я.— А я к тому же ношу рим¬

ские доспехи и ем хлеб Рима.— И, помолчав, я вкрадчи¬

во добавил:—Но почему столько волнений и шума из-

за жизни одного-единственного человека? Смерть суж-

дена всем. Умереть — что может быть легче и проще?
393

Сегодня или через сто лет — так ли уж это важно? Ведь

каждого из нас неизбежно ждет тот же самый конец.
Она затрепетала в моих объятиях, охваченная одним

страстным желанием — спасти жизнь Иисуса.
—	Ты не понимаешь, Лодброг. Это не просто чело¬

век. Говорю тебе, это человек, который выше всех людей,

это живой бог, он не из людей, он над людьми.
Я крепче прижал ее к себе и сказал, понимая, что

теряю драгоценнейшую из женщин:
—	Ты женщина, а я мужчина. Мы оба смертны, и

наш мир — здесь, на земле. Мечты о загробной жизни —

безумие. Пусть эти мечтатели и безумцы живут в

мире своих грез. Не лишай их того, что им всего доро¬

же — дороже мяса и вина, дороже песен и битвы и даже

женской любви. Не лишай их самого заветного желания,

которое влечет их, манит их туда вперед, за мрак

могилы, где они мечтают обрести иную жизнь. Не ме¬

шай им. Но ты ИЯ — мы принадлежим этому миру, где

открылось нам блаженство, заключенное для нас друг

в друге. Слишком быстро, увы, настигнет нас мрак, и ты

отлетишь в свою страну солнца и цветов, а я-—к пир¬

шественным столам Валгаллы.
—	Нет! Нет!—вскричала она, отодвигаясь от меня.—

Ты не понимаешь. Само величие, сама доброта, са¬

ма божественность — вот что такое этот человек, кото¬

рый более чем человек, а ему уготована такая позорная

смерть. Только рабы и разбойники умирают на кресте. А

он не раб и не разбойник. Он бессмертен. Он — бог. Ис¬

тинно говорю я тебе: он — бог.
—	Он бессмертен, говоришь ты? — возразил я.— То-»

гда, если он умрет сегодня на Голгофе, это ни на йоту не

уменьшит его бессмертие, так как бессмертие вечно.

Он—бог, говоришь ты? Боги не умирают. Насколько мне

известно, боги не могут умереть.
—	О!—вскричала она.— Тебе этого не понять. Ты

просто огромный кусок мяса, больше ничего.
—	Разве не предвещало этого события древнее про¬

рочество? — спросил я, ибо, как мне казалось, я уже пе¬

ренял от евреев тонкое умение спора.
—	Да, да,— подтвердила она.— Было пророчество о

приходе Мессии. Он и есть Мессия.
—	Так подобает ли мне,— спросил я,— превращать
394

npoppicoB в лжецов, а подлинного Мессию — в обманщи¬

ка? Неужто ваши пророчества столь ненадежны, что я,

глупый чужеземец в римских доспехах, желтоволосое

ничтожество с далекого севера, могу их опровергнуть,

не дать исполниться тому, что должно сверш’иться по во¬

ле богов, тому, о чем вещали мудрецы?
—	Ты не понимаешь,— повторила она.
—	Нет, понимаю, и даже слишком хорошо,— ответил

я.— Разве я могущественнее богов и могу помешать свер¬

шению их воли? Тогда боги ничего не стоят—они игруш¬

ка в руках людей. Я — человек. И я поклоняюсь богам,

всем богам, ибо я верю во всех богов, иначе откуда бы

они взялись?
Она вырвалась из моих объятий, так жадно жаж¬

давших ее, и, отступив друг от друга, мы стояли, при¬

слушиваясь к реву толпы на улицах — это солдаты вы¬

вели Иисуса из дворца и направились к Голгофе. И серд¬

це мое заполнила огромная печаль при мысли о том, что

такая божественная женщина могла быть столь глупа.

Она хотела спасти бога. Она хотела стать выше бога.
—	Ты не любишь меня,— медленно произнесла она,

и с каждым медленно произносимым словом в ее глазах

росло и росло обещание, слишком огромное и слишком

глубокое, чтобы его можно было выразить словами.
—	Я люблю тебя так сильно, что ты, по-видимому,

не можешь этого понять,— ответил я.— Я горжусь сво¬

ей любовью к тебе, ибо я знаю, что достоин любипь тебя

и достоин любви, какую ты можешь мне дать. Но

Рим — моя вторая отчизна, и если я изменю ему, мюя лю¬

бовь к тебе потеряет всякую цену.
Рев толпы, следовавшей за Иисусом и солдатами, за¬

мер в отдалении. Когда все стихло, Мириам) повернулась,

чтобы уйти, не сказав мне ни слова и даже не поглядев

на меня.
В последний раз безум1Ное, неутолимое желание обо¬

жгло меня и вовлекло к ней. Одним прыжком я настиг ее

и схватил. Я хотел посадить ее перед собой в седло и

уска^ть с ней и моими солдатами в Сирию, прочь из

этого'проклятого города безумцев. Мириам вырывалась.

Я сжал ее в объятиях. Она ударила меня по лицу, но я не

выпустил ее и продолжал сжимать в объятиях, ибо мне

были сладостны ее удары. И вдруг она перестала выры*^
395

ваться. Тело ее было неподвижно, глаза холодны, и я

понял, что эта женщина не любит меня. Для меня она

была мертва. Я медленно разжал руки, и она медленно

отступила назад. Словно не замечая меня, она поверну¬

лась, в полной тишине прошла через комнату, и, не огля¬

нувшись, раздвинула занавес и исчезла.
Я, Рагнар Лодброг, никогда не умел ни читать, ни пи¬

сать. Впрочем, в свое время я слышал немало ученых

бесед. Теперь я понимаю, что сам я так и не постиг

высокой премудрости таких речей, какие вели евреи,

постигшие суть своего закона, или рим1ляне, постигшие

суть своей философии и философии греков. Но я говорил

просто и правдиво, как только может говорить человек,

который от кораблей Тостига Лодброга и покоев Бру-

нанбура прошел через всю землю до самого Иерусалима

и обратно. Именно так — просто и правдиво — ян доло¬

жил Сульпицию Квиринию, по прибытии в Сирию, о

различных событиях, происходивших в те дни в Иеру¬

салиме.
ГЛАВА xvni
Замирание жизни — явление отнюдь не новое; оно

свойственно не только растительному миру и низшим

формам животной жизни, но и высокоразвитому слож¬

ному организму самого человека... Каталепсия — всегда

каталепсия, чем бы она ни была вызвана. С незапамят¬

ных времен индийские факиры умели по желанию вы¬

зывать у себя каталептические трансы. У индийских фа¬

киров есть старый фокус: их погребают заживо, и они

продолжают жить в могиле. А сколько раз врачи ошиба¬

лись, принимая летаргию за смерть, и давали разреше¬

ние хоронить таких М)Нимйых покойников?
В Сан-Квентине меня продолжали пыгать смири¬

тельной рубашкой, и я все чаще размышлял над явле¬

нием, которое называю замиранием жизни. Мне прихо¬

дилось читать, что где-то на севере Сибири крестьяне на

всю долгую зиму погружаются в спячку, словно медведи

и другие дикие животные. Ученые, осматривавшие этих

крестьян, установили, что в период такого «долгого сна»

дыхание и пнщеварительные процессы почти совсем пре¬

кращались, а сердечная деятельность настолько зами¬
396

рала, что обнаружить ее удавалось только опытным

врачам.
Когда организм находится в таком состоянии, все про¬

цессы угасают, и ему почти не требуется ни воздуха, ни

пищи. Вот почему я так смело бро<сал вызов начальнику

тюрьмы и доктору Джексону. Я даже подзадоривал их

уложить меня в рубашку на сто дней. Но они не посмели!
Теперь, когда меня затягивали в рубашку на обыч¬

ные десять суток, я умел обходиться не только без пищи,

но и без воды. Какое это было мучение—внезапно выры¬

ваться из сна, переносившего М1еня в иные времена и стра¬

ны, для того, чтобы оказаться в отвратительном настоя¬

щем и увидеть гнусную физиономию врача, прижимаю¬

щего к моим губам кружку с водой! И вот я предупредил

доктора Джексона, что, во-первых, находясь в рубашке,

не буду пить воды и что, во-вторых, окажу отчаянное

сопротивление всякой попытке напоить меня насильно.
Конечно, дело не обошлось без некоторой борьбы, но

в кон<це концов доктор сдался. И с этих пор пребывание

•в рубашке занимало в жизни Даррела Стэндинга лишь

несколько секунд. Чуть только М1еня кончали шнуровать,

как я погружался в малую смерть. Теперь благодаря мо¬

ему опыту это было просто и легко. Я выключал жизнь

и сознание так быстро, что почти не ощущал мучитель¬

ной остановки кровообращения. Мрак смыкался почти в

ту же секунду. А когда в следующий миг я, Даррел

Стэндинг, приходил в себя, в камере снова горел свет,

надо мной склонялись люди, снимавшие с меня рубашку,

и я понимал, что десять дней опять прошли в мгнове¬

ние ока.
А как чудесны, как великолепны были эти десять

дней, проведенные мною вне стен тюрьмы, за пределами

нашего времени! Путешествие по длинной цепи существо¬

ваний, долгий мрак, неверный свет, разгорающийся все

ярче, и прежние мои «я», обретающие осязаемое бытие...
Я много размышлял и о взаимосвязи этих других,мо¬

их «я» с теперешним мною и старался связать cyMi^r^'^Hx

опыта с теорией эволюции. И могу с полным основанием

утверждать, что мои открьггия находятся в полной гар¬

монии с нашим представлением об эволюции.
Я, как и всякий другой человек, представляю собой

непрерывный процесс роста. Я начался до того, как был
397

рожден, до того, как был зачат. Я рос и развивался неис¬

числимые тысячелетия. И весь опыт всех этих жизней и

бесконечного ряда других жизней сложился в ту душу,

в тот дух, который и является мной. Вам понятно? Они-

то и составляют меня. Материя ничего не помнит, ибо

память — это дух. И я — тот самый дух, сложившийся

из воспоминаний о моих перевоплощениях, не имевших

конца.
Откуда во мне, в Дарреле Стэндинге, багровое бие¬

ние ярости, исковеркавшее мою жизнь, ввергшее меня в

камеру смертника? О, конечно, эта багровая ярость воз¬

никла гораздо раньше того времени, когда был зачат

младенец, ставший затем Даррелом Стэндингом. Эта

древняя багровая ярость гораздо старше моей мате¬

ри, гораздо старше самой первой матери человеческой.

Не моя мать вложила в меня это пьянящее бесстрашие.

Не матери создавали трусость и бесстрашие своих детей

на протяжении эволюции человечества. Задолго до пер¬

вого человека уже были трусость и бесстрашие, гнев и

ненависть — все те чувства, которые росли, развивалиаь

и складывались в то, что потом! стало человеком.
Я — это все мое прошлое, как легко согласится лю¬

бой сторонник закона Менделя. Во мне находят отклик

все мои прошлые «я». Любые мои поступки, взрывы стра¬

сти, мерцание мысли оттеняются и окрашиваются в неиз¬

меримо малых долях этим бесконечным разнообразием

иных «я», предшествовавших мне и способствовавших

моему возникновению.
Жизнь пластична. И в то же время она ничего не за¬

бывает. Какую бы форму она ни получала, прежние вос¬

поминания не исчезают. С тех пор, как первобытный че¬

ловек приручил первую дикую лошадь, были выведены

сртни разнообразнейших пород — от великанов-тяжело-

возов до маленьких шотландских пони. Однако и по сей

день человеку не удалось истребить в лошади привычку

лягаться. Так и во мне, включающем в себя и этих пер¬

вых укротителей диких коней, не была истреблена их ба¬

гровая ярость.
Я мужчина, рожденный женщиной. Дни мои крат¬

ки, но мое «я» неистребимо. Я был женщиной, рожден¬

ной женщиной. Я был женщиной и рожал детей. И я

буду рожден вновь. Неисчислим1ые века буду я рождать¬
398

ся вновь! А глупьге невежды вокруг меня думают, что, на¬

кинув мне на шею веревку, они уничтожат меня.
Да, я буду повешен... И скоро. Сейчас конец июня.

И через несколько дней они попробуют М)еня обмануть.

За М1Н0Й придут, чтобы повести меня в баню, потому что

по тюрем1ньш правилам! заключенные должны каждую

неделю посещать баню. Но больше я не вернусь в эту

камеру. Мне дадут чистую одежду и отведут в KaMepjr

смертников. Там я буду окружен неусыпным надзором.

Ночью и днем, в часы бодрствования и сна, за мной бу¬

дут следить неотрывно. Мне не разрешат даже спрятать

голову под одеяло: а вдруг я, опередив правосудие шта¬

та Калифорния, сам задушу себя?
В моей камере дни и ночи будет гореть яркий свет.

А потом, когда все это мне невыносимо надоест, в одно

прекрасное утро на меня наденут рубашку без ворота,

выведут из этой последней камеры и сбросят в люк. О, я

^ррошо это знаю! Веревка, с помощью которой это про¬

делают, будет хорошо растянута. Палач тюрьмы Фолеем

вот уже несколько М!есяцев подвешивает к ней тяжести,

чтобы она хорошо растянулась и не пружинила.
А когда меня сбросят в люк, мне придется пролететь

большое расстояние. У тюремных властей есть хитрые

таблицы, похожие на таблицы для исчисления процентов,

по которым можно узнать соотношение между весом жерт¬

вы и расстоянием, которое она должна пролететь. Я так

исхудал, что им, для того чтобы вывихнуть мне шейные

позвонки, придется подобрать веревку подлиннее. За¬

тем присутствующие снимут шляпы, а доктора, подхва¬

тив мое качающееся тело, прижмут уши к моей груди,

считая замирающие биения сердца, и объявят, что я

умер.
Какая нелепость! Как смехотворна эта наглость чер¬

вей в человеческом! облике, воображающих, будто они мо¬

гут убить меня! Я не могу умереть. Я бессмертен, как и

они бессм1ертны. Но разница в том, что я это знаю, а

они — нет.
Чуш1ь! Я сам был когда-то палачом» и хорошо это пом¬

ню. Но моим орудием был меч, а не веревка. Меч бо¬

лее благороден, хотя все орудия казни одинаково бес¬

сильны. Ведь дух нельзя пронзить сталью или удушить

веревкой.
399

ГЛАВА XIX
Я считался самым» опасным заключенным тюрьмы

Сен-Квентин, если не считать Оппенхеймера и Моррела,

все эти годы гнивших рядоМ) со мной во мраке. Кроме то¬

го, я считался самым) упорным — более упорньш, чем да¬

же Оппенхеймер и Моррел. Разумеется, под упорством

я подразум1еваю выносливость. Способы, которыми ста¬

рались сломить их дух и искалечить тело, были ужасны,

но меня пьггались сломить еще более ужасными способа¬

ми. И я выдержал все. Динамит или гроб — был ульти¬

матум! начальника тюрьмы Азертона. Но это были пу¬

стые слова. Я не мюг указать, где спрятан динамит, а на¬

чальник тюрьмы так и не сумел уложить М1еня в гроб.
Но СТОЙКИМ было не мое тело, а мой дух. А стойким он

был потому, что в моих предыдущих существованиях он

закалялся в тягчайших испытаниях. Одно из этих испы¬

таний долгое врем!Я преследовало меня, как кошмар. У не¬

го не было ни начала, ни конца. Каждый раз я оказы¬

вался на каменистом островке, вечно содрогающемся под

ударами прибоя и таком низком, что в бурю соленые

брызги беспрепятственно проносились над ним.. Там все¬

гда шел дождь. Я жил в каменной лачуге, сильно страдал

оттого, что не имел огня и должен был есть свою пищу

сырой.
Но, кроме этих страданий, не было ничего. Я, конеч¬

но, понимал, что попадаю в середину какой-то моей жиз¬

ни, и меня мучило, что я не имею ни малейшего представ¬

ления ни о том, что было раньше, ни о том, что должно

было произойти потом. А так как, погружаясь в малую

смерть, я не имел власти распоряжаться моими путеше¬

ствиями во времени, мне приходилось вновь и вновь пе¬

реживать эти тягостные годы. Единственной моей ра¬

достью в этом существовании бывали ясные дни: я грел¬

ся на солнышке, и вечный озноб покидал меня.
Моим единственным! развлечением! было весло и ма¬

тросский нож. Час за часом сидел я, склонившись над

этим веслом, и старательно вырезал на нем крохотные бу¬

ковки, отмечая зарубкой каждую уходящую неделю. За¬

рубок этих было очень много. Я точил нож на плоском

камне, и ни один цирюльник не берег так свою любимую

бритву, как я этот нож. Ни один скупец не дорожил так
400

своими сокровищами, как я этим ножом. Он был дорог

мне, словно жи'знь. Да, собственно говоря, он и был мо¬

ей жизнью.
После многих возвращений на этот островок, очнув¬

шись у себя в одиночке, я сумел однажды вспомнить то,

что было вырезано на весле. Сперва мне вспомнились

лишь какие-то обрывки, но в конце концов я сумел свес¬

ти их в единое целое. Вот что было вырезано на этом

весле:
«Это написано, чтобы сообщить тому, в чьи руки по¬

падет это весло, что Дэниэл Фосс, уроженец Элктона в

штате Мэриленд, входящем в Соединенные Штаты Аме¬

рики, отплывший из порта Филадельфия в 1809 году на

борту брига «Негоциант», направлявшегося к островам

Дружбы, был выброшен на этот пустынный остров в фев¬

рале следующего года, где он построил хижину и прожил

много лет, питаясь тюленями,— он был последним, остав¬

шимся 3 живых из команды указанного брига, который

ра'збился о плавучую ледяную гору и затонул 25 ноября

180У года».
Я словно видел перед глазами эту надпись. Она по¬

могла мне узнать о себе довольно много. Но одну под¬

робность, которая меня очень мучила, мне так и не уда¬

лось выяснить. Где находился этот островок — на край¬

нем юге Тихого океана или на крайнем юге Атлантиче¬

ского океана? Я плохо знаю пути парусных кораблей и

не уверен, шел ли бриг «Негоциант» к островам Друж¬

бы мимо мыса Горн или мимо мыса Доброй Надежды.

Признаюсь, мое невежество было столь велико, что, лишь

полав в тюрьму Фолеем, я наконец узнал, в каком океа¬

не расположены острова Дружбы. Убийца-японец, о ко¬

тором я уже упоминал, был парусным мастером у Арту¬

ра Сьювола, и он сказал мне, что, вероятнее всего, наш

бриг огибал мыс Доброй Надежды. В таком случае, со¬

поставив дату отплытия из Филадельфии с датой кораб¬

лекрушения, я мог бы выяснить вопрос об океане. К не-

счас*лью, мне был известен только год отплытия. Ко¬

раблекрушение могло произойти как в Тихом океане, так

и в Атлантическом.
Только один-единственный раз мне довелось пере¬

жить частицу того, что предшествовало годам, проведен¬

ным на острове. Я осознал себя Фоссом в ту секунду, ко-
26.	Джек Лондон. Т. XI	401

г да бриг налетел на айсберг, и я расскажу, как все было,

хотя бы для того, чтобы показать, насколько хладнокров¬

но и рассудительно было мое поведение. Именно это

хладнокровие, как вы увидите, помогло мне в конце кон¬

цов пережить всех моих товарищей.
Я проснулся на моей койке в кубрике от ужасающего

треска. Он разбудил также остальных шестерых матро¬

сов моей вахты, и все мы одновременно спрыгнули на

пол. Мы хорошо понимали, что произошло. Остальные

опрометью бросились на палубу в чеМ) были. Но я по¬

нимал, что нас ждет, и не стал торопиться. Я знал, что

спастись мы можем только в вельботе. Ни одному чело¬

веку не удалось бы долго продержаться в такой ледяной

воде. И ни одному легко одетому человеку не удалось бы

долго продержаться в открытой лодке. Кроме того, я

знал точно, сколько времени потребуется на то, чтобы

спустить вельбот.
И вот при тусклом св^ бешено раскаливающейся

лампы, под шум сум1ат6хй на палубе и крики «Мы тонем!»

я принялся вынимать из своего сундучка теплую одеж¬

ду. Зная также, что сундучки моих товарищей больше им

не пригодятся, я заглянул и в них. Торопливо, но ни на

секунду не теряя головы, я отбирал самые теплые и доб*^

рютные вещи. Я натянул на себя четыре лучшие шерстя¬

ные фуфайки во всем кубрике, три пары штанов и три па-*

ры толстых шерстяных носков. Поэтому мои собствен¬

ные хорошие сапоги не налезли на меня. Тогда я обулся

в новью сапоги Нидласа Уилсона, которые были больше

и крепче моих, Кроме того, поверх мюей куртки я надел

куртку Джереми Нейлера, а поверх них обеих натянул

толстую парусиновую зюйдвестку Сета Ричардса — я хо¬

рошо помнил, что он совсем недавно заново ее промаслил.
Две пары шерстяных рукавиц, шарф Джона Роберт¬

са, который ему связала мать, и бобровая шапка Джо¬

зефа Дауса поверх моей собственной (обе с наушниками)

довершили мой туалет. Крики «тонем» усилились, но я

потратил еще минуту, чтобы набить карманы пачками

жевательного табака, какие только попались м»не под ру¬

ку. Затем я выбрался на палубу — как раз вовремя.
Луна, проглядывавшая в просвет между тучами, оза-

рял.а стр?1шную и унылую картину. Повсюду виднелся

сорванный такелаж, и повсюду был лед. Паруса, реи и
402

ванты грот-мачты, которая еще стояла, были покрыты ба¬

хромой сосулек. И при виде их меня охватило чувство,

похожее на облегчение: никогда больше не придется мне

тащить и дергать зам1ерзшие тали и разбивать лед, что¬

бы заиндевевшие снасти могли пройти сквозь заинде¬

вевшие блоки. Штормовой ветер обжигал кожу — зна¬

чит, близко были айсберги, а огромные волны казались

ледяными в лунном свете.
Вельбот был спущен с левого борта, и я увидел, как

матросы, катившие по обледенелой палубе бочки с про¬

виантом, бро<сили их, торопясь покинуть корабль. Тщетно

капитан Николл пытался их удержать. Набежавшая волна

положила конец спорам, и они все разом ринулись в шлюп¬

ку. Я схватил капитана за плечо и, вцепившись в него,

кричал ему ка ухо, что позабочусь о провианте, если он

спустится в шлюпку и помешает остальным отвалить.
Однако времени мне было дано немного. Едва я

успел с помощью второго помощника Эйрона Нортрапа

спустить в вельбот полдесятка бочонков с солониной

и водой, как сидевшие в нем закричали, что они отвали¬

вают. Да и пора было. На нас с наветренной стороны

надвигалась огромная ледяная гора, а с подветренной, со-

всем! рядом, высилась другая ледяная гора, и нас несло

прямо на нее.
Эйрон Нортрап прыгнул не мешкая. А я задержался

на мгновение, хотя вельбот уже отваливал, выбирая ме¬

стечко, где люди сидели теснее, чтобы их тела могли

см1ягчить мое падение. Меня не прельщала возможность

отправиться в это опасное путешествие со сломанной

рукой или ногой. Стараясь не мешать сидевшим на вес¬

лах, я быстро пробрался к корме, туда, где кончались

скамьи. На это у меня были свои причины. Во-первых,

там1 можно было устроиться гораздо удобнее, чем) на уз¬

ком носу. А во-вторых, я знал, что при подобных об¬

стоятельствах неизбежно начнутся какие-нибудь неуря¬

дицы, и хотел устроиться поближе к офицерам.
На корме расположились старший .помощник Уолтер

Дейкен, корабельный врач Арнольд Бентам, Эйрон

Нортрап и капитан Николл, державший румшель. Врач

хлопотал над Нортрапом, который лежал на дне шлюпки

и стонал. Дорого ем.у обошелся его необдуманный пры¬

жок! Он сломал правую ногу.
403

Однако возиться с ним времени не было: мы находи¬

лись среди бушующих волн между ледяньши горами, ко¬

торые быстро сближались.
Никласу Уилтону, загребному, не хватало места, и я

отодвинул бочонки, а потом, встав на колени лицом к не¬

му, начал налегать всем весом на его весло. Впереди

Джон Робертс склонялся над носовым веслом». Артур

Хаскинс и юнга Бенни Хардуотер, пристроившись за его

спиной, помогали ему грести. Собственно говоря, вся

команда старалась помочь гребцам, и поэтому только

мешала им.
Мы едва не погибли — нас спасла какая-то сотня яр¬

дов,— но когда мы благополучно проскочили, я повер¬

нул голову и увидел безвременный конец нашего «Него¬

цианта». Айсберги сжали его и раздавили, словно паль¬

цы мальчугана ягоду, зажатую между ними. Вой ветра

и рев волн заглушали все звуки, хотя треск ломавших¬

ся шпангоутов и бимсов, наверное, мог бы разбудить

спящий городок.
И вот словно бы бесшумно, без всякого сопротивле¬

ния борта брига сблизились, палуба вспучилась, и его

обломки исчезли под столкнувшимися обрывами двух

ледяных гор. Гибель корабля, так долго укрывавшего

нас от ярости стихий, наполнила меня грустью, но в то

же время я с удовольствием» ощущал теплоту, разлитую

по моему телу под четырьмя фуфайками и тремя курт¬

ками.
Однако даже я мерзнул в эту ночь, а ведь я был одет

теплее всех в шлюпке. Мне не хочется писать о страда¬

ниях остальных моих товарищей. Мы боялись, что в

темноте снова наткнемся на плавучий лед, и всю ночь

напролет вычерпывали воду, держа нос вельбота про¬

тив волны. И почти все время то одной рукавицей, то

другой я растирал нос, опасаясь его обморозить. А кро¬

ме того, я молился, так как еще не забыл годы, прове¬

денные среди родных в Элктоне.
Утром мы немного осмотрелись. Ехли не считать двух-*

трех человек, все были обморожены. Эйрон Нортрап ле¬

жал без движения: его нога была в скверном состоянии.

По мнению врача, он отморозил обе ступни.
Перегруженный вельбот сидел в воде очень глубоко.

В нем ведь поместилась вся корабельная команда —
404

двадцать один человек. Двое были совсем шльчишки.

Бенни Хардуотеру едва исполнилось тринадцать лет, а

Лишу Дикери, моему соседу по Элктону, не было еще

семнадцати. Наши запасы состояли из трехсот фунтов

солонины и двухсот фунтов копченой свинины. Полдю¬

жины пшеничных караваев, которые захватил кок, в счет

не шли, они насквозь пропитались морской водой. Кро¬

ме того, у нас было три бочонка воды и маленький бочо¬

нок пива.
Капитан Николл честно признался, что, насколько ему

известно, в этой неисследованной части океана нет ни¬

каких ocTpoiBOB. Нам оставалось одно: попытаться до¬

стичь широт с более мягким! климатом. И вот, поставив

м)аленький парус, мы повернули свой вельбот и, поль¬

зуясь свежим ветром, поплыли на северо-восток.
Распределение провизии было чисто арифметической

задачей: Эйрона Нортрапа мы не считали, так как всем

было ясно, что ему долго не протянуть. Следовательно,

если выдавать по фунту на человека в день, пятисот фун¬

тов солонины нам могло бы хватить на двадцать пять

дней; при рационе в полфунта — на пятьдесят. Мы ре¬

шили установить дневной рацион в полфунта. Я делил и

раздавал мясо под надзором капитана и, господь мне сви¬

детель, исполнял свое дело честно, хотя кое-кто из матро¬

сов ворчал с самого начала. Кроме того, время от време¬

ни я делился с остальными табаком, который успел рас¬

совать по своим многочисленным карманам, хотя и делал

это с сожалением, особенно когда знал, что тот, кому я

его даю, все равно через день-два умрет.
Да, смерть посетила нашу открытую шлюпку. Людей

убивал не голод, а невыносимый холод, от которого негде

было укрыгься. Выжить могли наиболее крепкие и наи¬

более удачливые. Здоровье у мюня было крепкое, и я

М10Г считать себя удачливым — я ведь был тепло одет и

не сломал ноги, как Эйрон Нортрап. Впрочем, он был так

силен, что продержался несколько дней, хотя силь¬

но обморозился еще в первую ночь. Первым умер Ванс

Хатуэй: на рассвете мы увидели, что он, согнувшись по¬

полам, валяется на носу, замерзший насмерть. Вторым

умер юнга Лиш Дикери; другой юнга, Бенни Хардуотер,

выдержал не то десять, не то двенадцать дней.
Мороз был так силен, что наша вода и пиво замерз¬
405

ли, и мне было нелегко складным ножом Нортрапа раз¬

бивать дневную порцию на ровные кусочки. Эти кусочки

мы клали в рот и сосали. А, кроме того, когда начина¬

лась метель, в нашем распоряжении оказывалось сколько

угодно снега. Но проку от него было мало: у тех, кто ел

снег, воспалялся и пересыхал рот, и им непрерывно хоте¬

лось пить. А такую жажду нельзя было утолить ничем.

Если человек принимался сосать лед или снег, воспале¬

ние только усиливалось. Я уверен, что Лиш Дикери умер

именно из-за этого. Прежде чем умереть, он сутки прова¬

лялся в бреду. Умирая, он умолял, чтобы ему дали пить,

хотя погиб вовсе не от недостатка воды. Я, как мог, про¬

тивился соблазну и вместо того, чтобы сосать лед, ста¬

рался жевать табак и поэтому избежал воспаления.
С мертвецов М1Ы снимали всю их одежду. Нагим1и яви¬

лись они в этот мир, и нагими отправлялись они за борт

вельбота в темные, ледяные волны океана. Одежда их

распределялась по жребию. Так распорядился капитан

Николл, чтобы предотвратить ссоры.
Глупая чувствительность была неуместна при таких

обстоятельствах, и среди нас не было человека, который

не испытывал бы тайной радости, когда кто-нибудь уми¬

рал. Во время жеребьевок больше всего везло Айзрелу

Стикни, так что, когда он сам умер, после него осталась

целая груда одежды, и она продлила жизнь тем, кто еще

уцелел.
Мы продолжали плыть на северо-восток, пользу¬

ясь свежим западным ветром, но погода по-прежнему

оставалась холодной. На дне шлюпки намерзали

брызги, и мне все еще приходилось колоть пиво и воду

ножом Нортрапа. Мой собственный нож я старался

беречь — он был очень хорошим, с острым стальным

лезвием, и мне вовсе не хотелось зазубривать его о лед*
К этом)у времени половина команды уже была за бор¬

том, опасная осадка вельбота уменьшилась, и внезапные

шквалы больше не грозили нам гибелью. А кроме того,

стало просторнее, и можно было улечься спать с удоб¬

ством.
Наш скудный паек был, однако, причиной постоянно¬

го недавольства. Капитан, старший помощник, доктор и

я, обсудив это дело между собой, решили оставить пор¬

цию в полфунта. Шестеро м»атрюсов, которых возглавлял
406

Тобиас Сноу, заявили, что раз половина команды вымерз¬

ла, значит, остальным можно теперь выдавать вдвое

больше — по целому фунту мяса. На это мы, корма, воз¬

ражали, что, ограничиваясь полфунтом, мы удваиваем

наши шансы на спасение.
Правда, восьми унций солонины было маловато для

того, чтобы жить, выдерживая постоянный мороз. Мы

очень ослабели и зябли особенно легко. Обмороженные

носы и щеки совсем почернели, нам) никак не удавалось

согреться, хотя теперь у каждого из нас было вдвое боль¬

ше одежды, чем вначале.
Через пят1ь недель после гибели «Негоцианта» недо¬

вольство из-за распределения провизии привело к откры¬

тому столкновению. Когда я спал (это случилось ночью),

капитан Николл поймал Джуда Хетчкинса, когда он крал

солонину из бочки. Как. тут же выяснилось, на это его

подбили остальные пятеро. Едва Джуд Хетчкинс был

зам)ечен капитаном, как все шестеро бросились на нас с

ножами. Произошла короткая бешеная схватка, осве¬

щавшаяся лишь тусклым» блеском звезд, и вельбот не пе¬

ревернулся только чудом. Мои фуфайки и куртки сно¬

ва спасли меня, послужив мне панцирем. Ножи застре¬

вали в них и лишь слегка царапали кожу, хотя потом я

насчитал дюжину таких царапин.
Одежда остальных тоже служила им достаточной за¬

щитой, и драка кончилась бы вничью, если бы старший

помощник Уолтер Дейкен, великан и силач, не предло¬

жил покончить с делом разом, выбросив мятежников за

борт. Его поддержал капитан Николл, доктор и я, и в

мгновение ока пятеро из шестерых полетели в воду и при¬

нялись отчаянно цеплят^я за борта. Капитан Николл и

доктор схватились с шестым матросом, Джереми Мейле-

ррм, и уже собирались выбросить его вслед за другими,

а старший помощник бил багром по пальцам, цепляв¬

шимся за борт. Я остался без дела и поэтому увидел

страшную смерть Дейкена. Когда он поднял багор,

чтобы ударить по пальцам Сета Ричардса, тот опустился

в воду по шею, а потом рванулся вверх, поднялся по

пояс над бортом, обхватил старшего помощника за плечи

и стащил его за собой в океан. Я думаю, он так и не

разомкнул рук, и оба утонули, сплетенные в вечном объ¬

ятии.
407

Таким образом, из всей ком1анды в живых нас оста¬

лось только трое: капитан Николл, Арнольд Бентам (док¬

тор) и я. Семь человек погибли за две-три минуты по¬

тому только, что Джуд Хетчкинс задумал украсть соло¬

нину. А я жалел еще и о том, что в море без толку про¬

пало столько хорошей одежды. Она очень пригодилась

бы любому из нас.
Капитан Николл и доктор были хорошим1и, честными

людьми. Когда двое из нас спали, третий, сидевший на

руле, М)ог бы легко украсть часть солонины, но этого ни¬

когда не случалось. Мы полностью доверяли друг дру¬

гу и готовы были умереть, чтобы оправдать это доверие.
Мы продолжали ограничиваться полфунтом мяса в

день и пользовались всяким порывом попутного ветра,

чтобы продвинуться дальше на север. Но только 14 янва¬

ря, через семь недель после гибели нашего брига, нако¬

нец немного потеплело. Погоду и тогда нельзя было на¬

звать по-настоящему теплой, просто мороз стал менее

свиршым.
Тут ровные западные ветры стихли, и в течение мно¬

гих дней мы болтались на месте. Большую часть време¬

ни стоял мертвый ш«гиль или дули легкие противные

ветры, которые порой на несколько часов усиливались и

относили нас назад. Мы были очень слабы и не могли

продвигаться вперед на таком большом вельботе с по¬

мощью весел. Нам оставалось только беречь провизию и

ждать, чтобы бог смилостивился н^д нами. Мы все трое

были людьми верующими и каждый день перед дележом

пищи возносили общую молитву. А кроме того, мы мо¬

лились и отдельно друг от друга, часто и подолгу. К кон¬

цу января наши запасы совсем истощились. Свинина

была съедена уже давно, и в бочонок из-под нее мы со¬

бирали дождевую воду. Солонины оставалось лишь не¬

сколько фунтов. И все эти девять недель, проведенных в

открыгом вельботе, мы не видели ни одного паруса, нам

не встретилось ни клочка суши. Капитан Николл откро¬

венно признался, что после шестидесяти трех дней пла¬

вания по счислению он не имеет ни малейшего представ¬

ления о том, где мы находимся. 12 февраля был съеден

последний кусок солонины. Я пропущу большую часть то¬

го, что произошло за следующие восемь дней, и кос-

нзхь только тех подробностей, которые показывают, каки¬
408

ми людьми были мои товарищи. Мы голодали уже так

долго, что теперь, когда пища кончилась, у нас не ока¬

залось никакого запаса сил и мы начали быстро слабеть.
24 февраля мы спокойно обсудили наше положение.

Мы все трое были мужественными людьми, упорными,

любящими жизнь, и никто из нас не хотел умирать. Ни¬

кто из нас не хотел добровольно принести себя в жертву

ради остальных двух. Но мы согласились вот на чем:

нам нужна пища; мы должны бросить для этого жребий;

и жребий мы бросим на следующее утро, если не задует

попутный ветер.
На следующее утро поднялся попутный ветер; он

был несильным, но дул ровно, и мы смогли двигаться на

север, правда, с черепашьей скоростью в два узла. 26 и

27 февраля ветер не затихал, и, хотя мы страшно ослабе¬

ли, мы все-таки не отступили от своего решения и про¬

должали плыть. Однако утром 28 февраля мы поняли,

что час настал. Вельбот уныло покачивался на мертвой

зыби, и свинцовое небо не обещало ветра. Я отрезал от

моей куртки три одинаковых кусочка парусины — в одном

из них виднелась коричневая нитка. Это и был роковой

жребий. Затем я положил все три жребия в мою шляпу и

закрыл ее шляпой капитана Николла.
Все было готово, но мы еще медлили, вознося долгую

безмолвную молитву, ибо верили, что решать будет

господь. Я знал, чего стоит моя добродетель, но я знал

также, чего стоит добродетель моих товарищей, и не мог

предугадать, как господь сделает свой выбор в таком важ¬

ном деле при столь равных обстоятельствах.
Капитан тащил жребий первым: это было его закон¬

ное право. Опустив руку в шляпу, он помедлил, закрыв

глаза и шепча последнюю молитву. В его кусочке не

было коричневой нитки, и это было справедливо — я не

мог не признать про себя, что такое решение правильно,

ибо я хорошо знал жизнь капитана Николла и знал его

как честного, справедливого и богобоязненного человека.
Оставались доктор и я. Значит, жребий мог выпасть

только ему или мне. По корабельным правилам вторым

тащить должен был он. Мы снова стали молиться, и, мо¬

лясь, я быстро перебрал в памяти всю свою жизнь и все,

что делало меня достойным и недостойным божьей ми¬

лости.
409

я держал шляпу у себя на коленях, снова прикрыв

ее шляпой капитана Николла. Доктор сунул в нее руку

и некоторое время перебирал пальцами, а я думал, мож¬

но ли на ощупь отличить эту коричневую нитку от осталь¬

ной ткани.
Наконец он вынул руку. В ней был клочок ткани с ко¬

ричневой ниткой. И я вознес смиренное благодарение гос¬

поду за его неизреченную милость ко мне и решил еще

более верно следовать всем его заповедям. А в следую¬

щее мгновение я подумал, что доктор и капитан по поло¬

жению стоят ближе друг к другу, чем ко мне, и испыты¬

вают, вероятно, сейчас некоторое разочарование. Но тут

же я почувствовал уверенность, что оба они поистине хо¬

рошие люди и не отступят от принятого решения.
Я был прав. Доктор обнажил руку, взял нож и при¬

готовился вскрыть себе вену. Сперва, однако, он обратил¬

ся к нам со следующими словами:
—	Я уроженец города Норфолка в Виргинии, и

там меня ждут жена и трое детей. Я прошу у вас лишь

одного: если господу будет угодно спасти вас от гибели

и вы сумеете вернуться на родину, то сообщите моей не¬

счастной семье о моей смерти.
Потом он попросил нас дать ему несколько минут, что¬

бы он мог помолиться. Ни капитан Николл, ни я не в

силах были выговорить слова и только сквозь слезы кив¬

нули в знак согласия.
Без всякого сомнения, из нас троих только Арнольд

Бейтам еще владел собой. Я испытывал невыносимые

душевные муки и убежден, что капитан Николл стра¬

дал не меньше меня. Но что нам оставалось делать?

Другого выхода не было, все было сделано честно и спра¬

ведливо и решено самим богом.
Но когда Арнольд Бентам кончил все приготовления

и взялся за нож, я не мог более сдерживаться и вос¬

кликнул:
—	Погодите! Мы столько терпели, что можем потер¬

петь и еще немножко. Сейчас утро. Так подождем же до

сумерек. Тогда, если ничто не изменит нашей ужасной

судьбы, сделайте то, Арнольд Бентам, сделайте то, о чем

мы условились.
Он поглядел на капитана Николла, ожидая его

согласия, но капитан Николл мог только кивнуть. Он
410

не произнес ни слова, но в его холодных, серых гла¬

зах, увлажненных слезами, я прочел великую благо¬

дарность.
То, что мы с капитаном Николлом должны были из¬

влечь выгоду из смерти Арнольда Бентама, решенной че¬

стной жеребьевкой, не казалось мне преступлением. Я

верил, что любовь к жизни, которая руководила нашими

поступками, была вложена в наши души.самим богом.

Такова была божья воля, и мы, его создания, могли толь¬

ко покориться ей и смиренно ее выполнять. Но господь

милосерд, и в своем милосердии он спас нас от столь

ужасного, хотя и праведного деяния.
Не прошло и четверти часа, как наши щеки обжег хо¬

лодный и с1?1рой ветер с запада. Еще через пять минут

наш парус надулся, и Арнольд Бентам сел за руль.
—	Берегите те силы, которые у вас еще остались,—

сказал он.— Дайте мне истратить мои последние, чтобы

увеличить ваш шанс на спасение.
И он правил вельботом, пока ветер все свежел, а мы

с капитаном Николлом лежали, растянувшись на дне

шлюпки, и, охваченные слабостью, видели сны, возвра¬

щавшие нас к тому, что нам было дорого в мире.
Ветер продолжал свежеть, и вскоре по несущимся в

небе облакам мы поняли, что приближается ураган.

В полдень Арнольд Бентам упал в обморок у руля, но,

прежде чем вельбот успел завертеться на разбушевав¬

шихся волнах, мы с капитаном Николлом вцепились

в румпель ослабевшими руками. Мы быстро договори¬

лись о дальнейшем, и, как прежде капитан Николл по

праву первым тащил жребий, так теперь он в первую

очередь остался у руля. Затем мы трое стали сменять

друг друга каждые пятнадцать минут. Мы так ослабе¬

ли, что больше чем на пятнадцать минут у нас не хва¬

тало сил.
К вечеру разыгралось сильное волнение. Не

будь наше положение столь отчаянным, нам следовало

бы поставить вельбот по ветру, бросить плавучий

якорь и лечь в дрейф. Стоило нам стать боком к ветру,

огромные седые валы неминуемо опрокинули бы нашу

скорлупку.
Весь этот день Арнольд Бентам умолял нас ради спа¬

сения наших жизней стать на плавучий якорь. Он пони¬
411

мал, что мы продолжаем идти под парусом, лелея одну

надежду: а вдруг что-нибудь непредвиденное позволит

нам забыть о жеребьевке. Доктор был благородным че¬

ловеком. И капитан Николл, чьи холодные, серые глаза

стали совсем стальными, тоже был благородным челове¬

ком. И в обществе таких благородных людей как мог я

бьггь менее благородным? Не раз и не два благодарил я

бога в этот день за то, что он дал мне узнать двух подоб¬

ных людей. На них почила благодать божья, и, какова

бы ни была моя судьба, я был заранее вознагражден за

все их обществом. Как и они, я не хотел умирать, но не

страшился смерти. Мимолетное подозрение против них

давно рассеялось без следа. Суровым было наше испы¬

тание, суровыми были эти люди, но истинно благород¬

ными, божьими избранниками.
Первым его увидел я. Я правил, а Арнольд Бентам,

примирившийся с близкой смертью, и капитан Николл,

готовый с ней примириться, лежали на дне вельбота, й те¬

ла их перекатывались с боку на бок, словно передо мной

уже были покойники, и вдруг я увидел его. Вельбот, под¬

гоняемый ветром, бившим в его паруса, взлетел на пен¬

ный гребень волны, и совсем близко перед собой я уви¬

дел скалистый островок, который, казалось, содрогался

до основания под ударами бешеных валов. До него бы¬

ло меньше полумили. Я испустил такой крик, что оба

мои товарища, с трудом цепляясь за борта, привстали

на колени и принялись вглядываться в открывшийся^

впереди кусочек суши.
—	Держать прямо на остров, Дэниэл,— срывающим¬

ся шепотом скомандовал капитан Николл.— Может быть,

там есть бухта. Это наш единственный шанс.
В следующий раз я услышал его голос, когда мы

вплотную приблизились к страшному подветренному бе¬

регу, где не было видно ни единой бухточки.
—	Держать прямо на остров, Дэниэл. Мы так осла¬

бели, что не сумеем пробиться к нему против ветра и

волны, если нас пронесет мимо.
Он был прав. Я подчинился. Он достал свои часы и

посмотрел на них, и я спросил, который час. Было пять

часов. Капитан протянул руку Арнольду Бентаму, кото¬

рый слабо ее пожал; при этом оба посмотрели в мою

сторону, включая меня в свое рукопожатие. Я понял, что
412

мы прощаемся друг с другом, ибо нам, ослабевшим и

измученным, нельзя было и мечтать о том, что мы сумеем

пробраться живыми через рифы, на которых кипела во¬

да, и вскарабкаться на вздымающиеся за ними отвесные

скалы.
В двадцати футах от берега вельбот перестал слу¬

шаться руля. Еще мгновение — и он перевернулся, а я

забарахтался в волнах. Больше я никогда не видел мо¬

их товарищей. К счастью, меня поддерживало на воде

кормовое, весло, которое я все еще сжимал в руках, и бла¬

годаря неслыханной удаче волна, подхватив меня в нуж¬

ную минуту и в нужном месте, выбросила на пологий

склон единственной пологой скалы на всем этом ужас¬

ном берегу. Я не был ранен. Я даже не ушибся. Го¬

лова моя кружилась от слабости, но я все-таки мог

ползти и забрался туда, куда уже не достигали цепкие

волны.
Я поднялся на ноги, зная, что спасен, и, пошаты¬

ваясь, возблагодарил бога. Вельбот был уже разбит в

щепы, и, хотя мне не довелось увидеть тела капитана Ни-

колла и Арнольда Бентама, я понимал, как их изуро¬

довало. На краю скалы, где пенились волны, я увидел

весло и, рискуя жизнью, подтащил его к себе. А потом я

упал на колени, чувствуя, что теряю сознание. И все же,

прежде чем дурнота овладела мною, подгоняемый ин¬

стинктом моряка, я заставил себя проползти по острым,

режущим тело камням за предел досягаемости самых

высоких волн, и только там сознание окончательно

оставило меня.
Я чуть не умер в эту ночь; я был охвачен оцепенением

и лишь изредка ощущал леденящий холод и промозг¬

лую сырость, от которых меня ничто не защищало. Утро

принесло с собой невыразимый ужас. Ни кустика, ни тра¬

винки не увидел я на этой голой скале, поднимавшейся

со дна океана. Передо мной была каменная россыпь ши¬

риной в четверть мили и длиной в полмили. Мне нечем

было подкрепить мое изнуренное тело. Меня томила жа¬

жда, но пресной воды не было нигде. Тщетно, сжигая

рот, я пробовал воду, скопившуюся в углублениях меж¬

ду камнями,— она была соленой, потому что буря окута¬

ла островок тучей соленых брызг.
От вельбота не осталось ничего — даже ни щепоч¬
413

ки. у меня была только моя одежда, хороший нож и вес¬

ло, которое я успел втащить на скалу за линию прибоя.

Буря начала затихать, и весь день, поднимаясь, падая,

ползая на четвереньках, так что мои локти и колени пре¬

вратились в кровоточащие ссадины, я тщетно искал

пресную воду.
В эту вторую ночь, чувствуя, что моя смерть близка,

я укрылся от ветра за большим камнем. Довершая мои

страдания, начался проливной дождь. Я поспешил снять

свои многочисленные куртки и расстелил их на- земле, на¬

деясь хоть так собрать питьевую воду; но меня ждало

разочарование: когда я начал выжимать в рот пропитав¬

шую их влагу, оказалось, что моя одежда насквозь

просолилась после того, как я побывал в океанских вол¬

нах. Я лег на спину и, открыв рот, сумел поймать в него

несколько дождевых капель. Это было мучительное за¬

нятие, но мне удалось смочить рот, он не воспалился, и

это спасло меня от безумия.
На следующий день я почувствовал себя совсем боль¬

ным. Я, не евший уже столько дней, вдруг начал пух¬

нуть и стал настоящим толстяком: у меня пухли руки,

ноги, все тело. Стоило чуть надавить пальцем, и он на

целый дюйм уходил в мою плоть, а оставшаяся

после этого ямка долго не исчезала. И все же я тру¬

дился из последних сил, дабы выполнять волю господа,

пожелавшего, чтобы я жил. Голыми руками я аккурат¬

но вычерпал соленую воду из всех углублений в камнях,

надеясь, что новый дождь наполнит их водой, годной

для питья.
Моя печальная судьба и воспоминания о моих близ¬

ких и любимых, оставшихся в Элктоне, наполнили мое

сердце такой грустью, что порой несколько часов прохо¬

дили словно в каком-то забыть^'. Это тоже было мило¬

стью Провидения: я умер бы, если бы каждую минуту

помнил о своих страданиях.
Ночью меня разбудил шум дождя, и я стал пол-'

зать от углубления к углублению, лакая скопившуюся

в них воду и слизывая дождевые капли с камней. Вода

была солоноватой, но ее можно было пить. Она спасла

меня: когда я проснулся утром, оказалось, что мое

тело покрыто обильной испариной, и сознание мое про¬

яснилось.
414

Тут из-за туч вьгалыло солнце — в первый раз за все

мое пребывание на островке,— и я разложил сушить

свою одежду. Воды я напился вдоволь и рассчитал, что

ее хватит на десять дней, если я буду расходовать ее

осмотрительно. Удивительно, каким богачом я почувство¬

вал себя, став хозяином такого драгоценного сокрови¬

ща — десятидневного запаса солоноватой воды! А когда

я нашел выброшенную на скалы тушу уже давно погиб¬

шего тюленя, то не позавидовал бы и самому именитому

купцу, чьи корабли благополучно возвращаются из даль¬

него плавания с дорогими грузами, чьи склады ломятся

от товаров, чьи сундуки полны золотом до краев. Но

прежде всего я упал на колени, чтобы возблагодарить

бога за новый знак его безграничного милосердия. Мне

стало ясно, что господу не угодна моя смерть. Он обере¬

гал меня с самого начала.
Зная, что мой желудок ослабел, я съел лишь не¬

сколько кусочков тюленьего мяса. Я понимал, что моя

вполне естественная жадность убьет меня, если я дам ей

волю. Мне никогда не доводилось есть ничего вкуснее, и

не окрою, что я снова и снова проливал слезы радости,

любуясь этой полуразложившейся тушей. Надежда

опять окрепла во мне. Я припрятал в скалах все остав¬

шееся мясо и тщательно закрыл мои углубления с водой

плоскими камнями, чтобы драгоценная жидкость не

испарилась под действием солнечных лучей, чтобы в нее

не попали соленые брызги, если ночью вдруг поднимет¬

ся сильный ветер. Кроме того, я собрал обрывки водо¬

рослей и высушил их на солнце, чтобы моему бедному,

измученному телу было мягче лежать на жестких кам¬

нях. Потом, в первый раз за много дней, я надел сухую

одежду и погрузился в глубокий сон безграничной уста¬

лости, который нес мне исцеление.
На следующий день я проснулся другим человеком.

Солнце опять пряталось за тучами, но это не повергло

меня в уныние, и я скоро увидел, что господь, не забы¬

вавший обо мне, пока я спал, приготовил для меня но¬

вые чудесные блага. Я даже закрыл глаза и протер их,

потому что, куда бы я ни посмотрел, все прибрежные

скалы и рифы были усеяны тюленями. Их были тысячи,

а в волнах резвилось еще несколько тысяч, и можно бы¬

ло оглохнуть от громкого рева, вырывавшегося из всех
415

этих глоток. Мне достаточно было одного взгляда. На

берегу лежало мясо, запасов которого достало бы на де¬

сятки корабельных команд.
Я, не мешкая, схватил мое весло (другого дерева на

острове не было) и начал осторожно подкрадываться

к этим неисчислимым запасам провианта. Мне скоро ста»

ло ясно, что этим обитателям моря человек незна¬

ком. При моем приближении они совсем не испугались

и даже ребенок мог бы убивать их ударом весла по

голове.
Но когда я убил четвертого тюленя, меня вдруг ох'ва-.

тнло странное помешательство. Я поистине потерял рас¬

судок и продолжал убивать, убивать, убивать... Целых

два часа я без передышки орудовал веслом и совсем вы¬

бился из сил. Не знаю, какую бойню мог бы я учинить,

но, только когда кончились эти два часа, все оставшиеся

в живых тюлени, словно по какому-то сигналу, броси¬

лись в воду и исчезли.
Я пересчитал убитых тюленей. Их оказалось более

двухсот, и я пришел в ужас при мысли о кровожадном

безумии, которое только что владело мной. Такая бес¬

смысленная расточительность была тяжким грехом, и,

подкрепившись этой свежей пищей, я постарался, как

мог, искупить свое прегрешение. Но, прежде чем при¬

ступить к предстоящей тяжкой работе, я вознес благо¬

дарственную молитву тому, чье милосердие спасло меня

столь чудесным образом. А потом взялся за дело и тру¬

дился до поздней ночи, снимая шкуры с тюленей, разре¬

зая мясо на полосы и укладывая эти полосы на камнях,

чтобы они провялились на солнце. Кроме того, отыскав

отложения соли в щелях и ложбинках наветренной сто¬

роны острова, я стал натирать мясо этой солью.
Четыре дня трудился я и по истечении этого срока

исполнился неразумной гордости перед богом, ибо не

потерял ни кусочка из всего этого запаса. Непрерывный

труд был полезен для моего тела, и оно быстро окреп¬

ло благодаря питательной пище, в которой я себя не

ограничивал. Вот еще одно свидетельство божьего мило¬

сердия: за все восемь лет, прожитых мною на этом го-^

лом островке, ни разу ясная погода не держалась столь

долго, как в дни, последовавшие за избиением тюленей.
Прежде чем тюлени вновь посетили мой остров, про¬
416

шло много месяцев. Но все это время я не бездельничал.

Я построил себе каменную хижину, а рядом с ней амбар

для моих запасов. Эту хижину я покрыл несколькими

слоями тюленьих шкур, так что она не пропускала ни

капли дождя. А когда по моей кровле стучали дожде¬

вые струи, я не переставал дивиться тому, что меха, ко¬

торые на лондонском рынке сделали бы их обладателя

несметно богатым, здесь защищали потерпевшего круше¬

ние бедного моряка от бешенства стихий.
Я быстро сообразил, что мне следует вести счет

дням, иначе, как я хорошо понимал, я мог бы утратить

представление о днях недели, не отличал бы их друг от

друга и не знал бы, какой из них — день господень.
Я постарался как можно точнее вспомнить расчет

дней, который вел в вельботе капитан Николл, и много

раз внимательнейшим образом, чтобы исключить возмож¬

ность ошибки, пересчитал дни, проведенные мной на ост¬

рове. Затем я стал вести счет дням недели, выкладывая

перед своей хижиной семь камней. На одной стороне весла

маленькой зарубкой я отмечал каждую проходящую не¬

делю, а на другой стороне — месяцы, не забывая добав¬

лять дни сверх четырех недель.
Поэтому я, как надлежит, соблюдал день господень.

Я, конечно, не мог устраивать настоящее богослужение,

однако, вырезав на весле короткий псалом, подходивший

для моего положения, я пел его по воскресеньям. Бог в

милосердии своем не забыл меня, и я все эти восемь лет

в надлежащие дни вспоминал бога.
Просто удивительно, сколько труда надо потратить

при подобных обстоятельствах, чтобы обеспечить себе

самое простое — пищу и кров! Да, этот первый год я

редко сидел сложа руки. Постройка хижины, представ¬

лявшей собой просто каменную берлогу, потребовала це¬

лых шести недель. А сколько месяцев я высушивал и

скоблил тюленьи шкуры, чтобы они стали совсем мягки¬

ми и годились для одежды!
Кроме того, мне постоянно приходилось думать о во¬

де. После каждой бури соленые брызги портили все

мои запасы, и мне приходилось переносить тяжкие му¬

чения, прежде чем выпадал дождь, не сопровождавший¬

ся сильным ветром. Зная, что и капля точит камень, я

подобрал обломок скалы — крепкий и единого состава —
27.	Джек Лондон. Т. XI.	417

Н с помощью маленьких камешков принялся выдалбли¬

вать его. Через пять недель изнурительного труда я из¬

готовил кувшин, вмещавший полтора галлона. Позже я

точно таким же способом сделал кувшин в четыре галло¬

на. На него у меня ушло девять недель. Кроме того, я

время от времени изготавливал сосуды поменьше. А кув¬

шин, который мог бы вместить восемь галлонов, вдруг

треснул после того, как я провозился с ним семь недель.
Однако только на четвертый год моей жизни на остро¬

ве, когда я уже примирился с мыслью, что мне суждено

остаться здесь до конца дней своих, я изготовил шедевр.

На него у меня ушло восемь месяцев, зато он плотно

закупоривался и вмещал тридцать галлонов!
Эти каменные сосуды доставляли мне великую ра¬

дость, так что я иной раз даже забывал о христианском

смирении и смотрел на них с немалым тщеславием. Ни у

одной королевы не было золотой посуды, которую она це¬

нила бы больше, чем я свою каменную. Кроме того, я из¬

готовил ковш, вмещавший всего кварту, чтобы с его по¬

мощью переливать воду из углублений в большие хра¬

нилища. Если я скажу, что один этот ковшик весил

чуть ли не тридцать фунтов, читатель легко поймет,

сколько труда требовалось только на сбор дождевой

воды.
Таким образом, я, как мог, облегчил свою одинокую

жизнь: я соорудил себе уютное жилье и обзавелся ше¬

стимесячным запасом вяленого и засоленного мяса.

И я хорошо понимал, что должен чувствовать великую

благодарность богу, ибо все это были блага, о которых

на необитаемом острове трудно даже мечтать.
Хотя я был лишен человеческого общества и мое уеди¬

нение не делила со мной ни собака, ни даже кошка, я

был доволен своей судьбой гораздо больше, чем многие

другие, окажись они на моем месте. В этой унылой пу¬

стыне, куда меня забросила судьба, я полагал себя не¬

сравненно более счастливым, чем те, кто за позорные

преступления были обречены влачить жизнь в уедине¬

нии темниц, где совесть мучила их, как незаживающая

язва.
Каким бы унылым ни представлялось Mire будущее,

я лелеял надежду, что провидение, которое в тот самый

час, когда голод грозил мне гибелью, и меня легко
418

могла поглотить пучина морская, привело меня целым и

невредимым на эти голые скалы, в конце концов ради

моего спасения приведет сюда корабль.
Пусть я был лишен общества себе подобных и мно¬

гих удобств, но, как мне не раз приходило в голову, мое

одиночество давало мне и кое-какие преимущества. Я

мирно владел целым островом, пусть он и был невелик,

и оспаривать мои права на него могло разве какое-

нибудь морское чудище. Островок этот был почти

неприступным, и по ночам я спал спокойно, не

боясь ни людоедов, ни хищных зверей. Вновь и вновь

я на коленях благодарил бога за эти и многие другие

милости.
Однако человек — странное создание, и он редко бы¬

вает доволен. Еще недавно я молил бога послать мне

немного тухлого мяса и не слишком соленой воды, а стои¬

ло мне получить изобилие вяленого мяса и хорош-ей прес¬

ной воды, как я уже начал ворчать на свою судьбу.
Мне уже потребовался огонь, я уже мечтал о вкусе

жареного мяса и то и дело с грустью вспоминал о разных

деликатесах, которые я каждый день получал дома в

Элктоне. Я боролся с собой, но мое воображение ока¬

зывалось сильнее воли, и все дни напролет рисовало мне

лакомства, которые мне довелось съесть, и лакомства, ко¬

торые я буду есть, если мне будет суждено покинуть

мой пустынный остров.
Наверное, во мне просыпался ветхий Адам — насле¬

дие праотца, первым восставшего против господних за¬

поведей. Странное существо человек: он ненасытен, все¬

гда недоволен, никогда не пребывает в мире с богом или

с самим собой! Дни его наполнены хлопотами и бесполез¬

ными терзаниями, а ночи полны суетных снов об испол¬

нении неправедных и грешных желаний. Еще меня тер¬

зала тоска по табаку, и мой сон нередко становился для

меня мукой, ибо тогда моя тоска срывалась с узды, и ты¬

сячи раз мне снилось, что я владею многими бочонками

с табаком, нет, целыми складами табака, целым флотом,

груженным табаком, всеми табачными плантациями мира!
Но я наказывал себя за это. Я часто возносил богу

молитвы из глубины сокрушенного сердца и смирял свою

плоть неустанным трудом. Е1сли мне не удалось сделать

прекраснее мою душу, я, во всяком случае, решил сделать
419

прекраснее мой голый остров. Четыре месяца я строил

каменную стену длиной в тридцать футов и высотой в две¬

надцать. Она должна была защищать хижину в дни

страшных ураганов, когда остров казался крохотным бу¬

ревестником, бьющимся в бездне ветров. И мой труд не

был потрачен напрасно. С этих пор у меня всегда был

тихий уголок, хотя бы в какой-нибудь сотне футов над

моей головой неслись потоки морской воды, подхваченной

бурей.
На третий год я начал складывать каменный столб,

а вернее сказать, квадратную пирамиду, широкую у осно¬

вания и полого сужающуюся кверху. Другой формы я не

мог ей придать, так как у меня не было жердей, чтобы

соорудить леса. Моя пирамида была завершена только

к концу пятого года. Она стояла на самом высоком ме*

сте острова, и если я скажу, что в самом высоком месте

остров поднимался над морем только на сорок футов и

что вершина моей пирамиды достигала сорока футов,

вы поймете, что я без всяких орудий сумел удвоить вы¬

шину своего острова. Кто-нибудь неразумный может за¬

явить, что я нарушил божий план сотворения мира, но

я утверждаю, что это не так. Ведь и я сам тоже часть бо¬

жьего творения, как и эта каменная груда, торчащая в

пустынных просторах океана. И разве не бог сотворил

мои руки, которые совершали эту работу, мою спину, ко¬

торая сгибалась и разгибалась, когда я поднимал камни,

мои пальцы, которые хватали и сжимали их?
Я много размышлял об этом, и я знаю, что правда на

моей стороне.
На шестой год я расширил основание моей пирамиды,

и через полтора года после этого она возвышалась над

островом уже на пятьдесят футов. Но строил я не башню

вавилонскую. Пирамида служила двум праведным це¬

лям: во-первых, с нее, как с дозорной вышки, я огляды¬

вал дали, ища взглядом корабль, и благодаря ей какой-

нибудь матрос мог скорее заметить мой остров. А во-вто¬

рых, она помогала мне сохранять душевное и телесное

здоровье. Руки мои не знали безделья, и сатане нечего

было делать на моем острове. Только в моих снах мучил

он меня видениями всяких лакомых блюд и изобилия

гнусного зелья, которое зовется табаком.
18 июня, на шестой год моего пребывания на остро¬
420

ве, я заметил на горизонте парус, но он прошел слишком

далеко с подветренной стороны, и с этого судна меня ни¬

кто не заметил. Однако появление его не только не вверг¬

ло меня в отчаяние, но и доставило мне живейшую ра¬

дость. Я убедился в том, в чем порой сомневался,— в

эти воды иногда заходили корабли.
Там, где тюлени выбирались из моря на остров, я по¬

строил две сходящиеся воронкой стены, кончавшиеся

глухим загоном, где я мог убивать тюленей, не тревожа

их собратьев, оставшихся снаружи. К тому же оттуда

не мог спастись ни один раненый или испуганный тю¬

лень, чтобы заразить своим страхом остальных. Только

на возведение этого загона у меня ушло семь месяцев.
С течением времени я все больше свыкался с моим по¬

ложением, и дьявол все реже являлся в моих снах сму¬

щать ветхого Адама во мне грешными видениями таба¬

ка и лакомых яств. Я продолжал есть тюленье мясо я

называть его вкусным, и пить сладкую дождевую воду,

которая у меня всегда была в избытке, и возносить бла¬

годарственные молитвы господу. И я знаю, что господь

внял моим молитвам, ибо за все время моей жизни па

острове я ни разу не болел, если не считать двух случаев,

о которых расскажу позже, но и тогда всему виной было

мое собственное невоздержание.
На пятый год, еще до того, как я убедился, что ко¬

рабли иной раз забредают в эти воды, я начал вырезать

на моем весле сведения о наиболее замечательных со¬

бытиях, свидетелем которых я был с тех пор, как покинул

мирные берега Америки. Я вырезал крохотные буковки,

но старался делать их четкими и долговечными. Так ве¬

лико было мое старание, что я вырезал не больше ше¬

сти букв в день, а иной раз даже и пять. Так, на случай,

если моя жестокая судьба не даст мне вернуться к моим

друзьям и к моей семье в Элктоне, о чем я всегда мечтал,

я выгравировал, а вернее сказать, вырезал на лопасти

весла историю моих злоключений, о которых поведал в

начале моей повести.
Я всячески берег это весло, которое сослужило мне

такую хорошую службу в первые дни моего пребыва¬

ния на острове, а теперь содержало рассказ о моей судь¬

бе и судьбе моих товарищей. Я больше не пользовался

им, охотясь на тюленей; Для этой охоты я изготовил
421

себе каменную дубинку фута три длиной и соответствую¬

щей толщины; на эту работу у меня ушел месяц. Кроме

того, боясь, как бы весло не пострадало от сырости и

ветра (в тихие дни я ставил его, словно флагшток, на вер¬

шине моей пирамиды и привязывал к нему флаг, сделан¬

ный из одной из моих драгоценных рубашек), я изгото¬

вил для него чехол из хорошо просушенных тюленьих

шкур. В марте, на шестой год моего пребывания там, на

остров налетела такая буря, какой, пожалуй, не видел до

меня ни один человек. В девять часов вечера небо затя¬

нуло черными тучами, а с юго-запада подул свежий ве¬

тер, который все крепчал и к одиннадцати часам пере¬

шел в ураган: гром не утихал ни на мгновение, а таких

ярких молний я не видел ни до, ни после.
Я опасался за целость моего островка. Волны разгу¬

ливали по нему повсюду, не достигая только самой вер¬

шины моей пирамиды. Я скорчился там, задыхаясь под

ударами ветра, ослепленный солеными брызгами. Я хоро¬

шо понимал, что сохранил жизнь только потому, что тру¬

долюбиво строил эту пирамиду и удвоил высоту острова.
А утром я снова от души возблагодарил бога. Все за¬

пасы дождевой воды были испорчены, однако вода в са¬

мом большом кувшине, укрытом с подветренной сторо¬

ны пирамиды, уцелела. Я знал, что этой воды, если рас¬

ходовать ее осмотрительно, мне хватит до следующего

дождя, даже если его придется ждать долго. Волны раз¬

мыли мою хижину, а от всех моих запасов сохранилось

лишь несколько кусочков размокшего мяса. И все же я

был рад этой буре, потому что море выбросило на х:калу.

множество рыбы, удивительно похожей на кефаль. Я по¬

добрал целых 1 219 рыбин. Я вычистил их и провялил на

солнце, словно треску. Эта желанная перемена в пище

имела и свои грустные последствия: я впал в грех чрево¬

угодия и всю ночь находился между жизнью и смертью.
На седьмом году моего пребывания на острове в том

же самом марте месяце вновь разразилась ужасная бу¬

ря. Когда она кончилась, я, к своему удивлению, увидел

на острове мертвого кита, совсем еще свежего,— волны

выбросили его высоко на скалы. Представьте себе мой

восторг, когда в утробе этого огромного чудовища я

нашел китобойный гарпун с привязанньпл к нему длин-

Hj^iM куском каната.
422

и снова я почувствовал уверенность, что рано или

поздно покину этот пустынный остров. Китобои, несом¬

ненно, часто заходили в эти воды, и если только я не

позволю отчаянию овладеть мной, то рано или поздно бу¬

ду спасен. Семь лет я питался тюленьим мясом, и при

виде такого изобилия совсем иной и сочной пищи я вновь

поддался своей злосчастной слабости и так наелся, что

опять чуть^1е умер. Впрочем, и на этот раз, как в слу¬

чае с рыбой, я заболел только потому, что за семь лет

мой желудок привык к тюленьему мясу й только к тю¬

леньему мясу, отчего всякая иная пища дурно на него

действовала.
^Этот кит снабдил меня запасами провизии на це¬

лый год. Кроме того, с помощью солнечных лучей я вы¬

топил из него большое количество жлра, в который,

предварительно его посолив, макал полоски тюленьего

мяса, отчего они делались гораздо вкуснее. Из драгоцен¬

ных лоскутков моей рубашки я мог бы сплести фитилек

и, выбив стальным гарпуном искру, мог бы устроить се¬

бе светильник. Но это была суетная мысль, и я скоро от

нее отказался. Зачем мне нужен был свет в часы, когда

божий мрак окутывал землю? Ведь я научился спать от

заката до восхода зимой и летом.
Тут я, Даррел Стэндинг, не могу удержаться, чтобы

не вставить в это описание одной из моих предыдущих

жизней свое наблюдение. Поскольку человеческая лич¬

ность находится в вечном развитии и представляет собой

сумму всех предыдущих существований, у начальника

тюрьмы Азертона не было никаких шансов сломить мой

дух пыткой одиночного заключения. Ведь я — жизнь, су¬

ществующая вечно, выкованная бесчисленными веками

прошлого, и какого прошлого! Что для меня были де¬

сять дней и ночей в смирительной рубашке! Ведь неко¬

гда я был Дэниэлом Фоссом и восемьь лет учился терпе¬

нию на каменистом островке в далеком южном океане.
Когда восьмой год моего пребывания на острове

подходил к концу и я уже подумывал о том, как поднять

мою пирамиду на шестьдесят футов над островом,

^проснувшись в одно прекрасное сентябрьское утро, я

увидел перед собой корабль, со спущенными стакселя¬
423

ми — он был так близко, что мой крик легко донесся бы

до него. Стараясь, чтобы меня заметили, я принялся раз¬

махивать веслом, прыгать по камням и проделывать са*

мые невероятные телодвижения, пока не обнаружил, что

офицеры на квартердеке смотрят на меня в подзорные

грубы. Они принялись указывать мне на западную око¬

нечность острова, и, поспешив туда, я увидел шлюпку, в

которой сидело шестеро гребцов. Впоследствии я узнал,

что с корабля заметили мою пирамиду и изменили курс,

желая поближе рассмотреть столь странное сооруже¬

ние, превышавшее высотой остров, на котором оно на¬

ходилось.
Однако сильный прибой не позволил лодке пристать

к негостеприимных^ берегам моего острова. После множе¬

ства безуспешных попыток они сделали мне знак, что дол¬

жны вернуться на корабль. Представьте мое отчаяние,

когда оказалось, что мне не удастся покинуть этот уны^

лый остров. Схватив мое весло (я уже давно решил

подарить его музею в Филадельфии, если мне суждено

будет спастись) и сжимая его, я бросился в пенный при¬

бой. Благодаря моему счастью, а также силе и подвиж¬

ности мне удалось добраться до шлюпки.
Не могу удержаться, чтобы не привести здесь одну

любопытную подробность. Корабль за это время отнес¬

ло так далеко, что мы добирались до него целый час. И я,

поддавшись желанию, которое мучило меня целых во¬

семь лет, попросил у сидевшего за рулем второго помощ¬

ника кусок табаку, чтобы пожевать. А он протянул

мне свою трубку, набитую лучшим виргинским табаком.

Не прошло и десяти минут, как у меня началась силь-»

нейшая рвота. Причина ее была совершенно ясна. Мое

тело полностью очистилось от табачной скверны, и те-*

перь я испытывал то же, что испытывает любой маль¬

чишка, впервые попробовавший курить. И снова я воз¬

благодарил господа и до самой своей смерти не прика¬

сался больше к этому гнусному зелью, и меня к нему со¬

всем не тянуло,
*
Теперь я, Даррел Стэндинг, сообщу кое-какие под¬

робности этого существования, которое я пережил вновь,

лежа без сознания в смирительной рубашке в тюрьме

Сен-Квентин. Я часто задумывался над тем, выполнил
424

ли Дэниэл Фосс свое решение подарить покрытое резь¬

бой весло филадельфийскому музею.
Заключенному в одиночке нелегко общаться с внеш¬

ним миром. Один раз я попросил надзирателя, а другой

раз заключенного, которого должны были скоро осво¬

бодить,^ выучить наизусть письмо к хранителю фила¬

дельфийского музея. Но оба они, хотя твердо обещали

исполнить мою просьбу, не послали в музей такого

письма. И только когда Эд Моррелпо странному капризу

судьбы был выпущен из одиночки и назначен главным

старостой всей тюрьмы, мне наконец удалось отпра¬

вить туда письмо. Ниже я привожу ответ хранителя фи¬

ладельфийского музея, которое мне передал тайком Эд

Моррел:
«Описанное вами весло действительно существует,

но оно было почти никому не известно, так как не вы¬

ставлялось в залах. Даже я не знал о его существовании,

хотя занимаю эту должность восемнадцать лет.
Однако, просмотрев наши старые книги, я обнаружил,

что такое весло действительно было подарено музею 0

1821 году неким Дэниэлом Фоссом, уроженцем Элктона,

штат Мэриленд. Только после долгих поисков нам уда¬

лось обнаружить это весло на чердаке среди всякого хла¬

ма. На нем действительно есть зарубки и надписи, опи¬

санные вами.
Кроме того, в нашем архиве имеется брошюра, на¬

писанная означенным Дэниэлом Фоссом и изданная в

Бостоне в 1834 году фирмой Коверли. В этой брошюре

описывается восемь лет жизни потерпевшего крушение

на необитаемом острове. Насколько можно судить, этот

моряк в старости, впав в нужду, продавал эту брошюру

людям сострадательным.
Мне очень хотелось бы узнать, откуда вам стало из¬

вестно это весло, о существовании которого даже работ¬

ники музея не имели ни малейшего представления? Я

полагаю, что вы прочли о нем в каком-нибудь дневнике,

изданном Дэниэлом Фоссом позже. Буду очень благода¬

рен, если вы сообщите мне это, и немедленно приму ме¬

ры, чтобы весло и брошюры заняли свое место среди

экспонатов.
Искренне Ваш

Xosua Солсберти».
425

ГЛАВА XX
И ВОТ настал час, когда я вынудил начальника тюрь¬

мы Азертона позорно сдаться, превратив в пустую бол¬

товню его ультиматум «динамит или гроб». Ему остава-»

лось только признать, что меня нельзя убить смиритель¬

ной рубашкой. Его жертвы иногда умирали после несколь¬

ких часов рубашки, иногда — после нескольких дней, хо¬

тя, правда, их обычно успевали расшнуровать и доставить

в тюремную больницу, где они и испускали последний

вздох... По заключению врача, их уносило в могилу во¬

спаление легких, или Брайтова болезнь, или порок сердца*
Но меня начальник тюрьмы так и не смог убить. Ни

разу не понадобилось тащить мое изуродованное, уми¬

рающее тело в больницу. Хотя не могу отрицать: Азер-

тон старался изо всех сил и ни перед чем не останав¬

ливался. Был случай, когда он затянул меня в две ру¬

башки. Этот случай настолько великолепен, что я не

могу не рассказать о нем.
В один прекрасный день некая газета в Сан-Франци¬

ско (ища, как любая газета, как любое коммерческое

предприятие, расширения рынка ради более высоких

прибылей) попробовала заинтересовать передовых рабо¬

чих в тюремной реформе. В то время профсоюзы облада¬

ли большим политическим влиянием, и политические во¬

ротилы штата назначили сенатскую комиссию, которой

было поручено обследовать тюрьмы.
Эта высокая комисх:ия обследовала (простите мне этот

иронический курсив) и Сен-Квентин. Оказалось, что бо¬

лее образцового исправительного заведения еще не виды-*

вал свет. Так утверждали сами заключенные. Но их нель¬

зя за это упрекать. Они уже не в первый раз видели по¬

добные расследования и знали, что к чему. Им было из-<

вестно, что они незамедлительно обзаведутся весьма бо¬

лезненными синяками, чуть только кончат давать пока¬

зания... если эти показания придутся не по вкусу тюрем¬

ному начальству. Поверь мне, читатель, так повелось с

незапамятных времен. Даже еще в древнем Вавилоне,

тысячелетия назад, это было уже седой стариной — я-то

хорошо это помню: ведь я гнил тогда в темнице, пока

при дворе плелись интриги, сотрясавшие страну.
Как я уже сказал, все заключенные в один голос вос¬

хваляли гуманность начальника тюрьмы Азертона и его
426

подчиненных. Они так трогательно описывали доброту на¬

чальника тюрьмы, отличное и разнообразное питание,

мягкость надзирателей, удобства, чистоту и комфорт сво¬

их камер, что оппозиционные газеты Сан-Франциско на¬

чали с воплями требовать более строгого режима в на¬

ших тюрьмах, опасаясь, как бы честные, но ленивые гра¬

ждане не соблазнились таким привольным существова¬

нием и не стали бы совершать преступлений только ради

того, чтобы угодить в тюрьму.
Сенатская комиссия почтила своим присутствием даже

одиночки. Но нам, их обитателям, нечего было ни терять,

ни приобретать. Джек Оппенхеймер плюнул им в физио¬

номии и послал их — иже, присно и совокупно — ко всем

чертям. Эд Моррел объясни^л им, какая это поганая ды¬

ра, оскорбил начальника тюрьмы в глаза, и членам ко¬

миссии пришлось рекомендовать Азертону подвергнуть

Эда какому-нибудь из тех устаревших и забьггых нака¬

заний, которые его предшественники, вероятно, вынуж¬

дены были придумать для исправления таких вот зако¬

ренелых негодяев.
Я постарался не оскорблять начальника тюрьмы. Я да¬

вал свои показания тонко, как ученый, начав с пустяков^

искусно развернув экспозицию, чтобы мало-помалу про¬

будить в почтенных сенаторах любопытство и желание

выслушать и следующее разоблачение: я ткал свою паути¬

ну так хитро, что нигде меня нельзя было прервать или

перебить вопросом... и я сумел сообщить им все, что хотел.
Увы, ни слова из того, что я открыл, не вышло за сте¬

ны тюрьмы. Сенатская комиссия, как могла, обелила

начальника тюрьмы Азертона и Сен-Квентин. Затеявшая

этот крестовый поход газета уверила своих рабочих чи¬

тателей, что Сен-Квентин чище снега и что, хотя смири¬

тельная рубашка является вполне законным наказанием

для провинившихся заключенных, в наши дни гуманный

и благородный начальник тюрьмы ни при каких обстоя¬

тельствах не пускает ее в ход.
И пока простаки-труженики читали эти статьи и ве-‘

ркли им, пока сенатская комиссия вместе с начальни¬

ком тюрьмы пировала на банкете, который оплачивали

налогоплательщики штата, Эд Моррел, Джек Оппенхей-

мер и я лежали в рубашках, заш'нурованных чуть-чуть

туже и злее, чем когда-либо прежде.
427

—	Смеху подобно,— простучал мне Эд Моррел нос¬

ком башмака.
—	Подумаешь! — простучал Джек.
Ну, а я... я тоже простучал им свой горький смех

и сарказмы, вспоминая темницы древнего Вавилона,

улыбнулся про себя широкой космической улыбкой

и уплыл в просторы малой смерти, превращавшей меня

в наследника всех веков, в гордого всадника, оседлав¬

шего время.
Да, любезный мой братец за стенами тюрьмы, пока

газеты не жалели белил, пока величественные сенаторы

попивали вино за обедом, мы, трое живых мертвецов,

потели кровавым потом в тугих объятиях брезента.
А после обеда разгоряченный вином начальник тюрь¬

мы явился посмотреть, как мы себя чувствуем. Меня, как

обычно, нашли в летаргии. Очевидно, в первый раз док¬

тор Джексон встревожился. Во всяком случае, меня с по¬

мощью нашатырного спирта заставили вернуться назад

через мрак. Я улыбнулся прямо в склонившиеся надо

мной лица.
—	Притворяется,— буркнул начальник тюрьмы, и по

его раскрасневшемуся лицу, по невнятности его речи я

понял, что он пьян.
Я облизнул губы, показывая, что хочу пить, ибо ре¬

шил сказать ему несколько слов.
—	Вы осел,—сумел выговорить я четко и спокойно.—

Вы осел, трус, негодяй, мерзкая тварь, на которую и

плюнуть-то противно. Джек Оппенхеймер был к вам еще

слишком снисходителен. А я скажу вам, не стыдясь, что

не плюю на вас только потому, что не желаю унижаться

и пачкать свой плевок.
—	Мое терпение кончилось,— взревел он.— Я тебя

убью, Стэндинг!
—	Вы пьяны,— отозвался я,— и позвольте дать вам

благой совет. Ехли уж вам не терпится говорить полоб-^

ные вещи, то хоть отсылайте за дверь своих прихвостней.

В один прекрасный день они на вас донесут, и вы поте¬

ряете свое теплое местечко.
Но вино ударило ему в голову.
—	Наденьте на него еще одну рубашку,— приказал

он.— Считай себя покойником, Стэндинг. Но ты умрешь

не в рубашке. Мы понесем тебя хоронить из больницы.
428

Вторую рубашку подложили мне под спину и зашну¬

ровали спереди.
—	Ах, боже мой, начальник, какой лютый холод,—

язвительно сказал я.— Мороз все крепчает. И я весьма

вам благодарен за эти две рубашки. Пожалуй, я немного

согреюсь.
—	Туже! — крикнул он Элу Хэтчинсу, шнуровавше¬

му меня.— Упрись ногами в эту сволочь. Переломай ему

ребра.
Должен сказать, что Хэтчинс пораббтал на совесть.
—	Будешь знать, как врать про меня,— ревел Азер-

тон, синея от вина и ярости.— Теперь ты за это по¬

платишься. Прощайся с жизнью, Стэндинг. Тебе пришел

конец. Ты слышишь, тебе пришел конец!
—	Сделайте мне одно одолжение, начальник...— еле

слышно прошептал я, так как у меня совсем не осталось

сил и я почти лишился чувств от недостатка воздуха.—

Наденьте на меня третью рубашку,— еле выговорил я,

а стены камеры качались и плясали вокруг меня, и я

напрягал всю волю, чтобы не лишиться сознания, ко¬

торое выжимали из меня рубашки.— Еще одну рубашеч¬

ку... начальник... С ней... будет... гораздо... э... теплее.
Мой шепот замер, и я погрузился в малую смерть.
После этой порции двойной рубашки что-то во мне

сломалось. По сей день, например, чем бы меня ни кор¬

мили, я не могу есть как следует. Мои внутренности так

изуродованы, что мне не хочется даже думать об этом.

И пока я пишу эти строки, у меня по-прежнему болят

ребра и ноет желудок. Но мое измученное, искалечен¬

ное тело сослужило свою службу. Оно дало мне возмож¬

ность дотянуть до этого дня и поможет пожить еще не-

много — до того утра, когда меня выведут из камеры о

рубашке без воротника и вывихнут мне шейные позвон-
*	ки хорошо растянутой веревкой.
Но эта двойная рубашка оказалась последней со¬

ломинкой. Она сломила начальника тюрьмы. Он сдался,

признав, что убить меня невозможно. Я ему так и ска¬

зал однажды:
—	Избавиться от меня вы можете только одним спо¬

собом, начальник: пробравшись сюда как-нибудь ночью

с топором.
Не могу удержаться и не привести здесь меткое яа-
429

мечание Джека Оппенхеймера, который сказал Азерто-

ну так:
—	Каково это вам, начальник, просыпаться каждое

утро с самим собой на подуйте!
А Эд Моррел сказал Азертону вот что:
—	До чего же ваша мамаша любила детей, если она

не придушила вас еще в колыбельке.
Когда меня перестали шнуровать в рубашку, я был

очень огорчен. Мне страшно не хватало мира моих грез.

Впрочем, я скоро нашел выход. Оказалось, что, туго за¬

вернув грудь и живот в одеяло, я могу усилием воли по¬

гасить в себе жизнь. Этим способом я вызывал у себя

физиологическое и психологическое состояние, подобное

тому, которое испьггывал в рубашке. Таким образом, я

мог бродить во времени когда мне хотелось и без преж*

них мучений.
Эд Моррел верил во все мои приключения, но Джек

Оппенхеймер относился к ним скептически до самого

конца. На третий год моего пребывания в одиночке я

посетил Оппенхеймера. Это было один-единственный раз,

и случилось все без всякого предупреждения и совершен¬

но неожиданно.
Как только наступил обморок, я оказался в его ка¬

мере. Я знал, что мое тело лежит, затянутое в смири¬

тельную рубашку, у меня в камере. И хотя я никогда пре¬

жде не видел Джека Оппенхеймера, я знал, что человек

передо мной — это он. Дело было летом, и он лежал раз¬

детый на одеяле. Я почувствовал ужас при виде его исху¬

далого лица и изможденного тела. Оно, собственно

говоря, уже не было похоже на человеческое. Это

были одни кости, еще собранные в человеческий скелет,

но совсем лишенные плоти и лишь обтянутые пергаменг-

ной кожей.
Вернувшись в свою камеру и очнувшись от обморока, ’

я когда обдумал случившееся, понял, что мы с Эдом

Моррелом выглядим точно так же, как Джек Оппенхей¬

мер. И я почувствовал трепетную гордость при мысли

о неукротимой силе духа, обитающего в этих наших

изможденных, умирающих телах, в телах трех «неис¬

правимых», заключенных в одиночки. Плоть ничтожна*

Трава есть плоть, и плоть становится травой, зато дух

живет и пребывает вечно. Я презираю поклонников пло¬
430

ти. Если бы они попробовали сен-квентинской одиночки,

то быстро научились бы поклоняться духу.
Однако вернемся к моему появлению в камере Оп-

пенхеймера. Его тело напоминало труп, иссушенный

жарой пустыни. Цвет его кожи был как засохшая

грязь. Живыми казались только умные желтовато-се-

рые глаза.
Они все время были в движении. Он лежал на спине,

ч взгляд его метался по камере, следуя за полетом мух,

круживших в сумраке над ним. Я заметил шрам над его

правым локтем и еще один — на правой лодыжке.
Через несколько минут он зевнул, перекатился на бок

и стал рассматривать воспаленную болячку на бедре.

Потом он стал ковырять ее и лечить тем примитив¬

ным способом, каким лечат свои раны все заключенные

во всех одиночках мира. Я без труда догадался, что эта

болячка — след смирительной рубашки. Сейчас, когда я

пишу, мое тело покрывают сотни таких пграмов, остав¬

ленных рубашкой.
Потом Оппенхеймер перекатился на спину, осторож¬

но зажал один из верхних передних зубов (глазной, зуб)

между большим и указательным пальцами и легонько его

покачал. Затем он снова зевнул, потянулся и, перевер¬

нувшись на другой бок, простучал вызов Эду Моррелу.

Я читал код, словно наяву.
—	Решил, что ты, может, не спишь,— стучал Оппен¬

хеймер.— Как там дела у профессора?
Издалека донеслось глухое постукивание. Моррел

сообщал, что меня час назад затянули в рубашку и, как

обычно, я уже не отзываюсь.
—	Хороший он парень,— простучал Оппенхеймер.—

Я никогда не доверял этим образованным, но вот его об¬

разование не испортило. Он человек верный. Умеет дер¬

жать язык за зубами и не донесет и не продаст, хоть

миллион лет его здесь продержи.
Со всем этим Эд Моррел согласился, добавив кое-что

и от себя. Я хочу тут же прервать свое повествование и

сказать, что хотя я жил много лет, и прожил много жиз¬

ней, и в этих жизнях слышал немало похвал, ни одна

из них не вызвала у меня такой великой гордости, какую

я почувствовал в ту минуту, когда мои товарищи по оди¬

ночке обменялись своим мнением обо мне. Эд Моррел
431

и Джек Оппенхеймер были замечательными людьми, и

за все свои существования мне не выпало большей чести,

чем честь быть их товарищем. Короли возводили меня в

рыцарский сан, императоры делали меня вельможей,—

да и когда я сам был королем, я знавал минуты упоенной

гордости, но больше всего я дорожу этой похвалой, вы¬

сказанной двумя пожизненно заключенными, брошенны-^

ми в одиночки,— людьми, которых мир считал послед¬

ним отребьем.
Отдыхая после этой порции рубашки, я сказал им о

моем посещении камеры Джека, считая его неопровержим

мым доказательством того, что мой дух действительно по¬

кидает мое тело. Но Джек остался при своем мнении.
—	Это все догадки, хоть и не просто догадки,— отве¬

тил он, когда я перечислил все, что он делал, пока я оста¬

вался в его камере.— Это правильный расчет. Ты сам

сидишь в одиночке уже три года, профессор, и тебе не¬

трудно прикинуть, чем развлекаются другие. Все, что ты

мне рассказывал, вы с Эдом проделывали тысячи тысяч

раз: и голые лежали в жару, и на мух смотрели, и боляч¬

ки лечили, и перестукивались.
Моррел встал на мою сторону, но Джека это не убе¬

дило.
—	Только ты не обижайся, профессор,— выстукивал

Джек.— Я же не говорю, что ты врешь. Я только говорю,

что ты, сам того не зная, лежа в рубашке, вроде как

сны видишь и воображаешь. Я знаю, что ты веришь в то,

что говоришь. По-твоему, оно так и случилось. Да толь¬

ко я-то не верю. Ты это вообразил, сам таго не замечая.

Ты все это знаешь всегда, а вот вспоминаешь то, что ты

знаешь, только когда у тебя в голове начинает мутиться.
—	Погоди, Джек,— простучал я.— Ты ведь веришь,

что я тебя никогда в жизни не видел. Правильно?
—	Это как сказать, профессор. Может, ты меня и

видел, да только не знал, что это я.
—	А как ты объяснишь,— продолжал я,— что, ни ра¬

зу не видев тебя голым, я знаю, что у тебя шрам йад

правым локтем и другой — на правой лодыжке?
—	Ерунда,— ответил он.— Все это есть в моем тю¬

ремном описании, рядом с фотографией моей рожи. Об

этом знают тысячи начальников полиции и сыщиков.
—	Да я-то об этом ничего не слышал,— уверял я его
432

—	Ты просто забыл, что слышал об этом,— попра¬

вил он.— А слышал наверняка. Эти сведения были за¬

ключены в твоем мозгу для справок, пусть ты и забыл,

что они у тебя есть. А как у тебя в голове помутилось,

так ты и вспомнил. Тебе никогда не случалось забывать

имя человека, которого ты знаешь как родного брата?

Со мной это бывало. Вот, скажем, когда мне в Окленде

припаяли мои пятьдесят лет, среди присяжных был один

коротышка. И вдруг оказалось, что я забыл, как его зва¬

ли. Целый месяц я ломал себе голову — никак не могу

вспомнить. Да только если я не мог выкопать его имя из

моей памяти, это еще не значило, что его там вовсе нет.

Просто завалилось куда-то, вот и все. А когда я и думать

о нем перестал^ оно так и прыгнуло мне из мозга прямо

на язык. «Стейси,— завопил я во всю глотку,— Джо¬

зеф Стейси». Так его и звали. Понял, к чему я клоню?

Ты мне рассказывал про шрамы, а это знают тысячи

людей. Откуда тебе это известно, я не знаю. Да ты и сам,

наверное, не знаешь. И меня это не касается. Но так оно

и есть. И сколько бы ты мне ни повторял то, что многим

известно, на меня это не подействует. Если хочешь, что¬

бы я поверил в твои басни, придется тебе подобрать

куда больше доказательств.
Гамильтоновский закон экономии в оценке доказа¬

тельств! Этот житель трущоб, запертый в тюремной оди¬

ночке, был по складу ума настоящим ученым — он само¬

стоятельно вывел закон Гамильтона и точно применил

его. И притом (в этом-то и приесть всего эпизода) Джек

Оппенхеймер был честен, как подлинный ученый. Ночью,

когда я уже засыпал, он вызвал меня условным сигналом..
—	Знаешь, профессор, ты сказал, что видел, как я

раскачивал зуб. Тут ты меня поймал. Хоть убей, не знаю,

как ты догадался. Он расшатался всего три дня

назад, и я не говорил про это ни одной живой душе.
ГЛАВА XXI
Паскаль где-то сказал: «Обозревая ход человеческой

эволюции, философский ум должен рассматривать чело¬

вечество, как единую личность, а не как конгломерат

индивидуумов».
Я сижу сейчас в Коридоре Убийц в тюрьме Фолеем,

28. Джек Лондон. Т. XI.	433

прислушиваюсь к дремотному жужжанию мух и обду¬

мываю слова Паскаля. Он прав. Вот так человеческий

зародыш за десять коротеньких лунных месяцев с не¬

обычайной быстротой повторяет в бесчисленных подо¬

биях, умноженных на бесчисленное количество раз, всю

историю органической жизни — от растения до человека;

вот так подросток за краткие годы отрочества в проявле¬

ниях жестокого дикарства повторяет историю первобыт-*

кого человека — от бессмысленного желания мучить сла¬

бейших до племенного самосознания, проявляющегося в

стремлении организовывать шайки; вот так и я, Даррел

Стэндинг, повторил и пережил заново все, чем был пер¬

вобытный человек, что он чувствовал, во что превра¬

щался, пока не стал вами, и мной, и остальным чело¬

вечеством, осуществляющим цивилизацию двадцатого

века.
Да, все мы, все до одного — все те, кто живет на

нашей планете сегодня,— несем в себе неизгладимую ис¬

торию жизни от самых ее истоков. Эта история написана

в наших тканях и костях, в наших органах и их функци¬

ях, в клеточках нашего мозга и в наших душах — во все¬

возможных физических и психических проявлениях ата-^

визма. Некогда мы были рыбами, читатель,—и ты и я,-—

а потом выползли на сушу, положив начало тому заме¬

чательному этапу, который переживаем еще и сейчас. Мы

все еще храним следы моря, как сохраняем в себе что-то

от змеи — с тех времен, когда змея еще н« была змеей,

а мы не были нами, когда пра-змея и пра-мы были

одним и тем же. Некогда мы летали, некогда мы жили

на деревьях и боялись ночной тьмы. И мы храним сле¬

ды этого в себе, в своем семени, и так будет во веки ве¬

ков, пока мы населяем землю.
То, что Паскаль постиг как провидец, я проверил на

опыте. Я видел в себе ту единую личность, которую со¬

зерцал философский взор Паскаля. Да, мне есть что по¬

ведать — истину удивительную и для меня необыкновен¬

но реальную, но, боюсь, у меня не хватит способностей

рассказать о ней, а у тебя, мой читатель, способностей

постигнуть ее. Я утверждаю, что видел в себе этого еди¬

ного человека, о котором говорит Паскаль. Лежа в рубаш¬

ке, я погружался в длительное забытье и видел в себе

тысячи живых людей, живущих тысячами жизней,— и
434

все они были тем человеком-человечеством, который под-*

нимается все выше по дороге веков.
О, какими царственными воспоминаниями распола-*

гаю я, проносясь по бесконечности времени! За сутки,

проведенные в рубашке, я успевал прожить множество

жизней, слагавшихся в тысячелетние одиссеи первых пе¬

реселений, неведомых истории. Боже мой! Еще до того,

как я стал светловолосым эсиром, обитавшим в Асгарде,

или даже рыжеволосым ваниром, обитавшим в Ванагей-

ме, еще задолго до этого, говорит моя память (живая

память), мы, словно тополиный пух, гонимый ветром, от¬

ступали к югу под натиском полярных льдов, надвигав¬

шихся с полюса.
Я умирал от холода и от голода, умирал в битвах и в

волнах разлившихся рек. Я собирал ягоды на унылой

Крыше Мира и выкапывал съедобные корни из жирной

земли заливных лугов. Я выцарапывал изображения оле^

ня и волосатого мамонта на его же бивнях, добытых во

время большой охоты, а зимой, когда у входа в пещеру,

выла метель, я выцарапывал все те же изображения на

каменных стенах нашего жилища. Я обсасывал мозговую

кость там, где задолго до меня стояли величественные

города, или там, где им еще суждено было возникнуть

только много столетий спустя. И кости моих временных

оболочек покоились на дне водоемов, в трещинах лед¬

ников и в смоляных лужах.
Я жил в эпохи, которые современные ученые назы¬

вают палеолитом, неолитом и бронзовым веком. Я помню

дни, когда с помощью прирученных волков мы гнали на¬

ших оленей на пастбища у северного побережья Среди¬

земного моря, где ныне расположены Франция, Италия

и Испания. Тогда ледники еще не отступили назад к по¬

люсу. Я видел множество новых равноденствий... как и

ты, читатель. Только я помню об этом, а ты забыл.
Я был Сыном Плуга, Сыном Рыбы, Сыном Дерева.

Все религии, начиная с самой первой, живут во мне. А

когда здесь, в тюрьме Фолеем, священник по воскресень¬

ям служит богу на свой современный манер, я знаю, что

в нем, в этом священнике, все еще живет вера в Плуг,

в Рыбу, в Дерево — живут культы Астарты и Богин»?

Ночи.
Я был арийским владыкой в древнем Египте, и мои
435

солдаты выцарапывали ругательства на каменных гробни¬

цах царей, давно умерших и забытых. И я, арийский

владыка в древнем Египте, приготовил для себя два ме¬

ста последнего упокоения: одно ложное — могучую пира¬

миду, о которой могло поведать целое поколение рабов, и

другое — смиренную, ничем не украшенную пещеру, ко¬

торую высекли в скале над пустынной долиной рабы,

умерщвленные сразу же после конца работы...
И сейчас, здесь, в Фолсеме, когда демократия окуты¬

вает своими грезами мир двадцатого века, я раздумы¬

ваю над тем, уцелели ли в каменном тайнике над без¬

вестной долиной кости, которые некогда принадлежали

мне и поддерживали плоть моего тела в дни, когда я

был могучим владыкой.
А когда началось великое переселение к югу и к во-«

стоку под жгучитм солнцем, погубившим всех потомков

родов Асгарда и Ванагейма, я был царем на Цейлоне,

строителем арийских памятников при дворах арийских

царей на древней Яве и древней Суматре. И я погибал

сотни раз во время великого расселения по Южным мо¬

рям, прежде чем, снова возродившись, строил такие же

памятники на вулканических тропических островах, кото¬

рые я, Даррел Стэндинг, не могу назвать, потому что

плохо знаю географию далеких морей.
Если бы только я мог описать с помощью такого не¬

верного средства, как слова, все, что я видел и знаю,

все, что мое сознание сохранило об огромных пересе¬

лениях человеческих рас в дни, когда еще не начиналась

наша писаная история! Но и в те дни у нас была своя

история. Наши старики, наши жрецы и мудрецы облека><

Ли ее в сказания и записывали эти сказания в звездах»

чтобы наши потомки помнили о них. С неба нисходили

животворные солнечные лучи и дождь, и мы изучали

небо; с помощью звезд мы рассчитывали время и смену

сезонов, и мы называли звезды в честь наших героев, в

честь нашей пищи, в честь средств, с помощью которых

мы добывали эту пищу; мы называли их в честь наших

блужданий и переселений, в честь наших деяний и в

честь обуревавших нас страстей.
Увы! Мы думали, что небо неизменно, и записывали

на нем все наши смиренные желания, и поступки, и меч¬

ты. Когда я был Сыном Быка, одну из своих жизней я
436

потратил на созерцание звезд. Но и до и после этого в

других моих воплощениях я пел вместе со жрецами и пле¬

менными певцами запретные гимны звездам, веря, что

они — это нестираемые письмена, повествующие о нашей

истории. И вот теперь, в ожидании нового конца, я жад¬

но читаю взятые из тюремной библиотеки книги по аст¬

рономии (такие книги выдаются приговоренным к смер¬

ти) и узнаю, что даже небо преходяще и звезды стран¬

ствуют по нему, как народы по земле.
Вооружившись этими современными сведениями, я,

когда возвращался через врата малой смерти, сравнивал

небеса тех дней с нынешними. Это правда: звезды ме¬

няются. Я видел нескончаемую смену полярных звезд.

Современная Полярная Звезда расположена в созвездии

Малой Медведицы. А в те далекие дни я видел Поляр¬

ную Звезду в Драконе, в Геркулесе, в Лире, в Лебеде

и в Цефее. Даже звезды преходящи, но память о них,

познание их живут во мне — в том, что есть дух и па¬

мять, в том, что вечно. Только дух пребывает. А все ос¬

тальное, простая материя, проходит бесследно.
Да, сейчас я вижу себя как этого единого человека,

нывшего в древнем мире: белокурого, свирепого, умевше¬

го убивать и любить, пожиравшего мясо и выкапывавше¬

го съедобные корни, бродягу и разбойника, который с

дубиной в руке тысячелетиями рыскал по лику земли,

ища мяса и приюта для своих еще не окрепших детей.
Я — этот человек, его итог, его совокупность—безво¬

лосое двуногое, которое выкарабкалось из первобытной

тины, чтобы создать любовь и закон из анархии неуем¬

ной жизни, бушевавшей в джунглях. Я все, чем был этот

человек и чем он стал. Я вижу себя через смену боров¬

шихся за жизнь поколений, устраивавших ловушки для

дичи и рыбы, расчищавших в лесах первые поля, изго¬

товлявших примитивные инструменты из камня и кости,

строивших жилища из бревен, крывших их листьями и

соломой, одомашнивавших дикие травы и злаки, ухажи¬

вавших за ними так, что с течением веков они преврати¬

лись в рис, просо, пшеницу, ячмень и другую вкусную

пищу, научившихся взрыхлять почву, сеять, жать, хра¬

нить припасы, превращать растительные волоконца в нить

и ткать из них материю, придумывать оросительные си¬

стемы, лить металлы, находить рынки и торговые пути,
437

строить корабли и плавать по морям, а кроме того, орга¬

низовывать жизнь отдельных селений, сливать эти селе¬

ния, пока они не превращались в племена, сливать пле¬

мена, пока они не превращались в нации, вечно созда¬

вая законы для людей так, чтобы они могли жить вме¬

сте в дружбе и объединенными усилиями победить и

уничтожить всевозможные ползающие, крадущиеся, виз¬

жащие существа, которые могли бы уничтожить их.
Я был этим человеком во всех его рождениях, во всех

его устремлениях. И я остаюсь им сегодня, когда жду

смерти, на которую обречен законом, созданным мною

же много тысяч лет тому назад и уже сотни раз обре¬

кавшим меня на ту же самую смерть. И, созерцая это

мое бесконечное прошлое, я вижу в нем следы многих

благотворных влияний и главное из них — любовь к

женщине, любовь мужчины к единственной избраннице

его сердца. Я вижу себя этим единым человеком — лю¬

бящим, вечно любящим. Да, я был великим воином, но

сейчас, когда я сижу здесь и взвешиваю все свое про¬

шлое, мне кажется, что самым высоким во мне была спо¬

собность любить. Именно потому, что я любил великой

любовью, я и был великим воином.
Порой мне кажется, что история мужчины — это все¬

гда история его любви к женщине. И все мое прошлое,

о котором я пишу сейчас,— это воспоминание о моей люб¬

ви к женщине. Всегда, все десятки тысяч моих жиз¬

ней, во всех моих обликах я любил ее. Я люблю ее и сей¬

час. Мои сны полны ею, и о чем бы я ни. грезил наяву,

мои мысли в конце концов всегда обращаются к ней.

И всюду она — вечная, великолепная, несравненная жен¬

щина.
Поймите меня правильно. Я не пылкий неоперивший-

ся юнец, я человек, чья молодость давно прошла, чье те¬

ло искалечено, человек, которому скоро предстоит уме¬

реть. Я ученый и философ. Я, как и все поколения фило¬

софов до меня, знаю женщину такой, какова она есть,

знаю ее слабости, ее мелочность, беззастенчивость и ко¬

варство; я знаю, что ноги ее прикованы к земле, а глаза

никогда не видели звезд. Но... вечно остается то, от чего

нельзя уйти: ноги ее прекрасны, глаза ее прекрасны, рУ'^

ки и грудь ее — это рай, чары ее властны над ослеплен¬

ными мужчинами^ как ничто другое, и как полюс волей
438

или неволей притягивает стрелку компаса, так она при--

тягивает к себе мужчину.
Женщина заставляла меня смеяться над смертью и

расстоянием, презирать усталость и сон. Я убивал, уби¬

вал часто — из любви к женщине, или теплой кровью

скрепляя наш брачный пир, или смывая пятно ее благо¬

склонности к другому. Я шел на смерть, на бесчестье, пре¬

давал друзей и принимал горчайшую из .судеб — и все

ради женщины, а вернее сказать, ради меня самого,

потому что я жаждал ее превыше всего. И бывало, я ле¬

жал среди колосьев, томясь по ней, чтобы хоть на миг

увидеть ее, когда она пройдет мимо, и насытить мой

взгляд прелестью ее плавной походки, красотой ее волос,

черных, как ночь, или каштановых, или льняных, или

пронизанных золотом солнца.
Ибо женщина прекрасна... в глазах мужчины. Она

сладка для его уст и ароматна для его обоняния, она

огонь в его крови и гром победных труб, и для его ушей

нет музыки нежнее, чем ее голос. И ей дана власть потря-«

сать его душу, которую не могут потрясти даже тита¬

ны света и мрака. И, созерцая звезды, мужчина всегда

находил для нее место в своем далеком, воображаемом

раю, ибо без нее — без валькирии или гурии — для него

не было бы рая. И даже песнь меча в разгаре битвы не

так сладка, как та песнь, которую женщина поет мужчи¬

не, всего лишь влюбленно вздохнув во мраке, засмеяв¬

шись лунной ночью, или просто пройдя мимо своей

плавной походкой, когда он лежит в траве, охваченный

томлением.
Я умирал из-за любви. И умирал ради любви, как

вы узнаете. Еще немного времени, и меня выведут отсю¬

да, меня, Даррела Стэндинга, и убьют. И я умру — из-за

любви. Нужно было многое, чтобы я поднял руку на

профессора Хаскелла в лаборатории Калифорнийского

университета. Он был мужчиной, и я тоже был мужчи¬

ной. И между нами стояла прекрасная женщина. Пой-*

моте! Она была женщиной, а я был мужчиной и пыл¬

ким влюбленным, приявшим все наследие любви со вре¬

мен черных воющих джунглей, когда любовь еще не

была любовью, а человек человеком.
Старая история! Сколько раз на протяжении этого

бесконечного прошлого жертвовал я жизнью и честью,
439

саном и властью во имя любви! Мужчина отличен от

женщины. Она живет повседневностью, и ей недоступ¬

но то, что лежит за гранью настоящего. Нам знакома

честь, несравнимая с ее честью, и гордость, о какой она

даже не может помыслить. Наши глаза устремлены

вдаль, ибо они созерцают звезды, а ее глаза видят толь¬

ко твердую землю под ее ногами, руки возлюбленного,

сжимающие ее в объятиях, младенца, жадно прильнувше¬

го к ее груди. И все же такими сделали нас века, что жен¬

щина властвует над нашими снами, зажигает огонь в на¬

ших жилах, и потому дороже, грез и далеких видений,

дороже самой жизни стала для нас женщина, ибо влюб-«

ленные говорят правду: она одна — больше, чем весь

мир. Так оно и должно быть. Иначе человек не был бы

человеком, воином и победителем, идущим красной сте¬

зей по лику земли, подчиняя себе все другие творения

природы. Ибо,, если бы человек не умел любить, любить

по-царски, он не был бы воином. Мы сражаемся, как над¬

лежит, умираем, как надлежит, и живем, как надлежит,

во имя того, что мы любим.
Я — этот единый человек. Я вижу в себе те многие

«я», из которых сложилась моя личность. И всегда ря¬

дом со мной—женщина, которая приносила мне счастье

и гибель, которая любила меня и которую любил я.
Я помню, как в давние-давние времена, когда род

человеческий был еще совсем юн, я вырыл яму и вбил

в середине ее заостренный кол, чтобы поймать Сабле¬

зубого.
Саблезубый с длинными клыками и длинной шерстью

был главным врагом нашего племени, которое жалось по

ночам около костров. Днём же вокруг нас все росли и

росли кучи раковин, потому что мы выкапывали из про¬

соленной грязи болот моллюсков и пожирали их.
А когда мы проснулись подле угасающих костров,

разбуженные ревом и визгом Саблезубого, и меня власт¬

но позвало к себе далекое видение моей ловушки, жен¬

щина, повиснув на мне, стала бороться со мной и не да¬

ла мне уйти во мрак, где меня ждало осуществление мо¬

ей мечты. Она куталась в обрывки шкур (их надевали

юлько ради тепла), облезлых, опаленных огнем, но это

были шкуры зверей, которых убил я; лицо ее, немытое со

времени весенних дождей, почернело от дыма, ногти на
440

руках были кривыми и обломанными, а сами руки, покры¬

тые толстыми мозолями, скорее походили на клешни, но

глаза ее были синими, как летнее небо, как спокойное мо¬

ре, и что-то в них, и в руках, обнимавших меня, и в серд¬

це, бившемся у моей груди, помешало мне уйти... И. до

зари, пока Саблезубый ревел и визжал от ярости и боли,

я слышал, как во мраке мои товарищи, хихикая, шептали

своим женщинам, что я сам не верю в свою выдумку и

боюсь идти ночью к яме и к колу, который я придумал,

чтобы погубить Саблезубого. Но моя женщина, моя ди¬

кая подруга, не пускала меня, несмотря на мою ярость,

и глаза ее сковывали меня, ее руки связывали меня, и ее

сердце, бьющееся у моей груди, заставило меня забыть

мою высокую мечту, мою мужскую гордость, которая зва¬

ла меня к заветной цели — пойти и убить Саблезубого,

корчащегося на колу в яме.
Некогда я был Ушу, стрелком из лука. Я хорошо это

помню, ибо я отбился от моего племени в дремучем ле¬

су, а когда выбрался из него на сочные луга, то был при¬

нят в чужое племя, близкое мне по крови: кожа их была

белой, волосы — белокурыми, речь — похожей на мою,

А она была Игарь. Я покорил ее, когда пел в вечернем

сумраке,— ведь ей суждено было стать матерью нового

племени, ибо бедра ее были широки, а грудь высока, и

она не могла не покориться мужчине с могучими мус¬

кулами и широкой грудью, который воспевал свои побе¬

ды в боях и обильную охотничью добычу, обещая ей в

ее слабости защиту и пищу, пока она будет нянчить де¬

тей, чтобы было кому охотиться и добывать мясо, когда

ее уже не будет в живых.
Ее соплеменникам была неведома мудрость моего пле¬

мени, и они добывали себе мясо с помощью ловушек, а в

битве пускали в ход дубины и пращи, не зная волшеб¬

ства быстрых стрел с зарубкой на конце, чтобы крепче

ложиться на тетиву из хорошо скрученной оленьей жи¬

лы, которая, стоило ее отпустить, сразу растягивалась,

подчиняясь пружинящей силе согнутой ясеневой палки.
И пока я пел, вокруг меня в сумерках смеялись муж¬

чины чужого племени. И только она, Игарь, поверила в

меня, поверила моим словам. Я повел ее одну на охоту,

туда, где олени ходили на водопой, и моя тетива" запела

в кустах, и олень упал, пораженный в сердце. Вкусным
441

было теплое мясо, которое мы ели, и она стала моей там,

у водопоя.
И ради Игари я остался в чужом племени. Я научил

их делать луки из красного, нежно пахнущего дерева,

похожего на кедр. И я научил их не закрывать глаз, и

целиться левым глазом; и выделывать тупые стрелы для

мелких зверьков и костяные двузубые наконечники, что¬

бы поражать рыбу в прозрачной воде, и обтесывать об¬

сидиановые наконечники, чтобы поражать оленя и дикую

лошадь, лося и Саблезубого. Но они стали смеяться над

тем, что я обтесываю камень, и смеялись до тех пор,

пока моя стрела не пронзила насквозь тело лося так,

что обтесанный наконечник вышел с другой стороны, а

оперенное древко застряло во внутренностях зверя. Тут

все племя стало хвалить меня.
Я был Ушу, стрелок из лука, а Игарь была моей жен¬

щиной и верной подругой. По утрам мы смеялись в сол¬

нечных лучах, глядя, как наши мальчик и девочка копо¬

шатся в цветах, осыпанные золотистой пыльцой, словно

пчелы, собирающие мед. А по ночам она лежала в моих

объятиях, ласкала меня и уговаривала бросить охоту:

пусть другие мужчины приносят мне добытое с опас¬

ностью для жизни мясо за то, что я умею обрабатывать

дерево и делать из обсидиана наконечники для стрел*

И я послушался ее, и разжирел, обзавелся одышкой, и

долгие ночи проводил без сна, потому что мужчины из

этого чужого мне племени приносили мне мясо за мою

мудрость, но смеялись над моей толщиной и нежеланием

охотиться и сражаться. Когда же ко мне пришла ста¬

рость и наши сыновья стали взрослыми мужчинами, а

наши дочери — матерями, с юга, словно морские волны,

нахлынули темнокожие люди с низкими лбами и вытя¬

нутыми черепами, и мы бежали от них к подножию

гор, и тогда Игарь, как все мои прежние и будущие под¬

руги, повисла на мне, стараясь не пустить в битву, ибо

ей недоступны были далекие видения.
Но я вырвался от нее, хоть и был толст и страдал

одышкой. Она плакала, что я разлюбил ее, а я сражался

всю ночь, вплоть до зари, когда под пение тетивы и свист

стрел — оперенных, с острыми наконечниками — мы на¬

учили Плосколобых искусству убивать и показали им,

что такое упоение битвы.
442

А когда битва затихла и я испустил дух, вокруг ме¬

ня раздавались песни смерти, и казалось, что это рассказ
о	том, как я был Ушу, стрелком из лука, а Игарь, моя

подруга, повиснув на мне, старалась не пустить меня

на битву*
Когда-то — бог знает когда, во всяком случае, в те

давние дни, когда человек был юн,— мы жили у окраины

больших болот, где холмы сбегали к широкой, мед¬

лительной реке, где наши женщины собирали ягоды

и съедобные корни и где бродили табуны диких лоша¬

дей, стада оленей, антилоп и лосей. Мы поражали их

стрелами или загоняли в ловушки или в узкие лощи-<

ны, откуда не было выхода. В реке мы ловили рыбу се¬

тями, которые наши женщины плели из коры молодых

деревьев.
Я был жадно любопытен, как те антилопы, которых

мы подманивали к своей засаде среди травяных зарос¬

лей, помахивая в воздухе пучками травы. На болоте рос

дикий рис, поднимаясь высокой стеной по берегам прото¬

ков. Каждое утро дрозды будили нас своим щебетом,—

©то они покидали гнезда и летели кормиться на боло¬

та. И все долгие сумерки в воздухе слышался их пере¬

свист, когда они возвращались в свои гнезда. Так быва¬

ло в пору созревания риса. И утки, водившиеся на болоте,

жирели вместе с дроздами, клюя спелый рис, с кото¬

рого солнце снимало шелуху. Я был человеком, и по-<

этому меня всегда томила беспокойная жажда узнать,

что скрывается за холмами и за болотами и в иле на дне

реки, и я следил за дикими утками и дроздами и силил¬

ся понять, пока мое упорство не подарило мне прозре¬

ния и я не увидел. А увидел я вот что и вот как.
Мясо — хорошая пища. Но, в конце концов, если про¬

следить его путь, а вернее сказать, в самом начале этого

пути, все мясо создавалось травой. Мясо утки и мясо

дрозда рождалось из семян болотного риса. Чтобы убить

утку стрелой, приходилось долго ее выслеживать и много

часов проводить в засаде. Дрозды же были такими ма¬

ленькими, что в них пускали стрелы лишь мальчишки,,

еще только учившиеся стрелять, из лука. А вот в пору со¬

зревания риса мясо дроздов и уток было особенно соч¬

ным и жирным. Их жир порождался рисом. Так почему

бы мне и моим детям тоже не набраться жиру от риса?
443

я обдумывал все это на становище молча, угрюмо,

не замечая возившихся вокруг меня детей, и Арунга,

моя подруга, тщетно осыпала меня упреками и уговари¬

вала пойти на охоту, чтобы добыть побольше мяса для

всех нас.
Арунга принадлежала к Племени Холмов, и я похи¬

тил ее. Двенадцать лун мы с ней учились понимать друг

друга после того, как я захватил ее. Что за день это был,

когда я прыгнул на нее с ветви, нависшей над тропой,

по которой она шла1 Я свалился ей на плечи, придавил

весом своего тела и крепко вцепился в нее, чтобы она не

убежала. Она завизжала, как кошка. Она била меня

кулаками, кусала и рвала ногтями, острыми, как

когти рыси. Но я не выпустил ее и заставил ее покорить¬

ся — два дня я бил ее и заставил уйти со мной из ущелий

Племени Холмов на поросшие травой равнины, где река

медленно струилась через рисовые болота, а утки и дроз¬

ды жирели не по дням, а по часам.
Мое прозрение пришло ко мне, когда рис созрел. Я

усадил Арунгу на носу грубого подобия пироги — это

был древесный ствол с выжженной сердцевиной — и ве¬

лел ей грести. На корме я расстелил оленью шкуру, ко¬

торую выдубила она. Двумя толстыми палками я при¬

гибал колосья к шкуре и выколачивал зерно, которое ина¬

че досталось бы дроздам. А когда я научился этому, я

о1дал палки Арунге, а сам сел на нос, греб и указывал

ей, что надо делать.
Прежде мы иногда жевали сырой рис, и он нам не

нравился. Но теперь мы распарили его на костре, так

что зерна набухли белыми шариками, и все племя сбе¬

жалось попробовать их.
После этого нас стали называть Пожирателями Ри¬

са и Сыновьями Риса, а много-много лет спустя, когда

Сыновья Реки прогнали нас с болот на взгорье, мы взяли

с собой семена риса и посеяли их там. Мы научились от¬

бирать на семена самые большие зерна, и белые ша¬

рики риса, которые мы ели, отпарив или сварив их, ста<*

нсвились все крупнее.
Но я рассказывал об Арунге. Я уже говорил, что

она визжала и царапалась, как кошка, когда я похитил

ее. А потом ее родичи из Племени Холмов захватили

меня и утащили к себе в холмы. Это были ее отец, его
444

брат и два ее собственных кровных брата.,Но она при¬

надлежала мне и была моей женой. И вот ночью, когда

я лежал, спутанный, как дикий кабан, которого готовят¬

ся зарезать, а они, сморенные усталостью, заснули у ко¬

стра, она подкралась к ним и разбила им головы боевой

дубиной, изготовленной моими руками. А потом она

плача развязала меня и бежала со мной назад, к ши¬

рокой, медлительной реке, где дрозды и дикие утки кор¬

мились на рисовых болотах,— это было задолго до при¬

хода Сыновей Реки.
Она же была Арунгой, единственной женщиной, веч¬

ной женщиной. Она жила во всех временах и во всех

странах и будет жить всегда. Она бессмертна. Некогда

в далекой стране ее звали Руфь, и еще ее звали Изольда

и Елена, Покахонтас и Унга. И человек из чужого пле¬

мени много раз находил ее и будет находить всегда, во

всех племенах земли.
Я помню бесчисленных женщин, из которых возникла

она — единственная женщина. Было время, когда Ар,

мой брат, и я спали по очереди и по очереди преследо¬

вали дикого жеребца — день и ночь напролет один из

нас гнал его по широкому кругу, смыкавшемуся там, где

спал второй. Мы не давали ему отдыха и с помощью

голода и жажды укротили его гордый нрав, так что в кон¬

це концов он покорно стоял, пока мы связывали его рем¬

нями, вырезанными из оленьей шкуры. Вот так, с по¬

мощью только наших ног, не утомляясь, ибо нами руко¬

водил разум (план принадлежал мне), мы с братом за¬

гнали этого неукротимого бегуна, и он стал нашим.
А когда я уже был готов взобраться ему на спину,

ибо таково было видение, манившее меня издалека,—

Сельпа, моя женщина, обняла меня за шею и стала

громко кричать, что сделать это должен Ар, а не я, по¬

тому что у Ара нет ни жены, ни детей и его смерть нико¬

го не обездолит. А потом она стала плакать, и мое виде¬

ние было у меня отнято: когда жеребец помчался прочь,

на нем, плотно прильнув к нему нагим телом, сидел Ар,

а не я.
На закате раздались причитания: это несли Ара от

дальних утесов, где отыскали его мертвое тело. Его голо¬

ва была разбита, и мозг, словно мед из поваленного бу¬

рей дуплистого дерева, где гнездятся пчелы, капля за
445

каплей падал,на землю. Его мать посыпала голову пеплом

и зачернила лицо. Его отец отрубил половину пальцев на

руке в знак печали. Все женщины, особенно молодые,

еще не нашедшие мужей, осьтали меня злыми словами,

а старики покачивали мудрыми головами и, шамкая,

бормотали, что ни отцы их и ни отцы их отцов даже не

помышляли о таком безумстве. Лошадиное мясо — хоро¬

шая пища, мясо жеребят легко поддается даже старым

зубам, но только глупец подойдет близко к дикой лоша¬

ди, если ее не пронзила стрела или кол на дне ямы-ло¬

вушки. А Сельпа бранила меня, пока я не заснул, и ут¬

ром разбудила нескончаемым потоком речей, попрекая

меня моим безумием, заявляя о своем праве на меня и о

праве наших детей, и повторяла это до тех пор, пока со¬

всем меня не измучила; я отрекся от моего далекого ви¬

дения и сказал, что никогда больше не буду мечтать о

том, чтобы вскочить на дикую лошадь и помчаться бы¬

стрее ветра по пескам и заросшим травой равнинам.
Шли годы, а у костров нашего становища по-прежне¬

му повторяли рассказ о моем безумии. Но в этом и было

мое отмщение, ибо мечта не умерла, и юноши, слышав¬

шие хохот и насмешки, все равно покорялись ей, и в кон¬

це концов Отар, мой первенец, еще совсем юным загнал

дикого жеребца, вскочил на его спину и пронесся перзд

нами с быстротой ветра. И тогда все мужчины племени»

не желая отставать от него, принялись ловить и укро¬

щать диких коней. Много лошадей было укрощено, и мно¬

гие люди заплатили за это жизнью. Но я дожил наконец

до того дня, когда, перенося становище вслед за отко¬

чевывающими стадами дичи, мы клали младенцев в иво¬

вые корзинки, перекинутые через спины лошадей,

которые везли наш скудный скарб.
Я, когда был молод, узрел мое видение и вЫносил в

моей душе мечту; Сельпа, женщина, встала на моем пу¬

ти к высокому желанию; но Отар, наш сын, которому

суждено было жить после нас, снова узрел мое виде¬

ние и прошел весь долгий путь к нему, и охотничья до¬

быча нашего племени стала обильной.
И была еще женщина — во время великого переселе¬

ния из Европы, длившегося много поколений, когда мы

открыли Индии короткорогий скот и ячмень. Но эта

женщина жила задолго до того, как мы достигли Ин¬
446

дии. Тогда еще не было видно конца этому многовеково¬

му переселению, и самый ученый географ не мог бы мне

сейчас объяснить, где лежала древняя долина, о которой

пойдет речь.
Эта женщина была Нухила. А долина была узкой,

не очень длинной, и ее крутые склоны и дно были изре¬

заны террасами, на которых выращивались рис и про¬

со — первый рис и первое просо, ставшие известными

нам, Сыновьям Горы. В этой долине жил кроткий народ.

Он стал изнеженным, потому что обрабатывал тучную

почву, которую вода делала еще более тучной. В первый

раз мы увидели искусственное орошение полей, хотя нам.

некогда было рассматривать их каналы и стоки, по ко¬

торым вода горных источников попадала на поля, создан¬

ные руками этого племени. Нам некогда было их рас¬

сматривать, ибо нас. Сыновей Горы, было мало и мы бе¬

жали от Сыновей Безносого, так как их было много-

Мы называли их Безносыми, а они называли себя Сы¬

новьями Орла. Но их было много, и мы бежали под

их натиском вместе с нашим короткорогим скотом,

нашими козами, нашим ячменем, нашими женщинами и

детьми.
Пока Безносые убивали наших юношей позади нас,

мы впереди убивали жителей долины: они выступили

против нас, но были слишком слабы. Их хижины были

построены из глины и крыты травой, а всю деревню

окружала стена, сделанная из глины, но очень высокая.

Когда же мы убили тех, кто построил стену, и укрылись

позади нее вместе с нашими стадами, нашими женщи¬

нами и детьми, мы поднялись на самый ее верх и приня¬

лись осыпать Безносых насмешками, ибо глинобитные

житницы были доверху полны рисом и просом, наш скот

мог питаться кровлями, а время дождей было совсем

близко, и нам нечего было беспокоиться о воде.
Осада была долгой. В самом начале мы собрали чу-«

жих женщин, стариков и детей, которых еще не убили, и

выгнали их за построенную ими стену. Безносые убили

ях всех до одного, так что в поселке осталось больше пи¬

щи для нас, а в долине — больше пищи для Безносых.
Осада была долгой и тяжелой. Нас поразила бо¬

лезнь, а потом моровая язва; ею нас заражали наши

покойники. В глинобитных житницах не осталось ни ри¬
447

са, ни проса, наши козы и короткорогий скот ст>ели кровли

всех домов, а мы, чтобы отдалить конец, съели коз и весь

короткорогий скот.
И пришло время, когда на стене, там, где прежде

стояло пятеро, стоял один, а там, где было полтысячи

маленьких детей, не осталось ни одного. И вот Нухила,

моя женщина, отрезала свои волосы и сплела из них

крепкую тетиву для моего лука. Так же поступили и дру¬

гие женщины. А когда враги пошли на приступ, напги

женщины стояли бок о бок с нами: мы метали копья и

стрелы, а они кидали на головы Безносых глиняные горш¬

ки и камни. Наше упорство чуть было не заставило от¬

ступить даже упорных Безносых. Пришло время, когда

из десяти наших мужчин на стену поднимался уже толь¬

ко один, а наших женщин уцелело совсем немного,— то¬

гда Безносые предложили нам мир. Они сказали нам»

что мы стойкое племя, и что наши женщины рожают на¬

стоящих мужчин, и что, если мы отдадим им наших жен¬

щин, они не будут нас больше трогать и оставят нам эту

долину. А мы сможем добыть себе женщин в южных до¬

линах.
Но Нухила сказала «нет». И все остальные женщи¬

ны тоже сказали «нет». И мы осыпали Безносых насмеш¬

ками и спрашивали, не стали ли они трусами. Сами

же мы тогда были почти мертвецами, и когда мы смеялись

над нашими врагами, у нас уже не оставалось сил, что¬

бы сражаться. Еще один приступ — и все будет кон¬

чено. Мы знали это. Наши женщины знали это. Но Ну¬

хила сказала, что мы кончим все раньше и перехитрим

Безносых. И остальные наит женщины согласились. И

пока Безносые готовились к последнему приступу, мы на

стене убили наших женщин. Нухила любила меня и на¬

клонилась вперед, чтобы скорее встретить острие моего

меча — там, на стене, А мы, мужчины, во имя племени и

соплеменников поразили мечами друг друга, и вот на

покрасневшей от крови стене стояли только я и Орда.

Орда был моим первенцем. И я наклонился вперед, что¬

бы встретить его меч. Но умер я не сразу. Я был послед¬

ним из Сыновей Горы, ибо я еще видел, как Орда пал

на свой меч и тут же умер. А когда умирал я и вопли

приближающихся Безносых замирали в моих ушах, я ра¬
448

довался тому, что нашим женщинам не придется растить

детей Безносым.
Не знаю, когда было то время» когда я был Сыном

Горы и мы погибли в узкой долине, где прежде сразили

Сыновей Риса и ПросаГ. Я знаю только, что прошло еще

много веков, прежде чем кочующие племена всех нас.

Сыновей Горы, добрались до Индии, а это было задолго

до того, как я стал арийским владыкой в Древнем Егип¬

те и построил себе две гробницы, осквернив гробницы

царей, которые были до меня.
Я хотел бы рассказать побольше о тех далеких вре¬

менах, но эта моя жизнь близится к концу. Скоро я рас¬

станусь с ней. Я очень жалею, что не могу рассказать

подробнее об этих ранних переселениях, когда целые на¬

роды откочевывали под натиском других племен, или

от наступающих ледников, или вслед за уходящими ста¬

дами антилоп и оленей.
И еще мне хотелось бы поведать о Таинствах, ибо

мы всегда стремились разгадать загадки жизни, смерти

и разрушения. Человек не похож на других животных, по¬

тому что взор его устремлен к звездам. Много богов он

создал по собственному подобию и в облике, порожден*

нем его воображением. В те далекие времена я поклонял¬

ся солнцу и мраку. Я поклонялся кблосу как источнику

жизни. Я поклонялся Сар — богине хлебов. И я покло*

нялся морским богам, и речным богам, и богам-рыбам.
И я помню Иштар, когда еще вавилоняне не похи¬

тили ее у нас, и Эа, нашего бога, царившего в подземном

мире и помогшего Иштар победить смерть. Митра также

был добрым старым арийским богом, прежде чем его

украли у нас или мы от него отреклись. И я помню вре¬

мя, через много веков после того переселения, когда мы

принесли ячмень в Индию,— на этот раз я приехал в

Индию как торговец лошадьми, во главе большого ка¬

равана, окруженный множеством слуг, и тогда они по¬

клонялись Бодисатве.
Поистине Таинство веры блуждало вместе с народа¬

ми, и боги, дсоторых крали и брали взаймы, были тогда

такими же бродягами, как и мы сами. Как шумерийцы

взяли у нас взаймы Шамашнапиштина, так Сыновья Си¬

ма забрали его у шумерийцев и назвали его Ноем.
29. Джек Лондон. Т. XI*	449

и нынешний я, Даррел Стэндинг, когда пишу эти

строки в Коридоре Убийц, я улыбаюсь тому, что меня

признали виновным и приговорили к смерти двенадцать

надежных и честных присяжных. Двенадцать всегда бы¬

ло маги,ческим,.чисдом>гл!адвдтва,.,Нч1?Ачало.ему положили

вовсе не двенадцать колен израильских. Те, кто взирал

на звезды задолго до них, разместили в небе двена-*

дцать знаков зодиака, и я помню, когда я был эс^

сиром и ваниром, Один судил людей в окружении двена¬

дцати богов, и их звали Тор, Бальдур, Ньярд, Фрей,

Тир, Браги, Хеймдаль, Годер, Видар, Улл, Форсети и

Локи.
Даже наши валькирии были украдены у нас и прев¬

ращены в ангелов, а крылья их лошадей оказались за

спинами этих ангелов. И наш Хельгейм тех дней льда и

мороза стал современным адом, где так жарко, что кровь

закипает в жилах. А у нас, в нашем Хельгейме, царил

такой лютый холод, что мозг замерзал в костях. И даже

небо, которое казалось нам вечным и неизменным, сме¬

щалось и поворачивалось, так что теперь мы видим Скор¬

пиона там, где прежде мы видели Козерога, и Стрельца

на месте Рака.
О, эти веры1 Вечная погоня за постижением Таинст¬

ва. Я помню хромого бога греков, бога-кузнеца. Но их

Вулкан был нашим германским Виландом, богом-кузне-

цом, охромевшим, когда Нидунг, владыка Нидов, взял

его в плен и подвесил за ногу. Но и до этого он был на¬

шим кузнецом, вечно бившим молотом по наковальне, а

мы звали его Ильмаринен. А его мы породили нашим во¬

ображением, дали ему в отцы бородатого солнечного бо¬

га и вскормили его звездами Медведицы. Ибо он. Вулкан,

Виланд, Ильмаринен, родился под сосной из волоса вол¬

ка и звался также Отцом Медведем задолго до того, как

германцы и греки похитили его и стали ему поклоняться.

В те дни мы звали себя Сыновьями Медведя и Сыновь¬

ями Волка, и медведь с волком были нашими тотемами.

Это былр еще до нашего переселения к югу, когда мы

слились с Сыновьями Рощ и научили их нашим тотемам

и сказаниям.
Да, тот, кто был Кашьяпой, кто был Пуруравасом,

на самом деле был нашим хромым богом-кузнецом, ко¬

вавшим железо, которого мы несли с собой во время на¬
450

ших переселений, а жители юга и жители востока. Сы¬

новья Шеста, Сыновья Огненного Лука и Огненной до-

щечт давали ему новые имена и поклонялись ему.
Но повес» эта слишком длинна, хоть я был бы рад

рассказ^ь о Трилистнике Жизни, которым Сигмунд вое*

кресил Синфьотли, ибо это индийская сома, священный
I	ра^ь короля Артура, это„. но довольно, довольно!
И все же, когда я спокойно взвешиваю то, о чем

рассказал вам, я прихожу к заключению, что лучшим в

жизни, во всех жизнях, для меня и для всех мужчин

была женщина, остается женщина и будет женщина до

тех пор, пока в небесах горят звезды и сменяются со¬

звездия. Более великой, чем наш труд и наше дерза¬

ние, больше нашей изобретательности и полета вообра¬

жения, более великой, чем битва, созерцание звезд

и таинство веры,— самой великой всегда была жен¬

щина.
Хоть она пела мне лживые песни, и приковывала мои

ноги к земле^ и отвлекала от звезд мой взгляд, чтобы

я смотрел на нее, она, хранительница жизни, матерь

земли, дарила мне мои лучшие дни и ночи и долгие

годы.
Даже Таинству я придавал ее облик и, рисуя карту

звездного неба, поместил ее среди звезд.
Все мои труды и изобретения вели к ней. Все мои да¬

лекие видения кончались ею. Когда я создал огненный

лук и огненную дощечку, я создал их для нее. Ради нее,

хоть я и не знал этого, строил я ловушку с колом для

Саблезубого. Ради нее укрощал лошадей, убивал мамон¬

тов и гнал своих оленей к югу, уходя от наступающего

ледника. Ради нее я жал дикий рис, одомашнивал яч¬

мень, пшеницу и кукурузу.
Ради нее и ради будущих ее детей я умирал на вер¬

шинах деревьев, отбивался от врагов у входа в пещеру,

выдерживал осаду за глиняными стенами. Ради нее я

поместил в небе двенадцать знаков. Ей молился я, ко¬

гда склонялся перед десятью нефритовыми камнями, ви¬

дя в них месяцы плодородия.
И всегда женщина льнула к земле, подобно матери¬

ку рсшатке, укрывающей своих птенцов. И всегда моя тя¬

га к скитаниям увлекала меня на сияющие пути. Но все¬

гда мои звездные тропы приводили к ней, вечной и еди№
451

ственной, к той женщине, чьи объятия так влекли меня,

что в них я забывал о звездах.
Ради нее я странствовал по морям, взбирался на горы,

пересекал пустыни, ради нее я был первым на охоте и

первым в битве. И ради нее и для нее я пел песни о

свершенном мною. Благодаря ей я познал всю радость

жизни, всю музыку восторга. И теперь, подходя к концу,

я могу сказать, что нет безумия более трепетного и слад¬

кого, чем ощутить душистую прелесть ее волос и, погру¬

зившись в них лицом, найти- забвение.
Еще одно слово. Я вспоминаю Дороти такой, как ви-'

дел ее, когда еще читал лекции по агрономии сыновьям

фермеров. Ей было одиннадцать лет. Ее отец был дека¬

ном нашего факультета. Она была ребенком, и она была

женщиной и вообразила, что любит меня. А я улыбался

про себя, ибо сердце мое было спокойно и отдано дру¬

гой. Но улыбка моя была нежной, потому что в глазах

этой девочки я увидел вечную женщину, женщину всех

времен и всех обликов. В ее глазах я видел глаза моей

подруги, бродившей со мной по джунглям, ютившейся

со мной на деревьях, в пещере и на болотах. В ее глазах

я увидел глаза Игари, когда я был Ушу, стрелком из

лука, глаза Арунги, когда я был жнецом риса, глаза

Сельпы, когда я мечтал подчинить себе жеребца,

глаза Нухилы, которая наклонилась ко мне, встречая

мой меч. Да, и в глазах ее было то, что делало их глаза**

ми Леи-Леи, которую я оставил со смехом на устах,

глазами госпожи Ом, сорок лет делившей со мной

нужду на дорогах и тропах Чосона, глазами Филиппы,

из-за которой я упал мертвым на траву в старой Фран-*

ции, глазами моей матери, когда я был мальчиком

Джесси на Горных Лугах в кольце из сорока наших

фургонов.
Она была девочкой, но она была дочерью всех жен¬

щин, так же, как ее мать, и она была матерью ъсех жен¬

щин, которые еще будут. Она была Сар, богиней хлебов.

Она была Иштар, победившей смерть. Она была цари¬

цей Савской и Клеопатрой; она была Эсфирью и Иро-

диадой. Она была Марией Богоматерью, и Марией Маг¬

далиной, и Марией, сестрой Марфы, и она была Марфой.

И она была Брунгильдой и Джиневрой, Изольдой и

Джульеттой, Элоизой и Николет. И она была Евой, она
452

была Лилит, она была Астартой. Ей было одиннадцать

лет, и она была всеми женщинами прошлого, всеми

. женщинами будущего.
Я сижу сейчас в моей камере, слушаю жужжание мух

в сонном летнем воздухе и знаю, что время мое истекает.

Скоро, скоро на меня наденут рубашку без ворота... Но

успокойся, мое сердце! Дух бессмертен. После мрака я

снова буду жить и снова встречу женщину. Будущее та¬

ит для. меня еще не родившихся, женщин, и я встре¬

чусь с ними в жизнях, которые мне еще предстоит про¬

жить. И пусть изменяются созвездия и лгут небеса, но

всегда остается женщина, несравненная, вечная, един¬

ственная женщина. И я во всех моих обликах, во всех

моих судьбах остаюсь единственным мужчиной, ее су¬

пругом.
ГЛАВА ХХП
Мое время близится к концу. Свою рукопись я сумел

передать за стены тюрьмы. Человек, на которого я могу

положиться, позаботится о том, чтобы она была напе¬

чатана. Эти строки я пишу уже не в Коридоре Убийц,

я пишу их в камере смертников, где днем и ночью за

мной следят. Следят неусыпно и бдительно, чтобы — ив

этом весь парадокс,— чтобы я не умер. Я должен жить

для того, чтобы меня могли повесить, ибо в противном

случае общество будет обмануто, закон посрамлен и тень

брошена на репутацию ревностного и исполнительного

служаки — начальника этой тюрьмы, который должен

среди прочих своих обязанностей следить за тем, чтобы

приговоренных к смертной казни вешали своевременно и

по всем правилам. Поистине, какими только способами не

добывают себе люди средства к существованию!
Это мои последние записи. Завтра утром пробьет мой

час. Губернатор отказался помиловать меня, отказался

даже отсрочить казнь, невзирая на то, что Лига Борьбы

Против Смертной Казни подняла в Калифорнии немалый

шум. Репортеры слетелись сюда, словно коршуны. Я чи-

дел их всех. Какие это странные молодые люди! А осо¬

бенно странным кажется мне то, что они должны зара¬

батывать свой хлеб, свои коктейли и сигареты, свои

квартиры п, если они женаты, башмаки и школьные
29*. Джек Лондон. Т. XI.	453

учебники для своих ребятишек, наблюдая казнь про¬

фессора Даррела Стандинга и описывая в газетах, как

профессор Даррел Стэндинг умирал в веревочной петле.

Ну что же, когда все это кончится, им будет более тош¬

но, чем мне.
Вот я сижу и размышляю над этим, а за стенами

камеры приставленный ко мне надзиратель безостано¬

вочно шагает перед моей дверью взад и вперед, взад и

вперед, не отрывая от меня настороженного взгляда, и

я начинаю ощущать невероятную усталость от моего

бессмертия. Я прожил так много жизней. Я устал от бес¬

конечной борьбы, страданий и бедствий, которые неиз¬

бежны для того, кто поднимается высоко, выбирает

сверкающие пути и странствует среди звезд.
И, право, мне бы хотелось, когда я вновь обрету тело,

стать простым, мирным земледельцем. Я вспоминаю фер¬

му моих сновидений. Мне бы хотелось хотя бы раз про*

жить там целую жизнь. О, эта ферма, рожденная в сно^

видениях! Мои луга, засеянные люцерной, мои породи¬

стые джерсейские коровы, мои горные ластбища, мои по-

-росшие кустарником холмы, превращающиеся в возде¬

ланные поля, мои ангорские козы, объедающие кустар¬

ник выше по склонам, чтобы и там появились пашни.
Высоко среди холмов есть котловина — в нее с трех

сторон стекают ручьи. Е1сли перегородить плотиной выход

из нее — а он довольно узок,— то, затратив совсем

мало труда, л мог бы создать водохранилище на два¬

дцать миллионов галлонов воды. Ведь интенсивному

земледелию в Калифорнии больше всего мешает наше

долгое, сухое, лето. Оно препятствует выращиванию по¬

кровных культур, и солнце легко выжигает из оголенной,

ничем не защищенной почвы содержащийся в ней гумус

Ну, а, построив такую плотину, я мог бы, соблюдая праг

вильный севооборот, который обеспечивает богатое при¬

родное удобрение, снимать три урожая в год...
Я только что вытерпел посещение начальника тюрь¬

мы. Я сознательно употребил слово «вытерпел». Перенес.

Здешний начальник тюрьмы совершенно не похож на на¬

чальника, тюрьмы Сен-Квентин, Он очень волновался, и
454

мне волей-неволей пришлось занимать его беседой. Это —

его первое повешение. Так он мне сообщил. А я отнюдь

не успокоил его, когда ответил неуклюжей шуткой:

«И мое тоже!» Ему она не показалась смешной. Его дочь

учится в школе, а сын в этом году поступил в Стэнфорд-

ский университет. Семья живет на его жалованье, жена

постоянно болеет, и его очень беспокоило то, что докто¬

ра страховой компании сочли его здоровье слишком сла¬

бым и отказали ему в полисе. Право же„ он посвятил

меня почти во все свои тревоги и заботы, и, если бы я не

сумел дипломатично оборвать наш разговор, он сейчас

еще продолжал бы свое грустное повествование.
Последние два года в Сен-Квентине были очень тя¬

гостными и унылыми. По невероятной прихоти судьбы

Эда Моррела извлекли из одиночки и тут же назначили

главным старостой всей тюрьмы. Прежде эту должность

занимал Эл Хэтчинс, и она приносила ему в среднем

около трех тысяч долларов в год на одних взятках. На

мою беду, Джек Оппенхеймер, который провел в одиноч¬

ке уже невесть сколько лет, вдруг возненавидел весь

мир. Восемь месяцев он отказывался разговаривать и

ве желал перестукиваться даже со мной.
И в тюрьме новости мало-помалу проникают всюду.

А дайте им время, и они просочатся и в карцер и в

одиночные камеры. Так в конце концов я узнал, что Се¬

сил Уинвуд, поэт, фальшивомонетчик, доносчик, трус и

провокатор, снова попал в тюрьму за новую подделку

денег. Вы ведь помните: именно этот Сесил Уинвуд сочи*

НИЛ басню о том, что я перепрятал несуществующий ди¬

намит, и именно по его милости я уже пятый год томил¬

ся в одиночке;
Я решил убить Сесила Уинвуда. Поймите: Моррела

уже не было рядом, а Оппенхеймер вплоть до последней

вспышки ярости, которая привела его на виселицу, хра¬

нил молчание. Одиночка стала для меня невыносима.

Я должен был что-то предпринять. И тут мне припомни¬

лось, как я, будучи Эдамом Стрэнгом, сорок лет терпе¬

ливо вынашивал план мести. То, что сделал он, мог

бы сделать и я, если бы мои пальцы сомкнулись на горле

Сесила Уинвуда.
Я не могу открыть вам секрет, каким образом попали

ко мне четыре иголки. Это были тоненькие иголки для
455

подрубания батистовых платков. Я был так худ, что тре¬

бовалось перепилить только четыре прута (каждый в двух

местах), чтобы получить отверстие, через которое я мог

бы протиснуться. И я добился своего. Я тратил по одной

игле на прут. В каждом пруте нужно было сделать два

распила, и на каждый распил уходил месяц. Таким об¬

разом, чтобы пропилить себе лазейку, мне потребовалось

бы восемь месяцев. К несчастью, я сломал мою послед¬

нюю иглу, когда пилил последний прут, а новой иглы

пришлось ждать три месяца. Но я дождался ее и вы¬

брался из одиночки.
Мне очень жаль, что я не разделался с Сесилом Уин-

вудом. Я все рассчитал правильно — все, за исключе¬

нием одного. Я знал, что наверняка найду Сесила Уинву-

да в столовой в обеденный час. Поэтому я дождался

такого дня, когда в утреннюю смену дежурил Конопа¬

тый Джонс, любитель вздремнуть. В те дни я был един¬

ственным заключенным, содержавшимся в одиночной

камере, и Конопатый Джонс вскоре уже начал мирно

похрапывать. Я вынул подпиленные прутья, протис¬

нулся в отверстие, проскользнул мимо моего стра¬

жа, отворил дверь и очутился на свободе... внутри

тюрьмы.
Вот тут-то и оказалось, что одного я все-таки не пре¬

дусмотрел— самого себя... Я провел в одиночке пять лет.

Я ослабел. Я весил всего восемьдесят семь фунтов.

Я был наполовину слеп. И меня мгновенно охватила бо¬

язнь пространства. Простор вселил в меня ужас. Пять

лет, проведенных в стенах тесной камеры, заставили

меня трепетать от страха перед разверзшимся у моих

ног провалом лестничной клетки, перед чудовищным

простором тюремного двора.
Мой спуск по этой лестнице я считаю самым большим

подвигом, который когда-либо мне довелось совершить.

Тюремный двор был пуст. Его заливал ослепительный

солнечный свет. Трижды пытался я пересечь этот двор,

но меня сразу же охватывало головокружение, и я снЬва

прижимался к стене, напуганный простором. Затем, со¬

бравшись с духом, я предпринимал новую попытку, но

солнце слепило мои отвыкшие от света глаза, и кончи¬

лось тем, что я, словно летучая мышь, шарахнулся в сто¬

рону, испугавшись собственной тени на каменных плитах
456

двора. Я хотел обойти ее, споткнулся, упал прямо на нее

и, словно утопающий, который из последних сил стремит¬

ся выбраться на берег, пополз на четвереньках к спаси¬

тельной стене.
Я прислонился к стене и заплакал. Впервые за много

лет слезы лились из моих глаз. И, несмотря на мое от¬

чаяние, я обратил внимание на это уже забытое ощуще¬

ние теплой влаги на моих щеках и солоноватый привкус

на губах. Затем меня охватил озноб, и некоторое время

я дрожал, словно в лихорадке. Я понял, что пересечь

этот двор— задача, непосильная для человека в моем

состоянии, и, хотя меня все еще бил озноб, я прижал¬

ся к спасительной стене и, цепляясь за нее руками, пу¬

стился в обход двора.
Вот где-то на этом пути и заметил меня надзиратель

Сэрстон. И я тоже его увидал; он представился моим

подслеповатым глазам огромным, откормленным чудови¬

щем, которое надвигалось на меня с нечеловеческой, не¬

правдоподобной быстротой из бесконечной дали. Вероят¬

но, в эту минуту он находился от меня на расстоянии

двадцати шагов. Он весил сто семьдесят фунтов. Какой

могла быть наша схватка, вообразить нетрудно, но утвер¬

ждают, что во время этой короткой схватки я ударил его

кулаком в нос и заставил этот орган обоняния крово¬

точить.
Но так или иначе, я ведь был преступником, пригово¬

ренным к пожизненному заключению, а если таковой на¬

носит кому-либо увечье, ему, по законам штата Калифор¬

нии, полагается за это смертная казнь. И вот присяж¬

ные, которые,, разумеется, не могли не поверить катего¬

рическому утверждению надзирателя Сэрстона и всех

прочих верных сторожевых псов закона, дававших свои

показания под присягой, признали меня виновным, а

судья, который не мог, разумеется, нарушить закон,

столь просто и четко изложенный в уголовном кодексе,

приговорил меня к смерти.
. Надзиратель Сэрстон избил меня^ а затем, когда ме¬

ня волокли назад в камеру и втаскивали по этой чудо¬

вищной лестнице, мне досталось еще немало пинков, уве¬

систых ударов от целой своры надзирателей и тюремных

старост, которые только мешали друг другу, стремясь по¬

мочь Сэрстону расправиться со мной. Право, если из но¬
457

са Сэрстона действительно текла кровь, легко могло слу¬

читься, что ударил его кто-нибудь из его же подручных.

Впрочем, пусть даже его ударил я — меня бесит то, что

за подобный пустяк человека можно повесить.
*	*
*
Я только что разговаривал с дежурным надзирателем.

Оказывается, меньше года назад Джек Оппенхеймер за^

нимал эту самую камеру, когда шел тем же путем, ко¬

торый мне предстоит проделать завтра. И этот самый

надзиратель был одним из тех, кто сторожил Джека

перед его смертью. Надзиратель этот — старый солдат.

Он безостановочно и не слишком опрятно жует табак, от¬

чего его седая борода и усы сильно пожелтели. Он вдо¬

вец, и все его четырнадцать оставшихся в живых детей

женаты или замужем, и у него уже больше тридцати вну¬

чат и четыре крошечные правнучки. Вытянуть из

него эти сведения было труднее, чем вырвать зуб. За¬

бавный старикашка и глуп на редкость. Мне кажется,

LxMCHHo благодаря последнему качеству он дожил до такой

глубокой старости и произвел такое многочисленное по¬

томство. Его мозг, вероятно, застыл на точке замерзания

лет тридцать назад. Тогда же окостенели и все его пред¬

ставления о жизни. Мне редко доводится слышать от него

что-либо, кроме «да» или «нет». И это не потому, что

он был угрюм, а просто у него нет мыслей, которые он

мог бы высказать.
Пожалуй, если бы в следующем моем воплощении

я пожил вот такой растительной жизнью, это было бы

неплохим отдыхом перед тем, как снова отправиться в

звездные странствия.
Но я отвлекся. А мне надо еще хотя бы в двух словах

рассказать о том бесконечном облегчении, которое охва¬

тило меня, когда Сэрстон и остальные тюремные псы,

втащив меня по этой ужасной лестнице, вновь заперли

двери моей тесной одиночки. За ее надежными стена¬

ми я почувствовал себя заблудившимся ребенком, кото¬

рый наконец вернулся в родной дом. С любовью смот¬

рел я на эти стены, в течение пяти лет вызывавшие оо
458

мне лишь ненависть. Только они, мои добрые, крепкие

стены, которых я мог одновременно коснуться и пра¬

вой и левой рукой, защищали меня от огромности про¬

странства, готового, словно страшный зверь, поглотить

меня. Боязнь пространства — страшная болезнь. Мне не

пришлось страдать от нее долго, но, судя даже по этим

кратким мгновениям, могу сказать, что петля пугает ме¬

ня куда меньше...
Я только что посмеялся от души. Тюремный врач,

очень милый человек, зашел поболтать со мной и меж¬

ду прочим предложил впрыснуть мне морфий. Разумеет¬

ся, я отказался от его предложения так «накачать» ме¬

ня морфием сегодня ночью, чтобы завтра, отправляясь на

виселицу, я не понимал, «на каком я свете».
Да, почему я смеялся! Как это похоже на Джека

Оппенхеймера! Я так живо вижу, с каким тайным удо¬

вольствием издевался он над репортерами, решившими,

что его ответ — глупая обмолвка. Оказывается, утром в

день казни, когда Джек, уже одетый в рубашку без во¬

рота, заканчивал свой завтрак, репортеры, набившиеся

к нему в камеру для последнего интервью, спросили его,

как он относится к смертной казни.
Попробуйте отрицать, что под ничтожно тонким на¬

летом цивилизации мы — все те же первобытные дикари,

если люди, которым еще предстоит жить, могут задать

подобный вопрос человеку, который сегодня умрет и чью

смерть они пришли поглядеть.
Джек до конца остался Джеком.
—	Господа,— сказал он,— я надеюсь дожить до то¬

го дня, когда смертная казнь будет отменена.
Я прожил много различных жизней и жил в различ¬

ные времена. Человек, как личность, мало изменился в

нравственном отношении за последние десять тысячеле¬

тий. Я утверждаю это категорически. Разница ^между не¬

объезженным жеребенком и терпеливой ломовой лошадью

только в дрессировке. Дрессировка — вот единственное,

что в духовном смысле отличает современного человека

от дикаря, жившего десять тысяч лет назад. Под тон¬

кой пленкой нравственных понятий, которой современ¬

ный человек покрыл себя, он все тот же дикарь, каким
459

был десять тысячелетий назад. Мораль — это обществен¬

ный фонд, мучительное накопление многих веков.

Новорожденный ребенок вырос бы дикарем, если бы его

не дрессировали, не отполировывали с помощью этой

абстрактной морали, которая накапливалась так долго,

на протяжении столетий.
«Не убий!». Вздор! Они собираются убить меня зав¬

тра утром. «Не убий!». Вздор! В доках всех цивилизо¬

ванных стран мира строятся сегодня дредноуты и сверх¬

дредноуты. Милейшие мои друзья, я, идущий на

смерть, приветствую вас словом «вздор!».
Я спрашиваю вас: где она, та новая, современная

мораль, более высокая, чем учение Христа или Буддо!^

Сократа или Платона, Конфуция или неизвестного со¬

здателя «Махабхараты»? Боже милостивый, пятьдесят

тысячелетий назад, когда мы жили тотемическими рода¬

ми, наши женщины были несравненно чище, наши пле¬

менные и групповые отношения несравненно нравствен¬

нее и строже!
Должен сказать, что мораль, которую мы исповедо¬

вали в те далекие времена, была более высокой, чем

современная мораль. Не отмахивайтесь с пренебреже¬

нием от этой мысли. Вспомните про детский труд, ко¬

торый у нас применяется, про нашу политическую кор¬

рупцию, про взяточничество полиции, про фальсифика¬

цию пищевых продуктов и про торгующих своим телом

дочерей бедняков. Когда я был Сыном Горы, когда я

был Сыном Быка, проституция была нам неведома. Мы

были чисты, говорю вам. Такие глубины порока нам да¬

же и не снились. Так же чисты и теперь остальные жи¬

вотные, стоящие на более низкой ступени развития, чём

человек. Да, только человек с его воображением и вла¬

стью над материальным миром мог придумать все семь

смертных грехов. Другие животные, низкие животные,

не знают греха.
Я торопливо оглядываюсь назад, на множество моих

жизней, прожитых в иные времена и в иных странах.

Нигде никогда не встречал я жестокости более страш¬

ной или хотя бы столь же страшной, как жестокость

нашей современной тюремной системы. Я уже рассказал

вам о том, что пришлось мне испытать, когда в первое

десятилетие двадцатого века от рождества Христова в
460

тюремной одиночке на меня надели смирительную ру¬

башку. В давние времена мы карали тяжко и убивали

быстро. Мы поступали так, потому что таково было на¬

ше желание или, если хотите, наша прихоть. Но мы ни¬

когда не лицемерили. Мы никогда не призывали к себе

на помощь печать, церковь или науку, дабы они освятили

своим авторитетом нашу варварскую прихоть. Если мы

хотели что-либо совершить, мы совершали это открыто,

и с открытым лицом встречали укоры и осуждение, и не

прятались за спины ученых экономистов и буржуазных

философов или состоящих у нас на жалованье проповед-

яиков, профессоров, издателей.
Да* сто лет назад, пятьдесят лет назад, даже пять

лет назад здесь у нас в Соединенных Штатах нанесение

легких увечий в драке не влекло за собой смертной

казни. А вот в этом году, в году 1913 от рождества Хри¬

стова, в штате Калифорнии именно за такое преступле¬

ние повесили Джека Оппенхеймера, а завтра за такое

же, караемое смертной казнью, преступление — за удар

кулаком по носу — меня выведут из камеры и повесят.

Не правда ли, нельзя утверждать, что обезьяна и тигр

умерли в душе человека, если подобные законы входят

в уголовный кодекс штата Калифорнии в году 1913 от

рождества Христова? Боже милостивый, Христа всего

лишь распяли! Джека Оппенхеймера и меня пытали ку¬

да страшнее.
it *
*
Как-то раз Эд Моррел простучал мне:
—	Более бессмысленно использовать человека, чем

повесив его, невозможно.
Нет, я не испытываю уважения к смертной казн»!.

И не только потому, что это — мерзость, превращающая

в зверей тех, кто приводит в исполнение смертный при¬

говор, получая за это жалованье, а потому, что она пре¬

вращает в зверей, унижает тех, кто допускает это, подает

свои голоса за это и платит налоги для того, чтобы это

совершалось. Эта кара столь бессмысленна, столь глупа,

столь чудовищно антинаучна! «...Повесить за шею, пока

не будет мертв» — забавную формулу придумало обще¬

ство...
461

Настало утро—последнее утро в моей жизни. Эту ночь

я проспал, как новорожденный младенец. Так тих и глу¬

бок был мой сон, что дежурный надзиратель даже пе¬

репугался, решив, что я удушил себя одеялом. На него

жалко было глядеть. Еще бы, он мог лишиться средств

к жизни! Если бы я и в самом деле удавился, это по¬

вредило бы его служебному положению, его могли бы

даже уволить, а в наше время безработным приходит¬

ся туго. Я слышал, что по Европе уже два года катится

волна банкротсЧ-в, а теперь она захлестнула и Соединен¬

ные Штаты. Это означает, что в деловых кругах царит

скрытая паника и, быть может, надвигается кризис, а сле¬

довательно, армия безработных еще возрастет к зиме и

очереди за хлебом удлинятся...
* *
*
Я только что позавтракал. Казалось бы, довольно

глупое занятие для меня сейчас, но ri ел с аппетитом.

Начальник тюрьмы принес мне кварту виски. Я препод¬

нес виски вместе с моими наилучшими пожеланиями Ко¬

ридору Убийц. Начальник тюрьмы, бедняга, очень боит¬

ся, как бы я, если останусь трезв, не испортил чем-ни¬

будь церемонию, а это может бросить на него тень..,
Они надели на меня рубашку без ворота...
* *
*
Похоже, что сегодня я стал необычайно важной пер¬

соной. Уйма людей неожиданно проявляет ко мне боль¬

шой интерес..*
*	и

*
Только что ушел доктор. Он пощупал мой пульс. Это

я попросил его. Пульс нормальный..*
*
*
Я записываю эти обрывки мыслей и впечатлений, и

листок за листком тайным путем покидают тюремные

стены...
* и
*
Во всей тюрьме нет сейчас человека, который был бы

так спокоен, как я. Я — словно ребенок, готовый пустить-
462

€я В далекое странствие. Мне не терпится отправиться в

путь, я полон любопытства, так как мне предстоит уви¬

деть новые страны. Страх перед смертью смешон для то¬

го, кто столь ч^сто погружался во мрак и снова обретал

жизнь.
Не
Начальник тюрьмы принес кварту шампанского. Я

презентовал ш*ампанское Коридору Убийц. Забавно, ае

правда ли, что в этот последний день меня окружают

таким вниманием! Должно быть, люди, которым пред¬

стоит меня убить, сами очень боятся смерти. «Я, идущий

на смерть, должно быть, внушаю им страх господен»,—

как сказал Джек Оппенхеймер.
Мне только что передали записку от Эда Моррела.

Говорят, он всю ночь прошагал взад и вперед у ворот

тюрьмы. Бюрократические , правила запрещают ему, как

бывшему заключенному, прийти попрощаться со мной.

Дикари? Не знаю. Быть может, просто дети. Ручаюсь,

что сегодня ночью, после того как они вздернут меня,

почти каждый из них побоится остаться один в пустой

комнате в темноте.
Да, записка Эда Моррела: «Жму руку, старина. Знаю,

ты повиснешь с честью».
*	ис *
Только что ушли репортеры. Еще раз — в последний

раз — я увижу их уже с эшафота, перед тем как палач

надвинет мне на лицо черный капюшон. У них будет до

смешного жалкий вид. Странные молодые люди! Замет¬

но, что некоторые из них выпили для храбрости, а кое-

кого уже начинает мутить при одной только мысли о том,

что им предстоит увидеть. Пожалуй, быть повешенным

легче, чем присутствовать при казни...
Это уже последние строки. Я, кажется, задерживаю

церемонию. В мою камеру набилось видимо-невидимо

различн1Ъ1Х официальных и высокопоставленных лиц. Все

ОКИ очень нервничают. Они хотят, чтобы с этим было по¬
463

кончено поскорее. Без сомнения, многие из них пригла¬

шены куда-нибудь обедать, и их, конечно, очень раздра¬

жает то, что я пишу сейчас эти несколько строк. Священ¬

ник снова выразил свое настоятельное желание прово¬

дить меня в последний путь. Зачем мне лишать беднягу

этого утешения? Я согласился, и он сразу повеселел.

Какая малость может сделать некоторых людей счастли¬

выми! Если бы все они не спеитли так ужасно, я мог

бы сейчас вволю посмеяться добрых пять минут.
И вот я кончаю. Я могу лишь повторить еще раз то,

что сказал. Смерти не существует. Жизнь — это дух, а дух

н? может умереть. Только тело умирает и распадается

на свои составные химические части, которые вечно не¬

устойчивы, вечно в брожении, вечно кристаллизуются

лишь для того, чтобы снова расплавиться и распасть¬

ся, а затем вылиться в какие-то новые, отличные от преж¬

них формы, столь же эфемерные и столь же хрупкие.

Один только дух вечен и через ряд последовательных и

нескончаемых воплощений поднимается все выше к све¬

ту. Кем стану я, вновь возродившись к жизни? Как знать!

Как знать...

ллля
НУПЛ
30. Джек Лондон. Т. XI.

I
трапа шла по возвышению, которое когда-то было же¬

лезнодорожной насыпью. Но уже много лет тут не про¬

ходил ни один поезд. С обеих сторон к насыпи подступал

лес, деревья и кустарник поднимались по склонам, и

зеленая волна захлестывала узкую, где не разойтись

вдвоем, звериную тропу. Кое-где из земли торчали куски

металла, свидетельствовавшие о том, что внизу, под

слоем слежавшихся листьев и мха, были рельсы и шпа¬

лы. В одном месте молодое, дюймов десять толщиной,

деревце разорвало стык и загнуло конец рельса кверху.

Вместе с рельсом, повиснув на длинном костыле, причуд¬

ливо вздыбилась полусгнившая шпала; то место, куда

она была уложена, давно занесло песком и опавшими

листьями. Угадывалось, что дорога была однорельсового

типа, хотя и пришла в полный упадок.
По тропе шли двое: старик и мальчик. Они шагали

медленно, ибо старик был очень дряхл; он тяжело опи¬

рался на палку, руки и ноги у него дрожали. Грубая

ш'апка из козлиной шкуры защищала его голову от солн¬

ца. Из-под шапки выбивались редкие пряди грязно-бе-

лых волос. Старик надвинул на глаза козырек, хитроум¬

но сделанный из большого листа, и пристально вгляды¬

вался, куда ступать. Его борода, большими спутанными

космами спадавшая на грудь, была бы белой как снег,

если бы не дым костров и непогода.
Облезлая козья шкура составляла все его одея¬

ние. Тонкие, высохшие руки и ноги выдавали крайне пре¬

клонный возраст старика, равно как потемневшая от за¬

гара кожа, многочисленные шрамы и царапины гово-
467

рили о том, что долгие годы ему пришлось провести под

открытым небом.
Мальчик шел впереди, с трудом приноравливаясь к

медленным шажкам, старика; одеждой ему также слу¬

жил кусок обтрепанной шкуры с неровными краями и

дырой посередине для головы. Ему было лет двенадцать,

не больше. В волосы он кокетливо воткнул недавно от¬

резанный кабаний хвост. В руке он держал небольшой

лук и стрелу, за спиной болтался колчан. Из ножен, ви¬

севших на ремне, перекинутом через шею, торчала щер¬

батая рукоятка охотничьего ножа.
Мальчишка был nt.pen от загара и ступал Мягко,

по-кошачьи. Контрастом к его опалекно?г1у солнцем лицу

были синие глаза, смотревшие пытливо и проницательно.

Казалось, он сверлил взглядом каждый предмет, попа¬

давшийся на пути. Кроме того, он чувствовал малейшие

запахи, и вздрагивающие, раздувающиеся ноздри доно¬

сили в его мозг нескончаемый поток сигналов из внешне¬

го мира. Он обладал острым, тренированным слухом.

Не прилагая никаких усилий, он улавливал в кажущемся

безмолвии легчайшие звуки, улавливал, различал и груп¬

пировал их, будь то шелест листьев на ветру, жужжание

пчелы или звон комара, гул далекого прибоя, слышимый

только в минуту затишья, или возня суслика на тропе,

совсем рядом, подтаскивающего землю к отверстию сво¬

ей норы.
Внезапно мальчик насторожился. Зрение, слух и обо¬

няние одновременно предупредили его о какой-то опас¬

ности. Не оборачиваясь, он предостерегающе коснулся

рукой старика, и оба замерли. Впереди, у самого края

насыпи, захрустели ветки; мальчик устремил взгляд на

закачавшуюся верхуш^ку куста. Оттуда вывалился огром¬

ный серый медведь, и, увидев людей, тоже остановился

как вкопанный. Встреча, очевидно, была ему не по душе,

и он угрожающе заворчал. Мальчик медленно приложил

стрелу к луку и так же медленно натянул тетиву. Он не

сводил глаз с медведя. Старик не шелохнулся и тоже

уставился на медведя из*^под своего козырька. Люди и

зверь внимательно несколько секунд изучали друг дру¬

га; медведь начал обнаруживать признаки нетерпения,

и мальчик кивком головы показал старику, чтобы тот

сошел с тропы и спустился с насыпи. Сам он тоже стал
468

пятиться назад^ держа лук наготове. Они подождали не¬

много, пока с другого склона насыпи не послышался треск

ломаемых кустов,— зверь прошел. Когда они снова под¬

нимались наверх, мальчик усмехнулся:
—	Крупный!
Старик покачал головой.
—	Их все больше с каждым днем,— пожаловался он

тоненьким» надтреснутым голоском.— Разве я думал, что

доживу до такого времени, когда люди будут бояться

ходить здесь! Помню, когда я был маленьким, в хоро¬

ший день люди целыми семьями приезжали сюда из Сан-*

Франциско. И никаких медведей не было. Да, сэр, ни¬

каких. Так редко попадались медведи, что люди плати-

ль деньги, чтобы посмотреть на них в клетках.
—	А что такое деньги, дед?
Прежде чем старик успел ответить, мальчик, вспо¬

мнив что-то, торжествующе сунул руку в сумку, которая

свисала у него под шкурой, и вытащил тусклый, потер¬

тый серебряный доллар. Старик поднес монету к носу,

глаза его заблестели.
—	Ничего не вижу,— пробормотал он.— Посмотри-

ка, Эдвин, может быть, разберешь год чеканки.
Мальчик засмеялся.
—	Ну и чудной же ты! Все врешь, будто эти крохот¬

ные черточки что-то значат.
По лицу старика пробежала тень привычной грусти,

и он снова поднес монету к глазам.
—	Две тысячи двенадцатый год! — взвизгнул о« и

залился полубезумным смешком.— Как раз тогда

Правление Магнатов назначило Моргана Пятого Прези-«

дентом Соединенных Штатов! Это, должно быгь, одна

из последних монет: ведь Алая Смерть пришла в 2013 го¬

ду. Господи, подумать только! Минуло уже шестьдесят

лет, и я единственный, кто остался в живых с тех вре¬

мен. Эдвин, где ты нашел эту монету?
Мальчик, слушавший старика с тем терпеливо-снисхог

дительным видом, с каким слушают болтовню слабоум¬

ного, тут же ответил:
—	Мне дал ее Хоу-Хоу, а он нашел ее прошлой вес¬

ной, когда пас коз у Сан-Хосе. ХоуХоу сказал, что это

леньги. Дед, ты разве не хочешь есть?
469

в глазах у старика мелькнул голодный огонек, и, ао^

крепче ухватив свою палку, он заковылял ш> тропе.
—	Хорошо, если Заячья Губа поймал краба, а то и

двух...— бормотал он.— У крабов вкусное мясо, очень

вкусное, особенно когда нет зубов, но зато есть внуки,

которые любят своего дедушку и стараются поймать ему

краба. Когда я &ыл мальчиком...
Эдвин вдруг увидел что-то и становился, натягивая

лук. Он стоял как раз на краю овражка. Некогда здесь

проходила дренажная труба, которая пот™ развалилась,

и вздувшийся ручей размыл насьшь. На другом краю

овражка, нависая над обрывом, ^^орчал ржавый рельс,

обвитый диким виноградом. Подальше, у куста, припал к

земле кролик, испуганно поводя глазами. Расстояние бы¬

ло футов пятьдесят, но стрела, мелькнув в воздухе, на¬

стигла цель; раненый зверек, пискнув от испуга и боли»

тяжело запрыгал в заросли. Тут же мелькнули заго¬

релое тело и развевающаяся шкура: мальчик прыгнул

с откоса и одним духом взобрался на противоположную

сторону оврага. Молодые мускулы его играли»

точно эластичные пружины. Футов через сто в кустар¬

никовой чаще он настиг кролика, размахнувшись,

ударил его головой о ближний ствол и отдал нести

старику.
—	Мясо кролика очень вкусно,— начал старик дре¬

безжащим голоском,—но уж если говорить о делика¬

тесах, то я предпочитаю крабов. Когда я был маль¬

чиком...
—	Отчего ты все время болтаешь какую-то чепуху? —

досадливо прервал мальчик своего словоохотливого спут¬

ника.
Он произнес отнюдь не эти слова, но какие-то лишь

отдаленно напоминающие их, гортанные, взрывные зву¬

ки, составлявшиеся в короткие, отрывистые слова, почти

не передающие оттенки смысла. В его речи угадывалось

сходство с речью старика, похожей на дурной, испорчен¬

ный английский язык.
—	Почему ты вместо «краб» говоришь «делика¬

тес»?— продолжал мальчик.— Краб — это краб. Нико¬

гда не слышал такое смешное название!
Старик вздохнул, ничего не ответил, и дальше они

шагали молча. Рокот прибоя стал слышнее, когда они
470

вышли на опушку леса, к гряде песчаных дюн, подсту¬

павших к морю. Между дюнами бродили козы, пошИ'<

пывая скудную травку; за козами присматривал оде¬

тый в шкуру подросток с большой, волчьего обличья, со¬

бакой, чем-то напоминавшей шотландскую овчарку-

К шуму прибоя примешивался не то лай, не то какие-то

всхлипы — низкие, нутряные, доносившиеся с больших

остроконечных камней ярдах в ста от берега. Туда вы¬

ползали огромные морские львы, грелись на солнце, дра¬

лись друг с другом. Поблизости вздымался дымок от

костра, похожий на дикаря мальчишка подкладывал

в огонь сучья. Рядом лежали несколько псов, совсем

таких же, как тот, что сторожил коз. Старик уско¬

рил шаг и, подходя к костру, стал жадно принюхи¬

ваться.
—	Мидии!—пробормотал он восторженно.— И, ка¬

жется, еще краб, Хоу-Хоу? Ну, мальчики, вы и в самом

деле любите своего старого дедушку!
Хоу-Хоу, паренек примерно того же возраста, что и

Эдвин, засмеялся.
—	Тебе хватит, дед. Я поймал четырех крабов.
Жалко было смотреть, как от жадного нетерпения у
старика тряслись руки. Торопливо, насколько позволяли

негнущиеся колени, он опустился на песок и палкой вы¬

катил из углей крупную мидию. От жара створки рако¬

вины раскрылись, и розоватое мясо отлично запеклось.

Старик задрожал, схватил кусок моллюска большим и

указательным пальцами и поднес ко рту. Но кусок ока¬

зался черезчур горячим, и он в тот же миг выплюнул

его. Старик захныкал от боли, на глазах выступили сле¬

зы и покатились по щекам.
Мальчишки были настоящие дикари, и их юмор был

весьма груб и примитивен. Происшедшее показалось им

ужасно смешным, и они разразились громким сме¬

хом. Хоу-Хоу приплясывал у костра, а Эдвин в полней¬

шем восторге катался по земле. Прибежал мальчишка,

стерегущий коз, чтобы тоже принять участие в ве¬

селье.
—	Эдвин, остуди их, пожалуйста! — умолял огорчен¬

ный старик, не пытаясь даже вытереть слезы, бежавпте

из глаз.— И достань также краба, Эдвин. Ты же знаешь^

твой дедушка любит крабов.
471

Раковины подсыхали на угольях и лопались от жара

с громким шипением. Моллюски были большие, от трех

до шести дюймов длиной. Мальчишки выгребали их из

золы палками и, чтобы остудить, складывали на бревно,

выброшеннее на берег.
—	Когда я был мальчиком, мы не смеялись над стар¬

шими, мы почитали их.
Поток бессвязных жалоб и упреков не прекращался,

но внуки не обращали на деда никакого внимания. Все

принялись за еду, действуя одними руками, громко чав¬

кая и причмокивая. Старик ел осторожно, старался не

спешить, чтобы снова не обжечься. Третий мальчишка,

по прозвищу Заячья Губа, незаметно насыпал щепотку

песка на кусок моллюска, который дед подносил ко рту;

песчинки вонзились тому в небо и десны, и тут снова раз>«

дался оглушительный хохот. Бедняга не догадывался,

что с ним сыграли злую шутку, он фыркал и отплевьь

вался до тех пор, пока Эдвин, смилостивившись, не по¬

дал ему тыкву со свежей водой, чтобы прополоскать

рот.
—	Где же крабы, Хоу-Хоу? —спросил Эдвин.— Дед

хочет есть.
В глазах старика опять зажегся голодный огонек, ко^*

гда ему подали краба. Клешни, панцирь — все было

цело, но мясо внутри давно высохло. Дрожащими паль¬

цами, в предвкупгении удовольствия, старик оторвал од-*

ну клешню и обнаружил, что внутри пусто.
—	Где же мясо, Хоу-Хоу? Где же мясо? — захны-*

кал он.
—	Я пошутил, дед. Крабов нет. Я не поймал ни од¬

ного.
По сморщенным щекам старика катились слезы бес¬

сильной обиды и разочарования, а мальчишки чуть не

визжали от восторга. Потом Хоу-Хоу на место высохшего

краба незаметно подложил другого, только что из золы.

Клешни у него были уже оторваны, и от белого мяса

шел ароматный пар. Почувствовав знакомый запах, ста¬

рик удивленно посмотрел вниз. Уныние его тотчас смени¬

лось радостью. Он жадно втянул воздух, чуть ли не вор¬

куя от восторга, и накинулся на еду. Это привычное

врелище не останавливало внимания внуков. Не замеча¬
472

ли они ни отрывочных восклицаний, которые, причмоки¬

вая и чавкая, издавал старик, ни его бессмысленных, как

казалось им, фраз: «Ах, майонеза бы! Майонеза! Шесть¬

десят лет — два поколения!—не попробовать, даже не

видеть майонеза. А ведь тогда его подавали к крабам в

каждом ресторанчике».
Наевшись до отвала, старик вздохнул, вытер руки о

голые колени и задумчиво посмотрел на море. С ощуще¬

нием сьггости нахлынули воспоминания.
—	А ведь когда-то на этом самом берегу было пол¬

ным-полно народу, особенно по воскресеньям! И никто

не боялся медведей. А вон там, как раз на скале, стоял

большой ресторан, и кормили там преотлично и выбор

был богатый. Четыре миллиона человек жили тогда в

Сан-Франциско. Теперь в городе и во всем графстве и

сорока человек, пожалуй, не наберется. По заливу бес¬

прерывно плыли корабли: одни входили в Золотые Во¬

рота, другие шли в открытое море. А в небе—воздуш¬

ные корабли, дирижабли и аэропланы. Они делали тго

двести миль в час. Почтовая компания «Нью-Йорк энд

Сан-Франциско лимитед» считала такую скорость ми¬

нимальной. Был один, француз, забыл его имя,— так

ему удалось сделать триста миль. Но это было риско¬

ванно, слишком рискованно по мнению консервативной

публики. Но он шел по верному пути и наверняка до¬

бился бы большего, если бы не Великий Мор. В детстве
•	я знал стариков, которые видели появление первых аэро¬

планов, а теперь мне самому довелось стать свидетелем

,того, как исчезли последние аэропланы, и это было

-ш^ч:тьдесят лет назад.
Внуки не слушали словоохотливого старика: они дав¬

но привыкли к его болтовне и большая часть слов к то¬

му же была им непонятна. Случившийся тут наблюда¬

тель мог бы заметить, что в бессвязных разговорах

старика с самим собой речь его обретала в какой-то сте¬

пени былую стройность и изящество слога. Но когда он

обращался к внукам, то снова бессознательно подлажи¬

вался к их грубому, примитивному языку.
—	Тогда, правда, было мало крабов,— разглагольст¬

вовал старик.— Их повыловили. И они считались самым

изысканным деликатесом. Да и сезон ловли длился ка¬

кой-нибудь месяц. А теперь крабов можно раздобыть в
30*. Джек Лондон. Т. XI.	473

любое время года. И что удивительно: их можно нало¬

вить тут же, в прибрежных камнях у скалы, где стоял

ресторан!
Пасущиеся неподалеку козы вдруг забеспокоились,

сбились в кучу, и мальчишки вскочили на ноги. Собаки

у костра кинулись к своему рычащему товарищу, который

стерег стадо, а козы поскакали под защиту людей. С пол¬

дюжины серых отощавших волков пробирались среди

дюн, готовые напасть на рычащих собак. Эдвин пустил

стрелу, но она упала, не долетев до цели. Тогда. Заячья

Губа раскрутил пращу — вроде той, наверное, с какой

Давид пошел на Голиафа, и так сильно метнул камень,

что он просвистел в воздухе. Камень упал посреди стаи,

и напуганные волки отступили в чащу эвкалиптового

леса.
Мальчишки засмеялись и снова улеглись на песок, а

старик задумчиво вздохнул. Он явно переел и теперь,

сплетя пальцы на животе, снова принялся разглаголь-^

ствовать.
—	«Миры проходят словно дым»,— продекламировал

он, очевидно, строку из какого-нибудь автора.— Да, все

быстротечно, как дым. И человеческая цивилизация на

этой планете — тоже дым. Люди одомашнили живот¬

ных, которых удалось приручить, уничтожили диких зве¬

рей, расчистили землю от буйной растительности. Но по¬

том человечество умерло, планету захлестнул поток

первобьггной жизни, сметая на своем пути все, что сде¬

лали люди; леса и сорная трава надвинулись на поля,

хищники растерзали стада, и вот по берегу, где стоял

ресторан, бродят волки.— Старик ужаснулся собствен¬

ным мыслям.— Там, где когда-то беспечно жили четыре

миллиона людей, теперь рыщут голодные волки, и нашим

одичавшим потомкам приходится защищаться доисто¬

рическим оружием от четвероногих грабителей. И все это

из-за Алой Смерти...
Слово «алый» остановило внимание Заячьей Губы.
—	Затвердил одно и то же! — сказал он Эдвину.—

Что это такое — алая?
—	«Волнует так же нас кленовый алый лист, как звук

охотничьего рога»,— снова продекламировал старик.
—	Это значит «красный»,— ответил Эдвин Заячьей

Губе.— Ты не знаешь этого, потому что происходишь из
474

племени Шофера. А они ничего не знают. «А л ы й» оз¬

начает «красный», это точно.
—	«Красный» — это «красный», так ведь? Зачем же

задаваться и говорить «алый»?—ворчал Заячья Гу¬

ба.— Дед, почему ты всегда говоришь такие слова,

которые никто не понимает? — обратился он к ста¬

рику.— «Алый» ничего не означает, но все знают,

что такое «красный». Почему же ты не говоришь

«красный»?
^— Потому что это неточно. Чума была алая. За ка-

кой-нибудь час все лицо и тело становились алыми. Уж

кому-кому знать, как не мне! Все происходило на моих

собственных глазах. И я утверждаю, что чума была алой,

потому что... ну, потому что она на самом деле была алой,

и все. Другого слова нет.
—	А по мне лучше «красная»! — упрямился Заячья

Губа.— И отец у меня красное называет красным, а уж

он-то знает. Он рассказывал, что все умерли от Красного

Мора.
—	Твой отец — простолюдин, и предки его — про¬

столюдины. Я ведь знаю, откуда пошло племя Шоферов.

Твой дед был шофер, слуга. Он не имел никакого обра¬

зования и служил у других людей. Правда, твоя бабка

из хорошей семьи, но дети не пошли в нее. Отлично по¬

мню, как в первый раз встретил их: они ловили рыбу на

озере Темескал.
—	А что такое образование? — спросил Эдвин.
—	Это когда красное называют алым,— насмешливо

ввернул Заячья Губа и снова принялся за старика.—

Отец говорил мне, что жена у тебя была из племени Сан-

та-Роса и никакая не знатная. Это ему рассказывал его

отец — до того, как загнулся. Он говорил, что перед

Красным Мором она была подавальщицей в харчевне,

хотя я не знаю, что это такое. А ты знаешь, Эдвин?
Эдвин отрицательно помотал головой.
—	Да, она была официанткой,— признался старик.—

Но она была хорошая женщина и мать твоей матери.

После Чумы мало осталось женщин. Она оказалась един¬

ственной женщиной, какую я мог взять в жены, хотя она

и служила «подавальщицей в харчевне», как выражает¬

ся твой отец. Однако нехорошо так говорить о своих

предках.
475

—	А отец говорил, что жена первого Шофера была

леди...
—	Что такое леди? — поинтересовался Хоу-Хоу.
—	Леди — это жеищина Шофера,— быстро отозвался

Заячья Губа.
—	Первого Шофера звали Билл, он был, как я уже

сказал, простолюдин,— объяснил дед,— но жена у не¬

го была леди, знатная леди. До Алой Чумы она была

женой Ван Уордена, президента Правления Промыш¬

ленных Магнатов, одного из тех десяти человек, кото¬

рые управляли Америкой. Ван Уорден стоил миллиард

восемьсот миллионов долларов — таких монет, как у те¬

бя в сумке, Эдвин. А когда пришла Алая Смерть, она

стала женой Билла, основателя племени Шофера. Как

он ее крлотил! Я своими глазами видел.
Хоу-Хоу, который, лежа на животе, разгребал от не¬

чего делать ногами песок, вдруг вскрикнул и осмотрел

сначала большой палец на ноге, а потом ямку, которую

он вырыл. Двое других мальчишек тоже принялись бы¬

стро раскидывать песок руками и вскоре отрыли три ске¬

лета. Два из них были скелетами взрослых людей, тре¬

тий — ребенка. Старик присел на корточки, всматри¬

ваясь в находку.
—	Жертвы Чумы,— объявил он.— Псюледние дни не¬

счастные умирали всюду прямо так, на ходу. Это, долж¬

но быть, одна семья, которая спасалась бегством, чтобы

не заразиться, и смерть настигла их здесь, на берегу.

Они... Послушай, что ты делаешъ, Эдвин?
. В голо1се старика слышалось смятение: Эдв1ин, дей¬

ствуя тупой стороной охотничьего ножа, старательно вы¬

бивал зубы из челюстей одного из черепов.
—	Сделаю бусы! — ответил он.
Мальчишки, принявшись за дело, подняли отчаян¬

ный стук и не слушали старика.
—	Да вы же настоящие дикари!.. Итак, уже вошли

в моду бусы из человеческих зубов. Следующее поко¬

ление продырявит себе носы и нацепит украшения из

костей и ракушек. Так оно и будет. Человеческий род об¬

речен погрузиться во мрак первобытной ночи, прежде

чем снова начнет кровавое восхождение к вершинам ци¬

вилизации. А когда мы чрезмерно расплодимся и на пла¬

нете станет тесно, люди начнут убивать друг друга. И
476

тогда, наверное, вы будете носить у пояса человеческие

скальпы, как сейчас... как сейчас ты, Эдвин, носишь

этот мерзкий кабаний хвост. И это самый мягкий

из моих внуков! Выброси этот хвост, Эдвин, выбро¬

си его!
—	И чего он все бормочет, этот старикашка! — заме¬

тил Заячья Губа, когда мальчишки, собрав зубы, взя¬

лись за дележ добычи.
Движения у них были быстрые и резкие, речь, особен¬

но в минуту спора из-за какого-нибудь очень уж круп¬

ного или красивого зуба, несвязна и отрывиста. Они го¬

ворили односложными словами и короткими, рублеными

фразами — скорее бессмысленная тарабарщина, нежели

язык. И все же угадывались в них следы грамматиче¬

ских конструкций, некое отдаленное сходство с форма¬

ми высокоразвитого языка. Даже речь старика была на¬

столько испорчена, что читатель ничего не понял бы,

если записать ее буквально. На этом подобии языка он

обращался, правда, только к внукам. Когда же он вхо¬

дил во вкус и разговаривал сам с собой, речь его поне¬

многу очищалась, приближалась к литературной. Предло¬

жения удлинялись, приобретали отчетливый ритм и лег¬

кость, которые свидетельствовали о былом навыке гово¬

рить с кафедры.
—	Расскажи нам о Красной Смерти! — попросил де¬

да Заячья Губа после того, как мальчишки к общему

согласию закончили дележ зубов.
—	Об Алой Смерти,— поправил Эдвин.
—	И давай без этих чуднЫх слов,— продолжал За¬

ячья Губа.— Говори понятно, дед, как говорят все Сан-

та-Роса. Никто не говорит так, как ты.
II
Старику явно польстила эта просьба. Он откашлялся

и начал:
—	Лет двадцать—тридцать тому назад очень многие

просили меия рассказать об Алой Чуме. Теперь, к сожа¬

лению, никого, кажется, не интересует...
—	Ну вот, опять! — недовольно воскликнул Заячья

Губа.—Неужели ты не можешь не молоть чепухи? Го¬
477

вори понятно. Что такое «интересует»? Лопочешь, как

грудной младенец!
—	Не приставай ты к нему,— вмешался Эдвин,— а

то он разозлится и совсем не будет рассказывать. Плк>нь

ты на чудные слова! Что-нибудь поймем — и ладно.
—	Давай, давай, дед! — поторопил ХоуХоу, так как

старик тем временем начал уже распространяться о не-

уражении к старшим и о том, какими жестокими становят¬

ся люди, когда гибнет цивилизация и они попадают в

первобьггные условия.
Старик начал свой рассказ:
—	На земле тогда жило очень много народу. В од¬

ном только Сан-Франциско было четыре миллиона...
—	А что такое «миллион»? — спросил Эдвин.
Старик ласково взглянул на него.
—	Я знаю, что вы умеете считать только до десяти,

поэтому сейчас я объясню. Покажи свои руки. Вот ви¬

дишь, на обеих руках у тебя десять пальцев, так? Отлич¬

но. Теперь я беру песчинку... Держи ее, Хоу-Хоу.— Ста¬

рик положил песчинку мальчику на ладонь.— Эта пес¬

чинка означает как бы десять пальцев Эдвина. Я добав¬

ляю еще одну песчинку—значит, еще десять пальцев. По¬

том я добавляю еще, и еще, и еще... до тех пор, пока пес¬

чинок не будет столько, сколько у Эдвина на руках паль¬

цев. Это составит «сто». Запомните это слово: «сто».

Теперь я кладу в руку Заячьей Губе камешек. Он озна¬

чает десять песчинок, или десять десятков пальцев, то

есть сто пальцев. Затем я кладу десять камешков. Они

означают тысячу пальцев. Далее я беру ракушку, кото¬

рая будет означать десять камешков, или сто песчинок,

или тысячу пальцев...
Старик терпеливо, то и дело повторяя объясне¬

ния, старался постепенно внушить внукам самое об¬

щее представление о счислении. По мере увеличения

чисел он давал им в руки предметы различных

размеров. Предметы, означающие крупные величины,

он складывал на бревне и оказался в затруднении, по¬

тому что для обозначения миллионов ему пришлось

взять зубы, выбитые мальчишками из черепов, а для

миллиардов — панцири от крабов. Потом он остано¬

вился, потому что заметил, что внуки устали от его

объяснений.
478

—	Так вот, в Сан-Франциско было четыре миллио*

на человек — кладем четыре зуба.
Мальчишки медленно перевели взгляд с зубов, уло¬

женных в ряд на бревне, к себе на руки, затем на

камешки, песчинки и, наконец, на пальцы Эдвина.

Потом взгляд скользнул назад, в восходящем поряд¬

ке— они силились охватить умом такое непостижи¬

мое количество.
—	Это очень много народу, дед,— неуверенно пред¬

положил наконец Эдвин.
—	Да, очень много народу — как песку на берегу,

причем каждая песчинка — это взрослый или ребенок.

Да, милый, и все эти люди жили здесь, в Сан-Франциско.

И когда они приезжали сюда, на этот берег, их соби¬

ралось здесь больше, чем песчинок. Больше, гораздо

больше! Сан-Франциско считался красивым городом. А

там, за заливом, где в прошлом году находилось наше

становище, жило еще больше народу. На всем протяже¬

нии от мыса Ричмонд до Сан-Леандро, на равнине и на

холмах, раскинулся как бы один большой город с семи-<

миллионным населением. Понимаете? Семь зубов... вот

они семь миллионов.
И снова мальчишки перевели глаза с пальцев Эдвина

на зубы, сложенные на бревне, и обратно.
—	Мир был переполнен людьми. Численность насе¬

ления земля по переписи 2010 года составляла восемь

миллиардов, да, да, восемь миллиардов — восемь панци¬

рей от крабов. Не то что сегодня. Люди знали множест¬

во способов, как добывать пищу. Чем больше было еды,

тем больше рождалось людей. В 1800 году только в од¬

ной Европе было сто семьдесят миллионов. Сто лет спу¬

стя — положи песчинку, Хоу-Хоу,— в 1900 году, там

насчитывалось уже пятьсот миллионов, значит, к пяти

песчинкам надо добавить один зуб. Это показывает, как

легко стало добывать пищу и как быстро увеличивалось

население. В 2000 году Европу населяло уже пятнадцать

сотен миллионов. То же самое было повсюду. Вот эти

восемь панцирей от крабов означают восемь миллиар¬

дов человек, которые населяли землю в то время^ когда

началась Алая Чума.
Тогда я был молодым человеком, двадцати семи лет,

я жил по ту сторону залива Сан-Франциско, в Беркли.
479

Эдвин, ты памнишь те огромные каменные дома, которые

мы видели, когда спустились с холмов Контра Коста?

Вот там-то я и жил, в тех каменных домах. Я был про^

фессор английской литературы.
Многое из того, что рассказывал старик, было выше

разумения его внуков, и все же они жадно слушали,

стараясь понять события прошлого.
—	А зачем нужны эти каменные дома?—спросил

Заячья Губа.
—	Помнишь, как отец учил тебя плавать?
Заячья Губа кивнул.
—	Ну вот, в Калифорнийском университете—так на¬

зывались те каменные дома — мы учили юношей и де¬

вушек думать — точно так же, как я с помощью песчи¬

нок, камешков и крабьих панцирей растолковал вам,

сколько людей жило в те времена. Учить приходилось

многому. Юноши и девушки, которых мы учили, назы¬

вались студенты. Они собирались в больших комнатах,

человек сорок, пятьдесят сразу, и я говорил им всякие

вещи. Ну, так же, как сейчас рассказываю вам. Расска¬

зывал о книгах, которые были написаны много лет

назад, а иногда даже и в то самое время...
—	Так это все, что ты делал: говорил, говорил и

говорил? —удивился Хоу-Хоу.— А кто же добывал мя¬

со, кто доил коз, кто ловил рыбу?
—	Разумный вопрос, Хоу-Хоу, разумный вопрос!

Как я уже сказал, добывать пищу в те времена было

просто. Мы были очень умные. Несколько человек могли

добывать пищу для многих. А остальные занимались дру¬

гими делами. Вот я, как ты сказал, только говорил. Да, я

говорил, говорил все время, и за это мне давали еду,

много еды, отличной еды. Такой я не пробовал шестьде¬

сят лет и вряд ли теперь попробую. Знаете, иногда я

склонен думать, что самым удивительным достижением

нашей гигантской цивилизации была еда — ее непости¬

жимое обилие, бесконечное разнообразие и восхититель¬

ный вкус. Да, мальчики, то была настоящая жизнь —

какие вкусные вещи мы ели!
Внукам были непонятны эти восторги, но они ре¬

шили, что дед по обыкновению заговаривается от ста¬

рости.
480

—	Тех, кто добывал нам пищу, звали свободными

людьми. Но это была шутка. Мы, принадлежащие к пра¬

вящему классу, владели землей, машинами, всем на све¬

те, а те люди были нашими рабами. Мы забирали себе

почти всю пищу, которую они добывали, и оставляли им

лишь сщую малость, чтобы они были в состоянии рабо¬

тать и дчЕ^1мвать для нас еще больше пищи.
—	А я пошел бы в лес и раздобыл бы себе еду,—

заявил Заячья Губа.— И попытайся кто-нибудь отнять

ее у меня, я убил бы его.
Старик засмеялся.
—	Ведь я сказал, что мы, люди, принадлежащие к

правящему классу, владели и землей, и лесами, и всем

остальным. Тех, кто отказывался добывать для нас пи¬

щу, мы наказывали или обрекали на голодную смерть. Но

таких попадалось немного. Большинство предпочитало

все-таки добывать нам пищу, шить нам одежду и вообще

делать для нас тысячу — положи ракушку, Хоу-Хоу,—

тысячу всяких приятных вещей. Меня в те времена зва¬

ли профессор Смит, профессор Джеймс Говард Смит.

Мои лекции были очень популярны, иначе сказать, мно¬

гие юноши и девушки любили слушать, как я рассказы¬

вал о книгах, которые написали другие люди. Я был

счастлив и ел вдоволь всяких вкусных вещей. Руки у ме¬

ня были мягкие, потому что я не работал ими, и тело

чистое, и одежда самая изящная...— Старик с отвраще¬

нием посмотрел на свою облезлую козью шкуру.— Тако¬

го мы не носили. Даже рабы одевались лучше. И ко¬

жа у нас всегда была чистая. Каждый день мы по мно¬

гу раз умывали лицо и руки. А вот вы никогда не умы¬

ваетесь— разве что упадете в воду или вздумаете по¬

плавать.
—	Но ведь и ты не умываешься, дед,—^возразил Хоу-

Хоу.
—	Куда уж там! Времена не те. Теперь я грязный

старикашка. И никто не умывается, да и нечем. За шесть¬

десят лет я не видел ни одного куска мыла. Вы не знае¬

те, что такое «мыло», и я не стану объяснять вам, потому

что я рассказываю о другом — об Алой Смерти. Вот все

вы знаете, что такое хворь. Прежде мы называли это

болегпью. Очень многие болезни вызывались микроба¬

ми. Запомните это слово — «ми-кро-бы». Микроб — это
31. Джек Лондон. Т. XI.	481

такое крохотное существо. Наподобие клещей, какие бы¬

вают на собаках весной, когда они убегают в лес. Только

микроб еще меньше. Его даже не видно..*
Хоу-Хоу расхохотался.
—	Ну и чудной же ты, дед! Как же можно говорить

о том, чего не видно? Ехли ты не видел эти штуки, отку¬

да ты знаешь, что они есть? А ну-ка, объясни! Разве

можно знать то, что не видишь?
—	Разумный вопрос, Хоу-Хоу, очень разумный. И

все-таки нам удалось увидеть кое-каких микробов. Дело

в том, что у нас были такие устройства—они назывались

микроскопы и ультрамикроскопы. Мы приставляли их

к глазу и смотрели через них, и тогда все вещи станови¬

лись больше, чем они есть на самом деле, а многого мы

вообще без микроскопов не видели. Лучшие наши ультра-»

микроскопы увеличивали микробов в сорок тысяч раз.

Вы не забыли, что ракушка обозначает тысячу человече¬

ских пальцев? Возьмите сорок ракушек — во столько же

раз микроб выглядел больше, когда мы смотрели на не*«

го в микроскоп. Кроме того, у нас было еще одно устрой-»

ство — киноэкран, с его помощью увеличенный в сорок

тысяч раз микроб становился еще во много тысяч раз

больше. Так мы разглядели все, что не видно про>

стому глазу. Возьмите одну песчинку и разделите ее на

десять частей. Потом одну из частей, в свою очередь,

разломите на десять частей, потом еще на десять, еще

и еще на десять и делайте это весь день, и тогда к зака¬

ту, может быть, вы получите такую же маленькую кру¬

пицу, как микроб.
Мальчишки смотрели на старика с нескрываемым не¬

доверием. Заячья Губа презрительно фыркал, Хоу-Хоу

тихоиько хихикал, но Эдвин толкнул их локтем, чтобы

они замолчали.
—	Клещ на собаке сосет из нее кровь, а микробы, бу¬

дучи очень маленькими, сами попадают в кровь и там

плодятся. В теле одного человека насчитывали до ми\-

лиарда микробов... Дайте, пожалуйста, крабий панцирь...

Так вот, столько, сколько означает этот панцирь. Мы на¬

зывали микробы микроорганизмами. Когда миллионы

или миллиарды микроорганизмов попадали в тело челове¬

ка. в его кровь, он начинал хворать. Микробы вызывали

болезни. Было великое множество видов этих микробов—
482

столько видов, сколько песчинок на берегу. Мы зналя

только некоторые из них. Мир микроорганизмов оставал¬

ся невидимым для нас, мы редко могли туда проникнуть,

и мы мало что знали о нем. И все-таки кое-какие микро¬

бы нам были известны. Вот, например, bacillus anthracis,

niicrococcus, потом Bacterium termo u Bacterium lactis — те

самые, от которых даже теперь свертывается козье мо¬

локо, Заячья Губа. Знали мы и разные виды Schizomyce-

tes и много других...
Здесь старик ударился в рассуждения о свойствах

различных микроорганизмов, причем настолько длинные

и заумные, что мальчишки перемигнулись и уставились

на пустынный океан, забыв о словоохотливом старике.
—	А как же Алая Смерть, дед? — напомнил нако¬

нец Эдвин.
Старик вздрогнул и с усилием сошел с кафедры, от¬

куда он читал каким-то иным слушателям лекцию о но¬

вейших, шестидесятилетней давности, теориях болезне¬

творных микробов.
—	Да, да, Эдвин, я отвлекся. Что делать, иногда вос¬

поминания о прошлом так сильны, что забываешь, что

теперь ты жалкий старик, облаченный в козью шкуру,

который бродит вместе со своими внуками-дикарями, па¬

сущими коз в первобытной пустыне. «Миры проходят

словно дым»,— так и наша славная гигантская цивилиза¬

ция прошла, сгинула, как дым. Теперь меня зовут де¬

дом, я дряхлый старик и принадлежу к племени Санта-

Росов, потому что женился на женщине из этого племе¬

ни. Мои сыновья и дочери породнились с другими

племенами — с племенем Шофера, Сакраменто, Пало-

альтов. Вот Заячья Губа из племени Шофера. Ты, Эд¬

вин, из Сакраментов, а ты, Хоу-Хоу, принадлежишь к

Пало-альтам. Название этого племени идет от названия

города, который находился поблизости от другого боль¬

шого очага культуры, Стэнфордского университета. Ну

вот, теперь я снова вспомнил, кто я и что я. Все встало

на свои места. Итак, я рассказывал об Алой Смерти. На

чем я остановился?
—	Ты говорил о микробах, которых не видно, но буд¬

то от них у человека начинается хворь.
—	Да, правильно. Так вот, человек сначала не зам«е-

чал, что к нему в тело попадают М1Икробы: их было мало,
483

rio потом каждый микроб делился пополам, и станови¬

лось два микроба, те, в свою очередь, делились пополам и

так далее, причем! делились они с такой быстротой, что

очень скоро в теле человека были уже миллионы мик¬

робов. Тогда человек хворал. У него начиналась бо¬

лезнь, которая называлась по тому виду микроба, кото¬

рый попал ему в кровь. Это могла быль корь, инфлю¬

энца, желтая лихорадка или тысячи иных болезней.
И вот странное дело: беспрестанно появлялись все

новые и новые микробы. Давнымидавно, когда на земле

жило мало людей, и болезней было наперечет. Но люди

размножались, селились вместе в больших современных

городах, и тогда начали появляться новые болезни — но¬

вые М1Икробы попадали в тело человека. Миллионы лю¬

дей умирали от болезней. Чем плотнее селились люди,

тем страшнее становились болезни. Когда-то, еще в

средние века — это задолго до моего рождения,— по Ев¬

ропе пронеслась Черная Чума. И потом она не раз опу¬

стошала ее. Затем туберкулез — им неизбежно забо<«

левали там, где люди жили скученно. Лет за сто до мо¬

его рождения разразилась бубонная чума. А в Африке

распространялась сонная болезнь. Бактериологи боро¬

лись с болезнями и побеждали их так же, как вы»

например, убиваете волков, защищая от них коз,

или давите садящихся на вас москитов. Бактерио¬

логи...
—	Дед, а что это... Как ты их называешь?
—	Как бы тебе объяснить? Ну, вот ты, Эдвин, пастух,

твоя обязанность — стеречь коз. И ты моюго

знаешь о козах. А бактериолог следит за микробами, это

его работа, и он много знает о них. Так вот, бактериологи

боролись с микробами и иногда уничтожали их. Одной из

самых страшных болезней была проказа. За столетие

до меня бактериологи обнаружили микроба проказы.

Они досконально изучили его, сделали много снимков —

я сам их видел. Но они так и не нашли способа уничто¬

жить микроба проказы. Но вот в 1984 году случилась

Повальная Чума. Она вспыхнула в стране, которая на¬

зывалась Бразилия, и унесла миллионы людей. Бакте¬

риологи обнаружили микроба этой болезни и нашли спо¬

соб уничтожить его, так что Повальная Чума не распро¬

странилась дальше. Они сделали так .называемую сыво¬
' 484

ротку, которую вводили в тело человека. Сыворотка

убивала микроба, не принося вреда человеку. В 1910 го¬

ду были пеллагра и анкилостома. Бактериологи быстро

разделались с ними. Но в 1947 году появилась новая,

совсем неизвестная до того болезнь. Ею заражались

грудные дети, не старше десяти месяцев,— у них отни¬

мались руки и ноги, они не могли ни двигаться, ни есть.

Бактериологам потребовалось одиннадцать лет, чтобы

найти способ уничтожить микроба этой болезни и спа¬

сти детей.
Несмотря на все эти болезни и на новые, которые

вспыхивали потом!, в мире становилось все больше и боль¬

ше людей, потому что было просто добывать пищу. Чем

легче было добывать пищу, тем больше становилось лю¬

дей. Чем больше становилось людей, тем теснее они сели¬

лись. И чем теснее они селились, тем чаще появлялись

новые болезни. Многие предупреждали об опасности. Еще

в 1929 году Солдервецкий предупреждал бактериологов,

что мир не гарантирован от появления какой-нибудь не¬

ведомой болезни, которая может оказаться в тысячу раз

сильнее всех известных до сих пор и которая может при¬

вести к гибели сотни миллионов людей, а то и весь мил¬

лиард. Все-таки мир микроорганизмов оставался тайной.

Ученые знали, что такой мир существует, что оттуда вре¬

мя от времени вырываются наружу полчища микробов

и косят людей. Это почти единственное, что они зна¬

ли. Они догадывались, что. в этом невидимом мире

столько различных видов микробов, сколько песчинок

на берегу моря. Иные полагали, что в нем могут нарож¬

даться новые виды микробов.’ Не исключена возмож¬

ность, что именно там начиналась жизнь — «безгра-^

ничная плодовитость», как называл это Солдервецкий,

пользуясь выражением других людей, которые писали

до него...
Тут Заячья Губа поднялся на ноги, и на лице у него

было написано крайнее презрение.
—	Дед,— заявил он,— мне надоела твоя болтовня.

Почему ты не рассказываешь о Красной Смерти? Если не

хочешь, так и скажи, тогда мы пойдем обратно в ста¬

новище.
Старик молча посмотрел на него и тихонько заплакал.

Слезы беспомощности и обиды катились у него по ще¬
485

кам, словно все горести долгих восьмидесяти семи лет

отразились на его опечаленном лице.
—	Садись-ка ты! — вмешался Эдвин.— Дед ведь рас¬

сказывает. Он как раз подходит к Алой Смерти, правда

ведь, дед? Сейчас он обо всем расскажет. Садись, Заячья

Губа! Продолжай, дед.
III
Старик утер слезы грязными кулаками и снова заго¬

ворил дрожащим^ тоненьким голоском, который креп по

мере того, как рассказчик входил во вкус.
—	Чума вспыхнула летом! 2013 года. Мне тогда было

двадцать семь лет, и я отлично все помню. Сообщения по

беспроволочному телеграфу...
Заячья Губа сплюнул от злости, и старик поспешил;

объяснить:
—	В те времена мы ум>ели разговаривать по воздуху

на тысячи миль. И вот пришло известие, что в Нью-Йор¬

ке разразилась неизвестная болезнь. В этом величествен¬

нейшем городе Америки жили тогда семнадцать мил«

ЛИОНОВ. Поначалу никто не придал значения этому из-*

вестию. Это была мелочь. Умерло несколько человек.

Обращало внимание, однако, то, что они умерли слиш¬

ком быстро и что первым признаком болезни было по¬

краснение лица и всего тела. Через двадцать четыре ча¬

са пришло сообщение, что в Чикаго зарегистрирован

такой же случай. В тот же день стало известно, что в

Лондоне, самом крупном, уступающем лишь Чикаго го¬

роде, вот уже две недели тайно борются с чумой. Все

сообщения подвергались цензуре, то есть запретили го¬

ворить остальному миру, что в Лондоне началась

чума.
Дело, по-видимому, принимало серьезный оборот, но

мы в Калифорнии, как, впрочем, и всюду, нисколько пока

не тревожились. Все были убеждены, что бактериологи

найдут средство против этой болезни так же, как в прош¬

лом они находили средства против других болезней.

Но беда в том, что микробы, попавшие в человеческий

организм, убивали человека с поразительной быстротой.

Не было ни одного случая выздоровления. Это как
486

азиатская холера: сегодня вы ужинаете с совершен¬

но здоровым человеком, а завтра утром, если подниме¬

тесь пораньше, видите, как его везут на кладбище мимо

вашего дома. Только эта неизвестная чума поражала еще

быстрее, гораздо быстрее. Через час после появления

первых признаков заболевания человек умирал. Иные

протянули несколько часов, но многие умирали и через де-

сять — пятнадцать минут.
Сначала учащалось сердцебиение, поднимался жар,

затем на лице и по всему телу мгновенно выступала алая

сыпь. Мало кто замечал жар и сердцебиение: настора¬

живала лишь сыпь. В это время обычно начинались су¬

дороги, но они длились недолго и были не очень силь¬

ными. После того как человек перенес судороги, он боль¬

ше не мучился и единственно — чувствовал потом, как бы¬

стро, начиная с ног, немеет тело. Сначала ступни, затем

колени, затем поясница, а когда онемение доходило до

сердца, человек умирал. Он не бредил, не спал. Он

до конца, пока не останавливалось сердце, находился

в полном сознании. И еще. странная вещь — до чего

быстро разлагался труп! Как только человек умирал,

тело его начинало распадаться на куски и словно та¬

ять прямо на глазах. Вот одна из причин, почему

чума распространялась так быстро: миллиарды ми¬

кробов, находившихся в трупе, немедленно попадали

в воздух.
Поэтому-то бактериологи и имели так мало шансов на

успех в борьбе с этой болезнью. Они умирали в своих

лабораториях во время исследований микробов Алой

Смерти. Они показали себя героями. Место одних, умер¬

ших, тут же заступали другие. Впервые изолировать ба¬

циллы чумы удалось в Лондоне. Телеграф повсюду раз¬

нес эту весть. Этого ученого звали Траск, но через сут¬

ки с небольшим он умер. Ученые в своих лабораториях

бились над тем, чтобы найти средство, поражающее

чумные бациллы. Все известные лекарства не по¬

могали. Найти средство, сыворотку, которая убивала

бы микробов, но не причиняла вреда человеку,— вот

в чем была загвоздка. Пытались даже применить

других микробов, вводить в тело больного человека

таких микробов, которые были врагами чумных ми-

. кробов...
487

—	Но ведь их же не видно, эти штуки, микробы! —

возразил Заячья Губа.— Аты мелешь всякий вздор,

будто они есть на самом деле! Того, что не видно, нет

вообще. Драться против того, чего нет, тем, чего

нет,— скажешь же тоже! Дураки они все были в те

времена! Потому и загнулись. Так я и поверил в эту

чепуху!
Дед снова заплакал, но Эдвин тут же взял его под

защиту.
—	Послушай, Заячья Губа, ты ведь и сам веришь в

то, чего не видишь.
Заячья Губа замотал головой.
—	Ты вот веришь, что мертвецы встают из мюгил. А

разве ты их видел?
—	Да, видел, я же говорил тебе. Прошлой зимой, ко¬

гда мы с отцом охотились на волков.
—	Ну ладно! Но ты всегда сплевываешь через ле¬

вое плечо, когда переходишь ручей,— наседал Эдвин.
—	А это от сглазу,— отбивался Заячья Губа.
—	Значит, ты веришь в сглаз?
—	Ну а как же!
—	А ведь ты ни разу его не видел! — торжествовал

Эдвин.г—Ты хуже деда с его микробами! Сам веришь

в то, чего не видел. Давай рассказывай, дед, дальше!
Заячья Губа, подавленный поражением в этом мета¬

физическом споре, прикусил язык, и старик продолжал

повествование»
Не станем! утяжелять рассказ излишним1и описания¬

ми того, как то и дело пререкались внуки, перебивая ста¬

рика, как, чуть понизив голос, обсуждали услышанное и

строили всевозможные догадки, пытаясь постигнуть тот

исчезнувший и неведомый мир.
—	...Наконец Алая Смерть вспыхнула и в Сан-Фран¬

циско. Первый человек умер утром в понедельник. К чет¬

вергу в Окленде и Сан-Франциско люди гибли, как мухи.

Они умирали всюду: в постели, на работе, на улицах. Во

вторник я сам увидел, как умирает человек от чумы. Это

была мисс Колбрен, мюя студентка. Она сидела прямо

передо мной в аудитории, и вот, читая лекцию, я увидел,

как лицо у нее внезапно стало алым. Я замюлчал: и

только смотрел на нее: все мы были уже напуганы слуха¬

ми о чуме. Девушки закричали и кинулись вон из ком«а¬
488

ты. За ними последовали молодые люди — все, кроме

двоих. У мисс Колбрен начались судороги, правда, не¬

сильные, и длились они всего минуту. Один из юношей

принес ей воды. Она выпила совсем немного и вдруг

воскликнула:
—	Я не чувствую своих ног!—Потом, через мину¬

ту: — Ноги совсем отнялись. Как будто их и нет. И ко¬

лени холодные. Я едва чувствую их.
Она лежала на полу, мы подложили ей под голову

стопку тетрадей. Ничем другим мы не могли ей помочь.

Тело ее холодело, онемение захватило поясницу, а когда

оно достигло сердца, девушка умерла. Прошло каких-ни-

будь пятнадцать минут — я заметил по часам,— и она

скончалась прямо в аудитории. Красивая, здоровая, пол¬

ная сил женщина! С появления первых признаков бо¬

лезни до момента смерти прошло всего четверть часа —

вот как быстро поражала Алая Чума.
За эти несколько минут, пока я оставался в ауди¬

тории с умирающей, паника охватила весь универси¬

тет; студенты толпами покидали аудитории и лабора¬

тории. Когда я вышел, чтобы доложить о случившем¬

ся декану факультета, то обнаружил, что универси¬

тетский городок пуст. Лишь несколько человек, поче¬

му-то задержавшихся здесь, спешили к своим домам.

Двое из них бежали.
Декан Хоуг был один в своем кабинете, он словно

сразу постарел, лицо его покрылось мюрщинами, которых

я не замечал у него прежде. Увидев меня, он с трудом

поднялся на ноги и заковылял во внутренний кабинет; за¬

хлопнув за собой дверь, он быстро запер ее на ключ. Он

знал, что я мог заразиться, и испугался; Он крикнул м/не

через дверь, чтобы я уходил. Никогда не забуду, что я

чувствовал, когда шагал по пустынным коридорам, через

вымерший городок. Мне не было страшно. Да, я мог за¬

разиться и считал себя уже мертвецом. Но угнетала меня

не мысль о смерти, а чудовищность всего происходящего.

Жизнь остановилась. Казалось, настал конец мира,

мюего мира. Ведь с самюго рождения я дышал воздухом

ЗП^иверситета. Мой жизненный путь был предрешен. Мой

отец был профессор этого университета и дед тоже. На

протяжении полутораста лет университет работал, как

хорошо смазанная машнна. И вдруг в один миг эта ма-
489

шина остановилась. У меня было такое ощущение, будто

яа священном алтаре угасло священное пламя. Я был по¬

трясен до глубины души.
Когда я вошел к себе в дом, экономка вскрикнула и

убежала. Я позвонил, но никто не отозвался, и я понял,

что горничная тоже скрылась. Я обошел дом. В кухне я

.нашел кухарку, которая собиралась уходить. Увидев меня,

она завизжала, выронила чемодан со своими вещами, вы^

скочила за дверь и, не переставая визжать, побежала к

воротам. До сих пор стоит у меня в ушах этот пронзи¬

тельный визг. Ведь при обыкновенных болезнях мы ни¬

когда не вели себя так. Мы спокойно посылали за док¬

тором и сиделками, которые отлично знали свое дело. Но

теперь все обстояло иначе. Человек заболевал внезапно

и тут же умирал. Чума не щадила никого. Алая сыпь на

лице была словно печать смерти. Мне неизвестно ни од¬

ного случая выздоровления.
Я остался один в своем огромном) доме. Я уже сказал

вам, что мы тогда умели разговаривать друг с другом по

проводам или через воздух. Раздался телефонный зво¬

нок— это был мой брат. Он сказал, что не вернется

домой, так как боится заразиться; он сообщил также,

что две наших сестры будут жи1ь пока в доме про¬

фессора Бэйкона. Брат посоветовал мне никуда не

выходить до тех пор, пока не выяснится, что я не за¬

болел.
Я согласился на все это, остался дома и в первый раз

в жизни попытался приготовить себе что-нибудь поесть.

Признаков чумы не появилось. Я мог разговаривать по

телефону с кем угодно и узнавать новости. Кроме того,

мне приносили газеты — я распорядился оставлять их у

входной двери. Таким образом, я знал, что происходит

в мире.
В Нью-Йорке и Чикаго царил полнейший хаос. То

же самое творилось во всех крупных городах. Уже погиб¬

ло около трети нью-йоркских полицейских. Умерли на¬

чальник полиции и мэр города. Никто не заботился о

соблюдении закона и поддержании порядка. Трупы лю¬

дей валялись на улицах, не погребенные. Перестали хо¬

дить поезда и пароходы, доставлявшие в крупные города

продукты, и толпы голодных бедняков опустошали мага¬

зины и склады. Повсюду пьянствовали, грабили и убива¬
490

ли. Население бежало из города: сначала состоятельные

люди на собственных автомобилях, и дирижаблях,

за ними огромные массы простого люда, пешком,

разнося чуму, голодая и грабя на пути фермы, селения,

города.
Мы узнавали новости от человека, который засел

со своим передающим аппаратом на самом верхнем эта¬

же высокого здания. Оставшиеся в городе — он полагал,

что таких несколько сотен тысяч,— буквально посходили

с ума от страха и спиртных напитков. Повсюду полы¬

хали пожары. Он геройски остался на своем посту

до конца — наверное, какой-нибудь незаметный репортер.
Он сообщил, что в течение последних двадцати четы¬

рех часов в город не прибыло ни одного трансатлан¬

тического воздушного корабля и не поступало никаких

сообщений из Англии. Ему удалооь, правда, связаться

с Берлином — это был город в Германии. Оттуда пере¬

дали, что Гофмейер, бактериолог, последователь Мечни¬

кова, открыл противочумную сыворотку. Это было по¬

следнее сообщение из Европы: с тех пор мы, американ¬

цы, не получали оттуда вестей. Даже если Гофмейеру и

посчастливилось открыть сыворотку, все равно было,

очевидно, поздно, иначе сюда бы непременно прибыли

европейские исследователи. Остается заключить, что в

Европе произошло то же самое и лишь несколько десят¬

ков человек избежали Алой Смерти.
С Нью-Йорком связь поддерживалась еще в течение

суток. Потом она оборвалась. Тот человек, который пере¬

давал сообщения из высокого здания, верно, погиб от

чумы или пожаров, бушевавших, по его описаниям, во¬

круг. Что случилось в Нью-Йорке, повторилось в других

городах. Так было и в Сан-Франциско, и в Окленде, и в

Беркли. К четвергу погибло уже столько людей, что не¬

кому было убирать трупы, и они валялись повсюду,

В ночь на пятницу жители начали в панике покидать го¬

род. Вообразите'огромные, миллионные толпы народа —

точно косяки лосося на Сакраменто, которые вам дово¬

дилось видеть во время нереста,— хлынувшие за город

в тщетном стремлении убежать от вездесущей смерти*

Ведь они несли микробов в своей крови. Даже воздуш¬

ные корабли, на которых состоятельны^ люди пытались
491

спастись, укрывшись в неприступных горах и диких пу¬

стынях, являлись разносчиками чумы.
Сотни воздушных кораблей взяли курс на Гавайи, не¬

ся туда чуму, однако болезнь уже свирепствовала на

островах. Мы успели узнать об этом до того, как в Сан-

Франциско воцарился хаос и стало некому принимать и

передавать сообщения. Потерять связь с внешним ми¬

ром— это немыслимо, невероятно! Мир словно пере¬

стал существовать, исчез без следа. Шестьдесят лет про¬

шло с тех пор. Я знаю, что должны быть на свете Нью-

Йорк, Европа, Азия, Африка, но за все это время

никто ни разу не слышал о них. С приходом Алой

Смерти наш мир безвозвратно распался. Тысячи

лет культуры исчезли в мгновение ока, «прошли, как

дым».
Я уже говорил вам, что состоятельные люди пыта¬

лись спастись на воздушных кораблях, но в конце кон¬

цов все они, куда бы ни скрывались, погибли, потому

что микробы были даже на их кораблях. Я знаю лишь

одного такого человека, который выжил,— это Мангер-

сон. Он потом стал Санта-Роса и женился на моей стар¬

шей дочери. Мангерсон пришел в племя через восемь

лет после чумы. Был он тогда девятнадцатилетним юно¬

шей, и ему пришлось ждать двенадцать лет, прежде чем

он смог взять себе жену» Дело в том, что все женщины в

племени были замужем, а девочки постарше обручены.

Так что он ждал, пока моей Мери не исполнилось шест¬

надцать. В прошлом году его сына, Кривую Ногу, за¬

драл кугуар.
Когда вспыхнула чума, Мангерсону было всего один¬

надцать лет. Отец его, один из Промышленных Магна¬

тов, считался очень богатым и могущественным челове¬

ком. Он увез свою семью на «Кондоре», собственном

воздушном корабле, пытаясь спастись в каком-нибудь

глухом , уголке Британской Колумбии,— это далеко на

север отсюда. Но с их кораблем что-то случилось, и они

разбились у вершины Шаста. Вы слышали об этой го¬

ре — она тоже к северу. Среди них началась чума, й вы¬

жил только этот одиннадцатилетний мальчик. Восемь

лет он бродил один по пустыням и дебрям в надеждё

встретить людей. Наконец, отправившись к югу, он на¬

ткнулся на нас, Санта-Росов.
492

я, однако, забегаю вперед. Так вот, когда из го«-

родов, расположенных вокруг залива Сан-Франциско,

началось поголовное бегство, я позвонил брату: теле¬

фоны ^пока работали. Я сказал, что бежать куда-то —

чистейшее безумие, что я, к счастью, кажется, не за¬

разился и что нам вместе с близкими родственниками

следует укрыться в каком-нибудь безопасном месте. Мы

выбрали здание химического факультета в университет¬

ском городке, решили запастись продуктами и с ору¬

жием в руках отбиваться в нашем убежище от непро¬

шеных гостей.
После того как мы обо всем договорились, брат упро¬

сил меня не выходить из дому по крайней Miepe еще

день, чтобы окончательно убедиться, что я не заразил¬

ся. Я охотно согласился, и он обещал прийти ко мне на

другой день. Мы подробно обсуждали, как лучше запа¬

стись продуктами и защищать здание, но как раз посе¬

редине нашего разговора телефон перестал работать. В

тот вечер погасло электричество, и я сидел один в кро¬

мешной тьме. Газеты больше не выходили, и я не знал,

что творится на улицах. Откуда-то доносились крики и ре¬

вольверные выстрелы, а в окно я видел отблески огром¬

ного пожара, полыхавшего в той стороне, где Окленд.

Ужасная была ночь! Я ни на минуту не сомкнул глаз.

На тротуаре, как ]раз перед моим домом, застрелили че¬

ловека — не знаю, что, собственно, там произошло. Я

услышал только частые выстрелы из револьвера, а через

несколько минут стоны и мольбы о помощи — раненый

подполз к дверям моего дома. Вооружившись двумя ре¬

вольверами, я вышел к нему. При свете спички я увидел,

что он умирает от огнестрельных ран и что он зара¬

жен чумой. Я заперся в доме и еще в течение получаса

слышал стоны и рыдания.
Утром пришел мой брат. К тому времени я уже собрал

в чемодан самые необходимые вещи. Но, посмотрев на не¬

го, я понял, что ему не суждено сопровождать меня в зда¬

ние химического факультета. На лице у него появились

признаки чумы. Он протянул было М1не руку, но я отпря¬

нул в см1ятении.
—	Посмотри на себя в зеркало! — приказал я.
Он послушался и, увидев у себя на лице алую сыпь,
493

которая темнела буквально с каждой секундой, бессиль¬

но упал в кресло.
—	Боже мой! — прошептал он.— Я, кажется, заразил¬

ся. Не подходи ко мне! Это конец.
Потом у него начались судороги. Он мучился два часа,

причем до последней минуты находился в полном созна¬

нии и только жаловался на холод и на то, что отнялись

ступни ног, затем икры, бедра, пока онемение не подо¬

шло к сердцу и он не умер.
Так поражала Алая Смерть. Я схватил чемодан и ки¬

нулся прочь. Улицы являли собой страшное зрелище. Я

то и дело спотыкался о мертвых и умирающих. Люди,

как подкошенные, падали на глазах. В Беркли пылали

пожары, а Сан-Франциско и Окленд превратились в один

гигантский костер. Небо застилал черный дым, так что

в полдень было точно в серые сумерки, и лишь време¬

нами, когда налетал ветер, тускло просвечивал из мглы

багровый солнечный диск. Настал, казалось, конец

света.
Всюду стояли автомашины: владельцы бросили их

из-за того, что вышло горючее, а в гаражах ничего нель¬

зя было найти. Помню один такой автомобиль — на

сиденьях лежали мужчина и женщина, оба мертвые, а

неподалеку, на тротуаре,— еще две женщины и ребенок.

Куда ни повернись — страшно смотреть! Крадучись, слов¬

но тени, куда-то спешили люди: бледные, как полотно,

женщины, прижимающие младенцев к груди, отцы, веду¬

щие за руки ребятишек... Шли поодиночке, парами, це¬

лыми сем'ьями, стараясь поскорей выбраться из зачум»леи-

ного города. Некоторые тащили за собой продукты, дру¬

гие— одеяла и ценные вещи, но многие, уходили совсем

налегке.
Я проходил М1ИМ10 бакалейной лавки — это такое ме¬

сто, где продавали пищу. Владелец лавки — я его хорошо

знал: спокойный и уравновешенный человек, но крайне

недалекий и упрямый — защищал свое имущество от не¬

скольких мужчин, которые ломились к нему. Двери были

уже сорваны с петель, окна выбиты, но лавочник, укрыв¬

шись за прилавком, упорно палил из револьвера. У вхо¬

да громоздились трупы тех, как я предполагаю, кого он

убил раньше. Пока я наблюдал с приличного расстояния

за схваткой, один из грабителей выбил раму в соседней
494

лавк€, где торговали башмаками, и поджег дом. Я не по¬

спешил на помющь к бакалейщику. Пора благородных

поступков миновала. Цивилизация рушилась, каждый

спасал собственную шкуру.
IV
Я быстро пошел прочь, и на первом перекрестке гла¬

зам мюим открылась очередная трагедия. Двое каких-то

гнусных субъектов грабили мужчину и женщину с дву¬

мя детьми. Я узнал этого человека, хотя мы не были

знакомы: это был поэт, чьими стихами я давно восхищал¬

ся. И все же я не бросился к нему на помощь; едва я

приблизился, как раздался выстрел, и он тяжело опу¬

стился на землю. Женщина закричала, но один из него¬

дяев тут же свалил ее ударом кулака. Я угрожающе

крикнул что-то, но они стали стрелять, и мне пришлось

быстро свернуть за угол. Здесь дорогу мне преградил

пожар. Улица была окутана дымом: по обе ее стороны

горели дома. Откуда-то сквозь чад доносился пронзитель¬

ный крик женщины, взывающей о помощи. Я пошел

дальше. В такие страшные минуты сердце у человека

каменное, и, ко всему, слишком многие кричали о по¬

мощи.
Возвратившись на перекресток, я увидел, что граби¬

тели скрылись. Поэт и его жена лежали мертвые на тро¬

туаре. Я похолодел от ужаса. Дети исчезли неизвестно

куда. Только теперь я понял, почему беглецы, которых

я встречал, были так напуганы и поминутно оглядыва¬

лись. Дело в том, что в самой гуще нашей цивилизации

мы вырастили особую породу людей, породу дикарей и

варваров, которые обитали в трущобах и рабочих гетто,

и вот сейчас, во время всеобщего бедствия, они вырва¬

лись на волю и кинулись на нас, словно дикие звери.

Именно звери, иначе их не назовешь! Они уничтожали

и самих себя: напивались пьяными, затевали драки и, ох¬

ваченные безумием, жестоко расправлялись друг с дру¬

гом. Мне довелось наблюдать группу более приличных

рабочих, которые силой пробивали себе дорогу; они шли

в строгом порядке, поместив женщин и детей посередине

и неся на носилках больных и престарелых. Лошади тащи¬
495

ли автомобили с продовольствием. Я невольна заглядел¬

ся на этих людей, двигавшихся по дымным улицам, хо¬

тя они чуть не подстрелили меня, когда я оказался у них

на пути. Проходя мимо, один из их руководителей изви¬

нился передо мной. Он объяснил, что, единственно орга¬

низовав отряд, можно защищаться от всяких бродяг и

что, завидев грабителей и мародеров, они убивают их на

месте.
Вот тогда-то в первый раз я и оказался свидетелем

зрелища, которое стало обычным впоследствии. У одного

из шагавших вдруг обнаружились явные признаки чумы.

Те, что шли рядом, немедленно расступились, и он, не го¬

воря ни слова, вышел из рядов. Женщина, вероятно, его

жена, хотела было последовать за ниш За руку она

вела мальчугана. Но муж строго приказал ей не делать

этого, а другие удержали ее на месте. Это произо¬

шло на моих глазах. Потом я видел, как этот человек

с алой сыпью на лице вошел в подъезд дома на проти¬

воположной стороне улицы. Раздался выстрел, и он

упал.
Дважды сделав крюк из-за пожаров, я наконец до¬

брался до университета. У входа в городок я встретил

группу преподавателей, которые направлялись к зда¬

нию химического факультета. Все явились со своими

семьями, прихватив даже слуг и нянь. Со мной поздоро¬

вался какой-то человек, и я с трудом узнал профессора

Бадминтона. Он, очевидно, пробирался сквозь огонь, и

ему спалило бороду. Голова у него была перевязана ок¬

ровавленными бинтами, грязная одежда разодрана в

клочья. Он рассказал, что на него напали грабители

и жестоко избили и что брат его погиб вчера ночью, за¬

щищая их дом.
На полпути к нашему убежищу профессор Бадминтон

вдруг показал на лицо миссис Суинтон. Чумная сыпь!

Остальные женщины закричали и бросились бежать.

Двое ее детей с няней побежали за ними. Но доктор Су¬

интон останс^вился подле жены.
—	Не мешкайте, Смит, идите,— сказал он мне.—И

присмотрите, пожалуйста, за детьми. Я останусь. Она ум¬

рет, я знаю, но я не могу бросить ее. Если не заражусь,

то потом приду к вам. Тогда, пожалуйста, впустите

меня.
496

Он наклонился над женой, пытаясь облегчить ее по¬

следние минуты, а я быстро зашагал, чтобы догнать

остальных. Мы оказались последними, кому позволили

войти в здание. Потом мы выставили охрану с автомати¬

ческим оружием, чтобы не пускать никого.
Первоначально было намечено, что здесь укроются че¬

ловек шестьдесят, но каждый, естественно, привел родст¬

венников и друзей с семьями, так что набралось чело¬

век четыреста с лишним. Здание химического факуль¬

тета было, правда, очень просторно и стояло отдельно,

поэтому мы могли не опасаться пожаров, бушевавших

в городе.
Нам удалось сделать значительные запасы продук¬

тов, и продовольственная комиссия установила дневные

рационы и очередность их получения. Потом мы избра¬

ли еще несколько комиссий, и у нас получилась довольно

работоспособная организация. Меня избрали членом ко¬

миссии по обороне, хотя в первый день к зданию не при¬

близился ни один грабитель. Однако мы видели их

в отдалении и по кострам поняли, что несколько шаек

разбили на другом краю городка свои лагеря. Они не пе¬

реставая пили, кричали, горланили непристойные пес¬

ни. Вокруг них рушился мир, стеной стоял черный дым,

а эти подонки предавались животному разгулу, скверно¬

словили, напивались, дрались и умирали. А впрочем, ка¬

кая разница! Все гибли так или иначе: добродетельные

и безнравственные, сильные и слабые, те, кто жаждал

жизни, и те, кто устал от нее,— словом, все. Люди уми¬

рали. Умирал мир.
Прошли сутки, ни у кого из нас не обнаруживались

симптомы заболевания. Мы поздравили друг друга и

принялись копать колодец. Вы, конечно, видели такие

большие железные трубы, по которым в мое время в жи¬

лища поступала вода. Так вот, мы опасались, что от по¬

жаров трубы полопаются и из водохранилищ уйдет во¬

да. Мы пробили цементное покрытие на главном дворе

перед зданием факультета и стали рыть землю. Среди

нас было много молодежи, студентов, и мы трудились

день и ночь. Наши опасения подтвердились. Часа за три

до того, как мы достигли водоносного слоя, водопровод

перестал работать.
Прошли вторые сутки, никто не заболел. Мы были,
32. Джек Лондон. Т. XI.	497

казалось, спасены. Тогда мы еще не знали того, что

выяснилось позднее: инкубационный период Алой Чу-«

мы длится несколько дней. Поскольку после появления

первых симптомов человек умирал очень быстро,,

то мы предположили, что инкубационный период

должен быть коротким. Оттого-то по прошествии

двух суток мы и радовались, что никто из нас не зара-»

зился.
Но третий день принес разочарование. Никогда не за-'

буду ночь накануне. С восьми вечера до двенадца-»

тк ночи я был начальником караула и с крыши здания

видел, как гибли великие плоды человеческих трудов.

Кругом полыхали сильные пожары, небо озарялось баг¬

ровыми отсветами, так что можно было разобрать мел¬

кий шрифт. Казалось, весь мир объят пламенем. Сан><

Франциско изрыгал огонь и дым, словно действующий

вулкан. Горели Окленд, Сан-Леандро, Хейуард, а на се<

вере, вплоть до мыса Ричмонд, повсюду занимались ог«<

ромные пожары. Это было грандиозно и страшно. Да.

мальчики, цивилизацию сметали языки пламени и дыха<«

ние смерти. В десять часов один за другим, через корот¬

кие промежутки времени, взорвались пороховые скла-<

ды у мыса Пиноль. Толчки были такой силы, что наше

здание содрогалось, как во время землетрясения, и

стекла, конечно, все повыбивало. Я спустился с крыши

и длинными коридорами прошел по факультету, заходя

во все комнаты, успокаивая испуганных женщин и рас-*

сказывая, что случилось.
Час спустя, когда я стоял у окна на нижнем этаже,

в лагере грабителей началась адская суматоха. Оттуда

неслись крики, плач, выстрелы. Мы предполагали, что

драка возникла из-за того, что здоровые решили из-

гнать из лагеря больных. Как бы там ни было, несколь¬

ко заболевших убежали оттуда и столпились у входа в

наше здание. Мы приказали им не приближаться, но

они осыпали нас проклятиями и дали залп из револьве-<

ров. Находившийся у окна профессор Мерривезер быХ

убит на месте: пуля попала ему прямо в лоб. Мы тоже от*

крыли огонь, и негодяи бросились врассыпную, все,, кро-*

ме троих. Среди них одна женщина. Жить им осталось

немного, и от них можно было ожидать самого отчаянного
498

поступка. Они бранились, палили из револьверов. В баг¬

ровом свете пожарищ, с пылающими от болезни ли¬

пами, они казались какими-то отвратительными фанта¬

стическими существами. Одного я пристрелил собствен¬

норучно. Другой мужчина и женщина, все еще прокли¬

ная нас, свалились под окнами здания, и нам пришлось

стать свидетелями их смерти.
Положение становилось критическим. Когда взорва¬

лись пороховые склады, окна факультета были выбиты,

и мы могли заразиться, так как рядом валялись разла¬

гающиеся трупы. Члены санитарной комиссии решили

принять какие-то меры. Два человека должны были от¬

тащить трупы подальше, а это означало идти на верную

смерть, потому что после их не пустили бы обратно в

наше убежище. Вызвались один профессор-холостяк и сту¬

дент. Эти смельчаки попрощались с нами и вышли из

здания. Они пожертвовали собой ради других, чтобы

спасти четыреста человек. Оттащив трупы, они печаль¬

но постояли, помахади нам на прощание и медленно по¬

брели к горящему городу.
Но все оказалось напрасно. На другое утро заболела

молоденькая няня, служившая в семье проф^сора Ста¬

ута,— первый случай чумы среди нас. Мы не имели пра¬

ва сентиментальничать. Чтобы она не заразила других,

мы выгнали ее из здания и приказали уходить. Девуш¬

ка шла по городку, рыдая и ломая в отчаянии руки.

Конечно, мы поступили жестоко, но что было делать?

Нельзя подвергать опасности четыреста человек из-за

одного.
В одной из лабораторий, где поселились три семьи,

мы в тот же день обнаружили четыре трупа и семь че¬

ловек в разных стадиях заболевания.
Тут и пошло самое страшное. Оставив мертвых на

месте, мы изолировали больных в особых комнатах. Сре¬

ди остальных тоже начались случаи заболевания. Как

только у кого-нибудь появлялись симптомы чумы, его от¬

правляли в те комнаты. Чтобы не прикасаться к ним,

мы приказывали им перебираться самим. У нас разры¬

валось сердце от жалости. А чума продолжала свиреп¬

ствовать, и помещения заполнялись мертвыми и уми¬

рающими. Здоровые переходили с этажа на этаж, от¬

ступая перед этой смертоносной волной, которая по¬
499

степенно, комнату за комнатой захлестывала здание,

поднимаясь с этажа на этаж.
Факультет превратился в мертвецкую, и ночью те, ко¬

го пока не тронула болезнь, покинули здание, взяв с со¬

бой лишь оружие, патроны и порядочный запас консер¬

вированных продуктов. На противоположном от граби¬

телей краю университетского городка мы разбили лагерь,

выставили сторожевые посты и отправили в город раз¬

ведчиков, чтобы раздобыть лошадей, автомобили, фур¬

гоны или подводы^—словом, что угодно, только бы по¬

грузить наши припасы и начать пробиваться из города,

как тот отряд рабочих, который я видел.
Я был назначен одним из разведчиков. Доктор Хойл

сказал мне, что его автомобиль остался в гараже при его

доме. Мы отправились парами, меня сопровождал моло¬

денький студент Домби. Чтобы добраться до дома док¬

тора Хойла, нам нужно было пройти полмили по жилым

кварталам города. Дома здесь стояли особняком на зе¬

леных лужайках, скрытые за густыми деревьями. Огонь

прошел тут прихотливо, спалив дотла целые кварталы

и не тронув другие, порой обходя даже отдельные строе¬

ния. Повсюду бесчинствовали грабители. Мы шагали,

держа наготове автоматические пистолеты, чтобы зара¬

нее отбить охоту нападать на нас. И все-таки у дома

доктора Хойла разыгралась трагедия.
Дом этот оказался цел, но едва мы приблизились к

нему, как из окон вырвались языки пламени. Негодяй, ко¬

торый поджег его, пошатываясь, спустился с парадной

лестницы и побрел прочь. Из карманов у него торчали

бутылки виски — он был вдребезги пьян. Первым моим

побуждением было пристрелить его на месте, и я до сих

пор жалею, что не сделал этого. Он шел, покачиваясь

из стороны в сторону, бормотал под нос что-то невнят¬

ное, глаза у него были налиты кровью, а на щеке под

бакенбардой виднелась свежая рваная рана. Короче го¬

воря, я никогда не думал, что человек может пасть так

низко, как этот грязный тип. Однако я сдержался,

и он прислонился к дереву, чтобы дать нам пройти. Но

едва мы поравнялись с ним, как он неожиданно выхватил

револьвер и выстрелил Домби в голову. Чудовищный по

своей бессмысленности поступок! В ту же секунду я спу¬

стил курок. Но было уже поздно. Домби скончался сра¬
500

зу же, даже не вскрикнув. Думаю, что он не успел по¬

нять, что с ним произошло.
Сктавив обоих убитых, я поспешил мимо горящего

дома в гараж, где стоял автомобиль доктора Хойла.

Бак был залит доверху, машина оказалась на ходу. Я

проехал к университету напрямик через разрушенный

город. Остальные разведчики вернулись раньше меня,

но они ничего не разыскали. Правда, профессор Фэрмид

привел откуда-то шотландского пони, но бедное живот¬

ное оставили привязанным в стойле без корма и оно за

несколько дней так ослабело, что не могло нести тяже¬

сти. Кое-кто из нас хотел отпустить пони, но я настоял

на том, чтобы взять его с со^й: мы могли забить его,

если выйдут продукты.
Когда мы отправились в путь, нас было сорок семь

человек, причем большинство женщины и дети. В авто¬

мобиль усадили декана факультета, старика, вконец

подавленного событиями прошедшей недели, нескольких

детишек и престарелую мать профессора Фэрмида. За

руль сел молодой преподаватель английской филологии

Уотроп, которого тяжело ранили в ногу. Остальные шли

пешком. Профессор Фэрмид вел пони.
Стоял яркий летний день, но дым от пожаров совер¬

шенно застлал небо, и лишь временами тускло просве¬

чивал зловеще неподвижный багровый диск. Мы уже

попривыкли к багровому солнцу. Но к дыму привык¬

нуть не могли. Он щипал ноздри, веки у всех воспа¬

лились. Мы взяли курс на юго-восток, двигаясь по

бесконечным окраинным кварталам вдоль низких хол¬

мов, подступавших к равнине, где раскинулся город.

Только этой дорогой могли мы выйти в сельскую мест¬

ность.
Подвигались мы вперед медленно. Женщины и дети

не могли идти быстрее. Они не умели ходить так, как

люди ходят теперь. Да, в сущности, мы совсем не умели

ходить. Я и сам научился только после чумы. Поэтому

©сем приходилось равняться на самого слабого, а разбить¬

ся на группы мы не решались из-за грабителей. Их,

правда, становилось меньше, этих зверей в человеческом

облике: многих скосила чума,— но все же повсюду шны¬

ряли еще порядочные банды. По пути нам попадалось

немало прекрасных особняков, но гораздо чаще глазу от¬
501

крывались дымящиеся руины. Впрочем, бандиты, каза¬

лось, утолили свою безумную жажду уничтожения и ре¬

же поджигали теперь дома.
Мы осматривали частные гаражи в надежде найти

исправный автомобиль или горючее. Поиски наши не

увенчались успехом. Беженцы захватили все средства

передвижения. Около одного такого гаража мы потеря¬

ли Калгэна, чудесного юношу: его подстрелили, когда

он шел через лужайку. Это был единственный убитый

среди нас, хотя в другой раз какой-то пьяный негодяй

совершенно неожиданно открыл по нас огонь. К сча¬

стью, он палил, не целясь, и мы прикончили его, преж¬

де чем он ранил кого-нибудь.
Когда мы проходили Фрутвейл, район богатых особня¬

ков, чума снова задела нас. Жертвой оказался профес¬

сор Фэрмид. Сделав нам знак, чтобы мы молчали и

ничего не говорили его матери, он свернул в сторону,

во двор красивого дома. Там он опустился на сту-»

пеньку передней веранды, а я, задержавшись, помахал

ему , на прощание рукой. В ту ночь мы разбили лагерь

за Фрутвейлом, хотя все еще в пределах города. У Ha<i

ул1ерло несколько человек, и мы дважды меняли место

стоянки, чтобы не находиться подле мертвецов. К утру ос¬

талось тридцать человек. Никогда не забуду, с каким му¬

жеством вел себя декан факультета. Во время утрен¬

него перехода у его жены, которая шла пешком, появились

признаки рокового заболевания. Когда она отступила на

обочину, чтобы дать нам пройти, он хотел выйти на ма¬

шины и остаться с женой. Мы воспротивились, но он

стал настаивать, и в конце концов мы уступили. Ибо кто

из нас мог с уверенностью сказать, что ему самому

удастся спастись!
На вторую ночь нашего похода мы сделали привал за

Хейуардом, как раз там, где кончался город. Наутро в

живых осталось только одиннадцать человек. В доверше¬

ние бед ночью сбежал на автомобиле Уотроп, преподава¬

тель с раненой ногой. Он взял свою сестру, мать и при¬

хватил изрядную долю консервов. И вот в тот день, от¬

дыхая у дороги, я в последний раз увидел воздушный

корабль. Дым здесь был гораздо реже, чем в городе, и

вг ту минуту, когда я увидел корабль на высоте пример¬

но двух тысяч футов, он потерял управление, и его на¬
502

чало сносить в сторону. Не знаю, что там случилось, но

буквально на наших глазах нос дирижабля стал рывками

опускаться книзу. Затем, по-видимому, лопнули пере¬

борки газовых камер, корпус занял вертикальное поло¬

жение, и дирижабль камнем пошел вниз. С тех пор я не

видел ни одного воздушного корабля. Сколько раз впо¬

следствии я подолгу вглядывался в небо в тщетной на¬

дежде увидеть аэроплан или дирижабль — знак того,

что в мире где-то сохранилась цивилизация! Но увы,

все напрасно. То, что случилось с нами, случилось, на¬

верное, повсюду.
На другой день, к тому времени, когда мы достигли

Найлса, нас осталось всего трое. За Найлсом посреди

шоссе мы увидели Уотропа. Автомобиль был разбит,

ла полости, разостланной на земле, лежали трупы Уотро¬

па, его сестры и матери.
Непривычный к ходьбе, я смертельно устал и уснул

в ту ночь крепким сном. Утром я обнаружил, что остал¬

ся один. Кэнфилд и Парсонс, мои последние спутники,

умерли от чумы. Из четырехсот человек, которые искали

убежища в здании химического факультета, и из сорока

семи, которые вышли в поход, выжил я один, я и шот*

ландский пони. Не знаю, почему так случилось, но факт

остается фактом. Я не заразился чумой. Мой организм

оказался невосприимчивым к ней. Просто-напросто мне

повезло, мне, одному из миллиона,— ведь после чумы из

миллиона, вернее, из нескольких миллионов, да, да, из

нескольких миллионов человек, в живых остался только

один!
В течение двух дней я укрывался в красивой рощице,

которой не коснулось дыхание смерти. Несмотря на по¬

давленное состояние, я был убежден, что в любой мо¬

мент настанет мой черед,— я отдохнул за это время и

набрался сил. Пони тоже окреп, так что на третий день

я погрузил на него небольшой запас консервов, который

у меня остался, и отправился в путь. Я не встретил ни

одного живого человека, ни взрослого, ни ребенка, зато

мертвые попадались на каждом шагу. Пищи, к счастью,
503

было достаточно. Земля теперь не такая, как раньше«

Тогда ее расчищали от деревьев и кустарника и возде¬

лывали. Вокруг меня росло, набиралось соков и пропа¬

дало то, чем можно было бы накормить миллионы ртов.

Ка полях и в садах я собирал овощи, фрукты, ягоды..

На опустевших фермах ловил кур и доставал яйца. В

кладовых нередко находил консервы.
Удивительные превращения происходили с домашни¬

ми животными. Они постепенно дичали и начинали охо¬

титься друг на друга. Хуже всего пришлось курам и

уткам. Свиньи одичали первыми, а за ними кошки. Со¬

баки тоже быстро приспособились к изменившимся ус¬

ловиям существования, и сколько их развелось! Они по^^

жирали трупы, по ночам выли и лаяли, а днем шмыгали

по укромным местам. Я замечал, как постепенно меня¬

лись их повадки. Поначалу собаки держались по отдель¬

ности — настороженные, готовые вот-вот вцепиться друг

другу в глотку. Но скоро они стали сходиться в стаи.

Водь собака всегда была общественным животным—да¬

же до того, как ее приручил человек. Перед чумой быЛо

очень много разных пород собак: короткошерстые и с гу¬

стым, теплым мехом, совсем крохотные и огромные —

точно кугуары, которые без труда могли проглотить их.

Так вот, маленькие и слабые собаки гибли от клыков

своих собратьев. Вывелись и очень крупные, не приспо¬

собленные к дикой жизни. Различия между породами

исчезли, и теперь стаями водятся лишь те собаки, кото¬

рых . вы видите,— похожие на волков.
—	Но ведь К0Ш1СИ не водятся стаями? — возрази^

Хоу-Хоу.
—	Кошка никогда не была общественным животным.

Кошка гуляет сама по себе, как писал один автор в де¬

вятнадцатом веке. Кошка всегда гуляла сама по себе: и

тогда, когда ее приручил человек, и потом, когда века¬

ми одомашнивал ее, и теперь, когда она снова стала диким .

животным.
Лошади тоже одичали, и все великолепные, выведен¬

ные человеком породы выродились э теперешних низ¬

корослых мустангов.. Одичали коровы, голуби, куры.

Куры водятся и сейчас, но совсем не те, какие были

прежде.
...Я, кажется, отвлекся?.. Я брел словно по пустыне.
504

Шло время, и я начал тосковать по людям. Но мне ни¬

кто не попадался на пути, и я чувствовал себя все бо¬

лее и более одиноким. Я пересек долину Ливермор и ropj»

ную цепь, которая отделяет ее от другой, очень большой

долины Сан-Хоакин. Вы не бывали там, но это очень

большая долина, где водятся дикие лошади. Они ходят

огромными, тысячными табунами. Я сам видел их, ко¬

гда побывал там еще раз тридцать лет спустя. Вот вы

считаете, что здесь, на побережье, много лошадей, но это

ничто по сравнению с Сан-Хоакином. И еще одна

любопытная вещь: одичавшие коровы перебрались на

горные склоны. Там им, вероятно, было легче защищать¬

ся от врагов.
В сельских местностях грабители и мародеры бесчин¬

ствовали меньше, чем в городах, ибо мне попалось много

ферм и поселений, не тронутых пожарами. Но трупы,

распространяющие заразу, виднелись повсюду, так что

я шел, нигде не останавливаясь подолгу. Мне было так

тоскливо, что около Лейтропа я подобрал двух шотланд¬

ских овчарок; они настолько отвыкли быть свободны¬

ми, что были рады снова подчиняться человеку. Эти ов¬

чарки на долгие годы стали моими верными спутника¬

ми, и капля их крови есть даже в ваших собаках, маль¬

чики. Но самая порода эта за шестьдесят лет совсем вы¬

велась. Эти псы — скорее одомашненные волки.
Заячья Губа, уставший от долгого повествования, под¬

нялся на ноги, посмотрел на стадо коз, потом прики¬

нул положение солнца на небе. Эдвин попросил старика

рассказывать поскорее, и тот продолжал:
—	Осталось совсем немного... Верхом на лошади, ко¬

торую мне удалось поймать, и в сопровождении двух

овчарок и пони я пересек Сан-Хоакин и направился к

чудеснейшей йосемитской долине в горах Сьерры-Нева-

ды. Там в огромном отеле я нашел большой запас кон¬

сервов. Кроме того, всюду были тучные пастбища, мно¬

жество дичи и в реке, что протекала через долину, пол¬

ным-полно форели. Я прожил там в полнейшем одиноче¬

стве три года. Что это значит, может понять только ци¬

вилизованный человек. Потом я не выдержал. Я чув¬

ствовал, что сойду с ума. Человек, как и собака,— об¬

щественное животное, он не может существовать

один. Если я выжил, то, значит, выжил кто-нибудь

32*. Джек Лондон. Т. XI.	505

еще, рассуждал я. К тому же за три года чумные

микробы наверняка погибли и земля очистилась от

скверны.
Верхом на лошади, прихватив овчарок и пони, я от¬

правился в обратный путь. Снова пересек Сан-Хоакин,

перевалил через кряж, спустился в долину Ливермор и

поразился переменам. Я не узнал здешних мест: превос¬

ходно обработанные поля и сады спдошь поросли сорня¬

ками. Ведь люди так старательно выхаживали пшеницу,

овощи и плодовые деревья, что они стали нежными и

слабыми, а сорная трава и дикий кустарник были непри¬

хотливыми и привыкли сопротивляться человеку. И вот

когда люди перестали обрабатывать землю, они заглу¬

шили культурные растения. Во множестве расплоди¬

лись койоты, и тут я впервые встретил волков — парами,

по трое, небольшими стаями спускались они с холмов,

где жили прежде.
И вот у озера Темескал, недалеко от того места, где

некогда стоял Окленд, я наконец встретил живых людей.

Мальчики, как вам описать мое волнение, когда верхом

на лошади, спускаясь с холма к озеру, я увидел между

деревьями дымок от костра! Сердце у меня замерло. Я

думал, что сойду с ума от радости. Потом я услышал

плач младенца, понимаете, живого младенца! Тут же за¬

лаяли собаки, и мои овчарки залаяли тоже. Я на*

столько привык к мысли, что я единственный, кто пере¬

жил чуму, что не мог поверить ни в дымок, ни в детский

плач.
И вдруг там, на берегу озера, футах в ста от себя,

я увидел рослого мужчину. Он стоял на камне, торчав¬

шем из воды, и удил рыбу. Я не мог побороть волнения.

Я остановил лошадь и хотел крикнуть, но не сумел. То¬

гда я помахал рукой. Мне показалось, что человек по¬

смотрел в мою сторону, но он не помахал мне в ответ.

Не сходя с лошади, я опустил голову и зажмурился. Я

боялся посмотреть туда снова, ибо знал, что это только

мираж, что открой я глаза — и человек исчезнет. Но так

дорого было мне это видение, что я не хотел, чтобы она

пропадало. И оно не пропадет, я знал это, пока я не от¬

крою глаза!
И я сидел так, опустив голову, пока не услышал вор-

.чание собак и мужской голос. Как вы думаете, что он
506

произнес, этот голос? Я скажу вам. Он произнес: fOr-

куда вы взялись, черт вас побери?» Вот какими сло¬

вами твой второй дед, Заячья Губа, приветствовал меня

на бе^^егу озера Темескал пятьдесят семь лет тому назад.

Нет, это ни за что не передать! Я открыл глаза — передо

мной стоял рослый, загорелый, обросший волосами че¬

ловек с тяжелой челюстью, низким лбом и свирепыми

глазами. Я не помню, как спешился. Знаю только, что

в следующее же мгновение я схватил обеими руками

его за руку и зарыдал. Я обнял бы его, если бы он

не отодвинулся: он всегда был угрюмым, недоверчи¬

вым человеком. И тем не менее я рыдал и не отпус¬

кал его руку.
Г олос деда дрогнул и осекся от нахлынувших

воспоминаний, а по щекам покатились старческие

слезы. Мальчишки смотрели на него и посмеи¬

вались.
—	Да, я рыдал и хотел обнять его, хотя Шофер был

негодяем, бесчувственным животным. Я не встречал чело¬

века отвратительнее. Звали его... Постойте, как же

€го звали? Я, кажется, забыл, странно!.. Впрочем, все

звали его Шофером. Так называлась его профессия,

и эта кличка пристала к нему. Вот почему племя,

которое он основал, до сих пор называется племенем

Шофера.
Он был крайне злой и бесчестный человек. Понять не

могу, почему чума пощадила его. Несмотря на все наши

метафизические представления об абсолютной справед¬

ливости, в мире, казалось, нет никакой справедливости.

Почему выжил именно он, моральный урод, грязное

пятно на лике природы и ко всему такой подлый мо¬

шенник, каких свет не видывал? Он способен был раз¬

говаривать только об автомобилях, моторах, бензине,

гаражах; с особым удовольствием рассказывал он, как

водил за нос и нагло обирал людей, у которых он слу¬

жил перед тем, как вспыхнуть чуме. И вот, несмотря на

все, ему суждено было уцелеть, тогда как погибли сот¬

ни миллионов, да нет, миллиарды людей, которые были

лучше его!
Мы отправились с Шофером в его становище. И вот

тум-то я увидел' Весту, ту самую Весту. Это было вели¬

колепно и... горьтсо до слез. Веста Ван Уорден, молодая
507

жена Джона Вана Уордена, одетая в лохмотья, склони¬

лась над костром и мозолистыми, покрытыми ссадинами

руками размешивала какое-то варево — та самая Веста,

которой от рождения было назначено владеть самым

большим в истории человечества состоянием. Ее муж,

Джон Ван Уорден, стоивший один миллиард восемьсот

миллионов долларов, был Президентом Правления Про¬

мышленных Магнатов и правил Америкой. Кроме того,

он был членом Международного Комитета Контроля, то

есть одним из семи человек, которые правили миром.

Да и сама Веста — из такой же благородной семьи. Ее

отец, Филипп Сэксон, был Президентом Правления

Промышленных Магнатов вплоть до своей смерти. Этот

пост сделался почти наследственным, и, будь у Филип¬

па Сэксона сын, он стал бы его преемником. Но у него

был единственный ребенок, Веста, редчайший цветок,

созданный веками самой высшей, какие знала наша пла¬

нета, культуры. После того как было объявлено о по¬

молвке Весты и Вана Уордена, Сэксон назначил буду¬

щего зятя своим преемником. То был, разумеется, сугу¬

бо политический брак. Наподобие тех, что практико¬

вались среди венценосных особ до того, как их сме¬

нили у власти Магнаты. У меня есть основания пола¬

гать, что Веста никогда не любила своего мужа

той безумной, страстной любовью, которую воспевали

поэты.
И вот эта самая Веста варит в закопченном чугунке

какую-то рыбную похлебку, и прекрасные глаза ее воспа¬

лены от едкого дыма! Да, нелегко ей пришлось! Она бы¬

ла единственной, выжившей из миллиона, так же, как я

и Шофер. В свое время над самым заливом Сан-Фран-

циско, на живописнейшем холме близ Аламеды, Ван

Уорден построил роскошную летнюю резиденцию. Дом

окружал огромный, в тысячу акров, парк. Туда-то он и

отправил свою жену, когда вспыхнула чума. Парк охра¬

нялся вооруженными стражниками, поэтому ничто, ни

провизия, ни даже письма, не попадало в дом, не прой¬

дя дезинфекцию. И все-таки зараза проникла в рези¬

денцию, поражая стражников на посту, слуг за рабо^

той и великое множество приближенных, по крайней ме¬

ре тех, кто не сбежал,—да и те, кто сбежал, все равно

погибли. Веста осталась единственным живым челове¬
508

ком во всем дворце, который превратился в настоящий

морг.
Шофер был из тех, кто сбежал. Два месяца спустя

он вернулся и обнаружил, что Веста укрылась в летнем

павильоне, где находилась в полной безопасности. Шо¬

фер был точно дикий зверь. Веста спряталась среди де¬

ревьев и в ту же ночь ушла пешком в горы — она, чьи

изящные ножки никогда не ступали по острым камням и

чьей нежной кожи не касались колючки шиповника. Он

кинулся за ней и настиг в ту же ночь. Этот негодяй уда¬

рил ее, можете себе представить? Избил своими здоро¬

венными кулачищами и сделал рабыней. Той, что ни

разу в жизни не запачкала рук, приходилось теперь со¬

бирать хворост, раскладывать костер, стряпать и вооб¬

ще выполнять всю черную работу. Шофер заставлял ее

трудиться в поте лица, а сам, как настоящий дикарь, ва¬

лялся на траве и глазел на нее. Он не желал ничего де¬

лать, за исключением тех редких случаев, когда отправ¬

лялся на охоту или рыбную ловлю.
—	Ну и правильно!—заметил вполголоса Заячья

Губа мальчишкам.— Я хорошо его помню. Дядька

что надо! Все прибрал к рукам, и его отчаянно боя¬

лись. Отец женился на его дочери. И посмотрели бы,

какие Шофер ему взбучки давал! Злой, как черт, был. Мы

у него по струнке ходили. Даже когда умирал, припод¬

нялся и в кровь расш’иб мне голову своей длинной пал¬

кой— всегда ее при себе держал.
Заячья Губа в задумчивости потер круглую голову, и

мальчишки снова повернулись к старику, который востор¬

женно расхваливал Весту, принадлежавшую основателю

племени Шофера.
—	Вы даже представить себе не можете, до чего чу¬

довищно все сложилось! Шофер был слуга, понимаете,

простой слуга. Он пресмыкался перед людьми ее круга. А

QHa — властительница как по рождению, так и по бра¬

ку. В ее маленькой нежно-розовой ладони умещались судь¬

бы миллионов таких, как он. В мои времена малейшее

общение с людьми, подобными Шоферу, осквернило бы

Весту. Я хорошо это знаю. Помню один случаи. Миссис

Голдвин, супруга одного из Магнатов, собираясь поднять¬

ся по трапу в собственный дирижабль, уронила зонтик.

Слуга совершил непростительный промах: он поднял аон-
50Q

тик и подал его самой миссис Голдвин, одной из самых

знатных Леди мира! Она отпрянула от слуги, как от про¬

каженного, и подала секретарю знак взять зонтик. Она

тут же приказала, кроме того, узнать имя невежды и про¬

следить, чтобы ему немедленно отказали от места. Такой

же была и Веста Ван Уорден. А Шофер сделал ее своей

рабыней и издевался над ней.
...Вспомнил! Билл, Шофер Билл—вот как его звали!

Грубое, тупое существо, лишенное какого бы то ни было

благородства, не знающее великодушных побуждений,

свойственных культурному человеку. Нет, абсолютной

справедливости не существует, иначе не досталось бы та¬

кому негодяю то чудо из чудес, каким была Веста Ван

Уорден. Мальчики, вам не понять трагизма положения,

ведь вы и сами грубые маленькие дикари, не знающие

ничего, помимо своей дикой жизни! Почему Веста не

стала моей? Я человек утонченной культуры, профессор

большого университета. И, несмотря на это, она не сни¬

зошла бы до знакомства со мной — такое высокое поло¬

жение она тогда занимала! Так вообразите всю глуби¬

ну унижения, которое она претерпела, попав в руки Шо¬

феру. И'если бы не крах цивилизации, никогда я не по¬

знакомился бы с ней, не смел бы смотреть ей в глаза,

разговаривать с ней и касаться ее руки и... любить, да,

да, любить и знать, что она отвечает мне взаимностью.

Я верю, знаю: она даже полюбила бы меня — ведь под¬

ле нее не было другого мужчины, кроме Шофера. Поче¬

му чума, погубив восемь миллиардов человек, не убила

еще одного — Шофера?
Однажды, когда Шофер ушел удить рыбу, она стала

умолять меня убить его. Она молила меня со слезами на

глазах. Но я боялся, боялся его ярости, силы. После,

правда, у нас был разговор. Я предлагал ему свою ло¬

шадь, пони, овчарок, все, чем владел, лишь бы он отдал

мне Весту. Но он только смеялся мне в лицо и мотал го¬

ловой. Он оскорблял меня. Он заявил, что прежде был

слугой, им помыкали мужчины вроде меня и такие

женщины; как Веста, а теперь самая знатная дама на зем¬

ле прислуживает ему, стряпает пищу и нянчит его уб¬

людков. «Ваше времечко было до чумы. А нынче мое вре¬

мечко, и неплохое, вот так-то! Ни за какие деньги не

соглашусь вернуть прошлое!». Так он сказал, хотя не
510

этими в точности словами. С уст этого негодяя то и де¬

ло срывалась отвратительная брань.
И еще он предупредил меня, что оторвет мне голову

и задаст Весте взбучку, если заметит, что я загля¬

дываюсь на нее. Что мне оставалось делать, я же боял¬

ся его! Он был как дикий зверь. В тот вечер, когда я на¬

брел на их стоянку, мы с Вестой долго вспоминали о на¬

шем исчезнувшем мире. Мы говорили об искусстве, кни¬

гах, стихах, а Шофер слушал и глупо ухмылялся.

Его очень скоро утомил и разозлил наш разговор, в ко¬

тором он не понимал ни слова, и тогда он встал и за¬

явил: «Видите Весту Ван Уорден? Заносчивая была кра¬

савица и важная птица — жена Магната Ван

Уордена. А теперь она моя женщина. Да, профессор

Смит, времена изменились, сильно изменились! Эй,

женщина, сними-ка с меня мокасины, да поживей!

Я хочу, чтобы профессор Смит знал, как я тебя вы¬

школил!»
Я видел, как Веста прикусила губу, а в ее глазах за¬

жегся огонек ненависти. Он замахнулся своим узлова¬

тым кулачищем, и я испугался. Я не мог бы одолеть его.

Поэтому я встал, чтобы уйти, не быть свидетелем подоб¬

ного унижения. Но Шофер захохотал и пригрозил поко¬

лотить меня, если я не останусь. И я вынужден был

сесть и смотреть, как у костра на берегу озера Теме-

скал Веста Ван Уорден встала на колени и принялась

стягивать мокасины с ног ухмыляющейся волосатой

обезьяны.
...Нет, мальчики, вам не понять этого! Вы ничего не

видели и ничего не знаете. Вам не понять!
«И к узде приучена и к седлу,— посмеивался Шофер,

пока Веста выполняла его ужасное и унизительное при¬

казание.— Иногда артачится, шалит, знаете ли. Но ра¬

зок двинешь ей в морду, и снова, как ягненок».
А в другой раз он сказал мне: «Нам надо начинать

все сначала: плодиться и заселять землю. Вам просто

не повезло, профессор. У вас нет женщины, д дело у нас

тут обстоит так же, как в райских кущах. Но я не гордый,

и вот что вам скажу.— Он показал на крохотную, чуть

побольше годика, девчурку.— Вот вам жена! Конечно,

придется подождать, пока она подрастет. Здорово, прав¬

да? Мы здесь все одинаковы, но сила-то у меня.
511

к все-таки я не задаюсь: не по мне это. Профессор Смит,

я оказываю вам честь, большую честь. Я согласен на по¬

молвку нашей дочери, дочери Шофера и Весты Ван

Уорден, с вами! Эх, дьявол побери, посмотрел бы Ван

Уорден!»
VI
Три недели промучился я в становище Шофера. То

ли я просто-напросто надоел ему, то ли ему показа¬

лось, что я дурно влияю на Весту, но так или иначе

однажды он рассказал, что год назад, пробираясь хол¬

мами Контра Коста к проливу Каркинез, он видел за

проливом дымок. Это означало, что там обитали люди.

А он три недели скрывал от меня это бесценное сведе¬

ние. Я немедленно отправился в путь со своими лошадь¬

ми и овчарками и, пройдя холмы Контра Коста, вышел

к заливу. Я не увидел на другом берегу никакого дыма,

но в Косте обнаружил небольшую барку, куда погру¬

зил своих животных. Из куска старой парусины я со¬

орудил парус, и южный бриз погнал барку через за¬

лив к развалинам Валлехо. На окраине города мне по¬

пались следы недавней стоянки. По множеству рако¬

вин съедобных моллюсков я понял, почему эти люди

пришли на побережье. Как выяснилось впоследствии,

это было племя Санта-Роса. Я двинулся за ними в до¬

лину Сонома через соляные топи, вдоль железнодорож¬

ного пути. Там, у разрушенного кирпичного завода в

Глен Эллен, я наткнулся на стоянку. Их было восем¬

надцать человек. Среди них — двое стариков: один —

банкир Джонс, другой — удалившийся от дел владелец

ломбарда Гаррисон. Последний взял себе в жены се-

стру-хозяйку психиатрической больницы в городе Напа«

Из всего населения Напа и окрестных поселений и ферм

в этой некогда многолюдной и плодородной долине вы¬

жила одна она. В племени были трое мужчин помоложе:

Кардиф и Хейл—фермеры и Уэйнрайт—простой батрак.

Каждый из них имел жену. Хейлу, простоватому и необ¬

разованному фермеру, досталась Исидора — самая пре-<

красная после Весты женщина, пережившая чуму.

Она считалась одной из знаменитейших певиц в мире.

Эпидемия застала ее в Сан-Франциско. Она часами рас¬
512

сказывала мне о своих странствиях и приключениях, ко¬

торые кончились, когда в лесном заповеднике Мендоси-

но ее подобрал Хейл, и ей не оставалось ничего иного,

как стать его женой. Хейл, по счастью, оказался непло¬

хим человеком, хотя и был необразованный фермер. Он

обладал острым чувством справедливости и необыкно¬

венной честностью. Исидоре было с ним несравненно

лучше, чем Весте с Шофером.
Жены у Кардифа и Уэйнрайта были женщины из на¬

рода, с крепким сложением, привыкшие к труду,— тип,

«аилучшим образом приспособленный к условиям ди¬

кой жизни, которую им приходилось вести. Кроме того,

в племени были двое умалишенных из сумасшедшего до¬

ма в Элдредже и пять-шесть ребятишек и младенцев, по¬

явившихся на свет уже после образования племени.

И была еще Берта, совсем неплохая женщина,— ты

слышишь, Заячья Губа?—хотя твой отец и проха¬

живался на ее счет. Я взял ее в жены. Она мать твоего

отца, Эдвин, и твоего тоже, Хоу-Хоу. А наша дочь

Вера вышла замуж за отца Заячьей Губы, Сэндоу,

который был старшим сыном Весты Ван Уорден и Шо¬

фера.
Так я стал девятнадцатым членом племени Санта-

Роса. После меня к племени пристали только двое чужа¬

ков. Один — Мангерсон, потомок Магнатов, восемь лет

бродил по лесам Северной Калифорнии, прежде чем

отправился на- юг, и встретил нас. Это ему пришлось

ждать двенадцать лет, пока подрастет моя дочь Мери,

чтобы жениться на ней. Другого звали Джонсон — он

основал племя Юта. Он ведь пришел к нам из Юты, стра¬

ны, которая лежит очень далеко на востоке, за бескрай¬

ними пустынями. Он добрался до Калифорнии через

двадцать семь лет после эпидемии. Он рассказывал,

что в Юте выжило только трое, включая его самого,—

и все мужчины. Много лет они охотились вместе и на¬

конец впали в отчаяние, ибо боялись, что с их смертью

прекратится на земле человеческий ^род. Поэтому они

двинулись на запад в надежде найти в Калифорнии

женщин. Только Джонсону удалось пробраться через ве¬

ликую пустыню: двое его спутников погибли в пути. Ко¬

гда он встрегил нас, ему было уже сорок шесть лет. Он

женился на четвертой дочери Исидоры и Хейла, а
33. Джек Лондон. Т. XI.	513

старший сын его женился на твоей тетке, Заячья Губа,

на третьей дочери Весты и Шофера, Джонсон был силь-*

ный, волевой человек. Поэтому он отделился от Санта-'

Росов и образовал в Сан-Хосе племя Юта. Совсем не¬

большое племя — всего девять человек. Джонсон умер,

но благодаря его былому влиянию и здоровому по¬

томству племя Юта станет сильным племенем и

сыграет ведущую роль в возрождении цивилизации

на земле.
Нам известны еще только два племени: Лос*Анжели-

ты и Кармелиты. Кармелиты пошли от одного мужчины

и одной женщины. Мужчину звали Лопес, кожа у него

была смуглая, потому что дальние предки его были древ¬

ние мексиканцы. Он был пастухом на скотоводческих

ранчо за Кармелом, а его жена — горничная в большюм

отеле в Дель Монте. Семь лет мы ничего не знали о су¬

ществовании Лос-Анжелитов. У них там хороший край,

правда, слишком жарко. Я полагаю, что теперешнее

население земли составляет триста пятьдесят — четыре¬

ста человек, если, разумеется, не обитают еще где-ни^

будь крохотные племена. Но мы о них, во всяком случае,

не знаем. С тех пор, как Джонсон пришел к нам из

Юты, мы не имеем никаких сведений ни с востока,

ни из других мест. Тот огромный мир, который

я знал во времена своего детства и молодости,

исчез. Он перестал существовать. Я последний свиде¬

тель Алой Смерти, и только мне известны чудеса того

давно ушедшего мира. Люди, которые были всемогущи,

как боги, и владели землей, небесами и морями, ведут

теперь первобытный образ жизни на берегах калифор¬

нийских рек.
У	нас рождается много детей. Вот, к примеру, у твоей

сестры. Заячья Губа, их уже четверо. Людей становит¬

ся больше, и они снова готовятся к восхождению на вер¬

шины цивилизации. Настанет время, когда людям ста¬

нет здесь тесно, и они начнут расселяться, и можно ожи¬

дать, что через несколько сотен поколений наши далекие

потомки постепенно перевалят через Сьерра-Неваду п

с каждым новым поколением будут продвигаться по на¬

шему великому континенту на восток, заселяя все новые

и новые земли. Опять начнутся великие переселения

арийских народов.
514

Но это будет происходить медленно, очень медлен¬

но: слишком много предстоит сделать. События отбро¬

сили нас далеко назад. Если бы остался в живых хоть

один физик или химик! Но они погибли, а мы переза¬

были все, что знали. Шофер начал, правда, обрабаты¬

вать железо. Он смастерил кузнечный горн, которым мы

пользуемся до сего времени. Но он был ленив и, когда

умер, унес с собой в могилу все, что знал о металлах и

машинах. А мне бткуда было знать о таких вещах? Мое

дело — классическая философия, а не химия. Шофер на¬

учил нас только двум вещам: варить огненный напиток и

выращивать табак. И однажды, напившись, он убил Ве¬

сту. Я убежден, что он убил Весту в приступе пьяной же¬

стокости, хотя он всегда утверждал, что она упала в озе¬

ро и утонула.
Мальчики, я дам вам один совет: берегитесь знахарей.

Они называют себя докторами, принижая благородную

некогда профессию. На самом же деле они знахари,

шаманы, играющие на предрассудках и невежестве. Об¬

манщики и шарлатаны — вот кто они такие. А мы так

опустились, что верим их выдумкам. Их становится все

больше так же, как и нас,— они попытаются подчи-

нить нас себе. Так что помните: они обманщики и шар*

латаны. Посмотрите, например, на Косоглазого. Он

хоть и молод, но уже называет себя доктором. Он про¬

дает снадобья от болезней, обещает удачную охоту и хо¬

рошую погоду — за мясо и шкуры, посылает людям чер¬

ную палку, означающую смерть, и творит тысячу иных

мерзостей. Он говорит, что все может, а я утверждаю^

что он лжет. Я, профессор Джеймс Говард Смит, утвер¬

ждаю, что он лжет. Я говорил это ему в глаза. Почему

он не послал мне черную палку? Да потому, что на меня

его заклинания не действуют, и он отлично знает это*

А вот ты, Заячья Губа, настолько погряз в суевериях,

что умрешь от страха, если, проснувшись вдруг ночью,

найдешь подле себя такую палку. И ты умрешь не от

каких-то особых свойств черной палки, а потому, что ты

дикарь, невежественный, темный дикарь!
Знахарей надо уничтожать и открывать заново те

знания, которые люди утратили. Поэтому я снова по¬

вторяю вам то, что вы должны всегда помнить и пере¬

дать своим детям. Вы должны рассказать им, что, когда
515

огонь нагревает воду, в ней появляется удивительная

вещь, которая называется паром. Пар сильнее, чем де¬

сять тысяч человек, и может делать за них всю работу.

В вспышке молнии таится такой же сильный слуга че¬

ловека, издавна верный раб его, который снова должен

стать его рабом.
Совсем иная штука — алфавит. С помощью алфавита

я знаю, что означают особые маленькие знаки, тогда как

вы, мальчики, знаете только примитивное пиктографиче¬

ское письмо. В сухой пещере на Телеграф Хялл, куда я

захожу, когда наше племя спускается к морю, я спрятал

много книг. В них великая мудрость. Там же есть и ключ

к алфавиту, так что человек, знающий пиктографическое

письмо, может научиться читать книги. Когда-нибудь

люди снова будут уметь читать, и, если ничего не слу¬

чится с пещерой, они узнают, что некогда жил профес¬

сор Джеймс Говард Смит, который сохранил для них

мудрость древних.
Еще существовало одно хитрое вещество, которое лю¬

ди неизбежно откроют снова. Оно называется порохом.

С помощью пороха мы убивали на больших расстояниях

и наверняка. В земле имеются некоторые вещества, их

смеш*ивают в определенном соотношении, и тогда полу¬

чается порох. Я забыл, что это за вещества, а может

быть, никогда и не знал. И очень сожалею об этом.

Если бы я знал, я сделал бы порох, и убил бы Косогла¬

зого. и спас людей от суеверий...
—	Когда я вырасту, я отдам Косоглазому всех коз, и

мясо, и шкуры, которые я добуду, чтобы он научил меня,

как стать доктором! — заявил Хоу-Хоу.— И тогда все

будут уважать меня и слушаться. Люди будут кланять¬

ся мне.
Старик грустно кивнул головой и пробормотал:
—	Странно слышать остатки сложных форм арийской

речи из уст грязного маленького дикаря, одетого в зве¬

риные шкуры! Мир опрокинулся вверх дном. И причиной

всему чума.
—	А я не стану тебя слушаться,— гордо сказал Зая¬

чья Губа будущему знахарю.— Если я заплачу тебе, что¬

бы ты послал кому-нибудь черную палку, а он не умрет, я

убью тебя; запомни это, Хоу-Хоу!
—	А я сделаю так, чтобы дед вспомнил вещества, из
516

которых приготовляется порох,— сказал Эдвин негром¬

ко.— И тогда подчиню себе всех вас. Ты, Заячья Губа,

будешь сражаться за меня и добывать мясо, а ты, Хоу-

Хоу, по моему приказанию станешь посылать черную

палку, чтобы меня боялись. Если Заячья Губа попробует

убить меня, я прикончу его этим порохом. Нет, дед

не такой глупец, как вы думаете, и я буду слушать

его рассказы и когда-нибудь стану главным над

вами!
Старик печально покачал головой.
—	Снова изобретут порох. Это неизбежно: история

повторяется. Люди будут плодиться и воевать. С по¬

мощью пороха они начнут убивать миллионы себе по¬

добных, и только так, из огня и крови, когда-нибудь в

далеком будущем, возникнет новая цивилизация. Но что

толку? Как погибла прежняя цивилизация, так погибнет

и будущая. Потребуется, может бьггь, пятьсот тысяч Лет,

чтобы построить ее, но так или иначе она погибнет. Все

погибает и проходит. Не исчезнут только космическая си-

. ла и материя — они вечно движутся, взаимодействуют и
создают три непреходящих типа: священника, солдата

и правителя. Устами младенцев глаголет истина веков.

Одни будут сражаться, другие — молиться, третьи —

править, а остальные — большинство — трудиться в по¬

те лица и страдать, и на их кровоточащих трупах снова

и снова будут воздвигать то необыкновенное, чудесной

красоты здание, которое называется цивилизованным

государством. Оно будет расти, несмотря ни на что;

даже если не сохранятся спрятанные в пещере книги,

люди все равно откроют старые истины и начнут по¬

клоняться старой лжи и учить тому же своих детей.

Что толку?..
Заячья Губа вскочил на ноги и, быстро оглядев па¬

сущихся коз, посмотрел на заходящее солнце.
—	Старик с каждым днем становится все болтливее,—

сказал он Эдвину.— Пошли в становище!
Хоу-Хоу и Заячья Губа позвали собак, сбили коз

в стадо и погнали их к лесной тропе, а Эдвин остался

со стариком и помог ему идти. Когда они добрались до

железнодорожной насыпи, Эдвин остановился и посмот¬

рел назад. Заячья Губа и Хоу-Хоу с козами и собаками

пошли дальше. Эдвин смотрел на диких лошадей, спу¬
517

стившихся с холмов на песчаный берег. Табун был не¬

большой, десятка два голов — жеребята, годовики,

взрослые кобылицы, а у самой воды в пене прибоя стоял

великолепный жеребец — выгнув шею и поводя блестя¬

щими дикими глазами, он принюхивался к соленому за¬

паху моря.
—	Что там?—спросил дед.
—	Лошади,— отвечал мальчик.— В первый раз вижу

их на берегу. В горах развелось много кугуаров, и лоша¬

ди идут сюда.
Солнце склонялось к горизонту, затянутому беспоря¬

дочной грядой облаков, и красные лучи его веером рас¬

ходились по небу. А из белой пены разбивающихся о

берег волн выползали на черные камни морские львы;

они играли, дрались, любили и пели свою песнь, как и

тысячи веков назад.
*— Пойдем, дед,— позвал Эдвин.
И они зашагали вдоль полотна в лес вдогонку за ста¬

дом — одетые в шкуры,— старик и мальчишка.

ПРИМЕЧАНИЯ
ДЖОН-ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО
Повесть «Джон-Ячменное зерно» впервые напечатана в жур¬

нале «Сатэрдэй ивнинг пост» в марте — мае 1913 года и в том же

году вышла отдельным изданием (изд. Сенчури кампэяи, Нью-

Йорк).
Стр. 22. Гарфилд, Джеймс Абрам (1831—1881) — политиче¬

ский деятель США, участвовал в гражданской войне 1861—1865

годов на стороне северян; после войны осуществлял так называе¬

мую «реконструкцию» — реорганизацию южных штатов в услови¬

ях военной оккупации войсками северных штатов. Вскоре после

избрания в президенты был ранен одним из своих политических

противников и умер от ран.
Поль лс Шейю (1837—1903) — американский путешествен-

яик, известный своими экспедициями в Африку.
Уида —псевдоним английской писательницы XIX века Луизы

де ла Раме, перу которой принадлежит ряд романов, популярных

в конце века. В данпом случае, видимо, имеется в виду роман

Уайда «Синья» (1875).
«Альгамбра» — сборник сказок и очерков Вашингтона Ирвин¬

га (1783—1859), выдающегося американского писателя-романтика.
Оливер Твист — персонаж одноименного романа Ч. Диккенса.
«Приключения Перигрина Пикля» — роман известного англий¬

ского писателя Т. Смоллета (1721—1771).
519

Стр. 25. Ялик — маленькая двух- или четырехвесельная шлюп¬

ка, здесь снабженная парусами и выдвижным килем.
Выдвижной киль (шверт) — вертикальная деревянная или

металлическая пластина, опускаемая в воду через огражденную спе¬

циальным ящиком — колодцем—прорезь в днище судна для умень¬

шения его бокового сноса — дрейфа — под действием ветра. При

подходе к берегу выдвижной киль во избежание повреждения

обычно поднимают, втягивая его в колодец.
Яхта — судно, служащее для морских прогулок или спорта.

Здесь Дж. Лондон называет яхтой промысловое устричное судно,

имеющее парусное вооружение, выполненное по типу спортивных

яхт.
Фалинь — трос для привязывания шлюпки.
Стр. 26. Дюйм — мера длины, равная 25,4 миллиметра.
Карданов подвес — приспособление для сохранения непо¬

движности какого-либо предмета при качке судна, состоящее из

двух концентрических колец, имеющих диаметрально противопо¬

ложные оси вращения.
Морские карты — здесь карты английского частного изда¬

тельства Имрея, имеющие подкладку из плотной синей бумаги, и

матерчатую окантовку по краям.
Бризы — прибрежные, обычно не сильные ветры, меняющие

направление два раза в сутки. Дневной, или морской, бриз дует с

моря, ночной, или береговой,— с суши.
Ураганы — циклоны, то есть вихревые перемещения атмосфе¬

ры над земной поверхностью с движением воздуха от краев к

центру, в которых ветер достигает ураганной силы, то есть дует

со скоростью более 29 метров в секунду.
Шлюпки — собирательное назвайие всех мелких морских

судов.
Стр. 28. Шхуны — двух- и более мачтовые судна с косым па¬

русным вооружением.
Стр. 30. Румпель — рычаг, насаженный на верхнюю часть (го¬

лову) руля, с помощью которого руль поворачивают.
Шкоты — снасти д\я управления нижними углами парусов.
Выбрать — вытянуть, подтянуть к себе снасть или якорную

цепь. Выбрать шкоты — подтянуть шкоты.
Ярд — английская мера длины, равйая 3 футам, или 91,4 сан¬

тиметра.
Стр. 33. Шлюп — тип небольшого одномачтового парусного
520

судна с косым вооружен-ием, гафельным гротом, бушпритом и

большим кливером.
Стр. 35. Шаланды — несамоходные или самоходные мелкосидя¬

щие баржи, служащие для перегрузочных работ или отвозки грун¬

та от землечерпательных снарядов.
Г рот — здесь, то есть на шлюпе, самый большой косой четы¬

рехугольный парус, пришнурованный передней стороной к мачте.
Стр. 47. Кливьр — косой треугольный парус, поднимаемый над

носом судна между передним концом (ноком) бушприта и верх¬

ним положением — стеньгой передней мачты на снасти — штанге,

удерживающей ее спереди.
Стр. 52. Пришвартована — привязана тросами к берегу или

другому судну, здесь между двумя судами.
Стр. 53. Кокпит (буквально «петушиная яма») — открытый

сверху, обычно сообщающийся с каютной надстройкой вырез в

кормовой части палубы на небольших парусных судах и катерах.
Фальшборт — продолжение борта, возвышающееся по краям

открытых палуб для защиты от воды и предохранения людей от

падения за борт.
Фут — старинная мера длины, принятая и в настоящее вре¬

мя в США и Англии. 1 фут — 12 дюймам = 30,48 сантиметра.
Стр. 54. Форштевень — вертикальный брус, образующий ост¬

рие носа судна и соединенный внизу с килем (см. стр. 322).
Стр. 55. /’ифы —здесь расположенные в несколько рядов за¬

вязки на парусах; с помощью рифов при необходимости уменьша¬

ют площадь парусов. Брать рифы — уменьшать площадь парусов

с помощью рифов. Зарифленные паруса — паруса, на которых взя¬

ты рифы.
Стр. 57. Баркас (барказ) — большая многовесельная шлюп¬

ка, здесь небольшое парусно-гребное беспалубное рыбачье судно.
Рыбачий патруль — дозор, охраняющий места рыбных про¬

мыслов от браконьеров.
Стр. 73. Муссоны — ветры тропического пояса, дующие зимой

с материков на океаны, а летом — в обратном направлении. В за¬

падной части Тихого океана зимой дуют северо-западные, а ле¬

том — юго-восточные муссоны.
Промысловые флотилии — здесь зверобойные флотилии.
Стр. 74. Бак —носовая часть верхней палубы судна. В преж¬

ние времена бак обычно служил местом, где матросы собирались

для отдыха, так как здесь разрешалось курить. Под возвышенным

уступом в носовой части судна, называемым полубаком, обычно

располагались жилые помещения для матросов.
521

Баковые матросы — рядовые матросы, живущие на баке. Бо¬

лее квалифицированные матросы — рулевые — иногда жили на

корме вблизи командного состава.
Шкипер — сгарое судоводительское звание, капитан неболь¬

шого судна, обычно парусного.
Галеры — старинные гребные военные суда, гребцы которых

обычно набирались из невольников, военнопленных или заключен¬

ных (каюржников) и приковывались к своим местам. Сослать на

галеры — здесь в смысле обречь на тяжелый каторжный труд, на

изгнание.
Рифы — здесь гряда подводных камней или коралловых об¬

разований, скрытых под водой, а иногда едва выступающих над ее

поверхностью.
Сампаны — тип плоскодонного деревянного парусного судна,

распространенного на Дальнем Востоке, и в частности в Китае.
Стр. 76. /Сг/брм/с — общее жилое помещение для команды на

судне. На парусных судах обычно располагался в носовой части*
Стр. 77. Самисены и тайко — японские музыкальные инстру-

менгы.
Стр. 78. ...времена испанского владычества,— Лондон имеет в

виду эпоху первого освоения испанскими мореплавателями-авантю-

ристами Тихоокеанских архипелагов и Тихоокеанского побережья

Америки.
Стр. 79. Лоцман — человек, хорошо знакомый с условиями пла¬

вания в определенном, чаще всего прибрежном районе. Обязан¬

ность лоцмана—давагь советы капитану при проводке судна в

опасных и трудных местах, здесь при входе в порт и подходе к

причалу.
Стр. 81. Травить — ослаблять, отпускать снасть или якорную

цепь.
Штурвал — рулевое колесо с ручками, с помощью которого

поворачивается через специальную передачу — привод — руль

судна.
Стр. 82, Пассаты — постоянные и довольно сильные ветры,

дующие в океанах. Направление их хотя и не всегда строго по¬

стоянно, но сохраняется в определенных пределах (к северу от

экватора наблюдаются преимущественно северо-восточные, а к югу

от экватора — юго-восточные пассаты).
Стр. 86. Крючник — здесь матрос на речном пароходе, в
522

обязанности которого входит подтягивать судно к пристани

багром.
Стр. 89. Темали — мексиканское национальное блюдо наподо¬

бие голубцов.
Стр. 90. «Знатная леди и Джуди оТреди во всем остальном

равны» — строка из стихотворения английского поэта Р. Киплинга
(1865-1936).
Стр. 104. Генри Клей (1777—1852) — американский политиче¬

ский деятель, представитель экспансионистски настроенных кругов

американской буржуазии.
Стр. 108. Береговые знаки — приметные знаки, точно обозна¬

ченные на карте и служащие для ориентации мореплавателей.
Удалиться под ветер — изменить курс судна, отвернуть носом

от линии ветра в ту сторону, куда он дует.
Раздернуть шкоты — совсем отпустить шкоты, чтобы паруса

(здесь передние) свободно заполоскали и. не мешали повороту суд¬

на в ту сторону, откуда дует ветер.
Стр. 110. Шпринт (шпринтов)—наклонный шест, упираю¬

щийся одним концом в нижнюю часть мачты, а другим — в верх¬

ний задний }тол пришнурованного к ней косого четырехугольного

паруса, который он растягивает по диагонали.
Лечь в дрейф — не становясь на якорь, убрать паруса или

так расположить их, чтобы они не сообщали судну движение,

а на судне с механическим двигателем остановить машину

либо, оставаясь на одном месте и слегка работая машиной, удер¬

живать нос судна лротив ветра и волны.
Стр. 111. Фалы —снасти для подъема парусов и удержания

их в требуемом положении. Обычно фалы проводят вдоль мачты.
Стр. 112. Спенсер, Эдмунд (1552—1599) — известный ан¬

глийский поэт, автор поэмы «Королева Фей», навеянной сюжета¬

ми рыцарских романов.
Стр. 119. Миля (морская) — основная единица длины на мо¬

ре, равная одной минуте (1') дуги земного меридиана, или

1 852 метрам. В США длина морской мили принимается равной

1 853,2 метра. Статутная (сухопутная) миля — единица длины,

принятая в Англии и США для измерения расстояний на суше и

равная 1 609 метрам.
Стр. 121. Шерлок Холл1С — гениальный сыщик, герой расска¬

зов английского писателя А. Конан-Дойля (1859—1930).
«Сартор Резартус» — книга английского писателя Т. Карлей-

ля (1795—1881), выдающегося стилиста.
Стр. 127. «Титаник» — океанский пассажирский пароход, по¬
523

гибший в 1912 году в Северной Атлантике вблизи острова Нью¬

фаундленд в результаге столкновения с плавучей ледяной горой —

айсбергом.
Стр. 143. Рундук — сундук, ящик с крышкой для хранения

личных вещей.
Стр. 143. Лавировать — двигаться зигзагами. На парусных

судах лавирование применялось для того, чтобы идти против вет¬

ра, имея ветер то слева, то справа.
Коралловые моря — иногда употребляемое общее название

морей юго-западной часги Тихого океана, изобилующих коралло¬

выми островами, атоллами и рифами.
а— дежурство на судне, дежурная смена. Стоять на

вахте — находиться на дежурстве.
Боиман — старшина так называемой палубной (в отличие от

машинной) команды на судне, то есть непосредственнъш началь¬

ник всех матросов.
Стр. 146. Сажень (морская или английская)—равна 6 футам,

или 1,83 метра.
Стр. 151. Гашиш — сильный наркотик; Лондон подразумевает

состояние, коюрое наступает после приема гашиша.
Стр. 157. Конт, Огюст (1798—1857) — философ, создатель

так называемого позитивизма, идеалистической философской си¬

стемы, распространенной в конце XIX века.
Стр. 159. Конфуций — китайский философ, живший в VI —

V вв. до й. э.
Стр. 161. Уильям Джеймс (1842—1910)—американский пси¬

холог, автор «Философии эволюции» (1879) и «Принципов пси¬

хологии» (1890).
Стр. 162. Экклезиаст — буквально «возвещающий», греческое

название книги библии «Проповедник», которую легенда припи¬

сывает царю Соломону (XI—X век до н. э.).
Шопенгауэр, Артур (1788—1860)—немецкий реакционный фи¬

лософ, убежденный пессимист. Отрицал научное познание и по¬

нятие исторического.
Стриндберг, Август (1849—1912)—шведский писатель. Ост¬

рая критика капитализма сочеталась у Стриндберга с проповедью •

воинствующего индивидуализма. Реалистические тенденции в твор¬

честве Стриндберга боролись с сильными декадентскими влия¬

ниями.
Толстой — Л. Н. Толстой. Его идеи были широко известны в

интеллигентских кругах США начала XX века прежде всего бл?1-
524

годаря дея1ельнос'1и писателя Д. Хоуэллса, высоко ценившего

Толстого.
Ницше, Фридрих (1844—1900) — немецкий писатель и фило¬

соф, создатель крайне реакционного учения о «сверхчеловеке», по

мнению Ницше, призванном господствовать над другими людь¬

ми. В начале XX века Ницше воспринимался прежде всего как

проповедник анархической свободы «сильной личности».
Ричард Хоуви (1864—1900) — американский поэт и литера¬

турный критик.
Стр. 163. Гедонизм — философия, считающая смьюлом суще¬

ствования наслаждение.
Аристофан (ок. 446—385 гг. до н. э.) — великий греческий

драматург, автор комедий.
Стр. 167. «Битва при Сантьяго» — сражение у испанского

укрепления Сантьяго, решившее победу американцев над испан¬

цами на кубинском фронте испано-американской войны 1898 года.
Памперо — местное название сильных холодных ветров, дую¬

щих в районе устья реки Рио де Ла-Плата в юго-западном направ¬

лении из южноамериканских степей — пампасов — в период с

июля по сентябрь.
СМИРИТЕЛЬНАЯ РУБАШКА
Роман «Смирительная рубашка» впервые публиковался в жур¬

нале «Америкен сандей мансли мэгэзин» с сентября 1914 года по

октябрь 1915 года. Отдельным изданием роман вышел в 1915 году

(изд. Макмиллан, Нью-Йорк). Роман выходил под названием

«Странник по звездам». В более поздних изданиях роман называл¬

ся «Смирительная рубашка» с подзаголовком «Странник по

звездам».
К атому роману нельзя подходить как к историческому пове¬

ствованию. Приключения предков Стендинга в далеком прош¬

лом— это фантазии на исторические темы, не претендующие на

точность и достоверность. Их надо понимать как поэтический вы¬

мысел писателя, кое в чем связанный с подлинными историческими

событиями, с которыми Лондон обращается весьма вольно. Исклю¬

чение согтавляст только рассказ о гибели каравана переселенцев

от рук мормонов и индейцев: он написан на основании точных

исторических данных и реально воспроизводит один из жестоких

эпизодов исторического прошлого США.
Заблуждения Лондона, увлекавшегося антинаучными теория¬

ми о «превосходстве» белого человека над другими народами ми¬

ра, сказываются в этсм романе особенно остро, как и увлечение
525.

модным в США в начале века мистическим учением о «переселе¬

нии душ».
Стр. 172. Вордсворт» Уильям (1770—1850) — выдающийся

английский поэт-романтик.
Стр. 175. Вашингтон, Джордж (1732—1799) — политический

деятель и первый президент США, много путешествовал в юности.
Сражался в рядах революционной армии,— Имеется в виду

война за независимость (^ША 1775—1783 гг; ...воина 1S12 года-^

война с Англией; сражался,,, на Филиппинах — война, которая

развернулась в 1901 году; США захватили Филиппины, уничто¬

жив Филиппинскую республику.
Стр. 197. -Агорафобия — заболевание, выражающееся в том,

что больной боится пространства, теряет возможность передви¬

гаться.
Стр. 209. Башня Давида, Яффские ворота — архитектурные

памятники древнего Иерусалима.
Самария — город-государство на территории древней Пале¬

стины.
Стр. 210. Евангелие от Луки — вариант предания о Христе^

приписываемый легендарному последователю Христа, Луке.
Иерихон — город в древней Палестине.
Стр. 211. Голгофа — место казни преступников в древнем

Иерусалиме. По преданию, здесь был распят Иисус.
Стр. 213. Хаас — известный летчик начала XX века.
Cl р. 213. Новый Иерусалим — понятие, распространенное в

богословской христианской литературе; христианский идеал пра¬

ведной жизни, иногда это понятие распространяется на загробную

жизнь.
Стр. 216. Сгейтон А/озес — душевнобольной; его бредовые

видения были использованы для попытки доказать реальность «пе¬

реселения душ». Мозес настаивал на том, что он уже существовал

в образе названных им исторических личностей.
Полковник Дерош — экспериментатор-дилетант, во многом

шарлатан, автор книг, посвященных доказательству теории «пере¬

селения душ».
Стр. 247. Недостаточное знание французского средневековья

толкнуло Лондона на то, что он дал персонажам фамилии изве¬

стных французских писателей: де Сен Мор» Жуанвиль, Вилларду-*

вн, Гонкур — фамилии, известные из истории французской литера¬

туры.
Стр. 261, Ломброзо, Цезарь (1836—1909) — врач, создатель

теории так называемой «врожденной преступности»; определял
526

«врожденную преступность» по ряду внешних признаков человека,

создававших, по его мнению, тот или иной «преступный тип».
Стр. 266. Ясфи —один из поселков мормонов (религиозной

секты). Мормоны навлекли на себя гонения со стороны государ¬

ственных и церковных кругов США; изгнанные в пустынные тер¬

ритории, мормоны заселили и обработали их.
Когда в середине XIX века через территории мормонов дви¬

нулись на Запад переселенцы из других штатов, мормоны встре¬

тили их враждебно.
Стр. 270. Бригем Юнг—руководитель мормонов.
Стр. 275. Божий град — религиозное понятие древнего хри-.

стианства; представление о загробной жизни, уготованной правед¬

никам. Дальше Лондон вводит читателя в переживания христиан¬

ского отшельника, последователя Ария, александрийского священ¬

ника (IV в. н. 9.).
Сабеллмаям^Л! — одно из вероучений раннего христианства,

отвергнутое официальной церковью как ересь.
Собор в Никее — совещание представителей различных хри¬

стианских церквей (325 г.), на котором определились непримири¬

мые противоречия между большинством христианских общин и

Арием.
Император Константин — деятельно участвовал в церковной

борьбе, стремясь подчинить себе вождей церкви.
Стр. 278. Бергсон Анри (1859—1941)—французский фило¬

соф-идеалист, создатель так называемого интуитивизма ^ реак¬

ционной философской системы, проникнутой глубоким пессимиз¬

мом.
Стр. 283. Ли — один из руководителей мормонов.
Стр. 319. Лига — старинная мера расстояния. Одна морская

лига равна 3 морским милям, или 5,56 километра.
Стр. 321. Голконда — сказочная страна, одно из фантастиче¬

ских географических понятий, созданных в средние века. В основе

слова лежит какое-то искаженное название одной из стран Юго-

Восточной Азии.
Суперкарго — лицо на судне, ведающее приемом и сдачей гру¬

зов.
Стр. 322. Киль — продольный брус в нижней части судна, про¬

стирающийся от носа до кормы и служащий основанием, к ко¬

торому крепятся остальные детали корабельного скелета —

набора.
бейдевинд — курс судна, при котором ветер дует ему не-
527

сколько спереди. Различают полный бейдевинд, когда ветер почти

боковой, и крутой бейдевинд, когда судно идет под более острым

(порядка 45®) углом к линии ветра.
Румб — деление окружности горизонта, принятое в старых

морских компасах 1 румб равен Уъ2 части окружности, или углу в

одиннадцать с четвертью градуса. Это деление сохранилось и в со¬

временных морских компасах наряду с делением окружности

на 360®, так как удобно для приближенной оценки направ¬

ления.
Ближе к ветру — то есть к направлению, откуда дует ветер.
Галион — тип больпюго парусного судна, распространенный

в Испании и служивший главным образом для перевозки из Мекси¬

ки и Перу в Европу полезных ископаемых.
/Слипер — судно, принадлежащее к самому быстроходному

классу парусн!»1х судов. Клиперы имели острые образования кор¬

пуса и огромное количество парусов, которые редко убирались да¬

же при штормосых ветрах. Так называемые «чайные клиперы» для

перевозки срочного и дорогого груза чая из Китая и Цейлона в

Европу в погоне за премиями, выплачиваемыми торговыми фирма¬

ми за быстрейшую доставку груза, достигали на этих переходах

огромных скоростей, которые и в наше время доступны еще далеко

не всем судам с механическими двигателями, так как для их до¬

стижения необходимо затрачивать очень много топлива.
Оверштаг — поворот на парусном судне, при котором оно пе¬

ресекает линию ветра носом.
Фордевинд — поворот на парусном судне, при котором оно

переходит линию ветра кормой. Словом фордевинд называют так¬

же курс судна, при котором ветер совершенно попутный, то есть

дует ему прямо в корму.
Бушприт — наклонный или горизонтальный стержень, тор¬

чащий с носа судна и служащий для крепления тросов — штагов,—

удерживающих мачту спереди, и вынесения вперед косых треу¬

гольных парусов — кливеров и стакселей.
Фок-мачта — передняя мачта на двух- и более мачтовом

судне.
Ванты — снасти, удерживающие с боков мачты и их верхние

продолжения — стеньги.
Я/гаги — снасти, расположенные в продольной плоскости суд¬

на и удерживающие спереди мачты, их верхние продолжения —

стеньги и бушприт.
Ют — кормовая часть верхней палубы.
Шкафут — 3p,tcb средняя часть верхней палубы,
528

Стр. 323. Клотик — точеный деревянный кружок, надеваемый

на верхушку топ-мачты для защиты ее от проникновения влаги

вдоль слоев дерева.
Марс (марсовая площадка) — на парусных судах площадка,

устроенная в месте соединения мачты с ее верхним продолже¬

нием — стеньгой — и служащая для разноса в сторону бортов суд¬

на снастей — сгень-вант,— удерживающих последнюю с боков.
Стр. 324. Галлон — английская мера сыпучих и жидких грузов,

равная 4,54 литра.
Стр. 327. Джонка — китайское судно с двумя мачтами, имею¬

щими по одному парусу.
Стр. 353. Топсель — треугольный или четырехугольный до¬

полнительный косой парус, поднимаемый выше основного четырех¬

угольного косого гафельного паруса, пришнурованного передней

кромкой — шкаториной — к мачте.
Стр. 363. В этом эпизоде Лондон соединяет христианскую ле¬

генду об Иисусе, собыгия которой относятся к I веку н. э., и скан¬

динавские сказаиия VIII—X веков.
Рагпар Лод6ро1 — историческое лицо, один из норвежских ви¬

кингов X века. Здесь сказывается характерное для Лондона отож¬

дествление культуры древнегерманских континентальных племен

начала нашей эры с гораздо более поздней культурой средневеко¬

вых скандинавов.
Стр. 365. Один — верховное божество в мифологии древних

скандинавов.
Стр. 366. Золото Нифлунгов.— Лондон вспоминает о цикле

героических песен о Нифлунгах, который входит в так называемую

Старшую Эдду — великий памятник древнеисландского эпоса,—

дошедшую до нас в записях XII века. Песни о Нифлунгах в конеч¬

ном счете связаны с историческими событиями V века — гибелью

бургундского королевства под ударами гуннского нашествия.
Стр. 368. Римские легионы.,, отбросили нас назад к гуннам,—

Одна из многих в этой книге исторических ошибок Л9ндона: гун¬

ны в I веке н. э. кочевали еще в Сибири.
Стр. 369. Ирод Антипа — правитель Иудеи (I век до н. э.—

I в. н. э), поставленный и поддерживаемый римлянами, которые

к тому времени овладели этой частью Ближнего Востока.
Стр. 372. Гибермм — римский император (42 г. до н. э.—

37 г. н. э.).
Тетрарх, этнарх — государственные должности, установлелные

в странах Ближнего Востока еще до римского завоевания. .Римляне

сначала сохранили их.
529

Стр. 373. Нифлгейм — преисподняя; Муспелль — пожар, в ко¬

тором погибнет мир; Валгалла — чертог в обиталище богов, Асгар-

де. куда валькирии — девы-воительницы — уносят с поля боя души

воинов, павших в битве. Фенрир (или Фенрис) — сказочный boaKi

воплощение зла. Локи—бог зла и огня, Иотуны — великаны, с

которыми борются боги. Тор — бог-громовик.
Стр. 375. Тевтобург	лесистой области ^а Рейном.
Стр. 382. Иоанн — согласно легенде, один из предшественни¬

ков Иисуса.
Иродиада (I в. до я. э. — I в. н. э.)—уличенная в разврате

проповедником христианского учения Иоанном, добилась его казни.

Предания рассказывают о ее коварстве и красоте.
Стр. 384. Саддукеи — религиозно-политическое консерватив¬

ное движение в Древней Иудее, боровшееся против фарисеев, объ-

единявших наиболее зажиточные торговые и финансовые круги

древнееврейского рабовладельческого государства.
Синедрион — Совет старейшин в Иудее, представлявший выс¬

шую рабовладельческую торговую знать Иудеи. Во главе синед-*

риона стоял «первосвященник» — верховный представитель иудей¬

ского жречества. Созданный в III веке до н. э., синедрион сохра¬

нял некоторые свои права и в эпоху римского владычества. С I в.

до н. э. по I в. н. 9. яв\ялся верховным судом в Иудее.
Стр. 396, /^агАлепсия — состояние полной неподвижности с

характерным застыванием человека в принятой или искусственно

приданной ему позе. Сторонники различных антинаучных теорий

на рубеже XIX—XX веков полагали, что во время припадка ка¬

талепсии сознание больного работает особенно напряженно, приоб¬

ретает способность ясновидения.
Стр. 401. Бриг — двухмачтовое парусное судно с прямым па¬

русным вооружением.
Стр. .402. Зюйдвестка — непромокаемая, из промасленной тка¬

ни шляпа с откидывающимися спереди широкими полями. Наде¬

вается в непогоду и хорошо предохраняет от попадания брызг за

воротник.
Такелаж — совокупность всех снастей на судне. Различают

бегучий гакелалс — совокупность всех подвижных снастей, служа¬

щих для маневров с парусами и проходящих через блоки, а также

стоячий такелаж — совокупность всех неподвижных снастей, слу¬

жащих главным образом для крепления рангоута, то есть мачт^^

стеньг, бушприга и т. п.
Реи — длинные горизонтальные поперечины, подвешенные за
530

середину к мачтам и служащие для крепления прямых трапецие¬

видных парусов на мачтах с прямым парусным вооружением.
Стр. 403. Грот-мачта — здесь, то есть на двух- и трехмачто¬

вых судах, вторая мачта от носа судна. На полуторамачтовых су¬

дах с парусным вооружением типа кеча и йола, у которых задняя

мачта значительно меньшего размера, грот-мачтой называют глав¬

ную, то есть переднюю, мачту.
Тали (по-сухопутному — полиспаст) — приспособление, состоя¬

щее из двух блоков — подвижного н неподвижного,—соединенных

между собой тросом.
Стр. 404. Загребной — гребец, сидящий на загребных веслах,

то есть на первой паре весел, считая от кормы шлюпки. По этому

гребцу равняются все остальные.
Шпангоуты — поперечные ребра корабельного скелета — на¬

бора.
Бимсы — поперечные связи судна, на которые сверху насти¬

лается палуба.
Стр. 408. Счисление — определение места судна на карте пу¬

тем расчета пройденногб расстояния и направления.
Стр. 409. Узел —здесь единица скорости на море,, равная од¬

ной миле (1 852 метра) в час.
Стр. 411, Плавучий якорь — любой предмет (обычно паруси¬

новый мешок или щит с распорками), имеющий большое сопротив¬

ление движению в воде и спущенный с судна за борт на тросе с

тем, чтобы при стоянках в открытом море на больших глубинах

удерживать его нос против ветра и волны.
Стр. 413. Кормовое весло — весло, выполняющее роль руля.

Обычно применялось на промысловых судах, так как по сравне¬

нию с обычным рулем обеспечивает большую маневренность.
Стр. 422. Флагшток — древко, на котором поднимается флаг.
Гарпун — тяжелая острога для боя китов и крупного мор¬

ского зверя, имеющая острый наконечник с отогнутыми назад зубь¬

ями, которые, попадая в тело животного, увязают в нем и не вы¬

ходят обратно.
Стр. 423. Стаксели — косые треугольные паруса, поднимаемые

на штагах — снастях, удерживающих спереди мачту.
Стр. 424. Квартердек — приподнятая кормовая часть верхней

палубы.
Стр. 434. Паскаль, Блез (1623—1662) — выдающийся фран¬

цузский мыслитель и ученый, автор ряда сочинений, посвященных

проблемам морали.
Стр. 436. Арийский владыка в Древнем Египте — обычная
531

для Джека Лондона ошибка: история не знает никаких «арийских

владык», которые строили бы пирамиды в Египте. Д. Лондон, на¬

ходясь под известным воздействием реакционных извращений ис¬

тории в духе националистического мифа о превосходстве «арий-

ских)» народов, создает здесь и дальше фантастическую картину

передвижения и расселения народов в древнем мире.
Потомки родов Асгарда и Ванагейма — подразумеваются гер¬

манские племена и их движение из Центральной и Северной Евро¬

пы на юг в конце старой эры и в последующие столетия — в эпоху

так называемого «переселения народов». Возможно, что на эти

идеи Лондона повлияли произведения датского писателя Иоганне¬

са Иенсена (1873), проповедовавшего теорию возрождения «гер¬

манской расы» в США в ходе смешения англосаксов, немцев,

скандинавов и голландцев.
Стр. 445. Руфь — героиня одного из библейских преданий;

Изольда — действующее лицо известного рыцарского романа «Три¬

стан и Изольда», сложившегося в основной редакции к XII веку.

Елена — Елена прекрасная древнегреческих преданий; Покахон-

тас — реально существовавшее лицо, дочь I индейского вождя Поу-

хеттена, крестившаяся и вышедшая заму:^ за англичанина, герои¬

ня ряда произведений американской литературы.
Стр. 449. Иштар, Эа — божества народностей, населявших

древнее Междуречье — районы рек Тигра и Евфрата. Об одном

из этих народов — древних шумерах — Лондон упоминает ниже.
Митра—культ Митры, о котором упоминает Лондон, сложился

у народов Древнего Ирана и Индии.
Бодисатва — идеальный богочеловек в религиозных учениях

Индии и Тибета, распространившихся затем по многим странам

Дальнего Востока.
Шамашнапиштин (Утнапиштим) — герой древневавилонского

сказания, повествующего о великом потопе, из которого спасся

Утнапиштим. Между древневавилонским эпосом и библейским рас¬

сказом о потопе и Ное действительно много общего, что объясняет¬

ся тесной исторической связью Древней Иудеи и государств, суще¬

ствовавших в долине Евфрата и Тигра.
Сыновья Сима — семитские племена Древнего Востока.
Стр. 450. Эссир и ванир—по древнескандинавской мифологии,

богоподобные существа. В эпоху Лондона некоторые буржуазные

ученые видели в них обожествление древних германских племен, от

которых произошли германские народности раннего средневековья.

Перечисляя персонажи древнескандинавской и древнегерманской

мифологии, Лондон с ошибками излагает те взгляды на нее, кото¬
53:?

рые были распространены в его время. Хельгейм — в произволь¬

ном истолковании Лондона — название преисподней. Мысли Лон¬

дона о зависимости древневосточной мифологии с ее «ангелами»

(сказочными крылатыми существами) от мифологии германских

народов совершенно неосновательны.
Многие из персонажей древнескандинавской мифологии, о ко¬

торых рассуждает Лондон, появились в ней сравнительно поздно —

в ту эпоху, когда христианство уже восторжествовало в большин¬

стве стран Западной Европы.
Билакд — точнее Велунд--герой песни Старшей Эдды. В ней

повествуется о том, как князь племени ниаров (у Лондона оши¬

бочно— Нидов) Нидудр обманом завладел кузнецом-волшебни-

ком Велундом и искалечил его, чтобы он не сбежал из плена.
Илъмаринен — персонаж финской мифологии, легендарный

кузнец-силач.
Стр. 451. Сигмунд и Синфьотли — герои древнескандинавских

и древнеисландских преданий о роде Вольсуягов.
Сома — божественная влага в индийской мифологии. Это поня¬

тие не имеет ничего общего с легендой о чаше Грааля, которая

вплелась в кельтские предания о британском вожде Арториксв

(VI век н. э.) — «короле Артуре»,— сказочном герое многочислен¬

ных рыцарских романов, возникших первоначально на территории

средневековой Франции.
Стр. 452. Царица Савская — легендарная властительница

древнего аравийского государства, упоминаемая в библии; Клео¬

патра—последняя властительница Египта из династии Птолемеев

(I в. до нашей эры); Эсфирь — по библейскому преданию, мудрая

и энергичная женщина; Мария Богоматерь — по евангельской ле¬

генде, мать Иисуса; Мария Магдалина — по той же легенде, блуд¬

ница, уверовавшая в Иисуса и ставшая праведницей; сестры Мария

и Марфа — персонажи библейской притчи, в которых воплощены

резко отличающиеся друг от друга женские характеры. Брунгиль*

да— героиня древнегерманских и скандинавских сказаний, пове¬

ствующих о ее страсти к богатырю Сигурду (в более поздних

средневековых немецких переработках Зигфриду). Джиневра — су¬

пруга сказочного короля Артура, полюбившая его рыцаря Лансе¬

лота, что стало причиной войны между Артуром и Ланселотом.

В этой войне погибло могущество рыцарей Круглого Стола, объ¬

единявшихся вокруг Артура. Элоиза — историческое лицо, знат^

ная француженка, полюбившая выдающегося средневекового фи¬

лософа Абеляра; их любовь стала причиной несчастий, обрушив-
533

шихся на Абеляра, //иколег — героиня рыцарской повести XII ве¬

ка «Окассен и Николет». Ева — по древневосточной легенде, повто¬

ренной в библии, праматерь человечества.
Стр. 453. Лилит — согласно древневосточной легенде, возлюб¬

ленная Адама; i4crapra — одна из форм имени богини плодородия

и любви у народов Древнего Востока.
Стр. 460. «Махабхарата» — великий памятник древнеиндий¬

ской эпической поэзии. Ее основные эпизоды были записаны в

X—VIII веках до н. э.
АЛАЯ ЧУМА
Повесть «Алая чума» впервые опубликована в журнале «Аме¬

рикен сандей мансли мэгэзин» в июне — сентябре 1913 года.

Отдельным изданием повесть вышла в 1915 году (изд. Макмил¬

лан, Нью-Йорк).

СОДЕРЖАНИЕ
Джон-Ячменное зерно. Перевод В. Лимановской « « • •	5
Смирительная рубашка. Перевод Т, Озерской	171
Алая чума. Перевод А Злобина , 		467
Примечания • 				319

ДЖЕК ЛОНДОН

Собрание сочинений

в 14 томах. Том XI.
Редакторы

М. Каи и И. Гурова.
Иллюстрации художника

П. Пинкисевича.
Оформление художника

Б. Маркевича.
Технический редактор

А. Шагарина.
Подп. к печ. 8/Vin 1961 г. Тираж

350 ООО экз. Изд. № 1432. Заказ 1572.

Формат бум. 84X1081/32. Бум. л. 8,375.

Печ. л. 27,47 + 4 вклейки (0,41 печ. л.).

Уч.-изд. л. 29.08. Цена 90 коп.
Ордена Ленина типография газеты

«Правда» имени И. Б. Сталина.

Москва, улица «Правды», 24.