Author: Мазин В.А. Юран А.Ю
Tags: особые психические состояния и явления развитие психики генетическая психология проблемы наследования психических свойств; развитие мозга и тому подобное философия психология психотерапия психоанализ философская психология лаккан издательство ergo серия современное мышление
ISBN: 978-5-98904-255-5
Year: 2006
Text
УДК 159.964.26
ББК 88.2
М12
Серия «Современное мышление»
Мазин В.А., Юран А.Ю.
М12 Клиника Лакана / В.А. Мазин, А.Ю. Юран. — Ижевск:
ERGO, 2016.— 264 с.
Книга известных психоаналитиков Виктора Мазина и Айтен Юран на¬
писана по мотивам лекционного курса, который авторы читали на про¬
тяжении десяти лет в Санкт-Петербурге и Киеве.
Книга посвящена исключительно клинической работе Жака Лакана.
Введение в лакановскую клинику осуществляется через три структуры
психики с последующим разбором пяти знаменитых случаев из практики
Фрейда. От структур и случаев авторы через понятия желания и фанта¬
зии ведут к завершению анализа. Исходя из различных клинических кар¬
тин — истерии, невроза навязчивости, паранойи, фобии, меланхолии, —
выстраивается мозаика теории человеческого субъекта.
Книга адресована не только практикующим аналитикам, но и широко¬
му кругу интеллектуальных читателей, интересующихся психоанализом,
философией, историей культуры.
ISBN 978-5-98904-255-5
Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги
или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном по¬
рядке.
© Мазин В.А., 2016
©Юран А.Ю., 2016
© ООО Издательский дом «ERGO», 2016
Содержание
I. Психические структуры. Невроз. Психоз. Перверсия 7
От диагноза к структуре, или демеди кал изация
концептуального аппарата психоанализа (В.А. Мазин) 9
Структуры психики (В.А. Мазин) 21
II. Лакан ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА 29
Дора
Кто такая Дора? 31
Историчность истерии, или несколько положений Лакана,
касающихся истерии (А.Ю. Юран) 32
Перенос Доры (В.А. Мазин) 46
Ганс
Кто такой Маленький Ганс? 63
Приключения Вивимахера,
или Ганс как образец эдипализации (В.А. Мазин) 64
Либидинальные и топографические маршруты
Маленького Ганса (А.Ю. Юран) 94
Шребер
Кто такой Д.П. Шребер? 109
Лакан и Шребер (В.А. Мазин) 111
В направлении лакановских теорий психозов
через случай Шребера (А.Ю. Юран) 131
5
Содержание
Человек-Крыса
Кто такой Человек-Крыса? 149
Невротик навязчивости и способы его укоренения
в порядке символического (А.Ю. Юран) 150
Долги и крысы (В.А. Мазин) 165
Человек-Волк
Кто такой Человек-Волк? 183
(Не)мертвая буква Человека-Волка (В.А. Мазин) 184
Элементы лакановской оптики
в «сновидении с волками» (А.Ю. Юран) 202
III. Перверсия, меланхолия и завершение анализа 217
Перверсия и фантазм (В.А. Мазин) 219
Несуществующая структура: меланхолия (А.Ю. Юран) 229
Логика анализа. Завершение (А.Ю. Юран) 243
Библиография 253
Именной указатель 258
Предметный указатель 261
Психические структуры
Невроз. Психоз. Перверсия
От диагноза к структуре, или демедикализация
концептуального аппарата психоанализа
Психоаналитический диалог — диалог не совсем обычный,
а точнее, совсем необычный. Лакан настаивает на том, что место пси¬
хоаналитика в этом диалоге — не человеческое, или по меньшей мере
не совсем человеческое. Аналитик должен быть не совсем человеком.
Но быть совсем не-человеком он не может. О чем идет речь? О знании,
которое отличает человека. Психоаналитик должен слушать другого,
оставив свои знания по ту сторону кабинета. Если к этому добавить,
что слушает он не внимательно, а рассеянно1, не сочувственно, а ней¬
трально, то вполне возникает картина не совсем человека в диалоге
с человеком, с субъектом бессознательного.
Итак, знания аналитика остаются по ту сторону аналитического
пространства, но при этом для анализанта он — знающий. Лакан на¬
зывает психоаналитика субъектом якобы знающим. «Что должен знать
психоаналитик?» — ставит он вопрос и отвечает: «не ведать того, что
знает»2. Согласно теории дискурсов психоаналитик занимает не ме¬
сто, предуготовленное университетским знанием, не место знающего
господина, а место объекта причины желания, к которому взывает
в переносе анализант. Однако, будучи еще и человеком, аналитик
то и дело оказывается перед искушением господской позицией. Она
ведь — привычна: говорящий субъект, в том числе, разумеется, и пси-
1 Или буквально — посредством изобретенного Фрейдом равно распределен¬
ного внимания.
- Так называется последняя глава статьи «Варианты образцового лечения»
(1955): «Что должен уметь психоаналитик: не ведать того, что знает» {Лакан.
Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда. С. 39).
Уместно будет привести здесь самые последние слова этой статьи: «утверж¬
дение той истины, что лишь на путях ученого незнания обретает анализ свои
подлинные масштабы» (Там же. С. 51).
9
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
хоаналитик как субъект бессознательного возникает, идентифицируясь
с господскими означающими (ЗД представляющими его другим озна¬
чающим, знанию ($2).
В борьбе с искушением «быть человеком», знающим, господи¬
ном, принципиально важной оказывается дискурсивная настройка,
предельное внимание к слову анализанта и его словарю. Именно они,
эти означающие, прокладывают путь аналитического диалога. Лакан,
насколько это возможно, стремится увести психоанализ от путей уни¬
верситетского, медицинского, господского дискурса. Принципиально
важным для аналитической клиники становится понятие «структура»,
которое не имеет коннотаций с медицинским «диагнозом».
Медицинские понятия в психоанализе
Можно ли говорить о диагностике в психоанализе? До какой
степени можно заниматься позитивистской и неопозитивистской кате¬
горизацией в производстве диагнозов, нозологий, типологий характера
и акцентуаций, типов личности и расстройств? Являются ли диагно¬
стические, нозологические понятия у Фрейда и Лакана наследием их
психиатрического прошлого, или же, будучи таковыми, они обретают
в психоаналитическом дискурсе совсем иное значение? Причем речь,
в частности, идет о трех узловых понятиях клиники Лакана — о трех
структурах: неврозе, психозе, перверсии. Если слово «структура»
не имеет отношения к медицине, то имена трех структур заимствованы
у научного, медицинского, университетского знания.
Начнем вкратце с тех понятий, на которых основан медицинский
дискурс, а именно: болезнь/симптом — диагноз — лечение — здоро-
вье/норма. Понятно, что постановка диагноза — неотъемлемая часть
медицинского дискурса: поставить правильный диагноз — прописать
правильное лечение, которое будет способствовать излечению человека
от симптомов.
Если от таких понятий, как «болезнь», «лечение», «норма» пси¬
хоанализу практически удалось уйти, то «симптом», «невроз», «психоз»
не просто остались, но без них, кажется, в психоаналитическом дискурсе
обойтись невозможно. Однако эти «реликтовые» понятия претерпевают
в психоанализе демедикализацию. Если слово есть его употребление,
то психоаналитическое обращение с симптомом, неврозом, психозом
наделяет их совсем иными, как мы увидим, значениями.
Фрейд, в полемике по поводу дилетантского, то есть немеди¬
цинского анализа занимает достаточно строгую позицию. В статье
«К вопросу о дилетантском анализе» он говорит о специфике пси¬
хоанализа'.
10
От диагноза к структуре
«...возможно <...> больные в нашем случае не похожи на обычных
больных, дилетанты собственно не являются дилетантами, а врачи
как раз не могут предоставить то, что от них ожидают, но на чем они
могут основывать свои притязания»1.
Итак, больные — не больные, дилетанты — не дилетанты, а врачи
в случае психоанализа не могут оправдать ожидания. И все же Фрейд
чувствует опасность превращения психоанализа в терапию, психиа¬
трию, медицину. Он понимает силу искушения знанием — насколько
проще занимать позицию знающего, чем якобы знающего. Из дня
сегодняшнего остается лишь сказать: не напрасно Фрейд предвидел
угрозу регрессии психоанализа в привычную господскую позицию;
не напрасно опасался он того, что специфика психоанализа будет ре¬
дуцирована до одного из видов психотерапии:
«Мы вообще нс хотим того, чтобы психоанализ без остатка был
поглощен медициной и в своей окончательной форме существовал бы
только в учебнике по психиатрии в главе “Терапия”, рассматриваясь
там наряду с такими методами, как гипнотическое внушение, само¬
внушение, убеждение, которые, будучи созданы благодаря нашему
невежеству, своим недолговечным воздействием обязаны инертности
и трусости человеческих масс. Психоанализ заслуживает лучшей
судьбы, и надеюсь, что это так и будет»* 2.
Не будем рассуждать о судьбе психоанализа, отметим лишь, чк
для Френда «не так уж важно то, как называют картины болезни»3,
а важны множественные причины симптомообразования, возникающие
в последействии. Более того, не только больные не похожи на обычных
больных, но, разумеется, и болезнь — нс болезнь, а ровным счетом не¬
что ей противоположное — попытка исцеления: «то, что мы считаем
продуктом болезни, бредовым образованием, в действительности пред¬
ставляет собой попытку исцеления, реконструкцию [der Heilungsver¬
such, die Rekonstruktion]»4. Так, переворачивая психиатрическую логику,
пишет Фрейд о бреде Даниэля Пауля Шребера. То, что в медицине на-
’ Фрейд. Проблема дилетантского анализа. С. 46. В письме Паулю Федерну
в марте 1926 года он выражается еще более строго: «Пока я жив, я буду пре¬
пятствовать поглощению психоанализа медициной» {Gay. Freud: A Life for our
Time. P. 491).
2 Фрейд. Проблема дилетантского анализа. C. 140.
3 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном
случае паранойи (dementia paranoids). (2006а.) С. 197. Подробно см. гл. 5 «Психи¬
атрия, диагноз и психоанализ», в книге: Мазин. Паранойя. Шребер — Фрейд —
Лакан. С. 34-42.
4 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном автобиографически описан¬
ном случае паранойи (dementia paranoids). (2006а.) С. 193.
11
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
зывается болезнью, отклонением от здоровья, от нормы, в психоанализе
оборачивается разрешением конфликта желаний, а фундаментальная
медицинская оппозиция болезнь/здоровье оказывается в психоанализе
деконструированной.
В XVII семинаре Лакан в деталях проясняет то, что психоанали¬
тический дискурс — не просто не медицинский, но ему противополож¬
ный. Смысл психоанализа не может лежать в поле лечения, снятия сим¬
птомов; более того, нет желания более опасного для психоаналитика,
чем желание исцелять. Психоаналитик — это тот, кто «всячески хранит
себя от злоупотребления желанием исцелить»1 *. Медицинский дискурс
принадлежит дискурсу университета, и тем самым в понимании Лакана
оказывается противоположным дискурсу психоаналитическому.
Со времен изобретения психоанализа целью его не является
снятие симптомов. Симптом возникает в результате сверхдетерми¬
нированности каждого из элементов психической структуры, причем
в последействии. На анализ этой структуры и нацелен Фрейд, а вслед
за ним и Лакан.
Симптом ДРУГОГО
Прежде чем говорить о структуре, обратимся к понятию «сим¬
птом». Первое, что мы видим, это принадлежность симптома
и структуры одному семантическому полю, полю символического,
упорядоченного, матрицы. Симптом и структура у Лакана принципи¬
ально различны, но при этом тесно связаны. При этом интересно, что
он производит демеди кал изацию симптома, так сказать, изначально
отмечая его немедицинский исток:
«Происхождение понятия симптома следует искать отнюдь не у Гиппо¬
крата, а у Маркса, в связях, сперва установленных им между капита¬
лизмом и чем? — тем старым добрым временем, которое называют
иначе, временем феодализма»3.
Симптома не может не быть. Субъект — всегда уже субъект
культуры, и эта принадлежность — симптом. Даже собственное я —
«всего-навсего привилегированный симптом»3. Говоря о мысли Фрейда,
согласно которой вначале было вытеснение, Лакан добавляет:
1 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 16.
3 Lacan. R.S.I. Р. 98. Еще раньше, 16 июня 1971 года Лакан говорит, что посто¬
янно подчеркивает ту мысль, что «ответственность за понятие “симптом” не¬
сет Маркс» (Lacan. Le séminaire. Livre XVI11. D’un discourse qui ne serait pas du
semblant.)
3 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 24.
12
От диагноза к структуре
«Гурманство, характеризующее у него сверх-я, принадлежит
структуре — это не следствие цивилизации, а недовольство (симптом)
внутри цивилизации»1.
«Недовольство внутри цивилизации» — перевод на французский
язык названия книги Фрейда Das Unbehagen in der Kultur. Неудобство,
дискомфорт, неловкость [Unbehagen], которые субъект испытывает
в культуре, — симптом, и симпто*м неизбежный, ведь если изъять субъ¬
ект из доставляющей ему неприятности [Unbehagen] культуры, то ни¬
какого субъекта после такого изъятия не останется. В культуре субъект
испытывает недомогание [Unbehagen], а вне культуры его, субъекта,
попросту нет. Недомогание — минимальный минимум субъективации,
симптом субъекта; или, как сказал бы Лакан, симптом субъекта — его
способ совладать с невозможностью сексуальных отношений.
Фрейд связывает образование симптома с вытеснением. Симптом
указывает субъекту на вытесненное, точнее — является компромиссным
продуктом возврата вытесненного. Если вытесненное для сознания
предстает чем-то инородным, чужим в себе, не менее чуждым, отчуж¬
денным от себя, чем внешний мир, то симптом — то, что может быть
явлено, компромиссное образование, разрешающее конфликт между
осознаваемым и вытесненным. Симптом — возврат вытесненного
в иной, приемлемой форме. Поскольку вытесненное так или иначе
связано с законом, инцестом, кастрацией, неудивительно, что «любой
симптом означает представление какой-нибудь фантазии сексуального
содержания», или в смягченной форме: «по меньшей мере хотя бы одно
из значений симптома соответствует сексуальной фантазии»2.
Симптом — неотъемлемая часть психики субъекта, и понятно, что,
даже если желание избавиться от него очень сильно, желание сохранить
его будет с той или иной силой приведено в анализе в действие. Когда
симптом только появляется, он, говорит Фрейд, «является достаточно
нежеланным гостем для психической жизни», но затем он не только
оказывается важнейшим перекрестком психических троп, но еще
и «приобретает значение вторичной функции и укореняется в душевной
жизни»3. Симптом — гость, со временем превращающийся в хозяина.
Симптом — сеть следов отношений, и отношения эти «с системой
языка в целом, с системой значений, характеризующих человеческие
отношения как таковые»4.
1 Лакан. Телевидение. С. 49.
2 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. С. 234.
’ Там же. С. 230.
4 Лакан. Символическое, воображаемое, реальное. С. 30.
13
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
Перечитывая Фрейда, Лакан говорит, что симптом — это означаю¬
щее означаемого, вытесненного из сознания субъекта:
«Симптом является здесь означающим вытесненного из сознания
субъекта означаемого. Символ, начертанный на песке плоти
и на покрывале Майи, он причастен языку в силу той семантической
двусмысленности, которая уже отмечалась нами в его строении»1.
Симптом в сети означающих сверхдетерминирован. Он предстает
в качестве сплетения, узла структуры текста анализанта. Потому, го¬
ворит Лакан, «симптом целиком разрешается в анализе языка, потому
что сам он структурирован как язык; он, другими словами, и есть язык,
речь которого должна быть освобождена»1 2.
Такое понимание симптома окончательно выводит его из сети
медицинских понятий. Симптоматичным в психоанализе может, напри¬
мер, оказаться некое слово «на покрывале Майи», или истерический
паралич на «песке плоти». Слово-симптом указывает на узел, в котором
в бессознательном пересекаются, завязывают связи означающие. Ярким
примером среди психоаналитических случаев является Человек-Крыса
с его симптоматичным Яя//е, вокруг которого плетется сеть символи¬
ческой вселенной субъекта.
Симптомом оказывается не только слово, но и молчание, то самое,
печать которого психоанализ призван снять. Симптом — «это в первую
очередь немота — немота субъекта, предположительно способного
говорить. Если он заговорил, то от немоты этой он, разумеется, исце¬
лился»3. Под исцелением в данном случае Лакан понимает способность
говорить, умение держать речь.
Следствием демедикализации симптома становится отношение
к нему в анализе. Фрейд пишет в случае Доры о том, что со времен
«Исследований истерии» в понимании симптома в анализе произошел
радикальный переворот:
«Прежде наша работа исходила из симптомов и ставила своей целью
их последовательное устранение. В последнее время я полностью
отказался от этой техники, так как нашел ее совершенно не соответ¬
ствующей тончайшей структуре неврозов. Теперь я позволяю самому
больному определять тему ежедневной работы и, следовательно,
отталкиваюсь от той плоскости, на которой бессознательное откры¬
вается его вниманию. Но тогда я получаю то, что неразрывно связано
с самим симптомом, в виде отдельных разорванных кусочков, впле¬
1 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 50.
2 Там же. С. 39.
3 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 18.
14
От диагноза к структуре
тенных в различные комбинации и распределенных на широко расхо¬
дящемся отрезке времени»’.
Итак, Фрейд понимает, нацеленность на симптом не соответству¬
ет структуре. Важна именно структура. То, что связано с симптомом,
обнаруживается в разных местах и в различных временах структуры.
Симптом в психоанализе, в том числе у Лакана, — конечно же,
неоднозначное понятие. Колетт Солер предлагает три способа его про¬
чтения: послание, метафора и наслаждение1 2 3. Можно сказать и так:
у Лакана есть понимание симптома со стороны символического (означа¬
ющее, послание, метафора) и есть со стороны реального (наслаждение).
Со стороны символического он говорит о симптоме как о послании,
означающем, значении, метафоре, изнанке дискурса, причем каждый
раз наделяя его особым оттенком. Симптом при этом, конечно, связан
с символической истиной. Он — в материальном означающем, и он —
оборотная сторона дискурса:
«...сам по себе симптом от начала и до конца является не чем иным,
как значением [signification], то есть истиной — истиной — истиной,
которой придана определенная форма [vérité mise en forme]. От есте¬
ственного признака [l'indice naturel] он отличается тем, что с самого
начала выступает организованным в терминах означаемого и означа¬
ющего, со всей той игрой означающих, которая отсюда следует. Непо¬
средственно внутри конкретных данных симптома с самого начала
имеется осадок означающего материала. Симптом — это изнанка
дискурса [l'envers d'un discours]»*.
Симптом отличается, как говорит Лакан, от природного индекса
тем, что он структурирован в терминах означаемого и означающего,
что он включен в игру означающих, а не в прозрачный способ указать
на некую вещь, которым по идее обладает природный индекс. Неуди¬
вительно, что «слова “симптом есть метафора” сами метафорой отнюдь
не являются»4. Между
«означающим сексуальной травмы и термином, замененным им
в реальной означающей цепочке, пробегает искра, фиксирующая
в симптоме — а он представляет собой метафору, включающую плоть
или функцию в качестве означающего элемента — значение, недо-
1 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. С. 186.
2 Soler. The paradoxes of the Symptom in psychoanalysis. P. 86-101.
3 Лакан. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Семинары: Кн. И. С. 452.
4 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 84.
15
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
ступное для сознательного субъекта, в котором симптом этот может
быть снят»’.
Симптом — послание с недоступным для сознательного субъекта
значением. Слово «послание», «сообщение», message Лакан предлагает
понимать в кибернетическом смысле как последовательность знаков,
которая «всегда сводится к последовательности нулей и единиц»1 2. По¬
нимание симптома в качестве сообщения возникает у Лакана в конце
1950-х годов в связи с разработкой графы желания. Такое значение
симптома приближает к реальному. Симптом — туманное послание
от реального. Симптом отсылает не только к — символической — ис¬
тине, но к реальному.
Если постижение истины может приносить субъекту удовольствие,
то реальная сторона симптома производит поляризацию в сторону
наслаждения. Симптом в таком регистре оказывается отчетом о нечи¬
таемом послании от реального. Этот переход в понимании симптома
происходит у Лакана в VIII семинаре. Симптом отныне — это еще
и способ устроения субъектом наслаждения. С этой точки зрения «суть
психоаналитического дискурса» и заключается «в функции прибавоч¬
ного наслаждения»3.
Переход в понимании симптома, впрочем, не означает отказ
от символического его прочтения. Скорее речь идет о заходе к нему
с обратной стороны S/R, со стороны наслаждения и реального. В «Теле¬
видении» Лакан подчеркивает, что симптом —узел означающих, кото¬
рый развязывается со стороны реального. «Только реальное позволяет
действительно развязать тот узел, из которого состоит симптом — узел
означающих»4 5. Более того, цепочки узловых означающих «суть не це¬
почки смысла [sews], а цепочки наслаждения \jouis-sens]»\ наслаждения
смыслом. Такое понимание симптома объясняет сложность, а то и не¬
возможность отказа от симптома.
Ну, и, наконец, совсем далеко от возможного медицинского про¬
чтения симптома Лакан уходит в связи с «Поминками по Финнегану»
Джойса. В посвященном этой книге XXIII семинаре симптом превра¬
щается в синтом. Синтом — архаическая форма написания симптома.
Синтом возникает у Лакана на пересечении топологии и романа Джой¬
са как то, что, с одной стороны, связывает борромеев узел, с другой
1 Там же. С. 75.
2 Лакан. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Семинары: Кн. II. С. 430.
3 Lacan. D’un Autre à l’autre. Le séminaire. Livre XVI. P. 17.
4 Лакан. Телевидение. С. 21.
5 Там же.
16
От диагноза к структуре
стороны, как то, что принадлежит неанализируемому, наслаждению.
Синтом — в отличие от симптома — пребывает вне зоны означения.
О распускании синтома речи быть не может. Впрочем, и снятие сим¬
птома в психоанализе целью не является, хотя по ходу анализа симптом
вполне может исчезнуть.
Итак, психоаналитический симптом не имеет ничего общего
с симптомом медицинским. Потому избавление от него не является
для анализа самоцелью. Речь скорее может идти о признании симпто¬
ма, об отношении к нему как к неотъемлемой, отличительной черте
субъекта.
Симптом [сгирлтоца] между тем по-гречески не только признак,
но и совпадение, случай. Понятие это, случай, приходит в психоанализе
на смену психиатрической истории болезни. Случай говорит: с чело¬
веком что-то случилось. Случай говорит: субъект — особый случай.
Он — сингулярность.
Случай
Фрейд, как известно, вместо психиатрического понятия «история
болезни» говорит о случае [Fall]. Случай — не болезнь. Само слово
«случай» не имеет непосредственного отношения к медицине. Даже
этой, казалось бы, малозначительной детали достаточно для ухода
от психиатрии. «Дора», «Маленький Ганс», «Человек-Крыса», «Шре-
бер», «Человек-Волк» — никоим образом не истории болезни. Все
это — частные психоаналитические случаи. Случай подчеркивает непо¬
вторимость, своеобразие. Лакан в «Индивидуальном мифе невротика»,
говоря о Человеке-Крысе, отмечает, что
«...принципиальный интерес этого случая состоит в его исключи¬
тельном своеобразии. Как всегда Фрейд подчеркивает, что каждый
случай должен рассматриваться в его единичности и частности, как
словно бы мы еще ничего не знаем из теории»1.
Такова особенность психоаналитической практики. То, что мы
узнаем из случаев Фрейда, ценно буквально само по себе. В своей
практике мы не встретим ни Дору, ни Человека-Волка, ни Шребера.
Но именно они задают тон тому знанию, которое нужно оставить по ту
сторону кабинета, сделать так, будто «мы еще ничего не знаем из тео¬
рии». Именно то, что Фрейд пишет каждый случай в его особенности
и «составляет ценность каждого из пяти больших анализов»2. Каждый
1 Lacan. Le Mythe individuel du névrosé ou poésie et vérité dans la névrose.
• Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 19.
17
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
субъект психоанализа—сингулярность. Каждые отношения неповтори¬
мы. Каждый перенос — своеобразен. Психоанализ — практика, которая
зависит «от того, что есть в субъекте наиболее частного и специфич¬
ного, и когда Фрейд настаивает на этом, доходя даже до утверждения,
что в анализе каждого конкретного случая вся аналитическая наука
должна ставиться под сомнение»1. Вот что важно понимать: каждый
случай — не повод для обобщений, типологий, универсализаций. Как
раз наоборот: каждый случай — повод усомниться во всей «аналити¬
ческой науке».
Лакан годами возвращается к случаям Фрейда, обращается к ним
вновь и вновь. Своих случаев он практически не приводит. Возника¬
ет впечатление, что он одержим аналитическим наследием Фрейда.
И Лакан это знает:
«Нам приходилось слышать, что в самом факте нашего постоян¬
ного возвращения к связанным с фрейдовым открытием первичным
примерам налицо определенная одержимость. Но примеры эти
не просто иллюстрации, не просто метафоры — мы прикасаемся в них
к самой сути того, с чем в аналитическом опыте имеем дело»2.
Возврат к Фрейду продиктован не одержимостью Лакана, а прин¬
ципиальной особенностью передачи психоаналитического дискурса —
непременным обращением к тексту. Текстам Фрейда «как и клиниче¬
ским показаниям, надо смотреть в лицо»3.
Лакан смотрит в лицо случаям Фрейда. Случай — образец,
и в то же время он неповторим. Парадокс, очевидно, в вопросе: чему
служит образец, если он неповторим? Понятно чему — формированию
психоаналитического дискурса, открытого каждому другому случаю.
Причем психоаналитический дискурс в первую очередь позволяет в ана¬
лизе каждого конкретного случая ставить себя и всю аналитическую
науку под сомнение. Психоаналитическая техника заключается в работе
психоаналитического дискурса. Когда Лакан говорит, что Фрейд нам
техники не завещал, то речь идет об отсутствии в анализе и в под¬
готовке аналитиков универсальных ключей, методических пособий,
учебников. Универсальное само по себе пусто. Слова «перенос», «эди¬
пов комплекс», «влечение», «желание» сами по себе ничего не значат
до того, как не начался анализ. Если в психоанализе и можно говорить
об универсалиях, то как о том, что формируется, формулируется, исходя
исключительно из сингулярности каждого отдельного случая.
1 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 47.
2 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 323.
3 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 176.
18
От диагноза к структуре
И все же, каждый случай — образец, нетипический образец. Так,
Дора — образец понимания переноса, Ганс — эдипализации, Человек-
Крыса — навязчивости, Человек-Волк — фантазма, Шребер — пара¬
нойи. Далеко не только, конечно.
У каждого случая — свое имя. И эти имена — в психоаналитиче¬
ском смысле слова подлинные, они прописывают бытие субъекта, его
истину. Дора — имя-заместитель, и в этом его подлинность, в этом
имени истина ее социального положения. Человек-Крыса означает
бытие субъекта, выстроенного из означающих, заключающих в себе
Rattex. Человек-Волк через всю жизнь пронес свой фундаментальный
фантазм — сновидение с волками на дереве. Так субъект «приобретает
свое подлинное имя в результате самого строгого упражнения в депер¬
сонализации, раскрываясь во множествах, насквозь его пересекающих,
в силах, которые через него проходят»1 2.
1 Ratte (нем.). — крыса.
2 Делёз. Переговоры. С. 18.
19
Структуры психики
Понятие «структура»
Как только возникает понятие «структура», мы тотчас ока¬
зываемся в поле гуманитарных наук. Вместе со структурой Лакан
окончательно уходит от психиатрии и психиатрических диагнозов.
Он обращается к лингвистике Фердинанда де Соссюра и этнологии
Клода Леви-Стросса. Ничего удивительного в таком обращении нет,
поскольку психоанализ имеет дело с диалогом, с обменом словами,
с языком и речью, а лингвистика и структурная антропология как
раз в этом поле и находятся; «само понятие структуры заимствовано
у языка»1. В лекции «Фрейд в нашем столетии» Лакан прямо гово¬
рит: «Психоанализ должен быть наукой о языке, в котором обитает
субъект. Человек, с точки зрения Фрейда, это субъект, плененный
и терзаемый языком»2.
Психическая структура, о которой говорит Лакан, неизбежно
складывается у каждого человеческого субъекта. Она возникает как
эффект рождения на свет субъекта как всегда уже субъекта Другого,
языка, культуры. Она возникает в результате рождения на свет гово¬
рящего существа \parletre] в ходе его конститутивного отчуждения
в язык как дом бытия.
К структурной лингвистике и бессознательным системам родства
Лакан активно обращается в середине 1950-х годов. Однако главное,
что в первую очередь возвращается он к топикам Фрейда, к фрей¬
довским структурам психического, и происходит это в 1930-е годы.
В 1938 году Лакан говорит о тенденции в психоанализе «пренебрегать
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 332.
2 Там же.
21
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
структурой ради динамического подхода»1. Пренебрежение это ведет
к отказу от работы в поле языка и речи, к возврату воображаемых
практик, сосредоточенных на Эго, его реставрации и его защитах,
а не на бессознательном. Принципиально важно то, что структуры
Фрейда являются диалектическими. Каждый элемент возможен на том
условии, что у него имеются отношения с другими элементами. Ла¬
кан убежден: «...именно в диалектических ходах, обозначенных нами
в этом году, структурализм, введенный Фрейдом, приобретает свой
истинный смысл»2.
В структурах, введенных Фрейдом, принципиально важны от¬
ношения между их элементами и различия между ними. Акцент стоит
на отношениях, а не на элементах структуры, что, в частности, позволя¬
ет избежать превращения инстанций в субстанции. Здесь уместно будет
напомнить, что бессознательное, для Лакана, имеет этический, а не он¬
тологический статус. Структура предписывает субъект отношений,
отношений интрапсихических и отношений интерсубъективных.
Психоаналитическая клиника строится на диалектике отношений
между аналитиком и анализантом, а также — между истиной и реаль¬
ным. Структура психики формируется перед «лицом» реального, или,
иначе, — на невозможности сексуальных отношений. Именно перед
«лицом» реального, перед его гримасой, перед невозможным, делает
Лакан акцент на логике и структуре.
Три структуры психики перед лицом закона
С одной стороны, структура возникает перед «лицом»реального',
«структуру следует понимать в смысле того, что есть наиболее реаль¬
ного, в смысле самого реального»3. С другой стороны, — структура
консолидируется в ответ на обнаружение Закона. Она задается тем,
как именно совершается субъективация при вхождении в культуру.
Психическая структура указывает на позицию субъекта в отношении
Другого.
В связи с возникновением структур психики Лакана в первую
очередь интересует каузальность: каковы причины, ведущие к появле¬
1 Lacan. Les complexes familiaux dans la formation de l'individu. P. 58.
2 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 356. От¬
метим, фраза «структурализм, введенный Фрейдом», подчеркивает: использо¬
вание Лаканом таких понятий, как структура и структурализм, не имеет ника¬
кого отношения к массмедийному феномену 1950-х. Более того, Лакан убежден
в том, что и «Маркс — структуралист» {Lacan. D’un Autre à l’autre. Le séminaire.
Livre XVI. P. 17).
3 Lacan. D’un Autre à l’autre. Le séminaire. Livre XVI. P. 30.
22
Структуры психики
нию той или иной структуры? Каковы механизмы субъективации? Три
таких механизма Лакан находит у Фрейда: вытеснение, отбрасывание,
отклонение.
Вытеснение [Verdrängung] конституирует невроз.
Отбрасывание [Verwerfung] — психоз.
Отклонение [Verleugnung] — перверсию.
Три структуры — три механизма. Три структуры — три ответа
на пришествие Закона. Его можно принять — признать через вытес¬
нение. Напомним, Фрейд подчеркивает, сверх-я как инстанция Закона
логически ближе оно, чем я, откуда и мысль о том, что Закон действует
тогда, когда он принят, а принят он, когда вытеснен. Итак, Закон можно
принять, а можно отбросить, и тогда он не вписан в символическую
вселенную. И наконец, Закон можно как бы признать, одновременно
сказать ему и/ни «да», и/ни «нет», уклониться от ответа.
Как мы видим, три варианта логически исчерпывают возможные
ответы на вопрос о вхождении человека в культуру. Он либо прини¬
мает закон культуры, либо отвергает, либо делает «нечто среднее».
Таковы три варианта организации психики говорящего, социального,
культурного существа. Четвертого варианта каузальности нет, отку¬
да, в частности, отсутствие психической структуры, которую можно
назвать «психически здоровой», «нормальной». Нормальность, для
Лакана, — одна из иллюзий воображаемого. Психическая структура
в любом случае возникает в расщеплении субъекта, а нормальность
предполагает его иллюзорную целостность. Целостный субъект — по¬
зитивный мираж, возникающий задним числом.
В силу того, что структуры складываются в результате действия
определенного механизма, они, для Лакана, оказываются непереходны¬
ми. Таким образом, у Лакана речь вообще не идет о том, что в результате
психоанализа психотик, например, может превратиться в невротика,
или невротик — в перверта.
Здесь мы повторим еще раз: структура не имеет ничего общего
с диагнозом. Речь никоим образом не идет, например, о том, что нужно
вначале анализа понять, какова психическая структура анализанта. Как
показывает Лакан, во-первых, под одной структурой может прекрасно
маскироваться другая, и аналитик со своей идеей структуры анализанта
оказывается в плену воображаемых конструкций. Во-вторых, аналитик
вполне может представлять себе структуру после завершения анализа,
но может о ней так никогда и не догадаться. В-третьих, что бы не во¬
ображал себе аналитик, воображаемое знание, какое бы то ни было
знание должно остаться за дверью кабинета.
23
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
Однако именно теория психических структур позволяет понимать
возникновение субъекта и его отношения с Другим. Теория структур
дает возможность «схватывания» возможных путей субъективации.
Эта теория проясняет «смысл анализа — узнать, какую функцию берет
на себя субъект в строе символических отношений»1.
Три структуры психики — три различные формы негативности:
субъект конституируется через приставку “ver-“. Из «Психопатологии
обыденной жизни» известно, что приставка эта указывает на непра¬
вильное или неудавшееся действие. Речь в книге Фрейда идет о забы¬
вании [te/gessen], очитках [Verlesen}, описках [Verschreiben}, оговорках
[Versprechen}, действиях, совершаемых «по ошибке» [Vergreifen}. Три
структуры психики —три сбоя в программе, эту программу и консти¬
туирующих. Три механизма — три движения «от». Можно в данном
случае перевести “ver-“ приставкой «от»: оттеснение, отбрасывание,
отклонение — три механизма, конституирующих субъект в символи¬
ческом отчуждении.
О структурах психики Фрейда
Как уже говорилось, Лакан в осмыслении структур психики в пер¬
вую очередь обращается не к тем, кого массмедиа окрестили «структу¬
ралистами», а к Фрейду. Фрейд создает свои структуры психического
аппарата под именем «топик». Лакан, кстати, предпочитает говорить
именно о «фрейдовских структурах», а не о «топиках».
Чтобы понять «фрейдовские структуры», обратимся не к «Тол¬
кованию сновидений», и не к «Я и Оно», к трудам, в которых фор¬
мулируется структура психического аппарата, а к небольшой статье
«Невроз и психоз». Фрейд начинаете дифференциации психического
аппарата: я, оно, сверх-я. Эта дифференциация являет собой струк¬
туру, позволяющую ухватить различие между неврозом и психозом:
«невроз — это результат конфликта между я и оно, тогда как пси¬
хоз — аналогичный исход такого нарушения в отношениях между
я и внешним миром»2.
Невроз, для Лакана, в отличие от психоза, — это, прежде всего,
вопрос, поставленный бытием перед субъектом. Мир был прежде
субъекта, и этот факт порождает серию вопросов: откуда я? что было
до меня? куда я иду? в чем смысл моего бытия? На семинарских заняти¬
ях середины 1950-х годов Лакан вновь и вновь подчеркивает, — невроз
это по сути дела вопрос, который задает субъекту бытие.
1 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 91.
2 Фрейд. Невроз и психоз. С. 356.
24
Структуры психики
Две формы невроза, истерия и невроз навязчивых состояний,
предполагают два экзистенциальных вопроса. Вопрос истерии отно¬
сится к полоролевой идентичности: «кто я, мужчина или женщина?»
Вопрос невротика с навязчивостями — вопрос о существовании: быть
или не быть?, живой я или мертвый?
На вопрошании держится анализ, потому Лакан и говорит о не¬
обходимой истеризации субъекта. Истеризация предполагает вопрос
в переносе, вопрос о желании Другого. Аналитик — субъект якобы
знающий, для анализанта — Другой, тот, к кому обращен вопрос «Чего
ты хочешь?», вопрос, который Лакан, как правило, произносит на ита¬
льянском языке: Che vouiï
Вопрос, сомнение, поиск ответа — вот что отличает невроз
от психоза и перверсии. На примере Маленького Ганса Лакан отмечает:
«Субъект находится на уровне вопроса. Именно поэтому он невротик,
а не перверт»1.
Если с другой сцены невротика доносится вопрос, то при психозе
он не звучит. Закон Отца, его Имя, его функция оказываются недей¬
ственными. Потому Лакан и переводит отбрасывание [Verwerfung]
Фрейда юридическим термином «форклюзия» [forclusion], обозначаю¬
щим истечение срока действия прав пользования. Психотик вовремя
не воспользовался своим правом на означающие Имен-Отца.
Имена-Отца представляют собой метафору, то, что позволяет
обойти черту между означающим и означаемым, произвести на свет
значение. Иначе говоря, означающее не только всегда уже отсылает
к другим означающим, но еще и способно к образованию точек присте¬
гивания [point du caption], может указывать на поле значений. Наличие
этих точек отличает невротическое высказывание от психотического.
Лакан, таким образом, развивает соображения Фрейда о шизофрени¬
ке, для которого слова равны вещам, а грань между символическим
и реальным снимается.
Важно подчеркнуть, что психотическая структура может оста¬
ваться латентной. Для того чтобы развязался психоз, необходимо
по меньшей мере два условия: у субъекта должна быть психотическая
структура и к жизни должно быть призвано Имя-Отца. Именно об этих
условиях и идет речь в случае Шребера. Именно их сочетание развя¬
зывает бред.
Вернемся к структурам Фрейда. Обратимся к тридцать первой
лекции по введению в психоанализ, которая называется «Разделение
психической личности». Разделение, Zerlegung, это еще и разборка,
1 Lacan. La relation d’objet. Livre IV. P. 330.
25
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
демонтаж, разложение. Фрейд начинает издалека, рассказывает об исто¬
рии психоанализа, о том, как все начиналось с работы над симптомом,
«наиболее чуждым для я элементом [Ichfreindesten], который только
можно найти в душе»'. Постепенно психоаналитический интерес сме¬
стился с симптома и вытеснения на вытесняющую силу. Так Фрейд,
совершив обход, вновь приходит к инстанции я* 2: «Мы хотим сделать
предметом этого исследования я, наше самое что ни на есть собствен¬
ное я»3. Я исследую, наблюдаю себя, и это наблюдение предполагает
диалектическое расщепление. Здесь в тексте Фрейда и появляется
неожиданная метафора психической структуры — кристалл:
«Там, где она [патология] обнаруживает слом или разрыв [Bruch
oder Riß], в нормальном состоянии может быть расчленение [Glie¬
derung]. Если бросить кристалл на землю, он разобьется не любым
произвольным образом, а распадется по направлениям своих трещин
на куски, грани которых, хотя и невидимо, уже предопределены
структурой кристалла. Такие треснутые и расколовшиеся структуры
представляют собой душевнобольные»4.
Фрейд разводит в стороны слом, разрыв и расчленение, которое
характеризует «нормальное состояние». Само слово Gliederung пред¬
полагает структуру: по-немецки оно означает не только членение,
расчленение {Glied— член), но еще и дифференциацию, организацию,
структуру. Душевнобольные представляют «треснутые, расколовшиеся
структуры [rissige und gesprungene Strukturen]». Так сказать «нормаль¬
ная» структура предполагает расчленение, и Фрейд указывает на само¬
наблюдение, при котором «обособление некой наблюдающей инстанции
от остального я может быть закономерной чертой в структуре я»5. Так
в я закономерно появляется сверх-я, а затем, через несколько страниц
текста и оно, с которым это самое сверх-я сближается. Так речь идет
уже не о структуре я, а о структуре, строении, дифференциации психи¬
ческого аппарата. И служит эта дифференциация Фрейду клиническим
ориентиром.
В «Неврозе и психозе» структура позволяет прояснить различные
психические состояния, зоны конфликтов, трещин и расколов. Так,
при психозе происходит раскол между я и внешним миром. В качестве
примера Фрейд приводит яркую форму психоза, аменцию Мейнерта,
* Фрейд. Новый цикл лекций по введению в психоанализ. С. 496.
2 «Вновь», потому что Фрейд осмысляет «я» уже в своем трактате 1895 года,
известном как «Набросок психологии».
3 Фрейд. Новый цикл лекций по введению в психоанализ. С. 497.
4 Там же. С. 497-498.
5 Там же. С. 498.
26
Структуры психики
при которой внешний мир «либо вообще не воспринимается, либо
восприятие его остается совершенно бездейственным <...> Я само¬
вольно создает себе новый внешний и внутренний мир»’. Происходит
реорганизация внешнего и внутреннего. Симптом указывает при этом
на попытки излечения. Симптом для Фрейда оказывается признаком
не патологии, а реконструкции. В статье «Утрата реальности при
неврозе и психозе» Фрейд говорит: «...если для невроза решающим
является перевес влияния реальности, то для психоза — перевес оно.
Однако главное — не утрата реальности, с которой мы сталкиваемся
и в неврозе, и в психозе, а то, как утрата эта восполняется». Лакан вслед
за Фрейдом утверждает: «...проблема состоит не в потере реальности,
а в силе, вызывающей к жизни то, что заступает ее место»1 2, а заступает
место в одном случае вытесненное, в другом, например, — бредовая
картина реальности.
В статье «Потеря реальности при неврозе и психозе» Фрейд
приводит пример того, как одна и та же ситуация может повернуться
в сторону невроза и в сторону психоза. Девушка влюблена в своего
шурина и на смертном одре сестры ей приходит в голову мысль «Теперь
он свободен и .может на мне жениться». В случае невроза конфликт
может найти выражение в истерических болях, возникающих в силу
вытеснения любви к зятю. В случае же психоза вполне вероятен отказ
от признания факта смерти сестры. Получается, что психоз идет «более
самовластным путем — через создание новой реальности, которая уже
не шокирует так, как покинутая реальность»3.
Помимо структуры психоза, основанной на конфликте я и внеш¬
него мира, Фрейд говорит о невротической структуре, которая пред¬
полагает интрапсихический конфликт. Конфликт я и сверх-я ведет
к меланхолии, которую Фрейд относит к нарциссическому неврозу.
Конфликт я и оно предполагает невроз переноса. Таковы три структуры
психики, о которых Фрейд говорит в «Неврозе и психозе». Различие
между Фрейдом и Лаканом, как мы видим, заключается в том, что
первый исходит из переноса, второй — из каузальности, из вопроса
о механизмах структурирования психики. И у Фрейда, и у Лакана речь
идет о трех клинических структурах. И в одном, и в другом случае
различаются невротическая и психотическая структура. Еще одно раз¬
личие между Фрейдом и Лаканом состоит в том, что первый говорит
о меланхолии, а второй о перверсии.
1 Фрейд. Невроз и психоз. С. 357-358.
2 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к лечению пси¬
хоза. С. 98.
5 Фрейд. Потеря реальности при неврозе и психозе. С. 384.
27
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
Фрейд не ставит в данном случае перверсию в один ряд с не¬
врозом и психозом. Впрочем, однажды в тексте перверсия все же
упоминается:
«Я может избежать прорыва в том или ином месте благодаря тому,
что оно само себя деформирует, лишается собственной целостности,
возможно, даже расщепляется и распадается. Тем самым непоследо¬
вательности, странности и глупые выходки, совершаемые людьми,
предстают в том же свете, что и сексуальные перверсии, которые,
будучи принятыми, делают вытеснение излишним»1.
Во-первых, на поверхности невроз всегда уже перверсивен, как
бы парадоксально это не прозвучало. Во-вторых, при перверсии вы¬
теснение оказывается излишним, и как бы вместо него в действие
приводится отклонение, о котором Фрейд подробно говорит в статье
«Фетишизм».
Перверсии показывают Фрейду расщепление самой инстанции я.
Я не только не в центре, не только функционально «обслуживает трех
господ», но и расщеплено. Когда я оказывается перед выбором: при¬
нимать или отвергать угрозу кастрации, оно «отвечает на конфликт
двумя противоположными реакциями, действенными и санкциониро¬
ванными»2. Этот эффект достигается «за счет образования трещины
в я, которая уже никогда не заживет, а с течением времени будет только
увеличиваться»3. Расщепление я позволяет уклониться [verleugnen]
от принятия решения, отрицать или принимать кастрацию.
Принципиально важно, что Фрейд не дает возможности выстроить
невроз, психоз и перверсию в какую бы то ни было иерархию. Первер¬
сия для него, как известно, — негатив невроза. Невроз, в свою очередь,
ничуть не ближе к норме. Параноик может считаться в обществе более
нормальным, чем невротик, не говоря уже о перверте.
1 Фрейд. Невроз и психоз. С. 360.
- Фрейд. Расщепление я в процессе защиты. С. 418.
3 Там же. С. 418-419.
28
II
Лакан читает случаи Фрейда
Дора
Кто такая Дора?
Дора (Ида Бауэр) родилась 1 ноября 1882 года в Вене по адресу
Берггассе, 32. Мать была на 8 лет моложе отца. Она обручилась со сво¬
им будущим супругом Филиппом Бауэром, когда ей было 17 лет, а в 19
вышла за него замуж.
Филипп Бауэр — крупный промышленник. Когда дочери исполни¬
лось 10 лет, Филипп заболел, и его друг по фамилии Зелленка привел
его к Фрейду. Через несколько лет он представил Фрейду свою дочь,
а когда ей исполнилось 18, привел ее на анализ. Причина — резкое из¬
менение отношения дочери к семейству Зелленка, к отцовской дружбе
с этой семьей. Фрейд, по мысли Филиппа Бауэра, должен разубедить
дочь в фантазиях на тему его адюльтера с г-жой Зелленка (К.).
Через несколько лет после анализа Ида Бауэр вышла замуж за ин¬
женера и композитора, который был на девять лет ее старше. В 1905 году
у них родился сын. Ида крестилась, стала дамой высшего света.
Кто только не писал о Доре! Зигмунд Фрейд и Жак Лакан, Мишель
Фуко и Ролан Барт, Эллен Сиксу и Джейн Гэллап, Джон Форрестер
и Лиза Апиньянези, Браха Лихтенберг Эттингер и Шарон Кивланд.
Дора стала одной из ключевых фигур истории психоанализа и феми¬
низма.
31
Историчность истерии,
или несколько положений Лакана, касающихся истерии
Перед нами — фрагмент анализа одного случая истерии, из¬
вестный как случай Доры, который погружает в захватывающую
пучину человеческих страстей, разворачивающихся в Вене в начале
XX столетия. Его по праву можно рассматривать как любовный роман.
В «Речи о переносе» Лакан говорит о радикальном отличии этого случая
от распространившегося на тот момент жанра психопатологических
монографий, и о том, что этот текст, скорее, обретает пафос «принцессы
Клевской», любовного романа конца XVII века. Элизабет Рудинеско
в связи со случаем Доры говорит о модернистском романе, отсылая
к Марселю Прусту, Артуру Шницлеру, Хенрику Ибсену.
В семинаре «Изнанка психоанализа» Лакан скажет о «любовных
маневрах» Доры1. Любовные маневры разворачиваются в устойчивой
фигуре из четырех участников — между Дорой, ее отцом, и четой К.
И вроде бы все участники этой кадрили до поры до времени прекрасно
исполняют свои партии: г-н К. делает Доре комплименты, проводит
с ней много времени, дарит ей дорогие подарки, присылает цветы,
Дора по-матерински нянчится с его детьми, отец Доры находится
в любовной связи с г-жой К., всячески скрывая эту связь под знаком
простой дружбы. Эта кадриль поддерживается довольно сложной си¬
стемой циркуляции подарков, украшений. Дора прекрасно понимает,
что и она — объект молчаливого обмена между отцом и г-ном К. При
этом многое говорит также о том, что Дора способствует связи отца
с г-жой К., что позволяет Фрейду в какой-то момент сказать, что она
«соучастница всех отношений». Внезапно эти любовные маневры
оказываются невозможными, переломное событие происходит на озе¬
ре, когда г-н К. «беззастенчиво предложил ей стать его любовницей».
1 Лакан. Изнанка психоанализа. Семинары: Кн. XVII. С. 117.
32
Дора
В эту рассказанную позже Дорой историю никто не верит, в ней
видят плод ее фантазий, усилившихся под влиянием чтения особой
литературы сексуального характера. Именно с этого момента Дора
скатывается на уровень «чистого требования», обращенного к отцу,
становясь невыносимой: она настойчиво требует от него прекратить
любовную связь с г-жой К. Требование Доры столь эмоционально,
что однажды, в очередной словесной перепалке с отцом, она теряет
сознание, окончательно вынудив отца обратиться за посторонней
помощью. Незадолго до этого она пытается демонстративно заявить
о возможном самоубийстве, оставляя на видном месте письмо
со словами о том, что более не может выносить эту жизнь, хотя отец
понимает, что письмо носит, скорее, показной характер. Итак, по «на¬
стоятельному слову» отца восемнадцатилетняя Дора оказывается
в кабинете Фрейда. Желание отца Доры в том, чтобы Фрейд убедил
ее, что любовной связи с г-жой К. нет, также в том, что сцена сексу¬
альных домогательств г-на К. к Доре на озере — плод ее же фантазий.
Любовный роман начинает обретать измерение детективного. Фрейд,
действительно, подобно детективу пускается на распутывание это¬
го случая в поисках следов желания Доры, что позволяет собирать
по крупицам элементы того, что Лакан назовет позже «прекрасной
истерической конструкцией».
Иероглифы истерии
Как известно, Фрейд задумывает случай Доры как продолже¬
ние книги «Толкование сновидений», первоначально назвав текст
«Сновидение и истерия». При внимательном прочтении становится
очевидным, что аналогия, которую проводит Фрейд между сновиде¬
нием и истерией в описании случая Доры оказывается революционной
в смыслообразующих для становления психоанализа моментах. Фрейда
интересует логика сценизации истерического тела, которую позже,
в 1908 году, в «Общих положениях об истерическом припадке», он
напрямую сравнивает со сновидением. Размышления Фрейда приво¬
дят к пониманию того, что истерические припадки «являются не чем
иным, как переведенными в двигательную сферу, спроецированными
на подвижность, пантомимически представленными фантазиями»1.
Эта аналогия заходит столь далеко, что Фрейд начинает говорить
о цензуре, под влиянием которой пантомима истерического тела под¬
вергается совершенно аналогичным деформациям и искажениям, что
и представленное в сновидении, из-за чего и то и другое становится
1 Фрейд. Общие положения об истерическом припадке. С. 199.
33
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
непонятным для зрителя и для собственного сознания. В подходе Фрей¬
да тело истерика, подобно сновидению, обретает ребусный характер.
Уже в 1896 году в тексте «Об этиологии истерии» Фрейд сравнивает
истерический симптом с двуязычными надписями или иероглифами,
которые обнаруживаются в археологических раскопках. Сравнение
с иероглифом говорит само за себя: возможна расшифровка и перевод
симптома на понятный язык, который может дать «неожиданные све¬
дения о событиях древних времен, в память о которых и воздвигнуты
те монументы»1.
В то время как Шарко и его последователи подпали под власть
соблазна истерии, в полной мере включившись в инсценировку,
создаваемую истерическим телом, Фрейду удается не соблазниться
видимым и при этом увидеть всю визуальную сложность, напря¬
женность и неоднозначность симптоматических форм истерии.
Не случайно Фрейду приписывают изобретение первой клинической
практики, над которой не властвует видимое2. Для Шарко именно по¬
верхность тела оказывается значимой, по поверхности скользит его
взгляд, выявляя особые знаки истерии. Это, безусловно, уже далеко
не патологоанатомический взгляд Биша и Лаэннека3, для которых
поверхность была представлена как препятствие для прослушиваний
и «выстукиваний» пораженных внутренних органов, либо как нечто,
скрывающее темную изнанку тела для взгляда. В этом смысле им¬
прессионистский взгляд'4 Шарко ближе взгляду Фрейда, но при этом
есть радикальное отличие, ведь поверхность для Шарко существует
в модусе понятных истерических стигматов. Трудно не согласиться
с Фрейдом в том, что такого рода коллекционирование «странных
и диковинных истерических феноменов пока что ненамного при¬
близило нас к постижению сущности истерии»5. И если «стигмы»
1 Фрейд. Об этиологии истерии. С. 54.
2 Didi-Huberman. Invention de l'hystérie: Charcot et l'iconographie photographique
de la Salpêtrière.
3 Мари Франсуа Ксавье Биша (1771-1802) — патологический анатом, настаи¬
вавший на жесткой взаимосвязи между повреждениями тканей и клинически¬
ми симптомами. Рене Теофиль Лаэннек (1781-1826) — основатель методологии
новой клинико-анатомической школы, которая включала в диагностику на рав¬
ных основаниях внутренние поражения органов.
4 Именно импрессионистский взгляд усматривает Фуко за взглядом Шарко,
когда важными оказываются цвет лица, тела больного, румянец его щек, ведь
«именно поверхность нужно обследовать тщательнейшим образом, вплоть
до мельчайших выступов и углублений, причем практически одним зрением,
только глядя на нее» (Фуко. Психиатрическая власть. С. 349).
5 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (2012.) С. 162.
34
Пора
Шарко* на теле истерика предстают скорее в качестве знаков, не под¬
дающихся расшифровке, то во взгляде Фрейда все истерическое тело
начинает представать как палимпсест, как исторический документ,
на котором прочитываются записи прошлого.
Симптомы Доры, на первый взгляд, не несут в себе ничего осо¬
бенного. Фрейд пишет: «...эта история болезни может показаться со¬
вершенно непримечательной. Перед нами всего лишь petite hystérie
с набором самых что ни на есть обычных соматических и психических
симптомов: диспноэ, tussis nervosa, афония, да еще в придачу мигрень,
ипохондрия, типичная истерическая склочность и taedium vitae, причем,
скорее всего, показное»1 2. Но в подходе Фрейда к этим обычным сим¬
птомам намечается возможность радикального ухода от медицинской
парадигмы. Фрейд делает чрезвычайно важное с этой точки зрения
замечание: «Что нам действительно необходимо, так это досконально
изучить самые простые случаи истерии и наиболее распространенные,
типичные истерические симптомы»3. Доскональное изучение касается
помещения симптома в специфику вытесненных мыслей, стремящихся
к выражению, с которыми обнаруживаются множественные детерми¬
нации цепочек представлений. Как скажет Лакан в «Речи о переносе»,
Фрейд взял на себя смелость продемонстрировать, что есть болезни,
которые говорят4. Так, кашель Доры выкрикивает в этот мир, неосо¬
знаваемое ею: «...смотрите, я вся в папу. У меня такой же катар, как
у него, я заболела из-за него, как и мама. Это от него у меня дурные
наклонности, за которые приходится расплачиваться болезнями»; во¬
лочащаяся нога Доры предстает как выражение неправильного шага,
проступка, ведь «она оступилась»; невралгия троичного нерва пред¬
стает как результирующая пощечины г-ну К. и самому Фрейду из-за
резкого ухода из анализа.
Именно такого рода перевод симптома из медикалистского дис¬
курса в поле языка и речи можно обнаружить в «Римской речи». Лакан
говорит о следах бессознательного, которые могут быть обнаружены
«в памятниках» тела, в истерических симптомах, эти симптомы об¬
наруживают структуру языка, а значит, подвержены расшифровке.
Симптом предстает как эффект означающего, укоренившегося в теле,
он обращен к другому в качестве сообщения, закодированного шиф¬
1 Феномены, обнаруживаемые у истерички, за которыми предполагался посто¬
янный характер, например, одно- или двусторонняя гиперестезия, дугообраз¬
ная контрактура, глоточная анестезия, расстройства зрения.
: Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (2012.) С. 162.
3 Там же.
4 Лакан. Выступление по трансферу.
35
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
ром для дискурса. Симптом и есть язык, «речь которого должна быть
освобождена»1, это «полноценно функционирующая речь, ибо в секрет
ее шифра включен дискурс другого»2. Лакан, вслед за Фрейдом, также
говорит об иероглифах истерии, сравнивая Фрейда с Шампольоном
в возможностях расшифровки этого языка. В поздних семинарах
в осмыслении Лакана симптом также может быть расшифрован как
сообщение, но симптом касается чего-то большего, определяя функцию
речи и языка в поле наслаждения.
Ускользающий характер истерии
Истерия как клиническая единица исчезла из классификаций
западной психиатрической клиники, из учебников по психиатрии,
мигрировала в обычные представления о демонстративном поведении.
Ее фрагменты можно обнаружить в разделах личностных расстройств,
в которых истерические расстройства существуют наряду с погранич¬
ными и нарциссическими, симптоматические формы проявления ис¬
терии очень подвижны, они находятся в постоянной трансформации.
Причем такое положение не ново, о нем говорил Бабинский уже свыше
ста лет назад, отмечая, что нынешние студенты и молодые медики, чи¬
тая описание истерических расстройств в книгах недавнего прошлого,
могут решить, что речь идет о некоем вымершем заболевании.
В курсе лекций 1973-1974 годов в Коллеж де Франс Фуко, за¬
даваясь вопросом «кто такой истерик», подмечает чрезвычайно инте¬
ресную особенность: «это тот, кто настолько очарован существованием
самых что ни на есть ярко выраженных, точных симптомов — тех
самых, которые преподносят как раз органические болезни, — что
ищет и находит их у себя»3. В этом смысле истерик выстраивает себя
по образу настоящих болезней с привычными симптомами, такими как
эпилепсия, паралич конечностей. Дора также производит ясные сома¬
тические симптомы, которые она тщательно вычитывает в медицин¬
ской энциклопедии, к примеру, аппендицит, или обнаруживает у себя
вслед за заболевшим старшим братом. Но это всего лишь одна сторона
проблемы. Другая заключается в том, что сама необходимость этих
симптомов оказывается связана с требованиями психиатрического дис-
позитиватого времени по отношению к истеричке. Фуко формулирует
их так: «...повинуйся моим требованиям, но молчи, и твое тело ответит
за тебя, сказав то, что только я, поскольку я врач, смогу расшифровать
1 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 39.
2 Там же. С. 50.
’ Фуко. Психиатрическая власть. С. 349.
36
Дора
и проанализировать в терминах истины»1. От истерички нужно было до¬
биться стабильной, хорошо описанной симптоматики, чтобы она стала
настоящей болезнью, только тогда врач оставался настоящим врачом.
Этим истеричка и была призвана как раз упрочить его власть. В этом
смысле Дора — прилежная истеричка, она преподносит своим телом
не какие-то вычурные и малопонятные симптомы, а самые обычные, по¬
нятные, многократно встречающиеся в медицинских описаниях. Важно
то, что Фрейду удается не соблазниться этой понятностью, наоборот, он
призывает задуматься над их смыслом, например, над смыслом обыч¬
ного симптома кашля, афонии, аппендицита, прихрамывающей ноги.
В этом — удивительная настойчивость Фрейда в поиске истины в поле
того, что предстает для психиатрии под знаком обмана и симуляции.
В такого рода подходе к истерическому симптому Фрейду удается воз¬
держаться от господства, пусть даже с самыми благими намерениями,
сместиться с позиции того, кто знает и не способен удивиться.
Опора на симптомы, подвижные, неустойчивые, которые нахо¬
дятся в постоянном ускользании, не позволяет ухватить суть истерии.
Вопрос в таком случае звучит так: на что именно можно опираться при
выявлении элементов истерической структуры? Лакан, рассматривая
случай Доры, демонстрирует серию диалектических поворотов в ходе
анализа, этим выявляя ритмическое разворачивание случая. Мы же
попробуем извлечь вслед за Лаканом элементы, которые предстают
составляющими истерической структуры. Лакан оставил нам большое
количество довольно четких ориентиров в этом вопросе.
Положение первое: диалектика желания и требования
у истериков выступает в наиболее простой форме
По мысли Лакана, измерение истерии присуще каждому чело¬
веческому существу в силу того, что истерия проявляет первичную
структуру отношения субъекта к означающему. Это отношение неиз¬
бежно в силу того, что человек, будучи существом говорящим, может
получить какое-либо признание только если оно прошло через слово
Другого. Лакан переводит гегелевскую диалектику признания из поля
отношений между рабом и господином в поле отношения между ре¬
бенком и его ближайшим окружением. Только в этом случае речь идет
уже не о борьбе, говорит Лакан, а о требовании. Поначалу ребенок
находится в полном подчинении требованию Другого, «речи, которая
саму природу его желания модифицирует, перестраивает, глубоко от¬
чуждает»2. Именно этот период, по словам Лакана, в психоаналитиче¬
1 Там же. С. 356.
2 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 414.
37
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
ской литературе именуют прегенитальным: в требование включается
оральный объект и его инкорпорация, также анальный объект, лежащий
в основе диалектики первоначального дара. В результате «Другой,
с которым субъект имеет дело в отношениях, определяемых требова¬
нием, оказывается сам подчинен диалектике усвоения, инкорпорации
или же отторжения»1. Важный момент психического строительства
заключается в том, чтобы увидеть «когда и каким образом желание
субъекта, отчужденное в требовании и самим фактом происхождения
через требование глубоко видоизмененное, может и должно вступить
в игру вновь»2. Что это за момент? Он хорошо прописан Лаканом
в логических тактах Эдипа, — это момент, когда в прегенитальной
диалектике требования обнаруживается желание Другого. Отношения,
складывающиеся вокруг требования, настоятельно требуют некоего
измерения, с которым субъект перестанет быть субъектом зависимым.
Именно здесь измерение желания Другого становится ключевым: «по
ту сторону того, что субъект требует, по ту сторону того, что требует
у субъекта Другой, обязательно должно существовать измерение, где
присутствует то, чего Другой желает»3. Речь идет о поворотном сю¬
жете в эдипализации субъекта, который позволяет «установить между
Другим и субъектом подлинное различие»4. Почему так важен момент
открытия желания Другого за требованием? Потому что нет иного пути
обнаружить свое желание, кроме как через желание Другого. Истерия
держится на необходимости расщепления желания и требования: мо¬
мент создания желания по ту сторону требования позволяет состояться
истерической конструкции, создавая для нее важные точки опоры.
Положение второе: истерику необходимо создать себе
неосуществленное желание
«Больной истерией, говорит Лакан, — это субъект, которому
трудно установить с Другим, складывающимся в качестве большого
Другого, носителем выговоренного в речи знака, отношения, кото¬
рые позволили бы ему место субъекта за собой сохранить»5. Именно
этим Лакан, к слову, объясняет истерическую открытость речевому
внушению. Уже ученик Шарко, Бабинский, в 1901 году в докладе,
прочитанном в Парижском неврологическом обществе, вместо по-
1 Там же. С. 415.
2 Там же. С. 414.
3 Там же. С. 416.
4 Там же. С. 415.
5 Там же. С. 422.
38
Дора
нятия «истерия» вводит новое понятие — неологизм «пифиатизм»1,
подчеркивая инициацию истерии, а также возможность ее излечения
посредством внушения. Гипнотические эффекты Лакан проясняет
крайне интересным образом — через способы сочленения требова¬
ния и желания. Истерический субъект творит себе неосуществленное
желание. Для чего? Это единственное условие, при котором для него
может возникнуть Другой. Это неосуществленное желание Лакан на¬
зывает первичным структурным элементом истерии. Важно, что именно
загражденность желания Другого приводит к возможности субъекту
признать желание за самим собой. В случае Доры есть такого рода
элемент — это неудовлетворенное желание отца: «Дора, чего Фрейд
не скрывает, прекрасно понимает, что отец ее бессилен и что желание
его по отношению к г-же К. — это желание загражденное»2. Это неудо¬
влетворенное желание, связанное с г-жой К., как желание самого отца
Доры, так и желание самой Доры, создают необходимое равновесие
в истерической структуре.
Положение третье: истерическая структура связана с идентификацией
со знаками отличия Другого
Желание истерика предстает не желанием объекта, а желанием же¬
лания. Это еще один важный момент, говорящий о том, что в истерии мы
имеем дело с первичной структурой, свойственной субъекту речи в це¬
лом. В истерии всегда обнаруживается попытка утвердить себя перед
лицом места, где находится желание Другого. Здесь речь идет не столько
о воображаемой идентификации: «термины собственного я или идеала
собственного я подходят одинаково мало. Идентификация происходит
постольку, поскольку субъект обнаруживает у другого признаки же¬
лания»3. И речь, как говорит Лакан, здесь не идет об идентификации
с отцом — с тем, кому адресовано требование. Именно в г-не К. Дора
находит тс знаки отличия Другого, что позволяют состояться ее истери¬
ческой конструкции. Идентификация в данном случае происходит с ма¬
леньким Другим, через него обнаруживает субъект доступ к истинному
объекту своего желания. Свидетельством тому, что Дора в отношении
к г-ну К. находится в поле нарциссической идентификации, предстает
агрессия, в которую она впадает в момент, когда г-н К. говорит о том,
что жена его не интересует. «Здесь находит свое выражение злоба
против другого как себе подобного — другого, который в силу подо¬
1 «Пифатизм» от греческого пе(9е1у — убеждать.
2 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 426.
3 Там же . С. 471.
39
ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ. НЕВРОЗ. ПСИХОЗ. ПЕРВЕРСИЯ
бия этого, похищает у вас ваше существование»1. Это момент взрыва
гнева, или, как скажет Лакан, момент, «когда рассыпается в прах ее
прекрасная истерическая структура»2, происходит «декомпенсация»
позиции Доры. Г-н К. своими словами расстраивает кадриль, изымает
г-жу К., а значит и собственное желание из сложившейся конструкции,
этим становясь неинтересным Доре. С этого момента Дора скатывается
на «самый примитивный уровень требования», становясь невыносимой
для отца. В семинаре «Тревога» Лакан говорит об отыгрывании Доры
в этот момент. Отыгрывание происходит всякий раз тогда, когда субъект
сходит со сцены Другого, устремляется с нее прочь. Напомню, сцена
Другого — это сцена, на которой человек складывается в качестве
субъекта и выступает в качестве того, кто держит речь.
В «Изнанке психоанализа», вновь возвращаясь к этому сюжету,
Лакан скажет, что есть нечто, что устраивает Дору в г-не К., хотя бы то,
«что у него имеется орган»3. Об этом знании говорят ее симптомы как
следы первой сцены в четырнадцать лет, когда г-н К. прижал ее к себе
и запечатлел поцелуй на ее губах. «Конечно же, этот орган придает ему
ценность, говорит Лакан, но нужен он не для того, чтобы осчастливить
Дору»4, иначе мы имели бы дело не с истерической позицией. Он ей
необходим именно потому, что для него до какого-то момента желанна
г-жа К. Слова г-на К. оказались роковыми, расстроив все то положение
дел, которое долгое время существовало. «В этот момент ей пред¬
лагается наслаждение Другого, но она не хочет его, ибо то, чего она
хочет, — это знание как средство наслаждения. Но знание это нужно
ей для того, чтобы поставить его на службу истине, истине господина,
которую она, Дора, воплощает в себе»5. В чем состоит эта истина?
В том, что господин кастрирован6.
Положение четвертое: истерик поддерживает желание Другого,
становясь для него опорой
Дора сохраняется в качестве субъекта поскольку она поддер¬
живает желание Другого. Об этом свидетельствует стиль многих ее
поступков по отношению к отцу и г-же К. Желание больной истерией
состоит в том, чтобы поддержать желание отца: «поддержать, в случае
1 Там же. С. 428.
2 Там же.
2 Лакан. Изнанка психоанализа. Семинары: Кн. XVII. С. 118.
* Там же.
5 Там же. С. 120.
6 Там же.
40
От диагноза к структуре
Доры, как бы по доверенности, то есть, взяв его полномочия на себя»1,
причем важно то, что это бессильное желание. Это открывает ис¬
терику многочисленные пути идентификации с другими. Впрочем,
и здесь все не так просто. В «Изнанке психоанализа» Лакан также
берет за основу тот сюжет, что «отец Доры, ключевая для этого при¬
ключения, или злоключения, фигура, является, если говорить о его
мужской силе, кастрированным»2. При этом отец, начиная со случаев
«Исследований истерии», рассматривается как фигура, возведенная
в символическое достоинство, даже если он больной, умирающий,
то есть несостоятельный по отношению к функции, которую вы¬
полняет, тем не менее, даже эта несостоятельность возводит его
в символическое отцовство.
В дискурсе истерички отец играет главенствующую роль, и он
«оказывается тем самым, кто, даже будучи несостоятелен, способен,
под углом зрения творческой потенции, свою позицию по отношению
к женщине сохранить»3. По сути, ключевой функцией в истерии оказы¬
вается идеализированный отец, и поддержание именно этой функции
берет на себя истерик. Энурез, который появился под влиянием брата,
Лакан рассматривает как стигмат «воображаемой замены отца именно
в качестве отца бессильного, его сыном»4. Крайне важное уточнение
Лакана заключается в том, что в истерии речь идет не столь о под¬
держании бессильного отцовского желания, а именно о поддержании
образа идеализированного отца.
В «Слове о переносе» Лакан подробно анализирует случай Доры
в русле целой серии диалектических поворотов. Один из них связан
с тем, что Дора жалуется на сложившуюся ситуацию, в которой она
оказывается предметом «гнусного обмена» между г-ном К. и ее отцом,
но при этом не обнаруживает долю своего участия в том беспорядке,
на который жалуется. Эта жалоба Доры предстает протестом «прекрас¬
ной души», той, что восстает против мира во имя закона, но подобно
гегелевской фигуре, представленной в «Феноменологии духа», это со¬
знание, восстающее против беспорядка мира, отказывается допустить,
что в описываемых беспорядках само участвует, что этот беспорядок
есть само проявление его настоящего бытия. Фрейд проницательно за¬
мечает, что Дора соучастница всех отношений. Это понимание, говорит
Лакан, позволяет увидеть суть связей с другими участниками кадрили.
В страдании и муках, о которых говорит субъект, кроется стержень
• Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 441.
2 Лакан. Изнанка психоанализа. Семинары: Кн. XVII. С. 118.
3 Там же.
4 Там же. С. 119.
41
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
симптома, поэтому, чтобы отказаться от этой позиции «страдальца»,
необходимо принести в жертву свой симптом жертвы, развернувшись
лицом к признанию своего соучастия в том беспорядке, который она
изобличает. Это важный диалектический переход к признанию желания
в симптоме.
Положение пятое: в истерии речь идет о том,
чтобы быть или не быть фаллосом
В семинаре «Образования бессознательного» Лакан говорит о не¬
зависимости выбора невроза от биологического пола, при том, что
зачастую истерию именуют женской болезнью, а невроз навязчиво¬
сти — мужской. «Те, кто склонны думать, будто субъекты выбирают ту
или иную тропу невроза в зависимости от своего пола, убедятся в том,
насколько структурные факторы, действующие в неврозе, оставляют
мало места влиянию половой принадлежности в чисто биологическом
смысле»1. Ключевым моментом в любом неврозе предстает вопрос
о том, как именно желание выстраивается в фаллической плоскости.
В тексте случая Доры, в небольшой сноске, Фрейд делает чрезвычай¬
но любопытное замечание. Он отмечает, что в теме эрекции «кроется
ключ к разгадке тайны некоторых наиболее любопытных истерических
симптомов»2, рассуждая о проступающих сквозь одежду очертаниях,
видимых для взгляда. Дора не желает видеть то, присутствие чего на¬
стойчиво заявляет о себе в ее симптомах, — будь то кашель, ощущение
сдавливания в грудной полости, прихрамывающая нога, нежелание
видеть мужчину, флиртующего с женщиной, мнимый аппендицит.
Именно эта кастрационная мета с предпочтением фаллоса в истериче¬
ском устроении субъекта является ключевой, также и наиболее подвер¬
гаемой критике в феминистских исследованиях. Между тем ни начало
переживания Эдипа, ни его исход, говорит Лакан, не могут обойтись
без ключевой роли мужского полового органа. Фаллическая плоскость
предстает основополагающей в вопросе эдипализации субъекта. Впро¬
чем, логичен вопрос: с чем связано его предпочтение перед множеством
других объектов частичных влечений, которые также обнаруживают
себя в поле переживания утраты, кастрации? Интересен ответ Лакана,
который говорит, что при том, что эти объекты сообщают субъекту
переживание утраты, они даны как внешние, «в то время как фаллос
представляет собой монету, имеющую хождение в любовном обмене»3.
Не с нехваткой ли этой монеты связаны мысли Доры? Не оказывается ли
1 Лакан. Изнанка психоанализа. Семинары: Кн. XVII. С. 518.
2 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (2012.) С. 170.
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 558.
42
Дора
Дора в поле несостоятельности отца сама этой монетой, эквивалентом
в любовных обменах, объектом мены в сексуальном интересе отца,
мены, поддерживаемой циркуляцией денег и дорогих подарков?
Фаллос в лакановском осмыслении связан прежде всего с означаю¬
щим желания Другого. По мысли Лакана, в основе конституирования
истерической структуры лежит работа фаллического означающего или
печать определенных отношений субъекта с фаллическим означающим.
Фаллос здесь предстает как «означающее, которым напечатлено то, что
желает Другой как таковой»1, то есть как означающее нехватки, узловое
означающее комплекса кастрации. В тексте «Значение фаллоса» Лакан
говорит о комплексе кастрации как о ключевом моменте, с которым
связано установление той или иной бессознательной позиции, без ко¬
торой субъект «не смог бы идентифицировать себя с идеальным типом
своего пола, ни сколько-нибудь сносно отвечать потребностям партнера
в сексуальных отношениях, ни верно воспринимать потребности ро¬
дившегося в результате этих отношений ребенка»2. Дилемма субъекта
по отношению к фаллосу — он может это означающее иметь, говорит
Лакан, либо быть им. Это и есть основа всех смещений и трансмутаций
как результата комплекса кастрации. При этом «нельзя одновременно
«быть» и «не быть». Если обязательно нужно, чтобы то, что вы не есть,
было тем, что вы есть, вам остается лишь не быть тем, что вы есть,
то есть вытеснить то, что вы есть в область кажимости. Именно такова
позиция женщины в истерии. Женское она делает своей маской —де¬
лает именно для того, чтобы там, под маской, быть фаллосом»3.
Тайна истерии связана с идентификацией с фаллическим озна¬
чающим. Истерик показывает ценность фаллоса как объекта желания,
при этом маскирует собственное стремление быть им. Здесь важно
еще раз сказать о том, что речь идет об идентификации с фаллосом
символическим, как тем элементом, которого недостает Другому.
То есть фаллос в истерии функционирует в логике символической,
а не воображаемой, как в неврозе навязчивости в смысле функции
престижа. Во всем этом кроется чрезвычайно важный момент, ка¬
сающийся не только истерии, а сути женской позиции субъекта и ее
связи с истерическим разворачиванием маскарада. Зависть к пенису
как неустранимый фантазматический остаток, полагающий пределы
анализа, приводит к тому, что женственность оказывается связана
с желанием представить себя имеющей то, чего на самом деле у нее
нет, — а значит, необходимостью быть этим фаллосом под покровом.
1 Там же. С. 424.
2 Лакан. Значение фаллоса. С. 137.
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 440.
43
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Субъект в женской позиции предлагает себя для мужчины в качестве
того, чего ему не хватает, а женский маскарад предстает как ширма,
экран, скрывающий ужас женской кастрации. Сам же вопрос истерии
упирается в невозможность женской позиции.
Положение шестое: основной вопрос истерика —
«кто я, мужчина или женщина?»
Именно так Лакан формулирует основной вопрос истерика. От¬
куда такая неопределенность? Многое говорит о невозможности за¬
нятия женской позиции в истерии, которая могла бы быть обеспечена
некоей совокупностью идентификаций. К примеру, Дора не может
ответить на вопрос о собственной женственности, исходя из вообра¬
жаемой идентификации с братом, а о наличии таковой говорит очень
многое, например, то, что Дора перенимала его симптомы. Впрочем,
Дора идентифицируется не только с братом, но и с г-ном К. и с отцом,
и из этих мест вопрошает вопрос женственности для себя. Дора как
истинно влюбленная говорит о «восхитительно белом теле» г-жи К.,
в течение двух часов она находится в завороженном состоянии перед
«Сикстинской Мадонной» в Дрезденской картинной галерее, пред¬
ставая, по сути, носительницей мужского взгляда. Дора делит спальню
с г-жой К., выдворяя г-на К., и предаваясь беседам па эротические темы.
Связь между ними основана на любовной сексуальной инициации через
слово, к фигуре г-жи К. для Доры стягиваются многие непроясненные
вопросы женственности. Через идентификацию с мужским взглядом
Дора пытается найти ответ на вопрос — что есть в г-же К. такого, что
она желанна со стороны мужчин? Что значит стать объектом мужского
желания? Именно в этом смысле истинный объект желания Доры —
г-жа К. Поэтому так усиливается весь драматизм происходящего, ведь
обвинения окружающих в том, что Дора сфантазировала сцепу домо¬
гательств г-на К. в силу чтения особенной литературы, предстает как
предательство г-жи К.
В более поздних размышлениях в семинаре «Еще» Лакан, пытаясь
записать отношения между полами посредством логических операторов,
берет за основу главенство фаллической функции, говоря о способе, по¬
средством которого субъект вписывается в нее в качестве переменной.
Мужчина вписан в фаллическую функцию целиком, и это вписывание
оказывается возможным благодаря исключению, о котором речь идет
в мифе об убийстве наслаждающегося праотца, не подпадающего под
символическую кастрацию. Благодаря этому исключению образуется
группа, где каждый связан с другим ограничением в своем наслаждении
по сравнению с тем исключенным, кто этой границы не знал. С точки
зрения логики можно сказать, что целое возможно лишь при условии
44
Дора
существования исключения. На стороне женского такое исключение
отсутствует; совокупность ее элементов остается открытой и не может
притязать на всеобщность. И если речь идет о мифическом Мужчине,
который воплощен в исключенном праотце, то мифической Женщины
нет. Женщина с большой буквы как форма всеобщности не может
найти опору ни в одном означающем, ее позиция связана с чем-то
иным, нс умещающимся в фаллическое означающее, это некая нефал¬
лоцентричная позиция, с которой связана тайпа женского. Женщина
не чужда фаллическому наслаждению, но она в этом наслаждении «не-
вся». Там, где у мужчины кастрация высвобождает желание, у женщин
одним наслаждением больше. В этом смысле женщина вплетена в узел
желания гораздо слабее, говорит Лакан. Какое все это отношение имеет
к истерии? На первый взгляд — никакого, ведь истерик вписан в работу
фаллической функции. При этом трудно не заметить, что постановка
многих вопросов вокруг проблем женской сексуальности, женского
желания и сути женской позиции во многом инициированы уже случа¬
ем Доры. В семинаре «Этика психоанализа» Лакан вспоминает слова
Фрейда, в которых он признается Джонсу, что и после тридцати лет
практики и размышлений для него остается вопрос, на который он так
и не может дать ответ: чего желает женщина?.
Перенос Доры
«I екст Фрейда о Доре, к которому я прошу вас обратиться, чита¬
ешь каждый раз с возрастающим изумлением, ибо это текст с двойным
дном»1.
Дора. История истерии и история любви. История, которая учит
переносу как любви в настоящем: «Мы ничего не поймем в переносе,
пока не усвоим себе, что он является, в частности, следствием этой
любви, любви в настоящем»2. В связи с этой любовью, продолжает
Лакан, «возникает центральный для переноса вопрос — тот, которым
задается субъект относительно агальмы, того, чего ему не хватает, ибо
ей, нехваткой этой, он любит»3.
Поражен переносом — образцовая неудача Фрейда
«Дора». Фрейд считает этот случай своей неудачей. Причина
неудачи, на его взгляд, кроется в том, что ему не удалось овладеть
переносом. Однако неудачный случай приносит удачу: он становится
образцово-показательным. Фрейд посвящает переносу в случае Доры
отдельное послесловие. Отныне перенос — не помеха анализу, а его
главный инструмент:
1 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 135.
2 Там же.
5 Там же. Детально об агальме речь идет в VIII семинаре, «Перенос» (1960/61),
в котором Лакан анализирует платоновский «Пир». Алкивиад сравнивает Со¬
крата со шкатулкой с драгоценностями в ней скрытыми (агальма), и Лакан го¬
ворит, что также и анализант видит в аналитике объект-причину его желания.
В Древней Греции агальма [АуаХца] — украшение, дар, подношение божеству,
придававшее ему особую значимость. Как здесь не вспомнить о шкатулке с дра¬
гоценностями, которая предстает перед Дорой в ее первом сне?!
46
Дора
«Перенос, который рассматривался ранее в качестве наибольшего
препятствия для психоанализа, становится и его самым мощным
подспорьем всякий раз, когда удается его разгадать и перевести
больному»1.
Понимание приходит задним числом. Лакан в свою очередь также
отмечает, что Фрейд сталкивается с препятствием, из-за которого анализ
терпит крушение, и он называет это препятствие переносом, тем, что
оказывается в основании аналитических отношений.
Интересно, что и для Лакана именно этот случай Фрейда стано¬
вится началом осмысления переноса. По большому счету впервые он
говорит о переносе в выступлении на конгрессе романоязычных пси¬
хоаналитиков в 1951 году («Слово о переносе»). Дора учит переносу
Лакана и Фрейда.
Фрейд, по его собственным словам, оказался переносом поражен
[vo/7 Übertragung überrascht}. Он потерпел поражение, и в то же время
изумлен, поражен осознанием особенностей переноса. Фрейд поражен,
хотя Дора его предупреждала. В «Послесловии» к этому случаю он пи¬
шет, что первое сновидение говорило: я оставлю анализ, как оставила
дом К. Фрейд поражен переносом, но сохраняет отчасти уверенность
в том, что перенос этот связывает его с г-ном К. Из такого переноса Доре
лучше выйти. Она отказывается от сопровождения во втором сновидении,
отказывается от него при посещении Дрезденской галереи, отказывается
от него в анализе. И правильно делает: «все мужчины ненадежны».
Метафора, к которой прибегает Фрейд, осмысляя перенос, имеет
отношение к письму, а точнее к технике его тиражирования. Перенос —
это «новые издания, копирование побуждений и фантазий, которые
должны пробуждаться и осознаваться во время проникновения анализа
вглубь с характерным для этого сплава замещением прежнего значимого
лица личностью врача»2. И далее Фрейд различает два типа переноса:
в одном случае имеет место «просто перепечатка, неизмененное пере¬
издание»; в другом — текст нового издания претерпевает сублимацию,
и «это уже не перепечатки, а скорее переработки»3.
В одном случае перенос — повторение, вос-произведение одного-
и-того лее без заметных различий, в другом, в случае сублимации про¬
исходит преобразование сексуального содержания в иное, или иначе,
его смягчение, Milderung.
То Фрейд говорит, что причина неудачи в случае Доры в том,
что о переносе речь так и не зашла [nicht zur Sprache кот], то, что
1 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 330 (перевод изменен).
2 Там же. С. 327-328.
3 Там же. С. 328.
47
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
ему не удалось «вовремя стать хозяином переноса [der Übertragung
rechtzeitig Herr zu werden}»'. Должен ли аналитик быть господином
переноса [der Übertragungs Herr]? Впрочем, быть господином переноса
и быть господином в переносе — не одно и то же.
Ощущение неудачи пронизывает книгу с самого начала. Текст
открывается «Предисловием», в котором Фрейд отвечает на буду¬
щие упреки. Он пишет о тяжком бремени ответственности не только
за состояние пациентки, но и за свои научные теории. С оправдании
начинается и «Послесловие». В «Римской речи» Лакан говорит, что
причиной неудачи стало то «усердие, с которым Фрейд принуждал
узнать скрытый объект ее желания в персонаже с инициалами г-н К.»1 2.
Усердие объясняется тем, что Фрейд знает, чего должна желать Дора.
Фрейд знает. В позиции знающего и коренится проблема. Сам Фрейд
предписывает себе место г-на К. и отца Доры. В этом отношении он
как раз и стал господином в переносе. Впрочем, каким господином,
если Дора увольняет его как гувернантку.
И еще. В переносе он занял не только место господ, но и ока¬
зался в позиции двух женщин: г-жи К., которая является объектом
любви Доры, и гувернантки, социально униженной, соблазненной
и покинутой3. Перенос не однозначен, точнее — перенос не один. Он
носит множественный характер. Г-н К. в конфигурации переноса
Доры — герой второго плана. Когда Дора в спальне г-жи К., г-н К.
выставляется за дверь. Фрейд об этом знает, как знает он о любви
Доры к г-же К.
Лакан отмечает, что Дора оказывается в кабинете Фрейда в тот
момент, когда все ее желание было сконцентрировано на г-же К.,
1 Там же. С. 330.
2 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 75. Иначе говоря,
Фрейд по ходу этого анализа не смог уверенно отказаться от мысли, что «го¬
сподство отцовского персонажа» является «естественным», от того «предрас¬
судка, который в поговорках вроде “девушка для парня, что нитка для игол¬
ки”, заявляет о себе и на обыденном уровне» (Lacan. (1951) Intervention sur le
transfert. P. 223. В данной статье мы пользуемся переводом этой статьи, «Слово
о переносе», на русский язык А. Белкина, подготовленным для внутреннего
пользования).
3 «Фрейд писал историю болезни Доры во время угасания дружбы с Вильгель¬
мом Флиссом, бывшим долгое время его близким другом-мужчиной, тем, кого
требовала “вероятно, женственная" сторона Фрейда. Эта женственная сторо¬
на отрицалась именно в тот момент, когда он работал над историей болезни
“Доры”. В его умирающей дружбе с Флиссом, в идее о передающихся по на¬
следству бисексуальных чертах и в его отношениях с Идой, разрабатывалась
тема отрицания женственности, как его собственной, так и других» (Appignane-
si, Forrester. Dora: An Exemplary Failure. P. 157).
48
Дора
на ее «восхитительном белом теле»1, и качели ее желания раскачи¬
ваются между образом собственного я и его зеркальным отображе¬
нием в идеальном я г-жи К.: «...она не знает, любит ли она только
себя, свой возвеличенный образ в г-же К. или же она желает г-жу К.
Именно потому, что подобное колебание совершается беспрерывно,
что качание происходит вечно, — Дора не выходит из него»1 2. За¬
дается Фрейд и вопросом, продолжался ли бы анализ, если бы он
«принял на себя одну из ролей, которая бы подчеркнула ценность ее
присутствия», если бы он «проявил бы по отношению к ней живой
интерес»3. Конечно, Фрейд не говорит прямо, что было бы, если бы
он дал себя вовлечь в тс отношения, которые были у Доры с г-жой К.,
но подразумевается именно это. Похоже, что и этот вариант рано или
поздно привел бы к разрыву. Впрочем, Фрейд и на последней встрече
продолжает настаивать на своем знании: «...это ухаживание всерьез
и г-н К. не успокоится до тех пор, пока не женится на Вас»4. Дора
даже не возражает. Потрясенная, она уходит, а Фрейд остается сидеть,
пораженный переносом.
Итак, неудача анализа заключается в том, что Дора отказывается
его продолжать. Между тем после завершения анализа начинают ис¬
чезать симптомы. Сам анализ оказывается еще и по ту сторону анализа.
Его время приходит задним числом. Симптомы исчезают после соб¬
ственно аналитической работы, «когда уже были прерваны отношения»,
но при этом «такая отсрочка излечения или улучшения»5 производится
именно в результате этих отношений, в результате отложенного воз¬
действия переноса. Анализ совершается задним числом.
Дора спрашивает аналитика, знает ли тот, что она сегодня у него
в последний раз. Фрейд резонно отвечает, мол, нет, не знает, посколь¬
ку она ему об этом не сообщила. К 31 декабря 1900 года Дора делает
1 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 254. К тому же, Фрейд замечает,
что речи Доры — это речи любовницы, а не соперницы.
? Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. 1. С. 245.
3 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 319.
4 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 318. Господская позиция, пози¬
ция знающего, о которой здесь идет речь, очень даже может объясняться жела¬
нием творить добро, работать во благо пациента. Именно с такой точки зрения
рассматривает поражение Фрейда Сержио Бенвенуто: «Фрейд совершает ошиб¬
ку, потому что он желает добра своей пациентке — он не предлагает ей устро¬
ится на работу, потому что в те дни девушки из буржуазных семей не работали,
но он хочет отправить ее в постель для получения сексуального наслаждения
и деторождения. Лакан прав: Фрейд хотел, чтобы Дора была полезной как жен¬
щина, и это основа переноса» (Бенвенуто. Дора убегает... С. 124).
$ Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 327.
49
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Фрейду праздничный подарок: «Да, я решила, что до Нового года я еще
выдержу это. А дольше я не желаю ждать излечения»1.
Гувернантки
— «Когда Вы приняли это решение? — спрашивает Фрейд.
— Я думаю, дней четырнадцать назад.
— Это звучит точно так же, как предупреждение какой-нибудь
служанки или гувернантки за четырнадцать дней до увольнения.
— Когда я тогда посетила К. на озере в Л., у них была уволена одна
из гувернанток.
— Вот как? Вы о ней ни разу не упоминали. Пожалуйста, расска¬
жите»2.
Дора тотчас вспоминает гувернантку г-на К., соблазненную теми
же словами, которыми он пытался привлечь и ее: «У меня ничего нет
с моей женой [Ich habe nichts an meiner Frau]»3. Итак, Дора, как гувер¬
нантка. Итак, г-жа К. — пустое место. Дора отвечает пощечиной: «Если
она не значит ничего для тебя, что значишь для меня ты сам?»4
Месть Доры заключается в том, чтобы поменять роли, поставить
г-на К., а вместе с ним и Фрейда, в положение прислуги и уволить их.
14 дней ждет гувернантка г-на К., что он вновь обратит на нее вни¬
мание, 14 дней Дора выжидает, прежде чем пересказывает инцидент
на озере своей матери. 14 дней она отводит Фрейду. За 14 дней мало
что изменилось. Он продолжает говорить: «Вы вообразили себе: это
ухаживание всерьез и г-н К. не успокоится до тех пор, пока не женится
на Вас»5. А Дора? — «Она слушала, не пытаясь, как обычно, возражать.
Она казалась потрясенной, любезно простилась с самыми наилучшими
пожеланиями к Новому году и — больше не появилась»6. Через 14 дней
после увольнения он приступает к записи истории Доры. Запись по¬
лучается, конечно, «не абсолютно — фонографически — верна, но все
же может притязать на высокую степень достоверности»7.
1 Там же. С. 313.
2 Там же. С. 314.
3 Эта фраза в переводе В. Николаева звучит как «Я ничего не испытываю
от моей жены» (С. 315), как «жена не может дать то, что ему нужно» в перево¬
де С. Панкова (Фрейд. Фрагмент анализа одного случая истерии. С. 250), как
«Я ничего не получаю от моей жены» в переводе А. Боковикова (Фрейд. Фраг¬
мент анализа одного случая истерии. С. 172).
4 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 224.
5 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 318.
6 Там же.
7 Там же. С. 183.
50
Дора
Уже спустя несколько месяцев после прекращения анализа Дора
приходит к Фрейду по поводу невралгии лица. «С какого времени?» —
спрашивает Фрейд. «Ровно 14 дней назад». Фрейд не может удержаться
от смеха. Он тотчас понимает, что ровно 14 дней назад она прочитала
в газете упоминавшее его сообщение. Фрейд смеется: они не могут
расстаться, они по-прежнему вместе, даже если не встречаются. Им
не расстаться: через пятнадцать месяцев Дора предлагает Фрейду
возобновить отношения. Он отказывается. По-видимому, нужно было
на месяц раньше приходить, через 14 месяцев. Числа, похоже, не только
для Доры важны1, но и для Фрейда.
Вернемся к ключевой фразе, которую произносит г-н К. Эта фраза
ставит Дору в положение гувернантки. Лакан подчеркивает, что по¬
щечина, которой Дора одарила г-на К. на озере, была спровоцирована
не столько его домогательствами, сколько словами «Моя жена ничего
для меня не значит [Ma femme п ’est rien pour moi]»2 *. Пощечина —
отклик на исключение г-жи К. из циркуляции означающих, ответ
на послание г-на К. «моей жены в цепи [отношений (обмена)] нет
[Ma femme п 'est pas dans circuit]»2. Отсутствие места у жен и матерей
не в меньшей мере свойственно тем, кто призван их в той или иной
мере замещать — живущим в господском доме гувернанткам. Но Дору
это место без места не устраивает. Да и Фрейда тоже. «Ни Дора, ис¬
теричка, ни Фрейд, гувернантка, не могут согласиться с положением,
отведенным им системой обмена. Ни Дора, ни Фрейд, не могут принять
отождествление себя с отвергнутой гувернанткой»4, но каждый из них
полагает, что где-то есть фаллическая Мать, которая несоизмерима
ни с кем, которую не разменять. И Дора такую Мать находит — это
Мадонна. И, пожалуй, не только Мадонна, но и г-жа К. оказывается не-
размениваемым идеалом, прообразом ее самой. Так что неудивительно,
что Мадонна, о чем пишет Фрейд, это еще и сама Дора. Г-жа К., с ней
и Дора оказываются и в системе обмена, и вне ее. Во всяком случае,
1 «Мы знаем, что числа для нее никогда не были безразличными» (Лакан. Ра¬
боты Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I),— говорит Фрейд
в связи с этим появлением в кабинете Доры, появлением «совершенно неслу¬
чайным» в день смеха, I апреля.
2 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 224. Или иначе: «моя жена для меня ни¬
что». Таким переводом фразы на французский пользуется Лакан. По словам
С. Бенвенуто, это не столько неправильный перевод, сколько не буквальный,
поскольку, как он пишет, Ich habe nichts an meiner Frau, это — «типичное ав¬
стрийское выражение, означающее “У меня больше нет никаких сексуальных
отношений с моей женой”» (Бенвенуто. Дора убегает... С. 120).
’ Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 143.
4 Гэллоп. Ключи к Доре. С. 577.
51
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
никто из мужчин не имеет права исключать их из циркуляции, говорить,
что она ничто, ничего не значит.
Отношения Доры с г-жой К. поддерживаются и совсем с другой
стороны — через идентификацию с отцом. Желание истерички, говорит
Лакан, в том и состоит, «чтобы поддержать желание отца: поддержать,
в случае Доры, как бы по доверенности, то есть, взяв его полномочия
на себя»1. Дора бунтует против любовной связи отца с г-жой К. и под¬
держивает эту связь. Поддерживает она и двусмысленные отношения
с г-ном К.
Итак, она не только сама оказывается в отношениях с г-жой К.,
но и поддерживает желание отца. Пощечина г-ну К. нарушает баланс
отношений в квадрате, и свидетельствует она о том,
«...насколько необходимо Доре сохранить во что бы то ни стало связь
с третьим элементом — элементом, свидетельствующим для нее
о том, что желание ее, в любом случае неудовлетворенное, так или
иначе поддерживается — как желание отца, которому она, ввиду
бессилия его, потакает, так и свое собственное, поскольку оно, будучи
желанием Другого, осуществиться не может»:.
Г-н К., похоже, заслуживает как минимум двух пощечин. Одну
за исключение г-жи К. из системы обмена и еще одну за то, что Дора
попала в положение гувернантки. Пощечина звучит вновь и вновь.
Впрочем, Дора в доме К. ухаживает за их двумя детьми. Фрейд
дважды повторяет, что она замещает им мать1 * 3. Причем делает это,
«полностью возмещая им тот незначительный интерес, который прояв¬
ляла по отношению к ним настоящая мать»4. Г-же К. некогда заниматься
детьми, поскольку она, как подчеркивает Фрейд, «формально приняла
на себя роль сиделки»5 отца Доры. Вот, что еще происходит в квадрате
отношений: Дора замещает г-жу К., г-жа К. замещает мать Доры.
Между тем в положении гувернантки, прислуги, Дора оказы¬
вается с самого начала анализа, во всяком случае, в тексте. Все дело
в имени, которое она получает — Дора. Она не Ида Баэур, а именно
Дора. По крайней мере, с психоаналитической точки зрения. Ее место
в символическом помечено именем-заместителем. История проис¬
хождения этого имени рассказывается не в самом «Случае Доры», а со¬
всем в другой книге, которую Фрейд пишет параллельно, в 1901 году,
в «Психопатологии обыденной жизни». Там он сообщает, что решил
1 Лакан. Семинары: Кн. XI. Четыре основные понятия психоанализа. С. 44.
; Там же.
• Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 205, 221.
4 Там же. С. 221.
? Там же. С. 214. Мать Доры «держалась подальше от кровати больного» (Там же).
52
Дора
дать новой пациентке имя Дора, а затем понял — имя это взято у нянь¬
ки его сестры. Няньку эту звали Роза, как и сестру Фрейда, так что
ей пришлось подобрать другое имя: «Бедные люди, — восклицает
Зигмунд, — даже имени своего они не могу сохранить за собой!» Так
становится понятным, что на следующий день, когда Фрейд ищет имя
для «лица, которому нельзя было сохранить свое собственное имя»,
ему «приходит в голову именно Дора»1. Итак, Дора — это в первую
очередь имя-заместитель, не имя собственное, или иначе, Дора — имя
собственное, которое не является собственным.
Приступая к анализу, Фрейд дает пациентке замещающее имя
прислуги. Он еще не догадывается, к каким последствиям, а точнее —
к какому совпадению, к какой встрече это приведет. Этим, конечно,
отношения Фрейда в переносе с гувернантками не исчерпывается.
Между тем связь г-на К. с гувернанткой отзывается эхом связи
отца Доры с гувернанткой. Разница, впрочем, есть — в том, первом
случае, гувернантка как будто бы соблазняет отца, а главное — же¬
лание ее направлено не на Дору, и именно это выводит ее из себя:
«...по-настоящему она разозлилась лишь тогда, когда заметила, что она
сама совершенно безразлична для гувернантки и что оказываемая ей
любовь фактически предназначена отцу»2. Дора настояла, чтобы эту
гувернантку уволили.
Гувернантка Доры — незамужняя очень начитанная женщина
свободных взглядов. Эта женщина, прочитавшая все книги о половой
жизни, пересказала их девочке, и прямодушно попросила Дору, «что¬
бы та держала все, относящиеся к этому, втайне от родителей»3, стала
источником всех сексуальных познаний Доры. Фрейд скромно пред¬
полагает, что в этой части он «не совсем ошибался»4.
Гувернантки, гинекологическое право Фрейда
и перенос знания
В истории Доры имеется и еще одна линия связи Фрейда с гувер¬
нанткой, прочитавшей все книги о половой жизни. Той чертой, которая
позволяет проводить отождествление между гувернанткой и анали¬
тиком, становится тайное знание. Психоаналитик априори наделен
знанием о пациентке, ее тайне, и, понятно, что тайна эта принадлежит
любовной жизни, и, как говорит Фрейд, если бы не было бессознатель¬
ного знания о сексуальности, не было бы и истерического симптома.
1 Фрейд. Психопатология обыденной жизни. С. 290.
2 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 220.
3 Там же. С. 219.
4 Там же. С. 220.
53
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Гувернантка, кстати, предупреждала Дору, что все их разговоры должны
оставаться втайне от родителей. Тайное знание остается втайне и после
того, как Дора увольняет гувернантку, а затем и Фрейда. С Фрейдом,
возможно, она рассталась проще, ведь гувернантка ее предупреждала,
что все мужчины ненадежны.
Фрейд, впрочем, полагает, что он смог поддержать разговоры
о любви. В предисловии он пишет, что не постыдился беседовать
с юной особой на эротические темы, прибегая при этом «к праву
гинекологов»1. Это, конечно, звучит странно, будто нет такого права
у психоаналитика. Ведь психоаналитик — тот, кто следует в диалоге
за анализантом. И Фрейд подчеркивает, что с самого начала анализа
«наиболее тщательным образом старался не навязывать ей каких-
нибудь новых знаний в области половой жизни»2. И здесь он говорит,
что старался вовсе не по этическим соображениям, а потому что хотел
на примере этого случая подвергнуть проверке свои гипотезы. Вновь
в этом случае обнаруживаются следы позиции знающего.
Не все так просто с местом в переносе. Это заметно в том, как
Фрейд пользуется «правом гинекологов». Лучше всего, поясняет он,
говорить с девушками (с Дорой) на сексуальные темы «прямо и сухо»:
«Я называю все органы и процессы их настоящими именами... J’apelle
un chat un chat»3 4. Настоящие имена — иностранные? Своего рода слова-
заместители? Перейти на иностранный язык — скорее воспользоваться
правом гинеколога (говорить научным языком, прямо и сухо), чем на¬
зывать все «своими именами». Более того, если следовать за Дорой,
то и говорить стоит так, как говорит она. Фрейд продолжает: «pourfaire
une omelette ilfaut casser des oeufs»A. То, что знает Фрейд — совсем не то
тайное знание Доры, не то знание, какое она от него ждет. Именно это,
казалось бы, препятствие и оборачивается переносом.
Перенос, настойчиво повторяет в XI семинаре Лакан, возникает
благодаря фигуре аналитика как субъекта якобы знающего. Субъект
анализа в переносе предполагает у аналитика то знание, «из которого он
как субъект бессознательного и состоит», и как раз это знание «и пере¬
носится на аналитика — то самое знание, что, не думая, не рассчитывая
и не рассуждая, имеет, тем не менее, своим следствием выполненную
работу»5. Перенос — атрибут знания Другого. Феномен этот потому
и возможен, что где-то явлен субъект якобы знающий.
1 Там же. С. 182.
2 Там же. С. 212.
3 Там же. С. 237.
4 Там же.
5 Лакан. Телевидение. С. 51.
54
Дора
Ирония заключается в том, что ключ к эротической жизни Доры
лежит в загадке ее сексуальных знаний, и что это именно тот ключ, кото¬
рой Фрейд так и не смог подобрать. Здесь-то и стоит вернуться к одному
из начал этой истории, а именно к письму Фрейда Флиссу 14 октября
1900 года, в котором он сообщает, что у него появилась новая пациентка,
«восемнадцатилетняя девушка, случай которой легко открывается благо¬
даря имеющейся коллекции отмычек»'. Фрейду еще только предстоит
убедиться в том, что нив этом, нив каком другом случае самая богатая
коллекция ключей и отмычек не поможет. Или, иначе говоря, нет никаких
универсальных ключей, нет никаких универсальных отмычек.
Дора рассказывает Фрейду в связи с первым сновидением эпизод,
в котором речь идет о ключе от спальни К. В этой связи Фрейд делает
предположение, о котором не сообщает Доре: спальная комната, а также
то, открыта она или закрыта, имеет «символическое значение» женщи¬
ны, которую «известно, каким “ключом” в этом случае открывают»1 2.
Получается, что толкование аналитика предшествует анализу и суще¬
ствует помимо анализанта. Фрейд знает, поскольку ему «хорошо из¬
вестно». У него универсальный ключ, отмычка. Так позиция знающего
сходится с универсальным символизмом, который соседствует в этом
случае с тем, что Фрейд назвал в «Толковании сновидений» методом
расшифровки. Метод расшифровки и есть собственно психоаналитиче¬
ский, а вот о «символическом» он пишет, что такое толкование «с само¬
го начала терпит неудачу с теми сновидениям, которые оказываются
не просто непонятными, а запутанными»3. Фрейд уже сделал выбор,
но продолжает сомневаться. Похоже, сновидение Доры кажется ему
очень простым. Вот и дальше он задается вопросом, «не является ли
шкатулка для драгоценностей распространенным образом для неза¬
пятнанных. девственных женских гениталий?»4. В следующем абзаце
появляется ответ на этот вопрос: элемент сновидения сверхедермини-
рован и искажен. «Элемент “шкатулка для драгоценностей” как никакой
иной является результатом процессов сгущения и смещения, а кроме
того, компромиссом противоположных душевных течений»5. Впрочем,
такой перевод «шкатулки для драгоценностей» не столько относится
к универсальному символизму, сколько к идиоматике, к тому, что такова
расхожая метафора немецкого языка.
1 Freud. Briefe an Wilhelm Flies 1887-1904. S. 469.
* Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 260.
1 Фрейд. Толкование сновидений. С. 115-116. Напомним, что «Случай Доры» —
и самостоятельный текст, и приложение к «Толкованию сновидений».
4 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 295.
5 Там же.
55
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Тем временем ключ, похоже, остается универсальным. Уже в связи
со вторым сновидением Фрейд пишет: «Где ключ? Является для меня
как бы мужским противовесом к вопросу: где та коробка? Итак, это
вопросы о гениталиях»1. Еще дальше гениталии в рамках символиче¬
ской интерпретации становятся элементом половой географии2. Дело
не в «мужском» ключе, а в «женской» шкатулке, в агальме, заключенной
в самом Фрейде. А еще дело — в его дискурсе.
Вполне возможно, что оправдывающийся за свой сексуальный
дискурс Фрейд был смущен отношениями с Дорой, и не смог перейти
с научного, объективирующе отчужденного, «гинекологического»
дискурса на ту волнующую речь, которая разворачивалась в тайных
разговорах Доры с г-жой К. Также можно сказать, что сексуальные
знания Доры были изначально эротизированы, а Фрейд принимал са¬
мые строгие меры, чтобы предотвратить эротизацию его знаний. Слова
соблазняют, знание соблазняет.
Как здесь не вспомнить об отношении Доры к докторам. Для
нее они — бессильны, и она то и дело высмеивает их усилия. Можно
представить себе ее реакцию на медицинские речи Фрейда. Научные
рассуждения исключают те удовольствия, которые, как он обнаружил
задним числом, являлись основными для Доры, и при этом тайными.
Для нее принципиально важны эротические удовольствия, оральный
эротизм беседы. Но в этом случае у Фрейда появлялась опасность того,
что его анализ может стать воображаемым эквивалентом орального
секса двух женщин. Образцом эротической беседы была связь Доры
с г-жой К. Они говорят о сексе3. В кабинете этого не происходит: Фрейд
не хочет феминизироваться. Он — не желает поддерживать «гинеко-
филическую» идентификацию с г-жой К.
Эротизация оральной функции в переводах
Здесь-то Фрейд и находит объяснение истерическому симптому
Доры: ее кашель — результат воображаемого отождествления с г-жой К.
Дора, рассказывая об отношениях г-жи К. с ее отцом, несостоятельным
1 Там же. С. 302.
2 Впрочем, и здесь можно говорить о метафорике. См. Бенвенуто. Дора убега¬
ет... С. 114.
’ Апиньянези и Форрестер с полным основанием утверждают, что самый глу¬
бокий перенос в анализе, это перемещение сцены из спальни К., где Дора бе¬
седует с любимой госпожой, в кабинет Фрейда. «Когда он и Ида вовлекают¬
ся в психоанализ, они приводят в действие тайную сцену передачи [transfer]
знания Иды и госпожи Зелленка» (Appignanesi, Forrester. Dora: An Exeniplary
Failure. P. 159).
56
Дора
мужчиной [ein unvermögender Mann], «думает как раз о тех частях
тела, которые находятся у нее самой в возбужденном состоянии (шея,
полость рта)»1. Оральная зона в возбуждении. Рот говорит, рот сосет,
рот возбуждается. Иначе говоря, тот рот, который сосал до того как
заговорил, продолжает сосать в говорении, в разговоре.
Начала симптома уходят в доисторические времена, вплоть
до первосцены2, а вот время его проявления — момент совпадения
множества причин. Таким моментом в процессе сверхдетерминации,
по Фрейду, становится фраза, которую слышит Дора о том, что воз¬
можен такой сексуальный контакт, как сосание члена. В этот момент
она представляла «ситуацию сексуального удовлетворения per os
между двумя людьми, любовная связь которых ее неизменно занима¬
ла»3. В общем, «она создает себе такую бессознательную фантазию
и изображает ее посредством ощущения першения в горле и кашля»4.
Множественная причинность отмечена и удушьем в возрасте восьми
лет, и тошнотой после поцелуя г-на К. в четырнадцать, и кашлем
и хрипотой в шестнадцать, и кашлем, продолжительностью в несколько
месяцев, в восемнадцать. Множественная причинность симптома кон¬
ституируется задним числом и ведет к множественным его значениям:
«один симптом практически постоянно одновременно соответствует
нескольким значениям»5. Более того, значения эти не обязательно со¬
гласованы друг с другом.
Лакан, рассуждая о симптоме Доры и особенно интенсивной
оральной эротизации, говорит о воображаемой матрице. В эту матрицу
«отливались в дальнейшем все ситуации, которые довелось Доре в жиз¬
ни своей проиграть»6. Матрица эта — сцена из младенческого возраста,
в которой присутствуют двое, Дора и старший ее на полтора года брат,
который был для нее идеалом, образцом, прообразом [Vorbild]. Дора
1 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 235.
: Казалось бы, какая связь между первосценой и оральной эротизацией?!
Связь — прямая. Достаточно вспомнить, что построение фантазма в первую
очередь связано со слухом, а не со зримой сценой. Вот Фрейд в данном слу¬
чае и пишет: «...у меня были хорошие основания подозревать, что ребенок, чья
спальня находилась рядом с родительской, подслушал одно из ночных посеще¬
ний отцом своей жены и слышал пыхтение при коитусе и без того страдающего
одышкой мужчины <...> диспноэ и сердцебиение при истерии и неврозе страха
являются лишь выхваченными частями из процесса коитуса» («Фрагмент ана¬
лиза истерии». С. 278).
3 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 236.
4 Там же. С. 240.
5 Там же. С. 243.
6 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 221.
57
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
«тянет ко рту большой палец левой руки, в то время как правой рукой
тянет за ухо своего брата, старшего ее на полтора года»1.
Самый тягостный симптом Доры — потеря голоса. Фрейд усма¬
тривает зависимость состояния Доры от состояния г-жи К., состояние
которой, в свою очередь, зависит от того, в отъезде или нет г-н К.
Размышляя над таким положением дел в квадрате отношений, Фрейд
пишет:
«А в технике психоанализа существует даже такое правило, что
внутренняя, но все еще скрытая связь вскрывается посредством
соприкосновения, временного соседства ассоциаций, точно так же,
как в письме поставленные рядом «н» и «а» значат, что из них нужно
образовать слог «на». У Доры было несметное количество припадков
кашля с полной потерей голоса. Не должно ли на появление и исчезно¬
вение этих проявлений болезни оказывать влияние присутствие или
отсутствие любимого?».1 2
Фрейд отвечает на свой вопрос так: Дора теряет голос, когда
объект любви отсутствует, то есть когда г-н К. уезжает: «Девушка
была больной, когда он отсутствовал, и здоровой, когда он возвра¬
щался»3.
Лакан отвечает на вопрос Фрейда так: Дора теряет дар речи, «как
только сталкивается со своим объектом любви, который совершенно
определенно связан с особой эротизацией оральной функции, изъятой
из своего обычного употребления, как только оказывается она слишком
близко к объекту своего желания»4. Афония Доры — симптом не отъез¬
да г-на К., а симптом приближения г-жи К., так что «ссылаться на впе¬
чатление отfellatio с участием отца нужды нет, тем более, что “имущие
господа”, которых начинают покидать силы, прибегают, как правило,
1 Ibid. Фрейд, кстати, пишет о том, что эта матрица — отнюдь не изобретение
Доры. Такой «полноценный способ самоудовлетворения посредством сосания»
(Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 241) представляется ему чуть ли
не универсальным в случаях истерии: «Молодая женщина, которая так и не
смогла отвыкнуть от привычки сосать, увидела себя в одном из детских воспо¬
минаний, по-видимому, в первой половине второго года жизни, сосущей грудь
кормилицы и одновременно при этом ритмически тянущей мочку уха корми¬
лицы. Я думаю, что никто не захочет оспаривать, что слизистую оболочку губ
и рта нужно считать первичной эрогенной зоной» (Там же). Таким образом, как
пишет Фрейд, «эта в высшей степени непристойная перверсная фантазия со¬
сания пениса имеет безвиннейшее происхождение» (Там же. С. 242). Оральный
эротизм смещается: пенис и грудь — метонимические объекты.
2 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 223.
3 Там же. С. 224.
4 Lacan. Les psychoses. Le séminaire. Livre III. P. 105.
58
Дора
к cunnilinguus»'. Отсутствие г-на К. важно не само по себе (Фрейд),
а как отсутствие его в качестве помехи между Дорой и г-жой К. (Лакан).
Интересно, что Лакан здесь не избегает ученой латыни, что напоми¬
нает, конечно, о научной терминологии Фрейда, дистанцирующегося
от дискурса Доры. Интересно и то, что Дора, когда у нее пропадает
голос, обращается к письму, что позволяет «вступить в отношения
с отсутствующим»1 2.
В случае Доры ярким оказывается перевод органического и психи¬
ческого. Дора «думает», «слышит», «создает», «изображает» одно по¬
средством другого. Фрейд указывает на перевод, который совершается
вокруг Вещи, вокруг органического как реального: «за наиболее нижний
слой это системы [детерминант] следует принять реальное [realer],
органически обусловленное появление кашля, то есть песчинку, вокруг
которой образуется перламутровая раковина»3. Фрейд не раз подчерки¬
вает, что формирование бессознательного не проходит в отрыве от теле¬
сного, что органическое — фундамент неврозов, но речь категорически
идет не об органической этиологии, а о «соматической встречности
[somatische Entgegenkommen]». Соматическая встречность — сторона
влечений, органические основания полиморфно-перверсивной сексу¬
альности. Почему мы говорим о том, что речь категорически не идет
об органической этиологии? Потому что сексуальность — это всегда
уже /7с//лосексуальность. Фрейд говорит именно о встречности4 5, ко¬
торой просто нет, если нет другой стороны влечений, психической.
Это касается и симптомообразования: «симптом нуждается во вкладе
с обеих сторон. Он не может появиться без определенной соматиче¬
ской встречности, которая осуществляется <...> на одном из органов
тела»-. Влечение, в данном случае оральное, формируется вокруг губ,
рта, границы внутреннего и внешнего, эрогенной кромки психического
и соматического. В случае Доры соматической встречностью фантазии
о сосании члена оказывается то, что «в детские годы она очень долго
сосала, была “сосунком ”»6. Сразу вслед за этим воспоминанием Доры
1 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 221.
2 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 225.
3 Обратим внимание на то, как метафора Фрейда уже приписывает в его соб¬
ственной символической системе возникновение симптома сексуальному ре¬
гистру.
4 Entgegenkommen — встречать, идти навстречу.
5 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 226. В другом месте Фрейд го¬
ворит о «бессознательном ассоциативном потоке мыслей, которые протекают
над ранее сформированными органическими связями, подобно тому, как венок
из цветов располагается на проволочном каркасе» (Там же. С. 285).
6 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 241.
59
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Фрейд приводит еще одно, как раз то, которое навело Лакана на мысль
о воображаемой матрице: маленькая Дора сосет левый большой палец,
а правой теребит мочку уха брата.
Напомним о том, что еще одной детерминантой орального сим¬
птома Доры становится ее позиция «папина дочка», то есть ее иден¬
тификация с отцом, с его «нехорошими страстями», с его бессилием,
с фантазиями на тему его оральной эротики, с его симптомом: «Я папина
дочка. У меня такой же катар, как у него»1. Идентификация представляет
желание. Мое желание — его желание. Желание — желание другого.
В связи с таким контуром идентификаций уместно вспомнить о цен¬
тральном вопросе истерии: кто я, мужчина или женщина?
И даже пытаться не стоит отвечать на этот вопрос однозначно.
Вопрос остается вопросом. Фрейд как раз говорит, что Дора оказыва¬
ется в разных диспозициях. Ее идентификации распределяются между
субъектами желания и объектами желания. Например, самый тайный
круг ее мыслей, который затрагивает мысли о любви к г-же К., включает
фантазию Доры о дефлорации «с позиции мужчины»2. Впрочем, даже
в этой фантазии можно предположить, что Дора одновременно занимает
и женскую позицию г-жи К.: кто Дора, мужчина или женщина?
Возвращаясь к разговору о проявлении симптома в отношениях
с главными действующими лицами случая, можно сказать, что, в конце
концов, симптом по-разному, но проявляется во всех углах квадрата
отношений: отец — г-жа К. — г-н К. — Дора. В этом квадрате Дора
не может «отделаться от впечатления, что она была одолжена г-ну К.
в качестве платы за допущение отношений между отцом Доры и его
женой»3. Дора — разменная монета.
Диалектика Фрейда-Доры по Лакану
В «Слове о переносе» Лакан отмечает, что Фрейд в своем изложе¬
нии случая следует за Дорой. Эта черта будет принципиальной и для
последующих случаев. Такова психоаналитическая диалектика.
Лакан, перечитывая случай Доры в изложении Фрейда, пред¬
ставляет его как последовательную серию диалектических поворотов.
Неудивительно, что в тени чтения Лаканом текста Фрейда незримо
присутствуют Гегель с Кожевым. Диалектическое понимание переноса
служит в «Слове о переносе» еще и оружием критики Эго-психологии,
в которой перенос понимается в терминах аффекта.
1 Там же. С. 282.
2 Там же. С. 321-322.
5 Там же. С. 217.
60
Дора
Диалектические повороты анализа/текста задают «ритмическое
членение тех структур, в которых пресуществляется для субъекта ис¬
тина»’. Истина обнаруживается на первом же витке. Дора рассказы¬
вает Фрейду о связи отца с г-жой К. и о домогательствах со стороны
г-на К., и о том, что она, таким образом оказывается предметом обмена
[Tauschobjekt]. Показания о том, как обстоят дела в ее мире, Дора завер¬
шает вопросом: «А что, если все это так и было? Что Вы можете здесь
изменить, после того, как я рассказал Вам это?»1 2 Здесь Фрейд и совер¬
шает первый диалектический поворот^ которому, как говорит Лакан,
«даже гегелевский анализ притязаний “прекрасной души”, восстающий
против мира во имя закона сердца, мог бы по своей проницательности
позавидовать. “Погляди, — говорит он ей, — не внесла ли и ты свою
лепту в то нестроение, о котором теперь сокрушаешься?”»3
В этот момент истина совершает свой второй виток: весь окру¬
жающий Дору обман, все лицемерие возможно при одном условии —
она не сторонняя свидетельница сложившихся отношений, а их
соучастница. Лакан рассматривает отношения в любовном квадрате
как циркуляцию даров:
«Дары эти, приносимые ее отцом г-же К., возвращаются от нее к Доре
в виде уступки в претензиях на собственного супруга. Мало того,
достается Доре и от благодеяний первоисточника, щедроты которого
служат для буржуа той классической формой, в которой несет он
повинную, призванную увязать достойное возмещение за супруже¬
скую измену с подобающей заботой о родовом достоянии»4.
Следующий вопрос, который возникает у Фрейда: что явля¬
ется причиной ревности, возникшей у Доры к отцу из-за его связи
с г-жой К.? Этот вопрос отмечает для Лакана второй диалектиче¬
ский поворот', ревность «лишь маскирует интерес Доры к личности
субъекта-соперника — интерес, который по самой природе своей
1 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 218.
2 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 218.
' Lacan. Intervention sur le transfert. P. 219.
4 Ibid. В 1 семинаре Лакан продолжит настаивать на символическом характере
переноса, обращаясь к теориям дара и символического обмена Марселя Мосса
и Клода Леви-Стросса. Перенос осуществляется в речевом обмене, который транс¬
формирует говорящего и слушающего. В III семинаре Лакан в очередной раз под¬
черкивает, что равновесие нарушается тогда, когда Дора слышит от г-на К., что
его жена для него ничто, и в этот момент группа из четырех человек распадается.
Фрейд достаточно подробно говорит об обмене в связи со шкатулкой с драгоцен¬
ностями из второго сна Доры. В частности, он говорит Доре о г-не К.: «Он пода¬
рил Вам шкатулку с драгоценностями. Таким образом, в ответ Вы тоже должны
ему подарить Вашу шкатулку с украшениями, поэтому несколько ранее я гово¬
рил об “ответном подарке"» (Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 265).
61
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
в общепринятый дискурс настолько не вписывается, что усваивается
им не иначе, как в неузнаваемой, превращенной форме»1. Истина со¬
вершает в этот момент свой третий виток, и «выясняется пламенная
привязанность Доры к г-же К.»2.
У Фрейда возникает вопрос, почему Дора не держит зла на г-жу К.
за предательство? В чем секрет такой верности Доры? Этот секрет
и приводит к третьему диалектическому повороту. Секрет — агаль-
ма, скрытый объект, не г-жа К., а то, что она представляет — «тайну,
тайну ее собственной женственности — я имею в виду, женственности
телесной»3. Об этом свидетельствует наиболее ярко второе сновидение.
Что делает г-жу К. привлекательной? Что делает ее объектом желания
мужчины? — Вот вопросы Доры. Именно эта тайна желания, по мысли
Лакана, заставляет ее зачарованно застыть перед портретом Мадонны
на два часа4.
Итак, приходит к выводу Лакан, перенос — «это лишь появление,
в момент приостановки аналитической диалектики, неких неизменны¬
ми пребывающих образцов, согласно которым выстраивает субъект
собственные объекты»5. Здесь Лакан и подчеркивает, что перенос
отнюдь не связан с аффектом. Волнение, которое возникает у Доры,
как раз и отмечает диалектические повороты анализа. Принципиально
важно, что и в этой части своих рассуждений Лакан в точности следует
за Фрейдом: перенос — это «...бессознательные мыслительные обра¬
зования [unbewußten Gedankenbildungen]»6.
Именно в диалектике переноса мыслеобразований видит Лакан
аналитическую нейтральность. Тем самым диалектика в анализе ока¬
зывается неразрывно связанной с этикой. Завершает свою статью Лакан
словом о переносе и позиции в нем аналитика:
«...указывая на моменты утраты и обретения аналитиком ориентации,
он ценен тем уже, что напоминает нам о подлинной нашей роли —
о положительном, на ортодраматизацию субъективности пациента
нацеленном недеянии»7.
1 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 220.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Дора рассказывает Фрейду второе сновидение, а через два дня он узнает, что
осталось «лишь два часа работы (два сеанса) — то же самое время, которое она
провела перед картиной Сикстинской Мадонны», и два часа ей нужно, чтобы
обойти то самое озеро, у которого разразился кризис» {Фрейд. Фрагмент анали¬
за истерии. (1998.) С. 332).
5 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 225.
6 Фрейд. Фрагмент анализа истерии. (1998.) С. 327.
7 Lacan. Intervention sur le transfert. P. 226.
62
Ганс
Кто такой Маленький Ганс?
Случай Маленького Ганса интересен тем, что в нем Фрейд вы¬
ступает в роли «супервизора» отца мальчика, взявшего на себя роль
«аналитика», и, главное, — в роли буквального трансцендентного
Другого, к которому в разговорах постоянно апеллируют отец и сын.
Отец «пятилетнего мальчика» был другом Фрейда, а мать проходила
у него анализ.
Фрейд и Маленький Ганс встречались дважды. Первый раз, когда
отец решил привести сына к профессору на «сеанс». Второй раз, когда
Маленький Ганс уже стал взрослым молодым человеком, который слу¬
чайно открыл книгу Фрейда «Анализ фобии пятилетнего мальчика»,
узнал себя и отправился навестить профессора.
В 1972 году вышли в свет «Мемуары человека-невидимки», четыре
интервью Герберта Графа, которые он дал журналисту Франсису Риззо.
Тогда-то и стал общественным достоянием тот факт, что всемирно из¬
вестный постановщик опер Герберт Граф в детстве «был Маленьким
Гансом», что отец его — знаменитый венский музыковед Макс Граф.
63
Приключения Вивимахера, или Ганс как образен эдипализации
Явление 1. Вивимахер — на сцену!
Вполне можно представить всю эту историю и как историю ма¬
ленького мальчика, маленького Ганса, и как историю его вивимахера.
Ганс не только и не столько является обладателем и наблюдателем
вивимахера, сколько его последователем. Ганс следует за вивимахе-
ром. Вивимахер — проводник Ганса. Ганс — агент Вивимахера. Ви¬
вимахер — означающее Ганса. По этой причине мы будем писать его
с большой буквы. Речь пойдет то ли о Мальчике с Вивимахером, то ли
о Вивимахере с Мальчиком.
После двух абзацев «Введения» в случай «Маленького Ганса»,
в которых говорится об особенностях случая этого «юного пациента»,
в частности о том, что анализ проводил его отец, а сам психоаналитик
видел его всего один раз, но при этом незримо присутствовал в его
жизни, Фрейд выводит на сцену Ганса с его Вивимахером. Вот самый
первый абзац «Введения»:
«Первые сведения о Гансе относятся ко времени, когда ему еще не было
полных трех лет. Уже тогда его различные разговоры и вопросы обна¬
руживали особенно живой интерес к той части своего тела, которую
он на своем языке обычно называл Вивимахер»'.
Господин Пипиделкин?
Почему мы оставляем в русском языке это слово «Вивимахер»?
Почему не пипиделка, пиписька, пипика, пипка, пика? Буквально, по-
видимому, можно было бы, пожалуй, по аналогии с Самоделкиным, го¬
ворить о том, что немецкий Вивимахер — это русский Пипиделкин.
1 Фрейд. Анализ фобии лятилстиего мальчика. (1989.)
64
Ганс
В первую очередь стоит сказать, что слово это плохо поддается
переводу, да и, главное, перевод его едва ли требуется. С точки зрения
психоаналитической — точно не требуется, ведь аналитик говорит
на языке анализанта. Это не только и не столько слово из немецкого
языка, сколько — из языка Ганса. Вивимахер — идиома Ганса, «Виви-
махер — термин, которым фаллос вписывается в словарь Ганса»1.
Вивимахер указывает на махера, деятеля типа парикмахера,
или гешефтсмахера, обделывающего свои не очень чистые на руку
делишки. Так что Вивимахер русскоязычному слуху отнюдь не чужд.
У Вивимахера автономная функция, он как бы существует сам по себе,
он, повторим еще раз, — сам по себе деятель, сам себе деятель. Лакан,
отмечая, что этот немецкий «махер не поддается полностью переводу»
на французский язык, также говорит о том, что «в нем содержится ука¬
зание на рабочего, агента, как в Uhrmacher'е, часовых дел мастере, —
мастер пи-пи [faiseur de pipi]»2. Вивимахер заводит машину письма.
Он — раб, то есть рабочий, и он же — Мэтр. Вивимахер включает
диалектику раба и господина.
Вивимахер — мэтр письма, он мастер писания (с ударением на оба
слога); и речь, так или иначе, идет об означающей разметке симво¬
лического пространства. Вивимахер — Мастер. Вивимахер — Мэтр.
Начнем с конца. Трехбуквенное окончание, с одной стороны, со стороны
немецкой, указывает на Herr'а, Господина. ВивимаНегг — господское
означающее. С другой стороны, со стороны русской, — это и эвфемизм
для известного обсценного слова на букву «х», и буква, «хер», как она
раньше называлась.
Но хер — не только буква и фаллос. Хер — это еще и две черты
крест-накрест, это еще и операция перечеркивания. Так, из словаря
в словарь кочует пример на эту тему из Николая Лескова: «Владыка
решение консисторское о назначении следствия хером перечеркнул».
Хером перечеркнуть — похерить, крест-накрест перечеркнуть,
отменить написанное, поставить на нем крест. Так, хер представляет
хайдеггеровский жест перечеркивания бытия.
В деконструктивном прочтении хайдеггеровский хер оказывается
и владыкой, и владыкой всегда уже перечеркнутым, кастрированным
хером. В психоаналитическом прочтении хер отмечает ту черту, что
субъект Владыка извечно похерен, что, обнаруживая себя в господском
дискурсе, субъект всегда уже перечеркнут, расщеплен.
Там, где в игру вступает символ, там всегда уже содержится ука¬
зание на отсутствие, там разыгрывается игра «Fort/Da», представление
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 340.
2 Ibid. P. 258.
65
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
отсутствия и присутствия. И даже скорее это представление разыгрыва¬
ется не в духе Хайдеггера, указывающего на невыразимое присутствие,
а в духе Деррида, как раз таки говорящего о невозможности полного,
тотального всеприсутствия. Само явление на сцене ВивиМаХера его
же и подводит к тому, что Деррида называет стиранием написанного,
его зачеркиванием и даже выскабливанием. Вивимахер — господское
означающее sous rature.
Ви-ви, пи-пи, по-по-вторение
Вернемся от конца слова «Вивимахер» к его началу. Все начина¬
ется с повтора. Вслед за Фрейдом и Деррида мы повторяем: вначале
было повторение. Вначале будет виви. Еще раз стоит вернуться к са¬
мому слову Вивимахер, к тому повторению, которое оно содержит,
ви-ви, пи-пи, к тому повторению, которое указывает на рождение Ганса
в символическую купель. В этом взаимном овладении — языка Гансом
и Ганса языком — и заводится машина махер ви-ви. Все дальнейшие
рассуждения и будут раскрывать эти диспозиции ВивиМаХера.
С учетом этих коннотаций и рассмотрим случай Маленького Ганса
и его Вивимахера. Учтем и порядок, которым следует Фрейд. На него,
кстати, обращает внимание и Лакан: «...не без оснований Фрейд пред¬
ставляет нам вещи в таком порядке. Первый вопрос — это вопрос
Вивимахера, который переводят на французский язык как fait-pipi»'.
И еще о порядке: порядок не означает последовательность в смыс¬
ле поступательного эволюционного развития. Скорее уж речь идет
о движении по спирали, если кому-то она нравится. В том смысле, на¬
пример, в каком в «Слове о переносе» Лакан говорит о диалектических
витках. Иначе говоря, это ритмичное членение повторения не одного
и того же, неповторимого повторения. Собственно, Фрейд об этом
пишет в «Эпикризе»:
«Мы не должны удивляться, что одни и те же побуждения [Wunschre-
gungen\ во время анализа всплывают по нескольку раз; дело в том, что
монотонность вытекает только из приемов толкования; для Ганса это
не простые повторения, а прогрессирующее развитие от скромного
намека до сознательной ясности, свободной от всяких искажений»1 2.
Впрочем, это «прогрессирующее развитие», как будет видно, —
движение ретроспективное. Оно всегда уже содержит два вектора. Это
«прогрессирующее движение» в обратную сторону, движение задним
числом.
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 205.
2 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 112.
66
Ганс
Повторим теперь вслед за Лаканом, повторяющим Фрейда, кото¬
рый представляет нам вещи именно в таком, а не ином порядке, что
«первый вопрос — это вопрос Вивимахера». И вопрос этот обращен
маме. Все начинается с Материнского Вивимахера.
Акт I
Явление 2. Первый такт Эдипа,
или воображаемый Вивимахер матери
Фрейд как будто пишет по мотивам дневника Макса Графа диа¬
логи для постановки на театральных подмостках. Итак, как-то весной
1906 года мальчик, которому около 3 лет, появляется на сцене и задает
вопрос маме:
Ганс: «Мама, у тебя есть Вивимахер?»
Мать: «Само собой разумеется. Почему ты спрашиваешь?»
Ганс: «Я только подумал»1.
Речь Ганса прерывается. Он только подумал. Он только предста¬
вил. Он только задал вопрос и тем самым указал на свое сомнение. Мать
отвечает уверенно: «Само собой разумеется», у нее есть Вивимахер.
Мать Ганса, Ольга Хёниг, — Фаллическая Мать. Мальчик может не со¬
мневаться в ее всемогуществе.
На сцене — эди палы лая триада: Мама, Ганс, Фаллос. Это триада—
первого такта Эдипа, его первого логического времени. Логические
такты — это «фазы приобретения фаллосом статуса объекта в вооб¬
ражаемом плане привилегированного и преобладающего»2. Первый
акт — первый такт; или, словами Лакана, это — «Ю Ье ог по! (о Ье объ¬
ектом желания матери»3. Лакан изображает эту воображаемую триаду
в виде треугольника, прочерченного пунктирной линией4.
Между матерью и ребенком строится воображаемый треугольник,
«...ребенок оказывается в зависимости от желания матери, от первич¬
ной символизации матери как таковой»5. Так, уже в воображаемом
треугольнике речь идет о первичной символизации! Там, где есть
желание, там есть означающее. Эта символизация до символизации
1 Там же. С. 39.
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 210.
5 Там же.
4 Там же.
5 Там же. С. 208.
67
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
предполагает, что «желание его — это желание матери»1. Иначе говоря,
предметом вожделения Ганса «служат не просто заботы матери, контакт
с ней, самое присутствие ее — нет, предметом вожделения служит ее
желание»2. Его желание — ее желание, он — объект причина жела¬
ния. Вивимахер «как воображаемый объект желания матери образует
по-настоящему узловой пункт отношений мать-дитя»3. Приключения
Вивимахера начинаются с воображаемого Фаллоса матери, с желания
быть объектом желания, материнским Вивимахером. Узловой пункт
расстраивает отношения мать-дитя. Между матерью и ребенком —
воображаемый Фаллос, фантазматический объект, расстраивающий
и выстраивающий отношения.
Вивимахер оказывается в центре разворачивающейся драмы сразу
же, как только субъект сталкивается с желанием матери. И без зеркала
здесь дело не обходится. В первом такте «субъект отождествляет себя
в зеркале с тем, что является объектом желания его матери. Это и есть
первичный фаллический этап — тот, на котором отцовская метафора
действует сама по себе, поскольку первенство фаллоса уже утверж¬
дено в мире самим существованием символа дискурса и закона <...>
чтобы понравиться матери, необходимо и достаточно быть фаллосом»4.
Ганс — Вивимахер Ольги. Как же можно сомневаться в его существо¬
вании?! В своем существовании?!
Более того, место отца предуготовлено, поскольку Вивимахер
действует как метафора. Он представляет объект желания. Он — его
метафора.
Этот такт эдипализации характеризуется двойной, точнее обо¬
юдной нехваткой — нехваткой у Всемогущей Фаллической Матери
и нехваткой у Маленького Ганса. Вот откуда в этой первой сцене его
сомнения. Вот из какого источника звучит вопрос. Само наличие жела¬
ния указывает на нехватку. Нехватка Ганса выявляется тем, что его для
матери недостаточно, он не может целиком и полностью удовлетворить
материнское желание. Недостающий элемент и в одном, и в другом
случае — это воображаемый фаллос. Мать желает недостающего ей
фаллоса, Ганс стремится стать объектом ее желания. И сам того не же¬
лая, обнаруживает нехватку в желании.
Эта драма желания разыгрывается в воображаемом измерении:
«ребенок предлагает матери воображаемый объект, фаллос, ради того,
чтобы доставить ей полное удовольствие, причем в форме обманки
1 Там же.
2 Там же.
3 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 270.
4 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 221.
68
Ганс
[leurre]»'. Ганс играет с воображаемым фаллосом как с объектом
желания матери. И фаллос — не только воображаемый объект, сам
Ганс — тоже этот объект1 2. Вивимахером стремится он ее приманить,
пленить, покорить. И в этой игре — о, парадокс! — «ребенок замеча¬
ет, что этот воображаемый элемент имеет символическую стоимость.
Именно это для него непреодолимо [insurmontable]»3. Чтобы войти
в Эдипа, преодолеть этот переход, Гансу не хватает четвертого члена.
«Кто-то должен вмешаться в это дело, и этот кто-то — отец»4. Этому
вмешательству еще предстоит произойти, и в то же время как метафора
оно — уже здесь: «присутствие» воображаемого фаллоса как третьего
члена в отношениях матери и ребенка указывает на функционирование
четвертого члена — символического отца. И здесь^о/се предвкушение
истины, не паранойяльного знания [connaissance], но символической
истины. Вивимахер мерцает и перфорирует, его фундаментальная роль
заключена в игре отсутствия/присутствия, «в диалектике облачения
и разоблачения [du voilement et du dévoilement]»5.
Явление 3. Вивимахер коровы задним числом через грудь
За материнским Вивимахером следует, как бы странно и даже дико
это не прозвучало, Вивимахер коровы. Впрочем, не так уж это странно,
не так уж и дико. Молоко — вот что связывает мать с коровой. Ганс
входит в коровник, видит, как доят корову, и говорит:
«Смотри из Вивимахера течет молоко»6.
Вивимахер, таким образом, в этой сцене предстает как оральный
объект. Задним числом осмысляется он в терминах оральной фазы
становления субъекта. Фрейд посвящает сравнительному анализу
Вивимахера и груди целый абзац. Ссылаясь на «Случай Доры», он
пишет, что ничего ужасного в представлении о сосании Вивимахера
нет, поскольку это «непристойное побуждение довольно безобидно
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 208.
2 «Мы обнаружим, что имеется множество различных состояний, случаев,
этапов, когда ребенок отождествляет себя с фаллосом» (Лакан. Образования
бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 211). Интересно, что фаллос как фе¬
тиш — это объект желания матери и в то же время «в случае фетишизма всту¬
пает ребенок в определенные отношения с предметом по ту сторону желания
матери» (Там же).
3 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 261.
4 Ibid.
5 Ibid. P. 272.
6 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 39.
69
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
по своему происхождению, так как представление о сосании связано
в нем с материнской грудью»1.
Вымя коровы из истории Ганса выступает «опосредствующим
звеном», а точнее — подходящим посредником, передатчиком [eine
passende Vermittlung]», ибо вымя — «по природе — грудь [Матта],
а по виду и положению своему — пенис»2. Функционально — грудь,
позиционно — пенис. Таким образом, ретроспективное осмысление
Вивимахера через грудь уже предполагает приведение в действие как
метонимической, так и метафорической осей работы бессознатель¬
ного: одно представляет другое в смещении, одно замещает другое.
Впрочем, вслед за Лаканом сделаем акцент именно на метонимическом
смещении:
«Итак, лишь по мере того, как ребенок усваивает желание матери
(а усваивает он его в реальности ее дискурса, грубо непосредственным
образом), открывается для него возможность вписаться на место мате¬
ринской метонимии, то есть стать тем, что я назвал в прошлый раз
субъектом-подданным»3.
Явление 4. Если доктор отрежет Вивимахер
В возрасте З’Л интерес Ганса к Вивимахеру, как пишет загадочно
Фрейд, не только теоретический. Ганс практикует: «...у него также име¬
ется стремление прикасаться к своему половому органу»4. Продолжая
рассуждения о первом такте Эдипа, Лакан в связи с этим пишет: «Едва
начав теребить расположенное у него пониже живота хозяйство, он не¬
медленно пытается демонстрировать его матери — история обычная:
хочу знать, на что я способен, история, неизменно кончающаяся разо¬
чарованием»5. Застав его за этим занятием, мать ему грозит:
«Если ты это будешь делать, я позову д-ра А., и он отрежет тебе твой
Вивимахер. Чем же ты тогда будешь делать виви?»
Ответ Ганса поражает находчивостью. Находчивость эта, похоже,
не имеет ничего общего с хитростью или изворотливостью. Его ответ
совершенно точен с точки зрения аутоэротизма. В том случае если
придется расстаться в Вивимахером, тогда виви придется делать с по¬
мощью анального аппарата «Попо». Смещение не смущает. Смещение
отводит угрозу.
1 Там же. С. 39.
2 Там же.
’ Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 232.
4 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 39.
5 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 220.
70
Ганс
Приобретение кастрационного комплекса до его обретения
Ганса не так легко пока еще загнать в культурный тупик.
На провокационно-кастрационный вопрос матери, он реагирует наход¬
чиво и мгновенно: «Моим попо». Утрата Вивимахера вполне функцио¬
нально восполнима. Фрейд отмечает, что в таком ответе не содержится
никакой вины, и все же Ганс «приобретает при этом [er erwirbt bei diesem
Anlasse] “кастрационный комплекс”»1. Кастрационный комплекс еще
не работает, вина пока еще не осознается, но комплекс уже запущен
[anlassen]. Приобретено то, что еще только предстоит приобрести.
И тогда, как пишет Лакан, кастрационный комплекс будет пролегать
между вопросами «быть или не быть фаллосом» и «иметь или не иметь
фаллос»2. Работе еще только предстоит начаться, но она уже запуще¬
на. Иначе говоря, эдипов комплекс еще не завязался, кастрационный
комплекс как его «внутренняя пружина» еще не приведен в действие,
но все уже предуготовлено. Впрочем, всякое еще может случиться.
А пока...
Материнский закон. Мать запрещает и поощряет
Именно мать несет угрозу кастрации. Лакан в V семинаре вспо¬
минает маленького Ганса и говорит: «...в качестве того, кто запрещает
на уровне реального влечения, отец является фигурой необязательной»,
«вообще как раз мать-то и грозит ребенку чаще всего — если ты, мол,
будешь так делать, я позову доктора и он тебе его отрежет»3. Отец Ган¬
са, как пишет Лакан, «совершенно беспомощен, а все, что он говорит
(я имею в виду, когда он говорит с матерью), это простое сотрясание
воздуха»4 *. Вот и получается, что отношение матери к Гансу двойствен¬
но. Она — носитель запрета, но в то же самое время она — буквально
самый близкий ему человек, который поддерживает его роль вооб¬
ражаемого объекта. Он, как говорит Лакан, оказывает матери «неоце¬
нимую услугу», воплощая в себе ее фаллос, занимая «подчиненную,
зависимую позицию субъекта как под-лежащего»*. Ганс — буквально
субъект, он «представляет собой subjectus в исконном для этого слова
смысле существа подневольного, подданного»6. Верноподданный Ганс
уже на службе у закона, Закона Матери: «...мать — существо говоря¬
1 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 39-40.
2 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 214.
3 Там же. С. 197.
4 Там же. С. 222.
3 Там же. Именно эта близость станет источником его страха и фобии.
6 Там же. С. 217.
71
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
щее; уже этого одного достаточно, чтобы мы по праву могли говорить
о законе матери»1.
Пошел в свой клозет: пророждение символического Вивимохеро
Практическим интересом к Вивимахеру вызвано изобретение
игры — “игры в клозет” [Klosett]: «Из-за своего интереса к Вивимахеру
он выдумал себе совершенно своеобразную игру. В передней помеща¬
ется клозет [Лbort] и кладовая [[Holz^kammer]. С некоторого времени
Ганс ходит в эту кладовую и говорит:
«Я иду в мой клозет [Æïose//]».
Отец Ганса, увлеченный своей позицией агента анализа, разуме¬
ется, заглядывает в клозет, чтобы посмотреть, чем там Ганс занима¬
ется. И что же он видит? Оказывается, малыш «обнажает свой пенис
и говорит: “Я делаю виви”, — это означает, что он играет в клозет.
Характер игры виден не только в том, что он на самом деле не урини-
рует, но и в том, что вместо того, чтобы идти в клозет, он предпочитает
кладовую, которую он называет “своим клозетом”»2. Именно в этой
сцене Лакан отмечает начало явления «символического характера Виви-
махера». Во тьме своего персонального клозета Ганс являет Вивимахер,
«показывает его, но как скрытый объект»3. Во тьме то, что на свету
можно и не заметить, имеется. Во тьме то, чего не видно, точно есть.
Кому надо, тот видит Вивимахер во тьме.
Явление 5. Вивимахер царя зверей в транспонировке
В том же возрасте З'/з лет маленький Ганс «возбужденно и с ра¬
достью кричит:
«Я видел Вивимахер льва!»
Еще бы не было возбуждения и радости — все же не хер собачий,
а ВивимаХер Царя зверей! А от Царя зверей уже не так далеко и до
отца, не до Макса Графа, да и не только до фигуры Царя Батюшки,
но до восполняющего Тотема. Лакан говорит об особой функции то¬
тема — «восполнять [suppléer] означающее символического отца»4.
Восполнение восполняет то, чего пока еще не было и нет. Таков тотем
Вивимахера льва. Тотем, этот воображаемый праотец, Человек-Зверь,
1 Там же.
2 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 43.
’ Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 239.
4 Ibid. P. 228.
72
Ганс
Царь Зверей и его табу невозможно не встретить на пути символи¬
ческого отца. Вивимахер льва наводит на размышления: «Большую
часть значения, которое имеют животные в мифах и сказках, нужно,
вероятно, приписать той откровенности, с которой они показывают
любознательному младенцу свои половые органы и их сексуальные
функции. Сексуальное любопытство нашего Ганса не знает сомнений,
но оно делает его исследователем и дает ему возможность отвлеченного
познания [begriffliche Erkenntnisse]»'.
Сексуальное любопытство — путь к понятийному мышлению.
Благодаря интересу к Вивимахеру Ганс начинает мыслить абстрактно!
И в этом отношении, можно сказать, Вивимахер — всегда уже Фал¬
лос. Маленький Ганс мыслит не мозгом. Он мыслит не конкретно, как
кто-то якобы делает, но мыслит абстрактно, как и положено субъекту.
Ганс показывает, как развивается аппарат мышления, как аппарат этот
овладевает мыслью. Ганс показывает это и сегодня, во времена «не¬
приятия понятийного мышления»1 2.
Ганс показывает, как воображаемое организуется, упорядочивает¬
ся аппаратом мышления. Порядок этот выстраивает фундаментальную
структуру мифа: «...этот прогресс от воображаемого к символическому
конституирует организацию воображаемого в мифе... Возможно, все
комплексы Эдипа вынуждены проходить такого рода мифическую кон¬
струкцию, и, конечно же, они вынуждены реализовывать ту же полноту
в символической транспонировке [transpositiori\»\ Интересно, что Ла¬
кан использует здесь музыкальный термин. Траспонировка, или транс¬
позиция — переложение, перенос, перестановка звуков музыкального
произведения на один и тот же интервал вверх или вниз. Простраивание
воображаемого каркасом мифа происходит согласно символическому
перемещению, перестановке звуков. В том числе и конкретных звуков,
например тех, что издает локомотив.
Явление 6. Вивимахер локомотива
В 3 года и 9 месяцев Ганс на вокзале, глядя на то, как из локомотива
выпускается вода, говорит:
«Локомотив делает виви. А где его Вивимахер?»
Парадокс: акт есть, объекта, его делающего, нет. Ганс видит
функцию как таковую. Функцию, освобожденную от своего деятеля.
1 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 40.
2 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 24.
’ Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 266-267.
73
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Виви-процесс есть, а вот махера — нет. Нет того, кто делает. Виви-
махера нет — нет живого. Вивимахер становится меткой различения
живого и мертвого, одушевленного и неодушевленного. Стоя перед
локомотивом, Ганс размышляет: «У собаки, у лошади Вивимахер
есть, а у стола и стула нет»’. Ганс подтверждает мысль Лакана о том,
что Вивимахер проводит символическую разметку. Нет Вивимахера,
как у локомотива, — нет символической вселенной, нет ни жизни,
ни смерти.
Фрейд по ходу делает принципиальный вывод, который будет
развивать чуть позже в связи не с Гансом, а с Леонардо: «Любознатель¬
ность и сексуальное любопытство [Wissbegierde und sexuelle Neugierde],
по-видимому, тесно связаны между собой»1 2. В книге «Одно детское
воспоминание Леонардо да Винчи» жажда знаний [Wissbegierde] пре¬
вратится во влечение знать [Wisstrieb] и сблизится как с сексуальным
влечением [Sexualtrieb], так и с влечением смотреть [Schautrieb], если
не сказать попросту с наблюдательностью, со страстью подсматривать.
В эпикризе Фрейд еще раз напоминает: интерес Ганса к Вивимахе-
ру — не навязчивая идея; интерес этот ни в коем случае нельзя назвать
всепоглощающей фокусировкой на одном объекте. Нет, через этот ин¬
терес познается мир: «Интерес этот делает его исследователем; таким
образом, он открывает, что на основании присутствия или отсутствия
этого органа можно отличать живое от неживого»3. Вивимахер — не на¬
вязчивая идея, а инструмент познания.
У живого существа должен быть этот инструмент, должен быть
Вивимахер! И если бы Гансу «пришлось признать отсутствие этого
органа у подобного себе живого существа, это было бы слишком боль¬
шим потрясением основ его “мировоззрения” — все равно, что этот
орган отняли бы у него»4.
Этот эпизод принципиально важен, ведь игра присутствия и от¬
сутствия, своего рода Fort/Da, Вивимахер предполагает символическую
диалектику. И вместе с ней — страх кастрации:
«Маленький Ганс, не уступавший в искусстве логики Аристотелю,
делает следующее утверждение — он говорит, что все одушевленные
существа обладают фаллосом <...>. Есть живые существа — скажем,
мама, — у которых фаллоса нет. Выходит, и живого существа в данном
случае тоже нет. Отсюда тревога»5.
1 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 40.
2 Там же. С. 40.
3 Там же. С. 98.
4 Там же.
5 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 98.
74
Ганс
Акт II
Явление 7. Равнение на Вивимахер — ко второму такту!
Интерес к Вивимахеру, конечно же, направлен не только на внеш¬
ний мир, но и на родителей. Когда Гансу еще не было трех лет, он за¬
давался вопросом о Вивимахере матери. Теперь ему 3 года и 9 месяцев.
Наконец-то он обращает свой взор на отца:
Ганс: «Папа, и у тебя есть Вивимахер?»
Отец: «Да, конечно».
Ганс: «Но я его никогда не видел, когда ты раздевался».
Фрейд в своем повествовании тотчас переводит взгляд Ганса
на мать. Интерес к ее Вивимахеру никуда не делся:
Мать: «Чего ты так смотришь?»
Ганс: «Я смотрю только, есть ли у тебя Вивимахер?»
Мать: «Конечно. Разве ты этого не знал?»
Ганс: «Нет, я думал, что так как ты большая, то и Вивимахер у тебя
как у лошади».
Я-масштаб призывает страх и демона аналогии
Итак, Ганс вновь возвращается к материнскому Вивимахеру, ведь
он уже получил утвердительный ответ матери на этот вопрос где-то
год назад. А что теперь?
Во-первых, чувствуется сомнение в сравнении материнского
Вивимахера с таковым лошади. Во-вторых, в тексте Фрейда присут¬
ствие материнского Вивимахера как бы уже оспаривается в сравнении
с Вивимахером отцовским. В-третьих, это сравнение, это «явление
на горизонте образа лошади указывает на то, что ребенок готовится
перейти к фобии»1. Объекты есть, будет и страх. В X семинаре, рас¬
суждая о страхе и нехватке нехватки, задается вопросом:
«С чего начинается фобия маленького Ганса? Неоправданное
значение придают, как правило, тому факту, что тревога связана
якобы с запретом матери на мастурбацию — запретом, который пере¬
живается ребенком как вторжение матери в его мир. Но что говорит
нам о тревоге в связи с объектом желания наш собственный опыт?
Разве не свидетельствует он, что запрет — это искушение? Речь идет
не об утрате объекта — налицо, наоборот, ситуация, когда нехватки
в объектах нет»2.
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 239.
2 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 69.
75
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Машина мышления действует в сравнении. В эпикризе Фрейд
пишет:
«Когда он [Ганс] повторно высказывает отцу и матери сожаление,
что он никогда не видел их Вивимахера, то причиной этого является,
вероятно, его желание сравнивать [das Bedürfnis zu vergleichen].
Я всегда остается масштабом [Das Ich bleibt der Maßtab], которым
оценивается мир; путем постоянного сравнения с собой научаешься
понимать его»1.
Человек — мера всех вещей. Вивимахер — мера всех вещей.
Результатом сравнения оказывается надежда на то, что Вивимахер
Ганса будет расти вместе с ним. В процессе познания ему стало из¬
вестно, что он растет и то, что у больших живых существ — Большой
Вивимахер. Согласно этой логике он говорит, что раз мама большая,
то и Вивимахер у нее как у лошади, и его Вивимахер должен уже, на¬
конец, вырасти. У Фрейда возникает впечатление, что желание быть
большим Ганс проецирует только на половые органы. Большой чело¬
век — большой Вивимахер. Если воображаемая проекция позволяет
Гансу выдерживать конкуренцию, то его реальный Вивимахер сравне¬
ние проигрывает. Об этом вторжении реального Вивимахера и говорит
Лакан как о травматическом событии.
Не здесь ли, не в этом ли сравнении одно из мест рождения то,
что Ролан Барт вслед за Стефаном Малларме назвал демоном аналогии,
преследующим человеческое мышление? Не здесь ли Лакан со ссылкой
на Канта говорит, что «любое правило разума, Vernunftsregel, — это
всегда Vergleichung, или эквивалент»2.
Экономика равномерного распределения, или отцеуравнение
Лакан предлагает переводить на французский язык фрейдовское
сравнение, Vergleichung, не как comparaison, но как péréquation. Такой
перевод буквально означает, во-первых, равномерное распределение
(налогов); пропорциональное налогообложение, во-вторых, вырав¬
нивание (цен, расходов, заработной платы). Лакан, таким образом,
подчеркивает строго экономический смысл этого слова. Однако важно
и то, как именно это слово воспринимается на слух. А звучит оно как
père-équation, то есть буквально как «отцеравнение», «отцеуравнение»,
«отцевыравнивание».
Итак, Ганс сожалеет, что не видел их Вивимахера, откуда и воз¬
никает желание сравнивать! И это сравнение оставляет в рамках вооб-
1 Фрейд. Анализ фобии пяти летнего мальчика. (1989.) С. 99.
2 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 27.
76
Ганс
ражаемого соперничества: «То, что разыгрывается в акте сравнения,
не позволяет нам выйти из воображаемого плана. Игра продолжается
на уровне обманки [leurre]. Ребенок лишь добавляет к этим измерениям
материнскую модель, самый большой образ, но который остается при
этом по сути своей однородным»1.
Воображаемый отец лишает
Сравнение с отцом, равнение на отца, о котором говорит Лакан,
можно соотнести с явлением воображаемого отца. Таким образом, уже
здесь уместна речь о началах второго такта Эдипа.
Воображаемый отец вводит закон, запрещающий ребенку «ла¬
скаться». Эту операцию Лакан называет не кастрацией, а лишением.
Ребенок видит, что мать относится к этому закону уважительно,
признает его на словах и в делах. Воображаемый отец — «это отец
всемогущий, он — основание порядка мира в общей концепции Бога,
гарантия универсального порядка в его реальных элементах, наиболее
массированных и грубых, это он творит все»2. В то же время воображае¬
мый отец — соперник в борьбе за материнское желание. Агрессивный
характер воображаемой схватки не может не порождать страх. Мать
теперь не просто зависит от объекта желания. Сам этот объект «является
уже не просто объектом ее желания, а объектом, который имеется или
не имеется у Другого»3. Воображаемый отец лишает, а лишение — один
из трех видов нехватки объекта. В четвертом семинаре Лакан различает
три таких типа нехватки: лишение, фрустрацию и кастрацию. Агентом
лишения является воображаемый отец (агентом фрустрации — символи
ческая мать, а кастрации — реальный отец). Лишение как раз и требуе'
символизации, призывает ее, «подразумевает символизацию объекта
в реальном»4. В роли агента лишения выступает воображаемый отец.
Явление реального Вивимахера
Идиллия, если бы она и была, то заканчивалась бы, и не только
из-за появления соперника, но и в связи с символической перфорацией
в игре в отсутствие и присутствие Вивимахера, которого Ганс «никогда
не видел». Более того, куда более драматичным оказывается испытание
не символическим, а одновременно с ним являющимся (похерено)
во влечении реальным. Лакан говорит о сравнении между «своего рода
абсолютным объектом, фаллосом, и тем, что приносит ему испытание
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 206.
2 Ibid. P. 275.
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 221.
4 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 218.
77
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
реальным [sa mise а / ’epreuve du réel» ’. Проблема — в различии между
Вивимахером воображаемым и реальным. Попросту говоря, речь идет
о постоянном стремлении сопоставлять воображаемый Вивимахер
со своим собственным. Таков новый диалектический виток приключе¬
ний Вивимахера. Ганс, похоже, не может больше ласкаться, совладая
с нехваткой у Матери воображаемым Вивимахером, пришла пора
предъявлять нечто реальное. Невозможность удовлетворить желание
Всемогущей Матери пробуждает страх. Прохождение Эдипальных
врат с явлением Отцовского Закона должно помочь ему с этим страхом
справиться. Но это еще впереди.
А пока Лакан говорит, что предварительный вопрос — вопрос
о функции ребенка для его матери. Он — объект ее желания, но явля¬
ется ли эта функция метафорой или метонимией, и это «далеко не одно
и то же, является ли ребенок, например, метафорой ее любви к отцу,
или метонимией ее желания фаллоса, которого у нее нет и никогда
не будет»1 2. И то, что Ганс — метонимия желания матери, еще не зна¬
чит, что он — частичный объект, «он метонимичен не как фаллофора,
а как целостность. Здесь-то и разыгрывается драма. Все в полном по¬
рядке, пока речь идет о его Вивимахере»3. Проблемы начинаются тогда,
«когда в игру вступает реальный Вивимахер, который становится для
Ганса объектом удовлетворения. В этот момент и появляется страх»4.
Причина страха — явление реального Вивимахера. Помимо вторжения
реального Вивимахера, в жизни Маленького Ганса происходит и еще
одно важнейшее событие: на свет появляется сестра.
Явление 8. Вивимахер рождения сестры
Когда Гансу исполняется 3 х/г года, в его жизни наступают большие
перемены, вызванные рождением Анны. Разумеется, мы бы об этом
событии вообще могли не завести речь, если бы не самая первая сцена,
в которой его внимание, конечно же, приковывает Вивимахер. Когда
его зовут в комнату роженицы, «...он смотрит не на мать, а на сосуды
с окрашенной кровью водой и с некоторым смущением говорит:
«А у меня из Вивимахера никогда кровь не течет»5.
Удивительно, но в этом внимании, в этом акценте внимания,
в связи между рождением сестры и кровью матери, опять же явля-
1 Ibid. Р. 206.
2 Ibid. Р. 242.
3 Ibid.
4 Ibid.
5 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 41.
78
Ганс
ется Вивимахер. А ведь здесь он непосредственно никак не заметен.
Но какое-то отношение к родам он все же имеет. Здесь раздается от¬
даленная причастность Вивимахера.
Фрейд в этой сцене обращает внимание на инфантильную теорию
рождения и фигуру аиста. Он выделяет курсивом мысль о сомнении
Ганса в значении аиста в родах. В «Эпикризе» читаем:
(1) «Появление на свет этой сестры принесло для него много
такого, что с этого момента больше не оставляло его в покое. Прежде
всего, некоторая доля лишения: вначале временная разлука с матерью,
а позже длительное уменьшение ее заботливости и внимания, которые
он должен был делить с сестрой.
(2) Во-вторых, все то, что на его глазах мать проделывала с его
сестричкой, пробудило в нем вновь его переживания, связанные с чув¬
ством наслаждения, из того периода, когда он был грудным младенцем.
Оба эти влияния усилили в нем его эротические потребности, вслед¬
ствие чего он начал чувствовать необходимость удовлетворения. Ущерб,
который ему принесла сестра, он компенсировал себе фантазией, что
у него самого есть дети. Пока он в Гмундене на самом деле мог играть
с этими детьми, его нежность находила себе достаточное отвлечение.
Но по возвращении в Вену, опять одинокий, он направил все свои
требования на мать и претерпел опять лишение, когда его в возрасте
4 лет удалили из спальни родителей...
(3) В-третьих, рождение его сестры дало толчок для мыслитель¬
ной работы, которой, с одной стороны, нельзя было разрушить, и ко¬
торая, с другой стороны, впутывала его в конфликт чувств. Перед ним
предстала большая загадка, откуда появляются дети, — быть может,
первая проблема, разрешение которой начинает пробуждать духовные
силы ребенка и которая в измененном виде воспроизведена, вероятно,
в загадке фиванского сфинкса»1.
Через неделю после появления сестры на свет Ганс смотрит на то,
как ее купают и говорит:
«“А Вивимахер у нее еще мал”, — и как бы утешительно прибавляет:
“Ну, когда она вырастет — он станет больше”»2.
Явление 9. Непреклонный Вивимахер сознания
Фрейд в этом месте делает важное примечание, в котором задается
«естественным», можно сказать, давно назревшим вопросом:
1 Там же. С. 113.
2 Там же. С. 410.
79
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
«Почему эти юные исследователи не констатируют того, что видят,
а именно: никакого Вивимахера нет? Для нашего маленького Ганса
это понятно. Мы знаем, как при помощи тщательной индукции
он установил для себя общее положение, что живое отличается
от неживого наличностью Вивимахера; мать поддержала его в этом
убеждении, давая ему утвердительные ответы относительно лиц,
уклонившихся от наблюдения. И теперь он совершенно неспособен
отказаться от своего приобретения после наблюдения над маленькой
сестрой»1.
Здесь Фрейд делает удивительное сравнение — Маленького
Ганса с философом школы Вундта. Интересно, что Вильгельм Макси¬
милиан Вундт (1832-1920) — не столько философ, сколько физиолог
и психолог, основатель экспериментальной психологии и психологии
когнитивной. Вундт, можно сказать, один из основоположников пси¬
хологии. Он первым в истории прочитал курс по научной психологии,
настойчиво подчеркивая в нем использование экспериментальных
методов, взятых из естественных наук. Именно он указывал на нераз¬
рывную связь между мозгом и разумом.
Причисляя Маленького Ганса к последователям Вундта, Фрейд
проясняет обнаружение маленьким экспериментатором Вивимахера
там, где его как будто бы нет. Вивимахер Ганса — сознание Вундта.
Они никогда не отсутствуют. Сознание (для Вундта) и Вивимахер (для
Ганса) — означающие самой жизни. Они должны присутствовать. Ганс
комментирует Вундта: «Когда философ наталкивается на психические
явления, в которых сознание совершенно не участвует, он называет
их не бессознательными, а смутно сознаваемыми [dunkelbewusste}.
Вивимахер еще очень мал!»2 3.
Явление 10. Отдельный Вивимахер жирафа: черта восполнения
Отец говорит: «Я рисую Гансу, который в последнее время часто
бывал в Шёнбруне, жирафа. Дальше следующий микродиалог:
Ганс: «Нарисуй же и Вивимахер».
Отец: «Пририсуй его сам».
Ганс «пририсовывает посредине живота маленькую палочку [Strich],
которую сейчас же удлиняет, замечая: “Вивимахер длиннее”»5.
При этом Ганс рисует, пишет черту (линию, штрих), причем от¬
дельную саму по себе! Вот он символический жест, или, словами Лакана,
1 Там же. С. 41.
2 Там же.
3 Там же. С. 42.
80
Ганс
рисунок этот находится «на пути символа», и «прибавленный к жирафу
Вивимахер действительно графический, это — черта, и в придачу, никак
не проигнорировать, что черта эта отделена от тела жирафа»1 2. Вот оно
начало культуры: начертание отдельной черты! Графическая eine einzige
Zug культуры! Вот оно восполнение, без которого нет живого. Вот при¬
бавок, без которого то, к чему он прибавляется, просто не существует.
Отец рисует, Ганс оживляет. Штрих к портрету. И не только жирафа.
Явление 11. Вивимахер лошади
Вслед за жирафом впервые появляется столь важный впослед¬
ствии Вивимахер лошади. В немецком языке das Pferd среднего рода.
Интересно, что этот вопрос может поставить в тупик переводчика,
но не Маленького Ганса: Вивимахер — Фаллос, а не эмпирический
штрих мужского пола, коня. Пожалуй, именно для того, чтобы подчер¬
кнуть воображаемый, материнский и даже фетишистский Вивимахер,
мы будет говорить о лошади, невзирая на то, что в русском языке эм¬
пирическая лошадь, конечно же, не может иметь пенис. Лошадь вполне
может подчеркивать само явление Вивимахера лошади до учреждения
Ганса в системе поло-ролевых координат.
Вот самое первое явление Вивимахера лошади: отец проходит
с сыном мимо уринирующей лошади. Ганс комментирует:
«У лошади Вивимахер внизу, как и у меня»-.
Вивимахер — пункт сравнения лошади с собой, Гансом. Так что
лошадь — это Ганс. И, разумеется, это не означает, что она только Ганс,
или только лошадь. Но об этом позднее.
Явление 12. Вивимахер куклы
Ганс получил в подарок куклу. Что нужно с ней сделать? Понятно,
что для начала раздеть. Вот он ее и раздевает, внимательно осматривает
и говорит:
«А у этой совсем маленький Вивимахер»3.
Ганс, как мы видим, по-прежнему следует стратегии Вундта.
Не быть Вивимахера не может. Он может быть лишь очень, очень ма¬
леньким. Вивимахеру быть!
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 264.
2 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 42.
3 Там же.
81
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Размер его, впрочем, может указывать и на пограничное положе¬
ние куклы, между миром живых и миром мертвых. Кукла — на грани
живого и мертвого. Не удивительно, что позднее с куклой происходит
куда более жуткая история, unheimliche Geschichte. 22 апреля 1908 года
отец сообщает:
«Днем я узнаю, что Ганс все утро играл с резиновой куклой, которую
он называл Гретой. Через отверстие, в которое раныие был вделан
свисток, он воткнул в середину маленький перочинный ножик,
а затем для того, чтобы ножик выпал из куклы, оторвал ей ноги.
Няне он сказал, указывая на соответствующее место: "Смотри,
здесь Вивимахер”»1.
Поиски Вивимахера ведут к обнаружению Вивимахера. У Греты,
как показывает вскрытие, есть Вивимахер. Есть имя, есть означающее.
Она жива. По крайней мере, была жива. Отец проводит дознание:
Отец: «Во что ты сегодня играл с куклой?»
Сын: «Я оторвал ей ноги, знаешь, почему? Потому что внутри был
ножичек, который принадлежал маме. Я всунул его туда, где пуговка
пищит, а потом я вырвал ноги, и оттуда ножик и выпал».
Отец: «Зачем же ты оторвал ноги? Чтобы ты мог видеть Вивимахер?»
Сын: «Он и раньше там был, так что я его мог видеть».
Отец: «А зачем же ты всунул нож?»
Сын: «Не знаю».
После этого отец сравнивает сцену извлечения ножа с родами
и уводит Ганса к размышлениям на тему аиста, рождения. В диалектике
этой беседы Ганс, как пишет Фрейд, «смелым приемом захватил в свои
руки ведение анализа, так как родители медлили с давно необходимыми
разъяснениями, и в блестящей форме симптоматического действия по¬
казал: “Видите, я так представляю себе рождение”»2. Вновь Гансу при¬
ходится брать инициативу буквально в свои вооруженные перочинным
ножом руки и объяснять отцу анатомию родов.
Имеет место не просто кесарево сечение. Ганс будто призывает
отца включить воображение и понять, о каких родах здесь идет речь,
о какой анатомии. Деяние Ганса совершается по меньшей мере в двух
регистрах — эмпирическом, в котором можно говорить о кесаревом
сечении и о фалличности протыкающего тело куклы ножа, и символи¬
ческом, показывающем рождение субъекта. Ганс перфорирует Грету.
Не в первый и не в последний раз он производит эту процедуру.
Дело не в кукле, а в самом акте перфорирования. Эта символическая
1 Там же. С. 85.
2 Там же. С. 86.
82
Ганс
процедура происходит в самых неожиданных местах: «Сначала он
(Ганс) перфорирован во сне, затем кукла перфорирована, и перфори¬
рованными оказываются вещи снаружи внутрь, изнутри наружу»1.
Перфорирующая пропись очевидна в истории с обезьяной.
Явление 13. Вивимахер обезьяны
Весьма примечателен, если не сказать исключителен эпизод
с явлением Вивимахера обезьяны. В этом эпизоде язык вводит Ганса
в заблуждение [Irrtume]. Причем заблуждение отнюдь не в духе Вундта.
Такого рода ошибка, как писал Фрейд в «Психопатологии обыденной
жизни», «не воспринимается как таковая и находит себе веру»2 в объ¬
ективное существование. Фрейд вновь выступает адвокатом исследо¬
вателя Ганса:
«Всякий исследователь рискует иной раз впасть в ошибку [Irrtume].
Утешением ему послужит то обстоятельство, что в ее основе может
лежать смешение понятий, имеющееся в разговорном языке. Такого
же оправдания заслуживает и Ганс. Так, он видит в своей книжке
обезьяну, показывает на ее закрученный кверху хвост и говорит:
“Смотри, папа. Вивимахер”».
Исключительность случая «Вивимахер обезьяны» в том, что Ганс
идет не невротическим путем сопоставления «слов» и «вещей», а пу¬
тем психо-поэтическим, иначе говоря, следует первичному процессу.
Работа бессознательного как работа языка вторгается в сознательную
логику исследователя Ганса и заставляет принять хвост [der Schwanz]
за Вивимахер [der Schwanz]. Язык путает своей неоднозначностью.
Эвфемизм в действии, или, как сказал бы Деррида, нет никакого пря¬
мого смысла, есть лишь смысл переносный. Нет, не метафоры. У Ганса
буквально действует фаллофора, если воспользоваться словом Лакана.
Фаллофора переводит хвост в Вивимахер.
Яление 14. Свинство, но приятное
Гансу 4 года и 3 месяца. У него есть идея, что Другой может и даже
должен прикоснуться к его Вивимахеру. Ганс соблазняет, соблазняет
на соблазнение. Он пассивен или активен? Мать купает Ганса, затем
осторожно припудривает пенис, чтобы его не коснуться.
Ганс: «Почему ты здесь не трогаешь пальцем?»
Мать: «Потому что эго свинство».
1 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 266.
2 Фрейд. Психопатология обыденной жизни. С. 283.
83
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Ганс: «Что это значит — свинство? Почему?»
Мать: «Потому что это неприлично».
Ганс (смеясь): «Но приятно [aber lustig]»'.
Акт III
Явление 15. Вивимахер перемен
Функция Вивимахера не останавливается и во сне, причем Виви
действует в «первом искаженном до неузнаваемости сне». Первый
искаженный сон свидетельствует о работе вытеснения. Это сновиде¬
ние, увиденное в возрасте четырех лет и трех месяцев, становится тем
пунктом, за которым начинается фобия. Ганс рассказывает отцу:
«Слушай, сегодня ночью я подумал: “Один говорит: кто хочет ко мне
прийти? Тогда кто-то говорит: “Я”. Тогда он должен его заставить
сделать виви”»1 2.
Интерпелляция
Этот загадочный сон начинается с обращения, с местоимения
второго лица единственного числа Du. Буквально: Эй, ты! Иначе гово¬
ря, — «послушай», «знаешь». Лакан в этой связи говорит:
«Без слова “Ты” абсолютно невозможно обойтись в том, что я уже
не однажды называл наполненной речью, речью-созидательницей,
на которой история субъекта построена, это Ты в таких, к примеру,
фразах, как Ты мой господин или Ты моя жена. Ты в данном случае —
это означающее призыва к Другому»3.
За обращением к Другому следуют совсем уж неожиданные слова:
«сегодня ночью я подумал [heute nachts habe ich gedacht]». Он не сон
увидел, нет, он подумал. И это первая улика, подтверждающая слова
Профессора: бессознательное мыслит. Пока Ганс спит, оно думу дума¬
ет. О чем же оно подумало? Что еще оно придумало? Вопрос! Вопрос,
который задает Некто Один [Einer]:
«Кто хочет ко мне прийти [Wer will zu mir kommen]?»
На этот вопрос откликается некто [jemand] и говорит: «я [/с/?]».
1 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 45.
2 Там же. Приведем это сложное сновидение в двух других переводах: «Знаешь,
сегодня ночью я думал: “Один говорит: кто хочет ко мне подойти? Тогда кто-то
говорит: “Я”. Тогда он должен его заставить сделать пипи» (пер. А.М. Боковико-
ва). «Папа, этой ночью мне приснилось, как один говорит: кто ко мне? А другой
ему отвечает: я. И теперь ему надо отвести того пописать’’» (пер. С. Панкова).
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 174.
84
Ганс
Ты да я через одного
В топологическом отношении, похоже, это зеркальная сцена.
На этой другой сцене три загадочных действующих лица — Один, еще
кто-то и я. Понятно, что все эти лица — одновременно и Ганс, и кто-
то другой. И я-другой если и является, то при условии, что позволит
сделать себе-другому виви. Эта форма «позволить сделать» указывает
на грамматику второй фазы фантазма. Бессознательное представляет
Гансу во сне зеркальную формулу: я это другой. Этого откликнувшего¬
ся на вопрос другого я, то есть альтер эго, следует отвести пописать.
Впрочем, кое-что вступает в противоречие с зеркальным харак¬
тером этой сцены, и не только отсутствие очевидного распределения
я и другого. Эта сцена вообще незримая, она вообще не относится
к оптическому полю. Фрейд отмечает это в первую очередь: этот сон
относится к чисто аудиотипу. Ганс его подумал, а точнее, конечно, сон
подумал Ганса. В нем нет образов. В нем звуковой каркас фантазма.
Несмотря на кажущийся неразличимый характер себя и другого, не¬
смотря на кажущийся воображаемый регистр этой сцены, она скорее
оказывается чисто символической прописью. В этой сцене имеют место
следующие означающие:
Du — (местоимение второго лица единственного числа) ты.
Jemand — (неопределенное местоимение) кто-нибудь, кто-либо;
кто-то; некто.
Einer — не только Один, Единственный, но и (число, цифра, номер)
один, единица.
Ich — (местоимение первого лица единственного числа) я.
Все эти лингвистические агенты в сновидении абстрактны в своей
неопределенности. Кто они, «некто», «ты», «я», «один»? Как сказали бы
Есперсен с Якобсоном, все это — шифтеры. Все они не имеют никакого
устойчивого значения, все они меняют значение от одного к другому.
Да и Гуссерль говорит, что «я» переходит от одного человека к другому.
Абстрактный «некто» [Jemand] через вопрос «Единственного
[Einer]» становится «мной [/с/?]». Во сне производится распределение
дискурсивных мест, от «ты» до «я», от тебя до меня через Одного, Един¬
ственного, Другого, того, «кто» расчерчивает символическую матрицу,
задавая дистанцию между шифтерами «ты» и «я». Сновидение оглашает
вхождение Маленького Ганса в Дом Бытия, как сказал бы Хайдеггер.
Заставить сделать виви
Неудивительно, что отчужденное от себя я (третье лицо говорит, что
оно—лицо первое), становится очевидным в связи с вхождением в поле
Другого. Неудивительно, что процесс этот помечен Вивимахером:
85
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Dann muss er ihn Wiwi machen lassen [Тогда он должен его заставить
сделать Виви].
Бессознательное Ганса в этом первом искаженном сне предстает
не в образах, а в словах, распределяя агентов речи. Сновидение пре¬
дельно абстрактно, оно выдает символическую матрицу как таковую.
Оно демонстрирует ни больше ни меньше как собственно организацию,
упорядочивание воображаемого регистра символическим. То, что некто
Другой должен отвести зеркальное другое я пописать, предполагает
и то, что он должен его прописать. «Тогда он должен его заставить
сделать Виви [Dann muss er ihn Wiwi machen lassen}»'.
В этом суждении «я» трансформируется в отчужденное «он»,
третье лицо единственного числа, которое должно сделать Виви «ему»,
другому третьему лицу единственного числа. Это сновидение — сви¬
детель кристаллизации Единственного Третьего.
Fort/Da прятки и фанты
В связи с этим сновидением возникает дневной остаток: игра
в фанты с Бертой и Ольгой. Игра эта заключается в том, что нужно
угадать, чей фант зажат в руке:
A. : «Чей фант в моей руке?»
B. : «Мой».
В ответ В. говорит, что должен сделать А. Потому Фрейд и говорит,
что сновидение — это
«подражание игре в фанты, только Ганс хочет, чтобы тот, кому принад¬
лежит фант, был присужден не к обычным поцелуям или пощечинам,
а к уринированию, или, точнее говоря, кто-то должен его (Ганса)
заставить делать виви»1 2.
Поправка в повторении
Между тем Отец просит Ганса пересказать этот сон еще раз. Маль¬
чик повторяет и при этом возникает одна «поправка»: вместо «тогда
кто-то говорит» — «тогда она говорит». Место абстрактного Jemand
занимает более конкретная Sie. Вероятно, предполагает отец, «она» это
и одна из его подруг, Берта, или Ольга.
1 Если бы здесь был возвратный глагол, то можно было бы перевести стрелки
рассуждений в сторону работы влечения. Для Лакана оральное влечение вы¬
ражается в формуле «заставить себя сосать», скопическое — «заставить себя
видеть», голосовое — «заставить себя слышать» (Лакан. Четыре основные по¬
нятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 206-208).
2 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 46.
86
Ганс
Кто позволит — кто поможет?
Позволить делать виви, заставить делать виви — помочь сделать
виви. Мальчик не сидит. Мальчик стоит, стоит и ждет помощи. Хорошо
бы Берта или Ольга. А может, отец поможет? Не она, а он, этот jemand,
некто? Остается вспомнить, что во время прогулок виви Гансу помогает
делать отец.
Эксгибиционизм вытесняется
В процессе виви то и дело происходят перемены. Теперь Ганс
просит отца отвести его в сторонку, чтобы Берта и Ольга не видели,
как он делает виви. Раньше ему было доступно эксгибицонистское
удовольствие, теперь нет. Теперь оно вытеснено:
«...в прошлом году это любопытство девиц было для него приятно,
а теперь — нет. Эксгибиционистское удовольствие теперь подвер¬
гается вытеснению. Вытеснение желания, чтобы Берта или Ольга
смотрели, как он делает виви (или заставляли его делать виви),
объясняет появление этого желания во сне, которому он придал
красивую форму игры в фанты. С этого времени я несколько раз
наблюдал, что он хочет делать виви незаметно для всех»1.
Явление 16. Вивимахер Анны исчезает
Гансу 4’/г года. Он наблюдает за купанием сестры и начинае
смеяться. Его спрашивают, почему. Он отвечает:
— Я смеюсь над Вивимахером Анны.
— Почему?
— Потому что Вивимахер у нее такой красивый.
Фрейд комментирует: «Ответ, конечно, ложный. Вивимахер ему
показался комичным. Но, между прочим, теперь он впервые в такой
форме признает разницу между мужским и женским половым органом
вместо того, чтобы ее отклонять [anstatt ihn zu verleugnen]»1 2. Это —
радикальный момент. Это дважды радикальный момент.
Во-первых, Ганс скрывает истину, точнее, являет ее через
ложь. Во-вторых, истина эта заключается в том, что он оставляет
фетишистскую позицию, перечеркивает, «херит» воображаемый
Вивимахер и переходит к принятию поло-ролевых различий. Фрейд
подчеркивает, что Ганс признает половые различия, а не отказывает
1 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 46.
2 Там же. С. 47.
87
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙНА
им в существовании. Словами о признании половых различий Фрейд
завершает «Введение» в «Случай Ганса», указывая на разрешение
эдипова комплекса в смысле признания половых различий и кастра¬
ции вместо того, чтобы от этого вопроса уклониться и пойти по пути
фетишизации Вивимахера. Психоаналитическое понятие Verleugnung,
которое переводится на русский язык как отказ, отказ от реальности,
отклонение, и указывает перверсивный механизм. Двойственность
фетишистской позиции, от которой уходит Ганс, заключается в одно¬
временном отказе и признании женской кастрации: «Неверно думать,
будто бы ребенок после своего наблюдения за женщиной сохранил
свою веру в фаллос женщины неизменной. Он ее сберег, но также
и отказался от нее»1.
Впрочем, отказ от отклонения не перечеркнут раз и навсегда.
Впоследствии Маленький Ганс будет утверждать, что видел «маму
совсем голой в сорочке, и она показала мне свой Вивимахер»2. Отец
указывает сыну на противоречие: не может быть «в сорочке» и «со¬
вершенно голой». Ганс находчиво настаивает на своем: «Она была
в сорочке, но сорочка была такая короткая, что я видел Вивимахер».
Фрейд признает: «разъяснение об отсутствии у женщин Вивимахера
еще не было им принято»3. Так что разговоры о воображаемом Виви-
махере нам этом не заканчиваются.
Акт IV
Явление 17. Реальный Вивимахер, с зубами
Итак, у Маленького Ганса появился симптом — боязнь. Чего он
боится? Лошади. Точнее, что лошадь может укусить его на улице.
Лошадь как объект боязни спасает Ганса от страха, «фобия —
форпост, защита от страха»4. Причем, защищая от страха, фобия
производит «первое символическое структурирование реальности»5.
Лошадь — означающее еще и по той причине, что оно многозначно.
Лошадь — это лошадь. Лошадь — это Вивимахер. Лошадь — это Ви¬
вимахер Матери. Лошадь — это Мать. Лошадь — это Ганс. Лошадь —
это Вивимахер Ганса. Лошадь — это Вивимахер отца. Лошадь — это
отец... Лошадь — свободно летящее означающее.
1 Фрейд. Фетишизм. С. 374.
2 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 53.
3 Там же.
4 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 281.
5 Ibid. P. 284.
88
Ганс
Закон: обратной дороги нет
Как пишет Фрейду Макс Граф, боязнь эта каким-то образом свя¬
зана с Вивимахером, а еще конкретнее с тем, «что у матери, так как
она большая, Вивимахер должен быть как у лошади». Отец отводит
от себя подозрения: эквинофобия связана не с его Вивимахером, а с ма¬
теринским, и, пожалуй, он прав: без материнского Вивимахера здесь
дело не обошлось. Причастность содержится в оральном характере
укуса Вивимахера. Именно эта причастность должна быть похерена.
Кусающий Вивимахер — материнский: «Мать, невыносимым образом
неудовлетворенная и лишенная, тоже может укусить»1. Кусает вообра¬
жаемый Вивимахер матери, обретающий автономию, отклоняющийся
от маршрута, являющийся в лошадиной пасти.
Однако в жизни Ганса, как мы говорили, активно задействован
и отец, в первую очередь как тот, к кому апеллирует мать: «Именно
здесь надлежит обратить внимание на тот факт, что Другой, к которому
он обращается, то есть мать, находится в определенных отношениях
с отцом»2. Принципиально важно, как мать относится к отцовской
речи, но не мене важно и то, что в ее речи отец действует как Имя
Отца, того, о ком идет речь, и, наконец, важно, что вместе с Именем
транслируется закон. И дело, подчеркивает Лакан, здесь не в простом
запрете на совместную постель, а вот в чем: «Не усваивай себе вновь
то, что ты произвела на свет\ — вот в чем заключается его суть»3.
Как будто именно здесь возможность рождения времени, явления его
стрелы. Как будто именно здесь рождение меланхолии времени. Как
будто именно здесь звучит сама утрата: «обратной дороги нет!»
Материнский Закон с неуправляемым желанием воображаемого
Вивимахера регулируется Законом Другого. Этот Другой, Отец, зани¬
мает «место посредника, представителя того, что лежит по ту сторону
ее собственного закона и ее произвола — другими словами, просто-
напросто закона как такового»4. Закон приходит. Закон возвращается.
Вивимахер кусает задним числом
Вивимахер Ганса вырос. Угроза матери возвращается. Тогда, в три
с половиной года, когда она была произнесена, она не подействовала.
Теперь, через год и три месяца появляется страх «лишиться дорогой
частички своего я».
' Ibid. Р. 329.
2 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 218.
3 Там же. С. 233.
4 Там же. С. 219.
89
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Угроза приходит в действие задним числом. Иногда и через де¬
сятки лет. Фрейд говорит: «Я даже знаю случаи, когда “запоздалое
послушание" вытеснения оказывало существенное влияние на детер¬
минирование болезненных симптомов»1.
Ганс с отцом у оракула
30 марта 1908 года Ганс с отцом приходят к Фрейду. Встреча
короткая. С оракулами встречи долгими не бывают. После вопро¬
сов, носит ли лошадь очки, носит ли их отец, Фрейд объясняет, как
и положено оракулу, эдипов комплекс. Лакан в этой связи говорит:
«Символический порядок вторгается в точности на воображае¬
мый план. Недаром кастрация нацелена на воображаемый фаллос,
но каким-то образом вне реальной пары»2. Именно Фрейд в позиции
символического отца. Именно здесь является трансцендентальное
измерение отца. Лакан называет явление Фрейда «божественным».
Фрейд «обращается к юному Гансу с Синая, и обращение это попа¬
дает в десятку»3.
Явление 18. Овладеть измятым жирафом,
или я — твой Вивимахер
Вивимахер в сцене с жирафами, которую Ганс нехотя выдает
родителям, непосредственно не задействован. Однако его присут¬
ствие за кадром этого то ли фантазма, то ли сновидения более чем
ощутимо. Напомним, Ганс рассказывает о том, что ночью видел двух
жирафов, большого и измятого. Большой поднял дикий крик, оттого
что Ганс отнял у него измятого жирафа и затем оседлал его. Понятно,
чтобы овладеть измятым жирафом, нужен Вивимахер и, желательно,
не меньше, чем у большого жирафа. Без этого инструмента ничего
толком не сделать. Ганс не сдается. Он пытается отбить у отца мать.
Лакан высказывает идею, согласно которой Ганс не просто стремится
вновь овладеть матерью, но и спровоцировать ревность, гнев отца. Ганс
как будто стремится поставить отца в символическую позицию Ганс
разъясняет отцу Эдипа.
Лакан, как и Фрейд восхищается Гансом, ведь в этой фантазии,
в этом сновидении речь идет о «превращении нарисованного образа
в бумажный ком, который есть целиком символ, мобилизуемый элемент
как таковой. И он садится на мать, сведенную, наконец, к символу,
1 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 55.
2 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 227.
’ Ibid. P. 276.
90
Ганс
к клочку бумаги, которым овладевают и восклицают: “А Ганс-то вы¬
тащил счастливый билет!”1»
Явление 19. Вивимахер Закона
В этом явлении Вивимахер не явлен. Вивимахер Закона пред¬
писывается в нем двумя сценами преступления. Две сцены — две
фантазии: в первой Ганс с отцом нарушают территориальные гра¬
ницы, во второй разбивают окно в вагоне. В обоих случаях Закон
срабатывает молниеносно, будто переворачивая причину и следствие!
Постовой будто знал, что здесь Ганс со своим отцом совершат пре¬
ступления.
Фрейд комментирует эти фантазии в терминах инцестуозной
границы, которую стремится нарушить Маленький Ганс. Лакан от¬
мечает, что субъект в этой драме является, согласно фрейдовской
диалектике, как преступник. Субъект желания не может не родиться
преступником:
«В порядок закона он входит посредством воображаемого престу¬
пления»2.
Явление 20. Шум-и-гам Вивимахера
Ганс говорит:
«...большой шум напоминает мне шум, который слышен, когда делаешь
лумпф. Большой шум напоминает лумпф, а маленький — виви»3.
Однако дело не ограничивается шумом большим и маленьким,
лумпф-шумом и виви-шумом. Фрейд предполагает, что дело не столько
в этом различии, сколько различается сам виви-шум: «Я готов думать,
что его тонкий слух отметил разницу в шуме, который производят
при мочеиспускании мужчины и женщины. Анализ искусственно
сжал материал и свел его к разнице между мочеиспусканием и дефе¬
кацией»4.
Процесс Виви различен, значит, различны вивимахеры, мужские
и женские. Вивимахеры различны, значит, отличаются Виви. Причем
на слух!
1 Ibid. Р. 274.
2 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 209-210.
3 Фрейд. Анализ фобии пятилетнего мальчика. (1989.) С. 73.
4 Там же.
91
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Явление 21. Закат Эдипа — замена Вивимахера
2 мая 1908 года. В этот день Макс Граф делает последнюю запись
в своем дневнике. Утром этого дня Ганс приносит плоды новых раз¬
мышлений на тему слесаря-сантехника1.
«Пришел слесарь-сантехник [Installateur] и сначала клешами отнял
у меня мой зад и дал мне другой, а потом и другой Вивимахер. Он
сказал мне: “Покажи мне зад”, и я должен был повернуться, а потом он
мне сказал: “Покажи мне Вивимахер”»* 2.
Отец: «Он дал тебе больший Вивимахер и больший зад».
Сын: «Да!»
Отец: «Как у папы, потому что ты очень хотел бы быть папой».
Сын: «Да, и мне хотелось бы иметь такие же усы, как у тебя, и такие
же волосы (показывает волосы на моей груди)».
Фрейд отмечает скорость движения фантазий Маленького Ганса:
отец за сыном едва поспевает. Эта заключительная в приключениях
Вивимахера фантазия знаменует собой закат эдипова комплекса, вы¬
ход из него и разрешение кастрационного комплекса. Речь идет, как
говорит Лакан, о принятии фаллоса в качестве означающего, Вивима¬
хер становится «инструментом символического порядка обменов»3.
Интересно, что теперь легко связать фигуру слесаря-сантехника
с материнской угрозой: если угроза матери исполнится, то Вивимахер
станет объектом размена, и тогда им можно будет пользоваться как
сподручным инструментом. Лакан, комментируя в десятом семинаре
эту фантазию, переходит на язык Хайдеггера и говорит о прагматике
подручности \Zuhandenheit\. Вивимахер — инструмент, который всегда
под рукой. Мастер по установке оборудования переводит его из того,
«что было eingewürzelt, укоренено в теле, в категорию заменяемых,
съемных частей»4.
Реальный отец, кстати, —тот, кто не собирается свой Вивимахер
ни дарить, ни на что-то менять. В этом заключен смысл третьего такта
Эдипа. Реальный отец кастрирует ребенка, то есть делает для ребен¬
ка невозможным дальнейшее настаивание на позиции Вивимахера
’ Мы ограничиваемся здесь рассмотрением финальной фантазии на тему сле¬
саря-сантехника, но стоит отметить, что если в первой версии речь действи¬
тельно шла о нем, о водопроводчике [Sc/z/asser]. то здесь скорее о том. кто уста¬
навливает оборудование, об Installateur — ио слесаре-сантехнике, но также
и о монтере, монтажнике, мастере по установке оборудования.
2 Фрейд. Анализ фобии пяти летнего мальчика. (1989.) С. 94.
3 Lacan. La relation d’objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 200.
4 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 114.
92
Ганс
матери: невозможно конкурировать с реальным отцом, потому что
последний всегда будет первым. Субъект освобожден от невозможной
и порождающей страх задачей быть фаллосом, поскольку понимает,
что он принадлежит отцу. Это позволяет субъекту идентифицироваться
с отцом, и эта вторичная символическая идентификация позволяет
субъекту преодолевать агрессивность, присущую воображаемой
идентификации. Третий такт заключается в том, что «отец может дать
матери то, что она желает, и может потому, что имеет это сам. Здесь-то
и выступает, таким образом, фактор могущества в генитальном смысле
этого слова — можно сказать, что отец является здесь как наделен¬
ный потенцией. В силу чего отношение матери к отцу переносится
в реальный план»1.
Впрочем, Лакан полагает, что до третьего такта у Ганса дело не до¬
ходит. Он лишь освобождается от вторжения фобического элемента:
«...похоже, что в случае с маленьким Гансом то, что должно было бы
произойти в третьем такте, так и не имеет места. <...> в случае малень¬
кого Ганса результат эдипова комплекса фальсифицирован. Несмотря
на то, что выход из него он, благодаря своей фобии, так или иначе
нашел, его любовная жизнь так и останется навсегда отмечена тем
воображаемым стилем...»2.
И все же важно, что именно Инженер-Сантехник становится
агентом символизации нехватки. Маленький Ганс становится отцом.
Интересно, что заимствованное Фрейдом слово из французского,
Installateur, имеет значение не только специалиста по установке обо¬
рудования, монтажника, но и лица, вводящего кого-либо в должность.
Ганс готов вступить в должность отца. Да поможет ему Вивимахер!
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 223.
2 Там же. С. 222.
93
ЛИБИДИНАЛЬНЫЕ И ТОПОГРАФИЧЕСКИЕ МАРШРУТЫ
Маленького Ганса
Разбору случая маленького Ганса Лакан посвящает семинар сезо¬
на 1956-1957 годов. Этот случай важен как для прояснения клинической
картины фобии, так и для прояснения позиции субъекта в различных
логических тактах Эдипа. Рождение сестры маленького Ганса обнажает
множество ключевых для построения субъективности вопросов: о раз¬
нице полов, о смерти, о появлении детей, о том, с кем именно связано
их появление, о сути отцовства. По мере продвижения по материалу
случая мы погружаемся в особую атмосферу Вены начала прошлого
столетия с ее мостовыми, громыхающими фургонами и тележками,
трамвайными остановками, вокзалами, железными дорогами и стан¬
циями, таможнями, погрузочными платформами, катками, городскими
парками. Мы перемещаемся в зоопарк в Шенбрунне, в небольшие ку¬
рортные городки в предместьях Вены в Зальцкаммергуте, из осколков
фантазий Ганса мы узнаем о топографии местности, к примеру, о том,
что станция Унтер-Санкт Вейт находилась за Лайнцем, и пассажиры
на перроне Лайнца, ожидая поезд, идущий в Вену, могли видеть почти
прямую дорогу, соединяющую эти станции. Мы погружаемся в марш¬
руты перемещений Ганса, то увеличений, то уменьшений их радиусов,
которые прокладываются в тропах его памяти. Именно изучением карт
Вены во время работы над случаем маленького Ганса занялся Лакан,
о чем он говорит на одной из встреч семинара «Тревога».
Внезапно вся богатая топография перемещений Ганса становится
непреодолимой. 7 января он в слезах возвращается с прогулки, будучи
не в силах пойти в городской парк по уже сотни раз проторенному марш¬
руту; привычный путь вдруг оказывается невозможным и пугающим
для него, сужаясь до маленького пространства дома и балкона. Ганс
объясняет свое состояние тем, что не может «поласкаться» с матерью;
вечером в тот же день его невозможно увести от матери. Нечто подобное
94
Ганс
отец Ганса заметил уже в Гмундене, вечерами Ганс, находясь в постели,
был очень нежно настроен, однажды сказал: «...если у меня не будет
мамы, если ты уйдешь»1. Отец подмечает, что когда Ганс впадал в по¬
добные состояния, мать всегда брала его к себе в постель, и «тогда он
был отцом»2. Гмунден для Ганса место, в котором возможно абсолютно
свободное плутание, передвижение, не знающее границ — место, где,
по словам отца, «он дни напролет слонялся с детьми домовладельца»;
самая же главная возможность была связана с передвижением в постель
матери по причине частого отсутствия отца. С переездом же в Вену
многое оказывается помечено чертой запретного: постель родителей,
также как совместный клозет с мамой, хотя она часто сдается под на¬
пором требований Ганса. На следующий день, 8 января, попытка Ганса
пойти в городской парк вновь, причем на этот раз с мамой, также дается
ему с трудом. Он смог дойти только до станции городской железной до¬
роги, с которой еще был виден дом, при этом Ганс испытывает сильную
тревогу, он еще не знает, чего именно боится, для поиска этого пред¬
ставления необходима определенная психическая работа. Чуть позже,
на обратном пути, после долгого сопротивления, ему удается сказать:
«...я боялся, что меня укусит лошадь»3. Это крайне важный пункт раз¬
вития фобии, так как с этого момента страх (Angst), связываясь с пред¬
ставлением, становится боязнью (Furht). Происходит пространственное
переприсвоение фобии: внутренняя опасность, связанная с влечением,
переводится во внешнюю опасность! Фобия предстает своего рода
форпостом, крепостью, сооружаемой от тревоги, форпост фобии вы¬
ражается в защитах и различных торможениях (Hemmung) психической
деятельности. При этом Фрейд замечает, что крепость, укрепленная
с внешней стороны, остается открытой для нападения с внутренней.
Нас же интересует то, какими именно путями она укрепляется.
Объект фобии Ганса, или почему «лошадь»?
На вопрос, почему именно лошадь оказывается объектом фобии
маленького Ганса, можно дать разные ответы. Можно усмотреть
появление лошади в связи с самим расположением дома, в котором
жил Ганс, а именно, — напротив таможни, к которой беспрестанно
подъезжали лошади с телегами и повозками. Кто-то обнаружит связь
с лошадью благодаря эпизоду, когда Ганс увидел, как упала большая
массивная лошадь, что связалось в тот момент с мыслями, чтобы отец
1 Фрейд. Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. (2007.) С. 166.
2 Там же. С. 182.
3 Там же. С. 166.
95
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
точно также упал и умер. Можно вспомнить падение приятеля Фрица
в Гмундене, поранившего ногу в игре «в лошадку». В 1926 году Фрейд
скажет: «...то, что отец маленького Ганса по достоверным источникам
играл с ним “в лошадку”, несомненно, стало определяющим для вы¬
бора животного, внушавшего страх»1. Также Ганс задолго до фобии
интересуется лошадьми, пытаясь сравнить Вивимахер матери с Ви-
вимахером лошади, хотя его также интересуют и другие крупные
животные. И каждая из обнаруживаемых логических связок вполне
допустима для расшифровки этого, подобного лабиринту, ребуса,
но никогда не будет достаточна.
В связи с этим вспоминаются слова Фрейда о том, что многие
из внушающих страх вещей имеют с опасностью только символиче¬
скую связь. Переводя на язык Лакана, можно сказать, что речь идет
о связи означающей. Другими словами, важна не лошадь, а то, как это
означающее «лошадь» вписывается в различные цепочки представле¬
ний, важна сама работа означающей фобической системы, или то, как
именно Ганс начинает говорить о своей фобии. Означающее «лошадь»
производит первые разметки в структурировании представлений Ганса
о реальности. Функция этого означающего определенным образом
упорядочивать пространство, выстраивая границы дозволенных и не¬
дозволенных перемещений. Лошадь — означающее, которое предстает
своего рода псевдометафорой, позволяющей приостановить устрашаю¬
щую подвижность смыслов для маленького Ганса, стабилизировать
всю сеть его психических представлений. Без этого означающего,
говорит Лакан, субъект оказывается затоплен подвижностью смыслов,
и в этом оно подобно тотемистическому означающему, которое также
производит некий порядок, в котором может расположиться субъект.
Ведь «именно в этом означающем обнаруживает он то, что он есть,
и именно во имя этого тотема организуется для него все то, что на¬
ходится для него под запретом»2.
При этом невозможно сказать, что означающее «лошадь» замеща¬
ет отца, с тем же успехом оно отсылает и к самому маленькому Гансу
(в какой-то момент он начинает играть в лошадь в отношениях с отцом),
и к его матери, и к отцу, и к приятелю Фрицу, и даже к пенису Ганса.
В этом смысле «лошадь» предстает в качестве означающего на пере¬
крестьях различных ассоциативных цепочек. Это позволило Лакану
сказать, что фобия как раз и является симптомом, где на первый план
выходит обособленное означающее, которое может приобрести для
субъекта огромное число разных значений. Объект фобии, говорит
1 Фрейд. Торможение, симптом и тревога. С. 249.
2 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 361.
96
Ганс
Фрейд, носит ребусный характер. Другими словами, он образован
по тем же законам, что и образ в сновидении, как результат механизмов
сгущения и смещения. В лабиринтах этого случая Лакан призывает
прослеживать пермутацию сетей означающих, то есть саму логику
скольжения означающих в процессах различных перестановок и со¬
четаний.
От лошади к повозке и к падающей лошади,
или движение фобии по ключевым означающим
В Ecrit Лакан называет фобию «кристаллом означающего». Речь
идет об образовании бессознательного, которое включает в себя не¬
кую совокупность ключевых означающих, констелляция которых
выстроена в определенной логике, при этом означающее «лошадь»
метонимически связывается с другими представлениями. Это позво¬
ляет Фрейду говорить о диффузности фобии, которая впоследствии
распространяется с лошади на другие элементы: «она расходуется
на лошадей и на экипажи, на то, что лошади падают, и на то, что они
кусаются, на лошадей с особыми свойствами, на тяжело нагруженные
телеги»1. Диффузность фобии в ее работе! В тексте «Бессознательное»
Фрейд говорит о том, что третий этап фобии повторяет работу второго
этапа, заключающегося в вовлечении новых представлений, с которым
связывается страх.
Наш же интерес направлен на выявление узловых означающих,
по которым разворачивается фобия. В определенный момент она про¬
двигается от «лошади, которая придет в комнату» к «лошади, которая
тянет повозку». Фрейд обращает внимание на то, что этот переход ока¬
зался возможен в силу созвучия слов «из-за» и «повозка»: слово «из-за»
(wegen) открыло путь распространению фобии с лошади на повозку
(Wagen), или, как Гансу было привычно слышать и говорить: Wägen2.
«Прицепить» повозку к лошади оказалось возможно не в логике вооб¬
ражаемого, а посредством означающей связки, здесь важна сама цепь
означающих, связка, позволившая именно таким путем распростра¬
ниться фобии: от лошади к повозке.
5 апреля Ганс говорит: «Я также больше всего боюсь мебельных
фургонов. Я думаю, что когда лошади тянут мебельный фургон, они
упадут». Появляется новое направление движения — лошадь падаю¬
щая. Обессиливший отец Ганса, пытающийся проследить все нюансы
хитросплетений фобической системы, уточняет: «Но ведь глупость
1 Фрейд. Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. (2007.) С. 187.
2 Там же. С. 193.
97
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
была в том, что ты думал, что тебя укусит лошадь, а теперь ты гово¬
ришь, что боялся, что лошадь упадет?» Ганс невозмутимо отвечает:
«Упадет и укусит»1.
При этом важно то, что вместе с падающей лошадью через шум,
отсылающий к голосовому частичному влечению, оказывается задей¬
ствован весь анальный комплекс. Вокруг Lumpf начинает выстраивать¬
ся огромная фантасмагория: падающая, груженая лошадь начинает
вписываться в анальную конструкцию. Лакан в четвертом семинаре
скажет, что анальный комплекс, сооружаемый Гансом, не имеет ни¬
какого отношения к регрессии с генитальной фазы, иначе мы имели
бы дело не с фобией, а с истерией. И именно через анальную эротику
для Ганса начинают артикулироваться многие вопросы, касаемые
беременности и рождения детей.
Эта смычка, переключающая фобию в логике анального комплекса
на то, что становится ящиками аиста, к которым отсылают «омнимбусы,
мебельные фургоны, телеги с углем, возы», также не лежит в логике
воображаемого подобия, простой аналогии между большим животом
и гружеными повозками. В логике этого переключения есть ключевое
означающее, «niederkommen», которое имеет два значения «разродиться,
разрешиться от бремени» и «нисходить, спускаться, падать». «Лошади
упадут» может также иметь отношение к родам, то есть можно пред¬
положить, что это означающее и является ключевым, переключающим
фобию с падающей лошади через анальную фантасмагорию к вопросу
беременности. Об этом Фрейд не говорит. Лакан же этому немецкому
слову посвящает немало размышлений и применительно к случаю Ганса
в четвертом семинаре, и применительно к разбору гомосексуальной
пациентки Фрейда в семинаре «Тревога», которая буквально падает
(niederkommt) с моста.
Игра Ганса с Вивимахером или центральное означающее
Лакан говорит о необходимости учета в отношениях между отцом,
матерью и ребенком четвертого элемента — фаллоса, не раз отмечая,
что фаллосу во фрейдовской экономии принадлежит центральное
место среди объектов. С одной стороны, это тот четвертый элемент
в треугольнике мать/отец/ребенок, который необходимо принять в рас¬
чет, дабы эдипальная игра могла состояться. При этом выход из игры
возможен только в случае, если каждый из участников не спутает себя
с воображаемым фаллосом. С другой — важно, чтобы пенис, который
предстает как некий элемент на теле, который вызывает определенные
1 Там же. С. 186.
98
Ганс
сладострастные ощущения, оказался включен в игру означающих,
подпал под отцовский или материнский запрет. Фрейд замечает, что
интерес Ганса к этой части тела не чисто теоретический; и из всех эро¬
генных зон именно генитальная зона наиболее интенсивно окрашена
удовольствием. Лакан в четвертом семинаре замечает, что пенис Ганса
начинает демонстрировать нечто реальное, он начинает шевелиться.
При этом важно то, что речь идет не об органе, а о том, что имеет
определенное отношение к органам, что носит означающий характер.
«Чтобы желание успешно миновало определенные фазы и достигло
зрелости, необходимо, как учит нас фрейдовский опыт и аналитическая
теория, чтобы фаллос, место которого более чем спорно, был отмечен
той особенностью, что сохранен он может быть лишь постольку, по¬
скольку прошел через угрозу кастрации»1. Это и означает возвести
пенис в разряд означающего.
Означающее «Вивимахер» для маленького Ганса предстает опера¬
тором, наводящим порядок в его представлениях о реальности. Это цен¬
тральное означающее, организующее его мир, размечающее различия,
к примеру, маленький/большой, живой/неживой. При этом решающее
различие, которое необходимо маленькому Гансу, а именно различие
мужской/женский, для него оказывается затрудненным в силу тех не¬
однозначных ответов, которые он получает от тех, кто его окружает.
Эдипальный узел связывает воедино три вида нехватки — кастра
цию, фрустрацию и лишение в переходе от воображаемого фаллос
к символическому. При том, что пенис маленького Ганса начинае
демонстрировать признаки жизни, запрет, как можно заметить, може\
прийти вовсе не от отца. На примере маленького Ганса Лакан говорит
о том, что с не меньшим успехом это может делать мать: так, слова
об угрозе «отрезать Вивимахер» принадлежат матери маленького Ган¬
са. В этой воображаемой угрозе кастрация предстает символическим
актом, так как, несколько иронизируя, Лакан замечает, что «отрезают
его ребенку довольно редко». Совершителем выступает лицо реаль¬
ное, в данном случае мать маленького Ганса, а сам предмет является
предметом воображаемым, ведь ребенок «ощущает себя порезанным
именно потому, что это воображает»2. На другом уровне запрет касается
матери, которая не может принадлежать ребенку всецело. Есть что-то,
что смещает Ганса из позиции воображаемого фаллоса другого, это
уровень фрустрации. И наконец, третий уровень имеет отношение
к лишению, он принимает непосредственное участие в артикуляции эди¬
пова комплекса и связан с образованием я-идеала или с разрешающей
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 358.
2 Там же. С. 197.
99
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Эдип-идентификацией. В завязывании этого узла Ганс играет в прятки
с Вивимахером, с его присутствием или отсутствием, и в изобретен¬
ной им игре в кладовке в «мой клозет», и в расспросах окружающих
на предмет наличия или отсутствия Вивимахера.
Ганс между женщиной и матерью,
или эдипализация субъекта в отношении к желанию матери
Диалектика Эдипа запускается работой отцовской функции и сме¬
щением ребенка из позиции воображаемого фаллоса матери. Случай
маленького Ганса погружает в самую сердцевину этой диалектики,
которая проявлена посредством фантазий, сновидений, и того, что
маленький Ганс обозначает как «я просто подумал». Этот случай за¬
дает множество вопросов о влиянии материнского желания на станов¬
ление субъекта. В «Заметке о ребенке» Лакан говорит о клинических
последствиях женской сексуальности для ребенка: вопрос касается
артикуляции желания матери как женщины, женской позиции по от¬
ношению к нехватке. Ребенок может предстать в качестве объекта,
насыщающего для нее женскую нехватку, тогда ребенок реализует при¬
сутствие объекта а в ее фантазме. Лакан говорит о двусмысленности
материнской позиции по отношению к Гансу. С одной стороны, именно
от нее исходят запреты, именно она грозит кастрацией, с другой —
она позволяет ребенку выполнять функцию воображаемого объекта,
занимая соблазняющую позицию. Она таскает его с собой в клозет,
оправдывая это тем, что «все дети так делают», переодевается при нем,
укладывает «на минуту» в постель по утрам, игнорируя при этом слова
отца Ганса о том, что фобия сына как-то связана с этим каждодневным
повторяющимся действием. По словам Лакана, она допускает сына
слишком близко, «она не просто позволяет ему выполнять функцию
воображаемого объекта, она его к этому поощряет. Ребенок оказывает
ей, по сути дела, неоценимую услугу — он без остатка воплощает в себе
ее фаллос, прочно занимая, таким образом, подчиненную, зависимую
позицию субъекта как пол-лежащего. Он подчинен ей — это и являет¬
ся единственным источником его тревоги и его фобии»1. В четвертом
семинаре Лакан скажет, что ребенок в данном случае — не метафора
отношения женщины с мужчиной, напротив, ребенок оказывается ее
метонимическим объектом, фаллическим объектом ее желания2.
Одно из сновидений маленького Ганса предстает ярким под¬
тверждением этому. Ганс говорит: «Сегодня, когда я спал, я думал, что
1 Там же. С. 222.
2 Ьасап. Га ге1айоп сГоЬ)с1. Ьс Зёгптаие. [луге IV. Р. 242.
100
Ганс
нахожусь в Гмундене с Мариель». Отец Ганса пересказывает матери
это сновидение, при этом Ганс поправляет его: «Не с Мариель, а совсем
один с Мариель»1. На протяжении четвертого семинара Лакан не раз
обращается к этому моменту, настаивая на его важности. Гансу важно
«не просто быть с кем-то, а быть совсем одному с кем-то». Это предпо¬
лагает, комментирует Лакан, что он может быть там другим. Так сказать
может только тот ребенок, который никогда не остается один, который
всегда с матерью, будь-то в клозете, в постели или при переодевании
ее панталон. Ребенок для нее приложение, придаток. Впрочем, при
понимании всей двусмысленности этой материнской позиции важно
не забывать слова Фрейда, которые дают очень хороший этический ори¬
ентир, не позволяющий давать некие характеристики матери вроде тех,
что в избытке можно встретить в различных теориях. Фрейд говорит:
«...она играет судьбоносную роль, и ее положение сложное»2.
Ключевым моментом в логике диалектизации Эдипа у Лакана
предстает момент обнаружения кастрации матери. Мать Ганса уже
«не фаллична», он включился в определенную игру с материнским
фаллосом, поставил его под сомнение. Об этом говорит сновидение,
которое Фрейд называет фантазией: «Я совсем чуть-чуть потрогал
пальцем Вивимахер. Потом я видел маму совсем голой в сорочке,
и она показала мне Вивимахер». Отец Ганса уточняет: «Она может
быть или в сорочке или совсем голая», на что Ганс говорит: «Она была
в сорочке, но сорочка была такая короткая, что я видел Вивимахер»3.
В четвертом семинаре Лакан, комментируя это место, скажет, что
в том то и дело, что для Ганса она и голая, и в сорочке. Появляется не¬
что завуалированное, как в истории Альфонса Алле, который кричал,
воздав руки к небу: «Посмотрите на эту женщину, под одеждой она
голая!»4 Фантазия разворачивается в логике эксгибиционизма/вуайе-
ризма, в парадоксальных оппозициях — «и в сорочке, и голая», при
этом вся фантазия свидетельствует о том, что есть то, что прикрывает
материнский Вивимахер. В содержании этой фантазии разыгрывается
своего рода игра в Гоп/Эа с материнским Вивимахером. Сорочка,
панталоны предстают вуалью, скрывающей материнский Вивимахер,
экраном, позволяющим помыслить отсутствие, маскирующим фан-
тазм о фаллической матери. В определенный момент Ганс начинает
испытывать отвращение к материнским панталонам, они для Ганса
уже не содержат в себе драгоценный материнский фаллос, и это уже
1 Фрейд. Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. (2007.) С. 156.
2 Там же. С. 169.
J Там же. С. 172.
4 Lacan. La relation d'objet. Le Séminaire. Livre IV. P. 246.
101
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙНА
не фетишистская позиция, уточняет Лакан. В этом скандировании, по-
явлении/исчезновении — способ символизации отсутствующего, уход
от воображаемой полноты матери, когда «фаллос обнаруживает себя
как пробел, отсутствие, как то, что находится, как говорят, в минусе.
Оставаясь, разумеется, в оперативном резерве, он на уровне Вообра¬
жаемого не представлен — мало того, он изъят из зеркального образа,
как если бы был обведен по контуру и затем вырезан», говорит Лакан
в семинаре «Тревога»1.
Ганс не боится потерять мать, а боится так
и не потерять ее, или фобия как находка субъекта
При том, что многое в позиции матери закрепляет Ганса на ме¬
сте воображаемого фаллоса, есть нечто, что позволяет говорить
о том, что Ганс уже смещен с нее, хотя еще и находится под властью
материнского желания. В четвертом семинаре Лакан говорит, что
единственная вещь, которая беспокоит Ганса — это боязнь быть по¬
глощенным матерью, при этом отмечая, что тема поглощения так или
иначе всегда является горизонтом фобии. Своей фобией Ганс пытается
восполнить недостаточную работу отцовской функции, которая могла
бы защитить ребенка от всеохватывающего материнского желания.
Напомню, что Ганс в определенный момент формулирует свою фобию
так: «Я должен смотреть на лошадей и тогда я боюсь»2. По сути, Ганс
говорит о том, что ему необходимо проживать фобию, бояться, ведь
само по себе разглядывание лошадей отнюдь не является запретным.
Так же, как, к примеру, Ганс всякий раз по утрам приходит в комнату
родителей, на что отец ему говорит: «Твоя глупость исчезнет, если ты
не будешь приходить в комнату». Ганс настаивает: «Буду приходить,
и буду бояться»3.
Здесь стоит напомнить коренное расхождение мысли Лакана
со многими теоретиками объектных отношений. Для Лакана важно
то, что фобия отнюдь не говорит о том, что Ганс боится оторваться
от матери, напротив, в силу необходимости этого отрыва и изобре¬
тается фобия. Она нужна Гансу для спасительного отрыва от матери,
а отнюдь не для предотвращения его. Здесь логика Лакана коренным
образом отличается от разнообразных теорий, в которых постулируется
травматичность разрыва симбиоза с матерью: нет симбиоза, пока нет
1 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 51.
2 Фрейд. Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. (2007.) С. 170.
5 Там же. С. 181.
102
Ганс
отрыва от матери; само представление о симбиозе появляется задним
числом, в механизме последействия.
Об этом же говорит поворотный момент в разворачивании фо¬
бии, который знаменуется появлением боязни отъезжающих лошадей.
Ганс «особенно боится, когда телеги въезжают во двор или из него
выезжают и при этом должны повернуть», также сильно он боится
тогда, когда телеги, стоящие перед погрузочной платформой, вдруг
приходят в движение, чтобы отъехать. Свою боязнь Ганс формулирует
следующим образом: «Я боюсь, когда стою у телеги, и телега быстро
отъезжает, а я стою на ней, хочу оттуда влезть на доску (погрузочную
платформу) и я уезжаю вместе с телегой». Отец, в духе теоретиков
объектных отношений, уточняет: «Может быть, ты боишься, что, если
уедешь с телегой, то не приедешь больше домой?», на что Ганс вполне
отчетливо отвечает, что он всегда может еще приехать к маме, ведь он
прекрасно знает номер дома1. Не вернуться Ганс не боится, он знает, что
может вернуться. Отец Ганса говорит так: «Он прилип к дому из любви
к матери, он боится, что я уйду из-за его враждебных желаний по от¬
ношению ко мне, тогда он был бы отцом». Ганс же, напротив, говорит
о своем желании перебраться на доску, потому что он еще никогда там
не был. Структурно важно то, что эта фантазматическая конструкция
говорит о том, что он готов идти дальше в той системе, в которой он
находится, хоть и пребывает в некоем замешательстве. Слишком ли
он желает или, напротив, слишком боится этого состояния: «быть
с мамой»? Ответ на вопрос вполне очевиден в логике размышлений
Лакана в «Autres écrits». Лакан говорит, намекая на переходный объект
Винникота: «Главное все же не в том, что переходный объект позволяет
ребенку сохранить автономность, а в том, служит ли сам ребенок или
нет переходным объектом для матери»2.
Веревка в зоопарке, оконное стекло в вагоне и границы инцеста
Ганс натолкнулся на границы инцеста, на понимание того, что
обладание матерью запрещено. Об этом свидетельствует само его
сновидение, приснившееся ему незадолго до появления фобии, кото¬
рое он, придя утром к матери с плачем, рассказывает: «Когда я спал,
я думал, что ты ушла, и у меня нет мамы, чтобы к ней прильнуть»3.
Приласкаться к телу матери отныне невозможно! Для Ганса встает во¬
прос о желании матери, которое направлено куда-то еще, кроме него.
Об этом же столкновении с границами инцеста говорит его фантазия,
1 Там же. С. 185.
2 Lacan. Allocution sur les psychoses de 1 enfant. P. 374.
3 Фрейд. Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. (2007.) С. 166.
103
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
которую он озвучивает отцу в день посещения Фрейда: «...я был с то¬
бою в Шёнбрунне у овец, и там мы пролезли под веревками; потом
мы сказали об этом сторожу у входа, а он нас сцапал»1. Эта фантазия
связана с впечатлением Ганса во время прогулки в зоопарке, когда они
не смогли попасть к овечкам в зоопарке, так как место было ограждено
веревкой. Ганс был очень удивлен, что огораживает пространство всего
лишь веревка, под которой очень легко пролезть; слишком хрупкая,
почти неощутимая граница разделяет дозволенную и недозволенную
зоны. Структурно аналогичная фантазия появляется у Ганса после
посещения Фрейда: «Я ехал с тобой в поезде, мы разбили окно и нас
забрал полицейский»2. В этих двух фантазиях речь идет о натыкании
на границу запретного, о проникновении в пространство недозволен¬
ного, что, по сути, свидетельствует о том, что, по словам Фрейда, он
уже догадывается, что стремиться к обладанию матерью запрещено.
Важно то, что в этих фантазиях отец Ганса выступает, скорее, в каче¬
стве нарциссического двойника, а не того, кто осуществляет защиту
закона — сторожа, полицейского. Отец также нарушает границы до¬
зволенного, и также наказан персонажем, наделенным властью. Так
что же, все дело в несостоятельности отца Ганса?
Несостоятельный отец Гонсо?
Лакан не раз говорит о том, что в отношении несостоятельности
отца никогда не известно, в чем именно он несостоятелен: «иногда
нам говорят, что он чересчур мягкий, словно намекая тем самым, что
на самом деле лучше, если он злой. С другой стороны, сам факт, что
в злости можно переборщить, явно наводит на мысль, что неплохо
порою быть и помягче»3. Если вернуться к отцу Ганса, то он «вовсе
не был несостоятелен, он был там, рядом с женой, он выполнял свою
роль, он спорил, и, позволяя жене потихоньку гнуть свою линию, за¬
нимался ребенком, в сущности, много, так что говорить об отсутствии
его нельзя, тем более что он даже позволил анализировать ребенка, что
является лучшим, по крайней мере, в этом направлении шагом, который
от отца можно вообще ожидать»4. Важно то, что проблема отцовской
несостоятельности не связана с отцом реальности. Она связана со слож¬
ностью привхождения отцовской функции как той, что разделяет мать
и ребенка. В таком случае, какого отца не хватает Гансу?
1 Там же. С. 179.
2 Там же.
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 192.
4 Там же.
104
Ганс
Быть может, Гансу не хватает воображаемого отца, так как отец
Ганса «слишком хорош и понимающий»? Поэтому Ганс буквально
нуждается в наказующем отце, о чем говорит, к примеру, диалог,
который разворачивается в кабинете Фрейда, когда отец удивленно
спрашивает: «Разве я тебя ругал и бил?» Ответ Ганса: «О да, ты меня
бил, сегодня утром»1. Фрейд в связи с этим говорит о проявлении по¬
требности Ганса получить наказание. Или, быть может, ему не хватает
отца символического? И не восполнил ли Фрейд эту функцию? Отец
говорит о «профессоре, который может отнять глупость», сам Ганс
после посещения Фрейда говорит: «Неужели профессор разговаривает
с Богом, раз он все может знать заранее?»2 С именем Фрейда связано
желание матери Ганса, ведь одно время она к нему ходила на анализ.
Вполне возможно, что Фрейд предстал в качестве того, к кому может
быть обращена речь, в качестве субъекта, предположительно знающего,
что может обеспечить поле переноса.
Беспомощность отца Ганса связана с беспомощностью его слов,
когда он говорит с матерью, ведь его слова предстают как «простое
сотрясение воздуха», они ничего не значат для матери Ганса. Это про¬
явлено в фантазии Ганса о жирафах: «Ночью в комнате был один боль¬
шой и один измятый жираф, и большой закричал, потому что я забрал
у него измятого. Потом он перестал кричать, а потом я сел на измятого
жирафа»3. Фантазия предстает как воспроизведение сцены, которая по¬
вторяется почти каждое утро, когда Ганс приходит в спальню родителей.
Мать Ганса не может удержаться, чтобы не взять в постель, при этом
отец Ганса начинает говорить о том, что его фобия как-то связана с этим
действием, на что жена ему с раздражением возражает, что все это
ерунда и одна минута ничего не значит. Фрейд добавляет: «Сесть на что-
нибудь в фантазии Ганса есть не что иное, как овладение». Это своего
рода победа над отцовским словом: «Кричи сколько хочешь, но мама
все равно возьмет меня в кровать, и мама принадлежит мне»4. И тогда
говорить о несостоятельности отца можно в связи с доминированием
закона матери, который предстает всегда как закон бесконтрольный.
Бесконтрольность его в том, что субъект, говорит Лакан, оказывается
в позиции субъекта подданного, в силу того, что он напрямую зависит
от благосклонности или неблагосклонности матери. И в этом смысле
означающее фобии — «лошадь», нельзя рассматривать как простой
эквивалент функции отца. Напротив, это означающее с помощью ко-
1 Фрейд. Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. (2007.) С. 180.
2 Там же.
’ Там же. С. 178.
4 Там же.
105
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
торого он взывает к отцу, к примеру, «Ты должен на меня сердиться,
ведь я занимаю место в твоей постели».
Ганс сталкивается с всепоглощающим желанием матери и в по¬
пытках разобраться в вопросе причастности отца к рождению детей.
Действительно, какое отношение к рождению ребенка имеет отец,
если на свет его производит мать? Введение желания Бога как еще
одного желания, кроме желания матери, в связи с рождением детей
оказывается также невозможным. Ганс уточняет у отца: «Но мне мама
сказала, что, если она не захочет, то никто в ней не будет расти, а ты го¬
воришь, если боженька не захочет»1. Ганс втягивает маму в беседу,
на что она заявляет, что если она не захочет, то и боженька не захочет,
по сути, вновь оставляя Ганса с некоей неуверенностью относительно
роли отца. В этом — несостоятельность работы отцовской функции,
которая заграждает ребенка от материнского желания, смещая его
из позиции частичного объекта матери, что предстает спасительным
для субъекта.
Ганс желает отцу того же счастья, что и себе, или разрешение Эдипа
Когда отец спрашивает Ганса: «А что бы ты захотел сделать, если
бы ты был папой?», Ганс тут же переспрашивает: «А ты Гансом?» Уже
сама форма ответа Ганса говорит о том, что мать не была запрещена
отцом, он просто с ним меняется местами. Сам исход Эдипа маленького
Ганса довольно специфичен: вместо того, чтобы убить отца, говорит
Фрейд, «он желает ему такого же счастья, какое он требует для себя;
он производит его в дедушки и женит на собственной матери»1 2. То, что
могло произойти в третьем логическом такте Эдипа, в случае малень¬
кого Ганса не происходит. Его Эдип сфальсифицирован, при том, что
есть своего рода выход из Эдипа, но это особое расположение субъекта
в эдиповом комплексе. Это расположение в логике воображаемого от¬
цовства: только через материнскую функцию Ганс сможет расположить
себя в отцовстве. У него в фантазиях такие же дети, как у нее: «Мне так
хочется иметь детей; тогда я делал бы с ними все: водил бы их в туалет,
подтирал попку, делал бы все, что делают с детьми»3.
Его любовная жизнь также находится под влиянием идентифи¬
кации с матерью, она присутствует во всех формах его влюбленности,
начиная с девочки, дочери хозяина во время отдыха, и девочки, в ко¬
торую он влюблен на расстоянии, наблюдая за ней с балкона. В чет¬
вертом семинаре Лакан скажет, что женщина навсегда будет для Ганса
1 Там же. С. 219.
2 Там же. С. 223.
3 Там же.
106
Ганс
связана с фантазмом его маленькой сестры, Ганс полюбит женщин,
но они останутся для него фундаментально связанными с определен¬
ным видом испытания власти. Именно поэтому он всегда будет к ним
относиться с осторожностью, они будут девочками его восторженного
отношения к матери.
Пересечение либидинальных и географических маршрутов
Если внимательно проследить этот случай с точки зрения пере¬
сечения либидинальных и географических маршрутов, то можно
заметить что это пересечение удостоверяется речью другого в самом
начале разворачивания фобии. Вечером того же дня, когда Ганс уже в со¬
провождении с мамой не смог преодолеть привычный каждодневный
маршрут, думая о завтрашней прогулке, в слезах он говорит следую¬
щее: «В комнату придет лошадь». В этот же вечер мама спрашивает
у Ганса: «Быть может, ты трогаешь руками ХХ^чу^асЬег?»1, наставляя
его не делать этого.
Фобия Ганса предстает как способ конституирования недостаю¬
щих пограничных линий, необходимых в отрыве от материнского тела.
«Ласкаться» к матери более невозможно, прежние либидинальные
маршруты в какой-то момент становятся непроходимыми, настоятельно
требуя новых путей своего прокладывания, так же как непроходимыми
становятся некоторые привычные маршруты передвижений Ганса.
В топографии тела появляется странная зона, до которой нельзя до¬
трагиваться, до которой, например, не дотрагивается мама, и после
купания и на вопрос Ганса: «Почему ты здесь не трогаешь пальцем?»,
мама отвечает: «Потому что это свинство»2. На вопрос отца, когда
именно Ганс приобрел «свою глупость», Ганс отвечает так: «Сначала
на катке, затем в кафе, затем покупали жилетку, затем у кондитера
с мамой, а потом вечером дома; тогда мы прошли через парк»3. Можно
сказать, Ганс мыслит топографически, выстраивая в памяти цепочку
передвижений, связанных с тем или иным событием.
В разгар разворачивания фобии, 22 марта, отец говорит, что ре¬
шает расширить топографию их передвижения: «Чтобы расширить
воскресную программу, я предлагаю Гансу сначала поехать в Шён¬
брунн и только в полдень оттуда в Лайнц. Таким образом, он должен
пройти пешком не только путь от квартиры до железнодорожной
станции у главной таможни, но и от станции Хитцинг в Шёнбрунн,
1 Там же. С. 166.
2 Там же. С. 162.
3 Там же. С. 189.
107
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
а оттуда — снова к трамвайной остановке Хитцинг»1. Неделю спустя
Ганс появляется в кабинете Фрейда на Бергассе. После посещения
кабинета Фрейда, второго апреля, наступает заметное «существенное
улучшение» состояния Ганса, что явствует из записей отца. Радиус пере¬
мещений маленького Ганса начинает расти, теперь он остается перед
воротами целый час, даже если мимо проезжают телеги, что случается
довольно часто. Сам он говорит: «...раз уж мы вышли за ворота, давай
пойдем в городской парк»2.26 апреля Ганс играет в таможню, при этом
он нагружает и разгружает ящики с поклажей. Двери главной таможни
Ганс называет «дырками», нумеруя их по принципу «первая, вторая,
третья дырка». В этот раз он добавляет — «дырка в попке»3. Не пред¬
стает ли это своего рода наложением либидинальных и географических
маршрутов Ганса, пространства тела и занимающего его долгое время
пространства таможни?
Фантазия, расплетающая фобию
Разрешающая фобию фантазия Ганса звучит так: «Пришел водо¬
проводчик и сначала клещами отнял у меня попку, а потом дал мне
другую, а потом Вивимахер»4. В этой фантазии артикулирована ка¬
страция, речь в ней идет о чем-то, что может быть отвинчено, отнято,
снято и возвращено в символическом плане, говорит Лакан. То, что
было укоренено в теле, переводится в категорию заменяемых и съем¬
ных частей. Само структурирование этой фантазии с клещами говорит
о переходе фаллоса из воображаемого элемента в символический, когда
это не просто то, чего могут лишить, но прежде всего, предмет обмена.
В речи Лакана водопроводчик звучит как installateur — специалист
по установке оборудования, монтажник и лицо, вводящее кого-либо
в должность, в новое качество. «На место отца привлекает он то во¬
ображаемое и всемогущее существо, что получает у него прозвание
водопроводчика. И появляется этот водопроводчик именно для того,
чтобы нечто субъектное раскрепостить»5. В случае Ганса это возве¬
дение в «обладающего пенисом», которым можно будет пользоваться
в будущем.
1 Там же. С. 173.
2 Там же. С. 181.
3 Там же. С. 222.
4 Там же. С. 223.
3 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 218.
108
Шребер
Кто такой Д.П. Шребер?
Даниэль Пауль Шребер родился 25 июля 1842 года в Лейпциге.
В ноябре 1861 года в возрасте 53 лет умер его отец, Даниэль Готт-
лоб (Готтлиб) Мориц Шребер, человек, известный не только в Германии,
но и по всей Европе. Если в психоаналитических кругах всем известен
Шребер-младший, то за их пределами — Шребер-старший.
В семье Даниэля Готтлоба Морица Шребера было пятеро детей —
два мальчика и три девочки. Старший брат Даниэля Пауля, Густав
после назначения в 1877 году вскоре на пост судьи Районного суда
в Баутцене в возрасте 38 лет застрелился. Придет время и 9 ноября
1893 года Даниэль Пауль тоже попытается покончить с собой. Попытка
завершится неудачей — жена успеет вытащить его из петли в годов¬
щину смерти отца.
В 1878 году Даниэль Пауль женился на Сабине Бер. Осенью
1884 года председателя земельного суда Хемница Д.П. Шребера вы¬
двигают кандидатом в рейхстаг от консервативной партии. В результате
он оказывается в психиатрической больнице «Замок Зонненштайн»,
где проводит полгода. В декабре его переводят в Лейпцигскую психиа¬
трическую клинику при университете, которой руководит профессор
Пауль Эмиль Флексиг. Диагноз — ипохондрия.
I июня 1885 года Шребера выписывают из клиники, и 1 янва¬
ря 1886 года он принимает назначение на пост судьи Лейпцигского
суда.
Второй нервный срыв происходит спустя 8 лет. Шребера вы¬
двигают на пост президента Сената апелляционного суда Саксонии
в Дрездене. В июне 1893 власть вновь его призывает и повышает,
и в октябре он вновь оказывается в клинике Флексига.
109
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
9 ноября 1893 года, за день до годовщины смерти отца Шребер
пытается покончить с собой. Жена успевает вытащить его из петли. По¬
является мания преследования, повышается чувствительность к свету
и звуку, усиливаются зрительные и слуховые галлюцинации, не дают
покоя мысли о том, что он уже умер.
В феврале 1894 года окружающие Шребера превращаются в «на¬
спех сделанных людей», а сам он переходит к общению с Флексигом
на языке нервов. Тогда же начинается «превращение в женщину».
Все происходившие события, все свои переживания Д.П. Шре¬
бер описал в «Воспоминаниях нервнобольного», вышедших в свет
в 1903 году.
Умер Даниэль Пауль Шребер 14 апреля 1911 года в возрасте 68 лет.
В этом же году в свет вышли «Психоаналитические заметки об авто¬
биографическом описании случая паранойи» Зигмунда Фрейда.
Лакан и Шребер
Завещание Шребера и дискурсивная истина паранойи
В «Мемуарах нервнобольного» Шребер раскрывает свои тайны,
обращаясь к совершенно конкретным адресатам. Он завещает свою
исповедь двум властным дискурсам — научному и религиозному:
«...компетентное изучение моего тела и превратностей моей судьбы
еще при жизни могло бы принести пользу науке и способствовать по¬
стижению религиозных истин»1. Шребер надеется, что его «Мемуары»
послужат науке и религии еще при жизни. Он рассчитывает на то, что
его книгу будут изучать религиоведы и философы. Можно сказать, так
оно и вышло.
Книга Даниэля Пауля Шребера должна не только «принести
пользу науке и способствовать постижению религиозных истин»,
но и внести вклад в отношения между двумя властными дискурса¬
ми, которым принадлежит субъект Шребер, судья Шребер, пациент
Шребер, — юридическому и психиатрическому. Книга написана ради
освобождения из психиатрического заключения, она должна снять
с Шребера установленный дрезденским судом статус недееспособ¬
ного. Недееспособный и есть психический больной, ведь «первым
критерием безумия оказывается неспособность к труду»2. В 1900 году
Шребер пишет очерк, в основании которого стоит вопрос, вынесен¬
ный в заглавие: «При каких условиях человека можно счесть душев¬
но больным и поместить в психиатрическую больницу против его
воли?» Шребер понимает, что государство должно оградить граждан
от опасных психических больных, но ведь сам он не представляет
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. V.
2 Фуко. Безумие и общество. С. 16.
111
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
для общества никакой опасности. Он обедает за семейным столом
главврача Вебера, совершает прогулки в город, навещает жену, за¬
ходит в магазины, бывает в церкви, посещает театры, иногда обедает
в ресторанах, ходит на концерты, порой без сопровождения санитаров,
и во всех этих ситуациях ни один человек не замечает ни малейшего
признака безумия.
Шребер четко формулирует мысли. Он — не только знаток юри¬
спруденции. Он разбирается в медицине, биологии, психиатрии. Он
знает греческий, обстоятельно рассуждает о науке, религии, культуре.
Ему хорошо известно, что «знания и способности не потерять ни при
каких обстоятельствах»1. В 1899 году директор клиники «Зоннеш-
тайн» доктор Гвидо Вебер выдает медицинское заключение, согласно
которому Шребер судит здраво, выказывает обширные познания,
логично излагает свои соображения, живо интересуется политикой,
наукой, искусством; проблема лишь в том, что его умом владеют вы¬
строенные в виде завершенной системы, более или менее неизменные
«патологические» мысли. Фрейд вполне серьезно говорит, что доктор
Шребер вполне мог бы стать профессором психиатрии, директором
психиатрической больницы.
Шребер учит Фрейда. Шребер учит Лакана. «Мемуары нервно¬
больного» послужили не столько науке и религии, сколько психоана¬
лизу. «Психоаналитические заметки об одном автобиографическом
описании случая паранойи» Зигмунда Фрейда стали образцом пси¬
хоаналитического исследования психозов. Жак Лакан уже в своей
докторской диссертации «О параноидальном психозе в его отношении
к личности» (1932), а также на семинарах по психозам 1950-х годов
обращается именно к этой работе Фрейда, называя ее «основой для
структурного анализа»2. У Фрейда, напоминает Лакан, для анализа
не было ничего, кроме текста Шребера. Шребер — теоретик психоза.
Текст Шребера — захватывающее чтение, на основе которого «можно
составить полное описание паранойи, а также дать ценное истолкование
механизму психозов»3. В тексте заключена истина Шребера.
Истиной Шребера Фрейд обосновывает в своем введении за¬
конность и необходимость психоаналитического исследования тек¬
ста паранойи, в котором конституируются тайны бессознательного.
Отправной тайной для мысли Лакана о Шребере становится то,
что бессознательное представлено в психозе, но не функционирует.
Нефункционирующее бессознательное не скрывает истину. Оно
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 133.
2 Лакан. Инстанция буквы, или судьба разума после Фрейда. С. 93.
3 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 215.
112
Шребер
«налицо, но что-то не клеится»1. Такова черта параноика: он готов
денонсировать тайный сговор и обнародовать секретные мысли,
если не сказать, секрет самих мыслей. Таков парадокс: слом машины
бессознательного ведет к тому, что бессознательное выдает мысли
на полную катушку.
Бессознательная машина мыслей Шребера представляет истину
тех дискурсивных нитей, которые структурировали его в качестве
субъекта. В частности, Шребер представлен истиной юридического
и психиатрического дискурсов. Их истина во властных потоках, про¬
низывающих субъекта Шребера, судью и пациента. Бессознательная
машина письма прошла испытания судебной медициной. У Шребера
испытанная душа ["geprüfte Seele"].
Шреберу не стать отцом
Осенью 1884 года председателя земельного суда Хемница
Д.П. Шребера выдвигают кандидатом в рейхстаг от консерватив¬
ной партии. Власть призывает его к повышению по службе. В ответ
на призыв с ним случается первый нервный срыв. Шребер оказывает¬
ся в психиатрической больнице «Замок Зонненштайн», где проводит
полгода; в декабре его переводят в Лейпцигскую психиатрическую
клинику при университете, которой руководит профессор Пауль Эмиль
Флексиг. Шребер боится, что вот-вот умрет от сердечного приступа.
Он чувствует, что исчезает, стремительно теряет вес, утрачивает тело,
лишается сна. Флексиг избавляет его от бессонницы.
I июня 1885 года Шребера выписывают из клиники, и 1 января
1886 года он принимает назначение на пост судьи Лейпцигского суда.
Ответственность велика. Шребер сам отмечает: и первый, и второй
срыв — результат нервного перенапряжения. Движение по социальной
лестнице головокружительно. Лакан подчеркивает: Шребер вступает
в должность преждевременно, «в возрасте, для которого такая быстрая
карьера несколько необычна»2. Да и сам Даниэль Пауль со вздохом го¬
ворит в связи с уже следующим назначением, что каждый из пяти судей,
оказавшихся у него в подчинении, был лет на двадцать его старше. Как
же он может быть им отцом?!
Второй нервный срыв происходит спустя восемь лет; и на сей раз
в связи с нервным перенапряжением от повышения. Шребера выдвига¬
ют на пост президента Сената апелляционного суда Саксонии в Дрезде¬
не. Власть вновь его призывает. О назначении его лично информирует
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 192.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 43.
113
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
в июне 1893 года министр юстиции Германии д-р Шуриг. Такова судьба
судьи Шребера. Кризис разражается в октябре 1893 года: «Так уж полу¬
чилось, что за несколько недель я душевно надорвался»1, — вспоминает
президент Сената. Он слишком много на себя взял и не выдержал нава¬
лившейся ответственности. Невыносима и непосильна отцовская ноша.
Шреберу вновь не уснуть. Как только он засыпает, из стены раздается
угрожающее потрескивание. Поначалу ему кажется, что это — мыши,
но вскоре появляется более точное, сверхъестественное объяснение:
шумы — это проявление «божественного чуда [göttliche Wunder}», акт,
обращенной лично к нему коммуникации. Шумы говорят: не спать!
Голоса называют «божественные чудеса» «помехами». Божественные
чудеса — технические помехи, неполадки [Störungen]. Божественные
чудеса ведут к душевным расстройствам [Störungen]. Теперь не помо¬
гает ни бромид натрия, ни морфин, ни хлоралгидрат.
К расстройствам сна добавляется расстройство нервов; что-то
неладное творится с нервной системой. 9 ноября 1893 года, за день
до годовщины смерти отца, Шребер пытается покончить с собой.
Жена успевает вытащить его из петли. Появляется мания преследо¬
вания, повышается чувствительность к свету и звуку, усиливаются
зрительные и слуховые галлюцинации, не дают покоя мысли о том,
что он уже умер.
1 октября 1893 года Шребер принимает назначение на пост пре¬
зидента суда, а в ноябре оказывается в Лейпцигской клинике. Он воз¬
вращается к доктору Флексигу — тот обещает дать новое сильнодей¬
ствующее средство, которое его усыпит. Впрочем, возможно, желание
Шребера не только в том, чтобы, наконец, уснуть, но и в том, чтобы
Флексиг его выслушал. Однако директор психиатрической клиники —
недостижимый идеал. Шребер понимает, что нельзя «ждать от руко¬
водителя большой психиатрической больницы с сотнями пациентов
заботы о состоянии души одного отдельного пациента»2.
Впоследствии, когда место Флексига отчасти займет Бог, Шре¬
бер будет вновь и вновь повторять: Бог не понимает живых людей,
ибо, согласно Мировому порядку, Он имеет дело только с мертвыми
телами. Совсем как Флексиг, специалист по анатомии мозга, имевший
обычно дело с трупами. Вскрытие мозга, — по утверждению госпо¬
дина директора, — это самый прямой способ проникновения в знание
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 27.
2 Ibid. S. 26. Фуко со ссылкой на психиатра из Бисетра Лёре говорит, «...что
в обычной больнице главный врач посвящает каждому больному в среднем
37 минут в год, а в некоторых лечебницах... в лучшем случае 18 минут» (Фуко.
Психиатрическая власть. С. 210).
114
Шребер
законов корреляции между нервными заболеваниями и аномалиями
органа в черепной коробке.
В феврале 1894 года в жизни Шребера случаются два на первый
взгляд незначительных события. Незначительных, но знаменательных.
Во-первых, жена Даниэля Пауля, которая навещала его каждый день,
отправляется на четыре дня к отцу в Берлин. К моменту возвращения
Сабины состояние ее мужа резко ухудшается, и он просит ее больше
не приходить. Она не должна видеть его в состоянии расстроенных
нервов. Ей лучше не лицезреть происходящих с ним превращений.
Да и с ней тоже. Когда спустя какое-то время Даниэль Пауль замеча¬
ет фигуру жены в окне напротив, то понимает, — ее больше нельзя
считать живым существом. Она — одна из «наспех сделанных людей
[flüchtig hingemachte Männer]». Она — подобие, безжизненная копия,
симуляция.
Второе событие этого месяца: Шребер спрашивает Флексига
о шансах на исцеление. Доктор обнадеживает, но пациент чувствует
подвох: Флексиг явно вынашивает на его счет свои планы. Шребер это
определенно видит: «Флексиг больше не может смотреть мне прямо
в глаза»1. У Флексига на уме — не то, что на языке. Точнее, на че¬
ловеческом языке одно, на языке нервов [Nervensprache], на языке,
передаваемом по нервной связи [Nervenanhang2 3], —другое. В частной
клинике Флексига нервнобольной [Nervenkranke]2 Шребер проводит
неделю за неделей в меланхолии, преданный мыслям о смерти. Ему
начинает казаться, ч го у него чума или проказа; что у него размягчение
мозга, что он уже умер и начал разлагаться. Шребер свидетельствует
о своей смерти.
За этими двумя событиями следует решающая ночь, ночь множе¬
ства поллюций. Именно в этой ночи налаживается связь со сверхъесте¬
ственными силами. Оккультный дискурс дает о себе знать. Открывается
прямой канал связи с нервами профессора Флексига без какого-либо
физического контакта между телами. Профессор отводит взгляд и исче¬
зает совсем, чтобы обрести телепатическое всеприсутствие. Сверхъесте¬
ственная коммуникация, нервная телепатия отличается двумя чертами.
Во-первых, отныне голоса передают по нервному каналу связи сообще¬
ния непрерывно: нервная телепатия действует на расстоянии (теле),
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 32.
2 Эта связь восполняет отсутствующую возможность поговорить. Anhang — (1)
дополнение, добавление, приложение. Кроме того, это — связь, которая образу¬
ет некое множество (2) приверженцев, последователей, поклонников, (3) семью,
родственников.
3 Флексиг подчеркнуто говорит о нервных больных, а как о несуществую¬
щих — о душевных больных [Geisteskranken].
115
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
но расстояния при этом нет, сообщения поступают непосредственно
от нервов к нервам, будто нет разделяющего их пространства, будто
имеют они теле-протезы, обеспечивающие постоянную включенность.
Телепротезы образуют некую нервную сеть, организуют нервное со¬
общество [Nervenanhang]. Отметить стоит и то, что в переносе IIIребер
усваивает неврологический язык [Nervensprache] Флексига. Не стоит
забывать, кстати, что и Фрейду язык этот хорошо знаком по его собствен¬
ному отвергнутому «Наброску одной психологии» (1895). Во-вторых,
в Мировом порядке отчетливо прослеживается тенденция, «согласно
которой человек (“душевидец”) при определенных обстоятельствах дол¬
жен пережить “оскопление” (превращение в женщину) [“Entmannung"
(Verwandlung in ein Weib)], раз уж он установил неразрывный контакт
с божественными нервами (лучами)»1.
В результате ночи множества поллюций и отвода взгляда про¬
фессора происходит еще одна трансформация. Пауль Эмиль Флексиг
расщепляется. В обращенном к нему открытом письме Даниэль Пауль
Шребер пишет, что на протяжении нескольких лет пытался примерить
две стороны своего доктора. Увы, безуспешно. Идеал одновременно
и сохранен, и ниспровергнут. Флексиг — «душегуб», подстрекатель
и организатор заговора. Фрейд подчеркивает: именно перенос на док¬
тора Флексига ведет Шребера к нервному срыву. Отдаление доктора
приводит к его нервному сверхприсутствию. Именно этот перенос ока¬
зывается фантазматическим ядром психоаналитического толкования.
Когда голоса сообщают Шреберу в марте 1894 года о том, «что кризис,
разразившийся в божественных сферах, случился из-за совершенного
кем-то убийства души»2 3, то далеко не в последнюю очередь этот кто-
то — Пауль Эмиль Флексиг, прославленный душегуб [Seelemörder].
Кризис в божественных сферах — кризис власти.
Кризис разрешается: профессор Флексиг выходит на нервную
связь. Больше нет необходимости в непосредственной, опосредованной
словами коммуникации. В своей автобиографии Шребер обнажает нерв¬
ную систему, вскрывает мозг, который «принадлежит университетской
неврологической клинике в Лейпциге. Более того, он — собственность
ее директора, профессора доктора медицины Пауля Флексига»3.
Установление нервной связи — начало заговора Флексига, начало
построения системы. Ночь поллюций оказывается решающей для пре¬
образования Шребера не столько сама по себе, сколько пробуждение
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 33.
2 Ibid. S. 16-17.
3 Kittier. Flechsig, Schreber, Freud: An Information Network at the Turn of the Cen¬
tury. P. 60-61.
116
Шребер
от нее. Ключевой эпизод случается ни во сне, ни наяву. Рано утром, ког¬
да Шребер находится между сном и бодрствованием [zwischen Schlafen
und Wachen}, как пишет Фрейд, у него возникает «представление, что,
на самом деле, хорошо быть женщиной, которая отдается мужчине [ein
Weib zu sein, das dem Beischlaf unterliege]»1.
Бредовая система реконструирует отношения между мирами,
между противоположно заряженными представлениями, между внеш¬
ним и внутренним. Все постепенно становится на «свои» места. Фрейд
признает за паранойяльной конструкцией функцию реконструкции
субъекта и придает паранойе статус психической работы. Он сам счи¬
тает свою психоаналитическую конструкцию самым смелым ударом
по психиатрии. Бред Шребера представляет не распад личности, а,
напротив, реконструкцию субъекта. С одной стороны, у Шребера «раз¬
вилась искусная бредовая система, <...> с другой стороны, его личность
реконструировалась»2.
В тот момент, когда отцовская функция востребована, она не об¬
наруживается, ибо не вписана в символическую вселенную. Функция
отброшена, и в месте отброшенного зияет дыра. Ее-то и затыкает
бредовая метафора.
То ли имя отца отсутствует, то ли бредовая метафора производит
в месте отца эффект его сверхприсутствия. То ли отец действующее
лицо, то ли нет. Шребер упоминает отца мимоходом. Однажды в конце
VII главы он говорит даже не об отце, а о том, что душа отца, подобно
душе некоего Юлиуса Эмиля Хаасе, способна давать ему медицин¬
ские советы3. Все же связь с душой отца сохраняется. В двенадцатой
главе Шребер сообщает, что читал книгу отца «Врачебно-комнатная
гимнастика». Впрочем, не стоит забывать о том, что по иронии судьбы
третья глава «Мемуаров», в которой речь шла о семье, была из публи¬
кации изъята.
Имени отца в «Мемуарах» нет. Лакан со ссылкой на историческую
перспективу говорит: «До Имени-Отца было множество самых разных
вещей, но не было отца»4. Фрейд, по мысли Лакана, потому и напи¬
сал «Тотем и табу», чтобы показать: до появления термина «отец»
* Schieber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 26.
2 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном автобиографически описан¬
ном случае паранойи (dementia paranoids). (2006а.) С. 143.
’ Согласно архивным материалам в роду Шребера сплошь и рядом медицин¬
ские светила. В данном случае вот что примечательно: Юлиус Эмиль Хаасе
прямо указывает на бабушку Даниэля Пауля по материнской линии, Юлиа¬
ну Эмилию Хаасе, которая была женой выдающегося профессора медицины.
В бреду Шребера бабушка становится дедушкой.
4 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 404.
117
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
в определенном историческом регистре отца не было. Того, кто обла¬
дал в пробуждающейся фантазии сыновей всем наслаждением, Фрейд
называет праотцем, тем, кому еще только, возможно, предстоит стать
означающим, всегда уже мертвым отцом. В доисторические времена,
к которым обращается Лакан, «неандертальцу нескольких существен¬
ных означающих не хватало»’, не доставало Имен-Отца.
Фрейд сожалеет о том, что его анализу недостает исторического
измерения: «Тому, кто был бы в толковании более дерзким, чем я, или
благодаря контактам с семьей Шребера больше бы знал о людях, среде
и незначительных происшествиях, наверное, было бы легко свести бес¬
численные детали бреда Шребера к их источникам и тем самым выявить
их значение, несмотря на цензуру, которой подверглись “Мемуары”»* 2.
Одним из толкователей, решившихся на анализ семьи Шреберов, ста¬
новится Уильям Нидерланд. Он обнаруживает множество параллелей
между описаниями «чудесных» переживаний Шребера-младшего
и чудо-машинами воспитания Шребера-старшего; между муками
в бреду сына и машинами для пыток отца. Бред Даниэля Пауля Шре¬
бера — побочный продукт тех травм, которые наносил ему в детстве
Даниэль Готтлоб Мориц Шребер своей системой гигиены и здоровья.
Шребер старший не только изобретал машины, устройства, в которые
заковывал своих детей по «медицинским показаниям», но и применял
научно разработанную систему духовного и физического развития/
усмирения. Нидерланд следует не только за мыслью Фрейда о «ядерном
комплексе», но и за мыслью Лакана об «имени отца», даже если он
на мысль эту никоим образом не ориентируется. Как пишет Элизабет
Рудинеско, «все обращали внимание на связь, существующую между
педагогической системой отца и бредом сына, но Лакан стал первым,
кто теоретизировал и детализировал действие этой системы в автобио¬
графическом бреду безумного рассказчика. Под его пером родилась все¬
ленная, наполненная инструментами для пыток, удивительным образом
напоминающими аппараты нормализации, описанные в педагогических
руководствах, на обложках которых значилось имя Даниэля Готтлоба
Морица Шребера, “имя отца”, исключенного из “Мемуаров”, из “вос¬
поминаний” сына, или же подвергшихся цензуре»3. Таков парадокс
Просвещения: разумное воспитание оборачивается насилием. Лакан,
ссылаясь, в частности, на светский характер воспитания Шребера и на
’ Там же. С. 404.
2 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном автобиографически описан¬
ном случае паранойи (dementia paranoids). (2006а.) С. 181.
3 Rotidinesco. Jacques Lacan. Esquisse d’une vie, histoire d’un système de pensée.
P. 379.
118
Шребер
круг его чтения, утверждает: «Шребер — дитя Просвещения, один
из последних плодов его»1.
Проводя параллели между бредовыми конструкциями Шребера
и его воспитанием, Нидерланд обнаруживает истину отношений отца
и сына, истину ортопедических педагогических экспериментов. Ни¬
дерланд убежден, в детстве Шребер был «вынужден занять позицию
полного подчинения и пассивной преданности по отношению к отцу,
за медицинскими, реформаторскими, религиозными и филантропиче¬
скими идеями которого скрывался садизм»2. Нидерланд пишет о пси¬
хопатологии отца, который в борьбе со своим собственным садизмом
производит на свет учебники по воспитанию и лечению детей, прово¬
дит с ними эксперименты. Впрочем, испытания, выпавшие на долю
Шребера-младшего, отнюдь не сводятся к внешней травме, к дисципли¬
нарным ужасам. Душа Даниэля Пауля Шребера проходит испытания
сверхприсутствия, избыточности власти. У него — испытанная душа
[“geprüfte Seele']. Душа его испытана, проходит сквозь пытки. Таков
путь очищения, в процессе которого происходит обучение основному
теоневрологическому языку, на котором Шребер общается с душами
умерших, в первую очередь с душами Флексига и Бога.
Шреберу предуготовлено стать родоначальником новой расы, ее
отцом. В будущем мир будет заселен людьми Шребера, человечками
шребсровского духа, маленькими фантазматическими существами,
рожденными после потопа. Лакан в этой связи говорит:
«Но если мы признаем, вслед за многими аналитиками, что маленькие
человечки и сперматозоиды — это одно и то же, то окажется, как
ни странно, что именно реальная роль отца в порождении [lafunction
réelle du père dans la génération] переживается во время бреда в вооб¬
ражаемой форме»3.
Человечки рождены Шребером, но и он — их порождение. Че¬
ловечки — реальная функция и порождения, и поколения [lafunction
réellee de la génération]. Они перемещаются от отца к сыну.
Лакан подчеркивает реальный характер функции отца Шребера,
не столько реальную функцию, сколько функцию реального. Призрак
Шребера-старшего возвращается из реального. Он так и не становится
«собственно» отцом, отцом символическим. Имя Отца по ту сторону
символической вселенной сына.
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 166.
2 Niederland. (1984) The Schreber’s Case. P. 70.
3 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 283.
119
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
4 июля 1956 года, на самом последнем семинарском занятии, по¬
священном случаю Шребера, Лакан говорит о невозможном доступе
субъекта к означающему. Эту невозможность, фрейдовское отбрасыва¬
ние [Verwerfung], он предлагает переводить «форклюзией» [forclusion].
Означающее имени отца не вписано в символическую сеть, оно утратило
свое право в связи с истечением срока. Именно такое значение — от¬
каза в правах — имеет в юриспруденции термин «форклюзия». Юристу
Шреберу отказано в правах на Имя-Отца. Судья Шребер утратил право
на отцовское означающее в связи с просрочкой. Так, благодаря анализу
Шребера Лакан вводит два принципиальных понятия для осмысления
психотической структуры — «форклюзия» и «имя отца». Имя в Имени-
Отца постоянно напоминает: это — не образ, а означающее. Имя отца
исключено из цепей означающих Шребера; ему закрыт доступ в симво¬
лическую вселенную. Место это может занимать любое свободно сме¬
щающееся означающее. Так карьерный рост оборачивается психическим
крахом. Символическая власть имени отца недоступна.
Говоря о кризисе символической власти, Фрейд указывает
на одержимость Шребера именами, титулами, наследием, то есть
тем, что Лакан называет Именами-Отца. Одержимость отмечает сбой
в передаче тех символических ресурсов, которые могли бы ему обе¬
спечить его собственное бытие-отцом. Миссия Шребера заключается
в том, чтобы наладить генеалогическую трансмиссию. Он одержим
генеалогией, но форклюзия Имени-Отца ведет к краху историзации,
к невозможности выстроить генеалогию, к постоянному перевороту
символической вселенной, к круговороту крушения-воссоздания.
Чудесный избыток власти и силы, насилия и влияния [Wundergewalf],
который Шребер ощущает на себе от знакомства с институциональной
властью Флексига, согласно его собственному описанию, имеет харак¬
тер сексуальной трансгрессии. Чудо избытка — чудо наслаждения:
«кризис символической власти, ее перенос приводят к сексуализации,
или, точнее, — к переживанию в качестве сексуальности»'. Так обна¬
руживается непристойная подоплека наслаждающегося властью пра¬
отца, отпадающего отца, отца-падали. Кризис власти и легитимности
производят наслаждение, пропитывающее тело в ходе превращения
в женщину, в падшую, в Мисс Шребер. Миссия Шребера: он должен
наслаждаться. Он — падаль [Luder], он(а) — наслаждающаяся падаль.
Английское мисс — между тем в культуре времен Шребера — тоже
падшая, доступная женщина. При этом происходит и низвержение во¬
ображаемого отца: «фигура отцовского авторитета потенциально пре¬
1 Santner. My own Private Germany. Daniel Paul Schreber’s Secret History of Mo¬
dernity. P. 139.
120
Шребер
вращается в непристойного jouisseur (немецкое слово Luder), в котором
бессилие и крайняя ярость совпадают, “униженного отца”, вовлеченного
в воображаемое соперничество со своим сыном»1.
Лакан задается вопросом, какое «означающее зависает в неопреде¬
ленности в момент начального кризиса»2, точнее в момент кризиса
вступления в должность [cr/se inaugurale]? И дает ответ — procréation",
зачатие, произведение на свет потомства, продолжение рода. Быть
отцом, говорит Лакан, значит быть означающим. Отец немыслим вне
означающего. Акт творения производится в измерении символического:
«Субъект может прекрасно знать, что совокупление реально связано
с продолжением рода, но функция продолжения рода как означающее —
это другое дело»3. Именно этого фундаментального означающего «быть
отцом», этого бытия отцом Шреберу и недостает. Чтобы стать от¬
цом, он должен стать женщиной.
Ось бреда: превращение в женщину
Поворотный пункт в истории Шребера случается в ноябре
1895 года. Ему исполняется 53 года. Именно в этом возрасте уми¬
рает его отец. Начинается преобразование Шребера-младшего,
его становление другим полом. Анатомически, разумеется. Его
мужской половой орган претерпевает, говоря медицинским языком,
втягивание [Einziehung], говоря языком юридическим, он подлежит
конфискации, изъятию из обращения [Einziehung]. Фаллос подлежит
форклюзии. Судья чувствует, как по-женски нежной становится кожа
на руках, потом на ногах, а затем и на других частях тела. Он чув¬
ствует, как женские нервы пронизывают его тело, как созревает его
грудь. Он?
Мировой бес-порядок требует демаскулинизации, независимо
оттого, хочет того Шребер или нет. Ему остается примириться с судь¬
бой и насладиться ею. Превращение неизбежно. Оно уже совершается.
Шребер постепенно становится женщиной, и для начала трансформа¬
цию претерпевает нервная система. В течение года тело пронизывается
женскими нервами, то есть сладострастными нервами беспредельного
наслаждения.
Поначалу ему удается подавлять малейшее проявление женских
импульсов, призывая на помощь мужскую честь и святость религиоз¬
ных представлений. Присутствие женских нервов осознается им только
' Жижек. Щекотливый субъект. С. 417.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 385.
3 Там же. С. 386.
121
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
после того, как они искусственным образом приводятся в движение
лучами. Божественные лучи знают, что творят. Нужно, чтобы Шребер
не стал женщиной, но был представлен [“darzustellen”] как женщина,
чтобы он ею представлялся. Так и происходит. Для начала Шребер
предстает как «существо, дрожащее женским страхом»1. Нервы сдают.
Нервы превращаются, а тут еще нужно не превращаться, а представ¬
ляться: Мисс Шребер.
Символическое в реальном, и преобразованию поддается тело.
Оно превращается в женское. Только у женщин нервы сладострастия
опутывают все тело; у мужчин они сосредоточены вокруг половых
органов и в них самих. Опутывающие все тело женские нервы сладо¬
страстия делают его настолько чувствительным, «что ему достаточно
лишь чуть-чуть напрячь свое воображение, особенно когда он лежит
в постели, чтобы получить чувственное удовольствие, которое дает
ему довольно ясное представление о наслаждении [Geschlechtsge-
nusse], получаемом женщиной при половом сношении»2. Наконец-
то Шребер может законно наслаждаться, наслаждаться по-женски,
без ограничений, без фаллических пределов, как сказал бы Лакан.
Когда-то эта фантазия «задела его мужское самолюбие», но теперь он
не просто смирился с превращением в женщину, а вполне сознатель¬
но принялся пестовать в себе женственность. Да и не один он в этом
акте наслаждается. Благодаря Шреберу наслаждение испытывает Бог,
а это, согласно Мировому порядку, является непреложным условием
существования душ. Наслаждение Другого — гарант собственного
бытия [Dasein]. Отныне Шребер — божий избранник. Он — жена Богу.
Шребер подчинился божественному провидению и обрел способность
испытывать женское наслаждение. Поменяв активную (мужскую) по¬
зицию на женскую (пассивную), он не только получает наслаждение,
но и доставляет его Богу. Вот одна из мыслей Шребера, ведущих
к Лакану, который определяет паранойю через «наслаждение в месте
Другого как такового [dans ce lieu de / ’Autre comme tel]»3. Наслаждение
всегда уже превосходит границы.
Шребер уверен в том, что Бог его не оставит. Бог никогда не будет
сопротивляться Шреберу, но при выполнении одного условия: если он
будет «всегда играть женскую роль в сексуальных объятиях с самим
собой, всегда задерживать свой взгляд на женских существах, всегда
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 94.
2 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном автобиографически описан¬
ном случае паранойи (dementia paranoids). (2006а.) С. 160.
3 Лакан. Предисловие к комментарию Жана Ипполита на статью Фрейда «Ver¬
neinung». С. 215.
122
Шребер
смотреть на картины с изображением женщин»1. Воображаемое должно
подпитываться и подпитывать реальное.
Шребер принимает женский облик, занимает женскую позицию,
отождествляется с женщиной, и эта идентификация отнюдь не пред¬
писывает исключительно гомосексуальную позицию. Можно сказать,
что условием существования его фантазии является не гомосексуальное
желание, а гетеросексуальная идентификация с женщиной. Вполне воз¬
можно, что Шребер-младший был захвачен прообразом своей матери.
Не исключено, что он был заворожен ее всемогуществом. Очень даже
возможно, был пленен ее фалличностью. Коллекция зеркальных ото¬
ждествлений включает и мужские, и женские образы. В этой коллекции,
судя по всему, особое место занимает доисторический образ матери
[urzeitlichen Mutterbild]. Шребер — не просто отражение влюбленного
Шребера, не только мисс Шребер, но Мать, дающая жизнь новой расе.
Он пленен Ее прообразом.
И, возможно, не только образом. Вильям Нидерланд установил
имя матери Даниэля Пауля — Паулина. Имя матери заключено в имени
сына. Точнее, Шребер сочетает имена отца и матери: Даниэль Пауль.
Да и от объекта, Пауля Флексига, до Паулины Шребер — один шаг.
Даниэль Пауль Шребер до того, как забеременел от нервных спер¬
матозоидов Бога, был мужем своей жены. Женился он задолго до того,
как заболел «ипохондрией». После того, как Пауль Флексиг избавил
его от болезни, и жена поставила портрет доктора в домашний алтарь,
супруги жили вполне счастливо. Единственное, что омрачало их суще¬
ствование, — жена никак не могла родить Шреберу наследника.
Его бред разрешает проблему отсутствия детей. Ему никак было
не стать отцом; ему никак было не совладать с «отсутствием первич¬
ного мужского означающего [signifiant mâle primordial]»2. Отсутствие
детей, неспособность стать отцом, конечно же, неизбежно ставили
перед Шребером вопрос о его поле. Вопрос этот также разрешался
в ключевом фантазме: «было бы очень даже приятно почувствовать
себя женщиной, которая отдается мужчине». Превращение в женщину
Лакан называет «осью бреда» Шребера.
Ортопедический мир наспех сделанных подобий
Другой осью бреда Шребера становится его собственное я. Доктор
Вебер, описывая состояние Шребера, напоминает: паранойя характе¬
ризуется тем, что «центром представлений больного всегда является
1 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 208.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 335.
123
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
собственная персона»’. Эта собственная персона — собственность,
то есть то, что можно присвоить и то, что можно потерять.
Отчужденный образ отождествления в зеркале — не просто соб¬
ственное я, но отражение, подобие себя. Отношение с собственным
я — отношение с себе подобным. Окружающие подобны друг другу.
Они не только подобия человеческих существ, не только «наспех
сделанные люди». Они подобны друг другу, то есть один до боли на¬
поминает другого. Оказавшись в больнице доктора Пирзона, Шребер
свидетельствует, «почти вся публика этой психбольницы, то есть
по меньшей мере несколько десятков человек, выглядели как люди,
которые были более-менее близки мне в жизни»1 2. Люди друг другу
подобны. Они выглядят всегда уже знакомыми. В отношениях с по¬
добиями заключено паранойяльное знание нарциссизма.
Паранойяльное знание — познание образа и подобия. Именно
оно и открылось Даниэлю Паулю Шреберу. Шребер не просто по¬
вторяет строки из Библии о том, что Бог создал человека по Своему
образу и подобию, но утверждает, что понимать это следует букваль¬
но. Шребер уверен в том, что на буквальное понимание библейской
формулы никто до него не осмеливался. Ясное дело, ведь буквальное
понимание говорит о зеркальной симметрии: Человек Шребер подо¬
бен Богу, сотворен по Его образу и подобию. И Бог подобен Человеку
Шреберу.
Лакан не просто говорит об особом паранойяльном знании,
но именно оно оказывается основанием знания вообще. Паранойяльное
знание — знание как таковое. Оно появляется в борьбе за желание,
в битве за его признание: «Источник всякого человеческого знания
лежит в диалектике ревности, являющейся изначальным проявлением
коммуникации»3.
Лакан говорит© фундаментальном транзитивизме, отличающем
отношения между маленькими детьми. Когда один ребенок бьет
другого, а затем утверждает, что это не он, а другой побил его, то он
не лжет. Он говорит правду, поскольку он и есть тот самый другой,
ему подобный. Транзитивизм, обращение к объекту, опосредованное
желанием другого, становится основанием для собственно челове¬
ческого мира, в его отличии от мира животных. Объект — не важен,
важно признание прав на полное им обладание, а то, «что человече¬
ский мир есть мир, покрытый объектами, объясняется тем, что объект
1 Schieber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 314.
2 Ibid. S. 76.
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 55.
124
Шребер
человеческого интереса — это объект желания другого»1. Желающий
субъект строится вокруг объекта а, который отчужден в сообщающем
ему ортопедическое единство другом. В этом другом будущий субъект
встречается с объектом а, объектом причиной желания, объектом
желания другого. Объект а в этом смысле — объект соперничества
и конкуренции.
Переживание собственного тела формируется стадией зеркала,
функция которой — ортопедическая. Овладение образом собственно¬
го тела осуществляется в поле воображаемой геометрии. Овладение
образом тела предшествует физическому овладению телом. Образ
другого себя — ортопедичен. Стадия зеркала — «это драма, внутрен¬
ний порыв которой устремляет от недостаточности к антиципации,
драма, которая для субъекта, захваченного приманкой пространствен¬
ной идентификации, производит фантазмы, постепенно переходящие
от раздробленного образа тела к форме, каковую мы назовем из-за ее
целостности ортопедической»2.
Чудостроение отца
Ортопедический — предназначенный для исправления дефор¬
маций тела, компенсирующий их. Сочетая Лакана с Фрейдом, можно
сказать, стадия зеркала — ортопедический протез. С ним младенец
идентифицируется, им он захватывается. Шребер старший, специализи¬
ровавшийся на ортопедии, только и делает, что исправляет форму души
и тела сына. В 1844 году Даниэль Готлиб Мориц Шребер стал директо¬
ром своего собственного ортопедического института в Лейпциге.
Шребер старший то и дело изобретает, испытывает новые чудо-
конструкции [wundervollen Aufbau], типа ортопедических корсетов,
выпрямителей [Geradehalter], держателей, фиксирующих голову
[Kopfhalter]. Чудеса то и дело случаются, все вокруг превращается
в чудо, angewundert, как говорит Даниэль Пауль. Этот неологизм ука¬
зывает на «внезапное явление чего-то неожиданного, а также на то,
что субъект проецирует свои переживания вовне и затем изумляется
от этого чудесного, непостижимого и в то же время конкретного явления
внешнего мира»3. Какие только чудеса не приключаются с Даниэлем
Паулем. В своей книге он упоминает сотни чудес! Тело его, по его же
утверждению, непрерывно подвергалось испытаниям божественных
чудес. В частности, чудеса соотносятся с двумя аппаратами — тем,
1 Там же. С. 56.
2 Лакан. Стадия зеркала как образующая функцию я, какой она открылась нам
в психоаналитическом опыте. С. 63-64.
1 Niederland. The Schreber’s Case. P. 74-75.
125
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
что сдавливает голову, и тем, что сжимает грудную клетку. Кстати,
чудо-конструкция, чудесная структура [wundervoller Aufbau}, о которой
Шреберу сообщается на языке нервов, заключает в ребусной форме
название книги отца Anthropos: Der Wunderbau des menschlichen Or¬
ganismus 1.
Другие существа — ортопедические подобия себя самого. То Шре¬
беру кажется, что он умер, то он понимает, что он — единственный
живой, окруженный «наспех сделанными людьми». Мир переворачива¬
ется. Мир нарциссических подобий, semblables, как называет их Лакан,
легко переворачивается: где был ты, там стал я.
Превращение жены, врачей, санитаров, пациентов в ни живых,
ни мертвых «наспех сделанных людей» в экономике Фрейда указывает
на снятие либидо-заряда с объектов внешнего мира. Люди дематериали¬
зуются вследствие утраты, ранее направленной на них энергии либидо.
Люди на глазах угасают, превращаются в потусторонних призраков.
Снятое с объектов внешнего мира либидо возвращается к себе, идет
на реорганизацию внутреннего мира.
«А смертен ли я вообще?»2 3, — задается Шребер риторическим
вопросом, ведь совершенно определенно ясно ему одно: пока он в кон¬
такте с божественными лучами, смерть ему не страшна, и даже если он
умрет, то будет воскрешен, и будут восстановлены его жизненные силы.
Времени нет, по крайней мере в том смысле, что оно обратимо.
Собственное я может удваиваться не только в синхронии,
но и в диахронии. Однажды голоса сообщали Даниэлю Паулю Шреберу
о существовании другого Даниэля Пауля Шребера. Другой Даниэль
Пауль Шребер предшествует во времени, принадлежит другому поко¬
лению [Geschlecht}. Причем тот другой отличается незаурядными ин¬
теллектуальными способностями, даже в большей степени, чем «сам»
Шребер. В то же самое время Даниэль Пауль Шребер изумлен таким
«фактом»: в его роду [Geschelchf] совершенно точно не было никакого
другого Даниэля Пауля Шребера. Заключение Шребера по поводу этого
предшествующего ему на генеалогическом древе двойника следующее:
«думаю, буду прав, если приму этого другого Даниэля Пауля Шребера
[ein anderer Daniel Paul Schieber} за указывающего на меня самого
в состоянии полного владения моими нервами»’. Другой Шребер —
идеал-Шребер, овладевший собой прямой наследник нарциссизма,
отброшенный во времени назад, в золотые времена, и возвращающийся
в настоящее. Диахрония дает сбой, и вновь два Д.П. Шребера син-
1 «Антропос. Чудостроение человеческого организма».
2 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 212.
3 Ibid. S. 54.
126
Шребер
хронны, на одной оси. Связь между поколениями непосредственная,
нервная. В состоянии полного владения нервами Даниэль Пауль Шребер
совпадает с другим Даниэлем Паулем Шребером.
Основной язык
Нервная связь [Nervenanhang] принадлежит хорошо знакомому
Фрейду неврологическому дискурсу. Нервная связь — язык нервов
[Nervensprache]. И Шребер называет его языком, но особым, фунда¬
ментальным, основным [Grundsprache], праязыком, как бы языком
до/без языка. Потому Лакан и говорит, что гений Фрейда — это гений
лингвиста, который предпринимает реконструкцию основного языка
Шребера. И Лакан меняет привычное психиатрическое словосочетание
«содержание бреда» на «психотическое высказывание»:
«Вы разговариваете с человеком на одном языке и полагаете на этом
основании, что он с вами общается. Но говорит он настолько вразу¬
мительно, что вам, особенно если вы психоаналитик, неожиданно
начинает казаться, будто перед вами существо, сумевшее проник¬
нуть в механизмы системы бессознательного гораздо глубже, чем
это доступно простым смертным. Где-то во второй главе сам Шребер
мимоходом упоминает об этом: “Мне было дано разумение, какое
редко дается смертному”»1.
Шребер устремлен к основам языка, к основному языку, не опо¬
средованному символическим порядком языку нервов. Основной
язык — язык Бога. Причем не просто концептуально, но идиоматически.
Основной язык, Grundsprache, отсылает, что хорошо известно Шреберу,
к der Grund alles Seins, к Богу как к первопричине (Causa prima). Ло¬
гично, что «Бог, “Основа”, пользуется Своим языком, Основным»1 2.
Теологически-космогонический дискурс продолжает сплетаться
с неврологическим. Данное Шреберу разумение проявляется в спо¬
собности говорить на языке нервов, и в общении с голосами, боже¬
ственными лучами, испытуемыми душами, и в использовании осо¬
бого основного языка, многие термины которого весьма оригинальны.
Это — ключевые слова,
«...и Шребер замечает, что формулу их он никогда не смог бы найти
сам: это слова оригинальные и насыщенные, совершенно отличные
от тех, которыми он обычно пользуется для описания своих пережи¬
ваний. И Шребер не обманывается: они действительно лежат в иной
плоскости.
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 45.
2 Niederland. The Schreber Case. P. 43.
127
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
На уровне означающего, носящего материальный характер, бред как
раз и проявляется в той особой форме отклонения от обыденного
языка, которая именуется неологизмом»1.
О языке нервов здоровым людям, как сообщает Шребер в самой
первой фразе 5-й главы «Мемуаров», ничего не известно. Чтобы чи¬
татели поняли, что это за язык такой, Шребер предлагает представить
«процессы, посредством которых человек стремится запечатлеть у себя
в памяти нужные слова в определенном порядке, как это, например,
делает ребенок, заучивающий стихотворение наизусть»2. Повторяя про
себя слова, «человек заставляет нервы вибрировать соответствующим
каждому слову образом, в то время как реальные органы речи (губы,
язык, зубы и т. д.) либо вообще неподвижны, либо [шевелятся] только
случайно»3. Шребер про себя заговорил на органическом языке; заго¬
ворил в принудительном порядке. На него было оказано внешнее воз¬
действие. Такого рода воздействие сумели оказать на него божественные
лучи. О каком влиянии речь? Об аналогичном тому, какое оказывает
Бог, вторгаясь в сновидения спящего человека. Впервые Шребер остро
ощутил такого рода влияние от профессора Флексига. С годами влияние
это «принимало формы все больше и больше противоречащие Миро¬
вому Порядку и естественному праву человека быть хозяином своих
собственных нервов»4. Свои нервы себе не принадлежат. Они во власти
невролога, они под его влиянием.
Основной язык проявляется в двух формах высказывания.
В одном случае слово преисполнено смысла; в другом, — высказы¬
вание обретает значение, которое ни к чему не отсылает, и такую
пустую форму Лакан называет ритурнелью. Ритурнели — чисто
механическое воспроизводство символического порядка, своего рода
птичий язык, речь попугая. Шребер просто повторяет слова и фра¬
зы, превращая их в так называемое «мысли-ничего-не-мыслящие»,
«ничего-не-смыслящие-мысли». Он просто повторяет слова, не ду¬
мая о том, с чем еще, с каким еще смыслом они могут быть связаны.
Он одержим языком как таковым: «если невротик в языке обитает
[habite le langitage], то психотик, напротив, служит ему обиталищем
[es/ habité], им одержим»5.
Особенность отношения психотического субъекта к языку заклю¬
чается в том, что он игнорирует тот язык, на котором говорит, то есть
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 46-47.
2 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 34.
3 Ibid. S. 34.
4 Ibid. S. 35.
5 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 332.
128
Шребер
отказывается от него, указывая на его негативную, отчуждающую функ¬
цию. Эта негативность свидетельствует о том, что его дискурс носит
нарциссический характер. Нарциссический дискурс разворачивается
по воображаемой оси между собственным я и его двойниками.
Лакан приводит формулу Аристотеля «человек мыслит своей
душой» и преобразует ее в «субъект говорит с собой своим я [le sujet
se parle avec son moi]»1. Нарциссический вопрос паранойи — это во¬
прос кто говорит? Психотический субъект либо «целиком идентифи¬
цируется с я, к которому обращается, либо я без остатка обращается
в инструмент»1 2.
Шребер с собой на ты. Мир Шребера — мир, из которого он
сам исчез, оставив в нем своего двойника, второе лицо единственного
числа. В мире больше нет меня, от меня остался ты. Разговор с собой
на «ты» порождает эхо, вызывает ритурнели. Разговор с самим собой,
разговор на «ты» вновь рождает вопрос: кто говорит?
Кто-то другой? Кто, гот другой? Вопрос остается безответным,
ибо это «ты» не имеет устойчивого места в дискурсе, ибо оно, это са¬
мое «ты» предполагает другого, но далеко не всегда к нему сводится,
и оказывается «в конечном счете знаком препинания»3. Не ты, кто-то
другой говорит. Говорит автоматически. Говорит как автомат. Гово¬
рит на автомате, как аристотелевский автоматон, мыслимый самим
собой безотносительно другого, Другого как радикально отличного
от самого себя.
Большой Другой (А) в паранойяльном дискурсе возникает на уров¬
не маленького другого (а). Радикальность Абсолютного Другого ниве¬
лируется другим. Большой Другой не занимает никакого места, но при
этом являет собой место конституирования речи, а маленький другой
ставит в этом месте свой знак препинания.
Фраза Шребера обрывается на полуслове: «ты есть тот, кто...».
Лакан завершает за Шребера: «...преследует меня повсюду». Где бы
я не оказался, там всегда уже ты. Ты есть тот, кто всегда уже занимает
мое место. Ты преследуешь меня из моего места во всей агрессивности
нарциссического порыва. У меня из-за тебя нет своего места, собствен¬
ного места собственному я. Шребер возмущен: «Лучи, похоже, совер¬
шенно не понимают того, что человек, который существует, должен
где-то быть [irgendwo sein müsse]»4. Существовать, значит, занимать
место. Но лучам это невдомек. Сами-то они места не занимают.
1 Там же. С. 23
2 Там же.
3 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 394.
4 Schreber. Denkwürdigkeiten eines Nervenkranken. S. 117.
129
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Не доходя до конца, фраза возвращается к началу. Она прерывается
в самом начале. Фрагмент закольцован: «ты есть тот, кто меня...»,
«ты есть тот, кто меня...», «ты есть тот, кто меня...». Нервы на¬
чинают выражать какую-то мысль, а Шребер должен ее подхватить.
Нервы шалят. Нервы сдают. Система незавершенных фраз приведена
в действие. Шребер называет ее «системой не-отговорки [das System
des Nichtausredens]», от нее не отговориться, с ней не договориться.
Но договорить необходимо: «ты есть тот, кто меня...».
Так работает речь-машина. «Такова природа нервов, что, брошен¬
ные в нее бессвязные слова, или начатые фразы, автоматически ищут
завершения, удовлетворительным для человеческой души образом»1.
Годами Шребер пребывает в кольце повторяющихся «почему, потому»,
«почему, так как я», «принимая во внимание его», «сейчас нам не хва¬
тает». Речь тормозит, внезапно прерывается, обрывается совсем. Там,
где должно появиться означающее, нагруженное определенным значе¬
нием, там оно не появляется, ибо значение его остается неизвестным.
Что дальше? Остановка. Речь срывается, точнее — не срывается с уст.
Лакан говорит, что все означающие бреда Шребера, типа «душегуба»,
«сладострастия», «блаженства» и т. д., «вращаются вокруг одного-
единственного фундаментального означающего, которое никогда
не называется, хотя присутствие его задает и определяет все»2. «Сейчас
нам не хватает...», — подтверждают лучи, принуждая трепетать нервы.
Сопротивление Шребера сходит на нет. Хватит трепать нервы. Он со¬
гласен. Он — «жаркое из свинины».
Навязчивое уничтожение Шребера — его способ существования:
незавершенные фразы в его голове должны, по замыслу Бога, предот¬
вратить расформирование тела, роспуск в теле, распад его на части. Бог
хочет как лучше. Главное, чтобы тело не стало дробным, не разлетелось
на части, не распалось, отпав от падали.
Лучи начинают. Нервы подхватывают. В действии не просто Эго¬
локация эхо-машины. Между зеркальным отчуждением и отчуждением
в психозе имеется разница:
«В психозе дело не сводится к идентификации по внешним при¬
знакам — тем, что склоняют чашу весов в сторону другого с маленькой
буквы. Как только субъект начинает говорить, перед нами уже Другой
(А). Иначе не было бы и проблем психоза. Психические больные были
бы просто говорящими машинами»3.
1 Ibid. S. 158.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 375.
3 Там же. С. 58.
130
В НАПРАВЛЕНИИ ЛАКАНОВСКИХ ТЕОРИЙ ПСИХОЗОВ
ЧЕРЕЗ СЛУЧАЙ ШРЕБЕРА
Лакан посвящает анализу случая Шребера семинарские
встречи 1955-1956 годов, упоминания этого случая рассыпаны
по многим другим семинарам, также большая часть текста «О во¬
просе, предваряющем любой возможный подход к лечению психо¬
зов» (1957-58) предстает как анализ данного случая. Можно без
преувеличения сказать, что тема психозов продолжает приковывать
внимание Лакана на протяжении всех двадцати семи лет семина¬
ров, в результате речь может идти не об одной теории психозов,
а о множестве теорий1.
С первых же строк описания случая Шребера Фрейд говорит
о сложностях, которые сопровождают врача, не практикующего в госу¬
дарственной психиатрической лечебнице. У Лакана ситуация противо¬
положная, будучи психиатром, он имеет непосредственный доступ
к психотическим пациентам, при этом сама психиатрия обнаруживает
для Лакана тупик. В 1967 году на встрече с психиатрами в госпитале
Св. Анны (психиатрический кружок Анри Ая) Лакан говорит: «За про-
1 Имеющиеся в разнообразной литературе тенденции выделения разных эта¬
пов разработки теории психозов у Лакана, когда поначалу ее усматривают
в логике воображаемого регистра, далее помещают в регистр символиче¬
ского, более поздние концепции психоза — в регистр реального, предстают
значительным упрощением. Такого рода попытки хронологизации мысли Ла¬
кана лежат в логике университетского дискурса в стремлении прописать не¬
кое поступательное развитие теории. В то время как уже в третьем семинаре
Лакан довольно определенно говорит о том, что «механизмы, задействован¬
ные в психозе, к регистру воображаемого не сводятся». Также Лакан говорит
о том, что «от подхода к психозу в сфере воображаемого ожидать нечего,
поскольку механизм воображаемого — это то, что дает форму психотическо¬
му отчуждению, но не его динамике» {Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III.
С. 195).
131
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
шедших тридцать лет ни одного открытия относительно природы
безумия в области психиатрии сделано не было. Ни малейшего сдви¬
га в клинических подходах. Ни малейшего новшества. Мы остаемся
в наследии девятнадцатого столетия»1. По словам Лакана, последние
дополнения были сделаны Клерамбо, при этом все же уточняет у при¬
сутствующих на встрече психиатров: не упустил ли он какой-нибудь
клинической картины из виду? В чем именно обнаруживается тупик?
К примеру, — в психиатрической стигматизации психоза, в наделении
психотического пациента недостаточностью неких функций. Лакан за¬
мечает, что Фрейд в подходе к Шреберу вводит «субъект как таковой»,
то есть Фрейд не оценивает больного в терминах дефицитарности или
несогласованности у него тех или иных функций. Лакан продолжает
мысль Фрейда об отсутствии четкой границы между нормой и безуми¬
ем: «Человеческое бытие нельзя постичь вне безумия — более того,
оно не было бы человеческим, не будь именно безумие внутренним
пределом его свободы»2.
В современном нам мире оказались проявлены еще более
радикальные формы отчуждения субъекта в главенствующей пси¬
хофармакологической парадигме. Что интересно, на упомянутой
встрече с психиатрами в 1967 году, Лакан, по сути, предвидит
многое из того, что было не столь очевидно тогда, но стало явной
тенденцией, превалирующей в психиатрической практике позже.
Лакан говорит о том, что психиатрия становится частью общей
медицины на том основании, что сама общая медицина становится
объектом влияния фармацевтической промышленности. «Очевидно,
что происходит что-то новое: нашими умами завладевают новые
идеи, но мы совершенно не представляем себе, что мы изменяем,
ни к чему приведут эти изменения, ни даже в каком направлении
мы двигаемся»3. С позиций нашего времени сказать о том, к чему
именно все это привело, гораздо легче, — к окончательному исчез¬
1 «...un certain temps qui correspond à cette trentaine d’années dont je viens de vous
parler, il n’y a pas eu, dans le champ de la psychiatrie, le champ de ce rapport avec cet
objet : le fou, pas eu la moindre, la moindre découverte ! Pas la plus petite modifica¬
tion du champ clinique, pas le moindre apport. Nous en restons avec le bel héritage
du 19e siècle...». // Petit discours aux psychiatres. Conference sur la psychanalyse et la
formation du psychiatre à Sainte-Anne.
2 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 124.
3 «Évidemment, il se produit là des choses nouvelles: on obnubile, on tempère, on
interfère ou modifie... Mais on ne sait pas du tout ce qu’on modifie, ni d’ailleurs où
iront ces modifications, ni même le sens qu’elles ont; puisqu'il s’agit de sens». H Petit
discours aux psychiatres. Conference sur la psychanalyse et la formation du psychia¬
tre à Sainte-Anne.
132
Шребер
новению субъекта в помещении его в нейронную и бихевиорист¬
скую систему координат. Именно поэтому тщательное перепро-
чтение случая Шребера и поиск этических ориентиров в вопросах
психоаналитического подхода к психозу представляются крайне
важными. На этой же встрече Лакан предлагает возможный выход
из психиатрического тупика:
«А ведь существует маленькая ниточка! Вы и сами могли бы ее
обнаружить, заинтересовавшись этим уникальным явлением,
сложной задачей, которая стоит перед вами и которая называется,
нет, не сумасшествием, это не название, сумасшествие — это нечто
другое... оно сопротивляется, понимаете, и побороть его только меди¬
каментозным лечением нельзя. Вам нужна какая-нибудь ниточка, она
может привести вас непосредственно к предмету нашего разговора.
Для меня этой ниточкой было: бессознательное строится по принципу
речи. Отправной точкой для меня могла бы стать и какая-нибудь
другая идея, но именно эта показалась мне серьезной, что бессозна¬
тельное обладает некоторыми характеристиками, свойственными
только речи: например, перевод»1.
Итак, основой в подходе к психозу для Лакана предстает не не¬
достаточность работы тех или иных функций, либо их несогласован¬
ность. «Настоящая мысль наша сводится к тому, что, исследуя драму
безумия, разум действует в своей стихии (sita res agilur), ибо драма
эта состоит в отношении человека к означающему»2, — говорит Ла¬
кан. И это первый основополагающий пункт лакановского прочтения
случая Шребера.
1 «À la vérité, un p'tit fil, hein ! que vous trouveriez tout seuls, dans ce rapport de
concernement avec cette chose vraiment unique, problématique, qui vous est don¬
née, je ne dirais pas sous le titre de fou, parce que ce n’est pas un titre... un fou, c'est
quand même quelque chose... ça résiste, voyez-vous, et qui n'est pas encore près de
s'évanouir simplement en raison de la diffusion du traitement pharmacodynami¬
que. Si vous aviez un p’tit fil, quel qu’il soit, ça vaudrait mieux que n’importe quoi,
d'autant plus que ça vous mènerait quand même nécessairement à ce dont il s’agit.
Pour moi, le p’tit fil, ça a été ceci —j'étais pas un gros malin — c'est cette chose qui
s’articule comme ça, c’est : l’inconscient est structuré comme un langage. J'aurais
pu partir d’un autre point, mais celui-là m’est apparu sérieux. Ou l’inconscient ne
veut rien dire du tout, ou dès qu'il nous est présenté <...> je veux dire non pas <...>
mais en l’interrogeant lui-même comme — psychanalyste, c’est au titre de ceci qu’il
est un langage, avec un certain nombre de propriétés qui n’existent que dans la di¬
mension du langage : la traduction par exemple». H Petit discours aux psychiatres.
Conférence sur la psychanalyse et la formation du psychiatre à Sainte-Anne.
2 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 124.
133
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Ориентация на означающее
Лакановский подход к психозам предстает во многом продолже¬
нием и детализацией намеченных Фрейдом идей. В анализе случая
Шребера Фрейд говорит не о степени его адаптации к так называемой
реальности, также не о степени рассогласованности тех или иных
функций, — это может интересовать психиатров; Фрейд работает
с мемуарами Шребера, по сути, с его речью. Также в работе «Бессозна¬
тельное» Фрейд подбирается к психозу именно через анализ речи,
выявляя особую ее дезорганизацию, которая связана со скольжением
по словесным представлениям, вне отсылок к предметным представ¬
лениям; достаточно любого фонетического созвучия, чтобы речь от¬
клонилась в своем смысловом течении, что и производит впечатление
ее странного, витиеватого характера. Лакан вслед за Фрейдом говорит
о необходимости выслушивать речь субъекта, при этом выслушивать
особым образом, принимая их всерьез. «Шребер для нас — это его
текст»1. Анализ текста Шребера предстает яркой демонстрацией того,
насколько важную роль во всех проявлениях психоза играют структу¬
ры языка, что позволяет Лакану говорить о «фрейдовых структурах
психоза». Именно в исследовании феноменов языка предстоит от¬
крыть то новое измерение, которое обнаруживается в феноменологии
психозов. Множество существующих теорий, которые проясняют
галлюцинаторные феномены через механизм восприятия, лишенного
объекта, игнорируют то, что любое восприятие всегда опосредовано
функцией означающего. Лакан призывает слушать речь пациента,
и, ссылаясь на еженедельные клинические представления, воскли¬
цает: «Насколько живее оказывается полученный материал, если
вместо того, чтобы выяснять любою ценою, была ли галлюцинация
сенсорной, несенсорной, или вербальной, мы пациента просто вы¬
слушиваем?»2.
За основу в психоанализе берется необходимость описания гал¬
люцинаторного процесса в отношении субъекта к означающему. В го¬
лосовых галлюцинаторных феноменах важно то, что голоса не просто
звучат в фонетическом смысле, как мелодия и ритм, они, прежде всего,
говорят, то есть они особым образом артикулированы. Отношение
между означающим и субъектом открывается на поверхности анали¬
зируемых явлений, говорит Лакан. В этом смысле речь идет, прежде
всего, не просто о слуховых, а именно о вербальных галлюцинациях:
они определенным образом артикулированы. Лакан замечает, что
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 137.
2 Там же. С. 275.
134
Шребер
в галлюцинациях Шребера лингвистический анализ может различить
феномены кода и феномены сообщения. К феноменам кода относятся
голоса, которые пользуются языком-основой Grundsprache, который сам
Шребер описывает как «немного архаичную, но колоритную немецкую
речь, щедро уснащенную эвфемизмами»1. Речь идет о неологизмах,
неких словообразованиях, образующих новый код, а также о новых
способах пользования элементами этого кода, о которых субъекта
информируют голоса. Также важно то, что эти сообщения исходят
от существ, «отношения между которыми они же сами и выражают,
притом выражают в формах, чрезвычайно напоминающих способы
соединения означающих»2. К примеру, Лакан говорит о неологизме
Nervenanhang, который переводится как «соединение нервов», и в их
аналогии с божественными лучами эти соединения представляют со¬
бой не что иное, как овеществленные слова. Голоса утверждают, что
природа лучей такова, что они говорят. С другой стороны, речь идет
о феноменах сообщения, точнее, о прерванных сообщениях, причем
прерывается оно на шифтере, на тех терминах кода, которые указывают
на позицию говорящего субъекта внутри его собственного сообщения.
Голоса ограничиваются лишь началом фразы, сам же субъект их домыс¬
ливает, причем их смысловое продолжение дается ему без труда. Лакан
говорит об этих прерванных сообщениях как о «галлюцинаторных
провокациях», приводя три примера из мемуаров Шребера: «Nun will
ich mich... I Отныне я...», «Sie sollen naemlich... / Вы должны, собствен¬
но...», «Das will ich mir... / Я это...». Присмотримся, с чем мы имеем
дело? С обрывочными сообщениями, которые настоятельно требуют
дополнений. Также важно то, что фразы прерываются в том месте,
где заканчиваются группы слов, которые в лингвистическом смысле
можно обозначить как шифтеры, то есть «термины кода, которые ука¬
зывают на позицию субъекта внутри его собственного сообщения»3.
Сама же лексическая часть фразы остается так и непроизнесенной.
В оборванных сообщениях Шребера означающее, которое придает
фразе смысловую наполненность, отсутствует. Причем обрываются
они как раз там, где слово, которое могло бы дать этим фразам некий
смысл, так и не выговаривается. В этом разрыве «означающее словно
кого-то дразнит»4. Более того, смысловые дополнения к оборванным
1 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном случае паранойи (dementia
paranoids), описанном в автобиографии. (20066.) С. 87.
2 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 94.
3 Там же. С. 96.
4 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. HI. С. 258.
135
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
фразам у субъекта есть — это те смысловые пристежки, которые для
самого субъекта не вызывают никаких сомнений, то есть имеют при¬
роду бреда*.
В анализе случая Шребера Лакан выделяет четыре феномена
языкового характера. Во-первых, чудо воя: в описаниях своего со¬
стояния Шребер говорит, что не может удержаться от крика, хотя ему
приходится удерживаться, чтобы это не произошло на людях, при
этом сдерживание удается не всегда. Лакан рассматривает крик как
крайнюю форму участия ротовых органов в речи. Крик предстает как
речь, которая абсолютно лишена значения, при этом содержит в себе
все возможные значения1 2. Во-вторых, это «зов о помощи», который
исходит из божественных нервов, а также от живых существ, брошен¬
ных Богом. В-третьих, это шумы, доносящиеся с улицы: ржание или
лай чудесного происхождения, которые предназначены только для
Шребера. В четвертых — это тот «шум», что доносится от «говорящих
птиц», которые бездумно выкрикивают обидные слова, и речи кото¬
рых беспрестанно докучают ему. Слова, которые беспрестанно звучат
вокруг Шребера, возникают как некий «непрерывный комментарий
к существованию»3. Во всех перечисленных феноменах главенствую¬
щим оказывается их языковой характер. «Сама структура связанных
с речевой галлюцинацией феноменов говорит о том, что субъект эхом
откликается на свой собственный дискурс»*4. Лакан говорит о некоей
заведенной речи, которая овладевает Шребером, паразитирует на нем,
что говорит о том, насколько «завораживающе заметны в психозах
явления языка»5. Даже «вой — это всего-навсего означающее в чистом
виде»6. Лакановская ориентация на языковые явления в привычных
феноменах психоза предстает основополагающим сюжетом в выведе¬
нии психозов из психиатрического дискурса. «Неужели особенность
психоаналитического подхода состоит в том, чтобы допытываться
у страдающего вербальной галлюцинацией, как много тот слышит,
говорят ли голоса тихо, громко или оглушительно, воспринимает ли
1 «На фразы эти он должен ответить, дав им смысловые дополнения, которые
у него сомнений не вызывают, а именно: 1) смирюсь с тем фактом, что я идиот»;
2) быть разоблачены (слово фундаментального языка) как безбожник и человек,
преданный самому необузданному разврату, не говоря уже о прочем; 3) хоро¬
шенько обдумаю» (Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход
к работе с психозом. С. 96).
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 186.
3 Там же. С. 258.
4 Там же. С. 214.
5 Там же. С. 216.
6 Там же. С. 187.
136
Шребер
он их действительно ухом, нутром, сердцем, желудком?»1, иронизирует
по этому поводу Лакан. Обнаружение функции означающего в любых
феноменах психоза также делает еще более актуальным поиск меха¬
низма, структурирующего психоз.
Механизм, специфичный для психозов
Фрейд в своих размышлениях оставил множество следов, свиде¬
тельствующих о поиске механизма, специфичного для психозов. Так,
к примеру, в работе «Бессознательное» он высказывает сомнение по по¬
воду того, что процесс, происходящий при шизофрении, имеет что-либо
общее с вытеснением в неврозах переноса. В случае Шребера Фрейд
констатирует недостаточность в применении к психозу понятия про¬
екция. также непригодным оказывается механизм регрессии. В связи
с последним механизмом Лакан замечает, что порой не делают никакого
различия между регрессией в структуре, в истории и в развитии, то есть
игнорируют фрейдовское разделение регрессии топической, времен¬
ной и генетической. При том, что Фрейд так и не выделил механизм,
специфичный именно для психозов, в своих поисках он демонстрирует
свою настойчивость в этом вопросе, оставив множество ценных мыс¬
лей, которые чаще игнорируются: большинство школ, возводящих себя
к психоанализу, в контексте психоза продолжают говорить о механизме
проекции, регрессии, фрустрации, либо выдвигают на первый план по¬
терю реальности в психозе. В связи с последним Лакан не раз напоми¬
нает текст Фрейда 1924 года «Потеря реальности в неврозе и психозе»,
обращая внимание на чрезвычайно важный момент: в психозе речь идет
не о потере реальности, а о том, что заступает на ее место.
В вопросе выделения специфичного для психозов механизма Лакан
начинает продвижение по оставленным Фрейдом метам. Основопола¬
гающей в этом поиске оказывается фраза Фрейда, произнесенная в ана¬
лизе случая Человека-Волка: «Вытеснение, пишет он — это совсем не то
же самое, что отбрасывание». Фрейд упоминает о ¥егмег/шц> в связи
с галлюцинацией об отрезанном пальце у маленького Сергея Панкеева.
Анализ свидетельствует о наличии некоего материала, который навсегда
останется чужеродным и не вписывающимся в психическую реальность
субъекта, субъект не желает ничего знать о кастрации, он ведет себя
так, словно никакого суждения о ее существовании не выносилось во¬
обще. Фрейд указывает на существование бессознательного материала,
исключенного таким образом, что, в отличие от материала вытеснен¬
ного, вновь усвоить его субъект не способен. «Изъятая» из первона¬
1 Там же. С. 147.
137
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
чальной символизации кастрация не вписывается в его историю, под
которой мы понимаем то место, куда возвращается вытесненное. Она
возвращается в качестве отброшенного материала, оставляя субъект
неспособным применить к событию операцию отрицания [Verneinung].
Вопрос кастрации, который предстает стержнем субъективации, будучи
отброшенным, никак не заявляет о себе в символическом плане. Также
в случае Шребера Лакан обращает внимание на то, что речь идет не о
кастрации, «латинский термин, чьей немецкой калькой, Entmannung,
пользуется Шребер: eviratio, означает преображение, что подразумевает
становление, переход в женщину — а это вовсе не кастрация»1.
Итак, кастрация может возникнуть в реальном. «Приступ немоты»,
который испытал маленький Панкеев, свидетельствует о неспособности
субъекта вымолвить слово, так как в его распоряжении в этот момент
нет означающего. Отбрасывание не имеет ничего общего с вытеснени¬
ем, «когда то, что субъект не может сказать, он буквально выкрикивает
всем своим существом»2, комментирует Лакан. Размышления над
этим механизмом и извлечение его сути Лакан производит совместно
с Ж. Ипполитом, переводчиком Гегеля на французский язык, в работе
над текстом Фрейда «Отрицание» в 1953-1954 году. Операция отрица¬
ния предстает относительно поздней операцией, в логическом смысле
осуществляемой на основе суждений существования. Суждения же
существования, в свою очередь, в логическом смысле следуют за той
операцией, которая связана с установлением суждений атрибуции. О по¬
следних Фрейд говорит как об артикулированных на языке оральных
влечений. Учреждение атрибутивных суждений связано с механизмом
первичного выталкивания [/lz/ss/ossMA7g], образующего внешний мир,
и первичного полагания [Bejahung}. Говоря о механизме отбрасывания
[Verwerfung], Лакан говорит об отсутствии в нем первичного утвержде¬
ния [Bejahung}, а значит о невозможности применения в последующем
операции отрицания [Verneinung}. В тексте «О вопросе, предваряющем
любой возможный подход к работе с психозом» первичное полагание
[Bejahung}, или суждения атрибуции Лакан относит к означающему,
которое имеет аналоги в знаке восприятия [Zeichen], который Фрейд
выделил в 52-м письме Флиссу. Отбрасывание [ Verwerfung], утверждает
Лакан, навсегда исключает любое проявление символического порядка,
по сути, обнаруживая некий материал, который не может вписаться
в смысловое увязывание, который не поддается диалектизации.
Интересно, что Фрейд пользуется понятием Verwerfung в раз¬
ных текстах. В 1894 году, в «Психоневрозах защиты», Фрейд говорит
1 Там же. С. 412.
2 Там же. С. 413.
138
Шребер
о форме защиты, которая носит более радикальный характер, нежели
те формы, которые обнаруживаются в неврозе навязчивости. Речь
идет о механизме, благодаря которому отвергается и отбрасывается
невыносимое для субъекта представление, и субъект ведет себя так,
как будто бы это представление его никак не затрагивает. Такого рода
защита ведет к галлюцинаторному психозу, говорит Фрейд, по сути,
это радикальный разрыв с неприемлемой реальностью. В такого рода
пользовании этим понятием есть нечто максимально приближенное
тому, которое позже проявится у Лакана. Хотя в дальнейшем в раз¬
личных текстах Фрейда механизм отбрасывания обретает совсем
иные коннотации. По мысли Лакана, если вытесненное означающее
может вернуться в зашифрованной, но в читаемой форме, то явление
отброшенных означающих в бреду или галлюцинации принимает чаще
всего форму загадочную. «То, что не вышло на свет Символического,
обнаруживается в Реальном», — комментирует этот эпизод Лакан. Этим
он, по сути, повторяет мысль Фрейда, высказанную в случае Шребера:
«при этом не подавленные внутренние ощущения проецируются вовне,
а, скорее, исторгнутые из души чувства возвращаются извне»1.
15 февраля 1956 года Лакан ставит вопрос: «Что я имею в виду,
когда говорю о Verwerfung? Я говорю о неприятии первичного означаю¬
щего, об отбрасывании его во внешнюю тьму — именно после этого
и возникает на уровне символического его нехватка. Вот тот основопо¬
лагающий механизм, который лежит, как мне представляется, в осно¬
вании паранойи. Речь идет о первоначальном процессе изъятия некоей
изначальной внутренности — не внутренности тела физического,
а внутренности первичного тела самого означающего»2. На последней
встрече семинара «Психозы» Лакан предлагает переводить Verwerfung
как Forclusion. Никаких объяснений самого Лакана по поводу именно
такого перевода нет, пояснения появляются позже, у комментаторов
Лакана. В современном французском языке слово Forclusion является
общеупотребимым юридическим термином, означающим «утрату
права, не использованного в предписанный срок»3. Этим механизм
Forclusion отличен от вытеснения. Возврат вытесненного связан с тем
материалом, на который субъект «прав не теряет», то есть это тот ма¬
териал, который может вписаться в историчность субъекта. Понятие
1 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном случае паранойи (dementia
paranoids), описанном в автобиографии. (20066.) С. 135.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 201.
1 Интересно, что Мальваль отмечает, что среди значений немецкого глаго¬
ла Verwerfen есть одно, также принадлежащее к юридической терминологии,
и означает оно «отклонять», то есть отвергать что-то по причине несоответ¬
ствия его узаконенной практике.
139
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Verwerfung указывает на существование чего-то такого, чего субъекту,
при его первом же столкновении с фундаментальными означающими,
заведомо в отношениях с означающими не хватает»’. Другими словами,
в основании психоза обнаруживается «тупик, замешательство субъ¬
екта относительно означающего»1 2. Так, оборванные фразы Шребера
указывают на «наличие дыры зияния, где никакое означающее не даст
субъекту ответа»3. Акцент на работе отцовской функции позволяет
избежать любых концепций, связывающих психоз, к примеру, с пато¬
генным окружением с вечной отсылкой к биографическим данным.
Все эти концепции вновь упираются в представления об объективной
реальности4, с большей или меньшей степенью адаптации к ней,
в то время как «реальность предполагает для нас интеграцию субъекта
в определенную игру означающих»5.
Работа отцовской функции и означающее Имени-Отца
Вопреки многим теориям, которые рассматривают психоз в рамках
диадной логики отношений с матерью или доэдипальных структур,
психоз для Лакана связан с работой отцовской функции. Достаточно
вдумчивого чтения случая Шребера, чтобы удостовериться в том, что
именно функции отца в психозе Фрейд отдает решающую роль. «Бес¬
спорно и неопровержимо, что на всех этапах эволюции шреберовского
психоза преобладающую роль играли сменявшие друг друга отцовские
персонажи, которые разрастаясь и поглощая друг друга, отождестви¬
лись в конце концов с Богом Отцом, божеством, отмеченным ярко
выраженными отцовскими чертами»6. Фрейд констатирует: «В случае
Шребера мы остаемся в пределах хорошо нам знакомого отцовского
комплекса»7, отцовская функция неотделима от означающего. Миф,
изложенный Фрейдом в «Тотеме и табу», демонстрирует, что закон,
символический порядок в котором субъект обретает себя желающим,
оформляется вокруг вины, связанной с первоначальным убийством
отца. Эдипов комплекс предстает в размышлениях Фрейда и Лакана
выражением узловой роли отца в установлении символического по¬
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 335.
2 Там же. С. 258.
3 Там же. С. 374.
4 О функции, учреждающей представление о реальности, Фрейд говорит в ра¬
боте «Отрицание».
5 Там же. С. 331.
6 Там же. С. 415.
7 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном случае паранойи (dementia
paranoids), описанном в автобиографии. (20066.) С. 119.
140
Шребер
рядка. Работа отцовской функции предстает в качестве конституирую¬
щей преграду между матерью и ребенком, она связана с отделением
материнского или первичного Другого от ребенка как объекта своего
наслаждения. Работу отцовской функции Лакан связывает с особым
означающим, о котором он говорит уже в «Индивидуально*м мифе не¬
вротика» и в «Римской речи» в 1953 году. Это означающее — Имя-Отца.
Метафора Имени Отца приходит на место материнского отсутствия
или на место той первичной символизации, которая выстраивается
в отношении мать/дитя. Речь идет о символизации желания материн¬
ского другого; Имя-Отца предстает фаллическим ответом на загадку
материнского желания.
Если вернуться к основополагающему механизму структуриро¬
вания психозов, то отбрасыванию в психозе подвергаются не любые
означающие и не какие-то отдельные переживания, а Имя-Отца. Если
желание матери не символизировано, субъект рискует столкнуться
с желанием Другого, переживаемым как воля к безграничному на¬
слаждению, с которым субъект, не располагающий фаллическим
означающим, не способен справиться. Когда вмешательство отцовской
метафоры, осуществляющей разделение, так и не происходит, субъект
идентифицирует себя с объектом наслаждения Другого. Отбрасывание
Имени-Отца может обнаружиться на очередном повороте истории
субъекта в механизме последействия. При этом ситуация может быть
таковой, что в ответ на призыв Имени-Отца выясняется не отсутствие
отца в реальности, говорит Лакан, а нехватка самого означающего.
На семинарском занятии 18 апреля 1956 года Лакан проясняет это до¬
вольно простой метафорой: «Не у всех табуреток четыре ножки. Есть
такие, которые держатся и на трех. Но тогда никому не приходит в го¬
лову сделать так, чтобы одной не хватало; а если бы такое случилось
в механизме последействия, дела пошли бы совсем плохо. Так вот,
имейте в виду: означающие, на которых держится мирок одиноких
человечков в современной толпе, очень немногочисленны. Бывает,
что у табурета с самого начала не хватает ножки, но некоторое время
он все же держится в механизме последействия, держится до тех пор,
пока субъект, на очередном жизненном повороте, не столкнется с из¬
начально заложенным дефектом лицом к лицу»1.
Сам Шребер так говорит о своем расстройстве: «У меня дважды
случалось нервическое расстройство, оба раза вследствие умственного
переутомления; впервые это произошло из-за того, что я выдвинул
свою кандидатуру на выборах в рейхстаг, во второй раз — из-за того,
что я был перегружен работой, когда меня назначили на пост пред¬
1 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 270.
141
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
седателя судебной коллегии верховного суда Саксонии в Дрездене»1.
Назначение на новую должность как некое смещение в символической
позиции затребует субъекта во множестве ключевых вопросов: психоз
Шребера разворачивается в момент, когда он призван занять отцовскую
функцию, когда на него возлагаются новые общественные обязанности.
«Это номинальное продвижение по службе вынуждает его интегриро¬
ваться в общество заново, в ином качестве»2. Будучи отброшенным,
Имя-Отца в психозе, «никогда не приходившее в место Другого»,
приводит к тому, «что на том месте, где призывается Имя-Отца, может
в Другом отозваться просто-напросто дыра — дыра, которая самим от¬
сутствием эффекта метафоры спровоцирует появление такой же дыры
вместо фаллического значения»3. Отсутствие Имени-Отца приводит,
по словам Лакана, к «цепной реакции перестройки означающего», ко¬
торая вызывает лавинообразную катастрофу в сфере воображаемого.
В силу отбрасывания этого означающего происходит срыв означающего
в реальное, «психоз представляет собой дыру, нехватку на месте озна¬
чающего»4. Лакан в предельно строгой и при этом поэтичной форме
говорит о «нарушениях, спровоцированных в интимнейшем узелке
жизнеощущения субъекта»5. Реализация отцовской функции предстает
для самого Шребера в буквальной форме, как функция буквального
порождения новых человечков, маленьких Шреберов.
В связи с механизмом отбрасывания и разрывом в означающей
цепочке можно говорить об особой работе означающей системы. Одна
из возможных концепций Имени-Отца связана с диахроническим «при¬
стегиванием» цепочки означающих, обнаруживаемой с последним
словом фразы, когда задним числом становится ясным ее смысл. Также
ряд соображений Лакана позволяет приписать функции Имени-Отца
логику синхронического пристегивания, то есть функции номинации.
Срыв означающего с цепи оборачивается распадом точек скрепки
между регистрами. «И возникает этот распад означающего вокруг того
пункта, где на месте означающего, которое было в определенный мо¬
мент востребовано, оказывается отсутствие, исчезновение, пустота»6.
Именно модель распада борромеева узла станет основополагающей
1 Фрейд. Психоаналитические заметки об одном случае паранойи (dementia
paranoids), описанном в автобиографии. (20066.) С. 75.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 423.
3 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 111.
4 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 267.
5 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 111.
6 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 374.
142
Шребер
для демонстрации развязывания психоза в поздних семинарах Лакана.
В этой модели вопрос воображаемой катастрофы, которую претерпевает
субъект, вопрос срыва означающего с цепи, а также вопрос особого, не-
локализуемого наслаждения, окажутся увязаны Лаканом в один узел.
Угасание сцены Другого в психозе
Фраза, которую часто можно услышать: «в психозе нет другого»,
требует уточнения, — прежде всего, необходимо разобраться о каком
другом идет речь. Именно в третьем семинаре на фоне случая Шре-
бера Лакан производит настойчивое разделение маленького другого
и Другого с большой буквы. Большой Другой Лакана в контексте
первых семинаров предстает как место, через которое субъект ищет
признания, также это место, которое упорядочивает хаос воображае¬
мых отношений. Состояние субъекта, говорит Лакан, а именно невроз
или психоз, определяется тем, что происходит в Другом. То, что про¬
исходит в месте Другого, артикулировано как дискурс Другого. Лакан
говорит о доступности синтаксиса этого дискурса в сновидениях,
оговорках, остротах и прочих образованиях бессознательного. Также
Другой — это место, где для субъекта возникает вопрос о собственном
существовании, который встает «в качестве артикулированного вопро¬
са: «Кто я?», касающегося пола субъекта и случайности его появления
в бытии, то есть того, мужчина он или женщина, с одной стороны, и его
возможности не быть, с другой, причем обе эти тайны сопрягаются
воедино, опутывая субъект символикой рождения и смерти»’. Такого
рода ключевые вопросы не могут быть поставлены безмолвно: они
именно артикулированы в бессознательном.
На острие многих феноменов психоза дают о себе знать эффекты,
отсылающие к затухающей функции речи, к своего рода останкам этого
Другого, извлеченного из плана речи, в спектре от воя — как чистого
означающего, до прерванных сообщений, которые содержат в себе ми¬
нимальную привязку к неким значениям, и пустой болтовни и шумов,
которые утомляют субъекта и изматывают его. Лакан замечает, что при¬
сутствие Другого в прерванных фразах Шребера «настолько радикально
иное, что с уровнем означающего, на котором с субъектом можно было
бы хоть как-то достичь согласия, его ничего не связывает»1 2. В силу
того, что Другой с большой буквы в психозе оказывается исключен,
«тем более энергично утверждается он на позиции между тем местом,
которое ему свойственно, и субъектом — на уровне маленького друго¬
1 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 103.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 374.
143
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
го, уровне воображаемого»1. Угасание сцены другого в развязывании
психоза связано также с воображаемой катастрофой, со все большим
отдалением фигуры другого с соответствующими эффектами бесконеч¬
ного удвоения и распада. Окружающие люди преобразуются в пустые
оболочки тел. Все персонажи Шребера распадаются на две категории:
одни — «сработанные на скорую руку людские тени», другие — те
персонажи, которые населяют тело Шребера, мертвые души.
Присутствие Другого для Шребера связано с речью и наслаждени¬
ем. Об этом говорит сам Шребер: стоит Другому хоть на мгновение его
оставить, как тут же неминуемо начинается процесс распада. Шребер
призван постоянно представлять себя женщиной, ни на минуту не за¬
бывать о своей женской сущности для того, чтобы Бог нс предпринимал
ни одной попытки отделения от Шребера. Бог желает получить от Шре¬
бера чувственное наслаждение, и если Шребер не может удовлетворить
желание Бога, то Бог грозится отвести от него свои лучи, Шребера также
страшит, что его бросят или оставят [liegen lassen}. Лакан пользуется
французским переводом, laisser en plan, говоря о том, что во француз¬
ском появляются нотки чего-то по-женски сентиментального, тогда
как в немецком их нет. «На протяжении всего шреберовского бреда
эта угроза бросить постоянно возвращается, подобно музыкальной
теме, или мотиву, проходящему красной нитью в литературном или
историческом повествовании»2. В потере отношений с Богом теряет¬
ся ощущение его присутствия, теряется как на уровне слуха, так и на
уровне блаженства, это состояние потери невыносимо.
Угроза «быть брошенным» связана не только с Богом, но и с на¬
сильниками, и с палачами. Лакан замечает, что есть некая двусмыслен¬
ность в этом, ведь, с одной стороны, — все эти персонажи тягостны
и мучительны, с другой — «поддержание отношений с ними является
необходимостью, и избавление от них было бы для субъекта абсолютно
гибельным»3 . Сам Шребер обращает внимание на то, что в какой-то
момент с ним произошли глубокие изменения. В чем их суть? «В его
отношениях с другим внезапно образовалась трещина, которую он
загадочно прозвал убийством души»*4. Итак, моментом, с которого
начинается трансформация мира, предстает мысль о душеубийстве
[Seelenmord}. Этот неологизм указывает на первое столкновение с ра¬
ботой механизма отбрасывания [Forclusion}. «Что происходит на наших
глазах в момент вступления в психотическое состояние? А происходит
1 Там же. С. 258.
2 Там же. С. 169.
3 Там же.
4 Там же. С. 277.
144
Шребер
вот что: некий зов, на который субъект бессилен ответить, порождает
в его воображении изобилие возможных существ, воплощающих его
отношения с маленьким другим, — изобилие, поддерживаемое опреде¬
ленной разновидностью речи и языка»1. Если Другой с большой буквы,
носитель означающего, исключен, то большее значение начинает при¬
даваться «утверждению Другого между ним и субъектом, на уровне
маленького другого, воображаемого»2.
Развязывание психоза рассматривается Лаканом как затопление
субъективности воображаемым порядком, как картина торжества зер¬
кальных отношений. Нет я без двойника, я всегда предстает в логике
фигуры удвоения. Разделение преследователя на две части, наФлексига
и Бога, личности Флексига на верхнего и среднего, Бога на низшего
и высшего, — все это свидетельствует о бесконечном нарциссическом
распаде в удвоениях. Расстройство нарциссизма предстает как де¬
монстрация «двойственного» характера я. Так же, как два персонажа,
с одной стороны, сам Шребер, с другой, Бог вместе со всей небесной
сферой — эти две структуры вновь строго взаимосвязаны в нарцис-
сической логике3. Один персонаж предстает зеркальным двойником
другого персонажа. Даже в самом общении Шрсбера с Богом «нет
ничего, что указывало бы хоть на малейшее присутствие, коммуни¬
кативное усилие, эмоциональное проявление чего-то такого, из чего
можно было бы заключить, что речь действительно идет об общении
между двумя существами»4.
Такого рода пленение двойником связано с появлением речи, ко¬
торую Лакан называет непрерывной речью: «Она представляет собой
подкладку той записи, которая в ходе истории велась, и дублирует собой
все его действия»5. Нарциссический распад обнаруживается и в тео¬
рии о «наспех сделанных людях», которые мертвы. Себя Шребер тоже
считает не совсем живым — он тоже копия, копия другого Шребера,
который умер, об этом писали в газетах. Лакан замечает, что Шребер
называет себя однажды «прокаженным трупом, волочащим за собой
другой прокаженный труп»6. Это, по словам Лакана, предстает пре¬
красным образом я, так как в нем всегда есть нечто мертвое, дублиро¬
ванное двойником. Угасание сцены Другого требует ее реконструкции,
воссоздания, что и осуществляется посредством бредообразования.
1 Там же. С. 339.
2 Там же. С. 190.
1 Там же. С. 118.
4 Там же. С. 104.
5 Там же. С. 278.
6 Там же. С. 194.
145
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Логика бредообразования
Бредообразование, по мысли Лакана, представляет собой из важ¬
нейших способов справиться с последствиями столкновения субъекта
с реальным. Фрейдом бред рассматривается как способ «излечения»:
«Процесс создания бредовых представлений, который мы принимаем
за симптом болезни, в действительности является попыткой исцеле¬
ния, реконструкции»1. Лакан говорит о бредообразовании как способе
предотвращения распада психики, способе остановить воображаемую
катастрофу, которую претерпевает субъект: «Именно отсутствие в этом
месте Имени-Отца, образуя в означаемом пустоту, и вызывает цеп¬
ную реакцию перестройки означающего, что влечет, в свою очередь,
лавинообразную катастрофу в сфере воображаемого — катастрофу,
которая продолжается до тех пор, пока не будет достигнут уровень,
где означаемое и означающее уравновесят друг друга в найденной
бредом метафоре»2. Отсутствие символизации ведет к тому, что субъ¬
ект вынужден заполнять его бредовой метафорой. На смену отцовской
метафоре приходит бредовая метафора, то есть субъект вынужден
организовать ее вновь.
Сама логика бредообразования прописана Фрейдом в случае Шре-
бера через грамматические преобразования посредством различных
способов отрицания утверждения «я люблю его», выражающего суть
отношения к другому. Эта логика подразумевает два этапа: на первом
меняется глагол на противоположный, любовь на ненависть, либо меня¬
ется род действующего лица: «это не я, а она», либо род объекта любви:
«я люблю не его, а ее». На втором меняются местами субъекты: «это
не я, а он меня ненавидит», это «она меня любит». При этом, продолжая
тему ориентации на означающее, важно то, что речь идет вовсе не об
аффективной проекции, а именно о грамматических логических пре¬
образованиях. Переломный момент в истории Шребера связан с ночью
из множества поллюций, а также с мыслью, которая приходит ему
в голову: «Было бы очень даже приятно почувствовать себя женщиной,
которая отдается мужчине». Эта мысль, вначале вызвав негодование
в бодрственном состоянии, в дальнейшем ложится в основание
бредовой конструкции. В этом сюжете обнаруживается крайне важный
и характерный для психоза сюжет — «толчок к женщине». По сути, это
толчок к первичному Другому, в котором символическое восполняется
воображаемым регистром. Как говорит Лакан: «Ибо уже зияет в поле
’ Фрейд. Психоаналитические заметки об одном случае паранойи (dementia
paranoids), описанном в автобиографии. (20066.) С. 135.
2 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 127.
146
Шребер
его воображаемого отвечающая отсутствию символической метафоры
трещина, и чтобы закрыть ее, другого выхода, кроме Entmannung
(оскопления), найдено так и не было»1.
В тексте «О вопросе, предваряющем любое возможное лечение
психозов» Лакан прописывает этапы бредообразования, намечая общую
логику развития, характерную для психоза. На первом этапе появляется
мысль об оскоплении, которая поначалу внушает ужас и с негодова¬
нием отвергается, затем эта мысль принимается в качестве разумного
компромисса, далее она становится бесповоротным решением и, на¬
конец, становится мотивом спасения всей Вселенной. Трансформация
Шребера в женщину ложится в основу бредообразования, как говорит
Фрейд, предстает отправным пунктом, punctum saliens, бреда. Шре¬
бер начинает претерпевать изменения в теле, ощущать свое тело как
женское, его кожа обретает нежность, он рисует в воображении женский
торс и женские гениталии. Он пишет о том, что все тело с головы до ног
окутано нервами сладострастия, обнаруживает себя с обнаженным
торсом у зеркала в женских украшениях, ощущает в чреве толчки, напо¬
минающие движения зародыша. Чтобы приблизиться к Богу, Шреберу
необходимо стать его женщиной, ему необходимо все время произво¬
дить на Бога впечатление наслаждающейся женщины. Важно то, что
этого желает Бог, Шребер же идет на это ради спасения человечества.
Он свыкается с мыслью превращения в женщину в силу того, что это
«единственный способ сохранить какую-то устойчивость в отноше¬
ниях с наводнившими его внутренний мир исполненными желания
существами, что галдят в нем без устали на своем сорвавшемся с цепи
языке»2. Само «развитие бреда показывает, что у него нет иного способа
реализовать себя в качестве наделенного полом существа, кроме как
будучи превращенным в женщину»3. Результатом станет новое поко¬
ление людей, которое Шребер породит на свет, он предстает в качестве
посредника между миром, которому грозит опасность уничтожения,
и Богом, по отношению к которому он должен занять женскую по¬
зицию, став супругой Бога. При этом важно не то, что Шребер теперь
лишен пениса в процессе превращения в женщину, а то, что он сам
становится воображаемым фаллосом Другого, то есть он становится
частичным объектом наслаждения другого. Бог Шребера предстает
в качестве Другого, который наслаждается им в его пассивном бытии.
Можно сказать, что это движение к наслаждающемуся отцу, что оно
прорисовывается в той позиции, которую субъект занимает.
1 Там же. С. 115.
2 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 340.
' Там же. С. 335.
147
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Если вспомнить фрейдовскую попытку различения невроза и пси¬
хоза в работе «О введении в нарцизм», то в невротическом отделении
либидо от объектов происходит инвестиция либидо в фантазии, в слу¬
чае же психоза либидо отделяется от объектов без замены продуктами
фантазии. Впоследствии может быть предпринята попытка вернуть
либидо объектам через инвестирование в слова, что предстает своего
рода попыткой «излечения», возможностью остановить распад психи¬
ческого. Пожалуй, об этом идет речь, когда психиатры говорят о том,
что бред никогда не может воспроизводиться отстраненно, безэмо-
ционально, всегда есть некий элемент вовлеченности субъекта. Лакан
вторит этой мысли: «Психотики любят свой бред так, как любят они
самих себя»1. Бред предотвращает распад цепочек означающих, про¬
исходящий в силу отсутствия скрепы фаллического значения. В этом
же направлении действуют неологизмы и ритурнели — они также
предстают как элементы, призванные предотвратить срыв означающего
с цепи. На пике бредообразования мысль Шребера о том, что «мир
не изменился» свидетельствует о возвращении чувства реальности,
точнее, о возвращении либидо объектам.
В бредовой конструкции, которую строит Шребер и которая,
на первый взгляд, выглядит как некая метафизическая теория, крайне
важно то, на что обращает внимание Лакан. Лакан говорит о том, что
именно определяет его отношения с Богом: «Отношения эти носят
отрицательные черты, придающие им характер скорее смешения, не¬
жели единства между двумя существами: жадность, соединенная с от¬
вращением, и сговорчивость, примиряющаяся с принуждением, никак
не похожа на озаряющие мистический опыт — назовем вещи своими
именами — Присутствие и Радость»2. Существует большая разница
со шреберовскими построениями религиозного мистического опыта,
хотя там также можно встретить идею отношения души с Богом как
супружество: «в интонации, в акцентах, вы не найдете между ними
ничего общего»3. Срыв с цепи означающего связан также со срывом
наслаждения. В 1966 году Лакан, говоря о психотическом субъекте,
скажет о «субъекте наслаждения». Эта модель психоза в связи с на¬
слаждением окажется предметом размышлений Лакана в последних
семинарах, в которых уже не мемуары Шребера, а творчество Джойса
окажется в центре психоаналитического рассмотрения.
1 Там же. С. 210.
2 Лакан. О вопросе, предваряющем любой возможный подход к работе с пси¬
хозом. С. 125.
5 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 104.
148
Человек-Крыса
Кто такой Человек-Крыса?
Анализ Человека-Крысы — второй после Доры большой случай
из практики Зигмунда Фрейда. Среди историков психоанализа и анали¬
тиков этот случай считается самым последовательным, самым детально
разработанным, самым логически строгим. К тому же только случай
этот оказался самым тщательно задокументированным: помимо основ¬
ного текста Фрейда, «Заметки об одном случае невроза навязчивости»,
опубликованного в 1909 году, сохранились и записи, которые аналитик
делал по ходу анализа, точнее, вечерами в день анализа. Как известно,
Фрейд уничтожал черновики, но эти записи каким-то чудом сохрани¬
лись, и были обнаружены среди бумаг после смерти психоаналитика.
Человек-Крыса проходил анализ у Фрейда примерно в течение
девяти месяцев, с октября 1907-го по июль 1908 года. Именно этот
случай Фрейд представляет на I Международном психоаналитическом
конгрессе в Зальцбурге в апреле 1908 года. Представление случая за¬
няло тогда пять часов.
Эрнст Ланцер родился в 1878 году в семье военного Генриха Лан-
цера, который женился на девушке из богатой семьи, Розе Саборски.
Отец умер в 1898 году.
Эрнст Ланцер женился в 1910 году на свой возлюбленной Гизеле
Адлер, а в 1913-м стал юристом. В 1914 году началась война, Ланцер
попал в русский плен, где и умер.
149
Невротик навязчивости и способы его укоренения
В ПОРЯДКЕ СИМВОЛИЧЕСКОГО
На семинарской встрече 14 мая 1958 года Лакан говорит, что
текст случая Человека-Крысы необходимо читать и перечитывать как
Библию1. Что это значит? То, что необходимо внимать каждому слову
в прослеживании хитросплетений этого случая; это особенно акту¬
ально в подходе к неврозу навязчивости в силу его особой укоренен¬
ности в символическом порядке. Невротик навязчивости, как скажет
Лакан, живет в означающем, кстати, именно по этой причине психоз
ему не грозит. Фрейд о неврозе навязчивости говорит как о диалекте
языка истерии, Лакан, в свою очередь, говорит об этих двух клиниче¬
ских картинах как об однородных. Из этого следует, что сама логика
устроения фантазма, посредством которого субъект обнаруживает
себя желающим, и в истерии, и в неврозе навязчивости, аналогична,
хотя сами стратегии поддержания отношения с желанием — разные.
Также различен первичный травматизм в этих двух клинических кар¬
тинах: у истерика — это вторжение сексуальности в жизнь субъекта,
у невротика навязчивости — некое событие, которое влечет за собой
расслоение влечений к смерти и жизни, что приводит к выделению
разрушительных агрессивных устремлений, причем это происходит
так рано, что оставляет сильную печать на всей его последующей
субъективации.
Анализируя большое количество существующих на тот момент
текстов вокруг невроза навязчивости, Лакан подмечает существование
некоего изъяна в теории, говоря о необходимости разобраться в ощути¬
мом разнообразии его проявлений. То, что позволяет то или иное явле¬
ние описать как невроз навязчивости, не лежит в поле количественных
характеристик желания, его силы или слабости, или тех или иных форм
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 462.
150
Человек-Крыса
фиксации. «Тип невроза, — говорит Лакан, — определяется не чем
иным, как структурой»1. Элементы этой структуры выявляются в ре¬
гистрах отношений с маленьким другим, нарциссическим двойником,
и большим Другим, то есть в отношениях субъекта к означающему.
В противном случае мы остаемся в рамках простого описательного
подхода, к примеру, на основе определений механизмов защит и их
каталогизаций. Попробуем вслед за Лаканом продвинуться в направ¬
лении поиска такого рода структурных ориентиров.
Большой Другой в неврозе навязчивости
Невротик навязчивости, как и истерик, нацелен на желание, по¬
тустороннее требованию, эти две клинические картины проявляют
диалектику желания в его отношении к требованию. Одно из основных
положений лакановского психоанализа заключается в том, что желание
субъекта конституируется в рамках зависимости от Другого. Другой
предстает местом, где означающее строит желание и упорядочивает
его: «Желание не может обойтись без уловок речи, а речь эта получает
свой статус, утверждается и разворачивается лишь в Другом как ее ме¬
сте»2. Сама возможность устроения желания субъекта завязана на речи
Другого. Для прояснения связи желания с речью Другого Лакан при¬
водит пример из детства Ланцера, Человека-Крысы, когда маленький
ребенок пребывает в уверенности в том, что взрослые в курсе всех его
мыслей. «Поскольку мысли субъекта сформировались в речи Другого,
совершенно естественно, если мысли эти и воспринимаются поначалу
как этой речи принадлежащие»3.
Организация отношения субъекта к Другому лежит в плоскости
означающего. Клиническая картина невроза навязчивости изобилует
различными торможениями, затруднениями, сомнениями, запретами,
страхами, садистскими фантазмами, что говорит о каком-то особом
отношении к большому Другому. Это отношение связано с беспрестан¬
ным упразднением места Другого, учреждающего желание: «речь идет
о том, чтобы низвести Другого, поставив в ряд объектов, его разрушить,
но для этого ему необходимо поддерживать Другого на уровне требо¬
вания»4. Желание, будучи связано с разрушением Другого, приводит
к собственной невозможности в силу потери опоры, на которой оно
выстраивается. В этом исчезновении желания и заключается драма
1 Там же. С. 498.
2 Там же. С. 413.
5 Там же.
4 Там же. С. 545.
151
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
невротика навязчивости и определенная стратегия его в отношении
с желанием: он делает из него желание запретное, этим восстанавливая
Другого и одновременно ставя себя в зависимость от него. Каким об¬
разом? К примеру, постоянно требуя позволения Другого. «Потребовать
позволения означает — поскольку диалектическая связь с Другим, Дру¬
гим как существом говорящим, поставлена под вопрос, под сомнение,
а то и вовсе находится в опасности — постараться в конечном счете
этого Другого восстановить: восстановить, поставив себя в крайнюю
от него зависимость»'. Иллюзия невротика навязчивости состоит в том,
что Другой даст на его желание свое согласие. Чем это оборачивается?
Тем, что, с одной стороны, он боготворит Другого как Другого озна¬
чающего, этим поддерживает Другого и одновременно разрушает его
как Другого желающего в полюсе агрессивности.
Лакан говорит о подвигах, которые свойственны субъективной
организации невротика навязчивости. В одиночестве подвиг не со¬
вершить, для того чтобы подвиг состоялся, необходимы трое: нужен,
во-первых, кто-то, кто нечто подобное совершал, во-вторых, тот, кто
станет свидетелем, и, наконец, тот, кто этот подвиг зарегистрирует.
В такого рода диспозиции явственно проступает фигура отношений
с маленьким другим, и Другим большим. Подвигом своим страдающий
неврозом навязчивости и пытается стяжать то, что Лакан называет
«позволением Другого», «причем позволение это ему нужно за что-то
очень неоднозначное. За то, к примеру, что он его заслужил»1 2. У Лакана
можно встретить довольно простой пример из повседневности, а имен¬
но, из хорошо известной связи работы и отпуска, когда работа играет
огромную роль в жизни субъекта и призвана освободить и заслужить
время отпуска, но отпуск, наступив, проходит бездарно. Потому что
«главным для невротика навязчивости было получить позволение Дру¬
гого, а другой уже фактический слишком занят, озабочен своим другим,
чтобы венчать, короновать невротика за его подвиги»3.
Лакан говорит о невыносимости требования в неврозе навязчиво¬
сти, что порой очень явственно проступает уже у ребенка, о котором
родители говорят как об одержимом теми или иными идеями. Здесь
демонстрируется существование измерения того, что превосходит
обычное требование. «Идея фикс» носит характер абсолютного усло¬
вия, присущего желанию, опрокидывающего его в требование. Итак,
с одной стороны, есть настоятельность требования чего-то, с другой,
измерение нестерпимости этого требования для Другого, то есть жела¬
1 Там же. С. 477.
2 Там же. С. 483.
3 Там же. С. 484.
152
Человек-Крыса
ние несет в себе измерение разрушения Другого. По этой причине иначе
о неврозе навязчивости можно сказать как о «болезни требования».
Горизонтом любого требования страдающего неврозом навязчивости
оказывается форма, которая предстает в анализе в качестве агрессив¬
ности, «именно она заставляет нас все более и более серьезно при¬
нимать во внимание то, что можно было бы назвать пожеланием или
обетом смерти»’. Именно по этой причине, говорит Лакан, требование
невротика навязчивости в анализе теряет свою членораздельность, что
может выражаться, к примеру, как затяжное молчание или распадаться
на фрагменты в различных способах защиты и упразднений ранее сде¬
ланного. Требование оказывается связано с требованием смерти в силу
того, что отношения с Другим отмечены принципиальным противо¬
речием1 2. Требование смерти оборачивается смертью требования: оно
«обречено на бесконечное качание между двумя полюсами — стоит
ему свою артикуляцию начать выстраивать, как она, эта артикуляция,
немедленно тает в воздухе. В этом суть трудности артикуляции по¬
зиции страдающего неврозом навязчивости и состоит»3. Также тема
кощунства, которая так или иначе проступает в различных словесных
формах, ритуальных действиях, двухступенчатых симптоматических
формах, предстает как процесс низведения с высоты некоего господ¬
ствующего означающего, или верховного означающего, которое име¬
нуется Отцом. Это низведение означающего в ранг объекта. Именно
это низведение Другого происходит в той ранней сцене наказания,
в которой маленький Человек-Крыса выкрикивает в адрес отца слова:
«Ты салфетка! Ты тарелка!»
Если истерику благодаря серии воображаемых и символических
идентификаций все же удается найти опору желанию, то в неврозе
навязчивости такая стратегия затруднена. Диалектика желания,
связанная с разрушением Другого в этой клинической картине, по¬
зволила Лакану в какой-то момент сказать об отсутствии большого
Другого в неврозе навязчивости: «Большого Другого здесь нет.
Я не утверждаю, будто большой Другой для страдающего неврозом
навязчивости не существует вообще, я говорю лишь, что когда речь
идет о его, Другого, желании, на месте его не оказывается, почему
и пускается невольно субъект на поиски того единственного, что
даже в отсутствии этого ориентира способно его желание удержать
на месте»4. Это же позволило Фрейду говорить о близости самих
1 Там же. С. 572.
: Там же. С. 573.
1 Там же. С. 574.
4 Там же. С. 466.
153
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
форм конструкций невротика навязчивости формам психотического
бредообразован ия.
В семинаре «Образования бессознательного» Лакан говорит
о формуле, которую дают возможности французского языка, и которая,
по сути, демонстрирует фундаментальную схему отношений невротика
навязчивости с Другим. Звучит она так: «Tu es celui qui me, tu es celui
qui me, tu es celui qui me tues». В этой фразе идет игра на фонетиче¬
ском созвучии tu es и формой глагола tuer, также первая часть фразы
tu замыкается в последнем слове tues, имея одинаковое звучание, что
является хорошей демонстрацией навязчивого повторения, или ситуа¬
ции, когда само «повторение подсказывает конец фразы». В русском
переводе фраза звучит так: «Мертвый, ты тот, для кого я мертвый, ты
тот, для кого я мертв»1. Язык подсказывает, что «артикуляция, кото¬
рая Другому дает основание, сама же замыкается на его разрушении,
но в то же время, будучи артикуляцией значащей, обеспечивает собой
его сохранение»2.
Такая диспозиция в отношении к большому Другому способствует
особому стилю отношений с желанием: чем более нечто входит в роль
объекта его желания, тем большее снижение либидинального напряже¬
ния он претерпевает, «и когда его, этот объект собственного желания, он
держит, наконец, в руках, объект этот для него больше нс существует»3.
Страдающему неврозом навязчивых состояний приходится формиро¬
вать себя перед лицом исчезающего желания. Характерной формой
желания невротика навязчивости предстает форма запирательства
[Verneinung], то есть выражено оно в негативной форме, «когда субъект,
заявив, скажем, что о том-то и том-то не думает, немедленно фор¬
мулирует в наш адрес какое-то пожелание, окрашенное неодобрением,
агрессией, осуждением»4. То есть речь идет о демонстрации желания,
но изощренным способом, посредством его отрицания. Пресловутая
виновность невротика навязчивости заключается именно в том, что «за¬
претное требование поражает желание, приводит к его исчезновению,
убивает его»5. Страдающий неврозом навязчивости, «если и может под¬
держивать со своим желанием какие-то отношения, то исключительно
на расстоянии»6. То есть, вопреки расхожим представлениям о дис¬
танции по отношению к объекту, Лакан говорит именно о дистанции
1 Там же. С. 546.
2 Там же.
3 Там же. С. 466.
4 Там же. С. 575.
5 Там же. С. 578.
6 Там же. С. 541.
154
Человек-Крыса
по отношению к желанию. Очень ярко суть происходящего в неврозе
навязчивости, по мысли Лакана, демонстрирует такой мифологический
персонаж, как Тантал: он испытывает нестерпимые муки жажды, стоя
по горло в воде, но как только открывает рот, чтобы сделать глоток
воды или поднимает руки, чтобы сорвать плод и утолить жажду, вода
утекает, ветвь отклоняется.
Маленький другой в неврозе навязчивости
Истерический субъект, также пребывая по поводу своего желания
в полной неуверенности, тем не менее, имеет доступ к желанию в череде
воображаемых и символических идентификаций. Для этого он идет
в обход, ему необходима ориентация на образ другого, в то время как
у невротика навязчивости, по сути, похожая процедура, только желание
оказывается связано не столь с чередой идентификаций, сколь с тем, что
Лакан называет укреплением в сооружениях, выстроенных по модели
собственного я, которые он называет «фортификационными». Невро¬
тик навязчивости, говорит Лакан, стремится «во что бы то ни стало
поместить свое желание в сильную позицию, создать для желания
сильную, укрепленную цитадель, причем создать ее в плане отношений,
которые по сути своей являются значащими, означающими»1. И дело
совсем не в том. сильное желание или слабое в итоге учреждается,
«несомненно одно — у крепостных стен две стороны». Лакан, по сути,
повторяет слова Фрейда, сказанные по поводу фобии: «Возведенная
для защиты от нападения извне, крепость становится темницей для
тех, кто засел внутри»2. Сооружение такого рода фортификационных
защитных укреплений может идти как в логике реактивных образо¬
ваний как результата работы инстанции я по включению инородной
ткани симптома в собственную организацию, что, к примеру, может
стать устойчивой чертой характера, так и за счет вписывания своего
я в идеальную конструкцию посредством нарциссического двойника.
Именно поэтому невроз навязчивости проявляет не только функцию
Эдипа и работу отцовской функции, но и логику нарциссических от¬
ношений с себе подобным как с неким фундаментальным опытом ста¬
новления человеческого существа. Эта ось воображаемого отношения
к другому предстает конститутивным опытом для любого человеческого
существа и проявляется очень ярко именно в неврозе навязчивости
через амбивалентность. Фантазматические отношения субъекта с себе
подобным имеют в неврозе навязчивости особую роль, он признает
* Там же. С. 499.
2 Там же.
155
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
себя в другом, более идеальном. В истории невротика навязчивости,
говорит Лакан, часто происходит так, что отцовская фигура по раз¬
личным причинам удваивается в силу различных событий в истории
субъекта. В «Семейном мифе невротика» Лакан говорит о важной роли
идентификации с этим другим: это может быть товарищ, ненамного
старший брат или сверстник; идентификация с ним строится на пре¬
стиже и преимуществе в мужественности и в силе. Фаллос в структуре
невроза навязчивости выступает в форме не символической, а вооб¬
ражаемой, субъект дополняет себя образом кого-то более сильного
и могущественного. Клиника невроза навязчивости демонстрирует
фундаментальное различие двух функций: отца воображаемого и отца
символического, и их разное назначение в вопросе конституирования
психического. Ценность и функция фаллоса здесь — не в символизации
им желания Другого, а в воображаемом воплощении представления
о преимуществе и престиже. Отсюда — проступающий опыт смерти
в регистре воображаемых отношений, выраженный в амбивалентности,
в любви и ненависти, направленной на другого.
Крушение фантазма
Фантазм в лакановском смысле предстает не просто в качестве
воображаемого сценария, в котором желание исполняется, а скорее как
образование бессознательного, с помощью которого желание консти¬
туируется. С помощью фантазма субъект может желать, он предстает
в качестве опоры желания. Лакан применительно к фантазму говорит
«о субъективных позициях существования». При этом фантазм может
в какой-то момент продемонстрировать свою невозможность, это
момент, когда становится явным, что субъект подчинен случайностям
языка. Именно это произошло с Лайнером, когда в ясный летний день
на военных учениях, день, утопающий в умиротворении августовской
красоты Галиции, от прежнего спокойствия не осталось ни следа.
Спокойствие обрушивается в момент рассказа капитана Новака о пыт¬
ке, используемой на Востоке, когда преступника связывают, горшок
с крысами опрокидывают и привязывают к телу таким образом, чтобы
крысы протискивались в анус наказуемого. Вторжение означающего
приводит в трепет фантазм, провоцирует в субъекте переживание
зачарованного ужаса, играет роль спускового крючка тревоги. Пока
офицер говорил, Ланцеру еще удавалось защищаться от мыслей с по¬
мощью странного жеста руками, напоминающего жест отречения или
отстранения и с помощью фразы: «Как тебе это пришло в голову!»
На этот раз отстранение оказалось невозможным, привычные способы
защиты от возникших мыслей оказались недейственны. Услышанное
156
Человек-Крыса
поражает субъекта. Случайность этой сцены всколыхнула для него
навязчивые ритуалы, оказавшись непосредственным поводом для
обращения к Фрейду. Рассказ об этой сцене переносится в кабинет,
пациент Фрейда умолкает, прерывается, умоляет избавить его от не¬
обходимости рассказа, говорит невнятно, сбивчиво. Взгляд Фрейда,
брошенный на пациента, ухватывает его сложное и странное выражение
лица; Фрейд говорит о нем как об ужасе от незнаемого им удовольствия.
Этот момент захваченное™ незнаемым о себе предстает своего рода
меткой реального, меткой, указующей на истину его желания. Рассказ
сопровождается молниеносным представлением Ланцера о примене¬
нии пытки по отношению к дорогому человеку. Фрейд задает прямой
вопрос: «Не воображал ли он себя палачом, но он отвечает, что просто
представил, как этого человека подвергают пытке»1. Представленными
в роли подвергаемых пытке для него оказались отец и возлюбленная.
Максимально обезличенная сцена наказания наблюдается субъектом
извне: он — свидетель, не палач, и не жертва. Анализ проявляет, что
в этот момент возникла связь с другой сценой, сценой из детства, когда
он был жестоко наказан отцом. Сам пациент ничего не помнит о при¬
чинах наказания: единственным воспоминанием о сцене является то,
что он, будучи ребенком, впал в страшную ярость, выкрикивая в адрес
отца слова, именующие попадавшиеся предметы вокруг, на что отец
провозгласил: «Малыш станет либо великим человеком, либо великим
преступником»2. Эти слова, по сути, оказались предписанием на всю
его последующую жизнь.
Капитан, выступавший за наказание, мог оказаться на месте отца
и привлечь к себе часть агрессии против отца. Промелькнувшую мысль
о том, что нечто подобное может случиться с дорогим ему человеком,
можно рассматривать как желание, чтобы это произошло. Взаимосо-
отнесенность двух сцен проявляет множество логических означающих
нитей в разработке данного невроза. Случайность услышанного расска¬
за о жестоком наказании оборачивается моментом, в котором оказалось
востребовано наслаждение субъекта в состоянии зачарованного ужаса.
Фрейд говорит, что его «распалила эта жестокая и сладострастная
сцена», субъект оказывается буквально «подцеплен» поражающим
означающим, наделе оказывающимся проводником реального. Анализ
демонстрирует, что в этот момент он обнаруживает свое полное сход¬
ство с крысой. Фрейд приводит слова Гёте из Фауста: «Сравнил себя
с распухшей крысой — и полным сходством поражен»3. Мы имеем
' Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивого состояния. (2007.) С. 29.
2 Там же. С. 59.
’ Там же. С. 68.
157
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
дело с узловым пунктом, приводящим в действие механизм невроза,
который связан с вторжением означающего, структурирующего в этот
момент всю психическую реальность субъекта. Это означающее наце¬
лено на субъект, вплоть до того, что определяет его имя, как в данном
случае: Яа1/Крыса.
Готовность к переносу и разворачивание переноса
Почему Эрнст Ланцер все же оказывается в кабинете Фрейда,
при том, что у него есть друг и советчик, к которому он обращается
всякий раз, когда тревога берет верх, и который всякий раз «утешает
его и говорит, что считает его совершенно безобидным человеком,
привыкшим с юных лет прилагать к себе слишком строгие мерки»1.
Причин, о которых знает сам Ланцер, несколько. Во-первых, листая
текст Фрейда, а именно «Психопатологию обыденной жизни», он на¬
толкнулся на объяснение необычных связей между словами, которые
очень напомнили ему о его собственной умственной работе. Во-вторых,
в анализе обнаруживается, что его приход к Фрейду связан с необхо¬
димостью получить справку от врача, по которой он сможет испол¬
нить данное себе предписание о возврате денег за почтовый перевод
утерянного пенсне с целью выздоровления. Но и это не все. Еще один
немаловажный момент проявился в анализе. Имя Фрейда предстало для
него как средоточие, с одной стороны, великого человека, с другой —
преступника, в силу знания, полученного от шурина, который в старом
номере венской газеты вычитал информацию о некоем брате Фрейда,
совершившем в Будапеште убийство. Фрейд сам говорит, что, очевидно,
речь идет о некоем Леопольде Фрейде — преступнике, совершавшем
убийства в поездах, когда самому Фрейду было 3-4 года2. Тема пре¬
ступника и великого человека, столь актуальная в истории данного
пациента через слова, брошенные ему отцом после сцены наказания,
проявлена и здесь через имя Фрейда. Все перечисленное пока можно
обозначить только лишь как готовность к переносу, но не менее важна
сама логика разворачивания переноса в анализе.
При том, что перенос берет свое начало в аналитике, который
предстает субъектом якобы знающим, вся диалектика анализа может
развернуться благодаря тому, что аналитик не отвечает на требование
анализанта. Страдание, причиняемое симптомом, раскрывается в пере¬
носе как обращение к знанию, но главная задача аналитика заключа¬
ется в том, чтобы не занять позицию знающего. Это принципиально
1 Там же. С. 23.
2 Фрейд. Подлинные заметки о случае невроза навязчивости («Крыса»). С. 154.
158
Человек-Крыса
важный момент. Дело не просто в том или ином аффекте, проживаемом
в анализе, на основании которого перенос делят на позитивный или
негативный. Перенос предстает как «приведение в действие реальности
бессознательного», а значит, всего того, что проявлено в отношении
другим. И в этом смысле перенос помогает лечению продвигаться
по пути раскрытия означающих в истории субъекта. В данном случае
фигура Фрейда начинает вплетаться в различные сновидческие сюжеты,
дневные фантазии, мысли, он начинает воображать, что Фрейд хочет
выдать за него замуж свою дочь, он самыми грубыми и грязными руга¬
тельствами осыпает Фрейда и его близких. При этом на сознательном
уровне он относится к Фрейду с величайшей почтительностью, вопро¬
шая: «Почему вы, господин профессор, спокойно слушаете, как вас
оскорбляет какой-то гнусный бездельник? Да за такое вам бы следовало
спустить меня с лестницы»1. Он вставал, ходил, объясняя это тем, что
не может говорить о таких ужасных вещах, лежа на кушетке. Затем
он нашел другое объяснение, говоря о том, что он избегает соседства
из страха оказаться побитым. Если он оставался сидеть, то, по словам
Фрейда, он вел себя как человек, который в отчаянном страхе хочет
защитить себя от чрезмерного насилия: он руками прикрывал голову,
вскакивал с места с искаженным от боли лицом. Важно, что даже если
перенос проявляет себя в сильных эмоциональных переживаниях,
он обретает значение благодаря диалектическому моменту, который
производит. То есть дело не в сильных аффектах любви и ненависти,
а в том, что сущность переноса не укладывается исключительно в ло¬
гику воображаемых отношений. Перенос проявлен в регистре симво¬
лического, хотя и имеет сильные последствия в воображаемом. Если
перенос и дает о себе знать под видом любви, говорит Лакан, то это
всегда любовь к знанию. Поэтому и имеет он место всякий раз там,
где появляется субъект якобы знающий. Можно сказать, что перенос
оказался открыт задолго до Фрейда, к примеру, он блестяще прописан
в классическом тексте, посвященном любви, — в «Пире» Платона.
Переносу Лакан посвящает семинарские встречи 1960-1961 годов, он
обращается к понятию «агальма» из «Пира» Платона, объекту, ценность
которого определяется в его связи с Другим. Аналогом этому понятию
в лакановском психоанализе предстает объект а.
Объекты а: скопический и анальный
Объект а входит в математическую запись фантазма ($ 0 а). В этой
записи есть элемент в форме черты, отмечающий рождение субъекта
1 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивого состояния. (2007.) С. 62
159
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
в разделении вследствие его вхождения в язык. Вторым элементом
формулы фантазма оказывается объект а в качестве утраченного объ¬
екта как необходимого условия вхождения в порядок языка. Функция
фантазма заключается в сокрытии реального как того, что предстает
невозможным для субъекта, с чем ему невыносимо сталкиваться, и во
что, тем не менее, он постоянно продолжает упираться. Объект а
в фантазме, будучи безвозвратно потерян, может иметь разные модаль¬
ности, — это объект скопический, анальный, голосовой и оральный.
В процессе становления происходит заполнение этого зияния различны¬
ми воображаемыми объектами а, которые обретают важность в особен¬
ностях истории субъекта. Появление объектов подвергается операции
логического отделения и перевода в воображаемое: взгляд, голос, грудь
и экскремент. Эти объекты фантазма функционируют не только как объ¬
екты, но и как означающие. В навязчивости присутствует множество
взаимозаменяемых объектов а, все они отмечаются как фаллические
означающие. Объект а или объект-причина желания субъекта обна¬
руживается по следам, в том числе в детской сексуальности. Именно
с нее Ланцер начинает свою речь в кабинете Фрейда. В истории данного
пациента Фрейда в качестве доминантных форм объекта а предстают
скопический объект — взгляд и анальный — экскремент.
Скопический объект, взгляд, проявлен в одном из ранних воспоми¬
наний детства пациента, которое связано с удовольствием от притраги-
вания к женскому телу. Ощупывание того, что скрыто из визуального
порядка, рождает жгучее желание увидеть обнаженное женское тело.
Тактильность узурпируется взглядом, «разглядывание для него заняло
место притрагивания»1, перед нами ребенок, который обуреваем стра¬
стью к подглядыванию. Запрет на притрагивание создает дистанцию;
касание взглядом уже требует промежутка между телами. Долгое время
запретным для него было прикосновение к собственному телу, что
проявилось в особенности его мастурбации, которую Фрейд называет
«весьма необычной»: речь идет об отсутствии мастурбации в подрост¬
ковом периоде и ее появлении вскоре после смерти отца.
В работе «Влечение и их судьбы» Фрейд говорит о нескольких
тактах разворачивания влечения к смотрению — активной, пассивной
и страдательной. Первый предстает как активное разглядывание, на¬
правленное на посторонний объект, во втором такте происходит отказ
от объекта и обращение влечения к разглядыванию на собственное
тело, что сопровождается новой целью — быть разглядываемым со¬
бою. В третьем такте происходит введение нового субъекта, которому
человек показывает себя, чтобы тот его разглядывал. Все логические
1 Фрейд. Подлинные заметки о случае невроза навязчивости («Крыса»). С. 169.
160
Человек-Крыса
такты в разворачивании скопического влечения в данном случае нали¬
чествуют. К примеру, метки первого такта — активного разглядывания,
можно обнаружить в следующих двух сценах. Фрейд говорит: «Даже
в последние годы, когда самая младшая его сестра спала в его комнате,
он снимал по утрам с нее простыни, чтобы разглядеть все ее тело»1.
Срывание простыни предстает как снятие запретного барьера для
взгляда, которое открывает возможность скопического дотрагивания
взглядом до тела другого. Также интересен эпизод с проституткой, когда
Ланцер просит ее только раздеться. Она потребовала большую сумму,
«он заплатил и ушел, настолько сильное отвращение почувствовал»2.
Меткой второго такта — обращения влечения к разглядыванию соб¬
ственного тела, может предстать факт заменителя мастурбации: именно
так это называл пациент3. Заменитель связан с невозможностью при¬
косновения к собственному телу, но возможностью опосредованного
прикосновения через взгляд. Он помещал зеркало между ног, насту¬
павшая эрекция его успокаивала. Зеркало — опосредование, которое
позволяет не просто смотреть на свой половой орган, ведь это также
прикосновение взглядом, а смотреть, скользя по холодной зеркальной
поверхности, не прикасаясь взглядом к своему органу.
Впрочем, помимо активной и пассивной модальностей скопиче¬
ского влечения, то есть разглядывать и разглядываться самим собою
есть и более сложная оптика помещения этих сцен в отношения с дру¬
гим, то есть в страдательную модальность. К примеру, во время пре¬
бывания на озере в верхней Австрии Ланцер сквозь трещины в стене
смотрит в кабинку для купания и видит обнаженную молодую девушку.
При этом он страдает от «неприятнейших упреков к себе, думая о том,
как бы это повлияло на нее, если бы она знала, что за ней подгля¬
дывают»4. На одной из сессий пациент вспомнил, что в тот момент,
когда он дал клятву на мастурбацию, он часто после занятий включал
весь свет в кабинете, снимал одежду и разглядывал себя в зеркало.
Это действие сопровождала мысль, что придет отец. Он вглядывался
в зеркальное пространство в поисках взгляда отца, пытаясь обратить
свое обнаженное тело взгляду Другого. Здесь важность приобретает
третий такт, а именно, быть рассматриваемым другим.
Вторая важнейшая модальность объекта а, анальный объект,
оказался проявлен самим рассказом капитана о протискивании крыс
в задний проход. Рассказ взбудоражил, всколыхнул анальную эротику.
1 Там же. С. 151.
2 Там же. С. 141.
3 Там же. С. 165.
4 Там же. С. 166.
161
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
обнажив ее траектории становления. Данный невроз навязчивости
демонстрирует все возможные метаморфозы анального влечения, что
ярко выражено как самим управлением означающими, так и замести¬
тельными рядами, нанизывающимися на судьбу и траекторию анального
влечения. О заместительных рядах, связанных с анальной эротикой,
Фрейд говорит: в бессознательном дело обстоит таким образом, как
будто они эквивалентны друг другу и могут свободно вступать в от¬
ношения замещения. Ряд экскременты/подарок/деньги в истории дан¬
ного пациента пополняется своими ассоциативными связями. Крысы/
Ratten становятся взносами/Raten, при этом он произносит эти слова
одинаково, утверждая, что говорит правильно, хотя окружающие его
поправляют. Крысы приобретают значение денег: эта связка позволя¬
ет конвертацию денежных эквивалентов в крысиную валюту. Крысы
предстают универсальным порядком, предназначенным для обмена.
В истории данного пациента связь деньги/крысы подкрепляется связ¬
кой, отсылающей к карточному долгу отца. Отец в мыслях пациента
остается должным своему спасителю, так и не отплатив за спасение.
С помощью словесного мостика «заядлый HrpoK»/spielratte обнару¬
живается связь с карточным проигрышем его отца. Крыса предстает
ключевым, фаллическим означающим, в котором сходятся различные
означающие линии, прописывающие историю субъекта: ratten/raten/
spielratte (крысы/взносы/заядлый игрок). Анальная оппозиция чистое/
грязное связывает с крысами: «крысы — грязное животное, питаю¬
щееся экскрементами и живущее в водостоках». Анальная экономика,
встроенная в либидинальную ткань, позволяет в логике реактивного
образования выстраивать устойчивые черты характера: у Ланцера позже
проявилась склонность к чрезмерной чистоте.
Скопический и анальный объекты сходятся вместе в ключевом
сновидении в анализе, которое носит переносный характер. В снови¬
дении появляется образ дочери Фрейда с экскрементами вместо глаз.
Фрейд переводит с языка бессознательного: «Он готов жениться на моей
дочери не за красивые глаза, а ради денег»1. В «Римской речи» Лакан
в предельно поэтичной и метафоричной манере скажет о «лице смерти,
глядящей на него асфальтовыми глазами» [les yeux de bitumen]»2.
Запрет на прикосновения и фактура дискурса
История болезни невротика навязчивости, говорит Фрейд, выяв¬
ляется в раннем детстве и связана она с очень сильным удовольствием
1 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивого состояния. (2007.) С. 55.
2 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 72.
162
Человек-Крыса
от притрагивания, и запретом, противостояще*м этому удовольствию.
Запрет на притрагивание порождает особую фактуру невротического
дискурса, в котором обнаруживается запрет на прикосновение слов,
букв и одновременно стремление нарушить этот запрет. Речь капитана
всколыхнула психическую реальность субъекта еще и потому, что он
осуществил прикосновение в речи к возлюбленной. Завершая рассказ,
капитан сказал, что пытку следовало бы применить к некоторым главам
парламента. В этот момент Ланцеру пришла в голову мысль, что он
не должен упомянуть в речи имя его возлюбленной, но к его ужасу он
понял, что именно это и сделал капитан, назвав имя широко известного
общественного деятеля Австрии. Встроенное в цепочку означающих
в речи капитана имя его возлюбленной соприкоснулось с капитаном.
Ланцер не смог предотвратить прикосновение капитана и Гизы, не смог
охранить ее от грязи. Прикосновение в речи для Ланцера имеет смысл
прикосновения к телу. Офицер, будучи носителем сифилиса, по его
мысли, мог привести к заражению1. Сам Ланцер также совершает
прикосновение к своей возлюбленной в изобретенной герметической
формуле, в которой зашифрована анаграмма ее имени. Буква «б» в на¬
чале и в конце заклинания перед словом «аминь» приводит к тому,
что он прикасается «своим семенем с телом своей возлюбленной».
В «Римской речи» Лакан скажет: «...вкупе с заключительным аминь его
возгласа, он вечно орошает имя этой дамы символическим излиянием
его бессильного желания»2.
Запрет на притрагивание приводит к тому, что главенствующим
в сети означающих для невротика навязчивости становится изоля¬
ция, этим предотвращается соприкосновение одних слов с другими.
Основной лингвистической фигурой такой речи оказывается эллип¬
сис. Фрейд сравнивает эллипсис с полустертым текстом телеграммы.
К примеру, в формуле-заклинании пациента: «если я женюсь на воз¬
любленной, с отцом (на том свете) случится несчастье», по сути, при
всей странности ее на первый взгляд, нет ничего удивительного. Если
восстановить пропущенные элементы, то звучит это так: «если бы отец
был жив и проведал о моем намерении жениться на возлюбленной, он
разозлился бы на меня, как в тот раз в детстве, и тогда я разгневался бы
на него и пожелал бы ему зла, а поскольку желания мои всевластны,
все это неминуемо бы сбылось»3. Во время религиозного периода он
создавал для себя специальные молитвы, которые занимали все боль¬
ше времени и продолжались по полтора часа в силу того, что в более
1 Фрейд. Подлинные заметки о случае невроза навязчивости («Крыса»). С. 150.
2 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 70.
’ Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивого состояния. (2007.) С. 76
163
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
простые молитвы всегда нечто вторгалось, обращая их в прямую
противоположность. Вторжение мыслей также можно рассмотреть
как соприкосновение с запретным. Далее он составил молитву из на¬
чальных букв, которую старался проговорить так быстро, чтобы ничего
не могло туда проникнуть. Молитва, в которой нет промежутка между
словами, в порядке герметичного сосуществования букв, предотвращает
вторжение нежелательных элементов.
Отсрочка бытия-к-смерти
Исходя из диалектики раба и господина, применительно к не¬
вротику навязчивости, Лакан говорит о рабе, который уклонился
от смертельного риска, от господства, и проживает жизнь в ожидании
момента смерти господина. Отсюда вечные сомнения, промедления,
торможения, характерные для такого субъекта, жизнь в отсрочке бытия-
к-смерти, в ожидании момента, когда господин умрет. Находясь в пред¬
восхищаемом им же самим моменте смерти господина, он усматривает
начало жизни, но в ожидании этого момента сам он мертв. Основной
вопрос невротика навязчивости звучит как «жив я или мертв» в иден¬
тификации себя с господином как мертвым. Эта отсрочка проявляет
себя в многочисленных двухтактных симптомах, в которых каждое по¬
следующее действие опровергает предыдущее, а значит, останавливает
время в непризнании события прошлого. Сами же симптомы пред¬
стают способами его укоренения в порядке символического, которые
Лакан именует «лабиринтами невроза навязчивости» (labyrinthes de la
Zwangsneurose).
164
Долги И КРЫСЫ
Желание матери — выбор отца
1 октября 1907 года двадцатидевятилетний юрист с симптомами
навязчивости пришел к Фрейду. Навязчивость вокруг крыс завертелась
у него совсем незадолго до этого, летом во время военных учений
в Галиции. Пришел он, впрочем, в раздумьях, если не сказать пря¬
мо — с вопросом к Фрейду, — жениться ему или не жениться. Сам
он не был в состоянии разрешить эту дилемму. Поводом обратиться
к Фрейду стало доверие, возникшее у него в результате знакомства
с «Психопатологией обыденной жизни». Листая книгу, он напал в ней
на то место, где Фрейд пишет о перекличках, ассоциациях между
словами [ Wortverknüpfungen}. и узнал себя, то есть то, как работают
его мысли. Доверие выросло в силу подобия. Так еще до собственно
переноса возник перенос на текст, и причастность Человека-Крысы
к знанию Фрейда стала составляющей символического переноса,
который в данном случае можно еще назвать дружеским. Друг здесь
буквально другой я. Как только Фрейд занимает место друга, Человек-
Крыса оказывается как бы без места, и у него моментально появляются
агрессивные фантазии, в частности, что у Фрейда одно на уме — вы¬
дать за него свою дочь.
Означающим, представляющим субъект может стать симптом,
и симптом этот будет искать себе другое означающее. Что ищет
Человек-Крыса в качестве другого означающего для своего симптома?
Каково S2 для S,? На втором сеансе он дает ответ: друга. Он ищет дру¬
га, и уже его нашел. Фрейд ему друг, и, конечно, неслучайно об этом
говорит перекличка слов: Freud— Freund. При этом у него уже есть
один друг, которого он очень высоко ценит. Только его и можно спро¬
сить, не преступник ли Человек-Крыса. Не проходит Фрейд и мимо
165
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
того, что с отцом у Человека-Крысы тоже были дружеские отношения.
И у отца был друг.
Как другу, рассказывает пациент Фрейду о своих проблемах
с выбором. Проблема в том, что выбора не происходит, а происходит
его бесконечная отсрочка. Отсрочка выбора представляет логически
неразрешимую дилемму, поскольку, во-первых, он не знает, чего
именно хочет, а, во-вторых, если узнает, то что-то незамедлительно
потеряет. Если выбираешь одно, то навсегда теряешь другое. Изме¬
рение утраты делает выбор невозможным. Результатом невозможно¬
сти выбрать между одним и другим становится отказ от выбора, его
бессрочная отсрочка. Ничего не выбираешь — ничего не обретаешь,
но главное, — ничего не теряешь. Истерическое или/или превращается
в двойное отрицание ни/ни невроза навязчивости.
Отсрочка выбора — означающее желания матери. Именно
ее желание оказывается одним из полюсов высокого напряжения
в случае Человека-Крысы. Чего она хотела, когда выходила замуж
за человека, который ее не хотел? Вот и получается, что у него
не столько проблема с инцестуозным желанием, с желанием, на¬
правленным на мать, сколько с ее желанием как таковым. Вопрос
о желании матери ведет между тем к выбору отца\ почему он выбрал
богатую, а не любимую. И это еще не все. Именно мать подталкивает
его к выбору, разумеется, богатой, к тому же своей родственницы.
Он — «объект желания матери, то есть крыса, которая выбирает
в качестве жертвы отца и даму»1, он «разрушает связь между отцом
и девушкой, которую любил отец»2. Итак, по велению матери он
должен войти в роль призрака своего отца.
Отец его, о чем по словам пациента практически невозможно
догадаться, девять лет уже как призрак. Отец умер, но для сына он
продолжает существовать как подобие, будто живой. Немертвый
отец — призрак отца. Темы «ни живого/ни мертвого», загробной жизни,
смерти и мастурбации, смерти и времени, смерти и секса3 непрерывно
организуют мысли Человека-Крысы. «Смерть подошла к нему слишком
1 Schneiderman. Rat Man. P. 85.
2 Ibid. P. 86.
’ После первого сексуального опыта ему пришла в голову мысль: «Потряса¬
ющее ощущение! Ради этого можно сделать все что угодно, убить собствен¬
ного отца, например» {Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose
(«Rattenmann»). S. 530). Как мы знаем, отца не убить, поскольку он давно
уже мертв. Впрочем, для Человека-Крысы то, что отец мертв, еще ничего
не означает, по крайней мере не означает, что с ним ничего не может слу¬
читься.
166
Человек-Крыса
близко»1, даже место анализа, кабинет Фрейда, для него — могильник,
о чем свидетельствует «археологическая» коллекция.
Фрейд говорит об особом «плане семьи», который порождает
в Человеке-Крысе конфликт: «оставаться верным своей бедной воз¬
любленной или пойти по стопам отца и взять в жены красивую, бо¬
гатую, знатную девушку, которая ему предназначена?»2. Решающий
поворот в анализе Человека-Крысы, по мысли Лакана, происходит
тогда, когда Фрейд обращает внимание на озлобление, вызванное
у пациента подсказками матери на тему выбора супруги. Подсказки
эти вызывают жуткой силы резонанс между двумя планами семей¬
ного мифа, или, попросту говоря, между судьбой родителей и его
собственной. Такой резонанс выбрасывает субъект по ту сторону
орбиты его истории, что позволяет говорить о речевой цепочке, ко¬
торая «простирается далеко за пределы индивидуальности»3. Более
того, резонирующий выбор отца предписан его долгом. И вот теперь
выбор, к которому подталкивает мать, связывает Человека-Крысу
по рукам и ногам отцовского долга. Субъект вместе с определившими
его появление на свет обстоятельствами открывает «для себя и ту
зияющую бездну символического долга, вексель которого опроте¬
стовывается его неврозом»4.
Призрак отца не может исчезнуть, поскольку Человек-Крыса —
живой свидетель неоплатного долга немертвого отца. В воображаемом
суде субъект выступает в качестве «не столько наследника этого долга,
сколько его живого свидетеля»5. Через диалектизацию символического
долга Фрейду удастся, как говорит Лакан, «распустить воображаемую
ткань невроза». Долг и выбор. Выбор и долг.
Человека-Крысу неотвязно преследует история выбора отца, его
колебания между любимой и богатой. Скажем, появился бы он на свет,
если бы его отец женился на бедной дочери мясника? Ответ на этот
вопрос таков: если бы отец женился на любимой, то Человек-Крыса
не родился бы, а пребывал в состоянии не-бытия. Так и оставался бы
вечно нерожденным.
1 Freud. Originalnolizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 530.
Настойчивое приближение смерти остается приближением, оно предполагает
поддержание дистанции, промежутка, интервала. Напомним, что по мысли Ла¬
кана, невротик с навязчивостями, Человек-Крыса, задает между собой и смер¬
тью интервал ожидания, и все «начинается тогда, когда господин будет мертв»
(Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. 1. С. 374).
2 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 67.
3 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 43.
4 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 71.
5 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 43-44.
167
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Важно, впрочем, вот еще что: о выборе отца Человек-Крыса знает
исключительно со слов матери, той, в чью пользу был сделан выбор.
История выбора отца предстает сквозь призму желания матери. Отец
в этой истории — фигура, созданная воображением матери. Его отец —
воображаемый отец. Для Фрейда, именно отказ признать реальность
смерти отца оказывается основанием всего невроза, который как будто
вынуждает Человека-Крысу сказать: «Да, я знаю, что отец мертв, но это
не гарантирует, что с ним ничего не случится».
Призрак отца обитает в желании матери. Впрочем, это не един¬
ственное место его явления. Об этом — потом, а сейчас о мифе
Человека-Крысы, и о том, как сходятся, если не сказать, совпадают
два плана его семьи.
Об определивших судьбу созвездиях: квартет Эдипа
Анализу случая Человека-Крысы Лакан посвящает в 1953 году
отдельную статью, «Индивидуальный миф невротика, или Поэзия
и правда в неврозе». Можно сказать, Лакан перечитывает текст Фрейда
сквозь призму «Элементарных структур родства» Леви-Стросса, даже
если имя последнего не упоминается. Навязчивостям Человека-Крысы
Лакан придает статус мифа, показывая, что невроз — сложная струк¬
тура, предполагающая изначальный разрыв, посредством которого
субъект оказывается привязанным к символическому созвездию, каж¬
дый элемент которого повторяется из поколения в поколение как некая
генеалогическая память. Не удивительно, что в таком контексте Лакан
говорит о созвездии «в том смысле, в каком о нем говорят астрологи»1:
расположение звезд на небе предписывает рождение и судьбу на земле.
Созвездие высвечивает то доисторическое основание, на котором раз¬
ворачивается история субъекта.
Семейная констелляция — структура отношений матери и отца,
но также и воображаемый сценарий. Мать, согласно этому сценарию,
стоит куда выше на буржуазной иерархической лестнице, и соци¬
альный престиж на ее стороне. Отец — по определению подчинен,
он — >7//иер-офицер, к тому же должник и картежник. Отвлечемся
на время от призрака отца с его картами и долгами, чтобы взглянуть
на конструкцию Эдипа.
Индивидуальный миф — миф Человека-Крысы, и под мифом
Лакан понимает то, что придает невозможному истины дискурсивную
1 Lacan. Le Mythe individuel du névrosé ou poésie et vérité dans la névrose. P. 295.
Текст был опубликован в журнале «Ornicar» (1978. № 17-18. P. 290-307).
На страницы этого издания и даны ссылки; при этом мы пользуемся переводом
Ольги Сусловой, сделанным для внутреннего пользования.
168
Человек-Крыса
форму, и именно по этой причине речь всегда уже идет о сингулярности
истины, в частности, таковой эдипова комплекса. По этой же причине
Лакан говорит именно об индивидуальном мифе невротика, о таковом
эдипова комплекса. Эдипов комплекс — не универсальная конструкция,
а «конкретизация интерсубъективных отношений»1.
В случае невроза, утверждает Лакан, в данном конкретнО1М случае,
«имеет место быть квадратичная ситуация», «ситуация квартете [ипе
situation de quatuor]»2. Поясняя эту мысль, он говорит, что субъект
мужского пола вынужден присваивать свою собственную мужествен¬
ность, и по мере нескончаемого присвоения он то и дело сталкивается
с отчужденными действиями своего собственного я. Парадокс квадра¬
тичной ситуации, возникающей в силу удвоения собственного я, одна¬
ко, заключается не только в этом удвоении. Как только нашему герою
удается почувствовать себя более-менее тождественным самому себе,
тотчас начинает раздваиваться его сексуальный объект. Вместо женщи¬
ны мгновенно возникают две женщины, бедная и богатая, идеальная
и реальная, женщина страстной мечты и женщина законного брака. Так
Человек-Крыса и его объект «вдвоем» образуют то в одном, то в другом
месте квадратичную ситуацию. Вот и получается, что квадрат этот
пребывает исключительно в становлении, но никогда не замыкается.
Сказывается это, в частности, вот на чем: когда
«...в какой-то одной жизненной ипостаси субъект совершает
попытку обрести единство чувственности, тотчас на другом конце
этой цепочки, в принятии своей собственной социальной функции
и своей собственной вирильности он замечает появление около себя
персонажа, с которым имеет нарциссические. выступающие в качестве
смертоносных отношения. И именно ему он делегирует обязанности
представлять его в обществе и жить на своем месте»3.
Так, мы сталкиваемся с невротическим ощущением проживания
не своей жизни, с возникающим у невротика эффектом двойника,
призванного представлять его в обществе. Лакан, как мы видим,
делает особый акцент именно на нарциссическом измерении случая
Человека-Крысы. Драма невротика для него в первую очередь заклю¬
чается в смертоносном нарциссическом удвоении. Схема постоянно
модифицирующегося квартета, остающегося в любом случае таковым
вопреки модификациям, занимает место «традиционного» треуголь¬
ника Эдипа.
1 Ibid. Р. 292.
2 Ibid. Р. 300.
3 Ibid.
169
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Интересно, что, уходя от триангуляции к квадратуре, Лакан
в дополнение к случаю Человека-Крысы избирает созвучный ему
случай, а точнее эпизод из юношеских времен И.В. Гёте, описан¬
ный в «Поэзии и правде». И в этом случае из автобиографии «вос¬
производится удваивание субъекта, его отчуждение по отношению
к самому себе, предпринимаются ухищрения, которыми он отводит
от себя смертоносные угрозы, дабы они пали на некий субститут»1.
В связи с навязчивым действием нарциссического удвоения Лакан
и приходит к идее квадратичной структуры. Эдип не сводится к треу¬
гольнику, в котором любовь к матери как последняя связь с природой
наталкивается на запрет символического отца. Геометрия Эдипа
реорганизуется. Как мы видим в случае Человека-Крысы, симво¬
лический престиж находится на стороне матери, а отец занимает
подчиненное положение. Отец не соответствует своей функции.
В этой связи «перекрывание символического и реального абсолютно
не происходит»2.
Итак, Эдип образует постоянно реорганизующиеся квартеты
в силу действенности нарциссического удвоения: удвоения в дру¬
гом, друге, в удваивающейся фигуре отца, в развилке двух женщин.
В конечном счете эффектом удвоения, четвертым элементом Лакан
называет смерть. Именно о смерти идет речь в нарциссических от¬
ношениях. Неудивительно, что во сне Человека-Крысы глаза дочери
друга, Фрейда, залеплены пятнами дерьма [zwei Dreckpatzen], которые
Лакан называет асфальтовыми глазами смерти3. Именно лицо смерти
выдает воображаемые гримасы переноса. Другой стороной переноса
оказывается символический долг, агентом диалектизации которого
в переносе становится Фрейд. Именно долг — узловой пункт, в кото¬
ром пересекаются два плана индивидуального мифа, а текст Лакана
оборачивается теорией долга* 4.
Долги Человека-Крысы
Долг у Лакана в системе обмена означающими, в их циркуляции
занимает место фрейдовской вины. Если для Фрейда вина — один
из принципиальных инструментов организации социальной ткани,
то для Лакана это — долг. Можно сказать, что Фрейд и Лакан обраща¬
ются к двум значениям немецкого слова Schuld, вина и долг.
' Ibid. Р. 304.
Ibid. Р. 305.
1 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 72.
4 Forrester. Truth Games. Lies, Money, and Psychoanalysis. P. 115.
170
Человек-Крыса
Долг — элементарная форма символической связи, нулевое озна¬
чающее символического порядка. В «Римской речи» Лакан говорит
об Имени-Отца и о движении Великого Долга, «власть которого Рабле,
в своей знаменитой метафоре, распространяет на всю поднебесную»1.
Неприкосновенный Долг, подобно хау или манна, являет собой нулевой
символ Леви-Стросса2.
Долг, по Лакану, и регулирует отношения Фрейда с Человеком-
Крысой. То, что Фрейд оказался другом, но при этом не вписался
в воображаемые отношения, позволило сделать долг символическим
элементом размена. Долги Человека-Крысы учитываются в симво¬
лическом речевом обмене, в размене речи на деньги. Если Фрейд
говорит о долге перед Природой, которой человек обязан Смертью3,
то Лакан — о невозможном для оплаты долге (И) перед Другим, кото¬
рому человеческий субъект обязан речью. Долг Другому (5) — совсем
не долг другу (I). Признание смерти отца, таким образом, оказывается
связью символического с воображаемым и учреждением Имени-Отца
в логике индивидуального мифа Эдипа.
В случае Человека-Крысы долг — это означающее и его индивиду¬
альной судьбы, и символического порядка. Кому как не ему поднимать
бунт против навязчивости этого порядка, тот самый бунт, который обо¬
рачивается обретением навязчивости. Отец может быть воображаемым,
но долг всегда символический. Долг — наследство немертвого отца.
Человек-Крыса сталкивается с неоплатным долгом, а долг, как известно,
платежом красен. Символическая Вселенная становится Вселенной
Долга. И разменной монетой в этой вселенной оказываются крысы.
Долги и крысы порой неразличимы.
1 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 48. В третьей главе
третьей книги «Гаргантюа и Пантагрюэль», которая называется «О том, как
Панург восхваляет должников и заимодавцев», Франсуа Рабле пишет: «Всю
свою жизнь я смотрел на долги как на связующее звено, как на связующую нить
между небесами и землей, как на единственную опору человеческого рода, без
которой люди давно бы погибли. Быть может, это и есть та великая мировая
душа, которая, согласно учению академиков, все на свете оживляет» (Рабле.
Гаргантюа и Пантагрюэль. С. 214).
2 Не менее важен в теории долга Лакан Марсель Мосс с его теорией дара, регу¬
лирующего символический обмен. Мосс подчеркивает: нет дара без уз, связи,
долга. Неудивительно, что само понятие дара, как показывает Деррида в Don¬
ner le temps, оказывается невозможным в силу несовместимости дара и обмена,
дар «аннулируется всякий раз, когда имеет место воздаяние или отдаривание»
(Derrida. Donner le temps. 1. La fausse monnaie. P. 25).
3 Знаменитую фразу из «Толкования сновидений», du bist der Natur einen Tod
schuldig, можно перевести и привычным образом как «природе ты обязан смер¬
тью», так и «ты задолжал природе смерть».
171
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
В тот самый день, когда некий капитан рассказал нашему герою
о пытке крысами, он потерял свое пенсне. Заказал новое, оно пришло
на почту, где его получил капитан. Капитан сказал Человеку-Крысе,
что должен оплатить почтовые расходы одному лейтенанту. Вокруг
3.80 крон у Человека-Крысы развернулся настоящий навязчивый бред
(именно по этому поводу Лакан говорит о том, что невротические
конструкции нередко граничат с бредовыми). Частью этого бреда ста¬
ла защитная мера, которую он называл санкцией, крысиной санкцией
[КаНепзапк11оп\\ если не вернуть деньги, то реализуется фантазия
о крысах в отношении отца и дамы. Первый душевный порыв: «во¬
преки присяге не платить». К тому же в этот бред долга 3.80 вовлечены
лейтенант А., лейтенант Б. и фройляйн с почты. Ситуация постоянно
заходит в тупик. Он должен не тому лейтенанту. Кому из двоих? Во¬
обще, кому? Эта сцена входит в резонанс, в двойной резонанс с двумя
следующими сценами.
Муки вокруг долга в 3.80 крон, вопрос «кому он должен» порож¬
дают у него воспоминания о карточном долге отца. Друг отца одолжил
ему сумму для погашения долга. Отец пытался найти его после военной
службы, чтобы вернуть долг, но не сумел. Отец и сын сталкиваются
с долгом в близких обстоятельствах. В свою очередь, долг и женитьба
на богатой, то есть на матери Человека-Крысы, связаны напрямую.
Отец женится на матери, перед которой остается в неоплатном
долгу. Речевая цепочка Человека-Крысы, о которой Лакан говорит
в «Вариантах образцового лечения», продолжается его рассуждениями
о долге, а точнее — о двух долгах:
«Цепочка эта, слагающаяся не только из чистых событий, к тому
же целиком завершенных еще прежде, чем субъект родился на свет,
но и из измены, тем более серьезной, чем более тонкой, своему слову,
равно как и бесчестия самого позорного — недаром долг, порожденный
первой, бросил, судя по всему тень на всю семейную жизнь, а долг,
связанный со вторым так, по-видимому, и не был выплачен — обна¬
руживает смысл, позволяющий понять имитацию выкупа, которая
в процессе навязчивого транса, заставившего субъект обратиться
к помощи Фрейда, едва не принимает у него характер бреда»1.
О теории долга Лакана можно сказать, что она переиначивает
знаменитое высказывание из «Толкования сновидений»: «Природе ты
обязан смертью», которое Фрейд приводит, толкуя сновидение. Лакан
говорит о символическом долге, за который субъект ответственен как
субъект языка. Он в неоплатном долгу перед Другим.
1 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 43.
172
Человек-Крыса
Воображаемый долг другу, отделенный от символического долга
отцу, можно признать, только перестав отрицать смерть отца. Признание
смерти отца — установление связи символического с воображаемым.
Имя, выражающее бытие
За психоаналитическими именами скрываются настоящие имена.
За Человеком-Крысой скрывается Эрнст Ланцер. Однако не все так
просто. Вполне можно сказать, что в результате психоанализа Ланцер
обретает свое настоящее имя. Он получает имя, выражающее его бытие.
Он — не Раттенман. Он — не Крысин. Он — Человек-Крыса. Фрейд
«обнаруживает означающее “крыса” в качестве узлового пункта всего
этого невроза»1. Бунт против Имени-Отца оборачивается не только на¬
вязчивостью бунта, но и сменой имени. Ланцер и есть Крыса: «Крыса,
и впрямь, могла поразить его “полным сходством” с ним самим»2, —
пишет Фрейд и приводит слова из сцены в погребе из «Фауста» Гёте:
В несчастье тих и кроток он:
Сравнил себя с распухшей крысой —
И полным сходством поражен.
Интересно, что Фрейд говорит о «естественном подобии [natürlich
Ebenbild]», подчеркивая тем самым последние остатки природной связи
с другим в импринтинге, в воображаемом ему уподоблении. И далее
аналитик погружается в разбор символических конструкций крысиного
бреда [Rattendelirium], крысиных идей [Rattenideen], крысиных историй
[Rattengeschichten] и того, что можно назвать сновидениями о крысах
[Rattentraum]. Имя пациента — Человек-Крыса, и у крыс есть имена.
30 ноября Фрейд записывает:
«Образ из сновидения — большая жирная крыса, у которой есть имя,
и которая живет здесь как домашнее животное. Этот напоминает ему
о двух крысах (он впервые говорит, что их было две), которых, согласно
рассказу капитана Новака, сажали в горшок. Дальше — больше.
Оказывается крысы виноваты в том, что он поехал в Зальцбург <...>
Его внимание настолько сосредоточено на крысах, что он находит их
везде»3 4.
Ноябрьские записи аналитика завершаются словами: «Крысиная
история все больше превращается в узловой пункт [Knotenpunkt]»*.
1 Schneiderman. Rat Man. P. 51.
2 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 51.
3 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 550
4 Ibid.
173
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Впрочем, крысы появляются сразу же, другое дело, что их не расслы¬
шать. Мы сталкиваемся здесь с образцовым примером вот какой мысли
Фрейда: то, что аналитик слышит сегодня, может быть понято впослед¬
ствии, может обрести смысл в последействии, задним числом.
На первой встрече Ланцер сообщает Фрейду, что не может решить,
жениться ему или нет и на ком. Причем дело не просто в конфликте,
в невозможности совершить выбор, а в том, что суть конфликта остается
Человеку-Крысе не понятна. Связи между отдельными фрагментами
истории разорваны. В действие приведен механизм изолирования, кото¬
рый, в частности, совершает определенную работу со временем, а имен¬
но «вставляется интервал между патогенной ситуацией и последующей
навязчивой идеей, который сбивает с толку каузальные исследования
сознательного мышления»1. Изолировать — вести интервал.
Итак, Человек-Крыса приходит к Фрейду за советом [/taz], же¬
ниться [heiraten] или не жениться и на ком. Такова загадка [Rätsel],
первая загадка, как пишет Фрейд, в вопросе: «почему оба высказы¬
вания чешского капитана — рассказ о крысах и требование вернуть
деньги лейтенанту А. — подействовали на него столь возбуждающе»2.
Долги и Крысы возбуждают. Возбуждают и пробуждают то безот¬
четное наслаждение, то кошмарное наслаждение, которое выходит
«за рамки любых находящихся в распоряжении субъекта ориентиров»3.
Наслаждение дезориентирует, приковывает, ставит в тупик. Вопрос
женитьбы Фрейд называет покрывающей мыслью всей крысиной
проблематики [Rattendiskussion]. Стоит только Человеку-Крысе по¬
лучить приглашения на рандеву, как в голову моментально приходит
мысль «крысы». Крысы повсюду. Разумеется, и в литературе. Человек-
Крыса рассказывает Фрейду, как у него возникла мысль о старухе-
крысоловке из «Маленького Эйолфа» Ибсена. Эта история, понятно,
восходит к легенде о крысолове из Гаммельна, где крысы предстают,
как подчеркивает в примечании Фрейд, не столько отвратительными,
сколько жуткими [unheimliches] хтоническими существами, которые
представляют души умерших.
Крысы не оставляют в покое не только его, но и призрак отца,
что, понятно, ведь крысы —души умерших [Seelen Verstorbener]. Душа
поедает тело:
1 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 101. Еще
раньше в этом случае Фрейд говорит о том, что «больной неврозом навязчивости
“знает” о своих травмах, равно как и не “знает” о них. Он знает о них, поскольку
их не забыл, он их не знает, поскольку не осознает их значения» (Там же. С. 65).
2 Там же. С. 75.
3 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 323.
174
Человек-Крыса
«Однажды, придя на могилу отца, он увидел, как по могильному
холму прошмыгнуло большое животное, которое он принял за крысу.
Он предположил, что она появилась из самой могилы отца и только
что поедала его труп»1.
Где отец, там и возлюбленная, которую нужно уберечь от кры¬
синых санкций. Возлюбленная, о чем говорит Фрейд, была обречена
вследствие неудачной операции оставаться бездетной, и для Человека-
Крысы, который детей любил, это было одной из причин его колебаний.
Дети, впрочем, по понятным причинам —тоже крысы. Долги и крысы
пересекают границы поколений. Долги и крысы трассируют созвездия
семейного плана во всех направлениях.
Чтобы защитить возлюбленную, Человек-Крыса изобретает за¬
щитную формулу, волшебное слово, анаграмму ее имени. Он составил
волшебное слово
«...из начальных букв всех самых благотворных молитв и снабдил
добавленным “аминь". Я не могу привести само слово по причинам,
которые сейчас станут понятными. Услышав его, я вынужден был
заметить, что оно скорее было анаграммой имени его почитаемой
дамы; в этом имени имелась буква S, которую он не поместил в конце,
непосредственно перед добавленным Атен. Следовательно, мы вправе
сказать: он свел вместе свое семя [Saw/e/t] с возлюбленной, то есть
онанировал в воображении с ее персоной»2.
Действительно, прямо перед тем, как возникла защитная формула,
Человек-Крыса подумал, что из-за его мастурбации с его возлюбленной
непременно случится какое-нибудь несчастье.
В записях, которые не предназначались для публикации, Фрейд
пишет это слово: Glejisamen.
Gl = glückliche, счастливая, G — первая буква имени возлюбленной,
Гизелы;
е = (последняя буква alle, все)
ji = jetzt und immer (отныне и навсегда)
пусть GISELA будет счастлива отныне и навсегда
SAMEN
Об этой отдельной букве S, едва различающей семя (Samen)
и аминь (amen), Лакан говорит как об остатке
«...герметической формулы, в которой сконденсировались заклинания
Человека-Крысы после того, как Фрейд разгадал зашифрованную в ней
1 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 79.
2 Там же. С. 86.
175
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
анаграмму его возлюбленной, и которая, вкупе с заключительным
аминь его возгласа, вечно орошает имя этой дамы символическим
излиянием его бессильного желания»1.
Формула-заклинание между тем постоянно совершенствуется, на¬
ходится в развитии. Так, для улучшения ее работы после произнесения
«Глейсамен» следует добавить «без крыс».
Теперь пришла пора обратиться к одному из центральных мест
этого случая — к крысиной пытке [Rattenstrafe]. Именно она, по словам
Лакана, придает этому случаю «индивидуальный отсвет, можно сказать,
отблеск настоящей славы»2. Итак, на втором сеансе анализант переска¬
зывает аналитику некую восточную пытку, о которой ему во время ма¬
невров поведал капитан. Пытка заключается в том, что приговоренному
к наказанию на обнаженные ягодицы опрокидывают горшок с крысами,
которые ищут выход, и, разумеется, его находят. Человек-Крыса в этот
момент своего повествования прерывается, и Фрейд ему помогает на¬
звать выход: анус. Рассказ капитана производит ошеломляющее впечат¬
ление: Человек-Крыса видит, как «земля перед ним вздымается — под
землей пробирается крыса: таково знамение»3.
Рассказ о пытке вызывает у Человека-Крысы, скажем словами
Лакана, «кошмар безотчетного наслаждения». Фрейд обращает внима¬
ние и на эту особенность, и на то, что рассказ нацелен на соблазнение,
и на то, что он занял место того самого жестокого капитана, который
поведал о пытке. На первый взгляд может показаться, что Фрейд по¬
пался, вписался в навязываемую ему воображаемую игру. Но это только
на первый взгляд. Человеку-Крысе только кажется, что Фрейд ему друг.
На деле, благодаря диалогам с ним Фрейда мы видим,
«...что искусство анализа состоит в умении играть на многообразии
возможных прочтений партитуры, которая записывается речью
в регистрах языка; отсюда и та сверхдетерминация, которая имеет
смысл лишь внутри этой упорядоченной структуры»4.
Фрейд пишет о том, что крысиная пытка пробудила у пациента
целый ряд воспоминаний, и «за короткий промежуток времени между
рассказом капитана и его напоминанием вернуть деньги крысы приобре¬
ли ряд символических значений [symbolischen Bedeutungen], к которым
впоследствии добавлялись все новые»5.
* Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 70.
2 Lacan. Le Mythe individuel du névrosé ou poésie et vérité dans la névrose. P. 294.
3 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 544.
4 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 60-62.
5 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 77.
176
Человек-Крыса
Рассказ о крысиной пытке [Rattenerzählung} пробуждает вос¬
поминание о том, как он был наказан в три или четыре годика за свой
крысиный укус. Ланцер — Крыса: «он и сам был таким же мерзким,
грязным маленьким негодником, который мог в ярости покусать и кото¬
рого за это страшно наказывали»1. Люди ненавидят крыс и их постоянно
истребляют. Человек-Крыса, конечно же, их нередко жалеет.
Говоря об этом, Фрейд завершает: «Судьба, так сказать, предъявила
ему в виде рассказа капитана стимульное слово для выявления ком¬
плекса [Komplexreizworf], и он не упустил возможности отреагировать
на это навязчивой идеей»2. Крыса — слово-возбудитель комплекса.
Иначе говоря, жестокий капитан устами судьбы произнес формулу
наслаждения главного героя этой истории. Формула эта включается
в смежный комплекс — «Комплекс денежных интересов», как его на¬
зывает Фрейд.
Вот, например, место пересечения двух комплексов. В то же время
не только он — крыса [Ratte], пробужденная историей о крысиной пытке
[Rattenstrafe], но и отец его — из крысиной породы, заядлый картежник,
Spielralle. Неудивительно, что Человек-Крыса погряз в долгах.
В связи с разговором о комплексах следует отметить и то, что
Фрейд пишет в этом случае о словесных мостиках [IVort brücke]. Один
мостик связан с долгом, с отцом, заядлым картежником: «...с помощью
словесного мостика “заядлый игрок [Spielratte]" <...> можно было
получить доступ к карточному проигрышу его отца, это денежное
значение крыс опиралось на напоминание капитана вернуть стоимость
посылки»3.
Другой мостик на слух вполне омонимичен: «взносы — крысы
[Raten — Ratten]»4. Точнее, взносы произносятся с долгой «а», в то вре¬
мя как крысы звучат кратко, но, по свидетельству Фрейда, Ланцер
произносит их одинаково, и ему «как-то один адвокат его поправил,
сказав, что Ratten и Raten — не одно и то же»5. Крысы не отвязыва¬
ются от долгов, взносов, денег. Все это составляет либидо-экономику
Человека-Крысы. Это только кажется, что долги и крысы — не одно
и то же. Слово уподобляет.
В навязчивом бреду пациент уравнивает крыс с деньгами, что,
впрочем, неудивительно, ведь на слух разница между крысами [Ratten]
и платежам да взносами [/ta/еи] невелика. Невротик принимает на себя
1 Там же. С. 79.
2 Там же.
3 Там же. С. 77.
4 Там же.
5 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 548
177
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
ответственность, вину за долги отца. Оплатить эти фантазматические
унаследованные долги он, разумеется, не сможет никогда. Так же, как
никогда не сможет разрешить загадку женитьбы [heiraten] отца.
Фрейд подчеркивает, что рассказ капитана о пытке крысами
пробудил у его пациента в первую очередь анальную эротику. Крысы
стали деньгами, и связь эта «обнаружилась благодаря ассоциации
“взносы” — “крысы”»1.
Анальная эротика распространяется по всем уголкам и закуткам
этой истории. Она — в фантазиях и сновидениях, в словах отца и ма¬
тери, в деньгах и долгах. Скажем лишь, что любимыми словечками
отца-сквернослова были «жопа» и «говно». А одной из самых «за¬
мечательных анальных фантазий» 29-летнего Человека-Крысы, как
пишет Фрейд, была вот какая сцена: «он лежит на спине на девушке
(моей дочери) и совокупляется с ней при помощи каловой палочки,
выходящей из заднего прохода»2. Эта удивительная по своей изо¬
бретательности и нелепости фантазия представляет анальный пенис,
калокрысу. И вновь в фантазию включена дочь Фрейда3. Таковы осо¬
бенности переноса. Таковы колебания между дамой сердца и дочерью
аналитика. И еще одна фантазия: он выигрывает в лотерею, женится
на любимой даме и плюет Фрейду в лицо за то, что тот пожелал видеть
в нем своего зятя. В другой раз он представляет себе в переносе, как
«должен лизнуть зад фрау профессор Ф. —таков его бунт против более
благородной семьи»4. Недаром отмечает он крысиный нюх: в молодые
годы его пациент узнавал людей по запаху одежды. Недаром Фрейд
вообще называет переносы Человека-Крысы «грязными». К грязным
переносам относится, например, фантазия, в которой две женщины,
мать Фрейда и его жена, соединены селедкой, которая вставлена им
в анальные отверстия. Некая девочка, которую он принимает за дочь
Фрейда, разрезает селедку, и две части ее падают «как отрубленные».
1 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 77. Аналь¬
ная эротика, похоже, затрагивает и его идеализируемую даму. Зад его особенно
возбуждал. Когда сестра спросила его как-то, что он нашел особенного в двою¬
родной сестре (даме), он, шутя, ответил «ее попка [Am Popo]» {Freud. Original¬
notizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 540).
2 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 547.
3 Дело отнюдь не ограничивается дочерью, кстати. Например, в тот же день,
26 ноября, Фрейд записывает сон-перенос, в котором на земле лежат дети,
а Человек-Крыса «подходит к каждому и втыкает в рот. Один из детей — мой
сын (его брат, который съел экскременты, когда ему было два годика), вокруг
рта у него коричневая кромка, которую он облизывает, будто это что-то очень
вкусное. И тут все меняется: я делаю это со своей матерью» (Ibid. S. 546).
4 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 551.
178
Человек-Крыса
Неудивительно, что за аналитические сеансы Человек-Крыса рас¬
плачивается с Зигмундом Фрейдом официальной крысиной валютой
[eineförmliche Rattenwährung]:
«В своих навязчивых делириях он вводил настоящую крысиную
валюту; например, когда я ответил ему на вопрос о стоимости одного
сеанса лечения, для него, о чем я узнал полгода спустя, это прозву¬
чало: “Столько-то гульденов, столько-то крыс [soviel Gulden soviel
Ratten]”»'.
В данном случае — он не только и не столько сам крыса, сколько
крысы — то, что у него есть, разменные означающие, циркулирующие
между ним и аналитиком.
Крысиные желания [Rattenwiinsche] вписаны в крысиную
либидо-экономику. Когда умер семейный доктор, Человек-Крыса по¬
ложил в тарелку для похоронных пожертвований деньги и произнес:
«Сколько крейцеров — столько крыс [so viel Kreuzer soviel Ratten]»1 2.
Кстати, об этом докторе: немногим ранее, когда доктор Пр. заболел,
Человек-Крыса решил, что он уже мертв, что на него распространились
крысиные санкции и что больше доктор не сможет помочь его отцу.
«Крысы покидают тонущий корабль»3, — подумал он тогда. Крысы
циркулируют между живыми и мертвыми, отмечая их неразличимость.
Крысы циркулируют, разменивая валюты, будто на бирже.
Обмен валют производится без перерывов. Например, он одол¬
жил два гульдена у сестры и сказал: «За каждый гульден по крысе»4.
Когда Фрейд впервые говорит ему о своем гонораре за анализ, Ланцер
с пониманием дела выдает эквивалент: «За каждую крону — крыса
детям»5. И это на первой встрече! Когда Крыса заходит к портнихе,
ему приходит в голову мысль: «За каждое совокупление по крысе для
моей кузины»6. Когда он думает о кузине, то слышит голос: «так много
флоринов, так много крыс», «так много флоринов, так много крысиных
1 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 77. «Можно
предположить, что валюта, в которой учтен символический долг, будет уни¬
кальной для каждого аналитического субъекта. Крысиная валюта Человека-
Крысы будет оставаться для пас образцом, благодаря которому мы смотрим
по ту сторону его воображаемой коммерции, на символический долг перед
отцом, признать который можно только признав его смерть» (Forrester. Truth
Games. Lies, Money, and Psychoanalysis. P. 167).
2 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 561.
3 Ibid. S. 556.
4 Ibid. S. 548.
’ Ibid.
6 Ibid. S. 554.
179
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙНА
хвостов», «так много флоринов, так много копуляций». Кузина прячется
в теле проститутки, откуда и крысиные расчеты. Как это? Дело было
так. Человек-Крыса как-то увидел на улице проститутку, которая ему
странным образом улыбнулась. В ответ ему пришла в голову мысль, что
в ее теле находится кузина, ее гениталии располагаются за гениталиями
этой женщины. Каждый раз во время совокупления кузина получает
свое через проститутку, точнее, через мать кузины, тетю Лауру. Тела
продолжают удваиваться.
Фрейд неизбежно приходит к экономическому выводу: «кры¬
сы — нечто оплачиваемое [Ratte etwas Zälbares ist]»'. Сексуальность
подлежит расчету, который основан на принципе пожелал — получил:
стоит ему пожелать крыс сестре, как чувствует «крыса вгрызается
в его собственный анус»1 2. Как только Фрейд слышит об этом, он
«устанавливает связь, проливающую новый свет на крыс»3: крысы —
глисты — клизмы.
Предыстория крысиной теории [Rattentheorie] — размышления
о проститутках, тете, маме, которые ведут его к тому, чтобы у его кузины
был секс, чтобы на нее напали крысы. Затем ему пришла в голову мысль,
что он бы отказался вступать с ней в отношения до брака; и тотчас
контрмысль: если и вступать в отношения, то платить за каждый раз
как проститутке, гульденами. Здесь-то и начал возникать бред: «сколько
гульденов, столько крыс (сколько хвостов/членов-совокуплений —
столько гульденов [so viel Schwänze— Coitus, soviel Gulden]»4. Вообще,
как пишет Фрейд, тема проституции восходит к эпизоду, когда друг
двенадцатилетнего Ланцера сказал, что его мать — проститутка; и сразу
же следует запись Фрейда: у его матери жидкие волосы, и она завя¬
зывает их в крысиный хвостик [Rattenschweif]5. И следующая мысль:
в детстве, увидев зад матери в постели, он решил, что брак состоит
в том, что супруги показывают друг другу задницы.
И Фрейд продолжает: «Постепенно на этот язык он перевел весь
комплекс денежных интересов, которые были связаны с отцовским
наследством»6. Здесь остается напомнить, что комплекс для Фрей¬
да — ассоциативные круги мыслей. Так что речь о крысином языке,
1 Ibid.
2 Ibid. S. 562.
3 Ibid.
4 Ibid. S. 565.
5 Вот и мать связалась с крысами, а то Фрейду было как-то не по себе: «Теме
крыс недостает элемента, направленного на мать» (S. 551). Кстати, о хвостах.
29 ноября Человек-Крыса рассказывает, как кузина и ее дядя, путешествуя в по¬
езде, обнаружили в колбасе крысиный хвост.
6 Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 77.
180
Человек-Крыса
о кружении крысо-мыслей. Если это имя, выражающее бытие, то можно
и буквально говорить о крысомыслях. Крысомысли — крысожелания:
сестра приглашает его в театр. «Крыс тебе», — желает он в ответ.
Когда Человек-Крыса услышал от Фрейда, что Ratten — не Raten,
то есть, что взносы — не крысы, то он возразил со знанием дела: «а»
в слове ratum произносится кратко (значит и «взносы» можно кратко).
Ratinn — причастие прошедшего времени от геог. Именно от этого
латинского глагола и происходит немецкое Rate. Reor — считать,
думать, полагать. Так что крысы в его понимании, безусловно, связа¬
ны с самим процессом мышления. Крысы проторивают путь мысли.
Циркуляция мыслей — циркуляция средств. Фрейд свидетельствует:
«В крысах встречаются деньги и сифилис. Теперь он платит мне кры¬
сами. — Крысиной валютой»'. Крысиная валюта инфицирована. Кому
как не Человеку-Крысе знать, кто переносит разные инфекции. Фрейд
слушает рассеянно, но и это нелегко. Сколько может быть этих «тош¬
нотворных крысиных историй»1 2?! Как не подпасть под воображаемую
власть крысиной контагиозности?!
Сам-то Человек-Крыса не от отца ли боится заразиться?! Мысли
о сифилисе отца лезут в голову. Понятно, крыса — распространитель
инфекций, и потому «могла использоваться как символ для страха
перед сифилитической инфекцией... В другом смысле: носителем си¬
филитической инфекции был сам пенис, и, таким образом, крыса стала
половым членом»3. Крыса стала фаллокрысой.
Впрочем, это не значит, что Человек-Крыса оторвался от анального
комплекса. Фрейд говорит, с одной стороны, о том, что пенис, особенно
ребенка, напоминает червяка (указание на глистов в заднем проходе,
которые были у пациента в детстве). С другой стороны, крысы в истории
капитана тоже находились в заднем проходе. Так что «значение пениса,
которое имели крысы, опять-таки основывались на анальной эротике»4.
И в своих записях еще более четко: «Если крыса — это червь, то она еще
и крыса»5. Фрейд об этом сообщает пациенту, и на того тотчас хлынул
поток ассоциаций. В том числе и о крысином хвосте, а хвост — уж точно
фаллос: Rattenschwanz — Schwanz. Имя бытия сходится с фаллосом.
Крыса — господское означающее, означающее бытия. Означающее
бытия распространяется, рассеивается во множестве значений. Крыса
передает... Крыса — связь... Крыса — отношения...
1 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 548.
2 Ibid. S. 549.
J Фрейд. Заметки об одном случае невроза навязчивости. (2006.) С. 78.
4 Там же.
5 Freud. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). S. 564
181
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Мысли вращаются по кругу крысиных бегов: выбор отца
желание матери <-► долг отца «-> женитьба <-► любимая женщина <-*
богатая женщина <—► наказание <—► наслаждение «-> отец <-* долги
деньги «-► любимая «-> наказание «-► наслаждение <-► отец <-> долги «->
наказание «-► женитьба «-► heiraten <-► Frau Hofrat «-► Ratten <-* Raten
«-► Spielratte <-► Rattenstrafe <-► Rat <-► Rattenschwanz ♦-> Rattensanktion
<-► Rattenwährung...
Фрейд не пишет историю болезни, он предельно далек от канце¬
лярских крыс. Пробираясь через Rattendiscussion, Rattenideen, Rattenge¬
schichte, Rattendeliriuni, он помогает Человеку-Крысе сойти с дистанции
крысовращения. Таков его этический долг.
Человек-Волк
Кто такой Человек-Волк?
Рудинеско и Плон пишут, что в отличие от случая Человека-Крысы,
Фрейд описывает случай Человека-Волка, полагаясь на «подлинную
работу романического [и романтического — romanesque} творения,
вплоть до «изобретения» ... событий, которые никогда на самом деле
не происходили, все в нем концентрируется вокруг детства пациента
и реконструкции его жизни вокруг его сексуальности».
Человек-Волк, Сергей Константинович Панкеев, родился
в 1886 году в Одессе в семье помещика. В 1905 году Сергей с отли¬
чием окончил гимназию и поступил в университет. Вместе с матерью
и старшей сестрой Анной, которая была на два года старше его, он со¬
вершил летнее путешествие по Европе. В 1906 году Анна покончила
жизнь самоубийством в Пятигорске.
В 1907 году у Сергея появились признаки депрессии. Он обра¬
тился сначала к Бехтереву, затем к Крепелину. В 1910 году он оказался
на кушетке у Фрейда, анализ с которым был прекращен в 1914 году.
Впоследствии он проходил анализ у Мюриел Гардинер и Рут Мак
Брюнсвик.
183
(Не)мертвая буква Человека-Волка
Лакан о букве
«Буква — это в принципе эффект дискурса»1.
\А/г — буквы зубъекта
В статье «Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба
разума после Фрейда» Лакан указывает на то, что букву следует по¬
нимать буквально. Что он хочет этим подчеркнуть? По меньшей мере,
что «по ту сторону речи, в бессознательном, психоаналитический
опыт обнаруживает цельную языковую структуру»2, и буква — одна
из элементарных частиц этой структуры, элемент символической
вселенной. Буква — не просто одна из элементарных частиц сим¬
волического, ведь без нее не представить ни говорящее существо,
ни бессознательное, ни тот Закон, который регулирует отношения
в мире человека.
Нет Закона без буквы, но буква может быть вне Закона. Она может
вступать в противоречие с Буквой Закона:
«Не является ли знание той мертвой буквой, что выступает в статье
“Инстанция буквы” как корень бессознательного, его основание?
Разве не достаточно указано в ней тем самым на наличие в букве
чего-то такого, что, настаивая на себе, выдает тем самым, несмотря
на логические основания, свою беззаконность?»3.
1 Лакан. Еще. Семинары: Кн. XX. С. 45.
2 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 55.
3 Лакан. Лекция о литуратерре. С. 49.
184
Человек-Волк
Разве не таков случай Человека-Волка? Прежде чем мы к нему
подберемся, необходимо поподробнее поговорить о букве. О той, что
настойчиво возвращается.
Понятно, что у буквы не одна сторона. По крайней мере, есть образ¬
ная, графическая, обращенная в первую очередь к глазам, и есть акусти¬
ческая, фонетическая, взывающая к ушам. Казалось бы, в психоанализе
имеет место исключительно речь, фонематический обмен. Казалось бы,
не напрасно упрекают психоанализ в фонологоцентризме. Впрочем, ка¬
кой здесь фоноцентризм, если бессознательное, для Фрейда, — машина
письма. Буква — это в первую очередь элемент письма, психической ре¬
альности, графема, образ, форма буквы. Лакан в своем движении «назад
к Фрейду», разумеется, делает акцент именно на графеме, на письме: «То,
что пишется — это, собственно, буква, и сделана она всегда одинаково»'.
Фигура буквы все та же, различима, даже если шрифты ее написания
разнообразны, то вот функции ее — отнюдь не одни и те же.
Для Лакана функция буквы в бессознательном —данность, обна¬
руженная Фрейдом, смысл его открытия: «На любой странице “Толко¬
вания сновидений” речь идет как раз о том, что мы называем буквой
дискурса, о ее фактуре, ее использовании, ее имманентности изучаемому
предмету»1 2 3. Как же не говорить о букве дискурса, если Фрейд то и дело
в «Толковании сновидении» ведет речь об особой иероглифической
письменности бессознательного, если еще до выхода в свет этой Библии
психоанализа, он учреждал психоанализ как систему переводов^ Да
и вообще, вся «соль открытия Фрейда и всей аналитической практики»
«состоит не в чем ином, как в обращении к букве»4.
То, что Лакан говорит о букве дискурса, подчеркивает ее транс¬
субъектный характер, ее «принадлежность» Другому. Буква Человека-
Волка восстает против «принадлежности», но об этом — чуть позже.
А пока напомним об очевидном, о функции буквы в бессознательном:
как таковая является она в ребусе сновидения, объявляется и как фо¬
нема, но в первую очередь все же как видение, как графема. Бессозна¬
тельное Фрейда оборачивается сценой письма.
1 Лакан. Еще. Семинары: Кн. XX. С. 58.
2 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 67.
3 Начиная с книги «Об афазии» (1891), появившейся, когда еще слова «психоана¬
лиз» не существовало, Фрейд говорит о машине психического как о машине
перевода. Речь идет именно о переводе, а не, скажем, о пересказе, «о перево¬
де, предпосылкой которого является наличие языка» («Токийская речь» С 26)
Подробно о психоанализе как машине перевода см.: Мазин. Переводы Фрейда
(еще раз). С. 5-18.
4 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 318.
185
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Буква оказывается элементарной частицей грамматики, математи¬
ки, а также учредительницей материализма. Во-первых, именно буква
«обнаруживает в дискурсе то, что мы не случайно, не без веских на то
оснований, именуем грамматикой. Грамматика — это то, что не обна¬
руживает себя в языке иначе, как на письме»1. Правила выписываются
буквой, и буква выстраивает топологию транспространства.
Во-вторых, в духе теории множеств Лакан говорит, что «буква
обозначает группу», точнее, «буквы не просто обозначают группы —
они и есть группы»2. В результате такой математизации в XX семинаре
бессознательное структурировано не столько как язык, сколько «как
группы, о которых идет речь в теории множеств и которые подобны
буквам»3. Даже мертвая буква Человека-Волка, V, заключает в себе
группу — V XV V.
В-третьих, буква, для Лакана, — материя психической реальности:
«Буквой мы называем тот материальный носитель, который каждый
конкретный дискурс заимствует в языке»4. Принципиально важно
то, что материя — не значит субстанция. Буква — как раз «материя,
но не субстанция»5, и она — не столько материя психической реаль¬
ности, сколько от реального. Лакан — материалист, но материалист
особенный. Он проходит между материализмом и идеализмом вслед
за Фрейдом, прокладывающим путь между субъективным и объектив¬
ным, учреждающим бессознательное как особую психическую реаль¬
ность. Субъект — эффект психической реальности, дискурса, а «любой
эффект дискурса хорош тем, что основан, так или иначе, на букве»6.
Буква субъекта настолько же субъективна, насколько объективна, на¬
столько же материальна, насколько идеальна.
Букве предписано стать означающей, но этого может и не произой¬
ти. Означающее, в свою очередь, не сводится к фонеме: оно — не фоне¬
ма, а обращенная от реального буква, всегда уже «буква, лицезреющая
дыру»7. Графема — материальность буквы, обращенная в пустоту,
в которой она создает сигнификативный эффект, то есть эффект означе¬
ния, создания значения. Буква — элемент, артикулирующий в группах
1 Лакан. Еще. Семинары: Кн. XX. С. 55.
2 Там же. С. 59.
3 Там же. Здесь, конечно, возникает фигура Андрея Андреевича Маркова-стар¬
шего с его теорией вероятности и цепями. Подробнее: Мазин, л, или Фрейд,
Флисс, Шребер, Коэн, Дюпен, Лакан, Марков. С. 41-100.
4 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 56.
3 Lacoue-Labarthe, Nancy. Le titre de la lettre. P. 46.
6 Лакан. Еще. Семинары: Кн. XX. С. 46.
7 Lacan. Conferences et entretiens... P. 60.
186
Человек-Волк
с другими буквами дифференциальную систему письма. Значение же
самим фактом своего существования в этой системе, как непрестанно
подчеркивает Лакан, всегда уже отсылает к другому значению. Вот
и означающее только и делает, что отсылает не к значению, а к другим
означающим. Откуда ни больше, ни меньше, а алгоритм субъекта:
субъект — это означающее, представляющее его другому означающему.
Теория буквы — теория субъекта.
Означающее «предвосхищает смысл и как бы расстилает перед
ним свое собственное измерение»’ в том неразрывном зазоре, который
Фрейд обозначил буквами WZ1 2. Смысл начинает настаивать на себе
только в последовательности, в группах букв. Казалось бы, буква не мо¬
жет не означать. Однако может, как мы чуть позже узнаем от Человека-
Волка. А сейчас услышим об этом от Демокрита, того самого, который
приравнивал атомы к буквам.
Атомарное письмо Демокрита отклоняется
и приходит по назначению — Лакану
Лакан не мог пройти мимо Демокрита в рассуждениях о психоана¬
лизе как о материализме, опирающемся на ядро реального, топологиче¬
ски простирающееся от травмы буквы до буквы фантазма. 12 февраля
1964 года Лакан завершает семинарское занятие пассажем, посвящен¬
ным Демокриту. Он обращает внимание на одно слово, которое словом
не является, на слово, придуманное Демокритом, — ôev:
«Он не сказал eu, один, чтобы не говорить о ôv, сущем. Что же он,
собственно, тогда сказал? А сказал, отвечая на вопрос, которым
сегодня задавались и мы,— вопрос, который ставит перед нами
идеализм, — вот что: — Как, ничто? — Никак. Как ничто, но никак
не ничто [Rien, peut-être? Non pas — peut-être rien, mais pas rien]»3.
Интерес ôev в том, что оно — «имя означающего», которое само
ничего не означает, ибо ни к чему не отсылает. Демокрит помогает
нам осмыслить мертвую букву Человека-Волка, ту самую, которая
1 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 61.
2 IVahrnemungszeichen — знаки восприятия. Именно это понятие из «Наброска»
(1895), по мысли Лакана, предвосхищает то, что Фердинанд де Соссюр вслед
за стоиками назовет означающим.
3 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 72.
Здесь Лакан говорит о ôev в связи с функцией клинамена, отклонения в воз¬
никновении мира у досократиков и у Демокрита. В другой раз ôev Демокрита
появляется в связи с атомами, которые Лакан называет «радикальным реаль¬
ным», отрицанием и материализмом Маркса и Фрейда в «Оглушенном» (Lacan
L’Étourdit. P. 494).
187
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
ни в какие WZ-означающие цепочки не вписывается. Оно ничего
не означает, просто сочетание трех букв и тем самым «связано с бук¬
вой и с представлением дискурса буквой»1. Возвращаясь к Демокриту
в XX семинаре, Лакан говорит: «Атом, по сути дела, это не что иное,
как летучий элемент значения [un élément de signifiance volant]., коро¬
че — стойхейон»1 2.
Итак, 5ev — «как ничто, но никак не ничто», меньше, чем нечто,
но больше, чем ничего. Неудивительно, что в связи с ôev на горизонте
возникает объект л, настолько же объект, насколько и нет3 4, который
к тому же буквально сводится к букве: а. Но главное, пожалуй, не в этом,
а, как говорит Младен Долар, в объективации ничто. Что возвращает
нас к атому-букве как стойхеиону*.
Дух без буквы не выживает,
да и наслаждение не то что бы по ту ее сторону
Буква — живая или мертвая? Слово, у которого нет значения,
5ev, — живое или мертвое? «Недаром говорят, конечно, что буква
убивает, а дух животворит»5. И тут же вопрос Лакана:
«...а как все-таки духсобираетсявыжитьбезбуквы? Впрочем, претензии
духа так и остались бы неколебимыми, не сумей буква доказать, что
все, имеющее отношение к истине, производит в человеке она сама,
без какого бы то ни было вмешательства со стороны духа. Откровение
это было Фрейду, и открытое им он назвал бессознательным»6.
Буква сама по себе — не истина. Но все, что имеет отношение
к истине, производит буква, причем, подчеркивает Лакан, без какого
1 Cassin. L’ab-sens, ou Lacan de A à D. P. 90.
2 Лакан. Еще. Семинары: Кн. XX. С. 85. Лакан, таким образом, обращается
к философской линии Эпикур — Демокрит — Лукреций. Лукреций, кстати,
тоже утверждал, что атомы — это буквы [litterd], причем они несут в себе семя
[Spermata, semina]. Более того, «неделимый элемент, atomos буквенного рас¬
сеивания [dissémination], произведенный восполнением отклонения, есть стой-
хейон, слово, которое одновременно обозначает графический элемент, а также
метку, букву, черту или точку» [Derrida. Mes chances: A Rendezvouz with Some
Epicurian Stereophonies. P. 8).
3 Cp. Dolar. One Divides into Two.
4 Слово OTOt/cia происходит от otoî/oç — ряд; отог/сТа — член ряда. Это слово
в античной философии означало буквы алфавита, а затем — простейшие нача¬
ла, элементы. Именно словом elementa перевел oTot/cia Лукреций, как известно,
подобно Демокриту, соотносивший атомы с буквами.
5 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 67.
6 Там же.
188
Человек-Волк
бы то ни было содействия духа. Истина — в Другом, там, откуда воз¬
вращается и желание. Буква становится буквой истины при посредстве
желания. Лакан говорит об «особых отношениях между буквой и исти¬
ной, поскольку в них вовлечено желание»'. Истина желания субъекта
помечена буквой.
С другой стороны, буква — объект, причем объект наслаждения:
«буква — нечто подобное якорю живого наслаждения, нечто, фик¬
сирующее память о наслаждении», она как бы «наслаждается в себе
и для себя»1 2. Здесь как раз уместно вспомнить Человека-Волка, речь
о наслаждении буквой которого все ближе. Пока же скажем, что на¬
слаждение — не одно: «Мы должны различать наряду с наслаждением
чистой буквой (символическим, трансформированным в реальное)
наслаждение значением (смесью из символических и воображаемых
элементов), которое не относится ни к букве, ни к значению»3. Наслаж¬
дение чистой буквой? Да, свободной от устойчивых связей, от симво¬
лических уз. И в конце концов, буква «говорит буквально, когда все
интерпретации ее сводятся к наслаждению»4.
Буква пишется. Не без наслаждения, утопая в языке. И Человек-
Волк не чужд букве письма. Он — писатель и живописец. В этом отно¬
шении он — уникальный анализант. Он сам выписывает свой случай5,
да и сон то и дело живописует. Человек-Волк пишет, и это — понятно,
но и сам он, исходя из теории субъекта как теории буквы, — субъект
письма, тайнописи, криптографии6.
1 Lacoue-Labarthe, Nancy. Le tilre de !a leltre. P. 108. Лакан в «Инстанции буквы»
в этой связи указывает на Леви-Стросса, который «обращает внимание на не¬
что особое, что накладывает здесь свой отпечаток, проявляясь в воздействии
истины на желание» (С. 67).
2 Soler. The paradoxes of the Symptom in psychoanalysis. P. 92.
3 Ibid. P. 93.
4 Лакан. Лекция о литуратерре. С. 50.
5 Здесь уместна мысль Лакана о том, что анализ можно считать завершенным,
когда анализант может представить свой собственный случай. Человек-Волк
по-своему, разумеется, может его представить, но не хочет, чтобы это представ¬
ление считалось последним, чтобы после него его перестали считать пациентом,
главным пациентом в истории психоанализа. Да и другие готовы ему в этом со¬
действовать. То и дело его просят еще раз изобразить дерево с волками.
6 Этому письму посвящена отдельная книга Николя Абрахама и Марии Торок,
которая так и называет «Криптонимия. Словник Человека-Волка». Принципи¬
альной основой тайного языка Человека-Волка стала его произведенная на свет
гувернанткой мисс Оуэн инфантильная англофония. Криптография ведет
к принципиальной для теории Абрахама и Торок мысли о различии интроеци-
рования и инкорпорирования. Инкорпорирование создает расщепление я, крип¬
ты в я, что и позволяет Деррида в предисловии к «Словнику Человека-Волка»
называть я [moi] «кладбищенским сторожем» (Derrida. Fors. Р. 51).
189
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Сценарий фантазмов «буква Человека-Волка»
«Что ж, в следующем триместре всех вновь приглашаю на гон
волков»1.
Структура? Случай!
Жак Лакан многократно возвращается к этому случаю на своих
семинарах. Он обращается к нему по ходу I, II, ill, IV, V, IX, X, XI, XII,
XXIV семинаров. Лакан говорит о Человеке-Волке по меньшей мере
более двадцати лет, с 1954 по 1977 год.
Неудивительно, но с психической структурой у Человека-Волка
далеко не все понятно, если не сказать, не понятно ничего. Говорят,
Лакан даже как-то сказал, что у Человека-Волка пограничное состояние
[/ ’état limite}. Странность состоит в том, что понятие это не из словаря
Лакана. Человек-Волк вынуждает Жака Лакана прибегать к категории,
которой места среди структур психики нет, причем нет по совершенно
очевидной причине: нет такого механизма разрешения кастрации, ко¬
торый мог бы произвести на свет структуру пограничного состояния?
Человеку-Волку не разместиться ни в одной из лакановских структур.
В I семинаре Лакан говорит, что случай Человека-Волка «отнесли бы
сегодня к разряду неврозов характера, или нарциссического невро¬
за»2. Фраза звучит безлично. Не понятно, кто именно относит случай
к данному разряду. В III семинаре Лакан говорит о структуре психики
Человека-Волка, на сей раз от своего лица, более определенно, но все
же загадочно. Итак, Человек-Волк —
«...не без обнаружения психотических тенденций и свойств, которые
он показывает в непродолжительной паранойе [court paranoia],
случившейся между концом анализа с Фрейдом и моментом, когда он
вновь оказался под наблюдением»3.
Человек-Волк готов предъявить все три структуры. Он готов за¬
вести все три механизма их образования — и Verdränung, и Verwerfung,
и Verleugnung. С неврозом (по Фрейду) и психозом (по МакБрюнсвик)
дело более-менее понятно, но причем здесь перверсия?
О перверсивном отклонении, Verleugnung, свидетельствует исто¬
рия отведения взгляда от глянца на носу. Фрейд упоминает ее в одной
из принципиальных статей, касающихся перверсии, «Фетишизм»:
1 Лакан. Тревога. Семипары: Кн. X. С. 103.
2 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 250.
3 Lacan. Les psychoses. Le séminaire. Livre 111. P. 21.
190
Человек-Волк
«Наиболее странным представляется случай, когда один молодой
человек выдвинул фетишистским условием “глянец [Glanz] на носу”.
Это нашло неожиданное разъяснение благодаря тому факту, что
пациент в детстве воспитывался в Англии, но затем приехал
в Германию, где почти полностью забыл родной язык. Фетиш,
происходящий из раннего детства, следовало читать не по-немецки,
а по-английски; «глянец на носу», собственно говоря, был «взглядом
на нос» {glance = взгляд), то есть нос был фетишем, которому, впрочем,
он по своему усмотрению придал тот особый световой блеск, который
другие заметить не могли»1.
Так или иначе, а Фрейд сталкивается с той же проблемой, что
и Лакан. И получается, что Человек-Волк — носитель всех трех струк¬
тур. Он готов предъявить любую. По требованию. Фрейд между тем
находит еще один выход из положения: у Человека-Волка навязчивая
чувственная влюбленность.
Человек-Волк и метка его судьбы
Навязчивая черта его любовной жизни — его идентифицирующее
означающее V не означает. V — та самая буква, с которой начинается
слово влюбленность, Verliebtheit, а кто влюблен, тот безумен, verrückt',
кто влюблен, тот любит, как говорит Лакан, свое собственное я, осу¬
ществленное на уровне воображаемого, на уровне горизонтальной
черты, даже если это и не черта.
Итак, означающее влюбленности Человека-Волка и одновременно
буква его безумия, его немертвая буква — V. Эта буква — не означаю¬
щая. Она — означающее, которое помечает, но не означает, оно, если
воспользоваться словосочетанием Деррида, — помечающее неозначе¬
ние [insignifiance marquante]1 2. Оно — предписание судьбы. И оно —
возможность отклонения, будь то клинамена или Verleugnung.
1 Фрейд. Фетишизм. С. 409. Интересно, что, указывая на криптографию Человека-
Волка, Фрейд сам шифрует этот случай, говоря, что пациент «воспитывался
в Англии», а не то, что у русского пациента была гувернантка англичанка. Речь
идет о целом «языке носа» {Derrida. Fors. P. 59), «языке его глубинного и тайного
желания» {Abraham, Torok. Cryptonymie. Le verbier de L’homme aux loups. P. 98).
2 Derrida. Mes Chances. P. 15. Помечающее неозначение — признак стойхейи,
то есть буквы, числа и имени собственного, тех трех элементов, которые, как
отмечает Деррида, возникают в тексте Фрейда всякий раз, когда речь заходит
о случае. Деррида в этой связи говорит, что помечающее неозначение «относит¬
ся к метке», оно — «структура, которая устанавливает метку в себе, не связан¬
ную, даже в форме отсылки с каким-либо значением или вещью» (Ibid.). Зато
метка вводит в игру предназначение, пункт назначения, по которому может от¬
правиться буква, письмо, а вместе с ним, с этим пунктом, и «возможность от¬
клонения, клинамена» (Ibid.).
191
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Чертой, идентифицирующей отдельной чертой (Фрейд), озна¬
чающим (Лакан) может быть образ, число, буква. Образ, число, буква
могут отмечать неозначение, и психоанализ как праксис, нацеленный
на этику реального, опирается на букву как формальный элемент, а не
как на элемент значения. Буква не-значения — оринетир психоанали¬
тика, и такова еще одна причина, по которой Лакан призывает букву
понимать [comprendre], а точнее принимать [prendre] буквально. Меткой
Человека-Волка оказывается римская цифра V, она же — буква V, она
же — образ V.
Шесть сцен улюбленности Человека-Волка
Сцена 1. Груша, натирая пол, рожает формулу навязчивой
влюбленности Человека-Волка: X
V Человека-Волка вращается и возвращается, переворачивается,
превращается в разведенные ноги натирающей пол Груши: А. Дви¬
жение, оживляющее мертвую букву, начинается со смещения с черты
на черту еще в доисторические времена, когда формируется означающее
любви, когда формулируется его одержимость ею [er ist ganz verrückt auf
sie]. А она трет пол, натирает. Груша — еще тот фрукт. Она натирает
пол, она трет слово, немое слово, «не мое слово» Человека-Волка*.
Немое слово — слово немертвое.
Человеку-Волку еще предстоит тереть свой нос, а пока Груша
натирает пол. У Груши
«...он маленьким ребенком впервые увидел движения ног, которые
и запомнил, как знак римского V — движения, которые открыли
доступ к гениталиям»* 2.
Движение ног Груши открыло доступ к первосцене. Он помочился.
Движение ног Груши открыло доступ к живой букве. Буква опрокину¬
лась. Он испугался.
Перевернутая V застывает. Письмо спотыкается. Фантазм за¬
мирает на стоп-кадре. В нем — V, означающее движения навязчивого
наслаждения влюбленности.
’ Глагол «тереть» Деррида вслед за Абрахамом и Торок называет уникальным
«словом-вещью» {Derrida. Fors. P. 64), и в бессознательном оно — «“немое сло¬
во”, слово абсолютно гетерогенное функционированию других слов в других
системах» (Ibid. Р. 66).
2 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 217.
192
Человек-Волк
Буква может быть означающей, живой. И может быть мертвой,
а точнее — немертвой. Вот и пришла пора сказать, что мертвая бук¬
ва — немертвая. Она, конечно, не живая, но в отличие от мертвой,
немертвая возвращается. Немертвая буква возвращается от реального:
«письмо, буква — это в реальном, а означающее — в символиче¬
ском»1.
Сцена 2. Рождение «в рубашке» предписывает счастье,
явление оборотня и падение Человека-Волка
Он родился под знаком Victory, переродился под нарциссиче-
ским означающим V, valeo, здоровым, сильным, могущественным. Он
родился «в рубашке», а это считалось не просто удачей, а огромным
счастьем, да и сам он считал себя счастливчиком, с которым не случится
ничего худого. «Рубашка» — элемент мифа Человека-Волка, впрочем,
сыгравший совсем иную роль, нежели элементы мифа Человека-Крысы.
«Рубашка» окажется в определенный момент анализа той «завесой»,
которая укрывает его от мира, а мир скрывает от него. Уверенность
в избранности и счастливой судьбе оставила его в связи с гонореей,
которая нанесла удар по нарциссизму, и «фобия волка возникла у него
тогда, когда он столкнулся с фактом возможности кастрации, а гонорею
он, очевидно, поставил в один ряд с кастрацией»2. Удача отвернулась:
удар по нарциссизму ведет к падению. При этом падение воздействует
на его вертикальную прямоходящую позицию человеческого субъекта,
гравируя на нем обход клинамена, чьи последствия порой неизбежны»3.
Так уж все совпало. А совпадение, совместное падение и есть не что
иное, как симптом.
«Родиться в рубашке» и выжить — уже симптом. «Родиться в ру¬
башке» значит обладать сверхъестественными способностями. И еще
одно совпадение: Человек-Волк не только родился «в рубашке», но еще
и в день Рождества, что по славянским поверьям уже практически га¬
рантия явления оборотня. Однако Человек-Волк «вместо того чтобы
стать оборотнем, стал невротиком, находящимся на грани психоза»4.
Вот родился бы лет на двести-триста раньше, был бы оборотнем,
1 Лакан. Лекция о литуратерре. С. 58.
2 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 224.
3 Derrida. Mes Chances. P. 5. Интересно, что Деррида говорит не просто об от¬
клонении, клинамене, но об обходе, обходном маневре такового, отмечая тем
самым связь Фрейда — с принципиальным понятием обхода [Lfonveg] — и Де¬
мокрита с клина.мено.и. Более того, Деррида сближает клинамен с принципом
удовольствия, а также с игрой необходимости и случая» (Ibid. Р. 8).
4 Гинзбург. Фрейд, Человек-Волк и оборотни. С. 277.
193
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
а так он — Человек-Волк, обретающийся между неврозом, психозом
и перверсией.
Удар, нанесенный по нарциссизму уенерическим заболеванием
задним числом пробуждает страх кастрации и вызывает к жизни Уолка.
Уолк опрокидывает нарциссизм: А.
Сцена 3. Первосцена
С другой стороны, первосцена связывается Фрейдом с означаю¬
щим V. Человек-Волк представлял ее в V часов пополудни. Ему было
полтора года, он страдал малярией, припадок которой случался каждый
день в один и тот же час, и понятно в какой. Через десять лет этот при¬
падок заменился депрессивным настроением, «начинавшимся после
обеда и достигавшим наибольшей высоты к пяти часам»1. V часов —
Уремя Уолка. Время Жара. Время Первосцены. Время Пробуждения.
Застывшее время. Мертвое время.
Около У он проснулся и
«стал свидетелем трижды повторенного коитуса а tergo <сзади>, мог
при этом видеть гениталии матери и пенис отца и понял значение
происходя щего»2.
Даже странно, что коитус был повторен трижды, а не пять раз.
Впрочем, сомнительно здесь другое — «понял значение происходяще¬
го». Скорее понимание относится ко времени пробуждения, а Время
Пробуждения наступает не тогда, когда он проснулся и «стал свидете¬
лем», а тогда, когда он спал и ему приснился сон. Пробуждение субъекта
происходит в отсутствии его я [тио/], под созерцающими волчьими
взглядами в оконной раме фантазма.
Время останавливается: стрелка входит в разъятые створки циф¬
ры V.
Лакан, как-то говоря о ручейках букв, вспоминает Сену, про¬
текающую под мостом Мирабо, и тотчас ему приходит на ум то, как
«протекает первичная сцена Человека-Волка»: «того и гляди пробьет
роковой, пятый, в виде латинской литеры V, час»3. Абрахам и Торок,
глядя на стрелки часов, говорят: вот она, эротическая сцена, вот она,
«изобразительная репрезентация непризнаваемого желания»: «“V”,
“расстегнутая ширинка” и “I”, “эрегированный пенис”»4.
1 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 178.
2 Там же. С. 179.
3 Лакан. Лекция о литуратерре. С. 59.
4 Abraham, Torok. Cryptonymie. Le verbier de L’homme aux loups. P. 163.
194
Человек-Волк
Сцена застывает. Она сохраняется в памяти. Однако включена ли
она в работу памяти, иначе говоря, историзована ли она? Первосцена
запечатлелась
«...еще прежде того, как взяла слово в истории субъекта. Означающее,
таким образом, примитивно дано, но остается ничем до той поры,
пока субъект не заставляет его войти в историю, что оказывается
важным в возрасте между полутора годами и четырьмя с половиной.
Сексуальное желание — это, по сути дела, то, что служит человеку
в его историзации, поскольку оно обнаруживается на том уровне,
на котором закон себя впервые учреждает»1.
Означающее предполагает вхождение в триаду Желание — За¬
кон — История. Вот где, похоже, сталкиваемся мы с представлением
о немертвой букве как о букве, выпадающей из истории. Она —
не историзована. Немертвая буква вне истории, вне последователь¬
ности, вне синтаксиса. В «Римской речи» Лакан говорит уверенно:
«...интегрировать воспоминания об этой сцене в свою историю ему
все же не удается»1 2.
В этой связи как раз можно говорить вслед за Лаканом о «несо-
стоявшемся знании», о том знании, которое — не столько отсутствие
знания, сколько знание это «подобно фигуре, опрокинутой в бесконеч¬
ный ряд собственных зеркальных изображений»3. Несостоявшееся
знание — невписанная сцена, неисторизованная фигура. Мертвая сцена.
Неудивительно, что Панкеев путается во времени, в истории, в том,
когда случился сон. Путается, но, в конце концов, останавливается
на V годах: «мне было тогда три, четыре, самое большее — пять лет».
Самое больше — V лет4. Больше — некуда. Стрелка дальше не идет.
Сцена 4. Сон о волках
В пересказе сновидения фигурируют шесть или семь волков,
но изобразить на рисунке «шесть или семь» невозможно. На рисунке
может быть либо шесть, либо семь. В этом отношении рисунок столь
же строг, сколь и логика бодрствования. Однако на рисунке их ни VII,
1 Lacan. Les psychoses. Le séminaire. Livre III. P. 177.
2 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 80-81.
1 Лакан. Лекция о литуратерре. С. 49.
■* Этот возраст оказывается важным и совсем в другом отношении: в этом воз¬
расте он переезжает из одного имения в другое: «Беспамятство Панкеева за¬
висает между двумя имениями. Думалось, что сновидение также прокладывает
путь к первому имению,— путь невозможный, сталкивающий с тем, что ни¬
когда не обнаружится в истории субъекта, узником чего он останется навсегда»
(Юран. Второе имение Человека-Волка. С. 65-66).
195
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
нм VI. На рисунке немое, невысказанное число — V волков1. Немертвую
букву не высказать!
Стрелки на часах останавливаются в привычном месте: V. Пять
часов — пять волков. Таковы координаты фантазма Человека-Волка.
Число волков предписано не двумя волками первосцены, а ее временем.
Такова четырехмерная рамка. Число волков предписано немертвой
буквой остановленного времени столкновения с реальным. По мысли
Лакана, именно на примере этого сновидения Человека-Волка Фрейду
«удается показать, что план фантазма функционирует в неразрывной
связи с реальным. Реальное поддерживает фантазм, фантазм защища¬
ет реальное»1 2. д-Стрелка доходит до немертвой буквы и, разумеется,
останавливается. Еще бы не стало жутко.
«Объект тревоги — это не объект, чье восприятие подготовлено
и структурировано сеткой разрезов, борозд, единичных черт, чье
безапелляционное “это вот что*' замыкает уста создаваемого означаю¬
щими разрыва, превращая эти последние и непроницаемые, отсыла¬
емые в запечатанных конвертах к иным следам буквы»3 4.
Лакан считает этот фундаментальный фантазм Человека-Волка
образцовым для понимания структуры фантазма ’. Не забудем и о том,
что именно он наделяет Панкеева его настоящим именем. Заворожен¬
ный взгляд волков, говорит Лакан, и есть субъект'. Появляется субъект,
Человек-Волк из сновидения, в котором «внезапное появление в окне
сновидения волков выполняет функцию б — б, представляющего в сно¬
видении утрату субъекта»5.
Субъект утрачен в миг. Раз — и исчез во времени. Фундамен¬
тальный фантазм волков — перевод первосцены, образ мгновения:
«это и есть сам образ того момента, который субъект переживает
1 О рисунках и живописании сна см.: Онейрография (С. 146-147. Picture dream).
Между тем, согласно английской версии сказки «Волк и семеро козлят», кото¬
рая возникает в анализе, седьмой, единственный спасшийся козленок, спрятал¬
ся в часах.
2 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 48.
И дальше: «...в ходе всего анализа не оставляет нас ощущение, что Реальное это
увлекает субъект, едва ли нс принуждает его, придавая исследованию направле¬
ние, которое сегодня дает основание заподозрить, что именно это лихорадочно¬
тревожное состояние, именно это Присутствие, именно это желание Фрейда
и послужили фактором, который мог обусловить позднюю, в данном случае,
вспышку психоза» (Там же. С. 61).
3 Лакан. Тревога. С. 95.
4 Лакан подробно говорит об этом в конце своего IX семинара «Идентифика¬
ция», 20 июня 1962 года.
5 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 268.
196
Человек-Волк
как первосцену»1. Образ момента — интервал, застывший миг WZ,
опространствленное время промежутка: V.
«Из того, что он видит возникает лишь это V, подобное крыльям
бабочки, разведенным ногам его матери или римского V времени
на часах, этих пяти часов летней жары, когда, похоже, имела место
встреча. Но важно то, что видит он в этой фантазии сам перечер¬
кнутый субъект, отделенный от маленькой а, от той маленькой а,
которая и есть волки»2.
Сцена 5. Анна v V-горске
Часы показывают время. Стрелка приближается к V. Сергей
чувствует возвращение Анны. Для Николя Абрахама и Марии То-
рок VI — число Анны: «I в V — эмблема сестры»3. Если элементы
криптографии, о связи которых они пишут, возможно, и не столь
очевидны — шесть и сестренка, шестерка и сестренка [siestorka в их
написании], six и sister в англофонной версии, — то соблазнение Ан¬
ной Сергея, вероятное соблазнение Анны отцом, позволяют сказать,
что она — «госпожа ширинки, раскрытой в V и эрегированного в ней
пениса»4. У Сергея не столько есть сестра, Анна, сколько он сам есть
сестра Анна. Неудивительно, что Фрейд посвящает соблазнению
Анной отдельную главу.
Анна, приняв яд, покончила с собой. Произошло это на Кавказе.
Там же находится могила Лермонтова, с которым себя идентифицирует
Человек-Волк. Он рассказывает Фрейду о Лермонтове и его гибели.
Он переводит ему название Пятигорска, визуализирует его, — V гор:
«В переводе это название означает “пять гор”»5: А А А А А.
Немертвая буква умножается до V. Оборачивается надгробием.
Указывает на гибель Анны. Но Анна не умерла. Она — немертвая
в крипте. Она инкорпорирована в брате. Могила, крипта — в я Человека-
Волка. В одном, казалось бы, я заключены двое, «образ его старшей
сестры и его собственный»6.
* Лакан. Идентификация. Семинар IX (не опубликован).
2 Там же.
3 Abraham, Torok. Cryptonymie. Le verbier de L’homme aux loups. P. 165.
4 Ibid.
5 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 41.
6 Abraham, Torok. Cryptonymie. Le verbier de L’homme aux loups. P. 88. И далее:
«Чужой может расположиться в Я» (Ibid. Р. 89). Более того, сам образ сестры
оказывается в результате сочетающим две несочетаемые роли, «идеального
я и объекта любви» (Ibid. Р. 89-90).
197
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Человек-Волк — ходячая могила (А) Анны. Черты Анны расходят¬
ся. Опускаются черты горизонтальные, даже если Лакан утверждает,
что черты всегда вертикальны1:
АН И А
Сцена 6. Бабочка раскрывает крылья желания
Уж лучше перевернутая крипта А, чем движущееся немертвое.
Когда Человеку-Волку было V лет, он, по его словам, страдал
страхом, а сестра этим пользовалась, показывая ему картинку с над¬
вигающимся на задних лапах волком. Сразу же вслед за страхом быть
пожранным волком в анализе возникают другие животные, среди кото¬
рых бабочка с желтыми чертами желания на крыльях. Бабочка наводит
Человека-Волка, разумеется, на след бабушки, и не в связи с Волком,
переодетым в бабушку, а в связи с созвучием означающих в русском
языке. Он поясняет Фрейду, что вообще бабочки для него — женские
существа. Черты на крыльях — платье Груши, которая продолжает, стоя
на коленях, натирать пол. В общем, А — не за горами.
Бабочка садится на цветок и раскрывает крылья: V:
«...раскрывание и складывание крыльев бабочки, когда она опусти¬
лась, произвело на него самое жуткое впечатление {unheimlichen
Eindruck]. Это было так, как если женщина раздвигает ноги, и при
этом получается фигура римского V...»2.
Жуткое впечатление возникает в силу связи V и А. И связь эта
не застывшая. И связь эта не просто в повороте буквы, цифры, фигуры.
Связь эта — в оживающей, но никогда не становящейся живой, немерт¬
вой букве. Связь эта — между жутким и немертвым. Связь эта — в са¬
мом движении. Фрейд подчеркивает, что внимание детей приковывают
движущиеся формы, «и часто на основании сходства движения у них
являются такие ассоциации, которые взрослые упускают, не обращая
на них внимания»3.
Немертвая буква движется, вращается, возвращается.
Движение преобразует. Бабочка превращается... нет, не обратно
в гусеницу, а в волка. В XI семинаре Лакан вспоминает бабочку, которая
1 Лакан не раз говорит о вертикальной, то есть означающей черте по ходу XVIII
семинара, подчеркивая ее символический характер, ее всегда уже обращен¬
ность к А. Причем черта вертикальна даже тогда, «когда никакой черты нет»
(Лакан. Лекция о литуратерре. С. 54).
2 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 216.
3 Там же.
198
Человек-Волк
произвела жуткое впечатление на Человека-Волка, в связи с бабочкой
Чжуан-Цзы. Бабочка Чжуан-цзы в его сне — а-взгляд, и «только про¬
снувшись, только оказавшись для других Чжуан-Цзы, попадается он
в их расставленные для бабочек сети»1. Потому бабочка и вызывает
панический ужас, что «трепет маленьких крыл вторит пульсу причин¬
ности, штриховке, наложенной на его бытие в тот момент, когда впервые
выжгла на нем свое клеймо решетка желания»2.
Немертвая буква и еше две сцены
Немертвая буква Человека-Волка возникает по той причине, «что
генитальная реальность ему доступна», но его наслаждение принад¬
лежит реальности анальной. Генитальная реальность «так и осталась
мертвой буквой в бессознательном, где по-прежнему безрадостно царит
“сексуальная теория” анальной фазы»3. Впрочем, структурирование
психики — не некий линейный процесс, в котором субъект оказывается
либо в генитальной фазе, либо в анальной.
В конце концов, Фрейд говорит о трех различных соприсутствую¬
щих течениях. Одно заключалось в отвращении [verabscheute], которое
он испытывал к кастрации: V-объект. Второе готово было принять
кастрацию и утешиться женственностью как заменой [Ersatz], к чему,
кстати, V располагает, ведь буква «оказывает феминизирующий эф¬
фект»4. Третье, самое старое и глубокое, которое просто отбросило
кастрацию [die Kastration einfach verworfen hatte], причем суждение
о ее реальности еще не обрело форму вопроса»5. Вопрос — вот что
стало бы суждением о реальности кастрации. Вопрос отклоняется.
Клинамен? Приостановка? Отбрасывание?
Разве не наблюдается у Человека-Волка своего рода бессознатель¬
ный отказ от выбора какого-либо одного механизма структурирования
психики?
1 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. С. 85.
2 Там же.
3 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. С. 411.
4 Lacan. D’un discourse qui ne serait pas du semblant. Livre XVIII. P. 130.
5 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 213. Готовность к замене
не означает замены, хотя бы потому, что речь не может идти в этом случае
о женском и мужском. О чем же тогда она идет? «Как таковая противополож¬
ность мужское/женское остается за пределами досягаемости. Вот почему так
важно то, что я, прибегая к глаголу максимально в данном случае выразитель¬
ному, повторяю — противоположность активность/пассивность льется, форму¬
ется, впрыскивается. Это своего рода артериография — артериография, кото¬
рую даже отношения мужского и женского далеко не исчерпывают» (Лакан.
Четыре основные понятия психоанализа. С. 204).
199
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
Сцена 7. Отрезанный мизинец и отброшенная кастрация
Что препятствует принятию генитальной реальности? Усвоенная
им «в воображаемом плену первоначального травматизма»1 женская
позиция. Воображаемый плен между тем не позволяет усвоить никакой
гендерной позиции, ни мужской, ни женской. Немертвая буква — вне
зоны кастрации, ведь «бытие несет смерть там, где буква воспроизво¬
дит»2. Человек-Волк отбрасывает кастрацию.
Немертвая буква — отброшенная буква. Брошенная буква воз¬
вращается из реального. Как орган. Как отрезанный палец.
На V году жизни у Человека-Волка случается галлюцинация:
«Когда мне было пять лет, я играл в саду возле няни и резал перо¬
чинным ножом кору одного из тех ореховых деревьев, которые
уже появлялись в моем сновидении. Вдруг с ужасом заметил, что
перерезал себе мизинец (правой или левой руки), и он остался висеть
на коже. Я не чувствовал боли, а только сильный страх. Я не решался
сказать об этом находящейся в нескольких шагах няне, а опустился
на ближайшую скамью и остался сидеть, не в состоянии снова
взглянуть на палец»3.
Боли нет, только всепоглощающий страх, аффект, который не об¬
манывает. Чтобы прийти в себя, нужно время, а в нем — провал. Нужно
как-то выбираться из распавшейся реальности, из временной дыры.
Он ничего не смог сказать няне, к которой был сильно привязан, ведь
именно она успокаивала его после сновидения о волках. Даже ее не смог
он позвать на помощь. Даже не вскрикнул! Только затем увидел, что
пальцев по-прежнему V. Отброшенная, несуществующая кастрация
возвращается, и здесь нет места дару речи, ведь «то, что отброшено
в порядке символическом, вновь возникает в реальном»4.
Именно в связи с этим эпизодом Фрейд говорит о механизме от¬
брасывания [№гыег/йп£]. То, что отброшено за пределы символической
матрицы, не перестает в нее не вписываться и тем самым непрестанно
возвращается. Отброшенное оборачивается «подлинным смыслом ново¬
го навязчивого представления»5. Речь, понятно, не идет о возвращении
вытесненного. Такое навязчивое возвращение представления грозит
стать непредставимым. Возвращается то, чего никогда не было, то, что
никогда не было вписано в символическую систему координат. Или,
1 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. С. 411.
2 Лакан. Еще. Семинары: Кн. XX. С. 116.
3 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 213.
4 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. С. 413.
5 Фрейд. Отрицание. С. 366.
200
Человек-Волк
по мысли Фрейда, у Человека-Волка не возникает никакого суждения
о существовании кастрации, в лучшем случае, ему в голову может
прийти о ней атрибутивное суждение. Немертвая буква не оживляется
синтаксисом. Буква отражается. Буква распадается... В немертвой букве
покоятся немертвые буквы.
Сцена 8. Отрывание крыльев Wespe
Буква распадается. Двойное W Wolfsmann’a расходится на две не¬
мертвых буквы V, на два атрибута кастрации. Человек-Волк видит сон.
Ему снится «будто какой-то человек отрывает крылья espe»], отрывает
крылья желания насекомому с желтыми чертами на крыльях. Атрибуты
смещаются вдоль горизонтальной черты, которая представляется всег¬
да уже вертикальной. Атрибуты черты падения, в известном смысле
грехопадения и даже падения с орехового дерева: оса — бабочка —
груша — Груша несут метки кастрации — первосцены — сновидения
о волках — сцены соблазнения. Узел смертоносного наслаждения,
сплетения Эроса и Смерти распадается и вновь завязывается.
W раздваивается. Два V отлетают в стороны от SP. Так, Wespe
«путем кастрации-отсечения начального W превратилась в S.P. —
инициалы Человека-Волка; превратилась в момент осознания им
символического наказания, которому он подвергся со стороны Груши,
осы»1 2. Груша может ужалить? Груша продолжает натирать пол. Груша
раздвигает ноги: V.
1 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 219.
2 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 70.
201
Элементы лакановской оптики в «сновидении с волками»
Данный клинический случай размывает любые определенности,
в частности, его невозможно с легкостью разместить под рубрикой
невроз, психоз или перверсия. При том, что в самом названии текста
случая речь идет о детском неврозе, что может свидетельствовать
о работе механизма вытеснения, тем не менее наличествует и другое
психическое течение, с которым связан недиалектизируемый материал,
тот, что проявится «самым категорическим образом, в параноидной
форме»’, и который никогда не найдет устроения в истории субъекта.
Именно из текста этого случая, точнее, из одного предложения, в кото¬
ром Фрейд говорит, о том, что «вытеснение [ Verdrängung] представляет
собой нечто иное, чем отбрасывание [Verwerfung]», Лакан извлечет
механизм, который станет основополагающим в психотическом струк¬
турировании. На последней встрече семинара «Психозы» Лакан пере¬
ведет Verwerfung как Forclusion, заимствуя это понятие из юридического
словаря, что означает потерю права на имущество в связи с истечением
срока. Отбрасывание ведет к радикальной символической утрате, этот
механизм кладет конец всякому проявлению символического порядка.
О Человеке-Волке речь идет в последней главе работы «Бессознатель¬
ное»: Фрейд говорит о пациенте, который, будучи озабочен состоянием
кожи, разыгрывает кастрационный комплекс на поверхности лица.
Для Фрейда этот случай предстает в качестве наглядного примера
психотической речи1 2. Выжимание содержимого угрей заменяло ему
1 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 81.
2 «Пациент, которого я в настоящее время наблюдаю, из-за плохого состояния
кожи лица оказался лишен всех жизненных интересов. Он утверждает, что
на лице у него угри и глубокие дыры, которые видны каждому. Анализ дока¬
зывает, что на своей коже он проигрывает комплекс кастрации. Сначала он без
сожаления занимался своими угрями, выдавливание которых доставляло ему
202
Человек-Волк
в его представлениях мастурбацию, образующаяся ямка представала
в качестве женских гениталий. Между эякуляцией и выдавливанием
угрей сходство выстраивается не на сходстве обозначаемых вещей, а на
сходстве словесного выражения («дырка»), что и предстает важнейшей
особенностью психотической речи. И наконец, в тексте «Фетишизм»,
в 1927 году, Фрейд говорит о некоем молодом человеке, который «возвел
в свое фетишистское условие какой-то «блеск на носу». Поразитель¬
ное объяснение этому обнаружилось в том факте, что пациент вырос
в английской детской, но затем переехал в Германию, где он почти
совершенно забыл свой родной язык. Фетиш, восходящий к ранним
этапам детства, следовало читать не по-немецки, а, согласно языку
криптографии, по-английски: «глянец на носу», собственно говоря,
был «взглядом на нос» (glance = взгляд), то есть нос был фетишем,
которому, впрочем, он по своему усмотрению придал тот особый све¬
товой блеск, который другие заметить не могли»1. Взгляд, отраженный
блеском носа, имеет отношение к перверсивной стратегии и механизму
отклонения [Verleugnung}. Поразительно, но этим молодым человеком
вновь оказывается Человек-Волк.
Итак, в психической жизни субъекта наличествуют разные, проти¬
воречащие друг другу, стратегии: невротическая, перверсивная и пси¬
хотическая. Если к явно проявленным элементам невроза навязчивости
добавить симптом кишечника, который носит истерический характер2,
о чем свидетельствует то, что он оказался подвержен влиянию слова
и исчез в самом начале анализа, то можно говорить о том, что элементы
всех возможных структур и способов устроения желания присутствуют
в анализе данного клинического случая. Ускользая от любой определен¬
ности, этот случай еще раз демонстрирует невозможность определения
структуры как некоего однозначного образования.
Данный случай способствует размыванию еще одной кажущейся
определенности, на котором хочется выстроить дальнейшие размыш¬
ления. Напомню, что в 1926 году в «Проблеме дилетантского анализа»
Фрейд говорит о неправомерности разделения психоанализа на теоре¬
большое удовлетворение, потому что, как он говорит, при этом из них кое-что
брызгало. Затем он начал считать, что везде, где он удалял угри, возникала глу¬
бокая ямка, и он нещадно бранил себя за то, что из-за этой «постоянной возни
с рукой» навсегда загубил себе кожу» (Фрейд. Бессознательное. Психология
бессознательного. С. 170).
1 Фрейд. Фетишизм. С. 409.
? Речь идет о жалобах пациента, определяющих, по его представлению, суть
его болезни: «мир как бы окутан завесой», мир неясен, мир пребывает в суме¬
речном состоянии. Это состояние сумеречности исчезает с опорожнением ки¬
шечника, для чего была необходима посторонняя помощь.
203
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
тическую и клиническую сферы: клиническое приложение не является
каким-то особенным в сравнении с другими возможными приложения¬
ми психоанализа, например к анализу искусства, литературы, массовых
процессов. При том, что книга называется «Клиника Лакана», случай
Человека-Волка — прекрасный повод разговора о лакановской оптике,
без которой не обходится ни один серьезный анализ искусства, и эле¬
менты которой мы попробуем, вслед за Лаканом, извлечь из централь¬
ного сновидения этого случая. Прежде чем подобраться непосредствен¬
но к сновидению, напомню, что психоаналитические размышления
о формообразовании уводят в особую сферу эстетического, которая
выходит за пределы классических парадигм прекрасного. Несмотря
на то, что «встреча с прекрасным в его сиянии» предстает «подлинной
преградой, останавливающей субъекта перед неизреченной областью
радикального желания, областью абсолютного уничтожения»1, можно
говорить о различных промежуточных областях. К примеру, когда эта
преграда перестает быть таковой и привычное устроение желания
субъекта дает трещину. Наиболее ярко эти промежуточные области
улавливаются в опыте интенсивного сплетения пространства и вре¬
мени в сновидениях, в галлюцинациях, маркированных переживанием
сильного страха, когда привычная оптическая конструкция, на которой
строится представленный мир, рушится.
Обнаженная структура фантазма
В этой связи может быть интересным сновидение Человека-Волка,
в котором, по мысли Лакана, фантазм оказался явлен в «чистейшей
схематической форме»2: за распахивающимся окном обнаруживается
голая схема фантазма «с обнаженной, явленной напоказ структу¬
рой»3. В семинаре «Тревога» Лакан приводит весьма любопытную
метафору — в его рассуждениях фантазм предстает в качестве кар¬
тины, помещенной в оконный проем. «Какие бы прелести картина
нам ни являла, говорит Лакан, все дело в том, чтобы не дать зрителю
взглянуть в окно»4. Первое, что приходит на ум при встрече с такого
рода метафорой, это очевидность этой мысли, ведь любое восприятие
того, что именуют реальностью, опосредовано фантазмом как спосо¬
бом устроения желания субъекта. И в этом смысле субъект обречен
в видении мира, того, что представляется реальностью, на картину,
1 Лакан. Этика психоанализа. Семинары: Кн. VII. С. 282.
2 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 93.
3 Там же.
4 Там же.
204
Человек-Волк
помещенную в рамку оконного проема, в рамку фантазма. В психоана¬
литическом смысле фантазм предстает своего рода матрицей, которая
задает координаты для всего универсума значений субъекта. При этом
картина не всегда являет «прелести», не всегда пленит и захватывает.
Видимое может ввергать в переживание тревоги, когда представление
о реальности, сконструированное на подмостках фантазма, рушится.
Это и можно помыслить как ситуацию, в которой картина, помещен¬
ная в оконный проем, перестает предъявлять свои очаровывающие
прелести.
Лакан обращает внимание на то, что фантазм в сновидении
с волками возникает «по ту сторону стекла и наблюдается через от¬
крывающееся окно. Фантазм заключен в рамку»’. Этот пример для
Лакана предстает ключевым в мысли о том, что «ужасное, тревожное,
подозрительное — все то, что соответствует у нас худо-бедно маги¬
стральному немецкому Unheimliche — всегда представлено неким
подобием окон-отверстий»1 2. За распахивающимся окном вскрывается
«внезапное зияние», дыра, рушится все то облачение, из которого ока¬
зывается сплетена ткань реальности. Нечто вторгается в символическое
полотно, разрывая его. Это внезапно обнаружившееся зияние приводит
к сильнейшему визуальному беспокойству субъекта. Любое восприятие
так называемой реальности подготовлено и структурировано сетью
означающих. Особенностью этого сновидения предстает стирание
грани между сновидческой и бодрственной реальностями, то есть
фантазм, который может позволить состояться устойчивым представ¬
лениям о реальности, экранируя реальное, не допуская его прорыва,
в этот момент дает сбой. Лакан говорит: «Реальное — его надо искать
по ту сторону сновидения, искать в том, что сновидение собой облекло,
обернуло, укрыло, искать за той нехваткой представления, которую об¬
разы сновидческие лишь замещают. Именно там лежит то реальное, что
деятельностью нашей в первую очередь руководит, именно там нападает
психоанализ на его след»3. Сновидение, пронизанное тревогой, говорит
о невозможности работы сновидения. Речь идет о вторжении образа
в максимальном сопряжении символического и реального, практически
не опосредованного воображаемым, о презентации прорывареачьного,
проступающего сквозь изобразительные элементы сновидения и ввер¬
гающего в состояние тревоги. Реальное как область того, что пребывает
вне символизации, предстает как «шум, в котором можно расслышать
все что угодно, и который готов заглушить своими раскатами все то,
1 Там же.
2 Там же.
3 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. С. 68.
205
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
что создает в нем под именем внешнего мира «принцип реальности»1.
Распахивающееся окно в сновидении открывает неподвижную сцену,
блокирующую привычный акт видения, сильнейшая тревога выдает
пространство нехватки литеры в разворачивающейся цепи означающих.
Предельно важным в анализе этого сновидения для Фрейда оказывается
то, что сновидец всегда подчеркивал два момента сновидения, которые
произвели на него сильнейшее впечатление, — полная неподвижность
волков, а также напряженное внимание, с которым они на него глядели.
Попробуем подобраться к лакановскому разбору сновидения.
Власть невидимого
«Мне снилась ночь» — именно с этой поэтичной формы пациент
Фрейда начинает рассказ о сновидении. Представленная в сновидении
с волками ночь, вопреки ночи, скрадывающей все очертания, и делающей
невидимым все вокруг, лишена плохой видимости. Напротив,
в сновидении представлена обостренная и напряженная яркость
видимого. Почему сновидение ввергает в переживание тревоги? Ведь
в нем нет бесформенной изнанки образа, как, например, в известном
сновидении об инъекции Ирме, когда визуальное поле сновидения
упирается во внушающий отвращение образ, о котором Лакан говорит
как об откровении реального, лишенного какого бы то ни было
опосредования. Фрейдовский анализ сновидения обнаруживает, что вся
фигуративность сновидческого изображения предстает подпоркой для
того, что увидеть нельзя — для взгляда. Даже большое ореховое дерево,
по словам Фрейда, является символом вуайеризма: «если сидишь
на дереве можно видеть все, что происходит внизу, а сам остаешься
невидимым». Или: «они сидят на дереве» означает не только висящие
на дереве рождественские подарки, они также помещены на дерево,
потому что это может означать «они глядят»2. Из воспоминаний
Человека-Волка напряженный взгляд долгое время после сновидения
ему не давал покоя. Для него было непереносимым, когда он чувствовал
на себе взгляд, когда на него смотрели не отрываясь. Взгляд — то, что
нельзя увидеть, но с ним можно столкнуться. Невидимое: внутренний
напор, напряженность и избыточность взгляда, вызывает оборачивание
сновидческого нарратива. С внезапно распахивающимся окном по¬
зиция субъекта, выраженная словами «мне снилась ночь», резко обо¬
рачивается: с этого момента не сновидец смотрит сновидение, а нечто
смотрит в сновидении. Сновидец не видит, с этого момента нет того,
1 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 415.
2 Фрейд. Из истории одного детского невроза. С. 342.
206
Человек-Волк
кто мог бы видеть. Это они глядят, они уставились. VI или VII пар
волчьих глаз участвуют в производстве взгляда, избыточного в своей
силе. Сила взгляда, приписываемая смотрящим тому, на что он смо¬
трит, затрагивает субъекта, тревога насыщает нейтральный образ,
обнаруживаемый в поле окружающего безмолвия и неподвижности.
Мы оказываемся в самой сердцевине лакановской оптики различения
функции глаза и взгляда.
Во втором семинаре Лакан описывает стадию зеркала как встречу
паралитика с нескоординированными и беспомощными движениями
с формой я или с образом я, который слеп. Встреча глаза с устремлен¬
ным на него невидящим взглядом приводит к зачарованности, застыва¬
нию и формообразованию в «фундаментальной неподвижности» и в за¬
вершенной целостности. В этой встрече — рождение нарциссического
измерения субъекта. Раскол между воображаемым и реальным в стадии
зеркала основан на скрадывании Вещи. Другими словами, видение
мира становится возможным благодаря изъятию, сокрытию части, ко¬
торая не отражается в зеркале, благодаря слепому пятну, — тому, что
в семинаре «Тревога» Лакан обозначает в качестве объекта а. Отныне
в состоянии бодрствования происходит сокрытие взгляда, «сокрытие
того, что нечто не просто глядит, нечто выставляется напоказ»1.
Оптический строй видимого устанавливается благодаря укроще¬
нию взгляда, идущего извне, но этот же строй видимого рушится, когда
укрощенный взгляд вновь являет себя. Отныне не субъект одержим
миром как зрелищем, а мир обращает субъекта в зрелище, этим приводя
к исчезновению, распылению, коллапсу самого субъекта, когда взгляд
более перестает принадлежать субъекту, на что указывает тревога. «Мир
всевидящ, но он не эксгибиционист — с нашей стороны он взгляда
не провоцирует. Когда он начинает-таки его провоцировать, у нас тут
же возникает чувство странности происходящего»2. Эта встреча, в ко¬
торой исчезает иллюзия нарциссического единства субъекта, вновь про¬
являет себя чужеродность взгляда, разрушая веру в его окончательное
присвоение. Встреча глаза с взглядом, в которой укрощенный взгляд,
«выступающий под личиной обмана зрения», вновь дает о себе знать,
приводит к выпадению из места, из которого возможно видение. Если
вспомнить оптические эксперименты Лакана с зеркалами и перевер¬
нутой вазой, которые демонстрируют важность местоположения глаза,
для того, чтобы картинка мира сложилась, то эту невозможность видеть
привычный образ можно представить так, как если бы вместо завер¬
шенного образа — цветы в вазе — глазу предстала вся подноготная
1 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 93.
2 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. С. 84.
207
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
из перевернутой вазы и букета. Эта потеря присвоения глазом взгляда
затрагивает субъект, погружая в кошмарную паранойяльную бездну,
в ней исчезает расщелина, в которой конституируется фрейдовское
влечение к смотрению.
Итак, видимый образ может вводить в оцепенение, делая невоз¬
можным спокойное созерцание. Если вернуться к случаю Человека-
Волка, то образ становится для него чем-то предельно захватывающим,
будучи проявленным и в навязчивой влюбленности, —ему достаточно
было увидеть женщину со спины в определенной позе, чтобы почув¬
ствовать себя неистово влюбленным, и в навязчивой захваченности
рубцом, отверстием, бороздкой на носу. На момент начала анализа
с Брюнсвик вся его жизнь вертелась вокруг зеркальца и его «судьба
зависела от того, что оно ему показывало или могло показать»1. В по¬
глощенности своим носом он проделывал повторяющиеся манипуляции
с карманным зеркальцем: он вынимал его каждые несколько минут,
смотрелся в него, припудривал свой нос, через минуту стирал пудру,
чтобы лучше рассмотреть его поры, в попытках увидеть, не увеличи¬
лись ли они и поймать момент роста и развития отверстия, далее он
вновь припудривал нос и повторял всю последовательность действий
сначала. На улицах он разглядывал себя во всех витринах, бросался
к большому зеркалу в плохо освещенной приемной психоаналитика.
Что именно пытался разглядеть он в пустоте кожной поры? Что именно
ускользало от его видения, приводя его в оцепенение, смертельно за¬
хватывая его? Фрейд в анализе случая отмечал, что многие проявления
психической жизни этого пациента находятся под структурным при¬
нуждением первосцены. Можно задаться вопросом — не кроется ли
расщепление глаза и взгляда уже здесь?
Оптическое устройство первосцены
Видимому в сновидении Человека-Волка есть имя — в нем
представлена первосцена. Может возникнуть недоумение — как этот
визуальный ряд, сплетенный из сказочных элементов, может отсылать
к первосцене? Анализ работы сновидения демонстрирует перевод
первосцены в представленный сказочный образ из волков на дереве,
через, во-первых, оборачивание активного движения первосцены в жут¬
кую неподвижность видимого, во-вторых, оборачивание напряженного
внимания, которое по логике необходимо приписать самому сновидцу,
взглядом, идущим извне. Означающим мостиком для такого рода пере¬
1 Брюнсвик. Дополнение к статье Фрейда «Из истории одного детского невро¬
за». С. 242.
208
Человек-Волк
вода оказывается всего одна означающая связка — «взобраться на»,
заимствованная из детской сказки. Мостик, переводящий первосцену
в сновидческую репрезентацию, демонстрирует нехватку означающей
системы субъекта; семантические траектории, в поле которых возможна
работа сновидения, оказываются слишком скудны.
Лакан говорит о травматизме первичной сцены, «которая играет
в устроении субъекта важнейшую роль, действенно заявляя о себе как
в сердцевине открытия бессознательного, так и на периферии его»1.
Первосцена в размышлении Лакана предстает как «означающее в чи¬
стом виде — означающее, не способное каким бы то ни было образом
себя артикулировать или во что-либо разрешить»2. Это означающее,
которое несет определенные последствия для живого существа, «живое
существо постигается, поскольку оно живет, как живущее, но возникает
при этом отстранение, дистанция — та самая, которой и обусловлены
как раз и автономия означающего измерения, и травматизм первичной
сцены»3. Жизнь в этом означающем обнаруживает «для себя самой
собственную чужеродность и глухую непроницаемость, постигает
себя как чистое означающее существования, которое, стоит ему от¬
страниться от жизни, чтобы первоначальную сцену и ее травматизм
увидеть, становится для этой жизни невыносимым»4. Что же именно
делает ее столь чужеродной, невыносимой и непредставимой? В перво-
сцене — потенциальный исток бытия субъекта, его зачинания и в то же
время жуткое его отсутствие. В ней всегда таится исключенность, так
как, по сути, этот взгляд на коитус родителей, того, кто парадоксаль¬
ным образом еще не существует. Эта сцена «никогда не может быть
«пред-ставлена» человеку, говорит Паскаль Киньяр, ибо он сам — ее
порождение»5. В самом акте представления первосцены уже проявлена
радикальная невозможность окончательного присвоения взгляда.
Симптом Человека-Волка — мир скрыт пеленой, пребывает
в сумеречном состоянии; сумеречность скрадывает мир, его ясность,
делая его трудноопределимым, трудноразличимым. Глаз не видит, он
становится видящим, когда субъект всякий раз воспроизводит рожде¬
ние, переходя эту ужасающую черту, за которой нет того, кто смотрит6;
воспроизводя рождение, он освобождает мир от тьмы, от пелены, он
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 538.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же.
5 Киньяр. Секс и страх. С. 95.
Завеса разрывалась только при опорожнении кишечника посредством клизм
и «тогда он снова чувствовал себя здоровым и нормальным».
209
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙНА
вновь начинает видеть мир. Фрейд в анализе сновидения с волками
говорит: «...разрыв завесы аналогичен открыванию глаз». Но не только.
Фрейд говорит о том, что разрыв завесы аналогичен открыванию глаз
и распахивающемуся окну. Непредставимость первосцены связана
с тем, что она таит в себе разрушение той иллюзии, которая обретается
в стадии зеркала и которая скрадывает радикальное расщепление глаза
и взгляда.
Неподвижность видимого
Помимо напряженного смотрения, второй момент, повинный
в особо сильном впечатлении от сновидения, который подчеркивался
сновидцем, —это неподвижность видимого. Сновидение практически
лишено движения, точнее, оно явлено только в распахивающемся окне,
при этом оно демонстрирует максимальную степень напряжения, являя
собой неуловимую грань фотографического замирания, перетекающего
в кинематографическую подвижность1. Напряженный сновидческий
образ обнаруживается по ту сторону оппозиции движущийся/не-
подвижный в привычном ее понимании. Застывшая неподвижность
обретает движение, так же как картинка из детской книжки, которая
оживает в восприятии маленького Сергея Панкеева, когда простая
оптическая плоскость обретает травматическую визуальную силу.
Переход из движения во внезапную статику вызывает тревогу. В свя¬
зи с этим вспоминается еще одно событие, когда маленький Панкеев
бежит за красивой большой бабочкой с желтыми полосками, крылья
которой заканчиваются острыми углами. Вдруг в миг, когда бабочка
опустилась на цветок, им овладевает тревога. Движение крыльев ба¬
бочки переходит в замершую фигуру римского V, актуализируя травма¬
тизм сцены с Грушей. Именно по этому пути идет работа сновидения,
переводя немыслимое движение первосцены в статику VI [VII] волков
на дереве. В сновидении с волками визуальный ряд наталкивается
на неподвижный застывший кадр. Единственное движение предстает
границей подвешивания субъекта, производя скачок в устрашающую
паранойяльную неподвижность видимого. В стыковке кадров — мани¬
фестация разрыва, интервала, трещины, за которой исчезновение того,
кто способен сказать «я». Таким же неподвижным кадром предстает
галлюцинация Сергея Панкеева на пятом году жизни. Кастрация, бу-
1 В связи с этим интересны размышления Ролана Барта о необходимости раз¬
работки теории неподвижного в связи со спецификой кинематографического,
которое заложено не в простом движении, но в смысле, который не может обре¬
сти ни фотография, ни живописная картина. Другими словами, движение пред¬
стает не просто как анимация, течение, подвижность.
210
Человек-Волк
дучи отброшена, возникает в реальном, и возникает она «бессвязно»1,
говорит Лакан, то есть вне возможности историзации, символических
и воображаемых сплетений, того, что составляет суть палимпсеста
памяти. Это то, что будет отныне всякий раз намекать на дыру бес¬
памятства, на элемент психического, который навсегда сохранит свою
чужеродность для субъекта. Это то, что Лакан называет «первичным
отпечатком»1 2, который добивается прочтения в новую сексуальную
эпоху, демонстрируя потерю такой возможности навсегда3. При этом
важно помнить, что речь идет о работе механизма последействия,
и первичный отпечаток становится таковым только в последействии
(Nachträglichkeit), в ретроактивном выстраивании смысла. И тогда, как
в поэтичной и одновременно предельно строгой форме говорит Лакан:
«Трепет маленьких крыл вторит пульсу причинности, штриховке, на¬
ложенной на его бытие в тот момент, когда впервые выжгла на нем свое
клеймо решетка желания»4.
Потенциальная возможность вписывания означающего в сим¬
волические артикуляции запрашивает некую работу психического
по узнаванию, по историзации. В данном же случае такой возможно¬
сти нет, хрупкое равновесие оказывается разрушено, упуская ставку
на возможное вписывание в символический контекст. Застывший не¬
подвижный кадр сновидения с волками предстает презентацией оста¬
новки смыслообразования, подвешивания субъекта в «немотствующем
изумлении»5. Отброшенная плоскость генитальной реализации субъек¬
та, и, как следствие, то, что в бессознательном субъекта «безрадостно
царит «сексуальная теория» анальной фазы»6, делает эту историзацию
невозможной. «Причину этого явления Фрейд усматривает в том факте,
что женская позиция, усвоенная себе субъектом в воображаемом плену
первоначального травматизма, не позволяет ему принять генитальную
реальность, не испытав при этом неизбежную для него с этого момента
1 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 415.
2 Там же. С. 418.
’ Во фрейдо-лакановском смысле речь идет о механизме отбрасывания
(Verwerfung) как том психическом наследии, на которое, в отличие от вытес¬
ненного, субъект теряет право. Если вытесненное может вернуться в качестве
оговорки, забывания, ошибочного или симптоматического действия, словом,
всеми теми путями, что прописаны Фрейдом в «Психопатологии обыденной
жизни», то отброшенное возвращается посредством опыта, который субъект
не может усвоить, который навсегда останется чуждым для него — в качестве
галлюцинации.
4 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. С. 86.
5 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 416.
6 Там же. С. 412.
211
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
угрозу кастрацией»1. Отбрасывание кладет конец любому проявле¬
нию символического порядка. Распахивающееся окно в сновидении
открывает неподвижную сцену, блокирующую привычное видение.
Визуальный опыт в сновидении с волками связан со слишком быстрым
и непредсказуемым вторжением того, что образует дыру беспамятства,
того, что не может быть обнаружено в памяти. Работа сновидения не мо¬
жет справиться с экранированием этого вторжения, завеса оказывается
разорвана. Окно предстает своего рода ширмой, пеленой, распахивание
которого открывает глазам отныне не сокрытое место.
Unheimliche — жуткое, отсылает к месту (лат. lokus suspectus),
это то, что «имеет начало в давно известном и издавна привычном»,
но то, что «должно было оставаться тайным, сокровенным и выдало
себя наружу»2. Это столкновение с местом, отныне не скрытым, не¬
потаенным от взгляда, — от взгляда, ставшего чужим. При всем том,
что кромка оконного проема, как сказано выше, предстает местом
развития тревоги, в зарисованном самим Панкеевым сновидении этого
обрамления оконным проемом нет. Границы кадра всегда выполняют
функцию цензурирования, намека на то, что скрыто, изъято из поля
видимого. Можно задаться вопросом — не является ли это выражением
невозможности фигуры кастрации? Ведь фигура кастрации и прояв¬
лена существованием места, откуда взгляд отведен навсегда. Видимое
всегда структурировано тем, что невидимо, — изъятым и запретным
для видения полем. Здесь же имеет место коллапс закадрового поля,
когда «не хватает самой нехватки». В сновидении с волками речь мо¬
жет идти о слишком близком присутствии референта, об отсутствии
закадрового поля и невозможности отведения взгляда. Внезапное
вторжение реального предстает как вторжение того, что должно было
бы остаться за кадром. «Неожиданно, вдруг — описание встречи с яв¬
лением unheimlich никогда без этих слов не обходится»3, говорит Лакан
в семинаре «Тревога»4. Окно-отверстие, как сказано выше, предстает
разрывом в ткани видимого, в котором происходит коллапс привычного
пространственно-временного измерения, сцены, на которой сказыва¬
1 Там же. С. 413.
2 Фрейд. Жуткое. С. 266, 268.
3 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 413.
4 Рассуждая на эту тему. Лакан вводит образ, хорошо иллюстрирующий эту
идею. Речь идет о моллюсках, которые, находясь на тарелке, неожиданно от¬
крывают свои створки. Для Лакана этот образ имеет очевидную связь с опи¬
санным Сартром в «Тошноте» фантазмом внезапно возникающих из стены или
иной поверхности языков. В этом образе присутствует элемент неожиданности,
когда в щели, дыре открывается для взгляда то, что доселе было спрятано, не¬
кая бесформенная изнанка видимого.
212
Человек-Волк
ется мир. Слово «сцена» здесь не случайно, эта ситуация аналогична
той, когда вдруг «обнаруживается прореха в театральном заднике»,
незакрываемая щель, разрывающая ткань представлений». Лакан об¬
ращает наше внимание на то, что когда мы находимся в театре, сам
момент открытия занавеса не обходится, пусть без мгновенного, но все
же переживания тревоги. Возможно ли изобразить это сновидение?
Может ли зарисованное явить власть того, что является невидимым?
Не являются ли слишком тесными обычные живописные приемы? Как
явить скольжение, зазор, прыжок, зияние между распахивающимся
окном и застывшим кадром? Каким образом визуализировать дыру
беспамятства? Эти вопросы актуальны для многих поисков в искусстве
последнего столетия.
Визуальный объект, расстраивающий видение
Как представить визуальный объект, во власти которого демон¬
страция опыта раскола видимого? Каким образом уйти от умиро¬
творяющего аполлонического эффекта живописи, от обмана зрения,
укрощающего взгляд? Что может явить иллюзию присвоения взгляда,
а значит, оптику расщепления между глазом и взглядом? По каким
законам возможна репрезентация места, которое может предъявить
глазу чужеродность взгляда? Если попробовать «свернуть» все эти
вопросы, то может быть артикулирован вопрос, главенствующий
для визуального искусства: как передать приближение Вещи? Лакан,
по его же словам, пытается найти коренной принцип функциони¬
рования живописи. В живописи имеет место обман зрения, но дело
не в живописной иллюзии и не в создании иллюзорного эквивалента
предмета. Функция картины призвана захватить взгляд в ловушку,
художник «дает взгляду некую пищу, но в то же время приглашает
зрителя полотна свой взгляд отложить — сложить его, как слагают
оружие. В этом и состоит умиротворяющий, аполлонический эффект
живописи»1. Взгляд отставлен, отложен, и в этом смысле живопись
дает нечто не взгляду, а глазу. При этом Лакан настаивает, что в карти¬
не всегда есть нечто такое, что имеет отношение к взгляду, даже если
речь идет об обычном пейзаже, написанном мастером голландской
или фламандской школы. В определенных направлениях живописи,
напротив, торжество взгляда над глазом может быть поколеблено,
стратегия обмана и приманки выявлена. К примеру, Лакан ссылается
на работы таких экспрессионистов, как Мюнх, Энсор, Кубин, на по¬
лотнах которых, в отличие от других живописных направлений, взгляд
1 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. С. 112.
213
ЛАКАН ЧИТАЕТ СЛУЧАИ ФРЕЙДА
не укрощается. Эти полотна, напротив, обращают зрителя к взгляду,
делая невозможной простую тавтологию акта восприятия.
В связи с настройкой оптики видимого Лакан обращается к функ¬
ции пятна, говоря о том, что работу этой функции можно проследить
на всех уровнях выстраивающегося в зрительном поле мира. В семи¬
наре «Тревога» Лакан говорит: «...чтобы вскрыть кажущийся характер
удовлетворения, приносимого формой как таковой, а тем более укоре¬
ненной в визуальном эйдосе идеей, чтобы разорвать покров иллюзий,
достаточно ввести в визуальное поле пятно»1. Любое пятно в поле
видимого становится своего рода «родимым пятном», которое как
раз и указывает на место, где находится объект маленькое а. «Глядит
на меня не столько форма, сколько лежащее на ней пятно родинки2.
Это объект, «в который субъект проваливается»3. Именно поэтому
родинка оказывается гораздо более притягательным элементом для
смотрящего, чем, например, взгляд партнера. Лакан поясняет, ведь этот
взгляд отражает меня, другими словами, он является, по сути, моим
собственным зеркальным отражением. Функция пятна и заключается
в том, что проявляется область, сокрытие которой является условием
любого представления. Пятно, будучи видимым, обращено к невиди¬
мому. Оно скрывает и в то же время, намекает на присутствие того,
что может привести к расстройству привычной оптики. Пятно делает
больше невозможным аполлонически-созерцательное видение, или
ту форму видения, «которая находит удовлетворение в самой себе,
воображая себя сознанием»4. Пятно не требует того, чтобы быть
увиденным, но при этом настойчиво заявляет о присутствии чего-то
сокрытого. О пятне Лакан говорит в «Четырех фундаментальных
понятиях психоанализа», отождествляя функцию пятна и функцию
взгляда. В построении картины мира главенствующей является функ¬
ция сокрытого взгляда. Это и есть то, что остается неуловимым и не¬
заметным для той формы видения, «которая находит удовлетворение
в самой себе, воображая себя сознанием»5. То есть данная функция,
будучи сокрытой, предстает условием нарциссического бытия субъ¬
екта: происходит сокрытие взгляда, идущего извне, «сокрытие того,
что нечто не просто глядит, нечто выставляется напоказ»6. В качестве
примера работы функции пятна Лакан говорит об анаморфозе в живо-
1 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 314.
2 Там же.
5 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. С. 86.
4 Там же. С. 83.
5 Там же.
6 Там же. С. 84.
214
Человек-Волк
писи. Уловить суть продолговатого необычного предмета на переднем
плане картины Гольбейна «Послы» можно только не поддавшись чарам
картины, отвернувшись от нее, и взглянув косящим взглядом. И толь¬
ко тогда это странное пятно обретет вполне узнаваемые очертания
черепа, опрокидывая идею власти, роскоши и достатка в бренность
человеческого существования. Гольбейн дает нам увидеть то, что
представляет собой субъект, «обращенный в ничто»1. Образы, которые
способны тревожить видение, вызывать взгляд, конституируют миг
исчезновения субъекта.
Итак, задачей живописи является отнюдь не «реалистическое
воспроизведение предметов в пространстве»2. Визуальность может
преподноситься как провал, давая место образу, который обретает
способность смотреть. При том, что произведения искусства под¬
ражают объектам, цель их вовсе не в их представлении: «они делают
из этого объекта нечто иное. Другими словами, они лишь притворяются
подражающими»3. К примеру, Лакан говорит о том, что когда Сезанн
пишет яблоки, он не просто подражает им. Напротив, это подражание
нацелено на предъявление особого объекта в его отношении к реаль¬
ному, на открытие того измерения, где конструируется реальность,
не имеющая отношения к реальности представленного объекта. Дру¬
гими словами, объект этот всегда «поставлен ими в определенное от¬
ношение к Вещи»4, и любое произведение искусства всегда призвано
заключить в свой круг Вещь.
1 Там же. С. 98.
2 Интересно, что в своих живописных экспериментах Человек-Волк, по его
словам, поначалу относился к образу слишком добросовестно [gewissenhaft].
Позже он приходит к пониманию того, что «добросовестность — враг искус¬
ства, по крайней мере живописи». Мюриэл Гардинер в своих воспоминаниях
о встрече с Человеком-Волком в 1956 году, писала, что его пейзажи стали сво¬
бодными в стиле и выборе цвета (Фрейд. Из истории одного детского невроза.
С. 297, 300).
1 Лакан. Этика психоанализа. С. 184.
4 Там же.
215
III
Перверсия, меланхолия
И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
Перверсия и фантазм
Перверсия — структура
Для начала напомним, что перверсия для Лакана — клиническая
структура психики, а не, например, девиантное поведение. Речь идет
не о нарушении социальных правил и моральных устоев, а об особой
психической структуре. То, что принято называть перверсивными
действиями, вполне может совершать субъект с неперверсивной пси¬
хической структурой. Парадокс заключается в том, что можно не иметь
перверсивной структуры, но нельзя избежать перверсивности. Лакан
различает перверсивные действия и перверсивную структуру. Для
совершения перверсивных действий не обязательно иметь первер¬
сивную структуру. И наоборот, субъект с перверсивной структурой
может не совершать перверсивных действий. Итак, с одной стороны,
речь идет о перверсивной структуре, с другой — о неизбежно пер¬
версивной сексуальности. Сами основания сексуальности, а точнее
психо-сексуальности, носят, как пишет Фрейд в «Трех очерках по тео¬
рии сексуальности», полиморфно-перверсивный, аутоэротический
характер, имеющий дело с частичными объектами и частичными
влечениями.
Инфантильная сексуальность, а значит, и сексуальность «во¬
обще» для Фрейда всегда уже полиморфно-перверсивна, но наличие
«первичной черты перверсии [primären Zug von Perversion]» отнюдь
не гарантирует перверсию: «инфантильная перверсия не обязательно
сохраняется на всю жизнь»1. Она может подвергаться вытеснению,
может замещаться реактивным образованием, может преобразоваться
благодаря сублимации.
1 Фрейд. Ребенка бьют. С. 233.
219
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
Понимание перверсии в психоанализе, разумеется, не имеет
ничего общего с таковым в сексологии или психиатрии. Во-первых,
психоанализ не апеллирует к природе. Перверсия — не извращение
природы, не уродливое отклонение от естественного порядка вещей.
Во-вторых, психоанализ не апеллирует к общественной морали. Пер¬
версия — не моральное уродство. Пути Фрейда и Крафт-Эбинга про¬
легают совершенно в разных дискурсивных плоскостях.
Лакан, подхватывая мысль Фрейда, подчеркивает: перверсия
«не является лишь отклонением в отношении социальных критериев,
аномалией, противоречащей добропорядочным нравам (хотя такой
регистр и не отсутствует), или же атипией в отношении естественных
критериев»1. Перверсия отличается структурой, и движение в сторону
ее построения совершается
«...от желания, которое не решается назвать своего имени. Перверсия
и вправду располагается на границе регистра признания, из-за чего
и происходит ее фиксирование, стигматизация ее как таковой. Струк¬
турно перверсия, в том виде, в каком я очертил ее в плоскости вооб¬
ражаемого, всегда имеет статус очень непрочный, который изнутри
ежесекундно субъектом оспаривается. Перверсия всегда хрупка,
готова опрокинуться, измениться в свою противоположность»2.
Фетишизм воображаемого фаллоса
Перверсивная структура, как мы помним, возникает в результате
действия механизма отклонения [Verleugnung], который всегда уже
подразумевает колебания между да и нет. Эти колебания подводят
к воображаемой границе признания, но никогда его не совершают.
Откуда и перемены знака, и хрупкость перверсии, и закон в подвешен¬
ном состоянии. Откуда и грамматика перверсии: «я, конечно, знаю,
но все же...».
Когда Фрейд пишет о действии перверсивного механизма в статье
«Фетишизм», он подчеркивает: ребенок сохраняет веру в воображае¬
мый фаллос матери и одновременно от нее отказывается. Оборотной
стороной сохранения этого фаллоса оказывается отвращение к кастра¬
ции и отчуждение [Entfremdung] от женских гениталий. Признание
(«я, конечно, знаю») и отказ от признания («но все же») производят
расщепление, которое отличается от такового при неврозе. В пер¬
версии расщепленным оказывается само я. Именно эта структурная
черта оказывается принципиальной в психоанализе для понимания
1 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 290.
2 Там же.
220
Перверсия и фонтозм
перверсии. Иначе говоря, перверсия в психоанализе понимается «в тер¬
минах не морали или историко-культурного развития, а расщепления
в нашей вере»1.
В статье «Расщепление я в процессе защиты» Фрейд возвра¬
щается к сцене фетишизации воображаемого фаллоса и пишет, что
трещина в я кажется особенно странной в силу того, что мы привыкли
воспринимать эту инстанцию как синтетическое образование. Лакан,
в свою очередь, подчеркивает, что именно эта инстанция, собственное
я, производит на свет иллюзии целостности, единства, автономности.
В случае перверсии это я в силу расщепления одновременно отрицает
и признает кастрацию, верит в нее и отказывается верить. Синтетиче¬
ская инстанция раздваивается. Расщепление я и отклонение, очевид¬
но, взаимосвязаны, но этими причинами сверхдетерминированность
перверсии не исчерпана.
Вернемся к мысли Лакана о том, что перверсия вызывается же¬
ланием, «которое не решается назвать своего имени». Это желание
опирается на идеальность неодушевленного объекта, фетиша. Именно
эта черта может придать перверсии определение: перверсия — это
«переживание страсти, в которой желание поддерживается идеалом
неодушевленного объекта»2.
Фетиш — воображаемый фаллос, а фетишизм, для Фрейда и Ла¬
кана, — образец перверсий. Отношения с фетишизируемым объектом
возникают в силу того, что он является объектом желания матери, и он
становится «условием сохранения желания»3. Лакан подчеркивает, что
дело не в том, что фетиш воплощается в каком-то конкретном объекте,
а в том, что он «причиняет желание». Так,
«...проблема перверсии сводится к тому, чтобы понять, как ребенок
в своем отношении к матери — отношении, определяемом с точки
зрения анализа не витальной зависимостью ребенка от матери, а его
зависимостью от ее любви, то есть желанием ее желания — идентифи¬
цирует себя с воображаемым объектом ее желания в той мере, в какой
сама мать символизирует его в фаллосе»4.
Перверсивный субъект, подчеркивает Лакан, остается в поле во¬
ображаемой игры, в мираже которой «каждый идентифицирует себя
с другим и интерсубъективность предстает как главное измерение»5.
1 Benvenuto. Perversions Today. P. 34.
2 Dictionnaire de la psychanalyse. P. 310.
3 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 128.
4 Лакан. Инстанция буквы, или судьба разума после Фрейда С. 107—108.
5 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 283.
221
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
В данном случае Лакан делает акцент на воображаемом измерении
перверсии, но это, как мы увидим, не значит, что перверсия понимается
исключительно исходя из этого регистра. По меньшей мере желание
и фантазм, в который оно вписано, всегда уже помечены, перфориро¬
ваны символическим.
Перверсия — негатив, субъект — объект
Когда Лакан формализует отношения невроза и перверсии, то их
матемы1 получаются симметричными, зеркальными:
$0а а0$
Матема $ 0 а прописывает структуру фантазма. Расщепленный
субъект находится в символической вселенной, и он связан (О2) с объ¬
ектом ау несхватываемым объектом-причиной желания, который пере¬
дает нехватку, пустоту в Другом. Переводя эти матемы на язык Фрейда,
скажем: перверсия — негатив невроза. Для Лакана это означает также
то, что и перверсия, и невроз находятся на одном уровне, «принадлежат»
третьему такту Эдипа. Различие в том, что субъект и объект меняются
местами: субъект, «оказавшись лицом к лицу с расщеплением своей
субъективности, сам определил себя как объект»3. В этом заключается
отличительная черта перверсии.
В X семинаре Лакан записывает эти матемы несколько иначе4.
Принципиально важно то, что перверсивный фантазм отличается
от фантазма невротического.
А А
а | 5 5 | а$
Фантазм перверсивного субъекта Фантазм невротика
По словам Лакана, все «на своем месте»:
«Маленькое а располагается там, где субъект его видеть не может,
перечеркнутое $ занимает его место. Вот почему можно сказать, что
1 «Матема» происходит от греческого ца0г|ца — урок. Впервые Лакан начал
пользоваться этим понятием в самом начале 1970-х годов.
2 Этот знак — пунсон. Слово это во французском языке означает типографи¬
ческие инструменты — метчик, клеймо, чекан; а также — вырезанную ребром
на стали букву, которая служит для отчеканки ее в меди (матрица) и отливки
по ней из гарта (сплава) набора, шрифта.
3 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 196.
4 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 64.
222
Перверсия и фантазм
перверсивный субъект, не сознавая, каким образом схема функциони¬
рует, готов преданно служить наслаждению большого Другого»1.
У невротика же фантазм играет совершенно иную роль. Он
«...целиком находится в поле Другого. То, что при встрече с невро¬
тиком воспринимается как перверсия, имеет место тогда, когда
невротик ищет в этом фантазме себе опору»2.
Парадокс в том, что фантазм и есть опора, и как таковая он
оказывается некоей внешней стороной невроза. Фантазм всегда уже
перверсивен. Объект а в нем защищает от страха и служит приманкой,
позволяющей удерживать Другого. Притом, что Лакан стремится раз¬
личить фантазмы, перверсивный и невротический, и приходит к такому
суждению: «Фантазмы невротиков действительно перверсивны»3.
Перверсия, фантазия и желание Другого
Перверсия родственна не только фантазму, но и желанию. Для
Лакана, как и для Фрейда, человеческое желание само по себе первер¬
сивно. По крайней мере потому, что оно возникает вместе с Законом,
как то, что всегда уже нацелено на его трансгрессию. Запрет на ин¬
цест — желание инцеста.
Более того, перверсивность желания в том, что оно — желание
Другого. Родительный падеж, сводящий желание и Другого, «создает
детерминацию, именуемую грамматистами субъективной, то есть
имеется в виду, что именно в качестве Другого он и желает (здесь-то
как раз и виден истинный смысл человеческой страсти)»4. С другой
стороны, объект-причина желания заключен в Другом. Кроме того,
желание — это и поддержание желания в Другом быть желанным,
и желание того, что желает Другой.
При всем том, что говорится о перверсивности желания и о пер-
версивности фантазии, невроз и перверсия — две разные структуры,
две различные логики отношений с Другим. В отличие от невротика
перверт достигает удовлетворения в позиции объекта желания Другого.
Перверт добивается того, в чем невротик терпит неудачу. Если невротик
поддерживает желание, изобретая стратегии, позволяющие избежать
его осуществление, то перверт осуществляет желание Другого, принося
в жертву этому процессу самого себя.
1 Там же.
2 Там же.
3 Там же.
4 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей
да. С. 169. н
223
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
Вопросы связаны с сомнением. Именно оно и отличает невротика.
Иными словами, невротик следует Закону, но сомневается в нем, готов
служить Другому, но ставит под вопрос его легитимность. Повторим:
именно невроз характеризуется вопросом, но не перверсия. Перверт
не сомневается в том, что служит наслаждению Другого. Можно пред¬
положить, что так он справляется с расщеплением собственного я. Так
уверенность в служении Другому скрадывает расщепление веры.
Желание как желание Другого не может не порождать вопросов.
В первую очередь: чего он от меня хочет? Этот вопрос предполагает
другие вопросы: что он во мне видит? Что во мне вообще видят дру¬
гие люди? Чего я, собственно, хочу? Ответ на эти вопросы призвана
давать фантазия.
Для понимания перверсии следует, в частности, обратиться к фан¬
тазии об избиении, которую Фрейд описывает в статье «Ребенка бьют».
Подзаголовок этой статьи — «К вопросу о происхождении сексуаль¬
ных перверсий». В этой статье Фрейд говорит о трех фазах фантазии
об избиении. Первая, можно сказать, безлично интерсубъективная:
кто-то кого-то бьет. Вторая, самая важная, бессознательная фаза,
которая не столько вспоминается, сколько конструируется в анализе —
«меня избивает отец». Третья фаза вновь безличная: кто-то избивает
множество детей, или, словами Лакана, «субъект предстает в форме
множества различных детей»1.
Фантазия второй фазы «становится непосредственным выражени¬
ем сознания вины, основанием которого теперь служит любовь к отцу»2.
Эта фантазия, для Фрейда, —основание мазохизма, послушания, под¬
чинения. Именно в эту фазу устанавливается связь между эдиповым
комплексом, виной и анальной эротикой:
«“Отец любит меня” понималось в генитальном значении; в резуль¬
тате регрессии это превращается в: “Отец бьет меня (я избиваюсь
отцом)”. Это избиение представляет собой соединение сознания вины
и эротики; это не только наказание за предосудительное генитальное
отношение, но и регрессивная его замена»3.
Таков, можно сказать, фантазм субъективации, послушания, под¬
чинения Другому4. Подчеркнем: таков фантазм субъекта, его фантазия.
Таким образом, в отношениях с Другим действует рефлексия в смысле
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 277.
2 Фрейд. Ребенка бьют. С. 240.
3 Там же. С. 240-241.
4 Славой Жижек в «Щекотливом субъекте» называет этот фантазм первофан-
тазмом, а его вытеснение — первовытеснением {Жижек. Щекотливый субъект:
отсутствующий центр политической онтологии. С. 378-381).
224
Перверсия и фантозм
обращения действия на себя: сделать так, чтобы оказаться избитым,
быть битым.
Лакан отмечает, что принципиальный момент, связанный с этим
мазохистским фантазмом, заключен в его символическом характере:
«Реальной, физической целостности субъекта порка не затрагивает.
Эротизации подвергается лишь ее символический характер как тако¬
вой»'. Иероглифом этого фантазма становится для Лакана кнут, этот
вечный атрибут господина. Кнут оказывается «в конечном итоге стерж¬
нем и чуть ли не моделью всех отношений между желанием и Другим»1 2.
Делая акцент в этой сцене на «законе палки», Лакан утверждает, что
функция этого фантазма «в том, чтобы явить принципиально важную
связь между субъектом и означающим»3.
Другой чертой мазохизма (и садизма4) для Лакана, ссылающегося
на Фрейда, является отнюдь не боль, как принято считать, а насилие,
причем то, «которое чинит субъект с целью приобрести над собой
господство, себе самому»5. Еще одна черта мазохизма — контракт,
заключаемый с Госпожой. Сценарий, прописанный мазохистом в кон¬
тракте, отмечает символическую пропись воображаемого.
Наслаждение в форме объекта Другого связано с работой влечения.
Перверсивный ответ на кастрацию предполагает, как пишет Фрейд,
и то, что «влечение может сохранить свое удовлетворение», и то, что
«реальности оказано должное уважение»6.
Перверсивный субъект — объект влечения
В перверсии субъект превращается в объект влечения. Объект
а при таком рассмотрении перверсии — не объект-причина желания,
а объект влечения. Так, влечение смотреть «заявляет о себе в извраще¬
нии»7. Например, указывает Лакан на семинарских занятиях 1964 года,
при эксгибиционизме и вуайеризме субъект становится объектом зри¬
тельного, скопического влечения, при садизме/мазохизме — влечения
голосового, вокативного.
Так, например, при вуайеризме на уровне зрительного влечения
«субъекта нет. Он налицо лишь в качестве извращенного; его место там,
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 281.
2 Там же. С. 282.
3 Там же.
4 Который Лакан называет «всего лишь запирательством, отрицанием мазохиз¬
ма» {Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 197).
5 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 194.
6 Фрейд. Расщепление я в процессе защиты. С. 418.
7 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 193.
225
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
где петля замыкается»1. Петля: влечение обращено всегда уже на себя.
Петля неизбежна. Субъекта нет. Он занимает место объекта, место
взгляда, или, иначе говоря, включен в сцену подглядывания, будучи
из нее исключенным. При эксгибиционизме же
«...мишень желания — это другой как тот, кого принуждают, другой
по ту сторону вовлеченности своей в сцену. Предметом интереса
является в эксгибиционизме не просто жертва как таковая, а жертва
в глазах кого-то другого, кто на нее глядит»2.
Занимая место объекта, перверт претерпевает инструментализа¬
цию: он — инструмент наслаждения Другого. Здесь имеет место выход
по ту сторону принципа удовольствия, переход от желания к влечению,
притом, что «желание и есть не что иное, как защита — запрет на пере¬
ход в наслаждении определенной границы»3. Само же наслаждение
оказывается всегда уже переходом, трансгрессией.
Впрочем, с учетом расщепленного я отношения с Другим не могут
быть однозначными. Перверт одновременно «слуга, преклоняющийся
перед Другим и его мучитель», или, иначе говоря, он преклоняется
перед Другим, мучая его»4. При этом, поскольку субъект — объект Дру¬
гого, то и мучение/наслаждение не может быть субъективировано, оно
переживается как навязанное ему неотвратимой волей Другого»5.
Здесь мы вновь возвращаемся к вопросу о фантазме, неврозе
и перверсии. В перверсивном фантазме субъект — объект наслаждения
Другого, но «именно так ведет себя и невротик, воображая себя пер-
вертом, но уже для того, чтобы убедиться в существовании Другого»6.
Принципиально важно то, что перверт знает, чему служит, и у него
не возникает, в отличие от невротика к Другому никаких вопросов.
Откуда и вытекает то, что перверт — редкий гость в анализе.
Маргинальная повсеместность перверсии
В размышлениях Лакана перверсия занимает значительно меньше
места, чем невроз или психоз. В частности, это объясняется отсутствием
клинического случая у Фрейда (подобного Доре, Гансу, Человеку-Волку,
Человеку-Крысе, Шреберу), посвященного перверсии. В частности, это
1 Там же. С. 193.
2 Там же. С. 194.
3 Лакан. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрей¬
да. С. 179.
4 Copjec. Imagine there is no Woman: Ethics and Sublimation. P. 228.
5 Ibid.
6 Ibid.
226
Перверсия и фантазм
объясняется тем, что перверт и так знает, знает, что нужно. В кабинете
психоаналитика он — редкий гость.
С другой стороны, сегодняшнее общество потребления, требую¬
щее наслаждения, провоцирует субъекта, если не к возбуждению черт
перверсии, то к перверсивным действиям. Впрочем, здесь мы стал¬
киваемся с интересным парадоксом: перверта можно считать более
социальным, чем невротика. Если невротик пребывает в конфликте
с Именами-Отца, с Законом, то перверт — тот, кто хорошо знает
букву Закона. Перверт следует этой Букве, будь то живой, мертвой
или немертвой. Если вспомнить Дору, то еще отчетливее проступает
мысль о том, что подрывной потенциал находится на стороне истерии,
а не перверсии. Истерия поддерживает существующий порядок, но на¬
целена на его переворот, перверсия порядок сохраняет.
Как ни странно, но именно эта оппозиция перверсии и истерии
более чем уместна сегодня, «когда парадигматической формой субъек¬
тивности оказывается не субъект, интегрированный в отцовский Закон
путем символической кастрации, а полиморфно-извращенный субъект,
следующий приказу со стороны сверх-я “наслаждайся!”»1.
1 Жижек. Щекотливый субъект. С. 332.
227
Несуществующая структура: меланхолия
При том, что различным клиническим картинам иногда по¬
священы целые семинары, о меланхолии Лакан сказал не так много.
Используя эти немногочисленные места с опорой на текст Фрейда
«Скорбь и меланхолия» (1917), можно попробовать подобраться к сути
меланхолической позиции субъекта.
Вместе с Фрейдом
Работа «Скорбь и меланхолия», написанная Фрейдом уже почти
сто лет назад, остается образцом удивительной стройности, строгости
и тонкости описания сути клинической картины меланхолии. Ценность
мысли Фрейда становится еще более яркой на фоне огромного количе¬
ства литературы, занятой больше эмпирическим описанием того, что
объявлено эпидемией последнего столетия, без выявления механизма,
лежащего в основании меланхолической позиции субъекта. Помимо
того, что в этой работе задействован очень мощный теоретический
пласт, текст поражает своей поэтичностью; сама меланхолия имеет
дело, говоря словами Юлии Кристевой, с «асимволией смысла», при
этом складывается ощущение, что в схватывании меланхолии пси¬
хоаналитический дискурс обретает какое-то новое измерение, слишком
близко соприкасаясь с поэтическим. Достаточно вспомнить выражения,
встречающиеся в тексте, такие как «тень объекта пала на я» или «ме¬
ланхолический комплекс как открытая рана», «грандиозное оскуднение
я», которые при всем их поэтичном звучании, тем не менее, отсылают
к довольно строгому описанию сути происходящего при меланхолии1.
Не занимаясь скрупулезным анализом текста Фрейда, попробуем вы-
1 Фрейд. Печаль и меланхолия. С. 205-227.
229
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
делить несколько моментов, которые представляют ценность для по¬
нимания меланхолической позиции субъекта.
Анализ этой клинической картины позволил Фрейду говорить
о расщеплении я, что позже будет прописано в работе «Я и Оно» (1923)
в качестве инстанционального характера я с выделением особой ин¬
станции, осуществляющей наблюдение и сравнение. Еще один момент
связан с важнейшей идеей конструирования я посредством механизмов
идентификации. При том, что Фрейд приступает к меланхолии через
аналогию со скорбью1, тем не менее, вся конструкция этого текста
строится на поиске различий скорби и меланхолии. Фрейд говорит
об общей картине обоих состояний, к примеру, о том, что мы имеем
дело со схожими поводами, а именно: и меланхолия, и скорбь предстают
как реакция на утрату. Также речь идет о настигающем болезненном
настроении, о потере интереса к внешнему миру, об утрате способ¬
ности любить, о торможении любой психической деятельности, как
в случае скорби, так и в случае меланхолии. При этом тут же Фрейд
вводит целый ряд существенных различий. Природа утраты в случае
меланхолии может носить идеальный характер, она может быть вооб¬
ражаемой, говорит Фрейд, к примеру, объект не умер реально, но по¬
терян как объект любви как в случае покинутой невесты. Еще одной
особенностью утраты при меланхолии является то, что субъект знает,
кого он потерял, но не знает, что именно он при этом утратил. Други¬
ми словами, есть нечто бессознательное в акте утраты. В скорби нет
расстройства собственного достоинства, так же как сопровождающих
переживаний самообвинения и самобичевания, в то время как мелан¬
холик демонстрирует чрезвычайное понижение чувства я. От взгляда
Фрейда не сокрыто то, что меланхолик, как человек раскаивающийся,
делает это каким-то особенным образом. Вместо ожидаемого пережи¬
вания стыда при самообвинениях он, напротив, демонстрирует некое
удовольствие от этого процесса. Фрейд замечает, что самообвинения
меланхолика мало подходят к нему и могут подойти к другому человеку:
самоупреки, по сути своей, предстают обвинениями в адрес объекта.
Это важное наблюдение предоставляет Фрейду ключ к картине болез¬
ни: их жалобы, Klagen, говорит Фрейд, — суть обвинения, Anklagen.
Часть я, ставшая ненавистной, предстает как результат интроецирова-
ния объекта внутрь, и именно эту часть особая инстанция теперь судит
1 Фрейд продолжает мысль, высказанную в «Метапсихологических дополне¬
ниях к учению о сновидениях», а именно: «У нас будет возможность по разным
поводам убедиться, насколько выгодно в наших исследованиях привлекать для
сравнения известные состояния и психические феномены, которые можно по¬
нимать как нормальные прообразы болезненных проявлений» {Фрейд. Метап-
сихологическое дополнение к теории сновидений. С. 191).
230
Несуществующая структура: меланхолия
как покинутый объект. В таком случае речь идет именно об утрате я,
а не об утрате объекта; конфликт я/любимый человек превращается
в конфликтя критическое/я, изменившееся в результате идентификаций,
одна часть я противопоставляется другой части я и критически оце¬
нивает ее в качестве объекта. Именно здесь уместно вспомнить о том,
что при меланхолии происходит именно снятие/Ли/7?е/мл£ объекта,
ведь парадоксальным образом объект так и не утрачен, он интрое-
цируется и сохраняется за счет отказа от части себя. Утрата объекта
превращается в утрату я, оборачиваясь «дырой в психическом». При
скорби — мир бедный и пустой, говорит Фрейд, а при меланхолии —
я бедное и пустое.
В меланхолии речь идет о бесконечном трауре, который не может
завершиться: работа, подобная работе скорби, которая требует какого-
то ограниченного временного промежутка, когда каждое отдельное
воспоминание ослабевает и происходит с экономической точки зрения
растворение либидо, невозможна. Заторможенность и безразличие
связаны с работой скорби, также и в случае с меланхолией, с той лишь
разницей, что во втором случае — это процесс, который не может
завершиться никогда. «Меланхолический комплекс ведет себя как от¬
крытая рана. Со всех сторон притягивает к себе нагрузку и опустошает
я до полного оскудения»1.
Фрейд, по ходу своего осмысления меланхолии, задается большим
количеством вопросов. К примеру, он говорит о загадочной особенности
меланхолии иногда претерпевать свое превращение в симптоматически
противоположное состояние — в манию, и о том, почему нет аналога
в случае завершения работы скорби. Содержание мании ничем не от¬
личается от меланхолии, говорит Фрейд, оба состояния имеют дело
с одним и тем же «комплексом», которому при меланхолии я уступает,
а при мании отодвигает в сторону или преодолевает его. При мании
причина переживаемого триумфа точно также скрыта от я: субъект
в неведении, что именно преодолено и по какому поводу переживаются
радость и восторг. При мании я вновь получает в свое распоряжение
всю сумму противонагрузки, которое «болезненное страдание при ме¬
ланхолии перенесло с я на себя и связало»2. Происходит освобождение
от объекта, и, как говорит Фрейд, в духе орального влечения, субъект,
«подобно изголодавшемуся», вновь набрасывается на новые объект¬
ные нагрузки. Также в размышлениях о разнице меланхолии и скорби
Фрейд вводит топическое различие — а именно, в прояснении между
какими системами происходит работа меланхолии. При меланхолии
1 Фрейд. Печаль и меланхолия. С. 221.
2 Там же. С. 223.
231
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
взаимоотношения с ненавистным объектом разворачиваются в системе
бессознательного, то есть в логике предметных представлений, в то вре¬
мя как в работе скорби есть выход в словесные представления посред¬
ством системы предсознательного. Это путь, который блокирован при
меланхолии. Именно здесь, в попытках топически развести работу
скорби и меланхолии, Фрейд говорит о том, что «конститутивная амби¬
валентность как таковая принадлежит вытесненному; травматические
переживания, связанные с объектом, активируют другое вытесненное»1.
На этом «другом вытесненном» и стоит остановиться, это важный пункт
переключения к лакановскому осмыслению меланхолии.
Вместе с Лаканом
Как уже сказано выше, у Лакана нет отдельных семинаров, посвя¬
щенных клинической картине меланхолии, он говорите ней очень мало,
и это само по себе может показаться странным. Впрочем, разгадка при¬
ходит через слова Фрейда, высказанные в 1923 году, в работе «Я и Оно».
Фрейд, размышляя на тему необходимости дифференциации внутри
самого я, говорит: «...нам удалось разъяснить болезненные страдания
при меланхолии благодаря предположению, что в я восстанавливается
утраченный объект, то есть объектная нагрузка заменяется идентифи¬
кацией. Но тогда мы еще не понимали всего значения этого процесса
и не знали, как часто он встречается и насколько он типичен. Позднее
мы поняли, что такая замена играет важную роль в образовании я»2. По¬
лучается, что сам сюжет разворачивания пространственно-временной
протяженности психического неизменно несет в себе модальность
меланхолии в силу необходимости утраты инцестуозных объектов:
утрата лежит в основании становления психического. Попробуем по¬
добраться к сюжетам, прописывающим разные аспекты основопола¬
гающей фигуры утраты.
А. ИгравЕог!/Оа
Обратимся к одной из ключевых сцен становления психики —
к сцене игры в катушку, к игре в Рой/Эа, которая описана Фрейдом
в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Фрейд,
находясь некоторое время со своим восемнадцатимесячным внуком
Эрнстом, обращает внимание на его особую игру с катушкой. Ребенок
забрасывал катушку за край кровати, в результате чего она исчезала
из его поля зрения, и затем вытягивал ее на нити, возвращая в про¬
1 Там же. С. 225.
2 Фрейд. Я и Оно. С. 317.
232
Несуществующая структура: меланхолия
странство видения. При этом исчезновение и возвращение сопрово¬
ждалось вокализацией, которая, по единодушному мнению матери
и наблюдателя, связывала радостное Da с появлением катушки, a Fort
с ее исчезновением. В размышлениях над этой игрой Фрейд дает це¬
лую россыпь возможных толкований, при этом его больше интересует
другой момент, а именно: исчезновение или уход матери не может
быть для ребенка приятным событием. В таком случае зачем он по¬
вторяет эту неприятную и мучительную для себя игру? Как эта игра
соотносится с главенствующим в психоанализе принципом удоволь¬
ствия? В этой игре Фрейд усматривает проявление фундаментального
принципа функционирования психического — принципа навязчивого
повторения. Лакан особое внимание обращает на то, что игра с катуш¬
кой сопровождается вокализацией, показательной в плане того, что
является с точки зрения лингвистов основанием языка. Здесь проявлена
простая оппозиция языковой деятельности, феномен присутствия/от-
сутствия переводится в плоскость символического. Лакан говорит, что
Фрейд прав, когда в игре своего внука обнаруживает то, что ребенок
компенсирует уход матери, беря инициативу в свои руки, но при этом
мотив этот вторичен. Функция упражнения с этим объектом отсылает
не к господству, а к отчуждению, которое выражено в двух фонемах1.
Эта игра дает место-пространство субъекту, в котором в дальнейшем
будет разворачиваться возможная протяженность психического. Игра
связана с уходом матери и попыткой затягивания означающим порядком
зияния, которое она оставила своим уходом. Зияние это не затянется
никогда, но из него весь порядок значимого как раз и выстраивается:
только в потере, утрате возможно обретение места. Игра порождает
силу, свойственную месту. И если вся эта игра, по мысли Лакана, свя¬
зана с повторением, но, вопреки упрощенным трактовкам, «это не по¬
вторение потребности в возвращении матери, для выражения каковой
достаточно простого крика, а повторение ухода матери как причины
постигшего субъект расщепления, Spaltung, — расщепления, с которым
справляется ребенок игрой с перемежающимся Fort/Da»2. Игра в катуш¬
ку предстает как убийство Вещи и рождение представления, которое
связывает отсутствие и присутствие. Убийство Вещи вводит в порядок
языка, позволяя потенциальному субъекту разместиться в нем. В этом
смысле меланхолию можно рассмотреть как невозможность убийства
Вещи. Меланхолик, отказываясь именовать ту пустоту, которая образу¬
ется после уходов матери, по сути, отказывается от замещения объекта
означающим. Лакан говорит о том, что данный логический момент
1 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 69.
2 Там же. С. 70.
233
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
обнаруживается до сериальных игр со словом, до момента перевода
отсутствующего в поле представления. Юлия Кристева, мысль которой
очень близка лакановской, говорит о своеобразном отказе от означаю¬
щего у меланхолика. Само пользование означающими предстает как
попытка ребенка, покинувшего колыбель, «обрести мать в царстве пред¬
ставлений»1, в этом судьба говорящего существа — в метафоризации,
в означивании, в производстве работы по утрате. При меланхолии про¬
исходит короткое замыкание на так и не убитой Вещи, по которой траур
невозможен в силу отсутствия представления. «Субъект в депрессии
остается пленником непотерянного объекта (Вещи)2». Речь меланхолика
предстает как заторможенная, замедленная, не пропускающая аффект,
меланхолик предстает обладателем мертвого языка, или «заживо похо¬
роненной Вещи». Поэтому он, меланхолик, останется «чужаком в своем
собственном родном языке. Он потерял смысл-значение-своего родного,
то есть материнского языка, поскольку не смог потерять мать»3, гово¬
рит Юлия Кристева. Ненавистный объект, будучи интроецированным
внутрь, формирует пространство неутраченного, которое становится
внутренним, разыгрывая и воспроизводя умерщвление на психической
сцене, так как нет того, посредством чего умерщвление Вещи возможно.
По сути, оказывается отброшенной сама возможность перевести объект
в царство представления.
Б. Оральный объект а
Разные авторы сводят происходящее в меланхолии к логике ораль¬
ного влечения. Фрейд говорит о регрессии к нарциссической оральной
фазе либидо, Абрахам рассуждает на тему орально-садистической фазы,
Юлия Кристева задается вопросом: «Откуда поднимается это черное
солнце? Из какой безумной галактики его тяжелые невидимые лучи
доходят до меня, пригвождая к земле, к постели, обрекая на немоту
и отказ?4» Ее ответ: «из царства орального влечения». Фрейд также
говорит о регрессивно преобразованной анальной эротике и о возник¬
новении страха обнищания. Анальная эротика, будучи преобразованная
оральной, связана с удержанием объекта вне возможности его потерять.
При этом Лакан далек от всех теорий, которые рассматривают грудь
в качестве частичного объекта. Ведь на уровне завязывающегося во¬
круг рта орального влечения грудь не может представать частичным
1 Кристева. Черное солнце. Депрессия и меланхолия. С. 52.
2 Там же. С. 58.
3 Там же. С. 65.
4 Там же. С. 9.
234
Несуществующая структура: меланхолия
объектом, потому что именно в поле орального влечения во весь рост
встает проблематичность границы внешнее/внутреннее. Лакан прово¬
дит аналогию между отделением от груди и отделением при рождении
от материнского тела, но при этом дело далеко не в перерезании пупо¬
вины: аналогия проводится между грудной железой и плацентой. Лакан
призывает посмотреть на всю ситуацию кормления совершенно иначе:
грудь во время кормления является частью ребенка, на мать она про¬
сто налеплена, имплантирована на организм матери1. Вся сложность
этой драматургии и заключается в том, что отнятие от груди — это
не утрата частичного объекта. Поэтому речь идет не столь о расста¬
вании, а о «фундаментальном разложении изнутри», что позволяет
груди функционировать на уровне утраченного объекта, «то есть того,
с чем ребенок внутри сферы собственного существования расстает¬
ся»2, и того, что окажется, будучи утраченным, объектом-причиной
желания. Речь может идти буквально о пространственном «разложении
изнутри»3, говорит Лакан. Это разложение пространства, вырезание
объекта и, как следствие, формирование пустоты, делают возможными
траекторию орального влечения в бесконечном огибании утраченного
объекта. Невозможность такого рода разложения подводит к идеальной
замкнутой модели аутоэротизма, обнаруживаемой у Фрейда, — это
рот, целующий сам себя. Лакан дополняет эту метафору зашитым
ртом. Главное в зашитом ротовом отверстии — это отсутствие зияния
и пустоты, отсылающей к идее нехватки. Зияние, разрыв, отсылающие
к функции разреза, запускают всю дальнейшую диалектику поисков
и кружений вокруг незакрывающейся и нестягиваемой вточку пустоты.
Сам же утраченный объект предстает в лакановском смысле как при¬
сутствие лакуны, заполнить которую может любой объект.
Интересно, что к разговору о разных формах объекта а Лакан
приступает именно с орального влечения, при этом подспудно задаваясь
вопросом «что это за первенство, отдаваемое оральному влечению?»
Дело не только в том, что это влечение хронологически более раннее,
речь идет о первоначальности структуры этой модальности частич¬
ного влечения. Именно здесь обнаруживаются все «хитросплетения
аналитической драматургии», а первоначальность структуры связана
с первыми наметками конституирования границ внешнее/внутреннее.
Меланхолик оказывается прошит порядком ничто, отказом от пер¬
вичной символизации, претерпевая траур по материнскому объекту,
который не может быть трауром в полном смысле слова. Работа скорби,
1 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 388.
2 Там же. С. 289, 293.
3 Там же.
235
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
работа по затягиванию раны, по означиванию утраченного, в данном
случае невозможна.
В. Вопрос о внутреннем и внешнем
В силу того, что при меланхолии речь идет о процессе удержания
объекта, во весь рост встает вопрос о внешнем и внутреннем. Фрейд,
говоря об аналогиях меланхолии со скорбью, отмечает: «Проверка
реальностью показала, что любимого объекта больше не существует,
и теперь требуется отвлечь все либидо от связей с этим объектом.
В ответ на это возникает понятное сопротивление — очень часто при¬
ходится наблюдать, что человек неохотно покидает позицию либидо
даже тогда, когда уже маячит замена. Это сопротивление может быть
настолько интенсивным, что происходит отход от реальности, и объ¬
ект удерживается с помощью галлюцинаторного психоза-желания»1.
Применительно как к субъекту скорби, так и к субъекту меланхолии,
можно задаться вопросом об учреждении функции испытания реаль¬
ности. Этим вопросом Фрейд задается в тексте «Отрицание», в котором
выстраивается логика установления функции испытания реальности,
которая связана с суждениями существования и с признанием, либо,
напротив, опровержением существования того, что есть в представле¬
нии. Суждениям существования в логическом смысле предшествуют
суждения атрибуции, задача которых подтвердить или опровергнуть
наличие у некоей вещи определенного качества. Суждения атрибуции
артикулированы в логике оральных влечений, помещения внутрь того,
что приносит удовольствие и соответственно выталкивания вовне того,
что приносит неудовольствие. Эта операция первичного полагания-
выталкивания/Ве]аИип£-Аизз1озип£ касается вопроса о внешнем и вну¬
треннем, и предстает как первая операция конституирования субъекта.
Этой «первоначальностью» прописывается сама модель становления
психики, которая основана на различных выталкиваниях, которые
каждый раз вновь учреждают границу внешнее/внутреннее.
Функция же суждений существования, по сути, затрагивает уже
не просто то, может ли нечто быть принято в я или вытолкнуто из я,
а «может ли нечто существующее как представление в я быть вновь
найдено в восприятии (реальности)2». Именно в этот момент Фрейд
развивает крайне сложную мысль о том, что мышление способно
репродуцировать в представлении нечто однажды воспринятое, но,
и это крайне важно, для этого вовсе нет надобности в наличии суще¬
1 Фрейд. Печаль и меланхолия. С. 213.
2 Фрейд. Отрицание. С. 402.
236
Несуществующая структура: меланхолия
ствующего объекта вовне. Функция испытания реальности заключа¬
ется не в том, «чтобы найти в реальном восприятии соответствующий
представлению объект, а в том, чтобы вновь найти его, убедиться, что
он еще существует»1. Фрейд подчеркивает принципиальный характер
этого измерения «вновь», который отсылает к регистру повторения. Это
важный момент, так как он демонстрирует суть ключевого принципа
функционирования психического аппарата, обнаруживаемого по ту
сторону принципа удовольствия, гомеостаза — принципа навязчивого
повторения. Кроме того, важно, что любая репродукция восприятия
в представлении не является точным повторением первого. То есть
в основе повторения всегда лежит новизна, повторение никогда не пред¬
стает повторением того же самого. Репродукция восприятия может
быть модифицирована пропусками, изменена слиянием различных
элементов. Функция испытания реальности и заключается в том, чтобы
проверить, насколько многочисленны эти искажения. По сути, все это
вновь отсылает к ключевой сцене, конституирующей субъект — сцене,
на которой мерцание катушки в ее исчезновении и появлении в порядке
видимого задает всю диалектизацию процесса через рождение пред¬
ставления в самой логике пульсации влечения в навязчивом повторении,
в стремлении вновь найти исчезнувший объект.
Важнейшим моментом является то, что условием для установ¬
ления испытания реальности предстает утрата объектов, тех, что
принесли когда-то удовлетворение. Утрата предстает необходимым
условием появления представления и разворачивания судьбы влечения
в обнаружении череды новых объектов в погоне за первичным инце-
стуозным объектом. В меланхолической позиции субъекта такого рода
игра оказывается невозможной в силу того, что меланхолия предстает
как радикальный отказ от первичной символизации, как невозможность
символизировать пустоту, оставленную ушедшей матерью. Неудиви¬
тельно, что именно об обнищании в жизни влечения при меланхолии
идет речь у Фрейда.
При этом, если говорить о возможной работе скорби, то скорбь,
по словам Лакана, нуждается в сохранении мельчайших деталей утра¬
ченного только для того, чтобы восстановить связь не с тем объектом,
который потерян, а с «подлинным, завуалированным объектом своих
отношений, с объектом а»2. Выход из состояния скорби будет связан
с этим установлением связи с объектом а, «впоследствии на место его
можно будет поставить следующий предмет любви — предмет, кото¬
1 Там же. С. 403.
2 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 416.
237
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
рый будет значить не больше, чем тот, что это место занимал до него»1.
В скорби поддерживается связь «не с объектом а, а с |(а), с тем образом,
которым его любовь нарциссически выстроена»2, в силу того, что здесь
наличествует измерение идеализации. При меланхолии и при мании вся
диалектика выстраивается иначе. Специфичный для скорби механизм
возвращения либидо к собственному я субъекта, который постулирует
Фрейд, в меланхолии невозможен. Объект в меланхолии берет верх, что
вынуждает «пройти, так сказать, сквозь собственный образ, разрушить
его, чтобы там, внутри, достичь, наконец, того объекта, объекта а, ко¬
торый выходит за его пределы, справиться с которым он бессилен»3,
говорит Лакан. То есть меланхолик пронзает свой собственный образ,
чтобы достичь ускользающий объект а. При мании ситуация схожа
с меланхолией, но дело нс в том, что объект а оказывается неузнан¬
ным, сокрытым за нарциссическим облачением. «Объект маленькое а,
объект-причина желания не функционирует при мании вовсе, говорит
Лакан. Субъект, не нагруженный этим балластом, теряет порой свободу
и отдается на произвол бесконечно игровой по своей природе цепочки
означающих как она есть»4. Именно это функциональное различие
между соотношением а и 1(а) позволяет уловить отличие функциони¬
рования желания в скорби и того, что лишено черт функционирования
желания в маниакально-меланхолическом цикле, в котором наиболее
явственно проступает ориентация на объект а.
Некоторые элементы несуществующей структуры
Из трех предыдущих фрагментов, а именно: диалектики игры
в Рог1/Оа, логики оральной кастрации, структура которой ложится
печатью на все последующие кастрации, а также операции полагания/
выталкивания, которая предстает как первичная операция конституи¬
рования субъекта, можно сказать, что диалектика лишения может воз¬
никнуть лишь вокруг того, что субъект может символизировать. Отказ
от именования пустоты, которая связана с уходом матери, предстает тем
обнаруживаемым изъяном в основании субъективации, что заставляет
думать об иных стратегиях становления меланхолического субъекта.
Игра в катушку аналогична игре, разворачивающейся у зеркала, и имеет
своей основой фазу первичного нарциссизма, а значит имеет отношение
к учреждению инстанции идеальное я. Образование инстанции иде¬
' Там же.
2 Там же.
3 Там же. С. 417.
4 Там же. С. 418.
238
Несуществующая структура: меланхолия
альное я Лакан также связывает с первым логическим тактом Эдипа,
с позицией, когда ребенок находится на месте объекта материнского
желания. С этим логическим тактом связана первичная символизация,
которая выстраивается между матерью и ребенком, что позволяет субъ¬
екту войти в язык: «Поскольку символизация имела место, обращение
субъекта к матери, каким бы детским лепетом оно не звучало, оказыва¬
ется более или менее членораздельным. Ибо первичная символизация
эта как раз и связана с теми начатками членораздельной речи, которые
отмечали мы в его Fort-Da»1 Первичная символизация вводит субъекта
в подчиненную позицию по отношению к материнскому закону. Какими
путями в таком случае идет становление субъективности при меланхо¬
лии, если речь идет об отказе от первичной символизации отсутствия/
присутствия матери? Этот вопрос становится еще более актуальным
при мысли о том, что отказ этот носит радикальный характер.
В семинаре «Образования бессознательного», подбираясь к диа¬
лектике лишения. Лакан мимоходом упоминает меланхолию на фоне
размышлений о функции вторичной идентификации. Лакан говорит:
«Покуда же запомните, что то, что я здесь имею в виду, может быть
соотнесено с немецким термином, которому я как раз нашел у нас
в слове «отторжение» (rejet) соответствие — с термином Verwerfijng2.
При прочтении этого фрагмента возникает множество вопросов, в част¬
ности, почему Лакан переводит понятие Venverfung словом rejet, а не
тем словом, что он предложил два года назад в семинаре «Психозы»?
Напомню, там речь шла о переводе французским словом forclusion'.
«Я не отсылаю вас больше к понятию Venverfung, послужившему мне
исходным пунктом, которое я, по здравому размышлению, предлагаю
переводить французским словом forclusion, форклюзия, — я считаю
этот вариант наилучшим»3, говорит Лакан. В таком случае возникает
вопрос: речь идет о каком-то другом отбрасывании? Как отбрасывание
Verwerfung !Forclusion в психозах связано с rejet в меланхолии? Почему
происходящее в меланхолии Лакан переводит иным словом? Это своего
рода способ ввести различие между психотической позицией субъекта
и меланхолической?
Действительно, можно предположить, что становление меланхоли¬
ческой позиции субъекта требует иной логики, хотя Лакан и не выделяет
меланхолию как отдельную структуру субъекта. В силу невозможности
первичной символизации построение конструкции идеального я воз¬
можно только на базе я-идеала. В данном случае речь может идти об об¬
1 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 216.
2 Там же. С. 351.
5 Лакан. Психозы. Семинары: Кн. III. С. 424.
239
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
ретении образа, который бы отвечал требованиям социального идеала.
Это тот образ, который позволяет меланхолику вписываться в систему
социальных связей, и которые даются ему гораздо легче, чем в психозе.
При этом нарциссический воображаемый образ может существовать
только при условии его соответствия Идеалу. Любое несовершенство
запускает процесс распада нарциссического образа, происходит раз¬
рушение собственного воображаемого построения. Юлия Кристева
говорит о провале означающего: «в итоге субъект замыкается в себе
вплоть до полного бездействия, притворяясь мертвым или даже убивая
себя»1. В семинаре «Образования бессознательного» Лакан говорит
о меланхолии более определенно, а именно: я оказывается отвергнуто
(rejet) собственным идеалом, «депрессивное состояние как таковое раз¬
вивается именно постольку, поскольку субъект как живое и реальное
существо Идеалом собственного я ставится в положение, когда всякое
возможное значение для него оказывается исключено»2. Это исключе¬
ние, по словам Лакана, носит характер отбрасывания.
Если вновь вернуться к механизму отбрасывания, то отбрасывание
в психозе касается Имени-Отца. То, что роднит психоз и меланхолию —
это невозможность произвести операцию метафоризации желания
Другого. В психозе субъект находится в позиции объекта материнского
Другого, сохраняя объект наслаждения, в случае же меланхолии этот
путь закрыт. Меланхолик отбрасывает Другого вкупе с наслаждением,
от которого отказывается быть зависимым. Этот момент крайне важен,
так как именно он прописывает иную позицию субъекта по отношению
к наслаждению, нежели чем в психозе. Если в психозе объект наслаж¬
дения остается в наличии, то меланхолик отвергает и объект наслаж¬
дения Другого, он отбрасывает ненавистный объект и замещает частью
собственного я. Меланхолик не может прибегнуть к метафорическому
означиванию в форме бредовой конструкции, как это возможно в не¬
меланхолическом психозе.
Фрейд также говорит о расслоении влечений в меланхолии:
«необычайно сильное сверх-я, захватившее сознание, свирепо и с такой
беспощадной яростью набрасывается на я, как будто овладело всем
имеющимся в психике садизмом. То, что теперь господствует в сверх-я,
является, так сказать, чистой культурой влечения к смерти, и ему, в са¬
мом деле, часто удается довести я до смерти, если только до этого оно
не защитилось от своего тирана, превратившись в манию»3. В отличие
от невроза навязчивости, в меланхолии я чувствует себя виновным,
1 Кристева. Черное солнце. Депрессия и меланхолия. С. 17.
2 Лакан. Образования бессознательного. Семинары: Кн. V. С. 351.
3 Фрейд. Я и Оно. С. 342.
240
Несуществующая структура: меланхолия
само подвергается наказанию, хотя ненависть предназначается объекту.
Фабьен Гроссер говорит о «срывающемся с цепи сверх-я, громящем
несовершенство созданного идеала»1.
Распад идеального образа, воздвигнутого на базе я-идеала, про¬
воцирует возможный переход к суицидальному акту (passage a Pacte),
в котором меланхолик пронзает свой собственный образ. Когда нар-
циссическое облачение спадает, страдание не может стать высказывае¬
мым, выраженным в порядке представлений. Ненависть, обращенная
на себя, предстает свидетельством слишком живой смертоносной связи
с Вещью, так и не умерщвленной, распад я приводит к разоблачению
того объекта, с которым субъект воссоединяется или идентифициру¬
ется в акте суицида. При этом Лакан говорит о чертах, свойственных
самоубийству меланхолика: о механичности, автоматизме и глубоком
отчуждении этого акта. В различных семинарах Лакан подбирается
к мысли о том, что «меланхолики зачастую кончают с собой у окна, а то
и просто выбрасываются в него, воспроизводя тем самым структуру
собственного фантазма»2. Окно как рамка фантазма «подсказывает нам
значение такого поступка: субъект как бы возвращается в то состояние,
в котором он себя ощущает, — состояние принципиальной изъятости
своей из мира»3. В этом смысле меланхолик идентифицирует себя
в суицидальном акте с объектом маленькое а, с отбросом символиче¬
ского порядка.
1 Гооссер. От боли существования к телесной боли в меланхолии. С. 193-204.
2 Лакан. Тревога. Семинары: Кн. X. С. 417.
5 Там же. С. 137.
241
Логика анализа. Завершение
Разбор клинических случаев Фрейда: случая Доры, Человека-
Волка, Человека-Крысы, — Лакан осуществляет в 1951 году на семи¬
нарских занятиях, организуемых на квартире своей будущей жены —
Сильвии Батай. Семинар сезона 1955-1956 года был посвящен случаю
Шребера, следующий за ним, четвертый семинар — случаю маленького
Ганса. На протяжении всех двадцати семи лет семинаров Лакан вновь
и вновь обращается к этим случаям. Зачем? В чем смысл их внима¬
тельного перепрочтения и разбора? Быть может, в поиске метода? Уже
на первом семинаре (1953/54) Лакан говорит о свободе и некоей легко¬
сти, с которой Фрейд обходится в этой области: «для него самого речь
здесь идет всего-навсего об инструменте — подобным образом говорят
о подходящем молотке»1. При этом, по словам Лакана, сам аналитиче¬
ский процесс может быть формализован средствами логики в силу того,
что все, с чем имеет дело психоанализ, относится к порядку языка.
В лекции «Символическое, Воображаемое и Реальное», прочи¬
танной 8 июля 1953 года, Лакан производит запись различных этапов
анализа. Вот как она выглядит: rS-rl-il-iR-iS-sS-SI-SR-rR-rS. В записи
присутствуют регистры — символического, воображаемого, реального,
первая буква имеет отношение к происходящему на стороне анализанта,
вторая — на стороне аналитика, выписанные вместе они демонстри¬
руют суть происходящего в той или иной фазе анализа. Попробуем
разобраться в элементах этой записи.
Исходная точка анализа и позиция аналитика: rS
rS — это исходная позиция, с которой начинается психоанализ.
В этой записи на стороне анализанта, которому еще предстоит вовлечься
1 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 16.
243
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
в аналитическую процедуру, значится регистр реального, на стороне
аналитика — регистр символического. Аналитик, говорит Лакан, пред¬
стает как символический персонаж, к которому обращается приходящий
в анализ, то есть он «в одном лице и символ могущества, и авторитет,
и фигура господина»1, он тот, кто знает. Субъект, пришедший в анализ,
наделяет аналитика статусом субъекта предположительно знающего,
что позволяет развернуть всю дальнейшую диалектику аналитиче¬
ских отношений. Это разворачивание произойдет в том случае, если
аналитик не окажется в позиции знающего; только в этом случае само
присутствие аналитика может способствовать «проявлениям бессозна¬
тельного»2 и позволит состояться психоанализу.
Напомню, что Лакан говорит о радикальной несводимое™ пси¬
хоаналитического дискурса к университетскому. В записи дискурса
университета доминирующую позицию занимает знание, чем демон¬
стрируется то обстоятельство, что за передачей знания обнаруживается
попытка установления господства. В то время как в записи дискурса
аналитика позиция агента, занимаемая аналитиком в ходе психоанали¬
за, связана с объектом маленькое а, или объектом-причиной желания,
то есть аналитический дискурс предстает противоположностью дискур¬
са господина3. В аналитическом процессе аналитик не может оказаться
в позиции идеала, напротив, желание аналитика касается поддержания
дистанции между я-идеалом и маленьким а, объектом-причиной жела¬
ния, в то время как во влюбленности, в гипнозе напряжение между этим
различием, напротив, исчезает. В этом смысле психоанализ предстает
практикой, подрывающей любые притязания на господство.
Аналитик не может укореняться в регистре знаемого, «знание,
накопленное в его опыте, относится к воображаемому, в которое он
вечно упирается, кончая тем, что ставит ход анализа на службу си¬
стематического изучения воображаемого у конкретного субъекта»4.
Анализ, по мысли Лакана, может обрести свои подлинные масштабы
«лишь на путях ученого незнания»5; сами двери аналитического по¬
нимания могут быть открыты именно благодаря отказу от понятности.
В этом смысле основная задача аналитика и заключается в том, чтобы
игнорировать знаемое. Он нацелен на сингулярное в субъекте, а значит,
1 Лакан. Имена-Отца. С. 36.
2 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 135.
3 Этим Лакан продолжает мысли Фрейда. К примеру, раскрывая суть механиз¬
ма гипноза, влюбленности, массовых процессов, Фрейд, по сути, прописывает
этику, антагонистичную любым идеалам господства.
4 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 46.
5 Там же. С. 51.
244
Логика анализа. Завершение
«в анализе каждого конкретного случая вся аналитическая наука долж¬
на ставиться под сомнение1. Этим Лакан указывает путь подготовки
аналитика, — в умении разглядеть в своем знании симптом своего
неведения. Аналитическая позиция также несовместима с позицией
нарциссического воображаемого двойника (идеальное я), смещение
из которой имеет значение на последующих этапах анализа.
Воображаемые фазы анализа: гН1-Н?
Анализ в своем разворачивании неизбежно проходит воображае¬
мые фазы. Они связаны с возникновением нарциссической конструкции
как «реализацией образа» (г!) и присвоением образа (11), присущим
любым воображаемым отношениям. За этими фазами следует фаза,
в которой возникают эффекты сопротивления, «негативного переноса
и даже бреда»2, в записи которой I преобразуется в И. Этот этап анали¬
за требует преодоления. Между тем некоторые направления анализа,
которые возводят работу с сопротивлением в основную, тем более те,
в которых аналитик мыслится как «усиливающий Эго пациента», так
и не преодолевают этот этап анализа. «Сопротивление — это состояние
интерпретации субъекта на данный момент, способ, которым субъект
интерпретирует ту точку, где он в данный момент находится»3. Слож¬
ность в том, говорит Лакан, что слишком мало понимают выражение
«сопротивление»: когда наши толкования не производят ожидаемый
эффект, принято полагать, что необходимо применить настойчивость,
чтобы позиция сопротивляющегося субъекта была снята. Тогда мы
впадаем в некий абсурд, возникает иллюзия, что анализировать со¬
противления — это значит воздействовать на субъект, чтобы он, на¬
конец, осознал свои предрассудки. В такого рода подходе к субъекту
как сопротивляющемуся Лакан усматривает «инквизиторский стиль»;
психоанализ обретает военно-осадное состояние. Сопротивление,
по мысли Лакана, это не просто некая инерция, свойственная аналити¬
ческому процессу, и даже если сопротивление ощущается как противо¬
действие аналитику, важно, чтобы аналитик «не обманывался на этот
счет. Дело в том, что субъект противодействует ему не как реальности,
а лишь постольку, поскольку на его месте реализуется определенный
образ — образ, который субъект на него проецирует»4. Если попытаться
подвергнуть анализу то внимание, которое некоторыми направлениями
уделяется анализу сопротивлений, то неминуемо вскроется алиби само¬
1 Там же. С. 501.
2 Лакан. Символическое, воображаемое и реальное. С. 37.
3 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 325.
4 Лакан. Символическое, воображаемое и реальное. С. 27.
245
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
го аналитика. Почему? «Со стороны субъекта никакого сопротивления
нет»1, в состоянии сопротивления находится сам аналитик.
Именно с этой точки зрения Лакан подходит к тому «промаху»,
что имел место в анализе случая Доры, ведь работа Фрейда с Дорой
«проходит в плоскости, как он сам говорит, сопротивления»2. При этом
Лакан предлагает диаметрально противоположный взгляд на вещи,
обращая внимание на сопротивление не пациента, а самого аналити¬
ка. Разбирая этот случай, Лакан демонстрирует, что сопротивление
находится на стороне Фрейда, в силу имеющихся у него представ¬
лений о том, что «девушка создана для того, чтобы любить молодых
людей»3. Вместо того, чтобы «ввести в игру собственное Эго с целью
переделать, вылепить заново Эго Доры», Фрейд мог бы, говорит Ла¬
кан, позволить Доре в анализе придти к осознанию того, что «именно
г-жа К. была предметом ее любви»4. Таким образом, сопротивление
в анализе исходит из собственного я самого аналитика и всей системы
его представлений, оно накладывает «шов» на зияние бессознательного,
не позволяя сказаться субъекту. Именно поэтому Лакан говорит о том,
что в анализе есть только одно сопротивление — это сопротивление
аналитика: «Неужели мы заставляем людей так много говорить с един¬
ственной целью заставить их в конце концов замолчать?»5
Следует сказать, что, вопреки размышлениям Фрейда, сопро¬
тивление чаще пытаются обнаружить не в речи субъекта, а в неких
действиях — в его опозданиях, забывчивости в оплате. В этом смысле
сами принципы анализа, нацеленные на анализ сопротивления, приводят
ко все большему игнорированию субъекта бессознательного, происходит
своего рода отказ от интереса к функциям речи, проявляется все большее
недоверие к слову, точнее, к некоей совокупности явлений, «в которой
как раз и научились было находить секрет симптома — огромную
и отвоеванную Фрейдом для человеческого познания область, заслу¬
живающую названия “логической семантики и включающую в себя
сны, неудавшиеся поступки, сбои памяти, капризы ментальных ассоциа¬
ций»6. При том, что сопротивление возникает на уровне собственного я
и представляет собой эффекты этого я, обнаруживается оно по мере
приближения к травматическому ядру в плотности дискурса, в цепочках
1 Там же. С. 325.
2 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 243.
3 Там же.
4 Там же. С. 244.
5 Лакан. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Семинары: Кн. II.
С. 345.
6 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 24.
246
Логика анализа. Завершение
означающих. Лакан говорит о том, что Фрейд еще не располагал поня¬
тием материального носителя речи, иначе он использовал бы для этого
последовательность фонем и «сказал бы, что сопротивление тем сильнее,
чем больше субъект приближается к дискурсу, который был бы послед¬
ним и нужным, но который полностью отвергается субъектом»1.
Если внимательнее присмотреться к техникам работы с сопро¬
тивлением, то сложно не заметить, что психоанализ начинает обретать
очертания анализа собственного я субъекта. Инстанция я, по Фрейду,
действительно предстает в качестве «суммы свойственных сопротивле¬
ний», но между субъектом бессознательного и собственным я — асси-
метрия и радикальное различие: анализя не является анализом субъекта
бессознательного. В любом случае, этот анализ теряется в воображаемых
координатах собственного я. И, хотя логика воображаемого взаимореа-
гирования анализируемого и аналитика или two-bodies psychology уже
гораздо лучше, нежели чем one-bodies psychology, но этого недостаточно,
чтобы понять все тупики аналитического опыта, формулируемого в дво¬
ичной структуре. Если анализу удается преодолеть этот этап, то проис¬
ходит переход к следующему этапу, который заключается в укоренении
аналитического процесса в троичной структуре.
Фаза образного воссоздания символа: iS
Следующую фазу, в которую может войти анализ (iS), Лакан
определяет как собственно аналитический этап. Если в записях
предыдущих фаз мы имели дело со стыком воображаемого и реаль¬
ного регистров, то теперь, в аналитическом этапе, речь идет о стыке
регистров воображаемого и символического. В этом переходе явлено
направление, заданное Лаканом анализу, позволяющее выйти из тупи¬
ков техник, остающихся в поле воображаемой реализации, а именно:
аналитический опыт может формулироваться исключительно с учетом
символического регистра, третьим «участником» процесса предстает
речь; «навязываемая этому опыту двоичная структура столь же неадек¬
ватна ему в теории, сколь губительна для его техники»2. Игнорирование
функции речи заставляет пускаться на поиск чего-то по ту ее сторону,
проявлять интерес к другого рода присутствию субъекта, например,
к анализу поведения, и тогда «поведенческая реакция в ходе сеанса
вызовет больше интереса, чем синтаксическая ошибка»3. Анализ «не¬
медленно деградирует, превращаясь в грандиозную психологическую
1 Лакан. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Семинары' Кн II
С. 33.
2 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 35.
3 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. 1. С. 479.
247
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
головоломку»1, сведясь к отношениям одного я с другим, и в пределе
я аналитика окажется мерилом происходящего в анализе, или «мерой
истины всех и каждого из субъектов, вверяющих себя его помощи»2.
Без учета речи как третьего участника анализ сводится к иллюзиям во¬
ображаемой взаимной дуальности между участниками, превращается
в «психологическую ортопедию». Сама «интенсивность этого процесса
зависит от конкретного автора или практикующего аналитика3.
На протяжении всех своих семинаров Лакан не устает говорить
о том, что психоаналитический опыт укоренен в языке, «среда у него
одна: речь пациента»4, так же как единственный инструмент, который
есть у психоаналитика, это вновь речь. Реализация человеческого бытия
возможна исключительно в измерении речи: «под бытием субъекта
мы подразумеваем не его психологические свойства, а то, что внедря¬
ется в опыт речи»5. Только при помощи слов появляется возможность
воздействия на реальное и именно это позволяет производить некие
эффекты в клинической практике. Ответ Лакана на вопрос «что такое
субъект?» вполне определенен: субъект в клиническом смысле этого
слова, с которым имеет дело психоанализ, — это субъект бессознатель¬
ного, сутью которого является то, что он говорит. При этом субъект
бессознательного говорит не из собственного я. Эта речь обнаружива¬
ется в уклонениях, на уровне эксцентричном по отношению к инди¬
видуальному опыту — в преткновениях речи, в ляпсусах: оговорках,
забываниях, ослышках. «Чтобы освободить речь субъекта, — говорит
Лакан в “Римской речи”, — мы вводим его в язык нашего желания,
то есть в первичный язык, на котором, помимо всего того, что он нам
о себе рассказывает, он говорит нам что-то уже безотчетно и говорит
в первую очередь символами симптома»6. Эту речь, которой субъект
выговаривает истину, Лакан также называет речью-откровением. Имен¬
но она может нечто изменить для говорящего субъекта: «...основным
феноменом аналитического открытия как раз и является отношение
одного дискурса к другому, используемого им в качестве опоры»7. Речь
не может быть ограничена единственным смыслом, слово не может
быть вписано в логику единственного употребления. Именно тут об¬
наруживается основной принцип, когда каждая единица отсылает нас
1 Там же. С. 478.
2 Там же. С. 480.
’ Там же. С. 357.
4 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 18.
5 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. 1. С. 305.
6 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 63.
7 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 324.
248
Логика анализа. Завершение
к многообразию ее употреблений и к совокупности все этой системы.
Речь обречена на двусмысленности, «искусство анализа состоит в уме¬
нии играть на многообразии возможных прочтений партитуры, которая
записывается речью в регистрах языка; отсюда и та сверхдетерминация,
которая имеет смысл лишь внутри этой упорядоченной структуры»1. Ка¬
кой бы клинический случай, описанный Фрейдом, мы не взяли, всегда
возможно проследить цепочки означающих как некий маршрут желания
субъекта в выявлении тех ключевых означающих субъекта, в которых
его желание заинтересовано. «Ориентируя субъект по отношению к ре¬
альности, которая его якобы сформировала, а не по отношению к озна¬
чающему,— говорит Лакан, мы откатываемся в аналитической практике
далеко назад — к представлению о психологическом формировании
субъекта»2. Пожалуй, последнее высказывание можно рассматривать
как этическую парадигму психоаналитического процесса.
Фаза толкования: 58-51
Следующая фаза — это фаза, позволяющая «произвести в от¬
ношениях между образом и символом переворот» (б8), за ней следует
фаза толкования или «прояснения символа интерпретацией», которую
осуществляет аналитик (81); сама возможность этих фаз знаменует
завершение воображаемого этапа. Психоаналитический опыт мак¬
симально проявляет следующий момент: циркуляция речи в анали¬
тическом пространстве оказывается проявлена на двух осях — того,
кто производит речь, и того, кто ее слушает. Смысл речи содержится
не в самой речи, любое речевое высказывание требует ответа другого.
В продуцировании свободных ассоциаций субъект получает свое со¬
общение от другого в обращенной или инверсированной форме. И дело
отнюдь не в том, что аналитик, подобно детективу, пытается уловить
в речи анализанта то, о чем он не говорит, предполагая за ней нечто
невыразимое. Нет никакого потустороннего речи, она вся представлена
на поверхности, так как субъект бессознательного выговаривается в ого¬
ворках, повторениях, ослышках, забываниях и в иных преткновениях
речи или, одним словом, на уровне аналитического симптома, разные
проявления которого описаны Фрейдом в «Психопатологии обыденной
жизни». Аналитик берет на себя заботу по поддержанию этого уровня
речи, эксцентричного по отношению к уровню «индивидуального опы¬
та», по сути, поддерживая само расщепление между высказываемым
и актом высказывания.
1 Лакан. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 61.
2 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 152
249
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
Лакан в своих размышлениях доходит до предела, отмечая, что сам
смысл говоримого или смысл речи содержится даже не столь в том, кто
говорит, а в том, кто ее слушает, и от восприятия речи зависит «даже то,
кто говорит»1. Речь во всей ее многозначности не имеет смысла, пока ее
(эту многозначность) не расслышал другой, пока нет ответа аналитика
на эту речь. Это аналогично происходящему в остроте, которая может
состояться, только если другой удостоверил шутку. Слушатель-аналитик
пребывает здесь в активной позиции: «аналитик несет на себе всю от¬
ветственность», исходя именно из позиции слушателя он «держит речь».
Ответственность связана с действием, «которое в процессе порождения
истины подобает совершить именно ему»1 2. Это труд, который произво¬
дит аналитик для речи анализанта. Толкование — то, посредством чего
аналитик расплачивается, выполняя свои функции. «Расплачивается он
словами — теми интерпретациями, которые он дает»3, словами, при¬
званными проявить речь субъекта бессознательного.
Толкование не может быть нацелено на смысл, так же как оно
не может быть нацелено на порождение знания или на прояснения
положения дел в так называемой реальности; оно может иметь от¬
ношение только к акту высказывания, но не к самому высказыванию.
Работа толкования предстает скорее как конституирование незнания,
как вовлечение анализанта в изыскание истины, как производство не¬
знаемого, поддерживающего желание знать4.
Сама работа толкования заключается в том, чтобы «вытащить
на поверхность означающие элементы, ни к чему не сводимые, бессмыс¬
ленные, из бессмыслицы состоящие»; толкование призвано «обособить
в субъекте некое ядро — Кет, как говорил Фрейд, — бессмыслицы»5.
При этом последнее утверждение совсем не значит, что само истолко¬
вание предстает бессмыслицей. Лакан определенен в этом вопросе:
«истолкование не открыто любому смыслу»6, абсурдно утверждение
о произвольности аналитического толкования. Существенным в любом
1 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 22.
2 Там же. С. 23.
3 Лакан. Этика психоанализа. Семинары: Кн. VII. С. 371.
4 Весьма примечательно, что первые слова первого публичного семинара
в больнице св. Анны 18 ноября 1953 года Лакан начинает с сравнения психоана¬
лиза и техники дзен. Аналогия — в путях изыскания смысла. «Искать ответы
на свои вопросы надлежит уже самим ученикам. Учитель не преподает ex ca¬
thedra готовую науку, он преподносит ответ в тот самый момент, когда ученики
почти его нашли сами» (Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Се¬
минары: Кн. I. С. 7).
5 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 267.
6 Там же.
250
Логика анализа. Завершение
толковании является то, чтобы по ту сторону того значения, на кото¬
рое истолкование нацелено, субъект смог «разглядеть какого именно
означающего — бессмысленного, ни к чему не сводимого, травмати¬
ческого — оказался он, в качестве субъекта, подданным»1.
Для того чтобы произвести такого рода толкование, аналитику
вовсе не надо произносить много слов, «собственно, нужно их так
мало, что может сложиться впечатление, что их не нужно совсем»2.
Один из важнейших приемов толкования — это вмешательство, пре¬
рывающее речь, производящее остановку в говоримом. Прерывание
позволяет указать на означающие, которые могут таить в себе нечто
ключевое и важное для истории субъекта и способствовать радикально
новому смысловому повороту для самого субъекта.
Завершение анализа: ЗР-гР-гЗ
В силу того, что сам аналитический процесс предстает как не¬
кий логический процесс, имеющий разные такты, все же возможно
говорить о достижении точки логического завершения анализа. Лакан
крайне критично подходит к существующим идеям конца анализа
как ликвидации переноса, также конец анализа не может быть связан
с моментом устранения симптома или с представлениями об иденти¬
фикации с аналитиком: «идентификация является всего-навсего вре¬
менной остановкой в ходе анализа, ложным его завершением, которое
так часто путают с завершением нормальным!»3 Также конец анализа
не знаменует собой ту или иную степень «адаптации к реальности»:
фаза говорит Лакан, состоит «не в том, чтобы, как обычно считают,
приспособиться к какой-то более или менее определенной и упорядо¬
ченной реальности, а в том, чтобы добиться признания реальности
своей собственной, реальности собственного желания»4. Также Лакан
в ранних семинарах говорит о завершении анализа как возможности
выражения желания в символической форме в переписывании и осо¬
знании субъектом собственной истории, и именно это является главным
и структурирующим элементом аналитического прогресса. В первом
семинаре Лакан скажет, что точкой, к которой движется анализ, является
«предельная точка диалектики экзистенциального распознавания —
«Ты есть это». Идеал этот в действительности никогда не достигался5.
* Там же. С. 268.
2 Лакан. Варианты образцового лечения. С. 48.
3 Лакан. Четыре основные понятия психоанализа. Семинары: Кн. XI. С. 156.
4 Лакан. Символическое, воображаемое и реальное. С. 38.
5 Лакан. Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары: Кн. I. С. 10.
251
ПЕРВЕРСИЯ, МЕЛАНХОЛИЯ И ЗАВЕРШЕНИЕ АНАЛИЗА
Однако это не предполагаемое состояние бесстрастия, а возможность
поддержания аналитического диалога. «Субъект призван узнать, что
он говорит, а узнав то, что оттуда, с позиции 5, держит речь, обнару¬
жить принципиально воображаемый характер того, что с этой позиции
говорится, когда взывается с нее к тому абсолютному, трансцендент¬
ному Другому, что наличествует в языке всякий раз, когда речь ищет
сказаться»1. Этот момент говорит о достижении фазы гИ.
По мысли Лакана, с этой фазой связано то, «что неоправданно свя¬
зывают с пресловутым благожелательным нейтралитетом, понятием,
«которое сводится к той простой истине, что для аналитика все реаль¬
ности в конечном счете эквивалентны, что все они представляют собой
реальности». И «именно это сообщает аналитику ту благожелательность,
о которую разбивается негативный перенос и которая позволяет ему при¬
вести анализ к благополучному завершению»2. Что значит эквивалент¬
ность этих реальностей? Можно предположить, что речь идет о сведении
их к единственной реальности, с которой может иметь дело психоанали¬
тик — психической реальности. Анализ делает круг, возвращаясь в ту
же форму записи (г8), в исходную точку, при этом цикл завершается,
и повториться сама последовательность может несколько раз.
Если вновь вернуться к идее конечной точки анализа, можно ска¬
зать, что есть то, что связывает эти разные возможности осмысления,
а именно: речь идет об изменении позиции анализанта и об утрате
представления об аналитике как субъекте предполагаемого знания.
В 1964 году Лакан говорит о конце анализа как о переходе анализанта
«за/через фундаментальный фантазм». В поздних семинарах Лакан
описывает конец анализа как идентификацию с синтомом (5т1Ьоте), —
определенной модальностью наслаждения субъекта, не поддающегося
расшифровке и выполняющего в борромеевом топологическом узле
функцию четвертого, связующего кольца. В 1967 году в качестве воз¬
можного определения конца анализа Лакан предлагает процедуру
прохода3. Эта процедура позволяет анализанту свидетельствовать
о логическом конце своего анализа.
1 Лакан. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Семинары: Кн. II. С. 384.
2 Лакан. Символическое, воображаемое и реальное. С. 39.
3 Суть процедуры прохода заключается в следующем. Субъект, желающий
осуществить переход (le passant), говорит двум свидетелям (les passeurs) о соб¬
ственном анализе, представляя его в качестве клинического случая. В свою
очередь, эти два свидетеля затем передают отдельно друг от друга клинический
случай коллегии из семи человек. На основании сообщений коллегия решает,
осуществлен или нет переход, при этом не руководствуясь некими готовыми
критериями.
252
Библиография
Abraham. N.. Torok, M. Cryptonymie. Le verbier de L’homme aux loups. — P.: Aubier,
Flammarion, 1976.
Appignanesi, L., Forrester. J. Dora: An Exemplary Failure. // Freud’s Women. — L.:
Penguin Books, 2000.
Benvenuto, S. Perversions Today. // European Journal of Psychoanalysis. — 2010. —
N. 30.
Cassin, B. L’ab-sens, ou Lacan de A à D. //A. Badiou, B. Cassin. Il n’y a pas des rapport
sexuel. — P.: Fayard, 2010.
Copjec. J. Imagine there is no Woman: Ethics and Sublimation. — Cambridge, MA:
MIT Press, 2004.
Derrida. J. Donner le temps. 1. La fausse monnaie. — P.: Galilee, 1991.
Derrida. J. Fors. // N. Abraham, M. Torok. Cryptonymie. Le verbier de L’homme aux
loups. — P.: Aubier, Flammarion, 1976.
Derrida. J. My Chances/Mes Chances: A Rendezvous with Some Epicurean Stereopho¬
nies. //Taking Chances: Derrida, Psychoanalysis, and literature. — Baltimore and
L.: The John Hopkins University Press, 1984.
Dictionnaire de la psychanalyse. Sous la direction de Roland Chemama er Bernard
Vandermersch. — P.: Larousse, 1995.
Didi-Huberman, G. Invention de l'hystérie : Charcot et l'iconographie photographique
de la Salpêtrière. — P.: Editions Macula, 1982.
Forrester, J. Truth Games. Lies, Money, and Psychoanalysis. — Cambridge, MA: Har¬
vard University Press, 1997.
Freud. S. Originalnotizen zu einem Fall von Zwangsneurose («Rattenmann»). // Ge¬
sammelte Werke. Nachtragsband. Texte aus den Jahren 1885-1938. — Frankfurt
am Main: Fischer, 1999.
Freud. S. Briefe an Wilhelm Flies 1887-1904. — Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag,
1986.
Gay. P. Freud: A Life for our Time. — L., N.Y.: W.W. Norton & Co., 1988.
253
Библиография
Kittler, F. Flechsig, Schreber, Freud: An Information Network at the Turn of the Cen¬
tury. //The Truth of the Technological World. — Stanford, CA: Stanford University
Press, 2013. —P. 57-68.
Lacoue-Labarthe, P, Nancy, J.L. Le titre de la lettre. — P.: Galilee, 1990.
Lacan, J. (1967) Conference sur la psychanalyse et la formation du psychiatre à Sainte-
Anne. // Pas Tout, 10.11.1967.
Lacan, J. ( 1938) Les complexes familiaux dans la formation de l’individu. Essai d’analyse
d’une fonction en psychologie. — P: Navarin, 1984.
Lacan, J. (1951) Intervention sur le transfert. // J. Lacan. Écrits. — P. : Seuil, 1966.
Lacan, J. (1953) Le Mythe individuel du névrosé ou poésie et vérité dans la névrose. //
Omicar? — 1978. — № 17-18. — P.: Seuil.
Lacan, J. (1956/57) Livre IV. La relation d’objet. — P.: Seuil, 1994.
Lacan, J. (1968/69) Le séminaire. Livre XVI. D’un Autre à l’autre. — P: Seuil, 2006.
Lacan. J. (1971) Le séminaire. Livre XV11I. D’un discourse qui ne serait pas du sem¬
blant. — P.: Seuil, 2006.
Lacan. J. (1972) L’Étourdit. //J. Lacan. Autres écrits. — P.: Seuil, 2001.
Lacan. J. (1974/75) R.S.I. P.: L’Association freudienne international, 2002.
Lacan. J. (1975) Conferences et entretiens... // Scilicet. — 1975. — No. 6/7.
Lacan, J. Allocution sur les psychoses de 1 enfant Autres écrits. // J. Lacan. Autres
écrits. — P.: Seuil, 2001.
Niederland. W. The Schreber’s Case: Psychoanalytic Profile of a Paranoid Personal¬
ity. — Hillsdale, NJ.: Analytic Press, 1984.
Roudinesco, E. Jacques Lacan. Esquisse d’une vie, histoire d’un système de pensée. —
P.: Fayard, 1993.
Santner. E. My own Private Germany. Daniel Paul Schreber’s Secret History of Moder¬
nity. — P., NJ.: Princeton University Press, 1996.
Schneiderman, S. Rat Man. — N.Y., L.: New York University Press, 1986.
Schreber. D.P. (1903) Denkwiirdigkeiten eines Nervenkranken. — Berlin: Kulturverlag
Kadmos, 2003.
Soler, C. The paradoxes of the symptom in psychoanalysis. // The Cambridge Companion
to Lacan. — Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
Бенвенуто, С. Дора убегает... // Психоанализ. — 2007. — № I.
Гинзбург, К. ( 1986) Фрейд, Человек-Волк и оборотни. // Мифы — эмблемы — при¬
меты. — М.: Новое издательство, 2004.
Гроссер, Ф. От боли существования к телесной боли в меланхолии. // Московский
психотерапевтический журнал. — 2004. — № 3.
Гэллоп, Д. Ключи к Доре. // Введение в гендерные исследования. Ч. II. — Харьков:
ЧЦГИ; СПб.: Алетейя, 2001.
Делез, Ж. Переговоры. — СПб.: Наука, 2004.
Жижек, С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтоло¬
гии. — М.: ДЕЛО, 2014.
254
Библиография
Кинъяр, П. Секс и страх. — СПб.: Азбука-классика, 2005.
Кристева, Ю. Черное солнце. Депрессия и меланхолия. — М.: Когито-Центр,
2010.
Лакан, Ж. (1953) Функция и поле речи и языка в психоанализе. — М.: Гнозис,
1995.
Лакан, Ж. (1949) Стадия зеркала как образующая функцию я, какой она открылась
нам в психоаналитическом опыте. // В. Мазин. Стадия зеркала Жака Лака¬
на. — СПб.: Алетейя, 2005.
Лакан, Ж. (1953) Символическое, воображаемое, реальное. // Ж. Лакан. Имена-
Отца. — М.: Гнозис; Логос, 2006.
Лакан, Ж. (1953/1954) Работы Фрейда по технике психоанализа. Семинары.
Кн. I. — М.: Гнозис; Логос, 1998.
Лакан, Ж. (1954/1955) «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Семинары.
Кн. 11. — М.: Гнозис; Логос, 1999.
Лакан, Ж. (1955) Варианты образцового лечения. // Ж. Лакан. Инстанция буквы,
или судьбы разума после Фрейда. — М.: Русское феноменологическое
общество, 1997.
Лакан, Ж. (1955/56) Психозы. Семинары. Кн. III. — М.: Гнозис; Логос, 2014.
Лакан, Ж. (1958) Значение фаллоса. // Ж. Лакан. Инстанция буквы, или судьба
разума после Фрейда. — М.: Русское феноменологическое общество. Логос,
1997.
Лакан, Ж. (1958) О вопросе, предваряющем любой возможный подход к лечению
психоза. // Ж. Лакан. Инстанция буквы, или судьба разума после Фрейда. —
М.: Логос, 1997.
Лакан, Ж. (1959/60). Этика психоанализа. Семинары. Кн. VII. — М.: Гнозис;
Логос, 1998.
Лакан, Ж. (1960) Ниспровержение субъекта и диалектика желания в бессозна¬
тельном у Фрейда. // Ж. Лакан. Инстанция буквы, или судьбы разума после
Фрейда. — М.: Русское феноменологическое общество. 1997.
Лакан, Ж. (1962/63) Тревога. Семинары. Кн. X. — М.: Логос, 2010.
Лакан, Ж. (1964) Четыре основные понятия психоанализа. Семинары. Кн. XI. —
М.: Гнозис; Логос, 2004.
Лакан, Ж. (1969/70) Изнанка психоанализа. Семинары. Кн. XVII. — М.: Гнозис;
Логос, 2008.
Лакан, Ж. (1971) Лекция о литуратерре. // Лакан в Японии. — СПб.: Алетейя,
2012.
Лакан, Ж. (1972/73) Еще. Семинары. Кн. XX. — М.: Гнозис; Логос, 2011.
Лакан, Ж. (1973) Телевидение. — М.: Гнозис, 2000.
Лакан, Ж. (1957/1958) Образования бессознательного. Семинары. Кн. V. — М.:
Гнозис; Логос. 2002.
Мазин, В. л, или Фрейд, Флисс, Шребер, Коэн, Дюпен, Лакан, Марков. // Машина
по имени Человек. — Киев: УАП-МИГП, 2008. — С. 41-100.
255
Библиография
Мазин, В. Переводы Фрейда (еще раз). // Вестник психоаналитического переводо-
ведения. — 2013. — Т. 1.
Мазин, В. Паранойя. Шребер — Фрейд — Лакан. — СПб.: Скифия, 2009.
Рабле, Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. — М.: Правда, 1981.
Фрейд, 3. (1896) Об этиологии истерии. // Зигмунд Фрейд. Истерия и страх. — М.:
Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1900) Толкование сновидений. — М.: Фирма СТД, 2004.
Фрейд, 3. (1901) Психопатология обыденной жизни. //3. Фрейд. Психология бес¬
сознательного. — М.: Просвещение. 1989.
Фрейд, 3. (1905) Фрагмент анализа истерии. // 3. Фрейд. Избранное. — Ростов-на-
Дону: Феникс, 1998.
Фрейд, 3. (1905) Фрагмент анализа истерии. // 3. Фрейд. Собрание сочинений
в 26 томах. Т. 5. Фобические расстройства. Маленький Ганс. Дора. — СПб.:
Восточно-Европейский институт психоанализа, 2012.
Фрейд, 3. (1908) Анализ фобии одного пятилетнего мальчика. // Фрейд. Знаменитые
случаи из практики. — М.: Когито-Центр, 2007.
Фрейд, 3. (1908) Анализ фобии пятилетнего мальчика. // 3. Фрейд. Психология
бессознательного. — М.: Просвещение, 1989.
Фрейд, 3. (1909) Заметки об одном случае невроза навязчивого состояния. //
3. Фрейд. Собрание сочинений в 26 томах. Т. 4. Навязчивые состояния.
Человек-крыса. Человек-волк. — СПб.: Восточно-Европейский институт
психоанализа, 2007.
Фрейд, 3. (1909) Заметки об одном случае невроза навязчивости. // Фрейд, 3. На¬
вязчивость, паранойя и перверсия. — М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1909(1908]) Общие положения об истерическом припадке. // 3. Фрейд.
Истерия и страх. — М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1911) Психоаналитические заметки об одном автобиографически опи¬
санном случае паранойи (dementia paranoids). // 3. Фрейд. Навязчивость,
паранойя и перверсия. — М.: Фирма СТД, 2006а.
Фрейд, 3. (1911) Психоаналитические заметки об одном случае паранойи (dementia
paranoids), описанном в автобиографии. // 3. Фрейд. Собрание сочинений
в 26 томах. Т. 3. Одержимость дьяволом. Паранойя. — СПб.: Восточно-
Европейский институт психоанализа, 20066.
Фрейд, 3. (1915) Бессознательное. // 3. Фрейд. Психология бессознательного. —
М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1917) Печаль и меланхолия. // 3. Фрейд. Психология бессознательно¬
го. — М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1918) Из истории одного детского невроза. // Человек-Волк и Зигмунд
Фрейд. — Киев: Port-Royal, 1996.
Фрейд, 3. (1919) Жуткое. // 3. Фрейд. Психологические сочинения. — М.: СТД,
2006.
Фрейд, 3. (1919) Ребенка бьют. // 3. Фрейд. Навязчивость, паранойя и перверсия. —
М.: Фирма СТД, 2006.
256
Библиография
Фрейд, 3. (1923) Я и Оно. // 3. Фрейд. Психология бессознательного. — М.: Фирма
СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1924) Невроз и психоз. // 3. Фрейд. Психология бессознательного. — М.:
Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1924) Потеря реальности при неврозе и психозе. // 3. Фрейд. Психология
бессознательного. — М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1925) Отрицание. // Венера в мехах. — М.: Культура, 1992.
Фрейд. 3. (1926) Проблема дилетантского анализа. // 3. Фрейд. Избранное. —
Ростов-на-Дону. Феникс, 1998.
Фрейд, 3. (1926) Торможение, симптом и тревога. // 3. Фрейд. Истерия и страх. —
М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1927) Фетишизм. // Венера в мехах. — М.: РИК Культура, 1992.
Фрейд, 3. (1933) Новый цикл лекций по введению в психоанализ. // 3. Фрейд.
Введение в психоанализ. Лекции. — М.: Фирма СТД, 2008.
Фрейд, 3. (1940) Расщепление я в процессе зашиты. // Психология бессознатель¬
ного. — М.: Фирма СТД, 2006.
Фрейд, 3. (1955 [1907-08]) Подлинные заметки о случае невроза навязчивости
(Крыса). // Пленэр. От философии к психоанализу. — Челябинск: Изд-во
Челябинского института психоанализа, 2012. — Вып. 2(2).
Фуко, М. Безумие и общество. // М. Фуко. Интеллектуалы и власть. — М.: Праксис,
1970.— Т. 1.
Фуко. М. Психиатрическая власть. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс
в 1973-1974 учебном году. — СПб.: Наука, 2007.
Юран, А. Второе имение Человека-Волка. // Лаканалия. — 2013. — № 13. —
С. 61-67.
257
Именной указатель
Абрахам, Н. 189 прим.; 192 прим.;
194; 197
Абрахам, К. 234
Ал кив и ад 46
Апиньянези, Е. 31
Аристототель 74
Бабинский,Ж. 38
Барт, Р. 31; 76; 210 прим.
Батай, С. 243
Бауэр, И. 14; 17; 19; 31-62; 226; 243; 246
Бауэр,Ф. 31
Белкин, А. 48 прим.
Бенвенуто, С. 49 прим.; 51 прим.;
56 прим.
Бехтерев, В.М. 183
БишА 34
Боковиков, А. 50 прим.; 84 прим.
Вебер, Г. 112
Винникот, Д. 103
Вундт, В.М. 80; 81; 83
Ганс см. Граф, Г.
Гардинер, М. 183; 215 прим.
Гегель, Г.В.Ф. 60; 138
Гёте, И.В. 157;170; 173
Гиппократ 12
Гольбейн, Г. 215
Граф, Г. 19; 63-108; 226
Граф, М. 63; 67; 89; 92
Гроссер,Ф. 241
Гуссерль, Э. 85
Гэллап, Д. 31
Демокрит 187; 188
Деррида, Ж. 66; 189 прим.; 191 прим
192 прим.; 193 прим.
Джойс, Д. 16; 148
Доллар, М. 188
Дора см. Бауэр, И.
Есперсен, О. 85
Жижек, С. 224 прим.
Зелленка, К. 31; 56 прим.
258
Именной указатель
Ибсен, X. 32; 174
Ипполит, Ж. 138
Кивланд, Ш. 31
Киньяр, П. 209
Клерамбо, Г. 132
Кожев, А.В. 60
Коэн, Д. 186 прим.
Крафт-Эбинг, Р. фон 220
Крепелин, Э. 183
Кристева, Ю. 229; 234; 240
Кубин, А. 213
Лакан, Ж. 10^18; 51; 52; 59; 61; 62; 65;
66; 67; 70; 71; 72; 77; 78; 80; 83; 84;
86 прим.; 89; 90; 93; 94; 96-104; 106;
108; 112; 113; 118-198 и прим.; 202;
204; 205; 207; 209; 211-214; 219;
221-226; 229; 232-235; 237; 238;
239; 241; 243-252
Ланцер, Г. 149
Ланцер, Э. 149-183; 226; 243
Лаэннек, Р.Т. 34
Леви-Стросс, К. 21; 61 прим.; 168; 171;
189 прим.
Леонардо, да Винчи 74
Лёре, Ф. 114
Лермонтов, М.Ю. 197
Лесков, Н. 65
Лукреций 188 прим.
Мак Брюнсвик, Р. 183
Малларме, С. 76
Мальваль 139 прим.
Марков, А.А. 186
Маркс, К. 12; 22 прим.; 187 прим.
Мейнерт, Т. 26
Мосс, Л.М. 61 прим.; 171
Мюнх, Э. 213
Нидерланд, У. 118
Николаев, В. 50 прим.
Панкеев, С.К. 183; 185; 187; 189
и прим.; 190-204; 208; 209; 210;
215 прим.; 243
Панков, С. 50 прим.; 84 прим.
Пирзон, Р. 124
Платон 159
Плон, М. 183
Пруст, М. 32
Рабле,Ф. 171
Риззо, Ф. 63
Рудинеско, Э. 32; 118; 183
Саборски, Р. 149
Сартр, Ж.П. 212 прим.
Сиксу, Э. 31
Сократ 46
Соссюр, Ф. де 21
Торок, М. 189 прим.; 194; 197
Федерн, П. 11 прим.
Флексиг, П.Э. 109; НО; 114; 115; 116;
119; 120; 123; 128; 145
Флисс, В. 48 прим.; 55; 138; 186 прим.
Форрестер, Дж. 31
259
Именной указатель
Фрейд, 3. 9 прим.; 10-39; 41; 42; 45-
64; 66; 67; 69; 71; 74; 75; 76; 79;
80; 82; 83; 85-91; 95-112; 117-211;
219-226; 229-250
Фрейд, Л. 158
Фуко, М. 31; 34 прим.; 36; 114 прим.
Хаасе, Ю.Э. 117
Хайдеггер, М. 66; 85; 92
Хёниг, О. 67; 68
Человек-Волк см. Панкеев, С.К.
Человек-Крыса см. Ланцер, Э.
Шампольон, Ж.-Ф. 36
Шарко, Ж.М. 34; 35; 38
Шницлер, А. 32
Шребер, Д. Г. М. 109; 110; 118; 125
Шребер, Д.П. И; 17; 19; 25; 109
111-148; 186 прим.; 226
Энсор, Д. 213
Эпикур 188 прим.
Якобсон, Р. 85
Предметный указатель
Агальма 46 и прим.; 56; 159
Анаморфоз 214
Афония 35; 37; 58
Беспомощность органическая 207
Боязнь 88; 89; 95; 102; 103
Буква 184-201
Вещь 59; 207; 213; 215; 233; 234; 241
Влечение 18; 42; 59; 71; 74; 86 прим.;
95; 98; 138; 150; 160; 161; 162; 208;
219; 225; 226; 231; 234; 235; 236;
237;240
Воображаемая матрица 57; 60
Воображаемое 23; 73; 123; 131 прим.;
142; 144; 145; 146; 147; 159; 160; 173;
191; 205; 207; 225; 243; 244; 247
Выбор 28; 42; 55; 141; 165; 166; 167;
168; 174; 182; 199
Вытеснение 12; 13; 23; 26; 27; 28;
84; 87; 90; 137; 138; 139; 202; 219;
224 прим.
Дискурс 9; 10; 12; 15; 16; 18; 36; 41;
56; 59; 62; 65; 68; 70; 111; 113; 115;
127; 129; 163; 184; 185; 186; 188;
246; 247; 248
медицинский 10; 12
психиатрический 113; 136
психоаналитический 10; 12; 16;
18; 229; 244
университетский 131 прим.
Долг 162; 167; 168; 170; 171 и прим.;
172; 174; 175; 177; 178; 179 прим.;
182
Жуткое 212
Закон 22; 23; 25; 71; 72; 78; 89; 91; 184;
223;224;227
Знание паранойяльное 124
Идеальное я 49; 197 прим.; 238; 239;
245
Идентификация 39; 41; 43; 44; 52; 56;
60; 93; 100; 123; 125; 130; 153; 155;
156;230; 231; 239; 251; 252
Имена-Отца 25
Истина 9 прим.; 15; 16; 19; 22; 37; 40;
61; 62; 69; 87; 111; 112; 113; 119;
157; 168; 169; 188; 189 и прим.; 248;
250; 252
261
Предметный указатель
Истерия 25; 32—46; 50 прим.; 57 прим.;
58 прим.; 60; 98; 150; 227
Кастрация 13; 28; 42; 43; 44; 45; 71; 74;
77; 88; 90; 99; 100; 101; 137; 138; 190;
193; 194; 199; 200; 201; 202 прим.;
210; 212; 221; 225; 227; 238
Каузальность 22; 23; 27
Меланхолия 27; 89; 115; 217; 229; 230;
231; 232; 233; 234; 236; 237; 238;
239;240
Метафора 15; 18; 25; 26; 47; 55;
59 прим.; 68; 69; 78; 83; 100; 117;
141;142; 146; 147; 171;204;235
Наслаждение 15; 16; 17; 36; 40; 44; 45;
49 прим.; 79; 118; 120; 121; 122; 141;
143; 144; 147; 148; 157; 174; 176; 177;
182; 188; 189; 192; 199; 201; 223; 224;
225;226;227;240;252
Невроз 10; 14; 23; 24; 25; 26; 27; 28; 42;
43; 57 прим.; 59; 137; 139; 143; 148;
149; 150; 151; 152; 153; 154; 155; 156;
157; 158; 162; 164; 166; 167; 168; 169;
173; 174 прим.; 190; 194; 202; 203;
220;222; 223; 224; 226; 240
Не-всё 45
Нехватка 42; 43; 46; 68; 75; 77; 78; 93;
99; 100; 139; 141; 142; 205; 206; 209;
212;222;235
Объекта 125; 159; 160; 188; 223; 225;
234;237;238
Означающее 15; 25; 35; 37; 43; 45; 64;
65; 66; 67; 82; 84; 88; 92; 96; 97; 98;
99; 105; 120; 121; 123; 128; 130; 133;
134; 135; 136; 137; 138; 139; 140; 141;
142; 143; 145; 146; 148; 150; 151; 153;
156; 158; 165; 166; 171; 173; 181;
186; 187; 191; 192; 193; 195; 209;
211;240;251
Оно 23; 24; 26; 27
Отбрасывание 23; 24; 25; 120; 121; 137;
138; 139; 141; 142; 144; 199; 202;
211 прим.; 212; 239; 240
Отклонение 12; 23; 24; 28; 88; 128;
187 прим.; 188 прим.; 190; 191; 203;
220;221
Отрицание 48 прим.; 138; 146; 154; 166;
187 прим.
Отчуждение 21; 24; 130; 131 прим.;
132;170;220;233;241
Паранойя 112; 117; 122; 123; 124; 129;
139;190
Перверсия 10; 23; 25; 27; 28; 190; 194;
202; 219; 220; 221; 222; 223; 224;
225;226;227
Первосцена 57 и прим.; 192; 194; 195;
196; 197; 201; 208; 209; 210
Перенос 9; 18; 19; 25; 27; 46; 47; 48;
49 и прим.; 53; 54; 56 прим.; 60;
61 прим.; 62; 73; 105; 116; 120; 137;
158; 159; 165; 170; 178 и прим.; 245;
251; 252
Повторение 47; 66; 86; 154; 233; 237;
249
Подобие 39; 98; 115; 123; 124; 126; 165;
166;173; 205
Полагание/выталкивание 138; 236;
238
Последействие И; 12; 103; 141; 174;
211
Психоз 10; 23; 24; 25; 26; 27; 28; 112;
130-150; 190; 193; 194; 196 прим.;
202; 226; 236; 239; 240
Реальное 15; 16; 22; 25; 59; 77; 99; 119;
122; 123; 131 прим.; 138; 139; 142;
146; 157; 160; 170; 186; 187; 189; 192;
193; 196 и прим.; 200; 205; 206; 207;
211; 212; 240; 244; 248
262
Предметный указатель
Ритурнели 128;129;148
Сверхдетерминация 57; 176; 249
Сверх-я 13; 23; 24; 26; 27; 227; 240;
241
Символическое 15; 52; 55; 86; 121; 122;
139; 146; 164; 170; 171; 173; 200; 205;
222; 233; 243; 244;247
Симптом 10; 12; 13; 14; 15; 16; 17; 26;
27; 34; 35; 36; 37; 40; 42; 44; 49; 53;
56; 57; 58; 59 и прим.; 60; 88; 90; 96;
146; 155; 158; 164; 165; 193; 203; 209;
245; 246; 248;249;251
Синтом 16; 17; 252
Случай 17; 18; 19; 32; 33; 37; 41; 46;
47; 55; 60; 63; 64; 66; 94; 100; 149;
170; 183; 185; 189 и прим.; 190; 191
и прим.; 202; 203; 204; 246; 249;
252 прим.
Соматическая встречность 59
Снятие 12; 17;126; 161; 231
Страх 57 прим.; 74; 75; 77; 78; 88; 89;
93; 95; 96; 97; 100; 122; 151; 156; 158;
159; 181; 194; 196; 198; 200; 204; 205;
206; 207; 210; 212; 213; 223; 234
Структура 10; 12; 13; 14; 15; 21; 22;
23; 24; 25; 26; 27; 35; 37; 39; 40; 43;
61; 73; 120; 126; 134; 136; 137; 140;
145; 151; 156; 168; 170; 176; 184;
190; 191 прим.; 196; 203; 204; 219;
220; 222; 223; 229; 235; 238; 239;
241;247; 249
Субъект, якобы знающий 9; 25; 54;
158;159
Топология 16;186
Требование 33; 37; 38; 39; 40; 151; 152;
153;154;158
Тревога см. Страх
Фаллос 42; 43; 65; 67; 68; 69; 71; 74;
77; 78; 81; 88; 90; 92; 93; 98; 99;
100; 101; 102; 108; 121; 147; 156;
181;220; 221
Фантазм 19; 57 прим.; 85; 90; 100;
107; 123; 125; 150; 151; 156; 159;
160; 187; 192; 194; 196; 204; 205;
212 прим.; 219; 222; 223; 224; 225;
226; 241; 252
Фетиш 69 прим.; 191; 203; 221
Фобия 75; 84; 88; 89; 93; 94; 95; 96;
97; 98; 100; 102; 103; 105; 107; 108;
155; 193
Форклюзия см. Отбрасывание
Эдипов комплекс 71; 88; 90; 92; 93; 106:
140; 169; 224
Я 26; 28; 155; 247
Я-идеал 99; 239; 241; 244
Я собственное 12; 39; 48; 123; 126; 129;
155; 169; 191; 221; 224; 238; 240;
246;247;248
263
Научное издание
Серия «Современное мышление»
Виктор Аронович Мазин
Айтен Юрановна Юран
КЛИНИКА ЛАКАНА
Корректор Е.В. Литовченко
Дизайн обложки М.С. Селиверстовой
Компьютерная верстка М.С. Селиверстовой
ООО Издательский дом «ERGO»
www.ergo-izhevsk.ru
E-mail: office@ergo-izhevsk.ru
Сдано в производство 09.11.2020. Печать офсетная.
Формат 60*90/16. Гарнитура Times New Roman.
Заказ № 20/822.
Отпечатано с оригиналов заказчика
в «Алмаз-Принт» (ИП Насыйрова Е.В.)
УР, г. Сарапул, ул. Горького, 64
Отпечатано в России
ISBN 978-5-98904-255-5
ISBN 978-5-98904-255-5