ДЕМОСТЕНЕ БОТЕ » II ИОЬ». Л ПОП
Встречи, с природой
Издательство им. Иона Крянги
’‘'У KffiO
Демостене Ботез и Ионел Поп
Встречи
с природой
Демостене Ботез и Йонел Поп
Встречи
с природой
Издательство имени Йона Крянгэ
Бухарест
Перевел М. ОЛСУФЬЕВ
Обложка и иллюстрации:
Кока Крецою-Шейнеску
Дед Василе
и его внучатый племянник Никулицэ
Два человека, далеких по возрасту, но в груди у кото-
рых бьется будто одно сердце, бродят по лесу, по полям,
по берегам озер. Иногда они беседуют дома. Не очень часто,
потому что у старого много дел по хозяйству, а у мало-
го — школа и уроки.
И так как они в своих походах многое видят, а в часы
отдыха, дома, разговаривают о множестве интересных вещей,
давайте-ка мы с вами увяжемся за ними и подслушаем,
о чем у них разговор.
Но прежде чем отправиться в довольно долгую дорогу с
этими двумя людьми и прежде чем подслушать их слова,
надо бы познакомиться с ними поближе и узнать тот зимний
вечер, который побудил их к походам.
Нашего проводника, которому многое известно о птицах
и зверях, зовут Василе Уреке. Это коренастый, черно-
волосый , но, конечно, уже седой человек с редкой бородкой,
чуть раскосыми глазами, окруженными частыми морщин-
ками, словно он близорук или все время внимательно глядит
куда-то вдаль, и с ласковой улыбкой, которая постоянно
освещает его лицо.
Одежда на нем нехитрая и довольно помятая, как у деревен-
ского жителя. В трансильванском городке, где протекает
его существование, он зиму и лето ходит с непокрытой
головой и вечно взлохмаченными волосами. Только отпра-
вляясь на охоту, он надевает зеленоватую шляпу с за-
ткнутым за шнур голубым сойкиным пером, да в морозные
дни иногда нахлобучивает шапку.
Проведя жизнь в труде, дед Василе теперь пенсионер, но
ему дашь лет пятьдесят, не больше. Походка у него про-
ворная, молодая, взгляд быстрый и настроение всегда
бодрое. Его мудрость и весь образ жизни говорят о боль-
5
шой опытности. Источником 3T0II мудрости служит, прежде
всего, природа, которую он любит страстно и среди которой
чувствует себя хорошо и уверенно, как нигде. Государство
обеспечило ему спокойную старость, он может заниматься
тем, к чему всегда имел склонность: читать, охотиться,
возиться у себя на дворе и, особенно, в саду.
Жители городка знают его уже много десятков лет.
Знают его старый домик на окраине, с крутой гонтовой
крышей, маленькими окнами и верандой с резными стол-
биками. Позади дома раскинулся обширный сад, в котором
чего только не найдешь: тут и грядки с овощами, и все-
возможные цветы, и ягодные кустарники — крыжовник и
смородина, и яблони, и груши, и даже два громадных ореха.
И за всем этим ухаживает один дед Уреке, больше никто.
Сразу за садом начинаются холмы. Да и горы недалеко.
С той поры, когда впервые улыбнется весна, и до той,
когда сад заснет под снежной периной, стоит заглянуть
через изгородь, как увидишь быстрого, как белка, вечно
занятого делом человека.
Когда его не видно в саду, можно быть уверенным, что
дед Василе ушел бродить по лесам и горам с ружьем за
плечами, потому что больше всего на свете ему нравится
природа. Он любит деревья и цветы, но, пожалуй, еще
больше любит зверей, которые живут в лесных дебрях.
Зимой, в дождливые дни или когда он слишком устает
от работы в саду, дед Василе сидит в своей комнатке и
читает книжки из своей не очень большой библиотеки,
которая помещается в застекленном шкафу, где труды по
естественным наукам стоят рядом с художественной лите-
ратурой, потому что дед Василе всегда был большим кни-
голюбом .
Обстоятельствам, откапывать которые в пепле его прошлого
не имеет смысла, было угодно, чтобы дед Василе Уреке
жил теперь в одиночестве, без жены и детей. Но года два
или три назад судьба несколько изменила его одинокое
существование. Из всей родни у него на свете оставалась
только одна племянница, которую он почти не знал. От
этой племянницы он однажды получил письмо, в котором
она сообщала ему, что муж ее скоропостижно умер, что
она осталась одна с малолетним сыном Никулицэ и просит
дядю посоветовать, как ей быть дальше и что делать.
6
Дед Василе ответил, приглашая ее к себе. Где хватает
места для него, хватит и для нее с ребенком. Так впервые
у старика поселились чужие люди. Племянница, хорошая
хозяйка, навела в доме порядок, а Никулицэ оживил и
освежил его своей резвостью.
Но пора, однако, познакомиться и с ним. В силу еще не
разгаданной учеными тайны природы Никулицэ, проис-
ходя от сестры деда Василе, похож на него, как две капли
воды. У него такие же маленькие, словно только что про-
резавшиеся, раскосые, проницательные глаза с черными,
как спелая черника, зрачками и блестящие, совершенно
черные волосы. И уже теперь, в его нежном возрасте, когда
он смеется, вокруг глаз собираются тоненькие морщинки.
Может быть, именно из-за этого сходства дед Василе сильно
к нему привязался. Как мы увидим дальше, во время кани-
кул, а иногда и по вечерам, когда Никулицэ готовит уроки,
дед Василе нет-нет да преподнесет ему какой-нибудь при-
ятный сюрприз: интересный рассказ или замечательный
план будущего похода.
Фактически, планы начались с первого же вечера зимних
каникул. Дед Василе тогда еще мало знал своего внуча-
того племянника и предоставлял его самому себе, потому
что мальчик был послушный и смирный. Недаром он был
в своем классе отличником и гордился алым пионерским
галстуком.
В тот вечер дед Василе сидел на своем обычном месте, в
удобном кресле, а Никулицэ рядом с ним, за столом. Под-
вешенная к низкой потолочине керосиновая лампа едва
бросала на стол кружок красноватого света. Никулицэ
читал, а дед Василе сидел задумавшись и сучил двумя
пальцами редкие волосы своей бороденки. Немного погодя
он поднялся с кресла, подошел к мальчику, положил ему
на голову руку и, склонившись над книгой, которую тот
читал, тихо спросил:
— Ты сейчас что делаешь? Готовишь уроки?
— Уроки я кончил, теперь читаю так, для себя,— ответил
Никулицэ.
— А можно ли узнать, что именно ты читаешь? Что-нибудь
про гайдуков или графа Монте-Кристо?
Вместо ответа Никулицэ закрыл книгу и, держа палец
там, где он остановился, показал деду заглавие, повто-
рявшееся на каждой странице: «Познания по зоологии».
7
Книга была написана очень давно. Он нашел ее на
чердаке.
Дед Василе очень обрадовался, что внучатый племянник
тоже, очевидно, любит животных. Значит, сходство между
ними не только внешнее, но и духовное.
— А можно узнать, кем она написана ?
— Не знаю ! Я так ее и нашел — без обложки, как видишь.
— Гм! —недоверчиво хмыкнул дед Василе, потом приба-
вил: — А нравится она тебе? Расскажи-ка, что ты там
вычитал ?
— Да вот, здесь говорится, что аист очень полезная птица,
потому что он уничтожает гадюк. Убивает их клювом, по-
том глотает.
Дед Василе заколебался. Ему не хотелось подрывать дове-
рие мальчика к этой книге, но, с другой стороны, совесть
не позволяла оставлять его с ошибочными сведениями. В
конце концов он решился:
— Ну и ну! Хоть тут и написано, но это не совсем так.
Никулицэ посмотрел на него с недоумением. Потом загля-
нул в книгу:
— Не может быть! —сказал он упрямо. —Видишь, на-
писано черным по белому.
— Так-то оно так, —начал старик,— но гадюки, видишь
ли, живут больше в горах, в каменистых или сухих местах,
а аист живет в равнине, в низменностях, где есть болота
или сочится вода. Так что встретиться им не так-то легко,
тем более настолько часто, чтобы аисты могли уничтожать
гадюк...
Слова старика заставили мальчика призадуматься.
— А что ты еще тут вычитал ? — спросил дед.
Никулицэ перевернул несколько страниц и прочел:
— «Рысь, пользуясь своими длинными, толстыми лапами,
забирается на самые верхние ветви и высматривает оттуда
добычу, прислушиваясь к малейшему шороху. Она пры-
гает с высоты дерева на спину зайцев и косуль и, растер-
зав их, высасывает их кровь». Потом добавил:
— В одном месте написано, что рыси водятся в Южных
Карпатах.
— Очень жаль, Никулицэ, но и это не так. Рысь — не
куница, не белка и не дикая кошка, чтобы взбираться на
«самые верхние ветви». Если ей попадется бурелом или
наклонившийся сук, она, конечно, может на них прыгнуть —
8
4

этак на метр или на два от земли. Но нет на свете такой
рыси, которая взбиралась бы «на самые верхние ветви».
Давай-ка разберемся в этом деле! Рысь живет в горах, в
пихтовых и буковых лесах, где деревья достигают тридца-
тиметровой вышины. К тому же это довольно большой
зверь, весом килограммов в тридцать-сорок. Согласно твоей
устарелой книжке, она залезает на самые высокие ветви,
все равно как, скажем, на колокольню, а то и выше. И
прыгает оттуда на спину зайцу или косули, которые нахо-
дятся на земле. Не думаю, что рыси поздоровилось бы,
если бы она прыгнула с такой высоты или даже с половины
такой высоты. Не знаю, уцелела ли бы в ней хоть одна
косточка. И еще одно соображение: может ли она прыгнуть
с такой высоты прямо на спину бедного зайчишки, да еще
сквозь чащу веток?.. Ты вычитал также, что рыси водятся
только в Южных Карпатах. Это неверно. Водятся они и
в Марамуреше, и повсюду на дуге наших гор.
Никулицэ, который смотрел то на деда, то в книжку, опять
усомнился:
— Но ведь так написано в книге!
— Вижу, что написано,— не сдавался дед Василе.— А зна-
ешь ты, кто это пишет? Рысь читать не умеет и жизнь свою
устраивает не по книжке, написанной каким-то неизвест-
ным умником... Дай-ка я взгляну на это произведение!
Старик взял книгу, уселся в свое кресло, нацепил на нос
очки и принялся ее перелистывать, иногда задерживаясь
на какой-нибудь странице и удивленно покачивая головой.
Никулицэ только и слышал, что «гм-гм!>, когда дед то
хмурился, то улыбался в бородку.
Через некоторое время он подозвал к себе мальчика:
— Лучше бы ты оставил эту книжку на чердаке, пусть ее
мыши грызут. Но раз уж ты ее взял, давай-ка полистаем
ее, посмотрим, что мы еще в ней найдем.
Открывая книжку наугад, он читал какой-нибудь пассаж
и, прочтя, подчеркивал его ногтем узловатого пальца.
Перевернув еще несколько страниц, дед прочел что-то про
себя, беззвучно шевеля губами, потом прочел то же самое
вслух:
«Олень носит на голове костные ветвистые рога, которые
падают осенью и вновь вырастают весной. Каждый год рога
пускают новый отросток, так что по числу отростков можно
определить возраст оленя. Олени, которые являются укра-
9
шением наших горных лесов, встречаются редко и обречены
на вымирание >.
— Как? И это не так?! —удивился Никулицэ.
— Представь себе, не так! Во-первых, рога есть только у
оленей, то есть у самцов, а у ланок нет. Затем, олени ро-
няют рога не осенью, а в конце зимы, в феврале. И узнать
возраст оленя по рогам нельзя, потому что они вовсе не
<пускают» каждый год по новому отростку. Я не раз слы-
шал, будто число отростков на оленьих рогах указывает
на возраст... Так думают многие, кто не знает, как обстоит
дело в действительности. Бывают олени, которые прибав-
ляют по две или даже по три ветви, между тем как другие
остаются всю жизнь с мало разветвленными рогами, какими
они были в четыре или в пять лет. Так и доживают до ста-
рости. И олени у нас вовсе не вымирают. Их достаточно.
А в некоторых горных районах, например, в Гургиу, их
даже очень много.
Сказав это, он добавил:
— Много бессмыслицы давали раньше читать ребятишкам,
вовсе не заботясь о правде.
Дед Василе этим не удовольствовался и, перевернув еще
несколько страниц, нашел место, где говорилось о птицах.
Снова было видно, как у него шевелятся губы, потом он
прочел вслух: «Черный гриф питается падалью, терзая ее
клювом. Не найдя падали, он нападает на белок, зайцев
и птиц».
Это показалось ему еще более нелепым.
— Знай, Никулицэ, что черные грифы не ловят ни белок,
ни зайцев, ни птиц. Они так тяжелы и велики, что им их
не поймать. Да и острых когтей для этого у них нет. По-
пробуй-ка представить себе громадную птицу, с доброго
индюка, крылья которой достигают в размахе около трех
метров, пробирающейся сквозь частую хвою пихт, чтобы
поймать быструю, как огонь, белку !
Дед Василе положил на колени открытую книгу и посмо-
трел на мальчика. Никулицэ задумался, недоумевая. Старик
понял его огорчение и поспешил объяснить:
— Дело в том, что твари, которых на земле великое мно-
жество и разнообразие, ведут иногда такое скрытое сущест-
вование, что даже ученые, много поработавшие для иссле-
дования их жизни и обычаев, знают о них не все и не избав-
лены от ошибок. Если даже крупному ученому, прочитав-
10
шему целую библиотеку, придет в голову по-настоящему,
исчерпывающим образом и без риска ошибиться ознакоми-
ться с жизнью какого-нибудь одного вида, скажем медведя,
ему придется до самой старости ничем другим не заниматься,
как только искать медведей и наблюдать за ними на свободе.
И в конце своих трудов он должен будет честно признать,
что выяснил далеко не все, а может, кое в чем и ошибся.
Никулицэ слушал его с сосредоточенным вниманием. Лицо
его дышало любознательностью и доверием. Дед Василе
немного прищурил глаза, поняв это оживившее мальчика
превращение, и продолжал:
— Но это еще не все. Тот, кто написал эту книгу, кем
бы он ни был, сделал это больше понаслышке. Бывает
иногда, что исстари укоренится ошибочное представление,
вроде того, что здесь сказано о рогах оленя и его возрасте,
представление, в защиту которого многие готовы руку в
огонь положить. Ляпнет кто-нибудь этакую глупость, или
кто-нибудь, по легкомыслию, проглядит ее в книжке, такой,
как эта, — она и пойдет из года в год перескакивать из
книги в книгу, а новым авторам невдогад самим справиться,
так это или нет. Они принимают на веру то, что было напи-
сано до них, пока не найдется один, который разберется
и скажет: «Стойте, братцы, вы тут напутали... Это не так,
а вот как...»
— Значит, дедушка, нет ни одной книжки по зоологии без
ошибок ?
— Теперь, может, и есть, — сразу ответил дед Василе. —
Но самая верная книга, равной которой не существует, та,
которую никто еще целиком не прочел, и никогда человек
столько не проживет, чтобы прочитать ее от корки до корки.
Но ты можешь сделать другое: перелистывать ее время от
времени, задерживаясь на какой-нибудь одной странице с
открытыми глазами и открытым умом. И даже эта одна-
единственная страница покажет тебе истинную правду и
преисполнит тебя чистой радостью. Нет на свете книги
прекраснее и правдивее.
— А какое, дедушка, у нее заглавие, у этой волшебной книги ?
— Какое, говоришь, заглавие? Природа!
— Да? И кто же может ее найти? Кто может ее читать?
Никулицэ спросил это с большой грустью в голосе, огор-
ченный тем, что ему недоступна эта замечательная книга.
Но дед Василе утешил его:
11
— И я, и ты, и твои товарищи, и вообще кто угодно, любой
человек, лишь бы было желание. Если хочешь, мы будем,
по возможности, изучать ее вместе.
— Хочу, хочу! —обрадовался, весело хлопая в ладоши,
Никулицэ.
— В таком случае, дорогой внучек, раз ты теперь уже боль-
шой и тебе доставит удовольствие знакомиться, во время
каникул или после уроков, с тварями, которые оживляют
и украшают землю, давай, взявшись за руки, отправимся
читать, наудачу, из этой замечательной книги. Иногда мы
для этого выйдем всего только в сад, зато в другой раз
поднимемся на холмы или отправимся бродить по полям.
Заглянем, конечно, и в лес. Во время летних каникул, если
раздобудем все нужное, мы доберемся с тобой и до горных
вершин, потом спустимся вниз, где воды дремлют в болотах
и озерах, заросших кугой и камышом. Днем и ночью мы
будем скитаться с тобой по местам, где даже я никогда не
бывал. Будем смотреть и слушать. Будем читать глазами
и ушами. А потом, вечерком, сидя здесь, как сейчас, попы-
таемся уяснить себе прочитанное в этой самой правдивой
из книг, да и я, может, расскажу тебе кое-что, чего ты не
успеешь прочитать.
От этих слов мальчику показалось, что он воочию видит
книгу истинной правды. Перед ним начали приоткрываться
чарующие тайны окружающего мира. Душа его наполнилась
счастьем. Не зная, как выразить деду Василе свою благо-
дарность, он взволнованно взял его руку и поцеловал. Дед,
устремив взор в пустоту, положил руку на голову мальчика.
В молодости у него был ребенок, которого внезапная смерть
унесла в возрасте Никулицэ. И старик, возможно, вспом-
нил его теперь, лаская внучатого племянника, каким-то
образом заменившего ему его Георгицэ.
После этого памятного зимнего вечера дед Василе и Нику-
лицэ стали строить планы своих будущих походов. Нача-
лись и рассказы. Тратить много времени на походы они
не могли. У каждого были свои обязанности. Из волшебной
книги природы им удалось прочесть лишь очень немного
страниц, к тому же не связанных между собой. Но они
все-таки собрали небольшой урожай познаний и получили
огромное удовольствие от созерцания бесчисленных чудес —
растений и животных, украшающих благословенную землю
нашей родины.
Три гнезда плюс одно
Прошли Евдокеи, и ласковое мартовское солнышко расто-
пило последние ошметки снега. Среди проклюнувшейся на
меже, под виноградником, молодой травки распустились
скромные цветочки фиалки. Словно среди свежей зелени опу-
стилась стайка голубовато-фиолетовых бабочек. Никулицэ
вспомнил, что сегодня день рождения его мамы. Он не мог
сделать ей более приятного подарка, чем букетик весенних
цветов. Мальчик тщательно выбирал самые красивые. Иногда
он нагибался над ними, чуть не касаясь носом пяти раскры-
тых лепестков и вдыхая их нежный аромат. Ему, казалось,
было жалко их срывать. Дед тем временем разыскивал остав-
шиеся среди яблоневых веток сетки гусеничных гнезд. Най-
дя зараженную ветку, он тянулся к ней длинным шестом
с ножницами на конце и, наставив их, дергал за веревку,
срезая ветку.
Вдруг оба остановились и, не сговариваясь, повернули голо-
вы к дикому каштану, клейкие почки которого уже набухли,
готовые лопнуть. Оттуда раздавалось птичье пение —неж-
ная, ритмичная, напоминавшая не то рожок, не то флейту
мелодия, то рокотавшая на низком регистре, то вырывавша-
яся вверх серебряной трелью, прерываемой легким прищел-
киванием и мягкими, гортанными звуками.
— Скворцы прилетели! — воскликнул дед, и лицо его смор -
щилось в светлой улыбке.
На самой макушке каштана вырисовывались на фоне неба
черные силуэты двух птиц. Они сидели рядом, парочкой.
Было хорошо видно, которая из них поет. Задрав головку,
она крутила ею то вправо, то влево. Открытый клюв иногда
дрожал, дробя мелодию; чуть дрожали иногда и крылья,
словно птица готовилась взлететь. Поговорив между собой
некоторое время, скворцы перебрались с каштана на яблоню.
13
Там дед Василе еще с осени приготовил домик для них
или для других птиц, которые любят вить гнезда в дуплах
деревьев. Это была сколоченная из дощечек коробка с круг-
лой дверцей, а перед дверцей прилажена палочка, на кото-
рой хозяину можно было удобно посидеть при вылете из
гнезда или возвращении в него. Перед тем как прочно при-
крепить домик к ветке яблони, дед Василе положил в него
сухого мха, чтобы избавить от этого труда тех, кто решит
здесь поселиться. Скворцы внимательно осмотрели то, что
казалось им полезным, сначала издали, а потом и вблизи.
Лишь позднее один из них решился прыгнуть на порог
домика и заглянуть внутрь то одним глазом, то другим.
Скворцы были старые, много на своем веку повидавшие и
испытавшие. Однажды они видели, как один из их племени
угодил лапками в силки, а в другой раз слышали, как бьется
их брат в нарочно придуманной хитрой коробке, очень
похожей на эту. Впрочем, эта, кажется, не совсем такая:
нет ни бечевки, ни захлопывающейся крышки. Эта, пожалуй,
годится для гнезда, но до того, как принять окончательное
решение, нужно еще подумать. Они вспорхнули на макушку
дерева, и самец прославил жизнь новым вознесшимся к
солнцу гимном.
— Эти, пожалуй, здесь поселятся. Летом будут клевать че-
решни, лакомиться ранними грушами. Это их право, они
ведь тоже садовники. Напрасно старался бы я снимать с
деревьев гусениц, если бы мне не помогали скворцы, синицы,
дятлы, поползни и все прочие собиратели букашек. Смотри,
Никулицэ, не спугни их, а то улетят...
Несколько сорок неугомонно тараторили и перелетали с
места на место. Они иногда даже вступали в драку из-за
какой-нибудь найденной одной из них пищи.
— Эти белобоки, я знаю, большие разбойницы! Я раз
видел одну с цыпленком в клюве. Мама говорит, что в
прошлом году они выкрали у нее от наседки четырех цыплят.
Тебе, дед Василе, следовало бы их всех перестрелять.
— Во-первых, почему ты называешь их белобоками? Я
зову их сороками. Это, конечно, одно и то же, только мое
название правильнее и больше подходит к их неугомонному
нраву. А, во-вторых, я, пожалуй, и пристрелил бы сороку,
которая повадилась бы к маминым цыплятам, слов нет.
Но перестрелять их всех?! Даже при желании я бы этого
сделать не смог. Да и не хочу!
14
— Почему не хочешь, дед Василе, раз они такие вредные?
Я бы их всех извел.
— Ишь какой нашелся храбрец! И на гнев больно уж ско-
рый! Давай-ка посидим немножко на солнышке, тут, на
меже. Пока ты перевязываешь свои фиалки, я выкурю трубку-
другую и кое-что тебе расскажу. Или ты предпочитаешь
побегать с дружками за мячом?
— Нет, что ты !
— Видишь, хлопец, мы, люди, привыкли делить животных
гуртом на « полезных », которых мы защищаем, и «вредных >,
которых не знаем, как скорей уничтожить. Но какие из
них во всех отношениях полезные? Давай возьмем наудачу
несколько примеров. Начнем, скажем, с грача —ты его,
конечно, знаешь. Совсем черный, с большим, беловатым у
основания клювом. Этого ты куда отнесешь?
— К вредным, — не колеблясь ответил Никулицэ. — Он
портит кукурузу...
— Верно! Когда созревает кукуруза, он клюет початки и
таскает зерна. Зато посмотри на него во время пахоты!
Едва плуг проведет борозду, как следом за ним уже шагают
грачи и безостановочно клюют. Что они клюют? — спросишь
ты меня. Личинки насекомых и, главное, майского жука.
Подбирают все, что вывернет лемех. Если бы их не подби-
рали грачи, они опять проникали бы в землю и грызли корни
посевов. Конечно, грач наносит вред, но и пользы от него
немало. Так куда ж его отнести? А белку? Кому она не
мила? Ловкая, быстрая, с большими глазами, которые будто
спрашивают тебя о чем-то, с длинным пушистым хвостом.
Есть от нее хоть какая-нибудь польза, согласно нашему
обычному суждению? Ничего хорошего от нее не жди —
одни убытки да протори. Она портит семена пихты, разру-
шает множество птичьих гнезд, пожирает яйца, птенцов.
И все же она нам мила — и точка! А взять, с другой сто-
роны, домового сыча. Ничего никому не портит, кроме пользы
от него ничего. Пожирает мышей, саранчу и всяких вред-
ных насекомых. Но все ненавидят его, а многие суеверные
люди еще и обвиняют в том, что он будто бы предвещает
смерть, когда поет на своем языке свою жалобную песню.
И помни, Никулицэ, что мы не имеем права уничтожать
начисто ни одну из тварей. У каждой есть свое назначение
в великом механизме природы; каждая имеет право сущест-
вовать так, как ей положено, а некоторые являются подлин-
15
ным украшением земли и праздником для глаз, даже если
они кое-чем и пользуются из нашей пищи.
— А как обстоит дело с сорокой? — воспользовался переры-
вом Никулицэ, чтобы удовлетворить снедавшее его любопыт-
ство.
— То же самое и с нашей сорокой. Она свободно может
стащить со двора цыпленка или очистить птичье гнездо.
Зато сколько она подберет саранчи, жуков, гусениц и личи-
нок , сколько уничтожит мышей I А потом, что там ни говори,
сорока безусловно симпатичная птица, пропади она пропа-
дом !
Во-первых, красавица. Мы так часто ее видим и настолько
к ней привыкли, что перестали замечать ее красоту. Редко
встретишь у нас птицу с такими красивыми формами: строй-
ная, с соразмерной, не чересчур большой и не чересчур
маленькой прелестной головой; с длинным хвостом, который
в полете развернут в виде трапеции, а когда она ходит
по земле, приподнят; с плотно прижатым к туловищу опере-
нием, чтобы лучше выступали ее четкие линии. А краски!
Ни дать, ни взять девушка из Сэлиште в белой блузе,
черной безрукавке и черной юбке — одежде непревзойденного
изящества. Есть у нее и украшения. Не такие пышные,
как у щегла или золотистой щурки, а менее броские, гар-
монирующие со строгой простотой ее наряда. Черные крылья
отливают синевой и зеленью, черный хвост словно присыпан
порошком из старой бронзы.
С таким нарядом, который не вяжется с окружающей средой,
сорока в убытке. Как ее живой добыче, так и угрожающим
ее жизни врагам нетрудно ее обнаружить. И еще в другом
отношении природа была ей мачехой. По земле она быстро
передвигаться же может: топчется, шагает, а толку мало.
— Но она же летает! —перебил старика Никулицэ.
— Летает, на то она и птица, но редко встретишь другую,
которая была бы так неуклюжа и в полете. На своих корот-
ких крыльях сорока не может парить, а должна очень бы-
стро бить ими воздух, чтобы удержаться. Летает она медлен-
но, с трудом. Подняться высоко тоже не может. Быстрые
повороты, виражи, резкие подъемы и спуски, которые другие
птицы проделывают с таким мастерством, ей недоступны;
длинный хвост не только не служит ей кормилом, но даже
мешает ей. В сильный ветер она совсем беспомощна. Против
ветра лететь не может, наискось тоже, а ветер, который дует
16
сзади, играет ею как хочет. Зная это, сорока в ветреную
погоду ищет убежище, сидит в гнезде или в кустах, дожи-
даясь, когда пройдет буря.
Но природа, беря одной рукой, дает другой, и часто то,
что она дает, ценнее взятого. Сороку, взамен всего, что
ей недостает, она наделила умом. Охотники объявили войну
хищным птицам, которые истребляют зайцев, фазанов, куро-
паток. И особенно сорокам. Днем и ночью охотятся они за
ними, бродя по полям и лесам, а убить сороку им удается
редко. Попробуй-ка приблизиться с ружьем к сороке, кото-
рая сидит на дереве, или подстеречь ее в местах, где они
собираются! Они еще издали заметят тебя, узнают и, подав
тревожный сигнал «кре-кеке-кеке»или «шак-шак-шак », уле-
тят ! Одно дело человек, который пашет или косит, или рубит
в лесу дерево, а совсем другое охотник, который мнит себя
большим хитрецом и подбирается к ним крадучись, в обход,
или же прячется за кустом, да еще вооружен чем-то вроде
толстой палки, которую нетрудно узнать.
А как хорошо умеет сорока остерегаться своих главных вра-
гов, вроде ястреба-тетеревятника или сапсана! Если они не
застанут ее где-нибудь на открытом, незащищенном месте,
ей почти всегда удается от них спастись. Она прекрасно знает,
что не может рассчитывать на свой неуклюжий полет, и
даже не пытается искать в нем спасения. Почуяв опасность,
она немедленно спускается в нижний этаж леса, в кустарник
или заросли колючек, где хищники, мастера быстрого полета,
не могут использовать своих крыльев, но где она, сорока,
умеет с непревзойденным проворством пробираться в чаще
веток.
Лисе ее не поймать. И все же, как бы из желания предосте-
речь других обитателей леса, сорока портит ей весь охот-
ничий расчет. Едва завидев лису, она поднимает шум; испу-
скает тревожные крики, сзывая отовсюду своих товарок; вол-
нуется, перескакивая с ветки на ветку, или летает над самой
землей, чуть не касаясь лисьей спины, стрекоча, крича и
ругаясь на своем сорочьем языке. Она долго провожает хищ-
ницу, так что та уж не знает, как избавиться от такого кон-
воира, чтобы можно было, наконец, поохотиться без помехи.
Еще больший скандал происходит, если сороки обнаружат
на дереве кошку. Они собираются вокруг нее во множестве
и не оставляют ее в покое, пока она не спустится на землю.
Солидарность сорок тоже доказывает их ум. Однако до-
17
вольно рассказов, Никулицэ! У меня есть и другие дела.
А ты ступай, отнеси матери фиалки! И открой получше глаза,
старайся сам видеть, что происходит на свете, не дожидаясь,
когда тебе все покажут и растолкуют другие... Смотри, вон
те сороки собираются, кажется, свить гнездо на одном из
наших тополей. Завтра или послезавтра в свободную минуту
проследи за ними. И доложи мне.
— Дедушка, не дадим им свить гнезда! Они у нас всех
цыплят покрадут.
— Так они поступили бы, если бы были поглупее. Не бес-
покойся, от наших сорок нам убытка не будет. Они очень
хорошо знают, что их ждет, если они станут безобразничать
поблизости от гнезда. Конечно, они будут разгуливать по
саду, появятся и на дворе, но увидишь, что ничего худого
не сделают. Счастье они попытают у соседа, через двор. Мы
же должны заботиться о том, чтобы уберечь наших цыплят
от других, чужих сорок. А теперь ступай !.. Да смотри, не
забудь сказать мне, когда сороки построят себе гнездо.
Никулицэ ускакал на одной ноге вниз по склону с букетом
фиалок в руке. Старик проводил его взглядом, потом вернул-
ся к своим плодовым деревьям. Показалась, лениво гребя
золотыми крыльями, первая бабочка-крушинница. Синицы с
брюшком цвета яичного желтка громко щебетали, занимаясь
акробатикой среди только что выпустивших почки ветвей.
Скворцы, после долгого совещания на макушке каштана, в
конце концов решились и принялись наводить порядок в
новом жилище.
Зато пара сорок, по-видимому, еще не пришла к соглашению.
Отбившись от стаи, птицы уселись, крыло к крылу, на ветку
и теперь ведут секретный разговор, поворачивая головку
то к одному тополю, то к другому. Гнездо вить нужно.
Дело это не легкое. Чего только ни приходится принимать
к сведению и хорошенько взвесить, чтобы все вышло как
должно!.. Во-первых, надо решить, где строить гнездо. Ра-
зумеется, на дереве — и как можно выше, подальше от зем-
ных опасностей. Гнездо получится прочнее, если его поместить
поближе к стволу, но безопаснее свить его на тонких ветках,
куда не забраться детям. Придется долго искать, пока не
найдешь подходящего места, которое соответствует всем этим
требованиям. Теперь, в начале весны, когда настала пора
вить гнезда, деревья еще голые, но когда самка будет наси-
живать яйца и, особенно, когда гнездо будет полно птенцов,
18
оно должно быть надежно укрыто от вражеских глаз. Так
что нужно отыскать такое местечко, где ветки, когда они
покроются листвой, совсем закроют гнездо. И здесь, пожалуй,
подойдет, и там неплохо... Выбрать не легко...
Не прошло и недели, как Никулицэ явился с докладом. Он
был недоволен увиденным. У него, по-видимому, даже возни-
кло некоторое сомнение. Неужто дед Василе может ошибиться ?
Мальчик робко приблизился к старику. Как ему скажешь,
что он ошибся?! А если рассердится?
— Дед Василе, твои сороки, мне кажется, не такие уж хит-
рые ...
— А что ?
— Я сделал как ты мне велел. В свободную минуту прокрал-
ся в глубь сада, откуда хорошо видны все тополя, и прита-
ился.
— Ну, и что же ты узнал?
— Что сороки очень глупые.
— Вот те на! Объясни, как и почему ? Присаживайся сюда,
рядом со мной, и расскажи все подробно. Посмотрим. Мо-
жет статься, что ты и прав!
— Послушай! Принялись сороки таскать веточки, хворост,
невесть что и строить основу гнезда на крайнем тополе, по-
гоняя друг друга криками и отчаянно между собой ссорясь.
Основа уже начала показываться, но они все бросили и стали
вить другое гнездо, на другом тополе. Порядочно потрудив-
шись, они бросили и его, вернулись к первому гнезду, ната-
скали туда еще хвороста, добрый час ругались вокруг него
и опять бросили. Глупые они —принялись строить третье
гнездо на другом тополе, потом четвертое и ни одно не кон-
чили. Вся работа пропала зря. Ну где же тут ум, дед Ва-
силе ? Скворцы — другое дело. Решили, как и что, дня два
поработали, а теперь, может, скворчиха уже начала нестись
и скворец тут как тут, на пороге домика, поет, заливается...
А твоих умниц сорок лето, того гляди, застанет без гнезда.
Как же это так, дед Василе?
— Мы еще об этом поговорим, когда понаблюдаем за ними
вместе. Нынче после обеда у тебя занятий, кажется, нет.
Как только приготовишь уроки, пойдем с тобой в сад.
Не успели они дойти до середины сада, как уже послышался
сорочий стрекот... Между птицами шла жестокая перебранка,
возня в тополях...
—Прав я был, дед Василе, или нет ? —гордо спросил Никулицэ.
19
— Давай-ка посмотрим вместе, что тут происходит.
Происходило в точности то, о чем рассказал мальчик.
— Значит, прав я ? — не унимался Никулицэ.
— Идем сейчас домой, ты почитаешь, а потом, под вечер,
мы вернемся сюда.
— Почему ты улыбаешься, дед Василе?
— Так, пришло кое-что в голову.
По первому знаку старика мальчик мгновенно накинул на
плечи зипун и взялся за ручку двери.
— Стой, стой, не торопись! —остановил его дед. —Экспе-
дицию теперь веду я. Ты же тихонько следуй за мной, но
смотри — ни слова.
На этот раз они обогнули дом спереди, прокрались вдоль
живой изгороди из немецкого тамариска, потом так же тихо
вошли в сколоченную из досок, на краю виноградника, беседку,
где хранились садовые орудия. В беседке было проде-
лано маленькое окошко, из которого была хорошо видна
вереница тополей. Вечерней песни скворца не нарушали ни
стрекот сорок, ни шорох их черно-белых крыльев в тополях.
— Улетели ! — разочарованно прошептал мальчик.
— Ошибаешься! А ну-ка глянь направо, на последний то-
поль , что на отлете! Ничего не примечаешь ?
Тополь этот был выше других, и ствол его так плотно обле-
пили ветки, что даже теперь, без листвы, сквозь них трудно
было что-нибудь разглядеть.
— Смотри, и там гнездо, я его до сих пор не замечал. А
вон и сорока, да и другая тут же. Что они делают, деду-
шка?
— Что им делать? Вьют гнездо. Теперь забудь про все дру-
гие гнезда и гляди только на это. Внимание!
Сороки работали без устали. Пробираясь между ветвями,
они улетали на поиски « строительных материалов » и вскоре
возвращались с веточкой в клюве, долго возились в гнезде,
чтобы вплести ее куда следует, потом улетали вновь. Одна
больше таскала, другая трудилась на месте, строя гнездо.
Работали молча, не подавая голоса. Улетали и прилетали
они крадучись, воровато перебираясь с дерева на дерево.
— А теперь давай выйдем отсюда, —скомандовал «началь-
ник экспедиции».
Они приблизились к шеренге тополей.
Сороки тотчас же прекратили работу. Описав в воздухе круг,
они вернулись к одному из покинутых гнезд. Словно по
20
мановению волшебной палочки, у них развязался язык. Да
еще как! Снова раздались крики, стрекот; птицы снова за-
хлопали крыльями, перепрыгивая с ветки на ветку. Одна с
криком улетела и принесла сухой сучок; другая приняла его
тоже с криком. Обе делали вид, будто и впрямь строят
гнездо.
— Ничего больше не понимаю, — признался Никулицэ.
— А понять не так уж трудно. Сороки решили свить гнездо
на самом высоком тополе. Хоть ветви у него и частые, без
листвы все равно все увидят, где построено гнездо, и враги
это запомнят. Дожидаться, когда распустится листва, сороки
не могут — настала пора вить гнезда. Как же тут быть ?
Вот они, пройдохи, и придумали хитрость или, может заучи-
лись ей от других: построить сразу несколько обманных
гнезд и, работая над ними, тараторить, не смолкая. Ле-
тают у всех на виду: пусть, мол, все знают, где они вьют
гнездо, пусть помнят враги — люди, кошки, кто бы ни был.
Потом, вечером, но главным образом рано утром они тру-
дятся над настоящим гнездом. Здесь, однако, все окружено
тайной, все делается крадучись, чтоб никто его не видел,
никто о нем не знал. Увидев нас, они вернулись к своей
показухе... Глупые, скажешь?..
Никулицэ пристыженно молчал.
— Ты сам еще глупенький, не научился видеть и разбираться
в увиденном. Обращая внимание лишь на то, что выставлено
напоказ, слыша лишь стрекот сорок, ты не заметил, что они
втихомолку работают и в другом месте, не догадался подойти
к ним так, чтоб они тебя не видели, и поторопился с сужде-
нием. Впредь научись наблюдать как следует, когда захо-
чешь узнать что-нибудь о жизни животных. Не спеши с
заключениями и не довольствуйся одним поверхностным
взглядом, а старайся не пропустить ни одной подробности.
И только увидев и услышав что-нибудь десять раз, сто раз,
ты будешь вправе сказать: «Теперь я действительно знаю... »
Только так избежишь ты ошибок... Идем, не будем мешать
сорокам заниматься своим настоящим гнездом.
Поздней осенью сосед срубил старую, высохшую акацию. С
ней вместе упало на землю неповрежденное сорочье гнездо,
из которого давно уже вылетели подросшие птенцы. Сосед
не очень удивился, когда Василе Уреке попросил отдать
ему гнездо, аккуратно подрезал ветки, из которых оно было
21
свито, и унес его к себе домой. Он давно привык к чудачест-
вам старика. За зиму ему перепадало два-три зайца в пода-
рок от этого охотника с непонятными причудами. Вернув-
шись из школы, Никулицэ нашел гнездо прислоненным к
одному из столбиков веранды.
— Что это такое ? — удивился он.
— Не узнаешь? Сорочье гнездо.
— Зачем оно нам? Ты, дед Василе, собираешься приладить
его к дереву, как скворечник?
— Твоя мать нас побьет, если мы станем размножать сорочьи
гнезда. Нет, мы сделаем другое: обследуем хорошенько гнез-
до и выясним, как оно построено. Потому что сороки большие
искусницы и умеют превращать свои гнезда в настоящие
крепости.
Так получили они возможность ознакомиться с удивительным
планом гнезда и мастерством сорок, а дед еще добавил мно-
гое из того, что он наблюдал и узнал за свою жизнь.
— Первым делом сороки заложили фундамент гнезда. Для
этого они натаскали довольно длинных и толстых веток, сог-
нули их и укрепили между ветвями дерева. Но какой это
нелегкий труд — принести в клюве ветку, иногда почти
метровой длины, закрепить ее в одном конце, согнуть напо-
добие лука, потом закрепить и в другом конце! Затем спле-
сти эти ветки так, чтобы их не мог сорвать даже самый силь-
ный ветер. Из других, более тонких и колючих веток сороки
возвели стенки. Видишь, прежде всего они отыскали мягкой
глины и по очереди таскали ее в клюве на свою стройку.
Из этой глины они вылепили ковш гнезда, своего рода полу-
сферу с толстой — пальца в три — основой и более тонкими
стенками. Этот глиняный полугоршок прочно прикреплен и
к веткам фундамента, и к колючим веткам наружных стенок.
Глина высыхает и становится как камень, но все же оста-
ется достаточно пористой, чтобы пропускать дождевую воду,
если она, случится, натечет в гнездо. Не изучая по книгам
технику железобетона, сороки великолепно ею пользуются.
Строя свой глиняный полугоршок, они вводят в мягкий мате-
риал сухие стебли трав, чтобы гнездо не развалилось. По-
том устраивают подстилку: сначала положат более жесткий
слой из стеблей трав и веточек, потом другой, мягкий — из
сухих былинок и мха. Хорошее жилище нуждается в кровле
для защиты его обитателей не столько от дождя, сколько
от врагов. Враг не может проникнуть снизу, сквозь основу
22
из веток в глиняный ковш — значит, надо защитить его
сверху. Поэтому сороки завершают свое гнездо куполом.
Составляющие этот купол ветки отбираются очень тщательно:
длинные, потолще и, главное, очень колючие. Получается
нечто вроде частой сетки из колючей проволоки, которая
не препятствует свету, солнцу, но не пропустит ни одного
врага. В построенных из веток с колючками стенках гнезда
проделано два круглых отверстия — вход и выход — как
раз такого размера, чтобы через них могло пройти стройное
туловище сороки, но недостаточно широких для хищных птиц.
Благодаря тому, что отверстий два, сороке с ее длинным
хвостом не приходится поворачиваться в гнезде, чтоб из
него вылететь.
— Дед Василе, мне хочется отнести это гнездо в школу.
Пусть и товарищи мои увидят, как оно замечательно постро-
ено.
— Ладно, если ты только сможешь отнести его на спине.
Когда у вас будет урок естествознания, учитель, наверно,
тоже удивится. Может, для гнезда найдется место в вашем
«Уголке природы».
В дверях появилась мать Никулицэ и прервала поучительный
разговор:
— Обедать I
— А что у нас вкусного к обеду?
— Мать-и-мачеха. Теперь ее пора, растет на всех канавах.
— А я думал, ты нас угостишь куриным гуляшом, мама...
— Мне и самой хотелось бы приготовить вам курицу. Только
кур наших потаскали в прошлом году, когда они еще были
цыплятами, ваши сороки.
— Наши сороки у нас не крадут, — авторитетно заявил Ни-
кулицэ, извлекший это утверждение из своих свежеприобре-
тенных познаний. —Украли чужие.
— Скоро вылупятся цыплята. Когда на двор прилетит сорока
цыплят воровать, я тебя позову и ты мне скажешь, наша
ли она, мирная, или чужая, разбойница. Ты, я вижу, в
них разбираешься.
Весной в лесу
Лесник Ошике удивился, издали увидев, что к его избуш-
ке в Валя-Корбулуй направляются через поляну двое не-
званых гостей. Дело было в субботу. Вскоре, однако, лесник
узнал в одном из них Василе Уреке и просиял — они были
старыми приятелями. Удивление, тем не менее, не прошло:
что привело к нему приятеля теперь, вечером? Охота на
вальдшнепов кончилась, для охотников настал мертвый сезон.
Да дед и ружья с собой не взял! Ведет за руку хлопца.
Лесник покачал головой и еще раз удивился, когда узнал,
что цель их прихода — застать в лесу рассвет, чтобы увидеть
птиц и услышать с самого начала их пение.
— Хочу научить моего внучатого племянника Никулицэ уз-
навать лесных птах и лесные цветы. Эти познания приго-
дятся ему в школе, —объяснил старик.
— И мне надо пополнить гербарий, — вставил Никулицэ. —
И потом я хочу рассказать о том, что увижу, моим това-
рищам в кружке юных натуралистов. Я ведь много работаю
в нашем кружке, —добавил он с наивной гордостью, обра-
щаясь к леснику. — Мне очень нравится ! Я знаю все цветы.
Знаю и птиц!
— Эге ! —рассмеялся лесник. — Я сорок лет среди них живу,
а всех не знаю. Теперь, весной, их собирается здесь ви-
димо-невидимо. Распевают на сто голосов. Какое на сто—
на тысячу! Неужто ты всех их знаешь ?
— Большим ученым должен быть тот, кто знает всех птиц и
может отличить голос каждой, — вмешался дед Василе. —
То, что мы здесь увидим и услышим, дополненное тем,
что мне известно, пойдет хлопцу на пользу. Часть он запом-
нит, часть позабудет, кое-что узнает и из книг. Времени у
него достаточно... А ты, брат Ошикэ, разбуди нас до
зари...
24
Небо едва посветлело на востоке, а наши друзья были уже
на дальнем краю обширной поляны, где стояла лесникова
избушка. Хоть они и торопились, но все же опоздали. Самые
азартные лесные певуны их опередили. Певчий дрозд уже
выводил свои короткие слога, напоминавшие нанизанные на
нитку бусины, по нескольку раз повторял их, перемежая
фантазией из четырех-пяти тонов, потом придумывал и по-
вторял другие короткие коленца в оживленном темпе, но лишь
с тем, чтобы заглушить их на одно мгновение в глубоком
аккорде окарины.
Еще затемно запел и черный дрозд, словно состязаясь в пев-
чем искусстве со своим родичем. Издаваемые им звуки флейты
были как будто нежнее, их гамма короче, но с бесконечными
вариациями и продолжительными вибрациями, которые иногда
опускались до еле слышного шепота, потом прерывались
фантазией короткого, веселого мотива.
Из глубины леса раздавался бодрый, словно вещавший о
чем-то голос кукушки. Одна расположилась, чтобы сообщить
всему свету свое имя, на опушке, и дед Василе с мальчиком
услышали тогда рысий хохот, которым она заканчивает каж-
дую строфу.
Дед с племянником долго простояли возле дикой груши, рос-
шей на отлете, на опушке леса, где она куковала.
Старые дубы высоко раскинули ветви, украшенные молодой,
светлой зеленью только что распустившейся листвы. Здесь,
на опушке, где им не мешала тень, разрослись, переплетаясь
и тесня друг друга, разные кустарники. Другие, робкие и
редкие, решились забраться в глубь леса, под его темный
свод.
— Поди сюда, Никулицэ, тебе будет интересно. Видишь вон
тот куст с зубчатыми листьями и желтыми цветами ? Знай, что
название ему — барбарис. Смотри сколько пчел и других
любителей нектара вьется вокруг его цветков. Выбери одну
пчелку, когда она сядет на цветок, и посмотри, что она будет
делать.
Одна из пчел на их глазах облюбовала чашечку золотого
цветка и села на его лепестки. Она сразу опустила головку,
чтобы всосать капельку нектара, но тотчас же испуганно
вздрогнула, словно ее ударили, и улетела. Со второй произо-
шло то же самое, так же как и с другими. Все они словно
желтели от испуга, становясь еще более желтыми, чем
были.
25
— Теперь я сорву цветок и объясню тебе, в чем тут дело, —
сказал дед. — Видишь, на донышке чашечки шесть жел-
тых мешочков, похожих на двухлопастные пароходные винты.
Это — тычинки, которые содержат пыльцу. У их основания
спрятано еще два мешочка — эти уже с нектаром. Другие
растения ждут наудачу, когда пчела наберет на лапки и кры-
лышки пыльцу и оплодотворит ею другой цветок. Барбарис
хитрее их — у него припасен для этого замечательный меха-
низм. Стоит насекомому прикоснуться хоботком к мешочку с
нектаром, как все шесть тычинок мгновенно поднимутся, как
спущенные пружины, и обильно осыплют его пыльцой. Пчела
испугается и улетит. Есть и другие растения, которые при-
ходят в движение от прикосновения. Но ни одно из них, ка-
жется, не делает этого так быстро и с таким точным расчетом,
как барбарис. Он нагружает пыльцой живое средство транс-
порта, которое доставляет ее по назначению. Если мы с
тобой отправимся когда-нибудь на торфяное болото, я попро-
бую отыскать там другое любопытное растение — росянку.
Насекомых, которые садятся на ее листья, она ловит, как
силками, и пожирает их. Не веришь? Да, хватает и пожи-
рает их !
— Ну и чудеса ! Настоящий клад для моего гербария !
По орешнику карабкаются длинные побеги растения со
сдвоенными верхними листьями, обнимающими стебель, как
чашу. Его веточки увенчаны белыми цветками. Никулицэ
вспомнил, что он видел это растение дома, в соседнем саду,
и что однажды вечером застал на нем больших ночных бабо-
чек, привлеченных сладким ароматом его цветов. Потом
сообразил, что это — жимолость, которая растет и в садах,
и в диком виде.
— Орешник тебе известен, Никулицэ, не так ли? У него
очень интересная история. Человек еще не появился на
земле, а орешник уже покрывался ранней весной желтым
пушком, а осенью на нем зрели орехи. Происходило это
задолго до ледникового периода. В земле и во льду были
найдены спелые, окаменелые орехи на 82 градусе северной
широты.
— Это, примерно, где же ?
— В Гренландии. Слышал ты о такой стране? Если еще нет,
то услышишь. Там теперь круглый год мороз. Но найден-
ные орехи доказывают, что когда-то там был мягкий климат
с достаточно длинным летом, так что успевали созреть орехи.
26
Когда ледники продвинулись на юг, отступил и орешник.
Ему пришлось ждать много миллионов лет, пока, мало-
помалу, ледяной панцирь, покрывавший и нашу страну, не
стал тоньше и, растаяв, не оттянул своих границ на север,
оставив после себя черную, плодородную, но лишенную ра-
стительности землю.
— И что же с ним тогда произошло? —перебил деда маль-
чик. — Вымерз?
— Ничуть! Он следовал по пятам за отступавшим ледяным
врагом. Первым делом он освоил эту только что оттаявшую
пустыню, завоевал ее и озеленил, образовав громадные леса.
Следом за ним пришли высокие деревья и другие кустарники.
Новоприбывшие заглушили его, вытеснили, заставили расти
на лесных опушках, небольшими купами. Совсем вывести
орешник они не смогли, потому что почти нет на свете более
жизнеспособного деревца, умеющего так упорно отстаивать
каждую пядь земли. Можно срубить все стволы, сколько
их есть, и из упрямо цепляющихся за жизнь корней выра-
стет новый куст. В холмистых зонах орешник заполняет все
порожние места. Много миллионов лет прожил он на свете,
напитал и продолжает питать несметное число тварей. Как
горько сетовали бы белки, если бы исчез орешник! Да и
некоторые пернатые вовсе этому не обрадовались бы.
Кусты, растущие с краю купы, —прямо-таки рай для пев-
чих птиц, которые вьют мастерски сплетенные гнезда в их
густых ветвях. Там, где куст особенно густ, предпочитает
гнездиться самая маленькая пичужка наших лесов — крапив-
ник. Вот он, крошечный, чуть побольше грецкого ореха,
с красно-бурым оперением, неутомимо снует сквозь частое
сито веток. То тут, то там подберет букашку, спустится на
землю, найдет среди палой листы паука — его любимое
лакомство — и побежит дальше, как мышонок. Несколько
взмахов крылышками — и он уже на верхнем побеге куста.
Посидит там минуту с важным видом, опустив грудку и под-
няв вертикально хвост, потом несколько раз присядет, съе-
жится и полетит за новой пищей. Крапивник к тому же
выдающийся певец. Даже зимой, когда другие музыканты
улетают в теплые края или теряют от мороза голос, он про-
должает исполнять на серебряной свирели свои колоратур-
ные арии. Просто удивительно, как такой комочек может
издавать столько музыкальных звуков. Крапивник пользу-
ется в пернатом мире большим авторитетом. Услышав его
27
короткий крик «пек-пек-пек », все птицы смолкают и насто-
раживаются, потому что это — сигнал тревоги. Рассказы-
вают, будто он большой хитрец. Будто птицы однажды решили
избрать себе царя. Которая поднимется выше в небо,
та и будет ими править. Над крапивником все смеялись,
когда он заявил, что тоже не прочь поцарствовать. Первыми
взлетели все прославленные мастера полета, но всех их
обставил большой орел. Долетев до самых высоких кучевых
облаков, которые называют «барашками», он крикнул от-
туда: «Я ваш царь, я взлетел выше всех ! » Но в ту же минуту
откуда-то сверху послышался писк: «Нет, я!» Это пропи-
щал крапивник, который спрятался в крыльях орла, а
когда тот притомился, взмыл оттуда еще выше и вышел
победителем. Поэтому его еще называют царъком.
А вон там, на кончике ветки, птаха не больше воробья.
Желтее ее у нас одна иволга. Сидит себе неподвижно и поет.
Ей все равно, что ее песня не так красива, как у других.
Быстро чирикнув несколько раз в одном тоне, она закан-
чивает строфу, чуть повысив и растянув последний слог.
Самец обыкновенной овсянки не бог весть какой виртуоз,
однако его пение кажется самым прекрасным самке, которая
теперь высиживает птенцов где-нибудь у подножия куста, в
гнезде, выложенном перышками и конским волосом. Вни-
мательный супруг поет возле гнезда, чтобы хоть немного
развеять скуку своей подруги, которая терпеливо сидит на
четырех-пяти яйцах, потом занимает ее место, чтобы дать
ей возможность собрать себе хоть немного корма. Зимой,
когда в лесу корма для них больше не находится, овсянки
сбиваются в стайки и мы видим их подбирающими жалкую
пищу на сельских улицах.
Внизу серое однообразие прошлогодних листьев оживляют
улыбки цветов. Но почему эти цветочки с шестью голубыми,
как небо, лепестками, которые цветут красивыми букети-
ками, называются три злюки?* На этот вопрос мальчика
старик ответить не сумел. Возможно, что название это про-
исходит от трех лопастей его листьев, с которыми ему словно
жаль расстаться и которые он сохраняет, хотя они давно
увяли, из года в год.
Зато Никулицэ тут же узнал зт деда нечто для себя новое.
По земле стелется, прижавшись к ней, короткий стебель с
*Речь идет о печеночнице, которая называется по-румынски trei-rai (буквально —
«три злюки»).
28
двумя большими, растущими рядом листьями сердцевидно!!
формы, твердыми и блестящими, как кожа, и с тыльной
стороны красными. У их основания мальчик едва обнаружил
колокольчик зеленоватого, красновато-бурого внутри и чуть
ли не до земли склонившегося цветка. Дед Василе велел
ему раскопать немного землю вокруг, а когда мальчик извлек
скрытое ею корневище, — понюхать его.
— Перец! —воскликнул Никулицэ.
— Эге! Где, по-твоему, перец растет? За тридевять земель,
в тропической Азии. А это копытень. Он держит свои
цветы поближе к земле, чтоб их не побил мороз. Глянь-ка
сюда, Никулицэ, вот общеизвестное растение, у которого,
однако, есть своя тайна. Сорви его у самого корня. Не узна-
ешь? Мать никогда не делала тебе салата из его круглых,
сочных листьев? Называется оно чистяк. Салат из него —
для твоего сведения —получается замечательный. Не знаю,
зачем это маленькое растение дает красивые, желтые цветы
с десятью-двенадцатью лепестками и множеством пыльцы,
потому что семена оно производит очень редко. Да они и
не нужны ему для размножения. Видишь здесь, под листья-
ми, узелок, вроде пшеничного зерна. Этак в июне, когда
цветы, ничего не дав, увядают, зернышки эти падают на
землю. Осенью их прикроет палая листва, а весной из них
появится новый чистяк. Вероятно, из-за этих зернышек люди
у нас называют его также пшеничкой...
Другие цветы тоже заставили наших друзей остановиться.
Никулицэ начал их узнавать, припоминая иллюстрации из
учебников.
— Как жаль, дед Василе, что я не захватил с собой ничего,
в чем можно было бы принести домой эти лесные цветы
для моего гербария...
— В другой раз, когда в школе не будет занятий, ты при-
дешь сюда один и соберешь их. А потом дома мы увидим,
запомнил ли ты их названия.
На краю поляны они нашли упавшее от старости дерево.
Оно соблазнило их отдохнуть, как в удобном кресле, на
покрывавшем его ствол мягком мху и закусить принесенной
с собой в сумке провизией. Ласково пригревало солнышко.
Издали, с опушки, среди тишины большого леса до них
доносился многоголосый птичий концерт. Где-то на сухом
сучке, на макушке дерева ворковали клинтухи, потом
улетали, громко хлопая крыльями. Одни из них садились
29
на деревья, окаймлявшие поляну. Здесь их было лучше видно
и слышно.
— Может, нам повезет увидеть горлицу... — сказал Нику-
лицэ.
— Здесь, в старом, большом лесу, не увидим. Горлицы
любят рощи, перелески, редколесье...
Прыгавшая с дерева на дерево белка задержалась над двумя
чужими для леса фигурами деда и мальчика. Она долго
смотрела на них большими, вытаращенными глазами, икала —
«дук-дук-дук» — и била лапками ветку, в общем нерв-
ничала, потому что не понимала, кто это. Потом соскучи-
лась и исчезла.
Дятлы стучали клювами в древесную кору, оглашая лес
звуками своего неутомимого труда. Один из них пересек
поляну. Никулицэ узнал его по коротким взмахам крыльев,
когда дятел устремился в своем волнистом полете в высь.
— Ты прав, это дятел, — согласился дед — Но какой? Этого
ты не знаешь. А я узнал его — зеленый дятел. Одним орни-
тологам известны все виды этой птицы. У нас их около
четырнадцати. Тебе пока что довольно знать три: зеленого,
пестрого — главным образом, белого с черным — да еще
большого черного дятла с красной шапочкой; он называется
еще желной и издает жалобные крики. Этого ты увидишь,
когда будешь в горах, в пихтаче.
— Как они могут так сильно стучать, дед Василе?
— Дятел создан для этой работы, которую, как ты видишь,
он так добросовестно выполняет. Он карабкается по деревьям,
обязательно снизу вверх и почти всегда по спирали, нахо-
дит, где прячутся насекомые и черви, делает в коре отвер-
стие и достает их даже из самых глубоких тайников. У
него для этого замечательные инструменты. Длинные, загну-
тые когти помогают ему держаться на древесной коре, даже
самой гладкой. Передвигаясь по ней, он делает короткие
прыжки вверх, а останавливаясь для работы, опирается на
хвост. Два средних пера в хвосте твердые, но вместе с тем
и гибкие на конце, благодаря чему они вплотную примы-
кают к коре. Клюв у дятла крепкий и прочно сидит в череп-
ных костях, которые у него толстые, причем некоторые
из них спаяны. Он может высовывать язык на десять-пят-
надцать сантиметров. Язык оканчивается стрелой с обращен-
ными назад зазубринами. Этой стрелой он протыкает червей,
а зазубрины удерживают добычу. Мелкие насекомые приклей-
30
ваются к его языку благодаря выделяемому двумя желе-
зами липкому веществу. Язык этот такой проворный, словно
на кончике его есть глаза: дятел шарит им в извилистых
ходах древесины, пока не найдет скрытую в них добычу.
— А откуда ему известно, где скрываются черви ?
— Во-первых, он издали видит деревья и ветви, которые
начали гнить и в которых, следовательно, живут насеко-
мые. Потом проследи когда-нибудь, как ведет себя дятел
в поисках корма! Медленно передвигаясь вверх по дереву,
он останавливается, двумя-тремя сильными ударами клюва
отделяет от ствола кору, потом стучит в оголенную таким
образом древесину. По звуку дятел определяет, есть ли в
ней полости. Совершенно так же, как ты, стуча пальцем
по бочке, узнаешь, полная она или пустая. Убедившись,
что червей тут нет, он переходит дальше. Послышался пус-
той звук, тот, который ему по душе? Первым делом нужно
узнать, где именно прячется червяк, чтобы не шарить зря
по всем галереям. Для этого он тихонько и часто стучит
клювом то тут, то там, руководствуясь звуком. И лишь в
точности установив, где добыча, уверенно бьет своим моло-
том-клювом.
Лес между тем оглашался перестуком многих дятлов. Одни
начинали работать, другие переставали и перелетали дальше.
Из одного места доносился непрерывный стук, такой частый,
что трудно было различить отдельные удары.
— Словно барабанный бой. Должно быть, червяк здорово
спрятался, — сказал Никулицэ.
Старик внимательно прислушался.
— Ну-ка, Никулицэ, посмотрим, на что ты горазд. Я здесь
посижу, выкурю трубку, а ты тем временем ступай туда,
куда тебя поведет эта барабанная дробь, только она. Иди
крадучись, пока не найдешь дятла, разгляди хорошенько,
что он делает, потом вернешься и скажешь мне. Но чтобы
он тебя не увидел и не услышал; подкрадись к нему, как
крадутся индейцы в американских саваннах, иначе не будет
никакого толку.
Это было ответственное задание. Прижимаясь к земле и
стараясь не шуметь, мальчик вошел в лес. Улыбаясь про
себя, старик пускал белые клубы табачного дыма. Пришлось
снова набить трубку. Мысли его витали далеко; вспомнилось
происшествие, о котором он решил рассказать племяннику.
Прошло немало времени. Наконец появился Никулицэ, ко-
31
торый оказался на высоте: дятел продолжал выбивать бара-
банную дробь. Он его не спугнул.
— Дед Василе,—начал мальчик разочарованным голосом,—
дятел этот глупый. Стучит наудачу, вовсе не так, как ты
говорил — знаючи, с верным расчетом.
— Рассказывай, что ты увидел !
— Я подошел совсем близко и видел все как на ладони.
Дятел уцепился за кончик сухой ветки — самой высокой
ветки дерева —и стучит в нее быстро-быстро. Похоже на
звук ручной мельницы. Но ведь червей там быть не может...
— Постой здесь, со мной, я докажу тебе, что дятел совсем
не дурак, а занят замечательным делом. Он не ищет там
корма, а дает музыкальное представление.
— Как же так, дед Василе ? Голоса он не подает I
— Он играет на музыкальном инструменте. В других местах
не знаю, а у нас другого инструменталиста нету. Остальные
птицы довольствуются звуками, которые испускает их горло.
А дятел нет. Что же он делает? Найдет сухую ветку, голый
сучок, который торчит из коры дерева, и давай стучать
в него клювом. Сучок начинает дрожать и издает
звук вроде барабанной дроби. Возможно, что музы-
кант модулирует тоже голосом, как делаешь ты, играя на
дрымбе, потому звук и получается у него иногда более
глубоким, а иногда более пронзительным: «тор-торр-торр».
Барабан дятла-самца — потому что только самцы бьют в
барабан — слышен издали, за километр и более. При по-
мощи этого барабана он подзывает к себе самку или вызы-
вает на драку своих соперников. Один только дятел из
всех наших птиц изобрел музыкальный инструмент, а ты
говоришь, что он глупый !
— Я этого не знал, дед Василе!
— Теперь оставим дятла, посиди со мной, и я расскажу
тебе, что случилось со мной однажды как раз на этом самом
месте.
— Охотничий рассказ ? — обрадовался Никулицэ.
— Короткий, потому что мы и так замешкались, нас того
гляди ночь в лесу застанет. Однажды зимой проходил я
здесь с гончей сукой, которую звали Брайка. Поднимает
Брайка зайца, кружит его по лесу, наконец подводит ко
мне. Я выстрелил, заяц перекувырнулся. Упал он вон там,
•Румынский народный музыкальный инструмент.
32
возле левого пня. Собака сейчас же отправилась искать
другого. Я оставил зайца там, где он упал. «Подберу, —
думаю, — когда место переменю». Все мое внимание было
сосредоточено на тявканье Брайки, которая нашла-таки
другого зайца и теперь гонялась за ним где-то в отдалении.
Внезапно оттуда, где лежал убитый заяц, раздался шорох.
Поворачиваюсь и что, ты думаешь, вижу? Воровка-лиса
подкралась, увидела зайца, мигом схватила его и была та-
кова.
— И ты ее не застрелил, дед Василе?
— Как же, застрелишь 1 Пока я вскинул ружье, ее и след
простыл!
— Очень жалко было зайца?
— Тогда да, потом смешно стало, как ловко меня лиса
провела. Зайцев я после этого стрелял много, но такого
со мной уже больше не случалось. Потому и запомнил...
Ладно, собирай манатки, пошли 1
Пройдя немного, они снова остановились. Старику хотелось
еще что-то рассказать.
— Видишь, Никулицэ, что и в большом лесу птицы поют.
Да еще как чудесно, и не одна какая-нибудь, а многие.
Часто слышится короткое «финк-пинк», следует длинная
строфа, которая высвистывается на разные лады. Мотивы
повторяются, возвращаются, потом птица выдумывает дру-
гие.
Одного из этих певцов мальчик обнаружил наверху, в кроне
дуба. По серо-голубоватой головке, красновато-кофейном
зобу и, главное, по полоскам на крыльях он признал в нем
зяблика. Их оказалось два. Сидя рядом, они состязались в
певчем мастерстве. Первый кончит строфу, второй начнет
другую, еще лучше. Как в опере.
Долго бродили по дубовому лесу дед Василе и Никулицэ.
Слышали лай дикого козла — «бе-бе-бе»! —но увидеть его
им не удалось; подняли матерого зайца ростом с доброго
ягненка. То диковинный цветок, то скрытая кронами деревьев
певчая птица заставляли их часто останавливаться. Неза-
метно сгустились вечерние тени, послышался крик ушастой
совы. Выбравшись из дупла, украденного у белки, она громко
взмахнула крыльями и, пролетев над их головой, свернула
куда-то между дубами.
Певцы один за другим смолкли. Только кукушке еще не
надоел ее монотонный стих, да зорянка и дрозд никак не
33
хотели прекратить концерта. В кустах на опушке проснулся
знаменитый солист — соловей. Дед с мальчиком слушали его,
пока высоко в небо не поднялась громадная полная луна.
Лишь тогда решились они расстаться с лесом и его обита-
телями .
— Опять переночуем у Ошикэ, —решил старик.
— Я хочу тебя попросить что-то, дед Василе, —сказал
Никулицэ. — Поговори с дядей Ошикэ, пусть он расскажет
нам что-нибудь, как вчера вечером, а тетеньке Настасий
скажи, чтоб она опять дала нам на ужин балмош*, уж больно
он вкусный 1
Клюя носом, Никулицэ вспоминал все услышанное и увиден-
ное за день, чтобы не пропустить чего-нибудь, когда он
будет рассказывать о своем походе товарища^ из кружка
юных натуралистов.
На губах у него заиграла и угасла улыбка:
— Будет чему подивиться ребятам!
* Кушанье из овечьего творога, сваренного в молоке с добавлением кукурузной
муки.
Два медведя
То, о чем я тебе расскажу, случилось давно, когда
еще мой Георгицэ был таким же примерно, как ты, — начал
с увлажнившимися глазами дед Василе.
Среди ребятишек в нашем городке царило радостное возбу-
ждение. Приехал цирк. При нем был зверинец. Он помещал-
ся рядом с большой палаткой, где давались представления,
на огороженном брезентом месте. У входа были громадные,
ярко намалеванные щиты. На них были изображены: схватка
тигра с диким буйволом; удав, который душит арапку; огром-
ный медведь, терзающий охотника; стая волков, нападаю-
щая на сани с незадачливыми путниками; слон, жираф,
бегемот, обезьяны на пальмах, страусы, пантеры, грифы и
многое другое — всего не упомнишь ! На следующий же день,
по настоянию Георгицэ, я выложил на прилавок цирка поло-
женные медяки, взял два билета и мы вошли. В ограде
зверинца оказалось всего три домика на колесах, с желез-
ными решетками. Каждый из них был поделен на две или
три клетки. В одном находился лев. Он лежал на боку и
дремал, время от времени приоткрывая зеленовато-желтые
глаза и равнодушно обводя ими толпившихся за решеткой
людей. В других двух было штук шесть волков. Они бес-
покойно сновали то туда, то сюда. Отдельно помещались
свернувшаяся калачиком дикая кошка, пара лисиц и барсук.
Две обезьяны искали друг у друга блох, с ненавистью глядя
на дразнившую их детвору. В другой, более просторной
клетке жил медведь. Большой, с кофейно-серой шкурой. Он
раскачивался, как маятник, водя мордой по решетке во всю
ее ширину, справа налево, потом слева направо, лишь из-
редка переступая передними лапами. Когда мы приблизи-
лись, он остановился, посмотрел на нас, присел и, взяв-
шись передними лапами за решетку, открыл пасть. Я этого
35
ожидал, достал из кармана краюху хлеба, разломил ее по-
полам и бросил ему. Медведь взял хлеб с полу, прожевал,
потом повернулся к нам и опять открыл пасть — понрави-
лось. Второй кусок угодил в решетку и в клетку не попал.
Медведь просунул сквозь прутья лапу и подобрал его сто-
ченными когтями, а как проглотил, так запросил еще. Он
долго стоял так, с разинутой пастью и вытянутой нижней
губой. Стоял зря: у меня в кармане ничего больше не было.
Потеряв всякую надежду, он снова принялся раскачиваться,
как маятник. В те времена такие зверинцы держали бездуш-
ные, жадные люди. Они заботились только о том, как бы
побольше нажиться на своих животных и поменьше истра-
тить на их корм. Потом медведь лег, громко зевнул, тяжело,
горестно вздохнул, положил большую голову на вытянутые
передние лапы и замер, устремив взор в пустоту и как будто
даже не видя нас. Он даже не повел своими маленькими
круглыми ушами, когда с ним заговаривали люди. Они не
интересовали его.
С тех пор, видишь ли, прошло немало лет. Меня, однако,
до сих пор мучает судьба этого голодного медведя и других
таких же, как он. Ведь и у медведей есть у каждого своя
история.
Дед Василе смолк, погруженный в свои думы.
— Какая история? — пристал к нему мальчик. — Расскажи
хоть одну I
— Может, вечером расскажу...
В тот вечер дед Василе рассказал своему внучатому племян-
нику историю не одного, а целых двух медведей.
Однажды утром уши старой медведицы, лежавшей в своем
логове, на плоском месте под гребнем горы, уловили необыч-
ный шум. Снизу, с находившейся на поляне овечьей кошары
доносились не такие звуки, как в другие утра, словно все
тамошнее население — чабаны с их женами, коровами, овца-
ми и собаками — тронулось с места. Слышались также
конский топот и частое хлопанье калитки, закрываемой,
казалось, спешащими людьми. Постепенно, однако, шум
улегся, растекшись по берегам речки на дне долины. Кле-
пала баранов звучали все тише, пока не стихли вдалеке.
Опустевшая кошара уснула, погрузившись в глубокое без-
молвие. Медведице вспомнилось, что так бывало и в прежние
36
годы, когда начинались холодные дожди и падал мокрый
снег или когда—как случилось нынешним солнечным утром —
на землю ложилась толстым слоем похожая на снег
изморозь. Значит, люди из кошары ушли в свои села, где
у них были дела, которых она, медведица, не понимала.
Зато она прекрасно знала, что вместе с ними ушли и вкус-
ные овцы, которыми она не раз лакомилась. Она долго
принюхивалась к ветерку, дувшему вверх по горному склону:
ни кислого запаха дыма, ни заманчивого овечьего запаха,
ни человеческого или собачьего духа. Она глухо заворчала,
проглотила слюну, в которой еще оставалось, как будто, с
прошлой ночи немножко вкуса овечьей крови, и вспомнила
про кизил, созревший наверху, среди утесов вершины, а
также про желуди, падавшие с буков ниже, ближе к долине.
Надежды на мясо больше не было. У оленей и косуль слиш-
ком быстрые ноги; стада кабанов спустились поближе к
буковым желудям. Но за долгое, обильное лето медведица
успела покрыться толстым слоем жира, так что едва умеща-
лась в своем блестящем, темно-буром кожухе. На загривке
у нее вырос здоровый горб, брюхо опустилось под тяжестью
нутряного сала, но и от детенышей, которых она носила в
утробе.
Целыми неделями собирала она темно-красные кизиловые
ягоды; нагуляла еще сала и от маслянистых буковых желу-
дей , подбирая их с земли в нижнем лесном поясе даже после
первых снегопадов. Потом в горах завыли злые северные
ветры, наметая сугробы, в которых медведица утопала по
загривок. Так что кончился и этот корм. Тогда она вспом-
нила о скалах, где ей была известна хорошая, глубокая
берлога с выходом на юг. Она принюхалась к ветру и полез-
ла по снегу вверх, через буковый лес, потом через пихтач,
пока не вышла на его край, где редкие пихты цеплялись
за скалистые кручи, а на узких плоскогорьях стлалась гор-
ная сосна. Она еще издали увидела устье берлоги, зиявшее
в отвесной стене высокого утеса. Медведица хорошо знала
ее, потому что берлога эта уже несколько зим служила ей
верным убежищем. Остановившись, она вся обратилась в
зрение, обоняние и слух. Ничего подозрительного, однако,
не оказалось, когда она приблизилась; чужих следов тоже
не заметила: берлога принадлежала ей, ждала ее. С тех
пор как она покинула буковый лес, медведица ничего не
ела. Отрытые в снегу мох и известные ей луковицы не счита-
37
лись кормом и не могли утолить ее голода. Тем не менее
она их проглотила. Теперь ей предстояло целых три месяца
поститься, без крошки корма, без глотка воды. Нужно
было опростать желудок и остановить его работу, усыпив
голод на долгое время. Она отгребла передними лапами
скопившийся у входа в берлогу снег и втиснулась толстым
туловищем в узкое отверстие. Внутри берлога расширялась,
так что в ней можно было повернуться, но не была настоль-
ко обширна, чтобы в нее забрался мороз. Нашла медведица
и свое умятое прошлогоднее ложе, которое она первым дол-
гом раскидала когтями, словно осталась им недовольна.
Нужно будет его переменить и заменить более толстым, из
сухого мха. Прошлую зиму она спала здесь одна; теперь
ей понадобится ложе другого рода. Два дня таскала она
пихтовую хвою и мох. Потом легла на образовавшуюся из
всего этого высокую кучу и валялась на ней, пока не при-
дала своему логову формы корыта. Взяв охапку веток, она
заткнула ими выход, оставив лишь узкое отверстие, через
которое не проникали ни злая вьюга, ни лютый мороз, а
лишь струйка чистого воздуха да предупреждающие об опа-
сности звуки. После этого медведица уютно устроилась на
своем мягком, теплом ложе и погрузилась в долгую спячку...
Это не был тяжелый, мертвый сон, как у летучих мышей,
змей или ежей. Так как она не делала никаких движений,
сердце ее билось медленнее, дыхание стало более редким,
а глубокий сон прерывался полудремой, часами ленивого
бодрствования. Уши ее были настороже, нос немедленно
почуял бы опасность, и, появись поблизости враг, медведица
в один миг была бы готова к отпору и, выскочив, вполне
проснувшаяся, из берлоги, ринулась бы в бой со всей своей
страшной силой. Но никаких врагов не показывалось. Вью-
ги сотрясали гору и валили деревья, которые падали с пушеч-
ным грохотом; мороз сковал наружи жизнь. Правда, бывали
дни, когда обманное зимнее солнце заливало ярким светом
каменную пустыню, но медведица продолжала спать. Иног-
да она поворачивалась с боку на бок; лизала подошвы, с
которых слезала, причиняя зуд, кожа; чесалась, потому
что ее кусали блохи, от которых она не избавилась даже
здесь, и снова смыкала веки. Жизнь в ней поддерживал
запас жира, который постепенно таял в тепле берлоги, даже
при той минимальной затрате энергии, в которой она теперь
нуждалась.
38
Так прошли недели. Наконец, в один прекрасный день мед-
ведица почувствовала, как что-то раздирает ее внутренности.
Наступили короткие, мучительные корчи, и вдруг оказа-
лось, что она уже не одна в берлоге. Два новых существа
вступили в жизнь. Ее детеныши, хотя они вовсе не были
на нее похожи. Возле ее громадного тела лежали два живых,
до смешного маленьких комочка. Совсем крошки — тщедуш-
ные, беспомощные, с коротким, редким, белесым, как пух,
мехом; беззубые, с голыми, как у мышей, ушами, слепыми,
склеенными глазами и желтоватыми коготками. Со своей
крошечной головой и слабыми лапками, они казались повис-
шими на брюхе матери ледяными сосульками. Да, они были
маленькими и некрасивыми, но они принадлежали ей, были
ее детенышами. В медведице внезапно проснулся и подчи-
нил себе все ее существо новый, могучий инстинкт: материн-
ская любовь. Страшный зверь в мгновение ока обратился
в ласку и нежность.
Она долго лизала детенышей со всех сторон, бережно воро-
чая их широкими подошвами, согревала их своим дыханием
и снова принималась лизать; она собирала их между перед-
ними лапами, прижимала, лежа, к себе и зарывала, как
в гнездышко, в длинные теплые космы на шее. Потом опять
начинала их мыть бархатным языком и опять сушила горя-
чим дыханием. Но вот голова медведицы приподнялась и
яростный взор устремился к входу. Впредь у нее будет
вдесятеро больше забот, ненависть к врагам станет еще более
лютой, еще отважнее будет она бороться, защищая не столько
собственную жизнь, сколько жизнь детенышей.
Малыши зашевелились в своем меховом гнездышке и словно
даже запищали. Медведица поняла, что это означает, и
легла поудобнее. Из шести маленьких сосцов два находятся
у нее на груди, и только их раздувает небогатый запас мо-
лока. Остальные —на брюхе —бездействуют. Слепые дете-
ныши потыкались мордочкой и нашли сосцы. Скудный источ-
ник ! Молоко поступало по капле. Но большего и не нужно
было комочкам, родившимся во время долгого, жестокого
поста матери. Даже эта тоненькая струйка молока питалась
запасом жиров старой медведицы —запасом, которому отныне
придется поддерживать три жизни.
Через несколько недель у детенышей открылись похожие на
две черные бусины глаза; голова увеличилась в объеме; более
длинная шерсть покрыла пух, а молочные зубки начали по-
39
кусывать материнские сосцы. В общем детеныши, хотя еще
и совсем маленькие, стали похожи на медвежат. Иногда
они выбирались на своих еще очень неуверенно ступавших
лапах из теплого гнезда на материнской груди, и медведице
приходилось возвращать их на место, загребая передними
лапами. Со временем они осмелели и уже отваживались на
более далекие вылазки — до материнских ребер. Им даже
удалось однажды забраться ей на спину, а когда один из
медвежат, словно ненароком, ухватил другого за ухо и тот
заехал ему лапой по мордочке, перед ними открылась новая,
большая, украсившая их жизнь радость — игра. Мать иног-
да бранила их, тихонько ворча, и подбирала оттуда, где они
кувыркались. Тогда они вновь погружались в густые заро-
сли шерсти, где был источник теплого молока; часами спали
под защитой материнского подбородка, потом опять вылезали
на волю, придумывая всякие шалости. Медведица теперь
предоставляла им больше свободы; нежно глядела на них;
сердилась и загребала их лапой, если они сейчас же не воз-
вращались к ней, когда она особенно призывно урчала.
Да, они должны были прежде всего научиться этому: немед-
ленно являться на зов матери, будь то для кормежки или
чтобы укрыться в случае опасности. Всему остальному они
сами научатся в свое время.
Дед Василе сделал небольшой перерыв.
— Дальше, дедушка, дальше ! — нетерпеливо заторопил его
Никулицэ.
— В берлоге повеяло теплом. Медведица поднялась, шаг-
нула через детенышей и сунулась мордой к оставленному в
устье окошечку. Свежий теплый воздух наполнил ее легкие.
Она негромко, довольно заурчала, вернулась и повалилась
на умятое ложе. Но голова ее уже не опустилась на передние
лапы, сон прошел, в дверь стучалась новая весна, стучались
новые заботы и радости, новые мысли и опасности. Она
дождалась ночи — покровительницы диких зверей. Долго
принюхивалась к воздуху у входа, желая удостовериться,
что в тихом дуновении ветра нет чужих запахов. Потом
отстранила широким лбом ветки и снег и вышла на лунный
свет. Глаза, более трех месяцев находившиеся в темноте,
были на одно мгновение ослеплены даже этим неярким све-
том; ум после нехитрых мыслей берложного существования
растерялся было в новой обстановке. Но мало-помалу мед-
ведица начала узнавать знакомые предметы: росшую по ту
40

сторону пропасти старую пихту; ствол дерева, поваленного
вьюгой недалеко от каменной полки, на которую выходила
берлога; скалы и утесы; далекую зубчатую линию горного
гребня. Постепенно она узнала все это и поняла, что это
ее мир, ее привычная, всегдашняя обстановка. Вдохнув све-
жий воздух, она выгнула хребет и отряхнула свой кожух.
Теперь она являла собой лишь тень прежней грузной мед-
ведицы, которая еле пролезла в отверстие берлоги. Брюхо
ее над удлинившимися лапами втянулось; хребет, без преж-
него горба на загривке, провис; шея казалась тонкой; шерсть
свалялась. Она едва держалась на ногах, а когда спускалась
к освободившемуся ото льда ручью, который звал ее весе-
лым, звонким голоском, облупившиеся подошвы отчаянно
горели и было больно ступать. Она напилась, медленно втя-
гивая воду выпяченными воронкой губами, и утолила боль
горевших подошв в ледяной воде. На берегу ручья, среди
булыжников и сухой прошлогодней травы нашлись стрелки
свежей травки. Работая когтями, медведица отрыла несколько
корневищ папоротника и сжевала их. Скудная пища, не
столько утолившая голод, сколько возбудившая его! Вдруг
вспомнились покинутые в берлоге детеныши. Она бросила
все и вернулась к ним. В одну из следующих ночей она
спустилась подальше —туда, где на берегах теплого источ-
ника начинала подниматься густая щетка молодой, изумруд-
ной травы. В другой раз она дошла до края пихтача и вер-
нулась только на рассвете. Запасы жира были истощены,
тело требовало корма. Тот же корм должен был наполнять
ее сосцы молоком для медвежат, которые уже не доволь-
ствовались несколькими каплями. Ночи стали короче, медве-
дица теперь пропадала в поисках пищи до позднего утра,
когда солнце стояло уже высоко, и даже осмеливалась выхо-
дить днем. Она описывала все более широкие круги по окрест-
ности, чтобы собрать побольше корма, которого так мало
ранней весной.
В один из таких дней, пока медведица трудилась далеко от
своего зимнего жилища, стряслась беда.
Медвежата соскучились в одиночестве; им надоело спать или
играть в берлоге. «Интересно, — сказали они себе, — что
делается там, откуда идет свет и шум, куда ходит мать ?»
Они и раньше приближались к порогу. На этот раз, однако,
41
решились его перейти. Испуганные расстилавшимся перед
ними простором, они тотчас заскочили обратно, под надеж-
ную защиту берлоги. Но потом осмелели. То был мир, пол-
ный новых, неведомых вещей; воздух здесь был чище; при-
ятно щекотал ноздри ветерок; из сверкающей лазури наверху
изливались тепло и ласка. В общем, снаружи было хорошо и
просторно. Снабженные острыми когтями лапы помогали им
карабкаться на скалы, залезать на каменную полку, которая
тянулась вдоль стены утеса, а подальше они нашли низину,
где можно было вволю кувыркаться и гоняться друг за
другом...
Как раз тогда, когда они там резвились, лесник совершал
свой первый обход после долгой зимы, когда не было ника-
кой возможности добраться до этих отдаленных мест. Обна-
ружив устье берлоги, он вскинул карабин. В нем просну-
лась охотничья страсть. «Может, пустая? Хозяин, пожалуй,
убрался?» —подумал он. Никакого движения не наблюда-
лось. Издали, где он остановился, лесник запустил в бер-
логу камнем и попал в отверстие входа. Ничего! Не вышел
зверь и после второго камня. «Значит, пусто!» —решил
лесник и отправился дальше, разочарованный, но вместе
с тем и довольный: как знать, какая опасность миновала
его ? Глянув случайно на зеленую низину, он увидел кувыр -
кавшихся и гонявшихся друг за другом медвежат. Его бро-
сило в озноб при мысли о том, что поблизости могла быть
медведица: нет зверя лютее медведицы, когда она с медве-
жатами. Лесник долго стоял, спрятавшись за выступом
скалы, с ружьем наготове, внимательно обследуя место,
насколько хватал глаз, но старой медведицы нигде не было
видно. Ее глупые детеныши продолжали резвиться, ничего
не подозревая. Соблазн был слишком велик. Сделав поря-
дочный крюк, лесник подкрался поближе, снял с себя тулуп-
чик и укрылся за большим камнем на опушке леса. А когда,
гоняясь друг за другом, медвежата приблизились к нему,
он бросился на них из своей засады. Одного накрыл тулуп-
чиком, другого хотел поймать рукой, но тот удрал. Несколько
мгновений было видно, как он быстро и неуклюже улепеты-
вает между скал. Но один был надежно в руках лесника.
Пленник бился под тулупчиком, ворочался, пыхтел, рычал.
Когда лесник захотел дотронуться до него, медвежонок чуть
его не укусил. Лесник быстро завернул его полами тулупчи-
ка — так что звереныш оказался как в мешке, —взял под
42
мышку и, держа в другой руке карабин со сдвинутым предо-
хранителем, побежал во всю прыть.
Так жизненные пути братьев разделились навсегда...
— Как так разделились, дед Василе?
— Медведица спешила домой, в берлогу. На этот раз она
замешкалась —отправилась на известную ей кошару, на-
ходившуюся внизу, на большой поляне среди пихтача.
Кошара была еще пуста, но вокруг нее на удобренной,
теплой, исхоженной овцами земле выросло множество вкус-
ных растений: горный клевер с очень сладкими корнями,
свежая крапива, черемша с сочной луковицей, ожика с еще
нежными листьями. Она долго рылась на поляне, отыскивая
луковицы шафрана, а на опушке леса — скрытые в земле
стебли и луковицы заразихи и аронника. Не хотелось рас-
ставаться с таким изобилием, не наевшись до отвала. Бы-
стрым шагом пересекла она лесистые вершины, пробралась
среди скал на границе леса и наконец оказалась против
берлоги. Оставалось лишь спуститься к ручью и подняться
на той стороне по крутизне. Уже отсюда видно было, что
здесь ничего не изменилось: все выглядело точно так же,
как до ее ухода. Добравшись до устья берлоги, она возве-
стила о своем прибытии глухим урчанием. Но в ответ не
послышалось ожидаемого радостного визга. Одним прыжком
она очутилась в берлоге. Где детеныши? Медведица обнюхала
землю, но не почуяла противного запаха рыси — нет, рысь
не приходила сюда, чтобы выкрасть медвежат ! Она выскочила
наружу —у входа их не было. Тогда она позвала их
тем глухим лаем, к которому она прибегала лишь в случае
тревоги: «вее-вее-веее>. Но тщетно прислушивалась медве-
дица — ей никто не ответил. Прильнув к земле носом,
она нашла следы детенышей и побежала по запаху вдоль
каменной полки: «Они должны быть здесь!» Их запах был
повсюду... «Они здесь ! Но где ? > Она снова призывно,
озабоченно пролаяла. Потом вдруг содрогнулась, и шерсть
на ее хребте встала дыбом: дух человека — самого страш-
ного и коварного врага, представлявшего самую большую
опасность. Детеныши! Человек убил ее детенышей! В ней
поднялась буря гнева, она задрала морду, оскаленную до
красных десен, и из ее открытой пасти вырвался рев. Потом
она помчалась по следу врага большими, тяжелыми прыжка-
ми, пуская клубы пара в холодный воздух.
43
След разбойника успел за несколько часов остыть, и медве-
дица неоднократно теряла его, потом долго разыскивала.
Дольше всего задержала ее мочага у ручья, куда, очевидно,
вошел человек, так что след его совсем затерялся. В этот
момент до ее слуха донесся слабый, прерывистый голосок,
заставивший ее поднять голову и позабыть про след. Да,
это был знакомый визг. Тоненький, жалобный, дрожавший
где-то очень далеко. Ее детеныши в опасности! Новый жа-
лобный звук указал ей направление. Она бросилась туда.
Удалось найти след с запахом маленьких медвежьих подошв,
и она подала сигнал — громко заворчала. Из-под круглого
куста можжевельника показались шарообразная голова и
испуганные глаза медвежонка. Ворчание медведицы стихло,
стало нежным и ласковым. Она обнюхала детеныша со всех
сторон, ошупала подошвами лап, облизала ему голову и
спинку. Медвежонок радовался, ластился к матери, совался
мордочкой под ее брюхо, где он чувствовал себя в безопас-
ности от всех обрушившихся на него ужасов. Опьяненная
радостью этой встречи, медведица лишь гораздо позже вспом-
нила о своем втором детеныше. Она принялась призывно вор-
чать и искать его повсюду, потом протяжно завыла. Ни-
чего. Что делать? Продолжать разыскивать его невесть где?
Оставить только что найденного одного ? Радость смешивалась
с горем. Что перетянет? Забота об одном или тревога о
другом? Спасти прежде всего этого, потому что опасность
могла подстерегать его на каждом шагу? Она ухватила его
зубами за загривок и помчалась к берлоге. Проголодавшийся
медвежонок хотел еще пососать полные сосцы, но матери не
терпелось найти его братца. Она снова побежала его искать,
чтобы спасти или отомстить за него. Она помнила, где на-
ходится мочажина, куда привел ее человечий след, и в два
счета была там. Но прошло много времени, запах следа
выветрился и даже ее чуткий нос не мог больше его обнару-
жить. Медведица села, подняла морду и завыла. В ее вое
были и плач, и угроза, и отчаяние. В конце концов она вер-
нулась в берлогу, рухнула на свое старое ложе, притянула
к себе детеныша и крепко стиснула его лапами. Нежное
урчание и ласка теплым, бархатным языком смешались с
глухими тоскливыми стонами.
Медведица искала потерявшегося детеныша и на следующую,
и на третью ночь, пока его образ мало-помалу не стерся в
ее памяти и вся ее любовь не сосредоточилась на оставшемся.
44
— Но в конце концов она его все-таки нашла? — нетерпе-
ливо спросил Никулицэ.
— Как ей было его найти?
— И что же с ним произошло?
— Терпение, хлопец, терпение.
Оставшись у матери один и сося ее за двоих, чудом спас-
шийея медвежонок подрос, округлился и набрался сил. Но
играть ему было уже не с кем. Правда, он пытался играть
со старой медведицей. Она позволяла ему тянуть себя за
уши, копаться в ее космах и молодецки забираться ей на
спину. Иногда она играла с ним, но ей скоро надоедало, она
отстраняла его лапой и начинала сердито ворчать. Медвежон-
ка удручало одиночество, когда мать надолго пропадала в
поисках корма. Он охотно сделал бы вылазку в чудесный
мир, который ему удалось однажды повидать, но в этом
мире на каждом шагу подстерегает опасность. Он решился
вылезти из берлоги только раз, ночью, когда сама медве-
дица подтолкнула его к выходу. То была его первая настоя-
щая экскурсия во внешний мир, под защитой матери. С
ней ему нечего было бояться, а нужно было лишь держаться
поближе, как он был ею приучен. Они спустились к ручью,
медвежонок тоже коснулся мордочкой бегущей воды, и она
понравилась ему. Играючи, он вытащил из материнских губ
травинку, пожевал ее зубками и ощутил во рту новый,
приятный вкус. После этого он стал рвать ростки травы
самостоятельно. Прогулка длилась недолго — мать загнала
его домой. Следующей ночью она взяла его дальше; на третью
ночь — еще дальше. Медвежонок оценил сладость корневищ
папоротника и научился откапывать их сам, работая лапами.
Однажды медведица подозвала его к себе тихим урчанием, и
он, уткнувшись мордочкой в траву, рядом с носом матери,
почувствовал что-то холодное и мягкое. Попробовал. То
была первая съеденная им живность — улитка. С тех пор,
срывая свежую траву, он копался в ней и принюхивался в
надежде найти это лакомство. Очень понравились ему также
толстые личинки, которые мать достала из гнилого пня, а
когда однажды ночью она, порывшись в земле, придавила
лапой мышь, медвежонок ощутил ни с чем не сравнимую
сладость теплого мяса и крови.
45
Прошло еще две-три недели, и медвежонок облекся красивой
черной шубкой с белым воротником. Короткие ноги легко
носили его полненькое туловище, и теперь, сопровождая
медведицу, он ходил с ней уже довольно далеко. Оба воз-
вращались на заре в берлогу сытые. Сосок он брал уже скорее
по привычке. Немало чудес увидал медвежонок за время
этих скитаний! Все интересовало его, все он замечал и запе-
чатлевал в своем уме, научившись узнавать и легко пере-
скакивавшую с дерева на дерево белку, и летевшую высоко
сову, и прыгавшую у ручья лягушку, которую нетрудно
было поймать и которая тоже годилась в пищу. Однажды
утром, когда они замешкались дольше обыкновенного, мед-
ведице едва удалось загнать его в берлогу. Он смотрел на
каждую птицу, прислушивался к каждому лесному шороху.
Вскарабкавшись на поваленный бурей ствол, он увидел, что
можно залезть, с ветки на ветку, на самую макушку пихты,
и игра эта привела его в восторг. Внизу, на земле он почуял
еще неведомые ему следы, понял, что у каждого есть свой
хозяин, и все эти различные запахи отметил в уме. Он
либо бежал впереди матери, либо сильно отставал от нее,
когда ему попадалось что-нибудь интересное, но стоило мед-
ведице заворчать, как он со всех ног бежал к ней. Только
раз он ослушался ее. Она вернулась и дала ему такого
тумака, что он кубарем покатился в пихтач и запомнил урок
на всю жизнь.
Но в одну лунную ночь, когда они шли по старому пихто-
вому лесу, произошло нечто неслыханное и невиданное.
Медведица остановилась и принюхалась к ветру. Медвежонок
тоже остановился и потянул воздух носом. Почуяв незнако-
мый запах и словно вспомнив что-то из другой, предыду-
щей жизни, он ощетинился — шерстка поднялась на его
спинке. Пахло мясом —удивительно приятный запах! Но
к этому запаху примешивалась какая-то кислая, противная
вонь. Медведица ринулась вперед, и волк, волочивший труп
косули, испуганно отпрянул и скрылся. Тогда начался пир
с множеством мяса, печенкой, легкими, наконец мозгами,
которые медвежонку удалось вырвать из клыков матери,
раздробившей ими черепные кости добычи. Жаль только,
что так скоро исчезло все, до последнего куска. Так обоня-
ние медвежонка узнало и кислую вонь волка, и запах косули.
В ту ночь они больше не вернулись в берлогу, а укрылись,
пресыщенные, в частом молодом пихтаче и пролежали там
46
до следующего вечера. Потом медведица спустилась туда, где
кончался старый пихтач. Голые скалы и берлога остались
далеко позади. Буковые леса тянулись через множество гор-
ных гребней и долин. Медведица выбрала себе плоское место
на склоне, где вьюга повалила деревья. Сюда издали доно-
сились все звуки и запахи, а под поваленные стволы не
проникал даже дождь. В промежутках между ними было
хорошее, прогреваемое солнцем дневное убежище. Корм тоже
находился поблизости, а в один прекрасный день послышались
наконец и колокольчики овец, поднимавшихся на поляну к
кошаре.
Летом для всех горных жителей открылись целые кладовые
лакомств. Медвежонок познакомился со всеми ними по оче-
реди, научился, где их искать и как прятать про запас. Он
подрос и окреп под защитой матери и многое уже знал,
но многое ему еще предстояло узнать, чтобы успешно прео-
долевать трудности жизни и пользоваться ее радостями. Остань-
ся он один, его настигли бы волки, растерзали бы рыси
и, главное, он не сумел бы спастись от зверя, ходившего на
двух ногах и придумывавшего опасные каверзы, которые даже
не могут придти медведю в голову.
Медвежонок часто слышал его голос и узнавал по запаху
его след. Почти всегда человечий дух сочетался с другим,
приятным, соблазнительным запахом — запахом овцы. Од-
нажды вечером он увидел на взгорке кошару. Поблизости
от нее что-то сверкало, как сверкает только наверху, в
небе. Слышался собачий лай. Он лучше разобрался во всем
этом в одну грозовую ночь, когда медведица привела его к
нижнему краю поляны, где стояла кошара, и ворчанием ве-
лела ему ее ждать. Притулившись под пихтой, он обратился
в зрение и обоняние, догадываясь, что произойдет что-то
совершенно для него новое и неизвестное. Так и случилось.
Среди ночной тишины внезапно раздался басистый, негодую-
щий собачий лай. Его тотчас подхватили другие четыре или
пять напористых или визгливых собачьих голосов. Поднялась
невообразимая кутерьма. Раздались протяжные, яростные,
неслыханные человеческие крики. Взмыло страшное зарево,
казалось, наполнившее воздух шипением. Звук колоколь-
цев на этот раз был не мелодичным и ленивым, а бьющимся,
прерывистым и путаным. При свете костра видны были тени
людей и кружившиеся в безумном смятении и исчезавшие в
темноте овцы.
47
В общем, кошара походила на муравейник, однажды потре-
воженный медвежонком, который охотился за муравьиными
яйцами, с той разницей, что над этим муравейником раздава-
лись яростные крики и лай. Что-то грохнуло там, напоминая
раскат грома. Все это было явно направлено против матери.
Не случилось ли с ней чего-нибудь? Почему ее так долго нет?
У медвежонка поднялась на загривке шерсть, он в страхе
приник к земле. Из общего гвалта выделялся собачий лай,
который слышался теперь где-то выше по склону, потом ов-
чарки ударились в лес на противоположном склоне, за вер-
шиной. В конце концов, описав крут, они спустились в до-
лину. Из прежних пяти голосов сначала осталось четыре,
потом два, потом остался только один, басистый, начавший
всю эту суматоху. Он был слышен все ближе и ближе, пока,
наконец, не перешел в тявкание и не смолк. Редкий лай еще
доносился с кошары, иногда там слышались людские голоса,
но все постепенно успокоилось. Медвежонок издали узнал
тяжелую поступь матери и, заслышав ее урчание, кинулся
ей навстречу. Огромная медведица шла с поднятой головой,
неся в зубах жирного барана. Остановилась она только в час-
том пихтаче. Выпустила из зубов добычу, вонзила в нее когти
и одним рывком рассекла тушу пополам. Так медвежонок
узнал сладость теплого мяса, только что покинутого искрой
жизни, на этот раз не мышиной. Он никогда уже его не
забывал.
Эта и другие кошары платили медведице и ее детенышу поло-
женную дань. Лесные опушки и просеки наполнились крас-
ными гроздями малины, и медвежонок познакомился с новой
сластью. Потом среди блестящих листьев затемнели кисло-
сладкие ягоды черники. Медведица знала одну луговину у
подножия горы с множеством диких яблонь. Это было не
близко, и, добравшись до нее, они оставались в тех местах,
пока не созрели буковые желуди. Здесь, в буковом лесу, они
наткнулись на целое кабанье стадо. Медведице пришлось по-
рядком повозиться с секачом, пока она не переломила ему
хребет. Медвежонок поймал годовалого поросенка, но не су-
мел его удержать. Все же он усвоил урок — научился под-
крадываться против ветра к кабаньему стаду и нападать сзади
отчаянным прыжком. Так действовала мать — он видел ее
вблизи. А как жирно и вкусно кабанье мясо!
48
Овцы, повинуясь закону вечного переселения между нагорьем
и равниной, давно ушли. Подул северный ветер, и в горах
выпал обильный снег. Медведица, в этом году яловая, про-
вела длинную зиму в той же берлоге, в скалах Пьятра-Албэ,
у истоков Фрумоасы, вместе с медвежонком, который был
теперь ростом с добрую овчарку. В первые весенние походы
они ходили вместе, отыскивая корм самостоятельно, но ле-
том, когда к медведице подошел большой, темно-бурый чужой
медведь и она, зло оскалившись, сердито шлепнула несколько
раз сына лапой, ему стало ясно, что мать стала ему чужой.
Да он в ней больше и не нуждался. Под густым мехом окре-
пли узлы мышц; отросли и отточились когти; острые клыки
были крепки, как сталь. Он многому научился от опытной
матери. К тому же его никогда не покидал таинственный
наставник медведей, который руководит всем их племенем, —
безошибочный инстинкт. Как славно быть одному и де-
лать все, что захочется! Проводив глазами взрослых, между
которыми, казалось, завязалась тесная дружба, он отвер-
нулся и побрел прочь, отныне полноправный хозяин собст-
венной судьбы.
За зимним оцепенением следовали веселые весны; лета при-
носили изобилие, завершаясь свинцовыми осенними тума-
нами и гнилыми, затяжными дождями; злые северо-восточ-
ные ветры сотрясали горы и обрекали на неподвижность их
обитателей. Крошечный, бесформенный медвежонок, некогда
родившийся в берлоге у вершины Пьятра-Албэ, не уступал
теперь в толщине стволу могучего дерева. Под его тяжестью
упал бы подвергшийся нападению вол. А когда он подни-
мался на задние лапы и царапал когтями кору старой пихты,
человеческая рука не могла дотянуться до оставляемого им
знака. Он был хозяином всех окрестных и даже дальних гор;
ни одно живое существо не смело ему противиться, ни одна
горная тварь ему не угрожала. Одно лишь существо, хо-
дившее с поднятой головой — человек, — иногда представляло
собой опасность. Но человек, вторгнувшись в его царство,
вскоре вновь исчезал.
Медведь, когда нужно, остерегается этого существа и обма-
нывает его, когда может. А когда дело доходит до поединка,
мужественно ему противостоит. Горы, древние горы, родина
его племени, в изобилии снабжает его всем потребным: све-
жей травой, вкусными луковицами, сладкими плодами и
ягодами, бортевым медом, мясом, в котором еще пульсирует
49
жизнь. Летом они обеспечивают его тенью, а зимой — покоем
и теплом берлоги. В молодом медведе росли гордость и уве-
ренность в своих силах, когда одним ударом лапы и могучих
зубов он ставил на колени быка, сокрушал загривок хряка
острыми, как сабля, клыками или побеждал в честной схват-
ке соперника, который осмеливался приблизиться к его
медведице, а особенно, когда ему удавалось повалить на
землю своего главного врага — человека и оставить его
истекающим кровью и вопящим от боли.
Да, он был хозяином всего живого, гордым и вольным хо-
зяином !
С плотно завернутым в тулупчик медвежонком лесник пос-
пешал самой короткой дорогой к дому, который находился
в центре его участка. Он бежал так быстро, что сверкали
пятки, — знал, что где-то за ним медведица, что она ищет
своего детеныша, непременно возьмет его след — если попа-
дет на него — и бросится с такой яростью, что ее не оста-
новит никакой карабин. Запыхавшись от быстрого бега, он
останавливался, прячась за толстый пихтовый ствол, вслу-
шивался, вглядывался. Ему казалось, что слышатся шаги,
сердитый сап. Потом лесник успокаивался—померещилось! —
и снова пускался бегом. Войдя в ледяную воду ручья,
он довольно долго шел по его руслу, как делает преследуе-
мый волками олень, чтобы затерялся его след. Медвежонок
бился, царапался, ворчал, скулил. «Далеко ли его слышно?—
спрашивал себя лесник. — Как бы не услыхала медве-
дица!» Но спустя некоторое время возня и жалобы прекра-
тились. Уж не задохся ли? Зря тогда рисковал своей шку-
рой лесник! Остановившись передохнуть, он осторожно раз-
вернул полы тулупчика и пощупал своего пленника. Острые,
как иголки, клыки глубоко впились ему в пальцы; медвежо-
нок снова забился и заворчал. Пошарив в сумке, лесник
нашел крепкую веревку, снова закутал медвежонка тулуп-
чиком, как пеленкой, и привязал сверток веревкой к ягдта-
шу. «Теперь не уйдет, — сказал он себе. — И нести легче,
и руки свободны для карабина».
Когда лесник Стэнилэ добрался домой, была уже поздняя
ночь. План действий у него был с самого начала готов.
Его начальник, лесничий, любил держать у себя на дворе
всяких тварей. У него жили сова, белка, даже ручной волк.
50
Акции лесника сильно повысятся, если он приподнесет ему
такой замечательный подарок! Так уж было в те времена.
Скромные труженики зависели от прихоти начальства. Волей-
неволей приходилось ему угождать, прислуживаться и по-
трафлять его вкусам.
Медвежонок провел свою первую ночь в неволе в крепко
завязанном мешке, под печью, где было тепло. Он долго
ворочался и скулил, но потом его, видно, одолел сон, сра-
зила усталость. Лишь изредка из-под печи слышались жалоб-
ный визг и словно вздохи.
— Бедняжка! Плачет во сне по своей матери, как грудной
ребенок, — разжалобилась лесничиха.
— Пускай себе плачет! Забудет, небось, — пробормотал ее
сонный муж и повернулся на другой бок.
В доме лесничего была большая радость. Все трое детей
обступили лесника и принялись плясать вокруг мешка, из
которого должно было явиться чудо. Отцу едва удалось
оттащить их в сторону, когда Стэнилэ начал развязывать
мешок. Не выказала особого удовольствия только супруга
лесничего, которой другие его питомцы уже доставили немало
неприятностей и убытков.
— Не трогайте его, он кусается и царапается, — посовето-
вал детям лесник, вытряхнув из мешка медвежонка.
Тот сел на пол и обвел испуганным взором окружившую его
толпу врагов. Они, конечно, могли быть только врагами,
как тот, кто поймал его и причинил ему столько зла. Где
мать, чтобы спасти его, вырвать из их лап? «И-и-и-и-у-у-у »,
— заскулил медвежонок. Потом вдруг рванулся с места и
спрятался под кровать. Леснику пришлось опуститься на
колени, накинуть ему мешок на голову и вытащить его на
свет: если медвежонка быстро схватить за загривок, он ни-
чего поделать не может. «Голодный, верно, потому и ску-
лит », — высказал свое мнение старший мальчик. Перед
медвежонком тотчас появилась миска с молоком. «Не пони-
мает, что это такое, потому и не пьет», — сказал лесник,
горный житель, предполагаемый знаток медведей, и
ткнул его мордочкой в чуть подогретое молоко. Медвежонок
чихнул, несколько раз фыркнул, но в конце концов все-
таки облизался. Облизался он и когда его ткнули во вто-
рой раз, но все-таки отдернул мордочку от миски, словно
обжегся. «Медвежата не умеют пить молоко из миски, дадим
ему соску», — решил лесничий. Его старший мальчик в
51
два счета сбегал в аптеку и вернулся с соской, которую он
быстро надел на горлышко бутылки с молоком. Пришлось
крепко держать круглую голову медвежонка и силком засу-
нуть ему в рот резиновую соску. Когда из нее начало со-
читься молоко, губы звереныша стали сжиматься, заработал
язык. В общем, дело само собой пошло на лад. «Сосет,
сосет !» — обрадовались дети, улыбаясь взрослым.
Медвежонка поместили на кухне, возле печи, в небольшом
ящике с мягкой подстилкой из старого тулупа, но звере-
ныш немедленно захотел из него вылезти. Пришлось при-
крыть ящик дощечкой, а сверху положить камень: ну-ка
попробуй, вылези ! «А теперь, дети, дайте ему поспать », —
сказал лесничий. Медвежонок успокоился в своем теплом,
уютном логове и только под вечер принялся царапаться и
скулить. Посоветовавшись, дети дали ему кличку: Бран.
Его уже дожидалась полная бутылка с тепленьким молоком,
подслащенным сахаром. На этот раз держать ему голову не
пришлось. Достаточно было поднести к его мордочке соску
с каплей молока на ее кончике, как Бран принял ее и чуть
даже не опорожнил бутылку, так энергично работала его
глотка. Да и он казался теперь не таким уж пугливым и
диким. Правда, маленькие клыки оскалились, когда кто-то
попробовал его тронуть, он зарычал и замахнулся лапой,
но зла никому не сделал. Потом, когда одному из детей
удалось положить руку на его загривок и слегка почесать
ему за ушами, медвежонок прильнул к полу и принялся
мягко, довольно урчать.
За несколько дней в Бране, казалось, исчезла дикость и
стерлось воспоминание о мире, в котором он увидел свет.
Прежде всего он подружился с бутылкой, снабженной сос-
кой — источником молока. Он уже не ждал, когда ее сунут
ему в рот: приметит, что она стоит на полу, бежит к ней
и пробует сосать. Но сообразив, что в таком положении
молока высосешь не много, он принимался вертеть ее лапами
и вертел, пока не открыл секрета. С тех пор Бран аккуратно
брал бутылку лапами, садился на хвост и сопя сосал, держа
ее горлышком вниз. Дети изнемогали от смеха: «Совсем
как Сэлэвэстру, дровосек. И он так же опрокидывает бу-
тылку с водкой». Медвежонок сосал с такой жадностью, что
молоко белой струйкой стекало по его мордочке, образуя
на полу лужицу. Ни капельки не оставлял. Его губы и
язычок подбирали все, до последней капли. Вторым его
52
другом стал фокстерьер Пик. Но дружба эта завязалась не
легко. В первый раз, когда Пик приблизился, медвежонок
злобно зарычал и посмотрел на него косо.
— Ну, ну, Пик, — сказал лесничий примирительно. — Это
тебе не лиса и не крыса. Это — Бран, свой, домашний.
Лучше обнюхай его и дай ему обнюхать себя! А после этого
начинайте игру!
Словно поняв его, медвежонок сделал несколько потешных
прыжков, лег перед фокстерьером на спину и негромко заур-
чал. Пик отскочил в сторону раз, отскочил и во второй
раз, но в конце концов и ему пришла охота поиграть. Он
положил на Брана лапу, сделал вид, что кусает его, потом
залез под кровать. Медвежонок за ним. Рычание, возня, бе-
готня по всему дому — в общем, дружба 1 Отношения ослож-
нялись только в тех случаях, когда Пику надоедало играть,
а Бран продолжал к нему приставать. «Теперь оставь
меня в покое ! Хватит 1 Хочу спать ! » — словно говорил фокс -
терьер. Что было делать медвежонку, как не свернуться
калачиком возле Пика, уткнувшись мордочкой в свой пуши-
стый мех, и не последовать его примеру? Позже он сообра-
зил, что можно играть и с детьми. Они гонялись за ним по
всему дому, по всему двору; гонялся и он за ними, цапал
за ноги. Они поднимают крик, толкают его, остерегаясь
его когтей, так, что он летит кубарем, или исподтишка
хватают его за лапы. Он поворачивается, оскалив пасть,
но они уже далеко. Бран бросается за ними вдогонку. Детей
трое, им никогда не надоедает играть. Первым теперь устает
медвежонок и забирается спать к Пику, где тепло и покойно.
Он даже ночью не желает оставаться в своем ящике, а
перебирается к Пику.
Однажды Бран долго наблюдал, как стирают белье. По-види-
мому, звук плескавшейся воды привлекал его. Стоило прачке
отойти, как он взгромоздился на табуретку, перебрался,
стараясь сохранить равновесие, на край корыта, ткнулся
мордой в мыльную пену и, робея, влез в теплую воду.
Какое наслаждение купаться! Когда женщина вернулась,
в корыте почти не оставалось воды: барахтаясь, медвежонок
разбрызгал ее по полу. После этого лесничий устроил ему
отдельную ванну. Медвежонок охотно ею пользовался, но
вечно следил за корытом с мыльными пузырями, которые
он ловил зубами: ему нравилось, как они лопаются. Обижал-
ся он только, когда мыльная пена попадала ему в глаза:
53
тогда он ворча вылезал из корыта, чихал, фыркал, тер лапа-
ми глаза и снова лез в воду.
— Бран сознательнее вас, — говорила детям мать. — Он
любит купаться.
Но, кроме бутылки с соской, сна и игры, были у него и дру-
гие дела. Ему хотелось получше, во всех подробностях,
узнать тот новый, чудесный мир, куда занесла его судьба.
Под кроватями, под столами, за занавесками, во всем доме
не было местечка, которое он не обследовал бы самым осно-
вательным образом. В мгновение ока пробирался Бран во
все двери, которые забывали закрыть, карабкался на стулья,
оттуда на столы, потом заглядывал в каждый уголок двора,
осматривая и обнюхивая все, что там находилось. Негодую-
щий гусак набросился на него, шипя, и больно ущипнул за
ухо; кудахча на весь двор, на него наскочила наседка.
«Лучше не трогать жителей этого двора, они не умеют играть» —
сказал себе медвежонок. Сам хозяин накричал на него
и пригрозил поркой, когда Бран однажды вырвал у петуха
несколько перьев из хвоста. Неудачным оказалось и знаком-
ство с котом: когда медвежонку захотелось с ним поиграть,
тот плюнул ему прямо в морду и всю ее исцарапал. И отом-
стить нельзя: не успеешь обернуться, как кот уже на крыше.
Но когда-нибудь Бран все-таки его застигнет врасплох! А
каких только чудес нет в саду I Как весело залезать на самую
макушку деревьев, даже если иногда и сорвешься, полетишь
вверх тормашками... Зато оттуда можно обозревать большое
пространство. Раз, найдя мышиную норку, он не успокоился,
пока не разрыл ее и не поймал мышку. Большие, жужжав-
шие в воздухе майские жуки иногда падали на землю;
Бран не брезговал и ими. Они даже казались ему вкусными,
когда он давил их зубами. Но однажды, когда он поймал
большого черного жука, с ним произошла большая неприят-
ность. У жука было два острых рога, и когда медвежонок
ухватил его зубами, жук пребольно прищемил ему нос. Бра-
ну с трудом удалось его стряхнуть, загребая лапами. Беда
приключилась с ним также, когда он как-то раз забрался
на макушку яблони. Его увидела там птица, вскоре приле-
тела другая, потом третья. Они принялись каркать, бить
его крыльями и совсем затормошили. Тщетно отмахивался
он от них лапами, ворчал и фыркал — они все более свире-
пели. В конце концов медвежонок поскользнулся на ветке
54
и плюхнулся на землю. Птицы и тут не оставили его в покое —
провожали, пока он не спрятался в конуре.
Прошли недели; медвежонок чувствовал себя у лесничего,
как дома, и все баловали его. Игривому, ласковому, шало-
вливому, мастеру на разные забавные выдумки, как ему было
не стать всеобщим любимцем? ! Теперь он уже ел из собствен-
ной миски, любил и хлеб, и картошку, но больше всего —
сваренную на кухне морковь. Когда поспели черешни и
дети давали ему по ягодке, это приводило его в восторг.
Он умел очень мило попрошайничать, становясь на задние
лапы, особенно при виде банки с вареньем. На свете не
существовало пищи вкуснее той, что была в этих банках! Он
теперь перерос своего друга фокса и был вдвое толще его.
Но Бран становился чересчур предприимчивым. Он слиш-
ком многому научился, и в голову ему приходило слишком
много проказ. Так он научился открывать двери, вешаясь
на ручку; потом ему страшно нравилось царапать когтями
обивку кресел, пока не вылезала вата, которую он трепал
зубами. В два счета залезал он на стол, опрокидывая бутылки
и стаканы. Однажды, забравшись на шкаф, он спихнул
оттуда фарфоровую вазу, гордость семьи. Обнаружив лестни-
цу на чердак, он залез и туда, и не успела хозяйка спохва-
титься, как все сохнувшие на веревке простыни оказались
стянутыми и вываленными в пыли. К тому же он начал
рвать их зубами. Повиснув на занавеске, он сорвал ее с
окна. Когда начали созревать груши, Бран умудрялся про-
бираться в сад. Если бы он только ел плоды, еще куда
ни шло, но он срывал их вместе с ветками. Поймав того
самого гусака, который когда-то его ущипнул, медвежонок
буквально его искалечил. Однажды осенью, словно всего
этого было мало, он превзошел себя. Вернувшись с покуп-
ками из города, хозяйка услышала доносившийся из кладо-
вой грохот и звон разбиваемого стекла: «В чем дело? Что
случилось?» Оказалось, что проказник Бран пронюхал, где
хранятся банки с его любимым лакомством — вареньем, и,
улучив минуту, когда никто за ним не следил, открыл
дверь и, карабкаясь с полки на полку, добрался доверху,
где стояли рядышком банки с вареньем, припасенным на всю
зиму. Когда хозяйка вбежала на шум в кладовую, медвежо-
нок уплетал варенье из банки. Его морда, лапы, спина —
все было вымазано вареньем. На полу, среди осколков
стекла, текло ваиенье всех сортов: земляничное, ежевичное,
55
из горьких черешен, из айвы — плод искусства хозяйки и
ее неутомимого труда.
В общем, держать дальше медвежонка в доме стало невоз-
можно. Ростом он вымахал с доброго барана. Когда кто-
нибудь давал ему тумака, он рычал и показывал клыки.
Хозяин же — что там говорить! — был приучен к тому,
что битый, пусть даже человек, возражать не смеет. Рычание
медвежонка вовсе ему не нравилось. Смирным, как ягненок,
он не обещал быть. Что же делать с ним? К счастью, у
лесничего нашелся друг, у которого в деревне была неболь-
шая ферма. Он согласился принять к себе Брана и отвез
его, к отчаянию детей и радости хозяйки, на ферму. Новый
хозяин надел на него кожаный ошейник и привязал его
крепкой цепью к столбу на дворе. Цепь позволяла медвежон-
ку делать всего несколько шагов в обоих направлениях или,
когда ему хотелось, сидеть, как дворовому псу, в нарочно
построенной для него конуре. Долго дергал он проклятую
цепь, глодал ее, валялся по земле, грыз сколько мог столб,
но ничего поделать не мог. Вдобавок на ферме были батраки
и слуги, которым нравилось его дразнить. Досаждали ему
и злые собаки. Все окружавшие были ему врагами; никто
больше его не баловал, никто не говорил ему ласкового
слова. Часто, поддавшись отчаянию, он садился на хвост,
поднимал морду к небу и жалобно выл во всю глотку. Тогда,
чтобы заставить его замолчать, в него бросали камнями.
Он спасался в конуре. Клал морду на вытянутые лапы и с
ненавистью глядел через узкое отверстие на злой, враждеб-
ный мир. Так в нем постепенно накапливались злоба и
гнев. Никто больше не осмеливался к нему подходить. Даже
корм ему подбрасывали вилами с длинной рукояткой. Од-
нажды глупый теленок подошел к нему, собираясь его
понюхать. Бран тотчас бросился, насколько ему позволяла
цепь, и так сильно помял телка, что его пришлось зарезать.
«Что произойдет, если медведь когда-нибудь сорвется с цепи
или скинет ошейник? — начал спрашивать себя хозяин. —
Ведь он только и делает, что гложет цепь, царапает ее ког-
тями и дергает. Придется его застрелить. Ничего другого
не придумаешь». Но вот весной в городок приехал цирк
со зверинцем. Господин Блондини, его «директор », был очень
рад пополнить число своих питомцев, взяв медведя, да еще
бесплатно. Хозяин фермы был тоже доволен таким решением,
снимавшим с него всякую ответственность.
56
— Забирайте его когда хотите. Только имейте в виду, что
медведь очень злой. Не случилось бы какой беды!.. Но в
общем, это уже ваше дело !
— Ничего не случится. Мы умеем обращаться со зверьем.
Господин Блондини явился с двумя своими палачами, воору-
женными веревками и цепями. У одного из них были же-
лезные вилы. Приблизились. Медведь заворчал, собираясь
на них броситься, но в тот же миг господин Блондини так
хватил его по голове дубиной, что у него потемнело в гла-
зах. Человек с вилами, приставив их к загривку упавшего
медведя, пригвоздил его к земле. Когда зверь очухался,
морда его была обмотана цепью, а ноги связаны крест-на-
крест. Между ног продели длинный шест, концы которого ле-
гли на плечи двух людей. Так, покачиваясь на шесте, вверх
ногами, он и прибыл в город. Сильно болела ушибленная ду-
биной голова, сильно болели лапы, потому что их отчаянно
резала веревка при каждом толчке, то есть от каждого сде-
ланного людьми шага. Бедняга не мог ни биться, ни выть.
Лишь изредка из крепко сжатой цепью пасти вырывался ко-
роткий стон. Опомнившись после нового удара дубиной, мед-
ведь увидел, что он заперт в тесной клетке. Перед ним были
железные прутья... Ошейник исчез, ноги тоже ему развязали,
но в тесной клетке едва можно было повернуться. Он забился
в угол и завыл так протяжно и жалобно, как еще никогда в
жизни не выл: «Уууууууу-ааааа-ууууу...» Перед клеткой
собрался народ. Люди разговаривали, смеялись, кричали на
него. Кто-то просунул сквозь решетку палку и принялся
тыкать ею медведя... Он ринулся с яростным воем, ухватил
прутья лапами и зубами, принялся их дергать и кусать, так
что сотрясалась вся клетка, пока не почувствовал во рту
вкус крови от раненых десен, но все было напрасно. Пришел
человек, прикрикнул на него, ударил палкой по лапе. Мед-
ведь снова отступил в глубину клетки и съежился. «Ууууууу-
аааааа-уууууу »...
Всю ночь он глодал решетку, раскачивал завязанную цепью
дверь, царапал когтями пол, даже полез наверх и попытался
сорвать толстую жесть, которой была покрыта клетка. Уви-
дев, что ничего не получается, он попробовал в другом месте,
потом снова взялся за крышу. Трудился он и на следующий
день, и на следующую ночь — упорно, зло, лишая себя сна,
отдыха. Есть ему не давали. Я уже говорил тебе, что люди
эти были злые, жадные и скупые. Лишь на третьи сутки ему
57
втолкнули через решетку охапку клевера и кусок холодной
мамалыги. От злости медведь не хотел к ним притрагиваться,
но ночью голод заставил его съесть этот жалкий корм. Перед
клеткой появлялись все новые и новые лица; приходил иногда
и человек с дубинкой, и другой, с кормом, и третий, кото-
рый наливал сквозь решетку воду в ушат и скреб пол желез-
ными граблями. Этих он теперь узнавал и несколько раз
пытался ухватить их молниеносно просунутой сквозь решетку
лапой. Однажды в когтях у него даже остался лоскут
одежды, но всегда после таких попыток приходили в дейст-
вие дубина и вилы с длинной рукоятью, от которых в клетке
не было спасения, потому что они доставали повсюду.
Так прошли месяцы, годы. Днем и ночью одно и то же. Мир,
ограниченный клеткой, в которой теперь, при его размерах,
медведь почти не мог двигаться; охапка травы; кусок мама-
лыги. Иногда люди, которых он знал, забивали решетку дос-
ками, и клетка потом долго тряслась и громыхала по доро-
гам. Когда цирк останавливался и доски снимали, все начи-
налось сызнова: теснота; человек с дубиной; человек с граб-
лями; человек с мамалыгой; чужие, толпившиеся перед клет-
кой люди — чужие, но будто все те же — тот же дух; те
же жалобные стоны или вой зверей, которых он даже не
видел. День следовал за днем, месяц за месяцем, год за
годом без перемен, чередуясь в скучном однообразии.
Зачем противиться ? Зачем трясти решетку, которую все равно
не сдвинуть с места? Зачем щетиниться в бессильной
ярости? Когда от долгого лежания немели лапы и хотелось
подвигаться, узник убеждался, что единственным возмож-
ным было движение мордой вдоль решетки и всего один шаг
вправо или влево, влево или вправо... Иногда чужие люди
бросали ему сквозь прутья краюху хлеба или яблоко. Ладно
и это. Голод не дает покоя, а пищи мало. Когда он садится
на хвост, держась лапами за решетку, и открывает пасть,
люди хохочут и бросают ему что-нибудь, подзадоривая друг
друга. Так лучше, так он и делает. Добывать еду он неспо-
собен, остается попрошайничать.
Дед Василе смолк. От волнения у него слегка дрожал под-
бородок.
Неизвестно почему. Может быть, потому, что его повесть
была связана с сыном, которого он потерял, с воспоминаниями
о Георгицэ. Или же старик разволновался, вспомнив о
58
прежних хозяевах зверинцев, которые безжалостно мучили
своих узников, беспомощных животных.
Никулицэ был потрясен. Любопытство смешивалось в нем с
жалостью и возмущением. Главным виновником представлялся
ему не столько поймавший медвежонка лесник, сколько
хозяин зверинца, который не кормил своего пленника.
— А что было потом? — немного погодя осмелился спросить
мальчик.
— Все то же: охапка травы, кусок мамалыги, человек с ду-
биной , человек с граблями... День, месяц, год, другой... Но
нынче такой жестокости уже нигде не встретишь,— добавил
он, помолчав.
Встречи с косулями
D лесу под городом появились невесть откуда дикий козел
и косуля. Этих животных давно уже здесь не видывали.
Когда-то охотники беспощадно истребляли их, травили гон-
чими, овчарки на кошарах и бродячие собаки гонялись за
ними и нередко ловили. Число их сильно сократилось.
Уцелевше ушли в более отделенниые леса, где жить было
спокойнее. Известие о появлении под городом дикого козла
и косули очень обрадовало охотников. Но они не спешили
взяться за ружья, а держали совет, на котором было при-
нято решение сделать все возможное для того, чтобы пара
эта окончательно тут поселилась и принесла потомство. Иначе
говоря, решили строго ее охранять. Чтобы косули размно-
жились , охоту на них с ружьем запретили на десять лет, а с
гончими навсегда; приняли меры для уничтожения бродячих
собак; наставили капканов и завезли в лес отравленной па-
дали для волков. Кроме этого, в некоторых местах положили
глыбы каменной соли, зная, как ее любят косули. А зимой
для их подкормки завозили в лес по нескольку копен сухого
клевера.
За несколько лет косули расплодились, распространились на
все окрестные леса, и теперь, когда дед Василе и его внуча-
тый племянник начали совершать свои лесные походы, их
было уже так много, что они попадались им чуть ли не каж-
дый день. И видеть этих красивых и грациозных животных
было для них большим удовольствием. Никулицэ со време-
нем узнал о жизни косуль много такого, чего в его учебни-
ках не было.
Когда у наших друзей выдавались свободные дни, их тянуло
на лоно природы. В такие дни дед Василе и Никулицэ при-
думывали любой предлог, чтобы выбраться за город, на прос-
тор полей или в таинственный полумрак леса. Там они уже
60
шли наугад. Однажды в воскреснье, в погожий июньский
день, они отправились в поход с намерением нарвать большой
букет купальниц. Старик знал одну затерянную среди
леса поляну, где протекал ручеек. Влажная почва, прохлада
и тень подавали надежду найти там этот цветок, который
вообще предпочитает расти у подножия гор. Еще издали дед
Василе и Никулицэ увидели над травой колышимые ветер-
ком желтые головки купальниц. Не зря собирают их и вты-
кают себе в шляпу горные чабаны, потому что один только
пламенный рододендрон, может быть, соперничает с ними
в красоте. Большой, золотой, шарообразный цветок венчает
длинный стебль с пятью двойными листочками. Крупные
лепестки, которых очень много, сходятся, изогнувшись, вер-
хушками , скрывая, как в маленьком воздушном шаре, зароды-
ши будущих жизней. Все вместе создает такое впечатление,
будто в яркую зелень травы упали большие капли солнца.
Старик облюбовал себе место в тени, где можно было отдох-
нуть. Никулицэ, нагибаясь в некошенную траву, выбирал
самые крупные цветки. Вдруг он выпрямился и испуганно
посмотрел на деда. Среди нежного посвиста иволг и стре-
кота кузнечиков раздался чужой, могучий голос: «бе-бе-
бе-беее». Он доносился откуда-то из лесу, сиплый и преры-
вистый. Вот он смолк. И снова завел свое «бе-бе-бе-беее»
и уже больше не повторялся.
— Перепугался, Никулицэ? — спросил дед Василе в полу-
дреме, не размыкая век. —Это не Змей-Горыныч, не мед-
ведь и не волк, чтобы пугаться. А всего-навсего дикий
козел.
— Это он так противно кричит?
— Это его тревожный сигнал, который называют «лаем».
Когда козел чем-нибудь испуган или заметил что-нибудь,
что показалось ему подозрительным, он издает несколько
раз этот самый звук, который ты слышал. Ты, я думаю,
нарвал достаточно купальниц. Что скажешь? Спрячемся
здесь? Может, козел выйдет на поляну и мы увидим его.
Жаль, не захватили бинокля.
Они долго стояли, притаившись за кустом орешника, дожи-
даясь не повезет ли им. По выколосившейся траве на поляне
ходили ленивые волны. Голубые, синие, красные, желтые
цветы в последний раз улыбались солнцу, которое медленно
заходило за росшие на гребне гор деревья. Одна за другой
смолкали птицы. Лишь кукушка, дрозд и зорянка были
61
неутомимы, да соловей приберег для своего вечернего кон-
церта самые чудесные трели. Старик с мальчиком даже не
заметили, когда и откуда появилась косуля, которую они
видели теперь на середине поляны. Рыжая, она казалась
красной, как маков цвет. Может, она лежала до сих пор в
высокой траве? С ней было два козленка. Уже довольно
большие, тоже рыжие, но с узкими белесыми пятнами. Коз-
лят почти не было видно — где они, скорей угадывалось по
движению густой травы или когда они принимались резвить-
ся. Они были очень подвижны и не знали угомону. Дикие
козлята так же игривы, как детеныши других животных,
как дети. Они гоняются друг за другом по траве, не остав-
ляют мать в покое, а иногда и отдаляются от нее. Тогда
она поднимает из травы голову и зовет их. Никулицэ тоже
услышал этот мягкий, нежный материнский зов: «пиупиу».
В ответ на него козлята неслись обратно торопливыми
прыжками, и косуля ласкала их мордочкой, словно желая
убедиться, что это действительно ее детеныши. Но разве у
козлят есть терпение смирно ходить за матерью? Они снова
принимались за игру.
Не сводя с них глаз, косуля деловито паслась, чтобы было
чем накормить их вечером. Но она очень прихотлива и
щиплет траву с выбором, а не подряд, как коровы, овцы
или олени. Высокая трава ей не нравится, она ее не ест:
тут сорвет едва распустившийся листик, там почку или
нежную верхушку побега, а иногда и цветок, но опять-таки
с выбором. Выбрать теперь, в разгар летнего изобилия,
было откуда.
— Гляди вправо, где кустарник вклинился мысом в поля-
ну, — шепнул старик на ухо мальчику.
Да, там действительно что-то двигалось. Чуть качнулась
ветка куста, мелькнуло что-то серое, потом исчезло. Настал
тот час, когда козел опасливо выходит из-под защиты леса
на выпас. Прокравшись между кустов, он остановился на
опушке, долго осматривался и принюхивался. Все, казалось,
было в порядке — таким же, как вчера вечером или в дру-
гие дни. Чужих не видно; ветерок не доносит запахов чело-
века или хищного зверя; настороженные уши улавливают
лишь далекие звуки людей, которые даже теперь, под вечер,
еще работают на соседних с лесом виноградниках. К этим
звукам он привык. Они не предвещают опасности. Косуля
с козлятами тоже спокойна: она мирно пасется среди поля-
62
ны. Тем не менее лучше еще подождать в кустах на
опушке.
Но вот наконец и козел выбрался на свет. Его легкое лет-
нее одеяние тоже рыжее, одна голова серая. Он держит ее
гордо поднятой, с рожками, у которых по три острых,
отшлифованных отростка. Туловище и шея у него толще,
чем у косули. Да и ростом здоровый козел выше ее. Словно
пробуя, вкусно ли, щипнул травинку, но уже снова весь
он — внимание. Голова вскинута. Потом напряжение так же
неожиданно исчезает, и козел медленно направляется к се-
редине поляны. Косуля с козлятами не интересует его —
он вспомнит о них, если услышит от нее тревожный сигнал.
Он даже не подходит к ней, словно избегая ее. Неторопливо
пасясь, он обходит ее и приближается к притаившимся лю-
дям. Мальчик хорошо видит его — видит даже черное пятно на
мордочке и толстые розетки у основания рогов. Козел, вид-
но, бывалый — он пасется не безмятежно, как его супруга,
а нервно, сторожко. То и дело поднимает голову, вгляды-
вается, прислушивается, принюхивается.
Неужто заметил, что наши друзья шевельнулись? Испуганно
прыгнув, он замирает,уставившись на ореховый куст. «Бе» ! —
брешет он раз, потом еще два раза и делает несколько
коротких прыжков.
— Не дыши, не моргай, Никулицэ, — снова шепчет маль-
чику на ухо дед.
Козел сделал еще несколько прыжков, потом успокоился и
снова начал пастись.
— Большой хитрец! —прошептал хорошо знавший его пле-
мя дед Василе. — Он ведь только притворяется, что пасется,
а сам не сводит с нас глаз. Хочет нас обмануть, чтобы мы
пошевельнулись, выдали себя. Ему непонятно, что здесь
такое, вот он нас и испытывает. И обрати внимание еще на
одну подробность, Никулицэ. Сзади и у козла, и у косули
большое белесое пятно, которые мы называем «зеркалом».
Вглядись-ка в это «зеркало » у козла. Оно то увеличивается,
то уменьшается. Это признак беспокойства. Когда животное
встревожено, белые шерстинки «зеркала» растопырены,
пятно показывается большим. Потом шерсть уляжется на
место, и оно снова становится маленьким. Теперь козел как
будто спокоен.
— Апчхи ! — громко чихнул Никулицэ.
63
В то же мгновение и козел, и косуля, и козлята пустились
большими прыжками наутек и исчезли, словно их поглотил
лес. Поляна с ее травой и цветами опустела. Смолкли куку-
шка и дрозд. Один лишь соловей продолжал заливаться в
свете медленно поднявшейся над лесом огромной луны.
— Жаль, что мы их вспугнули...
— Прости меня, дедушка, никак не мог удержаться.
— Ничего! В другой раз, когда ты будешь сидеть в засаде
и тебе придет охота чихать, покрепче сожми несколько раз
пальцами переносицу —пройдет. А нет, так сними шляпу,
уткнись в нее носом, ложись ничком на землю и чихай себе
на здоровье. По крайней мере, не будет слышно на всю
округу, как сирена... На сегодня довольно и того, что
увидели... Собери цветы и пойдем-ка потихоньку домой...
Во время таких походов дед Василе со своим внучатым
племянником повидали немало косуль, и сцены из их жизни
неизменно приводили их в восхищение.
— По-моему, дедушка, нет на свете более кроткого дикого
животного, чем косули, —заявил однажды мальчик.
— Опять ты, Никулицэ, судишь о нраве диких животных по
человеческим меркам. На этот раз, однако, я последую тво-
ему примеру. Действительно, все существо косули — но
только косули —производит впечатление кротости. Тогда как
козел — задира, драчун и злюка. Даже странно, что между
самцом и самкой такая разница. Козел начинает бодаться по
любому поводу и даже без повода. Иногда бодает даже косуль
и козлят. О так называемых «ручных диких козлах», ко-
торых держат в парках, в неволе, и говорить нечего. Только
посмотришь на такого козла, а он уже злобно вращает
глазами, опускает рогатую голову и кидается в атаку. Бы-
вало даже, что козлы убивали людей. Те, которые живут
на воле, конечно, убегают при виде человека, но раненый
козел бодает и бьет копытами подошедшего к нему охотника.
Многие так-то пострадали. И даже кроткая косуля, защи-
щая детенышей, становится очень храброй.
Не прошло и недели после этого разговора, как случилось
происшествие, которое запомнится Никулицэ на всю
жизнь.
64
Собираясь убить дикого козла, дед Василе на этот раз захва-
тил карабин. Долго приставал к нему мальчик, пока старик
наконец согласился взять его с собой.
Василе Уреке был старым, опытным охотником. Когда-то
он охотился на диких козлов, выслеживая их и подходя к
ним на выстрел. Теперь, в преклонных летах, он уже не
мог часами подкрадываться к добыче, согнувшись в три
погибели, и, главное, не мог ползти на животе, как нередко
приходится охотнику, когда он хочет незаметно приблизиться
к козлу. Так что оставалось сидеть в засаде, ждать счастья —
то есть ждать, когда добыча сама подойдет на выстрел.
В тот летний вечер дед Василе решил подкараулить козла с
помоста. Это такой настил на сваях, построенный с этой
целью на опушке леса, между тремя росшими от одного
корня дубами, с хорошей лестницей, перилами и даже ска-
мейкой, на которой можно было спокойно посидеть в ожи-
дании несколько часов.
Солнце стояло еще высоко, когда наши друзья разместились
на этой скамейке. Перед ними тянулась свежая просека,
густо заросшая травой и той порослью с нежными листьями,
до которых косули такие охотницы. Видно было далеко.
Дичь, которую не интересуют макушки деревьев, их не
заметит; ветер нес их запах поверху, далеко от ее ноздрей.
И, главное, сюда, на высокий помост, не добирались комары,
бич охотников, сидящих в засаде летом на просеках.
У кого хватает терпения дожидаться добычи, может увидеть
много интересного. Всевозможные животные, большие и ма-
лые, не дают ему скучать. Вот и теперь появилась белка,
которая, по-видимому, никогда не видывала людей и теперь
дивилась на эти неведомые существа. Где-то внизу возился
барсук, сосредоточенно и трудолюбиво выискивая личинки,
с таким видом, будто он занят важным и нелегким делом.
Жуки-олени басисто жужжали в дубовых ветвях; жук-дро-
восек опустился на перила помоста, словно улавливая в
эфире последние известия своими антеннами, которые были
вдвое длиннее его туловища. Другие твари, представлявшие
для них много любопытного,иногда неизвествогои странного,
настолько завладели вниманием деда и мальчика, что они
даже не заметили, когда солнце зашло за холм.
На просеку вышла косуля с козленком. И тут произошло то,
чего Никулицэ никогда не мог позабыть. Козленок порез-
65
вился вокруг матери, потом улегся возле толстого пня.
Косуля щипала, перебегая с места на место, траву и неза-
метно отдалилась от него. Поднимая время от времени голо-
ву, она убеждалась, что никакая опасность не угрожает
козленку, и продолжала пастись. Вдруг она уставилась в
одну точку, ударила копытом в землю, тревожно пролаяла
и вихрем рванулась с места. «В чем дело ? » — удивились
наши друзья, но тотчас поняли, что произошло. Оказы-
вается, разбойница-лиса кралась к тому месту, где отдыхал
козленок. Она увидела его, учуяла и подумала: «Вкусная,
верно, штука!» Попробовала поймать и наверно поймала
бы, если бы этого вовремя не заметила косуля. В мгновение
ока она очутилась возле лисы, поднялась над нею на задние
ноги и принялась колотить ее передними, как молотками.
Козленок, по законам своего племени, прильнул к земле и
замер. Лисе помогали острые когти, быстрые и коварные
движения; у косули было только одно оружие и то защит-
ное: передние ноги. Спасаясь от ее первого натиска, лиса
отпрянула в сторону, но тотчас же повернулась и метну-
лась к козленку. Однако косуля ее настигла и снова, встав
на дыбы, ударила копытами в спину. Лиса хотела вцепиться
ей в горло, но не сумела. Притворившись побежденной,
она сделала вид, будто убегает, на самом же деле, описав
круг, опять бросилась на козленка. Но опять потерпела
неудачу, встретив угрожавшие ей молотки копыт. Поединок
продолжался таким образом минут пять. Лиса чуть не про-
рвалась к козленку, ей удалось даже подпрыгнуть и схватить
косулю за складки кожи на горле, но пришлось разжать
зубы, всего лишь порвав своей противнице кожу. Последо-
вало новое коварное нападение хищницы, но она получила
такой меткий удар копытом в загривок, что покатилась ку-
барем и едва спаслась от угрожавших ей копыт. В конце
концов она убежала, тряся головой —видно, ей было здо-
рово больно. Вся дрожа, косуля проводила ее глазами,
пока лиса не скрылась из виду. Некоторое время она стояла
неподвижно, готовясь к новому нападению, потом подала
голос. Сейчас же подошел козленок и полез ей под брюхо.
Там он чувствовал себя в безопасности... Покой летнего ве-
чера был нарушен. Место оказалось опасным. Косуля с ее
детенышем медленно прошли сквозь низкий кустарник про-
секи и затерялись в лесу.
66
Возвращаясь домой без козла, старик рассказал мальчику о
многих других примерах материнской, а иногда даже и
отцовской любви в мире животных — млекопитающих и птиц.
Любви, доходящей нередко до самопожертвования.
Никулицэ плотнее, чем когда-либо, прижался к деду Василе —
видно, ему тоже хотелось чувствовать себя под защитой.
Но мысли его были все еще поглощены схваткой косули с
лисой.
— Хорошо все-таки, что козленок спасся! —промолвил он
гораздо позже, нарушая молчание.
Непрестанные перемены
С гор дул ласковый ветерок, тревожа листву росшей перед
домом липы. Поникшие от послеобеденного зноя листья тихо
шелестели, словно шептались о чем-то. Небо свернуло свои
багряные паруса, и от величия заката осталось лишь воспо-
минание света. Большие ночные бабочки порхали над цветоч-
ными клумбами, иногда задерживаясь на мгновение, чтобы
пососать длинным хоботком сладкий нектар. Дневные шумы
утихли. Лишь изредка доносился скрип колодезного жу-
равля или сонный собачий лай. Наслаждаясь вечерней про-
хладой и тишиной, дед с мальчиком долго сидели на веран-
де. И на этот раз старику было что рассказать своему вну-
чатому племяннику.
— Сегодня в школе учитель очень интересно рассказывал
нам об американских бизонах, об их истории, —начал бе-
седу Никулицэ. —Говорил, что когда-то тысячи, сотни
тысяч их бродили по просторам прерий. Для туземцев, крас-
нокожих, они были главным источником существования,
обеспечивая их и пищей, и кожей для вигвамов и одежды.
Индейцы убивали сколько им было нужно, и эта убыль была
незаметна. Но пришли белые грабить страну индейцев, вое-
вали с ними, но одолеть не могли. Тогда один коварный
белый, который правил ими, сказал так: «В честной борьбе
нам с ними не совладать. Изведем их иначе. Истребим бизо-
нов , и тогда краснокожие помрут с голоду. И дадим им вволю
спирта, который разрушит их тело и душу». Так белые и
сделали. Истребили бизонов, а вместо них привезли бочки с
водкой. Индейцев стало так мало, что белые прибрали к
рукам всю их страну. Так было, дед Василе?
— Именно так, Никулицэ. Это очень печальная история.
Но хорошо, что учитель вам ее рассказал. В ней много
для вас назидательного.
— Скажи, дед Василе, а у нас когда-нибудь были бизоны?
68
— Бизоны были только в Америке. У нас же водились
другие, похожие на них животные. Туры и зубры.
— Разве тур и зубр не одно и то же? Я, кажется, так слы-
шал ...
— Многие делают эту ошибку. Так знай, что тур — это
одно, а зубр — другое. Тур несколько похож на теперешних
молдовских волов-кукурузников, только гораздо больше их
и сильнее. Линия хребта была у него прямая, немного при-
поднятая в холке; хвост, который заканчивался большой
кистью, доходил только до сгиба задних ног, может, чуть
ниже. Лоб переходил в нос без изгиба. Рога были очень
длинные, шли от корня в стороны, потом круто загибались
вперед, а концы их торчали вверх. Шерсть у него была
такая же длинная, черновато-серая с беловатой полоской
на хребте. Тур был чрезвычайно свирепым и диким зверем.
Зубр отличался от него. Правда, он тоже был очень велик —
ты, как бы ни тянулся, не достал бы ему рукой до холки
и такой же свирепый и дикий. Но хребет у него был не
прямой, как у тура: на коротком затылке вздымался высо-
кий горб, постепенно переходивший в линию хребта. Лоб у
зубра был очень высокий, выпуклый, нос тоже горбатый, а
хвост короткий и толстый. Рога у зубра были короткие,
они начинались по бокам лба, загибаясь прямо вверх, потом
сходились, так что их очень острые концы приходились над
основанием. Шерсть у зубра была длинная, курчавая на
шее и внизу до самых ног. Так что тур и зубр совсем, как
видишь, не одно и то же.
— И их больше нет?
— Зубры почти полностью вымерли. Во всяком случае, в
диком виде их больше нет. У нас, насколько известно, по-
следний зубр был убит охотниками около 1762 года в горах
Быргэу, на холме Плай. Присутствовал при этом и знаме-
нитый румынский охотник Йон Горжа из Быргэу. Говорят,
будто в горах Кэлимань, в Буковине, где-то в долине Стам-
пы, зубров убивали еще около 1808 года. Что касается ту-
ров, то они вымерли повсюду еще в XV или XVI веке.
— У нас не осталось никаких следов от туров и зубров?
— Несколько рогов и костей в музеях. Но уже несколько
лет, как в нашей стране снова есть зубры, живые, настоя-
щие. В Польше и в СССР в огороженной Беловежской пуще
сохранилось небольшое стадо зубров. Не так давно мы полу-
чили драгоценный подарок: двух зубров, быка и корову,
69
а потом еще одну пару. Их поместили в просторных заго-
нах в огороженном парке близ города Хацега. Благодаря
заботливому уходу они чувствуют себя там отлично. Теперь,
кроме четырех старых зубров, привезенных из Польши, в
загонах резвятся пять телят, родившихся у нас, в Румынии.
Одни из них уже большие, другие поменьше.
— Значит, — обрадовался Никулицэ, — если они размно-
жатся, их выпустят из загона, и наши горы опять, как в
старину, наполнятся зубрами...
— Увы! Этого никогда не произойдет. Потомки диких зуб-
ров — наполовину ручные животные, которые даже не могли
бы жить на воле. Нынешние зубры, которых очень мало и
у нас, и за рубежом, обречены проводить свою жизнь в
огороженных местах и питаться тем, что им дает человек.
Они вроде тепличных растений, которые высохли бы, если
бы их вынесли под открытое небо. Это —редкостные и дра-
гоценные реликвии седой старины, спасенные человеческой
мудростью от полного исчезновения. Так или иначе, нам
доставляет большую радость знать, что у нас в стране живет
несколько зубров... От древних туров и зубров нам оста-
лись названия мест, где они водились: Дялул-Боуруй, Боу-
рень, Боурашь, Боурь, потом Зимброайя, Зимбрул, Дялул-
Зимбрилор, Зимбрица, Клэбучетул-Зимбрулуй* и т.д. Тур
запечатлелся в памяти народа также благодаря традициям
народной поэзии.
— Скажи, дед Василе, как было дело с господарем Драго-
шем-Водэ и зубром?
— Тут речь идет о туре, а не о зубре, хотя их путает даже
летописец Уреке. В его время, то есть в XVII веке, в Мол-
дове не было больше туров, а были только зубры. Вот он
и напутал. Легенда, которую он записал, древняя: Драгош-
Водэ перешел из Марамуреша в Молдову около 1354 года.
Чудесно описывает это Уреке!
Табак медленно тлел в трубке; зернышко жара в ней то
вспыхивало, то затухало, и дымок белыми клубами поднимал-
ся в ночную тьму.
Старику вспомнилась одна старинная книжка, давно стояв-
шая в его книжном шкафу. Он поднялся, достал ее, надел
очки и нашел отмеченную карандашом страницу.
*Тур по-румынски — Ьоиг (боур); зубр — zimbru (зимбру).
70
— Вот, прочти, что пишет о Драгоше-Водэ и туре летописец
Уреке.
— Ты думаешь, все это правда? —спросил позднее Нику-
лицэ.
— Это — предание, передававшееся в нашем народе от отца
к сыну. Возможно, что в нем лишь доля правды, как почти
во всех легендах, но, во всяком случае, оно доказывает,
что у нас были туры. Даже на древнем гербе Молдовы был
изображен тур, а не зубр.
— Вот была бы красота, дед Василе, если бы в наших лесах
водились туры и зубры! Интересно, почему они вымерли?
— Это, друг Никулицэ, то же самое, что спрашивать, почему
на земле бесследно вымерли тысячи и тысячи видов живот-
ных, некогда обитавших на ней в большом числе. Ученые
немало ломали себе голову, стараясь разгадать тайну выми-
рания видов животных, исследовали этот вопрос со всех
сторон, но к достоверному результату пока не пришли. Счи-
тается, что жизнь видов ограничена, что в ней есть моло-
дость, расцвет, зрелый возраст и старость, потом наступает
смерть. С течением времени, может быть через миллионы
лет, их жизнеспособность начинает убывать. Вид «стареет»,
приходит в упадок и в конце концов, прожив свой срок,
угасает... Образуются и приходят на смену вымершим другие
виды.
— А может, люди так усиленно охотились на них, что всех истре-
били? — робко высказал свое предположение мальчик.
— Человеку, как бы разрушителен он ни был со своим
оружием, редко когда удавалось одному стереть с лица
земли целый вид животных. Конечно, он мог способствовать
его вымиранию, внося свой вклад в уничтожение вида.
Ты, наверно, читал или слышал о гигантских пресмыкаю-
щихся, драконах, которые были гораздо больше слонов, или
о тех чудовищах, которые летали, как летучие мыши? Они
властвовали над землей, но вымерли задолго до появления
на ней человека. Ведь не человек же, тогда беспомощный
и безоружный, их истребил. Понимаешь, Никулицэ? Рас-
сказать еще что-нибудь о трагедии видов, или тебе хочется
спать ?
— Пожалуйста, дедушка, расскажи! Мы еще всего этого в
школе не проходили...
— В свое время ты узнаешь гораздо больше того, что я
могу тебе рассказать. А это так, вроде закуски! На чем
71
же мы остановились?.. Да. Человек один, своими силами,
не мог, насколько мне известно, стереть с лица земли целый
вид. Но он мог истребить и на самом деле истребил ряд
видов на каком-нибудь определенном пространстве или даже
на целом континенте. Мог своей деятельностью уничтожить
в своей стране какой-нибудь вид животных, обеднив ее
этим, лишив ее одного из украшений. Оставим в стороне
стародавние времена, оставим далекие страны и континенты,
займемся только нашей прекрасной и милой нам родиной.
На глазах у наших близких предков исчезли такие ее укра-
шения, как туры и зубры. На глазах у наших дедов умень-
шается численность других видов, и если мы не примем
мер, они совершенно исчезнут, когда подрастут наши дети.
Как исчезли в других странах виды, которые еще сущест-
вуют у нас...
— Человек с ружьем...
— Да, особенно он, человек с ружьем. Давай-ка я припом-
ню кое-каких наших животных, которых больше нет.
В больших реках у нас раньше водилось животное,
название которому бобр. Оно было ростом с доброго зайца,
имело плотное туловище и широкий чешуйчатый хвост. Оно
было сродни североамериканскому бобру, питалось водной
растительностью, побегами и древесной корой. Бобр был
замечательным строителем, архитектором! Он строил себе из
веток и глины хатки среди реки, где враги не могли
его достать, поперек мелких рек строил плотины. Почти во
всех наших больших реках, протекавших через леса, жили
бобры. Последний из них был застрелен в 1823 году на
тогдашних островах возле села Молдова-Веке в Трансильва-
нии. Память о бобрах так же, как о турах и зубрах, хра-
нят лишь названия населенных пунктов: Бребень, Бребу,
Валя-Бребулуй* и т. д. Жил когда-то в наших скалистых
горах и горный козел...
— Серна?
— Вот те на! Ты же знаешь, что у нас и сейчас водятся
серны. А тут речь идет о горном козле, который по-научно-
му назывался Capra ibex. У него были большие, ребристые,
загнутые назад рога. Один ученый, в середине прошлого
столетия, утверждал, что горные козлы встречались в Фэ-
гэрашских горах, в районе Арпаша, еще в 1815—1817 годах.
•Бобр по-румынски—breb (бреб).
72
А теперь от них и следа не осталось! Но ты хорошо сделал,
что упомянул о серне, этой драгоценнейшей представитель-
нице нашего животного мира. Может, я забыл бы тебе ска-
зать, что человек истребил ее в горах Бранчи, где она неког-
да водилась, и в массиве Пьетросул-Марамурешулуй, и в
горах Родны...
— Тогда где же она еше сохранилась, дед Василе?
— У нас в горах Фэгэраша, в Бучеджах, на Ретезате, на
Парынге. Но и тут серн осталось уже очень мало.
— Ты, дедушка, когда-нибудь подстрелил серну?
— Нет, но в скалистых местах, где они живут, бывал. О
сернах, однако, мы поговорим с тобой в другой раз. Теперь
же мне хочется рассказать тебе о том, как, находясь в тех
местах с одним приятелем, который служил мне проводни-
ком — это было очень давно, — мы увидели птицу, которую
те, кто в наши дни ходят вдоль и поперек скалистых гор,
больше уже не встречают. Мы, помнится, укрылись с ним
под каменным навесом утеса, откуда открывался широкий
вид на всю скалистую котловину до окружавших ее зубча-
тых вершин, которые словно втыкались в небо, такие они
были высокие. Оттуда мы увидели множество серн на ка-
менных стенах и целые луговины красных пионов, которые
были в полном цвету. Внезапно раздался пронзительный,
протяжный крик: «фии-фии-фии» —и тотчас из-за уступа
горы показалась огромная, еще невиданная нами птица. Она
пролетела совсем близко от крутизны; обогнула ее; поднялась
над гребнем, чтобы осмотреть его во всю длину, словно неся
патрульную службу, потом взмыла в поднебесье и описала
несколько широких кругов. Были хорошо видны ее гро-
мадные, узкие, заостренные к концам крылья и довольно
длинный хвост. Она лишь изредка взмахивала крыльями,
но больше парила, даже делая крутые повороты, вблизи
каменных стен, на небольшой высоте от гребня. Летала она
быстро, как стрела. Мы не знали, что это за птица. Не чер-
ный гриф, не беркут. Потом нам очень повезло: не заметив
нас, она опустилась недалеко, на острый выступ скалы.
Отряхнулась, оправила крылья и замерла. Одна лишь го-
лова ее медленно поворачивалась то вправо, то влево или
склонялась над пропастью, словно для того, чтобы прове-
рить, все ли в порядке в ее царстве. У нас была старая
подзорная труба с выдвигающимися цилиндрами, которые
делали ее очень длинной. Труба приблизила сказочную птицу,
73
и я узнал ее. Она оказалась ягнятником — самым крупным
и красивым из наших пернатых хищников. Узнать ее было
нетрудно. Спина у нее была темно-бурая, с белесыми поло-
сками; брюшко —красно-рыжее; грудка — бронзовая; голо-
ва и гребень — беловатые, с черной полоской над глазами
и рыжим пятном на затылке. По обе стороны клюва у нее
были длинные пучки черных, жестких, как щетина, перьев,
торчавших вперед. Это была ее «борода», какой нет ни у
одной из наших птиц и из-за которой ее называют также
«бородачом». Она долго сидела неподвижно, потом подня-
лась, расправив свои трехметровые в размахе крылья, сде-
лала вираж и унеслась через гребень горы к другим скали-
стым котловинам, над которыми она властвовала, в поисках
пищи —падали, которую она пожирает вместе с костями.
Обычно это — детеныши серны, которых она спихивает в
пропасть клювом и крыльями... Возможно, что где-нибудь
поблизости, в расселине скалы, у нее было гнездо с птен-
цом — потому что самка ягнятника выводит всего только
одного птенца, редко двух. Как сейчас вижу я эту величест-
венную птицу, которой ни разу —ни до, ни после этого
случая — не встречал и был знаком с ней лишь по книж-
ным иллюстрациям. Теперь уже никто больше не увидит
ее парящей над каменными зубцами наших гор. Она исчезла
так же, как исчезли тур и зубр. Правда, некоторые горные
охотники утверждают, что они видели ягнятника. Все может
быть, только мне что-то не верится. Если же они действи-
тельно видели его, то речь, верно, шла о каком-нибудь ски-
тальце, залетевшем сюда с Балкан, который покружился над
нашими Карпатами, увидел, что горы эти уже не его родина,
и убрался восвояси.
Старик смолк и закрыл глаза, снова увидев мысленным
взором сказочную птицу и вспомнив свои молодые годы, безвоз-
вратно канувшие в вечность так же, как ягнятник Фэгэ-
раша и Ретезата. Потом сурово осудил за истребление чудес-
ной птицы прежних недальновидных охотников, которые в
погоне за волчьими и лисьими шкурами разбрасывали в горах
отравленную падаль, таким образом отравляя заодно и
ягнятника.
— Есть еще одна великолепная птица, которая тоже скоро
покинет наши края, — продолжал он угасшим голосом. —
Она тоже одета богато, но принадлежит к другому племени,
74
чем ягнятник, будучи сродни глухарю и рябчику. Это —
тетерев.
— Я знаю его, дед Василе! Он нарисован у нас в учебнике
зоологии. Видно, что красавец: хвост, как лира, с боко-
выми перьями, загнутыми наружу серпом...
— Молодец, Никулицэ! Но на вашем рисунке не видно его
чудесных красок. Он черный с голубоватыми, как сталь,
и фиолетовыми отливами, а богатое оперение под хвостом —
белое, как свежий снег; над глазами у него брови из
голой кожи, красной, как кровь. Рисунок — вещь мертвая.
На нем тетерева не кружатся в свадебной пляске, не свистят,
не шипят, не воркуют, как это делают живые, исполняя
свою любовную песню, — словом, не токуют.
Некогда их было у нас много, даже в березниках предгорья
и равнины. Теперь их осталось очень мало, и только в горах
Буковины и Родны, на верхнем крае пихтовых лесов. А
скоро исчезнут и там. Уничтожают их главным образом
овчарки, которые доходят туда с отарами овец. Да и люди
разоряют им те редкие гнезда, которые еще есть. Старшее
поколение вымирает, молодняка подрастает все меньше. Та-
ют последние остатки тетеревиного племени, и не сегодня-
завтра его придется вычеркнуть из фауны нашей страны,
если не придет ему на помощь человек.
— Жаль! — сокрушенно промолвил Никулицэ.
— Те виды, о которых я тебе говорил, исчезли или почти
исчезли, — продолжал, помолчав, старик. — Но есть и дру-
гие обитатели наших просторов, численность которых из
года в год падает и которые, по всей видимости, собираются
нас покинуть. Все меньше, например, черных грифов, кото-
рые вечно кружатся в поднебесье, стараясь очистить окрест-
ность от падали. Редко когда увидишь беркута, парящего
в небе, потом камнем падающего оттуда на добычу. Вороны
все реже пролетают парами над пихтачом к своим свитым
зимой гнездам. Редко услышишь ночью, как гукает филин,
словно тень проносясь над своими охотничьими угодьями.
Великий греческий ученый и философ Аристотель, жив-
ший две с лишним тысячи лет назад, писал, что пеликаны
выводят птенцов на Дунае. В те времена они, наверно,
гнездились и в других местах, но из этой заметки видно,
что в древности гнездовья пеликанов были сосредоточены
главным образом в бескрайних зарослях камыша и на озерах
Дунайской дельты. С тех пор здесь вывелось много, очень
75
много этих птиц. Но пришли люди и принялись из года в
год разрушать их гнездовья, их колонии, утверждая, что
они уничтожают рыбные запасы.
— А это неправда, дед Василе?
— Конечно, пеликаны питаются рыбой, почти исключитель-
но рыбой, но нельзя сказать, что они уничтожают рыбные
запасы. Многие тысячи лет гнездились в дельте пеликаны,
когда-то в несметном количестве, а рыба из-за них не пере-
велась. Пеликаны ловят главным образом непромысловую
рыбу — больную, слабую. А люди этого не учитывали,
разбивали пеликаньи яйца в гнездовьях и умерщвляли птен-
цов. А какая замечательная птица белая цапля! Белые ца-
пли тоже живут в дельте. Оперение у них белоснежное.
На спине, от шеи у них растут длинные, очень тонкие перья,
образующие как бы перехваченный посередке пучок. Прежде
дамы украшали ими свои шляпы. Делались из них также
султаны для парадных офицерских кепи. На белых цапель
начали безжалостно охотиться. Охотники жалуются, что у
нас с каждым годом становится меньше перепелок и вальд-
шнепов. В Бэрэгане редко когда встретишь стадо дроф. Да
и певчих птиц становится все меньше. В странах Западной
Европы, можно сказать, совершенно исчезла рысь; да и у
нас она стала редкостью. Косолапый Мишка представлен в
Пиринеях и Альпах всего несколькими экземплярами. Вроде
постепенно стирающегося воспоминания. Долго ли еще бу-
дет он властвовать над нашими горами, пока не исчезнет
и здесь?
— Неужто ничего нельзя сделать, дед Василе?
— Можно, и многое делается. Люди видят теперь, как легко
разрушить то, что природа создавала миллионы лет, как
невозможно восстановить разрушенное. В нашей стране тоже
принят ряд мер для охраны природы. При Академии СРР
создана «Комиссия по охране памятников природы». Эта
комиссия всячески старается спасти от истребления живот-
ных и растения, которые стали редкими.
В числе других охраняемых законом птиц — пеликаны и
белые цапли, о которых я тебе рассказывал. Так что теперь
эти редкие и интересные птицы не только будут спасены
от истребления, но и размножатся в нашей чудесной дельте.
Нельзя будет, конечно, изменить судьбу некоторых вымираю-
щих видов, но их существование удастся продлить на сотни
и даже тысячи лет. Существование других видов будет обес-
76
печено, они размножатся, как размножались раньше, и
снова обогатят и украсят нашу страну на радость людям.
Охотничьи законы запрещают убивать известные виды. Охота
на другие виды значительно ограничена. Есть законы, охра-
няющие редких животных и редкие растения, которым угро-
жает исчезновение. На Ретезате недавно создан «Националь-
ный парк», куда не проберется охотник, не придет лесоруб,
где не будут пастись коровы и овцы. Зато красоты нашей
дивной природы будут восхищать ее любителей, экскурсантов.
На небе высыпало множество звезд. Дувший с гор ветерок
нес на своих крыльях приятную прохладу. Липа и цветы
в саду у деда Василе ждали благодатной росы, которая
поможет им выдержать еще один знойный день.
— Однако, хлопец! За разговорами время пролетело. От-
правляйся-ка скорей спать! Только смотри, потише, мать
не разбуди. Наработалась она за день, бедная...
День на озере
В конце учебного года Никулицэ принес домой табель с
отличными отметками. Он не был первым в своем классе,
но чуть не дотянул до первого места. Дед бросил взгляд
на годовую отметку по естествознанию и очень обрадовался,
увидев десятку. Думая о том, какой подарок доставил бы
удовольствие внучку, он вспомнил о своем давнишнем обе-
щании. Экскурсия на озеро! Исполнить это обещание было
не так-то просто, потому что поблизости от их городка озер
не было. Нужно было добрый час ехать поездом, потом под-
няться в гору, чтобы добраться до средней величины озера,
стиснутого окрестными холмами, как в гигантском ковше.
Все нужное приготовили с вечера: ранец со скромной прови-
зией и смену одежды на случай дождя. Не забыли и бинокль.
Более того: дед даже достал второй бинокль у приятеля —
для Никулицэ. Когда взошло трудолюбивое летнее солнце,
коротенький состав, дребезжа и пыхтя, уже вез наших
друзей к их полустанку. Еще из окна вагона увидели они
нечто возбудившее их любопытство.
— Посмотри, дед Василе, как интересно! Какие-то довольно
большие птицы состязаются с поездом. Я уже давно за ними
слежу. Они над нашим составом просто, по-моему, насме-
хаются: то перегонят, то вернутся и снова летят рядом.
Видишь? Их три...
И действительно, то по одну сторону вагонов, то по другую
быстро летели взятые мальчиком на примету птицы и в
точности так, как он сказал. Но иногда они поворачивали
на месте, исчезая за почти непрерывно сопровождавшими с
обеих сторон железнодорожное полотно вереницами густых
ив с обрезанной макушкой. Они не отставали от поезда,
упрямо за ним следовали. Такой игры еще не видывал даже
старик, сразу узнавший, какие это птицы. Он долго глядел
78
на них и думал. Потом хлопнул себя по коленке — это
означало, что он додумался, нашел то, что ему было нужно.
— Ты прав, Никулицэ. Это очень интересное явление. Да
будет тебе известно, что твои птицы хищные. Это своего
рода соколы. Называются они чеглоки. Большие мастера по-
лета. Ты считаешь, что они, как истые спортсмены, состя-
заются с поездом? А давай-ка посмотрим получше, что здесь
происходит...
— Один из них поймал птичку 1 На лету. Воробья.
— Видал? А теперь сколько их летит вдоль поезда?
Мальчик долго и внимательно вглядывался и потом заявил
решительно, что видит всего лишь двух чеглоков. Потом
остался только один, но в конце концов и тот отказался
от «состязания с поездом».
— А теперь, Никулицэ, посмотрим, насколько ты сообра-
зителен ! Это вроде загадки. Как видишь, соколики летят
рядом с поездом, который проходит сквозь двойную шеренгу
кустистых ив. Их было сначала три. Мы видели, как один
поймал налету воробья. Значит, осталось два. Чеглок ловит
добычу только на лету. Что же произошло? Ну-ка, объясни!
Никулицэ долго молчал, нахмурив лоб и даже прикрыв
глаза. Задача была куда труднее, чем в школьной арифме-
тике. Старик не торопил его—пусть думает сколько хочет,—
но мальчик не находил разгадки. Наконец, набравшись храб-
рости, он сказал:
— Дед Василе! Я придумал объяснение. Но оно кажется
мне невероятным.
— В книге природы есть много странного. Ну, послушаем!
— Чеглоки, которые ловят добычу только на лету, заметили,
что, когда проходит поезд, из ив вдоль пути вылетают спуг-
нутые им воробьи. Значит, поезд действует как своего рода
загонщик, который поднимает дичь и гонит ее на охотника.
Потому они и летят рядом с ним, пока каждому не удается
поймать по воробью, которого иначе, среди густых ивовых
веток, им не поймать.
— Молодец, Никулицэ! Ставлю тебе десятку за умение чи-
тать «Книгу природы»! Задачу эту ты решил бы еще быс-
трее, если бы не только глядел на чеглоков, а обратил бы
внимание и на то, какая уйма спугнутых поездом воробьев
вылетает из ив.
Когда в вагоне появился контролер, старик спросил его, не
заметил ли он чеглоков.
79
— Как не заметить?! Они каждое утро пускаются на пере-
гонки с этой рухлядью на колесах. В полдень, когда состав
возвращается, они опять тут как тут, словно знают железно-
дорожное расписание и имеют абонемент... Сходить будете?
Подъезжаем к вашему полустанку. Поезд стоит одну минуту...
Увлекшись хитроумными чеглоками, наши друзья чуть не
пропустили своей остановки. Они поспешно собрали немуд-
реный багаж и сошли, когда маленький паровоз уже натру -
женно пыхтел, стараясь сдвинуть с места змейку вагонов.
Места эти были хорошо известны старому охотнику: он не раз
стрелял здесь уток и потому быстро нашел тропку, бежав-
шую через нивы выколосившихся хлебов. Потом они свер-
нули с нее где следовало, чтобы незаметно подойти к озеру,
и вскоре оказались на холме у его берегов. Отсюда оно видно
было, как на ладони. Посредине расстилалось зеркало сво-
бодной от растительности воды, на котором солнечные лучи
играли, сверкая, с рябью, поднятой утренним ветерком.
Широкий пояс тростника и куги окружал зеркало, оставляя
открытым узкий проход, который упирался в круто подни-
мавшийся над берегом холм. По краям холма высились ста-
рые тополя и дуплистые ивы со срезанными макушками и
густыми плетями молодых побегов. Место это, окруженное
полями зреющих злаков, было теперь нехоженным; деревень
поблизости не было. Так что наши друзья находились в пол-
ном одиночестве, чего им и хотелось. Кругом стояла тишина,
но с водной поверхности и из зарослей камыша доносился
концерт разнообразных голосов, в котором лишь изредка
можно было уловить звуки, похожие на вокальную мелодию
лесных птиц. То громкие, то робкие крики, карканье, хри-
пы, ёканье, клохтанье и кваканье оглашали озеро.
— Что это за птицы, дед Василе? — спросил пораженный
пронзительной музыкой мальчик.
— Всех и не знаю ! Впереди у нас целый день, будем наблю-
дать, бродить по берегу. Некоторых мы увидим и, может
быть, узнаем. Научишься узнавать их и ты.
Они разбили стан под развесистой ракитой, как раз против
открывшегося в тростниковых зарослях прохода. Отсюда от-
крывался вид на все зеркало, но камыши все же загоражи-
вали плавающих по озеру птиц. Они пробыли здесь долго,
потом осторожно стали пробираться по кромке камышей,
пока не нашли узкую гряду, по которой можно было про-
никнуть в середину этих дебрей. В полдень отдохнули в тени,
80
а старик даже немного поспал, подложив под голову ранец.
Много интересного увидели и услышали они в тот день.
Стихший ветерок едва колыхал метелки куги и тростника.
Первый птичий голос, который они, заняв свой наблюдатель-
ный пост, различили среди десятков других, было нетрудно
узнать. Откуда-то из гущи камыша вдруг раздалось «кря-
кря-кря», и тотчас откликнулся другой, более низкий и
сиплый крик: «реб...реб...мееек...мек-мек-мек».
— Дикие утки не отличаются голосом от домашних, правда,
дедушка?
— Недаром они из того же племени! Ты сначала услышал
утку, а потом — селезня. Вид этот называется кряквой.
Кряква самая крупная из живущих или бывающих у нас
во время перелета уток и встречается чаще других. Просто-
народное название ее выговаривается и запоминается легко.
А вот зачем понадобилось орнитологам окрестить ее так, что
можно свернуть себе язык? Anas platyrhyncha — вот как
она зовется в науке! Посмотрим, запомнилось ли тебе и
сумеешь ли произнести...
— А теперь слышен другой звук! — прошептал мальчик,
когда с озера донесся - новый призыв, на этот раз более
мягкий.
— Разумеется, другой, потому что эта утка другой породы.
Селезень прокричал примерно так: «клеррреб...клеррреб»,
а утка ответила: «кнек...кнек...кнеррр ». Это — чирок-трес-
кунок. Вид тоже очень многочисленный, встречается часто.
Птиц этих нужно уметь узнавать не только по обличью,
но и по голосу... Мы с тобой их нынче наслушаемся, потом
посмотрим, сможешь ли ты отличить крякву от чирка...
Внимание их теперь привлекла тоненькая серо-рыжевато -
желтенькая пташка. Уцепившись за тростинку одной лап-
кой повыше, другой пониже, она запела. Но какая это
была странная песня! Начавшись с гортанного хрипа, она
поднималась до пронзительного свиста, опускалась до кар-
канья, снова взмывала свистом и спадала до скрипа. Полу-
чалось вроде лягушки: «ририрри-фие, фие-кара, кара, кара,
кик-кик-кик». На этом заканчивалась строфа. Почему ей
нравятся эти хрипящие и пронзительные тона? Почему она
не довольствуется одним свистом? С одной тростинки пташка
перескочила на другую, потом на третью, но петь не пе-
рестала .
81
— Что это за птица, дед Василе?
— Дай мне разглядеть ее получше. Я знаю, что это — ка-
мышовка. Но какая? Потому что летом у нас в камышах
их живет пять или шесть видов. Ученый-орнитолог сразу
узнал бы к какому виду принадлежит эта птаха, а мне
придется поразмыслить, хотя ее пение и должно было бы
все мне объяснить. Ну конечно же! Это — дроздовидная ка-
мышовка, которую называют также камышовым дроздом.
Позже они нашли ее гнездо, но не смогли приблизиться к
нему из-за глубокой воды, хотя и так видно было,как мас-
терски оно построено: глубокий ковш, сплетенный из сухих
травинок и прочно, как к сваям, прикрепленный к четырем
камышовым стеблям. Когда пара дроздовидных камышовок
вьет гнездо, молодой камыш еще невысокий, так что вода
недалеко. Но по мере того, как растут «сваи», оно подни-
мается все выше.
На озере плавало теперь много больших птиц. Наши друзья
занялись по очереди каждым представленным здесь племе-
нем. Уток было нетрудно узнать, и не только по широкому
клюву. Плавали они спокойно, слегка закинув голову, по-
том в два счета -перекувыркивались, погружая голову и шею
в воду, в погоне за добычей. Их было не так много, и глав-
ным образом селезни — самцы кряквы, с зеленой головой,
белым воротником и голубым «зеркалом» на крыльях. Бли-
же к берегу показалась было одна уточка с целым выводком
утят, но тотчас же увела их обратно в камыши: утята еще
маленькие, а опасностей на открытом месте много.
— Где вьют себе гнезда утки, дед Василе?
— Вообще-то в камышах, но эти, кряквы, любят выводить
птенцов в высоком гнезде, в дуплистых ветлах.
— Как странно ! Утка на дереве !. .—удивился Никулицэ.— В
самом деле, дедушка, на дереве? Но мне известно, • что
утята, едва вылупятся, сразу лезут в воду. Как же утка
их оттуда спускает? В клюве?
— Да ей это и в голову не придет. Она, пожалуй, даже не
может ухватить их своим плоским клювом. Утята сами пры-
гают с дерева. А который робеет, того выталкивает мать.
— Но ведь они не умеют летать ! Как же они не разбиваются?
— Падают, но не разбиваются. Спускаются на парашюте.
— Как так на парашюте?! Ты шутишь, дед Василе?
— Вовсе не шучу. У них есть прекрасный парашют: мно-
жество мягких перьев, распушенных вокруг их маленького
82
и легкого тельца. Они не падают сверху камнем, а медленно
опускаются, как на парашюте, потому что сопротивление
воздуха тормозит их падение. Когда все они оказываются
на земле, мать собирает их и ведет к воде.
— А как же они потом залезают обратно в гнездо?
— Парашют у них есть, а самолета или подъемника нету.
Утята в гнездо больше не возвращаются. Отныне их дом —
вода и камыши...
Стайками плавали по озеру и другие птицы. Они казались
совершенно черными. В бинокль были хорошо видны их
острый клюв и белое пятно над ним, доходившее до голого
лба. Старик сказал мальчику, что это лысухи, прозванные
также цыганками. Кличка подходит им не только из-за
окраски. Нет более задиристой, неугомонной и шумливой
водоплавающей птицы, чем лысухи. Плавают они быстро,
сворачивая то вправо, то влево. Найдет одна вкусную
траву, сейчас же несется туда ее соседка, и начинается
драка. Вечно они между собой ссорятся и галдят: «гре,
грё, крав, крёв». Потом следует короткий, пронзительный
крик «пике!» Ни минуты не побудут они на месте, ни ми-
нуты не помолчат. И их несметное множество!
— Внимание, Никулицэ! Там, в правой излучине... Ви-
дишь?
Из гущи камыша там появилась другая странная птица.
Над водой едва виднелась ее спинка — коричневая линия —
и прямо вверх торчала, наподобие перископа, длинная шея.
Если бы не слегка ворочавшаяся для обозревания окрест-
ности голова, можно было бы подумать, что это стебель ка-
кого-нибудь водного растения. Шея в самом деле словно
увенчана цветком: красивый широкий воротник, а на маку-
шке шапка с двумя рожками.
— Поганка,—прошептал старик.—Большая поганка... Это —
самец. Не удивлюсь, если его семейство находится где-
нибудь поблизости. Нет на свете более преданного супруга
и отца. Пары не расстаются всю жизнь...
Самец замер на кромке камышей, потом поднял голос —
«грёг-грёг» — и поплыл на простор. Не торопясь, двину-
лась за ним самка с менее нарядным головным убором, а
за ней кучкой потянулось штук пять птенцов, маленьких и
черных, как уголь. Самец, глава семьи, важно и заботливо
плыл впереди, за ним следовала окруженная послушными
птенцами супруга. Они, видимо, отправились на большую
83
прогулку, далеко от скрытого камышами гнезда. Да, это
была прогулка ради прогулки! Семейство достигло середины
озера, а родители так ничего и не съели. Было покрыто
порядочное расстояние, и птенцы, видимо, устали: хотя
отец с матерью двигались медленно, они все же поотстали.
Тогда родители вернулись, а птенцы один за другим — хоп-
хоп — вскочили им на спину и удобно там пристроились.
Получилось очень хорошо — прогулка по озеру на собст-
венной лодке...
«Кирк!»—раздался где-то пронзительный крик, и вся
суета на озере сразу прекратилась. Но лишь на одно мгно-
вение. А затем началась паника. Поднялись, со стремитель-
ным хлопанием крыльев, утки. Некоторые, более тяжелые,
едва взлетев, тотчас опустились в камыш; другие — штуки
четыре — взмыли ввысь, с невероятной быстротой проделали
два или три виража и унеслись, как молния, по прямой.
Лысухи всем племенем испуганно кинулись к кромке ка-
мышей. Они летели, касаясь воды, и били ее лапами, оста-
вляя позади серебряный след. Вскоре все скрылись в тро-
стниковых дебрях. Когда над зеркалом озера появился яст-
реб-тетеревятник, ни одной птицы там уже не было.
У Никулицэ сперло дыхание, словно им тоже овладел смер-
тельный ужас.
— Видел, как они издали заметили ястреба? — улыбнулся
старик. — В камышах ему их не поймать.
— А что будет с теми, глупыми, которые вместо того, чтобы
спрятаться, поднялись в воздух? Он же их догонит...
— Не беспокойся, не догонит! Это чирки-трескунки, самая
быстролетная болотная птица...
— А что с семейством больших поганок, дедушка? Их
нигде не видно, и в воздух они не поднимались.
— Как же им подняться с птенцами на закорках? Да и
летают-то они неважно. Ты не мог уследить в этой суматохе
за всеми птицами: утками, лысухами, поганками, ястребом.
А потому и не заметил, как глава семейства поганок крик-
нул: «грёг!» Я не сводил с него глаз и все видел. Поганки
всегда так кричат в случае опасности, когда они на откры-
том месте с птенцами. Замечательная система! Услышав это
«грёг», птенцы соскочили в воду и нырнули. Неглубоко, а
так, чтобы только укрыться под крыльями родителей. Теперь
они в безопасности.
84
Многое из увиденного в тот день Никулицэ понравилось. Но
кое-что удивило его. Он видел, как переплывал свободный
от камыша проход водяной уж с приподнятой головой и
извивающимся туловищем, оставляя за собой на глади озера
треугольный след. Видел птицу меньше горлицы, ловко
карабкавшуюся длинными лапками по тросникам. Головка
у нее была черная, шейка —рыжая, а брюшко — желто-
ватое. Он несколько раз слышал ее глухой голос: «врууу-
ВРУУУ». Но подкравшись к ней, чтобы получше ее разгля-
деть, мальчик потерял ее из виду. Она не взлетела, не спря-
талась в камышах, а просто бесследно исчезла, как он ни
шарил глазами по озеру. Лишь гораздо позже, когда дед
Василе подсказал ему, где нужно искать, Никулицэ наконец
обнаружил ее. Она находилась тут, поблизости, но была
невидимой благодаря полной неподвижности. Птица словно
окаменела, уцепившись лапками за тростинку. Ее тоненькое
туловище, длинная шея и острый клюв — все было вытя-
нуто в одну линию и устремлено ввысь. Она сливалась со
стеблями и листьями тростника. Так она и оставалась, пока
люди были рядом и пока они тихонько не ретировались.
— Странная птица, дед Василе. Как ее зовут?
— Да, малая выпь очень странная, даже таинственная птица !
Редко когда увидишь ее в полете — вечно карабкается в
камышах, точно белка.
— Почему она так замерла?
— Чтоб ее не видели. Не покажи я ее тебе, ты бы не за-
метил ее. Это ее защитная тактика. Замечательная! Вытя-
нувшись в длину и замерев, она совершенно теряется среди
стеблей тростника. Окраска оперения тоже помогает ей
становиться невидимкой для врагов. Даже птенцы ее знают
эту хитрость, хотя никто их не учил...
Всевозможные крылатые насекомые неуклюже или с молние-
носной быстротой летали в знойных лучах ослепительного
полуденного солнца. Теперь, в тепле и ярком свете, они
находились в апогее своего недолгого существования, после
скрытой, подчас бездеятельной жизни их личинок. Разве
всех их узнаешь?
После того, как разбойник овод нахально сел мальчику на
затылок и больно ужалил его, Никулицэ отмахивался шля-
пой от каждой приближавшейся к нему мухи, если она
была побольше обыкновенной. Больше всего он боялся тех,
которые казались ему самыми злыми и коварными ! Желтые
85
с черным пояском, они стремительно прилетали парами или
по одиночке, потом останавливались, повиснув в воздухе,
словно высматривая, куда сесть и где ужалить. Затем вдруг
поворачивали, стрелой неслись куда-то и снова, дрожа кры-
лышками, как пустельга, принимались высматривать. Страхи
мальчика рассмешили деда.
— Этих бояться нечего! При всей своей быстроте и кажу-
щейся свирепости, они интересуются только цветами. На
их листья они кладут яйца, а личинки их подбирают с них
тлю. На счастье земледельцев и, главное, садоводов, у тли
множество врагов в мире насекомых. Иначе на свете не
осталось бы никакой зелени. Странное тоже существо эта
тля! У тли нет самцов, а только самки, которые беспрестан-
но кладут яйца ! Однако с ними здорово справляются уховерт-
ки, муравьи, божьи коровки и многие другие хищные насе-
комые .
— Как так, дедушка? Наша милая божья коровка — хищ-
ница?
— И еще какая 1 Для тли она страшнее, чем волк или рысь
для наших оленей и косуль...
Стрекозы летали повсюду, сверкая на солнце крылышками,
которые переливались, как синие, коричневые и зеленые
самоцветы, в нежнейшей симфонии красок. Самые маленькие,
когда они, медленно взмахивали крылышками, казались бес-
помощными.
— А взять изящных стрекоз! Какой ужас внушают они бу-
кашкам! Пока светит солнце и тепло, они все время охо-
тятся за ними и пожирают их. Зато красавицы, не хуже
божьих коровок! Люди дали красивые названия тем из них,
которые встречаются чаще. Например вон той, что села сей-
час на тростинку. Это — «пава»*. Хотя правильнее было бы
называть ее павлином, потому что это самец.
— Откуда ты знаешь, что — самец?
— Знаю, потому что крылышки у него фиолетовые со сталь-
ным оттенком, как ты мог заметить, тогда как у самки корич-
невой окраски. Обрати внимание на стрекоз с изумрудными
крылышками. Их зовут «крестьяночками»**. У самца
другой наряд: на прозрачных крылышках широкая голубая
полоса... Когда ты поймаешь стрекозу, посмотри, какие у
нее глаза и как она может поворачивать во все стороны
* Paunita — фиолетовая стрекоза, лютка.
**ТагапсЩа —• зеленая стрекоза.
86
головку на своей длинной шее. Это — для того, чтобы лучше
видеть добычу, где бы она ни находилась...
— Пава, крестьяночка... Красивые названия ! Я не знал. А
этих больших как зовут? Смотри, дедушка, сколько их! Мы
называем их «чертовым коньком»*. Сколько раз пробо-
вал я поймать одну для моей коллекции, но мне никогда
не удавалось.
— Так их и называют: чертов конек. Название это вполне к
ним подходит. Ну и злющее же это насекомое! Отдыхают
они только после того, как зайдет солнце, а день-деньской
летают стрелой, быстрее пустельги. Ловят бабочек, мух,
комаров — все, что попадется. Захватив добычу клещами,
которыми снабжен их рот, они держат ее лапками и жадно
пожирают на лету. Только если им удастся поймать насе-
комое покрупнее, они садятся на тростинку и пируют вти-
хомолку. Ничего не скажешь, и эта стрекоза красива: си-
нее, украшенное желтыми кольцами брюшко, огромные зе-
леные глаза и желтовато-белесые крылья. Лют чертов конек,
но еще лютее его личинка, которая живет в воде. Она ловит
и убивает даже мелкую рыбешку.
— Мне становится жутко от всего, что я узнай, дед Василе...
— Древнейшее это племя, Никулицэ! Ученые говорят, что
стрекозы были одними из первых летающих существ на
земле и появились намного раньше птиц. Много миллионов
лет назад, в каменноугольный период, они летали под тем
же солнцем, которое и сейчас озаряет их крылья. Но какие
это были стрекозы! В размахе крыльев некоторые из них
имели до 75 см! Как гудели, наверно, тогдашние заболочен-
ные леса, когда они гребли по воздуху своими гигантскими
крыльями!
— Возможно, что они нападали даже на человека! — ужас-
нулся Никулицэ, глядя как одна из этих стрекоз поймала
большую букашку и жадно грызла ее на лету.
— Эге ! Где же тогда был человек ? Из позвоночных на земле
жили в те времена только рыбы, амфибии и первые пресмы-
кающиеся . Причем тут человек ? !
Закусывая в полдень у подножия возвышавшегося у самого озе-
ра холма, Никулицэ услышал рядом в траве шорох, а потом
заметил и движение. Испугался было — не змея ли? — но
испуг тотчас сменился удивлением. К воде медленно направ-
* — Calu.1 dracului — плоская стрекоза.
87
лялась черепаха с вытянутой вперед головой, словно с тру-
дом тащившая тяжесть панциря на своих коротких и неуклю-
жих ногах. Мальчик побоялся дотронуться до нее рукой,
старик же взял ее за панцирь, поднял и дал таким образом
возможность племяннику разглядеть ее вблизи и со всех
сторон. Никулицэ хотел бы отнести ее домой и показать
своим друзьям, но дед этому воспротивился и бережно опу-
стил черепаху на землю. Та, как ни в чем не бывало, высу-
нула из панциря голову, ноги, острый хвостик и отправилась
своей дорогой дальше, с трудом, медленно и осторожно пе-
реставляя одну ногу, потом другую. Зато какую она проя-
вила прыть, едва добравшись до воды 1 Как быстро поплыла,
нырнула, вернулась на поверхность, потом снова исчезла —
ни дать ни взять рыба 1
— Интересно, откуда она шла? — спросил Никулицэ. — Что
ей понадобилось на холме, зачем нужно было столько тру-
диться ?
— Давай посмотрим, может, выясним.
Поднялись на залитый солнцем холм. Медленно шагая, ста-
рик внимательно вглядывался в землю.
— Вот она ! — воскликнул он и показал на другую черепаху
у их ног.
Задняя часть ее панциря находилась в ямке. Когда старик
поднял ее, из нее брызнула струя воды, а в ямке оказалось
штук восемь белоснежных, одинаковых в обоих концах яиц
с тонкой, казавшейся прозрачной скорлупой.
— Понял ты теперь, Никулицэ, откуда шла, исполнив свой
долг, та, первая черепаха?
— У них здесь гнездо?
— Не совсем гнездо, как у птиц. Тут другая штука. Когда
ей настает время класть яйца, черепаха ищет на суше под-
ходящее место. Холм этот как раз то, что ей нужно. Почва
песчаная, трава низкая, много солнца. Посмотри внимательно
на ямку с яйцами. Пощупай ее рукой, пересиль отвращение.
Земля, как видишь, мягкая и влажная. Черепаха, которую
мы видим, немало потрудилась, пока не залезла сюда, не
нашла это место и не принялась за работу. Первым делом
она выкинула из себя воду, чтобы смочить землю, потом
начала сверлить ее хвостом и разрывать задними ногами;
еще раз сбрызнула водой из принесенного с собой запаса и
снова рыла задними ногами, пока не вырыла довольно глу-
бокую ямку. Тогда она стала выкладывать яйца. Может быть,
88
еще добавила бы к этим, если бы мы ей не помешали. Она
кажется умницей и, может, продолжит свое занятие, когда
мы уйдем. Потом аккуратно прикроет яйца землей, примнет
ее грудью, чтобы не видно было, где зарыт клад, и опять
отправится в воду. Если хорошенько поискать, мы, я думаю,
нашли бы немало зарытых черепашьих гнезд. Видно, все
они сюда выходят нестись.
— А как они насиживают яйца?
— Это уже не их дело. Об этом заботится солнце. Не рань-
ше, чем будущей весной из яиц вылупятся детеныши, не
больше половинки грецкого ореха, одни-одинешеньки, поки-
нутые родителями. Но они уже знают, что им делать.Ти-
хонько , понемножку, с немалым трудом спустятся они к воде
и начнут жить. Ни один не заблудится, не собьется с доро-
ги!.. Хочешь принести домой черепашьи яйца ? Возьми два
или три, но боюсь, как бы ты их не разбил, ведь они очень
хрупкие...
Вернувшись под сень прибрежной ракиты, они увидели еще
одну странную птицу. Она напоминала лысуху, но окраска
у нее была скорее оливкового оттенка, с белой полоской
по краям крыльев. Голая кожа на лбу была красной, как
огонь. Птица плыла вдоль кромки камышей, неутомимо виляя
головой и поднятым вверх хвостом. Встретив поле покры-
вавшей воду ряски, которое нелегко было переплыть, она
не обогнула его, а забралась на него, как на мост, и за-
шагала по нему своими зелеными длиннопалыми лапками.
Крикнула разок коротко и пронзительно «кирк», потом
скрылась в камышах по ту сторону ряски. Никулицэ сообра-
зил, что его новая знакомая — водяная курочка.
Под вечер все птицы и лягушки озера словно решили состя-
заться, кто оглушительнее кричит, крякает или квакает.
Потом птицы по очереди угомонились, одни лягушки продол-
жали неутомимо квакать, раздувая шею. Утки поднялись с
воды и кружились в небе, почти невидимые в золоте заката.
Слышался шорох бьющихся крыльев: «фью-фью-фью-фью».
— Почему ты опять не взял с собой ружья, дед Василе?
— Погоди, хлопец, до 15 августа, когда начинается охота
на уток, еще далеко... Однако надо спешить, Никулицэ !
Пропустим поезд — придется спать на станционных скамей-
ках ...
Но когда они поднялись на гребень окружавших озеро хол-
мов, им вдогонку раздался голос, заставивший их остано-
89
виться и обернуться. Словно сердитый бычок промычал или
проревел — «буу-прумб, буу-прумб, прумб, прумб» — звуч-
ным, глубоким басом.
— Это проснулась большая выпь. Хорошо, что ты знаешь
теперь ее голос. Увидеть ее редко удается, потому что она
весь день прячется в камышах... В поезде я тебе кое-что
расскажу об этой большой и странной птице.
Но рассказ этот пришлось отложить до другого раза. Растя-
нувшись на вагонной скамейке, Никулицэ часто заморгал.
Дед подложил ему под голову, вместо подушки, свою сложен-
ную вчетверо накидку. Ему было жаль мальчика, когда
настало время его будить: поезд подходил к их городку.
Два ежа и белка
Каникулы у нашего друга Никулицэ получились удачные.
Правда, он их заслужил. Его одноклассник Ионикэ был
среди отстающих, особенно по арифметике, с которой он
был явно не в ладах. «Не может быть, чтоб ты не знал,
как решить эту задачу», — удивился однажды Никулицэ и
показал ему, как она решается. Сегодня задача, завтра за-
дача — наконец мальчики порешили готовить уроки по ариф-
метике вместе. В конце учебного года Ионикэ получил при-
личную отметку и по этому предмету. Подкачало поведение.
Мальчик был очень непоседлив. Какая бы шалость ни пришла
ему в голову, он немедленно приводил задуманное в испол-
нение. Родители Ионикэ, желая отблагодарить Никулицэ,
пригласили его провести летние каникулы у них в деревне.
Домик их стоит среди плодового сада, сад граничит с рощей,
воздух там чудесный. Голодным из-за их стола не встанешь.
Хорошие они люди, родители Ионикэ.
В назначенный день за Никулицэ заехал отец Ионикэ. У
него была своя тележка, в оглоблях которой уже много лет
ходила старая кобыла Линда. Перед тем, как мальчики за-
брались в набитый сеном кузов, мать Никулицэ дала ему
сверток с запасной одеждой и, отведя сына в сторону, ска-
зала ему шепотом:
— Будь вежлив, веди себя хорошо...
Стоявший тут же дед Василе тоже нагнулся к уху мальчика:
— Да смотри, не обижай птиц и мелких тварей, которых там
встретишь.
Сказать это следовало прежде всего Ионикэ. В кармане у
него была рогатка, которая наделала бы много бед, если бы
сам хозяин, дядя Томуцэ, не прочел ребятам, как только
они приехали, строгого наставления:
91
— Здесь ваше царство, делайте что хотите, кроме одного.
Никто чтоб не трогал моих верных слуг — птиц, которые
живут в саду и вокруг сада. Без них плодовые деревья не
гнулись бы от урожая, как теперь, и вам нечем было бы
полакомиться.
Йоникэ это не очень понравилось, но охотничьи планы, свя-
занные с рогаткой, пришлось все же отменить и перенести
в пойму протекавшей там речки. Что касается Никулицэ,
то он решил поближе познакомиться с теми «верными слу-
гами», которых помянул хозяин. Дома, в саду, птиц было
немало, но здесь был прямо-таки птичий рай.
Он изучил их всех, пополняя свои наблюдения расспросами
у того же дяди Томуцэ. Больше всех здесь было синиц,
которые день-деньской порхали среди ветвей плодовых дере-
вьев, что-то отыскивали, собирали и показывали чудеса
акробатики, чтобы добраться до какой-нибудь хорошо укрыв-
шейся козявки. Были тут и большие синицы с желтым, как
яичный желток, брюшком, и синицы-лазоревки, поменьше,
страшно проворные, с голубым теменем, и пепельно-серые,
и белесые с бурыми перьями на макушке. Щеглы, верные
своему названию, щеголяли в полете изяществом красных,
желтых, черных и белых перьев, без умолку тараторя на
своем щеглячьем языке. Были тут и обыкновенные овсянки,
и зеленые дятлы, и большие пестрые дятлы. И мало ли
других трудолюбивых птиц I Особенно понравились Никули-
цэ две. Едва завидев их, он подходил поближе и, притаив-
шись, наблюдал, что они делают. Одна была крохотная,
кофейно-рыжая, с беловатым брюшком и длинным, острым,
согнутым клювом. Он узнал от дяди Томуцэ, что это —
пищуха. Другая была побольше, с пепельной спинкой, жел-
товатым брюшком и здоровым клювом. Это был поползень.
Он то и дело пищал: «цой-цой-цой». Обе искали насекомых
и выклевывали их из коры плодовых деревьев иначе, чем
другие птицы. Они не порхали с ветки на ветку, а быстро-
быстро ползли вдоль ствола, как мыши. Остановившись где-
нибудь, птицы принимались легонько стучать по коре клю-
вом, подбирая насекомых. В этом они были сходны, однако
у каждой был свой метод. Пищуха всегда начинала снизу,
близко от земли и ползла вверх, опираясь на свой колючий
хвост. Поползень начинал с макушки дерева и спускался к
корню вниз головой. Почему поползню нравилось передви-
гаться в таком положении ? Право, чудно!
92
Однажды мальчики, забравшись на грушу, собирали ее
желтые, сладкие плоды, которые местные жители называли
«мочокуцами». Внезапно у живой изгороди из немецкого
тамариска раздался отчаянный лай. Не двигаясь с места,
щенок то скулил, то заливался звонким лаем, то рычал,
то взвизгивал.
— Наверно, нашел ежа! — обрадовался Ионикэ. — Давай
поймаем его! Брайка, Брайка! — позвал он на помощь их
старую суку.
Но Брайка, у которой знакомство с ежами оставило неприят-
ные воспоминания, даже не пошевельнулась, продолжая ле-
жать, растянувшись в тени, под верандой.
Щенок разорялся над свернувшимся клубком ежом. Он то
и дело раскрывал пасть, собираясь его схватить, но, наткнув-
шись на острые иглы, отскакивал назад, скуля от боли;
гневно лаял, рычал, снова кидался и катал колючий клубок
лапой. Все было тщетно. Мордочка ежа, его ноги, брюшко,
где росла мягкая шерсть и куда щенок мог бы вонзить зубы, —
все было скрыто под колючей броней. Она надежно защи-
щает его, эта броня, потому что короткие ноги зверька лишь
очень медленно передвигают его толстенькое туловище. Броня
и терпение — вот его защита! Пусть собаки атакуют его
целый час, и два, и три часа — ему решительно безразлично.
Он сидит как в неприступной крепости. Собаке в конце
концов надоедает, она отправляется вытаскивать лапой вот-
кнувшиеся в морду иглы и зализывать пораненные, кровото -
чащие губы, потом принимается за другие дела. Тогда еж
тихонько приоткрывает ворота своей крепости, высовывает
поросячью мордочку и оглядывается крутом маленькими чер -
ными глазками. Убедившись, что опасность миновала, и
торопливо работая короткими ножками, он исчезает в густой
траве или листве под ближайшим кустом.
Так было бы и теперь, если бы на место происшествия не
явился Ионикэ. Он положил на землю шляпу рядом с ежом
и ногой впихнул его в тулью.
— Давай сейчас же отнесем его домой!—сказал Ионикэ.—
И заставим его танцевать.
— Как так танцевать? — удивился Никулицэ.
— Увидишь! Щипцами. Очень интересно заставлять ежа
танцевать. Я поймал одного в прошлом году. Он ел намочен-
ный в молоке хлеб. Но неизвестно почему через месяц
сдох!
93
Мальчики нашли в дровяном сарае ящик, положили в него
сухой листвы и посадили туда ежа. Потом принесли миску
с едой, приготовленной по рецепту Ионикэ, и, отойдя в
сторону, притаились. Но еж, видимо, и не собирался раз-
вертываться, прикидывался мертвым — неподвижный, пепе-
льно-серый комок, одни иглы.
— Дадим ему привыкнуть к новому месту, — решил Ионикэ.
Мальчики вернулись к грушам — «мочокуцам», а под вечер
подкрались на цыпочках к ящику — посмотреть, как пожи-
вает их пленник. Еж ходил по своей тюрьме, тыкался в доски
черной мордочкой и пытался просунуть ее в щели. При виде
мальчиков он сейчас же свернулся клубком, но оставался в
этом положении недолго. Сперва показался колючий лоб,
за ним последовали любопытно глядевшие бусины глаз. По-
явились и лапы — сперва одна, потом другая, — клубок
развернулся, и пленник снова принялся искать лазейку,
пытаясь выбраться на свободу.
— Привыкает, видишь? А теперь развлечем его немножко
музыкой!
Ионикэ сбегал в дом, вернулся со щипцами для жара и при-
нялся ими щелкать. При каждом ударе стержней одного о
другой еж вздрагивал, как от испуга, и тряс головой.
Дрожали иглы, содрогалось все туловище. Прекращалась
музыка, успокаивался и он, опять принимаясь шагать вдоль
стенок ящика. Потом танец на месте начинался снова, в
ритме щелкающих щипцов.
— По-твоему, ему это нравится? — спросил Никулицэ, ни-
когда еще ничего подобного не видевший. — Можно поду-
мать, что ему больно...
— Отчего больно? Я к нему даже не притрагиваюсь... И в
конце концов, не все ли равно, нравится ему или нет! Мне
нравится. А тебе нет?
Щелк-щелк-щелк ! И опять щелк-щелк !
Потом Ионикэ изобрел более усовершенствованные музыкаль-
ные инструменты: медную кастрюлю, по которой он бил
железкой; кухонную ступку; толстую железную цепь, кото-
рая оглушительно лязгала, когда ее трясли. По нескольку раз
в день еж судорожно танцевал под хохот мальчика. Бедняга
даже не желал больше есть, и нетронутое молоко в миске
скисалось.
Но однажды, когда музыкант явился со своими инструмен-
тами, он нашел ящик пустым. Ежа нигде не было видно.
94
Вскарабкаться вверх по доскам и вылезти он не мог. Про-
грызть отверстие внизу, не оставив следов, тоже было невоз-
можно. Как же он удрал? Секрет был известен одному Нику-
лицэ, который видел, как торопился еж скрыться в кустах,
куда он его отнес, пока его друг охотился с рогаткой в пойме
на иволг.
Он ни словом не обмолвился об этом приятелю до новой
встречи с ежом. Вот как было дело. Мальчики пускали бу-
мажного змея. Но змею, видно, надоело то подниматься,
то опускаться, жужжа трещеткой, как требовали его хозяе-
ва. Ни с того ни с сего он опрокинулся и со свистом упал,
запутав хвост и бечевку в ветках яблони. Мальчики достали
его оттуда и теперь, сидя на скамейке в глубине сада, пыта-
лись его починить. Справа от них что-то зашуршало в кустах.
«Дрозд!» — подумал Йоникэ и полез в карман за рогаткой
и камешком. Никулицэ нагнулся, чтобы получше рассмо-
треть, что происходит в кустах, потом положил руку на
плечо друга и сделал ему знак не шуметь.
Негромкий шорох приближался, затихал на одно мгнове-
ние, потом возобновлялся. Сдвинулся лист лопуха, и из-под
него показалась дрожащая, принюхивающаяся мордочка, по-
том два похожих на капли смолы глаза оглядели окрест-
ность и, мелко семеня прикрытыми толстеньким туловищем
лапами, появился еж. Послышались сначала короткий писк,
потом ёканье, фырканье и хрюканье. Мальчики замерли в
ожидании. Еж продвинулся еще на несколько шажков, по-
нюхал что-то, просунул мордочку под сухой лист, перевер-
нул его, вытащил толстого земляного червя и прохрюкал,
но как будто по-другому. Возле лопуха всколыхнулась трава,
и вдруг из нее, энергично перебирая лапками, вылезли
ежата: сначала один, потом другой, третий, четвертый и,
наконец, пятый. Который успеет первым получить изо рта
матери лакомый кусочек? Вперед вырвались двое и схватили
червяка за оба конца; подоспел третий и схватил его посре-
дине. Втроем они мигом с ним расправились, а когда подо-
шли двое самых ленивых, от червя уже ничего не осталось.
Ежата были крошечные, но уже одетые, как полагается, в
колючую броню. Пока на них была мягкая шерстка, в ко-
торой они родились, мать держала их в теплом, устланном
сухими листьями гнезде. Ночами она собирала корм, воз-
вращалась на рассвете, ложилась на бок и предлагала дете-
нышам полные, налитые молоком сосцы. Теперь ежиха вы-
95
вела их с собой на охоту: пусть они тоже научатся хоть
что-нибудь находить. Но вот вновь послышался шорох —
теперь уже под другим листом. Ежиха тотчас бросилась туда
и подняла мордочку, держа в ней черного, блестящего жука.
Треснула броня крылышек, один ежонок быстро слопал груд-
ку и голову жука, другой — его толстенькое брюшко. А
третий — пострел — поймал, смотрите пожалуйста, жирного
паука! Его добыча, дележки не будет! Ежиха двинулась
вперед, принюхиваясь направо и налево, перевертывая сухую
листву, суя мордочку под каждый пучок травы. Здесь отко-
пает земляного червя, оттуда достанет еще какого-нибудь.
Остановится мать, остановятся, как по команде, и детеныши.
Стоило ей что-нибудь найти, как они наперебой спешили к
ней, потом снова выстраивались в шеренгу, уткнувшись ка-
ждый носом в хвост переднего. Но ежиха вдруг повернулась
и по очереди обнюхала всех ежат, словно пересчитала их,
желая убедиться, что все налицо. Потом, как игрушечный
поезд с локомотивом впереди, семейство перебралось через
широкую тропинку в другие заросли травы и скрылось под
малиновым кустом.
Мальчики еще долго сидели не шевелясь, с забытым покале-
ченным змеем на коленях. Первым нарушил молчание Иони-
кэ, чтобы поделиться с другом занимавшей его мыслью:
— Уж не наш ли это еж?!
— Как знать? Возможно... Впрочем, нет. Сколько времени
мы держали его в ящике! Пять суток, не так ли? Если
бы то была ежиха, ежата успели бы подохнуть с голоду до
того, как я ее выпустил.
— Значит, это ты выпустил ежа?
— Я. Сердишься ?
— И правильно сделал, Никулицэ. Надеюсь, что щенок не
наткнется на этих малышей...
Голос Ионикэ звучал необычно мягко, произнесенные им
слова впервые обличали в нем искорку сострадания к малень-
ким животным.
Но искорка эта вскоре угасла, от нее не осталось и следа
на следующий день, когда он нашел забравшуюся на старую
грушу белку. Ионикэ кидал в нее комьями земли, камнями,
всем, что попадалось под руку. Потом решил ее поймать и
полез за ней на дерево. Белка, прыгая с ветки на ветку,
вскарабкалась на самую макушку. «Там я ее и поймаю,—
решил Ионикэ. — Ей больше некуда деться, груша стоит
96

на отлете, других деревьев, куда она могла бы перепрыгнуть
поблизости нет». Полез и он с ветки на ветку, не спуская
глаз с белки, которая тыкалась то туда, то сюда в последнем
развилке и фыркала, не зная как ей быть, как спастись. Нако-
нец мальчик настиг ее; крепко держась одной рукой за ветку,
он потянулся другой и ухватил белку за пушистый хвост.
Никулицэ тем временем собирал позднюю клубнику на раз-
битых возле дома грядках. Услышав крики и вопли, он
бросил почти полное ведерко и кинулся со всех ног на шум.
«Что случилось с Йоникэ, почему он вопит, как зарезан-
ный? ! » Найдя приятеля на земле, под грушей, он испугался.
Одна рука у него была вся в крови, из царапин на лице
тоже ручьем текла кровь. Жаловался он и на ногу, которую
ссадил, спускаясь с верхушки дерева. Прерывая речь ры-
даниями, он рассказал о постигшей его беде. Ему и в голову
не приходило, что белка могла быть такой свирепой. Когда
он ее схватил, она извернулась, оцарапала ему руку и
вцепилась когтями прямо в лицо, а может даже и укусила —
он не знает. Потом в мгновение ока исчезла.
— Больно, Йоникэ?
— Еще как! Ужас как больно!
— Идем к колодцу, я обмою тебе царапины.
— А что еще будет дома, когда меня увидят в таком виде!
Дядя Томуцэ строго его отчитал; тетя Савета испугалась и
принялась причитать, потом достала из шкафчика горшочек
с приготовленной ею самою мазью. Несмотря на мазь,
лицо у Йоникэ на следующий день так распухло, что почти
не было видно глаз, а правой рукой он даже не мог натянуть
резинку рогатки.
Никулицэ очень жалел друга, с которым случилась такая
неприятность, но, хорошенько рассудив, признал правой бел-
ку. Что же онпридумал? Вознаградить ее за пережитый испуг !
— Тетя Савета, — вежливо попросил он хозяйку, — мне
ужасно захотелось грецких орехов.
— Полезай на чердак и бери сколько хочешь. Ты же знаешь,
где мешок.
Набив карманы орехами, Никулицэ расстался с другом и
пробрался в сад. Один орех он положил под ту самую грушу,
где произошла схватка белки с Йоникэ, другой засунул в
развилок ветки яблони, а в третий воткнул терновый шип
и при помощи нитки повесил его на ореховый куст.
На второй день он их проверил: все оказались на месте,
97
нетронутые. На третий день утром грецкого ореха на яблоне
не оказалось. Может, его взяла сойка, а может, и белка...
Никулицэ положил другой орех. Вскоре исчез и этот, так
что наутро пришлось принести еще один. То ли сойка, то
ли белка, но кто-то явно повадился есть орехи. Нужно
непременно узнать, кто именно. Подвесив новый орех, маль-
чик спрятался за густо разросшимся вьющимся растением и
притаился. Ждать пришлось долго. Он уже собрался уходить,
когда увидел белку. Она приближалась прыжками по скошен-
ной траве. Ее вытянутый пушистый хвост был гораздо длин-
нее маленького туловища. Иногда она останавливалась; съе-
жившись, загибала хвост над сгорбившейся спинкой; ози-
ралась по сторонам большими глазами; делала прыжок; по-
том снова останавливалась и осматривалась. Наконец она
забралась на сливу, росшую возле яблони с лакомством, и
долго не знала, что делать: решиться или нет? Орех был
на своем месте. Она видела его. Ни вчера, ни позавчера
ничего плохого с ней не случилось, значит... Белка медленно
спустилась — сползла вниз головой по стволу сливы — и
в два прыжка очутилась на яблоне, возле ореха. Она схва-
тила его и шасть в рощу. То же самое произошло на следую-
щее утро и еще дня два сряду.
— Где это ты пропадаешь, Никулицэ? — поинтересовалась
тетя Савета. — Почему встаешь чуть свет?
— Читаю, пока не проснется Ионикэ...
— Славный ты мальчик, Никулицэ... Поди, возьми себе еще
орехов! Вижу, они пришлись тебе по вкусу...
Однажды утром что-то, по-видимому, произошло. Сделал ли
мальчик неосторожное движение и, чтобы получше рассмо-
треть белку, высунул голову из-за живого занавеса вью-
щихся стеблей так что она увидела его? Как знать? Она
приглушенно ёкнула — и была такова. Но орех на своем
обычном месте все же приметила. Он превратился для нее
в регулярно подаваемый завтрак. Подаваемый кем? И с каких
пор на яблоневой ветке растут грецкие орехи? Таких вопро-
сов белка себе не задавала. День за днем она находила на
том же месте гостинец, и ничего плохого с ней не происхо-
дило. И все же тут, возможно, таится коварство, скрытая
опасность... Можно прожить и без гостинца, найдется что
погрызть... Хотя грецкий орех вкуснее всего на свете...
Особенно теперь, летом, когда на дереве грецкие орехи еще
в горькой рубашке, а в лесных сердцевина едва лишь начи-
98
нает завязываться... Соблазн был слишком велик. Белка
прокралась как можно незаметнее, добралась, прыгая с де-
рева на дерево, до кроны запретной яблони, замерла и вся
обратилась во внимание, вытаращив глаза и насторожив
украшенные черной кисточкой ушки. Человек все еще там,
притаился. Нужно его проверить. Белка перепрыгнула на
другую ветку, готовая мгновенно исчезнуть в случае опас-
ности. Но опасности не появлялось, человек не двигался.
Отрывисто ёкая, то и дело останавливаясь и озираясь, она
соскользнула вниз по стволу и стащила-таки орех, потом
умчалась торопливыми прыжками под прикрытие кустов на
опушке дубравы. Там она уселась на толстую ветку, повер-
тела передними лапками орех, нашла место, где удобнее
прогрызть в нем отверстие, потом съела сладкую сердцевину.
Человек все еще был там, но опять ничего не случилось.
Спустя несколько дней человек уже не прятался. Но и тогда
ничего плохого не произошло. Может быть, этот человек не
такой, как другие?..
Внимательно наблюдая за белкой, Никулицэ выработал даль-
нейший план действий. Он больше не прятался, а ждал ее
на открытом месте и ближе к ореху. Белка сперва робела,
но в конце концов расхрабрилась и взяла орех. В другой
раз Никулицэ оставил на яблоне два ореха. Одновременно
их не съешь; пока она будет — там далеко, в дубраве —
грызть один, кто-нибудь может стащить другой. Так, навер-
но, думала белка. Что же она сделала? Взяла один орех,
залезла с ним на верхушку яблони, сгрызла его, потом тихон-
ко, не торопясь, спустилась за другим и таким же манером
поднялась с ним на макушку.
Никулицэ пришла в голову новая мысль. Он не оставил орех
в обычном месте, и когда явилась белка, она не нашла ожи-
даемого гостинца. Крутилась, вертелась, даже спустилась
искать орех на землю. Ореха не оказалось, был только чело-
век, к которому она успела привыкнуть и который опять
стоял близко от яблони. Человек был не опасный — это она
теперь знала. И все-таки она забралась на макушку яблони,
а когда он подошел, стала за ним следить, смотреть, что
он делает. Как только человек удалился, ее зоркие глаза
обнаружили в привычном месте орех. Это было что-то новое,
неизвестное. А во всем новом и неизвестном может таиться
опасность. Долго колебалась белка, пока не решилась спустить-
ся и взять лакомство.
99
Так повторялось изо дня в день, и постепенно в голове бел-
ки укоренилась мысль, что между человеком и орехом долж-
на быть какая-то связь. Теперь она уже ждала на макушке
яблони, когда приблизится Никулицэ и положит куда следо-
вало орех. Дождавшись, она спускалась и брала его без
страха. Потом она заметила, что этот добрый человек, перед
тем как оставить орех, всегда подает голос, свистя, как ивол-
га. И однажды после обеда, заслышав из своей дубравы
этот посвист, она бросила все и понеслась во всю прыть к
яблоне. Там она нашла человека, протянувшего ей орех.
Игра эта очень понравилась Никулицэ. Когда ему приходи-
ла охота повидать свою приятельницу, он пробирался к
яблоне, свистел раз или два и принимался ждать. Гоп-гоп-
гоп I — прыжками приближалась белка и, уже ничего не
боясь, брала гостинец.
— Идем, Ионикэ, я тебе что-то покажу!.. — сказал одна-
жды приятелю Никулицэ. — Замечательную штуку... Уви-
дишь !...
Первым делом он спрягал Ионикэ за вьющимся растением,
потом свистнул. Вскоре появилась белка... Увидев, что
произошло дальше, сидевший в засаде Ионикэ не поверил
своим глазам. Тогда Никулицэ сказал ему, чтобы орех
положил он. На этот раз, однако, белка осталась на макуш-
ке яблони, долго ёкала, била ветку лапками и в конце кон-
цов ушла без ореха.
— Меня боится! Знает меня как недоброго человека, — опе-
чалился Ионикэ.
— Привыкнет со временем и к тебе, если ты ей ничего плохого
не сделаешь.
Привыкла белка и к Ионикэ...
В то утро, когда старая белая кобыла Линда должна была
отвезти мальчиков в город и тетя Савета клала в их сумки
всякие лакомства, Ионикэ попросил ее:
— Мама, дай-ка нам и грецких орехов на дорогу...
— Да в мешке почти ничего не осталось, вы все поели...
Ладно, идите, возьмите!
Они набрали полную шляпу. Но не положили ее в сено,
которым был набит кузов тележки, а незаметно прокрались
к яблоне и опростали там, у ее корня, чтобы их приятель-
нице хватило орехов, пока не созреет новый урожай...
Так начал и Ионикэ любить маленьких диких животных.
100
Жилище нелюдима
Летние каникулы были на исходе — оставалось всего не-
дели две. Еще немного, и кончатся ежедневные скитах в я
без школьной программы, без заботы об уроках на завтра.
Жаль, что у деда Василе столько дела в саду и на двсре.
Все же в эту последнюю неделю каникул они с Никулицэ
умудрились провести два дня в лесу. Этому косвенно способ-
ствовала мать мальчика, неоднократно напоминавшая им,
что не мешало бы насушить на зиму белых грибов.
Однажды утром старик с мальчиком взяли две корзины с
ручкой. В заплечной сумке деда Василе рядом с небольпим
запасом нужной провизии оставалось достаточно места для
белых грибов. Отправились они в лес Поделе. То был старый
буковый лес с полянами и лужайками. Дед знал, что они
не потеряют там время зря.
И в самом деле, едва они вошли под сень деревьев, как ста-
рик нагнулся и, порывшись немного в палой листве, сорвал
гриб с большой коричневой шляпкой и толстей ножкой,
а рядом с ним другой, маленький, со шляпкой, еще плотно
стянутой на толстенькой ножке. Поискав еще немного вокруг,
он сорвал гриб другой породы и, держа первые два в правой
руке, а последний — в левой, сказал:
— Давай-ка, Никулицэ, побеседуем! Присядем хотя бы вот
на этот поваленный бурей бук... С тех пор, как существует
на земле человек, он собирает и с удовольствием ест грибы.
Некоторые из них очень вкусные, другие — смертельный
яд. Некоторые легко узнать, годны ли сни в пишу или
ядовиты. Другие так между собой похсжи, что легко оши-
биться. Твердо запомни одно: брать только те грибы, которые
хорошо тебе известны и ты уверен, что они не ядовиты. В
случае сомнения брось, не бери, пройди дальше. Три или
четыре вида грибов следует хорошо знать, этого тебе доста-
101
точно. Остальные лучше оставь в покое... Теперь смотри
сюда: в правой руке у меня два боровика, или белых гриба.
Это самые что ни на есть расчудесные грибы. В левой —
гриб другого вида. Похож он на боровиков? На первый
взгляд похож. Такая же большая шляпка с опущенными
краями, такая же толстенькая, массивная ножка. И растут
они рядом. Но тот, который у меня в левой руке, называет-
ся чертов гриб. Это один из самых опасных ядовитых грибов.
— Не буду я их собирать — не могу отличить хороших от
ядовитых! Придется отказаться от грибов... — опечалился
Никулицэ.
— Я тебе сейчас объясню, как их различать. Шляпки у
них, правда, почти одинаковой окраски, отличительных приз-
наков нет. Но посмотри на исподнюю сторону: у боровика
она белая, а когда он состарится, становится желтоватой.
У чертова гриба изнанка красная, потом попробуй-ка,
оторви ножку! У боровика она внутри хорошего белого
цвета и рвется полосками. У ядовитого чертова гриба мясо
шляпки и ножки внутри красноватое, желтоватое или сине-
ватое. Видишь, Никулицэ? Потом обрати внимание на нож-
ки! И у того и у другого гриба они толстые, пузатенькие.
Но у корня боровик белый, а чертов гриб темно-красный.
Сломай белый гриб и понюхай его ! Запах мягкий, приятный,
как у ядра грецкого ореха, не правда ли? А теперь сломай-
ка чертов гриб! Он отдает чесноком... Пока с тебя хватит
сказанного. Посмотрим вечером, найду ли я у тебя в кошел-
ке чертов гриб! Попадутся нам также лисички. С этими
ошибиться нельзя. Они сплошь оранжево-желтые, с курча-
вой шляпкой. Не знаю, найдем ли мы с тобой рыжиков
или их родичей волнушек, которые очень ядовиты. Похожи
они друг на друга, как две капли воды! Ты нынче удоволь-
ствуйся одними боровиками. Старых, лопнувших, червивых
не бери.
На днях прошел дождь, и грибницы еще сюда не добрались.
То тут, то там мелькали шляпки белых грибов, особенно
на опушках полян, на лужайках, возле дорог. Корзины
наших друзей были почти полны. Никулицэ нес свою с трудом.
— Дед Василе, дед Василе, иди сюда, скорей! — позвал он
старика, собиравшего грибы поодаль. — Я нашел лисью нору!
У корня старого дерева зияла черная дыра, перед которой
возвышалась кучка явно выгребенной из нее глины. Дед
Василе сразу пришел и осмотрел находку.
102
— Лиса, ты думаешь, здесь? — спросил Никулицэ в на-
дежде на интересное приключение, хотя ему было не совсем
ясно, что именно могло произойти.
— Что ты, дурачок! Лиса сидит в норе только когда у нее
детеныши, да и то маленькие. Да изредка залезает в нее
зимой, в сильный мороз или спасаясь от мокрого снега. А
в такую погоду, как сейчас, ей и в голову не придет заби-
раться в это блошиное царство. Вполне возможно, к тому
же, что нора вовсе не лисья, а барсучья... Стой, посмотрим,
так ли это и сидит ли в ней барсук! Он ведь живет в норе
круглый год, и зимой и летом, а вылезает только ночью.
Нам с тобой нужно найти какой-нибудь признак, по кото-
рому мы узнаем, живет ли тут хозяин или жилище это
покинутое...
Не много времени понадобилось деду, чтоб обследовать
нору. Сразу было видно, что он в таких делах опытный.
— Нора барсучья, и хозяин дома, — заявил он решительно.
— Как ты это узнал, дед Василе?
— Подойти поближе, я тебе покажу. Прежде всего земля
перед норой словно утрамбованная. Затем, да будет тебе
известно, в норе, кроме ее хозяев, живут всякие забираю-
щиеся туда мушки и жучки. Знает это и паук, особенно
большой, с крестом на спинке, который натягивает свою
ловушку-паутину прямо поперек входа. Лиса или барсук,
когда они пользуются норой, рвут эту сетку. Если она
аккуратно натянута, это означает, что нора брошенная,
покинутая. Здесь никакой паутины не видно. Затем важны
следы. Так как на днях был дождь, нам, может, посчаст-
ливится найти след... Вот он, смотри, как глубоко отпе-
чатался, словно по заказу для нас! Теперь и ты будешь
узнавать барсучьи следы, которые трудно спутать с другими.
Видишь, какая широкая подошва! Знаешь ли ты, что бар -
сук, так же как медведь, ступает всей ступней? А смотри,
как четко выделяются все пять пальцев с продолговатыми
подушечками на конце и длинными когтями. Видишь?
Ясное дело, нора барсучья и хозяин ее дома... Может,
даже с барсучихой и большими детенышами, которые еще
не отбились от матери...
— Отойдем, дедушка, подальше. А то он как выскочит да
как бросится на нас... Я слышал, что барсук здорово ку-
сается .
103
— Кусается — и здорово, но только тогда, когда ему некуда
деваться. Здешнему это даже в голову не придет. Один,
два или сколько их там есть, барсуки услышали нас, учуяли.
Все они сейчас повернулись мордочкой к воротам своей
крепости: слушают, принюхиваются, хотят посмотреть, что
задумали враги. Там, под землей, они чувствуют себя в безо-
пасности. Даже собаке — таксе или фокстерьеру, — кото-
рую охотник посылает в нору, чтобы выгнать барсука под
выстрел, редко удается сдвинуть его с места. Теперь, если
мы уйдем, они постепенно успокоятся. Вечером старый бар-
сук осторожно подойдет к выходу — проверить, что тут
делается. Он найдет все в порядке, однако вряд ли решится
нынче ночью выйти за кормом: лучше немножко поголодать,
чем подвергаться опасности.
— Давай оставим их в покое, дед Василе!
— Оставим! А как-нибудь вечерком, дня через три-четыре
вернемся на них посмотреть — может, увидим одного, а
может, и нескольких...
— Как же мы их увидим?
— Спрячемся где-нибудь и притаимся. Если будем сидеть
тихо и нам повезет, увидим барсуков, когда они отправятся
за кормом.
— Может, даже застрелишь одного!
— Не сейчас, Никулицэ. Попробую месяца через два, здесь
или в другом месте. Тогда они будут жирные, да и шуба
на них будет пушистая. Нет лучше барсучьего сала для
смазки ботинок или вообще всякой кожи. И от обморожения
очень помогает, и от боли в пояснице. А теперь пойдем по-
шарим кругом. Может, найдем что-нибудь, на что тебе ин-
тересно будет посмотреть.
Ниже по склону они нашли, среди скрывавшего его бурьяна,
второй выход, а чуть дальше еще один. Было хорошо
видно, что ими никто не пользуется, — они заросли травой.
Из сказанного дедом Никулицэ понял, что это запасные
выходы на случай опасности. У барсука, искусного мастера,
все обдумано, как было у древних строителей крепостей.
Если у главных ворот создалось опасное положение, если
враг ворвался каким-нибудь образом в крепость и его отту-
да не вытеснить, остается одно спасенье — бегство. Поэтому -
то бар сук-архитектор и прорыл эти тайные выходы: когда
ему больше некуда деваться, он выбирается через них на-
ружу невидимо, незаметно.
104
Старик принялся разыскивать что-то, что, насколько ему
было известно, должно было находиться поблизости от бар-
сучьего жилища, и вскоре обнаружил уголок, где земля
была разгребена, а трава помята.
— Здесь отхожее место барсучьего семейства. Барсук очень
чистоплотное животное. Он не станет гадить у себя в норе,
возле выхода. Для этого у него есть особое, укромное ме-
стечко. Он разгребает землю и зарывает свои испражнения.
Однако пойдем, поищем еще белых грибов! В корзинах еще
есть место, да и ранец у меня пустой. А пока ходим и потом,
когда будем закусывать, можно еще и про барсуков погово-
рить, если хочешь.
Так Никулицэ услышал еще немало такого, чего он не
знал или о чем имел лишь приблизительное понятие.
— Когда ты глядишь на барсука, тебе сразу бросается в
глаза его странная форма, напоминающая призму или клин.
После острой мордочки узкая голова сразу переходит в
шею, потом туловище постепенно утолщается и заканчивается
тупым хвостом. А посмотри на его ноги! Обе пары короткие.
Передние сильные, раскоряченные, повернутые внутрь, с
толстыми, длинными, острыми когтями, которые растут из
похожих на лопаты подошв. Задние тоже вроде лопат, но
с более короткими когтями. При своей тяжести барсук на
таких ногах быстро бегать не может, так что даже бегущий
человек настигает его, уже не говоря о собаке. Отделившись
миллионы лет назад от большого семейства куньих, к кото-
рому он принадлежит, барсук пошел по другому пути.
«Пусть куница проворно лазит по деревьям, пусть горно-
стай и ласка молниеносно бегают по земле, пусть выдра
плавает лучше рыбы!», — сказал себе барсук. Сам он из-
брал покой существования, протекающего главным образом
под землей. Да и пищу он добывает себе не быстротой бега,
не проворством. Для избранного им образа жизни нужны
были орудия. И он создал их одно за другим, в результате
эволюции многих тысяч поколений. Это — острые, как мо-
тыги, когти, лопатообразные подошвы, форма сильных ног,
форма туловища, предназначенного для того, чтобы вонзаться
в землю, как острый кол. Опытный «шахтер», он проры-
вает в недрах земли целую систему ходов и тайников. Те
же Длинные, крепкие когти помогают ему добывать наиболь-
шую часть корма, в котором он нуждается. Ими достает он
спрятавшихся под листьями жуков; ими отрывает дожде-
105
вых червей и жирные личинки, а также луковицы и расте-
ния, которые ему нравятся. За всем этим бегать ему не при-
ходится: их находит его чуткий нос, и как бы глубоко в
земле они ни были запрятаны, когти-мотыги все равно их
отроют. Не требует особого труда и такое лакомство, как
плоды: барсук преспокойно подбирает с земли сливы, груши
и яблоки. Когда поспевает на виноградниках виноград, он
лапой нагибает лозу вместе с гроздьями до самой земли;
когда кукуруза достигает молочной спелости, барсук, слегка
приподнявшись на задних лапах, добирается до початков и
срывает их — покойный труд, для которого не требуется
быстрых ног. Барсук очень радуется, когда находит на зем-
ле птичье гнездо или когда ему попадется какой-нибудь
новорожденный зайчонок, за которым не приходится бегать.
Длинная, колючая шерсть тоже прекрасно приспособлена
для подземной жизни: в нее не набивается земля и песок.
А если что и пристанет, он в два счета все с себя стряхнет.
Но к чему, спрашивается, этому любителю червей, плодов,
птичьих яиц, нежных птенцов или детенышей животных чуть
ли не такие же большие и сильные челюсти, как у хищни-
ка-волка? Ведь он почти способен сокрушить ими железо!
Очевидно, для того, чтобы и у барсука, если уж он не может
положиться на ноги, было надежное защитное оружие. Горе
той собаке, которая угодит в клещи его челюстей! В край-
ности он может постоять за себя даже в поединке с чело-
веком .
А какую замечательную нору строит себе барсук! Он не
только непревзойденный шахтер, но и не знающий себе
равных в мире животных инженер. Прежде чем взяться за
мотыгу и лопату, он все обдумает, обмозгует, запланирует.
Выберет защищенное место, где копать легко, но грунт не
слишком песчаный, чтобы построенное не рухнуло. У него
заранее рассчитано, где будет главный вход норы, где бу-
дут помещаться детеныши, кладовая и зимнее отхожее ме-
сто. Без компаса, без инженерного инструмента точно наме-
чает он там, в подземной тьме, самое удобное направление
галерей. Страстный строитель, он отличается неутомимым
трудолюбием. Устраиваясь в старой норе, каждый барсук
непременно что-нибудь к ней добавит: новый выход, новое
помещение или новый ход сообщения между галереями. Так,
со временем, образуются настоящие подземные крепости, об-
ширные и запутанные лабиринты, в которых живут иногда
106
две или три барсучьих семьи. Очень странные семьи, по-
тому что самец, глава семьи, угрюмый эгоист, не заботится
о выращивании своего потомства. Оставаясь в одной норе
с барсучихой и барсучатами, он занимает в ней отдельное,
более обособленное и тихое помещение, а ночью выходит за
кормом один, не обременяя себя детенышами.
Как работает под землей барсук, увидеть нельзя. Можно
сделать кое-какие наблюдения только тогда, когда он начи-
нает копать новую нору или извлекает землю на поверхность.
Копает он скрещенными передними лапами, а лопаты задних
загребают землю и далеко ее отбрасывают. Землю, которая
скапливается, когда он роет галерею в глубине, барсук не
может выгрести лапами. Когда соберется порядочная куча,
он подпирает ее своим толстым задом и, пятясь, выталкивает
наружу, как поршнем, а потом разбрасывает широкими по-
дошвами задних лап. Дело, как говорят, мастера боится!
Осенью нередко можно видеть, как барсук тащит к себе в
нору материалы для зимнего логова; он любит лежать на
мягкой, теплой подстилке во время зимней спячки, которая
длится несколько месяцев.
— Ты, дед Василе, когда-нибудь это видел?
— Раз и я видел, Никулицэ, как он это делает. Набрав
кучку сухой травы и мягкого мха, он сбивает все это в
большой круглый клубок, потом ложится на него брюхом
и, поддерживая его всеми четырьмя лапами и опять-таки
пятясь, волочит к норе. У ее входа он поворачивается и
мордой вталкивает клубок куда нужно... Никулицэ, милок,
нас того гляди застанет здесь ночь, да и класть грибы больше
некуда... Тебе не тяжело нести корзину? Вот что мы сде-
лаем: возьмем вот эту палку и проденем ее через ручки
корзин. Вдвоем нести будет легче. Вот так, поближе ко
мне. Я хоть и старый, а выносливей тебя.
По дороге домой, еще будучи в лесу, они вдруг услышали
характерный свистящий шум, потом увидели большую бы-
стро летящую стаю птиц. Старик тотчас их узнал: клинтухи
самого крупного вида, с воротником. В эту пору они сби-
ваются в большие стаи, месяца два бродяжничают в поисках
корма, потом улетают в теплые края. Чуть дальше наши
друзья увидели всю стаю на большом буке. Их было такое
множество, что дерево казалось сизым. Птицы расположи-
лись здесь на ночь.
107
— Дед Василе, если бы ты захватил с собой ружье, мы при-
несли бы домой пару клинтухов. Мама так здорово их
готовит...
— Одно из двух: или грибы собирать, или охотиться! А
на ужин я набрал лисичек. Увидишь, какие они вкусные
со сметаной!.. Забудешь о голубях 1 А к лисичкам мы еще
попросим маму сварить мамалыгу.
Как всегда, дед Василе сдержал слово. Повезло им и с пого-
дой , и с полной луной, от которой было светло, как днем, когда
в конце недели старик с мальчиком снова оказались побли-
зости от барсучьей крепости. Дед Василе выбрал для засады
хорошее место, прямо против входа в нору, во вклинившем-
ся в поляну треугольнике леса, в кустах, в которых он выре-
зал ножом нечто вроде окошка. Благоприятствовал им и
ветерок, который дул от норы и потому не мог напугать
барсука человечьим запахом. Лишь бы не шевелиться, не
проронить ни слова, даже шепотом. Долго сидели они, при-
жавшись друг к другу и притаившись, как полагается в
вечерней засаде. Растаяло золото заката; в прозрачные тени
сумерек уже вплелось серебро луны, а у норы все еще было
тихо. Но вот старик толкнул внучка локтем; раздался стран-
ный звук, словно сквозь решето посыпался сухой песок.
Его услышал и Никулицэ, уже знавший, что он означает,
потому что дед заранее его предупредил: перед тем как вы-
браться наружу, барсук тщательно отряхивается от пристав-
шего к шерсти песка. Прошло еще некоторое время, потом
в устье норы показались сначала острый черный нос, потом
белая голова с двумя черными полосками, шедшими от носа,
через глаза, к ушам. Показались и исчезли. Но через не-
сколько минут появились снова. Теперь были уже видны и
шея, и грудь, и короткие ноги. Животное остановилось,
огляделось кругом и принюхалось, поводя во все стороны
носом, к воздуху, потом снова замерло, заколебавшись.
Наконец послышалось короткое, приглушенное хрюканье,
и барсучиха вышла на лунный свет. Неторопливо, вразвал-
ку, как медвежонок, странное животное отправилось по
протоптанной им дорожке. И тотчас из черного устья норы
выбралось что-то серое, потом еще и еще — всего четыре
продолговатые фигуры. Детеныши. Они были большие, рос-
том почти с мать. Она продержит их под своей защитой и
поучит еще месяца два, потом скажет им на своем барсучьем
108
языке: «А теперь, детки, начинайте жить самостоятельно.
Я вас родила, я вас кормила, учила и защищала. Вы уже
большие, ищите себе или стройте норы, дело ваше. Я вас
больше не знаю». Но пока что она еще водит их с собой
кормиться. Да и они ее слушаются. Смирно, гуськом идут
за матерью. Остановится она, остановятся и они, а когда
она, найдя какое-нибудь лакомство, подзывает их, они бро-
сают игру и являются к раздаче, получая по очереди то,
что полагается каждому. На заре по сигналу матери они
забираются в нору, как бы им ни хотелось еще побыть нару-
жи. Так они узнают один за другим все плоды земли и учат-
ся их добывать.
Друзья наши услышали из своей засады, как барсучье се-
мейство шуршит листвой, потом долго ждали, не раздастся
ли опять звук отряхиваемого со шкуры песка. Но в норе
обитала лишь барсучиха с детенышами. Жирный нелюдим,
отец семзйства, видно, предпочитал жить один, в другой
норе, невесть где.
По дороге домой старик растолковал мальчику значение еще
двух ночных звуков.
Один напоминал неутомимое жужжание веретена или хрипе-
ние ручной мельницы. Долго слышался однообразный голос,
иногда опущенный на полступени. Он на мгновение смолкал,
но тотчас же возобновлялся.
— Это — козодой, Никулицэ. Его называют также «липуч-
кой», потому что днем, сев на дерево, он вытягивается вдоль
ветки, словно прилипает к ней. Любопытная птица, вроде
большой ласточки. Когда-нибудь, может, я тебе о ней рас-
скажу. Напомни мне.
Потом из леса до них донеслась и долго провожала их стран-
ная песня. В общем даже не песня, а чудное чередование
коротких, мелодичных, грустных тонов: «тиёё.. .тиёё.. .тиёё ».
Звук был непрерывным и повторялся через совершенно оди-
наковые интервалы, словно управляемый точным механиз-
мом.
— А это что за птица, дед Василе?
— В наших лесах ее иногда слышно ночью. Показывается
она редко. Потому что люди не видят ее и на их воображе-
ние действует ее загадочная песня, они приписывают ей
разные суеверные значения. И в самом деле, это своего рода
ночные часы, которые отбивают минуты. Речь идет о самой
109
маленькой из наших сов — она не больше жаворонка. Я
видел ее всего однажды, сидя допоздна в засаде на косуль.
Нужно будет спросить у лесника Ошикэ, как она называется
в народе. Книжное ее название, по-моему, не очень для нее
подходящее — воробьиный сыч.
Смолкли вдали «лесные часы»; с противоположной стороны
раздались мерные удары башенных часов на колокольне. Их
было много, этих ударов 1 Поздно. Вскоре показались огни
городка, а над виноградником, как всегда, засветился гла-
зок домика, который ждал наших друзей.
Призрак гор
— Когда-то,дед Василе, когда мы с тобой читали в одной
книжке о рысях, ты сказал мне, что там все наврано. С
тех пор я ничего больше о них в других книжках не нашел.
Идет дождь. Ты, вижу, достал коробку с порохом, гильзы
и мешочек с дробью. Значит, собираешься набивать патро-
ны. Я это так говорю... Кстати... Потому что уроки я при-
готовил ...
— Иначе говоря, ты намекаешь, что не прочь узнать кое-
что о рысях...
Старик развернул на столе газету, удобно разложил на ней
все свое патронное хозяйство и велел племяннику следить,
чтобы поставленные печься в духовку яблоки не сгорели.
— Прежде всего, Никулицэ, скажи мне, что ты знаешь о
рыси?
— Знаю, что она из семейства кошачьих. Знаю, что она
большая, как здоровая собака. Мех у нее рыжевато-серый,
с множеством черных пятен. Шерсть на морде длинная,
вроде бороды, зачесанной на две стороны; на ушах кисточки.
Очень свирепая. Охотясь на косуль или зайцев, забирается
на...
— Стой, Никулицэ! Пожалуйста, не сажай мне рысь на
макушку дерева, как автор той книжки!.. Все остальное
более или менее правильно. А еще что тебе известно?
Мальчик долго думал, что еще можно извлечь из скудного
запаса его знаний о рыси, и очень обрадовался, когда нако-
нец вспомнил:
— Она смеется, потому и называется рысью!*
— Так и знал, что ты угостишь меня этой глупостью. Я
слышал ее не раз. Речь идет о забавном совпадении, которое
‘По-румынски смеяться— a ride (а рыде), рысь— rts (рыс).
111
и объясняет эту ошибку. У рыси есть бакены, о которых ты
говорил и которые расширяют ее морду, а так как она часто
щурится, отчего глаза ее превращаются в узкие щелки, —
создается впечатление, что она ухмыляется или, в общем,
смеется. Но название ее вовсе отсюда не происходит. На
старославянском языке она звалась рысью, оттуда название
это и перешло в наш, румынский язык. По-латински она
называется lynx — как видишь, это недалеко от славян-
ского названия. Но тебе, верно, хочется услышать какую-
нибудь занятную историю про рысей? Ладно, я тебе рас-
скажу такую историю, к тому же не вымышленную. То, о
чем пойдет речь, своими глазами видели люди, которые
живут в горах и умеют читать по следам все, что там прои-
сходит .
— Расскажи, дед Василе! Мне не терпится услышать эту
историю.
— В горах, одетых обширными еловыми лесами, еще стояла
зима. Да и равнина еще не вполне скинула с себя тулуп,
хотя там его местами уже порвали первые теплые ветры.
Мартовские подснежники тихонько покачивали свои колоколь-
чики , обращенные к снегу с множеством черных прогалин. Бла-
годатный весенний ветерок добирался и сюда, в горы, и
днем солнце как будто набиралось сил. Оба старались расто-
пить снежный покров. Но то, что им удавалось растопить
на поверхности, сковывал ночной мороз и превращал в
наст... Теперь, на исходе зимы, наступил месяц пиршеств
для волков и рысей и опасная пора для оленей и косуль,
узкие, твердые копыта которых продавливают ледяную кор-
ку под тяжестью тела; бедняги вязнут в снегу, а при беге
наст ранит им ноги. Тогда как волки и рыси легко ступают
своими мягкими, широкими лапами по насту, как по мосту.
Самец рыси не заботится о детенышах. Это дело самки. Он
же ведет жизнь одинокого скитальца. Голоден ли он или
сыт, в голове у него лишь убийство. Это его страсть. Где
он ни пройдет, за ним остаются пятна крови. Из всех обитаю-
щих в горах зверей только медведь, волк и матерый кабан-
секач избавлены рысью от дани, да еще птицы небесные,
которые не спускаются на землю, где хищница может их
поймать.
Рысь вышла на добычу задолго до темноты, крепко проспав
весь день в буреломе. Голод не очень-то ее мучает. Прошлую
ночь она провела притаившись за елью, которую сломил,
112
.f
но не повалил ветер, так что дерево стояло теперь наклон-
но, прислонившись верхушкой к своим соседям. Рыси было
известно, что там проходит протоптанная косулями дорожка,
у нее хватило терпения простоять неподвижно в засаде
много часов. И не зря. К ели приблизился молодой козел
и принялся искать на земле сорванные ветром пучки вися-
чего древесного лишайника. Сшибленный и придавленный
тяжестью рыси, бросившейся на него длинным прыжком,
козлик опустился на колени. Удар когтистой лапой, укус
могучими клыками — и жизнь быстро вытекла из его растер-
занных артерий. Хищница первым делом съела то, что ей
больше всего нравится: печенку и сердце. Вырвав из ляжек
несколько кусков мяса, она бросила тушу. Это тебе не волк,
чтобы нажираться до отвалу, так что чуть не лопается брюхо.
Рысь не думает о завтрашнем дне, когда ей, может, нечего
будет есть, — найдется, небось, что-нибудь! Вечером она
могла бы вернуться к туше убитого ночью молодого козла
и плотно поужинать, если бы была голодна. Но нет! Ей
нужно мясо, которое еще не покинуло тепло жизни, нужна
свежая, не свернувшаяся кровь.
Она предпочитает исхоженные ее племенем гребни гор, от-
куда видно далеко вокруг. Рысь надеется главным образом
на свои глаза, соперничая в зоркости только с орлами и
грифами. Обоняние у нее слабое; она не опускает морды,
вынюхивая следы, и не принюхивается к ветру .Слух у нее
неплохой — она хорошо улавливает звуки, но уступает в
этом отношении кабану, медведю или оленю. На своих длин-
ных лапах рысь не прижимается к земле, как дикая кошка,
но и не бегает горделивой рысью, как волк. Немного при-
падая гибким туловищем на свои могучие лапы, она пере-
двигается крадучись, мягкой поступью по хребту между
двумя склонами. Снег не скрипит под ее широкими, подби-
тыми мехом подошвами; не хрустнет под ними ни одна сухая
ветка. Встретив на своем пути бурелом или скалы, она обхо-
дит их или осторожно переползает через них, хотя свободно
могла бы и перепрыгнуть. Ее, охотницу, никто не должен
приметить, но сама она, оставаясь невидимой, должна ви-
деть все. Там, где лес редеет или между деревьями откры-
вается окошко, она останавливается и замирает, наблюдая
раскосыми зелеными глазами за всем, что происходит вокруг.
Ничто не ускользнет от их пристального взгляда.
113
Теперь она долго стояла на высоком взгорье, откуда хорошо
просматривались склоны, сбегавшие к окрестным долинам.
На правом ельник был реже; между деревьями открывались
прогалины с круглыми кустами можжевельника и пучками
козьей ивы, которых не покрыл снег. Здесь в полутьме позд-
него вечера она обнаружила едва заметные, затерянные тени,
непохожие на тени неподвижного леса. Их-то и искала хищ-
ница. Подобрав под себя лапы, она прильнула к земле.
Глаза ее, как завороженные, следили за стайксй ланок.
Нос дрожал от возбуждения; короткий хвост нервно дергался
то вправо, то влево.
— Ну, и... — нетерпеливо произнес Никулицэ, понукая ста-
рика.
— Рысь не знает соперниц в искусстве слежки, — продол-
жал дед Василе. — Ее шагов не слышно; прильнув к земле,
она крадется, больше всего опасаясь чуткого обоняния ла-
нок. Когда ветер дует в их сторону, они чуют ее за сотни
метров и удирают. Он и сейчас ей не благоприятствует —
дует в спину. Она очень хорошо его чувствует: для этого
у нее имеется великолепная аппаратура — длинные, колючие
усы улавливают малейшее дуновение и точно указывают его
направление. Ими и руководствуется рысь, стараясь, чтобы
ее запах как-нибудь не донесся до ноздрей намеченной добы-
чи. Не существует построенного человеком аппарата, который
точнее отмечал бы малейшее движение воздуха. Ланок нужно
обходить издали, чтобы оказаться над ними и непременно
против ветра.
Рысь поспешно повернула обратно по собственному следу,
даже не обратив внимания на выскочившего ей наперерез
зайца, спустилась в долину, поднялась по противоположно-
му склону и тихонько пошла вдоль гребня. Вскоре она услы-
шала хрустнувший под копытом наст и треск сухой ветки —
значит, ланки ищут корм где-то поблизости, на этом
склоне. Она прильнула к снегу чуть не касаясь его грудью.
По очереди вытягивались лапы, ложась на твердый наст,
медленно увлекая за собой туловище. Хищница ступала так
легко, что снег даже не шуршал под ее лапами. Иногда она
останавливалась за стволом потолще и чуть приподнимала
голову, стараясь рассмотреть, что делается впереди, увидеть
добычу и решить, как лучше добраться до следующего укры-
тия. Усы улавливали дувший в лоб ветер, а зоркие
глаза—неторопливо двигавшиеся все ближе и ближе тени.
114
В ней кипела кровожадная страсть, с трудом сдерживаемая
мудрым законом медленной, обдуманной, расчетливой слежки.
До одной из ланок оставалось не более четырех или пяти
прыжков. Но удар должен быть молниеносным — таким,
чтобы уложить ее на месте. Рысь никогда не гоняется за
добычей: уйдет, не беда. Она поползла, как улитка, все
чаще останавливаясь, все ниже и дольше прижимаясь к
снегу. Но вот одна из ланок вскинула голову, насторожила
длинные уши. «Бё!» — подает она тревожный сигнал. Не-
ужто учуяла хищницу? Нет, причина тревоги другая. Все
головы поворачиваются к долине: опасность померещилась
там; все внимание сосредотачивается на том направлении.
Рысь не пропустит такого благоприятного момента 1 Невиди-
мой, неслышной тенью она доползла до большого пня, ноги
подтянулись под туловище, хребет изогнулся стальной пру-
жиной. Отделившись от снега, она сделала отчаянный пры-
жок, потом еще один, с вытянутыми передними лапами и
разверстой пастью. В последнюю долю секунды ланка уви-
дела опасность и отскочила, но слишком поздно... Когти
хищницы не достали до ее загривка, но впились, как багры
или отточенные кинжалы, в ляжки, а клыки порвали вымя.
Остальные ланки бросились врассыпную, как птенцы куро-
патки, когда на их стайку падает ястреб. Та, что подвер-
глась нападению, помчалась как сумасшедшая, напрямик
вниз по склону, неся на себе впившуюся в нее смерть.
Тщетно она брыкалась, тщетно бросалась в чащу пихтача
в надежде скинуть с себя зверя. Рысь держала ее как в ти-
сках, клыки хищницы работали. Она уже передвинула одну
лапу и порвала полость за ребрами, потом передвинула вто-
рую и оказалась на хребте у своей жертвы. Теперь работали
уже все четыре лапы, зубы вцепились в горло. Далеко брыз-
нула кровь из рассеченных ими артерий. Когда ланка добе-
жала до дна долины, силы ее иссякли. Измученное тело
тяжело рухнуло в снег, но открытый рот еще хрипел и
несколько раз дернулись обессиленные ноги... Словно не
довольствуясь опьянением убийства, рысь продолжала терзать
клыками обмякшую шею и рвать когтями серую шерстку,
оставляя на шкуре красные борозды. Погрузив морду в
источник крови, она высосала ее всю, до последней капли.
Съедено было лишь кое-что из потрохов. Рысь разгрызла
маленькое вымя, проглотила немного вырванного из ляжек
мяса, слизала кровь, несколько минут искала почку, потом
115
немного полежала возле застывающей туши, наконец спусти-
лась к ручью и напилась, лакая воду превратившимся в лож-
ку языком. После этого она тщательно, не торопясь, смыла
кровь с морды, когтей и шерсти; даже не оглянувшись на
труп ланки, отправилась вверх по ручью гибким, беззвуч-
ным шагом к известному ей поваленному бурей дереву.
— Ну и страшный же зверь эта рысь! — содрогнулся маль-
чик. — Жестокий, безжалостный. Их следовало бы всех
истребить!
Старик посмотрел на него поверх очков и улыбнулся:
— «Я£естокий, безжалостный»—слова эти подходят для
человеческой мерки и морали. Ты не можешь пользоваться
ими, судя о животных. У каждого вида своя натура, свой
образ жизни. То, что плохо для нас, хорошо для них,
иначе они не выжили бы. Я однажды рассказывал тебе,
с какой любовью и нежностью рысь выращивает своих де-
тенышей, как она часами играет с ними, как защищает их,
подвергая опасности собственную жизнь. Ты должен при-
знать, что нет на свете более преданной и нежной матери,
чем рысь... Истребим, говоришь, рысей! Но они вымирают
сами, по меньшей мере в этой части света. Несколько веков
назад их было много и в Западной Европе. А теперь редко
когда, и то как большое чудо, встретишь рысь в Альпах
или Пиринеях. На западе наши Карпаты — их последняя
твердыня, вроде острова, со всех сторон осаждаемого гото-
выми поглотить его волнами. Дикая, кровожадная, гроза
кротких животных и скота, она представляет собой все же
ценное украшение нашей фауны. Для того, чтобы сохранить
рысь, ее поставили под охрану закона. Охотиться на нее
запрещено; запрещено, без особого разрешения, ловить ее
и капканами.
Старик закончил свой рассказ; закончил и набивку патро-
нов. И только теперь почуял ароматный дым сгоревших
яблок.
— Эх ты! Было же сказано: смотри, чтоб не сгорели в ду-
ховке яблоки!
В краю серн
— Дед Василе, сегодня в школе мы учили про серну. Но
в нашем учебнике зоологии о ней всего несколько строк.
Учитель принес из музея пару рогов и картину. Рассказал
нам о серне и о том, что видел одну живую, в зоопарке.
А ты, дед Василе, видел серн? Стрелял?
— Видел, Никулицэ. Не очень часто, но все же видел не-
сколько. А стрелять не приходилось.
— Почему, дед Василе?
— По многим причинам. Когда я был молод и мог лазить
по недоступным крутизнам, где они живут, охота в тех
местах была в графских и баронских руках. Только графы
и бароны имели письменное разрешение на них охотиться.
А бедным тамошним крестьянам и лесникам разве что тай-
ком иногда удавалось подстрелить одну. К тому же охотят-
ся на серн поздней осенью, а я тогда был в школе и ходить
на охоту не мог. И потом, Никулицэ, знаешь, просто видеть
серн в их чудесном мире такое удовольствие, что даже не
хочется их убивать. Летом у меня было много свободного
времени. Несколько раз с одним моим приятелем, фэгэраш-
ским учителем, я забирался в горы и любовался на этих
замечательных животных.
— Пожалуйста, дед Василе, расскажи, что ты видел и
знаешь о них!
— Ладно, Никулицэ, расскажу. Мне самому нравится вспо-
минать о том, чего я уже не увижу. Ты же увидишь на свете
побольше моего, если помогут здоровье и счастье... и если
к тому времени, когда ты удосужишься подняться в наши
горы, там еще будут серны...
— Как так, дед Василе? Почему же им не быть?
— Одно время они чуть совсем не вывелись в Фэгэрашских
горах, на Ретезате и в здешних местах, как исчезли они в
117
массивах Пьетросул, Инсула в Марамуреше и Родна. Но
умные люди, ценители живых сокровищ нашей родины,
сумели положить предел истреблению серн. Теперь серны
снова начали размножаться. Если их и впредь будет охра-
нять закон, они не исчезнут и размножатся.
— И сколько же их будет?
— Тысяч этак пять или шесть...
— Как? Это на всю-то страну?!
— Видишь ли, Никулицэ, серна обитает не повсюду, а при-
держивается своих мест. Это — голые, скалистые вершины
гор и небольшая полоска хвойного леса со скалами. В дру-
гих местах она жить не может. Дело в том, что у нас не
так уж много обширных скалистых, оголенных вершин; корм
там скудный. Если серны слишком размножатся, им будет
тесно, да и корма не хватит. И тогда племя их начнет выро-
ждаться. Как оно выродилось, например, в Альпах, где
охотники чересчур ревностно их охраняли и приучили кор-
миться из рук. Там их сейчас много, но они измельчали, и
рога у них уже не те. Знай, Никулицэ, что нигде на свете
нет более крупных серн, с более красивыми рогами, чем у
нас. Да, нигде на свете! Потому что здесь им просторно и
корма достаточно. Так давай же, Никулицэ, представим
себе, что мы отправились с тобой погожим летним днем,
скажем в конце июня, в край серн.
Дед Василе взъерошил мальчику волосы и начал:
— К югу оттуда, где мы сошли с поезда на небольшой
станции среди Фэгэрашской равнины, вправо и влево тянет-
ся, сколько хватает глаз, цепь высоких гор, одетых сна-
чала буковым лесом с молодой, веселой зеленью листвы,
а потом темным ельником. Ельник неширокий — вроде пояса.
Здесь горы вырастают сразу из равнины, достигая больших
высот, и лес доходит им лишь до половины. Выше — голый,
серый камень, устремленные в небо острые пики. Но есть
и красивые, яркие краски. В местах, куда падают солнеч-
ные лучи, скалы кажутся позолоченными; там, где вверх
тянутся голубые жилки, пролегают глубокие, тенистые уще-
лья. В некоторых еще белеют, напоминая о минувшей зиме,
скрытые от солнца остатки снега. Пятна холодной зеленой
окраски расстилаются иногда широким ковром. Это — не-
проходимые заросли горной сосны, стволы которой стелются
118
по земле, потому что иначе она не выстояла бы на вершинах
против страшных вьюг, ломающих ее горделивых сестер —
ель и пихту. Но больше всего удивляет и чарует взор —
если смотреть отсюда, снизу — розовое пламя, которым слов-
но полыхают скалы. Знаешь, что это такое, Никулицэ?
Это — большие, густые луговины, образованные самыми
прекрасными из высокогорных цветов — рододендронами.
Теперь, в июне, его блестящие листья выпускают пламен-
ные цветки. Когда мы туда доберемся, ты почувствуешь их
нежный аромат.
— Дед Василе, ты так хорошо рассказываешь, что я будто
вижу все своими глазами. Какая это, наверно, красота!
— Великая красота, Никулицэ! Ты все это когда-нибудь
увидишь и, может, вспомнишь старика, который уже не
сможет любоваться этим дивным зрелищем. Однако поспе-
шим, не будем задерживаться на равнине! За три-четыре
часа хорошего ходу мы пересечем лесной пояс и окажемся
в преддверии громадных крепостей каменного царства. Как
бы мы ни торопились, нас заставит остановиться панорама,
которая внезапно откроется перед нашим взором: стены и
колонны, которые подпирают небосвод.
К вечеру мы доберемся до турбазы. А завтра узкая, едва
заметная тропка поведет нас крутым подъемом к зубчатому
гребню, который тянется справа, а оттуда, как по крепост-
ной стене, — вокруг громадной котловины, оставленной лед-
никами, текшими здесь в ту пору, когда человек еще не
поднял голову над всем живым. Мы увидим серн и погово-
рим о них на привалах.
— Это будет страшно интересно, дед Василе!
Старик охотно продолжал свой рассказ:
— Почти все наши дикие млекопитающие ведут ночной образ
жизни. И медведь, и волк, и лиса, и барсук, и олень, и ко-
суля, и кабан, и другие. Серна, однако, ночью спит, а за
кормом ходит только днем. Да и трудно ей было бы ходить
и бегать ночью в их краю, где нет ничего, кроме отвесных
утесов, узких каменных поясов и уступов да бездонных
пропастей, где нужно хорошо видеть, куда ступаешь, чтобы
не сорваться. Трудно было бы собирать скудный, редкий
корм, который и днем требует тщательного поиска.
Зиму серны провели, сбившись в стадо: козы теперь уже с
подросшими, почти одного роста с ними козлятами или яло-
вые; молодые козочки и козлы двух-трехлетки. Старые козлы
119
не терпят тесноты, не любят подчиняться законам, которые
управляют стадом. Поздней осенью они уходят и зимуют в
одиночестве. Разве что два подружатся между собой и тогда
уже ходят вместе.
Едва на еще покрытых снегом вершинах проснется весна,
а в старом пихтаче глухари начнут собираться, водить свои
хороводы и токовать, то есть примерно в середине апреля,
козе, отягощенной плодом, который она носит в утробе,
становится неудобно в стаде.
В один прекрасный день инстинкт подсказывает ей, что при-
ближается время, когда лучше быть одной. Она отбивается
от стада и бродит в одиночестве, пока не найдет подходящего
для окота места. На этот раз она выбрала большую купу
горных сосен. Каменная стена утеса защищает ее от холод-
ных северных ветров; среди путаницы стелющихся стволов
и ветвей раскрываются цветочки мелкого горного клевера.
Сюда не подберутся незаметно ни медведь, ни рысь, а
крыша хвои скроет серну даже от зорких глаз беркута.
В этом хорошо защищенном месте серна родила двух козлят.
Словно с удивлением посмотрела она на лежавших возле
нее и дрожавших мелкой дрожью двух маленьких существ.
Тот же инстинкт, который столько раз руководил ею, под-
сказал ей, что она должна делать, став матерью. Неторопли-
во, с бесконечным терпением она принялась по очереди с
головы до ног лизать своих детенышей. Язык моет и при-
глаживает шерсть, дыхание сушит и согревает. Не успела
она толком исполнить эту свою первую материнскую обязан-
ность, как один из козлят медленно поднял голову, тотчас
поднял голову и другой. Большие непонимэюшие глаза
смотрели на открывшийся перед ними мир. Но уши уже уло-
вили тихое блеяние, а когда серна сунулась мордочкой к
их влажным носам, они глубоко вдохнули в легкие воздух
и, почуяв ее запах, сразу поняли, что это существо тесно
связано с ними и желает им только добра — словом, что
это их мать.
Не прошло и часа с их появления на свет, как козлята
встали на ноги: осторожно, неуверенно, падая и снова под-
нимаясь. Вот они дрожат, стоя на шатких ногах и стараясь
сохранить равновесие —то равновесие, которое они доведут до
непревзойденного совершенства, когда им нужно будет прыгать
с камня на камень. Что за странные существа детеныши
серны! Короткое, тонкое туловище опирается на непомерно
120
длинные и толстые ноги; тонкая шея поддерживает угло-
ватую голову с длинными ушами. Пучок хвоста кажется
воткнутым над худыми ляжками. Поднялась и серна. Она
обнюхивает козлят, ласкает их и подставляет надувшееся
вымя к их мордочкам. Но тщедушные тельца устали от
усилия и беспомощно опускаются на землю. Мать снова
подставляет им вымя и сгибает — словно ломая их — задние
ноги, чтобы малыши могли достать ее четыре сосца. Головки
их тыкаются наудачу — они сами не знают, чего ищут.
Но вот один нашел, и оба теперь знают, что им надо —
хватают ртом сосцы и всасывают первые капли молока. Но
даже это несложное дело—как бы сладко ни было молоко—
нелегкая задача для слабеньких, едва открывших глаза
существ. Вскоре их рты выпускают сосцы, головки опуска-
ются и ложатся на свернувшиеся рядышком туловища.
Мать вскидывает рогатую голову, тревожно озирается — не
подстерегает ли где-нибудь опасность? — принюхивается к
ветру, который всегда сообщает ей даже о том, что происхо-
дит на большом расстоянии, и успокаивается. Усталая, она
ложится рядом с козлятами, обвивает их шеей и прижимает
к себе, согревая своим телом.
Нет, думаю, на свете более живых и резвых детенышей,
чем козлята серны. На третий или четвертый день они уже
уверенно разгуливают по маленькому природному загону,
образованному зарослью горной сосны, вокруг матери, кото-
рая ни на минуту не отдаляется от них и пасется лишь по-
близости. Теперь они сосут ее вовсю. Опираясь на задние
ноги, они опускаются на колени передних, потому что так,
снизу, удобнее тянуть молоко из вымени и толкать его но-
сом, когда струйка молока становится чересчур тонкой. От
наслаждения, которое испытывают при этом козлята, кисточ-
ка их хвоста непрерывно трясется... Когда им исполнилась
неделя, мать тихонько проблеяла — позвала их. Они сразу
поняли и навсегда покинули тесное убежище разросшейся
горной сосны. Серна вывела детенышей на скалистый простор
их родины. Отныне они уже могут ее сопровождать; ноги
теперь надежно несут их, позволяя им бегать и даже пры-
гать. Хотя они еще совсем маленькие, им предстоит учиться
искусству жизни — учиться быстро бегать, карабкаться по
скалам и самим искать корм, вместо того чтобы рассчитывать
только на готовое. Через десять дней козлята начали пощи-
пывать горный клевер — сорвали по нежному листочку,
121
потом долго пережевывали и ворочали его во рту. Им очень
понравился кисловато-горьковатый вкус этого растения, и
за первым листком последовал второй, потом третий. Нахо-
дились и другие листья, тоже вкусные, с которыми они по-
знакомились по очереди.
В один погожий день в начале лета мы встретили небольшое
семейство серн в хорошо защищенном от ветра распадке,
круто спускавшемся ко дну котловины. Весь снег там был
уже растоплен солнцем, зеленела молодая травка, выросшие
между скал кусты карликовой ивы и горной ольхи были усы-
паны уже лопнувшими почками, выпустившими молодые
листочки, которые тоже оказались очень вкусными. Козлята
подросли: им шла уже пятая неделя. Резвясь вокруг матери,
они часто вспоминали о молоке и надоедали ей, не давали
пастись. Она могла кормиться только когда ее двое бесенят
уставали и крепко засыпали на пригретой солнцем каменной
плите. Но и тогда она не знала покоя. Голова ее часто под-
нималась; взор искал детенышей, потом устремлялся вдаль;
настороженные уши внимательно слушали; нос спрашивал
у ветерка, не несет ли он тревожных вестей. Еще с неделю
серна с двумя козлятами будет ходить одна, потом присоеди-
нится к стаду — одному из тех, которые начали теперь
составляться в горах...
— Смотри, дед Василе, серна глядит в нашу сторону!
— Ай-ай ! Что ж мы наделали? Может, слишком высоко под-
няли голову над укрывающим нас камнем — хотели получше
увидеть, что происходит в распадке под нами? Неужто серна
заметила нас? Или ветер повернул и донес ей наш запах?
Она внезапно замерла, уставившись на камень, за которым
притаились люди.«Фиу!»—раздалось пронзительное шипе-
ние. Серна фыркнула и взвилась в воздух. В тот же миг
вскочили на ноги и козлята. В следующее мгновение видны
были лишь три тела — одно большое и два маленьких,
прыгавшие между скал и скачками поднимавшиеся по скло-
ну...
— Удрали! Жаль, что так скоро кончилось представление,
на которое мы с тобой загляделись.
— Не тужи, Никулицэ. Они с перепугу еще пробегут через
два-три распадка, потом понемногу успокоятся, и снова
начнется их мирная летняя жизнь с ласковым солнцем и
изобилием плодов земных.
122
— Делать нам здесь больше нечего, дедушка.
— Верно! Давай осторожно пробираться дальше по гребню,
пока не найдем укромное местечко, откуда просматривается
вся окрестность до противоположного края котловины. Если
нужно, воспользуемся и подзорной трубой.
Утреннее восхождение было нелегким. Много времени от-
няла у нас серна с козлятами. Трудно было подниматься
по узкому, как лезвие ножа, краю котловины. А теперь,
когда мы наконец облюбовали себе наблюдательный пункт,
солнце почти в зените. Теперь уже трудно будет увидеть
серн. Они энергичнее нас. Они покинули места ночлега с
рассветом и отправились пастись. Теперь они уже сыты,
улеглись где-нибудь и жуют жвачку. Лежат они неподвижно,
так что их не заметишь. Их летняя коричнево-рыжевая
шубка сливается с окрестными красками. Но давай все же
возьмем подзорную трубу и постараемся подробно, тщательно
разглядеть все, что находится в нашем поле зрения.
По ту сторону котловины, под островерхим утесом видна
зеленая впадина, заросшая рододендроном, который караб-
кается по голому камню, как бы стараясь украсить, увен-
чать цветами гребень утеса. Там словно что-то метнулось.
Так и есть: играют козлята. Их матери лежат свернувшись
рыжими клубками, погруженные в алеющую цветами зелень
рододендронов. Они отдыхают — дремлют, жуя жвачку.
Только одна стоит, гордо выпрямившись, над стадом, на
краю скалы. Сторожит. У каждого стада есть свой вожак.
Это всегда — старая коза, а не козел. Старая коза осмотри-
тельнее и бдительнее. Она многому научилась за свою жизнь,
многое повидала. Все опасности ей известны; она знает все
места с сочной травой, куда не добираются овечьи отары;
знает где, в случае тревоги, стаду легче спастись бегством.
Ей известны отвесные крутизны, где зимой может обрушиться
лавина, которая погребает под снегом и убивает серн. Она
бодрствует, следя за всем недреманным оком, и пока не
подаст тревожного сигнала, стадо может безмятежно пастись
или спать. Она же возглавляет вереницу серн, когда они
перекочевывают с места на место, или стремглав несется
впереди, когда нужно избавить их от беды. Теперь она тоже
прилегла, но не спит: голова поднята; зрение, слух, обоня-
ние доносят ей обо всем, что творится вокруг. Почему она
вдруг вскочила на ноги? Заметила что-нибудь? Замерла,
напряженно уставившись в одну точку. Нет, все в порядке,
123
ей померещилось. Напряжение исчезает, но серна уже боль-
ше не ложится: сторожить все-таки лучше стоя. Тяжелая,
ответственная эта служба !
Козлята, как дети, не знают угомону. Нет у них другой
заботы, кроме игры. Но вдоволь набегавшись, ненадолго
ложатся и они—отдохнуть возле матери. Беготня прерывается
только тогда, когда они вспоминают о материнских сосцах.
А каких только не выдумали они игр и какие они затей-
ники 1 Иногда за одним бросается вдогонку вся ватага —
шесть, семь, восемь козлят — и гонится за ним, как за
врагом. Козленок прыгает между скал, крутится вокруг
куста брусники, потом ударяется прямо вперед и вдруг оста-
навливается как вкопанный, обманывая своих преследова-
телей, которые не могут так скоро остановиться и проно-
сятся мимо. Одним прыжком вскакивает он на большую ка-
менную глыбу и защищает ее, как крепость, бодая лбом
осаждающих, потом спрыгивает оттуда через их головы и
стремглав пускается наутек, увлекая за собой всю ватагу.
Иногда схватятся двое, более толковых и драчливых козлят,
между которыми начинается поединок. Они долго глядят в
упор друг на друга, опустив голову, потом вдруг, как по
команде, бросаются в атаку. Сблизившись, оба становятся
на дыбки, бьют воздух передними ногами, трясут головой и
сшибаются лбами. Мячиком подпрыгивают они всеми че-
тырьмя ногами, раскачиваются во все стороны, кружатся
на месте и наконец убегают: один делает вид, что он побеж-
ден и боится, другой — что он победил, но негодует. И
вот они вновь друг против друга — противники.
Все эти игры происходят там, в зеленой впадине. Только
один козленок осмелился выйти из нее и вроде заблудился.
«Ме-хе-хе-хе», — скулит он тоненьким голоском. Мать во
сне узнает его и отвечает ему. Заблудившийся несется к
ней со всех ног и смирно ложится рядом. А остальные про-
должают игру — прыгают, скачут, бегают. Не лежать же
ему одному со старухами! Он срывается с места и включает-
ся в игру...
Мы любуемся стайкой серн, пока на дно котловины не ло-
жатся с запада тени пиков, а на восточной стороне усталое
солнце не покрывает скалы позолотой. Тогда встает и потя-
гивается сначала одна серна, за ней другая, третья... До
темноты еще несколько часов. В эти часы нужно хорошенько
попастись, чтобы было что пережевывать ночью. Предво-
124
дительница стада спустилась со своего сторожевого поста и
направилась на известное ей хорошее пастбище; серны вы-
строились за ней гуськом, каждая в сопровождении своих
детенышей. В хвосте шеренги шествует несколько молодых
козлов, которые присоединились к стаду, потому что для
них еще не настала пора отшельничества. Змеей извивается
вереница серн между нагромождений скал, зарослей горной
сосны, брусники и рододендрона, неторопливо поднимается
на гребень, проходит и исчезает из виду... Но вот в другом
месте показывается другая стайка, дальше третья. Все те-
перь проходит в движение и легко обнаруживается глазом.
Путь до турбазы, приютившейся на дне котловины, долгий
и нелегкий. Надо спускаться, чтобы нас не застала здесь
ночь. Завтра можно будет вернуться и опять увидеть серн
с козлятами...
— Дед Василе, ты никогда, говоришь, не стрелял серн?
Жаль, что не сможешь рассказать, как на них охотятся.
— Рассказать могу, почему нет? У меня были друзья, ко-
торые на них охотились и много раз все мне рассказывали.
Да я и сам побывал в краю серн поздней осенью, когда
на них охотятся. Всего только раз. Не помню уж, по какому
случаю мне удалось выбраться из дому... Но оставим это
на завтра.
— Нет, дед Василе, милый, нет! Пожалуйста, расскажи те-
перь !
— Завтра, Никулицэ! У тебя же глаза слипаются от сна!
А потом скажешь, что я плохо рассказывал, потому ты и
заснул. К тому же мне хочется хорошенько припомнить
рассказы двух опытных и искусных охотников. Один был
фэгэрашский крестьянин из Виштишоары, и звали его Ион
Боантэ; другой охотился на Ретезате, и звали его Сону
Вулку. Думаю, что их рассказы помогут тебе составить
себе представление о жизни серн, в дополнение к тому,
что ты услышал сегодня от меня.
Наутро Никулицэ опять ни о чем другом, как о сернах,
не думал. Ему показалось, что дед Василе вчера вечером
что-то слишком долго возился, пока не устроился на ска-
мейке под орехом, а теперь слишком медленно набивает
трубку, перед тем как приступить к рассказу об охоте на серн.
— Знай, Никулицэ, что из всех видов охоты самая трудная
у нас охота на серн. Рискованное дело. Когда-нибудь и
125
ты поднимешься на лысые гребни горы, где они живут.
Тогда и поймешь. Отвесно вздымаются на десятки и сотни
метров каменные стены; зияют бездонные пропасти. Огром-
ные осколки скал покрывают местность; сверху вниз устре-
мляются ледниковые желоба. Ты, конечно, не знаешь, что
это такое. Я тебе скажу. Между гребнями гор старые лед-
ники прорыли глубокие ложбины, по которым они текли.
Весной по этим ложбинам шумно стекают почти все талые
воды. По некоторым из них круглый год змеится ручеек.
Эти узкие, глубокие желоба спускаются прямо от пиков на
дно глубоких долин. Иногда по краям их растут среди
скал карликовые кустарники. Большинство покрыто море-
ной. Мелкие обломки, вырванные из скал водой, морозом и
ветрами, постепенно сносились и скатывались вниз, скапли-
ваясь в узких желобах. Так что ложбины эти представляют
собой нечто вроде окаменелых каскадов из мелких обломков
горных пород. Опасные места. Серны просто перепрыгивают
через них или переходят их, едва касаясь копытами. Под
ногой человека морена тотчас приходит в движение и ста-
новится похожей на падающую с большой высоты реку. Ноге
не на что опереться, человека увлекает обвал и низвергает
его в бездну. В других местах, пробираясь по узкому поя-
ску вдоль утеса, он натыкается на глубокую расселину.
Значит, надо прыгать, если на той стороне есть куда поста-
вить ногу, иначе придется возвращаться и делать большой
обход. Летом, когда сухо, еще куда ни шло. Помогают и
острые гвозди подошв и длинная палка с железным наконеч-
ником. Но поздней осенью, когда охотятся на серн, снег
уже выпал в горах, а еще хуже — и чаще — идет дождь,
потом начинается гололед. Почва обманчивая, ледяная корка
как стекло — один неосторожный шаг, и поскользнувшийся
охотник падает, катится вниз... и оказывается иногда на
дне пропасти с переломанными костями. Бушуют в горах
страшные вьюги, спускаются густые туманы...
— Но если это так опасно, почему люди не отказываются
от охоты на серн?
— Тут, Никулицэ, загадка. Все, кто охотился на серн, ут-
верждают, что в этой охоте есть какое-то волшебство, с
которым нет сил бороться. Кто испытал его раз, тот уже не
забудет его — охотника вечно будет тянуть туда, где живут
серны. Может, тут действует магнит высоких гор, который
притягивает, а подчас и губит даже альпинистов; может,
126
охотника привлекают ожидающие его ни с чем не сравни-
мые приключения или даже самая опасность, пробуждающая
и подвергающая испытанию его мужество... А может, и
все это вместе или что другое — трудно сказать... Охот-
ники на серн рассказывают о фее, которая прекраснее всех
других и соблазнительнее сирен, завлекавших Одиссея.
Фея эта обманывает охотника — напускает на него чары и
уводит по следам козла, который ей служит. Иногда она
целует его в лоб и вознаграждает добычей, а другой раз
сталкивает в бездонную пропасть. Но это, разумеется, ле-
генда ...
В былые времена горные охотники травили серн собаками.
О такой травле мне рассказывал старый охотник Йон Боан-
тэ. Словно слышу его и сейчас:
«Мы, — говорил Боантэ, — охотились тайком. Право охо-
титься унаследовали от предков, но письменного разреше-
ния не имели. Его имели в наших местах лишь иноземные
господа, у которых было много денег и владели они обшир-
ными поместьями. Понаехали они и в ту осень. По приказу
«фештеров», то есть лесничих, лесники набрали в селах
орду загонщиков. Один день охотились на Виштишоаре,
другой на Сымбэте. Настреляли что настреляли, потом
спустились в Фэгэраш и пировали двое суток. Наконец сели в
поезд и убрались кто куда, перестали мозолить нам глаза.
Горы остались; остались и мы. Серны понемногу вернулись на
свои места. Лесники должны были охранять их от браконье-
ров. Но лесники были все наши, из нашего села. Жили
среди нас — не с графьями. «Не видал, знать не знаю и
ведать не ведаю», — так отвечали они, когда их спраши-
вали о браконьерстве.
Однажды утром трое нас отправилось в котловину Сымбэты.
Был с нами и четвертый — мой сынок Оаня. Он без ружья,
при собаках. Вожака своры звали Войку. Помесь: мать
гончая, отец овчарка. Добрая была собака: ходила и на
медведя, и на кабана, но особенно хорошо брала серн. Ни
за что, бывало, не бросит поднятую дичь. Скорее подох-
нет! Однажды мы целый день гонялись за секачом, но так
и не догнали. Стемнело, мы легли в землянке, а наутро
слышим лай. Что такое? Оказывается, Войку настиг-таки
секача, остановил его и всю ночь караулил. Но это уже
другая история... Были у нас еще две собаки, но не ровня
Войку.
127
Оаня остался внизу, в долине, где лес редел. Хоть и мало
ему было годков, а лес знал. Знал, сколько времени пона-
добится нам, чтобы подняться до наших засад, то есть знал,
когда спускать собак. Один из охотников, Тоадер, должен
был засесть на гребне Мукя-Дрэгушулуй, ближе к Рэко-
реле; другой, Сыву, дальше, на самой верхушке, у Феряст-
ра-маре, ближе к Колцул-Бэлэченилор. Я поднялся левее
и занял место в седловине, которая выходит на распадок
В аля -луй -Могош.
День был ясный, прозрачный, как спирт, с крепким моро-
зом. Дувший накануне ветер смел снег со склонов, оголил
обледенелые скалы и местами островки зелени. Находив-
шийся здесь корм привлекал по такой погоде серн. Время
случки, любовных хороводов, еще не миновало, козлы еще
не покинули стад или перебегали от одного к другому.
Словом, у нас были надежды.
Я давно уже облюбовал себе одно местечко. Добравшись
туда, я натаскал камней, так что получилось неплохое укры-
тие, вроде небольшой ограды. Перед собой я видел почти
всю котловину, а поверх камней, вправо и влево, — всю
окрестность. Хорошее для прохода серн место, спокон веку
известное охотникам.
Сижу и попыхиваю трубкой. Ружье на коленях. На проти-
воположном обрыве я приметил небольшое стадо серн, среди
них нескольких козлов. Другие, как им полагается в эту
пору, бегали за козами. У меня слюнки текут — хочется
попробовать счастья, приблизиться, однако сижу, не дви-
гаюсь. Такое уж правило на охоте с собаками, и так решили
мы с товарищами — держать перевалы. Но была и другая
причина. Слов нет, я умею подкрадываться к дичи, но на
свое искусство не очень-то полагался. Серна — животное
нетерпеливое. Чует человека издалека. Ружья у нынешних
охотников со всякими новыми выдумками, с нарезом, бьют
пулей на двести метров, а то и дальше. А наш брат-бедняк
с чем на охоту ходил? С дрянным старым ружьишком, ко-
торое заряжалось со ствола, с пистоном, и стреляло круп-
ной дробью. Так шагов на пятьдесят оно еще доставало, а
дальше нет. Редко когда удавалось подойти к дичи на вы-
стрел ! В засаде — другое дело: в хорошем месте собака
подводила дичь на выстрел даже слабого ружья. А потом
в замках...»
— Что такое «замки », дед Василе?—перебил старика мальчик.
128
— Терпение, Никулицэ, милый, терпение. Послушай до кон-
ца, что рассказал мне Боантэ, тогда и поймешь... Где же
мы остановились? Видишь что получается, когда ты меня
перебиваешь? Я теряю нить рассказа...
— «...потом в замках мы доставали серн и нашими дрян-
ными ружьями », — подсказал Никулицэ.
— Совершенно верно! «Часа этак через два, — продолжал
Боантэ, — мне показалось, будто я слышу далекое «гав ».
Потом опять: «гав-гав». «Это Бойку, — сказал я себе, —
значит, нашел-таки след». Пронзительно затявкала сука
Дорка, потом подала голос и третья собака, не помню уж,
какая у нее была кличка. Лай то слышался громко, явст-
венно, то почти смолкал, глохнул, смотря по тому, шел
ли гон по открытому месту или в теснине.» У гончих,
да будет тебе известно, Никулицэ, работает не зре-
ние, а нюх, они гонят дичь по следу. В тех гибельных ме-
стах, где живут серны, они догнать их не могут. Продол-
жаю рассказ Боантэ: «Гончие слышались еще далеко и глу-
хо, когда я увидел на дне долины небольшое стадо поднятых
ими серн. Их было пять, не считая козлят, и бежали они
гуськом. Вела шеренгу, конечно, старая коза, которая и
тут, в большой опасности, командовала стадом. Она осто-
рожно, толково и хитро вела серн по известным ей тропам,
к спасению. Бежали они прыжками и, пробежав шагов сто
или двести, словно по команде останавливались все разом
как вкопанные, прислушиваясь, повернув голову, к звукам
гона. Старуха прикидывала, куда лучше бежать; серны
срывались с места, останавливались, прыгали и снова, по
своему обычаю, останавливались. Как я уже говорил, их
было пять. Шеренгу замыкал козел, Подзорных труб у нас
не было, приходилось полагаться только на свои глаза.
Я разглядел, что козел был крупный, с длинными, загнуты-
ми назад рогами. Бежал он как-то неуверенно, то и дело
отставал, будто ему пришло в голову, что лучше все же
быть одному и действовать самостоятельно. Так они подня-
лись примерно до половины Мукя-Дрэгушулуй, спустились к
речке Сымбэте, снова взобрались на гребень и понеслись
по косогору вниз, на дно котловины. «Наверно, выйдут на
Тоадера, где он сидит в засаде, чтобы перевалить на ту сто-
рону к Молдовяну», — сказал я себе. Серны то показыва-
129
лись, то исчезали... А вон и Войку, вони другие две со-
баки , там внизу, возле устья долины. Серны от них далеко,
собаки не видят их, уверенно идут по следу, словно оннари-
сован мелом на земле. «Бах!» —грохнуло со стороны Тоа-
дера, и отклик выстрела прокатился от обрыва к обрыву,
словно палили со всех сторон. Я не знаю, попал ли он, —
серн не было видно. Может, и уложил одну, остальные уда-
рились в сторону. Дорка и кобель бросили след и пустились
напрямик туда, откуда раздался выстрел. Глупые! Один
Войку продолжал, редко подавая голос, идти по путаному
следу. «Ушли!» — решил я и тут же увидел козла. Од-
ного. Он, видимо, отбился от стада и шел теперь по самому
дну котловины, под ее стеной. «Задумал, значит, перевалить
на ту сторону, у Ферястра-маре, или здесь, у меня под
носом», — подумал я. Он незаметно прошел далеко под за-
садой Сыву и, вероятно, так же далеко где-то подо мной...
Вижу Войку, который продолжает идти по следу. «Интерес-
но, что он теперь будет делать? Ударится за козами, или
пойдет дальше по следу козла?» Войку исчез из виду, потом
появился снова. Где же прошел козел? «Может, Войку его
повернет?»—сказал я себе, когда пес, подавая голос,
тоже прошел ниже меня. Все стихло. «Неужто, — думаю, —
упустил? Не может быть! Войку не упустит!» Я положил
ружье на колени и раскурил трубку.
Время идет, ничего не видно, ничего не слышно. Выхожу
из своей засады и поднимаюсь на гребень. Может, оттуда
что-нибудь услышу. Ветер дует снизу, из долины и доносит
до меня что-то вроде лая. Прислушиваюсь — нет, показа-
лось !.. Опять вслушиваюсь — Войку! Лезу на скалу, чтобы
лучше слышать: так и есть! Лает громко, стоя на месте,
но очень далеко, где-то у Колцул-капрей. Я понял: козел
заперся в каменном замке».
— Теперь я тебе объясню насчет «замков», ты, видно, не
знаешь, что это такое. Есть в наших скалах такие места —
их немного, — словно нарочно созданные для серн. Вдоль
стены высокого утеса с зияющей внизу пропастью идет узкий
каменный пояс, по которому может пройти и волк, и собака.
Но вот пояс обрывается, остается голая, отвесная стена.
Дальше, метрах в четырех, пяти или шести, есть полка —
небольшая каменная ступенька, которую можно покрыть
двумя ладонями, за ней опять голая стена, потом другая
130
полка, побольше. Места эти хорошо известны сернам; знают
их, из поколения в поколение, и охотники. Что же делает
серна, преследуемая волками или собаками, увидев, что ей
от них не уйти? Она вспоминает о замке, пробирается по
поясу вдоль утеса, перемахивает отчаянным прыжком через
пустоту и, едва коснувшись ногами первой полочки, пры-
гает на вторую. Еще один прыжок — и она на самой крайней
стрехе. Над ней — голая отвесная стена; внизу — бездон-
ная пропасть. Волк или собака может добраться до конца
пояса, дальше нет. Они останавливаются и стоят там, видя
перед собой серну в «каменном замке». Волку это со време-
нем надоедает, он уходит, а хорошая собака стоит часами и
подает голос — оповещает охотника. Войку был хорошей
собакой».
Замок в Колцул-капрей я видел. Там, на краю редкого
леса, страшная круча. Одни отвесные скалы, обрывы да про-
пасти. Замок напоминает гнездо ягнятника, бородача. Вни-
зу — бездна, справа и слева — голый камень. И думать
нечего приблизиться к серне на выстрел. Разве что удастся
забраться на вершину утеса, откуда можно стрелять прямо
вниз.
«Пришлось идти в обход, перебираться через желоба, спу-
скаться в горловины, снова карабкаться вверх и опять спу-
скаться. Это заняло около двух часов. Чтобы оказаться над
замком, нужно было подняться на вершину утеса сзади. Но
и это было не легко. Постолы скользили на обледенелом
камне, плохо держали в трещинах и на узких полках. Как
всегда в таких случаях, я разулся, перекинул ружье за плечи
и полез вверх, цепляясь за скалы застывшими руками и но-
гами. Под собой я видел лишь голову и чуточку шеи козла.
Он стоял, спустив нацеленные на собаку рога. Войку,
стороживший на конце пояса, почуял меня и залаял громче
прежнего. Но и козел почуял меня раньше, чем я успел
взвести курок и взять его на мушку.
После этого все произошло в мгновение ока. Козел сорвался
с места, перескочил... нет! — перелетел на первую полку,
другим прыжком очутился на второй, а оттуда — на конце
пояса, прямо над собакой. Я даже не успел как следует
разглядеть, как он ударил ее, смял и спихнул в бездну. Я
совсем опешил, стоя один на верхушке утеса. Целый и не-
вредимый козел удрал, а Войку погиб на дне пропасти.
131
Какая мне радость от того, что пришел с серной за плечами
Тоадер? Спускаясь в деревню, я всю дорогу плакал горь-
кими слезами...»
Но все это было давно... У теперешних охотников нет та-
ких собак, как Войку. Да они и не знают, что такое замки...
Говорят, будто лучше охотиться без собак. Может, и в
самом деле лучше, не знаю...
Дед Василе Уреке закончил повесть Йона Боантэ из Вишти-
шоары и погладил по голове опечалившегося Никулицэ,
уже жалея, что он расстроил его своим рассказом:
— Не тужи, Никулицэ. Раз случилась такая беда, но чаще
всего Боантэ возвращался с охоты веселый, с хорошей до-
бычей и храброй собакой, которая бежала за ним...
— А как охотятся на серн теперь, дед Василе?
— Теперь охотятся с большим разбором. Убиваешь не сколь-
ко хочешь, а сколько тебе разрешено, то есть мало. И только
козлов. Охота на серн с собаками запрещена, а от облав,
охоты с загонщиками, охотники отказались добровольно. В
наши дни охотник старается подойти к козлу, которого он
выбрал, на такое расстояние, чтобы можно было стрелять.
Обычно ему удается приблизиться не более чем на 200—250
метров. Нелегкая задача! Местность труднопроходимая; сер-
ны невероятно чутки: чуют охотника издали. Мой приятель
Сону много рассказывал мне о своих охотничьих приключе-
ниях на Ретезате. Теперь они у меня в памяти немного спу-
тались. Но одну его историю я все-таки попробую тебе
пересказать.
— Ты так хорошо рассказываешь, дед Василе!
— У Сону в Гэйеру был хороший шалаш, но в те осенние
дни он порядочно от него отдалился и вместе с одним сторо-
жем, крестьянином, провел несколько суток в хижине, сло-
женной из каменных глыб возле Йезерул-Гимпелуй, под
вершинами Пэпуши и Пеляги. Выйдя оттуда на заре, они
отправились на север с намерением перебраться через та-
мошний острый гребень в Валя-ря. Когда тебе попадется
альбом с видами Ретезата, обрати внимание на места, о
которых я тебе собираюсь рассказать. Увидишь, какие там
дикие скалы, какие острые утесы, какие желоба и рассели-
ны ! А если тебе придется самому побывать в этих чудес-
ных краях, с их диким нагромождением опрокинутых, растре-
132
скавшихся и вздыбившихся до поднебесья скал, фотографии
покажутся тебе, по сравнению с действительностью, блед-
ными и неинтересными.
Однажды в горах прошел дождь и скалы покрылись ледя-
ной, блестящей, как зеркало, коркой. Потом она на пядь
покрылась снегом. Хуже не бывает! Да и погода испорти-
лась, подул ледяной резкий, хлеставший, как бич, ветер,
который пригонял тучи, вешал их на острые горные вер-
шины, рвал в клочья и снова собирал. Сторож, человек
осмотрительный, осмелился заметить: «Рискованное дело !
Давайте-ка лучше пройдем на Рыул-Бэрбат. Мы и там до-
будем хорошего козла, к тому же оттуда недалеко до Сты-
на-дин-Рыу». Сону воспротивился. Ему хотелось перевалить
через гребень в Валя-ря. Но дело до этого не дошло. Под-
нимаясь, они увидели слева, на кручах Пеляги, укрывшееся
там стадо серн. Сону Вулку, хоть и искусный охотник, ни-
когда не жадничал, не стремился настрелять побольше. Ему
больше всего нравилось любоваться сценами ив жизни диких
животных, которые ему удавалось подсмотреть.
Притулившись за выступом утеса, они, как могли, укрылись
от ветра. Хороший бинокль сокращал расстояние, прибли-
жал серн на сто шагов. В стаде было шесть или семь коз,
пасшихся там, где ветер сдул снег. Два козла метались ме-
жду ними, наперебой стараясь понравиться ковам. Но они
были слишком малы, да и рога у них были не такие, чтобы
прельстить Сону — человека, который, как я уже говорил,
охотился с разбором. К тому же интересная сцена была
слишком хорошо оттуда видна, чтобы с нею расстаться. Так
прошло достаточно времени — час, а может, и больше.
Сторож Нандра тронул охотника за плечо и головой пока-
зал ему на гребень. Сону сразу позабыл про стадо мелюзги;
бинокль замер в его руках. На самом гребене, вырисовыва-
ясь на сером небе, неподвижно стоял козел. Крупный,
длинношерстый, черный, как уголь, — только пятна на мор-
де белели, как снег. А что за рога! Толстые у основания,
утолщенные кольцами прилипшей к ним смолы, возвышав-
шиеся на добрую пядь над ушами, раскоряченные, с заг-
нутыми назад, в мощном изгибе, концами. Он стоял, как
изваяние, с поднятой головой, с длинной, словно выколо-
сившейся гривой на хребте и развевающейся по ветру бо-
родой. Нет ему дела до бешено завывающего там, наверху,
133
ветра! Нет дела до разверстой под ним пропасти 1 Обведя
взглядом царство скал, он вдруг, словно содрогнувшись,
нетерпеливо ударил копытом камень, глянул на стадо и
пошел. «Всем козлам козел», — прошептал Нандра.
Охотника бросило в дрожь. Таких рогов он еще не виды-
вал, хотя дома у него стены были увешаны трофеями и за
свою жизнь он встречал десятки знатных козлов. Каким
окольным путем доберется этот красавец до стада? Под
ним, сколько хватает глаз, гладкая, отвесная стена. У Сону
захватило дыхание: козел бросился прямо вниз. Свалится!
Нет, не свалился. Прыжок перенес его на полочку площадью
в ладонь, на которой чудом уместились все его четыре,
собранных вместе, ноги. Ни секунды там не задерживаясь,
туловище совершает новый, на этот раз ломаный прыжок
и в одно мгновение перелетает на другую, невидимую охот-
нику полку. Молниеносный зигзаг — и вот козел уже на
морене, у подножия стены. Длинные прыжки; короткие оста-
новки на какой-нибудь каменной глыбе; отчаянные петли
среди скал — и вот он опять уже замер на площадке над
стадом, словно говоря ему: «Я здесь! А вы кто такие?..
Теперь вы мои!» Все стадо разом подняло голову, посмотрело
на него, потом продолжало пастись. Одни козлы уставились
на непрошенного гостя. Им не понадобилось много времени,
чтобы оценить его мощь. «Нет, с этим лучше не связываться.
Как ни жаль, ничего не поделаешь!» Вспомнились случаи,
когда они осмеливались тягаться силами с такими богатыря-
ми, как этот. Стоило ему ринуться вперед, как они бросились
врассыпную. Тот, за которым он погнался, бежал, пока не
скрылся из виду. Богатырь вернулся, прошелся среди коз,
покрутился вокруг них с гордым видом — в общем, принял
стадо, а соперник его так перепугался, что больше не пока-
зывался .
«Этот будет моим! » — решил охотник. Нандра посмотрел на
пропасть, отделявшую их от стада, обвел глазами вершину,
потом долину внизу и покачал головой: «Попытаемся! »
Попытка заняла много времени. Ветер дул с гребня к стаду,
так что подойти к сернам можно было только снизу. Хорошо,
если удастся спуститься на площадку, что слева от стада.
Оттуда до него метров двести пятьдесят, не больше. Охот-
ник — меткий стрелок, каких не сыщешь, карабин у него
хороший, бинокль тоже... Но чтобы добраться туда, нужно
134
сделать большой обход через долину. Крадучись они стали
спускаться, перебираясь со скалы на скалу и переходя
морены, которые сыпались у них из-под ног... А когда нужно
было перебираться на противоположный склон, они наткну-
лись на такую проклятую штуку, как труба...
— Что такое «труба», дед Василе?— спросил мальчик,
которому хотелось все знать.
— Это расселина, о которой я тебе уже говорил — узкая,
вертикальная трещина двух-трехметровой ширины, кото-
рая уходит в глубь скалы. Охотники спустились к ее краю
в надежде найти переправу, но не нашли. Только уже сов-
сем низко, на дне долины, им удалось пробраться между
каменных глыб на противоположный склон. Полезли по нему,
цепляясь за скалы, неустойчиво карабкаясь по краю про-
пастей. В одном желобе морена унесла Сону вниз. К сча-
стью, он успел ухватиться за корневище горной сосны и
выбраться оттуда. В конце концов силы покинули их. С
вершин пополз по склонам густой туман. Они оказались
отрезанными от всего мира, словно запертыми в тесном про-
странстве, между четырех стен.
— Знай и помни, Никулицэ! Нет ничего страшнее, ничего
опаснее в безлесных горах, чем туман. На десять шагов
ничего не видно, ты не знаешь, где находишься. Попробу-
ешь идти вперед или вернуться — заблудишься, угодишь в
пропасть. Единственный выход — сделать то, что и сделали
наши друзья: остановиться на месте и ждать, когда туман
рассеется. Час, два, четыре, может быть, целый день. Стали
ждать и Сону с Нандрой, но туман не рассеивался. Настал
вечер. На их счастье, беда застигла их в таком месте, где ро-
сла горная сосна, так что можно было набрать веток для
костра. Да повезло еще и в том отношении, что над ними
в скале оказался выступ, вроде стрехи, под которым можно
было укрыться. Они развели костер, поделили провизию,
воду, которая была в их фляге, и табак; прилегли, съе-
жившись, у своего временного очага и, насколько позво-
лял холод, поспали.
Наутро, когда туман рассеялся и они вышли на высокое
место, стада серн там уже больше не было — оно ушло не-
весть куда вместе с невиданным козлом.
— Так они его и не нашли? — разочарованно спросил Нику-
лицэ.
135
— Это осталось загадкой. Так или иначе, когда дня через
четыре они спустились в равнину, к ранцу Сону была при-
вязана пара рогов серны, которыми он очень гордился. Но
принадлежали ли они тому самому козлу или другому —
неизвестно. Года два спустя в одной зарубежной столице
была организована охотничья выставка, на которой были
показаны сотни рогов серны из всех стран, где обитает эта
редкая дичь.
Когда очередь дошла до рогов с Ретезата, посланных Сону,
судьи выставки открыли от удивления рот и, не долго думая,
повесили на них золотую медаль.
Пять дней в горах
— Можешь ты расстаться со своим садом на неделю? — спро-
сил лесничий деда Василе Уреке, встретив его на улице. —
Мне нужно произвести кое-какие измерения в горах. Я
знаю, ты большой любитель гор, но давно туда не подни-
мался. Хочешь пойти со мной?.. Речь идет о высоком наго-
рье; это далеко, — где кошары. День на подъем, день на
обратный путь. Пять суток там...
— Ты еще спрашиваешь? Получается вроде коня, которого
спросили: «Хочешь, конь, овса?», — улыбаясь, ответил
дед Василе.
Ему вспомнились былые годы, когда, после дня охоты, он
ночевал на кошарах, как у себя дома.
Однако лицо старика вдруг помрачнело. Он задумчиво поче-
сал бородку:
— Одно только, нам вдвоем будет, боюсь, скучно. Я привык
к хлопцу, Никулицэ — ты его знаешь, — как кобыла к
жеребенку. Но у него школа. Ничего не поделаешь, с уче-
бой не шутят! В другой раз с удовольствием составлю тебе
компанию, не измеришь же ты за пять дней всех гор!
— Конечно, если ты предпочитаешь тротуары... — пробор-
мотал, сразу помрачнев, лесничий, желая подшутить над
дедом и сыграть на его самолюбии.
Расстались они не очень дружелюбно, хмурые и даже словно
немного обиженные друг на друга.
Едва дед Василе вошел в дом, как вдруг, откуда ни возь-
мись , нагрянул Никулицэ.
— Что тебе понадобилось в неурочное время дома? Уж не
удрал ли ты с занятий, а?
— Что ты, дед Василе! Школа закрылась на неделю. Из-
за скарлатины. В нашем классе три случая.
137
— Подожди меня здесь, — сказал старик и поспешно вер-
нулся на улицу.
Лесничего он нашел в дверях бакалейного магазина, где он
собирался запастись кое-какой провизией, и еще издали с
ребячливой радостью крикнул ему:
— Устроилось, Симион! Едем с тобой. И я, и Никулицэ...
Так друзья наши оказались в тележке лесничего, шагом
тащившейся вверх по реке. Когда распадки стали глубже,
а гребни холмов все выше, их встретил пояс густого буко-
вого леса. В эту пору, в разгар осени, казалось, будто ка-
кой-нибудь маляр-великан провел гигантской кистью, об-
макнув ее в темно-красную краску, по кронам деревьев. Вы-
сокие, серые колонны стволов, которые поддерживали этот
багровый свод, можно было различить лишь на опушке. Да
еще то тут, то там желтели золотом игривые листочки ред-
ких, словно выбеленных известкой берез. Дальше, на вер-
шинах, показались часовые, охранявшие доступ в царство
ельника: на краю букового леса стояли отдельные могучие
ели с возвышавшимся над буками копьем макушки. Местами
пирамиды елей были собраны в плотные купы. Их станови-
лось все больше, потом буки замелькали, как островки, а
дальше, захватив все нагорье, уже пошел сплошной ельник.
Когда путники въехали на поляну, среди которой дремала
кошара, сумерки уже покрывали мало-помалу розовыми
волнами золотое ложе, куда опустилось за вершинами уста-
лое солнце. Обширную поляну со всех сторон окружал ста-
рый лес. Местами ее тусклую зелень оживляли отдельные
деревья. Одно из них росло у самой стрехи кошары, неоте-
санные бревна которой посерели от времени. Очень уж древ-
няя была кошара. Одна стена даже развалилась под тяже-
стью высокой кровли, испещренной пятнами ярко-зеленого
мха. Кошара спала, одинокая и покинутая. Вот уже ме-
сяц, как вокруг нее не было слышно ни блеяния овец,
ни перезвона клепал, ни свирели или гиканья чабанов, ни
песен их жен. Отары перекочевали в долину. Только мед-
ведь приходил сюда иногда, чтобы пощипать свежую трав-
ку, взошедшую на удобренной овцами почве.
В самой кошаре вдоль двух ее стен стояли впритык узкие
койки с приготовленной заблаговременно извещенным лес-
ником свежей, обильной подстилкой из мягкой хвои. По-
средине лежали большие закопченные камни холодного теперь
очага, а вокруг них было расставлено несколько чурбаков,
138
заменявших стулья. Через дыру в крыше проникало благо-
уханное дыхание леса. Поднимавшийся сюда на днях лесник
наколол еловых дров и сложил их под койки, чтоб они
были под рукой.
Дед с мальчиком провели здесь пятеро суток. Больше в оди-
ночестве. Лесничего и его помощника лесника темнота за-
ставала в отдаленных местах, где они ночевали как могли,
на других кошарах, в избушках лесников, а то и просто
под елкой с густой хвоей, и целыми днями не появлялись.
Никулицэ такая жизнь очень нравилась, потому что она
была очень похожа на жизнь тех пионеров, которые впервые
проникли в край краснокожих дикого запада США, о чем
он читал в книжках про индейцев. Они со стариком весь
день бродили по лесу, заходя иногда очень далеко. Вечером
у Никулицэ глаза слипались от усталости и рассказы деда
постепенно завораживали его, пока сон окончательно не
смыкал его веки.
Когда он проснулся в первое утро после утомительной до-
роги, лесничего уже не было, дед выкладывал всякие вку-
сные вещи на чурбак у очага, а вода для чая кипела, буль-
кая, в кастрюльке с ручкой, стоявшей на углях с краю.
Когда они потом вышли на воздух, их ослепили и солнце,
и алмазное сияние кристаллов легшей на поляну изморози.
В стене леса открывался туннель, куда убегала узенькая
тропка. Они вошли в этот туннель и сразу оказались точно
запертыми в громадном соборе. Стволы вековых деревьев,
без веток, без хвои, стояли прямо, как столбы и лишь
высоко над головой темнели пирамиды верхушек. Местами
луч солнца пробивался сквозь хвою и клал золотые пятна
на серый, устилавший землю ковер образованный веками
падавшими еловыми иглами. На небольших прогалинах те-
снились кустики черники, еще скрывавшие между блестя-
щими листьями голубоватые, тронутые изморозью ягоды. То
тут, то там огромный замшелый ствол старой, много лет
назад поваленной бурей ели протягивал короткие обрубки
сучков; новая жизнь веселых елочек питалась землей, удо-
бренной трупом дерева, некогда горделиво подпиравшего
главой небо.
Тишина, казалось, рассказывала древнюю летопись векового
леса. Попавшие сюда люди невольно стараются шагать бес -
шумно и говорить шепотом. Они словно робеют, боятся
углубиться в этот мир. Дед Василе прикрыл накидкой влаж-
139
ный мох поверженного великана. Они с Никулицэ долго
молчали, погруженные каждый в свои думы. Наконец, маль-
чик осмелился выразить свою мысль вслух:
— Дед Василе, почему у этих пихт все нижние ветки засо-
хли, так что стволы остались доверху голыми? На опушке,
я вижу, деревья одеты донизу. И на поляне тоже.
— Хочешь выслушать небольшой урок? Расскажу тебе то,
что мне известно, а известно мне мало. Я ведь не учитель
естествознания. Но прежде всего скажи мне, где ты видишь
пихты?
Никулицэ посмотрел на деда с недоумением:
— Как так, дед Василе? Вокруг нас одни пихты!
— Запахни получше свой зипунчик, чтобы не простыть: то,
что ты услышишь, займет некоторое время... Видишь, Ни-
кулицэ, как легко мы привыкаем к ошибкам? И я этим гре-
шен, как многие другие. Мы постоянно говорим «пихтовый
лес», когда на самом деле речь идет о чистом ельнике. Эти
деревья — ели.
— А разве пихта и ель не одно и то же?
— Вот еще! Они родные сестры, слов нет, но не близнецы.
Посиди здесь, а я пойду посмотрю, может, найду пихту.
Не бойся, что останешься один, медведь тебя не съест.
Старик быстро вернулся с веточкой в руке; другую он сорвал
на ближайшей елке.
— Вот, нашел пихту. Их здесь очень мало. А в других
местах — сила, особенно поближе к буковой зоне. Посмотри
внимательно на эту ветку! Она еловая. Видишь, какая на
ней хвоя? Узкая, заостренная в конце и охватывает ветку
со всех сторон, по спирали, покрывая ее всю. А теперь
посмотри на пихтовую хвою. Широкая, закругленная, даже
чуть зубчатая в конце, а в нижней части на ней две продоль-
ные беловатые черточки. И еще одна, более заметная под-
робность: иглы, расположенные двумя рядами, словно рас-
чесаны вправо и влево с оставленным посреди пробором.
Ну-ка сломай сухую ветку... Так. Это — елка. Проведи
по ней рукой— словно провел рукой по острому напильнику.
Царапает. А пихтовая ветка гладкая. Разницу мы наблюдаем
на этих сорванных ветках. Она вполне очевидна. В наших
походах по здешним местам нам встретятся и большие пихты.
Глядя на них, ты вспомнишь, что я тебе сейчас сказал, и
узнаешь их.
140
— Ты, дед Василе, так и не сказал мне, почему эти ели
доверху голые?
— Совсем забыл! Оставим это до другого раза. Не будем
задерживаться. Ты, кстати, не застыл? Идем!
Они пошли по тропке. Она привела их к скале, из которой
бил ключ. Какой-то добрый человек приставил к нему жело-
бок из еловой коры, что улавливал тоненькую струйку воды
и подводил ее к жаждущим устам путника, которому оста-
валось лишь немного нагнуться. Интересно, для кого он
это сделал? Возле кошары был хороший, обильный источник,
а здесь, в старом лесу, овцы не пасутся, потому что нет
травы, и чабанам тут делать нечего. Но вот нашлось же
двое жаждущих, которые освежились, напившись студеной
родниковой воды, и похвалили безвестного человека, поду-
мали о нем добро. Никулицэ обнаружил возле ручейка,
который терялся в зарослях ежевики, красивое черно-
голубое перо и воткнул его себе в шляпу.
— Глухарь обронил, — решил старик. — С грудки, где у
него словно выкованные из стали латы.
— Он, верно, прилетал сюда пить, — высказал предполо-
ж ение Никулицэ.
— А мне думается, он за мельничными жерновами прилетал.
Чего удивляешься?.. В зобу у него, который перемалывает
еловые иглы, припасены камушки — жернова, — без кото-
рых он не мог бы справиться с хвоей. Посмотри, какие они
тут красивые и сколько их! Мелкие, чистенькие, вымытые.
У него, верно, оказалась в этом отношении недохватка,
вот он и прилетел к роднику, чтобы заменить стертые каме-
шки новыми. Безусловно глухарь! Здесь, на песке, остался
след его лапки. Большая: три пальца спереди, один сзади,
который едва касается земли.
— Вот бы повидать глухаря!
Добрым детским мыслям сопутствует счастье: не прошло и
нескольких минут, как в воздух с шумом взвилась большая,
как индюк, птица. Она казалась совершение черной. Бы-
стрыми взмахами коротких крыльев, будто даже не двигав-
шихся, в просто трепетавших, она поднялась до половины
окрестных стволов, ловко свернула между ними вправо,
влево, потом вдруг взмыла ввысь и уселась, на виду у людей,
на одну из верхних веток, которая согнулась и закачалась под
ее тяжестью. Глухарь замер в наклонном положении с
настороженно поднятой головой и опущенным длинным хвое-
141
том. Были видны взчерошенные перышки под клювом и
даже белоснежные перья по бокам, на стыке крыльев. Поси-
дел, посидел, потом распустил выпуклые, могучие крылья
и, сделав несколько быстрых виражей, исчез за пологом
хвои.
Никулицэ долго стоял неподвижно даже после того, что
исчезло это чудесное видение.
— Видишь, набрав камушков, он захотел сладкого, прогло-
тить несколько сморщенных ягодок черники. Корма у него
тут вдоволь. Нежной еловой хвои находится сколько угодно
и летом и зимой. Когда ты подрастешь и станешь настоящим
охотником, отправляйся за глухарями весной, этак в конце
апреля. Тогда ты увидишь, как они кружатся и пляшут,
воинственно распушив перья, чтобы понравиться курочкам.
Пусть кто-нибудь знающий проведет тебя на их токовища —
места, где они собираются для своих любовных плясок,
песен и драк.
— Их слышно издалека... так что всегда можно знать, где
они собираются, — добавил Никулицэ.
— Да ну! Где ты это вычитал! Речь идет о глухарях, а не
о домашних петухах, которые орут так, что слышно на все
село. У этих своя песня, ни одна птица так не поет... Ее
едва слышно шагов за восемьдесят, не больше. Сначала
кажется, будто кто-то бьет в било, а потом словно точит
косу... Я охотно изобразил бы тебе, как токуют глухари,
но никому до сих пор еще не удавалось в точности описать
глухарного тока или воспроизвести его голосом... Подра-
стешь, придешь в лес и услышишь. Тогда и узнаешь...
— Мало здесь цветов, дед Василе, да и птиц не много.
— Не забудь, что были утренники, так что пора цветов
прошла! К тому же еловый лес, так же как пихтовый,
довольно на этот счет скуп. Впрочем, если ты придешь сюда
когда-нибудь в июне, тебя порадует несколько очень кра-
сивых цветов, которых у нас не найдешь. Они словно забо-
тятся о том, чтобы не оставить нагорье без тех радостей
новой жизни, которые приносит весна. Увидишь тогда и
птиц, например красногрудых снегирей с их нежным, корот-
ким, призывным посвистом. А возле хрустальных горных
ручьев на ветках будут качаться горная трясогузка с жел-
тым брюшком, певчий дрозд, который и сейчас тут, или
белозобый дрозд с белым ожерельем на грудке, который
чувствует себя хорошо только в этих местах. Попадется
142
иногда и другая птаха, с черной спинкой и белым брюшком —
мухоловка-пеструшка. Да мало ли их! Теперь все они
перекочевали в теплые края. Шумные сойки и те спустились
в дубравы, за желудями.
Слова старика были прерваны пронзительным, жалобным,
невесть откуда раздавшимся и повторившимся два или три
раза криком: «киее... киее». Печальный звук на мгновение
смолк, потом возобновился в другом месте. Словно кто-то
среди осеннего безмолвия леса горестно вспоминал о счастли-
вых днях минувшего лета или предвещал наступавшую для
нагорья трудную пору.
— Подойдем-ка поближе и притаимся. Может, увидим, кто
это кричит.
— Кто?
— Когда увидишь, может, догадаешься...
Жалобный крик вскоре повторился, на этот раз уже ближе.
Наши друзья увидели пронесшуюся в волнистом полете над
деревьями птицу размером почти с горлицу. Внезапно пре-
рвав свой полет, она нырнула в гущу спутанных еловых лап,
потом уцепилась за трухлявый ствол старой ели, присев на
ветку, ёще раз огласила окрестность своим печальным стоном.
— Дятел! — шепнул мальчик.
— На этот раз угадал. Впрочем, это было нетрудно. Но
таких дятлов ты еще не видывал. Их можно встретить только
в горах. Он больше всех своих родичей и весь черный.
Только на макушке у него красная, как кровь, шапочка.
Видишь ее? В книгах эта птица называется черным дятлом
или желной. Здешние крестьяне зовут ее хорхой. Дятел
этот, так же как и все его родственники, собирает насеко-
мых из-под древесной коры, но у него есть своя специаль-
ность. Здесь, в ельнике, живут особенные муравьи, самый
крупный у нас вид. Некоторые достигают в длину санти-
метра. Муравейников в земле они не строят, а ютятся в
полостях, прогрызанных ими в гнилых деревьях. Не найдя
гнилого дерева, онипортят здоровое. Любимая пища хор хоя—
яйца и личинки этих муравьев. Смотри, Никулицэ, в
каком положении он держится за ствол: с закинутой назад
головой, словно хочет похвастаться перед всем светом своим
красным хохлом.
«Киее ...киее», — простонала еще раз птица с траурным
голосом и оперением, потом незаметно исчезла, предоставив
нашим друзьям продолжать свое восхождение.
143
— Никулицэ, милый, я рассказывал тебе о том, что мы
видели и слышали. Но такие рассказы, может, наскучили
тебе, и ты даже не очень их слушаешь...
— Что ты, дед Василе, вовсе не наскучили, и я внимательно
тебя слушаю. Боюсь только, что не все запомню...
— Когда-нибудь тебе все это еще встретится, ты вспомнишь
тогда мои рассказы и уже больше не забудешь... Смотри,
лес редеет! Скоро, кажется, выйдем на вершину. Там мы
сделаем привал. Ты еще молодой, непривычный, я дряхлый,
а расстояние мы с тобой прошли порядочное и все в гору.
На верхней, озаренной солнцем опушке леса Никулицэ
остановился.
— Что это за дерево? — спросил он. — Не ель и не пихта.
Похоже, а не то.
— Мне нравится, Никулицэ, что глаза у тебя видеть умеют.
Ты прав: похоже, но это не ель и не пихта. Это — листвен-
ница. Тоже, конечно, хвойное дерево, очень красивое, ветки
на нем расположены стройной пирамидой. Оно любит высо-
кие места, где много света. Мороз ему не страшен, а тень
убивает. Весной лиственницы одеваются нежной, светло-зе-
леной хвоей, среди которой карминно-красными каплями
алеют женские цветки. Теперь, как ты видишь, хвоя стала
желтеть. Посмотри на землю, начали стряхивать хвою и ели
с пихтами, которые меняют ее не сразу, а постепенно, на
протяжении многих лет, тогда как лиственница сбрасывает
осенью всю свою старую одежду, а весной наряжается в
новую, свежую, как на праздник... Дотянешься до ветки?
Сломай ее! Видишь? На ней есть более длинные побеги,
на которых одиночная хвоя теснится по спирали, как у ели.
Но есть также много очень коротких, на которых хвоя ра-
стет красивыми пучками. Очень нарядное дерево! Жаль,
что оно стало у нас такой редкостью. Древесина лиственницы
лучше и прочнее большинства других наших деревьев. Когда
уровень воды в Дунае падает, возле Турну-Северина и сейчас
еще можно видеть лиственничные столбы, оставшиеся от
Траянова моста.
На скалистой безлесной вершине серебристо зеленели боль-
шие круги можжевельника, стлавшегося по тронутой первыми
заморозками траве.
Отсюда во все стороны видны были горные хребты — гигант-
ские волны неподвижного, окаменелого океана. Где-то да-
леко-далеко на фоне неба бледно обозначалась затушеванная
144

туманом линия горизонта. Справа, на западе, устремлялась
в поднебесье островерхая каменная шапка Шурьяна. Под
ней окаймленное зеленью сверкало в косых лучах солнца
зеркало Йезера. До слуха наших друзей едва доносился шум
бурной речки, которая прокладывала себе дорогу в тесных
берегах невидимого ущелья.
Подавленный величием открывшегося перед ними вида, Ни-
кулицэ даже не заметил, — пока ее не показал ему дед
Василе, — громадной птицы, которая описывала круги вы-
соко в небе.
— Какой маленькой кажется он отсюда, а у него крылья
в размахе почти три метра, — сказал дед Василе. —Это
черный гриф, стервятник.
— Как ты мог узнать его отсюда, дедушка?
— Сейчас скажу и, если не забудешь, в другой раз узнаешь
его и ты, даже на такой высоте. Черный гриф узнается по
его силуэту. Очень просто! Обрати внимание: очень широкие
крылья образуют как бы параллелограмм. Впереди едва
различима голова; сзади с трудом можно распознать хвост.
Он парит в воздухе и ни разу даже не взмахнет своими громад-
ными крыльями. Вот и все... Ищет себе пропитание, падаль.
— Как же ему оттуда, сверху, разглядеть на земле падаль,
дед Василе? Может, он ее чует?
— Это длинная история. Когда-нибудь вечерком, на кошаре,
я тебе расскажу, если захочешь... А теперь давай-ка собе-
рем что осталось от провизии и не будем мешкать, а то нас
застанет здесь ночь.
— Собирать-то почти нечего, дед Василе...
На следующее утро, пока старик возился у очага, Никулицэ
успел обежать поляну. Свежая изморозь покрывала ее белым
ковром. Недалеко от кошары поляну наискось пересекал
след. Внимательно осмотрев его, как пристало настоящему
первооткрывателю, мальчик встрепенулся и вспомнил о
Робинзоне Крузо, нашедшем следы Пятницы.
— Поди сюда скорей, дед Василе! Посмотри: здесь кто-то
прошел. Человек!
— Хорошо, что этот человек не заглянул к нам, когда мы
спали, — рассмеялся подошедший старик, увидев следы. —
И хорошо, что лесничий увел с собой осла, иначе его украл
бы этот дикарь, который, как видно по следам, все еще
ходит босиком. Зовут его Мишкои.
145
— Неужто медведь?! — ахнул Никулицэ и долго не от-
водил взгляда от леса.
— А кто же еще?! Правда, следы похожи на человеческие.
Особенно задней лапы. Только в нем две пяди длины и
виден отпечаток когтей. Этот отпечаток, поменьше, оставлен
передней лапой. Медведь ступает всей подошвой, а не кон-
цами пальцев, как волк или собака... Прошел он уже утром —
посмотреть, что делается на кошаре, которая так обильно
снабжала его вкусной пищей. Нашел ее покинутой и отпра-
вился своей дорогой дальше. Идем, чай готов! Поджарим
себе на вертеле по ломтику сала — ив поход! Сегодня мы
отправимся к истокам Рыу.
Но дед Василе слишком понадеялся на свою способность
ориентироваться в горах. После часа ходу по лесу он поте-
рял направление, но принял единственное правильное в
таких обстоятельствах решение: спуститься вдоль первого
же попавшегося им ручья. В конце концов он должен был,
так или иначе, привести к реке. И действительно, ручей
как будто взял наших друзей за руку и довел до Рыу, но
сколько они потеряли времени! Правда, до реки было не
так уж далеко, но вдоль ручья громоздились такие непро-
ходимые скалы, что пришлось обходить их верхом, по скло-
ну. Далее они наткнулись на мочажину, в которой вязла
нога. Встретилось им также несколько озаренных солнцем
прогалин, где можно было передохнуть, но потом путь их
преградил бурелом, покрывавший склоны и лежавший попе-
рек ручья. Пробраться сквозь него было немыслимо.
— Еще есть силенки, Никулицэ? Теперь, раз наше приклю-
чение окончилось благополучно и поблизости слышится река,
мы оба заслужили отдых. Здесь когда-то лес стоял стеной,
елка к елке. Буря била в него, раскачивала макушки, но
пробиться не могла, а только скользила по густой еловой
щетке: деревья защищали друг друга. Но среди них оказа-
лось одно слабое, которое сломалось и образовало брешь.
Враг-ветер сейчас же нашел эту лазейку в крепостной стене,
бросил туда летучий отряд, стараясь повалить, вырвать с
корнем ели. За первой упала вторая, лазейка расширилась,
превратилась в ворота, впустившие уже главное вражеское
войско. После этого победа легко досталась буре, которая
пошла валить деревья одно за другим, потому что нару-
шено было их братство, не было больше взаимной под-
держки. ..
146
Они так и не добрались до истоков Рыу, а вышли на реку
ниже, там, где она уже пополнилась несколькими ручьями,
и теперь храбро низвергалась с каменных порогов высокими
водопадами, вздымая пену, потом успокаиваясь в тихих заво-
дях. Вода в них была так прозрачна, что казалась мелкой.
Подойдя, наши друзья сразу увидели золотисто мелькавших
форелей. В одном месте с галечным дном река морщилась,
сужаясь, и дед с мальчиком смогли неслышно подойти к
берегу. Они долго стояли здесь, наблюдая нерестилища фо-
релей; глядели, как они гонялись друг за дружкой или сбли-
жались; как самка рыла в гальке ямку, работая хвостом,
как лопатой, и как потом, отложив в нее икру, аккуратно
прикрывала ее.
— Теперь, во время нереста, форель идет вверх по течению,
к истокам. Здесь у нее и свадебные хороводы, и колыбель
потомства. И птицы, и рыбы, и змеи, и ящерицы — все
кладут яйца с таким расчетом, чтоб им было тепло. За исклю-
чением форели, икра которой зреет зимой, в ледяной воде,
а мальки выходят ранней весной. Но разве нам понять все
мудрые порядки природы?
Шумно хлопая крыльями, стрелой пронеслась над водой
птица; свернула, опустилась на большой камень среди пени-
стых струй и тотчас, приседая на коротких лапках, приня-
лась класть поклоны. Оперение у нее было черное, с белой
как снег полоской, спускавшейся из-под клюва на грудку.
Толстенькая и кругленькая, она казалась безхвостой. «Цуп-
цуп-цуп», — пищала она, непрестанно кланяясь стоявшим
на берегу людям, потом ее вдруг поглотила река. Выныр-
нула она невесть где, словно взлетела прямо из воды. Усев-
шись на другой камень,она ударила об него что-то живое,
принесенное в клюве, быстро отправила лакомый кусочек в
зоб и опять пропищала свое «цуп-цуп-цуп».
— Это оляпка, любительница горных речек. Давай-ка поси-
дим здесь, на бережку, посмотрим, что она будет делать, а
я тем временем кое-что тебе о ней расскажу.
Вдруг они увидели поединок между двумя оляпками.
— У птицы этой, — сказал дед Василе, — сильно развито
чувство собственности. У каждой оляпки есть своей участок
реки. Небольшой — они не помещицы, — но все же кило-
метр или два, сколько ей по силам. Когда птенцы подра-
стают, она гонит их со своего участка — пусть, мол, забо-
тятся о себе сами. Что происходит? Соседка нет-нет да и
147
заберется в чужое владение. «Церрр-церрр », — грозится ей
хозяйка и тут же кидается на нее, гонится за ней по воде,
вверх или вниз по течению, пока обе не исчезнут за пово-
ротом, потом хозяйка, восстановив свои права, победоносно
возвращается.
Оляпка вечно у воды или в воде, и все же ее нельзя считать
водоплавающей птицей. На лапках у нее даже нет плава-
тельных перепонок. Да она и не плавает.
— Как так не плавает, дед Василе? Я своими глазами видел,
как она нырнула.
— Ты видел, как она нырнула, но плавать, как другие,
она все-таки не плавает. Оляпка бегает по руслу; я бы ска-
зал, летает по воде! Не веришь? Если у нас хватит терпе-
ния подождать, может, та, которую мы видели, еще вернется
на этот камень и нырнет в заводь под ним.
Терпения у них хватило. К тому же им повезло. «Цуп-
цуп-цуп», — пискнула оляпка, юркнула в воду и исчезла.
Впрочем нет, не исчезла, потому что было видно, как по
затененному руслу быстро-быстро пробежала другая тень,
гребя крыльями, как веслами. Ее окутывал как бы сереб-
ристый пар. Крылья забились быстрей, и птица так же
порывисто выскочила из воды.
— Видал? Бегает под водой, как по суше, да еще помогает
себе крыльями. Дело в том, что корм себе она находит
только на дне. Там живут разные личинки насекомых; иногда
ей удается поймать малька форели или гольяна... зимой
речка замерзает. Только в крутых излучинах да в стремни-
нах остаются свободные ото льда глазки. Это трудное время
и для оляпки, которой приходится нырять под ледяной пан-
цирь , чтобы найти себе хоть какое-нибудь пропитание, конечно
самое скудное. Однако она своего отечества не покидает,
каким бы лютым ни был мороз, к тому же всегда весела.
Лишь только посветлеет морозное небо, принимается петь.
Тихо, нежно, словно журчит, омывая кромку льда, вода...
Ты заметил, когда она была на дне, что ее точно обволакивал
серебристый пар? Это — пузырьки воздуха, которые защи-
щают ее оперение, не дают ему промокнуть. Жаль, что на-
ходятся рыбаки, которые преследуют ее за то, что она будто
бы истребляет рыбу. Большого урону она причинить не
может. Я, конечно,не отдаю себе отчета, сколько рыбы пожи-
рают оляпки, но знаю, что они служат еще одним украше-
нием наших гор...
148
На трудном подъеме от реки к кошаре наших друзей застали
сумерки. Ласковый ветерок чуть слышно зазвенел в лапах
елей, словно пробегая по струнам лиры. В одном месте дед
с мальчиком увидели каштановую куницу, прыгавшую с
ветки на ветку, — это она отправилась на ночную охоту на
белок. Один раз басовито, зловеще прогукал, точно в пустую
бочку, филин.
Вдруг оба остановились, как вкопанные. Откуда-то раздался
новый голос, похожий на звук трембиты. Возникнув из ти-
шины , он разросся,усилился, перехлестнул, как волна, через
горный хребет и постепенно замер, растаяв в той же тишине.
— Олень! — взволнованно прошептал старик, словно боясь
помешать самой чудесной песне нагорья. — Начались оленьи
хороводы, самый важный в их жизни момент... Обождем
немного, может, еще услышим...
С другой стороны до них донесся такой же дрожащий,
протяжный, мелодичный звук. И тотчас последовал громкий,
словно брошенный в гневе ответ. Потом послышались корот-
кие, сухие, повторные удары, будто чабаны дрались своими
окованными железом ярлыгами.
— Там идет жестокая драка, — пояснил старик. — С кровью,
а может, и смертоубийством... Олени долго, напряженно
примериваются, потом сшибаются рогами, чтобы выяснить,
который из двух сильнее и, значит, будет господин стада
ланок. Дерутся они, может, уже давно. Теперь один из
них победил. Слышишь, как он бросает вдогонку тому, ко-
торый позорно бежит, рев победы — короткий, вначале глу-
хой, потом в полный голос, с отрывистым уханьем!.. Не
правда ли, сразу ясно, что трубит победный рог?
Добравшись до кошары, они еще долго сидели под стрехой,
слушая гимн, которым олени прославляют осенью жизнь.
Старик обещал Никулицэ рассказать, когда они вернутся
домой, еще много чего об оленях, самых крупных диких
животных, которые составляют бесценное сокровище нашей
родины. С трудом расстались они с чудесным концертом и
вошли в кошару.
— Завтра посидим на месте. Ты, Никулицэ, еле стоишь на
ногах от усталости.
— Я не устал, ни чуточки не устал ! Завтра мне хотелось бы
посмотреть на оленей...
Но веки все чаще слипались, а постель из хвои была соблаз-
нительно мягкой и теплой. Приглушенный, далекий рев
149
продолжался для мальчикам в мире сновидений, населенном
чудо-оленями с золотыми рогами.
Наутро старику не пришлось спорить с внучком: ему с тру-
дом удалось добраться до родника, чтобы принести свежей
воды. За ночь ласковый ветерок, певший в елках, превра-
тился в крепкий ветер, потом в вихрь. С севера надвинулись,
покинув свои берлоги, рати туч и заволокли все небо. Их
похожие на волчью шкуру обрывки гонялись друг за дру-
гом, поливая землю дождем, смешанным с мокрым снегом.
Кошара стонала и трещала всеми своими старыми скрепами.
Иногда порывы вихря сотрясали ее до основания, словно
собираясь снести. Разведчики небесных ратей забирались под
стреху и пытались сорвать кровлю. Это не удавалось им,
и тогда они принимались кружиться между стен и разду-
вать огонь в открытом очаге. Пламя трепыхалось над тол-
стым бревном, выбрасывая вверх снопы искр и наполняя
кошару дымом. Лес гудел, сопротивляясь сердито ревущему
ветру. Время от времени громкий треск возвещал о том,
что еще одна старая ель дожила свой век.
— Ну что, Никулицэ, пойдем смотреть на оленей или нет?
Не тужи. Это хорошо, что тебе довелось увидеть горы не
только тогда, когда они улыбаются солнцу... Дров у нас
достаточно, мука и мамалыга есть, брынза и шпик тоже...
Отдохнем, поленгяйничаем, побеседуем... Я обещал расска-
зать тебе о грифах и сдержу слово, только сперва нужно
подкинуть в огонь дров. Достань-ка из-под койки несколько
поленьев потолще, чтобы дольше держались... Слышишь,
как завывает ветер, как хлещет мокрым снегом? Нам-то
здесь хорошо, а где, интересно, укрылись от ненастья лесни-
чий с лесником? Тебе хотелось послушать про грифов? Уз-
нать, как они с такой высоты находят на земле падаль?
— По запаху, правда? — сказал наугад мальчик.
— Нет, Никулицэ, милок. Не по запаху. Обоняние у птиц
развито очень слабо, а у некоторых и вовсе отсутствует. С
большой высоты, на которой парит гриф, даже животное,
наделенное самым острым обонянием, ничего учуять не
может. К тому же свежая падаль даже не пахнет, а гриф,
тем не менее, немедленно находит ее. Он пользуется для
этого зрением, видит ее.
— С такой высоты? И потом каким чудом слетаются они
невесть откуда в одно место?
150
— Во-первых, глаза у грифа такие зоркие, что ты даже себе
не представляешь. Да! С такой высоты, иногда с тысячи
метров или более, гриф ясно видит в сфере своего полета
то, что ему нужно. Но тебе хотелось еще узнать, каким
образом они так быстро и в таком количестве собираются у
падали. Очень просто! Четыре или пять грифов вылетают
оттуда, где они провели ночь, и рассеиваются по небосводу.
Каждый кружится над участком в несколько квадратных
километров. Ищет, внимательно глядя вниз, но не забывает
и про соседей, которые ведут разведку рядом. Так они охва-
тывают очень большую площадь. Найдет один из грифов
падаль и тотчас начинает спускаться к ней по спирали.
Сосед видит его и прекрасно понимает, зачем он спускается:
перестает кружиться и спешит напрямик к месту спуска
первого грифа. Но его, в свою очередь, увидел другой сосед,
а того еще один. Все понимают, в чем дело, сообщаясь между
собой, как по беспроволочному телеграфу, и являются на
пиршество. Благодаря такой организации даже гриф, кру-
жившийся в небе за тридцать километров, успевает прилететь
к найденной его собратом падали.
— Но если она лежит не на открытом месте, а где-нибудь в
лесу? Как они ее находят тогда? — полюбопытствовал Ни-
кулицэ .
— Тогда другое дело. Что происходит, например, если в
лесной чащобе падет ланка? На ее труп сейчас же собираются
мухи, радуясь возможности наложить яиц ей в ноздри,
в глаза, куда придется. Над падалью их вьются целые рои.
Какая-нибудь птаха, из тех, что питаются насекомыми,
вроде мухоловки, обнаруживает эту уйму корма. Собравшись
две, три или больше, они принимаются порхать. Пролетит
мимо сойка. При своем любопытстве она, конечно, не может
удержаться, не посмотреть, по какому случаю скопилось
столько птиц. Подлетает и видит... «Ого! —говорит себе
сойка. — Тут есть чем поживиться». Поднимает крик, созы-
вает своих сестриц. А где сойки, там уж, известное дело,
скандал, галдеж. Услышит ворона; услышит ворон, проле-
тающий на большой высоте, над лесом, повернет и спустится.
В кронах окрестных деревьев и над ними начинается птичья
возня, суматоха... Одни прилетают, другие улетают, третьи
порхают туда-сюда или, насытившись, отдыхают на ветках.
Суматоха эта не ускользнет от внимания грифа, парящего
в поднебесье и прекрасно знающего, что она означает. Не
151
долго думая, он спустится куда нужно, привлекая одного
за другим всех своих соседей к трупу ланки, как бы хорошо
он ни был скрыт лесом и еловой порослью.
— Но зимой нет мух, с которых все это начинается; нет и птиц,
которые питаются насекомыми,—вновь усомнился Никулицэ.
— Многие грифы улетают зимой на юг именно из-за недостатка
корма. Здесь, в горах, главными проводниками им слу-
жат вороны, которые как будто бы находят по запаху падаль
даже под снегом. Грифов, то есть стервятников — потому
что только эти хищники настоящие грифы, — становится у
нас с каждым годом все меньше. Так как они приносят пользу,
уничтожая падаль — «хороня» ее в своем желудке,—
закон их охраняет. Стрелять или ловить их силками запре-
щено... Но не пора ли нам ставить на огонь воду для мама-
лыги? Ты не хочешь есть?.. Слышишь, что делается на дво-
ре?.. Сегодня твой черед мешать мамалыгу. Посмотрим, много
ли ты оставишь в ней комков. Сварим ее погуще, вывернем,
проделаем посередке ямку и наполним брынзой, потом при-
кроем снятым верхом. Брынза растопится, пропитает мама-
лыгу, и получится непревзойденное кушание, объеденье!
Под вечер явились и жертвы непогоды: лесничий, лесник и
ослик, нагруженный их тулупами и пожитками. С них ручь-
ями текла вода. В очаге немедленно появились новые поле-
нья, в два счета была снята промокшая до нитки одежда и
развешена для просушки! Закоченелые люди впитывали, по-
ворачиваясь к огню то одной стороной, то другой, благодат-
ное тепло. Быстро вскипевший чай со щедрой добавкой водки
согрел нутро. Морщины на лбах разгладились, потекла бе-
седа, и воцарился тот особый, полный очарования уют, ко-
торый известен лишь тем, кому приходилось коротать ночь
в какой-нибудь хижине или кошаре, затерянной в горах.
Один несчастный ослик стоял на дворе, под стрехой, при-
жавшись к заветренной стене. Это не очень-то ему нравилось.
Постояв там некоторое время, он нашел дверь, толк-
нулся в нее и, просунув большую голову с поднятыми длин-
ными ушами, долго смотрел кроткими глазами на собравшихся
у огня людей. «Хорошо все же быть человеком и плохо
быть ослом! » — подумал он, наверно, своим ослиным умом.
Лесник Иримие неуверенно попросил у начальства разре-
шения и, получив утвердительный ответ, обратился к ослу:
— Ладно, черт с тобой... Только смотри не нашкодь тут,
меня не опозорь... Заходи, Бырля!
152
Ослик понял, перешагнул порог и нашел себе место в углу.
Он стоял там смирно и почтительно; хрустал ошметки сена,
собранные лесником под койками; иногда поднимал ушастую
голову и долго смотрел, что делают люди, словно даже
понимая их речь. В конце концов перестав ими интересо-
ваться, он улегся и никого уже больше не беспокоил.
Лесничий подстрелил двух рябчиков и, дав Никулицэ вни-
мательно осмотреть их пестрое оперение, вверил их повару,
то есть леснику. Дома такое редкое и лакомое блюдо при-
готовляется по сложным рецептам, которые нередко лишают
рябчика его специфического лесного аромата. Здесь, однако,
где не было ни кастрюль, ни пряностей, а только вертела,
сливочное масло да соль, несравненный вкус этой дичи был
сохранен полностью. Иримие аккуратно выпотрошил тушки,
опустил их на несколько секунд в кипящую воду, потом
взял нож, разрезал их вдоль грудинки и, широко растопы-
рив, распер ребрышки палочками. Потом тушки были наса-
жены в длину на вертела, которые Иримие воткнул наклон-
но над жаром. Стоя на одном колене, он внимательно за
ними следил, поворачивая то одной, то другой стороной к
углям и кладя каждый раз на рябчиков по кусочку масла.
Оно шипело на раскаленном мясе, растекалось, пропитывало
жаркое и заставляло его румяниться. Рядом в котелке буль-
кали, растапливаясь, бурдючная брынза и нарезанный
кусочками шпик. Вываленная на чистую дощечку крутая ма-
малыла испускала пар, дожидаясь, когда кто-нибудь наре-
жет ее ломтями...
А ветер на дворе продолжал завывать, как тысячи наев или
трубок органа.
— Ни у одного царя нет такого дворца, как у нас, с музы-
кой за дверью и таким ужином на столе!..
Неизвестно, кто из взрослых произнес эти слова, но они так
глубоко запали в душу мальчику и показались ему такими
верными, что запечатлелись в его памяти, запомнились на
всю жизнь.
Ненастье еще на сутки задержало на кошаре ее четырех
обитателей. Это позволило леснику рассказать о своем при-
ключении с куницей, а лесничему припомнить историю про
медведя, угодившего в капкан. На следующую ночь буря
улеглась, истощив свои силы, и наутро в безоблачном, про-
зрачном, как родниковая вода, небе солнце вновь засияло.
153
Оно быстро слизало снежок, легший на траву поляны и лапы
елей, и нагорье опять заулыбалось с кроткой осенней грустью.
Лесничему с лесником нужно было закончить начатую ра-
боту, и они еще затемно отправились в путь, а для наших
друзей настал их последний день скитаний. Они воспользо-
вались им, чтобы возобновить знакомства предыдущих дней,
но горы в виде прощального подарка приберегли им и не-
сколько неожиданных встреч.
В одном месте ельнику не удалось завладеть выпиравшими
из земли скалами. Был там один крутой, серый, потрескав-
шийся от мороза утес со стертыми многими ветрами краями.
Когда дед с мальчиком пробирались у подножия его отвес-
ной стены, с трудом шагая по осколкам морены, Никулицэ
вдруг остановился и уставился на вершину утеса:
— Смотри, какие бабочки, дед Василе! Красивее всех, ко-
торые у меня есть... Вот бы поймать одну!
— Бабочки с клювом и перьями, которые к тому же умеют
петь, — улыбнулся старик, посмотрев туда, куда показывал
мальчик.
Они присели на камень и долго не могли оторваться от пред-
ставившегося их взорам чудесного зрелища.
Перед отвесной стеной утеса порхало три пташки. То и дело
прерывая полет и прильнув к скале, они что-то там делали,
потом перебирались дальше, порхая точь-в-точь, как бабочки.
Неудивительно, что Никулицэ захотелось присоединить их
к своей коллекции. Он узнал от деда, что эти редкие и заме-
чательно нарядные птички носят очень подходящее для них
название стенолазов или краснокрылок. Когда одна из них
приблизилась и принялась шарить своим тонким, кривым
клювом в расселинах скалы, ему удалось хорошенько ее
рассмотреть. Головка у нее была серая с бурым отливом,
спинка тоже пепельная, зато надкрылья и отчасти крылышки
были ярко-красные, но очень нежного оттенка, какой бы-
вает только у цветов. Когда стенолаз прилипал, полурас-
крыв крылышки, к скале, его можно было принять не то
за диковинную бабочку, не то за редкостный цветок. Поша-
рив в трещине, он пускался бегом вверх по отвесной стене
утеса, потом быстро бил крылышками воздух и приникал
к ней в другом месте. Да, то был их мир, источник их про-
питания: голая скала. Из ее мелких трещин стенолазы
достают своим длинным тонким клювом скрывающихся там
насекомых, а с поверхности утеса собирают пауков, выражая
154
свою радость чуть слышным обрывком песни: «диу, диу,
диуиии ». Только лютые морозы да большие снегопады вынуж-
дают их покидать высокое нагорье и искать незадачливых
букашек в более низких местах.
С немалым сожалением расстались наши скитальцы с этой
полной неожиданной прелести сценой, чтобы продолжить вос-
хождение. Но уже через полчаса они снова застыли на
месте: на опушке просторной прогалины — новое зрелище.
Над лесом описывала круги большая хищная птица. Перья
на концах ее широких крыльев были растопырены, как пальцы
руки; довольно длинный, закругленный хвост уверенно
управлял, как руль, планирующим полетом; вытянутая,
опущенная голова двигалась то вправо, то влево. С бурым
оперением контрастировали белые перья гузки и — едва
заметные — под крыльями.
— Беркут! —прошептал старик, и оба тотчас спрятались
за толстой елью на опушке. — Ищет добычу.
Круги в небе постепенно сузились, хищник начал медленно
спускаться по спирали, потом его спокойное парение вдруг
оборвалось, он круто повернул, прижав крылья к туловищу,
и из-под них протянулись вперед отороченные белыми перьями
лапы, каждая с четырьмя кинжалами выпущенных ког-
тей . Молниеносное нападение беркута просвистело в воздухе,
как падающий косо снаряд. Крылья затормозили его стре-
мительное падение уже над самым можжевельником, пестрев-
шим зарослями черники, но когти уже впились в жертву,
наполовину лишив ее жизни. Короткая схватка, мелькнув-
шие кончили крыльев жертвы — вот и все, что удалось
увидеть нашим друзьям. Могучему клюву хищника пришлось
нанести всего один удар: остальное сделали когти. Победи-
тель задержался над добычей всего одно мгновенье, стоя
гордо и неподвижно с высоко поднятой головой; потом раз-
вернул огромные крылья, замахал ими и отделился от при-
земистого кустарника. Под брюхом у него висела головой
вниз бронзовая тушка глухарки, которую крепко держали
когти. Несколько сильных взмахов широкими веслами крыль-
ев — и беркут поднялся над окаймлявшими прогалину еля-
ми. Чуть не задевая их макушки,он скрылся с тяжелой ношей.
Когда к задыхавшемуся от волнения Никулицэ вернулся
голос, мальчик упрекнул старика в попустительстве без-
законию: почему дед не застрелил разбойника? Жизнь бед-
ной глухарки можно было спасти!
155
— Можно и нельзя. Беркут, красивая, величественная птица,
у нас тоже почти вывелась. Мудрый закон запрещает
на них охотиться.
— Но здесь нас никто не увидел бы, — нашел выход Нику-
лицэ.
— Увидела бы наша совесть... Разве ты станешь красть,
если даже и уверен, что никто тебя не видит? Не станешь,
правда?
Хотя до кошары было уже недалеко, они сделали привал
на краю поляны, словно сожалея, что кончается этот послед-
ний день скитаний по волшебному царству гор. Слышался
рев сражающихся оленей. На противоположный край поля-
ны беззвучно вышла из леса ланка, потом другая, третья.
Они подняли голову, принюхались и опустили морду в траву.
Между росших на опушке старых пихт показался, как
призрак, олень. Покачал ветвистыми рогами, ударил в землю
копытом и нетерпеливо потоптался на месте. Потом, вытя-
нув шею, закинул голову так, что рога касались крупа,
и из его открытой пасти раздался могучий рев. Но вдруг
одна из ланок вскинула, оторвавшись от травы, голову и
уставилась туда, где притаились дед с мальчиком. «Бе!» —
ёкнула она всего раз, и вся стайка скрылась в лесной тени.
Гулкий отзвук ее прыжков все более отдалялся, пока совсем
не стих.
— Почуяли-таки нас! Ветер повернул и донес наш запах.
— Так далеко? — удивился Никулицэ.
— При таком направлении ветра они учуяли бы нас и за
четыреста шагов.
— Может, еще вернутся, — тщетно утешал себя мальчик,
внервые, и то всего на несколько мгновений, увидавший
гордость наших гор. — А может быть, если пойти за ними
следом...
Полная луна поднялась над силуэтом вершины и черной
среди серебристой поляны кошарой, словно она тоже, как
окрестный лес, слушала олений концерт. Долго внимали
ему, войдя под зеленый свод, наши друзья в этот последний
вечер своих скитаний по горам. Старик слушал, вспоминая
былое; мальчик — предвкушая будущие осенние походы,
когда он придет сюда уже с ружьем за плечами охотиться
на оленей...
Рассказ лесника Иримие про куницу
11ока лес стонал в поединке с вьюгой, время для людей,
собравшихся на кошаре, вокруг очага, текло незаметно.
Колесо рассказов вращалось медленно. Поведал и лесник
Иримие о своем приключении с куницей:
— Как-то раз — это было уже давно, — когда я спустился
в город по делам, мне встретилась коляска с важной бары-
ней. Я загляделся на меховую накидку, которая покрывала
ей плечи и спину, и сразу узнал, что она из куньих шкурок,
пришитых в аккурат одна к другой. Их было штук десять,
а то и больше: красивые, блестящие, как спелые каштаны.
Одна мысль мелькнула у меня тогда в голове. Я пошел своей
дорогой дальше, говоря себе: «Эх, барыня! Не знаешь ты,
что носишь и чем украшаешься, кем бы ты ни была! Ска-
жешь — куницы; скажешь, что они стоят целое состояние.
Верно ! А то тебе невдомек, что ты гордишься и прикрываешься
от холода трудами по меньшей мере двух горемычных
горцев, которые, может, промучились целую зиму, невзирая
на мороз и опасности, пока не собрали этого десятка куньих
шкурок! »
Из всей пушнины, которую дают наши звери, куний мех
самый красивый и дорогой. Городские охотники не знают,
что такое куница. Кто из них полезет в горы, после того,
как стихнет олений рев и до той поры, когда начнут весной
токовать глухари? Да им, я думаю, и не по силам это.
Извольте ходить каждое утро проверять капканы и плашки,
расставленные на трех горах; вязнуть по пояс в снегу;
терпеть мороз, который обжигает лицо, или подставлять его
злому сиверку! Не легкое это дело. Попадется в плашку
куница — хорошо, а за другой нужно с ружьем походить,
что уже труднее. Хорошо, если на десятый или пятнадца-
тый выход удастся принести домой шкурку.
157
Пока идет снег, куница отсиживается дома, в своем дупле
или украденном у белки гнезде. Свернется калачиком и спит.
Как бы ни мучил ее голод, она обязательно переждет ночь
после снегопада и только на вторую выйдет на добычу.
Такая привычка охотнику на руку: старые следы покрыты
снегом; те, что видны — свежие, охотнику легко идти по
такому следу. Да иначе на куницу и не охотятся, как взяв
ее след, который приведет к дуплу, где она отдыхает, про-
шатавшись целую ночь по лесу.
Так и я однажды утречком, после хорошего снегопада, от-
правился с надеждой добыть куницу, которую иначе мне
было не найти, потому что на старом снегу была сплошная
путаница следов. Небо посветлело, тучи рассеялись, и уда-
рил лютый мороз. Ветра, котрый стряхнул бы еловые лапы
или подмел на земле снег, не было. Хотя и были у меня
привязанные к ногам плетенки, я все равно вяз. Собака, раду-
ясь охоте, сначала прыгала впереди, разгребая грудью снег,
но потом поумнела и пошла за мной, за моими плетенками.
Да будет вам известно, что собака эта была сущий клад,
когда дело касалось куниц. Прежде, пока ее не подарил
мне один мой бывший хозяин, она гор не видывала. Была
она из той породы, которая хороша для степной охоты:
низкорослоя, с длинной, шелковистой шерестью, а масти белой,
с бурыми пятнами. Да и кличка у нее была чудная: Биль.
Забыл мой Биль и про зайцев, и про перепелок, и за одну
зиму научился ходить на куниц. Сводил я его раз, потом еще
раз, он понял, а потом уже и сам постиг все тонкости.
Следов было не густо. Глубокого снега косули остерегаются:
предпочитают щипать то, что находится поблизости от тех
мест, где они укрываются от непогоды в долинах. Олени
держались, сбившись в стадо, на солнечных склонах. Мед-
веди спали в берлогах; кабаны спустились к буковым желу-
дям, к подножию гор. Разве что голодная лиса оставит на
снегу стежку следов. Наткнулся я и на дорожку, протоптан-
ную целой волчьей стаей. Тут Биль задержался подольше и,
почуяв волчий дух, ощетинился. Только перевалив через
две вершины, я наконец набрел на отпечатавшийся глубоко
в снегу куний след. Куница шла скачками, торопилась,
судя по спаренным отпечаткам передних лап и раскорячен-
ных задних, выброшенных вперед. Намучилась, видно, в
пушистом снегу, а местами и проваливалась в него по грудь.
Да и Биль меня утешил: уткнул морду в след, принюхался,
158
потом запрыгал вокруг меня и весело затявкал. Сомнений в
том, что след куний, не было: свежий, утренний, он вел
прямо к одному известному мне месту со старыми, дуплистыми
деревьями. «Там я ее и настигну», — сказал я себе.
Когда идешь за куницей, главное — не разбрасываться,
держаться одного следа, не обращая внимания на другие,
если встретятся. Нужно, так сказать, знать свою куницу
по ее следу. Если хорошенько поискать, всегда найдется
какой-нибудь знак. Так было и тогда. Я разгреб снег и уви-
дел в глубине отпечаток лап: на левой задней не хватило
одного крайнего когтя. Вот, значит, и знак! Эту, мою ку-
ницу я теперь распознаю среди сотни куньих следов... Айда,
Биль!
По свежей пороше я не потерял бы следа и без Биля. Но
он трудился честно, знал свой собачий долг. Проваливался
иногда так, что видна была одна голова, однако торопился,
шел впереди и время от времени оборачивался — проверял,
тут ли я. На своих человечьих ногах, да еще отяжеленных
плетенками, я от него отставал. Тогда он останавливался и
нетерпеливо дожидался, глядя на меня глазами, в которых
читалось: «Ну же, хозяин, живей!»
Крутой, трудный подъем, еще более трудный спуск в распа-
док, потом длинная, похороненная в снегу просека задер-
жали нас. Я спотыкался о скрытые снегом пни; мои плетенки
цеплялись за сухие, разбросанные, когда валили лес, ветки;
нога то и дело проваливалась в невидимую яму. Полушубок,
ружье за плечами, заткнутый за пояс топор стали чересчур
тяжелы, рубаха взмокла от испарины и липла к телу, хо-
лодная, как лед. Из-под шапки по щекам и шее текли ручьи
горячего пота, которые затекали за ворот и оставляли ледя-
ные следы. Отдыхать на куньем следу нельзя: как знать,
куда он тебя заведет! Зимний день короткий... Я вошел в
молодой, частый, как щетка, ельник. След змеился под низ-
кими еловыми лапами, под которыми собака пролезала легко.
Мне же приходилось нагибаться, раздвигать ветки. На
каждом шагу на меня сыпались кучи снега, снежная пыль
забивалась в глаза, за воротник. Я отвязал плетенки, ко-
торые в этой чаще только мешали мне. Без них идти было
легче, хотя ноги и увязали по колено...
Добравшись, наконец, до старого леса, с голыми доверху
стволами, я вздохнул. Но след вдруг пропал. Биль дслго
принюхивался, уткнувшись мордой в снег, потом обнюхал,
159
вытянувшись сколько мог на задних лапах, кору одной елки
и тихонько тявкнул. Кунице, оказывается, надоело плавать
по снегу, и она решила перебраться наверх, прыгая с дерева
на дерево. «Посмотрим теперь, на что мы с тобой горазды,
Биль! Начинается морока, тут и сбиться немудрено, запу-
таться 1 »
Я замедлил шаг, глазами шарил по земле. Оставленных куни-
цей знаков было мало ,и они были едва заметны: тут пригоршня
снега, отряхнутая потревоженной прыжком веткой; там
сломанный сухой сучок или немного упавшего из-под ког-
тей мха. Но сломанных сучьев и упавшего мха в лесу довольно.
Как тут разберешь, что наделал ночной ветерок, а что
утренний путь куницы по деревьям?
Не мало таких следов потерял я за свою жизнь, пока не
научился нелегкому охотничьему ремеслу! Станете спраши-
вать, как и что, я отвечу, что не знаю, а может, и осмелюсь
предложить вам походить лет десять, то есть сотни раз по
куньим следам: только так и можно накопить знания, ко-
торых иначе взять негде... Большую помощь получал я от
Биля. Глаза его видели то, чего я не примечал. Он шел,
вихляя то вправо, то влево; принюхивался; бросал одно
направление и выбирал другое; найдя то, что ему было
нужно, немного задерживался, сигналил хвостом и оборачи-
вался на меня: «Все в порядке, хозяин! » Иногда мне каза-
лось, что он сбился со следа, и я пытался исправить его
ошибку, показать ему куда, по-моему, нужно идти. И редко
когда прав оказывался я, а не он.
Не обманул он меня и на этот раз, безошибочно повел по
следу через вершину, потом через впадину и дальше, по
редколесью. Куница не могла путешествовать по редким
деревьям и спустилась на землю.
Солнце уже садилось, когда мы добрались, идя по следу,
до старого леса, о котором я с самого начала думал. Здесь
куница решила, должно быть, остановиться на ночлег и
опять забралась на дерево. Но найти елку, где она спря-
талась, — дело нелегкое. Однако и на это есть приметы.
Допустим, что она залегла в беличьем гнезде, построенном
из мха: пролезая в тесную дырку, куница непременно насо-
рит мхом. На макушке одной ели я нашел большое, круглое
беличье гнездо, но никакого сора внизу не было. Если она
залезет в дупло, то поцарапает кору по краям и опять,
значит, оставит знак. Я начал осматривать все старые де-
160

ревья по очереди. Биль тоже глядел теперь вверх, но ника-
кого сигнала не подавал. Делаю большой крюк — и вот
опять куний след! Заворачивает прямо в гору. Может, дру-
гая? Или это моя отправилась дальше? Разгребаю снег и
сразу узнаю след. Мой: на отпечатке левой задней лапы не-
достает когтя.
Снова беру след, который идет теперь то по земле, то по
деревьям, то в гору, то под гору, через старый лес, через
заваленные снегом просеки, через другие чащобы. «Эх,
Биль, не догнать нам с тобой этой куницы! Смотри, скоро
вечер, а до дому отсюда...» Длинная шерсть его была вся
в сосульках, так же, как мои усы. Он часто останавливался,
запыхавшись, с высунутым языком; ложился на снег, вы-
грызал ледышки между когтями и снова шел по следу.
Провизия лежала в сумке нетронутая. «Еще немножко, Биль !
Может, все-таки... »
Возле одной старой ели в редколесье собака вдруг останови-
лась, понюхала внизу, ткнулась носом в ствол и подала
голос. Макушка дерева была сломлена не то бурей, не то
молнией. Дятлы продырявили оголенную древесину. Наверху,
между ветвей, на которых еще держалось немного хвои,
виднелось устье дупла. Внизу, на снегу — труха. «Здесь
куница! » — обрадовался я, в два счета скинул полушубок
и притаился с ружьем наготове.
Идя по следу, человек принимает на себя непомерно тяжкий
труд, а когда наконец находит зверя, то, уже держа его в
руках, нередко упускает. Если он не умеет быстро стрелять,
куница выпрыгнет из дупла так ловко, что едва заденет ветку,
и прыг на другую!.. Промелькнет как призрак. Нет на
свете человека, способного догнать куницу, когда она пусти-
лась наутек. Хорошо, если застанешь ее в беличьем гнезде:
выпалишь в него крупной дробью, которая его пробивает;
куница, если и выпрыгнет, то уже раненная насмерть, пры-
гать больше не может и падает наземь. Или же охотник лезет
на дерево и берет ее из гнезда мертвой.
« Да, куница здесь », — подумал я. И действительно: вижу,
высунула из дупла голову и тотчас втянула обратно.
«Ты, куница, верно, прикидываешь, что лучше: прыгнуть
или отсиживаться в дупле? Погоди, милая, ты у меня сей-
час запрыгаешь! »
В левой руке у меня было ружье. Правой я взял топор и
давай колотить по стволу. Редко когда куница выдерживает
161
стук. Эта, однако, выдержала. Собака лает, подает голос,
а я знай стучу да стучу... Не желает прыгать и все! Лезть
на дерево с ружьем — значит упустить ее. Как стрелять,
уцепившись за ветку, когда она выскочит? Нет, нельзя!..
Со мной такие случаи уже бывали. Нет другого средства,
как рубить ель. Когда она повалится, кунице волей-неволей
придется прыгать, и тогда можно стрелять. Поэтому-то
охотник и носит с собой топор.
Легко сказать: срубить ель ! Убытка не будет, дерево старое
и дуплистое, но толстое, в два обхвата. К тому же стемнело.
Пока я с ним управлюсь, настанет ночь. Мне повезло:
после стольких трудов добыча наконец у меня в руках.
Неужто же сказать ей «покойной ночи!» и вернуться домой
ни с чем? Давай, думаю, разложу хороший костер. Куница,
конечно, почуяла нас, к тому же она боится огня, значит,
будет сидеть на месте. Вообще-то, когда она вот этак за-
упрямится да напугается, ее никакими силами не сдвинешь
с места. Такой уж у нее нрав. Однако, как знать, что может
придти в голову этой, моей? Сторожить ее до утра всю длин-
ную зимнюю ночь, да еще по такому морозищу, что камни
трещат? А брести в кромешной тьме часа четыре до дому
разве легче? Да еще упустив такую красавицу?! Ты что
скажешь, Биль? Времени терять нельзя, пока еще немного
видно, нужно набрать хворосту и подтащить вон тот упавший
ствол, чтобы костер держался подольше... Собака между
тем караулит, не спуская глаз с дупла. То, что она лает
на месте, не плохо. Это означает, что куница там, не ушла.
— И что ж вы сделали? — не утерпел Никулицэ.
— Отгреб снег вокруг скалы перед дуплом и наложил по-
больше хворосту. Вспыхнул огонь, потом взмыло, затре-
щало пламя, выбрасывая искры до самых верхних веток.
Мы оба приободрились, словно к нам присоединился верный
покровитель и могучий союзник. Бедному Билю пришлось
удовольствоваться своей порцией провизии. Его племени не
дано наслаждаться другими двумя лакомствами, которые
в таких обстоятельствах тешат и тело, и душу: сладостной
отравой из фляги и еще более сладостной отравой трубки.
«Поди сюда, Биль! Залезай-ка, брат, ко мне под полушу-
бок ! Можешь даже соснуть. При таком пламени куница
не двинется. Жаль только, что нельзя поручить тебе следить
за костром и подкидывать дрова! Думаешь, я сам не вздрем-
нул бы часок? »
162
Биль улегся мордой к костру. Началась долгая зимняя ночь.
Взошла поздняя луна, и ее свет просеялся сквозь частое
сито хвои. Теперь под елками было видно как в тумане, и
даже обозначились тени. Но словно лучше было тогда,
когда тьма замыкала тебя со всех сторон, как стены в тесном
доме, в тех границах, до которых доставали отблески пла-
мени. Чему только не научишься в горах, когда проводишь
вот так, в одиночестве, под елкой, длинную морозную ночь!
Мерещится всякая чертовщина; вспоминаются страшные исто-
рии, услышанные от стариков, которые теперь, ночью, в
лесу, начинают казаться вполне возможными. Словно звери
и духи из стариковских сказок когда-то в самом деле бро-
дили здесь, а может, бродят и сейчас. Не веришь, конечно,
однако метнется какая-нибудь тень или появится там, где
его прежде не было, бледное пятно света, и прежняя нить
уже снова тянется к этим бредням. Стараешься отделаться
от таких мыслей, подкинешь хворосту в огонь, выкуришь
еще одну трубку, чтоб отогнать сон... Вскоре, однако, от
одиночества, от тишины, от смутных теней, от прозрачной
дали, от борьбы со сном начинают рождаться новые при-
зраки ...
Задремал ли я? Возможно. Слух Биля, который действовал
даже во сне, тоже уловил звук, заставивший меня
встрепенуться. Пес вдруг заворочался, с поджатым хвостом
выскочил из-под полушубка, зарычал и ощетинился.
— Что это было? — заторопил рассказчика Никулицэ, за-
таив дыхание.
— Волчий вой: «а-а-у-у-у-у-ууу». Сначала слышался один
басистый, хриплый голос, потом переплелся с другим, жа-
лобным. Пронизав тишину, зловещий звук растаял в ней с
глухим рокотом. Сколько было волков? Судя по голосам,
четыре или пять. Может, больше. Собрались они где-то у
Груюл-Кындии. «Ииии-ааа-ууууу-ааа», — вывела тонкую,
пронзительную жалобу волчица, и опять ее покрыл дьяволь-
ский хор. Точно угрозой смерти огласил этот вой все нагорье,
заставил содрогнуться всех его обитателей. Я тоже принад-
лежал теперь к их числу, и по спине у меня пробежали
мурашки. Страх? Но чего мне было бояться? Огонь надежно
защищает от зверей; ружье под рукой. Потом я решительно
знал, что пока человек жив, волки не решатся на него на-
падать. Будь Биль один, он, конечно, недолго гонялся бы
за куницами. Найди меня волки мертвым, замерзшим, от
163
меня тоже ничего не осталось бы... Я прислушался, дожи-
даясь, когда возобновится вой. Он возобновился и смолк.
Нов тишине, которая опустилась теперь на горы, была жуть.
Биль слушал волков, нюхал воздух, отходил на несколько
шагов, потом возвращался ко мне и тихонько скулил. «Биль,
на место 1 »
За спиной у меня что-то зашуршало. Нет, все в порядке,
просто осыпался с еловой ветки снег... Словно хрустнула
под тяжелой лапой ветка!.. Нет, опять почудилось! А вон
той тени как будто там не было... И она как будто двину-
лась... Нет, там просто куст можжевельника, и он не дви-
гается ...
— Мне страшно, дед Василе! —проскулил Никулицэ.
— Молчи, дурачок! Такой ты храбец?!
— Сквозь верхние ветки, — продолжал лесник Иримие, —
я видел в небе Большую Медведицу повернутой к северу.
Это означало, что полночь едва миновала... Дотянет ли кос-
тер до рассвета?.. Мороз крепчал, хотелось сунуть руки в
огонь, кататься по жару застывшей спиной. До боли зако-
ченели ноги в постолах, колени, поясница... Неужто ночь
эта никогда не кончится? ! Ставить на кон жизнь ради куньей
шкурки! Однако ничего не поделаешь... Дома нужда. В те
времена наша лесничья доля была тяжелая, не то что теперь.
«Уж не караулю ли я пустое дупло? — подумалось мне. —
Не ушла ли проклятая куница?!»
На этот раз уже не померещилось, нет ! Снег действительно
хрустнул под чьим-то осторожным шагом, тут, справа, потом
с другой стороны, слева... Больше не слышно... Но вот
опять тот же звук, но уже в другом месте... Не померещи-
лась и черноватая тень, которая прокралась между деревьями
и скрылась... В темноте зажглись рядом две зеленые непод-
вижные искорки... Зажглись и погасли.
Собака дрожала мелкой дрожью у моих коленей; коченели
сжимавшие ружье руки... Выстрелить?.. Но во что? В
тень, которая то появляется, то исчезает среди деревьев?
В искорки, которые гаснут? Мне уже приходилось быть
окруженным волчьей стаей. Волки уходили. Иногда, пожа-
луй, даже чересчур поспешно, так что я ни разу не подо-
брал ни одного... Но таков уж волчий нрав. Вертятся вокруг
да около. Теперь, может, почуяли собаку, или ждут, не
замерзнет ли человек. Как знать, что у них в голове?..
Когда надоест, уберутся, найдут себе другое дело... Может,
164
один подставит шкуру под выстрел. Напасть на меня, они,
конечно, не нападут. Но разве угадаешь?..
Некоторое время ничего подозрительного я больше не слы-
шал и не видел; потом опять что-то зашуршало, опять про-
мелькнула, как призрак, тень, потом снова тишина, жут-
кая, настороженная, бесконечная...
Между деревьями начал понемногу просачиваться серенький
рассвет. Когда звезды по очереди погасили фонари, Биль
почуял, что опасность миновала; он вспомнил про куницу,
поднял голову к дуплу и залаял. Рассвело по-настоящему,
и я взялся за топор. «Теперь, Биль, лай вовсю, держи куницу
на месте, сколько мне нужно!» Топор легко врезался в
древесину старой, трухлявой, источенной насекомыми ели.
Она вздрагивала от каждого удара, потом треснула и начала
клониться на бок лысой макушкой. Когда дерево тяжело
рухнуло на снег, из дупла выскочила куница. В тот же миг
грянул выстрел. Собака помяла ее, погасила последнюю,
остававшуюся в ней искорку жизни... Куница оказалась
крупная, с черновато-бурым мехом, самым дорогим. По жел-
тому, как яичный желток, зобу текли красные росинки крови.
И на левой задней лапе недоставало когтя...
Когда я тащился домой, кто-то гикнул мне с горной вершины.
Я ответил, и мы пошли друг другу навстречу. Оказалось —
жена. Она тоже не спала всю ночь, беспокоилась, дожидаясь
меня. Наконец не утерпела и отправилась меня разыскивать,
боясь найти одни обглоданные волками кости. Такие страсти,
знаете, всегда мерещатся женщинам... Добрая у меня жена!
И храбрая. Настоящая горянка. «Мех этот следовало бы
носить тебе, Настасия, — сказал я ей. — Тут есть и доля
твоего труда...» «На что мне куний мех? — улыбнулась
сквозь слезы жена. — Он к нашей одежде не подходит.
Куньи меха для барынь... Они за них платят... Это им
легче, чем нам...»
Закончив рассказ о происшествии, случившемся в годы его
молодости, лесник Иримие поправил в очаге едва тлевшие,
забытые дрова, и они опять вспыхнули ярким пламенем.
Мысли Никулицэ долго колебались между осажденным
стаей волков человеком, который целую морозную ночь сто-
рожил сидевшую в дупле куницу, и важной барыней в
коляске, кутавшейся в палантин из целого десятка мягких,
блестящих куньих шкурок.
Рассказ лесничего
о попавшем в капкан медведе
г ассказ о вспомнившемся мне происшествии, —начал лесни-
чий, —• займет, пожалуй, меньше времени, чем история про
куницу, которую мы услышали от Иримие. Чтобы вы не
перебивали меня вопросами о том, видел ли я своими гла-
зами все, о чем пойдет речь, я спешу вас предупредить:
часть видел, а часть прочел по найденным мною неоспори-
мым следам. Но и тут, думаю, я не допустил ни малейшей
ошибки.
Когда я еще только начинал в Марамуреше свою карьеру
лесовода, был у меня в подчинении один лесник-гуцул,
по имени Алекса Беблюк. Человек дошлый, искусный во
всех горных делах, где требовались топор и ружье. Следуя
примеру моих предшественников, я смотрел сквозь пальцы
на два его греха, потому что в других отношениях он был
ревностным и очень полезным работником. Малый его грех
заключался в том, что он несколько раз в год спускался в
село й забирался в кабак, откуда никто не мог его вытащить,
пока у него в широком кожаном поясе оставался хоть один
грош. А деньги у Алексы водились, потому что жил он на
верхушке горы один, как сыч, и почти ничего не тратил.
Кутеж его продолжался около трех суток. Он пил, пел
песни, дрался, ломал и разбивал все, что ему попадалось
под руку, потом честно платил. Кабатчик подбирал его под
столом и тащил в сарай, чтоб он проспался. Проспавшись,
Алекса прощался с кабатчиком по-хорошему, как человек,
исполнивший долг, и снова уединялся на своей горе. Вто-
рой грех был поважнее: мой лесник был отчаянным брако-
ньером. То говорили, что он застрелил двух оленей, то
опять убил медведя. Ходили слухи, будто чердак у него
полон вяленой козлятины, а в кладовой никогда не перево-
дится копченый кабаний шпик.
166
— Слушай, Алекса, —иногда бранил я его. —Брось ты
эту скверную повадку! Мало тебе куниц, волков, лисиц и
выдр! К Рождеству имеешь право убить кабана. Удоволь-
ствуйся этим, откажись от запрещенной дичи!
Алекса только улыбался в густые усы:
— Когда меня поймают на браконьерстве, я чистосердечно
признаюсь, паду на колени и буду просить прощения. Но
кое-что прибавлю. «Начальник, —скажу я, —что ты пе-
чешься о графах из Пешта и Бечь. которые арендуют охот-
ничьи угодья и приезжают сюда пировать раз в год? ! Неуж-
то тебе жаль, если горемычному человеку, здешнему искон-
ному жителю, перепадет малая толика?!»
Я отвечал ему то, что обязан был ответить на такие речи,
хотя они отчасти и смягчали мое недовольство.
Как-то раз, в начале зимы у меня было дело на его участке.
Беру с собой бригадира и поднимаюсь с ним к Алексиной
избушке. Топчемся на пороге, отряхая снег, стучимся в
дверь: никого. Приоткрываем ставни на окне: в доме пусто.
Я знал,где Алекса прячет ключ: под стрехой, над четвертой
балкой. Ключ был на месте. Входим. В доме порядок.
«Наверно, — думаю, — пошел в обход». Располагаемся, как
у себя дома. Настал вечер, Алекса не пришел, настало
утро, а его все нет. В кабаке, на селе, его не было — мы
по дороге туда заглянули. «Тут что-то неладно!» — решили
мы и отправились его разыскивать. Снегу было мало и
выпал он давно. Алексины следы — повсюду. Который из
них свежий, по которому нужно идти? Попробуй-ка разбе-
рись ! Ходили, петляли, кричали — ничего !
Этак к полудню натыкаемся на медвежий след, который
ведет вверх по ручью. След старый, матерого большого
медведя. До нынешнего дня, вспоминая Алексу, я не могу
понять, что толкнуло нас пойти по этому следу. В одном
месте долина сужалась между двумя утесами, образуя тес-
ную горловину. Медведь по ней пробрался. Мы же взяли
чуть выше, потом опять спустились к ручью и опешили перед
тем, что предстало нашим взорам.
Далее следует часть происшествия, о которой я узнал,
читая книгу следов.
На самом дне горловины, между утесами, был поставлен
железный дуговой капкан с тележное колесо, изготовленный
специально для медведей. Виден был пласт, где его зарыли
с открытыми челюстями. Место было выбрано очень хитро.
167
При выходе из горловины медведь должен был непременно
угодить в ловушку. Обойти ее он не мог, разве что каким-
нибудь образом почуял бы опасность. Но он ее не почуял,
ступил прямо в капкан, могучая пружина захлопнула челю-
сти, и их зубья вонзились в левую переднюю лапу. Долго
прыгал и валялся медведь: снег вокруг был разрыт и при-
мят, словно утрамбован. Зверь, верно, выл от боли, яро-
стно рычал, но кто мог его услышать? На снегу хорошо
было видно место, где он сел и попробовал вырвать лапу.
Снег тут был красный от крови, словно по нему провели
малярной кистью. Долго мучился бедняга, долго дергал
цепь, которой капкан был привязан к чурбаку потолще
того, на котором я сейчас сижу.
— А зачем чурбак? —спросил Никулицэ.
— Чтобы медведь не ушел невесть куда вместе с капканом.
— Но почему же капкан был привязан не к дереву, а к
чурбаку, который можно сдвинуть?
— Сейчас объясню. Если бы капкан был привязан к дереву,
у медведя была бы опора, он мог бы вырвать себе лапу,
тогда как чурбак, когда его дергают, подается. Понятно?
Что же еще показывали нам следы? Я рассказываю об этом
происшествии главным образом для того, чтобы вы видели,
как умен медведь. Напрасно в баснях говорится, что его
проводят лиса или другие твари и что он вообще простак.
На самом деле медведь умнее всех зверей... На чем же мы
остановились ?.. Ага !
По всему видно было, что медведь этот за пятнадцать — или
около того — лет своей жизни узнал у себя в лесном царстве
много хорошего и много плохого, но такого еще никогда
не видывал. «Что это еще за новый враг, который прячется,
как вор; ни с того, ни с сего нападет и хватает за ногу? ! —
думал он. — Жизни в нем нет, однако укусил он меня
до кости, да еще держит, не отпускает ». В ярости медведь
схватил капкан зубами. Но железо только лязгнуло под
бессильными клыками, а при второй попытке его разгрызть
окровянило медведю десны. Кусал он и звенья похожей
на змею цепи, но она только звякала, ей были нипочем
его укусы: мы нашли в снегу два сломанных почти у корня
клыка. После этой неудачи медведь сел, тяжело пыхтя, на
хвост, как он делал всегда, когда оказывался перед чем-
нибудь новым, неизвестным, и попробовал понять, что про-
изошло, и решить, что делать дальше. Понять было трудно.
168
Ступня его была крепко стиснута двумя зубастыми дугами.
Когда он дергал ее, пытаясь высвободить, его пронизывала
жестокая, нестерпимая боль; текла кровь и даже, казалось,
трещала кость. Когда он сидел спокойно, враг тоже успо-
каивался. Кусать его, стараться порвать когтями здоровой
лапы не имеет смысла, потому что ему не больно. Это —
не живое существо, которое можно одолеть клыками или
когтями. Драться тут не с кем. У врага одна пасть да хвост,
который лязгает, натягивается, но держит тебя на привязи.
Эту пасть нужно во что бы то ни стало открыть. Но как
он ни старался, работая когтями и зубами, открыть ее ока-
залось невозможно. От этих попыток и на здоровой лапе
сломалось два когтя, которые мы тоже нашли в снегу.
Тогда медведя осенила мысль, что эта дьявольская штука
могла быть лишь новой хитростью человека — единственной,
с которой приходилось считаться. Шерсть на его загривке
встала дыбом, он прижался к земле, готовясь к прыжку.
Но где же хозяин этой зубастой собаки, от которой нет воз-
можности избавиться? Наверно, прячется где-нибудь побли-
зости, собираясь нанести ему смертельный удар теперь,
когда он в кандалах и беззащитен. Но ноздри не чуют чело-
веческого запаха, глаза не видят никакого движения, уши
улавливают лишь журчанье ручья да шелест ветра в елях.
И все же человек должен быть тут. Безумная ярость вдруг
овладела медведем; он принялся выть и бросаться на неви-
димого врага; опять вцепился зубами в железо, бросил его
оземь, потом встал на задние лапы, подняв с земли тяжелый
капкан, но хвост капкана звякнул и рванул его назад.
Ярость и отвага перешли в ужас. Нет другого выхода, как
бежать, уйти как можно дальше от этого проклятого места,
чтобы человек не нашел его тут привязанным и беспомощным!
Уйти, волоча за собой на сломанной лапе железо, от которого
нельзя освободиться. Но не пускает железный хвост, а к тому
же и лязгает, звенит — оповещает главного врага. И все
же, когда дергается цепь, словно что-то приходит в дви-
жение. Интересно, что ее держит? Медведь повернулся и
нашел за молодой елкой чурбак: вот, значит, что не дает
ему уйти! Он бросился на чурбак, терзая дерево, кусая
скобу, которой была прикреплена к нему цепь. Оторвать
ее не удалось. Но чурбак переменил положение и высколь-
знул из-за тонкого ствола. Теперь он уже не держал мед-
ведя на привязи: он двигался! Потянет медведь, потащится
169
за ним и чурбак... Значит, он больше не пригвожден к этому
гиблому месту, можно уйти... Трудно, однако, идти со
сломанной, крепко стиснутой железом лапой, волоча за
собой звякающую цепь и тяжелое бревно .
Долго ли промучился медведь, пока не добрался до вершины
горы, следы не показывали. Зато они давали полную карти-
ну его мук. Тяжелый чурбак бороздил землю, застревал за
деревьями и останавливал его. Цепь не раз запутывалась и
завязывалась узлом в молодом ельнике. Медведю приходи-
лось возвращаться, сокрушать когтями и зубами то, что
ее держало; распутывать ее и тащить дальше, но через
несколько шагов она запутывалась вновь. Несколько раз,
выбившись из сил, он ложился отдыхать.
Мы искали Алексу, который, конечно, где-нибудь попал в
беду, и все-таки проклинали его строптивый нрав и воров-
скую повадку. Ни я, ни бригадир не сомневались, что кап-
кан был поставлен им.
Пройдя некоторое расстояние, я остановился в удивлении.
Заметно было, что медведь провел здесь немало времени,
работал над чем-то. Дальше след волочившегося по земле
чурбака исчезал. Неужто он каким-нибудь образом отвязал-
ся, и медведю удалось-таки освободиться? Но нигде не было
видно ни капкана, ни брошенного чурбака. Продолжая идти
за медведем, мы находили иногда следы капкана и чурбака,
но зверь его уже не волочил, а двигался, прыгая на трех
ногах, а иногда и на двух, как человек. Мы опять поди-
вились его сообразительности. Что же придумал бедняга?
Видя, что волоком тащить за собой чурбак неудобно и боль-
но и что он слишком замедляет его ход, медведь поднял его
и вместо того, чтобы волочить, понес. Может, к тому же
ему удалось как-нибудь намотать на него цепь. Но и таким
манером идти было трудно. Это показывали частые остановки,
когда медведь опускал свою ношу на землю. Когда он —
недолго, конечно — шагал на задних лапах, неся чурбак
здоровй передней, это еще можно было понять. Но как упра-
влялся он со своей ношей, идя на трех лапах? Неужто,
испытывая нестерпимую боль, нес чурбак искалеченной
лапой, сломанной зубьями капкана?
Склон на той стороне оказался крутым. Среди редких елей
торчали острые скалы. След спускался прямо вниз. Идти
по нему дальше? Но мы искали не медведя, а Алексу. Мы
уже собирались возвращаться, когда увидели нечто заста-
170
вившее нас содрогнуться. Не порадоваться, а содрогнуться.
С вершины вниз вели другие, человечьи следы, следы по-
столов, которые вскоре присоединились к медвежьим. Алек-
са! Стало быть, придя проверить капкан, он наткнулся на
след медведя и пошел по нему... Домой он не вернулся,
значит, его задрал медведь. Дальше нас уже не интересо-
вало, что делал зверь, и перестала удивлять его смышле-
ность — след был совершенно четкий. Мы побежали вниз
по склону, позабыв даже, что за каждой скалой, в каждой
чаще нас мог подстерегать и мог кинуться на нас медведь.
Следы свернули, продолжаясь на склоне, который врезался
клином в ельник, усеянный скалами и редкими кустарни-
ками. Отпечатки по столов переплетались с отпечатками мед-
вежьих лап.
Внезапно мы остановились и буквально остолбенели. Снег
перед нами был примят, разворочен и обагрен кровью.
Поодаль валялся порваный, окровавленный Алексин полу-
шубок. Но самого его нигде не было видно. Следы ног и
лап оборвались, но на краю пропасти по снегу, очевидно,
что-то тащилось или волочилось, оставив широкую полосу.
«Здесь между ними произошло сражение, и оба свалились
в бездну», —решил я. Не помню уже, как мы спустились
по страшной крутизне. Внизу мы нашли Алексу.
— Мертвого? —подскочил Никулицэ, не удержавшись.
— Мы тоже сначала приняли его за мертвого,—продол-
жал лесничий. — Он лежал, прислонившись к ели, на ка-
менной плите, с упавшей на грудь головой и открытым ртом.
Меховая безрукавка на нем была окровавлена; одна нога
подвернута, другая, торчавшая под углом, была вывих-
нута в бедре... Правая рука вся в крови. Я приподнял ему
голову: шея гнулась; положил руку на сердце: оно билось.
Он был жив, но без сознания. Тщетно пытались мы заста-
вить его заговорить, тщетно трясли. Бригадир достал из
сумки бутылку водки и сунул ему горлышко в рот. Первые
капли только намочили обросший подбородок, потом горло
ожило: глотнул. Мы уловили едва слышный вздох; откры-
лись невидящие, непонимающие глаза.
— Что с ним было? —нетерпеливо перебил рассказчика
Никулицэ.
— Терпение, Никулицэ! Рассказ подходит к концу. Но раз
уж ты спросил, я тебе скажу, что с ним было, хотя мы
узнали это позже, дома, когда к нему вернулась речь. Медведь
171
почуял, что он его преследует, дождался его, притаившись
за скалой, и неожиданно на него кинулся. Алекса даже вы-
стрелить не успел; медведь повалил его на землю и стал
мять. Капкан чуть не проломил ему голову, когда зверь
ударил зажатой лапой; когти порвали плечо, потом оба
рухнули в пропасть. Это его и спасло. И еще, на его счастье,
на нем был толстый полушубок, к тому же одна медвежья
лапа бездействовала и зверь не досчитывался двух когтей
и клыков, посеянных там, где он пытался перегрызть кап-
кан или хотя бы порвать когтями цепь. Алекса очутился на
той каменной плите, где мы его нашли, со сломанной при
падении рукой. Он кое-как подтянулся, прислонился к ели
и стал ждать смерти. Кричать? Но кто услышит его в горах?
Дать знать о себе стрельбой? Но выпавшее из рук ружье
закатилось невесть куда, да и кому дать о себе знать?
Ночь и день, и еще ночь, потом другой день стыл он там,
томясь голодом и жаждой, измученный болью. Потом лишил-
ся сознания и пришел в себя уже в своей избушке.
Медведь тоже загремел в пропасть, с капканом на лапе и
чурбаком на цепи... Но нам было не до него. Мы кое-как
смастерили носилки из еловых шестов, постелили на них
полушубок, а на полушубок положили Алексу. Только мы
двое знаем, что нам стоило вытащить его из ущелья и доне-
сти до дому. На следующее утро бригадир побежал в село
за телегой.
Доктора в больнице провозились с Алексой месяца три,
пока не поставили его на ноги и не отпустили обратно в
горы.
Все же по дороге домой он опять задержался в кабаке.
Пил, пел песни и разбил пару стаканов. Но это продолжа-
лось всего один день, потому что в поясе у него на зтот
раз денег было мало...
Вернувшись, я отправил двух лесников-охотников за мед-
ведем. Они нашли в чаще капкан и чурбак. Дуги капкана
сжимали оторванную медвежью ступню: зверь вырвал лапу
и ушел.
Следующим летом на все население кошар навел ужас мед-
ведь. Рогатый скот и лошадей он не трогал: не мог на них
нападать, потому что ходил всего на трех лапах, зато среди
овец производил страшные опустошения. И видно было, что
он стремился убить человека. Медведь этот не боялся чаба-
172
нов, которые кидали в него горящими головешками, палили
из пистолетов и гикали, а гонялся за ними- Две кошары
перебрались из-за него в другие горы.
Как-то раз поздней осенью ко мне постучался Алекса и до-
стал из заплечного мешка большую черную медвежью шкуру.
Недоставало левой передней ступни. Когда спуститесь, зай-
дите ко мне, я вам ее покажу!
Я слышал, что Алекса Беблюк пировал тогда в кабаке не
трое, а четверо суток. Я простил ему и пьянство, и неза-
конно добытого медведя...
Язык следов
После двух недель сухого мороза ртутный столбик баро-
метра упал, а термометра, наоборот, медленно пополз вверх,
к нулю. Оба прослужили несколько десятков лет, оба были
старомодной формы и, может быть, уступали в точности
современным приборам, но деду Василе служили безотказ-
но. Он знал их работу; умел комбинировать атмосферное
давление с градусами тепла или холода; обдумывал эти дан-
ные и редко ошибался в своих прогнозах. Проснувшись
утром, он первым делом бросал взгляд на барометр, висев-
ший на задней стене, в глубине комнаты, потом открывал
окно и смотрел, сколько градусов показывает термометр,
висевший на гвозде снаружи.
В то субботнее утро он заметил еще кружившиеся под свин-
цовым небом стаи ворон и пробормотал про себя: «Быть
нынче снегу». Старик и на этот раз не ошибся. Когда он
вышел на двор с зерном и его окружили куры, показались
первые редкие снежинки. Посланницы будущих снегов, они
плавно опускались на землю, словно пытая, замерзла ли
она, легли на комья земли, облепили ветки деревьев. Мо-
жет быть, это было только незамеченным людьми сигналом,
потому что вслед за ними с неба тотчас густо повалили боль-
шие белые бабочки. Их было так много, что когда дед Василе
поднял голову, чтобы взглянуть, какое время показывают
церковные башенные часы, он увидел лишь медленно опу-
скавшийся и ложившийся на землю белый муслиновый за-
навес.
Тихий, обильный снег шел до позднего вечера. Когда он
наконец перестал, сквозь прозрачную дымку на небе стали
видны звезды. А наутро холодное солнце уже сверкало
на ясном небосводе, озаряя землю в белой снежной
обновке.
174
Два человека неторопливо поднялись по склону, в который
упирался сад, и, пройдя заснеженной тропкой мимо вино-
градников, оказались на макушке холма. У одного за пле-
чами было ружье, а на бедре ягдташ. Шелон впереди, про-
кладывая дорогу по снегу, на пядь покрывавшему землю.
Спутник его был маленьким. Ему еще не полагалось куртки,
вроде той, в которую был одет его внучатный дядя, и полы
зипунчика хлопали на ходу по голенищам его сапожков.
Зато на голове у него красовалась такая же высокая мехо-
вая шапка, как у старика, а на спине болтался пустой
ранец. Ранец предназначался для зайцев. Так у них было
сговорено дома. Человечек этот, старавшийся шагать по ши-
рокому старикову следу, впервые вышел на охоту, а потому
должен был иметь в ней свое назначение. Ведь не вернутся
же они домой без зайца!
За макушкой холма расстилалось волнистое пространство,
ограниченное вдали синеватой кромкой леса. Озимые спали
под одеялом снега.
— Сегодня можно будет читать без помех.
— Что читать? Разве мы пришли сюда читать? У нас и
книжки с собой нет! — удивился мальчик неожиданному
заявлению старика.
— Мы будем читать книгу, о которой я тебе уже говорил.
Бумага в ней теперь белая; слова напечатаны четко, одно
яснее другого. Прочтем что-нибудь из повести минувшей
ночи... Соображаешь, Никулицэ?
— Следы ! —радостно догадался мальчик, предчувствуя увле-
кательное приключение. — Ты будешь читать следы, как
их читали Кожаный чулок, Большой волк, Виннету и Чер-
ная змея... Как в книжках про индейцев...
— Эге! Те времена давно миновали, саванн больше нет, нет
и бизонов, которые паслись в них стадами. Бледнолицые и
краснокожие воевали и охотились очень далеко от нас, в
другом мире. Каждому свое. Нам с тобой не дано ломать
себе голову над еле заметным следом, оставленным в траве
врагом, или разглядывать следы бизонов, но мы можем
узнать много полезного и интересного и по тем скромным
отпечаткам, которые найдем у нас. Главное — знать, кому
они принадлежат, уметь в них разбираться. Легко сказать,
что след оставлен зайцем, лисой, волком или вороной,
когда ты их видишь или уже застрелил. Нужно уметь разга-
дывать следы, когда тот, кто их оставил, прошел незаме-
175
ченным. Следы говорят, но надо знать их язык, уметь его
понимать. Они скажут тебе, оставил ли их взрослый зверь
или детеныш; укажут, когда он прошел: давно или только
что, потому как следы бывают старые и свежие. Словом,
стежка расскажет все...
— Какая стежка, дед Василе? Я не вижу ни одного чело-
веческого следа!
— Какой ты иногда непонятливый, Никулицэ! Стежкой мы
называем дорожку из следов, которую оставляет, проходя,
зверь. Такая стежка расскажет тебе, откуда он идет, куда
направляется, что он тут делал, приключилась ли с ним
беда и даже какие у него были намерения. Словно ты видел
его воочию.
— А ты, дедушка, умеешь читать следы?
—Умею... еще помню то, что другие уже позабыли. Но
первым делом нужно видеть следы, а не быть верхоглядом,
как ты. Мы уже встретили сегодня множество следов, но я
нарочно ничего тебе не говорил — хотел посмотреть, заме-
тишь ли ты их сам, обратишь ли на них внимание. Куда!
А теперь изволь смотреть и вправо, и влево...
Едва сделав несколько шагов, мальчик остановился:
— Смотри!
Пороша здесь была испещрена ямками. Никулицэ нагнулся
и, словно найдя клад, принялся внимательно их рассматри-
вать Потом впервые за свою недолгую жизнь он прочел
след:
— Здесь прошло ночью два разных зверя, — рассуждал он
вслух. — Потому что следы неодинаковые: одни поменьше
и круглые; другие больше и подлиннее... Почему ты смеешься,
дед Василе?
— Ну и наплел же ты! Стежку эту оставил заяц, один-един-
ствецный заяц. Вспомни-ка зайцев, которых я приносил
домой, ты разглядывал их со всех сторон. Передние лапы
у них короткие и тонкие; задние длинные, с большущей
ступней. Кончиками передних он только протыкает снег,
а задними наступает всей подошвой, оставляя более длинный
и широкий след. Посмотри хорошенько! Следов по четыре
в каждой группе; между группами расстояние. Видишь?
Какую букву напоминает каждая группа? Посмотрим, уга-
даешь?
— 3 аглавный игрек.
176

— Молодец ! Две верхние палочки игрека образованы следами
задних лап, которые ложатся вилкой, а мелкие следы перед-
них, легшие гуськом, один за другим, образуют ножку,
или хвост, игрека. Направление, по которому шел заяц,
указано вилкой игрека.
— Как же это возможно, дед Василе? Разве заяц ходит
задом наперед, ступает сначала задними лапами?
— Именно так он и ступает, но это вовсе не означает, что
он двигается раком. Видел ли ты когда-нибудь зайца, ко-
торый шагает, ставя сначала одну ногу, потом другую, как
собака или, скажем, корова? Не видел и не мог видеть,
потому что заяц передвигается только прыжками. Начиная
прыжок задними ногами, он падает на передние, которые
оставляют мелкие следы, расположенные приблизительно
один позади другого. В тот миг, когда передние ноги коснут-
ся земли, он выкидывает вперед задние, с длинной широкой
ступней. Хорошенько нажимает ими, потом — гоп! И ту-
ловище устремляется в новом прыжке. Читал ли ты когда-
нибудь стихи Топырчану про зайца?
— Стой, дед Василе, дай припомнить. Кажется, так:
«Словно бурею гонимый,
На ногах, как у сверчка,
Катит он неудержимо
По жнивью у бугорка.
Катит под гору и в гору,
То врастяжку, то мячом,
По канавам, косогорам,
Нету! Где ж он? Вот и он!
— Совершенно точно. Именно так и бежитзаяц. Топырчану был
охотником и знал.. Понимаешь? Если мы нынче поднимем
зайца, ты это сам увидишь и хорошо поймешь. А вечером или
когда-нибудь в другой раз я, хоть и плохой рисовальщик,
изображу тебе на бумаге заячьи следы, а может,
и следы других животных... Этот зайчишка здорово
торопился, видно, чего-то испугался.
— Как ты это узнал?
— Очень просто. Каждая группа из четырех следов соответ-
ствует одному прыжку. Чем реже расставлены группы, тем
длиннее был прыжок, иначе говоря, тем быстрее бежал заяц.
177
— Интересно, старый ли это след? Ты говорил, что всегда
можно отличить старые следы от свежих.
— Пораскинь-ка мозгами, на то они тебе и даны. Вчера
вечером допоздна шел снег, потом перестал. Дело ясное,
след не запорошен снегом. Когда, значит, прошел заяц?
— После того, как перестал снег. Ночью.
— Видишь, значит, и ты теперь умеешь читать следы! Все
следы, которые мы здесь найдем, свежие; оставлены минув-
шей ночью. Иначе и быть не может.
— А если бы мы пришли сюда завтра? Если бы после
снегопада прошло две ночи и каждую ночь зайцы оставляли
бы следы, как бы ты распознал, которые из них старые.
то есть от первой ночи, а которые свежие, то есть от второй?
— Тебе это знать неоткуда, сейчас объясню. Когда зверь
прошел недавно, края следа отчетливее, острее, потом в
глубине отпечатка виден просыпавшийся туда потревоженный
лапой снежок. Все это указывает на свежий след. Днем
пригретый солнцем снег подтает, края отпечатка сгладит
ветер, снежок внутри исчезнет, в общем, след уже не такой
четкий, иначе говоря, старый. Идем, следопыт, дальше, а то
нас застанет полдень у этой стежки Косого!
Старику пришлось еще не раз понукать мальчика, который
останавливался чуть ли не над каждым заячьим следом, а
таких следов, избороздивших снежный ковер, было мно-
жество. Из-под высохшего куста бузины выскочил спугнутый
нашими друзьями заяц, но довольно далеко. Никулицэ
измерил и распутал глазами его прыжки, оказавшиеся в
точности такими, как объяснил ему дед. Старик подвел его
к кусту, откуда выскочил заяц, показал вырытое в снегу
логово в виде корытца и сказал, как он в нем лежит, уткнув-
шись спиной в заднюю стенку, носом наружу, чтоб не
продувало. Потом заставил распутать стежку, которой заяц
пришел к логову. Здесь ученик немного сбился. Поблизости
от логова следа не было видно, а немного поодаль стежка
сворачивала обратно и так петляла, что уже решительно
ничего нельзя было разобрать.
— Это, Никулицэ, чистый обман. Заяц не такой уж простак,
чтобы идти прямо домой, потому что враги его тогда легко
нашли бы его. Подходя к своему логову, он делает прыжок
вправо, потом влево, возвращается обратно, потом прыгает
в логово, чтобы оборвать нить следов.
178
Заросли колючек, к которым вел след, тянулись шагов на
сто по дну и откосам промытого водой овражка. Здесь были
спутанные побеги ежевики, кустики терна, много сухой
травы и бурьяна. Дед Василе, решив, что заяц мог тут
засесть, взвел, когда они подошли к овражку, оба курка,
остановился и раза два громко откашлялся, но безрезуль-
татно. Тогда он запел старинную песенку, своего рода
охотничий заговор:
— Где ты, заяц, где ты?
У тебя есть уши или нету?
— Есть, но показать не покажу я уха,
Боюсь, охотничек, подвоха!
— Слушай, Никулицэ, спустись-ка в овражек и пошуми там
немного, может, заснул зайчишка.
Гордясь вверенной ему охотничьей ролью, мальчик забрался
в колючки и пошел вдоль овражка, крича, как он слышал
кричат загонщики: «О го-го! Ага-га!»
Вррр! — с шумом поднялась у него из-под ног стая птиц.
Быстро хлопая короткими крыльями, они пролетели над
самой землей вне досягаемости выстрела и скрылись за при-
горком .
Мальчик так опешил от неожиданности, что у него отнялся
язык.
— Что? Испугался?
— Что это за птицы, дед Василе? — спросил он, немного
придя в себя.
— Во-первых, вылезай оттуда, потому что ты только зря
рвешь одежду. Зайцев тут нет, они, значит, на солнышке...
Ты не знаешь, какие это птицы наделали столько шума?
Ясное дело: куропатки. Ты должен их знать. Из степных
птиц одни куропатки так быстро хлопают выпуклыми крыль-
ями, не поднимая их над спиной. Впрочем, нет, перепелки
тоже, но перепелки маленькие и не шумны в полете. К тому
же они теперь где-нибудь в Африке. Куропатку ты должен
узнавать с закрытыми глазами, по шуму крыльев... Кроме
того, ты должен научиться узнавать птиц и по тому, как они
летают, как ведут себя, какую линию описывают в небе, а
также по голосу... Всему этому ты постепенно научишься.
Сегодня ты узнал кое-что о куропатках... Хватит у тебя
силенки дойти до леса? Говоришь, хватит? Ладно. Пойдем
179
потихоньку. Спешить нам некуда. Ведь мы с тобой нынче
охотимся только за следами...
— Смотри, дедушка, след куропатки! — воскликнул Нику-
лицэ, останавливаясь через несколько шагов.
— У тебя в голове одни куропатки. Это — след вороны.
Его ни с каким другим спутать нельзя. Обрати внимание:
три длинных пальца впереди, почти один возле другого,
потом один длинный сзади, прямо против среднего переднего.
Лапы она ставит повернутыми внутрь, по прямой линии.
След перепелки гораздо меньше, с тремя пальцами впереди,
тогда как задний оставляет едва заметный отпечаток несколь-
ко сбоку. Когда-нибудь я покажу тебе перепелиный след.
Ай-ай-ай! Горе куропаткам, которых ты вспугнул! Смотри,
прямо на них, где они сели, летит разбойник.
— Какой разбойник? Где?
— Смотри, как он несется стрелой, то планируя, то взмахи-
вая крыльями. Это — ястреб-тетеревятник, самый лютый
из пернатых хищников. Видишь его?
— Вижу. А откуда тебе известно, что это ястреб-тетеревятник?
— Обрати внимание, пока он не улетел! Крылья у него до-
вольно короткие, широкие в конце и в то же время заострен-
ные. Он обычно держит их сложенными. Хвост длинный,
узкий, с параллельными боковыми перьями, слегка закруглен-
ный в конце. Заметил светло-серую окраску оперенья?
— Неужто поймает? Бедные куропатки! Лучше бы я их не
спугивал.
— Разумеется, лучше! Там, в колючках, они были относитель-
но в безопасности. Помочь им мы ничем не можем. Лучше
перестать о них думать. Отчаянный охотник, этот ястреб!
Он и зайца может поймать, и кур со двора крадет. Будь он
поближе, я бы его подстрелил...
Мерзлый снег скрипел под ногами. Ни одного другого звука
не нарушало тишины. Склон был покатый. На опушке леса
уже начали обозначаться серые стволы отдельных деревьев.
Старик иногда останавливался, чтобы подождать своего ма-
ленького спутника, который задерживался у каждого заячь-
его следа. В одном месте Никулицэ простоял особенно долго,
потому что там на снегу была проложена стежка, на которую
обратил внимание сам дед. Она была оставлена не зайцем,
об этом догадался и мальчик. Узнав, что здесь прошла сама
барыня-лиса, он нагнулся пониже, чтобы лучше разглядеть
ее следы, похожие, как ему показалось, на собачьи.
180
— Похожи, слов нет, — подтвердил старик. — На то лиса
с собакой и двоюродные сестры. Но лисий след длиннее, а
собачий круглее. Если хорошо всмотреться, их спутать нель-
зя. Особенно если обратить внимание на стежку. Давай-ка
пройдем немного вдоль этой! Видишь, как расставлены отпе-
чатки лап? На равном расстоянии друг от друга, один за
другим, словно по линейке. Так ходит лиса. Однако только
тогда, когда ничто не беспокоит ее спорой рыси. Если бы
ты не устал, мы бы пошли дальше по ее следу — посмотреть,
что натворила за минувшую ночь разбойница.
— Я не устал, дед Василе. Совсем не устал!
— Тогда проходи вперед! Держись следа и, главное, не
торопись... Видишь, снег возле стежки местами словно вытерт?
Это там, где его коснулась метелка хвоста — новое доказа-
тельство, что это прошла лиса .. Так, читая знаки, оставлен-
ные ею на бумаге снега, мы и будем идти. А по дороге я
расскажу тебе о том, что делала лисица ночью.
— Откуда тебе это известно, дед Василе?
— Как откуда? Посмотри на следы. Читай! Ясно, что она
возвращалась с охоты, а не со свадьбы — другого дела у
нее нету. Только смотри, не перебивай меня...
— Хорошо, дед Василе!
— Вчера на рассвете, когда лиса возвращалась с ночной
охоты, она, лучше всякого барометра, почувствовала, что
будет снег. Мочить шкурку она не любит и потому вспомнила
о норе. Там она весной просидела со своими пятью или шестью
детенышами месяца три, пока они не подросли. Дальше
жить в норе было невозможно из-за блох, которых там раз-
велось несметное множество. Лиса теперь подошла к устью
норы, осмотрела и обнюхала его, чтобы выяснить, не завла-
дел ли ею кто-нибудь — барсук или дикая кошка, — потом,
удостоверившись, что все в порядке, пролезла через узкое
отверстие в вырытое глубже логово. Сюда не проникает холод,
а проклятые блохи за это время исчезли. Она легла, свернув-
шись калачиком и закрыв голову пушистым хвостом; хоро-
шенько выспалась, а под вечер вышла к устью посмотреть,
что делается на свете. Снег еще не перестал. «Выходить ра-
но», — решила лиса. Если снегопад будет продолжаться всю
ночь, она все равно не станет лентяйничать — отправится
на охоту и по снегу. Но когда она вернулась к логову, ее
снова одолел сон. С неба еще сыпались редкие снежинки,
когда она решилась наконец покинуть свое сухое и теплое
181
жилище. Потом снег перестал. Лиса выбралась из леса,
где была вырыта нора, и энергично направилась в поле, в
поисках пищи. Тогда и проложила эту прямую, аккуратную
стежку. Время от времени она останавливалась, топчась на
месте и оставляя частые, путаные следы, потом садилась,
слушала, нюхала воздух, обдумывала, куда идти. Ничего
интересного не почуяв, разбойница отправлялась дальше.
Гоп! — отпрыгнула на ходу в сторону. Чуткий нос уловил
приятный запах. У глупой мыши недостало терпения сидеть
в своей норке, под землей. Она отгребла свежую порошу
и вышла погрызть семена трав. Правда, она вернулась в
свое гнездышко, но лиса успела почувствовать ее запах,
разрыла носом снег и быстро нашла дырку. Теперь она за-
работала лапами. Видишь, как умят вокруг снег, как на
него выкинута земля? Долго трудилась хищница: земля от
мороза стала как каменная, с трудом поддавалась когтям.
Летом в мягкой земле она вырыла бы эту ямку в два счета,
а теперь ей пришлось порядочно повозиться, пробуя со всех
сторон, где легче рыть, — видишь, снег разворочен и притоп-
тан, как на гумне. Однако мышь — лакомый кусочек,
правда, маленький, но теперь, зимой, когда с кормом трудно,
пренебрегать им нельзя. Интересно, дорылась ли до мыши
лиса, поймала ли ее или раздумала? Письмена следов не
дают ответа на этот вопрос. Однако дальше, на заросшей
колючками меже несколько желтых, разбросанных по снегу
перышек все объясняют. Да и лисьи следы, конечно, допол-
няют картину. Стежка, оставленная мелкой рысью разбой-
ницы, сворачивает вон к тому кизиловому кусту, который
раскинул свои путаные красные ветви на краю межи, после
чего следы учащаются. На снегу осталась длинная полоса,
проведенная брюхом ползущей лисицы. Взъерошенная, на-
половину замерзшая овсянка, по-видимому, дремала на одной
из нижних, более защищенных от снега веток. Один длинный
прыжок, другой короткий — вверх, и овсяночка даже не
успела пискнуть, как теплившаяся в ней искорка жизни
была погашена. Лиса схватила ее маленькое тельце лапами,
выдернула зубами перья побольше, выбрасывая языком те,
которые приклеивались ей к нёбу, потом разгрызла тушку
пополам и в мгновение ока проглотила, едва успев ощутить
вкус крови и мяса. Все же она удовлетворенно облизнулась,
понюхала еще раз землю и пошла прочь, быстро работая
короткими ногами.
182
Ветер донес до ее ноздрей новый запах. Лиса остановилась
и прислушалась, шевеля воронками черных ушей. Тап-талап,
тап-талап! — послышались словно приглушенные ватной по-
душкой шаги приближавшегося зайца. Готовясь кинуться
на добычу, лиса тотчас прильнула брюхом к снегу, опустила
голову и подтянула под себя ноги. Нервно дергался только
кончик хвоста, да еще дрожали ноздри, вдыхая заячий запах.
Косые лисьи глаза, которые видят и ночью, заметили зайца,
спокойно проходившего шагах в десяти. Ждать дольше было
нельзя: последовал длинный прыжок, потом еще один, уже
с открытой пастью. Какой огромный скачок сделал Косой!
Смотрите пожалуйста! В какую-то долю секунды он почуял
опасность; в тот же миг сработали пружины задних ног;
зубы лисицы щелкнули впустую, и началась гонка. Расстоя-
ние между игреками, которые оставляли заячьи лапы, до-
стигло трех-четырех метров. На них ложились и переплета-
лись с ними следы лисы. Теперь они уже образовали не акку-
ратную линейку, а группы из четырех отпечатков, запечат-
левших прыжки. Кто оказался искуснее, быстрее в этом со-
ревновании не на жизнь, а на смерть? Разумеется, старый
заяц, который славится быстротой бега среди всех диких
животных. Знала это и лиса и, увидев, что она имеет дело
со здоровым зайчиной, а не с каким-нибудь слабосильным
калекой, признала себя побежденной. Раз не удалось застиг-
нуть его врасплох, догнать такого зайца она не сможет!
Жаль, что упущена хорошая добыча!
Вот тут, возле муравейника, она принялась откапывать дру-
гую мышь. Но вырыла всего лишь пригоршню земли и бросила.
Откуда-то из ночной тишины, вероятно, вдруг раздался крик—
хриплая жалоба, который заглох было, но тотчас возоб-
новился, протяжный, душераздирающий. Лисе этот крик
был хорошо известен: она слышала его много раз, когда
ловила и давила зайцев. Жалобный вопль доносился как раз
оттуда, куда удрал тот быстроногий, за которым она тщетно
гналась. Интересно, тот же это или другой? Поймала ли его
более удачливая лиса, ее сестрица, или он пал жертвой
одного из других своих многочисленных врагов? Так или
иначе, там сейчас идет пир, который не должен обойтись
без нее. Дай нет позора в том, чтобы прогнать хозяина из-за
собственного стола! Лишь бы удалось!..
Она перешла на торопливую рысь и решила сделать большой
крюк: в таких обстоятельствах идти вслепую рискованно,
183
нужно знать, с кем имеешь дело и есть ли хоть какая-ни-
будь надежда на успех. Добравшись куда следовало, она
остановилась в испуге. Ее ноздри защекотал сладостный запах
заячьих потрохов из распоротого брюха, но к нему приме-
шивался другой, противный запах, а до слуха донеслось
громкое щелканье птичьего клюва. Тут уж шутки плохи!
Это тебе не своя сестра — лиса и не дикая кошка: зайца
поймал большой филин. Клюв у него могучий; когти длинные,
острые и загнутые; они беспощадно вонзаются в тело, где
бьется жизнь. Долго стояла лиса, не зная, осмелиться или
не осмелиться, и от нетерпения и нерешительности топталась
на месте. Вспомнилось ей, как этой весной, когда она ночью
впервые вывела на прогулку лисят, филин бросился на одного
отбившегося от остальных, поднял его когтями и унес. Она
даже снова ощутила запах хищника! Но голод заставил
ее кинуться.
Видишь, здесь на снегу следы жестокой схватки! Коричневые
перья филина, рыжая шерсть лисы и капли крови. Били
крылья, работали когти, вонзался в мясо клюв, сплетенные
в борьбе туловища катались по снегу... Кто победил? От
зайца не осталось ничего, кроме больших костей, лап и клоч-
ков шкуры. Одолела лиса. Отогнав «ночного короля», она
схватила зайца в пасть и отнесла немного в сторону, потом
легла на брюхо и, держа добычу передними лапами, стала
ее жрать. Управившись с мясом и потрохами, она раздро-
била зубами даже мелкие кости. Если не осталось мелких
костей — значит, пировала лиса, а не филин. Пошарив во-
круг и слизав последние объедки, она ушла с полным брю-
хом в поисках укромного местечка, где можно спокойно
переварить обильный обед.
— Именно так все это и произошло, дед Василе? — спросил
Никулицэ.
— Так написано в книге следов. Мы видели их и вниматель-
но, по очереди прочли. Именно так все и было, да иначе
и быть не могло.
— Интересно, где залегла лиса?
— Это трудно сказать. Думаю, однако, что не очень далеко —
ей было лень таскать полное брюхо. Полагаю, что она
залегла вон в тех колючках и спит теперь на солнышке.
Давай-ка проверим! Может, удастся завладеть ее шкурой.
Они медленно направились вдоль стежки следов, которая
опять теперь казалась вытянутой по линейке. Шли, шли,
184
потом дед Василе вдруг остановился. Стежка круто сворачи-
вала, словно лиса испугалась чего-то. Далее следы указывали
на сумасшедший бег с длинными, торопливыми прыжками.
— Чего она, нажравшись до отвалу, испугалась? — спросил
себя старик, внимательно читая письмена следов на снегу.
Сделав несколько шагов, он получил ответ на этот вопрос:
— Иди сюда, Никулицэ, я тебе кое-что покажу! Чей это,
по-твоему, след? Посмотри внимательно!
— Похож на лисий, но гораздо больше. Наверно, собачий.
— След этот волчий. Старого, матерого волка.
У Никулицэ пробежали по спине мурашки, он испуганно
вытаращил глаза.
— Боишься, что он придет и съест тебя? Ну и трусишка же
ты! Да будет тебе известно, что волк на человека не напа-
дает. Даже тогда, когда их целая стая или когда он голоден...
— Но я читал и слышал, дед Василе, о стольких случаях,
когда... И про солдат, которых растерзали волки, так что
утром нашли одни сапоги...
— Бабьи сказки, выдумки. Кстати, когда, по-твоему, про-
шел здесь волк? Ночью. Эге! С тех пор он ушел за триде-
вять земель! Сейчас я тебе объясню, как отличить волчий
след от следа большой собаки. Хочешь? Собачий след только
чуть-чуть продолговатый, в общем почти круглый, а волчий
гораздо длиннее. Потом, посмотри на отпечатки четверки
пальцев. Видишь? Два впереди, рядом, и два по бокам.
Здесь, в волчьем следе, когти внешних пальцев достигают
лишь до основания средних, то есть до того места, где начи-
наются подушечки. А у собаки они доходят до середины
подушечек. Кроме того, у волка средние пальцы прижаты
друг к другу, а у собаки они слегка растопырены. Волк,
когда бежит рысью, аккуратно ставит задние лапы в отпе-
чатки передних, тогда как в собачьем следе видны отпечатки
и тех, и других, причем отпечатки задних ног остаются
немного позади. Есть и еще один признак. Сказать, какой?
Стежка, оставленная волком, когда он бежит рысью — а
это его обычный аллюр, — безукоризненно прямая, прямее
даже, чем лисья. Тогда как собачья стежка ломаная, зигза-
гом. Посмотрим, много ли ты запомнил: пересчитай цо паль-
цам приметы... Правильно! Повтори еще раз... Теперь запо-
мнишь на всю жизнь и будешь знать, что волк на человека
не нападает...
— Никогда?
185
— Уточню. Бешеный волк, так же как бешеная собака, те-
ряет голову, бегает бесцельно и кусает кого попало. Укусит
и убежит дальше... Ты, малыш, случайно, не проголодался?
Пока мы с тобой ходили по следам, время не стояло на месте,
солцце уже клонится к закату. До леса нынче мы дойти не
успеем. Я знаю тут один колодец. Сделаем там привали
закусим по дороге к дому.
— А зайца не будем стрелять?
— Попадется, подстрелю, чтобы мать над нами не смеялась.
Вскоре показалось коромысло колодца, похожее на громад-
ного журавля с клювом, обращенным к воде. Здесь снова
представился случай поговорить. На высоком столбе коромы-
сла сидела большая птица, то и дело вертевшая втянутой в
плечи головой. Мальчик немедленно решил, что это ястреб -
тетеревятник, истребитель перепелок.
— Подойдем тихонько, чтобы ты его застрелил, дед Василе!
— Стрелять эту птицу, хлопец, большой грех. Это не ястреб-
тетеревятник, как ты думаешь, а сарыч. От него большая
польза. Не будь его и лисы, полевые мыши так размножи-
лись бы, что уничтожили бы половину урожая зерновых.
Он, как ты можешь наблюдать, садится на какой-нибудь
столб, на копну или высокую кочку и сидит там до тех пор,
пока не увидит своими зоркими глазами мышь. Тогда он
бросается и ловит ее. Сарыча всегда можно признать по этому
терпеливому выслеживанию добычи. В полете он кажется
большим лентяем, потому что редко взмахивает своими ши-
рокими, длинными крыльями. Хвост у него короткий и ши-
рокий, не как у тетеревятника. Ты сможешь рассмотреть его
вблизи. Сарыч не очень-то пуглив, подпускает к себе человека.
Птица поднялась лишь тогда, когда наши друзья подошли
совсем близко. Взмахнув несколько раз своими широкими
крыльями-веслами, она некоторое время парила, потом опу-
стилась поодаль, на кучу кукурузных будыльев.
Дед с внучком смахнули снег с колодезного желоба. Старик
достал из сумки узелок с провизией. Ему не пришлось уго-
варивать мальчика есть.
— А дома ты почему привередничаешь, огорчаешь мать?
Только и слышу: «Никулицэ, милый, почему ты не кушаешь
шпик?» «Не нравится, он прогорклый». ^Никулицэ, милый,
ешь с хлебом! » «И хлеб мне не нравится, он черный и чер-
ствый». А здесь и шпик не прогорклый, и хлеб вкусный,
что твой кулич. Теперь можно достать ведерко воды из ко-
186
лодца и закурить трубку. Надо решить, как нам подстрелить
зайца.
Скрипнуло коромысло, ведерко погрузилось в колодец, потом
появилось, полное вкусной воды. Дед Василе несколько раз уда-
рил огнивом о кремень и высек искру, от которой затлел трут.
— На охоте кремень и трут удобнее. Ветер десять спичек
погасит, пока раскуришь трубку, — пояснил старик, пуская
в неподвижный воздух голубые кольца табачного дыма. Маль-
чик, однако, поглощенный мыслями о зайце, не слушал его.
— Лучше всего, дед Василе, давай пойдем по следу, пока
он не приведет нас к логову, где лежит заяц. Там ты его
и подстрелишь.
— Иначе говоря, ты хочешь, чтобы мы за час — потому что
скоро вечер — прошли такое же расстояние, как заяц, про-
шлявшийся всю ночь? Покорно благодарю! Теперь, пока
светло, зайцев в логове не найдешь. Им очень нравится лежать
на пашне, в глубоких бороздах, которые снег не вполне
покрывает. Давай поищем такие борозды, и я очень удивлюсь,
если мы не вспугнем пару зайцев.
Зайцев выскочило больше, но слишком далеко для выстрела.
Один спросонья замешкался.Грянул выстрел, заяц перекувыр-
нулся. Когда Никулицэ поднял его за задние ноги, вопя от
радости и дивясь, какой он крупный, бедняга еще бился.
— Я его понесу, дед Василе! В ранце! Пожалуйста!
— Осилишь? Тяжелый ведь!
— О силю!
Но уже через несколько минут Никулицэ начал отставать и
все чаще останавливаться, поправляя на плечах ремни ранца
и утирая рукавом пот со лба.
— Знаешь что, возьми ты ягдташ, он пустой, — сказал ста-
рик. — А мне дай ранец! Ты крепыш, когда подрастешь,
будешь и по три зайца на спине таскать. А пока что...
Когда они дошли до верхнего края виноградника и показался
дом, глядевший в ночь двумя освещенными оконцами, дед вер-
нул ранец мальчику. Н е потому, конечно, что ему был тяжело.
— Дальше тащи зайца ты: пусть мать увидит, что ты не
зря проваландался весь день.
— Да, дед Василе. А когда ты мне нарисуешь следы ?
— Нынче уже поздно. Завтра или послезавтра. У меня вроде
где-то есть книжка со следами всех диких животных. Я ее
поищу, чтобы ты познакомился и с другими следами, которых
мы сегодня не видели.
187
Кем бы ты хотел быть?
Однажды дед Василе Уреке вернулся под вечер с охоты с
редкой добычей. Дело было зимой. На облаве, устроенной
в лесу Редиу, на него, вместо ожидаемых зайцев и лисиц,
вышел волк. Старик, хороший стрелок, попал ему в шею
и под лопатку. Волк только раз прыгнул и повалился наземь.
Освежевать его следовало бы тут же, в лесу, но дед доста-
вил домой волка целиком, хотя он и весил килограммов со-
рок. Точнее, его принесли двое охотников помоложе на про-
детом под скрещенные ноги шесте. Старику хотелось пока-
зать зверя внучатому племяннику: когда еще будет у него
случай видеть волка вблизи, тщательно осмотреть его широ-
кую голову, толстую шею с воротником, клыки, хвост,
ноги? А посмотреть было на что: волк был большой, матерый,
родоначальник целого племени.
В тот вечер Никулицэ не мог заснуть, так взволновало и взбу-
доражило его необычное происшествие. Деду Василе пришлось
самым подробным образом описать все свои охотничьи похож-
дения : как на него вышел волк, как он его уложил и т. д.,
хотя рассказывать было, собственно, нечего. Волк без леген-
ды: внезапно показался между деревьями; старик прицелился,
нажал курок и все! Но вспомнились другие истории про
волков, не раз отгонявшие его сон. Мальчик снова — в
который раз? — перевел разговор на серого, висевшего теперь
на одном из столбов веранды, доставая чуть не до полу.
— Правда, дед Василе, этот волк старый?
- Очень старый. В трех кожухах.
— Сколько ему может быть лет?
— Много. Лет двенадцать...
— Только и всего?! — удивился мальчик. — Значит, моло-
же меня? А я думал, что он по меньшей мере... твой рове-
сник... Сколько же лет живет волк, дедушка?
188
— Столько же, сколько лиса, то есть лет пятнадцать самое
большее.
Разговор перешел на продолжительность жизни различных
животных. Старик рассказал что он знал:
— Про домашних животных ответить нетрудно. Иногда из
жалости, а иной раз нарочно для того, чтобы проверить,
сколько они могут прожить, многих из них держали при
доме, пока они не умерли от старости, если их до этого не
сразила болезнь. Бесчисленные, ведшиеся на протяжении
многих лет наблюдения позволили приблизительно установить
их предельный возраст. А ты, Никулицэ, хочешь жить долго?
— До-олго I
— Если так, посмотрим, угадаешь ли, каким из домашних
животных ты бы хотел быть?
— Лошадью I — поспешил ответить Никулицэ.
— Выбрано неплохо. Можешь дожить даже до 40 лет.
— Только-то? — разочарованно воскликнул мальчик.
— А ослом ты, случайно, не хочешь быть? — спросил, хи-
тро улыбаясь, дед Василе.
— Ну вот еще!
— Жаль. Будучи ослом, ты прожил бы, мсжет быть, лет сто.
— Все равно не хочу! — поспешил отказаться Никулицэ.
— В таком случае тебе не из чего выбирать — все равно
будешь в потере. Вол, например, живет всего 18—20 лет,
а собака редко достигает 20. Кошке еще хуже — ее предель-
ный возраст 22 года. Что же сказать об овце, которая уми-
рает от старости в 15 лет?
— Е ели так, дед Василе, я в эту игру больше не играю!
Остаюсь человеком. Проживу сколько мне положено, но по
крайней мере как человек I
— Хорошо! Могу тебе сказать только одно: за дикими жи-
вотными, которые содержатся в неволе, можно вести систе-
матическое наблюдение, из года в год, и наблюдать за ними
могут несколько поколений людей. Но спрашивается: дости-
гают ли того же возраста их собратья, оставшиеся на воле?
Дикие животные, которые содержатся в зоопарках, в зверин-
цах, в огороженных парках, живут другой жизнью, в других
условиях. Условия эти, может быть, укорачивают их сущест-
вование, и мне кажется, что это именно так, но, с другой
стороны, возможно, что регулярное питание, отдых и забота
человека продлевают жизнь отдельных особей за обычные для
их рода и вида пределы. Поэтому исследователи не могут
189
основываться только на данных о диких животных, живу-
щих в неволе. Но кто может сосчитать годы тех, которые
живут в естественных условиях? Как установить длительность
их существования? Иногда возраст убитых или пойманных
животных удается определить по зубам, в других случаях —
по костям или перьям. И все же наука пришла к извест-
ным заключениям, которые, хотя и не претендуют на точность,
по крайней мере недалеки от истины.
— И какое же из животных живет дольше всех? — спросил
Никулицэ.
— Г оворят, будто слоны доживают до 200 лет .Т ак же, как киты.
Но и тех, и других обставила черепаха: она достигает 300 лет!
— Мне кажется несправедливым, что одни живут так мало,
а другие так много. Слон, например, 200 лет! Очень уж много !
— Прими во внимание, Никулицэ, жизнь насекомых, которая
продолжается иногда всего несколько суток... Причем тут
несправедливость? Каждая тварь совершает свой назначенный
ей природой путь, не измеряя его днями, годами или столе-
тиями. Достигнув конца этого пути, она растворяется в беско-
нечности, не думая о миллионах лет, когда ее не было,
или о миллионах лет, когда ее не будет. Ты удивляешься,
что слон живет 200 лет, и тебе это кажется много. По срав-
нению со средней продолжительностью жизни нынешнего
человека это действительно немало. Однако, видишь ли,
встречаются и люди, которые не так-то легко поддаются смерти
и чуть ли не соревнуются в долголетии со слонами. Историо-
граф Ваната Франчиск Гриселлини пишет, что в одном селе
близ Карансебеша жила однажды румынская крестьянкая
чета — Янку и Сара Ровин. Янку прожил 172 года, а су-
пруга его — 164. Они были женаты 147 лет. Генерал-губер-
натор Ваната Мерси видел их, говорил с ними и велел напи-
сать с них портреты, которые он послал в Вену, императору.
Портреты эти сохранились...
— Видишь, дед Василе, я был прав, когда сказал, что хочу
остаться человеком! Человек и передвигается больше — поез-
дом, автобусом — и больше видит. А это означает, что он
дольше живет.
Дед Василе задумался. Может быть, ему вспомнилась прожи-
тая жизнь, вспомнились места, где он побывал, и все, что
ему довелось увидеть на своем веку.
— Ты прав, хлопец, — сказал он. — Человек, к тому же,
совершает на свете много полезных дел.
Безвозвратные пути-дороги
Хотя на дворе стоял лютый мороз, Никулицэ прибежал
домой с испариной на лбу и пылающими щеками. Он бежал
бегом всю дорогу от школы до дому.
— Дед Василе! Дед Василе! Знаешь, что я видел?
— Тише, постреленок, тише! Сначала сними шапку, раздень-
ся, положи учебники на место, а потом и рассказывай, что
тебя так поразило.
— Нет, дед Василе, милый! Надевай скорей полушубок и
идем, посмотрим, ты мне объяснишь. Если не поспешим,
они улетят...
— Кто улетит, милок?
— Птицы! Такие красивые, каких я еще не видел. Скорей,
дед Василе, пожалуйста !
— Мало ли красивых птиц ты егце не видал...
— Их масса, дед Василе, штук двадцать, тридцать, целая
стая... Сидят на больших акациях на школьном дворе. Клюют
стручки, а на головке у них красная шапочка... Скорей!
Идешь?
— Иду, иду... Ты меня не тормоши, они нас дождутся.
— Знаешь, какие красивые, нарядные...
— Я и не видя их, могу сказать, что это свиристели. Только
они. Пойдем сначала посмотрим на них, а потом я тебе кое-
что о них расскажу. Нынче суббота. Готовить уроки на за-
втра тебе не нужно, так что после обеда у нас будет доста-
точно времени для разговоров...
Ветер смахнул снег с двух громадных деревьев, росших в
саду, позади школы. То были акации вида «софора», кото-
рый дает большие стручки. Возня птиц с ярким оперением
среди веток, на которых еще висели крупные, черные струч-
ки, была заметна издалека. Мальчик подошел крадучись и
191
спрятался за ползучими растениями, которые образовали
плотную завесу.
— Прятаться не стоит, — сказал дед Василе. — Иди сюда,
поближе к дереву. Нет менее пугливой птицы, чемсвиристель.
Если ее нарочно не гонят, она чуть ли не позволяет до себя
дотронуться. Словно не знает человека.
— Они живут у нас круглый год?
— Я вижу, тебе хочется знать, где их родина. Никаких во-
просов пока мне не задавай. Смотри внимательно и говсри
сразу, что ты видишь! Вон там, на верхних ветках,сидят
почти неподвижно две птицы. Словно приставлены сторожить
стаю. Это, да будет тебе известно, старые самцы. Глаза у
тебя зоркие. Ты хорошо их видишь?
— Вижу! Какие красавцы! Особенно тот, справа. Он повер-
нулся к нам спиной, а спинка у него рыжевато-серая. Под-
бород и зобик черные... Через глаза проходит черная полоска.
И большие перья крыльев — я знаю, как они называются,
ты мне говорил, «костыши» — тоже черные, а каемка на
них — ярко-желтая, чудесного желтого цвета. Кончик хво-
ста тоже желтый, тогда как сам он серо-синий. Но самое
замечательное — это красный, словно зачесанный на заты-
лок , хохол...
— А больше ты на крыльях и хвосте ничего не приметил?
Может, слишком далеко? Смотри сюда, на этого, рядом с
нами, который старается достать из стручка семечки. Он
время от времени машет крыльями, чтобы удержать равно-
весие. Гляди внимательно...
— Вижу, вижу! Красные точки на костышах, побольше к
концу хвоста. Словно их покропили красным воском... И
еще, в конце перья крыльев и хвоста точно склеенные.
— Мне как раз хотелось посмотреть, заметишь ли ты это.
Да, перья там действительно образуют своего рода широкие
пластинки или лопаточки. Такие лопаточки есть только у
свиристелей.
— Откуда происходит название этих птиц?
— Если бы нам удалось поймать одну из них, ты бы лучше
это понял. Однако, гляди! Когда они машут крыльями, по-
казывая всю спинку, видно, что перышки под хвостом у них
тонкие и пушистые, вроде шелковых* кисточек... А теперь
приелушайся-ка хорошенько к их голосу, чтобы знать, как
*Свиристель по румькски—matasar, производное ст matase—шелк.
192

они щебечут. Потом — домой, а то попадет от матери за
то, что заставили ее ждать нас с обедом...
Никулицэ слушал внимательно и даже попробовал воспроиз-
вести короткий «свирест» этих птиц: «цырррр-цырррр», по-
том «фырррр-фырррр», но остался недоволен собой. Старик
засмеялся, погладив его по голове:
— Подражать не нужно: достаточно уметь узнавать их по
голосу. Услышав когда-нибудь этот звук, ты будешь знать,
что издающие его птицы, стая которых пролетает над тобой
по волнистой линии, — свиристели.
— Буду знать, дедушка!
— А теперь, марш домой!
— Погоди! Побудем здесь еще хоть четверть часа. Посмотрим,
как они кормятся. Они только что по-настоящему принялись
за еду.
— Ого-го! Если мы станем дожидаться, когда они кончат,
нас застанет ночь. Нет среди пернатых больших обжор, чем
свиристели. Лопают с утра до вечера. Я, конечно, сам не
взвешивал, но читал, что свиристель проглатывает за день
столько семян, сколько он сам весит. Видно, они большие
любители семян акации. Не бойся, ты найдешь их тут и
после обеда, если придешь. Возможно, что они пробудут
здесь двое-трое суток, пока не очистят всех стручков, если
их не сгонят ребята. Идем! А вечером я расскажу тебе все,
что знаю о свиристелях.
Настал и долгожданный вечер. Через маленькое окошко в
комнату просочились серые зимние сумерки; на стенах затан-
цевали отблески полыхавшего в печи пламени, потом ласко-
вый свет лампы загнал тени в углы, а клубок рассказа деда
Василе все еще продолжал разматываться:
— ...Проходят иногда многие годы, а у нас не увидишь ни
одного свиристеля. Но бывают и зимы, когда они появляются
редкими, рассеянными стайками. Садятся, голодные, куда-
нибудь, где есть деревья, на которых остались с осени се-
мена, и не покидают их, пока всего не съедят. Это случается
только зимой. Для нас свиристели — редкие гости, которых
на короткое время приносят крылья морозов. Чуть забреж-
жет весна, морозы удаляются в свои северные владения.
Людям кажется, что они забирают с собой все племя приблу-
дившихся свиристелей и уносят обратно, в их родные места,
откуда они вылетели. Можно подумать, что их периодическое
193
появление составляет часть великого переселения перелетных
птиц. Но это не так. Ученые и натуралисты-любители веками
старались раскрыть тайну жизни свиристелей. Они не могли
этого сделать при помощи прежних средств наблюдения, а
уж известно, что там, где не светит факел науки, как грибы
после дождика, вырастают легенды и суеверия.
Настоящая родина свиристелей за северным полярным кру-
гом. К нам они залетают из Скандинавских стран, точнее,
из их восточных областей. Там они обитают в обширных сме-
шанных — хвойных и березовых — лесах. Летом ловят на лету
насекомых, а зимой питаются семенами и ягодами, особенно
рябиной, которую они предпочитают всем другим. В тех пу-
стынных лесах люди встречаются редко и не делают им ни-
какого зла. Разве что хищные птицы иногда пачкают кровью
их нарядное одеяние. В густых ветвях деревьев или на бе-
резах они вьют себе гнезда, сплетенные из мха и оленьей
шерсти. Яйца синеватые, с коричневыми и черными крапин-
ками. Выращивание птенцов не доставляет особых забот
родителям. В тех богатых водами местах роится летом несмет-
ное количество комаров. Когда после короткого лета этот
обильный летающий корм исчезает, все свиристелье племя
принимается за второе блюдо, зимнее. Всевозможные деревья
и кусты предлагают им такое разнообразие сладких и пита-
тельных семян и ягод, что даже ненасытный аппетит свиристе-
лей не в состоянии с ними справиться.
И все же бывают годы, когда из-за поздней весны эти запасы
истощаются и зимний стол свиристелей оказывается скуд-
ным. В такие зимы часть их отправляется бродяженичать,
спускаясь на юг. Некоторые долетают до нас. По дороге они
останавливаются там, где находят корм, а покончив с ним,
улетают дальше. Но лишь только их собственный календарь
сообщит им, что на родине приближается радость весны,
они торопятся вернуться домой.
В этих временных скитаниях, вызванных скудными годами,
нет ничего необычного и ничего трагичного. Их примеру сле-
дуют многие другие птицы, кочующие, можно сказать, у
нас на глазах. Стаи ворон зимой часто перелетают с места
на место, а сойки скопляются в дубравах, где много желу-
дей.
— Перелет! — вставил Никулицэ.
— Не перелет, а кочевка. Не забывай одного: перелетные
птицы улетают регулярно, каждый год, все. А весной возвра-
194
щаются на свои гнездовья, где их настоящая родина. Тогда
как кочующие просто перемещаются с места на место, обыч-
но недалеко и нерегулярно, в поисках пищи. Воробей, отли-
чаясь постоянством, проводит всю свою жизнь на ограничен-
ном пространстве; ворона — кочевница; аист — перелетная
птица. Каждую осень все его племя пускается в путь и оста-
навливается лишь в Африке — в местах, где оно зимовало
из поколения в поколение. Весной бесконечные станицы
аистов возвращаются на родину. Понял разницу, Никулицэ?
— Понял, дед Василе, как не понять! Свиристели эти — ко-
чующие птицы.
— Давай называть их так, хотя кочевка иногда и уводит их
далеко за границы их северной родины.
— Значит... что же такого особенного в их жизни?
— Стой, хлопец, погоди! Дай рассказать все по порядку.
Имей терпение, пока я набью себе трубку, тогда и объясню,
что есть замечательного в жизни этих птиц... Не воображай,
что края, лежащие к северу от полярного крута, не обладают
своей красотой и своими богатствами. Лето там, правда,
короткое, но за несколько летних недель вся их раститель-
ность, все птицы торопятся жить полной жизнью со всеми
ее радостями и, главное, стараются выполнить назначение
всего живого, то есть обеспечить продолжение рода. Из гнезд
свиристелей ежегодно вылетают в положенное время подрос-
шие птенцы. Таков мудрый и одинаковый повсюду закон
природы. Есть годы, когда рябина и другие ягодные расте-
ния приносят хороший урожай, составляющий их зимнюю
пищу. В такие годы племя свиристелей, обеспеченное кормом,
остается дома. В другие годы, когда зимнего корма недоста-
точно , часть их улетает в соседние страны, потом возвращается.
Но иногда происходит явление, нарушающее этот спокойный
ритм. Внезапно свиристелям приходит в голову, что их слиш-
ком много. И в самом деле, численность их безмерно возросл а.
Им становится тесно у себя дома. И тогда они начинают,
так сказать, расширять границы своего отечества, гнездиться
за своими обычными рубежами, продолжая вести такой же
образ жизни, как и до своего чрезмерного размножения.
Как установили в результате продолжительных наблюдений
орнитологи, подобные кризисы в племенисвиристелейпроисхо-
дят каждые десять лет, когда их становится чересчур много.
Год был хорошим, урожайным, зимние кладовые полны, и
как бы бурно ни размножались свиристели, корма им хватит
195
даже с избытком. Бродяжничать по соседним странам на этот
раз не придется. Тем не менее, даже в такие урожайные годы —
уже не говоря о неурожайных, — без всякого видимого
повода и уж во всяком случае не от голода, этак в сентябре
всем племенем внезапно овладевает какое-то безумие. Они
бросают, так сказать, cboiI дом и стол и за несколько дней
покидают страну. Происходит это в порядке неожиданной,
бурной вспышки. Стаи свиристелей улетают в чужие края.
Те, чья родина — Северная Европа, направляются на запад;
другие — на юг. Не останавливаясь в местах, которые могли
бы обеспечить им обильный корм, они мчатся дальше. Ни
инстинкт, ни воспоминания о прошлых зимах не подсказы-
вают им, как это бывает с перелетными птицами, в какой
стране закончить свое путешествие. Они летят и летят, не
зная куда, словно гонимые одной мыслью: оказаться подальше
от своей родины. Стаи их рассеиваются по всему континенту.
Одни, устремившиеся на запад, достигают Исландии или
Ирландии; другие, выбравшие южное направление, долетают
до Испании, Балканского полуострова, Италии, а иногда
даже пересекают Средиземное море, чтобы очутиться в Африке.
В общем происходит подлинное нашествие свиристелей в
совершенно чужих для них местах. Тогда они появляются и
у нас. И не отдельные экземпляры, а довольно большие стаи.
Орнитологические наблюдения отметили периодичность таких
нашествий, которые происходят каждые десять лет. В Сред-
ней Европе, например, они наблюдались зимой 1882/83,
1892/93, 1903/04, 1913/14, 1923/24, 1932/33 годов... и ни
разу в другие зимы. Причем речь идет о целом птичьем пле-
мени, которое покидает свою родину, оставляя дома лишь
несколько пар как бы в качестве хранителей своих исконных
прав на соответствующую страну.
Перед наступлением зимы улетают на юг наши аисты, ласточ-
ки, журавли и множество других птиц. Все они бросают свои
гнездовья, не оставляя сторожей и спасаясь от зимы, которая
лишает их пищи. Каждый вид отправляется на свою времен-
ную родину, спеша покрыть иногда огромное расстояние.
Там, в более мягком климате, они ждут, когда повернется
круг зодиака и их настоящая родина освободится от сковы-
вающих ее льдов. Тогда они, эти настоящие перелетные пти-
цы, все разом улетают на север, домой. Аист возвращается
к своему гнезду на гребне кровли; ласточка находит гнездыш-
ко, слепленное ею под стрехой; затихшие зимой дубравы
196
снова оглашаются воркованьем горлиц, нежным свистом ивол-
ги, трелями соловья. Все возвращаются к себе домой — поня-
тие и место, которое дорого не одним людям.
Иная судьба у кочующих свиристелей. Путь их бесцелен и
безвозвратен. Из всего множества, в безудержном и необъя-
снимом порыве покинувшего родные края, почти ни один
не вернется. Разве что иногда каким-то чудом отдельным
экземплярам вспомнятся хвойные и березовый леса, где они
познали любовь и выполнили священный долг гнезда. Такие
отделятся от стаи и полетят назад, домой. Огромное боль-
шинство, однако, не вспомнит обратного пути и никогда не
испытает радости возвращения в родные места. Какая же
судьба ожидает это несметное, оторвавшееся от корней пле-
мя? Оно продолжает слепо лететь все дальше и дальше.
Многих сражает усталость; другие гибнут в когтях хищни-
ков, и так, постепенно, ряды его редеют, а потом и вовсе
исчезают в чужих краях. Случается, что отдельные, очень
немногие пары пытаются весной свить себе на чужбине гнездо.
Но яйца, которые кладет самка, бесплодны, а если из них
и вылупятся птенцы, они быстро погибают. Погибают и роди-
тели. Ничто не может заменить родины!
Такова, хлопец, великая трагедия свиристелей!
— Неужто возможно, дед Василе, что из всех этих чудесных
птиц, которых мы видели сегодня, не уцелеет ни одной? Они
казались такими живыми и веселыми, так ловко клевали,
взапуски, стручки!.. Почему они улетают из своей страны,
дедушка?
— Почему, говоришь, улетают? Много биологов ломало и
продолжает ломать себе голову, пытаясь разгадать эту тайну.
— Мне жалко бедных свиристелей, дед Василе!
— Забудь о тех, которые расплачиваются жизнью за несу-
ществующую вину, и подумай лучше о других, которым
удается вновь увидеть свою родину. Какая это для них ра-
дость ! Как весело порхают они, гоняясь за букашками;как
заботливо ищут подходящее для гнезда место и с каким местер-
ством вьют его, чтобы в нем было мягко и тепло; с какой
любовью выращивают потом птенцов! Летом, у себя дома,
у них, кроме того резвого свиреста, который ты слышал,
есть и другая песня: короткая, сладкогласная и нежная.
Так, по крайней мере, утверждают те, кто ее там слышал.
На второй год птенцы становятся такими же большими, как
197
их родители, и в свою очередь выводят потомство. Племя
крепнет и снова размножается...
— Но почему же только у свиристелей такая странная судьба?
— Не у них одних. Как раз в их северной стране живет
лемминг. Слышал ли ты о нем когда-нибудь?
— Нет.
— Первым делом я объясню тебе, что это за животное, а
потом и расскажу о нем что знаю. Лемминг — небольшой
грызун, ростом с крысу, только хвост у него короткий,
едва заметный. Толстенький с длинным, густым, желтовато-
бурым мехом с черным крапинами. Вегетарианец. Раз в
четыре или пять лет, когда их тоже становится слишком мно-
го, хотя корма у них на родине предостаточно, лемминги
собираются приблизительно в середине лета в большие стада
и, покинув горную местность, где они обитают, пускаются в
долгий путь. На родине остаются лишь очень немногие,
главным образом самки, для сохранения рода. Стада эти,
движимые невероятным упорством и сумасшедшей энергией,
направляются в более низкие места. Остановить их ничто не
может. Они переправляются через ледники, через реки; втор-
гаются в населенные пункты; съедают всю зелень, которая
попадается на их пути, и устремляются дальше, подобно
прорвавшему плотину потоку. Обычно среди них вспыхивает
специфическая для них болезнь — «леммингова чума», кото-
рая во множестве их уничтожает. В их трагическом путешест-
вии леммингов сопровождают различные хищники,которые
пожирают их в огромном количестве: волки, лисицы,хищ-
ники из семейства куньих, совы,сарычи, вороны, вороны...
Уйма их гибнет при переправе через ледники, другие тонут,
переплывая реки. Люди бьют их палками; собаки и кошки
ловят их. Но выжившим словно нет до всего этого дела:
они идут дальше, будто их гонит безумный страх или влекут
неведомые чары. Постепенно стада их редеют; леммингов
остается все меньше, пока, наконец, не гибнут последние.
Из всего несметного количества этих грызунов, ни с того,
ни с сего снявшихся с места и ушедших навстречу неизвест-
ности, не остается ни одного. Это — тоже тайна, вроде той,
которая окутывает жизнь свиристелей...
Старик поднялся со стула. Это означало, что рассказ окон-
чен.
— Д ед Василе, — не пожелал оставить его в покое мальчик, —
ты говорил, что есть и другие животные, которые уходят
198
со своих мест и никогда больше не возвращаются. Расскажи
и про них!
— Посмотрим, о каких мне удастся припомнить. Не вообра-
жай, что я знаю всех тварей, сколько их есть на земле...
Может быть, мне следовало бы рассказать тебе кое-что о сем-
ге или об угрях, которые тоже отправляются в безвозвратное
путешествие... Но это уже в другой раз. Поздно.
— Поздно, поздно! — послышался через кухонную дверь го-
лос хозяйки. —Если моим творожникам придется дожидаться
еще одного рассказа, они перестоят и стануткак деревянные.
Накрывай-ка на стол, Никулицэ, это твоя обязанность!
Содержание
Дед Василе и его внучатый племянник Никулицэ 5
Три гнезда плюс одно	13
Весной в лесу	24
Два медведя	35
Встречи с косулями	60
Непрестанные перемены	68
День на	озере	78
Два ежа	и белка	91
Жилище	нелюдима	101
Призрак	гор	111
В краю серн	117
Пять дней в горах	137
Рассказ лесника Иримие про куницу	157
Рассказ лесничего о попавшем в капкан медведе 166
Язык следов
Кем бы ты хотел быть?
174
188
Безвозвратные пути-дороги
191