/
Author: Уорсли Л.
Tags: нравы и обычаи в частной жизни история художественная литература историческая литература
ISBN: 978-5-00131-232-1
Year: 2021
Text
УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
НАЦИОНАЛЬНОЙ ОДЕРЖИМОСТИ
Ɇɨɫɤɜɚ
УДК 392.2
ББК 63.3. - 7(4Вел)
У64
Lucy Worsley
A VERY BRITISH MURDER
Text © Lucy Worsley 2013
This book is published to accompany the television series entitled
A Very British Murder, first broadcast on BBC4 in 2013.
Published in the Russian language by arrangement with BBC Books,
an imprint of Ebury Publishing and Synopsis Literary Agency
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd. , 2020
Перевод с английского Елены Осеневой
Уорсли Л.
Чисто британское убийство/ Удивительная история националь-
ной одержимости / Люси Уорсли ; [пер. с англ. Е . Осеневой]. —
М.: Синдбад, 2021.
— 320с.:ил.
ISBN 978-5 -00131-232-1
В этой книге Люси Уорсли, английский историк, автор целого
ряда бестселлеров на исторические темы, рассказывает, как
убийство — темное, постыдное деяние, последнее средство
отчаявшихся или подлое оружие негодяев — стало британской
национальной одержимостью. Она показывает, как это увле-
чение привело к возникновению целого нового мира развле-
чений, включающего детективные романы и пьесы, живопись
и кинофильмы, поэтические произведения и документальную
криминальную журналистику. У нее получилась захватывающая
история о том, как преступление превратили в искусство.
УДК 392.2
ББК 63.3. - 7(4Вел)
Правовую поддержку издательства осуществляет
юридическая фирма «Корпус Права»
ISBN 978-5-00131-232-1
© ɂɡɞɚɧɢɟɧɚɪɭɫɫɤɨɦɹɡɵɤɟɩɟɪɟɜɨɞɧɚɪɭɫɫɤɢɣ
ɹɡ ɵɤ ɨɮɨɪɦ ɥɟɧ ɢ ɟɂ ɡɞɚɬɟɥ ɶɫɬɜ ɨ©ɋ ɢ ɧɞɛɚɞa
У64
16+
Убийство багровой нитью проходит
сквозь бесцветную пряжу жизни, и наш
долг — распутать эту нить, отделить ее
и обнажить дюйм за дюймом1.
Шерлок Холмс
1
Артур Конан Дойл. Этюд в багровых тонах. — Здесь и далее ци-
тируется в переводе Н. Треневой. (Здесь и далее, если не указано
иное, — прим. ред.)
7
ВВЕДЕНИЕ
Воскресный день, по преимуществу предвоенный.
Забравшись с ногами на диван, водрузив на нос очки,
вы раскрываете The News of the World. Чашка крепко-
го буро-коричневого чая создает верный настрой.
Мягкие диванные подушки, уютно потрескивающий
в камине огонь. Теплая, чуть затхлая атмосфера.
О чем хочется почитать в такой отраднейшей обста-
новке? Конечно же, об убийствах!
Джордж Оруэлл. Закат английского убийства (1946)
Вэссе «Закат английского убийства» Джордж Оруэлл
описывает наиболее убедительный и привычный
нам тип убийцы — в идеале это адвокат или доктор, гла-
ва местных консерваторов или непримиримый борец за
трезвый образ жизни. К преступлению его приводит
страсть к секретарше, но основной побудительной при-
чиной становится страх общественного осуждения: ему
легче отравить собственную жену, чем перенести скан-
дал развода с ней. Архетип убийцы, по Оруэллу, —
маленький человек, заблудший, но тихий и респекта-
бельный, весьма похожий на доктора Криппена1
.
1
Доктор Криппен, чье имя стало нарицательным, в 1910 году после
нашумевшего процесса был казнен за убийство жены.
8
чисто британское убийство
Но так было не всегда. В конце XVIII — начале
XIX века убийца представал в глазах публики фигурой
скорее героической, окруженной неким романтическим
ореолом, — благородным разбойником или же, возмож-
но, харизматичным заядлым преступником, раскаиваю-
щимся на эшафоте. Нередко таких преступников удава-
лось лицезреть собственными глазами на многолюдных
и пользовавшихся особой популярностью в народе пуб-
личных казнях. Напротив, в наши дни излюбленный тип
воображаемого преступника — фигура куда менее уют-
ная и вполне устрашающая, никак не вписывающаяся в
картину Оруэлла. Романные преступники теперь — это
психопатичные серийные убийцы и отрицающие все и
вся нигилисты, совершающие преступления немотиви-
рованные и оттого более страшные.
Моя книга — не о реальных убийцах и посвящена не
истории преступлений, хотя в ходе повествования мы
неизбежно будем этого касаться. Я собираюсь исследо-
вать то удовольствие, с каким британцы воспринимают,
поглощают и усваивают идею убийства как такового, —
явление, возникшее в начале XIX века и сохранившееся
по сей день.
Соответственно ставим мы и временные рамки, озна -
меновывать которые призваны писатели. Начнем мы с
Томаса Де Квинси, писателя Георгианской эпохи, автора
эссе «Убийство как одно из изящных искусств». Источ-
ником вдохновения ему послужили относящиеся к
1811 году так называемые убийств а на Рэтклиффской
дороге, положившие начало мрачной связи между живо-
писаниями убийств и взлетом газетных тиражей. Закон-
чим же книгу мы, обратившись к эссе Оруэлла, в кото-
ром он сокрушается о падении «качеств а» британских
убийств и распространенности преступника иного ро-
да — более жестокого, пренебрегающего хорошими
9
ВВЕДЕНИЕ
манерами, преступника «американизированного». Оба
писателя, разумеется, рассматривают наслаждение убий-
ством, смакование его как повод для сатиры и в то же
время как дело прибыльное и коммерчески весьма
успешное.
В Викторианскую эпоху чем дальше, тем больше по-
пулярность приобретали биографии убийц. В 1849 году
целых два с половиной миллиона читателей соблазни-
лись покупкой скоропалительно состряпанных «подлин-
ных мемуаров» Марии Мэннинг, «леди Макбет из Бер-
мондси»,
причастной к убийству собственного
любовника, чье тело они с мужем погребли под полом
кухни. В разгар холерной эпидемии все умы занимала
история Мэннинг. Казнь ее собрала толпы зрителей, в
числе которых был и Чарльз Диккенс, ужаснувшийся
увиденному и тем не менее использовавший Марию в
качестве прототипа убийцы в своем «Холодном доме».
Казнь Марии Мэннинг — один из последних случа-
ев, когда публичному лишению жизни через повешение
подверглась женщина. Впоследствии публика могла ли-
цезреть фигуры убийц в псевдонаучном Кабинете срав-
нительной физиогномики, известном также как Комна-
та ужасов Музея мадам Тюссо. До сих пор можно
наблюдать сцены знаменитых преступлений в представ-
лениях уличного театра, на лондонских подмостках, в
спектаклях театра кукол. Убийства превратились в пред-
мет купли-продажи, как, например, мои любимые кера-
мические фигурки в виде домов, ставших местом гром-
ких убийств.
Собирая материал для книги, я одновременно снима-
ла телесериа л на ту же тему, с особенным удовольствием
запечатлевая причудливые и разнообразные артефакты,
порожденные интересом общества потребления к убий-
ству и откликом на него. Со странным трепетом вертела
10
чисто британское убийство
я в руках весы, на которых отмерял дозу опиума при-
страстившийся к нему Томас Де Квинси. Вторично ли-
шала жизни Марию Мартен, дочь кротолова из Саффол-
ка, погребенную в 1828 году в амбаре под слоем зерна,
когда в Музее Виктории и Альберта приводила в движе-
ние марионеток XIX века, изображавших Марию и ее
убийцу Уильяма Кордера. С особым мрачным волнени-
ем прикасалась я к подлинному скальпу Кордера и его
сморщенному уху. Экспонат был выставлен на всеобщее
обозрение с самого дня казни и по сей день хранится в
музее Бери-Сент-Эдмундса. Незабываемым впечатлени-
ем стал для меня тот момент, когда, оказавшись в Комна-
те ужасов в нерабочее время, я вблизи увидела восковую
фигуру доктора Криппена, извлеченную из своей ниши,
и смогла заглянуть ей в глаза. Такие переживания будо-
ражат, потрясают и дарят ни с чем не сравнимое истин-
ное волнение.
Выход на авансцену массовой культуры образа убий-
цы как в зеркале отразился в возросшей популярности
личности детектива. Встречали его, а впоследствии и ее с
подозрительностью, вызванной бытующим смутным
представлением о том, что негоже британцу шпионить за
людьми. Постепенно общество научилось полагаться на
мастерство профессиональных следователей и ценить их
работу, но симпатии авторов романов остаются на сторо-
не сыщиков-любителей. Мне особенно симпатичен тип
девушки, выросшей в убеждении, что именно ей сужде-
но стать живым воплощением Гарриет Вейн из романов,
где действует лорд Питер Уимзи. Использование образа
женщины-ищейки позволяло авторам романов разру-
шать всевозможные табу и выводить своих героев за рам-
ки привычных классовых и бытовых ограничений. Жен-
щины-детективы выслеживали подозреваемых, скрываясь
под масками, шпионили и, употребив природный ум,
11
ВВЕДЕНИЕ
исправляли ошибки следствия. В Викторианскую эпоху
женщины-преступницы, реальные и выдуманные автора-
ми романов, служили примером страстей и чаяний, не
находящих выражения в обществе.
В настоящее время совершенно очевидно, что «искус-
ство» убивать, каким предстает оно в театре, песнях, рас-
сказах, романах и газетных статьях, отражает подспуд-
ные страхи общества перед темными его задворками.
Рэтклиффские убийства были сопряжены со страхом пе-
ред разрастанием городов, угрозой проникновения чуж-
дого уклада и злодеяниями хищника-отщепенца на пло-
хо освещенных окраинных улицах. Но по мере того как
шел и мужал век девятнадцатый, убийство получило рас-
пространение уже и в среде городской буржуазии. Изо-
бретение разных видов ядов и возникновение таких
сфер деятельности, как, например, страхование жизни,
предоставляли широкие возможности (и новые мотивы)
для совершения преступлений. Шерлока Холмса мы
привычно рисуем себе в свете газовых фонарей и ассо-
циируем с двухколесными экипажами и притонами ку-
рильщиков опиума, в то время как множество раз дела,
которыми он занимался, вписывали его фигуру в анту-
раж Лезерхеда, Эшера или Оксшота, усадеб, именовав-
шихся «Глициниевая сторожка», «Чилтернская мыза»
или «Мирты», и, чтобы раскрыть преступление, ему не-
редко требовалось покинуть Бейкер-стрит и Лондон и
отправиться в провинцию на поезде.
В начале XIX века убийцы из среды зажиточного со-
словия могли рассчитывать на то, что почтение, испыты-
ваемое властями к самому их статусу, убережет их и от
закона. Но Викторианская эпоха все чаще видит
убийц — мужчин и женщин из средних слоев обще-
ства — пойманными и изобличенными. И чем дальше,
тем больше именно они — так заботящиеся о том,
12
чисто британское убийство
чтобы сохранить видимость респектабельности, — ста -
новятся героями произведений Агаты Кристи, Дороти
Ли Сэйерс, Марджери Аллингем, Найо Марш и других
великих создателей детективов начала XX столетия.
Их мир — это патриарха льный и упорядоченный
уклад загородных усадеб и коттеджей, населенных чита-
телями The Daily Mail. В почву этого узкого мирка твор-
цы золотого века детектива бросали семена страсти и на-
силия. На сцену этого легкого чтива, расходившегося
тиражами в десятки тысяч экземпляров, выходил герой-
сыщик; он убирал с глаз долой труп, раскрывал тайну
преступления, наказывал зло и старательно подчищал и
сводил на нет все нестыковки. В годы, последовавшие за
Первой мировой, читателям требовались сюжеты скорее
усыпляющие, умиротворяющие, нежели будоража-
щие, — испытывать ужас люди не желали и в дополни-
тельных стимулах для этого не нуждались.
Но в 1939 году проницательные старые дамы, разре-
шающие все загадки в домах викариев, стали казаться пу-
блике какими-то уж чересчур уютно-пресными. Грэм
Грин с его прозрениями и пристальным вглядыванием в
психику убийцы и отчаянно смелый Джеймс Бонд пре-
вратили героинь детективов прежних лет в нечто старо-
модное, наподобие старых калош. Детективы старого об-
разца еще ковыляют по страницам романов, но после
Второй мировой войны их совершенно затмили куда ме-
нее приятные, более жесткие и энергичные их коллеги.
В наши дни, хотя каждая третья проданная книга все
еще детектив, публика смотрит на такого рода литерату-
ру как на что-то вторичное, низкопробное и презирает
ее за упрощенность содержания, где добро всегда торже-
ствует над злом. И все же незамысловатый жанр детекти-
ва несет и положительную нагрузку, приучая простой
рабочий люд находить удовольствие в чтении. При всем
ВВЕДЕНИЕ
отсутствии особых художественных достоинств попу-
лярность детективов, книг об убийствах наглядно де-
монстрирует: то, что публика полагает необходимым
читать, и то, что она читает в действительности, —
это разные вещи.
В самую идею запретного удовольствия проникла До-
роти Ли Сэйерс, чистосердечно признавшись еще перед
войной: «Похоже, смерть для англосаксов — источник
самого большого удовольствия, забавляющий их силь-
нее всех прочих тем». После трудного рабочего дня, су-
нув ноги в шлепанцы, можно немного расслабиться... и
вот уже двести лет тема убийства дарит читателям ком-
форт и возможность релаксации. Попробуем понять,
почему это так.
Часть первая
Как наслаждаться
убийством
17
1
Ценитель убийства
На тысячу лет был я погребен в каменных саркофа-
гах, вместе с мумиями и сфинксами, в узких коридо-
рах, в сердце вековечных пирамид. Крокодилы дари-
ли мне смертельные поцелуи; я лежал в мерзкой
слизи, среди тростника и нильской тины1.
Томас Де Квинси. Исповедь англичанина,
любителя опиума (1821)
Вовремя своей поездки в Лондон в 1804 году студент
Вустерского колледжа Оксфордского университета
мучился «ревматической» головной болью, вызванной,
как он полагал, тем, что он лег спать, не высушив воло-
сы. Страда я подобным образом уже дней двадцать кряду,
он случайно встретил на улице знакомого по колледжу,
который и посоветовал ему полечиться опиумом.
До конца жизни с особой четкостью и ясностью пом-
нились Томасу Де Квинси восхитительные перемены,
последовавшие за случайной встречей, произошедшей в
серый и промозглый день в конце той недели. Хотя
1
Перевод С. Сухарева.
18
чисто британское убийство
тогда он этого и не понял, но его недуг, случайная встре-
ча с приятелем и обычный, ничего не значащий, между
делом, разговор стали поворотным пунктом, изменив-
шим весь ход его существования.
День был воскресный, слякотный и безотрад-
ный. Направляясь домой по Оксфорд-стрит мимо
«величавого пантеона» (как мило охарактеризовал
мистер Вордсворт сие внушительное здание), я за-
метил вблизи аптекарскую лавку. Аптекарь — этот
невольный податель небесных благ и даритель на-
слаждений! — словно вторя пасмурной погоде, вид
имел досадливо-скучливый, что и неудивительно
для человека его профессии в воскресенье, и, когда
я спросил у него опийной настойки, он с совер-
шенным безразличием и хладнокровием дал мне ее
вместе со сдачей, вдобавок достав из деревянного
ящичка и протянув мне нечто, весьма похожее на
медную монетку достоинством в полпенни.
Как и множество его современников, Де Квинси вос-
торгался поэзией Уильяма Вордсворта, отсюда и отсылка
к «пантеону» — известному дому ассамблей на Оксфорд-
стрит. Кто мог догадаться о собственных литературных
устремлениях Де Квинси в тот день первого соприкос-
новения писателя с опиумом!
Проходили месяцы, и студент все чаще отрывался от
университетских штудий ради того, чтобы съездить в
столицу и побаловаться наркотиком. Прогулки по лон-
донским улицам и посещения оперы делались еще увле-
кательнее после принятия дозы, с легкостью приобретае-
мой в любой аптеке. Нередко он ловил себя на том, что
кружит по городу, не смущаясь расстояниями, ибо «при-
верженный опиуму в счастливом наитии своем времени
19
Ценитель убийства
не замечает и к бегу его равнодушен». Неизбежны были
случаи, когда он терялся, не понимая, где находится, но
это скорее забавляло, чем огорчало его. В эти веселые
первые дни нового его увлечения он еще держал себя в
руках и отдавал себе отчет в своих действиях. «Я положил
за правило заранее определять, как часто за тот или иной
период могу дать себе волю и пуститься в загул, прибег-
нув к опиуму. Случалось это не чаще чем раз в три неде-
ли, ибо в то время, в отличие от последующего, я еще не
позволял себе встречать каждый день «рюмкой лаудану-
ма — темного, теплого и не подслащенного сахаром».
Лауданумом назывался опиум, растворенный в алко-
голе, и употребление его в подогретом вине, равно как и
свободная его продажа в аптеках в форме пилюль, по-
добно тем, что приобретал Де Квинси у аптекаря, в ге-
оргианском Лондоне было делом самым обычным, не
считалось ни предосудительным, ни постыдным.
В свободном доступе находились такие снадобья, как
«Успокоительный сироп матушки Бейли», «Сердечное
средство Годфри» или «Черные капли Кендала». Эти и
сходные с ними средства, признанные полезными и ук-
репляющими здоровье, основным ингредиентом своим
имели семена мака. Миссис Битон, автор известной кни-
ги по домоводству, рекомендовала всем хозяйкам держать
в буфете порядочный запас опиума. Перечень привержен-
ных опиуму, который приводит Де Квинси, включает лю-
дей в высшей степени респектабельных и творческих:
Флоренс Найтингейл, Джейн Моррис, Элизабет Барретт-
Браунинг. Среди знакомых, разделявших его пристрастие,
Де Квинси называет «красноречивого и великодушного
покойного ныне настоятеля...», «лорда...», «философа ми-
стера...», «покойного заместителя министра...» и «множе-
ство других, менее известных лиц, перечислять которые
было бы слишком утомительно».
20
чисто британское убийство
Употребление опиума вовсе не было привилегией
высших классов. Де Квинси утверждал, что в родном
его Манчестере рабочий люд так быстро пристрастил-
ся к опиуму, что субботним вечером аптекари рядами
выкладывали на прилавок пилюли в один, два и три
грана, готовясь к неизбежному вечернему наплыву по-
сетителей.
Судя по его лондонским эскападам, к чересчур усерд-
ным и всецело поглощенным наукой студентам причис-
лить Де Квинси никак нельзя. Перед тем как отправиться
в Оксфорд, он пережил период скитаний. Отторгнув от
себя родных и друзей, он покинул родной дом и пешком
исходил Уэльс. Истратив все деньги, влез в долги в на-
дежде на будущее наследство. Окончились его скитания
Склянка «черных капель Кендала», популярной тинктуры,
беспрепятственно продававшейся аптекарями в позднегеорги-
анскую эпоху
21
Ценитель убийства
на Грик-стрит в Сохо в обществе приютившей его про-
ститутки, названной им Анной с Оксфорд-стрит.
Но Де Квинси обладал поистине огромным писа-
тельским дарованием. Отправив Уильяму Вордсворту
письмо, в котором называл себя большим его поклонни-
ком, он завязал дружескую переписку с автором «Лири-
ческих баллад» (сборника произведений Вордсворта и
Сэмюэла Тейлора Кольриджа с вкраплением стихов
сестры Вордсворта Дороти), ставших центральным про-
изведением нового в английской литературе романтиче-
ского направления.
Завершая свое обучение в университете, Де Квинси
блестяще сдал первый экзамен и, разволновавшись, про-
валил второй. Вскоре после этого он уехал на север, в
Озерный край, где поселился близ Грасмира в доме, ны-
не именуемом Дав-коттедж (Голубиный коттедж), кото -
рый ранее снимал его кумир Вордсворт.
Когда у Де Квинси водились деньги, он охотно одал-
живал их своим новым друзьям из Грасмира, но потом,
после смерти дочери Вордсворта Кэтрин, с которой Де
Квинси сблизился, впал в глубокую депрессию и «не-
редко просиживал всю ночь возле ее могилы». Потреб-
ление им опия, ранее выражавшееся лишь в отдельных,
от случая к случаю, «погружениях в бездну божествен-
ного наслаждения», превратилось теперь в ежедневную
потребность. Среди экспонатов, и ныне хранящихся в
Дав-коттедже, есть и изящные китайские весы XIX века,
вырезанные из кости и предназначенные для взвешива-
ния опиумного порошка. Обычно бывает трудно точно
определить прошлую принадлежность подобных пред-
метов утилитарного назначения, но в данном случае де-
ревянный ящичек, в котором лежали весы, украшенный
инициалами «ТQ», сомнений у нас не оставляет. Судя
по всему, использовались весы довольно часто. Находясь
22
чисто британское убийство
в двухстах пятидесяти милях от Лондона, Де Квинси
ощущал себя «затерянным в горах. Ну а чем заняться за-
терянному в горах? Естественно, принимать опиум».
При этом он читал Канта, изучал немецких метафи-
зиков и жил на то, что джентльменами зовется «личным
состоянием». Деньги тратил не только на наркотики, но
и на дорогие книги. Один из его гостей описал хаос, за-
полненный «морем немецкой литературы, лавиной по-
крывавшей пол, столы и стулья. Всюду волнами громоз-
дились книги!».
Но унаследованное Де Квинси состояние не могло
удовлетворить всех его нужд. Финансовая необходи-
мость заставила его оставить привычку к собирательству
и начать писать статьи и эссе для периодической печати.
Работа эта оказалась нелегкой. «Он вечно жаловался
мне, — писал его редактор, — что сочиняет очень мед-
ленно, что работа над языком требует от него особого
внимания». Но Де Квинси приходилось проявлять упор-
ство, ибо со временем, после появления у него много-
численных детей, финансовые его обязательства лишь
возросли. Он женился на дочери фермера, родившей
ему первенца вне брака, после чего у пары родилось еще
восемь детей.
В 1821 году, неотступно преследуемый кредиторами,
он создал наконец прославившее его произведение —
«Исповедь англичанина, любителя опиума», где описал
поначалу так радовавшие его причудливые фантазии и
грезы, в которые погружал его опиум. Едва ли не мгно-
венно оно принесло Де Квинси известность. Сказоч-
ность этих видений в сочетании с рабской покорностью
мерзкой привычке и ужасала и привлекала читателей.
В XX веке слава Де Квинси померкла, его цветистый,
полный чувственной словесной игры слог стал казаться
выспренным и избыточным, но развившаяся в 1960-х го -
23
Ценитель убийства
дах контркультура вновь вознесла его на пьедестал как
визионера и пример творческого раскрытия художника
с помощью наркотика. Желавшие узаконить примене-
ние наркотиков ссылались на то, что лучшее из создан-
ного Де Квинси вдохновлено опиумом, что творческая
продуктивность писателя возрастала или пада ла в соот-
ветствии с тем, возрастало или падало потребление им
опиума.
С другой стороны, сам Де Квинси написал «Испо-
ведь» и для того, чтобы остеречь читателей, предупредив
их об опасностях пагубной привычки, рассказать о том,
с какими страданиями сопряжены попытки освободить-
ся от зависимости. В решении этой задачи он не был
вполне успешен. Соблазнительный пример, им описан-
ный, увлек многих, в числе которых оказался и незадач-
ливый брат сестер Бронте Бренуэлл, пристрастившийся
вслед за Де Квинси к опиуму, не принесшему ему, впро-
чем, творческих успехов. В 1824 году The Family Oracle of
Health с крайним неодобрением отзывался о том, что
«потребление опиума в последнее время значительно
возросло благодаря публикации и распространению бе-
зумного и абсурдно романтизированного произведе-
ния, именуемого «Исповедь англичанина, любителя
опиума». Мы видим, что по последним данным эта зло-
вредная книга всемерно порицается как источник бед,
мучений и даже причина самоубийств тех, кто был со-
блазнен к принятию опиума лживыми баснями о небес-
ных грезах и тому подобной чепухой».
Известность не положила конец бедам Де Квинси.
Его успехи на поприще литературы подтолкнули за-
вистников обнародовать тот факт, что один из его детей
рожден вне брака. Семейство Де Квинси выселили из
дома за неуплату, и жена его угрожала самоубийством.
Де Квинси не удавалось удовлетворить требования
24
чисто британское убийство
редакции The London Magazine, для которой он писал
статьи. Отчаянно нуждаясь в деньгах, Де Квинси прину-
дил себя к написанию эссе для Blackwood’s Magazine.
Среди последних и появилось шутливое, полное холод-
новатого юмора и творческого блеска «Убийство как од-
но из изящных искусств».
Эссе Де Квинси, этот «сложный и исполненный мрач-
ной иронии экзерсис», как охарактеризовал его биограф
писателя Гревел Линдоп, было опубликовано в феврале
1827 года. Написано оно от лица члена вымышленного
лондонского клуба «Общество знатоков убийства», куда
входят люди, которые «и не скрывают своего пристра-
стия к душегубству, провозглашают себя ценителями и
поклонниками различных способов кровопролития —
короче говоря, выступают любителями убийства»1. На
своих заседаниях члены клуба обсуждают и оценивают
убийства, совершенные разными людьми: «Каждый но-
вый эксцесс подобного рода, заносимый в полицейские
анналы Европы, они воспринимают и подвергают все-
стороннему обсуждению, как если бы перед ними была
картина, статуя или иное произведение искусства».
Членов этого общества, подобно самому Де Квинси,
в наши дни причислили бы к до ужаса хладнокровным
хипстерам. Они отлично знали, что современность тре-
бует нового уровня осведомленности во всем, в том
числе и в преступлениях. «В наш век, — провозглашал
один из предполагаемых протагонистов автора, — когда
профессионалы явили нам образцы подлинного совер-
шенства, представляется очевидным, что публика имеет
полное право ожидать соответственного улучшения и в
стиле их критики».
1
Томас де Квинси. Убийство как одно из изящных искусств. – Здесь
и далее цитируется в переводе С. Сухарева.
25
Ценитель убийства
Начинает свое эссе Де Квинси с описания случая, ко-
торый ценители из клуба единодушно посчитали разо-
чарованием и досадной оплошностью, так как он не по-
влек за собой ни единой жертвы.
В мастерской фортепьянного мастера, расположен-
ной опять-таки на Оксфорд-стрит, вспыхнул пожар.
Произошло это поблизости от дома мистера Кольри-
джа, в гостях у которого находился тогда автор. (Ирония
состояла в том, что с Уильямом Кольриджем, также
опийным наркоманом, приятельствовал сам Де Квин-
си.) Гости поэта, оставив свои чашки с чаем, поспешили
к месту пожара. Де Квинси (или же, по крайней мере,
лицо, ведущее повествование) к тому времени уже вы-
нужден был покинуть сборище, так как торопился на
другую встречу. Несколько дней спустя он поинтересо-
вался у мистера Кольриджа, развлекло ли его зрелище
пожара. «А! — проговорил тот. — Хуже некуда: мы все
дружно плевались».
Пожарные кареты прибыли без промедления, никто
не погиб, убыток понесло лишь страховое ведомство. Де
Квинси особо подчеркивает, что мистер Кольридж вовсе
не был злодеем или человеком порочным, просто он, как
и другие его современники, считал себя вправе вволю
«насладиться пожаром или освистать его, как он посту-
пил бы, оказавшись зрителем любого другого представ-
ления, которое возбудило бы у публики ожидания, впо-
следствии обманутые».
Здесь Де Квинси приоткрывает главную идею своего
эссе (а также и этой книги): убийство — это «представ-
ление, возбуждающее у публики ожидания». Та мысль,
что в преступлении, в особенности в убийстве, можно
видеть развлечение, родилась лишь в первые десятилетия
XIX века, но ей суждена была долгая жизнь и коммерче-
ский успех на годы и годы вперед.
26
чисто британское убийство
«Искусству убивать» предстояло родить погоню за
сенсациями в журналистике, туристические паломниче-
ства к местам убийств, торговлю сувенирами и расцвет
детективного жанра в литературе. Все это развивалось
параллельно успехам цивилизации с ее газовыми улич-
ными фонарями, индустриализацией, урбанизацией —
всем тем, что давало возможность ощутить себя в боль-
шей безопасности от окружающих угроз. Впрочем,
укрывшись за запертыми дверями, уютно устроившись у
каминов и задернув оконные шторы, обыватели поздне-
георгианской эпохи стали чуть ли не тосковать по наси-
лию и смерти, еще недавно бывшим неотъемлемой чер-
той повседневной жизни, но, по счастью, уже успевшим
перейти в сферу развлечений.
Отныне убийство увлекало, одновременно пугая и
ужасая, миллионы обывателей, которым, подобно Коль-
риджу, следовало бы найти себе занятие получше. Как
писал сатирический журнал Punch, роману-триллеру
надлежало «давать работу уму, мучая его загадками, вы-
зывать мурашки, поднимать дыбом волосы читателя, со-
трясать его нервную систему и порождать у него стойкое
неприятие скучной прозы обыденного существования».
Мысль, что убийство и удовольствие переплетены чу-
довищно и неодолимо, укоренилась в современном со-
знании, заняв в нем важное место. Впервые внушил нам
ее отупевший от наркотиков, согбенный под грузом дол-
гов и ненадежный в своих моральных убеждениях изгой
и отщепенец. Хотя, разумеется, иной раз он становится,
выражаясь его словами, «человеком со стороны», чуждым
своему окружению одиночкой, обладающим особой про-
ницательностью и независимостью по отношению к об-
щепринятым взглядам. Томас Де Квинси выявил и указал
нам совершенно новый тип поведения. Он упер в него
палец, пригвоздил к странице и, сатирически обрисовав,
Ценитель убийства
полностью и недвусмысленно осудил. Вопреки видимо-
сти, он выступил в своем эссе решительным противни-
ком «питающихся преступлениями» и воспринимающих
их как род искусства.
Определил он и точку, положившую начало переме-
нам, — леденящие кровь события 1811 года, убийства на
Рэтклиффской дороге.
28
2
Большая дорога
Убийство! Убийство! Спешите сюда! Глядите, какое
смертоубийство тут произошло!
Сосед обнаруживает трупы членов семьи Марр
(8 декабря 1811 года)
Вплоть до самого конца XVIII столетия отношение к
убийству было иным. Разумеется, преступление это
существовало. Но, по свидетельству историка Джудит
Фландерс, в 1810 году из почти десяти миллионов бри-
танцев за убийство были осуждены лишь пятнадцать че-
ловек. Неудивительно поэтому, что ни полиции, ни сы-
ска в нашем понимании тогда в стране не существовало.
В восточной части Лондона, в Уоппинге, располагалась
протополицейская часть, которая и занималась расследо-
ванием самых первых «знаменитых», то есть громких и
чудовищных убийств. Де Квинси превозносит в своем
эссе убийства на Рэтклиффской дороге, видя в них блеск
и совершенство исполнения, максимально возможное в
такого рода делах.
29
Большая дорога
Сегодня Рэтклиффская дорога ревет гудками бесчис-
ленных машин, вереницами устремляющихся в город со
стороны доков. В один из январских дней в предвечер-
ний час, закончив работу в Тауэре, я отправилась в Уоп-
пинг, желая отыскать дом, где в 1811 году были злодей-
ски убиты Тимоти и Селия Марр, их младенец сын и
мальчишка-подручный.
В том году принц Уэльский, будущий Георг IV, был
назначен принцем-регентом, когда стало ясно, что его
отец Георг III окончательно впал в «безумие» и маразм.
В южных штатах Америки восставали рабы, британцы
отражали натиск наполеоновской армии в Испании, а
непосредственно у них дома, в центральных графствах
Британии, работавшие вручную ткачи, так называемые
луддиты, яростно сокрушали повсеместно вводившиеся
в производство и лишавшие их средств к существова-
нию машины. Иными словами, время было бурным и
нестабильным.
Уоппинг представлял собой беспорядочное нагро-
мождение ветхих жилых зданий, где обитали люди, слу-
жившие на соседних верфях, — моряки, кораблестрои-
тели и ремонтники, поставщики провианта или те, кто
готовился ими стать. Нравы здесь царили жестокие. Со-
зданная в 1798 году как одна из первых независимых
служб профессиональных полицейских морская, или же
речная, полиция Темзы призвана была решить проблему
краж и ограблений судов, стоявших в лондонском Пуле.
Полицейские бороздили реку на патрульных лодках, во-
оруженные ружьями и кортиками. Один из уголков Уоп-
пинга получил название «Док висельников», так как
именно там испускали дух на виселице пираты.
Бомбардировки Второй мировой войны уничтожили
почти все следы былой инфраструктуры этого района,
но по обеим сторонам улицы, именуемой Мусорным
30
чисто британское убийство
холмом, все еще высятся мрачные, увенчанные лебедка-
ми здания бывших пакгаузов, переделанных в много-
квартирные дома. О связи этого района с мореплавани-
ем свидетельствуют таблички с названиями улиц:
Табачный док, Ромовый тупик, Коричная улица. По сви-
детельству анонимного рассказчика из посвященного
убийству эссе Де Квинси (признанного источником не
слишком надежным), в Уоппинге времен Регентства «за-
езжим иностранцем мог считаться чуть ли не всякий
третий. Матросы-индийцы, китайцы, мавры, негры по-
падались на каждом шагу». Вдобавок ко всем этим со-
мнительным, как считалось, пронырам-чужеземцам рай-
он «служил надежным прибежищем для самого
разношерстного преступного сброда, имевшего веские
основания хоть на какое-то время укрыться подальше от
зорких глаз правосудия».
Я двигалась в восточном направлении, и цель моей
прогулки вкупе со сгущающейся толпой вокруг усили-
ва ла ощущение угрозы. Следуя вдоль Рэтклиффской до-
роги, я миновала Secrets, клуб любителей танцев на сто-
ле, по верху кирпичных стен там тянулась колючая
проволока, а гигантских размеров горящая огнями афи-
ша рекламировала новый телеспектакль «Мрак будуще-
го». Когда я вытащила карту, чтобы узнать, где находился
дом номер 29, в котором жили Марры, она вспыхнула
алым светом, отраженным от вывески Автомобильного
рынка. Меня чуть не сбила с ног выходившая из кругло-
суточного «Макдоналдса» при автозаправке женщина с
коляской. Карта показала, что я у цели.
Весь этот непростой, полный превратностей путь я
проделала, обуреваемая той болезненной тягой к наблю-
дению и изучению убийств, которую в нас учуял и осу-
дил Де Квинси. Но, идя по выщербленным тротуарам
темных пустынных улиц, я чувствовала, что и храбрость,
31
Большая дорога
и юмор начинают мне изменять. В наши дни Уоппинг
перестал быть местом опасным. Сейчас район этот изве-
стен как газетный центр, как место, где в 1980-х годах
любили селиться яппи и где расположен один из супер-
маркетов Waitrose. Но воспоминание о произошедшем
здесь злодеянии погружает в уныние, рождая опасливую
настороженность.
Первое из рэтклиффских убийств случилось позд-
ним вечером 7 декабря 1811 года. История их, как тогда
думали, завершилась, ко всеобщему удовлетворению,
смертью предполагаемого убийцы — Джона Уильямса.
В том же месяце он был схвачен и покончил с собой, по-
весившись в тюремной камере через три дня после Рож-
дества. Морская полиция, местные стражники, констеб-
ли и власти в целом вздохнули с облегчением, услышав о
его кончине. Казалось, теперь, когда пойманного пре-
ступника больше нет, на улицах вновь воцарится мир и
покой и, значит, правосудие все-таки торжествует.
Была устроена впечатляющая демонстрация мертвого
тела Уильямса жителям Уоппинга. В канун Нового года
состоялось погребение. Огромная толпа, насчитывав-
шая, как говорили, 180 тысяч, выстроилась вдоль Рэт-
клиффской дороги, чтобы увидеть, как проедет повозка
с телом. Гравюры тех лет запечатлели картину — труп в
двуколке, выставленный на всеобщее обозрение, стража
по бокам, вооруженная дубинками, и море голов — лю-
дей, толпящихся на тротуарах, приникших к оконным
стеклам. Рядом с телом Уильямса были выставлены и
орудия преступления — лом, стамеска и инструмент, ко-
торый корабельные плотники именуют молотом.
Процессия сделала пятнадцатиминутную остановку
возле дома номер 29, где погибло семейство Марр. Кто-
то из толпы влез на повозку и обратил голову трупа в
сторону дома его жертв, чтобы он мог лицезреть дело
32
чисто британское убийство
рук своих. Затем тело отвезли на перекресток, то есть к
месту, где и принято хоронить самоубийц. Там на стыке
новой Коммершиал-Роуд с Кэннон-стрит тело «вывали-
ли на землю», опустили в яму и «кто-то проткнул колом
его грудь в том месте, где находится сердце».
Последнее сделано было для того, чтобы беспокой-
ный дух мертвеца не принялся бродить, покинув моги-
лу. Правдивость изложенного, по-видимому, подтверж-
дается находкой 1886 года при прокладке газовых труб.
Копая траншею на том самом перекрестке, рабочие из-
влекли из земли скелет, лежавший на глубине шести фу-
тов лицом вниз и проткнутый колом в области сердца.
И все же, несмотря на все старания властей положить
конец этому делу и утихомирить публику, современный
взгляд на рэтклиффскую трагедию не может не поразить
слабость доводов следствия, обвинившего в преступле-
нии Уильямса. Даже премьер-министр Спенсер Перси-
валь признавал, что вину его «окружает смутное облако
тайны. Не может не удивлять и не казаться странным ко-
личество зверств, совершенных одним-единственным
человеком».
Так что же молва приписала Уильямсу и в чем состоя-
ли недостатки доказательной базы?
z
Тимоти Марр и его семья занимали помещение над
лавкой в доме номер 29 по Рэтклифф-Хайвей. Над
прикрытым ставнями эркером дома красовалась вывеска:
«Торговля Марра. Шелка, галантерейный товар, круже-
ва, плащи, шубы, меха». Марр был моряком, лишь недав-
но, в возрасте двадцати с лишним лет, занявшимся тор-
говлей мануфактурой. Его двадцатидвухлетняя жена
Селия лишь за три месяца до того родила мальчика и не
33
Большая дорога
совсем оправилась после родов. Подручному хозяина
было всего тринадцать лет. Имелась у них и служанка —
некая Маргарет. Когда время уже близилось к полуночи
(субботы были днями получек, и посетителей лавке хва-
тало), Тимоти Марр послал Маргарет купить устриц для
семейного ужина.
Устрицы в Лондоне времен Регентства еще не успели
стать деликатесом и продавались повсеместно как деше-
вая и вкусная еда. Но в такой поздний час Маргарет не
без труда отыскала нужную лавку, которая была открыта.
Вдобавок ей надлежало еще и заплатить булочнику. Вер-
нувшись, она нашла дом запертым — все словно уснули,
и ей предстояло провести ночь на улице.
В своем эссе Де Квинси живописует готически ужас-
ную картину: как служанка Маргарет (называемая им
Мэри), стоя в полночь перед запертой дверью, напрягает
слух и вдруг слышит... нечто.
Да, вот, наконец, ответ на ее заклинание! Со
ступеней лестницы — но не кухонной, а той, что
вела наверх, к спальням, послышался скрип. А по-
том — отчетливые шаги: один, другой, третий,
четвертый, пятый: кто-то спускался по лестнице
вниз. И эти жуткие шаги все приближались: кто-
то шел по узкому коридорчику к двери. Затем ша-
ги — о боже, чьи, чьи шаги? — остановились. Мэ-
ри слышала лишь дыхание чудовища, прервавшего
дыхание всех живых существ в доме. Его и девуш-
ку разделяла одна только дверь.
Подобная сцена могла бы украсить любой триллер,
созданный между 1811 и 2011 годами. Смутное ощуще-
ние непонятно откуда явившейся опасности, убийца,
сумевший таинственным образом проникнуть в
34
чисто британское убийство
надежное жилище с его повседневным, будничным укла-
дом, и беззащитная девушка, в немом ужасе вслушиваю-
щаяся в приближающиеся шаги, способны взволновать
и напугать современного читателя не меньше, чем вну-
шали страх и щекотали нервы читателям Де Квинси.
Маргарет колотила в дверь, и эти звуки потревожили
жившего по соседству с Маррами ростовщика. Он пере-
лез через ограду, отделявшую сад позади дома Марров от
его сада, и увидел, что задняя дверь Марров открыта,
убийца (или же убийцы) скрылись, оставив след. Узень-
кий проход «был обильно залит кровью — и к порогу
никак нельзя было пробраться, не запачкавшись в ней».
Отец, мать, подручный и младенец — все оказались
зверски убиты. Орудием убийства, по-видимому, послу-
жил заляпанный кровью плотницкий молот, обнаружен-
ный в кухне.
Но начиная с этого момента все пошло кувырком —
следствие повели неправильно. Была вызвана полиция
Темзы, но за официальными дознавателями в дом тол-
пою повалили любопытствующие — зеваки, жаждавшие
увидеть убитых, лежавших в своих кроватях. На месте
преступления появились посторонние следы. Ну а сохра-
нившиеся улики следователи не смогли квалифициро-
ванно изучить: двенадцать дней им потребовалось, что-
бы разглядеть на кувалде инициалы J. P. Полиции Темзы
остро требовались свидетели, а таковых так и не нашлось.
Но когда за информацию, проливающую свет на собы-
тия той ночи, предложили вознаграждение, она тут же, и
весьма кстати, появилась. Исходила она от женщины, чей
супруг сидел в долговой тюрьме, почему ей позарез и
нужны были деньги. Женщина эта содержала неподалеку
постоялый двор «Грушевое дерево» и свидетельствовала,
что у нее останавливался некто Джон Питерсен, то есть
человек, чьи инициалы совпадали с инициалами на
35
Большая дорога
кувалде. В момент убийства Питерсен находился в море,
но инструменты его оставались в доме. Другой жилец,
Джон Уильямс, имевший к ним доступ, на следующий
после убийства день чисто побрился и, как люди видели,
что-то делал во дворе у насоса — возможно, замывал за-
брызганные кровью чулки.
Но информация эта поступила слишком поздно, что-
бы вспугнуть Джона Уильямса (если преступником и
вправду был он) и предупредить следующее злодеяние.
Через двенадцать дней после первого убийства, уже в
другом месте, в таверне, находившейся на теперешней
Гарнет-стрит, произошло еще одно кровопролитие. Ти-
хая и респектабельная таверна закрылась в одиннадцать
часов вечера. Ее хозяин Джон Уильямсон, жена хозяина
Элизабет и их служанка Бриджет отошли ко сну, когда
улицу всполошило появление полуголого человека, спу-
скавшегося с верхнего этажа по скрученным простыням.
Это был Джон Тернер, постоялец Уильямсонов. Лежа в
постели, он услыхал вопли служанки и как кто-то бара-
банил в дверь. Затем раздались стоны хозяина и леденя-
щие кровь слова: «Я мертвец!» Снизу доносились злове-
щие звуки чьих-то шагов . Крадучись по лестнице,
Тернер увидел высокую фигуру, склонившуюся над рас-
простертым телом миссис Уильямсон. Ужасная картина
заставила его кинуться обратно и спасаться через окно.
Удивительно, но малолетняя, всего четырнадцати лет от
роду, внучка Уильямсонов проспала всю ночь и осталась
целой и невредимой.
Второе смертоубийство, произошедшее так близко от
места, где случилось первое, вызвало волну ужаса и па-
ники. Страх, охвативший теперь лондонцев, приобрел
иной оттенок: к нему примешивалось подозрение, что
никакие замки, запоры и оконные ставни не способны
оградить от рыщущего по городу убийцы, без труда
36
чисто британское убийство
проникающего в жилища мирных, законопослушных
граждан и без всякого повода и жалости творящего над
ними расправу. В сельских сообществах, откуда вышли
многие из них, каждый знал своих соседей. Здесь же, в
портовом районе, на темных, многолюдных, кишащих
непонятным, неведомо откуда взявшимся народом ули-
цах, за каждым углом таились новые опасности и угрозы.
z
Учитываяобстоятельства этого преступления, не сто-
ит удивляться желанию властей поскорее разделать-
ся с ним — объявить раскрытым и забыть. По мнению
современного мастера детективов Филлис Дороти
Джеймс, расследовали и закрыли это дело, до неприли-
чия поспешно, с единственным намерением — успоко-
ить публику. Джона Уильямса взяли под стражу,
Тело Уильямса везут по улицам Уоппинга. Слева от него
выставлено предполагаемое орудие убийства – молот
37
Большая дорога
поскольку он имел доступ к орудиям убийства, а на сле-
дующий после убийства день вел себя подозрительно.
Ходили также слухи, что с первой жертвой, Тимоти
Марром, он служил некогда на одном корабле и они ча-
сто ссорились. Однако основания для обвинений про-
тив него были весьма шаткими. К счастью для судейских,
после недели заключения Уильямс повесился, тем самым
как бы признавшись в содеянном.
Полиция поспешила объявить, что убийца пойман.
Но не всех удовлетворил такой финал. Ходили слухи,
что порешил себя Уильямс не сам: перед своей гибелью
он пребывал в хорошем расположении духа, а смерть его
казалась слишком уж на руку властям, желавшим успоко-
ить население и восстановить порядок. Демонстрация
трупа Уильямса и стала открытым заявлением о том, что
панику следует прекратить, ибо преступник определен-
но мертв и обезврежен.
При этом вопросы относительно виновности Уиль-
ямса и способов ведения дела у публики все не заканчи-
вались, что продолжало тревожить и власти. Рэтклифф-
ские убийства выявили существенные недостатки в ор-
ганизации системы безопасности. Добиться мгновенных
изменений в этой области тогда не представлялось воз-
можным, но эти преступления поспособствовали началу
хоть и медленного, но все же преобразования системы
обеспечения общественной безопасности, что за ложило
фундамент построения новой, хорошо скоординиро-
ванной структуры полицейского надзора.
В то же время лондонцы, как и британцы в целом, с
жадностью поглощали подробности этой криминаль-
ной истории. О ней столько писали, что она вправе пре-
тендовать на звание первой из современных медиасенса-
ций. Жажда информации об этом случае породила
новый жанр журналистики — газетные репортажи об
чисто британское убийство
убийствах с их небрежностью в освещении фактов, жи-
вописным выпячиванием чудовищных и скандальных
подробностей и откровенным игнорированием всего,
способного помешать поспешным выводам.
Стараниями Де Квинси заурядный (и, весьма вероят-
но, несправедливо обвиненный) моряк превратился в
харизматичную и в некоторой степени эксцентричную
фигуру. Пародируя общепринятые представления о пре-
ступнике, он описывал Уильямса как человека трупного
облика, со зловещими нотками в голосе и вкрадчивой
змеиной повадкой. Бескровное лицо его сохраняло
мертвенную бледность, волосы «имели необыкновен-
ный ярко-желтый цвет, напоминающий кожуру не то
лимона, не то апельсина», и «в жилах у него текла не
алая кровь, способная залить щеки краской стыда, гнева
или жалости», а «зеленоватая жидкость вроде сока расте-
ний, несовместная с током, что исторгает человеческое
сердце».
Нарядил он своего героя «в широкую синюю накидку
из ткани отменного качества на дорогой шелковой под-
кладке» и наделил манерами преувеличенно вежливыми,
так что, если бы ему случилось по пути к месту преступ-
ления, «пробираясь субботними вечерами сквозь толпу,
обычную для бедных окраин, невзначай толкнуть
встречного, он непременно рассыпался бы в самых га-
лантных извинениях». Словом, с истинным Джоном
Уильямсом, грубым и неотесанным порождением лон-
донских доков, герой Де Квинси не имел ничего обще-
го. Уж скорее он смахивал на Ганнибала Лектора.
Из немногих известных деталей этого убийств а,
страха и домыслов был слеплен и начал свою жизнь пол-
ностью вымышленный романный образ убийцы.
39
3
Стражи правопорядка
Один писал роман, другой изучал политику, третий
погрузился в богословие, четвертый обсуждал про-
ходивших мимо девиц, пятый грыз перо, корпя над
незаконченной рифмой, шестой нес всякую чушь о
жизни доктора Джонсона.
The Examiner (1811) раскрывает истинные
увлечения лондонских судейских,
призванных заниматься ловлей преступников
Куда же смотрела полиция?
В то время как служанка Марров Маргарет коло-
тила в дверь дома номер 29, мимо проходил местный
ночной стражник. Звали его Джордж Олни, и, совершая
каждые полчаса свой обход, он не мог миновать дома
Марров. Присоединившись к Маргарет, он также при-
нялся стучать в дверь. Поднятый ими шум разбудил про-
никшего в результате в дом Марров соседа.
Первым полицейским, вызванным к месту происше-
ствия после обнаружения трупов, был Чарльз Хортон,
служивший в полиции Темзы, небольшой независимой
организации, в обязанности которой входила поимка
преступников в доках и на реке. В музее полиции Темзы,
40
чисто британское убийство
разместившемся в полицейском участке Уоппинга, со-
хранилось его персональное досье. В нем зафиксирова-
ны и дата поступления на службу Хортона, и его место-
жительство у некой миссис Робинсон, булочницы.
В досье помечена и выдача ему верхнего платья, не фор-
менного в строгом смысле слова, но пригодного для не-
сения службы на реке. Снабжен он был также кортиком
для самозащиты и парой наручников (по всей видимо-
сти, задерживать изрядное число женщин полиция Тем-
зы не планировала: все относящиеся к XIX веку и храня-
щиеся в музее наручники, которые я примеряла,
оказывались слишком большими для моих рук, легко из
них выскальзывавших).
Хортон ограничился изъятием окровавленного ору-
дия убийства и доставкой его в полицию (при этом вни-
мательно он его не осмотрел, иначе заметил бы инициа-
лы). За информацию о преступлении полиция Темзы
обещала награду. Мера эта оказалась не вполне успеш-
ной: она привела к задержанию Джона Уильямса, хотя не
исключено, что нуждавшаяся в деньгах хозяйка таверны
свидетельствовала против него только ради вознагра-
ждения.
Впрочем, при тогдашнем состоянии полицейской
службы на лучшее рассчитывать и не приходилось. На-
селение районов менее крупных, современных и слож-
ных, чем Уоппинг времен Регентства, порядок обеспечи-
вало собственными силами. Когда кого-то из жителей
обвиняли в преступлении, соседи являлись в суд, чтобы
опровергнуть или поддержать обвинение, в зависимо-
сти от того, как вел себя человек в прошлом. Иными
словами, в расчет принимались не доказательства, а ре-
путация — хорошая либо дурная.
Каждый приход назначал себе безоружного констебля
(этимологически comes stabuli, то есть «владеющий ко-
41
Стражи правопорядка
нем») с полномочиями сроком на один год. Он обязан
был следить за порядком на улице. Служба эта существо-
вала издревле — само слово впервые упоминается в доку-
менте от 1252 года, — и должность констебля считалась в
приходе одной из четырех главнейших. Тремя другими
были попечитель по призрению бедных, смотритель до-
рог и церковный староста. Символом власти констебля
служила дубинка, нередко имевшая значение чисто деко-
ративное, наподобие полицейского жетона.
Обычно констебль работал в тесном сотрудничестве
с группой лиц, охраняющих порядок на улицах в темное
время суток. Горожане скидывались и нанимали этих
ночных стражников, через определенные промежутки
времени патрулировавших улицы. Крики этих сторо-
жей, возвещавших часы и сводки погоды, врывались в
сны мирно спавших георгианских домовладельцев.
Стражники с их подслеповатыми фонарями зачастую
бывали весьма преклонных лет и нет-нет да и соблазня-
лись деньгами, получаемыми от преступников за то, что-
бы закрывать глаза на их тайные делишки. В Ковент-Гар-
дене, в центре Лондона, пожилых стражников нанимали
намеренно, так как молодые «связывались с проститут-
ками, и те отвлекали их от обязанностей в то время, как
преступления продолжали совершаться». (Следует отме-
тить и традиционно ироническое отношение к сторо-
жам; работу их почитали никчемной, что нашло отраже-
ние даже у Шекспира — например, в комических
интерлюдиях его «Макбета».)
Система эта стала рушиться с началом урбанизации
Британии. Принцип охраны порядка силами соседей,
констеблей и ночной стражи не позволял противостоять
серьезным преступлениям — крупным грабежам или
убийствам. В начале XVIII века отдельные жертвы пре-
ступлений начали обращаться к «ловцам воров»,
42
чисто британское убийство
предлагавшим за определенную мзду свои услуги по вы-
слеживанию и поимке преступника.
Но проблема состояла в том, что многие из этих лов-
цов находились в дружбе с преступниками и, случалось,
брали с них деньги за то, чтобы не выдавать их. Самым
знаменитым из таких «ловцов воров» стал Джонатан
Уайльд, начавший свою лондонскую карьеру как вымога-
тель и укрыв атель краденого. В 1713 году он завел друж-
бу с официально числившимся лондонским констеблем
Чарльзом Хитченом. Во время своих ночных «прогу-
лок» по городу друзья не столько оберегали покой горо-
жан, сколько грабили, получая с них деньги.
Уайльд тем не менее сохранял видимость добропоря-
дочности, в 1714 году превратив свой дом в Литл-Олд-
Бейли в «контору по розыску утерянного имущества».
Он был достаточно осторожен и не держал краденого на
своей территории, но все знали, что помочь вернуть по-
хищенное человек этот может. Таким образом, «мистер
Джонатан Уайльд» стал видной общественной фигурой,
выйдя на первый план как «главный ловец воров во всей
Британии» .
Впрочем, такое хитрое двурушничество продолжать-
ся долго не могло. Успех Уайльда вызвал ревность у его
бывшего партнера, а теперь соперника Хитчена. Ис-
пользуя вошедший тогда в моду способ обличения про-
тивника, Хитчен выпустил памфлет, в котором обвинил
Уайльда в своеволии и грубости по отношению к одним
преступникам и потакании другим, а в целом — в кор-
рупции, и в 1718 году вышло специальное постановле-
ние, направленное непосредственно против Уайльда, в
котором недвусмысленно объявлялось преступным вы-
торговывание у преступников украденных ими вещей.
Тем не менее Уайльд еще ряд лет продолжал свою дея-
тельность. По-видимому, услуги его ценились обще-
43
Стражи правопорядка
ством. Позднее, впрочем, он все-таки впал в немилость
за то, как обошелся с Синемордым Джозефом Блэком.
Малоприятный сей персонаж был малолетним преступ-
ником, которого воспитавший его Джонатан Уайльд ис-
пользовал для своей выгоды, заставляя совершать пре-
ступления, как это делал Феджин в диккенсовском
«Оливере Твисте».
Когда Синемордого схватили, Уайльд умыл руки, от-
казавшись ему помогать. Возмущенный Блэк перерезал
ему за это глотку. Уайльд, однако, выжил, но восстано-
вил против себя общественное мнение. Когда вскоре его
обвинили в краже, Уайльд убедился, что утратил способ-
ность выпутываться из любой беды. Его повесили в Тай-
берне, а его труп толпа забросала камнями.
Такое прискорбное положение вещей побудило взять-
ся за дело Генри Филдинга. Успешный драматург и автор
«Тома Джонса», Филдинг, занимая должность судьи, об-
ладал и развитым чувством гражданской ответствен-
ности. В 1751 году он написал свой известный социоло-
гический труд «Исследование о причинах недавнего
роста грабежей». Он начал вести учет ограблений,
изучая обстоятельства преступлений, личность каждого
подозреваемого и его поведение и поощряя публику по-
ставлять ему информацию. Впервые судья пытался пре-
дотвращать преступления, а не только реагировать на их
последствия.
Кроме того, Филдинг убедил шестерых приходских
констеблей, когда вышел срок их службы, не покидать
должности, а продолжить работу за жалованье. Эти «боу-
стритские приставы», как окрестила их публика, явились
зародышем оплачиваемой профессиональной полиции.
Шестеро мужчин в синих мундирах, патрулировавших
шесть миль окружности Чаринг-Кросс, вскоре стали для
лондонцев привычным зрелищем.
44
чисто британское убийство
Но с ними соперничали многие другие протополи-
цейские формирования. Джудит Фландерс подсчитала,
что в 1790 году действовало не менее тысячи приходских
стражников и констеблей, нанятых семьюдесятью раз-
личными организациями. Основанная в 1798 году поли-
ция Темзы, или же морская, была, следовательно, лишь
одним из бесчисленных полицейских подразделений.
После смерти Генри Филдинга дело его продолжил
слепой сводный брат писателя сэр Джон Филдинг, при-
влекший общественное внимание к проблеме соперни-
чества и несогласованности действий разных подразде-
лений. «Границы приходов глубоко неясны, — писал
он. — Иной раз одна сторона улицы относится к одно-
му приходу, другая же — к другому, почему стражники
одной стороны не могут рассчитывать на помощь сторо-
ны противоположной».
Убийства на Рэтклиффской дороге показали несосто-
ятельность такого способа охраны общественного по-
рядка. Действия вышеуказанной службы были несогла-
сованными и импульсивными. Глава полиции Темзы
Джон Хэрриот поспешил расклеить объявления, где
обещал двадцать фунтов «за выдачу и предоставление в
руки властей» трех мужчин, замеченных возле дома
Марров в вечер убийства. Но Министерство внутрен-
них дел осудило эту похвальную инициативу, обвинив
Хэрриота в превышении полномочий. Министр пору-
чил расследование судьям Шедуэлла, более полномоч-
ным, нежели полиция Темзы, и, в свою очередь, объявил
вознаграждение в пятьдесят фунтов из собственных
средств за помощь в раскрытии преступления. Коронер
Джон Анвин незамедлительно начал расследование и
опрос свидетелей в пабе «Веселый моряк».
Вопросы возникли и у парламента. Почему шедуэлл-
ский суд пренебрег столь многими зацепками? Какие
45
Стражи правопорядка
иные причины, кроме ксенофобии, могли спровоциро-
вать столь многочисленные аресты по подозрению в
этих преступлениях именно ирландцев? Почему Уиль-
ямс находился в камере один и без присмотра? Ответить
на все эти вопросы было нелегко. Как заявил премьер-
министр Спенсер Персиваль, «никака я, даже самая мощ-
ная и надежная стража не способна предотвратить тако-
го рода преступление. Непонятно, как следовало бы
организовать работу полиции, чтобы такие преступле-
ния были исключены». (Сам Персиваль до возникнове-
ния такой организации не дожил: пять месяцев спустя, в
мае 1812 года, он был убит в вестибюле палаты общин
стрелком-одиночкой, имевшим зуб на правительство.)
По мнению Ф. Д . Джеймс и Т. А. Критчли, авторов
книги о рэтклиффских убийствах (1971), за месяцы, по-
следовавшие за этими преступлениями, более решитель-
ный министр внутренних дел мог бы провести в парла-
менте закон о создании централизованной полиции, но
тогдашний министр, человек равнодушный и апатич-
ный, к тому же считал, что такая организация уместна и
оправданна лишь за пределами Британии, где люди не
доверяют друг другу. Авторитарные правительства за ру-
бежом используют силы полиции для подавления соб-
ственного народа. Свободнорожденные англичане, как
это принято считать, не потерпят такого ущемления их
исконного права на свободу: «В Париже существует пре-
восходная полиция, но плата за это весьма велика. Я пред-
почту мириться с тем, чтобы раз в три-четыре года на
Рэтклиффской дороге полудюжине человек перерезали
глотки, лишь бы не заявлялись ко мне в дом полицей-
ские, не рыскали бы повсюду сыщики, не использовались
бы у нас все эти ухищрения французской полиции».
Предложениям создать единую полицейскую службу
противостояло убеждение в том, что «сильная рука» —
46
чисто британское убийство
палка о двух концах и является как благом, так и прокля-
тием. Государство в то время играло в Британии роль го-
раздо меньшую, чем сейчас: обязательное школьное об-
разование ввели лишь в 1880 году, утверждения законом
пенсий по возрасту пришлось ждать до 1909-го, а созда-
ния Национальной службы здравоохранения — до
1948 года.
И все же через восемнадцать лет парламент наконец
санкционировал решение проблемы лондонской поли-
ции: была организована единая полицейская служба, ко-
ординирующая работу по охране порядка во всем Лон-
доне и оплачиваемая за счет налогов. В 1829 году
парламент издал закон об реформировании полицей-
ской службы в Лондоне и округе. Новая полиция была
отдана под начало министра внутренних дел сэра Робер-
та Пиля, уже сумевшего реформировать полицию Ир-
ландии. В 1829 году, на момент создания новой силовой
структуры, в нее входило более тысячи человек, про-
званных пилерами.
Создание новой полицейской службы нередко пред-
ставляется поворотным пунктом в истории полиции, но
ответственному и дотошному историку затруднительно
было бы провести водораздел между «до» и «после».
Службу несли многие из бывших вояк, и действовали
они во многом по-старому, сохранилась и прежняя тер-
минология («констебли»), и привилегия могуществен-
ного лондонского Сити не подпадать под юрисдикцию
новой структуры. (Пилю хватило благоразумия понять,
что игра в данном случае не стоит свеч, и Сити по сей
день обладает собственными полицейскими силами.)
По сути, статистика говорит нам, что количество пре-
ступлений шло тогда на убыль, и потребность в созда-
нии полиции была порождена скорее возросшим стра-
хом перед преступностью. Создание полиции явилось
47
Стражи правопорядка
частью общего стремления очистить города и упорядо-
чить городскую жизнь. Представлению о безопасности
отвечало и удаление с улиц нищих и попрошаек, ремонт
дорог и отмена шумных ярмарок. Принятие подобных
мер облегчало борьбу с преступностью.
Но какую бы сторону процесса (преемственность
или перемены) ни выделяли в своих исследованиях
историки, ясно, что создание Лондонской полиции ста-
ло важным достижением, сопровождавшим зарождение
среднего класса. При том что такие определения, как
«рабочий класс» или «средний класс», достаточно шатки,
закон 1832 года об избирательной реформе проводит
различительную грань между двумя группами населе-
ния, ранее скопом именуемыми «низшими классами».
В 1832 году контингент людей, имевших право голо-
са, с 400 тысяч возрос до 650 тысяч человек. Были ликви-
дированы некоторые явные аномалии предшествующего
избирательного законодательства — как, например, так
называемые «гнилые местечки», посылавшие в парла-
мент депутатов голосами лишь горсточки избирателей.
Теперь же голосовать могли все мужчины, обладавшие
достаточным имуществом — земельным участком стои-
мостью не меньше десяти фунтов. Право голосовать по-
лучили и мастера-ремесленники, успешные, наделенные
особенным статусом предприниматели. Те же, чья соб-
ственность оказывалась пусть немного, но менее цен-
ной, например профессиональные торговцы, исключа-
лись из политической жизни, что нередко превращало
их в радикалов. Между этими двумя классами возникали
конфликты, причем полиция неизменно выступала на
стороне среднего класса.
Организованные и сплоченные полицейские силы
Роберта Пиля разительно отличались от своих разно-
шерстных предшественников. Во главе их стояли два
48
чисто британское убийство
комиссара, под началом которых, согласно циркуляру
Пиля от 20 июля 1829 года, находилось по три помощ-
ника — главный, второй и третий. Помощники полага-
лись и казначею (главный финансовый пост). Также в
состав новой структуры входили 8 суперинтендантов,
88 сержантов и 895 констеблей.
Чрезвычайно важно, что все лондонские полицей-
ские отныне должны были действовать координирован-
но. Между отделениями теперь регулярно курсировали
гонцы с донесениями, а вместо прежнего листка «Разыс-
кивается...» с сообщениями о преступлениях стала вы-
ходить куда более полная The Police Gazette, в которой
печатались последние новости о всех подозрительных
случаях. Ежедневные распоряжения и приказы констеб-
лям отдавались с самого верха.
Половина пилеров несла патрульную службу в ноч-
ное время, другая половина дежурила днем — они по -
стоянно обходили улицы со скоростью две с половиной
мили в час. Присесть отдохнуть во время дежурства не
разрешалось. Одеты они были в длиннополые синие
форменные мундиры на восьми пуговицах. Цвет формы
имел значение: синий, а не красный, он позволял отли-
чать полицейских от солдат. Никто в Британии не желал
видеть на улицах солдат — в особенности после ужасно-
го побоища в 1819 году в Питерлоо, когда солдаты и гу-
сары жестоко разогнали мирный сход, убив одиннадцать
и ранив многих его участников.
Обязательным элементом полицейского обмундиро-
вания были кожаные ошейники, защищавшие от захвата
удавкой и удушения, на которых значился личный номер
полицейского, — и даже теперь, когда номер офицера
полиции наносится на погоны, его называют номером на
воротнике. Белые панталоны приобретались самостоя-
тельно, официально не считаясь частью формы; голову
49
Стражи правопорядка
покрывал цилиндр высотой шесть дюймов, что делало
полицейских похожими скорее не на военных, а на граж-
данских лиц. У них имелись трещотки наподобие тех, ко-
торыми пользуются футбольные болельщики, для того,
чтобы подзывать подмогу; впоследствии трещотки заме-
нили на более эффективные свистки.
Констебли вступали в полицию в основном по фи-
нансовым соображениям, желая обеспечить себя мате-
риально. Но при этом констебли 3-го класса , которым
платили 16 шиллингов и 8 шестипенсовиков в неделю,
находили жалованье свое недостаточным. В 1848 году
группа из десяти констеблей подала начальству жалобу.
«Женатые полицейские, — писали они, — по большей
части пребывают в долгах и не в состоянии изыскивать
средства для оплаты жилья и покупки самого необходи-
мого, что потребно их женам и детям». Впрочем, со вре-
менем службу в полиции начали считать экономически
стабильной, что все больше привлекало наемных рабо-
чих из других отраслей. Ответственные за прием в по-
лицию стали более разборчивыми и подняли планку
требований к кандидатам. Так, минимальный рост поли-
цейского вместо 5 футов 7 дюймов был теперь 5 футов
9 дюймов.
Разумеется, все эти перемены не встречали единодуш-
ного одобрения: общество осуждало дороговизну новой
структуры и скучало по привычной, старой и доброй,
пускай и не совсем неподкупной ночной страже. Новым
пилерам полагалось проявлять вежливость и услужли-
вость, и тем не менее страх общества перед «ищейками»
был настолько велик, что их нередко осыпали оскорбле-
ниями, в том числе наделяя всевозможными прозвища-
ми: «свежие лобстеры», «синие черти» и «Пилева шай-
ка», — в частности и потому, что полицейские обязаны
были носить форму даже во внеслужебное время.
чисто британское убийство
И все же спустя шесть лет после появления пилеров
стало ясно, что идея организовать в городе единую поли-
цейскую службу оказалась здравой и служба эта сохра-
нится. Примеру Лондона последовали и другие области.
По образцу Службы Лондонской полиции — так офи-
циально именовались теперь пилеры — создава лись по-
лицейские силы в маленьких городках по всей Британии.
Однако ощущалась нехватка одного звена в цепи: за-
нимаясь предотвращением преступлений, пилеры от-
нюдь не ставили своей задачей их раскрытие. Лишь в
1842 году в Службе Лондонской полиции было учрежде-
но отделение расследования преступлений. Сыскное от-
деление состояло всего из двух инспекторов, шести сер-
жантов и нескольких констеблей. Одетые в штатское
детективы вышли на сцену, лишь когда общество свык-
лось с их одетыми в форму собратьями и стало им дове-
рять.
Чтобы свыкнуться с существованием детективов, об-
ществу потребовалось больше времени.
51
4
По следам преступления
Страшнее зрелища не видывали мы,
Кровь леденеет, замирает сердце...
Рифмы прямой наводкой (1855)
Одной из самых вопиющих и отталкивающих сто-
рон рэтклиффских убийств сегодняшнему читате-
лю представляется влечение, которое испытывали люди,
толпой валившие к дому Марров в первые дни после
трагедии. Они шли поглазеть на выложенные на кровати
мертвые тела, и конца этому шествию не было. The Times
писала: «Сенсация, вызванная этим самым чудовищным
из убийств, столь велика, а желание посмотреть на ме-
сто, где все произошло, столь безмерно, что проехать по
Рэтклиффской дороге стало невозможно — ее запрудила
толпа».
Столь мрачная история воспринималась тогда более
хладнокровно, чем сейчас, по двум причинам. Во-первых,
52
чисто британское убийство
как рождение, так и смерть в то время были житейской
обыденностью. В наши дни и то и другое принадлежит
скорее медицине: люди чаще всего рождаются и умирают
в больницах. В эпоху Регентства видеть умирающих в
своей постели родственников было делом привычным, да
и большинство женщин рожали дома. Покойника поме-
щали в гостиной, чтобы соседи и друзья могли прийти
отдать ему долг уважения. В Восточном Лондоне прожи-
вало много ирландцев, и у них бытовал обычай бдения у
гроба усопшего, когда люди приходили со своим подно-
шением — денежным пожертвованием на устройство по-
минок, выпивкой и закуской. Обычай этот и по сей день
сохраняется в Ирландии, хотя по нашу сторону моря он
себя изжил.
Во-вторых, правосудие, как мы видели, считалось в то
время заботой скорее общины, чем профессиональных
служителей закона. Огромное значение придавалось то-
му, чтобы довести всю информацию до сведения как
можно большего числа людей. Вот почему дознание ве-
лось в ближайшем к дому Марров пабе «Веселый моряк»,
а всем двенадцати присяжным, которым предстояло вы-
нести свое суждение, предложили самолично осмотреть
дом еще прежде, чем были опрошены свидетели. (Уви-
денное там их явно потрясло.) Убийство Марров значи-
мо еще и потому, что вскрыло ограниченность метода
его расследования. Слухи, толки, мнения соседей и по-
казания свидетелей в данном случае доказывают свою
несостоятельность.
При этом множество людей устремились в дом Мар-
ров, движимые и еще одним побуждением: преувели-
ченным циничным любопытством. Чувство это развива-
лось у них исподволь. Георгианские леди и джентльмены
привыкли забавляться, созерцая всякие кошмары и ужа-
сы. К числу таких забав относились и посещения
53
По следам преступления
лондонского Бедлама, или же Бетлемской лечебницы,
сооруженной в 1670 году в Моор-Филдс для душевно-
больных. Управляющие этим учреждением разрешали —
и даже поощряли — подобные посещения, так как плата
за вход шла в казну лечебницы. Один француз, в 1725 го-
ду посетивший лечебницу, так описывает свои впечатле-
ния от увиденного в каморках, где содержались больные,
признанные «опасными маньяками»:
Они пребывают там скованные цепями, и вид
их страшен. По праздничным дням множество лю-
дей обоего пола, по большей части принадлежащих
к простонародью, приходят в лечебницу, желая по-
развлечься видом этих бедолаг, нередко вызываю-
щих у них смех. Стоящий у выхода из этой обите-
ли скорби служитель ждет от вас пенни.
Начальство желало бы, конечно, привлечь в лечебни-
цу людей состоятельных, образованных, возможных бла-
готворителей, способных щедро одарить лечебницу. Но
кто бы ни приходил в лечебницу, чувства они испытыва-
ли двойственные: развлекаться тут мешала жалость, при-
чем и смеяться, и сострадать нередко можно было одно-
временно. Посетивший Бедлам позднее поэт Уильям
Купер признавался, что, несмотря на охватившее его
чувство жалости к несчастным, вид их его повеселил.
Горестное состояние бедных пленников не
оставило меня равнодушным, и я проникся их не-
счастьем, но безумие их порою выражалось так за-
бавно и причудливо, что было невозможно не по-
тешаться над их выходками, что я и делал, в то же
время сердясь на себя за это.
54
чисто британское убийство
Наряду с тягой к возвышенному, дикому и опасному,
эти чувства — ужаса, благоговейного изумления и
угрозы, наблюдаемой с безопасного расстояния, — вы-
ступают на первый план в произведениях искусства и ли-
тературы романтического направления. Они же — необ-
ходимая составная часть переживаний людей, смакующих
убийство.
К XIX веку представителям высших и средних слоев
общества, чтобы пощекотать себе нервы, не было нужды
посещать дома для умалишенных — они могли просто
снять с книжной полки роман Мэри Шелли «Франкен-
штейн» (1818). («Если ты примешь мои условия, я остав-
лю всех вас в покое, если же откажешься, я всласть напою
смерть кровью всех твоих оставшихся близких».)
1
Но
неграмотный рабочий люд той эпохи имел возможность
испытать нечто подобное, посещая места преступлений.
z
В1823 году, когда в свет вышло второе издание «Фран-
кенштейна», произошло так называемое элстрийское
убийство, совершенное устроителем боксерских матчей,
плутоватым страховым агентом, игроком и довольно-та -
ки неуклюжим убийцей Джоном Фертелом. Жертвой
стал его товарищ по клубу Fancy, сомнительному и тем-
ному сообществу, объединявшему профессиональных
боксеров и их поклонников, делавших ставки на исход
матча и обсуждавших достоинства и недостатки спорт-
сменов.
Бизнес их был весьма шатким: городские власти с
большой неохотой предоставляли площадки для боксер-
1
Мэри Шелли. Франкенштейн, или Современный Прометей. Пе-
ревод З. Александровой.
55
По следам преступления
ских поединков, так как от собиравшихся буйных толп
можно было ожидать любого непотребства, и клубу
Fancy приходилось устраивать свои сборища в чистом
поле за городом. Стечение народа при этом бывало ги-
гантским. Наподобие толп нелегалов 1980-х годов, люди
со всех сторон стекались к боксерским рингам — огоро-
женным веревками площадкам в 8 квадратных футов, —
и начиналось состязание, в ходе которого крупные сум-
мы переходили из рук в руки.
Фертел пригласил некоего Уильяма Уира, вращавше-
гося в одних с ним кругах, в коттедж близ Элстри в
Хартфордшире выпить и поиграть в карты. Его целью
были немалые деньги, которые, как он знал, имел при се-
бе Уир. Убийца прибыл в Хартфордшир в наемном кон-
ном экипаже, получившем впоследствии известность и
тщательно исследованном как наглядное свидетельство
преступления.
В тот октябрьский вечер Фертел застрелил Уира,
после чего вместе с двумя сообщниками перерезал ему
горло. Одним из сообщников был Уильям Проберт, вла-
делец дома возле Джинс-Хилл-Лейн. Три незадачливых
преступника бросили тело в пруд неподалеку от дома
Проберта, но по зрелом размышлении решили, что ме-
сто это не столь надежно, и, выловив труп, переместили
его в другой пруд, подальше. Затем с пугающим хладно-
кровием они вернулись в дом Проберта, где до самого
рассвета распевали песни и уплетали свиные отбивные.
Это преступление — грязное, корыстное и совершен-
но будничное и тем не менее привлекшее внимание об-
щества, воспламенив его воображение, — как нельзя луч-
ше показывает, каким образом обстановка, в которой
совершилось убийство, включая любую мелочь, напоми-
нающую о нем, не может быть препятствием для развле-
чений. Газетные репортажи, рассказывавшие о все новых
56
чисто британское убийство
кровожадных подробностях, всплывавших на поверх-
ность в ходе расследования, в обрамлении повседневно-
го быта захватили умы тысяч читателей. The Times пола-
гала, что это «злодеяние по хладнокровной жестокости,
с какой оно было содеяно, и зверству, каким сопрово-
ждалось, вряд ли может найти себе равных», а издатель
Джеймс Катнах выпустил тиражом не менее четверти
миллиона экземпляров листовку, содержащую все дета-
ли убийства, открывшиеся на процессе Фертела.
Протокол судебных заседаний, судя по всему, писал-
ся с намерением сделать его максимально увлекательным
для публики. Так, например, в ходе допроса служанки
Проберта, необходимого для установления времени
преступления, произошел следующий диалог:
—
Был ли ужин подан с опозданием?
—
Нет, свинина была подана вовремя.
Нелепые попытки избавиться от тела и орудия пре-
ступления, а также безразличие друг к другу всех его
участников способствовали тому, что Фертела без труда
признали виновным и через три месяца повесили. Фи-
гура эта успела получить известность, и на казнь его, как
поговаривали, собралась толпа в 40 тысяч человек.
Разумеется, столь высокий уровень общественного
интереса сулил большие финансовые выгоды. Сооб-
щник убийцы Проберт петли избежа л, но разорился.
Дом его и все имущество кредиторы пустили с молотка,
причем торговля шла бойко — вещи рвали из рук, к ме-
сту же, где все произошло, потянулись любопытные.
Образовался даже местный туристический маршрут;
первыми «достопримечательностями» стали могила ми-
стера Уира на кладбище Элстри-Черч и пруд примерно в
четверти мили от деревни. Второй остановкой на пути
туристов был трактир «Артишок», куда доставили тело и
где коронер проводил дознание. Хозяин трактира
57
По следам преступления
мистер Филд отвечал на любые вопросы — будучи при-
сяжным на процессе, он располагал самой свежей ин-
формацией. Поболтав с мистером Филдом, посетители
получали возможность взглянуть на мешок, в котором
перевозили останки Уира («следы крови, сохранившиеся
на нем, делают этот предмет особо примечательным, вы-
зывая большой интерес»). Из «Артишока» туристы пе-
ремещались к самому коттеджу, где стоило немалого
труда пресекать их попытки забрать оттуда на память тот
или иной предмет. Одна газета писала в своем репорта-
же, что «прут из изгороди, сквозь которую проволокли
тело убитого, по-видимому, считается наилучшим суве-
ниром». Изгородь и вправду растащили на сувениры.
Элстрийское убийство, совершенное Джоном Ферте-
лом оказалось событием не только отвратительным, но
вполне сенсационным, чтобы лечь в основу произведений
многих известных авторов; и поток этих произведений,
казалось, не имеет конца. Томас Де Квинси, философ То-
мас Карлейль, Чарльз Диккенс, Эдвард Бульвер-Литтон, а
позднее и Уолтер Де Ла Мэр — все считали своим долгом
поразмыслить над этой историей. Туристический марш-
рут по местам, связанным с элстрийским убийством, на-
столько упрочился и обрел популярность, что пять лет
спустя даже такой знаменитый писатель, как сэр Вальтер
Скотт, к тому же живший в Шотландии, удостоил его сво-
им вниманием.
Посетив здешние края в 1828 году, он нашел маршрут
необычайно романтическим. Описание свое он начина-
ет с «запутанного лабиринта узких троп, словно нароч-
но сплетающихся так, чтобы приезжие могли в полной
мере ощутить волнение от сочетания царящей вокруг
тьмы с действиями нетрезвого возницы». К тому време-
ни коттедж был частично разрушен, но писатель внима-
тельно осмотрел первый пруд: «Ныне это всего лишь
58
чисто британское убийство
зеленое болото, находящееся столь близко от дома, что
уму непостижимо, как кому-то пришло в голову избрать
его местом захоронения, пускай даже временного, для
тела жертвы».
Он осмотрел и развалины коттеджа, за что с него взя-
ла плату в 2 шиллинга 6 пенсов «воинственного вида
старуха, занимающая здесь должность смотрителя».
Скотт не был последним туристом, посетившим ме-
сто, где произошло элстрийское убийство. Почти
шестьдесят лет спустя, в 1885 году, один из корреспон-
дентов журнала Notes & Queries описал другой визит к
дому Проберта: «Там я увидел старика, стригущего ту
самую живую изгородь, сквозь которую тащили тело
Уира». Корреспондент получил возможность наведаться
и в кухню, где жарились пресловутые свиные отбивные.
А 24 октября 1923 года к месту убийства съехались лю-
ди, чтобы отметить памятную дату — «ровно сто лет со
дня произошедшего тут злодеяния». Гордон С. Макс-
велл, топограф, отметил, что погода при этом разочаро-
вывала своим совершенным несоответствием мрачному
событию: «Вместо черных туч и пронизывающего ветра,
порывы которого с воем проносились бы над этим ме-
стом скорби», царили мир и покой, вечер был чудесным,
а погода вполне благоприятной.
Особо рьяные любители убийств могли собираться
здесь и многие десятилетия спустя, но в 1823 году, для
того, чтобы насладиться деталями этого убийства, уже
не требовалось отправляться в Хартфордшир.
Кабриолет, в котором Фертел и его жертва ехали в
Элстри, стал самым желанным призом на распродаже ве-
щей, связанных с убийством. Идея использовать модное
и изысканное транспортное средство для цели столь
гнусной, по-видимому, казалась присутствующим очень
пикантной и подхлестывала их интерес, поэтому мало
59
По следам преступления
кто из репортеров, освещавших это преступление, не
дополнил свой текст изображением злополу чного эки-
пажа. В эпоху Регентства подобный экипаж символизи-
ровал респектабельность, и Томаса Карлейля во время
суда над Фертелом особенно удивляло то значение, ко-
торое придавали этой детали его современники. Ему
этот экипаж представлялся символом пустопорожнего
материализма и бездумной погони за внешней респекта-
бельностью. В своих письмах жене Джейн философ го-
рестно размышлял об этой «мании, переходящей в по-
вальное сумасшествие и идолопоклонство местного
масштаба».
Оригинал экипажа был приобретен Новым театром
Саррея в Лондоне, чтобы использовать в спектакле по
мотивам этого убийства. Спектакль назывался «Игро-
ки». Театральный антрепренер Уильямс по прозвищу Ва-
реная Говядина в рекламе, помещенной в The Times, обе-
щал зрителям, что они смогут «лицезреть на сцене
настоящую лошадь и ту самую повозку, которую упоми-
нали во всех репортажах, а также стол, за которым ужи-
нала компания, диван, на котором они спали, и прочую
мебель, приобретенную на аукционе».
Жадность, с которой публика поглоща ла эту исто-
рию убийства, кажется нам теперь едва ли не комичной,
но английская публика эпохи Регентства отзывалась на
нее со всем жаром.
Радикал Уильям Коббет даже уверял, что его младше-
го сына заставило учиться читать желание подробнее оз-
накомиться с делом Фертела, «когда все только о нем го-
ворили и читали». Томас Карлейль горевал об окончании
процесса: «Фертела на прошлой неделе повесили, и нам
стало скучнее, чем раньше».
Убийца из Фертела получился довольно несуразный, а
грубые его промахи и дурацкие притязания несут в себе
чисто британское убийство
немало комического. По словам Томаса Бабингтона Ма-
колея, «возможно, Фертел порешил Уира лишь затем, что-
бы остеречь английское юношество от вредоносного ув-
лечения азартными играми и тяги к дурным компаниям».
Фертел продолжал служить публике развлечением и
дурным примером даже после своей смерти. А вскоре он
обрел бессмертие, будучи увековечен в качестве воско-
вой фигуры в коллекции мадам Тюссо.
61
5
Дом восковых фигур
Идея отвести особый угол убийцам мне представля-
ется порочной, так как в результате такого установле-
ния негодяй может больше надеяться на увековече-
ние свое, чем поэт, за заслуги отмечаемый статуей
в аббатстве.
Дневник мистера Пипса. Punch, 1840
В1802 году Ла-Манш пересекла не владеющая англий-
ским француженка сорока одного года, путешество-
вавшая без мужа, но с четырехлетним сыном. С ней при-
был внушительных размеров багаж — собрание из
30 портретных восковых фигур в человеческий рост.
В Лондоне она разместила свою коллекцию в здании те-
атра «Лицеум» на Стрэнде и стала торговать входными
билетами на Большую европейскую выставку восковых
фигур. Это стало ее первым пристанищем на очень дол-
гом, как выяснилось позже, пути, проделав который дама
хорошо узнала Англию и все ее особенности. Колесить
по стране со своим шоу ей предстояло следующие 30 лет.
62
чисто британское убийство
В 1802 году Мария Гросхольц (как звалась она в деви-
честве) находилась на низшей ступени своей карьерной
лестницы. Для своих занятий она выбрала довольно ста-
ринную профессию, имеющую целью благородное
стремление возвращать к жизни умерших. В Вестмин-
стерском аббатстве хранятся самые ранние и лучшие из
британских портретных изображений королей и коро-
лев, выполненные в дереве, а затем и в воске. В эпоху,
когда не существовало достаточно эффективных спосо-
бов бальзамирования, нередко изготавливали статуи, за-
меняя ими тела умерших на церемонии похорон.
Эффигии привлекали толпу, собиравшуюся, чтобы
отдать последний долг и почтить память покойного ко-
роля или королевы. Водруженную на крышку гроба ста-
тую сопровождала процессия, участники которой вооб-
ражали, что видят почившего монарха в последний раз.
Некоторые из таких статуй Вестминстерского аббатства
поражают своей древностью. Поныне мы можем видеть
лицо умершего в 1377 году Эдуарда III — черты его, вы-
резанные из дерева, как говорят, были скопированы с
его посмертной маски. Супруга Ричарда II Анна Богем-
ская, умершая в 1394 году, все еще обращает к зрителям
свое удлиненное скорбное лицо. В 1904 году Макс Бир-
бом так ярко описал трогательную и в то же время сдер-
жанно-торжественную атмосферу, окружающую эти
статуи: «Творцы этих изображений движимы были вы-
сокой и печальной целью — чувством старым как мир;
тщетным желанием человека, восстав, победить смерть».
Статуи Вестминстерского аббатства, относящиеся уже
к XVII веку, выполнены из воска, и назначение их теперь
становится шире, чем почетная роль в церемонии погре-
бения. В 1685 году на похоронах Карла II на крышке гро-
ба несли уже не эффигию, а лишь корону короля. Воско-
вые фигуры между тем продолжали изготовлять — их
63
Дом восковых фигур
выставляли напоказ с целью образовательной, а также, са-
мо собой, для увеселения публики. Статуи преемников
Карла — Вильгельма III и Марии II — представляют со-
бой восковые фигуры, и предназначены они не для похо-
рон, а для того, чтобы служить экспонатами. В 1685 году
Иоганн Шальх, немецкий антрепренер, получил разре-
шение лорд-мэра Лондона выставить на всеобщее обо-
зрение изображения королевских особ и стал разъезжать
с «живой картиной», изображавшей королеву Марию II
на смертном одре. По слухам, лицо королевы было вы-
леплено с ее посмертной маски и удивительно походило
на оригинал.
Желание продемонстрировать, как выглядели знаме-
нитости, особенно короли, в век, не знавший фотогра-
фии, несомненно, способствовало созданию восковых
изображений, как и растущая потребность медиков
иметь восковые модели человеческого тела и его орга-
нов в образовательных целях. Любопытно, что боль-
шинство таких наглядных анатомических пособий
XVIII века делались в форме женских тел, нередко им
на головы надевали парики, а к глазам прикрепляли рес-
ницы. Иногда в животах через имевшееся там отвер-
стие можно было наблюдать и этапы развития человече-
ского зародыша. Изображения мужских тел в полный
рост встречались значительно реже, чаще мастера огра-
ничивались воспроизведением отдельных органов.
Женские модели, так называемые венеры, восхищавшие
своей красотой, нередко становились даже объектом
эротических фантазий, в то время как мужчины избега-
ли непристойного выставления напоказ своих обна-
женных тел ради обучения студентов.
В XVIII веке эффигии Вестминстерского аббатства,
утратившие популярность и обветшавшие, переместили
в часовню в боковом приделе и там свалили в кучу.
64
чисто британское убийство
Учащиеся находившейся по соседству привилегирован-
ной Вестминстерской школы прозвали их инвалидной
командой. Но и в XVIII веке восковые фигуры остава-
лись для широкой публики важной составляющей мас-
совой культуры и предметом развлечения.
Выставки восковых фигур с продажей билетов на них
превратились в успешный коммерческий проект. Связа-
но это было с распространением столь популярного во
времена Просвещения рационализма, придававшего
большое значение классификации и кодификации чело-
веческих особей и постоянному стремлению к знаниям.
Изучавшая искусство создания восковых фигур Памела
Пилбим объясняет его расцвет «признанием великих
возможностей отдельной личности».
В галерее миссис Салмон на Стрэнде, содержавшей
самое известное в георгианском Лондоне собрание вос-
ковых фигур, можно было не только полюбоваться порт-
ретными статуями королей и королев, но и лицезреть
всевозможные диковинки, такие, например, как волоса-
тый мальчик, прозванный «маленьким дикарем Пите-
ром». Там же можно было с легкостью заказать и соб-
ственный «портрет», как и портрет кого-нибудь из
родных. Конкурентка миссис Салмон миссис Миллс, с
1690-х годов выставлявшая свои работы в здании Эксе-
терского зверинца на Стрэнде, также предлагала посети-
телям заказать у нее «эффигии покойных друзей и близ-
ких за умеренную плату».
В 1770-х годах в Париже мать юной Марии Гросхольц
служила экономкой у швейцарского врача Филиппа
Курциуса, открывшего в себе талант создания анатоми-
ческих пособий из воска. Марию он называл своей пле-
мянницей, но, вполне возможно, на самом деле она была
его незаконной дочерью. По прошествии некоторого
времени Курциус открыл в Париже «кабинет», или же
65
Дом восковых фигур
музей, восковых фигур. Мария училась у него лепке вос-
ком, и, видимо, делала это весьма искусно. Первую свою
работу, голову Вольтера, она вылепила в семнадцать лет.
Так началась ее головокружительна я карьера. В пред-
революционные годы, как впоследствии уверяла Мария,
ей удалось получить покровительство королевского до-
ма и даже посещать Версаль, где она давала уроки лепки
сестре злополучного Людовика XVI Елизавете. Правда,
следует заметить, что мемуары ее, написанные много лет
спустя с помощью какого-то неизвестного автора, воз-
можно, преувеличивают ее близость к королевскому до-
му и ее аристократические знакомства.
Тем не менее галерею Курциуса ждал большой ком-
мерческий успех, и даже в годы террора услуги его были
очень востребованы. Парижской толпе требовались вос-
ковые слепки с голов героев, чтобы проносить их на ше-
стах по улицам. Нужны были и восковые слепки с голов
казненных, только что отрубленных гильотиной. Имен-
но Марии поручалась эта мрачная работа, а в 1793 году
она сняла посмертные маски казненного Людовика XVI
и Марии-Антуанетты. Выполненная ею статуя Марата
выставлялась в Париже в «живой» картине вместе со зна-
менитой ванной и смертоносным ножом убийцы, все
еще торчащим в его теле.
Но в послереволюционные годы создательнице вос-
ковых фигур пришлось нелегко. В 1794 году Курциус
умер, а Мария с трудом находила общий язык с револю-
ционными властями. Число ее клиентов заметно сокра-
тилось. В 1795 году она вышла замуж за некоего месье
Тюссо, но спустя семь лет в Британию отправилась в
одиночестве.
Выбор в качестве местожительства позднегеоргиан-
ского Лондона для Марии Тюссо оказался весьма удач-
ным. Этот город был тогда настоящим раем для всякого
66
чисто британское убийство
рода шоуменов и артистов. Излюбленным времяпрепро-
вождением того времени стал променад — фланирова-
ние с разглядыванием нарядной публики и модной
одежды. Посетители таких увеселительных мест, как са-
ды Воксхолл, только и делали, что глазели по сторо-
нам, — так что разглядывать восковые статуи тем более
не считалось зазорным.
Но первоначально постоянной выставки мадам Тюс-
со не имела, ей приходилось колесить по стране, редко
соблюдая объявленное расписание; слух о ее внезапной
задержке, предположим в Бирмингеме, ввиду слишком
большого наплыва посетителей на ее выставку был от-
личным способом поднять продажу билетов. С годами,
когда Марии перевалило за шестьдесят, шоу ее обрело
постоянную площадку на Бейкер-стрит в Лондоне. Те-
матически выставка имела три раздела: «Франция» (в па-
мять о родине мадам Тюссо), «Особы королевской кро-
ви» и «Ужасы».
То, чему впоследствии суждено было стать знамени-
той Комнатой ужасов, первоначально называлось про-
сто — Другой зал. Экспонировались там в основном
ужасы французской революции — слепки отрубленных
на гильотине голов, которые Мария привезла с собой, и
небольшая копия гильотины. Но со временем коллек-
цию пополнили и головы британских убийц вместе с
принадлежавшими им артефактами. Пока шел суд над
преступником и сразу после его казни посланцы мадам
Тюссо спешили скупить все самое интересное.
На Бейкер-стрит, постоянном своем месте, выставка
мадам Тюссо процветала. Прослеживая историю музея,
Памела Пилбим отмечает, что всплеск интереса совпал
по времени с сокращением популярности променадов,
как будто люди обратились к восковым фигурам, желая
вознаградить себя за утраченное удовольствие. Она
67
Дом восковых фигур
отмечает и то, как умело использовал музей преимуще-
ство своего местоположения: омнибусы доставляли по-
сетителей к самым дверям музея со всех станций новой
железной дороги — вокзалов Паддингтонского, Мэри-
лебонского, Юстонского, Кингс-Кросс и Сент-Панкрас.
Все они находились не дальше чем в двух милях, и по-
ездка к восковым статуям, хоть и стоила недешево, слу-
жила отличным развлечением и поводом выбраться в
столицу из пригорода.
Мария Тюссо умерла в 1850 году, но и по сей день она
присутствует в созданном ею музее в качестве восковой
статуи, а потомки ее продолжают ее дело. Впрочем, во
второй половине XIX века некоторые слои среднего
класса с неодобрением стали относиться к мрачным экс-
понатам Комнаты ужасов, и все громче в обществе зву-
чал ропот осуждения. Усилился он и с приобретением
музеем в 1872 году известной коллекции пыточных ин-
струментов: как выразился один журналист, «это не что
иное, как потакание болезненному и извращенному лю-
бопытству и чувственности».
Но для мадам Тюссо ужасы и убийства послужили
очень неплохим финансовым подспорьем. В 1890 году
новая статуя миссис Пирси привлекла в музей в один
только День подарков тысячи посетителей. Мэри Пирси
забила насмерть в Кентиш-Тауне жену и дочь своего лю-
бовника. Мадам Тюссо приобрела для своей галереи ко-
ляску девочки и даже — гениальный ход — леденец, ко-
торый она сосала в момент убийства.
Свой финансовый успех мадам Тюссо прикрыва ла
фиговым листом образовательных целей — впрочем, ее
работа и впрямь имела некоторое познавательное зна-
чение. Мария Тюссо ставила себе целью донести до
зрителя подлинный дух атмосферы, окружавшей того
или иного персонажа. Так, например, рядом с фигурой
68
чисто британское убийство
Наполеона располагались его зуб, клок волос и личные
вещи. Каталоги выставки были наукообразны по стилю
и направлены на то, чтобы «обогатить сознание моло-
дежи знаниями биографическими, а этот раздел обра-
зования повсеместно признан важнейшим». Мадам
Тюссо явно доставил немало удовольствия один из ран-
них газетных откликов на посещение ее галереи, реко-
мендовавший «воспитателям юношества приводить
своих питомцев на эту выставку, так как вид столь мно-
гих прославленных в истории персонажей, несо-
мненно, побудит их обратиться к исторической лите-
ратуре» .
В отличие от ранних выставок восковых фигур среди
экспонатов мадам Тюссо не было обнаженной натуры:
В карикатуре на галерею мадам Тюссо журнал Punch
сокрушается о тенденции героизировать убийц
69
Дом восковых фигур
они не несли в себе привкуса эротизма. В 1842 году The
Chambers’s Edinburgh Journal писала: «Не следует мыс-
ленно ассоциировать их [экспонаты мадам Тюссо] с без-
вкусными дешевыми поделками, кои нередко можно ви-
деть в провинциальных городках. В них нет ничего
убогого, сиюминутного, небрежного. Напротив, все
они свидетельствуют о превосходном здравом смысле,
которым мадам Тюссо неизменно руководствуется в том,
что касается широты взглядов». И вправду — полная ре-
спектабельность: «Тонкие ткани, кружева и прочее» ме-
няются «раз в одну-две недели, так что «дышат чисто-
той».
Но судьбу экспоната — оставаться ли ему на выставке
или быть удаленным с нее — решали интерес к нему по-
сетителей и число тех, кто останавливался перед ним для
более скрупулезного осмотра. Мало какие фигуры уста-
навливали на пьедесталах, и посетители могли подойти
достаточно близко, чтобы потрогать их руками. Количе-
ство таких остановок для более тщательного знакомства
отслеживалось, и многие знаменитости, чья слава,
вспыхнувшая зарницей, оказывалась эфемерной, после
нескольких недель из экспозиции удалялись. Другие же,
постоянные любимцы («бессмертные»), неоднократно
обновлялись, а временами создавались заново. Самым
популярным персонажем была королева Виктория.
В 1860 году Другой зал был переименован в Кабинет
сравнительной физиогномики. Это придало названию
некий лоск — отсвет модной в Викторианскую эпоху
псевдонауки френологии, ныне дискредитированной и
забытой, утверждавшей зависимость характера от внеш-
ности человека и черт его лица и определявшей темпера-
мент и способности наличием и размерами тех или
иных шишек на черепе. Но утвердилось как общеприня-
тое другое название кабинета — Комната ужасов, и
70
чисто британское убийство
слава этого зала, страх, вызываемый его экспонатами,
одновременно с их притягательностью были столь вели-
ки, что во время Первой мировой войны боевая подго-
товка солдат нередко начиналась с «первого испыта-
ния» — спрятаться и провести ночь в Комнате ужасов.
Неудобства, к которым приводила подобная практика,
даже заставили руководство музея официально обра-
титься к военному начальству с просьбой прекратить та-
кого рода «испытания».
Фигуре Джека-потрошителя не суждено было по-
явиться в музее, поскольку преступника так и не пойма-
ли. Скульпторы, работавшие на мадам Тюссо, гордились
точностью своих портретов, которой они добивались,
по возможности приглашая модель на сеансы в мастер-
скую (не убийц, разумеется) или же используя наброски,
а впоследствии и фотографии, сделанные в зале суда.
Поскольку в уголовном суде Олд-Бейли фотографи-
ровать запрещалось, доставать снимки было нелегко.
Правнук мадам Тюссо Джон Теодор Тюссо, главный соз-
датель скульптурных изображений в конце XIX века, как
говорили, пользовался снимками, тайно сделанными
журналистами на процессах убийц при помощи фото-
аппаратов, которые они прятали в шляпах.
В Музее мадам Тюссо широкая викторианская пуб-
лика знакомилась с истинным обликом людей, вызывав-
ших ее живейший интерес. Этим он в корне отличался
от пантеона знаменитостей, удостоенных памятников в
Вестминстерском аббатстве или приема у королевы в
Виндзорском замке или же прославленных статуями на
городских площадях. В 1918 году писавший на лондон-
ские темы У. Р. Титтертон так подытожил значение вос-
ковых фигур для викторианского Лондона: «Видимо,
это стало чем-то наподобие святая святых, отношение к
Дом восковых фигур
ним викторианцев близко к тому благоговению, которое
они испытывали в соборе при виде святых в их нишах».
Кажется, излюбленным занятием в часы досуга для
представителей низшего слоя среднего класса, а также
класса рабочего, было вглядываться в лица убийц, кото-
рые они могли теперь видеть воочию. А если подобное
оказывалось недостижимым — читать о них .
72
6
Убийство как оно есть
Убийство, хоть и немо,
Говорит чудесным языком1.
У. Шекспир. Гамлет
В1811 году, когда происходили рэтклиффские убий-
ства, Томас Де Квинси обратил внимание на стран-
ное и неразумное поведение своих грасмирских сосе-
дей. Даже в мирной атмосфере Озерного края убийства
эти вызвали «неописуемое смятение». Хрупкая пожилая
дама, чей дом находился рядом с домом Де Квинси, «не
успокаивалась, пока не запирала последовательно целых
восемнадцать дверей... при помощи тяжеловесных бол-
тов, массивных щеколд и надежных цепочек, дабы обе-
зопасить тем самым свою спальню от любого вторжения
нежелательного представителя рода людского. Добраться
1
Перевод М. Лозинского.
73
Убийство как оно есть
до нее, даже когда она находилась в гостиной, было рав-
носильно проникновению в осажденную крепость —
под защитой белого флага — парламентера с предложе-
нием перемирия: через каждые пять-шесть шагов путь
визитеру преграждала та или иная разновидность опуск-
ной решетки».
Как ухитрилась соседка Де Квинси довести себя до
такого плачевного состояния в захолустье Грасмира?
Волна паники, охватившей страну, была в немалой сте-
пени поднята газетами, откуда публика главным образом
и черпала информацию о подобных происшествиях.
Самым легким и дешевым способом узнать подроб-
ности убийства был новостной листок — простейшая
из газет, часто напечатанная на одной стороне листа.
Позволить себе столь малый расход могли даже рабочие.
Но не более того. Подъем общего благосостояния и
уровня жизни, какого можно было ожидать от прошед-
шей в XVIII веке в Британии промышленной револю-
ции, коснулся рабочего люда лишь к середине следую-
щего века. 1840 -е годы получили название «голодных
сороковых», и неудивительно, что в первые десятиле-
тия XIX века Британия балансировала на грани бунтов
и беспорядков. Те, кто предоставлял свою рабочую силу
новым фабрикам и заводам, осознали, что, по-
прежнему эксплуатируемые, они живут в нищете, как и
раньше.
Идея, что на свой заработок мужчина может содержать
неработающую жену и детей, по-настоящему вызрела и
распространилась лишь начиная с 1850-х годов. До этого
времени низкооплачиваемый городской люд, ютившийся
в жалких жилищах, порой, когда приходилось особенно
туго, обращался к преступным занятиям — воровал или
подрабатывал проституцией. Когда же случались дни по-
жирней и жизнь работяг более или менее налаживалась,
74
чисто британское убийство
они пропадали на петушиных боях, заключали пари на
боксерских матчах или ходили на мелодраматические
спектакли, которые ставили в огромных «неузаконенных»
театральных залах Восточного Лондона.
Несмотря на низкий уровень жизни и шаткость зара-
ботков, люди эти были более образованны, чем их дере-
венские предшественники. Трудно назвать точное число
тех из них, кто умел читать, но в 1840 году шестьдесят
процентов вступающих в брак могли расписаться в при-
ходской церковной книге. Эта цифра — основной пока-
затель числа умеющих писать — оставалась неизменной
на протяжении ста лет. Как указывает историк Розалин-
да Кроун, читать дети начинали раньше, чем обучались
письму, из чего следует, что количество умеющих чи-
тать, видимо, было еще выше.
К началу XIX века возможности рабочих получить
образование значительно возросли. Существовали вос-
кресные и народные школы, многие из которых основы-
вались евангелистами, которые вместе с нетрадицион-
ными формами религии популяризировали и чтение.
Весьма вероятно, хотя и труднодоказуемо, что охота к
чтению подхлестывалась также увеличившимся количе-
ством и разнообразием доступного печатного материала.
Так, например, очень успешный Penny Magazine, публи-
ковавший материалы по искусству, на темы исторические
и общественные и иллюстрировавший их красивыми
гравюрами, к 1832 году продавал 200 тысяч экземпляров
в неделю. Если учесть, что каждый его номер передавали
и друзьям и соседям, то число читателей, возможно, до-
стигало миллиона.
Новостные листки, основной источник информации о
последних событиях и происшествиях, стали порождени-
ем резко обличительного, бранчливого и даже радикаль-
ного искусства памфлета, традиционно высмеивавшего
75
Убийство как оно есть
и освистывавшего действия богатых и влиятельных чле-
нов общества. Но к XIX веку новостные листки по боль-
шей части сосредоточили свое внимание на зверских пре-
ступлениях вроде убийств, что в известном смысле
представляется парадоксом, ибо количество смертных каз-
ней к тому времени пошло на спад. Однако, по мнению
историка Вика Гатрела, сокращение их числа как бы воз-
высило их в цене, — на них смотрели как на диковину, ко-
торую нельзя упустить из вида, что и вызвало небывалый
взлет тиражей.
Ошеломительные убийств а, как это тогда называлось,
обычно освещались в листках строго определенным и
предсказуемым образом. Первые сообщения о престу-
плении отличались краткостью и занимали лишь чет-
верть страницы — представляли собой, так сказать, жур-
налистский отклик на событие. Но вскоре они обрастали
деталями в половину листа, и пиком становился день
казни, к которому приурочивали выход специального
издания, содержавшего все известные к тому времени
подробности плюс репортаж с места казни. Нередко к
этому прилагалась и впечатляющая иллюстрация — в ви -
де изображения виселицы.
Наиболее знаменитые и кровавые преступления удо-
стаивались книжицы — нескольких листков под одной
обложкой. В то время, когда общественный интерес бу-
доражило свежее преступление, издатели прибегли к
идее выпуска книжиц, повествующих о старых злодея-
ниях. Оказалось, что, погрузившись в тему, люди жела-
ют получить по ней более полную информацию, чем
прежде. В этом смысле весьма убедительным представля-
ется тот факт, что в 1849 году цифра продаж книжицы о
преступлениях и казни супругов-убийц Марии и Джор-
джа Фредерика Мэннинг достигла почти нереальных
двух с половиной миллионов экземпляров.
76
чисто британское убийство
Чтобы присоединиться к общему ликованию, необя-
зательно было уметь читать. Розалинда Кроун пишет об
уличных продавцах газет, специализировавшихся на
сенсациях. В основном они распространяли новостные
листки, но, чтобы привлечь к своему товару внимание
прохожих, выкрикивали, разыгрывали сценки и даже пе-
ли, сообщая новости дня. Генри Мейхью, один из изда-
телей Punch, выпустил актуальный сборник устных рас-
сказов людей, которых он интервьюировал на
лондонских улицах в 1840-х годах. Одним из его героев
был уличный «балабол», который, стоя на углу улицы,
живо и без умолку сыпал новостями и вместе с партне-
ром разыгрывал маленькие скетчи, воспроизводя сцены
преступлений. «Он всегда изображал злодея, а я — бла-
городного героя. Он отлично умел валиться на спину,
так что всегда погибал, а с наклеенными усами выглядел
настоящим извергом».
Здесь речь идет о стоячих балаболах, занимавших все-
гда одно и то же место на углу улицы. Параллельно с ни-
ми существовали еще и балаболы-бегуны. Они сновали
взад-вперед по улицам, шныряли в толпе, воплями воз-
вещая о преступлениях, о которых шла речь в листках.
Громкие крики, в которых особенно отчетливо выделя-
лись слова «ужасный», «варварский» и «убийство», были
яркой нотой в уличной мелодике тогдашнего Лондона.
Были еще и певцы-сказители, или же поющие балабо-
лы, для поднятия продаж использовавшие музыку. Исто-
рию преступления они превращали в песню. Все три ти-
па балаболов осаждали тюремные ворота в день казни,
чем добавляли зрелищу шума и волнения. «Откуда все
они брались, оставалось тайной [для жителей городка, в
котором проводилось повешение] столь же непостижи-
мой, как и то, куда исчезали потом, распродав последнее
слово казненного», — вспоминал один джентльмен
77
Убийство как оно есть
Викторианской эпохи. Балаболы собирались целыми
толпами, потому что в день казни рассчитывали полу-
чить самую высокую выручку от продажи новостей.
Ни одна страшная подробность не ускользала от вни-
мания издателей листков, а дотошность в описаниях,
владение терминологией и наблюдательность удиви-
тельно роднят их с создателями современной полицей-
ской хроники. Так, например, они описывали труп мис-
сис Ли, в 1839 году убитой ее мужем Уильямом:
Лицо рассечено в нескольких местах, яремную
вену на шее пересекает глубокая рана; на правой
брови синяк от удара, нанесенного тупым предме-
том, палкой или же куском дерева; не удовлетво-
рившись содеянным, убийца перерезал горло не-
счастной, потерявшей сознание жертве, тем самым
довершив преступление.
Иллюстрации обычно изображали смертоносную
схватку — преступника и жертву в неестественных по-
зах, предсмертные корчи среди фонтанов крови. Сейчас
подобные картинки вызывают смех своей ненатурально-
стью и неубедительностью, но продолжают ужасать вся-
кого, кто способен представить стоящую за ними реаль-
ность.
Впрочем, помимо своей сенсационности новостные
листки несли в себе и моральный урок. Они неизменно
включали предсмертную исповедь раскаявшегося пре-
ступника — разумеется, поддельную; время поджимало,
и «речь» должна была быть готова к моменту казни. Со-
ставление подобных исповедей стало особой статьей до-
хода. «Скорбные признания Курвуазье вышли из-под
моего пера, — пояснял некий сотрудник одного скан-
дального издания. — Жалостливую балладу об отсрочке
78
чисто британское убийство
приговора Аннет Мейерс тоже написал я, как и элегию
на казнь Раша», — продолжал, он, сыпля и сыпля все но-
выми именами преступников. При этом подразумева-
лось, что признание Раша, как остальные признания, на-
писаны им самим, что добавляет им щемящей
трогательности».
Чита я эти листки, поражаешься глубине и искренно-
сти слов, в которых преступники выражали свое раская-
ние. Каждое преступление в них предстает раскрытым и
завершенным, ко всеобщему удовлетворению, пред-
смертным раскаянием и казнью. Мы понятия не имеем,
действительно ли убийцы каялись в содеянном и сожа-
лели о своих преступлениях, как не можем быть уверены
в виновности каждого из казненных. Но читателю но-
востного листка надлежало остаться в убеждении, что
любой преступный умысел неизбежно приведет к позо-
ру, раскаянию и гибели.
z
Такие же смешанные чувства страха и удовольствия,
какие испытывал читатель газетной заметки о под-
линных преступлениях, вызывало и чтение соответству-
ющей художественной литературы. С XVIII века суще-
ствовал особый жанр — готический роман, чьим
единственным назначением было погружать читателя в
атмосферу ужаса, отвращения, волновать его сердце бла-
гоговейным трепетом.
Основополагающим произведением этого жанра стал
роман Анны Радклиф «Удольфские тайны» (1794). На
всем протяжении долгого, запутанного повествования о
совершенно неправдоподобных событиях юное создание,
осиротевшая Эмилия Сент-Обер, пребывает в заключе-
нии в отдаленном замке. Насыщенный поворотами
79
Убийство как оно есть
сюжет пестрит величественными пейзажами, злодейски-
ми персонажами и простодушными героинями. Романы
Радклиф называли словесными эквивалентами живопис-
ных творений Сальватора Розы и Клода Лоррена. Бед-
няжка Эмилия оказывается в плену у злобного, надмен-
ного и мрачного Монтопи (итальянского разбойника,
выдающего себя за аристократа и порешившего к тому же
и тетушку героини). В конце концов разбойник вынуж-
ден бежать, так и не успев заставить Эмилию переписать
на него все свое имущество.
«Удольфские тайны» пользовались небывалым успе-
хом. За свой роман Радклиф получила 500 фунтов, при
том, что средняя цена прав на роман в то время состав-
ляла 80 фунтов. Радклиф же являла собой фигуру зага-
дочную, так как на пике успеха она вдруг перестала пи-
сать романы и не покидала своего дома в Пимлико
вплоть до кончины от астмы в 1823 году. Ходили самые
разные, не очень достоверные и тем более интригую-
щие слухи о том, что с нею все же приключилось (ви-
димо, мудрый замысел писательницы состоял в том,
чтобы держать публику в напряжении и никак не вме-
шиваться в распространяемые слухи, что обеспечивало
ей по-прежнему высокие продажи от книг). Рассказы-
вали, что ее держат под замком, что она обезумела и на-
ходится в Хэддон-Холле в Дербишире, а возможно,
скончалась в 1810 году «в припадке того, что зовется
белой горячкой».
К концу XVIII века готический роман наподобие
произведений Радклиф представлялся уже устаревшим.
Первый законченный роман Джейн Остин «Нортенгер-
ское аббатство» (написанный в 1798–1799 годах, издан-
ный посмертно в 1817 году) явил собой пародию на этот
жанр, метив своим острием прямиком в «Удольфские
тайны».
80
чисто британское убийство
Фантазерка Кэтрин Морланд, к своему семнадцатиле-
тию одержимая мечтой стать «героиней романа», гостит в
Нортенгерском аббатстве — поместье, принадлежащем
генералу Тилни. Она увлекается такими произведениями,
как «Таинственное предостережение» или «Чародей Чер-
ного леса». Отправляясь в Нортенгерское аббатство, вос-
питанная на книгах Анны Радклиф девушка только и ждет,
что окажется среди закоулков, потайных комнат, запертых
сундуков с уликами и в конечном счете сумеет обнару-
жить убедительные доказательства того, что покойная же-
на генерала Тилни погибла от руки собственного супруга.
Вместо этого она попадает в теплый и светлый, приветли-
вый, обставленный в современном стиле дом, и, когда ее
готические фантазии обнаруживаются, наивная Кэтрин
испытывает стыд и смущение. «Попробуйте воспринять
жизнь по-настоящему, посмотрите вокруг себя, — гово-
рит героине сын генерала Тилни, молодой человек, вызы-
вающий ее искреннее восхищение. —
Милейшая мисс
Морланд, что за мысли бродят в вашей головке?»1
Трезвый, тонкий юмор Джейн Остин вряд ли дей-
ствовал на тех, чей вкус, подобно вкусу Кэтрин Мор-
ланд, был сформирован дешевым чтивом, калейдоско-
пом ужасов и тайн. Появись Кэтрин Морланд на свет
десятилетием-двумя позже и принадлежи она к низшим
классам, она бы стала заядлой читательницей так называ-
емых «страстей за пенни», низкопробной разновидно-
сти готического романа.
Начиная с 1828 года такие «страсти», публикуемые от-
дельными выпусками, стали важной составляющей изда-
тельского бизнеса. Каждую неделю можно было приоб-
рести иллюстрированную гравюрами увлекательную
историю на восьми страницах, и всего за пенни. (В то
1
Джейн Остин. Нортенгерское аббатство. Перевод И. Маршака.
81
Убийство как оно есть
время как серьезный и увесистый трехтомный роман в
среднем обходился читателю в целый фунт.) С начала
1830-х годов первое поколение рабочих, научившихся
читать в школе, стало с жадностью поглощать литературу.
Истинные, типичные «страсти за пенни» часто обра-
щались к прошлому и к событиям, как предполагалось,
имевшим место в действительности. К числу подобных
произведений принадлежали выходивший между 1835 и
1836 годами «Календарь ужасов» и долгосрочное изда-
ние «Жизнь прославленных бродяг, разбойников и про-
чее». Предполагалось, что это истории настоящих пре-
ступлений и таинственных событий подлинной жизни,
но на самом деле сюжеты их были по большей части вы-
мышленными. Во втором из названных изданий реально
существовавшие разбойники сводились воедино и пу-
скались в совместные приключения, хотя и жили в
XVIII веке в разное время.
Работали авторы «страстей за пенни» с чрезвычайной
быстротой, редко просматривая и исправляя написан-
ное перед сдачей текста в набор. Они не чурались плаги-
ата и раздували объем произведения, громоздя в нем что
ни попадя. Сюжеты их были неправдоподобны, характе-
ры примитивны, а местом действия обычно служили
тюремные камеры, таинственные замки с привидения-
ми, тонущие корабли и глухие пустоши. «Больше крови,
как можно больше крови», — поучал своих авторов один
из издателей «страстей за пенни».
Воспитательное значение подобных книг, конечно,
сомнительно, но следует учесть, что всего лишь поколе-
нием ранее любители такого чтива вообще не имели до-
ступа к литературе, так что этот жанр по полной утолял
новоявленную жажду. Подсчитано, что в 1845 году изда-
тельство Ллойда на Флит-стрит каждую неделю продава-
ло полмиллиона экземпляров журналов и «страстей за
82
чисто британское убийство
пенни», каждый из которых перечитывало по нескольку
человек, что увеличивает общее число приобщившихся
до миллионов. Генри Мейхью, летописец жизни лондон-
ских бедняков, ссылается на свидетельство одного из сво-
их собеседников, который описал чтение «страстей за
пенни» как коллективное времяпровождение и развлече-
ние: «В погожий летний вечерок какой-нибудь лоточник
или сосед, пользующийся славой «ученого малого», чи-
тает вслух собравшимся возле него окрестным жителям» .
Лоточников, торговавших на лондонских улицах
фруктами и зеленью, издатель Эдвард Ллойд причислял
к своему читательскому контингенту. Он желал предо-
ставить «обширному кругу людей разумных и здраво-
мыслящих за сравнительно незначительную плату воз-
можность наслаждаться плодами фантазии, до сих пор
бывшую привилегией людей утонченных и богатых,
проводящих дни свои в удовольствиях и праздности».
Успешным авторам «страстей за пенни» следовало об-
ладать усердием, хорошим нюхом на то, что будет отвечать
вкусам простого неискушенного читателя, а также иметь
богатую фантазию. Хорошее образование или творческие
устремления тут были излишни, наоборот — они даже
вредили делу. Множество авторов к перу приохотила лишь
острая нужда в деньгах, а жизненный путь некоторых из
них причудливостью своей напоминал их творения.
Молодой писатель Джордж Огастес Сала, любимец
Чарльза Диккенса, в этом смысле фигура типичная.
Первоначально усердный поставщик «cтрастей за пен-
ни», он, поднаторев в этом ремесле, стал известным ли-
тератором и журналистом The Daily Teleg raph. Деятель-
ность этого красномордого, обрюзгшего, с распухшим
носом типа имела и обратную, неприглядную сторону:
когда нужда поджимала, он, наряду с писанием ужасов,
не брезговал и сочинением порнографии. Впоследствии
83
Убийство как оно есть
он создал «Жизнь и приключения Джорджа Огастеса
Салы», свою автобиографию, которую Оксфордский на-
циональный биографический слов арь охарактеризовал
как «удивительно недостоверную». Приключения, о ко-
торых он там повествует, включают путешествие в Рос-
сию, тюремное заключение за долги и репортажи с мест
сражений американской Гражданской войны.
Другим создателем «страстей за пенни» был Эдвард
Бульвер-Литтон, чей излюбленный романный зачин вам
наверняка знаком: «Стояла темная ненастная ночь». Его,
генеральского сына, в юности соблазнила леди Каролина
Лэм, бывшая любовница лорда Байрона (именно она суро-
во заклеймила поэта, назвав его порочным и опасным в об-
щении безумцем). Леди Каролина была старше Эдварда на
восемнадцать лет и поставила его в крайне неловкое поло-
жение, бросив после краткого романа. Родные отказались
от него, когда он женился на знаменитой, но не имевшей
ни гроша за душой ирландской красавице, и он был вы-
нужден зарабатывать на жизнь разного рода литературным
трудом, в чем очень преуспел, сколотив немалое состояние.
Роман Бульвер-Литтона «Пелэм, или Приключения
джентльмена» (1828) стал настоящим хитом, приобретя
огромную популярность. Книга так полюбилась Геор-
гу IV, что он приказал в каждой из королевских резиден-
ций иметь экземпляр «Пелэма». Главный герой, по име-
ни которого роман и назван, расстается с ленивой
беспечной жизнью ради того, чтобы стать сыщиком, по-
мочь другу снять с себя обвинение в убийстве. В 1832 го-
ду другое творение Бульвер-Литтона, «Юджин Эрам», а
именно история убийцы, рассказанная не без сочувствия
к его печальной судьбе, стал еще одним бестселлером.
Очевидная аморальность такого отношения к убийце
и превращения его в героя восстановила против Буль-
вер-Литтона весь Лондон. К тому же отношения его с
84
чисто британское убийство
женой, романтической Розиной, омрачило ее выступле-
ние на собрании по выдвижению кандидатов в палату
общин, среди которых был и сам Бульвер-Литтон. Жена
публично обвинила его в дурном с ней обращении.
Вполне в духе своих персонажей, писатель отправил же-
ну в сумасшедший дом, после чего стал членом парла-
мента, а затем и пэром.
В своем многообразном собрании зарисовок и впе-
чатлений от жизни лондонских улиц Генри Мейхью
описал ту жадность, с какой его лондонские собеседни-
ки поглощали литературу, подобную романам Салы и
Бульвер-Литтона. «Видишь гравюру — человека на ви -
селице или охваченного пламенем, — сказа л ему один
из «ученых лоточников» в ответ на его расспросы, — и
бывает, просто места себе не находишь, пока не узнаешь,
кто он такой, во всех подробностях».
Ко времени царствования королевы Виктории «стра-
сти за пенни» превратились в «кошмары за бесценок»,
сохранив огромные тиражи. Истории, которые расска-
зывались на их страницах, строились вокруг простых
контрастов добра и зла и, изобилуя убийствами, жесто-
костью и насилием, ностальгически тяготели к прошло-
му и немудрящим радостям простой сельской жизни.
История Суини Тодда, этого дьявола в обличье цирюль-
ника, как нельзя лучше отражает глубокое беспокойство,
которое испытывали люди, сталкиваясь с еще непривыч-
ным им городским укладом. В его повествовании — пер-
воначально названном «Жемчужная нить», так как речь в
нем, в частности, шла и о пропавшем ожерелье, — люди,
побывавшие в кресле цирюльника, один за другим прова-
ливались в подпол, после чего их расчлененные тела со-
общница Суини превращала в начинку для пирогов.
Суини Тодд стал воплощением страхов тех, кто пе-
ребрался в город в поисках работы и еще не успел там
85
Убийство как оно есть
освоиться. Большинство его клиентов попадали к нему
случайно. Кроме того, горожане не имели возможно-
сти проверить, что именно кладут в такие вкусные пи-
роги, которые задешево продавались на улице. Консер-
вирование тогда находилось в зачаточном состоянии, и
люди боялись испорченного мяса. От малютки Фанни
Адамс, жертвы викторианского маньяка, произошло
выражение «милая крошка Фа» — так называли не толь -
ко что-то маленькое и незначительное, но и не пользо-
вавшуюся спросом консервированную баранину, кото-
рую закупали для моряков, настолько отвратительную
на вкус, что те шутили — не убитая ли это Фанни
Адамс.
История Суини Тодда, при всей ее сомнительности,
породила и новый страх — по поводу того, что происхо-
дит с телами умерших лондонцев. Теперь они уже не на-
деялись упокоиться на мирном зеленом деревенском по-
госте возле церкви и находили свой последний приют на
переполненном городском кладбище. К тому же многие
слышали о реальных преступлениях Берка и Хэра, уби-
вавших в Эдинбурге людей, чтобы продать их трупы на
анатомические курсы, и опасались, что после смерти их
тела постигнет та же участь.
z
Чудовищные происшествия, проституция, убийства
продолжали оставаться основной темой повседнев-
ного чтения, что, казалось бы, вступало в противоречие
с представлением о возросшей респектабельности бри-
танского общества. Что заставляло чопорных виктори-
анцев беззастенчиво смаковать кровавые истории?
Но объяснение, выдвинутое в 1972 году Ричардом Ал-
тиком, представляется мне убедительным. В своей книге
86
чисто британское убийство
«Викторианство в багровых тонах» он новаторски утвер-
ждает, что увлечение викторианцев убийствами стало по-
бочным продуктом «их интеллектуально выхолощенной и
эмоционально неразвитой, скованной тисками экономи-
ческих и социальных условностей жизни». Читая об убий-
ствах, пишет он, они «давали выход таким рудиментарным
страстям, как ужас, нездоровое сочувствие, опосредован-
ная агрессия, и, в отсутствие чего-нибудь более приятного,
служили пищей уму, иначе остававшемуся пустым».
Представление о викторианцах как о заложниках ре-
спектабельности и этикета, чья жизнь ограничивалась тяж-
ким трудом, возникло вскоре по окончании Викториан-
ской эпохи. Предельно заострил его Литтон-Стрейчи в
своем в высшей степени влиятельном труде «Выдающиеся
викторианцы» (1918). Стрейчи охарактеризовал это поко-
ление как людей строгих, застегнутых на все пуговицы, на-
пыщенных и немного комичных. По его мнению, их отли-
чало лицемерие, жадность и фальшь. Но, разумеется, как
это всегда бывает с историческими сочинениями, его ис-
следование не меньше, чем о прошлом, говорит нам и о его
времени. Стрейчи был членом так называемого «блумс-
берийского кружка» писателей и художников, рассматри-
вавших себя как свободолюбивых радикалов и борцов с
традициями. Лучший способ подтвердить этот имидж
они видели в нападках на тех, кто не был на них похож.
Даже в то время существовало мнение, что нарисован-
ная Стрейчи картина прошедшей эпохи при всей своей
выразительности все же искажает действительность. The
Times Literary Supplement незамедлительно высказала
мысль, что ирония, в которой упражняется Стрейчи, тут
неуместна: «Мы живем в мире, который они [викториан-
цы] выстроили для нас, и разве, подсмеиваясь над ними, не
стоит уделить им и толику нашей любви?» Специалисты
по истории XIX века по сей день высказывают подобное
Убийство как оно есть
предостережение. Но созданный Стрейчи образ виктори-
анцев как людей в массе своей крайне ограниченных был
так ярок и убедителен, что при всей своей ошибочности
сохранился и в некотором смысле овладел умами.
В 1970-х годах, утверждая, что истории о всевозмож-
ных ужасах, которые с такой жадностью поглощали вик-
торианцы, служили им отдушиной в скучной прозе их
повседневного существования, Алтик, частично все еще
находясь под влиянием и обаянием Стрейчи, в то же вре-
мя отражал ценностные представления своего времени.
Ведь в то десятилетие историки склонялись к мнению,
что за процветание, принесенное промышленной рево-
люцией, обществу пришлось заплатить дорогую цену.
Взгляд на XIX век как на долгий путь от аграрной эконо-
мики к экономике капиталистической, от деревни к го-
роду, от общинного коллективизма к обезличиванию, от
добра ко злу соответствовал духу 70-х годов XX века.
Сегодня историкам трудно не замечать страстей, скры-
тых за холодноватой невозмутимостью викторианцев, не
видеть, что свои радости и горести они переживали так
же бурно, как и мы. И права Розалинда Кроун, утверждав-
шая, что любовь к насилию и крови викторианцы делят со
своими георгианскими предками, как и те, получавшие
наслаждение от вида кулачных боев и публичных казней.
И уж конечно, викторианцам оказалось бы вовсе не чуж-
до наше увлечение фильмами ужасов и жестокими ком-
пьютерными играми. Чувство удовлетворения от причи-
ненного насилия вечно и не имеет временных рамок, оно
лишь меняет форму в зависимости от развития техноло-
гий и экономики. В XIX веке рост грамотности и паде-
ние цен на печатную продукцию позволили любви к кро-
вопролитию расцвести по-новому, но в основе своей она
осталась прежней. Такой же она пребывает и поныне.
88
7
Чарльз Диккенс, автор
криминальных романов
Нам не забыть смешанных чувств благоговейного
трепета, страха и почтительности, с которыми мы,
будучи школьниками, взирали на очертания Ньюгей-
та. Как ужасны казались нам эти грубые тяжелые
стены, массивные двери... созданные с одной лишь
неотложной целью – впустить людей, чтобы никогда
уж оттуда не выпускать.
Чарльз Диккенс. Судебный очерк
Вноябре 1849 года молодой писатель и четверо его
друзей сняли помещение неподалеку от тюрьмы на
Хорсмонгер-Лейн в Бермондси. Оттуда открыв ался хо-
роший вид на место казни, предстоявшей в тот день зло-
дейской супружеской чете — двум убийцам, мистеру
Фредерику Мэннингу и миссис Марии Мэннинг. Пре-
ступление, ими совершенное, заключалось в убийстве
любовника Марии, чей труп они погребли в кухонном
подполе, и из репортажа The Times известно, что по-
смотреть на их казнь собралось 10 тысяч человек.
Зевак привлекла возможность насладиться зрелищем,
но писатель счел их нескрываемое удовольствие низким
и животным инстинктом: «Эти жадно тянущиеся вверх
89
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
головы, эти лица, искаженные выражением грубого ве-
селья и совершенной бесчувственности, ужасали, и впо-
ру было устыдиться того, что данный тебе облик челове-
ческий с такой легкостью может обернуться личиной
дьявола».
Он и его приятели собирались развлечься зрелищем,
но оно лишь отвратило их и расстроило, вызвав разоча-
рование. Убийц, как решил писатель, уничтожили по-
добно диким зверям.
Чарльза Диккенса всегда влекло преступление и его
последствия, и этот интерес пронизывает все его твор-
чество. Романы Диккенса с трудом поддаются классифи-
кации, их сложно отнести к тому или иному жанру. Но
одна их особенность остается недооцененной — явная
их перекличка с так называемыми ньюгейтскими рома-
нами.
Ньюгейтские романы повествовали о дне лондонско-
го общества — мире, так или иначе связанном с Нью-
гейтской тюрьмой, поразившей воображение Диккенса
еще в школьные годы. Построенная в 1780-х годах в сти-
ле, призванном ввергать в страх тех, кто преступил закон,
она служила местом публичных казней и приобрела со-
мнительную репутацию школы всех английских палачей.
Истории преступлений и преступников долгое время
публиковались в форме сборника, носившего название
«Ньюгейтского календаря» (с подзаголовком «Список
кровавых злодеев»). Первоначально это был лишь пере-
чень лиц, казненных в Ньюгейте, но последующие изда-
ния уже дополнялись сведениями о жизни преступни-
ков и обстоятельствах их преступлений. Почти
неизбежно действительность приукрашивалась и рас-
цвечивалась яркими красками. Как это издавна водится у
журналистов, они излагали грязные и отвратительные
подробности, оправдываясь тем, что защищают мораль и
90
чисто британское убийство
способствуют воспитанию нравов: ни одно из описаний
не обходилось без редакторского комментария, преступ-
ление клеймили, хоть и рассказывали о нем не без удо-
вольствия.
Начиная с 1774 года в распоряжении читателей уже
было пятитомное собрание наиболее популярных исто-
рий. Почтенные книгочеи из среднего сословия находи-
ли идею сочинений о ворах и убийцах отвратительной и
осуждали ее, и все же после Библии и «Пути паломни-
ка» Джона Беньяна «Ньюгейтский календарь» оставался
самой распространенной книгой, чаще всего встречав-
шейся в домашних библиотеках.
Сама тема, привычная и привлекательная, делала «Ка-
лендарь» отправной точкой многих криминальных
историй о лондонской жизни, так или иначе связанных
с тюрьмой. Другая долговременная серия — «Тайны
лондонских судов», выходившая в 1844–1848 годах, —
имела более 40 тысяч подписчиков.
В руках хорошего писателя ньюгейтский роман пре-
вращался в большую литературу. Чарльз Диккенс не ме-
тил в создатели высокого искусства, он, сумевший под-
няться по социальной лестнице, не пытался свысока
взирать на своих героев. На самом деле, хоть он и очень
не любил вспоминать об этом, мальчишкой, когда семья
его прозябала в бедности, ему довелось поработать на
фабрике ваксы. Добившись респектабельности, он хоро-
шо понимал, что и сам легко мог пополнить ряды вори-
шек и бродяг. Поэтому, имея неплохое представление о
жизни лондонской улицы и достигнув литературного
успеха, он продолжал, бродя по Лондону, беседовать с
теми, кто населял его романы. Не все они были людьми
законопослушными.
«Оливер Твист» (1838) — второй роман Диккенса,
само название которого указывает на его принадлеж-
91
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
Угрюмые врата Ньюгейтского застенка
92
чисто британское убийство
ность к жанру криминального романа: twist на воров-
ском жаргоне значит «склонный к преступлению». Его
юный герой Оливер становится членом шайки малолет-
них преступников. И все же, по наблюдению Джудит
Фландерс, изображен Оливер так, чтобы читатели из
средних слоев общества прониклись к герою симпатией.
Хоть сам герой этого и не знает, но по рождению он
принадлежит к более высокому социальному кругу, од-
нако по вине и небрежению жестоких родственников
попадает в работный дом. Лишь наивность и простоду-
шие втягивают его в шайку Феджина, чья мораль совер-
шенно ему чужда. В «Оливере Твисте» Диккенс не при-
украшивает преступников и не любуется ими, как сделал
бы истинный автор ньюгейтского романа. Сайкс и Фе-
джин у него вполне омерзительны и порочны.
В то же время с ньюгейтскими романами «Оливера
Твиста» сближает его связь с реальным преступлением.
Жертва убийства Элайза Гримвуд появляется на страни-
цах романа как Нэнси, павшая от руки Сайкса. Настоя-
щая Элайза, за манеры и элегантность прозванная Гра-
финей, была проституткой из Ватерлоо. «Годам к
двадцати пяти, ведя жизнь трезвую, она сумела скопить
некоторую сумму денег». В 1838 году она вышла из сво-
его дома в Ватерлоо и отправилась на поиски клиентов,
за которыми охотилась за рекой, в театральном квартале
Друри-Лейн. Жила она вместе с неким Уильямом Хаб-
бардом, ее любовником и сутенером, уходившим, когда
она возвращалась с клиентом. Однажды вечером Элайза
явилась в сопровождении высокого господина, «по виду
иностранца и одетого как джентльмен».
Наутро, когда Хаббард вернулся домой, он обнару-
жил там лишь труп девушки, который выглядел устра-
шающе. Даже опытный полицейский, расследовавший
дело, признавался Диккенсу, что «когда я увидел
93
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
бедняжку Графиню (мне случалось перекидываться с
ней парой слов) валяющейся на полу в спальне мерт-
вой, с перерезанным горлом, то, хотите верьте, хотите
нет, в голове у меня поднялась такая сумятица, что я со-
всем пал духом».
Ужасная участь, выпавшая на долю Элайзы, привлекла
к ней внимание как журналистов, так и беллетристов.
Так, в выдержанном в духе «страстей за пенни» романе
«Элайза Гримвуд» Александр Сомервилл ярко живопи-
сует ее жизнь и смерть. Попутно он касается и биогра-
фий «спутников ее и знакомцев», делая обычные для та-
кого рода чтива зарисовки людей из сфер самых
разнообразных, как высоких, так и низких, «рисуя бе-
глые портреты герцогов и лордов, высокочтимых членов
парламента, судей и полицейских, а также и убийцы ее».
В реальной жизни Уильяму Хаббарду, заподозренно-
му в убийстве, удалось наказания избежать. Но в романе
Диккенс, всегда находившийся на стороне падших, ясно
дает понять читателю, что убийца за свое злодеяние дол-
жен поплатиться: убивший Нэнси злодей Сайкс, му чи-
мый раскаянием и преследуемый разъяренной толпой, в
конце концов погибает при попытке к бегству.
В последующие годы Диккенс не раз выступал в лек-
ционных залах и театрах с чтением отрывков из своих
произведений. Чтения эти были весьма популярны и
приносили ему немалый доход, а сцена убийства Нэнси,
неизменно включавшаяся в программу в качестве удар-
ного момента, всегда с волнением воспринималась пуб-
ликой. Делалось это в нарушение запрета, наложенного
лордом-канцлером на публичные чтения и инсцениров-
ки «Оливера Твиста». Цензурный запрет был вызван за-
ботой о соблюдении общественного порядка и охране
морали лондонцев. Власти не желали дополнительной
огласки убийства Элайзы Гримвуд, надеясь поскорее
94
чисто британское убийство
предать его забвению и прекратить шумиху по этому по-
воду. Но Диккенс благодаря своему роману, а еще боль-
ше благодаря этим чтениям сохранял память о несчаст-
ной Графине.
z
Постоянный и настойчивый интерес Диккенса к те-
ме социальной справедливости получил новое на-
правление в 1850-х годах, когда писатель все чаще и чаще
стал обращаться к деятельности cтоличной полиции.
Начав серию статей в издаваемом им журнале Household
Word s, он представил своим читателям из среднего клас-
са эту новую профессию как достойную, вызывающую
восхищение и способную увлечь ничуть не меньше, чем
описываемые в ньюгейтских романах преступления. Он
посчитал своей задачей рассказать миру о лондонских
сыщиках, поясняя, что «они, исполняя свой долг служе-
ния общественному благу, действуют так неуклонно,
спокойно и мастеровито, что общество даже на десятую
долю не осознает, как они необходимы».
В очерке под названием «Современная наука ловли
воров» Диккенс описывал деятельность сыскного отде-
ления в тех же исполненных почтительного благогове-
ния выражениях: «Сорок два человека, которым не пред-
писано ношение формы, поставлены выполнять самую
трудную часть полицейской работы».
Создание сыскного отделения, по-видимому, привет-
ствовалось далеко не всеми. Сотрудников его считали
выскочками, бессовестными пролазами и шпионами.
Диккенс сделал великое дело, представив их совершенно
иначе. Под его пером они превратились в специалистов
и знатоков преступного мира, людей с особыми редки-
ми способностями и навыками.
95
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
Исследуя место преступления, они замечают «следы,
недоступные глазу обычного человека». Так, в помеще-
нии, откуда были похищены драгоценности, опытный
сыщик может определить, какая именно из преступных
банд тут орудовала, «по одной только манере исполне-
ния». В одном из очерков, написанных для Household
Word s , Диккенс рисует сыщика, осматривающего место
преступления и беседующего с супружеской парой, чьи
драгоценности похитили. Супруги олицетворяют собой
типичных читателей диккенсовского журнала — людей
состоятельных и с крайним подозрением относящихся к
вторгшемуся в их уютный мирок детективу. Осмотрев
место преступления, сыщик изрек: «Все ясно, сэр. Тут
кто-то из «Школы танцев» поработал».
«Господи боже, — восклицает ограбленная дама, —
это совершенно исключено! Наши девочки ходят на
уроки танцев к месье Петиту из дома номер 81, но, уве-
ряю вас, это человек в высшей степени уважаемый! Ну а
что до его учеников, я...»
Сыщик с улыбкой прерывает ее, объясняя, что танц-
мейстерами зовутся грабители, специализирующиеся
именно на такого рода преступлениях, и что воровские
шайки на профессиональном жаргоне именуются шко-
лами.
Диккенс стал таким поклонником сыскного дела, что
в 1850 году даже пригласил на вечеринку в редакцию
Household Words целый взвод сыщиков, и там за бренди
(«в весьма умеренных количествах») и сигарами детек-
тивы рассказывали сотрудникам журнала «о самых зна-
менитых и вопиющих преступлениях, произошедших за
последние пятнадцать-двадцать лет». Один из присут-
ствовавших на вечеринке, инспектор, которого Диккенс
называет Wield (Спец), произвел на Диккенса особенно
96
чисто британское убийство
сильное впечатление, и его образ нашел свое воплоще-
ние в творчестве писателя в 1850-х годах. Инспектор
Филд, как звался он в действительности, поступил на
полицейскую службу, едва она возникла, и занимался ею
с 1839 года. Неуклонно поднимаясь по карьерной лест-
нице, он стал в конце концов главой организованного в
1842 году сыскного отделения.
Умелый мастер создания живых характеров, Диккенс
подметил и использовал присущие Филду черты внеш-
ности: «Средних лет представительный мужчина с боль-
шими, поблескивающими влажным блеском умными
глазами, хрипловатым голосом и привычкой, беседуя,
подчеркивать свои слова движениями толстого указа-
тельного пальца, беспрестанно снующего возле лица и
касающегося то глаз его, то носа».
В другом, последующем очерке под названием «На
дежурстве с инспектором Филдом» Диккенс сопрово-
ждает своего любимца-инспектора во время ночного об-
хода печально знаменитого лондонского района Сент-
Джайлс.
Теперь это шумные и перенаселенные кварталы во-
круг Сентер-Пойнт и станции метро «Тоттенхэм-Корт-
Роуд», но раньше здесь был район ужаснейших во всей
Европе трущоб. Генри Мейхью в 1860 году описывал это
место как «скопище закоулков и тесных двориков, где
обитают самые мелкие из мелких ирландских уличных
торговцев и прочая шушера... и где царят грязь и убоже-
ство».
Журналист и автор «страстей за пенни» Джордж Ога-
стес Сала также писал о районе Сент-Джайлс, смакуя
ужасы этого места. Сладострастный тон повествования
прочно связывает Салу с теми любителями трущоб из
среднего класса, которые наведывались в эти места и с
удовольствием бродили там, щекоча себе нервы, и в то
97
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
же время третировали местных жителей и презирали их
как недочеловеков.
«Этот клубок вонючих улочек и переулков порожда-
ет... все самое ужасное и мерзостное. Здесь гнездятся
призрачные тени облаченных в лохмотья мужчин и жен-
щин. Они липнут к твоим ногам подобно гнусным па-
разитам и, припадая к тебе, клянчат милостыню. Здеш-
них мужчин, при отталкивающей и зверской их
наружности, еще можно терпеть — бросишь такому
пенни, пригрозив как следует, — и он уползает в свою
берлогу или притон, съежившись и бормоча проклятия.
Но вот кого терпеть решительно невозможно, так это
здешних женщин, — вид их вызывает дрожь ужаса и со-
жаления. Прискорбно видеть, до какого глубокого уни-
жения могут дойти эти бесполые бесстыдные существа.
Позднее клоаку эту, как ланцет хирурга пронзает гной-
ник, прорезала Нью-Оксфорд-стрит»1.
Прогулка Диккенса по Сент-Джайлсу начинается,
когда часы на церкви Сент-Джайлс бьют девять, а писа-
тель входит в здание полицейского участка неподалеку.
Там он встречает ряд заблудших: потерявшегося мальчи-
ка, не сумевшего отыскать дорогу к своему дому на
Ньюгейт-стрит, женщину-пьянчужку и задержанную за
попрошайничество женщину-тихоню, уличного торгов-
ца, вора-карманника и пропойцу-нищего.
Вместе с инспектором Филдом Диккенс совершает
вечерний патрульный обход района. На писателя
1
В районе Сент-Джайлс разворачивается первый эпизод романа
Мишеля Фейбера «Багровый лепесток и белый» (2002), этой за-
мечательной дани памяти Викторианской эпохи. Там мы знако-
мимся с одной из населяющих страницы романа проституток. –
Прим. автора.
98
чисто британское убийство
производит впечатление поведение Филда; его изумляет
бесстрашие инспектора, его доскональное знание патру-
лируемого участка и того, что он должен делать и делает.
«Хотелось бы знать, где родился инспектор Филд, — раз-
мышляет Диккенс. — Я мог бы с уверенностью сказать,
что на Рэтклиффской дороге, но куда бы мы ни направ-
ляли путь, он везде был как дома». Инспектор Филд про-
никает в ночлежки и трущобы, в поисках преступников
бесцеремонно вороша воровские притоны и поднимая с
постели их обитателей.
Часы на церкви Сент-Джайлс бьют половину одинна-
дцатого. Спутники, низко пригнувшись, спускаются по
крутой лестнице в тесный подвал. Горит огонь. Длинный
стол из сосновых досок. Скамьи. В подвале многолюдно.
Народ — все больше оборванные подростки, более-менее
грязные. Некоторые ужинают. Ни женщин, ни девушек не
заметно. Добро пожаловать в «Крысиную нору», джентль-
мены, в достославную компанию известных воров!
Инспектор Филд рыщет по подвалу, а молодые люди,
едва завидя его, встают и снимают шапки. Инспектор
знает здесь всех и каждого. Не раз его рука трясла за ши-
ворот этих людей, не раз по мановению этой руки их
братья, сестры, отцы, матери, приятели и приятельницы
отправлялись на каторгу в Новый Южный Уэльс... Ин-
спектор Филд высится в этой берлоге, словно султан
среди подданных.
На следующий год после этой вылазки в Сент-
Джайлс Диккенс поместил своего друга под именем ин-
спектора Баккета в роман «Холодный дом» (1852). Ин-
спектор Баккет ловит там убийцу, камеристку Ортанз,
прообразом которой, в свою очередь, послужила Мария
Мэннинг.
Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
Хотя основная тема «Холодного дома» — суровое
осуждение всей практики Канцлерского суда, помпезно-
го, но крайне нерасторопного и неправедного, а убийца
и полицейский там персонажи второстепенные, Дик-
кенсу тем не менее принадлежит честь создания первого
романа, который можно назвать детективным. Ортанз
убивает юриста и пытается свалить вину на свою хозяй-
ку. Инспектор Баккет сначала призван расследовать
убийство, якобы совершенное леди Дедлок. Собирая и
сопоставляя улики, он разоблачает настоящую убийцу.
Сам Диккенс отрицал связь реального инспектора
Филда и романного инспектора Баккета. В конце кон-
цов, каждый писатель желает прославиться не столько
журналистской наблюдательностью, сколько богатством
воображения. Но на связь эту указывает даже такая де-
таль, как то и дело тянущийся к лицу палец его персона-
жа. Как и у реального Филда, толстый указательный па-
лец Баккета «как бы возвышается до положения
демона-друга. Мистер Баккет прикладывает его к уху, и
палец нашептывает ему нужные сведения... трет им нос,
и палец обостряет его нюх»
1
.
Если Джон Уильямс в интерпретации Де Квинси стал
первым в литературе образом притягательного в своем
блеске убийцы, то инспектор Филд может претендовать
на честь быть прообразом первой и полноценной фигу-
ры литературного сыщика.
1
Чарльз Диккенс. Холодный дом. – Здесь и далее цитируется в пе-
реводе М. Клягиной-Кондратьевой.
100
8
Баллада о Марии Мартен
В конечном счете ничто не сравнится с ловко
проделанным ошеломительным убийством.
Торговец балладами о своей профессии
в ее наиболее выгодных аспектах
Расположенная вдалеке от шумных и скандальных
трущоб Сент-Джайлса деревушка Полстед в Саф-
фолке — место мирное и живописное, со всех сторон
его обступают поля и леса.
Возле тамошней красивой средневековой церкви на
холме пасутся овцы. Рядом пруд, а на лужайке разме-
стился хороший просторный паб под названием «Пету-
шья таверна». И при всем при том именно здесь в
1828 году произошло зверское и отвратительное в своей
жестокости преступление. На церковном погосте дере-
вянный памятный знак сообщает посетителю, что где-то
поблизости покоится тело Марии Мартен. Бедняге Ма-
рии, жертве знаменитого убийства в Красном амбаре,
101
Баллада о Марии Мартен
было всего 25 лет. Деревянный памятный знак понадо-
бился потому, что настоящее надгробие исчезло (вскоре
после сооружения).
Сегодняшние обитатели Полстеда не слишком инте-
ресуются произошедшим здесь некогда убийством и хо-
тели бы вообще забыть о нем. Приехав в Полстед, от
проходившей мимо четы местных жителей с детьми я
узнала, что в деревне не любят разговоров о Марии. «Да
мы не очень-то этим интересуемся», — сказал мне отец
семейства. И все же память о Марии в Полстеде еще со-
храняется: она и в знаке на погосте, и в табличке на ее
доме (так и названном: «Дом Марии Мартен»), и в ана-
логичной табличке на «Доме Кордера» — доме ее убий-
цы. В тот самый день, когда местные жители в один го-
лос заверяли меня в том, что искать развалины Красного
амбара — дело бесполезное, я уже и так знала, что от не-
го ничего не осталось.
Мария была дочерью кротолова и имела двух неза-
конных детей от разных отцов. С течением времени,
когда историю Марии в пересказах стали приукраши-
вать, не очень-то достойная ее биография приобрела бо-
лее благообразный вид. В устах позднейших рассказчи-
ков Мария превратилась в саму невинность: чистая и
юная деревенская девушка. Однако в 1827 году она ро-
жает третьего ребенка, на этот раз от Уильяма Кордера,
жившего в куда более просторном и красивом доме над
прудом. Сын преуспевающего фермера-йомена, Кордер
обладал сомнительной репутацией и связями в лондон-
ском преступном мире. Но ради красоты всей истории
личность Кордера также приукрасили, наделив его более
заметным и почетным статусом местного сквайра.
Судя по всему, Кордер обещал Марии, что они поже-
нятся или, по крайней мере, убегут вместе. Встречу на-
значили в Красном амбаре — строении на холме,
102
чисто британское убийство
получившем такое название из-за крыши, частично вы-
крашенной в красный цвет. Существует, правда, и иное
объяснение: из-за своего местоположения амбар под лу-
чами заходящего солнца отливал кроваво-красным.
Отправившись на назначенную встречу — переодев-
шись в мужское платье, как говорят некоторые, — Мария
пропала: живой ее больше никто не видел. Уильям Кор-
дер также покинул деревню. Время от времени родные
Марии получали письма, в которых сообщалось, что
пара счастливо живет теперь на острове Уайт. Упомина-
лось также о том, что Мария повредила себе руку, поче-
му и не может писать сама.
Ну а потом, как полагали современники, вмешалось
провидение, сверхъестественным путем исполнив свою
благую миссию. Мачехе Марии приснился сон, таин-
ственным образом открывший ей, что вовсе не на остро-
ве Уайт находится Мария. На эту мистическую часть
истории особенно напирали рассказчики, и именно бла-
годаря ей она приобрела такую популярность. Просну-
лась мачеха в полной уверенности, что Мария где-то тут,
совсем рядом с домом. Она убедила мужа пойти поискать
ее, в результате чего он и нашел труп дочери. На теле бы-
ло достаточно примет, чтобы опознать Марию, а зеленый
платок на ее шее принадлежал Уильяму Кордеру.
Отыскать убийцу Марии труда не составило — Уиль-
ям Кордер обосновался в Лондоне и жил там с женщи-
ной, на которой женился, уехав из Полстеда (по неведо-
мой причине жену он нашел, поместив брачное объяв-
ление в The Times). Для суда Уильяма Кордера
препроводили обратно в Саффолк. Судебный процесс
происходил в здании администрации графства в Бери-
Сент-Эдмундсе при большом стечении народа. Защита
Кордера утверждала, что обилие газетных статей настро-
ило суд против Кордера, заставив всех заранее считать
103
Баллада о Марии Мартен
его виновным. Правда это или нет, но защитить Корде-
ра не удалось: в конце концов линия защиты свелась по-
просту к тому, что подозреваемый этого не делал. При-
говоренный к смерти, он в итоге все-таки решился на
своего рода признание, но и тогда с оговоркой, что это
была случайность: он лишь пригрозил возлюбленной
пистолетом, а выстрел произошел потому, что у него
дрожали руки.
Приговорили Кордера не просто к казни через пове-
шение, продлившейся целых десять минут, причем пала-
чу пришлось еще и тянуть его за ноги, но и к расчлене-
нию и «анатомированию» тела. Несмотря на просьбу
новообретенной жены Кордера выдать ей тело, оно бы-
ло возвращено в здание администрации графства, где
его вскрыли, сняли кожу и выложили на стол. Согласно
документам, не менее 5 тысяч местных жителей пришли
посмотреть на труп преступника.
На следующий день спектакль окончился, и за дело
взялась наука. Тело аккуратно расчленили, превратив в
анатомическое пособие для группы кембриджских сту-
дентов-медиков. Так как студентов особенно интересо-
вало изучение тела в свете вошедшей тогда в моду «на-
уки» френологии, с головы Кордера сняли слепок для
будущих медицинских исследований. Ныне слепок этот
хранится в музее Мойзес-Холл в Бери-Сент-Эдмундсе, и
смотритель музея Алекс Макуэртер мне его продемон-
стрировал. Это было печальное зрелище: нос и губы
Кордера безобразно распухли, так как кровеносные со-
суды в них лопнули в процессе повешения.
Убийство в Красном амбаре стало настоящей сенса-
цией в Восточной Англии того времени, глубоко и на-
долго повлияв на то, что историками зовется материаль-
ной культурой: появились безделушки, картины,
песенные тексты и всевозможные артефакты. Почти
104
чисто британское убийство
мгновенно эта довольно гнусная деревенская история
предательства и насилия нашла такой отклик в сердцах
британцев, что чуть ли не каждый захотел иметь суве-
нир, который напоминал бы о произошедшем.
Продавцам новостных листков и баллад, предлагав-
шим свой товар уже во время казни, Уильям Кордер на-
долго запомнился как настоящее благословение божье.
Самым ходким товаром стало так называемое «последнее
признание Кордера», подробная запись слов, сказанных
им в вечер перед казнью и переданных свидетелями. Один
из уличных торговцев свежими новостями с удовольстви-
ем вспоминал охватившую тогда Бери-Сент-Эдмундс по-
купательскую лихорадку: «Полпенни в мою шапку так и
Слепок с головы Уильяма Кордера, изготовленный
сразу после его казни. На слепке ясно видно, как
распухли у повешенного губы и нос
105
Баллада о Марии Мартен
сыпались: вышел слуга одного джентльмена и спросил у
меня полдюжины листков для хозяина и один для себя».
«Последнее слово перед казнью и полное признание
Кордера» публикова лись вместе с текстом баллады
«Убийство Марии Мартен», ставшей в 1828 году одной
из самых популярных. Судя по сохранившимся экзем-
плярам, отпечатанным в Лондоне, Уэльсе и даже Шот-
ландии, известность ее не ограничилась местными рам-
ками. Популярность и ареал распространения баллады
были ничуть не меньше, чем у первого в рейтинге хитов
современного сингла.
Известны по меньшей мере четыре баллады об Уилья-
ме Кордере, написанные и напечатанные в период суда
над ним, но наибольшую известность приобрела баллада
«Убийство Марии Мартен». Народ скупал листки с тек-
стом и перенимал мелодию от уличных исполнителей
или от друзей, уже выучивших балладу наизусть. «Наши
слуги околачиваются на улице, — сетов ал журналист
позднегеоргианской эпохи, — они торчат там посто-
янно, желая выучиться новой песне. Вы удивитесь, сэр,
если услышите, сколько служанок тратят свои последние
гроши на покупку этой низкопробной белиберды!»
Или же, напротив, народ распевал эту балладу на лю-
бой подходящий и хорошо известный мотив. Мелодии
постоянно обретали новую жизнь, но уже с новыми сло-
вами (и наоборот: слова сохранялись на долгие годы, но
пели их на разные мотивы).
В полной уверенности, что мелодия песни о произо-
шедшем в 1828 году убийстве окажется для меня совер-
шенно новой, я хотела перенять ее у изучающей народ-
ную музыку Вик Гэммон и изумилась, убедившись, что
прекрасно ее знаю. Оказывается, один из самых популяр-
ных мотивов, на которые исполняли эту балладу, включен
в фантазию на народные темы Ральфа Воан-Уильямса
106
чисто британское убийство
«Пять вариаций для арфы и струнного оркестра». Знаме-
нитый композитор, страстный собиратель народных пе-
сен и баллад, колесил по стране в поисках старинных ме-
лодий, и в 1939 году его фантазия на темы народных
песен, написанная по заказу Британского совета, была
впервые исполнена в нью-йоркском Карнеги-Холле. Са-
мая известная из мелодий, воспевавших Марию Мартен,
вновь прозвучала спустя сотню лет и за три с половиной
тысячи миль от Полстеда и Красного амбара.
Тексты баллад типа «Убийства Марии Мартен» тыся-
чами слетали с озабоченно гудящих типографских стан-
ков в лондонском районе Севен-Дайлз, центре изготов-
ления дешевой печатной продукции. В них было много
общего: нередко, например, зачином баллады служило
слово «придите», которым исполнитель заявлял о себе и
собирал вокруг себя слушателей. Так начинается и балла-
да «Мария Мартен»:
Придите те, чья жизнь течет
Без мысли и в грехах!
Пускай уроком станут вам
Печаль моя и страх.
А завершается она традиционным скорбным проща-
нием, с которым убийца обращается к миру:
Прощайте, милые друзья,
Жизнь кончена моя.
Все ближе мой последний час,
И ждет меня петля.
А ты, юнец беспечный,
Что мимо держишь путь,
Вздохнув о злой моей судьбе,
Беднягу не забудь!
107
Баллада о Марии Мартен
Самый ужас убийства становится источником на-
слаждения для публики, смакующей детали: «Свершил
злодейство изувер, и тело спрятал он, скончавшаяся в
муках в земле вкушает сон!» Но не только развлечению
послужила эта песня, бывшая в 1828 году у всех на устах.
Она выполняла и важную социальную функцию, неся в
себе серьезный нравственный посыл: отрезвляя пылких
юнцов, она призывала их не поддаваться искушениям,
диктуемым примитивными и низкими инстинктами.
z
Сувенирами стали не только слова и музыка балла-
ды — столь же доступны для каждого, имеющего
деньги, были красочные и дешевые стаффордширские
керамические фигурки, представлявшие персонажей
драмы и злополучный амбар. Фигурками этими украша-
ли каминные полки. Керамические Мария Мартен и
Уильям Кордер обычно изображались на заре их отно-
шений, еще влюбленные, держащиеся за руки, или на
свидании в амбаре. В этих трогательных сценках счаст-
ливой любви таилось и другое значение — надвигаю-
щейся угрозы и смерти, — но чтобы его уловить, нужно
было иметь представление об этой истории. (Зная, чем
все закончится, так и хочется крикнуть: «Мария, беги!»)
Для тех же, кто пребывал в неведении, этот скрытый
смысл оставался недоступным, и тогда фигурки, по-
видимому, служили лишь поводом для общения и дру-
жеской беседы.
Подобные керамические фигурки, несколько стран-
ные на современный взгляд, отражали важный тренд
викторианской культурной жизни: окончательное кру-
шение мифа о том, что искусство не для рабочего люда.
В XVII веке украшать свой дом картинами и
108
чисто британское убийство
скульптурами могли позволить себе только самые бога-
тые люди. Одним из важных новшеств XVIII века стало
постепенное проникновение в дома декоративных
предметов. Когда с ростом промышленного производ-
ства у гораздо большего числа людей появились свобод-
ные деньги, чтобы украсить свой дом коврами, драпи-
ровками и статуэтками, возникло георгианское понятие
вкуса. Представителям среднего класса полагалось укра-
сить дом не просто богато, но и демонстрируя свое зна-
ние Античности, истории и тенденций современной
моды.
Впрочем, рабочим слоям в Георгианскую эпоху все
еще недоставало денег, чтобы приобретать для своих го-
стиных что-то помимо вещей самых необходимых и
функциональных. Постепенно появлявшаяся у рабочих
возможность украсить свой дом предметами чисто деко-
ративного назначения, впервые проявив вкусовые пред-
почтения и тем самым выразив свою индивидуальность,
стала в XIX веке одной из важнейших и бросавшихся в
глаза перемен.
Каминные полки заполнились предметами пусть даже
дешевыми и безвкусными, но, несомненно, отражавши-
ми личность владельца. К числу таких предметов при-
надлежали и керамические фигурки. Выбирались они с
единственной целью — радовать глаз владельца, отражая
его взгляды на жизнь. Фигурки служили темой разгово-
ров с гостями, так как изображенные персонажи, и зна-
менитые убийцы в том числе, были повсеместно узнава-
емы и принадлежали миру развлечения, такому
интригующему и притягательному, лежащему за гранью
повседневной рутины.
Но куда более редкими и ценными, чем фаянсовые и
керамические статуэтки, считались безделушки, сделан-
ные из древесины Красного амбара. Стены амбара
109
Баллада о Марии Мартен
разобрали, а доски распродали. В местной газете сооб-
щали о человеке, «шедшем по Полстеду с целой связкой
досок от Красного амбара... Он собирался отвезти свою
добычу в Лондон и наделать из нее сувениров на прода-
жу». Один из таких сувениров — нюхательная табакерка
в форме башмачка — и поныне хранится в музее Мойзес-
Холл в Бери-Сент-Эдмундсе. Надгробие Марии постиг-
ла участь Красного амбара: его не существует, потому
что туристы отколупывали от него кусочки на память.
Еще выше ценились предметы, непосредственно свя-
занные с преступлением, — единственные в своем роде,
каких больше ни у кого нет. В эту категорию, возможно,
вошел и фонарь, ныне также хранящийся в музее. Его,
как утверждают, держал в руках отец Марии, когда обна-
ружил ее тело. Алекс Макуэртер, смотритель музея, со-
мневается, что это и вправду тот самый фонарь, кото-
рым пользова лся мистер Мартен, но эта деталь
убедительно свидетельствует, как ловко удается извлечь
выгоду из всего, так или иначе связанного с достопамят-
ным убийством. Еще более сильное впечатление
Газетная иллюстрация с изображением Красного амбара,
нижние доски которого вынуты и проданы на сувениры
110
чисто британское убийство
производит на посетителей музея подлинный пистолет,
из которого Кордер и произвел роковой выстрел.
Наибольшую ценность представляли предметы само-
го устрашающего свойства — изготовленные из тела
убийцы. Одним из самых эффектных и впечатляющих
экспонатов музея Мойзес-Холл считается знаменитая
«кожаная книга». Этот фолиант, написанный журнали-
стом The Times, посвящен жизни и смерти Уильяма Кор-
дера. Выглядит он как обычная книга, но, раскрыв ее и
прочитав примечание на обороте переплета, вы узнаете,
что кожаный переплет книги — это «кожа убийцы», сня-
тая с трупа и выделанная и выкрашенная одним из масте-
ров сразу же после прилюдно проведенного вскрытия.
Кроме того, существовала и настоящая голов а Корде-
ра, каким-то образом попавшая в руки шоуменов и пре-
вратившаяся в неиссякаемый источник развлечения и
прибыли. Выставленная в Лондоне вскоре после процес-
са на двухнедельной Варфоломеевской ярмарке, она
принесла владельцу павильона сто фунтов, вдвое больше
годового жалованья обычного торговца или клерка. Де-
монстрация за деньги человеческих останков не была
никому в диковинку: когда в 1856 году в полиции велись
споры, следует ли выдавать родственникам трупы осуж-
денных преступников, один из инспекторов сказал: «Бо-
юсь, не подтолкнет ли это родственников к тому, чтобы
ради выгоды выставлять труп напоказ».
Скальп Уильяма Кордера в конце концов вернулся в
Бери-Сент-Эдмундс, чтобы стать одним из интересней-
ших экспонатов в городском музее. Вынимая его из фут-
ляра, чтобы подержать в руках и рассмотреть, я испыты-
вала какое-то мрачное удовлетворение пополам с
ощущением вины, оттого что касаюсь человеческого
праха. Сейчас этот скальп почернел и представляет со-
бой нечто сморщенное и хрупкое, но — и это деталь, от
Баллада о Марии Мартен
которой буквально мороз по коже, — на нем все еще со-
хранился рыжеватый пух — остатки волос Кордера — и
торчит маленькое округлое ухо.
Послужив анатомическим пособием, скелет Уильяма
Кордера был в итоге перенесен в музей Королевского
медицинского колледжа, где хранился долгие годы, пока
в 2004 году его не сняли с экспозиции и не кремирова-
ли. Такой исход кажется мне самым оптимальным и ци-
вилизованным. Однако следует сказать, что сморщенное
ухо Кордера все еще привлекает в музей Бери-Сент-
Эдмундса изрядное число народа. Смотрители говори-
ли мне, что едва ли не каждую неделю в музей заявляется
кто-нибудь из местных, смутно помнящий о чем-то ви -
денном здесь в детстве, и интересуется, сохранился ли
этот экспонат.
112
9
Ужасы на сцене
Разобраться, что к чему, в «Гамлете» трудно, и
девять из десяти нормальных людей помнят оттуда
лишь сцены с призраком, убийства и похороны.
И «Макбет» был бы куда лучше, если оставить в
нем только ведьм и битву.
Мнение лондонского мелочного торговца,
приведенное в книге Генри Мейхью (1861)
Об убийстве в Красном амбаре напоминает великое
множество разнообразных сувениров и артефактов,
собираемых коллекционерами, но знаменательным пред-
ставляется то, что оно получило сценическое воплоще-
ние. В 1830-х годах посетителям лондонской Варфоломе-
евской ярмарки предлагалось взглянуть на целую серию
«живых картин», изображавших смерть Марии Мар-
тен, — для владельцев балаганов убийство всегда было
доходной темой: «Деревенский житель любил драки, —
заявил один из них в беседе с Генри Мейхью, — но убий-
ство, как всем известно, лучше всякой драки!»
«Живая картина» и родственное ей кукольное пред-
ставление в то время не считались легкомысленным или
113
Ужасы на сцене
шутовским развлечением, предназначенным для детской
аудитории. Многие кукольные спектакли ставились с
намерениями самыми серьезными и имели содержание
вполне трагическое. На самом деле именно так жители
сельской Англии приобщались к театральной жизни
Лондона и знакомились с лучшими пьесами, шедшими
на столичных подмостках. Серьезное кукольное пред-
ставление для взрослых было тогда популярнейшей фор-
мой развлечения.
В Музее Виктории и Альберта хранится пара искусно
сделанных марионеток — Уильяма Кордера и Марии
Мартен, — предназначенных для воссоздания знаменито-
го убийства на кукольной сцене. Они входят в музейную
коллекцию из 35 марионеток, некогда принадлежавших
бродячему кукольному театру Тиллер-Клоуз. Кукла Ма-
рии имеет замечательную особенность, обозначенную в
каталоге как «подвижные волосы». По-видимому, это
означало, что клок волос куклы поднимался с помощью
специальной веревочки, так что Уильям Кордер, убивая
жертву, мог таскать ее за волосы, или же волосы Марии
вставали дыбом от страха. Кукольные Марии Мартен ча-
сто имели и особую «кровавую веревочку»: за нее дергали
в момент убийства, и от кукольного тела отделялся крас-
ный лоскут, ассоциировавшийся с брызгами крови1
.
Мне довелось самолично поиграть с музейной ку-
клой Уильяма Кордера и, дергая ее за веревочки под ру-
ководством смотрителя Кейти Хейл, заставить Кордера
вторично убить Марию. Нашему современнику трудно
представить, что при помощи куклы Кордера публику
1
Посмотреть, как действует приспособление, можно на сайте
Музея Виктории и Альберта. Там воспроизводится сцена убий-
ства с замечательными историческими марионетками, озвученны-
ми Биллом Найи и Дианой Квик: www.vam.ac.uk/content/videos/
m/video-maria-marten-or -murder-in-the-red-barn. – Прим. автора.
114
чисто британское убийство
заставляли плакать от жалости или содрогаться от ужаса,
но тогда цель представления заключалась именно в этом.
Все необходимое для представлений труппы Тиллер-
Клоуз легко перевозилось с места на место. Деревян-
ный помост и парусиновые кулисы грузили на подво-
ды, позднее в автофургоны, и кочевали с ними с
ярмарки на ярмарку. Такой передвижной театр мог вме-
стить до двухсот зрителей, а на самые большие куколь-
ные представления собиралось и шестьсот человек. На
сцене марионетки появлялись внутри собственной ми-
ниатюрной сценической коробки. Черты лица кукол
преувеличенно подчеркивались, с тем чтобы главные
персонажи были легко узнаваемы: старуха, полисмен,
злодей, красивые юные герой и героиня. Кукла Уильяма
Кордера, которую я держала в руках, отличалась злодей-
скими усами и выпученными голубыми глазами, злове-
ще и грубо обведенными темным. Во внутреннем углу
обоих глаз у него имелась красная точка (пособия по
гримировальной технике рекомендуют эту уловку ак-
терам, чтобы белки глаз со сцены казались белее, а глаза
выразительнее). Со своей стороны, Мария Мартен бы-
ла в девственно-белом платье, с нежно-розовыми щека-
ми и желтой лентой в волосах.
Текст пьесы «Мария Мартен, или Красный амбар», ко-
торую разыгрывала труппа Тиллер-Клоуз, соответство-
вал привычным канонам театрального представления и
отвечал желанию зрителей увидеть на сцене трагическое
действо, вызывающее смешанные чувства ужаса и волне-
ния в их привычных пропорциях.
«О
Уиль-
ям, взгляни, я на коленях перед тобою!» — восклицает
Мария, моля о пощаде. Следует ремарка: «Пытается бе-
жать. Он хватает ее, борется, таскает по сцене», а под ко-
нец «швыряет на землю и закалывает. Она кричит и
115
Ужасы на сцене
падает замертво. Он стоит неподвижно как истукан. За-
навес».
Кукольные представления шли в течение всего
XIX века, пока бурное развитие общественного тран-
спорта временно не положило конец их победному ше-
ствию: получив возможность с легкостью съездить в
ближайший городок, зрители стали меньше интересо-
ваться передвижными театрами, к тому же все большую
популярность приобретал кинематограф. Первая миро-
вая война нанесла смертельный удар семьям потом-
ственных кукольников: молодые люди ушли на фронт, и
некому стало вырезать кукол, управлять ими на сцене,
перевозить театр в фургонах. По окончании войны ку-
кольное искусство вновь ожило, но возродилось оно
скорее в форме представлений для детей.
Впрочем, история Марии Мартен пользовалась такой
популярностью, что сохранилась даже в сократившемся
репертуаре хиревших кукольных трупп конца XIX века.
Ее отличали характерные особенности мелодрамы — не -
правдоподобие и вызывающая схематичность сюжета,
но при этом живость действия и подключение к нему
зрительской аудитории, реагирующей на все, происхо-
дящее на сцене. Такая форма театрального представле-
ния была любима и пользовалась неизменным успе-
хом — как с живыми актерами, так и с куклами, как с
декорациями, так и без них.
В лондонских театрах история убийства в Красном
амбаре легла в основу самых известных слезливых спек-
таклей того времени. Определяющая черта мелодра-
мы — роль судьбы, злого рока в жизни героев. В этом
смысле зловещий пурпурный закат, олицетворяющий
собой Красный амбар, дополнительно высвечивает не-
отвратимость трагедии.
116
чисто британское убийство
Викторианская мелодрама была в высшей степени
мрачной и страшной: сцены насилия затягивались, на-
пряжение нагнеталось с такой силой, что о каком-либо
реализме и правдоподобии речи не шло. Сейчас нам
трудно поверить, что подобные драматические опусы
можно воспринимать всерьез. Но увы — тогдашний
зритель шуткой происходящее на сцене вовсе не считал.
Розалинда Кроун поясняет, что реакция зрителей была
важной частью представления: они освистывали негодяя
и слали проклятия пойманному убийце. Развязка — на -
казание преступника, торжество добра над злом и возна-
граждение общества за причиненные ему страдания —
была важным аспектом общения актеров со зрителями
спектаклей, где речь шла об убийстве. Мелодрама позво-
ляла публике выпустить пар.
Реальные убийства составляли основу лишь малого
числа пьес об убийствах, смерти и преступлениях, но те-
атральные афиши рекламировали то же, о чем трубили и
новостные листки, сообщавшие о свершившихся пре-
ступлениях. Граница между вымыслом и фактом размы-
валась. Поставленная в 1846 году по мотивам истории
Марии Мартен и вещему сну ее мачехи пьеса «Рут Мар-
тин и ее роковой сон» верности фактам не соблюдала,
как и пьеса «Красная ферма», другой побочный продукт
той же истории.
Но настоящую мелодраму можно было посмотреть
лишь в особого рода театрах. Театральное дело времен
королевы Виктории четко делилось на два направления.
Существовали официа льно признанные театры Вест-
Энда, так называемые королевские. Только им с соизво-
ления лорда-канцлера разрешалось ставить драмы и тра-
гедии, преимущественно не мелодраматического
свойства. А с другой стороны, процветала и контркуль-
тура в форме «маленьких», «неузаконенных» театров. Не
117
Ужасы на сцене
имея разрешения на постановку пьес канонических, они
обращались к иным развлекательным формам: мюзи-
клам, бурлескам, пантомимам и пьесам об убийствах. Те-
атры двух типов, при всем их различии, мирно сосуще-
ствовали вплоть до 1843 года, когда особым Театральным
актом устроителям представлений разрешили ставить
любые пьесы, получив на это лицензию.
Театры посещали отнюдь не только люди состоятель-
ные — именно поэтому гораздо позже, уже к концу века,
публика из среднего класса нередко считала этот вид
развлечения вульгарным. Но театральная администра-
ция желала, чтобы их заведения имели репутацию при-
личных, хорошо управляемых и недорогих. В ноябре
1846 года директор Театра королевы Виктории за являл,
что в число постоянных посетителей его театра входит и
один «усердный механик»: «Именно здесь за небольшую,
прибереженную из его заработка плату, — несколько на -
пыщенно утверждал директор, — он может наслаждать-
ся превосходным и в высшей степени увлекательным
зрелищем и наутро бодро вернуться к своей работе в
приятной уверенности, что за полученное удовольствие
с него не взяли лишнего».
Мелодрама диктова ла особые приемы актерской игры,
чтобы донести смысл пьесы до каждого зрителя огром-
ного зала, вмещавшего порою тысячу человек. Одно из
пособий XIX века по актерскому мастерству у чит сле-
дующим образом изображать отчаяние: актер «закатыва -
ет глаза, кусает губы и скрипит зубами... [Тело] напря-
жено, движения бурные и судорожные. Слова
сопровождаются стонами, свидетельствующими о ду-
шевных муках».
Неудивительно, что Punch высмеивал актера мелодра-
мы, убиваемого не реже чем дважды в неделю, по не-
скольку раз в год совершающего отцеубийство и
118
чисто британское убийство
мучимого раскаянием и угрызениями совести каждый
вечер ровно в девять»
1
.
Пьесы подобного рода авторы создавали что блины пек-
ли, поэтому неизбежно их сюжеты во многом совпадали,
перекликались и частично повторяли друга. Как и в «стра-
стях за пенни», основной целью было изобразить обыч-
ных, ничем не отличающихся от зрителей в зале людей, пе-
реживающих драматические события, которые в финале
разрешаются торжеством добра. Авторы мелодрамы, как
считает Розалинда Кроун, стремились «выстроить сюжет-
ную линию таким образом, чтобы она была обращена в
прошлое и вызывала ностальгическую тоску по простой и
невинной сельской жизни, имеющей явные преимущества
перед безликостью и развратом жизни городской».
Несмотря на любовь к дешевым эффектам и неузако-
ненность театров, которые ставили мелодраму, никаких
устоев она не подрывала. Если злодей-хозяин соблазнял не-
винную девушку, его неизменно постигало наказание.
В сценических версиях «Марии Мартен» реальные факты
подавались упрощенно: незаконные дети Марии не упоми-
нались, а Уильям Кордер превращался в отъявленного хама
и мерзавца, чьи мотивы объяснялись злом как таковым.
Изображали его «парнем угрюмым, злобным, безобразным
и во всех отношениях отвратительным». Диалог строился
крайне примитивно: в ответ на мольбы Марии Уильям бро-
сал: «Не жди пощады. Я в ярости и жажду крови!»
Далее шла ремарка: «Он вновь пытается ударить ее
ножом. Она приникает к нему, обвивает руками его
шею. Он швыряет ее на землю и закалывает. Она кричит
1
Чарльз Диккенс, сам заядлый театрал, метко пародировал особый
стиль речи актера в мелодраме: «Я кы...к вдарю ему раза, а он кы-
ык грохнется в ужасе... Зенки вылупил... Я и побирался, и бро-
дяжить приходилось, но чтоб закон нарушать – это ни-ни! Тут я
чист!» – Прим. автора.
119
Ужасы на сцене
и падает замертво. Он стоит неподвижно как истукан.
Занавес». Кипение страстей подчеркивала музыка, на-
растающий грохот или стонущие звуки оркестра. В один
из вариантов текста были включены отдельные указания
для оркестра: когда Уильям Кордер, ожидая прихода Ма-
рии на свидание в амбар, копает для нее могилу, звучит
тема негодяя, мольбы Марии о пощаде сопровождает
тремоло струнных, а в момент убийства на зал обруши-
ваются громовые раскаты.
По требованию публики в мелодраме иногда даже
повторяли сцену убийства. Судя по театральной рецен-
зии на постановку 1867 года, непревзойденным искус-
ством умирать на сцене отличался некий Брикс. Он умел
испускать дух так долго и выразительно, что зал разра-
жался громом аплодисментов, «а когда стих этот шум
всеобщего одобрения, один из зрителей в восхищении
вспрыгнул на скамью... и во всю глотку рявкнул: «Давай
умри еще раз, молодчага Брикс! Еще разок!» Крик этот
подхватила галерка, и Брикс, поднявшись, с радостной
готовностью повторил сцену своей смерти».
Это описание абсолютной вовлеченнос ти зрителей в
действие особенно знаменательно. Хорошая сентимен-
тальная драма вызывает у зала коллективный эмоцио-
нальный отклик, подобный тому, что испытывают зри-
тели современного поп-арта или футбольного матча, где
платят не просто за зрелище. Люди покупают билет для
того, чтобы испытать и выразить сильные чувства. Когда
Билл Сайкс в спектакле по «Оливеру Твисту» убивал
Нэнси, одному из зрителей запомнилось, как «он воло-
чил ее по всей сцене за волосы, а сделав это, победно, с
вызовом, бросал взгляд на галерку... В ответ всегда раз-
давался дружный вопль проклятия, гремевший генделев-
ским хором. Ни один взрыв, устроенный динамитчи-
ком-анархистом, ни один поток диких ругательств,
чисто британское убийство
рожденных в больном воображении бедламовского без-
умца, не способен сравниться с этим воплем».
Лорд-канцлер обеспокоился демонстрацией на теа-
тральных подмостках убийств, в особенности имевших
реальную основу. «Представлять на сцене действительно
произошедшие убийства, на мой взгляд, крайне нежела-
тельно, — писал он в 1862 году. — Это лишь бередит дур-
ные наклонности публики и разжигает дурные помыслы».
Но он ошибался. Преступления мелодрамой отнюдь
не прославлялись — напротив: благодаря законам жанра
зрители получали возможность открыто осудить их и
выходили из театра с приятным чувством защищенно-
сти, уверившись, что негодяй мертв.
Тем не менее лорд-канцлер не ошибся, полагая, что к
1862 году этот вид сценического искусства уже вовсю
клонился к упадку. Вкусы менялись, и подчеркнуто гру-
бая, броская манера исполнения публику более не устраи-
вала. Немалое значение имели и изменения в обустрой-
стве зрительного зала. Театральную яму сменил партер,
представление шло теперь при погашенных огнях в зале
(раньше этого не делали), и от публики требовали соблю-
дать тишину. Половинную скидку на девятичасовые спек-
такли в дни, когда шли мелодрамы, отменили, и те, кто не
мог отлучиться с работы, чтобы попасть на более ранние
спектакли, или же купить билет за полную стоимость, ли-
шились привычного развлечения.
Люди рабочие, для которых мелодрама была люби-
мым зрелищем, все реже ходили в театр, и в значитель-
ной мере он превратился в место, где развлекались и от-
дыхали представители среднего класса. Для тех, кто
привык курить, пить и болтать во время представления,
возникла новая форма зрелища — мюзик -холл, куда и
переместились бывшие поклонники мелодрамы. Но в
тамошнем меню убийство не значилось.
121
10
Бермондсийский кошмар
О жены юные и зрелые, всегда
Блюдите праведность,
Бегите вы порока.
Пускай злодеев Мэннингов судьба
Вам служит вечным памятным уроком.
Баллада, которую пели во время казни
Фредерика и Марии Мэннинг
Кульминацией всего раннего периода в истории
убийства явилось злодеяние, совершенное в 1849 го-
ду. Дело, известное как бермондсийский кошмар, обла-
дало всеми привлекательными атрибутами по-настоя -
щему леденящего кровь убийства. Оно же стало одним
из последних, когда казнь по старинке совершалась пуб-
лично, при огромном стечении народа.
Казалось бы, гнусное преступление, ставшее резуль-
татом запутанных отношений в любовном треуголь-
нике, должно волновать людей куда меньше, чем эпиде-
мия холеры, бушевавшая в Лондоне тем жарким летом.
К сентябрю жертвами болезни, как утверждали, стали
более 10 тысяч лондонцев, в том числе и два свидетеля,
122
чисто британское убийство
которым предстояло давать показания на процессе по де-
лу Фредерика и Марии Мэннинг.
Пристальное внимание к перипетиям истории Мэн-
нингов, по-видимому, позволяло отвлечься от беспокой-
ства о собственном здоровье. «В то время, — уверял в
сентябре 1849 года Punch, — утонченный, высококуль-
турный, филантропический Лондон весь провонял мер-
зостью бермондсийского убийства». Холера, явление ку-
да более пугающее, могла заграбастать всякого, и отраду
сердцу лондонцев несла лишь мысль, что быть похоро-
ненными в кухонном подполе, как это случилось с жерт-
вой Мэннингов, грозит лишь людям недостойным и
безнравственным.
Привлекали и сами действующие лица: супружеская
пара — оба они, и муж и жена, стоили друг друга, и пре-
ступление совершили сообща, слаженно, как бы в еди-
ной команде (хотя муж и попытался свалить всю вину на
жену). В особенности всех занимал характер Марии: бу-
дучи законченной негодяйкой, она прекрасно подходи-
ла под описание леди Макбет и очень быстро так и стала
восприниматься.
Родившись в Швейцарии, первоначально она звалась
Мари, но позднее превратилась в Марию. Она жила без-
бедно, в качестве камеристки знатной дамы ездила за
границу и вместе с хозяйкой останавливалась в роскош-
ных загородных усадьбах. Эта ее связь с высшим обще-
ством особенно возбуждала публику. Благодаря хозяй-
ским обноскам Марии удалось собрать весьма неплохой
гардероб: после задержания у нее нашли 11 нижних
юбок, 9 платьев, 28 пар чулок, 7 пар панталон и 19 пар
лайковых перчаток. Одевалась она гораздо богаче, чем
полагалось бывшей служанке, и особенно впечатляюще
выглядела в соблазнительно обтягивающем фигуру пла-
тье из черного шелка.
123
Бермондсийский кошмар
Мария надеялась выйти замуж за некоего О’Коннора,
мужчину гораздо старше и богаче ее. Разбогател
О’Коннор, занимаясь ростовщичеством и благодаря вся-
ким темным делишкам в порту, где он работал в Управ-
лении таможенных и акцизных сборов. Он крутил ро-
ман с Марией, но жениться отказывался. Она
переключилась на Фредерика Мэннинга, жениха не
слишком завидного. Он служил кондуктором на желез-
ной дороге и потерял работу, затем содержал паб, но ра-
зорился. Когда они поженились, Марии пришлось зара-
батывать на жизнь за обоих, занимаясь портняжным
делом и, вероятно, сожалея о своем замужестве. При-
надлежа к самому низшему слою середнячков, пара изо
всех сил старалась удержаться на этом уровне.
Однако богатый О’Коннор не сошел со сцены. Муж-
чины соперничали, добиваясь внимания Марии, и
О’Коннора нередко можно было застать у Мэннигов, в
доме номер 3 на Минивер-Плейс в Бермондси. Страсти
у этой троицы разгорелись не на шутку, и 9 августа, поев
жареной курицы за ужином у Мэннингов, домой к себе
О’Коннор не вернулся. Мэннинги застрелили его и вдо-
бавок раскроили ему череп. Позднее судебный медик
насчитал 17 следов от ударов ломом по голове. Парочка
окунула тело в гашеную известь, желая ускорить разло-
жение, и зарыла останки под плитами пола в кухне возле
очага. Как только тело нашли, О’Коннора опознал дан-
тист, изготовивший искусственные зубы, так и остав-
шиеся у него во рту. Видно, преступниками Мэннинги
оказались довольно неопытными.
Возможно, осознав это, они расстались. Оба бежали,
но в противоположные стороны. Сохраняя поразитель-
ное хладнокровие, Мария сделала первый шаг. Она про-
никла в дом О’Коннора и украла оттуда ценные бумаги.
А затем, прихватив все деньги — свои и мужа, — села на
124
чисто британское убийство
поезд, шедший в Эдинбург. Фредерик тем временем бе-
жал на острова в Ла-Манше.
Делом этим занялась Лондонская полиция, и быстро-
та, с которой следствие пришло к однозначным выводам,
заметно укрепила ее престиж. После исчезновения
О’Коннора в дом номер 3 на Минивер-Плейс явились
два констебля — Барнс, рядовой номер 256 отделения
«К», и Бертон, рядовой номер 272 отделения «М». Дом
был пуст: «гнездышко на месте, но птички улетели». Од-
нако полицейские обратили внимание, что с кухонным
полом что-то не так, и в ходе дальнейшего осмотра из-
влекли тело О’Коннора — уже посиневшее и порядком
разложившееся.
Старшие полицейские чины немедленно пустились
по следу убийц. Мария Мэннинг свой багаж отправила
до востребования, но уловка эта ей не помогла: полиция
отыскала кебмена, отвозившего даму на Юстонский
вокзал. В Эдинбург под именем миссис Смит она вы-
ехала поездом в 6:15. Лондонская полиция телеграфиро-
вала своим шотландским коллегам с просьбой выследить
подозреваемую.
В Эдинбурге Мария привлекла к себе внимание, когда
попыталась сбыть украденные акции в маклерской кон-
торе. Хотя она и уверяла, что живет в Глазго, ее выдал ак-
цент. Немедленно телеграфировав в Лондон, полицей-
ские получили подтверждение, что подозрительная дама
подходит под описание, и Марию задержали. Скорость
и безупречность, с какими была проведена эта опера-
ция — примета времени! — составляют разительный
контраст с тем, как почти сорока годами раньше велось
следствие по рэтклиффским убийствам.
Тем временем незадачливый супруг Марии спивался
в Джерси. Его также схватили и препроводили обратно в
Лондон. После ареста он первым делом осведомился о
125
Бермондсийский кошмар
так ловко его обставившей жене: «А негодяйку-то вы
поймали? Ведь она всему виной, а я тут ни при чем —
чист как младенец!» (По крайней мере, так передали его
слова уважаемые печатные источники. Хотя нельзя ис-
ключить, что вместо «негодяйки» он употребил другое
слово.) На обратном пути в Лондон его пришлось выса-
дить в Воксхолле, то есть на предпоследней остановке,
чтобы избежать встречи с огромной толпой зевак, со-
бравшейся на вокзале Ватерлоо.
The Times посвятила этой истории не менее 72 ста-
тей, включая репортажи из зала суда, где особенно за-
нимало всех необычное, совсем не женское поведение
Марии. Помимо убийства она совершила кражу, вдоба-
вок обманув еще и мужа. Кроме того, в вину ей ставили
целый ряд «преступлений», нарушавших не закон, но
правила благопристойности. Присутствовавших в зале
неприятно поразили ее холодная сдержанность и желез-
ное самообладание. «Она сидела неподвижно, точно
статуя, и за весь день, кажется, ни разу не взглянула в
сторону мужа». Такое поведение всех шокировало.
«Она не выказала ни единой эмоции», — констатирова-
ли наблюдатели.
А затем был вынесен приговор. От положенного по
закону права обратиться к суду с последним словом Фре-
дерик Мэннинг отказался. Зато Мария с жадностью ух-
ватилась за эту возможность и разразилась яростной ре-
чью, полной обличений британской судебной системы
вообще, данного судьи в частности, а заодно и всех бри-
танцев. Ее эффектное платье, «черное или темное, с вы-
соким, туго обтягивающим шею воротником, доверша-
ло впечатление присущей этой женщине пугающей
силы и властности. Ее называли Иезавелью и бермонд-
сийской леди Макбет». В довершение всего Марию,
жившую с двумя мужчинами одновременно, сочли
126
чисто британское убийство
сексуально распущенной. Адвокат ее мужа, выступая на
процессе, подвел итог: «История учит нас, что женщина
по природе своей легче достигает высоких степеней
нравственности, нежели мужчина, но уж если она пре-
дается пороку, то и падение ее бывает более глубоким,
чем у представителей нашего пола».
В эпоху королевы Виктории респектабельность, пра-
вила приличия и нравственная чистота ставились во гла-
ву угла, а Мария Мэннинг разом нарушила все нормы.
z
Казнь обоих Мэннингов на крыше тюрьмы на
Хорсмонгер-Лейн явилась одним из самых жадно
предвкушаемых событий XIX века. За три дня до уста-
новленной даты окрестные улицы расчистили и огоро-
дили в ожидании толпы, которая, по подсчетам, достига-
ла 30 тысяч человек. Порядок обеспечивали 500 поли-
цейских.
Публичная казнь через повешение имела черты, сход-
ные с представлением трагедии в театре. И тут и там ца-
рило многолюдье, в толпе шныряли разносчики еды и на-
питков и были предусмотрены особые места для зрителей,
способных их оплатить. Владельцы домов вблизи тюрьмы
не только продавали места в окнах с видом на виселицу,
но и сооружали специальные высокие помосты перед
своими домами, чтобы было где разместиться зрителям.
В тогдашних описаниях этого события особо подчерки-
вается сомнительный и простонародный состав этого
сборища. На самом деле комментаторы вежливо умалчи-
вали о том, что на казни присутствовало множество пред-
ставителей среднего класса и даже аристократии.
Продавцы газет кричали, предлагая листки с извести-
ями о предстоящей казни, как если бы то были
127
Бермондсийский кошмар
театральные программки1
. Потом толпа с программками
в руках застывала в ожидании, и все дальнейшее шло по
привычному, раз и навсегда установленному сценарию.
Вначале — торжественное восхождение осужденного на
помост и его (либо ее) последняя речь, полная трога-
тельного и горестного раскаяния и сожаления. Далее, с
приближением конца, напряжение нарастало, а толпа
прикидывала, с первой ли попытки удастся вздернуть
преступника. Развязкой служили страшные судороги
повешенного.
В театральной своей роли Мария Мэннинг зрителей
не разочаровала, до самого конца не по-женски сохраняя
вид самоуверенный и презрительно-гордый. Сообща-
лось (вправду или не очень), что она настояла на выдаче
ей для последнего туалета новых шелковых чулок и «к
роковой развязке шла бестрепетно, твердым шагом», в то
время как мужа ее тащили двое тюремщиков, поскольку
«был он слаб и ноги ему отказывали».
Казнь Марии у многих присутствующих оставила о
себе долгую память. Чарльз Диккенс писал, что тело ее,
«красивое, нарядно одетое, было так ловко затянуто в
корсет, что сохраняло благообразие даже в петле, мед-
ленно и плавно качаясь из стороны в сторону». Она про-
должила свою жизнь в общественном сознании, превра-
тившись в горничную-убийцу Ортанз — персонаж
диккенсовского «Холодного дома».
Как и Мария, Ортанз у Диккенса обладает характе-
ром неприятным, вздорным и раздражительным и помо-
гает юрисконсульту мистеру Талкингхорну раскрыть
1
В 1866 году инспектор Лондонской полиции открыто прово-
дит эту параллель, рассказывая о своей задаче «нередко мешаться
с толпой в театре и прочих местах...» . Похоже, между театраль-
ным представлением и зрелищем казни особых различий никто не
усматривал. – Прим. автора.
128
чисто британское убийство
секреты ее хозяйки леди Дедлок. «Не знаю, чего хочет
мадемуазель Ортанз, с ума она сошла, что ли?» — кон -
статирует Талкингхорн. Когда он отказывается от услуг
Ортанз и та остается без работы, она стреляет в него и
пытается свалить убийство на леди Дедлок.
Как и Мэннинг, Ортанз воплощает в себе социаль-
ное неблагополучие, пугающий хаос и страх перед чем-
то неведомым. В уме Эстер Саммерсон, рассказчицы из
«Холодного дома», она вызыв ает «образы женщин на
парижских улицах во времена террора». Смутное бес-
покойство, навеваемое этой фигурой, еще усиливается
туманным намеком на лесбийские наклонности Ор-
танз, выводящие ее из-под сексуального контроля муж-
чин. Диккенс подчеркивает в ее внешности звериные
черты, упоминает «ее кошачий рот». Она фыркает «по-
тигриному», а в другой сцене «напоминает волчицу,
которая рыщет среди людей». («Ведьма, сущая ведь-
ма!» — думает о ней ее жертва.) Ортанз — редкий для
Диккенса убедительный и яркий образ зрелой женщи-
ны, в котором ясно отразились опасения буржуазного
обывателя, что даже преданнейший из живущих с то-
бой под одной крышей слуг на поверку может оказать-
ся убийцей.
Мария Мэннинг надолго сохранила свою славу и в
качестве экспоната Музея восковых фигур. В галерее ма-
дам Тюссо, по свидетельству Punch, она стояла «в шелко-
вом одеянии — прекрасная фигура, ради которой еже-
дневно проливался дождь из шестипенсовиков».
Выставленный напоказ порок, по мнению журналиста,
представлял собой нравственный яд, который «сочился
из Комнаты ужасов, отравляя не только Бейкер-стрит,
но и весь Лондон». Вопреки, а возможно, и благодаря
аморальности, которую воплощала эта фигура, она стала
одним из «бессмертных» экспонатов галереи и
129
Бермондсийский кошмар
сохранялась в экспозиции более ста лет. Находилась она
там и в 1970-х, во время моего первого посещения Ком-
наты ужасов. Необычайным заключительным аккордом
этой истории послужила воспроизведенная в галерее
обстановка кухни, где произошло бермондсийское
убийство.
z
Как уже упоминалось, Диккенс немало потрудился,
желая в полной мере насладиться зрелищем казни
Мэннингов, — снял комнату, пригласил друзей, устроил
угощение. Но увиденное показалось ему столь удручаю-
щим, что превратило писателя в яростного противника
Восковая фигура Марии Мэннинг в Музее мадам Тюссо была
облачена в ее знаменитое платье из черного шелка.
130
чисто британское убийство
публичных повешений, о чем он громогласно и заявлял.
По его мнению, кровожадна я толпа, собравша яся погла-
зеть на казнь, пугала своей грубостью и неотесанностью.
Не тронутые цивилизацией, эти люди всячески демон-
стрировали «злобу и безумную веселость». В своем пись-
ме в The Times Диккенс так описал толпу зрителей:
Воры, проститутки самого низкого пошиба,
громилы и бродяги всех мастей жались друг к дру-
гу в едином порыве агрессии и подлого веселья.
Стычки, давка, обмороки, шиканье и свист, грубые
шутки в духе Punch, оглушительный и непристой-
ный восторг, когда полицейские вытаскивали из
толпы потерявших сознание женщин в сбившейся
одежде и с задранными юбками.
В общем, заключает Диккенс, «когда двое несчастных,
ставших причиной этой жуткой церемонии, задергались
в петле, толпа не выказала ни малейшего чувства, ни сле-
да жалости или сдержанности при мысли о двух бес-
смертных душах, которым надлежит предстать перед су-
дом... казалось, что Слово Божье никогда не достигало
ушей этих людей... » .
Вскоре Диккенс начал кампанию борьбы с публичны-
ми казнями. Но к тому времени эта давняя традиция и
так переживала банкротство. Казнь Мэннингов при-
влекла такое внимание отчасти потому, что подобные
зрелища уже успели стать своего рода редкостью.
Перемены стали неизбежными в 1823 году, когда утра-
тил силу свод законов, в наше время именуемый Крова-
вым кодексом. К 1800 году насчитывалось более 200 пре-
ступлений, караемых смертной казнью. На протяжении
всего XVIII века во множестве принимались законы, на-
правленные на защиту собственности и предусматривав-
шие смертную казнь за преступления, совершаемые в ос-
131
Бермондсийский кошмар
новном людьми неимущими в отношении богатых
владельцев собственности. Чтобы угодить на виселицу,
достаточно было украсть что-либо ценою в 12 пенсов.
В 1823 году парламент принял «Поправку к положе-
нию о смертной казни», согласно которой количество
преступлений, подлежащих наказанию смертью, значи-
тельно сокращалось. Отныне казнить надлежало лишь за
государственную измену и за убийство. За преступле-
ния против собственности теперь отправляли на катор-
гу. Историки склонны приписывать эти изменения духу
гуманности и терпимости, которым прониклись законо-
датели. Но Вик Гатрел, не считая наших предков столь
сентиментальными, полагает, что судебная система то-
гда попросту не справлялась с таким количеством каз-
ней. На послабление пошли затем, чтобы правосудие
вновь заработало.
Так или иначе, сокращение числа казней меняло при-
роду отчаянных головорезов. Если в XVIII веке висели-
цей рисковал каждый, кого бес попутал стащить мелочь
в несколько пенсов, то любого, поддавшегося пагубной
слабости, присущей человеческой натуре, считали пре-
ступником. Образу обаятельного жулика, Робин Гуда,
благородного разбойника, отводилось особое место в
георгианской культуре.
Но с 1823 года повешению подлежали лишь люди
подлинно дурные, которые наглядно проявляли глубо-
кую порочность своей натуры и в корне отличались от
тех, кто приходил полюбоваться на их казнь. Эта инако-
вость, отличие от большинства — основная особенность
созданного Де Квинси образа «блистательного убийцы».
В 1849 году Диккенс, как это нередко с ним случа-
лось, сыграл роль барометра общественного мнения. Ес-
ли он счел зрелище казни через повешение отвратитель-
ным и оскорбляющим человеческие чувства, значит,
чисто британское убийство
подобного мнения придерживалось и подавляющее
большинство его читателей. Те, кто причисляли себя к
людям цивилизованным, более не чувствовали потреб-
ности лицезреть умерщвление негодяя. Эту процедуру
они предпочли полностью передоверить властям.
В практику закон был внедрен не сразу, но перемену
он наметил, и последнее публичное повешение состоя-
лось в 1868 году. Смертная казнь по-прежнему применя-
лась, но в отсутствие зрителей, за стенами тюрьмы.
И это послужило необходимым условием, предварив-
шим появление в литературе классического детектива.
Центром интереса детективного романа, в отличие от
мелодрамы или «страстей за пенни», стало не столько
наказание, сколько раскрытие преступления.
И сами преступники, и охотившиеся за ними сыщи-
ки, и литераторы, воссоздающие действительность на
бумаге, — все стремились достичь нового уровня изо-
щренности.
Часть ВТОРАЯ
На сцене появляется
детектив
135
11
Преступники-буржуа
и джентльмены-медики
Да устыдятся все эти отравители, возглашаю я:
неужто не могут они следовать старой доброй
традиции перерезать глотку ножом?
Томас Де Квинси. Убийство как одно
из изящных искусств (1821)
Рэтклиффские убийства происходили за высокими
стенами лондонского Табачного дока. Фредерик и
Мария Мэннинг жили в опустошаемом холерой Бер-
мондси. Моряк Джон Уильямс и дочь кротолова Мария
Мартен не вращались в высшем обществе. События и
действующие лица первой части нашего повествования
бесконечно далеки от безопасной, устойчивой и процве-
тающей жизни Вест-Энда. Но громкие убийства начала
XIX века развили тягу читателей к жутким криминаль-
ным сюжетам, и спрос на подобного рода литературу чем
дальше, тем больше считался приемлемым и в более вы-
соких кругах. В Викторианскую эпоху смакование наси-
лия стало чем-то вроде законного времяпрепровождения
136
чисто британское убийство
буржуазии и проникло и в реальной жизни, и в романи-
стике в самую сердцевину считавшейся безопасной гава-
ни так называемого приличного дома.
Ко второй половине XIX века уровень убийств, на-
сколько мы можем судить, вновь снизился — с 1,7 на
100 тысяч жителей в 1860-м до 1 в 1890 году. Большин-
ство преступлений совершалось бедняками, доведенны-
ми до отчаяния нищетой и невзгодами, убийцами чаще
всего становились молодые люди, прежде судимые за во-
ровство. Но кровавые преступления в семьях состоя-
тельных людей куда больше привлекали журналистов и
авторов романов. Сообщения о погибших от ножевых
ранений, смертельных ударов по голове, перерезания
горла попадались все реже — чаще в них говорилось об
убийствах, совершенных на почве помешательства, двое-
женства или же при помощи ядов. Излюбленным сред-
ством убийцы, распространившимся повсеместно в вик-
торианском обществе, стало отравление мышьяком.
Историк Джеймс Уортон так описывает его смерто-
носное действие:
Он вызывает сильное жжение в пищеводе и же-
лудке (обычно через 30–60 минут после приема),
затем начинаются обильная рвота и диарея, не сти-
хающие часами. Под конец яд нарушает работу
сердца и сосудов, но смерть обычно наступает в
течение 12–24 часов, а иногда и позже. Статисти-
ческие данные с 1800-х годов позволяют предполо-
жить, что от этого яда умирает примерно полови-
на отравленных.
К несчастью для здоровья викторианцев, мышьяк был
весьма полезен в хозяйстве. Им обычно травили крыс,
его использовали для закрепления краски и сохранения
137
Преступники-буржуа и джентльмены-медики
яркости тона при колеровке обоев в ярко-зеленый
цвет — столь модный в середине XIX века. Губительное
воздействие ядовитого вещества на организм иногда
удавалось ослабить пребыванием пострадавшего на
взморье, где исключалась сама возможность вдыхать вре-
доносные испарения от обоев у себя в спальне.
Мышьяк в те времена был доступен практически каж-
дому. «Ввиду легкости его приобретения у нас в стране
людьми даже самого низкого сословия, — писал в
1829 году один токсиколог, — именно этот яд чаще все-
го выбирают для совершения убийства». Не имеющий
запаха мышьяк ничего не стоило подмешать в еду или
питье. Во Франции его прозвали poudre de succession1
,и
вплоть до 1836 года следы его присутствия в трупе опре-
делять не умели. Симптомы же отравления мышьяком
не отличались от симптомов холеры.
В 1836 году химик Джеймс Марш опубликовал в
Edinburgh Philosophical Journal статью под названием
«О способе извлечения малых количеств мышьяка из
субстанций, к которым он подмешан». Речь шла о так на-
зываемом тесте Марша, методе распознавания мышья-
ка, — открытии, имевшем далеко идущие последствия и
вооружившем людей знаниями об этом таинственном
молчаливом убийце.
В 1840-х страх перед смертоносной отравой вспых-
нул в Британии с новой силой. Журнал Household Words
писал, что в 1839–1849 годах от яда погибли 249 человек,
но лишь 86 убийц понесли наказание. Отравление стало
«настоящей нравственной эпидемией, более губитель-
ной, чем чума», утверждал Pharmaceutical Journal. По
мнению The Times, во многих случаях врачи просто не
распознава ли симптомов отравления; а в одной из ее
1
Порошок наследников (фр.) .
138
чисто британское убийство
заметок говорилось об ужасной особенности такого ви-
да убийств, таящих в себе «предательство домашних»:
злодей в этом случае прикрывался маской улыбающейся
жены, друга или доктора.
Отравление большой дозой мышьяка считалось теперь
грубым и примитивным, к тому же, с тех пор как Марш
изобрел свой тест, убийца рисковал разоблачением, в слу-
чае, если останки жертвы подвергнутся исследованию.
Но потенциальные душегубы прибегали к куда более хи-
трому и изощренному способу — они давали яд своей
жертве маленькими порциями, постепенно подтачивая ее
здоровье, с тем чтобы финальный coup de grậce
1
не вызвал
подозрений. «Неуклюжее отравление большими дозами
мышьяка, отмечал The Pharmaceutical Journal, постепенно
вытеснялось отравлением по всем правилам науки».
Мэри Энн Коттон была одной из самых «продуктив-
ных» отравительниц (во всяком случае, среди разобла-
ченных): она успешно отправила на тот свет трех своих
мужей, пятнадцать родных и неродных детей и посто-
яльца. Убивала она ради наживы, чтобы получить деньги
по страховке. Подозрения возникли, когда после смерти
одного из пасынков она явилась в страховую контору
прежде, чем вызвала доктора. Ее признали виновной и
повесили во дворе Даремской тюрьмы.
Многие полагали (хотя и без особых оснований), что
такая новая и перспективная отрасль, как страхование
жизни, развивалась рука об руку с торговлей смертонос-
ным мышьяком. Озабоченность общества была столь ве-
лика, что в 1850 году парламент специальным актом
ограничил страховые выплаты в случае смерти ребенка в
возрасте до трех лет тремя фунтами.
1
Удар милосердия (фр.); последний удар, которым добивают
жер тву.
139
Преступники-буржуа и джентльмены-медики
Самым знаменитым отравителем XIX века ста л жи-
тель городка Рагли Уильям Палмер. Такую известность
он приобрел, поскольку, как и серийный убийца XX ве-
ка Гарольд Шипман, был врачом, и состоятельные чита-
тели газет чувствовали, что вполне могли оказаться в
числе его жертв.
Палмер родился в Стаффордшире в 1824 году, учился в
Ливерпуле на химика, изучал медицину в Лондоне.
В 1846 году получил в Королевском медицинском колле-
дже докторскую лицензию, затем вернулся в родной Рагли
и занялся медицинской практикой. Старался жить по
средствам; семейная жизнь его, судя по всему, не залади-
лась. После женитьбы ему пришлось принять в свой дом и
тещу. Вскоре она скончалась при загадочных обстоятель-
ствах. Четверо детей Палмера умерли «в конвульсиях».
В этих смертях поначалу не усмотрели ничего необыч-
ного — дети в то время умирали сплошь и рядом, но когда
Доктор Уильям Палмер из Рагли, отравитель
140
чисто британское убийство
в возрасте 27 лет скончалась и жена Палмера, быстрота, с
которой доктор терял родственников, привлекла внима-
ние. Жизнь супруги он застраховал на 13 тысяч фунтов.
Пытался он получить деньги и по страховке брата,
умершего от алкоголизма, но теперь уже у страховой
компании возникли подозрения, и приятель Диккенса
инспектор Филд отправился в Рагли, чтобы выяснить,
что же там происходит (те, кто мог себе это позволить,
нанимали для частных расследований детективов из
Скотленд-Ярда). Филд пришел к выводу, что компания
не обязана выплачивать Палмеру страховку, поскольку
он собственноручно довел брата до смерти, постоянно
спаивая его. В то же время доктор успел прижить с гор-
ничной брата внебрачного ребенка. Судя по всему, фор-
туна на сей раз изменила Палмеру.
Он мог бы еще поправить свои денежные дела, если
бы удалась его последняя интрига против приятеля,
Джозефа Парсонса Кука, богатого, но слабовольного
молодого человека, который, как и Палмер, играл на
скачках. В 1855 году Кук получил крупный выигрыш, но
насладиться победой не успел. Внезапно он почувство-
вал сильное недомогание, и окружающие слышали, как
он пробормотал: «Этот чертов Палмер мне что-то под-
сыпал». Чтобы прийти в себя, Кук остановился в Рагли
на постоялом дворе «Герб Толботов», как раз напротив
дома Палмера, так что находился под присмотром сво-
его друга. Но состояние больного стало улучшаться,
лишь когда Палмера вызвали в Лондон.
С возвращением его из столицы вернулась и болезнь
Кука. Ему неизменно становилось хуже после питья, ко-
торым потчевал его доктор, будь то бренди, чашка кофе
или даже тарелка супа. (Палмеру приписывают обога-
щение английского языка неологизмом — шутливым
предложением выпить: «Чем будешь травиться?» Но, к
141
Преступники-буржуа и джентльмены-медики
разочарованию заинтересованных лиц, приходится при-
знать, что эта фраза вошла в обиход уже после смерти
Палмера.) Бедный старина Кук наконец скончался, со-
трясаемый рвотой и судорогами.
Впоследствии выяснилось, что Палмер не раз поку-
пал в аптеках стрихнин, хотя оба аптекаря, продававшие
ему яд, не удосужились оставить запись в особом «ре-
естре ядов», как то предписывал закон. Палмер продол-
жил свою медицинскую практику, и, хотя в последние,
мучительные часы своей жизни Кук обвинил его в от-
равлении, доктору в качестве любезности позволили
присутствовать при вскрытии тела его друга и пациента.
С самого начала процедура проводилась с нарушени-
ями. Помощник коронера Чарльз Ньютон был пьян, и
Палмер, воспользов авшись общим замешательством,
толкнул медика, извлекавшего желудок, так что его со-
держимое излилось на пол. Позднее он, видимо, подку-
пил служителя, доставлявшего банку с желудком к лон-
донскому поезду, так что по прибытии она оказалась
вскрытой. Вдобавок Палмер отправил коронеру письмо
с просьбой приписать смерть Кука естественным причи-
нам, вложив в конверт десять фунтов.
Широко обсуждались предсмертные судороги Джозефа Кука.
То, что при этом он выгибался дугой, могло быть вызвано
столбняком или действием стрихнина
142
чисто британское убийство
Все это выяснилось на судебном процессе по делу
Палмера, вызвавшем всплеск интереса и энтузиазма
публики. The Law Times назвала его «самым долгим,
серьезным и важнейшим уголовным процессом XIX ве-
ка». Он привлек особое внимание поколения, везде и во
всем видевшего отравителей. К тому же этот судебный
процесс выдвинул на авансцену медицинского эксперта
нового типа — химика -аналитика .
Перед обвинением стояла задача доказать, что Пал-
мер воспользовался ядом. В зале суда показания давало
множество экспертов: одни выступили в поддержку об-
винения, другие — против. Публике все эти люди и их
речи были в новинку, но теперь они оказались в центре
внимания, о них писали газеты. В прессе публиковались
портреты химиков-аналитиков и слово в слово воспро-
изводились их показания, чтобы читатели могли изучать
их за завтраком.
Свидетели-эксперты, сведущие в токсикологии, ста-
ли появляться в судах еще в XVIII веке, но особую роль в
расследованиях убийств они приобрели с распростране-
нием теста Марша. С 1836 года, когда начали применять
этот тест, крепло понимание того, что для его проведе-
ния необходим квалифицированный химик, а не просто
медик, проводящий вскрытие. Однако этот чудо-тест и
сам по себе представлял опасность: к 1900 году не менее
восьми ученых скончались из-за вдыхания вредоносных
испарений в процессе его проведения. Благодаря газет-
ной шумихе, поднявшейся во время суда над Палмером,
на первый план новой профессии выдвинулись такие
токсикологи, как Альфред Суэйн Тейлор из лондонской
больницы Гая и Уильям Хирпет из больницы Святого
Петра в Бристоле.
Джентльмены-медики ставили перед собой амбици-
озную задачу — «разговорить» труп. Они утверждали,
143
Преступники-буржуа и джентльмены-медики
что могут в своих лабораториях по невидимым следам,
оставленным в теле убитого, рассказать историю пре-
ступления. Как говорил один журналист о таком токси-
кологе, «его работа заставила невежду восхититься таин-
ственной силой, позволяющей выделить и определить
крохотные частицы [яда], затерянные в массе проглочен-
ной пищи».
Впрочем, в деле доктора Уильяма Палмера, вопреки
стараниям экспертов, добиться полной ясности так и не
удалось: новомодные медики не сумели доказать, что в же-
лудке Кука находился стрихнин. Альфред Суэйн Тейлор,
самый видный из токсикологов, выступал на стороне об-
винения. Но вместо стрихнина он обнаружил в теле Кука
лишь незначительное количество сурьмы. Этот тяжелый
металл действительно ядовит, но тем не менее входит в со-
став многих лекарств, и присутствие его в организме еще
не доказывает убийства. Дело в том, что обнаружить
стрихнин очень трудно. По словам Тейлора, он «настоль-
ко быстро впитывается в кровь, что через час его уже не-
возможно выделить с помощью химической реакции».
Самый известный из свидетелей-экспертов, автор
учебника судебной экспертизы, Тейлор лучше других
умел сочетать в расследовании конкретных случаев зна-
ния химии и права. Не в пример другим, он понимал
разницу между доказательствами, требуемыми в суде, и
теми, к которым стремится медицина. «Суду, — писал
он, — нужно знать [например], есть ли в теле следы мы-
шьяка и стал ли он причиной смерти, в то время как на-
личие этих следов в смеси со следами висмута или свин-
ца, столь интересное для химика, в судебно-медицинской
экспертизе ни малейшей роли не играет».
На судебном процессе по делу Палмера Тейлор нашел
достойного противника в лице Уильяма Хирпета, лучше-
го специалиста по обнаружению мышьяка, и эти два
144
чисто британское убийство
токсиколога оспаривали друг у друга первенство в своей
профессии. Хирпет возглавил команду из десяти экспер-
тов, выступивших на стороне защиты, и все они подвер-
гали сомнению доводы Тейлора, считая наличие следов
стрихнина в теле Кука сомнительным и недоказанным.
Но, несмотря на отсутствие убедительных доказа-
тельств, Палмера признали виновным. Против него го-
ворило все: он, несомненно, покупал стрихнин, его фи-
нансовое положение оставляло желать лучшего, а
поведение на вскрытии выглядело подозрительным. По-
зицию Тейлора и других экспертов, выступавших на
стороне обвинения, подкрепили свидетельские показа-
ния горничной с постоялого двора, наблюдавшей аго-
нию Кука: тело его выгибалось дугой, руки и ноги судо-
рожно двигались, взгляд был диким. Все это
свидетельствовало в пользу отравления.
14 июня 1856 года Палмера повесили в Стаффорд-
ской тюрьме перед тридцатитысячной толпой. Стоя на
помосте, он дерзко бросил следователям: «Кука я стрих-
нином не травил». Что он имел в виду — что он невино -
вен вообще или что использовал другой яд? Ситуация
была щекотливой, и даже в наши дни кое-кто из жителей
Рагли не верит в виновность Палмера и видит в нем
местного героя.
В споре токсикологов Тейлор явно вышел победите-
лем, и хотя среди медицинских светил он считался звез-
дой первой величины, то, что обнаружить в организме
Кука следы стрихнина так и не удалось, повредило его ре-
путации. В последующие издания своего учебника, впер-
вые изданного задолго до процесса Палмера, он добавил
несколько страниц, в которых постарался защитить свою
позицию. Спустя всего несколько лет Хирпету посчаст-
ливилось свести с ним счеты. В 1859 году Тейлор допу-
стил досадную оплошность. Во время суда над неким
145
Преступники-буржуа и джентльмены-медики
Томасом Сметерстом он провел тест на наличие мышьяка
и счел его результаты положительными, хотя уже были
доступны и более надежные методы. Хирпет в The Times
обвинил Тейлора в «грубой ошибке», утверждая, что «ни
один здравомыслящий химик, отыскивая следы мышьяка,
не стал бы полагаться на подобный анализ». Забавно на-
блюдать, как эти два почтенных служителя науки стреми-
лись уничтожить друг друга, но сама их борьба наглядно
показывает, как, развивая науку, которую они представля-
ли, ученые нащупывали пути достижения цели, испыты-
вая различные способы, отстаивали истину.
z
По словам историка Иэна Берни, из всех способов
убийства отравление больше всего прельщало во-
ображение викторианцев. Оно ничем не противоречило
ощущению новизны, которое утвердилось тогда в обще-
стве. Люди переселялись в города, отдаляясь от родных и
друзей и сближа ясь с чужаками. Ядом убивали человека
не сгоряча, не в порыве сильных чувств, а с расстояния,
не обнаруживая себя. Можно даже сказать, что такой ха-
рактер убийства являлся отражением качеств, которые
принято считать типичными викторианскими чертами:
предусмотрительностью и дотошным планированием.
Подобно другим новшествам, сделавшим жизнь вик-
торианцев более комфортной, яд в качестве орудия
убийства стал своего рода новацией, которую отличала
очень удобная особенность — причастность злоумыш-
ленника к отравлению была не столь очевидной. Обна-
ружить это могли только профессиональные медики,
хитроумием и мастерством не уступавшие преступни-
кам. Как сказал в 1840 году коронер Уильям Блейк, «в ве-
ка более грубые использовались методы смелые и
чисто британское убийство
вызывающе агрессивные, оставлявшие явные следы... но
современные злодеи действуют так тонко, что никакого
ключа к расследованию убийства мы не находим».
Истории отравителей, подобных Уильяму Палмеру,
особенно потрясали благополучных отцов семейств, ве-
дущих идеальный, с точки зрения викторианцев, образ
жизни, — с их надежными городскими домами, слуга-
ми, женами, наконец, страховкой. Палмер даже с виду
походил на них — типичный Джон Булль, краснощекий,
грубоватый, но искренний и радушный англичанин.
В то же время Палмер погряз в долгах, увлекся игрой
на скачках и обладал неуемным сексуальным аппетитом.
Словом, это был человек с тайной червоточиной скры-
той за фасадом с виду вполне успешной жизни. Уильям
Бэлли, один из френологов, изучавших череп Палмера,
утверждает, что и шишки на его голове говорят о том же:
«Человек этот, внешне вполне респектабельный, любез-
ный и, возможно, даже щедрый, наметив себе какую-то
цель, мог действовать тайно, хитро и изощренно, совер-
шенно не сообразуясь с понятиями чести и истины».
Для читателей газет, средних обывателей, почтенный
доктор Уильям Палмер явился первым в ряду убийц но-
вого и очень страшного типа — убийц, вхожих в их го-
стиные. Сэр Артур Конан Дойл, возможно, лучше всех
охарактеризовал угрозу, которую представляет собой этот
типаж: «Когда врач совершает преступления, — говорит о
Палмере много лет спустя Шерлок Холмс в рассказе «Пе-
страя лента», — он ужаснее всех прочих преступников.
У него сильные нервы и опасные знания»1.
1
Перевод М. и Н. Чуковских.
147
12
Хорошая жена
Мужчины из средних слоев полагают, что жены их
не должны работать за деньги, и потому мы, не имея
выбора, крутимся в колесе однообразных домашних
занятий, заполняя жизнь суетливым бездельем или
не престижной и не приносящей дохода работой.
Анонимная корреспондентка
The National Magazine, 1857
Какмы убедились на примере Марии Мэннинг, жен-
щины-убийцы вызывали у викторианцев чувство
растерянности. Женщине из средних слоев общества
полагалось быть чистой и добродетельной, по возмож-
ности вращаясь в своем домашнем царстве. Что же тогда
представляет из себя женщина-убийца? Должно быть,
это тронувшаяся умом дама, не признающая общепри-
нятых норм особа или неизлечимо больная страдалица.
В этом случае необходимо оградить ее отца, мужа и зна-
комых ей мужчин от обвинений в том, что они плохо
смотрели за ней, раз не сумели предотвратить преступ-
ление. Ясно же, чтобы она выглядела не как обычный,
нормальный человек!
148
чисто британское убийство
Ну а если она и вправду вела себя, как и положено до-
бропорядочной домохозяйке, что тогда? Несмотря на
трудности, с которыми сопряжены попытки анализа дел
более чем вековой давности, можно утверждать, что в
ряде известных случаев отравления второй половины
XIX века замешанным в них женщинам удавалось уйти
от ответственности. Отчасти это происходило потому,
что, вопреки весомым доказательствам, имевшимся про-
тив них, общество просто не могло до конца поверить,
что привлекательная молодая особа из хорошей семьи и
с грамотной речью способна совершить убийство.
z
В1857 году молодую (тогда ей было всего 22 года)
Мадлен Смит обвинили в отравлении Пьера Эмиля
Ланжелье, молодого человека, занимавшего невысокое
положение в обществе. Принадлежавшая к сливкам бур-
жуазного общества, избалованная родителями уроженка
Глазго, Мадлен вступила с ним в связь в девятнадцать
лет, только-только вернувшись домой из пансиона. Как
принято в их кругах, Мадлен готовили к тому, чтобы
стать женой. Обучали ее в основном искусству обмана.
Во многих закрытых школах воспитательницы вскрыва-
ли письма своих питомиц, и девушки, чтобы сохранить
тайну переписки, подкупали слуг, доставлявших им по-
слания. «Укрывательство и обман — вот чем заполнена
жизнь в женских пансионах, — сетовал Fraser’s
Magazine. — Воспитанниц там учат стремиться к рос-
коши и блеску, которых женщины не могут добиться
собственными усилиями, и они привыкают к мысли, что
единственный способ все это получить — удачное заму-
жество». Справедливым это оставалось и за пределами
пансиона: жизненный успех либо неуспех девушки
149
Хорошая жена
определялся тем, как быстро она выйдет замуж и на-
сколько блестящую партию сделает.
Вопреки своей романтической фамилии, Ланжелье1
не был богатым женихом, о котором мечтали бы для сво-
ей дочери родители Мадлен. Родившись на Джерси, он
некоторое время прожил во Франции, затем поступил
клерком в судостроительную компанию. Приятели в
Глазго описыва ли его как человека угрюмого и недо-
вольного своей участью. С Мадлен он повстречался в
том единственном месте, где только и могли пересечься
люди из разных слоев общества: на улице. Между ними
тут же вспыхнула взаимная симпатия, и они вступили в
переписку: девушка отправила через горничную более
60 писем. Этот канал доставки организовала сама Мад-
лен. С холодным вероломством она шантажировала гор-
ничную, пригрозив раскрыть собственную любовную
интрижку девушки.
Мадлен и Ланжелье (друг друга они называли «Ми-
ми» и «Эмиль») устраивали и свидания, во время кото-
рых их близость достигла — с позиции девицы Викто-
рианской эпохи — точки невозврата. Выход она видела в
браке, которого желала искренне и всей душой. «От ме-
ня ждали, что я выйду за человека богатого, — писала
она Эмилю, — но я беру в мужья мужчину, которого
люблю. Знаю, что все мои друзья меня осудят и отверг-
нут, но мне все равно».
Когда в ходе процесса всплыли письма Мадлен, это
вызвало сенсацию. Получалось, что даже девица из хо-
рошей буржуазной семьи может стремиться к сексу и
получать от него удовольствие. «Теперь я жена во всех
смыслах этого слова, — писала Мадлен Эмилю 27 июня
1856 года, хотя, конечно, формально брака своего они не
1
Корень французской фамилии Ланжелье – ange, ангел.
150
чисто британское убийство
зарегистрировали. — Женой другого после нашей с то-
бой близости я никогда не стану», — заверяла она воз-
любленного, в то же время уговаривая себя, что «наша
связь не противозаконна, ибо я жена [ему] перед Богом,
и, значит, в любви нашей нет греха».
Но мужем Мими Эмиль так никогда и не стал. Со
временем чувство ее к нему остыло, — чем дальше, тем
больше она видела в нем воплощение недозволенного —
того, о чем не подобает даже думать юным девам, — и
под разными предлогами пыталась его отвадить. Родите-
ли, не знавшие о романе дочери, торопили ее с замуже-
ством, и она боялась, что все раскроется. От третьих лиц
Эмиль узнал, что родители Мадлен нашли ей жениха го-
раздо более подходящего, чем он, — одного из деловых
партнеров отца.
Судя по всему, Мадлен опасалась, что отвергнутый
возлюбленный в сердцах может раскрыть тайну их бы-
лых отношений и тем разрушить ее жизнь. В письмах
она умоляла Эмиля: «Прошу тебя, ради всего святого,
не посылай мои письма папе. Он проклянет меня и вы-
гонит из дома. Я умру...»
В марте 1857 года состоялось несколько их свида-
ний — надо думать, мучительных и полных слез. Мад-
лен, не выходя из дома, беседовала с Эмилем через ку-
хонное окно. На одном из этих свиданий она угостила
его чашкой горячего шоколада, после чего он стал стра-
дать от желудочных болей и через два дня после их по-
следней встречи скончался.
Письма Мадлен, найденные на квартире Эмиля, при-
влекли к ней внимание полиции. Вдобавок ее имя зна-
чилось и в реестре покупателей ядов у аптекарей. Выяс-
нилось, что она дважды приобретала у них мышьяк. Яд
мог предназначаться крысам, как и утверждала Мадлен,
или использоваться в косметических целях. Но покупка
151
Хорошая жена
яда могла означать и намерение Мадлен избавиться от
осложнившего ей жизнь обстоятельства.
Сами письма Мадлен на процессе не зачитывались, и
мы видим, как завеса приличия, опускаясь, скрывает де-
тали ее поступков. «Все предосудительные выражения,
все сальности и неделикатные намеки были тщательно
вымараны... с тем, чтобы не добивать обвиняемую, об-
рушив на нее столь ужасный груз публичности».
И хотя репутация Мадлен пострадала, наказания она
избежала. Молодая, привлекательная романтическая де-
вушка вызывала большое сочувствие у сограждан. Она
совершенно не походила на убийцу. Поведение ее в
тюрьме говорило о хорошем воспитании и чистоте по-
мыслов: время она проводила за легким чтением, иногда
сетуя, что в камере нет пианино. Даже френолог, при-
званный изучить череп Мадлен, нашел ее во всех
Молодая и привлекательная Мадлен Смит, чья вина
не была доказана
152
чисто британское убийство
отношениях прелестной и имеющей склонность к мате-
матике. «Благодаря силе ее чувств и здоровому темпера-
менту, — писа л он, — она может стать настоящим со-
кровищем в браке с достойным джентльменом». Все это
резко контрастировало с мнением френолога о Уильяме
Палмере. Не исключено, что специалисты в области
френологии делают выводы, основываясь на впечатле-
нии от клиента, полученном еще раньше, чем они при-
ступают к исследованию черепа.
Шотландское жюри присяжных вынесло вердикт:
«Вина не доказана». Такое решение было встречено бур-
ным одобрением. В среде женщин Мадлен прославилась
как героиня. The Northern British Mail писала, что жен-
щины считают ее «легкомысленной, но интересной,
доброй и пылкой юной особой, по простоте душевной
самозабвенно бросившейся в объятия избранника, бес-
хитростно, не думая о последствиях предавшись любви,
о чем нельзя не сожалеть, но что не может не вызвать со-
чувствия и даже восхищения».
Многие во всем винили Эмиля, соблазнившего не-
винную девушку.
Торговцы Глазго даже организовали подписку в поль-
зу Мадлен, чтобы ей было на что жить. В газетах упоми-
налась сумма примерно в 10 тысяч фунтов. Эти деньги
собрали для злокозненной интриганки, не то убившей,
не то не убившей Эмиля (вердикт «не доказано» был
равноценен «невиновна»). И это в то время, как указы-
вает Джудит Фландерс, когда бедной старой матери по-
гибшего Эмиля, оставшейся совершенно без средств к
существованию, общество отвалило щедрый дар — чуть
больше 89 фунтов!
Соблазнительно видеть в Мадлен бунтарку и оправды-
вать ее сомнительные поступки тягостной скукой суще-
ствования, ограниченного рамками буржуазного дома.
153
Хорошая жена
Двойственность общественного уклада в XIX веке (с од-
ной стороны — публичная деятельность мужчин, с дру-
гой — замкнутая частная жизнь женщин; профессио-
нальные области — для мужчин одни, для женщин
другие; у первых — все права, вторые бесправны) легко
подтверждается выдержками из разных руководств по
этикету.
В реальности же все выглядело намного сложнее. Под
словом «работа» в викторианской Англии подразумева-
лась деятельность, осуществляемая исключительно вне
дома, следовательно, многое из того, что делали женщи-
ны, ведя домашнее хозяйство и внося свой вклад в се-
мейный бизнес, для постороннего глаза оставалось не-
видимым. Вдобавок, чтобы не ранить самолюбие
мужчины, женщины нередко изображали, что трудятся
меньше, чем на самом деле.
Даже вопреки исключениям, в культуре того времени
существовал устойчивый стереотип идеальной женщи-
ны — украшающей собой дом, поддерживающей в нем
мир и влияющей на его моральный климат скорее свои-
ми добродетелями, а не трудолюбием и интеллектуаль-
ными способностями. У Мадлен Смит, судя по всему,
подобная перспектива особого энтузиазма не вызывала,
и относилась она к ней довольно холодно, но именно
такой взгляд на роль женщины в обществе впоследствии
и спас ее.
Эта история молодой девушки, избежавшей наказа-
ния за свое преступление благодаря сложившемуся пред-
ставлению о том, какой следует быть женщине; эта исто-
рия, почти неправдоподобная по счастливой своей
развязке, наглядно показывает, насколько стереотипно
наше суждение об обществе XIX века. Историки, изуча-
ющие этот период, потратили немало усилий, убеждая
нас, что благоговейный трепет целомудрия, который мы
154
чисто британское убийство
привыкли считать важной составляющей образа жизни
средних слоев общества в Викторианскую эпоху, есть не
что иное, как измышление XX века. Например, извест-
ный миф, будто викторианцы усматривали нечто непри-
личное в форме рояльных ножек и потому облекали их в
чехлы, давно развенчан. Разумеется, не каждая виктори-
анская девушка-подросток оставалась девственницей,
как и не каждая состоявшая в благополучном браке вик-
торианская дама бывала счастлива оттого, что ее домаш-
ние обязанности ограничиваются хозяйственными за-
ботами, посещениями церкви и воспитанием детей.
При этом далеко не все они мучились подавленными
желаниями и страстями, не находящими себе выхода.
Женщин, подобных Марии Мэннинг и Мадлен Смит,
мы помним потому, что их судьбы поставили перед со-
временниками вопрос о том, что подобает и что не по-
добает женщине.
z
Флоренс Браво, героиня так называемой бэлемской
тайны, или же, по-другому, убийства в Монастыр-
ской усадьбе, была особой еще более загадочной, чем
Мадлен Смит. Молодая и красивая, она, к сожалению,
совсем не умела подбирать себе хороших мужей. Ее пер-
вый супруг Александр Рикардо, за которого она вышла
замуж девятнадцати лет от роду, как постепенно выясни-
лось, отличался буйным нравом, сильно пил и изменял
ей. «Я была так счастлива, когда мы познакомились, —
вспоминала Флоренс, — но чем дальше, тем больше он
меня обижал и оскорблял, говоря всякие гадости».
Строптивая Флоренс не пожелала этого терпеть. Не-
смотря на противодействие семьи, она рассталась с му-
жем и, сославшись на пошатнувшееся здоровье, отправи-
155
Хорошая жена
лась лечиться на воды в Малверн. На том курорте в среде
отдыхающих особую популярность снискал доктор
Джеймс Галли — личность магнетически притягатель-
ная. Переваливший за шестой десяток, но энергичный и
полный сил доктор помогал пациенткам, чьи болезни
часто бывали не только физического, но и эмоциональ-
ного свойства. Приняв участие в судьбе Флоренс, он
уладил все необходимые формальности с ее семьей, вы-
хлопотав ей финансовое содержание, на которое она
могла жить. Благодарная Флоренс по уши в него влюби-
лась — так завязался их роман.
Теперь у Флоренс появились средства на более инте-
ресную жизнь и она сняла неподалеку от Лондона рос-
кошный дом в Бэлеме — Монастырскую усадьбу, угово-
рив доктора Галли поселиться рядом. Но роман их после
случившегося у Флоренс выкидыша постепенно сошел
на нет.
Пожелав респектабельного положения замужней
женщины, Флоренс вновь вышла замуж, но и в 1875 году
выбор ее оказался неудачным. Молодой красавец Чарльз
Браво, честолюбивый барристер, вне всяких сомнений,
на Флоренс женился из-за денег. Между ними почти с
самого начала установились напряженные отношения,
так как незадолго до этого был принят акт о собственно-
сти замужних женщин (1870), дававший Флоренс право
самой осуществлять контроль над своим весьма значи-
тельным состоянием.
Обманутый в своих ожиданиях Чарльз обращался с
женой дерзко и грубо. Флоренс забеременела, но у нее
вновь случился выкидыш, и она всерьез занемогла. Тем
не менее Чарльз силой принуждал ее делить с ним супру-
жескую постель, настаивая на своих правах главы семьи.
В один прекрасный вечер 1876 года этот тиран, отхо-
дя ко сну, выпил воды из стакана, как обычно стоявшего
156
чисто британское убийство
возле его постели. Когда некоторое время спустя домаш-
ние прибежали на его зов, они нашли его в ужасных
корчах. Его рвало и слабило кровью. Следующие три
дня он провел все в том же печальном состоянии. Дело в
том, что он отравился сурьмой, веществом, в растворен-
ном виде теряющим вкус и оказывающим губительное
действие на почки и печень, вызывающим головные бо-
ли, депрессию, неукротимую рвоту и в конечном счете
смерть, что и случилось с Чарльзом.
Однако доказать, что его смерть наступила в результа-
те отравления, оказалось делом затруднительным. На-
блюдавший умирающего доктор все же посчитал, что
Чарльзу подсыпали яд. «Я был неудовлетворен с самого
Красивая, богатая и молодая Флоренс Браво,
которой удалось избежать казни за отравление мужа
157
Хорошая жена
начала, неудовлетворен и сейчас, — заявил он на суде, —
кто-то в доме непременно знает правду». Но в этом не-
счастном семействе с его интригами, непростыми отно-
шениями, слугами, преданными хозяйке, никто не
осмелился нарушить ее покой и рассказать то, что знает.
Саму Флоренс допросили в судебном заседании, но до-
казательств ее причастности к убийству так и не нашли.
Хотя один интригующий момент все же возник: стало
известно, что бывший любовник Флоренс доктор Галли,
сохранивший добрые чувства к своей прежней возлюб-
ленной, встретился с компаньонкой Флоренс, миссис
Кокс, и передал ей пузырек с неизвестным снадобьем,
помеченный надписью «яд».
Джеймс Раддик, всесторонне изучив этот случай,
пришел к выводу, что Флоренс была виновна, но не
могла действовать в одиночку. Исследователь предполо-
жил женский заговор: Флоренс совершает отравление, а
Джейн Кокс покрывает хозяйку.
Существует ряд интересных предположений относи-
тельно причины, по которой Флоренс, возможно отра-
вившая мужа, использовала именно сурьму. В Виктори-
анскую эпоху некоторые женщины применяли сурьму и
подобные ей вещества в качестве примитивного проти-
возачаточного средства. В 1885 году некую Аделаиду
Бартлетт обвинили в убийстве мужа хлороформом. Как
она утверждала, ничего подобного и в мыслях у нее не
было, она всего лишь хотела, чтобы он заснул и перестал
домогаться ее, чтобы ей снова не забеременеть.
Капелька сурьмы, растворенная в воде, — и буйный
муж, с которым нет сладу, враз угомонится — почув-
ствует недомогание, у него начнется рвота. Не исключе-
но, что этот способ Флоренс использовала как защит-
ную меру, к которой прибегала и в первом своем браке с
пьяницей: используя растворенный в воде яд как
158
чисто британское убийство
рвотное средство, она, быть может, надеялась заставить
его бросить пить и нападать на нее с оскорблениями и
побоями. Флоренс, вероятно, не имела намерения уби-
вать мужа, что подтверждалось и ее поведением после
его смерти: всем докторам и полисменам она казалась
искренне растерянной.
Но так ли это на самом деле? Раддик оспаривает ис-
кренность ее чувств, утверждая, что современникам
Флоренс трудно было распознать ее обман, хотя в то
время женщины обманывали мужчин постоянно, а Фло-
ренс спасло то же, что помешало общественному мне-
нию увидеть убийцу в Мадлен Смит. Флоренс воспри-
нимали, с одной стороны, как отступницу, с другой
же — как жертву ожесточивших ее печальных обстоя-
тельств. Как и Мадлен, она воспитывалась в сознании,
что замужество — цель всей ее жизни, но оба брака при-
несли ей одно лишь несчастье: оба мужа всячески трети-
ровали ее, унижали и оскорбляли. И, подобно опять-та -
ки Мадлен, она отвергла общепринятые традиции,
оставив первого мужа и связавшись с престарелым лю-
бовником доктором Галли; затем, вновь восстав против
расхожей морали, принялась, в пику второму мужу, за-
щищать свое право контроля над имуществом. Может
быть, она и вправду пользовалась снадобьями, желая
одержать победу над мужем, — не она первая, не она по-
следняя занималась подобными вещами, — и самое
снисходительное объяснение ее поступка состояло в
том, что, пытаясь одолеть мужа, она просто ошиблась,
позволила этой игре зайти слишком далеко.
Разумеется, было бы примитивным считать виктори-
анских женщин-убийц предшественницами фемини-
сток, бросившими вызов системе и отстаивавшими свои
права в отношениях с мужчинами, мужьями и отцами,
считавшими их личным имуществом. И все же это
Хорошая жена
наиболее сочувственный взгляд на женщин, которых со-
временники считали воплощением зла и порока.
Викторианские женщины, несомненно, читая о таких
процессах, содрогались от ужаса, сознавая, что интерес
их к этим делам сочтут нездоровым, даже противоесте-
ственным. Одна газета сурово осудила женщин, внима-
тельно следивших за перипетиями суда над Мадлен
Смит и опозоривших свой пол «той жадностью, с какой
они глотали всю эту мерзость». Автор романов обру-
шился на женщин, «получивших благородное воспита-
ние... гордящихся тонкостью своих чувств» и в то же
время «способных часами просиживать в зале суда, слу-
шая детальный разбор того, что делали хладнокровные
убийцы».
Да, от таких деталей кровь стыла в жилах, но как ина-
че все эти женщины могли узнать о той, которая, воз-
можно, как и они, имела любовника? И получала удо-
вольствие от секса? И сопротивлялась насилию мужа?
У женщин-убийц было чему поучиться. Когда дамы чи-
тали в газетах слова Флоренс Браво: «Я сказала ему, что
он не имеет права так со мной обращаться» — и видели,
что произнесшая их избежала наказания, в обществе
что-то начинало понемногу, но меняться.
Как сформулировала в своем полном и точном иссле-
довании викторианских убийств, совершенных женщи-
нами, историк Мэри Хартман, женщины выискивали в
газетах и с жадностью поглощали репортажи из залов
суда, «ибо понимали разочарования и ужасы, пережитые
женщинами, обвиняемыми в убийствах, так как и сами
нередко блуждали по тем же темным тропам».
160
13
Сыскная лихорадка
Буря грянула... и в ярости своей закрутилась, сбив
родителей, детей и слуг в единый неодолимый ком
непролазной грязи и порока.
Джозеф Степлтон.
Громкое преступление 1860-х (1861)
В1860 году в деревне Род (тогда это звучало как «Ро-
уд») в Уилтшире произошло озадачившее всех таин-
ственное убийство. Случилось оно в усадьбе Роуд-Хилл-
Хаус, в солидном, построенном в 1790-х годах особняке.
29 июня 1860 года его хозяева, отходя ко сну, не сомнева-
лись в надежности и безопасности своего дома. Их сад,
охраняемый спущенной с цепи собакой, окружала высо-
кая каменная ограда. Окна и ставни защищали решетки.
Двенадцать человек, спящие в закрытом доме, были пол-
ностью отрезаны от внешнего мира. В их число входили
хозяин дома Сэмюэл Кент, честолюбивый, но обреме-
ненный долгами фабричный инспектор, и его вторая же-
на Мэри, бывшая ранее гувернанткой его детей.
161
Сыскная лихорадка
Отношения между девятью кровными родственни-
ками, членами семейства Кент (в доме с ними прожива-
ли еще и три служанки), были сложными, что важно для
понимания того, какой была атмосфера дома, где про-
изошло преступление. Статус гувернантки изменился,
когда занемогла (говорили, что она лишилась рассудка)
первая жена Сэмюэла, тоже Мэри. С тех пор четверо де-
тей от первого брака перестали получать знаки любви и
уважения, какими окружили в доме их единокровных
братьев и сестер, троих детей Сэмюэла и второй Мэри.
В ту ночь четырехлетнего Сэвила Кента, рожденного
второй миссис Кент и особенно горячо любимого, по-
тихоньку вынесли из его спальни на втором этаже. При
этом не проснулась ни нянька, ни сестра мальчика, спав-
шие в той же комнате. Ничто не нарушило и сна родите-
лей, спавших в комнате рядом. Некто со спящим ребен-
ком на руках спустился вниз по черной лестнице в
задней части дома. Только на следующее утро в доме хва-
тились Сэвила. После нескольких часов суетливых по-
исков и все возраставшей паники обнаружили его тело,
засунутое под пол уборной во дворе. Горло ребенка бы-
ло перерезано так глубоко, что голова еле держалась.
Следствие, проводимое до ужаса неумело, зашло в
тупик. Следы преступления, оставшиеся на одежде и ка-
завшиеся важными уликами, расшифровать не смогли.
Особые подозрения вызвала нянька, менявшая показа-
ния насчет того, когда именно она заметила, что с кро-
вати мальчика снято одеяло. Затем в уборной рядом с
телом нашли нагрудник (этот предмет туалета виктори-
анские женщины надевали под корсет). Этот нагрудник
заставили примерить (точно туфельку Золушки) всех
женщин в доме, а точнее, всех служанок, но не дочерей
хозяина. В женской части семейства существовала опре-
деленная иерархия. Заподозрили 16-летнюю Констанс,
162
чисто британское убийство
ибо в предназначенном к стирке белье недосчитались ее
ночной рубашки. Похоже, она ее уничтожила, пытаясь
скрыть следы крови из перерезанного горла жертвы.
Важно знать, что пропавшую рубашку сочли принадле-
жавшей Констанс, потому что она была не столь наряд-
ной, как рубашки единокровных сестер, более любимых
родителями. Но все же от дачи показаний в судебном
присутствии Констанс избавили — негоже расспраши-
вать молодую леди на публике о том, в каком белье она
спит.
При этом отец Констанс Сэмюэл Кент, как глава се-
мьи, по всей видимости, подозрений не вызвал. Его при-
гласили принять участие в полицейской операции — за -
саде, устроенной, чтобы выяснить, кто из женщин в
доме подбросил ранее в котел для кипячения белья в пра-
чечной другую ночную рубашку, всю заляпанную кро-
вью. Возможно, это стало бы решающей уликой в рас-
следовании кровавого преступления той ночи. Правда,
кровь могла появиться на рубашке и если ее использова-
ли как гигиеническую прокладку.
Запасшись пивом и сыром, группа полицейских под
предводительством Кента планировала всю ночь дежу-
рить возле прачечной в надежде, что владелица рубашки
заявится туда за своим имуществом. Но, к несчастью,
Сэмюэл случайно запер дверь помещения, где прятались
дежурившие, поэтому, даже если бы они и услышали ша-
ги, поймать преступницу им бы не удалось. К вящему
смущению полицейских, за время их дежурства рубашка
действительно исчезла.
Ни одна из этих деталей в официальные бумаги не
попала. История о том, как все на свете прошляпили по-
лицейские, запертые по соседству с помещением, откуда
пропала улика, выплыла уже по окончании официально-
го, так ни к чему и не пришедшего следствия. Тогда
163
Сыскная лихорадка
местные жители, собравшись в зале Общества трезвен-
ников и пытаясь самолично разобраться в деле, предпри-
няли собственное расследование.
Так как власти продемонстрировали полную свою
беспомощность, местная община наняла и привлекла к
расследованию знаменитого Джека Уичера, члена со-
зданной восемнадцатью годами раньше особой команды
из восьми детективов Скотленд-Ярда. Уичер предполо-
жил, но не смог доказать, что убийство совершила Кон-
станс, угрюмая мужеподобная девочка-подросток, ранее
не раз сбегавшая из дома в мужском платье и жаловавша-
яся друзьям, что домашние жестоко обращаются с ней.
По общему мнению, ей «не хватало деликатности об-
хождения», и не вызывало сомнений, что она всячески
стремится к самостоятельности.
Констанс Кент, в итоге все же сознавшаяся в том,
что перерезала горло своему единокровному брату
164
чисто британское убийство
В округе многие жалели Констанс, но в собственной
семье жалости к ней никто не проявил. Несмотря на
крах попытки мистера Уичера возбудить дело против
главной подозреваемой, на следующий год друг мистера
Кента выпустил книгу, где прямо обвинил в преступле-
нии Констанс, дочь полоумной матери. «Именно среди
женщин, — так начина лось это обвинение, — поэты и
моралисты ищут и находят частые и вопиющие примеры
жестокой мести».
Пять лет спустя точку зрения Уичера подтвердила са-
ма Констанс, сознавшаяся в преступлении. Но в своей
недавней книге об убийстве в усадьбе Роуд-Хилл-Хаус
Кейт Саммерскейл возражает против такого утвержде-
ния, доказывая, что Констанс всего лишь соучастница,
которая признанием своим, возможно, покрывала люби-
мого брата Уильяма. Ее объединяла с ним общая нелю-
бовь ко второй семье отца, отношения с которой и за-
ставили их с Уильямом превратиться в подобие злобных
кукушат в чужом гнезде.
z
Послетогокаквыдохлось, так ни к чему и не приве-
дя, официальное расследование, семейство Кент
оставили в покое — никакого решения загадки о том,
что произошло, пока все спали, не нашлось. Память о
сыне Кенты почтили памятником на его могиле, кото-
рый и до сих пор можно видеть на погосте возле церкви
Святого Фомы в уилтширском Ист-Коулстоне. Эпита-
фия дерзко заявляет о том, что усопший был «жестоко
убит» и что убийца его вряд ли будет найден:
ОТЫЩЕТ ЛИ ЕГО ГОСПОДЬ,
ВСЕ ВЕДАЮЩИЙ В СЕРДЦАХ НАШИХ?
165
Сыскная лихорадка
Огромные усилия, призванные распутать этот убий-
ственный клубок, продолжали предприниматься, спо-
собствуя появлению в обществе безумного увлечения —
расследований убийств собственными силами. Романист
Уилки Коллинз описал эту новую страсть — лихорадоч-
ный поиск улик, подстегиваемый желанием найти раз-
гадку, — как своего рода эпидемию болезни с известны-
ми симптомами: «Чувствуете ли вы неприятный жар в
желудке, сэр, и прескверное колотье на вашей макушке?
<...> Я назыв аю это сыскной лихорадкой...»
1
Не один Коллинз считал этот интерес нездоровым и в
то же время приятным. «Красивое убийство, которое так
и не сумели раскрыть, доставляет мне удовольствие, —
признается персонаж опубликованного в 1859 году ро-
мана, выражая тем самым чувства многих британцев
Викторианской эпохи. — Конечно, это выглядит ужас-
но, но, узнав о подобном, я испытываю радость». Убий-
ство в Роуд-Хилл-Хаусе бросало вызов всем подвержен-
ным этой страсти, став для них, благодаря живучести
неразгаданной тайны, пробным камнем детективного
расследования. В результате, как писал в 1861 году один
обозреватель, «все заболели манией подозрительности».
Свидетельство того, что в 1860-х годах Британию по-
разила сыскная лихорадка, можно обнаружить в Нацио-
нальном архиве. Оно заключается в пухлых стопках пи-
сем, отправленных обычными гражданами за период
расследов ания убийства в Роуд-Хилл-Хаусе в полицию и
Министерство внутренних дел. В каждом из них содер-
жится разгадка тайны, предложенная автором письма.
Благодаря полным и детальным описаниям места дей-
ствия, а также напечатанным в газетах расшифровкам
1
Уилки Коллинз. Лунный камень. –
Здесь и далее цитируется в
переводе М. Шагинян.
166
чисто британское убийство
стенограмм с допросами, все эти самозваные сыщики
были куда лучше осведомлены о ходе расследования,
чем, окажись на их месте, мы в настоящее время. Одной
из привлекательнейших черт тайны убийства в Роуд-
Хилл-Хаусе стал окутавший его флер мнимой простоты,
искушавший каждого поверить в то, что стоит потратить
некоторое время и хорошенько взвесить и оценить все
свидетельства, как тайна раскроется сама собой.
Бедняге Уичеру пришлось прочесть каждое из этих
откровений и дать письменную оценку каждому из
предложений. Письма диванных сыщиков анализирова-
лись со всей серьезностью. Славшие их люди не до кон-
ца доверяли полиции, считая, что работу свою эти горе-
профессионалы выполняют неважно, — в этом мнении
их укрепило и шедшее через пень-колоду расследование.
Однако на свои письма они ожидали ответа.
«Полагаю, что мне удастся шаг за шагом проследить
весь путь преступника к страшному его злодеянию, —
писала дама с лондонской Вестбурн-Гроув. — Убийство
совершил брат Уильяма Натта [местного жителя], пасы-
нок прачки миссис Холли». И это лишь одно письмо из
массы подобных. Мистер Уичер, по-видимому, отвечал
на каждое: нет, он не считает, что в данном случае при-
менялся хлороформ, так как следов этого вещества в ор-
ганизме убитого не обнаружено. Да, возможность лю-
бовной связи хозяина дома с нянькой он учитывает.
Давая мне интервью и отвечая на вопрос об этих
письмах, автор бестселлера «Подозрения мистера Уиче-
ра» Кейт Саммерскейл указала на любопытную законо-
мерность: самым частым предположением доморощен-
ных детективов была теория адюльтера — связи Сэмюэла
Кента с жившей в его доме нянькой (мог же он раньше
крутить роман с гувернанткой детей, прежде чем женил-
ся на ней! Тут же возникала мысль, что погибший
167
Сыскная лихорадка
мальчик, должно быть, невольно подсмотрел нечто, чего
видеть ему не следовало, за что и поплатился — его заста -
вили навеки замолчать, чтобы тайна не выплыла наружу.
Даже в наши дни викторианцам нередко приписыва-
ют — на поверку лицемерное — нежелание выставлять
напоказ свой сексуальный опыт, продиктованное осо-
бенностью их домашнего уклада, где главы почтенных
семейств ведут двойную жизнь, а женщины страдают и
молчат. Историки немало потрудились, чтобы разру-
шить этот миф, и уж точно могут привести убедитель-
ные доводы, смягчающие грубую прямолинейность та-
кого взгляда. И все же, как считает Кейт Саммерскейл,
авторы писем мистеру Уичеру, анализируя отношения в
доме убитого мальчика, строили именно эту, самую не-
приятную из всех грязную конструкцию. Клише живет
и продолжает владеть умами, потому что оно — сила .
Незнакомцы, писавшие эти письма, убеждают нас в том,
что стереотипный и распространенный поныне взгляд
на Викторианскую эпоху во многом отражает взгляд
викторианцев на самих себя. Зараженные «сыскной ли-
хорадкой» предполагали худшее, не доверяли никому и
рылись в грязи. Не стоит удивляться укоренившимся в
средних слоях общества страхам и недоверию профес-
сиональным детективам, столь очевидным даже тогда,
когда обществу приходилось с неохотой признавать до-
стижения профессионалов, а то и восхищаться ими.
Как сказыв алось это на профессиональных детекти-
вах вроде Джека Уичера? Подобно его коллеге инспекто-
ру Филду из сыскного отделения Лондонской полиции,
по происхождению он к сливкам общества отнюдь не
принадлежал, был сыном садовника и до вступления в
ряды полицейских успел поработать на фабрике. Низкое
происхождение Уичера также давало обитателям Роуд-
Хилл-Хауса основание относиться к нему с недоверием.
168
чисто британское убийство
Как и Филд, служа в полиции, Уичер сумел выдви-
нуться благодаря своему уму. В среде литераторов и жур-
налистов он пользовался большим уважением. Диккенс
писал о выражении «спокойной сдержанности и задум-
чивости на его лице, как будто он всегда погружен в ка-
кие-то математические выкладки». Другой литератор без
обиняков окрестил его «человеком-тайной». В то время,
когда его командировали в Роуд-Хилл-Хаус, он считался
лучшим и, разумеется, самым прославленным из детек-
тивов особого подразделения. Но крах его попытки воз-
ложить вину за убийство непременно на Констанс Кент
серьезно повредил его репутации. Множество писем в
Национальном архиве содержат критику Уичера — его
обвиняют в неумении сложить все детали головоломки,
в недостаточной утонченности его метода и даже в низ-
ком происхождении.
Своими очерками и романами Диккенс многое сде-
лал для поддержания репутации полицейских следовате-
лей. Но неудача, постигшая Джека Уичера в Роуд-Хилл-
Хаусе, его публичное унижение растоптали эту
репутацию, низвергнув с пьедестала авторитет профес-
сионалов. Этому способствовал и разразившийся в
1877 году скандал, когда многие детективы оказались за-
мешанными в неприятной истории с рэкетом на скач-
ках, которую они расследовали.
Кейт Саммерскейл указывает и на то, как удар по са-
молюбию профессиональных полицейских 1860–1870-х
годов отразился в произведениях литературы. До Вто-
рой мировой войны все великие вымышленные сыщи-
ки — Шерлок Холмс, лорд Питер Уимзи, Эркюль Пуа-
ро, Альберт Кэмпион — были либо любителями, либо
частными детективами. В жизни сыскное отделение по-
лиции отнюдь не заменило частный сыск. Наоборот, но-
вый толчок его развитию дал 1857 год, когда был
169
Сыскная лихорадка
утвержден акт с поправками к закону о разводе и брач-
ных делах. Согласно этому акту, дела о разводе подлежа-
ли теперь по большей части суду не церковному, а граж-
данскому. Впервые после республиканского периода
XVII века брак объявлялся не только священным таин-
ством, но и договором между двумя гражданами. До
этого желающим развестись следовало обращаться либо
к церковным властям, либо в парламент за утверждени-
ем развода особым биллем. Такая практика ограничива-
ла возможность развода, оставляя ее только у людей со-
стоятельных и со связями. В год, предшествующий
принятию акта, с просьбой о разводе было подано толь-
ко три заявления, в последующий год — триста.
Согласно новой редакции закона, брак мог быть рас-
торгнут по предъявлении доказательства неверности су-
пруга. И армия частных сыщиков, выполняя заказы жен-
щин, ринулась выслеживать неверных мужей. В романе
Уилки Коллинза «Армадэль» персонажи только и заняты
тем, что шпионят друг за другом, нередко с помощью
платных сыщиков, причем из диалогов и высказываний
их явствует, что профессия сыщика к тому времени все
еще продолжает считаться делом грязным и малопочтен-
ным: «Тайный порученец — шпион ... вот она, примета
нашего времени, непременный спутник прогресса на-
шей цивилизации, тот, кто готов по малейшему подо-
зрению (конечно, если подозрение это оплачено) зале-
зать под кровать в наших спальнях, подглядывать в
дверные глазки».
Между тем реального Уичера Коллинз увековечил в
следующем своем романе «Лунный камень» (1868), пре-
вратив его в сыщика Каффа, незадачливого детектива.
Как и мистер Уичер, сыщик Кафф — это человек-тайна,
чье социальное положение препятствует легкости обще-
ния с семьей, для которой он проводит расследование.
чисто британское убийство
Никто не знает, о чем он думает на самом деле, когда пу-
скается в рассуждения о своих любимых розах. Как и у
многих вымышленных детективов, у сыщика Каффа
имеется хобби — им он наделен для прикрытия своей
совершенно непроницаемой сути, где отсутствуют дру-
гие видимые черты. В точности как у инспектора Морса,
по существу представленного лишь набором всевозмож-
ных хобби (он любитель пива, оперы и кроссвордов),
увлечение садоводством и есть та самая, запоминающая-
ся черта Каффа. В снобистском семействе его нанимате-
лей в Каффе видят всего лишь необходимый инстру-
мент, но в то же время не понимают и побаиваются его
ищущего, как луч фонаря, взгляда. «В его стальных свет-
ло-серых глазах появлялось весьма неутешительное вы-
ражение, когда они встречались с вашими глазами, —
словно они ожидали от вас более того, что было
известно вам самим».
Загадочный, непостижимый, возможно, опасный ха-
рактер этого детектива, каким он выведен в романе, от-
ражает отношение общества в 1860-х годах к реальному
его прототипу. Хотя в наши дни Джек Уичер стал самым
известным и почитаемым детективом Викторианской
эпохи, понадобилось много лет (и, конечно, признание
самой Констанс), чтобы восстановить его в том положе-
нии, какое он занимал до расследования убийства в
Роуд-Хилл-Хаусе.
171
14
Новая сенсация
В полицейском детективе мы видим волшебно
преобразующего нашу современную жизнь чудодея.
Мэри Элизабет Брэддон, популярная английская
писательница Викторианской эпохи,
автор сенцациооных романов
Почтенное семейство, загородная усадьба, узкий
круг подозреваемых и какой-то мужлан-сыщик,
вламывающийся в дом невесть откуда. Вот так же, слов-
но вторя реальным событиям, вломился в литературу
новый увлекательный жанр — сенсационный роман.
С развитием этого жанра подробностям убийств а в
Роуд-Хилл-Хаусе суждено было повторяться в сюжетах
романов вновь и вновь.
В 1860-х годах сенсационный роман вытеснил и нью-
гейтский роман, и мелодраму, став любимой народом
разновидностью детектив а. Вместо изображения жизни
социального дна и преступников из самых низов обще-
ства, вместо борьбы темных страстей с белыми как снег
172
чисто британское убийство
добродетелями, в которую по законам жанра вмешивает-
ся провидение, сенсационный роман погружал читате-
лей в знакомый ему мир, в ситуации, в какие подчас ока-
зывались вовлеченными семьи из среднего и высшего
классов, слишком, по их мнению, благородные, чтобы
находиться в эпицентре полицейского расследования.
Мэри Элизабет Брэддон, одна из самых прославлен-
ных авторов сенсационных романов, дала четкое опре-
деление типу убийства, вызывающего наиболее живой
интерес у публики: «Ему следует отличаться крайней
жестокостью и особой немужской трусливой низо-
стью, — писа ла она, — и самое главное, происходить
оно должно в самых респектабельных кругах». Из чего
следует, что даже в лучших домах могут таиться грязные
секреты — вывод, при всей своей скандальности прият-
но щекочущий нервы. И настоящий сенсационный ро-
ман шокировал и удивлял неожиданным игнорирова-
нием всех мыслимых приличий — но не только . «Эти
свидетельства всевластия, которую обрел ныне по-
рок, — писа л об этих книгах в 1863 году философ Ген-
ри Мэнсел, — рождены, чтобы насытить больное вооб-
ражение» .
Но, пожалуй, самым известным из авторов сенсаци-
онных романов был Уилки Коллинз. Впоследствии Ген-
ри Джеймс писал, что Коллинз «привнес в роман таин-
ственнейшие из тайн — те, что творятся возле нашего
порога». «Не удольфскими ужасами нас теперь потчу-
ют, — продолжает он, — а ужасами, гнездящимися в ве-
селой и уютной загородной усадьбе или в лондонском
доме». Первый успех принес Коллинзу его роман «Жен-
щина в белом», выходивший в 1859–1860 годах отдель-
ными выпусками. В нем присутствуют все характерные
черты сенсационного романа: загородный дом, преступ-
ный сговор и тайна, раскрываемая героем и его
173
Новая сенсация
союзницей, двумя любителями, впервые примерившими
на себя роль детективов.
Но самым известным произведением Коллинза стал
написанный восемь лет спустя «Лунный камень», роман,
где он впервые вывел на сцену профессионального де-
тектива. Кроме настоящего убийства, которое в романе
отсутствует, в «Лунном камне» есть почти все, чего ждет
читатель от детектива: солидная загородная усадьба, где
разворачивается действие, замкнутый круг подозревае-
мых, профессиональный детектив, скрытые улики,
Уилки Коллинз, опийный наркоман
и автор сенсационных романов
174
чисто британское убийство
особый стиль повествования, схожий с представлением
свидетельств в суде. Конечно, неожиданное разрешение
загадки опрокидывает все домыслы и предположения
читателя, но искусно вплетенные в текст опознаватель-
ные знаки преступления, изобличающие в финале злоу-
мышленника, становятся очевидным доказательством
его вины взявшему на себя труд перечитать роман зано-
во. Что дало основание Т. С . Элиоту считать «Лунный
камень» «первым, длиннейшим и наилучшим из всех со-
временных английских детективов».
Роману этому присущ также и особый домашний ха-
рактер — черта, в которой Генри Джеймс видел секрет
успеха Уилки Коллинза. Похищение знаменитого драго-
ценного камня происходит в поместье в Йоркшире. Ав-
тор тщательно выписывает убранство комнат, где чита-
телю знакомо все: расписная дверь и индийский шкапчик
в будуаре юной героини романа.
В то же самое время это архетип удобного богатого
викторианского дома, который можно отыскать в любом
графстве Англии, а по ходу разворачивающихся собы-
тий возникают многочисленные и всем знакомые до-
машние детали. Главный герой романа, Фрэнклин Блэк,
мечтает бросить курить, потому что девушка, в которую
он влюблен, не выносит запаха табака. Но лишив себя
никотина, герой страдает бессонницей. От этой мелкой
неприятности его призвана спасти испытанная викто-
рианская панацея — лауданум. Настойка опиума позво-
ляет Фрэнклину уснуть, что становится в конечном сче-
те завязкой таинственной истории «Лунного камня».
После первого прочтения романа в памяти остается
лихорадочное нетерпение, с которым листаешь его стра-
ницы, сумасшедшее, мучительное желание поскорее
узнать разгадку. Сенсационный роман обладает двояким
действием, и в первую очередь он увлекает своим
175
Новая сенсация
захватывающим, таинственно-мрачным сюжетом. Но
вторая его задача — пробудить, разбередить чувства чи-
тателей. Этому служит и стиль, неровный, лоскутный,
когда в ход идет все — воспоминания героев, обрывки
разговоров, отсылки к их дневниковым записям или
письмам. В идеале сенсационный роман должен уско-
рять пульс, быстрее гнать кровь по жилам; читателю по-
лагается бледнеть и испытывать нечто сходное с тем, что
чувствуем мы, когда смотрим фильм ужасов.
«Лунный камень» имеет к тому же много общего с
реальным случаем в Роуд-Хилл-Хаусе. И там, и там подо-
зрение вначале падает на служанку, но детектив предпо-
читает во всем винить дочь благородного семейства.
И там, и там важной уликой становится ночная рубаш-
ка — простого покроя, какой и полагается быть одежде
служанки, с одной лишь разницей — в Роуд-Хилл-Хаусе
простая ночная рубашка принадлежала старшей, нелю-
бимой дочери. И там, и там к детективу семейство отно-
сится сугубо прагматически — как профессионал он
еще не до конца освоился со своей ролью и потому не
понят средним классом. Современный критик Джераль-
дина Джусбери, пишущая для журнала Athenaeum, видит
сильную сторону «Лунного камня» «не столько в его
грязноватой детективной составляющей, сколько в уди-
вительном мастерстве конструкции».
Интересно, что, хотя Т. С . Элиот и иже с ним объ-
явили «Лунный камень» «первым... из всех... современ-
ных английских детективов», роман этот нарушает два
непреложных правила, принятые впоследствии автора-
ми начала XX столетия, признанного золотым веком ан-
глийского детектива, согласно которым: рассказчик не
может быть преступником и разгадка не должна заклю-
чаться в сильно действующем снадобье, под влиянием
которого человек поступает не так, как ему свойственно.
176
чисто британское убийство
Блестящим и неожиданным сюжетным ходом становит-
ся осознание Фрэнклином Блэком, одним из рассказчи-
ков, того факта, что он, сам того не ведая, был опоен
опиумом, под влиянием которого не кто иной, как он
сам, совершил кражу драгоценного камня.
z
Поступок, совершенный в состоянии помутнения
рассудка, вызванного действием наркотика, и пред-
определяющий захватывающе неожиданную концовку
романа, — пример повсеместного использования нарко-
тиков в викторианском быту. То, что в наши дни сочли
бы очевидным злодеянием, подпадающим под определе-
ние «преступление», — например, подмешать кому-то в
питье тяжелый наркотик, — Коллинзу видится едва ли
чем-то большим, нежели простая шалость, глупое, пусть
и небезопасное озорство. И вряд ли нас удивит изве-
стие, что роман этот автор писал, находясь под действи-
ем опиума.
Накануне 1869 года Коллинз писал о своих настойчи-
вых попытках избавиться от пагубной привычки: «Каж-
дый вечер в десять часов я шприцем с острой иглой вка-
лываю себе под кожу морфий — это дает мне
возможность проспать ночь, не травя себя опиумом. Ес-
ли я проявлю упорство и приучу себя к уколам морфия,
то вскоре, как меня уверили, я смогу постепенно умень-
шить дозу».
Но его намерение оказалось напрасным. В некрологе
Коллинза упоминается эта его зависимость и, в част-
ности, говорится, что писатель ежедневно употреблял
дозу опиума «достаточную, чтобы свалить с ног роту
солдат или экипаж корабля». Неудивительно, что опиа-
ты так часто фигурируют в его романах.
177
Новая сенсация
Наркомания была не единственной слабостью писа-
теля. Сын художника, гедонист по натуре, он всю жизнь
отличался неумеренностью в отношении еды и питья.
В молодые годы он служил на Стрэнде в фирме, торго-
вавшей чаем, но эта работа его тяготила, хотя и оставля-
ла ему массу времени для сочинения рассказов и очер-
ков. Он выучился на адвоката, но практикой заниматься
не стал — фамильное состояние позволяло ему не
утруждать себя работой.
Коллинз был большим другом Чарльза Диккенса. По-
следний, будучи на двенадцать лет старше, давал ему
ценнейшие советы по части редактуры, подчас впадая в
отчаяние от сумасбродств своего протеже. Коллинза все
звали Уилки (предпочитая это имя первому — Уильям),
одевался он кричаще и ярко и — к вящему своему позо-
ру — жил одновременно с двумя женщинами, не женясь
ни на той ни на другой. Диккенса беспокоило, что сво-
им поведением его юный друг бросает вызов буржуаз-
ному обществу и без нужды оскорбляет его.
Коллинз решительно отрицал, что заимствует сюже-
ты из реальной полицейской хроники, но литературные
критики, разумеется, сумели отыскать достаточно дока-
зательств несостоятельности притязаний Коллинза на
оригинальность. Источником вдохновения для «Жен-
щины в белом» стало громкое преступление, совершен-
ное во Франции. Сюжет романа строится вокруг подло-
го дела: молодую женщину закрывают в сумасшедший
дом, одновременно объявляя ее умершей с целью полу-
чить наследство. Основанием служит ее внешнее сход-
ство с незаконнорожденной единокровной сестрой, ра-
нее находившейся в той же психиатрической лечебнице.
Преступление раскрывает молодой учитель рисова-
ния в паре с неподражаемой Мэриан Голкомб, второй
единокровной сестрой героини. Мэриан разоблачает
178
чисто британское убийство
преступный сговор двух негодяев, подслушав их беседу,
но заболевает жестокой лихорадкой, а выздоровев, под-
купает служительницу лечебницы и освобождает сестру,
после чего помогает герою выяснить, что сам преступ-
ник рожден вне брака, а потому не имеет прав ни на на-
следство, ни на какое-либо положение в обществе. Она
проделывает все это энергично, убежденно и с легко-
стью, до того очаровывающей, вопреки тому, что —
увы! — «некрасива»
1
, что у нее «темный пушок над верх-
ней губой... большой, энергичный, почти мужской
рот», а талия не «изуродована корсетом». Несмотря на
все эти как бы недостатки, у Мэриан было «умное, ожив-
ленное, открытое лицо». Критик Джон Сазерленд назы-
вает ее «одним из прекраснейших созданий во всей вик-
торианской литературе».
Авторам сенсационных романов особенно удавались
образы женщин, преступавших нормы современной мо-
рали, и в этом искусстве Уилки Коллинз был большим
мастером. Точно так же, как он использовал в своих про-
изведениях хронику реальных событий, он рисовал жен-
ские образы, обращаясь к своему опыту отношений с
женщинами и благодаря знанию женской психологии.
Наверное, лучше всего это проявилось в «Армадэле», в
частности в образе его героини мисс Лидии Гуильт, без-
нравственной, но чрезвычайно яркой личности. Пороч-
ность ее характера подчеркивается не только говорящей
фамилией (изменив всего лишь одну букву в этой фами-
лии, мы получим слово guilt — «вина»), но и цветом ее
ослепительно-рыжих волос.
Сюжет «Армадэля», строго говоря, способен вызвать
лишь улыбку, но, как бы ни отрицал этого Коллинз,
1
Уилки Коллинз. Женщина в белом. – Здесь и далее цитируется в
переводе Т. Лещенко-Сухомлиной.
179
Новая сенсация
изображенное им в романе соотносится с реальными со-
бытиями его эпохи. В романе действуют два друга, один
из которых богат, а другой беден. Оба они носят фами-
лию Армадэль и имя Аллэн (они в родстве, хотя и не
знают этого). Лидия Гуильт намерена выйти замуж за
того, что беден, и стать официальной «миссис Арма-
дэль». Далее она собирается разделаться с обоими и, вы-
дав себя за вдову богатого Армадэля, унаследовать его
состояние.
Все это странное нагромождение событий на самом
деле не чуднее действительной истории лже-Тичборна.
В 1854 году Роджер Тичборн, унаследовавший титул ба-
ронета и крупное состояние, отправился в плавание и
пропал без вести — видимо, погиб в море. Но горячо
преданная сыну мать, надеясь, что он все-таки жив, по-
сылала запросы в Австралию, куда он, как предполага-
лось, держал путь. Предпринятые ею розыски увенча-
лись успехом: ей ответил некий мясник, проживавший в
Уогга-Уогга. Прибыв в Англию, он, несмотря на неоте-
санность и грубые манеры, был признан пропавшим сы-
ном леди Тичборн — и ею самой, и его друзьями. (Се-
мейный доктор показал на суде, что и мясник, и бывший
его пациент имели один и тот же дефект гениталий.) Но
другие родственники, чуя обман, отказывались признать
в мяснике пропавшего родственника. В результате обви-
ненный в лжесвидетельстве мошенник умер в нищете.
Попытка ради наследства выдать себя за другое лицо —
главная движущая сила сюжета «Армадэля», но один из лю-
бопытнейших аспектов этого романа, безусловно, взаимо-
отношения двух главных женских персонажей. В основе
романа лежит пылкая, хоть и совершенно неправдоподоб-
ная дружба одного Аллэна Армадэля с другим Аллэном
Армадэлем (полукровкой, живущим под вымышленным
именем Озайес Мидуинтер), но значительно больший
180
чисто британское убийство
интерес представляет соперничество за внимание богатого
Аллэна между юной Нили Милрой, дочерью его соседа, и
лет тридцати с хвостиком Лидией Гуильт, устроившейся в
гувернантки к мисс Милрой специально, чтобы познако-
миться с Аллэном и женить его на себе.
Лидия Гуильт при первом ее появлении шокирует и
ужасает читателя, но по здравом размышлении, глядя на
нее отстраненно и с современной точки зрения, начи-
наешь испытывать к ней нечто вроде сочувствия за то,
как храбро борется она с жизненными невзгодами, же-
лая компенсировать несчастные обстоятельства своего
рождения. (Правда, подобно самому Коллинзу, борьбу
свою она ведет не без помощи склянки с опием.) Буду-
чи незаконнорожденной, она первые годы жизни про-
водит у нанятой за деньги приемной матери. Когда вы-
платы за Лидию, поступавшие от ее семьи,
таинственным образом прекратились, двенадцатилет-
нюю девочку оставили в богатом норфолкском поме-
стье. Якобы заметив, как ловко она управляется с пером,
хозяин заставил ее подделать чужой почерк. Джон Са-
зерленд указывает на истинную причину такого по-
ступка — негодяй знал, что подобные действия карают-
ся смертью, и хотел переложить ответственность на
девочку. В тексте есть намек на то, что юную горничную
он вдобавок еще и соблазнил. Семья избавляется от тя-
гостной обузы, отослав девушку в школу во Франции,
где на нее возложили вину за то, что учитель музыки
влюбился в нее и в конечном счете сошел с ума. Пробыв
некоторое время в монастыре, Лидия перебирается в
Брюссель, где зарабатывает на жизнь игрой на фортепи-
ано, а затем ее берет на службу преступница-баронесса,
чтобы использовать в качестве приманки в игорном мо-
шенничестве. Проработав пять лет на баронессу, Лидия
выходит замуж за богатого молодого англичанина, но, к
181
Новая сенсация
тому времени уже вполне развращенная женщина, она за-
водит любовника. Узнав об этом, муж хлещет ее кнутом.
В итоге она дает ему отраву. Ее уличают, судят, но проща-
ют, так как судьба ее вызывает сочувствие. Все это лишь
предыстория к событиям, описанным в «Армадэле».
Поначалу Лидия планирует обеспечить себя посред-
ством брака с Аллэном Армадэлем. Исчерпав множество
возможностей, она не видит иного способа добыть себе
средства к существованию. Но в ее планы вмешиваются
чувства: постепенно она влюбляется в свою жертву, и эта
страсть становится единственной ее слабостью. Во всем
прочем она представляется викторианским женским
аналогом Джейсона Борна, подобно ему используя тех-
нические новинки для достижения собственных целей.
Своего обидчика она намеревается отравить с помощью
аппарата для подачи кислорода, распылив углекислый газ
в комнате, которую он занимает в новенькой и оборудо-
ванной по последнему слову техники психиатрической
лечебнице. Чтобы ее не выследили, она, используя услу-
ги, предоставляемые на новых железнодорожных вокза-
лах, разрабатывает сложную схему получения и отправ-
ки багажа и корреспонденции. «Сначала в багажное
отделение на Большой западной железной дороге — по -
лучить багаж, который я туда отправила... затем в каме -
ру хранения Юго-Восточной линии (оставить там ве-
щи)... и ждать понедельника, когда вещи мои уедут с
прибывшим поездом. А там уж — на Центральный по-
чтамт с письмом Мидуинтеру».
Самая увлекательная сюжетная линия книги — это
битва за чувства Армадэля между Лидией с ее роскошной
зрелой красотой, которую она холит и умеет подчеркнуть,
с одной стороны, и ее юной соперницей Нили, чье ору-
жие — замечательная, нежная и безыскусная прелесть, —
с другой. Что такое напряженное противостояние двух
182
чисто британское убийство
разного типа женщин, Коллинз знал не понаслышке.
К числу его нетрадиционных взглядов принадлежало и
убеждение, что брак женщину стесняет и унижает. Он
яростно выступал против несправедливых, как он считал,
положений брачного законодательства и всю свою жизнь
избегал супружества, при том что в холостяцком одино-
честве, разумеется, не пребывал.
К моменту начала работы над «Армадэлем» Коллинз
поддерживал отношения с некой Каролиной Грейвз,
женщиной тридцати с лишним лет, и проживал вместе с
ней и ее рожденной от другого мужчины дочерью Гар-
риет, воспитывая ту как отец. Хотя в официальном браке
они не состояли, Каролину, женщину умную и свет-
скую, он представил друзьям, ввел в свой круг и обсуж-
дал с ней вопросы, касавшиеся его работы. Но в 1864 го-
ду, после десяти лет отношений с Каролиной, Уилки
Коллинз познакомился с девятнадцатилетней Мартой
Радд, дочерью пастушки из Норфолка. Их первая встре-
ча произошла в окрестностях Ярмута в Восточной Ан-
глии, которую писатель изучал, намереваясь сделать ее
местом действия романа «Армадэль». Коллинз убедил
девушку перебраться в Лондон, где поселил ее в доме на
Болсовер-стрит (всего в десяти минутах ходьбы от
Глостер-Плейс, где обитала Каролина). Впоследствии
Марта родила Коллинзу троих детей.
Соперничество двух любовниц Коллинза нашло от-
ражение в «Армадэле», в истории Лидии и Нили. «Хо-
рошо ли я выгляжу сегодня? — задается вопросом Ли-
дия в своем дневнике. — Достаточно хорошо и уж никак
не хуже, чем эта веснушчатая коротышка, невзрачная и
неуклюжая, которую еще школить и школить».
И все же Аллэн Армадэль остановит свой выбор на
скромной коротышке Нили, предпочтя ее легкий нрав и
покладистость великолепию Лидии.
183
Новая сенсация
В реальной жизни реакция Каролины на внезапное
появление Марты была вполне под стать Лидии. Правда,
она никого не травила, но, поразмыслив, решила, что с
нее достаточно: бросив Коллинза, она вышла замуж.
И тем не менее Уилки с Мартой так и не поженились, и
писатель никогда не представлял ее друзьям в качестве
законной спутницы жизни. Брак Каролины не сложил-
ся, и через пару лет она вернулась к Коллинзу, имевшему
к тому времени другую семью. Во время его последней,
уже перед смертью, болезни ухаживал за ним не кто
иной, как Каролина, и именно она погребена рядом с
ним как его «жена»; пусть не в романе, но в реальной
жизни женщина зрелая победила молодую соперницу.
Викторианскому читателю, однако, Лидия не понра-
вилась совершенно — ее сочли отвратительно амораль-
ной: «женщиной более омерзительной, нежели куча от-
бросов на улице» . В результате «Армадэль» несколько
разочаровал книжных торговцев, так как раскупался пло-
хо. Еще одним недостатком Лидии читатели посчитали
чрезмерную заботу о своей внешности, то, как тщатель-
но она ухаживала за собой, лелея свою красоту, — разду-
тое тщеславие героини расценили как черту дурную и
порочащую ее обладательницу.
Неодобрение публики распространилось и на второ-
степенных персонажей романа, таких, как матушка Ол-
дершо, в которой современники усмотрели сходство с
мошенницей-косметичкой по прозвищу мадам Рашель,
промышлявшей еще и абортами. Родившаяся в Ист-
Энде, эта женщина, в действительности звавшаяся Са-
рой Рейчел Левисон, став мадам Рашель с Бонд-стрит,
если верить рекламным объявлениям, гарантировала
женщинам, посещавшим ее салон, «неувядаемую красо-
ту». К числу ее косметических секретов относилось так
называемое эмалирование, заключавшееся в нанесении
184
чисто британское убийство
на лицо густой белой пасты, которая освежала и разгла-
живала кожу. Теперь такой грим мы бы сочли клоунской
маской, но богатым дамам того времени, включая и
принцессу Уэльскую, он пришелся по вкусу, и они валом
повалили к мадам Рашель.
Ненатуральность эмалированного лица бросалась в
глаза и осуждалась моралистами точно так же, как в на-
ши дни осуждается ботокс. «Всякий раз, когда мы чув-
ствуем, что такая красотка вот-вот улыбнется, нас охва-
тывает настоящая паника, мы боимся, не пойдут ли
трещинами ее щеки, а когда другая такая же любитель-
ница косметики прикладывает к лицу носовой платочек,
мы не спускаем с нее глаз, внимательно следя, не испор-
тит ли это легкое движение очаровательных пропорций
ее носика», — писал журналист из The Glasgow Herald.
Историк Хелен Раппопорт выяснила, что некоторые
клиентки обращались к мадам Рашель и за услугами бо-
лее интимного характера. Об этом свидетельствовал, к
примеру, случай с некой миссис Эсдейл, принимавшей в
салоне арабские лечебные ванны и пожаловавшейся на
пропажу из комнаты, где она раздевалась, ее бриллиан-
товых сережек. Муж мадам Эсдейл, уверенный, что серь-
ги украдены, сопроводил супругу к адвокату. Он требо-
вал обыскать салон. Но после встречи с адвокатом, уже
уходя от него вместе с мужем, миссис Эсдейл по рассе-
янности оставила на столе перчатки. Вернувшись за ни-
ми позже, она призналась, что встречалась в салоне, в от-
дельном кабинете, со своим любовником.
Плата, которую мадам Рашель взимала за эту допол-
нительную услугу и свое молчание, за несколько меся-
цев многократно возросла до размеров настоящего шан-
тажа. Платить миссис Эсдейл отказалась, что было
несомненной ошибкой. «Я знаю, кто вы. Я вас выследи-
ла и знаю, где вы живете». И миссис Эсдейл тихонько
185
Новая сенсация
попросила адвоката мужа закрыть дело. Она знала, что,
выиграв его, потеряла бы больше, чем мадам Рашель.
В 1865 году мошенницу и шантажистку мадам Рашель
отдали под суд за громкое преступление: она вызвалась
свести оспины с лица клиентки, потребовав за это все ее
драгоценности. Процесс был публичным и вызвал боль-
шой шум в прессе, а виновница его удостоилась чести
быть увековеченной в галерее мадам Тюссо в качестве
знаменитой преступницы.
Романная мадам Рашель, то есть матушка Олдершо, за-
менившая в свое время мать антигероине «Армадэля» Ли-
дии, одалживает последней деньги и помогает ей в ее хит-
роумных замыслах, но в любую минуту готова воткнуть
той нож в спину, если что-то пойдет не так. Делая матуш-
ку Олдершо похожей на мадам Рашель, Коллинз рисковал
быть обвиненным в клевете, хотя Хелен Раппопорт и не
нашла доказательств вины реальной мадам Рашель в орга-
низации нелегальных абортов и вообще какого бы то ни
было ее касательства к такого рода деятельности. Отнеся
события романа к 1851 году, то есть к десятилетию, пред-
шествующему публикации романа, Коллинз, как предпо-
лагает Раппопорт, сознательно пытался защититься от об-
винений в том, что он наживается на чужих несчастьях.
Несмотря на скандал, вызванный такими персонажа-
ми, как Лидия Гуильт или матушка Олдершо, очевидное
сочувствие Коллинза женской доле и сложность создан-
ных им женских характеров обеспечили благосклонное
к нему отношение многих читательниц. Опубликован-
ное в 1889 году руководство для женщин так учило их
воспринимать жизненные невзгоды: «Может быть, вы
несчастны, может быть, сердце ваше готово разорваться
от боли. Не стоит искать утешения в мире идей: они
опасны, ибо легко вводят в грех. Смиритесь и всецело
посвятите себя детям».
186
чисто британское убийство
Такие сенсационные романы, как «Армадэль», «Ист-
Линн» Эллен Вуд или «Тайна леди Одли» Мэри Элиза-
бет Брэддон, предлагали альтернативу подобной мудро-
сти. Героини их часто порочны, обуреваемы неистовыми
страстями, они опасны и склонны к убийствам. «Стра-
ницы этих романов полнятся гневом, обидами, неудо-
влетворенной сексуальной энергией женщин, — пишет
критик Элейн Шовальтер, — и нередко смерть мужа
становится в них желанным освобождением; подобным
же освобождением от семейных уз способны стать бо-
лезнь, помешательство, развод, бегство и, как последнее
средство, убийство».
Сенсационный роман с самого своего возникнове-
ния в 1860-х годах приобрел поклонников, которых со-
хранил на долгие годы вперед. Замечательный автор де-
тективов 1930-х годов Дороти Ли Сэйерс была искренне
предана этому жанру. В ее шедевре, романе «Возвраще-
ние в Оксфорд» (1935), героиня, синий чулок Гарриет
Вейн, приезжает в свою бывшую alma mater, Оксфорд,
чтобы написать работу на очень достойную и всех инте-
ресующую тему, посвященную творчеству автора сенса-
ционных романов Шеридана Ле Фаню.
Даже в наши дни и Коллинз, и его современники не
утратили влияния на творчество писателей. Так, на со-
здание своего прославленного романа «Тонкая рабо-
та» (2002) Сару Уотерс вдохновили шедевры 1880-х
—
сенсационные романы. «Я подсела на произведения
Уилки Коллинза, Шеридана Ле Фаню и Мэри Элизабет
Брэддон, — писала она в The Guardian (2006), — на все
эти романы, где речь идет главным образом о сексе, пре-
ступлениях и семейных скандалах — темах, в свое время
обеспечивших этим романам оглушительный успех и
превративших их в бестселлеры». В «Тонкой работе»
Сью, воспитанницу платной приемной матери,
Новая сенсация
подобной матушке Олдершо, семейка, в которой она
растет, отправляет в отда ленную загородную усадьбу с
задачей охмурить Мод, одинокую и странную юную де-
вушку, живущую с дядюшкой, известным своей коллек-
цией порнографии. По плану, Сью должна уговорить
Мод бежать с мужчиной, на самом деле мошенником,
который впоследствии намеревался отправить ее в сума-
сшедший дом, чтобы завладеть ее наследством.
Сюжет, который одобрил бы и Уилки Коллинз.
188
15
«Это хуже чем
преступление, Вайолет...»
Буравя мозг, заставляя мурашки бегать по коже,
а волосы вставать дыбом, потрясая нервы... они
полностью
лишают
читателя
вкуса
к
прозаической стороне жизни.
Punch о романах Мэри Элизабет Брэддон
Как и множество современных ей писателей и боль-
шинство ее героинь, Мэри Элизабет Брэддон, воз-
можно, предпочла бы жизнь не столь вызывающе яркую.
Но выбора у нее не было — настолько остро нуждалась
она в деньгах, которые могла заработать, эксплуатируя
слабость британцев к «убийственным» сюжетам.
Дочь поверенного, она выросла на Фритт-стрит, в
Сохо. В 1839 году, когда Брэддон было четыре года,
родители ее расстались. Измены и скупость мужа вы-
нудили ее мать его бросить и, уехав вместе с дочерью,
поселиться в Кенсингтоне. Здесь будущая писатель-
ница получила хорошее образование в школе для де-
вочек.
189
«Это хуже чем преступление, Вайолет...»
Однако им с матерью катастрофически не хватало де-
нег, чтобы как-то сводить концы с концами, и едва до-
стигшая двадцати Брэддон, вынужденная искать работу,
выбрала актерское ремесло. Вместе с матерью, которую
Брэддон содержала, она изъездила Срединные графства
с гастролями. Как и в жизни, где ей приходилось брать
на себя заботы, не свойственные ее возрасту, так и на
сцене роли зрелых матрон Брэддон доставались чаще,
чем роли инженю.
Но и став актрисой, Брэддон не оставляла мысли о
другой профессии. Позже у нее появился поклонник, на
содержании которого она прожила полгода, все свое
время отдавая писательству. Ее первые опубликованные
произведения относились к жанру «кошмары за бесце-
нок» и выходили еженедельными выпусками. Эти деше-
вые книжки предназначались аудитории чуть моложе ее
самой, преимущественно мальчикам. Как указывает
Джудит Фландерс, в 1861 году из двадцатимиллионного
населения девять миллионов человек составляли восем-
надцатилетние или того моложе, — таким образом, со-
рок пять процентов потенциальных читателей Брэддон
представляли детскую аудиторию. Чтобы удовлетворять
их потребности в развлечении, автору приходилось не-
укоснительно соблюдать дисциплину, поставляя напи-
санное в срок. Брэддон для такой работы подходила.
«Ни одна строчка из написанного мною не поступила в
редакцию с опозданием», — говорила писательница. И в
то же время чем большего успеха она добивалась, тем
острее ощущала, как сковывают ее особенности выбран-
ного жанра. «Все эти преступления, вся эта мешанина из
предательств, убийств, медленных, растянутых во време-
ни отравлений, в общем, вся эта мерзость, которую тре-
буют от писателя любители дешевой литературы, дей-
ствует поистине угнетающе», — жаловалась она .
190
чисто британское убийство
Своего щедрого покровителя Брэддон потеряла, зате-
яв роман с Джоном Максвеллом, издателем литератур-
но-художественных журна лов, чьей помощницей она
стала. У него была жена и пятеро детей, и по иронии
судьбы обстоятельства сложились вполне в духе рома-
нов самой Брэддон: жена Максвелла оказалась в сума-
сшедшем доме.
После этого Брэддон (вместе со своей верной и дол-
готерпеливой матерью) переселилась в Блумсбери, в дом
Джона Максвелла, в качестве жены и мачехи его пятерых
детей. Так, официально оставаясь незамужней, она про-
жила с ним много лет, родила ему еще пятерых детей,
стойко перенося многочисленные обвинения в безнрав-
ственности и утрате приличий.
Мэри Элизабет Брэддон
191
«Это хуже чем преступление, Вайолет...»
Двоемужие стало главной темой первого триумфаль-
ного успеха Брэддон — романа «Тайна леди Одли». Вы-
ходивший в 1861 году отдельными выпусками, он пошел
нарасхват. Постыдную историю леди Одли узнает пле-
мянник ее мужа, красивый и праздный адвокат по имени
Роберт Одли. Со временем, увлекшись расследованием,
он меняется и превращается в непреклонного, требую-
щего возмездия судью. Под конец, когда выясняется, что
леди Одли действительно виновна в покушении на
убийство, Роберт Одли прилагает все усилия, чтобы по-
местить ее в лечебницу для душевнобольных и спасти
семейное имя от скандала, который вызвало бы судебное
разбирательство.
Место действия романа «Тайна леди Одли» — ста -
ринная усадьба Одли-Корт, прототипом которой послу-
жил построенный в 1540-х годах Ингейтстоун-Холл в
Эссексе. Во времена Брэддон этим поместьем владела
католическая семья Петре, разделившая усадебный дом
на отдельные квартиры, которые сдавала в аренду. Судя
по всему, квартиру снимал Джон Максвелл, а знали ли
хозяева, что жившая одно время в этой квартире писа-
тельница — не кто иная, как любовница арендатора, не
совсем ясно. Описание Одли-Корта у Брэддон не про-
тиворечит и современному виду Ингейтстоун-Холла.
Дом... < ...> ...Стар и построен безо всякого
плана. Все окна разные: какие побольше, какие по-
меньше; одни сочетают в себе массивные каменные
рамы с ярко окрашенными стеклами; другие при-
крыты хрупкими решетками, стучащими при ма-
лейшем дуновении ветра... Парадная дверь втис-
нулась в башню — втиснулась как-то боком, под
углом... < ...> Славное место, старинное место!
Попадая сюда, не испытываешь ничего, кроме
192
чисто британское убийство
восторга и томительного желания, распростившись
с прежней жизнью, поселиться здесь навсегда...
1
Позади Ингейтстоун-Холла, вдоль заросшего зеленой
ряской канала, тянется знаменитая Липовая аллея. В ро-
мане эта Липовая аллея ведет к зловещему колодцу, куда
леди Одли столкнула своего первого мужа. Впоследствии
Брэддон уверяла, что именно прогулки под ингейтстоун-
скими липами вдохновили ее на создание этой книги.
Только создательницу сенсационных романов Брэддон
это мирное и уединенное место могло навести на мысли
(по ее собственным словам) «о чем-то жутком» и подска-
зать ей «историю о преступлении в семье».
Реакция общества на скандальную книгу (и ее не ме-
нее скандального автора) была предсказуемой. «На вре-
мя ей удалось превратить кухонную литературу в люби-
мое чтение людей в гостиной», — презрительно фыркал
один критик. «Это может нравиться лишь тем, кто обла-
дает болезненным воображением», — высокомерно за-
являл другой, а третий восторгался изобретательностью,
«додуматься до которой могла лишь англичанка, иску-
шенная в соблазнах, таящихся в непристойности».
Бо
льшую часть этой непристойности воплощает со-
бой антигероиня книги — леди Одли. Внешне очаро-
вательная, наделенная красотой фарфоровой куклы,
она кажется самим миролюбием, а на поверку оказыва-
ется вполне способной на убийство. Еще менее жен-
ственна героиня следующего романа Брэддон «Аврора
Флойд» (1882); знаменита я сцена, в которой героиня
наказывает шантажиста ударами хлыста, заставляет за-
подозрить ее даже в садизме: она явно получает удо-
вольствие от экзекуции.
1
Перевод Е. Фельдмана.
193
«Это хуже чем преступление, Вайолет...»
Но самой прибыльной для писательницы оказалась ее
«Леди Одли». На деньги, которые принес ей роман, она
купила прекрасный усадебный дом в Ричмонде; в нем
Брэддон создала остальные восемьдесят своих романов.
Личфилд-Хаус (построенный в XVIII веке и разрушен-
ный в 1930-х годах) был имением солидным и внуши-
тельным — не столь внушительным, как старинный
Одли-Корт, но более чем респектабельным. А Уильям
Тинсли, издатель Брэддон, на свою долю прибыли от
продаж романа выстроил в Барнсе виллу Одли-Лодж.
Сегодня, читая «Тайну леди Одли», мы поражаемся
настойчивости, с какой читателям XIX века внушалась
мысль об исконной порочности героини романа. О том,
что Элен (она же леди Одли) злодейка и существо ис-
порченное, они начинали подозревать с первого с ней
знакомства, с описания ее внешности и непрестанного
Роберт Одли и леди Одли у колодца, куда она
столкнула своего мужа
194
чисто британское убийство
упоминания цвета ее волос: не один раз автор повторя-
ет, что ее локоны — прекрасные, легкие и пушистые, как
облако, — золотистые, то есть намекает на то, что геро-
иня их красит — какой позор! — ведь такая забота о соб-
ственной внешности, как и у коллинзовской Лидии Гу-
ильт, — признак порочного тщеславия.
Разлученная в детстве с сумасшедшей матерью, она
росла рядом с отцом-выпивохой. Выйдя замуж и родив
ребенка, она остается тем не менее одна, поскольку
муж Элен Джордж Толбойз, предупредив ее запиской,
но не сказав ни слова, бросает их с малюткой и отправ-
ляется в Австралию. Поступок, достойный бессердеч-
ного негодяя, хотя тогдашний читатель видел в Толбой-
зе человека добродетельного и чуть ли не героя. Ведь,
отплывая в Австралию, он надеялся разбогатеть (и
действительно разбогател), чтобы обеспечить жену и
ребенка! Так или иначе, Элен брошена и бедствует. На
мой взгляд, поведение обиженной женщины, которая,
разочаровавшись в муже, поступает в гувернантки, а за-
тем выходит замуж за пожилого и богатого баронета
сэра Майкла Одли, вполне объяснимо. Но Элен ожида-
ет жестокий удар: к несчастью, выясняется, что племян-
ник сэра Майкла Роберт Одли — друг ее первого мужа.
Роберт начинает питать подозрения, и все более серьез-
ные, насчет того, что же в действительности случилось
с Джорджем Толбойзом и кто такая на самом деле ново-
испеченная леди.
Хуже, чем с мужем, Элен обошлась с собственным
сыном, безжалостно оставив его на попечении своего
пьющего папаши. Хотя муж ее Джордж — тот самый, ко-
торого публика почитает героем, — вернувшись из Ав-
стралии и оказавшись ответственным за сына, поступил
точно так же. Да и сам Роберт Одли, не знавший, что де-
лать с ребенком, чей отец, как предполагали, был убит,
195
«Это хуже чем преступление, Вайолет...»
не находит ничего лучше, чем убрать мальчика с глаз до-
лой — отослать в школу-интернат. Я склонна считать,
что леди Одли в конечном счете спасала себе жизнь, при-
творяясь сумасшедшей и этим убеждая чванливого и ли-
цемерного Роберта, что лучше уж ему содержать ее до
конца ее дней где-то в Бельгии, чем позорить семью су-
дебным разбирательством.
Несмотря на нашу переоценку многих моральных
ценностей, особое удовольствие, которое доставляет
нам роман, состоит в возможности самим разобраться,
кто из персонажей положительный, а кто отрицатель-
ный, меняя оценки по мере обнаружения новых фактов.
Мэри Элизабет Брэддон обладала природным чутьем и
предвидела, кто из ее героев заслужит одобрение или
порицание читателей, и, умело балансируя на тонкой
грани, поддерживала интерес к роману даже у тех, кто
его персонажей осуждал. «Это хуже чем преступление,
Вайолет, это непристойность» — эту крылатую фразу из
одного из позднейших ее романов могла написать лишь
внимательная и непредвзятая наблюдательница нравов
современного ей общества.
Биограф Брэддон Дженнифер Карнелл указывает,
что современники Брэддон судили ее героев строже, чем
это делала сама писательница. Убийцам или виновникам
других преступлений (а их в книгах Брэддон хоть пруд
пруди) писательница нередко позволяет избежать пове-
шения или преждевременной смерти, предпочитая нис-
послать им вместо этого долгую, тихую и полную раска-
яния жизнь. Этим она особенно бесила поборников
морали, но нам, с нашей современной колокольни, такая
черта кажется проявлением проницательности Брэддон
и ее большей снисходительности к человеческим слабо-
стям, чем то было свойственно ее собратьям по перу, пи-
сателям-мужчинам. Жизнь обошлась с ней круто, но
чисто британское убийство
благодаря этому она стала понимать, на что способны
толкнуть людей неблагоприятные обстоятельства.
В самый разгар успехов писательницу, наслаждавшу-
юся плодами богатства и известности, все же настигло
прошлое. Когда законная жена Джона Максвелла умерла
в своей психиатрической лечебнице в Ирландии, хули-
тели Брэддон постарались, чтобы эта новость попала в
газеты. В дом Брэддон и Максвелла в Ричмонде стали
поступать соболезнования: все подумали, что умерла
Брэддон. Но когда выяснилось, что она-то жива -живе-
хонька, репутация богатой респектабельной ричмонд-
ской четы была серьезно подорвана. Кроме одной-един-
ственной служанки, вся прислуга в доме попросила
расчет. Но даже когда положение Брэддон в обществе
пошатнулось, до самой своей кончины в 1915 году она
оставалась крайне популярной и очень богатой — три-
умфальный и отрадный венец карьеры писательницы,
воздаяние ей за мастерство в создании историй, которых
так жаждала публика.
197
16
люди и Чудовища
Крепкие мужчины содрогались, а женщины падали
в обморок, и их выносили из зала.
Описание воздействия на зрителей игры
Ричарда Мэнсфилда (из его некролога)
В1888 году лондонский Ист-Энд терроризиров ал се-
рийный убийца. Немногие известные о нем факты
бесконечно пережевывались и искажа лись, передав ае-
мые из уст в уста, но личность убийцы так и осталась
тайной. Убийства нескольких проституток, произошед-
шие за лето и осень на улицах Уайтчепела и Спитал-
филдса, связывались воедино и приписывались — по
крайней мере, в воображении публики — одному чело-
веку. Изъятие внутренних органов у трех из погибших
женщин наводило на мысль о том, что преступник, воз-
можно, имеет медицинское образование и опыт вскры-
тия трупов. Последним доказательством послужило из-
девательски-шутливое письмо, автором которого молва
198
чисто британское убийство
посчитала этого самого преступника, хотя оно вполне
могло быть уловкой журналиста, пожелавшего всколых-
нуть читательскую аудиторию. Письмо было подписано
именем, которое до сих пор окутано облаком полуправ-
ды, домыслов и предположений, под которым кроется
убийца-одиночка, профессиональный медик: и зовут
его Джек-потрошитель1
.
Дело это почти мгновенно было подхвачено художе-
ственной литературой. Повесть Джона Фрэнсиса Брюэра
«Проклятие Митр-сквер», к написанию которой автора
вдохновило одно из убийств, совершенных Потрошите-
лем, вышла уже в октябре 1888 года. Волна событий
1888 года докатилась и до наших дней, выплеснувшись на
экраны такими телесериалами, как «Уайтчепел» и «Улица
Потрошителя». Но в последнее время историки указыва-
ют на другой любопытный факт — что движение это идет
и в противоположном направлении: от вымысла к реаль-
ной жизни, от литературы к действительности.
На создание «Странной история доктора Джекила и
мистера Хайда» (1886) Роберта Луиса Стивенсона на-
толкнул ночной кошмар. «Мне приснился замечательно
страшный сон» — так вспоминал он, и за три дня лихо-
радочной работы повесть была написана. Главное дей-
ствующее лицо этой короткой истории — почтенный и
всеми уважаемый врач с раздвоенностью сознания. Днем
он замечательный, успешный, занимающий видное
1
Когда я беседовала о Потрошителе с Джудит Фландерс, она
обратила мое внимание на то, что из многих сотен убийств
викторианского периода, которые она исследовала, нераскрыты-
ми остались только четыре. В трех из них имеется ограниченный
круг подозреваемых, из которых убийцей может быть всего один.
И лишь в деле Джека-потрошителя нет ни малейшего просвета.
За прошедшее с тех пор столетие подозрение падало на более чем
сотню разных людей. – Прим. автора.
199
люди и Чудовища
место в обществе доктор. Вечерами же он преображает-
ся, воплощаясь в иную, темную свою ипостась. Прини-
мая удивительное снадобье, он становится «другим» —
обнажается низкая, отвратительная часть его души, и
перед нами предстает чудовище — убийца мистер Хайд.
История начинается с описания буйства, в которое впа-
дает мистер Хайд на лондонской улице в темное время
суток, когда в припадке слепой ярости он наступает на
сбитую им с ног девочку, которую домашние послали за
врачом для больного. Вопиющий поступок мистера
Хайда выглядит еще страшнее от осознания его немоти-
вированности и произвольности выбора жертвы.
Под давлением случайно оказавшихся рядом свидете-
лей мистер Хайд соглашается выплатить компенсацию
родственникам пострадавшей девочки и выносит из до-
ма чек, выписанный в высшей степени уважаемым док-
тором Джекилом. Так впервые проскальзывает намек на
то, что безудержный в своей злобе изверг — позднее он
до смерти забивает тростью следующую жертву — имеет
что-то общее с почтенным доктором. Поначалу полага-
ют, что Хайд просто шантажирует доктора, но вместе их
никто никогда не видит. В конце концов, когда Хайда
начинают подозревать в убийстве доктора, тайна рас-
крывается: выясняется, что Хайд и Джекил — это один и
тот же человек. Попутно становится известным и источ-
ник удивительной трансформации: тинктура, в которую
подмешивается особая соль. Доктор Джекил проводил
химические опыты, исследуя «абсолютную и изначаль-
ную двойственность человека»1, и, испробовав ряд вре-
доносных ядовитых веществ, случайно обнаружил
1
Роберт Луис Стивенсон. Странная история доктора Джекила
и мистера Хайда. Перевод И. Гуровой.
200
чисто британское убийство
непредвиденный и имевший самые трагические послед-
ствия эффект.
Вместе с идеей о возможном наличии в душе респек-
табельного человека, в данном случае врача (вспомним
Палмера), тайной, темной ее стороны вновь поднимает
голову и начинает проявляться болезненное и смешан-
ное со страхом тяготение викторианцев к ядам. Тема раз-
двоенности личности, способности человека являть ми-
ру два разных обличия, проходит через всю
викторианскую литературу: прослеживается она и у
Оскара Уайльда в его «Потрете Дориана Грея» (1890).
Произведение Стивенсона имело огромный успех и
вскоре было поставлено на сцене. 5 августа 1888 года в
лондонском театре «Лицеум» состоялась премьера спек-
такля по этой пьесе. А два дня спустя произошло убий-
ство Марты Тэбрем — преступление, которое, как счита-
ют некоторые, стало первым в серии убийств,
совершенных Джеком-потрошителем. Вслед за ним
вскоре последовали другие.
Каждый вечер в театре «Лицеум» перед залом в не-
сколько тысяч зрителей актер Ричард Мэнсфилд (1857–
1907) играл обе роли — доброго доктора Джекила и зло-
дея мистера Хайда. Кульминацией спектакля был момент
превращения мистера Хайда в доктора Джекила. Филь-
мы же, созданные по этой истории, показывают транс-
формацию, происходящую в обратном порядке: от доб-
рого к злому, от Джекила к Хайду. Но первоначальный,
сценический в ариант изображает процесс превращения
чудовища в человека.
У Стивенсона это происходит так: «Тотчас я почув-
ствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную
дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать
ни в час рождения, ни в час смерти. Затем эта агония вне-
запно прекратилась, и я пришел в себя, словно после
201
люди и Чудовища
тяжелой болезни. Все мои ощущения как-то перемени-
лись, стали новыми, а потому неописуемо сладостными».
Вот что предстояло передать Ричарду Мэнсфилду — а
он был актером опытным и исключительно мастерови-
тым. Начинал он с участия в комических операх Гилбер-
та и Салливана, а позднее прославился ролями шекспи-
ровского репертуара. На смерть Мэнсфилда The New
York Times отозвалась, назвав его «величайшим актером
своего времени и одним из великой когорты актеров на
все времена».
Роль доктора Джекила — мистера Хайда принесла
Мэнсфилду известность. The Daily Telegraph писала «о
нервных импульсах», которыми он как током пронзал
зрителей, погружая их в безмолвное оцепенение, — вер-
ный признак абсолютного владения залом» (следует к
тому же учесть, что тогдашним зрителям не свойствен-
но было в приличном и торжественном молчании вни-
мать происходящему на сцене, как это принято теперь).
«Мистер Мэнсфилд, — продолжал рецензент, — едва
выйдя на сцену, покоряет зал замечательной мощью и
проникновенной тонкостью своего таланта».
Как достигал Мэнсфилд столь полного преображения
из Хайда в Джекила? Высказывалось множество гипотез
и по поводу грима, которым он пользовался, и насчет
скрытых люков и эффектов потайной подсветки. «Каж-
дый строил свои предположения, пытаясь раскрыть се-
крет трансформации, которую все наблюдали, не веря
собственным глазам», — утверждалось в некрологе.
«В чем только не обвиняли его, и что кислотами какими-
то пользуется, и фосфором, и бог весть еще какими хи-
микалиями». Какой-то свидетель с пеной у рта доказы-
вал, что «все очень просто, и дело якобы всего лишь в
резиновом костюме, который актер то надувает, то не
без облегчения выпускает из него воздух».
202
чисто британское убийство
Мэнсфилд отказывался раскрывать секреты своей про-
фессии, в чем его трудно упрекнуть, но, судя по всему,
никакие хитрые приспособления в трансформации обра-
за не участвовали, а использовал он лишь собственное те-
ло. Известную помощь оказывал ему и гремящий ор-
кестр, и осветительные приборы: когда он был Хайдом,
его подсвечивали снизу, чтобы глазницы выглядели тем-
нее и глубже. Когда же он перевоплощался в доктора
Джекила, свет, падавший сверху, подчеркивал его досто-
инства, и перед зрителями представал моложавый краса-
вец, каким и подобает выглядеть в спектакле исполнителю
главной роли. (Впрочем, большинству критиков больше
приходился по вкусу Мэнсфилд в обличье порочного из-
вращенца Хайда, образ доктора Джекила они находили
слишком прозаически-скучным и прямолинейным.) Но,
конечно, самый сильный эффект производила игра само-
го актера. Глотая чудодейственное снадобье, Мэнсфилд
поворачивался спиной к залу; он извивался всем телом,
показывая, как трудно ему дается глоток. По завершении
преображения он поворачивал лицо к публике — и это
вновь был милый и улыбающийся доктор. The Evening
Standard описывала, как это происходило: «Хилый, скрю-
ченный злодей глотает лекарство, и фигура его распрям-
ляется, теперь он кажется даже выше ростом, крупнее; он
проводит руками по лицу, отнимает ладони, и вот он,
доктор Джекил собственной персоной. Потрясают пол-
нота перевоплощения и скорость, с которой оно проис-
ходит».
Манера игры Мэнсфилда была театрально напыщен-
ной, преувеличенной — только так две тысячи зрителей
могли рассмотреть, что делает на сцене актер, — и они
восторгались, в равной мере ужасаясь увиденному.
Да, спектакль был замечательный, публику он потря-
сал отчасти потому, что ранее ей не доводилось видеть
203
люди и Чудовища
что-либо подобное. На зрителей он оказывал воздей-
ствие столь глубокое, что последствия могли быть даже
опасными. Вот что писал один из журналистов:
Внимание мое недавно вечером привлекла тол-
па на Стрэнде. Приблизившись к собравшимся, я
увидел, что люди окружили хорошо одетого моло-
дого человека, который, как мне сказали, выпрыг-
нул из омнибуса на полном ходу и быстрым шагом
удалялся от него, но внезапно упал на землю слов-
но бы в припадке. Как оказалось, он присутствовал
на спектакле, в котором мистер Мэнсфилд изобра-
жал доктора Джекила, а потом, сев в омнибус,
вдруг увидел рядом с собой отвратительного вида
мужчину, показавшегося ему либо тем самым док-
тором, либо уайтчепелским убийцей. Он в панике
покинул омнибус, после чего с ним и случился
нервный припадок.
Пресса писала об извлечении внутренних органов у
жертв, которое Джек-потрошитель производил весьма
умело, наводя этим на мысль, что он был не чужд медици-
не и имел в ней некоторый опыт, — неудивительно по-
этому, что люди вскоре стали путать факты и вымысел.
В статье в The Ripperologist (журнал для интересующихся
историей Джека-потрошителя) Алан Шарп анализирует,
каким образом и почему тревожным летом 1888 года лон-
донцам мерещилась связь между Джеком-потрошителем
и мистером Хайдом. Он отмечает, в частности, заметку в
The Freeman’s Journal, автор которой, спокойно и трезво
сравнивая обоих, рассуждает о том, что, как доказывают
«недавние убийства, зверские и, по-видимому, беспри-
чинные, по Ист-Энду разгуливает настоящее чудовище в
человеческом обличье, более страшное, нежели мистер
204
чисто британское убийство
Хайд». Другой джентльмен, писавший в The Telegraph,
связывает Потрошителя с Хайдом еще теснее, выдвигая
предположение, что «осуществивший их [убийства] —
человек, чей поврежденный мозг пришел в состояние воз-
буждения от спектакля “Доктор Джекил и мистер Хайд”».
Некоторые в своих предположениях зашли дальше того,
что позволяли факты. Корреспондент The Star настаивал
на своей версии: «Вы, как и вся журналистская братия,
упускаете самую очевидную разгадку уайтчепелской тай-
ны: убийца — это своего рода мистер Хайд, ищущий в
облике доктора Джекила респектабельности и сравни-
тельной безопасности, дающей возможность забыться и
отдохнуть от преступлений, которые он совершает, буду-
чи в другой, более низкой своей ипостаси».
Кое-кто уверял даже, что убийца — не кто иной, как
сам актер Ричард Мэнсфилд. Разве не он каждый вечер
демонстрирует публике свою способность быть одно-
временно и убийцей, и доктором? «Не думаю, что есть
на свете кто-то иной, кто умел бы так легко и молние-
носно прятать свое естество, как делает это он перед
публикой», — писала The Pall Mall Gazette в статье,
озаглавленной «Мистер Хайд бесчинствует в Уайтче-
пеле».
По мнению Джудит Фландерс, история о докторе
Джекиле и мистере Хайде оказывала мощное воздей-
ствие на тех, кто искал ответ на вопрос, кто же такой
Джек-потрошитель. Его не считали местным, обитате-
лем Уайтчепела, не считали его и бедняком. Предполага-
лось, что он — перекати-поле, не умеющий найти себя в
чем-то постоянном
—
днем вращается в высшем обще-
стве, ночью охотится в темных и грязных закоулках
Уайтчепела. В число подозреваемых пытались включить
художника Уолтера Сикерта, Льюиса Кэрролла и стар-
шего сына Эдуарда VII, герцога Кларенского, — и это
205
люди и Чудовища
лишний раз доказывало бытовавшее мнение, что под ре-
спектабельной внешностью может скрываться монстр.
Переплетение реальности с вымыслом становится
еще неразрывнее с появлением на лондонских улицах
нового персонажа, также связанного тесными узами с
Джеком-потрошителем, — блестящего детектива Шер-
лока Холмса. Впервые публика знакомится с ним в
1887 году, листая страницы Christmas album. Та же по-
весть, «Этюд в багровых тонах», уже в виде отдельной
книги выходит в 1888 году, том самом году, когда Джек-
потрошитель буквально терроризировал нацию.
К дебюту Холмса преступления Джека-потрошителя
еще не подоспели, но с развитием образа Холмса в мно-
гочисленных последующих рассказах он становится едва
ли не перевернутым, зеркальным отражением Джека-по -
трошителя: если Джек неуправляем, немотивирован, те-
мен и таинственен как ночь, Шерлок рационален, обна-
деживает блеском ума и способностью пролить свет в
самые темные и таинственные из закоулков. Там, где по-
лиция терпит фиаско — и в раскрытии реальных убийств
в Уайтчепеле, и в случаях, вымышленных сэром Арту-
ром Конан Дойлом, — Холмс всегда добивается успеха.
Но под влиянием странного смещения двух образов —
Джека и Холмса — один из немногих, кому довелось ви-
деть серийного убийцу, утверждал, что на нем была
охотничья шляпа Шерлока Холмса.
Уместно и естественно, что именно к Шерлоку обра-
щаются с самыми трудными и неразрешимыми своими
проблемами успешные бизнесмены, правительственные
чиновники и особы королевской крови со всей Европы.
Хотя по большей части клиенты его отнюдь не сильные
мира сего, а люди самые обычные. В их числе викарии,
машинистки, инженеры, домохозяйки, гувернантки...
те, кому приходится вечерами возвращаться домой по
Чисто британское убийство
темным улицам, — словом, такие же люди, как и те, кто
читал рассказы самого сэра Артура Конан Дойла в жур-
налах и уверовал, что поймать Джека-потрошителя все-
таки можно.
В Шерлоке Холмсе, как в мире, который он воплоща-
ет, есть нечто прочное, надежное. В то же время, и это
сходится с распространенным представлением о Потро-
шителе, Холмс — чудак, человек странный, живущий на-
особицу, как бы вне того, что зовется нормальным об-
ществом. Он ни с кем не связан тесными семейными
узами, он подвержен приступам глубокой депрессии и
периодически лечит скуку и апатию наркотиками; а без-
заветная преданность идее справедливости, как ее толку-
ет он сам, иной раз заставляет его поступать опрометчи-
во и ставит в положение невыгодное и даже опасное.
Истории о нем всегда восхитительно интересны, хо-
тя порою и расстраивают. Холмс постоянно в центре по-
вествования, он геройски преследует преступников —
то гонится за ними в двуколке, то настигает на лодке в
лондонском Пуле. И он же завсегдатай опиумных при-
тонов, и при первом нашем с ним знакомстве, в «Этюде
в багровых тонах», позволяет себе выходки вполне в ду-
хе Потрошителя — колотит палкой трупы.
И все это, конечно же, часть его работы, как и послед-
нее из новшеств Викторианской эпохи — судебно-ме-
дицинская экспертиза.
207
17
Приключение судебно-
медицинского эксперта
Осматривая на труп, медик должен заметить все.
Альфред Суэйн Тейлор.
Учебник судебной экспертизы (1844)
Чтовидел человек, входя в викторианский морг?
Больничное помещение с окнами, вероятнее все-
го, во двор, с тем чтобы посторонние не заглядывали
внутрь. Стекла замазаны мылом либо салом, но работать
лучше при дневном свете. В центре — каменный стол
без ободков и стоков, поэтому жидкость со стола стекает
прямо в опилки на полу.
Иногда над камином предусмотрена тайная каморка,
куда, чтобы избежать расследования, крюками и веревка-
ми на блоке подтягивают и прячут сомнительным обра-
зом полученный труп. Мысль о том, что студентам-ме -
дикам приходится оттачивать свое профессиональное
мастерство, вскрывая трупы, глубоко беспокоила обще-
ство и ранее столетиями осуждалась церковью.
208
чисто британское убийство
С XVII века доктора практиковались на трупах за-
ключенных, а когда запас их иссякал, прибегали к услу-
гам темных личностей, похищавших трупы из свежих
могил и продававших их в медицинские учебные заведе-
ния. (Выкрасть труп тогда не считалось нарушением за-
кона, но похитители могли попасть под суд за кражу
одежды покойника.)
Анатомический акт 1832 года был попыткой позво-
лить медикам получать для своих нужд трупы легально.
С того времени трупы обитателей работных домов, не
востребованные родственниками в течение двух или бо-
лее суток, разрешалось отправлять в больницы. Но
проблемы оставались. Иногда от родных скрывали, что
труп, выданный им для погребения, подвергся в больни-
це вскрытию, а статус и полномочия работных домов
были таковы, что иной раз родственники вообще не ре-
шались обращаться за телом умершего, обрекая его тем
самым на вскрытие — скрепя сердце, но молча.
Трупы, необходимые студентам-медикам для вскры-
тия, поступали в бочках с надписью «свинина» или
«говядина» и залитые спиртом. Первым делом уничто-
жались все приметы, позволяющие идентифицировать
труп, после чего тело водружали на стол, клали на спи-
ну, подсовывая под шею и плечи деревянный брусок,
чтобы приподнять грудину, и приступали к вскрытию:
медик делал первый разрез от подбородка до лобковой
кости. До появления электрических пил вскрытие
грудной клетки требовало немалых усилий. Лишь в
1947 году доктор Гомер Страйкер изобрел осцилляр-
ную хирургическую пилу, которую стали называть его
именем.
В этих зловонных помещениях медики рисковали
подхватить инфекцию, так как работали они голыми
руками, не прикрывая лица, а тело защищал один
209
Приключение судебно-медицинского эксперта
лишь фартук. Но постепенно, мало-помалу, они во
всех деталях узнавали особенности того или иного
организма и устанавливали возможную причину
смерти.
Они учились искусству чтения человеческого тела.
z
Втечение XIX века искусство экспертной интерпрета-
ции оставленных преступником следов развивалось
в двух родственных и все же независимых направлениях.
Во-первых, специалисты изучали само тело в морге или
посредством химического анализа, как в случае Уильяма
Палмера. А во-вторых, дотошно выискивались малей-
шие улики, оставшиеся на месте преступления. Здесь де-
ло шло медленнее.
Первое наше знакомство с Шерлоком Холмсом про-
исходит в контексте обоих этих занятий, хотя второе
было более новаторским. При первом своем появлении
в повести «Этюд в багровых тонах» (1887) доктор Джон
Ватсон узнает от приятеля, что его знакомый, «один ма-
лый, который работает в химической лаборатории при
нашей больнице», собирается снять квартиру и ищет се-
бе компаньона. Доктор Ватсон и сам хочет снять жилье,
потому с радостью спешит познакомиться с неизвест-
ным ему химиком.
Общий знакомый ведет Ватсона в больницу Святого
Варфоломея, где пока еще неведомый Шерлок Холмс
проводит бо
льшую часть дня. Приятель предупредил
Ватсона, что Холмс немножко чудаковат. Например, ви-
дели, как он колотил палкой трупы, по-видимому, «что-
бы проверить, могут ли синяки появиться после смер-
ти». Мы узнаем также, что Холмс испытывает
противоестественный интерес к ядам.
210
чисто британское убийство
Легко могу себе представить, что он впрыснет
своему другу небольшую дозу какого-нибудь но-
вооткрытого растительного алкалоида, не по зло-
бе, конечно, а просто из любопытства, чтобы
иметь наглядное представление о его действии.
Впрочем, надо отдать ему справедливость, я уве-
рен, что он так же охотно сделает этот укол и себе.
У него страсть к точным и достоверным знаниям.
Доктор Ватсон застает Холмса за работой в химиче-
ской лаборатории. Холмс в приподнятом настроении,
так как только что открыл новый способ обнаружения
следов крови. «Нашел! Нашел!» — кричит он, бросаясь
навстречу гостям с пробиркой в руке.
Потом Холмс трясет руку Ватсону. «Здравствуйте! —
приветливо сказал Холмс, пожимая мне руку с силой,
которую я никак не мог в нем заподозрить. — Я вижу, вы
жили в Афганистане».
Слова эти совершенно потрясают Ватсона, и только
спустя какое-то время мы узнаем, как в голове у Холмса
разворачив ался мыслительный процесс, в ходе которого
он создал этот образец своего дедуктивного метода.
«Этот человек по типу — врач, но выправка у не-
го военная. Значит, военный врач. Он только что
приехал из тропиков — лицо у него смуглое, но это
не природный оттенок его кожи, так как запястья у
него гораздо белее. Лицо изможденное, — очевид-
но, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ра-
нен в левую руку — держит ее неподвижно и не-
множко неестественно. Где же под тропиками
военный врач-англичанин мог натерпеться лише-
ний и получить рану? Конечно же, в Афганистане».
211
Приключение судебно-медицинского эксперта
Весь ход мыслей не занял и секунды. И вот я сказал,
что вы приехали из Афганистана, а вы удивились.
С первых же страниц книжной жизни Холмса мы
знакомимся не только с характером детектива, но и с его
принципом использовать в следственных действиях до-
стижения науки. Мы видим его за работой в лаборато-
рии, где он занимается токсикологией и проводит но-
вый опыт по идентификации следов крови, по его же
собственному выражению, совершая «самое практиче-
ски важное открытие для судебной медицины за десятки
лет», а затем мы становимся свидетелями того, как рабо-
тает дедуктивный метод Холмса, когда постепенно, шаг
за шагом, он считывает с самой внешности доктора Ват-
сона скрытые доказательства его военной службы в Аф-
ганистане.
Автор рассказов о Шерлоке Холмсе Артур Конан
Дойл и сам получил медицинское образование, а на со-
здание образа Холмса его вдохновили методы одного из
его собственных учителей, доктора Белла. В аудиозапи-
си, сделанной незадолго до кончины писателя в 1930 го-
ду, Конан Дойл описал процесс рождения своего знаме-
нитого сыщика. Говоря медленно, четко, с присущим
ему шотландско-нортумбрийским акцентом, в котором
нет-нет да проскальзывало раскатистое «р», Конан Дойл
объясняет, что ко времени написания «Этюда в багро-
вых тонах» он был «...начинающим доктором... воспи -
танным в очень строгих и жестких медицинских прин-
ципах, привитых мне в особенности эдинбургским
доктором Беллом, замечательно наблюдательным и силь-
ным диагностом. Он гордился тем, что с одного взгляда
на пациента может определить не только его недуг, но
очень часто и его профессию и из каких он мест».
212
чисто британское убийство
Белл был выдающимся судебным медиком молодого
поколения, одним из тех, кто наследовал Альфреду Су-
эйну Тейлору и Уильяму Хирпету. В своей области он
пользовался большим авторитетом, и во время визитов в
Шотландию королевы Виктории к ней вызывали имен-
но его. Позднее Белл с удовольствием вспоминал о том,
что его считают прототипом Шерлока Холмса.
Талант Конан Дойла счастливо сочетал выработан-
ный под влиянием Белла научный подход и врожденную
любовь к сочинительству. Первоначально Конан Дойл
собирался заниматься медицинской практикой. Но,
просиживая в своей приемной в напрасном ожидании
пациентов, он начал писать и посылать в журналы рас-
сказы, написанные в самых разных жанрах, — страшные,
мистические, о привидениях. На золотую жилу он на-
пал, обратившись к жанру детектива. «Я решил попро-
бовать, — наговаривал он на фонограф, — написать рас-
сказ с героем, который будет расследовать преступление
точно так же, как доктор Белл расследовал болезнь, и где
в качестве шахматной задачи будет выступать наука. Ре-
зультатом стал Шерлок Холмс».
И вскоре за сценой знакомства в «Этюде в багровых
тонах» следует сцена, где Шерлок Холмс — герой-уче-
ный, исследующий место преступления. Трупы жертв
изучались давно, но место, где произошло преступле-
ние, стало предметом пристального внимания детекти-
вов и признанной частью их работы лишь незадолго до
появления повести Конан Дойла. Здесь Холмс был в сво-
ей стихии и далеко опережал патриархов следствия. Он
подвергает жестокой критике полицейских следователей
за то, что они истоптали землю вокруг дома, уничтожив
таким образом улики — следы убийцы. «Стадо буйволов
и то не оставило бы после себя такое месиво!» — выго -
варивает он инспектору Грегсону. Так намечается
213
Приключение судебно-медицинского эксперта
рисунок, который сохраняется на всем протяжении во-
ображаемой карьеры Холмса, — он будет гневно обру-
шиваться на никчемных, невежественных, бессмысленно
суетливых профессионалов, которые ему и в подметки
не годятся.
Включившись в следствие, Холмс осматривает труп, в
точности следуя рекомендациям Альфреда Суэйна Тей-
лора, чей труд Конан Дойл внимательнейшим образом
проштудировал. Расширяя число рассматриваемых мате-
риальных улик, Холмс углубляется в изучение типов си-
гарного пепла, велосипедных шин и глины, всего, что
может таить улики. Показывая, как Холмс исследует
труп, Конан Дойл обращает наше внимание на его паль-
цы: «Его чуткие пальцы в это время беспрерывно летали
по мертвому телу, ощупывали, нажимали, расстегивали,
исследовали». Осмотр, как установила историк медици-
ны Э. Дж. Вагнер, производится в полном соответствии
со следующим наставлением Тейлора.
Судебный медик прежде всего обязан вырабо-
тать у себя способность к тщательному наблюде-
нию... Он должен уметь подмечать все, что может
пролить свет на происхождение ран или иных
найденных на теле повреждений. Решать, имеются
ли на платье, руках покойника, а также на мебели в
комнате следы крови — не дело полицейских, и не
следует оставлять это на их усмотрение.
Как только тело уносят, Шерлок Холмс приступает к
осмотру помещения, где он изучает каждый дюйм пола
и потолка в поисках улик.
Он вынул из кармана рулетку и большую круг-
лую лупу и бесшумно заходил по комнате, то и
214
чисто британское убийство
дело останавливаясь или опускаясь на колени;
один раз он даже лег на пол. <...> ...Мне неволь-
но пришло на ум, что он сейчас похож на чисто-
кровную, хорошо выдрессированную гончую...
<...> В одном месте он осторожно собрал щепот-
ку серой пыли с пола и положил в конверт.
Следователь, работающий на месте преступления, те-
перь фигура обычная, но в 1887 году это было в новин-
ку. В литературе об этом не упоминалось, и о теоретиче-
ском обосновании сбора волос, пыли и прочих, с виду
обыденных и не имеющих отношения к следствию дета-
лей тогдашний читатель и понятия не имел. Рассказы о
Шерлоке Холмсе сыграли важную роль в популяриза-
ции судебно-медицинской экспертизы и превращении
ее в отдельную профессию. Роль настолько значитель-
ную, что знаменитый французский судебный медик
Александр Лакассань, основавший в Лионе одну из пер-
вых лабораторий судебной медицины, советовал всем
своим новобранцам обязательно читать рассказы о вели-
ком детективе. «Потрясающая техника исследова-
ния!» — таков был его вердикт.
Но самое впечатляющее в образе Шерлока Холмса да-
же не то, что составляет его силу, а то, в чем обнаружи-
вается его слабость. Жизнь этого в высшей степени ум-
ного, высокоинтеллектуального человека была бы
печальна и скучна без его верного друга, поклонника,
вечного болельщика и летописца доктора Ватсона, все-
цело посвятившего себя служению Холмсу с первой же
минуты их знакомства.
В одном из позднейших рассказов о Шерлоке Холмсе
«Дьяволова нога», почти классическом образце вырабо-
танной Конан Дойлом формы повествования, опубли-
кованном в сборнике «Его прощальный поклон» (1917),
215
Приключение судебно-медицинского эксперта
мы наблюдаем их обоих и можем оценить душевную
теплоту доктора Ватсона и отстраненную холоднова-
тость Холмса: сопоставление и сочетание их неотрази-
мо. В одном трогательнейшем эпизоде оба друга, едва не
валясь с ног, с трудом выбираются из комнаты, где
Холмс, проводя расследование, сжег опасное вещество.
При всей своей внешней несгибаемой жесткости Холмс
бы пропал, не будь рядом с ним гораздо более человеч-
ного Ватсона.
Я вскочил с кресла, обхватил Холмса и, шатаясь,
потащил его к выходу... <...>
—
Честное слово, Ватсон, я в неоплатном долгу
перед вами, — сказал наконец Холмс нетвердым
голосом, — примите мои извинения. Непрости-
тельно было затевать такой опыт, и вдвойне не-
простительно вмешивать в него друга. Поверьте, я
искренне жалею об этом.
—
Вы же знаете, — отвечал я, тронутый небы-
валой сердечностью Холмса, — что помогать
вам — величайшая радость и честь для меня.
Тут он снова заговорил своим обычным, полу-
шутливым-полускептическим тоном:
—
Все-таки, дорогой Ватсон, излишне было
подвергать себя такой опасности. Конечно, сто-
ронний наблюдатель решил бы, что мы свихнулись
еще до проведения этого безрассудного опыта1.
Хоть и под самый конец их долгого союза, но правда
их отношений, так долго скрываемая, наконец-то вырва-
лась наружу.
1
Артур Конан Дойл. Дьяволова нога. Перевод А. Ильф.
216
чисто британское убийство
z
Когда научный подход к охране и исследованию места
преступления был повсеместно признан, настал че-
ред технических новинок, которые использовались для
установления личности преступников и подозреваемых.
С 1871 года актом о предотвращении преступлений
предписывалось обязательное фотографирование пре-
ступников для облегчения последующего их опознания.
Но сохранять огромный объем бумажных документов
оказалось трудно, и через пять лет закон был смягчен:
отныне он применялся только к закоренелым преступ-
никам-рецидивистам.
И все же сама идея вести учет преступников пусть и
в измененном виде, но принесла свои плоды. Отбыв-
шим свой срок заключенным, покидавшим тюрьму, те-
перь полагалось оставлять там фотографии и зафикси-
рованные на особых карточках приметы, в том числе и
сделанные чернилами отпечатки пальцев. (Правда, у
многих заключенных были очень слабые отпечатки, по-
тому что подушечки пальцев у них после тяжелого тю-
ремного труда сильно стирались.) Карточки эти содер-
жали немало сведений и позволяли определять
личность правонарушителей в том случае, если они,
выйдя на свободу, возвращались к прежним своим про-
делкам. При заполнении карточек использовалась
французская система стандартных измерений тела. Со-
гласно системе антропометрических измерений Берти-
льона, металлическим циркулем или специальной мер-
кой определялось, например, расстояние от локтя по
внешней его стороне до среднего пальца или диаметр
черепа. Чем больше измерений фиксировалось, тем
меньше была вероятность точного их совпадения у
двух разных людей.
217
Приключение судебно-медицинского эксперта
Команде британских государственных служащих в
Индии удалось усовершенствовать систему идентифи-
кации. Основываясь на том, что узор отпечатков пальцев
у каждого человека уникален, генеральный инспектор
индийско-британской полиции Бенгалии Эдвард Генри
вместе с группой подчиненных разработал метод клас-
сификации отпечатков, позволивший сравнивать новые
отпечатки с хранящимися в базе данных. Хотя Генри
знал, что отпечатки пальцев у всех разные, полезным для
полиции это открытие сделала система учета, позволяю-
щая собирать и находить нужные сведения. В 1897 году
вышла книга Генри, посвященная новой системе, его ме-
тод освоили и применяли по всему Британскому Раджа-
стану. В наши дни лавры авторства с ним справедливо
разделяют инспекторы Хемчандра Боз и Азизул Хак, раз-
работавшие способ выведения формул для классифика-
ции отпечатков, исходя, во-первых, из основного узо-
ра — дуг, петель, завихрений, их видов и подвидов, а
во-вторых, из особенностей и расположения папилляр-
ных линий.
Работой Генри заинтересовались в правоохранитель-
ных органах, и, вернувшись в Лондон, он получил пост
комиссара Скотленд-Ярда, а в 1901 году создал в Лон-
донской полиции дактилоскопическую службу. (Комис-
сар Генри также постоянно следил за оснащением поли-
ции печатными машинками и использованием в работе
собак.) Отпечатки пальцев в его время уже снимались и
хранились, но касалось это лишь заключенных.
В 1905 году произошло первое убийство, раскрытое
благодаря отпечатку па льца. В Дептфорде были найдены
убитыми в своей лавке ее владельцы, пожилые супруги.
Отпечаток пальца, оставленный на шкатулке, принадле-
жал Альфреду Страттону, одному из двух братьев, запо-
дозренных в этом преступлении. В суде этот отпечаток
218
чисто британское убийство
послужил доказательством присутствия Страттона на
месте преступления, и он был осужден. Впрочем, и тут
Шерлок Холмс в который раз опередил полицию: крова-
вый отпечаток большого пальца становится главной ули-
кой в деле, описанном в опубликованном двумя годами
раньше рассказе «Подрядчик из Норвуда».
Но истинные преимущества дактилоскопии проявля-
лись, только если отпечатки пальцев снимались у всех
подозреваемых, независимо от наличия у них крими-
нального прошлого. После создания дактилоскопиче-
ской службы все отпечатки, собранные ранее по системе
Бертильона, предстояло систематизировать и объеди-
нить в обширную базу данных, к которой следовало об-
ращаться всякий раз, когда задержанию подвергался но-
вый подозреваемый. Система дожила до наших дней:
отпечатки пальцев снимают у каждого арестованного и
обвиненного в серьезном правонарушении, на что по-
лиции даны полномочия и право применять в разумных
пределах силу, если задержанный отказывается подверг-
нуться этой процедуре. Отпечатки уничтожают лишь в
том случае, если подозреваемого признают невиновным.
Методика совершенствовалась, а возможности воз-
растали по мере того, как все новые рядовые детективы
обучались работе с отпечатками пальцев. В Скотленд-
Ярде открылся учебный музей — собрание артефактов,
образцов оружия и даже человеческих останков, исполь-
зовавшихся как учебные пособия для младшего состава.
Примером послужил подобный музей, основанный
Эженом Франсуа Видоком (1775–1857), бывшим пре-
ступником, ставшим сыщиком, создателем Сюртэ —
французской службы безопасности.
Видок, из вора превратившийся в охотника на воров
(вполне обычный в XVIII веке поворот), впервые попал
в тюрьму в возрасте тринадцати лет. Он зарабатывал на
219
Приключение судебно-медицинского эксперта
жизнь фехтованием, был кукольником, изображал людо-
еда в бродячем балагане, пока не попал в армию, откуда
дезертировал. В 34 года он решил круто переменить
жизнь и переметнулся в стан полицейских осведомите-
лей. Его прошлое сослужило ему хорошую службу. «Во-
ры меня боготворили, — уверял он, — и я всегда мог по-
ложиться на их преданность».
Вступив в ряды полиции, Видок основал Сюртэ, под-
разделение секретных агентов, внесшее в науку высле-
живания преступников много нового: искусство маски-
ровки, ведение досье на правонарушителей и даже
изготовление гипсовых «отпечатков ног» (термин «слеп-
ки следов» вошел в обиход значительно позднее). Тем не
менее репутации Видока вредила его причастность к
различным мошенничествам и подлогам, и французская
полиция не спешила превозносить его успехи.
В конечном счете известность и состояние Видоку
принесли его не слишком достоверные «мемуары». Осо-
бенно он прославился своим непревзойденным умени-
ем менять облик. Видоку ничего не стоило, к примеру,
сыграть роль «солидного и добропорядочного шестиде-
сятилетнего господина того типа, который так нравится
пожилым дамам», — достаточно было «нанести поддель-
ные морщины, нацепить завитой парик с поросячьим
хвостиком, белоснежные манжеты, взять в руки трость с
золотым набалдашником, напялить треуголку, бриджи и
подходящий к ним сюртук». И не забывать, что глав-
ное — детали: «Если хочешь выдать себя за крестьянина,
не забудь про грязь под ногтями». Видок требовал от
своих подручных держать под рукой разные шляпы и
шарфы, с тем чтобы часто менять внешность, — эта тех -
ника по сей день используется полицией. Шерлок
Холмс, также великий мастер маскировки, похоже, учил-
ся у Видока и хорошо усвоил его уроки.
220
чисто британское убийство
Видок оказался прирожденным педагогом, обучав-
шим своих секретных агентов не только маскировке,
баллистике и ведению картотек. Впоследствии он посе-
тил Лондон со своей передвижной выставкой орудий
убийства, образовательной и в то же время развлекатель-
ной. В 1851 году поэт Роберт Браунинг осмотрел эту
выставку, по которой его провел сам Видок. Браунинг
увидел там «музейное собрание ножей, гвоздей и крю-
ков, послуживших знаменитым убийцам в их темных де-
лах... и маленький десертный ножик, прервавший всего
одну жизнь... но зато, — пояснил Видок, — жертвой бы-
ла мать убийцы, а ножиком этим он нанес ей целых
пятьдесят два удара».
Несомненно, детективы узнали много полезного для
себя, посещая музей и общаясь с таким человеком, и в
1874 году Лондонская полиция основала в Скотленд-
Ярде собственную музейную коллекцию. Принятый пя-
тью годами раньше акт о собственности заключенных
предоставил полиции право удерживать вещи преступ-
ников, а то, что с 1875 года инспектор и констебль по-
стоянно назначались ответственными за «хранение ве-
щей заключенных», заставляет предположить, что музей
Скотленд-Ярда тогда уже функционировал. Сохранив-
шиеся книги посетителей свидетельствуют, что в 1877–
1894 годах музей никогда не пустовал.
В музее выставлялись некоторые предметы, относив-
шиеся к более раннему периоду, как, например, письмо,
написанное доктором Уильямом Палмером, но основ-
ную массу экспонатов составляли те, которые поступали
по мере разрешения текущих дел. Там все еще хранятся,
например, улики, на основании которых в 1927 году
Джона Робинсона обвинили в убийстве Минни Бонати.
Робинсон поместил расчлененный труп жертвы в чер-
ный плетеный сундук и не побоялся оставить его в
Приключение судебно-медицинского эксперта
камере хранения на вокзале Чаринг-Кросс. В музее экс-
понировались квитанция от камеры хранения и запач-
канная кровью спичка, найденная в мусорной корзине в
помещении, где Джон Робинсон расчленял труп. Эта
улика, доказывавшая, что все помещение было залито
кровью, в сочетании со свидетельством знакомого Ро-
бинсона, утверждавшего, что тот попросил его помочь
передвинуть тяжеленный сундук с книгами, и сгубила
Робинсона. Даже самый неопытный детектив, слышав-
ший эти показания, не оставил бы без внимания такую
ключевую улику, как испачканная кровью спичка в му-
сорной корзине на предполагаемом месте преступления.
В наши дни Лондонская полиция подходит к посети-
телям весьма выборочно, далеко не всех пуская в свой
жутковатый музей. Ведь среди прочих экспонатов там
хранятся две посмертные маски Генриха Гиммлера, холо-
дильник, принадлежавший серийному убийце и некро-
филу Деннису Нильсену, и прочие предметы, неизбежно
вызывающие нездоровый интерес. С самого начала было
заявлено, что присутствие в музее журналистов и кино-
групп (в том числе нашей) совершенно нежелательно.
Несмотря на официальное название «Музей преступле-
ний», все зовут его иначе: «Черный музей». Такое расхо-
жее прозвище дал ему в 1877 году корреспондент The
Observer — один из многих, кому отказали в доступе.
222
18
Откровения леди-сыщика
Я только приступила к работе детективом и, отдавая
новому поприщу все свое время и внимание,
стремилась зарекомендовать себя как можно лучше.
У. С . Хейворд представляет свою героиню
миссис Паскаль в рассказе «Таинственная графиня»
(возможно, 1864)
Описывая рождение своего знаменитого персонажа,
детектива мма Прешас Рамотсве, Александр Мак-
колл Смит пояснял, что сделал главным двигателем сю-
жета женщину, потому что, будь это мужчина, «картина
получилась бы не столь занятной... менее личностной,
менее субъективной и в целом не такой захватывающе
эмоциональной». Макколл Смит убедительно и неопро-
вержимо доказывает, какое огромное удовольствие и те-
перь способны доставить нам успехи женщины-детекти-
ва. Читатель испытывает удовлетворение, «наблюдая, как
женщины, так долго страдавшие от мужского высокоме-
рия и снисходительного к себе отношения, доказывают,
что превосходят мужчин умом и не уступают им в
223
Откровения леди-сыщика
сферах деятельности, которые ранее считались исключи-
тельно мужской территорией».
Макколл считает женщину-детектива «своего рода
аутсайдером в отданном на откуп мужчинам мире поли-
тики и борьбы с преступностью», то есть в области, где
лучше всего проявляется сильный характер, умение про-
тивостоять трудностям и не теряться в напряженных си-
туациях, что и составляет ядро всех литературных кон-
фликтов. Но свое маргинальное положение женщина
может использовать и себе во благо: «Внезапно мы осо-
знаем, что эта женщина наблюдала и поняла все, что
происходило у нее на глазах. Оставаясь вне подозрений,
она может представлять угрозу для многих».
Эту правдивую характеристику неподражаемой мма
Прешас Рамотсве можно отнести и к самым первым
женщинам-детективам, в литературе появившимся зна-
чительно раньше, чем в жизни.
Много спорили насчет точной даты появления в лите-
ратуре самой первой женщины-ищейки. Обычно счита-
ется, что «Женщина-детектив», опубликованное в 1864
или, возможно, в 1861 году произведение Эндрю Форре-
стера (литературный псевдоним Джеймса Реддинга Вэ-
ра), явилась первым опытом в этом новом жанре. Герои-
ня Форрестера миссис Гледден расследует преступления
как профессионал, получая деньги за свои услуги.
К миссис Гледден обращено всеобщее внимание, но у
нее были предшественницы, которым, пускай по-
любительски, но случалось играть роль детективов, разга-
дывающих некую тайну. Ряд исследователей отдают паль-
му первенства Сьюзен Хопли, служанке из романа
Кэтрин Кроу «Приключение Сьюзен Хопли, или Косвен-
ное доказательство». Свой роман, героиня которого рас-
следует убийство, Кроу написала еще в 1841 году. Сьюзен
Хопли, детектив-любитель и притом женщина, ведет свое
224
чисто британское убийство
происхождение от героинь готического романа, которым
удавалось изобличать злодеев или избавляться от их пре-
следования, как это делала Эмили из «Удольфских тайн».
Но Хопли, служанка, заделавшаяся ищейкой, уже
предваряет каноны полноценного и вполне зрелого де-
тектива. Она точно следует процедуре сбора улик: «пер-
вое ее желание», например, — «хорошенько осмотреть
дом, ставший местом катастрофы, и досконально изу-
чить каждый его уголок». Загадку преступления она раз-
решает играючи. Журнал Athenaeum отмечал «неесте-
ственную легкость, с какой пролагает путь сквозь все
препоны эта Dea Vindix [богиня-мстительница], умею-
щая развязывать самые хитрые узлы». И помогает в этом
Сьюзен ее классическая сторонняя позиция женщины-
детектива: имея относительно невысокий статус служан-
ки и не пользуясь особым авторитетом, она проникает
повсюду, не вызывая подозрений. Она всецело посвяща-
ет себя задаче выяснения истины, но в какой-то момент
платой ей за преданность идее становится увольнение —
Сьюзен лишается своей основной работы.
«Сьюзен Хопли» стала бестселлером и была постав-
лена на сцене, но ее героиня во многом опережала свое
время и вызывала у современников не только восхище-
ние, но и некоторую оторопь. Детективный роман, не го-
воря уж о детективном романе с главной героиней-жен -
щиной, тогда еще не встречал всеобщего понимания. «Не
знаем даже, что сказать об этой книге, — писал один кри-
тик. — Она озадачивает и ставит в тупик. Написана книга
сильно — сомнений в этом нет, но, к нашему неудоволь-
ствию, в точности как в жизни, факты и обрывки воспо-
минаний самого тривиального свойства, таящиеся бог
весть в каких темных уголках памяти, неуклонно выдви-
гаются на первый план и выстраиваются в бесконечную
цепь случайных эпизодов, пока какой-нибудь из них не
225
Откровения леди-сыщика
прерывает эту цепь, связывая все воедино полностью, но
несколько неожиданно. Одним словом, искусством изо-
бражать жизнь, как она есть, автор владеет отменно. Но
поражает и утомляет дотошная подробность мелочей, ко-
торые на поверку оказываются вовсе не мелочами».
В наши дни мы научились наслаждаться хорошими
детективами, но ко времени создания «Сьюзен Хопли»
детектив как литературный жанр еще не устоялся, сыск-
ной лихорадке, порожденной делом в Роуд-Хилл-Хаусе,
только предстояло охватить общество, а сенсационный
роман не успел проникнуть в дома англичан и обнажить
скрытые за мелочами повседневной жизни драмы.
Но почему же эта писательница-первопроходец и ее
героиня, к которой со столь теплым сочувствием отнес-
лась в числе прочих и Мэри Элизабет Брэддон, оказались
забытыми? Ответ кроется частично в биографии писа-
тельницы: репутации Кэтрин Кроу нанес значительный
ущерб выход нового ее произведения — вызвавшей мно-
жество насмешек книги о спиритизме и знахарстве. В ре-
зультате имя Кроу было предано забвению, в котором
оно пребывает и по сей день, забвению столь полному,
что в серии издательства «Пингвин» «Женщины Викто-
рианской эпохи в преступлениях» (2011) ее сыщица-лю -
битель отсутствует.
Кроу была личностью любопытной и таинственной.
Видная фигура в литературных кругах Эдинбурга, в
1847 году она шокировала общество, прилюдно, вместе
с приятельницей, вдыхая эфир или веселящий газ на
обеде в честь Ханса Кристиана Андерсена, отчего у дру-
гого гостя сложилось впечатление, будто рядом с ним
две сумасшедшие. Она интересовалась френологией,
считалась «очень умной и эксцентричной особой и ве-
рила, что однажды мир сверхъестественного тоже станет
предметом изучения науки».
226
чисто британское убийство
Сеансам спиритизма она отдавалась безраздельно и
так рьяно, что в 1854 году это обернулось для нее своего
рода умственным расстройством. Услышав об этом,
Чарльз Диккенс решил, что она «...совершенно сошла с
ума — и совершенно разделась — вот до чего доводит
все это мошенничество с вызыванием духов! На днях ее
нашли на улице, облаченную лишь в целомудрие, носо-
вой платок и визитную карточку. Кажется, духи сообщи-
ли ей, что если она выйдет в таком наряде, то станет не-
видимой. Сейчас она в доме для умалишенных и, боюсь,
безнадежно утратила разум».
Нарисованная картина совершенно не соответство-
вала действительности, и Кэтрин Кроу пришлось защи-
щать себя, отослав в газеты опровержение. Она испыта-
ла, уверяла Кроу, лишь «кратковременное состояние
беспамятства», сопряженное с галлюцинациями, кото-
рое из-за бытующего в обществе предубеждения как
против спиритов, так и против женщин-писательниц
было представлено как помешательство и блуждание на-
гишом по эдинбургским улицам.
Итак, Кроу была забыта, а лаврами первых создателей
образа женщины-детектива наградили двух мужчин —
Эндрю Форрестера, условного победителя этой гонки, и
У. -С . Хейворда, занявшего следующее за ним место. От-
давая им должное, надо признать, что в их книгах «Жен-
щина-детектив» и «Откровения леди-сыщика» действи-
тельно выведены женщины, которые, в отличие от
Сьюзен Хопли, выполняют работу детективов офици-
ально и, соответственно, получают за это деньги.
Кэтрин Джонсон, куратор организованной Британ-
ской библиотекой выставки «Убийство в библиотеке.
Детектив от А до Z» (2013), полагает, что решение сде-
лать женщину-детектива главной героиней стало для
Эндрю Форрестера логичным следующим шагом на его
227
Откровения леди-сыщика
долгом писательском пути. Начал он, и весьма успешно,
выпустив беллетризованные мемуары ряда сыщиков уго-
ловной полиции. Получилось так реалистично и убеди-
тельно, что настоящим сыщикам пришлось писать в га-
зеты, доказывая, что эти их якобы мемуары на самом
деле выдуманы. Форрестер писал и об убийстве в Роуд-
Хилл-Хаусе — как в художественной, так и в докумен-
тальной форме. Литература об убийствах пользовалась
спросом, а фигура женщины-детектива могла сделать
книгу особенно своеобразной и волнующей.
Детективы Форрестера и Хейворда издавались в но-
вом особом оформлении и получили название «желтые
книжки» из-за ярко-желтой каймы на хлипких, почти
бросовых бумажных обложках. Стоившие полшиллинга,
тогда как роман в твердом переплете обходился в десять
шиллингов, продавались эти книги в основном на вок-
залах (к 1860-м годам сеть железнодорожных дорог охва-
тила уже всю Британию). Обещая на некоторое время
мирное и дешевое развлечение, купленная в киоске
«желтая книжка» представлялась идеальным приобрете-
нием путешественнику, отправлявшемуся, скажем, в де-
сятичасовую поездку из Лондона в Эдинбург.
Напечатанные на очень тонкой и непрочной бумаге,
в хорошем состоянии эти книги почти не сохранились.
Тем не менее Британская библиотека располагает эк-
земпляром «Откровений леди-сыщика» Хейворда в не-
поврежденной обложке. Похоже, автор не только не
принимал участия в выборе обложки, но даже в глаза ее
не видел, а оформители, убежденные, что секс — товар
самый ходкий, изобразили на ней женщину вида более
пикантного, чем предполагает содержание романа:
изящно одетая дама курит, что считалось вызывающим,
и к тому же, приподнимая юбки, демонстрирует свои
щиколотки. Образ этот имеет явное сходство с
228
чисто британское убийство
типичным портретом викторианской «принцессы с Хей-
маркета», одной из ночных бабочек Хеймаркета, района
лондонских театров, где выставленная напоказ щиколот-
ка с давних пор служила условным знаком проститутки.
Этот скабрезный образ, по-видимому, призван был
соблазнять читателей на покупку пикантной книжки, и
надо признать, что женщина-детектив в этой истории
иногда позволяет себе вещи, не совсем соответствующие
правилам поведения настоящей леди. Так, где-то она,
преследуя злодея, сталкивается с необходимостью про-
лезть в погреб через узкий лаз. Но ей мешает пышный
кринолин, и она, недолго думая, стаскивает его с себя.
Это дивный миг освобождения женщины от тяготящих
оков: скинув с себя этот несносный, по ее выражению,
предмет, она может продолжить свою работу. К тому же
она носит с собой серебряный кольт.
Такое поведение характеризует женщину современную,
и героиня «Леди-сыщика» миссис Паскаль, как и миссис
Гледден из «Женщины-детектива», производит впечатле-
ние сильной личности. Миссис Паскаль как детектив обла-
дает большим мастерством, о чем знает и сама: почти соро-
калетняя, она наконец-то сумела реализовать свое
призвание, состоящее в том, чтобы расследовать преступ-
ления. Она заявляет нам, что ум у нее «мощный и прони-
цательный» и целиком сосредоточен на работе. «Я была
рождена и воспитана для роли, которую мне предстояло
сыграть, а для нее требуются смелость и сила, изворотли-
вость и уверенность в себе, бесконечное терпение и мно-
гое другое, о чем актеры и понятия не имеют. Они горде-
ливо выступают и произносят слова, придуманные
другими, но почву для их диалогов создаю я и такие, как я».
Героиня романа «Женщина-детектив», миссис или же
мисс (очередной редакторский ляп, а возможно, намерен-
ный ход, призванный подчеркнуть призрачную туман-
229
Откровения леди-сыщика
ность личности героини) Гледден объясняет нам преиму-
щества, которыми обладает женщина, расследующая
преступление. Подобно миссис Паскаль, она тоже умеет
жить, оставаясь невидимой. «У женщины-сыщика, — по -
ясняет миссис Гледден, — гораздо больше возможностей
вести незаметное наблюдение за тем, что происходит ря-
дом, в то время как мужчина для слежки не так приспо-
соблен». Обе героини доказывают этот тезис в ситуациях
чересчур театральных — одна специально, чтобы проник-
нуть в дом «таинственной графини», становится служан-
кой, другая наряжается монахиней, чтобы попасть в жен-
ский монастырь. Но здесь обнаруживается новая
тенденция детективного сюжета — сыщик находит пре-
ступника, растворяясь в его окружении, как это делает
отец Браун у Г. К . Честертона или, наконец, мисс Марпл.
И все же две эти яркие женщины 1860-х годов не по-
ложили начало долговечному тренду. После них вплоть
до 1890-х образы женщин-детективов потускнели и ста-
ли исчезать. Причина в том, что они, слегка опередив
свое время, пришлись ему не вполне по вкусу. Оба пер-
сонажа вынуждены оправдываться за то, что занялись та-
кой грязной, неженской работой. Миссис Паскаль гово-
рит нам: «Вряд ли стоит обращаться к обстоятельствам,
заставившим меня выбрать дело одновременно стран-
ное, волнующе притягательное и таинственное, позво-
лю себе лишь заметить, что муж мой умер внезапно,
оставив меня в бедственном положении».
Миссис Гледден, со своей стороны, защищается, до-
казывая, что вставшая на путь преступления женщина
настолько опаснее и хитрее мужчины, что поймать ее
может только женщина.
При этом после Первой мировой войны женщин
официально стали принимать на работу в полицию. Это
не стало неожиданным шагом, перемена готовилась
Чисто британское убийство
исподволь, а подхлестнула ее сама война. Именно во вре-
мя войны женщины доказали свою способность водить
машину, производить боеприпасы и выполнять прочие
работы, ранее считавшиеся исключительно мужскими.
В 1916 году Скотленд-Ярд из-за сократившегося штата
мужчин принял на работу женщин в качестве машини-
сток. Обнаружилась и нехватка отцов и братьев для со-
провождения женщин на улицах, как это было принято в
Британии. В общественных местах Лондона создавались
специальные женские группы для добровольного содей-
ствия полиции с целью защиты других женщин.
Этот эксперимент вызвал неоднозначную реакцию,
но в конечном счете оправдал себя. В 1918 году женщи-
нам старше тридцати впервые разрешили участвовать в
выборах. 22 ноября того же года был подписан приказ о
зачислении 110 женщин в офицеры полиции на посто-
янной основе, хотя и с меньшими полномочиями, чем у
констеблей-мужчин. Нарождавшиеся женские полицей-
ские силы в 1922 году попали под сокращение, но уже в
1923-м были восстановлены — теперь уже навсегда.
50 женщин были приведены к присяге и на этот раз по-
лучили право производить задержания. Лилиан Уайлс
(1885–1975), в 1919 году ставшая одной из первых жен-
щин-сержантов, в 1923 году расследовала убийства и до-
служилась до главного инспектора.
Значительно труднее отыскать свидетельства работы
женщин в качестве платных сотрудников частных сыск-
ных агентств, зато в послевоенный период они триум-
фально возвращаются на страницы романов, не в по-
следнюю очередь в виде пожилых леди, которых
использовал в расследованиях лорд Питер Уимзи. Начи-
нался золотой век.
Часть третья
ЗОЛОТОЙ ВЕК
233
19
Женщины между
мировыми войнами
Не кризис, а Кристи заставляет людей
не спать ночами.
Из газетного анонса романа Агаты Кристи
«Убить легко» (1939)
К1930-м годам уровень убийств в Британии упал до
невиданно низкой отметки, те же, что случались,
обычно объяснялись бедностью, алкоголизмом или до-
машним насилием. Зато в художественной литературе
количество убийств неуклонно росло, и там они проис-
ходили среди людей воспитанных, живущих в обстанов-
ке мирной и приятной. В 1934 году примерно восьмая
часть всех выходивших книг были детективами. Десяти-
летия между двумя мировыми войнами характеризуются
настоящим взрывом романных смертей у писателей так
называемого золотого века детектива. Но эти произведе-
ния очень далеки от реальности с ее жестокостью и под-
линными убийствами. В них убийства предстают
234
чисто британское убийство
аккуратно-выхолощенными, одомашненными и, судя по
всему, вызывающими волнений не многим больше поте-
ри любимой кошечки.
Произведений таких выходило множество. Эдгар
Уоллес (1875–1932) ныне известен лишь своей при-
частностью к созданию Кинг-Конга, но в свое время
он пользовался огромной популярностью. Он отли-
чался плодовитостью: из-под его пера вышло 175 рома-
нов, в том числе и детективов. (По слухам, если Уоллес
отказывался ответить на телефонный звонок на том
основании, что пишет новую книгу, звонящий, ничуть
не смущаясь, просил оператора не разъединять: «Я
обожду, пока он ее закончит».) Количество написан-
ного Уоллесом поражает воображение, но многие его
собратья-писатели вполне могли сравниться с ним ра-
ботоспособностью и упорством. Некоторые из них из-
давали по три книги в год. Дороти Ли Сэйерс работа-
ла не так быстро — за двенадцать лет написала лишь
десять романов, но причины столь огромной плодови-
тости остальных она понимала хорошо, считая, что
спешить писателей заставляет не только гиперактив-
ность щитовидной железы, но и дамоклов меч рейтин-
гов и налогов.
А вот знакомилась с новинками Сэйерс со скоростью
удивительной: всего за два года, с июня 1933-го и по ав -
густ 1935-го, она отрецензировала 364 детектива.
В числе романов, отзывы на которые она опубликовала в
The Sunday Times, были «Преступление в Гилфорде»,
«Отравление в Кенсингтоне», «Смерть на Оксфорд-Ро-
уд», «Флитстритский кинжал» и «Смерть в Бродкастинг-
Хаусе» .
Что же порождало романную волну преступности?
Американский критик Эдмунд Уилсон в 1944 году в
свой статье в The New Yorker писал, что со времен
235
Женщины между мировыми войнами
Диккенса качество детективов в том, что касается изо-
бретательности и яркости сюжета, значительно упа ло.
Тем не менее, отмечал он, чтение таких произведений,
как, например, детективы Агаты Кристи, помогает лю-
дям справляться с трудностями жизни во все более опас-
ном мире.
Мир в наше время страдает от всеохватного и
всепроникающего чувства вины и страха перед
надвигающейся катастрофой, предотвратить кото-
рую представляется безнадежным... Кажется, что
виноваты все и все в опасности, и вдруг убийцу
ловят — какое облегчение! И убийца этот в конеч-
ном счете оказывается не таким, как вы или я. Он
негодяй... и он пойман никогда не ошибающейся
Властью, мудрым и всеведущим следователем, ко-
торый точно знает, кто виноват.
Похоже, что притягательность детективов золотого
века заключалась в их способности успокоить нервы,
взбудораженные Первой мировой войной. На стыке
XIX и XX веков старые сыщики наподобие Шерлока
Холмса еще действовали, но уже готовы были сойти со
сцены. Последнее полноценное, на многих страницах,
описание подвигов Холмса выходило в 1914–1915 годах
отдельными выпусками, а самое последнее его появле-
ние в коротком рассказе состоялось в 1927 году в журна-
ле Strand Magazine.
Лучшие свои произведения сэр Артур Конан Дойл
создавал в жестких рамках короткого рассказа, форме,
навязанной ему издателями, в частности журналом
Strand. За единственным исключением замечательной
«Собаки Баскервилей» (1901–1902), необычайная про-
ницательность Шерлока Холмса
лучше
всего
236
чисто британское убийство
проявляется именно в коротком рассказе, а не в романе.
Дела, которые он расследует, — не обязательно требую-
щие длительного расследования, чаще это дерзкие мел-
кие мошенничества, кражи и случаи шантажа, укладыва-
ющиеся в несколько тысяч слов. Strand ежемесячно
снабжал Конан Дойла и Холмса аудиторией в полмилли-
она читателей.
В 1893 году Конан Дойл пресек карьеру своего ге-
роя, погибшего в результате падения в водопад в схват-
ке с заклятым его врагом профессором Мориарти. Соз-
дателю Холмса просто не терпелось поработать над
чем-то другим: «Мне следует приберечь свой ум для че-
го-нибудь получше», как выразился он сам. Но коммер-
ческое давление со стороны издателя вынудило Конан
Дойла в 1901 году воскресить своего героя: восстав из
мертвых, Холмс расследует дело о собаке Баскервилей.
Из-за этой повести, выходившей отдельными выпуска-
ми опять-таки в Strand Magazine, читатели толпились в
редакции журнала, чтобы поскорее заполучить следую-
щий номер.
В «Собаке Баскервилей» Шерлок Холмс несколько
дней скрывается в каменной пещере на болотах, где
бродят опасный убийца и страшная призрачная собака,
и в конечном счете убивает ее. Холмс, несмотря на свою
внешность утонченного интеллектуала, отличается не-
дюжинной физической силой, он не только человек
огромного ума, но и человек действия. Отвага и геро-
изм, проявленные им в «Собаке Баскервилей», — увле-
кательная и веселая вариация той отчаянной храбрости,
которую мы можем наблюдать в приключенческих ро-
манах шотландского политика и государственного слу-
жащего Джона Бакена «Тридцать девять ступенек»
(здесь действие отнесено ко времени, предшествующе-
му Первой мировой войне) и «Зеленая мантия»
237
Женщины между мировыми войнами
(действие которого разворачивается в военное время).
Герои Бакена беззаветно преданы своему долгу, и не
приходится удивляться тому, что и сам Бакен в 1914 го-
ду писал пропагандистские материалы. Конан Дойл, как
и Бакен, был убежденным патриотом. Один из послед-
них подвигов Холмса в «Его прощальном поклоне» —
разоблачение германского шпиона накануне войны.
«Скоро поднимется такой восточный ветер, какой ни-
когда еще не дул на Англию. Холодный, колючий ветер,
Ватсон, и, может, многие из нас погибнут от его ледя-
ного дыхания. Но... когда буря утихнет, страна под сол-
нечным небом станет чище, лучше, сильнее»
1
, — гово-
рит Холмс.
Сочетание доблести, патриотизма и спортивной
стойкости мы видим и в подвигах Раффлза, дерзкого во-
ра и героя многих приключений, описанных на страни-
цах Strand Magazine. Раффлз был детищем Э. У. Хорнун-
га, зятя сэра Артура Конан Дойла. Скорее преступник,
чем детектив, он играет в крикет за Англию, а впослед-
ствии отправляется добровольцем на Англо-бурскую
войну. (Отдавая должное Скотленд-Ярду и его Черно-
му музею, Раффлз делает попытку стащить оттуда экс-
понаты, связанные с его собственной спортивной ка-
рьерой.) Создатели приключенческой литературы
1890–1910 годов, казалось, были исполнены того весе-
лого боевого задора, который соблазнил тогда многих
отправиться в окопы. Как писал Джону Бакену один са-
пер, «история ваша [роман «Тридцать девять ступенек»]
особенно нравится тем, кто лежит в грязи под дождем и
под пулями среди всего, что делает окопную жизнь та-
кой невыносимой».
1
Артур Конан Дойл. Его прощальный поклон. Перевод Н. Дехтя-
ревой.
238
чисто британское убийство
Но после четырех лет сражений наступила совсем
другая эпоха. Трудно представить себе Эркюля Пуаро
среди дартмурских торфяных болот, спящим на голой
земле или стреляющим в кого бы то ни было. («Акку-
ратность его доходила до невероятного педантизма.
По-моему, пятно на костюме принесло бы ему больше
мучений, чем пулевое ранение»)
1
.
Шерлок Холмс,
Раффлз и Ричард Ханней, человек действия, идеальный
герой Бакена, в сложной гедонистической атмосфере
1920-х годов показались бы слишком грубыми. Новый
детективный роман намеренно избегал сенсационно-
сти, приноравливаясь к вкусам нации в трауре, нации, в
которой почти каждая семья потеряла сына.
Независимо от ежегодно отмечавшегося Дня памяти,
долговременные последствия Великой войны невозмож-
но было сбросить со счетов. Множество осиротевших
детей, множество молодых людей, иска леченных физи-
чески и морально, молодые женщины, потерявшие же-
нихов и мужей, — вот о чем следует помнить, когда, как
это часто приходится слышать, писателей золотого века
называют ограниченными, стерильными, занудными.
Они не пыта лись изменить или всколыхнуть обще-
ство — своими произведениями они стремились это об-
щество лечить.
В противовес смелым и ярким мазкам полотен, по-
священных подвигам Ричарда Ханнея или Раффлза, сю-
жетная текстура «Убийства Роджера Экройда» (1926),
романа, ставшего первым успехом Агаты Кристи, напо-
минает плотное плетение изысканного гобелена. The
New York Times так писала о скромном обаянии этого
произведения:
1
Агата Кристи. Загадочное происшествие в Стайлзе. – Здесь и да-
лее цитируется в переводе М. Юркан, Т. Голубевой.
239
Женщины между мировыми войнами
Несомненно, существуют детективы более ув-
лекательные, детективы, от которых перехватывает
дыхание и кровь стынет в жилах, но крайне редко
в последнее время попадались рецензенту книги
этого жанра, так замечательно подстегивающие
нашу способность к анализу... автор движим не
стремлением потрясти или шокировать читателя,
его задача — планомерно и неуклонно вести его к
разрешению загадки одного-единственного, ни-
чем не примечательного убийства.
Характеры, достоверность, насилие и романтические
отношения в книгах такого рода особого значения не
имеют. Привлекательность их — в чистой игре ума. Сю-
жетная линия «Убийства Роджера Экройда» плавно ве-
дет читателя от обозначения основной интриги и пред-
ставления улик к развязке, призванной подарить ему
чувство удовлетворения от того, как в конце элегантно
разрешается загадка. По словам самой Кристи, «детек-
тивная история позволяет полностью расслабиться, уйти
от реальности. К тому же загадка стимулирует и оттачи-
вает ум».
Прорыв Кристи совпал по времени с изменениями в
читательских привычках и издательской политике, когда
короткие рассказы, выходившие в таких журналах, как
Strand, сменились более длинными детективными рома-
нами. В 1920-х годах в Британии появилось множество
платных
библиотек,
принадлежавших,
например,
У. Х. Смиту или Бутам. Их постоянная потребность в но-
вых книгах удовлетворялась издателями, выпускавшими
детективные серии, такие как «Голланц Крайм» Виктора
Голланца или «Клуб преступлений» Уильяма Коллинза.
Архетип читателя рассказов о Шерлоке Холмсе — это
мужчина, листающий журнал по пути на работу, куда он
240
чисто британское убийство
едет на поезде. В 1920-х годах большинство мужчин до-
бирались до места службы на собственных машинах, и
читать за рулем не могли, так что детективы по большей
части стали привилегией женщин, которые, сидя по до-
мам, коротали день за книгой, взятой в библиотеке.
При всей возможной прибыльности книжного рын-
ка на нем царила жесткая конкуренция. За исключением
Агаты Кристи, большинству авторов детективов 1920-х
и 1930-х годов их книги большого богатства не при-
несли. Состояние Дороти Ли Сэйерс к моменту ее смер-
ти в 1957 году выражалось в весьма скромной сумме в
36 277 фунтов, и даже Конан Дойл оставил после себя
лишь 63 491 фунт. И все эти писатели в основном были
выходцами из среднего класса — Конан Дойл получил
медицинское образование, Г. К. Честертон (1874–1936)
был журналистом, а пользовавшийся большим успехом
Фримен Уиллс Крофтс (1879–1957) — инженером-же-
лезнодорожником.
Одна из характерных особенностей золотого века де-
тектива состоит в том, что славу ему принесли в основ-
ном писательницы — именно их популярность оказа-
лась самой долговременной и прочной. Агата Кристи,
Дороти Ли Сэйерс, Марджери Аллингем и Найо Марш,
четыре королевы преступления, по крайней мере теперь,
в ретроспективе, представляются фигурами, доминиру-
ющими в детективном жанре 1930-х годов. Почему же
дамы вырвались вперед и почему их до сих пор читают
чаще, чем их блестяще одаренных коллег и соперников
мужского пола — Николаса Блейка и Г. К. Честертона?
Отчасти причина в тематике, к которой склонны писа-
тельницы, — подробным «домашним» историям с оби-
лием женских персонажей; в многослойных, плотно вы-
строенных, словно связанных на спицах сюжетах.
241
Женщины между мировыми войнами
Привлекает и более женское видение мира, особенно
отрадное по контрасту с жестокостью Первой мировой
войны. Не стоит забывать и о проблеме «лишних» жен-
щин, овдовевших или так и не вышедших замуж в ре-
зультате потери целого поколения мужчин. Иногда это
оборачивалось для них возможностью освоить новые
профессии. Женщины (по крайней мере, те, кому пере-
валило за тридцать) получили теперь право голоса. Ра-
ботать они начали еще во время войны, внеся и свой
вклад в победу. Теперь они выдвинулись вперед во мно-
гих областях общественной жизни и в неменьшей сте-
пени в области литературы, заодно привнеся в нее и
свой опыт. «Читая детективы этих четырех женщин, —
писала Ф. Д. Джеймс, — можно узнать об Англии, в ко-
торой они жили и работали, больше, чем из трудов из-
вестных историков и социологов, и получить гораздо
больше сведений о положении женщин в период между
мировыми войнами».
Особенно впечатляет в этих четырех королевах детек-
тива даже не само их творчество (хотя тут я бы выделила
Дороти Ли Сэйерс, которую причисляю к крупнейшим
писателям ХХ века), сколько путь, приведший их к сочи-
нительству. Все они начали заниматься литературной
деятельностью ради заработка, та же Кристи весьма
скромно оценивала свои писательские дарования, име-
нуя себя трудолюбивым ремесленником. Но было в ее
устремлениях и нечто другое: она, как и ее подруги по
цеху, писала, чтобы голос ее услышали, писала, чтобы
отстоять свою независимость и утвердиться в мире, за-
воевав в нем достойное место. Они использовали лите-
ратуру как способ хранить свои секреты. Каждую из че-
тырех этих женщин так или иначе травмировал ранний
период жизни, и они преображались в своем творчестве,
242
чисто британское убийство
выдумывая успехи, которых впоследствии достигали на
самом деле1
.
Найо Марш (1895–1982), например, родившись в Но-
вой Зеландии, принадлежала двум разным мирам и с
легкостью перемещалась из одного в другой. Подлин-
ный год ее рождения долгое время оставался под сомне-
нием: отец Марш с регистрацией ребенка опоздал, и са-
ма она прояснить этот вопрос не могла. Она изучала
искусства, а потом, отправившись в Англию, приобрела
знакомства в аристократических кругах. Впрочем, она
скорее наблюдала, чем вращалась в высшем свете в каче-
стве дебютантки: ее истинной страстью всегда оставался
театр. Незадолго до сорокалетия собственный опыт
жизни Марш в загородной усадьбе трансформировался в
первый ее роман «Игра в убийство» (1934), в котором,
как и в последующих, выведен Родерик Аллейн (в честь
елизаветинского актера Эдварда Аллейна), детектив из
Скотленд-Ярда, часто расследующий преступления в
высшем обществе.
Марш писала свои романы по ночам, сидя в глубоком
кресле и только зелеными чернилами. Всю жизнь она про-
жила между Новой Зеландией и Англией, вращаясь в
1
Проницательные суждения Ф. Д . Джеймс о мотивации этих че-
тырех тружениц от литературы раскрывают нам и собственную
ее мотивацию. В 16 лет ей пришлось бросить школу, потому что
семья нуждалась в ее заработке, хотя, как призналась она мне в
интервью, она предпочла бы изучать историю. В семейной жизни
ей пришлось иметь дело с душевнобольной матерью, а затем со
страдавшим психическим заболеванием мужем. Даже добившись
успеха в литературе, она не чувствовала себя настолько обеспечен-
ной, чтобы бросить службу в Министерстве внутренних дел. Она
совмещала писательство с обязанностями чиновника, работая на
износ и проявляя решимость, упорство и преданность делу – как
и креативность – не меньшие, чем четверка королев детектива. –
Прим. автора.
243
Женщины между мировыми войнами
театральном мире; эта преуменьшавшая свой возраст уро-
женка колонии, кажется, постоянно воссоздавала себя за-
ново. «Для заядлой и неутомимой путешественницы, —
писала она, — земля, показавшаяся на горизонте,
иностранный порт, яркие огни нового, неизведанного
иностранного города или свет неведомой деревни, мерца-
ющий вдали после долгой темной дороги, и есть счастье».
Марджери Аллингем (1904–1966), создательница Аль-
берта Кэмпиона, прожила жизнь столь же необычную.
Дочь профессиональных литературных поденщиков,
чьим ценнейшим имуществом были сюжеты, которыми
они обменивались, первый свой роман она опублико-
вала в девятнадцать лет. Мать Аллингем придумала Фи-
неллу Мартин, прекрасную и знаменитую леди-детекти-
ва, с 1916 года появлявшуюся на страницах Woman’s
Weekly. Одной из их служанок весь уклад этой писатель-
ской семьи в доме, куда часто наезжали в гости писатели,
представлялся дикостью. Однажды она, с отвращением
выхватив из рук юной Марджери блокнот, воскликнула:
«Хозяин, хозяйка и трое гостей сидят по разным комна-
там и строчат всякую чушь, а теперь и ты туда же!»
Но для Марджери писательство стало чем-то вроде за-
пасного варианта: прежде чем взяться за перо, она, прео-
долевая свое ужасное врожденное заикание, неудачно
пробовала себя на сцене. Хотя, учитывая ее корни, она
вряд ли избежала бы этого пути. «С семи лет меня приу-
чали к наблюдательности, — писала она, — воспитывали
умение видеть, подмечать и облекать свой опыт в форму,
доступную для других». При этом она усердно работала
и ради денег, обеспечивая своего иллюстратора-мужа,
обремененного еще и незаконным ребенком, прижитым
с другой женщиной.
По словам мужа Аллингем Пипа, в их браке секс не
имел большого значения, — черта, характерная для всей
Чисто британское убийство
«великолепной четверки». Найо Марш замужем никогда
не была и похоронена рядом со своей многолетней по-
другой и партнершей Сильвией Фокс. Дороти Ли Сэй-
ерс замуж вышла, но не за отца своего ребенка, а Агата
Кристи после неудачного брака с раненным во время
Первой мировой войны летчиком нашла утешение в
почти платонических, как и у Аллингем, отношениях с
археологом, который был значительно ее моложе.
Ни одна из них не стала тем, что поколение 1930-х го -
дов понимало под женой и матерью в обычном смысле
слова. Писателю-детективщику не обязательно в своих
произведениях выставлять себя напоказ, и каждую из че-
тырех все еще окружает завеса недоступности и даже та-
инственности. «Никого не интересует, что думает автор
детективов, — писала Марджери Аллингем, — пока он
делает свое дело и рассказывает вам историю».
245
20
Герцогиня смерти
Возможно, самое сильное ее качество – это умение не
выходить за пределы своего таланта. Она в точности
знала, на что способна, и реализовывала свои
способности блестяще.
Ф. Д. Джеймс об Агате Кристи
Во время Первой мировой войны молодая женщина
обучалась ремеслу помощника провизора в одной из
аптек Торки. Однажды хозяин показал ей то, что всегда
носил в кармане, — темный комочек кураре, яда, кото-
рым некоторые дикарские племена смазывают наконеч-
ники стрел. Он предупредил ее, что этот яд, попавший в
кровеносную систему, смертелен. Естественно, она по-
интересовалась, зачем он держит в кармане столь страш-
ное вещество. Ответ поражал своей загадочностью.
«Знаете, — задумчиво протянул провизор, — это дает
мне ощущение силы».
Именно это ощущение Агата Кристи, которую ее
американские почитатели прозвали герцогиней смерти,
246
чисто британское убийство
ценила и развивала в себе — ощущение власти над соб-
ственной судьбой, которая под конец привела к замуже-
ству с весьма добропорядочным археологом намного
моложе себя (его археологические экспедиции финан-
сировала в значительной степени она сама), к прилично-
му состоянию, включающему загородные усадьбы в Окс-
фордшире и Девоне, и едва ли не к отшельничеству,
позволявшему ей избавиться от вторжения в свою жизнь
посторонних и избегать публичности.
Но несмотря на огромные тиражи, обилие биогра-
фий и телесериалов по ее произведениям, в успехе Кри-
сти остается нечто таинственное, не поддающееся объяс-
нению. Претензии, предъявляемые ей критиками,
серьезны и здравы. Персонажи у нее картонные, созда-
вать атмосферу она не умеет, при том что сюжетные ходы
и диалоги в ее книгах — выше всяких похвал. И хотя два
главных детектива, действующие в ее книгах, — Пуаро и
мисс Марпл — образы запоминающиеся и всеми люби-
мые, одним этим обстоятельством трудно объяснить ис-
ключительную популярность произведений Кристи.
Историки сходятся в том, что Кристи была любимой
и избалованной дочерью и провела детство в Торки, жи-
вя в комфорте и неге с родителями или гостя у много-
численных родственников (нередко она развлекала ба-
бушку, зачитывая ей из газет различные криминальные
истории). От молодежных вечеринок и танцев в заго-
родных усадьбах Кристи плавно перешла к замужеству,
выйдя за красивого героя — летчика, участника Первой
мировой войны. У пары родилось двое детей — мальчик
и девочка, супруги много путешествовали по миру.
Брак их выглядел вполне счастливым, и все шло как
положено, пока Агате Кристи не исполнилось 35 лет.
Подстрекаемая сестрой, она даже сумела стать довольно
успешным авторов детективов.
247
Герцогиня смерти
Во время Первой мировой войны, работая у провизора,
молодая Агата Крис ти познакомилась с х имическими
соединениями и ядами. Эти знания она использовала
в первом же своем детективном романе «Загадочное
происшествие в Стайлзе» (1921)
248
чисто британское убийство
А потом, в 1926 году, вся ее взрослая жизнь неожиданно
рухнула, обнаружив свою изнанку: Кристи вдруг осознала,
что живет совершенно одиноко, запертая с двумя детьми в
большом доме возле гольф-клуба в Саррее, дорогая ее ма-
тушка не так давно умерла, а она сама замужем за мужчи-
ной, который неделями работал в Сити, а уик-энды прово-
дил с любовницей, не находя в себе сил во всем признаться
жене. Возможно, пережитое им во время войны мешало
ему быть откровенным. «Его подчеркнутая небрежность и
легкомыслие с налетом веселости раздражали меня», — пи-
сала много лет спустя Агата Кристи, вспоминая, как вел се-
бя приехавший из Франции в отпуск Арчи.
Я была слишком молода тогда и не понимала,
что, может быть, это был для него единственный
способ глядеть в лицо... реальности. Меня же, на-
против, реальность побуждала к серьезности, к бо-
лее эмоциональному восприятию окружающего,
побуждала отбросить мое девичье легкомыслие,
все, что вынесла я из счастливого детства. Мы
словно тянулись друг к другу и понимали с неко-
торым смущением, что забыли, как это делается.
На ощущение, что оказалась взаперти, скованная ус-
ловностями нежизнеспособного застывшего брака, Кри-
сти ответила поступком, который, с одной стороны, мо-
жет показаться смелым и драматическим, с другой
же — в эмоциональном плане удивительно незрелым.
Она просто сбежала — исчезла среди ночи, оставив
свою машину возле обрыва на краю мелового карьера в
Северном Даунсе. Событие это в кругах поклонников
писательницы принято называть «исчезновением».
Некоторые посчитали это рекламным трюком про-
фессиональной романистки, другие подозрева ли
249
Герцогиня смерти
самоубийство или же видели в Кристи жертву преступ-
ления. Водоемы и сельскую местность по всей Южной
Англии тщательно обыскали. В поисках принимали уча-
стие и собратья Кристи по перу. Сэр Конан Дойл обра-
тился к медиуму, а Дороти Ли Сэйерс присоединилась к
толпам пытавшихся обнаружить следы писательницы —
найти ее или хотя бы ее труп. Полиция выпустила ли-
стовку с описанием внешности пропавшей женщины:
«Волосы рыжеватые, короткая стрижка, глаза серые,
Во время «исчезновения» Агаты Кристи The Daily News
опубликовала несколько ее фотографий в разной одежде
и с разными прическами в надежде, что кто-нибудь
узнает пропавшую
250
чисто британское убийство
лицо бледное, одета в темно-серый жакет, на голове тем-
но-зеленая велюровая шляпка, носит платиновое кольцо
с одной жемчужиной, обручальное кольцо отсутствует».
Но выяснилось, что Кристи жива-здорова и прожи-
вает в отеле в Йоркшире. Обручальное кольцо она сняла
умышленно: в отеле она зарегистриров алась под именем
Нэнси Нил, любовницы мужа. В конце концов Кристи
в ее харрогейтском убежище признала горничная, ви-
девшая бесчисленные газетные сообщения с фотографи-
ей писательницы. Газеты подняли шумиху, сетуя о на-
прасных усилиях полиции и зря потраченных деньгах, и
поиски были прекращены.
В своей автобиографии Кристи описывала свое со-
стояние в тот период как нервный срыв, в то время как
родные и бывший муж говорили о временной амнезии
на почве стресса. Автор недавней биографии Кристи
Лора Томпсон решительно защищает ее, ссылаясь на
письмо Кристи деверю, в котором она предупреждала
его о своем отъезде. Томпсон пишет и о том, какой не-
ожиданностью стало для писательницы это вопиющее
вторжение в ее личную жизнь.
Поклонники Кристи, судя по всему, ни за что не же-
лают признать очевидное: временное душевное рас-
стройство. Но в «исчезновении», при всей его смущаю-
щей бессмысленности, непреднамеренности и явной
болезненности для писательницы, была и положитель-
ная сторона: благодаря ему слава и без того успешной
создательницы детективов достигла космических высот.
Марджери Аллингем, рассуждая о популярности детек-
тивов золотого века, пришла к выводу, который, как мне
кажется, можно применить и к частной жизни Агаты
Кристи: «Когда моралисты видят в популярности совре-
менных детективных романов доказательство роста про-
тивоестественной жестокости и насилия в нашем мире
251
Герцогиня смерти
упадка и декаданса, мне это представляется совершенно
ошибочным; на мой взгляд, так проявляется инстин-
ктивное тяготение к порядку и определенности формы в
эпоху неожиданных хаотических перемен».
В интервью, которое дал мне внук Кристи Мэтью
Причард, он набросал портрет женщины, совершенно
лишенной яркого блеска Найо Марш или актерских по-
ползновений Марджери Аллингем. По его словам, она
была застенчивой, склонной к уединению и даже от-
шельничеству, снисходительной к ошибкам родных и
друзей и уж совершенно чуждой всякой стадности.
В 2008 году ему попался диктофон, на который Кристи
наговаривала записи для автобиографии. Когда их пере-
несли на электронный носитель, он, по его признанию,
испытал шок, впервые услышав, чтобы она «говорила так
много за один раз». Она всегда говорила коротко и не-
громко, никогда не позволяла себе монологов и наотрез
отказывалась появляться на телевидении. Эта нелюбовь
к свету рампы, уход в частную жизнь стали следствием,
как считал Мэтью, «несчастливого периода ее жизни,
когда она рассталась с первым мужем почти сразу же
после утраты матери... ее преследовали журналисты и
она чувствовала себя загнанной в угол».
Писательство погружало Кристи в совершенно дру-
гой и гораздо более приемлемый для нее мир, где расте-
рянность, смятение, порванные семейные узы — все ис -
пытания, уготованные ей жизнью, — упрощались,
выстраиваясь в сюжет детективного романа. «Каждая
книга была чем-то близким к катарсису, — утверждала
Ф. Д . Джеймс, — а все они вместе
—
маленьким катарси-
сом». «В трудное время, — говорит внук Кристи, — опо -
рой ей служила ее способность к творчеству».
В мастерстве героя Кристи, сыщика Пуаро, многое
зависит от его умения предвидеть реакции людей,
252
чисто британское убийство
заранее знать, что они подумают или почувствуют, а в
этом ему помогает и его знание правил человеческого
общежития. «Ах, Пуаро, старый вы прохиндей! — вос-
клицает его закадычный друг капитан Гастингс. — . .. Че-
го вы добивались, постоянно обманывая меня, букваль-
но водя за нос?» — «Я вовсе не обманывал вас, mon
ami1
, — отвечает Пуаро. — Уж если говорить по суще-
ству, то я лишь позволял вам самому обманываться.
<...> Видите ли, друг мой, вы по натуре исключительно
честны и откровенны, все чувства и мысли читаются на
вашем лице, enfin2
, как в открытой книге!»
У Пуаро в высшей степени развита способность чи-
тать, что скрыто в душах людей, а в автобиографии Кри-
сти упоминаются уроки психологии, вежливого обра-
щения и хороших манер, которые она получила в семье
как добропорядочная эдвардианская девушка. Она как
свои пять пальцев знала правила флирта, согласно кото-
рым не рекомендовалось открыто выказывать мужчине
свое предпочтение, утешаясь лишь сознанием, что он
выбрал тебя из всех остальных. Подобно Пуаро, Кристи
знала назубок правила жизни в обществе, но, как и он,
не столько следовала им, сколько наблюдала их со сторо-
ны. Спокойно и отстраненно анализируя родных, дру-
зей, да и свою социальную среду в целом, она вычленила
их самую суть, обратив ее в слова.
Одной из дамских хитростей Кристи было стремле-
ние скрыть или преуменьшить время, которое она тра-
тила на свою работу. Проводя лето в «Гринуэе», ее де-
вонском доме, внук Кристи Мэтью никогда не заставал
бабушку за работой: «Она ухитрялась писать книги так,
что окружающие этого почти не замечали». Возможно,
1
Друг мой (фр.).
2
В конечном счете (фр.) .
253
Герцогиня смерти
дело еще и в том, что речь идет о каникулах, когда она
позволяла себе краткий перерыв в работе, хотя даже из-
дателей поражала продуктивность писательницы.
Кристи говорила, что сюжеты она черпает из газет-
ной криминальной хроники и из собственных повсе-
дневных наблюдений, например за витриной шляпной
лавки. В первом своем романе «Загадочное происше-
ствие в Стайлзе» (1920), где речь идет об отравлении,
она использует свой опыт работы в аптеке.
—
Боже мой, сколько же здесь разных скля-
нок! — воскликнул я, обведя взглядом маленькое
помещение. — Неужели вы умудряетесь помнить,
что содержится в каждой из них?
—
Могли бы быть пооригинальнее! — со сто-
ном промолвила Синтия. — Такие же слова произ-
носит каждый, кто впервые заходит к нам. Мы уже
подумываем учредить приз для первого человека,
который, войдя сюда, не скажет: «Сколько же здесь
разных склянок!» И я даже знаю, какой вопрос
вертится у вас на языке: «Сколько же людей вам
уже удалось отравить?»
И конечно, хотя Синтия и отвлекает наше внимание
от склянок, именно в них содержится ключ к раскрытию
преступления. По словам Ф. Д . Джеймс, доказательства
у Кристи всегда «блестяще выстроены так, чтобы ввести
нас в заблуждение. Дворецкий всматривается в кален-
дарь, близко поднеся его к глазам, чтобы заронить в нас
подозрение, будто ключ к разгадке как-то связан с дата-
ми и временем, хотя, оказывается, все дело в том, что
дворецкий близорук».
И тем не менее колоссальный успех Кристи остается
во многом необъяснимым. Почему, например, книги ее
чисто британское убийство
переведены на большее количество языков, чем произве-
дения Шекспира? Составитель энциклопедии «Британ-
ская криминальная литература» (2008) Бэрри Форшоу
предлагает простейшее объяснение неослабевающей
востребованности детективов Кристи: «Никто другой
не создал произведений, с такой легкостью поддающих-
ся переводу на множество иностранных языков. Слова
ее всегда просты и недвусмысленны, но мастерски спле-
тенная интрига неизменно преобразует их в плотную
ткань, создавая основу замечательно отлаженного, бес-
перебойно работающего механизма».
Впрочем, Кристи делится с нами и собственным по-
ниманием секрета своего успеха. В диктофонных запи-
сях, которые я прослушала в «Гринуэе» в компании ее
внука, она говорит: «Мои книги по преимуществу раз-
влекательные». Кристи не тщится быть серьезной или
поучительной, но в избранной ею нише ее произведе-
ния заняли прочное место в ряду шедевров британского
детектива, чью великую традицию она продолжила.
255
21
Неординарная жизнь
И что скажут ей эти женщины – этой Гарриет Вейн,
которая получила первую степень по английской
литературе, уехала в Лондон писать детективы, жила с
человеком, за которым не была замужем, попала под
суд за убийство этого человека и тем снискала
сомнительную славу?1
Дороти Ли Сэйерс о своей героине Гарриет Вейн
(а возможно, и о себе самой)
в романе «Возвращение в Оксфорд» (1935)
На первый взгляд, Дороти Ли Сэйерс (1893–1957)
выглядит человеком, совершенно уверенным в се-
бе, полным решимости и обладающим четкими взгляда-
ми. Прирожденный газетный колумнист, она, кажется,
могла подвергнуть здравой и смелой критике почти все,
что только есть под солнцем. Но ожесточеннее всего она
сражалась за ясность мысли и языка. В конец каждой ко-
лонки в The Sunday Times, содержавшей ее рецензии (не-
редко уничижительные) на произведения других авто-
ров детективов, она помещала раздел, названный ею
1
Дороти Ли Сэйерс. Возвращение в Оксфорд. Перевод Е. Кузне-
цовой, А. Борисенко.
256
чисто британское убийство
«Самый дурной английский этой недели», где описыва-
ла то, что считала преступлениями против грамматики и
предательством по отношению к языку.
Найо Марш описывала Сэйерс как женщину «плот-
ную, округлую и краснолицую», «похожую одновре-
менно и на гвардейца на карауле, и на университетскую
преподавательницу», «с лицом приятным, украшенным
пенсне и обрамленным седоватыми, коротко стрижен-
ными кудельками», «с грубым хриплым голосом». Сама
Сэйерс уверяла, что жизнь ее «слишком скучна и ба-
нальна, чтобы стоило о ней писать». Но это далеко не
так, и фраза эта сильно смахивает на попытку уйти от
темы. Личность Сэйерс нам представляется гораздо бо-
лее сложной, чем существующий в общественном со-
знании образ женщины деловой и даже авторитарной,
организующей вокруг себя сообщество коллег-
детективщиков и определяющей пути развития англи-
канской церкви.
Учитывая атмосферу, в которой она родилась и вы-
росла, можно утверждать, что Сэйерс выстроила свою
жизнь самостоятельно и так, как хотела, действуя реши-
тельно и смело. Рассуждая об этом с выигрышной вре-
менной дистанции, мы видим теперь, насколько жизнь
Сэйерс, такая насыщенная событиями и планами, пол-
ная знакомств и друзей, была, в сущности, одинокой и
горестно лишенной любви. Свой общественный темпе-
рамент и свое перо Сэйерс посвятила созданию свое-
образных подмен, заменявших ей простое женское сча-
стье иметь мужа и детей, — счастье, о котором она
мечтала. Было бы дерзостью жалеть женщину во многих
отношениях успешную и влиятельную, и все же остав-
ленные ею записи ее потаенных мыслей и переживаний
не оставляют сомнений, что, будь у нее выбор, она бы
предпочла жизнь более традиционную.
257
Неординарная жизнь
Внешне Сэйерс отличалась резкими энергичными
чертами, увесистой фигурой, воинственным и неуступ-
чивым нравом. И жизнь никак не способствовала сгла-
живанию острых углов ее натуры. Отец Сэйерс был ан-
гликанским священником, и воспитывалась она в
строгой атмосфере приходского дома. В 1893 году, когда
родилось его единственное дитя, Генри Сэйерс был ка-
пелланом собора Крайст-Черч и директором соборной
певческой школы в Оксфорде, но вскоре семейство пе-
ребралось в хантингдонширскую деревушку Блантишем-
кум-Эрт. Название выглядит придуманным, словно со-
шедшим со страниц детективного романа, и Дороти Ли
Сэйерс впоследствии использовала его в «Девяти
Дороти Ли Сэйерс во время пребывания в оксфордском
колледже Соммервиль, куда она поступила в 1912 году
258
чисто британское убийство
колоколах» (1934), полюбившемся многим детективе,
где интрига разворачивается вокруг запутанных и при-
чудливых отношений звонарей с колоколами.
После довольно одинокого детства в Фенленде
жизнь, которую обрела Дороти, поступив в оксфорд-
ский колледж Соммервиль, показалась ей полной ве-
селья и всяческих удовольствий. Здесь завязались ее дол-
говременные знакомства, воплотившиеся в Обществе
взаимного восхищения. Здесь она пела в Баховском хо-
ре, кокетничала с «не очень респектабельными» мужчи-
нами и была по-настоящему счастлива. Ностальгиче-
ский тон «Возвращения в Оксфорд» (1935), ее лучшего
романа, действие которого происходит в одном из окс-
фордских колледжей, заставляет предположить, что
только этот единственный период в ее жизни можно с
уверенностью назвать счастливым.
Сэйерс окончила курс с отличием, но звание маги-
стра искусств первой степени получила лишь пятью го-
дами позже, в 1920 году, когда Оксфорд стал присуждать
женщинам ученые звания. Шаткость и неопределен-
ность их положения в университетской среде, где их
скорее терпели, чем приветствовали соперники-мужчи-
ны, также нашла отражение в «Возвращении в Окс-
форд», став одной из побочных тем романа. Сохрани-
лась записка, в которой тьютор Сэйерс остерегала ее от
того, чтобы казаться слишком умной, так как ум вовсе не
относится к тому, чего ждут или требуют от женщины.
Литературная карьера Дороти Сэйерс началась публи-
кацией стихов, которые она написала в первые несколько
лет после получения степени. Не решаясь разом порвать с
местами, где была так счастлива в студенческие годы,
Сэйерс устроилась на работу в издательство Блэкуэлла,
где опубликовала некоторое количество довольно сквер-
ных стихов, посвященных любимому своему Оксфорду.
259
Неординарная жизнь
Пускай др угие клянут тебя,
Хоть мне ли не знать, каков ты есть,
Но, неустанно тебя любя,
Я воспою твою славу и честь!
Ее издательская карьера продлилась недолго: босс
сравнивал Сэйерс с породистым рысаком, тянущим
телегу, и она поняла, что ее удел — зарабатывать на
жизнь писательским трудом. Она перебралась в Лон-
дон, чтобы заняться там поисками работы, которые
шли туго, и на протяжении всего этого непростого пе-
риода Сэйерс не раз впадала в отчаяние при мысли,
что ей придется сдаться и согласиться на постоянное
место учительницы. Она очень нуждалась тогда и чуть
ли не голодала.
Когда, говоря фигурально, стрелки на циферблате ее
финансов уже приближались к роковому двенадцатому
часу, Сэйерс повезло: она нашла работу, для которой,
казалось, была рождена — работу с текстами. Она стала
копирайтером в рекламном агентстве Бенсона в Хол-
борне. Снимая квартиру в Блумсбери, она пешком от-
правлялась в Холборн, где погружалась в атмосферу те-
лесериала «Безумцы» версии 1920-х годов. Сэйерс
чувствовала себя как рыба в воде среди таких же, как
она, копирайтеров — мужчин, ценивших ее за острый
ум и мастерское владение словом. Шумную, шутливую,
наполненную соперничеством атмосферу этого реклам-
ного агентства Сэйерс с большой нежностью воспроиз-
вела годы спустя в романе «Убийству нужна реклама»
(1933).
Сюжет романа достаточно нелеп, но каждому читате-
лю запомнилось яркое описание жизни офисных служа-
щих в период между двумя мировыми войнами. В агент-
стве Бенсона Сэйерс стояла у истоков памятных
260
чисто британское убийство
рекламных кампаний вроде «Горчичного клуба» и стала
автором знаменитой песенки в рекламе пива «Гиннесс»,
в которой фигурирует тукан.
Известно всем и каждому,
Что «Гиннесс» — это класс,
Насколько же зобастый
Тукан счастливей нас!
Наконец, на тридцатом году жизни, она отдала в пе-
чать роман, написанный в свободное от работы время,
«Чей труп?» (1923), в котором впервые появляется лорд
Питер Уимзи — персонаж, чье рождение ознаменовало
для Сэйерс окончание скудных лет. Приведший ее к фи-
нансовому благополучию и обеспечивший возможность
быть только и исключительно профессиональным писа-
телем.
Лорд Питер Уимзи заботился о Сэйерс в тяжелые
времена, служа ей финансовой и, подозреваю, эмоцио-
нальной опорой. Величайшим удовольствием для нее
стало тратить его деньги. «Ведь, в конце концов, мне это
ничего не стоило, — впоследствии объясняла она, — а я
тогда очень нуждалась. <...> Когда обстановка моей
единственной голой комнаты начинала уж слишком ме-
ня тяготить, я снимала ему роскошную квартиру на Пи-
кадилли. Когда мой дешевый ковер протерся до дыр, я
заказала ему обюссонский ковер. Когда у меня не было
денег на проезд в автобусе, я подарила ему «даймлер» с
креслами, обитыми с потрясающим вкусом и роскошью,
и, когда меня охватывала тоска, я сажала его за руль».
Богатство, роскошь и невероятное великолепие жиз-
ни лорда Питера, разумеется, способствовали неодно-
значному к нему отношению. Многие читатели считали
его смешным: чересчур обходительным, слишком
261
Неординарная жизнь
аристократичным. И во всем-то он разбирался — и в
инкунабулах, и в крикете, и в международном положе-
нии; смущали его сентиментальность и излишняя щепе-
тильность (неизменно обнаруживающиеся под конец,
когда убийцу приходится отправлять на виселицу).
Но в то же время лорду Питеру было присуще свой-
ство откровенно говорить со всеми — и с пэром, и с по-
денщицей. Он самоотверженно и не жалея сил пресле-
дует преступника и привлекает читателей своей
участливостью к современницам — женщинам с их не-
легкой в те годы судьбой. Сэйерс заставляет его, напри-
мер, финансировать агентство, подыскивающее место
для выброшенных на обочину жизни «лишних»
Иллюстрация,
сопровождавшая
первое
появление
детектива-лорда Питера Уимзи в журнальной публикации
Лорд Питер Уимзи –
детектив-любитель
и новый
литературный
герой
Он вовсе не так
глуп, как кажется,
в чем можно
убедиться, прочтя
эту увлекательную
историю
262
чисто британское убийство
женщин. Возглавляемое мисс Климпсон (конечно же,
старой девой) агентство дает этим женщинам как зара-
боток, так и жизненную цель и снабжает Уимзи целой
армией помощниц, облегчающих его труд сыщика. В ро-
мане «Смертельный яд» (1920) мисс Климпсон, совсем
как мисс Марпл, выступает в роли весьма успешного се-
кретного агента: она проникает в кафе и дома, чтобы не-
заметно, как бы ненароком, собрать необходимую ин-
формацию. Ей удается даже выдать себя за медиума и
заставить медсестру поверить, будто духи требуют, что-
бы она отыскала пропавшее завещание.
Но не сразу, лишь из его признаний матери и благо-
даря бывшему боевому товарищу Бантеру, обнаружива-
ется вызывающая симпатию черта Уимзи — душевная
травма, которую нанесло ему пребывание в окопах Пер-
вой мировой. Под лощеной внешностью скрывается
глубоко страдающий человек.
И все-таки лучше бы Сэйерс осталась с лордом Пите-
ром. В реальности, однако, она завязала отношения с
Джоном Курносом, русским евреем из США, приехав-
шим в Лондон в качестве журналиста. Ему нравилось
брать интервью у известных литераторов: по словам
Сэйерс, он «был из тех, кто само слово «искусство» про-
износит с большой буквы». Отношения их складыва-
лись непросто. «Это так утомительно — иметь любов-
ника, — писала она .
—
Приходится ограничить свое
общение лишь им одним, потому что он не одобряет
твоих друзей и не дает тебе видеться с ними... посто -
янно лгать им тебе претит, так лучше уж вовсе прекра-
тить дружеские встречи. Отношения приходится скры-
вать, так как откровенность грозит отлучением от
родительского дома».
После долгих уговоров Курнос склонил Сэйерс к ин-
тимной близости, хотя это противоречило всем ее
263
Неординарная жизнь
религиозным устоям. Крах не заставил себя ждать:
«Рискну сказать, что хотела слишком многого, — писала
она, — не жела ла довольствоваться чем-то меньшим, чем
твоя любовь, чем дети от тебя, чем открытое, перед всем
миром, признание нас супружеской парой... ты же вся -
чески старался мне доказать, что ничего этого давать мне
не собираешься».
После разрыва с Курносом Сэйерс нашла утешение в
человеке совершенно иного склада. Легкомысленный
любитель танцев и автомобилей, Билл Уайт был не боль-
ше чем простой подменой. Сэйерс спала с ним, на сей
раз не придавая их связи большого значения, и забере-
менела. Но отцовство Уайту подходило не больше, чем
Курносу, и Дороти осталась ни с чем. Из первых при-
шедшихся очень кстати роялти за «Чей труп?» были
оплачены счета доктора. Сэйерс взяла двухмесячный от-
пуск и, боясь признаться родителям, отправилась в
Хэмпшир, чтобы родить там в частной лечебнице.
Произведя на свет сына, Дороти немедля перепору-
чила его заботам кузины. Кроме нее, кажется, никто
ни о чем так и не узнал. У Дороти хватало денег на еду,
она потолстела, и ее беременность не бросалась в гла-
за. Родителям Дороти не довелось познакомиться с
внуком, потому что твердые моральные принципы
Сэйерс мешали ей юлить, отрицая свою вину. Ведь
прежде всего она оставалась убежденной англиканкой,
что не позволило ей до конца своих дней публично
признать сына.
В творчестве,
как
справедливо указывала
Ф. Д. Джеймс, она также следовала традициям, «нова-
торскими у нее были стиль и замысел, но не форма».
В своих романах Сэйерс придерживалась правил, сло-
жившихся в эпоху золотого века детектива, согласно ко-
торым она сильно ограничивала круг подозреваемых,
264
чисто британское убийство
очень часто выбирала малоправдоподобный способ
убийства, а в финале — изящное разрешение загадки.
Всегда причудливые и сложные способы убийства в ро-
манах Сэйерс — одна из привлекательных их черт.
«Простой удар по голове с последующим многослов-
ным психологическим разбором в те дни успехом не
пользовался, — продолжает Джеймс. — Способы убий-
ства, которые изобретала она, всегда исключительно хи-
троумны, а два способа из предложенных ею выглядят
попросту нереалистично. Крепкого мужчину вряд ли
можно убить одним только шумом, а для введения в ор-
ганизм летального количества воздуха потребовался бы
шприц неправдоподобных размеров».
И все же, разрабатывая характер лорда Питера Уимзи,
Сэйерс отступает от традиции, в особенности когда
речь идет о его взаимоотношениях с храброй и в то же
время тонкой и ранимой Гарриет Вейн.
Вейн, романная alter ego Сэйерс, как и она, пишет де-
тективы. Как и Сэйерс, Гарриет женщина смелая и неза-
висимая, но терпящая постоянные обиды от мужчин.
При первом своем появлении в романе «Смертельный
яд» Гарриет находится в тюрьме. Ее история напоминает
отношения самой Сэйерс с Курносом: Гарриет соглаша-
ется жить с мужчиной вне брака и платит за это высокую
цену, оказавшись на скамье подсудимых.
От виселицы ее спасает Уимзи, человек, обладающий
не только богатством, но и выдающимся интеллектом.
Возвращая Гарриет ее честное имя, он влюбляется в нее.
После достаточно длительного периода споров и недо-
разумений Гарриет соединяется с возлюбленным в счаст-
ливом браке, обретая блаженство и полное материаль-
ное благополучие. Трагедией Сэйерс стало то, что в ее
собственной жизни подобный счастливый финал так и
не наступил.
265
Неординарная жизнь
В «Возвращении в Оксфорд» Гарриет наконец осо-
знает, что возлюбленный не станет пытаться подчинить
ее себе, подавлять в ней свободолюбие, и она может с
легким сердцем позволить себе предаться любви. Сияю-
щая вершина на древе творчества Сэйерс — это «Воз-
вращение в Оксфорд», замечательная история любви
плюс серьезное исследование вопроса о возможностях
для женщин 1930-х годов совмещать работу и брак.
Читатель, следовавший за Гарриет и Питером на про-
тяжении сотен страниц, когда Гарриет решительно отка-
зывалась пожертвовать так трудно доставшейся ей неза-
висимостью, порадуется финальному поцелую героев на
Нью-Колледж-Лейн, поцелую, завершающему их за-
стенчивую и довольно нелепую беседу, которую они ве-
дут почему-то на латыни.
Таков отрадный, пускай и возмутительно долго гото-
вящийся финал любовной истории, в которой ум играет
роль не меньшую, чем сердце. Сэйерс с типичной для
нее настойчивостью подчеркивает, что именно рассудок
соединяет возлюбленных. Цитируя собственные ее сло-
ва, она наконец для романа «Возвращение в Оксфорд»
нашла «сюжет, в котором интеллектуальная цельность
окажется единственной постоянной величиной в вечно
колеблющемся мире». В этой книге она обрела себя, су-
мев в итоге «сказать то, что... хотела сказать всю жизнь»
1
.
1
Критиковать «Возвращение в Оксфорд», совершенно списы-
вая этот роман со счетов, дело довольно распространенное, но
каждый раз, слыша такой отзыв, я впадаю в бешенство, как это
было, когда мне попалась книга Джулиана Симонса «Крова-
вое убийство», где он пишет, что «Возвращение в Оксфорд» в
основе своей «дамский роман», к тому же «полный многословной
наукообразной болтовни персонажей, растянутой на целые стра-
ницы». Прочитав такое,я швырнула трудмистераСимонса на поли
стала топтать его ногами. – Прим. автора.
266
чисто британское убийство
z
Впоследствии Сэйерс все-таки вышла замуж — за ка -
питана Освальда Флеминга, разведенного журнали-
ста. Джеймс Брабазон, биограф Дороти, знавший писа-
тельницу лично, не может дать определенную оценку ее
отношениям с мужем.
Обычный комический образ мужа-подкаблуч-
ника мешается в моем сознании с фигурой скорее
мелодраматической — безумный монстр, закован-
ный в цепи на чердаке. Немного правдоподобнее
версия с алкоголиком, которого стыдно показы-
вать людям. Ясно одно: этот брак ни в коей мере
нельзя считать нормальным.
Флеминга держали дома, в коттедже, который Сэйерс
купила в городке Уитем в Эссексе. С друзьями она его не
знакомила, и содержать себя сам он, по-видимому, из-за
слабости здоровья был не в состоянии. С лордом Пите-
ром его роднила лишь невозможность забыть пережитое
во время Первой мировой войны.
С годами Сэйерс бросила писать детективы, вероят-
но поняв, что исчерпала лимит своих возможностей.
Она все больше времени уделяла сочинению текстов для
радио и работала над переводом «Божественной коме-
дии» Данте. Религиозность подвигла Сэйерс пересказы-
вать простыми словами библейские истории, чтобы но-
вое поколение могло слушать их по радио. Успех этих
передач воодушевил многих ее верующих собратьев, и
англиканская церковь предложила наградить ее степе-
нью доктора богословия honoris causa, но Сэйерс отказа-
лась, возможно опасаясь пристального внимания к сво-
ей непростой личной жизни.
267
Неординарная жизнь
Не исключено, что, останься Сэйерс одна, без мужа,
или выйди она замуж за человека более чуткого, и ее сын
мог бы воссоединиться с ней. Но этого так и не случи-
лось. Десятилетия спустя она продолжала ссылаться на
все еще живую тетушку Мейбл, вероятно крайне стро-
гую свою родственницу, доказывая, что время поселить
у себя сына пока не пришло.
Для сына Сэйерс оставалась «кузиной Дороти», часто
его навещавшей, дававшей ему деньги, но так открыто и
не признавшей их истинное родство. В конце концов
тайну раскрыл он сам, найдя свидетельство о рождении,
понадобившееся ему для получения паспорта. Похоже,
увидев в документе имя матери, он не слишком удивил-
ся. Поражает другое — как могла Сэйерс, столь тонкая и
взыскательная во всем, что касается творчества, прояв-
лять такую эмоциональную черствость по отношению к
собственному сыну, скрывая от него, что является его
матерью.
Но, робко уклоняясь от этой обязанности, она взва-
лила на себя массу других, и тут голос ее звучал в пол-
ную силу и имел большой резонанс, подчас существен-
но меняя положение вещей. Будь то ее настойчивые
призывы к англиканской церкви стать более доступной
или обращения к университетам с требованием разре-
шить присуждение женщинам ученых степеней, всюду
она использовала мощнейшее свое оружие — оратор-
ский талант, страстный темперамент и юмор. Вот ее от-
вет от 1938 года на вопрос: «Можно ли считать женщину
человеком?»
Когда поборники женского образования впер-
вые потребовали допустить женщин в университе-
ты, немедленно поднялся дружный вопль: «С чего
бы женщинам захотеть знать об Аристотеле?»
чисто британское убийство
Ответ прост, и он не в том, что всем женщинам
знание об Аристотеле пойдет на пользу, — чего
хотят или не хотят женщины как класс, значения
не имеет. Об Аристотеле хочу знать я. Это правда,
что множеству женщин нет дела до Аристотеля,
как правда и то, что множество студентов мужско-
го пола при одной мысли о нем бледнеют и едва ли
не падают в обморок, но вот я, ни на кого не похо-
жая, эксцентричная женщина, желаю о нем знать и
заявляю, что никакие мои анатомические и функ-
циональные особенности этому знанию не пре-
пятствуют.
В этом вся Дороти Сэйерс с ее блестящим умом, чув-
ством юмора и незыблемой верой в первостепенную
значимость интеллекта.
269
22
Большая игра
Если ты нарушишь свою священную клятву, да будут
надувать тебя издатели, а незнакомцы подавать на
тебя иск за клевету; и пусть страницы твоих книг
кишат опечатками, а продажи их бесконечно падают.
Из ритуала инициации
новых членов Детективного клуба
Вконце 1920-х годов, в золотой век детектива, не-
сколько романистов криминального жанра объеди-
нились в группу под названием «Детективный клуб».
Начав с простых дружеских посиделок за ужином, к
1930 году клуб оформился достаточно, чтобы члены его
смогли направить в The Times Literary Supplement коллек-
тивное письмо и начать публикацию трех совместно со-
чиненных романов, с главами, написанными разными
авторами, с целью пополнить денежный фонд клуба.
В 1932 году отдельной брошюрой вышла конституция,
куда вошли десять заповедей детективного романа. Клуб
обосновался на Джерард-стрит. Сохранилось журналь-
ное фото, запечатлевшее радостных его членов (Дороти
270
чисто британское убийство
Ли Сэйерс в числе прочих с широкой улыбкой осушает
полупинтовую кружку пива).
Вот правила приема в клуб, которым, согласно кон-
ституции, следовало отвечать кандидатам.
Он или она должен быть автором по меньшей
мере двух детективных романов, удостоенных
признания... в понятие «детективный роман» не
включаются романы приключенческие, триллеры,
а также произведения, в которых расследование
преступления не лежит в основе сюжета, ибо автор
детектива обязан оправдыв ать ожидания публики,
соблюда я правила игры.
Детективный клуб стал чем-то большим, чем компа-
ния сотрапезников, не превратившись при этом в проф-
союз, и наглядно продемонстрировал, как детективная
литература золотого века превращалась в единый жанр
со своими узнаваемыми отличительными особенностя-
ми. В число его членов вошли Агата Кристи, Дороти Ли
Сэйерс, Г. К . Честертон, баронесса Орци и А. А. Милн
(помимо «Винни-Пуха» написавший отличный детек-
тивный роман «Тайна Красного Дома»).
Как сказала о Детективном клубе Сэйерс, «если у со-
общества, открыто признающегося в собственном лег-
комыслии, может быть серьезная цель, то она состоит в
поддержании качества детективов и стандартов этого ка-
чества на самом высоком уровне, возможном для этого
жанра, а также в его очищении от дурного наследия сен-
сационности, дешевых эффектов, жаргонизмов и всех
дурных наслоений прошлого».
Монсеньор Рональд Нокс, ставший одним из первых
членов Детективного клуба, воспринимал детектив
271
Большая игра
межвоенной эпохи как своего рода игру наподобие тен-
ниса, где по одну сторону сетки находится автор, а по
другую — читатель.
Он (не вполне всерьез) разработал десять заповедей
детективного романа, наказав следовать этим правилам
столь же неукоснительно, как при игре в крикет:
1. Преступником должен оказаться кто-то, упомяну-
тый в самом начале, но не тот, кто ведет рассказ и за чьим
ходом мысли мог следить читатель.
[Агата Кристи эффектно отбросила это правило в
«Убийстве Роджера Экройда», сделав преступником само-
го рассказчика. Некоторых читателей возмутило и шоки-
ровало это — что они и расценили как предательство ав-
тора. Такая реакция кажется труднообъяснимой тем, кто
не сумел проникнуться сознанием людей, воспринимав-
ших эти десять заповедей с убийственной серьезностью.]
2. Все сверхъестественное и потустороннее надлежит
полностью исключить.
3. Допускается не больше чем одна потайная комната
или лаз.
[Нокс добавляет, что даже один потайной лаз нежела-
телен: когда он сам воспользовался этим приемом, то
сделал оговорку, что «раньше, в темные времена, когда
католическим священникам приходилось скрываться,
дом этот принадлежал католикам».]
4. Нельзя использовать ни яды, до сих пор неизвест-
ные, ни устройства, требующие длинного научного по-
яснения в конце книги.
5. Среди персонажей не должно быть китайцев.
6. Сыщику не следует приходить к разгадке благодаря
счастливому случаю или же руководствоваться безотчет-
ной, но верной интуицией.
272
чисто британское убийство
[То есть сон мачехи Марии Мартен правилами игры
исключается: старые мелодраматические условности
должны быть отменены.]
7. Сам сыщик не может оказаться преступником.
8. Любую улику, обнаруженную сыщиком, следует
немедленно представить на суд читателя.
9. Глуповатый друг сыщика, Ватсон в том или ином
обличье, не вправе скрывать ни одного соображения,
пришедшего ему в голову; по своим умственным спо-
собностям он должен немного — но только совсем чуть-
чуть — уступать среднему читателю.
[Конан Дойл, объясняя характер второго из двух сво-
их знаменитейших созданий, сказал: «Ватсон в качестве
хора и хроникера ни на единое мгновение не выходит за
собственные свои ограничительные рамки. Ни единой
блесткой проницательного ума или юмора он нас не по-
радует». Это совершенно несправедливо по отношению
к Ватсону и всем ему подобным. Разумеется, тонок он не
интеллектуально, но эмоционально. Именно Ватсоны
согревают нас теплом и человечностью, которых так не-
достает жестокосердным и холодным интеллектуа лам.
Более милосердный А. А. Милн так отзыва лся о Ватсо-
не: «Пусть он, как многие из нас, и соображает немного
медленно, зато он дружелюбный, человечный и симпа-
тичный».]
10. Двойники и близнецы-братья не должны появ-
ляться в книге, если их появление никак не подготовле-
но и не мотивировано.
Идея расследования как игры, которой чаще всего за-
бавляются представители высших классов в загородных
усадьбах, впоследствии нашла материальное воплоще-
ние в настольной игре Cluedo («Найди улику»), кото-
рую с 1949 года выпускала фирма Waddingtons в Лидсе.
273
Большая игра
Декорация игры — тюдоровская усадьба, игральные
фишки — мисс Скарлетт (Алая), полковник Мастерд
(Горчичный), миссис Уайт (Белая), достопочтенный
Грин (Зеленый), миссис Пикок (Павлин) и профессор
Плам (Слива) — легко узнаваемы. Но у Cluedo были и
предшественники: еще десятилетием ранее бурно рас-
цвели и размножились всяческие интеллектуальные
игры, такие как кроссворды, головоломки и книги типа
«Альманаха загадок»
1
.
Как соотносилась деятельность Детективного клуба с
реальными преступлениями тех лет? Разумеется, пере-
плетались они не столь тесно, как у Диккенса или Уилки
Коллинза. Можно сказать, что авторов, входивших в
клуб, чаще всего привлекали убийства, которые, отвечая
духу десяти заповедей, представляли собой хитрую за-
гадку. Одним из таких преступлений стало убийство
Джулии Уоллес, случившееся в 1931 году в Ливерпуле.
Муж Джулии был агентом страховой компании. Од-
нажды его по телефону вызвали домой к потенциально-
му клиенту. Весь вечер 20 января 1931 года он потратил,
тщетно пытаясь разыскать нужный ему адрес. Он рас-
спрашивал прохожих, которые потом, по счастью,
1
Содержавший пятнадцать детективных ребусов, схем, карт и
списков улик «Альманах загадок» (1930) представлял собой
сборник настольных игр, в которые предлагалось играть всей
семьей, решая, к примеру, вопрос «Кто украл изумруд?». Позднее
возникли серии чуть сложнее: «Досье преступления» с уликами
в виде маленьких трехмерных моделей – папок с письмами, сви-
детельствами и даже такими уликами, как волосок или кусочек
обоев со следами крови. Разгадка содержалась в запечатанном
конверте, прикрепленном к задней стороне коробки. Такие
игры, как «Используя улики» или «Кто убил Роберта Прентиса»,
предварили возникновение компьютерных детективных игр со
многими участниками, которые и поныне можно встретить в
продаже. – Прим. автора.
274
чисто британское убийство
смогли это подтвердить. Названный ему дом должен
был стоять на Восточной Менлав-Гарденс, но, хотя в том
районе имелись Западная и Северная Менлав-Гарденс,
Восточной Менлав-Гарденс там не оказалось. Убедив-
шись в этом, он вернулся домой, где обнаружил труп
жены, забитой насмерть в ее собственной гостиной.
Все улики в деле против Уоллеса были исключительно
косвенными. Обвинение постаралось убедить присяжных,
что историю с поисками Восточной Менлав-Гарденс Уол-
лес придумал, чтобы обеспечить себе алиби на то время,
пока в его доме совершалось убийство. Вина Уоллеса под-
тверждалась и его поведением: привычно одетый в черное,
на суде он держался отстраненно, и кто-то слышал, как он
назвал присяжных дураками. Жюри признало его винов-
ным, но апелляционный суд беспрецедентным образом от-
менил вердикт присяжных, сочтя неприемлемым выносить
смертный приговор на столь шатких основаниях.
Следуя примеру своего предшественника Де Квинси,
писатели радостно ухватились за это преступление как
за нечто увлекательное и вдохновляющее. Детективный
клуб заинтересовался этим делом, поскольку доводы и
защиты, и обвинения строились главным образом на те-
лефонных звонках и совпадении времени трамвайных
поездок обвиняемого и поиска им нужного адреса со
временем преступления, в духе классического «кто
убийца?». Дороти Ли Сэйерс даже разразилась статьей с
перечислением подозреваемых и разбором возможных
мотивов преступления, очень похожим на традицион-
ную развязку в конце детективного романа, когда сыщик
собирает всех подозреваемых «в библиотеке» и в их при-
сутствии вычисляет виновного. Сэйерс подчеркивала,
что дело можно рассматривать двояко: в первом случае
Уильям Уоллес оказывается преступником, во втором —
жертвой. «Это как переливающаяся ткань, которая под
275
Большая игра
одним углом выглядит красной, а под другим — зеле -
ной». Рэймонд Чандлер считал дело Уоллеса идеальным
преступлением. «Как головоломка, — писал он, — слу-
чай этот не имеет себе равных».
Впоследствии открылось важное обстоятельство, до-
казывавшее невиновность Уоллеса, умершего всего через
два года после супруги. Хотя официально обвинение с
него было снято, репутация его оказалась загубленной,
и ему пришлось сменить место жительства, потому что
прежние друзья стали относиться к нему с подозрением.
В найденном после его смерти дневнике он писал, как
тоскует по жене, и выражал уверенность в том, что убий-
ца ее жив-здоров и благоденствует.
В один прекрасный день, писал Уоллес, «на крыльце
моего дома притаится фигура, готовая нанести удар», и
«это будет он, убийца моей жены».
z
Общительная, организованная и властная Дороти
Ли Сэйерс, очевидно, стала душой Детективного
клуба, и все его ритуалы несли на себе несомненный от-
печаток ее личности со столь характерной для нее иро-
ничностью. Для ритуала инициации клуб использовал
ряд интересных аксессуаров: красную мантию председа-
теля, черные свечи и человеческий череп по прозвищу
Эрик с красными лампочками в глазницах.
Первым председателем клуба и первым носителем
красной мантии был Г. К . Честертон. В 1960-х годах ис-
конная мантия порвалась на встрече в отеле «Савой».
В возмещение ущерба отель подарил клубу новую ман-
тию, которой пользуются и поныне. Ее внушительные
размеры, как говорят, объясняются внушительными га-
баритами первого председателя.
276
чисто британское убийство
Во время ритуала инициации в темный зал вносили
череп Эрик с глазами на батарейках. Найо Марш описа-
ла одну из таких церемоний, состоявшуюся в 1937 году в
Гросвенор-Хаусе.
Дверь в дальнем конце зала очень медленно (как
всегда открываются двери в детективах) отвори-
лась. На пороге показалась мисс Дороти Сэйерс в
академической мантии, освещенная единственной
свечой. Она поднялась на трибуну. Представьте
мой испуг, когда я заметила, что она прячет в
складках мантии большой автоматический револь-
вер. <...> Затем появилась мрачная процессия со
свечами и орудиями убийства: там был смотритель
тупого предмета с устрашающей дубинкой, смо-
тритель обнаженного клинка — кажется, это был
кинжал, — смотритель отравленного фиала, а по-
следним следовал Джон Род1 с ухмыляющимся че-
репом на черной подушке.
Церемония начиналась с того, что председатель спра-
шивал зловещим голосом: «Что означают эти огни и это
напоминание о нашей бренности?»
Кандидатам, желавшим вступить в клуб, полагалось
произнести тщательного выверенные слова клятвы:
Обещаешь ли ты, что твой сыщик будет занимать-
ся истинным сыском, употребляя свой собственный
ум и смекалку, а не полагаться на Божественное От-
кровение, Женскую Интуицию и Фокусы-Покусы?
1
Джон Род – псевдоним Сесила Стрита (1884–1965), члена Детек-
тивного клуба и автора романов, где в качестве детектива высту-
пал судебно-медицинский эксперт. – Прим. автора.
277
Большая игра
—
Обещаю.
—
Даешь ли ты торжественную клятву никогда
не скрывать от читателя важных улик?
—
Даю.
—
Обещаешь ли ты проявлять умеренность в
использовании гангстерских банд, заговоров, лу-
чей смерти, привидений, гипноза, потайных лю-
ков, загадочных китайцев, сверхпреступников, без-
умцев и неизвестных науке ядов?
—
Обещаю.
На заседании, на котором присутствовала Найо
Марш, случился вполне драматический курьез. После
того как новый член клуба принес клятву, «без всякого
предупреждения в гостиной отеля «Гросвенор-Хаус», в
11 часов летнего вечера, мисс Сэйерс разрядила свой
шестизарядный револьвер. Испуская дикие вопли, все
другие носители оружия — дубинок, клинков и смерто-
носных ядов — принялись потрясать ими, а Джон Род с
помощью какого-то скрытого устройства осветил череп
изнутри. И тут, к вечному моему стыду, доверитель мой
разразился громким хохотом гиены».
Все описанное, без сомнения, затеяно было в шутку и
ради забавы, но с годами Сэйерс, возможно, излишне
вжившись в роль, стала исполнять «ритуал с такой тор-
жественной важностью, что шутливый характер его не-
сколько терялся» .
После войны Детективный клуб вынужден был, сле-
дуя духу времени, согласиться принимать в свои ряды и
авторов триллеров, которых поначалу отвергал. В наши
дни клуб насчитывает шестьдесят членов, и на каждом
заседании по-прежнему появляется череп Эрик (хотя
один доктор исследовал его и высказал предположение,
что некогда он принадлежал женщине).
чисто британское убийство
Саймон Бретт, теперешний председатель клуба, рас-
сказал мне о недавней дискуссии по поводу этичности
использования Эрика. Правильно ли с точки зрения мо-
рали, говорили недовольные, подвергать останки уни-
жению, используя их в качестве реквизита в шутливой
церемонии, да еще и вставлять в глазницы черепа светя-
щиеся лампочки? Спор был жарким — на одной чаше
весов достоинство Эрика, на другой — несколько деся-
тилетий истории Детективного клуба. Но, как значится
в протоколе заседания, «глаза остаются», то есть Эриком
пользуются по-прежнему.
Сами заседания клуба и то, как они проходят, напо-
минают сцену из детектива, и даже Агата Кристи не по-
борола искушения использовать их в романе. В ее три-
дцать пятой рабочей тетради можно увидеть набросок
сюжета: «Убийство в Детективном клубе — миссис Оли-
вер — два ее гостя — убийство происходит, когда начи-
нается ритуал».
Бретт рассказал мне и о другом памятном заседании,
проводившемся не так давно в Гарриковском клубе жар-
ким и душным летним вечером. Одна дама упала в обмо-
рок, и все присутствовавшие писатели, едва убедившись
в том, что она жива, потянулись к своим ноутбукам.
279
23
Снобизм с примесью
насилия
В Лондоне каждый может вести себя как угодно и
стать кем ему вздумается, но в деревне, где бы она ни
находилась, всем надлежит быть теми, кто они есть:
священник, органист, темная личность, сын герцога и
докторская дочка действуют подобно фигурам на
шахматной доске, передвигаемым по положенным им
клеточкам.
Дороти Ли Сэйерс (1937)
В1930-х годах в Британии насчитывалось три мил-
лиона безработных, Великая депрессия подрывала
экономику, по всей Европе распространились диктатор-
ские режимы, фашисты проводили митинги в лондон-
ском Ист-Энде. Не успели затянуться раны Первой ми-
ровой войны, как послышались первые громовые
раскаты Второй мировой. Но для членов Детективного
клуба золотого века все эти потрясения проходили почти
незамеченными.
Сейчас, по прошествии времени, полное отсутствие
этих тем в детективах межвоенного периода представля-
ется чем-то большим, чем простое небрежение или не-
знание. Скорее это выглядит сознательной попыткой
280
чисто британское убийство
изгнать из поля своего зрения и тем самым уничтожить
нечто нежелательное. Как пишет исследователь жанра
Джулиан Симонс, « п очт и всех британских писателей
1920–1930-х годов, как и большинство американских,
можно смело назвать откровенно правыми. Из этого не
следует, что они были открытыми антисемитами или ан-
тирадикалами [хотя многие из них именно такие], но
консерватизм их сознания поистине поразителен... об-
щественное устройство в их произведениях выглядит
незыблемым, раз навсегда установленным, застывшим и
бездушно-механическим, как у инков».
И потому романы золотого века, естественно, далеко
не всем пришлись по вкусу. «Увлечение детективами, —
писал в 1945 году Эдмунд Уилсон, — принадлежит к по-
рокам, которые по вредности и бессмысленности своей
находятся в одном ряду с курением и разгадыванием
кроссвордов, занимая место где-то между ними».
Автор двенадцати детективных романов Колин Уот-
сон (1920–1983) ввел в обиход термин Mayhem Parva
(Склока-на -Паперти). Этим названием, созданным по
аналогии с названиями уютных английских деревушек
(типа Сент-Мэри-Мид), которые авторы детективов
1920–1930-х годов часто выбирали местом действия сво-
их романов, и стали обозначать сами их романы. Уот-
сон — автор замечательного социологического исследо-
вания британского детективного жанра за период между
двумя мировыми войнами, которое он назвал «Снобизм
с уклоном в насилие» (1971). Выражение принадлежит
Алану Беннетту — к этой формуле сводил он и самый
непривлекательный аспект таких книг: нелепый, одно-
образный, ограниченный в своей реакционности ми-
рок, устои которого лишь укрепляются с раскрытием
преступления. В «Убийстве Роджера Экройда» Агаты
Кристи рассказчик дает нам возможность заглянуть в
281
Снобизм с примесью насилия
него и оценить ежедневную круговерть существования
внутри этого мирка.
Я... поспешил пересказать содержание статьи о
душистом горошке во вчерашней The Daily Mail.
Миссис Экройд плохо разбирается в садоводстве,
но она из тех женщин, которые никогда не говорят
«не знаю», и мы смогли поддерживать разговор
до... И тут Паркер доложил, что обед подан1
.
Одна из причин величайшей популярности детекти-
вов золотого века заключается в отражении в них тех
ценностей, которые так милы читателям, — и это отра-
жение не всегда так уж привлекательно.
Наряду с десятью заповедями Нокса творцы детек-
тивного жанра руководствовались и другими негласны-
ми правилами, касающимися классовых различий и со-
циальной иерархии. Даже если речь шла об убийстве, в
романах этих мало места отводилось подлинному наси-
лию и крови. Так, в «Убийстве Роджера Экройда» само
место преступления Кристи описывает весьма сдержан-
но: «Экройд сидел в кресле перед камином в той же по-
зе, в какой я его оставил. Голова его свесилась набок, а
над воротничком поблескивала витая металлическая ру-
коятка». Имеется в виду смертоносный кинжал, но яв-
ных признаков насилия тут нет, а орудие убийства опи-
сано так, как если бы это было украшение. В «Убийстве
на радио» (1934) Вэла Гилгуда и Холта Марвела в радио-
студии находят мужчину, «неестественно скорчившего-
ся на полу», но следующий абзац целиком посвящен
описанию студии с ее «особым акустическим
1
Агата Кристи. Убийство Роджера Экройда. – Здесь и далее цити-
руется в переводе Т. Озерской, И. Гуровой.
282
чисто британское убийство
оборудованием, поглощающим природное эхо», приглу-
шенным светом, толстым ковровым покрытием, пробко-
выми стенами и отличным кондиционером. Это типич-
но для детективов золотого века, в которых смерть
скромна и незаметна — не бросается в глаза и почти не
нарушает обычного распорядка жизни.
Современником Нокса был Уиллард Хантингтон
Райт (1888–1939), писавший под псевдонимом С. С . Ван
Дайн, автор детективов о сыщике-любителе Фило Вэнсе.
Как и Нокс, он много рассуждал о детективном жанре,
принесшем ему богатство и заставившем его относиться
с иронией к прежним своим поползновениям на попри-
ще искусствоведения. «Раньше я был в числе высоколо-
бых, а поглядите на меня сейчас!» — заголовок одной из
его статей. Райт остроумно сформулировал второй не-
писаный закон детектива 1920-х годов: убийцей не мо-
жет оказаться слуга — это было бы слишком примитив-
но. Преступник обязательно должен, по выражению
Райта, что-то собой представлять. Снобизм по отноше-
нию к прислуге пронизывает мир золотого века: слуга
либо настоящее сокровище, либо ни на что не годен.
Эти «негодные» еще способны воровать по мелочи или
позволять себе шантаж, но убийство таким ничтоже-
ствам не по зубам.
Читая детективы 1920–1930-х годов, невольно пора-
жаешься тогдашнему отношению к слугам как к недоче-
ловекам. «Я считаю его честным в той мере, в какой это
качество может быть присуще таким, как он», — говорит
о своем шофере дама из романа Дороти Ли Сэйерс «Де-
вять колоколов». Альберт Кэмпион, детектив-любитель
из романов Марджери Аллингем, небрежно отзывается
о своем слуге, называя его «кретином». Николас Блейк
(псевдоним будущего поэта-лауреата Соединенного Ко-
ролевства Сесила Дэй-Льюиса) в романе «Требуются
283
Снобизм с примесью насилия
доказательства» сразу же с легкостью отметает все подо-
зрения против тех, кто живет в помещениях для прислу-
ги. Суперинтендант, расследующий дело, «переговорил
со всеми служащими школы. Вот их как раз из этого кру-
га можно практически исключить, ибо на протяжении
всего этого хлопотного отрезка времени между обедом
и началом соревнований они оставались на виду друг у
друга — можно сказать, натыкались один на другого, —
то ли на кухне, то ли в саду»
1
.
«Отлично вышколенный слуга» — постоянный пер-
сонаж Агаты Кристи, сотни раз появляющийся на стра-
ницах ее романов, но капитан Гастингс даже не догады-
вается, какой снисходительностью веет от похвалы,
которой он удостаивает почтенную представительницу
обслуживающего персонала: «Милая старая Доркас!
Она стояла, глядя на меня с такой искренней преданно-
стью, что я с сожалением подумал о том, что она являет
собой прекрасный образец быстро уходящих в историю
преданных слуг». Капитан Гастингс смутно знал о пере-
менах на рынке труда, не позволяющих представителям
среднего класса держать в доме прислугу класса Доркас,
и, подобно читателям Агаты Кристи, очень об этом со-
жа лел.
В период золотого века детективы также заняли свое
особое место на социальной лестнице, куда более высо-
кое, чем во времена инспекторов Филда и Уичера, когда
расследование считалось грязной работой. «Этим писа-
телям и в голову бы не пришло, — утверждает Джулиан
Симонс, — сделать детектива евреем или выходцем из
рабочей среды, горделиво и вызывающе подчеркиваю-
щим свое происхождение. Подобные персонажи
1
Николас Блейк. Требуются доказательства. Перевод Н. Анаста-
сьева.
284
чисто британское убийство
представлялись им совершенно абсурдными». Агата
Кристи ловко избежала вопроса о классовой принадлеж-
ности своего Эркюля Пуаро, объявив его бельгийцем,
иностранцем: отнести его к той или иной социальной
категории становилось невозможным. Но множество
собратьев Пуаро по профессии оказывались выходцами
из аристократических кругов. Лорд Питер Уимзи —
брат герцога. Детектив Маргарет Аллингем Альберт
Кэмпион — «прекрасно воспитанный и чуточку рассе-
янный» — младший брат очень важного аристократа,
личность которого тщательно скрывается, дабы деятель-
ность младшего Кэмпиона не навлекла позор на семью.
Сам Кэмпион в конце концов женится на раздражающе
аристократичной леди Аманде Фиттон, с которой зна-
комится, помогая восстановить права ее семьи на титул.
Герой Найо Марш Родерик Аллейн принадлежит к
семье не менее шикарной; его мать, леди Аллейн, зани-
мается разведением восточноевропейских овчарок. Сре-
ди персонажей одного из самых известных романов
Марш «Смерть пэра» (1941) такое количество титуло-
ванных аристократов, что полицейский, расследующий
убийство, совершенно запутавшись в том, кому перехо-
дит титул после смерти маркиза, вынужден признать,
что не в состоянии запомнить, как теперь следует обра-
щаться к тому или иному из его родственников.
Воззрения этих детективов, насколько мы можем о
них судить, далеко не всегда достойны восхищения. Так,
например, лорд Питер Уимзи походя перечисляет лю-
дей, по его мнению не заслуживающих того, чтобы с ни-
ми поступали по справедливости: «лжецы, дураки, про-
ститутки и даго»1. Уильям Д. Рубинстайн, впрочем,
отмечал, что образы зловещих евреев, характерные для
1
Дороти Ли Сэйерс. Найти мертвеца. Перевод Н. Карпович.
285
Снобизм с примесью насилия
1920-х годов (вспомним «смуглолицых банкиров» Агаты
Кристи), к 1930 году со страниц детективов стали посте-
пенно исчезать. Чем грубее проявлялся антисемитизм
нацистов, тем большее сочувствие вызывали евреи и с
тем большей симпатией изображались они в литерату-
ре — злодеи превращались в несчастных жертв жестоко-
го преследования.
В этом смысле либерализация общества неизбежно
вела золотой век детектива к концу. Период между вой-
нами ознаменовался укреплением веры в науку и торже-
ство разума в будущих поколениях. При этом авторитет
власти оставался незыблемым. Британское правосудие
по-прежнему считалось непогрешимым — ошибок быть
не могло, и все преступники, несомненно, заслуживали
виселицы. У. Х. Оден говорил об «ощущении собствен-
ной греховности», которым, подобно ему, мучается ти-
пичный читатель детективов. В 1945 году Агата Кристи
назвала содержание детектива «в большинстве случаев
вполне здравым. Лишь очень редко книжный преступ-
ник предстает перед нами героем. Общество устраивает
на него охоту, и читатель наслаждается этой охотой, не
вставая с кресла».
Вскрывшиеся в ходе Второй мировой войны ужасы
атомной бомбардировки и Аушвица поколебали искон-
ную веру в порядок и социальную иерархию. Старые
ценности и убеждения рушились, и на смену традици-
онному суровому идеалу карательной юстиции пришло
уголовное законодательство 1948 года с его идеями реа-
билитации и необходимости исправления преступника
и наставления его на путь истинный. Когда в 1964 году
смертную казнь наконец отменили, незыблемые каноны
детектива сменились неоднозначностью шпионского
триллера.
286
чисто британское убийство
z
Помере того как заходило солнце и сумрак охваты-
вал спокойную, милую сердцу, но совершенно не-
современную равнину Mayhem Parva, все четче вырисо-
вывались очертания увлекательного повествования
нового типа, исследовавшего прежде неведомую область
внутреннего мира убийцы. Новые авторы нашли клас-
сическому детективу замену вполне читабельную и не
менее доходную для издателей, чем Mayhem Parva.
Соперничать с классическим детективом стал триллер,
и к концу 1930-х годов перед ним открылись самые ра-
дужные перспективы. В триллере в центре повествования
оказывался преступник, и анализу подвергалось его со-
знание. Дороти Ли Сэйерс определила и вторую главную
особенность, отличающую новую разновидность жанра
от старой: «Разница между триллером и детективом в рас-
становке акцентов. И там, и там происходят захватываю-
щие события, но, читая триллер, постоянно задаешься во-
просом «Что будет дальше?», в то время как в детективе
главный вопрос — «Что же случилось раньше?».
Впрочем, вплоть до самой войны старомодные, чту-
щие традиции британцы — и авторы, и читатели —
обычно отдавали предпочтение преступлениям, совер-
шенным изящно и изысканно. Им не нравились
грубость, неряшливость и жестокость литературного на-
правления, в авангарде которого оказались американские
авторы. Дороти Ли Сэйерс считала, что по сравнению с
благородным достоинством детективного повествования
задачи триллеров банальны и произведения эти в боль-
шинстве своем «грешат против языка», «клишированы,
изобилуют всяческой ерундой и просто скучны». Мно-
гие триллеры она посчитала производными от самых
худших детективов золотого века. То, что большинство
287
Снобизм с примесью насилия
подвигов появившегося в 1952 году героического шпио-
на Джеймса Бонда заимствовано из произведений Эдга-
ра Уоллеса, вызвало у нее глубокое разочарование.
Этот консерватизм помешал Сэйерс разглядеть досто-
инства произведений Грэма Грина, но Майк Рипли, в тече-
ние десяти лет поставлявший критические обзоры крими-
нальной литературы в The Daily Telegraph, доказывает, что
она, наоборот, вполне осознавала перемену и мудро пре-
кратила писать рецензии на детективы, как, впрочем, и са-
ми детективы, понимая, что высшая точка развития жанра
пройдена. Ее коллега по золотому веку Рональд Нокс так-
же отлично понимал, что «игра близится к финалу».
Рэймонд Чандлер (1888–1959), выдающийся детек-
тивный автор и один из самых громогласных критиков
традиционного английского детектива, также выражал
уверенность в том, что Сэйерс пришла к пониманию
ограниченности своего жанра.
Думаю, что особенно мучительным стало для
нее осознание того, что детектив ее типа с его вы-
холощенной жесткой конструкцией не способен
реализовать даже собственные свои задачи. Это
второсортная литература, ибо она не имеет отно-
шения к тому, что составляет предмет анализа ис-
тинно великой литературы. Произведения самой
Сэйерс демонстрируют чувство утомления соб-
ственной банальностью, самое слабое в них — это
детективная их сторона, самое сильное — то, что
легко можно из них вычленить без ущерба для ло-
гики сюжета и хода расследования.
В 1944–1945 годах самую яростную атаку на детектив
предпринял The New Yorker, напечатав статьи Эдмунда
Уилсона «Зачем читают детективы?» и «Кому есть дело до
288
чисто британское убийство
того, кто убил Роджера Экройда?». В первой статье Уил-
сон обрушился на Агату Кристи за бледность и безжиз-
ненность ее персонажей: «Она лишает повествование
всякого человеческого интереса, а вернее, рисует картину,
представляющую, на мой взгляд, безвкусную пародию...
довольствуясь заменой людей марионетками». Сразу же
после публикации статьи Уилсона забросали письмами,
обвиняя его в «отсутствии проницательности» и советуя
прочесть других, более высококлассных авторов. В част-
ности, ему настойчиво рекомендовали Дороти Ли Сэй-
ерс. Вняв этим советам, он взялся за «Девять колоколов».
Ответом его стала едва сдерживаемая ирония.
Одна из самых скучных книг, с которыми мне
приходилось сталкиваться. Первая часть ее полно-
стью посвящена церковным звонам, тому, как бьют
в колокола в английских церквях, и содержит ин-
формацию, которая была бы более уместна в энци-
клопедической статье. Я пропускал эти места, как
пропустил и бо
льшую часть бесед обитателей ан-
глийской деревни, обсуждающих достоинства
аспидистр: «О, а вот и Хинкинс с аспидистрами.
Вот мне интересно, что люди находят в этих цве-
тах? Я сомневаюсь, что кто-то сможет назвать хотя
бы несколько их достоинств. Тем не менее из года
в год люди их выращивают и украшают ими свои
домаит.д.,ит.д.»1
Можно понять раздражение почтенного нью-
йоркского литератора от чтения подобных пассажей (он
и «Властелина колец» назвал «незрелой чепухой»), но и
церковные звоны, и аспидистры — часть того
1
Дороти Ли Сэйерс. Почерк убийцы. Перевод А. Яшина.
289
Снобизм с примесью насилия
очарования, которым так пленяют книги Сэйерс, умею-
щей самые прозаические детали сделать эксцентричными
и забавными, а главное, прочно укорененными в опреде-
ленном месте и времени. С этим согласна и Ф. Д. Джеймс.
Сага о приключениях Уимзи несет в себе самый
звук, настроение, ощущение тридцатых годов.
Ими дышит каждая страница: они в изувеченных
войной героях в «Неприятностях в клубе “Белло-
на”», в отважных или трогательных старых девах
агентства мисс Климпсон, в упорядоченной ие-
рархичности жизни в деревеньках, такой патриар-
хальной и старомодной, как приходские дома, во-
круг которых эта жизнь и вертится, они и в
безоблачном веселье молодежи, и в страхе поте-
рять работу — подкладке задорного офисного дру-
жества в романе «Убийству нужна реклама».
Как и положено литературному критику, Уилсон де-
лится прогнозами относительно литературы, которая
должна прийти на смену детективу: «По мнению по-
клонников Грэма Грина, шпионская литература только
сейчас начинает осознавать свои широчайшие возмож-
ности, а повествование об убийстве, раскрывающее пси-
хологию ужасного преступления, представляет собой
уже совсем иную разновидность жанра».
Последний гвоздь в гроб литературы Mayhem Parva
вбил Рэймонд Чандлер в статье «Простое искусство уби-
вать» (1950). Более 16 миллионов его соотечественни-
ков-американцев сражались на фронтах Второй мировой
войны, общество претерпело коренные изменения, а тра-
диционный детектив оставался неизменным. «Романы об
убийствах, — утверждал Чандлер, — имеют досадное
свойство оставаться в стороне от событий, занимаясь
чисто британское убийство
только собственными проблемами и отвечая на вопросы,
ими же и поставленные. Обсуждать тут нечего, кроме то-
го, насколько хорошо эти романы написаны. Но читате-
лям, раскупающим полумиллионные тиражи, до этого и
дела нет». Англичане, заключает Чандлер, «может, и не
лучшие в мире писатели, но то, что они авторы самых
скучных в мире книг, сомнению не подлежит».
И все же в конечном счете столь бурное неприятие
литературы типа Mayhem Parva выглядит неуместным и
попахивает снобизмом по отношению к массовой раз-
влекательной литературе, чья задача не только развлечь,
но и ободрить и успокоить. Такое отношение сродни
модному в свое время в буржуазных кругах высмеива-
нию мелодрамы или решительному порицанию произ-
ведений Мэри Элизабет Брэддон как безнравственных.
Даже сама Сэйерс при всей своей антипатии к трилле-
рам хорошо понимала ограниченность классических де-
тективов золотого века, узость их формы: «Они не до-
стигают и, по-видимому, не в состоянии достичь
высочайшего мастерства, ведомого авторам литератур-
ных шедевров. Описывая крайние проявления ярости,
ревности и мести, они редко умеют раскрыть всю глуби-
ну и высоту страстей человеческих».
Другими словами, но она повторяет суть сказанного
за сотню лет до нее Джейн Остин: «Пусть другие авторы
подробно останавливаются на прегрешениях и несча-
стье. Я как можно скорей распрощусь с этими ненавист-
ными материями, мне не терпится вернуть толику покоя
каждому, кто сам не слишком повинен в произошедшем,
и покончить со всем прочим»1.
Така я жизненная философия кажется нам достойной
восхищения.
1
Джейн Остин. Мэнсфилд-парк. Перевод Р. Облонской.
291
24
У опасного края
Все, что зовется искусством, несет в себе искупление.
Рэймонд Чандлер
В1941 году, когда популярность детектива продолжала
падать, американец Филип Ван Дорен Стерн, автор
рассказа, положенного в основу популярного фильма
«Эта замечательная жизнь», заговорил о необходимости
коренных перемен. «Весь жанр нуждается в реставра-
ции, в возвращении к первоначальным основам, — ут-
вержда л он. — Писателям следует глубже погружаться в
жизнь, а не в смерть». И действительно, к тому времени
в США уже успело утвердиться иное представление о
том, какой должна быть детективная литература.
В противоположность учтивому и обходительному
британскому сыщику его американского коллегу отли-
чала жесткость. Так называемые крутые детективы
292
чисто британское убийство
поначалу печатались в «макулатурных» бульварных жур-
налах, на дешевой бумаге из вторсырья. Они выражали
взгляды и предпочтения свободных, раскованных и
предприимчивых жителей Дикого Запада. «У многих
есть свои маленькие слабости, — говорит Рейс Уиль-
ямс — персонаж, вполне отвечающий расхожему пред-
ставлению о «крутости». — Моя слабость — пока я сплю,
держать в руке заряженный пистолет». Рейс достаточно
часто хватается за пистолет, потому что, поясняет он,
«чтобы получить гамбургер, надо провернуть кусок мя-
са». Герой крутого детектива, обычно не полицейский, а
частный сыщик, говорит на своем особом языке. «Ска-
жи своей телке, пусть гонит бабло», — м ожет бросить
он, или: «Закрой пасть, приятель, а то как бы туда желез-
ная птичка не залетела». Он может назвать чернокожего
черносливом, автомобиль корытом или поинтересовать-
ся, не спешите ли вы примерить чикагское пальто[гроб].
Журнал «Черная маска», основанный в 1920 году,
стал приютом для подобных персонажей. Главный ре-
дактор Джозеф Т. Шоу требовал от своих авторов про-
изведений, написанных просто, языком суровым и энер-
гичным, без излишних описаний и чрезмерной
аффектации. Но при этом действие должно было быть
мотивировано характерами персонажей, а крутой сы-
щик мог иметь слабости и недостатки, совершенно не-
мыслимые для британских детективов.
Дэшил Хэммет (1894–1961), марксист и один из авто-
ров «Черной маски», сам несколько лет проработал в
знаменитом американском сыскном агентстве Пинкер-
тона. Рэймонд Чандлер, другой автор «Черной маски», в
отрочестве жил в Лондоне. Он создал образ Филипа
Марло, самого известного из крутых сыщиков. Чандлер
говорил, что в его произведениях читатель не найдет ни
самодельных дуэльных пистолетов, ни кураре, ни
293
У опасного края
тропических рыб — никаких загадочных и тайных ору-
дий убийств. Он ставил себе целью показать, что «убий-
ства совершаются людьми по тем или иным причинам, а
не просто ради удовольствия увидеть труп».
Чандлер работал бухгалтером в нефтяной компании,
но в 1932 году был уволен. Он рассказывал, каким обра-
зом стал писателем.
Разъезжа я взад-вперед по Тихоокеанскому по-
бережью, я пристрастился к чтению «макулатур-
ных журналов», потому что они дешевые и их не
жалко выбрасывать... это была блистательная эпо-
ха «Черной маски» (если уместно в данном случае
говорить о блеске), и на меня произвели впечатле-
ние печатавшиеся там рассказы — честные и силь-
ные вопреки присущей им грубости.
Решив попробовать себя в этом жанре, Чандлер за
пять месяцев написал свой знаменитый «Вечный сон»,
детектив в 18 тысяч слов, и продал его журналу всего за
180 долларов. Но «после этого я уже ни разу не оглянул-
ся назад, — уверял он, — хотя впереди меня ожидало не-
мало передряг».
Герой «Вечного сна», детектив Филип Марло, расска-
зывает свою историю от первого лица, лаконичным, рез-
ким, циничным языком, привычным для любителей
фильмов-нуар.
Я чисто вымыт, гладко выбрит и трезв как сте-
клышко — не каждый же день частного детектива
приглашает к себе миллионер1.
1
Рэймонд Чандлер. Вечный сон. – Здесь и далее цитируется в
переводе А. Ливерганта.
294
чисто британское убийство
Или:
Ее глаза округлились: озадачена, задумалась.
Мыслительный процесс, сразу видно, удоволь-
ствия ей не доставлял.
И еще:
—
Как вы себя чувствуете?
«Голос звенит, точно маленькие серебряные —
в тон волосам — колокольчики в кукольном до-
ме», — подумал я и, устыдившись собственной
глупости, ответил:
—
Превосходно. Кто-то поставил мне под гла-
зом не фонарь, а целую люстру.
«Вечный сон» — короткий роман, краткими описа-
ниями, быстрым мельканием напряженных сцен он на-
поминает фильм, да и сам Чандлер признавался, что со-
здание такого рода детектив а требует от автора взгляда
кинематографиста. В первый его приезд в Голливуд,
вспоминал Чандлер, «очень толковый продюсер объяс-
нил мне, что сделать из детективного романа успешный
фильм невозможно, потому что весь смысл детектива
сводится к разгадке, занимающей всего несколько секунд
экранного времени, когда публика уже надевает шляпы».
Чандлер поставил себе целью доказать тому, что он
ошибается. В результате почти все его романы были
экранизированы, некоторые даже несколько раз в раз-
личных вариантах.
Простая проза Чандлера скрывает в себе глубокий
смысл, размышления над сложными вопросами жизни и
смерти. В Британии самым ярким и значительным при-
мером успешности подобного подхода послужил «Брай-
тонский леденец» Грэма Грина (1938). И здесь тоже
историю из жизни темного преступного мира Брайтона
мотивирует душа человеческая.
295
У опасного края
Страдавший от биполярного расстройства Грин
(1904–1991) жил неприкаянным, странствуя по всему
миру и называя обычную и упорядоченную домашнюю
жизнь совершенно себе чуждой. То же можно сказать и о
героях его произведений. В «Брайтонском леденце» дей-
ствует антигерой, жестокий гангстер, не утративший
вместе с тем веры в Господа. Роль сыщика в романе игра-
ет Айда, женщина толстая, неряшливая, не очень строгих
нравственных правил, но добрая и отзывчивая. Остается
не совсем ясным, кому отдает предпочтение сам Грин:
что ему ближе — доброта безбожницы Айды или жесто-
кость истово верующего Пинки. Дж. М . Кутзее отмечает
влияние на Грина кинематографа, ссылаясь, в частности,
на то, что Грин выступал в качестве кинокритика, делая
обзоры новых фильмов для журнала Spectator, а также и
на то, что собственные его романы строятся по принци-
пу постановочного сценария — сюжет развивается как
череда кадров без всяких комментариев и значимое ни-
как не выделяется и не противопоставляется незначи-
тельному. Грин, описывая свою работу над романами, го-
ворил, что мысленно рисует сцены и эпизоды, словно
следуя за своими персонажами «с кинокамерой в руках и
запечатлевая на пленке их движения и перемещения».
Такой новаторский способ видения совершенно от-
личен от четкого деления всего вокруг на черное и бе-
лое, свойственного романам Mayhem Parva, что под-
тверждал и сам Грин, любивший цитировать строки
Роберта Браунинга.
Влечет нас всех опасный край вещей,
Узнать, в чем честен вор и мягок где убийца,
Когда приходит к вере атеист...
Сила произведений Грина не в простоте, а в сложности.
296
чисто британское убийство
z
Хотя Альфред Хичкок (1899–1980) чтением Грэма
Грина вовсе не увлекался, его созданные еще до войны
британские фильмы также противостоят принципам ли-
тературы золотого века. Еще в детские годы в Лейтон-
стоуне ему, росшему в благочестивой католической се-
мье, довелось столкнуться с реальными убийствами и
расплатой за них. Однажды по соседству с его домом
нашли труп молодой блондинки, ставшей жертвой от-
равления. Эдит Томпсон, которой впоследствии был вы-
несен обвинительный приговор по делу Томпсон —
Байуотерса, покупала фрукты и овощи в зеленной лавке
Хичкоков. А однажды самого Хичкока, толстого застен-
чивого мальчика, отец отправил в полицейский участок
с запиской, в которой просил на несколько минут запе-
реть сына в камере. «Вот как мы наказываем непослуш-
ных мальчиков», — сказал ему тогда полицейский.
Позже Хичкок признавался, что этот случай сильно по-
влиял на него.
Хичкок любил читать уголовную хронику в газетах и,
перебравшись в 1939 году в Голливуд, держал в гостиной
своего дома в Бель-Эйр переплетенные тома серии «Зна-
менитые судебные процессы в Британии». Дело Томп-
сон — Байуотерса особенно нравилось Хичкоку, потому
что в детстве ему довелось видеть Эдит Томпсон. Эта мо-
лодая женщина работала закупщицей в оптовой шляп-
ной фирме и жила с мужем в Илфорде. Успешная карьера
и приличный доход сделали ее достаточно независимой,
и она рискнула завести любовника. В двадцать шесть лет
Эдит вступила в любовную связь с восемнадцатилетним
Фредди Байуотерсом, служившим в торговом флоте.
В октябре 1922 года, когда они с мужем возвращались до-
мой из театра, на них напал злоумышленник. Муж Эдит
297
У опасного края
погиб, и растерянная Эдит обвинила в убийстве Байуо-
терса. Но когда стало известно об их романе, ей также
было предъявлено обвинение. Следствие посчитало, что
она находилась в сговоре с любовником и вместе с ним
готовила убийство мужа.
Процесс оказался в центре внимания прессы, и пока-
зания Эдит, противоречивые и неубедительные, никак
ей не помогли. Но после суда в стране развернулась ши-
рокая кампания по спасению Эдит Томпсон от петли.
Доказательств того, что она действительно планировала
убийство, не существовало, к тому же нашлись свидете-
ли, слышавшие в момент убийства ее крик: «Не надо, не
надо!» В довершение всего Эдит в суде именовали не
иначе как прелюбодейкой и судили в совместном про-
цессе с Байуотерсом, не выделив ее дело в отдельное
производство.
Общественное мнение склонялось к тому, что на ис-
ход процесса повлияли косные викторианские представ-
ления о морали. Но если прелюбодеяние Эдит или ее
безнравственность еще не делали ее убийцей, то как в
отсутствие доказательств, что она заранее знала о напа-
дении, она могла оказаться на скамье подсудимых вместе
с Байуотерсом? Тем не менее ее призна ли виновной и в
январе 1923 года повесили в тюрьме Хэллоуэй.
Нравственная неоднозначность Эдит Томпсон, ее
хладнокровие и тайна ее внутренней жизни увлекали
воображение Хичкока. Когда он стал режиссером, его
особенно привлекало поведение хладнокровных жен-
щин в условиях стресса. Впрочем, как и убийство. Но
только один его фильм «Убийство!» (1930) можно при-
числить к классике жанра «кто убийца?», столь попу-
лярного во времена золотого века. В этом фильме ис-
пачканную в крови, застывшую от потрясения актрису
находят рядом с трупом жертвы, и лишь постепенно
298
чисто британское убийство
один из присяжных приходит к выводу о ее невинов-
ности.
Но столь неспешная разгадка тайны навязывала фор-
мат, всю ограниченность которого Хичкок вскоре по-
нял. Он бы предпочел, чтобы убийство выступало
лишь тем, что на жаргоне кинематографистов называ-
ется макгаффином — отправной точкой для целой це-
пи событий, вынуждающих сторонних наблюдателей и
свидетелей раскрывать правду о себе. Сам Хичкок на-
зывал макгаффин неким механическим элементом, по-
являющимся в каждой истории. В сюжетах о мошенни-
честве им зачастую оказывается ожерелье, в
шпионских — документ. Что он такое на самом деле,
значения не имеет. Именно об этом говорит Хичкок в
одном из интервью.
Это вроде как шотландская фамилия из байки
про двух людей в поезде. Один спрашивает: «Что
там завернутое на верхней полке?» Второй отвеча-
ет: «А, это макгаффин». — «А что такое макгаф-
фин?» — «Ну, такое приспособление для ловли
львов в Северо-Шотландском нагорье». — «Но в
Северо-Шотландском нагорье нет львов!»
Тем не менее история уже завязалась. «Как видите, —
заключает Хичкок, — сам по себе макгаффин значения
не имеет и может быть чем угодно. Точно так же убий-
ство у Хичкока играет второстепенную и чисто служеб-
ную роль.
Как и Агата Кристи, собственно убийство и кровь
Хичкок не изображал, да и не мог: Кодекс американской
ассоциации кинокомпаний (или Кодекс Хейса), приня-
тый в 1930 году, фактически не допускал в кино сцен на-
силия и секса. Но Хичкоку удавалось подстегнуть
299
У опасного края
воображение зрителей, и они представляли себе то, что
нельзя было показывать на экране.
Его первым крупным успехом стал «Жилец. История
лондонского тумана» — немой фильм, предвосхитив-
ший будущие хичкоковские шедевры. Сценарий был ос-
нован на популярном романе, автор которого, в свою
очередь, использовал историю Джека-потрошителя.
В романе серийный убийца точно так же крадется в лон-
донском тумане, который едва рассеивают газовые фо-
нари на набережной Темзы, мгновенно воскрешая в па-
мяти панику 1888 года, когда Лондон потрясла череда
злодеяний Потрошителя. Первая же сцена «Жильца» —
искаженное ужасом лицо блондинки и ее крик, за кото-
рым вспыхивают настойчиво повторяющиеся титры:
«Сегодня вечером — «Золотые локоны». Убиты несколь-
ко блондинок. Но ни жертву, ни ее убийцу мы больше
не видим. Упор сделан на отзвуках, последствиях убий-
ства, на том, что будет происходить потом — со свидете-
лями, случайными прохожими и Лондоном в целом.
В следующих кадрах появляется женщина, нашедшая
труп. Она в панике, ее успокаивают и расспрашивают.
Другой классический прием Хичкока — юмор, сни-
жающий напряжение зрителей. В начале фильма мужчи-
на в толпе, укрыв лицо, крадучись подбирается к свиде-
тельнице и пугает ее. Комический эффект позволяет
Хичкоку ослабить напряжение, чтобы усилить эффект
следующей страшной сцены.
Главный герой «Жильца» — его играл любимец жен-
щин Айвор Новелло — оказывается в ловушке, его по-
дозревают в серии убийств, но поиски настоящего убий-
цы и восстановление справедливости мало интересуют
Хичкока. Как рассказывал мне Джон Рассел Тейлор, ав-
тор его авторизованной биографии, сам Хичкок пола-
гал, что как в телеграммах Western Union, так и в его
чисто британское убийство
фильмах нет места проблемам добра и зла, истины и
лжи. Его цель — выжать из зрителя максимум страха,
ужаса или смеха.
И в этом Хичкок, живший и работавший в одно вре-
мя с Агатой Кристи, радикально отходил от принципов
золотого века детектива. Сознательно или бессознатель-
но он ориентировался на сенсационный роман 1860-х
годов: его фильмы во многом напоминают этот жанр.
По словам Тейлора, Хичкок полагал, что кинозал — ме-
сто, где зритель переживает все мыслимые эмоции: дро-
жит от страха, смеется, кричит от ужаса. Здесь он шел по
стопам Чарльза Диккенса, Уилки Коллинза и Мэри Эли-
забет Брэддон.
И даже если по тиражам Агата Кристи уступает лишь
Шекспиру и Библии, все же по силе воздействия на пуб-
лику детектив золотого века оказался не самым мощным
из всех жанров британской криминальной литературы.
Сенсационный роман 1860-х годов, от которого волосы
вставали дыбом и кровь стыла в жилах, будоражил чита-
теля гораздо сильнее и дольше, чем любой другой жанр
литературы ужасов. Хитроумные пазлы и ребусы детек-
тива золотого века, несмотря на их коммерческий успех,
обречены на скорое исчезновение.
301
P.S.
«Упадок английского
убийства»
В1946 году Джордж Оруэлл опубликовал знаменитую
статью, в которой оплакивал «Упадок английского
убийства». В то время он был более известен как журна-
лист и публицист. Роман «Скотный двор», вышедший
годом раньше, еще не поставил его в один ряд с титана-
ми литературы ХХ века, а роман «1984» Оруэллу еще
только предстояло написать. Свою жизнь, как и творче-
ство, он посвятил борьбе с любой формой тоталитариз-
ма, левой или правой, а криминальная литература инте-
ресовала его лишь как отражение современной
политики. «Средний человек прямо политикой не инте-
ресуется, — утверждал он, — и ему хочется, чтобы теку-
щие мировые события были переведены в книге в форму
простого рассказа о конкретных людях».
302
чисто британское убийство
В новой нигилистической американской литературе с
ее «крутыми» триллерами он усматривал доказательство
дурного вкуса его современников. Особенно яростно он
ополчился на триллер Джеймса Хедли Чейза «Нет орхи-
дей для мисс Блэндиш», который вышел в 1939 году и ра-
зошелся тиражом в полмиллиона экземпляров. Англича-
нин по рождению, Чейз тем не менее подражал стилю
американских писателей «Черной маски». Оруэлла удру-
чало содержание романа, имевшего в начале Второй ми-
ровой войны столь оглушительный успех: «В книге выве-
дено восемь закоренелых убийц, изображено не
поддающееся подсчету количество случайно убитых и ра-
неных, показаны эксгумация (с тщательным описанием
смрада), избиение мисс Блэндиш, пытки другой женщи-
ны, о кожу которой гасят сигареты, стриптиз, сцены не-
слыханной жестокости и многое другое в том же роде»1.
В своем неприятии книги он был не одинок: роман
отвратил многих изображением «гангстера с предполо-
жительно мазохистскими наклонностями, испытываю-
щего оргазм в момент, когда его закалывают ножом», а
также несчастной похищенной мисс Блэндиш, которую
сначала избивают шлангом, потом насилуют и которая в
конце концов уже не может жить без своего похитителя.
Оруэлл считал произведения такого рода проявлени-
ем нездоровой склонности к страданию и боли, доказа-
тельством непонятной и необъяснимой грубости, так
невыгодно отличающейся от «снобизма с примесью на-
силия», характерного для межвоенной эпохи: «Сно-
бизм, как и лицемерие, все же худо-бедно препятствует
поведению, значение которого с общественной точки
зрения неоднозначно».
1
Джордж Оруэлл. Раффлз и мисс Блэндиш. – Здесь и далее цитиру-
ется в переводе И. Дорониной.
303
«Упадок английского убийства»
Это сквозная тема выдающейся элегической статьи
Оруэлла. В ней он оплакивает великих убийц прошлого
в той же сардонически-снисходительной манере, что и
Томас Де Квинси ста двадцатью годами ранее. Анализи-
руя громкие преступления 1850–1925 годов, Оруэлл де-
лает вывод, что в «образцовом» убийстве непременно
были замешаны представители среднего класса, а основ-
ным мотивом служил секс.
Для него очевидно, что элегантность преступлений
прошлого сменили грубость и зверство нашей эпохи:
«безличность танцевальных залов и фальшивые ценно-
сти американского кино».
Он выбрал реальное преступление 1944 года, «убий-
ство с раздвоенным подбородком», как типичный пример
упадка нравов. Дезертир из армии США познакомился с
начинающей восемнадцатилетней стриптизершей и всту-
пил с ней в случайную связь. Вместе они угнали армей-
ский грузовик, сбили на нем велосипедистку, затем убили
таксиста (раздвоенный подбородок — его примета) ради
восьми фунтов, которые на следующий день просадили
на собачьих бегах. Полные бессмысленной жестокости
убийства, совершенные как бы походя, Оруэлл считает
порождением военного 1944 года и всей его атмосферы —
роскошных кинозалов, дешевых духов, фальшивых имен,
угнанных автомобилей и военного озверения. Из газет-
ного репортажа о процессе в Олд-Бейли мгновенно вы-
росла статья «Бойтесь британского гангстеризма» — с во -
его рода «Брайтонский леденец» на реальной почве.
Томас Де Квинси, восхваляя артистизм и усердие
Джона Уильямса, предполагаемого виновника рэт-
клиффских убийств, делал это с долей иронии. Джордж
Оруэлл, в отличие от него, превозносил доктора Палме-
ра из Рагли или Эдит Томпсон и Фредерика Байуотерса,
всерьез восхищаясь ими. Они хотя бы совершали
304
чисто британское убийство
преступления с убежденностью. Он считал, что убий-
ства на почве страсти «приобретают оттенок драматиче-
ский и даже трагический, заставляя нас помнить их и
пробуждая жалость не только к жертвам, но и к убий-
цам». Оруэлл сожалел, что кануло в прошлое устойчи-
вое, хоть и основанное на неравенстве общество, когда
«полагали, что к такому страшному преступлению, как
убийство, могут привести лишь серьезные причины и
сильные чувства». По мнению Оруэлла, масштабный
слом всего существования людского, который мы на-
блюдаем в ХХ веке, затмевает все, что можно найти в
книгах, и сводит на нет удовольствие, которое читатель
находил в описании одного-единственного преступле-
ния, совершенного где-нибудь в пригороде.
Опасения Оруэлла оправдались. Безжалостные и бес-
человечные случайные убийства станут излюбленной
темой литературы.
z
Весной 2013 года в один из вечеров в пятницу в зале
Британской библиотеки собралась толпа народа. Все
пришли на встречу и дискуссию участниц круглого сто-
ла с создателями сериалов. Самой интересной обещала
стать беседа с Пив Бернт, продюсером «Убийства», не-
скончаемого культового сериала, показанного датским
телевидением. Речь в нем шла о похищении и зверском
убийстве юной девушки. В ту же неделю канал ITV по-
казал криминальную драму «Бродчерч», представляв-
шую собой переделку «Убийства», своего рода версию
датского сериала на английском материале с переносом
действия в Дорсет. Оба сериала собирали большую зри-
тельскую аудиторию и вызывали оживленные споры в
стиле «кто убийца?», которые велись и в офисах, и дома
305
«Упадок английского убийства»
за чаем, и в классных комнатах и аудиториях по всей
Британии, точно так же, как и более ста лет назад, когда
обсуждалась смерть Марии Мартен или детали преступ-
ления Марии Мэннинг.
В равной степени жив и не слабеет наш интерес к со-
зданиям писателей-викторианцев и к ним самим. Шер-
лок Холмс удостоился новой инкарнации на телеэкране,
как удостоились ее события и действующие лица исто-
рии Джека-потрошителя. Даже Джек Уичер стал героем
телесериала. Но в наши дни насилие на экране приобре-
ло еще более отталкивающие формы, чем на более ран-
ней стадии развития кинематографа и даже в «Нет орхи-
дей для мисс Блэндиш». В первом же эпизоде «Улицы
Потрошителя» (2012) мы видим голые расчлененные
женские трупы и, кажется, даже чувствуем их запах. Это
кино в жанре триллера, более молодом и грубом по
сравнению с детективом, но в послевоенное время су-
мевшем занять главенствующее положение. Хотя и клас-
сический детектив даже в своем уютном одомашненном
виде еще не выдохся окончательно. Эркюль Пуаро по-
прежнему востребован на экране почти так же, как и
сверхпопулярный сериал «Война Фойла».
Многие станут доказывать, что насилие в современ-
ном искусстве отражает стремительную деградацию об-
щества, но мы продемонстрировали, что кровожадности
нашей по меньшей мере две сотни лет. В то же время на-
звать это свойством вневременным было бы ошибкой.
«Поскребите Джона Булла, архетипичного краснолице-
го англичанина, любителя пива и патриота, — уверяла в
1887 году The Pall Mall Gazette, — и перед вами предста-
нет древний бритт, наслаждающийся видом крови, сма-
кующий убийство и с жадностью наблюдающий за пове-
шением». Но в то же время древнего бритта к насилию
нередко подталкивали обстоятельства, жестокость он
306
чисто британское убийство
проявлял по необходимости и убийства не слишком за-
нимали его. Он и его потомки в течение многих веков
были лишены удовольствия копаться в причинах и след-
ствиях событий сравнительно редких. Голод, эпидемии,
войны — вот что являлось предметом первоочередных
их забот.
Лишь на рубеже XIX века убийству начали придав ать
исключительное значение, и именно тогда оно заняло
особое в искусстве и культуре место. Как мы уже могли
убедиться, зачарованность убийством подстегивалась
тем, что смертная казнь стала редкостью, но тем больше
она вдохновляла таких писателей, как Томас Де Квинси.
Свою лепту внесла и урбанизация, и распад деревенско-
го сообщества, где все всё знали друг о друге. Расплатой
за блага нового века стала доступность крысиного яда и
страхование жизни. Другими словами, рост доли
убийств в соотношении с другими преступлениями и
проявлениями насилия стал следствием того, что мы
обычно называем цивилизацией.
С 1800-х годов, с рождением и развитием современ-
ного общества, удовольствие от убийства становится
источником весьма прибыльного бизнеса. Образ сыщи-
ка в литературе и искусстве связывает нас с Викториан-
ской эпохой гораздо прочнее и непосредственнее, чем с
эпохой Георгианской, с ее веселыми мошенниками, раз-
бойниками с большой дороги, неправдоподобными го-
тическими романами и проницательностью пожилых
расследователей-любителей. Викторианцы — наши ис-
тинно кровные родственники.
На всем протяжении работы над этой книгой меня
волновало, не слишком ли легкомысленным может пока-
заться мое отношение к убийству. Ведь убийство — дело
вовсе не шуточное, а за его внушительным, рассчитан-
ным на внешний эффект фасадом всегда скрыты ужас и
«Упадок английского убийства»
трагедия. Но, вглядываясь в кровавые следы, мы можем
многое узнать и об истории литературы, образовании,
месте женщин в обществе и юриспруденции.
Стыдливое удовольствие, которое мы извлекаем из
детектива, позволяет нам лучше познать себя. Как про-
зорливо написал еще в 1939 году автор детективов
К. Г. Б. Китчин, «желая изучать нравы нашей эпохи,
историк будущих времен, возможно, обратится не к
сборникам официальных документов и статистики, а к
детективам».
308
Благодарности
Я хочу выразить огромную благодарность всем чле-
нам «убийственной» бристольской команды BBC: Май-
клу Пулу, Аластеру Лоуренсу, Джерри Доусону, Рейчел
Жардин, Мэтью Томасу, Хлое Пенман, Джо Верити,
Мишель Солдани, Фреду Фабру, Кините Эчеверрии,
Майклу Робинсону, Полу Нэтану, Саймону Пинкерто-
ну, Джеймсу Харрисону, Гленну Райнтону, Наташе Мар-
тин и Деборе Уильямс, а также нашему руководителю
Марку Беллу. Кроме того, я ужасно благодарна сотруд-
никам BBC Books – Альберту де Петрилло, Кейт Фокс,
Клэр Скотт, Ричарду Коллинзу, Саре Четвин и всем их
коллегам. Вот уже почти десять лет я с радостью пользу-
юсь услугами литературного агентства Felicity Bryan
Associates и чрезвычайно признательна самой Фелисити
и Мишель Топхэм. Эту книгу я с любовью посвящаю
Марку Хайнсу, который ждет не дождется, когда нам не
надо будет больше делить дом с ордой убийц.
И наконец, спасибо всем читателям и любителям
истории, которые постоянно общаются со мной через
мой сайт. Вы – практически неиссякаемый источник
вдохновения и энергии. Как сказали бы члены Детектив-
ного клуба: «Пусть не будет у вас никаких проблем, кро-
ме надуманных и тех, что вы создадите себе сами, и пусть
пройдет много лет, прежде чем вы в последний раз на-
пишете: «Конец».
309
Список иллюстраций
С. 20 фотография Люси Уорсли; с. 36 Tower Hamlets
Local Histor y Librar y and Archives; с. 68 Getty Images/
Hulton Archive; с. 91 Topfoto: Museum of London/HIP;
с. 104 St Edmundsbury Borough Council; с. 109 St
Edmundsbury Borough Council; с. 129 Madame Tussauds
London; с. 133 публикуется с разрешения Trustees of the
William Salt Library, Stafford; с. 139 Wellcome Library;
с. 141 Wikicommons; с. 151 Getty Images/Hulton Archive;
с. 156 Getty Images/Hulton Archive; с. 163 Getty Images
Time Life Pictures/Mansell; с. 173 Mary Evans Picture
Library; с. 190 Jennifer Carnell; с. 231 Bettmann/Corbis;
с. 247 Topfoto; с. 249 Bodleian Library, University of
Oxford; с. 261 ©IPC+ Syndication.
Фото автора BBC Bristol/Chloe Penman
310
Источники
Введение
Джудит Фландерс, автор великолепного труда The
Invention of Murder, How the Victorians Revelled in Death and
Detection and Created Modern Crime (2010), консультиров ала
нас во время съемок телепередачи и дала очень информатив-
ное интервью. Я настоятельно рекомендую вам ее книгу (ку-
да более подробную, чем эта), особенно если вас интересуют
первые две трети описываемого мной временного периода.
Хочется отметить и Violent Victorians (2012) Розалинды Кро-
ун. Читая ее исследование, посвященное убийственным заба-
вам, словно открываешь защелку на двери, ведущей в Викто-
рианскую эпоху. Мэтью Смит в своей провокационной книге
Inventing the Victorians (London, 2001) ставит множество лю-
бопытных вопросов о том, как мы воспринимаем Викториан-
скую культуру и ее символы. Ф . Д. Джеймс в своей Talking
About Detective Fiction (2010) опирается на важную работу
Джулиан Саймонс Bloody Murder: From the Detective Story to
the Crime Novel (1972) – прочесть эту книгу необходимо,
пусть я далеко не во всем согласна с ее автором. Кроме того,
для общего развития могу посоветовать два сайта – crimetime.
co.uk, принадлежащий издательской группе Oldcastle Books и
публикующий обзоры детективной литературы, и writersfor-
ensicsblog.wordpress.com Д. П . Лайла.
Часть первая. Как наслаждаться убийством
1. Ценитель убийства
Спасибо сотрудникам Дав-коттеджа и фонда Уордсворта,
предоставившим мне доступ к своей коллекции, а также эк-
земпляр каталога Роберта Вулфа к прошедшей в Дав-коттедже
в 1985 году выставке, посвященной Томасу Де Квинси.
311
источники
Подробности — в The Opium-Eater, A Life of Thomas De
Quincey (1981) Гревела Линдопа.
2. Большая дорога
Если о зарождении охраны правопорядка в Лондоне лучше
всего читать Джудит Фландерс и Розалинду Кроун, то о по-
дробностях преступлений расскажет The Maul and the Pear
Tree, The Ratcliffe Highway Murders, 1811 (1971) Ф. Д . Джеймс
и Т. А . Критчли.
3. Стражи правопорядка
Помимо источников из предыдущей главы, здесь мне очень
помогли Боб Джеффриз, куратор музея полиции долины Тем-
зы в Уоппинге, книга Саймона Делла The Victorian Policeman
(2004) и проведенное Открытым университетом онлайн-ис-
следование под названием History From Police Archives.
4. По следам преступления
Здесь я опиралась на Джудит Фландерс, а также на подроб-
ный труд Альберта Боровица The Thurtell-Hunt Murder Case,
Dark Mirror to Regency England (1987) и на статью Ангуса
Фрэйзера о Джоне Фертеле в Национальном биографическом
словаре (2004).
5. Дом восковых фигур
В работе над этой главой мне помогла Шарлотта Берфорд,
архивист Музея мадам Тюссо, а также две книги — Madame
Tussaud in England, Career Woman Extraordinar y (1992) Полин
Чэпман и Madame Tussaud and the Histor y of Waxworks (2003)
Памелы Пилбим. С ранними этапами истории восковых фи-
гур лучше всего знакомиться по изданной в 1994-м году под
редакцией Энтони Харви и Ричарда Мортимера The Funeral
Effigies of Westminster Abbey.
6. Убийство как оно есть
Кроме уже процитированных источников (в особенности
Violent Victorians (2012) Розалинды Кроун) я обращалась к The
English Common Reader: A Social History of the Mass Reading
312
Чисто британское убийство
Public, 1800–1900 (1957) Ричарда Алтика и The Hanging Tree:
Execution and the English People, 1770–1868 (1994) В. А . С. Га-
трелла. Цитату Алтика я взяла из другой его работы —
Victorian Studies in Scarlet (1972). Также по этой теме — статья
Эндрю Брауна об Эдварде Бульвер-Литтоне в Национальном
биографическом словаре (2004), The Victorian Criminal (2011)
Нейла Р. Стори, статья Роберта Майлса об Энн Рэдклифф в
Национа льном биографическом словаре (2004) и созданный
Мари Лежер-Сент-Жан замечательный онлайн-ресурс на
english.cam.ac.uk/pop — Price One Penny, A Database of Cheap
Literature, 1837–1860. Информацию о Суини Тодде я, по на-
водке Кроун, искала в статье Салли Пауэлл Black markets and
cadaverous pies: the corpse, urban trade and industrial consumption
in the penny blood в сборнике А. Мондера и Г. Мура Victorian
Crime, Madness and Sensation (2004).
7. Чарльз Диккенс, автор криминальных романов
Я пользовалась книгой Саймона Кэллоу Charles Dickens
and the Great Theatre of the World (2012) и, кроме того, взяла
интервью у автора (в ходе беседы последний неподражаемо
разыграл в лицах убийство Нэнси Биллом Сайксом). Также
полезными источниками стали Charles Dickens, A Life (2011)
Клэр Томалин, Dickens and Crime (1962, 1994) Филипа Кол-
линза и The Ascent of the Detective: Police Sleuths in Victorian and
Edwardian England (2011) Хайи Шпайер-Маков. Об Элайзе
Гримвуд рассказыв ает Ребекка Говерс в своем романе The
Twisted Heart (2009).
8. Баллада о Марии Мартен
Неоценимую помощь мне оказали Алекс Макуэртер, кура-
тор музея Мойзес-Холл в Бери-Сент-Эдмундсе, и Вик Гэммон,
внештатный сотрудник университета Ньюкасла, ранее зани-
мавшая там пост заведующей кафедрой народной музыки.
9. Ужасы на сцене
Работая над этой главой, я снова обращалась к Violent
Victorians (2012) Розалинды Кроун. Актер Майкл Кирк преподал
мне на сцене театра Олд Вик несколько уроков мелодрамы. Кэти
313
источники
Хайль, куратор Музея Виктории и Альберта, рассказала о музей-
ной коллекции кукол. Подробнее о ней (и в том числе о марио-
нетках, разыгрывавших «Марию Мартен, или Убийство в Крас-
ном амбаре») можно узнать на vam.ac .uk/page/p/puppets.
10. Бермондс ийский кошмар
Я использовала много источников, рассказыв авших об
убийствах, совершенных в тот временной период, и упоми-
навших Мэннингов, однако самым информативным оказался
London 1849, A Victorian Murder Story (2004) Майкла Элперта.
Часть вторая. На сцену выходит детектив
11. Преступники-буржуа и джентльмены-медики
В библиотеке Уильяма Солта в Стаффорде можно найти
много современных документов, посвященных делу Палмера,
однако благодаря Саре Уильямс и музею замка Тамворт мне
удалось осмотреть предположительно принадлежавшую Уиль-
яму Палмеру аптечку. Подробнее о Палмере — в Dr William
Palmer, Trial by Media, составленном Фионой Шеридан и Ни-
ком Томасом каталоге выставки, организованной Стаффорд-
ширским советом в 2004 году в Эйншент-Хай-Хаусе. Йен
Бёрни из университета Манчестера, автор нескольких книг о
преступном мире XVIII–XIX веков, разрешил воспользовать-
ся его исследованием, опубликованным в Poison, Detection and
the Victorian Imagination (2006), и статьей Poison and the
Victorian Imagination, опубликованной в History Today (March,
2008), с. 35–41 . Другие полезные источники — Alfred Swaine
Taylor, MD, FRS (1806–1880): Forensic Toxicologist Ноэля
Дж. Коули в Medical Histor y, том 35 (1991), с. 409 –27, The
Arsenic Century: How Victorian Britain was Poisoned, at Home,
Work and Play (2011) Джеймса С. Уортона и Victorian Crime
Клайва Эмсли в Histor y Today (1998).
12. Хорошая жена
Женщинам-убийцам посвящено множество интересных
исследований, наиболее ценные из них — Victorian
314
Чисто британское убийство
Murderesses (1977) Мэри С. Хартман, Twisting in the
Wind (1998) Джудит Кнелман, Double Jeopardy: Women Who
Kill in Victorian Fiction (1990) Вирджинии Моррис и
A Literature of Their Own: British Novelists from Brontл to Lessing
(1977) Элейн Шоуволтер. Рассказывая историю Флоренс Бра-
во, я во многом опиралась на невероятно захватывающую
Death at the Priory, Love, Sex and Murder in Victorian
England (2001) Джеймса Раддика.
13. Сыскная лихорадка
Здесь мне помогли блестяща я книга Кейт Саммерскейл
The Suspicions of Mr Whicher (2008), а также интервью, которая
автор дала для нашей передачи. Также хочется отметить The
Ascent of the Detective: Police Sleuths in Victorian and Edwardian
England (2011) Хайи Шпайер-Маков. Мэтью Свит в интервью
рассказал об Уилки Коллинзе. Ноэлин Лайонс в своей
A Greater Guilt: Constance Emilie Kent and the Road Murder
(2009) предлагает а льтернативную трактовку событий, анали-
зируя документы, касающиеся убийства Сэвила Кента. Полез-
ные сведения я почерпнула и в Victorian Sensation (2003) Майк-
ла Даймонда. Стефани Лайонс и ее семья приняли нас в
Лэнгам-Хаусе — так сегодня называется Роуд-Хилл-Хаус.
Джеймс Дьюкс показал нам могилу Сэвила Кента в церкви
Святого Томаса в Колстоне.
14. Новая сенсация
Здесь мне помогли Wilkie Collins, An Illustrated Guide (1998)
Эндрю Гассона и Beautiful for Ever, Madame Rachel of Bond
Street, Cosmetician, Con-Ar tist and Blackmailer (2010) Хелен
Раппопорт. Кроме того, настоятельно советую почитать как
произведения самого Уилки Коллинза, так и предисловие
Джона Сазерленда к «Армадэлю» (Penguin 1995).
15. «Это хуже чем преступление, Вайолет...»
Лорд Петре, нынешний обитатель Ингейтстоун-Холла,
провел нас по прототипу Одли-Корта. Статья Кэтрин Маллин
о Мэри Элизабет Брэддон в Национальном биографическом
словаре (2004) помогает бросить беглый взгляд на историю,
315
источники
котора я описана более подробно в Sensational Victorian: Life
and Fiction of Mary Elizabeth Braddon (1979) Роберта Ли Воль-
фа и The Literary Lives of Mary Elizabeth Braddon (Sensation
Press, 2000) Дженнифер Карнелл. Кроме того, Дженнифер да-
ла нам интервью.
16. Люди и чудовища
В The Invention of Murder (2010) Джудит Фландерс есть по-
трясающая глава о Джеке-потрошителе и мистере Хайде. Кроме
того, очень помогла книга Александра Чизхолма Jekyll and Hyde
dramatized: the 1887 Richard Mansfield Script and the Evolution of
the story on Stage (2005). Актер Майкл Кирк показал мне, как Ри-
чард Мэнсфилд изображал превращение героя на сцене театра
«Лицеум». Советую также ознакомиться с The Strange Case of Dr
Jekyll and Saucy Jacky Алана Шарпа — этот материал можно
найти в The Ripperologist No 55 (сентябрь 2004) и в интернете, на
casebook.org, сайте Стивена П. Райдера и Джонно.
17. Приключение судебно-медицинского экс перта
О взаимоотношениях Холмса и судебно-медицинской на-
уки можно почитать в The Science of Sherlock Holmes (2006)
И. Дж. Вагнера. На эту книгу опирается и Джеймс О’Брайан
в своей The Scientific Sherlock Holmes: Cracking the Case with
Science and Forensics (2013). Дактилоскопист Кен Батлер, быв-
ший сотрудник Лондонской полиции, рассказал мне об исто-
рии своей профессии, а Джонатан Эванс, архивариус Лон-
донского медицинского колледжа (сейчас он включен в состав
Лондонского университета королевы Марии), познакомил с
историей патологии. На сайте Би-би-си, в 5-й части 30-й се-
рии передачи Great Lives можно послушать, как сэр Артур Ко-
нан Дойл рассказывает о рождении Шерлока Холмса. Также
рекомендую почитать Murders of the Black Museum, 1875 –1975
(2009) Гордона Ханикомба.
18. Откровения леди-сыщика
Главным источником информации для этой главы стало ин-
тервью с Кэтрин Джонсон, куратором Британской библиотеки
и организатором прошедшей в 2013 году выставки Death in the
316
Чисто британское убийство
Library. Высказывания Александра Макколла Смита взяты из
статьи Why do we enjoy reading about female detectives?, опублико-
ванной в The Independent от 7 ноября 2012 года. Кроме того, я
пользовалась The Ascent of the Detective: Police Sleuths in Victorian
and Edwardian England (2011) Хайи Шпайер-Маков и The
Penguin Book of Victorian Women in Crime (2011) под редакцией
Майкла Симса. Рассказать о ныне забытой Сьюзен Хопли мне
помогла статья Люси Сассекс The Detective Maidservant из вы-
шедшего под редакцией Бренды Айрес сборника Silent Voices:
Forgotten Novels by Victorian Women Writers (2003).
Часть третья. Золотой век
19. Женщины между мировыми войнами
Здесь мне помогла книга Ф. Д. Джеймс Talking About
Detective Fiction (2010) и интервью с автором. О королевах де-
тектива советую почитать Ngaio Marsh, Her Life In Crime
(2008) Джоанн Дрейтон, The Adventures of Margery Allingham
(1991, 2009) Джулии Джонс, Dorothy L. Sayers, A Biography
(1988) Джеймса Брабазона и Agatha Christie, An English Mystery
(2007) Лоры Томпсон. Помимо этих изданий я обращалась к
Crime and Society in Twentieth Century Britain (2011) Клайва
Эмсли.
20. Герцогиня сме рти
Автобиографию Агаты Кристи Agatha Christie, An
Autobiography (1977) я советую читать вместе с ана литической
книгой Лоры Томпсон Agatha Christie, An English Mystery
(2007).
21. Неординарная жизнь
Биографические детали для этой главы я брала в опублико-
ванной в Crime Time Magazine статье Майка Рипли Dorothy L.
Sayers as crime critic, 1933–1935, а также в книге Джеймса Бра-
базона Dorothy L. Sayers, A Biography (1988).
источники
22. Большая игра
При работе над этой главой очень помогла Bloody Murder
(1972) Джулиан Саймонс — особенно в том, что касалось чле-
нов Детективного клуба. Саймон Бретт, нынешний председа-
тель клуба, дал мне информативное и уморительное интервью.
Джон Гэннон, автор The Killing of Julia Wallace (2012), также
пообщался со мной лично и рассказа л об Уильяме Уоллесе.
23. Снобизм с примесью насилия
Snobbery with Violence (1971) Колина Уотсона, Bloody
Murder (1972) Джулиан Саймонс и Murder Will Out, The
Detective in Fiction (1989) Т. Дж. Биньона заставят вас взгля-
нуть на детективные романы по-новому. Также советую почи-
тать эссе Эдмунда Уилсона Why Do People Read Detective
Stories? в The New Yorker от 14 октября 1944 года и Who Cares
Who Killed Roger Ackroyd? в том же журнале от 20 января
1945 года.
24. У опасного края
Рекомендую Brighton Rock Грэма Грина в издании Vintage
Classics 2004 года с предисловием Дж. М. Кутзее.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение ...........................................................................................7
Часть первая. Как наслаждаться убийством
1. Ценитель убийства ................................................................17
2. Больша я дорога ......................................................................28
3. Стражи правопорядка ..........................................................39
4. По следам преступления ......................................................51
5. Дом восковых фигур .............................................................61
6. Убийство как оно есть ..........................................................72
7. Чарльз Диккенс, автор криминальных романов ...............88
8. Баллада о Марии Мартен....................................................100
9. Ужасы на сцене .....................................................................112
10. Бермондсийский кошмар .................................................121
Часть вторая. На сцене появляется детектив
11. Преступники-буржуа и джентльмены-медики ............135
12. Хороша я жена ....................................................................147
13. Сыскна я лихорадка ............................................................160
14. Нова я сенсация ..................................................................171
15. «Это хуже чем преступление, Вайолет...» ..... ..... ..... ..... .188
16. Люди и чудовища ..............................................................197
17. Приключение судебно-медицинского эксперта ...........207
18. Откровения леди-сыщика ................................................222
Часть третья. Золотой век
19. Женщины между мировыми войнами ..........................233
20. Герцогиня смерти ..............................................................245
21. Неординарная жизнь ........................................................255
22. Большая игра ......................................................................269
23. Снобизм с примесью насилия .........................................279
24. У опасного кра я .................................................................291
P.S. «Упадок английского убийств а» . ..... .... ..... ..... ..... .... ..... ..... ..30 1
Благодарности .............................................................................308
Список иллюстраций .................................................................309
Источники ...................................................................................310
ЛЮСИ УОРСЛИ – английский историк, писатель и
телеведущая. Главный куратор независимой благотво-
рительной организации «Исторические королевские
дворцы», занимающейся изучением и сохранением
Кенсингтонского дворца, лондонского Тауэра, дворца
Хэмптон-Корт, Дома банкетов дворца Уайтхолл, двор-
ца Кью и замка Хиллсборо. Автор и ведущая нескольких
популярных исторических циклов на Би-би-си и целого
ряда бестселлеров на исторические темы.
S
o
p
h
i
a
S
p
r
i
n
g
©
H
o
d
d
e
r
&
S
t
o
u
g
h
t
o
n
2
0
1
6
Научно-популярное издание
Люси Уорсли
Чисто британское убийство
Переводчик Елена Осенева
Редактор Александра Ратай
Корректоры: Ирина Чернышова, Ольга Левина
Компьютерная верстка Ирина Буслаева
Главный редактор Александр Андрющенко
Издательство «Синдбад»
107078, г. Москва, Красноворотский проезд, д. 3, стр. 1
Тел. (495) 663-91-04
inf o@sindbadbo oks. ru
ww w. sindbadbook s.
ru fa c ebook .com /sindbad.publishers
v k.com / sindb ad _publishers
inst agra m . com / sindbad_publishers
Подписано в печать 10.11 .2020
Формат 60×90/16. Печать офсетная. Усл. печ . л. 20
Тираж 5000 экз. Заказ No
Отпечатано в соответствии с предоставленным
электронным оригинал-макетом
в ОАО «Первая Образцовая типография»,
филиал «Ульяновский дом печати»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, д. 14