АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1947 ГОДА
ЖУРНАЛ ВЫХОДИТ ЕЖЕМЕСЯЧНО
9
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА». МОСКВА
19 7 1

В НОМЕРЕ:
Диалектика исторического процесса
Социализм в системе международных отношений
Научно-технический прогресс и развитие личности
при социализме
Диалектика производительных сил
Массовое политическое сознание в условиях
современного капитализма
Студенчество на Западе как социальная группа
История науки и принципы ее исследования
Сознание, «бессознательное» и болезнь
Формальный метод исследования рефлексивных
процессов
Переживание мира в художественной литературе
Проблемы философского знания в творчестве
В. И. Вернадского
Философия за рубежом
История марксистской философии в Германии
Логическая проблематика в польской литературе
Ревальвация обществоведения
Проблемы исторической психологии
и изучения античности
Для изучающих философию: редакционная статья « Единство и
многообразие исторического процесса», статьи В. А. Печенева; И. И.
Кравченко и В. С. Маркова; Ю. А. Васильчука; Г. Г, Дилигенского; И. С. Кона.

Из серии статей
О диалектике социальных процессов
Единство и многообразие
исторического процесса
Проблема единства и многообразия всемирно-исторического
процесса относится к числу центральных в марксистско-ленинской
общественной науке. Диалектико-материалистическая интерпретация
единства мировой истории лежит в основе исходных,
принципиальных положений марксистского учения об обществе, о путях его
развития, о неизбежности социалистической революции и утверждении
во всем мире бесклассового, коммунистического общества.
Особенно актуальное и важное значение вопрос о характере и
степени единства истории приобретает в наши дни, когда мировое
социалистическое содружество реально демонстрирует в
противоборстве с силами старого мира свою способность решать сложные
социально-экономические и политические проблемы, когда братские партии
активно направляют процесс постепенного сближения и выравнивания
уровней экономического развития социалистических стран,
вырабатывают согласованную стратегию их всестороннего сотрудничества,
экономической интеграции, когда на этой основе открываются
возможности более полного использования резервов, заложенных в
социалистическом строе. «Это — дело огромной политической важности,—
подчеркивал в речи на VIII съезде СЕПГ Л. И. Брежнев,—
одно из центральных звеньев в развитии мирового социализма. Мы
уверены в том, что, опираясь на марксистско-ленинскую науку,
творчески развивая и совершенствуя методы хозяйствования и
сотрудничества, братские страны смогут успешно двинуть вперед дело
социалистической интеграции».
Братское сотрудничество социалистических стран прочно
опирается сегодня на созданную в каждой стране однотипную
экономическую базу — общественную собственность на средства производства,
на однотипный государственный строй — власть народа во главе с
рабочим классом, на единую идеологию — марксизм-ленинизм. Принятие
XXV сессией Совета Экономической Взаимопомощи Комплексной
программы — еще одно свидетельство укрепления мировой
социалистической системы. Исторический опыт полностью подтверждает
жизненную силу марксистско-ленинских принципов межгосударственных
отношений нового типа, предполагающих гармоническое развитие
отдельных стран и народов в рамках единой исторической целостности.
* * *
«Всемирная история» как категория социального познания, с
помощью которой общество осознает и описывает происходящие с ним
изменения,— порождение Нового времени. Лишь в XVII—XVIII веках
в европейской культуре окончательно формируются представления,
лежащие в основе такого отношения теоретической мысли к
локализованному во времени или в пространстве общественному состоянию,

4 ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
при котором последнее обнаруживает себя как .момент в истории
человечества.
Возникновение этих представлений тесно связано с развитием
теории «естественного человека». Рассматривая этнические, культурные
или религиозные общности людей как проявления их всеобщей
природы, теория «естественного человека» тем самым создавала
необходимые предпосылки для истолкования истории прежде всего как
истории человеческого рода — истолкования, качественно
отличающегося от взглядов античного историка и средневекового хрониста.
Однако при сугубо онтологическом рассмотрении источника
всемирное™ истории указанная тенденция со временем привела к ряду
специфических противоречий, и в частности к противопоставлению
всемирной истории как истории философской — истории
эмпирической. Различие этих двух планов исторического исследования,
имеющееся уже у Канта, получает свое завершение в философии Гегеля,
для которого философская история (или — что то же самое —
философия истории) и есть единственно адекватная форма описания
всемирно-исторического процесса.
Между тем философская история на манер гегелевской,
пытающаяся подменить собой историю эмпирическую (как, впрочем, и
обратное— стремление уйти от философского осмысления истории),не
отражает всего богатства естественноисторического процесса.
Методологическая установка на прямое отождествление
исторической действительности с знанием о последней привела в эпоху
восходящего капитализма к тому, что «знанию» о .европейской истории
того времени было придано абсолютное значение. При этом она
дополнялась еще двумя столь же характерными методологическими
принципами, исповедовавшимися буржуазной классической философией.
Во-первых, принципом «лапласовского детерминизма», когда любое
будущее состояние в системе предсказуемо якобы на основе
возможности достижения полной информации о ее прошлых состояниях. Во-
вторых, принципом или способом столь же «запрограммированного»
видения истории, связанным с телеологизмом, то есть с субъективным
целеполаганием исторического процесса, реализующего либо «проект
творца», либо предписание «мирового разума», либо «принцип
гармонии» и т. п.
Марксизм преодолевает эти зауженные методологические
установки философской классики и внутреннюю противоречивость
плоской, сугубо онтологической интерпретации проблемы единства
всемирно-исторического процесса, указывая на многообразие реальных
связей и отношений, составляющих содержание истории, и раскрывая
одновременно сложную гносеологичеекую природу той теоретической
позиции, которая позволяет рассматривать историю в качестве
некоторой целостности1.
Обоснование единства исторического процесса опирается у
Маркса, с одной стороны, на философское осмысление действительности,
представляющее собой не что иное, как некую систему аналитических
абстракций, а с другой стороны, на научный анализ «эмпирической
данности» с помощью выработанного философией категориального
аппарата. Маркс строго различает в своем исследовании план онтологии
и план абстракций и устанавливает между ними диалектическую
взаимосвязь. Единство для него выступает как операциональное понятие,
1 См. характеристику, которую Маркс дает своему методу в экономических
рукописях 1857—1858 годов. Для Гегеля, писал Маркс, реальное является
результатом «себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя
развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному
есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное,
воспроизводит его как духовно колкретное». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 12,
стр. 727. Разрядка наша. — Ред.).

ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА 5
с помощью которого история становится объектом научного познания
и обнаруживает себя как естественноисторический процесс. Именно
это обстоятельство способствовало выработке Марксом строго
научной концепции развития общества и преодоления им идеологии
европоцентризма.
Рассмотрение проблемы подлинного единства всемирной истории
Маркс начинает с анализа современного ему общества. Он
констатирует в рамках синхронного среза, что развитие капитализма привело
к созданию единого мирового рынка, к преодолению местной и
национальной обособленности, росту международного разделения труда,
который делает общение между народами из случайного и
эпизодического необходимым и постоянным. Ведущую роль в этом процессе
сыграли народы Европы, где впервые зародились и развились
капиталистические отношения. Ускоренные темпы развития позволили
европейцам опередить другие народы и постепенно подчинить весь мир
своему влиянию. Под страхом гибели, пишут Маркс и Энгельс,
буржуазия заставляет «все нации принять буржуазный способ
производства, заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию,
т. е. становиться буржуа. Словом, она создает себе мир по своему
образу и подобию»2.
Всесторонние связи и зависимости наций друг от друга
обнаруживаются в условиях капитализма как в сфере экономики, так и в
области духовной культуры. «Плоды духовной деятельности отдельных
наций,— говорится в «Манифесте Коммунистической партии»,—
становятся общим достоянием. Национальная односторонность и
ограниченность становятся все более и более невозможными...»3. Из всего
этого комплекса взаимосвязей Марксом выделяется (теперь уже в
плане диахронии) основной фактор, определяющий целостность и
единство исторического процесса,— материальный фактор. Закономерная
последовательность определенных стадий в истории общества и
органическое единство всех (проявлений экономической, социальной и
духовной сфер жизни в нем теоретически обобщена
марксистско-ленинским учением об общественно-экономических формациях.
Европейский капитализм создал всемирную историю, но роли в
этой истории были распределены неравномерно. В исторической
действительности Нового времени кучка развитых буржуазных наций
безжалостно эксплуатировала и полновластно распоряжалась судьбами
всего остального мира. Как отражение этого факта в историческом
сознании XIX века господствовал европоцентризм- в центре мирового
исторического процесса стояла Европа, а все остальные страны
рассматривались как ее периферия и лишь постольку, поскольку они
соприкасались с историей Европы. Вопреки историческим фактам
«подлинной» культурной традицией была объявлена только греко-римская
западная традиция, а хищническая деятельность колонизаторов была
прикрыта благородными фразами о «распространении цивилизации».
Гигантское ускорение темпов общественного развития,
порожденное капитализмом, пробудило к активной исторической жизни
многочисленные народы за пределами Западной Европы. Победа Великой
Октябрьской социалистической революции в России, пробуждение
народов Азии, Африки и Латинской Америки, распад колониальной
системы империализма после второй мировой войны — все это нанесло
сокрушительный удар «европейской гегемонии».
Конец «европейской гегемонии», который буржуазные
публицисты именуют «гибелью Европы», в действительности является лишь
одним из звеньев всемирно-исторического процесса вовлечения в
активное историческое творчество все новых и новых народов. Капитализм
2 К. Марксы Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 428.
3 Т а м ж е.

6
ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
перестал быть всеохватывающей мировой системой и базой
исторического прогресса. Новый «исторический синтез», формирующий
действительно общечеловеческую культуру, возможен сегодня только на
основе социализма, создающего предпосылки для свободного
развития всех народов.
* * *
Диалектико-материалистическое обоснование подлинного
единства всемирной истории было связано с многочисленными открытиями
в сфере исторических и социальных наук. Данная Марксом и
Энгельсом общая теория исторического развития человечества основывалась
на тщательнейшем изучении новейших фактов, добытых историей,
политэкономией, этнографией и другими науками. В частности,
принципиальные выводы о характере доисторического общества
основывались Энгельсом на критическом анализе и освоении выводов,
содержавшихся в работах классиков этнографии середины XIX века —
И. Бахофена, Г. Л. Моргана, М. Ковалевского.
Фактически на рубеже XIX—XX столетий было заложено начало
современной этнографии, археологии, социальной и
экономической истории, то есть всех тех наук, которые дают материал для
глобальных выводов и обобщений. Для науки XX века характерно
подчеркивание культурно-исторической роли народов, прежде
находившихся в колониальной зависимости. Постепенное открытие
искусства первобытных и бесписьменных народов, стремление понять
богатейшие памятники устного народного творчества, записанные
фольклористами и этнографами у народов и племен, которым традиционный
подход отказывал в праве быть субъектами истории, доскональное
исследование социальных структур этих народов и попытки
реконструкции их истории—все это в корне изменило взгляд на всемирность
истории. Поэтому развитие современного марксистско-ленинского взгляда
на исторический процесс не может пройти мимо этого нового, зачастую
противоречивого материала, добытого за последние семьдесят —
восемьдесят лет наукой. При этом здесь приходится вести борьбу с
разного толка позитивистскими трактовками, которые абсолютизируют
разнообразие исторически наблюдаемого материала, его
«несводимость» к «общим схемам» и фактически отрицают наличие каких бы
то ни было единых закономерностей в историческом процессе.
Историческое мышление многих конкретных специалистов по отдельным
странам и периодам до сих пор характеризуется беспомощным
европоцентризмом, привязанностью к пресловутому «здравому смыслу»
(который фактически оборачивается бессознательным, некритическим
следованием прошлым историческим схемам).
В рамках позитивистской реакции, последовавшей после
открытий этнографического функционализма и культурной антропологии,
несводимость реального материала к европоцентристским схемам
интерпретировалась как необходимость полного отказа от
исторического рассмотрения и реконструкции и замены их
синхронно-пространственным описанием. Между тем изменение исследовательской
ориентации и признание за неевропейской историей равноправного
места в общей схеме исторического процесса ведут не к исчезновению
понятия единства истории, а лишь к дальнейшему его углублению и
конкретизации. Данные современных конкретных наук о человеке и
его культуре служат существенным аргументом в пользу
выработанных е. рамках материалистического философского осмысления
истории представлений о ее единстве и закономерности.
Так, со времен Дарвина антропология, биология и
палеоантропология накопили огромное количество фактов, свидетельствующих
(вопреки попыткам приверженцев различных «расовых теорий»
доказать обратное) о принципиальном биологическом единстве человечест-

ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА 7
ва. Характерно в этом плане, что большинство современных
палеоантропологов склоняются к гипотезе о существовании на заре
человечества одного центра гоминизации, хотя пока нет согласия
относительно того, где локализовывался этот центр географически.
Еще более разительно фундаментальное единство исторического
процесса подтверждается данными современных исследований о
зарождении человеческой культуры и цивилизации. Реконструируя
синхронные параметры социально-экономических и культурных
процессов эпохи зарождения древнейших цивилизаций, исследователь
получает возможность локализовать этот период как своеобразный «узел»,
в котором особенно ярко проявляется единство исторического
процесса во всех его аспектах: временном и пространственном,
экономическом, социальном и духовном. Археологические открытия, начиная с
20-х годов нашего столетия, все более убедительно свидетельствуют в
пользу того, что «неолитическая революция» (с одомашниванием
растений и животных, возникновением гончарного производства,
ткачества и организованного сельского хозяйства), коренные сдвиги в
структуре общества, связанные с появлением городов, письменности и т. п.,
являются сложными диалектическими процессами. С одной стороны,
эти процессы являются результатом внутреннего, спонтанного
развития данной конкретной общности, следствием уникального стечения
исторических обстоятельств, географических и социально-культурных
импульсов. С другой стороны, результаты этого внутреннего развития,
становясь объектами культурного обмена, обнаруживают целостный
характер древнего человеческого общества. Следует отметить, что
вплоть до недавнего времени историческая наука недооценивала
степень географического единства человечества уже на самых ранних
этапах его развития. Отсюда могло создаться впечатление о
разобщенности отдельных культур, независимом изобретении одних и тех же
культурных ценностей и т. п., которое частично отражается во
всевозможных доктринах организмического развития культур. Лишь в
последние десятилетия развитие археологических методов привело к
открытию существования уже в самой глубокой древности (десять —
пятнадцать тысяч лет до нашей эры) широко развитого постоянного
обмена продуктами между культурными центрами Ближнего Востока
и Средиземного моря.
Следует в то же время отметить, что географические контакты,
диффузия отдельных черт культуры и проч. не объясняют всей
сложности проблемы единства исторического процесса на ранних стадиях
разозития человечества. В этой связи сохраняют свое значение
гипотезы о типологическом единстве древних культур.
Интерпретация типологических схождений—центральный пункт
дискуссий в современной науке. Здесь предлагаются различные
объяснительные схемы — функциональная (подчеркивающая общие
принципы организации человеческих коллективов), генетическая
(настаивающая на единстве происхождения), географическая (подчеркивающая
момент контакта). Как бы то ни было, однако, подчеркнем следующее:
каждая подобная концепция исходит из представлений о единстве
исторического процесса. Разумеется, одной из задач науки является
определение степени этого единства, и в этом плане сегодня также ведутся
многочисленные поиски. С одной стороны, например, в современной
археологии, этнографии и науке о доисторическом обществе
общепринятым является понятие «архаизма», то есть культурного
образования, не характерного для данного синхронного среза общества, а
типологически сходного с явлениями, зафиксированными в более
древних обществах. Именно тот факт, что современные бесписьменные
племенные общества по некоторым признакам культуры напоминают
доисторические первобытные общества, позволил реконструировать

8 ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
существенные аспекты социальной и культурной организации
человечества в эпоху предыстории. С другой стороны, в последнее время
выдвигаются гипотезы, согласно которым современное состояние многих
весьма примитивных племен (например, в Южной Америке или Юго-
Восточной Азии) нельзя рассматривать просто как реликт
доисторического времени. Имеются указания на то, что такие племена несколько
столетий назад находились на гораздо более высоком уровне
развития. Таким образом, их современный примитивизм как бы вторичен и
не позволяет экстраполировать его в прошлое. Как в первом, так и во
втором случае определенные явления оказываются противоречащими
представлениям о простом линейном развитии в истории,— в обеих
интерпретациях единство исторического процесса предстает в
каких-то аспектах нарушенным. Спор идет по поводу того, что
происходит с теми обществами, которые оказываются вне наблюдаемого
единства.
Согласно одним представлениям, такие общества вырываются из
общего потока исторического развития однажды, на самом раннем
этапе своего существования, и сохраняют в дальнейшем в нетронутом
виде все уровни своей социально-экономической и культурной
системы. Согласно другим представлениям, историческое развитие есть
сложный диалектический процесс, в котором разные уровни системы
могут двигаться с разной «скоростью». Можно говорить о некотором
общем векторе движения истории в целом, в идеальном виде
суммирующем разнонаправленные движения отдельных участников процесса,
хотя каждый из таких участников располагает значительной свободой
«перемещения». Можно также говорить о циклических движениях
на одном уровне системы, в то время как ее другие уровни могут
демонстрировать движение вперед. Отсюда феномен всплытия
определенных пластов архаической культуры, сопровождающий иногда
прогресс в области материального производства (ср. расцвет
ритуальной драмы, связанной с культом плодородия при первых династиях
Ура, а также у майя), или, напротив, развитие и совершенствование
некоторых аспектов системы сознания при стагнации экономической
сферы.
Все указанные проблемы, обсуждающиеся в современной
этнографии и культурной антропологии, свидетельствуют об углублении
понимания единства и многообразия исторического процесса на ранних
этапах развития человечества. Однако новые открытия не могли не
повлиять на характер выводов и в других областях исторической
науки. И здесь в XX веке происходит уточнение понятия
исторического единства. Накопление и переосмысление данных по экономической
и культурной истории стран Европы и Азии, Африки и Америки ведет
к переосмыслению некоторых представлений относительно факторов
тех или иных исторических изменений. Так, марксистский анализ роли
экономического производства показал, в частности, существование
определенных корреляций между типом экономико-социальной
системы и некоторыми чертами типа сознания (ср. в этой связи
любопытные параллели структур так называемого «азиатского способа
производства» в Месопотамии, у древних майя, в средневековом Цейлоне,
которым соответствуют определенные исходные формы ритуала; ср.
также параллельно возникающие представления о феодальной чести
в средневековой Европе и Японии и т. п.).
Интерес к глобальным картинам исторического движения и
развития цивилизаций характерен в целом для науки XX столетия.
Основополагающие идеи Маркса о единстве исторического процесса в
определенном смысле повлияли на все без исключения современные
философско-исторические схемы и теории. Отрицая понимание
исторического развития как однолинейного механического прогресса и

ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА 9
утверждая диалектическое представление о сложном характере
взаимодействий различных факторов в истории, марксизм-ленинизм
раскрывает перед конкретными науками возможности более глубокого
анализа различных сторон жизни общества.
На путях традиционного подхода к анализу социальных явлений,
когда внимание исследователя было направлено на открытие
эмпирических фактов и когда считалось возможным достижение некоего
последнего основания (как в классической физике XIX века — последнего
атома), основания, дающего ясное и полное объяснение
«происхождению» истории, были сделаны выдающиеся открытия прежде всего в
сфере, так сказать, «объективированной» культуры. Однако
фиксирование внимания только на «реалиях», на эмпирических фактах не
обогащало человека знанием себя, оно лишь порождало интенцию к
такому знанию.
Наука XX века, осознавшая определенную односторонность своей
прежней позиции, обращается к проблематике структурных
смысловых взаимосвязей. Здесь необходимо сделать следующее важное, на
наш взгляд, замечание.
То, что произошло в сфере естественных наук на рубеже XX
столетия, когда были выдвинуты новые принципы познания, приведшие к
отказу от ряда мировоззренческих предпосылок, явно или неявно
исповедовавшихся предшествующей наукой (например, к отказу от эле-
ментаризма и механицизма), в сфере гуманитарного знания произошло
раньше. Маркс первый преодолел в области социального познания
ограниченность умозрительного схематизма и описания исторического
процесса, покоящегося на перечислении фактов, и создал научную
методологию исторического исследования.
Суть переворота, совершенного Марксом и Энгельсом в области
методологии и теории социального познания, точно передана
Энгельсом в его рецензии на книгу Маркса «К критике политической
экономии». Энгельс писал: «При этом методе (то есть методе восхождения
от абстрактного к конкретному.— Ре д.) мы исходим из первого и
наиболее простого отношения, которое исторически, фактически
находится перед нами, следовательно, в данном случае из первого
экономического отношения, которое мы находим. Это отношение мы
анализируем. Уже самый факт, что это есть отношение, означает, что
в нем есть две стороны, которые относятся друг к другу»4.
При всей простоте сформулированной мысли здесь содержится
принципиально новый поворот сознания к анализируемому объекту,
предвосхищающий методологические и теоретико-познавательные
новации XX века. Исследователь классической формации
довольствовался бы в этом случае дословным, «стенографическим» описанием
социальной реальности, стремился бы выявить не содержательное
отношение, лежащее по ту сторону факта, а сам факт.
Подход Маркса к исследованию общества как системы,
обладающей определенной структурой отношений, обнаружение которых
потребовало перехода с уровня наблюдения и описания на уровень более
глубокого проникновения в сущность социальных процессов, привел
к совершенствованию логико-методологического аппарата науки и
оказал серьезное влияние на формирование и развитие современных
методов познания.
Сегодня этот подход к анализу «скрытых» и «превращенных»
отношений социальной действительности распространился на сферу
сознания. Весьма результативным метод «отношения» или выявления
неявных взаимосвязей и смысловых структур в анализируемом объекте
оказался в мифологии, фольклористике, психологии и особенно в линг-
4 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 13, стр. 497—498.

10 ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
вистике, где достигнуты прямые практические результаты по
дешифровке неизвестных письменностей, разработке методов внутренней
реконструкции языковых систем. Исследование простейших социальных
структур позволило установить также, например, системы родства,
брака, обмена и т. д. в «племенных» обществах.
Такова самая общая характеристика начавшегося со времен
Маркса переворота в сфере социального познания. Одним из следствий его
явилась постановка в гуманитарных науках проблемы универсалий.
В частности, сегодня относится уже к прошлому науки наивная
мысль об отличии форм и способов мышления и сознания
«примитивных» бесписьменных народов от форм и способов мышления и
сознания «цивилизованных» народов (постулат прелогизма у Леви-Брюля).В
наши дни все большее признание завоевывает гипотеза об
универсальности логики конкретного сознания. Факт единства языковых
«орудий» мышления рассматривается современной структурной
типологией языков, для которой весьма актуальна проблема поиска
фонологических, морфологических и синтаксических «универсалий» в
различных языках мира. Столь же актуально в настоящее время положение
об универсальности содержаний сознания. Современная гуманитарная
наука обнаруживает за внешним разнообразием содержаний сознания
определенное единство кодов социальности — «первоначальных схем
и классификаций», конституирующих мир культуры. Речь идет о
рядах пространственных, цветовых, географических, семейно-родовых
и прочих оппозиций. При этом общими оказываются не только
элементы фундаментальных первичных кодов, но и правила оперирования
ими (например, противопоставление, отождествление, медиация,
нейтрализация и проч.). Наконец, наряду с элементарными кодами
оказываются универсальными и конфигурации более высокого порядка.
Например, современное религиеведение вскрыло определенное
единство структуры религиозного сознания.
На основе сказанного можно сформулировать следующую мысль.
Современная наука обнаруживает фактор единства человеческой
истории не только на уровне материального производства, но и на
уровне сознания, духовной деятельности человечества. Само внутреннее
движение человеческой культуры XX века ведет исследователя к
такому представлению естественноисторического процесса в его
содержательном аспекте, при котором этот процесс вырисовывается во
всей своей целостности, покоящейся на универсальных основаниях.
В то же время следует подчеркнуть, что современная эпоха, как
никакая другая, демонстрирует сложный механизм проявления
единства человеческой истории, множественность тех форм, в которых это
единство является сознанию. То, в чем обнаруживает себя единство
исторического процесса, отнюдь не сводится только к повторяемости
экономических, социальных, культурных и т. п. структур. Единство
истории в не меньшей мере проявляется и во взаимодействии
качественно разнородных, взаимоисключающих общественных сил и
тенденций. Борьба двух мировых социальных систем — социализма и
капитализма, составляющая главное содержание современной эпохи, с
особой наглядностью свидетельствует о диалектическом характере
реализации единства истории человечества.
Проблема множественности форм, в которых реализуется
единство исторического процесса, есть в то же время проблема
историчности этих форм. Уже беглый взгляд в прошлое позволяет обнаружить
различные эмпирические формы единства человечества, смена
которых во времени знаменует возрастание степени зрелости всемирно-
исторического процесса. Европейский капитализм «создал» всемирную
историю в том смысле, что именно с его возникновением единство
человечества впервые предстало перед сознанием как нечто непосредст-

ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА Ц
венно данное, в форме прямых, регулярных контактов, взаимосвязей
и взаимовлияний народов. В то же время этот эмпирический уровень
реализации единства человечества при капитализме характеризуется
отношениями господства и подчинения, порабощения одних наций
другими, насильственной унификацией культуры. В этом отношении
социализм представляет собой качественно новый синтез человеческой
истории.
Единство исторического процесса, обнаруживаемое как на
синхронном, так и диахронном уровне, как во времени, так и в
пространстве, универсальность интеллектуально-духовных структур
человечества проявляют себя в эмпирическом многообразии социальной
практики, социальном поведении индивидов и масс. Объективно
заданное единство исторического процесса оказывается опосредованным
сознательным, свободным актом выбора, в котором субъект реализует
свое знание о себе и о мирю. Последнее обстоятельство исключает
прежде всего автоматизм и предопределенность хода мировой истории,
вносит в нее элемент вариабельности и случайности. Недооценка
указанных моментов продолжает оставаться одним из существенных
пороков большинства буржуазных теорий общественного
развития, связанных с идеями телеологизма и механистического
детерминизма.
Об этом свидетельствует, например, анализ так называемой
«теории конвергенции», пользующейся, как известно, с начала 50-х годов
немалой популярностью на Западе как среди буржуазных
профессиональных ученых — историков и философов, так и среди
общественных деятелей — практиков, лидеров политических партий, движений
и т. д. В настоящей статье нет необходимости подробно излагать идеи
данной теории, критическому разбору которой был посвящен целый
ряд работ наших исследователей. Мы полагаем своей задачей
рассмотреть здесь лишь те пункты «теории конвергенции», которые
представляют интерес в плане темы. С этой точки зрения надо заметить, что
фундаментом, на котором возникла идея конвергенции — то есть идея
постепенной эволюции систем с различным общественным строем в
направлении уподобления социальных и экономических
структур,—послужил реальный факт существования в обеих системах некоторых,
в определенной степени однородных процессов, сопровождающих
развитие современной научно-технической революции. Действительно,
наличие общих технологических схем производства, комплексных
процессов урбанизации, процессов, связанных с влиянием растущей
индустриализации на биосферу, и т. д. ставит в настоящее время перед
всем человечеством, как целым, общие проблемы и безусловно
говорит о необходимости интеграции усилий, сосредоточиваемых
разными странами для решения этих проблем.
В какой мере, однако, такое положение вещей позволяет сделать
обычный для буржуазных ученых вывод о том, что отныне история
современных обществ «определяется техникой», стирающей
принципиальное различие между социализмом и капитализмом,— тезис, как
мы далее постараемся показать, не имеющий ничего общего с
марксистско-ленинским учением об общественном развитии? Обычно в
системах буржуазной философии истории значение техники как
сегодняшней «судьбы» человечества, интерпретируется, с одной стороны,
в смысле прямой угрозы, которую представляет собой
неконтролируемое накопление технического потенциала, необратимые изменения в
окружающей среде и одновременно усиление антигуманного
характера машинной цивилизации; а с другой стороны, в смысле веры в
возможность с помощью техники в конечном счете решить кардинальные
социальные и биологические проблемы, стоящие перед человеком, в том

12 ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
числе (не в последнюю очередь) организовать общество как
максимально рациональную систему. В этом случае техника выступает уже не
как грозящая «опасность», но как «спасение», а весь мировой
исторический процесс рассматривается как необходимое постепенное
нарастание рационализации, «распространение» ее на все сферы жизни и
деятельности человека. В этом процессе, добавляют апологеты
конвергенции, и будут размыты границы различия между мировыми
социальными системами.
Безусловно, воззрения, о которых мы говорим, чаще всего не
формулируются в виде законченной теории — мы выделяем скорее
лишь некоторую тенденцию сознания, наличие которой, однако,
является почти непременным в составе едва ли не большинства
буржуазных философско-исторических концепций. Дело в том, что эти
представления о всемирном процессе рационализации находят свое
соответствие и в самой структуре доминирующего на Западе мышления
функционалистского типа. Схематизм этого типа мышления может
быть кратко описан в категориях средства — цели и выступает как
постоянное стремление к предельно функциональному выбору средств
для достижения цели.
Сам по себе такой функционально-рациональный техницизм в
чистой форме не заслуживает негативной оценки, являясь, по-видимому,
необходимым компонентом научного мышления, а также обыденного
мышления постольку, поскольку оно вовлечено в практическую
деятельность. Критические замечания необходимы лишь там, где эти
представления начинают абсолютизироваться. Так, если мышление в
категориях средства — цели и является основополагающим в практической
созидательной или научно-познавательной деятельности, то это еще
не означает исключительной обязательности и культурной
всеобщности целеполагания как такового. Небезынтересно в этой связи
отметить, что представители некоторых оппозиционных
либерально-демократических движений в буржуазных странах Запада, известные под
названием «новых левых», наряду с принципами политического
порядка провозглашают также (причем в качестве одного из основных)
принцип борьбы за утверждение «новой чувственности», отвергая
тем самым присущий европейской буржуазной культуре тип
мышления в рамках функциональной рационализации, которая, по их
мнению, и является главной причиной господства внеличного, бездушного
по отношению к человеку начала — отчуждения.
Вместе с тем, если говорить лишь о научной теории, идеализация
анализа в системе координат средства — цели, типичная, например,
для современной буржуазной социологии, приводит к тому, что
категория цели почти неизбежно приобретает в этом анализе тенденцию
к нейтральной, лишенной ценностного коэффициента окраске, по
причине того, что значимыми для исследования — в силу самой
методологии— оказываются лишь функциональные средства. Между тем
применение такого позитивистского подхода при построении модели
исторического процесса сейчас же выявляет серьезные противоречия,
ибо цель, которую ставит перед собой субъект исторического
действия — индивид, социальная группа и т. д.,— не может быть
ценностно нейтральной. Если при анализе единичного социального
акта еще можно элиминировать тот факт, что процесс рационального
выбора осуществляется посредством признания имеющими вес одних
и не имеющими веса других факторов, то в анализе исторического
процесса очевидно, что, даже будучи будто бы всесторонне разумно
оправданным, выбор данной актуальной цели сохраняет за собой это
качество не навечно, иногда уже при следующем шаге обнаруживая
свои отрицательные, противоразумные свойства. Было бы несомненно
неоправданным упрощением утверждать, что подобные логические

ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА 13
неувязки могли ускользнуть от внимания буржуазных историков или
социологов, тем не менее предлагаемые ими способы разрешения этих
противоречий тоже нельзя, как правило, считать особенно удачными.
Например, введенное М. Вебером различение субстантивной и
формальной рациональности (под последней понимается процесс выбора,
который только внешне, по форме, рисуется рациональным, а по
существу не является таковым) не носит операционального характера
и не способствует упразднению элемента неопределенности,
релятивизма в оценке функционально рационального.
В этой связи можно предположить, что здесь имеет место
фактическое сужение мировоззренческой перспективы, так что
решение возникших проблем на основе описанного выше подхода
принципиально невозможно, поскольку то, что в функциональных
моделях выступает как неопределенность, «иррациональный остаток», в
сущности, является обнаружением реальности другого порядка,
выражаемой понятием «свободы». Именно недооценка этого начала, то
есть начала творческой, спонтанной активности человека, и ведет к
тому, что модели исторического развития, создаваемые буржуазными
теоретиками, оказываются в конечном счете при всех усложнениях
и поправках односторонне линейными. Действительность не
укладывается в прокрустово ложе этих слишком жестко
детерминированных схем.
В то же время недостаточно простого символического указания на
факт существования начала свободы в человеческой деятельности —
история философии XIX—XX веков знает немало идеалистических
доктрин, где признание идеи свободы служит утверждению ее в
качестве отвлеченной метафизической самодовлеющей абстракции, в
позднейших трактовках выступающей как оправдание безудержного
индивидуализма, разрушения культурных норм, асоциальности.
Значение марксизма в этом плане обусловлено тем, что, отнюдь
не ограничиваясь терминологическим введением в теорию новой
абстракции,. Маркс разработал основные положения, существенно
важные для конкретного анализа вопросов диалектики взаимодействия
свободы и необходимости в процессе исторического творчества.
Качественно новый момент в марксистской методологии истории,
составляющий ее преимущество по сравнению со всеми прочими
подходами к предмету, связан с распространением исследовательского
интереса на проблемы значения субъективного фактора в истории, в
том числе проблемы характеристик субъекта исторического действия,
его сознания, его оценок ситуации, выборов возможных путей
движения. Этому принципиальному изменению установки исторического
исследования объективно соответствовало появление на исторической
арене нового коллективного субъекта социального
действия—промышленного пролетариата, призванного к выполнению особой исторической
миссии. Поэтому в марксистской исторической теории, развитие
которой явилось, по существу, одновременно и актом самопознания
пролетариата, проблемы адекватного познания действительности
рассматриваются всегда под утлом зрения практического применения
полученного социального знания, что охватывает такие вопросы, как
вопросы овладения авангардом, передовым отрядом в историческом
процессе революционной теорией, вопросы влияния ведущих элементов
на сознание и действия масс, вопросы организованного действия, и в
этой связи задачи организации как таковой — словом, все те вопросы
ответственного управления историческим процессом, которые были
теоретически развиты и решены в революционной практике В. И.
Лениным.
Таким образом, путем введения в историческое рассмотрение
факторов осознания, сознательного практического действия марксизм

14 ЕДИНСТВО И МНОГООБРАЗИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
преодолевает метафизический телеологизм, характерный для
буржуазных теорий общественного развития. В отличие от такого рода
теорий марксизм не исключает возможности альтернативного выбора
путей исторического действия. В условиях, когда материальные
предпосылки социального изменения уже созрели, вполне возможно
длительное существование как стихийно, так и сознательно реакционных
охранительных идеологий, противящихся общественному прогрессу или
ставящих своей целью реставрацию архаических, устарелых
институтов и культурных форм. Элиминация таких идеологий или основанных
на них режимов носит в таких случаях обычно взрывной характер.
Это, кстати, как нам кажется, может служить ответом и сторонникам
доктрины конвергенции.
Можно заметить также, что между двумя указанными полярными
установками, направленными в поддержку или на отрицание
социального прогресса, может существовать (и существует фактически)
большое многообразие переходных типов. Изучение
взаимообусловленности социо-культурной специфики данной конкретной общности и
исторического выбора, который она осуществляет как субъект
социального действия, на наш взгляд, интереснейшая и важнейшая задача в
сфере исследования проблем диалектики социальных процессов.
* * *
Проблема целостности многообразной картины конкретных
обществ и путей социального развития особенно остро встала перед
современной наукой, как уже указывалось выше, в связи с кризисом
традиционного европоцентристского взгляда на историю. Она
обнаружила себя, с одной стороны, как проблема всеобщности основных
законов социального развития, проявляющихся, в частности, в факте
повторяемости определенных черт общественно-экономического строя и
культуры у различных «спонтанно» развивающихся обществ, а с
другой,— как проблема взаимосвязи различных социальных организмов,
цивилизаций и культур.
С точки зрения первого аспекта проблемы всемирно-исторический
процесс всегда был внутренне единым. Уже единство происхождения
человечества и внутренняя закономерность развития
производительных сил обусловливают повторяемость и последовательность
определенных стадий развития материальной культуры. Столь же
закономерной является эволюция форм собственности, брака и семьи,
религиозных представлений, обрядов, форм письменности; одни и те же стадии
обнаруживаются в развитии древнегреческой и древнекитайской или
древнеиндийской философии и т. д.
Значительно сложнее обстоит дело при рассмотрении второго
аспекта указанной проблемы — вопроса о степени взаимовлияния
конкретных исторических обществ и о тех коррективах, которые
«внешние» влияния и воздействия оказывают на последовательный характер
протекания этапов внутреннего развития данного общества.
Проблема особенностей исторического пути отдельных народов
приобретает особое значение на современном этапе развития
человечества в условиях одновременного существования двух мировых
социальных систем. Эта проблема, связанная с конкретными судьбами
народов, поставленных историей перед необходимостью перехода на
качественно иной этап исторического развития, а также ее отражение
в современных социально-философских системах — предмет следую*
щей статьи.

Социализм в системе
международных отношений
В. А. ПЕЧЕНЕВ
Усиление внимания к теоретическим проблемам международных
отношений определяется объективными процессами, происходящими в
мире, потребностями общественной практики, закономерным
повышением роли и удельного веса международных отношений в жизни
человеческого общества. Вопросы современных международных отношений
занимают одно из центральных мест в решениях и материалах XXIV
съезда КПСС, ибо, как говорилось в Отчетном докладе ЦК КПСС,
«наше внутреннее развитие тесно связано с положением дел на мировой
арене». В современных условиях многие важнейшие задачи развития
мирового революционного процесса, социалистического и
коммунистического строительства решаются непосредственно в сфере
международных отношений.
Международные отношения — сложный объект общетеоретического
социологического исследования. Они представляют собой своеобразный
результат и вместе с тем процесс взаимодействия сложившихся на
национальной основе внутриобщественных отношений разных народов,
наций, государств в практике осуществления их исторически
изменяющихся и социально обусловленных интересов за пределами национальных
границ. Поэтому естественно и закономерно, что на разработке
ключевых общетеоретических проблем международных отношений в настоящее
время сосредоточивают свои усилия представители различных отраслей
обществознания: историки-международники, философы, специалисты в
области международного права, военной науки и т. д.1. Совершенно
очевидно, что только на путях такого комплексного, системного
исследования международных отношений, отвечающего самой их природе,
возможно успешное развитие марксистско-ленинской теории
международных отношений как относительно самостоятельной отрасли общество-
знания.
Центральной задачей для нее Я1вляегся выяснение места и роли
социализма, его революционизирующего влияния на всю систему
современных международных отношений, а также закономерностей развития
социализма как мировой системы. Последнее особенно актуально в
связи с новыми проблемами, выдвинутыми «Комплексной программой
дальнейшего углубления и совершенствования сотрудничества и
развития социалистической экономической интеграции стран — членов СЭВ»,
которая была принята XXV сессией Совета Экономической
Взаимопомощи.
1 Этот факт отражается в соответствующей (к сожалению, немногочисленной)
литературе последних лет. Хотелось бы отметить, в частности, обсуждение
проблем теории международных отношений в журнале «Мировая экономика и
международные отношения» №№ 9 и 11 за 1969 год, а также статью Д. В. Ермоленко.
Социологические исследования и международные отношения, «Вопросы философии»,
1971, № 1.

16
В. А. ПЕЧЕН ЕВ
1. О генезисе, структуре и современном этапе развития
социализма как мировой системы
В глобальной системе современных международных отношений
важнейшее место занимает мировая система социализма, представляющая
собой качественно новый тип международных отношений. Мировая
система социализма характеризуется, с одной стороны, рядом принципиальных
черт, отличающих ее от исторически первой формы
«сверхнациональной» системной общности — мирового капитализма, а с другой —
рядом особенностей, присущих ей как мировой системе вообще,
своеобразной форме исторической общности людей по
социально-экономическим признакам.
Отличия этих двух систем определяются прежде всего
противоположностью социально-экономического строя, классового характера
государств, входящих в них, а значит, и вытекающих отсюда целей и
принципов их взаимоотношений. Эта сторона дела сравнительно хорошо
исследована в марксистской литературе2.
Необходимо, однако, обратить внимание не только на эти отличия
мировой системы социализма от мировой капиталистической системы,
но и на специфику генезиса, становления социализма как мировой
системы, тесно связанную с особенностями возникновения и развития
социализма как общественного строя. Тем более что анализ особенностей
мировой системы социализма в генетическом аспекте дает нам
возможность лучше понять многие проблемы ее развития на современном этапе.
Капитализм вообще и как мировая система в частности возникает
стихийно-экономическим путем. Политические и идеологические
акты лишь сопутствуют — закрепляют победившие в экономической
сфере капиталистические общественные отношения, способствуют их
развитию. Для возникновения и развития социализма как системы
общественно-экономических отношений необходимые условием и предпосылкой
является политический акт — завоевание власти рабочим классом.
При этом значение факторов социально-политического порядка как
системообразующей силы было умножено действием ряда причин.
Прежде всего тем, что народно-демократические, социалистические
революции вырвали большую группу стран из естественно сложившихся,
традиционных экономических связей с другими (капиталистическими)
странами из устойчивой системы международного (капиталистического)
разделения труда, игравших для экономического развития многих из них
весьма существенную роль. В то же время СССР до второй мировой
войны имел по разным причинам незначительные экономические связи со
странами, перешедшими впоследствии к народной демократии,— на
них приходилось лишь 7% его внешнеторгового оборота3. Значение
этого фактора усиливалось тем, что социалистическое становление стран
народной демократии происходило вплоть до второй половины 50-х
годов в обстановке «холодной войны», даллесовской политики
«освобождения» Восточной Европы, в которой делался упор на «насильственные»,
военные средства.
Следует, наконец, иметь в виду, что социалистические революции
победили в основном в странах в технико-экономическом отношении
менее развитых, чем ведущие империалистические государства. Эта
особенность оказывает существенное влияние на законы развития
социализма как мировой системы, на формы его противоборства с империа-
2 См., например, М. Э. Аир а пет ян, В. В. С у х о д е е в. Новый тип
международных отношений. М., 1964; «Мировая социалистическая система и антикоммунизм».
М., 1968; Ш. Санакоев. Теория и практика социалистических международных
отношений. М., 1970, и др.
3 Подсчитано по книге «Внешняя торговля СССР за 1919—1940 гг.», Внешторгиз-
дат, I960, стр. 21—28.

СОЦИАЛИЗМ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИИ 17
лизмом, на характер международных отношений социалистических
стран, характер и пределы экономического сотрудничества
социалистических и империалистических государств и т. д.
Эти особенности становления мировой социалистической системы важны для
понимания самой сущности и структуры реально существующего социализма как мировой
системы, движущих сил его развития. Социализм как общественный строй, полностью
раскрывший заложенные в нем возможности, представляет собой более
высокую ступень в общественно-историческом развитии не только потенциально, но и
реально, не только в политико-идеологическом, но ив социально-экономическом
смысле, то есть более высокую, чем к а пи т а л и з м, соиокупность
производительных сил, базиса и надстройки. Однако с точки зрения уровня развития
производительных сил, производительности труда реально существующий социализм таковым
еще не является.
Наличие противоречия между той великой всемирно-исторической миссией,
которую несет зарождающаяся социалистическая система, между ее объективной
исторической ролью и ограниченными по сравнению с наиболее развитыми империалистическими
государствами наличными материально-производственными возможностями и ресурсами
на первых порах отмечал еще В, И. Ленин. Победа Советской власти, говорил он,
поставила пролетариат России впереди всех самых развитых капиталистических
стран в области социально-политической организации общества. Однако с
точки зрения материально-производственной, уровня развития культуры мы
оказались позади западноевропейских государств4 В полном преодолении этого
несоответствия Ленин видел в конечном счете ключ к победе социализма над капитализмом
во всемирном масштабе. Поэтому «труднейшей проблемой, которую первоначально
пришлось решать Советской республике, было преодоление разрыва между величием
вставших перед ней задач и нищетой материальной и культурной» 5.
Характер и конкретное состояние международных отношений
социалистических стран определяются сложной системой разнообразных
объективных и субъективных факторов, среди которых в конечном сче-
т е решающими оказываются первые.
Общность, однотипность социально-экономического строя стран,
входящих в мировую систему социализма, их противоположность уже в
силу этого мировому империализму, общие конечные цели борьбы, а также
реально существующие объективные взаимосвязи и взаимозависимости
между ними, складывающиеся в рамках мирового революционного и
коммунистического движения,— вот важнейшие объективные факторы
консолидации, единства стран социализма, особенно в их отношении к
современному империализму. Они подталкивают социалистические
государства на путь формирования тесного содружества
социалистических наций как формы их взаимоотношений, наиболее адекватной
сущности развитого социализма. Именно они в конечном счете
определяют не только главную историческую тенденцию развития
международных отношений социалистических стран, но и многие конкретные
формы их международно-политического и экономического
сотрудничества в условиях постоянного и обостряющегося исторического
противоборства двух систем. Эти факторы служат основой не только
многочисленных солидарных действий социалистических государств во
внешней политике, но и таких устойчивых международных
экономико-политических и военно-политических организационных объединений, как Совет
Экономической Взаимопомощи и Варшавский Договор. «Дальнейшее
углубление и совершенствование сотрудничества и развитие
социалистической экономической интеграции,— отмечается в «Комплексной
программе», принятой XXV сессией СЭВ,— содействуют росту
экономической мощи мировой системы социализма, укреплению народного
хозяйства каждой страны, являются важным фактором укрепления ее
единства и превосходства над капитализмом во всех областях общественной
жизни, обеспечения победы в соревновании между социализмом и
капитализмом».
4 См. В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 36, стр. 306.
5 «К 100-летию со дня рождения.Владимира Ильича Ленина»; Тезисы
Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. М, 1969, стр. 18.

18
В. А. ПЕЧЕН ЕВ
Разумеется, при этом нельзя забывать, что описанные выше факторы — лишь
одна (хотя и исторически решающая) из групп объективных причин, определяющих
реальный облик международных отношений социалистических стран. Нынешний
характер и уровень развития мировой системы социализма таковы, что в ее рамках
действует ряд объективных факторов, вызывающих в тех или иных случаях
различия во взглядах, противоречия между отдельными социалистическими странами по
тем или иным международно-политическим вопросам, которые, будучи неверно
поняты и восприняты, могут обостряться, а при наличии право- или «лево»-оппортуни-
стических ошибок руководства соответствующих стран и перерастать в конфликтные
ситуации.
К таким факторам принадлежат, во-первых, объясняемое историческими
причинами существенное неравенство в уровнях развития производительных сил и
производительности труда, жизненного уровня населения, определенные различия
производственных и социальных структур стран мировой системы социализма и т. д., вызывающие
нередко — даже при наличии благоприятных субъективных условий — объективные
трудности в налаживании тесного экономического и политического сотрудничества
между ними 6.
В о-в т о р ы х, это различия в географическом положении стран,
входящих в мировую систему социализма, которые сказываются как на особенностях
конкретных внешнеполитических задач, стоящих перед ними, так и яа различной степени
обеспеченности природными ресурсами. Последнее обстоятельство порождает, в
частности, в рамках СЭВ сложную топливно-сырьевую проблему.
В-третьих, на взаимоотношения социалистических стран оказывают влияние
их различные историко-культурные и национальные традиции и особенности.
Немаловажное значение может иметь и остаточное влияние национальной вражды и розни, в
прошлом разделявших народы, ставшие социалистическими. Причем былая
национальная вражда может разжигаться националистическими элементами в отдельных странах
или империалистической пропагандой в связи с оставленными в наследство
досоциалистическим прошлым реальными или мнимыми территориальными проблемами.
«Становление мировой социалистической системы, — говорится в Тезисах ЦК КПСС
«К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина»,— сложный и
многогранный процесс, связанный с преодолением трудностей объективного и субъективного
порядка. Братские отношения и сотрудничество налаживаются между странами с далеко
не одинаковыми экономическими уровнями, историко-культурными традициями и
связями, социальными структурами» 7.
Социзлизм как общественный строй и в рамках отдельных стран и в масштабах
всей мировой системы имеет свои объективно обусловленные стадии роста и созревания,
свои противоречия, по мере разрешения которых и происходит его развитие.
«Сегодняшний мир социализма, — отмечалось в Отчетном докладе ЦК КПСС XXIV съезду
партии, — с его успехами и перспективами, со всеми его проблемами, — это еще молодой,
растущий социальный организм, в котором не все устоялось, многое несет на себе
отпечаток прошлых исторических эпох. Мир социализма весь в движении, он непрерывно
совершенствуется. Его развитие, естественно, идет через борьбу нового со старым, через
разрешение внутренних противоречий. Накопленный опыт помогает братским партиям
правильно и своевременно разрешать противоречия и уверенно идти дорогой, указанной
великими учителями пролетариата — Марксом, Энгельсом и Лениным».
Среди факторов, порождающих указанные противоречия, отметим различия,
обусловленные неодинаковым уровнем социально-экономического развития, различным
временем движения по пути к социализму и т. д. Эти различия
подтверждаются и «измеряются» не только статистическими материалами, но и в
большинстве случаев решениями высших партийных органов соответствующих стран,
ставящих существенно различные социально-экономические задачи.
Определяя существующие в рамках мировой системы социализма государства как
социалистические, мы тем самым еще не даем конкретной оценки уровня
осуществления задач по строительству социализма 8. Это тем более приходится иметь в виду, что
6 Так, по некоторым подсчетам, только в европейских социалистических
государствах в середине 60-х годов разница в объеме производства на душу населения
выражалась соотношением 1 : 4. Если же принять в расчет азиатские социалистические страны,
то разрыв по этому показателю будет значительно глубже. Огромную роль в конечном
счете играют и различия в социально-классовой структуре стран, входящих в мировую
систему социализма, в частности различная доля в составе населения рабочего класса,
призванного быть руководящей силой социалистического государства. Если в СССР,
ГДР, ЧССР современный рабочий класс составляет большую часть самодеятельного
населения, то в Китае доля индустриальных рабочих в общей численности занятых
равняется примерно лишь 2,5 процента (см. К. И. Микульский. Классовая структура
общества в странах социализма. М., 1968, стр. 17).
7 «К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина». Тезисы
Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, стр. 35—36.
8 См. об этом Р. Косолапое. Ни тени утопии (Социализм: вопросы теории).
М., 1971, стр. 71.

СОЦИАЛИЗМ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИИ 19
практика развития социализма в таких странах, ках КНР и Албания, даст нам примеры
попятного движения в тех или иных секторах базисных или надстроечных
отношений. Таким образом, в силу ряда объективных и субъективных причин мировая
система социализма в ее нынешней структуре включает не только государства,
представляющие в экономическом, социальном, классовом, политическом и т. д.
отношениях различные ступени развивающегося социалистического общества, но и
государства, строящие новое общество с разной степенью соответствия с требованиями
объективных законов и находящиеся иногда в той или иной мере под влиянием
классово чуждых природе социализма сил. Иными словами, в рамках исторически нового
типа международных отношений — мировой системы социализма — взаимоотношения
между социалистическими государствами на нынешнем этапе — это, строго говоря,
отношения между различными социальными отрядами трудящихся, в разной степени
выражающие коренные качества государственно организованного рабочего класса.
Причем водоразделом здесь не всегда является (как показали события в ЧССР) какой-
то достаточно высокий уровень индустриального развития страны.
«Сглаживание», урегулирование вытекающих из этого противоречия трудностей
взаимоотношений социалистических стран на современном этапе достигаются лишь
посредством правильного учета их в политике правящих партий. Окончательное же их
устранение связано с выравниванием уровней социально-экономического развития стран,
входящих в мировую систему социализма. Суть этого длительного процесса,
разумеется, не в «уравниловке», не в перераспределении материальных средств из развитых
стран в слаборазвитые, а в технологическом наполнении социалистических
производственных отношений, создании во всех странах современной материально-технической
базы, адекватной сущности этих отношений, и их совершенствовании на этой основе.
Трудности, связанные с разрешением противоречий, отражающих разный уровень
социально-экономического развития стран в рамках мировой системы социализма, нередко
обостряются и тем, что неразвитость экономической и социально-культурной базы
социализма в отдельных странах может порождать в них извращенные представления о
причинах этих противоречий и о способах их ликвидации.
Естественно, что в силу самого характера структуры государственно
оформленного мирового социализма основной формой проявления в межгосударственных
отношениях социалистических наций социалистической незрелости и оппортунизма был и
остается национализм. Именно на него делает главную ставку международный империализм
в своих попытках расшатать основы социалистического содружества, нарушить единство
стран социализма с тем, чтобы облегчить свои социально-политические и идеологические
диверсии против социалистического строя в рамках отдельных стран. При
осуществлении этой своей стратегии империализм опирается не только на те или иные ошибки
право- или «лево»-оппортунистического характера в отдельных странах, но и на
некоторые объективные особенности положения социализма в системе современных
международно-экономических отношений. В частности, им используются имеющиеся
недостатки в развитии международного социалистического разделения труда, известные
трудности в развитии процесса специализации и кооперирования производства в масштабах
мировой социалистической системы, все еще сохраняющиеся ведущие позиции
империалистических государств в мировом внешнеторговом обороте. Все эти моменты в
условиях развертывания современной научно-технической революции имеют немаловажное
значение. Опираясь на них, империализм в 60-е годы пытался оказывать через сферу
мировой торговли, международных экономических связей непосредственное влияние на
международные отношения социалистических стран, а косвенно и на внутренние
процессы их развития.
«Содружество социалистических государств,— отмечается в
«Комплексной программе»,— опирается на созданную в каждой стране
однотипную экономическую основу — общественную собственность на
средства производства, на однотипный государственный строй — власть
народа во главе с рабочим классом, на единую идеологию — марксизм-
ленинизм». По мере .перехода мировой социалистической системы к
стадии социальной зрелости законы, принципы, -нормы функционирования и
развития социальных отношений, действующих внутри государственно
обособленных социалистических обществ, должны во все большей
степени становиться в той или ино форме законами функционирования и
развития всей мировой социалистической системы в целом.
Названный процесс носит, естественно, постепенный характер и
первоначально захватывает наиболее развитые в экономическом и
политическом отношении зоны, группы социалистических стран. Его
распространение обусловливается и стимулируется в конечном счете
сближением, сращиванием (первоначально по отдельным отраслям) экономик
отдельных социалистических стран в более или менее единый
народнохозяйственный комплекс — прообраз будущего «мирового социалистического
кооператива» трудящихся разных наций. В основе такой тенденции ле-

20
В. А. ПЕЧЕН ЕВ
жат объективные факторы, в частности далеко зашедший в промышлен-
но развитой части мира процесс интернационализации
производительных сил, всей хозяйственной жизни. Субъективные, политические
факторы могут лишь ускорять или замедлять его, но не «создавать» или
«отменять». В этой связи ясно, какое огромное не только чисто
хозяйственное, но и социально-экономическое и политическое значение
имеет развитие в соответствии с принятой XXV сессией СЭВ «Комплексной
программой» социалистической экономической интеграции, ставшей
для индустриально более развитой зоны мировой социалистической
системы задачей первостепенной важности в области межгосударственных
отношений, как это отмечалось еще на XXIII специальной сессии СЭВ
1969 года.
Социалистическая интеграция, вызванная к жизни в первую очередь
потребностями научно-технической революции и ее последствиями для
международного социалистического разделения труда, становится одним
из решающих факторов и важнейшим аспектом социалистических
международных отношений, оказывающим огромное влияние на всю мировую
систему международных отношений.
Развитие экономической интеграции социалистических стран
обеспечивает наиболее естественным путем перестройку, «переналадку»
всей системы связей между социалистическими странами на новую,
оптимальную «модель» развития, соответствующую более высокой
ступени экономической зрелости социализма как общественного строя в
рамках отдельных стран и в масштабах всей мировой системы, а также
новой международной обстановке, особенностям современного этапа
противоборства двух мировых систем в условиях научно-технической
революции.
Вопрос о структуре международных отношений нового типа не может быть решен
без определения того места, которое занимает по отношению к двум мировым системам
группа стран «третьего мира», избравшая некапиталистический путь развития. В этом
случае речь идет об анализе международных связей, относящихся к весьма
распространенному, но, к сожалению, слабо изученному типу переходных отношений. Диалектич-
ность положения этой группы стран в мире, связанная с тем, что осуществляемые в них
прогрессивные социально-экономические преобразования еще не приняли строго
однозначного и необратимого характера, может быть в самой общей форме выражена в двух
тезисах. С одной стороны, международные отношения социалистических государств со
странами «третьего мира», избравшими социалистическую перспективу развития, не
тождественны по своей социальной сущности не только отношениям мирного
сосуществования государств с различным строем, а и отношениям с прогрессивными
националистическими режимами антиимпериалистических, но буржуазных государств. В своей развитой
форме они все ближе подходят, как это уже отмечалось в печати, к
международным отношениям нового типа, отношениям товарищеского сотрудничества и
взаимопомощи. С другой стороны, в силу неразвитой материально-технической и
классовой базы в этих странах само социалистическое развитие в них может осуществляться
только при условии самых тесных связей с мировой системой социализма, которые как
бы «компенсируют» некоторые недостающие здесь внутренние объективные условия для
социалистического строительства.
Эти страны могут дать, следовательно, своеобразный структурный тип социализма,
в котором тесные международные связи с мировой системой социализма составляют тот
жизненно необходимый элемент его структуры, без которого невозможно
функционирование данного национального общества как переходного к социалистическому
общественного организма (разумеется, при наличии совершенно определенных внутренних
условий). Для такого вывода достаточно материала дает и опыт развития мировой
системы социалистических государств.
Это наглядно демонстрирует необходимость применения системного подхода в
социологии, учитывающего тот факт, что в современную эпоху происходит отмеченный
еще Марксом и Энгельсом 9 объективный процесс сближения ролей внутренних и
международных отношений по степени их социальной значимости в жизни каждого народа,
их определенная «интеграция». Применительно к предмету нашего исследования это
означает, в частности, что особенности развития социализма могут быть правильно
объяснены лишь с позиций, утверждающих и исследующих диалектическое единство вну-
триобщественных и международных отношений социалистических стран, исходящих из
понимания того, что международные отношения современной эпохи являются необходим
9 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 74—75.

СОЦИАЛИЗМ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИИ 21
мым компонентом развития социализма как общественного строя 10. Вряд ли поэтому
оправдано с научной точки зрения резкое противопоставление социализма как
общественного строя и как мировой системы11. Цельный, развитый социализм как
общественный строй формируется не только внутри отдельных стран, но и в отношениях между
ними, он создается, по определению В. И. Ленина, «из революционного сотрудничества
пролетариев всех стран» 12.
2. Пути и формы влияния социализма на систему
международных отношений
Революционный переворот в системе международных отношений,
произведенный возникновением и развитием государственно
оформленного социализма, мировой системы социалистических государств,
затрагивает не только совокупность объективных международных связей
между государствами, содержание и характер их внешней политики, но
и широкую сферу международной дипломатии и внешнеполитической
деятельности, преобразуя их традиционные принципы и нормы, ломая
одни, наполняя новым содержанием другие. В кратком социологическом
очерке невозможно описать все многообразие влияния мирового
социализма на современные международные отношения. Попытаемся лишь
наметить в общей форме контуры решения двух взаимосвязанных
проблем: определить некоторые методологические принципы исследования
механизма влияния государственно организованного социализма на
систему современных международных отношений; выявить основные,
наиболее устойчивые группы (виды) международных связей, обязанных
своим существованием функционированию и развитию мировой
социалистической системы.
Решение первой (методологической) проблемы сводится прежде
всего к анализу самой структуры воздействия социализма на
международные отношения. При ближайшем теоретическом рассмотрении
можно обнаружить два в жизни тесно связанных, наиболее важных
элемента революционизирующего воздействия социализма (со сложной
внутренней структурой).
Во-первых, воздействие конкретной направленной политики
социализма, проявляющейся непосредственно и опосредованно.
Так, например, мировая система социализма может оказывать помощь и
поддержку национально-освободительному движению двояко: направленно воздействуя своей
политикой либо на саму борющуюся с империализмом страну, либо на ее врага —
империализм. Однако и здесь картина сразу же осложняется тем, что воздействовать на
империализм мировая социалистическая система может разными способами. С одной
стороны, скажем, пресекая или существенно ограничивая тем или иным путем
империалистический экспорт контрреволюции,— в этом случае национально-освободительному
движению оказывается поддержка, опосредованная направленным воздействием
на ее врага. С другой стороны, оказывая непосредственную и прямую материальную
помощь развивающейся антиимпериалистической стране, мировая система социализма
опосредованным способом воздействует на империализм (и на всю систему
международных отношений), который, будучи всем ходом истории поставлен в
социально-конкурентное положение по отношению к мировому социализму, вынужден предоставлять такую
помощь сам, причем на условиях гораздо более выгодных для развивающейся страны,
10 Следует заметить, что возрастание роли международных отношений, их
сближение, «сращивание» с внутриобщественными проявляются отнюдь не только в сфере
взаимодействия экономически слаборазвитых стран с высокоразвитыми. Напротив,
происходящие в высокоразвитых в экономическом отношении странах мировой
капиталистической и социалистической систем глубокие интеграционные процессы — наиболее
адекватное (с экономической точки зрения) выражение этой закономерной тенденции.
Таким образом, возрастание роли и социальной значимости международных отношений в
жизни общества определяется внешне как бы противоречивыми факторами. В одних
случаях оно связано с высоким уровнем промышленного развития,
естественно-экономическим выходом производительных сил за рамки национально-государственных границ
В других, пользуясь выражением Ф. Энгельса, с «отрицательно-экономическим» уровнем
развития стран, невозможностью решения ими задач социально-экономического
развития без опоры на накопленный всемирно-исторический (а не только местный,
национальный) опыт, на международную материальную и идеологическую помощь.
11 См., например, «Мировая социалистическая система и антикоммунизм», стр. 6—7.
12 В. И. Л е н и н. Поли» собр. соч., т. 36, стр. 306.

22
В. А. ПЕЧЕН ЕВ
чем это было ранее13. Тем самым конечный результат материальной помощи — этого
важнейшего для «третьего мира» вида международно-экономических связей —
превосходит ее непосредственное, «номинальное» значение.
Во-вторых, это — воздействие самого факта возникновения и
существования социализма как развивающейся мировой социальной
системы, противостоящей мировому империализму в качестве главной
антиимпериалистической силы (независимо от конкретной, сознательно
осуществляемой политики социалистических стран по отношению к тому
или иному государству или даже ко всей их совокупности).
Свое наиболее зримое выражение эта форма воздействия мирового
социализма на международные отношения и международную обстановку в целом находит
в материальном (экономическом, военном, территориальном, демографическом)
ослаблении мировой капиталистической системы отпадением от нее большой группы стран,
вставших на путь социализма, отвлечением ими на себя главных сил
империалистических государств. Выступая постоянно в качестве наиболее опасного врага империализма,
мировая социалистическая система притягивает, как это ни парадоксально звучит, самые
крупные силы империализма в те места земного шара, где менее вероятен его успех, и
создает «вакуум силы» империализма как раз там, где ему грозит поражение.
Таким образом, само существование и функционирование социалистической
системы как важнейшей политической и экономической антиимпериалистической
международной силы подрывает устойчивость империализма, ослабляет его, сужает сферу его
влияния, расшатывает его наиболее слабые системы (и подсистемы) отношений, что в
наши дни проявляется, в частности, в развале колониальной системы империализма.
Воздействие этого рода — одно из важнейших проявлений «косвенного» влияния
государственно организованного (в наше время — мирового) социализма не только на
взаимоотношения империалистических государств с колониальными или
освобождающимися от иностранного гнета народами, но и на межгосударственные отношения
внутри империалистического лагеря, в конечном счете на всю глобальную систему
международных отношений.
С возникновением государственно оформленного социализма в
системе международных отношений происходят чрезвычайно глубокие
качественные изменения и их классового содержания и их конкретных
субъектов. С этого момента основное социальное противоречие
современного общества — между пролетариатом и буржуазией —
окончательно выносится на международную арену, принимает форму
межгосударственного противоречия, форму противоборства двух мировых
социальных систем — социалистической и капиталистической. Тем самым
характер, содержание межгосударственных отношений, всей
глобальной системы международных отношений начинает определяться не
только и не столько противоречивыми взаимоотношениями национальных
отрядов социально однотипных (эксплуататорских) классов, сколько
борьбой государственно оформленного рабочего класса с
государственно организованной буржуазией.
В силу этого резко возрастает роль международных отношений,
международных форм классовой борьбы в жизни общества в целом.
Более того, в рамках самой системы международных отношений законы
ее функционирования и развития, законы функционирования и развития
ее частных подсистем начинают испытывать решающее воздействие
закономерностей и тенденций развития исторического противоборства двух
мировых систем — социализма и империализма.
Само собой разумеется, что влияние социализма на международные
отношения, его возрастание определяется не только тем, что социализм
привносит в систему международных отношений новое классовое
качество. Государственно оформленный (ныне мировой) социализм
представляет в ней новую силу в прямом смысле этого слова. Ее реальным
значением (разумеется, не сводимым к тем или иным отдельным
количественным параметрам) и определяется степень и конкретная глубина
влияния мировой системы социализма на те или иные
международно-политические ситуации, на всю международную обстановку.
13 Разумеется, «смягчение» или видоизменение условий империалистической
политики «помощи» объясняется и некоторыми другими факторами.

СОЦИАЛИЗМ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИИ
23
Эта закономерность ясно прослеживается, в частности, на пршмере
возникновения и укрепления в международных отношениях тенденции
мирного сосуществования государств с противоположным общественно-
экономическим строем — одного из важнейших
международно-политических явлений современной эпохи.
Уже победа первой социалистической революции открыла не только внутри
страны, но и в международных отношениях целую переходную эпоху. Ее первым
важнейшим признаком стало наличие в системе международных отношений таких
антагонистических взаимоотношений между государственно оформленным рабочим классом и
буржуазией, в которых нет места для эксплуатации и угнетения, которые начинают
базироваться на принципах взаимной экономической выгоды и
международно-правового равенства. Однако вплоть до образования и укрепления мировой системы
социалистических государств не существовало каких-либо прочных гарантий в самом
фундаменте системы международных отношений, которые бы резко ограничивали
возможности открытого и непосредственного глобального военного противоборства,
столкновения между двумя системами или их ведущими державами. А без таких
гарантий нет материальной базы, основы для превращения мирного сосуществования
из формы взаимоотношений между государствами с противоположным строем,
наиболее желательной для стран, строящих социализм, в исторически необходимую,
устойчивую форму международных отношений, в которой происходит разрешение
коренного классового противоречия нашей эпохи. Именно развитие и укрепление
экономического, военного, политического могущества стран мировой системы социализма,
ликвидация ядерной монополии США, достижение СССР паритета с США по
важнейшим видам стратегического оружия, способность социалистического лагеря
наращивать необходимый для пресечения возможной агрессии империализма военный, в
том числе и ракетно-ядерный, потенциал u создали определенную материальную основу,
дающую возможность исключения мировой войны из арсенала средств сознательно
осуществляемой политики двух противостоящих мировых социальных систем,
поскольку бесперспективность и даже бессмысленность расчетов на военную победу
империализма в столкновении двух систем стала очевидной.
В этом смысле и в этой форме война перестает быть главным,
решающим средством, инструментом политики противоборства двух систем 15.
Тем самым в фундаменте социалистической системы появился важный
элемент, дающий стабильную, твердую опору для борьбы за придание
взаимоотношениям государств противоположных систем характера
устойчивого и активного мирного сосуществования (не сводимого лишь к
состоянию отсутствия мировой войны).
Существование и политика мирового социализма в условиях
противоборства двух систем оказывают свое революционизирующее влияние
также на весь комплекс общественных отношений, присущих мировой
капиталистической системе, определенным образом деформируя,
видоизменяя и внутриобщественные и международные отношения
капиталистических стран.
Воздействие государственно оформленного социализма, международных
отношений нового типа сказывается, в частности, в изменении соотношения различных
систем политических отношений буржуазных государств, которые, будучи едиными
по своей классовой природе, в то же время могут существенно отличаться по
формам проявления в зависимости от конкретной расстановки политических сил на
международной арене и других факторов. Именно поэтому В. И. Ленин и призывал к
изучению не только основной, господствующей тенденции, но и всех разновидностей
взаимоотношений между капиталистическими государствами, главных систем этих
отношений и т. д. 16. Определенное место среди этих систем занимает и «система
14 Как признает бывший советник президентов Дж. Кеннеди и Л. Джонсона проф.
А\. Банди: «Стратегический паритет — реальный факт, от которого никуда не
денешься... Способность русских к ответному удару уже давно такова, что США просто не
в состоянии обеспечить себе такое превосходство, ради которого стоило бы ломать
копья. Это обстоятельство накладывает глубокий отпечаток на все перспективы
ограничения вооружений» («The New York Times Magazine», 16.XI.1969, p. 156).
15 Сказанное в то же время не означает, что в политике империализма упала
роль применения (или угрозы применения) военной силы. Более того, как
показывает опыт последних лет, невозможность для империализма навязать миру глобальную
войну может сопровождаться ростом его военной агрессивности на более «низком
уровне», что нашло свое отражение в империалистической теории и практике
расширения локальных, «ограниченных» войн против революционных сил.
16 См. В. И. Лени н. Поли. собр. соч., т. 49, стр. 369—371.

24
В. А. ПЕЧЕН ЕВ
равноправных наций»17, представляющая хотя и неустойчивый, но постоянный
элемент буржуазных межгосударственных отношений. Государственно оформленный
социализм (еще до образования мировой системы социалистических государств) самим
фактом своего существования способствует расширению этой разновидности
политических отношений даже в рамках международных отношений старого типа. В. И.
Ленин отмечал, что существование и политика Советского государства «группирует
вокруг Советской республики капиталистические страны, которые душит
империализм» 18, а это дает им шанс на завоевание особого, официально равноправного
положения в системе буржуазных межгосударственных отношений.
Еще в период существования единственного социалистического государства
капиталистические страны, расположенные в географической близости от СССР,
испытали это на себе самым непосредственным образом (речь идет, в частности, о
Финляндии, Польше, Турции до определенного периода, Афганистане, а отчасти и о
Германии периода действия жестких положений Версальского договора).
Формирование и укрепление мировой системы социалистических государств расширяют
возможность и гарантии существования так называемой «системы равноправных наций»,
по-своему раскалывающей капиталистический мир. Косвенным показателем этого
процесса является, в частности, возникновение в системе международных отношений
«нейтрализма» буржуазных государств как устойчивой развивающейся тенденции.
Динамика его развития и распространения, очевидно, причинно связана и с
укреплением государственно организованного социализма. На это указывает, в частности,
появление в 60-х годах такой своеобразной, важной международно-политической
силы, как «неприсоединившиеся» страны, принадлежащие в своем большинстве к
буржуазным антиимпериалистическим странам. Политика «неприсоединения» стала для
большинства освободившихся, бывших колониальных стран одним из характерных
для них средств отстаивания своей политической независимости от
империалистических государств и их военно-политических блоков. «Неприсоединение» как форма
осуществления антиимпериалистической внешней политики, как массовое, типичное
явление при всей его противоречивости есть результат и следствие нового периода
противоборства двух систем, когда наметился качественный перелом в пользу сил
мирового социализма.
Существование мирового социализма и его активная политика материальной и
моральной помощи развивающимся странам (особенно с середины 50-х годов)
создают совершенно новый климат в международных отношениях, вынуждая, как уже
отмечалось, империалистические государства идти на большие уступки в условиях
предоставления займов развивающимся странам, способствуя их использованию в
необходимых для собственных нужд отраслях хозяйства и т. д. Развивающиеся
страны получают возможность, опираясь на экономические и политические связи со
странами социализма, на глубокие объективные изменения в самом содержании
международных отношений, происходящие под воздействием существования и развития
социализма, бороться за достижение не только государственно-политической, но в
известной степени и экономической самостоятельности, даже оставаясь в рамках
мировой капиталистической системы хозяйства.
Укрепление международных позиций социализма, его постепенное превращение
во все более решающий фактор всего мирового развития привносят существенно
новые элементы в формы, методы взаимоотношений самих империалистических
государств, в характер проявления межимпериалистических противоречий. В частности,
усиливаются элементы классового сотрудничества международной буржуазии по
сравнению с прошлыми историческими периодами. Политика империализма (и
прежде всего внешняя политика) стала все в большей степени определяться классовыми
целями общей борьбы против мирового социализма, национально-освободительных
революций и рабочего движения. Этот вывод международного Совещания
коммунистических и рабочих партий 1969 года подтверждает ленинскую мысль о том, что «чем
мы больше побеждаем, тем больше капиталистические эксплуататоры учатся
объединяться...» 19.
В условиях обострения противоборства двух систем, усиления
мирового социализма резко ограничиваются возможности
межимпериалистических войн как средства разрешения их неискоренимых
противоречий. Можно сказать, что возросшая опасность самому существованию
капитализма как социальной системы заставляет империализм
по-своему осознавать и оценивать важность основного противоречия нашей
эпохи — между социализмом и капитализмом. Он также кладет этот
факт -в основу своей международно-политической стратегии.
В то же время превращение мировой социалистической системы не
только в силу, политически и идеологически противостоящую
капитализму, но и в субъекта международных отношений, обладающего мощным
17 Там же, стр. 370.
18 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 42, стр. 107.
19 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 40, стр. 244.

СОЦИАЛИЗМ В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИИ 25
экономическим потенциалом, постоянно увеличивающимися
возможностями участия в мировом экономическом обмене вообще, создает
большие возможности для использования возникающих и постоянно
обостряющихся внутри империалистического лагеря отношений конкурентного
соперничества и борьбы в интересах укрепления мира и безопасности,
ослабления мирового империализма. Это значит, что в полной мере
сохраняет силу положение о возможности использования
межимпериалистических противоречий для усиления международных позиций
социализма, в качестве косвенного резерва мировой социалистической
революции.
Главное же состоит в том, что развитие и укрепление социализма
означают формирование международных отношений нового типа,
основанных на принципах пролетарского, социалистического
интернационализма. Расширение и совершенствование этого сектора
межгосударственных связей в конечном итоге —главный позитивный результат
революционизирующего воздействия социализма на всю систему
международных отношений. Степень и глубина проникновения этих связей в
систему современных международных отношений могут служить
своеобразными показателями общего исторического уровня развитости
последних, хода, характера, этапа противоборства двух мировых систем.
По мере совершенствования социалистических отношений внутри
отдельных стран, по мере укрепления, наращивания экономического,
военного, политического потенциала мирового социализма он все в большей
степени оказывает влияние на всю систему международных отношений.

Научно-технический прогресс
и развитие личности
при социализме
И. И. КРАВЧЕНКО, В. С. МАРКОВ
Как отмечалось в Отчетном докладе ЦК КПСС XXIV съезду
партии, с которым выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС тов. Л. И.
Брежнев, народное хозяйство страны приобретает на данном этапе
совершенно новые масштабы, основой нашей экономической мощи
становятся многоотраслевая индустрия и крупное социалистическое сельское
хозяйство, передовая наука, квалифицированные кадры рабочих,
специалистов, хозяйственных руководителей; достигается неизмеримо более
высокий уровень экономики, социалистических общественных
отношений, культуры и сознательности широких трудящихся масс. Все это
позволяет нам ставить и решать сегодня такие задачи, о которых мы на
предыдущих этапах социалистического строительства не могли и
мечтать.
В ряду этих первоочередных задач, (подчеркивалось в докладе,—
«задача исторической важности: органически соединить
достижения научн о-т ех ни ческой революции с
преимуществами социалистической системы хозяйства,
шире развить свои, присущие социализму, формы соединения науки с
производством». Решение этой задачи в значительной степени связано с
совершенствованием производственных отношений социализма,
улучшением планирования и управления производством, внедрением новых
форм организации труда, с развитием «человеческого элемента»
материального производства.
Сама задача создания материально-технической базы коммунизма
выступает отнюдь не только как техническая или же преимущественно
техническая и технико-экономическая, но и как
социально-экономическая. Ее комплексное, системное решение с необходимостью
предполагает, кроме всего прочего, применение новейших достижений науки не
только к развитию техники и технологии производства, но и к его
организации, к управлению производством на всех уровнях, к подготовке
кадров, к условиям функционирования живого труда. Оно предполагает
дальнейшее развитие производственных отношений, максимально
соответствующее основным тенденциям развития производительных сил
современного социалистического общества, опирающееся на научно
обоснованное совершенствование организации всех отраслей производства,
создание максимально благоприятных условий развития человека как
главной производительной силы общества. Развитие человека,
теснейшим образом связанное с решением задачи создания
материально-технической базы,— это не только формирование потребностей и развитие
качеств работника, но и готовность к участию в управлении
производством, и мера активности человека в управлении, и развитие
коллективистских отношений в сфере труда, новые формы экономической,
правовой и нравственно-политической ответственности человека, совершен-

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРРГРЕСС И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ 27
ствование системы материальных и идейно-нравственных стимулов
трудовой и общественной активности, это и проблема общего подъема
культуры и развития личности. Интенсификация развития материальной
жизни общества зависит не только от его технических и природных
возможностей, не только от общественных отношений, но и от количества
и состояния ресурсов рабочей силы, и во многом именно технический,
квалификационный и общекультурный уровень работников становится
главным лимитирующим и определяющим фактором экономического и
социального развития.
Научно-техническая революция, показавшая поистине безграничные
возможности познания и использования законов природы с помощью
постоянно совершенствующихся технических средств, именно она, как
это ни парадоксально, привела к выдвижению на первый план (и в
теории и в практике) таких «чисто человеческих» проблем, которые
касаются эмоций, настроений, индивидуальных психофизиологических
характеристик, отношений между людьми при различных формах комбинации,
кооперации труда, идейно-нравственных мотивов и стимулов трудовой
деятельности, групповой психологии и т. п. «Вещественные» и
«личностные» элементы материального производства соотносятся друг с другом
на определенных ступенях развития в различной пропорции. Когда
развитие производительных сил лимитирует не сама техника, для создания
и совершенствования которой имеются широкие производственные и
экономические возможности, а ее использование людьми, организация
труда и производства, ограниченное выявление резервов сил человека,—
тогда несовершенство последних может сдерживать дальнейшее развитие
самой техники. Во всем этом получает наглядное выражение и
дальнейшую конкретизацию положение о решающем месте человека в
производстве. Речь идет при этом не о «человеке вообще» или абстрактном
непосредственном производителе материальных благ, а о конкретных
людях (в сумме и во взаимодействии представляющих собой
совокупного работника социалистического производства), то есть о человеке,
наделенном необходимыми трудовыми навыками, профессиональной
подготовкой, обладающем определенными знаниями и культурным багажом,
отличающемся своей сознательностью и ответственностью.
Рассматривая дальнейшее движение развитого социалистического
общества в условиях научно-технической революции как преобразование
его производительных сил, мы должны, очевидно, в качестве одной из
центральных выдвигать проблему развития человека как главной
производительной силы общества, что ни в коей мере не исключает,
разумеется, задачи самостоятельного анализа собственно гуманистических
проблем развития человека. При социализме эти две задачи решаются
в тесной взаимосвязи.
1. Создание материально-технической базы коммунизма и развитие
работника
Широкий теоретический подход к осмыслению задачи создания
материально-технической базы коммунистического общества с
необходимостью предполагает включение многих проблем развития человека.
Научно-технический прогресс в области материального производства не
ограничивается процессами совершенствования техники, технологии,
использования новых видов сырья и энергии, создания новых
материалов. Научно-технический прогресс не может быть верно понят, если
представлять его только в формах развития самой техники. Это —
внешнее, наиболее очевидное выражение его и движения материального
производства в целом, но не исчерпывающее их содержания.
Абсолютизация технического развития, однако, возможна, как показал К. Маркс на
примере буржуазных политэкономических концепций.

28
И. И. КРАВЧЕНКО, В. С МАРКОВ
«Так как политико-экономы,— писал он, имея в виду буржуазных
экономистов,— отождествляют прошлый труд с капиталом — прошлый
труд берется здесь как в смысле конкретного, овеществленного в
продуктах труда, так и в смысле общественного труда, материализованного
рабочего времени,— то понятно, что они, как Пиндары капитала,
выдвигают на первый план предметные элементы производства и
переоценивают их значение по сравнению с субъективным элементом, живым,
непосредственным трудом. Для них труд становится адекватным только
тогда, когда он становится капиталом, когда он противостоит самому
себе, когда пассив труда противостоит его активу. Продукт поэтому
господствует над производителем, предмет — над субъектом,
осуществленный труд — над трудом осуществляющимся, и т. д. Во всех этих
концепциях прошлый труд выступает не как всего лишь предметный
момент живого труда, подчиненный живому труду, а наоборот; не как
элемент власти живого труда, а как власть над этим трудом. Для того
чтобы и технологически оправдать ту специфическую общественную
форму, то есть капиталистическую форму, в которой взаимоотношение
труда и условий труда оказывается перевернутым, так что не рабочий
применяет эти условия, а условия труда применяют рабочего, политико-
экономы приписывают предметному моменту труда некую ложную
важность в противовес самому труду» 1.
Столь длинная выписка из «Теорий прибавочной стоимости», на
наш взгляд, необходима для того, чтобы выяснить действительное
отношение К. Маркса к фундаментальному и для материалистического
понимания истории и для научного обоснования направлений развития
материального производства вопросу о соотношении живого и
овеществленного труда, человека и техники, целостной системы духовной
культуры и технологически применяемых знаний. Никто другой не выразил
с такой силой и глубиной положение о революционной роли развития
средств производства, о развитии технической основы производства как
базисе роста производительности труда и главном средстве увеличения
власти человека над силами природы. «Развитие основного капитала,—
писал, например, Маркс,— является показателем того, в какой степени
всеобщее общественное познание вообще (Wissen, knowledge)
превратилось в непосредственную производительную силу, и отсюда —
показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного
процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы
в соответствии с ним...»2. Высказываний подобного рода в произведениях
Маркса достаточно много (о машине как сознательном применении
естествознания, о производстве будущего как поле экспериментов
естественных наук и т. д.), и в совокупности они дают ясное
свидетельство того, что нынешнее соединение человека, науки и производства в
рамках развивающейся научно-технической революции происходит «по
Марксу».
Такой подход к оценке роли техники и науки в развитии
материального производства совершенно справедлив и в наше время. Естественно,
что он не охватывает всего богатства проблем развития материальной
основы жизни общества, является принципиально важной, но только
одной частью ее осмысления с позиций марксистской теории
общественного развития. К. Маркс был чужд абсолютизации роли техники
в общественном развитии; напротив, одним из лейтмотивов его научного
творчества было признание решающей роли трудящихся масс в истории,
роли человека как субъекта исторической практики. Именно поэтому
Маркс не ограничивался рассмотрением вопросов глобального
характера, не решал проблем общественного развития вне нужд, потребностей
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, стр. 285.
2 К. Маркс. Критика политической экономии. «Вопросы философии», 1967,
Ns 7, стр. 120.

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ 29
и интересов конкретных индивидов, не сводил проблемы человека к
проблемам общеисторического характера, а самого человека — к
совокупному общественному индивиду. Напротив, свой анализ самых общих
проблем истории Маркс связывал с теми реальными жизненными
ситуациями настоящего и будущего, в которых оказываются живые люди,
трудящиеся (и это, между прочим, свидетельствует о надуманности в
применении к марксизму нередко выдвигаемой антиномии сциентизма и
гуманизма). Именно в этой связи К. Маркс указывал, что
«действительное богатство — это развитая производительная сила всех индивидов»3,
что «развитие общественного индивида — вот что выступает в качестве
основного устоя производства и богатства»4. И опыт строительства
социализма, развертывание научно-технической революции показывают,
что успешное решение задач в области материального производства
возможно при опережающем по темпам развитии культуры, потребления и
социального облика трудящихся масс.
Материальные предпосылки возможности всестороннего развития
личности закладывает капитализм, которому имманентно стремление к
безграничному увеличению прибавочного труда за счет непрерывных
переворотов в технической основе производства. Анализ этой тенденции
позволил К- Марксу сделать вывод о том, что «действительное
богатство общества и возможность постоянного расширения процесса его
воспроизводства зависят не от продолжительности прибавочного труда,
а от его производительности и от большей или меньшей обеспеченности
тех условий производства, при которых он совершается»5. В число таких
условий будущего развития производительных сил с необходимостью
входит развитие личности работника, поскольку «степень искусности на-
личного населения является в каждый данный момент предпосылкой
совокупного производства,— следовательно, главным накоплением
богатства, важнейшим сохраненным результатом предшествующего труда,
существующим, однако, в самом живом труде» 6. В этом, в частности,
проявляется роль науки как производительной силы: прогресс
технической основы производства дополняется (и дополнительно
стимулируется) развитием человека как главной производительной силы.
Постоянно подчеркивая революционную роль техники, решающее
значение обновления технической основы производства для повышения
производительности труда, К. Маркс уделяет пристальное внимание
совершенствованию личности работников и сочувственно цитирует в
«Теориях прибавочной стоимости» английского экономиста
социалистического направления Т. Годскина, который, так сказать, «перегибает
палку в другую сторону» и «настаивает на том, что этот предметный
момент,— стало быть, все овеществленное богатство,— чрезвычайно
незначителен по сравнению с живым процессом производства и в
действительности обладает ценностью только как момент живого процесса
производства, а сам по себе никакой ценности не имеет» 7.
Как показывают данные современных экономических и
социологических исследований, в этом положении заключен глубокий смысл.
Дело здесь не в утверждении банальной истины, что техника без людей,
владеющих ею, мертва, а в том, что при возрастании количественной
доли овеществленного труда в создании новой продукции
одновременно резко повышается значение живого труда, участвующего в создании
этой продукции, особую важность приобретают качества той рабочей
силы, которая приводит в движение постоянно обновляющиеся
средства труда.
3 «Из неопубликованных рукописей К. Маркса». «Большевик», 1939, № 11—12,
стр. 64.
4 Тамже, стр. 62.
5 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 386.
6 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. Ill, стр. 306.
7 Т а м ж е, стр. 286.

30
И. И. КРАВЧЕНКО, В. С. МАРКОВ
Современная наука и техника предъявляют к человеку
исключительно высокие требования, удовлетворение которых — важнейшее
условие создания материально-технической базы коммунизма. По
подсчетам некоторых специалистов (И. Г. Куракова), для опережающего
развития наших производительных сил темпы научно-технического
прогресса должны достигать уровня 7—10% в год. Это означает, что
каждому работнику производства надо удваивать свои знания,
коренным образом улучшать свои навыки и квалификацию каждые 8—10 лет
(против 25 лет в эпоху промышленной революции). Поэтому общество
нуждается не просто в стимулировании трудовых усилий людей — это
только часть, хотя и очень важная часть условий, обеспечивающих
высокую трудовую и творческую энергию народа. Другая часть их,
которой общество заслуженно уделяет особое внимание и которая явилась
объектом специального обсуждения на XXIV съезде партии,— это
повышение общего образования и культуры народа. Соответствующие
исследования красноречиво свидетельствуют о том, что затраты на общее
образование и профессиональную подготовку и переподготовку кадров
являются едва ли не самой эффективной формой капиталовложений.
Имеются различные количественные измерения эффективности
повышения общеобразовательной и профессиональной подготовки
работников материального производства. Наряду с известными
подсчетами отдачи на рубль, вложенный в обучение, проделанными в разное
время и на основе несколько различных методик акад. Г. С. Струмили-
ным, акад. В. А. Трапезниковым, акад. В. С. Немчиновым и И. Г. Кура-
ковым, имеются и другие, новые, хотя и более частные данные об
экономической эффективности повышения культурно-технического уровня
трудящихся. Так, В. А. Жамин приводит результаты социологического
исследования, проведенного лабораторией Челябинского
педагогического института, согласно которым «последовательный рост общего
образования рабочих на один класс средней школы означает в среднем
рост производительности труда в машиностроении на 1,5—2%, в
черной металлургии — на 0,4—0,7, в легкой промышленности — на 1,5—
2,2%». Уровень образовательной подготовки рабочих, пишет далее В. А.
Жамин, «влияет и на время, которое они затрачивают на освоение новых
видов работ. В частности, каждый класс общеобразовательной
подготовки (с шестого по десятый) приводит к ускорению освоения новых
видов работ в среднем на 50%»- «Обследование, проведенное среди
слесарей-инструментальщиков, показывает, что рабочий, закончивший
среднюю школу, затрачивает на повышение одного тарифного разряда почти
в пять раз меньше времени, чем рабочий с образованием пять-шесть
классов» 8. Расхождения в сроках достижения высшего разряда в
зависимости от образования и профессиональной подготовки, согласно
данным В. В. Кревневич, поистине разительны: от четырех лет для
работников, имеющих среднее образование и получивших подготовку в
профессионально-техническом училище, до 19,5 года для работников,
имеющих 5 классов образования и обученных на производстве9. В свете
этих данвых становится особенно очевидным значение введения
всеобщего среднего образования и развития системы
профессионально-технического обучения для ускорения технического прогресса, для более
интенсивного развития общественного производства.
Социально-экономическое значение развития личности трудящихся,
в основе которого лежит профессиональная подготовка и повышение
специальной квалификации, соединенные с ростом общего образования,
во многом определяется постоянным развитием технической основы
производства, возникновением новых отраслей и неизбежным пере-
8 В. А. Ж а м и н. Наука и экономика социализма. М., «Мысль», 1971, стр. 79, 80.
9 См. В. В. Кревневич. Влияние научно-технического прогресса на изменение
структуры рабочего класса в СССР. Итоги и перспективы. М., «Наука», 1971, стр. 157.

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ 31
распределением материальных и трудовых ресурсов между ними. В
процессе развертывания научно-технической революции наших дней эти
тенденции обнаруживаются на каждом шагу, ставя проблемы
переподготовки наличных кадров работников в один ряд с проблемами
подготовки новых работников, а проблему введения всеобщего среднего
образования (с непременным повышением его качества) как
необходимую предпосылку быстрого освоения специальности и, следовательно,
более эффективной (с точки зрения общественной экономики) и более
безболезненной для личности переквалификации 10. Повышение
общеобразовательного уровня в сочетании с профессиональной подготовкой
служит, кроме того, одним из основных средств развития социальных
перемещений в направлении достижения полного социального
равенства, сглаживая различия в квалификации, которые на современном этапе
развития социалистического общества являются одним из основных
показателей социальных различий11, а также существенной
предпосылкой приспособления человека к развивающимся техническим условиям
производства, предпосылкой роста удовлетворенности трудом
работника, владеющего широким диапазоном производственных знаний и
навыков, понимающего смысл технологических процессов, подготовленного к
перемене труда.
Рост общего образования и профессиональной подготовки
трудящихся является одним из главных путей сближения классов и
социальных групп нашего общества на основе дальнейшего повышения
руководящей роли рабочего класса, соединенного с передовыми средствами
производства, прогрессивными формами труда, повышающего свой
культурно-технический уровень опережающими темпами по сравнению
с другими социальными группами 12. Основные тенденции изменения
профессионально-квалификационной структуры и повышения
общеобразовательного уровня рабочего класса, прогрессивные перемены в
содержании его труда, вызванные техническим прогрессом, рост
технического творчества и неуклонное расширение участия рабочих в
управлении производством и другими общественными делами — все это, на наш
взгляд, и показывает, какие факторы развития личности являются
главными на современном этапе социалистического общества.
Здесь можно выделить три таких основных фактора. Во-ттервых,
объективные условия развития личности: требования к работнику,
наиболее адекватные основным тенденциям социально-экономического
и научно-технического прогресса; во-вторых, изменение места
работника в производстве и в обществе вследствие роста его
культурно-технического уровня; в-третьих, формирование и развитие комплекса новых
идейно-нравственных мотивов трудовой деятельности, носящих
творческий характер и характеризуемых в общем как коммунистическое
отношение к труду, выражающих новый тип отношения общества и
личности, новый тип ответственности, в котором все более органично
сочетаются компетентность и творчество, самовыражение личности
(реализации ее способностей) «и подчинение всех общественно значимых аспектов
поведения защите общественных интересов. Развитие человека и
развитие социалистического -производства суть две стороны единого процесса,
моментами которого с точки зрения развития личности работника
служат: преодоление существенных различий между умственным и
физическим трудом на основе объективного изменения (на базе технического
прогресса) содержания труда и повышения культурно-технического
ю Интересные наблюдения и выводы о наметившихся тенденциях и особенностях
указанных процессов, о некоторых трудностях и противоречиях в решении данных
вопросов содержатся в упомянутой работе В, В. Кревневич (особенно в IV главе книги).
11 См. М. Н. Р у т к е в и ч, Ф. Р. Филиппов. Социальные перемещения. М.,
«Мысль», 1970, стр. 63—67.
12 См. Р. И. Косолапое. На пути к бесклассовому обществу. «Волросы
философии», 1971, № 5, стр. 21.

32
И. И. КРАВЧЕНКО, В. С. МАРКОВ
уровня трудящихся; соединение исполнительского труда с функциями
управления; развертывание творческих мотивов трудовой деятельности
на основе соединения специальной подготовки с усвоением основ
научного мировоззрения, социальных знаний, а также с формированием
коммунистической нравственности, коллективизма, товарищеского
сотрудничества и взаимопомощи.
Таким образом, главное направление развития личности в
социалистическом обществе наших дней заключается прежде всего в такой
подготовке работников, обладающих глубокой профессиональной
специализацией, которая базируется на широкой общеобразовательной
основе и делает их способными к участию в социальных перемещениях
как «по горизонтали»—от профессии к профессии, так и «по
вертикали»— от исполнительского труда к управленческому.
Это магистральное направление развития личности трудящихся
осуществляется в практике коммунистического строительства, оно
теснейшим образом связано с существенными чертами социалистического
производства, его насущными потребностями и тенденциями его
будущего прогресса. Опережающее развитие общего образования,
преимущественное внимание к подготовке специалистов и
высококвалифицированных работников для тех отраслей народного хозяйства, которые
выходят на первый план по мере развертывания научно-технической
революции,—все это, вместе взятое, показывает планомерность,
продуманность и целеустремленность политики партии в этом вопросе.
Параллельно идут и сливаются сложные, многообразные процессы:
целенаправленно обеспечиваются объективные условия и возможности
развития личности; экономически стимулируется стремление самих
людей к повышению образования и квалификации; организуется и
качественно совершенствуется государственная система общего и
специального образования, профессиональной подготовки и переподготовки; ведется
настойчивая идейно-воспитательная работа, направленная на
формирование общественного сознания, отвечающего требованиям
социалистического общества к политической сознательности его граждан,
осознанию и практической реализации чувства долга, ответственности и
дисциплины в труде и жизни.
2. Некоторые социальные аспекты развития человека
Социализм— необходимый этап на пути исторического прогресса
общества, ведущего к формированию человека со всем «богатством его
существа», «всестороннего, глубокого во всех его чувствах и
восприятиях» 13, и развертыванию творческих потенций личности, превращению
творчества из особой функции во всеобщую характеристику социально
значимой жизнедеятельности человека.
XXIV съезд партии остро и конкретно поставил вопрос о
практических шагах, необходимых на современном этапе для решения этой
исторической цели развития человечества, наметил программу
действий, направленных на создание предпосылок для всестороннего
развития человека. Так, выдвигая в качестве главной задачи девятой
пятилетки существенное повышение благосостояния народа, съезд
подчеркнул, что такой подход вытекает не только из необходимости
дальнейшего усиления роли материальных и моральных стимулов к труду.
«Вопрос ставится значительно шире,—отмечалось в докладе Л.
И.Брежнева,— о создании условий, благоприятствующих всестороннему
развитию способностей и творческой активности советских людей, всех
трудящихся, то есть о развитии главной производительной силы общества».
И так как человек развивается под определяющим воздействием
созданной им самим предметной среды (наряду с детерминирующими
w К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 594.

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ 33
его развитие общественными отношениями, идеологией и т. д.), обратное
присвоение им своих сущностных сил, развитие его деятельных
способностей неразрывно связывают его с предметным миром, представляют
собой обратное движение от вещей к живой деятельности. Поэтому тот
высокий уровень деятельности, в котором столь нуждается
социалистическое общество, которого оно добивается от человека, достижим
именно при условии создания такого мира вещей, в котором была бы
овеществлена достаточно высоко развитая человеческая деятельность.
Речь идет, в частности, об условиях и уровне потребления, ибо
материальное производство, это «царство естественной необходимости»,
расширяется вместе с развитием человека, поскольку расширяются его
потребности, а вместе с ними и производительные силы, которые служат
для удовлетворения этих потребностей. Именно на обеспечение
материальной основы развития человека направлено решение XXIV съезда
партии полнее обеспечить растущий платежеспособный спрос населения
продовольственными товарами, а также услугами.
Рост личного потребления является существенным экономическим
фактором, обеспечивающим расширенное воспроизводство.
Стимулирование спроса всеми приемлемыми для социалистического общества
средствами, а не простое следование производства за растущими
потребностями населения — наиболее эффективный путь развития
производства и его важнейший резерв 14. В этом смысле обществу
далеко не безразлично, в состоянии ли оно достаточно быстро формировать
потребности и удовлетворять их, так как известно, что новые продукты
дают больший социально-экономический эффект тогда, когда они
предвосхищают (и тем самым создают) потребности, чем когда они только
удовлетворяют их и поспевают за спросом. У личного потребления две
фукции воспроизводства — расширенного воспроизводства вообще и
воспроизводства человеческих сил в частности. Благодаря ему
реализуется важнейший аспект взаимосвязи социальной и экономической
эффективности общественного производства, которой уделил столь
большое внимание XXIV съезд партии, осуществляется целостное
развитие производительных сил — всех его элементов, в том числе и
личностного. Социалистическое общество имеет теперь возможность наглядно
доказать, что если даже в капиталистическом обществе «производство
ради производства» в конечном счете объективно ведет к развитию
производительных сил человечества, то создание при социализме
условий для развития богатства человеческой природы как самоцели
создает условия для того, чтобы проблема потребностей человека и их
удовлетворения была решена успешнее и быстрее.
Как известно, развитие, возвышение потребностей и интересов
взаимосвязаны как в сфере производственного, так и в сфере личного
потребления. Но так как взаимосвязаны друг с другом и эти сферы,
интересы производства не могут не страдать, если в обществе
накапливаются неудовлетворенные личные потребности. Это так же верно, как и
то, что недостаточное удовлетворение потребностей производства (в
сырье, фондах, рабочей силе и пр.) неизбежно отражается на сфере
личного потребления. Эти общие положения действительны и тогда,
когда речь идет о значительных интересах и потребностях общества в
развитии, сохранении, обеспечении его роли в общеисторическом
процессе и когда речь идет о тех частных моментах материальной жизни
общества, из которых этот процесс реально складывается: организации
14 Это положение пользуется теперь все большим признанием.. Следует отметить,
что широкое использование индивидуального спроса позволило капитализму решить и
некоторые прагматические задачи. Добившись массового спроса и массового
потребления, капитализм смог относительно успешно проводить антикризисную политику. И хотя
таким образом он не может справиться со всеми наиболее разрушительными процессами
в своем обществе, он доказал возможность такого пути развития производства и
материальной жизни общества путем стимулирования потребления.

34
И. И. КРАВЧЕНКО, В. С. МАРКОВ
производства и обмена, получения необходимых результатов на
конкретных этапах этого процесса и т. д.
Далее, в сфере потребностей и интересов, как и в сфере
потребления, то есть их реализации, осуществлятся оценочная деятельность и
потребностей, и интересов, и потребительной стоимости предметов
потребления, познание и оценка всего круга вещей и отношений,
которые в эти сферы включены. Социальный смысл этого познания
обнаруживается в процессе формирования потребностей, интересов и
спроса. Развитие позитивного спроса — сильное средство
стимулирования продуктивной творческой деятельности человека, очеловечивания
его внешней природы и воздействия на формы его общения с другими
людьми. Направленное формирование спроса помогает руководить
потреблением и направлять его в желательное русло, организуя,
например, потребление новых привлекательных для населения товаров, и тем
самым оказывать давление на потребление нежелательных с той или
иной точки зрения товаров, таких, скажем, как спиртные напитки.
Уровню высокоразвитого промышленного общества необходимо
должен соответствовать и уровень, мы бы сказали, тип индивидуального и
общественного потребления, а значит, и жизненный уровень и стиль
самой жизни со всеми особенностями современной городской,
урбанизированной культуры. Общество постоянно оказывается поэтому перед
необходимостью обеспечивать удовлетворение ряда таких потребностей
человека, которые ранее не имели ни такого значения в жизни масс, ни
таких масштабов, как в наши дни. К ним относятся и некоторые быстро
развивающиеся социальные потребности, удовлетворение которых
способствует развитию и человека и производства. Такова, в частности,
потребность в более высокой мобильности членов общества и более
быстрой и доступной реализации всей полноты «человеческих проявлений
жизни» 15. Это и широкий доступ к образованию, и социальное
продвижение, и возможность смены условий жизни и места работы,
оправданные развитием человека, и многие другие моменты динамики жизни
индивида. Чтобы ответить на эти запросы, само общество становится
более мобильным, гибко реагирующим на все изменения ускоренного
ритма жизни нашего времени. Для этого требуется развитое и
продолжающее быстро развиваться материальное и духовное производство,
обеспечивающее необходимое для удовлетворения возвышающихся
потребностей количество рабочих мест, товаров, мест обучения, все более
широкое удовлетворение культурных запросов.
Важной проблемой и задачей общества на этом этапе является
организация и развитие сферы обслуживания, материального и культурного.
Дело в том, что, осуществляя непосредственные задачи обеспечения
населения необходимыми услугами, эта сфера, которая постепенно
индустриализируется и становится материально более мощной, может решать
и решает важные социальные проблемы. Речь идет, в частности, о том,
чтобы удовлетворить стремление человека сменять слишком усложненный (и
порой непривычный для представителя недавно сложившегося промыш-
ленно развитого общества) мир социальных, трудовых и экономических
отношений на более ограниченный, простой и замкнутый мир своего
непосредственного бытового окружения. Общество, а следовательно, и
производство, кровно заинтересовано в регулировании этой тенденции в
создании материальных и культурных ресурсов для обеспечения
порожденных этой тенденцией интересов.
Разнообразие и умножение занятий во внерабочее время,
рационализация досуга связаны с восстановлением физических сил и
душевного равновесия после работы, которая по необходимости приобретает
все более интенсивный и утомительный характер (часто уже не столько
16 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 59G.

НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ 35
в физическом отношении, сколько в психическом). Общество по ряду
причин стимулирует эти занятия: они способствуют воспроизводству
рабочей силы человека; снимают социальное напряжение, вызванное
однообразием специализированного труда, его несоответствием полученному
человеком образованию, которое в тенденции может быть либо выше
выполняемой работы, либо ниже (особенно в периоды быстрого
развития техники данного производства), что порождает сильное напряжение
и конфликты в сознании и поведении человека, некоторые пусть
незначительные, но ощутимые противоречия между материальным уровнем и
стилем его жизни, с одной стороны, и характером и условиями его
труда— с другой. Эти несоответствия также могут быть двух-родов. Одни
порождаются высоким уровнем производства, особенно в авангардных
отраслях, в науке, духовном производстве, мало сопоставимым с менее
развитой материальной жизнью человека, с неудовлетворенными
возможностями и ожиданиями в быту, другие, наоборот, несоответствием
современного комфорта, культурных и материальных возможностей
человека с однообразием его труда или его непрестижным характером
(трудная, «грязная» физическая работа и т. д.). Поэтому-то многие виды
самодеятельности носят характер компенсации и ухода от
действительности основного вида труда. Общество должно одни виды такой
компенсации стимулировать (самодеятельное творчество, участие в
общественной и политической деятельности, разумные виды домашнего труда,
спорт, туризм, искусство и пр.), другие — пресекать (алкоголизм,
преступность и т. п.). Для общества (а в конечном счете и для индивида)
далеко не безразлично, что именно будет преобладать и в самом
характере использования досуга: партикуляризация отношений в этой сфере
или их возможно более полное коллективистское выражение. Во всех
случаях способность общества эффективно воздействовать на этот
процесс зависит of его материальных возможностей, от понимания им
актуальных задач организации человеческих отношений, от знания
подлинной ситуации в каждый данный момент и от общей установки на
приоритет проблем человека и развития общественных отношений во всех
вопросах жизни.
Важнейшим аспектом повышения потенциала сущностных сил
человека, а следовательно, и повышения индивидуальной и общественной
производительности труда является достижение необходимого
равновесия между его ситуацией, его поведением и установками на
производстве и в быту, в его личной жизни. Социальный опыт, приобретенный
человеком в одной из сред, в которую он включен, опосредованный одной
его ролью, должен в наиболее полной мере соответствовать его опыту
в других средах, его различным функциям в разных социальных
институтах. Рационализация этой стороны жизни — большой и еще не всегда
и не полностью используемый резерв мощного развития
производительных сил общества и развертывания научно-технической революции.
Поэтому советское общество стремится к позитивному решению проблемы
упорядочения взаимовлияния развития производства, техники и науки и
общественной жизни на уровнях микро- и макроструктур общества
(класс и социальная группа, малая группа и семья), разных
общественных институтов. Одним из средств их гармонизации и является
создание лучших условий жизни человека — увеличение свободного времени,
рационализация затрат этого времени, усиление внимания к творческим,
продуктивным, эмоциональным проявлениям личности, ее
самовыражению и самодеятельности.
Принципиальное соответствие перспективных интересов личности,
коллектива и общества в социалистическом обществе конкретно
реализуется в этом процессе согласования посредством сложных механизмов
взаимодействия между элементами общества, которое в целом можно
охарактеризовать как процесс развития социалистической культуры. Од-

36
И. И. КРАВЧЕНКО, В. С. МАРКОВ
ним из аспектов этой культуры выступает умение управлять и
общественная дисциплина, то есть умение быть объектом управления в
определенных условиях, не ущемляющих личность, а, напротив,
согласующих ее отношение с обществом.
Развивая и совершенствуя управление, партия придает немалое
значение— и это отчетливо сказалось в обсуждении проблем управления
на XXIV съезде — приведению во взаимное соответствие поведения
человека и ситуаций, в которых он оказывается во всех сферах жизни
общества и всех основных его членениях: классовых, внутриклассовых,
национальных, профессиональных, возрастных, культурных. Поэтому
партия стремится обеспечить нормальное функционирование человека
во всех социальных институтах и тем самым оптимальную деятельность
этих последних. Учитывается при этом, что усложнение технических
систем и систем человек — техника повышает тенденции к
неупорядоченным действиям, а следовательно, повышает требования к
приспособляемости человека, к его самостоятельности и инициативе, иначе говоря,
его способности к принятию решений, переработке и передаче им
информации, способности участвовать в кооперации труда сложного
коллектива, адекватно воспринимать, осмысливать и воплощать в действие
все управляющие (как внешние, так и интериоризированные) импульсы.
Решение сентябрьского (1965 года) Пленума ЦК КПСС о
народнохозяйственной реформе, решения других пленумов, а теперь и решения
XXIV съезда партии, посвященные развитию народного хозяйства,
направлены на соответствующую ориентацию трудовых и общественных
процессов. Поэтому и развитие высшего и среднего образования, о
котором говорилось выше, становится необходимостью не только потому,
что современная наука и производство требуют лучше подготовленных
людей, но и потому, что управление обществом и понимание человеком
задач, процессов, методов и последствий применяющегося управления и
руководства должны иметь обратную связь, а значит, и готовность
человека действовать в соответствии с полученными импульсами; не только
потому, что обществу нужны кадры руководителей, но и потому, что
субъектом управления общественными процессами выступает все
возрастающее число членов общества, а в перспективе управлением такой
деятельностью в той или иной степени должны будут заниматься все
члены общества. Степень приближения этой перспективы прямо зависит в
современных условиях развитого социалистического общества и
мощного подъема материальной жизни от развертывания этих человеческих
качеств в наши дни.
В последнее время в нашей стране стала активнее изучаться и
решаться на практике проблема социального развития трудовых
коллективов, имеющая непосредственное отношение к общесоциальным
проблемам нашего общества и к развитию человека, проблема так
называемого социального планирования на предприятиях. Его цель —
стимулировать трудовую и социальную активность, организовать систему
доступных коллективу мероприятий, которые бы удовлетворяли надежды
человека на социальное продвижение, на осуществление некоторых его
личных целей, предотвращали бы различными путями возникновение
в сознании рядового человека представления о непрестижности его
положения в окружающей среде, которое может появиться при оценке им
своей профессии, заработка и пр., реально улучшали бы его
материальное положение, включали бы человека в орбиту основных забот
общества не только с точки зрения его отдачи на производстве, но и исходя из
его роли гражданина и достоинства человека, на деле меняли бы его
отношение к труду, своему делу и коллективу, обществу и другому
индивиду, создавали бы чувство социальной ответственности и
самодисциплины. Социальное планирование призвано тем самым способствовать
усвоению навыков самоуправления на трудно контролируемых уровнях

научно-технический прогресс и развитие личности 37
индивида или микрогруппы, служить проводником экономических
методов управления и парировать негативные последствия материального
стимулирования, быть рычагом косвенного (опосредованного)
социального управления, служить в итоге организации жизнеспособного
производственного коллектива и развитию человека.
В последние годы в специальной литературе сформулированы
предложения о социальном планировании развития территориальных
единиц— города, поселка, села. Этот переход от сферы производства к
более широким областям жизни общества очень важен и симптоматичен.
Можно полагать, что работа в этой области сыграет очень важную роль
и в развитии материально-технической базы социалистического
общества. Она станет еще одной составной частью широкой программы
социальных преобразований, проводимых Коммунистической партией.
* * *
Мы не сумели бы понять сути происходящих изменений и человека
и производства, если бы осмысливали их помимо развития
общественных отношений в нашем обществе. Именно социалистические
общественные отношения являются условием максимально последовательной,
полной и высокой по темпам реализации прогресса и сущностных сил
человека и материальной жизни общества. Убедительным
доказательством этого служат решения XXIV съезда КПСС, которые как раз и
направлены на создание конкретных предпосылок дальнейшего
качественного развития материально-технической базы коммунизма и самого
советского человека.
Успешное претворение их решений в жизнь позволит советскому
народу подняться еще на одну ступень исторического развития по пути
к коммунизму.

Диалектика
производительных сил
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
Общая концепция развития производительных сил составляет
в соответствии с материалистическим пониманием истории исходный
пункт для решения многих, более конкретных проблем марксистско-
ленинской общестренной теории и современной революционной
практики, дает решающие аргументы для критики правого и «левого»
ревизионизма и реформизма. В ходе начавшихся в настоящее время
в марксистской экономико-философской литературе споров по
основным вопросам данной проблемы отмечается, однако, существование
значительных пробелов именно в разработке общей теории. Каково
внутреннее движущее противоречие производительных сил, в чем
различие их бытия и сущности, сущности и явления? От более полного
прояснения этих вопросов зависит правильное понимание процессов
разрешения этого противоречия в действительности, в революционной
практике.
Цель исследования производительных сил состоит в том, чтобы
понять их как результат определенного процесса становления, причем не
как становления внешних для человека «вещных элементов», а как наше
собственное становление в процессе усиливающегося воздействия
человека на внешнюю и свою внутреннюю природу. Производственные
отношения составляют как бы «второй слой» общественных отношений,
ту классовую оболочку, в которой выступают отношения человека
(общества) к природе и достигнутые в этом процессе формы трудовой
кооперации. Необходимо исследовать производительные силы и сами
по себе, отдельно от этой их «вторичной» общественной формы, не
упуская, однако, из виду, что именно общественная классовая форма
придает внутреннюю определенность каждой ступени развития
производительных сил.
Приступая к осуществлению своего главного замысла в области
экономической науки в 1857 г., К. Маркс в известном «Введении» дает
очерк теории производительных сил как целостной системы. На этой
основе К. Маркс в дальнейшем создал «Капитал» и предполагал
создание еще 5 последующих частей своей экономической теории 1. Легко
установить, какая часть этой теории производительных сил лежит в
основе «Капитала» и во многом определяет его структуру. Гораздо
сложнее выяснить, какие моменты производительных *сил должны были
составить фундамент следующих разделов общей экономической
теории К. Маркса. Исследование в этом направлении — важная задача,
для решения которой необходимо попробовать применить логику
«Капитала»— движение от исследования более простых форм бытия
производительных сил к их сущности и далее ко все более сложным,
«одухотворенным» формам их действительности в современном обществе.
1 См. «Вопросы философии», 1968, № 5; 1970, Хя Ц.

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
39
В данной статье делается попытка решить первую часть задачи —
анализ качественной и количественной сторон производительных сил и
их меры, — «сквозь которую» видна сущность предмета исследования.
1. Процесс производства богатства и его моменты
Воздействуя на природу, переделывая и присваивая вещество
внешней природы, человек изменяет, переделывает, возвышает свою
собственную внутреннюю природу. В этом процессе «производства
вообще» человечество выступает как субъект производительных сил,
а природа — как объект, на который направлено производство2.
Однако так ли это на первых ступенях развития человеческого общества?
Первобытный человек лишь чисто формально «располагает» какими-либо
производительными силами. Фактически роль производительных сил выполняет
богатство окружающего человека природного мира (естественное богатство средств жизни
и средств труда). Эти обусловленные самой природой естественные
производительные силы3 не нуждаются для своего возникновения и существования в чуждой
внешней природе силе, которая выступала бы как их первопричина, как субъект.
Продуктивные, производящие, творческие силы природы как действительное
активное начало находятся на одном полюсе, а разрушительный, творчески бессильный
и косный первобытный человек, пассивно присваивающий себе плоды деятельности
природы,— на другом.
Такой первобытный человек, или, точнее, род, еще только иногда становится в
активно преобразовательное отношение к природе, только иногда выступает в роли
субъекта и проявляет специфически человеческое отношение к миру. Характеризуя
такую экономику как присваивающую, Ф. Энгельс отмечает, что искусственные
орудия и средства труда, созданные человеком, служат главным образом
вспомогательными орудиями присвоения 4. В этой деятельности человек еще исходит из
естественного богатства своей собственной природы — из тех естественных материальных и
духовных потребностей, которые образуют цели и движущие мотивы его
деятельности, и из естественного трудолюбия и дееспособности, возникших в результате
естественного отбора.
Естественные производительные силы присваивающей экономики можно
изобразить в виде такой последовательности моментов, связанных друг с другом в единое
целое: «Природа как благоприятная внешняя среда» ->■ «Орудия присвоения» ->■
«Целесообразная присваивающая деятельность» ->- «Естественные потребности и
способности»-> «Первобытный человек (род)». В этой системе роль активного полюса играет
скорее природа, хотя периоды ее бесплодия и бессилие человека перед лицом
природы с огромной силой выдвигают настоятельную необходимость создания
искусственных производительных сил, противоположных существующим, поскольку их активным
полюсом должно стать само общество. И хотя естественные производительные силы —
скорее еще силы природы, а не общества, они уже развиваются на основе своих
собственных законов и несут в себе, как в клеточке, все те бурные проявления
диалектики производительных сил, которые составляют материальную основу истории
человечества. Творческая роль человека в рамках естественных производительных сил
резко усиливается при производящей экономике азиатского способа производства.
Создание искусственных производительных сил общества является продуктом
длительного исторического развития — уже за пределами эпохи дикости, в период
варварства и цивилизации5, когда происходит своеобразный «переворот полюсов»,
и человек закрепляет за собой роль активной стороны, деятельного начала, субъекта
в этом единстве общества и природы. Искусственные производительные силы
возникают, существуют и развиваются уже как определенность деятельного, более
творческого начала, противопоставившего себя первобытной природе, в том числе и
первобытной природе самого человека, и переделывающего ее6.
2 Конечно, рассматривать все общество как один субъект — значит
рассматривать его в абстракции. Субъект производительных сил общества как определенный
общественный организм различен для разных эпох и по-разному включает в себя
основную массу людей данного общества (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.,
т. 12, стр. 711, 720). Задача исследования производительных сил — перейти через
необходимые промежуточные ступени от самого абстрактного представления к
конкретике общественного производства.
3 Естественные производительные силы, или естественные условия
производительности труда, могут быть целиком сведены, по словам Маркса, к природе самого
человека, к его расе и т. п. и к окружающей человека природе (см. К. Маркс и
Ф. Энгельс, Соч., т. 23, стр. 515—516).
4 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные произведения, М., 1952, II,
стр. 179.
6 Т а м ж е.
6 «Всякая производительная сила есть приобретенная сила, продукт
предшествующей деятельности» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 27, стр. 402).

40
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
Если древние «общественно-производственные организмы» покоятся на
незрелости отдельного, индивидуального человека, выступающего только как составной
элемент рода, племени, общины и т. д., то уже в конце этого периода субъектом
производства начинает выступать и отдельный общественный индивид.
К. Маркс рассматривает в «Капитале» производительные силы в
процессе их функционирования не как застывшие элементы, а как
движущуюся систему, как процесс, состоящий из ряда простых моментов:
рабочая сила, сама трудовая деятельность как процесс применения
этой рабочей силы, средства труда, предметы труда или объект, на
который направлен труд, и средства потребления — потребительные
блага. Графически это можно изобразить следующим образом
(штриховкой выделена сфера исследований производительных сил в «Капитале»):
Человек (и общество) как субъект производительных сил уже не является
простым моментом этого процесса. Это структурно весьма сложный
феномен, имеющий множество сторон и проявлений и только одной своей
частью входящий в данный процесс. Это же относится и к природе как к
всеобщему объекту труда, объекту действия производительных сил7.
Нет необходимости подробно излагать марксову теорию каждого из этих
простых моментов. Отметим только их тесную взаимосвязь и переход друг в друга.
Например, наемные рабочие продают, конечно, только свою рабочую силу. Однако
утром на производство идет не абстрактная «рабочая сила», а живая человеческая
личность, для которой рабочая сила — это только инструмент, орудие в процессе
труда. Два человека, получившие одинаковое общее и специальное образование и с
одинаковыми физическими данными, выступают как совершенно различные «по
мощности» и эффективности производительные силы, если они по-разному личностно
развиты. К. Маркс показал тенденцию капитала рассматривать наемного рабочего
как «тягловую» рабочую силу, но не личность, только как предмет, вещь, хотя и
живую, «сознающую себя вещь».
Сознательная цель, «которая как закон определяет способ и характер его
действий и которой он должен подчинять свою волю»8, отличает трудовую деятельность
человека. Зарождение и развитие этого целеполагания выделяют человека из других
сил природы и противопоставляют им. Ф. Энгельс, как известно, проследил иную
связь: воздействие труда на развитие собственной природы человека, его
способностей и сил. Была выявлена роль труда в создании человеческой руки,
членораздельного языка как формы общения между мыслящими существами и других элементов
рабочей силы этого специфического мыслящего организма. Энгельс показал также
воздействие труда на развитие органов чувств и самого мозга в результате
усложнения трудовой деятельности.
Квалификационное развитие рабочей силы и усложнение трудовой деятельности
на определенной степени воплощаются в более сложное орудие или средство труда —
новый инструмент или новую технику, существующие уже отдельно, обособленно от
рабочей силы. Средство труда выступает как воплощение трудовой деятельности и
мерило развития человеческой, рабочей силы. На разных этапах развития производи-
7 Не случайно несколько лет тому назад среди марксистов развернулась все
еще не закончившаяся дискуссия о том, что в природе не является «элементом»
производительных сил.
8 К. M а р к с и Фк Э н г е л ь с. Соч., т. 23, стр. 189.

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
41
тельных сил различные объекты выступали в качестве главного средства труда:
каменный и деревянный инструмент и культура различных растений, медный и
бронзовый инструмент, железные орудия производства, рабы как «крупнейшее техническое
изобретение», прирученные животные, простейшие и усложняющиеся машины,
автоматические системы машин или автоматические «саморегулирующиеся системы» и т. д.
Степень совершенства средств труда является показателем и тех
общественных отношений, при которых совершается труд9.
Уровень развития средств труда и рабочей силы, характер
разделения труда, общественных отношений производства и богатство
природных производительных сил совместно проявляются в показателях
производительности труда. Выявленный недавно сравнительно высокий
уровень производительности труда древних обществ и цивилизаций
обусловливался в основном высоким естественным плодородием 10. В период
индустриализации главный прирост производительности обусловливают
дополнительные «механические рабочие силы», в условиях современной
научно-технической революции — капитальные затраты на образование и
подготовку кадров. Отмеченный В. И. Лениным закон возрастающей
производительности труда в разных условиях «питается» разными факторами.
Произведенная за год сумма материальных и духовных
потребительных благ на разных ступенях развития производства и общества по-
разному складывается из двух своих составных частей (полезные вещи
и полезный эффект), а каждая из них, в свою очередь,— из своего
материального и духовного компонента. Общая тенденция заключается в том,
что по мере развития производства возрастает удельный вес полезного
эффекта (выступающего в форме услуг) и духовного элемента в каждой
из этих двух составных частей, что проявляется в ассортименте и
качестве производимых вещей и услуг. Однако продукты труда полностью
становятся потребительными благами, как отметил К. Маркс, только в
самом процессе потребления. Поэтому для их анализа необходимо уже
«встречное» движение исследования: от человека как субъекта
производительных сил к процессу потребления и к потребительным благам.
Речь здесь идет не только об общем значении процесса потребления,
развития всей массы существующих в обществе потребностей для
прогресса производства. Эта мысль, высказанная К. Марксом, не нова.
Важно видеть, что возвышение, расцвет потребностей общественного
индивида есть необходимое условие развития его и как личности и как
работника, и рост потребительной силы есть не только пассивный фактор
роста производства, но и вместе с тем решающая составная часть
развития человека как главной производительной силы общества.
8 этом плане сам личностно развитый человек — субъект
производительных сил — в процессе общественного воспроизводства выступает
не только как рабочая, но и как общественно-определенная
потребительная сила. Потребительная сила — это исторически
обусловленная совокупность общественно необходимых потребностей человека,
которые проявляют себя как внутренние мотивы, движущие силы
индивидуального процесса потребления, воплощаются в представления и цели
человека, определяющие далее (проходя через призму классовых
интересов и отношений) конечный результат общественного производства
(те продукты и услуги, которые должны быть произведены), а через
него и те средства труда, которые должны быть использованы п.
9 «Прогресс гораздо лучше и чаще пролагал себе путь при посредстве едва
заметных орудий производства, — писал Фурье. — Непрерывное действие этих заурядных
орудий... определило в большей мере, нежели вообще думают, быстрое движение,
какое обрели человеческие общества, и даже формы, в какие они облекались, вплоть
до их религиозных и политических верхушек». Цит. по И. Зильберфарб.
Социальная философия Шарля Фурье. М., 1964, стр. 95—96.
10 Например, урожайность зерновых в Шумере (от «сам — 30» до 5U) при
только 30 днях необходимого труда, урожайность маиса у майя, высокая
производительность при изготовлении первобытной техники и т. д.
п «...Потребление полагает предмет производства идеально, как внутренний
образ, как потребность, как влечение и как цель. Оно создает предметы производства

42
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
Потребительная сила человека выступает как его активная,
деятельная, творческая, производительная сила, как такое же явление его
сущностных сил, что и рабочая сила. Потребительная сила вызывает
добровольное напряжение, а следовательно, и развитие
соответствующих физических и умственных способностей человека в его
потребительной деятельности, которая принимает особенно творческий
и напряженный характер в процессе потребления духовных благ
(воспитание, учение, самообразование и т. д.). Потребительная сила и
потребительная деятельность12 являются и двойниками и антиподами
соответственно рабочей силы и трудовой деятельности.
СХЕМА II
Обособленное домашне-семейное хозяйство13 является ячейкой, в
которой и до сих пор протекает значительная часть потребительной
деятельности человека м. Главная функция этой внутрисемейной
деятельности— отнюдь не простое восстановление (воспроизводство) рабочей
силы трудящегося главы семьи (хотя это также важно), а воспитание
чувств, создание личности ребенка, на базе чего происходит далее его
правильное интеллектуальное, духовное и даже физическое развитие 15
и образуется новое поколение, новые черты человека и нации, культуры
и общества. Тем самым потребительная деятельность служит созданию
самого субъекта для этого предмета потребления — более развитого лич-
ностно человека 16, способного к выработке более сложной рабочей силы
в их еще субъективной форме», то есть как производство духовное. Создаваемый
идеально предмет «...в качестве цели определяющим образом действует в процессе
производства» (К. Маркси Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. 1, стр. 28).
12 Интересно, что эти понятия вообще отсутствуют в философских
энциклопедиях и учебниках, хотя довольно четко обозначены в работах К. Маркса.
13 См. В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 42, стр. 368—369.
14 Ее значение для развития современного рабочего класса и современных
наций видно из такого сопоставления: если, например, в Швеции мужчина занят на
производстве около 40 часов рабочего времени в неделю, то дома он фактически
трудится еще 20—30 часов, женщина при двух детях — около 60—70 часов, и дети
затрачивают на учебу почти столько же. То есть в периоды своей активной фазы
внутрисемейная потребительная деятельность по затратам труда примерно втрое превосходит
производственную.
16 Буржуазный подход к проблеме воспитания и образования заключается в
признании их производительного характера по отношению к массе трудящихся
только в тех границах, в которых они образуют процесс формирования рабочей
силы, по выражению В. И. Ленина, «коняг» для процесса эксплуатации, но не
служат для создания и удовлетворения «посторонних» запросов возникающей личности.
16 К. Маркс отмечал, что предметы искусства создают и человека, который
способен оценить по достоинству и их и сложность труда, затраченного на их создание.
В настоящее время общество оценивает в золоте полотна и скульптуры мастеров
Возрождения уже выше, чем стоимость всего промышленного потенциала США.

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
43
и к более сложному труду. Развитие потребительной силы человека
создает условия, импульс и к развитию его рабочей силы 17.
Главной производительной силой, подчеркивал В. И. Ленин, всегда
являются люди 18, то есть определенное единство их рабочей и
потребительной силы, в основе которых лежит личностное развитие человека 19.
Л. И. Брежнев в докладе на XXIV съезде подчеркнул зависимость
успешного труда от того, «насколько полно могут быть удовлетворены
материальные и духовные потребности».
В. И. Ленин, рассматривая развитие потребностей рабочего класса
на разных ступенях развития капитализма, вывел закон возвышения
потребностей и роста общественного потребления. Это «оборотная
сторона» закона роста производительности труда, так как в конечном итоге
произведенная продукция должна поступить в процесс потребления.
Однако хотя потребности возвышаются вместе со средствами их
удовлетворения и в непосредственной зависимости от развития этих
последних, но уровень их развития и удовлетворения измеряется не
объемом, не абсолютным количеством самих этих потребительных благ и не
их набором, а мерой, свойственной данному конкретному обществу20.
Семья, которая в глазах человека другого общества, казалось бы,
получает все необходимые материальные блага, может фактически
находиться на грани или даже за гранью нищеты относительно достигнутой этим
обществом ступени возвышения потребностей. Определенное,
общественно обусловленное количество материальных услуг и продуктов
удовлетворяет те минимальные базисные потребности, за которыми
только и начинает все более полно развиваться свободное время,
используемое для потребления духовных благ и услуг, для саморазвития в
результате формирования более высокой потребительной силы человека21.
Рассмотренные выше простые моменты производительных сил
складываются в три составные момента, переходящие друг в друга:
производство, распределение и обмен, потребление, которые составляют
части, различия внутри единого целого — общественного производства.
Исходное положение, необходимое для понимания этой единой
целостной системы,— это примат в ней собственно производства
(всеобщего), которое в конечном счете определяет распределение и обмен (осо-
бенное) и через них — потребление (единичное)22; производимые про-
17 И педагог в школе, и мастер на предприятии, и руководитель проекта в
науке обычно хорошо видят, что различие людей в труде прежде всего в том, какие
трудовые задачи они перед собой ставят. «По-видимому, природа скрывает в глубинах
нашей души способности и дарования, о которых мы и сами не подозреваем, только
страсти пробуждают их к жизни...» (Франсуа де Ларошфуко. Мемуары. Максимы.
Л., 1971, стр. 154). При слабом развитии страстей и мечты сам труд (и потребительная
деятельность) возможен либо как чисто внешняя принудительная необходимость
(«раб ленивый и лукавый» А. С. Пушкина), либо как легкая игра.
18 В.И.Ленин. Поли. собр. соч., т. 38, стр. 359.
19 Существующие учебники обычно включают людей в производительные силы
только как «производителей материальных благ», то есть только как обладателей
рабочей силы, функционирующей в материальном производстве. При этом работник
духовного производства, человек как потребитель материальных и духовных благ и,
главное, человек как личность, как субъект производительных сил выпадают из
определения (см., например, «Философская энциклопедия». М., 1967, т. 4, стр. 384).
20 Правые ревизионисты обычно идеализируют этот процесс возвышения
потребления, не замечая его глубокой противоречивости, его уродливых и
антагонистических форм и использования буржуазией орудий культуры для духовного
порабощения масс. «Левый» ревизионизм обычно отрицает само возвышение потребностей и
потребления пролетариата.
21 Если базисные потребности не удовлетворены, то «свободное время»
превращается во время для приработков «на стороне» или для изнурительной и
отупляющей работы «по дому». Расширение базисных потребностей в этих условиях также
1 выступает как ограничение времени саморазвития человека и как расширение
«царства необходимости».
22 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 447; т. 12, стр. 714—715.
Забвение этого исходного принципа составляет основу методологии современного
правого оппортунизма, проповедующего переход к чисто «потребительской
экономике».

44
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
дукты становятся материалами потребления и определяют способ
потребления, формируют побуждения и способности к потреблению и
сами потребности людей. Но, впрочем, К. Маркс показывает, что это еще
только поверхностная связь между этими сложными моментами, что
производство есть непосредственно и потребление, потребление —
непосредственно также и производство, а распределение и обмен могут быть
поняты только как акт и в самом производстве и в самом потреблении23.
Непонимание их единства — это непонимание того, что производственные
отношения охватывают и производство, и распределение, и обмен, и потребление как их
общественная форма, как отношения между людьми по поводу их участия в
каждом из составных моментов, характеризующие способ и формы участия людей в
производстве, распределении и обмене, потреблении 24. Поэтому каждое
соответствующее звено производственных отношений определяется по двум основным линиям.
Во-первых, тем моментом производительных сил, который «заложен»
непосредственно под ним, и, во-вторых, своей собственной основной внутренней связью — приматом
отношений по поводу самого производства.
2. Совокупная производительная деятельность.
Объединение и разделение труда и потребления как формы ее проявления
«Труд организуется различно, в зависимости от того, какими
орудиями он располагает. Ручная мельница предполагает иное разделение
труда, чем паровая» (К. Маркс). Развивающееся объединение труда
и общественная комбинация процессов труда, усложняющееся
разделение и кооперация земледельческого и промышленного труда,
материального и духовного производства, неразрывно связанные с
определенным разделением (или отсутствием разделения) потребительной
деятельности, представляют собой вторую сторону бытия производительных
сил25. Эта сторона развивается по своим относительно
самостоятельным законам, но на базе и в рамках, определенных данным состоянием
средств труда. Способ совместной производительной деятельности
людей, общественная организация труда могут быть очень различны при
одних и тех же средствах производства и являются как бы
самостоятельной «производительной силой» труда26. Это есть уже массовая
производительная сила, значительно превышающая простую
сумму индивидуальных производительных сил (каждая из которых при
этом возрастает), — общественная производительная сила труда27. Все
это в известной мере относится и к общественной производительной
силе потребления.
В домашнем хозяйстве при первичных (или архаических) производительных
силах, возникших на базе деревянных, каменных и бронзовых орудий,
производительные силы труда и потребления в целом существуют еще слитно, разделяясь только
на общественных работах — создание ирригационных сооружений, циклопических
ритуальных памятников древности и т. д. 28. Характеризуя такого рода хозяйство,
дожившее и до наших дней (парцеллу), К. Маркс писал, что оно не имеет никакого
разделения труда, никакого применения науки, никакого разнообразия различий или
талантов, никакого богатства общественных отношений 29.
23 Т а м же, стр. 716—718, 721—725 и др. Непонимание этого единства и
тождества производства и потребления составляет методологическую основу «левого»
ревизионизма, исходящего из «возможности» длительного развития собственно
производства при и за счет деградации потребления масс.
24 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. 1, стр. 32; В. И. Л е н и н. Поли,
собр. соч., т. 2, стр. 195—196; т. 7, стр. 45. Эти процессы сами по себе не составляют
предмета политэкономии. К сожалению, часто даже в учебниках это кардинальное
различие опускается.
25 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 509—510.
26 Т а м же, т. 3, стр. 28; «Вопросы философии», 1967, № 6, стр. 97.
27 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 331—333. «В планомерном
сотрудничестве с другими рабочий преодолевает индивидуальные границы
(производительной силы труда.— Ю. В.) и развивает свои родовые потенции» (там же, стр. 341).
28 «Их восхищение, которое они получают от своих кукурузных полей, так
велико, что они забывают жен и детей и все другие радости, как будто маис является
их конечной целью и безграничным счастьем»,— писал испанец Ф. Васкес о майа.
Цит. по Р. В. Кинжалов. Культура древних майа. Л., 1971, стр. 79.
29 См. К. M а р к с и Ф. Э н г е л ь с. Соч., т. 8, стр. 207—208.

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ <-ИЛ
45
Уже простое объединение производственной деятельности крестьян, родов или
общин в процессе совместного строительства общественных сооружений (даже без
разделения труда между ними) обеспечивало огромный выигрыш в производительных
силах. Возникает необходимость «общественно контролировать какую-либо силу
природы в интересах хозяйства, необходимость использовать ее или обуздать ее при
помощи сооружений крупного масштаба, возведенных рукой человека...»30.
Складывается и орган такого контроля, вначале — обособившаяся патриархальная власть над
общинами, управляющая действием общественной производительной силы, в
дальнейшем — государственная власть (глава которой выступает как единственная,
«божественная» личность, «дающая тепло и солнечный свет»), использующая общины
уже как орудие своей деятельности, как объект. Естественно вырастающая система
общественного разделения труда (земледелие и скотоводство, сельское хозяйство и
ремесло) создает условия, когда «каждый обслуживает другого, чтобы обслужить
самого себя; каждый взаимно пользуется другим как своим средством», «люди так
или иначе работают друг на друга»31. Однако «только рабство сделало возможным
в белее крупном масштабе разделение труда между земледелием и
промышленностью и таким путем создало условия для расцвета культуры древнего мира — для
греческой культуры»32. С возникновением рабства начинается история вторичных
производительных сил, принципиально отличающихся от архаических разделением
труда и потребления 33.
Во-первых, в широких масштабах возникает обособившийся умственный труд
и обособившаяся сфера духовного производства, монополизированные определенной
частью людей34. Управление движением всего производственного тела в отличие от
движения его отдельных самостоятельных органов и решение других сложных
производственных проблем требуют все большего объема знаний, все большего
духовного потенциала общества. Необходимое для этого освобождение части людей от
физического труда было достигнуто ценой самого тяжелого и отупляющего, подчас
откровенно гнусного и губительного для человека труда, огромной массы людей.
Во-вторых, произошло и соответствующее разделение потребления: за
трудящимися массами закрепилось не требующее потребительной деятельности
потребление материальных благ (в его самых грубых и ограниченных формах), за горстью
«избранных» — потребление духовных благ и все более напряженная и возвышающая
потребительная деятельность.
В рамках самих вторичных производительных сил трудящиеся
массы занимают различное место в цепи производство — распределение
и обмен — потребление. Графически это прослеживается следующим
образом 35.
Схема отражает, с одной стороны, особенность потребления у
городского жителя, работающего по найму (по сравнению с процессом
потребления у крестьянства и рабов),— развитие его потребительной
деятельности и потребительной силы и, с другой стороны, тенденцию
буржуазного общества ограничить это потребление только целью
создания рабочей силы, но не личности (различие между сплошной и пунк-
тирной линиями в потреблении пролетариата).
30 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 522. Необходимость такого
общественного контроля над силой природы «играет решающую роль в истории
промышленности». К. Маркс указывает в виде примера на регулирование воды в Египте,
Ломбардии, Голландии, Индии, Персии, Испании и Сицилии (там же).
31 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 81; «Вопросы философии»,
1965, №8, стр. 131.
32 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 185. Рабство возникло как
производственное открытие, как новая ступень развития средств труда, поскольку «в
лице раба похищалось непосредственно орудие производства», не личность, а
производственная вещь, целиком принадлежавшая своему хозяину как одушевленное
орудие (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 12, стр. 724; С. Л. Утченко. Древний
Рим. М., 1969, стр. 13, 218, 233). Базой для него послужило утверждение железного
инструмента и орудия вместо бронзового и деревянного. Аттика VIII—V вв. до н. э.
уже стала «обществом массового потребления» железных изделий.
33 «Разделение труда становится действительным разделением лишь с того
момента, когда появляется разделение материального и духовного труда». «...Духовная и
материальная деятельность, наслаждение и труд, производство и потребление выпадают
на долю разных индивидов» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 30—31).
34 Однако духовное производство уже при архаических производительных
системах оказывало большое воздействие на рост производительности ирригационного
земледелия (египетская, шумерская и т. д. астрономия, календарь, цикл земледельческих
работ, система аграрно-технических мероприятий).
35 Штриховкой выделена та часть этой системы, которая в своей форме
производственных отношений не была объектом специального анализа в «Капитале»
(потребление в его единстве с распределением и обменом) и требует для своего
понимания выхода за рамки отношений капитала даже в условиях капитализма.

Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
Эта вторая часть системы производительных сил — потребление (как
единичное) и распределение и обмен (как особенное), связывающие
это единичное со всеобщим —с производством (проанализированным
в «Капитале») в единую сомкнутую цепь, вероятно, должна была
лежать в основе исследования производственных отношений капитализма
в марксовом томе «Земельная собственность». Если исходный пункт
анализа собственно капитала — рабочая сила, то исходный пункт
анализа земельной собственности — это уже потребительная сила, вторая
сущностная сила человека.
Рассмотренное выше разделение труда и потребления и тенденция вторичных
производительных сил ограничивать роль трудящихся масс сферой чисто
материального производства и потребления не означают неучастие этих масс в процессе
духовного прогресса производства и общества, как это изображают наиболее реакционные
мыслители. Очень важно понимать, что нетленные сокровища Древней Индии и
Китая, Древней Греции и Пергама, Древнего Рима и эпохи Возрождения, эпохи
индустриализации Европы и современной научно-технической революции — это результат
труда совокупного работника, возникшего на базе глубокого разделения
труда и потребления х. Все трудящиеся массы участвуют в труде, необходимом для
создания конечного продукта, образуя «умноженную производительную силу», или
«социальную производительную силу» (К. Маркс), выступающую в
качестве гигантской лестницы следующих друг за другом по
сложности взаимосвязанных рабочих мест совокупного работника.
Строение этой «лестницы» определяется достигнутым уровнем развития орудий
и средств производства, производительности труда и, главное, уровнем развития
самого совокупного работника. Однако в ходе развития производительных сил
складывается такое положение, когда эти предметные и личностные моменты
производительных сил перерастают существующее разделение труда и требуют, делают
необходимой «технологическую» перестройку всего способа разделения труда. Возникает
внутреннее напряжение, конфликт двух сторон производительных сил,
завершающийся технологической перестройкой разделения труда, соответствующей новому
качеству предметных и личностных моментов производительных сил.
В другие периоды процессы, идущие в сфере разделения труда, могут
настоятельно требовать нового уровня развития самого совокупного работника и его средств
труда. Здесь разделение труда перерастает развитие предметных и личностных
моментов производительных сил. В таком внутреннем конфликте производительных сил
активный и пассивный полюсы могут как бы меняться местами.
Разделение труда существенно перестраивается в ходе развития формационной
ступени производительных сил, где начало и конец в громадной степени
противоположны друг другу, а среднее звено выглядит как отрицание и того и другого37.
36 Совокупный работник (der Arbeiter можно перевести и как «рабочий» и как
«работник»), по определению К- Маркса, комбинирован таким образом, что разные
члены его ближе или дальше отстоят от непосредственного воздействия на предмет
труда, выполняя одну из его подфункций. Кооперативный характер труда расширяет
понятие производительного труда и его носителя — производительного работника,
включая в него уже не только тех рабочих, кто непосредственно прилагает свои
руки. Достаточно быть органом совокупного работника (см. К. Маркс и Ф.
Энгельс. Соч., т. 23, стр. 516—517). К. Маркс приводит в качестве примера члена
совокупного работника школьного учителя, который «обрабатывает детские головы».
37 Б. Ф. Поршнев отметил это явление в развитии формаций (см. сб.
«Философские проблемы исторической науки». М., 1969, стр. 81).

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
47
Но эта производственно-необходимая лестница рабочих мест, созданная
разделением и кооперацией труда, сама по себе еще не составляет производственных
отношений людей, хотя ее характер, ее тип в конечном счете обусловливают и форму
собственностим. И все же работающие люди даже при сходном разделении труда
могут делиться на различные классы, а эти классы могут по-разному делить между
собой «верх» и «низ» каждой лестницы рабочих мест39. Разделение и кооперация
труда, которые как предметные отношения между людьми составляют внутреннюю
форму предметной деятельности совокупного работника, обусловливают
определенные производственные отношения как свою наружную «оболочку», внешнюю форму,
но не совпадают с ней и на определенной ступени развития оказываются даже в
антагонизме с этой оболочкой40.
3. Восходящие ступени развития производительных сил.
Мера производительных сил
Много раз производительные силы и история общества, казалось
бы, обращались вспять. Так, воспетая Гомером высокая и утонченная
крито-микенская культура ахейцев, созданная умелыми мореходами
и купцами, отличными строителями, гончарами, ювелирами,
художниками, людьми грамотными и талантливыми, была в XII веке до нашей
эры до основания разрушена дикими дорийцами, казалось бы, такими
же дикими, какими были ахейцы тысячу лет назад. На месте государств
с основами рабовладения вновь возникла родовая община, морская
торговля заглохла, заросли травой циклопической кладки стены крепостей
и развалины дворцов, заглохли и забылись искусства, ремесла,
письменность. Но... вместо гомеровского юноши, «растерзанного медью»,
история говорит уже о воинах, павших от железного «жала копий», о
свободных людях, создавших производство на базе рабского труда.
Как «сложить вместе», синтезировать отступление в одном и
прогресс в другом «разрезе» производительных сил? В чем мера их
развития, ибо должна быть какая-то общая мера, которая позволила бы
сопоставить производительные силы всех эпох. Такой мерой вряд ли
может быть степень развития производительности труда, так как в
разные эпохи производятся несопоставимые между собой предметы и в
несопоставимых между собой по качеству часах труда. Еще
«ненадежнее» в этом качестве доля и масштабы прибавочного продукта.
Поскольку их величина зависит и от величины необходимого продукта,
то цивилизация с нищенски-примитивным развитием производителя,
но щедрой природой оказалась бы с «высокоразвитыми»
производительными силами.
Необходимая мера легко находится, если учесть, что главной
производительной силой являются сами люди. Поэтому принципиальное
отличие общественного производства одной эпохи от другой
заключается прежде всего в положении основной массы трудящихся в процессе
функционирования производительных сил, то есть в том или ином ка-
38 В. И. Ленин четко различает само разделение труда и те определенные
общественные формы, которые оно принимает в различных формах общественного
хозяйства (см. В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 2, стр. 225).
39 Так, рабы, бывшие «неодушевленной вещью, простым орудием» и стоявшие
вне раннерабовладельческого общества, к концу Римской республики в результате
презрения свободных граждан к труду уже заняли большинство рабочих мест
умственного труда, управляющих латифундиями и т. д., оставаясь вместе с тем по закону
движимой собственностью рабовладельцев. Огромное даже по современным
масштабам богатство Красса как раз и состояло в образованных рабах.
40 При капитализме производительная сила совокупного работника выступает
как производительная сила капитала. Поэтому производительный труд признается
обществом как таковой только тогда, когда он осуществляется в соответствующих
общественных формах, например, в капиталистическом секторе. Это расхождение между
«оголенной сущностью» и конкретно-историческими, реальными формами
действительного существования производительного труда породило два оторванных друг от
друга определения А. Смита (первое из которых было вдобавок еще сведено только к
вульгарно-материалистическому — «шотландскому» пониманию производительности как
производства только «вещей»). Этот спор между группами экономистов продолжается
и до сих пор, охватив и сферу политэкономии социализма (см. современную
дискуссию в журнале «Мировая экономика и международные отношения»).

48
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
чественном состоянии ассоциации и разделения труда и потребления
в обществе. Это характеризует степень осмысленности и
одухотворенности труда и потребления, степень освобождения основной массы
людей из-под гнета стихийных сил, социально-политического гнета и
порабощения, от умственной и духовной нищеты.
Если в «первичных производительных силах» (присваивающая и
примитивно-единая производительная деятельность — первобытно-общинный и азиатский
способ производства) род и община занимают в системе производительных сил место
не столько субъекта, сколько объекта, более пассивной их стороны перед лицом более
активной, творческой роли природы, то уже во «вторичных
производительных силах» (восходящие ступени разделенного труда и потребления
рабовладельческого, феодального и капиталистического способов производства) роль субъекта
производительных сил уже прочно закреплена за социальным индивидом, в котором
господствующая группа людей играет роль субъекта-объекта деятельности, а
основная масса угнетенных — роль объекта-субъекта 41. Огромный накал классовой борьбы
отмечает каждый прогрессивный шаг этой угнетенной трудящейся массы к более
активному, более творческому и одухотворенному положению в функционировании
производительных сил.
В системе «третичных производительных сил», составляющих уже
собственную основу коммунистического общества, это движение в целом находит свое
завершение в возвышении основной массы трудящихся до положения деятельного
субъекта производительных сил, для которого трудовая и потребительная
деятельность сливаются в целостное тождество.
Каждый из восходящих типов производительных сил имеет свою специфическую
меру, характеризующую условия его расцвета и гибели. К. Маркс исследовал такую
меру капиталистических производительных сил и назвал ее техническим и
органическим строением капитала 42. Он также показал, как тенденция роста этого строения,
которая до определенного момента кажется благом для развития данного типа
производительных сил, обеспечивает высший расцвет всех заложенных в ней потенций,
вместе с тем обостряет все внутренние противоречия капитализма. Могущество и
богатство неизбежно оказываются прологом гибели этого способа производства. В
рабовладельческом хозяйстве роль главного «вещного богатства», «основного капитала»
и «средств производства» играли рабы, и количество рабов, приходившихся на
каждого лично свободного трудящегося человека, было мерой расцвета и могущества
этого производства и (за определенной чертой) мерой его разложения и гибели.
В конце Римской империи в италийских и периферийных латифундиях главным
орудием производства, главным «техническим изобретением» становится скот. Новое
строение, структурное отношение производительных сил (рабочий скот — люди)
оказалось более эффективным, чем уже «внутренне размытое» строение «рабы —
свободные люди», и его развитие составило внутреннюю основу более чем полуторатысяче-
летней истории производительных сил феодального общества43. Невнимание к
возникновению и развитию этой специфической меры производительных сил феодального
общества — к «биологическому строению хозяйства» мешает многим авторам понять
причины кризиса рабовладельческого производства и его гибели под ударами
«полудиких варваров», гибели многих высокоразвитых ремесленных городов Европы и Азии
в средние века.
Так, в XII веке уже нашей эры «кочевая орда» «полудиких» и сравнительно
немногочисленных монголов, завоевав на Востоке 80-миллионный Китай, прошла
через всю Среднюю Азию и Ближний Восток, через Черноморские степи в Европу
до Адриатики и Чудского озера, разрушая центры древней культуры и высокого
разделения труда. И только внутренние события в Монголии (а не внешнее
сопротивление) разрушили эту ни с чем в истории не сопоставимую по своей
протяженности империю «отсталых кочевников». Отсталых? 30—60 голов лошадей (и другого
скота в пересчете на лошадей) на одну семью монгола обеспечивали невиданный по
41 В рамках каждой ступени разделения труда основная масса трудящихся
также проходит гигантский путь развития, например, от раба как предмета,
удовлетворяющего прихоть или религиозную «потребность» (рабы для жертвоприношений),
к рабу как орудию труда (инструменту) — затем до положения рабочего скота, уже
воспроизводящего себя в рамках латифундии (имеющего семью, детей, зачатки
домашнего хозяйства), и, наконец, до положения мыслящего существа — работника
умственного труда, осуществляющего надзор за другими рабами «самостоятельно»
действующей латифундии и даже за работой вольнонаемных. Рабы стали даже работать
по найму на стороне.
42 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. 1, отдел третий. Подробнее
см. Ю. А. В а с и л ь ч у к. Конкретизация формул технического и органического
состава капитала. Маркс против Кейнса. «Ученые записки ИМО», М., 1962, № 9.
43 В. И. Ленин на материалах России конца XIX века показал, как именно
насыщение части крестьянских хозяйств скотом, само дальнейшее развитие «тяглового
строения» производства разлагало феодальные отношения изнутри общины, порождая
уже капиталистический способ производства.

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ <-ИЛ
49
сравнению с тогдашней Европой и Китаем уровень развития власти человека над
природой, огромное богатство свободного времени в обществе, где «люди свободного
состояния» составляли подавляющее большинство и где даже внутри семьи (!) почти
не было подневольного труда! Конечно, ремесла и разделение труда здесь отступили
назад. Но одновременно мощь предметных и личностных элементов производительных
сил и их кооперация резко превзошли все рекорды современного древним
монголам мира.
Присваивающий тип производительных сил первобытнообщинного строя
характеризуется, видимо, соотношением: первобытный человек — дары природы. Чем
выше поднималось это соотношение, тем настоятельнее была необходимость перехода
К производящей экономике, производительные силы которой характеризуются
естественным плодородием обрабатываемой человеком земли. А это зависело, в свою
очередь, от того инструмента и тех территориальных сооружений, при помощи которых
обрабатывалась земля («примитивно-техническое строение производства»). Высшая
ступень его развития — переход к металлическому инструменту (и оружию) оказалась
условием развития рабства.
Таким образом, перед нами единая цепь переходящих, порождающих друг
друга специфических мер производительных сил — «узловая линия меры» с периодически
отступающим назад и затем вновь развивающимся общественным разделением и
кооперацией труда в разных их формах.
В современном мире мы обнаруживаем почти все рассмотренные
выше ступени производительных сил как сосуществующие,
переплетающиеся друг с другом и потому выступающие обычно не в своих
«классических» формах. При этом наиболее массовым является самый
архаический, дорабовладельческий уровень развития производительных сил
при фактическом домашнем рабстве женщин44.
Научно-техническая революция в странах развитого капитализма
до предела обострила кризис этих докапиталистических
производительных сил45.
Современный кризис капиталистических производительных сил
возник в условиях противоположного процесса — сравнительно быстрого
роста производства общественного продукта на душу населения и
возрастающей одухотворенности процесса потребительной деятельности
масс. Так, за период с 1850 по 1950 год этот показатель производства
возрос в США в 6 раз, в Англии в — 3,5—4 раза, в Центральной и
Северо-Западной Европе — в 4 раза (расчеты Ф. Бааде). Характерно, что
этот процесс роста для большинства развитых капиталистических стран
резко затормозился в 1910—1950 годы, когда мировые войны и «Великая
депрессия» «расчищали дорогу» для начала научно-технической
революции, и вновь ускорился в 1950—1970 годах46, когда научно-техниче-
44 Так, по расчетам Ф. Бааде (ФРГ), в 1960 году сельским хозяйством во всем
мире было занято 360 млн. семей. Из них 250 млн. (70%) в качестве единственного
орудия использовали мотыгу или деревянную соху древнеегипетского или
вавилонского образца. 90 млн. семей пользовались железным плугом, запрягая в него быков,
коров, лошадей или мулов. И только J0 млн. семей применяли сельхозмашины
(Ф. Бааде. Соревнование в 2000 году. М., 1962, стр. 42). За последние 20 лет
(1950—1970) производство на душу в странах «третьего мира» возросло на 55—
60%, но для основной массы трудящихся производимый на душу населения продукт
остается на уровне первобытной нищеты. В конце 60-х годов в странах ЮНЕСКО
460 млн. человек (60% самодеятельного населения) было неграмотно, и общее число
неграмотных среди взрослых за 60-е годы возросло. И поэтому переход сельского
хозяйства, например, Мали за десятилетие с сохи на железный плуг — это
грандиозный скачок в развитии производительных сил, концентрирующий в 10 годах путь
тысячелетней истории других стран. И вместе с тем этот скачок, характерный для
докапиталистического развития производительных сил, еще, конечно же, не создавал
каких-либо «элементов социализма» в Мали (о чем одно время заговорили
некоторые авторы).
45 Новые средства информации позволили массам понять гнусность их
современного положения в общественном производстве и потреблении, лекарственные
препараты ломают «естественный балансир» пищевых ресурсов и населения — раннюю
смертность, дешевые иностранные товары взрывают местное производство и т. д.
А начавшаяся «зеленая революция» и процесс индустриализации только создают
новые факторы движения трудящихся масс.
46 В США и Англии производство на душу населения возросло всего за 20 лет
s полтора, а в Западной Европе — даже в два раза. (Расчеты Н. Рыдванова на
базе данных «Yearbook of National Account. 1965, 1969», «Monthly Bulletin of Statistics»,
June, 1971).

50
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
екая революция стала перестраивать производительные силы Западной
Европы, Японии, Северной Америки, Австралии.
Диалектика становления и превращений наемного труда лежит
в основе всей динамики производительных сил капитализма. Начальное
положение армии наемного труда (эпоха первоначального накопления
и индустриализации) характеризовалось отчаянной борьбой
пролетариата за право воспроизводства своей рабочей силы, тяжелым
физическим, чисто исполнительским трудом, самыми примитивными формами
потребительной деятельности. На «среднем этапе развития» это был
класс, в основном уже завоевавший это право, но зачастую насквозь
пропитанный конформизмом рабочей аристократии в связи с
недостаточным уровнем его жизненных притязаний и личностного развития,
низким общеобразовательным и общекультурным уровнем, класс, не
осознавший еще задач борьбы за свое положение субъекта
производительных сил. Наконец, современный рабочий класс периода научно-
технической революции уже выдвинул требование своего участия в
управлении производством, он борется не только за удовлетворение своих
материальных нужд, но и за расширение свободного времени, за доступ
к духовным благам, к образованию и умственному труду47. Но стать
личностно развитым субъектом производительных сил для этого класса
значило бы кардинально переделать всю их структуру, изменить
классовую природу общества, буржуазного государства и т. д. Все
увеличивающаяся часть трудящейся массы вновь переросла свое закрепленное
общественной системой положение в системе разделения труда.
Обостряется внутренний конфликт производительных сил, разрешение
которого уже невозможно без переделки всего общества 48.
Для методологии современного и правого и «левого»
оппортунизма характерно непонимание этой диалектики развития наемного труда:
изменений и границ этих изменений его места в исторически
определенной системе общественного производства и т. д.49. «Левый»
оппортунизм пытается «распространить» на страны развитого капитализма
определения рабочего класса начального периода его развития
(физический, чисто исполнительский труд, отчаянная борьба за простое
воспроизводство рабочей силы и т. д.). Правый оппортунизм
рассматривает процесс создания той массовой части рабочего класса, которая
в настоящее время получила доступ к образованию и умственному
труду, как якобы возникновение уже сознательного лидера, нового ядра
социалистического рабочего движения, а происходящее в ходе
научно-технической революции изменение места рабочего класса в
системе общественного разделения труда — как постепенную полную
перестройку производственных отношений, «переделку капитализма в
социализм».
Мощным орудием изменения положения трудящихся масс в
процессе развития производительных сил является классовая борьба
и социально-экономическая и политическая революция как высшая
форма этой борьбы50. Австромарксизм, как известно, утверждал, будто
классовая борьба и революция только приводят в соответствие над-
47 Именно при улучшении экономического положения работающего, как отметил
В. И. Ленин в 1912 году, масса трудящихся втягивается в движение, так как это
поднимает рабочий класс и морально, и умственно, и политически (см. В. И. Л е-
н и н. Соч., т. 18, стр. 68).
48 Противоречия капиталистических производительных сил временно
разрешались и воспроизводились в новых, все более развитых формах путем перехода от
простой кооперации к мануфактуре, затем машинному производству и
научно-конвейерному производству (см. сборник «Соревнование двух систем». М., 1970).
49 См. В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 39, стр. 15.
50 Именно эта «производственная роль» классовой борьбы трудящихся масс
делает ее стержнем истории человеческого общества, а революцию — ее «локомотивом».
Правда, то, что классовая борьба не помеха, а главная движущая сила развития
производительных сил, остается пока для многих непонятным.

ДИАЛЕКТИКА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ
51
стройку и производственные отношения с новым, уже изменившимся
характером производительных сил. А если он еще не сложился (нет,
например, многочисленного, грамотного и «социально сильного»
рабочего класса и т. д.), то нечего делать и пролетарской революции, она
невозможна и «противоестественна» (теория «производительных сил»
К. Каутского и «социальных факторов силы» О. Бауэра). В. И. Ленин
дал убедительную критику этих теорий51. Только сама Октябрьская
революция обеспечила трудящимся массам России доступ ко всем
благам образования, культуры, активной производственной и общественной
деятельности — открыла им доступ к положению субъекта
производительных сил, а тем самым не просто изменила, «привела в
соответствие» производственные отношения с уровнем развития
производительных сил, но качественно изменила саму структуру
производительных сил 52.
И вместе с тем это качественное изменение производительных сил
в ходе социально-экономических революций часто сопровождается
падением производительности труда, потерей значительной части наиболее
знающих, культурных и опытных кадров из прежде господствовавшего
класса и даже разрушением части средств производства. И только
новая ступень одухотворенности процесса производства и новое
осознание условий потребления трудящимися массами говорят об огромных
новых потенциях, заложенных в возникшей системе
производительных сил.
Производственный уровень фабрики измеряется в длительной
ретроспективе не столько количеством и качеством вывозимой с ее
территории продукции (при всей важности этого показателя), сколько
уровнем развития прошедшего через ее горнило поколения людей. Именно
личностное развитие трудящихся масс и есть самая глубокая движущая
«причина», толкающая развитие производительных сил и всемирную
историю, и именно этим развитием измеряется и подлинным образом
оценивается общественный прогресс53.
Вместе с тем новая система производительных сил закрепляет себя
как ступень действительно более высокую тем, что создает быстрые
темпы роста и в итоге высшую производительность труда, которая
отражает изменение положения человека на производстве и создает ему
адекватные условия потребления. «Производительность труда,— писал
В. И. Ленин, это, в последнем счете, самое важное, самое главное
для победы нового общественного строя».54
Если правый оппортунизм не видит эту роль классовой борьбы
и революции как главной движущей силы диалектики
производительных сил, то «левый» ревизионизм рассматривает сам акт политической
51 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 45, стр. 381 ; А. Я к о в л е в. Класс,
преобразующий мир. «Коммунист», 1970, № 16, стр. 84—85.
52 «Только борьба воспитывает эксплуатируемый класс, только борьба
открывает ему меру его сил, расширяет его кругозор, поднимает его способности,
проясняет его ум, выковывает его волю» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 30, стр. 314).
Только революция кардинально меняет его место в системе производительных сил.
Узколобые прагматики—приверженцы любого накопления средств производства за
счет сокращения доли масс в потреблении, отрицающие прогрессивную роль
классовой борьбы и возвышения потребления трудящихся масс,— были охарактеризованы
К. Марксом как «фанатики прибавочного продукта», болтливые и лишенные
критического духа писатели, «репутация которых стоит в обратном отношении к их
заслугам». Здесь мы имеем дело с фетишизацией вещей, вещных элементов
производства — с вещным фетишизмом.
63 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 27, стр. 402—403; MEGA, Aßt. 1,
Band 3, S. 124.
54 В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 39, стр. 21. До определенной ступени
развития производительных сил и производительности труда возможно только
«всеобщее распространение бедности: а при крайней нужде должна была бы снова
начаться борьба за необходимые предметы и, значит, должна была бы воскреснуть вся
старая мерзость» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 33).

52
Ю. А. ВАСИЛЬЧУК
революции как создание уже в действительности новых
производительных сил вне зависимости от реально достигнутого технического и
технологического уровня, производительности труда, без учета того, что
простое объединение в коммуну крестьян-единоличников, работающих
мотыгами и на себе везущих свою продукцию в город, еще не реализует
«великого скачка» через три способа производства.
Мощное развитие материально-технической базы
социалистических производительных сил советского общества в довоенные и
послевоенные годы создало в настоящее время условия для быстрого
прогресса самого человека как главной производительной силы55.
XXIV съезд КПСС, определив это развитие как главную линию
совершенствования производительных сил нашего общества, утвердил тем
самым курс на социалистическую научно-техническую революцию.
55 Немалое число вопросов еще ждет исследования в этой области. Как нужно
определять специфическую меру производительных сил коммунистического
общества? Можно ли здесь по-прежнему оперировать техническим и органическим
строением производства, как это делает ряд авторов?

Массовое политическое
сознание в условиях
современного капитализма
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
Политическая жизнь стран развитого капитализма являет собой
сегодня весьма сложную картину. Острые социально-политические
кризисы, охватившие одну за другой ряд ведущих капиталистических стран
во второй половине 60-х — начале 70-х годов, свидетельствуют о
растущей политической неустойчивости капитализма. Тем не менее нарастание
социальных и политических конфликтов не ведет пока к радикальным
сдвигам в соотношении основных политических сил. Капитализму до
поры до времени удается предотвратить перерастание политических
кризисов в непосредственную угрозу существующему строю.
Ключ к пониманию этих противоречивых тенденций, несомненно,
следует искать как в объективных экономических и социальных
процессах, так и в особенностях политики господствующего класса и
противостоящего ей оппозиционного рабочего и демократического движения в
каждой отдельной стране. Однако их анализ будет неизбежно неполным
и неточным без рассмотрения процессов, протекающих в той сфере,
которая в современном обществе образует один из важнейших объектов
и в то же время один из важнейших факторов политической
деятельности,— в сфере массового политического сознания.
Как и почему социальное недовольство и протест уживаются с
социальной пассивностью и политическим конформизмом, почему
возникает и сохраняется разрыв между массовыми эмоциями и массовым
поведением,— исследование такого рода вопросов представляет отнюдь не
только теоретический интерес. От ответа на них в немалой мере
зависит реалистическая оценка идейно-психологических резервов
государственно-монополистической власти, определение существующих в
современных условиях путей и возможностей развития политической
активности масс.
Задачи данной статьи ограничиваются выяснением некоторых
тенденций и противоречий массового политического сознания в условиях
современного капитализма и изложением возникающих в этой связи
методологических соображений. «Эмпирическую» основу статьи
составляют данные социологических исследований и опросов общественного
мнения, проводившихся во Франции в 1968—1970 годах1, а также
некоторые сопоставимые данные по другим странам.
1. Вопросы структуры массового политического сознания
Первая методологическая задача, с которой сталкивается
исследователь массового (в том числе политического) сознания,— это
расчленение его на основные составляющие, каждая из которых обладает
относительной автономией по отношению к остальным и требует, следова-
1 В статье использованы как опубликованные, так и неопубликованные данные,
с которыми автор имел возможность ознакомиться во время научной командировки
во Францию в 1970 году.

54
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
тельно, особого анализа. С данной задачей тесно связана вторая —
уяснение механизма взаимоотношений между различными компонентами
массового политического сознания, который позволяет представить и
анализировать сознание как определенную динамическую систему.
В рамках настоящей статьи указанные методологические задачи,
разумеется, не могут быть решены в сколько-нибудь полном объеме.
Речь может идти в данном случае лишь о своего рода «первом
приближении» к их решению. В качестве такого «первого приближения» нам
представляется необходимым выделение, с одной стороны,
содержательных характеристик политического сознания индивидов и
социальных групп: их политических установок, ценностей, ориентации, а с
другой— тех способов и психологических механизмов, посредством
которых складываются, сохраняются и изменяются эти характеристики.
Такое расчленение вполне отвечает сформулированному выше требованию
«автономии» каждой из групп компонентов, поскольку определенное
содержание сознания может складываться и существовать в результате
действия совершенно различных психологических механизмов, и,
наоборот, аналогичные механизмы могут формировать различные по своему
содержанию типы сознания.
Независимо от конкретного содержания массового политического
сознания его формирование и развитие включают усвоение каждым
поколением— в процессе его социализации — политических представлений
и ценностей, ранее принятых данной социальной группой, соотнесение
этих ценностей и представлений с собственным опытом, выборочное
усвоение через призму этого опыта ценностей и представлений,
распространяемых через средства массовой коммуникации и другие каналы
информации, наконец, модификацию в самом массовом сознании
приобретенных таким образом политических установок или их
сочетаний. Массовое политическое сознание, или, точнее, сознание «массового»
индивида, представляет собой, следовательно, сочетание установок,
сформировавшихся вне этого сознания (в сфере специализированной
идеологической и политической деятельности), и выводов, полученных
в результате самостоятельного анализа индивидом или группой
общественно-политической действительности. Усвоенные в готовом виде
установки могут рассматриваться как стереотипы, поскольку их отличают
стандартность, повышенная устойчивость и необязательность
логически-рациональной обоснованности2.
Политическое сознание индивидов и групп может
характеризоваться различными уровнями стереотипности и самостоятельности
мышления, согласованности и противоречивости между принятыми ими
установками и ценностями, а также различными степенями устойчивости и
изменчивости.
Непосредственное же содержание массового политического
сознания составляют политические ориентации, то есть нормативные
представления людей о соответствующих их стремлениям целях
политической деятельности и приемлемых для них средствах достижения
этих целей. Политическая ориентация представляет собой конечный
результат, своего рода «выход» в сферу политического поведения ряда
взаимосвязанных социально-психологических процессов, каждый из
которых запечатлевается в содержании массового политического
сознания. Поэтому в его структуру должны быть включены не только
политические установки в узком смысле слова, но и
социально-психологические характеристики, воздействующие на эти установки и
образующие в своей совокупности определенную систему. В общем виде можно
следующим образом охарактеризовать основные процессы, участвую-
2 Об этих особенностях стереотипов см. П. Н. Ш и х а р е в. Исследования
стереотипа в американской социальной науке. сВопросы философии*, 1971, .Y? 5,
стр. 171, 174.

МАССОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ В УСЛОВИЯХ КАПИТАЛИЗМА
55
щие в формировании политической ориентации, взаимосвязь этих
процессов и соответственно основные содержательные элементы массового
политического сознания.
1. Формирование системы потребностей и социальных ожиданий.
2. Принятие (интернализация) ролей, актуализация потребностей под
влиянием принятых ролей. 3. Формирование ценностной ориентации,
соответствующей иерархии потребностей и принятым социальным ролям.
4. Идентификация «своей» социальной группы в соответствии с
принятыми ролями и ценностной ориентацией. 5. Осознание собственных
интересов (целей) в социально-политической сфере на основе системы
потребностей, ценностной ориентации и характера группового
самосознания. 6. Оценка существующих в данной социальной ситуации
возможностей (средств) влиять на политическую деятельность в направлении,
соответствующем осознанным интересам. 7. Принятие системы
социально-политических ценностей и установок, формирующих политическую
ориентацию3.
В эмпирической социологии исследование факторов, определяющих
массовое политическое сознание, чаще всего сводится к установлению
корреляций между различными характеристиками объективного
социального положения людей и их политическими установками. Обычно
характер корреляций меняется от одного исследования к другому. С
другой стороны, даже при учете максимального количества объективных
социальных характеристик эмпирические исследования неизменно
обнаруживают значительные группы, которые ведут себя вопреки всем
корреляциям 4.
В современной буржуазной социологии такая разнородность
политических ориентации при аналогичном социальном положении
субъектов чаще всего объясняется многозначностью социально-классовых
характеристик индивида, множественностью выполняемых им социальных
ролей, принадлежностью его к различным социальным группам. Человек
«выбирает» тот или другой из различных атрибутов своего положения,
оценивает соответственно этому «выбору» свое положение в обществе
и определяет таким образом свои политические позиции.
Данная концепция, констатирующая вполне реальную
множественность характеристик социального положения людей в современном
капиталистическом обществе, очевидно, может быть использована как
своего рода «первая ступень» объяснения разнородности политического
сознания и поведения представителей массовых социальных слоев.
Однако сама по себе она не способна служить сколько-нибудь
удовлетворительным и полным способом такого объяснения. Прежде всего потому,
что она оставляет без ответа вопрос, почему каждая данная совокуп-
3 Методологически важно постоянно иметь в виду значительную сложность,
«многоступенчатость» процессов и механизмов, через которые реализуется
обусловленность политических взглядов людей их объективным социальным положением.
В реальной действительности ни один из названных здесь процессов не
является ни вполне самостоятельным, ни в строгом смысле «первичным» по отношению к
остальным: все они находятся между собой в отношениях взаимовлияния, а
характер причинно-следственных связей между ними может быть различным в
различных ситуациях (так, групповое самосознание может влиять и на ценностную
ориентацию, и на выбор ролей, и на потребности группы и составляющих ее индивидов).
Приведенная последовательность этих процессов весьма условна: она отражает
лишь степень участия каждого из них в формировании массовых политических
ориентации: это участие является тем более непосредственным, чем меньше на схеме
«расстояние» между соответствующей социально-психологической характеристикой
и политическими ценностями и установками. И напротив, более «удаленные» от
этих ценностей и установок характеристики участвуют в формировании
политического сознания, лишь будучи опосредованы промежуточными звеньями ряда.
4 Например, отдельные группы французских рабочих, находящиеся в
совершенно аналогичном социальном положении, нередко придерживаются
противоположных идейно-политических ориентации. Подробнее см. Г. Г. Д и л и г е н с к и й.
Рабочий на капиталистическом предприятии. М., 1969, стр. 374—375.

56
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
ность характеристик (факторов) социального положения индивида
воздействует на сознание определенным, а не каким-либо иным образом,
почему в каждой конкретной ситуации одни факторы воздействуют
сильнее других. Эта концепция не дает сколько-нибудь ясного
представления о механизме взаимодействия, взаимосвязях и соподчинении
различных факторов.
Чтобы приблизиться к пониманию этого механизма, прежде всего
необходимо отказаться от представления о политическом сознании и
поведении как простой реакции на те или иные из социальных
характеристик положения людей. В действительности каждая из такого рода
характеристик представляет собой не непосредственную, изолированно
действующую причину соответствующего типа поведения, а «материал»,
перерабатываемый сознанием с целью ориентации личностей и групп в
политической действительности, причем в этой переработке участвует весь
комплекс социально-значимых содержательных элементов
психического склада личностей и групп: их потребности, роли, ценности и т. д. Чтобы
уяснить механизм связей между объективными «факторами» и
сознанием, небходимо выявить различные ступени, через которые проходит эта
переработка, и таким образом сосредоточить особое внимание на тех
социально-психологических процессах, которые непосредственно
формируют политические ориентации, их механизме и объективных
движущих силах.
Поясним сказанное на конкретном примере. Из данных эмпирических
исследований, посвященных французскому рабочему классу, известно, что относительно высокая
квалификация, работа на крупном предприятии, происхождение из рабочей семьи,
слабое влияние религиозных традиций в районе являются факторами, содействующими
влиянию в рабочей среде коммунистической партии 5.
Если мы попытаемся понять, как названные характеристики воздействуют на ход
и направление социально-психологических процессов, формирующих политические
ориентации, возможно, станет яснее и природа корреляций. И тогда окажется, что
относительно высокая квалификация содействует актуализации и росту культурных и
интеллектуальных потребностей, рано или поздно вступающих в противоречие с низким
уровнем ожиданий (представлением о возможности удовлетворения этих потребностей).
Высокая квалификация облегчает принятие профессиональной роли и основанное на
нем развитие чувства достоинства; высокий уровень потребностей и оценки
собственной трудовой деятельности, наличие в этой последней определенных творческих
элементов развивают динамизм личности, порождают неудовлетворенность существующим
положением.
Рабочий с развитым сознанием своей профессиональной роли чаще всего склонен
высоко оценивать значение рабочего класса в обществе, а это, з свою очередь,
облегчает принятие им роли «рабочего» не только как созидателя материальных благ, но и
как члена угнетенного и борющегося за свое освобождение класса, то есть развитие его
классового сознания. Пролетарское происхождение (через механизм норм и
представлений данной социальной среды) и работа на крупном предприятии, где лучше
«улавливается» природа классовых антагонизмов, а классовые идеологические нормы легче
распространяются благодаря развитой системе коммуникаций между рабочими
организациями и массой, создают благоприятную почву для развития такого рода тенденций.
Характер осознанных интересов сам по себе не определяет, однако, характер
политической ориентации. Среди рабочих, в общем аналогично осознающих свои
интересы, мы нередко встретим представителей противоположных политических взглядов. Эти
рабочие по-разному представляют себе существующие возможности и соответственно
оптимальные средства выражения и защиты своих интересов в политической области.
Одни видят такое средство в ликвидации власти буржуазии, другие — в постепенной
эволюции существующего строя под влиянием давления трудящихся, третьи — в
деятельности «разумных», «честных» и компетентных деятелей данного режима, четвертые
вообще не видят каких-либо значимых связей между политикой и собственными
интересами.
Процесс «оценки возможностей» включает осознание соотношения интересов и сил
«своей» социальной группы с интересами и силами других социальных групп и
политической власти. Его «результат» определяется как тем, с какими группами люди более
6 M. Simon. Attitudes politiques ouvrières dans le department du Nord. «Cahiers
internationaux de sociologie», 1962, № 36; M. D о g a n. Les clivages politiques de la
classe ouvrière, «Nouveaux comportements politiques de la classe ouvrière». Paris, 1962;
idem. Le vote ouvrier en France. «Revue française de sociologie», 1965, № 4. «Les
Français, La politique et le Parti communiste», «Cahiers du Communisme», 1967, №12.

МАССОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ В УСЛОВИЯХ КАПИТАЛИЗМА 57
всего идентифицируют свои и враждебные им интересы, так и тем, как они
представляют себе способность своей группы воздействовать на другие группы и политические
отношения в целом. Рабочий-консерватор часто отличается от рабочего-революционера
прежде всего тем, что гораздо ниже оценивает силу своего класса, испытывает своего
рода комплекс социальной неполноценности, питаемый общей придавленностью его
личности. Иначе говоря, в «оценке возможностей» в той или иной мере отражаются
психологические черты личности: уровень ее активности, динамизма.
Необходимо сразу же оговориться: только что охарактеризованные механизмы
воздействия объективных социальных характеристик на сознание рабочих отнюдь не
являются единственно возможными. Во многих случаях высокий профессиональный статус
порождает не более развитое классовое сознание, но конформизм по отношению к
предприятию и существующей политической системе. Мы встретим немало таких случаев
во Франции, а в США большая или меньшая склонность рабочих к защите классовых
интересов в политике коррелируется в целом с совершенно иными характеристиками
их имущественного и профессионального положения, относительная материальная
обеспеченность чаще всего совпадает здесь с конформизмом, а крайняя бедность —
с социальным протестом (во Франции этот фактор, по-видимому, не играет
ведущей роли) 6.
Представитель той методологии, о которой мы упоминали, по-видимому, объяснит
такого рода «расхождения» все той же множественностью факторов, влияющих на
сознание рабочих (их социальных ролей, групп, к которым они принадлежат). И все дело
сведется к тому, что большинство французских рабочих руководствуется в оценке
своего положения и в своих политических позициях одними критериями, а большинство
американских и какая-то часть французских — другими. Но вопрос, почему первые
поступают так, а вторые иначе, остается открытым.
Свой — и вполне определенный — ответ на этот вопрос предлагают те
представители современной социологической мысли, которые пользуются совершенно иным, во
всяком случае, по видимости, методологическим «ключом» анализа массового сознания.
Важнейшим определяющим его фактором они считают не объективное социальное
положение людей, а интенсивность идеологического воздействия, то есть те идеи, ценности и
нормы, которые эффективнее всего внедряются в массовое сознание через систему
коммуникаций. Для представителей этой точки зрения в современном обществе с
характерной для него слабой выраженностью границы между социально-классовыми группами
и преобладанием «эксгрупповых» форм сознания социальные, имущественные и тому
подобные различия не играют большой роли в формировании политических ориентации;
гораздо более важным представляется им уровень техники манипулирования сознанием,
те возможности такого манипулирования, которыми располагают борющиеся между
собой идейно-политические течения.
Нетрудно заметить, что эти противоположные на первый взгляд методологии
обладают определенными чертами сходства. Обе они исходят, по сути дела, из
представления об однозначной детерминированности массового сознания внешними по
отношению к нему сферами (подсистемами) общественной действительности. При этом если
первая методология игнорирует или по меньшей мере отводит на задний план роль
идеологической борьбы и идеологического влияния в формировании массовых
политических ориентации, то вторая как бы постулирует принципиальную возможность
формирования желательной направленности сознания, так сказать, на любой
социальной почве.
В действительности содержание массового политического сознания
обусловлено как объективным социальным положением людей,
определяющим их интересы, так и существующими в обществе
идеологическими нормами и ценностями, посредством которых они осознают эти
интересы. Однако ставить его в абсолютную зависимость от одной из этих
сфер либо даже только от их взаимодействия равносильно отрицанию
известной автономии массового политического сознания, его реальности
как особой «подсистемы», обладающей своей собственной внутренней
структурой и закономерностями. Лишь уяснив его внутренние связи
и объединив в определенную систему разнородные
социально-экономические и идеологические факторы, воздействующие на массовое
политическое сознание, можно понять, как действует в каждом конкретном
случае механизм «бытие — массовое сознание — идеология».
При исследовании этого механизма представляется существенно
важным исходить из той (предпосылки, что непосредственным источником
6 J. С. L е g g е 11. Sources and Concequences of Working-Class Consciousness.
In: «Blue-Collar World», Prentice-Hall, 1965. Cp. «L'ouvrier français en 1970», Paris,
1970, p. 200, 22% беднейших рабочих (с месячной зарплатой менее 800 фр.) и столько
же с относительно высокой зарплатой (1 250—1 499 фр.) являются сторонниками
компартии.

58
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИИ
массового политического сознания являются не те или иные объективные
социально-классовые характеристики или идеи, нормы и т. д. как
таковые, а процесс взаимоотношений людей с общественной
действительностью или, говоря иначе, их социальный опыт.
2. Социальный опыт и массовое сознание
Анализ конкретного социального опыта позволяет понять истоки
относительной автономии массового сознания по отношению к
социальному бытию масс и воздействующим на них идеологиям. Сознание
отражает не только объективное социальное положение людей, но их опыт
воздействия на собственное положение. Запечатлеваясь в психике
индивидов и социальных групп, этот опыт «приучает» их предпочитать одни
способы такого воздействия другим. Принятие же людьми тех или иных
идейно-политических установок объясняется не просто интенсивностью
их распространения, «пропаганды» (хотя этот фактор, бесспорно,
играет большую роль), но в конечном счете тем, что эти установки
отражают какие-то стороны массового социального опыта.
Известно, какое значение придавал В. И. Ленин собственному
опыту классовой борьбы пролетарских масс в формировании их
революционного политического сознания. Он подчеркивал, что понимание
необходимости «добиваться влияния на государственные дела... рабочие
приобретают.., постоянно почерпая его из той самой борьбы, которую они
начинают вести с фабрикантами и которая все больше и больше
развивается, становится резче, втягивает большее число рабочих»7. По
Ленину, уровень развития классового сознания рабочих масс, их готовность
к восприятию социалистической идеологии прямо зависят от их опыта
классовой борьбы.
Массовый социальный опыт — это всегда опыт конкретных
социальных общностей: наций, классов, внутриклассовых групп. Если
последовательно научное сознание отражает и обобщает
всемирно-исторический опыт человечества и оказывается поэтому в состоянии выявить
общие, .подчас не проявляющиеся явно в данной конкретно-исторической
ситуации тенденции и закономерности общественного развития, то на
уровне массового сознания отражение опыта обычно носит гораздо
более ограниченный и вместе с тем противоречивый, «разорванный»
характер. Пока и поскольку собственный либо унаследованный от
предшествующих поколений опыт масс не организован научным сознанием, он
содержит в себе возможности различных, нередко противоречивых
«выводов». Исход забастовки одни ее участники часто оценивают как
победу, другие — как поражение, хотя результаты ее равны для всех.
Понятно, что когда речь идет о выработке политической ориентации,
отражающей не одно, а множество событий и явлений
социально-политической жизни, возможность противоположных «оценок» намного
возрастает.
В формировании сознания массы участвует не только ее
собственный опыт, но и опыт соответствующей социальной общности,
приобретенный в ходе ее предшествующей истории. Этот исторический опыт
доходит до каждого поколения не в «чистом» виде, а в
опосредованном — главным образом через систему закрепляющих его
идеологических представлений, норм, ценностей. Идеологические системы,
воздействующие на массовое сознание, не могут рассматриваться только как
продукт совершенно автономной от огсыта самих масс деятельности.
Даже в тех случаях, когда подобные системы выражают чуждые или
враждебные массам интересы, они внедряются в массовое сознание в
7 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 2, стр. 102.

МАССОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ В УСЛОВИЯХ КАПИТАЛИЗМА 59
значительной мере именно потому, что отражают мистифицированные и
абсолютизированные, но реальные стороны прошлого опыта 8.
Историчен, как известно, не только грушювой, но также и
индивидуальный социальный опыт, ибо социальное бытие индивида проходит через
различные «этапы», каждый из которых оставляет отпечаток в его
сознании. Противоречивость социального опыта во многом обусловлена
именно его «многослойностью», отражением в нем множества
разновременных ситуаций.
Воздействие опыта социальных общностей на содержание
массового политического сознания может быть понято лишь в свете этих его
особенностей. Дело в том, что противоречащие друг другу
и разорванные во времени стороны (элементы) опыта
оказывают различное (по силе, интенсивности и по
направленности) влияние на отдельные структурные компоненты
массового сознания. Иначе говоря, механизм внутренних связей
сознания может «работать» по-разному, один и тот же его компонент в одном
конкретном случае является «определяющим», а в другом —
«определяемым» другими компонентами.
Эти соображения позволяют внести определенные уточнения в нашу
схему содержания массового политического сознания и тем самым и в
понимание системы определяющих его факторов. Люди, как правило,
испытывают потребность ориентироваться в политической жизни под
влиянием потребностей и интересов, формируемых вне самой политики,
повседневными условиями жизни каждого индивида. Однако это не
означает, что им всегда удается адекватно выразить такого рода
потребности и интересы в соответствующих идеях, политических ориен-
тациях. •
В подобных ситуациях люди все равно так или иначе выражают
свои глубинные мотивы в доступных им — в границах данного
коллективного опыта — ориентациях, но выражают их в урезанном, неполном,
частичном виде. Аполитичность массовых групп чаще всего
свидетельствует о неадекватности содержания политической деятельности их
собственным потребностям и интересам, о слабо развитом,
неинтенсивном характере связей между различными компонентами массового
сознания. Однако эта «слабость» связей, как правило, не приводит к их
полному разрыву. Каким бы внутренне разорванным ни было массовое
сознание, оно все же представляет собой целое, систему: люди
инстинктивно стремятся связать воедино разрозненные представления,
формируемые различными элементами их социального опыта.
В целом взаимоотношение между различными компонентами
массового политического сознания можно охарактеризовать как
взаимозависимость, допускающую различную интенсивность связей между ними
8 Именно особенностями национального исторического опыта во многом
объясняются отмеченные выше различия политического сознания американского и
французского рабочего класса. В силу своеобразия развития американского капитализма
материальные и социальные завоевания пролетариата выступают здесь на
поверхности как результат чисто экономической стачечной борьбы и бурного экономическое
го развития страны. Во Франции буржуазно-демократические свободы, а затем
социальные права рабочего класса завоевывались в революциях и острых
политических битвах (Народный фронт, Освобождение), нередко потрясавших основы
существующего строя. Соответственно в массовом рабочем движении США
господствует аполитичный тред-юнионизм, а во французском — устойчивым влиянием
обладают антикапиталистические идеологические системы. Американскому рабочему в
силу его незнакомства с антикапиталистическими идеями и отсутствия массовой
рабочей партии трудно связать свои интересы с оппозицией существующему строю,
который он воспринимает сплошь и рядом просто как «естественную среду».
Поэтому если во Франции среди факторов, формирующих политическое сознание рабочих,
опыт борьбы и объективные возможности «освоения» пролетарских идеологических
норм играют гораздо большую роль, чем, например, личное имущественное
положение, то в США социальный протест (в основном стихийный) питается прежде всего
материальными условиями жизни тех или иных групп рабочего класса.

60
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИИ
и различную направленность этих связей (то есть преобладающее
влияние одних компонентов на другие) в пределах каждого
конкретно-исторического типа сознания. В зависимости от этих качеств связей каждый
конкретный тип массового сознания может отличаться большим или
меньшим уровнем целостности и противоречивости. Внутренние
противоречия массового политического сознания представляют собой фактор
его развития, ведущей тенденцией которого является стремление масс
оптимально выразить в политических ориентациях свои потребности и
интересы. В условиях капиталистического общества возможности их
развития наиболее непосредственно зависят от степени остроты
классовой борьбы в политической и идеологической сферах, от того, в какой
мере деятельность массовых организаций и распространяемые ими
идеологические системы вступают в конфликт с господствующими
идейно-политическими нормами и ценностями. Острота этого конфликта
определяет действительную возможность «выбора» массовыми слоями
политической ориентации, сущность которого состоит в соотнесении
противостоящих друг другу идеологических и политических ценностей с
собственным «пережитым» опытом. Если такого конфликта не
существует или он выражен слабо, порожденные этим опытом тенденции
массового сознания неизбежно подавляются или трансформируются
господствующей идеологией. Эту закономерность взаимодействия между
массовой психологией и идеологией отмечал В. И. Ленин, анализируя
особенности идейно-психологического развития пролетариата.
Независимо от уровня стихийного протеста рабочего класса против
существующих отношений «наиболее распространенная (и постоянно
воскрешаемая в самых разнообразных формах) буржуазная идеология тем не ме-
фее стихийно всего более навязывается рабочему». Именно поэтому В. И.
Ленин считал неуклонную борьбу социалистической идеологии против
буржуазной необходимым условием реализации революционных
тенденций рабочего класса, его влечения к социализму9.
Ленинский анализ проблемы внесения социалистической идеологии
в массовое сознание открывает путь к правильному пониманию
соотношения между стихийно сложившейся психологией масс и воздействием
на нее научного сознания. Каждое поколение, вступая в общественную
жизнь, впитывает комплекс традиционных, отражающих
предшествующий исторический опыт социально-политических представлений и
установок. Многие из этих представлений и установок могут закрепляться в
сознании масс какими-то сторонами их собственного опыта,
идеологическим воздействием институтов существующего общества. Но воздействие
всех этих исторических и современных факторов не является фатальным
и необратимым. Устоявшиеся стереотипы могут быть разрушены,
заменены новыми, научно обоснованными идеями, если массы будут
«вооружены» таким социальным и политическим опытом, который подводит их к
пониманию и принятию этих идей. Иначе говоря, опыт не является чем-
то абсолютно стихийным, независимым от сознательной,
целенаправленной деятельности организованных общественно-политических сил: его
содержание может «перестраиваться» этими силами. Но такая
«перестройка» может быть успешной и прочной лишь при условии, если она
опирается на ясное понимание реального уровня массового сознания,
формирующих его социально-психологических процессов.
Пренебрежение конкретными особенностями исторического опыта каждого слоя
массы, стихийно сформировавшимися особенностями ее психологии
легко оборачивается волюнтаризмом и авантюризмом в политической
деятельности.
Таким образом, при анализе факторов, определяющих содержание
массовых политических ориентации и его изменения, необходимо
учитывать не только совокупность характеристик объективного положения
9 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 6, стр. 41.

МАССОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ В УСЛОВИЯХ КАПИТАЛИЗМА 61
соответствующих индивидов и групп, но и особенности пережитого ими
и воспринятого от предыдущих поколений социального опыта,
отражающие этот опыт черты их социально-психологического склада и
доступные им на основе их опыта идеологические ценностные системы. Именно
взаимодействие всех этих компонентов определяет направленность
массового политического сознания.
3. Классы и «эксгрупповое» сознание
Предлагаемый подход позволяет, на наш взгляд, более точно
охарактеризовать механизм классовой обусловленности массового
политического сознания. Классовое положение людей определяет их сознание,
но определяет в той мере, в которой конкретный опыт каждого данного
класса, зависящий от реальных особенностей его развития, от
особенностей формирования тех или иных его групп, от характера
идеологической и политической деятельности выступающих от его имени
организаций, дает ему возможность осознать свои специфические интересы в
общественно-политической сфере. Чем более ограничен, «беден» такого
рода классовый опыт, тем более искаженный и косвенный характер
носит воздействие классового положения людей на массовое политическое
сознание.
Однако если форма, которую принимает в каждом конкретном
случае классовая обусловленность массового сознания, задана опытом
данного класса, это вовсе не означает, что она существует лишь как
более или менее спорадическое явление.
Напротив, даже в самых неблагоприятных для развития классового
сознания ситуациях можно выявить эту обусловленность, которая
зачастую проявляется лишь как тенденция, в скрытом виде, но выступает
тем не менее как вполне реальный фактор общественно-политической
жизни.
Тезису о классовой обусловленности политического сознания нередко
противопоставляются данные о его «эксгрупповом» характере. Можно полагать, что достаточно
тщательный анализ структуры массовых политических ориентации и тем самым
механизма их классовой обусловленности способен снять это противоречие. Как мы видели,
при этом политические ориентации рассматриваются как продукт целого ряда
социально-психологических процессов, формирующих мотивацию политического поведения
(осознание потребностей и интересов, соотнесение их с потребностями и интересами
социальных групп и с целями политических течений, оценка оптимальных политических
способов защиты интересов и т. д.), а характер этой мотивации неизбежно варьируется в
зависимости от объективных условий существования каждой конкретной группы.
Представители различных классов и слоев нередко приходят к сходным политическим
«выводам», но приходят к ним различными «путями» 10.
Несомненно, что в различных исторических условиях «эксгрупповой» характер
массового сознания получает неодинаковое развитие. В значительной мере это зависит от
глубины основных (по месту в производстве) или вторичных (образ жизни,
структура потребления, доступные источники информации) различий в положении классов и
социальных слоев. Так, в условиях современного капитализма несомненно ослабление
10 Во Франции рабочие, поддерживающие правящую партию, часто видят в ней
«партию реформ», проводимых в интересах трудящихся, представители технической
интеллигенции— «динамичную» партию, опирающуюся на современные методы управления,
консервативно настроенные мелкобуржуазные и буржуазные слои — «защитницу
порядка». В данном случае различия в мотивации лежат на поверхности, но их можно
выявить и в более внешне однородных массовых ориентациях. Например, такая явно
«эксгрупповая» ориентация, какой является массовый национализм, поддерживается
представителями одних социальных групп (определенными слоями буржуазии) потому,
что она выражает их вполне реальные интересы, а другими (частью рабочих и других
слоев трудящихся) — в силу особенностей группового и личного опыта, затормозивших
осознание специфических классовых потребностей и интересов. Но и в последнем
случае мотивация национализма в конечном счете коренится в каких-то сторонах
объективного положения соответствующих групп и несет на себе печать искаженного,
преувеличенного отражения этих сторон в их сознании (например, немецкие рабочие,
оказавшие поддержку национал-социалистам в расчете на перемены к лучшему, видели
главную причину своих бед в поражении Германии в мировой войне).

62
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЯ
различий в положении ряда массовых групп: рабочих, служащих, значительной части
интеллигенции,—что создает дополнительные возможности для развития «эксгрупповых»
типов политического сознания. Но и в этой ситуации сохраняются специфические для
каждой группы мотивации поведения.
Типология массового политического сознания, не учитывающая мотивацию
политического поведения, неизбежно оказывается в этих условиях крайне грубой и
искажающей реальную картину. Большинство представителей буржуазной политической
науки фактически исходит из отождествления типов массового политического сознания
с типами организованных идейно-политических течений, существующих в данном
обществе. В зависимости от партийно-политической структуры страны эта типология
сводится то к схеме «правые—левые» (с введением дополнительных нюансов вроде
«крайне-левых» и «крайне-правых») п, то к схеме
«радикал—социалист—либерал—консерватор—фашист» 12. Во всех случаях определение такого рода «типов» оказывается простой
тавтологией (левый — тот, кто голосует за левые партии, консерватор — за
консервативную и т. д.).
Бесспорно, в подавляющем большинстве конкретных ситуаций массовое
политическое поведение подчинено строгой стандартизации, выступает в четко
институционализированных формах участия или поддержки (голосованием на выборах) существующих
партий и политических движений, выбор индивида между конкретными формами
поведения крайне ограничен. Однако за этой ограниченностью заданных «извне»
поведенческих форм кроется гораздо большее разнообразие мотиваций (потребностей,
ожиданий, стремлений), коренящихся во внутреннем содержании массового сознания.
Эмпирические данные о массовом политическом сознании современного
французского общества позволяют, на наш взгляд, выделить несколько основных типов
политических ориентации, которые, разумеется, не исчерпывают всего многообразия
реальных социально-психологических тенденций и отражают лишь наиболее «массовидные»
из них: 1. Революционный тип: революционная борьба с капитализмом. 2.
Реформистский тип: защита интересов трудящихся путем давления на господствующий класс с
целью проведения реформ существующего строя. 3. Иерархический тип: деятельность
«умных» и «знающих» политических деятелей в интересах социальной справедливости.
4. Консервативно-националистический тип: защита национальных интересов на
международной арене, «порядка» и «спокойствия» внутри страны. 5. Технократический тип:
эффективное управление страной, обеспечивающее экономическое развитие и решение
социальных проблем. 6. Корпоративистский тип: защита «свободы» данной социальной
группы от «произвола» государства и «паразитизма» других групп.
Различия между названными ориентациями определяются доминирующим
мотивом политического поведения, поэтому они не являются во всех случаях абсолютно
взаимоисключающими. Так, революционная ориентация в большинстве случаев включает и
установку на массовую борьбу за «частичные» цели, доминирующую в реформистской
ориентации; иерархический тип по своему конформистскому содержанию близок к
консервативно-националистическому и отличается от него главным образом акцентом на
ожидание мер, проводимых «верхами» в интересах «низов». Такого рода «соседние»
типы при изменениях ситуации относительно легко переходят один в другой и
предполагают существование различных, более аморфных по своим ориентациям
промежуточных или смешанных типов.
С точки зрения социально-классовой локализации революционный тип характерен
преимущественно для рабочих и некоторых слоев интеллигенции (в особенности
студенческой молодежи), иерархический — для наиболее социально подавленных,
пассивных и неразвитых групп трудящихся, консервативно-националистический — для
городской и сельской мелкой буржуазии, части служащих, средних и низших звеньев
государственного аппарата и администрации частных предприятий, технократический —
для управляющих и значительной части научно-технической интеллигенции,
корпоративистский — для мелкой буржуазии и части технической интеллигенции (он легко
переходит в консервативно-националистический тип). Реформистский тип черпает своих
представителей из самых различных массовых слоев. Политическое поведение
представителей каждой ориентации «многовариантно», ни одна из них не совпадает целиком
с массовой базой одного из политических течений 13.
11 Е. Deutsch, D. L i n d о п, P. Wei 11. Les familles politiques aujourd'hui en
France. Paris, 1966.
12 H. J. E y senck. The Psychology of Politics. London, 1954.
13 Так, во Франции «революционеры» поддерживают компартию либо одно из
течений «новой левой» (небольшую Объединенную социалистическую партию, либо
«гошистские» группировки). «Реформисты» совсем не обязательно связаны
идеологически и политически с социалистической партией. Для них характерны оппозиционность
существующему строю, известный уровень развития боевых настроений и активного
классового сознания; поэтому многие из них поддерживают на выборах компартию,
не разделяя целиком ее идеологических концепций. По данным различных опросов,
известная часть избирателей ФКП не стремится к передаче ей ключевых постов в
правительстве — президента, премьер-министра — и рассматривает ее прежде всего как
«силу давления» на господствующий класс (J. L a b г о u s s е. L'évolution du Parti
communiste et les raisons du vote communiste. Paris, 1970, p. 5—6; «Attitudes des Français

МАССОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ В УСЛОВИЯХ КАПИТАЛИЗМА 63
4. О некоторых современных тенденциях массового политического
сознания
Уяснение современных тенденций развития массового политического
сознания в развитых странах капитала требует особого внимания к прей
цессам, происходящим в его наиболее глубокой основе — в системе
массовых потребностей.
В условиях современного капитализма значительно усложняется
комплекс факторов, воздействующих на массовые потребности.
Рост образованности масс, ослабление социальной и культурной
изоляции трудящихся слоев, революция в средствах массовой
коммуникации — все это расширяет интеллектуальный горизонт «рядового
человека», повышает уровень тех требований, которые он предъявляет к
содержанию собственной жизни. Но в то же время его трудовая
деятельность, а в значительной мере и досуг, даже сфера личных
отношений становятся все более стандартизированными. Бюрократическая
производственная и социальная организация стремится подчинить все
стороны его жизни, его проекты и стремления своему тотальному
контролю, подменяет его личную самостоятельность иллюзорным
«выбором» в пределах сформированных ею стандартов поведения.
Наиболее поощряемой точкой приложения его энергии сплошь и
рядом оказывается погоня за быстро эволюционирующим потребительским
стандартом. Независимо от доступности этого стандарта, от реального
жизненного уровня той или иной части массовых слоев обладание им
не приносит подлинного удовлетворения. Оно дается слишком дорогой
ценой: физиологическое переутомление, вызываемое интенсификацией
труда и условиями жизни в больших городах, умножается моральным
давлением безрадостной производственной рутины, социальной
зависимости, неуверенности в будущем, узости жизненных возможностей и
перспектив.
Для человека, живущего в атмосфере «богатого» общества,
изобилия технических новинок, средств комфорта и досуга, тем более для
человека образованного, такая цена особенно тяжела. Но драматизм
ситуации состоит в том, что существующие общественные условия не
дают ему возможностей выхода за рамки тех же грубо материальных
потребностей, вновь и вновь обрекают его на гонку за «стандартом».
Под воздействием этой ситуации сквозь толщу «потребительских»
проектов и стремлений все более настойчиво пробивается тоска по
«подлинно человеческой» жизни, смутное, но острое чувство
неудовлетворительности «материальных» жизненных целей. В массовом сознании
кристаллизируются потребности, связанные с интеллектуальным и
моральным содержанием жизни личности, ее социальным достоинством,
возможностями ее свободного развития. В отличие от «обычных» вещно-
материальных потребностей они ориентированы не на тот или другой
комплекс «благ», но на изменение общих социальных условий
человеческого бытия.
à l'égard de la С. G. T. et du Parti communiste». Paris, 1970). Остальные поддерживают
социалистов и другие партии «некоммунистической левой». «Технократы» отдают
предпочтение голлистам, «консерваторы» и представители иерархического типа
распределяют свои симпатии между правящей и другими правыми и центристскими партиями,
«корпоративисты» предпочитают «традиционные» буржуазные партии (когда они не
устремляются в явно корпоративистские движения пужадистского типа). «Выбор»
партии определяется не только доминирующей политической ориентацией, но и множеством
конъюнктурных обстоятельств: традициями среды, популярностью лидеров и
кандидатов на выборах, степенью воздействия различных пропагандистских стереотипов (в
частности антикоммунистических) и т. д.
Для полноты картины необходимо упомянуть, что примерно треть взрослого
населения аполитична, то есть не имеет вообще сколько-нибудь ясно выраженной
политической ориентации. Этот тип в особенности характерен для женщин из пролетарской
и крестьянской среды.

64
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
Естественно, что в различных социальных слоях этот процесс
идет неодинаковыми темпами и принимает неодинаковые формы. Если
у значительной части интеллигенции и особенно учащейся молодежи он
выливается в прямой протест против «общества отчуждения и
потребления», то в рабочем классе, особенно в наиболее обездоленных его
группах, подобные новые потребности в основном мало
дифференцированы и слабо осознаны, они тесно переплетаются с далеко еще не
полностью удовлетворяемыми «старыми», материальными потребностями.
Однако общим для самых различных массовых слоев становится
«глобальный», выходящий за рамки «чисто экономических» требований
характер протеста, его относительная независимость от материального
уровня жизни.
Можно думать, что развитие этих тенденций массового сознания явилось
важнейшей социально-психологической предпосылкой социально-политических кризисов
последних лет. Особенно рельефно они проявились в поведении массовых слоев во время
майско-июньских событий во Франции. Речь идет в данном случае не только о
студенческом «бунте», который в наиболее абсолютизированном виде выразил стремление
к общественной самодеятельности личности, неудовлетворенность системой
потребительских ценностей, навязываемой современным капитализмом. Мощное забастовочное
движение рабочего класса, хотя оно и выдвигало ряд «частичных»
социально-экономических требований, по своему психологическому содержанию, по уровню и формам
массовой активности (длительное занятие заводов, самодеятельная организация порядка
на предприятиях, охвативший массы боевой энтузиазм) никак не может быть оценено
просто как акт обычной борьбы за повышение зарплаты.
Это впечатление подтверждают опросы, проведенные по свежим следам событий.
По данным, относящимся к июню 1968 года, примерно треть опрошенных в одном из
рабочих районов Парижа видела главный аспект событий не в конкретных
экономических и социальных требованиях рабочих и студентов, а в стремлении к радикальному
изменению существующих социальных условий. 28% опрошенных в качестве основного
итога кризиса назвали пробуждение сознания, открывающуюся возможность «выразить
себя» 14. Для суждений этого типа характерен акцент на проблемы человеческого
достоинства и интеллектуальной самостоятельности личности, осознанные в связи с
опытом майско-июньских событий.
Радикальные сдвиги в системе потребностей оказывают воздействие на всю
структуру массового сознания. Они затрудняют принятие предписываемых
капиталистическим обществом социальных ролей и норм, лишают былого содержания многие старые
ценности, требуют нового осознания групповых интересов. Эти сдвиги развязывают
сложный комплекс взаимосвязанных процессов в социально-психологической и
идеологической сферах, вносящих существенно новые элементы в политическую жизнь и
политическую борьбу.
В идеологической области их наиболее заметное последствие — появление
различных программ «партиципарной демократии», провозглашающих самостоятельное
участие всех и каждого в управлении обществом важнейшей целью назревших
социально-политических преобразований. Конкретное политическое содержание и классовая
сущность этих программ весьма различны: в тех или иных формах их выдвигают и
«ультрареволюционные» и анархистские течения, выражающие чаще всего настроения
пролетаризирующихся слоев интеллигенции, и идейные представители современного
буржуазного либерального реформизма 15, и определенные группы правящих кругов,
рассматривающие социально-демагогические формы «участия» как необходимое в
современных условиях средство интеграции масс в «систему» 16. Это совпадение
общественного идеала, прокламируемого столь разными идейно-политическими течениями,
весьма симптоматично: оно отражает необходимость реакции на новые тенденции массового
сознания и их идеологического «оформления» в соответствии с различными классовыми
интересами.
Новые потребности, несомненно, прямо связаны со сферой политических идеалов
и ценностей. Традиционная «демократическая» демагогия и процедура выборов в
определенных исторических условиях создавали, да и теперь еще создают, иллюзию
причастности «рядового человека» к политической жизни и политическим решениям.
Расширение интеллектуального кругозора массы, обострение в ее среде чувства зависимости
от сил, действующих помимо ее воли и участия, формируют более реалистическое
представление о политической деятельности. Развивается протест не только против
открытого подавления демократии, но и против формального «представительского»
характера демократических институтов, отчужденности политики от «рядового человека».
14 Etude qualitative pré-électorale exécuté entre le 14 et le 18 juin 1968. Paris, 1968.
15 См., например, É. Fromm. The revolution of hope. Toward a humanrzed
technology. Toronto — New York — London, 1968.
16 Сразу же после майско-июньских событий де Голль сформулировал лозунг
«общества участия» в качестве альтернативы и капитализму и социализму.

МАССОВОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ В УСЛОВИЯХ КАПИТАЛИЗМА 65
Этот протест нередко оборачивается ростом аполитичности, негативным восприятием
политической деятельности вообще. Но в то же время он может активизировать
массовый демократический идеал, наполнить его новым содержанием. Во всяком случае, во
Франции в результате майско-июньских событий и сопровождавших их идеологических
битв идеи «реальной демократии», участия в управлении вошли в систему ценностей
широких масс трудящихся.
Опыт майско-июньского кризиса показывает, что стремление к социальной
независимости и самодеятельности личности уже на нынешней стадии его развития
способно оказывать глубокое влияние на массовое поведение. Однако это стремление
выражается зачастую в стихийно-эмоциональной, а не в
политически-организованной форме.
В значительной мере здесь оказывается отмеченная выше неразвитость новых
социально-психологических тенденций, но не только она. Во всяком случае, французские
авторы показывают, что даже весьма сильный и осознанный протест против
существующих социальных условий часто не сопровождается переходом на политические
позиции, выражающие такой протест. Эти данные позволяют думать, что значительную
роль здесь играют негативные результаты того социально-психологического процесса,
который мы назвали «оценкой возможностей». Применительно к современной Франции
такой вывод может показаться парадоксальным: ведь майско-июньские события,
несомненно, продемонстрировали силу оппозиционного массового движения.
Для понимания причин этого парадокса важен не только анализ конкретной
политической ситуации в мае 1968 года и в последующий период, но и уяснение тех
способов, которыми массовое сознание отражало ситуацию, вырабатывало представление о
возможностях воздействия на нее.
Обогащение социального опыта, отражаемого массовым сознанием, лишает его
возможности оценивать явления общественно-политической жизни, осмысливать
оптимальные цели и средства политической деятельности в рамках устоявшихся стереотипов. Во
многих случаях это ведет (как неоднократно бывало в прошлом) к замене их новыми
стереотипами, в особенности теми, которые интенсивно распространяются через средства
массовой коммуникации. Однако резкое расширение и усложнение содержания
информации, поступающей в массовое сознание, ее возрастающая противоречивость
значительно затрудняют такого рода операцию, нередко мешают осмыслению
социально-политической действительности в рамках каких бы то ни было стереотипных «блоков».
В этих случаях можно говорить о кризисе чисто стереотипных форм политического
сознания в целом.
Мощь и наступательный характер массового движения в мае 1968 года, видимый
кризис институтов власти (в течение месяца рабочие были хозяевами положения нл
заводах, а студенты в университетах) на эмоциональном уровне создавали у массы
ощущение коренного перелома в соотношении сил, позволяющего осуществить любые,
самые смелые цели и лозунги. И если большая часть массы (прежде всего рабочей) не
приняла их, то не потому, что они противоречили ее настроениям. Существенную роль
здесь сыграло другое: эти лозунги были восприняты большинством рабочих как
«несерьезные», утопические. Новые стереотипы, попав на благоприятную эмоциональную
почву, тем не менее не «сработали», массы отказались руководствоваться в своем
поведении только эмоциями, эмоциональное воздействие ситуации вступило в
противоречие с рационалистической оценкой собственных возможностей осуществить в данных
условиях «самоуправление» и «рабочую власть». Альтернативу утопизму «леваков»
давала программа передовой демократии, выдвинутая коммунистической партией. Однако
расширение массовой базы компартии в послемайский период все же значительно
отстает от того процесса активизации антимонополистических и демократических
настроений, который явился важнейшей предпосылкой майских событий. Довольно
широкие слои, которые включились в борьбу в мае, в «нормальных», «обычных»
условиях оказались не в состоянии выразить политически свои антимонополистические
устремления.
Для значительной части этих слоев характерен «разорванный», противоречивый
в ценностно-идеологическом отношении тип политического сознания. По данным
различных опросов, проведенных во Франции в конце 60-х — начале 70-х годов,
значительные группы трудящихся, видя в коммунистической партии действенную
защитницу их интересов и социальной справедливости, выступают за ее участие в
политической власти, но в то же время разделяют некоторые «традиционные»
антикоммунистические предрассудки и сомневаются в способности компартии осуществлять
«эффективное» руководство экономическим развитием страны 17. Одна часть этой группы
избирателей голосует на выборах за ФКП, а многие за ЮДР и другие правобуржуаз-
ные партии. Характерно, что примерно 7ч избирателей ЮДР полагает, что компартия
заботится прежде всего о благе народа и что, придя к власти, она уменьшила бы
социальную несправедливость 18.
Подобный тип политического сознания отражает своеобразную психологическую
ситуацию: сознание уже не в состоянии вырабатывать политическую ориентацию в
рамках однозначных стереотипов, оно начало поиск рационалистически обоснованной ори-
17 Attitudes des Français à l'égard de la C. G. T. et du Parti communiste, p. 26.
18 Там же, стр. 28, 30.

66
Г. Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
ентации, но, запутавшись в противоречиях реального опыта, как бы отказалось
вообще от всякой единой и цельной системы суждений.
Возникновение острых противоречий в системе ценностей, «разорванность»
политической ориентации значительно затрудняют поиск формы поведения, адекватной
сознанию. В этих условиях довольно типичным становится голосование на выборах за
партии, к идеям и деятельности которых избиратели относятся резко критически.
Мотивируя свое поведение, такие избиратели (например, многие сторонники ЮДР) часто
заявляют во время опросов, что они предпочли «наименьшее зло», хотя и понимают,
что данная партия защищает чуждые им интересы и идеи. Ведущим критерием
политического «выбора» в таких случаях оказывается непосредственная практическая
«эффективность» политического течения, его большая по сравнению с другими способность
осуществлять власть и справляться с насущными проблемами жизни общества 19.
В той мере, в какой стихийные «рационалистические» тенденции массового
сознания кристаллизируются в формах, навязываемых им господствующей буржуазной
идеологией, его «новые» политические критерии часто сводятся к пошлому
буржуазному прагматизму, лишенному позитивных общественных идеалов и
провозглашающему символом своей веры эффективность функционирования существующего
общественного механизма. Отсюда, однако, вовсе не следует, что отмеченные сдвиги автоматически
влекут за собой подчинение массового сознания современной буржуазной идеологии.
Содержание сознания не определяется этими сдвигами; они изменяют способы,
которыми массы осознают свой опыт, но на основании одних и тех же способов люди
приходят к противоположным идейно-политическим выводам.
В исторической перспективе кризис стереотипов представляет сабой
шаг вперед в развитии массового сознания. Как показывают
специальные исследования, наиболее цельные и монолитные системы стереотипов
формируют наиболее устойчивые, «жесткие» ориентации, упорно
сопротивляющиеся новому О'пыту и влиянию новой информации. Хуже
«организованная», аморфная («пластичная») система стереотипов гораздо
менее устойчива и по меньшей мере открывает возможности для более
быстрого освоения нового опыта, самостоятельного поиска новых
ориентации. А такой поиск повышает требовательность и восприимчивость
массового сознания к рациональному обоснованию идеологии, к ее
способности вырабатывать (и подтверждать это практикой) оптимальные
решения волнующих массу проблем. Научный характер марксистско-
ленинской идеологии создает в этих условиях новые возможности
расширения ее влияния в массах. Лишь убедительная, соответствующая
нынешнему уровню потребностей и интеллектуального развития масс
политическая и идеологическая альтернатива буржуазному реформизму
и буржуазной «рациональности» способна придать последовательный
характер развитию новых тенденций массового сознания.
Развитие мирового социализма, творческая теоретическая и
практическая деятельность коммунистических партий играют решающую роль
в формировании такой альтернативы.
19 Как показывает анализ референдума 1969 года, приведшего к отставке де Голля.
и последовавших президентских выборов, традиционный стереотип «провиденциального
лидера» уже не является главным источником влияния голлизма в массовых слоях,
большую роль играют «современные» критерии «деловитости» и «компетентности». В
Англии среди рабочих — сторонников консервативной партии — традиционный тип
«почтительного», полагавшего, что тори должны управлять страной, ибо они «хорошего
происхождения», имеют деньги, связи и образование, уступает место «прагматику»,
считающему, что консерваторы более «эффективны», сумели больше сделать для рабочих, чем
лейбористы (см. диссертацию H. М. Степановой «Консервативная партия и рабочий
класс в современной Англии», М., 1970).

Студенчество на Западе
как социальная группа
И. С. КОН (Ленинград)
В связи с ростом студенческого движения на Западе остро встал
вопрос о социальной природе студенчества как в структурном
(положение студенчества в ряду других социальных групп и слоев
капиталистического общества, особенности студенческого статуса и т. д.), так
и в политико-идеологическом аспекте. В буржуазной социологии
отсутствует единая позиция в этом вопросе.
В силу социальной пестроты и неоднородности студенческого
движения анализ его идеологии сам по себе не дает и не может дать
ответа на эти вопросы, «подтверждая», хотя и в разной степени, любую
точку зрения. Цель настоящей статьи — выявить, опираясь на
имеющиеся социологические данные, основные сдвиги в положении
студенчества и попытаться определить его место в классовой структуре
современного капитализма. Анализ положения студенчества бросает
определенный свет и на соотношение его частных, групповых интересов и
общесоциальных проблем, затрагивающих все общество.
* * *
Определяя социальную природу студенческого движения, В. И.
Ленин еще в 1903 году писал, что студенчество «является самой отзывчивой
частью интеллигенции, а интеллигенция потому и называется
интеллигенцией, что всего сознательнее, всего решительнее и всего точнее
отражает и выражает развитие классовых интересов и политических
группировок во всем обществе. Студенчество не было бы тем, что оно есть,
если бы его политическая группировка не соответствовала политической
группировке во всем обществе, — «соответствовала» не в смысле полной
пропорциональности студенческих и общественных групп по их силе и
численности, а в смысле необходимой и неизбежной наличности в
студенчестве тех групп, какие есть в обществе» 1.
Две мысли особенно важны для нас в этой ленинской
формулировке. Во-первых, признание и высокая оценка роли студенчества и
интеллигенции вообще в революционной борьбе; во-вторых, указание на
несамостоятельность студенческого движения, значение которого состоит не
столько в его групповых, специфических целях, сколько в том, что оно
«отражает и выражает» более общие социальные процессы и борьбу
классов, происходящую в обществе.
Когда Ленин формулировал эти принципы, студенчество было еще
весьма немногочисленной и довольно верхушечной группой. В 1899 году
во всех русских университетах занималось немногим более 16 тысяч
студентов (в специальных вузах обучалось не свыше трех четвертей это-
1 В. И. Л е н и н. Полн. собр. соч., т. 7, £тр. 343.

68
И. с кон
го числа), из которых больше половины были выходцами из
дворянских и чиновничьих семей 2.
Студенчество всегда рассматривается, с одной стороны, как часть
молодежи, а с другой — как часть интеллигенции. Научно-техническая
революция существенно изменила положение обеих этих групп.
Люди, не знающие демографической статистики, иногда думают, что
обострение «молодежных проблем» объясняется просто увеличением
удельного веса молодежи в общей массе населения. Но фактически
процент молодежи в развитых странах ниже, чем в развивающихся (в США,
Англии, Франции к возрастной группе 15—24-летних принадлежит
каждый восьмой, тогда как во многих странах Азии, Африки и Латинской
Америки — каждый пятый) 3. Изменились и усложнились способы
социализации молодежи.
Прежде всего налицо значительное удлинение периода юности в
связи с более ранним физическим (акселерация) и более поздним
социальным (удлинение общественно необходимых сроков обучения, более
позднее начало самостоятельной трудовой деятельности) созреванием.
В 1950 году около 70 процентов французских детей начинали работать
с 14 лет, сейчас дети этого возраста в подавляющем большинстве еще
учатся в школе4. Это меняет и субъективные критерии взрослости.
Бьянка Заззо5, изучившая группу взрослых французов, нашла, что,
хотя начало своей юности почти все они относят к 14 годам,
связывая с половым созреванием, представления о времени и условиях ее
окончания расходятся. Рабочие и низшие служащие считают, что их
юность закончилась в 18,5 лет, инженерно-технические работники
отодвигают этот срок до 19,7 лет, предприниматели и лица свободных
профессий — до 20,5 лет. Субъективная средняя продолжительность
юности колеблется, таким образом, от 4,2 до 6,6 лет. Мало этого. Почти
все опрошенные считают, что конец юности еще не означает наступления
действительной взрослости. Длительность этого периода «неполной
взрослости» также варьирует в зависимости от образовался и
социального положения, составляя 4,8 — для рабочих, 4,4 — для инженеров и
техников, 8 лет — для высших специалистов! Чем выше образование и
социальный статус личности, тем позже она обретает чувство взрослости.
Увеличилось число и усложнилось взаимодействие отдельных
институтов и факторов социализации. Заметно снизилось влияние
родительской семьи. Школьное образование стало массовым, но школа потеряла
свое монопольное положение рассадника знаний. Выросло значение
общества сверстников, как в неформальном общении, так и в виде
специфических молодежных организаций. Резко возрастает значение и
эффективность средств массовой коммуникации. Поскольку все эти воздействия
не складыва-ются в единую иерархическую систему, это существенно
увеличивает автономию формирующейся личности по отношению к каждому
из них в отдельности.
Вследствие ускорения темпов общественного развития значительно
заметнее стали культурные и психологические различия между
поколениями. Сфера автономного самоопределения у современного юноши
шире, чем у его сверстника несколько десятилетий тому назад, будь
это выбор профессии или ценностные ориентации. В отличие от
традиционного «сыновнего бунта», описываемого психологами конца XVIII —
первой половины XIX века, который локализовался в рамках семьи и
2 См. В. Р. Л е й к и н а-С в и р с к а я. Интеллигенция в России во второй
половине XIX века. М., 1971, стр. 55—65.
3 См. L. Rosenmayr. Hauptgebiete der Jugendsoziologie, in: R. König. Hrsg.
Handbuch der empirischen Sozialforschung. Bd. 2, Stuttgart, 1969, S. 100—101.
4 См». J. Dumazedier, A. Riper t. Loisir et culture. P. 1966; p. 25; P. Clerc.
Etude démographique, in: Des millions de jeunes. P., 1967.
5 Cm. B. Zazzo. Le sentiment de maturité chez l'adulte. «Enfance», 1969, № 1/2.

СТУДЕНЧЕСТВО НА ЗАПАДЕ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ГРУППА 69
школы и большей частью заканчивался «примирением», сегодняшние
конфликты затрагивают и другие сферы социальной жизни. Не случайно
идея «разрыва между поколениями» (generation gap) приобрела на
Западе столь широкое распространение. Отвечая на вопрос
молодежного журнала «Семнадцать», 84 процента американских юношей и девушек
от 14 до 22 лет (2 тысячи человек) признали наличие такого
разрыва, а 63 процента сказали, что ощущают его на своем личном опыте6.
Разумеется, эти данные не следует абсолютизировать. Абстрактный
стереотип «возрастного конфликта», преувеличивая
социально-психологическую однородность возрастных поколений, игнорирует существующие
внутри них классово-политические различия и не уточняет, о каких
именно расхождениях идет речь7. Многочисленные эмпирические
исследования показывают, что если в вопросах моды, стиля поведения,
способов проведения досуга и т. п. разница между поколениями весьма
значительна, то как только речь заходит о более глубоких, коренных
проблемах, таких, как выбор профессии, политические и религиозные
убеждения, основные ценностные ориентации, выясняется, что влияние
родителей чрезвычайно высоко и, как правило, оказывается сильнее
влияния сверстников, если .последнее противоречит «влиянию семьи.
Сэмюэль Любелл дважды8, в 1965 и 1966 годах, проводил массовый
опрос американских студентов (36 различных колледжей), предлагая
им сравнить себя с собственными родителями: .насколько они
отличаются и насколько они похожи друг на друга. Оказалось, что только один
из десяти опрошенных студентов считает, что он сильно отличается от
своих родителей. Треть опрошенных вообще не видит существенных
различий между собой и родителями, а другая треть признала некоторые
умеренные отличия. Свыше 3/4 опрошенных поддерживают ту же самую
политическую партию, что и их родители. Более существенны различия
между поколениями в сфере быта, в их отношении к наркотикам и
нормам сексуального поведения. Однако свыше половины опрошенных
студентов сказали, что хотели бы дать своим будущим детям примерно
такое же воспитание, какое получили они сами.
Особенно важным сдвигом, обусловленным научно-технической
революцией, является рост среднего и высшего образования.
Современное производство требует массовой подготовки
высококвалифицированных кадров. По подсчетам директора Центра образовательных
исследований США Джеймса Перкинса9, страна, в которой хотя бы 30
процентов населения соответствующего возраста не получает среднего и
5 процентов — высшего образования, просто не в состоянии быть на
уровне современной техники. Причем эти цифры минимальные, для
ведущих индустриально развитых стран соответствующие показатели
значительно -выше.
Этим прежде всего обусловлен быстрый рост количества
студентов и повышение их удельного веса как в общей массе населения,
та« и особенно в соответствующих возрастных группах. Если в 1913
году количество студентов на 10 тысяч населения составляло в Европе от
7 до 11 человек, то сейчас их в Италии — 70, в Англии — 78, во
Франции— 95, в Японии — 109, в США — 226 человек 10. В Бельгии (1963) на
6 «Seventeen:». February, 1971.
7 См. об этом подробнее И. С. Кон. Студенческие волнения и теория
«конфликта поколений». «США. Экономика. Политика. Идеология». 1971, № 3.
8 S. Lu bell. That «Generation Gap», in: D. Bell and I. Kristol, eds. Confrontation.
The Student Rebellion and the Universities. N. Y. 1969, p. 59.
9 James A. Perkins. The Crises of the University. A Paper for the UNESCO
Symposium on «Education and the Development of Man». Paris, 16—20 February.
1970, p. 2.
10 J. В e n - D a v i d. Universities. In: International Encyclopedia of the Social
Sciences, vol. 16, N. Y., 1968, pp. 196—197; Народное хозяйство СССР в 1969 году. M., 1970,
стр. 133.

70
И. с. кон
первый курс записывается 17,4, во Франции (1963) — 13,8, в Англии
(1967) —"И, в ФРГ (1963) —7,5, в США (1964) —43,9 процента
молодежи соответствующего возраста (от 18 до 21 года) и. Общая
тенденция роста очевидна везде.
В связи с укрупнением высших учебных заведений усиливается
концентрация студенчества; университеты и студенческие городки
становятся все более многолюдными. В США на один кампус
приходится в среднем 3 тысячи студентов, однако большинство их учится в
крупных университетах, насчитывающих от 15 до 30 тысяч студентов, а
некоторые и гораздо больше.
Заметно меняется половозрастной состав
студенчества. Хотя женщины все еще составляют меньшинство студентов, их
удельный вес растет, и, что особенно важно, раздельное обучение
(специальные женские колледжи, высшие женские курсы и т. п.)
уступает место совместному. Имеются и сдвиги в возрастном отношении.
В XIX веке в университет (колледж) часто поступали в совсем юном
возрасте (14—16 лет). Теперь, в связи с удлинением сроков среднего
образования, средний возраст студенчества во многих странах
повысился. Как правило, поступающие в американский колледж старше 17, а
около трети из них — старше 19 лет. Студенты-старшекурсники бывают
обычно 21—22 лет, а половина из них — 23 лет и старше 12. В Западной
Европе средний возраст студентов на 1—2 года, а в скандинавских
странах, где школьное обучение начинается с 7 лет и продолжается 12—13
лет плюс год обязательной военной службы, даже на 3 года выше, чем
в США. Студентов моложе 20 лет здесь очень мало, а средний
возраст окончания, скажем, шведского философского факультета
лежит между 25,5 и 26,5 годами 13.
Обусловленный научно-технической революцией рост высшего
образования неизбежно влечет за собой расширение тех социальных слоев,
из которых рекрутируются студенты. Это не значит, конечно, что
высшее образование в капиталистических странах стало общедоступным или
что здесь действует принцип «равных возможностей». Дети рабочих,
составляющих большинство населения индустриально развитых стран, все
еще составляют меньшинство университетских студентов, колеблясь в
Западной Европе от 3 процентов в Испании до 25 процентов в Англии и
Норвегии м.
Дело не только в стоимости самого высшего образования.
Социальный отбор сегодня осуществляется прежде всего в семье и на
начальных этапах школьного образования.
Джеймс Коулмэн 15 основательно (было охвачено свыше 600 тысяч
детей из 4 тысяч разных американских школ) исследовал, какие
факторы более всего влияют на успех или неуспех школьного обучения.
Оказалось, что школьная успеваемость ребенка в огромной степени
предопределяется его семейным окружением, а из всех многочисленных
факторов собственно школьной жизни (школьное оборудование, количе-
11 R. Poignant. L'enseignement dans les pays du Marché Commun. P., 1965.
Цит. по: R. В о u d о n. La crise universitaire française: Essai de diagnostic
sociologique. «Annales», 1969, № 3, p. 740. Reviews of National Science Policy: United States.
P., 1968, p. 494. Оценивая число студентов в США, нужно иметь в виду, что далеко
не все американские колледжи эквивалентны первой ступени европейского
университета. Многие колледжи напоминают скорее техникум или среднюю школу повышенного
типа (см. подробнее Л. Д. Филиппова. Структура американской высшей школы.—
«США. Экономика. Политика. Идеология», 1971, № 1).
12 Ch. J е п с k s and D. R i е s m а п. The Academic Revolution. N. Y., 1968, pp. 31—32.
13 R. F. Tomasson, E. A11 а г d t. Scandinavian Students and tiré Politics
of Organized Radicalism, in: S. M. Lipset and Ph. G. Altbach eds., Students in Revolt,
Boston, 1969, p. 98.
14 R. F. Tomasson, E. A 11 а г d t. Op. cit., pp. 100—101.
15 J. Cale man а. с Equal Educational Opportunity. Cambridge, Mass., 1969,
p. £-14.

СТУДЕНЧЕСТВО НА ЗАПАДЕ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ГРУППА
71
ство детей в классе, наличие лабораторных мест, библиотеки,
квалификация учителей и т. п.) самый важный — это отношение к учебе и
степень подготовленности одноклассников. Поскольку состав учащихся в
американской школе подбирается, как правило, по
социально-имущественным признакам, это значит, что семейные условия больше, чем что бы
то ни было другое, определяют будущие возможности ребенка.
К тем же выводам приходят и французские социологи Пьер Бурдье
и Жан Пассерон, которые пишут, что различие условий в семье,
дополняемое и усугубляемое начальной и средней школой, дает постоянные
устойчивые преимущества выходцам из состоятельных классов, так что
«система образования может фактически обеспечивать сохранение
привилегий только игрой своей собственной логики» 16. У
рабоче-крестьянских детей меньше шансов поступить в вуз и значительно больше шансов
отсеяться из него.
Но как ни консервативна существующая система образования, уже
сам по себе рост количества студентов, диктуемый научно-технической
революцией, вызывает известную демократизацию их социального
состава.
В 1965 году на тысячу студентов французских университетов
приходилось 94 человека детей рабочих, 6 — сельскохозяйственных рабочих,
148 — владельцев промышленных и торговых предприятий, 86 —
служащих, 58 — крестьян, 289 — представителей свободных профессий и
высококвалифицированных специалистов, 167 — специалистов средней
квалификации и 152 остальных17. С точки зрения «выравнивания»
образовательных возможностей разных социальных групп, особенно рабочих и
крестьян, эти сдвиги, конечно, незначительны. Хотя количество детей
рабочих выросло с 15 в 1945 году до 94 на тысячу, рабочие,
большинство населения страны, не составляют и одной десятой студенчества.
Сын промышленника имеет в 70 раз больше шансов поступить в
университет, чем сын сельскохозяйственного рабочего.
Но хотя классовое неравенство сохраняется, социальный состав
студенчества меняется. Отношение числа студентов, происходящих из
средних слоев, к числу выходцев из высших слоев общества
увеличилось во Франции за 15 лет в 4 раза 18. Та же тенденция наблюдается в
других странах 19. В ФРГ, например, отмечается большой рост студентов
из числа детей интеллигенции, особенно ученых (в 12 раз за 34 года).
Поскольку положение средних служащих и интеллигентов объективно
сближается с положением рабочего класса, рост удельного веса
выходцев из этой среды говорит за то, что университет перестает быть
учреждением только или преимущественно для привилегированных, что
состав студенчества претерпевает определенную, хоть и медленную,
демократизацию.
Таким образом, все большая часть молодежи «пропускается» через
вуз или хотя бы какие-то его ступени. Сам по себе студенческий статус
является заведомо временным. Однако, несмотря на различия своего
социального происхождения, студенты имеют общий вид деятельности
(учебу) и в этом смысле образуют определенную
социально-профессиональную группу. Общность положения и деятельности, дополняемая
пространственным сосредоточением в университетских городках, порождает
и относительную гомогенность групповых интересов, специфическую
студенческую субкультуру (быт, художественные вкусы, формы общения),
групповое самосознание и чувство солидарности по отношению к
профессуре, администрации и различным «внешним» силам. Все это много-
16 Р. Вой г dieu et J.-C. Passeron. Les héritiers. Les étudiants et la culture.
P., 1964, p. "43.
17 R. В ou don. Op. cit., pp. 746—747; P. Bourdieu. J.-C Passe г on. Les
étudiants et leurs études. P., 1964, p. 45.
18 R. В о u d о n. Op. cit, p. 747.
19 См., напр.: G. Martinotti. GH studenti universitäre Padova, 1969, pp. 45—52.

72
И. с. кон
кратно усиливается возрастной однородностью, которой, как правило,
лишены другие социально-профессиональные группы.
Социально-психологическая общность студенчества объективируется и закрепляется
деятельностью многочисленных специфически студенческих
организаций — культурно-просветительных, бытовых, спортивных, политических.
Особенность студенческого статуса, помимо временности,— его
маргинальное^. Студент, особенно живущий отдельно от семьи, более или
менее свободен от контроля со стороны родителей и еще не
подвластен жестким регламентам индустриального труда или чиновничьей
службы. Это дает ему ощущение довольно большой свободы. Но он
чувствует, что это положение временное, да и сама его свобода в
значительной степени иллюзорна.
Студенчество имеет целый ряд своих собственных, групповых
интересов и проблем. Прежде всего это трудности материального порядка,
особенно сильно затрагивающие студентов из рабочей среды и средних
слоев. Стоимость высшего образования неуклонно растет. Помимо
непосредственных учебных расходов (плата за обучение, книги и т. п.),
обучение в вузе означает для родителей студента, да и для него самого,
потерю возможного заработка. Повсеместная инфляция, рост цен на
продукты питания, жилье, одежду, книги, хотя и не входят в
собственно «учебные расходы», крайне отягощают студенческий бюджет. Даже
если студент кое-как покрывает свои личные расходы, помогать семье он,
во всяком случае, не может. Стипендий мало, и к тому же они ниже
прожиточного минимума студента. По данным исследования, проведенного
в университете Лилля, ни у одной социально-экономической группы
стипендия не покрывала даже одной четверти общих расходов студента20.
Те, кому семья помочь не может, вынуждены сочетать учебу с работой.
Но двойная нагрузка отрицательно сказывается на состоянии здоровья
студентов и на их академической успеваемости. Тем более, что
работать вынуждены студенты из менее обеспеченных семей, часто имеющие
и худшую общеобразовательную подготовку.
«Обосновывая» мизерность стипендий, ставящую студента в крайне
невыгодное положение по сравнению с его работающим сверстником,
часто ссылаются на то, что студент, дескать, ничего не производит и
учится «для себя». Но взгляд на студента как на иждивенца
общества социологически несостоятелен, поскольку массовая подготовка
специалистов — это объективная социальная потребность. Перекладывать
основную долю расходов по обучению на плечи студента или его
родителей — значит требовать, чтобы они в некотором роде «авансировали»
общество. Практически же это означает отстранение от образования
представителей низов.
Экономические трудности тесно переплетаются с проблемами
содержания и организации учебного процесса. Бытовые трудности и
формальная система экзаменов вызывают колоссальный отсев студентов из
университетов. Люди, получающие дипломы через 4—5 лет после
поступления в университет, составляют в ФРГ 60, в Италии — 63, в
Голландии— 58, во Франции — около 50 процентов от общего числа
зачисленных21, остальные либо учатся дольше, часто по 8—10 лет, либо
отсеиваются. Даже учитывая, что этот отсев в каком-то смысле выполняет
функцию конкурсных экзаменов, существующих в других странах,
нельзя не видеть, что жертвами его чаще всего оказываются опять-таки
материально не обеспеченные студенты. Отсюда многочисленные
студенческие протесты против системы экзаменов, когда короткий и часто
совершенно формальный ответ может решить судьбу человека.
20 А. Beiden Fields. The Revolution Betrayed. The French Student Revolt of
May—June, 1968, in: S. M. L i p s e t and Ph. G. A 11 b а с h. Op. cit., p. 158.
21 R/Boudon. Op. cit., p. 743.

СТУДЕНЧЕСТВО НА ЗАПАДЕ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ГРУППА 73
Очень остро стоят проблемы быта и вообще положения студентов
в университете. Студенты стали старше, они приходят в вуз, уже
обладая знаниями, полученными не только в семье и школе, но и многими
другими путями (книги, средства массовой коммуникации), некоторые
из них работают, другие уже женаты.
Между тем в университетах все еще сохраняются унаследованные
от прошлых веков традиции мелочной опеки, представление, что
профессура и администрация суть «замена родителей» (in loco parentis).
Это касается и административных правил поведения в общежитиях
(недаром многие студенческие беспорядки вспыхивали именно на этой
почве) и содержания учебного процесса. Консервативная профессура
оправдывает это, ссылаясь на большие знания и опыт профессоров, а
также на их «постоянное членство» в академической общине, в
противовес временному студенческому статусу. Но первый доводу справедливый
в отношении специальных научных знаний, не выдерживает критики, коль
скоро речь заходит о более общих политико-идеологических вопросах.
Что же касается «полного членства» в «академической общине», каким
обладают профессора, то оно наряду с преимуществами имеет и свои
минусы, порождая дурной «академизм», иллюзию нейтральности в
общественно-политической борьбе и абсолютизацию собственных
корпоративных интересов.
Объясняя значительную разобщенность студенчества и профессоров
в американском университетском движении, Горовиц и Фридлэнд22
указывают, что профессорская должность, особенно в большом
университете,— это своего рода постоянный капитал; боязнь потерять его
заставляет многих преподавателей воздерживаться от чрезмерного радикализма.
Члены факультета не могут рассчитывать на такую дружную поддержку
своих коллег, как студенты. Многие специфически студенческие
проблемы их не волнуют, да и студенческие лидеры не всегда вступаются за
опальных преподавателей. Напротив, противоречивость, двойственность
студенческого статуса делает студенчество гораздо более
чувствительным к общим социальным противоречиям. Студенты представляют
гораздо более широкий социальный спектр, нежели профессура. Отсюда
требования студенческого самоуправления или, во всяком случае,
расширения прав и участия студентов в управлении университетской
жизнью.
Большую озабоченность студентов вызывает и содержание
получаемого ими образования, которое часто не соответствует реальным
жизненным вопросам. В западноевропейских странах речь идет чаще всего
о том, что традиционное гуманитарное образование оторвано от
запросов практики. У американских же студентов нередко вызывает протест
узкий «профессионализм» обучения, нехватка общей культуры,
результатом чего является сужение социальных горизонтов личности,
подготовка узких специалистов, «интеллигентов без идей».
Студенчество не только часть молодежи, но и часть интеллигенции.
Но положение интеллигенции на Западе все больше сближается с
положением наемных рабочих. Ее в полной мере волнуют и проблемы
безработицы, и дегуманизация труда, и чувство своей социальной
зависимости, особенно острое на фоне прежних (во многом иллюзорных) идеалов
«свободной интеллектуальной деятельности». Эти проблемы
непосредственно касаются и студентов. Во-первых, значительная часть их — сами
выходцы из интеллигентской среды (именно такие люди задают тон в
студенческом движении США). Во-вторых, молодые люди не могут не
размышлять о своих перспективах по окончании вуза. А перспективы
эти далеко не радужные.
22 I. L. Horowitz and W. H. Fried land. The Knowledge Factory. Student
Power and Academic Politics in America. Chicago, 1970, p. 155.

74
И. с. кон
Выходцев из беднейших слоев беспокоит, найдут ли они применение
своим силам, особенно в тех странах, где рост студенчества опережает
потребность в квалифицированных кадрах. Например, во Франции даже
в 1975 году только треть оканчивающих университет сможет
рассчитывать на работу по специальности. Особенно плохие перспективы у
представителей, гуманитарных и общественных наук. По подсчетам
французских социологов, из 10 студентов, поступивших на социологическую
специальность, может надеяться найти работу по окончании учебы
максимум один, а из студентов-психологов — только двое23. Чем ниже
социальный статус семьи, тем меньше у молодого человека уверенности в
будущем и тем раньше возникает это беспокойство (уже в 14—15 лет).
Когда осенью 1968 года среди парижских студентов был проведен
опрос о причинах майских событий, 56 процентов опрошенных
поставили на первое место беспокойство о возможностях найти работу,
соответствующую полученному образованию. На втором месте — 35
процентов — оказалась плохая приспособленность университета (программы,
методы обучения, материальные средства) к реальным нуждам
образования, и лишь на третьем месте — общеидеологическое отрицание
«потребительского общества» — 7—10 процентов 24.
Студентам естественнонаучных и технических специальностей
меньше приходится опасаться безработицы, хотя в условиях стихийно
развивающегося общества всегда есть угроза «перенасыщения»
рынка специалистами в той или иной отрасли (именно это происходит
сейчас в США). Но их пугает -перспектива потери личной автономии,
превращения в простых служащих гигантских кашиталистических
корпораций, не имеющих права голоса в -принятии важнейших решений, даже
касающихся их собственной работы. Молодые люди не хотят
становиться рабами бизнеса. Недаром в США в последние годы отмечается
падение интереса к техническим специальностям.
Таким образом, студенчество как социальная группа имеет свои
специфические, групповые интересы. Но эти интересы крайне
неоднородны, и не они определяют размах и содержание студенческого
движения. Консервативные социологи неоднократно пытались свести
студенческое движение к частному недовольству университетскими порядками,
способами обучения, поведением администрации и т. д. Такое
недовольство действительно существует. Но там, где студенческое движение
развертывается во имя частных, групповых интересов, оно не принимает
массового характера. Массовое же движение идет, как правило, под
общеполитическими лозунгами.
Александр Астин, специально опросив в 1966 и 1967 годах свыше
30 тысяч студентов из 246 разных учебных заведений США, нашел, что
есть определенная зависимость между студенческими волнениями и
составом студентов, но почти никакой связи между наличием или
отсутствием волнений и особенностями конкретного университета — его
размерами, политикой администрации по отношению к студентам, качеством
обучения и т. д. 2S. Согласно другим американским данным,
студенческий протест сильнее всего в больших университетах, с высоким
уровнем образования. Однако тенденция объяснять это тем, что в «муль-
тиверситетах» студенты чувствуют себя более заброшенными,
одинокими, оторванными от профессуры, не находит статистического
подтверждения. Во многих случаях бунтующие студенты были вполне (или
достаточно) удовлетворены и характером обучения и отношениями
с администрацией. Вопросы, стоящие в центре студенческого движения
23 R. В ou don! Op. cit., p. 744.
24 R. Boudon. Op. cit., p. 745; см*, также: R. Boudon. Secondary Analysis and
Survey Research. «Social Science Information», 1969, vol. VIII, N° 6.
25 S. M. Lipset. The Possible Effects of Student Activism on International
Politics, in: S. M L i p s e t and Ph. G. A11 b а с h. Op. cit., p. 497.

СТУДЕНЧЕСТВО НА ЗАПАДЕ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ГРУППА 75
в США — угнетение негров, эскалация войны во Вьетнаме, — не внутри-
университетские, а общеполитические26.
Иногда даже лозунги, которые на первый взгляд кажутся
«цеховыми», внутриуниверситетскими, фактически имеют более широкое
содержание. Например, уже упоминавшиеся протесты американских
студентов против «техницизма» высшего образования приобретают совсем
другой смысл, если учесть, что из 226 человек студентов на 10 тысяч
населения США только 16 получают инженерное образование27 и что в
движении протеста тон задают гуманитарии и представители
теоретических специальностей. Ясно, что дело тут вовсе не в технике, а в тяге
к более творческим, индивидуальным способам жизнедеятельности,
причем протест против буржуазного делячества органически переплетается
здесь с откровенно утопическими, «антииндустриальными»
настроениями.
Общий уровень политической активности студентов в большинстве
капиталистических стран сейчас значительно выше, чем остальных групп
молодежи и населения в целом. По данным Макса Каазе28 (начало
1968 года), при сравнении репрезентативной выборки студентов ФРГ
(3 027 человек) с репрезентативной же выборкой неучащейся молодежи
(995 человек) и результатами опросов населения вообще получилось,
что «очень сильный» и «сильный» интерес к политике проявляют 56
процентов студентов, 25 процентов молодежи и только 14 процентов
населения вообще. Политические ориентации студентов значительно
демократичнее общих. С суждением, что «пора, наконец, забыть, занимали ли
люди высокие посты в третьей империи или нет», соглашаются 74
процента опрошенных людей вообще, 70 процентов молодежи и лишь 37
процентов студентов. Со взглядом, что «в основе национал-социализма была
хорошая идея, но она плохо осуществилась», согласны 50 процентов
опрошенных взрослых, 43 процента молодых и только 9 процентов
студентов. Таким образом, неучащаяся молодежь по своим взглядам
весьма близка к населению вообще, тогда как студенты значительно
прогрессивнее и больше склонны участвовать в политике. Кстати, эти
данные еще раз показывают, что «возраст», «поколение» сами по себе не
определяют политических взглядов.
Многие западные социологи понимают, что студенческое движение
имеет не частное, а общесоциальное содержание. Но при этом они так
или иначе противопоставляют его рабочему классу. «Именно потому, что
университет перестал быть учреждением, лежащим в стороне от
генеральных проблем развития, здесь возникают социальные конфликты
общего значения. ...Университет — место, где в первую очередь
формируются новые социальные конфликты, потому что социальное принуждение
здесь слабее, чем в других местах, потому что движение идей
предшествует организации политической борьбы и потому что социальная
роль знания представляет собой всеобщую проблему»,— пишет
известный французский социолог Ален Турэн 29. Турэн подчеркивает, что это
не означает исчезновения или ослабления рабочего класса. Однако, по
его мнению, рабочий класс перестал быть ведущей силой социального
действия. Новые социальные конфликты развертываются, как и всегда,
26 См«. R. H. S от ers. The Mainsprings of the Rebellion, in: S. M. Lipset and S. S.
Wolin, eds. The Berkeley Student Revolt. N. Y., 1965, pp. 530—557; J. McEvoy and
A. M i 11 e r, eds. Black Power and Student Rebellion. Belmont, Calif., 1969; E. E.
Sampson, H.A. Korn a. o., Student Activism and Protest. San Francisco 1970; J. W. Scott
and M. E 1-A s s a 1. Multiversity, University Size, University Quality and Student Protest:
An Empirical Study. «American Sociological Review», vol. 34, № 5, Oct. 1969 и
обсуждение этой статьи в «American Sociological Review», vol. 35, № 3, June 1970, pp. 525—530.
27 Народное хозяйство СССР в 1969 г., стр. 133.
28 М. К a a s е. Determinants of Political Mobilization for Students and
Non-academic Youth. A Paper for the VII World Congress of Sociology. Varna 1970.
29 A. T о u г a i n e. La société post-industrielle, P., 1969, p. 21.

76
и. с. кон
не вне системы производства, а в центре ее. Но таким центром пасте-
пенно становится не промышленное предприятие, а университет.
Отсюда — изменение главного субъекта исторического действия и самой
природы социального конфликта. Еще дальше в этом направлении идут те
авторы, которые провозглашают студенчество «новым революционным
классом», идущим на смену якобы «обуржуазившемуся» пролетариату.
Такая позиция не выдерживает критики. Хотя некоторые
социальные противоречия осознаются в студенческой и вообще
интеллигентской среде раньше, чем в рабочей, их разрешение путем
революционного преобразования общества под силу только рабочему классу.
Лишь выступление рабочего класса превратило майские события 1968
года во Франции из локального явления в общий политический кризис.
Да и вообще студенческие волнения имеют серьезное значение лишь
там, где уже налицо определенный социально-политический кризис.
Мысль Ленина, что студенческое движение ценно прежде всего тем, что
оно «отражает и выражает» коренные классовые противоречия
общества, справедлива сегодня, как и 70 лет назад.
Расхождения западных социологов в оценке социальной природы
студенческого движения 30 (одни видят в нем аристократическую
реакцию, «бунт привилегированных» в защиту своих ускользающих
привилегий, другие — «интеллектуальный пужадизм», мелкобуржуазный протест
против научно-технической революции, третьи — проявление
иррационального юношеского негативизма, четвертые — авангардные бои нового
революционного класса) отражают не только различие собственных
идеологических ориентации авторов, но и фактическую пестроту и
неоднородность студенческого движения.
Гомогенизация, достигаемая в процессе высшего образования и
специфических форм студенческой жизни, относительна и не устраняет
глубоких классовых различий. Это имеет множество эмпирических
выражений. Выходцы из разных социальных слоев поступают в разные вузы
(в Кэмбридже только 9, а в Оксфорде — 13 процентов студентов имеют
отцов-рабочих по сравнению с 31 процентом в некоторых технических
вузах 31). Довольно четкое социальное распределение существует и по
факультетам и специализациям, представители которых обнаруживают
разную степень политической активности. Материальные возможности и
семейные традиции студента сильно влияют на характер его
студенческой жизни (быт, круг общения, культурные запросы, развлечения).
Чрезвычайно сильно варьируют социальные притязания и политические
ориентации студентов, среди которых наряду с левыми тенденциями
распространен и крайне правый экстремизм.
Идеология «новых левых» причудливо сочетает в себе подлинно
прогрессивные элементы с утопическими32 и даже реакционными, причем
значение одних и тех же лозунгов часто не одинаково в разных
странах и требует специального изучения.
В последнее время коммунистические партии Запада уделяют
студенческому движению все больше внимания, рассматривая его как
важную составную часть антиимпериалистического фронта. Их общим
методологическим и политическим ориентиром являются идеи В. И. Ленина.
В противоположность буржуазным филистерам и оппортунистам,
стремящимся любой ценой удержать учащуюся молодежь от участия в
политике, В. И. Ленин писал, что интерес молодежи к политическим и
социальным явлениям жизни естественен и отраден, а «всякое осужде-
30 Содержательный обзор разных точек зрения см. Crise de l'université, mouvement
étudiant et conflits sociaux: étude critique de textes sociologiques français et étrangers.
«Sociologie du travail», 1969, № 3, pp. 287—336.
31 R. F. T о m a s s о n and E. A 11 a г d t. Op. cit., p. 101.
32 См. об этом Ю. A. Замошкин, H. В. Мотрошилова. «Новые левые»,—
их мысли и настроения. «Вопросы философии», 1971, № 4.

СТУДЕНЧЕСТВО НА ЗАПАДЕ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ГРУППА
77
ние вовлечения в политику, хотя бы и «раннего», есть лицемерие и
обскурантизм» 33.
Однако содержание этой активности надо оценивать с вполне
определенной классовой точки зрения.
«Не ясно ли само собой,— писал В. И. Ленин,— что о
революционизировании студенчества можно говорить только с точки зрения вполне
определенного взгляда на содержание и характер этого
революционизирования? Для социал-демократа, например, оно означает, во-первых,
распространение социал-демократических убеждений среди студенчества
и борьбу с теми взглядами, которые хотя и называются
«социалистически-революционными», но с революционным соииализмом не имеют
ничего общего, а во-вторых, стремление расширить, сделать более
сознательным и более решительным всякое демократическое, в том числе и
академическое движение в студенчестве» 34.
Студенческое движение становится все более важным, постоянно
действующим фактором политической жизни Запада. Однако, отражая в
себе весь спектр коренных противоречий общества, оно неизбежно
является идеологически пестрым. Роль учащейся молодежи как
автономного субъекта политической активности обратно
пропорциональна зрелости стимулирующих эту активность социальных
противоречий. Изолированные действия студенческих организаций, в
отрыве от борьбы рабочего класса, неизбежно терпят поражения,
выдыхаются, вырождаются в разновидность «возрастных» конфликтов. Выступая
вместе с рабочим классом, студенчество становится реальной силой.
Как сказано в Основном документе международного Совещания
коммунистических и рабочих партий в Москве, «широкие массы
студенчества выступают не только против недостатков отсталой системы
обучения, не только за право иметь свои организации и эффективно
участвовать в руководстве учебными центрами, но и против политики
господствующих классов... Только тесная связь с рабочим движением и его
коммунистическим авангардом может открыть перед молодежью
действительно революционную перспективу» 35.
33 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 22, стр. 388.
34 В. И. Л е н и н. Поли. собр. соч., т. 7, стр. 347.
35 Международное Совещание коммунистических и рабочих партий. Документы и
материалы. М., 1969, стр. 308—309.

История науки
и принципы ее исследования
Академик Б. М. КЕДРОВ
Историко-научные исследования развиваются и вширь — путем
охвата все новых и новых исторических данных и проникновения в ранее
еще не тронутые изучением области истории науки и вглубь — путем
раскрытия внутренней связи и причинной обусловленности
исторических событий.
1. Три вехи времени в развитии науки. Историк науки — это прежде
всего исследователь прошлого. Его первая задача заключается в том,
чтобы из разрозненных материалов, касающихся научных открытий,
трудов и исследований, мысленно восстановить в возможной полноте
линии развития научного познания от его истоков до наших дней. Это
значит представить и понять развитие науки как некоторый связный
процесс, протекающий строго закономерно.
Но это далеко не все. Изучение прошлого может и должно служить
средством для того, чтобы понять настоящее и предвидеть будущее и
на основе этого осмыслить развитие науки как целенаправленный
исторический процесс. В этом состоит, на мой взгляд, одна из главных, если
не главная задача истории науки. Исходя из знания того, что уже
совершилось в науке, и как бы экстраполируя в будущее уже прослеженные
линии ее предшествующего развития, мы можем приоткрыть завесу
грядущего, наметить перспективы и определить цели ближайшего движения
научного познания.
Как правило, в развитии любой науки условно можно выделить три
стадии: эмпирическую, или собирательную, когда исследователь
выясняет, как протекал исторический процесс; теоретическую, или
объяснительную, когда исследователь стремится выяснить, почему данный
процесс протекает именно так, а не иначе, другими словами, стремится
раскрыть его причины; наконец, прогностическую, когда исследователь
пытается заглянуть в будущее и раскрыть перспективы развития
изучаемого предмета. На этой высшей стадии в полной мере выявляются
возможности самой науки. В развитой науке эти три стадии в виде
различных ее функций совмещаются. Все это относится и к истории науки как
особой научной дисциплине. Если в области описания сделано уже очень
и очень много, то вторая, теоретическая, стадия науки еще не получила
достаточного развития, а третья — еще только намечается, особенно в
связи с возникновением новой отрасли научного знания — учения о самой
науке. Это не означает, конечно, что сейчас работы описательного,
фактологического характера по истории науки следовало бы сократить, но
ими одними нельзя уже ограничиваться, а нужно идти дальше, как и
делают многие историки науки. В дальнейшем я остановлюсь только на
естествознании и его истории.
Возрастающая с каждым днем роль науки в жизни современного
общества выдвигает требование правильно организовывать и
планировать, то есть направлять в нужную сторону, научные исследования,

ИСТОРИЯ НАУКИ И ПРИНЦИПЫ ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
79
управлять самим процессом развития науки, предвидя ее будущее. А
сделать это можно только одним-единственным путем: связывая в
единую, нераздельную цепь прошлое, настоящее и будущее соответственно
тому, как эти три звена времени неразрывно связаны между собой в
самой исторической действительности. Поэтому нельзя ограничивать
историю науки изучением одного только прошлого, не видя связи с
настоящим и будущим.
Неправильно было бы представлять историю вообще, историю
науки в частности как нечто вполне завершенное, законченное. Доведенная
до настоящего времени, история включает в себя и все то, что только что
произошло, и то, что находится еще в состояние незавершенного
развития. Поэтому историку приходится порой двигаться «по горячим следам»
научного прогресса, доводя свое исследование до самого
последнего момента. Именно так приходится в наше время писать историю
кибернетики и космонавтики, молекулярной биологии и бионики, равно
как и историю всей современной научно-технической революции.
Прошлое и настоящее в историко-научном исследовании связаны
между собой как низшая и высшая стадии развития научной мысли, как
ее зародышевая и развитая формы. Анализируя современное движение
научной мысли, мы постоянно находим в ней как бы следы или отпечатки
идей и представлений наших предшественников. Так, Ф. Содди в идее
о трансмутации химических элементов, которую выдвинули Содди и
Э. Резерфорд в 1902 году, увидел след гераклитовского положения
«все течет», и этот след прямо вел к признанию, что и атом должен быть
текучим, изменчивым.
Настоящее содержит в себе указание на то, какое историческое
значение имели те идеи и учения, которые возникли в прошлом. Ведь
сегодня мы имеем дело в науке нередко с этими же идеями и учениями, но
получившими более полное развитие, более конкретное выражение.
Поэтому, восходя от современности к прошлому, мы можем найти
источники нынешних научных представлений и понять с точки зрения современ- %
ыых взглядов всю их предшествующую историю. Здесь конкретизируется
известное положение о том, что анатомия человека есть ключ к анатомии
обезьяны, то есть что высшее, развитое есть ключ к пониманию низшего,
зародышевого. Так, понять правильно роль, которую в истории науки
сыграла гипотеза Праута (1815), можно лишь с позиций представления
об изотопии, появившегося сто лет спустя, и представлений о составе
атомного ядра, возникших после открытия нейтрона Чадвиком (1932).
Эти позднейшие открытия позволили отличить то верное, рациональное,
что содержалось в гипотезе Праута, от того ошибочного, что
проистекало от ее механистической ограниченности. Удержав и развив ценное,
наука отбросила ошибочное и тем самым показала своей объективной
историей, что было в ней в прошлом жизнеспособного, а что —
мертворожденного.
Первейший принцип при исследовании истории науки — принцип
историзма. Видеть все в исторической связи, в развитии и
изменении, изучать генезис современных воззрений, уметь двигаться как по
ходу самой истории — от более ранних этапов развития к более поздним,
так и вспять, идя от настоящего, развитого к прошлому,
зародышевому,— таков этот принцип в его практическом действии. Преемственность,
неразрывность эволюционного движения подчеркивал Д. И. Менделеев,
говоря, что в мире науки и духа вообще, как и в мире материи, действует
закон неуничтожимости раз возникших прогрессивных идей. Так, идея
о дискретном строении материи, появившись еще в древности, несмотря
на все нападки ее противников — от Аристотеля до динамистов,
энергетиков и махистов, — неуклонно развивалась, уточнялась, проходила
проверку на опыте и асе глубже проникала в химию и физику, укреплялась
в них. Белее того, несмотря На яростное сопротивление некоторых биоло-

80
Б. M. КЕДРОВ
гов, -разделявших устарелые воззрения на сущность жизни, именно такие
же идеи дискретности материального носителя свойств живого, в том
числе и наследственности, проникли и в учение о жизни, составив основу
современной генетики. Эти примеры наглядно говорят о действии закона
сохранения идей в развитии науки.
Но не следует преемственную связь идей представлять себе как
простой, плавный рост, как передачу от одних поколений ученых к другим
в готовом виде сложившейся ранее системы теоретических взглядов на
изучаемый объект. Такая передача предполагает коренное
преобразование передаваемых воззрений, их глубокую ломку, именуемую
революцией в науке. Подобные революции совершались с момента возникновения
естествознания как науки. Первой была революция, вызванная
созданием гелиоцентрического учения Н. Коперником. Вслед за астрономией
последовали химия (А. Л. Лавуазье) и физика (открытие закона
сохранения и превращения энергии), геология (Ч. Лайелль) и биология
(Ч. Дарвин). На рубеже XIX и XX веков возникла новейшая революция
в естествознании, которая началась с открытий лучей Рентгена,
электрона Дж. Томсоном, радиоактивности А. Беккерелем и радия супругами
Кюри, создания теории квантов М. Планком и теории относительности
А. Эйнштейном, а позднее—модели атома Н. Бором на основе
физической интерпретации периодической системы элементов Д. И. Менделеева.
«Новейшая революция в естествознании», начавшаяся три четверти
века назад, продолжается и в наши дни, захватив в свое русло не только
физику, но и химию, биологию и все остальные отрасли естествознания.
Наблюдается невиданный ее размах, проникновение все дальше в глубь
материи и в сферу космоса, прорыв в который был начат запуском
первого советского искусственного спутника Земли в 1957 году. Тем не менее
связь современных идей и открытий с тем, что было в науке прошлых
лет и что привело к этим идеям сегодня, несомненна. Так бывает всегда,
когда имеют дело с любым процессом развития: ведь само развитие
есть не что иное, как связь во времени, связь последовательных фаз
изменяющегося предмета. О революциях в науке говорят теперь не
только марксисты, но и такие историки, которые не причисляют себя к
марксистам, как, например, Томас Кун.
Принцип историзма предполагает учет исключительной сложности
процессов развития, необходимости постоянно видеть связь между
различными этапами развития, не подменять одних этапов другими.
Антиисторизм обнаруживается тогда, когда современность отрывается от
прошлого, при потере исторической ориентировки. Та же потеря
исторической ориентировки дает себя знать и тогда, когда прошлое отрывается
от позднейших этапов развития, в случае полного ухода в прошлое.
Резко выраженный антиисторизм проявляется при распространении на
прошлое современных взглядов и оценок, что связано с опасностью
модернизации истории, или же, напротив, при переносе на современность
воззрений или положений, существовавших в прошлом и не
соответствующих более позднему времени, — с последним связана опасность
тенденции к архаизмам.
Принцип историзма приводит к другому, не менее важному
положению, которое я назову принципом перспективности. Если
прошлое, настоящее и будущее образуют собой органически цельную цепь,
состоящую из трех звеньев времени, то единственный способ заглянуть
в будущее по-научному, а не по-фантазерски состоит в умении делать
верные выводы из познанного нами предшествующего развития. Точное
знание законов того конкретного процесса, будущее которого мы хотим
угадать, может дать ключ к не открытым еще дверям грядущих событий
и лечь в основу подлинно научного прогнозирования. Древние мудрецы,
опираясь на смутное представление о закономерности движения
небесных светил, все же смогли предсказывать солнечное затмение. Много ве-

ИСТОРИЯ НАУКИ И ПРИНЦИПЫ ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 81
ков спустя Леверье открыл «на кончике пера» новую планету — Нептун,
опираясь на законы ньютоновой механики, а Менделеев предсказал
будущие галлий, скандий и германий исходя из открытого им же
периодического закона.
Только на основе знания конкретных законов развития самой науки
можно делать какие-либо точные предсказания о ее будущем.
Разумеется, и здесь могут быть выдвинуты менее определенные прогнозы, пока
законы развития науки не раскрыты еще в достаточной мере. Так, путем
суммирования коллективного мнения множества крупных ученых можно
составить своего рода «сценарий» научного развития. Или же,
экстраполируя количественные, в том числе статистические, данные, касающиеся
тех или иных параметров современной науки, можно наметить некоторые
ближайшие перспективы ее роста, не учитывающие, однако,
возможностей и характера качественных изменений и переворотов в результате
ее бурного количественного роста («информационного взрыва»). Однако
все это лишь паллиативы, способные пока только до некоторой степени
компенсировать незнание нами истинных законов развития науки.
Незнание их накладывает серьезные ограничения на возможность точного
прогнозирования в области науки. Такое положение неизбежно будет
сохраняться до тех пор, пока не станут известны точные законы
развития науки и пока на их основе не возникнет возможность строго научного
прогнозирования в данной области человеческого знания и человеческой
деятельности.
Будущее — это веер безграничного множества нереализованных еще
возможностей, только немногие из которых превратятся в
действительность, когда для этого наступит время. Настоящее и есть такое их
превращение. Зная ход развития данного процесса, люди направляют
сознательно свои усилия на то, чтобы способствовать реализации именно той
возможности, которая им желательна или полезна. К этому и
устремлены их практические действия. Предвидя будущее, люди к нему
готовятся, но только в момент наступления настоящего они могут перейти к
практическим действиям, ибо только настоящее представляет собой
живую деятельность. Прошлое же, напротив, есть окаменелая,
осуществленная действительность, неспособная уже ни к каким переменам. Все
возможности для нее уже исчерпаны, а потому в прошлом, как известно,
ничего нельая.изменить. Прошлое можно только изучать и, если
потребуется, переоценивать с точки зрения вновь найденных исторических
данных.
Но все же прошлое позволяет понять настоящее и предвидеть
будущее, и не только по тем отпечаткам и следам, которые от него остаются
как его родимые пятна и проявляются в ходе продолжающегося
процесса. Есть еще нечто несравненно более важное, что переходит от
прошлого к настоящему и будущему. Если все отдельные события, люди, их
мысли и дела, открытия и труды как уже свершившееся уходят в
историю и становятся подвластными только ей, то законы развития
данного процесса продолжают действовать и после того, как свершились
относящиеся сюда события. И чем длительнее взятый отрезок истории,
тем явственнее выступают эти законы. Законы эти продолжают жить,
развиваться и действовать и дальше, переходя вместе с самим
развивающимся предметом на все более и более высокие ступени. Так, закон
обусловленности развития науки потребностями производства действовал
уже тогда, когда наука только еще зарождалась под воздействием
человеческой практики. Еще сильнее стало проявляться его действие с
момента возникновения науки в качестве самостоятельной отрасли
человеческой деятельности. Этот же закон действует и в наше время, хотя
условия его проявления и сама форма закономерной зависимости науки
от производства претерпели существенное изменение. Тем не менее мы
и теперь имеем дело с той же в своей основе закономерностью, как и во

82
Б. M. КЕДРОВ
времена античности, когда наука только еще зарождалась, и в эпоху
Возрождения, когда она только что появилась на свет в качестве
систематического знания о природе, основанного на эксперименте.
Точно так же законом развития науки является все возрастающее
обратное ее воздействие на породившие ее производство и технику.
Зная закономерность, действовавшую вчера, зная характер влияний
на ее проявление со стороны исторических условий, в которых она
действует, мы можем не только понять специфику ее проявления сегодня,
но и предвидеть, как в новых, изменившихся условиях она даст себя
знать, как она будет действовать завтра, определяя собой характер и
общее направление развития грядущих событий. Это значит, что история
науки таит в себе громадные, важные в познавательном и практическом
отношениях прогностические возможности.
Однако знание прошлого только тогда способно оказать реальную
помощь прогнозированию, когда получит полное раз-витие
творческая функция мышления. Используя и обобщая теоретически
информацию о прошлом, активное сознание человека ориентирует и как бы
проецирует эту информацию на будущее и создает в результате этого
мысленные картины нового, еще неизвестного, не наступившего, но реально
возможного и ожидаемого.
2. Механизм развития науки в ее связи с техникой. Мы вплотную
подошли к третьему принципу, на который опирается историк науки,—
к принципу детерминизма. Признание того, что все находится
в общей закономерной связи и что причинная зависимость есть только
малая частица этой универсальной связи явлений мира, составляет
основу всякого исторического исследования, направленного на объяснение
исторических фактов, на выяснение их причин. Я ограничусь сейчас
только рассмотрением взаимоотношения между наукой, техникой и
производством. Первоначально, причем не только в древности и в эпоху
Возрождения, но и позднее, вплоть до XIX века, наука, вызванная к
жизни прежде всего запросами производства, шла в своем развитии, как
правило, позади техники в смысле возможности удовлетворения
запросов техники и постановки принципиально новых технических задач.
Напротив, в настоящее время она опережает технику и производство как
по части темпов своего развития, так и в особенности в смысле открытия
качественно новых областей природы, которые до этого вообще не
входили в сферу человеческого познания и практической деятельности, но
которые имеют сегодня стратегически важное значение для производства
и техники будущего общества. Так, с 1896 по 1940 год область ядерных
превращений была предметом чисто физического научного
исследования. Только после открытия реакции деления ядра и ее цепного
характера (1939) техника и промышленность могли взяться за решение задачи
практического использования атомной энергии, что и было осуществлено
примерно за двухлетний срок, когда впервые заработали урановые
котлы (1942). Следовательно, сначала наука своими специфическими,
присущими ей способами прокладывала путь для техники и производства в
течение примерно 45 лет, а затем —причем только на основе
достижений науки, следуя за нею,— практика смогла освоить новую форму
энергии в течение сравнительно очень короткого срока.
Разумеется, с момента своего появления наука всегда стремилась
найти в природе нечто новое, ранее неизвестное и тем оказать помощь
практике, производству. Механика Галилея и Ньютона, теплофизика
Блэка, оптика Ньютона и Гюйгенса, химия Бойля, Ломоносова и
Лавуазье— все эти и другие отрасли естествознания XVII и XVIII веков так
или иначе откликались на запросы современного им производства. Но
все они имели дело с такими явлениями природы, которые были уже
знакомы человеку на практике испокон веков и в тот период стали глубже
изучаться с целью открытия законов, которые ими управляют. В наши

ИСТОРИЯ НАУКИ И ПРИНЦИПЫ ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 83
же дни речь идет об открытии таких явлений природы и овладении ими,
которые раньше вообще не были известны человеку и только теперь
впервые обнаружены наукой.
В прошлом промышленность и техника использовали «силы» и
вещества природы, которые хорошо были известны человеку с давних пор,
часто с момента возникновения самой человеческой цивилизации. Так
было с механическим и тепловым движением. Электричество и
химические превращения человек, хотя и хуже, тоже знал издавна. Атомная же
энергия ему вовсе не была известна, о ее существовании он и не
догадывался. Никаких знаний о ней у него не было, а без этого приступать к
поискам способов ее технического использования было, разумеется,
невозможно. Между тем факт излучения необъятного количества
внутренней энергии радием и теоретический вывод А. Эйнштейном
универсального закона Е = тс2 говорили о том, что внутри атома скрыты громадные
запасы энергии, которые можно получить и в которых кровно
заинтересованы техника и производство. Но обычным методом «проб и ошибок»,
каким, в частности, была изобретена паровая машина в XVIII веке, в
которой использовались хорошо знакомые человеку механическая и
тепловая формы движения, в данном случае действовать было невозможно.
Чтобы решить возникшую практияескую задачу, требовалось провести
предварительное широкое («фронтальное»), чисто научное (в рамках
физики) исследование, не ориентированное пока еще непосредственно
на удовлетворение каких-либо конкретных запросов производства.
Задача науки в данном случае состояла в том, чтобы за предельно
короткий срок пробежать тот путь, который в отношении других, более
простых форм движения прошла вся история человечества с момента его
возникновения. Следовательно, то, что в отношении механической и
тепловой форм движения делалось стихийно, исподволь, тысячелетиями изо
дня в день, теперь физике предстояло сделать за несколько десятилетий.
Вот почему возникла новая, ранее невиданная опережающая функция у
современной науки по отношению к технике и производству. Эту
функцию вызвали к жизни у науки как раз сами техника и производство,
которым наука прежде всего обязана своим возникновением.
Это значит, что человеческая практика, как и раньше, продолжает
быть движущей силой или конечной причиной научного прогресса, но
что изменилась форма взаимодействия между ними: из фактора,
отстающего от развития практики, наука превратилась под воздействием этой
же практики в фактор, опережающий общий технический прогресс. Это
нашло свое отражение в самом наименовании всего того сложного и
противоречивого движения, которое носит название «научно-технической
революции», где слово «научно» в русском языке стоит впереди по самой
сути дела, а не просто по этимологическим соображениям.
Детерминистический подход к историко-научным событиям требует
отыскания конкретных причин любых событий, будь то появление
нового направления в науке или совершение в ней очередного великого
открытия. Когда в эпоху Возрождения в химии возникло несколько новых
практических направлений, в том числе и медицинское (ятрохимиче-
ское), то для этого существовали вполне определенные причины,
коренившиеся в условиях того времени. Быстро росли города, что при
крайней антисанитарии вело к распространению эпидемий, возникавших в
результате расширения мировых торговых связей Европы с другими
континентами, особенно с Востоком. Поэтому «объяснять» появление ятро-
химии разочарованием алхимиков в возможности искусственного
получения золота и эликсира жизни было бы наивно, тем более что как раз
в XVI и XVII веках погоня алхимиков за золотом не ослабла, а,
напротив, резко усилилась. Действительные причины указанных событий
следует искать в сфере материальной практики того времени.
Однако неверно представлять себе, будто научный детерминизм тре-

84
Б. M. КЕДРОВ
бует сведения закономерной зависимости исторических событий лишь
к одним материальным факторам, везде видит одни лишь материальные
причины и влияния. Если бы дело обстояло так, то для науки вообще не
оставалось бы самостоятельного места в истории, а это пришло бы в
вопиющее противоречие со всем, что известно о возрастающей роли науки
в жизни современного общества.
Наука, будучи тесно связанной со всеми другими социальными
институтами, является в своей теоретической части сферой духовной,
идеальной деятельности человека, которая вырастает из материальных
условий. Но понятия, теории, гипотезы, принципы, законы науки, то есть
весь ее теоретический арсенал, оказывает обратное воздействие на
производство. Познанные законы природы воплощаются в соответствующих
технических устройствах и производственных, в том числе
технологических, процессах.
У некоторых исследователей вошло в привычку подходить к истории
науки по преимуществу аналитически, вычленяя только одну какую-то
ее сторону и абстрагируясь от других, тогда как по самому существу
дела подлежат рассмотрению все ее стороны в их взаимосвязи. Это
касается только что отмеченных духовных и материальных факторов развития
науки.
Здесь мы подошли к особому принципу историко-научного
исследования — к принципу интегральности. Он предполагает, что
каждое событие в общей цепи исторических процессов берется не
аналитически, когда одна сторона этой цепи искусственно изолируется от
других ее сторон, а синтетически, комплексно, учитываются все ее стороны во
взаимной соподчиненности, соответственно удельному весу каждой из
них в общем историческом движении. Я отнюдь не отрицаю значения
аналитического подхода, однако он является только необходимой
предпосылкой для синтетического, целостного подхода, который идет дальше
и возвращает историка к исходному пункту исследования, когда предмет
этого исследования берется в его первоначальной целостности и
конкретности.
Интегральность в изучении истории науки имеет много аспектов.
Одним из них служит связывание внешних и внутренних факторов ее
развития. Факторы, лежащие вне самой науки и выступающие в
качестве ее источника, ее движущей силы и сферы ее приложения,— это
техника, промышленность, производство с их потребностями и запросами.
Здесь заключен объективный критерий проверки полученных наукой
результатов. Факторы, лежащие внутри самой науки,— это ее собственная
логика, логика всего научного познания. Очевидно, что первая группа
(внешних) факторов относится к области материальной деятельности
людей, вторая же группа (внутренних) факторов — к области их
идеальной деятельности. Каждая из них образует, условно говоря, особую
сторону или «линию» в развитии науки, причем только тогда, когда обе они
действуют согласованно, происходит нормальный прогресс науки. При
отсутствии же их согласованности наблюдаются нарушения, возникают
трудности, кризисы и даже длительные остановки и перерывы в развитии
науки.
Интегральный подход позволяет выделить основные периоды в
истории науки и найти объективное обоснование для их выделения.
Интегральность требует, чтобы история естествознания и история техники
рассматривались в их единстве, без чего невозможно создать полную
картину их развития, приведшего в середине XX века к их слиянию в единый
процесс научно-технической революции.
Но интегральность этим не ограничивается. Прежний аналитический
подход к истории науки был вполне оправдан; он состоял в том, что из
всей истории науки вычленялись отдельные ее отрасли, такие, как
математика, механика, астрономия, физика, химия, геология, география, био-

ИСТОРИЯ НАУКИ И ПРИНЦИПЫ ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 85
логия и т. д. При этом выделялась преимущественно история идей,
теорий и открытий, которая далеко не всегда изучалась в логическом
разрезе. Аналитическое членение доводилось до прослеживания истории
отдельных проблем и понятий, исследование которых велось вне связи с
целым, со всей историей науки или хотя бы данной ее отрасли.
Если ограничиваться только отдельными отраслями науки, то
специфическое взаимодействие между ними заведомо ускользнет от нашего
внимания. Например, для историка важно учитывать не только
опережающий характер развития современной науки по сравнению с практикой,
но и опережающий характер развития отдельных, вполне определенных
отраслей науки по сравнению с другими.
Внутри естествознания в отдельные периоды возникают такие
ситуации, когда та или другая его отрасль, изучающая относительно наиболее
простую форму движения или явлений природы, вырывается на долгое
время вперед и своим развитием прокладывает путь всем остальным его
отраслям. В XVII—XVIII веках такой ведущей отраслью, или
лидером, оказалась механика, изучавшая механическое движение и этим
сыгравшая роль своеобразного трамплина для всех других естественных
наук. Напомню открытие кровообращения Гарвеем, заложившее основы
научной физиологии; оно состояло в раскрытии гидродинамической
стороны явлений, происходящих в животном организме. Укажу на
механические концепции в физике и химии, в частности на учение о массе
(весе) химически реагирующих веществ. Именно эти концепции легли в
XVIII веке в основу открытия закона сохранения веса вещества (М. В.
Ломоносов, А. Л. Лавуазье).
Когда механика к началу XIX века выполнила функцию трамплина
по отношению к другим отраслям естествознания, изучавшим более
сложные, нежели механическая, формы движения, на ее плечах
двинулись вперед сразу химия, физика, биология, а также астрономия и
геология. Великие естественнонаучные открытия XIX века свидетельствуют
о том, что уже не одна механика, как это было раньше, а весь комплекс
естественных наук стал фронтально прогрессировать.
В конце XIX века оставалась лишь одна область науки, не
захваченная общим прогрессивным движением научного познания: область
микрочастиц и элементарных видов материи, считавшихся
неразложимыми, вечными, абсолютно простыми и неделимыми. Новейшая революция
в естествознании началась с проникновения физики в область
микромира. Поэтому физика надолго, более чем на полвека, стала лидером
развития всего естествознания, выполняя теперь по отношению к остальным
его отраслям роль лидера-трамплина. Физика изучала вновь открытые
простейшие (из известных в то время) явления природы (микромира) и
этим давала возможность химии, астрономии, геологии, биологии и
другим наукам двигаться вперед на плечах физики. Новые физические
представления давали основу для решения проблем химической связи,
строения химических соединений, химической кинетики и катализа.
Возникла квантовая химия. Даже сам предмет химии — химический элемент —
получил строгое определение только благодаря физике, равно как и
периодический закон Менделеева из химического фактически превратился
в XX веке в физический. Для биологии физика дала такие мощные
средства экспериментального исследования, которые перевели эту науку с
клеточного уровня на субклеточный и молекулярный. Напомню хотя бы
два из них: метод меченых атомов (радиоактивных изотопов) и
электронный микроскоп. Без физики не могла бы возникнуть
радиоэлектроника, а без нее невозможно было бы создание кибернетических машин, так
что и кибернетика обязана своими успехами физике. То же можно
сказать и о космонавтике, а также геологии и астрономии. Всюду физика
первой половины XX века выступает как предпосылка для достижений
остальных естественных наук и связанного с ними прогресса техники.

86
Б. M. КЕДРОВ
Однако к середине XX века положение вещей стало меняться
подобно тому, как оно изменилось в начале XIX века, когда механика
выполнила в основном свою функцию трамплина по отношению к
остальным наукам. Теперь это же мы видим и в отношении физики: она в
основном выполнила свою роль лидера всего естествознания, дав толчок
остальным наукам, и в настоящее время уже не одна она, а весь комплекс
естественных наук, включая и физику, определяет фронтальный прогресс
современной науки. Сюда относятся, кроме микрофизики, макрохимия,
молекулярная биология, космонавтика и кибернетика, а также и другие
науки, которые в своем взаимодействии интегрально совершают
поступательное движение. Долго ли оно будет совершаться таким
фронтальным образом? Возможно, что уже вскоре, учитывая убыстряющиеся
темпы научно-технического прогресса, в качестве нового лидера
вырвется вперед какая-то новая отрасль естествознания. Многие склонны
видеть в качестве таковой биологию, а именно молекулярную биологию,
которая в определенный момент времени может сыграть роль
трамплина по отношению к другим наукам, дав им толчок в сторону изучения
живого, в том числе человеческого, организма. Если это случится, то
затем лидерство в развитии науки, может быть, снова перейдет к
комплексу естественных наук.
Интегральный подход дает возможность обнаружить своеобразную
закономерность в развитии науки, когда периодически сменяется
одиночный лидер-трамплин комплексом наук, выполняющих совместно
роль такого лидера, а затем снова науки выдвигают одиночного лидера
и т. д.
3. Три этажа науки и три «климата» ее развития. Одним из
вариантов или проявлений интегральности может служить принцип, который
я назову условно принципом многоплановости. Наука не только очень
сложный социальный институт, но и институт многоплановый, который
имеет как бы несколько различных этажей. Высший этаж составляет то,
что зовут обычно мировой наукой. Это логически обобщенный и
совершенно обезличенный итог, сумма, результат йсего научного
человеческого познания, воплощенный в системе научных истин, прошедших
практическую проверку.
Здесь мы имеем дело с такими условиями научного развития,
которые носят глобальный характер, распространяясь на все
человечество, на всю его историю. Поэтому рассмотрение науки в этом разрезе я
обозначу как учет «глобального климата» науки: если логика развития
науки привела к необходимости создания эволюционного учения в
биологии, или атомистического учения в химии, или же учения о сохранении
и превращении энергии в физике, то, отвечая на поставленную самим
развитием науки задачу, ученый оказывается под воздействием именно
этого «глобального климата» науки.
Очевидно, что здесь мы имеем дело прежде всего с внутренней
логикой научного движения. Что же это такое? Это общий, закономерный
ход всего человеческого познания, совершающийся независимо от того,
что конкретно, кем именно, когда и где познается. Например, познание
любого предмета начинается с изучения его внешних свойств и
проявлений как чего-то непосредственно данного (с непосредственных
явлений) и устремляется в глубь изучаемого предмета с целью проникнуть
в его сущность, раскрыть присущие ему законы, найти в нем внутренние
связи и т. д.
Движению от явлений к сущности соответствует переход от чистс
описательных и эмпирических приемов исследования к теоретическим, с
помощью которых раскрывается скрытая сущность явлений. При этом
познание не останавливается на первой же ступени раскрытия сущности,
а стремится проникнуть в нее все глубже и глубже, переходя от первой
ее ступени ко второй, третьей и так далее без конца. Разумеется, в каж-

ИСТОРИЯ НАУКИ И ПРИНЦИПЫ ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 87
дой отрасли знания такие переходы совершаются по-разному, в
зависимости от природы самого изучаемого объекта, от удельного веса данной
его стороны, которая может доминировать в одних случаях и отступать
на задний план в других.
Категории логики (диалектики) выступают, таким образом, как
последовательно проходимые ступени в истории познания. Отсюда следует,
что история науки и логика научного познания органически связаны
между собой и не могут быть оторваны одна от другой. Логика,
совпадающая с диалектикой, есть, по сути дела, не что иное, как обобщение
истории человеческого познания. Вот почему В. И. Ленин писал, что в
логике история мысли должна совпадать с законами мышления.
Однако наука развивается не безликими существами, а живыми
людьми, находящимися под воздействием всей суммы социальных и
личных интересов, в обстановке борьбы—порой весьма острой —
противоположных мировоззрений, столкновения самых различных, часто
непримиримых мнений и т. д. Ученые — сыны своего века и своего народа. Как
и все деятели, они выступают на различных поприщах общественной
жизни. Поэтому на них оказывают решающее влияние условия
локального характера, зависящие от места и времени действия и от
исторически сложившихся обстоятельств. Это значит, что, кроме «глобального
климата», существующего в планетар-ном масштабе, историку науки
всегда приходится учитывать конкретную обстановку, сложившуюся в
данную эпоху именно в данной стране, принимать во внимание научные
традиции, на которых воспитывались ученые данной страны,
особенности сложившихся здесь школ и направлений, которые определяют
преемственность одних идей и отсутствие научной почвы для появления здесь
других идей и т. д. Все это составляет, так сказать, «локальный климат»
развития науки.
Маркс называл социальные революции локомотивами истории. В
самом деле, мы видим, что в истории науки наивысшие взлеты научной
мысли совершались в эпоху глубочайших революционных переворотов.
Вся эпоха Возрождения с крестьянскими войнами в Германии служит
этому живым свидетельством. Английская революция середины XVII
века вызвала к жизни целую плеяду ученых и среди них таких гигантов
мысли, как Ньютон и Бойль. Французская революция конца XVIII века
привела в движение все отрасли французской науки, выдвинувшие Бер-
толле и Монжа, Карно и Лапласа, Кювье и Ламарка и многих других
ученых. Крестьянская реформа и обстановка резкого подъема
революционно-освободительного движения в России в 60-х годах XIX века
обусловили такой быстрый подъем естествознания в России, что за короткий
срок русские ученые, особенно химики и биологи, вышли в ряде
отраслей естествознания на первое место в мировой науке, как это отмечал
К. А. Тимирязев.
Еще более разительным примером может служить Октябрьская
социалистическая революция в России 1917 года, которая дала развитию
нашей страны такой могучий толчок, что за полвека ранее отсталая в
технико-экономическом и научном отношении страна вышла на одно из
самых передовых мест в мире.
В зависимости от сложившейся в данной стране в данное время
исторической обстановки наука начинает быстро прогрессировать и
вырывается вперед в мировом научном движении. При этом ученые данной
страны как бы подхватывают эстафету общего научного движения в той
или иной отрасли естествознания и несут ее вперед благодаря своим
научным открытиям. Такой характер научного развития требует учета
исторических особенностей развития науки в различных странах,
представителями различных народов. Таким образом неизбежно в историческом
исследовании тесно переплетаются интернациональные и национальные
моменты в развитии науки, из которых первые представлены прежде

88
Б. M, КЕДРОВ
всего «глобальным климатом» науки, а вторые — ее «локальным
климатом».
Истинный историк науки ло самому существу является
интернационалистом, учитывающим без предвзятых мнений вклад в мировую науку,
который делается учеными разных стран и народов. Значение вклада
в науку вовсе не зависит от того, принадлежит ли данный ученый к
великой или малой нации. Маленькая Дания дала Н'ильса Бора, который
долгие годы был властителем дум физиков всего мира, и
созданная им копенгагенская школа известна далеко за пределами самой
Дании. Точно так же Швейцария дала В. Паули, Голландия — Я. Ван-дер-
Ваальса. Вклад в науку, сделанный представителями малых наций,
на весах истории науки имеет не меньшую значимость, нежели вклад,
сделанный представителями так называемых великих наций.
Но было бы неправильно логический коррелят мировой науки
противопоставлять конкретным историческим (экономическим,
идеологическим и другим) условиям, в которых совершается научное движение.
Сама мировая наука как целое имеет не только внутренний логический,
но и социально-исторический фундамент, в особенности в современном
мире, где социально-экономические и политические связи между
различными странами непрерывно возрастают. Это очень наглядно видно на
примере теснейшего содружества европейских социалистических стран,
объединившихся на основе экономической взаимопомощи,
научно-технических и культурных контактов.
При учете условий места, времени и обстоятельств, в которых
совершается развитие науки, исключительно большое значение имеют
характер и особенности идеологической борьбы враждебных классов в
данную историческую эпоху. Преследование инквизицией Галилея,
Джордано Бруно, Сервета и других передовых ученых начиная с эпохи
Возрождения созвучно в нашу эпоху преследованиям учения Дарвина
реакционерами-фанатиками и учения Эйнштейна фашиствующими
расистами в Германии во времена нацистского режима. История науки,
объективно воспроизводящая ход идеологической борьбы между
суеверием и знанием, церковью и наукой, религией и естествознанием,
свидетельствует о неизменной и полной победе всесильного человеческого
познания над слепой верой и заблуждениями рассудка. В этом состоит
великое мировоззренческое значение истории науки, которая показывает,
какими сложными, извилистыми путями разум человека приходит в
конце концов к открытию и утверждению объективной истины.
Сказанным не исчерпывается характеристика условий
(«климатов»), в которых протекает развитие науки. Науку делают отдельные
люди, ученые, и вне их деятельности нет никакой науки и ее истории. Но
каждый ученый — это особая индивидуальность, как правило, с весьма
своеобразным характером, с резко выраженными неповторимыми
личными чертами, по которым можно отличить, например, Эйнштейна от
Планка, Ландау от Курчатова, Паули от Шредингера, Резерфорда от Содди и
т. д. История науки запечатлевает деятельность отдельных ученых,
анализирует их жизнь и творчество, всю неповторимость и своеобразие
протекания их научных поисков, успехов и неудач, их научных открытий, в
которых как раз и аккумулируется прогресс науки. Сколько здесь
причудливого, непонятного для постороннего наблюдателя, сколько
удивительных зигзагов мысли, выбирающей иногда для нахождения истины
самый необычный, неожиданный путь! Таков был путь Дальтона к
открытию законов химической атомистики, пролегавший через построение
механической модели диффузии газов (наподобие того, как мелкая
дробь попадает в промежутки между крупными дробинками). Таков был
путь Кекуле, искавшего формулу для бензола наподобие алхимического
дракона, глотающего свой хвост. Таков был путь Менделеева, искавшего
будущий периодический закон посредством своеобразного «химического

ИСТОРИЯ НАУКИ И ПРИНЦИПЫ ЕЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 89
пасьянса» (наподобие карточного пасьянса). Все великие ученые шли
к своим открытиям не какими-то заранее проторенными и логически
оправданными путями, а совершенно неожиданной не только для других,
но и для самих себя дорогой.
Но все эти сугубо личные обстоятельства, связанные с биографией
ученых, становятся понятными и объяснимыми, если историк науки или
же биограф ученого обращается к различным (часто, казалось бы,
малоинтересным) деталям его жизнедеятельности, в которых
обнаруживается ключ к пониманию психологии научного творчества, к раскрытию
психологической стороны сделанного научного открытия. Влияние
личности ученого, как индивидуального фактора, на развитие науки
продолжает оставаться огромным и в условиях современной «большой» науки
с присущим ей коллективизмом и комплексным характером научных
исследований. Особенно важное значение имеет деятельность
руководителя научного коллектива или главы научной школы вопреки мнению,
согласно которому наука становится теперь в оди'Н ряд с промышленным
производством в качестве одной из его отраслей. Все это составляет, так
сказать, «микроклимат» развития науки.
Итак, мы видим три этажа науки и соответствующие им три
различных по масштабу и характеру «климата» науки. В них воплощаются три
универсальные ступени всякого познания, которые всегда выступают в
их нераздельном единстве: всеобщее (в данном случае это «глобальный
климат»), особенное («локальный климат») и единичное
(«микроклимат»). Подобно тому, как в самой жизни все эти три стороны или три
этажа научного прогресса связаны между собой и проникают друг
друга, так и для наиболее полного и глубокого изучения истории науки и
раскрытия путей ее развития необходимо брать соответствующие три
«климата» науки в их единстве и взаимообусловленности, в их взаимном
пересечении друг с другом. Единство всеобщего, особенного и
единичного в науке и ее истории выступает в таком случае как единство
интернационального, национального и личного применительно к области
научной деятельности человечества.
* * *
Мы рассмотрели несколько принципов, которыми в первую очередь,
как нам кажется, приходится руководствоваться в историко-научном
исследовании. Сказанным не исчерпываются все относящиеся сюда
принципы, но перечисленные здесь составляют как бы общий
методологический фундамент историко-научного исследования. Отсюда следует, что
историю науки призваны изучать и разрабатывать не только
специалисты— историки науки, но и представители других наук, в том числе
историки, историки техники, социологи, философы, науковеды, экономисты,
логики, психологи, не говоря уже о самих естествоиспытателях. Только
в тесном содружестве ученых всех областей знаний, объединившихся
вокруг специалистов по истории науки, могут быть решены большие
задачи, стоящие на пути разработки истории науки как особой отрасли и
требующие раскрытия сложнейших законов, управляющих развитием
самой науки.

Сознание, «бессознательное»
и болезнь
(О современном подходе к психосоматической проблеме)
Ф. В. БАССИН
История психосоматической проблемы — проблемы зависимости
болезней и здоровья человека от различного рода психологических
факторов— в большей степени, чем какая-либо другая из глав истории
медицины, связана с развитием философских представлений и несет на себе
следы их глубокого влияния. Идею этой зависимости, проявляющейся в
различных формах, можно проследить на протяжении почти всей истории
культуры. Она отразилась в эпосе, фольклоре, искусстве,
художественной литературе, традициях и верованиях многих народностей. Ее почти
всегда можно обнаружить в форме убеждения полуинтуитивного, полу-
эмпирического происхождения у людей, даже далеких по
направленности своих интересов от вопросов медицины. Идея эта диктуется, наконец,
просто логикой «здравого смысла», и в то же время она не стала
предметом строгого научного анализа.
Почти во все эпохи при научной разработке вопросов
происхождения болезней главные усилия направлялись на выявление
ощутимо-материальных основ функционирования и патологии организма, на анализ
того, что было «зримым» и измеримым. Для этой цели использовалась
вся мощь физико-химических истолкований, весь постепенно
формировавшийся концептуальный аппарат морфо-физиологического,
хирургического, биохимического, фармакологического, иммунологического
подходов, все преимущества, созданные постепенным развитием
медицинской техники. И история медицины — это, по существу,
перечень блистательных триумфов этого, и только этого, «объективного»
подхода. Развитие же научных представлений о влиянии на здоровье
и болезнь психологических факторов происходило — если оно вообще
происходило — в неизмеримо более замедленном темпе, и обогатило ли
оно историю медицинской науки крупными открытиями, остается
вопросом, по поводу которого до сих пор не умолкают бурные споры.
И тем не менее понимание болезни как процесса, зависящего не
только от «внешних», но и от «внутренних», субъективных моментов, от
личности больного, от его эмоционально окрашенных переживаний,
представляет собой правомерное направление медицинской мысли. Это
не подход, характеризующий лишь особую школу, а нечто гораздо
большее: один из двух основных взаимосвязанных
аспектов общей концепции болезни, только правильное
сочетание которых может лечь в основу
методологически адекватной трактовки клинических
феноменов. Своими логическими корнями такое понимание уходит в
павловскую концепцию нервизма. Его же недооценка и тем более попытки
его оспорить создают угрозу завуалированного или откровенного
возврата к идее эпифеноменальности сознания.
Поэтому отставание в развитии научных представлений о
»психологических факторах этиопатогенеза ведет не просто к пробелам в знаниях

СОЗНАНИЕ, «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ» И БОЛЕЗНЬ
91
в определенной частной области. Оно обусловливает неизбежно
односторонность медицинского подхода в целом, то есть
концептуальный дефект, имеющий методологический и философский
характер.
1. О причинах, затормозивших развитие психосоматической
проблемы. Какие же причины затормозили развитие психосоматического
подхода в медицине?
Прежде всего следует подчеркнуть, что этот подход был рано
вовлечен в многовековую борьбу идеалистического и материалистического
мировоззрений и неоднократно подвергался отрицательным влияниям,
которые оказывают на научную мысль идеалистические истолкования
активности нервной системы и природы сознания. В рамках
идеалистических, фидеистских концепций этот подход неизбежно приобретал черты
примитивно-телеологического, а порой и откровенно мистического
мировоззрения и терял, естественно, всякую связь с областью научных
поисков. Периоды подобной его стагнации длились иногда веками.
Другое характерное обстоятельство, явившееся тормозом в
развитии психосоматического подхода, заключается в следующем. Для того,
чтобы влияния, оказываемые на болезнь и здоровье аффективно
насыщенными 'переживаниями, могли стать предметом строгого исследования,
необходимо эти переживания достаточно точно описать. Это, однако,
оказывается делом далеко не простым. Аффективные переживания
определяются до сих пор с помощью очень неточных выражений,
представляющих собой подчас всего лишь метафоры или аллегории. Именно
поэтому они в большей степени являются предметом художественной
литературы и искусства, чем науки. А если мы не можем точно
охарактеризовать аффективный сдвиг, то как можно надеяться, что его влияние
удастся уложить в рамки определенных закономерностей, в матрицу
рациональных зависимостей, без опоры на которые научный подход
немыслим?
Допустим, однако, что все же путем какого-то усовершенствования
удалось разрешить задачу точного определения аффективных
состояний, влияющих на течение болезни, и мы производим такое определение,
используя для этого информацию о переживаниях, даваемую их
субъектом. Можно ли полагать, что в таком случае мы будем достаточно
хорошо осведомлены о психологическом аспекте этиопатогенеза?
Так можно было бы думать, если бы то, что осознается, исчерпывало
содержание психической жизни. Но мы хорошо знаем теперь, что
существуют формы психической деятельности, которые не осознаются их
субъектом и тем не менее остаются фактором, глубоко влияющим на
состояние организма. Быть поэтому уверенным в достаточной
информированности о психологических обстоятельствах, сыгравших роль в
развитии болезни, даже прослушав детальный и искренний рассказ
больного о его переживаниях, еще нельзя.
К этому можно добавить и многое другое. Исследуя психологическую
ситуацию, способствовавшую возникновению болезни, врач почти всегда
производит это post factum и вынужден поэтому заниматься
гипотетической реконструкцией прошлого. Невыгодность подобной тактики и
неуверенность, создаваемая ею, очевидны.
Отсутствие надежного метода исследования психологических
детерминант функционального состояния сомато-вегетативной сферы
организма обусловило исключительную трудность разработки и всей
теории психосоматических корреляций, что в ярких формах
продемонстрировала история развития психосоматических представлений. Пожалуй,
ни одна другая проблема не наталкивалась на протяжении последних
этапов развития медицинской мысли на такие препятствия, не вызывала
таких непримиримых разногласий, как вопрос о закономерностях пере-

92
Ф. В. БАССИН
работки аффективных переживаний сознанием и об особенностях
отражения этого процесса в клинике (наши споры с психоаналитической
школой, с западной «психосоматической медициной», наша критика
реакционных представлений экзистенциализма, католического
неотомизма и других сходных течений, претендующих на решение с
рафинированно-идеалистических позиций проблемы «чувств» как факторов,
преимущественно определяющих сознание, «судьбу», болезни и
здоровье человека). И если в объяснении физиологических механизмов
эмоциональных состояний и связи этих механизмов с конкретными
мозговыми структурами были достигнуты в последние десятилетия
значительные успехи, то закономерности переработки аффективного
переживания в психологическом плане с использованием при этом средств
«психологической защиты», с возникновением осознаваемых и
неосознаваемых психологических установок, способствующих формированию
(или, напротив, распаду) не только функциональных, но и органических
клинических синдромов, остаются для нас до сих пор еще совершенно
неясными.
В качестве специфического для логики психосоматического ттодхода
препятствия выступил тот неисчислимое количество раз и в
экспериментах и в клинике доказанный факт, что нарушения, вызываемые
травмирующими переживаниями, проявляются с особой отчетливостью в
физиологических системах, которые уже были ранее в каком-то отношении
скомпрометированы. Эффекты действия одних и тех же или сходных
травмирующих переживаний могут поэтому проявляться у разных
индивидов очень по-разному. Но если один и тот же психологический фактор
вызывает в разных случаях разные следствия, а разные факторы могут
вызывать следствия сходные, то картина подобных сдвигов
приобретает настолько пестрый, полиморфный характер, что сторонний
наблюдатель перестает улавливать в ней какие-либо закономерные соотношения
и воспринимает ее как энтропически вырожденную и как неспособную
по самой своей природе стать предметом строгого исследования. Легко
понять, что в этой связи вся проблема психосоматических корреляций
может превратиться в глазах многих в своеобразную псевдопроблему,
способную оказывать на развитие медицинских знаний разве только
отрицательное влияние.
Я напомнил лишь некоторые из обстоятельств, осложняющих
развитие психосоматического подхода, далеко не исчерпав их. Полагаю,
однако, что сказанного достаточно, чтобы резкое отставание в разработке
теории и практики этого подхода потеряло оттенок чего-то совершенно
непонятного и парадоксального.
2. Проблема «значащего» переживания. Описанные выше трудности
психосоматического подхода имеют общую причину или, точнее,
являются разными формами выражения одного и того же существенного
концептуального дефекта в системе наших психологических знаний:
нашего неумения должным образом поставить и методологически
адекватно решать проблему «значащих» переживаний.
Хорошо известно, что психологические феномены можно
распределить на две группы. Одну из них составляют проявления различных
психологических «функций», которые, входя в систему повседневного
поведения как ее компоненты, могут без особых искажений своей природы
изучаться в рамках обычного лабораторного эксперимента. Мы можем,
например, исследовать в обычном психологическом эксперименте формы
и законы памяти, процессы восприятия, особенности мышления на
разных уровнях развития способности к обобщению и т. п., нисколько не
опасаясь, что перед нами артефакты, сохраняющие только внешнее
сходство со своими прототипами — элементами повседневной «внелабо-
раторной» деятельности.

СОЗНАНИЕ, «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ» И БОЛЕЗНЬ
93
Вторую же группу составляют переживания, характеризующиеся
тем* что они представляют собой нечто «важное» для их субъекта, нечто
«значительное» в содержательно понимаемой психической жизни
человека. Это переживания, которые всегда насыщены для их субъекта
каким-то волнующим его «смыслом» и выступают в форме эмоциональных
состояний радости, любви, страха, горя, озабоченности, ненависти,
зависти; в форме принятия решений по поводу не аффективно-нейтральных
лабораторных ситуаций, а задач, выдвигаемых самой жизнью, связанных
с моральной ответственностью, с перспективами изменения каких-то
практических личных позиций; в форме налряжений, вызываемых
конфликтами различных устремлений,—словом, в виде психических
феноменов., отражающих мотивы и смыслы повседневного поведения,
проявляющиеся иногда открыто, а иногда, напротив, остающиеся глубоко
скрытыми за камуфлирующим фасадом «внелабораторной» деятельности.
Первая группа фактов на протяжении уже более века является
традиционным объектом экспериментального психологического изучения.
Что же касается второй группы фактов, то, как только мы приступаем
к их рассмотрению, неожиданно обнаруживается слабость применяемых
до сих пор в психологии методов. «Значащие» переживания, типа
упомянутых выше, которые составляют главное содержание психической
жизни человека и которые хотя бы поэтому одному должны быть основным
предметом психологического исследования, оказываются областью, в
которую психологический анализ проникает труднее, чем в какую-либо
другую.
Этот парадокс неоднократно давал повод для размышлений по
поводу какой-то принципиальной ограниченности всего усвоенного
психологией подхода к изучаемым ею явлениям. И он по легко понятным
причинам немало способствовал тому, чтобы оперирование понятиями,
относящимися к материальным структурам, все более оттесняло
представление о зависимости болезней от «значащих» переживаний, которые в
силу своей малодоступности для исследования стали постепенно
представляться многим чем-то вообще не вполне реальным, по крайней мере
с точки зрения интересов практической медицины.
Трудность анализа «значащих» переживаний и влияний,
оказываемых последними на физиологические процессы, поставила перед многими
вопрос: а является ли вообще анализ подобных переживаний сколько-
нибудь важной научной проблемой?
Отвечая на этот вопрос в процессе одной из дискуссий, я изложил
соображения *, которые позволю себе здесь воспроизвести.
В литературе по этому поводу есть два разных мнения.
Сторонники одного из них отрицают подчиненность динамики и эффектов
«значащих» переживаний специфическим закономерностям и на этом основании
отвергают необходимость их специального изучения. По поводу этой
позиции можно сказать, что она столь же парадоксальна, сколь слепа.
Эта позиция парадоксальна потому, что в ее свете «значащие»
переживания выступают как единственная, по существу, сфера психической
деятельности человека, по отношению к которой по каким-то причинам
объявляется неприменимым представление об упорядоченности
(закономерности) и о нарушениях этой упорядоченности в их пре-клиническом
выражении. Она одновременно слепа, потому что при всей
неразработанности теории «значащих» переживаний мы все же располагаем немалым
количеством сведений о закономерных тенденциях, которым подчинены
динамика и эффекты этих переживаний.
Эти сведения находятся как в рамках академической науки, так и
вне их. С одной стороны, как мы об этом уже упоминали, они заключены
в своеобразной форме в классических произведениях художественной
литературы, которые именно этим сведениям в первую очередь обяза-
См. «Вопросы психологии», 1971, № 4.

94
Ф. В. БАССИН
ны своим влиянием на умы и сердца поколений. С другой стороны, они
накапливаются стихийно в области рационального знания,
подкрепляясь обычно случайными наблюдениями, и только при особой
направленности интересов исследователей отражаются в обсуждении таких
сторон проблемы «значащего» переживания, как «комплекс
неполноценности» А. Адлера; эффект «незавершенности действия» Б. Зейгарник;
закон нормальной амбивалентности (внутренней противоречивости)
всякого чувства А. Элькоста (только при учете которого можно выразить в
какой-то степени в рациональных категориях итоги «интуитивных
прозрений» Достоевского, Гете, Шекспира, Толстого, Бальзака, Стендаля,
Роллана, Цвейга и множества других великих мастеров раскрытия
человеческих душ). Мы приобретаем это знание, исследуя также
механизмы «психологической защиты» (важнейшая проблема, на которой
мы еще остановимся); закономерную зависимость от «значащих»
переживаний сомато-вегетативного состояния организма и, как антитезу,
изменения самих «значащих» переживаний, происходящие под
влиянием созревания и увядания организма; тенденцию «значащего»
переживания к его символической объективации, лежащую в основе многих,
с одной стороны, мистических, а с другой — ничего общего с мистикой
не имеющих традиций и ритуалов; драматические формы, в которых
выражаются конфликты различных «значащих» устремлений
общечеловеческого типа, формы, настолько стабилизировавшиеся на протяжении
истории культуры, что они легко прослеживаются как психологические
инварианты в описаниях, сохранившихся от времен Нефертити и
Гомера до наших дней. Перечень подобных примеров можно было бы
значительно продолжить.
Когда изменения в психике и в физиологическом состоянии
организма, возникающие под влиянием динамики «значащих» переживаний,
приобретают массивный характер, то они становятся достоянием
психиатрической клиники. Пока же они остаются слабо намеченными, клиническая
мысль проявляет к ним столь же мало интереса, как и «лабораторная»
психология, не располагающая общепринятыми методами их
исследования. По-видимому, именно невключенностью этого типа изменений в
сферу интересов определенной дисциплины и объясняется то, что до сих
пор можно услышать сомнения по поводу их подчиненности
определенным закономерностям, заслуживающим специального внимания.
Что же касается другого, прямо противоположного подхода ко всем
этим вопросам, то он заключается в безоговорочном признании
существования определенных закономерностей, определяющих динамику и
эффекты «значащих» переживаний, в понимании чрезвычайной важности
всей этой сложной проблемы и в настойчивых, хотя пока еще очень
неуверенно проводимых попытках найти адекватные методы их
исследования 2.
3. Об отношении советской медицинской мысли к концепции
психоанализа как к теоретической основе зарубежного психосоматического
направления в клинике. Из сказанного видно, как неблагоприятно
складывались в истории науки условия для развития представления о роли
психологических факторов этиопатогенеза. И не удивительно, что среди
тех, кто эти представления пытался развивать, всегда существовали
острые разногласия. Начиная же с конца 20-х — начала 30-х годов эти
разногласия приобрели характер принципиального расхождения между
теми, кто видел единственный путь дальнейшего развития этих
представлений в опоре на психоанализ, и теми, кто оспаривал правомерность
этого пути. К числу последних относились прежде всего советские
исследователи.
2 По поводу этого методического аспекта проблемы также см. упомянутую выше
статью в журнале «Вопросы психологии».

СОЗНАНИЕ. «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ» И БОЛЕЗНЬ
95
Отрицательное отношение к теории психоанализа, укрепившееся в
советской медицине с начала 30-х годов, было обусловлено многими
моментами: реакционным характером выводов, к которым пришла
психоаналитическая школа по мере ее постепенного превращения из
узкомедицинского направления в социально-психологическое и философское
течение; несоблюдением в методологии психоанализа норм верификации
данных, обязательных для любой формы научного развития мысли;
отрицательными клиническими результатами психоаналитической терапии;
крайне неблагоприятным влиянием на процессы духовного
формирования, особенно молодежи, неконтролируемого распространения
психоаналитических воззрений и др.
В работах советских авторов доказывался примитивизм основной
психоаналитической схемы, по которой взаимоотношение между
сознанием и «бессознательным» исчерпывается принципом антагонизма
(механизмом «вытеснения»). В них подчеркивалась неадекватность всей
методологии развития психоаналитических представлений, подмена в этих
представлениях строгой логики выводов заключениями по аналогии;
указывалось на использование сторонниками психоанализа в качестве
доказательств того, что является, по существу, лишь метафорой или
аллегорией, на применение психоанализом фиктивных принципов
объяснения (принципов «символики», «конверсии» и др.)-
Эти отрицательные моменты никогда, однако, не заслоняли для
советских исследователей (в частности, для И. П. Павлова) того факта,
что психоанализом был очень рано поставлен ряд важнейших
психологических проблем и были подмечены глубокие клинико-психологические
закономерности, в первую очередь процесс осознания «бессознательного»
и роль этого процесса в поведении человека и в клинике. Психоанализ
привлек внимание к сложности аффективной жизни человека, к
проблеме последствий неудовлетворенного влечения, к конфликтам мотивов,
к трагическим подчас противоречиям между сферой «желаемого» и
«должного» — и в этом его, бесспорно, сильная сторона и заслуга.
Работая на рубеже веков, Фрейд не имел, однако, возможности связать
выявленные им факты со сколько-нибудь строгими психологическими и
нейрофизиологическими представлениями, и отсюда анахронизм почти
всех его теоретических конструкций.
Таким рисуется отношение к психоаналитической концепции со
стороны многих из тех, кто отказывается видеть в ней теорию, достаточно
строгую в научном отношении. Естественно, что это отношение
распространяется также на те попытки решения психосоматической проблемы
в клинике, для которых идеи психоанализа играют роль их
теоретической основы.
4. О некоторых тенденциях в новейшей эволюции зарубежной
«психосоматической медицины». Теоретические основы направления, которое
представлено за рубежом как «психосоматическая медицина», были
заложены еще в 30-х годах. Они резко расширили смысл и сферу
приложения первоначальных трактовок психоаналитической школы.
Представления Фрейда о «вытеснении» в область «бессознательного» переживаний,
не находящих выражения в поведении; о функциональной
напряженности и патогенной энергии неосознаваемых влечений, о символическом
значении невротических и истерических синдромов, об «исцелении через
осознание» и т. п. были превращены основоположниками
«психосоматической медицины» в принципы, определяющие причины возникновения,
. прямое и обратное развитие самых различных нарушений, вплоть до
расстройств наиболее грубой, органической модальности. Поэтому
безусловно справедливой является неоднократно звучавшая в литературе
оценка этой ранней фазы развития зарубежной психосоматической
школы как одной из наиболее настойчивых попыток превратить фрейдизм

96
Ф. В. БАССИН
в теоретический стержень, в методологическую основу любой формы
клинического подхода.
В дальнейшем, однако, данное направление испытало сложную
эволюцию, последним фазам которой в нашей литературе уделено
значительно меньше внимания, чем описанию работ, относящихся к 30—40-м
годам. И это вызывает сожаление, так как именно в последних фазах
проявились тенденции, говорящие о глубоком кризисе, который
«психосоматическая медицина» в настоящее время довольно болезненно
переживает.
Мы отнюдь не допустим преувеличения, если скажем, что основное,
что характеризует «психосоматическую медицину» во второй половине
60-х годов,— это поиски возможностей своеобразного «почетного
отступления»: прекращение лобовой атаки проблем, решение которых
рассматривалось лет 20—25 назад под влиянием психоанализа как главная и
неотложная задача; порой завуалированный, а порой совершенно
открытый и решительный отказ от принципов объяснения, подсказанных в свое
время теорией психоанализа в качестве единственно возможных.
Все это обратное движение ярко показывает, насколько ошибочен
путь психосоматических концепций, использующих теорию психоанализа
как методологическую основу. Вместе с тем было бы, конечно, ошибкой
видеть в этих последствиях порочности стратегии исследований (то есть в
последствиях ориентации на психоанализ) неадекватность коренной з а-
д а ч и, поставленной в свое время «психосоматической медициной»,—
задачи определения психосоматических факторов болезни. В данном
случае в гораздо большей степени терпят крушение методы и
истолкования, чем конечные теоретические цели. Но это обстоятельство не всегда
улавливается самими адептами «психосоматической медицины»,
поддающимися, по-видимому, некоторой растерянности, характерной для
атмосферы общего «отступления».
Факты, обосновывающие такую оценку ситуации, создавшейся на
сегодня в «психосоматической медицине», содержатся в современной
зарубежной психосоматической литературе в большом количестве. В
этом отношении показателен, например, большой обзор 3. Липовского3,
который является одной из наиболее обстоятельных новейших работ
этого типа и принадлежит перу компетентного исследователя, весьма
авторитетного в психосоматических кругах и, во всяком случае,
склонного скорее сохранять »по мере возможности традиции
ортодоксального психосоматического понимания, чем легко от них отказываться.
Несмотря, однако, на эту исходную позицию апологетики, ноты
разочарования, звучащие в конечных оценках Липовского, очень характерны и
дают довольно точное представление о движении «широкого
отступления» по всему фронту, о котором упоминалось несколькими строками
выше.
Данные обзора говорят о явной тенденции адептов
«психосоматической медицины» к пересмотру психоаналитически толкуемой идеи
психогенеза клинических синдромов, о признании многими из них
необходимости устранения «семантических и концептуальных
двусмысленностей», которыми изобилуют разрабатываемые ими концепции.
Некоторые из ведущих деятелей психосоматического направления
отказываются от самого понятия «психосоматическая болезнь», многие из них
разочаровываются в основополагающих для «психосоматической
медицины» принципах «специфичности» (представление психоаналитического
происхождения о существовании специфических связей между
содержательной стороной эмоционального переживания и характером
спровоцированного клинического синдрома), «символического языка тела» и т. п.
3 Z. J. L i р о w s k i. Review of Consultation Psychiatry and Psychosomatic Medicine.
«Psychosomatic Medicine», N, Y., 1967, vol. 29, №№ 2, 3; 1968, vol. 30, № 4.

СОЗНАНИЕ, «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ» И БОЛЕЗНЬ
97
Этот цересшэхр исходных- идей накладывает очень глубокий отпечаток
на современную «психосоматическую медицину».
Чтобы дать представление о стиле высказываний, к которым он
вынуждает, мы приведем одно из них, взятое нами из недавно
произнесенной речи президента Американского психосоматического общества
У. А. Грина4, долгое время направлявшего развитие зарубежной пси*
хосоматической мысли:
«...Несомненно, возросшая строгость .исследований помогает
отделять существенное от несущественного... Но эти данные редко приводят
к постановке адекватных новых проблем и к формулировке пригодных
ответов. Большинство различных «MMPI», биохимических и прожектив-
ных тестов дали результаты столь же чистые и ясные, сколь стерильные
и безжизненные... Я сомневаюсь, что ответы на наши
вопросы будут получены в результате более глубокого
изучения «бессознательного». Наиболее важное развитие в
нашей области за последние 25 лет — это изменение
теоретической перспективы. Оно выражается в возрастании интереса не
только к проблеме болезни, но и к проблеме здоровья...
Сегодня уже не занимаются так много тягостными
эмоциями вины и гнева как ускорителями болезни...
Может быть, больше всего дает понятие «coping», которое в общих чертах
можно определить, как то, что позволяет сохранять
психологическую и физиологическую устойчивость
вопреки отрицательным эмоциям».
Вряд ли можно не заметить, насколько отклоняется все это
развитие мысли от канонов и традиционных интересов психоанализа и
«классической» западной психосоматики и насколько оно приближается к
кругу вопросов, разрабатываемых и за рамками «психосоматической
медицины».
Будет ли этот сдвиг развиваться и дальше под знаком
освобождения от традиционных психоаналитических установок, долгие годы
сковывавших развитие психосоматических исследований? Судя по
некоторым работам последнего времени, это может произойти, но каковы
будут масштабы и темпы подобного процесса, предвидеть, конечно, очень
трудно.
5. Подход к проблеме психологических факторов этиопатогенеза
с позиции теории нервизма и его психоаналитическая и механистическая
критика. Мы не можем в рамках данной статьи детально проследить, в
каких формах представление о важной клинической роли
психологических факторов выступало в русской и советской медицине. Напомним
только, что понимание огромного значения для судьбы болезни
отношения больного к миру, его личности, его психологических установок и т. п.
«субъективных» факторов нашло отражение в мировоззрении
крупнейших русских врачей и физиологов еще XIX — начала XX века:
М. Я. Мудрова, И. Е. Дядьковского, Н. И. Пирогова, Г. А. Захарьина,
С. П. Боткина, А. А. Остроумова, Н. А. Миславского, А. Я.
Данилевского, И. Р. Тарханова и др. В более позднем периоде значение этой
проблемы было подчеркнуто В. М. Бехтеревым, М. И. Аствацатуровым,
Р. А. Лурия, К. И. Платоновым, И. В. Давыдовским, Г. Ф. Лангом,
В. Ф. Зелениным, а также создателями основных направлений советской
нейрофизиологии—А. А. Ухтомским, Л. А. Орбели, К. М. Быковым,
А. Д. Сперанским и др.
Теоретической основой представлений об особой роли нервных
факторов в клинической патологии явилась с начала XX века павловская
концепция нервизма. Согласно этой концепции, любые формы физиоло-
4 W. A. Green. The Fallacy of Misplaced Concreteness. «Psychosomatic Medicine»,
1968, vol. 30, № 6, p. 875—876. Разрядка всюду моя.— Ф. Б.

98
Ф. В. БАССНН
гической и патофизиологической активности находятся в зависимости от
влияний, оказываемых на организм окружающей его средой и на всех
уровнях рефлекторной деятельности — безусловно-рефлекторном,
условно-рефлекторном и второсигнальном,— интегрируемых его нервной
системой.
В психоаналитически ориентированной литературе подход к
психосоматической проблеме с позиций нервизма встретил оппозицию. В
четкой форме эта оппозиция была выражена несколько лет назад видным
французским исследователем Ш. Бриссе. По его мнению, павловский
подход не раскрывает «отношений, существующих между полюсом
восприятия среды и полюсом физиологического ответа» и связанных с
изменением эффективности; это подход к больному, понимаемому только
как некоторый «объект» 5.
Ограниченность «объективирующей установки», подчеркивает
Ш. Бриссе, приводит к тому, что наряду с «медициной объекта»,
медициной, инструментально вооруженной, должна существовать медицина
другого стиля — «медицина субъекта». Эта последняя не ограничивается
тем, что врач лишь называет больному его болезнь и на этом обрывает
диалог. Ее назначение заключается в том, чтобы «слушать больного,
который говорит, скользя мимо своей основной проблемы, схватывать то,
о чем больной не говорит, и позволять ему мало-помалу заговорить об
этой умалчиваемой теме. Это метод, требующий... длительного
обучения... Но только такой подход, не отказывающийся от достижений
современной медицины объективирующего сТиля, а отводйщий им
правильное место, может быть положен в основу психосоматической
медицины» 6.
Можно ли возражать против мысли о toM, что «медицина объекта»
принципиально недостаточна, что, только дополнйЬ ее «медициной
субъекта», мы можем рассчитывать на успех в клинике? Необходимость
такого дополнения является, по существу, трюизмом. Но как только
затрагиваются коренные вопросы о том, на основе каких
механизмов, подчиняясь каким закономерностям, «внутренний мир»
больного (этот универсально признаваемый «субъективный
фактор») влияет на судьбу болезни в ее объективных формах, вспыхивают
острые разногласия.
Павловски ориентированная «медицина объекта» отнюдь не должна
сочетаться с психоаналитически ориентированной психосоматикой,
чтобы быть дополненной «медициной субъекта». Дли этого существуют
другие пути, стремящиеся не к эклектике, а к изучению как объективного,
так и субъективного мира больного на основе одного и того же
широкого и внутренне последовательного диалектйко-материалистического
концептуального подхода.
Прежде чем напомнить некоторые положения, характерные для
этого непсихоаналитически ориентированного подхода к проблеме
психологических факторов этиопатогенеза, хотелось бы в двух словах коснуться
критики, которой этот подход подвергается иногда не со стороны
психоаналитиков, а со стороны диаметрально противоположной, со стороны
тех, кто относится скептически к любым представлениям о существенной
роли психологических факторов в заболевании человека. Сторонники
этого скептического (а по существу, наивно механистического)
направления выдвигают обычно возражение, представляющееся на первый взгляд
серьезным, но в действительности основанное на недопонимании.
Как можно, говорят они, настаивать на зависимости клинического
состояния от психологических факторов, когда оно явным образом
определяется прежде всего чисто физиологическими моментами? Разве
развитие заболевания, как и его преодоление, не зависит от наличия имму-
5 Ch. Brisset. «Revue de médecine psychosomatique», H)61, t 3, № 4. p. 76.
6 Там же.

СОЗНАНИЕ, «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ» И БОЛЕЗНЬ
99
нитета, от наследственного предрасположения, от лекарственных
воздействий и множества других сугубо объективных физических и химических
агентов, не имеющих никакой связи с психической деятельностью, с
«личностными отношениями» к миру? Ответить на подобные вопросы
нетрудно.
Если бы идея регулируемости защитных физиологических реакций
психологическими факторами означала отрицание регулирующей роли
«ощутимо» материальных факторов, то она вряд ли просуществовала бы
как средство научного анализа более одного дня. Смысл этой идеи не в
отрицании множественности детерминант физиологического состояния
организма и сопротивления болезни, а в указании на ряд моментов: во-
первых, что это состояние зависит не только от обычно учитываемых
факторов «зримо-материального» порядка, но и от тех, более тонких,
мозговых, процессов, которые лишь воспринимаются больным как
непосредственно представленная ему «субъективная» данность; во-вторых,
что с этими последними факторами надо считаться принципиально
всегда, то есть независимо от того, каков характер расстройства
биологической регуляции7; в-третьих, что мы до настоящего времени
совершенно не представляем себе «вес» психологического фактора, его
функциональную мощь, объем сдвигов, которые он может
обусловливать как в отношении прямого, так и обратного развития болезней
разного типа; и, наконец, в-четвертых, что его удельный «вес» особенно
велик, по-видимому, в фазе «начала» болезни и убывает по неясному
закону по мере углубления болезни, по мере развития процесса так
называемого «захвата органикой» (emprise organique), по выражению
французских авторов.
Названные моменты делают понятным, почему факторы
психологического порядка не только правомерно занимают определенное место в
ряду других этиологических и патогенетических факторов, но и
выделяются среди них, претендуя на качественно особую регулирующую роль.
6. О некоторых элементах непсихоаналитического понимания
проблемы психологических факторов болезни. Мы уже упомянули, какие
стороны «психосоматической медицины» подвергались особенно резкой
критике в советской литературе. Что же было, однако,
противопоставлено отвергаемым представлениям?
Методологически адекватный подход к проблеме психологических
факторов болезни выступает при более детальном его раскрытии как
своеобразная антитеза психоаналитической трактовки — как
совокупность представлений, которые либо отвергают то, что
психоаналитической концепцией утверждается, либо, напротив, обосновывают то, что
теория психоанализа отклонила, либо, наконец, подчеркивают моменты,
которые эта теория игнорировала. Примерами таких представлений,
являющихся антитезами соответствующих психоаналитических трактовок,
могут служить: идея синергических (а не только, как это вытекает
из психоаналитической концепции, антагонистических) отношений
между сознанием и «бессознательным»; концепция регулирующей роли
осознаваемых и неосознаваемых психологических установок (свободная от
внутренней противоречивости психоаналитического представления о
«вытесненном аффекте», то есть о переживании, не имеющем своего
субъекта); представление о феноменах, которые обусловили бесплодное
обращение психоаналитической школы к идее символики, а в
действительности являются лишъ своеобразными аутогипнотическими эффектами,
7 Согласно более новым данным, это относится даже к таким предельно жестко,
казалось бы, детерминированным расстройствам, как обусловливаемые
злокачественными опухолями, наследственные дегенеративные страдания и др. См., например,
«Psychosomatic Aspects of Neoplasic Disease. Proceedings of the 3-d International
Conference of the International Psychosomatic Cancer Study Group». Cambridge, England,
22—2a VII. 1963.

100
Ф. В. БАССИН
основанными на так называемых «роковых» (И. П. Павлов)
физиологических отношениях; идея «психологической защиты», понимаемой как
фактор, который организует психическую деятельность (а через нее и
функциональное состояние сомато-вегетативных физиологических
систем) не путем специальных форм психической активности
(«сублимация», «проекция», «вытеснение», «вымещение» и т. п.), проявляющихся
только в условиях эксквизитных грозных конфликтов сознания и
«бессознательного» (схема, предлагаемая психоанализом), а на основе
перестройки обычных психологических установок, широко наблюдаемой при
столкновении и вполне осознаваемых аффективно напряженных
переживаний; полностью упущенное теорией психоанализа представление
сб иерархии «уровней» психического («душевного») состояния, для
каждого из которых существуют свои особые закономерности динамики и
формы психосоматических отношений, и многое сходное другое.
Выкристаллизовывающееся в рамках такого понимания общее
представление о психосоматических корреляциях отражает нелегко
постижимую сложность этих зависимостей: их проявление на уровне не
только осознаваемой психической деятельности, но и неосознаваемых форм
мозговой активности; интимное переплетение при любом патологическом
процессе детерминаций психологических с детерминациями
соматическими, без потери при этом как теми, так и другими специфических
особенностей своего регулирующего влияния; зависимость психосоматических
корреляций как от физиологических систем, так и от семантического
(смыслового) аспекта патогенных переживаний. Не опираясь на
подобные представления, поднять анализ психосоматических отношений на
должный теоретический уровень и дать психосоматической проблеме в
целом концептуальное истолкование, безусловно, нельзя. Вместе с тем
это путь конструктивной критики основных идей психоаналитической
школы, путь опровержения ее претензий на монопольную разработку
ряда важных психологических проблем, которым до последнего
времени действительно вне рамок этой школы должного внимания не
уделялось.
В заключение я хотел бы несколько подробнее охарактеризовать
некоторые из упомянутых выше представлений — антитез
психоаналитического понимания.
а) Проблема взаимоотношения сознания и
«бессознательного». Как известно, вся трудно вообразимая и внутренне
противоречивая сложность этого взаимоотношения была сведена теорией
психоанализа к единственной динамической тенденции — к
функциональному антагонизму сознания и «бессознательного», к учению о
«вытеснении» как об основном эффекте этого антагонизма и к представлению о
символике (сновидений, «ошибок» и «языка тела») как о главном
способе преодоления «бессознательным» разнообразных запретов, которые на
него налагает сознание.
Этой упрощенной схеме противопоставляется другая, основанная на
экспериментальных и клинических исследованиях неосознаваемых форм
психической и высшей нервной деятельности. Эта последняя схема
подчеркивает существование не только антагонистических взаимодействий
между сознанием и «бессознательным», не только возникающего при
определенных условиях и взаимного торможения (наблюдаемого
преимущественно в условиях эксквизитных состояний и клинической
патологии), но и их синергических взаимоотношений, лежащих в основе
самых различных форм нормального поведения.
Особенностью такого понимания является то, что оно замещает
«жесткое» привязывание определенных элементов опыта к
«бессознательному», специфическое для психоаналитической концепции,
представлением о гораздо более гибких, изменчивых отношениях к сознанию
любого конкретного содержательного переживания. А тем самым устрани-

СОЗНАНИЕ, «БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ» И БОЛЕЗНЬ
101
ется мысль о принципиальном антагонизме сознания и
«бессознательного» как выражений двух разнородных психологических «сущностей»,—
мысль, глубоко характерная как для ортодоксального фрейдизма, так и
для позднейших его вариаций и являющаяся основой многочисленных
реакционных философских и социально-.психологических построений,
опирающихся на работы психоаналитической школы.
б) Функциональная единица «бессознательного»
и ее роль. Психоаналитической концепции «бессознательного»
противопоставляется теория неосознаваемых форм высшей нервной
деятельности, опирающаяся на разрабатываемую в Советском Союзе на
протяжении последних десятилетий грузинской психологической школой Д. Н.
Узнадзе идею «психологической установки». Представление о
фундаментальном значении этого понятия стало проникать в последнее время и в
западную психологию, а в непсихоаналитически ориентированной теории
«бессознательного» идея «установки» выполняет роль подлинной
«функциональной единицы», то есть элементарного феномена,
в котором отражены основные характеристики сложных форм
неосознаваемой приспособительной работы мозга.
Как показали многочисленные экспериментальные и теоретические
работы школы Узнадзе, для подобных «установок» характерно,
во-первых, то, что они возникают в ответ на определенную стимуляцию;
во-вторых, что они могут быть экспериментально выявлены, но
непосредственно субъектом могут не осознаваться и не переживаться; в-третьих, что
они влияют на последующие осознаваемые переживания, предопределяя
их характер и динамику; в-четвертых, что в их основе лежат изменения
функционального состояния определенных физиологических систем,
которые могут быть объективированы; и, наконец, в-пятых, что они
проявляются отнюдь не только в лабораторных условиях, а выступают
как важнейшие функциональные компоненты высшей нервной
деятельности в ее широком понимании. Возникающее на этой основе
представление о «психологической установке» устраняет парадокс «непереживаемо-
го переживания» («вытесненного аффекта»), оказавшийся роковым для
всех предыдущих теорий «бессознательного». Оно позволяет объяснить,
во что трансформируется переживание после того, как оно перестает
переживаться его субъектом, не вынуждая прибегать при этом объяснении
к наивной схеме «перемещения» неизмененного переживания в какую-то
особую, недоступную для сознания область. Тем самым теория
«/психологической установки» раскрывает существо «бессознательного» как
фактора, за которым остается функция регулирования, хотя этот фактор ни
аффектом, ни мыслью, ни осознаваемым стремлением может и не быть.
К этому можно добавить, что «установка» является понятием
междисциплинарным, в равной степени легко входящим в контекст
представлений как психологии, так и нейрофизиологии. Происходит это потому,
что данное понятие является элементом совершенно нового, по существу,
«языка», на котором мы пытаемся описывать закономерности мозговой
деятельности, понимаемые как закономерности функциональной
организации и управления. Понятие «установки» можно было бы рассматривать
как отражающее в очень своеобразной форме синтез информативного и
алгоритмического аспектов человеческой деятельности, для обозначения
которых Миллер, Галантер и Прибрам пользуются в своей известной
монографии8 отдельными взаимодополняющими понятиями «Образ» и
«План». Преимущества, создаваемые таким пониманием для
психосоматического подхода, очевидны.
в) Принципы отражения содержательного
переживания в клиническом синдроме. Хорошо известно, какую
кардинальную роль играет проблема символа в теории психоанализа.
8 Дж. M и л л е р, Е. Г а л а н т е р, К. Прибрам. Планы и структура поведения.
М., 1965.

102
Ф. В. БАСОНЫ
Бенвенисте мог с полным правом заявить: «Весь психоанализ основан на
теории символа»9. Представление о символическом характере
клинических синдромов, о «конверсии на орган» проходит красной нитью сквозь
всю историю психосоматической медицины, начиная с первых работ ее
основоположников, относящихся к 30-м годам, и кончая работами
последнего времени10. Этой идее противопоставляется, с одной стороны,
представление о «понятных» связях между переживанием и синдромом,
основанное на павловской концепции аутогипнотических эффектов (на
теории так называемых «роковых» физиологических отношений), а с
другой стороны, концепция неспецифического (для содержания
переживания) отражения психологического стресса на состоянии
физиологических систем организма.
В качестве факторов, определяющих конкретную клиническую
форму этого отражения, выступают при подобном понимании прежде всего
«история» организма в ее широком смысле (филогенетическая «память
вида», обусловливающая избирательную наследственную хрупкость или,
напротив, сопротивляемость физиологических систем, и онтогенетическая
«память индивида», то есть предрасположения, приобретенные
внутриутробно или постнатально), а также своеобразие активности
физиологических систем, по-разному связанных с аффектами разного типа.
г) Проблема «психологической защиты». Идея
«психологической защиты», возникшая в рамках психоаналитической
концепции, привлекла внимание к реальной и важной стороне психической
жизни. Но разработка этой идеи происходила в психоаналитической школе
в соответствии с традициями психоаналитического истолкования, и
поэтому ее смысл не был адекватно раскрыт. Основным недостатком
психоаналитической трактовки понятия «психологической защиты» является
то, что последняя рассматривается как механизм, используемый только
как средство предотвращения грозных клинических последствий
конфликта «Я» с неизменно якобы враждебным ему «бессознательным»,
причем достигается это предотвращение путем специфических
психологических приемов.
Этой схеме противопоставляется предстаэление, в соответствии
с которым «психологическая защита» является нормальным, широко
обнаруживаемым механизмом, направленным на предотвращение
расстройств поведения и биологических процессов не только при
конфликтах сознания и «бессознательного», но и при столкновении вполне
осознаваемых аффективно насыщенных установок. «Психологическая
защита» сводится к определенным формам реорганизации
осознаваемых и неосознаваемых психологических
установок. Установлено, что способность к ней у разных лиц выражена в
разной степени и что ее недостаточность облегчает развитие не только
функциональных расстройств, но и нарушений грубо органической
модальности. Отсюда понятен особый и все возрастающий в последнее
время интерес к этой идее как в рамках психосоматической медицины,
так и за ее пределами.
В какой степени упомянутое выше понятие «coping» можно
рассматривать как связанное с идеей «психологической защиты», остается еще
недостаточно ясным, но предстарляется, что вся эта проблема в целом
выступает на сегодня в общей теории психологических'факторов
болезни как сздно из наиболее интересных направлений дальнейшего ее
развития.
9 L. В е tvy е n i s t е. La psychoanalyse. Paris, 1956.
10 J.-P. Valabrega. Les Conceptions actuelles en médecine psychosomatique.
«Revue de médecine psychosomatique», 196}6, t. 8, Xb 1, pp. 1—9.

Формальный метод исследования
рефлексивных процессов
В. А. ЛЕФЕВР
Проблемы, связанные с различением истинности и ложности
человеческих высказываний, породили формальную технику, которая позволила
исследовать эти вопросы достаточно подробно. Проблемы же, связанные
с исследованием человеческой рефлексии, остались в лоне естественного
языка, что предопределило слабую детализированность понятий и не
позволило выделить эти проблемы в самостоятельную, относительно
обособленную область.
Кибернетика, построившая модели некоторых сторон человеческой
деятельности, прошла мимо процессов осознания. По-видимому, это
произошло оттого, что инженеру, получившему образование в новое время,
само существование духовной феноменологии представлялось
неочевидным. Гораздо более понятными были простые бихевиористические схемы
типа стимул-реакция. А эти схемы как раз и были созданы для того,
чтобы снять проблемы, связанные с исследованием внутренней духовной
жизни. Они явились своеобразной антитезой интроспективных
психологических методов XIX столетия.
Таким образом, выбор схемы стимул-реакция в качестве исходной
предопределил последующее: человеческая рефлексия не стала объектом
исследования и кибернетики. Это, в свою очередь, обусловило слабую
приложимость основных идей кибернетики к исследованию социальных
явлений, в которых рефлексивные процессы составляют важнейшую
компоненту.
В статье вводится специальный аппарат, предназначенный для
исследования рефлексивных процессов. В качестве эмпирии, специфической
схематизацией которой является этот аппарат, выбран человеческий
конфликт. Но отсюда не следует, что аппарат пригоден лишь для
исследования конфликтных ситуаций. Это вызвано просто тем, что в
конфликте рефлексивные процессы выступают наиболее рельефно 1.
Изображение рефлексивных систем
Обозначим конфликтующих противников символами X, У, Z. Чтобы
принять решение, X должен построить модель ситуации (например,
особым образом схематизировать плацдарм, на котором происходит
взаимодействие, вместе с находящимися на нем войсками). Y также строит
некоторую модель ситуации, но, кроме того, он может осознать, что у его
противника X есть некоторая модель ситуации. В свою очередь, Z может
1 Подробное изложение первоначального варианта этого аппарата содержится в
книге автора «Конфликтующие структуры» («Высшая школа», М., 1967).
Рефлексирующие системы были представлены там с помощью особых алгебраических
многочленов. Процессу осознания соответствовала операция, напоминающая процедуру
нахождения формальной первообразной. Однако, как представляется автору теперь,
более эффективным является введение операторов осознания как особых
множителей. Этот путь построения рефлексивного анализа и изложен в настоящей статье.

104
В. А. ЛЕФЕВР
Рис
Рис. 2.

формальный метод исследования РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ 105
осознать, что внутренний мир X и Y устроен именно таким образом. Успех
в конфликте во многом предопределен! тем, насколько адекватно
противники имитируют внутренний мир друг друга. Не имея детализированной
картины, в которой учитываются особенности рефлексивного строения
внутреннего мира противника, невозможно правильно истолковать его
действия. Например, некоторое перемещение на местности может решать
чисто утилитарную задачу, а может явиться маневром, имеющим целью
заставить партнера отреагировать на него и принять соответствующее
решение. Однако даже при небольшом числе участников процессы
рефлексии имеют сложное строение, и необходим специальный аппарат,
позволяющий сделать их предметом анализа.
Изобразим некоторый условный «плацдарм», на котором
взаимодействуют три персонажа, в виде прямоугольника и трех кругов (рис. 1).
Пусть в момент t\ персонаж X «осознал» ситуацию. Это значит, что у него
возникла модель плацдарма. Картина, изображенная на рис. 1, оказалась
перенесенной «внутрь» персонажа X (рис. 2). Очевидно, что вся система
изменилась: у нее появились новые элементы. Пусть в момент t2
персонаж Y также произвел осознание сложившейся ситуации. Чтобы
изобразить последний процесс, мы должны внутри круга Y перерисовать
картину, изображенную на рис. 2 (результат этого «осознания» отображен на
рис. 3). Если в момент /з осознание вновь создавшейся ситуации произвел
Z, то мы должны были бы перерисовать все, изображенное на рис. 3,
внутрь круга Z. Однако осуществить это было бы уже трудно по чисто
графическим причинам, да и оперировать с таким изображением крайне
неудобно. Поэтому целесообразно ввести специальный «алгебраический
язык», который позволяет изображать подобные процессы любой
сложности.
Будем изображать символом Т плацдарм, на котором действуют
персонажи. Этому символу соответствует рис. 1. Картины этого плацдарма,
которые могут лежать перед персонажами X, Y и Z, обозначим
соответственно Тх, Ту, Tz, что читается так: «Г с позиции X», «Г с позиции V», «Г с
позиции Z». Элементы Тх, Ту, Tz возникают как результат осознания.
На рис. 2 изображен случай, когда осознание произвел персонаж X, но,
разумеется, все сказанное справедливо для любого персонажа. Картины,
которые есть у одних персонажей, могут отражаться другими. В
результате возникают элементы Тхуу Txz, Туг и т. д. Это читается: «Тх с
позиции У», «Тх с позиции Z», «Ту с позиции Z». Элементы с двумя индексами
также могут отражаться, в результате чего возникают элементы Тхух,
Txzy, Tzxy и т. д. Они читаются соответственно «Тху с позиции X» и т. д.
Картина которую некоторый персонаж имел в момент tu может быть
также осознана им, но уже в момент t2y причем осознана именно как
картина, а не как некоторая «физическая реальность». Вследствие этого
возникают элементы типа Тхх, Туу, Tzz и т. д.
Теперь изобразим процесс взаимоотношения трех персонажей на
плацдарме. В момент t\ в нашей модели никаких внутренних картин у
персонажей нет (рис. 1). Системе в этом случае соответствует символ Т.
Рефлексивная система, изображенная на рис. 2, представима в виде
следующей суммы2.
QY = T+Tx. (1)
Она содержит две компоненты: плацдарм и картину плацдарма,
лежащую перед X. Системе, изображенной на рис. 3, соответствует
следующий многочлен:
Q2 = T+Tx+(T+Tx)y. (2)
Сумма, находящаяся в круглых скобках, это «Г + Тх с позиции У»;
ей соответствует картина на рис. 2, перенесенная внутрь круга Y на рис. 3.
2 Введение знака «+» оправдано формальными операциями, которые будут
введены ниже.

106
В. А. ЛЕФЕВР
Подобная символика снимает трудности, возникающие при графическом
изображении подобных систем, и тем более трудности, возникающие при
фиксации их в естественном языке. Рефлексивную систему после того,
как очередное осознание произвел Z, мы теперь легко можем
изобразить так:
Qs=T+Tx+(T+Tx)y+[T+Tx+(T + Tx)y]z. (3)
Представляется естественным ввести относительно правого индекса
закон дистрибутивности, который позволит раскрывать скобки.
Например, следующие выражения оказываются эквивалентными:
Т+Тх+(Т+Тх)у=Т+Тх+Ту+Тху.
Этот закон может быть интерпретирован двумя способами.
Вынесение индекса за скобку можно рассматривать с позиции «внешнего
исследователя». В этом случае внешний исследователь «выделяет» с помощью
этой операции «внутренние миры» отдельных персонажей и тем самым
получает возможность рассматривать эти внутренние миры в их
целостности. Но из этого не следует, что у самих персонажей есть целостная
картина. С другой стороны, вынесение индекса можно рассматривать
именно как возникновение у персонажа целостной картины, то есть как
некоторую операцию, происходящую «внутри» персонажа.
Кроме того, мы позволим репродуцировать слагаемые без нарушения
эквивалентности многочленов. Например:
Т+Тх=Т+Тх+Тх.
Это вызвано тем, что персонаж (или исследователь) не получает новой
информации в результате репродуцирования уже известного ему текста.
Теперь введем специальный формализм для фиксации процесса
осознания. Для этого мы должны найти формальный способ изображения
перехода от выражения (1) к выражению (2), от выражения (2) к
выражению (3) и т. д.
Многочлены, которые были введены, существенно отличаются от
«обычных» многочленов с вещественными коэффициентами. Поэтому
необходимо строго ввести тот алгебраический объект, с которым мы будем
иметь дело в дальнейшем. Исходными для построения исчисления (для
трех персонажей) являются символы хл у, г, Т и 1. Из этих символов
составляются слова — конечные последовательности символов, например,
х, ху, Тх, xyz и т. д. Два слова считаются эквивалентными, если они
отличаются только числом вхождения в них символа «1» (например, х\ху\ =
= хху). Таким образом, символ 1 можно вычеркивать из слов.
Множество всех таких слов счетно. Перенумеруем их некоторым произвольным
образом. Получим последовательность аг. Теперь мы можем ввести
понятие многочлена.
Многочленом мы будем называть символическую сумму
со
i
где ai — элемент булевой алгебры, состоящей из двух элементов3—0 и 1.
При заданной нумерации аг многочлен однозначно задается набором
коэффициентов щ. Условимся в дальнейшем выписывать лишь те члены,
перед которыми коэффициенты равны 1. Члены, перед которыми
коэффициенты равны нулю, мы будем называть отсутствующими.
Необходимо обратить внимание на отличие многочлена от отдельного слова. Если
мы пишем, например, со= 1, то это значит, что рассматривается многочлен
оо
ri +^j 0аг; здесь толькс> перед ai = 1 коэффициент отличен от нуля.
1-2
3 Напомним, что эти элементы связан« следующими соотношениями: 0 + 0 = 0,
0 + 1 = 1, 1 + 1 = 1, 1+0=1, 1 -1 = 1, 1 . 0 = 0, 0 .1 = 0. 0 - 0 = 0.

ФОРМАЛЬНЫЙ МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ 107
После этого можно ввести операции сложения и умножения многочленов.
Они вводятся так же, как и операции над «обычными» многочленами, с
той лишь существенной разницей, что умножение оказывается
некоммутативным. Нетрудно видеть, что умножение ассоциативно и выполняются
правый и левый законы дистрибутивности-
toi (0)2 + 0)3) =0)iC02 + Cûi(03,
( (02 + (Оз) О) 1 = 0)20) 1 + (ОзО)ь
В дальнейшем мы будем употреблять символ (о лишь для
обозначения многочленов, не содержащих среди своих слов символ 1. Каждому
многочлену (о поставим в соответствие специфический многочлен Q = 7V
Многочлены Q, как мы показали раньше, позволяют изображать
состояния рефлексирующих систем, а многочлены (о будут интерпретированы
как операторы осознания. Теперь мы можем выразить на алгебраическом
языке процедуры превращения картинки на рис. 1 в картинку на рис. 2
и т. д. Для этого необходимо многочлен 7\ выражающий содержание
картинки на рис. 1, умножить справа на многочлен 1 + х. Результатом такого
умножения будет:
Q^Til+x).
Чтобы перейти далее к состоянию системы Q2, многочлен Qi нужно
опять-таки справа умножить на многочлен 1 + у
Çi2=T(\+x)(\+y).
Состояние из порождается умножением йг на 1 + z
Q3 = T(\+x)(\+y)(\+z).
Таким образом, той процедуре осознания, которую мы изобразили
графически (она представляет собой схематизацию
естественно-интуитивного понимания рефлексии), соответствует теперь алгебраическая
операция умножения многочлена на многочлены.
Мы только что описали случай, когда персонажи производят
осознание последовательно. Но легко изобразить и случай, когда осознание
производят одновременно все три персонажа. Оператор осознания будет:
to=\+x-\-y-{-z, а эволюция многочлена, характеризующего состояния
рефлексирующих систем, выразится соотношением Qn = T( 1-|-х+#+г)п,
где п — число осознаний. Подобное изображение процессов осознания
значительно расширяет возможности исследования более сложных типов
осознания, которые уже практически невыразимы в естественном и
графическом языке.
Рассмотрим игрока, который изображается следующим многочленом:
T+(Q+Qy)x. (4)
Внутренний мир этого игрока устроен таким образом, что любая «картина
самого себя», которая есть у него, адекватно (с его позиции) отражается
его партнером. В силу этого любая его мысль, осознанная им как
собственная, также отражается партнером. Если игрок X вступает в конфликт
с игроком К, то подобное устройство внутреннего мира приводит игрока X
к необходимости использовать принцип максмина, то есть принимать
такое решение, чтобы противник, даже зная его и приняв, в свою очередь,
наилучшее решение, нянес ему минимальный ущерб. Во многих
конфликтах, однако, подобная «оптимальная мысль» не присутствует (все мысли
неудовлетворительны). Это вынуждает игрока нейтрализовать дедукцию
противника, то есть он должен принять решение, не рассуждая, в той или
иной форме бросить жребий и получить в результате этого некоторый
«прирост» выигрыша. Проимитировав его мысли, противник не сможет
в этом случае дедуктивно вывести выбранное решение, но, конечно, сразу
же установит, что для выбора решения использовался случайный
механизм. Классическая теория игр, развитая Дж. фон Нейманом, и отвечает
на вопрос, как бросать жребий в некоторых ситуациях подобного рода.
В нашем случае простейший оператор осознания, порождающий подобное
строение внутреннего мира игрока X, имеет следующий вид: 1 + х + У*.
Многократное применение этого оператора к многочлену, представимому

108
В. А. ЛЕФЕВР
в виде (4), порождает многочлены, которые также приводимы к
указанному виду. Итак, если персонаж X имеет единственный оператор
осознания 1 + х + ух, то он изображается многочленами вида (4) и навсегда
обречен «исповедовать» принцип максмина. Осознание того, что он
устроен «таким образом», изменяет его представление о самом себе, но при
этом оказывается, что персонаж Y выступает как своеобразное
«всевидящее око», сразу же отразившее эту новую картину. Осознание не
удаляет этого «всевидящего ока», сохраняющего свою доминирующую
позицию. Можно предположить, что этот оператор лежит в основе
некоторых типов религиозного мышления.
Обратим внимание на то, что многочлен может развертываться
через последовательные осознания без какой бы то ни было информации,
поступающей извне. Новая информация возникает в результате
отражения своего предыдущего состояния. Иначе говоря, оператор,
порождающий принцип максмина, является особой формой самосознания.
Алгебраический подход к рефлексивным структурам порождает
некоторые специфические задачи. Например, возникает вопрос, может ли
система, находящаяся в некотором состоянии fii, посредством
«срабатывания» произвольного оператора осознания перейти в состояние Q2.
Ответ на вопрос сводится к решению задачи о существовании решения
уравнения Qico = Q2. Это линейное уравнение может иметь не
единственное решение, а может не иметь решения вообще. Кроме того, имея
некоторое состояние Й, можно поставить вопрос об истории формирования
этого состояния. Для этого необходимо представить Q в виде
произведения сомножителей:
Q = 7 cöiG)2... (Oft.
Особый интерес представляет вопрос о разложении многочленов на
неприводимые множители. Неприводимыми многочленами мы называем
многочлены, непредставимые в виде произведения двух многочленов,
каждый из которых отличен от 1. Неприводимые сомножители
представляют собой элементарные акты осознания. Заметим, что в построенном
исчислении не будет верна теорема о единственности разложения на
неприводимые многочлены. Например, многочлен ü)=1+*+*2+*3
представим двумя следующими способами:
0)=(1+Л')3=(1+*)(1+*2).
Последняя особенность порождает возможность построения
формальных схем происхождения новых операторов осознания. Для этого
необходимо допустить возможность «сброса» степени многочлена по
определенному закону: в результате деления данного многочлена на
некоторый многочлен. Предположим, например, что в начальный момент
система обладала только одним оператором осознания 1 + х. После его
троекратного срабатывания она перешла в состояние
Т(\+х)* = Т+Тх+Тх2+Тх3,
а после этого произошел «сброс»:
Т+Тх+Тх2+Тх*=(Т+Тх)\(1+х2)у
где множитель 1 + х2 как бы «отслоился» справа и тем самым возник
новый оператор осознания. Для системы, состоящей из одного персонажа,
легко показать, что достаточно задать лишь один оператор 1 + ху чтобы
мог потенциально «отслоиться» любой оператор осознания.
В некоторых случаях персонаж строит такую модель ситуации, в
которой персонажи осознают картины, лежащие друг перед другом,
руководствуясь определенными принципами. Используя введенные понятия,
мы можем рассмотреть подобные ситуации и изобразить персонажей
таким образом, что оператор осознания станет работать, будучи
«погруженным» в их внутренний мир. Этот оператор развертывает структуру
персонажа, который является элементом внутреннего мира другого
персонажа. Введение таких «погруженных» операторов позволяет
исследовать более сложные ситуации.

ФОРМАЛЬНЫЙ МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ 109
Представим себе следующий условный случай. Пусть X и У—
противники, вооруженные пистолетами. Если X застрелит У, то X получит
рубль. Если У застрелит X, то У получит рубль. Игроки не несут ни
морального, ни юридического ущерба, если оказываются «убийцами».
Решение игроки принимают один независимо от другого и не могут
связаться друг с другом (это один из вариантов так называемой «дилеммы
заключенного»). Спрашивается, как они должны поступить? X
рассуждает таким образом: «Предположим, я выстрелю; тогда я либо выиграю
рубль, либо погибну. Если я не выстрелю, я на-верняка не выиграю
рубль, но вероятность моей гибели не станет от этого меньше. Ведь мой
противник принимает решение совершенно независимо... Но противник
проведет точно такое же рассуждение и тоже нажмет на спусковой
крючок. Может быть, думает о», если я не нажму на крючок, то и он не
нажмет на крючок... Нет, ведь наши решения не связаны. Конечно, нам
обоим выгодно н<е нажимать на спуск. Это он выведет. Он так и поступит!
Ага, я выстрелю тогда и выиграю рубль. Но к такому же решению
придет и он...»
В приведенном тексте дано рассуждение игрока, который
пытается принять решение и сталкивается с непрерывными противоречиями.
Оба варианта решения одинаково неубедительны. Чтобы выявить
причины парадокса, представим себе следующую ситуацию. Пусть те двое,
вооруженные пистолетами, разделены перегородкой из тонкой зеркальной
фольги, которая не является препятствием для пули. Допустим, что X
видит свое отражение в зеркале и рассматривает его как модель своего
противника. X медленно поднимает пистолет и видит, что модель
противника также поднимает пистолет и на лице модели появляется
угрожающее выражение. X понимает, что если он нажмет на крючок, то и
модель нажмет на крючок. Поскольку эта модель — единственное средство
прогнозировать поведение своего противника, то свой выстрел порождает
и выстрел модели. X медленно опускает пистолет. Противник также
медленно опускает пистолет. «Я сейчас обману противника,— думает X,—он
наверняка пользуется такой же моделью» — и тут же видит
соответствующее выражение на лице модели и предупредительное движение
пистолета. Текст рассуждения, приведенный ранее, является порождением
именно такой ситуации с зеркалом, когда сам игрок используется как
модель своего противника. Любая мысль, которая приходит ему в
голову, автоматически приходит в голову его сопернику. Они стоят друг перед
другом и синхронно рассуждают, синхронно читают мысли друг друга.
Игрока X, принимающего решение по такой схеме, можно изобразить
следующей суммой:
Т+Тх+ (Тх+Ту)х+ (Тух+Тху)х+ (Тхух+Туху)х + ...,
где каждое выделенное в скобках слагаемое мы должны
интерпретировать как своеобразные «кадры» мыслей, как то содержание, которое
заполняет «экран сознания». Игрок «видит» только то, что заключено в
круглые скобки. Его позиция как «зрителя» изображена индексом после
скобки. Этот индекс он не видит. Это «он сам». Перед ним поочередно в
произвольном порядке может пробегать «содержимое» круглых скобок.
Манипуляция со скобками и индексами позволяет задавать различные
«масштабы» изображения на таком экране. Тот факт, что X стоит перед
зеркалом, фиксируется симметрией каждого слагаемого, заключенного
в скобки, относительно индексов х и у. Очевидно, что игрок, на экране
которого почленно пробегает подобная сумма с фиксированной
расстановкой скобок, никогда не выстрелит, ибо в его внутреннем мире свой
выстрел неизбежно порождает выстрел противника. (Конечно, при
условии, что игрок пользуется рациональным методом принятия решения.)
Многочлены, соответствующие этой схеме, будут «развиваться»
следующим образом: Q„ = Т+ [Т(\+х+у)п]х. Такого рода изображение
позволяет фиксировать динамику развертывания рефлексивных структур

по
В. А. ЛЕФЕВР
во внутреннем мире персонажа. Заметим, что если в ситуации, подобной
дуэли, оказался бы игрок, чьи рефлексивные структуры генерировались
бы оператором iù=\-\-x-\-yx, то есть тем, который порождает принцип
максмина, то такой игрок должен выстрелить: перед ним не возникает
никакой дилеммы. Действительно, если он примет решение не стрелять,
то эта мысль будет проимитирована противником, и поэтому противник
выстрелит, чтобы выиграть рубль. Если же он» примет решение стрелять,
то, проимитировав это решение, противник попадает в ситуацию, когда
ему совершенно безразлично, какое решение принимать, ибо он все равно
погибнет. Таким образом, рассматриваемая дилемма порождается лишь
особенностями рефлексивной структуры персонажа4.
Построенный аппарат позволяет рассматривать рефлексивные
структуры произвольного числа персонажей. Любой коллектив, состоящий из
персонажей еь е% ..., еп, может быть «разложен в ряд»:
i г j i j к
Такое изображение позволяет выявлять рефлексивный статус
персонажа, то есть выяснять, «кем» и насколько глубоко он отражается.
Кроме того, такое изображение позволяет ввести понятие «внутренней
валюты», отражающее некоторые стороны ценностной ориентации
персонажа, зависящие от системы отношений в коллективе5.
Фокальные точки и рефлексивные многочлены
Статистическую теорию игр оператор осознания 1 + х + ух
порождает лишь при условии, что рассматривается антагонистическая
ситуация. В ситуации, когда игроки преследуют единую цель, бросать жребий,
чтобы нейтрализовать дедукцию противника, делается бессмысленно6.
Рис. 4.
Проделаем следующий мысленный эксперимент. Пусть в «каземате»,
верхняя проекция которого изображена на рис. 4, находится узник. Пусть
4 Богатый экспериментальный материал, связанный с «дилеммой заключенного»,
и другой подход к ее анализу содержатся а книге А. Рапопорта и А. Чама:
A. Rapoport, А. С h a m m a h. The Prisoner's Dilemma. Ann Arbor. Michigan
University Press, 1965.
5 См. В. А. Лефевр, П. В. Баранов, В. Е. Лепский. Внутренняя валюта
в рефлексивных играх. «Известия АН СССР. Техническая кибернетика». 1969, № 4.
b На этот факт, показывающий принципиальную ограниченность теории игр,
обратил внимание Т. Шеллинг. См». Th. С. S с h е 11 i п g. The Strategy of Conflict. Саха-
bridge, Mass. 1960.

ФОРМАЛЬНЫЙ МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ \\\
вне каземата находится его партнер, который желает освободить узника.
Каждый из них в отдельности не может пробить стенку, но если они будут
пробивать стенку одновременно навстречу друг другу, то отверстие будет
проделано. Представим себе, что пробить стенку можно только в углах
I, 2, 3, 4, 5, 6. Пусть контакт в процессе работы и до нее между
партнерами невозможен, то есть ни один из них до конца работы достоверно
не знает, какое решение примял его партнер. Как будут вести себя
«разумные» партнеры? Задача кажется сравнительно простой, если есть
«самое тонкое место»,— тогда оба партнера минимизируют расход энергии;
но что происходит, если стенка всюду имеет одинаковую толщину?
Простейший эксперимент, который может произвести каждый, показывает,
что выбор падает на угол 4. В силу чего это происходит? Как могут
встретиться две «системы» без предварительной конвенции и информационной
связи в процессе функционирования? Обратим внимание на то, что
системы без рефлексии не могут успешно встретиться в подобных
ситуациях, поскольку решение каждого никак не связано с решением
партнера. Встреча происходит «не случайню» в узле 4, когда взаимодействуют
рефлексирующие системы, имитирующие внутренний мир друг друга.
Нам, поскольку мы сами «рефлексирующие системы», очевидно, что
выбирать следует угол 4, так как он «странный». Но спрашивается, в
силу каких причин« возникает это стремление к «странному»? Задачи такого
рода, связанные со встречей без предварительной договоренности или
информационных контактов, рассматривались Т. Шеллингом в
указанной выше работе. Он первый научно осознал тот факт, что встреча
происходит в наиболее странном месте. Такие места Т. Шеллинг назвал
«фокальными точками» и высказал целый ряд ценных соображений о
причинах возникновения фокальных точек, однако подлинный логико-
психологический механизм возникновения этого феномена остался
невыясненным. Казалось бы, наличие рефлексивной цепочки «я думаю, что он
думает, что я думаю...» позволит объяснить возникновение фокальной
точки. Но этим способом можно объяснить лишь те случаи, когда задано
некоторое отношение предпочтения между исходами. Например, если
двое пытаются встретиться во время дождя в парке, в котором есть
беседка, то действительно, подобная цепочка рассуждений приведет к цели,
ибо ее возможно завершить: «Я думаю, что он думает, что я думаю, что
беседка — лучшее убежище от дождя». Однако такое объяснение
невозможно в случае с узником, который находится в камере. «Особый угол»
не имеет никакого объективного (или субъективного, например, типа
обычая) преимущества. В этом случае у персонажа не существует
отношения предпочтения, независимого от наличия другого персонажа.
Поэтому цепочка типа «я думаю, что он думает...» не может быть завершена
рациональным обоснованием выбора. Нам представляется, что
рефлексивный анализ позволяет продвинуться в объяснении причин
возникновения фокальных точек, поскольку он делает возможным регистрировать
структуры гораздо более сложные, чем «я думаю, что он думает...».
В такой ситуации могут встретиться системы, имеющие особые
операторы осознания, в частности оператор 1 -\-х-\-ух. Если в
антагонистической ситуации интеллектуальное доминирование противника во
внутреннем мире игрока вынуждает его нейтрализовать дедукцию, то в этом
случае, наоборот, каждый стремится «облегчить» своему партнеру
имитацию собственных рассуждений и решений, которые из них следуют.
Причина выбора «странного места» заключается в том, что рассуждение,
обосновывающее этот выбор, оказывается наиболее эффективным с точки
зрения возможности его имитации и однозначности нахождения по нему
реализации решения. Рассуждение, обосновывающее выбор, не полностью
детерминирует выбор. Если рассуждение- опирается на часто
встречающиеся признаки,, при воспроизведении оно будет давать неоднозначное
решение. Рассуждение же, опирающееся на исключительный признак,

112
В. А. ЛЕФЕВР
дает однозначное решение. Пусть, например, пять углов выкрашены
красной краской, а один — зеленой. Рассуждение «Я выбрал угол, потому что
он красный» при воспроизведении дает пять равноценных вариантов, а
рассуждение «Я выбрал угол, потому что он зеленый» дает единственный
вариант. Отсюда виден ясный информационный смысл признаков.
Допустим, узник «ощущает», что любая его мысль одинаково легко
имитируется партнером, тогда преимущество имеет то решение, которое при
своем воплощении в действие дает максимально однозначный результат.
Вот эта однозначность и максимизируется.
Мы приходим к выводу, что принцип максмина в антагонистических
ситуациях и «принцип фокальной точки» могут порождаться одним и темв
же оператором осознания. Все определяется тем, в какую ситуацию он
«погружен». Следует заметить, что «принцип фокальной точки» может
порождаться и симметрическими многочленами, типа тех, которые мы
рассматривали в ситуации с двумя стрелками, разделенными
зеркальной фольгой. Конечно, это лишь грубая идеализация. Все возможные
решения ощущаются как «равноимитируемые» только в очень узких
границах.
Нетрудно построить пример особой ситуации, когда персонаж, с
одной стороны, «генерирует» фокальную точку, а с другой стороны,
вынужден производить нейтрализацию дедукции. Предположим, что в
условия игры, в которой узник и его партнер пробивают стенку навстречу
друг другу, введен третий персонаж — надзиратель Z, который решил
устроить засаду у одного из углов. Пусть факт о возможности засады
известен узнику и его сообщнику. Рассмотрим узника X. Чтобы встретиться
с партнером, он долже» выбрать фокальную точку. Однако, с его позиции,
такой выбор сразу же выводится надзирателем, и возникает
противоборствующее стремление уйти из фокальной точки, но при этом теряется
возможность достоверной встречи с партнером. Возникает своеобразная
«дилемма беглецов». Она порождается оператором осознания со = 1 +
+ х -\- ух + zx + yzx. Этот оператор порождает, в свою очередь,
многочлены вида:
T+[Q+Qy+(Q+Qy)z]x.
Между тем «дилемма беглецов» не возникает, если во внутреннем мире
X партнер Y симметричен ему, а надзиратель по-прежнему доминирует.
Такое строение внутреннего мира изображается многочленами вида:
Qn = T+(T(l+x+y)n+T(l+x+y)nz)x. Персонаж X в определенном
смысле не обращает внимания на присутствие партнера, поскольку в его
внутреннем мире партнер ему тождествен и направляет все свои силы на
нейтрализацию дедукции надзирателя Z.
Мы видим, что рефлексирующие системы обладают резервом
самоорганизации, который отсутствует у систем других типов и который
позволяет им целесообразно функционировать, не имея информационных
контактов между элементами. Минимальная степень многочлена,
соответствующего такой системе, равна трем. Хотя никакой предварительной
конвенции не требуется, чтобы произошла встреча, тем не менее
необходимо, чтобы область «признаков» была общей для обеих систем.
Очевидно, что в противном случае эффективная имитация рассуждений
партнера невозможна 7.
Рассмотренная ситуация, наверное, очень похожа на ту, в которой
находятся космические цивилизации, не имеющие контакта друг с
другом. Когда мы начинаем искать соседей по космосу на волне в 21 см, мы
это делаем лишь постольку, поскольку, с нашей точки зрения, они
догадываются, что мы догадались, что они решили вести свои передачи на
этой волне. Кстати, уже сейчас видно, чем цивилизации отличаются от
систем другого типа, например, от колонии клеток, образующих живой
7 См. М. М. Б о н г а р д. Проблемы узнавания. М.,1967.

ФОРМАЛЬНЫЙ МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ ИЗ
организм, или колоний отдельных особей типа муравейников. Система
типа «муравейник» может быть представлена в виде çi = T-\- ^ Teiy
i
где Тех—«модели среды», которые позволяют ориентироваться каждому
«персонажу» в\. Система делается простейшей цивилизацией, когда ее
«разложение в ряд» имеет следующий вид-
Q = T + J£ Те,+ '2 2 Te}ei = T+ ^ ( Т+ J£ Те}) ех.
7 i j i j
У каждого персонажа есть не только картина материального фона, но
и модели картин, имеющиеся у других персонажей. У системы
«муравейник», по-видимому, этих вторичных картин нет. В системах же,
имеющих «квадратичные члены», может проявляться человеческое
общение и могут возникать системы духовных ценностей. Заметим, что
цивилизация— это просто один из классов систем. Наличие рефлексии не
делает систему всегда более адаптивной и совершенной. Можно представить
себе сообщество крайне примитивных особей, каждая из которых может
быть развита не более пчелы, но если они заимствуют картины,
лежащие друг перед другом, если они владеют средством глядеть на мир
глазами друг друга, то мы обязаны считать такие сообщества
цивилизациями. Можно допустить, что рефлексивные структуры не связаны с
типом функционирования систем. Например, трудовая деятельность не
является обязательной для реализации «в материале» этой системы
рефлексивного многочлена.
Через некоторое время космические исследования приведут нас к
необходимости строить модели инозвездных цивилизаций. Кажется
правдоподобным, что именно представимость рефлексивным многочленом и
есть та «универсалия», которая позволяет выделить цивилизации как
класс систем.
Рефлексивное управление
В процессе конфликта противники обмениваются информацией. Цель
этого обмена — «принудить» другую сторону добровольно принять
определенное решение. Такой тип воздействия был назван рефлексивным
управлением 8.
Простейшая схема рефлексивного управления такова9: Тху—>Тх.
У формирует «картину», которую он собирается «заложить» в
противника, а затем совершает превращение. Маскировка, создание ложных
объектов являются реализациями именно таких схем рефлексивного
управления. Более сложной является схема рефлексивного управления Туху—*
—► Тух. Противнику передается якобы свой взгляд на плацдарм.
Рефлексивным управлением подобного типа будет «подтверждение» того,
что замаскированные объекты противника не вскрыты (хотя они на
самом деле вскрыты), а «ложные объекты», построенные противником,
восприняты как «настоящие объекты» (хотя на самом деле их ложность
установлена).
Рефлексивное управление, которое реализуется в живом
человеческом контакте, исследовать довольно трудно. По-видимому, здесь
необходимо использовать художественную литературу как социологический
документ, регистрирующий рефлексивную эмпирию. Другой путь — это
путь непосредственного психологического эксперимента, в котором один
8 См. В. А. Л е ф е в р. Исходные идеи логики рефлексивных игр. Сб. «Проблемы
исследования систем и структур». М., 1965.
9 Точнее была бы запись Txi+lyi-^Txi+u то есть Y в момент i планирует «взгляд»
X на плацдарм в момент i + 1 и совершает превращение. Чтобы не усложнять
символику, индексы времени опускаются.

114
В. А. ЛЕФЕВР
из партнеров является автоматом, реализующим заложенную в него
схему рефлексивного управления. Поскольку нам известно «все» об
одной из сторон, то из анализа взаимодействия мы можем получить
информацию о рефлексивных процессах, протекающих у испытуемого. В
процессе исследования взаимодействия человека и «рефлексирующего
автомата» открылась неожиданная возможность конструировать такие
автоматы, которые работают лучше в условиях противодействия, чем в
том случае, когда о»и предоставлены самим себе. Первый автомат
такого типа, построенный автором, управлял движением путника в
лабиринте 10. Лабиринт изображался на табло, которое лежало перед
испытуемым. Движение путника изображалось перемещением желтой
лампочки по узлам лабиринта. Путник совершал перемещение лишь после
того, как испытуемый давал ему указание в виде вспышки зеленой
лампочки. Перед испытуемым ставилась цель: удержать путника в
лабиринте как можно дольше. Оказалось, что можно найти такой алгоритм,
управляющий движением путника, при котором путник выскальзывает из
лабиринта быстрее, когда человек-испытуемый пытается его удержать,
по сравнению со случаем, когда он случайно блуждает. Идея алгоритма
состоит в следующем. В течение первых нескольких ходов путник
выполняет все указания испытуемого, тем самым формируя у него убеждение,
что «путник послушем». Через некоторое фиксированное число ходов
путник начинает выбирать узлы, противоположные указанным, и если
испытуемый указывает на узлы, лежащие ближе к центру, то тем самым он
выталкивает путника на периферию, ближе к выходам. Вскоре
испытуемый осознает, что путник использует ту картину послушания, которая
у него сформировалась, и начинает указывать на узлы, лежащие ближе
к периферии, с целью заставить путника двигаться ближе к центру, но
путник снова начинает слушаться и в результате выходит в ворота.
Оказалось, что для этой игры скорости осознания, характеризующие
испытуемых, довольно стандартны. Поэтому и можно найти алгоритм, в
среднем дающий неплохой результат. Среднее число ходов, за которое
путник выходит из лабиринта при отсутствии противодействия, то есть
когда он случайно блуждает, в этом эксперименте было равно 25, а в том
случае, когда его стараются удержать,— 15.
Этот эксперимент был существенно развит в двух других
экспериментах, проведенных П. В. Барановым и А. Ф. Трудолюбовым 11.
Испытуемому предъявлялось табло, на котором был изображен симметричный
лабиринт с двумя выходами. Втайне от всех испытуемый должен был
задумать один из выходов и записать его номер. Перед испытуемым
стояла задача: не позволить путнику выйти в тот выход, который им
задуман. Идея алгоритма была аналогична вышеизложенному: сначала
путник формировал у испытуемого убеждение в своем послушании, а
потом использовал это «убеждение». Эксперимент показал, что в условиях
противодействия около 72% выходов происходят именно в те ворота,
которые задуманы. В другом эксперименте испытуемый мог выбрать любую
из четырех целей: удержать путника как можно дольше; вывести его как
можно быстрее; не пустить в одни ворота; не пустить в другие ворота.
Выбор совершался втайне от всех, и выбранная цель не менялась до
конца игры. Эксперимент показал, что может быть найдена такая
последовательность «послушаний» и «непослушаний», при которой автомат
будет добиваться победы, даже «не зная», какую цель выбрал человек.
10 См. В. А. Лефевр. Конфликтующие структуры (М., 1967), а также статью:
Устройства, оптимизирующие свою работу в результате противодействия человека.
В сб. «Проблемы эвристики», 1969.
11 См. П. В. Баранов и А. Ф. Трудолюбов. Об одной игре человека с
автоматом, проводящим рефлексивное управление; П. В. Баранов и А. Ф.
Трудолюбов. О возможности создания схемы рефлексивного управления, независимой от
сюжета экспериментально-игровой ситуации. В сб. «Проблемы эвристики». 1969.

ФОРМАЛЬНЫЙ МЕТОД ИССЛЕДОВАНИЯ РЕФЛЕКСИВНЫХ ПРОЦЕССОВ Ц5
Интересный эксперимент был проведен В. Е. Лепским 12. Испытуемый
играл в матричную игру с нулевой суммой с автоматом. При этом
испытуемый имел право втайне от автомата выбрать сторону платежной
матрицы. Автомат реализовал жесткую последовательность номеров
стратегий, причем автомат «не знал», что выражает эта
последовательность— номера строк или номера столбцов. Оказалось, что программа,
подобная использованным в вышеописанных экспериментах, в
большинстве случаев приводит к успеху.
В устройствах такого типа (мы их назвали «дриблингами»)
опасения испытуемого превращаются в «явь». Это происходит в результате
того, что в структуре программы отражено рефлексивное строение
процедур принятия решений человеком. Тот факт, что одна и та же программа
приводит к успеху при решении целого ряда различных по своему
сюжету задач, подтверждает предположение, что рефлексивные структуры —
это своеобразные инварианты, проявляющиеся в различных задачах. В
связи с этим возникает крайне трудная и важная проблема — найти
психологические методы «извлечения» из игрока рефлексивных структур.
Решение этой задачи позволило бы по результатам определенного
тестового эксперимента извлечь рефлексивную структуру коллектива и
сформировать прогноз функционирования этого коллектива в совершенно
иных ситуациях.
Итак, мы видим, что наметились два плана исследований. Первый
план — логико-алгебраический. Это развитие формализованной
системы, позволяющей выводить потенциально возможные изменения
рефлексивных структур. Другой план — экспериментально-психологический.
Здесь возникают задачи, связанные с реализацией рефлексивных
структур в реальных человеческих коллективах, а также проблемы филогенеза
и онтогенеза рефлексивных структур.
12 См. В. Е. Л е п с к и й. Исследование рефлексивных процессов в эксперименте
на матричной игре с нулевой суммой. В сб. «Проблемы эвристики».

Переживание мира
в художественной литературе
в. и. мильдон
Человек раскрывает книгу и погружается в чтение.
Многочисленные признания свидетельствуют, что, читая, получают удовольствие.
Казалось бы, довольствоваться нечем, скорее обратное: любая
прочитанная книга должна вселять в нас недоверие к самим себе, своей
личности, раз она восторгается книжным, умаляя тем самым
действительное. Значит, нам не хватает своего, если мы нуждаемся в его
книжном повторении. Все это хорошо известно, меж тем самозабвенное
чтение продолжается. В дневнике 1951 года M. М. Пришвин
записывает: «...Кончил «Войну и мир» и после того увидел свою собственную
жизнь» '.
Что же это за состояние, при котором жизнь становится реальной,
нашей только после ее книжного воссоздания, повторного творения
с помощью слов? Очевидно, художественная литература возвращает
нас к самим себе — так можно было бы, не боясь показаться наивным,
ответить на поставленный вопрос. Предлагаемая статья является
попыткой рассмотреть литературу со стороны ее жизненного назначения,
причем статья в этой связи скорее обращает внимание на проблему,
нежели ее разрешает; скорее показывает, куда следовало бы
приложить силы; наконец, более задает вопросы, чем отвечает на них.
Утверждая в дальнейшем ценность литературы тем, что она
доставляет человеку возможность почувствовать мир единым и целым,
мы этим самым предполагаем как бы «разорванность», «разъятость»
мира. Появляется мысль, что жизнь от рождения и жизнь «от чтения»
неоднородны, хотя на самом деле это одна, наша жизнь. Читая, мы
устраняем возникающее противоречие, «рождаясь» к новой жизни.
В скольких случаях сами писатели сравнивали поэтическое
воспроизведение с деторождением, чувствуя родственную связь событий. Конечно,
при этом вспоминается замечание Гете: «Стихотворение — поцелуй
миру, но от поцелуев дети не рождаются»,— чему на самом деле нелегко
возразить, однако из какой сферы извлечено сравнение?
Поскольку жизнь обеспечивает себе непрерывное существование
рождением, то и человек как будто поэтому связал свои первые
представления с рождением. Древняя литература наиболее полно выразила
эту идею непрекращающегося бытия и носила своеобразный магический
характер заклинания смерти, представляя ее как другую,
видоизмененную жизнь. Такое отношение очень ясно, например, в
древнеегипетских «Текстах пирамид». По поводу них исследователь заметил: «Все
это написано архаическим языком и письмом, архаической
орфографией, приспособленной для магических целей и избегавшей
употребления иероглифов, изображавших живые существа, способные вредить
покойному даже со стен... Зеленый цвет иероглифов, цвет воскресения,
М. М. Пришвин. Собрание сочинений. Т. 6, М., 1937, стр. 348.

ПЕРЕЖИВАНИЕ МИРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ .Ц7
уже внешним видом свидетельствует, что этот древнейший
литературный памятник человечества является вместе с тем и древнейшим
словесным протестом против смерти и средством словесной борьбы
с нею...»2.
Представления древних о загробном существовании по сей день
поражают тщательностью топографии и ощущением жизненной
достоверности послесмертного мира. Их загробная жизнь известна ученым
и широкой публике более, нежели их реальная, историческая, ибо
«в смерти» они жили нередко полнее. Но развившееся историческое
сознание вытеснило и превратило в абстракцию представление о смерти
как иной жизни. Выросла уверенность в нереальности существования
после смерти, вследствие чего действительное бытие стало в большей
мере занимать умы. Конечно, люди не помирились с фактом смерти, но
традицию ее преодоления перенесли из посмертного мира в реальный.
Эта проблема важна и поныне: в одном из номеров «Литературной
газеты» за 1967 год напечатано письмо мальчика: «Раньше я многим
увлекался в жизни... И вот вошла в меня мысль, что я умру и обо мне
никто не будет помнить... Об этом я часто разговариваю с
товарищами...» На это письмо газета ответила статьей под названием «Разговор...
о бессмертии».
Гегель разбирает драматическую сцену: «Гамлет медлит, потому
что он не верит слепо призраку.
Призрак, мне представший,
Мог быть и дьявол; а ведь он приятный
И обольстительный имеет вид. Быть может,
Что, видя, как я слаб и как уныл..,
Меня он завлекает,
Чтоб гибели обречь. Улики я хочу
Вернее той. Поставлю драму я,
Чтоб уловить в ней совесть короля.
...Мы видим, что призрак как таковой не распоряжается беспрекословно
Гамлетом. Гамлет сомневается, и раньше, чем предпринять какие-
нибудь меры, он хочет сам удостовериться в том, что преступление было
действительно совершено»3.
Геродот рассказывает случай, во многом напоминающий историю
Гамлета: «На третью ночь после того, как Аристон ввел меня в дом
свой, явился ко мне призрак в образе Аристона, возлег со мною и
потом, наложив на меня венки, которые принес с собою, удалился» После
этого пришел Аристон и, увидевши на мне венки, спрашивал, кто дал
их мне. Я отвечала, что он сам, но Аристон отрицал это; я же
клятвенно уверяла его в том и прибавила, что ему не подобает отказываться,
что незадолго до того он пришел, возлег со мною и дал мне эти венки.
После моих клятв Аристон понял, что это дело божества»4.
То, чему один доверился после словесных заверений, другой
предпочитает пережить. Если древний мир превосходил нас идеальностью,
извлекая из окружающего намного больше идей, чем это под силу нам,
то мы превосходим его, по-видимому, чувствительностью,
разнообразием и богатством переживаний. Но как раз вследствие этого нам
грозит опасность увлечься переживаниями, не вполне понимая и не
интересуясь, каков их источник. Сколь идеальной ни казалась бы
древность, основанием ее идей служил непосредственный, действительный
мир. У нас же сильнейшим возбудителем нередко оказывается мир
идеальный, мир, вызванный к жизни сознанием и техникой, и требуется
немалая сила, чтобы понять это, вернуть нас к пониманию
действительного и независимого от нас бытия. Такою спасительной силой является,
2 Б. Тур а ев. Египетская литература. Т. 1, М., 1920, стр. 37.
3 Гегель. Сочинения. Т. XII, М., 1938, стр 236.
4 Геродот. История в девяти книгах. Т. 2 (VI, 69). М., 1888, стр. 95.

113
а и. мильдон
в частности, художественная литература. Она побуждает переживать
все внешнее как наше собственное и не позволяет идеальности сковать
вольное и живое существо человека. Для него тем самым сохраняется
одна из возможностей «лрикосновения» к миру и ощущения себя его
частью.
* * *
Само определение «человек» на санскрите значит «говорящий
слова». Этим указана черта, выделяющая человека среди остальных
органических форм и в то же время низводящая его до положения
пасынка природы, так что главная забота людей сводится к тому,
чтобы, сохраняя слово как свою родовую особенность, не порывать и с
бессловесным бытием, укорениться в нем именно через слово. Ибо то, чему
нет еще слова, для нас, как правило, не существует и приобретает
жизненные права лишь после того, как названо.
Появляется впечатление, будто весь видимый мир сотворен с
помощью слова. Древнеислаадским правом запрещалось сочинение
инвектив из-за повсеместной веры в действительную силу проклятия.
Рассказывают о скальде Торлейве, который, будучи обижен врагом,
пробрался к тому и чтением стихов навлек на него беду, причем
поэтического воссоздания напастей хватило, чтобы они реально обрушились
на обидчика. Рассказывают еще о Хатльгриме Пьетуссоне, который
увидал в церковном окне лисицу и убил ее немедленно сочиненным
четверостишием5. В псалме поется: «Словом господним созданы
небеса» (32, 6). Коран говорит: «Неужто тот, кто создал небеса и землю,
не в силах создать подобное им? Конечно, в силах, ведь он —
всеведущий творец. Если он возжелает какую-нибудь вещь, ему стоит лишь
сказать ей: будь, и она возникнет» (XXXVI, 80—82).
Здесь кроется особенность первобытной поэзии, состоящая в том,
что поэзией был самый акт произнесения, чем и объясняются устные
истоки поэтической речи. Само слово «поэзия» французский поэт и
философ Антуан Фабр д'Оливе не без основания производит от слова
«уста»: «Поэзия (по-гречески poiêsis) происходит от коренного
финикийского слова phohe — уста, голос, язык, речь и от ish — высшее
изначальное бытие... Это слово встречается с некоторыми изменениями
в языках Востока, в этрусском ^S, ^SAR, галльском AIS, у басков AS
и у скандинавов ÄSE; копты еще говорят OS—господь, а греки
сохранили это в AISA (неизменное бытие, судьба), в АЕО (я восхищаюсь)
и AEISO (мечтаю)»6.
В толковании французского исследователя совпадают самым
примечательным образом понятия уст, разговора и бытия, чем и
подтверждается значение устного слова в человеческой жизни. Древность дает
этому бесчисленные свидетельства, хотя и не нужно, видимо,
забираться в такую даль, а стоит лишь посмотреть на собственную жизнь.
Большая часть произносимого нами также имеет совершенно
языческий смысл закл-инания, во всяком случае, таково истинное содержание
многих наших разговоров, каковыми, не сознавая того, мы убеждаем
себя в том, что еще живы. Этим вызваны беседы человека наедине
с собою, со своим отражением в зеркале, дневники, исповеди,
различные «mémoires d'outre tombe» и т. п. Ничего иного многие наши
разговоры не значат, поскольку ими передается факт нашего личного
пребывания в мире, для чего нет нужды в собеседнике, выполняющем
лишь роль некоего словесного зеркала.
Так и древний человек веровал, несомненно, в спасение сказанным
5 Сч. М. И. Стебли н-К аменский. Культура Исландии. Л., 1967, стр. 108,
ПО.
6 A. Fabre d'011 v e t. Les vers dorés de Pythagor. Nouv. éd., Paris, s. a.
pp. 16—17.

ПЕРЕЖИВАНИЕ МИРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 119
словом. С течением времени, однако, вера эта слабеет и утрачивает
прямой смысл, так что задача, прежде выполнявшаяся устным
творчеством, по мере развития исторической жизни все более становится
делом письменных форм, покуда не достигает наивысшего выражения
в романе.
Происходя из устной стихии, роман в эпоху сознательной
(исторической) жизни выступает как поэтический противовес оразумлению
бытия и его постепенному превращению только в человеческий
(рассудочный) мир, готовый поглотить все остальное. Однако самый факт
сущёстйования романа кажется исполненным глубокого противоречия:
очерчиваясь в разбитии своем как средство «сдерживания
рассудочности», роман в значительной степени сам является детищем этой
рассудочности, своеобразным усилием человека достичь единства с бытием.
Роман весь как бы опоэтизированный рассудок, причем в этом
единстве поэзия выступает наподобие фермента, бродильного вещества,
вызывая беспокойное движение в строгой основательности и
неколебимости рассудка.
Древнее сознание населяло весь мир силами, сродными
человеческим, рассматривало его как некую эманацию человека. Скандинавы
производили всемирный потоп из крови великана Имира; в сказании
«Отчего перевелись богатыри на святой Руси» горы суть окаменевшие
люди; по верованиям индусов касты образовались из частей тела
юного Брамы; наконец, по свидетельству Диодора Сицилийского, Демокрит
утверждал: «Подобно тому, как у человека мы насчитываем голову,
руки и ноги и прочие части, точно так же все тело мира состоит из
вышеупомянутых частей»7.
Какая потребность вынуждала очеловечивать стихийное и
нечеловеческое? Боязнь одиночества, страх смерти? Все внешнее, другое
становится лля человека внутренним, своим, когда пережито,
осознано. Это ощущение единства, идущее на смену вере, возбуждается
литературой. Обратимся к повести «Хаджи Мурат».
«Раздалось несколько выстрелов, он зашатался и упал. Несколько
человек... с торжествующим визгом бросились к упавшему телу. Но то,
что казалось им мертвым телом, вдруг зашевелилось. Сначала
поднялась окровавленная, без папахи, бритая голова, потом поднялось
туловище и, ухватившись за дерево, он поднялся весь. Он так казался
страшен, что подбегавшие остановились. Но здруг он дрогнул,
отшатнулся от дерева и со всего роста... упал...
Вот эту смерть и напомнил мне раздавленный репей среди
вспаханного поля».
Репей описан так: «Куст «татарина» состоял из трех отростков.
Один был оторван и, как отрубленная рука, торчал остаток
ветки... Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после
поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали
у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали
руку, выкололи глаз.
«Экая энергия!—подумал я...» (Разрядка моя.— В. М.)
Смертельно раненный Хаджи Мурат вспоминает, как видел бой, где воин
сражался, придерживая отрубленную висящую щеку, то есть именно
«вырванный кусок тела».
Сопоставление человека и растения в данном случае едва ли носит
характер только приема. Здесь скрыто нечто большее. Вместе с
Толстым любой читатель мог воскликнуть: «Экая энергия!» И этот
возглас одинаково относится к человеку и растению. Но если чертополоху
достаточно выстоять, возродиться, как жизнь ему обеспечена, то Хаджи
Мурату этого недостаточно; он живет, когда переживает родовое как
7 «Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности». М., 1935, стр. 158.

120
в. и. мильдон
свое. Человеческой жизни мало родового бытия, ибо и личная жизнь
имеет для людей цену. Однако только личное существование приводит
неумолимо к смерти. Вспомним, когда в нас пробуждается страх перед
нею? Когда возникает самосознание и начинается личная жизнь.
Литература спасает людей. С ее помощью личное воспринимается как часть
общего и целого, не сосредоточиваясь только в человеческом, каковое
в подобном случае перестает отличаться от растительного или
животного, а посему теряет уготованное ему место в природе. Человек потому
и есть человек, что располагает способностью переживать в душе весь
мир как свой. Такое чувство и пробуждает художественная литература.
Она ставит нас в общий ряд, откуда мы постоянно выталкиваемся
самосознанием. В этом состоит ее этическое назначение. Индийский
писатель очень точно сказал: «Слово «сахитья» (литература) произошло
от слова «сахит» (с, вместе). Значит, если следовать значению корня
слова, то в слове «литература» заключена мысль об единении»8. Эту
мысль Пушкин высказал следующим образом:
...Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон,
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Толстому судьба Хаджи Мурата вспомнилась именно при виде
«прозябания дольней лозы». Нелишне напомнить, что среди эпитетов
поэтического божества Диониса был и такой: deodrites — древесный
и anteos — покровитель цветов,— откуда следует, что поэтическое
непременно включает способность, о которой у Пушкина сказано: внимать
«неба содроганье и горний ангелов полет».
Не говорят ли эти стремления людей выйти из самопознания — в ми-
ропознание, почувствовать себе родным все живое о недостаточности
одной самопознающей человеческой жизни? Упанишады гласят:
«Сущность земли — вода. Сущность воды — растения. Сущность растения —
человек. Сущность человека — речь»9.
С замечательной ясностью древняя мысль выразила веру в
способность речи проникнуть во все существующее, а также общее всему
языческому чувству жизни убеждение в единстве мира и человека.
«Я утверждаю,— заявляет Гиппократ,— что все рождающееся от земли
живет на счет земной влаги, и в каком состоянии находится влага
земли, в таком состоянии находится и растение. Так же точно и ребенок
живет в утробе от матери... Природа растений, происходящих из
земли, и природа людей похожи во всем между собою» 10.
Поэтому любой наблюдательный и вдумчивый человек, неотступно
следящий за всем, что происходит вокруг него и в нем самом, своим
чувством — а затем и умом — дойдет до всего, чего добилась культура,
а может быть, и до того, что ей только еще предстоит. H. Н. Страхов
рассказывает, как в беседах с Достоевским он не однажды указывал
тому на родство его мыслей каким-нибудь прежним воззрениям. Это
стало у них своего рода игрой: Достоевский говорил и спрашивал,
улыбаясь, Страхова, на что это похоже. И Страхов отвечал. Именно
такого рода ситуация позволила Паулю Дейсену написать книгу «Ве-
даита и Платон в свете кантовой философии», где показаны общие
основания индусской, эллинской и кантовской мысли.
Этому почти пугающему совпадению и мыслительной
тождественности без всякого труда отыщется немало новых доказательств,
например, знаменитое сюжетное родство, о котором кто только не писал
8 Р. Т а го р. Собрание сочинений. Т. 8, М., 1957, стр. 264.
9 «Чхандогья упанишада». М., 1965, стр. 49.
10 Гиппократ. Избранные книги. М., 1936, стр. 250.

ПЕРЕЖИВАНИЕ МИРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 121
и не объяснял его миграцией сюжетов и взаимодействием культур.
Между тем швейцарский психолог Карл Юнг обнаружил в снах цент-
ральноафриканских негров мотивы греческой мифологии, чем и
засвидетельствовал, надо полагать, беспочвенность упомянутых гипотез.
Впрочем, Федор Буслаев почувствовал это задолго до него: «В согласии
нашего областного псковского слова «волыглаз» с гомерическим
эпитетом [«волоокая»] надобно видеть не заимствование, или влияние, а
первобытное родство эпических воззрений, определившее одинаковый
взгляд на природу» п.
Не так давно были найдены чертежи Леонардо, из которых
явствует, что он разрабатывал идеи парашюта и подшипника. Вся
нынешняя техника, каковой по праву гордится наше столетие (всего 60 с
небольшим лет назад Блок присутствовал на испытаниях первого
русского самолета на Коломяжском аэродроме, а теперь люди прогуливаются
по Луне), не знает ни одного изобретения, которое — пускай в виде
фантазии—не существовало бы в головах выдающихся людей прошлого.
Наша техника легко читается в чертежах Леонардо, мыслях Роджера
Бэкона, моделях Герона Александрийского. Коперник признавался, что
идея вращения Земли вокруг своей оси пришла ему за чтением
Цицерона, у которого сказано, что некий Гецитий Сиракузянин учил о
суточном вращении Земли. Гердер писал, что Эмпедокл, признавая любовь
и ненависть (притяжение и отталкивание) главными космическими
силами, «предчувствовал» идеи Ньютона.
Чем более наше знание уходит в эту перевернутую даль, тем более
обнаруживается, что наши умственные достижения являются
своеобразным и неожиданным повторением. Рациональная, духовная
деятельность, будучи как бы отвлеченной от чувства, а точнее от
первоначальной интуиции, вообще способна лишь повторять и указывать нечто
очевидное. Все чаще наука приходит сегодня к мысли о единстве мира
и стремится к радикальному преодолению «разрыва», в свое время ею
же созданного, тогда как поэзия из этого единства исходит.
Замечательные научные открытия разъясняют своим языком то, что мы
переживаем в душе и о чем поэзия постоянно говорит. Это соотношение проблемы
идей и бытия удачно выразил Николаус Ленау:
Когда вдруг у меня вставал перед глазами
Весь нервный ствол с его отростками, ветвями,
Тогда я восклицал, подкупленный догадкой:
Так вот где вижу я то древо знанья,
О чем нам говорят библейские преданья 12.
* * *
Некогда П. Е. Щеголев выразил надежду: «Быть может, когда-
нибудь мы будем иметь настоящую биографию поэта,— не фактическую
историю внешних событий его жизни, а историю сокровенных
движений его души, ее жизни» 13.
Характерно это вырвавшееся признание, непроизвольная
самооценка и желание писать не историю событий, а «жизнь души».
Исследователь ясно чувствует, что его работа охватывает именно внешние
события, а существенное и жизненно важное ускользает. Он полагает,
однако, что это неизбежно исторически, что будущему больше повезет,
поймают главное в биографические сети, и мир узнает наконец
сокровенные движения души.
Едва ли это справедливо. Сокровенные душевные порывы так и
останутся неизвестными, поскольку они существуют только тогда, когда
существует человек. Единственный способ узыать их — это попросту
11 Ф. Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и
искусства. Т. f. Русская народная поэзия. Спб, 1861, стр. 162.
12 И. Ленау. Фауст. М., 1916, стр. 7.
13 П. Е. Щеголев. Пушкин. Очерки. Изд. 2-е, Спб., 1913, стр. 201—202.

Î22
в. и. мильдои
сделаться той душой, которая интересует. Но возможно ли это?
Попробуем воссоздать историю собственной души. Напрасная затея, но
именцо здесь на помощь приходит литература. Она воскрешает
предполагаемую душевную жизнь (которую и переживает всякий читатель),
причем не слишком беспокоится о том, сколь соответствует эта картина
действительности, послужившей для нее источником. Читатель требует
не абсолютной истины, а достоверного переживания, возможности
сочувствия, внутри каковых он не отступит от истины ни на шаг. Что же
происходит? Возвращаемся к старому вопросу: отчего при чтении видна
наша собственная жизнь? Оттого, что, читая, мы вольно или невольно
сопоставляем то, что у нас перед глазами, книжную страницу, с тем,
что у нас в душе. Посредством такого сопоставления и открывается
собственное бытие, правда, лишь в том случае, если книжное пережито.
Отсюда становится понятным, почему подлинная автобиография
невозможна одинаково с биографией, поскольку и своя и чужая
жизнь существует не иначе, как непрерывное переживание, принимаясь
за описание какового обрывают его свободное и непосредственное
изъявление. Вспомним довод одного немецкого мыслителя: себя полнее
выразишь через нечто чужое (выдумку, литературу), но не через себя
самого (автобиографию). Для писателя единственной биографией
может быть его творчество, изучив которое, изучим и его жизнь, хотя
они целиком и не совпадают. Поэтому любая попытка воссоздать по
творчеству жизнь бесполезна, ибо она воссоздает себя тем, что живет,
и чтобы по творчеству воспроизвести, например, жизнь Пушкина, надо
быть им и творить, как он. Всякое иное отношение говорит о том, что
жизнь поэта обстоятельно реконструируют, не больше.
По этим причинам и потерпел отчасти неудачу роман Тынянова
о Пушкине. Автор предпринял попытку, заведомо обреченную,
поскольку он не Пушкин; более того, даже стань Тынянов им, у него ничего
бы не вышло, как и Пушкину не удалась бы автобиография. Потому
и роман о поэте был не созданием, а реконструкцией, и Тынянов
выступил не как творец, а как мастеровой, рассчитывающий одним умением
(искусством) покорить жизнь. Совсем иное его статьи о поэте, где он
говорил о творчестве, о том, как господствующее в Пушкине стремление
приняло форму творчества. Тут дело касается идей, некоторых
признаков, определенных особенностей. Тут есть за что ухватиться. Чаадаев
как-то писал Пушкину: «...О чем мы с вами будем толковать? У меня
только одна мысль» 14. Такой мыслью и является творчество. Трудность
состоит в том, чтобы показать, каково ее развитие, как она проникает
во все поры творчества; извлечь ее наружу, сделать общим достоянием,
чем, однако, все содержание никак не исчерпывается.
До некоторой степени творчество и есть «ключ» к жизни, а не
наоборот. Нельзя, например, понять, отчего Достоевский «торопливо»
писал, исходя из фактов его жизни (биографии). Тогда естественный
ответ гласит: от безденежья, поскольку писатель изредка
проговаривался, что выйти ему не в чем, потому что одежда в закладе; что
приходится продавать украшения жены; что он связан обременительными
долговыми обязательствами. В самом деле, выходит, торопился, чтобы
расплатиться с долгами. Но так ли это? Лишь творчество
по-настоящему объясняет, отчего «спешил» Достоевский — от переполнявшей его
силы и желания все вместить в слове; оттого, что содержание
у него «перегоняло» форму.
Разумеется, человек не только творит. Он ест, видит сны, думает,
зарабатывает на хлеб, ссорится. Отнюдь не все пережитое находит
выражение в творчестве. Понять жизнь — значит предостеречь себя от
уверенности в том, что она окончательно понята (хотя бы потому, чтс
14 П. Я. Ч а а д а е в. Сочинения и письма. Т. II, М., 1914, стр. 178.

ПЕРЕЖИВАНИЕ МИРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 123
жизнь в целвм не оканчивается). Человек больше того, что он прожил,
и его содержание не укладывается полностью в его дела. Поэтому
нельзя творчеством измерять жизнь. Испанский писатель говорил об
этом так:
«Когда мой Аугусто Перес стенал передо мной, вернее — во мне
самом: «Я хочу жить, дон Мигель!»... я тоже чувствовал, что умираю.
«Потому что Аугусто Перес — это ты сам!» -г- могут мне сказать. Это
неверно! Конечно, все персонажи моих произведений, все агонисты,
которых я создал, извлечены мною из собственной души, из глубоко
запрятанной во мне реальности, которая есть весь народ, но это вовсе
не значит, что все они — это я сэм. Чем же являюсь я сам? Кто
скрывается за. подписью Мигель де Унамуно? Это только... один из моих
персонажей, одно из моих творений... А мое истинное, глубоко личное
и высшее «я», мое трансцендентное — или имманентное — «я», кто же
оно? Бог весть... Может быть, сам бог...» 15.
То обстоятельство, что самого себя Унамуно рассматривает не
более как одного из собственных персонажей и к своей реальной жизни
подходит как всего лишь к одному из своих творений, из чего можно
заключить, что есть или по крайней мере могут быть и другие 16,— все
это сридете.пьствует в пользу утверждения, согласно которому жизнь,
пускай даже наша .личная (наше трансцендентное «я»), остается для
нас «книгой за семыд печатями». Вот почему для «замечательных
людей» так маловажно «^вное», то, чтр они есть для врех, но лишь их
«тайное» имеет э их глазах смуе,л и значение —надежды, желания, над
которыми они бьются, и тем живут. Обычно они потешаются над своей
известностью, желая «скромной», незамечательной, то есть наиболее
полной, свободной жизни. Выходит, по-настоящему замечателен тот,
кто «незамечателен». Жизнь неизвестных людей оказывается при
воссоздании богаче по содержанию, ибо ее не так просто свести к функции,
неизмеримо труднее ухватиться за так называемое «главное». Этим,
кстати, объясняется, почему в отличие от книги о Пушкине Тынянову
удался роман о Грибоедове, который рядом с широко известным
Пушкиным оставался в тени и роман о котором писался как о человеке
малоизвестном. И назван он не по имени — как роман о Пушкине
(в ком всякий видит прежде всего поэта), а неведомым именем — «Вэ-
зир Мухтар». Простые люди на самом деле «проще»: ничто не мешает
отдаться объективному созерцанию их жизни. Поэтому-то писатели или
художники старались по обыкновению не выбирать замечательных
людей в качестве объектов (разве что ими оказывались полулегендарные
личности Моисея, Христа, Будды. О них у каждого свое представление,
и всякое изображение воспринимается как изображение чужого
человека). Они понимали, чем это грозит. Если же кто-нибудь все-таки
выбирал такой путь, итоги были плачевные. Достаточно одного примера —
жизнеописания Бетховена и Микеланджело, предпринятые Ролланом.
Перефразируя слова Цицерона об эпикуровских богах, можно сказать:
роллановские герои только и делают, что восклицают: «Как я страдаю!»
В конечном счете мы видим, как безграничная жизненная полнота
становится строго определенной, подчиняется извне пришедшим
намерениям, и сам человек в результате подобного отношения становится
15 М. де У н а м у н о. Назидательные новеллы. М.-Л., 1962, стр. 115.
** Обратим внимание на следующие строки Заболоцкого:
Как мир меняется! \\ как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,—
На самом деле то, что именуют мной,—
Не я один. Нас много. Я — живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела...
(Н. А. 3 а б о л о ц к и й. Стихотворения и поэмы. М.-Л., 1965, стр. 82).

124
В. и. мильдон
не более чем инструментом. Не случайно эпоха, признавшая
человеческую жизнь венцом творения, целью мироздания и тем самым его
функцией (как всегда бывает при абсолютизации определенных форм
жизни), признала возможным (и на деле доказала) искусственное
повторение человеческой природы, а попросту создание механического
подобия живому, поскольку исходила из функционального содержания
бытия. Механик и часовщик Иоганн Дроз был осужден инквизицией
за механические модели человека, так как полагали, что создание
людей— дело божье. Иначе говоря, верили в механическую
воспроизводимость человека. Мысль эта настолько распространилась, что много
спустя после инквизиции Гоббс писал в «Левиафане»: «Что такое
сердце, как не пружина? Что такое нервы, как не такие же нити...» 17
и пр. Одним словом, естественное рассматривали как механическое.
Наше время дало сильные контрдоводы такой точке зрения.
Появление вычислительных машин, воссоздавших логические функции
человека, показало как будто, что логическое не есть синоним человеческого,
но, несмотря на такое разъяснение, мир буквально одержим механо-
фобией — опасениями, что человеческое существо вдруг окажется под
властью машины и вытеснится ею. Такое умонастроение само есть
результат функционирования определенных органов человека, но
отнюдь не всего нашего существа. И, будучи воплощением своей же
функции (как если бы он превратился в один нос), человек,
настроенный так, не без оснований опасается, что ему в скором времени будет
найдена замена — как это на его глазах произошло с лошадью, которую
заменил автомобиль,— в виде более совершенной функции—механизма,
ибо он сам, не отдавая себе отчета, уже давно рассматривает себя
в качестве орудия, механической разновидности, добровольно
отказываясь от содержания, отпущенного ему природой.
* * *
Эдгар По записал: «Если какой-нибудь честолюбивый человек
возмечтает революционизировать одним усилием весь мир человеческой
мысли, человеческого мнения и человеческого чувства, подходящий
случай у него в руках — дорога к бессмертию лежит перед ним прямо, она
открыта и ничем не загромождена. Все, что он должен сделать,— это
написать... маленькую книгу. Заглавие ее должно быть простым—три
ясные слова — «Мое обнаженное сердце». Но — эта маленькая книга
должна быть верна своему заглавию» 18.
Действительно, такая книга была бы захватывающе интересна.
Но много ли таких книг? Как будто да; исповедей и дневников
достаточно. Тем не менее это не так. Мы сталкиваемся с удивительным
явлением: о себе писать не умеют, несмотря на обилие публичных
самопризнаний. Все равно что сказать: не умеют жить. Да тут и умения
никакого не требуется! Живи себе и пиши, как живешь, вот и соберется
единственная (как и ты сам) в мире книга. Однако этого не
происходит, как будто слово не вмещает всей жизни. Это постоянная мука —
добиваться от слова полноты, какой обладает жизнь, соединять в
полнокровное целое суждение и бытие.
Выражением этого пути является жизнь Толстого. Не сыщется,
видимо, другой человек, у кого желание вечной жизни, принявшее вид
словесного выражения, носило бы столь мученический характер, кому
слово стоило бы таких усилий, как Толстому. Это стремление к
выражению стало в нем синонимом бытия, так что жизненный и письменный
процессы в нем совпали, слились в одно, стали о д н и м, и от того, удаст-
17 Т. Гоббс. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и
гражданского. М., 1936, стр. 37.
18 Э. По. Собрание сочинений. Т. 2. М., 1913, стр. 303—304.

ПЕРЕЖИВАНИЕ МИРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 125
ся ли ему словесное выражение, зависела его жизнь. Словесное
выражение было для него непрерывным самосозиданием,
самосохранением. Писать — значило для него жить, не случайно столь велико его
письменное наследие. Это был абсолютный, наиболее совершенный
образец писателя, известный мировой литературе, которого
преследовала прямо-таки библейская одержимость — поставить слово в начало
всех вещей, чтобы мир действительно начинался словом, и тогда
только он, Лев Толстой, «успокоится». Кажется, будь ему даровано больше
жизни, он действительно обратил бы в слово весь мир. Кризисы и
переломы его жизни — это один нескончаемый кризис его веры в
способность суждения (его творчество — бессознательная критика этой
способности).
«Словесная жизнь» буквально поразила его, как недуг, окружила
сомнениями, чувством неполноценности, «нежизненности» человеческого
бытия. Недаром кризисы приходятся на периоды письменного
бездействия, ибо пока он писал, выражал, он жил, сохраняя веру в единство
бытия и суждения. Когда же прекращал писать, то видел, что
способность к суждению еще не означает способности к бытию. Тогда он
проклинал написанное (о чем говорят его многочисленные оценки своего
собственного творчества), бежал в степи на кумыс, уходил от слова,
чтобы вновь обратиться к нему с прежней неистовой верой в словесную
мощь жизни. Мировая литература не знает столь могучей силы
суждения и оттого не знает примеров такой яростной борьбы со словом и
за слово, какую вел Толстой, противоестественный,
«интеллектуальный» гений этой земли. «Экая энергия!» — только и можно сказать о
нем. Жизнь разума, жаждущая стать мировой и, к счастью, не имевшая
на это сил,— так можно определить стремление Толстого, который брал
на себя дело всей природы, один хотел быть всем и все уместить в слове.
И рядом с ним, его современником и соотечественником, жил
человек, без всякого труда совершивший то, над чем с устрашающей
безуспешностью бился Толстой. Этот человек — Достоевский, наиболее
естественный, животворящий гений, для которого не существовало
проблемы выражения, проблемы слова, ибо владение словом далось ему
чуть ли не с жизнью, а потому она и не зависела от него.
Достаточно сравнить дневники Толстого и Достоевского, чтобы
стала ясной позиция этих людей в мире. Первый ведет личный
дневник, запись жизни, впечатлений и мыслей, откуда нередко черпает и
его творчество. Его гений был творящим жизнь, в том числе и его
собственную. Литературное творчество было для него одним из видов,
каковой он вопреки своей природе, вопреки вообще всей природе —
своей главной сопернице, пытался вознести над всем. Горький
заметил, что, будь Толстой «естествоиспытателем, он, конечно, создал бы
гениальные гипотезы, совершил бы великие открытия» ,9. Нам, как и
Горькому, нетрудно представить себе необычайную жизненную
энергию писателя, проявляющуюся в любой сфере, помимо литературы.
Достоевский едва ли вообразим где-нибудь еще. Он и дневник пишет
особый — «Дневник писателя», так что форма, предрасполагающая к
интимным откровенностям, в его руках становится продолжением
того, что он делал как литератор открыто, на людях. Личной жизни
у него словно не было, и невозможно представить себе его биографии,
тогда как у Толстого скорей всего ее-то и можно вообразить (хотя и не
написать).
Слово не было для Достоевского средством самосохранения, он не
думал о том, как выразить, не искал слов. Об этом говорят его
черновики. Там нет собственно словесной работы, поисков нужного,
единственного слова, так называемого стиля. Таи все слова
М. Горький. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 14, М., 1951, стр. 253.

126
В. и. мильдон
идут в дело. У Толстого же черновики — сплошной стиль, поиск слова,
многократное переписывание, нескончаемый образец трудолюбия и
назидания для молодых писателей, которым у Достоевского в этом
отношении поучиться нечему. Словесное выражение было для него в
буквальном смысле неким самопроизвольным актом. Ему не было дела
до обычных забот писателя, в его обширной переписке не найти ни
одного признания о трудностях письма, и с этой стороны он самый
совершенный образец «.неписателя». Из этого «неписательства» и
вытекает его загадочная торопливость: не как все выразить (что
предполагает медленную и тщательную работу), но как все выразить. Это и
поражает при чтении его книг — безмерная, неистовая, не ведающая
границ и пределов плодовитость, вечный, непрекращающийся бег,
бесконечное содержание, от которого у него самого временами
захватывало дух (эпилепсия). Страхов однажды писал ему:
«По содержанию, по обилию и разнообразию идей Вы у нас
первый человек, и сам Толстой сравнительно с Вами однообразен... Но Вы
загромождаете ваши произведения, слишком их усложняете...
Этот недостаток, разумеется, находится в связи с Вашими
достоинствами. Ловкий француз или немец, имея он десятую долю Вашего
содержания, прославился бы на оба полушария и вошел бы
первостепенным светилом в Историю Всемирной Литературы. И весь секрет,
мне кажется, состоит в том, чтобы ослабить творчество»20.
Ослабить творчество — вот что советует Достоевскому критик,
пораженный сверхъестественным буйством его сил, а ведь сам писатель
признавался, что ему не удалось выразить и двадцатой доли
задуманного. Легко понять поэтому, отчего слово у Достоевского было лишено
всякого иного значения, кроме одного: выразить как можно большее
содержание. Поэтому и не знал писатель собственно словесной
работы, тщательного мастерства: его слова можно сокращать,
переставлять, едва не дописывать, и мало что изменится. Черновики его
романов наводят на мысль, что он вообще писал чуть ли не сразу, особо
не задумываясь, не искал подходящих слов, а пользовался теми,
которые в тот момент находил под рукой. В черновиках нет именно
словесной работы, но есть планы, наброски характеров, небольшие
обрывки текста, преимущественно разговоры.
Трудности у него было особые. «В иные тяжелые минуты
внутреннего отчета,— писал он,— я часто с болью сознаю, что не выразил,
буквально, и 20-й доли того, что хотел бы, а может быть, и мог бы
выразить. Спасает при этом меня лишь всегдашняя надежда, что
когда-нибудь пошлет бог на столько вдохновения и силы, что я выражусь
полнее, одним словом, что выскажу все, что у меня заключено в сердце и
в фантазии»21.
Для Достоевского тяготы писания состояли не в том, чтобы
разыскать слово точное и единственное, выразиться с чистотою и
словесным совершенством невиданными; но — повторим это — в том, как
сказать все, как найти форму, каковая, не переставая быть пределом,
равнялась бы жизненной безграничности. Он сам определил
особенности своего письма чрезвычайно точно: «Множество отдельных
романов и повестей разом втискиваются у меня в один, так что ни меры,
ни гармонии... Не спросясь со средствами своими, и увлекаясь
поэтическим порывом, берусь выразить художественную идею не по
силам»22.
Этим намерением объясняется «торопливость», «лихорадочность»
его манеры. Писатель действительно спешил, однако не потому (как
20 «Русский современник», 1924, кн. 1, стр. 200. (Разрядка моя.— В. М.)
21 Ф. М. Д о с т о е в с к и й. Письма. Т. IV, М., 1959, стр. 136.
22 Ф. М. Д о с т о е в с к и и. Письма. Т. II, М.-Л., 1930, стр. 358.

ПЕРЕЖИВАНИЕ МИРА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 127
полагали многие), будто он был в долгах и не чаял расплатиться,
а потому, что его подгоняло желание все сказать, выразиться полнее,
насколько это возможно, не тратя времени на подыскивание и обта-.
чивание слов. Однажды он сказал о Шекспире: «Это не простое
воспроизведение насущного, чем по уверению многих учителей
исчерпывается вся действительность. Вся действительность не
исчерпывается насущным, ибо огромной своей частью заключается в нем в виде
еще подспудного, невысказанного будущего слова»23.
Вот эту мысль — жизнь не знает окончательности — и выражал у
него нескончаемый роман, посредстЬом которого писатель надеялся
разыскать слово, вместительное для всего жизненного содержания,
вплоть до будущего; согласовать конечность человеческой жизни и
бесконечность бытия. Для таких намерений слово не может иметь
строго замкнутого и логически безупречного вида. Где и как достигает
оно такого состояния? В разговоре, в высказывании, что было
свойственно первобытным эпохам (Достоевский сам это чувствовал:
действительность— невысказанное слово, надо высказываться). У
Достоевского эта насущная потребность исторического времени выражена
наиболее глубоко и полно, потому что самый важный, все
определяющий признак его творчества—разговорность, уст ноет ь. Во всех
сочинениях своих писатель тянется либо к рассказу от первого лица, либо
к запискам (тот же рассказ от первого лица), и даже большой роман
(«Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы») строит в виде
непрерывного «устного слова» со всеми его чертами — перебиваемостью
композиции, неоконченностью. Примеры здесь бесчисленны.
Вспомним, как заканчивается «Преступление и наказание». Попробуем
угадать, откуда в «Бесах» изъята (по требованию M. Н. Каткова)
исповедь Ставрогина, напечатанная впервые только в 1922 году. Ведь мы
читаем книгу, не подозревая отсутствия весьма важной части.
Наконец, в «Братьях Карамазовых» Достоевский несколько раз говорит о
неоконченности романа и признается в желании «дописать» книгу.
Подобные факты, без труда умножаемые, свидетельствуют
«устный» характер творчества писателя. Это позволяет рассматривать
Достоевского как поэта в самом первоначальном и. подлинном смысле, а
его деятельность — как поэтическую, направленную против мира
замкнутого, обособленного и разделенного. Такому отношению
литература не могла дать полного развития, поэтому противоречие
конечного и бесконечного, обыкновенно разрешавшееся в художественном
произведении, для Достоевского должно было разрешиться в
действительности, каковая в этом случае сама становилась художественным
феноменом.
23 «Записные тетради к «Бесам». М.-Л., 1935, стр. 179.

Проблемы философского знания
в творчестве В. И. Вернадского
И. И. МОЧАЛОВ (Казань)
В происходящих в настоящее время интересных и плодотворных
дискуссиях относительно природы философского знания весьма важное
значение приобретает анализ разнообразного научно-философского
наследия, представленного, в частности, работами выдающихся
отечественных естествоиспытателей. Среди них В. И. Вернадскому,
несомненно, принадлежит особое место.
Нелишне напомнить, что именно по предложению Вернадского в мае
1921 года общее собрание Академии наук приняло решение о создании
специальной академической Комиссии по истории науки, философии и
техники1. Тем самым за всю историю Академии был сделан первый шаг
на пути включения в круг ее ведения также и философских дисциплин.
Философские проблемы глубоко интересовали Вернадского всю его
сознательную жизнь. «Все становится для меня яснее,— писал он,—
неизбежность философской работы и для естествоиспытателя —
невозможность отойти от нее... Несомненно, философские вопросы никогда не
прекращали захватывать мою мысль, я постоянно возвращался к ним;
частью они являлись для меня делом отдыха; частью связаны были с
общей работой над моим научным мировоззрением»2. Естественно, что
вопросам природы самого философского знания Вернадский также
уделял известное внимание. Его размышления в этом направлении отнюдь
не утратили своего интереса и представляются вполне актуальными.
В настоящем сообщении мы сосредоточиваем внимание только на
некоторых аспектах данной проблемы, учитывая, что ряд существенных
моментов ее уже был изложен автором ранее3. Конечно, этим вовсе не
исчерпывается круг вопросов философского знания, рассматривавшихся
Вернадским.
Как естествоиспытателя В. И. Вернадского интересовали прежде
всего вопросы взаимоотношения философии и естественных наук.
Однако, отмечал он, на эти вопросы невозможно получить сколько-нибудь
удовлетворительный ответ, если детальнее не разобраться во
внутренней структуре философского знания4. Не случайно поэтому начиная еще
с середины 1880-х годов Вернадский постоянно возвращается к этим
1 См. «Известия Российской Академии наук», 1921, т. 15, № 1 — 18, стр. 11.
2 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 160, л. 15 («На границе науки». 1920-е годы). Здесь и
в дальнейшем ссылки на труды В. И. Вернадского даются без указания его фамилии,
а в сносках на архивные материалы принимаются следующие сокращения: Архив
Академии наук СССР—ААН; Кабинет-музей В. И. Вернадского при Институте геохимии
и аналитической химии имени В. И. Вернадского АН СССР — Кабинет-музей;
Центральный государственный архив Октябрьской революции — ЦГАОР.
3 См. И. И. M о ч а л о в. В. И. Вернадский о логике и методологии научного
творчества. «Вопросы философии», 1963, № 5; Из рукописного наследия В. И. Вернадского.
«Вопросы философии», 1966, № 12; Проблемы космизации науки в творчестве
В. И. Вернадского. «Вопросы философии», 1968, № 1; Из дневников В. И. Вернадского.
«Природа», 1967, №№ 10 и 12; В. И. Вернадский — человек и мыслитель. М., 1970.
4 Вопрос о понимании В. И. Вернадским строения науки заслуживает
специального анализа и нами здесь опускается.

ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В. И. ВЕРНАДСКОГО 129
проблемам, и к концу 30-х годов его точка зрения обретает уже
относительную завершенность.
Все философское знание Вернадский подразделяет на две основные
части. Это, во-первых, «философия как таковая», которую он нередко
именует еще «метафизикой» или просто «философией», и, во-вторых,
«философские науки», к которым Вернадский относит прежде всего
(но не исключительно) историю философии, логику и психологию»5.
Что касается второй части философского знания, то она, по
убеждению Вернадского, является наукой, точнее, системой наук. Логика,
психология, история философии обладают своим относительно строго
очерченным кругом подлежащих исследованию проблем, располагают
определенным аппаратом фактов, опираясь на который и применяя
свойственные каждой науке специфические методы, дают
соответствующую действительности картину изучаемых ими процессов, вскрывают
законы их образования и развития, то есть приходят в конечном счете к
цели всякого научного познания — к истине.
Понятно, что философ, работающий в области этих наук, является
одновременно также и ученым-естествоиспытателем. «Были философы,
которые в то же время были и крупными учеными-исследователями,
творцами нового и в науке. Достаточно вспомнить Лейбница и Декарта.
Философы, занимавшиеся историей философии, логикой, психологией —
философскими науками,— были в то же время и учеными, шедшими к
научной истине научным путем. В этом смысле многие — но не все —
работы Целлера, Лассвица, Вундта, Спенсера и др. являются столько
же философскими, сколько и научными творческими созданиями»6.
В свою очередь, внутри философских наук Вернадский определенно
различает две категории. С одной стороны, это, так сказать,
традиционно философские дисциплины, упоминавшиеся выше: история философии,
логика, психология... Специфика генезиса этих отраслей знания и
сохраняющаяся существенная связь с философией придают им качество
именно философских наук. «Дело в том, что историческим ходом эволюции
мысли несколько крупных научных дисциплин зародились в среде
философии, и медленно — в течение работы поколений — было выявлено их
лицо как особых наук. Такое зарождение этих отраслей знаний не
случайно; оно обусловлено тесной связью этих точных научных дисциплин
с философскими проблемами и философским умозрением. Вполне
отделить эти отрасли знания от философии нельзя иногда и по существу.
Среди них обращают на себя внимание три дисциплины — психология,
логика и история философии» 7.
Ко второй категории философских наук Вернадский относит те
«неклассические» научные дисциплины, которые возникают в настоящее
время в ходе научной революции. В качестве примера он ссылается, в
частности, на исследования в области оснований математики. «Научный
5 См. ААН, ф. .518, оп. 1, ед. хр. 314, лл. 1 — 17 (Записка о выборе члена
Академии по отделу философских наук. 20 ноября 1928 г.).
6 Там же, л. 1. Поэтому, подчеркивал В. И. Вернадский, работники данных
отраслей философского знания непременно должны быть представлены в Академии
наук наряду с учеными иных специальностей. «Дело шло,— писал Вернадский,— о
представителях философских наук, когда по моему предложению Академия наук ввела в
круг предметов, подлежащих ее ведению, представителей которых она желала иметь в
своей среде, философские науки... Исключать в наше время эти отрасли наук из своего
ведения Академия наук не может без ущерба для своей работы. Мы неизменно всегда
сталкивались с необходимостью решать те или иные вопросы, с ними связанные.
Временами в нашей среде бывали люди, как А. С. Лаппо-Данилевский, являвшиеся
исследователями в области этих наук... По отношению к замещению академических
мест по этим дисциплинам необходимо применять те же требования, которые мы
выдвигали для других академических кафедр,— наличие крупных, выдающихся,
кажущихся нам первоклассными научных работ в этих областях знания» (там же,
лл. 16—17).
7 Та м ж е, л. 16.

130
И. И. МОЧАЛОВ
подъем, который мы переживаем, выразился — кажется, впервые в
истории мысли — в том, что одна из научных дисциплин теснейшим образом
по характеру своей научной работы связалась с философией, и едва ли
работа в ней может быть вполне оторвана от философских исканий. Это
часть анализа, связанного с математической логикой, аксиоматикой и
т. п. Эти математические дисциплины должны быть причислены к
философским»8.
Философия как таковая, своеобразие ее проблем. Однако
преимущественное внимание В. И. Вернадский уделял первой части
философского знания. Именно в этой области — при неизбежном для всякого
мыслящего натуралиста сопоставлении ее с естественными науками —
он видел наиболее глубокие и трудно разрешимые вопросы. Если,
отвлекаясь от частностей, выделить основную линию его анализа, то она
будет заключаться в обнаружении органически свойственной философии
противоречивости, ее сильных и слабых сторон.
Эта противоречивость сказывается, по мнению Вернадского, уже в
характере решаемых философией проблем, то есть в самой исходной
точке философского творчества. «Основной чертой философии является
внутренняя искренняя работа размышления, направленная на
реальность, нас окружающую»9. Задача философов заключается в том, чтобы
«вдумываться в реальность» (в контексте указанной работы в термин
«реальность» В. И. Вернадский вкладывает предельно широкий смысл.—
И. М.). При этом философ занимается, во-первых, общими вопросами
бытия —его работа направляется «на размышление над реальностью
вообще»; во-вторых, он вынужден решать также и ряд более
специальных вопросов бытия, подвергать анализу различные стороны
реальности— «отдельные ее части», размышлять над разнообразными
«естественными телами и над явлениями реальности»10.
Таким образом, в отличие от тех или иных научных дисциплин
(философских в том числе) философия не имеет, по существу, строго
очерченного предмета исследования. Границы философского творчества
чрезвычайно расплывчаты и неопределенны, а проблематика так разнока-
чественна, что ни один мыслитель не в состоянии охватить ее целиком.
Отсюда столь характерная для истории философской мысли и
особенно ярко проявляющаяся в настоящее время специализация философов
не «по наукам», а «по проблемам». Тот или иной мыслитель имеет, как
правило, «свою ограниченную область понятий и никто не может
охватить один их все, так как они являются несравненно более
разнообразными и разнородными, чем понятия научные: быт, политика, вопросы
личной и социальной жизни, искусство во всех его проявлениях,
социальный строй, вся область гуманитарных, естественнонаучных
наблюдательных и опытных знаний, математические и логические знания, история
мысли... Кто это одинаково охватит?»11. Более того, даже в пределах
какой-либо одной философской проблемы невозможно рассчитывать на
ее окончательное решение, так как философия «постоянно касается
таких вечных вопросов человеческой мысли, по отношению к которым
никогда не может быть сказано последнее слово»12.
Можно, конечно, отмечает Вернадский, это своеобразие
проблематики философии рассматривать как ее недостаток — и в известном
смысле, с точки зрения исследователя-эмпирика, это действительно так.
Однако этот недостаток на деле оборачивается великим достоинством, если
8 Там же, лл. 16—17. Эти и другие проблемы впоследствии (в 1930—1940-е
годы) оживленно обсуждались В. И. Вернадским в переписке с H. Н. Лузиным.
9 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 149, л. 94. («Научная мысдь как планетное
явление». 1938).
10 T а м же, лл. 94, 95.
11 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 15G, л. 1 («О жизненном (биологическом)
времени». 1931).
12 «Очерки и речи». Вып. II. Пг., 1922, стр. 57.

ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В. И. ВЕРНАДСКОГО [31
учесть глубину и основательность тех мировоззренческих проблем, к
которым подошла современная наука и над которыми нередко многие
столетия— и далеко не всегда бесплодно — билась философская мысль.
Методологическая функция философии в современных условиях,
неоднократно подчеркивал Вернадский, приобретает колоссальное значение, и
переоценить ее несомненные достижения в этом направлении
невозможно. «Синтетическое изучение объектов природы — ее естественных тел и
ее самой, как «целого»—неизбежно вскрывает черты строения,
упускаемые при аналитическом подходе кним и дает новое. Этот синтетический
подход характерен для нашего времени в научных и философских
исканиях. Он ярко проявляется в том, что в наше время грани между науками
стираются; мы научно работаем по проблемам, не считаясь с
научными рамками... Новое философское творчество идет по тому же пути» 13.
Рационалистичность философии. Орудием философского познания
действительности является человеческий разум. В рационалистичности
В. И. Вернадский видел одну из самых существенных особенностей
философии, которая «всегда основана на разуме»и.
Философ, проникая в реальность, делая предметом своего
исследования также и само мышление, тем самым углубляет человеческий
разум, придает ему все большую гибкость, отточенность, совершенство.
Философия, согласно Вернадскому, глубоко враждебна
иррационализму, неверию в силу разума, пренебрежению к его возможностям. И,
наоборот— иррационализм, принижающий разум, враждебен философии,
враждебен той мощной рационалистической традиции, которая
выработана на протяжении нескольких тысячелетий философского творчества.
В рационалистичности заключается не слабость, а, напротив, великая
сила философии, ее непосредственное влияние на всю духовную жизнь
общества. «Философия всецело опирается на разум и пытается этим
путем понять смысл всего происходящего, человеческой жизни и единства
всего человечества... Философия всегда рационалистична. Размышляя
и углубленно проникая в аппарат размышления, разум неизбежно
входит в философскую работу... Тысячелетним процессом своего
существования философия создала могучий человеческий разум, она подвергла
глубокому анализу разумом человеческую речь, выработанную в
течение десятков тысяч лет в гуще социальной жизни, выработала
отвлеченные понятия, создала отрасли знания, такие, как логика и математика-
основы нашего научного знания»15.
Именно в этой рационалистичности философии Вернадский
усматривает главное отличие ее от религии. Еще в конце XIX века он резко
осуждает подчинение творчества русских философов-идеалистов
религиозным воззрениям и отмечает выросшее на этой почве
противоестественное сращивание философии и религии. «Религия и философия, в
сущности, враги по сути, и лишь слабость мысли наших философов и их
рабский дух ставят их в их нынешнее положение. В истории
человеческой мысли философия сыграла и играет великую роль: она исходила
из силы человеческого разума и человеческой личности и выставила их
против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам
всякая религия» 16.
13 «Гете как натуралист». «Бюллетень Московского общества испытателей
природы», 1946, отдел геологический, т. XXI (I), стр. 37.
14 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 149, л. 70 («Научная мысль как планетное
явление». 1938).
15 Т а м ж е., лл. 70, 94.
16 ААН, ф. 518, оп. 2, ед. хр. 5, л. 53 («Дневниковые записи». 1890—1894).
Вспоминая об этом впоследствии, Вернадский писал: «Православная философия. Еще в
Москве помню первые разговоры с С. Н. Трубецким у меня в Минералогическом
кабинете (университета). Мне казалась странной такая зависимость философии от
православия... Богословы и философы. Мне кажется, это движение, аналогичное
схоластике и неотомизму» (ААН, ф. 518, оп. 2, ед. хр. 12, л. 7. «Дневниковые записи».
1922—1924).

132
И. Ü. МОЧАЛОВ
Однако в этой рационалистичности философии Вернадский
одновременно видит источник тех потенциальных опасностей, которые
подстерегают каждого философа. Дело в том, что философия не располагает
своим собственным научным аппаратом фактов и вынуждена опираться
на уже имеющийся конкретный материал, полученный в других областях
знания. Рационалистически его препарируя и тем самым огрубляя, она
иногда незаметно для себя и помимо своей воли далеко отходит от
прочной эмпирической основы науки 17. «Философия всегда имеет дело с
отвлечениями от реальных идей, то есть представлений, связанных с
наблюдаемыми фактами. Поэтому все ее построения, относимые к реальным
явлениям природы, являются только приближениями. Вся структура
мира, построенная философией, всегда является приближенным — иногда
неизбежно искаженным — представлением действительности, когда мы
сравниваем ее с наблюдаемой научно природой»18.
Натурфилософия. Особенно ярко, по мнению В. И. Вернадского, эти
свойственные философии противоречия сказались в философии природы,
считавшейся длительное время традиционной ее частью.
Вернадский отмечал, что если брать натурфилософию как целое,
учитывая основные, достаточно хорошо известные ее тенденции
(абстрактность и умозрительную схематичность, игнорирование фактов
конкретной действительности и т. п.), то ее полное банкротство перед лицом
научных данных станет совершенно очевидным 19. При этом
второстепенным является вопрос о том, кто именно становился на путь созидания
натурфилософских конструкций — философы или сами
естествоиспытатели. И в TOxM и в другом случае результат был одинаков. «Были
философы,— писал Вернадский,— которые в научной области не только не
были творцами, не были учеными-исследователями, но которые—когда
пытались войти в научную область с теми методами и приемами мысли,
с которыми они достигали вечно ценного и большого в философии,—
терпели неудачу, оказывались в резком антагонизме с наукой своего
времени. Ход дальнейшего движения знания еще более ярко — и
неоспоримо— освещал неизбежную ошибку их основного положения:
достигать научных результатов чуждыми науке методами творчества...
Яркими примерами таких неудачных в самом основном попыток являются,
например, научные построения и научные искания Ф. Бэкона, Гегеля,
Шеллинга, Шопенгауэра, О. Конта. Наиболее ярко это сказывалось в
тех случаях, когда они входили своими философскими исканиями в
области наук о природе и математики. Конечно, и у них встречаются
научные достижения. Но это или интуиции, или угадки, которые окружены
целым сонмом неверных и невозможных утверждений, более или менее
выраженных научным языком. В науке их работа не имела и не имеет
значения — она важна лишь постольку, поскольку они влияли на
философскую мысль и по-новому освещали философские проблемы,
отражавшиеся коренным образом на методах и понятиях, лежащих в основе
научного творчества... Та же судьба постигала и ученых, например,
натуралистов, когда они, пользуясь философскими приемами мышления,
пытались с их помощью искать нового и точного в своей области. Такова
судьба ряда крупных ученых, применявших философские методы
натурфилософов в науках о природе, в том числе и таких крупных умов,
какими являлись Л. Окен или Ламарк. Значительная часть их работы
пропала. Под влиянием немецкой философии начала XIX века — Шеллинга
и Гегеля в частности — научная работа в области точного знания,
особенно в странах немецкой культуры, в это время качественно понизи-
17 См. ААН, ф. 518, on. 1/ед. хр. 149, лл. 11, 42, 94, 99 («Научная мысль как
планетное явление». 1938).
18 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 162, л. 66 («Мысли». 1920—1931).
19 См. «Гете как натуралист» «Бюллетень Московского общества испытателей
природы», 1946, отдел геологический, т. XXI (I), стр. 13, 16, 29.

ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В. И. ВЕРНАДСКОГО 133
лась. Работа ряда натуралистов, тщетно пытавшихся путем диалектики
или исходя из одного разума решать и ставить научные проблемы, была
в ходе времени отброшена, оказалась вредным заблуждением»20.
Вместе с тем Вернадский отнюдь не склонен был отрицать, что
некоторые частные натурфилософские идеи могут представлять для
естествознания определенную методологическую ценность, указывая
возможные пути научного поиски. «Среди натурфилософской, в общем
бесплодной, литературы и в общей массе потерянных туманных исканий иногда
встречаются отдельные верные и глубокие идейные построения»21. В
качестве примера он ссылается на идею взаимопревращаемости химических
элементов, которая нашла, в частности, отражение «в туманных
мечтаниях натурфилософов первой половины XIX века»22.
Как свидетельствует история естествознания, в тех случаях, когда
научная мысль в той или иной области начинает делать еще только
свои первые шаги, натурфилософские идеи иногда выступают в качестве
той естественной формы, в которую отчасти облекается развитие данной
науки, в определенной мере способствуя привлечению к ней внимания
широких кругов, притоку свежих научных сил и т. п. Так, ссылаясь на
изданную в 1810 году в Петербурге работу Савостьянова «Геогнозия»,
Вернадский замечает, что это было «сочинение, любопытное в связи с
натурфилософскими увлечениями, сыгравшими такую видную и
плодотворную роль в истории русского общества»23.
Что же касается натурфилософских увлечений крупного ученого-
мыслителя, прокладывающего новые пути развития научной мысли, то
они, по мнению Вернадского, не могут походя перечеркиваться, но
заслуживают внимательного, дифференцированного рассмотрения
историком науки и философии. К примеру, выдающийся шотландский
естествоиспытатель Джемс Геттон, «основатель геологии нового времени, ученый
и философ, явившийся оригинальным мыслителем в геологии, намного
опередивший свой век, был широко образованным человеком и не
ограничивался научной работой, углублялся в философию природы, выходя
за пределы эмпирического знания. Следуя великой традиции Ньютона
и «философов природы» Англии и Шотландии, он искал широких
эмпирических обобщений — научной теории — и шел дальше в философскую
мысль. В связи с этим он углублялся в философские проблемы, широко
обсуждавшиеся в том кругу, в котором он вращался. В это время в
Шотландии, и в Эдинбурге в частности, шла самостоятельная философская
работа мысли, создавалась своя шотландская философия. Философские
многотомные труды Геттона, насколько знаю, совсем не обратили на себя
внимание и покрыты забвением. Возможно, что они этого не
заслуживают и требуют пересмотра. По крайней мере Л. Плэйфер, занимавший
кафедру философии в Эдинбурге, указывает, что в философских
построениях Геттона были самостоятельные искания»24.
Натурфилософия, подменяющая собой естествознание, есть нечто
прямо противоположное науке; натурфилософские идеи и проблемы,
сочетающиеся с фундаментальными исследованиями в конкретной области
20 ААН, ф. 518, оп. I, ед. хр. 314, лл. 1, 4 (Записка о выборе члена Академии по
отделу философских наук. 20 ноября 1928 г.).
21 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 12, л. 33 («Биогеохимическая энергия в земной
коре». 1933).
22 Избранные сочинения, т. I, М., 1954, стр. 396. Однако к вопросу о том, все ли
идеи, традиционно считающиеся натурфилософскими, действительно являются
таковыми, следует, отмечал Вернадский, подходить критически, учитывая в каждом случае
конкретно-историческую обстановку их зарождения и развития, так как «не все, что
приписывается натурфилософии,—от нее» (ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 338, л. 24.
Фрагменты трудов разных лет).
23 «О значении трудов М. В. Ломоносова в минералогии и геологии». М., 1900,
стр. 15.
24 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 12, лл. 9—10 («Биогеохимическая энергия в земной
коре». 1933).

134
И. И. МОЧАЛОВ
научного знания, могут представлять в определенных случаях известную
эвристическую ценность, которой не следует пренебрегать. Такова
принципиальная позиция Вернадского, соответствующая, по всей
вероятности, реальному положению вещей.
Философское творчество и личность. Философия, отмечал В. И.
Вернадский, «теснейшим образом связана с личностью»25, она «является
попыткой из личности познать сущее»26.
Роль личности в философском творчестве сказывается, по мнению
Вернадского, в еще большей степени, нежели в научном познании. В то
время как научные истины в своем существе безлики, в философии
личность отражается не только на процессе (что характерно также и для
науки), но и на самих результатах познания. Каждый философ смотрит
на мир как бы сквозь собственные философские очки, со своей особой
точки зрения, никогда нацело не сводимой к точкам зрения других
философов. Личность философа —это сложлая равнодействующая
чрезвычайно разнообразных факторов. Под влиянием причин социального и
бытового характера, условий воспитания и образования, господствующей
в данную эпоху общей духовной атмосферы и т. п. у каждого философа
формируется свое особое видение мира, оригинальное философское
мировоззрение27.
Поэтому субъективно-личностный элемент — внутренняя
сосредоточенность, «уход в себя», рационалистическое самоуглубление,— как об
этом свидетельствует вся история философии, всегда играл важнейшую
роль в философском творчестве. «Философ углубляется в себя и
связывает с этим своим систематическим размышлением картину реальности,
в которую он захватывает и многие глубокие проявления личности, едва
затронутые или совсем не затронутые наукой... В самом себе, в
размышлении над своим я,, в углублении в себя, даже вне событий внешнего
личности мира, человек может совершать глубочайшую философскую
работу, подходить к огромным философским достижениям»28.
Признавая главенствующую роль в развитии философской мысли
отдельных выдающихся личностей, Вернадский вместе с тем был далек
от того, чтобы считать философское творчество прерогативой одной лишь
интеллектуальной элиты. «Положение философии в структуре
человеческой культуры — очень своеобразное... Огромное число относящихся
к философии или могущих относиться к ней проблем, постоянно
растущих, непрерывный переход от нее ко всем вопросам обыденной и
государственной жизни, здравого смысла и морали дает возможность
принимать участие в ее работе всякому мыслящему и задумывающемуся
над происходящим человеку... Можно быть философом, и хорошим
философом, без всякой ученой подготовки — надо только глубоко и
самостоятельно размышлять обо всем окружающем, сознательно жить в
своих собственных рамках. В истории философии мы видим постоянно лю-
25 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 149, л. 70 («Научная мысль как планетное
явление». 1938).
26 ААН, ф. 518, оп. 2, ед. хр. 5, л. 53 («Дневниковые записи». 1890—1894).
27 См. «Очерки и речи». Вып. II, Пг., 1922, стр.. 14—15, 26—28, 93—94. В 1907 году
Вернадский писал сыну, узнав, что тот увлекся философией Спинозы: «Я очень живо и
глубоко чувствую твой интерес к философии Спинозы, но мне кажется, ты должен
прочесть его биографию для того, чтобы вполне понять совершенно своеобразную,
глубоко индивидуальную глубину его мышления. Мне кажется, едва ли кто другой из
философов так сильно захватил общие черты в индивидуальном и чисто личном, как это
сделал Спиноза. В этом отношении он стоит наряду с великими художниками.
Конечно, его философия может изучаться и помимо его жизни, но правильно понята она
может быть лишь на почве его личной судьбы. С этой точки зрения не менее ценно
собрание его переписки, которая, кстати, имеется в прекрасном русском переводе
Волынского,— она интересна и в хрустальной ясности спинозовой латыни» (ЦГАОР,
ф. 1137, оп. 1, ед. хр. 200, л. 40. Письмо к Г. В. Вернадскому 12 июля 1907 г.).
28 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 149, лл. 93, 98 («Научная мысль как планетное
явление». 1938).

ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В. И. ВЕРНАДСКОГО 135
дей, образно говоря, «от сохи», которые без всякой другой подготовки
оказываются философами»29.
Поэтому, по мнению Вернадского, не следует в оценке роли
обучения в философии впадать в наивную крайность, полагая, что
философское образование одно само по себе способно сотворить чудо и во всех
случаях — даже при отсутствии у человека необходимых задатков и
интереса— сделать из него «философа». «Ясно, что философии надо
учиться, но нельзя с помощью только ученья сделаться философом»30. Вместе
с тем обучению в философии принадлежит большая роль.
Пренебрежение философским образованием, нигилистическое к нему отношение еще
более опасны и вредны. «Наряду с этим философии учат, и
действительно философии можно и нужно учиться. Произведения великих
философов есть величайшие памятники понимания жизни и понимания мира
глубоко думающими личностями в разных эпохах истории человечества.
Это живые человеческие документы величайшей важности и поучения»31.
Закономерности исторического развития философии. Большое
значение придавал В. И. Вернадский изучению развития философской
мысли человечества, истории философии как науке. Главную ее задачу он
видел во всестороннем раскрытии не случайного, но внутренне
обусловленного и закономерного характера эволюции философии32. При этом
историк философии не может ограничиваться только лишь
исследованием собственно философского знания. Его задача заключается в том,
чтобы по возможности охватить духовную жизнь данной исторической
эпохи в ее целостности, создающейся как результат сложного
взаимодействия различных сторон духовного творчества людей, и выделить в качестве
предмета специального анализа собственно мировоззренческие
проблемы, так как «биение той же философской мысли — нередко
независимой— всегда было живо и сильно в работах ученых, в созданиях
художников» 33.
Закономерность развития философии проявляется, согласно
Вернадскому, прежде всего в определенной сменяемости одних философских
систем другими, в их углублении, выражающемся в усилении в них
объективно-значимых элементов, уменьшении антропоморфических черт34.
Далее, закономерный характер развития философии проявляется в
том, что в нем явно прослеживаются определенные циклы. Так, в
разные эпохи своего развития философская мысль нередко возвращается
вновь к старым, давно уже поставленным в философии вопросам и
освещает их с новых точек зрения. Эта цикличность проявляется также в
смене периодов расцвета философской мысли периодами ее упадка и,
наоборот, в чередовании процессов синтеза и дифференциации в
структуре философского знания и т. п. «В общем ходе развития философских
идей,— отмечал Вернадский,— заметна периодичность»35.
Весьма веским доказательством закономерного характера развития
философской мысли является, по мнению Вернадского, тот твердо
установленный в настоящее время факт, что философия во всемирном
масштабе на протяжении многих столетий развивалась несколькими,
параллельно идущими друг другу потоками, между которыми отсутствовали
идейные связи и взаимное влияние, но в пределах каждого из которых
29 Т а м ж е, лл. 92—93.
30 Тамже.л. 94.
31 Там же, л. 93. Философские науки В. И. Вернадский считал неотъемлемой
частью высшего, в частности университетского, образования. «Без философских
дисциплин,—отмечал он,—не может существовать университет» (Кабинет-музей.
Записка о необходимости сохранения и широкого развития Таврического университета.
1919-1920).
32 См. «Очерки и речи». Вып. II, Пг., 1922, стр. 26, 94—95.
33 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 161, л. 47 («Мысли». 1901 — 1911).
34 См. «Очерки и речи». Вып. II, Пг., 1922, стр. 26.
35 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 161, л. 53 («Мысли». 1901—1911).

136
И. И. МОЧАЛОВ
тем не менее ставились на обсуждение и решались, по сути дела, одни
и те же философские проблемы. Подобное единодушие философов,
живших в разные времена и в разных частях земного шара, не может
рассматриваться как нечто случайное. «Чрезвычайно характерно и
исторически важно, что мы имеем три или четыре независимых центра создания
философии, которые только в течение немногих—двух, трех—поколений
находились между собой в общении, а столетия и тысячелетия
оставались друг другу неизвестными... Это были центры средиземноморские,
индийские и китайские. Может быть, сюда надо присоединить центр
тихоокеанский, американский, который сильно отстал от первых трех и о
котором мы мало знаем. Он исчез и погиб в исторической катастрофе в
XVI столетии...36. Философская мысль долгие столетия шла в этих
центрах независимо, наиболее мощно в Индии и в эллинско-семитском
центре. Любопытно, что в ходе истории философии мы видим чрезвычайную
аналогию исторического процесса в выработке как философских систем,
так и логических структур»37.
В общем и целом процесс развития философии выступает как
внутренне прогрессирующее восхождение духовного творчества людей ко все
более значимым ценностям. «Глубже становится философский язык,
утончается орудие разума — логика и теория познания открывают
совершенно неожиданные и необозримые горизонты»38. Этот прогресс уходит
в бесконечность. «Процесс роста метафизической мысли... не может
закончиться и получить неподвижное и застывшее выражение»39.
Для естествоиспытателя, отмечал Вернадский, знание истории
развития философской мысли оказывается тем более важным, если
учитывать, что «тенденция научного мышления может благоприятствовать
тем философским течениям, которые с точки зрения философского
развития в данный момент являются мертвыми, не имеющими будущего,
и в то же время стоять в резком противоречии с теми направлениями
философского мышления, которые живы и имеют развитие»40. Что
касается своих специально научных интересов, прежде всего в области
биогеохимических проблем, то, полагал Вернадский, философские
искания Востока, древнеиндийская философия главным образом, дают здесь
гораздо больше, как он любил говорить, «наведений», нежели
философская мысль Запада41. «В истории философской мысли мы находим —
уже за много столетий до нашей эры — интуиции и построения, которые
могут быть связаны с научными эмпирическими выводами, если мы
перенесем эти дошедшие до нас мысли-интуиции в область реальных
научных фактов нашего времени. Корни их теряются в прошлом.
Некоторые из философских исканий Индии много столетий назад — философии
упанишад — могут быть так толкуемы, если их перенести в область
науки XX столетия» 42.
Как свидетельствует история философии и науки, отмечал
Вернадский, философская мысль в своем отношении к научному знанию
находится как бы «между Сциллой и Харибдой». С одной стороны, философия
«теряет значение для научно работающего мыслителя, если она
разбивается в частностях, не захватывает широких вопросов жизни, повторяет
36 Автор имеет в виду завоевание Америки европейскими колонизаторами,
сопровождавшееся, как известно, также и варварским истреблением культурных ценностей
коренных жителей континента.
37 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 149, л. 70 («Научная мысль как планетное
явление». 1938).
38 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 161, л. 54 («Мысли». 1901 — 1911).
39 «Очерки и речи». Вып. II. Пг., 1922, стр. 25.
40 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 161, л. 107 («Мысли». 1901 — 1911).
41 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 149, лл. 70—71, 73—74, 97 («Научная мысль как
планетное явление». 1938). Вернадский некоторые из интересовавших его
естественнонаучных проблем в связи с древнеиндийской философией неоднократно обсуждал в
личных беседах и переписке с Ф. И. Щербатским.
42 Т а м ж е, л. 25.

ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В. И. ВЕРНАДСКОГО 137
старое»43. Кризис творчества неизбежно постигает тех философов,
которые противопоставляют себя научному знанию, игнорируют его
достижения. Подвергая науку умозрительной «критике», они попадают в
положение людей, ведущих бесплодную «борьбу с ветряными
мельницами»44, а сама философия при этом попросту «вырождается в сухую
формальную схоластику или словесный талмудизм»45.
Однако отнюдь не лучше обстоит дело и тогда, когда философия
ограничивается тем, что бездумно плетется за развитием конкретного
материала науки, не поднимаясь над его уровнем, слабо его осмысливая
или подгоняя его под уже готовые шаблоны, не вскрывая то
принципиально новое, что вносится наукой в мировоззренческие проблемы.
Поэтому философия должна быть, подчеркивал Вернадский, «в различной
степени свободна от подчинения временному состоянию науки, ибо если
философия будет слепо следовать за научной тенденцией, будет
руководствоваться ею, она скоро потеряет свое живое содержание, потеряет
интерес для человеческого сознания; ее работа и участие в творчестве
человеческого мышления быстро сойдут на нет. Больше того — научная
тенденция меняется и не остается неподвижной. Философская мысль,
следуя за тенденцией данного момента, быстро уйдет в сторону от
тенденций ближайшего будущего и окажется в том самом положении, в
каком оказались те ее течения, которые игнорировали направление
научного творчества... Только тогда, когда философская мысль,
самостоятельно и независимо от современного ей состояния научного знания,
двинется по тому же пути, к которому направлены идеалы научного
творчества,— только тогда сдерживающее влияние науки исчезает и
достигается глубочайшее развитие человеческого мышления»46.
Один из наиболее поучительных выводов истории развития
философии Вернадский видит в том, что «она должна иметь дело не только,
или не столько, с реальным материалом научного знания, как с
возможным и вероятным материалом, ибо только при этом условии она может
идти дальше и предугадывать ход дальнейшего развития мысли. Только
при этом условии воаможна теория познания»47.
* * *
Характеризуя современное положение и тенденции развития
философии, В. И. Вернадский писал: «Человечество переживает сейчас
огромное, все растущее возбуждение и подъем философского творчества.
Три обстоятельства его главным образом обусловливают.
С одной стороны — и прежде всего — тот взрыв научного
творчества, который характеризует наше время и который заставляет... в корне
пересматривать самые основные научные построения мира — его модели,
гипотетические о нем представления, научные о нем теории, заставляет
строить целый сонм новых гипотез и теорий, в корне отличных от
старых. С другой стороны, в науку с чрезвычайной быстротой входят
новые, основной важности факты и эмпирические обобщения не только
в области, ею давно занятые, но создаются новые научные дисциплины
и новые, неведомые раньше совокупности научных фактов и обобщений.
Всегда в такие периоды (например, как это было в начале XVI
столетия) под влиянием роста научного знания и нового научного
мировоззрения— с неизбежностью происходит новая творческая работа
философской мысли. И мы сейчас это наблюдаем в том проявлении глубокого
43 Т а м ж е, л. 74.
44 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 156, л. 23 («О жизненном (биологическом)
времени». 1931).
45 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 150, л. 76 («Научная мысль как планетное
явление». 1938).
46 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 142, лл. 23—24, 73 («Мысли». 1920—1931).
47 Т а м ж е, л. 73.

138
И. И. МОЧАЛОВ
интереса к философским проблемам, который охватывает человечество,
и в том создании новых философских систем, в коренной перестройке
старых, которые сейчас идут во всем мире.
Это яркое, все растущее оживление философской творческой мысли,
новый, только что начинающийся расцвет вызывается еще и другим
обстоятельством. Замкнутый — как бы ни казался он великим поколению,
мне предшествовавшему,— мир западноевропейской цивилизации
раздвинулся. Он заменен новым миром цивилизации, охватывающим все
человечество. Мысль Индии и Китая — философская работа поколений
мыслителей — входит впервые в обиход нашей философской мысли...
Это влияние, начавшееся еще в прошлом столетии, но никогда не
достигавшее такого углубления, неизбежно заставляет пересматривать по-
новому все старые философские проблемы, ставить новые. Оно
открывает новые, раньше не чаянные пути философских исканий.
Наконец, сказалось и третье явление. Потрясение, проникшее до
глубины человеческую личность, какое внесено войной 1914—1918 годов
и теми глубочайшими социальными перестройками, которые связаны
с нашей революцией и все увеличивающимся значением чуждых
европейской цивилизаций Азии, приводит к подъему философской мысли»48.
«Как всегда в такие периоды, связанные с могучим пересозданием
человеческой социальной жизни, а сейчас с социальным переустройством на
всем протяжении планеты, должны создаться новые философские
системы»49.
Это «пробуждение философских исканий стихийно войдет и в нашу
страну, охватит ее мыслителей и неизбежно — рано ли, поздно ли —
мощно скажется в ее духовной жизни»50. Этот расцвет, полагал
В. И. Вернадский, «будет уже после нас, после людей моего поколения,
во всяком случае»51.
48 ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 314. лл. 5—6 (Записка о выборе члена Академии
по отделу философских наук. 28 ноября 1928 г.).
49 По поводу критических замечаний акад. А. М. Деборина. «Известия АН СССР»,
7-я серия, ОМЕН, 1933, № 3, стр. 407.
*° ААН, ф. 518, оп. 1, ед. хр. 314. л. 9 (Записка о выборе члена Академии по
отделу философских наук. 28 ноября 1928 г.).
èl Кабинет-музей (Письмо к Б. Л. Личкову 17 ноября 1924 г.).

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Методологические проблемы кибернетики
на конгрессе в Намюре
В конце 1970 года в г. Намюре
(Бельгия) состоялся очередной VI
Международный конгресс по кибернетике. Он
был организован Международной
ассоциацией по кибернетике, возникшей в 1956
году и имеющей центром местопребывания
своей администрации Намюр.
Основная работа конгресса проходила в
секциях, на которых обсуждались
следующие проблемы: «Принципы и методы
кибернетики», «Семантические машины»,
«Автоматизация — технические аспекты»,
«Кибернетика и гуманитарные науки»,
«Кибернетика и жизнь». Советские
ученые (руководитель делегации — Б. Г.
Та мм) выступали на конгрессе с
докладами по теоретической, технической и
биологической кибернетике.
Философские проблемы кибернетики и
вопросы ее применения в гуманитарных
науках рассматривались в первой и
четвертой секциях; впрочем, обсуждение
этих проблем наложило отпечаток на
работу конгресса в целом. Например,
философские проблемы прозвучали уже в
сделанном на пленарном заседании докладе
Ф. Джорджа (Англия) на тему
«Основные черты искусственного интеллекта».
Докладчик (известный советскому
читателю по русскому переводу его книги
«Мозг как вычислительная машина»)
подчеркнул важность задачи формализации
эвристических процедур в решении
проблемы «искусственного разума».
Среди докладов общего —
методологического и философского — характера
следует выделить доклад Гордона Паска
(Англия) «Философия кибернетических
систем». Он выделил некоторые главные
признаки, выражающие специфическую
природу кибернетических систем в их
отличии от систем других видов; в числе
этих признаков прежде всего отмечалась
целенаправленность поведения. Проведя
различие между системами, которые
характеризуются целенаправленностью с точки
зрения внешнего наблюдателя (системы,
для которых имеется цель), и
системами, содержащими цель внутри себя
(системы, в которых имеется цель), он
предложил считать кибернетическими
такие системы, в которых обе эти цели
соответствуют друг другу. Связанный с этим
аппарат понятий развивался им для
класса моделей с целенаправленной
деятельностью; по мнению Паска, этот аппарат,
соответствующим образом разработанный,
может стать основой теоретической
кибернетики.
Философские проблемы изучения
больших (кибернетических) систем средствами
моделирования рассматривались и в
других докладах. Так, Г. Фат ми (Англия)
анализировал сущность стохастического
подхода в кибернетике. Исходя из
представления, что в кибернетических
процессах имеется три стороны: детерминистская,
стохастическая и «непредсказуемая»,—он
развивал взгляд, что трехзначная логика
более адекватно, нежели двузначная,
описывает кибернетические феномены (в
частности стохастические процессы в
кибернетических системах).
Принципиальные проблемы
моделирования были поставлены в докладах
советских ученых. В частности, В. В. Чавча-
нидзе и А. А. Квиташвили
рассматривали вопросы самоорганизации
нейронных структур, Л. И. Шатровский —
проблемы оптимального управления.
На конгрессе обсуждались и
кибернетические аспекты прогнозов научных
открытий, научного прогресса и т. д. Доклад
В. Гофмана и Г. Хармона (США)
«Предсказание научного открытия:
математический подход» имел задачей
показать, что научную дисциплину можно
трактовать как последовательность открытий
разной степени важности. По мнению
докладчиков, развитая ими математическая
модель научного прогресса позволяет
предсказывать среднее время ожидания между
различными состояниями дисциплины. В
качестве примера применения этой
методики было рассмотрено развитие логики в
прошлом веке и показано, что хроноло-

140
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
гическое распределение важных открытий
в логике приблизительно совпадает с
распределением, вытекающим из теории
авторов.
Основная философско-методологическая
проблематика обсуждалась на секции
«Кибернетика и гуманитарные науки»
(председателем секции была д-р Дорин Стег
(США), собравшей большое число
участников. Состав последних был специфичен:
кроме специалистов в области
кибернетики, было много научных работников
гуманитарного профиля, а также
административных работников фирм
(«менеджеры»). Тематика докладов касалась в
основном методологических аспектов
применения идей кибернетики (в частности
теории информации) в психологии,
социологии, экономике, педагогике, праве. В
ходе работы секции ярко проявилась
связанная с кибернетикой тенденция к
синтезу знания, что выразилось в поисках
общих взглядов специалистов в разных
областях, в стремлении нащупать точки
соприкосновения с теорией информации,
административным управлением,
искусствоведением (в связи с этим стали стихийно
возникать такие термины, как
«организационная кибернетика»,
«административная кибернетика», «документационная
кибернетика», «информационная
педагогика», «киберноэстетика» и др.).
Если расположить тематику докладов на
секции в порядке убывания числа
докладов (сделанных либо только
представленных в форме тезисов) по соответствующей
теме, то получится следующая картина:
общеметодологические проблемы
кибернетики (в том числе проблемы применения
кибернетики в гуманитарных науках);
кибернетика в экономике; социальные
проблемы кибернетики (организация и
управление в обществе); обучение;
кибернетика и право; кибернетика и психология;
кибернетика и этика; кибернетика и
искусство.
Теперь об отдельных проблемах и
докладах. Несостоявшийся (но
представленный в материалах конгресса) доклад
А. И рте м а (Турция) о «третьей
промышленной революции» нашел отклик у
многих докладчиков, отмечавших тенденции
современного развития науки и техники и
роль кибернетики в этих процессах.
Подчеркивался, в частности, процесс «интел-
лигентизации» в административном
управлении на разных его уровнях, начиная от
инженеров, для которых становится
обязательной широкая гуманитарная
подготовка, и кончая высшими руководящими
кадрами, от которых требуются не только
административная хватка и чутье, но и
специальные знания в объеме высшей школы
в области экономики, социологии,
психология, техники и математики. Обращалось
внимание и на другую задачу, которую
должны решать совместно социологи,
психологи и педагоги: выявление и
использование профессиональных наклонностей
человека на всех стадиях его развития,
начиная со школьной скамьи, что
особенно важно в отношении лиц, способных к
научному и художественному творчеству,
а также к руководству. При этом особое
ударение делалось на то, что для
современного этапа развития общества
характерен примат организационного фактора (и
в случае использования механизации и
автоматизации). Отмечалась и еще одна
важная тенденция: повышение роли
«банков данных», которые в отличие от
обычных архивов и библиотек должны
выдавать не заведомо известный документ и
(в отличие от механизированных и
автоматизированных
информационно-поисковых систем) не делать подборки
документов по более или менее сложному
поисковому запросу, а активно перерабатывать
содержащуюся в документах информацию,
выдавая, таким образом, не документы, а
данные, оформляемые, разумеется, в
форме принципиально новой документации.
Новые процессы документирования
(перманентное тиражирование
оригинальных документов, периодическое
копирование подлинников и копий, машинное
составление новых документов) и новые,
ответственные функции машин
(управление, принятие решений) создают ряд
сложных не только моральных, но и
юридических проблем, которые все еще решаются
недостаточно энергично. Тревога по этому
поводу прозвучала в нескольких докладах
на упомянутой секции, а также в лекциях,
прочитанных для всех участников
конгресса (лекция А. Давида — Франция,
доклад Г. Ф а т м и — Англия и др.)-
Доклады английских ученых Г. Фатми
и Т. Вистона вызвали особый интерес. В
первом докладе — «Кибернетика и право:
иерархические взаимодействия между
обществами и машинами» на уровне
человеческих коллективов и организаций
рассматривалось взаимодействие «человек —
машина — человек». Докладчик
предложил то, что он назвал некоторой простой
теорией «судебных процессов»; эта теория
должна охватить взаимодействия между
человеческими коллективами и машинами.
По мнению Фатми, применение в этой
области средств теории обслуживания и
теории игр приводит к
малоудовлетворительным результатам. Это объясняется тем, что
сущность исследуемых процессов
трехзначна. «Человеко-машинные» процессы
лучше моделировать в пространстве трех
измерений: «лжи», «истины» и
«неопределенности». В связи с этим докладчик
высказал предположение, что новая
техника моделирования и узнавания, напри-

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Hl
мер, голография, имеющая «трехзначный
логический базис», может оказаться
пригодной для анализа упомянутых процессов.
Доклад Т. Вистона «Кибернетический
анализ приобретения навыка» был
посвящен разработанной им
теоретико-информационной модели приобретения
навыка субъектом. В модели Вистона особое
значение придается процессу
распознавания образов, включающему переход от
последовательного к
иерархически-параллельному процессу восприятия. Обращая
внимание на то, что применение теории
информации для изучения поведения
человека не раз подвергалось критике,
докладчик, однако, подчеркнул эффективность
информационного анализа поведения в
случае его корректного использования.
Ряд докладов был посвящен проблеме
обучения (в широком смысле) (Г. Паск —
«Кибернетическая теория психологии»; его
же — «Эффективные кибернетические
обучающие системы»; А. Нигро —
«Кибернетика обучения»; Р. Реванс—«Действие,
созидание и обучение»; М. Ланский —
«Модель обучения» и др.). В тезисах
первого из указанных докладов Паск
коснулся «кибернетической» теории психологии,
которая ранее уже освещалась им в его
публикациях. Эта теория в основном
нацелена на объяснение работы сложных
обучающихся и обучающих систем, хотя она
более или менее применима и к ряду
ситуаций, с которыми сталкивается
экспериментальная социальная психология. Паска
не удовлетворяет чисто бихевиористский
подход прежде всего потому, что он
недостаточно «структурен» для того, чтобы
ответить на вопросы, имеющие значение для
психологии. В тезисах второго доклада
Паск подчеркнул, что в последние годы
стало ясно, что один процесс адаптации
не может объяснить обучения:
эффективное обучение основывается на наличии
регулятора, который учитывает план, уже
мысленно намеченный обучаемым, и ту
стратегию, которой он пользуется для
выполнения задания. По мнению докладчика,
в конструкции искусственной системы
должно быть учтено, что хорошее обучение
или тренировка должны дать обучаемому
возможность действовать как
самоорганизующаяся система.
А. Нигро (Италия) продолжал
развивать концепцию, которая была уже
выдвинута им на Международном конгрессе
психологов в Москве в 1966 году. Согласно
этой концепции, обучение должно
включать в себя реакцию организма на
устойчивый возбудитель для сохранения
мозгового гомеостатического равновесия.
Докладчик выделил три периода становления
человеческой личности: эмбриональную
фазу, в которой происходит формирование
организма; период младенчества, когда
происходит бессознательное познание
человеком окружающей среды и культуры;
период детства, когда начинается
разумное обучение, вызываемое
специфическими и преднамеренными
«возбудителями». Организм не может раскодировать
всю заключенную в нем наследственную
информацию, так как уже возникшая
структура закрывает возможность
формирования другой эквивалентной (в
определенном смысле) структуры. Аналогично
сформированное^ определенного способа
поведения ограничивает реализацию
других форм поведения, поскольку
соответствующие структуры организма заняты
управлением поведения сложившегося типа.
Автор высказал взгляд, что обучение
новому возможно лишь тогда, когда
соответствующая структура организма готова для
усвоения новой поведенческой схемы.
Р. Реванс (Англия) предложил
считать организм обученным, если его
поведение после обучения значительно
отличается от первоначального. «Организму»
Реванс дает широкое определение: под
организмом подразумеваются взрослые и
дети, животные и птицы, учреждения и
общества, кибернетические устройства,
такие, как вычислительные машины,
оснащенные специфическими программами;
организмами являются микробы и вирусы,
поскольку они способны
приспосабливаться к антибиотикам, и т. д. Смысл этого
обобщения докладчик иллюстрировал
следующим примером: подобно тому как
вирусы могут эффективно адаптироваться к
пенициллину, руководители предприятий с
разной степенью успеха, в зависимости от
их индивидуальности, могут
адаптироваться к своим текущим проблемам.
Исследование Реванса было основано на
экспериментальном материале, полученном
автором в области изучения поведения; в нем
рассматривалась структура адаптации и
была сделана попытка установить
соответствие этой структуры типичным действиям
руководителя, таким, например, как
принятие решений.
Большая группа докладов касалась
исследования систем «человек — коллектив
(организация) — общество», «ученый —
наука — общество» и «экономика —
политика— общество». Эти системы
рассматривались как кибернетические
самоорганизующиеся системы с четкой функцией
обратной связи. Интересно, что
инициаторами рассмотрения систем третьего типа
были экономисты социалистических стран
(ГДР, Югославии), пытавшиеся подвести
некоторые теоретические итоги
экономических реформ в этих странах.
Вместе с тем на конгрессе имели место
и дискуссии, проходившие на невысоком
уровне. Это бывало тогда, когда сам
доклад носил неубедительный характер. Тако-

142
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
го рода дискуссия имела место, например,
по докладу С. Клачко (ФРГ). Докладчик
сделал попытку представить наследство
И. Канта (опубликованное через 100 лет
после смерти немецкого философа) как
находящееся в противоречии с основным
трудом Канта зрелого периода —
«Критикой чистого разума». Идеи, заключенные в
наследстве Канта, по мнению докладчика,
соответствуют материалистической теории
познания и отчасти совпадают с идеями
3. Фрейда. Отраженный в наследстве
Канта понятийный аппарат, относящийся к
процессу познания, включая кантовское
a priori, автор представил в виде блок-схем
(на этих схемах «блоки»,
соответствующие различным понятиям теории
познания Канта, связываются
«информационными каналами»; аналогичная
«блок-схема» была предложена и для теории
Фрейда). На основании всего этого автор сделал
вывод, что Кант... открыл принципы
теории информации.
В июне этого года в Краснодаре
состоялась конференция читателей журнала
«Вопросы философии», в которой приняли
участие ответственный секретарь журнала
Л. И. Греков и член редколлегии В. Ж.
К е л л е.
Сам факт проведения этой
конференции — первой на Кубани —
свидетельствует, с одной стороны, о возросшей
активности философов края, получивших с
созданием Кубанского университета солидную
научную базу для творческого роста, с
другой — об установившихся традициях
журнала в развитии контактов с читателями.
В конференции участвовали
преподаватели философии и научного коммунизма,
руководители философских семинаров
системы партийного просвещения и другие
читатели журнала.
Конференцию открыл ректор Кубанского
университета К. А. Новиков.
Представители редакции Л. И. Греков и В. Ж. Келле
сообщили о некоторых итогах работы
журнала за последние полтора года и его
задачах. Большое место в планах журнала
в связи с решениями XXIV съезда КПСС
займут публикации по вопросам диалектики
социальных процессов, по критике
буржуазной идеологии, антикоммунизма и
антисоветизма. В то же время большое внимание
по-прежнему будет уделяться
гносеологической и историко-философской
проблематике, а также философским вопросам
естествознания.
Участники обсуждения дали высокую
оценку работы журнала, проанализировали
На заключительном заседании
конгресса было принято решение о мерах по
организации Всемирной федерации по
кибернетике, а также об установлении русского
языка в качестве одного из рабочих
языков на конгрессах федерации.
Работа конгресса показала, что
кибернетика вступает в новый этап своего
развития, когда происходит
перераспределение значимости составляющих ее
направлений и методологических подходов,
вытекающее, в частности, из возросшего
значения организационного и «гуманитарного»
(относящегося к человеку) факторов в
системах управления. Советской науке,
которая на данном конгрессе была
представлена докладами по теоретической,
технической и биологической кибернетике,
предстоит решать в «гуманитарной» области
кибернетики интересные и большие задачи.
Б. В. БИРЮКОВ.
Г. Г. ВОРОБЬЕВ
ряд публикаций и тематических разделов
и высказали критические замечания.
Журнал по праву пользуется
популярностью среди научных работников,
преподавателей, студентов, пропагандистов, сказал
Э. Л. Акопов. Сама структура журнала
обусловливает его широкий тематический
диапазон, информационную емкость; он
откликается на важные политические,
идеологические и культурные явления
современности. Все это, безусловно,
способствует развитию философских исследований,
повышению теоретического уровня
преподавания философских дисциплин в вузах.
Э. Л. Акопов отметил также некоторые
недостатки в работе журнала. По его
мнению, это касается прежде всего освещения
философских вопросов обществознания,
методологических проблем исторического
процесса. В частности, почти нет публикаций
по одной из центральных проблем
материалистического понимания истории —
проблеме свободы и необходимости в деятельности
людей, социального детерминизма, а также
по проблеме смысла истории. Между тем в
литературе встречается разное толкование
вопросов детерминизма (например, иногда
проводится разграничение детерминизма на
однозйачный и неоднозначный
(статистический), нет ясности и в понимании
индетерминизма). Требует дальнейшего обсуждения
и вопрос о характере действия законов
как тенденций развития. В журнале
пока явно недостаточно публикаций по
этой проблеме.
Выразив свое согласие с высокой оцен-
Встр
еча с читателями

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
143
кой работы журнала в целом, П. М.
Степанов отметил некоторые недостатки
публикаций по философским проблемам
современной биологии и медицины, в которых
очень заинтересованы преподаватели
Кубанского медицинского института. В
частности, по его мнению, в статье Э. А. Асра-
тяна «Каузальный условный рефлекс»
(1970, Л"» 10) неправильно излагается
точка зрения И. II. Павлова на
образование второй сигнальной системы.
Следовало бы продолжить на страницах журнала
анализ центрэнфелической теории У. Пен-
филда.
В. Л. Акулов считает, что до
недавнего времени в большинстве работ,
посвященных критике буржуазной философии и
социологии, анализу
теоретико-познавательных корней теории не уделялось должного
внимания. Именно поэтому критика
зачастую носила поверхностный характер.
Сейчас дело коренным образом меняется — и
в этом одно из серьезных достижений
журнала.
Е. Н. Осиновец высказал ряд
пожеланий и, в частности, продолжать
разработку проблемы общественного бытия и
общественного сознания, а также увеличить
количество публикаций, посвященных
анализу философских и
общественно-политических взглядов русских революционных
демократов, Л. Н. Толстого, Ф. М.
Достоевского и других.
И. П. Панов отметил популярность
журнала не только среди философов, но и
многочисленных участников теоретических
семинаров, преподавателей естественных
наук. Он считает, что в журнале следует
чаще публиковать материалы,
раскрывающие взгляды современных зарубежных
прогрессивных философов и социологов,
являющихся нашими союзниками в борьбе
с идеологией империалистической
буржуазии.
Выступавший просил редколлегию
публиковать больше статей по проблемам
атеизма, в частности, по критике идеологии и
практики современного православия.
Руководитель философского семинара,
начальник отдела технической информации
Краснодарского завода
электроизмерительных приборов В. Н. Куликов говорил о
большой помощи, которую оказывает
журнал пропагандистам, публикуя глубокие,
содержательные статьи по критике
современной буржуазной философии и
социологии, антикоммунизма и современного
ревизионизма. Пропагандисты при подготовке к
занятиям в системе партийного образования
используют многие статьи, напечатанные в
журнале за последние полтора-два года.
С интересом встречена читателями и серия
статей по проблемам научно-технической
революции. Эти проблемы должны и впредь
широко и с достаточной научной глубиной
освещаться на страницах журнала.
Хотелось бы в недалеком будущем увидеть, в
частности, статьи, раскрывающие сложные,
многообразные связи науки, техники и
материального производства, соотношение
влияния на развитие науки и техники
экономических факторов и внутренних
противоречий развития самой науки и техники.
Журнал оказал бы хорошую помощь
практическим работникам, публикуя больше
статей по теории управления
производством, по рациональной организации
исследовательской работы и проектно-конструктор-
ской деятельности.
В. Е. Щетнев, А. Д. Московки на
в своих выступлениях дали краткий
анализ работы журнала с точки зрения
освещения в нем проблем научного
коммунизма. Они отметили, что в статьях по этой
проблематике удачно сочетается
теоретический и конкретно-социологический анализ
явлений современного общества. В. Е.
Щетнев высказал также пожелание, чтобы в
журнале больше разрабатывались
методологические вопросы научного коммунизма.
В ходе конференции были высказаны и
некоторые другие замечания и предложения.
По мнению участников конференции,
журналу следовало бы более оперативно
публиковать материалы по новым философским
проблемам, новым темам курса
марксистской философии в вузах. Это оказало бы
серьезную помощь преподавателям
философии, которые составляют значительную
часть читателей журнала.
Желательно, чтобы на страницах
журнала давались объяснения новых философских
терминов, особенно тех, которые еще не
успели войти в философские словари.
Выступившие в заключение Л. И.
Греков и В. Ж. Келле поблагодарили
участников конференции за высокую оценку
работы журнала, а также за критические
замечания и пожелания.
Подводя итоги обсуждения, К. А. H о в и-
ков выразил уверенность, что контакты
редакции журнала с философами Кубани ь
дальнейшем станут регулярными. Он
пожелал редакции новых творческих успехов в
разработке и пропаганде идей марксистско-
ленинской философии.
А. К. ГОСТИЩЕВ,
В. П. ФРОЛОВ (Краснодар)
о

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Время и современная физика (Сборник статей. Перевод с французского). М., изд-во
«Мир», 1970, 152 стр.
Характерной особенностью современной
физико-теоретической мысли является
глубокий интерес к генетическому аспекту
научных понятий, составляющих фундамент
физических теорий. Ярким свидетельством
этого служит рецензируемый коллективный
труд французских физиков. Авторы
сборника ограничились рассмотрением лишь
некоторых центральных идей в исследовании
проблемы времени, которые связаны с
анализом логической структуры основных
свойств времени, имеющих, по их мнению,
общее мировоззренческое значение. Все это
делает работу интересной и с философской
точки зрения.
Постоянно возрастающий интерес к
проблеме времени вызван насущной
потребностью мировоззренческого осмысления
существенных черт развивающегося мира,
отражаемого современной системой знаний. Что
касается значения понятия времени для
физической теории, то оно во многом
определяется степенью его физической
содержательности, характеризующейся
возможностью экспериментальной проверки выводов
логического анализа. «Если трудно
сформулировать понятие времени, — отмечается во
введении,— то еще труднее выделить
понятие всеобщего, объективного времени,
протекающего одинаково для всех
физических систем, независимо от наблюдателя»
(стр. 25).
Физическая содержательность временных
понятий определяется прежде всего
способом их измерения. На широком историко-
физическом и современном материале
авторы рассматривают различные способы
измерения и передачи времени. Существенно то,
что в основе этих способов лежат два на
первый взгляд независимых друг от друга
метода: измерение времени с помощью
движений, скорость которых предполагается
постоянной (движение светил, простейшие
приборы — гномы, клепсидры и т. д.), и
измерение времени с помощью явлений,
которые считаются периодическими
(годовое движение Солнца, суточное
движение Луны, звезд, атомные и
молекулярные часы и т. д.). Отмечая
особенности обоих методов измерения
времени, один из авторов, Жан-Луи Кан,
пишет: «Наряду с этим необходимо
установить связь между двумя
видами измерения: без такой связи... понятие
времени было бы лишено смысла» (стр. 39).
Гносеологический вывод, который следует,
по мнению автора, из сравнения обоих
методов, состоит в том, что законы движения
всегда могут быть выражены
дифференциальными уравнениями (см. стр. 40). Однако
такой вывод, на наш взгляд, несколько од-
носторонен. Общность различных методов
свидетельствует о независимости времени
от способа измерения, а следовательно,
позволяет считать его всеобщей
характеристикой любого реального процесса. Такое
понимание общего, присущего обоим методам,
становится основой определения времени в
классической механике.
Представления классической механики о
движении, пространстве и времени
образуют стройную, внутренне непротиворечивую
систему понятий, охватывающих широкий
круг физических явлений. «В результате
размышления над некоторыми явлениями
физического мира,— пишет Поль Жер-
мен, — ...находят четкую схему для
построения некоего идеализированного мира,
который... сравнивается со сложной картиной,
представляемой нам опытом» (стр. 41). В
этом отношении классическая механика
является дальнейшим развитием классической
геометрии, идеальный мир которой — мир
математических форм и протяженности.
Однако в рамках такого мира невозможно
описать какое-либо движение. И лишь введение
кинематического времени позволяет
построить обобщения, приводящие к понятиям
динамической топологии. Характерная
особенность кинематического времени состоит
в том, что под временем понимается любая
непрерывная, постоянно возрастающая
функция. Кинематическое время — это
математический аналог действительного времени,
выражающий только одно фундаментальное
свойство объективного времени — непре-

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
145
рывность. Переход от кинематического
времени к физическому пониманию
времени возможен лишь на основе целого ряда
постулатов, среди которых особое место
занимает постулат одновременности.
Схематизация практического представления силы,
действующей на материальную систему,
четкое разграничение внутренних и
внешних сил, причем последние получают
точное математическое определение и,
наконец, схематизация
причинно-следственных связей — все это, составляющее
внутреннее содержание классической механики,
основывается на признании
существования абсолютной системы отсчета и
абсолютной хронологии, для которой в отличие
от кинематики отсутствует произвольный
выбор математического описания времени
(см. стр. 44).
Заслуживает внимания обсуждаемая в
ряде статей проблема сведения времени
к пространству в классической физике.
«Настоятельная потребность в
воспроизведении и измерении,— отмечает Пьер
Костабель,— вынуждает нас прибегнуть
к пространственным изображениям, что
связано с определенным риском» (стр. 98).
Механическое движение может быть
определено с помощью понятий только
при условии, что пространство и время
обладают одной и той же структурой
бесконечной непрерывной делимости.
Отсутствие этого приводит к противоречиям
в описании движения, которые были
подмечены еще древними греками и особенно
Зеноном Элейским.
Физическая эквивалентность
пространства и времени обусловлена их связью с
движением, которое определяет общие
черты, делающие их величинами одной
природы. Физическая определенность
времени, по мнению Оливье Коста де Боре-
гара, заключается в том, что
это—измеряемая величина, аддитивная числовая мера
временного интервала (см. стр. 109). Это
следует из факта связи временных
интервалов и пространственных расстояний,
определенной общими динамическими
законами, то есть законами, не зависящими
от частных свойств движущихся тел
(законы Галилея — Ньютона, формулы
преобразования Лоренца — Пуанкаре и
т. д.). При этом особенно существенна роль
принципа физической относительности.
Благодаря этому принципу устанавливается
не только внутренняя общность между
пространством и временем, но и проводится
четкое различение между
пространственными и временными направлениями. Однако
гносеологическая оценка авторами
принципа относительности основана, на наш
взгляд, на конвенциональном подходе к
нему. Хотя и существует определенная
возможность выбора из логически
допустимых трактовок принципа относительности,
тем не менее, получив конкретную
физическую интерпретацию, его физическая
содержательность становится обусловленной
соответствием фактам реального движения
и его пространственно-временным
свойствам. Поэтому утверждение авторов о
«совместном существовании» (см. стр. 112) и
о физической содержательности трех
формулировок принципа относительности вряд
ли можно считать правомерным.
Подчеркивая большую роль проблемы
времени в структуре научного познания,
авторы рассматривают особенности развития
последнего. При этом высказывается и ряд
спорных утверждений. Так, по мнению Луи
Марио, тенденция построения все более и
более абстрактных моделей означает
стремление к упрощению окружающего мира (см.
стр. 105). Такое одностороннее понимание
процесса научного познания неизбежно
приводит к тому, что автор не может выйти за
рамки конструктивного определения
сущности пространственно-временного
континуума. «Пространство-время,— пишет он,—
является упорядоченным множеством
положений, последовательно занимаемых
всеми телами и предметами» (стр. 108).
Особый интерес представляет анализ
проблемы необратимости времени. Это
топологическое свойство времени
рассматривается в книге как физический принцип, в
основе которого лежат статистические
законы и который выступает как частный
случай общей необратимости физических
явлений. «Необратимость, — отмечает
Оливье Коста де Борегар,— не выводится, а
кладется в основу в качестве исходного
принципа» (стр- 131), Однако авторы не
ставят более общего вопроса о том,
сводится ли однонаправленность времени только к
необратимости физических процессов, или
однозначное направление времени имеет
более широкий смысл, то есть охватывает не
только макроскопический масштаб, но и
элементарные процессы. Связывая
вероятностный характер законов макрофизики с
понятием информации, а микрофизики с
процессом измерения и его влиянием на
состояние системы, авторы ограничиваются
анализом статистических свойств причинно-
следственных отношений. Последние
рассматриваются с точки зрения теоремы Бай-
еса, утверждающей статистическую
неэквивалентность причины и следствия. На
этом основании делается вывод, что
вероятностные законы способны раскрыть
будущее, но ими нельзя воспользоваться для
восстановления прошлого (см. стр. 131).
Необратимость и направленность
времени — эти свойства хотя и взаимосвязаны,
но не тождественны. Диалектика природы
такова, что обратимость микропроцессов
рождает при сочетании громадного их числа

146
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
свою противоположность — необратимость
макропроцессов. Обратимость в форме
симметрии по отношению к перемене знака
можно рассматривать как количественную
определенность времени, характеризующую
его как меру движения. С другой стороны,
необратимость, связанная с
направленностью, характеризует качественную
определенность времени, то есть
последовательность временных интервалов, независимо
от их длительности. Обращение
направлений всех скоростей не равнозначно
изменению порядка событий во времени. Перемена
знака времени как физической переменной
не есть превращение будущего в
прошедшее, и наоборот, она не связана с
изменением порядка следования событий.
На основании положения о том, что
направленность времени определяется не одним
физическим процессом, в книге
рассматриваются закон возрастания энтропии и
принцип запаздывающих действий.
Характеризуя эти важнейшие положения физической
теории, Оливье Коста де Борегар отмечает,
что «...принцип возрастания энтропии и
принцип запаздывающих действий могут
быть выведены один из другого, то есть они
эквивалентны, а кроме того, они имеют
существенно макроскопический и
статистический характер» (стр. 133). Проблема
необратимости времени приводит к
необходимости расширения круга рассматриваемых
физических явлений.
Отождествление энтропии с инфор*мацией
позволяет подойти к проблеме
необратимости и с точки зрения кибернетики. Отмечая
сложность вопросов превращения
информации в негэнтропию, Оливье Коста де Борегар
пишет: «Но одна вещь представляется нам
несомненной: в кибернетике, как и в
физике, попытка проведения в жизнь
радикального субъективизма приводит к нелепостям;
понятие связанной информации (с
физической энтропией.—В. С.) должно содержать
нечто такое, что имеет объективный
смысл» (стр. 137). Именно убывание негэн-
Книга А. Н. Чанышева является одной
из немногих в нашей литературе работ, в
которой предпринята серьезная попытка
разобраться в столь малоразработанной и
сложной проблеме, какой является
проблема генезиса философии и ее отношения к
дофилософским формам сознания.
Вполне понятно, что по этой проблеме
могут быть различные точки зрения. Одну
из них и развивает автор данной работы.
Он не вдается в спекуляции о сущности
философии и ее происхождении вообще, а
сознательно ограничивает сферу
исследования рассмотрением вопроса о переходе от.
мифологии к философии в Древней Греции.
тропии придает конструктивный характер,
смысл любому физическому опыту.
Научное содержание понятия времени во
многом определено тремя основами
современной науки: теорией относительности,
квантовой механикой и теорией
информации. И если времени присущ
статистический характер, то приемлема ли такая
характеристика времени для
ограниченного множества, в пределе состоящего из
одной частицы? Специфика микромира
с необходимостью приводит к отказу от
старого представления о времени.
«Фактически в физике,— отмечает Робер Лен-
нюйе,— время тесно связано с
детерминизмом, и любое изменение подхода к одному
из этих понятий должно приводить также
к изменению подхода к другому понятию»
(стр. 147). Своеобразная зависимость
между энергией и моментом времени
происходящего явления, выраженная
соотношением неопределенностей Гейзенберга,
показывает, что в конечном итоге время
нельзя рассматривать независимо от
тех явлений, которые описываются
при помощи времени. Вместе с тем
утверждение автора, что «идея о существовании
времени в микрофизическом масштабе
вообще лишена смысла» (стр. 151), заведомо
неверно, ибо основные законы
микрофизики невозможно сформулировать, не
пользуясь временными понятиями. Иное дело —
свойства времени, которые имеют
относительный характер. Само же время остается
всеобщей формой существования
движущейся материи на самых разнообразных
структурных ее уровнях.
Критическое отношение к некоторым
выводам в целом не снижает теоретической
ценности данной работы, в которой авторам
удалось четко обрисовать круг вопросов,
связанных с физико-теоретическими и
гносеологическими трудностями решения
проблемы времени.
В. Г. СИДОРОВ (Краснодар)
Концепция автора своеобразна и интересна,
заслуживает обстоятельного анализа. Мы
рассмотрим лишь некоторые проблемы,
поставленные в книге.
В сравнительно небольшом
«Историческом введении», обрисовав основные
периоды истории эгейского мира, автор
характеризует древнегреческое общество VII—VI вв.
до н. э. как общество развитого,
«классического» рабовладения (стр. 22).
Торжеством развитых рабовладельческих отношений
в греческих полисах VII—VI вв. до н. э. он
объясняет переход от мифологического
сознания к абстрактно-логическому, то есть к
философии (см. стр. 207—208) и подчер-
А Н. ЧАНЫШЕВ. Эгейская предфилософия. Изд-во МГУ, 1970, 239 стр.

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
147
кивает, что философия в качестве
абстрактно-логического мировоззрения «появляется
там и тогда, где и когда получают
принципиальное развитие вещные, абстрактные и
отчужденные формы отношений между
людьми».
Не входя в детали, хотелось бы лишь
заметить, что А. Н. Чанышев, в целом
правильно раскрывая
социально-экономические предпосылки возникновения философии,
излишне жестко проводит линию
экономической детерминации и мало уделяет
внимания социально-политическим факторам, а
также различным идеологическим
установкам и традициям, господствовавшим в тех
или иных полисах.
Переходя к исследованию идейных
предпосылок возникновения философии, А. Н.
Чанышев рассматривает вопрос о сущности
мифологии и тех культурных образований,
которые явились переходными формами
сознания от мифологии к философии
(мифология Гомера и Гесиода, орфизм и Ферекид).
К числу «предфилософских» форм сознания
автор относит также науку.
А. Н. Чанышев стремится прежде всего
восполнить, по его выражению, тот
«нулевой цикл» предыстории философии,
который при изложении истории философии
неправомерно опускается и потому
«двадцатипятиэтажное здание (философия существует
двадцать пять веков) оказывается без
фундамента» (стр. 6).
Упущения, связанные с изучением дофи-
лософских форм сознания, объясняются
укоренившимся негативным отношением ряда
наших историков философии к мифологии
и религии.
Но А. Н. Чанышев выражает несогласие
и с противоположной концепцией генезиса
философии (Гегель, Ф. Корнфорд, Дж. Том-
сон), согласно которой возникновение
философии означало изменение лишь формы
религиозно-мифологических представлений,
но не их содержания. Автор замечает,
что эта концепция сводит мифологию к
религии и тем самым лишает «мифологию и
философию познавательного значения, не
видит качественного отличия философии от
мифологии не только по форме, но и по
содержанию, не учитывает роли науки и
недооценивает значение интеллекта» (стр.
191).
Автор показывает, что при всей
противоположности этих концепций они имеют
точку соприкосновения — отождествление
(хотя и по разным мотивам) мифологии и
религии. Он считает это отождествление
(сведение) совершенно неправомерным (см.
стр. 52, 191—192). Правда, сам автор
ограничился довольно общей формулой
отличия млфологии от религии, согласно
которой «не все мифы были религиозными, не
все они обслуживали культ» (стр. 56). К
тому же в книге встречаются положения,
противоречащие намерению автора не
смешивать мифологию и религию, например:
«Гомеровская мифология политеистична,
как и вообще вся античная религия»
(стр. 77).
Рассматривая вопрос о сущности
мифологии, А. Н. Чанышев подчеркивает, что «в
мифах есть элементы реального знания,
что мифы... не противостоят знанию
абсолютно» (стр. 195). Нельзя, разумеется,
оспаривать того, что в мифах содержатся
элементы знания. Но так же бесспорно, что
в культурном комплексе, названном
мифологией, содержатся религиозные,
нравственные, художественные и другие
представления людей первобытной формации.
Мифология — явление многогранное, но вместе с
тем единое, монолитное и нерасчлененное
целое.
Имея в виду главным образом
космогонические, антропогонические и
эсхатологические мифы, А. Н. Чанышев разделяет
точку зрения, согласно которой мифы
рождаются из «естественной любознательности»
первобытного человека, из его потребности
дать «объяснение» явлениям природы и
социальной жизни. По автору,
первоначально миф не был объяснением
действительности, но затем стал таковым. Он пишет:
«...хотя миф возникает не как объяснение,
но этому объяснению служит. Поэтому,
говоря о мифологии в ее развитых, зрелых
формах, мы думаем, что мифология есть
своего рода объяснение мироздания через
перенесение на природу родовых отношений.
На наш взгляд, «перенесение» и
«объяснение» вовсе не исключают друг друга»
(стр. 54). Автор замечает, что с момента,
когда первобытный человек впервые
«осознает себя человеком» и начинает
задаваться мировоззренческими вопросами,
обнаруживается «резкое противоречие между этими
вопросами и еще ничтожным человеческим
знанием и опытом» (стр. 195). Поэтому
первобытному человеку пришлось разрешить
«это противоречие... на уровне
фантазирующего сознания», основным методом
которого был метод перенесения на природу
социальных отношений родового коллектива и
олицетворения природных явлений. «Так,—
заключает А. Н. Чанышев,— возникает
мифологическое раздвоение мира на
естественный и сверхъестественный, реальный и
мнимый, так возникает объяснение
реального мира через мнимый мир, то есть через
действия богов, демонов, духов и т. п.»
(там же).
Получается, таким образом, что
«объяснение» реального мира че^з мнимый мир
и объяснение мира из него же самого
«вовсе не исключают друг друг», а одно из них
как бы дополняет другое (см. стр. 199).
Этот вывод автора, на наш взгляд,
сомнителен.

146
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Вызывает интерес трактовка А. Н. Ча-
нышевым магии как «преднауки» (см.
стр. 60): он приходит к выводу, что магия,
подсознательно предполагавшая
существование в мире объективных связей и
допускавшая возможность воздействия на
события, явления и вещи посредством особых,
выходящих за границы обыденного
сознания, средств и знаний, строилась «на
основе проб и ошибок, а не на основе
действительного познания законов природы»
(стр. 114); она совмещала в себе как
реальные, так и иллюзорные технические
приемы, причем в процессе развития
общественно-теоретической практики людей
реальные практические приемы вычленялись
из иллюзорных, в результате чего само
сознание, ранее склонное к поверхностным
ассоциациям, в дальнейшем становилось
«более логичным и более критичным»
(стр. 62). Иначе говоря, концепция А. Н.
Чанышева сводится к тому, что магия,
бессознательно допуская наличие объективных
связей в мире и имея дело с реальными
предметами окружающей действительности
( а не обязательно со сверхъестественными
агентами, как это присуще религии), дает
фантастическое объяснение этим связям
и предметам. Однако не всякое
фантастическое объяснение обязательно есть
религиозное, как и не всякая магическая
практика (технические приемы,
предполагающие те или иные навыки и знания) есть
религиозная практика. Если же иметь в
виду также то, что метод аналогий, равно
как и метод «проб и ошибок», не чужд и
современной науке, то можно сказать,
что магическая практика явилась
прообразом современного научного эксперимента,
а магическая «теория»,
основывающаяся на представлении о пребывающем
субстанциональном начале, на
представлении о «мана» (стр. 60),— прообразом
современной научной теории, «преднау-
кой».
Правда, эта идея автора, являющаяся
одной из центральных в книге, к сожалению,
выражена недостаточно ясно и не всегда
последовательно. Так, в связи с
характеристикой гомеровского эпоса А. Н. Чанышев
пишет, что у Гомера магия была «изжита»
вследствие «разочарования» в ней. Казалось
бы, что «изжитие» магии в эпосе Гомера
означает отказ от того, на чем
основывается магия, а «разочарование» в ней —
разочарование в представлении о безличной
силе (мана), «кризис» представления о
«безличной объективной необходимости».
Однако автор неожиданно заявляет: «...от магии
остается свойственное ей представление о
безличной объективной необходимости»
(стр. 85), которая в эпосе преобразуется в
идею судьбы (рока), а в философии же сама
идея судьбы поднимается «до уровня
разумной необходимости, логоса» (стр. 86). Но в
таком случае уже нет смысла говорить об
«изжитии» магии.
А. Н. Чанышев упускает из виду, что
приписывание магии «безличной
объективной необходимости» означает
приравнивание магии к науке (и даже к современному
уровню мышления). Впрочем, если магия —
это довольно рациональная первобытная
«теория», «преднаука» (или нечто вроде
«донаучной науки»), а мифология являлась
формой мировоззрения, то ясно, что мы
должны будем рассматривать «мифологию
и магию как знание» (стр. 209) (причем
на этот раз уже без оговорок об «элементах»
знания в мифе и магии) и предположить,
что миф и наука вовсе не исключают друг
друга, поскольку они долгое время были
«тесно переплетены» (стр. 143). Но ведь в
таком случае древневосточную или
средневековую астрологию, которая долгое время
была тесно связана с астрономией,
пожалуй, можно считать видом знания (науки).
Выдвинув тезис о том, что «ошибочно
противопоставлять» науку мифу (см. стр.
143), А. Н. Чанышев в конце книги
объясняет возникновение философии как
результат несовместимости науки и мифологии,
как «разрешение противоречия между
старым мифологическим мировоззрением и
новым положительным знанием... между
старым мифологическим знанием и новым
положительным элементарно-научным знанием»
(стр. 209).
Но некоторые высказывания автора дают
повод, нам кажется, обнаружить и
несколько иной вариант объяснения возникновения
философии. Так, говоря об отличии
философии от мифологии, он пишет, что
«мифология... строит общую картину мира на
уровне эмоционально-чувственной ступени по
законам воображения и методом аналогии»,
в результате чего «появляется
представление о сверхприродном, философия строит
общую картину мира на уровне
рациональной ступени познания, она пытается
понять мир, исходя из него самого, из
объективных, открываемых науками законов
этого мира... При этом сверхприродное...
упраздняется, растворяясь в природном» (стр.
181 —182). Иначе говоря, философия,
обязанная своим существованием и своей
репутацией частным наукам, возникает как
результат «обобщения» того, что
открывается ими. «Впрочем,— продолжает А. Н.
Чанышев,— последнее (то есть
упразднение сверхприродного, растворение его в
природном.—Ф. К.) верно лишь в
отношении философского материализма, тогда как
философский идеализм создает
философский аналог мифологического
сверхприродного мира — идеальный мир, мир над-
природных и в этом смысле
сверхъестественных сущностей» (стр. 182). Но если
философский идеализм не упраздняет
сверхприродное и не «растворяет» его

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
149
в природном, то это значит, что он
возникает не из познания реального мира,
то есть использования научных знаний
о нем, а из религии, то есть мифологии,
признающей сверхприродный мир. Поэтому
философский идеализм представляет собой
переведенную на язык понятий религию
или мифологию (философский «аналог»
мифологии). Получаются, в сущности, как
бы два различных объяснения
возникновения философии: для материализма и для
идеализма, хотя сам автор и критикует
эту точку зрения (см. стр. 190—191). Это
происходит, видимо, потому, что у автора
нет четкой позиции в отношении мифа.
Такая
рационалистически-просветительская установка в понимании мифологии
заставила А. П. Чанышева изобразить
первобытного человека лишь в таких терминах,
как «мыслящее», «сознательное» и
«невежественное» существо (см. стр. 54 — 55),
а отношение философии к дофилософским
формам сознания — по схеме мысли,
согласно которой философия унаследовала от
мифологии ее мировоззренческий характер,
всю совокупность вопросов о
«происхождении мира в целом, о его строении, о
положении человека в мире и т. п., дополнив со
временем эти вопросы новыми, прежде
всего своим основным вопросом» (стр. 199).
Между тем вопросы о происхождении
мира, его строении и т. п. касаются не
столько мифологии, сколько переходных форм
сознания от мифологии к
натурфилософии— эпосу и теогонии. Не говоря уже о
героическом эпосе Гомера, теогония Гесио-
да — это уже тронутая рефлексией и
художественным творчеством мифология. В
теогонии (как и в эпосе) затрагиваются
вопросы о происхождении мира и его строении,
но лишь попутно, по ходу изложения
основной темы. Гесиодавское,
религиозно-мифологически-поэтическое представление о
мировом порядке, поддерживаемом Зевсом и
олимпийцами (и ими же нередко
нарушаемом, как это и положено богам), далеко еще
от понятия естественного порядка (закона,
закономерности) и представления о
естественной обусловленности всего
происходящего в мире.
Разумеется, мифологические образы есть
своего рода обобщения. Но все дело в том,
что они имеют характер чувственных
образов, и потому их нельзя рассматривать как
разновидность абстрактно-понятийного
мышления и полагать, что в мифосознании
«превалируют умозаключения по аналогии»
(стр. 47), то есть нельзя приписывать
мифологии уровень мышления, свойственный
эпосу, а в значительной степени — и
ранним греческим натурфилософам. Поэтому не
удивительно, что А. Н. Чанышев оставляет
открытым напрашивающийся вопрос о том,
как отличить свойственный мифологии, по
его словам, «родовой социоморфизм» от со-
циоморфизма, например, Анаксимандра,
который отказался от гесиодовского
представления о возникновении мира как
результата актов зачатия и рождения и
стал объяснять его взаимодействием
природных явлений (теплого и холодного,
огненной сферы и земли и т. д.), а сам
мировой порядок — по аналогии с
универсализированным социальным (полисным)
порядком.
Для мифа, не отличающего естественного
от сверхъестественного, реального от
фантастического, желаемого от возможного,
решительно ничего невозможного в мире нет. И
фантастические образы или
«вымышленные» события, представленные в мифе, для
первобытного человека обладают подлинной
реальностью. В мифологии ( в отличие от
религии) мир вовсе не «раздваивается» на
два мира: на сверхъестественный и
естественный, нет и проблемы их
взаимоотношения.
Выделенные нами спорные или
недостаточно ясные положения книги А. Н.
Чанышева, разумеется, не исчерпывают ее
содержания. В книге много интересного
познавательного материала, особенно в
обзорных ее главах. Автор справедливо
оспаривает (см. стр. 176 — 178, 197)
распространенное в нашей историко-философской
литературе мнение о том, будто на Древнем
Востоке (Индия, Китай, Вавилон, Египет)
философия возникает «задолго» до
возникновения древнегреческой философии. Он
убедительно доказывает, что нельзя
выдавать за философию то, что является
переходной формой сознания от мифологии к
философии, например, индийские «Упани-
шады». А. Н. Чанышев показывает, что и в
древнеегипетской «Беседе разочарованного
со своим духом» и в вавилонском
«Разговоре господина и раба» мысль дальше дофи-
лософских («предфилософских») форм
сознания не пошла.
Следует отметить также и верное
раскрытие автором гомеровского «дуализма
знания и действия», как одной из
отличительных особенностей человека, и яркое
определение этого дуализма как «парадокса»
гомеровского миросозерцания, состоящего в
том, что «гомеровские герои, зная о своей
смертности... зная, что их дело обречено на
неудачу, более того, зная о своей близкой
смерти, действуют так, как если бы они
были бессмертны и уверены в своем
торжестве» (стр. 80). Енига А. Н. Чанышева, в
которой поставлена одна из центральных и
сложнейших проблем не только философии,
но в значительной мере и всей культуры,
должна быть отнесена к числу работ,
заслуживающих серьезного внимания
специалистов.
Ф. X; КЕССИДИ

IjO
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Коротко о книгах
С. С. СЛОБОДЯНЮК. Личность как
ценность. (Критика религиозных концепций
личности). М., «Мысль», 1971, 128 стр.
(АОН при ЦК КПСС. Институт научного
атеизма).
Вопрос о ценности личности является
одной из важнейших составных частей
проблематики гуманизма и зависит от общего
решения последней. Конкретно эта мысль
иллюстрируется в книге краткой историей
вопроса. Эта глава работы («Человек в
оценке немарксистской философии и
православно-христианской теологии»)
завершается изложением некоторых тезисов так
называемого «русского идеализма», лежащих
в основе трактовки личности
православными теологами; автор стремится установить
их связь с аналогичными тезисами
представителей буржуазной идеалистической
философии.
Во второй главе («Марксизм и религия о
сущности личности как ценности») внеисто-
рическим положениям религиозной
идеологии и идеалистической философии о
личности автор противопоставляет марксистский
взгляд на личность как
конкретно-историческое явление, отражающее ступени
общественного процесса, воплощающее
(усваивающее и выражающее) социальные
ценности, свойственные данной эпохе, данному
классу. Система ценностных ориентации
личности и ощущение собственной
ценности являются факторами, способствующими
(или препятствующими) преодолению
религиозных иллюзий. Социализм и коммунизм
утверждают подлинную ценность личности
всех трудящихся.
Положения марксизма по вопросу об
оценке человека и его поступков, особенно
с точки зрения цели и смысла его жизни,
противопоставляются утверждениям
христианских (православных) богословов и их
единомышленников из стана современной
буржуазной философии и социологии в
главе третьей («Ценность личности»).
Будущее человеческого общества.
(Критика современных буржуазных философских
и социально-политических концепций). М.,
«Мысль», 1971, 400 стр.
Книга подготовлена в Институте
философии АН СССР коллективом авторов. В
начале книги дается краткий очерк развития
представлений о будущем в
домарксистской общественной мысли и излагаются
основные принципы марксистско-ленинского
научного предвидения; затем
рассматриваются в критическом плане современные
буржуазные философские и
социально-политические концепции будущего, проблемы
научно-технического прогнозирования и
вопросы развития коммунистической
формации.
Авторы подвергают критическому
анализу концепции будущего некоторых
представителей буржуазной философии истории
(Виндельбанд, Риккерт, Шпенглер, Тойн-
би), позитивизма (главным образом К.
Поппер), экзистенциализма, тейярдизма,
концепции исторического предвидения в
структурализме. Из буржуазных социально-
политических концепций будущего
анализируются: идеология индустриализма, теории
«единого индустриального общества»,
конвергенции, «формированного общества»,
утопия «мирового государства», а также
взгляды на будущее идеологов правой
социал-демократии. Дается также критика
различных версий общественного
прогресса в буржуазной футурологии.
Среди проблем научно-технического
прогнозирования, рассматриваемых в книге,
такие, как вопрос о перспективах роста
народонаселения и сырьевых и энергетических
ресурсов, будущее автоматизации и
кибернетизации производства, проблемы
урбанизации, перспективы развития транспорта и
связи, освоения космоса и другие.
Антология мировой философии. Т. 3.
Буржуазная философия конца XVIII века —
первых двух третей XIX века. М., «Мысль»,
1971, 760 стр.
Третий том четырехтомной «Антологии»
содержит извлечения из произведений
наиболее значительных европейских
философов конца XVIII—первых двух третей
XIX века, учения которых по своему
характеру либо находятся на
домарксистском этапе эволюции, либо знаменуют
начало кризиса буржуазной философии. Они
распределены по следующим разделам:
немецкая философия Просвещения (Кнутцен,
Лессинг, Гердер, Гете, Форстер, Эйнзи-
дель, Фрелих), классический немецкий
идеализм (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель),
философы кантовского и гегелевского
направлений (Рейнгольд, Маймон, Штраус,
Бауэр, Руге, Штирнер, Гесс, Цешковский,
Каменьский, Дембовский), немецкие
материалисты 40-х — 60-х годов XIX века
(Фейербах, Гумбольдт, Бюхнер), утопический
социализм (Сен-Симон, Фурье, Оуэн, Вейт-
линг, Ворцель, Жуёвич, Ботев, Маркович),
позитивизм (Конт, Бентам, Милль,
Спенсер), «эмпирические метафизики» (Гербарт.
Тренделенбург, Лотце, Вундт, Брентано,
Ренувье, Карлейль, Эмерсон),
иррационализм (Гаман, Якоби, Шопенгауэр, Гарт-
ман, Кьеркегор). Наибольшее место
уделено выдержкам из произведений самых
значительных философов указанного периода,
в особенности тех, которые сыграли
важную роль в теоретической подготовке
философии марксизма. Некоторые тексты,
помещенные в издании, публикуются на
русском языке впервые. Каждую публикацию
сопровождает краткая вступительная
статья, характеризующая творческий путь
философа и его основные работы. Издание
снабжено примечаниями, предметным и
именным указателями.

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
151
В. 3. ПАНФИЛОВ. Взаимоотношение
языка и мышления. Изд-во «Наука». M., 1971,
231 стр.
Во доведении» автор останавливается на
теориях, отождествляющих язык и
мышление (логическое направление в
языкознании, различные направления неогумбольд-
тианства), и гносеологических основах
этих теорий. Рассматриваются
психологическое направление в языковедческой
мысли, критика логицизма и выявление ряда
моментов, характеризующих
взаимоотношение языка и мышления.
Автор затрагивает проблему внутренней
речи, вопрос о взаимоотношении языка (на
морфемном уровне) и мышления, вопрос
о знаках и знаковых системах, не
являющихся достоянием всего коллектива.
В разделе «Язык и познание»
обсуждаются следующие проблемы: язык как
средство осуществления и существования
абстрактного мышления, мышление и типы
языков, законы мышления и проблема типов
мышления.
В связи с первой проблемой автор ставит
ряд взаимосвязанных вопросов: 1)
Является ли одинаковым характер отношения к
языку двух принципиально различных
сторон мышления — абстрактного содержания
и чувственно-образного содержания, иначе
говоря, находится ли в прямой и
непосредственной связи с языком не только его
абстрактное содержание, но и его
чувственно-образное содержание и является ли
язык необходимым средством
осуществления и того и другого? 2) Существовал ли
такой этап в развитии мышления человека,
когда оно всецело происходило в
образах восприятия и представления и совсем
не обладало способностью образовывать
понятия?
Рассматривая вторую проблему —
мышление и типы языков, автор
останавливается на современных требованиях к
типологии языков и трудностях типологических
исследований. В. Панфилов отвергает
попытки объяснить различия в
типологической характеристике языков различием
характера (типа) мышления, средством
осуществления которого они являются.
В связи с третьей проблемой — законы
мышления и проблема типов мышления —
автор обстоятельно обосновывает общность
формально-логических законов мышления
всех народов Земли, замечая при этом,
что, видимо, правомерно поставить вопрос
о специфичности действия этих законов на
разных ступенях развития человеческого
мышления в связи с изменением сферы их
функционирования.
В разделе «Грамматика и логика» автор
останавливается на следующих проблемах:
структура предложения и структура
выражаемых им суждения, вопроса,
побуждения; логико-грамматический уровень
предложения; предикативность и сказуемость;
предикативность и модальность;
модальность и наклонение; члены предложения и
компоненты суждения, вопроса,
побуждения; грамматическая категория залога и
категория субъекта (носителя) действия,
объекта действия и действия; эргативная
конструкция предложения.
Некоторые методологические проблемы
технических наук. Часть II. Издательство
«Знание», 1971, 185 стр.
Вторая часть завершает философский
анализ технического знания. Она написана
философами и специалистами в области
техники Московского станкоинструменталь-
ного института.
В первом разделе содержатся статьи по
логико-методическим проблемам
технических наук. В статьях Г. И. Шеменева «К
определению понятия логики развития
техники», «Взаимосвязь технических и
общественных наук» анализируются сложившиеся
представления о внутренней логике
развития техники, исследуется природа
динамизма технических теорий, истоки и сущность
органической взаимосвязи технических и
социальных параметров техники,
отраженных в технических и общественных
науках.
В статьях И. М. Колесова, Л. В.
Киселева, Л. А. Сорокалетова показывается
методологическое значение категорий
материалистической диалектики: «развитие»,
«идеализация», «необходимость и случайность»
в исследовании технических проблем.
Второй раздел книги посвящен
социологическим проблемам технического
прогресса как внешним основаниям технического
знания. Он включает статью Е. П. Сунду-
кова «К вопросу о критериях технического
прогресса», статью H. Н. Каримской
«Сущность и социальные последствия
технических революций», в которой выясняется
соотношение технических, промышленных,
социальных революций, уточняется ряд
понятий, связанных с данной проблемой.
В статье «Техническая политика —
научная основа руководства техническим
прогрессом» И. Ф. Малышевой обосновывается
понятие технической политики и его
значение в социалистическом обществе.
Заключает раздел статья Н. Н. Неронова
«КПСС — организатор борьбы советского
народа за технический прогресс».
Последний раздел книги содержит
статью Г. И. Шеменева «О некоторых
методологических особенностях исследования
технических проблем в капиталистических
странах». Автор впервые в нашей
литературе делает попытку исследовать влияние
неопозитивизма на технические науки,
уделяя при этом большое внимание
позитивному рассмотрению природы, специфики и
функций технического знания, структуры
технических теорий. Заключительная
статья H. Н. Каримской «Реакционная
сущность буржуазных концепций техницизма»
содержит критический обзор основных
концепций техницизма.
АЛЬ-ФАРАБИ. Философские трактаты.
Алма-Ата, «Наука», 1970, 429 стр.
В 1970 году отмечалось 1100-летие со
дня рождения крупнейшего представителя
средневековой философии народов
Ближнего Востока Абу-Насра аль-Фараби. Этому

152
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
юбилею посвящено подготовленное
Институтом философии и права АН Казахской
ССР издание первого на русском языке
сборника его избранных философских
произведений.
«Трактат о том, что должно
предшествовать изучению философии» (пер. А. С.
Иванова), которым открывается сборник, носит
характер пропедевтики к «первой
философии». Аль-Фараби проводит здесь мысль,
согласно которой знакомство с
метафизикой должно предваряться изучением
логики и физики.
Небольшое по объему «Рассуждение
Второго Учителя аль-Фараби о значении
[слова] интеллект» (пер. Б. Я- Ошерович)
оказало значительное влияние на развитие
ноологии в средневековой философии
Востока и Запада. В этом сочинении
аль-Фараби рассматривает те значения термина
«разум», в которых он истолковывался в
народе, мусульманскими теологами и
Аристотелем во «Второй Аналитике», «Этике»,
книге «О душе» и «Метафизике».
В трактате «Об общности взглядов двух
философов — Божественного Платона и
Аристотеля» (пер. Б. Я. Ошерович)
аль-Фараби ставит своей задачей согласовать
философские воззрения упоминаемых в
заголовке античных мыслителей и тем самым
отвергнуть утверждения об их
непримиримости, с которыми выступали богословы для
привлечения внимания к отсутствию
единодушия среди их идейных противников —
философов. Выполнение этой задачи
облегчалось тем, что, по существу, именно аль-
Фараби впервые широко ввел в восточнопе-
рипатетическую традицию неоплатонист-
ские элементы, которые были затем
развиты Ибн-Синой и его последователями и
лишь в XII веке отброшены Ибн-Рушдом.
Большой популярностью как на
мусульманском Востоке, так и в Западной
Европе на протяжении всего средневековья
пользовалась работа аль-Фараби «Слово о
классификации наук» (пер. И. О. Мохам-
меда). В пяти главах этого трактата
определяются все известные в то время
отрасли знания.
Сборник завершается самым крупным из
опубликованных в нем произведений аль-
Фараби— «Трактатом о взглядах жителей
добродетельного города» (пер. И. О. Мо-
хаммеда и А. В. Сагадеева). Идеи,
развиваемые в этой работе, во многом
совпадают с учением о государстве у Ибн-Рушда.
И это не удивительно, ибо при разработке
своих социологических концепций оба
мыслителя исходили из «Республики» Платона.
Идеальное государство («город» в
значении «полис») характеризуется в трактате
как четко функционирующий организм, в
котором каждый орган подчиняется
другому, исправно выполняя возложенную на
него природой работу. Образцовое
государство возглавляется
мудрецом-законодателем и гражданами, которым доступно
демонстративное, «аподейктическое» знание.
Такому идеальному обществу аль-Фараби
противопоставляет несовершенные
общества, характеризующиеся корыстолюбием
людей, их взаимовраждой и войнами,
алчностью духовенства и т. п. Учение о
государстве связывается автором с космологией и
метафизикой.
Наука и нравственность, М., Политиздат,
1971, стр. 439.
В книге, написанной коллективом
авторов — специалистов в области естественных
наук, философии, этики, истории,
анализируется проблема науки и нравственности,
которая в наше время стала объектом
широкого общественного внимания и острых
споров. Как соотносятся между собой
истина и добро? В чем заключается
нравственное значение науки и какова ее роль в
совершенствовании общественной морали?
Какова нравственная ответственность
ученого за социальные последствия
использования научных достижений? Эти вопросы,
составляющие узловые моменты книги,
рассматриваются ее авторами с учетом слож^
ности и неустоявшейся проблематики
данной темы. Книга представляет собой
своеобразное подведение итогов прошедших
дискуссий и одновременно попытку более
углубленной разработки проблемы. Она
полемична, чем и обусловлено ее включение в
серию «Над чем работают, о чем спорят
философы». Все авторы разделяют идею
связи науки и нравственности, которая не
ограничивается простой координацией, а
носит внутренний, соподчиненный характер.
Различие же высказываемых в книге точек
зрения, нередко весьма существенное,
заключается в самом истолковании сложной
диалектики отношений двух сфер
человеческой жизнедеятельности. Книга построена
таким образом, чтобы читатель мог сам,
следуя за развитием разделяемой всеми ее
авторами главной мысли, уловить эти
различия. Важное место в книге занимает
анализ самих понятий «наука» и
«нравственность», отнюдь не аксиоматичных, как
показали проведенные в последние годы
дискуссии.
Б. О. ЛОБОВИК. Буденна рел!гжна сведо-
мкть. Гносеолопчни анализ. Вивфвництво
КиТвського ушверситету, 1971, 174 стр.
Б. О. ЛОБОВИК. Обыденное религиозное
сознание. Гносеологический анализ.
В монографии предпринята попытка
упорядочить в известной мере проблематику
гносеологического исследования явлений
религиозного сознания, исходя из определения
религии как иллюзорного отражения
действительности, обусловленного
конкретно-историческими условиями развития общества.
Выясняется «удельный вес» религиозных
взглядов и образов в мировоззрении
(мировосприятии) верующего человека,
переосмысливающего на этой основе свою
деятельность и свое место в мире. Автор
показывает, что «уровни религиозного сознания»
(термин вводится впервые) в плане
гносеологического анализа связаны с наличием
«теоретических» элементов в обыденном
сознании, однако теология не представляет
собой такого особого уровня: религиозную
идеологию неправомерно отождествлять с
теологией, а религиозную психологию — с

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
153
обыденным религиозным сознанием.
Уровни религиозного сознания различаются по
соотношению элементов обыденного и
теоретического сознания.
Исходя из такого понимания
гносеологической проблематики исследования
религиозного сознания, автор сопоставляет
элементы познавательного отношения и
религиозного сознания, вычленяет субъект и объект
религиозного отражения, показывает, что
объект обыденного религиозного сознания
с необходимостью включает в себя
сверхъестественное На этой основе
рассматривается вопрос о возможности возникновения
(оживления) религиозного сознания в
процессе познавательной деятельности
человека, о роли фантазии в создании
религиозных образов в деятельности обыденного
сознания. Подводя итоги анализа
отношения понятий и образов обыденного
религиозного сознания к отображаемой в нем
действительности, автор рассматривает
особенности приспособления обыденного
религиозного сознания к изменениям
действительности, описывает отношение
обыденных веровании к здравому смыслу
(который, как пишет автор, «в ряде
отношений является нездоровым и идет за
религиозным сознанием») и к научному
мировоззрению.
ПЛАТОН. Сочинения. В 3 т. Пер. с древ-
негреч. Под общ. ред. А. Ф. Лосева и В. Ф.
Асмуса. Т. 3. Ч. 1. М., «Мысль», 1971,
687 стр.
В первую часть третьего тома входят
диалоги «Филеб», «Государство» (большое
сочинение, писавшееся Платоном на
протяжении многих лет жизни), «Тимей» и
неоконченный диалог, посвященный теме
Атлантиды,— «Критий». Все эти сочинения
относятся к зрелому периоду творчества
Платона. В них содержится дальнейшая
разработка и завершение платоновского
учения об идеях. «Государство» вместе с тем
представляет собой детально
разработанную социально-политическую утопию.
Издание включает вводные статьи к
каждому диалогу (авторы — А. Ф. Лосев и В. Ф.
Асмус) и подробные
комментарии-примечания (автор —А. А. Тахо-Годи). Диалоги
даны в переводах Н. В. Самсонова, А. Н.
Егунова и С. С. Аверинцева.
П. И. ВЕЛЧЕВ.Научният експеримент.
София, Изд. на БАН, 1970, 158 стр.
П. И. ВЕЛЧЕВ. Научный эксперимент.
Во введении автор излагает общую
характеристику понятия «научный эксперимент»
и в качестве главной задачи ставит
выяснение при помощи прежде всего
диалектической логики того, что нового дает
современная наука для теории научного
эксперимента. Согласно позиции автора, научный
эксперимент занимает самостоятельное место, не
, относясь ни к чувственной и логической
ступеням познания, ни к эмпирическому и
теоретическому знанию, ни к практике.
Научный эксперимент представляет собой общий
функциональный компонент
познавательного процесса, связанный со всеми его
элементами, но несводимый к ним. Вторая глава
раскрывает основную структуру научного
эксперимента и различные виды ее
проявлений. Элементами общей структуры
являются сам экспериментатор, объект, с
которым экспериментируют, экспериментальные
средства и гносеологические операции, к
которым относятся главным образом гипотеза,
анализ и синтез, индукция и дедукция,
экстраполяция и теория. Автор выделяет для
исследования два вида научного
эксперимента, определяет их специфику и
взаимодействие. Первый из них отличается
преобладанием определенной логической
операции, и сюда входят модельный, мысленный,
лабораторный эксперимент и эксперимент
в природных условиях. Ко второму виду
принадлежат те научные эксперименты,
которые обусловлены спецификой экспери-
ментируемого объекта и объемом
практической проверки. К этому виду
принадлежат естественнонаучный и социальный
эксперименты. Внешняя и внутренняя
диалектика эксперимента, значение
эксперимента не только для перехода от
материального к идеальному, но и от
идеального к материальному, научный эксперимент
как элемент системы социалистического
управления — все это является предметом
исследования двух последних глав. В
заключение автор подчеркивает, что
современная теория эксперимента обладает
множеством проблем, ожидающих своего
исследования.
Книга снабжена списком литературы и
имеет резюме на русском и немецком
языках.
Н. ТИНБЕРГЕН. Осы, птицы, люди. (Пер.
с англ.). М., «Мир», 1970, 335 стр.
Книга выдающегося голландского
ученого задумана как серия очерков о наиболее
интересных исследованиях в области этоло^
гии (науки о поведении животных),
осуществленных самим ученым и его коллегами
в течение последних четырех десятилетий.
Читатель найдет в ней ответы на многие
вопросы, касающиеся изучения
филогенетического постоянства инстинктивных
движений и реакций животных, то есть наличия
сходных, не обусловленных фактом
научения форм поведения в ближайших их
видах, родах, семействах. Автор пишет:
«Главное, что дали мне мои исследования,— это
все возрастающее сознание огромного
разнообразия жизни, бесчисленности путей,
которые она выбирает, бесконечного
множества способов борьбы с неблагоприятной
средой, приносящих ей победу в этой
битве. Как ни странно, это прозрение
приходит очень постепенно, и истинный смысл
того, что ты видишь, нередко становится
тебе ясен лишь очень много времени спустя»
(стр. 318—319).
Книга в значительной степени
автобиографична, и это позволяет ближе
познакомиться с личностью автора и с развитием
его научных интересов. А поскольку Н. Тин-
берген по праву считается одним из
основоположников и лидеров этологии,
проследив жизненный путь ученого, можно
представить себе процесс становления этой
науки.

154
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
ГЕРБЕРТ АПТЕКЕР. О природе
демократии, свободы и революции. «Прогресс».
ЛЦ 1970, 128 стр. (Пер. с англ.)
Известный американский марксист,
анализируя идеи наиболее популярных
англосаксонских просветителей и демократов
прошлого, убедительно показывает, что
вопросы о свободе и демократии ставились
ими конкретно-исторически, имели четко
определенное классовое содержание даже
тогда, когда эти идеи были выражены в
абстрактной, «общечеловеческой» форме.
Г. Аптекер вскрывает буржуазный
характер этих идей, их неизбежную классовую
ограниченность, связанную с признанием
незыблемости частной собственности,
эксплуатации и подчинения меньшинства
большинству, и их значение как ступеней
прогресса. Он прослеживает на конкретных
примерах из истории США органическую
связь идеологических концепций и
политических лозунгов с коренными
материальными интересами борющихся классов и
социальных групп.
На этой основе Г. Аптекер проводит
критический анализ буржуазных концепций
свободы, показывая, что все они исходят из
негативного понимания свободы (как
отсутствия ограничений), из чисто политической
трактовки этой категории, что
подразумевает сохранение экономического
неравенства, апологию индивидуализма, элитизм.
Убедительно раскрыто автором
марксистское понимание свободы, вытекающее из
научного познания законов общественного
развития и неразрывно связанное с
борьбой за социальный прогресс, за интересы
трудящихся, за общество социальной
справедливости.
В связи с этими проблемами в книге
рассматриваются вопросы о социальной
революции, о революционном насилии и о так
называемой «дорогой цене» революции —
о цене прогресса. Пути к прогрессу, к
лучшему обществу, показывает автор, лежат
через экспроприацию частной
собственности, через социалистическое переустройство
общества, открывающее перспективы
безграничного прогресса, всестороннего
свободного развития личности.
Теоретическому анализу придана яркая
публицистическая форма.
KLAUS HARLANDER. Absolute
Subjektivität und kategoriale Anschaung. Eine
Untersuchung der Systemstruktur bei Hegel.
iMeisenheim am Glan, 1969, 136 S.
К. ХАРЛАНДЕР. Абсолютная
субъективность и категориальное созерцание.
Работа К. Харландера посвящена
анализу предпосылок философии Гегеля. Первой
предпосылкой автор считает систему. Для
Гегеля системность неразрывно связана с
сущностью мышления. «Воля к системе,—
отмечает автор,— является для Гегеля
волей к мышлению» (стр. 1). Таким образом,
системность становится отличительным
признаком мышления, а само мышление
выступает в качестве фундаментальной
характеристики человека. В первых 10 главах
работы рассматриваются вопросы, связанные
со становлением системы Гегеля:
сопоставляется понимание системы в
«Феноменологии духа» и системы позднего Гегеля.
Подробно анализируется структура
«Энциклопедии философских наук». Автор полагает,
что ранняя система Гегеля, выраженная в
«Феноменологии духа», значительно
отличается от понимания системы в
«Энциклопедии». Феноменология явилась не только
подготовкой логики, как это стали считать
позднее и как это представлено в
«Энциклопедии», но это прежде всего история
абсолютного духа. «Сущность духа здесь
полностью проявляется в его историчности»
(стр. 4). Система Гегеля окончательно
сложилась в «Науке логики», в свою
очередь, внутренним ядром логики становится
учение об абсолютной идее, а
феноменология утрачивает свое прежнее значение.
Автор видит в учении об абсолютной идее
«основную структуру системы» Гегеля.
Однако потеря историчности, концентрация
внимания на системе, в которой
центральной стала абсолютная идея, потребовали от
Гегеля введения такой предпосылки, на
основе которой можно было бы объяснить
содержательные аспекты системы. Такой
второй предпосылкой в философии Гегеля
становится, по мнению К. Харландера,
категориальное созерцание.
В трех заключительных главах работы
рассматривается учение Гегеля о
созерцании, основные черты интеллектуального
созерцания категорий и соотношение между
абсолютной идеей и категориальным
созерцанием. Автор считает, что категориальное
созерцание выступает в качестве
«продуцирующего начала» диалектических
построений Гегеля. Категории диалектики имеют
в философии Гегеля определенное
оперативное значение, за диалектической
структурой каждой категории можно отыскать
соответствующее категориальное
созерцание. Таким образом, содержание категорий
диалектики может быть сведено к
соответствующему интеллектуальному созерцанию.
Тем самым логика Гегеля, полагает автор,
не может быть понята без
интеллектуального созерцания категорий, а в целом
философия Гегеля базируется на двух
предпосылках: на системе и интеллектуальном
созерцании.
Работа содержит библиографию по
анализируемой проблеме.

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
Информация, обзоры, рецензии
Фундаментальный труд по истории
марксистской философии в Германии
Zur Geschichte der marxistisch-leninistischen Philosophie in Deutschland. Band I, 1 —
2 Halbband. Von M. Klein, E. Lange und F. Richter. Unter Mitarbeit von K.-H. Geyer,
M. Höfer, E. Mieth, E. Oetzel, H. Pepperle, K. Reiprich, H. Seidel, H. Sterner, G. Stiehler,
H. Ullrich, W. Vrona. Berlin, Dietz-Verlag, 1969, 1197 S.
Первый том (состоящий из двух книг)
истории марксистской философии в
Германии, созданный учеными ГДР, охватывает
период с возникновения марксизма до 1917
года. Дальнейший период — с 1917 года до
настоящего времени — будет освещен в
последующих томах. Вышедшие книги
представляют собою результат длительной
работы и в целом свидетельствуют об удаче
авторского коллектива.
Достоинство труда прежде всего в самом
замысле авторов — дать цельную
историческую картину развития марксистской
философской мысли в Германии с момента ее
возникновения до настоящего времени в
органической связи с конкретными
историческими условиями, с развитием
естественных и общественных наук.
Высказанную во введении мысль о том,
что «единство марксистской философии и
политики рабочего класса является
ведущей, основополагающей мыслью данного
изложения» (стр. 16), авторы на
протяжении всего труда проводят в качестве
основного принципа обобщения обширных
фактов истории. Вместе с тем, справедливо
подчеркивая единство марксистской
философии и политики, они иногда недостаточно
учитывают факт относительной
самостоятельности марксистской философии по
отношению к политике, что выражается, в
частности, в освещении некоторых
материалов и фактов скорее в исторнко-партийном,
чем в историко-философском плане.
Во введении к первой книге тома авторы
излагают общий замысел и некоторые
методологические принципы исследования.
В главе, посвященной историческим
предпосылкам возникновения марксистского
мировоззрения, анализируются социальные
условия периода становления марксизма, а
также теоретические источники
марксистской философии.
С больши\ч интересом читается раздел о
духовном развитии Маркса и Энгельса в
юности, о их переходе к революционному
демократизму и коммунизму. Несмотря на
то, что здесь освещается, в общем,
известный материал, нашедший отражение в
биографиях Маркса и Энгельса и в других
специальных работах, раздел этот
представляет научный интерес, непосредственно
передает атмосферу того времени и раскрывает
закономерность перехода Маркса и
Энгельса на позиции научного коммунизма. Здесь
подробно рассматривается влияние на
молодых Маркса и Энгельса гегелевской
философии, преодоление ими гегельянства и
разрыв с младогегельянцами.
В разделе об открытии и обосновании
всемирно-исторической роли пролетариата
излагаются в основном три проблемы:
качественно новая функция философии,
выработка основ материалистического понимания
истории и философско-теоретическая
борьба за создание коммунистической партии.
Особо подчеркивается значение для
выработки марксистского мировоззрения
произведения Энгельса «Очерки к критике
политической экономии». Это была первая
работа, в которой анализировались
экономические основы буржуазного общества. Она
оказала очень сильное влияние на Маркса;
в конце 1843 года Маркс приступил к
критике буржуазной политэкономии с позиций
материализма и коммунизма.
Анализируя «Философско-экономические
рукописи» Маркса, авторы книги
подчеркивают, что «рукописи» отражают сложный,
многосторонний и противоречивый процесс
перехода Маркса от материализма
Фейербаха к диалектическому и историческому
материализму и научному коммунизму.
Однако, пишут авторы, этот переход не
заканчивается созданием «Философско-экономи-
ческих рукописей».
Раскрывая теоретическую деятельность
Маркса и Энгельса по созданию
коммунистической партии, авторы показывают
борьбу основоположников марксизма против
утопического коммунизма Вейтлинга,
«истинного» социализма, прудонизма и т. д.
Далее в книге в обобщенном виде
излагается история развития Марксом и
Энгельсом философии на опыте революции 1848
года. В центре внимания авторов новая
постановка Марксом и Энгельсом ряда
принципиальных вопросов революции, классовой
борьбы, теоретического обоснования
диктатуры пролетариата и т. д. Эти вопросы
рассматриваются в неразрывной связи с
мировоззренческими и политически-идеологиче-

156
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
скими задачами создания самостоятельной
пролетарской партии в Германии.
Интересен анализ некоторых новых моментов в
подходе Маркса и Энгельса к буржуазной
идеологии, когда из активного средства
мобилизации народных масс в целях
разрушения феодализма она превращалась в
средство борьбы с революционным движением
пролетариата.
Содержащееся в книге изложение истории
развития марксистской философии в
Германии в период с 1852 по 1871 год является
одним из первых в немецкой марксистской
литературе систематических изложений
истории этого периода. В
проблемно-историческом плане рассматривается работа Маркса
«Grundriße zur Kritik der politischen
Ökonomie», которой раньше довольно мало
уделялось внимания в марксистской
литературе. Удачен анализ идей Маркса
(содержащихся в его экономических трудах) об
основных законах общественного развития,
о взаимосвязи производства и науки,
взаимоотношении личности и общества.
Большое внимание уделяется анализу
диалектического метода в экономических
работах Маркса—соотношения
исторического и логического методов исследования и
изложения, диалектики субъективного и
объективного и т. п. Ряд новых обобщений и
фактов найдет читатель в тех разделах
книги, где рассматривается деятельность
Маркса и Энгельса в I Интернационале,
например, их борьба с лассальянством.
Приводятся интересные факты о влиянии идей
«Капитала» на рабочее движение в
Германии уже в 60-е годы.
Вторая книга первого тома состоит из
двух частей: первая часть посвящена
развитию марксистской философии в период
от Парижской коммуны до конца XIX
века, вторая — в период с конца XIX века до
1917 года.
Если в предшествовавшие периоды на
первый план выдвигались философские,
политические (тактические) или
экономические вопросы, то теперь, в новый период,
начало которому положила Парижская
коммуна, требовались развитие и
распространение всей системы марксистского
мировоззрения, систематизация и разработка
идей научного социализма на основе
нового опыта. В этой связи авторы выделяют
работы Энгельса «Анти-Дюринг» и
«Развитие социализма от утопии к науке», в
которых впервые систематически излагается
содержание трех составных частей
марксистского учения.
Предметом особого внимания авторов
явился вопрос о диалектическом
взаимоотношении философии и естествознания,
который обрел особую актуальность после
1870 года. Они подчеркивают, что Энгельс
впервые в истории философии дал
всестороннее и последовательно научное
объяснение взаимоотношения между диалектико-
материалистической философией и
современным естествознанием, создав тем самым
мировоззренческую основу для союза
марксистской философии и естествознания.
Авторы на основе переписки Маркса и
Энгельса, а также их выписок из
литературы по естествознанию убедительно
показывают, что и Маркс и Энгельс интенсивно
изучали современное им естествознание
(что, разумеется, не исключало
«разделения труда» между ними). Это
свидетельствует о том, что диалектика природы
рассматривалась не только Энгельсом, но и
Марксом как существенная часть диалекти-
ко-материалистического мировоззрения.
Этот вывод заслуживает внимания еще и
потому, что в буржуазной литературе
зачастую недооценивается вклад Маркса в
разработку проблем диалектики природы.
В противоположность буржуазной и
ревизионистской марксологической литературе,
в которой нередко умаляется роль Энгельса
в разработке научного мировоззрения,
исследование немецких марксистов
убедительно показывает непреходящие заслуги
Энгельса в этом отношении.
В книге правомерно выделены
специальные разделы, в которых анализируется
идейный разгром Марксом и Энгельсом эти-
ческо-идеалистических концепций
социализма, отражавших мелкобуржуазное
влияние в рабочем движении. Вместе с тем
подчеркивается, что, несмотря на всю резкость,
с которой основоположники марксизма
выступали против подмены научного
обоснования социализма моральным, они отнюдь не
умаляли роли нравственного сознания в
классовой борьбе. Они дали
принципиальную оценку соотношения между научным
и моральным познанием, имеющую
большое методологическое значение для
разрешения многих современных проблем.
Все же нам представляется, что
философские проблемы гуманизма и человека,
игравшие и играющие столь значительную
роль в развитии марксистского учения, в
рецензируемой книге, к сожалению, не
нашли должного освещения. В этой связи
целесообразно подчеркнуть, что анализ
указанных проблем в истории
марксистско-ленинской философии продолжает оставаться
одной из актуальных и неотложных задач
современной историко-философской науки.
Рассматриваемый период в развитии
марксистской философии ознаменовался
выдвижением поколения революционных
лидеров и теоретиков немецкого и
международного рабочего движения. Авторы
показывают заслуги А. Бебеля, В. Либкнехта,
Ф. Меринга, И. Дицгена, К. Каутского в
условиях, когда проблемы
взаимоотношения исторической необходимости и
сознательной деятельности народных масс и
партий, диалектики эволюции и революции
приобрели большое теоретическое и
практическое значение в рабочем движении.
Вместе с тем в книге отмечается, что
лидерам немецкой социал-демократии не уда-
Лось раскрыть все стороны специфического
проявления объективных законов
общественного развития.
Авторы подвергают анализу не только
произведения Маркса и Энгельса и их
последователей, но и выступления лидеров
немецкой социал-демократии в рейхстаге, на
съездах партии и т. п. Книга содержит в
себе много новых или малоизвестных
материалов (впервые, например, приводятся вы-

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
157
оказывания В.. Либкнехта, зафиксированные
в протоколе съезда СДПГ, состоявшегося в
Галле в 1890 году, и другие). Особое место
в этом анализе авторы справедливо отводят
журналу «Neue Zeit», основанному
Каутским в 1883 году. Несмотря на некоторые
недостатки (на что обращал внимание еще
Энгельс), журнал стал ведущим
теоретическим органом международного рабочего
движения (в нем, в частности, сотрудничал
и Г. В. Плеханов). В отличие от «Немецко-
французского ежегодника» и «Новой
Рейнской газеты», которые обращались главным
образом к «образованным классам» в
Германии, «Neue Zeit» с самого начала
опирался на революционное рабочее движение.
В книге приводится список работ Маркса и
Энгельса, опубликованных на страницах
этого журнала. Интересный и подчас
малоизвестный материал найдет читатель в
разделах, посвященных истории борьбы
марксистов против буржуазной философии.
Известно, что буржуазные идеологи вначале
избрали тактику полного замалчивания
марксистского учения, но позднее
вынуждены были перейти к открытым нападкам.
Когда произошел этот перелом? В
марксистской литературе нередко утверждалось,
что борьба буржуазной философии против
марксизма началась в 80-х и особенно в
90-х годах XIX века.
Авторы книги, опираясь на
первоисточники и проведенные в ГДР исследования,
вносят коррективы в эти представления:
они считают, что борьба с учением Маркса
началась гораздо раньше, а именно в
конце 60-х годов, когда вышел в свет первый
том «Капитала».
Во второй части книги проблемы
истории марксистской философии в Германии
рассматриваются в связи с ленинским
этапом в философии. Предметом особого
внимания авторов является борьба левых
социал-демократов (Р. Люксембург, К.
Либкнехта, Ф. Меринга, К. Цеткин) против
философского ревизионизма, центризма
Каутского, неокантианства, религиозного
социализма и социал-дарвинизма. В специальном
параграфе подчеркиваются большие заслуги
Г. В. Плеханова в распространении и
защите диалектического материализма от
ревизионистских напалок Бернштейна и Шмидта.
В книге правильно отмечается, что в
процессе образования трех направлений в
немецкой социал-демократии философский
ревизионизм обрел некоторые новые черты.
Если ревизионисты, следовавшие
неокантианцам, выступали прежде всего под флагом
«научного дополнения» марксизма, то
теперь они стали обращаться к иррационали-
стическим и мистическим течениям, пытаясь
низвести научный социализм до
положения религиозного вероучения.
Большое внимание уделяется в книге
анализу философско-мировоззренческих споров
внутри немецкой социал-демократии (на
съездах, в печати и т. д.) в конце XIX —
начале XX века. Центральное место в этих
дебатах занимали вопросы о всеобщей
политической стачке, о теоретическом
осмыслении «бельгийского эксперимента»
(всеобщей забастовки 1902 года), резолюции 1905
года в России, о борьбе против идеологии
империализма, милитаризма и войны..Здесь
авторы использовали ряд новых
источников, ранее не подвергавшихся анализу в
философской литературе.
Наряду с заслугами немецких левых
социал-демократов в книге раскрываются их
недостатки и слабости: они недостаточно
связывали свою теоретическую борьбу
против ревизионизма с анализом и
обобщением новых общественных явлений в эпоху
империализма, опыта классовой борьбы и
новых результатов развития науки. «В
отличие от Ленина у них не было ясного
понимания того, что в эпоху империализма
диалектику многообразных форм борьбы
нужно по-новому сочетать с разработкой
конкретных путей к пролетарской
революции» (стр. 285).
Авторы пришли к выводу, что, хотя
левые социал-демократы в философском
отношении не достигли той теоретической
ясности, которая была у Ленина (что
особенно сказалось в их недооценке значения
мировоззренческих основ марксистской теории
познания, диалектики и исторического
материализма, и эта недооценка «затруднила
им также понимание дальнейшего развития
марксистской философии Лениным»), все
же они твердо отстаивали основные
принципы марксистской философии и своей
деятельностью создавали предпосылки для все
большего сближения (особенно во время
первой мировой войны) с ленинскими
позициями (см. стр. 289). В книге
раскрывается закономерный процесс освобождения
левых социал-демократов от ошибок,
связанных прежде всего с недостаточным
пониманием диалектики взаимоотношения
объективных и субъективных факторов в
историческом процессе. Убедительно показано, что
теоретическая и практическая деятельность
немецких революционных марксистов
создавала важные идеологические
предпосылки для образования в Германии
марксистско-ленинской партии нового типа.
Осуществленный авторами анализ
представляет собой исследование развития
марксистской философии в конкретных
условиях данной страны. Отмечая
необходимость и полезность такого подхода, следует
подчеркнуть, что существует и другой тип
историко-философских исследований —
проблемно-исторический, когда история
философии (в данном случае марксистской)
излагается не по отдельным странам, а по
проблемам, в их конкретно-исторической
обусловленности и развитии. Ясно, однако,
что такое рассмотрение предполагает
предварительное исследование истории
философии в отдельных странах, сопоставление
ее с аналогичными процессами в других
странах и т. д. Поэтому труд немецких
ученых представляет научную значимость
и в этом отношении, ибо в нем содержится
богатый материал для выявления общих
закономерностей интернационального
развития философии марксизма, для
дальнейшей работы в области истории
марксистской философии.
Г. Л. БЕЛКИНА, Б. В. БОГДАНОВ,
А. Г. МЫСЛИВЧЕНКО

Логическая проблематика в журнале
Польского Философского Общества
«Ruch filozoficzny», kwartalnik Polskiego Towarzystwa Filozoficznego. tt. XXVII—
XXVIII, 1969-1970 pp.
Проблемы логики, методологии науки,
гносеологические вопросы, связанные с
изучением и применением методов логики,
логической семантики, семиотики и т. д., по
традиции занимают одно из важнейших
мест в польской философской литературе.
Польская логика дала целый ряд блестящих
представителей, которым принадлежат
многие кардинальные результаты в
различных сферах логического знания (Я. Лука-
севич, А. Тарский, С. Яськовский, С. Лесь-
невский и др.). В Польше издается
специальный журнал Института философии и
социологии ПАН «Студиа логика» (гл.
ред. — Е. Слупецкий), в котором
освещаются как узкоспециальная логическая
проблематика, так и вопросы применения логики
в науке и технике, вопросы истории логики
и пр. Статьи по логике систематически
появляются также в журнале «Студиа
философично.
Наш обзор касается содержания
журнала «Рух философичны», издаваемого в То-
руне правлением Польского Философского
Общества (гл. ред.—Т. Чежовский).
Журнал носит по преимуществу информативно-
реферативный характер. Небольшой объем
и сравнительно редкий выпуск (3—4
номера в год) определяют сжатость
публикуемых материалов.
Основное содержание журнала (помимо
критико-библиографической части)
составляют рефераты статей и докладов,
представленных в рамках деятельности
Общества. Тематика этих докладов в основном
связана с логическими и
методологическими проблемами. Поэтому, хотя журнал и
публикует достаточное количество статей по
другим философским вопросам, мы
ограничили обзор рассмотрением работ, так или
иначе относящихся к логике.
Статья И. Дамбской «Семиотическая
концепция в философии К. Твардовского»
(т. XXVII, № 1, 1969) посвящена некоторым
аспектам философских взглядов основателя
львовско-варшавской школы Польского
Философского Общества (1904 г.) и самого
журнала «Рух философичны» (1911 г.).
И. Дамбска стремится выяснить вклад
К. Твардовского в развитие общей теории
знаков в связи с его взглядами на
инструментальную роль языка и на значение
семиотического анализа как философского
метода. В связи с этим И. Дамбска дает
краткий анализ его работ, в частности ранних ,.
В этой книге высказывается
предположение о том, что имена выполняют не две, как
считал Милль (денотация и коннотация), а
три семиотические функции: отнесение к
предмету (десигнирование), к содержанию
(значение) и к акту представления. Имя,
таким образом, выступает языковым
репрезентантом некоторого переживания
(представления), элементами которого являются
акт представления, содержание и предмет.
В отличие от прагматической концепции
Морриса, пишет автор, Твардовский
анализировал проблему семиотической функции
языка, оперируя психологическими
категориями. Автор дает критический анализ этой
концепции на основе общей критики
психологизма в логике. Сам Твардовский,
указывает автор, позднее, отказываясь от
психологической интерпретации семиотических
функций языковых выражений, пытался
найти основу семиотического анализа в так
называемой теории «действия и
результата». Не сумев полностью избежать влияния
психологизма, он, однако, сделал
значительный шаг на пути конституирования понятия
значения в логическом смысле в отличие
от психологического смысла этого термина.
Твардовский утверждал, что большое
число споров и трудностей в решении
философских проблем имеют языковый характер
и возникают на почве недоразумений
синтаксического или семантического типа,
выявляющихся при формулировании
философских положений. Поэтому одной из
важнейших задач философии является выяснение
этих недоразумений и ошибок, уточнение
формулировок на основе семиотического
анализа. Сам он пытался решить эту задачу
по отношению к эпистемологической,
онтологической и аксиологической
проблематике. В качестве иллюстрации автор приводит
его анализ употребления терминов «ничто»,
«небытие» и др. в философской литературе.
На наш взгляд, этот пример хорошо
показывает, как некоторые идеи логических
позитивистов (Айер, Карнап и др.) были
предвосхищены К. Твардовским.
В номерах за 1969—1970 гг. (тт. XXVII—
XXVIII) публикуются материалы XIII, XIV
1 См. К. Twardowski. Otresci i przed-
mïocie przedstawien. Wybrane pisma filo-
zoficzne. Warszawa, 1965, s. 10.

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
159
и XV конференций тематической группы
истории логики ПАН в Кракове (1967—
1969 гг.). Среди них следует отметить ряд
статей В. Михаловского: «Определение
импликации у Филона, Диодора и Хрисиппа»
(№ 1, 1969), «Импликация и гипотетические
силлогизмы у поздних перипатетиков»
(№ 1—2, 1970), «Логические аспекты
проблематики движения и возможности у
Аристотеля, Диодора, Филона, Хрисиппа»
(№ 2—3, 1969). В этих статьях автор
подвергает тщательному логическому
анализу попытки древних философов решить
проблемы движения с помощью известного им
понятийного аппарата и логических средств,
включая средства античной модальной
логики. Как известно, древние логики
придавали исключительное значение проблеме
истинности условного высказывания. В. Ми-
халовски считает, что идеи древних
логиков, разрабатывавших теорию условных
суждений, удивительным образом
перекликаются с современным поиском адекватных
логических средств для экспликации
логического следования. Анализируя
определения условий истинности для условных
высказываний у древних, он применяет
современную общеупотребительную логическую
символику. Так, определение Филона в
переводе на символический язык представляет
собой не что иное, как определение
материальной импликации, для концепции
условного высказывания Диодора оказываются
адекватными определения в духе
формальной импликации Б. Рассела, импликация
Хрисиппа интерпретируется как строгая
импликация в смысле Льюиса, в то время как
понимание импликации, приписываемое
перипатетикам (оно состоит в том, что
условное высказывание истинно тогда и только
тогда, когда содержание следствия
составляет часть содержания антецедента),
является аналогом сильной импликации В. Ак-
кермана.
Узкоспециальным историко-логическим
вопросам посвящены работы М. Марковского
по истории польской логики средневековья
(Ко 1, 1969, № 3—4, 1970), О. Нарбутта
«Из формальных проблем средневековой
логики» (№ 4, 1969), А. Вроньского «О
старых и новых способах интерпретации
квантификаторов» (№ 1, 1969), И. Дамбской о
некоторых проблемах диалектики стоиков в
свете трактата Секста Эмпирика «Adversus
Logicos» (№1—2, 3—4, 1970), В. Щеньха
«О логическом наследии чешского
математика и логика Л. Ригера (1916—1963)»
(№ 3—4, 1970). Для специалистов,
занимающихся проблемами неопозитивистской
методологии, вероятно, представит интерес
небольшой реферат Я. Кабжиньского и
Ст. Сурмы «Применение методов
диаграммы-модели в смысле А. Робинсона к
анализу неопозитивистских протокольных
предложений».
Я. Сух в реферате «Концепция закона
науки как строго общего предложения»
(№ 2—3, 1969) дает следующее
определение строго общего предложения:
«Предложение является строго общим, если его
субъектный термин является строго общим.
Строго обший термин — это такой термин,
смысл которого не позволяет решить,
образуют ли десигнаты, составляющие его
объем, конечное множество, а также того,
является ли замкнутой
пространственно-временная область их нахождения». От
предложений строго общих следует отличать
предложения нумерически общие, то есть
предложения о локализованном объеме,
находящемся в замкнутой (конечной)
пространственно-временной области. Проводя
указанное различие, автор считает, что
некоторые законы науки, такие, как законы
Кеплера и т. п., не могут быть отнесены к
строго общим предложениям, а являются
нумерически общими предложениями.
Считая, что это различие имеет важное
значение для решения логических проблем
научных законов, автор, однако, отмечает, что
сам вопрос — являются ли законы науки
всегда строго общими предложениями или
могут также быть нумерически общими —
является вопросом соглашения.
Некоторые вопросы интерпретации
основных семантических терминов освещены в
работе В. Лебединского «Интерпретация
«Bedeutung» в семантической концепции
Г. Фреге» (№ 2—3, 1969). Автор реферата
отмечает, что терминология Фреге
использовалась и интерпретировалась
различными авторами неодинаково. Это в первую
очередь обусловлено недостаточной
определенностью этой терминологии, поскольку
Фреге часто применял вместо строгих
определений терминологические дескрипции.
В качестве примера рассматривается термин
«Bedeutung», являющийся, как известно,
наряду с термином Sinn основным термином
в семантике Фреге. Бросается в глаза
неоднозначность переводов этих терминов на
другие европейские языки, в частности, на
английский. Так, например, Sinn и
Bedeutung переводились Б. Расселом как meaning
и denotation соответственно, Р. Карнапом,
Г. Фейглем, У. Селларсом — как sense и
nominatum, П. Гичем и М. Блэком — как
sense и reference и т. д. Следует отметить
по этому поводу, что в русском «вокабуля-
ре» семантических терминов также до сих
пор нет однозначного употребления этих
терминов, так как пара русских слов
«смысл» и «значение», по мнению многих
специалистов, не вполне передает
различные нюансы семантической теории, хотя,
на наш взгляд, необходимо согласиться с
В. Лебединским, что дело, конечно, не в
терминологии, а в отсутствии строго
определенных и общеприемлемых исходных
понятий семантической теории смысла и
значения. Пытаясь эксплицировать термин
«Bedeutung», автор реферата обращает
внимание на то, что он выполняет в
семантической теории Фреге две функции: а)
обозначает определенный номинат (предмет) и
б) выражает экстенсиональное значение
имени, в то время, как Sinn — или sense —
является интенсиональным значением имени.
Целью работы 3. Звиногродского
«Замечания по поводу так называемого
платонизма в философии математики» (№ 2—3,
1969) является рассмотрение некоторых
трудностей, связанных с часто
встречающейся интерпретацией дискуссии о смысле
понятия множества как современного
варианта известного в истории философии

160
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
спора о существовании универсалий.
Тенденция к поиску аналогии между двумя этими
дискуссиями нашла выражение и в
терминологии, употребляемой в современных
работах по основаниям теории множеств.
Так, например, Куайн различает три ответа
на вопрос, что является предметом
математики: реалистский (платонистский),
концептуалистический и номиналистический.
Номинализм основывается на двух принципах:
а) существуют только индивиды,
понимаемые как физические предметы; б)
существует только конечное число индивидов. Для
концептуалиста множество существует, если
указана возможность его конструирования
в конечное число шагов путем применения
принятых правил образования множеств к
множествам уже образованным. Для
реалиста достаточно показать, что допущение
о существовании данного множества не
приводит к противоречию в данной системе,
чтобы признать его существование.
Номиналист допускает существование только
конечных множеств, концептуалист — самое
большее — множеств мощности алеф-нуль,
реалист не накладывает никаких
ограничений на мощность множества.
Автор отмечает, что связь между
указанными дискуссиями можно обнаружить
только при достаточно широком понимании
термина «общность» (powszechnik), а
именно когда «общность» понимается как
любой абстрактный предмет, отличный от
единичного предмета. Тогда множество в
дистрибутивном смысле оказывается
«общностью» и можно провести допущения,
касающиеся тесной связи между спором о
существовании множеств в теории множеств
и спором об универсалиях. Обращая
внимание на некоторые характерные моменты
дискуссии о понятии множества, автор
считает, и в этом с ним следует согласиться,
что эта дискуссия существенно отличается
от споров о существовании «общностей» в
той форме, в какой они известны в истории
философии, а также, что основанием к
поиску указанной аналогии является взгляд
на математику как на эмпирическую науку,
то есть как на некоторое знание о
физической реальности, хотя и рассматривающее
эту реальность с весьма специальной точки
зрения.
В номере 4 за 1969 г. помещены два
реферата Т. Кубиньского: «Императивно-
эпистемические основы логики вопросов» и
«Некоторая теоретико-модельная
особенность онтологии». В первой из них
анализируются взгляды, изложенные в работе
шведского логика Л. Аквиста «Новый
подход к логической теории императивов».
Главную заслугу Л. Аквиста автор видит
в построении императивно-эпистемических
исчислений, высказываний и
функциональных исчислений, в создании семантики этих
исчислений (на базе исследований Хинтик-
ки), а также в указании, каким способом
различные вопросы естественных языков
могут быть «переведены» в императивы
языка соответствующей императивно-эпи-
стемической системы. Во второй работе
доказывается положение о том, что онтология
Лесьневского является теорией абсолютно
некатегорической. Понятие абсолютно
некатегорической системы вводится
следующим образом: элементарная теория,
основанная на аксиоматике А, называется
абсолютно некатегорической, если всегда
можно найти неизоморфную модель
множества аксиом А.
В реферате «К вопросу об
истолковании стоиками концепции знака» (№ 2—3,
1969) И. Дамбска отмечает, что
стоическое понятие «демонстративного» знака
отвечало следующим условиям: а) такой
знак есть нечто, существующее только
как член отношения «указывать на...»;
б) второй член этого отношения, а
именно предмет, на который указывает
первый член отношения, должен
существовать одновременно со знаком. Этим
условиям удовлетворяет содержание
антецедента в условном предложении, в котором
при истинности самого предложения
истинен антецедент и «содержание
антецедента указывает на содержание кон-
секвента, основываясь на принципе опре
деленной вещественной связи между
ними». Такая концепция, по мнению автора,
представляет интересную попытку
сведения эпистемологического и
прагматического понятий знака к синтаксическому и
семантическому понятию условий ассертив-
ности его консеквента.
Я. Воленьски посвятил свой доклад
«Семантика Д. Райла» (№ 2—3, 1969)
рассмотрению семантических взглядов
одного из известных представителей так
называемой «философии естественного
языка». Суть семантической концепции
философов этого направления сводится к
тезису, вытекающему из поздних работ
Л. Витгенштейна о замене понятия
значения понятием способа употребления
языкового выражения. Д. Райл занимался
выяснением понятия use в так
называемой концепции the use conception of
meaning2. Его рассуждения в духе философии
естественного языка сводятся к следующим
положениям: а) основным контекстом, в
котором термин «use» фигурирует в
интересующей философа роли, является выражение
«обычное (= нормальное) употребление
выражения»; этот оборот должен
заменить издавна употребляемый философами
термин «значение»; б) языковое
выражение является определенным
инструментом, и техника его использования
определяет его употребление; в) обращение к
естественному языку основывается на том,
что в исследованиях мы прибегаем
именно к обычному употреблению выражений.
Следует отметить, что сжатые рамки ис-
торико-логического реферата, очевидно, не
позволили автору подвергнуть сколько-
нибудь обстоятельному критическому
анализу семантическую концепцию
философии естественного языка.
Задачу экспликации традиционного
употребления рассуждения по аналогии с
целью определения понятия аналогии
ставит перед собой В. Павничак (№ 1—2,
1970). Как известно, традиционное
употребление рассуждения по аналогии не
2 Cmi. The Theory of Meaning. British
Philosophy in the Mid Century. L., 1957.

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
161
представляет однородной концепции, в
нем можно выделить четыре различных
направления: а) индуктивно-дедуктивная
теория (Аристотель); б) индуктивная
(Кант); в) миллевская теория и г)
дедуктивная теория. Каждая из этих теорий
представлена определенными схемами
вывода. Анализируя различные схемы
вывода по аналогии, автор утверждает, что все
они в принципе основаны на следующем
понимании термина «аналогия»: аналогия
имеет место между двумя отношениями
Ri и R2 тогда и только тогда, когда
существует такое отношение R3, что как Ri,
так и R2 находятся в отношении R3,
причем в частном случае отношение R3
может быть «формальным» отношением.
Хотя такое понимание аналогии является
слишком общим, его значение, по мнению
автора, состоит в том, что оно позволяет
уточнить тип некоторой данной аналогии
путем характеристики третьего
отношения, в котором содержится аналоговое
отношение. От того, каково это отношение,
зависит, приводит ли данное
утверждение аналогии к интересующим нас
выводам по отношению к сравниваемым
объектам.
В. Гейтч в статье «О проблеме
логических антиномий в канторовской теории
множеств», как и в тесно примыкающей
к ней по содержанию работе «Об
основной мировоззренческой проблематике в
математике» (№ 1—2, 1970) утверждает,
что антиномии наивной теории множеств
Г. Кантора относятся к числу логических,
имея в виду известные парадоксы
Рассела, Кантора, Бурали-Форти и т. п.
Оспаривая широко распространенное мнение о
том, что причиной указанных антиномий
является наивное «определение»
множества, автор защищает тезис о том, что кан-
торовское понимание множества не
обязательно приводит к парадоксам типа
антиномии Рассела. Вопрос заключается в
том, пишет автор, является ли расселов-
ское парадоксальное множество
множеством в смысле Кантора, и отвечает на этот
вопрос отрицательно, считая, что это
множество не удовлетворяет
интуитивному пониманию множества, так как оно
содержит так называемое «обращение к
себе», а также не удовлетворяет
определению истинно-логического предиката.
Аналогичные рассуждения проводятся по
поводу парадоксов Кантора и
Бурали-Форти. Автор делает вывод, что, во-первых,
канторовское «определение» множества
не приводит к противоречию, если в нем
понятие «определенность» получает
достаточное уточнение, и, во-вторых, так как
канторовская теория множеств по своей
сути не ведет к противоречию,
аксиоматический метод не является необходимым
для преодоления антиномий этой теории.
Не оспаривая мнение автора о логической
природе известных парадоксов теории
множеств, мы все же не можем признать
достаточно убедительными «уточнения»,
которым он подвергает канторовское
понимание множества, в особенности
запрещение так называемого «обращения к
себе».
Рефераты С. Сурмы (№ 4, 1969, № 1 —
2, 1970) посвящены выяснению
исторического значения трудов выдающегося
американского логика и математика Э.
Поста. Как известно, в своей докторской
диссертации 1921 года Э. Пост впервые
доказал с помощью разработанного им
метода полноту классического исчисления
высказываний. Впоследствии под
непосредственным влиянием работ Поста был
разработан целый ряд методов
доказательства полноты, применимых также к
некоторым фрагментам классического
пропозиционального исчисления (импликатив-
ное исчисление, исчисление
эквивалентности и т. д.), а также найдены методы
доказательства полноты неклассических
систем (интуиционистское исчисление,
многозначные системы Лукасевича и т. д.). В
реферате «Исторический обзор
важнейших методов доказательства теоремы
Поста о полноте классического исчисления
высказываний» С. Сурма рассматривает
важнейшие методы доказательства этой
теоремы: метод Поста (1921 г.), А. Тар-
ского (1925 г.), Я. Лукасевича (1929 г.),
Кальмара (1935 г.), Вайсберта (1931 г.),
Лося (1951 г.). Кроме доказательства
основных теорем классического исчисления
высказываний, Э. Пост в своей
диссертации представил конструкцию
многозначных обобщений алгебры логики, в связи с
чем он с полным основанием наряду с Я. Лу-
касевичем считается основоположником
современной многозначной логики. Работа
Поста оказала влияние на результаты
Д. Гильберта (непротиворечивость
исчисления предикатов, 1928 г.), К. Геделя
(теорема о полноте, 1930 г.), А. Черча
(неразрешимость проблемы разрешения,
1935 г.). Автор отмечает, что работа над
созданием многозначной логики Э. Поста
была в значительной степени
инспирирована работами Льюиса и что сам Пост
отлично сознавал, что строит «отличную
от аристотелевской» логику. Поэтому
мнение, что многозначные системы Поста
явились результатом чисто абстрактного
подхода к обобщению булевых алгебр,
представляется необоснованным. Вместе с тем
Пост в отличие от Я. Лукасевича
действительно не связывал особых
«философских» надежд с многозначной логикой.
Статьи по логике, публикуемые в
журнале «Ruch filozoficzny», отличаются
широтой взглядов, глубокой и четкой
постановкой проблем и отвечают самым
строгим критериям научности. Все это, на наш
взгляд, делает журнал заметным
явлением в польской логико-философской
культуре.
В. Н. ПОРУС

Ревальвация обществоведения
(Новейшие явления в организации исследований общества в странах капитализма)
А. А. АНИСИМОВ
В последние годы в организации научных
исследований ряда главнейших стран
капитализма возникли явления, привлекающие
внимание нашей научной общественности.
В основных капиталистических странах
утвердилось качественно новое отношение к
общественным наукам: учреждены высшие
государственные органы управления этими
науками, социальные исследования
усиленно финансируются.
До самого последнего времени в
капиталистических странах общественные науки
были весьма запущены. Существовала
презрительная формула: реальный объем
национальных исследовательских усилий
равен общей сумме исследовательских
расходов минус затраты на общественные
науки. Они были исключены из числа полезных
исследований. Увлеченные практическим
использованием результатов сновейшей
революции в естествознании», правительства
капиталистических стран только в нем и
видели науку. И буржуазные науковеды
признавали наукой лишь отрасли
естествознания — физику, химию, биологию и другие.
Общественные науки оказались за бортом
«большой науки». В таком положении они
оставались до середины шестидесятых
годов, когда неожиданно для многих
произошла самая настоящая «мутация» в
буржуазном обществоведении.
Почти одновременно началось создание
высших государственных органов
управления общественными исследованиями,
аналогичных учреждениям, ведающим
деятельностью технических наук. Такие органы
прежде всего были созданы в США и в Англии.
В США высшим правительственным
ведомством по общественным исследованиям
стало в соответствии с законом от 1965
года Национальное управление искусств и
гуманитарных наук, подчиненное
непосредственно президенту, со штатом в ПО
человек (1971 г.) и бюджетом в 21 миллион
долларов. В этом центре, возглавляемом
коллегиальным советом, заняты крупные
специалисты-науковеды и организаторы: 41
из ПО его сотрудников получают зарплату,
превышающую 1500 долларов (1971 г.)1.
1 «United States Government Organization
Manual 1969—70», Washington, p. 466—467.
The Budget of the United States Government.
Fiscal Year 1970. Appendix, p. 947.
Функцией этого органа является
планирование, координация гуманитарных
исследований в стране в интересах
правительственной политики; согласование деятельности
институтов, факультетов, университетов,
министерств и иных государственных ведомств
по расширению гуманитарных
исследований и внедрению их результатов в практику
государственного управления по всем
звеньям власти; организация управления и
финансирования этих исследований;
подготовка кадров ученых, расширение публикаций
и т. д.
Этот орган ведает частью общественных
наук, названных гуманитарными, куда по
законам от 1936 и 1959 годов и
классификации Национального управления науки
входят: философия, социальная психология,
социальная антропология, право,
педагогика, древняя и средневековая история,
археология, архитектура, лингвистика,
литература, история, теория и практика искусств
и (как сказано в положении о нем)
аспекты социальных наук, имеющие
гуманитарное содержание и применяющие
гуманитарные методы исследований2.
Другая часть общественных исследований
в США, как зафиксировано в указанных
выше законах, отнесена к социальным
наукам, куда входят экономика, финансы,
статистика, социология, новая история,
политическая наука (наука о государстве),
управление3. Для руководства ими
предусматривается создать специальное
учреждение — Национальное управление
социальных наук (соответствующий законопроект
внесен в конгресс). А пока этими
исследованиями ведают два органа: Комиссия би-
хевиорных наук (социальная психология и
социология—по официальной
классификации, плюс антропология, экономика и
финансы — по доктринальной группировке,
осуществляемой самими учеными) при
Федеральном совете науки и техники и Совет
социальных исследований.
межуниверситетский центр координации социальных
наук 4.
2 «American Philosophical Society», Year
Book, 1967, pp. 21, 38.
3 Ibid., p. 38.
4 «Social Science Research Council»,
Annual Report, 1966—67, pp. 12—13.

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
163
При Академии наук США создана
Комиссия по внедрению науки в политику. Новый
орган представил конгрессу в 1969 году
доклад на тему «Наука и государственная
политика». Кроме того, начиная с 1964
года при президенте действует (в разных
составах при разных президентах) Центр
новых научных идей, который должен
предлагать правительству США новые идеи в
области внутренней и внешней политики.
Одновременно с США правительственный
орган по руководству общественными
исследованиями был создан и в Англии —
Совет социальных наук, возглавляемый
коллегиальным органом из 16 представителей
от разных общественных наук5. Он
является, согласно акту парламента,
высшим органом страны по развитию всех
общественных исследований, социальных и
гуманитарных. Совет распределяет
бюджетные ассигнования на исследования по
институтам и отдельным исследователям,
на подготовку ученых и публикации по
общественным наукам. Уже приняты меры по
координации и развитию исследований
проблем финансов, экономики, государствоведе-
ния, управления, социологии, общественной
психологии, социальной антропологии,
статистики, педагогики и других наук. Создан
крупный научно-исследовательский центр
социальных исследований при Министерстве
внутренних дел. Университеты получают от
правительства заказы на проведение
наиболее актуальных исследований по
общественным наукам. Военное ведомство
размещает темы стратегических исследований,
которые в соответствии с принятым в
Англии порядком должны предварять заказы на
военно-технические исследования. «Русский
центр» в Бирмингеме6 загружен на весь
обозримый период. Институт
военно-стратегических исследований7 сильно расширен в
1968 году, и перед ним поставлена «неясная
и мучающая» проблема: «как может
начаться будущая война». Теперь милитаризм
приобретает «онаученное» содержание,
становясь Imperialismus cerebralis 8.
Центральные государственные ведомства,
управляющие общественными
исследованиями, аналогичные американскому и
английскому, созданы или создаются и в других
развитых странах капитализма.
Наряду с национальными
правительственными центрами по общественным
исследованиям созданы и активизируют свою
деятельность межнациональные центры по этим
наукам как в рамках ЮНЕСКО, так и вне
ее. Международный совет социальных наук
в Париже, Международный институт
социальных исследований в Женеве и другие
дополняются объединениями по отдельным
наукам — философии, социологии,
психологии, финансам, экономике, политическим
паукам, истории и другим дисциплинам.
5 «Britain». An Official Handbook, 1969,
p. 201.
G.«New Scientist», 1969, \o\. 41, Mb 637,
p. 409.
7 «Survey of British and Commonwealth
Affairs», L., 1969. № 13, p. 548.
8 «Defence, Science and Public Policy»,
1968, № 7, p. 96—108.
В США, Англии, Франции и других
странах все шире ведется кампания за
расширение социальных исследований, участники
которой руководствуются разными
мотивами. Заведующий кафедрой общественных
наук Чикагского университета Херман Д.
Штайн говорит о возникновении «кричащей
нужды» в новых социальных идеях и новых
подходах — «не только для удовлетворения
нынешних потребностей, но и для
подготовки к завтрашним потребностям»9.
Заместитель государственного секретаря США
Чарльз Франкел признает, что США
страдают «из-за идеологического ничтожества»
в «социальной технологии» 10. Подкомиссия
палаты представителей по науке США
констатировала, что в стране «возникли
серьезные диспропорции между естественными
и общественными науками» и. Группа
конгрессменов в коллективной книге, вышедшей
в 1970 году, заявляет: «В
противоположность техническим и естественнонаучным
достижениям наша политическая теория и
общественная надстройка остались
примитивными по своему замыслу и
заскорузлыми в своем развитии... мы создали огромное
техническое туловище с крошечным
социальным и политическим разумом»,2.
Ученый Гринволт (президент компании
Дюпон) говорит: «Общество, создающее
технических ученых за счет обеднения рядов
философов, может оказаться в конце концов
в таком положении, что ему не понадобятся
ни те, ни другие»13.
В Англии специальная правительственная
комиссия по проблемам развития
общественных наук в одном из своих докладов
пишет: «Все важные проблемы общества
могут быть решены только через развитие
социальных исследований; они залог выхода
из социальных трудностей» м. Французский
ученый Жан-Жак Саломон, руководитель
отдела научной политики стран ОЭСР,
говорит о важности развития «социальной
технологии», о продуктивности
общественных наук, «особенно поведенческих»,
нетерпимости в дальнейшем «мизерных расходов»
на них15. Другой французский социолог,
Ардуано, особо выделяет философию,
говорит о «философии в действии». Он пишет:
«Кто хочет выжить, должен
философствовать» и ныне primum vivere означает
primum philosophari16.
Далее, в связи с созданием правительст-
9 «Social Theory and Social Invention»,
1968, Clevelend, p. XVII.
10 I b i d, p. 26.
11 «Science», Washington, 1965, vol. 150,
№ 3692, pp. 40-42, 84.
12 «American Militarism», 1970, New York,
p. 2.
13 «United States News and World
Report», October 7, 1963, p. 28.
14 «Social Research and a National Policy
for Science», 1964, London, Section 8.
15 См». «Social Science Information»,
September 4, 1970, p. 61.
16 «Hommes et Organisation», Collection,
dirigée par J. Ardoino; Rober M e i g n i e z.
Pathologie Social de l'entreprise, Paris 1965,
p. VIII (Préface).

164
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
венных органов по руководству
общественными науками быстро растут и
ассигнования на исследования.
Вот данные, свидетельствующие об этом
(за 10 лет — в млн. единиц национальной
валюты) 17:
Год
1960 . .
1965 . .
1970 . .
США
Сумма
35
127
374
Динамика
100
363
1069
Англия
Сумма
11
25
46
Динамика
100
227
417
Франция 1
Сумма
210
230
290
Динамика
100
110
138
Финансирование общественных наук
становится все более интенсивным.
Государственные ассигнования на все
исследовательские работы за приведенные 10 лет
увеличились в США в 2,2 .раза, в Англии —
в 2 раза, тогда как на
общественно-научные исследования они увеличились в
США в 10,7 раза, в Англии — в 4,2 раза.
Затраты на них растут быстрее, чем на
естественные науки: в США — в 4,3 раза, в
Англии — в 2,1 раза.
Чем объясняется такое повышенное
внимание к исследованиям социальных
проблем? •
Во-первых, в наше время, когда
создаются институты управления большими
системами в ответ на потребность общего
объективного процесса централизации по всем
линиям общественной, социальной,
политической и экономической жизни, сама
организация как таковая превращается в
производительную силу. В зависимости от степени
рациональности организация является во
всех случаях действенной силой: в одних —
положительной, творческой,
производительной, в других — отрицательной, губительной,
разрушительной. Ее цена наглядно видна
при разладе — через упущения и потери.
Во-вторых, в современном мире
одновременно и параллельно имеют место два
прогресса —научно-технический и научно-
организационный: первый — на основе
исследований по естественным наукам,
второй — на основе общественных
исследований. Они взаимопроникают и
взаимоопределяются. Без организационного прогресса
нет успешного технического прогресса. Нет
первого без общественных исследований как
организационного тарана, пробивающего
путь рациональной научно-технической
политике. За ними эмпирически теперь почти
повсеместно признается катализирующая
роль в общем прогрессе. Недалеко и до
признания исследований проблем общества
как предварительного условия фронтального
развития исследований по естественнотех-
ническим наукам. Игнорирование этого
мстит жестокими последствиями.
Американский философ и социолог Л. Мамфорд
признает, что из-за невнимания к
общественным исследованиям в США налицо
дегуманизация естественных наук; их демо-
17 «Federal Funds for Research,
Development and Other Scientific Activities», 1969.
NSF, vol. XVII, p. 230, «Britain. An
Official Handbook», 1969, p. 187, «Le Progrès
scientifique», 1968, M? 125, p. 9.
нология создала «опустошительную мега-
технику», ведущую к «гибели западной
цивилизации» 18. Другой исследователь, Л.
Лессинг, пишет, что «государственная
научная надстройка, которая никогда не была
хорошо организована, становится еще
хуже», что привело к отставанию США в
ряде областей технических исследований — в
физике высоких энергий, радиоастрономии,
плазменной физике, энергетике, биологии,
транспортных и даже космических
исследованиях ,9. Бывший руководитель НАСА
Т. Пейн говорит, что США быстро теряют
передовые позиции. И все это из-за «плохой
организации науки наверху»20.
Председатель Совета исследований по общественным
наукам Кини отмечает, что философия,
история и другие общественные науки начинают
привлекать все большее внимание в США,
а физико-химические и инженерные науки
теряют свои акции: на факультеты по этим
последним поступило в 1968 году только
18% студентов, тогда как в 1960 году —
24% 21.
В-третьих, господствующий класс правит
обществом, используя формы, методы и
приемы, поставляемые общественными
науками. «Монополии широко используют
достижения научно-технического прогресса
для укрепления своих позиций, для
повышения эффективности и темпов развития
производства, для усиления эксплуатации
трудящихся и их угнетения»и. Многие из
общественных наук имеют в качестве
предмета исследований «технику» угнетения
трудящихся, систему политической власти,
организационные институты в механизме
государства, методы и приемы
функционирования органов государственного
аппарата и их материального опосредствования
через финансы. Соответствующие
общественные исследования имеют целью вскрыть
недостатки в механизме государства, найти
средства их преодоления, пути развития
системы политического господства над
обществом. И сам государственный аппарат
«онаучивается». В США, например, 19% всех
научных работников занято в управле-
18 «Fortune», March, 1971, p. 90.
19 Ibid., pp. 153—155.
20 Ibid., p. 154.
21 «United States News and World
Report», February 9, 1970.
22 Л. И. Брежнев. Отчетный доклад
Центрального Комитета КПСС XXIV
съезду КПСС, Материалы XXIV съезда КПСС
М., 1971, стр. 15.

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
165
иии23 (против 12% в СССР24). Почти все
доктора психологии, составляющие 14% 25
общего числа докторов наук в США,
заняты в госаппарате; почти все
ученые-финансисты, экономисты и социологи,
составляющие 9% общего числа докторов, заняты
управлением в госаппарате, армии и
производстве. Политические исследования
наиболее партийны. Ратоборцы правящего класса
стремятся наиболее глубоко вскрывать все
устарелое, несостоятельное в системе
надстроечных учреждений с тем, чтобы
заменить их новыми, состоятельными
«деталями» и «элементами». Лишь ремесленники с
конъюнктурными ветрилами занимаются
убаюкиванием властителей, постоянно
твердя, что у современного капитализма все
идет хорошо. Но у дальновидных
политиков они не в почете.
В-четвертых, наряду с тем, что
общественные науки нужны для целей общей
политики, они нужны и для частной политики,
именуемой научно-технической политикой.
Хотя науку творят и развивают ученые,
организует, направляет, финансирует науку
господствующий класс. Он хозяин
внедрения науки в производство. И поскольку
действенная политика правительства
формируется на базе исследований по общественным
наукам, они в известных пределах
становятся ведущей силой и для естественных
наук. В рамках формулы «производство
толкает науку — наука ведет производство»
научно-техническая политика играет
решающую роль, выражая социологический
момент воздействия надстройки на базис.
Таковы некоторые причины, в силу которых
акции общественных наук быстро
поднимаются во всех странах.
Теоретическое оправдание реинтрониза-
ция общественных наук получила в
разработанной экспертами ОЭСР концепции
симбиоза политики и науки или органического
их единства2б, которая имеет два аспекта:
развитие политики через посредство науки
и развитие науки через посредство
политики. Считается, что государство не может
успешно осуществлять свои функции без
использования средств, поставляемых
наукой, и нет успешного развития науки без
государственного стимулирования.
Особую политическую ценность науки
господствующие классы мира капитала
видят в ее консервирующем эффекте — как
средства продления существования
обреченного социального строя. Буржуазный
социолог Миде заявляет, что, с точки
зрения историка, все в капитализме
предрешено, но «наука в лице социальной
инженерии говорит: можно умело варьировать,
рулить, обходить приготовленные
капитализму историей тупики средствами техно-
структуры под умелым «инженерным руко-
23 См«. «American Science Manpower»,
NSF, 1966, p. 25 etc.
24 См. «Народное хозяйство СССР в
1967 г.», стр. 809 и др.
25 См». «American Science Manpower»,
NSF, 1966, p. 25 etc.
26 Jean-Jacques Salomon. Progrès de
la politique scientifique, OCDE, p. 13.
водством» технократии»27. В определенном
смысле можно сказать, что чем больше
хочет капитализм остаться прежним, тем
больше он должен меняться. И он делает
это, используя с определенным успехом
социальную теорию.
На выручку ему приходят общественные
исследования, критикующие наиболее
одиозные и уродливые формы
капиталистического господства, рекомендуя плавные,
почти незримые средства изменения
управленческой структуры, динамические модели ее
модернизации, чтобы избежать
драматических форм и средств реформации, всегда
таящих в себе угрозу перехода инициативы
в руки классов и сил, жаждущих
качественных изменений. Капитализм вынужден
постоянно осуществлять количественные
изменения, видя в этом отдушину и средство
предотвращения потенциальных социальных
потрясений, происходящих из-за
консерватизма правителей. Убедившись в пользе
социальных исследований, буржуазное
государство провело ревальвацию прежде
всего наук «о поведении». Поэтому на
исследования по социальной психологии,
социологии, финансовой и экономической
науке в США тратится почти три четверти всех
средств (72%), выделенных на
общественные науки28, а именно: 27% на
финансовые и экономические исследования, 23%
на социальную психологию, 22% на
социологию, и на все остальные общественные
науки приходится 28%. Финансоведение в
данном случае выступает как наука о
поведении государства, ибо финансы есть
система материального опосредования
функционирования государства; экономика —
как наука для хозяев национального
богатства (по свидетельству С. М. Липсета, она
все больше превращается в «политическую
экономику») w. Последние две науки нужны
государству как интроскопы для загляды-
вания «в душу» управляемой среды —
населения, ибо они изучают поведение
протестующих классов.
Концепция ученых ОЭСР о «политике
через науку» признана и в официальных
документах правительств, подобных
французскому IV плану модернизации и
капиталовложений (1962—1965), где
правительство, констатируя особую важность
организационных исследований, указало на
первоочередную необходимость проведения
исследований «на самом верху иерархии
факторов, управляющих развитием
страны» 30. Страны ОЭСР приняли и
совместные организационные меры для взаимного
обмена опытом по организации
национальных исследований и использованию науки
в интересах политики. В частности, они
учредили так называемый Международный
27 «Economie Journal», 1968, № 310, p. 374.
28 См-. «Federal Funds for Research...»,
vol. XVII, p. 148.
29 Cm'. Politics and the Social Sciences. Ed.
by Seymour Martin L i p s e t, London., 1969,
p. XV.
30 «Revue Internationale des Sciences
Sociales», 1966. Paris, vol. XVIII, № 3, p. 430.

166
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
институт управления исследованиями31,
задача которого — проводить поиски в
области техники управления наукой в странах —
членах этого объединения. Институт
приступил к работе 1 сентября 1970 года. От
несоответствия организации науки ее
природе ежегодно во всем мире гибнут
миллиарды рублей ассигнований. Поэтому
количество финансируемых буржуазными
правительствами тем по организационным
исследованиям в области наук ныне
значительно увеличилось.
Такое развитие науки — под
воздействием научно-технической политики и
государственной организации при государственном
финансировании науки — привело к
изменению в понимании партийности науки. До
сего времени партийность науки понималась
в буржуазной науке как пристрастное
отношение ученого к разрабатываемым им
проблемам в направлении использования их
результатов в интересах данного
господствующего класса, как открытое выражение
ученым при оценке фактов, обнаруженных в
ходе исследования, позиции определенной
общественной группы. Партийность
доныне ограничивалась самим ученым,
исчерпывалась субъективным его отношением к
открытию и использованию объективной
истины. Теперь за этим первым крепостным
валом образовался второй, более мощный
вал — организационный, нейтрализующий
или дезавуирующий первый в той мере, в
какой он не согласуется с ориентацией
организации бастиона науки вообще, научно-
технической политики в особенности.
Теперь партийность отдельного ученого
поглощена органической партийностью
национальной науки. Ученый может стоять на
противоположных ей позициях, идейно
быть в оппозиции к государственной
научной доктрине, истолковывать исследуемые
явления вразрез с интересами
господствующего класса, но его труды в той мере, в
какой они расширяют познание объективного
мира, вливаясь в общий пул научной
информации и научного творчества данной
страны, объективно будут служить
господствующему классу. Духовно протестующий
винтик на деле остается составной частью
общего механизма, функционально,
«физически» опосредствуя его действие.
Вопрос о финансовых нормативах
общественных наук — самостоятельная тема. Их
финансирование в целом еще весьма
скромно по сравнению с общей суммой
государственных затрат на науку и составляет (в
% на 1969—1970 гг.) 32 в США — 1,8; во
Франции — 2,0; в Англии — 4,5; Италии —
10,7; Японии — 13,0. Из 55 долларов на
исследовательские работы в США один выде-
31 См». «Federal Funds for Research...»,
p. 230.
32 I b i d., p. 230.
ляется на общественные науки, а 54 — на
естественные. И это несмотря на то, что
общественные науки, как констатирует
Национальное управление науки (НСФ),
начиная с 1959 года обнаруживают динамику
роста, превышающую темпы по всем
остальным наукам 33.
Затраты на общественные науки
сдерживаются порой большими сроками их
«окупаемости». Если в технических
исследованиях этот срок исчисляется несколькими
годами, то в общественных — десятками и
даже сотнями лет. Например, прикладные
модели НОТ в государственном управлении
впервые были разработаны еще в 1920—
1927 годах славной плеядой выдающихся
представителей организационной науки в
СССР, а внедрение ее технических приемов
в государственном управлении развитых
стран капитализма началось в конце
сороковых годов (первый шаг был сделан в
1942 году в Англии, когда были
учреждены в британских министерствах отделы —
организационно-методический аппарат по
внедрению НОТ в управление) 34.
Однако, несмотря на значительные
организационные и финансовые усилия
правительств, развитию общественных наук в
капиталистических странах мешают сами
социальные условия: расслоение армии
ученых, моральная деградация значительной
их части, господство «новых мандаринов» в
науке вообще и в общественных в
особенности, расцвет коррупции, в частности
среди ученых, в результате чего некоторые из
них не столько служат идеям, сколько
живут за их счет. Поэтому в исследованиях,
наиболее тесно связанных с политической
жизнью, чаще всего обнаруживается
пренебрежение истиной, что признают сами
буржуазные социологи науки. Почти все
участники Чикагского симпозиума по
социальным наукам в 1967 году
высказывали свое сомнение в научности,
объективности исследований общественных проблем
в капиталистическом мире86. Г. Мюрдаль,
отвечая на вопрос, объективны ли
социальные исследования в капиталистических
странах, констатирует отсутствие
объективности. Социальные исследования, говорит он,
предвзяты, обусловлены классовой
принадлежностью исследователей, их
воспитанием, полны оппортунизма,
терминологического и теоретического эскапизма;
«незаинтересованной социальной науки никогда не
существовало и логически никогда не
может существовать» 36.
33 Ibid., р. VIII.
34 См. А. А. Анис и мов.
Государственное управление в странах капитала, М.,
1970, стр. 31, 188.
35 «Social Theory and Social Invention»,
1968, Clevelend, p. 187.
36 G. M у г d a 1. Objectivity in Social
Research, Pantheon Books, N. Y. 1969, p. 55.

Проблемы исторической психологии
и изучение античности
И. Д. РОЖАНСКИЙ
Первое издание книги известного
исследователя античности Жана-Пьера Вернана
«Миф и мышление у греков» вышло в
1965 году. Выход в свет второго издания
этой книги 1, на первый взгляд очень
специальной и далекой от актуальных
проблем современности, весьма показателен и
лишний раз свидетельствует об
относительности ходячих представлений об
«актуальности».
Жан-Пьер Вернан принадлежит к школе
французского психолога профессора Игнаса
Мейерсона, еще в 40-х годах
определившего цели новой научной дисциплины —
исторической психологии. Свои соображения по
поводу задач и методов этой дисциплины
Мейерсон изложил в монографии
«Психологические функции и творения»2, а ее
отдельные вопросы разрабатывались им в
ряде статей, публиковавшихся
преимущественно в журнале «Journal de Psychologie
normal et pathoeogiques (редактором
которого Мейерсон является уже в течение
многих лет).
Независимо от Мейерсона в I960 году в
Англии и одновременно в США появилась
книга 3. Барбу «Проблемы исторической
психологии»3, в которой наряду с
постановкой общих задач (во многом
совпадающих с задачами, сформулированными
ранее Мейерсоном4), приводятся примеры
применения историко-психологического
метода к анализу конкретных исторических
ситуаций. Живо и интересно написанная,
книга Барбу в меньшей степени, чем книга
Мейерсона, рассчитана на читателей, име-
1 Леап-Pierre V е г п a n t. Mythe et pensée
chez les grecs (études de psychologie
historique), 2-е ed.. Ed. F. Maspero, Paris 1969.
2 I. M e y e г s о n. Les fonctions
psychologiques et les oevres. Paris 1948. См. 3-ю
главу этой книги — «L'histoire des fonctions».
3 Z. Barbu. Problems of Historical
Psychology. N. Y. Grove Press, 1960.
4 Можно предполагать, что работы И.
Мейерсона по исторической психологии
оказались вне поля зрения Барбу, когда он
писал свою книгу. Он ссылается только на од-
Hv статью французского исследователя,
имеющую отношение к этому кругу
проблем,— I. Meyerson. Les apports de
Maurice Leenhardt à la psychologie
historique, опубликованную в 1955 году.
ющих специальную психологическую
подготовку. В нашу задачу не входит
детальное обсуждение и сопоставление работ
Мейерсона и Барбу; мы ограничимся лишь
кратким изложением предмета и метода
исторической психологии в том виде, в каком
они формулируются обоими авторами.
Как для Мейерсона, так и для Барбу
исходным пунктом служит убеждение в
историческом характере психологических
категорий. До последнего времени психология
стремилась уподобиться естественным
наукам и в соответствии с этим пыталась
сформулировать свои понятия и концепции
таким образом, чтобы они имели
универсальную применимость. Правда, уже давно
было признано, что творения, являющиеся
продуктами психической активности
человека — язык, мифы, верования,
произведения искусства и т. д.,— имеют исторический
характер и претерпевают глубокие
изменения в ходе общественного и культурного
развития. Но при этом как бы
предполагалось, что эти изменения не касаются
психологической функции, имеющей отношение к
творческому процессу. Считалось также,
что человеческое мышление имело
изначально логический, понятийный характер;
более того, наличие понятийного мышления
рассматривалось едва ли не в качестве
основного признака, отличавшего
представителей вида homo sapiens от других видов
животного царства. Эта точка зрения ясно
выражена в следующих словах известного
французского социолога Эмиля Дюркгейма
(1858—1917): «Понятийное мышление (1а
pensée conceptuelle) возникло вместе с
человечеством. Мы не считаем возможным
видеть в нем продукт более или менее
поздней культуры. Человек, который не
мыслит понятиями, не может считаться
человеком... и поскольку логическое
мышление начинается с понятия, необходимо
заключить, что оно существовало всегда... Не
существовало исторического периода, когда
люди постоянно жили бы в состоянии
путаницы и противоречий» 5.
В первых десятилетиях нашего века
доктрина о неизменном внеисторическом
характере человеческого мышления была
поколеблена в самой своей основе. Наибо-
5 E. D u г k h e i m. Les formes
élémentaires de la vie religieuse. Paris 19Î2, pp. 626—
627.

158
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
лее тяжелые удары были нанесены ей
данными современной этнографии. После того,
как этнографы от внешнего описания
обычаев, обрядов, религиозных верований
перешли к более глубокому изучению
психики представителей так называемых
«нецивилизованных» народностей, они вынуждены
были заключить, что мышление этих людей
не только в количественном, но и в
качественном отношении существенно отличается
от мышления человека европейской
культуры. И дело не в том, что это мышление
путано, смутно и противоречиво (оно
подчас не менее последовательно, чем наше
логическое мышление), а в том, что это
просто другое мышление. У него другие
формы и другие законы. Такие категории,
как пространство, время, память, личность,
тождество, причинность, в примитивном
мышлении имеют совсем другое
содержание.
Громадный вклад в изучение
особенностей примитивного мышления был внесен
работами Леви-Брюля и его школы.
Признавая неоспоримое значение наблюдений
Леви-Брюля для психологической науки,
Мейерсон тем не менее не считает
возможным полностью присоединиться к выводам,
которые содержатся в трудах этого
выдающегося ученого. Интересуясь не столько
развитием конкретных психологических
функций, сколько человеком в целом,
человеком, у которого все его действия,
чувства, верования взаимосвязаны, зависят друг
от друга, образуют некое прочное
единство, Леви-Брюль резко противопоставляет
два типа человеческого
мышления—мышление первобытное, дологическое, и мышление
современное, логическое. При этом он
рассматривает под одной и той же рубрикой
культурно-этн-ические единицы,
относящиеся, по сути дела, к различным уровням
общественного развития. Это объясняется
тем, что он не определил с достаточной
четкостью соотношение между типами
мышления и общественными формами. Из
поля зрения Леви-Брюля выпадают
некоторые факты, характеризующие ту или иную
цивилизацию, в частности техника (орудия
труда, трудовые процессы); между тем
техника важна не только сама по себе и не
только как основная характеристика
способов воздействия человека на
окружающую материальную среду: она интересна и
для психолога, ибо «техническое» мышление
является существенным аспектом
человеческого мышления на любых стадиях его
развития. Рассматривая далее отдельные
категории человеческого мышления (например,
категории тождества и причины), Леви-
Брюль различает только две формы этих
категорий, соответствующие двум
установленным им типам мышления. Он не видит,
что эти формы являются крайними
звеньями в длинной цепи исторического развития.
В его рассмотрении отсутствует
историческая перспектива. Такова критика
концепции Леви-Брюля, содержащаяся в книге
Мейерсона. В противоположность
«глобальному компаративизму» Леви-Брюля
Мейерсон выдвигает задачу анализа отдельных
психических функций. Сужая предмет
исследования, мы можем избежать
трудностей, возникающих при глобальном
сравнении типов человеческой психики, и свести
до минимума риск произвола и
субъективных заключений. Рассматривая одну
выделенную функцию, мы скорее изучим
различные ее аспекты и проследим ее
эволюцию от ранних, более примитивных, до
позднейших, развитых форм.
В заключение Мейерсон формулирует ряд
критериев, которыми надлежит
руководствоваться в ходе историко-психологического
исследования.
В книге Барбу нет развернутой и научно
обоснованной программы. Автор просто
высказывает убеждение в том, что тесное
сотрудничество между историей и
психологией открывает новые, плодотворные
перспективы для обеих наук. Это убеждение
он мотивирует фактом социо-культурной
обусловленности психологических явлений,
который принимается им как нечто
бесспорно очевидное. Если психическая жизнь
человека зависит от общественной и
культурной среды, в которой данный человек
живет и действует, и если, с другой
стороны, эта среда меняется со временем, то и
психика людей должна претерпевать более
или менее глубокие изменения. Предметом
исторической психологии является изучение
этих изменений, а также их обратного
влияния на исторический процесс. Здесь
действует «принцип обратной связи». Пример,
который приводит Барбу в качестве
иллюстрации этой обратной связи, достаточно
эффектен, хотя и может вызвать
возражения. Анализируя психологическую
атмосферу, господствовавшую в Германии в
конце 20-х годов нашего века и
обусловленную такими причинами, как глубокий
экономический кризис, массовая безработица,
психологическая травма, вызванная
поражением в первой мировой войне и
условиями Версальского договора, Барбу
утверждает, что именно эта атмосфера
благоприятствовала приходу к власти деятеля
параноического склада, каким был Гитлер.
Оказавшись во главе государства, этот
параноик использовал все средства
административного, идеологического и психологического
воздействия, чтобы привить немецкому
народу манию величия, агрессивность и другие
черты, которые были свойственны его
больной психике, иначе говоря, чтобы воспитать
целую нацию параноиков. В значительной
степени это ему удалось.
Надо отдать должное Барбу: он отнюдь
не склонен отрицать, что в основе такого
исторического явления, как нацизм, лежат
прежде всего экономические и социальные
факторы. Он лишь хочет показать, что
подобное явление всегда сопровождается
определенными изменениями в психике людей,
а эти изменения, в свою очередь,
сказываются на ходе исторического процесса.
В заключительном параграфе введения к
своей книге Барбу дает краткую
характеристику методов исторической психологии.
Если по своему содержанию эта наука может
считаться одной из психологических
дисциплин, то по методам исследования она стоит
ближе к истории. Занимаясь исторнко-пси-
хологическим изучением какого-либо,
объекта, относящегося, как правило, к более или

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
169
менее удаленному от нас прошлому, мы не
можем пользоваться методами
непосредственного наблюдения, которые являются
основными в работе психолога или этнографа.
Мы вынуждены прибегать к косвенным
источникам, к каковым относятся документы
и памятники, несущие на себе отпечаток
психической жизни той или иной эпохи. Это
могут быть памятники, отражающие мифы,
легенды, религиозные верования и
религиозную практику, или документальные
свидетельства, характеризующие политическую,
социальную и правовую организацию
данного общества. Это могут быть также
произведения литературы и искусства, философские
и научные сочинения, наконец, язык. Когда
изучаются исчезнувшие цивилизации
далекого прошлого, эти источники бывают обычно
скудными и требуют интерпретации, которая
во многих случаях оказывается неточной и
субъективной. Тем не менее предмет
исторической психологии настолько важен, что его
необходимо, по мнению Барбу, глубоко
исследовать, несмотря на все трудности,
которые могут встретиться на пути
исследователя.
Рассмотрение конкретных примеров исто-
рико-психологического анализа, приводимых
Барбу. позволяет обнаружить отличие его
метода от метода Мейерсона. В то время,
как Мейерсон предупреждает об опасностях
«глобального» рассмотрения человеческой
психики, рекомендуя начинать с детального
анализа отдельных психических функций,
Барбу в своих очерках об эмоциональных
климатах, о формировании личности в
Древней Греции, о становлении английского
характера и других стремится в каждом случае
дать именно «глобальную» картину. Синтез
у него опережает анализ. Естественно
поэтому, что, несмотря на ряд остроумных
соображений и догадок, Барбу приходит к
выводам, которые подчас оказываются
субъективными и произвольными, то есть грешат
именно теми недостатками, против которых
предупреждал Мейерсон. В отношении
одного из вопросов, разбираемых
Барбу, а именно вопроса о формировании
личности в Древней Греции, эти недостатки были
отмечены Ж.-П. Вернаном в предисловии к
его книге, о которой пойдет речь ниже.
Прежде чем перейти к рассмотрению исто-
рико-психологических работ Вернана, мы
хотим обратить внимание на одно
немаловажное, по нашему мнению, обстоятельство. Как
мы уже говорили, значительный раздел
книги Барбу «Проблемы исторической
психологии» посвящен анализу процесса
формирования личности в Древней Греции. Эта же
самая проблема составляет содержание
единственного примера применения историко-пси-
хологического метода, который дает в своей
книге Мейерсон. Наконец, Вернан все свои
работы по исторической психологии строит
на материале древнегреческой культуры
раннего периода. Можно ли считать это
случайным? На этот вопрос мы ответили бы
отрицательно даже в том случае, если бы
упомянутые авторы не дали на него
исчерпывающих ответов. Так, Вернан обосновывает
это следующими соображениями.
Первое соображение имеет чисто
практический характер: дошедшие до нас памятники
греческой культуры предоставляют в
распоряжение историка-психолога весьма богатый
и разнообразный материал, относящийся к
социальной и политической истории, к
истории религии, к истории искусства и науки. В
этом смысле никакая другая цивилизация
древности не может сравниться с греческой.
Вслед за этим соображением идут другие, в
большей степени касающиеся существа дела.
Творения, созданные древними греками,
достаточно непохожи на наши, чтобы у нас
могло возникнуть ощущение исторической
дистанции, но они не настолько далеки от
нас, чтобы быть нам совершенно
чуждыми. Мы ощущаем преемственность,
ведущую от грека архаической или
классической эпохи к человеку нашего
времени, и и то же время можем изучать
этого грека беспристрастно, как объект,
который можно понять, но к которому наши
нынешние психологические категории в
полной мере неприменимы.
Наконец, последнее соображение, по
мнению Вернана, самое существенное и, в
сущности, совпадающее с рассуждениями Барбу
на эту же тему. На протяжении нескольких
столетий как в общественной, так и в
культурной жизни Греции произошли
радикальные перемены. Родилась городская культура,
возникло право, появились первые
философские системы. Развитие рационального
мышления привело к возникновению онтологии,
логики, математики, естествознания,
медицины, этики. Зародились новые, ранее не
существовавшие формы искусства и
литературы: лирическая поэзия, трагедия. Все
это вызвало глубокие изменения в
мышлении и психике людей. Именно в это время
родился человек в нашем современном
смысле этого слова — мыслящий человек,
человек-гражданин, человек, обладающий
индивидуальным внутренним миром. Эта
эволюция представляет первостепенный интерес
для историка-психолога.
По форме книга Вернана — это сборник
статей, опубликованных в различных
периодических изданиях между 1952 и 1963
годами и посвященных самым различным
проблемам античной культуры. Тут мы находим и
структурный анализ гесиодовского мифа о
«пяти веках», и исследование представлений
о памяти в мифологических и религиозно-
философских памятниках от Гомера до
Платона, и анализ проблемы организации
пространства в семейной и общественной жизни
древнегреческого полиса. В нескольких
статьях рассматривается проблема труда в
античном обществе, дается анализ мифа
о Прометее, приводится классификация
форм античного труда, рассматриваются
психологические аспекты трудовой
деятельности у древних греков и т. д. В других
разделах книги затрагиваются общие
проблемы перехода от донаучного, религиозно-
мифологического мышления к мышлению
научному, логическому. Все эти статьи, или,
лучше сказать, этюды, включены в книгу
почти без переработки. Автор не стремился
придать книге видимость внешнего
единства.
При всем этом книга Вернана обладает
глубоким внутренним единством. Оно
определяется не только тем, что тематической

170
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
основой всех включенных в книгу статей
служит архаическая Греция. Это единство
обусловлено прежде всего историко-психоло-
гическим методом исследования. В сущности,
именно у Вернана мы впервые увидели этот
метод в действии (у Мейерсона и Барбу мы
находим, помимо общих рассуждений, лишь
примеры его применения) 6.
Обратимся к некоторым положениям книги
Вернана.
Всем хорошо известен миф Гесиода о
«пяти веках» человечества. Соответствующий
раздел «Трудов и Дней» является,
вероятно, одним из наиболее известных во всей
мировой литературе. Термины «золотой
век» и «серебряный век» давно уже
сделались нарицательными понятиями; что же
касается «бронзового» и «железного» веков,
то они прочно вошли в науку как
обозначения двух реальных периодов в истории
материальной культуры.
Идея Гесиода, положенная в основу этого
мифа, на первый взгляд совершенно ясна.
Гесиод изображает историю человечества
как процесс прогрессирующего ухудшения
условий человеческого существования,
сопровождающийся моральной деградацией
людского племени. Люди «золотого века»
жили, как боги; они всегда были молоды и
счастливы, и им не приходилось трудиться,
ибо земля сама в изобилии снабжала их
своим« дарами. Люди «серебряного века»
были гораздо хуже: до ста лет они
оставались детьми, живя при своих матерях; когда
же наконец становились взрослыми, то
проявляли буйство по отношению друг к
другу и нечестивость по
отношению к богам. Разгневанный Зевс быстро
уничтожил это поколение. Третье поколение
людей — бронзовое — проводило жизнь в
войнах и междоусобицах. Это были люди
громадной силы и несокрушимого мужества;
они не ели хлеба, а оружие и дома у них
были из бронзы. Все они погибли в
братоубийственных распрях. Четвертое
поколение — божественное поколение героев; оно
было много лучше предыдущего. Но и
героев постигла общая участь: они были
уничтожены в битвах под Троей и под Фивами.
Самая печальная судьба досталась людям
нынешнего «железного» века. Свои дни они
вынуждены проводить в труде и заботах;
они познали болезни и старость. А в
будущем, когда это поколение окончательно
деградирует и когда люди, как предсказывает
Гесиод, «начнут рождаться седыми», Зевс
уничтожит и это племя.
Исследователей и комментаторов всегда
смущало то обстоятельство, что между
«бронзовым» и «железным» веками Гесиод
вставил поколение героев, которое не
сопоставляется ни с каким металлом и явно
нарушает равномерность процесса постепен-
6 Богатая по содержанию, необычная по
своему методу и близкая нам по своей
идеологической направленности, книга
Вернана заслуживает самого серьезного
внимания. Ее следовало бы перевести на русский
язык: мы не сомневаемся, что в нашей
стране она найдет многочисленных и
благодарных читателей.
ной деградации человечества. По этому
поводу высказывались различные гипотезы.
Наиболее распространенная точка зрения
состоит в том, что миф о веках не был
изобретением Гесиода, а последний
заимствовал его из более древних легенд
(может быть, восточного происхождения). В
первоначальной версии мифа
отсутствовало поколение героев, там были четыре
века, соответствовавшие четырем металлам.
Под воздействием традиции героического
(гомеровского) эпоса Гесиод сделал
вставку о поколении героев, приведя миф в
соответствие с общепринятыми у греков
представлениями, хотя и нарушив его цельность.
Анализ мифа о веках, содержащийся в
книге Вернана, являет собой принципиально
новое слово в гесиодоведении. Полемизируя
со сторонниками изложенной точки зрения,
Вернан показывает, что к гесиодовскому
мифу нельзя подходить с нашими
представлениями о времени. Последовательность, в
какой отдельные поколения появляются на
земле, не является, строго говоря,
хронологической. У Гесиода нет понятия единого,
необратимого равномерно текущего времени,
в котором каждый век имеет определенное,
четко фиксируемое положение. Каждый
век обладает, в сущности говоря, своим
временем, в котором развертывается
деятельность соответствующего поколения
людей. Эти поколения не связаны генетически:
о людях «серебряного» века не говорится,
что они были потомками людей «золотого»
века, а воины «бронзового» века вообще
произошли не от людей, а от деревьев
(ясеней). Когда счастливые обитатели
«золотого» века именуются «первыми», то это надо
понимать не в том смысле, что они
появились на столько-то дней (лет, веков)
раньше людей «серебряного» века, а в том, что
они занимают первое место во
вневременной иерархии поколений, воплощая высшие
человеческие добродетели (символом
которых в данном случае является золото). Если
говорить о схеме прогрессирующего
ухудшения человеческого племени, то ей
противоречит не только век героев. В сущности, и
бронзовое поколение не «хуже» серебряного
поколения, оно только ничем на него не
похоже.
Вернан убедительно показывает, что,
когда Гесиод хочет установить различия в
ценности людских поколений, он делает это
совсем по-другому. Он группирует их попарно,
причем в каждой паре оба члена
оказываются в определенном смысле
противоположными друг другу. Одну такую пару образуют
«золотой» и «серебряный» века, другую —
«бронзовый» век и век героев. В первой па«
ре «лучшим» оказывается первый член
(«золотой» век), во второй же — последний (»век
героев). Между собой эти пары несравнимы:
они относятся, если угодно, к различным
функциональным планам. Для первой
пары это функция царей (и, возможно,
жрецов), для второй — военная функция.
Основным грехом у людей «серебряного» века
была их морально-религиозная нечестивость,
резко контрастирующая с благочестием и
добродетелями людей «золотого» века; у
людей же «бронзового» веха — их своево-

ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
171
лие и свирепая ярость воинов (в
противоположность благородному мужеству героев).
Проблемой становится скорее «железный»
век, который не имеет своего «противочле-
на». Это объясняется двойственным,
амбивалентным характером людей «железного»
века: сами по себе они не хороши и не
плохи, но могут быть и теми и другими.
В «железном» веке все перемешано: добро
и зло, добродетель и порок, счастье и горе,
молодость и старость. Впрочем, и в этом
веке можно выделить две стадии: первую—
лучшую, более счастливую, и вторую —
худшую, когда в мире окончательно
воцаряются зло, раздор и пороки. С
функциональной точки зрения люди «железного» века
являются носителями трудовой функции,
Мы видим, что взятый в целом анализ ми-
фа о «пяти веках» выходит у Вернана
далеко за пределы историко-психологических
проблем в узком смысле. Это анализ,
представляющий несомненный интерес и для
филолога-классика, и для историка
религии, и для философа, и для социолога.
Заметим, кстати, что некоторыми своими
аспектами этот анализ лежит в русле идей
которая для Геоиода была прежде всего
функцией крестьянина-земледельца.
Мы не имеем возможности углубляться в
детали сложных взаимоотношений и
взаимозависимостей между поколениями, которые
вскрывает Вернан, используя в ходе своего
анализа массу источников. Наряду с уже
упомянутыми моментами он учитывает и ряд
других моментов, отражающих те же
взаимоотношения, например, божественные,
сверхъестественные силы, загробную судьбу
различных поколений и т. д.; при этом он
устанавливает нечто вроде сложнейшего
контрапункта, в котором религиозные,
мифологические, социальные, моральные и даже
биологические аспекты дополняют друг
друга.
Ж. Дюмезиля об изначальной трехчленной
структуре общества у индоевропейских
народов. Вернан неоднократно ссылается на
Дюмезиля и, видимо, относится с
симпатией к основной его схеме.
Другая работа Вернана, которую мы
хотим рассмотреть, более непосредственно
связана с психологическими аспектами
проблемы времени. В ней речь идет прежде всего
Следующая таблица может дать некоторое представление об этом контрапункте
соотношений (или о «структуре» мифа, как пишет Вернан) :
Века
Золотой век
Серебряный век
Бронзовый век
Век героев
Нынешний
железный век
Будущий
железный век
Основная
моральная
оценка
Положит, (бла-
, гочестие)
Отриц.
(нечестивость)
Отриц.
(своеволие)
Полож.
(благородство)
Неопред, (смесь
хорошего и
дурного)
Отриц.
(раздоры и
попрание всех
норм)
Соответствие
в иерархии
высших сил
Боги
Титаны
Гиганты (и

родственные им
существа)
Герои
Люди
нашего времени
Люди
последних
времен
Загробная
судьба
Демоны ЭПИ-
хтонные

(надземные)
Демоны ги-
похтонные

(подземные)
Безымянные
тени в
Аиде
Бессмертие
на
островах
Блаженных
Социальный
аспект
Цари спра-
1 ведливые
Цари
несправедливые
Воины

справедливые
Воины
справедливые
Труженики-

земледельцы
?
Возрастной
аспект
Верная
молодость
Детское
неразумие
Зрелость без
детства и
старости
Зрелость
(может быть с
детством, но
без старости)
Детство,
зрелость,
старость
Старость

172
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
об идее памяти и об эволюции этой идеи в
греческих религиозно-этических учениях
VI—IV веков до н. э. Факты, положенные
Вернаном в основу его исследования,
касаются обожествления памяти и выработки
обширной мифологии, связанной с памятью и
воспоминанием. Вернан указывает, что
изучение этих материалов может дать важные
сведения о развитии памяти как
психологической функции. При этом он ссылается на
И. Мейерсона, отмечавшего, что память,
поскольку она отличается от простой
привычки, представляет собою сравнительно
позднее открытие, связанное с постепенным
овладением человеком своим
индивидуальным прошлым (подобно тому, как история
составляет для определенной общественной
группы овладение ее коллективным
прошлым).
В античной мифологии имеется божество,
которое олицетворяет память. Это Мнемоси-
на: в греческом пантеоне она относится к
поколению титанов и является матерью муз;
вместе с последними она покровительствует
поэзии. Для греков казалось естественным,
что поэтическая деятельность связана с
вмешательством сверхъестественных сил.
Вернан подчеркивает, что устное эпическое
творчество аэдов было родственно
прорицательству, ясновидению, это была одна из форм
одержимости или «энтузиазма» — в
первоначальном этимологическом значении этого
слова. Устами боговдохновенного
прорицателя вещал Аполлон; устами поэта, когда
он одержим музами, вешает Мнемосина.
Почему же именно Мнемосина, то есть
Память?
В отличие от прорицателя, функция
которого состоит в предсказании будущего,
поэт (певец — аэд) ориентируется почти
исключительно в сторону прошлого. И притом
не прошлого вообще: его интересуют
древние времена — героический век или, еще
раньше, происхождение богов и людей.
Поэт обладает способностью вспоминать это
далекое прошлое и притом вспоминать так,
как если бы оно разворачивалось
непосредственно перед его глазами. Он
воспринимает его как настоящее, он видит его, ибо в
минуты поэтического вдохновения память
как бы переносит его в то время, делает
его свидетелем событий, о которых он
повествует.
Вернан показывает, что у древних греков
между этим прошлым и настоящим не было
той психологической дистанции, которая
возникает, когда человек вырабатывает
представление о линейном, равномерно
текущем, необратимом времени. Память певца
не столько реконструирует нечто безнадежно
далекое и отошедшее в глубь веков, сколько
уничтожает барьер между видимым миром,
миром живых людей, и потусторонним миром
богов и героев. Ибо не только боги
(включая низвергнутых титанов), но и герои и
всевозможные демоны, подземные и надземные,
продолжают, согласно греческим
верованиям, жить и действовать; они лишь
относятся к другим, незримым сферам бытия. Певец
как бы наводит мосты между этими мирами;
он обладает способностью устанавливать
контакт с областью невидимого, свободно
входить в эти недоступные простым
смертным сферы и выходить из них. Прошлое
становится, таким образом, чем-то вроде нового
пространственного измерения.
Существенное изменение претерпевает
функция памяти в религиозно-философских
сектах орфиков и пифагорейцев. Она
оказывается связанной с доктриной о
перевоплощении душ, которая получила широкое
распространение в античном мире, начиная с
VI века до н. э. (в особенности в Южной
Италии и в Сицилии). В контексте
эсхатологических мифов, разрабатывавшихся в этих
сектах, трансформируется и образ Мнемоси-
ны. Это уже не прежняя покровительница
поэзии, которая устами певца вещает о
происхождении космоса и о битвах героев. Она
становится силой, от которой зависит
судьба душ, проходящих ряд последовательных
перевоплощений. Она дает им возможность
выйти из круга этих перевоплощений и
перейти в область божественного, подлинного
бытия.
Подобная трансформация отражает новые
тенденции в религиозной жизни греков. Эти
тенденции были чужды Гомеру и Гесиоду,
они отвечают потребности в спасении,
которая приводит к размышлениям более или
менее философского характера о жизни и
смерти, о времени и душе.
Переход Мнемосины из космогонического
плана в план эсхатологический коренным
образом меняет — при сохранении прежних
имен и символов — смысл мифов о памяти.
Мрачной области Аида в этом новом
контексте соответствует земная жизнь,
рассматриваемая как юдоль скорби, как место
наказания душ и одновременно как средство
их испытания. После смерти душа уже не
становится призраком в царстве теней (как
это было у Гомера); она соединяется с
новым телом, забывая при этом как о своих
прежних существованиях, так и о
потустороннем мире небесных реальностей. Задача
заключается в том, чтобы, идя по пути
аскезы и очищения, вспомнить о прежних
существованиях; это воспоминание
достигается с помощью ряда упражнений и
процедур, которые, по-видимому, во многом
напоминали процедуры, практикуемые
индийскими йогами. Эмпедокл, который был
близок к этим идеям, утверждает в своей
поэме «Очищения», что он помнит, кем он был
в своих предшествующих воплощениях; он
также воздает хвалу одному из своих
предшественников (по-видимому, Пифагору),
который своей мыслью «легко обнимал вещи,
удаленные на десять или двадцать
человеческих жизней». В позднейших рассказах о
Пифагоре упоминаются «упражнения
памяти» как необходимые правила для членов
пифагорейского братства. Эти упражнения
должны были служить очищению души и
способствовали освобождению ее от оков
тела.
Выход из времени, соединение с
божественным — обе эти черты мифической памяти
обнаруживаются в платоновской теории
воспоминания. У Платона воспоминание —
anamnesis —относится не к изначальному
прошлому, как у аэдов, и не к прежним
существованиям души, как у пифагорейцев;
его объектом являются истины,
совокупность которых составляет подлинное, ре-

ФИЛОСОФИЯ ЗД РУБЕЖОМ
173
альное бытие. Из сверхъестественной силы
Мнемосина превращается в познавательную
способность человека; упражнения памяти,
бывшие раньше частью очистительной
аскезы, становятся теперь средством
отыскания правильных суждений. Несмотря на
эти различия, представления Платона о
роли памяти и воспоминания лежат, по
сути дела, в том же мистическом русле:
anamnesis имеет своей целью уход из
земной человеческой жизни и возвращение в
божественную родину нашей души, каковой
является «мир идей». Учение Платона о
душе и воспоминании свидетельствует о
необычайной устойчивости мифологических
традиций в греческой философии.
В результате этого анализа Вернан
приходит к следующему поразительному
заключению. Между эволюцией представлений о
памяти и прогрессом в осознании реального
прошлого не существует необходимой связи.
На заре греческой цивилизации придавалось
большое значение памяти, но это память,
ориентированная на другие объекты, по
сравнению с нашей памятью, и имеющая
другие цели. От этих архаических форм
памяти до памяти в нашем представлении
дистанция очень велика.. Для преодоления этой
дистанции было необходимо, чтобы у
человека развились мыслительные функции,
позволившие овладеть реальным прошлым,
установить точную хронологию; для этого
должен был выработаться исторический
подход к прошлому. Такого исторического
подхода еще не было у историков
V века до н. э. Геродота и Фукидида,
не было его даже и у Аристотеля.
Аристотель полностью освободился от
мифологической традиции, связанной с Мне-
мосиной; его представление о памяти
приблизилось к нашему, но память в его учении
занимает очень скромное место. Она
относится не к сфере мышления, а к сфере
ощущений. Становясь функцией реального
времени, память уже не может привести к
истинному познанию. Именно этим
объясняется отсутствие историзма у Аристотеля:
логический подход у него везде превалирует
над историческим.
Эти два примера из книги Вернана мы
изложили столь подробно, чтобы показать
плодотворность его метода исследования.
Замечательно то мастерство, с каким он
оперирует данными мифологии и религии,
извлекая из них массу заключений,
представляющих громадный интерес и для
психологии, и для философии, и для истории
человеческой культуры вообще. Вернан —
марксист, но он совершенно чужд
снисходительно-пренебрежительному отношению к
религии, которое до сих пор еще бытует у нас.
Для него религия, мифы, верования — по
крайней мере поскольку речь идет о
цивилизациях древнего мира — это наиболее
глубокое выражение мироощущения человека
соответствующей эпохи, его психологического
склада, типа мышления. И это, конечно,
верно, потому что только при таком подходе
можно понять, почему, например, старое
искусство было в основе своей всегда
религиозным (а у первобытного
человека—магическим) и почему самые прекрасные памятники
зодчества прошлых эпох дошли до нас
почти исключительно в виде храмов,
соборов, церквей, короче говоря, в виде зданий
культового назначения.
Блестящим примером анализа конкретной
религиозно-мифологической традиции может
служить один из этюдов Вернана в серии
«Организация пространства». Изучая
документацию, относящуюся к функциям
Гермеса и Гестии, Вернан показывает, что эти два,
казалось бы, второстепенные сочлена
олимпийского пантеона играли громадную роль в
быту и в общественной жизни греков
архаической, а затем классической эпохи. Ге-
стия — олицетворение домашнего очага,
источник домашнего благосостояния,
хранительница родового мужского начала в
доме — была символом покоя, устойчивости,
незыблемости, организующим началом,
бытовым и ритуальным центром. В период
становления и развития полиса как
основной государственной единицы в Древней
Греции Гестия приняла черты богини —
хранительницы полиса, его благополучия, его
экономического благосостояния. Алтарь
Гестии в этой ее ипостаси (Hestia koinë)
помещался на главной площади, где происходили
народные собрания; этот алтарь стал таким
же естественным центром города, каким был
домашний очаг в доме (отсюда еще один
эпитет Гестии — Hestia agoraios). Что
касается Гермеса, то он был фигурой,
дополнявшей Гестию: он тоже был связан с домом
и с полисом, но его функция состояла
прежде всего в сношениях с внешним,
окружающим миром. Поэтому он бог дорог,
путешествий, торговли, бог — хранитель послов,
по той же причине он олицетворение
движения, но не любого, беспорядочного
движения, а движения, связанного с выходом
из дома (города) и возвращением в него.
Противоречивость облика Гермеса,
смущавшая ранее многих исследователей греческой
религии, может быть понята и объяснена на
основании этой его основной роли, в которой,
однако, он должен рассматриваться не сам
по себе, а как фигура, комплементарная по
отношению к Гестии. В своей совокупности
пара Гермес—Гестия позволяет осмыслить
и объяснить некоторые особенности
геометрического мышления греков — и не
только в плане пространственной организации
дома или города, но даже в плане
организации космоса в целом. Этой последней
теме посвящена следующая статья Вернана:
«Геометрия и сферическая астрономия в
ранней греческой космологии»,— в которой
анализируются основные черты картины
мира, сформировавшейся в космологических
построениях ранних греческих мыслителей
(прежде всего Анаксимандра). Эта
картина кардинальным образом отличалась от
мифических космологии восточных
народов. Космос у Анаксимандра— это сфера,
в центре которой находится Земля —
Гестия. Последняя неподвижна, ибо она равно
удалена от всех точек периферии, у нее нет
оснований двигаться в какую-либо
сторону 7. Позднее, у пифагорейца Филолая,
7 Более подробно космология
Анаксимандра разобрана Вернаном в его статье
«Геометрическая структура и политические поня-

174
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
Земля уже гте является центром космоса
и функции Гестии переданы «центральному
огню», вокруг которого движутся Земля
и все небесные светила8.
Большой интерес в книге Вернана
представляет также цикл статей, посвященных
анализу различных аспектов труда в
Древней Греции. Вернан обращает внимание на
тот факт, что в греческом языке не
существовало единого понятия «труд». Анализируя
различные термины, в той или иной степени
связанные с трудовыми процессами — ponos,
praxis, poiésis, technê, ergon и т. д.,— он
показывает, что в Древней Греции любая
трудовая деятельность выступает лишь в своем
конкретном аспекте. Труда вообще,
абстрактного труда античная экономика не знала.
Как отмечал Маркс, древние авторы
оценивали произведенный продукт исключительно
лишь с точки зрения его потребительной
стоимости. В цепи ремесленник и сырье —
трудовой процесс — произведенный
продукт — потребитель последнее звено было
для греков самым важным. «Материальная»
и «движущая» причины, то есть сырье и
ремесленник, были подчинены «целевой»
причине, то есть потребителю. В этом состояло
принципиальное отличие греческой
экономики от экономики товарного общества Нового
времени, и этим определяются многие
психологические аспекты отношения к труду у
древних греков.
Эти замечания Вернана нам
представляются важными как предупреждение против
попыток модернизации античных
производственных отношений, попыток переноса в
античное общество позднейших
экономических категорий.
Среди ряда других интересных и важных
проблем, рассматриваемых в книге Вернана,
тия в космологии Анаксимандра» («Eirene»,
№ VII, 1968), не вошедшей в
рассматриваемую нами книгу.
8 Ф и л о л а й: «Соединившееся сначала,
Единое, в центре сферы, называется Ге-
стией» (Н. D i е 1 s und W. Kranz. Die
Fragmente der Vorsokratiker. 10-te Auft.,
Bd. I, S. 410).
отметим проблему личности в
древнегреческой религии. Вернан убедительно
показывает, что при внешнем антропоморфизме
греческих богов ни один из них не обладал
чертами личности в том смысле, в каком можно
говорить о личности человеческого
индивидуума. Соображения Вернана по этому
поводу имеют непосредственное отношение к
теме становления личности в Древней
Греции, которая, как мы видели, была одной
из основных тем в книгах Мейерсона и Бар-
бу по исторической психологии.
В заключение несколько слов о том, как
следует относиться к историко-психологиче-
скому направлению в целом. Общее
положение об историческом характере и социальной
обусловленности психологических функций и
категорий вряд ли может вызвать у нас
какие-либо возражения: ведь оно вытекает из
тезиса Маркса о том, что «сознание... с
самого начала есть общественный продукт п
остается им, пока вообще существуют люди»9.
Действительно, это положение
подчеркивается и декларируется в каждом советском
учебнике по психологии. Но одно дело —-
общие декларации, другое же — конкретным
анализ памятников культуры и духовной
жизни прошлых эпох с целью установления
особенностей психики и мышления людей,
создавших эти памятники. Такого рода
исследования в нашей литературе практически
отсутствуют. Отдельные попытки в этом
направлении можно обнаружить скорее в
работах лингвистов, историков литературы и
философии, но не в трудах специалистов-
психологов. Укажем, в частности, на работы
проф. А. Ф. Лосева, в которых содержатся
прекрасные примеры проникновения в
психологию человека античного общества. Но
это единичные примеры. Нам
представляется поэтому, что разработка проблем
исторической психологии за рубежом, в
особенности такими прогрессивными и близкими
нам идейно учеными, как Мейерсон и
Вернан, заслуживает серьезного внимания.
9 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3,
стр. 29.

Новая литература
1971
книги
Общие вопросы марксистско-ленинской
теории
МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф., ЛЕНИН В. И.
О Парижской коммуне. Сборник.
Составитель К. Н. Сванидзе. М. Политиздат. 294
стр.
МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. Об атеизме,
религии и церкви. Сборник. М. «Мысль».
534 стр. (Академия общественных наук при
ЦК КПСС. Институт научного атеизма.
Научно-атеистическая библиотека).
ЛЕНИН В. И. О культурной революции.
Сборник. Издание 2-е. Составитель
Г. Г. Карпов. М. Политиздат. 256 стр.
ЛЕНИН В. И. Против догматизма,
сектантства, «левого» оппортунизма. Издание
3-е, дополненное. М. Политиздат. XX,
467 стр. (Институт марксизма-ленинизма
при ЦК КПСС).
АКТУАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
ИДЕЙНОГО НАСЛЕДИЯ Ф. ЭНГЕЛЬСА. К 150-ле-
тшо со дня рождения. Сборник. М.
Московский университет. 1970. 193 стр.
БАИШЕВ С. Б. Марксизм-ленинизм и
вопросы общественного развития. Алма-Ата.
«Казахстан». 1970. 219 стр. На казахском
языке.
БОЛОТНИКОВ И. М. Фридрих
Энгельс—великий теоретик научного
коммунизма. К 150-летию со дня рождения. Л.
«Знание». 1970. 20 стр.
БРЕЖНЕВ Л. И. Отчетный доклад
Центрального Комитета КПСС XXIV съезду
Коммунистической партии Советского
Союза. 30 марта 1971 г. М. Политиздат. 134 стр.
ВЕЛИКАЯ СИЛА И ЖИЗНЕННОСТЬ
ЛЕНИНСКИХ ИДЕИ. Сборник научных
статей. Составитель Ш. Ю. Тастанов.
Алма-Ата. «Казахстан». 272 стр.
ВЕЛИКИЙ ТЕОРЕТИК КОММУНИЗМА.
Ответственный редактор Б. И. Распутине.
Львов. Львовский университет. 1970.
180 стр. (К 150-летию со дня рождения
Ф. Энгельса). На украинском языке.
ВИДГОП Л. Н., СУХОТИН Я. Л.,
Дружба великая и трогательная. Странички из
жизни Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
Издание 5-е. Горький. Волго-Вятское
книжное изд-во. 164 стр.
ВОПРОСЫ ФИЛОСОФИИ И ИСТОРИИ
В РАБОТАХ В. И. ЛЕНИНА. Сборник
статей. Ответственный редактор А. В.
Авксентьев. Ставрополь. 1970. 264 стр.
(Ставропольский государственный педагогический
институт. Ученые записки).
ГИРУСОВ Э. В. Фридрих Энгельс и
проблема взаимодействия природы и общества.
М. «Знание». 40 стр.
ДИРЕКТИВЫ XXIV СЪЕЗДА КПСС ПО
ПЯТИЛЕТНЕМУ ПЛАНУ РАЗВИТИЯ
НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА СССР НА 1971-
1975 ГОДЫ. М. Политиздат. 79 стр.
ЖИЗНЕННОСТЬ ЛЕНИНСКИХ ИДЕЙ.
Сборник статей. Ответственный редактор
К. П. Поляков. Саратов. 1970. 261 стр.
(Саратовский юридический институт имени
Д. И. Курского).
ИДЕЙНЫЙ АРСЕНАЛ
КОММУНИСТОВ. Под редакцией Г. Д. Обичкина. М.
Политиздат. 167 стр. (О работе Института
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).
КАК ИЗУЧАТЬ ФИЛОСОФСКИЕ
ТРУДЫ К. МАРКСА, Ф. ЭНГЕЛЬСА и В. И.
ЛЕНИНА. Методическое пособие. Под
редакцией Д. И. Даниленко, Издание 2-е,
доработанное. М. «Мысль». 247 стр. (Заочная
высшая партийная школа при ЦК КПСС).
КОСТЮК Г. С. В. И. Ленин и
психологическая наука. Киев. «Знание». 1970.
63 стр. На украинском языке.
КОСЫГИН А. H Директивы XXIV
съезда КПСС по пятилетнему плану развития
народного хозяйства СССР на 1971—1975
годы. Доклад и заключительное слово на
XXIV съезде КПСС 6 и 8 апреля 1971 г.
М. Политиздат. 80 стр.
ЛЕНИНИЗМ И МИРОВОЙ
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС. Материалы
международной теоретической конференции,
посвященной 100-летию со дня рождения
В. И. Ленина. Москва. 24—26 февраля
1970 г. М. Политиздат. 1970. 472 стр.
(Институт марксизма-ленинизма при ЦК
КПСС).
ЛЕНИНИЗМ И СОВРЕМЕННОСТЬ.
Материалы научной конференции. 17—18
марта 1970. Ответственный редактор К. Си-
деравичус. Вильнюс. «Знание». 1970. 191 стр.
На литовском языке.
ЛЕНИНИЗМ — НАШЕ ЗНАМЯ. Сборник
статей. Баку. Азернешр. 1970. 463 стр.
МАМАЛАДЗЕ В. Ф. Энгельс —один из
основоположников научного коммунизма.
Тбилиси. «Знание». 1970. 32 стр. На
грузинском языке.

176
НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
МАТЕРИАЛЫ XXIV СЪЕЗДА КПСС.
М. Политиздат. 320 стр.
МАТЕРИАЛЫ ЮБИЛЕЙНОЙ
НАУЧНОЙ СЕССИИ, ПОСВЯЩЕННОЙ
100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ В. И.
ЛЕНИНА. Ташкент. «Фан». 1970. 108 стр.
(Академия наук Узбекской ССР).
МАТЮШКИН Н. И. Ленинская
национальная политика КПСС и современность.
М., «Знание». 53 стр.
НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ
ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ В
ТРУДАХ В. И. ЛЕНИНА. Сборник статей.
Саратов. 219 стр.
ОТ 18 ДО 25. Юношеские письма
Фридриха Энгельса. М. «Молодая гвардия».
256 стр. (К 150-летию со дня рождения
Ф. Энгельса).
ПАНЦХАВА А. Я. «Капитал» К. Маркса.
2-е, дополненное издание. Тбилиси. 108 стр.
(Тбилисский государственный университет).
На грузинском языке.
ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ И
НАУЧНОГО КОММУНИЗМА В
ТЕОРЕТИЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ В. И. ЛЕНИНА. Рига.
1970. 175 стр. (Рижский политехнический
институт).
РЕЗОЛЮЦИЯ XXIV СЪЕЗДА КПСС
ПО ОТЧЕТНОМУ ДОКЛАДУ ЦК КПСС.
Принята единогласно 9 апреля 1971 г.—
Постановление XXIV съезда КПСС о
частичных изменениях в Уставе КПСС. Принято
единогласно 9 апреля 1971 г. М.
Политиздат. 32 стр.
СТОЛЯРОВ П. П. Вопросы теории и
исторического развития форм собственности в
работах К. Маркса. Киев. Киевский
университет. 1970. 218 стр.
Ф. ЭНГЕЛЬС И СОВРЕМЕННЫЕ
ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ МАРКСИЗМА.
Под общей редакцией М. Т. Иовчука,
И. С. Нарского и Л. Н. Суворова. М.
«Мысль». 567 стр. (Академия наук СССР.
И нститут философи и ).
ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС —МЫСЛИТЕЛЬ
И РЕВОЛЮЦИОНЕР. Под общей
редакцией Ю. Ковальчика. Прага. «Мир и
социализм». 1970. 207 стр. (Трибуна
марксистской мысли).
ШЕПТУЛИН А. П. Философия
марксизма-ленинизма. М. Политиздат. 1970.
384 стр.
Диалектический материализм
АЛИЕВ М. Г. В. И. Ленин о характере
скачков. Баку. 1970. 188 стр. На
азербайджанском языке.
АЛИЕВ М., РАГИМОВ О., КУЛИЕВ Д.
Диалектический материализм. Методическое
пособие. Баку. «Маариф». 1970. 170 стр. На
азербайджанском языке.
ВОПРОСЫ ГНОСЕОЛОГИИ, ЛОГИКИ
И МЕТОДОЛОГИИ НАУЧНОГО
ИССЛЕДОВАНИЯ. Сборник статей. Выпуск 2.
Ответственный редактор Л. О. Резников. Л.
1970. 119 стр. (Ленинградский
государственный университет имени А. А. Жданова).
ВОПРОСЫ ДИАЛЕКТИКИ И
ЛОГИКИ. Выпуск 2. Сборник статей.
Ответственный редактор В. П. Рожин и И. Я. Чупа-
хин. Л. .128 стр. (Ленинградский
государственный университет имени А. А.
Жданова).
ВОПРОСЫ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУК.
Киев, Киевский университет. 1970. Выпуск
4. Методика преподавания философии в
вузах. 143 стр.
ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ.
Учебник для студентов высших учебных
заведений. Под редакцией К. Бакрадзе и
Э. Кодуа. Тбилиси. Тбилисский
университет. 1970, 524 стр. На грузинском языке.
ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ
В СЕМИ ТЕТРАДЯХ. Рига. «Звайгзне».
1970. Тетрадь 5. Карповиц Э. Главные
категории материалистической диалектики.
157 стр. Тетрадь 6. Карповиц Э. Теория
познания. 197 стр. На латышском языке.
ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ.
Курс лекций. Сборник. Под редакцией Бол-
таева M. Н. Душанбе. 1970. 275 стр.
(Таджикский государственный университет
имени В. И. Ленина).
ЖБАНКОВА И. И. Проблема
взаимодействия. Философский очерк. Минск. «Наука и
техника». 142 стр. (Академия наук
Белорусской ССР. Институт философии и права).
КАТЕГОРИИ ДИАЛЕКТИКИ КАК
СТУПЕНИ ПОЗНАНИЯ. Сборник.
Ответственный редактор А. П. Шептулин. М. «Наука».
252 стр. (Академия наук СССР. Институт
философии).
ЛЕНИНСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ
РАЗВИТИЯ. Ответственный редактор Алешин А. И.
Горький. 1970. 225 стр. ч(Горьковский
государственный университет имени Н. И.
Лобачевского. Ученые записки. Выпуск III. Серия
философская).
МАНЕЕВ А. К. Преемственность в
развитии категорий пространства, времени и
движения. Минск. «Наука и техника». 156
стр. (Академия наук Белорусской ССР.
Институт философии и права).
МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКАЯ
ФИЛОСОФИЯ И ЕЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ
ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ВОЕННОЙ ТЕОРИИ,
Учебное пособие. Ответственный редактор
В. И. Морозов. М. 1970. (Военная академия
Генерального штаба Вооруженных Сил
СССР имени К. Е. Ворошилова). Часть I.
Диалектический материализм. 310 стр.
МАТЕРИЯ И СОЗНАНИЕ. Сборник
статей. Издание 2-е, дополненное. Таллин.
«Ээсти раамат». 1970. 202 стр. На
эстонском языке.
МЕТОДИЧЕСКОЕ ПОСОБИЕ К
ИЗУЧЕНИЮ КУРСА
«МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ». Для слушателей
ЗВПШ при ЦК КПСС и университетов
марксизма-ленинизма. (Авторы Д. И. Да-
ниленко, Б. И. Сосюкалов, М. Л. Чалин.)
М. «Мысль». Часть I. Диалектический
материализм. 144 стр.
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКОЙ ФИЛОСОФИИ.
Сборник статей. Под редакцией Г. М. Каца,
Л. П. Дергачевой и И. Я. Цвика. Кишинев.
Издательство ЦК КП Молдавии. 185 стр.
(Кишиневский сельскохозяйственный
институт имени М. В. Фрунзе).
. ОСНОВЫ
МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКОЙ ФИЛОСОФИИ. Учебник для вузов.

НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
177
M. Политиздат. 543 стр. (Академия наук
СССР. Институт философии).
ПАНФИЛОВ В. 3. Взаимоотношение
языка и мышления. М. «Наука» 232 стр.
(Академия наук СССР. Институт языкознания).
СЕТРОВ М. И. Общие принципы
организации систем и их методологическое
значение. Л. «Наука». 120 стр. (Академия наук
СССР. Ленинградская кафедра
философии).
СИСТЕМНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ.
Ежегодник. 1970. М., «Наука». 1970. 208 стр.
(Академия наук СССР. Институт истории
естествознания и техники).
ТРОШИН Д. М. Философия, ее функции
в обществе. М. «Знание». 56 стр.
ФРОЛОВ И. Т. Проблема
целесообразности в свете современной науки. М.
«Знание». 46 стр.
ХАЧАТУРЯН А. Б. Ленинская теория
отражения и некоторые вопросы
материалистической диалектики. М. «Знание». 55 стр.
ХРЕСТОМАТИЯ ПО
ДИАЛЕКТИЧЕСКОМУ И ИСТОРИЧЕСКОМУ
МАТЕРИАЛИЗМУ. В помощь слушателям школ основ
марксизма-ленинизма. Издание 2-е.
Составители Л. А. Лавинская и M. М. Сидоров.
М. Политиздат. 384 стр.
ШЕПТУЛИН А. П. Категории
диалектики. Учебное пособие для вузов. М. «Высшая
школа». 280 стр.
Философские вопросы естествознания
АБДЫЛДАЕВ Т. А. Понятие «вид» в
современной биологии. Фрунзе. «Илим». 232
стр. (Академия наук Киргизской ССР.
Институт философии и права).
АДО А. Д., ЦАРЕГОРОДЦЕВ Г. И.
Борьба материализма и идеализма в учении
о здоровье и болезни человека. М.
«Медицина». 1970. 100 стр. (Научно-популярная
медицинская литература).
БОЧКОВ Н. П. Прогресс общества и
генетика человека. М. «Знание». 48 стр.
БУДУЩЕЕ НАУКИ. Международный
ежегодник. Выпуск 4. Ответственный
редактор Е. Б. Этингоф. М. «Знание». 367 стр.
ВЕДЕНОВ М. Ф., САЧКОВ Ю. В.
Проблема стилей мышления в естествознании.
М. «Знание». 32 стр.
ВЕСЕЛОВСКИЙ В. Н. О сущности живой
материи. М. «Мысль» 295 стр.
ГАГАРИН Ю. А., ЛЕБЕДЕВ В. И.
Психология и космос. 2-е издание. М. «Молодая
гвардия». 207 стр. (Серия «Эврика»).
ДИАЛЕКТИКА И СОВРЕМЕННОЕ
ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ. Ответственный редактор
М. Э. Омельянозский. М. «Наука». 1970.
455 стр. (Академия наук СССР. Институт
философии). Материалы симпозиума.
Москва. 1966 г.
ЖАРКОВ В. И. Непрерывно-дискретные
пространство и время микрообъектов.
Философский аспект проблемы. Новосибирск.
«Наука». 166 стр. (Академия наук СССР.
Сибирское отделение).
КАНАК Ф. М. Субъект, объект и
физическое познание. Киев. «Наукова думка».
139 стр. (Академия наук Украинской ССР.
Институт философии). На украинском
языке. Резюме на русском языке.
КОЛЬМАН Э. Я. Четвертое измерение. М.
«Наука». 1970. 95 стр.
КРАВЧЕНКО А. М. Философское
значение идеи инвариантности в физике. Киев.
«Наукова думка». 99 стр. (Академия наук
Украинской ССР. Институт философии). На
украинском языке.
В. И. ЛЕНИН И
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ СОВРЕМЕННОЙ
НАУКИ. Сборник статей. Ответственный
редактор И. П. Головаха. Киев. «Наукова
думка». 208 стр. (Академия наук Украинской
ССР. Кафедра философии).
ЛУКЬЯНЕЦ В. С.
Физико-математические пространства и реальность. Киев.
«Наукова думка». 111 стр. (Академия наук
Украинской ССР. Институт философии).
МАТЕРИАЛЫ ГОДИЧНОЙ
КОНФЕРЕНЦИИ ЛЕНИНГРАДСКОГО
ОТДЕЛЕНИЯ СОВЕТСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО
ОБЪЕДИНЕНИЯ ИСТОРИИ И
ФИЛОСОФИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ.
Декабрь. 1970. Л., 1970. 146 стр.
(Академия наук СССР. Институт истории
естествознания и техники).
НЕКОТОРЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ ФИЗИКИ. Составитель Э. М. Чуди-
нов. М. «Знание». 1970. Выпуск 3-
Пространство и время. Законы сохранения. 128 стр.
ОБЩЕМЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ ФИЗИКИ. Учебное пособие. М.
219 стр. (Московский горный институт).
ПАПАЛАШВИЛИ Г. Философские
труды В. И. Ленина и современная
биологическая наука. Тбилиси. ЦК КП Грузии. 99 стр.
На грузинском языке.
ПЕТРУШЕНКО Л. А. Самодвижение
материи в свете кибернетики. Философский
очерк взаимосвязи организации и
дезорганизации в природе. М. «Наука». 292 стр.
(Академия наук СССР. Научный Совет по
комплексной проблеме «Кибернетика».
Секция «Философские вопросы
кибернетики»),
ПУШКИН В. Н. Психология и
кибернетика. М. «Педагогика». 232 стр.
ТАСМАГАМБЕТОВ Г., НЫСАНБАЕВ А.
В. И. Ленин и современное естествознание.
Алма-Ата. 1970. «Знание». 48 стр. На
казахском языке.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ
ПРОГРЕССИВНОГО РАЗВИТИЯ ЖИВОЙ
ПРИРОДЫ И ТЕХНИКИ. (Материалы
симпозиума). Ответственные редакторы: К. М.
Завадский и Ю. С. Мелещенко. Л. «Наука».
1970. 127 стр. (Академия наук СССР.
Институт истории естествознания и техники).
ФИЛОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ
ГЕОЛОГИИ. Ответственный редактор Трофимов
Н. А. Свердловск. 1970. 89 стр.
(Свердловский горный институт имени В. В. Вахру-
шева. Труды. Выпуск 77(2).
ФИЛОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ
МЕДИЦИНЫ И БИОЛОГИИ. Сборник статей.
Ответственный редактор Ю. М. Охрименко.
Киев. «Здоров'я». 1970. (Киевский
медицинский институт имени А. А. Богомольца.
Республиканский межведомственный сборник).
Выпуск 4. 177 стр.
ФИЛОСОФСКИЕ ВОПРОСЫ
СОВРЕМЕННОГО ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ.
Межведомственный научный сборник. Ответствен-

178
НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
ный редактор Н. Т. Костюк. Киев, Киевский
университет. На украинском языке. Выпуск
22. 122 стр. Выпуск 23. 124 стр.
ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
ЭВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ. Материалы к
симпозиуму. М. «Наука». (Академия наук
СССР. Институт философии). Часть 1. 160
стр. Часть 2. 209 стр. Часть 3. 179 стр.
Логика
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ. Материалы
Всесоюзного симпозиума по диалектической
логике. 1968 г. Ответственный редактор Ж. M
Абдильдин. Алма-Ата. «Наука». 671 стр.
(Академия наук Казахской ССР. Институт
философии и права).
АНТОНОВ Г. В. От формальной логики к
диалектике. Вопросы теории суждения. М.
«Высшая школа». 176 стр.
ВОПРОСЫ ОБОСНОВАНИЯ ЛОГИКИ
И АНАЛИЗА РАССУЖДЕНИЙ. Сборник
статей. Тбилиси. «Мецниереба». 1970. 93 стр.
(Академия наук Грузинской ССР.
Институт философии). На грузинском языке.
ЗИНОВЬЕВ А. А. Логика науки. М.
«Мысль». 279 стр.
КОНДАКОВ Н. И. Логический словарь.
М. «Наука». 638 стр. (Академия наук СССР.
Институт философии).
ЛОГИКА И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ.
Киев. «Наукова думка». 168 стр. (Академия
наук Украинской ССР. Институт
философии). На украинском языке.
РАКИТОВ А. И. Курс лекций по логике
науки. М. «Высшая школа». 176 стр.
(Учебное пособие для философских факультетов
и отделений университетов).
СТОЛЯР А. А. Логическое введение в
математику. Минск. «Вышэйшая школа».
224 стр.
Исторический материализм
и научный коммунизм
АЗАМКУЛОВ X. А. Ленинское учение о
некапиталистическом пути развития
отсталых стран и современность. Душанбе.
«Знание». 1970. 63 стр. На таджикском языке.
АЗАРОВ Н. И. В. И. Ленин о политике
как общественном явлении. Учебное
пособие. М. «Высшая школа». 240 стр.
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
СВОБОДНОГО ВРЕМЕНИ. Сборник статей.
Редакционная коллегия: Г. Е. Зборовский и др.
Свердловск. 1970. 127 стр. (Свердловский
юридический институт).
АРВЕЛАДЗЕ С. В. Идеал и свобода
творчества. Тбилиси. «Сабчота Сакартвело».
135 стр. На грузинском языке.
АСРАТЯН Г. Е. Коммунизм и гуманизм.
Ереван. 208 стр. На армянском языке.
БАРАБОИ А. 3. Революции и реформы в
общественном развитии. Киев. «Знание».
1970. 48 стр. На украинском языке.
БЕСБАЕВ М. С. В. И. Ленин об
интернациональном воспитании. Алма-Ата.
«Знание». 48 стр.
БАХТИЯРОВ А. С. Новый быт и
коммунистическое сознание. Баку. Азернешр. 1970.
96 стр. На азербайджанском языке.
БОДАЛЕВ А. А. Формирование понятия
о другом человеке как личности. Л. 1970.
135 стр. (Ленинградский государственный
университет имени А. А. Жданова).
БУТЕНКО А. П. Социалистическая
интеграция, ее сущность и перспективы. М.
«Знание». 48 стр.
ВЕЙНГОЛЬД Ю. Ю.
Некапиталистическое развитие и социальная воля. Очерки
социологического исследования социальной
воли как элемента субъективного фактора
перехода ранее отсталых стран к
социализму. Фрунзе. «Мектеп». 1970. 335 стр.
(Киргизский государственный университет).
ВЕЛИКАЯ СИЛА ЛЕНИНСКИХ ИДЕЙ.
Сборник статей. Под общей редакцией
Л. С. Полнера. Воронеж. «Коммуна». 1970.
410 стр. (Воронежский политехнический
институт) .
ВОПРОСЫ ИСТОРИЧЕСКОГО
МАТЕРИАЛИЗМА. Конспект лекций. Выпуск 2.
Черновцы. 102 стр. На украинском языке.
ВОПРОСЫ НАУЧНОГО
КОММУНИЗМА. Сборник статей. Ответственный
редактор И. Д. Ремезовский. Киев. Киевский
университет. 1970. (Межведомственный
научный сборник). На украинском языке.
Резюме на русском языке. Выпуск 8. 133 стр.
Выпуск 9. 136 стр. Выпуск 10. 139 стр.
Выпуск 11. 118 стр. Выпуск 12. 153 стр.
ВОПРОСЫ ОРГАНИЗАЦИИ И
МЕТОДИКИ ПРЕПОДАВАНИЯ НАУЧНОГО
КОММУНИЗМА. Сборник статей. Под
редакцией И. А. Козлова. М. 96 стр.
(Московский государственный университет имени
М. В. Ломоносова).
ГАФУРОВ 3. Диалектика умственного и
физического труда. Ташкент. «Узбекистан».
1970. 168 стр. На узбекском языке.
ГЕНДИН А. М. Предвидение и цель з
развитии общества. Философско-социологи-
ческие аспекты социального
прогнозирования. Красноярск. 1970. 436 стр.
(Красноярский государственный педагогический
институт).
ГОНЧАРЕНКО Н. В. Ленинизм и
философские вопросы современной культуры.
Киев. Политиздат Украины. 1970. 171 стр. На
украинском языке.
ГРИМАЛКЖ В. А. Общественное
разделение труда и основное производственное
отношение социализма. М. «Мысль». 1970.
134 стр.
ГРУДИНИН И. А. Диалектика и
современное военное дело. М. Воениздат.
320 стр.
ДАНИЛИН Г. Д. Автоматизация и ее
социально-экономические последствия при
капитализме. Изменения в квалификации
рабочего класса. М. «Мысль». 190 стр.
ДЕНИСОВ А. И. Социалистическая
революция н политическая организация
.общества. М. Московский университет. 252 стр.
ДЖУНУСОВ М. С. Интернациональное и
национальное в мировом
коммунистическом движении. Алма-Ата. «Казахстан».«
104 стр.
ДИАЛЕКТИКА СОЦИАЛЬНЫХ
ЯВЛЕНИЙ. Сборник статей. Под редакцией
Е. Ф. Молевича и И. М. Шорохова.
Куйбышев. Книжное изд-во. 1970. 168 стр.
(Куйбышевский политехнический институт
имени В. В. Куйбышева).

НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
179
ЖАМИН В. А. Наука и экономика
социализма. М. «Мысль». 253 стр.
ЗИМАНОВ С. 3. В. И. Ленин и советская
национальная государственность в
Казахстане. Алма-Ата. «Наука». 1970. 303 стр.
(Академия наук Казахской ССР. Институт
философии и права).
ЗЛОЧЕВСКИЙ С. Е., СУВОРОВА А. И.,
ШТЕЙНБЕРГ П. Г. Информационное
обеспечение в науке. Заочный семинар
«Информационное обеспечение научных
исследований». Киев. «Знание». 1970. 149 стр.
ИНЦКИРВЕЛИ Г. Социализм и
демократия. Тбилиси. «Сабчота Сакартвело». 1970.
167 сгр. (Два мира — две системы). На
грузинском языке.
ИСТОРИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ.
Сборник статей. Таллин. «Ээсти раамат»
1970. 260 стр. На эстонском языке.
КАМИЛОВ М. К. Изменение социальной
среды и формирование новой личности.
Душанбе. «Ирфон». 230 стр. (Таджикский
сельскохозяйственный институт).
КАПТО А. С. Социальная активность
молодежи. М. «Знание». 48 стр.
КАПУСТИН Ю. М. Социалистический
быт — составная часть советского образа
жизни. М. «Знание». 32 стр.
КИЧАНОВА И. М. Десять исповедей. М.
«Молодая гвардия». 159 стр. (Серия
«Ровесник»). Публикуемые очерки основаны на
материалах молодежного симпозиума «Я и
общество».
КОВАЛЕВ А. Г. Личность и пути ее
формирования. М. «Знание». 31 стр.
КОЛОБКОВ В. В. Коммунизм и
проблемы гуманизма. Киев. «Знание». 1970. 47 стр.
На украинском языке.
КОЛОБКОВ В. В. Научное управление
формированием личности в период
строительства коммунизма. Киев. Киевский
университет. 145 стр. На украинском языке.
КОСОЛАПОЙ Р. И. Ни тени утопии.
Социализм: вопросы теории. М. «Молодая
гвардия». 144 стр. (Университет молодого
марксиста).
КРАПИВЕНСКИЙ С. Э. К анализу
категории «социальная революция». Волгоград.
Нижне-Волжское книжное изд-во. 184 стр.
(Волгоградский сельскохозяйственный
институт).
КРЕВНЕВИЧ В. В. Влияние
научно-технического прогресса на изменение
структуры рабочего класса СССР. Итоги и
перспективы. М. «Наука». 391 стр. (Академия наук
СССР. Институт международного рабочего
движения).
КУЗИН А. Техника и развитие общества.
М. «Знание». 1970. 47 стр.
КУРЫЛЕВ А. К. Коммунизм и равенство.
М. Политиздат. 223 стр.
ЛЕЙНМАН И. И. Наука как социальный
институт. Л. «Наука». 178 стр. (Академия
наук СССР. Институт философии).
ЛЕКЦИИ ПО НАУЧНОМУ
КОММУНИЗМУ. Материалы курсов переподготовки
руководящих партийных и советских кадров
в Высшей партийной школе при ЦК КПСС.
Под редакцией А. А. Амвросова и
Г. В. Петрякова. М. Политиздат. 264 стр.
ЛЕНИНСКИЕ ПРИНЦИПЫ
ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ
ТРУДЯЩИХСЯ. Научный редактор М. С. Джуну-
сов. Таллин. «Ээсти раамат». 230 стр.
(Академия наук СССР. Институт философии).
(По материалам межреспубликанской
научной конференции-семинара, ноябрь 1969 г.).
ЛЕНИНСКОЕ НАСЛЕДИЕ —
МОЛОДЫМ СТРОИТЕЛЯМ КОММУНИЗМА.
Сборник статей. Ответственный редактор
Стечюин О. Я. Тула. 1970. 216 стр.
(Тульский государственный педагогический
институт имени Л. Н. Толстого).
ЛИЧНОСТЬ. Материалы обсуждения
проблемы личности на симпозиуме,
состоявшемся 10—12 марта 1970 г. в Москве. М.
302 стр. (Академия наук СССР. Институт
философии).
МАРАХОВ В. Г. Научно-техническая
революция и коммунизм. М. «Знание». 48 стр.
МАРКОВ Н. В. Научно-техническая
революция: анализ, перспективы, последствия.
М. Политиздат. 223 стр.
МАРЦЕНЮК С. Ф. Основа духовного
развития человека. Несовместимость
коммунистического и религиозного понимания
труда. Киев. «Знание». 1970. 32 стр. На
украинском языке.
МЕЖДУНАРОДНОЕ
КОММУНИСТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ. Очерк стратегии и
тактики. Под общей редакцией В. В. Загла-
дина. М. Политиздат. 1970. 415 стр.
(Институт общественных наук).
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ
ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУК. Выпуск 2.
Ответственный редактор В. П. Тугаринов и
А. В. Дроздов. Л. Ленинградский
университет. 128 стр.
МИХАЙЛОВ М. В., МОТЫЛЕВ А. С.
Социализм и интересы. М. Политиздат.
1970. 96 стр.
МОНИЧ 3. И. Интеллигенция в структуре
сельского населения. На материалах БССР.
Минск. «Наука и техника». 166 стр.
(Академия наук Белорусской ССР. Институт
философии и права).
НАУЧНЫЙ КОММУНИЗМ. Учебное
пособие для студентов высших учебных
заведений. М. «Высшая школа». 1970. 424 стр.
НАУЧНЫЙ КОММУНИЗМ. Учебное
пособие для студентов. Киев. «Высшая
школа». 1970. 438 стр. На украинском языке.
НАЦИОНАЛЬНОЕ И
ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЕ В ЖИЗНИ НАРОДА.
Материалы межреспубликанской научной
конференции. В 4-х выпусках. Ответственный
редактор И. П. Головаха. Киев (Академия
наук Украинской ССР. Институт философии).
Выпуск 1. Проблемы соотношения
национального и интернационального. 213 стр.
Выпуск 2. Становление и укрепление
интернационального единства советских народов,
воспитание непримиримости к буржуазному
национализму. 402 стр.
НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ЛИЧНОСТИ. Сборник аспирантских статей.
Ответственный редактор А. А. Баженова. М.
173 стр. (Академия наук СССР. Институт
философии).
НЕКОТОРЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ
ВОПРОСЫ ВОСПИТАНИЯ НОВОГО
ЧЕЛОВЕКА. Сборник статей. Огветственный
редактор Г. С. Фильчиков. Рязань — Пенза.
1970. 116 стр. (Рязанский государственный

180
НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
педагогический институт. Пензенский
государственный педагогический институт.
Ученые записки. Том 89).
НОЗАДЗЕ Ш. Сочетание национальных и
интернациональных интересов на
современном этапе. Тбилиси. «Знание». 1970. 32 стр.
На грузинском языке.
ОБЩЕСТВЕННО - ПОЛИТИЧЕСКИЕ
ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ПРИ
СОЦИАЛИЗМЕ. Сборник статей. Ответственный
редактор П. Г. Новиков. М. Московский
университет. 148 стр.
ПИЧУГИН П. В. Место и роль политики
в развитии советского общества. М.
Московский университет. 124 стр.
ПО ПУТИ ЛЕНИНСКОЙ
НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ. Материалы
теоретической конференции «Ленинская
национальная политика и интернациональное
воспитание трудящихся», 7—8 апреля 1969 г.
Ответственный редактор М. Бурокавичюс.
Вильнюс. «Знание». 1970. 137 стр. На
литовском языке.
ПОТОПЕЙКО Д. А. Правосознание как
особое общественное явление. Киев. «Науко-
ва думка». 1970. 111 стр. (Академия наук
Украинской ССР. Институт государства и
права).
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО
МАТЕРИАЛИЗМА. Ответственные редакторы
В. П. Рожин и А. В. Дроздов. Л.
Ленинградский университет. Выпуск 1. 132 стр.
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО МАТЕ-
РИАЛИЗМА. Статьи кафедры
диалектического и исторического материализма.
Душанбе. 1970. (Таджикский государственный
университет имени В. И. Ленина).
Сборник 3. 109 стр.
ПРОБЛЕМЫ
НАЦИОНАЛЬНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ.
Материалы Международного симпозиума,
посвященного 100-летию со дня рождения В. И.
Ленина. Алма-Ата. 1969. Ответственный
редактор Е. М. Жуков. М. «Мысль». 1970.
292 стр. (Советский комитет солидарности
стран Азии и Африки).
ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ. Сборник
статей. Ответственный редактор Д. Ф. Ост-
рянин. Киев. Киевский университет. 1970.
(Межведомственный научный сборник).
Выпуск 16—17. Марксистско-ленинская
философия и конкретные общественные науки.
Материалы научной конференции. 161 стр.
Выпуск 18. 138 стр. На украинском языке.
Резюме на русском языке.
ПУЛАТОВ X. П. Коммунизм,
государство, культура, личность. Строительство
коммунизма и проблемы
культурно-воспитательной функции общенародного
социалистического государства. Ташкент.
«Узбекистан». 340 стр.
РАХМЕТОВ К. Ж. В. И. Ленин о
сущности общественного прогресса в условиях
социализма. Алма-Ата. «Знание». 1970. 42 стр.
На казахском языке.
РУКОВОДЯЩАЯ РОЛЬ РАБОЧЕГО
КЛАССА В СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ
СТРА.НАХ. Под общей редакцией А. А. Ам-
вросова и др. М. «Мысль». 1970. 341 стр.
(Высшая партийная школа при ЦК КПСС.
Высшая партийная школа имени К. Маркса
при ЦК СЕПГ. Центральная партийная
школа при ЦК ПОРП).
РЯЖНИН В. А. В. И. Ленин и развитие
советской демократии. Ленинград. «Знание».
1970. 56 стр.
САПОЖНИКОВ Г. М. Исторический
материализм. Учебное пособие. Нальчик. 1970.
400 стр. (Кабардино-Балкарский
государственный университет).
СЕМИБРАТОВ В. Г. Диалектические
закономерности технического прогресса.
Конспект лекций. Л. 199 стр. (Ленинградский
политехнический институт имени М. И.
Калинина).
СЛОБОДЯНЮК С. С. Личность как
ценность. Критика религиозных концепций
личности. М. «Мысль». 128 стр. (Академия
общественных наук при ЦК КПСС. Институт
научного атеизма).
СМИРНОВ В. Д., МОНАЕНКО Т. А.
Научный коммунизм. Учебное пособие для
слушателей народных университетов. М.
«Высшая школа». 318 стр.
СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ НАУЧНО-
ТЕХНИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ.
Материалы к конференции (22 декабря 1970 г.)
молодых ученых и специалистов. Под
редакцией В. Н. Орлова и В. А. Дуболазова. Л.
«Знание». 1970. 84 стр.
СТРОИТЕЛЬСТВО КОММУНИЗМА И
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
ФОРМИРОВАНИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИИ.
Сборник научных статей. Ответственный
редактор Ф. А. Ярмыш. Днепропетровск. 1970.
136 стр. (Днепропетровский
государственный университет имени 300-летия
воссоединения Украины с Россией).
СУВОРОВ Л. Н. Современная научно-
техническая революция и социальное
управление. М. «Знание». 45 стр.
(Библиотечка «Коммунистическое строительство и
научно-техническая революция»).
ТАБЫШАЛИЕВ С. Т. По ленинскому
пути— к социализму и коммунизму. Фрунзе.
«Кыргызстан». 1970. 416 стр.
ТАДЕВОСЯН Э. В. Коммунизм как
наука. Научный коммунизм —
социально-политическая теория марксизма-ленинизма.
М. «Знание». 48 стр.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ
ПРОГНОЗИРОВАНИЯ И ОЦЕНКА
ЭФФЕКТИВНОСТИ НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ И
РАЗРАБОТОК. Материалы Всесоюзной
конференции 15—18 декабря 1970 г.
Ответственный редактор В. И. Постников. М.
1970. 189 стр. (Московское высшее
техническое училище имени Н. Э. Баумана).
ТИХ Н. А. Предыстория общества.
Сравнительно-психологическое исследование. Л.
1970. 311 стр. (Ленинградский
государственный университет имени А. А. Жданова).
ТОРЖЕСТВО ЛЕНИНСКИХ
ПРИНЦИПОВ ПРОЛЕТАРСКОГО
ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМА. Львов. 292 стр. На
украинском языке.
ТОЧНЫЕ МЕТОДЫ В
ИССЛЕДОВАНИЯХ КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВА.
Материалы к симпозиуму. Председатель С. Н.
Плотников. М. (Научный совет по
кибернетике Академии наук СССР. Всероссийское
театральное общество), Часть 1. Культура,
искусство и научная строгость. Вопросы ме-

НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
181
тодологии. 148 стр. Часть 2.
Логико-математические и семиотические исследования
культуры и искусства. Стр. 149—311.
Часть 3. Психофизиологические и
социологические аспекты исследовании культуры н
искусства. Стр. 312—417.
ТОЩЕНКО Ж. Т. Социальное
планирование. Красноярск. 297 стр. (Красноярский
государственный университет)
УРСУЛ Д. Расцвет и сближение
советских наций. Кишинев. «Картя молдовеняс-
кэ». 226 стр. На молдавском языке.
УКРАИНЦЕВ В. В. Культурная
революция — составная часть ленинского плана
социалистического строительства. М.
«Знание». 1970. 47 стр.
УПРАВЛЕНИЕ, ПЛАНИРОВАНИЕ И
ОРГАНИЗАЦИЯ НАУЧНЫХ И
ТЕХНИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ. Труды
Международного симпозиума стран — членов
СЭВ и СФРЮ. Москва, май 1968 г.
Главный редактор Д. М. Гвишиани. М. Том 2.
Общие теоретические и социологические
аспекты развития науки. Ответственный
редактор С. Р. Микулинский. 341 стр.
ФИЛОСОФИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ.
Сборник статей. М. «Наука». 376 стр.
(Академия наук СССР. Институт философии).
ФРАНГУЛЯН X. Е. Проблема
государства у истоков научного коммунизма. Ереван.
«Айастан». 1970. 370 стр. На армянском
языке.
ФРАНЦЕВ Г. П. Избранные труды. М.
«Наука». (Академия наук СССР.
Отделение философии и права. Институт
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС). Том 1.
Философия и социология. 688 стр.
ХАН Г. Б. Некоторые проблемы
некапиталистического пути развития. О роли
внешних и внутренних условий
некапиталистического пути развития освободившихся стран.
Алма-Ата. «Казахстан». 156 стр.
ХОЛМОГОРОВ А. И. Единый и
многонациональный. Рига. «Лиесма». 1970.
170 стр.
ЧАГИН Б. А. Развитие В. И. Лениным
марксистской социологии в
послеоктябрьский период. Л. «Знание». 30 стр.
ШЕВЕЛЕВ А. Г. Современная эпоха и
мировой революционный процесс. Конспект
лекций. Л. 1970. 116 стр. (Ленинградский
политехнический институт имени М. И.
Калинина).
Социологические исследования
АНАНИЧ Л. А., БЛЯХМАН Л. С.
Заводская молодежь: профессиональные
интересы. М. «Молодая гвардия». 158 стр.
ГУГУШВИЛИ П. ' В. Социологические
этюды. Том 2. Тбилиси. 463 стр. На
грузинском языке.
ДЖАНДИЛЬДИН Н. Д. Природа
национальной психологии. Алма-Ата. «Казахстан».
302 стр.
МАСЛОВ П. П. Статистика в социологии.
М. «Статистика». 248 стр.
НЕВСКАЯ Л. В. Социальный образ
инженера. Пермь. Книжное изд-во. 148 стр.
ОБЩЕСТВЕННАЯ АКТИВНОСТЬ
МОЛОДЕЖИ. Составитель В. Г. Мордкович.
М. «Молодая гвардия». 1970. 175 стр.
ПЕРЕДЕРИИ В. Ф., РУТКОВСКИЙ Б. А.
Битва идей в социологии. VII
Международный социологический конгресс в Варне.
Киев. «Знание». 47 стр. На украинском языке.
ПОЛОЗОВ В. Р.
Социально-экономическая структура общественного труда при
переходе к коммунизму. Л. Ленинградский
университет. 1970. 168 стр.
(Научно-исследовательский институт комплексных
социальных исследований).
ПРОБЛЕМЫ СОЦИОЛОГИИ ПРАВА.
Сборник. Ответственный редактор А. Б. Чя-
пас. Вильнюс. 1970. Часть 1. 244 стр.
ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ И
СОЦИОЛОГИИ. Сборник научных работ
студентов философского факультета.
Ответственный редактор В. В. Ким. Свердловск. 1970.
132 стр. (Уральский государственный
университет имени А. М. Горького).
СОЦИАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ,
ПЛАНИРОВАНИЕ, ПРОГНОЗИРОВАНИЕ.
Материалы к VII Международному
социологическому конгрессу. Ответственный
редактор Сохань Л. В. Киев. «Наукова
думка». 1970. 166 стр. (Академия наук
Украинской ССР. Институт философии).
ФЕЛИФОРОВ Н. Социальное
управление — на уровень современных требований.
Социологический очерк о практике
управления социальными процессами в Казахстане.
Алма-Ата «Казахстан». 175 стр.
ХАРЧЕ'В А. Г., ГОЛОД С. И.
Профессиональная работа женщин и семья.
Социологическое исследование. Л. «Наука».
176 стр. (Академия наук СССР. Институт
философии).
ЧИКИН С, Я. Здоровье человека и
социальная среда. М. «Знание». 80 стр.
ШУБКИН В. Н. Социологические опыты.
Методологические вопросы социальных
исследований. М. «Мысль». 1970. 287 стр.
Этика
ДЖАФАРЛИ Т. М. Беседы о
коммунистической морали. Рабочая книга-хрестоматия
для пропагандиста. М. «Молодая гвардия».
1970. 336 стр. (Для системы политической
учебы молодежи).
ДЖАФАРЛИ Т. М. Вопросы марксистско-
ленинской этики. Баку. Азернешр. 1970;
222 стр. На азербайджанском языке.
ЛЕНИНСКОЕ ЭТИЧЕСКОЕ
НАСЛЕДСТВО И СОВРЕМЕННОСТЬ. Тамбов.
220 стр.
МИЛОВИДОВ А. С. Коммунистическая
мораль и воинский долг. М. Воениздат.
184 стр.
НАСУЩНЫЕ ВОПРОСЫ ЭТИКИ.
Сборник. Ответственный редактор М. Г. Журав-
ков М. 272 стр. (Академия наук СССР.
Институт философии).
ОЛЬХОВСКИЙ Е. С. Коммунистическое
воспитание студентов. Л. Лениздат. 116 стр.
РУТКОВСКИЙ Б. А. Категория доверия
в марксистской этике. Киев. «Наукова
думка». 1970. 115 стр. На украинском языке.
СОВЕТСКИЙ ЭТИКЕТ. Составитель
Л. Г. Гринберг. Научный редактор Б. Г.
Григорьев. Л. «Знание». 157 стр.
ХОЛОСТО В А Т. В. Этическое воспитание
Л. «Знание». 1970. 30 стр.

182
НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
ШАЙХОВА X., КАСЫМОВА М. Красота
нравственных отношений. Ташкент.
«Знание». 1970. 40 стр. На узбекском языке.
ЭТИЧЕСКОЕ И ЭСТЕТИЧЕСКОЕ.
Ответственные редакторы М. С. Каган и В. Г.
Иванов. Л. 119 стр. (Ленинградский
государственный университет имени А. А.
Жданова).
Научный атеизм
АТЕИСТИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ. Выпуск 4.
М. Политиздат. 1970. 151 стр.
БАРЫКИН М. Коварное милосердие.
Сборник очерков по атеистической
пропаганде. Куйбышев. Книжное изд-во. 136 стр.
ВОПРОСЫ АТЕИЗМА. Сборник статей.
Ответственный редактор В. К. Танчер.
Киев. Киевский университет. 1970.
(Межведомственный научный сборник). Выпуск 6.
Ленинское атеистическое наследие. 136 стр.
На украинском языке. Резюме на русском
языке.
ГАРКАВЕНКО Ф. И. Идеология
современного баптизма. М. «Знание». 1970.
32 стр.
ДАНИЛЕНКО С. Т. Дорогой позора и
измены. О преступной деятельности
униатской церкви. Историческая хроника. Киез.
«Наукова думка». 1970. 360 стр. На
украинском языке.
ДОБРЫЧ В. П. В тени святого Юра.
О реакционной деятельности греко-католи-
ческоЙ церкви. Издание 2-е, дополненное.
Львов. «Каменяр». 1970. 214 стр. На
украинском языке.
ДУЛУМАН Е. К. Идея бога.
Исследовательский и полемический очерк. М.
«Наука». 1970. 176 стр. (Академия наук СССР.
Научно-популярная серия).
ИЗ ИСТОРИИ РЕЛИГИИ И АТЕИЗМА
В МОЛДАВИИ. Сборник статей. Кишинев.
«Картя молдовеняскэ». 1970. 168 стр.
(Академия наук Молдавской ССР. Секция
философии и права). На молдавском языке.
КЛИБАНОВ А. И. Проблемы изучения и
критики религиозного сектантства. М.
«Знание». 64 стр.
КОРОТКАЯ Л. На путях к атеизму.
Антицерковная традиция в древнерусской
литературе. Минск. Белорусский университет.
260 стр.
КОСТЮКОВ И. Блуждающие души. Раз
думья о вере и жизни. М. Политиздат.
136 стр.
КУРОЧКИН П. К. Эволюция
современного русского православия. М. «Мысль».
270 стр. (Академия общественных наук при
ЦК КПСС. Институт научного атеизма).
МАРАШ Я. Н. Ватикан и католическая
церковь в Белоруссии (1569—1795 гг.).
Минск. «Вышэйшая школа». 272 стр.
НАСТОЛЬНАЯ КНИГА АТЕИСТА. Под
общег редакцией С. Д. Сказкина. Издание
2-е. М. Политиздат. 470 стр.
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ АТЕИЗМА.
Критика религии в свете ленинских идей.
Сборник. Кишинев. «Картя молдовеняскэ».
1970. 191 стр. На молдавском языке.
ОСНОВЫ НАУЧНОГО АТЕИЗМА.
Учебное пособие для высших учебных
заведений. Под редакцией Болтаева M. Н.
Душанбе. «Ирфон». 1970. 196 стр. На
таджикском языке.
ПАРИЖСКИЕ КОММУНАРЫ О
РЕЛИГИИ И ЦЕРКВИ. Сборник документов и
материалов. Составитель и автор
послесловия С. М. Маневич. Под общей редакцией
А. И. Молока. М. «Мысль». 277 стр.
(Академия общественных наук при ЦК КПСС.
Институт научного атеизма.
Научно-атеистическая библиотека).
РАЗГОВОРЫ ПО ДУШАМ. Четыре
беседы о религии и суеверии. Авторы: В. Бул-
даков и др. Пермь. Книжное изд-во. 101 стр.
СЛИВКА Ю. Союз креста и капитала.
О принудительном учреждении церковной
унии на Украине. Львов. «Каменяр». 1970.
176 стр. На украинском языке.
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ РЕЛИГИИ И
АТЕИЗМА В МОЛДАВИИ. Сборник
статей. Ответственный редактор В. Н. Ермурат-
ский. Кишинев. 1970. 132 стр. (Академия
наук Молдавской ССР. Отделение философии
и права).
ТАНЧЕР В. К. Путь к духовной свободе.
Киев. «Знание». 1970. 96 стр. На
украинском языке.
ТХАГАПСОЕВ А. Ислам и брачно-семей-
ные отношения. Нальчик. «Знание». 1970.
40 стр.
УГРИНОВИЧ Д. М. Религия и общество.
О некоторых тенденциях в современной
буржуазной социологии религии. М. «Знание».
63 стр.
ЧУДНОВЦЕВ М. И. Церковь и театр.
Конец XIX — начало XX в. М. «Наука».
1970. 129 стр. (Академия наук СССР.
Научно-популярная серия).
ШЕИНМАН M. М. Религия в эпоху
империализма. М. «Знание». 48 стр.
ШИШКИН А. А. Сущность и критическая
оценка «обновленческого» раскола русской
православной церкви. Казань. Казанский
университет. 1970. 367 стр.
ЭДЕЛЬМАН А. И. За стенами синагоги.
Иудейский культ и его реакционная
сущность. Киев. «Знание». 1970. 32 стр. На
украинском языке.
ЯБЛОКОВ И. Н. Актуальные проблемы
социологии религии. М. «Знание». 32 стр.
Эстетика
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ЭСТЕТИКИ И ХУДОЖЕСТВЕННОГО
ПРОЕКТИРОВАНИЯ- Сборник статей. Ответственный
редактор Афасижев M. H. М. 1970. 231 стр.
(Московский государственный университет
имени М. В. Ломоносова).
БАЛ ЯН А. А. А. В. Луначарский об
эстетическом воспитании молодого поколения.
Ереван. 1970. 111 стр. (Ереванский
государственный педагогический институт имени
X. Абовяна). На армянском языке.
БОГАТЫРЕВ П. Г. Вопросы теории
народного искусства. М. «Искусство». 544 стр.
(Из истории советской эстетики и теории
искусства).
ВОПРОСЫ ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ И
ЭСТЕТИКИ. Сборник статей. Тбилиси.
«Мецниереба». 1970. (Академия наук
Грузинской ССР. Институт истории грузинской

НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
183
литературы имени Ш. Руставели). На
грузинском языке. Книга 5. 207 стр.
ВОПРОСЫ ЭСТЕТИКИ. Сборник статей.
Выпуск 9. Ответственный редактор Н. Г.
Шахназарова. М. «Искусство». 303 стр.
(Институт истории искусств).
ВОРОБЬЕВ В. Ф. Марксизм-ленинизм и
наука о литературе. Киев. Киевский
университет. 1970. 202 стр.
ВУЛЬФ В. В. Эстетическое воспитание во
внеклассной работе. Из опыта работы.
Киев. «Радянська школа». 120 стр.
ЕЛГАЗИН В. И. Техническая эстетика.
Гигиенические, анатомические н
психофизиологические основы. Томск. Томский
университет. 1970. 143 стр.
ИВАНОВ В. П. Практика и эстетическое
сознание. Методологические вопросы
происхождения эстетического сознания. Киев.
«Искусство». 224 стр. На украинском языке.
ИСКУССТВО, ХУДОЖЕСТВЕННОЕ
НАЧАЛО, ОБЩЕСТВО. Киев. «Мистецтво».
158 стр. (Академия наук Украинской ССР.
Институт философии). На украинском
языке.
КАГАН М. С. Лекции по
марксистско-ленинской эстетике. Издание 2-е, расширенное
и переработанное. Л. Ленинградский
университет. 766 стр.
КОНОН В. М. Демократическая эстетика
Белоруссии. 1905—1917 годы. Минск.
«Наука и техника». 150 стр. (Академия наук
Белорусской ССР. Институт философии и
права).
КУЛЬТУРА, ТВОРЧЕСТВО, ЧЕЛОВЕК.
Составители Баллер Э. А., Злобин Н. С. М.
«Молодая гвардия». 272 стр. (Университет
молодого марксиста).
ЛОТМАН Ю. М. Структура
художественного текста. М. «Искусство». 1970. 384 стр.
(Семиотические исследования по теории
искусства).
ЛУКИН Ю. А., СКАТЕРЩИКОВ В. К.
Основы марксистско-ленинской эстетики.
Учебное пособие для средних специальных
учебных заведений. М. «Высшая школа».
176 стр.
МИТЯШИНА Т. Р. Эстетика, техника,
культура. Волгоград. Нижне-Волжское
книжное изд-во. 1970. 175 стр.
(Волгоградское областное управление
профессиональным техническим образованием. Учебный
методический кабинет).
НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС
И ИСКУССТВО. Симпозиум, ноябрь 1970 г.
М. 204 стр. (Научный совет по проблемам
эстетики при Президиуме Академии наук
СССР. Московский государственный
университет имени М. В. Ломоносова. Кафедра
эстетики философского факультета).
НЕЖНОВ Г. Общественные функции
искусства и современность. Вильнюс. «Мин-
тис». 1970. 130 стр. На литовском языке.
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
СПЕЦИФИКИ ИСКУССТВА. Под редакцией Я. И. Ха-
чикяна. Ереван. 1970. 295 стр. (Академия
наук Армянской ССР. Институт философии
и права).
НИКОЛАЕВ П. А. Возникновение
марксистского литературоведения в России.
Методология, проблемы реализма. М.
Московский университет. 1970. 312 стр.
ПОЛОЗОВА Т. Д. Эстетическое
воспитание — путь к идейной убежденности и
творческой активности. Киев. «Знание». 1970.
48 стр. На украинском языке.
ПРОБЛЕМЫ ЭСТЕТИЧЕСКОГО
ВОСПИТАНИЯ. Материалы I Всероссийского
симпозиума молодых ученых. 20—22
февраля 1968 г. М. 1970. 347 стр. (РСФСР.
Педагогическое общество. Институт
эстетического воспитания).
РОМАНОВ А. Нравственный идеал в
советском киноискусстве. Статьи и очерки. М.
«Искусство». 166 стр.
САВОСТЬЯНОВ Е. И. Изобразительность
и выразительность в искусстве. (Проблемы
социалистического реализма). М.
«Изобразительное искусство». 1970. 247 стр.
СУЧКОВ Б. Л. Исторические судьбы
реализма. Размышления о творческом методе.
Издание 2-е, дополненное. М. «Советский
писатель». 455 стр.
ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ.
Сборник 1. Под редакцией Б. С. Мейлаха.
Л., «Наука». 387 стр. (Академия наук
СССР).
ШИРЯКОВ H. Н. Эстетическое
воспитание учащихся. Минск. «Народная асвета».
1970. 120 стр.
ЭСТЕТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ В. И.
ЛЕНИНА И ПРОБЛЕМЫ ИСКУССТВА.
Сборник статей. Ответственный редактор
А. Я. Зись. М. «Искусство». 381 стр.
(Академия наук СССР. Институт философии).
Критика буржуазной философии
и социологии
АНТИКОММУНИСТИЧЕСКАЯ
ПРОПАГАНДА ИМПЕРИАЛИЗМА. Доктрины,
аппарат. Ответственный редактор Г. Б. Хро-
мушин. М. «Международные отношения».
336 стр.
БАБКИН В. Буржуазная политическая и
правовая идеология на службе
антикоммунизма. Киев. Политиздат Украины. 1970.
124 стр. На украинском языке.
БАЛЫЧЕВА Г. Д. Критика В. И.
Лениным «этического социализма» и ее
значение для современности. М. Московский
университет. 182 стр.
БОРЦОВ Б. П. Идеологическая борьба
на современном этапе. Киев. «Знание». 1970.
48 стр. На украинском языке.
БРОЛИШ Я. Антикоммунизм и
национальный вопрос. Рига. «Лиесма». 1970.
141 стр. На латышском языке.
ВИЛЬХОВЧЕНКО Э. Д. Критика
современной буржуазной теории «человеческих
отношений в промышленности». М. «Наука».
206 стр. (Академия наук СССР. Институт
мировой экономики и международных
отношений).
ГРЕЦКИЙ M. Н. Французский
структурализм. М. «Знание». 48 стр.
ГУР В. И. «Демократический социализм»
и его трубадуры. Киев. «Знание». 1970.
48 стр. На украинском языке.
КАРЕНИН А. Философия политического
насилия. Критика некоторых
антикоммунистических концепций в области внешней
политики США. М. «Международные
отношения». 304 стр.

184
НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
КАСУРАС Д. Критика некоторых
концепций современной буржуазной философии
Греции. Ташкент. «Узбекистан». 1970.
156 стр.
КОРНЕЕВА А. И. Ленинская критика
махизма и борьба против современного
идеализма. М. «Мысль». 239 стр. (Академия
общественных наук при ЦК КПСС).
КРЫЛОВА Л. А., МОСОЛОВА Л. Н.
К критике философско-эстетической
концепции англо-американского
экзистенциализма. М. «Знание». 1970. 67 стр.
ЛОМЕЙКО В. Б. Левее истины. Рецидив
детской болезни «левачества» в
студенческом движении Запада. М. «Молодая
гвардия». 1970. ПО стр. (Библиотечка
«Молодежь, революция, прогресс»).
МАЛАШКО А. М. Воинствующий
национализм — идеология и политика
империализма. Минск. «Беларусь». 159 стр.
МРАЧКОВСКАЯ И. М. От ревизионизма
к предательству. Критика экономических
взглядов О. Шика. М. «Мысль». 1970.
ПО стр.
ПОПОВ С. И. Как правые социалисты
воюют против социализма. М. Политиздат.
127 стр.
РЫЖИКОВ В. А. «Социализм»
по-лейбористски: мифы и реальность. М.
Политиздат. 208 стр.
ШТЕЙНБЕРГ В. Философия и
джентльмены. Рига. «Лиесма». 198 стр.
История философии
АГАМИ РОВ M. М. Из истории борьбы за
марксистско-ленинское учение в
Азербайджане. 1905—1907 гг. Баку. Азернешр.
190 стр.
АЛЬ-ФАРАБИ А. Н. Философские
трактаты. Алма-Ата. «Наука». 1970. 430 стр.
(Академия наук Казахской ССР. Институт
философии и права).
АСМУС В. Ф. Избранные философские
труды. Том 2. М. Московский университет.
445 стр.
БАКРАДЗЕ К. С. Проблема диалектики в
немецком идеализме. Тбилиси. Тбилисский
университет. 243 стр. На грузинском языке.
ГЕГЕЛЬ Г. В. Ф. Работы разных лет.
В 2-х томах. Том 2. Составление, общая
редакция и вступительная статья А. В. Гу-
лыги. М. «Мысль». 630 стр. (Академия наук
СССР. Институт философии. Философское
наследие).
КАЗАКОВА Н. А. Очерки по истории
русской общественной мысли. Первая треть
XVI века. Л. «Наука». 1970. 300 стр.
(Академия наук СССР. Институт истории
СССР).
КАМЕНСКИЙ 3. А. Философские . идеи
русского Просвещения. Деистическо-мате-
риалистическая школа. М. «Мысль».
396 стр.
КЕЧАКМАДЗЕ H. Н. Творчество Иоанна
Итала. Тбилиси. «Мецниереба». 1970. 183 стр.
(Академия наук Грузинской ССР. Институт
востоковедения). На грузинском языке.
Часть текста на русском языке.
КИЛАДЗЕ Н. Ал-Газали и его «Тахафут
ал-фаласифа». Тбилиси. Тбилисский
университет. 1970. 238 стр. На грузинском языке,
Резюме на русском языке.
В. И. ЛЕНИН И ИСТОРИЯ
ФИЛОСОФИИ НАРОДОВ СССР. Сборник.
Ответственный редактор Н. И. Бочкарев. М. 1970.
255 стр. (Московский государственный
университет имени М. В. Ломоносова).
МАЛЕВИЧ С. А. Вопросы исторического
материализма в трудах Л. Крживицкого
Из истории формирования марксистской
философии в Польше. Минск. Белорусский
университет. 179 стр.
МОХНАЧ H. Н. Идейная борьба в
Белоруссии в 30—40-е годы XIX века. Минск.
«Наука и техника». 158 стр. (Академия
наук Белорусской ССР. Институт философии
и права).
МХИТАРЯН Г. Е. История
социологических учений. Выпуск 1. Древний Восток.
Ереван. 153 стр. На армянском языке.
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ В СТРАНАХ АЗИИ И
АФРИКИ. Сборник статей. Ответственный
редактор С. Н. Григорян. М. «Наука».
290 стр. (Академия наук СССР. Институт
философии).
ОНАН Э. С. Идеологическая деятельность
независимых государств Африки. М.
«Наука». 205 стр. (Академия наук СССР.
Институт государства и права).
ОСТРЯНИН Д. Ф. Развитие
материалистической философии на Украине. Учебное
пособие. Киев. «Высшая школа». 326 стр.
На украинском языке.
РОЗИНЬ Ф. Блеск мысли. Афоризмы и
философские заключения. Составитель и
автор послесловия В. Плесума. Рига.
«Лиесма». 1970. 126 стр. На латышском языке.
РУБИН В. А. Идеология и культура
Древнего Китая. Четыре силуэта. М.
«Наука». 1970. 163 стр. (Академия наук СССР.
Научный совет по истории мировой
культуры).
ТЕВОСЯН А. М. Мировоззрение Нагапе-
та Русиняна. Армянский философ. 1819—
1876. Ереван. 1970. 259 стр. (Академия наук
Армянской ССР. Институт философии и
права). На армянском языке.
ТОВМАСЯН Н. Р. Армянская социально-
экономическая мысль в IX—XIV веках.
Ереван. «Айастан». 1970. 464 стр. На
армянском языке.
ТОПУРИДЗЕ Е. И. Философская
концепция Луиджи Пиранделло. Тбилиси.
«Мецниереба». 134 стр. (Академия наук
Грузинской ССР. Институт философии).
ТРУДЫ ПО ФИЛОСОФИИ. Сборник
статей. Ответственный редактор Л. Н. Сто-
лович. Тарту. 1970. 124 стр. (Тартуский
государственный университет. Ученые
записки. Выпуск 269).
ФИЛОСОФСКИЕ И
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В МОЛДАВИИ.
Кишинев. 1970. 180 стр. (Академия наук
Молдавской ССР. Отдел философии и
права).
ХЫДЫРОВ Т. Распространение идей
марксизма-ленинизма в дооктябрьском
Туркменистане. (1900—1917 гг.). Ашхабад.
«Ылым». 235 стр. (Академия наук
Туркменской ССР. Отделение философии и права).

Для изучающих философию
Участникам теоретического семинара по теме «Диалектика социальных
процессов», кроме статей, опубликованных в этом номере, могут быть рекомендованы
сборники «История и социология» (М., 1964), «Историческая наука и некоторые проблемы
современности» (М., 1969), а также следующие статьи, ранее напечатанные в нашем
журнале: Е. Б. Рашковский «Структура и истоки философско-исторической
концепции А. Тойнби» (1969, № 5); Н. Ф. Наумова «Проблема человека в социологии» (1971,
№ 7); Е. М. Тяжельников «Ленин и молодежь» (1970, № 1); М. И. Новинская
«Молодежь в условиях современного капитализма» (1969, № 3); К. Г. Мяло «Социальная
динамика майского движения» (1969, № 6); Ю. А. Васильчук «Современная научно-
техническая революция и промышленный пролетариата» (1969, № 1).
Слушатели университетов марксизма-ленинизма, городских и районных школ
партийного актива по теме «XXIV съезд КПСС о социально-политическом развитии
советского общества. Социальная политика КПСС» могут дополнительно использовать
следующие статьи: А. И. Бутенко «Общее и специфическое в теории и практике
социализма» (1971, № 1); Г. Л. Смирнов «К вопросу о концепции социалистического типа
личности» (1971, № 1); 3. И. Файнбург «Перспектива научно-технической революции
и развитие личности» (1969, № 2); Н. И. Алексеев «Труженик, предприятие,
общество» (1966, № 12); Н. А. Аитов «Влияние общеобразовательного уровня рабочих на их
производственную деятельность» (1966, № 11); И. Г. Кураков «Наука и эффективность
общественного производства» (1966, №№ 5 и 10).

SUMMARIES
V. A. PECHENEV. Socialism in the system of international relations
The article deals with the topical problems of the genesis and structure of
socialism as a world system. Socialism as a social system appeared in a concrete situation
of upheavals in the system of international relations. An even greater change in the
system of international relations was wrought by the emergence of socialism itself and
the development of international relations of a new type. After the October 1917
revolution international relations developed in conditions of the struggle between the two
systems. This struggle, in turn, exerted a strong influence on the internal development
of these systems. The author discusses the main characteristics of socialism as a world
system and the factors of its growth. The conditions and trends of influence of
socialism on the entire system of international relations are also analysed in the article.
I. I. KRAVCHENKO and V. S. MARKOV. Scientific and technological progress and
problems of development of the individual under socialism
The building of the material and technical basis of communism is a complex scientific,
technological-economic and socio-economic task and a problem of development of
culture in socialist society. An accomplishment of this task calls for applying the latest
scientific achievements not only to the development of the technology of production but
also to the organisation of production and improvement of the functioning of labour.
Of great importance are also the development of production relations and the creation
of most favourable conditions for the progress of man as the chief productive force
of society. The problems relating to the development of man are therefore most closely
linked with scientific and technological progress, the promotion of the scientific and
technological revolution, and the laying of the material and technological basis of
communist society. More, the development of man is an important factor of socio-economic
progress, just as the development of the economy and social relations is a condition for
the perfection of the individual. The article discusses the interaction of these two
factors. It is stressed that present-day science and engineering, the pace and mode of
life make very high demands on man. The author considers some of these demands
and points to those traits of a worker which retard the development of production and
the qualities a perfection of which contributes to the progress of science, technology and
society.
Y. A. VAS1LCHUK. Dialectics of productive forces
The general concept of development of the productivie forces is an initial point
for the solution of many concrete problems of the Marxist-Leninist theory of social
development. The growth of the productive forces is regarded in the article as the
forming of not only and not so much elements of things external to man but as the
forming of man himself. An analysis is given of the ideas of Marx concerning the rise
of the productive forces and those main aspects of this process which show that man
and society are not mere moments of, but leading factors in it. The author shows that
production and consumption are an organic unity, just as distribution and exchange
are acts of both production and consumption. The division and unification of activity
are regarded in the article as a quantitative characteristic of the productive forces.
Proceeding from this, the author introduces the notion of a measure of the productive
forces and examines the successive stages of the consistent development of the
productive forces. The article also examines the question of progress of the productive
forces and the objective criteria of its appraisal.

SNMMARIES
187
G. G. DILIGENSKY. Political consciousness of masses in conditions of present-day
capitalism
The author analyses some of the tendencies and contradictions of the political
consciousness of the masses in advanced capitalist countries (mainly on French
material) and makes an attempt to find methods of studying mass consciousness and
behaviour, capable of overcoming the shortcomings of the spread method (ascertaining
of correlations between different characteristics of the condition of individuals and groups
and their political positions). He believes that the objective factors of the political
behaviour of the masses should be examined not as a mechanically operating cause of
a definite type of behaviour but as a "material" digested by consciousness with the aim
of orienting the individuals and groups in political reality. The entire complex
of socially significant elements of the psychic make-up of people—their wants, roles,
values, etc.— is engaged in the processing of this "material". Of special significance
among other processes which shape mass political orientations is the "appraisal of
possibilities" of achieving group aims by political means. The results of this process
t directly depend on present-day and past social group experience. It is this experience
(consolidated to a great extent in traditions and ideological systems) which provides
a source of the political conciousness of the masses. The contradictoriness of experience
of the social groups and individuals explains the different political behaviour of people
in the same economic and social conditions.
The author uses the methodological considerations set forth by him in the article
for working out the typology of the political consciousness of the masses in present-day
France and for analysing the socio-psychological aspects of the events of the May-
June 1968.
I. S. KOHN. (Leningrad). Students as a social group in the West
Big changes in the condition and structure of students have been taking place
in the West over the past few decades under the influence of the scientific and
technological revolution. The number of students has been growing quickly, and their proportion
in the corresponding age groups and in the total population has been rising too.
The concentration of students in ever larger universities has been increasing The sex
and age components have been changing as well. There are now more girls among
students, and the average з-ge of students is going up. At last, certain changes are
taking place in the social origin of students. Though higher education has not become
universally accessible and not enough children of workers are studying at colleges and
universities, démocratisation is definitely under way among students.
The common character of the social status and activities, supplemented by
territorial concentration at university campuses, is bringing about a certain community of
the group interests of students a specific student subculture, group self-consciousness
and the feeling of solidarity increased by the same age, a factor absent in other socio-
professional groups. The socio-psychological community of students is institutionalized
in a system of specific students organisations and in the student movement. Many of
the contradictions and difficulties specific for students are being aggravated. They are
the material conditions of study, discrepancy between the content of higher education
and the real needs of society, contradictoriness and dependence of the status of
students in universities, uncertainty of prospects after graduation from a college, and so
on. All this helps revolutionise students.
However, contrary to the opinion of a number of sociologists, students are not, and
cannot, be, an independent social class. Student movements assume a really wide scale
only when they are conducted under general social, not group, slogans. The significance
of the student movement, as Lenin notes, lies in that it "reflects and expresses" more
general social contradictions and correlation of class forces in society. The problems
raised by it can be solved only with the active participation of the working class.
The role of students as an autonomous subject of political activity is therefore
inversely proportional to the maturity of social contradictions which bring about this
activity.
B. M. KEDROV. History of science and principles of studying it
The task of the theory of science is to reproduce, as fully as possible, the
evolution of scientific knowledge from its sources to our days. The study of the past helps
understand the present and foresee the future and, hence, comprehend the evolution of
science as a purposeful historical process. The article examines the mechanism of
development of science in its connection with technology and analyses the principles of
historicism, determinism and integrality as applied to the history of science.
Science is many-sided and, as it were, consists of three storeys, the top one being
what is usually called world science. This is a logically summed up and absolutely
depersonalized result of the scientific knowledge embodied in a system of scientific
truths. The conditions of scientific development have a global character here, spreading
to the entire history of humanity (the "global climate" of science).
Apart from the "global climate" which is abstracted from the place and time of
action, a student of the history of science should also take into account the concrete
situation which arose in a given epoch and in a given country, and the scientific tradi-

188
SNMMARÏES
tions on which scientists were reared in a given country, the specific features of the
schools and trends which developed there and determined the succession of some ideas
and the lack of scientific soil for the appearance of other ideas, and so on. All this
makes up the "local climate" of the development of science.
Science is developed by scientists, and there is no science or its history outside
their activities. However, each scientist is an individual with a highly distinctive
character and unique traits. The history of science should also study the life and
creative work of different scientists and the peculiarity of their scientific searches, successes
and failures and their scientific discoveries in which the progress of science was
accumulated. The role of a scientist as an individual in whom the influence of the individual
factor on scientific progress is concentrated, remains great even in conditions of
present-day science with its inherent collectivism and comprehensive character of researches.
This is so-called "microclimate" of the development of science.
The three "storeys" of science and three "climates" corresponding to them appear
as an indivisible unity: as the general ("global climate"), the special ("local climate")
and the particular ('microclimate"). The unity of the general, special and particular
in science and its history appears, in turn, as the unity of the international, national
and personal with regard to the scientific activity of mankind.
F. V. BASSIN. Consciousness, the "unconscious" and disease
The article deals with the psychosomatic problem, that is, the problem of
dependence of diseases and man's heglth on psychological factors of every kind. It points
to causes of the lag of scientific notions about the laws of influence of affective states
on the health of man and to the insufficient elaboration of methods of the psychological
examination of so called "sounding" (emotionally coloured) experiences. The author shows
connection between the problem of psychological factors of disease and the theory of
nervism and criticises approaches developed from psycho-analytic and mechanistic
positions.
A short characteristic is given of the main principles of the non-psychoanalytic
interpretation of the structure of consciousness and the notions of psychosomatic
dependencies that follow from this interpretation: the idea of synergic relationship of
consciousness and the "unconscious"; the concept of a psychological attitude (as
understood by the school of D. N. Uznadze) as a functional unit of the "unconscious"
reduction of the "symbolic" of clinical syndromes to autohypnotic phenomena and the
peculiarity of psychophysiological correlations under affective states of different types;
the idea of "psychological defence" understood as a process of reorganisation of
psychological attitudes, a process which prevents the pathogène effects of psychic
traumas, and so on.
V. A. LEFEBVRE. Formal method of study of reflective processes
Problems connected with the study of reflection by man have not brought into life
formal technique. This has made for the poor detailing of the concepts. A special
mathematical apparatus for the description of reflective processes is suggested by the author.
A human conflict serves as empirical material of which this apparatus represents a
special schematization. This is explained by the fact that reflective processes are manifested
most vividly in a conflict. The main idea of the apparatus is that each state of the system
is designated by a special algebraic multinomial. The properties of these multinomials
reflect many properties of real reflective processes. It is shown in the article how an
apparatus of this kind helps to analyse different situations.
V. I. MILDON. Experience of the world through fiction
The author makes an attempt to answer the question — why do people read? — and
to clear out the role of literature in human life. Most works of the antiquity (The Epos
of Gilgamesh, The Texts of Pyramids) suggest a conclusion that from time immemorial
man believed that word could vanquish death. This attitude has been preserved in
literature to our days. But if the ancient world believed in the victory of word over
death, the contemporary world has to have the experience of something in order
to believe it. In this lies the difference between the old and new fiction.
Life seems the longer for contemporary man the more diversely and profoundly his
soul is capable of experiencing. However, the evolution of the human mind has resulted
in pure intellectual gifts and abilities taking a considerable place in life. In these
conditions fiction is a sort of correlate of reason, of its desire to be the sole representative of
man in nature. Fiction appeals to our ability to experience in our soul everything that
takes place around us. Owing to this, we preserve connection with the world as a whole
and not only with what our mind has understood in it. The author explains on the
examples of Russian, Soviet and world fiction how and why the experiencing of the whole
is possible by means of belles-lettres.

CONTENTS
Editorial: The Unity and the Diversity of Historical Process. V. A. PECHENEV.
Socialism in the System of International Relations. I. I. KRAVCHENKO and V. S. MARKOV.
Scientific and Technological Progress and Problems of Development of the Individual
under Socialism. Y. A. VASILCHUK. Dialectics of Productive Forces. G. G. DILIGENSKY.
Political Consciousness of Masses in Conditions of Present-Day Capitalism. I. S. KOHN.
(Leningrad). Students as a Social Group in the West. B. M. KEDROV. History of
Science and the Principles of Studying It. F. V. BASSIN. Consciousness, the
Unconscious and Disease. V. A. LEFEBVRE. Formal Method of Study of Reflective Processes.
V. I. MILDON. Experience of the World Through Fiction. I. I. MOCHALOV. /Kazan).
The Problem of Philosophical Knowledge in the Work of V. I. Vernadsky. LIFE IN
SCIENCE; BOOK REVIEWS; PHILOSOPHY ABROAD; RECENT PHILOSOPHICAL
LITERATURE; ENGLISH SUMMARIES; THE AUTHORS.
SOMMAIRE
EDITORIAL: L'unité et diversité du processus historique. V. A. PETCHENEV.
Socialisme dans le système des relations internationales. I. I. KRAVTCHENKO et V. S.
MARKOV. Progrès scientifique et technique et le développement de la personnalité sous le
socialisme. I. A. VASILTCHOUK- La dialectique des forces productrices. G. G. DILI-
GUENSKL La connaissance politique des masses sous les conditions du capitalisme
contemporain. I. S. KOHN (Leningrad). Les étudiants de l'Ouest comme un groupe
social. B. M. KEDROV. L'histoire de la science et les principes de sa recherche.
F. V. BASSINE. La connaissance, le subconscient et la maladie. V. A. LEFEBVRE.
La méthode formale de la recherche des processus réflexifs. V. I. MILDON. L'expérience
du monde dans belles lettres. I. I. MOTCHALOV. (Kazan). Les problèmes de la
connaissance philosophique dans l'œuvre de V. I. Vemadski. VIE PHILOSOPHIQUE;
NOTES CRITIQUES; PHILOSOPHIE À L'ÉTRANGER; RECENTE LITTÉRATURE
PHILOSOPHIQUE; RÉSUMÉ EN ANGLAIS; LES AUTEURS
INHALT
LEITARTIKEL: Einheit und Mannigfaltigkeit des geschichtlichen Prozesses. W. A. PE-
TSCHENJOW. Der Sozialismus im System der internationalen Verhältnisse. I. I. KRAW-
TSCHENKO und W. S. MARKOW. Wissenschaftlich-technischer Progreß und die
Entwicklung der Persönlichkeit im Sozialismus. J. A. WASSILTSCHUK. Die Dialektik der
produktiven Kräfte. G. G. DILIGENSKU. Das politische Massenbewußtsein unter den
Bedingungen des zeitgenössischen Kapitalismus. I. S. KOHN (Leningrad). Die
Weststudentenschaft als Sozialgruppe. B. M. KEDROW. Geschichte der Wissenschaft und die
Prinzipien ihrer Forschung. F. W. BASSIN. Das Bewußtsein, das Unbewußte und die
Krankheit. V. A. LEFEBVRE. Die formale Forschungsmethode von reflexiven Prozessen.
W. I. MILDON. Das Erlebnis der Welt in der schönen Literatur. I. I. MOTSCHALOW.
(Kasan). Probleme des philosophischen Wissens im Schaffen von W. I. Wemadskij.
WISSENSCHAFTLICHES LEBEN; REZENSIONEN; PHILOSOPHIE IM AUSLANDE; NEUERE
PHILOSOPHISCHE LITERATUR; ENGLISCHE ZUSAMMENFASSUNGEN; DIE
AUTOREN.

Наши авторы
ПЕЧЕНЕВ — кандидат философских на/к, редактор-консультант журна-
Вадим Алексеевич ла «Проблемы мира и социализма»
КРАВЧЕНКО — заместитель заведующего отделом журнала «Вопросы фи-
Игорь Иванович лософии»
МАРКОВ — заместитель заведующего отделом журнала «Вопросы фи-
Владимир Семенович лософии»
ВАСИЛЬЧУК — кандидат экономических наук, заведующий сектором
Юрий Алексеевич Института международного рабочего движения АН СССР
ДИЛИГЕНСКИЙ — доктор исторических наук, заведующий отделом Институ-
Герман Германович та мировой экономики и международных отношений АН СССР
КОН — доктор философских наук, профессор, заведующий отде-
Игорь Семенович лом Института конкретных социальных исследований АН СССР
КЕДРОВ — академик, директор Института истории естествознания и
Бонифатий Михайлович техники АН СССР, член редколлегии журнала «Вопросы
философии»
БАССИН — доктор медицинских наук, профессор, заведующий отде-
Филипп Вениаминович лом Института неврологии АН СССР
ЛЕФЕВР — ведущий инженер Центрального экономико-математическо-
Владимир Александрович го института АН СССР
МИЛЬДОН — учитель истории школы рабочей молодежи № 84 города
Валерий Ильич Москвы.
МОЧАЛОВ — кандидат философских наук, доцент Казанского авиацион-
Инар Иванович ного института.

СОДЕРЖАН И Е
О диалектике социальных процессов
Единство и многообразие исторического процесса ...... 3
В. А. Печенев — Социализм в системе международных отношений 15
И. И. Кравченко, В. С. Марков — Научно-технический прогресс и
развитие личности при социализме 26
Ю. А. Васильчук — Диалектика производительных сил .... 38
Г. Г. Дилигенский — Массовое политическое сознание в условиях
современного капитализма 53
И. С. Кон (Ленинград) —Студенчество на Западе как социальная
группа 67
Академик Б. М. Кедров — История науки и принципы ее
исследования 78
Ф. В. Бассин — Сознание, «бессознательное» и болезнь .... 90
В. А. Лефевр — Формальный метод исследования рефлексивных
процессов 103
В. И. Мильдон — Переживание »мира в художественной литературе 116
И. И. Мочалов (Казань)—Проблемы философского знания в
творчестве В. И. Вернадского 128
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Б. В. Бирюков, Г. Г. Воробьев — Методологические проблемы
кибернетики на конгрессе в Намюре 139
A. К. Гостищев, В. П. Фролов (Краснодар)—Встреча с
читателями 142
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
B. Г. Сидоров (Краснодар) — Время и современная физика . . 144
Ф. X. Кессиди — А. Н. Чанышев. Эгейская предфилософия . . . 146
Коротко о книгах 150
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
Информация, обзоры, рецензии
Г. Л. Белкина, Б. В. Богданов, А. Г. Мысливченко —
Фундаментальный труд по истории марксистской философии в Германии ■ 155
В. Н. Порус — Логическая проблематика в журнале Польского
Философского Общества 158

192
СОДЕРЖАНИЕ
А. А. Анисимов — Ревальвация обществоведения * 162
И. Д. Рожанский — Проблемы исторической психологии и изучение
античности . , 167
Новая литература . , 175
Для изучающих философию 185
Резюме на английском языке 186
Наши авторы 190
В следующем номере:
О диалектике социальных процессов
Социальные противоречия современного капитализма.
О социалистической интеграции.
Современный этап научно-технической революции и социальное планирование.
Социальная организация и личность в условиях научно-технической революции.
Общество и биосфера: диалектика взаимодействия.
Человеческое общество как особый тип организации.
Проблемы причинности в криминологии.
Категории «форма» и «содержание» — их структурный анализ.
О физической реальности.
Содержание и место конкретно-исторического подхода в генетике.
О некоторых вопросах историографии логики*
Логика Лейбница.
Философия за рубежом
Социальный символизм.
Народничество вчера и сегодня.
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
И. Т. Фролов (главный редактор), В. Г. Афанасьев, Б. А. Грушин,
Ю. А. Замошкин, Б. М. Кедров, В. Ж. Келле, Ф. В. Константинов,
В. А. Лекторский, М. К. Мамардашвили (зам. главного редактора),
Ю. С. Мелещенко, М. Б. Митин, Л. Н. Митрохин, Т. И. Ойзерман,
П. Н. Федосеев, Д. И. Чесноков, В. И. Шинкарук, А. Ф. Шишкин.
Адрес
Сдано
редакции
i: Москва,
в набор 2/VIII 1971
Формат бумаги
70X1087«
Г-19,
г.
Технический
Волхонка, 14.
;. Объем
Изд.
№
А
16,8
2003.
00973.
усл. печ. л.
редактор В.
Телефоны
Подписано
Н. Веселовская.
: 203-92-98, 203-95-74.
к печати 8/IX
17,25 учетно-изд. л. Тираж
Заказ № 1672.
1971 г.
39 100.
Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции типография газеты «Правда»
имени В. И. Ленина. Москва, А-47. ГСП, ул. «Правды». 24.