Tags: история война буржуазная демократия история нового времени издательство культурная революция
ISBN: 5-902764-09-2
Year: 2006
Text
I
Michael Hardt, Antonio Negri
MULTITUDE
War and Democracy
in the Age of Empire
The Penguin Press
New York, London
2004
Центр исследований постиндустриального общества
Журнал «Свободная мысль-ХХ1»
Майкл Хардт, Антонио Негри
МНОЖЕСТВО
война и демократия
в эпоху империи
Перевод с английского
под редакцией В.Л. Иноземцева
Москва • 2006
Майкл Хардт, Антонио Негри
Множество: война и демократия в эпоху империи /
Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. - М.: Культурная
революция, 2006. - 559 с.
ISBN 5-902764-09-2
Предлагаемая книга - яркий образец современной зарубежной
леворадикальной мысли. Ее авторы М. Хардт и А. Негри излагают свои
неординарные идеи и гипотезы на практически забытом в нашей стране
языке «высокого марксизма», используя логически строгую схему
анализа обширного фактического материала. Предлагаемый ими «проект
множества» нацелен на построение новой социально-политической
структуры глобального общества, опирающейся на производственные
отношения XXI века. Главная идея книги - обоснование возможности
избавления мира от войн и насилия, созидания подлинной
демократии для всех людей.
Для политологов, экономистов, социологов, специалистов в
области международных отношений, а также широкой общественности.
ISBN 5-902764-09-2 © Майкл Хардт, Антонио Негри.
Текст, 2004
© Майкл Хардт, Антонио Негри.
Предисловие к русскому
изданию, 2005
© Центр исследований
постиндустриального
общества. Перевод на русский
язык, 2005
© В.Л. Иноземцев. Вступительная
статья, 2005
© Культурная революция, 2006
Содержание
В.Л. Иноземцев. Глашатаи нового мира VII
Предисловие к русскому изданию XLIII
Слова благодарности XLIX
Предисловие. Жить сообща 1
Часть 1. Война
1.1. Симплициссимус 13
1.2. Подавление мятежей 55
1.3. Сопротивление 87
Часть 2. Множество
2.1. Опасные классы 133
2.2. De corpore 195
2.3. Зачатки множества 235
Часть 3. Демократия
3.1. Долгий путь демократии 281
3.2. Глобальный запрос на демократию 326
3.3. Демократия множества 395
Примечания 433
Указатель 485
Глашатаи нового мира
Это десятая - и последняя - книга из серии, с 2001 по 2005
год издававшейся Центром исследований
постиндустриального общества совместно с журналом «Свободная мысль-ХХ1».
Эта серия была составлена мною из философских,
социологических, экономических и политологических работ, столь же
непохожих друг на друга, как и их авторы. По моему
глубокому убеждению, к продуктам интеллектуальной деятельности
не приложима одна и та же мерка, поэтому я и мои коллеги не
усматривали необходимости выдерживать какой-то «общий
уровень» всей коллекции, на чем порой настаивают
специалисты-издатели; в этой серии, по нашему замыслу, читатели
должны были увидеть многообразие и динамизм современной
западной обществоведческой мысли.
До поры до времени мне казалось, что это нам удается.
Но именно до поры до времени, а точнее - до того момента,
пока в сентябре 2004 года мне в руки не попала новая книга
Майкла Хардта и Антонио Негри, написанная ими в
продолжение широко разрекламированной, но отнюдь не
впечатлившей меня в свое время «Империи»1. Я машинально купил ее в
гарвардском книжном магазине, как всегда покупаю - не
открывая - книги тех авторов, чьи работы мне уже приходилось
читать, а затем, перелистывая ее первые страницы в зале
ожидания бостонского аэропорта, понял, что именно она должна
стать «завершающим аккордом» в нашем издательском про-
' См.: Hardt, Michael and Negri, Antonio. Empire, Cambridge (Ma), London: Harvard
Univ. Press, 2000 (рус. изд.: Хардт, Майкл и Негри, Антонио. Империя, Москва:
Праксис, 2004).
VII
В. Иноземцев
екте. Мне показалось, что именно в этой книге сошлись
широта подходов к проблемам современного обществоведения,
научная смелость авторов, глубина их социологического и
исторического анализа - при очевидном следовании
марксистской традиции исследования. Иными словами, в этой книге
читатель может увидеть все то, что предполагалось показать
ему во всей нашей библиотечке.
Авторы «Множества» - люди не только особенные, но и
непохожие друг на друга, насколько это возможно. 45-летний
американец Хардт, при нашей первой встрече на вопрос о
том, чем он занимается, ответивший: «Всем понемногу», -
почти полная противоположность 72-летнему итальянцу Негри,
убежденному революционеру, который не один год скоротал
в тюрьме, идеологу «Красных бригад» и автору более чем двух
десятков философских трактатов. Однако это не помешало им
еще в начале 1990-х написать первую совместную работу
«Труды Дионисия», выпущенную издательством Миннесотского
университета, в котором выходили и выходят книги самых
интересных и оригинальных западных философов конца XX -
начала XXI столетия2. Затем последовали «Империя» и
«Множество». Майкла Хардта, профессора современной
европейской литературы из Университета Дьюка в Северной
Каролине, я рискнул бы назвать скорее искусным популяризатором
идей Негри, чем равным ему соавтором; вместе с тем
бесспорно, что именно Хардту принадлежит немалая заслуга в том,
что их совместные работы обрели всемирную известность,
покоряя сначала англоязычную аудиторию, а уже потом
поступая на книжные полки в переводе на множество
иностранных языков, в том числе на итальянский. В отличие от Хардта,
Антонио Негри хорошо известен как в кругу интеллектуалов,
так и среди сторонников протестных движений самого
разного толка, причем отнюдь не только одними своими научными
трудами.
7 апреля 1979 года А. Негри и еще 30 его соратников были
арестованы в Милане по подозрению в попытке свержения
государственного строя. Негри считался в то время руково-
2 См.: Hardt, Michael and Negri, Antonia Labor of Dionysus: A Critique of the State-form,
Minneapolis (Ma); Univ. of Minnesota Press, 1994.
VIII
Глашатаи нового мира
дителем ультралевой организации, имевшей политическое
крыло в виде союза «За независимость рабочих» и
военизированное - в виде так называемых «Красных бригад». На
следующий день ему было предъявлено обвинение в похищении и
убийстве в марте-мае 1978 года христианского демократа
Альдо Моро, пять раз занимавшего пост премьер-министра
Италии. К концу года к этому обвинению добавились другие, в
том числе в 17 убийствах и ряде террористических актов.
Следствие по делу Негри и его сообщников стало одним из самых
резонансных событий в Италии начала 80-х годов, но к
середине 1982-го обвинение по большинству эпизодов стало
разваливаться из-за недостаточности улик. Когда 24 февраля
1983 года в Риме открылся судебный процесс, список
обвинений сократился более чем втрое. Негри к тому времени стал
широко известен, в том числе и как автор пяти книг,
написанных за время заключения; популярность позволила ему
выставить свою кандидатуру на парламентских выборах,
состоявшихся в самый разгар слушаний, 25-26 июня 1983 года. Его
избрание в парламент одновременно от центральных
округов Милана, Рима и Неаполя не стало неожиданностью. 8 июля
процесс был прерван, и Антонио Негри покинул римскую
тюрьму Ребиббия. Вскоре, однако, органы правосудия
инициировали процедуру лишения Негри иммунитета; накануне
голосования в Палате депутатов 20 сентября 1983 года (которая
дала согласие на его уголовное преследование минимальным
большинством в 300 голосов против 293) он вынужден был
уехать во Францию, где провел долгих 14 лет, заседая в
Совете Международного философского колледжа, а с 1984 года
занимая кафедру профессора социологии и политологии в
Университете Париж-8 в Сен-Дени.
Тем временем суд первой инстанции в Риме признал
А. Негри виновным по некоторым пунктам обвинения,
включая терроризм и попытку свержения конституционного строя,
и приговорил его к 30 годам заключения. Апелляции
сократили впоследствии этот срок до 13 лет. В 1997 году Негри - к
тому времени уже всемирно известный философ -
добровольно вернулся в Рим в ту же тюрьму Ребиббия, которую покинул
за 14 лет до этого. В 2001 году он был переведен под домаш-
IX
В. Иноземцев
ний арест, а в 2003-м освобожден, хотя в Италии ему по сей
день запрещено принимать участие в выборах и заниматься
преподавательской деятельностью в любых учебных
заведениях.
Антонио Негри - автор множества книг, наиболее
известны среди которых Politica di classe: Il motore e la forma (1980),
Il Comunismo e la Guerra (1980), lAnomalia selvaggia: Saggi su potere
e potenza in Baruch Spinoza (1981), Macchina tempo: rompicapi,
liberazione, costituzione (1982), Italie: Rouge et noire (1985), Communists
Like Us [совместно с Ф. Гваттари] (1986), Fabbriche del soggetto
(1987), Des entreprises pas comme les autres (1989), Constituent Power
(1991), Le bassin de travail immatùml [совместно с A. Корсани,
M. Лаццарато и И. Мулье-Бутаном] (1996), Empire [совместно
с М. Хардтом] (2000) и Time for Revolution (2003). В 1990 году
А. Негри с коллегами основали в Париже ежеквартальный
общественно-политический журнал Le futur antwrieur.
О чем же пишут в своей новой книге мэтр итальянского
марксизма и его молодой заокеанский коллега? Прежде
всего - о том кризисном, а вернее, нестабильном, переходном
состоянии, в котором оказалась современная цивилизация. О
радикальных переменах в экономике, общественной жизни и
политической практике, которые произошли в последней
четверти XX века и сделали современный мир столь мало
похожим на тот, что пытался изменить радикал Негри в свои
молодые годы. О состоянии всеобщей и всепроникающей войны,
которая маскируется сегодня риторикой борьбы с
терроризмом и обеспечения безопасности, а на деле представляет
собой изощренную систему способов подавления жизненной
воли широких народных масс. И, разумеется, о том самом
гипотетическом «множестве», которое, приходя на смену
«массам», может вывести человечество из исторического тупика и
открыть ему дорогу «в светлое будущее». В исторической
части, касающейся европейской ли политической экспансии,
мирового ли «революционного движения», или эволюции
философских воззрений, книга М. Хардта и А. Негри в такой мере
основана на реальных фактах, что порой кажется не столько
теоретическим, сколько историческим исследованием. В то же
X
Глашатаи нового мира
время она так оптимистична по духу, что авторов нетрудно
заподозрить в приверженности утопиям. В общем, эта книга -
одна из самых удачных (если не самая удачная) попыток
теоретического осмысления мира, сформировавшегося столетие
спустя после смерти основоположников марксизма.
Теоретический характер своей книги М. Хардт и А.
Негри подчеркивают на всем ее протяжении {см., напр. ее. 8,180
и 395). И даже на последних страницах, вовсю, казалось бы,
предавшись футурологическим мечтаниям, они находят в себе
силы остановиться и напомнить: «Наша книга посвящена
теории, а потому тут не место прогнозам о том, насколько близко
подошло время для принятия революционного
политического решения» (с. 431). Вполне теоретическими остаются и
исходные посылки их исследования. Начав с анализа
радикальных перемен, происшедших на протяжении последних
десятилетий как в организации производственного процесса,
так и в характере самого труда, они переходят затем к
исследованию соответствующих изменений в структуре
современных развитых обществ и в глобальном сообществе в целом.
Следующий шаг- исследование природы, характера и
направлений развития существующих ныне властных структур - как
национальных, так и способных регулировать глобальные
политические процессы. Затем авторы возвращаются к
проблеме «войны всех против всех», с драматического описания
которой и начинается их книга. Хотя логика самого исследования
и не совпадает с ходом изложения его результатов, я рискнул
бы настаивать на том, что она именно такова, как я ее
представил в этом абзаце, и потому попытаюсь выстроить основные
положения книги М. Хардта и А. Негри вдоль именно этой
линии.
Начну с характера и главных особенностей современного
трудового процесса. В соответствии с основными выводами
теории «постиндустриального общества», М. Хардт и А.
Негри констатируют, что «в заключительные десятилетия XX
века индустриальный труд утратил гегемонию, и на смену ему
пришел "неовеществленный" труд, то есть - обеспечивающий
либо создание нематериальных благ (знаний, информации,
связей или отношений), либо эмоциональной реакции» (с. 139).
XI
В. Иноземцев
Важнейшими особенностями нового вида труда они считают,
во-первых, то, что ему «свойственно выходить за пределы
ограниченной сферы сугубо хозяйственных процессов,
[напрямую] вовлекаться в общественное производство и
воспроизводство» (с. 90); во-вторых, то, что этот вид деятельности несет
на себе печать аффективное™ (см. с. 139); и, в-третьих, то, что
«нематериальный труд имеет тенденцию приобретать
общественную форму сетей, основанных на коммуникации,
сотрудничестве и эмоциональной привязанности» (с. 91). Главным
следствием распространенности нематериального, или неове-
ществленного труда в книге представлено появление так
называемой неовеществленной собственности, которую можно
воспроизводить бесконечно и которая поэтому способна
находиться повсеместно в одно и то же время (см. с. 380).
Справедливости ради следует отметить, что до этого
момента М. Хардт и А. Негри скорее повторяют известные
положения теории «постиндустриального», или
«информационного» общества, чем развивают их. Однако если дкя «постин-
дустриалистов» характерно стремление связать эти положения
с распространенными представлениями о социальном и
экономическом развитии, то наши авторы спешат обнаружить в
новой деятельности те и такие черты, которые
свидетельствовали бы о принципиальной чуждости ее буржуазным устоям.
Они полагают, что деятельность, характеризующаяся
постоянным сотрудничеством между бесчисленными
индивидуальными производителями, не создает продукта, который можно
обратить в частную собственность; при этом, по их мнению,
расширение сферы нематериального производства «способно
непосредственно расширить сферу того, чем мы владеем
сообща» (с. 147), а отсюда следует вывод о неизбежности
расширения сферы общего (коммунитарного) и сокращения сферы
частного (буржуазного). В доказательство приводятся как
соображения относительно угрожающей частному владению
легкости воспроизведения, от которой зависит ценность
информационных продуктов (см. с. 223), так и указания на
волюнтаристский характер присвоения в частную собственность
результатов научных исследований, осуществляемого на фоне
деклараций о продукте традиционных видов производства
XII
Глашатаи нового мира
знаний как общем наследии всего человечества (см. с. 229).
Однако какими бы ни оказывались конкретные аргументы,
именно изменение характера труда рассматривается М. Хардтом
и А. Негри в качестве главной причины происходящей в
современном мире модификации отношений собственности и обмена.
Думаю, что такая причинно-следственная связь
возможна, но отнюдь не обязательна. Представленный в книге
подход имеет важное преимущество перед традиционным
марксизмом, и оно состоит в том, что становление нового вида труда
служит предпосылкой обретения производством
общественного характера, а не его следствием. В то же время известно, что в
различные исторические периоды объектом собственности -
пусть и не частнокапиталистической - становились как
продукты коллективной деятельности, так и вообще блага, не
являвшиеся продуктом труда (как, например, земля), и даже сами
люди. Общение между индивидами во все времена было
производственным ресурсом, но оно не было преградой для
частного присвоения. Поэтому хотя мысль о расширении сферы
общего под влиянием перемен в трудовой деятельности в
целом представляется верной, делать из этого вывод о
преодолении частной собственности не вполне, на мой взгляд,
корректно.
Но М. Хардт и А. Негри идут гораздо дальше, двигаясь к
своей центральной идее - к идее «биополитического». По их
мнению, изменение характера современной деятельности
обусловливает стирание границ между рабочим и свободным
временем, между деятельностью на производстве и «работой для
себя», между отчужденной деятельностью и творчеством (см.
с. 90 и др.). Отсюда следует смелый вывод: в новых условиях
«среди различных форм труда нет... приоритетных форм: ныне
всякий труд задействован в общественном производстве»
(с. 137). Он подтверждается также тем, что «производство
знаний, языковых форм, сетей коммуникаций и отношений
социального сотрудничества охватывает все общество, включая его
беднейшие слои» (с. 166). «Для общественного производства, -
пишут М. Хардт и А. Негри, - принципиально важны
креативность и изобретательность, свойственные бедноте,
безработным, лицам с частичной занятостью и мигрантам. Точно
XIII
В. Иноземцев
так же, как общественное производство осуществляется сегод- '
ня внутри и за пределами фабричных стен, оно в равной мере
присутствует в рамках отношений найма и вне таковых. Нет
общественной черты, которая разделяла бы
производительных и непроизводительных работников. Пора полностью
отказаться от старого... марксистского противопоставления
производительного и непроизводительного труда» (с. 173).
Это новое общественное производство - можно сказать,
«производство всего усилиями всех» - М. Хардт и А. Негри
называют биополитическим производством; «прилагательное
биополитический, - подчеркивают они, - указывает на
прогрессирующее размывание традиционных различий между
экономической, политической, социальной и культурной сферами»
(с. 140). Идея «биополитического» является одной из
центральных в книге, но не стоит обманываться относительно глубины
ее проработанности. Несмотря на ясно заявленный
теоретический характер работы этих современных марксистов, за
каждой их теоретической выкладкой скрываются
недвусмысленные практически-революционные выводы. В данном случае
таковых просматривается два. С одной стороны, концепция
«биополитического производства» призвана убедить
читателя в том, что уход с исторической арены традиционного
индустриального пролетариата и крайняя раздробленность и
разобщенность подавленных классов не мешают организации
всеобщего сопротивления. Более того, все угнетенные - от
высокооплачиваемого наемного программиста до нищего
индийского крестьянина - едины в своем качестве производителей
«общего», а потому могут стать базой революционного
движения. С другой стороны, «эксплуатация в условиях гегемонии
нематериального труда,не есть... присвоение стоимости,
измеренной в единицах индивидуального или коллективного
рабочего времени, а, скорее, это захват ценностей,
произведенных кооперативным трудом и, тем самым, обретающих
общность в результате циркуляции в общественных сетях
(курсив мой - В.И.)» (с. 146). Поэтому господствующий класс
естественным образом глобализируется, и вечный непримиримый
конфликт между угнетенными и угнетателями переносится из
XIV
Глашатаи Нового мира
узких пределов национального государства на безграничные
пространства всего земного шара.
Подытожим. Вывод М. Хардта и А. Негри о том, что
происходящие изменения в характере современной трудовой
деятельности создают основу для преодоления ряда
закономерностей капиталистического производства и для созидания
нового типа общности, вполне убедителен. Можно - пусть
отчасти - согласиться и с тем, что продукты нематериального
производства не могут (или не должны, что не одно и то же)
обращаться в частную собственность; ведь «частное владение
знаниями и информацией - лишь помеха к контактам и
сотрудничеству, лежащим в основании социального и научного
творчества, и ничего более» (с. 230). Однако утверждения,
согласно которым совершенствование форм труда создает
основу для такого «биополитического производства», которое
устраняет все различия между отдельными видами человеческой
активности, требуют более серьезной аргументации. В логику
авторских построений не вполне укладывается и их желание
зачислить представителей глобального доминирующего
класса в паразитирующую прослойку - ведь и их «деятельность»
(пусть даже деструктивную), если быть последовательными,
следовало бы относить к биополитическому производству
отношений, сетей и смыслов.
Но авторы идут своим путем. Охарактеризовав значение
нематериального труда в глобальном «биополитическом
производстве», они настаивают: этот труд тоже эксплуатируется,
причем его эксплуатация становится лишь более изощренной.
В этом пункте возникает понятная потребность придать
соответствующую концептуальность новому социальному
противостоянию: определить, что именно приходит на смену
традиционным общественным классам, а также прояснить вопрос
о том, кто является коллективным субъектом
биополитического производства, обретающего глобальный масштаб.
Ответ на каждый из этих вопросов имеет
принципиальное значение для судеб марксизма. Как известно, ни
основоположники марксистской теории, ни (тем более) их
последователи не смогли уйти от классового подхода и от
традиционной дихотомии «индивид - общество». Если сегодня можно
XV
В. Иноземцев
Ш
соглашаться с прогнозом К. Маркса и Ф. Энгельса о
становлении в будущем бесклассового общества, то их убежденность в
том, что путь к такому обществу лежит через победу
пролетариата, оказалась явной ошибкой. Они сумели заглянуть за
горизонт столетий, когда говорили о новом обществе как своего
рода постэкономическом, но ошибались, связывая его начало
с преодолением капиталистического, а не экономического
строя. Их логика была безупречна, когда они обосновывали
идею преодоления частной собственности в
коммунистическом обществе, однако давала сбой при доказательствах, будто
степень «обобществления» производства, достаточная для
становления такого общества, уже была достигнута.
М. Хардт и А. Негри - и в этом состоит их несомненный
вклад в марксистскую теорию - предприняли попытку
отойти от подхода, свойственного марксистам индустриальной
эпохи. Выход из «западни», в которую попали
ортодоксальные марксисты, они видят в новой парадигме,
рассматривающей формирующееся глобальное сообщество как множество
(multitude), которое не сводимо ни к массе, ни к классу, ни к
народу. Понятие множества занимает центральное место в их
книге, и потому на нем следует остановиться подробнее.
Если народ представляет собой общность, сплоченную
определенной идентичностью, и потому воспринимает себя
как некое естественное единство (см. с. 4); если сущность
массы состоит в ее неразличимости, и она способна «двигаться в
унисон лишь потому, что составляет расплывчатый,
единообразный конгломерат» (с. 5); если, наконец, понятие
пролетариата «имеет ограничительный характер - не только д,\я того,
чтобы отличать рабочих от собственников, которым не нужно
трудиться, чтобы заработать на жизнь, но и чтобы отделить
рабочий класс от остальных трудящихся» (там ж e ), то
множество «является активным социальным субъектом,
действующим на базе того, что связывает личности воедино.
Множество - это внутренне разнообразный, сложный социальный
субъект, строение и деятельность которого базируются не на
идентичности или единстве (и тем более не на отсутствии
различий), а на том, что в нем есть общего (курсив мой - В.И.)»
(с. 130). Множество невозможно свести к какому-то одному об-
XVI
Глашатаи нового мира
лику, поскольку оно составлено из представителей отдельных
культур, рас, этносов, тендеров, сексуальных ориентации,
разных форм труда, образов жизни, мировоззрений и
устремлений; «множество - это плюральность, не поддающаяся
упрощению; единичные социальные различия, присущие
множеству, всегда должны находить свое выражение и не должны
нивелироваться до состояния одинаковости, единства, общей
идентичности или нейтральности» (с. 135). В общем, оно
«характеризуется радикальными различиями составляющих его
личностей, которых нельзя синтезировать в единую
идентичность» (с. 429).
Эти особенности множества проявляются и на
политическом уровне. Если признавать за множеством способность к
экономической, политической и общественной
самоорганизации, то «унитарный суверенитет постепенно становится
излишним. .. Дело не только в том, что суверенитет более не
относится исключительно к сфере политического. Множество
просто изгоняет суверенитет из политики» (с. 410) - хотя бы
потому, что само не является и не может быть источником
суверенитета (подробнее см. с. 397).
Итак, что же такое множество? Можно ли определить его
в более позитивном ключе, не прибегая к постоянным
противопоставлениям, не вполне проясняющим суть вопроса? Что
представляют собой элементы множества? Как они
соотносятся между собой? Эти и подобные им вопросы немедленно
возникают у любого читателя, и на них следовало бы поискать
ответы, тем более что здесь имеет место еще одна проблема.
Возможно, внимательный читатель заметил в
приведенных выше цитатах своего рода неуверенность авторов книги:
описывая множество, они говорят то о «личностях», то о
«представителях разных культур», то о «единичных социальных
различиях», то еще о чем-либо подобном. В данном случае
следует заметить: это не ошибки или непоследовательность авторов;
ответственность за эту нестройность несем мы - переводчики
и редакторы книги. В оригинале во всех этих отрывках*
М. Хардт и А. Негри говорят о том, что они называют сингу-
3 Этим отрывкам соответствуют: странице 4 русского текста - страница XIV
английского оригинала; страницам 135 и 429 - страницы 105 и 355 оригинала.
XVII
В. Иноземцев
лярностью, или сингулярием (singularity), применяя понятие,
которым пользуются в естествознании и которое образовано
от латинского singularis - отдельный, особый. Сингулярий
является своего рода квантом множества, но в то же время во
всем множестве невозможно встретить двух одинаковых
сингуляриев - и именно это отличает авторскую дихотомию
«сингулярий - множество» от традиционного противопоставления
индивида и общества. К сожалению, несмотря на все
предпринимавшиеся мною и моими коллегами усилия,
воспроизведение терминологического стиля авторов не могло быть
обеспечено без предельного усложнения текста; поэтому в
большинстве случаев понятие «сингулярий» переводится в
книге как «личность». Понимая, что эти два термина не могут
считаться идентичными, я все же счел возможным пойти на
это - основываясь в том числе и на своем собственном опыте
использования термина «личность» вместо понятия «индивид»
при описании человека, способного к творческой, и потому
несводимой к любой иной, деятельности4. Рассуждая о
сингулярий, М. Хардт и А. Негри имеют в виду «социального
субъекта, чья оригинальность не может быть сведена к чертам сходства
и отличает его от других (курсив мой - ВМ.)» (с. 129), причем
особо подчеркивают, что «компоненты "массы" или "толпы"
не проявляют себя как личности (в оригинале более жестко:
are not singularities - В.И.) - и это с очевидностью доказывается
тем, как легко различия между ними утопают в однообразии целого
(курсив мой - В.И.)» (с. 130). Таким образом, здесь и далее под
личностью мы понимаем нечто большее, нежели индивида в
традиционном смысле слова - а именно человека, который не
может и не должен презрительно считаться компонентом
безликой и серой массы.
Установив, что наиболее значимым взаимодействием в
современном мире является взаимодействие между
сингулярием, или личностью, и множеством, М. Хардт и А. Негри идут
дальше, пытаясь выяснить, что именно способно сплотить
множество; вопрос этот оказывается особенно актуальным, если
4 См., напр.: Иноземцев, Владислав. За пределами экономического общества.
Постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире, Москва: Academia,
Наука, 1998, ее. 247-285.
XVIII
Глашатаи нового мира
учесть, что истории практически неизвестны широкие
социальные движения, которые предполагали бы, по сути, отказ от
коллективной идентичности их участников. В качестве
ответа на этот вопрос они предлагают версию, которая, с моей
точки зрения, больше представляет собой субститут, нежели
полноценное решение проблемы. Так как «строение и
деятельность множества базируются на том, что есть общего» между
составляющими его членами, то это общее и называется
авторами основой сплоченности множества. М. Хардт и А. Негри
пишут: «Парадоксальным образом, общее возникает на обоих
концах биополитического производства: это и его конечный
продукт, и исходное условие. Общее является одновременно
и естественным, и искусственным; это наша первая, вторая,
третья и так далее натура. Нет такой личности, которая не
конституировалась бы во множестве. Нет коммуникации,
которая не имела бы всеобщего характера, поддерживающего и
приводящего ее в действие. Нет и такого производства,
которое не было бы одновременно сотрудничеством, основанным
на общности. При таком биополитическом устройстве
множества пересекаются с другими множествами, и из тысяч
точек пересечения, из тысяч корней, соединяющих
множественные производства, из тысяч отражений, рождающихся в
каждой личности, неизбежно восстает жизнь множества.
Множество представляет собой разрозненный набор
личностей, порождающий общую жизнь; это своего рода социальная
плоть, организующая саму себя в качестве нового
общественного тела» (ее. 420-421). Множество, добавляют они,
конституирует само себя, являясь «чем-то вроде языка, способного к
самовыражению» (с. 409). Сколь убедительна эта позиция и
что она дает для дальнейшего анализа?
На мой взгляд, в ней есть как минимум один позитивный
момент, но в то же время и несколько - пусть не множество -
недостатков. Положительной особенностью позиции,
представленной в книге, является отказ от поиска
объединительных элементов в общественном, и перенос акцента на общее.
Как уже отмечалось выше, в марксистской теории
традиционно было принято рассматривать в качестве альтернативы
частному именно общественное - что приводило к хорошо изве-
XIX
В. Иноземцев
стным последствиям: централизации и подавлению личности:
Мысль о том, что прогресс связан не с навязыванием
множеству единых стандартов, а с поиском реально объединяющих
отдельные личности начал, не снижающих степени их
уникальности, достойна восхищения. Учитывая нынешнее состояние
«множества», следует согласиться с авторами в том, что во имя
текущей борьбы поиск «общего» оказывается вполне
рациональным. Не исключено, что М. Хардт и А. Негри в чем-то
следуют раннему К. Марксу, который в свое время
предпочитал понятию «производственные отношения» термин
«формы общения» (Verkehrsformf; именно в новой форме общения, как
нам кажется, видят они выход из противоречий
современного глобализирующегося общества.
Однако их аргументация все же выглядит в изрядной мере
тавтологичной. По сути, М. Хардт и А. Негри исходят из того,
что множество формируется только там, где возникает нечто
общее - взаимодействия, коммуникации, новые формы
нематериальной деятельности. Но совершенно неочевидно, что тем
самым «множество организует само себя» в некое единое
целое. Скорее, оно возникает из целостности общества,
сложившейся помимо естественной эволюции того, что авторы
понимают под собственно множеством. Нынешнее состояние
множества есть продукт процесса, в котором само множество
как таковое не принимало участия; и поэтому утверждать, что
уже сегодня можно различить основания его сплоченного
единства, кажется преждевременным. Современное множество
едино в своем желании конституироваться как множество; но
это еще не значит, что оно знает, как это можно сделать. В
этом отношении апелляции к чему-то общему выглядит
беспроигрышно, потому что только к нему и остается взывать; но
сам призыв во многом бессодержателен. К тому же, общее во
множестве не зря связывается М. Хардтом и А. Негри с ком-
5 Так, например, К. Маркс и Ф. Энгельс писали в «Немецкой идеологии»: «Ein
frueheres Interesse, dessen eigentuemlische Verkehrsform schon durch die einem spaeteren
angehoerige verdraengt ist, noch lange im Besitz einer traditionellen Macht, in der den
Individuen gegenueber verselbstaendigten scheinbaren Gemeinschaft (Staat, Recht) bleibt,
einer Macht, die in letzter Instanz nur durch eine Revolution zu brechen ist» (Marx-Engeb
Werke, Bd. 3, S. 72f) [см. также: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд.,
т. 3, с. 69].
XX
Глашатаи нового мира
муникацией и взаимодействием сингулярных личностей - ведь
сами сингулярий не могут быть похожими друг на друга;
следовательно, общее возникает в данном случае в общении, что
опять-таки тавтологично, потому что сам акт общения
требует множественности его субъектов. Идея плодотворна, но в ее
нынешней форме она вряд ли может служить прочной
опорой для дальнейшего исследования.
Но авторы неумолимо идут вперед. Их следующее
утверждение касается имманентной демократичности множества, что
дает богатую пищу для размышлений.
Демократия изначально трактуется М. Хардтом и А.
Негри образом, позволяющим легко «соединить» ее с
требованиями множества; в той же степени как современное
производство - это «производство всего усилиями всех», современная
демократия - это «управление каждого каждым» (с. 131).
Сегодня, пишут они, «приходится иметь дело с иной
антропологической реальностью, с новыми агентами производства и
субъектами эксплуатации, которые выступают в то же время
и как личности. Активность таких личностей следует считать
матрицей свободы и множественности для каждой из них. Тут
демократия становится непосредственной целью, и ее нельзя,
как раньше, оценивать в либеральных терминах - как предел
равенства, или же в социалистических - как меру свободы.
Отныне она должна стать радикальным выражением как
свободы, так и равенства - без всяких ограничений (курсив мой -
В.И.)» (с. 273). Особое внимание обращается в книге на
необходимость восстановления этого понимания демократии -
единственного, которое, по мнению авторов, соответствует
исконному смыслу данной категории. Они дают очень
интересный обзор трактовок демократии, доминировавших в
различные исторические периоды на протяжении последних
двухсот лет (см. ее. 298-300), и показывают, как далеко ушли мы
сегодня от первоначального ее понимания. Приводя
определение Дж. Ная, согласно которому «демократия - это
правление должностных лиц, которые подотчетны и могут быть
смещены большинством народа, на территории, на которую
распространяется их юрисдикция» (с. 298), М. Хардт и А.
Негри действительно заставляют читателя поверить в то, что
XXI
В. Иноземцев
большая часть современного глобального политического класса *
считает обывателей безнадежными простаками, если верит,
будто такое понимание имеет нечто общее с исходным
смыслом демократии. «Когда наши полномочия передаются
группе правителей, то с этого момента все мы не занимаемся
управлением, мы уже отделены от власти и представительства», -
подчеркивают авторы (там же), и с ними в данном случае очень
трудно не согласиться.
Какие же выводы делают М. Хардт и А. Негри из этих
смелых утверждений? Они полагают, что требования
демократии следует «очистить» от двух ограничений - от
классового характера и от национальной структуры. Они напоминают,
что на протяжении долгого времени одним из лозунгов
социалистов было требование «демократии рабочих» или
«самоуправления трудящихся», но это несбыточное пожелание либо
тихо умерло по мере прогресса промышленной революции в
середине XX столетия (на Западе), либо, «теряя последние
элементы связи с множеством, деградировало и ужалось до
фикции демагогического контроля и популистского
консенсуса» (в СССР и странах «народной демократии») (см. ее. 306,
307). В то же время, утверждают М. Хардт и А. Негри, не
менее опасно и ограничение демократии рамками одного
национального государства, обычно обосновываемое отсутствием
планетарного «демоса» и сложностью (а проще говоря -
невозможностью) организации глобального представительства.
Оба эти обоснования объявляются М. Хардтом и А. Негри
несостоятельными - причем с точки зрения формальной
логики их аргументация выглядит почти бесспорной.
Во-первых, они напоминают читателю дискуссии о
демократии, охватившие европейских и американских
интеллектуалов в XVIII столетии. Тогда широко распространились
воззрения, согласно которым демократия была возможна в рамках
греческих полисов, но неосуществима в пределах
национального государства (см., напр., с. 289). Но сегодня мало кто
вспоминает эти дебаты, а «сторонники демократии сталкиваются
с таким же скептическим аргументом: демократия, вероятно,
мыслима в пределах отдельных стран, но в масштабах
глобализированного мира выглядит совершенным абсурдом» (с. 375).
XXII
Глашатаи нового мира
Должно ли это убеждать человека, верящего в прогресс и
знакомого с ходом истории? Вряд ли, говорят авторы, и здесь мы
соглашаемся с ними.
Во-вторых, проблема глобального представительства
действительно выглядит практически неразрешимой. М. Хардт и
А. Негри предлагают несколько схем «всемирной ассамблеи» -
но только для того, чтобы показать, что все они нереализуемы
(см. ее. 357-359), а наиболее развитая наднациональная
политическая форма - Европейский Союз - отличается прежде всего
отсутствием традиционно понимаемого представительства (см.
с. 362). Но у авторов книги есть на это готовый ответ:
«Главным осложнением в предложениях по созданию нового
представительного органа для всего мира... является понятие
представительства как такового» (с. 360). Нужно уйти от самой этой
идеи, чтобы открыть путь к самоуправлению множества - не
больше и не меньше, утверждают они. Самоуверенно?
Возможно, хотя и не очевидно.
Итак: с одной стороны, необходимо отступить назад - в
XVIII век, во времена Просвещения, чтобы в наше время,
полное шаблонов и стереотипов, возродить атмосферу
интеллектуального поиска; с другой стороны - нужно осуществить
скачок в будущее, чтобы отказаться от идеи
представительства, определяющей принципы демократии. В условиях
упадка национальных государств и снижения роли и значения
суверенитета «нет другой основы д,\я производства норм, кроме
множества»'- утверждают М. Хардт и А. Негри (с. 258);
«множество оказывается единственным социальным субъектом,
которое способно реализовать идею демократии, понимаемой
как управление каждого каждым» (с. 131), а «созидание
демократии, [в свою очередь] - это единственный путь,
позволяющий закрепить власть множества» (с. 272). Но что такое «власть
множества», если не состояние свободы? Поэтому демократия
и свобода отныне - да и впредь - неразделимы; невозможно и
даже безрассудно требовать свободы сейчас, а демократии -
попозже (см., например, с. 288). «Демократию, при которой
мы все, участвуя в биополитическом производстве, совместно
создаем и в то же время сохраняем социальные связи, мы и
XXIII
В. Иноземцев
называем "абсолютной"» (с. 423) - суммируют авторы свое
видение проблемы.
Здесь нужно ненадолго остановиться. По сути, выше были
изложены концептуальные положения, содержащиеся в
книге М. Хардта и А. Негри; теперь начинаются их политические
следствия. Ведь несмотря на то, что «никогда не ощущалось
большей потребности в демократии, нежели сейчас» (с. 2),
предложения по демократизации мира никогда не
сталкивались со столь мощным сопротивлением, как теперь (см. с. 365),
а ощущение подавленности и несвободы давно не было столь
всеохватывающим. Почему? Потому, отвечают авторы, что
подъем множества - это страшная угроза для того
господствующего глобального класса, который присваивает
универсальный продукт этого множества. Именно этот класс воплощает
в наше время всемирную реакцию, задача которой - не
допустить не столько «освобождения» множества, сколько его
консолидации и осознания им самого себя именно как множества -
всевластного и всемогущего. А для достижения такой цели
хороши любые средства, поскольку ставки в борьбе высоки
как никогда прежде.
Борьба «множества» с диктатурой господствующего
класса разворачивается сегодня не только «по всей линии
фронта», но идет и «в тылу» у каждого из противников. В наши дни
война превратилась из ужасной аномалии в нормальное
состояние, из конфликта между отдельными государствами и
народами в некое подобие гоббсовской «войны всех против
всех». Она «обретает генерализированный характер,
подавляя все проявления общественной жизни и навязывая свой
собственный политический порядок, [тогда как] демократия
выглядит безвозвратно утерянной, глубоко погребенной под
режимами милитаризации и обеспечения безопасности» (с. 2).
Примечательно, что М. Хардт и А. Негри начинают свою
книгу именно с рассмотрения этого «состояния войны», а не с
анализа трансформаций труда, производства или форм
общественной жизни. Почему? Ведь если они называют свою работу
теоретической и если все современные конфликты и войны
объясняются через формирование множества и ожесточенное
сопротивление господствующих классов, не правильнее было
XXIV
Глашатаи нового мира
бы начать с тех методологических аспектов, которые
обрисованы выше? Разве К. Маркс начинал «Капитал» с описания
ужасов относительного и абсолютного обнищания
пролетариата? Напротив, он завершал его первый том
соответствующими главами. Что же в таком случае обусловливает
структуру книги, отнюдь не соответствующую высоким стандартам
теоретичности, заданным предшественниками наших авторов?
Ответ достаточно очевиден: причина тому в нас, читателях.
Как Д. Кэмерон, снимая свой «Титаник», не мог
воспроизвести исторически строгую картину катастрофы, в момент
которой самые богатые пассажиры лайнера не боролись за места в
шлюпках, как это представлено в фильме, а с достоинством
принимали смерть, потому что знал: современный зритель не
поверит в иное6, - так М. Хардт и А. Негри не хотят строить
свою книгу по законам теоретического жанра, поскольку
вполне отдают себе отчет в том, что нынешние сингулярий -
представители боготворимого ими творческого множества - вряд
ли соизволят «продираться» сквозь теоретические дебри,
которые в XIX веке не казались тогдашним читателям - всего
лишь каким-то жалким индивидам - «непроходимыми».
Именно поэтому на первых же страницах книги мы встречаемся с
катастрофическими сценами вселенской войны, а не с
методичным анализом двойственной природы товара и
созидающей его трудовой деятельности. И это заставляет задуматься:
а такими ли уж творческими являются те сингулярий,
которым авторы адресуют свои рассуждения о неотвратимо
приближающемся новом мире? Но не будем о грустном...
В своем описании современной всеобщей войны М. Хардт
и А. Негри исходят из понимания нынешней эпохи как
«переходного периода,, или, скорее, поры межвременья,., в ходе
которой национальная парадигма государств эпохи модернити
переходит в новую глобальную форму и которая
характеризуется избытком новых властных структур (курсив мой - В.И.)»
(ее. 200, 201). Глобализирующаяся экономика с
необходимостью требует установления глобальных правил; «экономичес-
" Это признание, сделанное самим Д. Камероном, и вытекающие из него следствия
описаны в книге: Закария, Фарид. Будущее свободы. Нелиберальная демократия в США и
за их пределами, Москва: Ладомир, 2004, ее. 262-263.
XXV
В. Иноземцев
кие, политические и чиновничьи элиты мира должны
работать вместе и находиться в постоянном контакте» (с. 207), и
целью такого взаимодействия является прочное
доминирование над теми, кого авторы предпочитают обобщенно
именовать «опасными классами» (см. ее. 133-194). Этот термин очень
точен; сегодня правительства в самых разных регионах мира
не столько стремятся выступать посредниками между
трудящимися массами и предпринимательской верхушкой, как это
было, например, в первой половине и середине XX века,
сколько «полностью стоят на стороне капитала, и какие-либо
посреднические механизмы для переговоров по поводу его
конфликтных отношений с рабочим классом отсутствуют» (с. 220).
Поэтому современная власть - какой бы она ни была -
практически всегда проявляется как антидемократическая; по той
же причине «государства - как мощные, так и уступающие им
в силе - не склонны к последовательным действиям по
устранению нищеты и неравенства» (с. 367): ведь наличие
разделенное™ и присутствие в мире отчаявшихся и оттого
возмущенных масс поддерживает то ощущение опасностей, борьбе
с которыми якобы посвящают себя государства. В результате
«присущие эпохе модернити взаимоотношения между
политикой и войной превратились в свою противоположность.
Война не является отныне инструментом, находящимся в
распоряжении политических сил, к которому они прибегают в
ограниченном числе случаев - напротив, сама война
определяет основу политической системы» (с. 411). «Повседневная
жизнь и нормальное отправление властных функций, -
заключают М. Хардт и А. Негри, - теперь пронизаны угрозой и
ожесточением, присущими военному конфликту» (с. 25).
Однако это «межвременье» имеет немалые шансы
затянуться, так как присущая ему простая логика выглядит весьма
привлекательной для господствующего класса и открывает
перед ним новые возможности. Во-первых, в новых условиях
война с внешним противником сливается с борьбой с
внутренними врагами, а потому существовавшие и прежде
возможности ограничения свобод ввиду внешней угрозы становятся
гораздо более широкими. Сегодня все акты борьбы, где бы
они ни отмечались, «разворачиваются внутри глобальной си-
XXVI
Глашатаи нового мира
стемы, ею обусловлены и, в свою очередь, на нее
воздействуют» (с. 14). Именно поэтому всякая война в современном мире
обретает черты, ранее присущие лишь гражданским войнам
или повстанческим движениям (см. ее. 1-3); ниже мы еще
вернемся к следствиям, проистекающим из этого факта.
Во-вторых, враг в этих войнах становится если и не невидимым, то
весьма смутным; в качестве такового «выступают не
определенные национальные государства, политические сообщества
или даже отдельные люди, а скорее абстрактные понятия или,
скажем так, некие ситуации» (с. 26). Соответственно и
«границы военных действий становятся неопределенными - как в
пространственном, так и во временнум смысле» (с. 27). В
результате, снова подчеркивают авторы, «война обретает
генерализированный характер, подавляя все проявления
общественной жизни и навязывая собственный политический
порядок» (с. 2). Трудно с этим поспорить.
М. Хардт и А. Негри, развертывая картину
всепроникающей войны (они не могут удержаться от соблазна назвать ее
IV-й мировой - см. ее. 56-57)7, с необходимостью приходят к
выявлению двух примечательных особенностей современной
жизни, которые нетрудно обнаружить и в современной
российской действительности. Первой из них является резкое
изменение риторики господствующего класса: «Одним из
показателей нового, активного, конституирующего характера
войны является переход в политике от "обороны"к "безопасности"
(курсив мой - В.И.)» (с. 34-35). При этом «концепция
безопасности ведет к устранению различий между внешней и
внутренней сферами, между армией и полицией; если "оборона"
предполагает наличие защитного барьера против внешних
угроз, то "безопасность" оправдывает постоянную военную
активность - как на собственной территории, так и за рубежом»
(с. 36). Можно к этому добавить, что обеспечение
безопасности становится делом упоминавшихся уже избыточных струк-
' В последнее время упражнения в периодизации истории «мировых войн» XX и
XXI веков стали весьма распространенным занятием (см., напр.: Podhoretz, Norman.
"How to Win the World War IV?" in: Commentary, 2002, February, no 113, pp. 19-29, или
Bacevich, Andrew. The New American Militarism. How Americans are Seduced by War Supremacy,
Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2005, pp. 175-182, а также многие другие
публикации на ту же тему).
XXVII
В. Иноземцев
тур власти - не военных и не правоохранителей, а разного
рода представителей спецслужб, разведывательных структур,
тайных агентов и т. п., - всех тех, для кого в русском языке
нашлось емкое слово «силовики». Их призвание,
действительно, состоит не более чем в демонстрации силы, так как
реальное устранение существующих угроз совершенно не входит в
их намерения. Второй важной особенностью оказывается то,
что возможности этих сил подавления крайне ограничены -
причем не их потенциалом или силой сопротивляющихся, но
самой логикой современных силовых акций. По сути, в новых
условиях власть, борющаяся за обеспечение «безопасности»,
больше легитимизирует себя через установление порядка (той
же пресловутой «стабильности»), чем добивается лояльности
граждан. Однако силовики не заинтересованы в достижении
стабильности уже потому, что таковая ставит под сомнение их
собственную необходимость. Поэтому нынешнее состояние
можно сравнить с функционированием ядерного реактора -
система действует до тех пор, пока воспроизводится угроза
(т. е. графитовые стержни не опущены слишком глубоко), и
потому ее адепты стремятся ускорить реакцию; однако
последнее способно привести к неконтролируемым процессам, и в
таком случае исчезнет уже не потребность в поддержании
«порядка», а сам «порядок», который следует поддерживать.
Насилие, к которому прибегают современные власти, «не
обязательно законно или нравственно, но будет считаться
оправданным [до тех пор, пока] приводит к воспроизводству
имперского порядка. Однако как только принуждение
перестанет обеспечивать порядок,., основа его легитимации
исчезнет». Поэтому силовая верхушка обеспечивает себе лишь
«самую сомнительную и нестабильную» из форм
легитимности (с. 48). Заметим, что логика развития событий, например,
на Северном Кавказе убедительно подтверждает точность
подобного «диагноза».
Стремления нынешних властей - как отдельных стран, так
и глобального господствующего класса - в целом вполне
понятны. Используя предельно широкие определения
терроризма и обозначая этим термином весьма разнородные процессы,
в том числе выступления против формально законных прави-
XXVIII
Глашатаи нового мира
тельств, практику ведения войны с нарушением
установленных правил и даже нарушение прав человека со стороны
сопредельных государств (подробнее см. ее. 30-31), «сильные
мира сего» пытаются криминализировать любые протестные
движения, прививая обывателям то же самое ощущение их
«противозаконности», с каким сами относятся к практически
любой форме социального протеста. Тем самым, используя
предельно общие формулировки, можно сказать, что власти
порождают атмосферу, создающую «препятствие для всех сил,
нацеленных на общественные изменения» (с. 28). Но на этом
они не останавливаются. Еще более важной задачей
оказывается формирование условий для бесконечной и
непрекращающейся «борьбы за безопасность», причем в сферу этой
борьбы попадают хозяйственная деятельность и экономические
интересы государства. Ко всему же, что так или иначе
находится вне компетенции силовиков, следует относиться не
более чем как объекту контроля и регулирования (см., напр.,
с. 252). Яркой иллюстрацией этого положения в российском
случае служит желание силовой олигархии сделать
«прозрачными» общественные организации, но никак не «Роснефть».
«В общественном плане, - пишут М. Хардт и А. Негри, -
тенденция состоит в том, чтобы все сделать публичным, то есть
открыть для правительственного наблюдения и контроля; в
то же время в экономическом плане дело идет к
приватизации и подчинению всего и вся праву частной собственности»
(с. 253). Эта борьба за собственность - и за возможность
присваивать многое из того, что всегда считалось общественным
или что по праву должно принадлежать лишь множеству, -
является, по мнению авторов, основной, хотя, безусловно,
далеко не «окончательной» целью тех, кто олицетворяет собой
и воплощает в себе современную глобальную власть.
Более отдаленной представляется задача создания такого
всемирного порядка, который способен закрепить
сложившееся положение дел. «Война с террором», «конфликт
цивилизаций», «противостояние экстремизму и фундаментализму» - все
это слова и лозунги, призванные оправдать насилие, к
которому власти готовы прибегнуть в любой момент и в любой
точке мира (см. с. 292). Одним из средств такого оправдания
XXIX
В. Иноземцев
служит новая глобальная «правовая» система, базирующаяся
на идее «защиты прав человека», преследованиях за
«преступления против человечности» и международном
судопроизводстве, что в конечном счете «направлено на разрушение прав и
суверенитета народов и стран с помощью практики
наднациональной юрисдикции» (с. 46). Следует заметить, что авторы
отнюдь не возражают против практики защиты попираемых
прав, против предоставления человеку возможности
отстаивать их как находясь под национальной юрисдикцией, так и
оказавшись за ее пределами (подробнее см. с. 333); они
обращают внимание лишь на тот факт, что к правам человека
начинают относиться как к правовой категории, хотя на самом
деле соответствующая доктрина в нынешнем ее состоянии
является не более чем «фигурой речи». Все акции по «защите
прав человека», напоминают М. Хардт и А. Негри,
предпринимаются сегодня отдельными государствами или их
коалициями, причем в ходе таких акций попирается суверенитет
других стран. Сами же государства-защитники прав человека
не горят желанием ограничить свои суверенные полномочия,
хотя на их территории права человека нарушаются порой не
менее очевидным образом, чем на мировой «периферии».
Поэтому «осуществимость прав человека по всему миру не будет
достигнута до тех пор, пока для этого нет законной
институциональной структуры» (с. 334), а эпизодические усилия стран
Запада по их соблюдению обусловлены скорее их
экономическими и геополитическими интересами, чем стремлением
принести благо всему человечеству.
Этот новый мировой порядок М. Хардт и А. Негри
считают глобальной Империей, которая господствует сегодня над
миром и является орудием капиталистического класса. Ее
особенность состоит в том, что она пытается управлять миром не
посредством прямого и систематического насилия, как то делали,
например, колониальные державы, захватывавшие
значительные заморские территории, а посредством страха, вызываемого
угрозой насилия - волюнтаристского и порой беспричинного.
Сходство результата, каковым, при различии в методах,
оказывается подавление воли к сопротивлению и расширение ареала
господства, и позволяет авторам называть возникающий ми-
XXX
Глашатаи нового мира
ровой порядок имперским, но не империалистическим (см. с. 3).
Этот порядок подразумевает как неограниченную свободу
действий всемирной властной элиты, так и ее минимальную
ответственность за их результаты - и то, и другое обусловлено
самой логикой доминирования в современном мире.
Специфическими особенностями этой системы являются
преобладание силы и экономической мощи над правом и
нравственностью. Соединенные Штаты, ставшие к концу XX
столетия единовластным лидером формирующегося нового
мирового порядка, пришли к этому статусу, как подчеркивают
М. Хардт и А. Негри, отнюдь не потому, что имеют за плечами
масштабный опыт демократии и республиканизма, а в первую
очередь потому, что являются державой, самой мощной в
военном отношении и извлекающей все возможные
преимущества из своего несокрушимого экономического положения, а
также контроля за глобальными финансовыми потоками. И в
той мере, в какой становится общепризнанным, что «в
чрезвычайной ситуации суверену надлежит встать выше закона и
взять все бразды правления в свои руки,., исключительная
мощь США и способность к доминированию в рамках
сложившегося мирового порядка» (с. 21) делают их «незаменимой
нацией», о чем так часто и охотно рассуждают и американские
демократы, и американские республиканцы. При этом
Соединенные Штаты пытаются укреплять свое господство и иным
путем: через насаждение во всем мире своих законов (что
некоторые исследователи называют процессом возникновения
имперского права - см. с. 337), которые принимаются сначала
предпринимателями, заключающими контракты и договоры
по американским стандартам, затем международными
экономическими и финансовыми организациями, а потом
национальными юристами.
Если рассматривать складывающийся глобальный мир «с
высоты птичьего полета», то можно вести речь о
проникновении экономического духа в сферы, которые прежде
оставались для него практически закрытыми. В эпоху модернити
любая государственная власть не только давала ее
обладателю определенные преимущества, но и возлагала на него
очевидную ответственность. Теперь же главные инструменты дав-
XXXI
В. Иноземцев
ления на другие страны имеют экономическую природу, им-
перскость не требует контроля над территориями и потому
не предполагает серьезной вовлеченности в дела мировой
периферии. Институты, управляющие современным
миропорядком - от МВФ до Пентагона, - «организованы
противоположным образом, нежели механизмы общественного или
политического представительства, и, кроме того, не отвечают
даже минимальным критериям буржуазного либерализма или
публичной сферы... Подобная замена политики
администрированием, - заключают авторы, - является общим феноменом,
который противоположен демократической легитимности»
(ее. 355-356)«.
Однако это ощущение мощи и могущества - не более чем
иллюзия. На деле, отмечают М. Хардт и А. Негри, западный
мир отнюдь не так всемогущ, как может показаться.
Избегание ответственности за судьбы периферии и желание лишь
«снимать сливки» с неуправляемых процессов глобализации
приводит к стремительному росту количества своеобразных
«черных дыр» - территорий, где не существует законов и
права, где развиваются социальные и экономические процессы,
все больше угрожающие господству Запада над миром9.
Оттуда же подчас проистекают и явно антисистемные движения,
которые в последнее время наносят мощные удары по
западной цивилизации. Успех этих движений обусловлен прежде
всего их асимметричным характером, не позволяющим
Западу подготовиться к их отражению. С глобальным «центром»
борются сегодня движения, имеющие сетевую природу, что
стало очевидно в последние годы; прежде наличие таких дви-
8 К аналогичным оценкам современной ситуации, вытекающим из анализа
практически тех же самых явлений, я пришел, сопоставляя «глобализацию
по-американски» с той «европеизацией» мира, которая имела место во второй половине Х1Х-го -
начале ХХ-го столетий (см., напр.: Иноземцев, Владислав. "Глобализация
по-американски как альтернатива вестернизации" в: Космополис, 2003-2004, Зима, № 4 (6),
ее. 44-58 и Иноземцев, Владислав. "Вестернизация как глобализация и
'глобализация' как американизация" в: Вопросы философии, 2004, № 4, ее. 58-69).
9 Хороший обзор неконтролируемых полукриминальных процессов,
развертывающихся в современном мире, предложен в работах М. Найма, главного редактора
влиятельного журнала «Foreign Policy» (см., напр.: NaHm, Moisñs. "The Five Wars of
Globalization" in: Forágn Policy, 2003,January/February, no 134, и более подробно: Nairn,
Moisife. lllitit. How Smugglers, Traffickers, and Copycats are Hijacking the Global Economy, New
York, London: Doubleday, 2005).
XXXII
Глашатаи нового мира
жений скрывалось коммунизмом, который был первым
«сетевым» противником Запада, хотя и воспринимался в обличье
социалистических стран, то есть национальных государств.
«Считалось, - пишут М. Хардт и А. Негри, - что у основного
суверенного врага просто очень много агентов; [но] после
завершения "холодной войны" национальные государства уже
не застят горизонт, и сетевые враги полностью вышли на свет»
(с. 78). Однако этот их «выход» можно назвать таковым
только с большой натяжкой; несмотря на то, что сегодня более или
менее понятно, откуда исходит угроза, непосредственный
источник опасности в большинстве случаев остается скрытым
даже от глаз профессиональных борцов за безопасность.
Враги глобальной Империи практически неуловимы, да и
масштаб противостоящих «армий» не вполне ясен (подробнее см.
ее. 48-49). Для подавления такого сопротивления
американцы и их союзники используют так называемую «серую»
стратегию, в которой смешаны военные и гражданские
компоненты, а военная сила самыми разнообразными способами
сочетается «с социальным, экономическим, политическим,
психологическим и идеологическим контролем» (с. 75).
Но и самые изощренные методы контроля не обещают
полной и окончательной победы. В конфликтах,
происходящих в этой «серой» зоне, силы Империи оказываются
недостаточными, что подтверждает опыт не только Вьетнама 1960-
1970-х годов, но и Ирака 2000-х (подробнее см. с. 74). «В мире,
где... насилие не будет [считаться] легитимным, в принципе
допустимо называть всякое насилие терроризмом» (с. 43),
утверждают М. Хардт и А. Негри, и они несомненно правы. А
коль скоро американские военнослужащие в Ираке или
российские солдаты в Чечне воспринимаются местным
населением как сеющие смерть террористы, вся разработанная в США
или России идеология антитеррористической борьбы
оборачивается против самих борцов с террором, а сетевые
структуры, противостоящие им, начинают множиться с невиданной
быстротой. Когда же та или иная «страна... пытается
оттолкнуть от себя сеть, это напоминает попытку отмахнуться палкой
от набегающей волны (курсив мой - В.И.)» (с. 85). Результатом
становятся разочарование и паника; законопослушное насе-
хххш
В. Иноземцев
ление начинает понимать, что «война с террором» приводит
к свертыванию свобод и упадку того общества, в котором ему
привычно жить; но в то же время отказ от борьбы тоже не
сулит ничего хорошего... «Если мы ничего не
предпринимаем, то нас уничтожают наши враги; если мы начинаем воевать
с ними, то все равно в конце концов губим сами себя» (с. 23) -
вот печальный вывод авторов.
Это - одни из самых впечатляющих выводов в книге
М. Хардта и А. Негри. Трудно не согласиться со многим из
того, что они пишут относительно иллюзорности победы в
войне с террором. Похоже, что современные политики, все
больше втягиваясь в борьбу с этим несомненным злом,
утрачивают чувство реальности, оказываются все сильнее
скованными примитивными идеологическими предрассудками.
Читатель найдет в книге немало убедительных доказательств, что
у современного «обострения» антитеррористической борьбы
есть свои вполне понятные причины, и большинство
наличествующих тенденций свидетельствует о том, что эта борьба не
будет выиграна.
Однако, читая о перипетиях всепроникающей глобальной
войны и охотно соглашаясь с тем, что она не может быть
выиграна, невольно ощущаешь какую-то неполноту рисуемой в
книге картины. Если войну нельзя выиграть, значит ли это,
что ее можно проиграть? Но на этот вопрос М. Хардт и А.
Негри не отвечают; они предпочитают говорить о
бесперспективности войны с сетевыми организациями, но не
предсказывают их «победы» над глобальной Империей. Понимать ли это
так, что война окажется бесконечной? И вообще - есть ли в
ней силы, с которыми можно было бы солидаризироваться?
Ведь если возможен мир, где всякое насилие становится
нелегитимным, и терроризмом можно называть в таком мире
практически любое насилие (см. с. 43), то под определение
терроризма будет подпадать всякое принуждение вообще, а любую
власть можно объявить в таком случае диктатурой. Да,
«армии Империи» представляют собой сборище наемников, а не
вооруженный народ, что могло бы соответствовать
республиканской традиции (см. с. 69). Но ведь современный мир
характеризуется «тяжелыми раздорами и иерархиями, которые рас-
XXXIV
Глашатаи нового мира
калывают его вдоль региональных, национальных и местных
разломов... [В этих условиях] и односторонность, и
многосторонность, как их до сих пор понимали, не только
нежелательны, но и нереализуемы,.. причем попытки их насаждения не
принесут успеха в плане поддержания уже сложившегося
всемирного порядка... Империя - это... единственная форма
власти, которой удастся сохранить теперешний глобальный
порядок на длительное время» (с. 3). Так стоит ли бороться, чтобы
максимально приблизить желанный момент разрушения
этого порядка? Стоит ли препятствовать его саморазрушению,
которое набирает обороты? М. Хардт и А. Негри не дают
четкого ответа на эти вопросы. И если в эмоциональном плане
они явно поддерживают замысел разрушения Империи, то
перспективы того, что в последнее время называют
«безвластным миром»|0, вообще не попадают в поле их зрения.
Хотя, впрочем, это не совсем так. Альтернативой миру
Империи они считают мир Множества, который призван
заменить имперскую фрагментированность торжеством
человеческого Общего. По их мнению, традиционная
«противоречивая концептуальная пара - идентичность и особость, - не
составляет адекватного контекста для понимания того, как
организовано множество,.. [антропология которого] есть
антропология единичного и общего» (с. 163). Они полагают, что
иерархичность и дисциплинированность обществ эпохи
модернити может быть с успехом заменена творческим
взаимодействием сингуляриев, составляющих множество (см. ее. 110-
111); «[демократическая] организация [множества], - пишут
М. Хардт и А. Негри, - становится в меньшей степени
средством, и в большей - конечной целью как таковой» (с. 111).
Конечной же «целью» этой «цели» объявляется
формирование поистине «новой исторической общности» людей: «Общий
интерес... не переходит в абстрактную форму под контролем
государства. Он возвращается к личностям, которые сотруд-
Эту проблему эксперты и аналитики нередко затрагивали в своих публикациях
после 11 сентября 2001 г., но в наиболее жесткой форме она была поставлена
британским историком и экономистом Н. Фергюсоном (см. его статью: Ferguson, Niall.
"The World Without Power" in: foreign Policy, 2004, July-August, no 143, а также статью,
написанную специально для журнала «Свободная мысль-XXI»: Фергюсон. Найелл.
"Мир без сверхдержав«;' в: Свободная мъклъ-ХХ1, 2005, № 1, ее. 21-30).
XXXV
В.Иноземхув
ничают в общественном, биополитическом производстве: это
публичный интерес, который находится не в руках у
бюрократии, а демократично достигается множеством. Он
совпадает с хозяйственной, или биополитической активностью,
которые мы анализировали ранее, говоря об общности,
порождаемой всеми кооперативными и коммуникативными видами
труда... Речь идет о создании новой формы социальной
организации, способной заменить систему суверенитетов, формы,
в которой личности контролировали бы через свою
биополитическую активность блага и услуги, обеспечивающие
воспроизводство множества. Все это ознаменует переход от рес-пуб-
лики (Res-publica) крес-коммуне (Res-communis) (курсив мой - В.И.)»
(ее. 256-257). Однако эти рассуждения о
взаимодополняемости единичного и общего (см., напр., также ее. 378-379) несколько
девальвируются содержащимся в работе признанием того, что
множеству «нужно трансформировать [свое] сопротивление в
какую-то форму конапитуирушщей силы, создающей
общественные взаимоотношения и институты нового социума (курсив мой -
В.Щ» (с. 420).
И это очень примечательный момент. Слово «нужно»
вообще-то применимо к большинству рассуждений М. Хардта и
А. Негри о желанном будущем. Когда они говорят, что
эволюция множества приводит к тому, что «решение установить
законные права приходит в процессе коммуникации и
сотрудничества между личностями» (с. 255), то имеется в виду, что
«нужно, чтобы оно формировалось именно так»; когда пишут,
что множество считает «полезной только ту демократию,
которая полагает мир своей наивысшей ценностью» (с. 380),
нужно понимать, что речь также идет именно о долженствовании,
а не фактах. И не забывать, между прочим, что нынешние
ястребы из Пентагона стремятся расширить пресловутую «зону
демократии», исходя из того же самого тезиса, согласно
которому демократии не воюют друг с другом.
Очевидную неопределенность перспектив М. Хардт и
А. Негри пытаются компенсировать энергичной риторикой
и оппозиционностью нынешней имперской власти. Эта власть,
говорят они, стремится сегодня сакрализовать себя
посредством всех имеющихся у нее способов; но он» не святая, а лишь
XXXVI
Глашатаи нового мира
«святейшая» (см. ее. 393-394); первично сопротивление, а не
власть, - даже «несмотря на то, что привычное употребление
данного термина намекает на противоположное» (с. 88). В
общем, «никакому суверену не дано уничтожить форму
воплощения надежды и спасения, принадлежащую множеству. В
противном случае, если верховный руководитель становится
тираном, а его власть - безусловной и абсолютной, то саму
верховную власть нужно поставить под вопрос и уничтожить»
(с. 394). Но что потом? На этот вопрос тоже нет ответа...
Еще одну попытку дать читателю представление о том,
каким они видят будущий миропорядок, М. Хардт и А. Негри
предпринимают, описывая сопротивление множества в
рамках весьма странной методологии его «исхода». По их
мнению, «биополитический» характер современного
глобального производства обусловливает тот факт, что «мировое
население постепенно становится необходимым верховной
власти [Империи] не только в качестве производителей, но и
в качестве потребителей, пользователей или участников в
интерактивных потоках общей сети»; соответственно, «те, кем
правит Империя, могут быть подвергнуты эксплуатации -
фактически их общественная производительность и должна
эксплуатироваться, - но как раз по этой причине их и нельзя
исключить» (с. 404). Отсюда они делают вывод, что «в политике,
как и в экономике, оружие, которое постоянно остается в
распоряжении управляемых, - это угроза, что они откажутся от
своего порабощенного положения и выйдут из этих
взаимоотношений вообще. Акт отказа от отношений с сувереном есть
своего рода исход, уход от сил подавления, порабощения и
угнетения в поисках свободы (курсив мой - В.И.)» (с. 401). Однако
в таком утверждении М. Хардт и А. Негри пренебрегают, на
мой взгляд, реальностью во имя апологии идеи. Сегодня как
никогда ясно видно, что господствующий капиталистический
класс не нуждается в глобальном эксплуатируемом населении
в той степени, в какой прежде буржуа были необходимы
пролетарии. И можно сколь угодно пространно рассуждать о
множестве, производящем «общее», но нельзя не признавать, что
торговые и инвестиционные потоки стремительно
замыкаются в группе развитых стран, а «значительная чеаеть мирового
XXXVII
В. Иноземце«
населения» настоятельно предлагает себя в качестве самой
низкоквалифицированной - отнюдь не творческой! - рабочей
силы, различными тайными путями пробираясь в развитые
страны, а вовсе не предпринимает попыток театрально
обставить свой исторический исход из них.
Еще менее убедительно описание движущих сил
ожидаемой М. Хардтом и А. Негри социальной трансформации.
Рассказывая о множестве, они не устают повторять, что «до тех
пор, пока мы остаемся в плену подходов времен модернити,
определяемых альтернативой - либо суверенитет, либо
анархия, понятие множества останется невразумительным» (с. 259).
Поэтому «ростками» нового мира они называют прежде всего
самоорганизующиеся сетевые сообщества, которыми так
богат современный мир. М. Хардт и А. Негри так самозабвенно
радуются успеху антиглобалистских движений, сорвавших в
1999 году встречу ВТО в Сиэтле {см. ее. 348-352), так
подробно описывают опыт организаций, борющихся за права
сексуальных меньшинств (см. ее. 247-249), и так безапелляционно
оценивают усилия лос-анджелесского движения
«Справедливость для дворников» в качестве «весьма успешных и
креативных» (с. 266), что иногда даже упускаешь из виду, что срыв
встречи трудно назвать креативным (т. е. происходящим от
слова «сотворять») действием или что борьба дворников
направлена почти исключительно на изыскание более выгодной
для себя формы «подстелиться» под глобальную мощь
Империи, но отнюдь не разрушить ее.
Пора подводить итоги. Нет никакого сомнения в том, что
книга о «Множестве» станет важной вехой в развитии
леворадикальной политической мысли. По сути, здесь мы имеем
дело с первой серьезной попыткой осмыслить изменения,
происшедшие в мире с середины 1970-х годов - т. е. со времени
формирования основ постиндустриального общества, - в
рамках марксистской интеллектуальной парадигмы. М. Хардт и
А. Негри пошли «другим путем», явно не совпадающим с тем,
что считался для «марксистов» традиционным в последние
десятилетия XX века. Они не исследовали очередной,
неведомо какой по счету период «общего кризиса капитализма», вы-
XXXVIII
Глашатаи нового мира
являя обострение противоречий, от рождения присущих
существующей системе, а смело пошли вперед, пытаясь
обнаружить так много отличий нынешнего мира от прошлого, как
это только возможно. И в анализе новых особенностей
современного нам глобального порядка М. Хардт и А. Негри
преуспели как, пожалуй, никто другой из ныне пишущих
марксистов. Их теоретические выкладки - пример исключительной
интеллектуальной смелости. Их отрицание всех и всяких
стереотипов достойно самого искреннего восхищения.
Концепция нематериального производства, идея противопоставления
сингулярия и множества, обоснование нынешнего этапа
развития как провоцирующего непрекращающуюся глобальную
войну - все эти оригинальные положения достойны стать
незаменимыми элементами современной марксистской теории.
Эта теория сегодня жива и, несомненно, будет жить, пока в
свет выходят столь новаторские теоретические исследования.
Книга М. Хардта и А. Негри открывает новые
перспективы перед сторонниками левых идей - если не в плоскости
практической борьбы, то во всяком случае - в теоретической
сфере. Это особенно важно для России, где на протяжении
пятнадцати лет целенаправленного демонтажа «реального
социализма» левая идеология пришла в глубокий упадок,
причем не столько из-за гонений на нее, сколько по причине
неспособности ее адептов сколь-либо творчески осмыслить
происходящие в мире (и даже в стране) процессы. Сравнивая
позиции нынешних российских коммунистов, в экономике
ратующих за усиление государственного контроля, а
политически спекулирующих на восстановлении «национальной
идентичности» и укреплении государственности, с рассуждениями
авторов книги, можно легко видеть, как безнадежно далеко
отошли российские левые от коммунистических идей.
Однако работа М. Хардта и А. Негри заметно уступает в
глубине теоретического осмысления действительности
такому образцу, как, например, «Капитал» К. Маркса. В отличие
от основоположника марксизма, М. Хардт и А. Негри
предпочли строгой научной структуре исследования
публицистический и предельно заостренный стиль книги. Возможно, они
решили, что методологическим экскурсам не хватит убедитель-
XXXIX
В. Иноземцев
ности и солидности. Такой выбор, увы, кажется ошибочным -
самыми неубедительными в книге оказались не
теоретические рассуждения, а те фрагменты, в которых предприняты
попытки подтвердить справедливость теоретических выводов
примерами из практической жизни. Более того, отказавшись
пойти по пути Маркса-теоретика, М. Хардт и А. Негри в
полной мере повторили ошибки Маркса-революционера.
Несколько лет назад мне приходилось писать о том, что логика
развития «экономической общественной формации», выявленная
основоположниками марксизма на основе глубокого
философского анализа предшествующих этапов исторического
развития, практически не применяется ими к оценке
революционных перемен, опосредующих смену экономической формации
коммунистической". М. Хардт и А. Негри продвинулись, на
мой взгляд, дальше Маркса в методологическом аспекте; они
сумели отбросить идею пролетарской революции - на том
очевидном ныне основании, что рабочий класс не является в
XXI веке тем социальным субъектом, который может взять на
себя переустройство общества. Однако, как и Маркс, они
пытаются представить описываемую ими социальную
трансформацию как дело ближайшего будущего, и в попытках доказать
это им приходится выискивать некие намеки на
формирование новой социальной реальности, которые оказываются
отнюдь не убедительными. Видимо, ощущение того, что «иной
мир [не только] возможен», но и просто стоит у порога,
неискоренимо у всех борцов за социальную справедливость.
Следует, разумеется, отметить, что оброненная М. Хардтом и
А. Негри в заключительной части их работы примечательная
фраза - «наша книга посвящена теории, а потому тут не место
прогнозам о том, насколько близко подошло время для
принятия революционного политического решения» (с. 431) -
служит обнадеживающим свидетельством того, что эти два
революционера, в отличие от многих своих предшественников, не
будут из искры раздувать пламя и пытаться ускорить
естественно-исторические процессы.
Опубликовав свою книгу, М. Хардт и А. Негри оставили
11 Подробнее см.: Иноземцев, Владислав. К теории постэкономической общественной
формации, Москва: Таурус, Век, 1995, ее. 113-154.
XL
Глашатаи нового мира
своим последователям бескрайнее поле для дальнейшей
работы. Они показали, что сегодня на авансцену
«биополитического производства» выходит весьма своеобразная
деятельность, по сути своей не всегда сводимая к труду, в большинстве
случаев несопоставимая с активностью других людей, не
воплощающаяся в стоимостных оценках - по сути своей
неэкономическая. С этой деятельностью и ее субъектом они
связывают перспективы преодоления эксплуатации и разрушения
капиталистической Империи. Эта точка зрения должна быть
признана основательной и серьезной - хотя бы потому, что
возникающее новое основание деятельности общества
практически однозначно лишает его всякой возможности
развиваться в прежнем капиталистическом русле.
Однако в том материальном мире, где живет сегодня
подавляющее большинство населения планеты, пока не
существует форм и методов эффективной координации
нематериалистически мотивированной деятельности. Пресловутое «общее»,
не воплощаясь в индивидуальном (или сингулярном)
интересе, вряд ли может стать основой для поступательного
общественного прогресса. По крайней мере, нам не назвали ни
одного примера действий «множества», которые были бы
направлены на что-то, кроме борьбы с Империей - и то порой
принимающей, как пишут М. Хардт и А. Негри, форму неких
«карнавальных действий» (подробнее см. с. 259-263).
Апологетизируя «сопротивление», поднимая его до
уровня самодостаточной сущности, авторы «Множества» ставят
себя в трудную ситуацию. Будучи прекрасно знакомы с
историей освободительных и протестных движений, они
убедительно показывают, как недемократическое меньшинство не
раз и не два с легкостью узурпировало власть в ходе
освободительной борьбы (подробнее см. ее. 95-99), что низводило эти
движения, начинавшиеся с гуманистических лозунгов, до
инструментов утверждения нового авторитаризма. Уверены ли
они, что «множество» способно не повторить этих ошибок?
Может быть, но едва ли этой уверенностью проникнется
значительная часть читателей. Убеждены ли авторы «Множества»,
что Империя должна быть разрушена, какой бы ни оказалась
цена этого разрушения? Да, но и в таком случае перспективы
xLt
В. Иноземцев
остаются слишком туманными, чтобы их можно было
воспринимать как стимул для непосредственных решительных
действий.
Все эти вопросы будут, несомненно, прояснены в ходе
дальнейших исследований и социальных экспериментов. Их
будет еще много - намного больше, чем могут сегодня
представить себе нетерпеливые революционеры. Поэтому у
последователей М. Хардта и А. Негри хватит «работы» на долгие годы.
А в том, что число таких последователей будет умножаться во
всем мире, после прочтения книги не остается сомнений.
Владислав Иноземцев
XLII
Предисловие к русскому изданию
Представляя свою книгу российским читателям, мы
хотели бы сказать несколько слов о самих себе. Хотя формально
мы оба не принадлежим ни к какой партии, мы - коммунисты
в том смысле, который вложен в это слово продолжительной
традицией пролетарской борьбы и который, как мы считаем,
не имеет никакого отношения к системе «реального
социализма», существовавшей в годы «холодной войны». Эта система
никак не связана с тем, что символизирует для нас коммунизм, -
а это прежде всего уничтожение государства, критика
частной собственности и установление того, что мы называем
абсолютной демократией.
Каждый из нас по-своему шел к написанию этой книги;
изложенные в ней мысли и идеи формировались у нас на
протяжении многих лет и оттачивались в долгих дискуссиях и
обсуждениях. Но неизмеримо более важным представляется
то обстоятельство, что наша книга стала результатом
дискурса, который был начат не нами и в котором мы являемся не
более чем двумя из многих участников. Как и другие наши
работы, эта книга - продукт самогу массового движения,
частью которого мы себя считаем. Многие элементы ее новизны
лишь отражают то новое, что возникло в ходе теоретических
и практических новаций, предпринимаемых множеством. Для
нас все наши книги - это в полной мере плод широкой
коллективной деятельности.
При этом мы оба в равной степени ответственны за
каждый тезис, за каждое слово в этой работе. За годы совместного
творчества мы организовали его таким образом, который де-
XLII1
Предисловие к русскому изданию
лает каждую нашу книгу в полном смысле слова общей. Свои
проекты мы начинаем с продолжительной и основательной
дискуссии, в которой рождается план сочинения,
разделенного на вполне определенные части; затем каждый из нас пишет
наброски отдельных глав новой книги. Впоследствии мы
обмениваемся этими набросками, переписывая то, что было
сделано другим, добавляя новые данные, мнения и аргументы.
Затем снова происходит то же самое, и текст переписывается
вновь - столько раз, сколько потребуется для того, чтобы
каждый из авторов признал его своим, хотя на деле он
оказывается столь общим, что никто из нас не может в результате с
уверенностью утверждать, кем же именно была написана та или
иная часть книги.
Даже в этом мы - приверженцы множества. Поэтому мы
считаем себя интеллектуально и практически связанными с
прошлым и настоящим коммунистического движения.
Обращаясь к нему в поисках вдохновения и сверяя результаты
наших исследований с коммунистической теорией, мы не можем
не замечать, насколько серьезно эта традиция
модифицирована в последние годы сторонниками альтерглобализма. В аль-
терглобалистском движении мы различаем элементы как
продолжения, так и трансформации трех упомянутых выше
проектов: борьбы против государства, ныне направленной как
против национальных правительств, так и против
наднациональных структур, подобных Европейскому Союзу или
«большой восьмерке»; критики частной собственности, обращаемой
на новые явления - от неолиберальных схем приватизации и
неравноправных торговых соглашений (таких как НАФТА)
до кодификации нематериальной собственности
(интеллектуальной, собственности на генетическую информацию и т. д.);
движения к демократии, которое в том или ином виде
проявляется практически всюду - от возмущения
антидемократической природой как национальных, так и глобальной систем
власти до поиска более демократических форм организации
самих протестных движений.
Сами эти движения представляют собой прежде всего
продолжение и развитие пролетарской критики (понимаемой в
марксистском смысле - как преодоление и отрицание) труда и
XLIV
Предисловие к русскому изданию
эксплуатации в эпоху кардинальных изменений в самом
способе производства. То, что мы именуем множеством, является
поэтому классовым понятием. В нем фокусируются
представления и требования трудящихся, а также обозначаются
линии вызревания нового классового противостояния в
современных условиях.
Обращаясь к альтерглобалистским движениям как к
примеру продолжения борьбы трудящихся, мы не ограничиваем
эту борьбу данными масштабными формами протеста.
Напротив, мы считаем, что особое внимание следует обращать на
каждодневное сопротивление неолиберализму, постоянно
возникающее практически на каждом рабочем месте, в
каждой ячейке общества. В это сопротивление естественным
образом входят борьба иммигрантов [против этнической
исключенное™] и выступления против любых проявлений расизма,
провоцируемых отдельными правительствами. Если принять
во внимание все эти формы протеста, можно представить себе,
сколь масштабны те формы и практики борьбы, о которых мы
ведем речь в нашей книге.
Эта борьба трудящихся неразрывно связана сегодня с
требованием демократии - не имеющей, однако ничего общего с
той «демократией», которую режим Дж. Буша пытается
навязать Ираку и утвердить в других регионах мира. Когда
президент говорит о «демократии» или «свободе», нам остается лишь
удивляться, каким упрощению и извращению подверглись в
современном мире эти важные понятия. В наши дни
демократия в лучшем случае предусматривает периодические
выборы, приводящие к ограниченным изменениям в правящей
элите. Но гораздо чаще в рамках этого извращенного
понимания демократическим считается только то, что делается по
образцу и в соответствии с волей Соединенных Штатов.
Сегодня мы как никогда нуждаемся в новом открытии
демократии. Это жизненно необходимо д\я того, чтобы
очистить смысл этого понятия от нынешних извращений.
Последнее, заметим, не означает возврата к прошлому.
Переосмысление и реконцептуализация демократии предполагает
создание теории и освоение практики демократии,
адекватных ситуации, сложившейся в современном глобальном мире.
XLV
Предисловие к русскому изданию
Именно поэтому сегодняшняя демократия не может
считаться универсальной, и наша задача - выявить именно
универсальные ее формы.
В этой связи следует также признать, что границы
национальных государств, отделяющие народы друг от друга, а
порой и разделяющие их, не имеют прежнего значения, когда
речь заходит о демократическом процессе. Линии классового
противостояния; иерархии и рубежи разделенное™;
направления миграции и усилия по ее ограничению не признают
национальных пределов. Для создания теории демократии,
соответствующей современной глобальной реальности,
необходимо новое географическое воображение, свободное от
стереотипов, связанных с наличием строгих границ между
национальными государствами.
Попыткой отрицания этих границ, причем одной из
первых, стала большевистская революция в России. С
сегодняшних позиций очевидно, что русский коммунизм представляет
собой как впечатляющее достижение, так и масштабную
неудачу. Советский Союз был несомненным успехом, так как
ознаменовал качественно новый этап в борьбе трудящихся за
свое освобождение и дал пример попытки их творческой
самоорганизации. При этом, разумеется, нельзя забывать об
историческом значении той борьбы, которую Советский Союз
вел против фашизма - как в ходе [Второй мировой] войны,
так и во многих других политических противостояниях. В
обоих отношениях мы все глубоко обязаны советскому народу.
В то же время советский эксперимент оказался
неудачным - и прежде всего потому, что он породил серьезные
препятствия для развития самого рабочего класса, особенно
когда демократия и свобода стали требованиями времени. К концу
XX века, когда развитие современного способа производства
и появление новых технологических возможностей
радикально изменили как содержание производственных процессов,
так и формы их организации, советская система
продемонстрировала неспособность предоставить трудящимся такую
степень свободы и такие возможности самоорганизации,
которые соответствовали бы новым возможностям и новому
потенциалу рабочего класса. В этом смысле, революция не
XLV1
Предисловие к русскому изданию
смогла перерасти саму себя и потерпела крах - вместо того
чтобы оказаться источником постоянного развития.
Современная Россия находится в сложной ситуации. С
одной стороны - если судить по доходам и благосостоянию ее
граждан, - она безусловно относится к числу второстепенных
стран в мировой хозяйственной системе. С другой стороны -
если принимать во внимание ее богатства, - Россия занимает
значимое место в современном мире. При этом к ее богатствам
мы причисляем отнюдь не только естественные ресурсы, хотя
они, разумеется, играют важную роль. Основное богатство
России - это ее социальный, а не материальный капитал.
Уровень образования и культуры населения, а также чувство
причастности людей к обществу и ощущение социальной
ответственности - вот то, что, на наш взгляд, в наибольшей мере
характеризует сегодня российский народ.
Ценнейший опыт революционного и коммунистического
прошлого России представляется нам ее величайшим
ресурсом, который может и должен быть использован для будущего
развития. Это, разумеется, не значит, что нужно предаться
ностальгическим воспоминаниям о прошлом, но
исторические прорывы прежних лет могут стать своего рода
интеллектуальной и практической базой для инициирования смелых
проектов, отвечающих требованиям нового времени.
Сегодня Российская Федерация идет по пути реформ. Но
мы хотим отметить, что интеграция в мировую экономику -
посредством ли вступления в ВТО или иными методами - не
обязательно должна означать согласие со всеми
существующими правилами игры. Необходимо изнутри, то есть будучи
составной частью глобального хозяйства, противостоять
экономическому и политическому диктату. Старый
коммунистический лозунг «борьбы изнутри» теперь вновь актуален. И мы
даже рискнули бы утверждать, что возможности бороться с
глобальной несправедливостью, которыми располагают
россияне, растут по мере интеграции России в мировую
экономику. Однако мы хотим особо отметить, что таким образом
расширяются не возможности России как государства, или
российского народа как отдельной нации, а увеличивается
потенциал взаимодействия россиян с представителями дру-
XLVII
Предисловие к русскому изданию
гих стран и народов, растут возможности их интеграции в то
множество, которое в наши дни оказывается главным
субъектом борьбы против господства имперского глобального
капитала.
В этой связи мы хотели бы со всей решительностью
подчеркнуть, что укрепление национального суверенитета,
представляющее собой альтернативу включенности в глобальную
экономическую систему, не кажется нам шагом на пути к
обретению действенных инструментов сопротивления
глобальным тенденциям. Сегодня - и это тоже подтверждается
опытом России - столь узкое и замкнутое поле политической
борьбы, как национальное государство, совершенно
неадекватно ни целям противостояния курсу на формирование
неолиберальной капиталистической системы, ни целям создания
жизнеспособной демократической альтернативы этой системе.
Поэтому сейчас, в первые годы нового тысячеления, мы
хотели бы пожелать всему российскому народу, и, в
особенности, нашим читателям, удачи в деле возрождения
освободительного духа великой народной борьбы, начатой против
царизма почти сто лет тому назад и превращающейся ныне в
борьбу против любых форм национального или государствен-
нического подавления. Хотелось бы, чтоб вы не забывали, как
в былые времена ваши предки не только добивались успеха в
борьбе против собственных угнетателей, но и оказывались
лидерами всемирного революционного движения. Мы хотим
пожелать нашим российским читателям помнить об этом
великом наследии, переосмыслить его и использовать с целью
преобразования нашего несовершенного мира.
Майкл ХАРДТ и Антонио НЕГРИ,
Венеция (Италия) - Дурхэм (Северная Каролина, США),
декабрь 2005 года
XLV1ÍI
Слова благодарности
Выразить благодарность всем, кто помогал нам в
процессе написания этой книги, не представляется возможным.
Поэтому мы хотели бы просто назвать тех, кто прочел рукопись
от начала до конца и высказал нам свои замечания: это Наоми
Кляйн, Скотт Мойерс, Джудит Ревел и Кати Уикс.
Жить сообща
Сегодня впервые становится реально осуществимой
демократия в глобальном масштабе. Наша книга посвящена
такой возможности, а именно - тому, что мы называем проектом
множества. Он не только выражает устремление людей к миру
равенства и свободы, к открытому и всеохватывающему
обществу глобальной демократии, но и обеспечивает средства
достижения подобного состояния. На этом наша книга
закончится, но она не может с этого начинаться.
Сегодня эта перспектива не просматривается из-за
конфликтных ситуаций во всем мире, которые кажутся
перманентными и угрожают демократии. Поэтому нашу книгу следует
начать именно с рассмотрения состояния войны.
Действительно, на протяжении всей современной эпохи демократия при
всем разнообразии ее национальных и местных форм
оставалась незавершенным проектом, а в последние десятилетия
процессы глобализации создали новые проблемы. Тем не
менее, главным препятствием для утверждения
демократических норм является глобальное состояние войны. В наши
времена вооруженной глобализации мечта эпохи модернити о
демократии может показаться безнадежно утраченной.
Война всегда была несовместима с демократией.
Демократические процедуры обычно приостанавливались на период
войны, а вся власть временно возлагалась на сильное центральное
правительство, призванное справиться с кризисом.
Нынешнее состояние войны является глобальным по охвату и
долговременным, поскольку его завершение не предвидится;
поэтому отказ от демократии лишается временных рамок и даже
1
Предисловие
становится постоянным. Война обретает генерализированный
характер, подавляя все проявления общественной жизни и
навязывая свой собственный политический порядок. В
условиях постоянной конфликтности демократия выглядит
безвозвратно утерянной, глубоко погребенной под режимами
милитаризации и обеспечения безопасности.
В то же время никогда не ощущалось большей
потребности в демократии, нежели сейчас. Никакой другой путь не
позволит нам избавиться от страха, неуверенности и угнетения,
которыми пронизан наш воюющий мир; никакой другой путь
не приведет нас к мирной совместной жизни.
Эта работа является продолжением нашей книги
«Империя», которая была посвящена изучению новой - глобальной -
формы суверенитета. Там мы пытались дать свою
интерпретацию эволюции общемирового политического порядка по
мере его становления, то есть выяснить, как из множества
современных процессов возникает новая глобальная система,
именуемая нами Империей. Мы начали с утверждения, что
нынешний глобальный порядок уже нельзя адекватно
трактовать в терминах того империализма, который проводили в
жизнь державы-гегемоны эпохи модернити и который был
основан главным образом на распространении суверенитета
национальных государств на зарубежные территории. Взамен
сейчас появилась «сетевая власть» как новая форма
суверенитета. В качестве ее основных компонентов, или узлов,
выступают ведущие национальные государства вкупе с
наднациональными институтами, крупнейшими капиталистическими
корпорациями и другими силами. Мы считаем такую сетевую
власть «имперской», а не «империалистической». Конечно, не
все компоненты сетевой Империи равнозначны. Напротив,
некоторые страны обладают огромной мощью, а у других ее
почти нет вовсе; то же самое верно в отношении корпораций
и разнообразных иных институтов, составляющих данную сеть.
Несмотря на неравенство, все они вынуждены сотрудничать
в деле создания и поддержания нынешнего глобального
порядка со всеми его внутренними противоречиями и
иерархиями.
2
Жить сообща
Таким образом, наше видение Империи идет вразрез со
спорами, в контексте которых в качестве единственно
возможных мировых политических альтернатив выступают
односторонность и многосторонность, или американоцентризм и
антиамериканизм. С одной стороны, мы писали, что ни одно
национальное государство, даже наиболее могущественное, в
том числе Соединенные Штаты, не способно «пройти весь путь
в одиночку» и обеспечить глобальный порядок, не прибегая к
сотрудничеству с другими крупными силами имперской сети.
С другой стороны, по нашему утверждению, для нынешнего
мирового порядка нехарактерно равное участие всех. Мало того,
его нельзя обеспечить ни за счет равного участия всех
государств, ни за счет формирования какой-то элитной группы
стран, как предусмотрено в модели многостороннего
контроля под эгидой Организации Объединенных Наций. Наоборот,
он определяется различиями и иерархиями, глубоко
раскалывающими мир по региональным, национальным и местным
признакам. Мы считаем, что в сегодняшних условиях
односторонность и многосторонность, как их до сих пор
понимали, не только нежелательны, но и нереализуемы, а попытки их
насаждения не обеспечат поддержания уже сложившегося
всемирного порядка. Когда мы говорим, что Империя - это
тенденция, то имеем в виду, что это единственная форма
власти, которой удастся сохранить теперешний глобальный
порядок на длительное время. Следовательно, на односторонние
глобальные проекты, которые исходят от США, можно
ответить, перефразировав ироничное высказывание маркиза де
Сада: «Amuricains, encore un effort si vous voulez xtre imperials!» («Аме-.
риканцы, вам придется очень постараться, если вы хотите быть
империалистами!»).
Империя властвует над глобальным порядком, который
не только расколот внутренними различиями и иерархиями,
но и истощен бесконечной войной. В Империи состояние
конфликта неизбежно, причем война действует как инструмент
власти. Сегодняшний имперский мир (Pax Imperii) - это, как и
во времена древнего Рима, притворный мир, который
фактически затушевывает состояние постоянной войны. Впрочем,
весь этот анализ Империи и глобального порядка представ-
3
Предисловие
лен в предыдущей работе, и нет необходимости вновь
возвращаться к нему здесь.
В этой книге мы сосредоточимся на рассмотрении
множества как живой альтернативы Империи, вырастающей в ее
недрах. Серьезное упрощая картину происходящего, можно
сказать, что у глобализации два лица. С одной стороны,
Империя раскинула по всему миру свою сеть иерархий и раздоров,
которая служит поддержанию порядка, используя новые
механизмы контроля и перманентного конфликта. С другой
стороны, сама глобализация порождена новым кругооборотом
кооперации и сотрудничества, которое простирается через
границы и континенты и создает почву для бесконечного
числа контактов. Этот второй аспект глобализации не сводится к
тому, что каждый в мире становится точно таким же, как и все
остальные. Скорее, он дает нам шанс на то, что, сохраняя
различия, мы одновременно обнаружим нечто общее, что
позволит контактировать и совместно действовать. Таким образом,
множество можно также представить в виде сети: это
открытая и расширяющаяся система, в которой свободно и на
равноправной основе могут быть выражены все разногласия.
Такая сеть выступает механизмом контактов, позволяющих нам
работать и жить сообща.
В качестве первого приближения к теме следует
провести различие между концептуальным видением множества и
представлениями о других общественных субъектах, таких как
народ, массы и рабочий класс. По традиции под народом
понимается нечто цельное. Конечно, население имеет всякого рода
различия, но понятие народ сводит их на нет, благодаря чему
население наделяется определенной идентичностью: народ
един. Множество же, напротив, многолико. Оно
характеризуется несчетным числом внутренних несходств, которые
невозможно свести воедино или к одному облику, поскольку оно
составлено из отдельных культур, рас, этносов, тендеров,
сексуальных ориентации, разных форм труда, образов жизни,
мировоззрений и устремлений. Множество состоит из
многочисленных своеобразий подобного рода. Массы тоже
определяются как противоположность народа, поскольку и их нельзя
4
Жить сообща
свести к единству или всего одной идентичности. Нет
сомнения, что массы включают в себя разные виды и роды, но в
действительности нельзя сказать, что массы состоят из разных
социальных субъектов. Сущность массы в неразличимости: все
черты своеобразия погружены в массу и скрыты в ее толще.
Все цвета населения перемешаны до серой однородности.
Массы способны двигаться в унисон лишь потому, что
составляют расплывчатый, единообразный конгломерат. Во
множестве же социальные различия сохраняются. Оно многоцветно
как накидка библейского героя Иосифа. Отсюда следует
вызов, непосредственно исходящий от концепта множества. Он
состоит в том, чтобы несмотря на социальное многообразие
обеспечить контакты и совместную жизнь людей при
сохранении их внутренних различий.
Наконец, важно также отличать множество от рабочего
класса. Так сложилось, что определение рабочего класса имеет
ограничительный характер - не только для того, чтобы
отличать рабочих от собственников, которым не нужно трудиться,
чтобы заработать на жизнь, но и чтобы отделить рабочий класс
от остальных трудящихся. В самом узком своем употреблении
этот концепт применяется только по отношению к
промышленным рабочим, чтобы отличать их от работников в
сельском хозяйстве, сфере услуг и других секторах хозяйства. В
наиболее широком смысле под рабочим классом подразумеваются
все работники, получающие заработную плату, - в
противоположность беднякам и тем, кто занят неоплачиваемым
домашним трудом или не получает его регулярной оплаты.
Множество же, напротив, представляет собой открытое и
всеохватывающее понятие. Оно претендует на то, чтобы
уловить важность новейших сдвигов в глобальной экономике: с
одной стороны, промышленный рабочий класс более не
играет в ней роли гегемона, хотя его общемировая численность не
сократилась; с другой стороны, сегодня производство нужно
воспринимать не только в экономических категориях, но и в
более широком плане - как социальный процесс, то есть не
только как изготовление материальных благ, но и как
созидание связей, отношений и жизненных форм. Таким образом,
потенциально множество состоит из всех разнообразных фи-
5
Предисловие
гур, задействованных в общественном производстве. Опять-
таки, такая распределенная сеть как интернет дает неплохой
приблизительный образ или модель множества, так как, во-
первых, ее отдельные узлы сохраняют различия, будучи
завязаны во «всемирную паутину», а во-вторых, ее внешние
границы открыты, что всегда обеспечивает постоянную
возможность для добавления новых точек пересечения и
взаимосвязей.
Для уяснения возможного вклада множества в
современную демократию крайне важно упомянуть две присущие ему
особенности. Первую можно назвать «хозяйственным
аспектом», хотя отделение экономики от прочих социальных сфер
в данном случае весьма условно. В той мере, в какой
множество нельзя считать ни идентичностью (подобно народу), ни
однородностью (подобно массам), его внутренние различия
должны открывать нечто общее, что давало бы возможности
для коммуникации и совместных действий. Общее
принадлежит всем нам и фактически не столько обнаруживается, сколько
производится. (Нам не хотелось бы использовать слово
община, поскольку оно относится к докапиталистическим
совместным пространствам, которые подверглись разрушению с
появлением частной собственности. Будучи не столь складным,
понятие «общее» высвечивает философский смысл того, что
именно мы подразумеваем, и подчеркивает, что речь идет не о
возврате к прошлому, а о новом явлении.) Обмен
информацией, сотрудничество и кооперация не только основаны на
таком общем, но и, в свою очередь, производят его, обеспечивая
развитие социальных взаимоотношений по спирали.
Производству общего принадлежит сегодня центральное место во
всех формах социального бытия независимо от их локальных
особенностей. Фактически именно в этом состоит главная
характеристика преобладающих сегодня новых видов труда.
Иными словами, налицо тенденция, когда через
трансформацию экономики сам труд порождает кооперативные и
коммуникативные сети, а затем укореняется в них. Так, всякий, кто
работает с информацией или знанием - начиная с агрономов,
культивирующих специфические качества семян, и
заканчивая программистами, - полагается на совместное знание, ко-
е
Жить сообща
торое поступает от других и, в свою очередь, творит новое
знание для всеобщего употребления. Это особенно верно в
отношении такого труда, в результате которого созидаются
нематериальные ценности, в том числе идеи, образы, эффекты
и взаимоотношения. Мы будем называть новую
доминирующую модель «биополитическим производством», чтобы
подчеркнуть, что она предполагает не только создание
материальных благ в узко экономическом смысле, но и касается всех
граней жизни социума - экономических, культурных и
политических, - обеспечивая их последующее воспроизводство.
Биополитическое производство и распространение в его ходе
общечеловеческих ценностей - одна из мощных основ, на
которые опирается сегодня перспектива всемирной демократии.
Второй отличительной чертой множества, которая
особенно важна для демократии, является «политическая
организация» (хотя не будем забывать, что политическое быстро
смешивается с экономическим, социальным и культурным). Мы
получаем первичное представление об этой демократической
тенденции, рассматривая происхождение современных
движений сопротивления, бунтов и революций. Оно
демонстрирует тренд к нарастанию демократичности в организации,
движение от централизованных форм революционной
диктатуры и командования к сетевым организациям, в которых
власть вытесняется отношениями сотрудничества. Подобная
генеалогия показывает, что сопротивлению и революционным
объединениям свойственно не только служить
инструментарием достижения демократического устройства общества, но
и порождать демократичные взаимоотношения внутри самих
себя, в недрах своей организационной структуры. Кроме того,
глобальность демократии становится требованием, которое
получает все более широкое распространение и звучит
иногда явно, но чаще подразумевается в бессчетных выражениях
недовольства нынешним глобальным порядком и
сопротивления ему. Сегодня стремление к демократии является общим
для очень многих освободительных битв и движений по
всему миру - на местном, региональном и глобальном уровнях.
Само собой разумеется, что порыв к глобальной демократии и
соответствующие лозунги еще не гарантируют ее достижения,
7
Предисловие
но не следует недооценивать и то влияние, которое они
могут иметь.
Просим иметь в виду, что это книга философского плана.
Мы приведем многочисленные примеры того, что люди
делают сегодня, чтобы положить конец войне и сделать мир более
демократичным. Однако не ждите, что здесь мы ответим на
вопрос «Что делать?» или предложим конкретную программу
действий. Мы полагаем, что в свете угроз и возможностей,
порождаемых тем миром, в котором мы все живем,
необходимо переосмыслить главные базовые политические понятия,
такие как власть, оппозиция, множество и демократия.
Прежде чем обратиться к практической разработке политического
проекта по созданию новых демократических институтов и
общественных структур, нужно задаться вопросом,
действительно ли мы понимаем, что в настоящее время означает (или
могла бы означать) демократия. Наша главная цель состоит в
выработке концептуального фундамента, на который мог бы
опереться новый демократический проект. Мы сделали все
возможное, чтобы написать об этом на языке, доступном
каждому, давая определение техническим терминам и объясняя
философские понятия. Это не означает, что чтение будет все
время легким. Не сомневаемся, что в некоторых местах смысл
отдельных предложений или даже параграфов удастся
уловить не сразу. Просим вас проявить терпение. Продолжайте
чтение. Порой философские идеи усваиваются не сразу.
Воспринимайте эту книгу как некую мозаику, при складывании
которой будет постепенно вырисовываться полная картина.
Мы замыслили переход от одной книги к другой, от
«Империи» к «Множеству», как некую противоположность
переходу Томаса Гоббса от труда «Начальные философические
основания о гражданине» (опубликованного в 1642 году) к
«Левиафану» (1651 год). Обратное движение свидетельствует
о принципиальном несходстве между двумя историческими
моментами. На заре модернити в первой из названных книг
Гоббс определял природу общественного организма и формы
гражданства, адекватные состоянию зарождения буржуазии.
Новый класс не мог сам обеспечить социальный порядок; ему
8
Жить сообща
требовалась возвышающаяся над ним политическая власть как
абсолютный авторитет, как бог на земле. «Левиафан» Гоббса
описывает ту форму суверенитета, которая впоследствии
получила развитие в Европе в виде национального государства.
Сегодня на дворе эра постмодернити, и в книге «Империя»
мы попытались сначала обрисовать новую глобальную форму
суверенитета; теперь же в настоящей книге мы стараемся
уяснить сущность возникающего феномена всемирного
характера - множества. Если Гоббс шел от нарождавшегося
общественного класса к новой форме суверенитета, то мы совершаем
движение в обратную сторону - а именно, от новой формы
суверенитета к новому всемирному классу. Если суверенная
власть требовалась нарождающейся буржуазии, чтобы
гарантировать свои интересы, то множество возникает внутри
нового имперского суверенитета и указывает путь к отходу от
него. Множество продирается сквозь Империю, чтобы
породить иное всемирное общество. Буржуазии времен
модернити приходилось полагаться на суверенитет ради укрепления
своего порядка, а революция эпохи постмодернити выводит
нас за пределы имперского суверенитета. В
противоположность буржуазии и всем прочим привилегированным,
ограниченным классовым образованиям, множество способно
формировать общество самостоятельно; как мы убедимся, это -
главное с точки зрения возможностей прогресса демократии.
Мы не можем сразу приступить к изложению проекта
множества и перспектив демократии. Эти вопросы станут
центральными во второй и третьей частях книги. А начать нам
придется с нынешнего состояния войны и глобального
конфликта, в котором нетрудно усмотреть непреодолимое
препятствие к демократии и свободе. Эта книга в основном написана
в период, когда сгустились тучи войны, а именно - между 11
сентября 2001 года и началом операции в Ираке в 2003 году. Мы
должны выяснить, как в наше время изменилась роль
вооруженных конфликтов с точки зрения политики и
суверенитета. Нам нужно также дать четкую формулировку тем
противоречиям, которые пронизывают нынешнее состояние войны.
Надеемся, всем ясно, что миру нужна демократия, даже если
сейчас она кажется очень далекой. Только она дает единствен-
9
Предисловие
но возможный ответ на мучительные вопросы наших дней и
открывает единственно реальный выход из состояния
бесконечных конфликтов и войн. На последующих страницах мы
постараемся убедить читателей в том, что демократия
множества не только необходима, но и осуществима.
10
Часть 1. Война
1.1. Симплициссимус
При сложившихся обстоятельствах война
вынуждает все страны, даже кажущиеся
наиболее демократическими, становиться
авторитарными и тоталитарными.
Джон Дьюи
Республика потеряна.
Цицерон
Исключения
Мир вновь воюет, но на этот раз дела обстоят особенным
образом. Традиционно война рассматривалась как
вооруженный конфликт между суверенными политическими
образованиями, то есть, если говорить о периоде модернити, между
национальными государствами. В той мере, в какой
суверенная власть национальных государств, даже наиболее
влиятельных из них, сокращается, а взамен возникает новая,
наднациональная форма суверенитета - всемирная Империя, условия
и сущность войны и политического насилия неизбежно
меняются. Война становится всеобщим феноменом, глобальным по
масштабу и бесконечным.
Сегодня по всему миру вспыхивают бесчисленные
вооруженные конфликты, иногда краткие и ограниченные
определенным местом действия, а порой - длительные и
захватывающие все более обширные пространства1. Такие конфликты,
вероятно, точнее всего воспринимать как случаи не войны
вообще, а войны гражданской. Если в традиционном
международном праве войной считается вооруженное столкновение
между суверенными политическими единицами, то
гражданская война - это вооруженный конфликт между суверенной
властью и/или не обладающими суверенными правами
повстанцами в пределах территории некоего суверенного
государства. Следует понять, что сейчас такая гражданская война
происходит не внутри национальных государств (поскольку они
не являются больше реальными носителями суверенитета), а
в глобальном масштабе. Международно-правовые рамки войн
13
Часть 1. Война
разрушены. С такой точки зрения все нынешние
вооруженные конфликты в мире, как «горячие», так и «холодные» - в
Колумбии, Сьерра-Леоне, Ачехе, Афганистане, Ираке,
палестино-израильский и индо-пакистанский, - следует считать
гражданскими войнами, даже когда в них вовлечены разные
страны. Это не означает, что все эти баталии затрагивают всю
Империю - фактически каждая из них имеет локальный и
специфический характер. Точнее было бы сказать, что они
разворачиваются внутри глобальной системы, ею обусловлены и, в
свою очередь, на нее воздействуют. Следовательно, ни одну
локальную войну нельзя рассматривать изолированно, нужно
видеть в ней часть грандиозного сочетания обстоятельств, в
той или иной степени связанную и с другими зонами боевых
действий, и с районами, где в данное время они не ведутся.
Претензии на суверенитет со стороны участников этой
войны по меньшей мере сомнительны. Скорее, они ведут борьбу
за относительное преобладание в рамках иерархий на самом
высоком и самом низком уровнях глобальной системы. Чтобы
противодействовать всемирной гражданской войне,
требуются новые механизмы, выходящие за рамки
международного права2.
Нападения 11 сентября 2001 года на Пентагон и на
Всемирный торговый центр не создали и принципиально не
изменили такого положения дел в мире, однако они, судя по
всему, заставили нас признать его всеобщий характер. Внутри
Империи невозможно избежать состояния войны, и конца ей
не видно. Ясно, что к этому моменту ситуация уже созрела.
Точно так же, как «Пражская оконная акция» 23 мая 1618 года,
во время которой два посланца Священной Римской
империи были выброшены в окно крепости в Градчанах, зажгла
пламя Тридцатилетней войны, события 11 сентября открыли
новую военную эру. Тогда католики и протестанты зверски
убивали друг друга (впрочем, вскоре противостоящие
стороны перемешались), а теперь христиан стравливают с
мусульманами (хотя ряды противников уже перепутаны).
Атмосфера религиозной войны лишь маскирует глубокую историческую
трансформацию, начало новой эпохи. В XVII веке речь шла о
переходе Европы от Средних веков к модернити, а сегодня
14
1.1. Симпшцшсимус
новую эпоху составляет всемирный переход от модернити к
постмодернити. В этом смысле война приобрела всеобщий
характер: порой она может где-то прекращаться, однако
вооруженное насилие постоянно возможно, оно готово
разразиться в любой момент и где угодно. «Иначе говоря, сущность
войны, - объяснял Томас Гоббс, - состоит не в сражении как
таковом, а в известной предрасположенности к нему;
противоположное утверждение так и не нашло подтверждений»3.
То есть речь идет не об изолированных конфликтах, а об
общем всемирном состоянии войны, которое размывает различие
между войной и не-войной до такой степени, что мы уже не
можем вообразить себе подлинного мира и даже
рассчитывать на него.
Этот воюющий мир чем-то напоминает тот, что предстал
перед крестьянином Симплициссимусом (Простаком) -
главным действующим лицом великого романа XVII века,
написанного Гансом Гриммельсгаузеном4. Симплициссимус родился
в разгар Тридцатилетней войны в Германии, где погибла треть
немцев; в соответствии со своим именем он смотрит на этот
мир самым неискушенным, наивным взглядом. Как еще
можно было бы воспринимать подобное состояние постоянного
конфликта, страдания и разорения? Различные армии -
французские, испанские, шведские и датские - проходят одна за
другой, и каждая последующая требует еще большей
добродетельности и незыблемости религиозных устоев, нежели
прежняя. Но для Симплициссимуса все они одинаковы. Они
убивают, насилуют и грабят. Ничем не замутненным распахнутым
глазам Симплициссимуса удается зафиксировать этот ужас, не
ослепнув от увиденного. Они прозревают сквозь все
мистификации, затмевающие жестокую реальность. Несколькими
годами ранее по другую сторону Атлантики, в Перу,
американский индеец Хуаман Пома де Айала записал схожую
хронику еще более опустошительного разрушения5. Его текст,
составленный из смеси испанского, языка кечуа и рисунков,
свидетельствует о завоевании, геноциде, порабощении и
искоренении цивилизации инков. Хуаман Пома мог лишь
смиренно адресовать королю Филиппу III Испанскому свои
наблюдения, обвинения и призывы к «достойному правлению».
15
Часть 1. Война
Но сегодня ввиду нескончаемых битв, напоминающих отех
давних временах, должны ли мы придерживаться подхода, что
напоминал бы бесхитростный взгляд Симплициссимуса или
робкие просьбы Хуамана Помы к сильным мира сего?
Неужели у нас нет иных альтернатив?
Первый ключ к осознанию всемирного состояния
жестокой войны, в котором мы оказались, лежит в концепции
исключительности или, выражаясь точнее, двух исключений -
одного германского и второго американского по своему
происхождению. Нам следует ненадолго обратиться к истории,
чтобы проследить генезис современных исключений.
Нынешнее положение дел вовсе не случайно побуждает нас
вспомнить о самом раннем периоде модернити в Европе, поскольку
в каком-то смысле модернити стала там ответом на ситуацию
борьбы всех против всех, таких как Тридцатилетняя война в
Германии и гражданские войны в Англии. Одним из
центральных компонентов политического проекта теорий
суверенитета эпохи модернити - как либеральных, так и
нелиберальных - было намерение положить конец гражданской войне и
покончить с состоянием постоянного конфликта, вытолкнув
вооруженные столкновения на обочину общественной жизни
и ограничив их отдельными временными периодами. Только
суверенная власть - монарх или государство - могли вести
войны, причем лишь против другой суверенной власти. Иными
словами, война была изгнана из внутренней общественной
сферы и сохранена только для внешнего употребления -
конфликтов между странами. Тем самым война стала
исключительным событием, а мир - нормой. Конфликты внутри государств
следовало мирно разрешать путем политического взаимодействия.
Отделение войны от политики составляло
основополагающую задачу политической мысли и практики эпохи
модернити, в том числе для так называемых теоретиков-реалистов,
придававших войне особое значение в международных
отношениях. Так, знаменитое утверждение Карла фон
Клаузевица о том, что война есть продолжение политики другими
средствами, можно интерпретировать так, что политика и война
неразделимы. Однако, во-первых, на самом деле в его работе
данное представление основано на идее, согласно которой
16
1.1. Симплициссимус
война и политика в принципе обособлены друг от друга и
разнятся между собой6. Клаузевиц стремился понять, как эти
раздельные сферы могут порою вступать во взаимосвязь.
Во-вторых, еще важнее то, что «политика» для него никак не связана
с политическими отношениями внутри общества, а касается
скорее только столкновений между национальными
государствами7. По мнению Клаузевица, война - это инструмент в
арсенале государства, используемый в сфере международной
политики. Иначе говоря, она есть нечто вполне внешнее
относительно политических битв и конфликтов, возникающих
внутри общества. То же самое верно и применительно к
более широкому утверждению, также разделяемому
политическими мыслителями реалистической школы, в частности
Карлом Шмиттом, согласно которому все политические действия
и мотивы базируются прежде всего на различении друзей и
врагов8. На первый взгляд тут тоже может показаться, что
политика и война неразделимы. Но опять-таки речь идет не о
той политике, которая имеет место внутри отдельных стран.
Подразумеваются только политические отношения между
суверенными общностями. С такой точки зрения единственным
врагом фактически является враг публичный, то есть
государственный, в большинстве случаев - другая страна. Таким
образом, суверенитет эпохи модернити должен был устранить
войну с внутренней, гражданской территории. Всем главным
направлениям мысли того периода, как либеральной, так и
нелиберальной, была присуща следующая идея: если
ограничить войну конфликтами между суверенными общностями, то
политика внутри каждой страны, по крайней мере - при
нормальных обстоятельствах, будет свободна от войны. Война
считалась особым, исключительным состоянием.
Сегодня стратегия эпохи модернити, призванная
ограничить войны сферой межгосударственных отношений,
становится все менее жизнеспособной, так как возникают
бесчисленные войны общемирового значения в форме вооруженных
конфликтов на пространстве от Центральной Африки до
Латинской Америки, от Индонезии до Ирака и Афганистана. В
еще более широком смысле эта стратегия рушится постольку,
поскольку урезается суверенитет национальных государств, а
17
Часть 1. Война
взамен ему на наднациональном уровне формируется новая
суверенная сила - глобальная Империя. Нам следует в этом
новом свете переосмыслить взаимосвязь между войной и
политикой. Может показаться, что в данной ситуации
осуществляется либеральная мечта эпохи модернити о том, что
прекращение битв между суверенными странами положит предел
и возможности развязывания войны как таковой, сделав
господство политики универсальным. Сообщество или общество
наций расширило бы тем самым пространство внутреннего
социального мира до глобальных масштабов, а
международное право обеспечивало бы порядок. Такая мысль звучала
многократно, начиная с идеи Канта о вечном мире и
заканчивая практическими проектами, которые привели к
учреждению Лиги Наций и Организации Объединенных Наций.
Однако сейчас вместо того, чтобы продвигаться к миру, реализуя
эту мечту, мы, судя по всему, оказались отброшены назад во
времени, в кошмар беспрерывного и нескончаемого
состояния войны, когда приостанавливается действие
международного права, а между поддержанием мира и военными
акциями нет четкого различия. Поскольку сходит на нет локальный
и временный характер боевых действий, который был
присущ ограниченным конфликтам между суверенными
государствами, война, как видно, просочилась обратно и затопила всю
общественную сферу. Экстраординарная ситуация стала
перманентной и всеобщей. Исключение обернулось правилом,
пронизав и международные, и внутринациональные отношения9.
«Экстраординарная ситуация» - понятие германского
права, подразумевающее временную приостановку действия
конституции и верховенства права. Оно напоминает идею
осадного положения и понятие чрезвычайных полномочий во
французской и английской традициях10. Конституционная
теория издавна гласит, что во времена серьезных кризисов и
опасностей (как в период войны) действие конституции
должно быть временно приостановлено, а сильной
исполнительной власти или даже диктатору следует дать чрезвычайные
полномочия, чтобы защитить республику. Основополагающим
мифом для такого хода мыслей служит легенда о благородном
Цинциннате, немолодом земледельце в Древнем Риме. Под-
18
1.1. Симплициесимус
давшись на уговоры соплеменников, он нехотя согласился на
роль диктатора, дабы отразить возникшую угрозу
республике. Как следует из легенды, спустя 16 дней враг был повержен,
республика спасена, а Цинциннат вернулся к своему плугу.
Конституционное понятие «экстраординарной ситуации»
содержит в себе очевидное противоречие: ради спасения
конституции надо приостановить ее действие. Однако это
противоречие разрешается или, по крайней мере, смягчается
осознанием краткости периода кризиса и экстраординарной
ситуации. Когда кризис перестает быть ограниченным и
локальным, а превращается во всеохватывающий, когда
состояние войны и, следовательно, экстраординарной ситуации
становится неограниченным во времени и даже перманентным,
как это имеет место сейчас, данное противоречие получает
полное выражение, а вся концепция обретает совершенно
иной смысл.
Сама по себе эта правовая концепция не дает нам
достаточных оснований для понимания нового всемирного
состояния войны, в котором мы оказались. Нужно связать
сложившуюся сейчас «экстраординарную ситуацию» с другим
исключением, а именно - с уникальностью Соединенных
Штатов как единственной сохранившейся сверхдержавы. Ключ к
осознанию смысла глобальной войны лежит на пересечении
этих двух исключений.
Понятие американской исключительности имеет долгую
историю, причем его применение в нынешнем политическом
дискурсе отличается обманчивой сложностью. Возьмем
заявление бывшего госсекретаря США Мадлен Олбрайт: «Если нам
приходится прибегать к силе, то только потому, что мы
Америка. Мы представляем собой нацию, без которой нельзя
обойтись»11, фраза Олбрайт: «Потому, что мы Америка» - несет в
себе весь смысл и всю двойственность исключительности США.
Двойственность проистекает из того, что у американской
исключительности фактически есть два различных и
несовместимых между собой значения12. С одной стороны, с момента
своего рождения Соединенные Штаты претендовали на то,
чтобы стать исключением на фоне обветшавших европейских форм
суверенитета и в этом смысле служить маяком республиканс-
19
Часть I. Война
кой благодати в мире. Такого рода этическое понимание
сохраняется и сегодня, например, в представлении, согласно
которому США являются мировым лидером по защите
демократии, прав человека и международного права. Как могла бы
сказать Олбрайт, Соединенные Штаты необходимы в силу
своей образцовой республиканской добродетели. С другой
стороны, исключительность США означает также - причем это
относительно новое значение, - что Америка стоит выше
закона. Так, она в возрастающей степени снимает с себя
обязательства по международным соглашениям (в отношении
окружающей среды, прав человека, уголовного судопроизводства
и так далее). США утверждают, что американские военные не
должны подчиняться правилам, действующим в отношении
других, в частности - по таким вопросам, как упреждающие
военные удары, контроль над вооружениями и незаконное
задержание людей. В таком смысле американская
исключительность подразумевает использование двойного стандарта,
то есть представления, будто тот, кто устанавливает правила,
сам не обязан им подчиняться. Согласно формулировке
Олбрайт, без США не обойтись просто потому, что они обладают
наибольшей мощью.
Кое-кто может заявить, что эти два значения
американской исключительности совместимы и взаимодополняют друг
друга: коль скоро Соединенные Штаты вдохновляются
республиканскими ценностями, то все действия американцев идут
во благо, а потому им нет нужды подчиняться
международному праву; напротив, право должно сдерживать только дурные
нации. Но подобное приравнивание в лучшем случае
составляет идеологическое недоразумение, а гораздо чаще является
очевидной мистификацией. Идея республиканской
добродетели была изначально направлена против идеи, будто
правитель или вообще кто-либо стоит выше закона. Такое
исключение и составляет основу тирании. Оно делает невозможной
реализацию свободы, равенства и демократии. Поэтому два
понимания исключительности США прямо противоречат друг
другу.
Когда мы говорим, что нынешняя всемирная
экстраординарная ситуация, а именно - урезание правовых гарантий и
20
1.1. Симплициссимус
свобод на время кризиса, поддерживается и обретает
легитимность из-за американской исключительности, то должно
быть ясно, что применимо лишь одно из двух значений
данного термина. Действительно, в своей риторике многие
американские деятели и их сторонники часто напирают на
республиканскую добродетель Соединенных Штатов, что якобы
обусловливает их исключительность - поскольку в силу
такого этического основания мировое лидерство стало их
исторической судьбой. Фактически же подлинным источником
экстраординарной ситуации служит сегодня второе значение
американской исключительности, а именно - их
исключительная мощь и способность к доминированию в рамках
сложившегося мирового порядка. Согласно данной логике, в
чрезвычайной ситуации суверену надлежит встать выше закона и
взять все бразды правления в свои руки. В подобной связке
нет ничего этического или морального; это исключительно
вопрос силы, а не права. Такого рода исключительность
положения Соединенных Штатов во всемирной
экстраординарной ситуации ведет лишь к размыванию и подрыву
республиканской традиции, проходящей через всю историю этой
страны.
Наложение германской правовой концепции
экстраординарной ситуации на идею исключительности США дает нам
начальное представление о том, каким образом война меняет
нынешний мир. Нужно повториться, что это не просто
вопрос выступления «за» или «против» Америки. О выборе
между односторонними и многосторонними методами речь также
не идет. Ниже мы вернемся еще к рассмотрению особой роли
Соединенных Штатов в глобальном состоянии войны, но
сначала следует поглубже разобраться в трансформации связей
между войной, политикой и глобальным порядком.
Голе м
Толем, преследует нас. Он пытается нам что-то сообщить.
Голем стал символом неограниченной войны и уничтожения
всего и вся, знаком ее чудовищности. Однако в богатых традициях
еврейского мистицизма фигура голема гораздо более сложна. Соглас-
21
Часть 1. Война
но традиции, голем - это человек, сделанный из глины,
оживленный при помощи ритуала, совершенного раввином. В буквальном
смысле голем означает несаюрмированную или аморатую плоть, а
его оживление повторяет, в соответствии с древней мистической
традицией каббалы, процесс создания мира Господом, как он
изложен в Книге Бытия. Так как, согласно еврейским мифам о
сотворении мира, имя Господа способно порождать жизнь, в голема можно
вдохнуть жизнь, если произносить над глиняной фигурой имя
Господне, используя ряд его преобразований. В частности, каждая
буква алфавита должна быть скомбинирована с каждой буквой из тет-
раграмматона (YHWH), а затем каждую из полученных буквенных
пар нужно произнести с каждым возможным гласным звукомп.
Как весьма настойчиво подчеркивалось в разнообразных
средневековых и более современных версиях этой легенды, создание
голема - дело опасное. Одна угроза, особенно четко выраженная в
средневековых версиях, - идолопоклонство. Подобно Прометею, тот, кто
создает голема, по сути претендует на место Бога, создателя
жизни. Подобная гордыня должна быть наказана.
В более поздних вариациях упор в легенде о големе переместился
с притч о создании на предания о разрушении. Две таких легенды,
от Komopbìx происходит большинство остальных, относятся к XVI
и XVII векам. В одной из них польский раввин Элайе Бааль Шем из
Хелма оживляет голема, чтобы тот стал ему слугой и выполнял
работы по дому. Голем с каждым днем растет, поэтому, чтобы он
не очень вырос, раз в неделю раввину приходится превращать его
обратно в глину и начинать все сначала. Однажды раввин
забывает выполнить все по заведенному порядку, из-за чего голем
становится слишком крупным. Когда же раввин снова его обращает в
глину, то эта безжизненная масса поглощает его, и он задыхается
в ней. Мораль сей сказки отчасти в том, как опасно возводить
самого себя в положение хозяина и порабощать других.
Вторая и более распространенная современная версия
восходит к легенде о пражском раввине Егуде Льве. Он творит голема,
дабы защитить еврейскую общину Праги и напасть на ее
гонителей. Однако разрушительное буйство голема оказывается
неуправляемым. Он действительно крушит врагов евреев. Но голем
начинает без разбора убивать и самих евреев - пока, наконец, раввину не
удается обратить его опять в глину. Эта история несколько напо-
22
1.1. Симплициссимус
минает общие предупреждения об опасностях, таящихся в опоре
современного общества на инструменты и технологии, которые
вырываются из-под контроля. Но голем - это не просто притча о
том, как люди теряют управление миром, а на их место
заступают машины. Он также предупреждает о неизбежной слепоте
войны и насилия. Например, в пьесе «Голем» на идиш, написанной X. Ли-
виком, которая быт впервые опубликована в Варшаве в 1921 году,
раввин Лев настолько поглощен желанием мести гонителям
евреев, что не пускает на порог Мессию и Илью пророка, когда они
являются ему14.
«Сейчас не их время, - говорит он, - сейчас голему пора
утопить в крови наших врагов». Но насилие мести и войны приводит
к смерти, которая не разбирает между правым и виноватым.
Голем, этот монстр войны, не различает друзей и врагов. Война
несет смерть всем в равной степени, и в этом ее чудовищность. «Он
пришел, чтобы спасать, и тем не менее он пролил нашу кровь, -
размышляет в смущении раввин. - Неужели мы наказаны за то,
что пожелали спастись?». Если мы ничего не предпринимаем, то
нас уничтожают наши враги. Но если мы начинаем воевать с ними,
то все равно в конце концов губим сами себя. Раввин признает этот
ужасный парадокс, перед которым нас ставит голем. Но неужели
нет такой альтернативы войне, которая все же избавила бы нас
от гонений и угнетения?
Вероятно, следует более внимательно прислушаться к тому, о
чем говорит нам этот сюжет. Во многих современных версиях о
големе более всего обращают на себя внимание не его полезность
или, напротив, жестокость, а скорее его эмоциональные запросы и
способность к переживаниям. Голем не хочет убивать, он ищет
любви и сочувствия. В большинстве вариантов легенды,
источником для которых послужила штормя раввина Льва,
подчеркивается, что раввин неизменно пренебрегает мольбами голема об
утешении и, более того, что выражение им симпатий к дочери раввина
вызывает ужас, отвращение и насмешки. Конечно, голем раввина
Льва - не единственное чудовище нового времени, страдающее от
безответной любви. Чудище доктора Франкенштейна тоже ищет
лишь сердечного расположения, причем его попытки сближения
получают такой же отпор, прежде всего от самого доктора, самого
бессердечного из людей. Одной из наиболее чувствительных сцен в
23
Часть 1. Война
романе Мэри Шелли является та, в которой чудище подружилось
со слепцом Де Лохи, живущим в хижине в лесу, но его с ужасом
отвергают после того, как он попадается на глаза домочадцам Де
Ласи. Монстры в обоих повествованиях живут богатой
эмоциональной жизнью и способны к проявлению глубоких чувств, тогда
как люди нравственно ущербны, холодный бездушны. Чудовища лишь
взывают о любви, но их как будто никто не понимает.
Нам следует каким-то образом принять во внимание
признаки опасности, но при этом учесть и существующие в современном
мире возможности. Даже отчаянных големов современности
сопровождает, тем не менее, вся тайна и мудрость каббалы: наряду с
угрозой разрушения они приносят также надежду и чудо
созидания. Не исключено, что чудовища вроде гошма пытаются
преподать нам, втайне нашептывая под грохот глобальной битвы, урок
о чудовищности войны и вероятности нашего спасения в любви.
Глобальное состояние войны
Давайте вернемся назад и вновь начнем с базовых
элементов глобального состояния войны. Когда
экстраординарная ситуация превращается в норму, а война становится
нескончаемой, традиционное различие между войной и
политикой все более размывается. В традиции трагической
драматургии от Эсхила до Шекспира всегда присутствовало
указание на то, что война нескончаема и что ей свойственно
расползаться все шире и шире15. Однако сегодня войне
присуща тенденция к еще большему распространению, к
превращению в устойчивую форму общественных отношений. Некоторые
нынешние авторы стараются выразить такое новшество,
вывернув наизнанку формулу Клаузевица, приводившуюся нами
выше: возможно, что война есть продолжение политики
другими средствами, но и сама политика все больше становится
войной, которую ведут другими средствами16. Иными
словами, война становится основным принципом организации
общественной жизни, а политика - лишь одним из ее
инструментов или воплощений. В таком случае то, что напоминает
гражданский мир, на деле всего лишь кладет конец одной
разновидности войны, чтобы дать развернуться следующей.
24
1.1. Симпмщиссимус
Конечно, теоретики политики бунта и революции, в
особенности те из них, кто привержен анархистской и
коммунистической традициям, давно уже делали подобные заявления
относительно отсутствия разницы между войной и
политикой: Мао Цзэдун, например, говорил, что политика - это та же
война, но без кровопролития, а Антонио Грамши в несколько
ином контексте подразделял политические стратегии на
войны позиционные и маневренные. Эти теоретики, впрочем,
рассуждали об особых периодах общественного развития, то
есть о временах бунтов и революций. Заявление, будто
политика есть продолжение войны, отличается от прежних
рассуждений тем, что относится к власти в условиях ее
нормального функционирования, всегда и повсеместно, вовне и внутри
каждого общества. Мишель Фуко даже утверждал, что
выполняемая политической властью функция по общественному
умиротворению предполагает постоянное воспроизводство
данного фундаментального соотношения сил в ходе своего рода
тайной войны, причем воспроизведение его в общественных
институтах, в системах поддержания экономического
неравенства и даже в сферах личных и интимных взаимоотношений17.
Другими словами, война становится общей матрицей для всех
властных отношений и методов господства независимо от того,
сопряжены ли они с пролитием крови. Война обернулась
режимом биовласти, то есть такой формой правления, которая
нацелена как на обеспечение контроля над населением, так и
на производство и воспроизводство всех сторон
общественной жизни18. Эта война несет смерть, но помимо этого она, как
ни парадоксально, должна порождать и жизнь. Последнее не
означает, что война цивилизовалась или что она уже не столь
жестока. Скорее, повседневная жизнь и нормальное
отправление властных функций теперь пронизаны угрозой и
ожесточением, присущими военному конфликту.
В качестве симптома изменений, которые произошли
сегодня в характере войны, рассмотрим, как
эволюционировало в конце XX и начале XXI века понятие о войне в широком
общественном употреблении. Военная риторика, конечно,
давно использовалась для описания действий, которые
сильно отличаются от войны как таковой. В определенных случа-
25
Часть 1. Война
ях военные метафоры применяются к таким формам
конкуренции и силовых отношений, которые в целом не содержат в
себе элементов смертоносного насилия или кровопролития -
таких как спорт, коммерция и внутренняя политика. Во всех
подобного рода соревнованиях есть конкуренты, но там
никогда нет реальных врагов в подлинном смысле слова.
Подобное метафорическое употребление данного понятия
позволяет прояснить риски, дух соревнования и конфликтность,
которые отличают названные виды деятельности, однако
подразумевается и принципиальное их отличие от настоящей
войны. В иных случаях к метафорическому военному
лексикону обращаются как к политико-стратегическому маневру,
чтобы добиться мобилизации сил общества на реализацию
единой цели, что присуще всякому военному усилию. Так, в ходе
войны с бедностью, начатой в Соединенных Штатах в
середине 1960-х годов администрацией президента Джонсона,
прибегали к военному жаргону, чтобы избежать межпартийного
конфликта и объединить силы нации в достижении
внутриполитической цели. Поскольку нищета - это абстрактный
противник, а средства борьбы с ней не предполагают насилия,
военный лексикон в данном случае остается чисто
риторическим. Однако в ходе войны с наркотиками, начатой в 1980-е
годы, и тем более в войне XXI столетия против терроризма
военная риторика обретает более конкретные черты. Как и в
случае войны с бедностью, здесь в качестве супостатов
выступают не определенные национальные государства,
политические сообщества или даже отдельные люди, а скорее
абстрактные понятия или, скажем так, некие ситуации. Военные
метафоры помогают мобилизации всех сил общества,
обеспечивая временное прекращение или ограничение
нормального политического обмена гораздо эффективнее, нежели
собственно борьбу с бедностью. В то же время такие войны уже
не столь метафоричны, так как подобно войне в
традиционном понимании они включают в себя вооруженные
столкновения и применение смертельно опасных средств. В этих
войнах мы видим все меньше разницы между внешней и
внутренней сферами, между конфликтами за рубежом и
обеспечением безопасности на национальной территории. Таким
26
1.1. Симплициссимус
образом, происходит переход от риторических упоминаний
войны к подлинным войнам с неявными, нематериальными
врагами.
Одним из следствий такого нового рода войны является
то, что границы военных действий становятся
неопределенными как в пространственном, так и во временном смысле.
Война, которая по-старому велась против другого
национального государства, была четко ограничена территориально, даже
если порой захватывала еще какие-то страны. Окончание
подобного конфликта обычно знаменовалось капитуляцией,
победой или перемирием между конфликтующими сторонами.
Однако война против неких идей или обычаев (как в случаях
религиозных конфликтов), напротив, не имеет ясных
пространственных или временных границ. В принципе такие войны
могут распространиться сколь угодно широко и
продолжаться бесконечно. Так, провозгласив «войну с терроризмом»,
американские лидеры подчеркнули, что она должна будет
вестись по всему миру и продлится неопределенно долго,
возможно, десятилетия или даже на протяжении жизни
целых поколений. У войны с целью учредить или поддержать
некий социальный порядок завершения может и не быть. Она
должна включать в себя постоянное, ничем не прерываемое
применение насилия и жестокости. Другими словами, в ней
нельзя победить или, точнее говоря, в ней ежедневно
приходится побеждать снова и снова. Следовательно, война стала
практически неотличима от полицейских операций.
Второе следствие этого нового состояния войны
заключается в том, что международные отношения и внутренняя
политика все более походят друг на друга и переплетаются
между собой. В условиях перекрещивания военных и полицейских
акций, направленных на обеспечение безопасности, между
внешней и внутренней сферами деятельности национальных
государств остается мало различий: военные действия низкой
интенсивности смыкаются с высокоинтенсивными
полицейскими операциями. «Враг», который привычно считался
внешним, и «опасные классы», традиционно находившиеся
внутри того или иного общества, становятся все менее отличимы
друг от друга и наравне друг с другом являются объектами
27
Часть 1. Война
военного насилия. На понятии «опасных классов» мы
подробно остановимся в следующей части книги. Здесь же
необходимо подчеркнуть, что идентификация в качества «врага»
позволяет властям криминализировать разнообразные формы
социального протеста и сопротивления. В этом отношении
концептуальное слияние войны и мер по поддержанию
порядка создает препятствие для всех сил, нацеленных на
общественные изменения.
Третье следствие - переориентация в восприятии сторон
конфликта или условий определения враждебности. В той
мере, в какой враг является чем-то абстрактным и
неоформленным, альянс друзей тоже имеет тенденцию к расширению
и стремится к универсальности. В принципе все человечество
может объединиться против абстрактной идеи или
деятельности, в частности терроризма19. Поэтому не стоит
удивляться, что понятие «справедливой войны» вновь возникло в
речах политиков, используется журналистами и учеными,
особенно в контексте войны с терроризмом и различных
военных операций, которые ведутся во имя прав человека.
Представление о справедливости ведет к универсализации войны,
которая уже не ограничена никакими практическими
интересами, а осуществляется в интересах человечества в целом.
Следует помнить, что европейские политические мыслители
эпохи модернити стремились избавиться от идеи справедливой
войны, широко распространенной в Средневековье,
особенно во времена крестовых походов и религиозных баталий. В
их представлении, эта идея придавала войне глубинный смысл,
превышающий ее подлинный масштаб, и вела к ее смешению
с другими общественными сферами, такими как мораль и
религия. Справедливости нет места в современной концепции
войны2-". Так, когда авторы теорий о войне, принадлежащие к
современной школе реализма, утверждали, что война есть
средство достижения политических целей, их намерение
состояло не только в том, чтобы связать войну с
межгосударственной политикой. Они хотели также отделить ее от других
социальных сфер, в частности морали и религии. Нельзя
отрицать, что на протяжении истории человечества на войну
нередко накладывались разного рода иные общественные сфе-
28
1.1. Симплициссимус
ры, особенно во время пропагандистских кампаний, для
презентации врага в порочном, уродливом или извращенном виде;
тем не менее теоретики модернити настаивали на их
принципиальном разграничении. По мнению этих теоретиков, войну
можно было изолировать подобным образом, чтобы она
выполняла свои необходимые и рационально обоснованные
функции.
«Справедливые» войны конца XX и начала XXI веков
часто несут в себе явные или скрытые черты сходства с
религиозными войнами прошлого. Причем всевозможные
представления о конфликте цивилизаций - например, между
Западом и исламом, - питающие вполне определенно
выраженный подход к исследованию внешней политики и
международных отношений, никогда не уходят далеко от
старых религиозных образцов, касающихся войн, вызванных
именно религиозными разногласиями21. По-видимому, мы
вновь вернулись в ситуацию, определяемую девизом,
относящимся к XVII веку: «Cujus regio, ejus religio» - иначе говоря, кто
правит, тот и определяет религию. Это опасная и гнетущая
ситуация, с которой вели борьбу все крупные движения
эпохи модернити, призывавшие к терпимости. Но вслед за
возобновлением понятия справедливой войны приходит, что
нетрудно предсказать, и связанное с ним понятие о зле.
Позиционирование врага на стороне порока приводит к тому, что
враг и борьба с ним абсолютизируются, то есть выводятся за
рамки политики - зло есть враг всего человечества.
(Категория преступления против человечности, которая фактически
была трансформирована из одного из положений Женевской
конвенции во всемирный свод уголовных законов, вероятно,
представляет собой концепцию права, которая особенно
наглядно конкретизируют подобное понимание зла.)
Европейские философы эпохи модернити также пытались обойти эту
проблему - проблему порока, великого христианского спора
вокруг богооправдания, а именно - доказательства
справедливости Бога по отношению к злу, вопроса о том, как Бог мог
позволить существование порока22. Они старались вытеснить
эти вопросы из круга обсуждаемых или, по крайней мере,
отделить их от проблем политики и войны. Возможно, что в эпоху
29
Часть 1, Война
постмодернити обращение к понятиям справедливости и
порока в военном контексте - лишь иррациональная
пропаганда и морально-религиозная мистификация, почти ничем не
отличающаяся от старинных призывов поразить неверных или
предать ведьм огню. Но поскольку подобные мистификации
имеют вполне реальные последствия, к ним необходимо
относиться серьезно, как это и делали философы эпохи
Просвещения, прежде всего Вольтер. Терпимости, одной из основных
ценностей для мыслителей времен Просвещения, наносится
непоправимый урон. Для целей же, преследуемых в этой
книге, еще важнее другое - то, что воскрешенные дискурсы о
справедливости и пороке служат симптомами трансформации
войны, лишившейся ограничений, в которые ее пытались
вместить в эпоху модернити.
Нам должно быть ясно, что концепция терроризма не дает
(как и понятие порока) прочной теоретической или
политической опоры для нынешнего глобального состояния войны.
В начале XX века термин «терроризм» относился в основном к
взрывам, которые устраивали анархисты в России, Франции
и Испании - это были примеры так называемой пропаганды
действием. Нынешний смысл данного термина изобретен
недавно. Терроризм стал политической концепцией
(концепцией войны или, фактически, гражданской войны), которая
имеет касательство к трем разным явлениям, иногда
рассматриваемым по отдельности, а в других случаях смешанным вместе:
( 1 ) мятежу или восстанию против законного правительства;
(2) применению правительством политического насилия
в нарушение прав человека (в том числе, как некоторые
считают, и прав собственности); и
(3) практике ведения войны в нарушение
соответствующих правил, включая нападения на гражданское население.
Проблема всех этих дефиниций заключается в том, что
они варьируются в зависимости от того, кто определяет их
ключевые элементы: кто устанавливает, к примеру, какое
правительство считать законным, в чем состоят права человека и
каковы правила войны. Конечно, в зависимости от того, кем
заданы эти элементы, даже Соединенные Штаты можно было
бы заклеймить как террористическое государство23. Из-за не-
30
1.1. Симплициссимус
стабильности в определениях понятие терроризма не дает нам
прочных оснований для осознания ныне сложившегося
глобального состояния войны.
Внутриполитическим фасадом доктрин справедливой
войны и войны с терроризмом выступает такой режим, который
направлен на социальный контроль, близкий к тотальному.
Некоторые авторы описывают его в терминах перехода от
государства благосостояния к государству в состоянии войны,
а другие именуют обществом с нулевой терпимостью24. Это
такое общество, в котором урезанные гражданские свободы и
растущие уровни ущемления свободы вообще в некоторых
отношениях служат проявлением постоянной социальной
борьбы. Следует отметить, что подобное изменение методов
контроля совпадает с весьма глубокой социальной
трансформацией, которую в следующей главе мы будем описывать в
терминах биополитических форм общественного
производства. Новые методы осуществления власти и контроля
действуют во все большем противоречии с изменившимся
социальным составом населения и лишь блокируют новые способы
производства и проявления социальной активности. В
других работах мы уже писали о том, что подобное блокирование
свободы и самовыражения в производстве привело к «схло-
пыванию» Советского Союза25. В любом случае имеет место
чрезвычайно противоречивая ситуация, когда действия
властвующих сил по поддержанию контроля приводят к
подрыву их собственных интересов и полномочий.
Наконец, с войной не связана не только справедливость,
но и демократия. Война неизбежно требует жесткой
иерархии и подчинения и, следовательно, частичного или полного
прекращения процедур демократического участия и обмена.
«Во время войны, - поясняет теоретик-правовед Ханс Кель-
сен, - демократический принцип должен уступить место
строгому диктату: от каждого требуется безоговорочное
подчинение лидеру»26.
В эпоху модернити приостановка демократического
политического процесса на период ведения войны обычно
выступала как временная. Ведь война трактовалась как ситуация
исключительная27. Если же наша гипотеза верна, и отныне
coli
Часть 1. Война
стояние войны, напротив, стало для нас постоянным во
всемирных масштабах, то и прекращение демократических
процедур из бывшего исключения тоже все больше утверждается
в качестве нормы. В согласии со словами Джона Дьюи,
послужившими одним из эпиграфов к данной главе, мы
убеждаемся, что нынешнее глобальное состояние войны понуждает все
страны, даже те из них, которые кажутся самыми
демократическими, становиться авторитарными и тоталитарными. Кое-
кто скажет, что в нарисованной нами картине мира
демократия уже невозможна, вероятно, даже немыслима.
Биовласть и безопасность
Здесь нам нужно вновь вернуться назад и постараться
понять сущность режима биовласти с иной, более философски
направленной точки зрения. Хотя, как мы уже заявили,
всемирная война содержит все меньше отличий от глобальной
акции по поддержанию общественного порядка, она, к тому
же, стремится сейчас к воплощению абсолюта. В эпоху
модернити война никогда не имела абсолютного, онтологического
значения. Люди тогда, конечно, признавали войну
основополагающим элементом общественной жизни. Когда о войне
рассуждали крупные военные теоретики той эпохи, они
воспринимали ее как разрушительный, но неизбывный
компонент жизни человеческого общества. Не стоит забывать
также, что в философии и политике времен модернити война
часто рассматривалась как позитивный фактор, обеспечивавший
как стремление к славе (прежде всего в аристократическом
сознании и соответствующей литературе), так и
выстраивание социальной солидарности (нередко с позиции
подчиненных групп населения). Однако ничто из вышесказанного не
делало войну абсолютной. Война была составной частью
общественной жизни, но не подчиняла ее себе. В эпоху
модернити война была диалектична в том смысле, что каждый
негативный момент разрушения необходимым образом
подразумевал и позитивный момент конструирования общественного
порядка.
Война действительно обрела черты абсолюта лишь вслед-
32
1.1. Симплициссимус
ствие технического совершенствования вооружений, что
впервые сделало возможным массовое и даже всемирное
разрушение. Оружие глобального поражения прерывает присущую
современности диалектику войны. Война всегда влекла за
собой убийство, но в XX веке размах уничтожения приобрел
характер производства смерти как таковой, символами чего
стали Освенцим и Хиросима. Способность к осуществлению
геноцида и ядерному уничтожению непосредственно
затрагивает саму структуру жизни, разлагая и извращая ее.
Суверенная власть, контролирующая подобные средства
уничтожения, есть форма биовласти в самом негативном и
отвратительном смысле слова. Это власть, которая непосредственно
повелевает смертью - не просто гибелью отдельного человека
или группы людей, а всего человечества и, возможно, даже
всего живого. Когда геноцид и ядерное оружие ставят под
вопрос жизнь как таковую, война обретает подлинную
реальность^.
Таким образом, война, похоже, движется одновременно в
двух противоположных направлениях: с одной стороны, она
низводится до полицейской акции, а с другой - возводится
технологиями всемирного разрушения на абсолютный,
онтологический уровень. Однако эти два разнонаправленных
тренда не противоречат друг другу: редукция войны до полицейской
акции не устраняет, а фактически подтверждает ее
онтологическое измерение. Истончение военной функции и усиление
полицейской функции являются онтологическими знаками
абсолютной аннигиляции: военно-полицейские силы
поддерживают угрозу геноцида и ядерной катастрофы в качестве
важнейшего резона для своего существования29.
Биовласть распоряжается не только мощью средств
массового уничтожения всего живого (которому угрожает,
например, ядерное оружие), но и мерами индивидуализированного
насилия. Будучи индивидуализирована до крайности, биовласть
превращается в пытку. Подобное применение власти,
нацеленное на индивида, является центральным элементом
контролируемого общества в романе Джорджа Оруэлла « 1984 год».
«"Как один человек утверждает свою власть над другим,
Уинстон?" Уинстон подумал и сказал: "Подвергая его страданиям.
33
Часть 1. Войпа
Именно так. Заставляя его помучиться. Повиновения
недостаточно"»30. Сегодня пытка становится все более
распространенным методом контроля. В то же время она постепенно
становится обыденной. Выбивание признаний и информации
с помощью физических и психологических мучений, приемы
дезориентации заключенных (типа лишения сна) и
незамысловатые способы унижения (такие как обыски с раздеванием)
стали привычными орудиями современного пыточного
арсенала. Истязания - это один из основных пунктов встречи
полицейской акции и войны; техника пытки, применяемая во
имя предотвращения нарушений общественного порядка,
обретает черты, характерные для военных акций. Это вторая
сторона состояния исключения и тенденции политической
власти к освобождению себя от верховенства закона. На
практике растет число случаев, когда практически не действуют
международные конвенции против пыток и национальные
законы, направленные против жестокого и изощренного
наказания31. К пыткам прибегают и диктатуры, и либеральные
демократии - одни по своей естественной склонности, а
вторые якобы в силу необходимости. По логике
экстраординарной ситуации пытка составляет существенную, неизбежную и
оправданную технику применения власти.
В реальности суверенная политическая власть никогда не
способна дойти до чистого производства смерти, поскольку
не может позволить себе убить всех тех, кем она управляет.
Оружие массового поражения должно оставаться лишь
угрозой либо использоваться в очень незначительном числе
случаев, а пытка, как правило, не предполагает смерти истязаемого.
Суверенная власть поддерживается только при сохранении
жизни людей, зависящих от нее. В самом крайнем случае она
сама зависит от их способностей к производству и
потреблению. Если некая суверенная власть их уничтожит, то
непременно уничтожит тем самым и саму себя. Следовательно,
конструктивная природа биовласти важнее нигилистических
технологий полного уничтожения и истязаний. Глобальная
война должна не только нести смерть, но также генерировать
и регулировать жизнь.
Одним из показателей нового, активного, конституирую-
34
1.1. Симплициссимус
щего характера войны является переход в политике от
«обороны» к «безопасности». Ему содействовало американское
правительство - особенно в качестве элемента войны с
терроризмом, начатой после 11 сентября 2001 года32. В контексте
внешней политики США перенос акцента с обороны на
безопасность означает переход от пассивного и сдержанного
подхода к активной и агрессивной позиции как внутри, так и вне
национальных границ, а именно: от политики поддержания
существующего в стране социально- политического строя к его
трансформации и, аналогичным образом, от пассивного
подхода к войне, подразумевающего лишь реакцию на нападения
извне, к активной позиции, нацеленной на их упреждение.
Следует учесть, что демократические нации эпохи модернити
единодушно ставили вне закона все формы военной агрессии,
а их конституции давали парламентам право только на
объявление оборонительных войн. Международное право тоже
всегда решительно запрещало превентивные или упреждающие
удары на основании прав национального суверенитета.
Между тем теперешнее оправдание упреждающих ударов и
профилактических войн во имя безопасности открыто подрывает
национальный суверенитет. Оно все больше лишает смысла
существование национальных границ33. То есть и внутри, и за
пределами страны поборники безопасности требуют
большего, нежели просто консервации сложившегося порядка - по
их утверждениям, если мы станем дожидаться нападений,
чтобы отреагировать на них, будет слишком поздно. Безопасность
требует активного и постоянного формирования внешней среды
с помощью военных и/или полицейских акций. Безопасным будет
только мир, сформированный нами самими. Такое понимание
безопасности и есть, следовательно, форма биовласти в том
смысле, что на нее возлагается задача производства и
трансформации общественной жизни на самом общем, глобальном
уровне.
Активный, упреждающий характер политики
безопасности по сути уже заложен и в других трансформациях войны,
проанализированных нами выше. Если отныне война
считается уже не экстраординарной ситуацией, а нормальным
положением дел, то есть если мы вступили в перманентное
cois
Часть 1. Война
стояние войны, то становится необходимым, чтобы она была
не угрозой существующей структуре власти, не
дестабилизирующей силой, а, напротив, активным механизмом,
постоянно воспроизводящим и укрепляющим нынешний глобальный
порядок. Более того, концепция безопасности ведет к
устранению различий между внешней и внутренней сферами,
между армией и полицией. Если «оборона» предполагает наличие
защитного барьера против внешних угроз, то «безопасность»
оправдывает постоянную военную активность как на
собственной территории, так и за рубежом.
Концепция безопасности лишь отчасти и вскользь
намекает на обширную трансформацию, с которой связан
отмеченный переход. На уровне схем и абстракций мы можем увидеть
произошедшее смещение акцентов в инверсии
традиционного устройства власти. Представим себе сочетание элементов
современной суверенной власти в виде русской матрешки.
Самая крупная ее часть - административная власть,
призванная поддерживать общую дисциплину; в нее заключена власть,
ответственная за политический контроль; последняя, в свою
очередь, содержит в себе полномочия на ведение войны.
Однако позитивистский характер концепции безопасности
требует, чтобы порядок и приоритетность этих вложенных друг
в друга «куколок» стали обратными. Теперь уже война
выступает внешней оболочкой, внутри которой находятся система
политического контроля и, наконец, дисциплинарная власть.
Как мы утверждали выше, для нашего времени характерно,
что война из финального элемента в последовательности
властей - смертоносной силы, приберегаемой на крайний случай, -
превратилась в первичный и самый значимый элемент, в
основу политики как таковой. Имперский суверенитет создает
порядок, не прекращая «войну каждого против всех», как это
было у Гоббса, а предлагая режим дисциплинарного
администрирования и политического контроля, который
непосредственно опирается на непрекращающиеся военные действия.
Иными словами, постоянное и скоординированное
применение насилия становится необходимым условием поддержания
дисциплины и обеспечения контроля. Чтобы война
выполняла эту основополагающую общественно-политическую роль,
36
1.1. Симплициссимус
она должна годиться для осуществления конституирующей или
регулятивной функции: война должна стать как процедурным
действом, так и упорядочивающей, регулирующей
деятельностью, которая создает и поддерживает социальные иерархии,
то есть - своего рода биовластью, нацеленной на
поддержание общественной жизни и управление ею.
Определять войну через биовласть и безопасность -
значит принципиально трансформировать ее правовые рамки. В
эпоху модернити старое изречение Клаузевица о том, что
война есть продолжение политики другими средствами,
представляло собой момент истины в том плане, что война
воспринималась при этом как форма политического действия и/или
поддержки, что тем самым предполагало наличие
международно-правовых рамок ведения современной войны.
Подразумевались как jus ad bellum (право вести войну), так и jus in
bello (правовые рамки, которым подчинялось бы военное
поведение). Во времена модернити война находилась под
властью международного права и тем самым была легализована,
точнее - превратилась в легальный инструмент. Однако когда
термины меняются местами, а войну начинают считать
основой внутренней политики глобального порядка - политики
Империи, то тогда рушится присущая модернити модель
цивилизации, составлявшая фундамент легализированной
войны. Прежние правовые рамки объявления и ведения войны
более не действуют. Тем не менее, мы по-прежнему не имеем
дела с чистым и нерегулируемым применением насилия. В
качестве основы всей политики война должна сама обрести
законность и фактически создать новые законодательные
процедуры. Сколь жестокими и причудливыми ни были бы эти
новые формы права, война все же выступает источником
юридического регулирования и упорядочивания. Если прежде
война регулировалась правовыми структурами, то теперь она
сама стала их регулятором, создавая и навязывая собственные
правовые рамки34.
Следует отметить, что слова, будто имперской войне
присущи регулирующие и упорядочивающие функции, то есть она
содержит в себе конструктивную составляющую, не
означают, что война сама по себе выступает конституирующим или
37
Часть 1. Война
фундаментальным фактором. Революционные войны эпохи
модернити были действительно примерами конституирующей
силы; они выполняли основополагающую роль в той мере, в
какой свергался прежний строй и извне внедрялись новые
своды законов, новые формы жизни. Современное состояние
имперской войны, напротив, воспроизводит и регулирует уже
сложившийся порядок; оно приводит к созданию новых
законов и полномочий внутри существующей системы. Своды
соответствующих законов строго функциональны и служат
задаче постоянной перекройки имперских территорий. Это
состояние носит конституирующий характер в том же смысле,
как и, например, так называемые подразумеваемые
полномочия конгресса в американской конституции или деятельность
конституционных судов в закрытых правовых системах. Это
функциональные системы, которые выступают (прежде всего
в неоднородных обществах) в качестве суррогатов
демократического выражения мнений - и тем самым наносят ущерб
демократии. В любом случае полномочия по реорганизации и
регулированию общества имеют мало общего с
конституционными полномочиями в их исконном, фундаментальном
смысле. Скорее, это инструмент их вытеснения и удушения35.
Политическая программа «строительства наций» в таких
странах, как Афганистан и Ирак - основной пример
реализации проекта биовласти и войны. Нельзя придумать ничего
более постмодернистского и противоречащего основам
материализма, чем подобное представление о строительстве
государств. С одной стороны, данный проект обнаруживает, что
нация стала чем-то совершенно условным, случайным или, как
выразились бы философы, несущественным. По этой
причине - в качестве части политической программы - государства
можно разрушать, фабриковать или изобретать. С другой
стороны, они являются совершенно необходимыми элементами
глобального порядка и системы безопасности.
Международное разделение труда и власти, иерархии в рамках всемирной
системы, как и формы глобального апартеида, которые мы
будем обсуждать в следующей части, - все это зависит от
учреждения национальных правительств и наделения их властью.
Нации нужно сотворить! Поэтому государственное строитель-
18
1.1. Симплициссимус
ство рядится под конституирующий, даже онтологический
процесс, хотя в реальности это не более чем бледная тень тех
революционных процессов, в ходе которых рождались
современные нации. Революции и процессы национального
освобождения эпохи модернити, которые привели к созданию
наций, были такими процессами, которые зарождались в недрах
самих национальных обществ, будучи плодом долгой истории
общественного развития. Нынешние проекты
национального строительства, напротив, навязываются извне силой в
результате процесса, который сейчас проходит под рубрикой
«смены режимов». Подобное государственное строительство
мало напоминает революционное зарождение современных
наций и больше смахивает на прецеденты раздела мира
колониальными державами и вычерчивания карт подвластных им
территорий. При более благосклонном взгляде это также
похоже на схватки по поводу перекройки избирательных или
административных округов с целью заполучить контроль,
распределяемый теперь в глобальном масштабе. В любом случае
государственное строительство служит иллюстрацией
«конструктивного» аспекта биовласти и стратегии безопасности.
Другой пример подобной природы биовласти и
всемирной войны, а также их способности к правовому
регулированию можно найти в возрождении концепции «справедливых
войн». Ныне возобладавшее понимание справедливой войны
не следует сводить только к праву властвующей силы на
одностороннее принятие решений и отдачу приказов, которое
могло бы соответствовать старым представлениям о
государственных соображениях (raison d'utat) в трактовке некоторых
ястребов, ведущих сегодня имперские войны. Ввиду
опасности того, что справедливая война выродится в фанатизм и
предрассудки, не стоит превращать ее и в принцип морали, как
этого, по-видимому, хотели бы некоторые религиозные
мыслители и теоретики-утописты из области права. И то, и
другое - это, в сущности, просто старые, имевшие хождение еще
до современной эпохи концепции, которые в последнее
время возрождаются. Полезнее проследить гораздо более свежую
генеалогию справедливой войны и ее конституирующий
потенциал, особенно то ее понимание, которое связано с «холод-
39
Часть 1. Война
ной войной» и служило фундаментом теорий «сдерживания»,
выдвигавшихся различными стратегами, начиная с Джорджа
Кеннана и заканчивая Генри Киссинджером. «Холодная
война», как мы покажем ниже, была действительно войной, но
такой, при которой возникли ранее не существовавшие
элементы. Она зачастую велась в форме конфликтов низкой
интенсивности одновременно на разных фронтах по всему миру.
Для наших рассуждений имеет значение то, что авторы
теорий «сдерживания», опиравшихся на понятие «холодной
войны», изменили толкование традиционных принципов
поведения в ходе справедливой войны. С их точки зрения, «холодная
война» была справедливой не потому, что могла
ликвидировать коммунистическую и советскую угрозу, а потому, что
могла их сдерживать. В таком случае «справедливая война» не
может больше служить моральным оправданием для
ограниченных во времени актов насилия и разрушения, как это было
прежде. Взамен она становится пригодной для поддержания
постоянного равновесия в рамках глобального порядка.
Однако «холодная война» так и не доросла до
онтологического истолкования. Присущее ей представление о
«сдерживании» отличалось статичностью или, как допустимо
считать, диалектичностью. В подлинном смысле конструктивный
характер война как таковая стала приобретать уже после
завершения эпохи «холодной войны». Внешнеполитическая
доктрина Буша-старшего, например, отличалась
конструктивностью в том смысле, что война 1991 года в Персидском заливе,
хотя ее первоначальной целью было восстановление
национального суверенитета Кувейта, являлась, кроме того, частью
проекта по созданию «нового миропорядка». В политике
гуманитарных войн, поддержания мира и национального
строительства администрации Клинтона присутствовали
аналогичные аспекты, направленные на выстраивание, в частности,
нового политического порядка на Балканах. По крайней мере
отчасти, обе эти администрации выдвигали нравственный
критерий «справедливой войны» в качестве
конституирующего элемента политики, дабы перекроить геополитическую
карту мира. Наконец, администрация Буша-младшего,
особенно после событий 11 сентября 2001 года и перехода в полити-
40
1.1. Симплициссимус
ке от обороны к обеспечению безопасности, отчетливо
заявила о глобальном размахе и активной, основополагающей
функции войны в глобальном миропорядке. Это было сделано
вопреки тому, что такая война остается несовершенным и
неритмичным процессом, который еще некоторое время будет
продвигаться и отступать в различных своих проявлениях.
Имперской войне предстоит решить задачу формирования
глобальной политической среды и тем самым выступить в
качестве формы биовласти в позитивном, продуктивном
смысле. Может показаться, будто мы дошли до точки реакционной
революции, когда основы нового глобального порядка
закладываются в ходе имперской войны, однако в
действительности идет всего лишь процесс урегулирования, который
закрепляет существующий в Империи порядок36.
Легитимное насилие
К нынешнему глобальному состоянию войны нужно
подойти еще с одной стороны - на сей раз с позиции изменений
в восприятии легитимного насилия. Одной из главных опор
суверенитета современного национального государства
служит монополия на применение легитимного насилия,
которой оно наделено и внутри национального пространства, и
относительно других стран. Внутри собственных границ
государство не только располагает преобладающим материальным
превосходством в способности к проявлению насилия над
всеми прочими общественными силами. Оно является также
единственным социальным актором, для которого употребление
насилия законно и легитимно. Все другие формы насилия в
обществе заведомо нелегитимны или, как минимум, весьма
ограничены и скованы в своем применении, как, например,
тот род легитимного насилия, который связан с правом
профсоюзов на забастовку, если только можно вообще счесть
стачку насильственным актом. На международной арене
отдельные государства, бесспорно, располагают разными военными
возможностями, но в принципе все они имеют равное право
прибегнуть к насилию, то есть вести войну. Легитимное
принуждение, правом на которое обладает государство, укорени-
41
Часть 1. Война
лось сначала в национальных, а затем в международных
правовых структурах. (Речь идет, если обратиться к
формулировкам Макса Вебера, скорее о легальной, нежели о
традиционной или харизматической власти.) Насилие со стороны
полицейского, тюремщика и палача на национальной территории
либо генерала и солдата за ее пределами легитимны не из-за
личных качеств определенных индивидов, а в силу
занимаемых ими должностей. Действия этих разнообразных
государственных функционеров, способных к совершению
легитимного насилия, таким образом, подлежат отчету, по крайней
мере в принципе, на основании национального и
международного правового порядка, которыми они руководствуются.
В политической науке все теории экстраодинарной ситуации -
осадного положения и конституционной диктатуры, а также
связанных с ними понятий вооруженного мятежа и
государственного переворота - недвусмысленно основываются на
государственной монополии на насилие1''1. Крупнейшие практики и теоретики
политики XX века, как правые, так левые, сходились в данном
вопросе: Макс Вебер и Владимир Ленин говорили почти
одними и теми же словами, что в смысле применения силы
государство всегда выступает как диктатура38.
Однако во второй половине XX столетия механизмы
легитимации государственного принуждения оказались
серьезно подорваны. С одной стороны, изменения в
международном праве и межгосударственных договорах наложили
ограничения на легитимное использование силы одним
национальным государством против другого, а также на гонку
вооружений. Так, в период «холодной войны» соглашения о
нераспространении ядерного оружия, наряду с
разнообразными лимитами на разработку химического и биологического
оружия, работали на сохранение двумя сверхдержавами
подавляющего преимущества в военном потенциале и
возможностях реализации права на ведение войны. Тем самым они
оставались вне досягаемости для большинства остальных стран34.
С другой стороны, легитимное использование силы
подверглось эрозии и внутри государств, в особенности в
завершающие десятилетия XX века. Дискурс гуманитарных прав и
опирающиеся на него военные интервенции и другие узаконен-
42
1.1. Сгштицшсимус
ные акции способствовали постепенному продвижению к деле-
гитимации государственного насилия даже при
осуществлении его на собственной национальной территории40. К концу
XX века государства уже не всегда могли легитимным
образом обосновать насильственное принуждение, к которому они
прибегали, будь то на своей территории или за ее пределами.
Сегодня у них может не быть легитимного права подвергать
собственное население полицейским акциям и наказаниям или
вести войны за рубежом на основании собственных законов.
Следует уточнить, что мы не утверждаем, будто уже снизился
уровень насилия, которое государства совершают против
собственных граждан и других государств. Напротив!
Сократился лишь арсенал средств, сообщающих такому
государственному насилию легитимность.
Размывание монополии национального государства на
легитимное принуждение возвращает нас к ряду тревожных
вопросов. Если насилие со стороны государства априорно
нельзя считать легитимным, то от чего зависит теперь
легитимность насилия? Является ли всякое насилие легитимным в
равной мере? Есть ли, скажем, у бен Ладена и «Аль-Каиды»
столь же законное право на совершение насилия, как и у
американских военных? Обладает ли югославское правительство
правом мучить и убивать отдельные группы собственного
населения, сопоставимым с правом Соединенных Штатов на
заключение в тюрьму и казнь кого-то из своих граждан?
Является ли насилие палестинских групп, направленное против
израильских граждан, в той же мере законным, что и насилие
израильских военных против граждан Палестины?
Возможно, упадок способности государств к легитимации
совершаемого ими насилия может объяснить, по крайней мере отчасти,
почему за последние десятилетия стали звучать все более
громогласные и сбивчивые обвинения в терроризме. В мире, где
никакое насилие не будет легитимным, в принципе
допустимо называть всякое насилие терроризмом. Как мы уже
отмечали выше, все существующие сейчас определения
терроризма неустойчивы и зависят от того, кто или что определяет их
основные компоненты: законность правительства, права
человека и правила ведения войны. Трудности с формулирова-
43
Часть 1. Война
нием стабильного и внутренне непротиворечивого
определения терроризма тесно связаны с проблемой адекватного
понимания легитимности насилия.
Сегодня многие политики, общественные деятели и
ученые призывают рассматривать нравственность и моральные
ценности в качестве основы легитимного насилия или,
скорее, в качестве базиса новой правовой структуры вне вопроса
о его законности: насилие легитимно, если его основа
нравственна и справедлива, но лишено легитимности, если его
основа аморальна и нечестна. Скажем, бен Ладен претендует на
легитимацию, выступая как высоконравственный герой для
бедняков и угнетенных глобального Юга. Аналогичным
образом, правительство Соединенных Штатов претендует на
легитимацию совершаемого им военного насилия на основании
исповедуемых им ценностей, таких как свобода, демократия и
благоденствие. Если же рассуждать шире, то многочисленные
дискурсы о правах человека заставляют предположить, что
насилие может быть легитимировано на нравственных
основаниях - и только так. Набор гуманитарных прав, считать ли
их универсальными или устанавливаемыми в ходе
политических переговоров, выступает как нравственная конструкция,
возвышающаяся над законом, или вообще как замена
правовых структур. Во многих традиционных концепциях права
человека противопоставлены всем формам насилия, но после
Холокоста и, конечно, «гуманитарной интервенции» в
Косово данная точка зрения сместилась к тому, что можно назвать
«доктриной Аннана» (по имени генерального секретаря ООН).
Точка зрения большинства по вопросу прав человека сейчас
предполагает поддержку насилия, служащего обеспечению
гуманитарных прав, легитимированного по нравственным
основаниям и осуществляемого военными в голубых касках
сил ООН41.
Сегодня подобные моральные претензии действительно
обеспечивают своего рода легитимацию, но при этом следует
помнить, что она опрометчиво полагается на чрезвычайное
разнообразие нравственных подходов и суждений. В 1928 году
Уинстон Черчилль рассказал притчу, иллюстрирующую
катастрофические последствия действий на основе предположе-
44
1.1. Симплициссимус
ния об универсальности собственного толкования насилия42.
Однажды все звери в зоопарке решили разоружиться и
отречься от насилия. Носорог объявил, что кусаться - это
варварство, то есть зубы необходимо запретить, а рога
применяются в основном в оборонительных целях, и потому их нужно
разрешить. Олень и дикобраз с ним согласились, однако тигр
стал возражать против рогов и защищал зубы и даже клыки
как вполне достойные и мирные атрибуты. Медведь со своей
стороны предположил, что в случае возникновения между
зверями разногласий достаточно будет крепко обняться. Как
заключил Черчилль, каждое животное считает собственный
способ прибегнуть к насилию исключительно инструментом
мира и справедливости. Нравственность сможет создать
прочную основу дая легитимного насилия, власти и
доминирования только тогда, когда откажется соглашаться с различными
подходами и суждениями. Как только кто-то признает
весомыми разные ценности, подобная конструкция немедленно
развалится.
Правовые структуры традиционно обеспечивали более
стабильные рамки для легитимации, нежели нравственность.
Поэтому сегодня многие специалисты настаивают, что только
национальные и международные законы остаются крепкой
основой для легитимного принуждения43. Однако нужно
учесть, что международное уголовное право имеет весьма
скудный набор договоров и конвенций при самом минимальном
инструментарии для их исполнения. Большинство усилий по
применению международного уголовного права не принесло
никаких результатов. Например, разбирательства в
отношении бывшего чилийского диктатора Аугусто Пиночета в
британских и испанских судах представляли собой попытку
создать прецедент, на основании которого военные
преступления и преступления против человечности подлежали бы
универсальной юрисдикции и в принципе могли
преследоваться в соответствии с национальным законодательством любой
страны мира. Похожие призывы звучали и по поводу
желательности привлечь к ответственности бывшего
государственного секретаря США Генри Киссинджера за военные
преступления в Лаосе и Камбодже, но, как нетрудно было предска-
45
Часть 1. Война
зать, эти призывы так и не привели к юридическим
действиям. Возникают новые институты, призванные наказывать
нелегитимное насилие. Они распространяются много шире
старых национальных схем и международного права и
включают такие органы, как Международные уголовные трибуналы
по бывшей Югославии и Руанде, учрежденные Советом
Безопасности ООН в 1993 и 1994 годах, и (что важнее)
постоянный Международный уголовный суд, созданный в Гааге в
2002 году. (Соединенные Штаты отказались присоединиться
к нему, чем существенно ограничили его полномочия.) Если
прежде международное право основывалось на признании
национального суверенитета и прав народов, то новое
имперское правосудие, элементами которого служат концепция
преступлений против человечности и деятельность
международных судов, направлено на разрушение прав и суверенитета
народов и стран с помощью практики наднациональной
юрисдикции. В качестве примера рассмотрим обвинения,
выдвинутые против Слободана Милошевича и других сербских
лидеров в Международном уголовном трибунале по бывшей
Югославии. Вопрос, нарушались ли в ходе насилия, совершавшегося
сербскими лидерами, законы югославского государства, не
является предметом рассмотрения. В сущности, это совершенно
не относится к делу. Примененное этими лидерами
насильственное принуждение признается нелегитимным в рамках,
находящихся вне контекста национального и даже
международного права. Другими словами, эти преступления не
нарушали национальных или международных законов, а
совершались против человечности. Подобное смещение акцентов
свидетельствует о возможном упадке международного права и
возведении на его месте глобальной или имперской формы
закона44.
Мы полагаем, что такого рода подрыв международного
права сам по себе не является негативным событием. Мы
прекрасно сознаем, как часто на протяжении XX столетия
международное право служило лишь оправданию и поддержке
насилия сильного над слабым. И все же новое имперское
правосудие, при некоторой подвижке осей и разделительных
линий, как нам кажется, тоже создает и поддерживает глобаль-
46
1.1. Симплициссхшус
ное неравноправие. Приходится признать, насколько
избирательно такое отправление правосудия, как часто
преследуются преступления наименее влиятельных игроков, тогда как
в отношении самых мощных это происходит слишком редко.
Настаивать, что самые сильные тоже должны подчиняться
имперским законам и санкциям, представляется нам
стратегией благородной, но совершенно утопичной. До тех пор, пока
институты имперского правосудия и международные суды,
которые наказывают за преступления против человечности,
находятся в зависимости от господствующих в мире сил,
таких как Совет Безопасности ООН и самые мощные
государства-члены ООН, они непременно будут ценить и
воспроизводить политические иерархии Империи. Отказ Соединенных
Штатов подчинить своих граждан юрисдикции
Международного уголовного суда показывает неравенство в применении
правовых норм и структур43. Соединенные Штаты будут
накладывать дозволенные санкции на других на основании будь
то обычных внутриполитических систем или специальных
договоренностей, таких как заключение боевиков в тюрьму в
заливе Гуантанамо при чрезвычайных обстоятельствах, но они
не допустят собственной подотчетности другим национальным
или наднациональным судебным органам. Из-за неравенства
в силах, по-видимому, не удастся установить и равенство
перед законом. В любом случае, сегодня реальное положение дел
заключается в том, что согласованность насилия либо с
установленным международным законом, либо с возникающим
глобальным законом еще не гарантирует его легитимации, а
нарушение не означает, что его сочтут нелегитимным - совсем
наоборот. За пределами этих юридических структур нужно
поискать другие механизмы или рамки, имеющие сейчас
эффективность в качестве основания для легитимного насилия.
Как нам кажется, в настоящее время принуждение
особенно эффективно легитимируется не в рамках некой заранее
данной схемы, будь то нравственной или юридической, но
лишь постфактум, на основании его результатов. Можно было
бы подумать, что насилие со стороны сильного
легитимируется автоматически, а насилию со стороны слабого немедленно
наносится клеймо терроризма, но логика легитимации теснее
47
Часть 1. Война
связана с воздействием, которое производит насилие.
Укрепление или восстановление существующего глобального
порядка - вот что задним числом легитимирует обращение к силе. В
интервале всего лишь немногим более десяти лет мы стали
свидетелями полного изменения в соотношении форм
легитимации. Первая война в Персидском заливе получила
легитимность на базе международного права, поскольку была
официально нацелена на восстановление суверенитета Кувейта.
Для интервенции НАТО в Косово, напротив, легитимации
искали в моральных, гуманитарных основаниях. Вторая
война в Персидском заливе, которая стала упреждающим ударом,
могла рассчитывать на легитимацию прежде всего исходя из
ее результатов46. Военная и/или полицейская сила будет
получать легитимность в той и только в той мере, в какой она
действенна в смысле исправления всемирных нарушений - не
обязательно в установлении мира, но в поддержании
порядка. По этой логике такая сила, как американская армия,
может прибегать к насилию, которое не обязательно законно или
нравственно, но будет считаться оправданным, поскольку
приводит к воспроизводству имперского порядка. Однако как
только принуждение перестанет обеспечивать порядок или
безопасность сложившейся глобальной системы, основа его
легитимации исчезнет. Это самая сомнительная и
нестабильная форма обретения легитимности.
Для легитимации имперского насилия необходимы
постоянное присутствие врага и угроза беспорядков. Вероятно, не
стоит удивляться тому, что когда война составляет базис для
политики, то враг становится определяющей функцией
легитимности. То есть враг уже не конкретен и не имеет
определенного местонахождения, а отныне становится чем-то
быстро перемещающимся и ускользающим, как змей в имперском
раю. Враг неизвестен и невидим, и все же он присутствует,
как нечто типа общей атмосферы враждебности. Вражеский
лик просматривается в дымке будущего и позволяет
взбодрить легитимацию там, где она ослабла. Такой враг на деле не
просто неуловим. Это совершенная абстракция. Конкретные
лица, послужившие целью сначала - в частности, Усама бен
Ладен, Саддам Хусейн, Слободан Милошевич, Муаммар Кад-
48
LI. Симплициссимус
дафи и Мануэль Норьега - сами по себе представляли весьма
ограниченную опасность. Однако их надувают до фигур
невероятной величины, чтобы они служили олицетворением
более общей угрозы и создавали видимость традиционных,
реальных объектов военного противодействия. Возможно даже,
что они выступают в роли воспитательного инструмента (или
вводящего в заблуждение прикрытия), представляя войну
нового типа в привычной для нас форме. Абстрактные
объекты войны - наркотики, терроризм и тому подобное - в
реальности тоже не являются врагами. Лучше всего относиться к
ним как к симптомам дезорганизации действительности,
которая составляет угрозу безопасности и обеспечению
дисциплины и контроля. Есть нечто ужасное в таком абстрактном
противнике, который таится повсюду. Его чудовищность есть
первый признак того факта (который будет подробно
рассмотрен нами ниже), что асимметрия и дисбаланс сил в мире не
могут найти разрешения в рамках новых форм легитимации
имперской власти. Здесь же достаточно будет сказать, что этот
враг составляет пример или, точнее, служит для experimentum
crucis (решающего эксперимента) в определении
легитимности. Враг должен быть мыслительной схемой в кантовом
понимании, однако действующей в обратном направлении: он
должен продемонстрировать не то, что есть сила, а то, от чего она
нас спасает. Наличие врага указывает на потребность в
безопасности.
Следует пояснить, что безопасность как таковая не
обязательно подразумевает подавление или насилие. Во второй
части мы подробно проанализируем новые формы
общественного труда, которые базируются на нематериальных
факторах, таких как умственные способности, информация и
различные эмоциональные реакции. Такие формы труда и
создаваемые ими социальные сети организуются и
контролируются изнутри, через сотрудничество. Вот подлинная форма
безопасности. Между тем понятие безопасности, которое мы
рассматривали и которое опирается на идею об абстрактных
врагах, помогая легитимировать принуждение и ограничить
свободы, появляется извне. Эти два понимания безопасности,
одно основанное на сотрудничестве и другое - укорененное в
49
Часть 1. Война
насилии, следовательно, не только различны, но и находятся в
открытом конфликте друг с другом47.
На начало нового тысячелетия пришлись почти две
тысячи длительных вооруженных конфликтов на Земле, причем
их число продолжает расти. Когда вслед за упадком
монополии на легитимное применение силы сокращаются
суверенные функции национальных государств, конфликты
начинают множиться, прикрываясь бесконечной чередой эмблем,
идеологий, религий, требований и идентичностей. Причем во
всех таких случаях бывает невозможно различить
легитимное насилие, преступность и терроризм. Это не означает, что
все войны и все воюющие стороны стали одинаковыми, или что
мы не в состоянии понять причин, по которым возникают
войны. Скорее речь идет о том, что критерии эпохи модернити
становятся непригодными: различие между легитимным и
нелегитимным насилием, между освободительными войнами и
войнами, направленными на угнетение, оказывается все менее четким.
Все варианты насилия сливаются в разные оттенки серого
цвета. Сама война вне зависимости от различий, которые мы
пытаемся проводить, нас подавляет. Возникает видение с
точки зрения Симплициссимуса, который не ведал стыда.
Вспомним, в частности, варварскую, имевшую характер
геноцида войну между племенами хуту и тутси в Руанде в
начале 1990-х годов. Конечно, причины этого конфликта
поддаются пониманию, например, в контексте наследия,
оставленного бельгийской колониальной системой, при которой тутси,
находившиеся в численном меньшинстве, занимали
привилегированные позиции относительно хуту, составляющих
большинство населения48. Однако подобные объяснения не
служат оправданием случившегося. Не указывают они и пути к
освобождению. Насилие со стороны как хуту, так и тутси
лишено легитимности. То же самое верно, если говорить о
насилии со стороны сербов и хорватов на Балканах, а также со
стороны индусов и мусульман в Южной Азии. Всем этим
проявлениям насилия свойственно становиться в равной мере
нелегитимными и реакционными.
Тем не менее, мы можем классифицировать сегодняшние
войны согласно различным системам координат (например,
50
/./. Симплициссимус
как борьбу богатых против бедных, богатых против богатых
и бедных против бедных), однако подобные категории вряд
ли будут иметь значение. Никто не спорит, что они важны для
участников конфликтов, но в рамках нынешнего глобального
порядка это не так. Важно только одно различие, которое выше
всех остальных: это различие между насилием, сохраняющим
сложившуюся иерархию глобального порядка, и угрожающим
ему. Такова перспектива новой имперской войны, которую
мы детально исследуем в следующем разделе.
Многочисленные ныне идущие войны ничего не дают господствующей
глобальной иерархии и ничего у нее не отнимают, а потому
Империя к ним равнодушна. Это не значит, что они прекратятся,
но это может помочь в объяснении того, почему такие войны
не являются объектом имперского вмешательства.
Тайный советник Самюэль Хантингтон
В основных трудах в области политической науки эпохи
модернити всегда предлагаются инструменты трансформации или свер-
господствующих сил и освобождения людей от угнетения.
Даже «Князь» Макиавелли, то есть книга, которую порой
считают учебным пособием для бесчестных, правителей, фактически
представляет собой демократический памфлет, который ставит
понимание насилия и коварное применение силы на службу
республиканского ума. Однако сегодня большинство политологов - не более
чем технологи, занятые решением количественных проблем
поддержания порядка, а остальные бродят по коридорам от своих
университетов до мест средоточия власти, пытаясь заполучить
доступ к уху правителя и прошептать в него свой совет. Образцовой
фигурой политолога стал тайный советник, секретный
поставщик рекомендаций для высшего руководства. Самюэль Хантингтон
может служить наилучшим примером имперского тайного
советника, наиболее успешно пробравшегося к властному уху. В 1975 году
вместе с Мишелем Крозье и Джоджи Ватануки он опубликовал
объемистый том по вопросу «кризиса демократии», подготовленный
для Трехсторонней комиссии49. Диагноз, сформулированный
Хантингтоном, сводился к тому, что «демократия» в Соединенных
51
Часть I. Война
Штатах с 1960-х годов была поставлена под угрозу слишком
многочисленными каналами демократического участия и излишним
обилием требований со стороны организованной рабочей силы, а
также недавно активизировавшихся социальных групп, таких как
защитники прав женщин и афроамериканцы. Согласно его
парадоксальному утверждению, в США избыток демократии привел к
ее ослаблению, что в итоге выразилось в «демократическом
расстройстве». Не исключено, что столь противоречивый ход мыслей
мог восприниматься как разумный лишь во времена «холодной
войны», когда на фоне угрозы советского тоталитаризма власть над
обществом капитала, какие бы политические формы она ни
принимала, обязательно считалась «демократической». В
действительности текст Хантингтона - это решительно
антиреспубликанская, антидемократическая проповедь, содержащая наставления по
защите суверенитета против угроз со стороны всех социальных
сил и общественных движений. Конечно, больше всего Хантигнтон
боялся именно демократии в подлинном смысле слова, то есть
власти всех, осуществляемой всеми, и это определило основной пафос
его аргументации. По его словам, демократия нуждается в
усмирении властью, а различные сегменты населения необходимо
удерживать от чересчур активного участия в политической жизни или
от выдвижения чрезмерных требований в адрес государства. На
деле в последующие годы доктрина Хантингтона действительно
послужила руководством для неолибералов в деле разрушения
государства благосостояния.
Через 20 лет тайный советник Хантингтон снова
нашептывает в ухо верховной власти. Ее потребности изменились, а с ними
и его советы. «Холодная война» обеспечивала прочный принцип
деления государств на союзников и врагов, тем самым очерчивая
глобальный порядок, но теперь с этим покончено. В конце XX
столетия, когда «холодная война» завершилась и даже суверенитет
национальных государств сходит на нет, отсутствует ясность в
отношении того, какую форму можно придать глобальному
порядку и как допустимо развертывать и легитимировать насилие,
необходимое, чтобы такой порядок поддерживать. Хантингтон
рекомендует отныне определять организующие разделительные
линии глобального порядка и глобального конфликта, те блоки, которые
сводят государства в лагеря союзников и врагов, не в терминах «иде-
52
1.1. Симплициссимус
ологии», а как «цивилизации»5". Освальд Шпенглер возвращается.
Старые родимые пятна реакционной мысли вновь выйти на
поверхность. Остается неясным, что могли бы представлять собой эти
причудливъъе исторические образования под названием
цивилизаций, но в представлении Хантингтона они в основном
определяются, как обнаруживается, на основании расовьш и религиозных
критериев. Размытый характер цивилизаций как мерила
классификации тем более облегчает подчинение «науки» политической тактике
и использование их для перекройки геополитической карты. В
данном случае наш тайный советник верховной власти опирается на
старую реакционную гипотезу, относящую политические
группировки к смешанным сообществам (Gemänschaflen), и помещает
властную реальность (Machtrealitdten) среди духовных сущностей. Он
будит призраки этих цивилизаций, чтобы обнаружить в них
общую схему приведения в порядок того разделения на друзей и врагов,
которое является для политики самым важным. Друзья для нас
те, кто принадлежит к нашей цивилизации; прочие цивилизации -
наши враги. Пусть все услышат благую весть: война превратилась
в столкновение цивилизаций! Спиноза метко окрестил подобное
сотворение врагов и страхов предрассудком, который, как было ему
хорошо известно, всегда в конце концов приводит к варварству
бесконечной войны и разрушения.
Талант Хантингтона как тайного советника проявился в
1970-е годы в том, что он предвосхитил потребности власти,
заранее подготовив антидемократическое руководство к действию,
пригодившееся во время революций Рейгана и Тэтчер.
Аналогичным образом, его тезис о «столкновении цивилизаций»
предшествовал 11 сентября 2001 года и последовавшей за ним войне с
терроризмом, которую средства массовой информации и основные
политические силы немедленно восприняли, иногда с благоразумным
его опровержением, но часто и без такового, как конфликт Запада
с исламским миром. На этом дюне гипотеза о столкновении
цивилизаций фактически выглядит не столько описанием нынешнего
состояния мира, сколько недвусмысленным предписанием. Это
призыв к войне, постановка задачи, которую предстоит решать
Западу1. Иначе говоря, в версии Хантингтона цивилизации не имеют
никаких изначальных, духовных или даже исторических истоков, а
выступают в роли политических и стратегических данностей,
53
Часть 1. Война
которые должны породить реальные политические единицы,
считающиеся друзьями или врагами США в перманентном состоянии
войны.
На этот раз Хантингтон промахнулся, и власть отвернулась
от него. О, жестокая судьба тайного советника, зависящего от
прихотей господина! После 11 сентября американское
правительство настойчиво повторяло, что его всемирная стратегия
безопасности не имеет ничего общего со столкновением цивилизаций"2.
Изначальная причина тут не в том, что политические лидеры
США уловили расистский подтекст гипотезы-предложения
Хантингтона. Скорее, его понимание цивилизации слишком узко для их
глобального видения. Хантингтон застрял в рамках прежней
парадигмы мирового порядка, стараясь сформировать новые кластеры
национальных государств, на этот раз в виде цивилизаций, чтобы
они заменили противостоящие блоки времен «холодной войньр>.
Однако имперские виды на будущее гораздо шире. Все человечество
должно оказаться под управлением Империи. В этом новом мире
воображаемые цивилизации Хантингтона и разделяющие их границы -
просто препятствия. Есть нечто печальное в облике ретивого
советника, которым пренебрег владыка, вычеркнув его из
избранного круга.
54
1.2. Подавление мятежей
В наступившем столетии перед нами стоит
трудная задача: защитить американскую
нацию от неизвестной, неопределенной,
невидимой и неожиданной опасности.
Дональд Ромсфад,
министр обороны США
Вся Галлия усмирена.
Юлий Цезарь
На смерть У.Б., изгнанника
(Уолтеру Беджамену)
Как говорят, покончил ты с собой,
Чтоб избежать услуги палача.
За восемь лет твоей чужбины вырос враг.
Тогда, ввиду преград неодолимых,
Ты и ушел, они сказали, - ведь ты бессмертным не был.
Империям конец приходит. Предводители бандитов
Вышагивают чинно, как элита. Народы
Теряются из виду за вооруженьем их многочисленных бригад
А потому грядущее во мраке, и праведные силы
Иссякают. Все это было ясно для тебя,
Когда ты уничтожил измученное пыткой тело.
Бертольд Брехт
В этом разделе мы проанализируем внутренние
противоречия «военной машины», порожденной
экстраординарностью ситуации и глобальной гражданской войной. У новой
модели ведения войны есть свои характерные особенности. Тем
не менее, она должна отвечать и традиционным запросам
суверенной власти, а именно - подавлять движения
сопротивления и подчинять множество определенному порядку.
Другими словами, даже новые стратегии ведения боевых действий
следует оформлять как подавление мятежей. Как станет ясно из
дальнейшего изложения, новой модели войны присущи
противоречия двух типов: те, что проистекают из ее отхода от
ранее принятых методов ведения боевых действий, и те, что
возникают в связи с изменившимися социальными условиями
и появлением новых форм общественного труда, с которыми
55
Часть 1.Война
неизбежно сталкиваются биовласть и война. Такие
противоречия дают нам исходную точку или основу, чтобы выяснить,
какие формы сопротивления и, в конечном счете,
освобождения возможны в этом новом контексте, иначе говоря, чтобы
найти выход из этого глобального состояния войны.
Зарождение новой войны
Состояние войны эпохи постмодернити во многом
напоминает войны тех времен, когда еще не наступила эпоха
модернити. Сейчас период модернити, в течение которого
войны сводились к ограниченным во времени и пространстве
конфликтам между национальными государствами,
преследовавшими политические цели, может показаться всего лишь
краткой передышкой на пару веков перед тем, как
человечество вновь погрузится в расплывчатое состояние войны,
нравственные и религиозные коды которой постоянно меняются.
Но на самом деле часы истории не идут вспять. Констатация
возвращения неких прежних элементов - лишь первая
слабая попытка ухватить смысл нового явления.
Можно сказать, что, по сути дела, с самого начала XX века
человечество так и не жило в мире. Первая мировая война
(1914-1918 годы), которая была сосредоточена в Европе,
после неспокойного периода хрупкого мира непосредственно
привела ко Второй мировой войне (1939-1945 годы), а сразу
вслед за ее завершением мы вступили в «холодную войну».
Это уже была глобальная война нового типа, в некотором
смысле - Третья мировая. Ее окончание (1989-1991 годы)
ознаменовало переход к современному состоянию имперской
гражданской войны. Таким образом, наше время можно считать
Четвертой мировой войной53. Подобная периодизация -
полезная исходная точка, поскольку она помогает нам увидеть
как то, что унаследовано от прежних мировых конфликтов,
так и отличия от них. Само по себе понятие «холодной
войны» уже предполагало, что война стала нормой. Тем самым
стал очевиден тот факт, что даже прекращение стрельбы
означает не завершение вооруженного конфликта, а лишь
временное смягчение его форм. Как представляется, в широком
56
1.2. Подавление мятежей
смысле сегодня состояние войны стало нескончаемым. Кроме
того, предлагаемая периодизация позволяет понять, как на
различных этапах менялся характер военных действий и
противоборствующих сторон. Первая мировая война была
конфликтом между европейскими государствами, хотя в него были
втянуты многие регионы вне Европы, прежде всего - в силу
распространения по миру империалистических и
колониальных структур. Вторая мировая война во многом повторяла
Первую, на этот раз в равной мере разворачиваясь в Азии и в
Европе. Она была завершена в результате вмешательства
Советского Союза и Соединенных Штатов, впоследствии
ставших сторонами нового конфликта всемирного масштаба.
«Холодная война» закрепила данную глобальную конфигурацию
таким образом, что большинство стран оказалось вынуждено
поддержать ту или иную ее сторону. Однако в нынешнем
состоянии имперской войны суверенные национальные
государства уже не имеют первостепенного значения в качестве
участников противостояния. Сегодня на поле брани вступили
иные действующие лица. Более четкое их определение
составляет одну из основных задач для выяснения генезиса
нынешнего состояния войны.
Принципиальные изменения fe международных
отношениях часто датируют 1989 годом и окончательным
завершением «холодной войны». Однако, чтобы отметить
наступление нынешнего состояния, по-видимому, больше подходит 26
мая 1972 года, то есть тот день, когда Соединенные Штаты и
Советский Союз подписали Договор о противоракетной
обороне, регулирующий производство ядерных вооружений двух
сверхдержав. Ядерное соревнование, в котором угрозы
сторон зеркально отражали друг друга, достигло апофеоза.
Возможно, именно в тот момент война утратила прежнюю
отчетливость в качестве главного показателя мощи национальных
государств. Ядерное оружие, опирающееся на ракетные
боеголовки, еще долго после этого оставалось краеугольным
камнем военной стратегии, но, в сущности, начиная с данного
момента, ядерные ракеты стали увязать в грязи своих
хранилищ. Война, по крайней мере в том виде, каком ее знала эпоха
модернити, то есть всеобщий вооруженный конфликт высо-
57
Часть ¡.Война
кой интенсивности с массовыми разрушениями, отступала в
прошлое. Бойни, подобные бомбардировкам Лондона
Германией в сентябре 1940 года или бомбардировке Дрездена
войсками союзников по антигитлеровской коалиции в феврале
1945 года, которые представляли собой тотальное
напряжение всех сил, нацеленное на уничтожение и устрашение всего
населения страны, теперь, если рассуждать здраво, уже нельзя
признать элементом военного искусства. Правда, к сожалению,
это не означает, что подобные действия не могут повторяться.
В течение какого-то времени еще могла продолжаться
стратегия взаимного сдерживания, характерная для
противостояния между США и СССР, но война как таковая стала
видоизменяться. Она меньше ориентирована на защиту от какой-то
явной мегаугрозы и больше нацелена на распространение
мелких угроз. Она нацелена не столько на общее уничтожение
врага, сколько на его трансформацию и даже создание. Война
приобрела ограниченный характер. Вместо того чтобы
напрягать все силы в крупномасштабной битве, сверхдержавы
стали втягиваться в полицейские акции высокой интенсивности,
каковые проводились Соединенными Штатами во Вьетнаме и
Латинской Америке, а Советским Союзом - в Афганистане.
Конечно, высокоинтенсивную полицейскую акцию часто
почти не отличишь от военных действий низкой
интенсивности. Но даже когда названные конфликты временами
переходили в военную фазу, они не становились такими же
всеобъемлющими, как тотальные мобилизации «великих войн»
XX столетия. Короче говоря, 26 мая 1972 года война стала
превращаться в неотъемлемый компонент биовласти,
направленной на создание и воспроизводство глобального
общественного порядка.
Изменения начала 1970-х годов в форме и целях войны
совпали с периодом крупной трансформации в мировой
экономике. Договор о ПРО не случайно был подписан в
промежуток времени между прекращением США обмена долларов
на золото, которое произошло в 1971 году, и первым
нефтяным кризисом 1973 года54. То было время не только валютных
и хозяйственных кризисов. Тогда же начались и эрозия
государства благосостояния, и перенос упора в экономике с фаб-
58
1.2. Подавление мятежей
ричного производства на социально-ориентированные и
нематериальные отрасли. К таким разнородным
трансформациям можно относиться как к отдельным граням одного и того
же явления - грандиозной социальной трансформации.
Военные действия биовласти периода постмодернити
столь явно зависят от изменений в экономике постольку,
поскольку война всегда была связана с ней и, судя по всему, со
временем такая зависимость лишь укреплялась. Многие
ученые подчеркивают, что крупной промышленности
принадлежит главная роль в определении нынешнего состояния дел в
военной сфере - в плане технологических изменений,
организационных моделей и тому подобного. Нынешняя война и
современная промышленность развивались рука об руку55. Для
боевых действий эпохи постмодернити характерно усвоение
и распространение технологий и форм крупномасштабной
индустрии, а также новшеств из области социального и
нематериального производства, на чем мы подробно остановимся
во второй части книги.
Сегодня военный контроль и организация осуществляются
в первую очередь с помощью средств связи и
информационных технологий. Более того, представляет особый интерес (и
опасность) развитие в военных целях - в дополнение к новым
ядерным и химическим технологиям и наряду с обычными
промышленными технологиями - биотехнологий и
соответствующих производств. В совокупности все это составляет
гигантский арсенал, служащий целям войны. В результате
война в условиях постмодернити обретает многие черты того, что
экономисты считают характерным для «постфордизма» на
производстве. В ее основе лежат мобильность и гибкость; она
включает в себя разведку, обработку данных и труд в
нематериальной сфере; ее масштаб расширяется за счет
распространения милитаризации по всей поверхности Земли вплоть до
космических высот и океанских глубин. Речь идет не только о
крахе традиционных попыток добиться нераспространения
вооружений. По сути дела, новые производственные
технологии составляют основу того, что аналитик «РЭНД корпо-
рэйшн» Лоран Муравич называет «распространяющимся рас-
59
Часть 1. Война
пространением» - непреодолимым наращиванием всех видов
оружия во всем мире56.
Характеризуя взаимосвязи между войной и
экономическим производством, нужно проявлять осторожность, дабы не
впасть в упрощенчество, которое нередко имеет место при
описании «военно-промышленного комплекса». Этот термин
появился для определения случаев слияния интересов
крупных промышленных предприятий и государственного
военно-политического аппарата в империалистической фазе
капиталистического развития. Например, между сталелитейным
производством Круппа и германской армией, между
страховой компаний «Ллойде» и британскими
империалистическими проектами, между авиастроительной фирмой «Дассо» и
военной политикой де Голля или между «Боингом» и
Пентагоном. Начиная с 1960-х годов понятие
«военно-промышленный комплекс» превратилось в некую эмблему, служившую
для описания того, как военная промышленность подчинила
себе людские судьбы. Другими словами, ВПК стали считать
скорее субъектом истории, нежели итогом сложных
взаимоотношений между промышленностью, войной и институтами,
складывающихся в ответ на разворачивание повстанческих и
освободительных движений57. Таким образом, некритическое
упоминание военно-промышленного комплекса в
популистском смысле (что порой отдает антисемитизмом, если
вспомнить старые стереотипы о «еврейских банкирах» как
«дельцах от войны») стало некой формой чрезмерного
исторического упрощения. В результате при политико-теоретическом
анализе войны, ее причин и социальных измерений за скобки
выводятся все реальные соображения, касающиеся классовых
конфликтов и общественных беспорядков, а на нынешнем
этапе - и массовых движений. Речь идет о движениях, на
которые суверенная власть должна реагировать и которые она
обязана контролировать во всем объеме их жизненных
проявлений. Ведь мы уже убедились, что война, направленная
лишь на уничтожение врага, сегодня не может служить
опорой новой формы господства. Ей следует не только разрушать
жизнь, но и создавать ее. Возможно, вместо
«военно-промышленного комплекса» мы должны теперь говорить о «военно-
60
1.2. Подавление мятежей
жизненном комплексе». Важно признать, сколь тесно связана
биовласть с войной как на практике, так и на каждом уровне
предпринимаемого нами анализа.
Революция в военном деле
Наличие тесной связи между развитием технологий
экономического производства и вооруженного уничтожения
признают не только критики военной машины. Важные
представления относительно ее происхождения - пусть в неполном и
искаженном виде - мы получаем дополнительно на
основании того, как сами военные круги, прежде всего
американские, трактуют изменения, ведущие к новому состоянию
военного дела. После 1989 года и завершения «холодной войны»
началось то, что многие военные аналитики окрестили
«революцией в военном деле» (РВД), или просто «трансформацией
обороны», понимая под таковой крупные подвижки в
военной стратегии США58. Понятие РВД исходит из трех
основных предпосылок: из того, что новые технологии создают
возможность для новых форм ведения боя; что ныне
Соединенные Штаты располагают подавляющим преимуществом в
военной силе над всеми другими государствами; и что с
концом «холодной войны» утратила смысл парадигма войны как
предсказуемого массового конфликта. Американская военная
машина была настроена на обеспечение участия ведущих
держав в противостоянии на двух фронтах одновременно.
Однако отныне уже нет более необходимости готовиться к
длительному, крупномасштабному ведению боевых действий высокой
интенсивности даже на одном фронте. Вооруженные силы
США, объединенные в огромные подразделения, с тысячами
солдат в одной отдельно взятой дивизии, необходимо
полностью реорганизовать. Теперь требуются небольшие части; они
должны совмещать сухопутный, воздушный и морской
потенциал, а также быть готовыми к осуществлению миссий
разного типа - начиная с поиска и спасения, а также гуманитарной
помощи и заканчивая активным ведением боев малого или
среднего масштаба. РВД не только реорганизует армии, но и
приводит к максимальному использованию новых информа-
61
Часть ¡.Война
ционных и коммуникационных технологий, что дает
американским военным гигантское превосходство и ставит их в
асимметричное положение по отношению ко всем их союзникам и
врагам. РВД создает новую стандартную формулу военных
операций США, включающую в себя использование почти
абсолютного американского превосходства в воздухе,
дополняемое морскими силами и управляемыми ракетами, интеграцию
всевозможных разведывательных органов, максимальное
применение информационно-коммуникационных технологий и
тому подобное59. В таких условиях армии и ее наземным
частям отводится явно подчиненная роль относительно военно-
воздушных и военно-морских сил и, в особенности,
разведывательных и информационных технологий, которые
обеспечивают эффективную доставку боезарядов к любой цели при
сниженном риске. Обычно наземные силы не задействованы
в бою с самого начала. Вместо этого они разворачиваются
мелкими, мобильными группами, чтобы в оперативном и
техническом плане обеспечить координацию воздушных, морских
и разведывательных служб. В этих рамках боевые операции
стали чем-то вроде «системы систем» военной силы.
Считается, что подобные новые стратегии и технологии делают войну
занятием, которое для американских солдат практически
лишено риска, поскольку защищает их от угрозы со стороны
любого противника.
Однако не все в американском военном истеблишменте
разделяют подобное понимание РВД. Те, кого мы можем
назвать «традиционалистами», не согласны с «технологами»,
выступающими за теорию РВД, в особенности по вопросу о
риске, которому подвергаются американские солдаты.
Традиционалисты настаивают, что РВД положила конец той войне,
которую мы знали. Для них достоинства войны необходимым
образом включают в себя столкновение живой силы и, тем
самым, угрозу смерти; с точки же зрения технологов, прямого
столкновения между живой силой противостоящих друг
другу противников практически не будет. Войну будут вести в
стерильной технологичной манере, а число погибших, по
крайней мере, в вооруженных силах США, будет стремиться к нулю.
Прицельные бомбардировки, ставшие возможными благода-
Ы
1.2. Подавление мятежей
ря новым ракетным, информационным и коммуникационным
технологиям, по их словам, позволяют удерживать
большинство американских солдат на безопасном расстоянии и
минимизировать непреднамеренное уничтожение населения
противной стороны. Кроме того, по мнению технологов, сегодня
это единственно возможный способ вести войну, так как
после Вьетнама общественность США не готова принять войну с
массовыми потерями среди американских военных.
Традиционалисты, конечно, выступают не за то, чтобы солдаты США
погибали. Но они полагают, что мандат, согласно которому не
умрет ни один солдат, слишком жестко ограничивает
амплитуду боевых действий. Они считают, что общественность
страны необходимо убедить согласиться с вероятностью
американских потерь в живой силе. Так, некоторые из
традиционалистов надеялись, что атаки 11 сентября 2001 года восстановят в
США патриотические добродетели и готовность к жертвам,
которые, в их представлении, необходимы, чтобы глобальная
сверхдержава смогла поддерживать свое господство™.
Обычно традиционалистов относят к консерваторам. Их
часто ассоциируют с администрациями отца и сына Бушей,
тогда как технологов связывают с администрацией Клинтона.
Но на деле этот спор не укладывается в четкие рамки
межпартийных разногласий или различий во мнениях между
президентскими администрациями. В ходе войны в Ираке в
2003 году, например, министр обороны Дональд Рамсфелд был
самым пылким приверженцем технологического подхода,
настаивая, что война может быть выиграна, а оккупация -
осуществлена при минимальном количестве войск.
Американские генералы, напротив, придерживались традиционалистской
точки зрения, согласно которой необходимы масштабное
развертывание войск и применение обычной тактики.
Следует отметить, что во многих отношениях РВД и
позиция технологов соответствуют последним изменениям в
экономическом производстве. На протяжении XIX и XX
столетий война подразумевала тотальную мобилизацию, в ходе
которой воюющая нация становилась единым социальным
организмом, параллельным организму, задействованному в
промышленном производстве. В современной войне индиви-
63
Часть 1.Война
ды могли быть неразличимы (вспомним, как Эрих Мария
Ремарк описывал растворение индивидуальных тел в грязных
окопах), но они всегда возвращались в коллективном виде
(например, Эрнст Юнгер уподоблял целую армию единому телу,
сделанному из стали). Луи-Фердинанд Селин верно уловил эту
трансформацию современного общества, в очередной раз
обратив внимание на значительное сходство между пехотинцем
на войне и фабричным работником. «Тотальная мобилизация»,
характерная для войн эпохи модернити, по сути означала
превращение всего общества в своего рода военную фабрику, когда
наблюдался явный параллелизм между скоплением людей на
поле боя и их сосредоточением на фабриках, между безликим
массовым работником и безымянным, неизвестным солдатом61.
Стратегии организационной эффективности Тэйлора,
научное планирование и технологические нововведения
заполонили поля битв точно так же, как и фабрики. Массовая
технология эпохи модернити оказалась подчинена корпоративной
реальности, а ведение боевых действий предполагало
уничтожение одних людей другими посредством военной
технологии62.
Однако, согласно идеологии РВД, войне больше не
нужны массы солдат, которых убивают в окопах. Люди на поле
боя, в воздухе и на море стали придатками механизмов или,
точнее, внутренними элементами сложной механической и
электронной аппаратуры. (Парадоксальным образом,
постмодернистские теории субъекта вновь выходят на поверхность
в терминах военной теории.) РВД зависит не только от
технологических достижений (связанных с появлением
компьютерных и информационных систем), но и от новых форм
общественного труда - мобильных, гибких, нематериальных. Как
представляется, рассматриваемая военная идеология
некоторым образом предвосхищает те формы биополитического
производства массы, о которых мы будем говорить во второй
части книги. В соответствии с таким видением, новые солдаты
должны не только убивать, но и быть способными диктовать
завоеванному населению нормы жизни - культурные,
правовые, политические, а также связанные с обеспечением
безопасности. Поэтому не стоит удивляться, что считается необхо-
64
1.2. Подавление мятежей
димым любой ценой сохранять тело и мозг подобного воина,
соединяющего в себе целый набор разных аспектов
деятельности биовласти. Такой солдат представляет собой некий
апофеоз общественного труда, ценный товар. Как же сильно этот
биополитический воин отличается от солдат -
промышленных рабочих, которых убивали в окопах Первой и
блицкригах Второй мировых войн! В подобном смысле РВД
представляет собой предвосхищение и экстраполяцию новейших
изменений общественного труда, когда на поле брани
вбрасываются фигуры экономического производства.
Многое свидетельствует в пользу того, что в самых
высоких сферах военного руководства технологи в целом
возобладали в споре с традиционалистами. Начиная с первой войны
в Персидском заливе, затем в Косово, Афганистане и снова в
Ираке разворачивается план, состоящий в том, чтобы
постепенного лишить войну «телесности». По всей видимости,
американское руководство полагает, будто огромное
преимущество США в огневой мощи, изощренность технологий и
точность вооружений позволяют американским военным
атаковать противников с безопасного расстояния с большой
точностью и решительностью, устраняя их хирургическим путем,
как многочисленные раковые опухоли, с глобального
общественного тела при минимуме побочных эффектов. Иначе
говоря, с технологической точки зрения война становится
виртуальной, а с военной - бестелесной. Для тел американских
солдат нет никакого риска, тогда как тех, кто воюет на
стороне врага, убивают действенно и незримо63.
Впрочем, в технологической точке зрения на войну,
связанной с РВД, есть существенные и нарастающие
противоречия. Во-первых, оставаясь на уровне простых фактов, нужно
задаться вопросом о соответствии этой военной идеологии
реальности. Так, сомнения вызывают:
- сохраняющийся высокий уровень «косвенных потерь»
(когда же удастся довести технологию до совершенства?), -
непропорционально большое число солдат американских и
союзных войск, гибнущих под «дружеским огнем» (когда же
будет улучшена координация информационных и командных
структур?),
65
Часть 1.Война
- и те бесконечные проблемы, с которыми вооруженные
силы сталкиваются, когда производят «демократический
переход», наступающий вслед за «сменой режима» (когда же
удастся лучше подготовить армию к решению социальных,
политических и культурных задач строительства государств?).
В какой степени все это вообще возможно? В конце
концов, ввиду сохранения и накопления подобных
противоречий, эту идеологию станет все труднее оправдывать.
Во-вторых, на более абстрактном и символическом
уровне идеологии РВД также противоречит нарастающее
явление террористов-смертников. Это мрачная
противоположность, кровавый двойник неуязвимого бестелесного солдата.
Как раз тогда, когда тело как будто исчезло с поля боя с
воцарением политики отказа от потерь в своей живой силе,
вытекающей из высокотехнологичной военной стратегии, оно
возвращается во всей своей непривлекательной, трагической
реальности. И РВД, и террорист-смертник отвергают тело,
подверженное риску, которым традиционно определялось
ведение боя, так как первая гарантирует жизнь, а второй - смерть.
Мы никоим образом не превозносим ужасную практику
использования смертников дая организации взрывов и не
оправдываем ее, как некоторые из тех, кто усматривает в ней
последнее орудие в борьбе с системой тотального контроля.
Мы просто утверждаем, что ее можно воспринимать как
проявление противоречивости технологического видения новой
бестелесной войны. Террористы-смертники - крайний
пример трудностей и противоречий, в принципе возникающих
из-за асимметричности конфликтов, которую мы
проанализируем в следующем параграфе «Асимметрия и доминирование
по всему спектру».
Третье противоречие дает знать о себе на самом общем
концептуальном уровне в понимании технологичной
бестелесной войны. Так как технологическое видение
автоматизированных военных машин, не требующих присутствия
солдат, часто граничит с научной фантастикой, вероятно, не
лишним будет взять урок у капитана Кирка, чтобы
проиллюстрировать данное противоречие. В эпизоде многосерийного
фильма «Межзвездный полет», который называется «Ощуще-
66
1.2. Подавление мятежей
ние Армагеддона», звездолет «Энтерпрайз» отправляется с
дипломатической миссией на некую планету, более 500 лет
воюющую с соседней планетой. Когда Кирк и Спок
прибывают туда, местный лидер объясняет им, что битвы в этой войне
происходят на компьютерах, в форме своеобразной
виртуальной игры, которая, по его утверждению, является самым
прогрессивным способом ведения войн, позволяющим жителям
этой планеты сохранить свою цивилизацию. Но капитан Кирк
с ужасом узнает, что, хотя речь идет о виртуальном сражении,
те, кого компьютер посчитал убитыми в бою, должны затем
явиться к «дезинтеграционной машине», чтобы
подвергнуться аннигиляции. В присущей ему эмоциональной манере Кирк
восклицает, что это нецивилизованный и варварский обычай.
По его словам, война невозможна без уничтожения и ужаса.
Именно это заставляет нас избегать войн и прекращать их.
По его мнению, состояние конфликта между этими двумя
планетами длится бесконечно потому, что они сделали войну
«рациональной», безукоризненно чистой и технологичной. Кирк
и Спок ломают компьютеры, чтобы вынудить планеты
вернуться к реальным боевым действиям, тем самым побуждая их
открыть переговоры, которые в результате положат конец
затянувшейся войне. Приключения звездолета «Энтерпрайз»
выявляют противоречие, заключенное в технологической
мечте РВД о цивилизованной, бестелесной войне. Без ужасов
войны меньше стимулов для завершения боевых действий, а
война без конца, по словам Кирка, - это предел варварства.
Впрочем, между идеологией РВД и тем, что случилось со
звездолетом в фильме, есть важное различие, которое
дополнительно усугубляет отмеченное нами противоречие. Ведь
сегодня противоборствующие стороны не равны. Когда
руководство США воображает себе бестелесную войну или
войну без участия солдат, оно, конечно, имеет в виду только
американских солдат. Тела врагов, вне всякого сомнения,
предназначены к уничтожению (и все чаще не сообщается о
вражеских потерях, как гражданских, так и военных, они даже не
подсчитываются). Подобная асимметрия еще больше
затрудняет разрешение указанного противоречия, поскольку
побуждение к прекращению войны наличествует лишь с одной сто-
67
Часть ¡.Война
роны. В чем для сильнейшей стороны может состоять стимул
завершить конфликт, если она от него никак не страдает?
Отчасти эти противоречия возникают из-за того, что в
теориях РВД совершенно отсутствуют соображения
относительно общественного субъекта, ведущего войну.
По-видимому, картина будущей войны без солдат мешает учету тех
реальных воинов, которые сегодня все же ведут боевые действия.
В некоторых случаях большинство солдат, чаще всего
рискующих на передовой, - это не американцы, а «союзные силы»,
меняющаяся группировка солдат из других стран -
европейцев, канадцев и австралийцев, а также пакистанцев, афганцев
и так далее, которые все, в конечном счете, находятся под
командованием США в рамках своего рода военного
аутсорсинга. Например, ведение наземных боев в Афганистане, к
сожалению для военных теоретиков традиционалистского толка,
по большей части было возложено на группу доверенных
заместителей. Многие эксперты заявляют, что бен Ладен и
другие лидеры « Аль-Каиды» ускользнули из гор Тора-Бора в
конце 2001 году потому, что задачу по их обнаружению решали
афгано-пакистанские сухопутные войска, а не солдаты США.
Утверждают, что нежелание рисковать американскими
наземными силами угрожает успеху военных операций64. Более того,
генералитет США все больше прибегает к использованию
частных военных «подрядчиков», то есть фирм, которыми
нередко заправляют бывшие боевые офицеры, обеспечивающие
вербовку, подготовку и выполнение разных функций
поддержки и боевых задач как вне поля боя, так и непосредственно в
бою. Такие частники из числа военных профессионалов,
нанятые по контракту, замещают личный состав армии,
находящийся на действительной военной службе, однако, в отличие
от последнего, не подлежат публичной отчетности. Эта
практика ведет к размыванию границы между выполнением по
контракту вспомогательных функций и
солдатами-контрактниками, говоря прямо - наемниками65. Следует также
отметить, что сами вооруженные силы США пополняются в
основном из самых необеспеченных и наименее привилегированных
сегментов американского населения. В них
непропорционально большое число афроамериканцев наряду со многими людь-
68
1.2. Подавление мятежей
ми, лишь недавно получившими американское гражданство.
Джон Уэйн уже не может восприниматься как показательный
образ солдата США и, что еще важнее, американские солдаты
в совокупности не представляют собой слепка с
американского общества. В этом они далеки от традиций республиканских
армий, которые воспроизводили и представляли социальную
структуру общества в целом. На настоящий момент
американских военных невозможно воспринимать как «вооруженный
народ». Скорее ситуация выглядит так, что в войне эпохи по-
стмодернити, как и во времена древнего Рима, армии
наемников превращаются в основную боевую силу.
Странно, что приходится отмечать, насколько слабы
теории РВД в сравнении с классическими исследованиями
военного дела, проведенными такими авторами, как Макиавелли
и Клаузевиц, - что хорошо сознают сегодня военные
теоретики традиционалистского направления. Если настаивать на
войне без потерь и на технологической асимметрии между
армиями ведущих и всех остальных стран, то тем самым,
избавившись от проблемы людей и их роли, мы лишаем военное
искусство общественного лица. Макиавелли, отстаивая в
сфере общественной обороны республиканский идеал,
придерживался мнения, что в битве свободные люди важнее, чем
пушки. Это утверждение противоречит тому, что диктует
интуиция, но оно нашло подтверждение во всех современных
войнах и революциях - от Вэлли-Фордж до Вальми, от
Сталинграда до Дьен Бьен Фу и от Гаваны до Алжира. Клаузевиц
тоже считал, что технология вполне вторична относительно
солдат как таковых и что всякая армия, в сущности, есть
организованная группа вооруженных добровольцев, причем
подтвердилось, что это решающий фактор для победы. Мечта
технологических стратегов эпохи постмодернити об армии без
солдат и о битве без тел противоречит этим классическим
концепциям субъекта войны.
Теория революции военного дела серьезно подрывает
науку о войне. Вооруженные наемники составляют гнилую
армию, если учесть подрыв общественной морали и
высвобождение властных устремлений. Следует ли ожидать бунта
наемников в соответствии со старыми классическими теория-
69
Часть ¡.Война
ми? Считать ли таким бунтом атаку «Аль-Каиды» на «башни-
близнецы» и Пентагон? Должны ли мы относиться к Саддаму
Хусейну как к человеку, готовому за плату сражаться за любое
дело, который некогда получал деньги от правительства США,
а затем восстал против прежних хозяев? Когда глобальный
порядок конституируется войной, а генералы становятся
высшими судьями, только подобных результатов и стоит ожидать.
Достаточно проанализировать ту новую роль, какую на всех
уровнях играет разведка - военная, коммерческая,
культурная и так далее, - чтобы развить в любом направлении такое
понимание разложения. Военные руководители, несущие
ответственность за свои стратегические области, руководят нами
как наместники, политические и военные правители в
обширных зонах мира. Все это уже случалось во времена
империализма и колониализма, однако тогда конкистадоры и
военные главари все же оставались под ощутимым контролем со
стороны политического руководства в странах своего
происхождения. Сегодня же отношения между местными
правителями (и тем более - между политическими руководителями
стран) и имперским центром выглядят столь же
подозрительно, как и те, что в XVI веке связывали королеву Елизавету с
пиратами Атлантики.
Наемник и патриот
Конец Римской империи и упадок итальянского Возрождения
дают два примера, среди множества прочих, свидетельствующих о
триумфах наемничества. Когда вооруженные силы не состоят
больше из населения страны, а армия уже не есть народ с оружием, то
империи гибнут. Сегодня все армии вновь постепенно
превращаются в наемные. Как и в завершающий период эпохи Возрождения,
современными наемниками руководят кондотьеры. Среди них есть
те, кто стоит во главе национальных отрядов специалистов в
различных областях военной технологии; другие возглавляют
батальоны стражников - всемирных швейцарских гвардейцев; наконец,
третьи руководят армиями стран-сателлитов, поддерживая
глобальный порядок. Руками наемников совершены некоторые из
наиболее ужасных злодеяний, таких как в лагерях беженцев Сабра и
70
1.2. Подавление мятежей
Шатила в Бейруте в 1982 году. Или, скорее, как написал Жан Жене
после посещения этих лагерей, то были наемники из наемников66.
Однако в настоящее время война ведется уже не так, как в
начальный период модернити. Позицию кондотьера нередко
занимает инженер или, точнее, некто, связанный с рядом
промышленных отраслей, развивающих новые системы вооружений, связи и
средств контроля. Сегодняшним наемникам приходится быть
биополитическими солдатами, которым необходимо владеть набором
технических, правовых, культурных и политических навыков.
Наемник даже может стать главой государства в оккупированной
стране, приговоренной судьбой к маргинальному положению в
глобальной иерархии: эдакие гауляйтеры, то есть районные
руководители в нацистской партии, или Карзай и Чалаби, бизнесмены,
вброшенные во власть, или, наконец, просто Курц, господствующий, как
Бог, над подчиненными народами. Например, небольшая группа
высококвалифицированных наемников под зловещим
наименованием «Исполнение приговора», куда входят в основном бывшие
военнослужащие Нациоиальньи сил обороны ЮАР, почти целое
десятилетие решали вопросы государственной власти и контролировали
основные отрасли промышленности, включая торговлю алмазами,
в Уганде, Сьерра-Леоне и других странах Центральной и Западной
Африки™.
Связи, которые складываются между имперскими
аристократами и наемниками, порой весьма тесны, а иногда довольно слабы.
Наибольшие опасения вызывает то, что кондотьеры способны
выступить против имперской аристократии. Саддам Хусейн
поступил так после того, как послужил своего рода швейцарским
гвардейцем в противовес угрозам исламского Ирана; Усама бен Ладен
сделал то же, когда освободил Афганистан от советского
присутствия. Приход к власти наемника, как указывал Макиавелли,
означает конец республики. Власть наемников и коррупция
становятся синонимами. Следует ли нам ожидать восстания наемников
против нынешней глобальной империи или же им свойственны лишь
ассимиляция и выполнение вторых ролей в правящих структурах?
Макиавелли учил нас, что лишь мощное оружие обеспечивает
хорошие законыт. То есть можно заключить, что плохое оружие (а на
языке Макиавелли наемники - оружие негодное) приводит к дур-
71
Часть 1.Война
ньгм законам. Иными словами, разложение воепнъпс приводит к
загниванию всего политического строя.
Такая дорога к разложению - только один из возможных
путей в будущее. Другой - это возрождение amor patriae, любви к
своей стране, такой любви, которая не имеет ничего общего с
национализмом или популизмом. Эрнст Канторович в
замечательном эссе по истории понимания смерти за родину «Pro Patria Mori»
показывает, что соответствующий европейский концепт эпохи
модернити на деле не ведет своего происхождения, как можно было
бы ожидать, от древнегреческого или римского прославления героев,
участвующих в битве. Скорее, его истоки прослеживаются в
средних веках и эпохе Возрождения, когда любовь к стране в реальности
не связывалась с какими-то ее институтами или, тем более, с
национальной идентичностью. Убрав поверхностный слой с понятия
любви к своей стране, Канторович обнаруживает не национализм,
а республиканскую caritas, или чувство симпатии к собратьям. Оно
преобразуется в amor humanitatis, любовь к человечеству,
выходящую за пределы любой нации. Национализм и - даже в большей
мере - прославление воинственного национализма являются,
таким образом, искажением традиции патриотических чувств.
Такое искажение нашло логическое завершение в фашистских
режимах XX векат.
Сегодня нам следует постараться придать таким чувствам
подлинность и реальность, найти способ их противопоставления
всем наемникам и наемническому, неправому присвоению идеи
любви к стране. Есть множество образцов такой возобновленной
любви к стране, которая открывает путь любви к человечеству, -
сражения санкюлотов при Вальми, например, или битвы вьетнамских
крестьян в антиколониальных войнах, - но памяти здесь не
достаточно. Политические времена и способ производства теперь иные.
Нам нужно создать фигуру нового Давида, множества как
победителя в асимметричном бою, работников нематериальной сферы,
которые становятся бойцами нового рода, космополитичными
bricoleurs* сопротивления и сотрудничества. Это те, кто
способен вложить все свои богатые знания и опыт в общую борьбу с
имперской властью. Таков настоящий патриотизм. Он свойстве-
' Bricoleur (фр.) - мастер на все руки, который собирает предметы произвольно, кто-
то вроде рукодельника. - Прим. ред.
72
1.2. Подавление мятежей
пен тем,, у кого нет нации. Более чем когда-либо этот вид
патриотизма, принимает форму заговора, в котором участвуют многие,
продвигаясь к необходимым решениям общим стремлением масс.
Какие наемники смогут противостоять этому? Сегодня вопль,
которым Макиавелли закончил «Князя», вновь столь же актуален и
уместен, как и почти пять столетий тому назад. Это
восклицание, направленное против несправедливости и разложения:
«Варварское господство отвратительно каждому!»70. Нам нужно
изыскать средство, чтобы обновить призыв Макиавелли к освобождению
на языке, которым сегодня говорит глобальное множество, и тем
самым возродить подлинную традицию патриотизма.
Асимметрия и доминирование по всему спектру
Технологическое преимущество американских военных
ставит не только социальные и политические вопросы, но и
практические военные проблемы. Порой преимущество в
технологии оказывается вовсе не выгодным. Военные стратеги
постоянно сталкиваются с тем фактом, что вооружения на
основе передовой технологии могут выполнять только
некоторые весьма специфические задачи, тогда как во многих
случаях необходимы более старые, обычные оружие и стратегии.
Это особенно верно при асимметричных конфликтах, в
которых у одной из противоборствующих сторон несравнимо
больше средств, чем у другой или других. В условиях
симметричного конфликта (такого как противостояние между
Соединенными Штатами и Советским Союзом во времена «холодной
войны») значение технологических преимуществ может
оказаться решающим (так, ядерная гонка играла очень важную
роль), но при асимметричных конфликтах наиболее
продвинутые технологии зачастую недоиспользуются. Во многих
случаях у противника просто отсутствуют такого рода ресурсы,
которым можно угрожать с применением самых сложных
вооружений; в иных ситуациях смертоносная мощь неуместна, и
требуются иные формы контроля.
Тот факт, что в ходе асимметричного конфликта
доминирующая военная держава часто оказывается в невыгодном
положении, стал ключом к партизанской стратегии как мини-
73
Часть ¡.Война
мум с тех времен, когда отряды испанских крестьян терзали
наполеоновскую армию. Речь идет о выворачивании
наизнанку отношений военной мощи и трансформации слабости в силу.
Поражение Соединенных Штатов во Вьетнаме и СССР в
Афганистане, которое было нанесено несравнимо менее
развитыми силами в плане военной мощи и технологии, может
служить символом потенциального превосходства слабости в
асимметричном конфликте. Партизанские силы не могут
выжить без поддержки населения и превосходящего знания
социального и физического ландшафта. Партизанские атаки
нередко сильны своей непредсказуемостью: любой житель страны
может оказаться партизаном, и нападения с неизвестными
средствами следует ожидать отовсюду. Таким образом,
партизаны заставляют доминирующую военную державу пребывать
в состоянии постоянной паранойи. В асимметричном
конфликте эта держава вынуждена применять
контрповстанческие стратегии, направленные не только на нанесение
противнику поражения военными средствами, но и на обеспечение
контроля над ним с помощью социальных, политических и
физиологических инструментов.
Сегодня Соединенные Штаты, непревзойденная военная
сверхдержава, находятся в асимметричных отношениях со
всеми потенциальными врагами. Это ставит США в уязвимое
положение относительно партизанских или нетрадиционных
атак со всех сторон. Поэтому ныне контрповстанческие
стратегии, получившие развитие в конце XX века для борьбы с
менее сильными противниками в Юго-Восточной Азии и
Латинской Америке, а также контроля над ними, требуют
обобщения и повсеместного применения Соединенными
Штатами. Ситуация дополнительно осложняется тем, что в
большинстве случаев конфликты, в которых сейчас участвуют
США, являются нешаблонными или имеют низкую
интенсивность, то есть относятся к серой зоне между войной и миром.
Задачи, стоящие перед военными, колеблются между
ведением военных действий и установлением мира, поддержанием
мира, принуждением к нему и строительством наций -
причем порой трудно усмотреть границу между ними. Тенденция
к последовательному сокращению контраста между войной и
74
1.2. Подавление мятежей
миром, который мы выше рассматривали с философской
точки зрения, вновь возникает теперь в качестве составной части
военной стратегии. В этой серой зоне меры противодействия
мятежу должны быть действенными, обеспечивая борьбу с
неопределенным и нередко неизвестным противником, а
также контроль над ним. Однако в этой зоне, кроме всего
прочего, главенствующая военная держава особенно уязвима для
нападения в ходе асимметричного конфликта. Например,
оккупация американцами Ирака показывает всю
неоднозначность такой серой зоны.
Военные аналитики США весьма обеспокоены
уязвимостью сильной стороны в асимметричном конфликте71. Они
признают, что военной мощи как таковой здесь недостаточно.
Признание ограничений и уязвимости в положении
военного и технологического доминирования побуждает стратегов
предлагать неограниченную форму господства с учетом всех
измерений, всего спектра мощи. По их словам, требуется
«доминирование по всему спектру», то есть сочетание военной
силы с социальным, экономическим, политическим,
психологическим и идеологическим контролем. Таким образом,
военные теоретики, в сущности, обнаружили суть биовласти.
Доминирование по всему спектру непосредственно вытекает из
прежнего хода развития стратегий борьбы с мятежами. При
столкновении с нетрадиционными конфликтами и
конфликтами низкой интенсивности, которые попадают в серую зону
между войной и миром, военные аналитики советуют
применять «серую» стратегию, в которой смешаны военные и
гражданские компоненты. Если Вьетнам остается символом
провала Соединенных Штатов в асимметричном конфликте, то
военные аналитики считают Никарагуа и Сальвадор наиболее
яркими примерами успеха американцев и поддерживаемых
ими сил, когда был задействован весь спектр мер
противодействия мятежам в ходе конфликтов низкой интенсивности.
Впрочем, следует признать, что подобную ничем не
ограниченную стратегию тоже преследуют противоречия.
Биовласть встречает сопротивление. Согласно новой стратегии
борьбы с мятежами, суверенная власть - сталкиваясь, с одной
стороны, с невозможностью установить прочные отношения с
75
Часть ¡.Война
местным населением и, с другой стороны, располагая
средствами для полного доминирования, - просто создает те
послушные социальные субъекты, которые ей требуются. В качестве
гипотезы многие авторы указывали на подобное силовое
производство субъекта, полное отчуждение гражданина и
работника и тотальную колонизацию жизненного мира как на
определяющую особенность «позднего капитализма».
Франкфуртская школа, ситуационисты и различные критики технологии
и коммуникации ставили в центр своего внимания тот факт,
что власть в капиталистических странах становится
тоталитарной, производя послушные субъекты72. В какой-то мере
преследовавшие таких авторов кошмары созвучны
мечтаниям стратегов абсолютного доминирования. Точно так же, как
капиталист жаждет получить рабочую силу, состоящую из
работников-обезьян, военные администраторы рисуют в своем
воображении желанную картину армии, состоящей из умелых
и надежных солдат-роботов, и прекрасно контролируемого,
покладистого населения. Но эти кошмары и мечты
нереальны. Доминирование, даже самое многоаспектное, никогда не
будет абсолютным и всегда вызывает сопротивление.
В данном случае военная стратегия сталкивается с
философской проблемой. У суверенной власти всегда имеются две
стороны: доминирующая сила неизменно полагается на согласие
или подчинение тех, над кем она господствует. Мощь
суверенитета никогда не обходится без ограничений, и такие
ограничения потенциально всегда могут быть преобразованы в
сопротивление, точку уязвимости, угрозу. Тут опять
возникает террорист-самоубийца - на этот раз как символ
неизбежной ограниченности и уязвимости суверенной власти;
отказываясь вести подчиненную жизнь, он само свое существование
превращает в ужасное оружие. Таков онтологический предел
биовласти в его наиболее трагичном и отталкивающем воплощении.
Подобное уничтожение выявляет только пассивный,
негативный лимит суверенной власти. Позитивный, активный ее
предел наиболее явно обнаруживает себя в связи с трудом и
общественным производством. Даже будучи порабощен
капиталом, труд все же непременно сохраняет свою
автономию, причем сегодня это все убедительнее подтверждается в
76
1.2. Подавление мятежей
отношении новых, нематериальных, кооперированных и
совместных форм труда. Такая взаимосвязь не ограничена лишь
экономической сферой. Как мы еще покажем, она переходит
и в биополитическую сферу жизни общества в целом,
включая военные конфликты. В любом случае следует признать,
что в асимметричных конфликтах победа, подразумевающая
тотальное господство, недостижима. Все, чего можно достичь,
- это временное и ограниченное поддержание контроля и
порядка, за которым необходимо постоянно следить и который
нужно охранять. Борьба с восстаниями - это работа на
полную ставку.
Здесь полезно отступить и рассмотреть ту же проблему в
ином аспекте, а именно - с точки зрения формы. Ведь
противодействие мятежам есть, в сущности, вопрос
организационной формы. Например, неприятный урок, который
руководители США и союзные им национальные государства
вынуждены были усвоить после 11 сентября, состоит в том, что враг,
с которым они имеют дело, - это не какая-то суверенная
страна, а скорее сеть. Другими словами, враг обрел новую форму.
На деле в нынешнее время асимметричных конфликтов стало
общим условием, что враги и угрозы имперскому порядку
возникают обычно в виде распределенных сетей, а не
централизованных и независимых субъектов73. Существенная черта
распределенной сети заключается в отсутствии у нее центра.
Неточно было бы считать, что власть в ней исходит от какого-
то центрального источника. Сеть даже не полицентрична.
Скорее, власть распределяется там по-разному, неровно и
неограниченно. Другой важной характеристикой
распределенной сетевой формы является то, что сеть постоянно
подрывает стабильные границы между тем, что находится внутри, и
тем, что остается вне сети. Это не значит, что она всегда
присутствует повсеместно; речь идет лишь о том, что ее наличие и
отсутствие обычно неочевидны. Можно сказать, что у сети есть
тенденция к преобразованию всякой границы в порог. В
таком смысле сети, в сущности, неуловимы, эфемерны,
неизменно ускользающи. Поэтому в один момент они могут
показаться универсальными, а в следующий - растворяются в воздухе.
Подобные изменения формы серьезно сказываются на
77
Часть ¡.Война
военной стратегии. Так, для стратегов традиционного
ведения войны государственными средствами сеть может быть
раздражающе негодной в качестве объекта для удара: в ней
нет центра и границ, так куда же нам бить? И, что пугает еще
сильнее, сеть способна появиться где угодно, в любое время и
в любом виде. Военные вынуждены быть в постоянной
готовности для отражения неожиданных угроз и неизвестных
врагов. Неудивительно, что столкновение с сетевым врагом
может погрузить прежнюю форму власти в состояние полной
паранойи.
Однако сетевой враг - не вполне новый. Так, во время
«холодной войны» коммунизм был для Соединенных Штатов
и стран Западной Европы врагом в двух смыслах. С одной
стороны, он выступал как суверенный государственный
противник, которого олицетворяли сначала Советский Союз, а затем
Китай, Куба, Северный Вьетнам и другие страны, но, с другой
стороны, он был также и сетевым врагом.
Коммунистическими в принципе могли оказаться не только повстанческие
армии и революционные партии, но также политические
объединения, профсоюзы и любое число прочих организаций.
Потенциально коммунистическая сеть наличествовала
повсеместно, но она была недолговечной и быстро исчезала.
(Кстати, это был один из элементов, подпитывавших паранойю
маккартизма в Соединенных Штатах.) В годы «холодной
войны» сетевой враг отчасти ускользал из виду - в той мере, в
какой его постоянно перекодировали в представления о
социалистических государствах. То есть считалось, что у
основного суверенного врага просто очень много агентов. После
завершения «холодной войны» национальные государства уже
не застят горизонт, и сетевые враги полностью вышли на свет.
Сегодня все войны обретают сетевые формы.
Чтобы понять, как стратегии борьбы с мятежами могут
превозмогать сетевое сопротивление, нужно обернуться
вспять. Там мы увидим, как развивались меры
противодействия мятежам на протяжении XX века, в особенности в ходе
кампаний борьбы с восстаниями. Они велись против
городских и сельских партизанских движений, сражавшихся за
национальное освобождение в Африке, Азии и Латинской Аме-
78
1.2. Подавление мятежей
рике74. Стратегии борьбы с мятежами получили развитие
потому, что партизанские организации строились в соответствии
с иной формой, нежели традиционные военные организации,
и, следовательно, требовали других методов нападения и
контроля. Традиционная, самостоятельная военная структура
имеет пирамидальную форму с вертикальной структурой
командования и коммуникации: небольшая группа или
отдельный лидер наверху, более многочисленная группа полевых
командиров посередине и солдатская масса у основания.
Таким образом, традиционная армия составляет боевой
организм - с генералами в качестве головы, лейтенантами вместо
туловища, рядовыми солдатами и моряками в роли
конечностей. Традиционная армия обычно действует, базируясь на
суверенной территории своей страны, вдоль относительно
явных и определенных линий фронта, в силу чего глава
военного тела может оставаться в безопасности на удалении от
передовой. Иными словами, в описанном смысле
традиционная военная структура опознаваема вдоль и поперек.
Партизанские же отряды выглядят, по крайней мере с точки зрения
господствующей державы, совершенно размыто. Обычно у
партизан нет собственной территории и безопасных зон; они
мобильны и, как правило, действуют исключительно на
вражеской территории. Хотя, в общем, партизаны действуют на
пространстве без явных границ, в джунглях и городах, даже
этой неопределенности недостаточно, чтобы в полной мере
их защитить. Их защите содействует также сама по себе
организационная форма, поскольку партизанские организации
имеют склонность к формированию полицентричного
командования и горизонтальных коммуникаций, когда мелкие
группы или подразделения могут самостоятельно связываться со
многими другими группами. Партизанская армия - не единый
организм, а нечто больше напоминающее волчью стаю или
многочисленные стаи волков, за которыми приходится
охотиться противоповстанческим силам.
С точки зрения такого противодействия, сетевая форма
представляет собой продолжение и завершение тенденции,
которая была описана в виде перехода от традиционных к
партизанским организациям. Вехи в этой схеме выглядят как
79
Часть 1.Война
движение по направлению к все более сложным типам сетей.
Традиционную военную структуру можно описать как сеть с
одним узлом в центре или в форме звезды, в которой все
линии связи и командования расходятся подобно радиусам.
Партизанская структура предполагает полицентричную сеть
с множеством относительно самостоятельных кластеров. У
каждого из них свой центр, подобно тому, как это имеет место
во Вселенной, где каждая звезда определяет движение
планет на своей периферии и связана с другими звездами. Еще
одной моделью этого рода является распределенная, или
полноматричная, сеть, у которой нет центра, а все ее узлы могут
непосредственно сообщаться со всеми другими. Если
традиционная армия напоминает единое вооруженное тело,
отношения между частями которого носят органичный и
централизованный характер, а партизанская армия похожа на стаю
волков и имеет относительно автономные ячейки, которые
способны действовать самостоятельно или в координации, то
распределенную сеть можно себе вообразить в виде
муравейника или пчелиного роя - как аморфное множество,
способное ударить в одной точке со всех сторон и рассеяться по
окрестностям, став практически невидимым75. Отловить
пчелиный рой весьма сложно.
Ясно, что против пчел прежние контрповстанческие
стратегии неработоспособны. В качестве примера представим себе
метод «обезглавливания», концептуально опирающийся на
естественную идею, согласно которой если лишить мятеж
руководства, то он зачахнет и прекратится. В практическом
плане «обезглавливание» подразумевает ссылку, тюремное
заключение или физическое уничтожение вожаков повстанцев.
Такой метод широко использовался против армий
национального освобождения и партизанских движений, но он
оказывается все менее эффективным, когда повстанческие
организации принимают полицентричную или распределенную форму.
К ужасу стратегов борьбы с мятежами, всякий раз, когда они
отрубают голову, на ее месте появляется другая, как у
отвратительной Гидры. У партизанской организации много голов,
а у роя их нет вовсе.
Вторая стратегия противодействия мятежам опирается на
80
1.2. Подавление мятежей
модель «уничтожения среды обитания». Согласно этой
стратегии, признается, что враг организован не так, как
традиционная армия, а потому его нельзя просто обезглавить.
Допускается даже, что его и его организационную форму невозможно
выявить с полной достоверностью. Но такое знание и не
является необходимым для применения данного метода:
суверенная держава избегает того, чтобы ей вредили
недоступным ее знанию образом, и концентрируется на том, что может
быть ей известно. Для достижения успеха прямое нападение
на врага не требуется. Для этого нужно разрушить среду его
обитания, как материальную, так и социальную. Вылейте воду -
и рыба умрет. В частности, эта стратегия разрушения среды
обитания привела к ковровым бомбардировкам во Вьетнаме,
Лаосе и Камбодже, разгулу убийств, пыток и запугиваний
крестьян в Центральной и Южной Америке и массовому
подавлению групп активистов в Европе и Северной Америке. В
метафорическом смысле напалм можно было бы расценить как
образцовое оружие стратегии «уничтожения среды обитания».
Такая стратегия осознано и неизбежно груба и неразборчива.
Многочисленные жертвы среди не участвующих в войне
людей уже нельзя отнести к косвенным потерям, потому что, по
сути дела, они составляют непосредственную цель, даже если
их уничтожение - лишь средство нанести удар по основному
противнику. Ограниченные успехи применения подобных мер
становятся все меньшими по мере того, как группы
повстанцев создают более сложные, распределенные сетевые
структуры. Поскольку враг рассредоточен, не поддается локализации
и его нельзя идентифицировать, то среда его обитания все
более расширяется и становится беспредельной. Столкнувшись
с такой тенденцией, приверженцы традиционной военной
силы испытывают побуждение отказаться от дальнейшей
борьбы и, подобно безумному антигерою Йозефа Конрада, кричать
в озлоблении: «Истребить всех тварей!»
Теперь нам понятно, что контрповстанческие стратегии
уже не могут полагаться исключительно на негативные
приемы, такие как убийство лидеров восставших и массовые
аресты, а должны также породить «позитивные» методы. Иными
словами, меры против мятежей должны не уничтожать их
81
Часть 1.Война
питательную среду, а создавать взамен свою среду и держать
ее под контролем. Доминирование по всему спектру, о
котором мы говорили выше - это одно из видений подобной
позитивной стратегии по контролю сетевых противников. С
сетью ведут борьбу не только вооруженную, но также
экономическую, политическую, социальную, психологическую и
идеологическую. Здесь следует задаться вопросом, какая
форма власти готова применять такую общую, рассеянную и
специфическую стратегию по борьбе с мятежами.
Действительно, традиционные, централизованные, иерархические
военные структуры, по всей видимости, не способны к ее
применению и не могут адекватным образом противостоять
сетевым военным машинам. Для борьбы с сетью нужна другая
сеть. Однако превращение в сеть предполагает радикальное
изменение структуры традиционных военных инструментов,
как и форм суверенной власти, которую они представляют.
Сфокусировавшись на форме, нам легче уяснить значение
(как и изъяны) РВД и стратегий участия в асимметричных
конфликтах. Вне сомнения, в особенности на
технологическом уровне, РВД гласит, что традиционные военные машины
прибегают к сетям с нарастающим успехом - к сетям
информационным, коммуникационным и так далее. Распределение
и блокирование информации и дезинформации вполне может
оказаться важной сферой ведения борьбы. Однако требуется
гораздо более радикальная трансформация: военным следует
не просто использовать сети. Вся их организация должна
обрести форму распределенной сети. Традиционные военные
машины уже давно пытались имитировать практику боевых
действий партизан - к примеру, используя мелкие десантно-ди-
версионные отряды, - но такие попытки до сих пор имели
узкий масштаб и ограничивались тактическим уровнем. В том
же направлении указывают некоторые перемены, отмечаемые
в нынешней трактовке РВД, которые сосредоточены, скажем,
на достижении большей гибкости и мобильности боевых
частей. Но требуются еще более существенные подвижки,
захватывающие командную структуру и, в конечном счете, форму
общественной власти, на которую опирается военный
аппарат. Как может командная структура перейти от модели цент-
82
1.2. Подавление мятежей
рализованной к модели распределенной сети? Какую
перемену это влечет за собой в формах общественной и
политической власти? Это была бы не только революция в военном деле,
но и изменение формы самой власти. Как мы себе это
представляем, данный процесс есть часть перехода от империализма
с присущей ему централизованной формой власти,
основанной на национальных государствах, к сетевой Империи. Она
включала бы в себя не только господствующие державы в
форме государств, но и наднациональные администрации,
объединения, представляющие интересы деловых кругов, а также
многочисленные прочие неправительственные организации.
Теперь, наконец, мы можем вернуться к вопросам,
которые были поставлены в самом начале, касательно
«исключительной» роли американской мощи в нынешнем глобальном
порядке. Анализ стратегий противодействия мятежам
говорит нам, что войска США (а также американская мощь в
более широком плане) должны превратиться в сеть, отринуть
свой национальный характер и стать имперской военной
машиной. В таком смысле отказ от одностороннего контроля и
обретение сетевой структуры не есть акт доброй воли со
стороны сверхдержавы. Скорее, подобный шаг продиктован
запросами стратегии борьбы с мятежниками. Такая военная
необходимость заставляет вспомнить о спорах между
приверженцами односторонности и многосторонности, о стычках
между США и ООН, но по существу вопрос стоит гораздо
шире. Сегодня только сетевая форма власти способна
создавать и поддерживать порядок76.
Судя по некоторым признакам, американская военная
машина, по крайней мере, на уровне идеологии, в последние
десятилетия занимала амбивалентную позицию, где-то между
империализмом и Империей. Можно сказать, что как
минимум с начала 1990-х годов внешняя политика и военные
обязательства США колебались между империалистической и
имперской логикой. С одной стороны, все военные
обязательства и любую внешнеполитическую ориентацию в целом
приходится объяснять и оправдывать с точки зрения
национальных интересов США, будь то особые интересы, такие как
доступ к дешевой нефти, или более общие, такие как поддер-
83
Часть ¡.Война
жание стабильности рынков или обеспечение
военно-стратегических позиций. В этом отношении Соединенные Штаты
действуют как национальная держава, уподобляясь
современным европейским империалистическим государствам. С
другой стороны, всякая американская военная акция, как и
внешнеполитическая ориентация страны в целом, одновременно
несут в себе имперскую логику, которая отталкивается не от
ограниченных национальных интересов, а от интересов всего
человечества. Логика прав человека - это самый важный
пример подобной имперской логики, которая не имеет в виду
специфический интерес какой-либо нации или народа.
Напротив, она, по определению, в равной мере распространяется на
все человечество. Другими словами, мы не должны считать
гуманитарную и рассчитанную на весь мир риторику
дипломатии и военных действий США всего лишь фасадом,
предназначенным для того, чтобы замаскировать глубинную
логику национальных интересов. Вместо этого следует признать
их обе в равной мере реальными: это две соперничающие
логики, действующие в отношении одного и того же
военно-политического аппарата. В некоторых конфликтах, например, в
Косово, может доминировать имперская гуманитарная
логика, а в других, таких как в Афганистане, главной оказывается
национальная имперская логика. В то же время еще в каких-
то конфликтах, скажем, в Ираке, две это логики перемешаны
до состояния неразличимости. Во всяком случае, обе они, в
разных дозах и видах, прослеживаются во всех этих
конфликтах77.
Здесь нам нет необходимости ввязываться в надоевшую
всем полемику по поводу глобализации и национальных
государств, основанную на предположении, будто они
несовместимы друг с другом. Мы, напротив, полагаем, что национальные
идеологи, функционеры и администраторы все в большей мере
обнаруживают, что ради достижения своих стратегических
целей им нельзя действовать и думать только в национальных
рамках, без учета остального мира. Управление делами
Империи не требует упразднения национальных администраторов.
Напротив, сегодня имперское управление по большей части
осуществляется структурами и кадрами господствующих на-
84
1.2. Подавление мятежей
циональных государств. Точно так же, как национальные
министры экономики и руководители центральных банков
могут действовать и зачастую фактически действуют,
руководствуясь имперскими, а не узкими национальными интересами,
как мы еще убедимся ниже, когда совершим путешествие в
Давос, так и национальные военные деятели и министры обо-
" 7ft
роны ведут имперские воины .
Таким образом, необходимость сетевой формы власти
лишает смысла споры вокруг односторонности и
многосторонности. Ведь невозможно проконтролировать сеть из какой бы
то ни было отдельной, единичной командной точки. Иначе
говоря, Соединенные Штаты не могут «пройти весь пусть
самостоятельно», а Вашингтон не способен осуществлять
монарший контроль над глобальным порядком без содействия
других ведущих держав. Это не означает, что решения,
принимаемые в Вашингтоне, в каком-то смысле вторичны или
несущественны. Точнее было бы сказать, что они всегда
должны выстраиваться в увязке со всей сетью глобальной власти.
Если воспринимать США в качестве монаршей силы на
мировой сцене, то, используя старую терминологию, монарху
следует постоянно вести переговоры и работать с различными
глобальными аристократиями (такими как политические,
экономические и финансовые элиты). В конечном счете, вся эта
структура власти должна постоянно иметь дело с
конструктивным глобальным множеством, которое составляет
подлинную основу сети. Необходимость сетевой формы глобальной
власти (а следовательно, также и военной науки) - это не
идеологическое заявление, а признание неотвратимого
материального обстоятельства. Отдельно взятая держава может
попытаться - и Соединенные Штаты поступали так не раз -
игнорировать необходимость перейти к сетевой форме и
задействовать множественные отношения власти, но то, что
американцы выкидывают в дверь, всегда пробирается назад
через окно. Когда страна, занимающая центральное положение
в мире, пытается оттолкнуть от себя сеть, это напоминает
попытку отмахнуться палкой от набегающей волны. Рассмотрим
лишь один пример: кто заплатит за войны, которые ведутся
одной державой? Опять-таки Соединенные Штаты выглядят
85
Часть ¡.Война
как монарх, не способный профинансировать свои войны
самостоятельно и вынужденный обращаться за финансами к
аристократам. Но те отвечают: «Никаких налогов без
представительства». То есть они отказываются финансировать
войны, если их голоса и интересы не будут представлены в
процессе принятия решений. Короче говоря, монарх может
узурпировать власть и начать вести войны в одностороннем
порядке (что способно привести к крупным трагедиям), но
вскоре придется платить по счетам. Таким образом, подобная
односторонняя авантюра - не более чем переходная фаза. Без
содействия аристократии монарх, в конечном счете, бессилен79.
Чтобы бороться с сетевыми врагами и контролировать их,
то есть для того, чтобы сами традиционные суверенные
структуры стали сетями, имперский ход мыслей в отношении
политической, военной и дипломатической активности со
стороны Соединенных Штатов и других ведущих держав должен
возобладать над империалистическим ходом мыслей. Военной
же стратегии следует перейти от опоры на централизованные
структуры к распределенным сетям. В идеологическом
смысле национальный интерес и национальная безопасность
стали слишком узкой основой для объяснения или действия во
времена сетевой борьбы, но еще важнее то, что традиционная
структура военной мощи уже не способна победить или
сдержать своих противников. Сетевая форма налагается на все
грани власти непосредственно из-за необходимости обеспечить
действенность управления. То есть мы приближаемся к состоянию
войны, в котором сетевые силы имперского порядка
сталкиваются с сетевыми врагами на всех направлениях.
86
1.3. Сопротивление
[Панчо] Вилье пришлось придумывать метод ведения
боевых действий с самого начала... Ему ничего не было
известно о европейских стандартах стратегии или
дисциплины... Когда его армия идет на войну, то ему не
отдают честь, то есть четкие выражения уважения по
отношению к офицерству отсутствуют... Это похоже
на потрепанную республиканскую армию, которую
Наполеон вел в Италию.
Джон Рид
Огонь по штабам.
Мао Цзэдун
Рассмотрев контрповстанческие стратегии, мы заметили,
как менялись на протяжении XX столетия формы восстания,
бунта и революции. Произошел переход от традиционных,
централизованных военных структур к партизанским
организациям и, наконец, к более сложным формам распределенных
сетей. Из такого повествования можно вынести впечатление,
будто стратегии борьбы с мятежами диктуют изменение форм
беспорядков. На самом деле, как указывают сами
рассматриваемые термины, происходит как раз наоборот. Теперь нам
нужно зайти с другой стороны и выявить ту логику, которой
подчиняется происхождение форм восстания и бунта. Эта
логика и соответствующая траектория трансформаций помогут
нам определить, каковы сегодня и какими будут в
дальнейшем наиболее влиятельные и предпочтительные
организационные формы неповиновения и революции. Наконец, мы
сможем понять, что нужно делать для решения самой важной
задачи сопротивления сегодня, а именно - для
противостояния войне.
Сопротивление как исходная точка
В нашей экспозиции войны и конфликтов с применением
силы мы начали с рассмотрения контрповстанческих мер, хотя,
конечно, в реальности сперва происходит мятеж, а отпор ему
87
Часть 1. Война
всегда идет следом. Мы приступили к делу со стороны
противодействия мятежам практически по той же причине, по
какой Маркс в предисловии к первому тому «Капитала»
объясняет, почему разговор о богатстве предваряет у него
обсуждение труда, который, собственно, служит источником
богатства. Согласно марксову объяснению, метод экспозиции,
или изложения, его аргументации {Darstellung) отличается от
метода исследования (Forschung). Его книга начинается с
обсуждения капитала и, в особенности, с мира товаров: такое
вступление логично, поскольку именно подобным образом мы
получаем первое фактическое представление о
капиталистическом обществе. С этой точки Маркс открывает
рассмотрение динамики капиталистического производства и труда, даже
несмотря на то, что капитал и товары представляют собой
результаты труда - как в материальном отношении,
поскольку это продукты труда, так и в политическом - ведь капиталу
приходится постоянно реагировать на угрозы и осложнения,
исходящие от труда. Если изложение у Маркса начинается с
капитала, то его исследование должно начинаться с труда и
непременно учитывать, что в действительности в основе
всего лежит труд. То же самое верно и в отношении
сопротивления. Даже если привычное употребление данного термина
намекает на противоположное - что сопротивление
представляет собой ответ или реакцию, - когда речь идет о власти,
сопротивление первично. Данный принцип снабжает нас иным
видением развития современных конфликтов и проявлений
нынешней перманентной глобальной войны. Признание
первенства за сопротивлением позволяет увидеть весь процесс
снизу. Оно также делает зримыми для нас возможные сегодня
альтернативы.
В великой традиции классической немецкой философии,
на которую опирался Маркс, сложилось хорошо развитое
понимание философского метода, опирающегося на взаимосвязь
между изложением, или презентацией, и манерой
исследования. Младогегельянцы, то есть философы, которые в начале
XIX века адаптировали и трансформировали учение Гегеля
дая германских «левых», в частности Людвиг Фейербах,
Давид Фридрих Штраус, Арнольд Руге, Мозес Гесс и Генрих Гей-
88
13. Сопротивление
не, брали за точку отсчета Darstellung Гегеля, его описание
развертывания Духа в мире. Однако их исследование
переворачивает эту идеалистическую перспективу мира и ставит ее с
гловы на ноги, развивая термины для обозначения реальных,
материальных субъектов. На базе этого Forschung и благодаря
его опоре на материальные субъекты они могли изложить Neue
Darstellung, новое видение действительности. Такая новая
экспозиция не только снимает мистический налет с
идеалистической точки зрения, которую они отбросили, но и активно
создает иную реальность. Субъекты, обнаруживаемые в ходе
исследования - это творцы новой реальности, реальные
протагонисты истории. Фактически в этом и состоит метод
самого Маркса. Его изучение природы труда и
производительности тех, кого эксплуатирует капитал, ориентировано не только
на новое восприятие мира с точки зрения эксплуатируемых,
но также на новую реальность, созидаемую в ходе их
исторической деятельности. Теперь таким же точно образом мы
должны начать осознавать нынешнее глобальное состояние
войны и его изменение с помощью изучения родословной
социальных и политических движений сопротивления. В
конечном счете это приведет нас к новому видению мира, а
также выявлению субъектов, способных воздвигнуть новый
мир.
Как мы уже убедились, военными вопросами никак нельзя
заниматься изолированно, причем во времена биовласти и
биополитики они все теснее переплетаются с социальными,
культурными, экономическими и политическими проблемами.
Чтобы дать здесь первый набросок субъектов сопротивления,
нам, следовательно, нужно предвосхитить некоторые из
результатов анализа второй части этой книги, которые
касаются как социального, так и технического состава множества, то
есть того, как люди интегрированы в системы
экономического производства и воспроизводства, какие работы они
выполняют и что именно они производят. Мы покажем, что в
настоящее время сцена труда и производства видоизменяется
вследствие гегемонии нематериального труда, то есть такого
труда, посредством которого создаются нематериальные
продукты, а именно информация, знания, идеи, образы, отноше-
89
Часть 1. Война
ния и эмоциональные реакции. Это не означает, что больше
нет промышленного рабочего класса, чьи мозолистые руки
работают с механизмами, или сельскохозяйственных
работников, возделывающих землю, и даже того, что в глобальном
масштабе количество таких работников сократилось. Мы
хотим лишь сказать, что качества и особенности
нематериального производства ведут к трансформации других форм труда и,
по сути, общества в целом. Некоторые из подобных
особенностей решительно нельзя приветствовать. Когда, к примеру,
эксплуатируются наши идеи и чувства (или эмоции) и когда они
тем самым по-новому становятся подвластны воле хозяина, мы
нередко испытываем возобновленные и усиленные формы
вмешательства и отчуждения. Более того, в силу контрактных
условий и принципов вознаграждения за нематериальный
труд, которые имеют тенденцию к распространению на весь
трудовой рынок, положение труда в целом становится менее
прочным. В различных формах нематериального труда есть,
например, тенденция к размыванию различий между рабочим
и нерабочим временем, вследствие чего рабочий день
беспредельно увеличивается и заполняет всю жизнь. Еще одна его
черта сводится к тому, что нематериальный труд
осуществляется без прочных долговременных контрактов и тем самым
оказывается в рискованной ситуации обретения повышенной
гибкости (для выполнения одновременно нескольких задач)
и мобильности (для постоянного перемещения между
различными местами работы). Отдельные особенности
нематериального труда, которые ведут к трансформации иных трудовых
форм, содержат в себе грандиозный потенциал для
позитивных социальных изменений. (Однако положительные
характеристики, как это ни парадоксально, составляют оборотную
сторону негативных изменений.)
Во-первых, нематериальному труду свойственно выходить
за пределы ограниченной сферы сугубо хозяйственных
процессов, вовлекаться в общественное производство и
воспроизводство как таковые. Скажем, производство идей, знаний и
образов не просто создает средства, через которые общество
формируется и сохраняется. Такого рода нематериальный труд
прямо порождает и социальные отношения. Нематериальный
90
1.3. Сопротивление
труд является биополитикой в той мере, в какой он направлен
на создание форм общественной жизни; но в таком случае он
обычно уже не ограничивается экономикой, а сразу
становится общественной, культурной и политической силой. В
конечном счете, если рассуждать на языке философии, то
производство, о котором мы здесь говорим, есть производство субъективного,
иначе говоря, создание и воспроизводство новых
общественных субъектов. Что мы собой представляем, как мы смотрим
на мир и как мы друг с другом взаимодействуем - все это
определяется в ходе такого общественного, биополитического
производства.
Во-вторых, нематериальный труд имеет тенденцию
приобретать общественную форму сетей, основанных на
коммуникации, сотрудничестве и эмоциональной привязанности.
Нематериальный труд возможен лишь сообща и во все
большей степени ведет к изобретению новых, независимых сетей
кооперации, в которых осуществляется нематериальное
производство. Способность к вовлечению и трансформации всех
сторон жизни общества и сетевая форма сотрудничества - вот
две исключительно мощные черты, которые нематериальный
труд сообщает другим видам труда. Эти черты могут
послужить предварительными характеристиками социального
состава того множества, которое сегодня придает импульс
движениям сопротивления против перманентного, общемирового
состояния войны.
Нам также требуется дать первый набросок
политической ориентации этого множества, вкратце предвосхищая
результаты анализа, который будет проведен в третьей части.
Мы утверждаем, что главные силы, направлявшие историю
битв сопротивления и освободительных движений
современности, наряду с наиболее эффективными движениями
сопротивления наших дней, в принципе приводятся в действие не
только борьбой с бедностью и нищетой. Свою роль играет
также глубинное стремление к демократии - к настоящей
демократии, то есть власти для всех, осуществляемой всеми,
которая опиралась бы на равные и свободные взаимоотношения.
Такая демократия - мечта, зародившаяся в ходе великих
революций эпохи модернити, но так до сих пор и не реализо-
91
Часть 1. Война
ванная. В настоящее время новые качества складывающегося
множества и его биополитическая продуктивность дают
небывало мощные средства, позволяющие приблизить
исполнение этой мечты. Стремлением к демократии проникнут весь
цикл протестов и демонстраций, вызванных проблемами
глобализации, начиная с драматических событий на встрече ВТО
в Сиэтле в 1999 году и заканчивая заседаниями в рамках
Всемирного социального форума в Порту-Алегри (Бразилия). То
же стремление составляет ядро различных движений и
демонстраций, направленных против войны 2003 года в Ираке и
перманентного состояния войны в принципе. В нынешних
условиях демократический запрос непосредственно совпадает
со стремлением к миру. Поскольку война стала теперь
основополагающим элементом политики, а состояние
исключительности - постоянным, то для множества мир становится
высшей ценностью и необходимым условием всякого освобождения.
Однако в данном контексте непосредственно отождествлять
интересы множества исключительно с достижением мира было
бы упрощением. На протяжении периода модернити, да и
сегодня, движениям сопротивления приходилось
противостоять войне и насаждаемому ею насилию, иногда прибегая к
жестокости, а порой обходясь без нее. Вероятно, точнее было
бы сказать, что крупные освободительные войны в конечном
счете направлены (или должны направляться) на «борьбу с
войной», то есть представлять собой активное усилие по
разрушению насильственного режима, который продлевает
состояние войны, поддерживает системы неравенства и
подавления. Таково условие, обязательное для демократии
множества.
Распознание основных черт множества дает нам
возможность правильно сориентировать наше представление о мире.
После экспозиции нынешнего состояния войны исследование
природы и состояния множества позволяет достичь новой
точки зрения, встав на которую, можно увидеть подъем
подлинно творческих сил, достаточных для создания нового мира.
Производство субъекта множества, его биополитический
потенциал, его борьба против нищеты, его постоянное
стремление к демократии - все сливается здесь с происхождением
92
1.3. Сопротивление
движений сопротивления, унаследованных от начала
современной эры и продолжающихся по сию пору.
Поэтому в следующих разделах мы проследим
генеалогию освободительных битв, от формирования народных
армий во времена великих революций до партизанской борьбы
и, наконец, до современных форм сетевого противостояния.
Фактически, если рассматривать их происхождение как
процесс, то меняющиеся формы сопротивления выявляют три
руководящих принципа, которые на самом деле укоренены в
истории и определяют ее ход. Первый принцип,
направляющий ход развития, имеет отношение к исторической
случайности, то есть к той форме сопротивления, которая наиболее
действенна в борьбе с конкретной формой власти. Второй
принцип устанавливает взаимосвязь между меняющимися
формами сопротивления и преобразованиями в
хозяйственном и общественном производстве: другими словами, как
выясняется, в каждую эпоху модель сопротивления,
доказывающая свою наивысшую действенность, имеет ту же форму, что и
главенствующие модели хозяйственного и общественного
производства. Третий принцип, который станет нам ясен,
просто касается демократии и свободы: всякая новая форма
сопротивления направлена на противодействие авторитарным
аспектам прежних форм, что порождает цепь все более
демократичных движений. Наконец, проследив происхождение
освободительных войн и движений сопротивления, мы
обнаружим самую адекватную форму организации сопротивления и
освободительных сражений в ныне сложившейся
экономической и политической ситуации.
Прежде чем продолжить анализ, отметим, что некоторые
из основных, традиционных моделей массовой политической
активности, классовой борьбы и революционной организации
сегодня устарели и утратили смысл. В чем-то они были
подорваны тактическими и стратегическими ошибками, а в чем-то
их нейтрализовали контрповстанческие инициативы. Но
более существенной причиной их ухода в прошлое стала
трансформация самого множества. Нынешняя общемировая
перегруппировка общественных классов, преобладание
нематериального труда и форм принятия решений, основанных на
93
Часть 1. Война
сетевых структурах, радикально меняют условия
развертывания революционного процесса. Так, традиционное для эпохи
модернити понимание восстания характеризовалось
переходом от бунта масс к формированию политических авангардов,
от гражданской войны - к созданию революционного
правительства, от образования подрывных организаций - к
завоеванию государственной власти, от инициирования
избирательного процесса - к установлению пролетарской диктатуры. Оно
в основном оформилось в многочисленных исторических
эпизодах, начиная от Парижской коммуны и заканчивая
Октябрьской революцией. Описанную последовательность
революционной деятельности сегодня невозможно себе даже
вообразить. Опыт восстания вновь и вновь познается плотью
множества. Как представляется, повстанческая активность уже
более не подразделяется на отдельные стадии, а все они
развиваются одновременно. Как мы еще покажем в этой книге,
сопротивление, массовый исход, лишение противника власти
и строительство множеством нового общества представляют
собой единый процесс.
От народных армий к партизанским действиям
Эпоха модернити была полна гражданскими войнами.
После крупной крестьянской войны в Германии в начале XVI
века крестьянские восстания вспыхивали по всей Европе,
главным образом как реакция на переход к капитализму. В то же
время колониализм породил продолжительную волну
конфликтов и восстаний вне Европы. Сложилось гигантское
наследие современных крестьянских бунтов, гражданских войн в
подлинном смысле слова, иногда чрезвычайно жестоких,
которые прокатились по разным странам - от Испании до
России и от Мексики до Индии*0. Приемы их подавления,
получившие развитие в ходе капиталистической модернизации,
будучи самыми зверскими, в равной мере применялись
против бунтовщиков, бандитов и ведьм. Но сопротивление и
восстания не были чем-то чуждым современности.
Модернизация послужила моделью развитию и по другую сторону, в силу
чего крестьянские отряды сложились в армии. Народные ар-
94
1.3. Сопротивление
мии организовывались против армий королей и
колонизаторов: Кромвель стоял во главе армии йоменов во время
Английской революции, а санкюлоты построили современную
армию, отталкиваясь от теории классовой войны;
бойцы-партизаны на Юге Соединенных Штатов сформировали армию,
чтобы нанести поражение Корнваллису и войскам англичан. Ни
одно крупное революционное выступление современности
против колониальных держав, будь то в Северной и Южной
Америке или в Азии и Африке, не обошлось без объединения
вооруженных отрядов, партизан, повстанцев и бунтарей в
народную армию. Такова основополагающая перемена,
которая происходит во время современной гражданской войны:
организация в единую армию разбросанных и нерегулярных
повстанческих сил.
Разнообразные теории гражданской войны, которые в
эпоху модернити развивали авторы левого направления, все
без исключения подробно останавливались на превращении
повстанцев в регулярную армию, то есть на преобразовании
партизанских действий в организованное противостояние
власти. Фридрих Энгельс, например, анализируя восстания
1848 года в Германии, описывал непременный переход от
вооруженного пролетарского бунта к формированию
коммунистической армии. Если следовать его логике, то важно
выявить прочную связь между актами мятежа, неповиновения в
конкретных условиях и саботажа, с одной стороны, и создани-
ем армии, то есть единой вооруженной структуры, с другой .
Лев Троцкий и остальное руководство Красной армии,
вступив в гражданскую войну против белогвардейцев в России,
встали перед той же проблемой: как организовать единое
центральное командование мобильными крестьянскими
партизанскими силами? Как с помощью современных вооружений
и организационных структур обеспечить условия для
подчинения крестьян существующему военному руководству?
Исаак Бабель вспоминал, как отряды казаков, созданные
Семеном Буденным, нашли одно из возможных решений, оснастив
пулеметами свои сельскохозяйственные повозки (тачанки); тем
самым были созданы одни из наиболее эффективных боевых
частей Советской власти82. Таким образом, посыл к централи-
95
Часть 1. Война
зации военной организации возник в ряду других попыток
сплотить разные общественные классы и отдельные уровни
экономического развития в одном общем политическом
проекте. Главная черта революционной концепции современной
гражданской войны, исходящей слева от социалистов и
коммунистов, включает в себя переход от партизанских отрядов
к централизованной армейской структуре.
Следовательно, формирование народной армии в ходе
современной гражданской войны во многих случаях
соответствует переходу от крестьянской жизни к опыту
промышленных рабочих. Городской пролетариат тут же включился в
централизованные военные формирования, тогда как восстания
в деревнях обычно оставались изолированными и не вели к
установлению внешних связей. Современная народная армия
стала воинством промышленных работников, а партизанские
силы в основном создавались в форме крестьянских отрядов.
Поэтому в аграрных странах путь модернизации
представлялся многим революционерам единственно возможной
стратегией. Что требовалось в подобных обстоятельствах для
создания народной армии, так это рассчитанный на долгий срок
проект объединения и коммуникации. Например, Великий
поход Мао Цзэдуна в середине 1930-х годов привел в
действие два разнонаправленных движения:
центростремительное сводило вместе разбросанные отряды восставших, чтобы
сформировать из них нечто вроде народной армии, а
центробежное, в ходе скитаний по различным районам Китая с юга
на север, оставляло по всему пути следования
революционные группы, занимавшиеся пропагандой революции83.
Соотношение между восстанием и революцией, между бунтом и
гражданской войной, между вооруженными бандами и
революционной народной армией, таким образом, складывается
наряду с представлениями о захвате власти и строительстве
нового общества. Вспомним также о процессе образования
народной армии из всякого сброда в ходе революции в
Мексике более чем двумя десятилетиями ранее: крестьяне
отрядов Эмилиано Сапаты на юге передвигались пешком и
верхом; батраки же под водительством Панчо Вильи на севере
иногда использовали лошадей, а порой реквизировали поез-
96
1.3. Сопротивление
да, чтобы пересечь пустынные равнины. Это бьиа своего рода
деревня на рельсовом ходу - с пушками, солдатами и их
домочадцами. Грандиозный масштаб подобного массового исхода,
или революционного каравана, прекрасно передали Диего
Ривера, Хосе Ороско и Давид Сикейрос в своих
величественных фресках. Опять-таки, основное значение имело
постоянное движение, которое и позволило разнокалиберным и
изолированным партизанским силам слиться в народную армию.
Конечно, в процессе военной модернизации крестьяне не
становятся пролетариями. Но когда они объединяются в
современную армию, им удается покончить с изолированностью,
которая прежде была характерна д\я крестьянского
партизанского восстания.
Описанный таким образом переход еще больше занимал
умы авторов реакционных теорий гражданской войны
времен модернити. Карл фон Клаузевиц, к примеру, в начале XIX
столетия вдохновлялся партизанскими действиями испанских
крестьян против армии Наполеона, однако в
противоположность тому, что мы обнаруживаем в коммунистических
теориях, настаивал, что такие вооруженные отряды никогда не
должны превращаться в армию. Клаузевиц исключал всякое
революционное образование, которое могло бы привести к
партизанской освободительной войне. В его представлении,
партизаны из крестьян должны были оставаться
привязанными к земле, несмотря на гражданскую войну или даже
вследствие нее. Карл Шмитт, полтора столетия спустя после
Клаузевица, тоже утверждает, что партизан - фигура «земная»,
привязанная к почве, существующим отношениям
производства, фольклору и традициям. Эти черты стали общими для
всех националистических течений в Европе, боровшихся за
свою легитимацию после 1848 года. Эта теллурическая
концепция гражданской войны надежно блокирует
модернизирующую тенденцию соединения в народную армию восстаний,
в итоге пребывающих в раздельности, изоляции. Поэтому они
несовместимы с республиканским и революционным
проектами. Шмитта больше всего пугает, что земной партизан,
последний страж земли, может превратиться в
«моторизованного» бойца84.
97
Часть 1. Война
Привязанность к почве, наряду с расколами и
внутренними противоречиями иного рода, нередко препятствовала
успеху восстаний и революционных проектов. Так, запутавшись,
движение Гарибальди в Италии XIX века, в котором реально
присутствовали основательные элементы социальной
революции, терпело провал всякий раз, как только пыталось
объединиться в народную армию. Это происходило главным
образом из-за указанных вредных влияний. Антифашистское
сопротивление в Польше, Украине, России, Италии, Франции
Югославии и других странах основывалось на логике
соединения и унификации, но и там нередко тоже присутствовало
нестабильное сочетание компонентов: классовая борьба,
национализм, традиционная защита своей земли и набор
реакционных воззрений. Такого же рода сочетания и расколы
обнаруживали себя и во многих войнах национального
освобождения, прокатившихся по Африке и Азии в
последующие десятилетия85. Не случайно, что меры по борьбе с
мятежами часто сосредоточены на подобных внутренних
нестыковках. Это позволяет развести в стороны разные действующие
лица и усугубить их идеологические разногласия, что
делается с целью помешать политической реорганизации. Часто, хотя
и не всегда, попытки изолировать друг от друга разные
компоненты сопротивления следуют линиям классового деления86.
В противоположность этому, путь модернизации, ведущий к
формированию объединенной армии народа, является единственной
стратегией, пригодной в гражданской войне эпохи модернити.
Однако появление объединенной народной армии, даже
подтвердившей свою наивысшую действенность в данный
период в качестве формы сопротивления и свержения
властных структур, не всегда приводило к искомым политическим
результатам. Помимо прочего, вооруженное сопротивление
должно было служить и проектом учреждения новой нации:
победившей армии следовало, помимо прочего, подвести дело
к появлению нового национального правительства и
административного аппарата. Между тем по своей политической
форме народная армия, конечно, жестко иерархична и
централизована. Ей приходилось либо брать власть в свои руки (как
это чаще всего и происходило), либо передавать полномочия
98
1.3. Сопротивление
по управлению новым государством гражданскому
правительству, чем по завершении колониальных времен зачастую
приходилось заниматься, не имея опыта соответствующих
исторических прецедентов. Централизованное устройство
народной армии смотрится как стратегия, приносящая
победу, вплоть до того момента, когда победа уже достигнута,
после чего с болезненной ясностью обнажаются слабости
унифицированной и иерархической структуры. Демократия вряд ли
может быть гарантирована народной армией87.
Таким образом, трансформация рассредоточенных
партизанских организаций в объединенную народную армию
имеет два несхожих между собой проявления. С одной стороны,
она совпадает с основными направлениями модернизации. Не
случайно, что теориям перехода от капитализма к
социализму, или, в сущности, от докапиталистических режимов к
интенсивной фазе модернизации (эти две траектории часто столь
тесно совпадают, что их трудно различить) принадлежит
исключительно важная роль в размышлениях о военной науке
эпохи модернити. Партизанские и освободительные войны,
предстающие в различных обличьях - это, со структурной
точки зрения, моторы модернизации. Они сказываются на
логике взаимоотношений собственности и производства,
определяя главные формы самостоятельной индустриализации,
приводя к перемешиванию населения и повышая его
образовательный уровень. Фактически ложным является
утверждение многих реакционеров, будто в некоторых странах
модернизация пошла бы быстрее, если бы там не произошли
освободительные гражданские войны. Напротив,
революционные гражданские войны служили движущей силой
модернизации. С другой стороны, и централизация, и иерархичность,
связанные с формированием народной армии, приводят к
радикальной утрате независимости различных партизанских
организаций на местах и восставшего населения в целом.
Терпимость в отношении недемократической природы
современной народной армии допустима в фазе сражения, когда она
считается необходимой д,\я победы, но не тогда, когда от нее
зависит характер политической структуры, которая
устанавливается после войны.
Q0
Часть 1. Войпа
Классовые и освободительные войны эпохи модернити
вызвали небывалый размах производства субъективности.
Представим себе, что происходило в мексиканской сельской
глубинке или в Юго-Восточной Азии и Африке, когда
побуждение к восстанию и созданию народной армии в
основополагающей, конституирующей войне исходило из мира
страданий и порабощения. Вообразим, насколько глубокую энергию
пробуждал подобный запрос - ведь речь шла о призыве не
просто к оружию, а к конструированию индивидуальных и
общественных организмов. В конечном счете, на самом деле
такие основополагающие войны порождают огромное стремление к
демократии, которое впоследствии они часто не в состоянии
удовлетворить. Одним из примеров подобного производства
субъективного в ходе движений сопротивления и
освобождения XX столетия являются чрезвычайные анархистские
эксперименты во время гражданской войны в Испании, когда
политическое восстание организовывалось посредством
изменения формата военных и социальных связей. Все, кто вел
хронику данного периода, даже в Советском Союзе,
признавали большое значение Буэнавентуры Дурутти, крупного
анархистского лидера в Каталонии, и осуществленной им
социальной трансформации мятежа88.
В 1960-е годы по всему миру наблюдалось возрождение
партизанских объединений. Оно совпало с нарастающим
отторжением централизованного устройства народной армии. Это
отторжение было в значительной мере вызвано стремлением
к большей свободе и демократии. Конечно, вопросы
возникали и по поводу действенности военной структуры
объединенной армии народа, а также уязвимости ее для стратегий
противодействия бунтовщикам. Эта военная структура к тому же
подлежала централизованному, авторитарному контролю и
даже требовала такового. Партизанская же структура, как
представлялось, обеспечивала, наоборот, модель
децентрализации и относительной автономии.
В 1960-е годы одним из главных вдохновляющих
факторов к возрождению партизанских организаций послужила
революция на Кубе. Новизну кубинского опыта усматривали
в утверждении первостепенного значения боевого опыта
inn
/ 3 Сопротивление
партизан и отказе подвергнуть партизанские силы партийно-
политическому контролю84. Прежде привычной была точка
зрения, что военное руководство должно подчиняться
партийным лидерам: генерал Гиап - Хо Ши Мину, Чжу Дэ - Мао
Цзэдуну во время Великого похода, Троцкий - Ленину во
время революции большевиков. Фидель Кастро и кубинские
партизаны, напротив, никакому политическому лидеру не
подчинялись, а сами сформировали партию уже после военной
победы. Далее, пример Че Гевары еще более наглядно
выявил важность партизанских действий, когда он сенсационным
образом покинул политическую сцену на Кубе и вернулся на
поле боя в Конго и Боливии. Многие, в особенности в
Латинской Америке, считали кубинскую модель партизанской
борьбы освободительной, так как она располагала средством,
позволявшим избежать власти и контроля со стороны
традиционных коммунистических и социалистических партий.
Преимущество партизанских военных действий многие группы
испытали на себе, усмотрев в них приглашение к началу
собственных революционных боевых операций. Каждый может
(и должен) уйти в горы, как Че, чтобы создать foco, маленький
самостоятельный партизанский отряд. Это был своего рода
самоучитель по революции. Кроме того, кубинская модель
воспринималась как освободительная и в отношении самой
формы партизанской организации. Неопределенное число
мелких партизанских отрядов могло действовать в
относительной независимости друг от друга, порождая полицентричную
структуру и горизонтальные связи между отдельными^»«?,
контрастирующие с вертикальной и централизованной
командной структурой традиционной армии. В обоих этих
отношениях кубинская партизанская модель, как представлялось,
давала возможность дая менее авторитарной и более
демократичной революционной организации.
Однако демократичный и независимый характер
кубинской партизанской стратегии с использованием foco оказалось
весьма сложно поддерживать. Прежде всего, свобода от
контроля со стороны традиционных партий всего лишь
заменяется засильем военного руководства. Как Фидель Кастро, так и
Че Гевара настаивали, что в конечном счете партизанские силы
101
Часть 1. Война
должны быть подчинены единоначалию, отдельному
человеку, который позднее, после победы, станет политическим
лидером. Во-вторых, горизонтальные и автономные черты во
внешнем облике партизанской организации тоже
оборачиваются иллюзией. В действительности foco никогда не бывает
автономным: это ячейка в колонне, а колонна - элемент
армии. Такой партизанский отряд представляет собой зародыш
авангардной партии. Другими словами, структура, которая
только кажется неоднородной и полицентричной, имеет
обыкновение на деле сводиться к централизованному единству.
Демократическая ущербность партизанских движений
зачастую особенно наглядна, когда они победоносны и
приводят к захвату власти - даже если почти во всех случаях они
гораздо более демократичны, нежели те режимы, которые они
свергают. Поскольку в кубинской модели отсутствует заранее
сложившаяся политическая структура, отдельная от
партизанской организации, правительство, берущее власть после
освобождения, должно быть сформировано на основе самой
военной структуры. Во многих случаях демократичное
многообразие и автономия различных партизанских подразделений
сокращаются по мере того, как относительно горизонтальная
военная структура трансформируется в вертикаль
государственного управления. При этом разные второстепенные
общественные группы, сыгравшие решающую роль в
революционном процессе, последовательно отчуждаются от власти.
Одним из показателей степени демократичности военных
организаций партизан является участие в них женщин.
Например, в латиноамериканских партизанских отрядах в
конце XX века не было исключением, когда женщины составляли
свыше 30 процентов бойцов, при этом в руководстве в
процентном отношении их было не меньше9". Соответствующие
цифры были выше показателей женского участия и
руководства в других слоях тех же самых обществ - скажем, в
политических и профсоюзных организациях. Они были также
значительно выше, чем при других государственных режимах.
Однако после победы сандинистов в Никарагуа многие женщины
из числа бойцов сетовали, что им не удалось удержать
лидерские позиции во властных структурах после революции. В
102
1.3. Сопротивление
правительстве победивших сандинистов важные посты
занимало внушительное число женщин, но их было гораздо
меньше, чем в партизанских силах сандинистов91. Таков один из
симптомов процесса «раздемократизации» партизанских движений.
В дополнение к кубинской модели, еще одним важным
вдохновляющим примером для воскрешения партизанских
организаций в 1960-е годы послужила «культурная
революция» в Китае. «Культурная революция» была сложным
общественным процессом, природу и последствия которого
историки еще только начинают прояснять92, но вне Китая ее
трактовка как левого социального эксперимента немедленно
вызвала сочувствие со стороны радикальных и
революционных движений. За пределами Китая больше всего
привлекали к себе внимание не новости относительно фактических
изменений в китайском обществе, а лозунги «культурной
революции», такие как «огонь по штабам», которые нередко
смешивались с маоистскими лозунгами и афоризмами по
поводу партизанской войны и революции, относящимися к
более ранним периодам. В ходе «культурной революции»
именно Мао призвал китайские массы атаковать
партийно-государственный аппарат и потребовать доступа к власти. То есть
китайский образец послужил альтернативой советской модели и
различным коммунистическим партиям, следовавшим
советской линии, но он также породил представление о полном и
свободном политическом вовлечении масс, не
предполагающем централизованного контроля. Таким образом, за
рубежом «культурная революция» представлялась в качестве
радикальной демократии, противоположной деспотизму и
обещавшей дать ответ на вопрос о «перманентной революции»,
или о радикальном и нескончаемом процессе классовой
борьбы, ведомой промышленными рабочими и крестьянами.
Могло ли ниспровержение пролетариатом прежних порядков
постоянно давать революционный результат? Как мог этот
процесс поддерживать и оправдывать господствующие
формы власти, включая ее военные организации? Временами
наряду с кубинской стратегией, а порой в противоположность
ей, китайская модель подавала свой пример. Во многих
отношениях структуры партизанских организаций, лишенные цен-
103
Часть 1. Война
тра, независимые от государства и партийных аппаратов, как
будто уже следовали предписаниям «культурной революции»
в ее наиболее радикальной и выразительной форме.
Слабость китайской модели, особенно когда ее
применяли вне пределов Азии, в основном была вызвана следованием
данному образцу без должного понимания природы
современного китайского общества. Информация, поступавшая из
Китая, была минимальной, а попытки ее анализа - в целом
слишком слабыми, чтобы обеспечить поддержку определенной
формы политической и военной организации93. (Так, трудно
представить себе, что именно имели в виду «Черные
пантеры», продавая копии маленькой красной книжицы Мао на
улицах Беркли.) Кроме того, демократичный характер
«культурной революции» осложняется и умеряется позицией самого
Мао, так как, по крайней мере извне, создавалось
впечатление, что его призывы атаковать все формы власти
парадоксальным образом только укрепляли его собственное
центральное положение и контроль над ситуацией.
Как кубинская партизанская, так и маоистская модель в
глубине своей двойственны в том, что касается свободы и
демократии. С одной стороны, в какой-то мере они отвечают
стремлению к более демократичным организационным
формам и защищенности от централизованного
военно-политического контроля. Но, с другой стороны, многообразная и
демократичная природа партизанских движений обычно
низводится к единению и централизации как в сфере
функционирования самой военной организации, так и, что еще
печальнее, в фактически складывающихся политических формах.
Контроль из центра и иерархия то и дело всплывают вновь.
Следовательно, подобные модели партизанских движений
лучше рассматривать в качестве переходнът, учитывая, что они
прежде всего обнаруживают сохраняющееся, но
неудовлетворенное стремление к более демократичным и
самостоятельным формам революционной организации.
Признавая силу современных образов вооруженной
народной борьбы, от народных армий до партизанских
организаций, мы понимаем, насколько ошибочны теории,
предполагающие независимость политического от общественного. Рассмот-
104
1.3. Сопротивление
рим, например, различие между политической и социальной
революцией, которое проводит Ханна Арендт. Она
иллюстрирует его, ссылаясь на примеры Американской революции
(как политической) и Французской (как социальной)14. В
концепции Арендт принято отделять порыв к политическому
освобождению и демократии от требований социальной
справедливости и классового конфликта. Однако даже
применительно к революциям XVIII столетия, и особенно по мере
прогресса модернити, такое разделение трудно сохранить:
давление экономических, общественных и политических
факторов отчетливо видно в каждом из революционных
образцов, и сортировать их по отдельности - значит
мистифицировать подлинные процессы вооруженной борьбы народа и
партизанских движений. Между тем общая для подавления
мятежей и государственных репрессий стратегия сводится к
тому, чтобы стравливать все друг с другом: социальное - с
политическим, справедливость - со свободой. Напротив, в
длительные периоды вооруженного сопротивления и борьбы за
освобождение партизанские силы последовательно
устанавливали все более тесные связи между политическим и
социальным, к примеру-между антиколониальными
освободительными войнами и классовыми сражениями против
капитализма95. В особенности это было заметно в ходе антифашистского
сопротивления и антиколониального национального
освобождения в XX столетии. По мере же нашего продвижения к по-
стмодернити связь между социальным и политическим
становится еще отчетливей. Как мы вскоре убедимся,
происхождение движений сопротивления и классовых битв в эпоху
постмодернити предполагает политическую природу
общественной жизни и использует ее в качестве ключа, подходящего ко
всем движениям. Подобное предположение по существу
является базовым для понятий биополитики и
биополитического производства субъективного. В этой точке неразделимо
пересекаются друг с другом экономические, социальные и
политические вопросы. В данном контексте никакая
теоретическая попытка установить автономию политического, отдельного
от социального и экономического, уже не имеет смысла.
105
Часть 1. Война
Изобретение сетевых схваток
Если обернуться вспять на генезис современных
революций и движений сопротивления, то в моделях народной
армии и партизанских действий идея «народа» сыграла главную
роль при установлении власти организации и легитимации
случаев применения насилия. «Народ» есть форма
суверенной силы, борющейся за замещение правящей
государственной власти и захват властных полномочий. Даже если мы имеем
дело с революционными движениями, такая современная
легитимация суверенитета в действительности есть продукт
узурпации. Народ часто служит для обозначения чего-то среднего
между согласием, которое дано населением, и управлением,
осуществляемым суверенной властью, но в самом общем
плане это слово всего лишь символизирует претензию на
подтверждение положения правящего руководства. Современная
легитимация власти и суверенитета, даже в случаях
сопротивления и восстания, всегда опирается на некий
трансцендентальный компонент независимо от того, идет ли речь
(согласно Максу Веберу) о властном доминировании традиционного,
рационального или харизматического видов. Неоднозначность
идеи суверенности народа оборачивается некоторой
двойственностью, поскольку развитие отношений, обеспечивающих
легитимацию, всегда идет к тому, чтобы отдать приоритет
власти, а не населению в целом. Нечеткие взаимоотношения между
понятиями «народ» и «суверенитет» объясняют отмеченное
нами сохранение неудовлетворенности недемократичным
характером современных форм революционной организации,
признание того, что формы доминирования и власти, с
которыми мы боремся, вновь и вновь возрождаются внутри самих
движений сопротивления. Кроме того, сегодня аргументы
времен модернити в пользу легитимации насилия,
осуществляемого народом, во все большей степени страдают той
болезнью, о которой мы уже упоминали выше, рассуждая в
терминах легитимации государственного насилия. Здесь тоже
больше не действуют традиционные правовые и
нравственные доводы.
Возможно ли ныне представить себе такой новый процесс
106
1.3. Сопротивление
легитимации, который не полагался бы на суверенитет
народа, а опирался на биополитическую производительность
множества? Способны ли, наконец, новые организационные
формы сопротивления и восстания удовлетворить стремление к
демократии, заложенное во всем опыте борьбы эпохи
модернити? Существует ли механизм, не апеллирующий ни к
какому высшему авторитету и способный оправдать применение
силы в борьбе множества за создание нового общества,
основанного на принципах демократии, равенства и свободы?
Имеет ли вообще смысл рассуждать о войне, которую ведет
множество?
В период модернити мы находим одну из моделей
легитимации, которая могла бы помочь нам ответить на подобные
вопросы. Это та модель, что вдохновляет классовую борьбу.
Мы здесь имеем в виду не столько проекты социалистических
государств и партий, которые, конечно, создали свои
собственные формы суверенитета, а ежедневные битвы, ведомые
самими рабочими, то есть их скоординированные акты
сопротивления, неподчинения и подрыва отношений доминирования
на рабочем месте и в обществе в целом. Подчиненные классы,
организованные д\я восстания, никогда не питали иллюзий
по поводу легитимности государственного насилия, даже если
они и прибегали к реформистским стратегиям взаимодействия
с государством, принуждая его обеспечивать благосостояние
общества и требуя юридического допущения, скажем, права
на стачку. Они никогда не забывали, что законы,
оправдывающие государственное насилие, представляют собой
абстрактные нормы, поддерживающие привилегии господствующего
класса (прежде всего - права владельцев собственности) и
подавление остального населения. Для них было понятно, что
насилие со стороны капитала и государства опирается на
некую априорную идею. В то же время легитимация их
классовой борьбы базировалась исключительно на их собственных
интересах и стремлениях96. Таким образом, классовая борьба
была современным образцом имманентных основ
легитимации в том смысле, что она не апеллировала ни к какой
суверенной власти в оправдание своих действий.
Впрочем, мы не считаем, будто проблема оправдания тех
107
Часть 1. Войпа
битв, которые ведет множество, может быть легко разрешена
при изучении археологии классовых сражений или с
помощью попыток установить некую жесткую связь с былым.
Битвы прошлого могут дать нам некие важные примеры, однако
новые измерения власти требуют и новых аспектов
сопротивления. Кроме того, такие вопросы попросту не решаются
путем теоретической рефлексии. К ним следует также
обратиться на практике. Нам нужно продолжить рассмотрение того
генезиса, о котором мы уже говорили, и посмотреть, как
отреагировали на ситуацию сами политические движения.
После 1968 года долгий цикл схваток достиг своей
кульминации как в доминирующей, так и в подчиненной частях
мира. Тогда форма сопротивления и движений освобождения
стала радикально меняться. Эта перемена соответствовала
изменениям, происходившим с рабочей силой и формами
общественного производства. Прежде всего, соответствующие
подвижки просматриваются в трансформации природы
партизанской войны. Наиболее очевидное изменение состояло в том,
что партизанские движения начали перетекать из деревни в
город", из открытых пространств в закрытые. Методы
партизанской войны стали приспосабливаться к новым условиям
производства по завершении эры фордизма благодаря
появлению информационных систем и сетевых структур. Наконец,
по мере того, как партизанская война воспринимала черты
биополитического производства и распространялась по всем
тканям общества, она стала непосредственно выдвигать в
качестве своей цели производство субъективного начала,
причем имеющего черты экономические и культурные,
материальные и нематериальные. Иначе говоря, речь шла не столько
о завоевании сердец и умов, сколько об их создании в ходе
конструирования не существовавших прежде сфер
коммуникации, форм социального экспериментирования и новых
способов интеракции. В недрах такого процесса различима
тенденция к выходу за пределы современной партизанской
модели к более демократичным сетевым формам организации.
Одним из принципов партизанской войны, присущих и
маоистской, и кубинской моделям, было оказание
предпочтения всему сельскому перед городским. В конце же 1960-х и в
108
1.3. Сопротивление
1970-е годы партизанские операции, особенно в Северной и
Южной Америке и в Европе, стали все больше смещаться в
городские центры97. Восстания в негритянских гетто в США в
1960-е годы были; вероятно, прологом к урбанизации
политической борьбы и вооруженного конфликта, которая
произошла в 1970-е годы. Конечно, многие из городских движений
указанного периода не перешли к полицентричной
организационной модели, типичной для партизанских движений.
Вместо этого они по большей части придерживались старого
централизованного, иерархического шаблона традиционных
военных структур. Отряд «Черные пантеры» и Фронт
освобождения Квебека в Северной Америке, уругвайские «Тупа-
марос» и бразильская «Акция национального освобождения в
Южной Америке», а также «Фракция Красной армии» в
Германии и «Красные бригады» в Италии все без исключения
являли собой пример устаревающей, централизованной
военной структуры. В тот же период возникли городские
движения без центра или с несколькими центрами, организация
которых напоминала современную партизанскую модель. В
какой-то мере в этих случаях тактика ведения партизанского
боя была просто перенесена из сельской местности в город.
Город - это джунгли. Городские партизаны изучили свою
территорию досконально, а потому они в любое время способны
были собраться и напасть, а потом рассеяться и исчезнуть в
своих убежищах. Однако в центре внимания были не атаки
против господствующих сил, а во все большей мере сама по
себе трансформация города. В городских битвах тесная связь
между неповиновением и сопротивлением, саботажем и
изменой, противодействием власти и избирательными проектами
стала еще интенсивнее. Например, в Италии в 1970-е годы
крупные баталии за автономию на какое-то время заметно
изменили ландшафт больших городов, высвободив целые
районы, где появились новые культуры и формы жизни98.
Однако серьезная трансформация партизанских
движений в это время мало зависела от разницы между городской и
сельской территорией. Точнее было бы сказать, что видимое
перемещение на городские пространства стало симптомом
более глубокого изменения. Принципиальное, серьезное измене-
109
Часть 1. Война
ние имело место во взаимосвязи между организацией движений и
организацией экономического и общественного производства*'. Как
мы уже убедились, массовые армии промышленных
фабричных работников, чья деятельность строго регламентирована,
соответствуют централизованным боевым порядкам народной
армии. А партизанские формы сопротивления соотносятся с
крестьянским производством, которое распределено по
сельской местности при относительной изоляции отдельных
производителей. Однако начиная с 1970-х годов методы и
организационные формы промышленного производства
сместились к менее крупным и более подвижным трудовым единицам,
к гибким производственным структурам. Такую перемену
часто именуют переходом от заповедей Г. Форда к отказу от них.
Мелкие мобильные производственные единицы и гибкие
структуры производства времен постфордизма в какой-то
степени повторяют полицентричную партизанскую модель, хотя
таковая немедленно трансформируется технологиями,
получившими распространение по завершении фордизма. Сети
информации, коммуникации и сотрудничества - главные оси
постфордистского производства - постепенно подчиняют
новые партизанские движения своей организационной логике.
Эти движения не только прибегают к таким технологиям, как
интернет, в качестве организационных инструментов. Они
также применяют те же технологии как образцы для
выстраивания собственных структур.
В определенной мере движения эпохи постмодернити
доводят до логического завершения и укрепляют тенденцию
к полицентризму, свойственную ранним партизанским
моделям. Согласно классической кубинской формуле foquismo, или
геваризма (наименование, производное от имени Че Гевары),
партизанские силы полицентричны, состоят из
многочисленных относительно независимых отрядов foco), однако такое
разнообразие должно, в конце концов, свестись к единству,
чтобы партизанские силы превратились в армию. Сетевая
организация, напротив, строится на сохраняющейся
множественности отдельных элементов и коммуникационных сетей
таким образом, что низведение ее до централизованной и
объединенной командной структуры становится невозможным. То
по
1.3. Сопротивление
есть полицентричная форма партизанской модели
преобразуется в сетевую форму, в которой центр отсутствует и
существует лишь несводимое воедино множество узлов в
коммуникации друг с другом.
Одной из отличительных черт сетевой борьбы, которую
ведет множество, как и у экономического производства пост-
фордического типа, является то, что она происходит в сфере
биополитики - другими словами, непосредственно создает
новые субъекты и формы жизни. Конечно, военные
организации и прежде предполагали производство субъекта.
Современная армия производит дисциплинированного солдата,
способного выполнять команды подобно дисциплинированному
работнику эпохи фордизма; и производство
дисциплинированного субъекта в современных партизанских силах мало чем
от этого отличается. Сетевая борьба, опять-таки подобно по-
стфордистскому производству, не полагается на дисциплину
аналогичным образом: ее главными ценностями выступают
креативность, коммуникация и сотрудничество, побуждающее
к самоорганизации. Конечно, такая сила нового типа
сопротивляется врагу и нападает на него так же, как это всегда
делали вооруженные силы. Однако центр ее внимания все
больше направлен вовнутрь - она производит новые субъекты и
новые, склонные к экспансии жизненные формы в недрах
собственной организации. «Народ» уже не служит в качестве
основы, а захват власти у органов суверенного государства не
является более главной целью. Демократические элементы
партизанской структуры в сетевой форме более явно выходят
на первый план, и организация становится в меньшей
степени средством и в большей - конечной целью к<р^ таковой.
Среди многочисленных примеров организации
гражданской войны, которые относятся к исходу XX века,
преобладающее большинство, включая «красных кхмеров» в Камбодже,
моджахедов в Афганистане, ХАМАС в Ливане и Палестине,
Новую народную армию на Филиппинах, «Сендеро Лумино-
со» в Перу, ФАРК и ЕЛН в Колумбии, было сформировано
еще по устаревшим шаблонам. Речь шла либо о старой
партизанской модели, либо о традиционной централизованной
военной структуре. Многие из этих движений, особенно потер-
1-U
Часть I. Война
певшие поражение, начали перестраиваться, обретая сетевые
характеристики. Одним из повстанческих движений, которое
смотрит вперед и демонстрирует переход от традиционной
партизанской организации к сетевым формам, является
палестинская интифада, которая началась в 1987 году и снова
вспыхнула в 2000 году. Надежной информации относительно
организации интифады немного, однако, по-видимому, в этом
восстании сосуществуют две модели100. Во внутреннем плане
мятеж организован молодыми бедняками на крайне
ограниченном, локальном уровне вокруг местных лидеров и
народных комитетов. Забрасывание камнями и прямой конфликте
израильской полицией и властями Израиля, с чего началась
первая интифада, быстро распространились на большую часть
сектора Газа и на Западный берег реки Иордан. С внешней
стороны восстание оформлено различными ранее
сложившимися палестинскими политическими организациями,
большинство из которых пребывало в изгнании в начале первой
интифады и контролируется представителями старшего поколения.
Очевидно, что на протяжении разных фаз интифады две эти
организационные формы в неодинаковой степени влияли на
восстание в целом. Одна из них внутренняя, а другая -
внешняя, одна горизонтальная, автономная и рассредоточенная,
а вторая - вертикальная и централизованная. То есть
интифада имеет нечеткую организацию, которая смотрит и назад, на
старые централизованные формы, и вперед, на новые
рассредоточенные структуры.
Борьба с апартеидом в ЮАР тоже иллюстрирует
аналогичный переход и сосуществование двух базовых
организационных форм, причем на протяжении гораздо более
длительного периода. Внутреннее сочетание сил, которые бросили
вызов режиму апартеида и в конце концов свергли его, было
чрезвычайно сложным и постепенно менялось. Однако
начиная по крайней мере с середины 1970-х годов, когда
произошло восстание в Соуэто, и на всем протяжении 1980-х годов
наблюдалось широкое распространение горизонтальных
стычек101. Гнев черных против доминирования белых, конечно,
сплачивал различные движения, но они были организованы в
относительно автономные ячейки, раскиданные по разным
112
1.3. Сопротивление
общественным стратам. Важную роль играли студенческие
группы. Профсоюзам ЮАР, имевшим за плечами долгую
историю активной борьбы, принадлежало центральное место. На
протяжении этого периода баталии, носившие
горизонтальную форму, характеризовались также динамичной связью с
вертикальной осью более старых организаций, с
традиционными лидерами, такими как Африканский национальный
конгресс (АНК), остававшийся в подполье и изгнании до 1990 года.
Можно трактовать контраст между автономной,
горизонтальной формой и централизованным руководством как
выражение трений между организованными выступлениями
(рабочих, студентов и других групп) и АНК. Однако, вероятно, мы
прольем больше света на эту ситуацию, если признаем в ней
напряжение, которое нарастает внутри АНК. Такое
напряжение сохраняется и некоторым образом копится со времени
выборов 1994 года, приведших АНК к власти102.
Следовательно, как и интифада, выступления против апартеида
колебались между двумя организационными формами, что
составляет переломную точку в прослеживаемом нами развитии всего
процесса.
Сапатистская армия национального освобождения
(САНО), впервые явившая себя в Чиапасе в 1990-е годы,
служит еще более наглядным примером подобной
трансформации: сапатисты - это тот стержень, на котором крепятся и
старая партизанская модель, и новая модель биополитической
сети. К тому же на примере сапатистов очень хорошо видно,
как экономический переход к постфордизму может с равным
успехом осуществляться и на городских, и на сельских
просторах, связывая местный опыт с глобальными выступлениями103.
Сапатисты зародились и, по большому счету, остаются
крестьянским движением, в котором задействовано местное
население. Тем не менее, они используют интернет и
коммуникационные технологии не только как способ распространения своих
сообщений во внешнем мире, но также, по крайней мере в
какой-то мере, как структурный компонент внутри
собственной организации, особенно ввиду ее расширения за пределы
южной Мексики и выхода на национальный и глобальный
уровни. Коммуникационным связям принадлежит центральное
113
Часть 1. Война
место в представлениях сапатистов о революции, причем они
постоянно подчеркивают потребность в создании именно
горизонтальных сетей, предпочитая таковые вертикальным
централизованным структурам"*4. Бесспорно, следует подчеркнуть,
что данная организационная модель, не имеющая центра,
находится не в ладах с традиционной военной номенклатурой
САНО. В конце концов, сапатисты сами себя именуют
армией, щеголяя военными титулами и рангами. Но если
присмотреться внимательнее, то нетрудно увидеть, что даже
используя традиционную разновидность латиноамериканской
партизанской модели, включая ее склонность к образованию
централизованной военной иерархии, на деле они постоянно
обесценивают собственные иерархии, децентрализуя
управление употреблением элегантных инверсий и иронии,
типичных для сапатистской риторики. (В сущности, саму иронию
они возводят на уровень политической стратегии105.) К
примеру, их парадоксальный девиз «подчинение команде» имеет
щелью опрокинуть устоявшиеся иерархические отношения
внутри организации. Руководящие посты замещаются в
порядке ротации, а в центре как будто образуется вакуум
власти. Маркое, главный оратор и окруженный легендами кумир
сапатистов, имеет чин помощника команданте, чем
подчеркивается его относительно подчиненное положение. Кроме того,
сапатисты никогда не ставили целью нанести поражение
государству или претендовать на суверенную власть. Скорее они
намереваются изменить мир, не прибегая к захвату власти106.
Другими словами, сапатисты применяют все элементы
традиционной структуры, но затем перестраивают их,
демонстрируя в максимально точном смысле характер и направление
перехода к постмодернити в организационных формах.
В последние десятилетия XX века появилось также
множество движений, особенно в Соединенных Штатах, которых
нередко группируют под рубрикой «политики идентичности».
Они изначально возникли на базе феминистских акций,
выступлений геев и лесбиянок, а также борьбы с расизмом107.
Самой важной организационной чертой этих разнокалиберных
движений является то, что они настаивают на своей
автономии и отвергают централизованную иерархию, лидеров или
114
1.3. Сопротивление
официальных представителей. С их точки зрения, партия,
народная армия и современная партизанская организация - все
это кажется несостоятельным из-за свойства подобных
структур навязывать единообразие, отказывать людям в признании
их различий и подчинять чужим интересам. По их
заявлениям, если невозможна демократическая форма политической
агрегации, которая позволяла бы им защитить свою
автономию и отстоять свои отличия, то они предпочитают
сохранять обособленность, оставаться самими по себе. Упор на
демократической организации и самостоятельности находит
поддержку и во внутренних структурах этих движений, где
мы можем наблюдать серию серьезных экспериментов по
принятию решений методами сотрудничества, созданию
скоординированных групп родственных объединений и тому
подобные шаги. В этом отношении возрождение анархистских
движений, особенно в Северной Америке и Европе, сыграло
важную роль в акцентировании рассматриваемыми группами
стремления к свободе и демократической организации108. Все
эксперименты в области демократизации и отстаивания
автономии, даже на самых низких уровнях, чрезвычайно
благотворны для будущего развития этих движений109.
Наконец, антиглобалистские движения, получившие
распространение от Сиэтла до Женевы, а также в рамках
Всемирных социальных форумов в Порту-Алегри и Мумбаи,
оживили противодействие войне. На сегодня они представляют
собой наиболее наглядный пример распределенной сетевой
организации. В событиях в Сиэтле, происходивших в ноябре
1999 года, как и в каждом из последующих крупных явлений
подобного рода, особое удивление вызывает то
обстоятельство, что группы, имеющие, как мы прежде считали, разные и
даже противоположные интересы, смогли действовать
вместе: защитники окружающей среды и профсоюзные деятели,
анархисты и церковные группы, геи и лесбиянки наравне с
теми, кто протестует против тюремно-промышленного
комплекса. Такие группы не объединяются некой единой властью.
Точнее будет сказать, что они вступают во взаимодействие в
рамках сети. Общественные форумы, родственные группы и
другие формы демократичного принятия решений составля-
115
Часть ¡.Война
ют основу этих движений, причем им удается действовать
сообща, опираясь на то, что их объединяет. Поэтому они сами
себя называют «движением движений». Полное выражение
автономии и специфики каждого сочетается здесь с
впечатляющим соединением всех. Демократический принцип
определяет как цель движений, так и их постоянную деятельность.
Протестные движения против глобализации имеют явные
ограничения во многих отношениях. Прежде всего, хотя их
видение и устремления глобальны по своему охвату, до сих
пор они привлекли существенное число сторонников только
в Северной Америке и Европе. Во-вторых, до тех пор пока
они будут оставаться просто движениями протеста,
путешествуя от одного саммита сильнейших мира сего к другому, им
не стать основополагающей формой борьбы и
самовыражения альтернативы социальной организации. Не исключено,
что подобные ограничения - лишь временные препятствия, и
движения сумеют найти пути их преодоления. Однако для
нашего изложения более важна форма этих движений. На
сегодня они представляют собой наиболее развитый образец
именно сетевой модели организации.
Этим мы завершаем свой обзор происхождения
современных форм сопротивления и гражданской войны. Они
развивались сначала от отдельных партизанских восстаний и
бунтов к унифицированной модели народной армии; затем - от
централизованной военной структуры к партизанской армии
с множеством центров; и, наконец, от полицентричной
модели к распределенной, или полноматричной, сетевой
структуре. Такова история, оставшаяся у нас за спиной. Во многих
отношениях она трагична, полна жестоких поражений, но в то же
время это и чрезвычайно богатое наследство, устремляющее
в будущее надежду на освобождение и принципиальным
образом сказывающееся на средствах его достижения.
На фоне обрисованного нами генезиса современного
сопротивления проявляются три руководящих принципа, или
критерия, уже упомянутые в начале. Первый - это простое
измерение эффективности в конкретных исторических
условиях. Каждая форма организации должна ухватить шанс и
воспользоваться исторической ситуацией, возникающей вви-
116
1.3. Сопротивление
ду сложившегося соотношения сил, чтобы максимизировать
свою способность к сопротивлению господствующим формам
власти, соревнованию с ними и их преодолению. Второй
принцип состоит в необходимости соответствия формы
политической и военной организации действующим моделям
экономического и социального производства. Формы движений
эволюционируют в согласии с изменением форм
хозяйствования. Наконец, что важнее всего, демократия и свобода
постоянно выступают как руководство к действию при развитии
организационных форм сопротивления. На различных
исторических этапах эти три принципа противоречили друг
другу в тех случаях, когда, к примеру, казалось, что следует
пожертвовать внутренней демократией и независимостью
движений ради максимального наращивания их
эффективности, а также, тогда, когда эффективность приходилось
приносить в жертву интересам обеспечения демократичности или
самостоятельности движения. Сегодня мы достигли момента,
когда все три принципа совпали. Распределенная сетевая
структура дает пример абсолютно демократичной
организации, которая соответствует господствующим формам
экономического и социального производства и кроме того служит
самым мощным орудием против доминирующей структуры
власти110.
В условиях сети легальность как таковая становится
менее эффективным и не столь уж важным критерием для
проведения различий между движениями сопротивления.
Традиционно было принято отдельно рассматривать формы
сопротивления, действовавшие в рамках закона и вне его. В пределах
установленных правовых норм сопротивление служило
нейтрализации репрессивных аспектов права: рабочие
забастовки, акты гражданского неповиновения и различные другие
действия, оспаривающие сложившуюся экономическую и
политическую власть, составляют первый уровень
неподчинения. На втором уровне партии, профсоюзы и другие
движения, а также представительные органы, оседлав
сложившийся правовой порядок, действуя одновременно в пределах закона
и вне его, создали противовесы, составившие постоянный
вызов правящей власти. На третьем уровне, оставаясь вне закон-
117
Честь I. Война
носги, организованные движения сопротивления, включая
различные народные армии и партизанские группировки,
пытались порвать со сложившимся порядком и подорвать его,
открывая пространства для конструирования нового общества.
Если в прошлом эти три уровня сопротивления требовали
различной организации, то сегодня сетевые движения
способны заниматься всеми ими одновременно. Кроме того, в
условиях сети решить вопрос легальности становится все
сложнее. Так, вероятно, невозможно точно сказать, действует ли
протестная сеть в отношении некоего саммита легально или
нелегально, поскольку отсутствует центральное руководство,
которое направляло бы протест, а акции протестантов имеют
весьма причудливый формат и быстро сменяются. На деле -
причем это наше основное утверждение - наиболее
существенные различия между сетевыми воплощениями сопротивления
не связаны лишь с вопросом легальности. Фактически самыми
надежными критериями для различения сетевых движений
являются три принципа, которые мы сформулировали выше,
прежде всего - требование демократии. Они дают нам
средство, чтобы, к примеру, четко различать группы, которые
нынешние теоретики борьбы с мятежами ошибочно сводят под
одну крышу. Когда подобные теоретики рассуждает о сетях,
то они сводят воедино сапатистов, интифаду,
антиглобалистов, колумбийские наркокартели и «Аль-Каиду». Столь
разные организации группируются вместе на том основании, что
кажутся равным образом неуязвимыми для традиционной
контрповстанческой тактики. Однако если мы рассмотрим
такие современные организационные формы с точки зрения
критериев, которые были выведены нами, то выяснятся
важные различия. (Конечно, есть и много других важных
особенностей, к примеру - связанных с применением или
неприменением насилия, но мы делаем акцент на тех, которые
высветил анализ, проведенный в этом разделе книги.) Так, с точки
зрения задач противодействия мятежам колумбийские
наркокартели и «Аль-Каида» могут внешне напоминать сети, но
на деле они жестко централизованы и имеют традиционные
цепи подчинения командам, отдаваемым сверху. Их
организационным структурам вовсе не свойственна демократия. Ин-
118
1.3. Сопротивление
тифада и сапатисты, как мы убедились, напротив,
действительно в некоторых отношениях склоняются к оформлению
распределенных сетей, не имеющих командного центра и
характеризующихся максимумом автономии всех участвующих
компонентов. Можно сказать, что они сконцентрированы вокруг
сопротивления доминированию и протеста против нищеты
или же, рассуждая в позитивном ключе, вокруг собственной
борьбы за демократическую организацию биополитического
народа.
Теперь следует вернуться к поднятому выше вопросу
легитимации. Сегодня можно опять выдвигать проблему того,
как потребности пролетариата способны оправдать новые
формы власти. Если перевести это на несколько иной язык,
вопрос прозвучит так: как трансформировать классовую борьбу
в социальную войну или, опять-таки выразившись по-иному,
как можно использовать империалистическую войну для
перехода к войне революционной. Но сейчас ясно, что делать
это - значит снова пережевывать сюжеты, которые давно
устарели, изношены и поблекли. Мы полагаем, что концепция
множества ставит проблему социального сопротивления, а
также легитимации его собственной власти и насилия в
совершенно иную плоскость. По нашему мнению, даже
наиболее продвинутые формы сопротивления и гражданской
войны, возникшие в эпоху модернити, не дают необходимых
элементов для решения поставленной задачи. Так, интифада
представляет собой вариант борьбы, который, по крайней мере
внешне, соответствует некоторым важнейшим
характеристикам движения множества, таким как мобильность, гибкость и
способность адаптироваться и бросить радикальный вызов
меняющимся формам подавления. Вместе с тем интифида
может лишь намекнуть на ту форму, которую мы ищем, а
именно - на стратегический переход, вследствие которого
пролетариат приобретает форму множества, то есть сетевого «тела».
Необходимая для этого организация должна способствовать
полному развертыванию мощи нынешнего
биополитического производства, полностью оправдав предсказания о
формировании демократического общества.
Здесь мы сталкиваемся с некой загадкой, со стратегичес-
119
Часть 1. Война
ким неизвестным. Все пространственные, временные и
политические параметры революционного принятия решений в
духе Ленина пошатнулись, а соответствующие стратегии
полностью лишились практической применимости. Утрачивает
убедительность даже понятие «контрвласти», столь
существенное для стратегий сопротивления и революции в период
событий 1968 года. Все представления, согласно которым сила
сопротивления родственна или даже равна силе, нас
подавляющей, более не годятся. Тут стоит поучиться у Пьера Кластра.
На основании антропологического исследования природы
войн он утверждает, что идея о сходстве войн угнетателей с
борьбой угнетенных неверна в принципе. Как вытекает из его
объяснения, баталии, которые ведут угнетенные, - это
движения, в своей совокупности направленные на защиту общества
от тех, кто находится у власти. История народов, у которых
действительно есть история, - это, по их собственным словам,
история классовой борьбы. История же народов без
собственной истории, как мы могли бы сказать с не меньшей
уверенностью, есть история их борьбы против государства11'. Нам
важно схватить суть того типа битв, о которых говорит Кластр, и
обнаружить адекватную им форму в наше время.
А между тем нам уже известно кое-что, способное помочь
направить в должном направлении весь энтузиазм
сопротивления. Во-первых, мы знаем, что сегодня легитимация
глобального порядка в основном базируется на войне. То есть
сопротивление войне и, как следствие, сопротивление легитимации
сложившегося глобального порядка становится общей
этической задачей. Во-вторых, как нам известно, капиталистическое
производство и жизнь (как и производство) множества
связываются друг с другом все теснее и взаимно определяют друг
друга. Капитал зависит от множества, но в то же время его
постоянно бросает в кризис сопротивление множества
командам и власти, исходящим от него же. (Это станет центральной
темой во второй части книги.) В рукопашной схватке
множества и Империи на биополитическом поле, в ходе которой они
связываются все крепче, Империя обращается к войне, чтобы
заслужить легитимацию. А множество взывает к демократии
как к собственному политическому обоснованию. Такая
депо
1.3. Сопротивление
мократия, противостоящая войне, есть абсолютная
демократия. Мы также можем назвать подобное демократическое
движение процессом «исхода» в той мере, в какой речь идет о
разрыве множеством связей, наделяющих имперскую
суверенную власть согласием управляемых. (Абсолютная демократия
и исход станут центральными темами части третьей.)
Пчелиный разум
Когда распределенная сеть нападает, она толпится вокруг врага
подобно пчелиному рою. Бесчисленные силы, ничем не связанные
между собой, атакуют в определенный момент со всех сторон, а
затем снова растворяются в окружающей средет. С внешней
стороны сетевую атаку описъгвают как пчелиный рой или комариную
тучу по той причине, что создается впечатление бесформенности.
Поскольку у сети нет центра, из которого исходили бы указания,
те, кто может рассуждать исключительно в традиционных
терминах, способны сделать вывод, что она вообще лишена
организации - аля них видны только спонтанность и анархия. Сетевая
атака возникает как нечто, напоминающее тучу птиц или
насекомых в фильме ужасов. Это множество врагов, неизвестньи,
неопределяемых, невидимых, неожидаемых и действующих без всякой
логики. Однако если заглянуть внутрь сети, то можно увидеть,
что на практике она организована, рациональна и отличается
способностью к творчеству. Она обладает «разумом пчелиного роя».
В новейших разработках в области искусственного
интеллекта и вычислительных методов этот термин используется для
определения коллективных и распределенных (то есть обходящихся
без централизованного контроля или глобальной модели) приемов
решения проблем110. Согласно утверждениям их авторов,
трудности, с которыми столкнулась значительная часть прежних
исследований в области искусственного интеллекта, в какой-то мере были
вызваны предположением, будто интеллект укоренен в разуме
индивида. Новый взгляд сводится к тому, что интеллект в основе
своей социален. То есть понятие пчелиного роя выводится из
коллективного поведения общественных животных, таких как
муравьи, пчелы и термиты, чтобы изучить распределенные системы
интеллекта с множеством его носителей. Поведение обществен-
121
Часть 1. Война
ных животных позволяет рассмотреть эту идею в первом
приближении. Например, вспомним, как тропические термиты сообща
возводят грандиозные, сложные, увенчанные куполом конструкции.
Исследователи выдвинули гипотезу, что насекомые движутся в
соответствии с распределением феромонов, оставленных другими
термитами этой кучи114. Хотя ни один из термитов в
отдельности не имеет интеллекта, термитник в целом составляет
разумную систему, в которой отсутствует контроль из центра.
Интеллект муравьиной кучи в основном базируется на
коммуникации. Разработчикам искусственного интеллекта и вычислительных
методов понимание поведения муравейника помогает при
написании алгоритмов для оптимизации вычислений, связанных с
решением крупномасштабных задач. Чтобы ускорить обработку
информации, компьютеры тоже можно сконфигурировать по образцу
муравьиной архитектуры, а не привычной централизованной модели.
Модель пчелиного роя, базирующаяся на наблюдениях за
общественными животными и получившая развитие в
работах ряда ученых, исходит из предположения, что все частицы
роя, в сущности, одинаковы и каждая сама по себе не
отличается креативностью. Однако те муравейники, которые
возникают на наших глазах в виде новых сетевых политических
организаций, напротив, состоят из множества разных и
способных к творчеству агентов. Тем самым по своей сложности
модель поднимается выше на несколько уровней. Членам
множества нет нужды становиться одинаковыми или
отказываться от своей креативности, чтобы вступать в коммуникацию и
сотрудничать друг с другом. Они остаются разными с точки
зрения расы, пола, сексуальной ориентации и тому подобных
характеристик. Таким образом, нам требуется осознать
только то, что коллективный разум может стать результатом
коммуникации и кооперации в рамках такого пестрого разнообразия.
Возможно, когда мы оценим огромный потенциал пчелиного
интеллекта, мы, наконец, поймем, почему поэт Артур Рембо в
прекрасном гимне Парижской коммуне, написанном в 1871 году,
обращаясь к образу революционных коммунаров, неоднократно
сравнивал их с насекомыми. Впрочем, изображение вражеских войск в виде
насекомых встречается нередко. Действительно, пересказывая
события прошедшей войны, Эмиль Золя в историческом романе «Раз-
122
1.3. Сопротивление
гром» описывал «черные тучи» прусских солдат, захватывавших
французские позиции под Седаном подобно полчищам муравьев115.
Уничижительная метафора в отношении вражеских масс
подчеркивала неотвратимость их поражения. В то же время она
указывала на неполноценность противника: это всего лишь mynbw
насекомые. Однако Рембо взял клише военного времени и вывернул его
наизнанку, превознося орды насекомых. Коммунары, защищавшие
революционный Париж от правительственных войск, которые
наступали со стороны Версаля, в стихах Рембо кружатся по
городу, как муравьи, а их активность на баррикадах напоминают
муравейник. Зачем Рембо описывал любимых им коммунаров,
которыми он восхищался, как суетливых муравьев? Присмотревшись
поближе к его поэзии, мы обнаружим, что она вся полна насекомых,
особенно производимыми ими звуками - жужжанием, шуршанием,
и копошением. Некий читатель назвал поэзию Рембо
«насекомыми стихами», «музыкой пчелиного роя»т. Пробуждение и
воссоздание ощущений молодого тела, которые стоят в центре
поэтического мира Рембо, происходят в жужжании и роении плоти. Это
интеллект нового типа, коллективный разум, разум стаи,
который предвосхитили Рембо и о5ранцузские коммунары.
От биовласти к биополитическому производству
Только что завершенное нами описание генезиса
сопротивления - от народных армий и партизанских отрядов к
сетевым движениям - может показаться излишне
механистичным и упрощенным. Нам не хотелось бы создать у читателя
впечатление, будто формы сопротивления меняются в ходе
некой естественной эволюции либо в порядке какого-то
заранее предопределенного, прямолинейного марша в
направлении абсолютной демократии. Напротив, эти исторические
процессы никоим образом не предрешены и не движимы
вперед чем-то наподобие идеальной цели «конца истории».
История разворачивается противоречивым образом и зависит от
случайностей, она постоянно подвержена влиянию
неожиданных обстоятельств и катастроф. Моменты борьбы и
сопротивления возникают спонтанно и непредсказуемо.
Следует также признать, что рассматривать происхожде-
123
Часть 1. Война
!
ние движений сопротивления только с точки зрения формы,
как мы это в основном делали вплоть до настоящего момента,
недостаточно. Формальные различия между
централизованными армиями, полицентричными партизанскими отрядами
и распределенными сетями действительно дают нам
критерий для оценки движений сопротивления и улавливания
разницы между ними, но он далеко не единственный и даже не
самый важный. Различия в форме между, скажем, группами
антиглобалистов и террористическими сетями или между са-
патистами и наркоторговцами позволяют уловить лишь
малую толику из того, что их действительно разделяет. Нужно
обращать внимание не только на форму, но и на содержание
того, чем они занимаются. Тот факт, что движение
организовано в форме сети или пчелиного роя, еще не служит
гарантией его миролюбивости или демократичности. Выйдя за рамки
вопроса формы, мы также сможем лучше уловить
противоречивый характер националистических и религиозных
разновидностей сопротивления. На практике националистическое
и религиозное сопротивление чаще всего базируется на
централизованных организациях и жестких взглядах
относительно идентичности, но их не следует лишь на таком основании
считать реакционными или устарелыми. Демократия есть
вопрос не только формальных структур и отношений, но также
общественного содержания, того, как мы взаимодействуем друг
с другом и осуществляем совместное производство.
Параллель, которую мы провели между эволюцией
сопротивления и изменениями в хозяйственном производстве,
также была ограничена тем, что мы сосредоточились на
формальных моментах. Если обращать внимание только на формальную
связь, то может возникнуть впечатление, будто главный
фактор изменений в обществе - технологические нововведения.
Теперь же нужно посмотреть на содержимое того, что
производится, на то, как именно это делается и кем. Заглянув внутрь
производства и познакомившись с условиями труда и
основами эксплуатации, мы сможем понять, каким образом возникло
сопротивление на рабочем месте и как оно менялось наряду с
трансформацией труда и всех производственных отношений.
124
1.3. Сопротивление
Тогда мы сможем гораздо более четко выявить связь между
производством и сопротивлением.
После стольких рассуждений о войне во второй части
книги мы обратимся к производству, чтобы познакомиться с
характером современной глобальной экономики и теми
категориями, которые в ней сложились. Однако это будет не чисто
экономическое исследование, поскольку мы быстро
обнаружим, что ныне экономическое производство во многих
отношениях выступает одновременно и как культурный и
политический процесс. Мы покажем, что доминирующая форма
современного производства, господствующая над
остальными, производит «нематериальные блага», такие как идеи,
знания, способы связи и взаимоотношения. При таком
нематериальном труде производство переходит границы экономики в
традиционном понимании и напрямую затрагивает культуру,
общество и политику. В этом случае производятся не просто
товары в вещественном смысле, а социальные
взаимоотношения и жизненные формы как таковые. Мы называем такой тип
производства «биополитикой», чтобы подчеркнуть
обобщенный характер производимых продуктов и то, что оно прямо
касается всех граней жизни социума.
Выше мы говорили о «биовласти», чтобы показать, как
нынешний режим войны не только грозит нам смертью, но и
правит жизнью, создавая и воссоздавая все аспекты
существования общества. Теперь мы перейдем от биовласти к
биополитическому производству. Оба они застрагивают жизнь
людей во всем ее многообразии - отсюда общая приставка био.
Но делается это весьма по-разному. Биовласть возвышается
над социумом как суверенная сила, превосходящая всякое
бытие и навязывающая ему свой порядок. Биополитическое
производство, напротив, присуще самому обществу. Оно
порождает новые социальные отношения и формы благодаря
сотрудничеству в труде. Биополитическое производство даст
пищу нашему исследованию демократии, которое до сих пор
оставалось слишком формальным. С его помощью будет
выявлена и та социальная основа, на которой сегодня можно
начинать реализацию проекта множества.
125
Часть 2. Множество
Политическое действие, нацеленное на трансформацию
и освобождение, может быть совершено сегодня только на базе
множества. Чтобы уяснить понятие множества в его наиболее
обобщенной и абстрактной форме, противопоставим его
сначала понятию народа'. Народ представляет собой некое
единство. Конечно, население состоит их многочисленных
разнородных индивидов и классов, но в народе социальные различия
синтезируются или сокращаются до состояния единообразия.
Множество, напротив, не является внутренне единым, а
сохраняет плюралистичность и разнообразие. Как следует из
представлений, господствующих в политической философии,
по этой причине народ может выступать в качестве
суверенной власти, а множество для подобной роли не годится. Оно
состоит из собрания личностей - под каждой из них мы
подразумеваем социального субъекта, чья оригинальность не может
быть сведена к чертам сходства и отличает его от других.
Составляющие народ индивиды неотличимы в их единстве; они
обретают идентичность, только закрыв глаза на различия
между собой. Таким образом, образующие множество
разнообразные личности противостоят недифференцированному
единству народа.
Тем не менее, при всей своей сложности множество не
является фрагментированным, анархичным или внутренне не
связанным феноменом. Концепция множества должна
поэтому быть противопоставлена ряду других вариантов
обозначения коллективных общностей, таких как «толпа» или «массы».
Поскольку отдельные индивиды или группы, составляющие
толпу, разношерстны и не признают общих, связывающих их
129
Часть 2. Множество
элементов, сочетание их различий сохраняет инертность и
легко может быть представлено в качестве некоего
малозначащего конгломерата. Компоненты «массы» или «толпы» не
проявляют себя как личности - и это с очевидностью
доказывается тем, сколь легко различия между ними утопают в
однообразии целого. Более того, эти социальные субъекты в
основе своей пассивны в том смысле, что не способны действовать
самостоятельно, а нуждаются в руководстве. Толпа, сборище,
или сброд могут играть свою общественную роль (причем
иногда это сопровождается ужасными разрушениями), но не
способны к проявлению воли. Поэтому они крайне подвержены
манипуляциям извне. Множество же является активным
социальным субъектом, действующим на базе того, что
связывает личности воедино. Множество-внутренне разнообразный,
сложный социальный субъект, строение и деятельность
которого базируются не на идентичности или единстве (и тем
более не на отсутствии различий), а на том, что в нем есть общего.
Подобная изначальная концептуализация множества явно
бросает вызов всей сложившейся традиции трактовки
суверенитета. Как мы объясним в третьей части книги, одна из
истин, к которым постоянно возвращается политическая
философия, состоит в том, что править может только один
субъект - монарх, партия, народ или человек; а социальные
субъекты, не унифицированные и остающиеся
многообразными, править не в состоянии и, напротив, требуют лидерства.
Иными словами, всякая суверенная власть непременно
формирует политический организм. В нем есть голова, отдающая
команды, подчиняющиеся ей конечности и внутренние
органы, которые своим совместным функционированием
подкрепляют процесс руководства. Понятие множества ставит под
сомнение эту общепризнанную точку зрения на суверенитет.
Множество, оставаясь пестрым и сохраняя внутренние
различия, тем не менее, способно действовать совместно и таким
образом управлять самим собою. Множество - это не
политический организм, в котором кто-то один командует, а
остальные подчиняются его приказам. Скорее, это самоуправляемая
живая плоть. Конечно, подобное определение множества
создает массу концептуальных и практических проблем, кото-
130
Часть 2. Множество
рые мы подробно обсудим в этом и последующем разделах, но
с самого начала должно быть ясно, что вызов, исходящий от
множества, - вызов демократический. Множество
оказывается единственным социальным субъектом, способным
реализовать идею демократии, понимаемой как управление каждого
каждым. Иначе говоря, ставки здесь чрезвычайно высоки.
В этой части книги мы сформулируем концепцию
множества, прежде всего - с социально-экономической точки
зрения. Множество - это такое понятие, которое, помимо
прочего, подразумевает расовые, тендерные и сексуальные различия.
То, что здесь мы сосредоточимся на его экономическом
измерении, следует рассматривать отчасти как компенсацию за
наблюдавшееся в последние годы относительное
пренебрежение классовыми параметрами по сравнению с другими
аспектами социальных различий и неравенства. Как мы вскоре
убедимся, нынешние способы производства, названные нами
биополитическим производством, не ограничиваются
экономическими явлениями, а, напротив, имеют тенденцию к
вовлечению всех сторон общественной жизни, включая
коммуникацию, знания'й эмоций. Полезно также с'самого начала-
признать, что нечто вроде концепта множества уже давно
знакомо влиятельным течениям в феминизме и в борьбе с
расизмом. Когда мы говорим, что нам не нужен мир без расовых
или тендерных различий, а нужен такой, в котором раса и пол
не имеют значения, то есть мир, в котором подобные
критерии не определяют иерархии власти, где различия
выражаются свободно, то тем самым мы выказываем стремление к
достижению множества. И, конечно, ради составляющих
множество личностей, ради того, чтобы убрать сковывающий,
негативный, разрушительный характер различий (тендерных,
расовых, в сексуальных предпочтениях и так далее) и сделать
их нашей сильной стороной, нужно радикально перестроить мир2.
С социально-экономической точки зрения множество
представляет собой общий субъект труда, то есть подлинное,
воплощенное в жизни постмодернистское производство. В то
же время это объект, из которого коллективный капитал
пытается выкроить организм для своего глобального
развертывания. Капиталу хотелось бы превратить множество в орга-
131
Часть 2. Множество
ническое единство, точно так же, как государство стремится
переплавить его в народ. Именно в этой точке, в схватках на
ниве труда, начинает проявлять себя подлинный облик
биополитического производства. Когда тело множества попадает
в кабалу и трансформируется в организм глобального
капитала, то оно оказывается одновременно и внутри процессов
капиталистической глобализации, и в противостоянии им.
Однако биополитическому производству множества присуще
сосредотачивать против имперской мощи всемирного капитала
все то, что в нем есть общего и что оно производит сообща. Со
временем, развив свой потенциал, основанный на такой
общности, множество способно пройти сквозь Империю и выйти
на волю, чтобы свободно выразить себя через самоуправление.
С самого начала следует признать размах владений
капитала. Он господствует уже не только над ограниченными
сферами общества. По мере того, как бесстрастная власть
капитала простирается над социумом, выходя далеко за пределы
фабричных стен и распространившись по всему миру,
капиталистическое властвование начинает исходить ниоткуда или
фактически отовсюду. Вне капитала не остается более ничего;
нет чего-то внешнего и относительно логики биовласти,
которую мы описывали в первой части книги. Подобная аналогия
не случайна, поскольку капитал и биовласть функционируют
в тесном взаимодействии. Точки, в которых осуществляется
эксплуатация, напротив, всегда определенны и конкретны, а
потому нужно трактовать эксплуатацию на основании тех
ограниченных площадок, где она имеет место, и тех
специфических форм, которые она обретает. Это позволит нам
сформулировать как топологию различных видов эксплуатируемого
труда, так и топографию их распределения по всему миру.
Такой анализ имеет смысл, поскольку место, где происходит
эксплуатация, - важная площадка, на которой зарождаются акты
отказа и исхода, сопротивления и борьбы. Следовательно,
подобный анализ приведет нас к критике политической
экономии глобализации, которая опиралась бы на сопротивление
формированию организма глобального капитала и
освободительный потенциал объединенных сил, которыми
располагает глобальное трудящееся множество.
132
2.1. Опасные классы
Основная ошибка Сталина состоит
в недоверии к крестьянству.
Мао Цзэдун
Мы - беднота!
Лозунг протеста
в Южной Африке
Формирующаяся общность труда
Множество-понятие классовое. Теории экономического
класса всегда стоят перед выбором между единством и
множественностью. «Полюс единства» обыкновенно связывают с
Марксом и его словами, согласно которым в
капиталистическом обществе наличествует тенденция к упрощению
классовых категорий, вследствие чего все формы труда оказываются
представленными Одним субъектом, а именно -
пролетариатом, противостоящим капиталу. «Полюс множественности»
наиболее отчетливо иллюстрируют либеральные
представления, согласно которым многообразие общественных^ классов
неустранимо. Фактически правильны обе точки зрения. В
первом случае верно то, что Капиталистическое общество
характеризуется противостоянием капитала и труда, тех, кто владе-
деет производящей собственностью, и тех, кто ее лишен,
причем условия труда и жизни тех, кто собственности не
имеет, постепенно обретают общие черты. Во втором случае в не
меньшей мере справедливо заявление, согласно которому
существует потенциально не ограниченное число классов,
составляющих современное общество, в фундаменте которого
заложены не только экономические противоречия, но и
различия в расе, этничности, географии, сексуальных
предпочтениях и других параметрах. То обстоятельство, что обе эти,
казалось бы, противоречащие друг другу точки зрения
правильны, должно указывать нам на то, что само по себе их
противопоставление, вероятно, является ошибочным3.
Стремление выбирать между единством к множественностью исходит
133
Часть 2. Множество
из отношения к классу как к чисто эмпирическому концепту.
Тут не принимается в расчет, до какой степени политическим
является определение самого класса.
Класс формируется в ходе классовой борьбы. Конечно,
существует бесконечное число способов сгруппировать людей в
некие кластеры - по цвету волос, группе крови и так далее,
однако подлинное значение имеют именно классы, то есть -
группы, обретающие лицо в ходе коллективной борьбы. В
таком смысле раса является таким же политическим концептом,
как и экономический класс. Она определяется не этнической
принадлежностью или цветом кожи, а политически - через
совместную борьбу. Некоторые полагают, будто раса
возникает в результате расового угнетения. Например, Жан-Поль
Сартр заявлял, что еврейство порождено антисемитизмом. Эту
логическую цепочку следует дополнить еще одним звеном: раса
возникает вследствие совместного сопротивления расовому
угнетению. Экономический класс формируется аналогичным
образом, а именно - в коллективных актах сопротивления. В
таком случае исследование экономического класса, как и расы,
лучше начинать не просто с перечисления фактических
различий, а с особенностей коллективного сопротивления
власти. Короче говоря, класс выступает как политический концепт
в силу того, что является и может быть лишь коллективом,
ведущим совместную борьбу.
Класс представляется политическим предложением и в
другом отношении: теория классов не только отражает
существующие особенности классовой борьбы, но и содержит
указания относительно ее будущего содержания. В таком смысле
задача теории классов состоит в том, чтобы
идентифицировать существующие условия потенциальной совместной
борьбы и выразить их в виде политического проекта. Фактически
класс является постоянно конструируемой реальностью,
проектом. Именно так следует расшифровывать утверждение
Маркса о склонности капиталистического общества к
бинарной модели классовой структуры. В практическом плане его
слова не означают, будто общество уже характеризуется
наличием единого трудового класса, которому противостоит
единый капиталистический класс. Например, в своих историчес-
134
2. /. Опасные ктссы
ких работах Маркс анализировал многочисленные классы
труда и капитала по отдельности. На уровне эмпирики классовая
теория Маркса утверждает, что существуют условия,
делающие возможным единый трудовой класс. В сущности, эта идея
представляет собой часть политического проекта
объединения пролетарского класса в ходе баталий, которые ведутся
трудящимися. Именно данный политический проект самым
принципиальным образом противопоставляет марксову
бинарную концепцию классов либеральным моделям
классового плюрализма.
Действительно, в этом вопросе прежнее различие между
экономической и политической борьбой попросту становится
препятствием для постижения классовых отношений^ Класс -
биополитическое понятие, являющееся одновременно и
экономическим, и политическим4. Кроме того, когда мы говорим
о биополитике, то это, помимо прочего* означает, что наше
понимание труда нельзя ограничить работой по найму,, а
следует распространить и на творческие способности человека
во всей их всеобщности. Как мы покажем далее, тем самым
бедняки не исключаются из нашей концепции, а ставятся в ее
центр.
Таким образом, в, определенном смысле понятие
множества призвано продемонстрировать, что в рамках теории
экономического класса нет необходимости противопоставлять
единство и множественность. Множество-это плюральность,
не поддающаяся упрощению; единичные социальные
различия, присущие множеству, всегда должны находить
выражение и не должны нивелироваться до состояния одинаковости,
единства, общей идентичности или нейтральности.
Множество - не просто дезинтегрированная и рассредоточенная
многообразность. Конечно, в общественной жизни эпохи постмо-
дернити прежние идентичности рассыпались. Так, ниже в этой
главе мы расскажем, как в ведущих странах мира единство
облика фабричных рабочих оказалось размытым из-за
распространения краткосрочных контрактов и вынужденной
мобильности новых способов труда; как миграция поставила под
вопрос традиционные представления о национальной
идентичности; как изменился характер семьи и так далее. Однако
135
Часть 2. Множество
раскалывание идентичностей, присущих эпохе модернити, не
мешает отдельным личностям действовать совместно.
Именно таково определение множества, с которого мы начали
анализ: это личности, действующие сообща. Ключом к данному
определению служит тот факт, что между личностью и
общностью отсутствует концептуальное или реальное противоречие.
В другом смысле концепт множества предназначен для
того, чтобы вслед за Марксом вновь выдвинуть политический
проект классовой борьбы. С такой точки зрения множество
основывается не столько на текущем, реальном
существовании класса, сколько на условиях своей осуществимости.
Другими словами, нужно задаваться не вопросом: «Что такое
множество?», а вопросом: «Чем может стать множество?». Ясно,
что подобный политический проект должен опираться на
эмпирический анализ, который показал бы общие условия для
тех, кто может составить множество. Ясно, что общие условия
здесь не означают одинаковости или единства, однако
требуется, чтобы множество не раскалывали сущностные или
существенные разногласия. Иначе говоря, бесчисленные
специфические виды труда, образы жизни и географические
особенности, которые сохранятся при любых условиях, не должны
препятствовать коммуникации и сотрудничеству в рамках
общего политического проекта. На деле такой возможный
общий проект в чем-то напоминает предложения ряда поэтов-
философов XIX столетия, от Гелдерлина и Леопарди до
Рембо, которые подхватили старую идею о борьбе человека с
природой и превратили ее в элемент солидарности для всех, кто
восстает против эксплуатации. (Действительно, их положение
в условиях кризиса идей Просвещения и революционной
мысли не столь сильно отличалось от нашего.) Переход от
противостояния ограничениям, скудости и жестокости
природы к избыточности и изобилию достигнутой человеком
производительности - такова материальная основа подлинно
всеобщего проекта, к которому пророчески взывали эти поэты-
философы5.
Один основополагающий подход заключается в том,
чтобы воспринимать множество как совокупность тех, кто
трудится под властью капитала, то есть - потенциально как класс,
136
2.1. Опасные классы
отвергающий капиталистическую власть. Тем самым понятие
множества сильно отличается от понятия рабочего класса -
по крайней мере, в том значении, в каком это последнее стали
употреблять в XIX и XX веках. В сущности, рабочий класс -
это концепт с четкими границами, основанный на
исключениях. В самом узком понимании рабочий класс охватывает
только работников промышленности, то есть в него не входят все
прочие трудящиеся классы. В наиболее широком смысле этот
концепт относят ко всем наемным работникам, то есть он
исключает все классы, работающие не на условиях найма.
Исключение других форм труда из понятия рабочего класса
зиждется на представлении, будто существуют важные различия
между, скажем, работой мужчин на промышленном
производстве и женским трудом, связанным с воспроизводством
человеческого рода, между трудом промышленных рабочих и
крестьян, между занятыми и безработными, между рабочими и
нищими. Рабочий класс считается главным производящим
классом, находящимся под непосредственным господством
капитала, то есть единственным субъектом, способным к
эффективным антикапиталистическим действиям. Другие
эксплуатируемые классы тоже могут бороться с капиталом, но лишь
под руководством рабочего класса. Неважно, было ли так в
прошлом; концепция множества опирается на то
обстоятельство, что для нынешней ситуации такое представление
ошибочно. Иначе говоря, она исходит из утверждения, что среди
различных форм труда нет политически приоритетных форм:
ныне всякий труд задействован в общественном производстве,
трудящиеся работают сообща и едины в своей способности к
сопротивлению капиталистическому доминированию.
Воспринимайте это как равную возможность сопротивления.
Следует уточнить, что мы не считаем, будто промышленный труд
или рабочий класс не важны. Мы хотим сказать только то, что
в рамках множества у них нет политической привилегии
относительно других трудовых классов. Иначе говоря, в
противоположность исключениям, которые составляли
отличительную черту понятия рабочего класса, множество - открытый и
расширительный концепт. Оно дает понятию пролетариата
максимально полное определение, поскольку включает в него
137
Часть 2. Множество
всех, кто трудится и занят в производстве под властью
капитала. Для верификации концепции множества и
соответствующего политического проекта нам придется подтвердить, что
серьезные различия, которые прежде разделяли трудящихся,
действительно более не существуют; другими словами, что
сложились условия, позволяющие разным типам труда
сообщаться, сотрудничать и нарабатывать общность.
Прежде чем обратиться к примерам труда,
представителей которого обычно не включали в категорию рабочего класса,
нам нужно вкратце рассмотреть общие направления
изменений внутри самого рабочего класса, особенно в том, что
касается его главенствующего положения в экономике. Во всякой
хозяйственной системе бок о бок сосуществуют многие
различные виды труда, но один из них всегда довлеет над
остальными. Такая гегемонистская форма, действуя подобно
воронке смерча, постепенно видоизменяет и другие формы,
которые усваивают ее главные качества. Главенствующая форма
не доминирует в количественном отношении. Скорее, ее
гегемония проявляется в том, как именно она влияет на
изменение прочих форм. В данном случае гегемония определяет
тенденцию.
В XIX и XX веках главным в мировой экономике был
промышленный труд, даже если работники промышленности
оставались в численном меньшинстве относительно
представителей других форм производства, в частности - сельского
хозяйства6. Промышленность главенствовала в силу того, что
вовлекала другие способы производства в собственный
водоворот. Сельское хозяйство, добыча полезных ископаемых и
даже общество как таковое были вынуждены
индустриализироваться. Не только механизация, но также ритмы жизни
работников индустрии и их рабочий день постепенно изменили
все прочие социальные институты, такие как семья, школа и
армия. Трансформировавшись, трудовые практики в таких
сферах, как индустриализированное сельское хозяйство,
конечно, сохранили несвойственную промышленности
специфику, но в то же время в растущей мере стали иметь с нею общие
элементы. Именно данный аспект рассматриваемого
процесса интересует нас более всего: многочисленные отдельные
138
\
2.1. Опасные классы
формы труда сохраняют свои различия, но одновременно им
свойственно аккумулировать все больше общих черт.
В заключительные десятилетия XX века индустриальный
труд утратил гегемонию, и на смену ему пришел
«неовеществленный труд», то есть - обеспечивающий либо создание
нематериальных благ - знаний, информации, связей или
отношений - либо эмоциональной реакции7. Общепринятые
термины, такие как работа в сфере обслуживания, интеллектуальный и
умственный труд, характеризуют отдельные аспекты
нематериального труда, но ни один из них не охватывает его
целиком. В первом приближении к данной проблеме можно
представить себе нематериальный труд в двух основных
разновидностях. Первая относится к труду преимущественно
интеллектуальному или лингвистическому, в том числе к
решению конкретных проблем, символических и аналитических
задач, а также к лингвистическим выражениям8. Такого рода
неовеществленный труд связан с-производством идей,
символов, кодов, текстов, языковых образов, изображений и тому
подобной продукции. Другую основную разновидность
нематериального труда мы называем «аффективным трудом». В
отличие от впечатлений, представляющих собой явления ума,
эмоциональные восприятия в равной мере относятся и к телу,
и к уму. В сущности, такого рода чувства, как радость и печаль,
обнаруживают текущее жизненное состояние всего
организма, выражая определенный настрой наряду с неким образом
мыслей9. Иначе говоря, аффективный труд1- это труд,
который создает такие состояния, как непринужденность,
благополучие, удовлетворение, беспокойство и страсть, или
манипулирует ими. Признаки аффективного труда можно
обнаружить, к примеру, в работе адвокатов, стюардесс и продавцов
фастфуда (предполагающих обслуживание с улыбкой).
Свидетельством растущей важности аффективного труда, по
крайней мере в ведущих странах мира, является тенденция,
согласно которой наниматели выделяют образование, рабочий
настрой, характер и «позитивное общественное» поведение как
первоочередные требования, предъявляемые к квалификации
работников10. Работник с позитивными социальными
установками и общественными умениями - вот альтернативный спо-
139
Часть 2. Множество
соб описать того, кто мастерски справляется с аффективным
трудом.
На практике большинство профессий, связанных с
нематериальным видом работы, соединяют в себе обе указанные
разновидности. Так, налаживание передачи сообщений -это,
конечно, языковая и индивидуальная операция, но в
отношениях между общающимися сторонами здесь также
непременно присутствует и аффективный компонент. Нередко говорят,
что журналисты и средства массовой информации в целом не
только передают информацию, но и обязаны придавать
новостям привлекательный, волнующий, соблазнительный вид;
пресса, радио и телевидение призваны порождать
привязанности и жизненные формы". Фактически все формы
коммуникации соединяют в себе производство символов, языка и
информации с аффективным производством. Кроме того,
неовеществленный труд почти всегда пересекается с
материальными трудовыми формами: работники здравоохранения,
например, выполняют аффективные, когнитивные и языковые
функции наряду с материальными; в частности, они, помимо
прочего, выносят судна и меняют бинты.
Нужно подчеркнуть, что труд, связанный с любым
нематериальным производством, остается материальным - в нем
задействованы наши тела и мозги, как и при всяком труде.
Нематериальным является продукт такого труда. Мы
признаем, что в этом отношении нематериальный труд - термин
весьма неоднозначный. Вероятно, точнее было бы представить
новую форму гегемонии как «труд биополитический», то есть
такой, в результате которого создаются не только
материальные блага, но и взаимоотношения, и в конечном счете - сама
общественная жизнь. Прилагательное биополитический
указывает на прогрессирующее размывание традиционных
различий между экономической, политической, социальной и
культурной сферами. Впрочем, с биополитикой связаны
многочисленные дополнительные концептуальные сложности, и,
следовательно, с нашей точки зрения, понятие
нематериальности, при всей его двусмысленности, по-видимому, легче
усвоить с самого начала. К тому же, оно более четко выражает
общую тенденцию экономической трансформации.
140
2.1. Опасные классы
Когда мы говорим, что нематериальный труд стремится
занять позицию гегемона, это не равнозначно утверждению,
будто сегодня большинство работников в мире производят
главным образом неовеществленную продукцию. Напротив,
сельскохозяйственный труд по-прежнему, как это было уже в
течение столетий, доминирует в количественном отношении,
а число промышленных работников в общемировом
масштабе отнюдь не сокращается. На долю нематериального труда в
глобальном масштабе приходится меньше всего трудящихся,
причем они сконцентрированы исключительно в некоторых
ведущих регионах мира. Но мы заявляем, что
нематериальный труд теперь осуществляет гегемонию в качественном, плане
и навязывает определенную тенденцию прочим видам труда
и обществу в целом. Другими словами, нематериальный труд
оказался сегодня в положении, которое 150 лет назад занимал
промышленный труд, когда на его долю приходилась лишь
небольшая часть мирового производства и он был
сосредоточен в ограниченной части мира, но тем не менее довлел над
всеми другими производственными формами. Точно так же
как в пройденной фазе, все формы труда и само общество
должны были подвергнуться индустриализации; теперь же труд
и общество вынуждены информатизироваться, становиться
интеллектуальными, коммуникативными и аффективными.
В некоторых своих аспектах те классы, которые в период
промышленной гегемонии находились в зависимом
положении, дают нам ключ к пониманию основных особенностей
гегемонии нематериального труда. С одной стороны, фермеры
и прежде пользовались знаниями, навыками и инновациями;
типичными для нематериального труда. Конечно, работа в
деревне чрезвычайно тяжела физически - земле нужно низко
кланяться, как скажет вам всякий, кто работал в поле, но
сельское хозяйство - это, кроме того, и наука. Каждый фермер
владеет знаниями химии, умеет сочетать тип почвы с
подходящими культурами, превращать фрукты и молоко в вино и сыр.
Он также знаком с генетикой, выбирая лучшие семена, чтобы
усовершенствовать породы растений. Не чужд он и
метеорологии, когда следит по небу за погодой. Фермеру необходимо
понимать землю и работать с ней в согласии с ее ритмами.
141
Часть 2. Множество
Точное определение наилучшего дня для начала сева или сбора
урожая требует сложных подсчетов. Это не спонтанное
интуитивное действо или бездумное повторение прошлых шагов,
а решение, основанное на традиционных знаниях в
сочетании с учетом наблюдаемых текущих условий, постоянно
обновляемое в ходе размышлений и экспериментов. (Точно так
же земледельцам приходится быть финансовыми агентами,
. следить за постоянными колебаниями рыночных показателей,
чтобы установить наилучший момент для продажи своей
продукции.) Такого рода открытая наука, типичная для
сельского хозяйства, следует за непредсказуемыми природными
изменениями и указывает на образы знания, характерные для
нематериального труда. Они значат тут больше, нежели
механистические научные методы, присущие фабрике.
Вторая форма труда, находившаяся в подчиненном
положении при гегемонии индустриализма, - то, что было
принято называть «женской работой», или труд по домашнему
воспроизводству. Она, со своей стороны, демонстрирует не только
признаки столь же открытой познавательной науки и знаний,
тесно связанных с природой, но и черты аффективного труда,
являющегося самым главным в нематериальном производстве.
Социалистическая школа феминизма описывает подобный
аффективный труд, прибегая к таким выражениям, как
домашняя работа, уход и материнство12. Бесспорно, работа по дому
требует постоянного повторения материальных действий,
таких как уборка и готовка. Но с ними также связано
производство привязанностей, взаимоотношений и способов общения
и сотрудничества между детьми, в семье и общине.
Аффективный труд есть биополитическое производство в том смысле,
что он непосредственно создает общественные взаимосвязи и
формы жизни.
Как аффективный труд, обнаруженный феминистками, так
и знания и умения, типичные для труда в сельском хозяйстве,
много дают нам для понимания особенностей
нематериальной парадигмы. Однако отсюда не следует, что положение
земледельцев или женщин улучшается при доминировании
нематериального труда. С одной стороны, фермеры, при всех
своих знаниях и умениях, остаются привязанными к земле и,
142
2.1. Опасные классы
как мы <вскоре убедимся, подвергаются еще более жестоким
формам эксплуатации в условиях глобальной экономики. С
другой стороны, когда при гегемонии нематериального труда
аффективный труд становится самым важным при
выполнении многих производственных задач, он по-прежнему лежит
чаще всего на плечах женщин, которые находятся в
подчиненном положении. Фактически труд, в котором велика доля
аффективного труда, обычно феминизирован, он менее
респектабелен и хуже оплачивается. К примеру, женщины,
нанятые в качестве помощниц адвокатов и медицинских сестер, не
только выполняют аффективную работу, устанавливая
отношения с клиентами и пациентами, тем самым обеспечивая
функционирование своей конторы. Они также заботятся о
собственных, начальниках - адвокатах и врачах, которыми в
основном бывают мужчины. (Забастовки и демонстрации
медсестер во Франции в начале 1990-х годов наглядно
продемонстрировали тендерную основу эксплуатации аффективного и
материального труда13.) Кроме того, когда аффективное
производство становится частью наемного труда, это порой
переживается как крайнее проявление его отчуждения: я передаю
свою способность устанавливать отношения с людьми, то есть
нечто сугубо личное, в распоряжение клиента и своего
босса14. Понятие отчуждения никогда не было особо полезным
для осознания эксплуатации фабричных рабочих, но здесь, в
сфере, которую многие по-прежнему не хотят считать
работой - в области аффективного труда, как и в сфере
производства знаний и символов, - отчуждение, напротив, снабжает
нас полезным концептуальным инструментом для понимания
эксплуатации.
Следовательно, гегемония нематериального труда не
делает всякую работу приятной или выгодной, не смягчает она
и иерархический и командный характер отношений на
рабочем месте или поляризацию на рынке труда. Наше понимание
нематериального труда не следует поэтому путать с
утопичными мечтами 1990-х годов о «новой экономике», которая, как
полагали некоторые, сделала бы всякую работу интересной и
стоящей, демократизировала бы богатство и отправила
экономические спады на свалку прошлого, прежде всего благода-
143
Часть 2. Множество
ря технологическим новшествам, глобализации и подъему
фондовых рынков15. В то же время гегемонии
нематериального труда свойственно изменять условия работы. Обратите, к
примеру, внимание на перекройку рабочего дня под
воздействием нематериальной парадигмы, а именно - на все менее
четкое разделение рабочего и свободного времени. В
промышленности работники занимались производством почти
исключительно только в рабочие часы на заводе. Однако когда
производство превращается в деятельность, направленную на
решение проблемы, на выработку идеи, на создание
отношений, рабочее время обретает тенденцию захватывать всю вашу
жизнь. Идея или образ приходят к вам не только в офисе, но и
в ванной или во сне. Опять-таки, традиционные особенности
сельскохозяйственного и домашнего труда могут помочь нам
понять подобное изменение. Конечно, у работы в поле
обычно нет четкого расписания: рабочий день, если это
необходимо, длится с рассвета до заката. То, как традиционно устроен
домашний труд у женщин, разрушает границы рабочего дня
еще нагляднее, и в результате такая работа заполняет всю
жизнь.
Ряд экономистов использует также термины «фордизм» и
«постфордизм». С их помощью они отмечают подвижки в
направлении от экономики, характеризующейся стабильной
долговременной занятостью, типичной дая фабричных
рабочих, к хозяйству, которому присущи гибкие, мобильные и
неустойчивые трудовые отношения. Гибкие - поскольку
работникам приходится приспосабливаться к решению различных
задач, мобильные - так как им часто приходится менять работу,
и неустойчивые - поскольку никакой контракт не гарантирует
стабильной, долговременной занятости10. Модернизация
хозяйства, которая привела к развитию трудовых отношений
«по Форду», строилась на базе экономии на масштабах
операций, а также крупных систем производства и обмена.
Постмодернистская же экономика, со свойственными ей постфордис-
тскими трудовыми отношениями, порождает менее крупные
и более гибкие системы. Базовая экономическая идеология,
которая принизывает состояние постмодернити, основана на
представлениях о том, что монолитные системы производства
144
2.1. Опасные классы
и "массового обмена мешают повышению
производительности, а способствуют ей, напротив, такие производственные
системы, которые легко адаптируются, а также
дифференцированные рыночные схемы, особым образом стратегически
нацеленные. Так, возникающий сейчас постфордистский способ
сельскохозяйственного производства отличается именно
такими технологическими нововведениями. Модернизация в
сельском хозяйстве сильно зависела от механизации, начиная
с советского трактора и заканчивая ирригационными
системами в Калифорнии. «Постмодернизация» в сельском
хозяйстве, в свою очередь, сопровождается разработкой
биологических и биохимических новаций наряду со
специализированными системами производства - такими как парники,
искусственное освещение и гидропоника17. Новые методы и
технологии уводят сельскохозяйственное производство прочь
от крупномасштабных форм. Они дают возможность
обеспечения специализированных операций небольшого формата.
Помимо этого, аналогично тому, как информатизируется
постмодернистское промышленное производство, например,
вследствие внедрения коммуникационных технологий в
существующие промышленные процессы, в сельском хозяйстве
происходит то же самое, причем наиболее явно это видно на
уровне семеноводства. Так, одна из наиболее интересных
схваток в сельском хозяйстве, о чем-мы подробнее поговорим ниже,
разгорелась вокруг вопроса о том, кому принадлежит
зародышевая плазма, то есть генетические данные^заложенные в
зерне. Семеноводческие корпорации патентуют вновь
создаваемые ими разновидности растений, которые сегодня нередко
появляются в результате применения генетики, тогда как
фермеры давным-давно открывали, сохраняли и облагораживали
генетический растительный материал, не высказывая
подобных юридических претензий на право владения им.
Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН
(ФАО) вследствие этого предложила ввести понятие права
фермеров на генетические ресурсы растений,
предназначенное уравновесить права растениеводов18. Здесь мы не ставим
своей целью хвалить или осуждать подобные практики -
некоторые виды научного вмешательства в сельское хозяйство
145
Часть 2. Множество
благотворны, а другие разрушительны. Наша главная мысль
сводится лишь к тому, что процесс изменений в сельском
хозяйстве и борьба вокруг прав все более зависят от контроля
над информацией и ее производством, причем в первую
очередь речь идет об информации, касающейся генов растений.
Налицо один из способов информатизации сельского хозяйства.
В целом, гегемония нематериального труда ведет к
трансформации производственной организации от линейных
взаимосвязей сборочного конвейера к бесчисленным и
неопределенным отношениям в рамках распределенной сети.
Информация, коммуникация и кооперация становятся
производственной нормой, а сеть превращается в доминирующую форму
организации производства. Соответственно, технические
производственные системы тесно связаны с социальным составом
производства: с одной стороны технологические сети, а с
другой-сотрудничество социальных объектов, занятых работой.
Такая взаимосвязь определяет новую топологию труда, а
также характеризует новые практики и структуры эксплуатации.
Ниже, в первом отступлении от темы, мы покажем, что
эксплуатация в условиях гегемонии нематериального труда не есть,
прежде всего, присвоение стоимости, измеренной в единицах
индивидуального или коллективного рабочего времени, а,
скорее, это захват ценностей, произведенных в кооперативном
труде и, тем самым, обретающих общность в результате
циркуляции в общественных сетях. Главные формы
производственной кооперации не создаются отныне капиталистом как
часть проекта по организации труда, а возникают под влиянием
производительной энергии самого труда. Здесь кроется
ключевая особенность нематериального труда: он производит
коммуникацию, общественные отношения и формы сотрудничества.
Гегемония нематериального труда создает общие связи и
общественные формы явно выраженным образом, чего не было
в прошлом. Конечно, общие элементы создаются каждой
трудовой формой-гегемоном. Точно так же, как экономическая
модернизация и индустриальная гегемония привели сельское
хозяйство и все другие хозяйственные отрасли в соответствие
с технологиями, практиками и базовыми связями в хозяйстве,
характерными для промышленности, экономическая постмо-
146
2.1. Опасные классы
деЬнизация и гегемония нематериального труда, как мы уже
показали, тоже оказали всеобщее трансформирующее
воздействие. Отчасти дело здесь во вновь созданных основах
общности, а отчасти - в том, что мы теперь способны отчетливее
распознать основы общности, уже давно существовавшие, такие
как роль информации и научных знаний в сельском хозяйстве.
Нематериальный труд отличается, однако, тем, что его
продукты сами во многих отношениях являются
непосредственно общественными и принадлежат всем. Производство
коммуникации, личных привязанностей и знаний, в
противоположность выпуску автомобилей и пишущих машинок, способно
непосредственно расширить сферу того, чем мы владеем
сообща. Повторим, что это не означает, будто условия труда и
производства становятся одинаковыми по всему миру или не
зависят от секторов хозяйства. Точнее было бы сказать, что
многие единичные случаи в трудовых процессах, производственных
условиях, местных обстоятельствах и пережитом опыте
сосуществуют, если подняться на другой уровень абстракции, с тем,
что становится общим в формах труда и обобщенном
характере взаимоотношений производства и обмена. К тому же, нет
никакого противоречия между индивидуальностью и
общностью. То, что становится общим и ведет к сокращению
качественных различий между видами труда, составляет
биополитическое условие существования множества.
Проверим гипотезу реальностью: какие фактические
данные могут подтвердить наше заявление о гегемонии нематс
риального труда? Мы уже писали, что поскольку такое
утверждение подразумевает тенденцию, вопрос состоит не в том,
доминирует ли сегодня нематериальный труд в
количественном отношении. Первое и самое конкретное свидетельство,
которым мы располагаем - это тренды в области занятости. В
ведущих странах мира нематериальный труд занимает
центральное положение в большинстве профессий, которые по
статическим данным относятся к числу быстро растущих. Это
работники сферы питания, продавцы,
инженеры-компьютерщики, учителя и работники здравоохранения19. Попутно
развивается тенденция, согласно которой многие виды
материального производства, в частности - промышленность и сель-
147
Часть 2. Множество
ское хозяйство, выносятся на мировую периферию. Подобные
тенденции в области занятости показывают, что гегемония
нематериального труда складывается в соответствии с
существующим всемирным разделением труда и власти. Второй тип
фактических доказательств, к которому лучше подходить с
точки зрения не количества, а качества, состоит в том, что
прочие формы труда и производства перенимают
характеристики, присущие нематериальному производству. Произошло
не только внедрение компьютеров во все сферы жизни, но и, в
самом общем плане, механизмы коммуникации, информации,
знаний и эмоциональных связей изменяют традиционные
производственные практики - например, то, как контроль над
информацией в области семеноводства сказывается на
сельском хозяйстве. В-третьих, центральное положение
нематериального труда находит отражение в растущей важности
производимых им нематериальных форм собственности. Ниже мы
проанализируем сложные правовые вопросы, возникшие в
связи с патентами, охраной авторских прав и различными
нематериальными продуктами, которые в последнее время
стали подлежать защите в качестве частной собственности.
Наконец, наиболее абстрактное и общее свидетельство
заключается в том, что форма распределенной сети, типичная для
нематериального производства, быстро распространяется в
общественной жизни как способ объяснения всего, начиная с
функций нервной системы и заканчивая террористическими
организациями. Такова конечная роль гегемонистской
формы производства - изменить все общество по своему образу и
подобию. Данную тенденцию не отследить никакой
статистикой. Ее реальной демонстрацией в действительности
является наступление биополитического производства.
Сумерки крестьянского мира
Фигура крестьянина способна бросить самый серьезный
вызов понятию множества, так как существует
экономическая, культурная и политическая история, которая давит
своим огромным весом, заставляя ставить крестьян отдельно от
промышленного рабочего класса и других трудящихся клас-
148
2. /. Опасные классы
сов, а< также усматривать в них качества, которых нет у
представителей других классов. Фактически принято считать, что
крестьянство и деревенская жизнь не менялись столетиями и
даже тысячелетиями20. Что могло бы сравниться с образом
крестьянина, как чем-то вечным и фундаментальным для
человечества, как с персонажем, который тесно сросся с землей,
возделывая пашню и взращивая хлеб? Между тем нам должно
быть ясно, что не все фермеры - крестьяне. Крестьянин - это
историческая фигура, обозначающая определенный способ
обработки земли и производства в рамках специфического
сочетания общественных отношений. Крестьянство однажды
возникло и когда-нибудь отойдет в прошлое. Это не значит,
что больше не будет сельскохозяйственного производства,
сельской жизни или чего-то еще подобного. Но это означает,
что меняются условия сельскохозяйственного производства
и, главное, что мы хотели бы подчеркнуть, что такие условия
становятся общими для горного дела, промышленности,
нематериального производства и других видов труда - так что
сельское хозяйство сообщается с прочими способами
производства и больше не составляет качественно отличной,
изолированной формы производства и жизни. Сельское хозяйство
наряду со всеми остальными отраслями становится все более
биополитическим. Такое нарастание общности, как мы уже
указали, является условием, обеспечивающимтуществование
множества.
Крестьянство - это концепт главным образом
экономический. Он указывает на специфическую ситуацию во
взаимоотношениях производства и обмена. В первом приближений
крестьян можно определить как людей, которые работают на
земле и производят продукцию главным образом для
собственного потребления. Они частично включены в общую систему
хозяйствования и подчинены ей, либо обладая необходимой
землей и оборудованием для ее обработки, либо имея доступ
к ним21. Таким образом, две центральные оси данного
определения касаются владения собственностью и рыночных
отношений. Чтобы избежать путаницы, есть смысл подчеркнуть,
что в хозяйственном смысле крестьянские общины не
изолированы, как это было с некоторыми традиционными формами
149
Часть 2. Множество
сельскохозяйственного производства; но они и не включены
полностью в национальные или мировые рынки, как
капиталистические фермеры. Такие общины занимают срединную
позицию частичной интеграции, при которой их
производство ориентировано на собственное потребление в основном,
но не исключительно22.
Однако это всеми принятое определение крестьянства не
является достаточно точным, поскольку не обеспечивает
отчетливой дифференциации по отношению к собственности.
Мао Цзэдун принадлежал к числу тех, кто начав изучение
китайского крестьянства, сразу признал, что крестьян следует
подразделить на три категории - согласно особенностям
землевладения. Это богатые крестьяне, которые владеют
обширными угодьями и соответствующим инвентарем и нанимают
работников в помощь для обработки земли; крестьяне
среднего достатка, у которых достаточно земли и инвентаря, но в
работе они в основном полагаются на собственную родню; и
бедные крестьяне. Последние арендуют земельные участки или
работают исполу, а порой вынуждены батрачить на других23.
Принципиальное различие в проведенном Мао анализе
между крестьянами, владеющими собственностью, и теми, кто
ничего не имеет, создает центробежную тенденцию в каждой из
крайних точек классификации. Наверху богатые крестьяне
очень близки к помещикам, так как у них достаточно
собственности, чтобы нанять других, а внизу бедняки мало отличаются
от сельскохозяйственных рабочих, поскольку у них нет
собственности либо ее недостаточно.
Так называемые крестьяне-середняки стоят особняком в
этом анализе. Как в концептуальном, так и в социальном смысле
они - наиболее обособленная и независимая категория.
Возможно, по этой причине середняки определяют понятие
крестьянства в целом во многих распространенных
формулировках, вследствие чего крестьяне воспринимаются в
экономическом отношении как самостоятельные сельскохозяйственные
производители, располагающие небольшим участком земли.
Исторические изменения в классовом составе крестьянства на
протяжении современной эры привели к радикальному
сокращению численности середняков, что соответствует цент-
150
2. /. Опасные классы
робежной тенденции в концепции анализа, предложенного
Мао. На вершине немногие богатые крестьяне ухитряются
расширить свои земельные владения и становятся
неотличимы от помещиков, а внизу большинство крестьян-бедняков
обычно вытесняются из традиционных для них форм
земельной собственности (таких как испольная система) и
становятся простыми сельскохозяйственными работниками.
Середняки в ходе данного процесса исчезли почти полностью,
распределившись по одну или другую сторону от разделительной линии
между собственниками и теми, кто собственностью не владеет.
Такая историческая центробежная тенденция
согласуется с процессами модернизации и в капиталистических, и в
социалистических ее проявлениях. Когда Сталин приступал к
программе коллективизации, советские руководители
ожидали, что избранная стратегия подстегнет сельскохозяйственное
производство вследствие перехода к крупным формам
хозяйствования и облегчит использование более совершенного
оборудования и техники. Короче говоря, коллективизация
должна была привести тракторы на поля24. Ясно, что жестокий
процесс коллективизации с самого начала воспринимался - причем
не только в руководстве, но и самими крестьянами - как
война. Она велась не только против богатых крестьян (кулаков),
обвиненных в укрывательстве зерна, но и против всех
крестьян, имеющих собственность, а фактически -Тфотив всего класса
крестьянства. В краткосрочной перспективе коллективизация,
бесспорно, не была успешной в плане повышения
производительности и эффективности сельскохозяйственного труда,
причем такой провал был вызван ожесточенным сопротивлением
крестьян25. Она, вероятно, не преуспела также и в
долговременной перспективе, то есть в реализации планов создания
крупных хозяйств. Последнее обстоятельство, впрочем,
составляет предмет спора, который надолго запутался в
пропагандистских дебрях «холодной войны». Главное, что мы хотим
здесь подчеркнуть, - социалистическая модернизация в
сельском хозяйстве, которую китайцы в значительной мере
восприняли и повторили21', не только снабдила деревню тракторами,
но и, что важнее, бесповоротно изменила отношения
производства и обмена в сельском хозяйстве. В конечном счете она
151
Часть 2. Множество
ликвидировала крестьянство как экономический класс. Мало
смысла в том, чтобы по-прежнему употреблять слово
крестьянин применительно к сельскохозяйственному работнику в
большом колхозе или совхозе, который лишен собственности
и производит продовольствие для распределения в
общенациональном масштабе. Нелогично именовать «крестьянами»
и население, покинувшее поля ради работы на фабрике.
Впоследствии процессы деколлективизации сельскохозяйственного
производства во времена после Мао и после крушения
Советского Союза так или иначе восстановили частное владение
землей. Однако они не вернули из прошлого те отношения
обмена, которые определяли крестьянство, а именно -
производство главным образом для удовлетворения потребностей
своей семьи и частичную включенность в крупный рынок.
Изменение государственной и коллективной собственности в
пользу форм частной собственности не является возвратом к
крестьянству и прежнему образу жизни. Речь идет о создании
новых условий, связанных с мировыми капиталистическими
отношениями производства и обмена27.
В капиталистических странах трансформация
производственных отношений в сельском хозяйстве пошла по другому
пути или, точнее, по нескольким разным путям, но привела к
похожим результатам. Так, в Соединенных Штатах
капиталистический рынок (и, в конечном счете, банки) в начале XX
века высказались против жизнеспособности
мелкособственнического сельскохозяйственного производства, чем вызвали
массированное перемещение населения из сельской
местности в города и городские поселения. Радикальное
сосредоточение собственности в крупных фермах и, наконец, в руках
гигантских сельскохозяйственных корпораций сопровождалось
скачком вперед в плане производительности благодаря
ирригации, механизации, применению химических удобрений
и другим мерам. Семейные фермы и все самостоятельные
мелкие землепользователи быстро исчезли28. Подобно семье Джо-
уд в романе Джона Стейнбека «Гроздья гнева», фермеры были
вытеснены с земли, вынуждены собрать свои пожитки и
устраиваться, кто как сумеет. В Европе этот процесс развивался
по-разному в отдельных странах и занял более длительное
152
2.1. Опасные классы
врем-rf. Так, в Англии сельскохозяйственные угодья были
объединены в крупные имения на ранней стадии периода
модернити, тогда как во Франции надолго сохранились мелкие
поместья. Наблюдалась также существенная разница между
поддержанием крепостнических порядков в восточной
Европе и относительной свободой сельскохозяйственного труда в
западной части континента29. Однако к концу XX века даже
мелкие земельные владения, которые еще оставались, были
до такой степени вплетены в сети внутринационального и
мирового обмена, что их уже нельзя считать крестьянскими30.
История крестьянства и сельскохозяйственного
производства в менее развитых капиталистических странах гораздо
сложнее. Следует помнить, что, во-первых, во многих
районах мира крестьянские отношения производства и обмена
появились не так давно вместе с европейскими
колонизаторами. До колониального вторжения сельскохозяйственная
собственность в большинстве случаев находилась в
коллективном владении, а общины были почти полностью
самостоятельны и изолированы в хозяйственном плане11. Колониальные
державы разрушили системы коллективного владения,
внедрили капиталистическую частную собственность и частично
интегрировали местное сельскохозяйственное производство
в гораздо более крупные рынки. Тем самъш были созданы
условия, напоминавшие крестьянские производство и обмен в
Европе32. Однако только весьма незначительная часть
землепользователей в Азии, Африке и Латинской Америке
подпадала под центральную в идеологическом отношении
категорию среднего крестьянства, то есть независимых,
мелкопоместных фермеров, занимающихся производством в основном
Для удовлетворения собственных нужд. Например, в
Латинской Америке, как минимум начиная с XIX века, в сельском
хозяйстве воцарилась крайняя степень поляризации в сфере
землевладения с огромными латифундиями на одном конце
спектра, где нанимали на работу многочисленные батрацкие
семьи, и с безземельными работниками или фермерами, у
которых наделы были слишком малы и неплодородны, чтобы их
прокормить, на другом. Земельная реформа - либеральный и
революционный боевой клич в Латинской Америке на всем
153
Часть 2. Множество
протяжении XX столетия, начиная с оборванных воинов Са-
паты до революционных партизан в Никарагуа и
Сальвадоре - подразумевала в качестве своей цели нечто вроде фигуры
крестьянина-середняка. Но, за исключением нескольких
кратковременных эпизодов, прежде всего в Мексике и Боливии,
данный процесс в Латинской Америке постоянно приносил
противоположные плоды, усугубляя поляризацию в сфере
землевладения и собственности33.
В периферийных капиталистических странах мелкие
сельскохозяйственные производители систематически лишаются
прав на землю по мере того, как собственность скапливается в
крупных владениях, контролируемых либо национальными
землевладельцами, либо иностранными
корпорациями-мастодонтами34. Этот процесс может производить впечатление
беспорядочного движения вслепую, осуществляемого
расчлененными и не связанными между собой агентами. В их число
входят национальные власти, иностранные правительства,
многонациональные и транснациональные корпорации
агробизнеса, Всемирный банк, Международный валютный фонд и
многие другие. Но на более абстрактном уровне, имеющем,
как мы увидим в главе «De Corpore», принципиальное
значение, эти разнообразные агенты объединены общей идеологией.
Она охватывает и капиталистическую модернизацию, и
неолиберализм с глобальной экономической интеграцией.
Согласно этой экономической идеологии, сельское хозяйство
в мелких формах, нацеленное лишь на собственное
пропитание крестьян, является отсталым и неэффективным с
хозяйственной точки зрения - не только из-за своей ограниченной
обеспеченности технологиями и машинами, но и, что еще
существеннее, в силу присущих ему отношений обмена. Если
исходить из этого, на рынке, который интегрирован в
глобальных масштабах, экономический актор в сельском хозяйстве
или любой другой отрасли способен выжить, лишь
сосредоточив свою производственную энергию на отдельном виде
продукции, который удается ему лучше, нежели другим, и
продавая ее в широких масштабах. В итоге, ориентированное на
экспорт монокультурное сельское хозяйство непременно
требует крупного производства и концентрации собственности.
154
2.1. Опасные классы
Таким образом, капиталистическая коллективизация
фактически ведет к оформлению монополии на землю с
гигантскими организационными единицами сельскохозяйственного
производства, где заняты целые армии работников,
производящих продукцию для мирового рынка35. Вне этого процесса
остается растущий слой сельской бедноты, у которой земли
нет либо недостаточно для выживания.
Итак, по всему миру фигура крестьянина постепенно
отошла на задний план сельскохозяйственного пейзажа. Для него
теперь типичны огромные корпорации, сельскохозяйственные
рабочие и все более обездоленные деревенские бедняки.
Получив развитие как в социалистической, так и в
капиталистической формах, крупное движение модернизации в целом
привело в результате к общей конвергенции. Начиная с 1970-х
годов некоторые авторы подчеркивали растущее сходство
сельскохозяйственных работников и промышленного рабочего
класса, то есть - пролетаризацию сельскохозяйственного
труда и создание «фабрик в полях»36. Однако нужно проявить
осторожность, чтобы не усмотреть тут процесс внедрения
единообразия в производственные практики и образы жизни.
Сельскохозяйственные рабочие не стали точно такими же, как
промышленный рабочий класс. Труд на селе по-прежнему
сильно отличается от горного дела, работы в
промышленности и сфере услуг, а также от других видов труда.
Сельскохозяйственный образ жизни предполагает уникальную связь с
землей и приводит к развитию симбиоза с основными
элементами - почвой, водой, солнечным светом и воздухом. (Именно
в этом мы легко можем увидеть возможности для
биополитического становления сельского хозяйства.) Сельское хозяйство
является и навсегда останется своеобычной формой
производства и жизни. Тем не менее - в этом и состоит основная наша
мысль - процесс модернизации создал общие для сельского
хозяйства и других производственных форм отношения
производства и обмена.
Исчезновение фигуры крестьянина, показанное нами с
хозяйственной точки зрения, просматривается и в культурном
плане, который дает иной ракурс при взгляде на тот же
процесс. Так, значительная часть произведений современной ев-
155
Часть 2. Множество
ропейской литературы вплоть до XIX и XX веков была
сосредоточена вокруг крестьянского мира. Причем в центре
внимания было не столько крестьянство как общественный класс,
а чаще те дополнительные социальные образования, которые
стали возможны благодаря его существованию. Это легко
узнаваемый мирок загородных барских усадеб, вереница
городских аристократических салонов и способов проведения
досуга, а также ограниченные горизонты деревенской жизни37.
Фактически сами крестьяне не играли столь же важной роли
в европейской литературе, как традиционная сельская жизнь,
в которой они, подобно почве, выполняли функцию
естественного и стабильного фона. Крестьянский мир связывали с бу-
количностью и натуральностью традиционных социальных
установлений - таких как классовое деление, отношения
собственности и производства и тому подобное, - которые в
действительности, конечно, не были ни бесконфликтными, ни
естественными. Впрочем, сначала в Англии, а потом по всей
Европе распространилось понимание, что этот безмятежный
деревенский мир уже исчез или быстро исчезает. И все же еще
долго после того, как он пропал в реальности, в европейской
литературе крестьянский мир сохранялся - как ностальгия по
ушедшим временам, по традиционной структуре
чувствований и сочетанию ценностей, которые им соответствовали. То
был особый образ жизни38. В конце концов традиционный
крестьянский мир и даже тоска по нему, этот образ
европейской культуры, ушли навсегда. Одно из объяснений перехода
от реализма к модернизму, ставшее общим рефреном в
исследовании европейской литературы и истории искусств,
указывает на конец крестьянского мира: когда непосредственное
прошлое крестьянского мира стало уже недоступно, многие
европейские писатели и художники перенесли центр своего
внимания к более архаичному прошлому с его
примитивностью и мифами. Другими словами, зарождение модернизма, если
верить такой концепции, равнозначно открытию древнего,
незапамятных времен прошлого, своего рода вечного
основания души, мифа или инстинкта. Д.Г. Лоуренс, Т.С. Элиот и
Мишель Лери наряду с Полем Гогеном, Анри Матиссом и
Пабло Пикассо, если назвать только некоторых из наиболее
156
2.1. Опасные классы
очевидных примеров, усвоили образы примитивного
существования и бытования как элементы своих эстетических
построений. Напряжение между примитивизмом и
умозрительностью, в сущности, составляет одну из отличительных черт
модернизма' .
Если в современной европейской литературе и искусстве
мы можем проследить культурное движение от крестьянина к
примитиву, то история антропологии движется в обратном
направлении, от примитива к крестьянину4". Классическая
антропология возникла в конце XIX века на базе жесткого
деления. По одну сторону линии раздела находилось европейское
«я», а по другую - примитивное «другое». Однако в середине
XX столетия на смену этому пришла иная двоичная пара:
европейское «я» как противоположность крестьянину-«друго-
му», которая послужила основанием для большей части
современной антропологии. Важным аспектом перехода от
примитива к крестьянину стало новое понимание отличия:
если антропологическое увлечение примитивом создает
отношение крайнего расхождения и отчуждения, то крестьянин -
фигура знакомая и близкая, то есть при таком переходе
степень несхожести снижается. В конце концов, по мере того как
экономическая персона крестьянина, никогда не имевшая
серьезной опоры вне Европы, в заключительные десятилетия
XX столетия вообще утрачивает свою значимость, в кризисе
оказывается и крестьянская парадигма в антропологии.
Сейчас, в начале XXI века, антропология уходит' от своей
парадигмы периода модернити и вырабатывает новую
концептуализацию различения, к чему мы еще вернемся несколько позже.
Наконец, в дополнение к хозяйственным и культурным
свойствам, крестьянин имеет также политический облик.
Впрочем, точнее, как следует из многочисленных трактовок, это
фигура неполитическая, можно сказать - разжалованная из
политики41. Это не стоит понимать так, будто крестьяне не
борются против своего подчинения и эксплуатации. Ведь на деле
современная история перемежается взрывами массовых
восстаний крестьянства и, кроме того, отмечена непрерывной
чередой мелких крестьянских бунтов. Нельзя также считать,
будто крестьянство не играет важной политической роли. Суть
157
Часть 2. Множество
в том, что оно в основе своей консервативно, обособленно и
способно лишь реагировать на внешний вызов, а не
выступить с собственной, самостоятельной политической акцией.
Как мы увидели в первом разделе книги, крестьянские войны,
если верить такой точке зрения и вести отсчет, по крайней
мере, с XVI столетия, были главным образом
почвенническими, они были привязаны к защите родной земли и
направлены на сохранение традиции.
По словам Маркса, пассивность крестьянства в политике
вызвана тем, что оно не вовлечено ни в коммуникацию, ни в
крупномасштабные сети общественного взаимодействия.
Крестьянские общины во Франции с небольшими земельными
наделами, которые Маркс изучал всередине XIX века, были
разбросаны по сельской местности, оставаясь в обособлении и
изоляции. Неспособность крестьян выразить свои интересы
(которые вследствие этого нуждаются в том, чтобы их
представлял кто-то еще) Маркс относил на счет их неготовности к
коммуникации42. По его мнению, роль политического
субъекта требует от всякого класса не только способности
представлять собственные интересы. Она зависит также, прежде всего
и главным образом, от тесного общения в собственных рядах.
В таком смысле коммуникация является ключом,
проясняющим политическое значение традиционного раздела между
городом и деревней и предубеждений в политике в пользу
городских акторов, которые из XIX столетия были
перенесены в ХХ-е. Не столько идиотизм, сколько
некоммуникабельность определяла жизнь на селе. Каналы связи, в политике
давшие городскому рабочему классу огромное преимущество
над сельским крестьянством, также возникли под влиянием
специфических условий труда. Работа в промышленности, то
есть в коллективе вокруг общего агрегата, требует
сотрудничества и коммуникации, что и позволяет промышленным
рабочим обрести активность и оформиться в виде
политического субъекта.
В XIX и XX веках между социалистами и коммунистами
шла увлекательная дискуссия по «аграрному вопросу» и роли
крестьянства в революционных действиях. Сам Маркс tí
какой-то момент даже предлагал использовать российскую кре-
158
2.1. Опасные классы
стьянскую общину в качестве фундамента политического
проекта коммунистов43. Однако, согласно главным направлениям
марксистской и социалистической мысли, крестьянство
представляет собой такой класс, революционный потенциал
которого всецело зависит от следования его за городским
промышленным пролетариатом. То было неравное партнерство, в
котором пролетарии исполняли роль активного, ведущего
начала, а крестьяне - пассивного тела44. Однако, когда
промышленный пролетариат брал лидерство на себя и говорил
от имени крестьянства, то он, конечно, не всегда поступал в
интересах самих крестьян. Связанные с этим полные
трагизма события в очередной раз продемонстрировали
несправедливые и пагубные последствия, к которым приводят
выступления одного субъекта от имени другого, подчиненного ему,
даже если этот другой не способен сам говорить за себя40.
Может показаться, что Мао Цзэдун - деятель, явно
порвавший с подобной марксистской линией. Но те заявления,
которые он делал со времени начала политической
активности и на протяжении всего периода революционной борьбы,
не порывают с двумя базовыми тезисами марксизма
относительно политической роли крестьянства. По словам Мао,
крестьянство, в сущности, глубоко пассивно и нуждается в союзе
с единственным подлинно политическим субъектом
революции - промышленным пролетариатом, который должен
повести его за собой*. Китайское крестьянство было в XX веке не
менее изолированным и столь же неконтактным, как и
французские крестьяне, которых в XIX столетии изучал Маркс. Мао
признавал, что в условиях китайского общества, где
пролетариат весьма немногочисленней, а крестьян столь много, их
участие в политике должно было быть гораздо более
широким, нежели где бы то ни было еще, и что для революции в
Китае придется даже изобрести крестьянскую форму
коммунистической революции. Но в реальности до этого момента
роль крестьянства в Китае отличалась от его прежней роли в
революционных схватках, которые вели коммунисты, лишь в
количественном плане. На деле сама по себе китайская
революция была переворотом, осуществленным при участии
крестьян, а не самими крестьянами. Качественное отличие возник-
159
Часть 2. Множество
ло позднее. Во время революционной борьбы и тем более в
периоды «большого скачка» и «культурной революции» в
центре политического внимания Мао оказалось крестьянство -
но не крестьяне, какими они были реально, а те крестьяне,
которыми они могли бы стать4''. В центре маоистского проекта
стояла попытка политического преобразования крестьян. В ходе
длительного процесса революции, проходящего различные
фазы, они преодолевают пассивность и изоляцию, о которых
свидетельствовал Маркс; они становятся контактными,
готовы к сотрудничеству и ясно излагают свои мысли в качестве
активного коллективного субъекта. Таков главный смысл, в
котором маоистский план может быть применен во всем мире:
впредь войны и восстания крестьян не должны быть
направлены на защиту земли в контексте жестко консервативных
отношений. Вместо этого их нужно преобразовать в
биополитические битвы, нацеленные на трансформацию
общественной жизни во всей ее целостности. Обретя способность к
коммуникации и активности, крестьянство перестает существовать
как отдельная политическая категория, что ведет к снижению
политической значимости различий между городом и
деревней48. Парадоксальным образом, окончательная победа
крестьянской революции знаменует собой конец крестьянства (как
особой политической категории). Иными словами, конечная
политическая цель крестьянства состоит в уничтожении себя
как класса49.
Фигура крестьянина, восстающего из прежнего
пассивного и изолированного состояния, подобна бабочке,
выбирающейся из кокона. Он обнаруживает себя как часть множества,
как один из многочисленных единичных образов труда и
жизни, которые, несмотря на все свои различия, имеют общие
условия существования. Таким образом, сегодняшняя склонность
крестьянского персонажа к переходу в менее обособленную и
отличную от других категорию указывает на общую
тенденцию к социализации всех обликов труда. Точно так же, как
исчезает образ крестьянина, пропадает и особая фигура
промышленного рабочего, работника сферы услуг и все прочие
подобные категории. Схватки в каждой отдельно взятой
отрасли постепенно сменяются всеобщей борьбой. Например,
160
2.1. Опасные классы
самые передовые на сей день движения в сельском хозяйстве,
такие как Крестьянская конфедерация во Франции и
Движение за права на землю в Бразилии, - это не закрытые
организации, ограниченные одним сегментом населения. Они
открывают новые горизонты для всех в решении вопросов экологии,
нищеты, устойчивого развития и, в конце концов, во всех
аспектах жизни50. Бесспорно, каждый вид труда сохраняет
уникальность в своем конкретном существовании. Каждый тип
работника отличается от всякого другого - рабочий
автомобильной промышленности от фермера, который выращивает
рис, а тот - от розничного торговца. Но такая
множественность все же вписана в общий субстрат. В философском
смысле мы могли бы сказать, что все это лишь весьма
многочисленные своеобразные способы воплощения общей субстанции
труда: у каждого способа своя сущность, и все же все они
соучаствуют в общей материи.
Уроки антропологии способны помочь нам прояснить
взаимосвязь между единичностью и общностью. Как уже
говорилось выше, упадок классической антропологии и связанного с
нею образцового изображения непохожести, а именно
первобытного человека, дал толчок подъему современной
антропологии, для которой фигурой-образцом служит крестьянин.
Теперь же уход в прошлое изображения крестьянина как
«другого» влечет за собой и устаревание современной
антропологии как таковой. Взамен рождается всемирная
антропология51. Задача последней в том виде, как ее формулируют
сегодня многие ученые, заключается в полном отказе от
традиционной структуры противопоставления и разработке
взамен понятия культурного отличия, основанного на
представлениях об исключительности. Иными словами, «другие»
Для классической и современной антропологии, то есть
примитив и крестьянин, воспринимались в их несхожести с
современным европейцем как таковым. Отличия от
современной Европы в обоих случаях позиционировались во времени,
в силу чего неевропейское качество представало как
уцелевший анахронизм - либо из первобытного прошлого, либо из
исторического прошлого крестьянина. Всемирной
антропологии нужно преодолеть основополагающий евроцентризм
161
Часть 2. Множество
этих концепций, которые воспринимают различие
преимущественно как отличие от Европы. Между тем культурное
отличие следует воображать само по себе как уникальное, вне
всякой опоры на другого52. Точно так же, ко всякому культурному
своеобразию всемирная антропология должна относиться не
как к анахроничному выживанию прошлого, а как к
равноправному участнику нашего общего настоящего.
В качестве примера новой всемирной парадигмы
поразмыслим о том, как антропологи стали теперь трактовать
африканскую модернити. До тех пор, пока мы будем
непосредственно усматривать в европейском обществе тот стандарт, с
которым нужно соизмерять все современное, многие части
Африки, как и другие периферийные регионы мира, конечно,
никогда не смогут ему соответствовать. Но как только мы
признаем своеобразие и множественность внутри модернити, то
поймем, что Африка тоже современна, будучи одновременно
иной, нежели Европа. Кроме того, в наш век глобализации
африканцы - не меньшие космополиты, чем люди, живущие в
доминантных регионах. Иными словами, их общественная
жизнь постоянно меняется, ее характеризуют культурные
обмены и хозяйственное взаимодействие с разными
отдаленными районами мира53. К числу явлений, бросающих самый
серьезный вызов такому пониманию африканской
современности и космополитизма, относятся ритуалы и магические
состояния, которые и сегодня продолжают оставаться
неотъемлемыми элементами жизни. Например, в Южной Африке
после избавления от апартеида наблюдался отчетливый рост числа
сообщений об оккультных явлениях и насильственных актах,
таких как колдовство, сатанизм, монстры, зомби, ритуальные
умерщвления и тому подобное54. Речь не идет о возрождении
того примитива, который предшествовал модернити, к тому
же это не исключительно местный феномен. Скорее, налицо
один из общих факторов, в сопоставимых условиях
проявляющий себя по всей планете, хотя и во множестве местных
вариаций. Так, Индонезия, Россия и отдельные страны
Латинской Америки тоже пережили подъем проявлений
оккультизма и насилия. Все это общества, в которых новые мечтания о
богатстве, связываемые с наступлением глобальной капитали-
162
2.1. Опасные классы
стическои экономики, впервые погрузились в ледяной холод
действительности, порождаемой имперскими иерархиями. К
магии и чудищам прибегают как к средству, помогающему в
каждом из названных случаев уразуметь общую для всех
противоречивость складывающейся социальной ситуации.
Локальные особенности и глобальная схожесть образов жизни не
опровергают, а скорее определяют в своей совокупности наше
коллективное планетарное состояние как множества.
Такого рода анализ помогает понять важнейшие
антропологические характеристики множества. Когда мы имеем дело
с населением, которое на нас не похоже, больше нет нужды
выбирать между утверждениями: «Они такие же, как мы» или
«Они отличаются от нас» (как это было в дискурсах,
касавшихся первобытных людей и, до какой-то степени, крестьян).
Противоречивая концептуальная пара - идентичность и осо-
бость - не составляют адекватного контекста для понимания
того, как организовано множество. Ведь мы образуем
множество особенных образов жизни и в то же самое время ведем
общее глобальное существование. Антропология множества
есть антропология единичного и общего.
Два итальянца в Индии
Как-то два итальянских писателя вместе отправились в
путешествие по Индии, причем каждый из них написал об этом
книгу. Один увидел в Индии только то, что ее отличает, а другой -
только то, что в ней напоминает другие страны.
Один из этих писателей, Алъберто Моравиа, назвал свою
работу «Мъклъ об Индии» (Un'idea dell'India). В ней он попытался
показать, насколько Индия неповторима, но его разочаровало, что
эта идея может быть передана лишь в самых абстрактных
выражениях, дословно и через серию тавтологий. На основании
собственного опыта он усвоил, почему европейцы есть европейцы, а
индийцы остаются индийцами, но все это, как оказалось в результате,
так трудно выразить словами! По его мнению, религиозные
отличия должны были помочь уточнить его видение. Согласно его
объяснении), Индия - это по преимуществу земля религии. Там
религиозные течения не только отличаются от европейских анало-
163
Часть 2. Множество
гов, но в Индии религия буквально захватывает всю жизнь
целиком. Религиозная идея полностью пронизывает существование.
Индийцы проживают день за днем, подчиняясь бесчисленным
странным и непостижимым ритуалам во исполнение религиозных
требований. Однако, как удается обнаружить автору, понятие
проживаемой религиозной идеи тоже не передает искомого
различия удовлетворительным образом. Индийское своеобразие гораздо
серьезнее. Фактически крайняя сложность его описания доказала
Моравиа, что индийское своеобразие непередаваемо. Как он
заключает, обращаясь к своим согражданам, изобразить для них Индию
он не в состоянии. Им нужно отправиться туда и самим
испытать на себе ее тайны. Все, что он может сказать, так это то,
что Индия есть Индия.
Другой писатель, Пьер Паоло Пазолини, назвал свою книгу «Дух
Индии» (Lodore dell'India). Он старается показать, как Индия
похожа на другие страны. По ночам он бродит по многолюдным
бомбейским улицам, где воздух наполнен ароматами, напоминающими
ему о родине. Это гниющие овощи, которые за день не удалось
продать на рынке, кипящее масло у лоточника, который готовит еду
прямо у дороги, и слабый запах нечистот. Писатель встречает
семейство, которое выполняет изощренный ритуал на берегу реки,
предлагая прохожим дврукты, рис и цветы. Это для него тоже не
внове. У крестьян в его родном Фриули похожие привычки, не
забытые за века древние языческие ритуалы. И потом, конечно же, там
есть мальчики. Писатель игриво заговаривает на ломаном
английском со стайками парней, которые собираются на уличных
перекрестках. В конце концов в Кочине (Кочи) он знакомится с Реви,
бедным сиротой, которого постоянно мучают и обирают
старшие ребята. Прежде, чем уехать из города, писатель уговаривает
католического священника, посулив прислать ему денег из Италии,
взять парня к себе и защитить его, то есть он поступает точно
так же, как поступил бы у себя на родине. Писатель
обнаруживает, что все эти мальчики совершенно такие же, как те, которых
можно увидеть в каждом бедняцком квартале Рима или Неаполя.
По его заключению, которым он делится с итальянцами, индийцы
в точности похожи на них. На деле, в его представлении, все
индийские отличия рассыпаются и все, что остается - это еще одна
Италия.
164
2.1. Опасные классы
Остается гадать, одну ли страну видели эти путешественни-.
ки. Но, в сущности, оба ответа, хотя и полярно противоположные,
прекрасно сочетаются как иллюстрация к двум ликам
евроцентризма: «Они совершенно на нас не похожи» и «Они точно такие
же, как мы». Можно сказать, что истина лежит где-то между
двумя крайностями - они в чем-то нас напоминают, однако
также чем-то от нас отличаются, но в реальности подобный
компромисс лишь затушевывает проблему. Ни один из двух итальянских
писателей не избежал потребности применить европейскую
идентичность в качестве универсального стандарта, мерила
одинаковости и различия. Даже индийцы (как и индонезийцы, перуанцы и
нигерийцы) вынуждены сравнивать самих себя со стандартом
европейского облика. Такова сила евроцентризма.
Но Индия не просто отличается от Европы. Индия (как и
всякая местная действительность в этой стране) является
особенной - не отличной от какого-то общего стандарта, а в
принципе другой. Если бы первый из итальянских писателей сумел
освободиться от Европы как стандарта, он мог бы ухватить эту
исключительность. Она не означает, впрочем, что мир - это не
более чем собрание не способных к общению локальностей. Как только
мы признаем исключительность, начинает выявляться общее.
Исключительности общаются, причем они способны к общению
как раз в силу того, что у них есть общего. У каждого из нас есть
тело с двумя глазами, десятью пальцами на руках и десятью - на
ногах. Мы все вместе живем на Земле. У всех нас
капиталистические режимы производства и эксплуатации. Мы вместе мечтаем о
лучшем будущем. Кроме того, наше общение, сотрудничество и
кооперация не только опираются на то общее, что нас уже
объединяет, но и, в свою очередь, производят общность. Мы создаем и
переделываем то общее, которое между нами есть, ежедневно. Если бы
второй итальянский писатель мог освободиться от европейского
стандарта, то сумел бы понять эту динамическую связь.
Уходящий от евроцентризма взгляд на глобальное множество
состоит в следующем: это открытая сеть исключений; она
построена на основе того общего, что их объединяет, и того общего,
'Которое они создают. Каждому из нас нелегко перестать мерить
л*м/» европейским шаблоном, но понятие множества взывает имен-
40 к этому. Таков вызов. И он требует ответа.
165
Часть 2. Множество
Богатство бедных
(Мы - бедняки!)
Когда мы говорим, что формирующаяся общность в труде
является центральным условием, необходимым для создания
множества, может показаться, будто те, кто не трудится за
плату, - нищие, безработные, бездомные, люди, работающие не
по найму, и так далее, - тем самым по определению
исключаются из множества. Однако это не так, поскольку эти классы
фактически включены в общественное производство.
Вопреки несчетному числу механизмов выстраивания иерархии и
подчинения, бедняки постоянно проявляют колоссальную
волю к жизни и продуктивность. Чтобы это понять,
необходима инверсия точки зрения. Конечно, нам следует вскрывать
те способы, с помощью которых растущее число людей во всем
мире лишается подобающего дохода, жилья, образования,
здравоохранения, и воспротивиться этому. Короче говоря, нужно
признать, что бедняки - это жертвы глобального порядка
Империи. Но еще важнее признать, что бедняки - это не только
жертвы, но и мощные агенты. Все те, кто живет «без» - без
работы, без регистрации, без крыши над головой, - в
действительности лишь частично выведены за круг. Чем пристальнее
мы всматриваемся в условия жизни и деятельности бедных,
тем яснее видим, насколько они креативны, сильны и, в
сущности, глубоко вовлечены в кругооборот общественного и
биополитического производства. В той мере, в какой бедняки
все активнее включаются в процессы общественного
производства, они наряду со всеми традиционными категориями
трудящихся вовлекаются в публичное состояние и таким
образом потенциально составляют часть множества.
Подключение бедняков к различным видам предоставления услуг, их
все более важная роль в сельском хозяйстве, их мобильность в
многочисленных миграционных процессах показывают, как
далеко зашел данный процесс. На самом общем уровне
биополитическое производство - в том числе производство знаний,-,
информации, языковых форм, сетей коммуникаций и
отношений социального сотрудничества - обыкновенно охватывает
все общество, включая его беднейшие слои.
166
2.1. Опасные классы
Коммунисты и социалисты привыкли полагать, что коль
скоро нищие не участвуют в процессе капиталистического
производства, непременно исключается и какая-либо
центральная их роль в политической организации. Вследствие
этого партия традиционно состоит главным образом из
передовых рабочих, занятых в производстве доминирующего типа, а
не из бедных работников и тем более не из безработной
голытьбы. К беднякам относятся с опаской. Их считают
сомнительной публикой либо с нравственной точки зрения, так как
это ничего не производящие социальные паразиты - воры,
проститутки, наркоманы и тому подобные лица, либо с
политической точки зрения, так как они дезорганизованы,
непредсказуемы и склонны к реакционным взглядам. Фактически
термин люмпены (или отребье пролетариата) порой использовался
для того, чтобы демонизировать всех бедняков без
исключения. Наконец, чтобы полностью пренебречь беднотой, ее
нередко числят не более чем пережитком доиндустриальных
общественных форм, своего рода историческими отбросами55.
С экономической точки зрения марксисты и другие
ученые часто относили бедняков к «резервной армии
промышленности». Они считали их резервуаром для пополнения
рядов промышленных работников, которые временно не
заняты, что не мешает привлечь их на работу в любое время56.
Резервная армия труда составляет постоянную угрозу,
нависающую над головами существующего рабочего класса.
Во-первых, ее нищета служит для рабочих ужасающим примером того,
что может случиться с ними самими. Во-вторых, чрезмерное
предложение рабочей силы снижает цену труда и подрывает
влияние пролетариев в противостоянии нанимателям (так, в
резервной армии труда можно усматривать потенциал
штрейкбрехерства). Эти старые теории об индустриальном резерве
вновь возродились в условиях глобализации, когда
корпорации пользуются огромным разрывом в заработной плате и
условиях труда в различных странах, осуществляя своего рода
«демпинг», то есть перемещая рабочие места по всему миру,
чтобы снизить плату за труд. Рабочие в ведущих странах
живут под постоянной угрозой, что их заводы закроются, а
рабочие места будут экспортированы. Таким образом, бедный гло-
167
Часть 2. Множество
бальный Юг оказывается в положении индустриального
резерва, подчиненного глобальному капиталу в его
противостоянии рабочим не только на всемирном Севере, но и в прочих
районах глобального Юга. (Так, к угрозе переместить рабочие
места в Китай прибегают, подавляя требования рабочих как
на «Севере», так и в Южной Африке.) Точно так же, как
прежде многие коммунистические и социалистические проекты
предполагали оградить рабочий класс от деструктивного
давления со стороны индустриального резерва внутри каждой
отдельной нации, так теперь многие профсоюзы в ведущих
странах применяют стратегии по защите работников от угрозы,
которая исходит от бедных работников стран глобальной
периферии.
Независимо от того, был ли подобный ход рассуждений
обоснован в прошлом, сегодня некорректно относить
бедняков или глобальный Юг к индустриальному резерву.
Во-первых, уже нет «индустриальной армии», поскольку
промышленные рабочие больше не составляют компактного, связного
единства. Скорее, они функционируют как один из видов
труда среди многих других в сетях, подчиненных
нематериальной парадигме. На деле, если рассуждать в более широком
плане, раскол общества на занятых и незанятых работников
постепенно размывается. Как мы уже указывали выше, в пост-
фордистские времена не осталось стабильной и
гарантированной занятости, на которую прежде могли рассчитывать
многие отряды рабочего класса. То, что называют гибкостью рынка
труда, подразумевает: никакая работа не является
гарантированной. Нет четкого деления, а взамен появилась серая зона,
в которой кое-как - между занятостью и безработицей -
перебиваются все работающие. Во-вторых, нет и «резерва» в том
смысле, что никакая рабочая сила не остается вне процесса
общественного производства. Бедные, безработные и
частично занятые в нашем обществе фактически активно вовлечены
в производство, даже если не получают постоянной
заработной платы. Бесспорно, мнение, будто бедняки и безработные
бьют баклуши, никогда не соответствовало истине. Сами по
себе стратегии выживания часто требуют чрезвычайной
изобретательности и творческой инициативы57. Однако сегодня в
168
2. /. Опасные классы
той мере, в какой общественное производство подчиняется
нематериальному труду, предполагающему сотрудничество
или конструирование социальных связей и сетей
коммуникации, деятельность всего общества, включая бедняков,
становится непосредственно производящей.
В сущности, бедняки во многих отношениях весьма
благополучны и продуктивны. Так, с точки зрения
биологического разнообразия, в некоторых из беднейших районов мира, а
именно на глобальном «Юге», если мы возьмемся рассуждать в
целом, сосредоточено наибольшее богатство различных видов
растений и животных, тогда как на благополучном
глобальном «Севере» обитают сравнительно немногие виды. Кроме
того, бедное население, в особенности коренное, умеет
сосуществовать с такими растениями и животными, поддерживая
их жизнедеятельность и пользуясь их ценными свойствами.
Вспомним, например, коренных жителей бассейна Амазонки,
которые знают, как обитать в джунглях. Их деятельность
необходима для поддержания жизни лесов58. Или, скажем,
возьмем в расчет то, как много коренные жители знают о
медицинских применениях растений. Это богатство знаний и
изобилие растительных и животных генетических ресурсов
не транслируется в экономическое богатство - фактически, как
мы убедимся в данной главе, некоторые из самых острых
дискуссий по поводу собственности сегодня имеют отношение как
раз к владению туземными знаниями и растительными
генетическими материалами. Тем не менее, важно признать, что
даже с учетом того, что выгода утекает куда-то в другое место,
это огромное богатство играет существенную роль во
всемирном общественном производстве.
Публичная природа творческой социальной активности
проявляется и углубляется также ввиду того, что сегодня
производство сильно зависит от лингвистических компетенций и
существования языковой общины59. Все активные элементы
общества выступают агентами языкового творчества и
постоянно генерируют общие языки. Во все большей степени
языковая общность влияет на прибыли, а также возведение
локальных и глобальных иерархий. Язык поддерживает
иерархические связи, по крайней мере, в трех отношениях:
169
Часть 2. Множество
внутри каждой языковой общины - обеспечивая сохранение
знаков общественного превосходства и неполноценности;
между языковыми общинами - устанавливая преобладание
одного языка над другими, скажем, доминирование
английского языка в глобальном масштабе; и, наконец, в технических
языках - где возникает взаимосвязь между властью и знанием.
Однако мы обнаруживаем, что, несмотря на выстраивание
подобных иерархий, те, кто находится в подчинении, нередко
являются наиболее креативными агентами языкового
общения. Они придумывают новые лингвистические формы и
сочетания, передавая их общине в целом. (Творческая роль аф-
роамериканского жаргона в американской версии английского
языка служит здесь весьма очевидным примером.) На деле
именно противоречие между языковыми иерархиями и
лингвистическими производством и общностью превращает ныне
языки в исключительно важный очаг конфликта и
сопротивления. Этот парадокс позволяет поставить с головы на ноги
традиционный облик бедняка: если бедняки участвуют в
языковой общине и помогают ее генерации, а затем она их
исключает и подавляет, то бедняки не только активны и
продуктивны, но также антагонистичны и в принципе склонны к бунту.
Парадоксальность положения бедных в рамках языковой
общины указывает на их общую позицию в социальном
производстве. Фактически они могут служить в этом отношении
показательным или, еще точнее, общим воплощением всякой
коллективной креативной деятельности. Завершая инверсию
традиционной картины, мы можем, наконец, сказать, что
бедняки олицетворяют собой онтологическое состояние не только
сопротивления, но и производственной жизни как таковой.
Мигранты составляют особую категорию бедноты,
которая демонстрирует подобные богатство и производительность.
Прежде различные категории рабочих-мигрантов, в том
числе постоянные иммигранты, сезонные рабочие и бродяги,
скитавшиеся в поисках случайного заработка, не включались в
основное понятие и в политическую организацию рабочего
класса. Культурные особенности и мобильность отделяли их
от стабильных, ключевых персонажей труда. Однако в
экономике сегодняшнего дня и трудовых отношениях постфордис-
170
2.1. Опасные классы
тского типа мобильность становится присущей рынку
рабочей силы как таковому, то есть всем видам труда присуще
состояние мобильности и культурной пестроты, характерное для
мигрантов. Рабочим не только приходится нередко менять
работу несколько раз в течение своей жизни. Им также
требуется переезжать довольно далеко на длительные периоды
времени либо даже ежедневно ездить на работу и с работы,
покрывая при этом большие расстояния. Бывает, что мигранты
часто путешествуют с пустыми руками, пребывая в крайней
нищете, но и тогда у них полно знаний, языков, умений и
творческих способностей: каждый мигрант или мигрантка
привносят с собой целый мир. В прошлом крупные европейские
миграции в основном были направлены куда-то «прочь», к тому,
что воспринималось как незаполненные пространства.
Сегодня же многие масштабные миграции, напротив, устремлены в
сторону «полноты» - к самым зажиточным и
привилегированным районам мира. Крупные метрополии Северной
Америки, Европы, Азии и Ближнего Востока как магнитом
привлекают мигрантов и, в свою очередь, эти регионы нуждаются в
мигрантах, чтобы наполнить силой свое хозяйство. Точно
так же, как в физике Демокрита, полнота привлекает
другую полноту.
Частью богатства мигрантов является их стремление к
чему-то большему, их отказ смириться с принятым порядком
вещей. Конечно, большинством мигрантов движет
потребность уйти от состояния насилия, голода или распада. Но
наряду с таким негативным состоянием, наличествует также
позитивная тяга к благу, миру и свободе. Этот комбинированный
акт отказа и выраженного стремления чрезвычайно силен.
Бегство от жизни, полной постоянных угроз, и вынужденная
мобильность - это хорошая закалка для того, чтобы иметь дело с
типичными формами эксплуатации нематериального труда и
противиться им. Ирония ситуации заключается в том, что
крупные всемирные центры богатства, которые привлекают
мигрантов, дабы восполнить некий дефицит в хозяйстве,
получают больше, нежели они запрашивали, поскольку мигранты
прививают всему обществу свои подрывные стремления. Опыт
бегства есть нечто вроде наращивания жажды свободы.
171
Часть 2. Множество
Кроме того, миграции дают нам новые знания
относительно глобального разделения труда и иерархий во всемирной
системе подчинения. Мигранты осознают сами и позволяют
увидеть окружающим градиенты угрозы и безопасности,
нищеты и богатства, рынков с высокими и низкими
заработками, а также ситуации, при которых образы жизни более или
менее свободны. Вооруженные таким знанием, они тянутся
вверх, стремясь к благополучию и свободе, к власти и
радости. Мигранты признают географические иерархии в системе
и все же воспринимают мир как одно общее пространство,
что служит живым подтверждением необратимого факта
глобализации. Они демонстрируют (и помогают создавать)
общность множества в целом, так как преодолевают и тем самым
отчасти подрывают всякое географическое препятствие. Это
не означает, что каждый человек в мире находится в
одинаковом положении. Огромные различия в доходах, условиях
труда и жизни не только являются причиной больших
страданий, но и, как мы покажем в следующем разделе книги, крайне
важны для управления нынешней глобальной экономикой.
Наша точка зрения, если ее сформулировать точно, состоит в
том, что к этим различиям нужно относиться не как к
проблеме отверженности, а как к состоянию дифференцированного
вовлечения, не как к черте, разделяющей рабочих и бедняков
в национальных или глобальных масштабах, а как к
иерархиям в рамках общего контекста бедности. Все множество
продуктивно и все оно обездолено.
Мы вовсе не утверждаем, будто бедноте или мигрантам
живется лучше других и что всем нам нужно отказаться от
нажитого и отправиться скитаться. Напротив, со всяким
вариантом нищеты связаны свои особые тяготы. В главе 3.2 мы
еще поговорим о недовольстве, вызываемом чрезмерными и
прогрессирующими формами нищеты и неравенства в
глобальной системе. С ними необходимо вести борьбу всеми
возможными способами. Однако, несмотря на нищету и отсутствие у
них материальных ресурсов, пищи, жилья и тому подобного,
бедняки все же обладают огромным богатством, которое
заключено в их знаниях и творческих умениях.
Качественное отличие, которое отделяло бы бедняков от
172
2.1. Опасные классы
разных категорий наемной рабочей силы, отсутствует.
Наоборот, налицо все более сближающиеся условия существования
и творческой активности, присущие всему множеству. Для
общественного производства принципиально важны
креативность и изобретательность, свойственные бедноте,
безработным, лицам с частичной занятостью и мигрантам. Точно так
же, как общественное производство осуществляется сегодня
внутри и за пределами фабричных стен, оно в равной мере
присутствует в рамках отношений найма и вне таковых. Нет
общественной черты, котораяразделяла бы
производительных и непроизводительных работников. Пора полностью
отказаться от старого (и всегда выглядевшего сомнительным)
марксистского противопоставления между производительным
и непроизводительным, а также производящим и
воспроизводящим трудом. Как и понятие индустриального резерва, эти
различия тоже часто эксплуатировались, чтобы не допустить
женщин,-безработных и бедняков к центральным ролям в
политике, доверив революционный проект мужчинам (с
мозолями на руках от заводской работы), которые, как считалось,
были главной производящей силой. Ныне мы создаем нечто,
выступая в качестве активных личностей, сотрудничая в
сетях множества, та есть действуя сообща.
Сопротивление бедняков своему нищенскому состоянию -
не только мощная форма протеста, но и заявка на
биополитическую власть как явление общего «бытования», более
влиятельное, чем их жалкое «обладание». На протяжении XX века
в ведущих странах мира движения бедноты преодолели
фрагментацию, уныние, смирение с судьбой и даже панику,
которую может провоцировать нищета. Они выступили с
претензиями к национальным правительствам, требуя
перераспределения богатства60. Сегодня битвы бедноты обретают самый
общий, биополитический характер и обычно
разворачиваются на глобальном уровне. Эшвин Десаи подробно
пересказывает, к примеру, как разворачивалось современное движение
протеста против выселений и прекращения подачи воды и
электричества, которое началось в ЮАР в Чатсворте, близ
Дурбана. В этом движении заслуживает внимания его
коллективная основа. Южноафриканцы-негры и южноафриканцы
173
Часть 2. Множество
индийского происхождения маршируют вместе, скандируя:
«Мы не индийцы, мы бедняки!», «Мы не африканцы, мы
бедняки!»1'1. Еще одним удивительным аспектом здесь является
то, что бедняки выбирают глобальный уровень, чтобы
говорить о своем недовольстве. Конечно, они направляют свои
протесты против местных чиновников и правительства Южной
Африки, которое, как они утверждают, после слома системы
апартеида лишь усугубило мучения большинства бедняков. Но
они выступают и против неолиберальной глобализации как
источника своей нищеты, причем они нашли возможность
выразить это и в Дурбане во время Всемирной конференции
ООН против расизма в 2001 году. Нет сомнения, что
южноафриканские манифестанты правы в своем лозунге «Мы -
беднота!», причем, вероятно, даже в более широком смысле, нежели
тот, который они подразумевали, выдвигая его. Все мы
участвуем в общественном производстве. В конечном счете, в этом
и состоит богатство бедняков.
Когда-нибудь в политических проектах, вырастающих из
протестов против нищенских условий, должна будет
проявиться эта всеобщая продуктивность. Так, требования о
«гарантированном доходе», то есть таком доходе, который
предоставляется всем гражданам вне зависимости от занятости, в
течение нескольких лет циркулировали в Европе, Бразилии и
Северной Америке. Это и есть один из таких
конституирующих проектов, нацеленных против нищеты1'2. Будучи
распространен за пределы национальной сферы и превратившись во
всемирное требование о гарантированном доходе для всех,
он мог бы составить часть проекта демократического
управления глобализацией. Такая общая схема распределения
богатства находилась бы в согласии с общественной
продуктивностью бедняков.
Наше утверждение относительно богатства,
продуктивности и общности бедноты имеет непосредственное
отношение к организации профсоюзов. Старая форма профсоюзной
организации, зародившаяся в XIX веке и настроенная
главным образом на ведение переговоров о заработной плате в
определенной отрасли, отныне не актуальна. Прежде всего,
как мы уже говорили, старые профсоюзы не способны пред-
174
2.1. Опасные классы
ставлять безработных, бедноту и даже мобильных постфорди-
стских работников с кратковременными контрактами на
руках, которые, все без исключения, активно участвуют в
общественном производстве и наращивают богатство социума.
Во-вторых, прежние объединения делятся соответственно
производству разнообразных товаров и задачам,
ставившимся в период расцвета индустриального производства - тогда
создавались союзы шахтеров, слесарей-водопроводчиков,
машиностроителей и так далее. Сегодня в той мере, в какой
трудовые условия и отношения становятся всеобщими, такое
традиционное (или даже по-новому перекроенное) деление теряет
смысл и только мешает делу. Наконец, старые профсоюзы
превратились в чисто экономические, а не политические
организации. В ведущих капиталистических странах организациям
рабочего класса предоставлялся правовой, конституционный
статус в обмен на то, чтобы они сосредоточились на узких
сюжетах обеспечения рабочих мест и заработной платы,
отказавшись от каких-либо социальных или политических
требований. Однако после того как возобладала парадигма
неовеществленного труда, а производство во все большей мере
становится биополитическим, подобное вычленение
хозяйственных проблем все менее оправданно.
Сегодня возможным и необходимым является такой тип
трудовой организации, который преодолевает все
разделительные линии между старыми профсоюзами, с успехом
представляя настающую общность труда в самом обобщенном виде -
то есть в экономическом, политическом и социальном планах.
Если традиционные профсоюзы защищают экономические
интересы ограниченной категории работников, то нужно
создавать трудовые организации, способные представлять всю
сеть личностей, совместно производящих общественное
богатство. Например, одно из скромных предложений,
указывающих в данном направлении, предполагает открытие
существующих профсоюзов для представителей других сегментов
общества за счет их слияния с мощными социальными
движениями, появившимися в последние годы. Это позволило бы
создать некий «юнионизм социальных движений»1'3. Более
воинственный пример подают «пикетерос» {piqueteros) - дви-
175
Часть 2. Множество
I
жение незанятых работников в Аргентине, которые стали дей*
ствовать как весьма активные и политизированные союзы бе*
работных. Еще один образец трудового активизма вне тради*
ционных рамок профессиональных союзов можно усмотреть*
в стачках 2003 года, которые проводили во Франции
«замещающие» работники (intìaimaires). Речь идет о частично
занятых в сфере развлечений и средствах массовой информации, а
также о работниках культуры64. В любом случае, трудовой союз,'
достойный такого наименования (а также достойный
наследия трудовых битв), должен служить организованным выра-"
жением множества. Ему следует заниматься всей глобальной
сферой общественного труда без изъятий. Беднякам не
нужны законы для бедняков - в сущности, прежние законы для
бедняков так и оставляли их в бедности.
Теперь легко увидеть, почему все эти категории труда'
столь опасны с точки зрения капитала и глобальной структур
ры власти. Если бы они были просто выключены из
кругооборота всемирного производства, они не представляли бы боль1
шой угрозы. Если бы они были всего лишь пассивными
жертвами несправедливости, подавления и эксплуатации, они
не вызывали бы особых опасений. Но они опасны как раз
потому, что не только работники нематериальной сферы и
промышленности, но также сельскохозяйственные рабочие и даже
беднота и мигранты вовлечены в биополитическое
производства в качестве активных субъектов. Их мобильность и
общность составляют постоянную угрозу дестабилизации
глобальных иерархий и противоречий, на которых построена
всемирная власть капитала. Они проскальзывают сквозь
препятствия и прорывают соединительные тоннели, чем
разрушают разделительные барьеры. Более того - эти опасные
группы постоянно нарушают онтологическое устройство Империи:
на каждом пересечении линий креативности или линий
утечки общественные субъекты обретают все большую
разнородность, пестроту и разноплеменность, им все проще ускользать
от контроля слипающихся властных структур. Они перестают
быть идентичностями и становятся личностями. Мы уже
начали замечать, как в аду нищеты и в ходе миграционной
одиссеи проявляются некоторые черты общего облика множества.
176
2.1. Опасные классы
Языки перемешиваются и взаимодействуют, чтобы
сформировать не один унифицированный язык, а всеобщую
способность к коммуникации, а также обеспечить сотрудничество
личностей в рамках множества.
Демонические множества:
Достоевский читает Библию
У множества есть и темная сторона. Хорошо известное
иносказание из Нового Завета о бесноватом из Гергесина, которое с
разными вариациями пересказывают евангелисты Марк, Лука и
Матфей, проливает некоторый свет на дьявольский облик множества.
Иисус встречается с человеком, одержимым дьяволом, и
спрашивает, как его зовут, ибо нужно знать имя, чтобы изгнать нечистую
силу. Бесноватый отвечает загадочно: «Имя мне Легион, потому
что нас много». Бесы просят Иисуса изгнать их в стадо свиней,
пасущееся неподалеку. Свиньи, взбесившись, бросаются с отвесной
скалы и тонут в воде, тем самым совершив акт массового
самоубийства. Человек, освободившись от бесов, с благодарностью
припадает к ногам Иисуса.
Эта притча вызывает любопытство и беспокойство в силу
грамматического смешения единичных и множественных,
субъектов. Бесноватый одновременно «я» и «мы». Тут присутствует
множество. Возможно, что эта путаница между единичным и
множественным субъектом сама по себе есть бесовское свойство.
Угрозу подчеркивает имя одержимого - Легион. Латижкое слово
legio (легион) широко применялось в арамейском и греческом языках
адя обозначения большого числа, а также относилось, как и ныне в
современных языках, к воинскому соединению римлян, включавшему
примерно шесть тысяч человек. Почему Легионом стал
называться бесноватый! Не потому ли, что у него столь большая
разрушительная сила? Или потому, что множество внутри него способно
действовать совместно? Вероятно, подлинная угроза со стороны
этого бесовского множества имеет в большей мере
метафизический характер: коль скоро оно одновременно и единичт* и
множественно, оно уничтожает численное различие как таковое. Ведрг
ним о том, сколько сил потратили теологи, дабы доказать, что
богов не много, что Он один. Так и языковедов издавна беспокоили
177
Часть 2. Множество
существительные, которые в английском языке имеют
неопределенное число, одновременно единственное и множественное, такие
как deer (олень, олени) и sheep (овца, овцы). Угроза политическому
порядку, скорее всего, еще более ясная: политическая мысль с древг
них времен основывалась на различении единого, немногочисленного
и многочисленного. Бесовское множество разрушает все численные
различения подобного рода. Оно единично и множественно в одной
то же время. Неопределенная численность множества создает угрозу
для всех принципов порядка. Подобное трюкачество -работа дьявола:
Федор Достоевский пытался побороть источник сомнений,
порождаемых бесовскими множествами, в своем великом романе
«Бесы», появившемся в 1873 году*0. Россию Достоевского осажда\
ют темные, опасные силы. Крепостное право отменено,
традиционный социальный порядок рушится, внешние веяния ведут к upaei-
ственной и общественной катастрофе. Порядочные русские люди
ведут себя, будто одержимые - но что или кто одержал над ними
верх? Кто такие бесы Достоевского? Действие романа
разворачивается в тихой российской провинции, где мы встречаем вдовца
Степана Верховенского, который проводит свои сумеречные годы,
добиваясь расположения вдовы Варвары Ставрогиной, самой
богатой женщины в округе. Сын Верховенского Петр, только что
вернувшийся из путешествия по европейским столицам, длившегося
несколько лет, очаровывает уездных барышень. Вероятно, он мог
бы влюбиться в достойную молодую женщину по соседству, и тогда
общественный порядок был бы восстановлен, как это происходило
издавна. Однако по мере разворачивания сюжета романа мы
узнаем, что под покровом неизменных ритуалов русской
провинциальной жизни создается сверхсекретная псевдореволюционная
политическая организация, подчиненная плану бездумного уничтожения.
В нее входят представители некоторых лучших местных семейств,
с самим Петром Верховенским в качестве ее самонадеянного главы.
Деятельность этой таинственной группы приводит к ряду ката-
строфических последствий. Каждый в городе как будто бы, так
или иначе, становится, сам того не ведая, объектом манипуляции
или влияния со стороны участников зловещего заговора. Но к концу
романа все члены подпольного сговора либо совершают
самоубийство, либо их убивают их же сотоварищи, либо они скрываются от
греха в тюрьме или ссылке. Степан Верховенский на заключитель-
178
2.1. Опасные классы
пых страницах романа размышляет о библейской притче,
рассказывающей о гергесинском бесноватом. Он восклицает, что она в
точности напоминает ему Россию, уже не одно столетие
пораженную чертями. Возможно, мы и есть те свиньи, говорит он,
которые одержимы бесами, и потому теперь мы бросимся со
скалы, чтобы утонуть в водах, дав России возможность спастись у
ног Иисуса!
Степан Верховенский (как и сам Достоевский) пытается
усмирить свои страхи наивными мыслями об изгнании бесовских
множеств и христианском спасении России66. Классифицировав
политический заговор и в особенности его коварного главу как оЗигу-
ру демоническую, он может тем самым изолировать их от
подлинной, небезнадежной сущности России. Вероятно, такая концепция
утешительна, однако он отказывается видеть, что настоящую
демоническую силу составляет само по себе русское множество.
Дарование свободы крепостным и крупные радикальные движения
1860-х годов подняли волну возбуждения, которая стала угрожать
прежнему порядку и в последующие годы полностью разрушила его.
Во множестве особенно пугает его неопределенная численность, когда
в нем одновременно присутствуют один и многие. Если бы
существовал только один-единственный заговор против старого
общественного порядка, как это воображал себе Достоевский, то о нем
можно было бы прослыишть, с ним сразиться и его победить. Если
же, напротив, существовало бы много отдельных, изолированных
угроз для общества, то и с ними можно было бы совладать. Но
множество есть легион, в него входят бесчисленные элементы,
которые сохраняют свое своеобразие и тем не менее понимают друг
друга, сотрудничают и действуют вместе. И это действительно
дьявольски необыкновенно!
Экскурс 1. Метод: по стопам Маркса
Перед нами загадка. Ключ к марксову методу исторического
материализма заключается в том, что социальная теория должна
соответствовать по форме контурам социальной действительности,
"азличные идеалистические теории предлагают независимые,
пренебрегающие историей методологические рамки, пригодные для
всякой общественной реальности - они годятся для любого
размера. В противоположность им, Маркс объясняет во введении к руко-
179
Часть 2. Множество
писной работе 1857 года «Критика политической экономии
(черновой набросок)»*, замечательно компактном изложении своего
метода, что тот способ, каким мы понимаем мир, должен
соответствовать современной ему социальной реальности. Он, следовательно,
изменяется по ходу истории: метод и сущность, форма и
содержание должны находиться в согласии друг с другом1". Однако отсюда
вытекает, что, коль скоро история движется вперед, а социальная
реальность изменяется, то прежние теории уже непригодны. Для
новой действительности требуются новые концепции. То есть, если
следовать предложенному Марксом методу, сейчас нужно отойти
от самой марксовой теории настолько, насколько изменились
объекты ее критики - капиталистическое производство и
капиталистическое общество в целом. Проще говоря, чтобы идти по стопам
Маркса, надо фактически пойти дальше него самого и построить на
основе его метода новый теоретический аппарат, адекватный
нашей нынешней ситуации. Требуется написать новое предисловие,
в котором Марксов метод был бы скорректирован с учетом изменег
ний, произошедших после 1857 года. Однако, как это ни странно,
начав подобное движение вперед от Маркса, мы еще убедимся, что
невозможно избавиться от ощущения, будто он до нас уже побывал
там, куда мы только добрались.
Исходные элементы марксова метода, которыми мы будем
руководствоваться при разработке нашего собственного, включают:
(1) историческую тенденцию, (2) подлинную абстракцию, (3)
антагонистическое противоречие, (4) конституирование субъектов68. Мы
уже использовали марксово понятие тенденции, утверждая выше,
что современную экономику характеризует гегемония
нематериального производства. Хотя нематериальный труд не доминирует в
количественном отношении, мы тем не менее заявляем, что он
навязал определенную тенденцию всем другим видам труда,
трансформируя их согласно собственным особенностям, и в таком смысле он
занял позицию гегемона. Вспомним о том, что сам Маркс отмечал
на первых страницах «Капитала». В период изучения им
промышленного труда и капиталистического производства на их долю
приходилась лишь небольшая часть британской экономики, еще
меньшая часть - немецкой и прочих европейских национальных
экономик, а в масштабах всемирной экономики - ничтожная доля. В
количественном отношении сельское хозяйство, бесспорно, еще
доминировало, но Маркс усмотрел в капиталистическом и
промышленном труде тенденцию, которая должна была послужить
мотором будущих трансформаций. Когда правоверные марксисты
говорят нам сегодня, что численность промышленного рабочего класса
по всему миру не сократилась, а потому индустриальный труд и фаб-
' Речь идет о рукописи 1857-1858 годов объемом около 50 печатных листов, в
которой К. Маркс впервые изложил результаты своих многолетних экономических
исследований. На русском языке опубликована в: К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. 2-е изд.,
т. 46, гл. I, II. - Прим. ред.
180
2. /. Опасные классы
пика, должны оставаться ведущим звеном всего марксистского
анализа, то следует напомнить им о марксовом методе выявления
тенденции. Количество имеет значение, но главное - ухватить
сегодняшнее направление движения, выяснить, какие семена прорастут,
а какие - засохнут. Великое достижение Маркса состояло в том, что
в1 середине XIX века он дал трактовку тенденции и представил
капитал, тогда еще находившийся на ранних стадиях развития, как
полновесную общественную формацию.
В понятии «тенденции» заложена идея исторической
периодизации. Крохотные исторические перемены происходят каждый день,
но существуют также общие парадигмы, которые определяют наш
образ мыслей, структуры знания, то, что кажется нам нормальным и
выходящим из ряда вон, очевидным и неявным и даже мыслимым
или нет, на долгие периоды времени. Затем парадигмы радикально
меняются, происходит формирование новых стандартов. Переход
между такими периодами представляет собой смену тенденций.
Современное капиталистическое производство характеризуется
серией переходов, указывающих на различные аспекты одной и той
же смены: гегемонии промышленного труда - на гегемонию труда
нематериального, фордизма - на постфордизм и модернити - на
постмодернити. Периодизация помещает движение истории в
рамки перехода от одной относительно устойчивой парадигмы к той,
что приходит ей на смену .
Каждому периоду присуща одна или несколько общих форм,
структурирующих различные элементы социальной
действительности и мысли. Эти общие формы, или изоморфизмы, для каждого
периода представляют собой то, что, к примеру, Мишель Фуко
описывает в своем исследовании пространственного распределения и
архитектуры всевозможных дисциплинарных институтов
современности. По его словам, не случайно тюрьма напоминает фабрику, та
похожа на школу, которая подобна казарме, а последняя, в свою
очередь, имеет сходство с больницей и так далее. У них у всех
наличествует общая форма, которую Фуко связывает с дисциплинарной
парадигмой70. Сегодня, напротив, мы, куда ни кинь взгляд, находим
повсюду сети. Они видятся нам в военных организациях,
общественных движениях, учреждениях бизнеса, распределении
миграционных потоков, системах коммуникации, физиологических структурах
и языковых взаимосвязях, в переносчиках возбуждения в нервной
системе и даже в межличностных отношениях. Дело не в том, что
прежде вокруг нас не было сетей или что изменилась структура мозга.
Однако сеть стала всеобщей формой, которой свойственно
определять то, как мы понимаем мир и действуем в нем. С нашей точки
зрения особенно важно то, что сети - это такая форма организации
сотрудничества и коммуникативных связей, которая диктуется
нематериальной производственной парадигмой. Именно тенденция
этой общей формы к тому, чтобы возникнуть и осуществлять
гегемонию, и определяет данный период.
181
Часть 2. Множество
В качестве иллюстрации понятия тенденции и присущих ей
формальных взаимосвязей между мыслью и общественной
реальностью, которые действительны на протяжении длительных
периодов времени, рассмотрим то, что может показаться наиболее убет
дительным контраргументом: методологическую формулу Декарта;
«Я мыслю - следовательно, я существую». Она подчеркивает досто^
верность индивидуального ума, автономного от тела и физического
мира. Для Декарта допустимо представить себе, что у него нет тела
и что нет мира или места, где бы он мог находиться, в то время как
его мышление само по себе убеждает его со всей определенностью в
его собственном существовании. Может поэтому привести в
замешательство, что в том же самом тексте, где он формулирует такое
понимание, в своем «Рассуждении о методе», Декарт помещает свое
открытие в весьма специфическом уголке мира. «Я был тогда в
Германии, в каковую страну меня завлекли войны, еще не
закончившиеся»71. Декарт пришел к своей позиции относительно
достоверности человеческого ума в один из дней 1619 года. Возможно, это
произошло 10 ноября, когда в бытность солдатом на
Тридцатилетней войне в Германии он в одиночку расположился на зиму в
комнате с печным отоплением. Как связаны война и роль Декарта в
ней с вечной истиной «я мыслю - следовательно, я существую»?
Почему Декарт дает себе труд сообщить нам точное время и место?
Было бы, конечно, легко понять, как столь ужасающая реальность,
столь безнадежная, бессмысленная война могла заставить кого-то
передумать «изучать книгу мира» и вместо этого сделать объектом
изучения самого себя. Я могу вообразить, будто кошмарный мир не
существует и что мое думающее существо является единственной
реальностью, явной и определенной. Никто не спорит, что было бы
излишним упрощением считать методологическое открытие
Декарта всего лишь реакцией смятенного солдата, оказавшегося в
военных условиях. Тем самым была бы установлена слишком узкая,
механистическая и прямолинейная связь между причиной и
следствием. Однако в равной степени ошибочно отделять
сделанное Декартом открытие от социальной реальности, его
окружавшей. В сущности, величие Декарта заключается в том, что он
обнаружил форму и способ мысли, соответствующие целой эре, которая
еще только приближалась. Независимое, персонально мыслящее
существо, обнаруженное Декартом, имеет ту же форму, что и
разнообразные прочие фигуры, которые возникли приблизительно в то
же самое время в Европе эпохи модернити, от индивидуального
экономического актора до суверенного национального государства.
Ни Тридцатилетняя война, ни какое-либо иное историческое
событие не служат «причиной» теории Декарта. Однако все
сочетание взаимоотношений, составляющих реальность его положения,
делают декартову теорию мыслимой. Его открытие соответствует
по форме возникающей тенденции современной ему социальной
действительности.
182
2.1. Опасные классы
Для Маркса, конечно, все начинается с производства, и мы
можем обратиться к производственному вопросу, чтобы уразуметь
идею подлинной абстракции, второго элемента его метода, который
нам нужно воспринять. Маркс заимствовал у классиков
политической экономии Адама Смита и Давида Рикардо сентенцию, согласно
которой в капиталистическом обществе труд является источником
всякой ценности и богатства. Однако индивидуальный труд,
вопреки пристрастию политэкономов к мифу о Робинзоне Крузо, не
поможет нам понять капиталистическое производство. Капитал
создает коллективную, общественно связанную форму производства,
при которой труд каждого из нас продуктивен только во
взаимодействии с трудом бесчисленных других. Согласно объяснениям
самого Маркса в рукописи «Критика политической экономии
(черновой набросок)», было бы не менее абсурдно усматривать источник
стоимости при капиталистическом производстве в труде
изолированного индивида, нежели трактовать развитие языка без учета того,
как люди живут вместе и разговаривают друг с другом. Чтобы
понять сущность капитала, нужно начать с концепта общественного
труда - то есть абстракции, но абстракции рациональной, которая,
как подчеркивал Маркс, по сути, более реальна и принципиально
важна для понимания производства капитала, чем любые
конкретные проявления персонального труда. При капиталистическом
производстве особые трудовые вклады каменщика, сварщика,
продавца в магазине и тому подобных персонажей равноценны или
соизмеримы, так как в каждом из них заложен общий элемент -
абстрактный труд, или труд как таковой безотносительно к его
специфическому виду. Такой абстрактный труд, как объяснял Маркс,
является ключом к пониманию капиталистического понятия
стоимости. Если, как мы уже сказали, в капиталистическом обществе
труд лежит в основе всякого богатства, то абстрактный труд
должен быть источником стоимости как таковой. Деньги - это самое
последовательное воплощение индифферентности и
абстрактности капиталистической стоимости.
Как только мы сформулировали марксово понятие
абстрактного труда и то, как он соотносится со стоимостью, сразу становится
ясным важное различие между рабочим временем у Маркса и тем,
как понимаем его мы. Маркс интерпретирует отношения между
трудом и стоимостью с точки зрения соответствия их количества:
определенное количество времени абстрактного труда равняется
величине стоимости. Согласно закону стоимости, действию
которого подчиняется капиталистическое производство, стоимость
находит выражение в измеримых, однородных единицах рабочего
времени. Маркс, в конечном счете, связывает данное понятие с
проведенным им анализом рабочего дня и прибавочной стоимости.
Однако ныне действие данного закона не может быть выдержано в
той форме, в какой его понимали Смит, Рикардо и сам Маркс.
Временное единство труда как базовой единицы измерения стоимости
183
Часть 2. Множество
сегодня лишено смысла. Труд остается основополагающим источ-v
ником стоимости при капиталистическом производстве, в данном
отношении ничего не изменилось, но необходимо исследовать, с
каким именно типом труда мы имеем дело и каково свойственно^
ему понятие временных отношений. Мы уже отмечали выше, что^
условиях гегемонии нематериального труда рабочий день и произ^,
водственное время претерпели глубокие изменения. Четкие ритмы
фабричного производства и присущее ему резко выраженное деле?
ние на рабочее и свободное время начинают ослабевать в сфере
нематериального труда. Вспомним, как в самых высоких сферах
рынка труда такие компании, как «Майкрософт», стараются сделать,
контору более похожей на дом, предлагая бесплатное питание и
программы физических упражнений, чтобы удержать работников
в конторе на как можно большем отрезке времени их бодрствова-i
ния. В наименее престижных сферах рынка труда рабочим приход
дится изворачиваться на нескольких работах одновременно, чтобы
свести концы с концами. Подобные практики существовали всегда,,
но сегодня они становятся нормой вследствие перехода от фордизм-
Ma к постфордизму, к повышенной гибкости и мобильности, кото?
рые навязываются работникам, когда устойчивая, долговременная
занятость, типичная для работы на фабрике, отходит в тень. Как щ
высшем, так и на низшем краях рынка труда новая парадигма ведет
к подрыву деления на рабочее и личное время.
Тесная связь между работой и жизнью, размывание времен^
ных делений при производстве «после Форда» еще заметнее, когда
они выражаются в результатах неовеществленного труда.
Материальное производство - скажем, изготовление машин, телевизоров,
одежды и продуктов питания - создает средства жизни в обществе.
Современные формы социальной жизни невозможны без таких
товаров. С этой точки зрения мы можем по-новому обозреть всю
эволюцию капиталистического производства, которая осталась у нас
за спиной - что несколько напоминает то, как анатомия человека
может послужить ключом к анатомии примата (см.: «Критика
политической экономии (черновой набросок)»). Капитал всегда был
нацелен на производство и воспроизводство жизни общества, а также
на контроль над ней. Маркс указывал на этот факт, к примеру,
когда говорил, что хотя капитал можно охарактеризовать, как это
обыкновенно и делается, как накопление общественного богатства в
форме товаров или денег, в сущности, он представляет собой
социальное отношение. Сегодня более явно и непосредственно, чем
когда-либо, производство капитала сводится к продуцированию
жизни общества. Маркс указывал в том же направлении, выдвинув
понятие «живого труда» как формообразующего элемента наших
творческих способностей. Живой труд - это основополагающее
человеческое свойство: оно состоит в способности активно
противостоять невзгодам и создавать общественную жизнь. Живой труд
можно загнать в капиталистические рамки и урезать до рабочей
184
2.1. Опасные классы
силы, которая продается и покупается, производит товары и
капитал, но труд всегда превосходит эти рамки. Наши способности к
новаторству и творчеству неизменно значительнее нашей работы
на производстве -. точнее, на производстве капитала. Здесь мы
можем отметить, что такое биополитическое производство, с одной
стороны, неизмеримо, так как его нельзя выразить количественно,
переведя в фиксированные единицы времени, и, с другой стороны,
чрезмерно по отношению к ценности, которую способен извлечь из
него капитал, так как капиталу не дано когда-либо захватить всю
жизнь целиком. По этой причине нужно произвести ревизию
марксова понимания связи между трудом и стоимостью при
капиталистическом производстве.
Центральным аспектом парадигмы нематериального
производства, который нам необходимо здесь уяснить, является его тесная
связь с сотрудничеством, совместным экспериментированием и
коммуникацией - короче говоря, его общинная база. Маркс настаивал,
что в историческом плане одним из значимых прогрессивных
факторов капитализма являлась организация армий трудящихся в
рамках кооперативных производственных отношений. Так, капиталист
зазывает рабочих на фабрику, побуждая их к сотрудничеству и
общению при производстве, обеспечивая их соответствующими
инструментами. При парадигме нематериального производства,
напротив, уже сам труд, как правило, непосредственно создает средства
взаимодействия, коммуникации и кооперации, необходимые в
производстве. Аффективный труд всегда прямо ведет к оформлению
отношения. Производство идей, образов и знаний не только
совершается совместно - никто, в сущности, в одиночку не думает, всякая
мысль создается сообща, в контакте с прошлыми и нынешними
размышлениями прочих людей - но, кроме того, всякая новая идея
или новый образ требуют новых возможностей совместного
творчества и их обеспечивают. Наконец, продуцирование языков, как
естественных, так и искусственных, таких, как компьютерные
языки и разного рода коды, всегда требует сотрудничества и
порождает новые средства для совместных действий. Всеми подобными
путями порождение сотрудничества при нематериальном
производстве стало делом внутренним относительно труда и, следовательно,
чем-то внешним относительно капитала.
Экономисты фиксируют общее в форме мистификации через
понятие «экстерналия». Позитивные экстерналии - это выгоды,
которые накапливаются в отсутствие ваших собственных действий.
Обычно в этой связи приводят пример, согласно которому в том
случае, если мой сосед украшает свой дом и двор, стоимость моей
собственности тоже растет. В более широком и существенном
смысле позитивные экстерналии имеют отношение к общественному
богатству, которое создается вне непосредственного
производственного процесса и ценность которого может лишь отчасти быть учтена
капиталом. Социальные знания, взаимоотношения и виды комму-
185
Часть 2. Множество
никации, являющиеся результатом нематериального производства;
обычно соответствуют данной категории. Становясь общими для;
социума, они формируют своего рода сырой материал, который не
потребляется при производстве, а фактически умножается по мере
его использования. Каждое предприятие в Мичигане, на севера
востоке Италии или в южной Индии выигрывает от наличия обра-<
зовательной системы, государственной и частной автодорожной
инфраструктуры, железных дорог, телефонных и оптико-волокон*
ного кабельных линий, как и от общего повышения культурного
уровня населения. Ум, аффективные навыки и технические знания
населения, с точки зрения бизнеса, составляют позитивные экстера
налии. Капиталу не приходится платить за эти внешние источники
богатства, являющиеся общими для всех нас, но в то же время он не
способен их всецело контролировать. Подобные внешние преиму-»
щества, доступные всем, в растущей мере определяют хозяйствен*
ное производство в целом. > »
Сегодня теория взаимоотношений между трудом и стоимостью
должна основываться на понятии общего. Общее возникает на обе«
их концах нематериального производства - и в качестве исходной
предпосылки, и в качестве результата. Наше общее знание состава
ляет фундамент всякого нового производства знания; языковая об-*
щность - это базис любой лингвистической инновации; на суще1-
ствующие аффективные взаимосвязи опирается все производство
аффектов; и наш общий банк социальных имиджей делает
возможным создание новых образов. Все эти технологии добавляют нечто
к общему и, в свою очередь, служат основанием для нового
производства. Фактически общее возникает не только до начала и по за*
вершении производства, но и в его ходе, так как сами производи
ственные процессы обобщены, кооперативны и коммуникативны.
Труд и стоимость обрели биополитическое качество, поскольку
жизнь и производство становятся слитными. В той мере, в какой
жизнь все более нагружена актами производства и
воспроизводства, общественная жизнь сама становится производственной
машиной.
Согласно парадигме нематериального и биополитического
производства, новые характеристики стоимости, такие как
невозможность ее измерить, а также свойственная ей тенденция становиться
общей и находиться во всеобщем пользовании, подрывают все
традиционные механизмы учета. Необходимо переосмыслить
стандартные меры производства, воспроизводства, обращения,
потребления и инвестирования. Прежние методы не могут, к примеру, учесть
позитивные экстерналии и все прочие совместные общественные
формы производства, которые располагаются вне узких отношений
трудового найма. В XIX веке французские физиократы, такие как
Франсуа Кенэ, построили Экономическую таблицу, чтобы отразить
всю совокупную стоимость, полученную за год экономического
производства, обращения и потребления. Сегодня нам нужна новая
186
2.1. Опасные классы
Экономическая таблица, выходящая за рамки традиционных
измерений и способная точнее показать, где создается и куда
направляется стоимость в национальном и всемирном хозяйстве. Это
потребует революции в методах бухгалтерского учета, подобной
трансформации нашего понимания привычных, метрических
пространств геометрии Эвклида под воздействием теории
относительности Эйнштейна. Но, опять-таки, когда мы столь далеко уходим
вперед от Маркса, мы можем оглянуться и увидеть, что и он
двигался в том же направлении с очень похожим понятием общего
производства и общего богатства. В своих тетрадях он писал: «И впрямь,
если ограниченная буржуазная форма отметена, как же нам
понимать богатство? Разве это не универсальность индивидуальных
потребностей, способностей, удовольствий, производительных сил и
тому подобного, что создано в ходе всеобщего обмена?... Разве это
не абсолютное исчисление потенциальных творческих
возможностей без всяких допущений, за исключением предшествующего
исторического развития? Это делает такое совокупное развитие, то
есть развитие всех человеческих сил как таковых, самоцелью, не
подлежащей измерению заранее установленным аршином. ... Так
разве оно стремится остаться тем, чем уже стало, а не совершает
безусловное движение к своему становлению?» («Критика
политической экономии (черновой набросок)»). Когда мы снимаем с глаз
шоры капиталистического общества, ограничивающие наше
видение, мы вместе с Марксом понимаем, что материальное богатство,
включая предметы потребления, собственность и деньги, не
является самоцелью. Подобные представления не должны ввергать нас
в некое аскетическое самоотвержение. Подлинное богатство,
которое действительно ценно само по себе, заключается в общих вещах;
это сумма тех удовольствий, стремлений, способностей и
потребностей, которые есть у всех нас. Общий достаток - вот подлинный и
достойный объект производства.
Мы не собираемся утверждать, будто парадигма
нематериального производства - это какой-то рай, в котором мы все вместе
свободно производим и в равной мере делим общее социальное
достояние. Нематериальный труд под властью капитала все еще
подвержен эксплуатации, как и труд материальный. Другими словами, труд
женщин, мужчин и детей по-прежнему находится под контролем
капиталистов, которые присваивают произведенное богатство. Здесь
в дело вступает антагонизм, третий элемент марксова метода,
который нам важно учесть. Сегодня, как и всегда, термин эксплуатация
дает имя постоянно переживаемому рабочими опыту антагонизма.
Теория эксплуатации призвана обнажить совершаемое каждый день
структурное насилие капитала над рабочими, которое генерирует
этот антагонизм и, в свою очередь, служит основой для того, чтобы
рабочие организовались и отвергли капиталистический контроль.
Маркс настаивал на том, что всякая концепция эксплуатации
должна опираться на теорию стоимости. Иначе говоря, в той же мере, в
187
Часть 2. Множество
какой претерпело изменение отношение между трудом и
стоимостью, должно измениться и наше понимание эксплуатации. У
Маркса эксплуатация измеряется количеством рабочего времени, как и
стоимость в его теории. Степень эксплуатации соответствует про- ì
должительности дополнительного рабочего времени, то есть той \
части рабочего дня, которая превышает время, необходимое,
чтобы работник создал стоимость, равную своему заработку.
Дополнительное рабочее время и прибавочная стоимость, которая за это
время произведена, составляют ключ к тому определению
эксплуатации, которое предложил Маркс. Это временное мерило давало
Марксу ясные и удобные концептуальные рамки, а также обеспечи- !
вало непосредственную применимость его теории в те времена, когда 1
он творил, к борьбе рабочих за сокращение рабочего дня. 1
Однако сейчас экспансия нематериального производства дела- '
ет невозможным применение теории стоимости, связывающей noe |
леднюю с измеримым по своей продолжительности временем. Сле- \
довательно, и эксплуатацию уже нельзя воспринимать в прежних \
терминах. Точно так же, как нам следует понимать производство \
стоимости с точки зрения общего, и эксплуатацию надо попытаться \
постичь как эксплуатацию общего. Иными словами, общее
становится субститутом прибавочной стоимости. Эксплуатация есть частное
присвоение доли или всей стоимости, которая была произведена
для общего применения. Произведенные совместно отношения и
связи по своей природе являются общими, и все же капитал
пытается частным образом присвоить некую долю ценности. Вспомним,
например, о прибыли, которую приносит аффективный труд. То же
самое верно и в отношении производства языков, мыслей и знаний:
то, что делается совместно, становится частным. Это так, к примеру,
когда в частную собственность попадают традиционные знания,
произведенные в туземных общинах, или знание, совместно
созданное в научных сообществах. В некотором смысле можно сказать,
что деньги и упор на финансовые факторы в экономике подводят
итог той скрытой логике, в согласии с которой отпадают
традиционные черты капиталистического производства, и все же капиталу
удается осуществлять контроль и извлекать доходы. Конечно,
деньги - это не только общий эквивалент, облегчающий обмен, но и
предельное воплощение общего. Финансовые инструменты,
дериваты, как мы еще увидим в третьей части книги, проецируют такое
воплощение общего в будущее. Другими словами, попадая на
финансовые рынки, деньги начинают представлять собою не только
нынешнюю, но и будущую стоимость общего. Финансовый капитал
делает ставку на будущее и функционирует как общая
репрезентация наших будущих продуктивных способностей. Прибыли
финансового капитала, вероятно, есть экспроприация общего в наиболее
чистом виде.
Однако логика эксплуатации ни в коем случае не одна и та же
для каждого в этом мире. Уже когда мы излагаем теорию тенден-
188
2.1. Опасные классы
пии с тем пониманием, что одна форма труда осуществляет
функции гегемона в отношении остальных, нам следует одновременно
признать, что тем самым подразумевается разделение труда,
соответствующее географическим, расовым и гендерным иерархиям. В
следующем разделе мы сосредоточимся на топографии
эксплуатации, которая эти иерархии устанавливает. Управление
разделением труда и власти - вот одно из орудий, которое имеется в
распоряжении у капитала и позволяет ему командовать всемирным
производством и богатством.
Четвертый и заключительный элемент марксова метода,
которому мы будем следовать, затрагивает производство субъекта.
Согласно Марксу, субъективность продуцируется через материальные
производственные практики. «Производство, таким образом, создает
не только объект для субъекта, - пишет он, - но и субъект для
объекта» («Критика политической экономии (черновой набросок)»).
Субъективность работников также оформляется в условиях
антагонистического опыта эксплуатации. Как нам кажется, в нынешнее
время гегемонии нематериального производства термин «бедняк»
обозначает образцовую производственную фигуру. Это не следует
понимать так, будто происходит постоянное отвержение рабочих,
как свойственно было предполагать Марксу, или же что все
рабочие в мире страдают от условий крайней нищеты (хотя на практике
для многих это так и есть). «Бедняк» - это единственная фигура,
способная обозначить общество во всей его целостности как нечто
неразделимое, определяемое единой основой - как манифестанты в
Южной Африке использовали это слово, чтобы указать на общую
связь различныхгрупп, участвующих в борьбе с нищетой. С точки
зрение парадигмы нематериального производства, в таком
производстве, основанном на коммуникации и совместных действиях,
«бедняк» - это важная фигура производства с той точки зрения, что
обществу свойственно производить, действуя подобно
скоординированному ансамблю. «Бедняк» такжеподчеркивает
противоречивую связь производства с миром собственности: «бедняк»
отгорожен от богатства и все же включен в кругооборот его общественного
производства. «Бедняк» - это плоть биополитического
производства. Мы - бедняки.
Итак, завершая краткое изложение нового метода, который
идет дальше предложенного Марксом и принимает в расчет
произошедшие с тех пор в мире изменения, у нас вновь возникает
странное ощущение, будто Маркс уже побывал в этой финальной точке
прежде нас. В том фрагментированном стиле, который типичен для
его рукописей, он поясняет, что труд в условиях капитала
предполагает состояние полной нищеты. «Живой труд, существующий как
абстракция моментов подлинной реальности.., - это совершенное
обнажение, чисто субъективное существование труда, лишенного
всякой объективности. Труд есть абсолютная нищета: нищета не как
нехватка чего-то, но как тотальное изъятие объективного богатства»
189
Часть 2. Множество
(«Критика политической экономии (черновой набросок)»). Однако,
как только Маркс формулирует столь негативный взгляд на нищету
как на изъятие, он тут же переворачивает определение бедности в
позитивном ключе: «Труд не как объект, но как деятельность; не
сам как ценность, но как живой источник стоимости. [А именно,]
общее изобилие (по контрасту с капиталом, при котором оно
существует объективно, как реальность) как общая возможность
[богатства], которая находит подтверждение в действии» (там же).
Таким образом, у живого труда двойная природа: с одной стороны, он
предстает как тотальная бедность, будучи лишен изобилия, но, с
другой стороны, Маркс видит в нищете нулевой цикл человеческой
деятельности, образ общей перспективы и, тем самым, источник
всякого богатства. В сущности своей мы как люди воплощаем
всеобщую перспективу или общую продуктивную способность.
Двойная природа бедности и всеобщей перспективы все более зримо
определяет субъективность труда в условиях действия
нематериальной парадигмы. Богатство, ею создаваемое, отбирается, что
составляет источник антагонизма. Тем не менее, беднота сохраняет
способность производить блага, в чем заключена ее сила. В таком
сочетании антагонизма и силы происходит становление субъекта
революции.
Гибель унылой науки?
Ничто так не раздражает наших друзей-экономистов, как
напоминание, что экономика - дисциплина глубоко реакционная.
Действительно, с тех пор, как она зародилась где-то между
Шотландией и Францией во времена, называвшиеся эпохой Просвещения,
экономика развивалась как теория измерений и равновесия между
частями некоего целого - экономического целого, включающего
производство, воспроизводство и распределение ценностей. Конечно,
внутренние подвижки происходят энергично, наблюдается
постоянный рост, формы и основания всегда открыты для обсуждения;
недостатка в конфликтах не ощущается, но стабильность целого
всегда перевешивает движение его частей. Как и в мире,
нарисованном Аристотелем, для экономистов сущность и форма, движение и
цель обязательно должны быть совместимы и соединены друг с
другом. По этой причине экономика, вопреки впечатлению о
постоянном движении, которое она производит, на самом деле
совершенно статична и скована. Не случайно, именно французские
физиократы и шотландские моралисты первыми сформулировали
предпосылки аналитического исследования, спустя столетие вопло-
190
2.1. Опасные классы
шившегося в неоклассическую «общую теорию равновесия». То, что
статистики и математики со временем возьмут верх над
экономикой, было неизбежно, поскольку лишь они владеют
необходимыми специальными приемами, позволяющими успешно ею
заниматься. Но подсчеты и модели каждый день подтверждают, в дополнение
к академическим библиотекам и правительственным досье, всю
утопичность свойственной экономике политической реакционности.
Впрочем, почему реакционности? По той причине, что
общественное воспроизводство анализируется с целью поддержания его в
точно таком же состоянии, в каком оно уже находится, и
изображения его в количественных показателях, которые могли бы сделать
отношения эксплуатации неизбежными и естественными, то есть
онтологически необходимыми. Экономикс более дисциплинарна, чем
любая другая дисциплина, и была таковой с момента своего
появления.
В течение эпохи модернити, по мере приближения к нашему
времени появлялось все больше феноменов и институтов, не
согласующихся с упором почтенной и славной науки экономики на
«равновесность». Количества, которые не поддаются измерению,
несовершенство и искажения информации, жестокие и варварские
методы эксплуатации, правовые и институциональные шменения,
социальные и политические революции - короче, все
катастрофические явления, которые можно собрать под рубрикой «кризис», -
показывают, что теория равновесия не может служить общей
схемой для экономики. Скорее все дело в управлении в условиях
нарушенного равновесия. Об этом факте возвестили революционеры, а в
академической среде нечто подобное стал подозревать Торстейн
Веблен. Сомнение, обратившееся в уверенность, сводились к тому,
что точной меры и равновесия в природе не существует вовсе!
В XX веке наряду с трагическими войнами и другими
катаклизмами наступила эра реконструкции и торжества
политической экономии. Наряду с признанием отсутствия естественных
критериев, реконструкция включала в себя политическую тактику
приспособления, которая имела в виду восстановить
традиционный экономический баланс. Эта тактика порой приводила к новой
стратегии, как произошло, например, после краха фондового рынка
в 1929 году. Джон Мейнард Кейнс попытался перестроить в
научном плане знание о социалънъи аспектах производства, воспроиз-
191
Часть 2. Множество
водства и распределения благ (как и способы господства над ними).
Если естественные меры стоимости потеряли смысл (или, по
крайней мере, перестали функционировать под давлением классовой
борьбы), то следовало сконструировать такую функцию измерения,
которая обеспечивала бы равновесие развития даже при кризисах,
относительно политических идеологий, связей между
производителями и производственных отраслей. То был редкий пример в
истории экономики, когда речь шла о попытке освободить
политическую экономию от подпирающего ее реакционного аппарата. Чтобы
этого добиться, необходимо было открыть систему социальных сил
и политических субъектов ради посредничества между
антагонистическими социальными напряжениями. Политическая экономия
должна была превратиться в «новый курс» Рузвельта.
Но осуществимо ли сохранение параметров воспроизводства
капиталистического порядка в долговременной перспективе, если
открыть государственное регулирование для вмешательства
социального антагонизма или, точнее, если признать социальный
антагонизм стандартным условием (если не способом
легитимации как таковым) политического порядка? Возможно ли
поддержание капиталистического порядка, если политическая экономия
открыта для введения все новых правил распределения благ? Тем
более, возможно ли это тогда, когда хозяйственная интервенция,
будь то через систему благосостояния (даже при ее кризисе) или
посредством ведения войны (при всей ее грубой эффективности)
заблокировала спорящие друг с другом силы, образующие жизнь
общества? Кейнсианство положило конец иллюзии о естественности
экономических процессов, но тем самым породило не находящую
решения проблему, с которой пришлось столкнуться политической
экономии. К 1970-м годам кейнсшнское переосмысление экономики
продемонстрировало свои печальные плоды. С развертыванием
«холодной войны» кейнсианство сначала было подвергнуто чистке
Полом Самюэльсоном так, что оно стало напоминать старую
конформистскую неоклассическую доктрину, а потом явились Милтон
Фридмеп и «чикагская школа». Они полностью развалили
кейнсианство, предложив установить некоторые критерии равновесия
путем возложения всей власти по регулированию на деньги, то есть
на рынок. Можно сказать, что таким образом нас вернули к
экономике - но какая странная это наука! Теперь она основь-шается на
192
2.1. Опасные классы
своего рода «монетарном эссенциализме». Его стандарты
измерения не имеют никакой связи с реальным миром производства и
обмена, а подчиняются тем нормам, которые диктует
центральный банк или Федеральная резервная система. Учение Аристотеля
было восстановлено в денежно-кредитной политике, и теперь
центральный банк неизбежно стал мотором монетарной онтологии.
Все это вызывает большие сомнения. Здравый смысл, в дополнение
к ежедневному опыту, говорит нам (в приличной кейнсианской
форме), что деньги - это не предпосылка производственной
реальности в обществе, то есть не нечто априорно данное, а итог,
эмпирическим путем созданный при помощи инструментов регулирования.
Кроме того, даже критикуя центральную роль, отводимую
деньгам, мы все же вынуждены согласиться, причем без всякой иронии,
с тем, что метафизический образ, придаваемый экономистами
деньгам (как это часто случается в философти), до некоторой
степени напоминает действительное положение вещей. И в самом деле,
чем больше производство социализируется и глобализируется, тем
больше денежньм связи (служащие основой для финансовых
инструментов) выступают в роли индексов и проявлений общего
социального производства и комплекса взаимоотношений, которые сводят
вместе разных хозяйсгпвенных акторов. Фактически ничто, кроме
власти денег, не может олицетворять собою всеобщность произ-
водственньи ценностей, служащих выражением глобального
множества. Однако для уяснения подобной аналогии нам следует еще
раз учесть кризис экономике и неоднократных попыток выявить
стандарты измерения, а потому искать основы науки уже не в
природе вещей, а во всеобщих сдвигах в условиях труда и
сотрудничества единичных субъектов (индивидов и групп), составляющих
производство. Уже нельзя надеяться обнаружить какие-то
естественные единицы измерения. И даже когда подобные меры появляются,
они представляют собой всего лишь мимолетные результаты,
возникающие апостериори из общей организации общества и
последовательного разрешения конфликтов, ее пронизывающих. Иначе
говоря, истощившая все свои силы экономическая наука должна
открыться для политики; она должна уступить место
политической практике, признав, необходимость этого. Чтобы быть
наукой, экономике следует вернуться к чему-то, в большей мере соот-
193
Часть 2. Множество
ветствующему древнегреческому значению данного слова, и принять
во внимание всю социальную жизнь.
Пока мы ожидаем, как новые Имре Лакатос или Пол
Фейерабенд ниспровергнут экономике, интересно заметить, что хотя эта
дисциплина увязла в собственном догматическом оцепенении,
некоторые экономисты приходят к выводам, близким к нашим
предположениям. Так, Гэри Беккер в течение полувека задавал один и тот
же вопрос: какой смысл выяснять, довольны ли и добились ли
самореализации люди в чисто экономическом плане, если не делать
инвестиции в сферу биополитического существования в целом?
Конечно, у приверженцев индивидуалистической методологии из
«чикагской школы» нет шансов решить такую проблему, даже если
они добавят новые концепты, такие как человеческий и
когнитивный капитал. Однако унылая наука, как назвал ее Томас Карлейль,
еще не обречена. Она способна возродиться, если присмотрится к
новой общей антропологии, а также к интеллектуальной и
аффективной мощи труда на производстве и сможет, в дополнение к
капиталистам и наемным работникам, принять в расчет
бедноту и отверженных, которые, между тем, неизменно вводят в
оборот продуктивные выражения социального существования.
Чтобы экономическая наука сегодня работала, она должна строиться
вокруг общего, глобального и социальной кооперации. Другими
словами, экономике должна стать биополитической наукой. Как
говорит Амартия Сен, налицо необходимость обращения
экономической науки к этике.
194
2.2. De corpore
Отныне тело без органов полагается на
производство мечтаний, достигает его и присваивает себе.
Механические же органы теперь льнут к этому
бесчленному телу, как если бы то была защитная куртка
фехтовальщика, или как если бы эти механические
органы были медалями, приколотыми к трико
борца вольным стилем и издающими позвякивание,
когда он начинает движение по направлению к
противнику.
Жиль Делез и Феликс Гваттари
Однако в целом система протекционизма в наши дни
отличается консервативностью. Система же
свободной торговли разрушительна. Она разбивает
сложившиеся национальности и доводит
противостояние пролетариата и буржуазии до крайней точки.
Во всем мире система свободной торговли
приближает социальную революцию. Только в таком
революционном смысле, господа, я и выступаю за
свободную торговлю.
Карл Маркс
До сих пор мы рассматривали вопрос труда и нищеты
преимущественно в экономическом плане, чтобы
продемонстрировать, что у разнообразных единичных фигур производства
хватает общих оснований, взаимодействия и связей,
позволяющих оформить множество. Однако мы уже согласились с тем,
что сегодня заниматься трудом и бедностью - удел не только
экономической науки. Персонажи, сливающиеся во
множество - промышленные рабочие, работники нематериальной
сферы, сельскохозяйственные рабочие, безработные,
мигранты и тому подобные лица, - это биополитические фигуры. Они
воплощают отчетливые образы жизни в конкретных
обстоятельствах, а нам нужно ухватить материальные черты и
пространственное распространение каждого такого образа
жизни. Следует, кроме того, изучить политические и общественные
институты, поддерживающие иерархии глобального
масштаба и географию нищеты и зависимости. Короче говоря, теперь
наш анализ должен/Перейти от топологии эксплуатации к ее
топографии. Если топология исследует логику эксплуатации в
195
Часть 2. Множество
производственном процессе, то топография отобразит
иерархии во властной системе и их неравные отношения на
«Севере» и «Юге». Пространственные отношения контроля и
субординации крайне важны для понимания того, как именно
противоречия в системе трансформируются в
противостояние и конфликт.
Поскольку мы теперь согласны (с точки зрения критики
политической экономии), что единичные носители труда в
условиях постмодернити не остаются расколотыми и
распыленными, а коммуникации и сотрудничество сводятся отныне
воедино во всеобщее социальное существование, то здесь нам
предстоит в него погрузиться. Социальное существование
одновременно обильно и убого, полно как производительных
сил, так и страданий, и при всем том оно лишено формы.
Всеобщее социальное существование оказывает большое влияние
на производство и воспроизводство в современном обществе.
Ему принадлежит центральная роль в качестве
цементирующей среды соответствующих процессов. К тому же у такой
среды имеется достаточный потенциал, чтобы создать новое,
альтернативное общество. Мы будем считать такое всеобщее
социальное существование новым «мясом», аморфной плотью,
которая пока не сформировала тела. Здесь важен вопрос,
какого именно рода организм образуют в будущем эти
объединившиеся единичные элементы (личности). Не исключено, что
их зачислят в глобальные армии, стоящие на службе капитала,
поработят во исполнение глобальных стратегий холопского
включения и насильственной маргинализации. Другими
словами, новая социальная плоть может быть трансформирована
в производственные органы глобального общественного тела
капитала. Но есть и другая возможность. Она состоит в том,
что личности, сойдясь вместе, сорганизуются самостоятельно.
Тем самым они проявят «плотскую силу» в соответствии с
давней философской традицией, восходящей как минимум к
апостолу Павлу из Тарса72. Плотская сила подразумевает нашу
способность к собственному видоизменению, которая
проявляется через историческое действие и построение нового мира.
Итак, если встать на такую абстрактную, метафизическую
точку зрения, политический конфликт возникает между двумя
196
2.2. De corpore
формами, в которых общественная плоть множества может
быть организована в качестве глобального социального
организма.
Глобальный апартеид
Ранние европейские политико-философские трактаты
эпохи модернити обычно открываются разделом под названием
«О теле» (De Corpore), где анализируется как человеческое тело,
так и политический организм. Политический организм - это
закон, претворенный в регулируемый общественный
порядок73. Аналогия с телом человека подчеркивает естественность
этого порядка-есть голова, принимающая решения, руки для
борьбы и различные прочие классы или органы, служащие
удовлетворению естественных надобностей. Причем в ранних
аналитических трудах эпохи модернити весь этот порядок, как
правило, считался подтвержденным и охраняемым властью
Господа. В европейской политической мысли времен
модернити получили развитие два направления этой традиции. В
соответствии с одним из них, суверен, стоящий над обществом,
определяет и гарантирует порядок в политическом
организме: все подвластны господину и объединены его волей. Речь
идет о выработке субъекта политическими средствами, когда
все население организуется в некую идентичность.
Полученное политическое тело, чаще всего обретающее национальную
форму, является абсолютистским в негативном смысле,
поскольку разнообразные, несхожие между собой общественные
классы и функции сводятся воедино диктатом правителя.
Второе направление той же традиции представляет
политический организм в виде республики, а именно - res publica (общего
дела), публичного объекта. В таком случае властелин вписан в
него непосредственно и опирается на некое естественное
состояние, которое предшествует и общественному договору, и
передаче правителю суверенных прав и полномочий. Здесь
опять-таки политический организм абсолютен, а власть
господина едина, за исключением того, что республиканская мысль
настаивает на ограничениях суверенитета. Выработка субъекта
в такой республиканской версии времен модернити обретает
197
Часть 2. Множество
форму конституционализма, регулирующего иерархическое
политическое господство: подобно органам и членам в инди- \
видуальном теле, за каждой частью общества закреплены свои |
естественные места и функции в системе конституционной I
республики.
Ниже мы обсудим еще эту альтернативу с приведением i
английских и французских примеров, а также со ссылками на
Гоббса и Руссо. Сейчас же позвольте изложить ее согласно \
немецкой правовой традиции. Самым развитым примером
первого направления является немецкая концепция рейха, что
независимо от того, понимаем ли мы под этим национальное ]
государство или империю, по сути подразумевает Gemeinschafl, \
то есть общность тел, крови и земли, формирующую Heimat, \
или родину. С такой точки зрения власть представляет собой
органический элемент социального целого, однако, как в пле- í
мени или семье, она патриархальна и находит свое выраже- "\
ние в возвышении над обществом. Мартин Лютер называет Î
такой неистощимый источник властного долга Obrigkeitsstaat
(государство, основанное на авторитете). Другое направление,
выступающее за конституционную республику,
иллюстрируется великой традицией германского публичного права XIX
столетия. Ее демократический апофеоз нашел воплощение в
трудах Рудольфа фон Йеринга и его учеников. Однако и они
не видели альтернативы единому суверенному господству. Не
имеют силы ничьи права, причем даже в политической сфере,
если они не санкционированы верховной государственной
властью. Даже приверженцы институционализма, начиная с Отто
фон Гирке и заканчивая Эрнстом Форсхофом, допускавшие
существенную автономию социальных субъектов и тем самым
теоретически предполагавшие «субсидиарную природу»
различных источников власти в обществе, ее центральный блок
по-прежнему считали абсолютно монолитным. Публичная
конституционная система остается у них иерархически
построенным властным организмом. Оба направления теории
политического организма эпохи модернити явственно
описывают механизм биовласти, в котором абсолютное и полное
упорядочение социальных субъектов и общественной жизни
198
2.2. De corpore
в целом обеспечивается их подчинением централизованной
суверенной власти.
Нынешние ученые, изучающие политические формы
глобализации, обычно повторяют эти две трактовки
политического организма эпохи модернити74. С одной стороны, есть
авторы, усматривающие в общепланетарном обществе режим
глобальной безопасности. Согласно их рассуждениям,
поскольку национальных государств и прежнего международного
порядка уже недостаточно, чтобы защитить нас от угроз, с
которыми мы сталкиваемся на планете, приходится создавать иные
формы суверенитета, позволяющие справиться с
конфликтами и обеспечить глобальный порядок. С точки зрения
некоторых авторов, придерживающихся этого течения, будучи
единственной сверхдержавой, Соединенные Штаты должны
(иногда во взаимодействии с другими крупными державами или с
Западом в целом) осуществлять верховную власть, которая
гарантировала бы порядок в планетарном обществе,
представленном в виде политического организма. С другой стороны,
некоторые современные «республиканские» авторы
рассчитывают на возобновление общественного договора между
обществом и сувереном, на этот раз на общемировом уровне,
чтобы избежать крайностей и умерить конфликтность нового
глобального порядка. Они опять-таки полагают, что суверенитет
принадлежит глобальному обществу, сформированному на
основе неких имплицитных принципов или целей, и
призывают к распространению политических институтов эпохи
модернити за национальные пределы и к учреждению
многонационального правления на основе планетарного
конституционного порядка, что приведет к созданию глобального
государства. В третьей части книги мы покажем, что ни одна
из этих версий глобального общества не обеспечит полной
реализации демократии. Чтобы реорганизовать все элементы
общества в единый политический организм, необходимо
уменьшить различия между ними и сузить свободу каждого из
них, а также построить их строгую иерархию.
Демократическое множество не может составить политического организма -
по крайней мере, современную его форму. Множество пред-
199
Часть 2. Множество
ставляет собой нечто вроде цельной плоти, отвергающей
иерархическое единство организма.
Здесь нам следует сосредоточиться прежде всего на том
обстоятельстве, что ни одна из указанных теорий не дает воз*
можности понять новую природу планетарного политической
го организма, если не будет выяснено, как в нем совмещаются
расколы и иерархии - как экономические, так и политичесА
кие. В сущности, органами политического тела служат прежде
всего экономические различия, поэтому д^я понимания его
анатомии необходима критика политической экономии. Во-
вторых, нужно обратить внимание на то, что традиции конст*
руирования политического организма времен модернити не*
применимы к его новым глобальным формам, поскольку
характеризуются чрезмерной зависимостью от национальных
моделей. Хотя власть и суверенитет не позиционирутся боль*
ше в жестких рамках национальных государств или их
группировок, речь идет просто о придании традиционным нацией
нальным концепциям более широкого регионального, а то и
всемирного масштаба. Нынешние процессы глобализаций;
особенно эрозия самостоятельности национальных государств;
подорвали те условия, благодаря которым было возможно
возведение государства в эпоху модернити. Глобальный nc¿
литический организм - это не просто неимоверно
разросшаяся копия национального; он обладает иной физиологией15.
Мы переживаем переходный период или, скорее, пору
межвременья. Историки веками вели споры о том, кто правит
в такие времена, как закладываются основы новых
институтов. Однако в любом случае ясно, что вакуума власти не
бывает никогда. Порою власть может быть широко распылена или,
в иные периоды, разделена между двумя или несколькими
правителями. Но единственное, чего вообще не бывает, так
это тотального отсутствия власти, то есть пустоты. В сущнс*>
ти, когда ученые прибегают к слову анархия, чтобы
охарактеризовать подобные периоды, они обычно подразумевают не
отсутствие власти, но всего лишь институциональный хаос,
эксцессы или дефекты в закладывании ее норм или конфликт
ты между державами - и все это, конечно, присутствовало Й
Англии периода междуцарствия в XVII веке. Все это наличе-
2Ò0
2.2. De corpore
ствует и сегодня, в эпоху глобализации. По словам Йозефа
Шумпетера, именно тогда, когда возникает впечатление,
будто поле ровное и пустое, на деле уже появляются всходы,
демонстрирующие «тропический рост новых правовых
структур»76. Нынешнее междувластие, в ходе которого национальная
парадигма государств эпохи модернити переходит в новую
глобальную форму, также характеризуется избытком новых
властных структур. Единственное, что постоянно остается в
наличии и никогда не сходит со сцены, - сама власть.
Чтобы избежать путаницы, следует подчеркнуть, что мы
далеки от утверждения, будто во время нынешнего
междуцарствия национальные государства лишаются всякой роли. Тем
не менее, их полномочия и функции претерпевают
трансформацию в новых глобальных рамках. В ходе ведущихся сейчас
дискуссий о глобализации их участники слишком часто
исходят из допущения, что речь идет о жесткой дилемме: либо
национальные государства все еще важны, либо произошла
глобализация носителей власти. Напротив, следует понять, что
верно и то, и другое: национальные государства сохраняют
немалое значение (некоторые, конечно, в большей мере,
нежели прочие), но при всем том во всемирном контексте они
уже радикально изменились. Саския Сассен называет это
процессом «денационализации». По ее мнению, государства
продолжают играть важную роль в определении и поддержании
правового и экономического порядка, но их действия все
больше ориентируются не на национальные интересы, а на
зарождающуюся всемирную структуру власти77. С такой точки
зрения между национальным государством и глобализацией нет
никакого противоречия. Государства и в период междувлас-
тия по-прежнему выполняют многие свои традиционные
функции, но их видоизменяет наступающая глобальная власть,
которой они служат во все большей мере.
В критике политической экономии следует обратить
внимание на такое междувластие и осознать, как претерпеваемый
человечеством переход из одного времени в другое
соотносится с пространственной трансформацией глобальной
власти. Экономическое богатство и власть распределяются
сегодня по миру все так же неравномерно, но национальные
201
Часть 2. Множество
границы, которые прежде определяли их распределение,
смещаются. Концепции неравномерного развития и неэквиваленг
тного обмена были боевыми лошадками экономистов, отстань
вавших интересы «третьего мира» в 1960-е годы. Их целью
было подчеркнуть принципиальное различие в уровнях
эксплуатации между странами первого и третьего миров78. Эти
концепции помогали найти объяснение устойчивому сохранению
различий и иерархий на планете, а именно - тому, что 6oraj-
тые страны оставались богатыми, а бедные - бедными. С
точки зрения неравномерного развития можно уяснить, как при*
вилегированные страны создают все более совершенные
формы производства и выигрывают при поддержке и за счет
подавляемых стран. Неэквивалентный обмен связан с тем фак*
том, что все произведенное в бедных странах постоянно недо*
оценивается на мировом рынке, вследствие чего в реальности
бедные страны субсидируют богатые, а не наоборот. Более того,
считалось, что подобные системы неравенства представляют
собой противоречие капиталистического развития, при
определенных политических условиях угрожающее падением всей
конструкции капиталистического владычества. Однако в рам-,
ках капиталистической глобализации удалось разрешить эту
проблему наихудшим образом - не обеспечением равенства
трудовых отношений во всех странах мира, а повсеместным
распространением порочных механизмов неравномерности и
неравенства. Сегодня налицо неравномерность в развитии и
несправедливый обмен между богатейшими и беднейшими
кварталами Лос-Анджелеса, между Москвой и Сибирью. То
же самое наблюдается при сравнении центра и окраин
любого крупного города Европы, северного и южного побережий
Средиземного моря, южных и северных островов Японии.
Продолжать можно до бесконечности. Как в южных
кварталах Лос-Анджелеса, так и в нигерийском Лагосе идут
процессы биополитического демпинга, реализующиеся через
дифференциацию стоимости рабочей силы, в силу чего труд одних
работников ценится выше, труд других - ниже, а труд
некоторых вообще практически лишен какой-то экономической
стоимости. Конечно, если рассуждать в целом и приблизительно,
сохраняются заметные различия между странами и между
202
2.2. De corpore
крупными географическими районами - между Европой и
Африкой, между Северной и Южной Америкой, между
глобальным Севером и глобальным Югом, но и эти зоны сами по
себе уже неоднородны. Возникающие иерархии и
противоречия гораздо сложнее. Сегодня нужно быть настоящим
географом, чтобы отразить на карте топографию эксплуатации79.
Всемирный политический организм характеризуется не
только глобальным разделением труда, но и тесно связанным
с ним глобальным разделением власти. Классические
учебники по политической экономии, принадлежащие перу Адама
Смита и Давида Рикардо, рисуют международное разделение
труда как естественное явление, которым могли
воспользоваться неглупые капиталисты, разбирающиеся в
соотношениях затрат и прибылей. Однако всегда присутствовали
иерархии власти, которые координировали и поддерживали это
разделение, начиная с колониальных администраций и
заканчивая постколониальными отношениями. В глобальной
системе разделение труда и иерархия власти связаны столь
тесно, что их нужно воспринимать в совокупности. Кроме того,
сегодня такое разделение уже не полностью повторяет линии
национальных границ. Поэтому вместо рассуждений о
«международном» разделении лучше вслед за Джеймсом Миттель-
маном говорить о «глобальном разделении труда и власти»80.
С одной стороны, понятие глобального разделения труда и
власти подразумевает, что жестко установить степени
развития и эксплуатации невозможно. Вместо этого приходится
признать подвижность разграничительных линий между
географическими зонами и между группами населения.
Глобальная иерархия является результатом и объектом борьбы за
власть. В то же время в ней заложено понимание того, что
равновесно-стабильное деление достигается только
внедрением правил, узаконивающих новые границы, делающих их
естественными и подконтрольными. Комплексный пример
подвижности линий иерархии и эксплуатации внутри
глобальной системы - успех и провал хозяйственной фортуны так
называемых азиатских «драконов» и «тигров». В 1980-е годы
их хозяйства были глубоко трансформированы в результате
применения того, что некоторые экономисты называют «пе-
203
Часть 2. Множество
риферийным фордизмом», при котором промышленная
продукция, импортируемая из ведущих стран, содействовала
бурному экономическому росту под контролем главных хозяй- ;
ственных центров и институтов глобальной экономики, таких.
как МВФ. Экономики Южной Кореи, Сингапура и других стран
Юго-Восточной Азии взлетели вверх по ступенькам
всемирной иерархии, в некоторых случаях гораздо выше стран сред-.,
ней группы, таких как Индия и Бразилия. Однако
экономический кризис конца 1990-х годов особенно тяжело поразил
именно «новые индустриальные страны». В результате, все так
же под надзором глобальных экономических институтов, их
звезда покатилась вниз в глобальной иерархии почти так же
быстро, как всходила*". Короче говоря, топография
глобальных делений в области труда, бедности и эксплуатации пред-
ставляет собой подвижную матрицу иерархий,
конструируемых политическими средствами. В следующем разделе мы
рассмотрим подробнее некоторые из политических институтов,
заправляющих иерархиями в глобальной системе.
Наконец, как бы в соответствии с какой-то зловещей
кулинарной книгой, пора добавить в наш рецепт завершающий
ингредиент, внеся во всемирную топографию нищеты и
эксплуатации финальный штрих, касающийся демографии -
социальной науки, особенно тесно связанной с биовластью. Еще в
XIX веке в Англии экономист и англиканский священник
Томас Мальтус предупреждал о катастрофических
последствиях перенаселенности. Сегодня нередко слышны мнения,
подобные его призывам к контролю над ростом населения. Они
исходят от международных гуманитарных организаций и
неправительственных объединений. То, что предлагают
подобные организации (в благотворительном и человеколюбивом
тоне), нередко на деле продиктовано ведущими
международными агентствами и национальными правительствами,
которые реализуют эти идеи весьма пагубным образом.
Сегодняшнее мальтузианство часто принимает форму неоказания
помощи некоторым группам населения в том, что касается
продуктов питания и санитарной инфраструктуры, а то и
проведения кампаний принудительной стерилизации. Стратегии
национальных и международных организаций дополняются
204
2.2. De corpore
в данном случае жаждой прибыли со стороны
многонациональных корпораций, которые не склонны к инвестициям в
самые бедствующие районы мира и порой отказываются даже
продавать туда лекарства по ценам, доступным местным
жителям. Нищета и болезни становятся косвенными
инструментами снижения численности населения. Мы, бесспорно, не
возражаем против программ контроля над рождаемостью и
планирования семьи, принимаемых на добровольной основе.
Однако следует сказать со всей определенностью, что
большая часть обсуждений вокруг демографических взрывов и
популяционных кризисов фактически не предполагают
улучшения жизни беднейших слоев или поддержания
удовлетворительной общей численности населения в мире в
соответствии с возможностями Земли. Скорее, они связаны главным
образом с тем, какие общественные группы воспроизводятся,
а какие - нет. Другими словами, кризис в первую очередь
видится в том, что бедные группы населения растут как в
основных, так и в периферийных районах мира. (Либеральные
экономические теории контроля над численностью населения с
тех самых пор, как преподобный Мальтус внушал их своей
англиканской пастве, неизменно питали отвращение к
омерзительной склонности бедняков к размножению.) Это
становится особенно ясно, если связать разговоры о кризисе
народонаселения с алармистскими заявлениями, будто численность
белых жителей, особенно в Европе, падает как в абсолютном
выражении, так и еще быстрее относительно численности
небелого населения, причем как в Европе, так и во всем мире.
Выражаясь иначе, основополагающий кризис состоит якобы
в том, что цвет кожи населения планеты меняется, становится
темнее. Трудно отделить большинство нынешних проектов
контроля численности населения от некой расистской
паники. Именно это в первую очередь приводит к политическим
махинациям и всемирному состоянию демографической
тревоги. Воспроизводство жизни должно быть налажено так,
чтобы сохранять иерархии в глобальном пространстве и
гарантировать воспроизводство политического порядка, угодного
капиталу. Вероятно, здесь мы имеем дело с самой глубинной
формой биовласти: если, как говорили раньше, численность
205
Часть 2. Множество
есть власть, то воспроизводство населения необходимо
держать под контролем.
В нынешний переходный период, в условиях
глобального междувластия мы можем наблюдать, как появляется новая
топография эксплуатации и экономических иерархий,
разделительные линии между которыми проходят как выше, так и
ниже национальных границ. Мы обитаем в системе
глобального апартеида. Однако следует ясно видеть, что он не
является только системой исключения, в которой подчиненные
группы населения просто были бы отрезаны от мира, став
ненужными и лишними. Сегодня в глобальной Империи, как
прежде в Южно-Африканской Республике, апартеид
выступает как производственная система иерархического включения,
увековечивающая богатство немногих, используя труд и бедность
многих. Таким образом, глобальный политический организм
одновременно выступает и как организм экономический,
определяемый глобальным разделением труда и власти.
Поездка в Давос
В швейцарский Давос ежегодно отправляются на
несколько зимних дней представители финансовых, промышленных
и политических олигархий мира, чтобы провести там
Всемирный экономический форум и спланировать будущее
капиталистической глобализации. Они не собираются там лишь
тогда, когда из-за массовых протестов это становится практически
неудобным. Многие приверженцы и хулители нынешнего
мирового порядка воспринимают глобализацию так, как
будто она зависит от нерегулируемого капитализма - со
свободными рынками и свободой торговли, - который часто
проходит под рубрикой «неолиберализма». Однако краткое
путешествие в заснеженный Давос способно помочь нам
развеять подобную иллюзию, поскольку там становится
очевидной потребность лидеров крупнейших корпораций в
переговорах и сотрудничестве с политическим руководством ведущих
держав, а также функционерами из наднациональных
экономических институтов. Кроме того, там же мы можем
убедиться, что национальный и глобальный уровни политического кон-
206
2.2. De corpore
троля на деле не сталкиваются друг с другом, а фактически
работают рука об руку. Короче говоря, в Давосе мы можем
стать свидетелями институциональных взаимоотношений,
поддерживающих и регулирующих глобальную политическую и
экономическую систему. Именно там находится центр нервной
системы глобального политического организма.
Самый важный урок, который преподает нам Давос,
состоит всего лишь в том, что подобный форум необходим:
экономические, политические и чиновничьи элиты мира должны
работать вместе и находиться в постоянном контакте. В более
широком смысле, он в очередной раз учит, что никакой
экономический рынок невозможен вне политического порядка и
регулирования. Если под свободным рынком понимать рынок
независимый, спонтанный и неподвластный политическому
контролю, то такого явления не существует нигде. Это не
более чем миф. Но его живучесть подталкивает к мысли, что
прежнее Индийское бюро, где проходили подготовку видные
экономисты Британской империи, бесстрашно циркулировавшие
между Форин офисом и Банком Англии, все еще существует и
сохраняет влияние. Между тем даже свободный рынок
периода либерального расцвета британского капитализма в
середине XIX столетия был создан и поддерживался
государственными средствами, четко очерченной структурой права,
национальным и международным разделением труда,
богатства и власти и тому подобными факторами. Хозяйственный
рынок всегда непременно укоренен в социальном рынке, а в
конечном счете - в политической структуре власти82. Те, кто
выступает за освобождение рынков или торговли от
государственного контроля, в сущности, стремятся не к меньшему
политического контролю, а просто к политическому контролю
иного рода. Вопрос состоит не в том, насколько слабо или
сильно государство и вмешиваются ли политические силы в
экономику. Он всего лишь в том, как именно государство и другие
политические силы намереваются вмешиваться. Ниже в этой
главе мы проанализируем, почему сегодня политическое и
правовое вмешательство необходимо для защиты и
расширения сферы частной собственности. Пока же достаточно
проиллюстрировать эту мысль, сославшись на тот факт, что поли-
207
Часть 2. Множество
тический контроль нужен, дабы утихомирить и подавить борь- |
бу труда против капитала. За всякими трудовыми перегово- |
рами стоят политическая власть и угроза применения силы. ]
Если бы политического регулирования не было, то есть не
существовало бы силовых взаимоотношений для разрешения
трудовых конфликтов, то не было бы и капиталистического
рынка. Неолиберализм восторжествовал в конце XX века
именно подобным образом. Этот период рыночной свободы
не возник бы, если бы премьер-министр Тэтчер не подавила
шахтеров в Уэльсе, а президент Рейган не нанес поражение
союзу авиадиспетчеров. Все сторонники свободного рынка в
глубине души прекрасно знают, что он становится возможен
только благодаря политическому регулированию и
принуждению. Далее, связь между политическим контролем и
экономическими рынками еще более проясняется, если взглянуть
на организационные формы и системы управления самих
компаний. На протяжении XX века ученые отмечали, что
развивается все большее институциональное сходство
корпоративных и государственных структур. Фирмы теснее внедряются в
публичные институты83. Поэтому не стоит удивляться, что одни
и те же люди в ходе своей карьеры так часто
беспрепятственно перетекают с высших правительственных постов в советы
директоров корпораций и обратно. Нет сомнения, что
представители деловой, бюрократической и политической элит уже
хорошо знакомы друг с другом, когда съезжаются на
Всемирный экономический форум. Они и прежде общались
достаточно близко.
Таким образом, глобализация не означает конца или даже
сокращения политического и правового контроля над
корпорациями и экономическими рынками. Скорее, она указывает
на перемены в характере такого контроля. Проявления
постоянного взаимодействия между глобальными рыночными
силами и правовыми или политическими институтами можно
сгруппировать в три категории (или уровня):
- частные договоренности и частные формы проявления
власти на мировом рынке, которые порождаются и
направляются самими корпорациями;
- механизмы регулирования, которые создаются на базе
208
2.2. De corpore
торговых соглашений между национальными государствами
и прямо контролируют отдельные аспекты международной
торговли и производства;
- общие нормы, действующие на международном или
глобальном уровне, которые поддерживаются международными
или наднациональными институтами.
Первый уровень характеризуется возникновением
множества форм частной власти, позволяющей бизнесу управлять
хозяйственной деятельностью глобального масштаба помимо
контроля национальных правительств либо иных
государственных структур84. Примером такой частной власти
выступает новая, всемирная форма lex mercatoria, или
«коммерческого права». Lex mercatoria - традиционное наименование
правовой системы, позволявшей купцам или деловым людям
(в особенности главам судоходных, страховых, банковских и
коммерческих компаний) самостоятельно заключать сделки,
опирающиеся на общие, привычные для них интерпретации
норм в тех областях, которые не подлежали
государственному контролю*0. Первоначально lex mercatoria имело отношение
к правовым структурам, которым подчинялась торговля
между купцами в средневековой Европе в сферах, не
подпадавших под юрисдикцию какой-либо суверенной власти.
Сегодня на мировом рынке сложилась обширная сфера частных
деловых контрактов, которые допустимо рассматривать как
новое lex mercatoria. Действительно, легко представить немало
случаев, когда предпринимателям требуются правовые
рамки, не зависящие от какой-то одной национальной правовой
системы, а применимые в области глобального бизнеса, то есть
функционирующие вне национальных структур и в
дополнение к ним. Вообразим, к примеру, как в своем офисе в Нью-
Йорке некая французская компания заключает контракт с
германской фирмой на поставку нефти с разрабатываемых ею
скважин в Казахстане. Каким правом регулируется такой
договор - американским, французским, немецким либо
казахстанским? Нормы lex mercatoria, основанные на обычае,
предназначены для подобных случаев и обеспечивают для них общие
рамки. В самом деле, многие деловые контракты,
подписываемые сегодня в условиях глобализации экономики, не утверж-
209
Часть 2. Множество
даются национальными государствами, а просто сочиняются
юридическими фирмами, находящимися на службе много- и
транснациональных корпораций.
Сегодня lex mercatoria и те рынки, которые оно регулирует,
гораздо более обширны, нежели в прошлом. Они изменились ?
не только во временном и пространственном отношении.
Товары больше не везут в Бургундию на спинах мулов,
принадлежащих флорентийскому купцу, а мгновенно
перебрасывают по планете в любом направлении. Изменилось не только
содержание предметов обмена (теперь в него включены
всякого рода невещественные блага, такие как услуги, идеи,
образы и коды). Рынки, о которых мы сегодня рассуждаем,
распространились также на все стороны хозяйственной жизни,
охватывая ныне не только обращение, но и производство как
материальных, так и нематериальных благ, и даже
социальное воспроизводство населения. Более того, распространение
регулирования рынков, осуществляемого на основании
нового lex mercatoria, этим тоже не ограничивается. Так,
экономические теории, сосредоточенные на трансакционных
издержках, возникающих помимо прямых денежных затрат на
осуществление торговли товарами или услугами,
подчеркивают способность бизнеса к саморегулированию в сфере
международной торговли и перечисляют минимальные условия,
когда это становится возможным. Элементы рыночной связи, на
которые такие теории указывают как на необходимые
условия, в сущности, становятся в этом контексте правилами
поведения или правовыми нормами для взаимодействия между
предпринимателями. В той мере, в какой корпорации и их
юридические консультанты создают международный и даже
глобальный режим lex mercatoria, тем самым инициируя
нормативные процессы, регулирующие глобализацию, капитал
порождает своего рода «всемирное управление без
правительства», хотя и в наиболее слабой его форме. Возникающий
режим всемирного права не является больше заложником
государственных структур, не носит формы писаных кодексов
или заранее заданных правил. Он имеет чисто договорный
характер и полагается на обычай. Право здесь - не внешнее
ограничение, ставящее капитал в какие-то рамки, а внутрен-
210
2.2. De corpore
нее выражение согласия между самими капиталистами. В
сущности, это своего рода капиталистическая утопия.
Правда, не стоит преувеличивать всеобщую применимость
подобного «контрактного права», получившего развитие в
новом lex mercatoria и в способности к управлению,
проявленной юридическими фирмами, стоящими на службе
корпораций. Мечта о капиталистическом самоуправлении имеет
весьма ограниченное воплощение на практике. Действительно, в
какой-то мере новое глобальное «коммерческое право»
смогло развиться в период междувластия, поскольку власть
национальных государств в области хозяйственного
регулирования оказалась ослабленной, и корпорации частично сумели
из-под нее вырваться. Но не следует забывать, что частная
власть, появившаяся в сфере деловых контрактов, может
существовать лишь при поддержке политических структур. За
спиной у всякой утопии капиталистического самоуправления
маячит поддерживающая его сильная политическая власть.
Чтобы подобная система функционировала, к примеру,
национальные рынки должны отличаться стабильностью и быть
сформированы сходным образом. Важнее всего, чтобы права
капитала, включая права на защиту собственности и контроль
рабочей силы, были равным образом гарантированы на
рынках разных стран, что позволило бы производителям
сотрудничать в рамках непрерывного кругооборота и с
минимальными трениями. Кроме того, поскольку частное право всегда
зависит от публичного права в плане обеспечения
соблюдения обязательств и введения санкций, lex mercatoria, как
выясняется, совершенно недостаточно, когда регулирование
деловых взаимодействий требует применения санкций согласно
закону. Национальные правительства стоят за
международными деловыми контрактами и постоянно поддерживают
угрозу введения санкций. Конечно, влияние одних государств
чрезвычайно велико, а у других его почти нет. Вероятно,
следует сказать, что в этих условиях закон, по сути, представляет
собой не возможность для всех, а привилегию для избранных.
На втором уровне мы обнаруживаем, что национальные
государства обеспечивают более весомое понятие
глобального управления, содержащего сильные элементы принуждения.
211
Часть 2. Множество
Двусторонние и многосторонние торговые соглашения меж- 1
ду национальными государствами и среди них - один из спо- 1
собов, каким отношения власти и силы кодифицируются и под- ]
вергаются институционализации на более высоком и общем '
уровне. Международные торговые соглашения существовали i
издавна, но теперь они ведут к созданию подлинно всемир- ¡
ных форм политического руководства. Всемирная торговая \
организация (ВТО), по-видимому, являет собой наиболее яр- '
кий пример подобного глобального института. ВТО - это
фактически форум всемирной аристократии, в котором мы
находим отчетливые выражения всех антагонизмов и противоре- 1
чий между национальными государствами, включая столкновение '
интересов, неравенство силы и тенденцию к размежеванию ¡
по линии Север-Юг. Этот второй уровень представляет собой
ту сферу, в которой особенно ясно видны следы междувластия
где-то на полпути от национального и международного права |
к планетарному и империалистическому праву, при котором |
новое глобальное управление обеспечивается огромным раз- ]
нообразием правовых компетенций, нормативных систем и
процедур. В противоречивом новом всемирном
экономическом порядке, который появляется сейчас благодаря
заключению международных соглашений, воедино сплетены глобали-
зационные и вновь оживающие националистические
тенденции. Налицо как сугубо либеральные предложения, так и
питаемые особыми интересами извращения либеральной идеи,
как формы регионального политического сплочения, так и
неоколониалистические акции по обеспечению
коммерческого и финансового доминирования. Например, мы можем
различить возрождающийся экономический национализм в том,
как быстро наиболее мощные державы вводят
протекционистские меры, едва только глобальные рынки негативно
скажутся на какой-нибудь важной отрасли их экономики, скажем -
на производстве стали или на сельском хозяйстве.
Извращение либеральных идеалов в своекорыстных интересах
просматривается и в том, что антитрестовские законы, принятые
в самых мощных странах, нацеленные на защиту условий
конкуренции в национальном хозяйстве, ослабляются и
подрываются на международной арене, чтобы открыть дорогу моно-
212
2.2. De corpore
польным практикам и разрушить конкуренцию. В том, что
касается финансового доминирования, достаточно взглянуть
на рестриктивную денежно-кредитную политику,
навязываемую различным регионам, например - странам Восточной
Европы в связи с перспективой их перехода на евро или
странам Латинской Америке через систему «валютного
комитета», которая жестко привязывает национальную валюту к
доллару. Тем не менее, вопреки сосуществованию таких
противоречивых элементов, тенденция формирования глобального
экономического порядка необратима. Именно в данном
отношении некоторые ученые выступили с признанием того, что
видоизменения суверенитета, вызванные глобализацией,
привели не столько к лишению национальных государств
присущих им полномочий, сколько к появлению глобального
суверенитета как более «комплексного»86.
Наконец, на третьем уровне мы обнаруживаем наиболее
явно институционализированные компоненты аппарата
регулирования мировой экономики. Многие из
соответствующих институтов, такие как Всемирный банк, Международный
валютный фонд и организации экономического развития при
ООН, создавались по завершении Второй мировой войны для
управления прежним международным порядком, но
постепенно трансформировали свои функции в соответствии с
запросами меняющейся экономики. Этими наднациональными
экономическими институтами руководят представители
государств-членов, но права голоса у них не всегда равны. Если в
ВТО у каждой страны один голос, то в МВФ и Всемирном
банке действует странная система «один доллар - один голос»,
вследствие чего количество голосов прямо пропорционально
денежным взносам. Так, в 2003 году Соединенные Штаты
контролировали в МВФ, участниками которого являются 183
государства, более 17 процентов общего количества голосов, а
все вместе прочие страны «большой семерки» - более 46
процентов87. Соотношение голосов в Всемирном банке
приблизительно такое же. И все же эти институты полностью не
контролируются голосующими государствами-членами, что
нередко приводит к выражению неудовольствия со стороны таких
влиятельных участников, как Соединенные Штаты. Как и все
213
Часть 2. Множество
крупные бюрократические системы, они обретают
ограниченную автономию и действуют не как международные, а как в
подлинном смысле глобальные институты. На общемировом
уровне источники легитимации являются внутренними
относительно самой системы, то есть экономические,
политические и правовые решения обычно находятся в согласии друг с
другом. Важнейшие наднациональные институты, конечно,
имеют различные функции и неодинаковую
институциональную культуру, что временами приводит к конфликтам и
взаимной критике. В самом общем плане можно утверждать, что
в МВФ преобладают экономические специалисты, тогда как
многие из тех, кто работает в Всемирном банке и
гуманитарных агентствах при ООН, придерживаются этики
социального благосостояния. Последняя в принципе близка и
сообществу НПО88. Несмотря на подобные различия, эти
наднациональные институты осуществляют, по нашему мнению, общий
и последовательный экономический и политический контроль.
МВФ - самый идеологически последовательный среди
наднациональных экономических институтов. Он был основан в
Бреттон-Вудсе в 1944 году странами, победившими во
Второй мировой войне, и теми, что оказались в числе
проигравших, для регулирования международного валютного
сотрудничества и сохранения стабильности на международных
финансовых рынках. Иначе говоря, его первоочередная
задача заключалась в том, чтобы избежать такого же краха на
денежном фронте, какой стал результатом Версальского мира.
Однако в последние десятилетия XX века Фонд существенно
модифицировал свою миссию по трем основным линиям:
глобализация торговли, придание рынкам финансового
наполнения и глобальная интеграция производственной системы.
Таким образом, МВФ занимается разработкой путей
управления новыми формами глобального общественного
производства (которые носят теперь постфордистский,
постмодернистский характер и характеризуются биополитическим
состоянием множества) с помощью финансовых механизмов.
Базовым проектом МВФ стало принуждение государств к
отказу от кейнсианских социальных программ и переходу к
монетаристскому курсу. Недомогающим и слабым экономикам
214
2.2. De corpore
диктуется неолиберальная формула, подразумевающая
минимизацию расходов на социальные нужды, приватизацию
государственной промышленности и системы социального
обеспечения, сокращение бюджетного дефицита. Эта формула стала
известна как «вашингтонский консенсус». Она всегда
вызывает критику вне и даже внутри наднациональных
экономических институтов89. Так, высказываются возражения
экономического свойства в отношении того, как именно данный курс
воплощался в качестве безальтернативной модели в
различных странах без учета национальной специфики, а также
взаимосвязи между монетарной политикой и социальной
динамикой. Другие протестуют в более широком плане против
политической программы модели «вашингтонского
консенсуса»: монетаристский надзиратель никогда не бывает
нейтрален и всегда поддерживает определенный политический
режим. После экономических кризисов в Юго-Восточной Азии
в 1997 году и в Аргентине в 2000 году, вина за которые в
значительной мере лежит на МВФ, эта модель подверглась еще
более широкой критике. Тем не менее, несмотря на протесты
и экономические провалы, МВФ по-прежнему диктует
практически тот же самый неолиберальный монетаристский курс.
На противоположном конце спектра глобальных
институтов Всемирный банк последовательно выступает с
проектами, посвященными общественному благосостоянию и
нацеленными на такие проблемы, как всемирная бедность и голод. Он
был создан одновременно с МВФ в 1944 году, и на него
возложена задача по поддержанию экономического развития
периферийных стран, главным образом путем предоставления
им займов под конкретные проекты. С момента своего
появления, особенно во время пребывания у руля Роберта Макна-
марыв 1968-1981 годах, Банк уделяет растущее внимание
проблеме бедности90. В сущности, во Всемирном банке и в
различных отраслевых организациях ООН, таких как
Продовольственная и сельскохозяйственная организация (ФАО),
работает масса людей, которые делают все, что в их силах, для
сокращения глобальной нищеты и смягчения системы
мирового апартеида. Никто не вправе отрицать их искренности
или преуменьшать творимое ими благо, но нельзя пренебречь
215
Часть 2. Множество
и реальными ограничениями, ежедневно сводящими их уси- \
лия на нет. Одним из серьезнейших препятствий с точки
зрения тех, кто работает в этих институтах, является то, что они \
вынужденно работают с национальными правительствами и ?
распределяют денежные средства через них. Тем самым вся 1
коррупция, все политические противоречия, экономические, \
расовые и тендерные иерархии этих государств неизбежно \
становятся частью программ развития или помощи, зачастую
искажая или разрушая ожидаемый результат. Многие хотели
бы работать непосредственно с населением, минуя
правительства, но мандат всех этих международных агентств требует,
чтобы они работали только с государствами и не
вмешивались в их внутреннюю политику. Единственное решение,
которое остается в их распоряжении - это связать
правительства, оговаривая помощь определенными условиями, и таким
образом ограничить коррупцию за счет подрыва
государственного суверенитета. Даже когда Всемирный банк борется с
такими социальными проблемами, как нищета или миграция,
ему приходится приводить соответствующие проекты в
согласие с глобальным порядком, чтобы заручиться
необходимой поддержкой. В итоге, как мы убедимся в третьей части
книги, многие критикуют те типы проектов, которые
поощряет Всемирный банк, и сокрушаются по поводу долга,
который ложится тяжким бременем на государства.
Нужно отойти на шаг от разногласий и внутрисемейных
пререканий между МВФ, ВБ и другими наднациональными
агентствами, чтобы увидеть общую идею, которая, несмотря
на конфликты между ними, объединяет все подобные
институты. Тот факт, что у них разные функции и даже
институциональные культуры, не означает, что они действуют
взаимоисключающими методами. В конечном счете, деятельность всех
этих институтов определяет и объединяет общее
ограничение, поскольку их легитимность в основном заключена в тех
целях, которые заложены в их политическую конструкцию, то
есть - на самом фундаментальном уровне - проектом по
учреждению либерального порядка в рамках глобального
капиталистического рынка. Рассмотрим гипотетический пример.
Скажем, хозяйства двух стран в равной мере пребывают в
216
2.2. De corpore
кризисе и демонстрируют одинаково неудовлетворительные
результаты. МВФ может навязать меры жесткой экономии той
из них, которая представляет большую угрозу для
глобального неолиберального порядка (скажем, той, где сильны
элементы классовой борьбы, как в Аргентине). К аналогичным
требованиям в отношении другой страны, составляющей
необходимый компонент поддержания мирового порядка
(например, Турции, считающейся ныне существенным
элементом возведения имперского порядка на Ближнем Востоке),
МВФ прибегать не станет. Соответственно, Всемирный банк
и ВТО предоставят ей более значительную финансовую
помощь и лучшие торговые условия. Конечно, нормы и правила,
диктуемые этими институтами, не всегда единообразны и
постоянны, но, несмотря на препятствия и стычки, они все же
действуют в согласованных рамках.
Тут для нас становится ясен общий замысел, согласно
которому три уровня регулирующих механизмов
взаимодействуют в комбинированной структуре сил капиталистического
рынка и политико-правовых институтов, содействуя
формированию подобия глобального правительства (или
квазиправительства). Первый уровень -саморегулирование
капиталистических взаимосвязей ради гарантирования прибылей;
второй подразумевает посредничество национальных
правительств ради выстраивания консенсуса на международном
уровне; третий - это проект учреждения новой глобальной
власти. Контрактные соглашения в рамках нового мирового
«коммерческого права», национальная и региональная
торговая политика, соответствующие договоренности и
наднациональные экономические институты координируются для
оказания решающего воздействия на глобальную экономику ради
сохранения и воспроизводства нынешнего порядка.
Например, все они обязаны приложить максимум усилий для
создания и поддержания рыночных условий, необходимых д\я
гарантирования межфирменных контрактов. Несмотря на
конфликты, интересы самых богатых и влиятельных
корпорации, а также стран требуют непрерывного служения. Все эти
институты призваны сохранять на самом глубинном уровне
глобальное разделение труда и власти, те иерархии, от кото-
217
Часть 2. Множество
рых зависит общемировой политический организм. Поэтому
картина уединенных личных встреч в заснеженном Давосе
столь полезна для понимания всей системы. Главы
корпораций не могут самостоятельно обеспечить такое разделение
труда. То же самое можно сказать и в отношении
национальных руководителей или наднациональных чиновников.
Им всем приходится сотрудничать.
Как мы увидим в третьей части книги, некоторые из тех, у
кого наднациональные экономические институты вызывают
протест, требуют их реформирования или даже ликвидации,
поскольку они служат поддержанию в мире несправедливой
иерархии богатства и власти. Однако нужно постоянно иметь
в виду, что эти институты находятся в связке с двумя другими
уровнями глобального хозяйственного регулирования. С
такой комплексной точки зрения мы сможем понять, что
устранение МВФ или Всемирного банка не сократит глобального
неравенства. Вырастет еще какой-то организм или институт,
чтобы заполнить их место в общей структуре, или, что еще
хуже, лидирующие корпорации и государства будут в
меньшей степени подвергаться регулированию - а такая ситуация
опасна для капитала и, бесспорно, стала бы бедствием для всех
остальных. Кроме того, возможно только частичное
реформирование наднациональных институтов, поскольку, как уже
говорилось, оно ограничено необходимостью воспроизводства
нынешнего мирового порядка. Важнее же всего глубинные
системные ограничения, которые заблокируют всякую
серьезную реформу. Наднациональные экономические институты
должны в сотрудничестве с национальными руководителями
и лидерами бизнеса воспроизводить мирохозяйственный
порядок согласно его внутренней иерархии, и допустимая
гибкость в данном отношении невелика. Об эту скалу разобьется
любая серьезная попытка реформирования.
Большое правительство возвращается
Фактически, «большое правительство» (то есть сильное
государство) никуда не уходило, но, конечно, в последние годы
его присутствие стало более явственным, особенно после
218
2.2. De corpore
И сентября 2001 года. Так, различные военные и
законодательные планы по обеспечению глобальной безопасности,
исходившие после этой даты прежде всего от Соединенных
Штатов, отчасти направлены на стабилизацию мировой экономики
и обеспечение порядка в ней. В некоторых отношениях после
11 сентября оказались в кризисе частные формы власти над
мировой экономикой, такие как новое коммерческое право,
наряду со всеми механизмами международной торговли и
поддержания макроэкономического равновесия, благодаря
которым подобные формы стали возможными. Ведущим державам
пришлось вмешаться, дабы обеспечить все уровни
экономического взаимодействия - финансовые трансакции, страховые
взаимоотношения, авиаперевозки и так далее. Кризис быстро
напомнил, насколько капитал нуждается в том, чтобы за ним
стояла суверенная власть. Такова истина, которая бросается в
глаза всякий раз, когда возникают заметные трещины в
рыночном порядке и иерархии.
Большое правительство, защищающее рыночные
порядки, должно располагать, помимо прочего, военной мощью.
Время от времени капиталу приходится обращаться к армии,
чтобы вопреки сопротивлению открывать одни рынки или
стабилизировать другие. Например, в начале XX столетия
английскому капиталу потребовалось, чтобы британские
войска открыли китайский рынок, добившись победы в
«опиумной войне». Однако это не значит, что всякая военная акция
объясняется наличием специфических экономических
интересов. Так, неверно было бы думать, что военные акции
последних десятилетий под американским руководством - в
Афганистане и Ираке, еще в гораздо меньшей степени в Сомали,
на Гаити и в Панаме - в основном мотивировались
стремлением к конкретной экономической выгоде, в частности -
доступу к дешевой нефти. Подобного рода особые цели стоят на
втором плане. Главная связь между военным ударом и
экономическим интересом лежит в гораздо более общей плоскости
анализа, за пределами какого-либо специфического
национального интереса. Военная сила призвана гарантировать условия
Функционирования мирового рынка, то есть - разделение труда и
власти внутри глобального политического организма. Но та-
219
Часть 2. Множество
кое ее усилие имеет парадоксальную природу, поскольку
взаимосвязь между безопасностью и прибылями развивается в
противоположных направлениях. С одной стороны,
развертывание военных возможностей государства необходимо для
обеспечения безопасности мировых рынков, но, с другой
стороны, режимы безопасности обычно приводят к выстраива- |
нию национальных границ и препятствуют мировым потокам Í
производства и торговли, составляющим основу наиболее
крупных прибылей. США и другим военным державам нужно
найти такой вариант, при котором интересы безопасности и ;
экономические выгоды были бы совместимы и дополняли бы
друг друга.
Следует ясно понимать, что потребность в большом
правительстве в целях поддержки экономики, вновь вышедшая
на поверхность после 11 сентября, никоим образом не
предполагает возврата к кейнсианству. При кейнсианской системе
правительства поддерживали стабильность и рост
экономики, обеспечивая механизмы посредничества в конфликтах и
соблюдение интересов рабочего класса, а также наращивая
государственный спрос на производимые товары и услуги.
Формы суверенитета, которые мы наблюдаем ныне, напротив,
полностью стоят на стороне капитала, и какие-либо
посреднические механизмы для переговоров по поводу его конфликтных
отношений с рабочим классом отсутствуют. В этом
отношении интересно, насколько противоречивой становится
позиция капитала, когда риск превращается в доминирующую
черту хозяйственной активности и развития, а если брать шире -
всякого социального взаимодействия. Мир опасен, а роль
большого правительства и военной интервенции сводится к
снижению рисков и обеспечению безопасности при поддержании
существующего порядка.
Большое правительство необходимо и для
хозяйственного регулирования, но в нынешних условиях такая его роль
выглядит столь же парадоксально, как и его военная роль. Если
11 сентября послужило суровым напоминанием о
потребности в безопасности, то скандал с «Энроном» напомнил о нужде
в большом правительстве для противодействия коррупции.
Значение скандала вокруг «Энрона» объясняется не только
220
2.2. De corpore
тем, что он затронул слишком многих инвесторов и что у
весьма известных политиков обнаружились тесные связи с этой
корпорацией. Оно определяется и тем, что коррупция в
бизнесе стала рассматриваться многими не как изолированный
случай, а как всеобщий феномен, обычный способ делать
деньги. Менеджеры «Энрона» и аудиторы компании «Артур
Андерсен», конечно, не единственные, кто прибегает к
умышленному обману в качестве стратегии своего бизнеса. То, что в
период междувластия коррупция обретает генерализованные
формы, вероятно, не должно вызывать удивления.
Ослабление национального правового регулирования, преобладание
неписаных правил над кодифицированными нормами и
слабость форм управления открывают сезон для охотников за
прибылью. Коррупция воцаряется везде, где имеет место
переход от одного режима к другому, там, где прежние правила
более не действуют, а новые еще не закрепились. Однако
задача большого правительства по борьбе с коррупцией
обретает парадоксальные черты, когда регулирование нарушает
нормальное течение бизнеса, лежащее в основе его
прибыльности. Крах «Энрона» - нечто большее, чем просто вопрос
фальсификации счетов. Речь идет о рискованной практике
финансовых спекуляций энергетическими фьючерсами,
имевшей непосредственные и гибельные последствия для
энергетического рынка Калифорнии. Эта распространенная
практика представляет собою разновидность коррупции. Можно
вспомнить о «пузырях» на фондовом рынке как об еще одном
ее виде, с которым призваны бороться государства.
Председатель Федеральной резервной системы и руководители
центральных банков должны усмирить иррациональную
избыточность рынков, не подрывая экономических выгод. По словам
Тацита, когда республика достигает пика
коррумпированности, законы небывало множатся. Однако следует прибавить, что
эти законы, сколь бы они ни были многочисленны, не в
состоянии предотвратить коррупцию, так как она присуща самой
системе.
Проблема коррупции становится еще противоречивее в
соединении с военными акциями по реализации планов
«демократизации» и «строительства государств». Задача подоб-
221
Часть 2. Множество
ных планов - построить не просто стабильный и мирный
режим, а такой, который функционировал бы (обычно в весьма
подчиненном положении) в рамках общемировой
экономической и политической системы подобно органу в глобальном
политическом теле. Пример, в данном отношении стоящий за
всеми нынешними проектами «строительства государств», -
это интеграция во всемирный капиталистический рынок
республик бывшего Советского Союза. В то время как их
экономики перестраивались, чтобы приспособиться к глобальному
разделению труда и власти, отрасли государственной
промышленности приватизировались, а исключительные разрешения
на экспорт и импорт приобретались на основании семейных
и политических связей, что привело к появлению гигантских
состояний у новых олигархов. Одновременно в России
возникли влиятельные мафиозные группировки,
контролирующие разнообразную криминальную деятельность. Как
выяснилось, «демократический транзит» - это кодовая фраза,
обозначающая коррупцию. Коррупция может вступать в
конфликт с потребностью в стабильном национальном
политическом режиме, хотя и содействует вовлечению в мировой
хозяйственный рынок. В любом случае не стоит удивляться,
если такие виды коррупции дадут знать о себе в ходе
длительных процессов национального строительства в Афганистане
и Ираке.
Жизнь на рынке
Одна из основных задач большого правительства -
защита частной собственности. Кража, контрабанда, коррупция,
саботаж и тому подобные преступления существуют с тех пор,
как возникла собственность. Ясно, что всем движимым
формам материальной собственности, таким как автомобили и
драгоценности, постоянно грозит опасность быть
украденными. Но и недвижимые формы материальной собственности
тоже подвержены риску вредительства или примитивного
вандализма. Даже земля, самая защищенная форма
собственности, подвержена опасностям. Другими словами, вся частная
собственность постоянно требует охраны, причем при пере-
222
2.2. De corpore
ходе к парадигме неовеществленного труда происходит
распространение нематериальной собственности, с которой тем
более возникают проблемы ее сохранности, поскольку она
преходяща и плохо контролируется. Становясь бесплотной,
она проскользает через все существующие защитные
механизмы, что ставит задачу расширения охранительных усилий со
стороны суверенной власти.
Новые и возросшие риски сохранности нематериальной
собственности главным образом объясняются теми же ее
свойствами, которым соответствующие товары в первую очередь
и обязаны своей полезностью и ценностью. Компьютерные
программы и базы данных, например, уязвимы для
разрушения и порчи в силу всеобщей связи компьютерных систем.
Компьютерные вирусы, черви и подобные им гадости действуют
как род вредительства. Ведь, как и кусок дерева, засунутый в
механизм, чтобы сломать его шестерни, они тоже используют
функционирование самого механизма для его разрушения.
Однако новое вредительство составляет большую проблему с
точки зрения обеспечения безопасности, чем иные формы
саботажа, поскольку не требует физического присутствия. Для
компьютерного вредителя не нужно ничего, кроме доступа к
виртуальной сети.
Более серьезную проблему безопасности, чем разрушение
или порча через сетевые соединения, составляет
воспроизводимый характер нематериальной собственности, что не
угрожает самой собственности, но отрицает ее частный характер.
Многие виды незаконного воспроизведения нематериальных
продуктов абсолютно очевидны и просты - это копирование
записанных текстов, компьютерных программ или аудио- и
видеопрограмм. Они вполне очевидны, так как общественная
и экономическая польза от этих нематериальных форм
собственности зависит как раз от легкости и дешевизны их
умножения с помощью таких средств, как печатный станок или
фотокопировальное устройство - вплоть до цифровой записи.
Именно легкость воспроизведения, от которой зависит ценность
таких продуктов, и угрожает их частному владению. Конечно,
копирование сильно отличается от традиционных вариантов
кражи, поскольку исходная собственность не забирается у вла-
223
Часть 2. Множество
дельца; просто возникает собственность у кого-то еще.
Традиционно частная собственность базируется на логике
дефицита - материальная собственность не может одновременно
находиться в двух разных местах. Если она есть у вас, то ее не
может быть у меня; однако возможность неограниченного
копирования, составляющая основную особенность
нематериальных форм собственности, прямо подрывает подобную
логику91. Ситуация с «Напстером» составляет любопытный
пример, так как ставит вопрос несанкционированного
копирования в общественную плоскость. Сайт «Напстера» в
интернете позволял бесчисленным пользователям свободно
обмениваться музыкальными записями и копировать их в
формате трЗ. При обменах между пользователями
музыкальные записи переставали быть частной собственностью,
поскольку становились общими. Этот случай выходит далеко за
рамки традиционных представлений о краже или пиратстве,
так как речь идет не просто о переходе предмета от одного
владельца к другому, а о нарушении частного характера
самой собственности - вероятно, об общественном пиратстве
особого рода. Сайт «Напстера» в конечном итоге закрыли на
том основании, что он способствовал нарушению авторских
прав, но существует бесконечное число других случаев,
связанных с размещением в сети текстов, информации, картинок
и других нематериальных видов частной собственности,
которые незаконным образом становятся свободно доступными
для воспроизведения. Подобные примеры указывают на
некоторые из поистине гигантских трудностей, с которыми
теперь сталкивается защита частной собственности.
Вместе с тем в деле учреждения и сохранения частной
собственности полицейские действия и органы вторичны;
главным инструментом, с помощью которого большое
правительство защищает частную собственность, должна быть не сила, а
закон, то есть правовые структуры, легитимирующие частное
владение. Новые виды собственности, особенно
нематериальные, требуют для своего узаконивания и охраны новых,
расширенных правовых механизмов. При этом многие виды
нематериальной собственности выглядят явно несправедливыми
с точки зрения общепринятых норм, а потому требуются круп-
224
2.2. De corpore
ные законодательные новации. В частности, это ясно видно
на примере «биособственности», то есть форм жизни, ставших
частной собственностью. Конечно, отдельные живые существа
давно подлежали частному владению, но здесь вопрос стоит о
более общей форме биособственности. Традиционно некто
вправе владеть одной, или десятью, или сотней коров голш-
тинской породы либо яблонь сорта «Макинтош», но никто не
может владеть голштинской коровой или яблоней
«Макинтош» как жизненным видом. Обыкновенно считалось, что
общая форма есть часть природы, а потому не подлежит чьему-
либо частному владению. Вероятно, самым известным и
противоречивым новым примером подобной
биособственности является «Онкомаус», единственная на сегодняшний день
запатентованная порода животного. Лаборатории «Дюпон»
совместно с Гарвардским университетом создали «Онкомау-
са», трансплантировав мыши человеческий ген, ответственный
за выработку раковых клеток. Эта мышь предрасположена к
появлению у нее раковых опухолей и потому полезна для
онкологических исследований92. «Дюпон» продает отдельные
экземпляры этих мышей в качестве исследовательского
материала. Новым здесь является то, что «Дюпон» владеет не просто
отдельной мышью, а данной породой мышей как таковой.
Законный путь к частному владению типами живых
организмов был открыт в Соединенных Штатах решением
Верховного суда, принятым в 1980 году и разрешившим выдачу
патентов не только на процесс, ведущий к появлению ранее
не существовавшего организма, но и на сам подобный
организм. В 1972 году некий микробиолог подал от имени
компании «Дженерал Электрик» заявку на патент на бактерии,
разлагающие сырую нефть, то есть полезные в случае ее разливов.
Американское бюро по патентам и торговым маркам выдало
соответствующие патенты как на процесс производства таких
бактерий, так и на метод их доставки по воде на соломе,
однако в выдаче патента на сами бактерии было отказано. В Бюро
посчитали, что микроорганизмы созданы матерью-природой,
а потому не подлежат патентованию. Однако Верховный суд
постановил, что бактерии, выведенные этим микробиологом,
не подпадают под означенную категорию, поскольку «речь идет
225
Часть 2. Множество
не о природном феномене, не выявленном ранее, а об
искусственно полученной субстанции или композиции природных
компонентов, то есть о продукте человеческой
изобретательности...»93. В данном случае Верховный суд счел, что
бактерии не принадлежат природе, поскольку являются плодом
труда человека. Точно такая же логика позже легла в основу
патентования других форм жизни, таких как «Онкомаус».
Юридическое нововведение по защите такой
нематериальной частной собственности опирается на признание
нематериального труда; иными словами, согласно соответствующим
аргументам, то, что прежде мы считали частью природы, то
есть принадлежащим всем, на деле есть плод человеческого
труда и результат изобретения, а потому им можно владеть в
частном порядке. Такого рода новация и распространение
правовой защиты частной собственности применимы к
широкому кругу видов собственности. Одна из наиболее сложных
и спорных областей касается в данном случае владения
генетической информацией. В качестве иллюстрации вспомним
один из наиболее широко обсуждавшихся примеров, который
связан с владением генетическими данными о человеке,
имеющими ценность для медицины и научных исследований. В
1976 году в медицинский центр при Калифорнийском
университете поступил пациент с лейкозом ворсистых клеток.
Медики выяснили, что его кровь, по-видимому, обладает особыми
свойствами, полезными при лечении белокровия. В 1981 году
они получили патент, оформленный на Калифорнийский
университет, на линию Т-клеток, то есть последовательность
генетических данных, полученных на основании изучения
крови данного пациента. Потенциальная стоимость продуктов,
произведенных с помощью этих данных, была оценена в три
миллиарда долларов. Пациент предъявил университету иск
за владение Т-клетками и генетическими данными, однако он
был отклонен в Верховном суде Калифорнии. По мнению суда,
Калифорнийский университет стал законным владельцем
линии клеток, поскольку если встречающийся в природе
организм запатентован быть не может, то информация,
извлеченная из него учеными, подлежит патентованию, будучи
результатом приложения человеческого ума94.
226
2.2. De carpare
Дела, касающиеся владения генетическими данными о
растениях и, следовательно, частного владения видами семян и
растений, решаются в соответствии с той же юридической
логикой и, аналогичным образом, основываются на
признании нематериального труда. Вспомним, к примеру, о «войнах
вокруг семян», в которых частное владение видами семян и
растений оспаривалось в рамках глобального противостояния
между Севером и Югом95. Глобальный Север генетически
беден в том, что касается видов растений, и в то же время
огромным множеством запатентованных видов растений владеют
как раз на Севере. Глобальный Юг генетически богат видами
растений, но на его долю приходится мало патентов. Более
того, многие из патентов, которыми владеют на Севере,
базируются на информации, полученной из генетического сырья,
обнаруженного в растениях на Юге. Богатство Севера
приносит прибыль, находясь в частной собственности, тогда как
богатство Юга бесприбыльно, поскольку его считают общим
наследием всего человечества. Законная основа для частного
владения видами растений в принципе та же, что действует в
отношении прочих живых организмов, таких как бактерии,
пожирающие нефтяные пятна, и «Онкомаус», и она
непосредственно обусловлена трудом. Растения, виды растений и
зародышевая плазма (генетические данные, закодированные в
зерне) могут находиться в частном владении, если представляют
собой плоды работы человека и, следовательно, не являются
природными9*5.
Вопрос собственности представляется нам центральным
в нынешних спорах вокруг генетически модифицированных
продуктов питания. Порой звучит обеспокоенность, что
генетически измененная «еда для Франкенштейна» угрожает
нашему здоровью и нарушает естественный порядок вещей. Те,
кто так считает, выступают против экспериментов с новыми
видами растений, поскольку, по их мнению, природная
аутентичность или целостность зерна не должны оскверняться97. Для
нас в этом есть привкус теологического довода о
непорочности. Мы же, напротив, полагаем, и уже подробно доказывали,
что природа и жизнь в целом всегда в чем-то искусственны, и
это становится особенно ясно в эпоху нематериального труда
227
Часть 2. Множество
и биополитического производства. Все это не означает,
конечно, будто все перемены непременно меняют ситуацию к
лучшему. Как и всякие монстры, генетически
модифицированные культуры могут быть полезны или вредны для общества.
Самой надежной защитой было бы, если бы
экспериментирование проходило демократично и открыто, под коллективным
контролем, чему однако препятствует частная собственность.
В этом отношении сегодня нам как никогда важно
мобилизоваться, чтобы суметь демократически вмешаться в научный
процесс. В начале пандемии СПИДа активисты таких групп,
как ACT-UP, стали настоящими специалистами и поставили под
вопрос право ученых сохранять в своих руках
исключительный контроль над исследованиями и соответствующей
политикой. Так и теперь активистам тоже нужно стать экспертами
в вопросах генетических модификаций и их последствий,
чтобы открыть весь процесс для демократического надзора98.
Кроме того, генетические изменения породили целый поток
патентов, вследствие чего контроль переходит от фермеров к
семеноводческим объединениям. Именно это в первую
очередь содействует концентрации контроля над сельским
хозяйством, что мы уже обсудили выше. Другими словами, главное
не в том, что люди изменяют природу, а в том, что она
перестает быть общей, переходит в частную собственность и
контролируется исключительно своими новыми владельцами.
Наконец, та же логика нематериального труда служит и правовой
базой в спорах вокруг собственности, которые связаны с
традиционными знаниями. Вспомним, во-первых, о часто
упоминаемом случае, который касается дерева ним в Индии.
Веками земледельцы в Индии размельчали семена дерева ним и
разбрасывали их в поле, чтобы защитить урожай от
насекомых. Ним - это естественный нетоксичный пестицид, не
наносящий вреда растениям. В 1985 году химическая компания
«У.Р. Грейс» обратилась за патентом на пестицид на основе
семян нима и получила его. Его представляют на рынке как
органический, нетоксичный и обладающий иными
подобными качествами. Против этого патента велась безуспешная
борьба в американских судах. Фактически, с 1985 по 1998 год было
выдано 40 патентов на продукты, основанные на дереве ним.
228
2.2. De corpore
Некоторыми из них, но не всеми, владеют индийские
организации*'. В аналогичном случае Медицинский центр
Университета штата Миссисипи получил в 1995 году патент на
«Применение куркумы для заживления ран». В Индии порошок из
куркумы - традиционное средство при лечении порезов и
царапин, которым пользовалось не одно поколение. В 1996 году
Индийский совет научных и промышленных исследований
оспорил выдачу этого патента, и он был отозван. Причина
отзыва не сводилась к тому простому факту, что куркума
традиционно используется в Индии. Американские юридические
инстанции не обязаны принимать в расчет свидетельства о
традиционном знании, возникшем вне Соединенных Штатов,
если оно не получило формального признания и не
цитируется в научных журналах. Патент на куркуму был отозван
потому, что ее предшествующее использование уже нашло
отражение в научных публикациях. Данный пример любопытен
тем, что показывает разницу стандартов для традиционных и
научных знаний. Можно сказать, что правовая система
признает в качестве труда лишь официальную научную
деятельность, вследствие чего только ее продукты могут становиться
собственностью; традиционные же виды производства знаний
трудом не считаются, а потому к их плодам относятся как к
общему наследию человечества100.
Во всех этих случаях право на новые виды собственности
- микроорганизмы, животных, растения, семена и
традиционные знания - зависит от утверждения, что они созданы
искусственно и что они, в частности, возникли в качестве знания,
информации или шифра. Биособственность, то есть владение
жизненными формами, зависит от производства кодов,
определяющих жизнь. Это двухзвенная правовая логика: коль
скоро жизненные формы определяются кодом, а он создается
искусственно, то тот, кто его создает, имеет право владеть
жизненными формами.
Некоторые наиболее влиятельные критики
происходящего сегодня поразительно быстрого распространения
нематериальной собственности и биособственности заявляют, что
превращение общего в частное противоречит обеспечению
общественного блага. Один из традиционных аргументов в
229
i
Часть 2. Множество
пользу защиты нематериальных товаров, таких как идеи, в
качестве частной собственности, состоит, напротив, в том, что
нужно поощрять творческие способности. Например, Томас
Джефферсон, как известно, разработал патентное право в
США, чтобы поддержать технологические нововведения. В
настоящее время задача входящей в систему ООН Всемирной
организации интеллектуальной собственности состоит в
поощрении креативности и новаторства методами защиты ин- <
теллектуальной собственности1Ш. Однако сегодня частное вла- I
дение, ограничивающее доступ к идеям и информации, все |
сильнее препятствует творчеству и инновациям. Ученые и те, 1
кто использует интернет-технологии на практике, подчерки- •j
вают, что если на ранних стадиях кибернетической револю- Ì
ции и развития интернета креативность была возможна бла- |
годаря чрезвычайной открытости и легкому доступу к ;
информации и технологиям, то теперь все это постепенно зак- 1
рывается на разных уровнях: физических соединений, кодов ]
и содержания. Приватизация электронного «общего стола» '
обернулась препятствием к дальнейшим инновациям102.
Когда в основе производства лежит коммуникация, приватиза- |
ция немедленно подрывает креативность и производитель- !
ность. Микробиологи, генетики и ученые, работающие в
смежных с ними сферах, согласны в том, что изобретения и
продвижение в научном познании зависят от открытости
сотрудничества, а также свободы обмена мыслями,
техническими приемами и данными. В целом, ученых мало вдохновляет
на новые открытия то потенциальное богатство, которое
сулят патенты, хотя корпорации и университеты, в которых
трудятся ученые, руководствуются, конечно, именно этим.
Частное владение знаниями и информацией - лишь помеха к
контактам и сотрудничеству, лежащим в основании
социального и научного новаторства, и ничего более.
Не случайно так много специалистов в области
интеллектуальной собственности и интернета используют такие
термины, как электронно-креативная «общинная собственность»
или новые «огораживания» в интернете, поскольку текущие
процессы заставляют вспомнить самые ранние периоды
развития капитализма. Если неолиберальная приватизация про-
230
2.2. De corpore
должится, то, в сущности, нынешний период может вылиться
в нечто вроде барокко, возникшего из кризиса европейского
Возрождения. Рациональная ясность и пылкий реализм
«новой гуманности» эпохи Возрождения оказались к какому-то
моменту исчерпаны, и для большей экспрессии, то есть для
передачи и воплощения красоты, барокко пришлось
обратиться к гиперболе и подделке. За фасадом изменений в стиле и
моде, языковых мистификаций и предательства
онтологических основ знания тогда развернулась глубокая историческая
драма: кризис первых опытов развития промышленности,
резкое падение производительности труда и, что важнее всего,
возврат к феодализму в сельском хозяйстве наряду с
решительной приватизацией общинных земель. Во времена
барокко счастливые начинания промышленной буржуазии, как и ее
«добродетельность», свелись к «фортуне» для немногих, тогда
как перспективы на будущее оказались омрачены общими
опасениями перед новыми классами производителей,
порожденными самой буржуазией. Над сегодняшними
приватизационными процессами - частным присвоением знаний,
информации, коммуникационных сетей, взаимных симпатий,
генетических кодов, природных ресурсов и тому подобного -
отчетливо витает неофеодальный дух барокко.
Формирующаяся биополитическая продуктивность множества
подрывается и блокируется процессами частного присвоения.
Логика раннего периода капиталистического развития
обусловливает второй тип вызовов, с которыми связана
наблюдаемая нами экспансия нематериальной собственности и
биособственности. Речь идет о том, кто имеет право на
собственность. Традиционно капиталистическое право
собственности основано на труде: тот, чей труд создает некий товар,
имеет право им владеть. Я строю дом, и потому он мой. Как
мы убедились, эта трудовая логика сохраняет
фундаментальное значение и в новых спорах вокруг собственности: когда
судья выносит решение, что определенные бактерии, семена
или виды животных законно принадлежат тому ученому,
который их создал, то действует именно трудовая логика
собственности. В самом деле, есть неизбежная связь между тем
фактом, что человеческий труд в сфере нематериального про-
231
Часть 2. Множество
изводства все более непосредственно производит жизненные
формы и знания, и тем обстоятельством, что все больше
жизненных форм и накопленных человечеством знаний становятся
частной собственностью. (Таким образом, растущее значение
нематериальной собственности подтверждает то, что мы
говорили выше о гегемонии нематериального труда.) Однако в
самой сфере нематериального производства право или
основание претендовать на собственность подрываются той же
самой логикой, поскольку работу, которая порождает
собственность, нельзя связать с кем-то одним или даже с группой
людей. Нематериальный труд во все большей степени выступает
как коллективная деятельность, которую отличает
постоянное сотрудничество между бесчисленными индивидуальными
производителями. Кто, к примеру, производит информацию
о генетическом коде? Или, в другом случае, от кого исходит
знание о благотворном медицинском применении какого-то
растения? В обоих примерах данные и знание порождены
человеческим трудом, опытом и изобретательностью, но ни в
одном из них такой труд нельзя приписать отдельному
индивиду. Подобное знание всегда создается в сотрудничестве и во
взаимодействии, в результате совместной работы в
расширяющихся и не имеющих четких границ социальных сетях ( в
приведенных выше двух случаях - в научном сообществе и в
туземной общине). Сами ученые вновь и вновь снабжают нас
красноречивыми свидетельствами в пользу того, что знания и
информация создаются не личностями, а в коллективном
сотрудничестве. Этот коллаборативный, коммуникативный,
всеобщий процесс производства знания в такой же мере присущ
и всем прочим сферам нематериального и биополитического
производства. По словам Джона Локка, труд, порождающий
частную собственность, есть продолжение человеческого тела,
но сегодня оно постепенно становится всеобщим.
Юридическое оправдание частного владения подрывается общей,
социальной природой производства. Когда традиционное
капиталистическое право или основание претендовать на
собственность отступают, то не остается ничего, что защищало бы
частную собственность, кроме силы.
Как представляется, нынешние парадоксы нематериаль-
232
2.2. De corpore
ной собственности заставляют по-новому зазвучать
гуманистические инвективы молодого Маркса, направленные против
частной собственности. «Частная собственность сделала нас
неразумными и односторонними», - пишет он, и мы порочим
все формы бытия ради примитивного чувства обладания™.
Частная собственность растлевает все человеческие качества,
включая знание, мышление, чувства и любовь - короче
говоря, всю жизнь. Однако Маркс поясняет, что он вовсе не ратует
за возвращение к какому-то виду примитивного общинного
владения. Скорее его интересует само противоречие в лопике
капитала, которое обещает некое новое разрешение в
будущем. С одной стороны, как мы видели, права частной
собственности при капитализме основываются на индивидуальном
труде производителя, но, с другой стороны, капитал
постоянно привносит все новые коллективные и коллаборативные
виды производства: изобилие, коллективно созданное
рабочими, становится частной собственностью капиталистов. В
сфере нематериального труда и производства это
противоречие обретает самые крайние формы. В чем-то частная
собственность нас оглупляет, заставляя думать, будто всем, что ценно,
кто-то должен владеть в приватном порядке. Экономисты не
устают повторять, что общее благо невозможно сохранить и
эффективно использовать, если оно не находится в частных
руках. Но суть дела в том, что огромное множество вещей в
мире частными не являются. И наша общественная жизнь
продолжается лишь благодаря этому обстоятельству. Как мы
уже отмечали, в дополнение к традиционным видам
собственности, таким как земля, промышленность и железные дороги,
новые блага, такие как генетические данные, знания,
растения и животные, тоже становятся частной собственностью. Это
пример того, что мы называем экспроприацией общего.
Между тем и теперь мы не могли бы взаимодействовать и
общаться в повседневной жизни, если бы общими не оставались
языки, обороты речи, жесты, методы разрешения конфликтов,
образы любви и огромное количество повседневных обычаев.
Наука прекратила бы свое развитие, если бы накопление нами
знаний, информации и методов исследования не являлось
коллективным. Социальное бытие зависит от общих форм. Веро-
233
Часть 2. Множество
ятно когда-нибудь мы будем вспоминать прежние дни,
понимая, насколько глупыми были в то время, позволяя частной
собственности монополизировать такое множество видов
богатства, устанавливать препятствия на пути нововведений и
осложнять нашу жизнь, прежде чем открыли, каким образом
можно в полной мере сообща распоряжаться общественным
бытием.
234
2.3. Зачатки множества
Вопросу о предрасположенности человечества к
добру должен быть предпослан вопрос, существует
ли явление, которое нельзя было бы объяснить
иначе, как только подобным нравственным настроем.
Речь идет о таком явлении, как революция. По
словам Канта, этот феномен уже нельзя игнорировать
в истории человечества, так как революция
обнаружила в человеческой природе предрасположенность
к добру и соответствующий дар, которых до того в
ходе событий не раскрывала никакая политика.
Фридрих Ницше
В предыдущей главе мы проследили, как всеобщая
продуктивная плоть множества превратилась в глобальный
политический организм капитала, географически поделенный с
помощью иерархий труда и богатства, которым управляет
многоуровневая структура экономических, юридических и
политических сил. Мы рассмотрели физиологию и анатомию
этого глобального тела с помощью топологии и топографии
эксплуатации. Теперь наша задача состоит в том, чтобы
исследовать возможность иной организации продуктивной плоти
множества и отыскать альтернативу всемирному
политическому господству капитала. Отправной точкой для нас
является здесь признание того, что продуцирование субъекта и
общего начала могут в совокупности сформировать
спиралевидную, симбиотическую связь. Другими словами, субъект
порождается сотрудничеством и коммуникацией, а
полученная таким образом субъективность создает новые формы
сотрудничества и коммуникации, в свою очередь приводящие к
новой субъективности, и так без конца. В этой спирали всякое
последующее движение от производства субъекта к
производству общего представляет собой инновацию, в итоге дающую
нам более богатую реальность. В этом процессе метаморфоз и
конституирования следует видеть формирование множества
как принципиально нового общественного организма -
всеобщего и демократичного. Спиноза дает нам исходную идею,
какой могла бы быть его анатомия. «Общество, - пишет он, -
235
Часть 2. Множество
состоит из многих особей различной природы, каждая из ко- |
торых весьма сложна»т. Тем не менее, это множественное ]
образование способно действовать согласованно, как единое
тело. Даже если множество образует самостоятельный opra- ■
низм, оно все равно будет оставаться открытой, плюралиста- |
ческой композицией и никогда не станет гомогенным целым,
искусственно расколотым в рамках некой иерархии. Зачаткам
множества присущи те же предрасположенность к добру и |
способность творить его, каковые Кант обнаружил в феноме- |
не революции. jj
Уродство плоти
Для общества эпохи постмодернити характерно
разложение традиционных общественных организмов. Это признают
обе стороны спора между «модернистами» и
«постмодернистами», до недавнего времени будоражившего научную и
культурную общественность. На самом деле спорщиков разделяет
то, что модернисты хотят защитить или восстановить
традиционные общественные организмы, а постмодернисты
согласны с их распадом или даже приветствуют его105. Например, в
Соединенных Штатах многие авторы, столкнувшись с крахом
традиционных социальных организаций и угрозой
возникновения фрагментированного индивидуализированного
общества, стремятся пробудить тоску по прежним общественным
формациям. Подобные планы реставрации - часто основыва- .
ющиеся на семье, церкви и патриотизме - издавна служили
центральным предметом видения правых, но в последнее
время наиболее привлекательные и страстные призывы
зазвучали со стороны выразителей основных настроений левых. Так,
укажем на вызвавшее большой интерес описание Робертом
Патнэмом упадка гражданских и общинных организаций в
США. Раньше клубы боулинга, бриджа, религиозные и тому
подобные организации выступали как базовые инструменты
социальной агрегации, формируя социальные группы и
сплоченное общество. По мнению Патнэма, упадок таких
гражданских и общинных групп - признак общего разлада всех
форм социальной агрегации в Соединенных Штатах. В резуль-
236
2.3. Зачатки множества
тате американцам остается играть в кегли в одиночестве и
существовать порознь самыми разнообразными способамит.
Похожий ностальгический тон и сожаление о потерянном
сообществе преобладают и в ряде популярных исследований,
предпринятых по поводу последних изменений в
организации трудового процесса. Традиционные виды труда, такие как
фабричная работа и даже, в еще большей мере, ремесло
обеспечивали стабильную занятость и квалификацию,
способствовавшие самосовершенствованию работников, что позволяло
им гордиться своим последовательным, на протяжении всей
жизни, профессиональным ростом при устойчивых социальных
связях, выстроенных вокруг работы. Переход в организации
труда от фордизма к постфордизму, при росте числа занятых в
сфере услуг и «гибких», «мобильных», нестабильных типах
занятости, разрушил традиционные рабочие формы вместе с
теми образами жизни, которые они порождали. В этих
исследованиях прослеживается печаль по поводу того, что
нестабильность портит характеры, разрушает доверие, лояльность,
взаимные обязательства и семейные связи107. Подобные
описания упадка традиционных социальных форм и общностей,
слегка окрашенные ностальгией и сожалениями, в чем-то
созвучны и призывам к патриотизму со стороны одного из
левых течений в Америке. Впервые они раздались еще до
событий 11 сентября 2001 года, однако были значительно усилены
именно ими. Для авторов таких призывов любовь к родине -
это еще одна (к тому же, вероятно, наивысшая) форма
общности. Действуя в дополнение к гарантированному поражению
внешних врагов, она не допустит аномии и
индивидуалистической фрагментации, угрожающих нашему обществу
изнутри108. Во всех этих случаях, идет ли речь о гражданских
ассоциациях, работе, семье или целой стране, конечной целью
является восстановление единого общественного организма
и, тем самым, народное возрождение.
Большинство левых в Европе разделяет тоску по
традиционным социальным формам и общностям, но там она чаще
находит выражение не в оплакивании нынешнего состояния
изоляции и индивидуализации, а в бесплодном
воспроизведении поизносившихся общинных обрядов. Общинные практи-
237
Часть 2. Множество
ки, прежде составлявшие часть левого движения, ныне
превратились в бесплотные тени, приводящие лишь к
бессмысленному насилию. Они возникают в диапазоне от клубов
оголтелых футбольных фанатов до одурманивающих массы
религиозных культов, от возрождения догматичного
сталинизма до вновь вспыхнувшего антисемитизма. В поисках
прочных традиционных ценностей левые партии и профсоюзы, как
нам кажется, прибегают к устаревшим жестам слишком часто
и как бы автоматически, подчиняясь некоему рефлексу.
Прежних общественных организмов, стоявших за этими жестами,
уже нет. Недостает народа.
Кроме того, когда нечто, напоминающее народ, все же
выходит на общественную сцену в Соединенных Штатах,
Европе или где-либо еще, руководителям
институционализированных левых это представляется чем-то неправильным и
угрожающим. Новые движения, возникшие за последние
десятилетия - от вызывающих сомнения политических
действий ACT-UP - организации по борьбе со СПИДом и
«Нетрадиционной нации» до антиглобалистских демонстраций в
Сиэтле и Генуе - кажутся им невразумительными и опасными,
а потому уродливыми. В сущности, если держать на
вооружении современные инструменты и образцы, то общественные
формы и даже изменения в экономике, которые происходят
сегодня, не могут не оставлять впечатления хаоса и
дисгармонии. Все выглядит так, будто события и факты возникают
внезапно в разрозненных бессвязных образах, а не
разворачиваются в логически последовательном виде. Вероятно, если
смотреть на дело с точки зрения модернити, постмодерни-
ти и в самом деле подразумевает прекращение всеобщих нар-
ративов.
Со всей этой ностальгией следовало бы покончить. Даже
когда она не составляет прямой опасности, это в лучшем
случае знак поражения. В этом смысле мы действительно
выступаем как «постмодернисты». В сущности, если взглянуть на
нынешнее постмодернистское общество, отрешившись от
тоски по рассыпавшимся общественным организмам эпохи
модернити или народу, которого больше нет, то можно увидеть,
что то, с чем мы сталкиваемся, есть своего рода общественное
238
23. Зачатки множества
мясо. Это общая плоть, живая материя, не составляющая
организма. Нам необходимо узнать, на что она способна. «Плоть, -
пишет Морис Мерло-Понти, выражаясь чисто
по-философски, - не есть вещество, разум или субстанция. Чтобы как-то ее
обозначить, нужен старый термин "элемент" в том смысле, в
каком к нему прибегали, чтобы говорить о воде, воздухе,
земле и огне» т. Плоть множества - это чистое напряжение,
жизненная энергия, лишенная формы. В этом смысле она -
фактор существования общества, постоянно нацеленный на
достижение всей полноты жизни. С подобной
онтологической точки зрения плоть множества представляет собой
стихийную силу, которая постоянно распирает общественное
существование, производя блага сверх всякой традиционной
политико-экономической меры стоимости. Можно пытаться
запрячь ветер, море, землю, но они неизбежно вырвутся из
ваших рук. Иначе говоря, если судить с позиций
политического порядка и контроля, стихийная плоть множества
досадно неуловима - ведь ее нельзя полностью упаковать в
иерархию политического организма.
Живая общественная плоть, не являющаяся организмом,
легко может показаться неким монстром. Для многих те
множества, которые не представляют собой народы, нации или
даже общины, - это лишний пример риска и хаоса, следствие
краха социального порядка эпохи модернити. Это
катастрофические провалы постмодернити, которые в умах
соответствующим образом настроенных людей равны ужасным
результатам пошедшего вразнос генетического проектирования
или ужасающих бедствий, спровоцированных
промышленными, ядерными или экологическими катаклизмами. То, что не
имеет формы и неупорядочено, наводит ужас. Плоть-чудови-
Ще не означает возврата в естественное состояние, а является
результатом деятельности социума, искусственной жизнью. В
оставшуюся позади эру модернити общественные организмы
и социальный порядок (по крайней мере в том, что касается
идеологии) сохраняли изначальную основу вопреки
постоянным инновациям - к примеру, семья, община, народ и нации
выглядели естественными образованиями. В условиях
модернити подходы с позиций витализма позволяли протестовать
239
Часть 2. Множество
против разрушительного воздействия технологии,
индустриализации и обращения человеческого существования в товар,
утверждать природную силу жизни. Даже у Мартина Хайдег-
гера в его критике технологии, где витализм становится
своего рода нигилизмом и эстетикой, присутствуют отзвуки
давней традиции экзистенциального сопротивления110. Однако
сегодня всякая ссылка на жизнь вынужденно указывает на
жизнь искусственную, то есть социальную.
Фигура вампира позволяет выразить чудовищность,
чрезмерность и буйство множественной плоти. С тех пор, как граф
Дракула Брэма Стокера высадился в викторианской Англии,
вампир служит угрозой для общественного организма и, в
особенности, для социального института семьи1". Угроза,
исходящая от вампира, прежде всего заключена в его чрезвычайной
сексуальности. Его жажду плоти невозможно удовлетворить,
а его эротическая отрава поражает мужчин и женщин в
равной мере, чем подрывается порядок разнополого
совокупления. Во-вторых, вампир нарушает репродуктивное
воспроизводство в рамках семьи, предлагая свой собственный,
альтернативный воспроизводственный механизм. Новые
вампиры возникают с укусом вампира или вампирши, и
складывается бессмертное племя вечно живущих. Иначе говоря,
вампир присутствует в общественном восприятии как выражение
чудовищности того социума, в котором распадаются такие
традиционные общественные организмы, как семья. Поэтому
не стоит удивляться, что в последние годы мы так часто
встречаем вампиров в романах, фильмах и телевизионных
передачах"2. Впрочем, нынешние вампиры изменились. Они все еще
являются аутсайдерами общества, но их чудовищность
помогает другим понять, что монстрами бываем мы все - изгои в
школе, половые извращенцы, фанаты, дети из патологических
семей и так далее. Еще существеннее то, что монстры
начинают сплетать новые, альтернативные сети привязанностей и
социальной организации. Вампир, его ужасная жизнь и его
желания, которые невозможно удовлетворить, стали
симптомами не только растворения прежнего, но и формирования
нового общества.
Нам нужно найти средства для воплощения этой чудо-
?4П
2.3. Зачатки множества
вищной мощи плоти множества в форме нового общества. С
одной стороны, как поясняет Мерло-Понти, плоть является
общей. Она стихийна, как воздух, огонь, земля и вода. С
другой стороны, разнообразные чудовища подтверждают тот факт,
что каждый из нас уникален, а наши различия нельзя свести в
каком-то едином общественном организме. Следовало бы
написать нечто вроде трактата «Об антителе», идущего вразрез
со всеми представлениями о политическом организме эпохи
модернити и раскрывающего новую взаимосвязь между
обществом и личностью в плоти множества. Спиноза - один из
немногих, кто отчетливо предугадал монструозную природу
множества, представив жизнь как гобелен, на котором
отдельные страсти сплетаются во всеобщую способность к
трансформации - от похоти к любви, от плотского к божественному.
Для Спинозы опыт жизни - это поиски правды, совершенства
и Божьей радости"3. Он показывает сегодня нам, живущим в
условиях постмодернити, что чудовищные метаморфозы
плоти можно считать не только опасными, но и дающими шанс
создать иное общество.
Понятие множества заставляет нас вступить в новый мир,
где приходится воспринимать самих себя как монстров. В XVI
веке Гаргантюа и Пантагрюэль в революционной
обстановке, породившей в Европе переход к модернити, были
гигантами, обозначавшими невероятную силу свободы и
изобретательности. Они широко шагали по охваченной революцией
территории и призывали людей предпринять усилия, чтобы
освободиться. Сегодня нам нужны новые гиганты и новые
чудовища, чтобы свести вместе природу и историю, труд и
политику, искусство и науку и продемонстрировать в действии
новый потенциал, зарождающийся в недрах множества.
Нужен новый Рабле - и, вероятно, не один"4.
Нашествие монстров
В XVII веке наряду с научными библиотеками и
лабораториями, в которых совершались фантастические открытия, появились
и первьк кабинеты, где выставлялись монстры. В этих коллекциях
оьши самые невероятные экспонаты, начиная С зародышей с поро-
241
Часть 2. Множество
коми развития, заключенных в склянки, и заканчивая «человеком- *
курицей» из Лейпцига - всякого рода предметы, вдохновившие Фре- 1
дерика Руиша на создание эффектных аллегорических собраний в i
Амстердаме. Даже в абсолютистских королевствах обычным де- 1
лом стало появление кабинетов естественной истории, полных ред- 1
костей. Петр Великий, который за чрезвычайно короткий период I
времени ценой страданий и жертв миллионов крепостных возвел |
новую столицу России, купил коллекцию Руиша и на ее основе создал '
кунсткамеру в Санкт-Петербурге. Откуда такое нашествие мон- I
строе?"5
Распространение монстров в XVII и XVIII веках совпало с
кризисом старых евгенических верований. Оно помогало подрыву пре- •
жних телеологических посылок в процессе наступления
естественных наук. Под евгеническими верованиями мы понимаем философские
рамки, согласно которым истоки космоса и этического порядка
одновременно усматривались в метафизическом принципе: «Тот, у
кого хорошее происхождение, будет властвовать счастливо». Этот
греческий принцип тысячами путей проник в иудейско-христиан-
ские представления о мире как о божественном творении. Что же
касается телеологических допущений, то они подразумевают, что
всякое создание, как и его развитие, зависит от целей или
заключений, связывающих их с космическим порядком. Не случайно то, что
евгеника и финализм объединились в ходе развития «западной
цивилизации»: фиксированные истоки и концы поддерживают
порядок в мире. Однако в XVII и XVIII столетиях этот старый
цивилизационный порядок стал оспариваться. Если великие войны,
приведшие к модернити, принесли неописуемые мучения, то
монстры стали олицетворять собой возражения против порядка,
определяемого евгеникой и финализмом. В политике следствия этого
оказались еще определеннее, нежели в метафизике: монстр не
случаен, но представляет собой постоянно имеющуюся возможность
разрушения естественного властного порядка во всех сферах,
начиная с семьи и заканчивая королевством. Различные светила
современности, от графа де Бюффона и барона Гольбаха до Дени Дидро,
исследовали возможность появления повьтх нормативных фигур в
природе или, в сущности, связь между причинностью и ошибкой и
неопределенностью порядка и власти. Монстры поразили даже
наиболее просвещенные умы! Именно отсюда началась подлинная
242
2.3. Зачатки множества
история современного европейского научного метода. Как считает
Гольбах, до этого момента игральные кости были шулерски
налиты свищом, то есть упорядоченные результаты, которые мы
усматривали в естественном развитии, бъти сфабрикованными;
теперь же игра, наконец, более не подстроена. Вот, чем мы обязаны
монстрам: разрыв с телеологией и евгеникой открывает для
обсуждения проблему того, в чем состоит источник созидания, в чем оно
выражается и куда оно ведет.
Сегодня, когда социальные горизонты очерчены в терминах
биополитики, не следует забывать эти давние истории эпохи
модернити, повествовавшие о монстрах. Эффект монстра
многократно умножился. Телеологию теперь не назовешь иначе как
невежеством и предрассудком. Научный метод переходит в сферу
неопределенности, и каждый реальный объект создается
случайным и исключительным образом, вследствие внезапного появления
чего-то нового. Франкенштейн стал членом семьи. Значит, в
такой ситуации дискурс живых существ должен стать теорией об их
создании и о вероятном будущем, их ожидающем. Будучи
погружены в нестабильную действительность и сталкиваясь с
нарастающей искусственностью биосферы и институционализацией
социального, мы всякую минуту должны ожидать появления чудовищ.
«Monstrum prodigium», как говаривал Блаженный Августин -
чудесные монстрьг. Но сегодня чудо наступает всякий раз, когда мы
признаем, что прежние стандарты измерения более не
действуют, всякий раз, когда разлагаются прежние общественные
организмы, а их останки служат удобрением для производства новой
общественной плоти.
Жиль Делез признает в людях чудовищ. Как он утверждает,
человек - это животное, которое изменяет свою собственную
породу. Мы серьезно воспринимаем такое утверждение. Монстры
наступают, и научному методу приходится иметь с ними дело.
Человечество трансформирует себя, свою историю и природу. Проблема
уже не в том, чтобы решить, согласиться ли на такие приемы
человеческой трансформации, а в том, чтобы выяснить, как с ними
вступать, и понять, подействуют ли они нам на пользу или во
sped. На деле нам нужно научиться любить одних монстров и
бороться с другими. Крупный австрийский романист Роберт Му-
зиль установил парадоксальную связь между сумасшествием и из-
243
Часть 2. Множество
бьгтком желаний в образе ужасного преступника Моосбруггера: как |
пишет Музилъ, если бы человечество могло видеть коллективные ì
сны, ему бы грезился Моосбруггер. Моосбруггер Музиля может слу- 1
жить эмблемой нашей амбивалентной связи с монстром, потреб- 1
ности укрепить неумеренные силы трансформации и разрушить |
тот монструозный, ужасный мир, который навязан нам глобаль- |
ным политическим организмом и капиталистической эксплуата- \
цией. Нужно использовать чудовищные проявления множества, |
чтобы бросить вызов мутациям искусственной жизни, превращен- !
ным в товар, капиталистической способности выставлять на
продажу природные метаморфозы и новой евгенике, которая
поддерживает правящую клику. Своим будущим человечество должно
овладевать в новом мире монстров.
Производство общего
Как мы убедились, плоть множества осуществляет
совместное производство так, что оно чудовищно и всегда
превосходит всякую меру традиционных общественных организмов,
но, тем не менее, эта производящая плоть не порождает хаоса
или общественного беспорядка. Фактически она продуцирует
общее, и это общее, которое мы делим между собой, служит
основой для будущего производства в рамках винтообразной,
расширяющейся связи. Последнее, вероятно, легче всего
осмыслить, если рассуждать на примере коммуникации как
производства: мы можем вступать в коммуникацию только на
основе языков, символов, идей и взаимоотношений, которые
являются для нас общими, и, в свою очередь, результатами
нашей коммуникации выступают общие языки, символы, идеи
и взаимоотношения. Сегодня такая двойственная взаимосвязь
между производством и общим - общее производится, но и
само является производящим - составляет ключ к пониманию
всякой социальной и хозяйственной деятельности.
Одно из средств современной философии для оценки
производства и продуктивности общего можно найти в
американском прагматизме и в прагматическом понятии привычки,
навыка. Навык позволяет прагматикам перенести в иные
сферы субъективность, которую философия традиционно пред-
244
23. Зачатки, множества
ставляет расположенной в трансцендентальном плане или где-
то глубоко внутри человека. Прагматики же усматривают
субъективность в повседневном опыте, в практиках и в
поведении. Навык есть общее в практическом воплощении: то
общее, которое мы постоянно создаем, и то общее, что служит
базой для наших действий1"1. Таким образом, привычка
находится на полпути между неизменным законом природы и
свободой субъективного действия - или, точнее, она дает нам
альтернативу относительно данной традиционной философской
пары. Привычки порождают характер, который служит
основой в жизни. Уильям Джеймс называет их огромным
маховиком для общества, который создает балласт или инерцию,
необходимые дая общественного воспроизводства и жизни изо
дня в день. В своем великом романе Марсель Пруст несколько
в ином тоне пространно рассуждает о необходимости
привычек для жизни и о том значении, которое они сообщают
малейшим отклонениям: позднему материнскому поцелую на
ночь, ужину одним часом раньше по воскресеньям, и тому
подобным повторениям. Привычки напоминают функции
физиологии, такие как дыхание, переваривание пищи и
кровообращение. Мы воспринимаем их как должное и не можем без
них обойтись. Однако, в отличие от физиологических
потребностей, навыки и поведение делятся на всех и являются
общественными. Они создаются и воспроизводятся во
взаимодействии и в связи с другими людьми"7. Таким образом, в сущности,
привычки никогда не бывают личными или персональными.
Индивидуальные обычаи, черты поведения и субъективность
возникают только на основе общественного поведения,
коммуникации и совместного действия. Навыки составляют наше
общественное естество.
Привычки устремлены не только назад, но и вперед. Если
бы они подразумевали лишь механическое повторение
прежних действий, следование протоптанными дорожками,
которыми мы ходим каждый день, то они были бы не более чем
мертвым бременем. «Мы можем думать о навыках как о
средствах, которые, подобно инструментам в коробке, ждут, когда
мы их используем, приняв сознательное решение, - писал Джон
Дьюи. - Но они означают нечто большее. Это активные сред-
->лс
Часть 2. Множество
ства, такие средства, которые материализуются как
энергичные и доминирующие образы действия»"8. Навыки - это
живая практика, в которой локализуются творчество и
инновации. Если взглянуть на привычки с индивидуальной точки
зрения, то наша способность изменить что-то может
показаться незначительной, но, как мы уже говорили, на деле
привычки не формируются и им не следуют в одиночку. С точки
зрения общества, напротив, имея в виду социальную
коммуникацию и сотрудничество, мы все вместе располагаем огромной
силой для того, чтобы производить перемены. По сути,
прагматики не отдают приоритет ни личному, ни общественному.
Двигатель производства и внедрения новшеств лежит между
этими двумя крайностями. Он в коммуникации и в
сотрудничестве, в совместных действиях. В действительности навыки
не препятствуют творчеству, но, как раз наоборот,
составляют общий базис, на котором и происходит всякое творчество.
Они формируют природу, которая произведена и производит
сама, сотворена и творит - то есть составляет онтологию
совместной социальной практики.
Мы уже можем различить концепт множества,
возникающий из этого прагматического понимания привычки.
Личности взаимодействуют и контактируют в социуме на основе
общего, тогда как их коммуникация, в свою очередь, его
производит. Множество представляет собой субъективность,
которая возникает из динамики личности и общности. Однако
понимание социального производства у прагматиков столь
тесно связано с Новым временем и общественными
организмами эпохи модернити, что его полезность с точки зрения
множества сегодня неминуемо ограничивается. В работах
Джона Дьюи более чем у кого-либо еще из прагматиков,
полностью раскрыта взаимосвязь между прагматизмом и
современной социальной реформой. Но они также ясно
показывают, как прагматизм ограничен пределами модернити.
Наибольшую известность принесли Дьюи его усилия в
области реформы образования. Но он также был активно вовлечен
в попытки реформировать американскую политическую
систему, особенно в 1920-е и 1930-е годы"9. Дьюи утверждал, что
промышленная модернизация и акционерный капитал при-
2.3. Зачатки множества
вели не только к экономическому краху, но и породили
бедственную политическую ситуацию, когда общественность не
имеет возможности активно участвовать в управлении. Он
даже выступал против реформ в рамках рузвельтовского
«нового курса», потому что они шли недостаточно далеко: Дьюи
пропагандировал не плановую экономику, а то, что можно
назвать планирующей демократией120. Иными словами, он
настаивал на отделении политического от хозяйственного,
чтобы произвести политическую реформу в духе
прагматизма. С точки зрения Дьюи, если хозяйственная сфера обречена
на инструментальность (поскольку в промышленности эпохи
модернити навык выступает лишь как тупое повторение), то в
политической области коммуникация и сотрудничество
способны осуществить демократическое обещание, заложенное в
прагматических понятиях привычки и общественного
поведения. Таким образом, Дьюи демонстрирует как применимость
прагматизма к политическим реформам эпохи модернити, так
и его ограниченность этим периодом. Сегодня же следует
руководствоваться понятием производства и продуктивности
общего, которое в равной мере распространяется с политики на
экономику и все сферы биополитического производства.
Продуктивность общего должна предопределить не просто
реформу существующих социальных организмов, а их радикальную
переработку в производящую плоть множества.
Впрочем, существуют многочисленные теории, в которых
подобная трансформация прослеживается вплоть до условий
постмодернити. Смысл этих теорий состоит в
концептуальном переходе от понятия привычки к представлению об
исполнении роли как ключевом моменте создания общности людей.
Примеры дают феминистские и гомосексуальные теории пер-
формативности (самовыражения человека через исполнение
им некой роли), которыми отмечена антропологическая
трансформация эпохи постмодернити121. Новые теории о
человеческом теле, возникшие в 1990-е годы, идут дальше старого
изречения, согласно которому нам следует «помнить тело»,
поскольку игнорируя его и не признавая половых различий,
как это традиционно имело место в философии и политике,
мы содействуем восприятию мужского тела как нормы, увеко-
247
Часть 2. Множество
вечивая и маскируя тем самым подчиненное положение
женщин. Феминистскому отношению к телу свойственна
неизбывная противоречивость, так как, с одной стороны, тело есть
сфера угнетения женщины, но, с другой стороны, особенности
женского тела служат основой феминистской активности.
Новые теории о теле как будто бы разрешают такой парадокс
в той мере, в какой они действительно выступают против тела
и за всеобщую перформативность социальной плоти,
лишенной конкретных признаков пола . Здесь можно усмотреть
некую связь с прагматизмом и его представлением о
коллективной социальной жизни. Джудит Батлер формулирует
наиболее насыщенную и изощренную концепцию, направленную
против тела, а также четко обрисовывает перформативный
характер процесса самоутверждения человека. Батлер
критикует естественническое представление о сексуальных
различиях, а именно - традиционную феминистскую концепцию,
согласно которой тендер является социальным конструктом,
тогда как пол обусловлен самой природой.
Естественническое толкование пола и социально-политического положения
«женщины», по ее мнению, уводит на второй план различия
между женщинами в плане расы и сексуальных предпочтений.
В частности, такой подход подразумевает восприятие гетеро-
сексуальности как нормы, что ущемляет права
гомосексуалистов. Как поясняет Батлер, пол не натурален; не является
таковым и наделенное полом тело «женщины». Скорее, подобно
тендеру, пол и тело каждый день «исполняются» в качестве
некой социальной роли, поскольку в повседневной жизни
женщины демонстрируют женственность, а мужчины -
маскулинность. Люди с нестандартным поведением представляют
себя окружающим иначе и тем самым нарушают норму.
Критики обвиняют Батлер в том, что ее понимание тендерной
перформативности наделяет индивидуального субъекта
слишком большой волей и автономией, как если бы каждый из нас
мог решать каждое утро, какую роль исполнить в
наступивший день. В ответ Батлер приходится вновь и вновь
настаивать, что подобные представления ограничиваются как
грузом исполнения прежних ролей, так и социальным
взаимодействием. Исполнение роли, как и привычка, не связано ни с
248
2.3. Зачатки множества
неизменной, непреложной природой, ни со спонтанной
личной свободой. Оно располагается между ними. Это своего рода
совместное действо, основанное на сотрудничестве и
общении. Однако, в отличие от прагматического понимания
привычки, гомосексуальная перформативность не привязана к
воспроизводству или реформированию общественных
организмов эпохи модернити. Политическая значимость
признания того, что пол, наряду со всеми другими социальными
признаками, ежедневно создается и постоянно воспроизводится
в результате исполнения нами соответствующей роли,
заключается в том, что мы можем исполнять и нечто другое,
разрушив существующие общественные организмы и изобретя
новые формы социума. Апология гомосексуализма и лесбийства -
прекрасный пример подобного перформативного
коллективного проекта бунта и самоутверждения. В сущности, речь идет
не о создании гомосексуальных идентичностей, а о
ниспровержении логики идентичности как таковой. Не бывает
неправильных организмов, существует только необычная плоть,
пребывающая в коммуникации и сотрудничестве в рамках
социального поведения.
Еще один пример новой роли перформативности можно
почерпнуть из лингвистических теорий, пытающихся постичь
экономическую трансформацию постмодернити. Когда Дьюи
имел дело с индустриальной парадигмой модернити, он
считал, что особенности фабричной работы противоположны
демократическому обмену, а потому ведут к формированию
молчаливой и пассивной публики. Однако ныне постфордистская
практика и нематериальная парадигма производства
воспринимают перформативность, коммуникацию и сотрудничество
как свои основные характеристики. Исполнение роли
обернулось трудом'22. Каждый вид труда, ведущий к производству
нематериального блага, такого как взаимоотношения или
эмоции, решение проблем или предоставление информации, от
организации продаж до финансовых услуг, в сущности
являются своего рода исполнительством: товаром стала
деятельность как таковая. В экономическом плане очевидно, что всем
°бсуждениям привычки и исполнения нужно придать смысл
совершения или делания, связав их с творческими способнос-
249
Часть 2. Множество
тями субъекта труда. Паоло Вирно верно ухватил природу этой
новой парадигмы хозяйствования, использовав понятие
«лингвистического исполнения» и в качестве метафоры, и как ме-
тоним для новых аспектов современного производства. По его
словам, если фабричный труд безмолвен, то нематериальный -
говорлив и общителен. Он часто предполагает
лингвистические, коммуникационные и эмоциональные навыки. Если
рассуждать шире, то у него те же главные характеристики, что и
у лингвистического исполнения. Прежде всего, язык всегда !
производится совместно: он никогда не бывает продуктом,
созданным индивидуально. Напротив, его всегда порождает
«языковое сообщество», находящееся в общении и
сотрудничающее. Во-вторых, в меняющихся условиях
лингвистического исполнение зависит от способности к привнесению
новшеств, которые опираются на прежние практики и обычаи.
Фабричный труд тяготел к специализации и фиксированным,
четко установленным действиям, повторяемым на
протяжении длительных периодов времени. Труд нематериальный
требует способности к постоянной адаптации в новых
условиях - гибкости и мобильности, о которых мы говорили выше -
и к демонстрации хорошего исполнения роли в ситуации
нестабильности и неопределенности. Тут важно умение решать
проблемы, завязывать взаимоотношения, генерировать идеи
и так далее. Языковой дар, то есть данная от природы
способность говорить, тот неопределенный потенциал, который
предшествует всякому конкретному высказыванию, согласно
Вирно, не только составляет важный компонент нематериального
труда, но и является ключом к пониманию всех его форм.
«Современная организация труда, - пишет Вирно, - мобилизует
родовую человеческую лингвистическую способность. При
выполнении бесчисленных задач и функций дело состоит не
столько в знакомстве с определенным видом формулировок,
сколько в обладании даром предлагать формулировки
различного рода; не столько в том, что конкретно сказано, сколько в
чистой и простой способности говорения»т. Связь, которую
Вирно находит между лингвистической и хозяйственной пер-
формативностью, вновь выводит на первый план
тройственное отношение к общему. Наша сила говорения базируется на
250
2.3. Зачатки множества
общем, то есть на разделяемом нами языке; каждый речевой
акт создает нечто общее; наконец, само языковое действо
совершается вместе - в диалоге и коммуникации. Эта
тройственная связь с общим, демонстрируемая языком, характерна для
всего неовеществленного труда.
Нет необходимости особо говорить о том, что
коллективная жизнь, присущая процессу нематериального производства,
еще не означает, будто мы уже пришли к свободному и
демократичному обществу. Как мы писали выше, сегодня
эксплуатация непосредственно сказывается на поступках людей,
поскольку общее контролируется капиталом. Однако уже можно
утверждать, что широкое распространение в нашем мире
коллективной деятельности и ее исключительное экономическое
значение для социума создают условия, делающие возможной
стратегию формирования демократии, основанной на
свободном самовыражении и жизни в сообществе. Реализация такой
возможности и станет проектом множества.
За пределами частного и общественного
Прежде чем двигаться дальше, нужно несколько
конкретизировать философскую дискуссию о производстве общего,
связав ее с правовой теорией и практикой. Право всегда было
привилегированной сферой, в которой устанавливался и
фиксировался контроль над общим. Как мы убедились, взглянув
на дело с философской точки зрения, производство общего
обычно смещает традиционные границы между личностью и
обществом, между субъективным и объективным, а также
между частным и общественным. В правовой области, особенно
если говорить об англоамериканской традиции, концепт
общего издавна затушевывался понятиями публичного и
частного, причем нынешние тенденции в юриспруденции еще
больше разъедают сферу распространения общего. С одной
стороны, в последние годы мы наблюдали многочисленные
изменения в юридической области, которые наращивают
возможности социального контроля, разлагая «частные права»
(именуемые «субъективными правами» согласно
континентальной традиции права, тогда как мы назвали бы их «правами
251
Часть 2. Множество
личности»). Например, в Соединенных Штатах права женщин
на легальный аборт и юридические права гомосексуалистов
отстаивались и подкреплялись во имя частной жизни - на
основании утверждения, что соответствующие действия и
решения лежат вне публичной сферы и, таким образом, не
подлежат правительственному контролю. Силы, выступающие ;
против абортов и прав сексуальных меньшинств, противосто- {
ят неприкосновенности частной жизни и направлены против
ее защиты. Помимо всего прочего, нападки на частную сферу
многократно усилились с началом войны против терроризма.
Законодательство Соединенных Штатов, в частности т. н.
PATRIOT Act*, заметно расширило компетенцию
правительства в деле надзора за собственными и иностранными
гражданами. То же самое произошло и в Европе. Кроме того, новые
возможности дая наблюдения возникли с появлением
передовых технологических систем, таких как «Эшелон»,
представляющий собой секретный план разведывательных ведомств
США и других правительств по мониторингу всемирной
электронной связи, включая телефонные, электронные и
спутниковые каналы. Все это ломает ту черту, которая отделяет и
ограждает сферу частной жизни. Фактически, если следовать
логике борьбы с терроризмом и противодействия мятежам,
то, коль скоро безопасность должна, в конечном счете,
возобладать над всем остальным, ничего «приватного», в сущности,
не остается. Безопасность - это абсолютная неизбежность для
общего или, на самом-то деле, это извращение, из-за которого
ко всему общему относятся как к объекту контроля.
С другой стороны, мы уже приводили примеры из эконо-*
мической области, касающиеся юридических нападок на
публичную сферу. Приватизация является центральным звеном
неолиберальной идеологии, определяющим стратегию
крупнейших держав, заправляющих мировой экономикой. В це-
* USA PATRIOT Act - антитеррористический закон, принятый в США после
трагический событий 11 сентября 2001 года и продленный в 2005 году. Обычно его
название переводится на русский язык как Патриотический акт или Акт о патриотизме.
Если быть более точным, то речь идет об аббревиатуре, которая расшифровывается
как «Uniting and Strengthening America by Providing Appropriate Tools Required to
Intercept and Obstruct Terrorism» («Объединим и укрепим Америку путем создания
необходимых средств для пресечения и искоренения терроризма). - Прим. pei.
252
2.3. Зачатки множества
лом то «публичное», что приватизируется в согласии с
неолиберализмом, - это собственность и предприятия, прежде
находившиеся под контролем государства, начиная с железных
дорог и тюрем и заканчивая парковыми насаждениями. В этой
главе мы уже обсуждали широкое проникновение частной
собственности в сферы жизни, прежде находившиеся в
коллективном владении, которое осуществлялось через системы
патентов, защиты авторских прав и с помощью иных
правовых инструментов. Порой, доводя такую логику до
крайности, экономисты заявляют даже, будто каждая полезная вещь
должна находиться в частной собственности ради
максимизации ее продуктивного использования. Другими словами, в
общественном плане тенденция состоит в том, чтобы все
сделать публичным, то есть открыть для правительственного
наблюдения и контроля; в то же время в экономическом плане
дело идет к приватизации и подчинению всего и вся праву
частной собственности.
Нам не понять эту ситуацию, если не разобраться в
путанице, вызванной терминологическими особенностями.
Считается, что к «частному» относятся права и свободы социальных
субъектов наряду с правами частной собственности, вследствие
чего разница между тем и другим стирается. Такая ошибка
проистекает из идеологии «собственнического
индивидуализма», присущей нынешней теории права, в особенности в ее
англоамериканском варианте. Согласно такой идеологии,
всякий аспект или атрибут субъекта, начиная с его интересов и
желаний и заканчивая его душой, считается «достоянием»,
которым личность владеет, что ограничивает грани
субъективности исключительно экономическими пределами124. То
есть понятие «частного» способно смешать в кучу все наши
«пожитки», как субъективные, так и материальные. Но и
понятие «публичного» скрадывает важное различие между
государственным контролем и тем, чем владеют и управляют
совместно. Нам нужно перейти к разработке альтернативной
правовой стратегии и соответствующих ей рамок: к такой
концептуализации личной жизни, которая выражает единичность
социальных субъектов (а не частной собственности).
Требуется также такое понимание публичного, которое базируется на
253
Часть 2. Множество
общем (а не государственном) контроле - можно сказать, что
речь в данном случае идет о постлиберальной и постсоциали- \
стической теории права. Ясно, что традиционных концепций
частного и публичного для решения подобной задачи
недостаточно.
Наилучшим известным нам примером современной пра- г
вовой концепции, основанной на личности и общности, явля- Ì
ется школа «постсистемной теории», которая, используя
формально-юридическую терминологию, формулирует
представление о правовой системе как о прозрачной и демократичной
самоорганизующейся сети плюральных подсистем, каждая из
которых формирует нормы многочисленных частных (или,
лучше сказать, единичных) режимов. Она дает молекулярное
понимание права и создания норм. Такое право, выражаясь
нашим языком, основано на постоянном, свободном и
открытом взаимодействии между личностями, порождающими
общие нормы в процессе взаимной коммуникации125. Подобное
понятие единичных прав лучше всего трактовать как
выражение этического понимания перформативности, о котором
мы говорили выше. Права продуцируются общностью в ходе
социальной коммуникации и, в свою очередь, они
продуцируют само общее. Следует подчеркнуть, что подобное
понимание прав, основанное на общем, не равнозначно «коммуни-
тарной» или какой-нибудь еще концепции прав, которая
неким образом диктовалась бы общиной. Термин община часто
используется для обозначения некоего нравственного
единства, возвышающегося над населением и его
взаимодействиями подобно суверенной власти. Общее не относится к
традиционным понятиям общины или публичной сферы; оно
опирается на коммуникацию между единицами, которые не
умаляются в общем, а свободно выражают в нем самих себя.
Возвращаясь к приведенным выше примерам в очерченных
таким образом рамках, следует уточнить, что свобода в
области сексуальных и репродуктивных практик должна быть
гарантирована не по той причине, что они личные или
персональные, а потому, что они особенные и сосуществуют в
открытой связи с другими, формируя общее. Конечно, в этом
аспекте неверно было бы утверждать, будто приемлемы лю-
254
23. Зачатки множества
бые практики (к примеру, сексуальное насилие). Точнее было
бы сказать, что решение установить законные права
приходит в процессе коммуникации и сотрудничества между
личностями.
Впрочем, вплоть до настоящего момента мы ставили
вопрос исключительно в формально-юридической плоскости.
Между тем требуется выяснить, каким образом «общее»
может быть оформлено в нынешнем мире в политическом
плане. Как сотрудничающие личности могут проявить свою власть
над общим и как в то же время подобная власть могла бы быть
выражена в юридических терминах? Здесь нужно
разобраться с правовыми рамками, учрежденными в контексте
неолиберальных режимов, с которыми ведут борьбу движения
множества. Эти правовые рамки содействуют реализации плана
по приватизации публичных благ (таких как вода, воздух, земля
и все системы по управлению жизнью, включая
здравоохранение и пенсии, прежде, в период государства
благосостояния, обращенные в государственные функции). Кроме того,
вероятно, еще важнее, что речь идет о приватизации
государственных услуг (в том числе телекоммуникаций и других
сетевых отраслей, почтовой службы, общественного транспорта,
энергетических систем и образования). Следует помнить, что
эти общественные блага и услуги как раз и составляли основу
суверенитета эпохи модернити, оказавшегося в руках
национальных государств. Как можно представить себе
сопротивление приватизации общих благ и услуг, не впадая в прежнее
противопоставление между частным и общественным?
В этой ситуации дая юридической или правовой теории
общего важно сначала решить негативную задачу: доказать
ошибочность неолиберального принципа, по которому «все
определяется рынком». Даже самый фанатичный идеолог
неолиберализма (или, коли уж на то пошло, сторонник доктрины
свободы воли) не может утверждать, будто такой принцип и в
самом деле включает все. Всякий должен признать, что
либерализация общественных благ и услуг не обязательно ведет к
их полной приватизации и что «общий», или «публичный»,
интерес каким-то образом необходимо сохранять по закону,
Даже если ограничиваться лишь формальными кодексами, обес-
255
Часть 2. Множество f
печивающими доступность и использование общественных
услуг. (Так, даже самые преданные приверженцы
дерегулирования и приватизации энергетических отраслей должны
признать, что общество нуждается в гарантиях надежности
энергоснабжения.) Однако такого исходного ограничения права
частной собственности и такой возможности для
общественного (или, в сущности, государственного) правового контроля
еще недостаточно.
Здесь необходимо (и в этом состоит следующая задача
правовой теории общего) заменить концепцию «общего», или
«публичного», интереса такими рамками, которые допускают
общее участие в регулировании соответствующих благ и
услуг. Таким образом, мы полагаем, что правовая проблема,
связанная с трансформацией биополитического производства по
завершении модернити, не уводит нас вспять от
общественного интереса к частному контролю, основанному на разных
социальных идентичностях, а ведет вперед от публичного
интереса к общим рамкам для личностей. Новый общий
интерес - в противоположность тому агрегированному интересу,
на который опиралась правовая догма национального
государства, - фактически представляет собой созидание
множества. Другими словами, общий интерес есть такой обобщенный
интерес, который не переходит в абстрактную форму под
контролем государства. Он возвращается к личностям, которые
сотрудничают в общественном, биополитическом
производстве: это публичный интерес, который находится не в руках у
бюрократии, а демократично достигается множеством. Иначе
говоря, это не только вопрос права. Он совпадает с
хозяйственной или биополитической активностью, которые мы
анализировали выше, говоря об общности, порождаемой
позитивными экстерналиями или новыми информационными сетями и,
в более широком плане, всеми кооперативными и
коммуникативными видами труда. Короче говоря, общее обозначает
новый вид суверенитета, а именно демократический
суверенитет. Выражаясь еще точнее, речь идет о создании новой формы
социальной организации, способной заменить систему
суверенитетов, формы, в которой личности контролировали бы
через свою биополитическую активность блага и услуги, обес-
256
2.3. Зачатки множества
печивающие воспроизводство множества. Все это ознаменует
переход от pec-публики (Res-publica) к pec-коммуне (Res-
communis).
Ясно, что утверждение нами правовой концептуализации
общего в противоположность как частному, так и публичному
принципиально расходится с традицией и
конституирующими опытами якобинства и социализма, каковые имели место в
XIX и XX веках. В сущности, современная родовая
концепция дисциплинарного государства (получившая развитие в
условиях монархического абсолютизма) полностью перешла
в юридические формы и правовые структуры как якобинской,
так и социалистической версии республиканского государства.
Иначе говоря, концепции публичных благ и услуг
складывались под влиянием правовой теории, рассматривавшей
публичное как наследственное имущество государства, а
принцип агрегированного интереса - как атрибут суверенитета.
Когда возникает понятие общего - но не в качестве
изначального единства или органической сущности национального
сообщества (Gemànschafi), являющегося аналогичным продуктом,
а в качестве производящей активности личностей,
объединенных во множество, - оно нарушает непрерывность
суверенитета государства эпохи модернити и поражает биовласть в
самое сердце, разоблачая миф об ее неприкосновенном ядре.
Все, что есть общего или публичного, должно вернуться в
собственность множества и им же регулироваться, становясь тем
самым совместным. Такое понимание общего не только
означает решительный разрыв с республиканской традицией
якобинского и/или социалистического государства, но и
свидетельствует о метаморфозе права, его природы и структуры, его
содержания и формы.
Такая теория общего подразумевает, помимо прочего,
глубокое изменение в сфере международного права. Если, согласно
традиции национального права, «общественный договор»
заключался между отдельным индивидом и государством, тогда
как на традиционной вестфальской территории
международного права контракт заключался между национальными
государствами, то сегодня отношения между субъектами обычно
непосредственно обозначаются совместным владением. Как мы
257
Часть 2. Множество
доказываем в этой книге и других своих работах, договорная
парадигма международного права, согласно которой
строились отношения между национальными государствами,
сейчас подрывается и преобразуется новой формой глобального
порядка и имперского суверенитета, которые исходят из
принципа общности (немедленно пытаясь затемнить его смысл). Как
мы полагаем, нет ничего плохого в том факте, что этот
процесс или эта тенденция продолжаются и развиваются,
поскольку они подрывают современную парадигму государственного
суверенитета, согласно которой государство действует на
международной сцене как «частная сторона в договоре». В
отсутствие суверенных государственных субъектов нет другой
основы для производства норм, кроме множества. С
традиционной точки зрения, новое «общее» возникает просто как
отсутствие чего-то, но на деле его наполняет
биополитическое производство. В третьей части, когда мы будем говорить о
всемирной демократии, мы убедимся, что связь между
биополитическим производством и общим дает шансы
выстроить иные общественные взаимоотношения. Они основывались
бы на новых правовых взаимосвязях, на сложносоставных
фигурах нормативного производства местного и глобального
уровня и на разнообразии соперничающих между собой
юридических процедур. Опять-таки понятно, что это не только
вопрос права, но также непосредственная проблема
экономики, политики и культуры.
Имперская трансформация международного права ведет
к разрушению как публичной, так и частной сфер.
Фактически такой парадокс развития уже просматривался во всех
современных утопиях космополитического права, начиная с
аббата де Сен-Пьера и закачивая Гансом Келсеном. Любопытно,
что, хотя многие из подобных авторов придерживались
реакционных взглядов в отношении внутреннего права, они
становились на удивление демократичными, когда рисовали
общепланетарные правовые рамки, космополитическое право
«по согласию» (jus contendum). Суть дела в том, что когда мы
затрагиваем мировые взаимоотношения, правовые вопросы
утрачивают исключительную связь с применением власти, а
отныне предполагают также учет всех ценностей, относящих-
258
2.3. Зачатки множества
ся к глобальному общему. На нынешней стадии закон
предстает не в виде консолидированного нормативного
результата, но как процесс, не в виде археологии, но как генеалогия в
действии. Он возвращает себе конституирующий элемент и
берется разрешать то, что оказывается новым в нашем мире.
Поэтому общее становится единственным базисом, на
котором закон может выстроить социальные взаимосвязи
согласно сетям, организованным многочисленными исключениями,
творящими для нас новую глобальную действительность.
Конечно, такой путь не прямолинеен, но нам он представляется
единственной дорогой, ведущей вперед. Во внутреннем
праве концепты личности и общего содействуют обновлению
правовых рамок общественных связей за пределами частного
и публичного, давая шанс множеству личностей на свободное
и равное сотрудничество. Так и в международном праве
личность и общее предоставляют собой единственно возможное
основание для нашего мирного и демократичного
сосуществования на планете. Как мы еще более явно обнаружим на
основании материала финальной части этой книги, в этом состоят
некоторые из условий для появления демократии множества.
Карнавал и поток
Множество, базирующееся на производстве общего,
представляется некоторым авторам новым субъектом суверенитета,
организованной идентичностью, родственной прежним общественным
организмам современности, таким как народ, рабочий класс и
нация. Другим, напротив, в нашей концепции множества,
составленного из самобытных личностей, видится чистая анархия.
Действительно, до тех пор, пока мы остаемся в плену подходов времен
модернити, определяемых альтернативой - либо суверенитет, либо
анархия, понятие множества останется невразумительным. Нам
нужно вырваться из прежней парадигмы и признать такой способ
социальной организации, который не связан с суверенностью.
Небольшое отступление в литературу, упоминание понятия
карнавала из книги Михаила Бахтина о проблемах творчества
Достоевского, может поспособствовать совершению необходимого
ттарадигмалъного скачка.
259
Часть 2. Множество
Аргументация Бахтина представлена в строго академичной
форме отзыва на прежнюю литературную критику романов
Достоевского и преследует две основные теоретические цели. Прежде
всего, его книга объявляет войну русскому формализму - традиции,
господствовавшей тогда в литературной критике. Бахтин ведет
боевые действия с материалистических позиций. Иными словами,
он отдает приоритет говорящим субъектам и их формам
выражения как ключу к раскрытию истории знаковых систем™.
Материалистическая литературная критика не предполагает в данном
случае низведения поэтических форм до экономических,
политических или социальных условий жизни. Но она означает признание
того, в какой мере литература, будучи языковым производством,
является частью реальности, и вычленение экспрессивного
субъекта в свете подобных взаимоотношений. Бахтин устанавливает
эстетические границы формализма, показав его неподвижность и
безжизненную кругообразность, причем для него такие границы
непосредственно выдают тот д5акт, что построить некий мир, в
котором каждый субъект не основывался бы на собственном
признании другого, невозможно. Отсюда становится ясно, почему
Бахтин ведет свою полемику, ссылаясь на романы Достоевского. Ведь,
как он поясняет, у Достоевского повествование всегда диалогично,
даже если речь идет о диалоге между действующим лицом и его
кошкой. Создается впечатление, что у каждого из романов
Достоевского не один автор (выступающий в монологе), а несколько
мыслящих авторов, задействованных в диалоге, таких как
Раскольников, Порфирий Петрович и Соня Мармеладова или Иван Карамазов
и Великий Инквизитор. Ведется нескончаемый разговор, который
постоянно обогащает каждого вовлеченного в него субъекта,
вследствие чего в их отношении совершается антропологический
переворот. Однако диалог - это не просто беседа двух или трех лиц; он
способен стать открытым механизмом, в котором у каждого
субъекта равная сила и достоинство относительно всех других. Таким
образом, романы Достоевского - это великие полифонические
инструменты, порождающие такой мир, в котором открытая,
расширяющаяся группа субъектов взаимодействует и ищет счастья.
Здесь Бахтин переходит от наступления на формализм ко
второй главной цели своей книги и использует полифонию
повествования Достоевского, чтобы выступить против монологичной или
260
23. Зачатки множества
монофонической литературы. По его словам, противостояние
полифонии и монолога продолжается на всем протяжении истории
европейской литературы. Таким образом, нам нужно вернуться к
теории литературного жанра и сюжета, чтобы оценить
исключительность творчества Достоевского. «Ни герой, ни идея, ни сам
по себе полифонический принцип структурирования целого не
укладываются в жанровые и сюжетные формы биографического
романа, социально-психологического романа, романов о текущей жизни
или семейного романа, то есть в те формы, которые
господствовали в литературе во времена Достоевского... Ясно, что работа
Достоевского принадлежит к совершенно иному жанровому типу, вполне
им чуждому» w. К какой же иной литературной традиции
принадлежит Достоевский ? Бахтин поясняет, что диалогичное
повествование и структура многоголосия происходят из карнавального
фольклора и соответствующего видения мира.
Уже в своей книге о Рабле Бахтин показал центральное
значение карнавала для европейской литературы, но как мог он
утверждать, будто видит Достоевского среди кочующих толп карнавала?
Как мог он представлять в карнавальном виде такие трагедии, как
«Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы»?
Обратившись к балтийскому понятию карнавального, как оно изложено в
других его сочинениях, мы обнаружим, что на самом деле он
использует его, чтобы показать мощь человеческих страстей.
Карнавальной является такая проза, которая противоположна монологу и
тем самым отказывается претендовать на уже завершенную
истину, вместо этого плодя контраст и конфликт в форме потока
повествования как такового. Иначе говоря, карнавал приводит в
движение огромный инновационный потенциал, способный
трансформировать саму реальность. Конечно, карнавальностъ, диалог и
многоголосное повествование легко могут принять форму грубого
натурализма, лишь отражающего, как в зеркале, ежедневную жизнь,
но они также могут стать формой экспериментирования,
связывающей воображение со стремлением и утопией. С его точки
зрения, рядом с Рабле стоят Свифт, Вольтер и, в ином, но важном
смысле, Сервантес. Таким образом, литература карнавала стано-
вится универсальным жанром, в котором диалог и полифония, даже
нося самые бытовые формы, творят новый мир. Конечно, нельзя
отрицать, что романы Достоевского трагичны, но их трагич-
261
Часть 2. Множество
ность, прочитанная в свете нарративного жанра карнавальнос-
ти, не имеет ничего общего с трагическим внутренним страхом
жзштенциалистских монологов XX столетия. У Достоевского
инструмент диалога поражен закономерным кризисом русского
общества и является образом того тупика, в котором оказались
интеллигенция ирабочие: это материальная трагедия, которая как будто
заимствует персонажи у Гоголя и давит их невыносимым и
лишающим всяких сил модернизационньт, прессом. В этом смысле
трагедии Достоевского всего лишь выводят на сцену неразрешимые
противоречия буржуазной жизни в русском обществе конца XIX
века. Невероятное становится реальным, как в карнавальной
церемонии, а жизненньге страдания выносятся наружу, чтобы зритель
над ними плакал и смеялся.
Впрочем, в карнавальном нарративе присутствует еще один
элемент, который даже более важен для описания и выстраивания
реальности. Многоголосие языка карнавала, способного и на
раблезианский смех, и на слезы Достоевского, само по себе обладает
большой конструктивной мощью. В полифонической концепции
повествования отсутствует центр, диктующий определенный смысл.
Скорее, смысл возникает лишь из обменов между всеми
исключениями в ходе диалога. Все исключения свободно самовыражаются и с
помощью диалога вместе создают общие структуры нарратива.
Другими словами, у Бахтина полифоническое повествование
излагает в лингвистических терминах понятие производства общего в
рамках открытой, распределенной сетевой структуры.
Это позволяет нам вернуться, наконец, к концепту
множества и к трудностям понимания его как особого типа
политической организации. Легко распознать перформативный,
карнавальный характер различных протестных движений, возникших вокруг
проблем глобализации. Даже когда их участники настроены
свирепо и воинственно, сами демонстрации весьма театральны, они
проходят с большими куклами, в костюмах, с танцами,
юмористическими зонгами, песенками и тому подобными развлечениями.
Иначе говоря, протесты одновременно представляют собой
уличные фестивали, в которых злость сливается у демонстрантов с
карнавальным весельемт. Но протесты напоминают карнавал не
только по атмосфере, но и в организационном отношении. Именно
сюда и вступает Бахтин. В политической организации, как и в
262
2.3. Зачатки множества
■повествовании, идет постоянный диалог между разнообразными,
уникальными субъектами, из них складывается полифоническая
композиция, и вследствие такого совместного построения
происходит общее обогащение каждого. Множество в движении - это
своего рода наррация, порождающая новые субъективности и новые
языки. Конечно, другие политические движения, в особенности те,
что имели место в 1960-е и 1970-е годы, тоже преуспели в
формировании подобного многоголосного нарратива, но нередко создается
впечатление, что все, что от них осталось сегодня, - это история-
монолог, как она изложена правящими силами, полицией и судьями.
Новые и мощные движения современности, как представляется,
уходят от попытки умалить их значение до истории-монолога;
они не могут не быть карнавальными. Такова логика множества,
которую Бахтин помогает нам постичь: это теория организации,
основанная на свободе личностей, которые сходятся, чтобы
производить общее. Да здравствует движение! Да здравствует
карнавал! Да здравствует общее!
Мобилизация общего
В этом разделе мы продемонстрировали усиление
взаимодействия общего и личного, а именно - появление
единства конкретных форм труда, роль личного фактора при
локальных контактах людей в рамках совместной всемирной
антропологии, а также всеобщность состояния нищеты и
продуктивности. Эта общность личностей создает то, что мы
назвали плотью множества. Другими словами, речь шла об
условиях реализации возможности построить такое множество. Мы
рассмотрели также силы, неизменно препятствующие
формированию из плоти множества политического организма. Они
превращают личности в классы и иерархии, низводя общее
до средства глобального контроля и экспроприируя его в
качестве личного богатства. В этой связи выглядит очевидным
тот факт, что множество не обретет политическую значимость
спонтанно. Его плоть сочетает несколько состояний, которым
присуща амбивалентность: они могут привести к
освобождению людей или же оказаться частью нового режима
эксплуатации и контроля.
263
Часть 2. Множество
Чтобы обрести существование, множеству нужен
политический проект. Изучив условия, благодаря которым
множество становится возможным, мы должны теперь исследовать,
какого рода политический проект способен вдохнуть в него
жизнь. Мы уже отмечали, как в результате всех отношений
эксплуатации, иерархических делений в рамках глобальной
системы, попыток контролировать общее и командовать им
накапливается горечь. Мы выделили и тот факт, что
производство общего всегда приносит избыток, который капитал
не способен присвоить и который нельзя разнести по
категориям всемирного политического организма. Этот избыток, если
рассуждать на самом абстрактом философском уровне,
составляет основу, на которой неприятие переходит в бунт. Иначе
говоря, лишения могут вызвать злобу, негодование и
антагонизм, но бунт возникает лишь на базе богатства, то есть
избытка информации, опыта, знаний и желаний. Мы предлагаем
парадигму, согласно которой сегодня субъективными
носителями труда выступают бедняки, вовсе не потому, что они
лишены всего и не участвуют в распределении изобилия.
Напротив, они включены в кругооборот производства и полны
потенций, всегда превышающих то, что капитал и
глобальный политический организм способны отнять у них и
поставить под свой контроль. Совместный избыток - это первая
опора, на которой основываются силы, борющиеся против
всемирного политического организма и отстаивающие идею
множества.
Мятежи мобилизуют общее в двух отношениях. Они
повышают интенсивность каждой схватки и одновременно
распространяются на другие битвы. Интенсивность, отражая
внутреннее состояние каждой локальной битвы, общий антагонизм
и общее изобилие тех, кого эксплуатируют и обделяют,
транслируется в коллективное поведение, привычки и способы
выражения. Всякий раз, попав туда, где нарастает мощный
бунт, вы немедленно обратите внимание на сходство в
одежде, жестах, манерах общения и коммуникации людей. Жан
Жене, к примеру, замечал, что членов организации «Черные
пантеры» отличал главным образом стиль. В него входили не
только афрожаргон, но и одежда, а также манера ходить, но-
264
2.3. Зачатки множества
сить собственное тело и характер физического присутствия'29.
Но подобные стилевые компоненты - это всего лишь симптом
общих мечтаний, стремлений, образов жизни и общего
потенциала, мобилизованных в движении. Такого рода новый
способ жизни неизменно складывается в диалоге с местными
традициями и обычаями. Обратим, например, внимание, как у
сапатистов в Лакандонских джунглях штата Чиапас
элементы национальной истории, такие как фигура самого Сапаты и
наследие крестьянских восстаний, перемешаны с местной
мифологией коренного индейского племени цельтали. Затем все
это накрепко переплетается с сетевыми отношениями и
демократическими практиками, чтобы создать новую
совместную жизнь, на которую нацелено движение сапатистов130.
Мобилизация общего сообщает ему дополнительную
интенсивность. Далее, из-за прямого конфликта с властью, к добру
или к худу, такая совместно достигнутая сила умножается:
едкий запах слезоточивого газа обостряет чувства, а уличные
стычки с полицией заставляют кровь кипеть от гнева, из-за
чего напряжение достигает апогея. Наконец, интенсификация
общего приводит к антропологической трансформации,
когда из схватки рождается новый род людей.
В пространственном отношении общее мобилизуется в
передаче информации от одной местной битвы к другой.
Традиционно, как уже было нами замечено в других
публикациях, географическое распространение движений принимает
форму международного цикла сражений, в котором бунты
распространяются из одной местности на другие подобно
заразной болезни. Зараза передается через совместные практики и
устремления111. Восстания рабов растеклись по островам
Карибского бассейна в начале XIX века. Бунты промышленных
рабочих разлились по всей Европе и Северной Америке в
конце XIX и в начале XX веков. Герилья и антиколониальные
битвы разошлись по Азии, Африке и Латинской Америке в
середине XX столетия. В каждом из этих циклов борьбы тем
общим, что широко мобилизуется и передается по всему
земному шару, являются не только совместно признанный враг -
такой как рабство, промышленный капитал или колониаль:
ные режимы, - но и общие методы ведения боя, общие образы
265
Часть 2. Множество
жизни и общие стремления к лучшей доле. Учитывая то, что
мы уже обсудили, не стоит удивляться, что избыток,
появляющийся в каждом цикле борьбы, кажется монструозным,
особенно тем, кто находится у власти. Губернаторы и капитаны
английской колониальной экспансии в XVII и XVIII веках, к
примеру, описывали цикл восстаний моряков и рабов,
обращаясь к мифу о Геркулесе и многоглавой гидре. Восстания были
чудовищны и, несмотря на геркулесовы усилия, как только
удавалось подавить одно, вспыхивали еще дваш. В сущности,
каждый цикл разрушает традиционные общественные
организмы и создает им на смену нечто новое и ненормальное, то есть
монстра.
После всемирной вспышки битв промышленных рабочих,
студентов и антиимпериалистических партизанских движений
1968 года прошли десятилетия без возобновления
международного цикла борьбы. Это не значит, что за эти годы не было
значимых случаев восстания. На самом деле они бывали,
причем многие из них оказались крайне ожесточенными.
Вспомним борьбу против апартеида в Южно-Африканской
Республике, продолжающееся восстание против британского
правления в Северной Ирландии, палестинскую интифаду,
феминистские движения, столкновения вокруг гей-бара
«Каменная стена» в Нью-Йорке и движения геев и лесбиянок, а
также многочисленные не столь широко известные местные и
национальные бунты промышленных трудящихся,
сельскохозяйственных работников и подавляемого населения. Эти
мятежи не сложились, однако, в новый цикл борьбы, в которой
общее было бы мобилизовано по всему миру. Конечно, нам не
стоит принижать значение многих ограниченных случаев
связи между бунтами. Одним из самых удивительных недавних
примеров здесь является движение «Справедливость для
дворников», объединяющее весьма успешные и креативные
усилия одной профсоюзной организации в Соединенных
Штатах. Его организаторы имеют дело с вызовами, с которыми
традиционные союзы справиться не могли, поскольку речь идет
о мобильном населении, в большинстве случаев совсем
недавними иммигрантами, многие из которых не говорят
по-английски и имеют мало профессиональных умений, пользующих-
266
2.3. Замашки множества
ся спросом на рынке. Один из секретов их успеха, вероятно,
заключается в том, что, по крайней мере в районе
Лос-Анджелеса, где это движение достигло своих первых побед, многие
его лидеры являются ветеранами ФНО - Фронта
национального освобождения имени Фарабундо Марти. Они
участвовали в гражданской войне с правительством в Сальвадоре и
привезли с собой свой революционный пыл, переместившись
с Моразанских гор к небоскребам Лос-Анджелеса. Тут они
заразили им других, перенеся борьбу с партизанских войн на
арену профсоюзной организации. Вот истинное и мощное
проявление общего!|33
Новый международный цикл, наконец, открылся
схватками вокруг проблем глобализации в конце 1990-х годов134.
Дебютной партией нового цикла стали протесты против
саммита ВТО в Сиэтле в 1999 году. Они не только открыли
серию акций, сопровождавших встречи в верхах
представителей глобальной власти, которые в последующие годы
распространились по Северной Америке и Европе. Они
также обнажили подлинные истоки данного цикла в
прокатившихся по глобальному Югу бесчисленных выступлениях
против МВФ, Всемирного банка, Североамериканской зоны
свободной торговли (НАФТА) и других институтов новой
структуры мировой власти. Внезапно обнаружилось, что
беспорядки, вызванные протестами против программ МВФ по
финансовому самоограничению в одной стране,
сопротивление плану ВБ в другой и демонстрации против НАФТА в
третьей - элементы общего цикла. В каком-то смысле он получил
закрепление на ежегодных встречах Всемирного
социального форума и на различных региональных общественных
форумах. На всех такого рода встречах активисты НПО и
интеллектуалы встречаются, чтобы обменяться взглядами по
проблемам, вызванным нынешней формой глобализации, и
обсудить шансы на появление альтернативной формы. Кроме
того, каждый общественный форум помогает выделить
общность, присущую различным движениям и бунтам по всему
миру, которые составляют этот цикл. До сих пор
кульминацией нынешнего цикла борьбы, по крайней мере - в
количественном плане, были скоординированные протесты против ведо-
267
Часть 2. Множество
мой США войны в Ираке, которые состоялись 15 февраля 2003
года. В их рамках миллионы людей провели марши в
крупных городах всего мира. Эта война оказалась последним
примером проявления глобальной власти, против которой
сложился цикл борьбы. Организационные структуры и связь,
установившаяся между участниками сопротивления в разных
местах, сделали возможной массированную,
скоординированную мобилизацию общих антивоенных выступлений. Нужно
вновь подчеркнуть, что в очередном глобальном цикле общим
для мобилизовавшихся сил являются не только один и тот же
враг - независимо от того, называем ли мы его
неолиберализмом, американской гегемонией или всемирной империей, -
но и общие практики, языки, поведение, обычаи, жизненные
формы и стремления к лучшему будущему. Другими словами,
настоящий цикл - это не только реагирование на вызов, но
также проявление активности и креативности. Далее в
главе 3.2 мы детально рассмотрим некоторые из общих забот и
предложений, которыми вдохновляются указанные движения.
Всемирная мобилизация общего в рамках нового цикла
борьбы не отрицает и даже не заслоняет собой местную
специфику или исключительность каждого выступления.
Фактически, поддержание связи с участниками других баталий
укрепляет силы и наращивает богатство каждой из них в
отдельности. Так, вспомним мятеж, который вспыхнул в
Аргентине 19-20 декабря 2001 года в разгар экономического
кризиса и в разных формах, с успехами и провалами, с тех пор
продолжается. Эти события во многих отношениях
характерны для Аргентины и ее истории. В Аргентине давно
сложилась ситуация общего институционального распада и развала
механизма представительства, отчасти вызванная
коррупцией, причем как в публичной, так и в частной сферах. Это
оказалось серьезным препятствием для применения обычных
политических стратегий по управлению кризисом, таких как
оформление конституционного альянса между классами под
водительством буржуазии. Протестанты, гремя кастрюлями и
сковородками, кричали: «Que se vayan todos!» (пусть уходят
все, весь политический класс). Однако финансовый крах
также очевидным образом связывает кризис в Аргентине с гло-
268
2.3. Зачатки множества
бальной системой и общей нестабильностью всемирного
политического организма, прежде всего являющейся
результатом неолиберальной политики МВФ. Из-за валютного
кризиса внезапно стало невозможным обслуживать внешний долг
Аргентины, и высоко превозносимый средний класс этой
страны оказался в общей для населения многих бедных стран мира
ситуации: накопления обесценились, защищенность рабочих
мест испарилась, безработица подскочила до небес, а все
социальные программы потерпели крах. Реакция
аргентинского населения была мгновенной и креативной.
Промышленные рабочие не допустили закрытия своих фабрик и взяли
управление ими на себя. Были созданы соседские сети и
городские ассамблеи, чтобы вести политические дебаты и
принимать решения. Появились новые виды денег для
обеспечения автономного обмена, а пикетерос, те движения безработных,
о которых мы упоминали выше, стали экспериментировать с
новыми формами протеста, вступая в конфликт с полицией и
прочими властями. Конечно, все это присуще конкретной
национальной ситуации, но в то же время речь идет об общем
для всех, кто страдает и борется против эксплуатации и
подчинения глобальной иерархии. Аргентинский бунт стал
звеном глобального цикла борьбы и, в свою очередь, начиная с
декабря 2001 года активисты в других странах стали смотреть
на Аргентину как на источник новаций и вдохновения1 Ч
Глобальный цикл борьбы развивается в форме
распределенной сети. Каждая местная схватка функционирует как
узловая точка, сообщающаяся со всеми прочими узлами без
какого-либо общего центра или места сбора всех данных. Всякая
битва остается уникальной и привязана к местным условиям,
но в то же время вовлечена в общую сеть. Такая форма
организации - наиболее полно реализованный пример концепта
множества, который мы сейчас имеем. Всемирное
распространение общего не перечеркивает исключительности
каждого из участников сети. Новый глобальный цикл борьбы
организует и мобилизует множество.
Чтобы в полной мере оценить новизну сетевой формы
организации множества, полезно противопоставить ей
доминирующие организационные формы из нашего недавнего про-
?ю
Часть 2. Множество
шлого. В конце XX века протестные движения, как и бунты,
следовали двум основным образцам. Первая и более
традиционная форма организации основывается на облике самой
борьбы, и единство здесь организуется под центральным
руководством, осуществляемым, скажем, партией. Могли существовать
и другие конфликтные оси, важные для движения, на основе,
к примеру, статуса меньшинства, но они должны были отойти
на второй план во имя единства в преследовании главной цели
борьбы. История политики рабочего класса полна подобных
примеров. Вторая доминантная модель, находящаяся в
прямом противопоставлении с первой, основана на праве
каждой группы на автономное выражение своей специфики и
ведение самостоятельной борьбы. Эта модель, опирающаяся на
различия, получила развитие преимущественно в схватках,
основанных на расе, тендере и сексуальной ориентации. Обе
доминантные модели составляли ясный выбор: либо
объединенная борьба под центральным руководством, либо
сепаратные схватки, утверждающие наши отличия. Новая сетевая
модель множества вытесняет оба этих варианта - или, точнее,
она не столько сводит прежние образцы к нулю, сколько дает
им новую жизнь в измененной форме. Например, во время
протестов 1999 года в Сиэтле, которые мы обсудим подробнее
ниже, наблюдателей более всего удивили и заинтриговали те
группы, которые, как ранее считалось, находились друг к
другу в оппозиции - члены профсоюзов и защитники
окружающей среды, церковные группы и анархисты и так далее. Там
они действовали заодно без всякой центральной,
объединяющей их структуры, которая подминала бы или отбрасывала в
сторону их различия. В концептуальном плане множество
замещает противоречивую пару «идентичность-отличие»
взаимодополняющей парой «общность-личность». На практике
множество дает пример того, как выражение нами своей
исключительности не сокращается и не преуменьшается при
коммуникации и в сотрудничестве с другими в ходе борьбы -
при том, что мы формируем еще больше общих обычаев,
практик, правил поведения и стремлений, короче говоря - в
случае глобальной мобилизации и распространения общего.
Новый глобальный цикл борьбы многим неизбежно по-
270
2.3. Зачатки множества
кажется ужасным, так как, подобно всякой такой схватке, он
зависит от соблюдения условия избыточности, мобилизует
общее, угрожает привычным общественным и политическим
организмами, открывает новые альтернативы.
Действительно, после событий 11 сентября многие комментаторы в
средствах массовой информации не замедлили приравнять
чудовищность движений против глобализации к чудовищности
террористических атак. Конечно, в обоих случаях
применяются насильственные средства, чтобы атаковать правящую
глобальную структуру власти1*. Однако, бесспорно, абсурдно
ставить знак равенства между насилием, проявляющемся в
разбивании витрин в «Макдональдсе» во время демонстрации, и
убийством почти трех тысяч человек. Однако мы отложим в
сторону проблему насилия до тех пор, пока в главе 3.3 у нас не
появится шанс обсудить ее должным образом. Здесь же мы
вместо этого просто выделим расходящиеся организационные
формы. Новый глобальный цикл борьбы есть мобилизация
общего, принимающая вид открытой, распределенной сети, в
которой нет контролирующего центра, а все узлы свободно
проявляют себя. Как говорят эксперты, «Аль-Каида» тоже
представляет собою сеть, но это сеть с противоположными
характеристиками: подпольная, с жесткой иерархией и
центральным командованием137. Наконец, и цели у них
диаметрально противоположные. «Аль-Каида» атакует глобальный
политический организм, чтобы реанимировать прежние
общественные и политические системы под контролем религиозной
власти, тогда как борцы с неолиберальной глобализацией
бросают вызов глобальному политическому организму, чтобы
создать более свободный и демократичный мир. Ясно, что не все
монстры одинаковы.
В конечном счете, мобилизация общего показывает, что
те движения, которые входят в нынешний глобальный цикл
борьбы, - это не просто протестные движения (хотя таково их
обличье, наиболее четко проступающее из сообщений в
средствах массовой информации). Они к тому же позитивны и
креативны. До сих пор мы описывали их позитивный и
творческий облик лишь в терминах производства и распространения
общего внутри самих этих движений. Но мобилизацию обще-
271
Часть 2. Множество
го и политический проект по созданию множества нужно
расширить, на все общество, и более надежно его обосновать. Мы
полагаем, что созидание демократии - это единственный путь,
позволяющий закрепить власть множества и, напротив, что
множество дает нам общественный субъект и логику
социальной организации, которые сегодня, впервые в истории,
делают возможной реализацию демократии. План по
демократизации множества стоит в центре внимания следующей,
заключительной части этой книги.
Экскурс 2. Организация: левое множество
Левые силы уже не одно десятилетие пребывают в кризисе.
Правые партии не только выигрывали выборы в большинстве стран
мира, а политика правого крыла направляла формирование нового
глобального порядка, но и многие из сохранившихся крупных
левых партий совершили столь заметный дрейф через центр, что
стали уже почти неотличимы от правых. Они свертывают государство
благосостояния, наступают на профсоюзы, поддерживают и ведут
войны за рубежом. Социальная база в виде профсоюзов и
промышленного рабочего класса ныне недостаточно мощна, чтобы левые
политические партии могли на нее опереться. В сущности, все
общественные организации, которые раньше составляли «левый
народ», сошли на нет. Однако, по нашему мнению, самое
существенное заключается в недостаточной концептуализации того, что такое
левые силы и что с ними происходит. Главные образцы из старого
набора, государственный социализм советского стиля и модель
благосостояния социальной демократии, глубоко дискредитированы -
и поделом. Кое-кто, ностальгируя по прошедшим временам,
обвиняет радикалов из академической среды в похищении левой идеи,
отказе от практической работы по разумным планам
реформирования и затуманивании политических дискуссий до такой степени, что
пройти по их лабиринтам по плечу только другим высоколобым
ученым мужам. Другие обвиняют приверженцев
мультикультурализма и политику формирования идентичности в подрыве
стержневой политической роли левых и сосредоточении внимания на
чисто культурных вопросах - вплоть до исключения из повестки
дня подлинно политических и экономических проблем138.
Подобные обвинения - серьезные симптомы слабости левого движения, а
также отражение того факта, что оно не генерирует новых идей,
позволяющих разрешить кризис. Левые силы можно возродить и
реформировать только на базе новых практик, организационных
форм и концепций.
Чтобы говорить сегодня о «новых левых», приходится, с одной
272
2.3. Зачатки множества
стороны, рассуждать в духе постсоциалистической и
постлиберальной программы, исходя из материального и теоретического
разрыва онтологического расставания с идеологическими традициями,
присущими организациям промышленного рабочего класса с их
структурами и образцами производственного управления. С
другой стороны, приходится иметь дело с иной антропологической
реальностью, с новыми агентами производства и субъектами
эксплуатации, которые выступают одновременно как личности. Активность
таких личностей следует считать матрицей свободы и
множественности для каждой из них. Тут демократия становится
непосредственной целью, и ее нельзя, как раньше, оценивать в либеральных
терминах - как предел равенства, или в социалистических - как меру
свободы. Отныне она должна стать радикальным выражением как
свободы, так и равенства без всяких ограничений. Вероятно, когда-
нибудь в недалеком будущем мы придем к тому, что можно будет с
иронией оглянуться на варварские прошлые времена, когда ради
собственной свободы мы должны были держать в рабстве своих
братьев и сестер, или бесчеловечным образом жертвовать свободой,
чтобы достичь равенства. С нашей точки зрения, свобода и
равенство могут стать двигателями революционного созидания
качественно новой демократии.
Как мы полагаем, множество - это понятие, которое, дав
название определенной форме политической организации и
политическому проекту, способно помочь в решении задачи возрождения,
реформирования или даже воссоздания заново левых сил. Мы не
выдвигаем свою концепцию в качестве директивы - «Формируйте
множество!». Скорее, мы даем имя тому, что уже появляется, и
призываем признать свежую социально-политическую тенденцию.
Вскрыть ее - важная задача политической теории и мощный
инструмент дальнейшего развития складывающейся политической
формы. Чтобы придать нашей концепции более ясные черты, полезно
составить список критических замечаний в адрес концепции
множества. Скорее всего, некие сомнения появились уже и у многих
наших читателей. Мы ответим на некоторые из них, подобно тому,
как Маркс и Энгельс составили каталог нападок на коммунизм во
втором разделе «Коммунистического манифеста». Это позволит нам
исправить ложные впечатления и, кроме того, выделить проблемы,
требующие углубленного анализа.
Прежде чем обратиться к критике, нужно отметить, что в этой
книге и в других своих работах мы использовали концепт
множества в двух вариантах - в зависимости от избранного нами
временного горизонта. В первом случае речь идет о множестве sub specie
aeternitatis, то есть в пределах вечности. Это такое множество,
которое, если вспомнить слова Спинозы, разумом и страстью, в сложной
игре исторических сил порождает свободу, которую он называет
абсолютной: на всем протяжении истории люди отвергали власть и
попытки ими командовать, выражали свою неистребимую самобыт-
273
Часть 2. Множество
ность, искали свободу с помощью бесчисленных бунтов и
переворотов. Конечно, такая свобода не дается сама собою; она приходит, {
только если постоянно преодолевать препятствия и барьеры. Точ- i
но так же, как люди родятся без каких-либо извечных способное- '
тей, вписанных в их плоть, в истории отсутствуют конечные цели ;
или телеологические предназначения. Человеческие качества и ис- j
торическая целесообразность существуют лишь постольку, поскольку "\
являются результатами проявления чувств, ума и воли людей. Мож- \
но сказать, что дар свободы и склонность отвергать авторитеты ста- !
ли самыми здоровыми и благородными из инстинктов человека, под- ;
линными знаками вечности. Вероятно, касаясь вечности, нам
следовало бы выразиться точнее: множество всегда действует в
настоящем, не имеющем конечного горизонта. Иначе говоря, первое
множество - онтологическое, и мы не могли бы без него понять
собственное существование в социуме. В следующем случае речь идет
об историческом множестве или, в сущности, о таком, которое
множеством пока не стало. До сих пор оно еще не существовало. Во
второй части своей книги мы проследили появление культурных,
правовых, экономических и политических условий, которые
сегодня делают такое множество возможным. Это множество
политическое, и потребуется политический проект, чтобы осуществить его на
базе возникающих условий. Однако оба множества, хотя и
разнятся в концептуальном смысле, на деле неотделимы друг от друга. Если
бы множество уже не присутствовало в нашей общественной
жизни в латентном и подразумеваемом состоянии, мы никогда не
могли бы выразить его в политическом проекте; точно так же, мы
можем сегодня надеяться реализовать его только потому, что оно уже
наличествует в качестве реального потенциала. У множества, если
свести оба концепта вместе, необычное, двойственное
существование во времени: оно есть всегда и уже - и его пока нет.
Первая пара критических замечаний, причем, вероятно,
наиболее существенных, в адрес нашей идеи множества состоит в том,
что ее считают либо концепцией спонтанной политической
организации, либо авангардизмом новой закваски. Одни критики
говорят нам: «Да вы просто анархисты!» Такие упреки в первую
очередь звучат со стороны тех, кто способен воспринимать политическую
организацию только как партию с ее гегемонией и
централизованным лидерством. Между тем, концепция множества опирается на
тот факт, что имеющиеся у нас политические альтернативы не
ограничиваются выбором между централизованным руководством и
анархией. Выше мы попытались показать, что развитие множества
не анархично и не стихийно, поскольку его организация
складывается в ходе сотрудничества самобытных общественных субъектов.
Подобно формированию привычек или перформативности, а
также развитию языков, производство общего, о котором мы ведем
речь, не направляется из какого-то командного или мозгового
центра и не возникает вследствие стихийной гармонии между индиви-
274
2.3. Зачатки множества
лами, а появляется в пространстве между субъектами, в социальном
пространстве коммуникации. Множество создается в коллаборатив-
ном общественном взаимодействии.
Другие, напротив, усматривают в концепции множества
авангардизм и считают его новой идентичностью, стремящейся
руководить другими. «Вы по своей сути ленинисты!» - говорят нам. Иначе,
почему мы настаиваем на понятии «множества», а не «множеств»?
Вероятно, кое-кто сочтет, к примеру, что, говоря о множестве, мы
выводим на первый план мировые движения протеста и тем самым
пропагандируем идею нового авангарда. Конечно, забота о
свободном выражении разногласий, стоящая за такой критикой, важна как
принцип, от которого мы не собираемся отказываться. Однако в
концептуальном плане мы пытались доказать, что своеобразие не
умаляется общностью, проще говоря - что ее становление (прежде
всего - в труде) не отрицает реально существующих местных
различий. Таким образом, в своей концепции мы стремимся покончить с
противопоставлением единственности и множественности. Как и в
случае с гергесинским бесноватым, имя которому Легион,
правильно будет сказать и множество, и множества. Таков одержимый лик
множества. Впрочем, переходя к политическим соображениям, мы
решительно настаиваем на том, что следует отдать предпочтение
понятию «множество», а не «множества». Ведь, как мы полагаем, для
выполнения конституирующей политической роли и
формирования общества множество должно быть готово принимать решения
и действовать совместно. (О его способности принимать решения
мы поговорим подробнее в главе 3.3.) Использование этого
понятия в единственном числе, на наш взгляд, подчеркивает то, что речь
идет не о всяком единстве, а о коллективном
социально-политическом потенциале множества.
Другая пара критических замечаний, тесно связанная с
первой, сосредоточена на экономическом понимании множества. С
одной стороны, кое-кто, безусловно, воспринимает идею множества
как подкоп под промышленный рабочий класс, хотя мы и уверяем в
противоположном. «По существу вы против рабочих!» - говорят
нам. Между тем, из нашего анализа вовсе не следует, будто рабочего
класса больше не существует или даже что существенно
сократилась его общемировая численность. Если повторить то, о чем
говорилось выше, то мы утверждаем, что индустриальный труд смещен
с позиций гегемона относительно других видов работы
нематериальным трудом, что ведет к переустройству всех отраслей
производства и социума в целом в соответствии с особенностями
нематериального труда. Труд промышленных рабочих сохраняет большое
значение, но уже в контексте изменившейся парадигмы. Здесь
возникает второе критическое замечание, согласно которому наше
внимание к доминированию нематериального труда подразумевает
замену прежнего авангарда в лице промышленных рабочих новым
авангардом из работников нематериальной сферы - то, что програм-
275
Часть 2. Множество
мисты компании «Майкрософт» ведут нас по пути в светлое
будущее! «Вы просто постмодернисты-ленинисты в овечьей шкуре!» -
кричат нам. Однако доминирование определенного вида
производства в экономике вовсе не обязательно предполагает
политическую гегемонию. Напротив, наша аргументация по поводу
гегемонии нематериального труда и формирующегося общего начала во
всех видах труда направлена как раз на то, чтобы доказать, что
нынешние условия ведут к становлению всеобщей коммуникации и
сотрудничества в труде, которые могут лечь в основу множества.
Другими словами, концепция множества действительно
противоречит доводам тех, кто по-прежнему утверждает, будто класс
промышленных рабочих, его представители и партии должны
возглавлять всю прогрессивную политику. Но она отрицает и то, что
какой-либо один класс трудящихся вообще может занимать
подобное положение. Поэтому ясно, что подобные экономические
упреки смыкаются с первой парой обвинений в наш адрес по поводу
политической стихийности и авангардизма.
С хозяйственным аспектом проблемы связана и гораздо более
серьезная критика, когда концепцию множества обвиняют в
экономизме, поскольку она не предполагает рассмотрения иных осей
общественного противостояния и иерархии, таких как раса, тендер и
сексуальные предпочтения. «Вас волнуют только труд и
работники!» - говорят нам. С одной стороны, следует еще раз подчеркнуть,
что при биополитическом производстве постепенно размываются
различия между разными сферами - экономической, социальной и
культурной. Если смотреть на дело непредвзято, то
биополитическая точка зрения всегда непременно стоит над экономическими
соображениями и имеет больший охват, нежели они. С другой
стороны, следует признать, что акцент на труде составляет важное
сознательное ограничение задач нашей книги. Выше мы указывали
(и это имеет смысл повторить), что сосредоточившись на труде и
социально-экономических классах как на базисе анализа множества,
мы имели в виду компенсировать относительную скудость свежих
исследований проблемы классов. Впрочем, мы отмечали также, что
сильные традиции расовой и тендерной политики уже содержат в
себе стремление к образованию множества. Это стремление налицо
тогда, когда, к примеру, феминистки выдвигают в качестве идеала
не такой мир, в котором не было бы различий по признаку пола, а
такой, при котором тендер не имеет значения (в том смысле, что он
перестает быть источником неравенства); или когда активисты
борьбы с расизмом призывают не к миру без рас, а к системе, в которой
расовые различия были бы не важны. Короче говоря, речь идет о
процессе освобождения людей, основанном на свободном
выражении их различий. Центральный пункт концепции множества -
единство личного и общего. Однако для того, чтобы эта концепция
сыграла сколь-либо существенную политическую роль, нужно, конечно
же, углублять и развивать ее по всем направлениям.
276
2.3. Зачатки множества
В третьем наборе критических замечаний ставится под
сомнение обоснованность нашей идеи с философской точки зрения. Одно
направление подобной критики - с гегельянских позиций -
усматривает в множестве всего лишь очередную разновидность
традиционной диалектической связи между «одним» и «многими»,
особенно когда мы представляем сущность текущей мировой политики
как борьбу между Империей и множеством. «Фактически вы
просто неумелые или непоследовательные диалектики!» - говорят нам.
Если бы это было так, то самостоятельность множества была бы очень
сильно ограничена, так как оно не могло бы существовать в отрыве
от Империи как своей диалектической пары. Между тем, в
философском плане мы пытались показать, что переплетение
самобытности и многообразия, характеризующее множество, отвергает
диалектическое противопоставление «одного» и «многих». Речь идет
о том и другом одновременно - и ни об одном из них по
отдельности. В третьей части книги, рассуждая с политических позиций, мы
покажем, что Империя и множество не симметричны: если
Империя постоянно зависит от множества и его социальной
продуктивности, то множество потенциально автономно и способно создать
общество самостоятельно. Следующий пункт философских упреков -
критика с позиций деконструктивизма. Тут выстраивается
диалектическая связка противоположного свойства, а именно - со
стороны экспансивной природы множества, и опротестовывается наше
утверждение о том, что множество всеобъемлюще. «Вы забываете о
соподчинении!» - говорят нам. Иными словами, речь идет о
противоречии между множеством и теми, кто из него исключен. По
словам наших критиков, всякий образ, даже образ множества, должен
быть очерчен с точки зрения остатка, тех, кто в него не
укладывается, будь то отверженные, нищие или низшие слои. Мы могли бы
вернуться здесь к философской точке зрения, согласно которой
множество переводит эксклюзивную и ограничивающую логику
образа-различия в открытую и расширительную логику
личности-общности, но, вероятно, в качестве иллюстрации полезнее будет указать
на неограниченный и нечеткий характер распределенных сетей.
Конечно, вне сети могут быть узлы или центры, но нет никого, кто
неизбежно останется неохваченным ею. Далее, следует помнить, что
концепция множества - это план политической организации. Его
можно реализовать только путем политической практики. Никто
изначально не исключен из множества, но не гарантировано и
включение в него каждого: экспансия общего-дело реальной политики.
Философский вызов потенциально всеохватывающей природе
множества непосредственно провоцирует важное политическое
замечание. Оно состоит в том, что концепция множества
применима лишь в ведущих странах мира и в их общественных условиях, то
есть, грубо говоря, на глобальном Севере. В то же время ее якобы
нельзя использовать в отношении подчиненных регионов на
глобальном Юге. «В сущности, вы - философы элиты глобального Севе-
277
Часть 2. Множество
pa, берущие на себя смелость рассуждать от имени всего
человечества!» - говорят нам. Мы попытались отреагировать на такие
соображения, проанализировав в этом разделе книги положение
крестьян, бедняков и мигрантов и показав, что налицо тенденция к
формированию общих условий труда и производства. Впрочем, мы
хорошо понимаем (и это было в центре проведенного нами анализа ;
глобального политического организма и топографии эксплуатации), \
что ситуация в разных частях планеты кардинально различна, что )
налицо бросающееся в глаза неравенство в распределении власти и I
богатства. Мы утверждаем, что всеобщий политический проект воз- >
ножен. Бесспорно, такую возможность придется подтвердить и
осуществить на практике. В любом случае, мы отказываемся
признавать какое-либо видение, которое устанавливает стадии линейного
развития политической организации. Некоторые авторы
указывают на то, что те, кто живет в наиболее развитых регионах мира,
могут быть готовы к таким демократичным формам организации,,
как множество, тогда как те, кто живет во второстепенных
регионах, обречены на устарелые формы до тех пор, пока не созреют. Мы
все готовы к демократии. Задача состоит в том, чтобы организовать
ее политически.
Наконец, выдвинутая нами идея множества, вероятно, многим
покажется нереалистичной. «Вы попросту утописты!» Мы же
старались доказать, что это не просто некая абстрактная, невозможная
мечта, оторванная от жизни, а что, скорее, в окружающем нас мире
формируются конкретные условия, создающие возможность
появления множества. Важно всегда помнить, что вероятен иной,
лучший, более демократичный мир, - и поощрять стремление к нему.
Множество - символ такого стремления.
278
Часть 3. Демократия
3.1. Долгий путь демократии
Настоящая демократия, вероятно, недурна, когда
преобладает чувство патриотизма; если же в Государстве
кишат плуты, которых сегодня как раз с избытком, то
такой настрой в массах следует немного поприжать.
Из письма Эдварда Ратледжа Джону Джею,
24 ноября 1776 года
Эл Смит заметил однажды, что «единственное
средство от демократических пороков - это еще больше
демократии». Как следует из нашего анализа, вполне
возможно, что применив подобное лекарство в
настоящее время, мы попали бы из огня да в полымя.
Некоторые проблемы с управляемостью в Соединенных
Штатах сегодня вызваны как раз излишком
демократии... Напротив, нам нужно проявлять в отношении
демократии несколько большую умеренность.
Самхшь Хантингтон, 1975 год
Кризис демократии
в эпоху вооруженной глобализации
Предполагалось, что завершение «холодной войны»
ознаменует собой окончательную победу демократии. Однако
ныне соответствующее понятие и демократические практики
повсеместно оказались в кризисе. Даже в Соединенных
Штатах, этом самопровозглашенном маяке демократии, серьезные
вопросы вызывают такие основополагающие институты, как
избирательная система, а во многих районах мира бледная
копия демократических систем правления вообще едва
заметна, причем постоянное глобальное состояние войны
подрывает и те жалкие демократические формы, которые имеются в
наличии.
На протяжении большей части XX столетия понятие
демократии одновременно истощалось и подкреплялось
идеологией «холодной войны». По одну сторону раскола,
связанного с «холодной войной», демократический концепт
обыкновенно определялся в жестких терминах
антикоммунизма, превращаясь в синоним «свободного мира». В этом смысле
У слова демократия было мало общего с характером правле-
281
Часть 3. Демократия
1
ния: всякое государство, не входившее в орбиту
подразумеваемого коммунистического тоталитаризма, могло получить
демократический «ярлык» независимо от того, насколько
демократичным оно было на самом деле. По другую сторону этого
раскола социалистические страны тоже претендовали на
звание «демократических республик». Но и у этой претензии было
мало общего с характером правления. Вместо этого речь шла \
главным образом о противостоянии власти капитала: всякое 1
государство, выступавшее против подразумеваемого
капиталистического господства, могло претендовать на звание де- \
мократической республики. После окончания «холодной
войны» концепт демократии оторвался от этих жестких якорей и
поплыл по воле волн. Возможно, по этой причине возникает
некоторая надежда, что он сумеет вернуть себе прежнюю
значимость.
Нынешний кризис демократии связан не только с
коррупцией и неэффективностью демократических институтов и
практики, но и с самим ее содержанием. Отчасти это вызвано
тем, что по-прежнему неясно, что же вообще означает
демократия в мире, подвергнутом глобализации. Нет сомнения, что
глобальная демократия будет предполагать нечто отличное
от ее смысла в национальных условиях на протяжении эпохи
модернити. Мы можем почерпнуть первые признаки такого
демократического кризиса из недавних многотомных ученых
писаний о природе глобализации и глобальной войны в связи
с демократией. В академической среде приверженность
демократии остается исходной посылкой, но между учеными нет
согласия в вопросе о том, умножает или сокращает нынешняя
форма глобализации силы и возможности демократии в мире.
Кроме того, после И сентября возросшее военное давление
привело к поляризации прежних позиций, а в некоторых умах
подчинило потребность в демократии заботам о безопасности
и стабильности. Ради прояснения ситуации полезно
рассортировать эти позиции согласно представлениям о воздействии
глобализации на демократию и их общей политической
направленности. Это даст нам четыре логических категории и
отделит тех, кто думает, что глобализация укрепляет
демократию, от тех, кто усматривает в ней препятствие, причем как
282
3.1. Долгий путь демократии
в правой, так и в левой части политического спектра.
Конечно, нужно учесть, что в разнообразных обсуждениях того, что
подразумевает глобализация, в дополнение к тому, что значит
демократия, немало скользких мест. Обозначения «правое» и
«левое» весьма условны, но все же полезны, если есть желание
разобраться в разных точках зрения.
Сначала рассмотрим социал-демократические аргументы,
согласно которым глобализация угнетает демократию или
угрожает ей. При этом глобализация обычно жестко определяется
в экономических терминах. Из этих доводов следует, что в
интересах демократии национальным государствам нужно
выйти из-под действия сил глобализации. В ту же категорию
укладываются и утверждения, будто глобализация
экономики - это на самом деле миф, но миф влиятельный и с
антидемократическими последствиями1. Многие разделяют такую
позицию. Они считают, что сегодняшняя
интернационализированная экономика не так уж и нова (экономика уже давно
интернационализирована); что в подлинном смысле
транснациональные корпорации (в противоположность
многонациональным) встречаются по-прежнему редко; и что
преобладающая часть торговли ныне, в сущности, вовсе не глобальна, а
сосредоточена между Северной Америкой, Европой и
Японией. По их словам, несмотря на то, что глобализация - миф, ее
идеология парализует демократию как национальную
политическую стратегию. Мифическая глобализация, якобы
неизбежная, просто используется в противовес национальным
усилиям по контролю над экономикой. Она содействует
неолиберальным программам приватизации, разрушению государства
благосостояния и тому подобным мерам. Социал-демократы
утверждают, что национальные государства, напротив, могут
и должны отстоять свой суверенитет и взять больше власти
над экономикой на национальном и наднациональном
уровнях. Такое поведение восстановило бы демократические
функции государства, подвергшиеся эрозии, и в особенности - его
представительные функции и структуры государства
благосостояния. Именно такая социал-демократическая позиция
особенно сильно пострадала от событий, разворачивавшихся в
период после атак 11 сентября и до войны в Ираке. Как пред-
283
Часть 3. Демократия
ставляется, состояние глобальной войны действительно еде-\
лало глобализацию неизбежной (прежде всего с точки зрения,
безопасности и военного дела), то есть лишило логики всякие \
антиглобализационные взгляды. Фактически, после
наступления состояния войны большая часть социал-демократических)
авторов совершила дрейф в направлении одной из двух
позиций в пользу глобализации, обозначенных ниже. Политика
Германии при канцлере Шредере - наглядный пример того, 1
насколько серьезно защита социал-демократами национальных 1
интересов стала опираться на многосторонние космополита- I
ческие альянсы. Что же касается Великобритании при пре- 1
мьер-министре Блэре, то она представляет собой главную ил-1
люстрацию того, что поддержка Соединенных Штатов и их I
глобальной гегемонии считается наилучшим способом удов- 1
летворения национальных интересов. :|
В оппозиции социал-демократической критике глобали- |
зации, но, тем не менее, при сохранении левых политических |
взглядов, формулируются либерально-космополитические %
аргументы. Их авторы полагают, что глобализация, напротив, i
укрепляет демократию2. Мы не собираемся утверждать, что
такие авторы вовсе не критикуют нынешние формы глобали- ¡
зации. На деле они этим занимаются, в частности обращая
внимание на менее всего подлежащие регулированию сферы
деятельности всемирного капитала. Но в данном случае речь
идет не об аргументах против капиталистической
глобализации как таковой, а о доводах в пользу более совершенного
институционального и политического управления хозяйством.
В целом эти авторы подчеркивают, что глобализация
приносит позитивные экономические и политические результаты, а
также средства, позволяющие справиться с глобальным
состоянием войны. В дополнение к экономическому развитию,
глобализация, по их прогнозам, создаст большой потенциал
демократии, прежде всего из-за новой относительной свободы
от власти национальных государств - и в этом отношении ясно,
что они противостоят социал-демократической позиции. Это
особенно заметно, к примеру, в спорах вокруг вопроса о
правах человека, который во многих отношениях стал занимать
больше места, вопреки сохранению полномочий национальных
284
3.1. Долгий путь демократии
государств или вне зависимости от них. Реализация идей о
новой космополитической демократии или глобальном
управлении тоже зависит от перспективы относительного упадка
суверенитета национальных государств. Глобальное состояние
войны превратило либеральный космополитизм в одну из
основных политических позиций, и, как представляется, он
составляет единственно жизнеспособную альтернативу
глобальному контролю со стороны США. Ввиду реальности
односторонних американских действий многосторонность - это
главный способ космополитической политики, а Соединенные
Штаты - ее самый мощный инструмент. В пределы данной
категории укладываются и те, кто просто говорит, что США
не способны «пройти такой путь в одиночку» и должны
разделить полномочия глобальной власти, как и ответственность, с
другими крупными державами - в соответствии с некой
многосторонней договоренностью, дабы сохранить мировой
порядок3.
Многие доводы представителей правого крыла,
сосредоточенные на преимуществах и необходимости всемирной
гегемонии США, не противоречат идее либеральных
космополитов в том, что глобализация способствует демократии.
Однако причины на то у них совершенно другие. Такие взгляды
сегодня повсеместно представлены в средствах массовой
информации, отражающих господствующую тенденцию. Из них
в целом следует, что глобализация усиливает демократию
потому, что сама по себе американская гегемония и
распространение власти капитала обязательно требуют экспансии
демократии. Некоторые заявляют, будто власть капитала
демократична по своей сути, то есть глобализация капитала
равнозначна глобализации демократии. Другие полагают, что
политическая система США и «американский образ жизни»
синонимичны демократии, таким образом, расширение
американской гегемонии обеспечивает распространение
демократии. Впрочем, обычно эти нюансы оказываются сторонами
одной и той же медали4. Глобальное состояние войны
придало этой позиции небывало масштабную политическую
платформу. То, что получило известность под названием
неоконсервативной идеологии, составившей прочный фундамент для
285
Часть 3. Демократия
администрации Дж. Буша, подталкивает Соединенные
Штаты к активной перекройке политической карты мира путем
выкорчевывания «сорняковых» режимов, составляющих по-
„тенциальную угрозу, и насаждения «хороших» режимов.
Правительство США подчеркивает, что его вмешательство по
всему миру исходит не просто из национальных интересов, но
также из всемирных, универсальных стремлений к свободе и
благоденствию. Америка должна действовать в
одностороннем порядке на пользу всей планете, не ограничивая себя
многосторонними соглашениями или международным правом5.
Среди подобных консерваторов, выступающих за
глобализацию, есть несколько авторов, преимущественно британских,
которые видят в нынешней всемирной гегемонии США
законное наследие благотворных проектов европейского
империализма. Но есть и другие писатели, как нетрудно
догадаться - американские, которые спорят с первыми, усматривая в
утверждении мировой власти США принципиально новую и
исключительную историческую ситуацию. Так, один
американский автор убежден, будто исключительность США сулит
небывалые выгоды всей планете: «При всей нашей
неловкости, та роль, которую играют Соединенные Штаты, составляет
величайший дар всему миру за многие, многие века,
возможно, за всю известную нам историю»6.
Наконец, консерваторы, стоящие на страже традиционньчх
ценностей, оспаривают господствующую правую точку зрения,
согласно которой нерегулируемый капитализм и
американская гегемония непременно несут с собой демократию. Вместо
этого они соглашаются с социал-демократами в том, что
глобализация служит для демократии препятствием, выдвигая мя
этого собственные резоны: главным образом то, что
глобализация угрожает традиционным, консервативным ценностям.
Такая позиция принимает различные формы внутри
Соединенных Штатов и за их пределами. Консервативные авторы
вне США, усматривая в глобализации радикальное
распространение американской гегемонии, доказывают, в согласии с
социал-демократами, что экономическим рынкам требуется
государственное регулирование, поскольку их стабильности
грозит анархия сил всемирного хозяйства. Впрочем, главный
286
3.1. Долгий путь демократии
упор в соответствующих доказательствах сделан на
культурной, а вовсе не на хозяйственной сфере. Так, консервативные
критики вне Соединенных Штатов утверждают, что
американское общество столь сильно разложилось - ввиду слабой
сплоченности, упадка структур семьи, высоких показателей
преступности, количества заключенных в тюрьмах и тому
подобных явлений, - что у него не достает политической силы
или нравственного духа. Между тем такие качества
необходимы, чтобы властвовать над другими странами7. Приверженцы
консерватизма, отстаивающие традиционные ценности
внутри Соединенных Штатов, в свою очередь, считают, что
растущее вовлечение страны в мировые дела и нарастание
нерегулируемой власти капитала подрывают моральные основы и
традиционные ценности Америки. Поэтому такие тенденции
губительны для нее8. Во всех этих случаях традиционные
ценности или институты общества (или то, что некоторые авторы
называют цивилизацией) нуждаются в защите, а национальный
интерес - в обеспечении его неприкосновенности перед
лицом вызова глобализации. Глобальное состояние войны и то
давление, которое оно оказывает, принуждая признать
глобализацию как реальный факт, несколько усмирило, но не
прекратило отстаивание такой позиции. Теперь консерваторы,
радеющие о традиционных ценностях, обычно выражают
скептицизм по поводу глобализации и пессимизм по поводу тех
выгод, которые, как утверждается, гегемония США несет
американскому народу и всему миру.
Впрочем, ни одна из приведенных аргументаций -
правых и левых, за и против глобализации - не выглядит
достаточной для того, чтобы разрешить вопрос о связи между
демократией и глобализацией. Скорее, из них становится ясно,
что глобализация и глобальная война ставят демократию под
сомнение. Конечно, за последние столетия уже неоднократно
провозглашался «кризис» демократии. Чаще всего с
соответствующими заявлениями выступали либеральные
аристократы из опасения перед народной властью или технократы,
обеспокоенные беспорядочностью парламентских систем. Но наше
затруднение с демократией - иного рода. Прежде всего,
сегодня демократия сталкивается с резким скачком в масштабе
287
Часть 3. Демократия
(от национального к планетарному), то есть она оторвалась от
привычных значений и практик времен модернити. Как мы
еще покажем ниже, в новых рамках и в новом масштабе к
демократии нужно относиться по-другому и практиковать ее
иначе. Это одна из причин, по которой все четыре категории
аргументов, выделенные выше, неадекватны: они должным
образом не учитывают размаха нынешнего кризиса
демократии. Вторая, более комплексная и существенная причина, из-
за которой подобные доводы не убеждают, состоит в том, что
даже рассуждая о демократии, их авторы преуменьшают ее
значение или откладывают ее в долгий ящик. Сегодня
либерально-аристократическая позиция сводится к тому, чтобы
настаивать на необходимости достижения сначала свободы, а
уж затем, немного позже -демократии9. В тривиальном
выражении мандат на свободу сегодня и демократию попозже
нередко переводится в абсолютное господство частной
собственности, что подрывает волю каждого. Либеральным
аристократам невдомек, что в эпоху биополитического
производства либерализм и свобода, опирающиеся на достояние
немногих или даже большого числа людей, уже невозможны.
(Общественный характер биополитического производства
угрожает даже логике частной собственности.) Достояние
каждого сегодня становится единственно возможной основой для
свободы и демократии, которые теперь нельзя разделить.
В громких протестах против политических и
экономических особенностей глобальной системы, включая текущее
состояние войны, которыми мы детально еще займемся, следует
видеть мощные признаки кризиса демократии. Разнообразные
протесты показывают, что демократию невозможно устроить
или насадить сверху. Протестующие отвергают исходящие
сверху демократические идеи, проталкиваемые обеими
сторонами противостояния в «холодной войне»: демократия -
это не непосредственное политическое лицо капитализма и
не власть бюрократических элит. К тому же, ее не могут
принести ни военная интервенция и смена режима, ни
различные ныне циркулирующие образцы «демократического
транзита», которые обычно базируются на какой-то форме
насаждения латиноамериканских каудильо. Последние лучше
288
3.1. Долгий путь демократии
доказали свою пригодность для порождения новых
олигархий, нежели для демократических систем10. Все радикальные
социальные движения после 1968 года указывали на
искажения в подобном отношении к демократии, которые переводят
ее в тип власти, навязываемой и контролируемой сверху. Как
они настаивают, демократия, напротив, может появиться
только снизу. Вероятно, настоящий кризис понятия демократии,
вызванный ее новым всемирным размахом, может послужить
поводом, чтобы вернуться к прежнему ее значению как
власти каждого в интересах всех, то есть - к демократии без
оговорок, всяких «если» и «но».
Незавершенный демократический
проект эпохи модернити
Нынешний кризис демократии отбрасывает нас к
раннему периоду европейской модернити, в частности, в XVIII век.
Ведь и тогда идея и практика демократии тоже оказались в
кризисе из-за скачка в масштабе, и их пришлось
разрабатывать заново. На заключительной стадии модернити вновь
появились нерешенные проблемы, возникшие в ее начале.
Защитникам демократии в Европе и Северной Америке во
времена ранней модернити противостояли скептики, которые
уверяли их, что демократия, вероятно, была осуществима в
формате афинского полиса, но становилась невообразимой на
пространных территориях национальных государств эпохи
модернити. Сейчас, во времена глобализации, сторонников
демократии опять встречают скептики, которые утверждают,
будто демократия, вероятно, была возможна в пределах
национальной территории, но ее невозможно представить себе в
глобальном масштабе.
Конечно, революционные демократы XVIII столетия не
предлагали просто вернуться к демократии в ее античных
формах. Напротив, их задача, отчасти предполагавшая
разрешение проблемы масштаба, состояла в том, чтобы заново
изобрести данный концепт и создать другие институциональные
формы и практики. В эпоху модернити при попытках
преодолеть кризис демократии, как мы сейчас увидим в деталях, цен-
289
Часть 3. Демократия
тральная роль отводилась представительству. Впрочем, то
обстоятельство, что старая проблема возникла вновь, не
означает, будто прежнее решение может сгодиться и на этот раз.
Другими словами, нет гарантии, что мы можем просто расширить
формы представительства времен модернити, чтобы успешно
решить новую проблему масштаба, стоящую перед нами. (Это
будет темой главы 3.2.) Скорее, подобно революционерам
ранней модернити, мы должны будем заново разработать
демократический концепт и создать новые институциональные
формы и практики, подходящие для нынешней глобальной эры.
Такой проект концептуальной и практической разработки
составляет главный объект последней части нашей книги.
Как уже отмечалось, проблема демократии в глобальном
мире неотделима от еще одного вопроса эпохи модернити, на
который так и не найдено исчерпывающего ответа, - войны. В
первой части мы увидели, что один из ликов глобализации
указывает на то, что сейчас война опять стала проблемой или,
скорее, что дезорганизованное и незаконное насилие
препятствует реализации существующих видов суверенитета. Мы
имеем дело с глобальным состоянием войны, при котором
насилие может вспыхнуть где и когда угодно. При этом с точки
зрения суверенитета особенно важно, что сегодня нет
надежных средств легитимации применения насилия или
стабильных группировок, увязывающих проявления насилия с
лагерями друзей и врагов. Теория и практика суверенитета эпохи
модернити возникли в ходе решений той же проблемы, а
именно проблемы гражданской войны - и здесь мы снова попадаем
назад - но уже в XVII, а не XVIII век. Размышления Гоббса о
гражданских войнах в Англии и мысли Декарта по поводу
Тридцатилетней войны в Германии - основополагающие
моменты в основном потоке европейской мысли Нового
времени. Гражданская война представляет собой негативный опыт,
от которого отталкивается представление модернити о
политическом порядке. Конфликтная ситуация - «война всех
против всех» - это в реальности всего лишь очищенная,
философская концепция гражданской войны, спроецированная либо
в прошлое, в доисторические времена, либо в сущность само-
290
3.1. Долгий путь демократии
го человека. В эпоху модернити суверенитет был призван
положить конец гражданской войне11.
Однако нельзя забывать о двойственности и
незавершенности решения проблемы гражданской войны, которое
предлагает Гоббс. С одной стороны, он констатирует, что главной
целью Левиафана является завершение длительных
гражданских войн в Англии, то есть та суверенная власть, которую он
предлагает, должна стать конституирующей, производя и
воспроизводя народ в качестве мирного общественного уклада и
кладя конец войне всех против всех, которая равнозначна
социальному и политическому хаосу. С другой стороны,
война - бурное время, когда зреют зачатки гражданской
междоусобицы и внешнего конфликта, - неизменно остается для Гоб-
бса постоянно маячащей вероятностью, отчасти в силу того,
что угроза войны и смерти - главное орудие, используемое
для принуждения множества к подчинению власти суверена:
protego ergo obligo (повинуются тому, кто обеспечивает защиту).
Следует ясно понимать, что суверенитет эпохи модернити не
кладет предела насилию и страху. Взамен он кладет предел
гражданской войне, организуя насилие и страх в рамках
внутренне непротиворечивого и стабильного политического
порядка. Суверен становится единственным легитимным
источником насилия, проявляемого как против его собственных
подданных, так и против других суверенных держав. Именно
таким образом суверенное национальное государство и
выступало в эпоху модернити ответом на проблему гражданской
войны.
Сегодня эта проблема возникает опять, но уже в гораздо
более широком, глобальном масштабе. Современная война,
переродившаяся в постоянную надзорную деятельность,
поддерживающую основы административной власти и
политического контроля, как и прежде, требует от утомленных
насилием и страхом подданных подчинения. Но то, что проблема
напоминает существовавшую в прошлом, еще не означает, что
окажутся эффективными аналогичные способы ее решения.
Упроченный суверенитет национальных государств не сможет
положить конец глобальному состоянию войны. Наоборот,
необходима иная, всемирная форма суверенитета. Именно в
291
Часть 3. Демократия
этом, к примеру, состоит смысл предложенной Хантингтоном
и уже рассмотренной нами парадигмы мирового конфликта
между цивилизациями. Зная, как преуспела «холодная
война», упаковав всемирное насилие в сплоченные блоки и
создав стабильный строй власти, Хантингтон хочет отвести
такую же упорядочивающую роль цивилизациям: они сделали
бы глобальный конфликт логичным, разделив национальные
государства на устойчивые группы союзников и врагов.
«Война с терроризмом» тоже нацелена, хотя и несколько по-иному,
на придание организованной формы всемирному насилию. Так
называемые «коалиция решительных» и «ось зла» обозначают
стратегии группирования национальных государств, то есть
придания смысла проявляемому ими насилию посредством
создания блоков. (Однако, как мы убедились в первой главе,
определения терроризма, на которые при этом ссылаются,
сильно разнятся между собой в зависимости от точки зрения того,
кто выдвигает соответствующие обвинения.) Ни одно из
таких решений не кажется нам подходящим, но они, по крайней
мере, обращаются к той проблеме, которая возникает для
имперской власти из-за всемирной гражданской войны. Итак, с
такой точки зрения, прекращение гражданской войны не
кладет конца насилию и страху. Речь идет всего лишь о придании
им упорядоченности и их концентрации в руках суверена.
Повторим: то обстоятельство, что нынешние проблемы
демократии и войны напоминают те, что возникли на заре
эпохи модернити, не означает, будто прежние решения вновь
докажут свою состоятельность. Когда мы оглядываемся на
концепции демократии, появившиеся в те времена, нам следует
оценить не только то, сколь радикальным было их появление,
но и то, сколь незавершенным остался демократический
проект модернити. Революционеры XVIII столетия в Европе и в
Соединенных Штатах воспринимали демократию ясно и
просто: как власть каждого в интересах всех. Первым великим
нововведением модернити относительно античной концепции
демократии фактически стало именно придание ей
универсального характера, ее полное распространение на каждого.
Вспомним, к примеру, что в древних Афинах Перикл
определял демократию как власть многих в противоположность вла-
292
3.1. Долгий путь демократии
сти немногих (при аристократии или олигархии) или власти
одного (при монархии и тирании)12. В Европе и Северной
Америке XVI 1-ХVIII веков это унаследованное понятие
демократии для многих трансформировалось в демократию дая всех.
В античном понимании демократия была таким же
ограниченным концептом, как монархия и аристократия: те многие,
кто имел власть, тоже составляли лишь часть всего
общественного целого. В противоположность этому, у демократии
эпохи модернити нет ограничений, именно поэтому Спиноза и
называет ее «абсолютной»11. Шаг от многих до всех невелик в
семантическом плане, но имеет чрезвычайно серьезные
последствия! С такой универсальностью приходят не менее
радикальные концепции равенства и свободы. Мы только тогда
можем править все вместе, когда имеем на то равные
полномочия, вполне свободны в своих действиях и в выборе.
В скобках нужно заметить, что «демократию для всех» не
стоит путать с понятием охлократии, то есть власти всех или
целого, которую на протяжении всей истории политической
теории неизменно осуждали как ложную производную воли,
выраженной всеми. Критики тоталитаризма, проявившего
себя в середине XX века, справедливо выступали против
подобного рода путаницы14. Однако, даже осуждая тиранию (при
опоре в анализе на древнегреческое понимание разложения
форм правления в полисе), эти критики так и не сумели
подняться до уровня поддержки демократии как образца
угодного им правления. Конечно, в Европе господствовала
традиция осуждения тирании (однако почти всегда только с
аристократических позиций), а также осуждения
тоталитаризма (но одновременно и самовыражения «каждого», то есть
демократии личностей и множества).
Революции эпохи модернити не вызвали
непосредственной институционализации универсального понятия
демократии даже в национальных рамках. Исключение женщин, лиц,
лишенных собственности, небелого населения и прочих
отрицало универсальность претензии на «всеобщность».
Действительно, идея всеобщей демократии так и не была
институционализирована, хотя и послужила целью, которой
вдохновлялись революции и баталии той эпохи. Можно счи-
293
Часть 3. Демократия
тать исторический путь революций модернити прерывистым
и неровным, но все же реальным продвижением к реализации
идеи абсолютной демократии. Это своего рода Полярная
звезда, по-прежнему направляющая наши политические
устремления и действия.
Второй крупной новацией эпохи модернити в понимании
демократии стала концепция представительства. Считалось,
что представительство - это практический механизм,
присущий модернити и способный обеспечить утверждение
республиканского правления на обширных пространствах
национальных государств15. Оно выполняет две противоречащие
друг другу функции: связывает множество с властью и в то же
время отделяет его от нее. Представительство - это
дизъюнктивный (расчмняющий) синтез в том смысле, что
одновременно соединяет и отрезает, пристегивает и разделяет16. Нужно
заметить, что многие из великих революционных умов XVIII
века не только сдержанно относились к демократии, но даже
всерьез боялись ее и сопротивлялись ей самым определенным
и конкретным образом. Для них представительство
выступает в качестве своего рода вакцины, защищающей от
опасностей абсолютной демократии: оно дает общественному
организму небольшую, контролируемую дозу народного правления
и тем самым страхует от грозных эксцессов со стороны
множества. Нередко авторы XVIII века прибегали к термину
республиканство, чтобы зафиксировать это дистанцирование от
демократии.
Так, Жан-Жак Руссо в теории общественного договора
трактует демократию и представительство сложным,
амбивалентным образом. С одной стороны, как он заявляет, народ
республики должен располагать всей полнотой власти,
причем каждый должен самым активным и непосредственным
образом участвовать в формировании политического
организма и оказывать на него решающее влияние. С другой стороны,
такое полноценное политическое участие умеряется тем
соображением, что только в некоторых особых случаях
демократия действительно выступает как уместная форма правления
во исполнение воли суверенного народа. Разным нациям
уготованы неодинаковые формы власти, но, по его мнению, вы-
294
3.1. Долгий путь демократии
борная аристократия составляет наилучший и самый
естественный политической порядок17. «Если бы существовала
нация богов, она управлялась бы демократически, - говорит
Руссо. - Столь совершенное правление не годится для людей»18.
Таким образом, по крайней мере при первом чтении, мы
приходим к выводу, что если представительство в сфере
суверенитета представляется Руссо недопустимым, то
применительно к власти оно терпимо и даже в большинстве случаев
предпочтительно.
И все же, присмотревшись внимательнее, мы может
убедиться, что, вопреки заверениям в обратном со стороны
самого Руссо, его понимание суверенитета тоже содержит в себе
идею о необходимости представительства. Это с особой
очевидностью следует из данного им пояснения, что суверенна
только «общая воля» народа, а вовсе не «воля всех». Воля всех
есть множественное выражение воли всего населения,
которое Руссо считает бессвязной какофонией, тогда как общая воля
возвышается над обществом. Это трансцендентальное, единое
выражение воли19. На основании замысла Руссо нам следует
признать, что сама по себе общая воля - это
представительство, которое одновременно привязано к воле всех и
отделено от нее. Связь между единством, трансцендентальностью и
представительством иллюстрируется тем различием, которое
Руссо проводит между народом и множеством. Народ лишь
тогда суверенен для Руссо, когда объединен. Как он
объясняет, народ возникает в результате сохранения или созидания
единых привычек, обычаев и взглядов, вследствие чего
население говорит одним голосом и действует по единой воле.
Народу не присуще многообразие. Между тем, на деле
население, возможно, так никогда и не устранит различия и не
станет говорить одним голосом. Единство народа можно создать,
лишь приведя в действие механизм представительства,
который отделяет народ от множества. То есть, вопреки тому, что
народ как таковой сходится вместе, чтобы употребить
суверенную власть, множество при этом не присутствует; его
всего только представляет народ. Итак, у Руссо власть каждого
парадоксальным, но, тем не менее, неизбежным образом низ-
295
Часть 3. Демократия
водится до правления кого-то одного, которое осуществляет- -
ся через механизм представительства.
Авторы и сторонники американской конституции были
гораздо откровеннее, чем Руссо, в своих опасениях перед
демократией и тяге к отделению, обеспечиваемому
представительством. Например, для одного из авторов «Федералиста»,
Джеймса Мэдисона, концепция демократии характеризуется,
как и народный суверенитет у Руссо, тем обстоятельством, что
«народ сходится и осуществляет правление сам», то есть весь
народ правит непосредственно, свободно и равноправно20.
Мэдисон находит такую демократию опасной. Вслед за Руссо,
он боится, что в народе возникнут различия - не только
индивидуальные, которые легко проконтролировать, но также
различия коллективные, то есть фракционность. Как пишет
Мэдисон в «Федералисте №10», фракция меньшинства не
составляет для демократии серьезной проблемы, так как
большинство способно ее контролировать. Однако у демократии
нет механизма, чтобы проконтролировать фракцию
большинства. По мнению Мэдисона, у демократического множества
как такового отсутствует механизм мышления,
осмотрительной или нравственной оценки для организации различий:
последние немедленно и неизбежно выливаются в конфликт
и тиранию. Мэдисон доказывает, что представительная схема,
заложенная в американской конституции, является надежной
гарантией от деспотизма большинства в рамках республики.
Тут вопрос масштаба выходит на первый план. Согласно
известным аргументам, в ограниченных пространствах
древнегреческих городов-государств демократия была
осуществима, тогда как практические запросы, возникающие из-за
обширных современных национальных государств, требуют ее
укрощения с помощью представительных механизмов. Таким
образом, демократия годится для немногочисленного
населения, а представительство - для пространных территорий и
большого населения21. В XVIII веке в Соединенных Штатах
многие авторы, не разделявшие федералистских мнений,
использовали противопоставления между демократией и
представительством для критики предложенной конституции и
идеи сильного федерального правительства. Они отдавали
296
3.1. Долгий путь демократии
предпочтение небольшим независимым штатам, поскольку
малый масштаб создает условия, пригодные для демократии
или, по крайней мере, для представительства в небольших
пропорциях, когда каждый делегат выступает от лица
относительно немногих людей22. Федералисты были согласны, что
представительство составляет препятствие для демократии -
для всеобщего, равного и свободного правления всех, - и как
раз в силу этого поддерживали его! Огромная протяженность
современных национальных государств, особенно
Соединенных Штатов, не мешает эффективному правлению, а,
напротив, составляет большое преимущество! Представители,
слишком близкие к тем, от чьего лица они выступают, не
обеспечивают адекватного защитного барьера против
демократии; представительство должно быть достаточно удаленным,
чтобы удерживать на расстоянии опасности, связанные с
демократией, и все же не столь далеким, чтобы у
представителей не было вообще контактов с людьми, ими
представляемыми. Нет необходимости, чтобы представители детально
знакомились с теми, кого представляют, на месте
(«Федералист №56»). Важнее «заполучить в качестве правительства тех,
кто обладает наибольшей мудростью и понимает, в чем
состоит общественное благо, и наилучшими качествами, чтобы его
добиваться»2'. Мэдисон настаивает, что схема
представительства, согласно которой правят немногие, не является ни
олигархией («Федералист №57»), ни аристократией в британском
стиле («Федералист №63»). Вероятно, она ближе всего к тому,
что Руссо называет выборной аристократией,
противопоставляя ее наследственным или естественным аристократическим
формам. Мэдисон, бесспорно, согласен с точкой зрения Руссо,
что «наилучший и самый естественный порядок вещей
состоит в том, чтобы множеством управляли мудрейшие»24. В этих
Дискуссиях мы вновь можем обнаружить сущность
представительства: оно связывает граждан с правительством и в тоже
время отделяет их от него. Новая наука основана на таком
Дизъюнктивном синтезе.
Ослепительно ярким элементом этих рассуждений XVIII
века является то, что они со всей отчетливостью подводят к
выводу, что демократия и представительство не ладят друг с
297
Часть 3. Демократия
другом. Когда наши полномочия передаются группе
правителей, то с этого момента все мы не занимаемся управлением,
мы уже отделены от власти и правительства. Несмотря на это
противоречие, уже в начале XIX века представительство
стало определять демократию эпохи модернити до такой
степени, что с тех пор невозможно помыслить ее без какой-то
формы представительства. Оно воспринимается не как защита от
демократии, а как ее необходимое дополнение. Как говорят,
чистая демократия, возможно, хороша в теории, но на
практике относительно слаба. Только в соединении с
представительством демократия дает достаточно сильную, стойкую
субстанцию - подобно тому, как к железу добавляют углерод,
чтобы получить сталь. «Новая наука», объявленная федералистами
своим вкладом в создание новой нации и эпохи модернити, в
чем-то походила на теорию современной металлургии. К1830^
м годам Алексис де Токвиль мог называть «демократией» в
Америке ту же схему представительства, которую за 50 лет до
этого отцы-основатели считали защитой от опасностей
демократии. Сегодня господствует еще более расплывчатое
представление о демократии. Вспомним, например, определение,
которое не так давно сформулировал Джозеф Най, ведущий
автор в области либеральной политической теории:
«Демократия - это правление должностных лиц, которые
подотчетны и могут быть смещены большинством народа, на
территории, на которую распространяется их юрисдикция»25. Как
далеко мы ушли от взглядов XVIII столетия!
Поскольку представительство теперь до такой степени
монополизирует область политической мысли, полезно будет
составить резюме по поводу его разных типов, чтобы увидеть
различия между ними. Вслед за Максом Вебером мы можем
различить, в зависимости от степени разделения делегатов и
тех, кого они представляют, три базовых типа
представительства: присваиваемое, свободное и «по наказам»2*5.
Присваиваемое прдставителъство (appropritene Repräsentation) -
это тип, при котором связь между представителями и
представляемыми самая слабая, а разделение наибольшее. При этом
уполномоченные никаким прямым образом не избираются, не
назначаются и не контролируются теми, кого они представля-
298
3.1. Долгий путь демократии
ют. По существу они просто сами истолковывают интересы и
волю тех, от кого делегированы. Вебер называет такую форму
присваиваемым представительством, поскольку
представители присваивают себе все полномочия по принятию решений.
Нужно отметить, что и такие уполномоченные не вполне
самостоятельны, так как представительство, как и всякое
властное отношение, имеет две стороны, и представляемые всегда
располагают какими-то средствами, которые позволяют им
отказаться от этих отношений или их изменить, однако в
данном случае такие средства самые косвенные и слабые. Мы
могли бы также назвать этот тип патриархальной репрезентацией,
так как само название передает в таком случае ощущение того,
как феодальный лорд представлял крестьян из своего
поместья. Действительно, в американской конституции
предполагалось, что черные рабы, женщины и дети будут
представлены именно подобным способом27. Как мы увидим далее в
несколько ином контексте, патриархальное, или присваиваемое,
представительство также характеризует то, каким образом
сегодня наднациональные организации, подобные МВФ и
Всемирному банку, представляют интересы стран, подобных
Таиланду или Аргентине. Во всех этих случаях представители
явно находятся на удалении от представляемых ими
общностей, которые могут оказывать на них лишь слабое и косвенное
влияние, и сами интерпретируют интересы последних.
Свободное представительство (freie Repräsentation) занимает
срединную позицию. Оно типично для парламентских систем,
в которых те, кого представляют, имеют некий прямой
контакт с делегатами, но контроль над ними чем-то скован или
ограничен. Так, в большинстве избирательных систем выбор
или контроль со стороны представляемых ограничивается
прежде всего во времени. Ведь соответствующая связь
устанавливается только раз в два или четыре года, а то и раз в
шесть лет. В период между выборами делегаты относительно
независимы, они не получают инструкций от представляемых
и не консультируются с ними, а потому Вебер называет этот
тип «свободным», чтобы подчеркнуть относительную
автономию делегатов. Ясно, что свобода делегатов обратно
пропорциональна степени свободы выбора или контроля, которой
299
Часть 3. Демократия
располагают представляемые. Их власть, к примеру, также
ограничивается принуждением к выбору из определенного
круга кандидатов. Конечно, их влияние еще больше
ограничивается и становится к тому же частичным, а делегаты,
соответственно, ощущают дополнительную свободу с каждой
очередной ступенью отделения от представляемых, подобно тому,
в какой мере, скажем, политический назначенец
представляет тех, кто избирал назначившее его должностное лицо.
Таким образом, мы могли бы сказать, что представители на
Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций
выступают от лица различных национальных групп
населения, пребывая во второй степени отделения от них. При
нарастании ограниченности или неполноты представительства
и степеней разделения между представителями и
представляемыми этот его тип все сильнее смыкается с формой
патриархальной, или присваиваемой.
Когда делегирующие контролируют своих делегатов
постоянно, такую систему характеризует то, что Вебер называет
представительством по наказам (gebbndene Représentation).
Различные механизмы, создающие более прочное сцепление и
вынуждающие представителей постоянно подчиняться
инструкциям тех, кого они представляют, ведут к снижению
самостоятельности делегатов28. Например, частые выборы и
тем более постоянная возможность отзыва делегатов
подрывают временные ограничения, связанные для избирателей с
периодичностью выборов. Наращивание возможностей для
всех членов общества выступать в качестве представителей
также ослабляет ограничения власти представляемых.
Наконец, когда гражданам дан больший простор для участия в
принятии государственных решений, «представительский разрыв»
сокращается. Процедуры участия в распределении
бюджетных расходов в некоторых бразильских городах, таких как
Порту-Алегри и Белен, - вот пример механизма по
сокращению подобного разрыва29.
Предложенная Вебером типология представительства
могла бы немедленно спровоцировать постановку
политической задачи: работать над переделкой всех патриархальных,
или присваиваемых, форм представительства в ограниченные,
300
3.1. Долгий путь демократии
свободные формы и, в свою очередь, переработку этих
ограниченных моделей в непосредственные формы работы
делегатов по наказам. В итоге контакт между представляемыми и
их представителями становился бы все прочнее. Нет
сомнений, что подобные попытки улучшили бы нынешнюю
политическую ситуацию, но с ними не добиться реализации
обещаний демократии эпохи модернити, то есть правления каждого
для всех. Каждый из названных типов - присваиваемый,
свободный и по наказам - возвращает нас к проблеме
двойственной природы представительства, которое одновременно
связывает и разделяет. Три формы обозначают в различных
пропорциях сочетание двух функций, которые необходимы
для суверенитета. Институты политического
представительства должны позволить гражданам (по крайней мере,
некоторым) выражать свои неоднородные устремления и
требования, в то же время давая государству простор для их слияния
в сплоченное единство. Делегат, с одной стороны, служит тому,
кого он представляет, а с другой - привержен единству и
действенности суверенной воли. Как мы еще убедимся в этой
книге, из императива суверенитета следует, что, по здравому
размышлению, править может только кто-то один. Демократия
снова требует радикальных новшеств и свежей науки.
Восстание должников
Жена Джона Адамса, Абигайль, была очень сердита на Томаса
Джефферсона. Легко ему было выписывать красивые фразы, сидя в
далекой Франции! А дома в Массачусетсе дела шли из рук вон плохо.
Соединенные Штаты, едва возникнув, переживали первый
серьезный бунт на своей территории. Летом 1786 года Высший суд
штата Массачусетс инициировал процесс по лишению фермеров-
должников права выкупа заложенного ими имущества в округе
Гемпшир, наложив арест на их скот и землю. Фермеры призвали
власти штата напечатать побольше денег, как это сделали в
Род-Айленде, чтобы освободить их от долга, но законодатели
штата остались глухи к этим призывам. Народное ополчение из
полутора сотен вооруженных фермеров, многие из которых были
ветеранами Войны за независимость, воспрепятствовали судьям в
301
Часть 3. Демократия
проведении заседаний и аресте фермерской собственности; в
городке Большой Баррингтон они ворвались в окружную тюрьму и
освободили должников. Даниэль Шейс, бывший командир в
Континентальной армии, позже стал известен как лидер восставших.
Абигайль Адамc написала из Лондона своему другу Томасу Джеф-
ферсону, который был послом во Франции, и самым драматичным
образом обрисовала беспорядки, устроенные должниками в ее
ровном городке: «Невежественные, мятежные головорезы, без чести и
совести, увлекли сбитую с толку толпу своим примером под
предлогом нанесения им мнимых обид». Томаса Джефферсона эти
события не взволновали, и он ответил в возвышенном духе, чем сильно
поразил Абигайль Адамc: «В некоторых случаях дух сопротивления
правительству так ценен, что я хотел бы, чтобы он никогда не
испарялся... Небольшой бунт время от времени не помешает»30. .;
После этого Абигайль Адамc на несколько месяцев прервала регуляр- :
ную переписку с Джефферсоном, а бунт на самом деле закончился
плохо для всех, кто оказался к нему причастен. Законодательное
собрание Массачусетса приостановило действие закона о
неприкосновенности личности и разрешило тюремное заключение на
неограниченное время без судебного разбирательства, чтобы облегчить
подавление беспорядков. На протяжении следующего года восстав-
ших фермеров преследовали, многих из них задержали, а человек
десять казнили. Но положительное мнение Томаса Джефферсона о
восстании не было поколеблено известиями о примененном
насилии. Полковнику Смиту, зятю четы Адамc, он написал: «Древо
свободы периодически нуждается в том, чтобы его поливали кровью
патриотов и тиранов. Это естественное удобрение»*1.
У нас не столь положительный взгляд на кровопролитие и
восстание при всех и всяческих обстоятельствах, какой
демонстрирует ДжеаЬферсон в этих письмах. На деле нет никакого резона
превозносить вооруженных фермеров из ополчения Шейса как
демократическую силу в юной республике. Полезнее признать в этом
бунте симптом экономического противоречия, свойственного
Соединенным Штатам с момента их зарождения. В конце концов,
мятеж возник из-за тех долгов, которые фермеры никак не могли
вернуть. США, вопреки всей своей риторике равенства,
представляли собой общество, разделенное на классы, а их кожтитуция во
многих отношениях служила делу сохранения имущества богачей32-
302
3.1. Долгий путь демократии
Восстание задолжавших фермеров стало убедительным признаком
этого противоречия.
Случай повторения эпизодов из истории формирования
Соединенных Штатов усматривается в том, как сегодня складывается
глобальная система. Беднейшие страны, включая большинство
африканских государств к югу от Сахары, страдают от бремени
национального долга, который они не надеются когда-нибудь
выплатить. В этом состоит противоречивость нынешней глобальной
системы. Долг - один из факторов, из-за которых в этом мире
бедные остаются бедными, а богатые продолжают богатеть.
Можно представить себе, что когда-нибудь, причем в недалеком
времени, это противоречие возбудит нечто вроде всемирного восстания
должников под водительством нового Шейса, которое не только
повергнет в ужас дам, подобных Абигайль Адамc, но и даст выход
грандиозной разрушительной силе. Нескончаемая задолженность в
хозяйственной системе, призванная поддержать сложившееся
распределение богатства, - это готовый рецепт для отчаянных,
насильственных актов. Трудно набраться оптимизма, какой
испытывал Джефферсон, по поводу подобной перспективы. Пролитая
кровь мирового пожара вряд ли послужит удобрением для древа
свободы. Мы много выиграли бы, если бы стали искать иных средств,
чтобы победить систематическое неравенство и противоречия в
мировой системе прежде, чем действительно разразится какая-то
буря насилия.
Нереализованная демократия социализма
В истории модернити политическое представительство
при социализме развивалось параллельно либеральному и
конституционному представительству и в конце концов
потерпело аналогичный крах. Несмотря на ряд попыток,
социализму не удалось выработать самостоятельные и
оригинальные идеи или формы политического представительства, чтобы
избежать тех нездоровых выдумок, которые неотступно
преследовали представительные институты на всем протяжении
истории суверенитета эпохи модернити. Конечно, сначала в
социалистической традиции были многообещающие
элементы. Прежде всего, социалистические движения критиковали
ini
Часть ?. Демократия
понятие «автономии политики», на которое опиралась
буржуазная концепция государства. Демократия должна была
прийти снизу, чтобы нейтрализовать государственную монополию
на власть. Во-вторых, социалистические движения
признавали, что разделение политического представительства и
хозяйственного администрирования есть ключ к структурам
угнетения. Приходилось искать путь, позволяющий демократично
сочетать инструменты политической власти с хозяйственным
управлением в обществе. Однако, вопреки
обнадеживающему началу, история социалистической политики часто
спускалась с высот по другим, менее благоприятным тропам.
В конце XIX и начале XX веков социалисты и
коммунисты, социал-демократы и большевики по-разному, но созвучно
выдвинули идею партии как альтернативы традиционным
способам институционального представительства. Они
воспринимали государство, даже в его представительной
разновидности, как диктатуру правящего класса, как политический
аппарат для господства над рабочим классом. Партия должна
была стать авангардом, такой организацией, которая могла
свести рабочий класс с интеллигенцией и активными
деятелями из других слоев населения для формирования
политической силы, компенсирующей отсутствие у рабочих
представительства, чтобы исправить их незавидное положение.
Партия должна была выступать от имени тех, кто лишен
представительства. Считалось, что она будет обособлена от
рабочего класса и останется вне логики как капиталистической
экономики, так и узко понятого буржуазного общественного
порядка. Эта концепция партии-авангарда ясно указывала на
связь социализма и коммунизма с якобинской традицией,
поскольку она возрождала руководящую роль элиты, которую
радикальная и прогрессивная часть буржуазии выразила в
якобинстве. С такой точки зрения, партия рабочего класса
должна была поднять флаг якобинства, очистив его от
классовых интересов буржуазии и связав с новыми интересами
пролетариата: власть - пролетариям, государство - коммунистам!
Наиболее радикальные представители социализма,
коммунизма и анархизма в конце XIX и начале XX веков были
единодушны в критике парламентского представительства, как
3.1. Долгий путь демократии
и в призыве к отмене государства. Парижская коммуна 1871
года стала для Маркса, Ленина и многих других первым
примером нового демократического опыта управления. Коммуна,
бесспорно, еще представляла собой представительную власть,
однако Маркса особенно вдохновляли механизмы,
учрежденные коммунарами для сокращения разрыва между
представителями и представляемыми. К ним относились: декларация
всеобщего избирательного права, возможность отзыва
делегатов в Коммуне в любой момент своими избирателями,
назначение депутатам равной платы с рабочими, а также
предложение о свободном и всеобщем образовании33. В Коммуне
полагали, что каждый шаг, сокращающий разрыв между
представителями и представляемыми, ведет к отмене государства,
а значит и к разрушению преграды между суверенной властью и
обществом. Стоит отметить, что концептуализация
представительства и демократии, вдохновленная опытом Коммуны, в
сущности, незначительно отличалась от соответствующих
взглядов революционеров XVIII столетия. Действительно,
при ретроспективном рассмотрении трудов Маркса и
Ленина о Парижской коммуне особенно удивляет то, как сильно их
демократическая риторика напоминает работы
предшествующих авторов. Маркс, к примеру, приветствовал Коммуну как
правительство «народа, осуществляемое народом», а Ленин
усматривал в ней шаг, приближающий «более полную
демократию», при которой делегаты «несут прямую ответственность
перед своими избирателями»34.
Еще одно направление поиска новых способов
политического представительства предполагало создание
механизмов, которые давали бы пролетариату непосредственную роль в
экономическом управлении и социальном
администрировании. К самым важным опытам такого рода демократической
репрезентации в социалистической и коммунистической
традиции относились разные типы коллегиальных органов
управления и власти, включая советы и так называемые
совещания (Rat)ih. В совещаниях и советах видели механизмы,
позволявшие радикально укрепить связь множества с
управлением и его участие в нем. Промышленные рабочие, солдаты
и крестьяне - все должны были быть представлены собствен-
305
Часть 3. Демократия
ными советами. Ни в социал-демократическом опыте, завис
шем между коллективными организациями трудящихся и ил-;
люзиями самоуправления, ни в большевистском опыте, при
котором велась постоянная борьба за хозяйственное и
политическое выживание, советы в реальности не имели успеха в
создании новых образцов представительства. На этих сове-îl
щаниях и советах людей, составлявших социальную базу, при- 1
зывали принести еще большие жертвы во имя завода, обще-* 1
ства и государства в ответ на обещания более широкого участия! 1
в управлении ими. Правда, людей всегда держали отдельно, 1
на расстоянии от суверенной власти, а со временем их участие 1
и представительство стали совсем эфемерными. Таким обра- |
зом, антидиктаторские инициативы и требования прямой де- \
мократии со стороны социалистических и коммунистических |
движений не получили продолжения. %
Нужно учесть, что требования прямой демократии и са- ?
моуправления звучали громче всего в социалистических и |
коммунистических движениях на стадии индустриального
развития, когда профессиональные пролетарии занимали
доминирующее положение в организации капиталистического
производства, то есть примерно с конца XIX по начало XX
веков. Тогда промышленным рабочим был знаком каждый
аспект технологического процесса и понятен весь цикл
производства, так как они были его стержнем. В результате
дальнейшего развития промышленной революции в XX веке,
когда появился конвейер и рабочие все больше
дисквалифицировались, призыв к рабочему самоуправлению почти
естественным образом сошел на нет. Впоследствии проекты
введения самоуправления уступили место концепции
планирования как механизма коррекции (но не замещения)
капиталистической организации труда и рынка.
В последующие десятилетия XX века демократические
социалистические партии как в Европе, так и в других регионах
мира, интегрировавшись в капиталистическую систему,
отказались даже от декоративного представительства и защиты
рабочего класса. Что касается коммунистов, то в новых
пролетарских государствах они в основном были выметены прочь.
Возглавлял этот процесс Советский Союз. Чтобы гарантиро-
306
3.1. Долгий путь демократии
вать легитимность советской власти, там изображали дело так,
будто она представляет весь народ и будущее человечества в
целом. Прислушайтесь, к примеру, к надеждам на
утопическое коммунистическое будущее, на которые СССР вдохновил
французского поэта Луи Арагона. Бродя по московским
улицам, Арагон восклицает: «...ici j'ai tant гкуй marchant de l'avenir
/ qu'il me semblait parfois de lui me souvenir» («я так мечтал
бродить здесь в будущем, что иногда как будто вспоминал его»)30.
Однако в Советском Союзе и других социалистических
государствах представительство не устояло на уровне буржуазных
стандартов. Со временем оно, теряя последние элементы
связи с множеством, деградировало и ужалось до фикции
демагогического контроля и популистского консенсуса. Деградация
демократического представительства стала одним из важных
факторов, способствовавших бюрократической централизации
социалистических режимов в Восточной Европе в конце 1980-
х годов. Такой провал обусловливался не только
историческими обстоятельствами, но и теоретической ограниченностью.
Даже в своих наиболее радикальных формах социализм и
коммунизм не предложили фундаментально новых концепций
представительства и демократии, а в результате
воспроизвели основополагающее ядро буржуазной концепции
суверенитета, парадоксальным образом увязнув в необходимости
обеспечить единство государства37.
Мы вовсе не утверждаем, будто в коммунизме и
социализме не было глубокого демократического наполнения или что
оно не достигало зачастую мощного и трагического
выражения. К примеру, в ранние годы советской власти проводились
многочисленные социальные, политические и культурные
эксперименты, питавшиеся представлениями о создании
нового, более демократичного общества, в особенности в том, что
касалось освобождения женщин, перестройки крестьянского
мира и художественных новаций38. Теоретики права ранне-
советского периода, такие как Евгений Пашуканис,
усматривали возможность выйти за рамки частного права и
трансформировать публичное право в институциональную
систему, основанную на совместном пользовании собственностью39.
В Китае и на Кубе тоже было немало подобных примеров. На
307
Часть 3. Демократия
разных этапах своего развития каждая из этих стран прово- Í.
дила оригинальные эксперименты по демократическому
управлению производством и обществом, отвергавшие
бюрократический, сталинский образец. От них исходили и планы
технического и хозяйственного содействия борьбе с
колониализмом и империализмом в «третьем мире». Задолго до
появления многих сегодняшних гуманитарных НПО кубинские
врачи лечили тропические заболевания повсюду в Латинской
Америке и Африке. Временами утопичные коммунистические
и социалистические устремления направляли деятельность
институтов социалистических режимов и заставляли их
учитывать в процессе управления прежде всего критерий
социальной справедливости. А в целом коммунистические и
социалистические движения и партии часто защищали
демократию - как в Европе и в Северной и Южной Америке, так и в
Азии и в Африке, а также по обе стороны «железного
занавеса» - от нападок фашизма и реакции, начиная со сталинизма и
заканчивая маккартизмом. Однако мечты о социалистическом
и коммунистическом представительстве оказались
иллюзорными. Еще раз вспомним Арагона: «Oh siurira de nous d'avoir
aimñ la flame / au point d'en devenir nous miane l'aliment» («мы
достойны насмешек потому, что обожали пламя - и сгорели в
нем)»4".
Макс Вебер был среди тех, кто прекрасно понимал:
социалистическая организация труда, в конечном счете,
подчинится тем же законам, что и при капитализме. Эти законы
будут, к тому же, сочетаться с аналогичными представлениями о
представительстве41. Такое сходство вытекало не только из его
наблюдений за сходными чертами в организации партий и
выполнением ими бюрократической миссии (на что указал
Роберт Майкле, с которым Вебер, конечно, был согласен).
Вебер проник в суть проблемы гораздо глубже. Он отталкивался
от того факта, что, как он говорил, нельзя рассуждать о
политике (и демократическом представительстве), не затрагивая
социальную политику, в силу чего представительство
остается принципиально важным инструментом посредничества и
выражения общественных интересов при любой сложной
системе общественного управления, будь то социалистической
308
3.1. Долгий путь демократии
или капиталистической. Социализм в любой форме
непременно требует управления капиталом, - вероятно, не в
частнопредпринимательском или индивидуалистическом виде, но всегда
в контексте одной и той же безжалостной логики
инструментальной рациональности жизни. Поскольку модернистская
концепция представительства точно соответствует такой
логике рационализации, социализм не мог обойтись без нее.
Нельзя заменить ее и типом представительства работников,
основанным на профессиональных союзах или советах. Вебер
заключает, что противоречие между рабочей демократией и
представительной демократией может быть разрешено
только в пользу последней. Сказав это, мы, вопреки
установленной таким образом нереальности искомого, все же замечаем у
Вебера своего рода сожаление о фантастической мощи
общественной трансформации, заключенной в русской революции
и социалистической традиции в целом.
Польза критики Вебером социализма и свойственных ему
механизмов представительства в том, что она помогает
увидеть, что различные формы правого популизма выросли из
извращенных побегов социалистической традиции. Традиция
демократического представительства эпохи модернити
прерывается и уходит в болото. Разнообразные элементы
авторитарных правых сил, начиная с национал-социалистов в
Германии и перонистов в Аргентине и заканчивая Национальным
фронтом во Франции и Партией свободы в Австрии,
стараются популистским путем разрешить противоречия, заложенные
в социалистической идее представительства, привязывая к ней
самые традиционные теории суверенитета. Здесь, на правом
фланге, конструирование представительства в качестве
внешней функции как полной передачи чьих-то прав достигает
крайней точки. Политическое сознание полностью
укоренено в традиции и питается ею, а к участию масс в политике
призывают, опираясь на защитную и подлежащую коррекции
идентификацию. Все эти правые проекты, будь то
аристократические, клерикальные или сектантские, исходят из
представления о состоянии умов и душ, оправдывающем данный тип
представительства на традиционных основаниях. Так, Карл
Шмитт показывает, каким образом реакционная идея репре-
Часть 3. Демократия
зентации от Хуана Донозо Кортеса до Жоржа Сореля
создается на базе выпячивания самобытности и на
традиционалистской идее суверенной легитимности. Именно таким путем Í
являются на свет все виды фундаментализма. Нынешние
разновидности правого популизма и фашизма - всего лишь
деформированные отростки социализма. Популистские произ- J
водные социализма составляют еще одну причину, по которой \
сегодня нам нужно искать постсоциалистическую альтерна- Ì
тиву в политике, порвав с социалистической традицией, вре- j
мя которой истекло.
Странно, что снова приходится вспоминать об этом
сплаве идеологических извращений, которые выросли из
социалистического понимания идеи представительства, но сегодня
мы, наконец, можем ее похоронить. С демократическими
надеждами на социалистическое представительство покончено.
И, прощаясь с ними, нельзя не вспомнить, как много
побочных идей, более или менее пораженных фашизмом, великие
исторические опыты социализма были приговорены тащить
за собой. Некоторые из них оказались всего лишь
бесполезными вспышками, а другие-инфернальным кошмаром. Ныне
иссякли возможности вернуться к модернистским образцам
представительства, чтобы построить демократический
порядок. Нам нужно изобрести иные формы представительства или
же, что не исключено, другие типы демократии, выходящие за
рамки представительства.
Мятеж: Берлин 1953 года
Как полагали берлинские рабочие, если у них отныне
установлен социалистический режим, то им не нужно больше мучаться,
выполняя производственные задания. Начавшись с аллеи Сталина
и распространившись по всему Берлину, 16-17 июня 1953 года бунт
строительных рабочих перекинулся на крупные фабрики, рабочие
кварталы, а затем на пригороды и сельскую местность Восточной
Германии. Вспоминая эти события, Бенно Сарель подчеркивает,
что самым главным требованием (рабричных рабочих было
отменить нормы выработки и приказной порядок регулирования фаб-
11П
3.1. Долгий путь демократии
шчного труда. В конце концов, социализм и капитализм - не одно и
то же.'42
Весной 1953 года в новорожденной Германской
Демократической Республике социалистический режим разработал
долговременный план и предложил интенсифицировать работу на фабриках и
па всех других предприятиях. Речь шла о восстановлении Берлина и
основании социалистического государства. На
четырехкилометровом бульваре под названием аллея Сталина, прежде назьгвавшемся
франкфуртской аллеей, возникло огромное скопление строительньхх
рабочих и их мастерских. Они уже расчистили оставшиеся со
времени войны каменньге завалы, работая день и ночь в свете
электрических прожекторов, чтобы восстановить свой город. После
объявления весной 1953 года плановых решений нормы выработки были
увеличены. Фактически за первые четыре месяца текущего года
строительная промышленность выполнила только 77 процентов
от требуемого по плану. Теперь табельщики усердно
контролировали рабочих, а партийные деятели и мастера активно
поддерживали наращивание выработки, часто выдавая его за добровольное.
В рабочих коллективах возникло сопротивление. Наращивание
производственных заданий сопровождалось сокращением
заработной платы. Деньги выдавали по пятницам, и потому в первую
пятницу июня возникли конфликты, протесты и многочисленные
мелкие акты сопротивления. Столкнувшись с нарастанием беспорядков,
партийные и хозяйственные бюрократы, нередко представленные
в цехах одними и теми же лицами, отреагировали еще большим
ужесточением дисциплины: они посулили персональное наказание
и коллективные санкции тем, кто не подчинится. Рабочие
ответили угрозой забастовок. Рядовые члены партии, хорошо зная
настроения в рабочей среде, попытались быстро найти компромисс,
и многие из них перешли на сторону рабочих. Но 12 июня, когда во
второй раз выплачивалась заработная плата с момента подъема
производственных квот, ее размеры еще сильнее сократились. Были
сформированы рабочие собрания, чтобы выразить возмущение по
этому поводу.
В понедельник 15 июня руководство партийного союза
отправилось в цеха, чтобы начать обсуждение. Но рабочие сформировали
делегацию, чтобы выразить протест непосредственно перед зда-
HU0W Дома правительства. Во главе небольшой делешцт
примерах
Часть 3. Демократия
но в три сотни рабочих несли плакат, призывавший к отмене норм
выработки. Демонстранты проходили мимо других мастерских и
призывали их рабочих присоединяться к ним. Исходные три сотни
быстро переросли в многотысячный поток. На следующий день и
позже той же ночью комитеты рабочих заблокировали
производство в мастерских и отправились по округе, чтобы объяснить свои
требования. Металлургические и химические предприятия
Берлина тут же присоединились к борьбе. По мере того, как новость о
берлинском восстании достигла других промышленньп центров
Восточной Германии, распространялись и стачки - в Бранденбур-
ге, Галле, Биттерфельде, Мерсеберге, в крупных индустриальных
городах Саксонии и, наконец, в Лейпциге и Дрездене.
Почему профсоюзные и партийные лидеры, многие из которых
участвовали в героическом сопротивлении нацистскому режиму и,
как они сами утверждали, представляли социалистическую
республику, республику трудящихся, не смогли убедить или хотя бы
урезонить рабочих, у которых была одна с ними история и общий
проект освобождения? Выступая перед Домом правительства,
министр промышленности Зельбман, сам бывший пролетарий с
мозолистыми руками, обратился к рабочим, назвав их
«товарищами», но они ответили: «Мы тебе не товарищи!» Откуда такое
отчуждение? Нам известно из истории, как впоследствии
политическая система Восточной Германии развилась в своего рода
полицейское государство, но в тот момент, в 1953 году, этого еще не
произошло. То был пример классовой борьбы при строительстве
«государства рабочих», когда представительство должно было
походить на прямую форму демократии. Почему же вместо этого
представители не представляли никого и ничего, кроме власти и
плановых разнарядок? Когда президент Гротеволь заявил во время
забастовок, что «мы плоть от плоти рабочего класса», никто с
этим не спорил. Так почему же вера в представительство
испарилась так быстро и бесповоротно?
Утром 17 июня демонстранты сошлись у Дома
правительства. Все жители присоединились к рабочим, и манифестация
перешла в восстание, заполыхавшее во многих восточногерманских
городах. В Берлине полиция преградила демонстрантам путь к Дому
правительства, и множество быстро нашло новое символическое
место сбора: площадь Маркса и Энгельса. В час дня советское руко-
312
3.1. Долгий путь демократии
водство объявило из Москвы осадное положение. До позднего вечера
восставшие ожесточенно сражались против бронированной
техники буквально голыми руками. Депутаты от рабочих были
направлены из восточного сектора Берлина в западный, стучась в
двери западногерманской администрации и прося о помощи,
оружии и организации забастовок солидарности, но безрезультатно.
В итоге рабочее восстание в Берлине захлебнулось, оказавшись
первым в ряду многочисленных, но зачастую не получивших громкого
резонанса бунтов против социалистических режимов.
Нам неизвестно, что низвело представителей народа в
Германской Демократической Республике до состояния пародии на
коммунистическую мечту о демократическом представительстве, что
разложило их до такой степени, что они стали жалкими
эмиссарами дисциплинарной власти, мало чем отличающимися от
агентов буржуазного суверенитета, как сказали бы прежние
коммунистические бойцы. (Те, кто никогда и не сомневался, что в шкафу
«реального социализма» притаился капиталистический скелет,
называют это примером социализма как формы государственного
капитализма.) И все же в условиях краха революционной утопии и
ее конституирующей силы состоялся мятеж, указавший путь в
будущее. Рабочие пели слова из старого гимна: «К свету, братья! К
свободе!» Этот гимн был частью практики сопротивления,
забастовок и баррикад, которые строили в борьбе с бюрократическими
режимами во имя будущей демократии. В случае берлинского
восстания 1953 года новой организационной формой стал
забастовочный комитет. В нем объединились профсоюзная фгункция
трудового управления (прямое руководство фабричными делами) с
политической дикцией организации восстания. Поскольку в
обществе царила гегемония рабочего класса, члены комитета
призывали прочие социальные группы присоединиться к восставшим. Они
требовали повсеместной демократии трудящихся, осуществляемой
ими самими, ß состав забастовочного комитета вошли люди из
самых разных слоев общества. Там были рабочие из мастерских,
которые первыми выразили возмущение и организовали
сопротивление, коммунисты, которьм с самого начала стояли за рабочую
массу, а также интеллигенты, студенты, протестантские пас-
шоры и ветераны антифашистского движения. Всех их пробудил
призыв к справедливости. То, как выбирали членов забастовочного
313
Часть 3. Демократия
комитета, по-видимому, не самая важная часть всей истории.
Важнее их настоятельная тяга к свободе и демократии. Больше
никаких норм выработки! Если труд не свободен, то коммунизма
быть не может! Таков смысл берлинских событий 1953 года. Их
участники увидели в представительстве капиталистическую
функцию руководства рабочим классом и воспротивились ей. В ответ
они встали на защиту коммунистического выражения
стремлений через множество.
От демократического представительства
к мировому общественному мнению
Ныне общественное мнение во многих отношениях
превратилось в главную форму общественного представительства.
В феврале 2003 года, в понедельник после выходных дней,
когда состоялись массовые демонстрации против операции
США в Ираке и миллионы людей вышли на улицы
крупнейших городов мира, «Нью-Йорк тайме» объявила в материале
на первой полосе, что отныне в мире есть две сверхдержавы:
Соединенные Штаты и мировое общественное мнение43.
Похоже, общественное мнение, наконец, явилось на
политическую авансцену. Однако чтобы считать его сверхдержавой,
нужно, чтобы оно было политическим субъектом, весьма отличным
по своей природе от такого национального государства, как
США. Кроме того, неясно, кого и как оно представляет. Тут
полезно отступить на шаг, чтобы рассмотреть историю
общественного мнения и различные теории, авторы которых
пытались охарактеризовать свойственный ему тип
представительства. Как мы увидим, на деле общественное мнение не
репрезентативно и не демократично.
Хотя понятия «общественный» и «мнение» уходят далеко
в прошлое, общественное мнение, в сущности своей, - это
изобретение XVIII столетия, которое не случайно появилось в то
же время, что и «новая наука» демократического
представительства. В общественном мнении усматривали глас народа, а
потому считалось, что в условиях современной демократии оно
выполняет ту же роль, какую в условиях античной
демократии выполняло собрание: это площадка, на которой люди выс-
314
3.1. Долгий путь демократии
казываются по поводу публичных дел. Принято было
полагать, что общественное мнение функционирует через
представительные институты, такие как избирательная система, но
выходит далеко за их рамки; представлялось, будто с его
помощью постоянно дает знать о себе народная воля. Иначе
говоря, с самого начала общественное мнение тесно
связывалось с понятием демократического представительства и
рассматривалось как средство, дающее представительству
полноту выражения, и как дополнение, компенсирующее его
недостатки.
В политической мысли эпохи модернити это
представление об общественном мнении быстро раскололось на две
противоположные точки зрения: утопичное видение
совершенного представительства воли народа во власти и
апокалиптическое видение руководства толпой как объектом манипуляции.
Рассмотрим, к примеру, два текста, опубликованных в 1895
году: «Американское содружество» Джеймса Брюса и
«Психология толпы» Густава Ле Бона. Шотландский ученый и
политик Брайс вслед за Токвилем превозносит американскую
демократию, видит в общественном мнении обязательный
элемент демократического представительства. Власть
общественного мнения достигается, как он пишет, «если волю
большинства граждан можно достоверно установить в любой
момент и без необходимости ее прохождения через
представительный орган, возможно, вообще не прибегая к механизму
голосования... Такой неформальный, но прямой контроль
множества затмил бы, если не вытеснил совсем, формальные,
но получаемые от случая к случаю результаты избрания
представителей»44. Брайс представлял себе такую политическую
систему, в которой воля всех индивидов полностью и
непосредственно представлена во власти. Как он полагал,
политика США в XIX веке делала такую систему возможной. Ле Бон,
напротив, усматривает в публичном самовыражении масс не
множество рациональных персональных голосов, а один
незаинтересованный и иррациональный голос. Если верить Ле
Бону, в толпе «неоднородность погрязает в однородности, а
верх берут несознательные элементы»45. Толпы по своей сути
иррациональны и подвержены внешнему воздействию; они
315
Часть 3. Демократия
естественно и обязательно следуют за лидером, под
контролем которого их единство поддерживается внушением
вредных идей и их повторением. Фактически, главной эмоцией
толпы можно считать панику. Греческий бог Пан, от имени
которого происходит этот термин, ведет массы за собой и
сводит их с ума: толпы линчуют невинных людей, рушатся
рынки, падают валюты, начинаются войны*. Следовательно,
согласно второму - апокалипсическому - видению,
общественное мнение очень опасно, поскольку склонно к унификации и
подвержено манипуляции.
Где-то посередине между этими крайними точками
зрения в истории политической философии эпохи модернити
находится подход к общественному мнению как к форме
посредничества между множеством индивидуальных или
групповых выражений и общественным целым.
Основополагающим для данной концепции посредничества является
принадлежащее Гегелю понятие гражданского общества47.
Гражданское общество - это сфера существования всех
общественных, экономических и политических организаций и
институтов, не относящихся к государству. В него входят не
только личности, но также, что важнее, семьи, группы горожан,
профессиональные союзы, политические партии, группы
интересов - наряду со всеми прочими формами общественных
ассоциаций. Ключом к гегелевскому пониманию
гражданского общества является то, что оно отлично стыкуется с
капиталистической идеологией общества, основанного на
отношениях обмена. Путем политической алхимии гражданское
общество преобразует множественные обмены в
капиталистическом обществе в унитарную суверенную власть: это и
пестрое отражение желаний каждого, и их просвещенный
синтез в унифицированной, обобщенной воле. Нужно заметить,
что гражданское общество играет у Гегеля ту же роль, какая в
политической мысли эпохи модернити в целом принадлежит
представительству: с одной стороны, посредством участия в
гражданском обществе все члены общества связываются с
политической сферой суверенитета и государства, а с другой -
отделяются от нее. Гегелевское понятие гражданского
общества дает образец возведения совокупности индивидуальных
316
3.1. Долгий путь демократии
высказываний в рамках общественного мнения в
рациональное единство, совместимое с суверенитетом.
Однако по крайней мере с середины XX века
общественное мнение видоизменилось из-за грандиозного
распространения средств массовой информации - газет, радио,
телевидения, интернет-ресурсов и тому подобных средств. Скорость
передачи информации, то, что символы самым раздражающим
образом наезжают друг на друга, бесконечная череда
картинок и недолговечность смыслов, по всей видимости,
подрывают понимание общественного мнения и как множества
индивидуальных высказываний, и как унифицированного
рационального голоса. Среди нынешних теоретиков,
занимающихся этой темой, Юрген Хабермас наиболее откровенно
обновляет гегелевскую идею медиации и привязывает ее к
утопическому видению рационального личностного
самовыражения48. При этом он опирается главным образом на
раннее понимание Гегелем взаимосвязи, а не на его более позднюю
концепцию гражданского общества. С точки зрения
Хабермаса, общественное мнение можно понимать в терминах
коммуникативного действия, направленного на достижение
взаимопонимания и становление ценностного мира. Публичная
сфера демократична в той мере, в какой она допускает
свободу самовыражения и множество коммуникативных обменов.
Для Хабермаса такой жизненный мир активно выступает в
качестве альтернативы, поскольку позиционируется им вне
инструментального разума и капиталистического контроля над
коммуникацией. В этой попытке отделить мир свободной и
нравственной коммуникации от инструментальной системы и
доминирования присутствует, конечно, рационалистский и
морализаторский отзвук, чувство возмущения
капиталистической колонизацией жизненного мира. Впрочем, в этом, как
представляется, как раз и заключены исключительная
утопичность и неосуществимость теории Хабермаса о нравственной
коммуникации в демократичной публичной сфере. Ведь нас,
наши отношения и наши контакты невозможно изолировать
от посредничества капитала и средств массовой информации.
В противоположность Хабермасу, Никлас Луман
категорически отвергает подобный нравственный трансцендента-
317
Часть 3. Демократия
лизм, или утопизм. Вместо этого он предлагает
функциональный метод анализа публичной сферы, под влиянием которого
сеть социального взаимодействия обращается в двигатель,
поддерживающий общественное равновесие49. Эта позиция
обновляет функционалистский характер традиционной
американской социологии и связывает ее с разными новыми
методологическими подходами в социологии. Луман считает
публичную сферу чрезвычайно сложной, но, тем не менее,
самоподдерживающейся системой, в которой все разнообразные
общественные акторы - несмотря на разногласия во мнениях
и верованиях и даже выражая таковые - в итоге работают на
поддержание равновесия системы в целом. В той мере, в
какой эта концепция общественного мнения предполагает
демократическое представительство, оно опирается на идею
свободного взаимного столкновения огромного множества
социальных противоречий внутри социальной системы; сама
по себе сложность данной системы воспринимается как
признак ее представительной природы. Но такое понятие
представительства слишком слабо. Функционалистские подходы,
подобные точке зрения Лумана, помещают модель
посредничества между разноголосицей общественных мнений и
синтезом социальной тотальности, но упор явно сделан на прочное,
стабильное единство и равновесие в системе.
Впрочем, ни одна из этих теорий посредничества не
ухватывает новой роли массовой информации и
широкомасштабных опросов, ставших важными факторами оформления и
выражения современного общественного мнения. В области
изучения средств массовой информации, которая как раз
имеет дело с этими новыми факторами, мы вновь обнаруживаем
прежние расходящиеся взгляды на общественное мнение либо
как рациональное личностное выражение точки зрения, либо
как массовую манипуляцию обществом. Утопический взгляд
продвигается главным образом самими конформистскими
средствами массовой информации: в них якобы представлена
объективная информация, позволяющая гражданам
сформировать собственное мнение, которое, в свою очередь, во всей
достоверности возвращается к ним в результатах массовых
опросов. Так, Джордж Гэллап, основоположник американской
318
3.1. Долгий путь демократии
модели опросов общественного мнения, находившийся,
кстати говоря, под большим влиянием Джеймса Брюса,
утверждает, к примеру, что опросы помогают повысить
восприимчивость правительства к пожеланиям народа50. Академическая
сфера исследования средств массовой информации, напротив,
больше склоняется к апокалиптической точке зрения. Хотя в
современном обществе информация и образы присутствуют
повсюду в неимоверном масштабе, количество источников, из
которых они черпаются, в некоторых отношениях резко
сократилось. Альтернативные газеты и другие информационные
средства, выражавшие взгляды различных подавляемых
политических групп почти на всем протяжении XIX и XX
веков, почти исчезли51. Поскольку медийные корпорации
сливаются в гигантские конгломераты, распространяемая ими
информация становится все однообразнее. Ученые, изучающие
медийную сферу, сетуют, к примеру, что во время войны 2003
года против Ирака основные американские газеты и
телевизионные каналы единодушно излагали только версию
правительства США об этих событиях - с небольшими
отклонениями или вовсе без таковых52. Корпоративные средства массовой
информации временами могут быть не менее надежным
рупором правительства, чем какая-нибудь система,
непосредственно управляемая государством. Ученые выделяют также мани-
пулятивное воздействие результатов массовых опросов.
Бесспорно, есть нечто странное в идее, будто опросы
общественного мнения сообщают нам, что именно мы думаем. Как
минимум, в них имеется центростремительный
психологический эффект, то есть они подталкивают всех к согласию с
точкой зрения большинства53. Многие авторы левого и правого
толка выдвигают обвинение в том, что средства массовой
информации и проводимые ими опросы тенденциозны, что они
служат для манипуляции и даже фабрикации взглядов
общества54. И снова общественное мнение как будто попадает в
ловушку, зависая где-то между наивным утопизмом
представлений об объективной информации или о рациональном
личном самовыражении, с одной стороны, и циничностью
пессимистического взгляда на массовый общественный контроль -
с другой.
319
Часть 3. Демократия
При подобном экстремальном и несостоятельном
противопоставлении серьезный выход предлагают
культурологические исследования, в частности то их направление, которое
выросло из работ Стюарта Холла и «бирмингемской школы»33.
Во-первых, культурологи проницательно показывают нам, что
у коммуникации (а, значит, и общественного мнения)
имеются две стороны. Хотя всех нас постоянно бомбардируют
сообщениями и домыслами из области культуры и коммуникации,
мы - не просто пассивные получатели или потребители. Мы
постоянно придаем нашей культурной среде новые смыслы,
выдвигаем свои возражения на господствующие идеи и
вскрываем новые коды своего социального выражения. Мы не
изолируемся от социального мира доминирующей культуры, но и
не смиряемся молча с ее давлением. Скорее, оставаясь
внутри господствующей культуры, мы создаем не только
субкультурную альтернативу, но и, что важнее, новые
коллективные сети для выражения своих позиций. Коммуникация
продуктивна не только в плане ценностей хозяйственного
плана, но и в плане субъективности, и в этом смысле
коммуникация имеет особое значение для биополитического
производства. Общественное мнение не является адекватным
термином для обозначения таких альтернативных сетей
самовыражения, возникающих в ходе сопротивления, так как
мы уже убедились, что в традиционных представлениях
общественное мнение чаще всего есть либо нейтральное
пространство личной экспрессии, либо унифицированное
общественное целое - или опосредованное сочетание этих двух
крайностей. Мы можем воспринимать формы общественного
самовыражения только как сети множества, которое
сопротивляется доминантной силе и изнутри нее ухитряется
создавать альтернативные значения.
Наконец, общественное мнение не является единым
голосом или средней точкой социального равновесия. Когда
опросы и обзоры заставляют нас относиться к публичной
сфере как к некоему абстрактному субъекту, это чистой воды
фикция и мистификация (якобы публика думает так или иначе и
хочет того или иного). Общественное мнение не является ни
формой представительства, ни даже его модернистским тех-
320
3.1. Долгий путь демократии
ническим или статистическим субститутом. Общественное
мнение - это не субъект демократии, а поле битвы,
характеристики которого устанавливаются в зависимости от властных
отношений, в которые мы можем и должны вмешиваться
средствами политики, через коммуникацию, культуру и все другие
виды биополитического производства. Поле формирования
общественного мнения - это не ровная игровая площадка. Оно
крайне асимметрично, поскольку средства массовой
информации контролируются главным образом крупными
корпорациями. Фактически отсутствуют реальные конституционные
гарантии или система сдержек и противовесов, которая
обеспечивала бы или регулировала доступ на это поле. В Европе
неоднократно предпринимались попытки поставить
механизмы формирования общественного мнения под публичный
контроль, но так и не удалось затронуть сущностное ядро
информационных средств, находящихся во власти корпораций. Во
всяком случае, заявляя, что общественное мнение не является
пространством демократического представительства, а служит
полем, на котором разворачивается конфликт, мы, в
сущности, не получаем искомых ответов, а лишь высвечиваем
проблему. Конфликт на поле общественного мнения - это порог,
через который должно переступить множество в процессе
своего становления.
Теперь можно вернуться к тому, с чего мы начали: ко
второй сверхдержаве, которую газета «Нью-Йорк тайме»
усмотрела в скоординированных в общемировом масштабе
антивоенных демонстрациях, состоявшихся в феврале 2003 года.
Назвав эту новую сверхдержаву мировым общественным
мнением, мы упустим из виду, что она выходит далеко за рамки
политических институтов представительной демократии и, в
сущности, возникла как симптом общего кризиса
демократического представительства в глобальном обществе: множествам
удается выразить то, на что не способны их представители.
Однако термин «мировое общественное мнение» совершенно не
служит пониманию характера и возможностей подобных
проявлений множественных сетей, а обращение к этим сетям как
к суперсиле не только преждевременно, но и уведет в
сторону, поскольку свойственный им тип влияния резко асиммет-
321
Часть 3. Демократия
ричен тому, что доминирует сегодня в мире. Чтобы лучше
уяснить силу множества, мы рассмотрим сначала некоторые из ее
текущих проявлений, в частности - недовольство
складывающейся глобальной системой и предложения по реформе, а
затем разберемся, как эти сети множества могут образовать
реальный противовес нынешней системе, чтобы создать условия
для подлинно демократичного глобального общества.
Белые спецовки
Радикальные демократические движения в Европе найти свое
самое яркое воплощение за три-четыре года в конце 1990-х в группе
итальянских активистов, получивших известность под
наименованием «белые спецовки». Они зародились в «общественных
центрах», где активные граждане стали в середине 1990-х годов
размышлять о глубоких изменениях в обществе. «Общественные
центры» возникли в Италии в 1970-е годы как альтернатива
социальным пространствам?". Группы молодых людей захватывали
дома, из которых выехали жильцы, и устраивали там себе
пристанище. Общественный центр часто обрастал книжными
лавочками, кафе, радиостанциями, лекционными и концертными
площадками, находящимися в коллективном управлении, - то есть всем
необходимым. В 1980-е годы молодежь из общественных центров
пережила и оплакала гибель прежнего рабочего класса и закат
фабричного фордистского труда, которым занимались их родители,
усугубив драматизм ситуации теми ранами, которые они сами себе
наносили, включая героин, изоляцию и отчаяние. Через такой опыт
прошли все ведущие промышленные страны, но в Италии в 1970-е
годы классовая борьба быт особенно ожесточенной, а потому
итальянская молодежь в 1980-е годы пострадала сильнее других.
Однако к началу 1990-х время скорби закончилось, и молодые люди из
общественных центров стали знакомиться с новой рабочей
парадигмой своего существования: мобильная, гибкая, ненадежная
работа, типичная для постфордистской эпохи, которую мы уже
описали во второй части. Подобно традиционным синим комбинезонам,
типичным для прежних дшбричных рабочих, белые спецовки стали
олицетворять собой этот новый пролетариат.
Движение белых спецовок сначала появилось в Риме в середине
322
3.1. Долгий путь демократии
1990-х годов, когда традиционные партии и организации
итальянских левых все более скатывались на обочину. С самого начала
бельге спецовки отрицали собственное происхождение от каких-то
политических групп или партий. По их словам, они были
«невидимыми» работниками, так как не имели фиксированных
контрактов, страховок, никакой основы для идентификации. Белый цвет
спецодежды был призван подчеркнуть эту невидимость. Но
незаметность, отличавшая специфику их работы, одновременно
оказалась и главным преимуществом их движения. Они бьгстро
преуспели в организации бурных развлечений в больших городах. В любую
ночь и в любой части города они могли собрать горы музыкального
оборудования и караван автофургонов для гигантских,
напоминающих карнавал танцевальных вечеринок. Казалось, что тысячи
молодых людей появлялись ниоткуда, чтобы танцевать ночь
напролет. А белые спецовки сочетали такое праздничное занятие с
политической деятельностью. На улицах они протестовали
против незавидного положения новых работников, перебивающихся
случайными заработками, и против бедности, а также требовали
гарантированного дохода для каждого. Выглядело это так, будто их
демонстрации возникали из воздуха, как внезапно появляется
Ариэль в «Буре». Они были прозрачны, невидимы. В какой-то момент
их демонстрации получили широкое распространение в различных
городах. Бельге спецовки стали организовывать демонстрации
совместно с нелегальными иммигрантами (еще одной общественной
группой, отличающейся невидимостью), политическими
беженцами с Ближнего Востока и другими освободительными движениями.
На этом этапе и начались серьезные конфликты с полицией, и
белые спецовки выступили еще с одной талантливой
символической постановкой. Они стали передразнивать полицейские акции
подавления. Для разгона беспорядков полицейские надевали
специальную форму, в которой походили наробокопов, укрывались за
плексигласовыми щитами и бронированными машинами. А бельге
спецовки наряжались в наколенники и шлемы для игры в регби и
маскировали танцевальные фургоны под устрашающие боевые
машины. Для политических активистов это было зрелищем
постмодернистской иронии.
Однако в подлинном смысле решающим событием для
организации белых спецовок стала их первая вылазка за пределы Европы, в
323
Часть 3. Демократия
Мексику. Им показалось, что субкоманданте Маркое и восстание
сапатистов точно ухватили новые моменты в вменившейся
глобальной ситуации. Как говорили сами сапатисты, им приходится
идти вперед с расспросами ("caminar preguntando") в поисках новой
стратегии для всех движений. В итоге белые спецовки
присоединились к группам поддержки мексиканского протеста, а белая лошадь
Сапаты стала и их символом. Сапатисты известны тем, что
поддерживают глобальные связи по интернету, но белые спецовки
не были порабощены Сетью. Они предпочитали физическое
действие на международной и глобальной арене с организацией
операций, которые сами же позже стали называть «дипломатией
снизу». Поэтому они несколько раз побывали в Чиапасе. Белые спецовки
участвовали в европейском эскорте, сопровождавшем исторический
марш сапатистов из Лакандонских джунглей в Мехико. Они видели
свое место в одном ряду с борьбой коренного населения Мексики,
потому что их всех вместе угнетала та новая и жестокая
реальность, которую породил мировой капитал. В условиях
неолиберальной глобализации пространственная мобильность и гибкий график
стали важными факторами и для работников в столице, и для
сельского коренного населения, страдавшего от изменившихся
правил разделения труда и власти на новом всемирном рынке. Помимо
символических действий пробудившемуся европейскому городскому
пролетариату понадобилась новая политика, и он нашел ее в
джунглях Чиапаса.
Из Мехико белые спецовки вернулись в Европу с выверенным
планом, направлявшим их акции против неолиберальной
глобализации. Тогда разразились события в Сиэтле 1999 года, связанные с
протестами против ВТО. Так что они поехали в Сиэтл и
переняли у американских активистов методы гражданского
неповиновения и ненасильственного протеста, к которым нечасто прибегали
в Европе. Атакующие и защитные тактические действия, кото-
рьт они научились в Сиэтле, добавились к ироничным и
символическим новациям этого движения. Белые спецовки продолжали
разъезжать - снова в Чиапас, на север в Квебек. Кроме того, они
присутствовали на каждой международной встрече в верхах в
Европе - от Ниццы до Праги и Гетеборга.
Последней остановкой для них стали протесты вокруг
саммита «большой восьмерки» в Генуе летом 2001 года. Они выступили
324
3.1. Долгий путь демократии
одной из центральных сил их организации. Между тем там
собралось более 300 тысяч активистов. Белые спецовки, когда была
возможность для прохождения процессии, мирно шли к месту
проведения саммита, и сопротивлялись, как только могли, если полиция
атаковала их со слезоточивым газом, дубинками и пулями. Но на
этот раз их ироническое подражательство встретило явно
выраженную насильственную реакцию со стороны полицейских, больше
похожую на боевые действия низкой интенсивности, чем на
действия полиции. Полицейские убили одного из демонстрантов,
Карло Джулиани. Насилие со стороны полиции вызвало крайнее
возмущение в Италии и по всей Европе. Еще долго шли судебные слушания
с целью наказать полицейских за жестокость.
После Генуи белые спецовки приняли решение исчезнуть. Они
постановили, что прошло то время, когда группировка, подобная
им, должна возглавлять движения множества. Они сыграли свою
роль в организации крупных протестов во время проведения
международных и глобальных саммитов; они многое сделали <кя
распространения протестных движений и придания им сплоченности;
кроме того, они старались обеспечить безопасность манифестантов,
отвращая их от проявления насилия, которое только усугубляет
положение, в сторону более творческих - часто ироничных - форм
самовыражения. Вероятно, особенно ценным в опыте белых
спецовок было то, что им удалось создать форму выражения для новых
видов труда - с их сетевой организацией, пространственной
подвижностью и гибкостью рабочего времени - и собрать их в
сплоченную политическую силу, действующую против новой глобальной
системы власти. Сегодня политическая организация
пролетариата невозможна без этого.
325
3.2. Глобальный
запрос на демократию
Я понимаю, что равное распределение собственности
непрактично. Однако последствия столь
неимоверного неравенства для большинства людей пагубны, а
потому законодатели не переусердствуют, предложив
больше средств, чтобы эту собственность подразделить.
Томас Джефферсон
Товарищи, поговорим об отношениях собственности!
Бертолъд Брехт
Жалобные книги
Теперь отложим в сторону теоретические изыскания ради
краткого эмпирического исследования. Сегодня неравенство,
несправедливость и недемократические свойства глобальной
системы вызывают большое недовольство во всем мире,
причем протесты все чаще перерастают в мощные, устойчивые
движения. Демонстрации во время саммита Всемирной
торговой организации в Сиэтле впервые привлекли внимание
международных средств массовой информации, однако
разные группы в ведущих и подчиненных регионах мира
десятилетиями критиковали всемирную систему по политическим,
правовым и экономическим мотивам. У каждого из таких
протестов есть собственный особый посыл (который часто, по
крайней мере в начале, остается незамеченным, как бутылка,
брошенная в океан, или росток под снегом, ожидающий прихода
весны), однако по-прежнему нет ясности в том, к чему
сводятся различные возражения, взятые в целом. Честно говоря,
вместе они неизбежно кажутся, как минимум на первый взгляд,
бессвязным набором жалоб по несоизмеримым вопросам.
Давайте будем считать различные протесты и требования,
направленные сегодня против имперской системы, свежим
изданием жалобных книг (cahkr de doìmncé), каковые
составлялись во Франции накануне Французской революции. В
1788 году ввиду нараставшего финансового кризиса король
336
3.2. Глобальный запрос на демократию
Людовик XVI объявил о созыве в следующем году
Генеральных штатов, не собиравшихся с 1614 года. Обычай был таков,
что на заседании Генеральных штатов монарх мог вводить
новые налоги, чтобы получить средства, рассмотрев, в
порядке взаимности, жалобы его участников. Однако король не
ожидал такого наплыва жалоб. К моменту собрания Генеральных
штатов в Версале в мае 1789 года по всей стране было собрано
40 тысяч жалобных книг. Там присутствовали разоблачения
и требования, варьировавшиеся от чисто местных проблем до
вопросов, касавшихся самых высоких сфер управления.
Революционные силы, зревшие во Франции, впитали эти
требования как часть собственных и усмотрели в конкретных
сетованиях зародыш новой общественной силы. Другими словами,
аббат Сиейес и его соратники построили на основе жалобных
книг фигуру «третьего сословия» как политического субъекта,
полного энергии, достаточной чтобы сбросить прежний
режим и привести к власти буржуазию. Вероятно, протесты
против нынешней формы глобализации можно рассматривать в
том же свете, увидев в них потенциальную фигуру нового
глобального общества.
Следует отметить, что несоразмерность сегодняшних
жалоб и требований иная, нежели во Франции в XVIII
столетии. Тогда тысячи жалобных книг очень разнились между
собой, но можно сказать, что за ними стояли логичные,
упорядоченные тексты «Энциклопедии» Дидро и Даламбера,
которые, как нам кажется, придавали им глубокую,
просвещенную, рациональную структуру. За сегодняшними
протестами нет энциклопедической рациональности. Ныне списки
жалоб больше похожи на вавилонскую библиотеку Хорхе
Луиса Борхеса, то есть это хаотичное, причудливое,
бесконечное собрание сочинений, рассказывающих обо всем на свете.
На деле, если сегодня в протестах и есть какая-то связность,
то она даст знать о себе позже, будучи представлена с
субъективной точки зрения самими протестующими. В конце
концов, возможно, сейсмические колебания каждого отдельного
протеста вступят в резонанс с остальными, усилив их в
процессе координации и породив «землетрясение» множества.
Когда-нибудь, несмотря на разнообразие претензий, мы
Часть 3. Демократии
сможем выделить три общих пункта, которые постоянно
повторяются в качестве условий для всякого проекта нового,
демократичного мира: это критика сложившихся форм
представительства, протест против нищеты и антивоенные
выступления. Однако пока приходится потерпеть. Просто
присядем и прислушаемся к шумным жалобам на нынешнее
состояние всемирной системы. Мы не претендуем на то, что
наш список будет исчерпывающим, причем пристрастность
при его составлении, конечно, способна выявить нашу
собственную слепоту. Однако он все же даст представление о
размахе и серьезности сегодняшних озабоченностей57.
Жалобы по поводу представительства
Большинство современных протестных движений
сосредоточено, хотя бы отчасти, на проблеме дефицита
представительства. Хотя нас главным образом интересует мировая
система, сначала нужно вкратце взглянуть на представительные
институты местного и национального уровня, поскольку
мировой уровень непосредственно опирается на них.
Действительно, сегодня можно постоянно и повсеместно слышать
сетования по поводу внутренних систем представительства всех
стран мира. Ложное и искаженное представительство,
которое дают местные и национальные избирательные системы,
давно вызывает недовольство. Картина такова: участие в
выборах - зачастую что-то вроде обязанности избрать
непривлекательного кандидата лишь как меньшее из двух зол, чтобы
он кое-как представлял нас в течение двух, четырех или
шести лет. Низкие показатели явки, конечно, подрывают
претензии на обеспечение представительности через выборы: те, кто
не приходит голосовать, как бы участвуют в молчаливом
протесте против системы. Итог президентских выборов в США в
2000 году был подведен в результате вызвавшего споры
пересчета голосов и вмешательства Верховного суда. Но это всего
лишь наиболее явный пример кризиса представительства,
обеспечиваемого с помощью выборных институтов58. Даже
Соединенные Штаты - государство, претендующее на роль
гаранта демократии во всем мире, - допускают подобное из-
3.2. Глобальный запрос на демократию
девательство над идеей представительной власти. Однако ни
в одной другой стране нет избирательных систем, которые
обеспечивали бы существенно более точную
репрезентативность, а в большинстве случаев она гораздо хуже.
Многие невыборные типы представительства на местном
и национальном уровнях тем более не отличаются
легитимностью. Так, говорят, что даже не будучи избранными,
крупные корпорации представляют национальные интересы. «Что
хорошо д\я "Дженерал моторе',' хорошо и для Америки». Но
на деле «корпоративная безответственность», то есть
отсутствие в данном случае отчетности или представительности, -
это общий рефрен многих протестов. Максимум, что может
быть сказано в пользу корпоративного представительства, это
то, что мы голосуем своими чековыми книжками, совершаем
выбор в поддержку одной компании, а не другой, потребляя
именно ее продукцию. Или же, в гораздо более узкой сфере,
можно говорить, что корпорации представляют собственных
акционеров. Однако мало у кого из нас хватает
покупательной способности или акций, чтобы претендовать на
влиятельные связи или контроль. В сущности, такие представления о
корпоративном представительстве совершенно эфемерны,
поскольку исходят из надежды на мудрость представителей
при отсутствии какого-либо существенного воздействия со
стороны представляемых. В конце концов, подобные
претензии на представительность не менее оскорбительны, чем
старые представления, будто феодальный лорд является
представителем крестьян из своего поместья или рабовладелец -
представителем собственных рабов59.
В процессе глобализации все эти жалобы на провалы в
представительстве на местном и национальном уровне
нарастают в геометрической прогрессии. Механизмы связей и
руководства в новых сферах глобализации гораздо
непрозрачнее, чем даже старое патриархальное представительство.
Одним из результатов глобализации в нынешней форме стало
то, что некоторые национальные лидеры, как избранные, так
и не избиравшиеся, получают существенные полномочия в
отношении населения за пределами собственных
национальных государств. Так, президенты США и американские
329
Часть 3. Демократия
военные во многих аспектах обладают властью, позволяющей
им претендовать на представительство человечества в целом.
Что же это за представительство? Если связь с такими
лидерами слаба у американских избирателей, то для остального
человечества она бесконечно мала. Протесты против
Соединенных Штатов по всему миру чаще выражают не столько
антиамериканские настроения, сколько озабоченность
наблюдающимся дефицитом представительства. Связь мирового
населения с крупнейшими корпорациями и его контроль над
ними тем более ничтожны.
Можно подумать, будто отсутствие представительства,
вызванное тем, что полномочия национальных экономических и
политических институтов перетекают на глобальный уровень,
могло бы быть компенсировано или, по крайней мере,
сглажено международными и наднациональными институтами.
Однако эти институты только подтверждают всю глубину
кризиса представительства. Например, допустимо утверждать, что
Всемирный банк и МВФ, ставшие в прошедшие десятилетия
объектами нарастающих шумных протестов, представляют
интересы всей мировой экономики. В частности, их
программы по предоставлению займов и меры по поддержанию
стабильности валют могут восприниматься как отвечающие
интересам соответствующих стран и регионов. Однако здесь речь
идет почти исключительно о том, что выше мы назвали
патриархальной формой представительства, - при минимальном
воздействии или контроле со стороны страны или региона, в
отношении которых проявляется забота. Фактически общей
практикой для МВФ и Всемирного банка является
навязывание получателям займов или помощи таких условий, которые
диктуют определенный хозяйственный и политический курс.
Это ведет к умалению их национального суверенитета60. Кто-
то скажет, что Всемирным банком и МВФ управляют все
входящие в них страны. Однако нельзя забывать, что это
управление основано, как мы убедились во второй части книги, на
количестве голосов, прямо пропорциональном национальным
денежным вкладам, вследствие чего Соединенные Штаты и
другие ведущие державы получают несоразмерно большую
власть. Таким образом, неравное право голоса у разных чле-
330
3.2. Глобальный запрос на демократию
нов МВФ и Всемирного банка воспроизводит
непредставительный контроль доминирующих государств во всемирной
системе.
Не возникает сомнений, что самым представительным
среди существующих сегодня глобальных институтов
является Организация Объединенных Наций. До сих пор она не выла
объектом серьезных общественных протестов, хотя и в
отношении нее следует признать, что кризис представительства
достиг крайних масштабов. Прежде всего, Генеральная
Ассамблея, самый демократичный форум ООН, не может быть
представительнее участвующих в ней государств. Другими
словами, нехватка демократии, обнаруженная нами на
национальном уровне, переходит на уровень Генеральной
Ассамблеи, ничуть не убывая. Представитель отдельной страны на
Генеральной Ассамблее не может с большим на то правом
представлять ее население, чем тот политик, который его
назначил - фактически он, безусловно, менее представителен,
нежели этот политик. Степень представительности убывает с
каждым шагом такого опосредования. Кроме того, если
принимать в расчет общемировое население, то
представительство в Генеральной Ассамблее резко перекошено, поскольку
каждая страна имеет лишь один голос независимо от
численности ее жителей. Во-вторых, слабость представительности
Генеральной Ассамблее еще более усугубляется широтой
полномочий Совета Безопасности. Совет не претендует на
представительность, поскольку помимо непостоянных членов,
меняющихся на основе принципа ротации, в него входят пять
постоянных членов, располагающих исключительным правом
вето в отношении принимаемых резолюций: КНР, Франция,
Россия, Великобритания и Соединенные Штаты. Действия
Совета Безопасности, в частности - вето со стороны его
постоянных членов, могут фактически свести на нет всемирный
характер представительности Генеральной Ассамблеи (пусть
даже и ограниченной).
Нет ничего удивительного (или случайного) в том, что
сегодня многие протестуют против дефицита представительства
не только в национальном управлении или национальных
средствах массовой информации, но и с еще большим основанием
331
Часть 3. Демократия
- на всемирном уровне. Эти протесты ярко высвечивают не
только кризис демократического представительства, но и
искажения в нашем политическом словаре. Можно выделить
сетования по поводу того, что, судя по всему, потеряли
прежний смысл как минимум три фундаментальных принципа
конституционализма эпохи модернити: никакой власти без
представительства, разделение властей и свобода выражения
мнений. Аргументы Мэдисона, который считал
представительство инструментом, позволяющим расколоть любую властную
монархию, теперь выглядят всего лишь мистификацией;
голос Монтескье, выступавшего за радикальное разделение
конституционных полномочий, заглушён в монолите нынешней
системы; а свобода выражения мнений «по Джефферсону»
монополизирована корпоративными средствами массовой
информации. Политический лексикон современного
либерализма стал холодным, бескровным трупом. Либерализм
никогда, в сущности, и не стремился к тому, чтобы представлять
все общество - бедняки, женщины, расовые меньшинства и
прочее угнетенное большинство всегда оттиралось от власти
с помощью явных или скрытых конституционных механизмов.
Сегодня у либерализма развивается неспособность адекватно
представлять даже элиты. В эру глобализации становится все
яснее, что исторический час либерализма миновал.
Жалобы по поводу прав и справедливости
Права и справедливость традиционно гарантировались
национальными конституциями. В силу этого
соответствующие протесты оформлялись в терминах «гражданских прав»
и адресовались национальным властям. Серьезные
озабоченности в отношении состояния дел с гражданскими правами
продолжают звучать и сегодня, особенно среди групп
меньшинств в ведущих странах. Речь идет о борьбе в поддержку
«утверждающих» действий в пользу женщин и людей с
небелым цветом кожи в Соединенных Штатах, за права мусульман
во Франции, а также о мероприятиях в пользу коренного
населения в Канаде и Австралии. Протестующие обращаются к
международным и глобальным властным органам напрямую,
332
3.2. Глобальный запрос на демократию
причем в нарастающих масштабах, особенно в периферийных
странах, где государство не в состоянии обеспечить
соблюдение прав. При этом акцент в дискуссии переносится с
«гражданских прав» на «права человека». Сегодня по всему миру
НПО, отстаивающие гуманитарные права, выражают
недовольство той несправедливостью, которая творится в
отношении женщин, расовых меньшинств, туземного населения,
рабочих, рыбаков, фермеров и других зависимых групп.
Особенно поражает то, как за последние 20 лет феминистские
движения перестроили свои организации в НПО, представив
права женщин в виде гуманитарных прав. Это произошло
сначала в зависимых, а затем и в лидирующих странах151.
Реализация прав человека сулит гарантию всех остальных
прав и возможность не только противостоять
несправедливости в национальных правовых системах, но и дополнить их
тем, чего в них не хватает. Вспомним классический, крайний
случай: когда власти нацистской Германии проводили в жизнь
свой план по уничтожению евреев, подход с точки зрения прав
человека требовал преодоления национальных норм права и
власти, а также противостояния им. Похожие доводы
приводились проводниками гуманитарных прав, выступавшими за
вмешательство европейских стран и США в дела бывшей
Югославии и Руанды в 1990-е годы. К аргументации,
связанной с правами человека, прибегают и в не столь острых
случаях, дабы вступиться за тех, для кого национальные системы
просто не могут или не станут служить защитой. Наконец,
права человека предназначены для помощи тем, кто вообще
лишен какого-либо национального правового прикрытия,
например, беженцев. В своей основе права человека
подразумевают возможность отстаивать другие права, как находясь под
национальной юрисдикцией, так и оказавшись вне ее пределов02.
К числу самых убедительных примеров успешной
кампании по обеспечению справедливости и прав человека
относится «Madres de Plaza de Mayo» - движение матерей, чьи дети
исчезли в годы диктатуры в Аргентине. С середины 1970-х
годов каждый четверг они встречаются на площади Майо
перед президентским дворцом. На них белые головные платки,
в руках у них плакаты с фотографиями пропавших, и они тре-
111
Часть 3. Демократия
буют, чтобы им сказали, что же случилось с их сыновьями и
дочерьми. Требования «Матерей» возникли как обращение к
национальному правительству, но вскоре обрели
международное звучание как проблема прав человека, в разрешении
которой приняли участие представители Северной Америки и
Европы. Эта борьба стала символом общего требования
справедливости, противостояния преступлениям и
злоупотреблению властью6'.
Однако главным разочарованием для многих, кто
выступает за права человека, является отсутствие адекватной
институциональной структуры, которая позволяла бы
реализовать их в жизни. Основной силой при отстаивании прав
человека служит нравственное убеждение. НПО и
активисты, действующие в данной области, конечно, способны
добиться серьезных результатов, лоббируя национальные
правительства. Они получают средства от международных фондов, их
поддерживают, оказывая соответствующее политическое
давление, ведущие национальные государства, им придает сил
внимание со стороны международных средств массовой
информации. Но права человека все равно остаются в большей
мере сугубо риторическим инструментом, они не образуют
правовых рамок в подлинном смысле слова. Парадоксально,
но до сих пор принуждение к соблюдению прав человека в
наиболее очевидных случаях опиралось на мощь ведущих
держав мира, как, например, в ходе военной интервенции НАТО
в Косово в 1998 году. Некая нация может быть готова
нарушить суверенитет другой во имя прав человека, но
одновременно она будет продолжать настаивать на соблюдении
принципа национального суверенитета - особенно своего
собственного! Ясно, что осуществимость прав человека по
всему миру не будет достигнута до тех пор, пока для этого нет
законной институциональной структуры, поэтому пока
приходится полагаться на ведущие державы.
На практике уже возникли некоторые институты,
нацеленные на определение рамок правопорядка за пределами
национальных правовых структур или, по крайней мере, на
них намекающие. Первый уровень правовой институциона-
лизации вне национальных правовых структур создают раз-
Т.Т.А
3.2. Глобальный запрос на демократию
нообразные комиссии по расследованию, учреждавшиеся по
завершении гражданских войн или конфликтов, таких как в
ЮАР, Гватемале, Чили и Аргентине. Речь идет об институтах
национального уровня, но они всегда стоят выше
национальных правовых структур, так как в значительной степени
сосредоточены на преступлениях самого государственного
режима. Многие из таких комиссий ограничиваются, впрочем,
лишь выявлением фактов прошлого, не стремясь к тому,
чтобы виновные были наказаны. Нередко даже гарантируется
неприкосновенность тем, кто дает показания. В результате
общенационального обсуждения в некоторых случаях
происходит ревизия истории и меняется баланс политических сил,
а в других дело ограничивается чем-то вроде национальной
терапии или заговаривания ран, чтобы оставить беды в
прошлом и восстановить традиционный порядок. В любом
случае, с точки зрения того, что интересует нас, подобные
комиссии по расследованию не представляют собой эффективных
институтов по обеспечению правосудия.
Международные трибуналы, учреждаемые по завершении
национальных конфликтов для привлечения к
ответственности лиц, виновных в военных преступлениях и
преступлениях против человечности, составляют второй уровень
правовых институтов за пределами национальных структур права.
Нюрнбергский процесс, на котором судили глав нацистского
режима, создал прецедент, и в 1990-е годы были учреждены
международные уголовные трибуналы, чтобы судить военные
преступления, совершенные в Руанде и Югославии. Конечно,
такие трибуналы имеют весьма узкую сферу деятельности - на
них рассматриваются только самые ужасные преступления,
совершенные в определенной стране в течение
установленного периода времени - но, тем не менее, они составляют
настоящую, институционализированную систему правосудия вне
национальных рамок. В них можно усмотреть первые
институты глобальной системы правосудия, даже если подобные
трибуналы пока слишком часто действуют лишь в качестве
прикрытия для действий победителей.
На третьем и наиболее общем уровне проводятся
эксперименты с постоянными международными уголовными суда-
335
Часть 3. Демократия
ми. Так, Международный суд был учрежден на основании
Хартии ООН 1945 года, чтобы разбирать споры между
национальными государствами. Однако предоставленные ему
возможности принуждения были чрезвычайно слабы. Участие
какого-либо национального государства в слушаниях было
делом добровольным, а решения суда не имели особого веса.
Например, в 1986 году суд вынес решение против
Соединенных Штатов за ущерб, вызванный военными действиями в
Никарагуа, финансировавшимися американцами, но США
просто отказались подчиниться этому решению, а суд ничего
не смог с этим поделать. В 2002 году был основан гораздо
более влиятельный институт - постоянно действующий
Международный уголовный суд (МУС). Подчиняться его решениям
должны все страны, ратифицировавшие устав МУС. В
противоположность уголовным трибуналам по Руанде и Югославии,
он не имеет приоритета над национальными судами. Он
рассматривает только преступления, выходящие за рамки
национальной юрисдикции. Несмотря на ограничения подобного
рода, МУС в большей мере, нежели любой другой из
существующих институтов, демонстрирует возможность
формирования глобальной системы правосудия, которая в равной мере
служила бы защите прав каждого человека.
Едва высказав такую надежду, приходится возвращаться
на землю под давлением того обстоятельства, что
Соединенные Штаты отказались ратифицировать устав МУС (точнее
говоря, американцы отозвали свою подпись под
соответствующим договором). США возражают против того, чтобы
решения суда могли распространяться на американских граждан,
особенно военных и политиков64. Мы вновь столкнулись с
обстоятельством, подрывающим все попытки
институционализировать наднациональную, или глобальную, систему
правосудия. Самые мощные державы по-прежнему сохраняют в
своих руках власть, позволяющую свести на нет любые
правовые действия. Если на практике самые влиятельные
государства или их группировки могут пользоваться особыми
привилегиями, то надежды на всемирную справедливость и
универсальные права тут же съеживаются до подобия власти
сильного над слабым.
336
3.2. Глобальный запрос на демократию
Таким образом, не стоит питать иллюзий относительно
действенности комиссий по расследованию преступлений,
трибуналов и судов или ожидаемого от них правосудия.
Порой они оставляют нас с горьким привкусом
«справедливости», навязанной победителями; а в иных случаях годятся
только для нейтрализации и улаживания конфликта, а не
обеспечения торжества справедливости. Претензии на
справедливость слишком часто служат лишь прикрытием для
махинаций власть имущих.
Наконец, следует признать, что несправедливости,
вызывающие сегодня так много нареканий, указывают не только
на нехватку международных правовых институтов, которые
гарантировали бы соблюдение прав, но и на нечто
глубинное - на появление глобальных правовых структур, которые
противоречат соблюдению прав человека. Многие ученые уже
обсуждают новый вид имперского права, возникший после
окончания «холодной войны». С одной стороны, американские
законы доминируют столь явно, что в результате именно они
сильнее всего влияют на законодательство всех других стран
и изменяют их правовые структуры и кодексы, в особенности
те, что касаются законов, регулирующих отношения
собственности. С другой стороны, возникли новые всемирные
структуры имперского права, которые гарантируются военной мощью
США. Отчасти они оформляются под влиянием процессов
развития коммерческого права, которые мы анализировали выше.
Как следует из работ правоведов, которые занимаются этим
вопросом, имперское право выступает разносчиком
хищнической капиталистической глобализации, обслуживающей
главным образом интересы многонациональных корпораций
и ведущих капиталистических стран. «Ирония ситуации в
том, - пишет один из ученых-юристов, - что, несмотря на
отсутствие у него какой-либо демократической легитимности,
имперское право навязывает в качестве естественной
необходимости реакционную юридическую философию, которая
ставит вне закона перераспределение благ на основе
общественной солидарности. Для этого используются дискурсивные
практики под маркой "демократии и верховенства права"»1'3.
В последнее время центр тяжести неоконсервативной теории
337
Часть 3. Демократия
и практики имперского права сместился от коммерческого
права и международного бизнеса к вопросам военного
вмешательства, смены режимов и «строительства государств» - то есть
от неолиберальной глобализации к вооруженной
глобализации. Поскольку имперское устройство в растущей мере
основывается на «праве на вмешательство», а права человека
устанавливаются военными средствами, функция имперских судов
становится все более двусмысленной60. В любом случае
должно быть ясно, что имперские правовые рамки и структуры
склонны не служить обеспечению прав и установлению
справедливости, за что борются протестующие, но, напротив,
создавать все новые препятствия на пути к этой цели.
Экономические жалобы
Протесты по поводу экономических условий, вероятно,
самые громкие и яркие. Многие из претензий в адрес
нынешнего мироустройства, высказываемые в ходе массовых
демонстраций, а также участниками религиозных групп,
неправительственных организаций (НПО) и агентств ООН,
основываются на том простом факте, что слишком большое число
людей в мире живет в условиях крайней нищеты, нередко на
грани голода. Соответствующие цифры действительно
ошеломляют. По отчетам Всемирного банка, почти половина
мирового населения тратит менее чем по два доллара в день на
человека, а каждый пятый - менее одного доллара в день67. На
деле подобные цифры - лишь частичный, косвенный
показатель состояния бедности. Подлинная
нищета-биополитическое обстоятельство, которое связано со всеми сторонами
жизни и не может быть измерено в долларах. Тем не менее,
денежное выражение способно послужить для первого
приближения к ее оценке. Конечно, нехватка ресурсов влечет
за собой отсутствие доступа к услугам здравоохранения и
образования. Подобная нищета потрясает, она разрушает все
шансы на политическое и общественное участие, если не
угрожает самой жизни. Только самые циничные люди могут
игнорировать плачевное состояние бедняков, говоря, что они сами
во всем виноваты, или, рассуждая философски, в христианс-
338
3.2. Глобальный запрос на демократию
ком духе, повторять, что нищие всегда пребудут с нами. Голод
и нищета были и сегодня продолжают оставаться главным
бедствием в мире.
Признав размах нищеты в сегодняшних условиях, нужно
также отметить и ее неравномерное географическое
распределение. Внутри каждого государства неравное
распределение бедности зависит от расы, этничности и пола. Так, во
многих странах мира показатели бедности среди женщин выше,
чем среди мужчин, а у многих этнических меньшинств, таких
как представители коренного населения в Северной и
Южной Америке, они существенно выше средних. Однако
местные и национальные колебания в уровне бедности бледнеют
по сравнению с неравенством в распределении богатства и
нищеты в планетарных масштабах. На долю Южной Азии и
Африки к югу от Сахары приходится около 70 процентов
мирового населения, живущего менее чем на один доллар в день
на человека, тогда как десять лет назад соответствующая
цифра составляла около 60 процентов. Средний доход в 20
богатейших державах в 37 раз превосходит средний доход в 20
беднейших странах. Этот разрыв удвоился за последние 40
лет68. Даже если принять в расчет покупательную способность -
ведь в богатых государствах некоторые основные товары
стоят дороже, чем в бедных - такой разрыв все равно поражает.
Создание всемирного рынка и глобальная интеграция
национальных хозяйств не сблизили нас, а развели еще больше,
усугубив тяготы, переживаемые беднотой.
По всему миру можно видеть миллионы примеров как
возмущения таким положением дел, так и щедрости по
отношению к беднякам. Нередко они связаны с мужественными
актами благотворительности и самопожертвования.
Некоммерческие и религиозные благотворительные организации
оказывают нуждающимся огромную помощь, но не в
состоянии изменить систему, которая порождает и воспроизводит
нищету. Впечатляет то, как много людей, начав с
добровольной благотворительной деятельности, переходят затем к
акциям и протестам, направленным против экономической
системы.
Некоторые формы протеста против систематического вос-
339
Часть 3. Демократия
производства нищеты, такие как Юбилейное международное
движение, особое внимание уделяют тому факту, что
обязательства по внешним долгам служат механизмом, из-за
которого бедные страны не могут выбиться из бедности, и их
население продолжает голодать69. Ясно, что независимо от того,
какую хозяйственную политику они будут проводить,
беднейшие страны не смогут рассчитаться по своим нынешним
долгам или даже вовремя платить проценты по ним. Это
увековечивает безысходный цикл их бедствования. Кроме того, многие
утверждают, что с самого начала такие задолженности
сложились сомнительным образом или с нарушением законов.
История всегда одна и та же: долг служит правовым механизмом
порабощения70. Специфика здесь в том, что логика долговой
зависимости применяется не просто к отдельному работнику,
связанному кабальным договором, и даже не к отдельной расе
или группе коренного населения (когда основу долга
составляет якобы цивилизаторская миссия по отношению к ним). Ее
распространяют на нации в целом.
Многие экономические претензии к мировой системе
исходят из предположения, что неравенство и несправедливость
в глобальной экономике являются главным образом
следствием того, что политическая власть теряет способность
регулировать хозяйственную деятельность. Согласно этой
аргументации, мировой капитал не может надежно контролироваться
государствами, так как его движение и размах выходят далеко
за пределы национального пространства. Многие
профессиональные союзы, особенно в ведущих странах мира,
протестуют против того, что достаточно одной только угрозы исхода
капитала, чтобы убедить государства полностью или частично
отказаться от своих полномочий по регулированию. К
примеру, компании угрожают перенести производство и рабочие
места в другие страны, где государственное регулирование и/или
расходы на рабочую силу ниже и более благоприятны для
бизнеса. Государства приспосабливаются к, запросам капитала и
даже предвосхищают их из опасения оказаться на задворках
всемирной системы хозяйствования. Это порождает своего
рода «гонку по нисходящей», в которой интересы труда и
общества в целом уходят на второй план, уступая капиталисти-
340
3.2. Глобальный запрос на демократию
ческим интересам. Неолиберализм - это общий ярлык для
такой экономической политики правительств. В сущности, как
мы утверждали во второй части книги, неолиберализм не
означает отсутствия регулирования в отношении капитала. Это
такой режим государственного регулирования, который в
наибольшей степени облегчает глобальное перемещение
капитала и повышает его прибыли. Опять-таки, в неолиберальные
времена, вероятно, небесполезно было бы трактовать
государство как исполнительный комитет, облеченный задачей
обеспечить долговременное благополучие коллективного
капитала. С такой точки зрения, основополагающая цель
неолиберального государства, как и всех типов
капиталистического государства, состоит в том, чтобы управлять
капиталистическим развитием в интересах самого всемирного
капитала.
Приватизация - это одна из центральных опор
неолиберальной политики. Когда государства проводят ее не по
собственной воле, то их к этому нередко подталкивают
наднациональные экономические организации, такие как МВФ. В
определенные периоды истории приватизация становится
своего рода всеохватным безумием. Такое произошло после
длительного периода Французской революции, в промежуток
времени между царствованиями Луи-Филиппа и
Луи-Бонапарта; или же после кризиса государства благосостояния в
Европе в 1970-е годы; или вновь, уже после падения
Берлинской стены, когда прежние государственные аппаратчики
советского блока вернулись на авансцену жизни в облике
капиталистических олигархов. Сегодня приватизация часто
предполагает продажу в частные руки государственных
предприятий и отраслей, но она подразумевает и
распространение сферы собственности как таковой. Ранее мы уже
убедились, как традиционные знания, семена и даже генетический
материал все чаще становятся объектами частного владения.
Другими словами, не только железные дороги, электрические
компании и тюрьмы, но и все новые общие сферы жизни
становятся частными и закрытыми. К примеру, когда активисты
из «Movimento Sem Terra», движения безземельных в
Бразилии, захватывают и разоряют соевое поле, где корпорация
341
Часть 3. Демократия
«Монсанто» экспериментирует с генетически измененными
семенами, которые она может запатентовать, их протесты
отчасти направлены как раз против такого приватизационного
процесса.
Неолиберальный курс, ограничивающий политическое и
общественное регулирование экономики, особенно явно дает
себя знать в рыночной и финансовой сфере. По мере того, как
рынки становятся все глобальнее, а неолиберальный курс
ужимает политическое регулирование, финансовая власть
укрепляется7'. В частности, произошло гигантское увеличение роли
деривативов, то есть финансовых инструментов, цена
которых зависит от стоимости такого актива, как товар или
валюта. Например, если вкладывать средства в деривативы, это
означает не покупку зерна, а спекуляцию на подъеме или падении
зерновых цен. Абстракция является ключом, позволяющим
понять, что такое деривативы и финансовые рынки в целом.
Действительно, с 1970-х годов деривативы стали
базироваться на величинах, все более отвлеченных от конкретных видов
хозяйственного производства. Так, есть деривативы,
основанные на ставках ссудного процента, на показателях фондового
рынка и даже на колебаниях погоды72. В силу подобного
абстрагирования крайне незначительное число ключевых
игроков - финансовых королей - способно сосредоточить в своих
руках огромное влияние над обширными рынками. Они
также могут повысить уязвимость таких рынков по отношению к
кризисам и катастрофическим скачкам. На столь высоком
уровне абстракции все изменения умножаются, вследствие чего
незначительная подвижка в направлении ветра способна
обернуться ураганом, провоцируя банкротство предприятий и
падение валют. Набор средств, позволяющих заниматься
регулированием национальной экономики перед лицом столь
колоссальных мировых финансовых сил, особенно ограничен
у политических руководителей зависимых стран. Короче
говоря, когда протестующие осуждают неолиберализм и
финансовую власть, их беспокоит тенденция финансовых сил
содействовать концентрации богатства в руках немногих, контролю
над национальными и мировыми рынками и дестабилизации
всех хозяйственных систем, в которых они действуют.
342
3.2. Глобальный запрос на демократию
Нужно подчеркнуть, что у финансового капитала есть и
другой, всеобщий облик, обращенный в будущее. В
действительности, вопреки обратным утверждениям, финансы не
менее продуктивны, чем другие виды капитала. Как и они, это
всего лишь аккумулированный труд, который может быть
представлен в денежном выражении. Что отличает финансы, так
это, во-первых, высокий уровень абстракции, позволяющий с
помощью денег представлять безбрежные сферы труда и, во-
вторых, его обращенность в грядущее. Иначе говоря,
финансовый капитал обычно функционирует как абстрактное
воплощение наших совместных будущих производственных
возможностей. Все странные трюки, используемые на
финансовых рынках (технические - на разнице во времени для
спекуляций на разных фондовых площадках; финансовые -
вкладывание пенсионных средств в ценные бумаги, что означает
создание рисков для накоплений работников; наконец,
управленческие - предоставление высшим руководителям и
менеджерам громадных опционов на акции), оказываются
механизмами, обеспечивающими деньгам власть, чтобы руководить
новыми видами труда и обусловливать их будущую
производительность73. Финансовый капитал смотрит в грядущее и
представляет огромные силы труда. По этой причине мы,
парадоксальным образом, возможно, могли бы узреть в нем
возникающую фигуру множества, правда- в перевернутом,
искаженном виде. В финансовой сфере противоречие между
распространяющимся, наступающим общим началом нашей
будущей производительности и все более узкой элитой, его
контролирующей, обретает крайние формы. Так называемый
«коммунизм капитала», то есть его движение к все более
широкой социализации труда, неявно указывает в направлении
коммунизма для множества.
Биополитические жалобы
До сих пор нам было не очень удобно подразделять
жалобы по поводу привычных категорий политики, прав,
правосудия и экономики, потому что по ходу глобализации в
последние десятилетия разграничительные линии между этими
343
Часть 3. Демократия
областями жизни и власти постепенно сходили на нет,
вследствие чего экономические вопросы обрели непосредственное
политическое значение, и наоборот. Теперь мы добавляем к
этому списку категорию биополитического - но не в качестве
дополнения, объединяющего все, что осталось за бортом, и
которому придавалось бы чисто общественное или чисто
культурное значение, - а как основополагающую категорию,
отражающую взаимосвязанность всех остальных категорий. Здесь
мы имеем своего рода водоворот, втягивающий всю общую
жизнь в тиски эксплуатации.
Одной из областей, где базовые вопросы жизни,
бесспорно, непосредственно носят политический, культурный,
правовой и экономический характер, является экология. В
сущности, обеспокоенность экологическими проблемами была
первой, в отношении которой пришлось признать
необходимость придания ей всемирного масштаба. Отдельная страна
не в состоянии остановить загрязнение воздуха, воды или
пересечение ее границ радиоактивными облаками,
сформировавшимися вне национальной территории. Все мы живем на
планете и вместе с ней, а она составляет одно общее,
взаимоувязанное целое. Флотилия «Гринписа», бороздящая воды
мировых океанов, возможно, лучше всего символизирует тот
факт, что экологические протесты столь же глобальны, как и
проблемы экологии. Феминистские, антирасистские
выступления и борьба коренных народов тоже биополитичны,
поскольку они непосредственно затрагивают правовые,
культурные, политические и экономические вопросы - фактически они
касаются всех сторон жизни. Всемирную конференцию ООН
по проблемам женщин, проходившую в Пекине в 1995 году, и
Всемирную конференцию ООН по борьбе с расизмом 2001
года можно считать крупными примерами синтеза
биополитических жалоб по поводу нынешней мировой системы.
Весьма специфичным образцом биополитических жалоб
является движение по спасению реки Нармады {Narmada Bachao
Andolan), с 1980-х годов выступающее против строительства
грандиозной плотины «Сардар Саровар» в Индии74. Сначала
проект плотины частично финансировался за счет кредита,
предоставленного Всемирным банком. ВБ вообще свойствен-
344
3.2. Глобальный запрос па демократию
но поощрять правительства прибегать к займам на
реализацию таких крупных проектов. Поэтому протесты были
направлены не только против правительства Индии, но и против
Всемирного банка. В частности, манифестанты жаловались по
тому простому поводу, что их выселяют с занимаемой ими
земли. Сооружение каждой крупной плотины ведет к
переселению десятков, а порой сотен тысяч жителей, зачастую с
незначительной компенсацией либо вовсе без таковой. Наиболее
резкие столкновения, связанные с движением по спасению
Нармады, были вызваны тем, что протестующие отказались
покидать родные деревни и поклялись утонуть в речных
водах, если водохранилище будет заполнено. Их жалобы имеют
также экологическое и экономическое содержание.
Манифестанты заявляют, что плотина угрожает рыбам, блокируя им
пути на нерест, и подорвет традиционные формы ведения
сельского хозяйства из-за изменения природного русла реки.
Такого рода жалобы могут показаться полным осуждением
всякой технологии, нарушающей естественный порядок - и
действительно, некоторые протесты действительно имеют
подобный характер, - но главное состоит в использовании
технологии и контроле над нею. Очевидно, что плотины могут
быть полезны для общества, давая электричество, чистую
питьевую воду и защиту от наводнений. Однако во многих
случаях (в протестах против плотины на Нармаде это было
основополагающим моментом) беднякам приходится нести
основные общественные тяготы, связанные с ее
строительством, тогда как выгоды достаются главным образом богачам.
Другими словами, плотина действует как мощное средство
приватизации. Она как бы передает общее благо реки и земли
в частные руки - скажем, в руки корпорации агробизнеса,
которой принадлежит земля и которая выращивает урожай,
получая воду для орошения. Иначе говоря, речь идет о
протесте не против технологии как таковой. Он направлен против
политических сил, принимающих решения без учета мнения
тех, кого это больше всего касается, по поводу приватизации
общего, которая, обогатив немногих, усугубит бедствия
большинства людей.
Другой тип биополитической борьбы связан с контролем
345
Часть 3. Демократия
над знаниями. Теперь научное знание в такой степени
является частью экономического производства, что
доминирующая хозяйственная парадигма сместилась от производства
материальных благ к производству самой жизни. Когда
знание столь тесно переплетается с производством, не стоит
удивляться, что хозяйствующие силы хотят поставить на знания
свое клеймо и подчинить его производство правилам
извлечения прибыли. Как мы убедились в предыдущей главе,
семена, традиционные знания, генетический материал и даже
формы жизни все чаще обращаются в частную собственность через
патентование. Это вопрос экономический, так как, во-первых,
речь идет о распределении прибылей и благ и, во-вторых,
часто происходит ограничение свободного применения и
обмена, которые необходимы для развития и внедрения новинок.
Однако это также явно политический вопрос, а также вопрос
справедливости - отчасти потому, что владение такими
знаниями систематически концентрируется в богатых странах
Северного полушария, тогда как глобальный Юг из этого
процесса исключен. К примеру, жалобы на фармацевтические
корпорации, которые предъявляли иски южноафриканскому
правительству, чтобы помешать импорту дешевых аналогов своих
патентованных лекарств против ВИЧ, были фактически
направлены против частного контроля над знанием, связанным
с производством лекарств. В данном случае имеет место
острейшее противоречие между прибылями фармацевтических
корпораций и тысячами жизней, которые можно спасти,
открыв доступ к недорогим лекарственным препаратам75.
После 11 сентября 2001 года и с началом последующей
войны против терроризма все протесты против глобальной
системы оказались временно подавлены глобальным
состоянием войны. Прежде всего, во многих странах стало почти
невозможно протестовать, так как во имя антитеррора
полицейское присутствие на демонстрациях стало гораздо
многочисленнее и жестче. Во-вторых, на фоне военных невзгод
различные жалобы как будто поблекли, отойдя на задний план и
утратив актуальность. В сущности, в самые интенсивные
периоды ведения боевых действий и бомбардировок все они
трансформировались в одну решающую жалобу - предельный
346
3.2. Глобальный запрос на демократию
биополитический страх перед разрушениями и смертью. Как
мы уже убедились, протесты против войны достигли
кульминации 15 февраля 2003 года, когда состоялись массовые
скоординированные демонстрации в разных городах всего мира.
Все прочие жалобы не исчезли и со временем поднимутся снова
во всю силу, но сейчас озабоченность по поводу войны
добавилась ко всем направлениям борьбы как всеобщая,
фундаментальная жалоба. Фактически жалоба на войну как бы
выступает в качестве резюме для всех прочих сетований: скажем,
глобальная нищета и неравенство усугубляются войной,
которая мешает выйти из этого положения. Мир является общим
требованием и необходимым условием для реализации всех
проектов, направленных на разрешение глобальных проблем.
Наконец, этот ряд биополитических претензий
позволяет нам выявить онтологические условия, на которые они
опираются, и изучить их. Это нечто вроде того, что Мишель Фуко
называет критическим запросом в отношении настоящего и
нас самих. «Наша критическая онтология, - пишет Фуко, -
конечно, должна восприниматься не как теория, доктрина или
постоянный свод знаний», а как «исторический анализ
ограничений, которым мы подвергаемся, и эксперимент с
возможностью выйти за их рамки»76. Правовые, экономические и
политические протесты, рассмотренные нами, все до единого
опираются на такое онтологическое основание. Его
пронизывают мощные и ожесточенные конфликты по поводу целей,
сопровождающие всю жизненную сферу. Демократический
проект заложен в каждой из жалоб, и ведущиеся вокруг них
схватки составляют часть плоти множества. Бесспорно,
остается открытым вопрос,-поможет ли развитие
биополитической ткани создать зоны свободы или же мы будем
подвергнуты новым видам закабаления и эксплуатации. Здесь мы должны
решить, как говорили древние, быть ли нам свободными
людьми или рабами, и как раз такой выбор сегодня лежит в основе
установления демократии. Спиноза был бы доволен, узнав, что
вопрос поставлен именно таким образом, когда проблема
демократии пронизывает всю жизнь, разум, чувства и само
формирующееся божество человеческого духа.
347
Часть 3. Демократия
Сходка в Сиэтле
Интернет-кафе «Легкий разговор» на Второй улице в Сиэтле
было одним из обозначенных «центров сбора». В заключителънъге
дни ноября 1999 года, типично серые для конца осени, группы
активистов-единомышленников встречались в «Легком разговоре»,
чтобы соорудить гигантские куклы из папье-маше и спланировать
акции протеста. Некоторьм активисты прибыли из-за границы,
многие - из других городов западного побережья Соединенных
Штатов, но большинство было из самого Сиэтла. Учителя средних школ
обратили внимание своих учеников на глобальные вопросы,
университетские студенты изучали мировую торговлю, церковные
группы и политические активисты планировали выступления
уличного театра и проводили семинары по ненасильственным формам
протеста, юристы организовали команды наблюдателей и
правовую помощь на случай ареста - Сиэтл хорошо подготовился17. В
нескольких кварталах от этого интернет-кафе на саммит
Всемирной торговой организации собрались делегаты и главы государств
и правительств из 135 стран, чтобы обсудить
сельскохозяйственные субсидии, экспорт по заниженным ценам (демпинг) и прочие
торговые вопросы. Однако в последующие дни радикальные
протесты не только серьезно помешали участникам саммита завершить
встречу и договориться относительно ее заключительной
декларации, но и «похитили» газетные заголовки у президентов, премьер-
министров и официальных представителей. На центральной
сцене, в ярком свете мировых информационных средств улицы Сиэтла
взорвались борьбой вокруг нового мирового порядка.
В Сиэтле состоялся первый общемировой протест.
Многочисленные протесты против экономических и политических
институтов глобальной системы имели место и раньше. Проходили про-
тестные акции, направленные против планов и политики
Всемирного банка, подобные манифестациям против сооружения
плотины «Сардар Саровар» в Индии; еще раньше многочисленные
мятежи по всему миру - такие как протесты на Ямайке -
становились ответом на программы жесткой экономии и
приватизации, диктуемые МВФ1*; а некоторые группировки вели борьбу с
региональными соглашениями о свободной торговле, подобно тому, как
это произошло с восстанием сапатистов, которое возникло в
348
3.2. Глобальный запрос на демократию
1994 году в знак протеста против соглашения о H АФТ А и его нега-
тивных последствий, в особенности для коренного населения Чиа-
паса. В Сиэтле мы увидели первый крупный протест против
мировой системы в целом, первое подлинное соединение бесчисленньп
жалоб на ее несправедливость и неравноправность. Сиэтл открыл
цикл подобных протестов. После этого встречи в верхах
крупнейших международных или глобальньи институтов - будь то
Всемирный банк, МВФ, «большая восьмерка» и тому подобные
форумы - уже неизменно сопровождались яркими протестными
мероприятиями.
На мировые средства массовой информации, привлеченные в
Сиэтл на встречу в верхах, самое сильное впечатление произвела
ожесточенность в выражении протеста. Сначала полиция в
Сиэтле оказалась не готова к большому числу протестующих и их
настойчивым действиям, нацеленным на то, чтобы заблокировать
место проведения саммита ВТО. Масс-медиа изображали
идиллическую, спокойную картинку Сиэтла, Изумрудного города, который
забыл о неистовствах своего радикального прошлого, начиная с
акций Международных рабочих мира в начале XX века и всеобщей
забастовки 1919 года и заканчивая взрывами, которые устраивала
бригада Джорджа Джексона в 1970-е годы. Впрочем, во время
саммита ВТО насилие со стороны протестующих было
незначительным. Ясно, что большинство из них были настроены вполне мирно
и даже празднично. Самые серьезные акты насилия включали
нанесение ущерба собственности, а именно - битье витрин таких
знаковых глобалънът корпораций, как «Макдональдс» и «Старбакс».
Не было зафиксировано никаких серьезных телесньух повреждений
в результате насилия со стороны протестующих в Сиэтле (как и
во всех последующих протестах, сопровождавших встречи в верхах,
вплоть до настоящего времени). Однако полиция Сиэтла после
критики в свой адрес за излишнюю мягкость в самом начале событий
стала довольно беспорядочно набрасываться на протестующих и
граждан города с резиновьши пулями и слезоточивым газом. Так,
ничего не подозревавшие посетители ресторанов в одном из
районов были подвергнуты газовой атаке, как и исполнители
рождественских песенок в другом месте79. Полиция вышла из-под
контроля. В связи с последующими протестами во время саммитов полиция
пошла еще дальше и стала стрелять в демонстрантов настоящи-
349
Часть 3. Демократия
ми пулями. Один из них был серьезно ранен в Готенбурге, а другой -
застрелен в Генуе. Многие манифестанты были недовольны тем,
что насилие, к которому прибегают немногие из них, провоцирует
полицию, монополизирует газетные заголовки и заслоняет собой
идею, которую хотело выразить большинство, а также ведет к
расколу в рядах самих манифестантов. Это, конечно, справедливо,
однако нужно признать и тот достойный сожаления факт, что
именно из-за насилия средства массовой информации обращают
внимание на сами протесты. Без него для них не получится
интересного репортажа. Существует своего рода элемент объективного
сговора между средствами массовой информации и мелкими
группами протестующих, которые крушат чужую собственность и
нарываются на стычки с полицией. В итоге интерес со стороны
масс-медиа - сомнительное благо.
Конечно, во внимании к протестньт. акциям со стороны
средств информации были и положительные моменты с точки
зрения их влияния на власть имущих. Уже во время встречи в
Сиэтле президент Клинтон выразился, пусть несколько невнятно, в
том духе, что он поддерживает послание, которое хотят донести
до остальных протестующие. Позже другие мировые лидеры -
начиная с обозревателей журнала «Экономист» и заканчивая
руководством Всемирного банка - заявляли, что озабоченность по
поводу вселенской бедности, а также неравенства и несправедливости
глобальной системы, которую выражают участники протестных
акций, обоснована. Но главный смысл событий в Сиэтле был не в
том, что они повлияли на мировых лидеров. Не сводился он и к
нагромождению препятствий для встречи участников саммита ВТО,
что само по себе было заметным достижением. Роль ВТО состоит
в контроле за тем, чтобы не нарушались международные торговые
соглашения, и в разрешении торговых споров. Эта организация ни в
коем случае не является самым влиятельным или самым вредным
из международных и глобальных институтов. К тому же
блокирование встречи в 1999 году не нанесло ВТО непоправимого урона.
Несколько лет спустя после фиаско в Сиэтле ВТО как раз удалось
продвинуться с реализацией собственной повестки дня и даже
возместить потерянное время на тщательно защищенном саммите
в изолированном анклаве Дохи. Но затем на встречах в Канкуне в
2003 году ВТО вновь подверглась блокаде, которую пыталась орга-
350
3.2. Глобальный запрос на демократию
низовать группа представителей 22 стран с глобального Юга,
возражавших против правил торговли селыкохозяйственной продук-
циейт. Для активистов же, протестовавших в Сиэтле, ВТО
просто олицетворят собой мировую систему в целом.
С точки зрения самих протестующих, как насилие, так и
сочувственное бормотание некоторых лидеров не были главным.
Подлинное значение Сиэтла состояло в том, что он стал «центром
сбора» всех жалоб против глобальной системы. Прежнего
противостояния между протестными группами как будто никогда и не
бывало. Так, в ходе манифестаций двумя самыми заметными
группами были защитники окружающей среды и представители
профсоюзов, и, к удивлению большинства комментаторов, эти две
группы, у которых, как все считали, были противоположнъм интересы,
фактически поддержали друг друга. Хотя руководство АФТ-КПП
уступило требованиям полиции и организаторам встречи ВТО,
уведя свой марш прочь с места проведения саммита, многие
рядовые члены профсоюза, в частности рабочие-сталелитейщики и
докеры, откололись от официальной демонстрации трудящихся. Они
присоединились куличным протестам, погрузившись в море
нарядных земных кукольных морских черепах и, в конце концов, оказались
вовлечены в конфликты с полицией. Однако неожиданное
сотрудничество членов профессиональных союзов и защитников
окружающей среды было только вершиной айсберга. Протесты по поводу
встречи в Сиэтле и последующих саммитов свели воедино
бесчисленные другие группы, имеющие свои специфические претензии к
глобальной системе. Они соединили тех, кто выступает против
деятельности гигантских корпораций агробизнеса, тех, кого не
устраивают порядки в тюрьмах, тех, кто протестует против
разорительного долга африканских стран, тех, кто осуждает
контроль МВФ над национальной экономической политикой, и, наконец,
тех, кто недоволен перманентным состоянием войны - и так без
конца.
Чудо, произошедшее в Сиэтле, состояло в том, что там
обнаружилось: все эти многочисленные жалобы не были случайным и
беспорядочным набором, какофонией разных голосов. То был хор,
совместно прозвучавший в осуждение глобальной системы. Подобный
образ напрашивается уже в силу организационных приемов,
которые избрали протестующие: различные родственные по духу груп-
351
Часть 3. Демократия
пы собираются или сходятся вместе не для того, чтобы
объединиться в одну большую, централизованную группу; они сохраняют
свои различия и независимость, но устанавливают между собой связь
в рамках сетевой структуры. Сеть определяет и исключительность
каждой из них, и общее между ними. С субъективной точки
зрения, в глазах самих протестующих, Сиэтл
продемонстрировал общую логику всех жалоб на мировую систему. Таков
главный посыл протестов, который был замечен во всем мире, вдохновив
и многих других людей. Всякий, кто бывает в различных регионах
мира и встречает там отдельные группы, участвующие в
протестах, легко может обнаружить общие элементы, связывающие их в
грандиозную открытую сетъ*\
Руководители нового мирового порядка сами никогда не
созывали встречу Тенеральпых штатов и не приглашали на нее
различные сословия мирового населения, чтобы они могли представить
там свои жалобы. Начиная с Сиэтла, участники протестнъи
акций стали экспромтом превращать встречи верхушки глобальных
институтов в некое подобие Генеральных штатов и без
приглашения предъявлять свои жалобные книги.
Эксперименты по глобальному реформированию
Когда бы на общественную сцену ни врывалось массовое
протестное движение или ни звучала организованная
критика мировой системы, первый вопрос, который задают
репортеры и симпатизирующие протесту наблюдатели, всегда один
и тот же: «Чего вы хотите? Вы просто недовольны или у вас
есть конкретные предложения по улучшению системы?»
Конечно, нет недостатка в отдельных и конкретных
предложениях по реформе мировой системы, нацеленных на ее
демократизацию. Однако составление соответствующих списков
требований иногда заводит в ловушку. Порой акцент на
необходимости нескольких ограниченных перемен затушевывает
тот факт, что нужна капитальная трансформация общества и
властных структур. Это не означает, что надо отказаться от
выдвижения, оценки и выполнения конкретных требований;
но на этом не следует останавливаться. Всякая подлинная
институциональная реформа, если она расширяет полномочия
352
3.2. Глобальный запрос на демократию
множества, должна приветствоваться. Она полезна ровно до
тех пор, пока ее не считают священным образцом верховной
власти и не рассматривают как окончательную цель. Нам
нужно создать метод или набор общих критериев для разработки
институциональных реформ и, что еще важнее, на их основе
определить предложения по новой организации глобального
общества.
Мы не усматриваем здесь противоречия между реформой
и революцией82. Это не значит, будто для нас реформа и
революция - одно и то же, однако в сегодняшних условиях их
невозможно разделить. Исторически процессы трансформации
проходят настолько глубоко, что к революционным
изменениям способны привести даже реформистские предложения.
Если же обнаруживается, что реформы по демократизации
мировой системы не способны заложить основ подлинной
демократии, то тем убедительнее это доказывает, что требуются
революционные перемены, из-за чего таковые становятся
более вероятными. Бессмысленно напрягать мозги, пытаясь
разобраться, реформистским или революционным является то
или иное предложение; важно то, что оно внедряется в
процесс конституирования демократической власти. Признание
этого факта широко распространено не только среди
прогрессистов, но и среди консерваторов и неоконсерваторов,
видящих опасность революции даже в скромных предложениях
по реформе и реагирующих на них радикальными
инициативами противоположного характера. Некоторым образом
мнения реакционных теоретиков в Вашингтоне 2000-х годов
созвучны трудам их единомышленников из Лондона и Вены
1800-х годов, начиная с Эдмунда Бёрка и заканчивая
Фридрихом фон Гентцем и Францем фон Баадером. Ведь все они
видят возникающую конституирующую силу и полагают, что силы
порядка должны активно сопротивляться ей,
противопоставив возможностям реформы и революции яростную
контрреволюцию.
Как и книга жалоб в предшествующей главе, список
предложений по демократической реформе неизбежно будет
неполным и, кроме того, беспорядочным и нелогичным - по
крайней мере, на первый взгляд. Каждое предложение указывает
353
Часть 3. Демократия
конкретный способ усовершенствования мировой системы, но
поначалу трудно понять, к чему они сводятся, взятые вместе.
Опять-таки, нам нужно терпеливо проинвентаризировать
существующие предложения, последовать им и посмотреть, куда
это нас приведет. Конечно, мы не согласны с отдельными
элементами многих предложений, и это правильно, но наше
главное намерение не в том, чтобы их оценивать. Более всего нам
хочется отметить заложенное в них мощное стремление к
глобальной демократии83.
Реформы представительства
Ради пущей ясности начнем с набора предложений по
реформе, которые на самом деле не направлены на
демократизацию мировой системы. Многие эксперты и бюрократы из
таких наднациональных экономических институтов, как МВФ
и Всемирный банк, и тесно связанные с ними ученые
настаивают, что эти институты нуждаются в реформе, которая
обеспечила бы их деятельности большую транспарентность и
подотчетность84. На первый взгляд может показаться, что такие
предложения нацелены на укрепление демократических и
представительных свойств данных институтов. Но, если
присмотреться внимательнее, на деле это не так. Прозрачность
сама по себе необязательно подразумевает большую
представительность - тираны могут быть замечательно прозрачны в
своих действиях. В лучшем случае большая транспарентность
поможет обнаружить недостаток представительности, чем
облегчит выражение протеста по этому поводу. Более
насыщенное понятие, постоянно присутствующее в
предложениях подобного рода, которые делаются изнутри самих
институтов, это «подотчетность» (оно часто выступает в паре с
понятием «управляемость»). Концепция подотчетности могла бы
иметь отношение к механизмам общественной репрезентации,
однако в тех предложениях, о которых мы говорим, этого не
наблюдается. Нужно задать вопрос: «Отчет перед кем?» - и
мы обнаружим, что такие авторы не предлагают сделать
мировые институты ответственными перед всемирным (или даже
национальным) демосом - он здесь отсутствует. Скорее, они
354
3.2. Глобальный запрос на демократию
хотят, чтобы глобальные институты несли ответственность
перед другими институтами и, особенно, перед экспертным
сообществом. Так, если бы МВФ был прозрачнее и отвечал за
свои действия перед экономическими экспертами, то
существовали бы меры предосторожности против проведения им
губительной политики - например, продиктованной Фондом
странам Юго-Восточной Азии или Аргентине в конце 1990-х
годов85. Наконец, в использовании терминов «подотчетность»
и «управляемость» в ходе этих дискуссий особенно важно и
интересно то, насколько удобно можно оседлать с их
помощью политическую и хозяйственную сферы. Подотчетность и
управляемость уже давно выступают центральными
концептами в теоретическом словаре капиталистических
корпораций, они несут в себе многие характеристики этого поля
деятельности. Например, в сравнении с таким термином, как
«ответственность», «подотчетность» сводит на нет демократический
смысл представительства и делает его чисто технической
операцией, относящейся к сфере бухгалтерии и счетоводства.
(Поскольку во многих других языках нет точного
эквивалента слову «подотчетность» и они вынуждены переводить его
как «ответственность», может возникнуть впечатление, будто
этот термин присущ исключительно миру
англо-американского бизнеса.) Понятия подотчетности и управляемости в
подобных предложениях по реформе, как представляется,
совершенно откровенно направлены на обеспечение
хозяйственной эффективности и стабильности. Они не преследуют цели
создания какой-либо представительной формы
демократического контроля86. Такие наднациональные институты, как МВФ
и Всемирный банк, фактически предназначены для принятия -
вне публичных наказов или контроля - экономических
решений технического свойства, основанных на их собственной
экспертизе. Они исходят из того, что общество в целом
меньше знает и хуже информировано, нежели специалисты.
Другими словами, они организованы противоположным образом,
нежели механизмы общественного или политического
представительства, и, кроме того, не отвечают даже минимальным
критериям буржуазного либерализма или публичной сферы.
Подобная замена политики администрированием является
355
Часть 3. Демократия
общим феноменом, который противоположен
демократической легитимности. Это заставляет некоторых более
радикально настроенных авторов выступать за то, чтобы подобные
наднациональные организации были просто ликвидированы87.
Самые важные предложения по реформе мировых систем
представительства сосредоточены вокруг Организации
Объединенных Наций. Многие из них нацелены на отмену или
сокращение полномочий Совета Безопасности, наименее
представительного компонента в системе ООН, в котором пять
постоянных членов имеют право вето. Ясно, что способность
отдельного государства-участника заблокировать при
помощи вето резолюцию, принятую большинством, - это самый
существенный элемент, препятствующий представительному
функционированию Генеральной Ассамблеи и Организации
Объединенных Наций в целом. Одно из предложений по
решению данной проблемы сводится просто к тому, чтобы
устранить или поэтапно сократить возможность для пяти
постоянных членов СБ прибегать к наложению вето88. Другие
предложения имеют в виду изменение полномочий СБ путем
трансформации состава его членов. Первоначально в Совете
Безопасности было пять постоянных членов плюс шесть
членов, менявшихся по принципу ротации. В 1965 году число
непостоянных членов СБ возросло с шести до десяти. Однако
значимая трансформация потребует изменения списка
постоянных членов. Поскольку постоянное членство в Совете
Безопасности - это реликт Второй мировой войны, так как им
наделены главные государства-победители, звучат голоса, что
спустя полвека после ее завершения мощные страны,
потерпевшие тогда поражение, в частности - Германия и Япония,
теперь тоже должны получить постоянное членство. Другие
утверждают, что в группу постоянных членов СБ должны
войти крупные и многочисленные нации Южного полушария,
такие как Бразилия и Индия, что сделает Совет более
представительным в географическом отношении89. Можно также
предложить, если уж считать необходимым сохранение
Совета Безопасности, чтобы в порядке ротации менялись все его
члены без исключения. Это сделало бы данный орган еще предг
ставительнее. Однако следует помнить, что внесение измене-
356
3.2. Глобальный запрос на демократию
ний в структуру управления ООН требует, чтобы такой шаг
одобрили две трети членов Генеральной Ассамблеи и все
члены Совета Безопасности. Трудно представить, чтобы Совет
Безопасности проголосовал за отмену собственных привилегий.
Изменение и сокращение полномочий Совета
Безопасности, бесспорно, усилили бы власть Генеральной Ассамблеи и
позволили ей более полно выполнять свои представительные
функции. Однако мы уже отмечали, что сама по себе
представительная природа Генеральной Ассамблеи тоже ограничена
как минимум в двух важных аспектах. Прежде всего,
поскольку государства назначают представителей в Ассамблею, она
не может быть представительнее самих
государств-участников. Между тем известно, что демократический и
представительный характер национальных государств тоже серьезно
ограничен*1. Во-вторых, представительство в Генеральной
Ассамблее весьма непропорционально с точки зрения
численности населения, поскольку там действует принцип «одно
государство - один голос», а не «один человек - один голос».
Чтобы смягчить некоторые непредставительные черты
Генеральной Ассамблеи, кое-кто предлагает, в свою очередь,
добавить к структуре управления ООН еще одну ассамблею, нечто
вроде Ассамблеи Народов, которая базировалась бы на
представительстве, пропорциональном численности населения и
не зависящем от национальных государств. Такую структуру
с двумя ассамблеями можно было бы счесть похожей на две
палаты американского Конгресса. Конечно, введение второй
ассамблеи означало бы радикальную концептуальную
трансформацию Организации Объединенных Наций, так как с
момента основания она воспринималась как союз национальных
государств, а не индивидов, народов, общин или каких-то еще
групп. Поэтому вместо того, чтобы создать в ООН вторую
ассамблею, есть близкое к этому предложение сформировать
всемирный парламент91. Впрочем, все предложения
подобного рода вызывают вопрос, как может функционировать
представительство во всемирной организации, в которой
объединены не национальные государства, а население мира.
Попытаемся наметить, как всенародная ассамблея или
всемирный парламент могли бы использовать центральный
357
Часть 3. Демократия
элемент современной концепции демократического
представительства, а именно - процесс выборов, основанный на
стандарте «один человек - один голос». К примеру, вообразим, что
мировое голосующее население примерно в четыре
миллиарда человек (за вычетом несовершеннолетних из общей цифры
мирового населения в более чем шесть миллиардов) было бы
поделено на четыреста избирательных округов по 10
миллионов человек в каждом. Тогда североамериканцы выбирали
бы около 20 представителей, а европейцы и индонезийцы еще
по 20, тогда как китайцы и индийцы выбирали бы примерно
100 и 80 делегатов, соответственно. Все четыре сотни
представителей вошли бы в ассамблею или парламент. Далее, было
бы лучше всего, если бы эти избирательные округа были
нарезаны так, чтобы не повторять старых национальных границ.
Тогда новые институты не воспроизводили бы по-прежнему
все те же искаженные и антидемократические формы,
которые постепенно стали свойственны столь многим
национальным государствам. (Вспомним, что во время Французской
революции, чтобы избежать повторения продажных
традиций прежнего режима, были нарезаны совершенно новые
избирательные округа.) Подобная всемирная избирательная
схема действительно восстановила бы ощущение равенства,
которое чрезвычайно важно для современного понимания
демократического представительства, чего даже Генеральная
Ассамблея ООН до сих пор так и не добилась. Однако когда
такая схема сконструирована, сразу становится понятно, что в
реальности она нереализуема. Практические сложности
проведения выборов при четырех миллиардах избирателей
кажутся, по крайней мере на первый взгляд, непреодолимыми.
Кроме того, современное понятие представительства,
растянутое столь узкой пленкой по всей территории Земли, не в
состоянии поддерживать надежное понимание демократии.
Как было ясно Джеймсу Мэдисону и американским
федералистам, представительство слабеет по мере того, как нарастает
численность населения относительно количества
представителей. (По Мэдисону, идеальной пропорцией является
соотношение, при котором один представитель приходится на •
каждые 30 тысяч жителей92.) Конечно, представительная фун-
358
3.2. Глобальный запрос па демократию
кция мизерна, если один делегат представляет 10 миллионов
избирателей. А куда поместить глобальный федеральный
округ - административный центр всего мира?
Есть несколько предложений, подразумевающих
образование либо второй ассамблеи в ООН, либо всемирного
парламента, которые не подчинялись бы принципу «один человек -
один голос», а формировали представительство в соответствии
с уже существующими организациями или сообществами. Так,
некоторые указывают на Всемирный социальный форум (ВСФ)
как на показательный пример того, как НПО и общественные
движения могут сорганизоваться в качестве глобального
органа93. Со времени первой встречи в Порту-Алегри в 2001 году
ВСФ проводит ежегодный сбор. На него собираются
делегаты от НПО, общественных движений и отдельные деятели со
всего мира, чтобы обменяться информацией и взглядами по
социальным и политическим вопросам, связанным с
процессами глобализации. Кроме того, ВСФ дополняется серией
региональных форумов, которые проводятся в другое время года.
Дело не в том, что ВСФ можно считать незрелым прообразом
всемирного управляющего органа -фактически он не
претендует на какие-то совещательные или руководящие
полномочия. Но суть в том, что ВСФ показывает, что всемирная
встреча негосударственных акторов, таких как НПО, может быть
посвящена подлинной и предметной дискуссии, указывая на
возможные способы организации глобального политического
организма.
Можно было бы также представить себе всемирный
парламент или ассамблею, которые опирались бы на народы,
нации или даже цивилизации. В подобном органе
представительство допустимо выстраивать, исходя из расовых,
этнических или религиозных различий. Например, при
подобной схеме коренные или угнетаемые народы, у которых
нет своего государства, могли бы получить равное или
пропорциональное представительство. В ином случае можно было
бы пойти по пути трансформации в механизм репрезентации
согласно модели межцивилизационного конфликта Самюэля
Хантингтона. Другими словами, если признать, что
идентичности мирового населения, в сущности, зависят от цивилиза-
359
Часть 3. Демократия
ций, как их описывает Хантингтон, или каких-то других
подобных культурных общностей, то сами цивилизации могли
бы составить представительную базу для всемирной
ассамблеи или парламента.
Впрочем, нельзя забывать, что во всех перечисленных нами
вариантах представительства, которое не основывалось бы ни
на национальных государствах, ни на отдельных людях,
представительный характер различных организаций или сообществ
выражен весьма слабо. НПО - слишком расплывчатый
термин, подразумевающий широкий круг организаций, причем
преобладающее их большинство почти или совсем не
претендуют на то, чтобы представлять население. Глобальное
гражданское общество - не менее расплывчатое понятие, которое
часто используется для определения различных
негосударственных организаций или сообществ, но и в нем не заложен
реальный механизм представительства. И, наконец,
концепции, отталкивающиеся от идентичности и основанные на расе,
этничности или религии, такие как цивилизации или народы,
тоже не отражают заботы о представительности.
Главным осложнением в предложениях по созданию
нового представительного органа для всего мира, которые мы
рассмотрели, идет ли речь об ассамблее или о парламенте,
которые опирались бы на принцип «один человек - один голос»
или на существующие общины, является понятие
представительства как такового. Все эти предложения исходят из
понимания представительства времен модернити, сложившегося
применительно к масштабам отдельных государств. Когда же
мы переходим с национального на глобальный уровень,
изменение масштаба лишает применимости все прежние модели
представительства. Однако дело не только в масштабе.
Биополитический характер современного общественного
производства, который мы подробно проанализировали во второй
части этой книги, не только делает старые формы
представительства нереализуемыми, но и открывает путь новым
формам. Ими и следует заняться: до тех пор, пока мы этого не
сделаем, дефицит представительства будет по-прежнему
разлагать глобальное общество. .
Следует подчеркнуть, что значительная часть обрисован-
360
3.2. Глобальный запрос на демократию
ных нами предложений по реформе мировой политики,
включая реформы институтов ООН или создание всемирного
парламента, повторяют специфику американской конституции.
Иначе говоря, всемирная политическая реформа становится
чем-то вроде приведения мировой структуры власти в
большее соответствие Соединенным Штатам или
воспроизведением американской модели во всемирном масштабе. Ирония
ситуации в том, что именно США составляют самое большое
препятствие для подобных реформ, так как практика
односторонности и исключительности, которую мы обсудили выше,
подрывает всякую международную или всемирную форму
демократического представительства. Соединенные Штаты сами
блокируют распространение своей модели. Как долго может
сохраняться подобное противоречие?
Наконец, следует отметить, по крайней мере вкратце,
предложение по новому глобальному устройству, которое не
опирается на современные национальные модели, а опирается на
опыт Европейского Союза94. Конечно, мировой уровень
сильно отличается от континентального, но учитывая
ожесточенные схватки и конфликты культур, которыми полна
европейская история, мы можем увидеть, что проект
унифицированного европейского устройства подтверждает наличие
некоторых из трудностей, с которыми столкнется и
всемирное устройство. Главным в европейской организации
является неоднородный, многоуровневый метод принятия решений,
основанный на многосторонних отношениях. С одной
стороны, эта многоуровневая конструкция не есть просто
европейское сверхгосударство. С другой стороны, это и не союз
национальных государств. Это, скорее, сложная федеративная
система. Некоторые решения принимаются на общеевропейском
уровне, а другие - на национальном. Есть и такие решения,
которые принимаются на субнациональном и региональном
уровнях. Единство административного процесса
обеспечивается взаимодействием взаимно перекрывающих друг друга
уровней. Другими словами, за счет создания многоуровневой
федеративной системы удалось порвать с традиционной
концепцией прямолинейных изоморфных отношений между
правовыми и политическими формами города, нации, региона и
361
Часть 3. Демократия
мира. Здесь нужно также упомянуть, что при подобной
множественности действующих лиц и уровней у системы больше
нет того, что остается «снаружи» (точнее, оно теряет свое
значение), а все конфликты принципиальной важности становятся
внутренними. В сущности, европейская конституционная
модель дает механизмы, которые могли бы способствовать
поддержанию стабильности мировой системы, однако эта модель
не решает проблемы представительства. Как мы полагаем,
многоуровневый федеративный подход лишь подрывает
традиционные виды представительства, не создавая взамен других.
Реформы прав и правосудия
Разнообразные жалобы на дефицит прав и
справедливости в мировой системе, перечисленные нами выше,
показывают, что новые судебные институты должны быть независимы
от контроля национальных государств, так как ведущие
государства постоянно блокировали или извращали прежние
попытки их создания к собственной выгоде. Если речь идет о
введении в действие на мировом уровне универсальных
принципов справедливости или прав человека, то их необходимо
укоренить в мощных и автономных институтах. В таком
случае напрашивается предложение расширить описанный выше
проект Международного уголовного суда за счет придачи ему
глобальной юрисдикции и механизмов правоприменения,
возможно, связанных с Организацией Объединенных Наций.
Близко примыкающее к этому предложение по институ-
ционализации мировой юстиции призывает к созданию
постоянной международной или всемирной комиссии по
расследованию правонарушений95. Такой институт мог бы
воспользоваться опытом различных национальных комиссий по
расследованию и примирению. Он рассматривал бы не
только заявления отдельных стран, но и крупномасштабные,
международные обвинения в совершении несправедливости, а
также устанавливал бы наказание и размеры компенсации.
Например, всемирной комиссии по расследованию можно было
бы поручить изучение многих требований о возмещении в.
качестве компенсации исторической несправедливости, совер-
362
3.2. Глобальный запрос на демократию
шенной против народов и общин. Некоторые дела о
компенсациях рассматривались в действующих национальных судах
в результате групповых исков: например, со стороны
американцев японского происхождения, несправедливо
интернированных в Соединенных Штатах в годы Второй мировой
войны, или выживших европейских евреев, чьи
родственники были убиты, а собственность разграблена. Однако такого
рода дела очень сильно осложняются, когда выходят за
пределы национальных границ или когда речь идет о событиях
большой исторической протяженности, вследствие чего те люди,
которые непосредственно пострадали от несправедливости,
уже умерли. В какой суд обращаться по делам о завоеваниях,
колониализме и рабстве? Так, женщины, которые были
насильственно вовлечены в проституцию во время вторжения
японцев в Корею, на Тайвань, в Индонезию и другие районы
Южной Азии, требуют возмещения от правительства Японии*.
На общих и долговременных основаниях компенсацию хотят
получить потомки тех, кто пострадал от работорговли и
рабства. Скажем, афроамериканские потомки рабов требуют
возмещения от правительства США и корпораций, которые
наживались на рабстве; страны Черной Африки, опустошенные
работорговлей, добиваются компенсации от европейских
стран, принимавших участие в торговле рабами; а бывшие
колонии претендуют на репарации от бывших колонизаторов.
Африканские министры, к примеру, объединившись для
подготовки Всемирной конференции 2001 года по расизму,
предложили, чтобы «был создан Фонд восстановительного
развития, средства из которого пойдут на поддержку
модернизации в странах, пострадавших от колониализма»97. Однако не
совсем понятно, какие именно правовые действия нужны во
всех этих случаях, а также во многих других им подобных. На
кого можно возложить ответственность? Кто должен платить,
сколько и кому? Какой институт имеет полномочия, чтобы это
решать? Во многих случаях уже само по себе обнародование
фактов систематически совершавшейся исторической
несправедливости имеет положительное значение, но для ее
преодоления недостаточно признания содеянного и принесения
извинений. Вероятно, поручить заниматься этим можно было
363
Часть 3. Демократия
бы всемирной комиссии по расследованию. (Однако, по
крайней мере в скобках, нужно внести нотку скептицизма
касательно исполинских масштабов подобных предложений.
Всемирные комиссии, мировые институты и глобальные агентства не
обязательно являются адекватным решением глобальных
проблем.)
Еще один крупный вопрос реституции связан с
экономической коррупцией. В данном случае под нею
подразумевается извращение общественных систем для извлечения личной
выгоды, низведение публичных благ до источника личного
богатства. Одним из очевидных примеров подобной
коррупции является сколачивание гигантских состояний так
называемых олигархов в России при «переходе к демократии» с
помощью семейных связей, политического давления и всяких
прочих незаконных способов. Общественное богатство нации
быстро перетекло в немногие частные руки. Другой пример
подобной коррупции, иного масштаба и в ином контексте,
обнаружился в скандале с «Энроном». Богатство, которое
накопили высшие менеджеры «Энрона», изымалось не только у
наемных работников и инвесторов самой кампании, но и у
потребителей энергии и общества в более широком смысле.
Ясно, что национальные суды не способны должным образом
заниматься подобной коррупцией и возвращать украденное,
даже если несколько российских олигархов и управляющих
«Энрона» отправились за решетку. Новый
институциональный механизм нужен, чтобы не только предотвратить
коррупцию, но и вернуть то общее, что было украдено. Для этого
потребуются крупные институциональные нововведения.
Впрочем, нынешняя неспособность мировой системы
принуждать к соблюдению прав и исправлять несправедливость -
это не просто ее недостаток. Фактически в последние годы
явно дала знать о себе тенденция, действующая в
противоположном направлении. В особенности после 11 сентября
представление об американской исключительности соединилось с
мыслью о том, что в интересах безопасности нужно
пожертвовать свободами. Это серьезно подрывает институты, которые
обеспечивают права и занимаются правосудием. Сложилась
своего рода двойственная тенденция, совмещающая урезание
364
3.2. Глобальный запрос на демократию
гражданских свобод внутри Соединенных Штатов (через
такие нововведения, как учреждение Министерства внутренней
безопасности и принятие PATRIOT Act) с отторжением и
нарушением Америкой международных договоренностей,
касающихся обеспечения прав и правосудия98. Заключенные, на
неопределенный срок удерживаемые на военной базе США в
Гуантанамо, оказались в фокусе, где пересекаются эти два
направления, поскольку их пребывание в тюрьме нарушает не
только Женевскую конвенцию об отношении к
военнопленным, но и американские уголовные законы. Эта двойственная
тенденция, подрывающая существующие системы правосудия,
вероятно, не продержится долго, так как со временем
неизбежно вызовет всеобщее осуждение и протест. Однако она
показывает, что предложения по реформе всемирных систем
обеспечения прав и правосудия, подразумевающие их
демократизацию, сегодня сталкиваются с нарастающим
сопротивлением.
Экономические реформы
Нужно отдать должное порой поистине героическим
усилиям всех тех, кто - в религиозных организациях, НПО,
агентствах ООН и наднациональных институтах, таких как
Всемирный банк, - работает ради облегчения жизни бедняков.
Но следует видеть и ограниченность подобных усилий,
оставляющих систему в неизменном виде. Помимо усилий по
облегчению страданий больного, мы должны бороться с самой
болезнью, то есть с системой, воспроизводящей глобальную
нищету. Есть немало разумных предложений по преодолению
бедности и страданий самых угнетенных слоев в рамках
глобальной экономики без внесения последовательных
изменений в саму мировую систему". Возможно, самым радикальным
и далеко идущим среди них является предложение
аннулировать или серьезно сократить внешний долг беднейших стран.
Ведь очевидно, что именно долги являются серьезной
причиной сохраняющейся нищеты. Такое предложение является
экономически выполнимым, поскольку суммы, о которых идет
речь, для глобальной экономики относительно невелики, од-
365
Часть 3. Демократия
нако многие возражают, что простое списание долгов создаст
дурной прецедент для будущих займов. Всемирный банк
предлагает сократить или списать долги наиболее бедным странам
при условии соблюдения ими его требований к их
экономической политике. Другие предлагают учредить новое
независимое агентство, которое решало бы, какие долги нужно
списать или сократить, и определяло бы соответствующие
требования. Так, некоторые хотят создать глобальное,
способное принимать юридически обязывающие решения агентство
по разбору ситуации с долгами. Оно занималось бы делами,
построенными по образцам внутреннего законодательства по
банкротству, например, по аналогии с разделами И и 9
соответствующего закона США100. Тогда отдельные страны могли
бы объявлять дефолт по займам и становиться банкротами
точно так же, как это делают физические лица и корпорации,
основываясь на внутренних системах права. Нет сомнения, что
облегчение ситуации с долгами необходимо, чтобы разорвать
порочный круг бедствования для большинства угнетенных в
рамках мировой экономики, но такого рода средства не
решают системных мирохозяйственных проблем, которые
продолжают порождать и воспроизводить неравенство и бедность.
В целом большинство предложений по реформе основ
функционирования мировой хозяйственной системы, которые
имеются в наличии, по подразумеваемому ими действию
подразделяются на две широкие группы, противоположные друг
другу. С одной стороны, речь идет придании национальным
правительствам дополнительных полномочий по
регулированию, а с другой - об ослаблении контроля над экономикой со
стороны как государств, так и наднациональных
экономических властей. Эти две стратегии, конечно, исходят из
принципиально разного анализа коренных причин сложившихся
хозяйственных проблем. Первая в основном видит источник всех
трудностей в неолиберальных режимах и нерегулируемых
потоках капитала, тогда как вторая сосредоточена прежде
всего на видах власти, как политической, так и экономической,
которая контролирует производство и обращение.
В качестве примера первой стратегии рассмотрим
призывы ввести «налог Тобина», подразумевающий отчисления
366
3.2. Глобальный запрос па демократию
при осуществлении международных финансовых операций,
что впервые было предложено лауреатом Нобелевской
премии Джеймсом Тобином. Речь идет о небольшом налоге на
все международные валютные сделки и передаче
соответствующих налоговых поступлений развивающимся странам.
Поборники этой идеи говорят, что одним из преимуществ
такого налога является то, что он поможет умерить волатильность
международных финансовых рынков и тем самым избежать
финансовых кризисов, отчасти вызванных высокими
скоростями торговли валютой, или смягчить их. «Набросать песка в
колеса глобальных финансов» - это фраза самого Тобина.
Второе преимущество, с точки зрения сторонников, состоит в том,
что этот налог не только повысит контроль правительств над
курсами национальных валют. Еще важнее, что ввиду
дополнительных поступлений укрепится власть государства над
экономикой в целом"". Фактически, основная цель этого и
сходных предложений заключается в том, чтобы дать
правительствам возможность действовать в целях коррекции некоторых
самых крайних противоречий и различий в благосостоянии и
доходах. Иначе говоря, тут государственное регулирование
движения капитала - в противоположность режимам новой
либеральной волны, которые предоставляют капиталу
максимальную автономию, - рассматривается как основное
лекарство против затруднений в мировой экономике.
С нашей точки зрения, ограниченность подобной
стратегии связана с тем, что она слишком сильно зависит от
благонамеренности суверенных национальных государств. Нам же
кажется, что государства - как самые мощные, так и
уступающие им в силе - не склонны к последовательным действиям по
устранению нищеты и неравенства. С учетом этого кое-кто
предлагает модифицировать «налог Тобина» и передавать
поступления от валютного налога не непосредственно
государствам, а некоему демократическому глобальному органу.
Это объединяет данное хозяйственное предложение с одной
из тех идей по реформе представительных систем, с
которыми мы познакомились выше102. С помощью такого налога
можно было бы даже финансировать Организацию Объединен-
367
Часть 3. Демократия
ных Наций или всемирный парламент, избавив эти
институты от финансовой опоры на национальные государства.
Вторая генеральная стратегия объединяет предложения,
нацеленные на отказ от деструктивных видов политического
и экономического контроля. Так, в сфере кибернетики и
интернета, как мы уже видели, контроль над доступом к
информации и идеям через систему авторских прав все более
угнетает творчество и внедрение новинок. Мы также неоднократно
упоминали многочисленные жалобы на патенты, которыми
контролируются фармацевтические средства, знания,
генетический материал и даже жизненные формы. Существует масса
предложений по решению или смягчению этих проблем.
Например, согласно некоторым скромным предложениям,
предполагается противостоять распространению контроля через
систему охраны авторских прав просто за счет сокращения
срока их действия. Первоначально авторские права служили
способом поощрения инноваций, поскольку позволяли
авторам пользоваться монополией на результаты своего труда в
течение какого-то ограниченного времени. Однако ныне
материал, защищенный авторскими правами, может
контролироваться на срок долее 150 лет при весьма незначительных
усилиях со стороны владельца, что ограничивает его
использование в общей публичной сфере. Эту систему можно было
бы попытаться улучшить, всего лишь ограничив допустимую
длительность действия авторских прав значительно более
коротким периодом времени и потребовав большей
активности от владельца для периодического возобновления
авторских прав103. В самом общем плане, можно было бы ограничить
защиту авторских прав только коммерческим
использованием материала. Тогда защищенные авторским правом тексты
или музыка не будут закрыты для пользователей^ если не
предполагается получение от них коммерческой выгоды"14. Таким
же образом, можно сократить типы продуктов, подлежащих
патентованию, исключив из соответствующих списков, скажем,
виды жизни и традиционные знания. Все это весьма
скромные предложения, легко укладывающиеся в существующие
правовые рамки. Движение за «открытость источников»,
требующее сделать программное обеспечение бесплатным и дос-
368
3.2. Глобальный запрос на демократию
тупным для модификации без разрешения автора,
представляет собой более радикальный пример105. Исходные коды
программного обеспечения, находящегося в собственности
корпораций, не раскрываются. На этом основании сторонники
«открытости источников» настаивают на том, что
пользователи не только не могут понять, как работает та или иная
программа, но и не способны выявить возникающие с ней
проблемы или усовершенствовать ее. Создание программного кода
всегда является коллективным делом, и чем больше людей
могут его понять и модифицировать, тем совершеннее он
станет. Конечно, ничто не мешает представить себе даже
перспективу полной отмены юридической защиты с помощью
патентов и авторских прав, что сделало бы идеи, музыку и тексты
совершенно бесплатными и доступными для всех. Бесспорно,
тогда потребуется найти какие-то еще общественные
механизмы для компенсации творческой активности их авторов,
художников и ученых, но нет причин полагать, будто
креативность в принципе зависит от обещания несметных богатств.
На самом деле авторов, художников и ученых как раз нередко
возмущает, когда корпорации наживаются на их творчестве,
но их самих перспектива обретения очень большого
богатства в целом к творчеству не побуждает. В любом случае,
должно быть ясно, что каждое из этих предложений нацелено на
снижение политического и экономического контроля,
который осуществляется через систему патентования и авторские
права, не только потому, что несправедливо ограничивать
доступ к таким продуктам, но и в силу того, что этот контроль
подавляет инновации и затрудняет хозяйственное развитие.
Некоторые из самых новаторских и впечатляющих
планов реформирования предполагают появление неких
альтернатив нынешней системе авторских прав. Наиболее
завершенным среди них является проект «Творческих коммун», который
дает художникам и писателям возможность свободного
обмена плодами своего творчества с другими людьми при
сохранении некоторого контроля над их использованием.
Регистрируя свои произведения в «Творческих коммунах», идет ли речь
о текстах, изображении, аудио или видеопродукции, их
создатель отказывается от юридической защиты через авторское
369
Часть 3. Демократия
право, которое запрещает их несанкционированное воспрсн
изведение, а настаивает лишь на минимальных
ограничениях, относящихся к их использованию. В частности, автор или
художник могут решить, должны ли репродукции
предполагать ссылку на авторство, возможно ли коммерческое
использование данной работы, допустимо ли ее видоизменение с
целью получения производных продуктов и должно ли всякое
ее использование быть в той же мере свободным для
последующего воспроизведения106. Здесь можно отметить, что такая
система лишь дополняет существующие законы по авторским
правам, принимая в расчет интересы тех, кто не хочет
воспользоваться заложенными в них ограничениями. Тем не
менее, по своей сути она является мощным катализатором
реформ. Приведенный пример подчеркивает изъяны системы
патентования и свидетельствует в пользу ее трансформации.
В целом, хозяйственная реформа должна быть основана
на восстановлении или создании общего. Уже прошел
длительный процесс приватизации, который в ведущих державах
означал демонтаж государства благосостояния, а в подчиненных
странах был нередко навязан такими глобальными
экономическими организациями, как МВФ. Программы
«демократического транзита» и «строительства государств», начиная с
России и заканчивая Ираком, тоже опираются главным
образом на приватизацию. Необходимость перемен будет
становиться все очевиднее по мере того, как накопятся примеры
провалов в области обеспечения общественных потребностей.
Яркие образчики - состояние железных дорог в
Великобритании и ситуация с электроснабжением в США. По нашему
мнению, нужен не возврат к общесгтенному, с присущим ему
государственным контролем над промышленностью,
услугами и товарами, а создание общего. Концептуальное и
политическое различие между общественным и общим - это один из
тех элементов, которыми мы будем заниматься при
рассмотрении проблем демократии в заключительной главе нашей
книги. Концепт общего составляет основу политического
проекта, возникающего по завершении либеральной и
социалистической эпох.
370
3.2. Глобальный запрос на демократию
Биополитические реформы
Когда мы подходим к вопросу биополитических реформ,
то все сложности, с которыми, как мы убедились,
сталкиваются политические, юридические и экономические предложения
по совершенствованию мировой системы, усугубляются и
умножаются. Силы, противостоящие биополитическому
реформированию, значительны, что порой мешает даже помыслить,
как именно можно сделать систему более демократичной.
Конечно, трудно представить себе предложение, которое
решало бы самую главную биополитическую проблему:
нынешнее состояние глобальной войны. Вместо такого предложения
по реформе, просто укажем на эксперимент, лишь
выражающий запрос на альтернативу военной системе. Антивоенные
активисты приступили к рискованной практике «дипломатии
снизу», направляя своих представителей в зоны ведения
военных действий. Активисты из Италии, Франции и
Соединенных Штатов побывали в Палестине во время израильского
наступления летом 2002 года, и многие пытались въехать в
Ирак накануне войны 2003 года. Такая «низовая дипломатия»
показывает, что «дипломатия сверху», которую ведут
национальные руководители, из-за чего состояние войны
становится постоянным, не выражает интересов населения.
Дипломаты-активисты, конечно, тоже никого не представляют, но их
усилия все же дают конкретное выражение широко
распространенному стремлению положить конец глобальной системе
перманентной войны.
Что касается биополитических вопросов, не относящихся
к системе войны, сформулировать предложения по
глобальной реформе несколько проще. Одна стратегия
реформирования биополитических систем предусматривает заключение
международных договоров по каждой отдельной проблеме.
Например, Киотский протокол 1997 года предназначен для
того, чтобы решать проблему глобального потепления.
Подписав его, промышленно развитые страны взяли на себя
обязательство сократить выброс в атмосферу парниковых газов,
которые в основном являются результатом сжигания угля, газа
и нефти. Однако заявление, сделанное администрацией
371
Часть ì. Демократия
Дж. Буша в 2001 году, что Соединенные Штаты не подпишут
данный протокол, поставило его эффективность под вопрос.
Договор 1997 года по запрещению противопехотных мин имел
некоторый успех, но и его действенность вызывает сомнения
из-за нежелания Соединенных Штатов соблюдать его.
Похожие международные договоренности по запрету производства
и уничтожению запасов биологического, химического и
ядерного оружия имеют такую же историю неполного успеха.
Неготовность Соединенных Штатов подчиниться им составляет
и здесь громадное препятствие. Односторонность или, точнее,
исключительность, которые позволяют себе США в рамках
мировой системы, срывают реализацию всех подобных
реформистских идей.
Есть, впрочем, и масса других предложений, которые не
так сильно зависят от воли Соединенных Штатов. Некоторые,
к примеру, предлагают создать независимое глобальное
агентство по водным ресурсам, которое разрешало бы не только
международные споры о правах на воду, но и национальные
конфликты, подобные тем, что связаны с планами возведения
плотин на реках. Такое агентство отвечало бы и за
справедливое распределение имеющихся водных ресурсов, и за
стимулирование их наращивания. Другие предлагают создать
независимый всемирный орган по коммуникации, который
занимался бы регулированием глобальных
коммуникационных средств, будучи чем-то вроде общемировой версии
Федеральной комиссии США по связи. Основной задачей
подобного органа было бы гарантирование равного доступа к
существующим средствам связи и информации и
одновременно расширение имеющихся коммуникационных каналов,
скажем, за счет требований, чтобы на всех военных и
коммерческих спутниках выделялся определенный процент их
мощностей для бесплатных общественных каналов. Однако
такого рода предложения страдают «гигантизмом». В
попытке демократизировать международные отношения
предлагается создать некий верховный орган, что нанесло бы ущерб
демократическому участию.
Вероятно, нетрудно представить себе реализацию
подобных глобальных реформ по биополитическим вопросам, но, в
372
3.2. Глобальный запрос на демократию
сущности, они идут не слишком далеко. Против них
ополчились мощные силы; не последним фактором является
доминирование США в международной системе и склонность
американцев ставить себя в привилегированное положение во всех
международных договоренностях. Поэтому иногда кажется
бесполезным вообще выдвигать какие-либо предложения.
Здесь нам, вероятно, опять разумнее сослаться не на
предложение по реформе, а на эксперимент - в данном случае по
созданию альтернативной, более демократичной системы
коммуникации и информирования. «Индимедия» - это сеть,
которой совместно управляют сетевые информационные центры,
предоставляющие на собственных сайтах информационные
услуги в печатном и телевизионном виде. Существует,
конечно, долгая традиция бесплатных радиостанций и
экспериментов с кабельным телевидением, которые разрушают
монополию на информацию, сосредоточенную в руках крупных медиа-
корпораций. «Индимедия», выросшая из такой традиции,
сначала возникла для информирования общественности о
демонстрациях, сопровождавших саммит ВТО в Сиэтле в 1999 году107.
С тех пор сеть независимых медийных центров
распространилась на десятки городов, находящихся на шести
континентах. Лозунг «Индимедии» - «Не нужно ненавидеть средства
массовой информации, станьте ими» - призывает не только к
слому информационной монополии корпораций, но и к
активному вовлечению всех в производство и распространение
новостей. Каждый может выложить на сайте «Индимедии»
свою историю. Оба эти элемента - равный доступ и активное
выражение собственного мнения - являются главными для
всякого плана демократизации связи и информации. Средства
масс-медиа должны иметь возможность сказать правду. Дело
не в том, чтобы зафиксировать истинное положение вещей в
неком политкорректном глобальном изложении. Напротив,
нужно гарантировать присутствие различных точек зрения
множества в демократическом процессе коммуникации.
«Индимедия» и многочисленные аналогичные независимые
медийные проекты не представляют собой образца для
реформирования глобальных систем коммуникации. Но они дают важный
373
Часть 3. Демократия
опыт, который в очередной раз показывает нам мощное
стремление к всемирной демократии.
Как свидетельствуют такого рода примеры, не
исключено, что для урегулирования сложившейся глобальной
ситуации в биополитической сфере было бы продуктивнее не
выдвигать реформистские предложения, а экспериментировать.
Кроме того, биополитическая перспектива может помочь нам
распознать онтологическую природу всех движений и найти
ключевой элемент, приводящий их в действие. Мы никогда
не добрались бы до этого важнейшего элемента, если бы
только инвентаризировали или накапливали все жалобы и
предложения по реформе. Наличие такого элемента -
биополитическая реальность. Именно он сможет пробудить к жизни
множество и тем самым развить коллективную силу для
создания альтернативного общества.
Назад в XVIII век!
Различные предложения по реформе, перечисленные в
предыдущем параграфе, важны и полезны, даже если силы,
выступающие против их осуществления, практически
неодолимы. Лишь рассмотрев какое-то предложение, мы узнаем
новую, критическую точку зрения на сложившиеся
структуры, что дает нам нечто вроде когнитивной карты глобальной
системы. В этом смысле всякое предложение выступает
инструментом педагогики. Каждый, кто подумает: «Хорошая идея,
почему бы не попробовать?» - получает важный урок.
Здесь следует признать, что большинство подобных
предложений по глобальной реформе не только нельзя осуществить
из-за противодействующих им факторов, но и сами реформы,
как бы они ни были полезны, не обеспечат демократии в
глобальных масштабах - а ведь нам нужна именно она,
настоящая демократия. Кто-то непременно скажет, что мы
замахнулись на слишком многое. В сущности, мы и сами напоминаем
себе адептов демократии XVIII века, которым, как мы уже
говорили, противостояли скептики, утверждавшие, что
демократию можно реализовать лишь в узких пределах афинского
полиса, но она совершенно немыслима на обширных терри-
374
3.2. Глобальный запрос на демократию
ториях государств эпохи модернити. Сегодня сторонники
демократии сталкиваются с таким же скептическим аргументом:
демократия, вероятно, мыслима в пределах отдельных стран,
но в масштабе глобализированного мира выглядит
совершенным абсурдом. Либеральные скептики настаивают при этом,
что именно глобальный масштаб, наряду с имеющими место
культурными, религиозными и антропологическими
различиями (а почему бы не прибавить ко всему этому, как бывало в
прошлом, и проблему климата!), подрывает саму возможность
появления единого глобального народа и прочих условий,
необходимых для общемировой демократии. Консервативные
скептики больше сосредоточены на различиях в уровнях
цивилизованности, что сильно отдает расизмом: по их мнению,
разговор о демократии уместен в Европе и Северной
Америке, но те, кто живет в других регионах мира, пока не готовы к
демократии. Лишь после того, как наши свободные рынки и
правовые системы привьют им уважение к частной
собственности и ощущение свободы, они, возможно, подготовятся к
восприятию демократии.
Что же, скажем мы всем этим разноголосым скептикам,
отправимся назад, в XVIII столетие! Убедительная причина
побывать там состоит в том, что в те времена понятие
демократии не было столь извращено, как сейчас. Революционеры
XVIII века не называли демократией ни власть авангардной
партии, ни власть избранных должностных лиц, которые
время от времени и в ограниченных рамках отчитываются перед
множеством. Они знали, что демократия - это радикальная
сверхидея, требующая власти для всех, осуществляемой
всеми. Полезно также признать, что если революционеры
XVIII столетия и были утопистами, то лишь в той мере, в
какой они верили в возможность иного мира. Что
действительно было тогда утопичным и совершенно иллюзорным, так это
предложение воспроизвести античную форму демократии,
предназначенную для города-государства, в качестве образца
для национального государства эпохи модернити. Конечно,
революционеры того времени не имели это в виду. Как мы
уже убедились, они столкнулись тогда с вызовом,
требовавшим создать новый концепт демократии и новые институты,
375
Часть 3. Демократия
подходящие для общества эпохи модернити и национальной
территории. Наконец, полезно вернуться в XVIII век, чтобы
оценить, сколь радикально новым было то, что им удалось
свершить. Если они этого добились, то получится и у нас!
Таким образом, обратившись к XVIII веку, мы можем
признать сегодня все пороки привязки к старым образцам.
Если в XVIII столетии было иллюзией считать
воспроизводимой в национальном масштабе афинскую модель, то сегодня
не менее иллюзорно опять предлагать для мирового
масштаба национальные модели демократии и представительных
органов. Многие из обрисованных выше предложений по
реформированию по-прежнему базируются на концепциях и
национальных институциональных моделях демократии
эпохи модернити, их всего лишь проецируют в расширенном виде
на всю планету. (Отсюда и склонность к «гигантомании».)
Подобные предложения основаны на том, что специалисты в
области международных отношений называют «внутренней
аналогией», то есть аналогией между внутренними
структурами национального государства и структурами международной
или глобальной системы. Действительно, поражает то, как
часто внутриамериканские институты и практики оказываются
образцами в тех предложениях, о которых мы говорили. Мы
не собираемся доказывать, будто предложения о глобальных
представительных системах, всемирном парламенте,
глобальном федерализме, общемировых судах и глобальных
налоговых схемах бесполезны. Напротив, мы повторяем, что
обсуждение и выполнение многих таких идей, бесспорно, исправило
бы несправедливости и элементы неравноправия в
нынешней глобальной системе. Однако такие реформы не будут
достаточны для учреждения всемирной демократии. Необходим,
помимо прочего, дерзкий полет политической мысли, чтобы
порвать с прошлым, как это и было сделано в XVIII веке.
Нужно найти способ освободиться от липких призраков
прошлого, которые цепляются за настоящее и лишают нас
фантазии. Это важно не только из-за проблемы масштаба и
того факта, что современные виды представительства и
подотчетности растворяются, лишаются четкости на огромных
просторах нашей планеты, но и потому, что изменились мы
376
3.2. Глобальный запрос на демократию
сами. Как было подробно показано во второй части этой
книги, глобальную общность обретают не только условия труда,
но и само производство приобретает биополитический
характер. Иными словами, мы утверждали, что доминирующие
производственные формы все настойчивее подразумевают
производство знаний, привязанностей, связей, общественных
контактов - короче говоря, производство всеобщих образов
общественной жизни. Формирующаяся общность труда, с
одной стороны, и производство общего, с другой, касаются не
только создателей программного продукта в Сиэтле и
Хайдарабаде. Они являются отличительными признаками также для
работников здравоохранения в Мексике и Мозамбике,
сельскохозяйственных рабочих в Индонезии и Бразилии, ученых в
Китае и России, а также для промышленных рабочих в
Нигерии и Корее. В то же время вновь обретаемая концентрация
общего никоим образом не угрожает уникальности субъектов,
находящихся в различных местах. Концепт множества
отличает сочетание общего и личного. Антропологическая
специфика настоящего, специфика, отмеченная оформлением
множества, тоже не позволяет просто вернуться к прежним
моделям. По этой причине мы считаем, что целесообразно
обозначить наше время как «постмодернити», что позволяет
отметить его отличия от ушедшего в прошлое периода модер-
нити. Вместо археологии, которая раскапывает древние
образцы, нам нужно нечто, подобное понятию генеалогии у Фуко,
согласно которому субъект создает новые институциональные
и социальные модели, основываясь на своих собственных
производственных возможностях. «Генеалогический проект не
является эмпирическим, - объясняет Фуко, - не относится он
и к позитивизму в обычном смысле слова. Он пытается
привнести в обсуждение локальные, прерывистые, нелегитими-
зированные знания, противопоставляя их всякому
унитарному примеру из теории, претендующему на то, чтобы
профильтровать их, выстроить в иерархию или
сгруппировать во имя получения чистого знания... Таким образом,
генеалогии не подразумевают позитивистского возврата к
такой форме науки, которая отличатся большей аккуратностью
377
Часть 3. Демократия
и точностью; если выражаться определеннее, генеалогии
антинаучны» т.
Поскольку для защиты от всемирного подавления и
тирании уже недостаточно применения национальных образцов
демократических институтов, нам придется изобрести новые
модели и методы. Как говаривали федералисты в XVIII веке,
новые времена требуют «новой науки» об обществе и
политике, чтобы положить конец повторению старых мифов о
хорошем правлении и помешать попыткам восстановления
порядка в прежних формах. Сегодня не только ввиду всемирного
масштаба современного общества, но и из-за новой
антропологии и новых производственных возможностей множества
нам тоже требуется новая наука - или, вероятно, если
следовать Фуко, антинаука!
Новая наука о всемирной демократии не только исцелит
наш политический словарь от нанесенных ему увечий; она
также призвана видоизменить все основные политические
понятия эпохи модернити. Начиная с концептов национального
государства и свободного рынка до идеи социализма, от
политического представительства до советских и соборных форм
делегирования полномочий, от прав человека до так
называемых прав трудящихся - все это нуждается в переосмыслении
в контексте изменившихся ныне условий. Это должна быть
наука о множественности, гибридности и разнообразии,
которая могла бы показать, как все столь неодинаковые личности
полностью воплощаются во множестве.
Между нашей идеей множества и новой наукой XVIII века
есть, конечно, немало отличий. Одно из них состоит в том, что
пророки Просвещения во Франции и Северной Америке
хотели создать для общества зеркало из институтов, но зеркало
искусственно искаженное, способное отобразить единый
народ вместо пестрого множества. Epluribus unum (во множестве
едины) - по-прежнему написано на ленте, которую держит в
своем клюве орел, изображенный на оборотной стороне
однодолларовой купюры. Сегодня же речь идет не о
низведении глобального множества до народа. Глобальное общество
пропитано биополитической динамикой константы, а
избыточное производство общего и глобальные субъективности
378
3.2. Глобальный запрос на демократию
утверждаются не только как смешанные, но и как
уникальные. Новый концепт демократии должен учитывать
конституирующую динамику множества, а также тот факт, что его
пестрота не сводится к чему-то единому.
Еще одно различие между новой наукой XVIII века и той,
что требуется сегодня, относится к тому, что сегодня основой
политического анализа и доказательства выступает не
индивид, а общность, то есть общий набор биополитических
производственных отношений. Если политическим мыслителям
эпохи модернити приходилось искать разрешение
противоречия между личностью и общественным целым, то сегодня
мы должны ухватить взаимодополняемость между множеством
личностей и нашей совместной жизнью в обществе, о которой
идут постоянные переговоры в контексте языкового
сотрудничества и биополитических производственных сетей. По
правде говоря, по своей сути новаторы республиканизма
XVIII столетия вовсе не были искренними
индивидуалистами. Жесткое понимание общинных норм всегда оставалось
важным элементом их размышлений и действий. Впрочем, оно
сочеталось, конечно, с концепцией присвоения и владения,
которая вела к отчуждению индивидуальных субъектов и их
вычленению1*. При любом раскладе, сейчас общественные
координаты совершенно другие. Кроме того, как мы уже
писали, онтологические основания общества определены общей
средой, которая является не фиксированной и статичной, а
открытой, постоянно выходящей из берегов и постепенно
приводимой в свою простую форму аккумулированной
энергией и устремлениями множества. Как ни парадоксально, мир
финансов, при всей свойственной ему силе абстракции, дает
прекрасное выражение и общему социальному богатству
множества, и его будущему потенциалу. Правда, такое
выражение искажено частным владением и контролем,
сосредоточенным в руках немногих. Задача сводится к тому, чтобы найти
общий способ управлять человеческим наследием и
направлять будущее производство продовольствия, материальных
ценностей, знаний, информации и всех прочих видов благ при
участии мужчин, женщин, рабочих, мигрантов, бедняков и всех
остальных элементов множества.
379
Часть 3. Демократия
Наконец, еще одно отличие от идей XVIII века сводится
к тому, что война всех против всех и представление об
естественности состояния взаимного ожесточения, которое
служило для своеобразного шантажа против республиканских
планов, не являются больше действенными орудиями
реакционной мысли, которые позволяли бы утвердить
преобладание суверенной власти монарха. Мы вовсе не утверждаем, что
влиятельные руководители не пытаются сейчас прибегать к
подобной тактике, чтобы добиться контроля над странами,
регионами и мировой системой в целом. Но мы хотим сказать,
что подобные представления все меньше корреспондируют с
нашей общественной действительностью. Фундаментальный
характер концепта войны всех против всех опирается на
частнособственническое хозяйствование и дефицит ресурсов.
Материальная собственность, будь то земля, вода или
автомобиль, не может находиться в двух местах одновременно: если
она есть у меня, и я использую ее, то вы этого делать не
можете. Но неовеществленную собственность, то есть идею, образ
или вид связи, можно воспроизводить бесконечно. Она
способна находиться повсеместно в одно и то же время: то, что
она есть у меня, и я ее использую, не мешает вам делать то же
самое. Напротив, как говаривал Томас Джефферсон, при
передаче идеи крепнут: когда я зажигаю свою свечу от вашей,
становится светлее. Сегодня некоторых ресурсов
по-прежнему не хватает, но фактически многие, особенно новейшие
элементы экономики, не подчинены логике дефицита. Кроме того,
когда производственные механизмы все смелее полагаются на
расширяющиеся открытые сети коммуникации и
сотрудничества, базовое понятие всеобщего конфликта выглядит все
менее естественным. Действительно, естественным состоянием
для нас является то, что создается в общих сетях множества.
Все меньше смысла остается в том, чтобы узаконивать
центральную суверенную власть на основе войны между
«демократией» и прочими цивилизациями или защищать
«демократию» при помощи перманентного состояния войны и тем
более - навязывать «демократию» военными средствами.
Сегодня может считаться полезной только та демократия,
которая полагает мир своей наивысшей ценностью. Фактически
380
3.2. Глобальный запрос на демократию
мир не только требуется для демократии, но и является
основополагающим условием знания и, в самом общем плане,
пребывания в этом мире.
Следует признать, что демократия не является
неразумным или недостижимым требованием. Когда Спиноза
говорил об абсолютной демократии, он исходил из того, что
демократия фактически служит основой всякого общества.
Преобладающее большинство наших политических,
экономических, аффективных, языковых и производственных
контактов неизменно базируется на демократических отношениях.
Временами мы называем такие практики общественной
жизни спонтанными, а порой считаем, что они застыли в силу
традиции и обычая, но на деле все это гражданские процессы
демократического обмена, коммуникации и сотрудничества,
которые мы ежедневно совершенствуем и видоизменяем. Если
бы подобные демократические взаимодействия не лежали в
основе совместной жизни, не было бы и самого общества. Вот
почему для Спинозы другие виды правления являются
искажениями или ограничениями человеческого общества, тогда
как демократия - его естественное и завершенное
воплощение.
Конечно, разработка новой науки о демократии для
множества - это грандиозная задача, но общий смысл проекта ясен.
Мы можем увидеть потребность в ней в реальных и насущных
жалобах и требованиях столь многих людей всего мира - так
откуда же явится сила д\я реализации подобного проекта, если
не из запросов множества? Участники протестных движений
отказываются принять идею жизни в мире, который для
многих характеризуется страхом, несправедливостью, нищетой и
несвободой. Даже те, кто выражает сдержанный скептицизм
по поводу возможности серьезных изменений в
краткосрочной перспективе, все же признают, что нынешние формы
господства, насилия, мистификации, отчуждения и эксплуатации
не могут долго продержаться в новой реальности: общие
языки, совместные практики и производственные формы нашего
общества противоречат формам командования. Короче
говоря, наши мечты делают иную жизнь необходимой, пусть даже
пока и невозможной. Похоже, что глобальный масштаб стано-
381
Часть 3. Демократия
вится единственным горизонтом для перемен, который
можно себе представить, а настоящая демократия - единственно
пригодным решением.
Итак, то, что предлагается нами сегодня, не есть
повторение старых ритуалов и затасканных призывов. Напротив, мы
призываем вернуться к чертежной доске, вновь провести
исследование, начать новое изыскание и сформулировать
обновленную науку об обществе и политике. Подобный социальный
анализ не предполагает нагромождения статистики или
примитивных социологических фактов; это вопрос обращения к
самому себе, позволяющего уловить нынешние
биополитические потребности и представить возможные условия новой
жизни, погрузившись в ход истории и антропологические
трансформации субъективности. Новая наука о производстве
благ и политическое устройство, нацеленное на обеспечение
всемирной демократии, возникнут лишь при условии, что мы
будем исходить из такого рода онтологии110.
Экскурс 3. Стратегия: геополитика и новые союзы
В большинстве случаев нынешние дискуссии по поводу
геополитики подразумевают выбор между двумя стратегиями по
поддержанию мирового порядка: односторонней и многосторонней. При
этом не принимаются в расчет сила движений за всемирную
демократию, их претензии и предложения. Между тем такие движения
оказывают принципиальное воздействие на геополитику и будущее
мироустройство. Ненадолго вернемся к истории геополитики,
чтобы посмотреть, как она развивалась, почему сегодня оказалась в
кризисе и какие стратегические перспективы это открывает для
множества.
КРИЗИС ГЕОПОЛИТИКИ
Современная геополитика родилась в Европе в качестве
важной сферы реальной политики (Realpolitik) - в том смысле, что
европейские национальные государства, замкнутые в своих
ограниченных пространствах, распространили свою власть на обширные
мировые просторы. Парадоксальным образом, политическая
традиция континента позволила Европе политически заполонить весь
мир, так как саму ее считали предельным горизонтом, «Западом»,
где заходит солнце, тем местом, где кончается земля (inis terrae).
Европе приходилось бежать от собственной конечности.
Пространственные элементы всегда наличествуют в европейском самоопре-
382
3.2. Глобальный запрос на демократию
делении - временами в терминах экспансии, а порой в
конфликтных, трагичных и навязчивых образах, от Эгейского моря у Гомера
до Атлантики у Колумба. Уже у древних греков и римлян мы
обнаруживаем, что контроль пространства за городской чертой
необходим для поддержания мира и благополучия городских жителей.
Фактически уже в древнем Риме произошла трансформация этой роли
внешнего пространства в мотор имперского захвата. Таким
образом, геополитическое пространство стало траекторией,
направлением судьбоносного движения сквозь иностранные земли,
заданным господствующими имперскими классами. Так родилось
национальное и империалистическое Grossraum (большое
пространство).
Появление Соединенных Штатов в качестве глобальной силы
трансформировало европейскую геополитическую традицию,
открыв ее для перехода от вопросов о постоянных границах и
предельных пространствах к бесконечному внешнему миру и
открытым рубежам, сосредоточив ее на потоках и подвижных линиях
конфликта, подобных океанским течениям или разломам земной
коры. Геополитика в американском стиле, очевидно, выходит за
фиксированные пространственные горизонты и становится чем-то
вроде чередования или диалектики открытий и закрытий,
экспансии и изоляции. Таково, в сущности, модернистское видение
геополитики, которое мы обнаруживаем и сегодня. Геополитика может
считать границы установленными, но в то же время для нее это
порог или пункт прохода. С такой точки зрения, войны
начинаются, когда некто пересекает границу с оружием; прогресс
воспринимается как преодоление тех же границ без оружия; а коммерция
подразумевает переход через них как с оружием, так и без оного.
Геополитические границы не имеют ничего общего с
естественными преградами, если воспринимать их в географическом,
этническом или демографическом смысле. Сталкиваясь с границами,
имеющими естественное происхождение, геополитика или использует их
как инструмент, или расшатывает, инициируя экспансию,
движение вовне.
Следовательно, чтобы понять геополитику в нынешнем виде
(и, в конечном счете, бросить ей вызов), нужно избегать обращения
к натуралистическим, детерминистским или чисто экономическим
концепциям границ и пределов, свойственным старой европейской
геополитике. Вместо этого следует воспользоваться понятием
гибких границ и барьеров, которые постоянно преодолеваются, что
типично для американской идеологии. В сущности, нынешняя
геополитика основана на кризисе традиционных воззрений. Говоря о
кризисе, мы не подразумеваем при этом, что геополитика стоит на
пороге развала. Но теперь ей приходится иметь дело с границами,
идентичностями и пределами, которые нестабильны и постоянно
оспариваются. Геополитика не может функционировать без таких
границ, но, кроме того, она должна их постоянно перемещать и пре-
383
Часть 3. Демократия
одолевать, из-за чего возникает диалектическая связь между
экспансией и изоляцией. Такова геополитика кризиса.
Таким образом, сейчас геополитика демонстрирует ту же
логическую схему, которая определяет современную теорию
суверенитета и хозяйственную деятельность на практике: у нее есть две
стороны, которые постоянно соперничают и'конфликтуют друг с другом.
Такой внутренний кризис, как мы уже указывали, не является
признаком коллапса. Напротив, это двигатель развития.
Геополитический анализ воспринимает кризис в качестве своей опоры и
открывает систему для конфликта между разными политическими силами,
в ходе которого выявляются открытые пространства, границы и
закрытые пространства. Наша гипотеза, которая несомненно
упрощена, но все же действенна, сводится к тому, что эти внутренние
конфликты или противоречия в концепте геополитики следует
воспринимать как конфликт между множеством (то есть силами
общественного производства) и верховной властью Империи (то есть
глобальным порядком, определяющим соотношение сил и
эксплуатацию), между биополитикой и биовластью. Подобная гипотеза
побуждает рассматривать меняющиеся парадигмы геополитики как
ответы на те вызовы, которые представляют собой выступления
множества. В других работах мы доказывали, к примеру, что
трансформация рамок геополитики в конце XX века, после нефтяных
кризисов и валютных кризисов в 1970-е годы и краха Бреттон-Вуд-
ской системы, была реакцией на антиколониальную и
антиимпериалистическую борьбу в Азии, Африке и Латинской Америке, а
также на массовые общественные движения в Европе и Северной
Америке111. Сегодня, как нам представляется, кризис геополитики
правильнее всего трактовать с точки зрения борьбы против
существующего глобального порядка, которую мы обрисовали в
предшествующей главе, начиная с движений против неолиберализма в
Индии, Бразилии, Сиэтле и Генуе и заканчивая протестами против
войны в Ираке. Фрагменты этого кризиса способны определить
будущее развитие геополитики. А нам остается выяснить, как
множество могло бы воспользоваться этим геополитическим кризисом.
ОДНОСТОРОННЕЕ КОМАНДОВАНИЕ И ОСЬ ЗЛА
Теперь мы можем обратиться к стратегиям геополитики XXI
века и противостоянию между односторонностью и
многосторонностью. Сегодня основной задачей односторонней стратегии,
которую чаще всего олицетворяют Соединенные Штаты, является
усугубление институционального кризиса прежнего международного
порядка. Чтобы эффективно управлять глобальной политикой, США
в своей односторонней стратегии ведут дело к подрыву
политических и юридических полномочий Организации Объединенных
Наций. В конце Второй мировой войны, когда создавалась ООН, в
ней сошлись просвещенческие надежды на космополитическое
правление и демократическая договоренность между государствами, вы-
384
3.2. Глобальный запрос на демократию
игравшими войну с фашизмом. Спустя полвека стало ясно, что этот
альянс исчерпал себя. После ограничений «холодной войны»,
обессиленная неспособностью разорвать бюрократические путы
собственного устройства, Организация Объединенных Наций сдалась
на милость единственной сохранившейся сверхдержаве. Другими
словами, ООН стала тем местом, где глобальная гегемония и
односторонний контроль Соединенных Штатов могут найти самое
явственное выражение. Парадоксальным образом, это также и то
место, где по-прежнему жив образ распределенной власти, точнее
соответствующий процессам глобализации.
Следовательно, по завершении «холодной войны» форма
имперского суверенитета стала менять контуры прежнего врага и
организовывать единую сеть контроля над миром. Политика
«сдерживания» на Ближнем Востоке, ориентированная на блокирование
наступления общественных угроз, сменилась операциями
«отбрасывания» и военным проникновением в сферу бывшего советского
влияния. В итоге мы имеем имперское командование в форме
огромного полумесяца. Он раскинулся от Ближнего Востока до
Восточной Азии, от Аравийского полуострова до Корейского,
пересекает территорию бывшего Советского Союза в Центральной Азии
и опускается к стратегическим базам на Филиппинах и в
Австралии. Этот полумесяц формирует новый - глобальный -
геополитический горизонт. Под контролем Соединенных Штатов и их
гигантской централизованной военной машины глобальный суверенитет
принял подлинно имперский вид.
Эта операция, впрочем, не доведена до конца и не свободна от
внутренних противоречий. Есть огромные зоны, которые
непосредственно не включены (и, вероятно, никогда не смогут быть
включены) в данный односторонний имперский режим. Они
сопротивляются этому с помощью сильного государства и, в некоторых случаях,
противопоставляют ему собственные глобальные устремления.
Односторонняя стратегия призвана ослабить такие
сопротивляющиеся державы, замкнуть их в рамках региональных осей и, в конце
концов, интегрировать их во всемирную иерархию.
Действительно, есть три крупных стратегических соперника, которых США не
могут проигнорировать в своей односторонней стратегии: Европа,
Россия и Китай. С такой точки зрения, Соединенные Штаты
должны постоянно на них давить. Вероятно, в данном отношении нам
следует воспринимать американские заявления по поводу «оси зла»
не только как прямое предупреждение трем относительно слабым
враждебным диктатурам, но и, что важнее, как косвенную угрозу
гораздо более мощным друзьям, находящимся рядом с ними.
Вероятно, войну в Ираке можно расшифровать как косвенную атаку
против Европы - не только по тому, как она сопровождалась
политически, но и в силу угрозы европейской промышленности,
возникающей вследствие контроля США над иракскими
энергетическими ресурсами. Возможно, подобным же образом в американских
385
Часть 3. Демократия
предупреждениях Ирану следует читать косвенную угрозу южной
сфере российского влияния. И, наконец, нетрудно представить, как
предупреждения в адрес Северной Кореи косвенно угрожают
Китаю и ослабляют его контроль, создавая убедительную причину для
значительного военного присутствия США в Восточной Азии. Это
не означает, будто «государства-изгои» не составляют реальной
опасности - как для других стран, так и для собственного населения, -
но выделение именно этих государств может выполнять
дополнительную (и, вероятно, более существенную) функцию по
предупреждению и ослаблению главных стратегических конкурентов,
которые грозят одностороннему контролю США. Иначе говоря, эта
стратегическая цель могла бы дополнить арсенал имперской
геополитики, включив в него войну на упреждение, процессы
иерархического выстраивания национальных государств и их сегментацию
с последующей изоляцией отдельных регионов или континентов
внутри глобальной системы.
ПРОТИВОРЕЧИЯ
Односторонняя стратегия имперской власти предполагает
фундаментальную перестройку, которая разворачивается вокруг трех
основных элементов. Первым из них является группирование
мировых держав в региональные объединения и поддержание между
ними определенной иерархии. Одностороннюю геополитическую
стратегию можно представить себе в виде колеса, где Соединенным
Штатам отведена роль ступицы, а спицы тянутся к каждому
региону в мире. Под таким углом зрения каждый отдельный регион
выглядит как группировка местных держав при США в качестве
доминирующей силы. Североатлантический регион -
западноевропейские государства и Соединенные Штаты; латиноамериканский
регион - латиноамериканские страны и США; тихоокеанский
регион - восточноазиатские государства и Америка; и так далее.
Однако не лишним будет учесть непредсказуемость силовых
отношений в международной политике, а также признать, что
региональные образования могут действовать и вопреки
иерархическому единству имперского командования. Региональную модель
имперского порядка время от времени нарушают порывы
самоутверждения со стороны различных региональных держав. Отсюда
возвратно-поступательные телодвижения Европейского Союза,
который то благоволит трансатлантическому союзу с
Соединенными Штатами, то рассматривает перспективы континентального
объединения с Россией, а в некоторых случаях пытается добиться
автономии в проявлении европейской политической воли. Бывшие
советские республики тоже колеблются между лояльностью к
американским планам создания более крупных европейских союзов и
восстановлением прежних геополитических связей (между Россией
и Индией, к примеру). Мы можем интерпретировать китайские
эксперименты с «демократией для средних классов» как утверждение
»
386
3.2. Глобальный запрос на демократию
КНР своей региональной автономии, нацеленной на такую
глобализацию, в которой центральную роль играла бы Азия. Подобные
региональные изменения и колебания имеют место и в других
частях мира. Вспомним, например, латиноамериканские инициативы
по приданию этому региону большей независимости за счет
потенциала Бразилии и Аргентины. А нельзя ли в принципе представить
себе и какой-то план региональной автономии для Ближнего
Востока? Во всех этих случаях региональные образования играют в
имперской геополитике противоречивую роль, выступая и как
компоненты унифицированного порядка, и как потенциально
самостоятельные силы, способные нарушить его.
Вторым элементом односторонней стратегии является
экономическое производство и тот кризис, который пережили и
продолжают переживать многонациональные «аристократии»
имперского порядка. В данном случае речь идет не о противоречиях между
государствами, а о линиях раскола в рамках конфликта интересов
между разными группами мирового капиталистического класса,
которые особенно отчетливо вышли на поверхность во время
иракской войны. (Укажем, например, громкие возражения против этой
войны со стороны лидеров делового мира, таких как Джордж
Сорос.) Глобальное состояние войны и конфликт, порожденный
односторонней военной политикой, имели серьезные разрушительные
последствия для мирового производственного и торгового
оборота. Подводя итог, можно сказать, что односторонняя вооруженная
глобализация по американскому образцу породила новые
препятствия и помехи, мешающие тем мировым хозяйственным сетям,
которые возникли в предшествующие десятилетия. На наличие
самого важного кризиса нынешнего глобального режима
хозяйствования, с точки зрения его собственной аристократии, указывает тот
факт, что в сегодняшнем мире в него вовлечена столь
незначительная часть общего производственного потенциала. Большие и
растущие группы мирового населения влачат нищенское существование,
будучи лишены возможностей и доступа к образованию. Многие
страны отягощены государственными долгами, которые истощают
их жизненно важные ресурсы. Фактически всем становится ясно,
что большая часть мира исключена из основного кругооборота
экономического производства и потребления. С такой точки зрения,
«аристократический кризис» затрагивает уже не только
многонациональных промышленников, но и все производящие субъекты в
мировой экономической системе. Признаки этих расколов
варьируют от простых выражений презрения к одностороннему
применению Соединенными Штатами силы и отсутствия веры в
американскую справедливость до попыток создать региональные
формирования, способные соперничать с США. В период между
11 сентября 2001 года и началом иракской войны в 2003 году
интенсивно шел процесс размывания ранее прочных уз лояльности, а
также общего политического и экономического интереса, который
387
Часть 3. Демократия
связывал мировые аристократии. Одним из проявлений
«аристократического кризиса», сильно сказывающегося на геополитике,
является соревнование между валютами. Так, укрепление позиций
евро и первые признаки опасности для доллара со стороны евро
как резервной валюты для международного бизнеса - настоящее
минное поле. Эту проблему давно нужно решить в рамках
имперского порядка.
Третий элемент односторонней стратегии имеет отношение к
поддержанию порядка как таковому, к форме глобального
управления и заботе о безопасности. Односторонняя версия Империи была
навязана Соединенными Штатами с помощью военной силы, но, как
обнаруживается, военные кампании США в Афганистане и Ираке
не дают минимально необходимых гарантий безопасности и
стабильности. Напротив, они порождают новые конфликты и раздоры.
Кроме того, для обеспечения глобальной безопасности военного
доминирования недостаточно. Не менее важны экономические и
культурные связи, а также социальные условия неравенства и крайняя
нищета, слишком распространенная в разных крупных районах
мира. Соединенным Штатам не удастся навязать миру свое
одностороннее руководство, не договорившись с другими ведущими
финансовыми державами. Глобальная безопасность останется
недостижимой, если не обеспечить хозяйственное развитие наиболее
бедных стран. Причем ясно, что это не только экономическая
проблема, но и вопрос общественного, культурного и политического
соотношения сил и противоречий. В сущности, цели глобализации
и виды геополитической стратегии по-прежнему вызывают
большие сомнения.
НОВАЯ ХАРТИЯ ВОЛЬНОСТЕЙ?
Становится все очевиднее, что одностороннее, или
«монархическое», устройство глобального порядка, выстроенное на базе
военного, политического и экономического диктата со стороны США,
недолговечно. Соединенные Штаты не смогут впредь «идти по
этому пути в одиночку». Кризис данного устройства открывает окно
возможностей для «всемирных аристократий», то есть для
многонациональных корпораций, наднациональных институтов, прочих
ведущих национальных государств и мощных негосударственных
акторов.
Настало время Великой хартии вольностей. Вспомним из
английской истории, как в начале XIII века королю Иоанну оказалось
нечем платить за свои зарубежные военные авантюры и стало
сложно поддерживать спокойствие в обществе. Тогда он обратился к
аристократии за средствами и поддержкой, а они потребовали,
чтобы взамен монарх подчинился верховенству закона и дал
конституционные гарантии. Так была разработана Великая хартия
вольностей («Magna Carta»). Иначе говоря, монарх согласился отказаться
от чисто односторонней позиции и активно сотрудничать с арис-
388
3.2. Глобальный запрос на демократию
тократами. Сегодня наш глобальный «монарх» столкнулся с
похожим кризисом. Он не в состоянии платить за свои войны,
поддерживать мир и даже обеспечивать адекватные условия для
хозяйственного производства. Следовательно, сегодняшние
«аристократии» оказались в таком положении, когда взамен своей
поддержки они могут потребовать нового общественного,
политического и экономического устройства, выходящего далеко за
современные представления о многосторонности - то есть нового
глобального порядка.
Каким сегодня должно быть содержание Хартии вольностей?
Чего хотят глобальные «аристократы»? Ясно, что важнейшими
целями являются мир и безопасность. Принципиальным условием
выступает прекращение односторонних военных авантюр и
кажущегося бесконечным состояния глобальной войны. Для
«аристократий» также важно обновить производительные силы всего мира
и ввести все мировое население в кругооборот производства и
обмена. Такие приоритеты, как устранение нищеты и избавление
беднейших стран от долгов, в этом контексте были бы не актами
благотворительности, а мерами по реализации сложившегося в мире
производственного потенциала. Другой приоритетной целью
стали бы разворот вспять процессов приватизации и открытие общего
доступа к необходимым ресурсам для производства, таким как
земля, семена, информация и знания. Обобществление ресурсов
необходимо для наращивания и обновления производственного
потенциала, начиная с сельского хозяйства и заканчивая электронными
технологиями.
Мы уже можем нащупать некоторые движения, побуждающие
«аристократов» к выработке новой Великой хартии вольностей.
Например, на встречах в рамках ВТО в Канкуне требования
«Группы 22-х» о более справедливой политике в области торговли
сельскохозяйственной продукцией стали шагом на пути к реформе
мировой системы в соответствующем направлении. В обобщенном
плане, международные союзы в Латинской Америке и более
широкие проекты, предложенные правительством Лулы да Силвы в
Бразилии, указывают на возможные основы всемирной перестройки.
Выступление с подобными инициативами по примеру правительств
глобального Юга служит для «аристократий» одним из способов
сориентировать свои планы по обновлению производительных сил и
энергии в мировой экономической системе.
Вторым источником ориентации для «аристократий» является
множество голосов, протестующих против нынешнего состояния
войны и существующей формы глобализации. Мы уже показали в
деталях, что выступая на улицах, общественных форумах и через
НПО, манифестанты не только возражают против провалов в
сложившейся системе, но и выдвигают разнообразные предложения
по реформированию, начиная с устройства общественных
институтов и заканчивая курсом хозяйственной политики. Конечно, проте-
389
Часть 3. Демократия
стные движения будут всегда враждебны по отношению к
имперским «аристократиям» и, по нашему мнению, в этом они правы.
Однако в интересах самих «аристократий» увидеть в протестующих
своих потенциальных союзников и оценить их способности в деле
формулирования новой глобальной политики. Некоторые
варианты реформирования, на которых настаивают протестные движения,
как и ряд средств по инкорпорации мировых множеств как
активной силы, бесспорно, необходимы для производства благ и
обеспечения безопасности. Наряду с наиболее прогрессивными
правительствами стран глобального Юга, антиглобалисты относятся к числу
самых многообещающих сил, существующих в реальности, которые
готовы вырабатывать проект обновления, создав тем самым
альтернативу порочным односторонним режимам и заложив основы
для Великой хартии вольностей.
Нет сомнений, что глобальные аристократии никоим образом
не представляют множество. Их план, включая даже новую
Великую хартию, подразумевает не демократию, а иную форму все того
же имперского контроля. Множество антагонистично по
отношению к этим «аристократиям» и непременно таким и останется. Но,
сказав это, мы все же должны признать, что «аристократический
кризис», вызванный американской односторонностью, открывает
стратегические шансы на расширение глобальных горизонтов
демократического обустройства. Например, возможны альянсы
между промышленными аристократиями и производящим множеством
на низших и беднейших уровнях развития, в пунктах утраты
равновесия между производственным порядком и потенциалом
существующей рабочей силы, а также по отношению к прекращению
глобального состояния войны.
С этой точки зрения явственнее становятся альтернативные
стратегии выстраивания глобального порядка. Можно ли
предложить программу, направленную против Империи, в союзе с
аристократиями? Есть ли смысл делать предложения в сфере
геополитической стратегии и тактики, которые вели бы множество к такой
цели? Многие симптомы уже указывают возможность этого. Когда
движения, направленные на преодоление бедности,
сопровождаются восстанием, когда миграционные потоки открывают путь к
смешению рас и появлению новых антропологических и
культурных типов, когда освободительные войны связаны с народной
дипломатией, а глобальные аристократии пытаются дать объяснение
многосторонним элементам беспорядка в мире и скованы до такой
степени, что это вынуждает их переоценить подчиненное
положение множеств и, в конце концов, завязать с ними союзнические
отношения, то создаются хорошие шансы для ниспровержения
мирового порядка. Короче говоря, нам представляется, что антагонизмы,
пронизывающие геополитический порядок Империи, включая
противоречия между интересами глобальных аристократий и
односторонними стратегиями, позволяют множеству предложить альтер-
390
3.2. Глобальный запрос на демократию
нативные процессы конституирования, которые будут иметь форму
не господства капитала, а эмансипации людей.
В заключение вернемся к тому вопросу, с которого начали. Есть
ли по-прежнему смысл в том, чтобы рассуждать о геополитике?
Традиционно, как мы уже показали, геополитика была теорией
границ. В сущности, то была парадоксальная теория, так как
претендуя на всемирность, с каждым изгибом мысли и с каждой преградой
для взгляда она возвращалась к разговору о «центре» и «внешней
сфере». Сегодня в имперской геополитике нет центра и нет
внешнего пространства, то есть это теория внутренних отношений в
глобальной системе. Публичное право Империи занимает место
геополитики точно так же, как военное искусство замещает защиту
законности. На деле мы перешли от национального управления к
имперскому, от фиксированной иерархии стран к подвижным и
многоуровневым отношениям с участием глобальных организаций и
сетей. Конечно, кому-то хочется навязать им одностороннее
руководство. Развертывание по всему миру морских и военных баз
имеет большое значение. Однако картина, которую они создают,
подобно рисункам Эшера, очень нестабильна и при изменении угла
зрения может быстро обратиться в противоположную. Мощь
одностороннего развертывания внезапно оказывается слабостью; центр,
который она создает, становится максимально уязвимым со всех
сторон. Чтобы сохранить себя, Империя должна создать сетевую
форму власти, которая не изолировала бы контролирующий центр
и не оставляла бы за бортом никакие внешние территории или
производительные силы. Другими словами, по мере формирования
Империи геополитика перестает действовать. Скоро окажется, что
в равной мере неэффективны и односторонние, и многосторонние
стратегии. Множеству придется принять вызов и выработать
новые рамки для демократического устройства мира.
Иконоборцы
Пятнадцать столетий тому назад, когда центр Римской
империи переместился из Рима в Византию, структура управления
претерпела глубокую трансформацию^. В более раннем,
латинском варианте власть была распределена между тремя
руководящими органами: император правил вместе с аристократией, а им
противостояли комиции (comitia), народные собрания. В более
позднем, византийском варианте власть, напротив, была
сосредоточена в одних руках, что вознесло василевса (императора) над
аристократическим и народным контролем. В Византии император
стал новым Моисеем. Он передавал манускрипты с законами не-
391
Часть 3. Демократия
посредственно от Бога. Он был новьт Илией, поднявшимся до
небес, то есть единственным посредником между людским и
божественным, подобным Христу в искупительной миссии управления.
Таким образом, в Византийской империи власть обожествлялась,
и ее легитимность была непосредственно богоданной. Император
и высший жрец, imperium и sacerdotium, стремились к слиянию в
едином образе.
Одним из средств, к которому прибегали в Византии одя
защиты централизованной власти как от распределенной латинской
модели управления, так и против всякого демократического духа
народного сопротивления, был запрет на святые лики, или
иконоборство. В 726 году от Рождества Христова византийский
император Лев III Исавр издал указ, запрещавший его правоверным под-
данным почитать иконы или святые лики, которые они считали
средством спасения души. Все святые иконы должны были быть
уничтожены. Религиозное обоснование этого акта состояло в том,
что почитание образов кощунственно, поскольку отвлекает от
подлинного поклонения Господу. Этот довод непосредственно
напоминает библейскую историю о золотом тельце, которому поклоня-
лшь евреи прежде, чем его уничтожил Моисей. «Не сотвори себе
кумира или подобия того, что в небесах над нами» (Исход, гл. 20:4).
Иконоборчество было не только религиозным, но и политическим
проектом. Точнее говоря, религиозный и политический аспекты
составляли тут единое целое. На кону стояла сила репрезентации
как таковая.
Если бы вы вошли в византийскую базилику ранее восьмого века,
еще до того, как разразился иконоборческий экстаз, то увидели бы в
апсиде гигантскую мозаику с высоко парящим изображением
Христа Пантократора (Вседержителя), окруженного двенадцатью
апостолами и знаками Апокалипсиса. Вы сразу оказались бы
подавлены собственной незначительностью перед лицом столь
впечатляющей картины божественного, но адя иконоборцев этого было мало.
Подданным империи не оставили права даже наслаждаться
изображением Пантократора или иметь иконы; возможность
поклоняться образу Бога и тем самым достичь надежды на спасение
была под запретом. Портретная репрезентация давала, пусть даже
только в самых дальних уголках воображения, способ соучастия в
священном, а также имитации божественного. Другими словами,
392
3.2. Глобальный запрос на демократию
художественное изображение служило своего рода методом
политического представительства. Монарх, боровшийся с иконами,
должен был положить конец даже столь малой возможности
обретения поддаными власти и спасения. Нужно было, чтобы Господь
был совершенно отделен от множества, и их соединял бы только
василевс, оставаясь единственным воплощением надежды на
спасение. Такое понимание власти в Византии сыграло важную роль в
закладывании основ европейской модернити - даже если временами
европейское воображение не слишком соответствовало реалиям
истории Византии. Можно сказать, что византийский образ
власти вновь вышел на поверхность в России в начале эпохи
модернити, когда титул кесаря (царя) сопровождался эпитетом «Грозный».
В сущности, в этом не было ничего нового, так как уже во времена
иконоборчества в Византии верховная власть начинала
приписывать себе качество «ужасного», делая вид, будто суверенитет
способен разорвать связь между тем, кто правит, и теми, кто
подчиняется. Такова концепция абсолютного суверенитета, которая
вызывала возмущение Монтескье и Вольтера; таков властный образ,
против которого Эдвард Гиббон и Адам Смит выстроили свои
освободительные проекты; а позже Гердер и Нибур критиковали
Византию, выразив романтическую и чрезмерную страсть к свободе.
Короче говоря, освободительная традиция европейской модернити
отчасти выросла в противостоянии заносчивой византийской
власти.
Впрочем, описанная нами концепция византийской власти так
или иначе дошла и до наших дней. Политические теории
имперского суверенитета до краев наполнены сейчас византийской
жестокостью. Мысль о нравственной правящей силе, которую
легитимирует симбиоз imperium и sacerdoüum, в противоположность
всем светским и просвещенным концепциям Империи, бесспорно,
продолжает жить. Уже в XX веке политики - как ждановцы, так
и маккартисты - повторяли, что святость идеологической догмы
и правящей власти нельзя разделять, а ныне мы вновь слышим это
от теоретиков «справедливой войны» и «войны на упреждение»
против неявных, неизвестных врагов, а также в краснобайстве по
поводу «безопасности» и «нулевой терпимости», направленном
против множеств метрополии. И, что еще важнее, мы опять
слышим, как политические лидеры выступают с понятием суверени-
393
Часть 3. Демократия
mema, которое должно разорвать связь между правителями и
управляемыми, воспроизводя абсолютное и автономное
представление о власти. Вот они, новые иконоборцы!
Однако ситуация еще сложнее, поскольку сегодня иконоборцы,
как это ни странно, рядятся под почитателей икон. Новая
верховная власть надеется разорвать отношения между правителями и
управляемыми как раз при помощи образов, видеоряда и контроля
над информацией. Частицы надежды и спасения, которые
множества в Византии находили в иконах, теперь, как нам кажется,
ушли из всех изображений.
Против этих новых византийских сил мы должны поднять
свой голос, как Иоанн Дамасский, написавший «Послания против
порицателей святых икон», которые более всех других текстов
посодействовали победе над иконоборчеством. Византийские
разногласия вокруг икон часто понимают как спор о взаимосвязи копии
и оригинала, сводя вместе срилософию Платона и святоотеческую
теологию™. Но Иоанн Дамасский вместо этого сосредоточился на
проблеме воплощения божества, а также связи между человечеством
и плотью, которая будучи сотворенной Богом и материальной,
может быть изображена. Ясно, что это теологический спор, но, в
сущности, дело состоит в политической борьбе за олицетворение
власти. Иоанн пишет, что не может согласиться с тем, как васи-
левс тиранически узурпирует священствот. Он настаивает, что
священство - это сила общественной мысли, легитимация
ценностей и свободного существования, и она принадлежит множеству.
Никакому правителю не дано отнять иконы, которые
раскрывают воображение для любви к свободе. И никакому суверену не дано
уничтожить форму воплощения надежды и спасения,
принадлежащую множеству. В противном случае, если верховный руководитель
становится тираном, а его власть - безусловной и абсолютной, саму
верховную власть следует поставить под вопрос и уничтожить.
394
3.3. Демократия множества
Теперь я обращаюсь к третьей и совершенно
беспримесной форме правления, которую мы
называем демократией.
Барух Спиноза
Герцен однажды обвинил своего товарища
Бакунина в том, что во всех революционных
начинаниях тот неизменно принимал второй месяц
беременности за девятый. Сам же Герцен
склонялся скорее к тому, чтобы даже на девятом
месяце вообще отрицать наличие беременности.
Лее Троцкий
. Движения, выступающие с протестом против
несправедливостей в глобальной системе и выдвигающие практические
предложения по ее реформированию, которые мы
перечислили, являются влиятельными силами демократического
переустройства. Однако в дополнение к их усилиям требуется
также переосмыслить идею демократии в свете новых
вызовов и возникших сейчас возможностей. Такое
концептуальное переосмысление является главной задачей нашей книги.
Мы не собираемся предлагать конкретный план действий
множества, а постараемся разработать теоретические основания,
на которые мог бы опереться новый демократический проект.
Суверенитет и демократия
Сложившаяся политическая теория исходит из общего
базового тезиса: править может только кто-то один - будь то
монарх, государство, нация, народ или партия. С такой точки
зрения, три традиционные формы правления, лежащие в
основе политической мысли как античности, так и Европы
эпохи модернити, - монархия, аристократия и демократия -
сводятся к одному. Аристократия может быть коллективной
властью лишь до тех пор, пока те немногие, кто ею обладает,
приходят к согласию в рамках руководящего органа или
системы голосования. Демократию, в свою очередь, допустимо
395
Часть 3. Демократия
трактовать как власть многих или всех, но только в той мере,
в какой они объединены в народ или какой-то аналогичный
гомогенный субъект. Однако ясно, что этот императив
политической теории, согласно которому править может лишь кто-
то один, подрывает и отвергает понятие демократии. В таком
случае демократия, как и аристократия, - всего лишь ширма,
поскольку на деле власть самодержавна.
Концепция суверенитета, преобладающая в
традиционной политической философии, служит основанием для всего,
что есть политического, как раз потому, что требует, чтобы
правил и решал всегда кто-то один. Традиция говорит нам,
что сувереном может быть только некто в единственном
числе, а без суверенитета политики не бывает. Это мнение
воспринято теориями диктатуры и якобинством, а также всеми
вариантами либерализма как своего рода неизбежный
шантаж. Одно из двух: либо суверенитет, либо анархия! Мы
должны подчеркнуть, что либерализм, при всей его
приверженности голосованию по принципу большинства и разделению
властей, в конечном счете неизменно уступает
неотвратимости суверенитета. Кто-то должен править, кто-то должен брать
принятие решений на себя. Нам это постоянно предъявляют
как факт, который не требует доказательств и
подтверждается даже народными пословицами типа «у семи нянек дитя без
глазу». Чтобы править, решать, нести ответственность и
контролировать, должен быть кто-то один, иначе - беда.
В европейской мысли упор на единоначалии часто
считают продолжением наследия Платона. Тот, кто един,
составляет непреложное онтологическое основание, как исток и
предназначение, как сущность и властвование над нею.
Действительно, ложная альтернатива между единоличным правлением
и хаосом постоянно приводится в различных толкованиях в
европейской философии политики и права. Так, во время
Серебряного века европейской философии на рубеже XX
столетия философы прибегали к этой альтернативе как к основе
для понятия «естественного права», считая его «чистой
теорией права». Пример Рудольфа Штаммлера показателен в том
смысле, что представляет правовой порядок в качестве
материальной репрезентации подобного идеального, формально-
396
3.3. Демократия множества
го единства"5. Но приверженность единоличной власти,
конечно, не ограничивается Европой. Например, в китайской
философии тоже преобладают понятия неизменного единства
и диктующего центра.
Потребность в повелителе - основополагающая истина,
выражаемая в традиционной аналогии между общественным
и человеческим телами. Иллюстрация на первоначальном
фронтисписе «Левиафана» Томаса Гоббса, принадлежащая
самому автору, прекрасно передает эту истину1113. Если
смотреть на его картинку с некоторого расстояния, то видно, что
на ней изображен король, парящий над землей. А
приглядевшись поближе, можно заметить, что ниже головы короля его
тело состоит из сотен маленьких туловищ граждан, которые
складываются в руки и торс. Итак, тело правителя - это в
буквальном смысле общественный организм в целом. Такая
аналогия не только подчеркивает их изначальное единство, но и
оправдывает разделение социальных функций, придавая ему
естественность. Существует только одна голова, а различные
члены и органы должны подчиняться ее решениям и
распоряжениям. Таким образом, физиология и психология
подкрепляют очевидную справедливость теории суверенитета. В
каждом теле заложены единая субъективность и один
рациональный ум, которые должны властвовать над плотскими
страстями.
Мы уже подчеркивали выше, что множество не является
общественным организмом как раз по этой причине: его нельзя
свести воедино, оно не сводит разнообразие людей к единой
формуле суверенитета. Иначе говоря, множество не может
быть источником суверенитета. По той же причине
демократию, которую Спиноза называет абсолютной, неверно считать
формой правления в традиционном смысле, поскольку она не
сводит множественность с участием каждого к унитарной
суверенной персоне. Традиция подсказывает нам, что с чисто
практической, функциональной точки зрения множественные
образования не в состоянии ничего решать за общество, а
потому не имеют отношения к политике как таковой.
Философ Карл Шмитт весьма четко показывает ключевую
роль суверенитета в политике, обновив европейские теории
397
Часть 3. Демократия
абсолютного суверенитета, относящиеся к ранним временам
модернити и принадлежащие таким авторам, как Гоббс и Жан
Бодэн. Особенно интересно, как Шмитту удается свести
вместе различные средневековые и феодальные теории о
суверенности старого режима с современными теориями диктатуры:
от древних представлений о божественной харизме
правителя до якобинских теорий об автономии политического и от
теорий бюрократической диктатуры до концепций
популистских и фундаменталистских деспотий. Шмитт настаивает, что
во всех случаях властитель стоит над обществом, превосходя
всякое бытие, в силу чего политика всегда опирается на
теологию: власть священна. Другими словами, в позитивном
ключе суверен определяется как тот, над кем нет власти и кто,
таким образом, свободен в принятии решений, а в
негативном - как тот, кто потенциально не подчиняется никаким
социальным нормам и правилам. Теолого-политическое
понятие «совокупного государства» Шмитта, ставя носителя
верховной власти над всеми прочими властными формами в
качестве единственно возможного источника легитимации,
развивает современную концепцию суверенитета в
направлении такой формы, которая согласуется с идеологией
фашизма. В Германии времен Веймарской республики Шмитт
действительно яростно выступал против сил либерального,
парламентского плюрализма, которые, как он полагал, либо
наивно отвергают суверенную власть и тем самым неизбежно
ведут к анархии, либо бесчестно маскируют властителя игрой
разнородных сил, подрывая его компетенцию. Однако нужно
еще раз подчеркнуть, что суверенитет эпохи модернити не
требовал, чтобы отдельный индивид - будь то император,
фюрер или цезарь - в одиночестве возвышался над обществом
и принимал решения. Он требовал лишь, чтобы эту роль
выполнял некий единый политический субъект - партия, народ
или нация117.
Модернистская концепция суверенитета в политике
соответствует капиталистическим теориям и практикам
хозяйственного управления. Должна быть единая, унитарная
фигура, способная нести ответственность и принимать решения в
производственной сфере, чтобы не только обеспечивать эко- »
398
33. Демократия множества
номический порядок, но и дать дорогу инновациям.
Капиталист - это тот, кто соединяет работников для
производственной кооперации - скажем, на фабрике. Капиталист -
современный Ликург. Он независим в частной фабричной сфере,
но вынужден всегда уходить от застоя и производить
перемены. Шумпетер как экономист лучше других описывает
экономический цикл инноваций, причем связывает его с формой
политического руководства"8. Суверенной
исключительности соответствует хозяйственное новаторство как форма
управления в промышленности. Большое количество
работников вовлечено в материальные производственные практики,
но за нововведения отвечает именно капиталист. Нам
говорят, что точно так же, как лишь кто-то один способен
принимать политические решения, только один может внедрять
новое в экономике.
Две стороны суверенитета
Концепция суверенитета побуждает многих считать
область политического территорией самого суверена,
сосредоточиваясь, скажем, на государстве, но такой взгляд на сферу
политического излишне узок. Суверенитет неизбежно
предполагает наличие двух сторон; суверенная власть - это не
автономная субстанция, а отношение, элементами которого
выступают правители и управляемые, защита и подчинение,
права и обязанности. Когда тираны пытались превратить
суверенитет в нечто одностороннее, подданные в конце концов
непременно восставали и возвращали этим
взаимоотношениям двусторонний характер. Те, кто подчиняется, не менее
важны для понимания и реализации суверенитета, чем тот, кто
отдает команды. Следовательно, суверенитет неизбежно
является дуалистической системой власти.
Двусторонний характер суверенитета показывает, как
объяснял Макиавелли, ограниченную применимость насилия
и принуждения в политическом управлении. Военная сила
может пригодиться для завоевания и кратковременного
удержания власти, но одна только сила не обеспечивает
стабильного контроля и суверенитета. Фактически военная сила, бу-
399
Часть 3. Демократия
дучи односторонней, оказывается слабейшей формой власти;
она жесткая, но хрупкая. Помимо прочего, суверенитет
нуждается в согласии со стороны тех, кем управляют. В
дополнение к силе, суверенная власть должна доминировать над
подданными, порождая в них не только страх, но и почтительность,
преданность и послушание посредством такой формы
управления, которая мягка и податлива. Нужно, чтобы суверенная
власть всегда могла договориться с подчиненным ей
населением по поводу своих отношений с ним.
Увидев в суверенитете динамичную двустороннюю связь,
мы можем теперь начать распознавать и те противоречия,
которые постоянно ему присущи. Рассмотрим, прежде всего,
военную модель суверенитета эпохи модернити, а именно -
власть решать, жить подданным или умереть. Как мы
убедились в первой части книги, развитие технологий массового
уничтожения на всем протяжении эпохи модернити, приведя
в конце концов к разработке ядерного оружия, сделало эту
прерогативу суверенного подхода чем-то абсолютным.
Правитель, располагающий ядерным оружием, почти всецело
распоряжается смертью. Но такая, казалось бы, абсолютная власть
коренным образом ставится под вопрос в тех случаях, когда
люди отказываются от стремления к жизни, например - в
акциях самоубийц, начиная с протеста буддистского монаха,
выражающегося в самосожжении, и заканчивая действиями
террористов-смертников, устраивающих взрывы. Когда в борьбе
с суверенной властью отвергается сама жизнь, контроль над
нею и смертью со стороны правителя лишается смысла.
Самые совершенные орудия по уничтожению людей
нейтрализуются их добровольным и полным отрицанием своей
телесности. Кроме того, гибель управляемого населения в
принципе подрывает суверенную власть: не имея подданных,
правитель распоряжается не обществом, а опустошенной,
никчемной территорией. Применение столь абсолютной
суверенной власти противоречит идее суверенитета.
Аналогичным образом, суверен вынужден вести
переговоры с подданными и добиваться согласия с ними
относительно взаимосвязей в экономической сфере. Первые
политэкономы, такие как Адам Смит и Давид Рикардо, понимали
400
3.3. Демократия множества
значение этих взаимоотношений, находящихся в самой
сердцевине капиталистического производства. По их словам, труд
в капиталистическом обществе является источником всякого
богатства. Капиталу в такой же мере нужен труд, как и труду -
капитал. Маркс усматривал в этом основополагающее
противоречие. Труд антагонистичен капиталу и составляет
постоянную угрозу производству, поскольку трудящиеся
устраивают забастовки, занимаются саботажем и прибегают к прочим
ухищрениям, но капиталист не в состоянии обойтись без
рабочей силы. Ему приходится тесно сосуществовать с
собственным врагом. Другими словами, капитал должен
эксплуатировать труд работников, но, в сущности, он не может угнетать,
подавлять или отчуждать их. Без их производительных сил
он не способен функционировать. Само понятие
эксплуатации позволяет подвести итог тому противоречию, которое
лежит в центре капиталистических отношений власти:
работники подчинены руководству со стороны капиталиста, и часть
производимого ими богатства у них крадется. Но все же они
не являются бессильными жертвами. Фактически они
чрезвычайно влиятельны, так как богатство исходит именно от них.
«Угнетенные» - возможное наименование для маргинальной
и слабой массы, но «эксплуатируемый» - это непременно
центральный, производящий и мощный субъект.
Раз у суверенитета две стороны, то это не только
взаимоотношение, но и постоянная борьба. Она служит
перманентным препятствием для суверенной власти, что способно
заблокировать или ограничить, по крайней мере на время, волю
правителей. С другой стороны, именно с помощью борьбы
суверену можно бросить вызов и свергнуть его. Иными
словами, в политике, как и в экономике, оружие, которое
постоянно остается в распоряжении управляемых, - это угроза, что
они откажутся от своего порабощенного положения и выйдут
из этих взаимоотношений вообще. Акт отказа от отношений с
сувереном есть своего рода исход, уход от сил подавления,
порабощения и угнетения в поисках свободы. Это стихийный
акт освобождения и опасность, которой правитель, в каком
бы образе он ни существовал, постоянно должен уделять
внимание, сдерживая или вытесняя ее. Если бы суверенная власть
401
Часть 3. Демократия
была автономной субстанцией, то уклонение, отчуждение от
взаимосвязи или выход из нее подчиненных был бы
властителю только на руку: тот, кто отсутствует, не создает проблем.
Но так как верховная власть не самостоятельна, а
суверенитет представляет собой взаимоотношение, то подобные акты
отказа действительно составляют вполне реальную угрозу. Без
активного участия подчиненных суверенитет распадается.
Впрочем, в наше время - эпоху глобальной Империи -
борьба, вызванная двусторонней природой суверенитета,
становится еще драматичнее и напряженнее. Можно сказать, что
препятствие, которое традиционно составляла для суверена
потребность в согласии, подчинении и послушании
подданных, превращается в его неотвратимого энергичного
противника. Изначальный подход к вопросу может быть
сформулирован с точки зрения того, что мы называем биовластью, то
есть с точки зрения тенденции, согласно которой верховная
власть начинает властвовать над самой жизнью. Один из
новых аспектов нынешнего глобального порядка заключается в
том, что по ходу развертывания глобализации она ведет к
размыванию граней между политической, экономической,
социальной и культурной формами власти и производства. С
одной стороны, политическая власть не ориентируется больше
лишь на выработку норм и поддержание порядка в
публичных делах, а должна также ввести в дело производство
общественных отношений во всех сферах жизни. В первой части
своей книги мы показали, что война трансформировалась из
политического инструмента, к которому прибегали в самом
крайнем случае, в постоянную основу политики, базис
поддержания дисциплины и контроля. Это не означает, что вся
политика свелась к вопросу применения грубой силы. Точнее
было бы сказать, что военной силе приходится не только
улаживать и решать политические вопросы, но и заниматься
производством общественной жизни во всей ее полноте.
Независимая власть должна не только господствовать над смертью,
но и производить общественную жизнь. С другой стороны,
хозяйственное производство становится во все большей мере
биополитическим. Оно нацелено не только на производство
товаров, но и в конечном счете на продуцирование информа-
402
3.3. Демократия множества
ции, коммуникации, кооперации - короче говоря, на выработку
социальных связей и общественного порядка. Таким образом,
культура непосредственно оказывается фактором и
политического порядка, и экономического производства. Совместно -
в результате своего рода согласования или сближения
различных видов власти - война, политика, экономика и культура
Империи становятся способом производства общественной
жизни во всей ее полноте и, следовательно, формой
биовласти. Или, если прибегнуть к иной идиоме, можно сказать, что в
Империи капитал и суверенитет приближаются к тому, чтобы
совпасть полностью.
Признав такое слияние в рамках биовласти, мы можем
увидеть, что имперское владычество всецело зависит от
производящих социальных агентов, над которыми оно
установлено. В сущности, как политическое отношение суверенитет
все более напоминает экономические отношения между
капиталом и трудом. Точно так же, как капитал постоянно
опирается на производительность труда и, таким образом, при
всей их антагонистичности, должен обеспечить ему
благополучие и выживание, так и имперская верховная власть
зависит не только от согласия, но и от общественной
производительности управляемых. Сети общественных производителей
составляют кровеносную систему Империи, и если бы они
отказались от соответствующих отношений власти, вышли из
них, Империя попросту развалилась бы, превратившись в
безжизненную груду. В кинотрилогии «Матрица» дана
определенная интерпретация этой властной зависимости. Матрица
существует не только за счет энергии, которой она питается
от культивированных человеческих особей, но и отвечая на
изобретательные атаки Нео, Морфеуса и приверженцев Зио-
на. Для выживания Матрицы нужны мы.
Второй и более комплексный подход к новому качеству
имперской верховной власти связан с тем, что Империя
ничем не ограничена. Все прежние формы суверенитета и
производства зависели от ограниченности населения, которое
могло быть поделено различными способами, что давало
правителям возможность преодолеть препятствия, связанными с
отношениями суверенитета. Другими словами, если некая от-
403
Часть 3. Демократия
дельная группа отказывалась согласиться с верховной
властью или подчиниться ей, ее можно было исключить из
основного кругооборота общественной жизни или даже уничтожить.
Суверенной власти необходимо было поддерживать
отношения с населением в целом, но любая отдельная группа могла
оказаться ненужной, от нее можно было избавиться или ее
отвергнуть. В Империи же, напротив, поскольку это
расширяющаяся, всеохватывающая биополитическая система, мировое
население постепенно становится необходимым верховной
власти не только в качестве производителей, но и в качестве
потребителей, пользователей или участников в
интерактивных потоках общей сети. Империя порождает подлинно
глобальное общество и властвует над ним, но в то же время это
общество становится все более независимым, а она все
больше на него опирается. Существуют, конечно, границы и
пределы, обеспечивающие сохранение иерархий, которые делят
всемирное население, а суверенные правители даже
способны повергнуть отдельные его группы в ужасные и жестокие,
бедственные условия. Однако для самой Империи
исключение какой-либо части населения из процессов
биополитического производства становится актом, обреченным на провал.
Ни одна группа населения не является «лишней», так как
глобальное общество в целом функционирует как сложное,
интегрированное единство. Следовательно, верховная власть
Империи не в состоянии избежать необходимых отношений с
этим неограниченным всемирным множеством или чем-то их
заменить. Те, кем правит Империя, могут быть подвергнуты
эксплуатации - фактически их общественная
производительность и должна эксплуатироваться, - но как раз по этой
причине их и нельзя исключить. Империи приходится постоянно
вступать во властные и производственные отношения с
всемирным множеством, взятым в целом, и иметь дело с той
угрозой, которая от него исходит.
В эпоху имперского суверенитета и биополитического
производства чаша весов склонилась таким образом, что
теперь все чаще только управляемые и выступают
общественными производителями. Это не значит, что суверенная власть
непременно рушится, а правители теряют всю свою власть.
404
3.3. Демократия, множества
Но в то же время правители становятся все большими
паразитами, а в их власти все меньше нужды. Соответственно,
управляемые становятся все самостоятельнее, они способны сами
сформировать общество. Выше мы говорили о новой
гегемонии видов «нематериального» труда, опирающихся на
коммуникативные и кооперативные сети, общие для всех нас,
которые, в свою очередь, создают также новые сети
интеллектуальных, аффективных и общественных связей. Мы поясняли,
что новые формы труда открывают и новые возможности для
хозяйственного самоуправления, так как механизмы
сотрудничества, которые необходимы в производстве, заключены в
самом труде. Теперь же мы можем убедиться, что этот
потенциал применим не только в хозяйственном самоуправлении,
но также д^я политической и общественной самоорганизации.
Действительно, когда продуктами труда оказываются не
материальные предметы, а социальные взаимоотношения, сети
коммуникации и формы жизни, становится ясно, что
экономическое производство непосредственно предполагает
своего рода политическое производство, или производство
общества как такового. Следовательно, мы не связаны больше
прежними условиями шантажа; речь уже не идет о выборе между
суверенитетом и анархией. Между верховной властью и
анархией встает способность множества совместно продуцировать
общественные взаимоотношения, что порождает новые
возможности в политике.
Множественный дар
Теперь, когда мы поняли, куда склонилась чаша весов в
суверенных отношениях, а также то, что управляемые
занимают все более приоритетную позицию относительно своих
правителей, можно поставить под вопрос и те тривиальные
соображения, которые лежат в основе концепции
суверенитета. С новых позиций неожиданно обнаруживается, что не
только нет необходимости в том, чтобы правил кто-то один,
но на деле-то один никогда и не правит! В
противоположность трансцендентальному образцу, который ставит
единичного, самостоятельного субъекта над обществом, биополити-
405
Часть 3. Демократия
ческая организация общества предстает перед нами к.ак
нечто, что полностью пребывает в самом себе. Тут все элементы
взаимодействуют на одном уровне. Иными словами, в
имманентной модели такого рода взамен внешней власти,
навязывающей обществу порядок сверху, различные
присутствующие в обществе элементы способны совместно организовать
общество, действуя сами по себе.
Рассмотрим в качестве примера сферы физиологии и
психологии, дающие аналогию функционированию и
организации общества. Нейробиологи издавна опровергают
традиционную картезианскую модель, согласно которой ум предстает
как нечто не зависящее от тела и способное им управлять. Их
исследования, напротив, доказывают, что ум и тело
выступают атрибутами одной и той же субстанции, что они постоянно
взаимодействуют на равных, порождая мысли, воображение,
желания, эмоции, чувства и привязанности"9. Более того,
функционирование мозга не соответствует централизованной
картине разума, воплощаемого в каком-то единичном органе. Как
говорят нам ученые, мысль скорее подобна химической
реакции или координации миллиардов нейронов, протекающей
по определенной схеме. В мозгу не сидит кто-то,
принимающий решения. Более правдоподобно, что там расположился
рой, или множество, которое действует согласованно. С точки
зрения нейробиологии, один никогда не решает.
Складывается впечатление, что некоторые достижения науки
развиваются параллельно тому, как думаем и мы. Не исключено, что в
главе 2.3 мы были не правы, говоря, что множество
опровергает традиционную аналогию между человеческим и
общественным телами, что множество - это не организм. Но если и
так, то наша ошибка обоснована. Иными словами, подобная
аналогия может считаться уместной, поскольку человеческое
тело само по себе есть множество, организованное исходя из
собственных предпосылок.
В экономике мы тоже встречаем немало примеров, когда
для внедрения новшеств унитарный контроль не обязателен
и, напротив, инновации требуют общих ресурсов, открытого
доступа и свободного взаимодействия. Ясно, что это в первую
очередь справедливо в отношении отраслей, которые совсем
406
3.3. Демократия множества ш
недавно вышли на центральное место в глобальной
экономике и связаны с информацией, знаниями и связью. Те, кто
работает с интернетом, как и специалисты в области кибернетики,
подчеркивают, что открытость электронного «общего стола»
явилась фактором первостепенной значимости, обеспечившим
интенсивное внедрение новинок на раннем этапе
информационной революции, тогда как сегодня инновации все более
подминаются частной собственностью и правительственным
контролем, которые ограничивают открытый доступ и
свободный обмен. То же верно и в отношении разных сфер
производства знаний. Мы указали выше на некоторые
противоречия между коллективно произведенными традиционными
знаниями, начиная с усовершенствования семян в сельском
хозяйстве и заканчивая общинами, продуцирующими
медицинские знания, и частной собственностью на
соответствующую информацию, обеспеченную патентами. Научные
представления тоже накапливаются в широких коллективных
сетях, которым мешают частная собственность и унитарный
контроль. Наконец, производственная сфера коммуникации
со всей отчетливостью демонстрирует, что инновации всегда
и непременно совершаются совместно. Такого рода примеры
инноваций в сетях можно было бы представить как оркестр
без дирижера - это оркестр, который поддерживает
постоянство ритма в ходе непрерывной коммуникации. Он сбился бы
с такта и остановился лишь в случае подчинения его
центральной власти дирижера. Нам нужно покончить с
представлением, будто инновации зависят от индивидуального
таланта. Мы производим и внедряем новшества все вместе и только в
сетях. Если и существует гений, так это гениальность множества.
Теперь пришло время оценить всю важность нашего
прежнего утверждения, будто ныне различные виды труда
обретают общность в рамках мировой экономики. Как мы
говорили, сельскохозяйственный, промышленный и неовеществлен-
ный труд, наряду с продуктивной деятельностью бедняков,
накапливают общие черты. Эта формирующаяся общность
открывает возможности не только для обеспечения равенства
различных видов труда, но и для свободного обмена и
общения между ними. Совместное производство прокладывает путь
407
Часть 3. Демократия
к производству общего, что само по себе служит условием
порождения множества.
Нужно осознать (и в этом состоит самое главное), как
именно множество может принимать решения. Модель
функционирования мозга, которую предлагают нейробиологи, дает нам
один из способов понимания этого. Мозг не функционирует
под диктовку какого-то командного центра. Его решение есть
следствие общего склада или конфигурации нервной
системы, взятой в целом, во взаимосвязи со всем телом и
окружающей его средой. Единое решение зарождается в мозгу и
организме множества.
Возможно, внедрение хозяйственных новшеств через сети
даст более четкий образ принятия множеством политических
решений. Точно так же, как множество занимается
совместным производством, как оно производит сообща, оно
способно выдавать и политические решения. В той же мере, в какой
разрушается грань между хозяйственной деятельностью и
политическим управлением, общее множественное
производство само собой порождает политическую организацию
общества. Множество производит не только товары или услуги; что
важнее, оно порождает также сотрудничество, коммуникацию,
формы жизни и общественных взаимоотношений. Другими
словами, хозяйственное производство множества- это не
только модель принятия политических решений. Оно само по себе
стремится к тому, чтобы стать процессом принятия
политических решений.
Вероятно, принятие решений множеством можно
представить как форму самовыражения. Действительно, по своей
организации множество несколько напоминает язык. Все
элементы языка определяются их отличиями одного от другого,
тем не менее они действуют совместно. Язык - это гибкая
паутина смыслов, которые компонуются согласно признанным
правилам в бесчисленности возможных вариантов.
Конкретная фраза - это не только комбинация лингвистических
элементов, но и продуцирование подлинных смыслов: оборот речи
дает название явлению. Таким образом, точно так же, как фраза
рождается в языке, решение порождается множеством, что
сообщает смысл целому и название - событию. Однако для
408
33. Демократия множества
языкового выражения должен существовать отдельный
субъект, который задействует язык в определенном обороте
речи. Здесь сходство заканчивается, поскольку, в отличие от
языка, множество само является активным субъектом - чем-то
вроде языка, способного к самовыражению.
Мы могли бы также представить способность множества
к принятию решений по аналогии с развитием
компьютерного программного обеспечения благодаря сотрудничеству
многих людей и с инновациями, которые вносит движение за
«открытость источников». Традиционные программные
продукты, находящиеся в частной собственности, не оставляют
пользователям шанса ознакомиться с исходным кодом,
показывающим, как именно работает программа. По словам
Эрика Реймонда, программистам свойственно было усматривать
в плодах своего труда беспорочные храмы, рожденные
индивидуальным гением'20. Движение за «открытость источников»
исповедует противоположный подход. Когда исходный код
раскрыт для каждого, можно зафиксировать большее
количество присущих ему вирусов, а программы усовершенствовать:
чем больше глаз видят код и чем большему числу людей
позволено поучаствовать в его разработке, тем лучше
становится программа. В противоположность «храмовому» стилю, Рей-
монд называет это «базарным» методом разработки
программного обеспечения, так как в дело совместно включены самые
разные программисты с несовпадающими подходами и
намерениями. Как мы уже отмечали выше, говоря о «разуме
пчелиного роя», вместе мы умнее, чем кто-либо из нас по
отдельности. Здесь важно, что при раскрытом исходном коде
совместное программирование избавляет от путаницы и лишних
усилий. Оно действительно дает хороший результат.
Следовательно, один из вариантов понимания демократии
множества рисует ее как общество с раскрытым исходным кодом, то
есть такое общество, глубинный код которого обнародован, в
силу чего все мы можем совместно работать, разбираясь с его
вирусами и создавая новые, более совершенные социальные
программы.
Нужно отметить, что способность множества принимать
решения выворачивает наизнанку традиционные отношения
409
Часть 3. Демократия
принуждения. Так, для Томаса Гоббса и, так или иначе, для
всей традиции суверенной политики обязательство
повиноваться лежит в основе гражданских законов и должно
предшествовать законности как таковой121. Но во множестве в
принципе не заложено никакого обязательства, требующего
подчиняться власти. Напротив, основополагающими для него
являются право неповиновения и право на своеобразие.
Устройство множества опирается на постоянную легальную
возможность не подчиняться. Долженствование возникает для
множества только в процессе принятия решений, в
результате проявления им активной политической воли, и такой долг
продолжает действовать только до тех пор, пока дает себя знать
политическая воля.
Сегодня становление множества, распространение его
побегов в сетях и его общая способность принимать решения
впервые открывают путь к подлинной демократии.
Политический суверенитет и власть одного, всегда подрывавшие
всякое реальное понятие демократии, как постепенно
выясняется, не только не являются необходимостью, но и абсолютно
нереализуемы. Суверенитет, даже базируясь на мифе о
единичности, всегда представлял собой отношение, укорененное
в согласии и подчинении тех, кем управляют. Поскольку
баланс сил в суверенных отношениях сместился в сторону
управляемых, а они обрели способность строить социальные
связи самостоятельно и выступать в виде множества, унитарный
суверенитет постепенно становится излишним. Автономия
множества и его способность к экономической, политической
и общественной самоорганизации отбирают всякую
самостоятельную роль у суверена. Дело не только в том, что
суверенитет более не относится исключительно к сфере
политического. Множество просто изгоняет суверенитет из политики.
Когда множество, наконец, становится способным владеть
собою, тогда и открывается шанс для демократии.
Да пребудет с вами сила!
Новые горизонты демократии ограничены препятствием,
заключенным в состоянии войны. Как мы убедились в первой
410
33. Демократия множества
части этой книги, дая современного мира характерны
протекание генерализованной, перманентной глобальной
гражданской войны и неизбывная угроза насилия, которые
фактически откладывают демократию «на завтра». Постоянное
состояние войны не только отодвигает наступление
демократии на неопределенный срок; суверенные державы войной
отвечают на наличие новых демократических вызовов и
возможностей. Война действует как механизм сдерживания.
Поскольку баланс сил в суверенных отношениях изменился,
всякая недемократическая держава стремится обрести опору в
войне и насилии. Таким образом, присущие эпохе модернити
взаимоотношения между политикой и войной превратились
в свою противоположность. Война не является отныне
инструментом, находящимся в распоряжении политических сил, к
которому они прибегают в ограниченном числе случаев -
напротив, сама война определяет основу политической
системы. Она становится формой господства. Как мы показали в
первой части, такое изменение отражается в механизмах
легитимации насилия, используемых суверенными державами.
Основой легитимации насилия служат уже не правовые
структуры и даже не моральные принципы. Скорее, оправданием
насилия выступает теперь свершившийся факт, результат
применения силы, ее способность создавать и поддерживать
порядок. С этой точки зрения видно также, что современный
список приоритетов перевернут вверх ногами: сначала имеет
место насилие, которое выступает в качестве базиса, а
обсуждение политических или нравственных вопросов происходит
уже по результатам его применения. Появление шансов на
учреждение демократии вынудило верховную власть
перейти к еще более откровенным видам доминирования и насилия.
Демократические силы должны противостоять
суверенному насилию, но не в качестве противоположного ему
полюса, а отказавшись от соблюдения симметрии. Было бы
логично рассуждать исключительно в плане противопоставления,
то есть поставить демократию в оппозицию перманентной
войне, ведомой верховной властью, в качестве совершенно
мирной силы. Однако подобные концептуальные
противоположения редко соответствуют практическим условиям. Сегод-
411
Часть 3. Демократия
ня существующие демократические силы погружены в
контекст насилия, которого они не могут просто не замечать или
мысленно отмахиваться от него в надежде, что оно исчезнет
само. Ныне демократия обретает форму изъятия, побега или
исхода от суверенной власти. Между тем, как хорошо
известно из Библии, фараон не давал евреям возможности уйти
мирно. Десять казней должны были пасть на Египет прежде, чем
он позволил им отправиться в путь; Аарону пришлось
прикрывать евреев с тыла против преследовавших их
фараоновых войск; и, наконец, Моисею нужно было сделать так, чтобы
воды Красного моря расступились перед евреями и затем
хлынули на солдат фараона. Только тогда стал возможен успех
исхода. Этот древний пример показывает нам, что нет
диалектического правила (того рода, что так широкого
распространен в пацифистских теориях), диктующего, что поведение
исходящего множества должно соответствовать наступлению
суверенной власти в форме симметричной ей
противоположности, реагируя на репрессивное насилие совершенным
отсутствием ожесточения. Исход никогда не был и не будет
мирным, то есть абсолютно спокойным и примиренческим. Так не
было в случае с Моисеем и Аароном, и тем более с
насланными на Египет казнями. Чтобы уйти, всякий раз требуются
активное сопротивление, арьергардные бои против
преследующих сил верховной власти. «Беги, - говорит Жиль Делез, - но
когда побежишь, прихвати с собой оружие»122.
Таким образом, исход и появление демократии - это
война с войной. Впрочем, здесь мы как будто впадаем в
концептуальную неразбериху. Если силы демократии не могут
придерживаться противоположной стратегии, нежели верховная
власть, то обязательно ли они похожи на нее? Или
демократическая война с войной - это чистой воды чепуха? Подобная
путаница возникает тогда, когда мы способны мыслить только
противоположными категориями. Демократическое
использование силы и насилия не равнозначно суверенной войне и не
противоположно ей; оно отлично от нее12'.
Во-первых, в противоположность новому пониманию
суверенитета, когда главная роль отведена войне и она
составляет базис политики, демократия должна прибегать к наси-
412
33. Демократия множества
лию лишь как к инструменту для достижения политических
целей. В сущности, такое подчинение военных вопросов
политическим вопросам составляет один из принципов,
которых придерживаются сапатисты в Чиапасе. Во многих
отношениях они восприняли традиции латиноамериканских
партизанских армий, иронично их видоизменив. Они
действительно называют себя армией и имеют командиров, но
привычная структура у них вывернута наизнанку. Согласно
традиционному кубинскому образцу, в качестве высшей
политической силы выступает облаченный в камуфляж
военный лидер; сапатисты же подчеркивают, что вся военная
деятельность должна оставаться второстепенной и служить
выполнению политических решений общины124. Подчинение
насилия политике должно произойти и в каждом из нас. Как
сказал Андре Мальро: «Я надеюсь, что победа достанется тем,
кто воюет, не получая от этого удовольствия»125. Подчинения
насилия политике еще недостаточно для того, чтобы
применение его стало демократическим, но оно необходимо.
Второй принцип демократического использования
насилия гораздо более существенен, но в то же время и более
сложен. Он состоит в том, что насилие применяется только в
оборонительных целях. Это опять-таки хорошо передано в
образе бегущих из Египта иудеев, которые защищаются от
преследующих их фараоновых войск. Самым радикальным
современным примером, подтверждающим необходимость
защитного насилия, является восстание в варшавском гетто,
поднятое против нацистских оккупантов. Варшавские евреи,
уже загнанные в стены гетто и пережившие отправку своих
соседей и родственников в трудовые лагеря и лагеря смерти,
в конце концов от отчаяния организовали военное
наступление. Встав перед выбором между смертью в пассивном
смирении и гибелью в бою, они выбрали второе. Нет сомнений, что
такой выбор был верным и очевидным. По крайней мере, их
сопротивление могло подтолкнуть к сопротивлению других.
Однако это крайний пример, который способен породить
впечатление, будто демократическое, защитное насилие - всего
лишь тщетная попытка. Нам следует, помимо прочего,
увязать защитное применение насилия с республиканской тра-
413
Часть 3. Демократия
дицией, трактующей право на сопротивление тирании. В
трагедии Шекспира Брут риторически выражает потребность в
республиканском применении насилия такого рода: «Вы б
предпочли, чтоб Цезарь жил, а все рабы погибли, / Тому, чтоб
Цезарь умер ради жизни всех людей свободных?»1*. В таком
смысле неподчинение власти и даже применение насилия
против тирании есть своего рода сопротивление, или
использование насилия в оборонительных целях. Республиканское
право на сопротивление составляет реальный смысл второй
поправки к американской конституции: «Нельзя посягать на
народное ополчение, управляемое должным образом, которое
необходимо в целях обеспечения безопасности свободного
штата, а также на право народа владеть оружием и иметь его
при себе». Вопрос о праве на ношение оружия в Соединенных
Штатах вылился в спор вокруг права отдельных лиц владеть
стрелковым оружием, охотничьими ружьями и другими
опасными боевыми средствами. Однако наследие английского
права и, в более широком плане, республиканская традиция, из
которой исходит данной поправка, в концептуальном смысле
опираются на право множества, или «вооруженного народа»,
сопротивляться тирану127. «Черные пантеры», без сомнения,
понимали дух данного права. Они эффектно, как в театральной
постановке, зашли 2 мая 1967 года с ружьями в здание
Капитолия штата Калифорния в Сакраменто, где объявили о своем
конституционном праве защищать негритянское сообщество.
Но «Пантеры» абсолютно и трагично не понимали того, что
адекватная форма сопротивления меняется по ходу истории
и для каждой новой ситуации должна твориться заново. В
частности, они не увидели, что ружье не является более
орудием, соответствующим задачам защиты. Ружья «Пантер» и
военизированные спектакли, которые они устраивали,
приводили к перекосам в их собственной организации и к тому, что
погибали они сами и другие люди. Сегодня республиканское
право на ношение оружия не имеет ничего общего ни с
индивидами, ни с общинами, ни с государствами, которые
владеют оружием. Ясно, что для защиты множества нужны
новые средства.
Важным следствием принципа насилия, применяемого в
414
3.3. Демократия множества
защитных целях, является то, что с демократической точки
зрения насилие не способно ничего создать и может лишь
сохранить то, что уже было создано ранее. Заметим, что речь в
данном случае идет об очень слабом понятии насилия. Оно не
обладает ни одной из тех возможностей, которые, скажем,
Уолтер Бенджамин приписывал либо мифическому насилию,
способному породить закон, либо священному насилию, закон
разрушающему128. Наше представление о насилии с целью
защиты слабее подобных концептов. Демократическое насилие
защищает общество, но не порождает его. Это в равной мере
относится и к революционным ситуациям. Демократическое
насилие не инициирует революционный процесс, а, скорее,
возникает в самом его конце, когда уже свершилась
политическая и общественная трансформация, дабы защитить
революционные достижения. В этом смысле демократическое
применение насилия в революционных условиях в
действительности не отличается от любого акта сопротивления.
Следует уточнить, что принцип защитного насилия, хотя
в теоретическом плане и четкий, на практике нередко
затушевывается. Можно привести бесчисленные примеры жестоких
актов агрессии и завоеваний, смысл которых затемнялся,
чтобы подать их как защитные действия. Скажем, оккупируя
Судеты в 1938 году, нацисты уверяли, что делают это ради судет-
ских немцев; точно так же и советские танки вошли в
Венгрию в 1956 году, в Чехословакию в 1968 году и в Афганистан в
1979 году под аккомпанемент рассуждений о защите местных
правительств; так и Соединенные Штаты в XX столетии
ввязывались в многочисленные акции по «защите», такие как
вторжение в Гренаду, предпринятое якобы для спасения
американских студентов-медиков. Даже крестовые походы, как
утверждалось, имели целью защитить христианство на Востоке.
Самой изощренной и элегантной версией подобной
мистификации является теория «справедливой войны», возрождаемая
в последние годы учеными, журналистами и политиками124.
Нам должно быть ясно, что понятие «справедливой войны»
никак не связано с оборонительной акцией. Защита иудеев от
войск фараона во время исхода не нуждается в подобных
оправданиях. И, напротив, понятие «справедливой войны» тре-
415
Часть 3. Демократия
буется для морального обоснования агрессии. Если такая
война подается как способ защиты, то речь идет о сохранении
ценностей, поставленных под угрозу. Именно в этом
нынешняя теория «справедливой войны» на практике тесно
смыкается со старой концепцией, имевшей хождение до эпохи мо-
дернити и бывшей столь действенной во времена длительных
европейских войн, которые велись по религиозным мотивам.
В сущности, «справедливая война» - это военная агрессия,
которая, как принято считать, может быть оправдана на
нравственных основаниях. Следовательно, у нее нет ничего
общего с защитным характером демократического насилия.
Принцип применения насилия в целях обороны имеет смысл
только тогда, когда мы очищаем его от всех мифических наслоений,
рядящих волка в овечью шкуру.
Третий принцип демократического применения насилия
имеет отношение к демократической организации как
таковой. Согласно первому принципу, применение насилия
всегда подчинено политическому процессу и политическому
решению. В таком случае, коль скоро политический процесс
демократичен и выстроен горизонтально в общем организме
множества, то и использование силы должно иметь
демократическую организацию. Войны, которые ведут суверенные
державы, неизменно требуют приостановки действия свобод
и демократии. Организованное насилие, осуществляемое их
военными силами, опирается на жесткую, неоспоримую власть.
Демократическое же применение насилия должно быть
совершенно другим. Тут недопустим разрыв между средствами
и целями.
К названным трем принципам при демократическом
использовании насилия требуется также прибавить критику
оружия, то есть оценку того, какие именно его виды
действенны и соответствуют сегодняшним запросам. Нас по-прежнему
окружают все те же старые вооружения и военные приемы,
начиная с пассивного сопротивления и заканчивая саботажем,
причем в определенных условиях они еще могут быть
эффективными, но их уже недостаточно. Лев Троцкий усвоил
определенный урок в ходе Октябрьской революции в России в 1917
году. Он писал: «Революция говорит об особой ценности ру-
416
3.3. Демократия множества
жья»"°. Однако сегодня у ружья уже не то значение, каким
оно было в 1917 году. В частности, теперь развитие средств
массового поражения, в особенности ядерных, навязало в
отношении применения насилия логику действий по принципу
«все или ничего»: либо полное уничтожение, либо
напряженное и боязливое бездействие. От ружья немного проку, когда
ему противостоит атомная бомба. Ядерное оружие в целом
после показательной демонстрации его разрушительной мощи
в Хиросиме и Нагасаки служило средством запугивания
противника. Именно потому, что ядерные бомбы и прочие виды
оружия массового поражения влекут за собой подобные
общие последствия, их нельзя использовать в большинстве
случаев, из-за чего армиям суверенных держав приходится
прибегать к другим типам вооружений. Еще один элемент
состоявшихся изменений заключается в том, что растет
технологическая асимметрия в оружии ограниченного
поражения (а не массового уничтожения). В ряде недавних войн, в
особенности в том, как они были показаны по телевидению,
американская армия продемонстрировала огромное
превосходство в огневой мощи и боезарядах, поддерживаемое
сетями коммуникаций и военной разведки. Нет смысла вступать
на ту же тропу насилия при наличии подобной асимметрии.
На самом деле нам нужно такое оружие, которое не
претендовало бы на поддержание симметрии с ведущей военной
державой, но при этом порывало с трагической асимметрией,
присущей многим видам современного насилия. Последние
ничем не угрожают нынешнему порядку, но всего только
воспроизводят странную симметрию нового рода: военное
должностное лицо выводит из себя бесчестная тактика
террориста-самоубийцы, а того возмущает самонадеянность тирана. Для
сил имперского командования прискорбна сама идея
террора. Они утверждают, что слабая сторона отреагирует на
асимметрию в силе использованием против мирного населения
новых видов оружия, которое легко перебросить с места на
место. Как раз такое, вероятно, и будет происходить, но мир
не станет в результате лучше, и даже властные отношения не
исправятся. Скорее те, кто контролирует ситуацию, укрепят
свою мощь, заявляя, что все должны объединиться под их вла-
417
Часть 3. Демократия
стью во имя спасения человечества и самой жизни. Дело в том,
что оружие, соответствующее проекту множества, не может
состоять в симметричных либо асимметричных отношениях с
оружием, находящимся в руках у власти. Это привело бы к
результатам, обратным желаемым, и было бы самоубийственным.
Эти размышления о новых видах вооружений помогают
нам прояснить понятия мученичества, которые присутствуют
в разных религиозных традициях. Их можно подразделить
на два основных типа. Один тип, примером которого служит
террорист-смертник, рассматривает мученичество как
разрушение и, в том числе, самоуничтожение в ответ на акт
несправедливости. Однако другой тип мученичества совершенно
иной. При нем мученик не ищет разрушения, но его сражает
наповал насилие, примененное сильной стороной.
Мученичество в такой форме, в сущности, есть своего рода
свидетельство - это показатель не столько несправедливости силы,
сколько возможностей нового мира, альтернатива не только данной
конкретной разрушительной мощи, но и всякой подобной
мощи вообще. На втором типе мученичества основана вся
республиканская традиция, начиная с героев Плутарха и
заканчивая Мартином Лютером. Такого рода мученичество в
действительности есть проявление любви; это конституирующий
акт, нацеленный в будущее и против суверенитета в
настоящем. Нашу оценку второго типа мученичества, то есть
республиканского мученичества, свидетельствующего о
возможности возникновения нового мира, не следует понимать как
призыв или приглашение к действию. Было бы странно
стремиться к такому мученичеству. Скорее мученичество такого
рода выступает как побочный результат подлинного
политического действия и реакции на него суверенной власти.
Понятно, что нам нужно поискать где-то еще, чтобы обнаружить
логику политического активизма.
Сегодня для демократии следует изобрести новые
средства ведения войны. Впрочем, для их изыскания уже
предпринимается немало изобретательных шагов131. К примеру, как
на экспериментирование с новым типом оружия можно
указать на «поцелуйные сессии» в публичных местах, когда
мужчины целуют мужчин, а женщины женщин. Их устраивает
418
3.3. Демократия множества
движение «Странный народ», чтобы шокировать гомофобов,
как это произошло во время подобной акции на съезде
мормонов в штате Юта. Различные виды массовых развлечений и
подражания, столь распространенные ныне при организации
протестов против либеральной глобализации, можно
рассматривать как еще одно средство борьбы. Своего рода оружием
является даже выход на улицу миллионов людей для участия
в демонстрации. То же действие, несколько в ином роде,
производит и давление, которое идет со стороны нелегальных
иммигрантов. Все эти попытки небесполезны, но их, конечно
же, недостаточно. Нам нужно создать такое оружие, которое
не было бы просто разрушительным, а само по себе являлось
формой конституирования власти, то есть оружие, способное
установить демократический строй и нанести поражение
имперским полчищам. Это биополитическое боевое средство,
возможно, больше походило бы на то, что предложила Лисис-
трата, чтобы заставить мужчин в Афинах отказаться идти на
войну, чем на то, что запускают в обращение сегодняшние
идеологи и политики. Есть основания надеяться, что в
биополитическом грядущем (после поражения биовласти) война
перестанет быть возможной, что интенсивность кооперации
и общения между личностями (работниками и/или
гражданами) устранит саму ее вероятность. Однонедельная глобальная
биополитическая забастовка заблокировала бы всякую войну.
В любом случае, мы можем представить себе наступление
такого дня, когда множество создаст оружие, которое не только
позволит ему защитить себя, но и будет конструктивным,
экспансивным и утверждающим. Дело не в захвате власти и
командовании армиями, а в уничтожении самой возможности
их существования.
Новая демократическая наука: Мэдисон и Ленин
В начале главы 3.3 мы рассмотрели, в какой мере
суверенной власти требуется связь между правителями и
управляемыми, а также почему такое разделение внутри суверенитета
создает постоянную возможность кризиса. Именно в этом
пункте множество выступает как субъект и провозглашает: «Воз-
419
Часть 3. Демократия
можен другой мир». Оно уходит от взаимосвязи с верховным
властителем и приступает к созданию собственного другого
мира. В процессе своего исхода множество усугубляет кризис
двойственного воплощения суверенности. В этом параграфе
мы сосредоточим внимание на том факте, что когда
суверенная власть не в состоянии сохранить эту взаимосвязь
мирными, политическими средствами, она прибегает к насилию и
войне, делая их основой своего правления. Следовательно,
демократический проект множества непременно
сталкивается как с военным насилием, так и с полицейским подавлением:
война преследует исходящее множество, вынуждая его
защищаться, что сообщает проекту абсолютной демократии
парадоксальное самоопределение в качестве акций сопротивления.
Таков конечный итог рассуждений, приводимых в этом
параграфе. Множество не только должно организовать свой исход
как сопротивление. Ему нужно также трансформировать это
сопротивление в какую-то форму конституирующей силы,
создающей общественные взаимоотношения и институты
нового социума.
В своей книге мы подробно исследовали онтологические,
социальные и политические основы конституирующей силы
множества. Теперь следует свести их воедино, в связное
целое. С онтологической точки зрения, мы подробно рассмотрели
биополитическую природу множества и интенсивную,
взаимно ограничительную связь между производством множества
и производством общего. Биополитическое производство-это
вопрос онтологии, поскольку оно постоянно порождает
новое общественное существование, новую человеческую
природу. Условия производства и воспроизводства социальной
жизни множества, начиная с самых его общих и абстрактных
сторон и заканчивая наиболее конкретными и едва
различимыми аспектами, разворачиваются в постоянных
столкновениях, общении и сцеплениях разных тел. Парадоксальным
образом, общее возникает на обоих концах
биополитического производства: это и его конечный продукт, и исходное
условие. Общее является одновременно и естественным, и
искусственным; это наша первая, вторая, третья и так далее
натура. Нет такой личности, которая не конституировалась
420
бы во множестве. Нет коммуникации, которая не имела бы
всеобщего характера, поддерживающего и приводящего ее в
действие. Нет и такого производства, которое не было бы
одновременно сотрудничеством, основанным на общности. При
таком биополитическом устройстве множества пересекаются
с другими множествами, и из тысяч точек пересечения, из тьь
сяч корней, соединяющих множественные производства, из
тысяч отражений, рождающихся в каждой личности,
неизбежно восстает жизнь множества. Множество представляет собой
разрозненный набор личностей, порождающий общую жизнь;
это своего рода социальная плоть, организующая саму себя в
качестве нового общественного тела. Именно этим фактом и
определяется биополитика. Общее, будучи одновременно и
искусственным результатом, и фундаментом сущего, придает
форму мобильной и податливой субстанции множества. С
онтологической точки зрения, основная сила множества как раз
и заключена в воплощении этой комплексности, которая
пронизывает биополитическое общее, обеспечивая ему все более
широкое и действенное самовыражение.
С социологической точки зрения, конституирующая сила
множества ощущается в коммуникативных и кооперативных
сетях общественного труда. Связь общего с множеством (с
онтологической точки зрения кажущаяся парадоксальной,
поскольку общее выступает и как предварительное условие, и
как результат производства множества) оказывается вполне
объяснимой в социальных терминах, в частности - под
трудовым углом зрения. Как мы уже говорили, сегодня по всему
миру в разных сферах хозяйствования прогрессирует
становление общности различных видов труда. Мы являемся
свидетелями размывания некогда непреодолимых преград,
отделявших сельскохозяйственных работников от промышленных
рабочих, различных категорий трудящихся от бедняков и так
далее. Теперь, напротив, нарастающая общность условий
труда во всех отраслях повышает значение знаний, информации,
эмоциональных привязанностей, кооперации и коммуникации.
Хотя все формы труда сохраняют свою специфику -
сельскохозяйственные работники по-прежнему привязаны к земле, а
индустриальные - к станку, все они в то же время наращива-
421
Часть 3. Демократия
ют общий фундамент. Именно это становится сегодня услови» Ì
ем для всякого хозяйственного производства. Но и само
производство, в свою очередь, порождает общее - коллективные
связи, совместные знания и так далее. Производство,
опирающееся на сотрудничество и общение, со всей очевидностью
демонстрирует, каким образом общее одновременно
оказывается и предварительным условием, и результатом: ведь без
сложившейся общности не бывает сотрудничества, а
результатом производства, основанного на сотрудничестве, стано- ;
вится возникновение новой общности. Аналогичным образом,
коммуникация не может осуществляться при отсутствии
общего базиса, а результатом коммуникации выступает новое
воплощение общего. Производство множества подталкивает
общее к движению по расширяющейся спирали, что дает
позитивные результаты. При этом нарастающее производство
общего никоим образом не отрицает исключительности
личностей, составляющих множество. Скорее, имеет место
взаимный обмен между личностями и множеством как единым
целым, что сказывается на обеих сторонах взаимодействия и
ведет к появлению в нем своего рода внутренней движущей
силы. Общее производство множества заключает в себе
некую форму конституирующей власти в той мере, в какой сами
сети кооперативного производства определяют
институциональную логику общества. Здесь мы опять-таки признаем
особое значение того факта, что в производстве множества
различие между экономическим и политическим начинает
исчезать, поскольку выпуск товаров в рамках экономической
системы становится также производством социальных
взаимоотношений и в конечном итоге - самого общества. Будущая
институциональная структура этого нового общества
укоренена в аффективных, кооперативных и коммуникативных
связях общественного производства. Другими словами, сеть
общественного производства порождает институциональную
логику, способную обеспечивать существование нового
общества. Таким образом, общественный труд множества
непосредственно ведет к его утверждению в качестве
конституирующей силы.
Биополитическое производство, являясь одновременно и
422
3.3. Демократия множества
экономическим, и политическим, прямо порождает социальные
связи и составляет основу конституирующей силы. Это
обстоятельство позволяет нам осознать: демократия множества,
которую мы здесь анализируем, мало похожа на «прямую
демократию» в традиционном понимании, при которой каждый из
нас отрывался бы от работы и личных занятий, чтобы
постоянно участвовать в голосовании по тому или иному вопросу.
Вспомним ироничное замечание Оскара Уайльда, согласно
которому проблема социализма состоит в том, что у людей
занято слишком много вечеров. Биополитическое производство
дает возможность делать политическую работу по созданию и
поддержанию социальных взаимосвязей в сотрудничестве, в
рамках тех же самых коммуникативных и кооперативных
сетей общественного производства, а не на бесконечных
вечерних собраниях. В конечном счете закладка общественных
связей имеет не только хозяйственную ценность, это также и
политическая работа. В таком смысле хозяйственное и
политическое производство совпадут, а совместные
производственные сети обеспечат базис для новой институциональной
структуры общества. Демократию, при которой все мы, участвуя в
биополитическом производстве, совместно создаем и в то
же время сохраняем социальные связи, мы и называем
«абсолютной».
До сих пор, рассматривая онтологический и
социологический аспекты проблемы, мы описывали демократию
множества как теоретическую возможность, воплощение которой
зависит от реальных событий в обществе. Однако
определение демократии множества и его конституирующей силы
требует также политического подхода, который позволил бы свести
воедино общую энергию множества и его способность
принимать решения. Это не означает, будто позиции, намеченные
нами до сих пор с онтологической и социологической точек
зрения, всего лишь второстепенны или не имеют отношения
к сути вопроса. Одной из самых серьезных ошибок в
политической теории является рассмотрение конституирующей силы
в плане сугубо политического акта, отделенного от
социального существования, как чисто иррациональной
креативности, как некоего невразумительного выражения яростной мощи.
423
Часть 3. Демократия
Карл Шмитт, наряду со всеми фашиствующими и
реакционными мыслителями XIX и XX столетий, пытался «выкликнуть»
конституирующую силу подобным образом, с трепетом
страха. Между тем она представляет собой нечто совершенно иное.
Это решение, возникающее в ходе онтологического и
социального процессов производительного труда; это
институциональная форма, составляющая общее содержание; это
высвобождение энергии, стоящей на страже исторического
разворачивания эмансипации и освобождения. Говоря
короче, это акт любви.
Похоже, сегодня люди не способны воспринимать любовь
в качестве политического концепта, между тем как концепт
любви - это именно то, что нам нужно, чтобы понять
конституирующую силу множества. Понимание любви в эпоху мо-
дернити ограничивалось практически исключительно
буржуазной парой и замкнутыми пределами нуклеарной семьи.
Любовь стала только частным делом. Нам требуется более
богатое и не столь ограниченное представление о ней.
Необходимо восстановить ее общественное и политическое
понимание, имевшее хождение до эпохи модернити. Например, и
христианство, и иудаизм трактуют любовь как политический
акт, создающий множество. Любовь в точном смысле
означает, что наше откровенное общение и постоянное
сотрудничество несут нам радость. В сущности, нет ничего неизбежно
метафизического в христианской и иудейской любви к Господу:
как любовь Господа к человечеству, так и любовь
человечества к Господу находят выражение и претворяются в общем,
материальном политическом проекте множества. Сегодня нам
нужно вновь обрести этот вещественный и политический
любовный настрой, не менее сильный, чем смерть. Речь идет не о
том, что вы не должны любить своего супруга, мать или
ребенка, а о том, что этим любовь не ограничивается, она служит
основой для наших совместно реализуемых политических
проектов и созидания нового общества. Без такой любви мы
ничто.
Впрочем, для реализации политического проекта
множества еще предстоит узнать, как справиться с нынешними
условиями, сложившимися в реальности. Проект любви может
3.3. Демократия множества
показаться неуместным в таком мире, как наш, где всемирный
порядок основывает свою власть на войне и с ее же помощью
себя легитимизирует, что ведет к деградации и приостановке
действия механизмов демократии. Подобный кризис
демократии не является отличительной чертой евроатлантическо-
го или какого-то еще региона планеты; кризис
представительства и разложение демократических форм - это всемирное
состояние, непосредственно наблюдаемое во всех странах. Оно
непреодолимо в региональных сообществах соседствующих
государств и остро проявляется на общемировом, имперском
уровне. Глобальный кризис демократии затрагивает все
формы правления, существующие в мире. Бесконечное состояние
глобальной войны представляет собой условие, которое
благоприятствует нынешней тенденции, ведущей к
формированию единой монархической системы господства над миром.
Мы не убеждены и, более того, даже сильно сомневаемся, что
подобный монархический односторонний контроль над
Империей может быть успешно установлен, но сама тенденция,
даже оставаясь нереализованной, дестабилизирует все
прежние формы власти, погружает в кризис всякий
политический порядок и еще дальше отодвигает надежду на
утверждение демократии. Политические, экономические и социальные
пертурбации наслаиваются друг на друга и увязываются в
гордиевы узлы. Они распространяют рябь, волны и муссонные
течения кризиса и разрушения по всем океанам: через
Северную Атлантику из Америки в Европу, через Южную
Атлантику из Латинской Америки в Африку, через Индийский океан
из арабского мира в Южную Азию, через Тихий океан из
Восточной Азии в Северную и Южную Америку. Многие сегодня
полагают, что, как это ни парадоксально, всемирный порядок
нашего недавнего прошлого, а именно - «холодная война», был
последним периодом относительно мирного мирового
сосуществования. В то же время биполярное устройство,
опиравшееся на откровенное насилие и режимы, которые
легитимизировали друг друга, служило, вероятно, рубежом для той
ситуации, которая теперь быстро дошла до крайне
деструктивной стадии. Сейчас, когда «холодная война» закончилась,
а первые опыты насаждения глобального порядка заверше-
425
Часть 3. Демократия
ны, мы вынуждены признать, что наша планета больна, а
всемирный кризис демократии является симптомом коррупции
и беспорядка.
Однако у сложившейся реальности есть и оборотная
сторона, с которой сталкивается политический проект множества.
Вопреки постоянной угрозе насилия и войны, несмотря на то,
что планета и политические системы на ней больны,
нетерпеливая жажда свободы и демократии еще никогда столь
широко не распространялась по всему миру. Как мы уже имели
возможность убедиться, готовы бесконечные списки жалоб на
нынешний глобальный порядок, причем претензии
выдвигаются не только против бедности и голода и не только против
политического и экономического неравенства и
несправедливости, но и против загнивания жизни во всех смыслах. Кроме
того, мы увидели, что в дополнение к жалобам выдвигаются
бесчисленные предложения по реформированию мировой
системы с целью ее демократизировать. Все эти глобальные
дрожжи и все выражения ярости и надежды говорят о
нарастающем и неукротимом стремлении к демократичному миру.
Каждому признаку загнивания власти и каждому кризису
демократического представительства, на всех уровнях мировой
иерархии, противостоит демократическая воля к власти. Наш
мир гнева и любви - это реальный фундамент, на который
опирается конституирующая сила множества.
Демократия множества нуждается в «новой науке», то есть
в свежей теоретической парадигме, которая позволила бы
справиться с возникающей ситуацией. Первой и главной
задачей этой новой науки является разрушение суверенитета
ради утверждения демократии. Суверенитет во всех своих
видах неизбежно позиционирует власть как правление
одиночки, подрывая тем самым шансы на утверждение полной и
абсолютной демократии. Сегодня демократический проект
призван бросить вызов всем существующим видам державной
власти. Такова необходимая предпосылка упрочения
демократии. В прошлом разрушение суверенитета послужило
сущностным ядром коммунистической и анархистской концепций
отмирания государства. В.И. Ленин в работе «Государство и
революция» в теоретическом плане обновил концепцию уп-
426
3.3. Демократия множества
разднения государства, тогда как советы предполагали вновь
сотворить его на практике в ходе революции. Государство
считалось местом сосредоточения суверенитета, стоящим выше
общества, чем-то трансцендентальным, что препятствует
демократическому самовыражению. Ныне множеству следует
отменить суверенитет на всемирном уровне. Лозунг «Другой
мир возможен» означает для нас то, что должны быть
разрушены суверенитет и власть. Ленин и Советская власть
усматривали в этом цель действий элитного авангарда в ходе
восстания. Сегодня же этот лозунг должен найти свое воплощение
через реализацию устремлений множества, взятого в целом132.
(Вероятно, как раз из-за того, что советский эксперимент
получил иерархическое оформление, с выделением передового
отряда, этот план отказа от государства и привел в итоге к
построению очередного суверенного государства вместо
прежнего.) Ныне создаются условия, сообщающие множеству
способность демократического принятия решений, в силу чего
суверенитет перестает быть необходимостью.
Речь идет о далеко не спонтанном и не случайном
процессе. Разрушение суверенитета должно быть организовано так,
чтобы это сопровождалось учреждением новых,
демократических институтов, соответствующих сложившимся условиям.
В эссе Джеймса Мэдисона, опубликованных в «Федералисте»,
излагался метод осуществления подобного конституционного
проекта, организованного исходя из «пессимизма воли», то есть
за счет создания системы сдержек и противовесов, прав и
гарантий. Мэдисон считал конституционную республику
прогрессивной формой, которая нуждается в защитном
внутреннем механизме, гарантирующем ее от разложения и распада,
тогда как конституционные приемы публичного права
служили бы инструментами постепенного выстраивания
политической организации. Содержание конституционализма по
Мэдисону, который с тех пор получил наименование
демократического, но на деле был либеральным, можно представить (как
это неоднократно и делалось) как способ поддержания
равновесия между общественными классами, где под равновесием
понимается руководство сильного в отношении слабого.
Сказав это, мы не должны забывать, что мысль Мэдисона насквозь
427
Часть 3. Демократия |
пронизана республиканским утопизмом - таким же, какой мы \
обнаруживаем сегодня в массовых мятежах и восстаниях
всемирной бедноты. План Мэдисона состоял в том, чтобы найти
институциональную форму, которая обеспечила бы осуществи
ление его утопических устремлений в той мере, в какой это !
допускали реальные условия его времени. \
Как сегодня можно было бы организовать реализацию \
задач «Государства и революции» - то есть разрушение суве- ¡
ренной власти посредством общей силы - в соответствии с
институциональными методами, почерпнутыми из
«Федералиста» и с помощью которых демократический проект стал
бы возможным и жизнеспособным в условиях глобального
мира? Как нам вычленить из конституирующей силы
множества проект «возможности другого мира» - такого, который
существует помимо суверенитета, авторитета власти и всякой
тирании и который был бы обеспечен институциональным
механизмом гарантий и внутренними побудительными
силами, соответствующими конституционным требованиям? Нам
нужно построить свой план на тех институциональных
механизмах, которые мы выявили ранее. Их подразумевают
возникающие сейчас виды биополитического производства. В
наше время демократические институты должны сочетаться с
коммуникативными сетями совместных действий, которые
постоянно производят и воспроизводят общественную жизнь.
Доступно ли сейчас для революции, учитывая насилие со
стороны биовласти и формы властных структур, использование
конституционных средств, согласующихся с республиканской
традицией, чтобы свергнуть верховную власть и прийти к
демократии снизу, со стороны свободных мужчин и женщин?
Когда мы комбинируем Мэдисона и Ленина, мы не
кощунствуем, сочетая несовместимые традиции в политической теории
и практике. На самом деле мы пытаемся добиться того, чтобы
наша мечта о демократии и стремление к свободе не
вылились в очередной вид суверенитета, чтобы нам не пришлось
потом пробудиться среди тиранического кошмара.
Революционеры давно заметили, что до сих пор все революции лишь
усовершенствовали государственную форму, а не уничтожали
ее. Революция множества не должна в очередной раз постра-
428
33. Демократия множества
дать от заклятия Термидора. Ее проект должен быть
разработан в созвучии с наступившими временами, наполнен
конституционными механизмами и институциональными
процедурами, которые предохранят от драматичных поворотов и
самоубийственных ошибок.
Следует в то же время проявить осторожность и
подчеркнуть, что новая наука о множестве, объединенном вокруг
общего начала, не предполагает никакой унификации или
подавления своеобразия. Множество характеризуется
радикальными различиями составляющих его личностей, которых
нельзя синтезировать в единую идентичность. Так,
радикальность тендерных различий можно охватить биополитической
организацией общественной жизни (причем, такой жизни,
которая обновлена множеством) только в том случае, когда
будет разрушена всякая дисциплина труда, привязанностей и
власти, которая превращает тендерные различия в
иерархическую систему. Кларис Лиспектор говорит: «Придется
измениться всему миру, чтобы я в нем поместилась» ш. Только
тогда тендерная специфика обернется творческой,
необыкновенной энергией и только тогда станет возможным множество -
именно на базе подобных различий. Столь радикальная
трансформация мира, позволяющая личностям свободно выражать
себя, - не отдаленная утопичная мечта; она коренится в
событиях нашей конкретной социальной действительности.
Американские революционеры XVIII столетия говаривали:
«Вырастающая раса - всецело республиканская». Так и мы могли
бы сказать сегодня: «Формирующаяся раса - всецело
множественная». Новые движения, выступающие за всемирную
демократию, не только ценят исключительность каждого, что
является для них фундаментальным организационным
принципом, но и представляют ее как процесс изменения самих
людей, их гибридизации и расового смешения.
Множественное разнообразие не является вопросом лишь существующих
различий. Речь идет и том, чтобы стать особенным. Стать
другим, нежели ты есть! Личности действуют совместно и в итоге
формируют новое племя, то есть политически
скоординированную субъективность, которую создает множество. Главное
решение, принятое множеством, - это, в сущности, решение
429
Часть 3. Демократия
создать новое племя или, точнее, новый род людской. Если
воспринимать любовь с политической точки зрения, то
порождение нового людского племени становится итоговым
действом любви.
Чтобы сделать множество явью, нужна своя форма
серьезной политики, традиционно именуемой Realpolitik, или
политическим реализмом. Иначе говоря, требуется политика,
базирующаяся на энергии действительности, побуждающей к;
преобразованиям, и укорененная в нашей исторической
эпохе. Принято считать, что политический реализм - теория
консервативная или реакционная, непосредственно
подразумевающая силу, гегемонию и императивы. Начиная с мелосско-,
го диалога Фукидида и заканчивая мемуарами Уинстона
Черчилля, истории в духе политического реализма
неизменно превозносили силу как решающий фактор. Однако сегодня
подобный подход утратил прежнюю убедительность.
Революционеру требуется не меньше реализма, нежели реакционеру:
Сен-Жюст при Вальми фактически проявил себя не меньшим
реалистом, чем Меттерних, Ленину реализм был свойствен не
меньше, чем Корнилову, а Мао - чем Чан Кайши. Однако от
революционера исходит не столько чистая гармония силы,
сколько напористая моторика стремлений. Сила, которую
революционер собирает и прилагает, не возникает в начале
процесса, она появляется в самом его конце: революционный
реализм производит и воспроизводит наступление и
распространение желаний. Но погружение в революционное движение
всегда влечет за собой, как и всякий политический реализм,
способность встать вне текущей ситуации и без устали искать
взаимопонимание, симулировать (если потребуется) гармонию
и играть в разные тактические игры по ходу реализации
своей стратегии. Как учили Тит Ливии и Макиавелли, не бывает
одного «политического реализма», их всегда как минимум два.
Точнее говоря, существует единая точка зрения,
расходящаяся на два взаимно противоположных подхода: один из них
формирует стремление к жизни, а другой основан на страхе
смерти, то есть биополитика противостоит биовласти.
Таким образом, коль скоро нам пришлось вступить на
почву политического реализма, должны ли мы повторить ста-
430
3.3. Демократия множества
рый маоистский лозунг: «Под небесами большой беспорядок,
это прекрасно»? Нет, нынешняя ситуация благоприятна не
из-за всемирного кризиса демократии, постоянного состояния
исключенное™ и бесконечной глобальной войны, а скорее из-
за того, что внутренняя сила множества созрела до такого
уровня, когда благодаря сетям связи и сотрудничества, а также
производству общего множество уже способно само создать
альтернативное демократическое общество. Принципиальное
значение обретает здесь фактор времени. Когда наступит
момент прорыва? Выше мы говорили о принятии политических
решений с точки зрения существования сетей для
биополитических обсуждений и аппарата примирения желаний
отдельных личностей, но теперь нужно также увидеть за решением
и событие - не линейный ход Хроноса и монотонный стук его
часов, а внезапное проявление Кайроса. Кайрос
олицетворяет момент, когда натянутая тетива посылает стрелу, миг, когда
принято решение действовать. Для революционной
политики важно ухватить в поведении множеств и в ходе
накопления им коллективных решений этот момент прорыва, или
изменения направления движения (clinamen), когда станет
возможным создание нового мира. Следовательно, в
противовес деструктивному состоянию исключительности,
порождаемому биовластью, возникает также конструктивное состояние
исключительности, присущее демократической биополитике.
Настоящая политика всегда пользуется таким моментом,
порождая, как пояснял в своем «Князе» Макиавелли, новую
фундаментальную темпоральность. Тетива выталкивает в полет
стрелу иного понимания времени, знаменуя тем самым другое
будущее.
Точный выбор момента имеет ключевое значение. Как
известно, Брут в пьесе Шекспира подчеркивает важность
определения подходящего момента в революционной
практике: «В делах людских приливное теченье помогает, / Которое,
коль не упустишь ты его, к удаче приведет. / Но если прочь
унесся водный вал, весь путь земной / Увязнет на мели, среди
невзгод» т. Впрочем, наша книга посвящена теории, а потому
тут не место прогнозам о том, насколько близко подошло
время для принятия революционного политического решения. У
431
Часть 3. Демократия
нас нет магического кристалла, и мы не претендуем на то,
чтобы предсказывать страдную пору, подобно седым ведьмам из
«Макбета». Здесь ни к чему эсхатология или утопизм. В такой
книге неуместно также задавать вопрос: «Что делать?». На него
всякий раз нужно отвечать конкретно, проводя коллективные
политические обсуждения. Но вместе с тем мы можем
согласиться, что существует непреодолимый разрыв, отделяющий
стремление к демократии и производство общего от мятежей,
в которых они проявляют себя в глобальной системе
суверенитета. Заканчивается долгий период насилия и вспышек
противостояния, глобальной гражданской войны, загнивания
имперской биовласти и напряженного, без конца и края
труда биополитических множеств. Теперь накопление в
чрезмерных количествах жалоб и реформистских предложений
должно в какой-то момент, под сильным влиянием некоего события,
некоего радикального призыва к восстанию, привести к
переходу в новое качество. Мы можем видеть, как время сегодня
раскалывается на настоящее, которое уже мертво, и будущее,
которое уже с нами - и зияющая пропасть между ними
становится все глубже. Придет время, и какое-то событие пошлет
нас, как стрелу, в это живое будущее. И это будет подлинный
политический акт любви.
432
Примечания
Часть 1. Война
1. Каждый год публикуются внушительные списки
происходящих во всем мире вооруженных конфликтов (см., например: Smith,
Dan. The Penguin Atlas of War and Peace, New York: Penguin, 2003; а
также «Атлас», ежегодно издающийся редакцией газеты Le monde
diplomatique).
2. Джорджио Агамбен отмечает, что термин «мировая
гражданская война» появился в 1961 г. одновременно в книгах Ханны Арендт
«О революции» и Карла Шмитта «Теория партизана» (cjm.: Agamben,
Giorgia Stato di eccezione, Turin: Bollati Boringhieri, 2003, p. 11).
Впрочем, по всей видимости, в то время гражданская война была
«мировой», но еще не «глобальной». В сущности, эти авторы мыслили в
категориях гражданской войны между капиталистическим и
социалистическим миром, которая носила форму противостояния
Советского Союза сначала со странами Западной Европы (включая
фашистские государства), а затем и с Соединенными Штатами.
Продолжительная борьба против социалистического блока,
которую вели фашистские и либеральные капиталистические
государства, была позже описана такими историками ревизионистского
направления, как Эрнст Нольте и Франсуа Фуре.
3. Hobbes,Thomas. Leviathan, London: Penguin, 1968, p. 186 [на
русском языке см.: Гоббс, Томас. Левиафан, Москва: Мысль, 1991].
4. von Grimmeishausen, Johann Jakob Christoffel. Simplicissimus,
Sawtry (UK): Dedalus Books, 1999 [на русском языке см.: Гриммельс-
гаузен, Ганс. Симплициссимус, Москва: Художественная литература,
1976].
5. Poma, Ниатбп. Letter to a King: A Peruvian Chief's Account of Life
Under the Incas and Under Spanish Äufe, New York: Dutton, 1978. См. также:
Pratt, Mary Louise. Imperial Eyes, London, New York: Routledge, 1992.
433
Примечания
6. von Clausewitz, Carl. On War, Princeton (NJ),Oxford: Princeton Univ.
Press, 1976 [на русском языке см.: Клаузевиц, Карл. О войне, Москва:
ACT, 2002]. О Клаузевице см.: Rusconi, Enrica Clausewitz, il prussiano:
La politica della Guerra nell'equilibrio europeo, Turin: Einaudi, 1999;Terray,
Emmanuel. Clausewitz, Paris: Fayard, 1999.
7. При переводе трудов Клаузевица на английский язык
переводчики предпочитают использовать слово policy (политическая
стратегия) вместо politics (политическая деятельность), чтобы
попытаться отразить этот нюанс. Однако policy, как и politics, может относиться
либо к внутренним, либо к межгосударственным делам.
8. Schmitt, Carl. The Concept of the Political, New Brunswick (NJ): Rutgers
Univ. Press, 1976.
9. О постоянном состоянии исключения см.: Agamben, Giorgia Sfato
di eccezione; Qiao Liang and Wang Xiangsui, Unlimited Warfare, West Palm
Beach (Fl.): News-Max, 2002; Joxe, Alain. The Empire of Chaos, New York:
Semiotextfe], 2002; Galli, Carla La guerra gbbale, Bari: Laterza, 2002.
10. Краткую историю состояния исключения в изложении Джор-
джио Агамбена см.: Agamben. Stato di eccezione, pp. 21-32. См. также:
Schmitt, Carl. Die Diktatur, Munich: Duncker & Humblot, 1921; Saint-
Bonnet, Fraraois. Eetat d'exception, Paris: PUF, 2001. Клинтон Росситер
дает сравнительный анализ применения сходных конституционных
понятий во времена кризиса в древнем Риме и в Германии,
Франции, Великобритании и США в XX столетии (Rossiter, Clinton.
Canstíntíonal Dirtatmhip, Princeton (NJ),Oxford: Princeton Univ. Press, 1948).
11. Albright, Madeleine. [Выступление в программе] «Today» [на
телеканале] NBC, February 19, 1998.
12. В том, что касается международного права, см.: Hongju Koh,
Harold. "Cn American Exceptionalism" in: Stanford Law Review, 2003,
vol. 55, May, na 5, pp. 1479-1527. О внешнеполитических аспектах
см.: McEvoy-Levy, Siob6n. American Exceptionalism and US Foreign Policy,
New York: Palgrave, 2001. Следует также отметить, что
«американская исключительность» зачастую используется, чтобы обозначить
по крайней мере еще две характерные черты Соединенных
Штатов: мультиэтничность и классовость.
13. См.: Scholem,Gershom."The Idea of the Golem" in: Cn the Kabbalah
and Its Symbolism, New York: Schocken, 1965, pp. 158-204. Моше Идел
дополнил и расширил анализ Шолема (см.: Idei, Moshe. Golem: Jewish
Magical and Mystical Traditions on the Artificial Anthropoid, Albany (NY):
SUNY Press, 1990).
14. Leivick, H. The Golem inThree Great Jewish Plays, New York: Applause
Books, 1986, pp. 115-254. Немецкий фильм «Голем: как он пришел в
434
Часть 1. Война
этот мир», снятый режиссером Полом Вегенером в 1920 г., следует
той же версии этой легенды. Роман Густава Майринка «Голем», хотя
по-своему красивый и таинственный, не следует ни одной из этих
легенд и даже не связан тесно с еврейской традицией. О том, как
миф о Големе обыгрывается в поп-культуре и искусстве, см.: Bilski,
Emily (ed.). Golem! Danger, Deliverance and Art, New York: The Jewish
Museum, 1988.
15. См.: Kerrigan, J. Revenge Tragedy: Aeschylus to Armageddon, Oxford:
Clarendon Press, 1996.
16. О манипуляциях с сентенцией Клаузевица см.: Foucault, Michel.
Il faut dvfendre la socïïtù, Paris: Gallimard-Seuil, 1997 (прежде всего - pp. 16 и
41; a также: Deleuze, Gilles and Guattari, Felix. A Thousand Plateaus,
Minneapolis (Min.): Univ. of Minnesota Press, 1987, pp. 421-429,467.
17. Foucault, Michel. Il faut dvfendre la sociùtù, Paris: Gallimard-Seuil,
1997, p. 16. См. также: Pandolfi, Alessandra "Foucault e la Guerra" in:
Filosofia politica, 2002, voi. 16, December, na 3, pp. 391-410.
18. Сжатое определение биовласти и биополитики см.: Revel,
Judith. Le vocabulaire de Foucault, Paris: Ellipses, 2002, pp. 13-15.
19. Карл Шмитт недвусмысленно исключает возможность
объединения человечества для ведения войны. «Род людской как
таковой не может развязать войну, потому что у него нет врага, по
крайней мере на нашей планете» (Schmitt, Carl. The Concept of the Political,
p. 54) Жак Деррида тоже ставит под вопрос представление, будто
«человечество» способно выступить субъектом войны против
терроризма. «Мое полное сочувствие жертвам 11 сентября не
останавливает меня от следующего заявления: я не верю в политическую
непричастность кого бы то ни было в связи с данным
преступлением. И если мое сочувствие всем безвинным жертвам беспредельно,
то это значит, что оно не ограничивается теми, кто был убит в
Соединенных Штатах в тот день. Такова моя трактовка того, что
недавно, согласно выдвинутому Белым домом лозунгу, получило
наименование «справедливости без границ» (grenzlose Gerechtigkeit).
Никому не следует прощать политические ошибки или проступки,
даже если за них заплачена ужасная, непропорционально высокая
цена» (Derrida, Jacques. Fichus, Paris: Galilìfe, 2002, p. 52).
20. Классической ссылкой, отметившей поворот от
средневекового восхваления концепции справедливой войны к отказу от нее в
эпоху модернити, является книга Гуго Гроция «О праве войны и
мира» (см.: Grotius, Huga De jure belli ас pacis), впервые
опубликованная в 1625 году. По поводу более свежих вариантов теории
справедливой войны при переходе от модернити к постмодернити см.:
435
Примечания
Walzer, Michael. Just and Unjust Wars, New York: Basic Books, 1992; Elshtain,
Jean Bethke. Just War against Terror, New York: Basic Books, 2003. По
контрасту с теориями справедливой войны, следует вспомнить
утверждение Иммануила Канта, согласно которому «избирательного
определения» войны быть не может, а потому нет обоснованной
разницы между войнами справедливыми и несправедливыми (см.:
Kant, Immanuel. Perpetual Peace, Houndmills, New York: Macmillan, 1917).
Кантово признание развили: с точки зрения циников - Карл Шмитт
(см.: Schmitt, Carl. Die Wendung zum diskriminierenden Kriegsbegriff,
Mbnchen: Duncker & Humblot, 1938); с точки зрения реалистов -
Жюльен Фрейнд (см.: Freund, Julien. Eessence du politique, Paris: Sirey,
1965); а с идеалистической точки зрения - Данило Золо (см.: Zolo,
Danilo. Invoking Humanity: War, Law, and Global Order, New York:
Continuum, 2002).
21. Главным создателем большей части аргументов о
противостоянии Запада и Востока и прочих конфигурациях межцивилиза-
ционного конфликта является Самюэль Хантингтон (см.: Huntington,
Samuel. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order, New
York: Simon & Schuster, 1996 [на русском языке см.: Хантингтон,
Самюэль. Столкновение цивилизаций, Москва: ACT, 2003]).
22. См.: Surin, Kenneth. Theology and the Problem of Evil, Maiden (Ma),
Oxford: Blackwell, 1986.
23. Ноам Хомски настаивает в нескольких своих книгах, что если
следовать определению терроризма, из которого исходят
Соединенные Штаты, то сегодня самым крупным источником терроризма
в мире являются сами США. При этом он указывает на легитимные
режимы, свергнутые американцами, и приводит список нарушений
прав человека и правил ведения войны, совершенных США (см.,
напр.: Chomsky, Noam. 9-11, New York: Seven Stories Press, 2001).
24. См.: Wacquant, Loïc. "De l'Etat social a l'Etat penal" in: Ates de la
recherche en sience sociales, 1998, September, na 124; Giorgi, A. de. Ilgoverno
dell'eccedenza: Postfordismo e controllo della moltitudine, Verona: Ombre Corte,
2002.
25. См.: Hardt, Michael and Negri, Antonia Empire, Cambridge (Ma),
London: Harvard Univ. Press, 2000 [русское издание: Хардт, Майкл и
Негри, Антонио. Империя, Москва: Праксис, 2004].
26. Kelsen, Hans. General Theory of Law and State, Cambridge (Ma),
London: Harvard Univ. Press, 1945, p. 288.
27. Впрочем, в некоторых случаях такая «временная»
приостановка демократических процедур де-факто становилась обычной
чертой правления. Например, в XX столетии для всех социалисти-
436
Часть 1. Война
ческих государств - Советского Союза на всем протяжении его
существования, революционной Кубы и, возможно в меньшей
степени, Китая - был характерен общественный настрой на войну,
поскольку они постоянно подвергались явной или скрытой угрозе
нападения извне. В какой-то мере то же самое имело место в
Соединенных Штатах во времена «холодной войны».
28. Теоретики антиядерного пацифизма в 1950-е и 1960-е годы,
прежде всего - в Западной Германии и США, поднимались на
самый высокий уровень философской рефлексии, полагая, что
ядерная война делает историчность сущностью человечества, а
технологию - инструментом уничтожения истории. Неслучайно в тот же
период Мартин Хайдеггер в своем анализе опасности
прекращения всякого существования посредством технологии развил те же
положения, которые сначала были сформулированы авторами
антиядерного пацифизма. Подчеркивая это, мы не пытаемся
изобразить Хайдеггера поборником антиядерного движения. Но мы
хотели бы поднять размышления антиядерных активистов, таких как
Гюнтер Андерс, на высокий философский уровень. См.: Eatherly,
Claude. Burning Conscience: The Case of the Hiroshima Pilot, Claude Eatherly,
Told in His Letters to Gbnther Anders, New York: Monthly Review, 1961; a
также два тома избранных эссе Гюнтера Андерса: Anders, Gbnther.
Die Antiquiertheit des Menschens, Munich: Verlag C.H. Beck, 1980.0
творчестве Андерса см.: Portinaro, Pier Paola II principio disperazione: Tre studi
su G. Anders, Turin: Bollati Bolringhiere, 2003.
29. Тот факт, что война стала неотличима от полицейской
акции, имеет принципиальные последствия и для политики
пацифистов. Уже довольно давно, по крайней мере - с конца вьетнамской
войны, традиционный пацифизм оказался дезориентирован.
Вероятно, это результат того, что грань между войной и миром стала
крайне размытой. Пацифизм начал терять политическую
действенность, и все крупные кампании против ядерного оружия в
Центральной Европе, Средиземноморье, Северной Америке и
Восточной Азии пережили своего рода паралич, когда обнаружилось, что
акции в стиле «неприкрытого сопротивления» в пацифизме
утратили силу и более не создают противовеса войне. Уорд Черчилль
дает интересный разбор пацифизма (см.: Churchill, Ward. Pacifism as
Pathology, Winnipeg (AI.): Arbeiter Ring Publishing, 1999). К
сожалению, он трактует политическое действие либо как пацифизм, либо
как традиционную вооруженную борьбу, не усматривая
альтернативы. В любом случае, мы еще вернемся к политике пацифизма и
освободительным движениям несколько позже.
437
Примечания
30. Orwell, George. Nineteen Eighty-Four, New York: Harcourt, Brace
and Ca, 1949, p. 269 [на русском языке см.: Оруэлл, Джордж, 1984,
Москва: Teppa, 2000].
31. См.: Butler, Judith. "Guantanamo Limbo" in: The Nation, 2002,
April 1, pp. 20-24; и меморандумы «Эмнести интернэшнл» от 15
апреля 2002 года и 13 декабря 2002 года в адрес правительства США
о нарушениях прав заключенных на американской базе в Гуантанамо.
32. См.: Bush, George W'The National Security Strategy of the United
States of America" September 2002, p. 15 (www.whitehouse.gov/nsc/
nss.pdf).
33. Так, Ричард Xaac, возглавляющий отдел политического
планирования в государственном департаменте США, поясняет:
«Суверенитет влечет за собой обязательства. Никому не позволено
развязывать бойню против собственного народа. Нельзя также ни в
какой форме поддерживать терроризм. Если государство не
выполняет эти обязательства, оно лишается некоторых обычных
преимуществ суверенитета» (цит. по: Young, Hugo'A New Imperialism Cooked
Up over a Texas Barbecue" in: The Guardian, 2002, April 2).
34. В курсе лекций, которые Мишель Фуко читал в Коллеж де
Франс, он очертил такой переход в восприятии и практике власти
и войны: от правительства к управляемости в политической науке
и от правил войны к регулятивной войне (см.: Foucault, Michel.
"Governmentality" in: Burchell, Graham, Gordon, Colin, and Miller, Peter
(eds.) The Fòuchault Effect, Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1991,
pp. 87-104; Foucault, Michel. Il faut dùfendre la sociiäü. Paris: Gallimard-
Seuil, 1997).
35. О понятии конституирующей власти см.: Hardt, Michael and
Negri,AntonÌQ Labor of Dzon)isus, Minneapolis: Univ. of Minnesota Press, 1999.
36. Точку зрения реалистов на распространение мощи США и
поддержание мирового порядка см.: Mearsheimer.John. TheTragedy of
Great Power Politics, New York, London: WW Norton & Ca, 2001.
37. Джорджио Агамбен ясно показывает связь между
состоянием исключения и монополией государства на насилие в книге
«Состояние исключения». Исходя из ряда правовых теорий и трудов
историков права, он демонстрирует, что «состояние исключения»
или «право исключения» определяют саму власть как «монополию
на насилие». Ведь они находятся на «водоразделе между
публичным правом и политическим фактом», служащем опорой
государству. Как станет понятно ниже, мы не можем полностью
согласиться с утверждением Агамбена. Состояние исключения (или право на
исключение) относятся только к действиям тех, у кого есть власть,
438
Часть 1. Война
но не к тем, кто стремится ее получить, жаждет ее или хочет
разрушить и опрокинуть ее. «Конституирующая власть» относится лишь
к этой второй категории. Ее не стоит путать с действиями тех, за
кем институционально закреплены право на исключительность, на
отмену законов и на диктаторские полномочия.
38. См. Weber, Max. Politics as a Vocation, Minneapolis: Fortress Press,
1965; Lenin, VI. State and Revolution, New York: International Publishers,
1988 [на русском языке см.: Ленин, В.И. «Государство и
революция» в: Полное собрание сочинений, 5-е изд., т. 33].
39. Ричард Фальк критикует режимы нераспространения,
поскольку они блокируют возможности ядерного разоружения
ведущих держав и снижают легитимность мирового порядка с точки
зрения подчиненных государств (см.: Falk, Richard. "Illegitimacy of
the Non-Proliferation Regime" in: Predatory Globalization, Cambridge: Polity,
1999, pp. 83-91).
40. Лишение легитимности монополии на применение насилия
извне, исходя из соблюдения прав человека, согласуется с другими
явлениями, которые обессиливают ее изнутри, такими как кризис
демократического представительства, распространение коррупции,
дестабилизация законодательной и судебной ветвей
государственной власти. Пересечение различных факторов делегитимации - это
новый феномен, который служит одним из элементов, направляющих
видоизменение национальных государств в условиях глобализации.
41. О «доктрине Аннана» см.: Stacy, Helen."Relational Sovereignty"
in: Stanford Law Review, 2003, vol. 55, May, no. 5, pp. 2029-2059.
Политическая философия ООН существенно сместилась в сторону
нравственного обоснования насилия в политике (см.: Clark, Grenvill
and Sohn, Louis. World Peace through World Law, Cambridge (Ma), London:
Harvard Univ. Press, 1958).
42. Churchill, Winston. 'A Disarmament Fable" 1928, October 24, in:
Churchill, Winston. Complete Speeches 1897-1963, New York: Chelsea
House Publishers, 1974, vol. 5, pp. 4520-4521.
43. Ричард Фальк - один из самых авторитетных защитников
международного права как основы легитимного насилия. О палестино-
израильском конфликте см.: Falk, Richard. "Ending the Dance" in: The
Nation, 2002, April 29; а о военном ответе CIIIA на атаки 11
сентября - Falk, Richard. "Defining a Just War" in: The Nation, 2001, October 29.
44. Cm. Mattei, Ugo. 'A Theory of Imperial Law: A Study of U.S.
Hegemony and the Latin Resistance" in: Indiana Journal of Global Legal
Studies, 2003, vol. 10, Winter, no 1, pp. 383-448.
45. Cm. Cuffllar, Mariano-Florentina "The International Criminal
439
Примечания
Court and the Political Economy of Antitreaty Discourse" in: Stanford
Law Review, 2003, vol. 55, May, no 5, pp. 1597-1632.
46. Обоснование войны на упреждение см.: Bush, George W. "The
National Security Strategy of the United States of America" 2002,
September.
47. Поэтому не будет ничего удивительного, если в будущем мы
увидим сращивание под рубрикой «безопасности» войны против
абстрактных врагов с насильственными кампаниями против мощи
и сотрудничества новых видов труда (см.: Marazzi, Christian. Capitale
e linguaggio: Dalla New Economy all'economia di guerra, Roma: Derive/
Approdi, 2002).
48. См.: Mamdani, Mahmood. When Victims Become Killers: Colonialism,
Nativism, and the Genocide in Rwanda, Princeton (NJ), Oxford: Princeton
Univ. Press, 2001.
49. Grozier, Michel, Huntington, Samuel, and Watanuki, Joji. The Crisis
of Democracy, New York: New York Univ. Press, 1975.
50. См.: Huntington, Samuel. "The Clash of Civilizations?" in: Foreign
Affairs, 1993, Summer, na 3 [на русском языке см.: Хантингтон,
Самюэль. «Столкновение цивилизаций?» в: ПОЛИС. Политические
исследования, 1994, № 1, ее. 33^48], а также последующую книгу: The Clash
of Civilizations and the Remaking ofWorldOrder, New York: Simon 8c Schuster,
1996 [на русском языке см.: Хантингтон, Самюэль. Столкновение
цивилизаций, Москва: ACT, 2003].
51. Как признает симпатизирующий Хантингтону Ван Гунгву, его
утверждение «не только относится к будущему, но и фактически
способно придать ему конкретную форму» (см.: Gungwu, Wang. 'А
Machiavelli for Our Times" in: The National Interest, 1991, vol. 46, Winter).
Отметим, что в первоначальном эссе Хантингтон уверяет, будто его
аргументация не подразумевает «одобрения межцивилизационных
конфликтов. Речь идет лишь об описании гипотезы о том, на что
может быть похоже будущее». Однако в завершающей части своего
эссе Хантингтон излагает несколько стратегических предписаний
об объединении с союзными цивилизациями, отделении
враждебных цивилизаций и так далее (см.: Huntington, Samuel. "The Clash of
Civilizations?" in: Foreign Affairs, 1993, Summer, na 3 [на русском языке
см.: Хантингтон, Самюэль. «Столкновение цивилизаций?» в: ПОЛИС.
Политические исследования, 1994, № 1, ее. 33^8]).
52. Белый дом со всей определенностью заявляет: «Война с
терроризмом - это не столкновение цивилизаций» (см.: "The National
Security Strategy of the United States of America'.'September 2002, p. 34).
53. Данная периодизация взята из: Subcomandante Marcos.
440
Часть 1. Война
"The Fourth World War Has Begun" in: Nepantla, 2001, vol. 2, Fall, no. 3,
pp. 559-573 (первоначально опубликовано в: Le monde diplomatique,
1997, August).
54. Два крупных исследователя относят фундаментальную
трансформацию мировой экономики к началу 1970-х годов (см.: Arrighi,
Giovanni. The Long Twentieth Century, London, New York: Verso, 1994;
Brenner, Robert. The Boom and the Bubble, London, New York: Verso, 2002).
55. Например, Омер Бартов провел анализ «индустрии убийства»,
которая, как он считает, впервые получила развитие во время
Первой мировой войны и была усовершенствована в ходе Холокоста.
Под «индустрией убийства» он подразумевает не только то, что в
военных действиях применяются промышленные технологии, но и
то, что в отношении массового уничтожения людей все больше
распространение получает идеология прогресса и
усовершенствования, типичная для индустриального развития. См.: Bartov, Omer.
Murder in Our Midst: The Holocaust, Industrial Killing, and Representation,
Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1996.
56. Murawiec, Laurent. "La rìipublique conservatrice de George Bush"
in: Le Monde, 2001, June 11.
57. Новаторский анализ, существенно изменивший прежние
представления о военно-промышленном комплексе, см.: Derian,
James. Virtuous War: Mapping the Müitäry^ndwtrial-Media-Entertainment
Network, Boulder (Ca): Westview Press, 2001.
58. Существует обширная и во многом повторяющаяся
литература о понятии революции в военном деле и оборонной
трансформации. Ее краткий обзор, предназначенный для удовлетворения
запросов американской администрации после 11 сентября, см.:
Rumsfeld, Donald. "Transforming the Military" in: Foreign Affairs, 2002,
vol. 81, May-June, no 3, pp. 20-32. Более пространные дискуссии см.:
Gongora, Thierry and Rickhoff, Harold von (eds.) Toward a Revolution in
Military Affairs?, Westport (Ct.): Greenwood, 2000; Murawiec, Laurent.
La guerre au XXI"" siitele, Paris: Odile Jacob, 2000; MacGregor, Douglas.
Breaking the Phalanx: A New Design for Landpowerin the 21" Onftiry, Westport
(Ct.), London: Praeger, 1997; Friedman, George and Friedman, Meredith.
The Future of War: Power, Technology, and American World Dominance in the
21" Century, New York: Crown, 1996; Ullman, Harlan and Wade, James
(Jr.) Rapid Dominance-a Force for All Seasons, London: Royal United Services
Institute for Defence Studies, 1998. Более критичный взгляд изложен
в: Joxe, Alain. Empire of Disorder, New York: Semiotext(e), 2002 (прежде
всего - pp. 118-126); а по поводу связи между войной и всемирными
полицейскими акциями см.: Lago, Alessandro Dal, Polizia globale: Guerra
441
Примечания
e conflitti dopo I'll settembre, Verona: Ombre Corte, 2003.
Отличный'источник онлайновых адресов статей по поводу дискуссии вокруг
РВД - сайт: http://www.comw.org/rma/index.html.
59. Пример технологической модели нового вида военных
действий см.: Bacevic, Andrew and Cohen, Eliot (eds.) War over Kosovo, New
York: Columbia Univ. Press, 2001.
60. См.: Corey, Robín. "Remembrance of Empires Past: 9/11 and the
End of the Cold War" in: Schrecker, Ellen (ed.) Cold War Triumphalism,
New York: The New Press, 2004.
61. См.: Remarque, Erich Maria All Quite on the Western Front, Boston:
Little & Brown, 1929 [на русском языке см.: Ремарк, Э.-М. На
западном фронте без перемен, Москва: ACT, 2003]; Jbnger, Ernst. Storm of
Steel, Garden City (NY): Doubleday, 1929; Cfiline, Louis-Ferdinand-journey
to the End of the Night, Boston, New York: Litde, Brown, 1934.
62. На тесную связь между промышленностью и войной
намекает, к примеру, то, что на ранней стадии рузвельтовского «нового
курса» два генерала, служившие в Палате военной
промышленности во время Первой мировой войны, отвечали за ключевые
программы по оздоровлению: Хью Джонсон - в администрации
национального хозяйственного оздоровления, а Джордж Пик - в
администрации по сельскохозяйственному регулированию.
63. Пример технологических мечтаний о беспилотных
самолетах и о войне, которая ведется без солдат, представляет собой
статья: Brzezinski, Matthew. "The Unmanned Army" in: New York Times
Magazine, 2003, April 20, pp. 38-41, 80-81.
64. См., например: O'Hanlon, Michael. "A Flawed Masterpiece" in:
Foreign Affairs, 2002, vol. 81, May-June, no. 3, pp. 47-63.
65. См.: Wayne, Leslie. 'America's For-Profit Secret Army" in: New York
Times, 2002, October 13.
66. Genet, Jean. "Four Hours in Shatila" in: Journal of Palestine Studies,
1983, vol. 22, Spring, no 3.
67 См.: Davis, James. Fortune's Warriors: Private Armies and the New
World Order, Vancouver: Douglas & Mclntyre, 2000.
68. См.: Machiavelli, NìccoIt. The Prince, New York: St. Martin's Press,
1964 [на русском языке см.: Макиавелли, Никколо. «Государь» в:
Макиавелли, Никколо. Избранные сочинения, Москва: Художественная
литература, 1982]. Макиавелли осуждает наемничество в
двенадцатой главе книги.
69. Kantorowicz, Ernst. "Pro Patria Mori in Medieval Political Thought"
in: American Historical Review, 1951, vol. 56, April, na 3, pp. 472^*92.
Отличное изложение республиканского идеала правления и патри-
442
Часть 1. Война
отичной жизни см.: Skinner, Quentin. Eartiste en Philisophe politique:
Ambrogio Lorenzetti et le Bon Gouvernement, Paris: Raison d'agir, 2002.
70. Machiavelli, Niccok. The Prince, p. 223 [на русском языке см.:
Макиавелли, Никколо. «Государь» в: Макиавелли, Никколо.
Избранные сочинения, Москва: Художественная литература, 1982].
Наиболее гуманистическое из известных нам выступлений в защиту
демократии «по Макиавелли» можно найти у Мориса Мерло-Понти
(см.: Merleau-Ponty, Maurice.'A Note on Machiavellian"in: Merleau-Ponty,
Maurice. Signs, Evaston (II.): Northwestern Univ. Press, 1964, pp. 211-223).
71. Термин «асимметрия» широко используется военными
аналитиками США с конца 1990-х годов. Отличный критический
анализ данного понятия и случаев его применения см.: Bñdar, Saïda (ed.)
"Vers une 'grand transformation' stratñgique amñricaine?" in Cahier
d'Etudes Stratügiques, 2001, t. 31, na 4. Точку зрения, оправдывающую
применение Соединенными Штатами асимметричных действий в
ответ на необычную тактику врага, см.: Barnett, Roger. Aymmetrical
Warfare .-Today's Challenge to U.S. Military Power, Washington (DC): Brassey's,
2003. Исследование асимметричных боевых действий с точки
зрение американских военных см.: Steele, Robert David. "The Asymmetric
Threat: Listening to the Debate" in: Joint Forces Quarterly, 1998-1999,
vol. 20, Autumn-Winter, pp. 78-84; Grange, David. 'Asymmetric Warfare:
Old Method, New Concern" in: National Strategy Forum Review, 2000,
Winter; Metz, Steven and Johnson, Douglas II. Aymmetry and U.S. Military
Strategy: Definition, Background, and Strategic Concepts, U.S. Army War College
Strategic Institute, 2001, January.
72. Апокалиптические картины тотального контроля проходят
через большую часть критических теорий эпох модернити и пост-
модернити. Некоторые убедительные примеры см.: Horkheimer, Мах
and Adorno, Theodor. The Dialectic of Enlightenment, New^brk: Continuum,
1972 [на русском языке см.: Хоркхаймер, M., Адорно, Т. Диалектика
просвещения. Москва-СПб: Медиум, Ювента, 1997]; Debord, Guy.
The Society of the Spectacle, New York: Zone, 1994; Virilio, Paul. Desert Screen:
War at the Speed of Light, New York: Continuum, 2002.
73. См.: Arquilla, John and Ronfeldt, David (eds.) Networks and Netwars:
The Future of Terror, Crime, and Militancy, Santa Monica (Ca): Rand
Corporation, 2001.
74. Прекрасное изложение американской контрповстанческой
стратегии, которое строится вокруг бихевиористской парадигмы,
действующей в таких «мозговых центрах», как «РЭНД корпорэйшн»,
см.: Robin, Ron. The Making of the ColdWar Enemy, Princeton (NJ), Oxford:
Princeton Univ. Press, 2001. Большая часть этой книги посвящена
443
Примечания
войне в Корее, но в ней есть и восхитительная глава об изменении
стратегии борьбы с мятежами во время войны во Вьетнаме: от
попыток перестроить психологию врага в «конструктивном» духе -
завоевания сердец и умов - к усилиям, нацеленным на то, чтобы
всего лишь принудительно скорректировать поведение врага.
75. Аркилла и Ронфельдт рассматривают возможность
применения принципа «пчелиного роя» в качестве основы военной
стратегии (см.: Arquilla, John and Ronfeldt, David. Swarming and the Future of
Conflict, Santa Monica (Ca): Rand Corporation, 2000).
76. Значительная часть американских работ, посвященных
односторонности, проникнута тем же лицемерным пафосом, который
прежде несло в себе предложенное Редьярдом Киплингом понятие
«бремени белого человека». Стенания по поводу одиночества
Соединенных Штатов и их нежелания осуществлять односторонние
действия см.: Huntington, Samuel."The Lonely Superpower"in: Forägn
Affairs, 1999, vol. 78, March-April, no 2, pp. 35-49; Haass, Richard.
The Reluctant Sheriff: The United States After the Cold War, New York: Council
on Foreign Relations, 1997.
77. Нужно заметить, что в области международного права
гуманитарные права обрели фундаментальное - европейский философ-
правовед прошлого века сказал бы «догматическое» - значение (см.,
например: Falk, Richard. "The Quest for Human Rights in an Era of
Globalization" in: Schlechter, Michael (ed.) Future Multilateralism, New York:
St. Martin's Press, 1999).
78. Если верить Саскии Сассен, сейчас многие аспекты принятия
решений в экономике подверглись «денационализаций»; в
частности, министры хозяйственного блока правительств и главы
центральных банков ныне все чаще действуют в интересах как
национального, так и всемирного капитала (см.: Sassen, Saskia "The State
and Globalization" in: Hall, Rodney and Biersteker, Thomas (eds.)
The Emergence of Private Authority in Global Governance, Cambridge:
Cambridge Univ. Press, 2002, pp. 91-112).
79. Об экономической цене глобальных войн см.: Marazzi,
Christian. Capitale e linguaggio: Dalla New Economy all'economia di guerra.
Анализ серьезных затруднений, которые ждут американский
проект одностороннего контроля над миром, см.: Todd, Emanuel. Aprus
l'Empire, Paris: Gallimard, 2002. Аргументация Тодда чрезмерно
полемически заострена и в ряде случаев преувеличена (например, он
утверждает, будто роль США уже резко упала - по аналогии со
случившимся ранее упадком влияния СССР). В то же время он дает
444
Часть 1. Война
четкую картину препятствий, мешающих реализации
американской политики односторонних действий.
80. См., например: Porchnev, Boris. Les souluvments populaires en France
de 1623 a 1648, Paris: S.E.VP.E.N., 1963; Guha, Ranajit. Elementary Apects
of Peasant Insurgency in Colonial India, Delhi: Oxford Univ. Press, 1983.
81. См.: Engels, Friedrich. Engels as Military Critic, Manchester:
Manchester Univ. Press, 1959. Относительно положения марксистов
в целом в рамках Второго и Третьего интернационалов и о
вооруженном восстании как «наивысшей форме политической борьбы
пролетариата» см.: Neuberg, A. Armed Insurrection, New York: St. Martin's
Press, 1970. Эта замечательная книга, первоначально
опубликованная в Германии в 1928 г., дает редкую возможность увидеть
изнутри военную стратегию коммунистов начала XX века. Книга была
подготовлена по инициативе Красной Армии в сотрудничестве с
Бюро агитации и пропаганды Коминтерна. Имя автора - А. Ней-
берг - абсолютно вымышленное. Книга написана группой
товарищей во главе с «Геркулесом» (партийная кличка Пальмиро
Тольятти). Их список напоминает справочник деятелей международного
коммунистического движения того времени, включая Манфреда
Штерна (под именем «Эмилио Клебера» он позже будет
руководить международными бригадами в ходе гражданской войны в
Испании), Михаила Тухачевского (командарма Красной армии),
Василия Блюхера (военного советника Гоминьдана, зашифрованного как
«Гален») и молодого Хо Ши Мина.
82. Babel, Isaak. Red Cavalry, London: Alfred A. Knopf, 1923, pp. 81-
84 [на русском языке см.: Бабель, Исаак. Конармия, Москва: Дрофа-
Плюс, 2005].
83. См.: Yong, Benjamin. From Revolution to Politics: Chinese Communists
on the Long March, Boulder (Ca): Westview, 1990.
84. Schmitt, Carl. Theorie des Partisanen, Berlin: Duncker and Humblot,
1963. Как мы уже подчеркивали, переход от темы «врага» к теме
«партизана» в работе Шмитта - шаг вполне реакционный. Это тем
более относится к публикациям Эрнста Юнгера, в которых
индивидуалистическая характеристика восстания прослеживается еще
сильнее (см.: Jbnger, Ernst. Der Waldgang, Frankfurt: Klostermann, 1951).
Таковы примеры буржуазного искажения восстаний против
капитализма, которое стало модным на излете эпохи модернити.
85. Отметим прекрасное исследование антифашистского
сопротивления в Италии, проведенное Клаудио Павоне (см.: Pavone,
Claudio Una guerna civile: saggio storico sulla moralità nella resistenza, Turin:
Bollati Boringhieri, 1991). Хотя эта монография сосредоточена вок-
445
Примечания
руг итальянской специфики, там разработаны разные понятия
гражданской войны (национальной, на классовой основе,
патриотической, антифашистской и так далее), а разнообразные социальные
субъекты организованы таким образом, что это выводит читателя
на более широкую проблематику.
86. В качестве примера можно привести историю южных
Балкан в XX столетии. В 1940-х годах войны антифашистского
сопротивления переплелись с гражданскими войнами между
коммунистами и «этническими» националистами. Эти гражданские войны
возникали из-за противоречий между городом и деревней и между
общественными классами. Когда в 1990-е годы вновь разразились
националистические войны, те же противоречия и классовые
разногласия взыграли снова, но зачастую как бы в перевернутом виде.
Теперь во многих случаях бедняки выступили на борьбу с
социалистической бюрократией.
87. О диктатуре партии над народным или пролетарским
восстанием см.: Neuberg, A. Armed Insurrection, New York: St. Martin's Press,
1970.
88. См.: Enzensberger, Hans Magnus. Der kurze Sommer der Anarchie:
Buenaventura Durrutis Leben und Tod, Frankfurt: Surkamp, 1972.
Высокая оценка деятельности Б. Дурутти содержалась в книге
корреспондента «Правды» того времени Михаила Кольцова (см.: Koltsov,
Mikhail. Diario de la Guerra de Espaca, Paris: Ediciones Ruedo Ibñrico,
1963 [на русском языке см.: Кольцов, Михаил. Испанские дневники,
Москва: Советский писатель, 1957]).
89. Таков главный аргумент книги Режи Дебре (см.: Debray, Rftgis.
Revolution in the Revolution?, New York: Monthly Review Press, 1967).
См. также: Che Guevara, Ernesto Guerilla Warfare, New York: Vintage
Books, 1961.
90. О женщинах из сандинистского Фронта национального
освобождения Никарагуа см.: Collinson, Helen (ed.) Women and Revolution
in Nicaragua, London, New York: Zed Books, 1990 (прежде всего -
pp. 154-155). О женщинах из «Сендеролуминосо» в Перу см.: Castro,
Daniel. "The Iron Legions» in Castro, Daniel (ed.) Revolutions and
Revolutionaries: Guerilla Movements in Latin America, Wilmington (De.):
Scholarly Resources, 1999, pp. 191-199.
91. «Однако в ретроспективе становится совершенно ясно, что
когда победа движения стала возможной, нас, женщин, которые
активно участвовали в борьбе, начали вытеснять, мы стали терять
власть, лишаться ¿ажных позиций. Только что мы были на линии
фронта - и вот нас уже не видно» (Belli, Gioconda "We Were the Knights
446
Часть 1. Война
of the Round Table" in: Randall, Margaret. Sandino's Daughters Revisited,
New Brunswick (NJ): Rutgers Univ. Press, 1994, pp. 168-190).
92. См., например, прекрасную работу по тому, как проходила
«культурная революция» в Шанхае: Perry, Elizabeth and Xun, Li.
Proletarian Power: Shanghai in the Cultural Revolution, Boulder (Co.):
Westview, 1997.
93. Обзор примеров влияния китайской модели на
революционные организации в Италии в 1960-е и 1970-е годы см.: Niccolai,
Roberta Quando la Cina era vicina: La révolutions culturale e la sinistra
extraparlamentare italiana negli anni '60 e '70, Pisa: Franco Serantini, 1998.
94. Arendt, Hannah. On Revolution, New York, London: Viking, 1963.
95. Хороший пример вычленения общественных и
политических элементов национально-освободительной борьбы см.: Fanon,
Franz. The Wretched of the Earth, New York: Grove, 1963.
96. Молодой Маркс выступал с критикой априорной идеи связи
насилия капитала с государственным насилием (см., например: Marx,
Karl. "Economie and Philosophical Manuscripts of 1844" in: Marx, Karl.
Early Writings, New York: Vintage Books, 1974 [на русском языке см.:
Маркс, Карл. «Экономико-философские рукописи 1844 года» в:
Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 42, ее. 41-174]).
97. Краткий обзор перехода к городской герилье по всему миру
в данный период см.: Beckett, Ian. Modern Insurgencies, London, New
York: Roudedge, 2001, pp. 151-182.
98. Описание и анализ итальянской Автономии 1970-х годов см.:
Wright, Steve. Storming Heaven: Class Composition and Struggle in Italian
Autonomist Marxism, London: Pluto Press, 2002; Lotringer, Sylvere and
Marazzi, Christian (eds.) "Italy: Autonomia" in: Semiotext(e), 1980, vol. 3,
na 3. См. также пространные интервью со многими ее
приверженцами: Borio, Guido, Pozzi, Francesca, and Roggero, Gigi (eds.) Futuro
anteriore, Rome: Derive/Approdi, 2002.
99. См.: Dyer-Witherford, Nick. Cyber-Marx, Urbana: Univ. of Illinois
Press, 1999.
100.0 первой интифаде см.: Hunter, Robert. The Palestinian Uprising:
A War by Other Means, London: LB. Tauris, 1991.0 второй интифаде см.:
Carey, Roane (ed.) The New Intifada, London, New York: Verso, 2001.
101. См. замечательную работу Баруха Хирсона о восстании в Со-
уэто: Hirson, Baruch. Year of Fire, Year of Ah, London: Zed Books, 1979.
102. Хирсон в своей книге проясняет порой непростые
отношения между бунтами и АНК в 1970-е годы. Дейл Маккинли в своей
работе тоже вскрывает сопровождавшее их напряжение, но, к
сожалению, его анализ затуманен нелепо старомодной марксистско-
447
Примечания
ленинской идеологией и критикой реформистской,
мелкобуржуазной природы АНК (см.: McKinley, Dale. The ANK and the Liberation
Struggle, London: Pluto Press, 1997).
103. Линн Стивен объясняет, как у сапатистов сплетаются
местная мифология индейцев племени цельтали и такие национальные
кумиры, как Сапата (см.: Stephen, Lynn. Zapata Lives! Histories and
Cultural Politics in Southern Mexico, Berkeley (Ca), London: Univ. of
California Press, 2002, p. 158-175).
104. По поводу сетевой природы организации сапатистов см.:
Burbach, Roger. Globalization and Postmodern Politics, London: Pluto Press,
2001, pp. 116-128; Jeffries, Fiona "Zapatismo and Intergalactic Age" in:
Clever, Harry. "The Zapatistas and the Electronic Fabric of Struggle" in:
Burbach, Roger. Globalization and Postmodern Politics, London: Pluto Press,
2001, pp. 129-144; Cleaver, Harry. "The Zapatistas and the Electronic
Fabric of Struggle" in: Holloway, John and Pal6ez, Eloma (eds.) Zapatista!
London: Pluto Press, 1998, pp. 81-103.
105. Стиль писаний субкоманданте Маркоса - одновременно
игривый и воинственный - представляет собой наилучший пример
того, как сапатисты обращают иронию в политическую стратегию
(см.: Subcomandante Marcos. Our World Is Our Weapon, New York: Seven
Stories, 2001).
106. См.: Hallowey, John. Change the World Without Taking Power, London:
Pluto, 2002.
107. По поводу политики идентичности см.: Young, Iris Marion.
Justice and the Politics of Difference, Princeton (NJ), Oxford: Princeton Univ.
Press, 1990 (прежде всего - pp. 156-191).
108. О возрождении анархистских групп см.: Graeber, David. "For
a New Anarchism" in: New Left Review, 2nd ser., 2002, January-February,
no 13, pp. 61-73.
109. Сюда следует добавить также различные способы
электронного сопротивления и хакерские движения, стремящиеся обернуть
в общее грандиозные ресурсы, контролируемые в электронных
сетях, и помешать новым, изощренным видам контроля с
использованием кибернетики. Эти движения тоже исходят из порыва к
свободе, а также из осознания огромного богатства новых мощных форм
сотрудничества и коммуникации, которые возможны благодаря
сетям. Мы еще вернемся к обсуждению электронных движений,
когда во второй главе этой части книги будем рассматривать
проблемы неовеществленной собственности.
ПО. См., например: Arquilla, John and Ronfeldt, David (eds.) Networks
448
Часть 1. Война
and Netwars: The Future of Terror, Crime, and Militancy, Santa Monica (Ca):
Rand Corporation, 2001.
111. См.: Clastres, Pierre. Society against the State: Essays in Political
Anthropology, New York: Zone, 1987 (прежде всего - глава 11).
112. См.: Arquilla, John and Ronfeldt, David. Swarming and the Future
of Conflict, Santa Monica (Ca): Rand Corporation, 2000.
113. См., например: Kennedy, James and Eberhart, Rüssel with Yuhai
Shi. Swarm Intelligence, San Francisco: Morgan Kaufman Publishers, 2001.
114. Cm:. Kennedy, James and Eberhart, Rüssel with Yuhai Shi. Swarm
Intelligence, San Francisco: Morgan Kaufman Publishers, 2001, pp. 103-
104. Более живописное изображение коммуникации насекомых см.:
Frisch, Karl von. The Dancing Bees, London: Methuen, 1954.
115. Zola, Emile. La Debacle, Paris: Charpentier, 1899, p. 210 [на
русском языке см.: Золя, Эмиль. Разгром, в: Золя, Эмиль. Собрание
сочинений, т. 15, Москва: Правда, 1957].
116. См.: Ross, Kristin. The Emergence of Social Space: Rimbaud and the
Paris Commune, Minneapolis (Min.), London: Univ. of Minnesota Press,
1988, p. 105. Росс отлично раскрывает ключевую роль образа роя в
поэзии Рембо.
Часть 2. Множество
1. О разнице между множеством и народом см.: Virno, Paolo.
Grammatica della moltitudine, Catanzaro: Rubbettino, 2001, pp. 5-7; Bascetta,
Marca "Moltitudine, popolo, massa" in: Controimpero, Roma: Manifestolibri,
2002, pp. 67-80.
2. Классическая формула освобождения, основанная на
«взаимозависимости взаимных (не главенствующих) различий»,
представлена в: Lorde, Audre. "The Master's Tools Will Never Dismantle the
Master's House" in: Sister Outsider, Trumansburg (NY): Crossing Press,
1984, pp. 110-113.
3. Дискуссия между Славоем Жижеком и Эрнесто Лакло
показывает, что обсуждение проблемы класса с точки зрения выбора
между унитарно-марксистским и либерально-множественным
понятиями заводит в тупик (см.: Buder, Judith, Laclau, Ernesto, and • i*ek,
Slavoj. Contingency, Hegemony, Universality, London: Verso, 2000).
4. Образчик старого спора между марксистами о соотношении
экономики и политики см.: Luk6cs, Georg. History and Class Consciousness,
Cambridge (Ma), London: The MIT Press, 1971 (в том, что касается
449
Примечания
политики); Bukharin, Nikolai. The ABC of Communism, Ann Arbor (Mi.):
Univ. of Michigan Press, 1988 (в том, что касается экономики).
5. См.: Negri, Antonia "Leopardi europeo" in: Lenta ginestra, Milano:
Eterotopie, 2001, pp. 9-16 (английский перевод этого эссе см.: Negri,
Antonia "The European Leopardi" in: Genre, 2000, vol. 33, Spring, na 1,
pp. 13-26).
6. Две сверхдержавы XX века - Соединенные Штаты и
Советский Союз - использовали индустриализацию как стратегию
достижения экономического доминирования. Антонио Грамши еще в
начале столетия ясно понял необходимость индустриализации ради
решения этой задачи (ш.: Gramsci, Antonia 'Americanism and Fordism"
in: Gramsci, Antonio. Selections from Prison Notebooks, New York:
International Publishers, 1971, pp. 277-318).
7. Мы описывали неовеществленный труд и его гегемонию над
другими видами труда в своей книге «Империя» (см.: Hardt, Michael
and Negri, Antonia Empire, Cambridge (Ma), London: Harvard Univ.
Press, 2000, pp. 280-300 [на русском языке см.: Хардт, Майкл и Не-
гри, Антонио. Империя, Москва: Праксис, 2004, ее. 263-284]).
8. О лингвистической природе нынешних форм труда см.: Virno,
Paola "Virtuosity and Revolution" in: Virno, Paolo and Hardt, Michael
(eds.) Radical Thought in Italy, Minneapolis (Min.), London: Univ. of
Minnesota Press, 1996, pp. 189-210. О «когнитивном труде» см.:
Vercellone, Carlo (ed.) Sommes-nous sortis du capitalisme industriel? Paris:
La Dispute, 2003.
9. Наше понимание эмоционального восприятия (аффекта)
восходит прежде всего к Спинозе (см.: Spinoza, Baruch. Ethics, Part III
[на русском языке см.: Спиноза, Б. Этика, Москва: ACT, 2001]).
Несколько иное, но совместимое с нашим представление об этом см.:
Damasio, Antonia Lookmgfor Spinoza, New York: Harcourt, 2003; Massumi,
Brian. Parables of the Virtual, Durham (NC), London: Duke Univ. Press, 2002.
10. О растущем внимании нанимателей к трудовому настрою и
социальным качествам работников см.: Henwood, Doug. After the New
Economy, New York, London: The New Press, 2003, pp. 76-79.
И. См. классическое эссе на эту тему: Simmel, Georg. "The
Metropolis and Mental Life" in: The Sociology of Georg Simmel, New York:
The Free Press, 1950, pp. 409-424. Для общего знакомства с идеями
Зиммеля о деньгах см.: Simmel, Georg. The Philosophy of Money, London,
New York: Roudedge, 1990, pp. 1^19 (включая полезное введение
Дэвида Фрисби к этой книге).
12. См., например: Smith, Dorothy. The Everyday World as Problematic:
a Feminist Sociology, Boston: Northeast Univ. Press, 1987; Ruddick, Sara
450
Часть 2. Множество
Maternal Thinking, Boston: Beacon Press, 1989. О заботе как женской
этике см.: Tronto, Joan. Moral Boundaries, London, New York: Routledge,
1993; Kittay, Eva Love's Labor, London, New York: Routledge, 1999.
13. Cai.: Kergoat, DanMe. «Linfirmiwe coordonne" in: Futur antürieur,
1991, Summer, na 6, pp. 71-85; Kergoat, Daniide, Imbert, Framois, Le
Doarií, НШипе, and Senotier, DanMe. Les infermiures et leur coordination,
1988-1989, Paris: Lamarre, 1992.
14. О «заботливых секретаршах» см.: Pierce,Jennifer. GenderTrials:
Emotional Lives in Contemporary Law Firms, Berkeley (Ca), London: Univ.
of California Press, 1995, pp. 83-102. Об отчуждении аффективного
труда см.: Hochschild, Arlie Rüssel. The Managed Heart: Commercialization
of Human Féeüng, Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 1983,
pp. 204-241. Хохсчайлд приводит статистику тендерного расклада
по рабочим местам, на которых требуется приложение эмоций.
15. Таков главный аргумент Дуга Хенвуда (см.: Henwood, Doug.
After the New Economy, New York, London: The New Press, 2003).
16. Обзор постфордизма и гибкой специализации см.: Amin, Ah
(ed.) Post-Fordism: A Reader, Maiden (Ma), Oxford: Blackwell, 1994.
17. См.: Вуй, Pascal and Fonte, Maria "Is the Technical Model of
Agriculture Changing Radically?" in: McMichael, Philip (ed.) The Global
Restructuring of Agro-Food Systems, Ithaca (NY), London: Cornell Univ. Press,
1994, pp. 241-257.
18. См.: Flitner, Michael. "Biodiversity: of Local Commons and Global
Commodities" in: Goldman, Michael (ed.) Privatizing Nature: Political
Struggles for the Global Commons, London: Pluto Press, 1998, pp. 144-166.
19. Прогноз Бюро труда США по наиболее быстрорастущим
секторам занятости на 2000-2010 гг. см.: www.bls.gov/news.release/
ecopro.toc.htm.
20. См., например, критику Тимоти Митчеллом исследований
«традиционалистов», представляющих египетское крестьянство как
нечто вечное и неизменное: Mitchell, Timothy. "The Invention and
Reinvention of the Peasant" in: Rule of Experts: Egypt, Techno-Politics,
Modernity, Berkeley (Ca): Univ. of California Press, 2002, pp. 123-152.
21. Классические определения крестьянства см. : Wolf, Eric. Pathways
to Power, Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 2000, pp. 195-
196; Shanin, Theodor. "Introduction: Peasantry as a Concept" in: Shanin,
Theodor (ed.) Peasants and Peasant Societies, Maiden (Ma), Oxford:
Blackwell, 1987, p. 3.
22. Отметим, что в английском языке терминологическое
различие между «крестьянином» и «фермером» помогает отделить друг
от друга эти два различных экономических статуса. Слова, исполь-
451
Примечания
зуемые в других языках, например -paysan по-французски, contadino
по-итальянски и campesino по-испански, затрудняют выражение
подобной терминологической тонкости. *
23. По подсчетам Мао, в 1930-е годы крестьяне-бедняки и
сельскохозяйственные работники вместе составляли 70 процентов
сельского населения Китая. Еще 20 процентов приходилось на
крестьян-середняков и экономически самостоятельное население, и
только 5 процентов - на богатых крестьян. См.: Tse-tung, Мао. 'Analysis of
the Classes in Chinese Society" (1926) in: Selected Works of Mao Tse-tung,
London: Lawrence and Wishart, 1954, vol. 1, pp. 13-20; Tse-tung, Mao.
"Reports of an Investigation into the Peasant Movement in Hunan" ( 1927)
in: Selected Works of Mao Tse-tung, vol. 1, pp. 21-29; и Tse-tung, Mao.
"The Chinese Revolution and the Chinese Communist Party"(1939) in: Selected
Works of Mao Tse-tung, vol. 3, pp. 72-101 (прежде всего - pp. 92-93).
24. Прекрасный анализ дебатов среди членов советского
руководства см.: Moishe, Lewin. Russian Peasants and Soviet Power, Evaston
(П.): Northwestern Univ. Press, 1968.
25. См.: Viola, Lynne. Peasant Rebels under Stalin: Collectivization and the
Culture of Peasant Resistance, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1996.
Виола утверждает, что хотя крестьянство и проиграло сражение
против государства Советов и в результате было уничтожено как
хозяйственный класс, оно сохранило свою культурную идентичность
благодаря традиции сопротивления.
26. Мао весьма критично отзывался о многих сторонах
советской сельскохозяйственной политики, но не об общем плане
переустройства крестьянского производства и коллективизации
сельского хозяйства. Напротив, он считал, что в СССР пошли недостаточнд
далеко! У Мао было два главных критических замечания в отноше-"
нии этого процесса в Советском Союзе. Во-первых, там слишком
упирали на важность механизации и технологического развития Л
качестве условия коллективизации: появление тракторов предше**
ствовало созданию кооперативов. Мао же полагал, что акцент еле*
дует делать на трансформации производственных отношений: «Сна"
чала нужно изменить отношения производства, а потом, и только
потом, смогут широко развиться производительные силы» (Tse-tungi*
Мао. A Critique of Soviet Economics, New York: Monthly Review Press, 19w,
p. 93). Во-вторых, он полагал, что Советская власть недостато,и1в
радикально перестроила собственность. Коллективная или общи*
ная собственность, созданная в СССР, - это только первый шаг на
пути, который должен в конечном итоге привести к общественной
собственности на землю и средства производства (см.: Ibid, pp. 68, lSffl
452
Часть 2. Множество
2 7. Китайский кинематограф сегодня дает примеры тоски по
крестьянскому миру, однако ностальгию не следует путать с
утверждением, будто крестьянский мир и в самом деле был воссоздан. См.,
например, замечательную интерпретацию Чжан Сюдонгом
«Красного гаоляна» Чжана Имоу как крестьянской утопии: Zhang, Xudong.
Chinese Modernism in the Era of Reforms, Durham (NC): Duke Univ. Press,
1997, pp. 318-322.
28. Классический пример - сельское хозяйство в Калифорнии.
Строительство огромных плотин и систем ирригации стало
мощным инструментом перехода от мелких семейных фермерских
хозяйств к крупному корпоративному производству. Концентрация
собственности сопровождалась внедрением технологических
новаций и резким ростом производительности. См.: Pisani, Donald. From
the Family Farm to Agribusiness: The Irrigation Crusade in California and the
West, 1850-1931, Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 1984.
29. См.: Brenner, Robert. 'Agrarian Class Structure and Economic
Development in Pre-Industrial Europe" in: Aston.T.H. and Philpin, C.H.E.
(eds.) The Brenner Debate, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1985, pp. 10-
63.
30. О конце крестьянства во Франции см.: Mendras, Henri. Sociùtu
paysannes: uuments pour une thwry de la paysannerie, Paris: Armand Colin,
1976. Более обобщенное видение см.: Goodman, David and Redelift,
Michael. From Feasant to Proletarian: Capitalist Development and Agrarian
Transitions, New York: St. Martin's Press, 1982.
31. По истории землевладения во Вьетнаме см., например: Long,
Ngo Vinh. "Communal Property and Peasant Revolutionary Struggles in
Vietnam"in: Peasant Studies, 1990, vol. 17, Winter, no. 2, pp. 121-140.
Аналогичные примеры из истории Африки к югу от Сахары см.: Dike,
Enwere. "Changing Land Tenure Systems in Nigeria" in: Peasant Studies,
1989, vol. 17, Fall, no 1, pp. 43-54; Saul, J.S. and Woods, R. 'African
Peasantries" in: Shanin,Theodor (ed.) Peasants and Peasant Societies, Maiden
(Ma), Oxford: Blackwell, pp. 80-88.
32. Ведутся активные споры, действительно ли термин
«крестьянство» когда-либо точно соответствовал подобным системам
малоземельного производства, особенно в Африке (см.: Hay, Margaret
Jean.'"Peasants' in Modern East African Studies" in: Peasant Studies, 1979,
vol. 8, Winter, no 1, pp. 17-29).
33. Об истории политических конфликтов вокруг земельной
реформы в Гватемале см.: Grandin, Greg. The Bbod of Guatemala, Durham
(NC): Duke Univ. Press, 2000. В более широком плане о
сохраняющемся неравенстве во владении землей и провалах земельной ре-
453
Примечания
формы в Латинской Америке см.: Feder, Ernst. The Rape of the Peasantry:
Latin America's Landholding System, New York: Anchor Books, 1971;
Thiesenhusen, William. Broken Promises: Agrarian Reform and the Latin
American Campesino, Boulder (Ca): Westview, 1995.
34. Полезное описание структуры и действий одной из
крупнейших транснациональных корпораций агробизнеса см.: Кпееп,
Brewster. Invisible Giant: Cargill and Its Transnational Strategies, London:
Pluto Press, 1995.
35. См.: Elson, R.E. The End of the Peasantry in Southeast Aia, New York:
St. Martin's Press, 1997; Pereira, Anthony. The End of the Peasants:The Rural
Labor Movement in Northeast Brazil, 1961-1988, Pittsburgh: Univ. of
Pittsburgh Press, 1997.
36. Например, о процессе пролетаризации сельскохозяйственных
рабочих в Африке см.: Amin, Samir (ed.) Lagriculture africaine et le
capitalisme, Paris: Anthropos, 1975.
37. Культурная функция крестьянского мира вне Европы
двойственна точно так же, как нечетко и употребление неевропейскими
экономистами термина «крестьянство». В этом мы уже убедились
выше. В неевропейской литературе середины и конца XX века
можно явственно распознать описание перемен, схожих с тем упадком
крестьянского мира, который уже был изображен европейскими
писателями. Так, многие африканские романы, например «Распад»
Чинуа Ачебе, «Сомнительная афера» Хамиду Кейна и «Сезон
переезда на Север» Таиба Салиха прослеживают исторический
переход, при котором общественные отношения и формы власти в
традиционной сельской структуре подверглись дестабилизации,
главным образом вследствие колониального вторжения, но и под
влиянием сил эпохи модернити и, в конечном счете, из-за
появления капитала. Структура эмоциональных восприятий, которую
можно обнаружить в большинстве произведений литературы
колониального и постколониального периодов, бесспорно, имеет черты
сходства с потерей крестьянского мира в Европе: налицо всеобщее
ощущение беспорядочности, дезориентации и тоски. Однако,
представляя кризис неевропейских сельских структур в образах упадка
крестьянского мира в Европе, мы упускаем из вида его специфику.
Дело выглядит так, как будто мы способны понять неевропейские
культуры и общества лишь в той мере, в какой они совпадают или
не совпадают с прошлым Европы, которое выступает в качестве
универсального стандарта.
38. Раймон Уильяме прекрасно показывает в своем панорамном
исследовании «Провинция и город», как счастливые прежние вре-
454
Часть 2. Множество
мена сельской Англии оставались в современной английской
литературе удивительно живучим мотивом в ходе разворачивания
самых разных событий. «Английское отношение к сельской жизни и
идее сельской жизни сохранялись с поразительным накалом.
Поэтому даже когда общество стало преимущественно городским, его
литература... все еще была в основном сельской» (Williams, Raymond.
The Country and the City, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1973, p. 2).
39. О европейском искусстве эпохи модернити см., например:
Rubin, William (ed.) "Primitivism"in 20th Century Art, New\brk: Museum
of Modern Art, 1984.0 европейской модернистской литературе см.:
Tòrgovnick, Mariana Gone Primitive: Savage Intellects, Modern Lives, Chicago:
Univ. of Chicago Press, 1990; Barkan, Elazar and Bush, Ronald (eds.)
Prehistories of the Future: The Primitivist Project and the Culture of Modernism,
Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1995.
40. В этом параграфе мы воспроизводим периодизацию
развития антропологии, предложенную Майклом Кирни (см.: Kearney,
Michael. Reconceptualizing the Peasantry: Anthropobgy in Global Perspective,
Boulder (Ca): Westview Press, 1996, pp. 23-41). Крестьянская
парадигма возникла в антропологии с началом «холодной войны»,
причем ее применение антропологами часто соответствовало четкой
расстановке геополитических сил. С одной стороны, в соответствии
с теориями развития, крестьянин был «неразвитой» фигурой,
способной относительно быстро достичь развитого состояния евроа-
мериканской нормы. С другой стороны, в соответствии с
идеологией китайской революции и различных
национально-освободительных движений, понятие «крестьянства» ориентировалось на три
континента, пытаясь отразить его как социально-политэкономичес-
кое явление, общее для Азии, Латинской Америки и Африки. В этом
смысле крестьянин был фигурой антикапиталистической и
революционной. Наконец, нужно учесть, что понятие крестьянства во
многих антропологических исследованиях трактуется противоречиво.
Действительно, Зайдель Сильверман утверждает, что никогда не
существовало логичного, в полном смысле культурного
определения крестьянства; взамен наиболее ответственные антропологи
полагались на экономическое определение (см.: Silverman, Sydel.'The
Concept of the Peasant and the Concept of Culture" in: Mendur, Joan
(ed.) Social Anthropology of Peasantry, Bombay: Somaiya Publications, 1983,
pp. 7-31).
41. Кое-кто даже заявляет, будто с политической точки зрения
крестьянство не составляет отдельного класса. Так, Эрик Хобсбаум
называет примитивных бунтарей, в том числе взбунтовавшихся
455
Примечания
крестьян, «людьми, которые не дошли до политики, поскольку они
еще не нашли или только начинают находить особый язык, чтобы
выразить свои жизненные устремления» (см.: Hobsbawm, Eric.
Primitive Rebels, New York, London: WW Norton & Ca, 1959, p. 2).
42. «Поскольку между парцелльными крестьянами существует
лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает
между ними никакой общности, никакой национальной связи,
никакой политической организации, - они не образуют класса. Они
поэтому неспособны защищать свои классовые интересы от своего
собственного имени, будь то через посредство парламента или
через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их
должны представлять другие» (Marx, Karl. The Eighteenth Brumaire of Louis
Bonaparte, New York: International Publishers, 1963, p. 124 [на русском
языке см.: Маркс, Карл. "18 Брюмера Луи Бонапарта" в: Маркс, Карл
и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 18]).
43. См., например: Kautsky, Karl. The Agrarian Question, London: Zwan,
1988. Мнение Маркса по поводу политического проекта в России,
основанного на крестьянстве, изложено в его письме к Вере
Засулич от 8 марта 1881 г. (см.: Marx, Karl and Engels, Friedrich. Coìlected
Works, New York: International Publishers, 1975, vol. 24, p. 346 [на
русском языке см.: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения. 2-е изд.,
т. 19, ее. 250-251]). Там Маркс объясняет, что в «Капитале» нет
универсальной теории исторического развития, и эта книга не
приговаривает нас следовать определенным стадиям развития. Он
считает, что крестьянская община в России способна непосредственно
перейти к коммунизму.
44. «Крестьяне поэтому находят своего естественного союзника
и вождя в городском пролетариате» (Маркс, Карл."18 Брюмера Луи
Бонапарта" в: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд.,
т. 18]). По мнению Маркса, пролетариат не всегда был активным
политическим субъектом, но по мере исторического развития
обрел активность. Французский пролетариат не мог сыграть роль
субъекта революции 1789 г. Он был способен лишь послужить
интересам буржуазии и сплотиться под ее водительством. В
восстаниях 1830 и 1848 гг. парижский пролетариат делал первые шаги по
политической сцене как самостоятельное действующее лицо и
всякий раз быстро терпел поражение. Только с созданием Парижской
коммуны в 1871 г. пролетариат действительно стал субъектом
политики.
45. Эта догадка составляет один из основополагающих тезисов в
исследованиях постколониального периода. В частности, см.: Spivak,
456
Часть 2. Множество
Gayatri. A Critique of Postcolonial Reason, Cambridge (Ma), London:
Harvard Univ. Press, 1999 (прежде всего - pp. 252-266).
46. Наряду с Мао Цзэдуном, в качестве крупного теоретика
коммунистической революции, опирающейся на крестьянство, нужно
назвать Хо Ши Мина (см.: Но Chi Minh. "The Party's Military Work
among the Peasants" in: Neuberg, A. (ed.) Armed Insurrection, New York:
St. Martin's Press, 1970, pp. 255-271).
47. Вновь обратимся к книге Мао Цзэдуна «Критика советской
экономики» (Tse-tung, Мао A Critique of Soviet Economics, New York:
Monthly Review Press, 1977, прежде всего - pp. 55,136). Он сетует, что
в СССР слишком большие надежды возлагались на новую технику
и развитие производительных сил, но слишком мало внимания
уделялось изменению крестьянства, то есть - надстроечной,
политической трансформации.
48. Мы не считаем, что между городской и сельской сферами
больше нет различий. Но эти различия теперь лишены политической
значимости, и обе равны в плане сотрудничества и коммуникации.
В этом играет свою роль массовое распространение печати, радио,
телевидения и, в некоторых регионах, интернета. Сказываются и
радикальные изменения в производственной практике, наряду с
территориальной трансформацией городских и сельских
ландшафтов. Некоторые ученые в Китае называют такой процесс сельской
урбанизацией (см.: Goldin, Gregory Eliyu (ed.) Farewell to Peasant China:
Rural Urbanization and Social Change in the Late Twentieth Century, Armonk
(NY), London: M.E. Sharpe, 1997).
49. С этой точки зрения проект группы по изучению низших
социальных слоев в южноазиатских странах, в частности - труды ее
основателя Ранаджита Гухи, может восприниматься как чисто
маоистский подход. Если выражаться точнее, то они принимают как
данность результаты маоистского революционного процесса
постольку, поскольку настаивают, что крестьяне - точно так же, как и
пролетарии в промышленности - способны стать активным и
самостоятельным политическим субъектом. Именно равенство
политических способностей позволяет отнести крестьян, промышленных
рабочих и другие группы к общей категории «низших». Иными
словами, группа по изучению низших социальных слоев отвергает
представление, будто крестьяне вообще аполитичны или еще не
политизированы, и утверждает, что низшие слои в целом и крестьяне в
частности - творцы собственной судьбы. Так, британские историки
традиционных взглядов считают крупные восстания индийских
крестьян против британского владычества в конце XIX и в начале
457
Примечания
XX вв. спонтанными и непоследовательными. Гуха же утверждает,
что это были мотивированные и сознательные действия со стороны
индийского крестьянства, из чего выходит, будто речь идет о
подлинно политической активности. Прекрасную общую оценку
трудов группы по изучению низших социальных слоев в
южноазиатских странах см.: Chakrabarty, Dipesh. "Subaltern Studies and Postcolonial
Historiography" in: Nepantla, 2000, vol. 1, no. 1, pp. 9-32 (прежде
всего-pp. 14-21).
50. См.: Bove, Josñ and ManguyYves. La configurationpaysanne, Paris:
Eden Productions, 2003; Wright, Angus and Wolford, Wendy. To Inherit
the Earth: The Landless Movement and the Struggle for a New Brazil, Oakland:
Food First, 2003; Bradford, Sue and Rocha, Jan. Cutting the Wire:The Story
of the Landless Movement in Brazil, London: Latin American Bureau, 2002.
51. См.: Kearney, Michael. Reconceptuaüzing the Peasant: Anthropology
in Global Perspective, Boulder (Ca): Westview Press, 1996, pp. 23^11.
52. Здесь под личностью - по контрасту с понятием того, что
отличается от чего-то другого, - подразумевается то, что различно по
своей сути. Такое понимание личности разработано Жилем Деле-
зом в работах «Спиноза и проблема выражения» и «Повторение и
различие» (см.: Deleuze, Gilles. Expressionism in Philosophy: Spinoza, New
York: Zone Books, 1990; Difference and Repetition, New York: Columbia
Univ. Press, 1995). См. также статью о «доиндивидуальных
личностях» (singularitùs prìt-indwiduelles): Zourabichvili, Fraraois. Le vocabulaire
de Deleuze, Paris: Ellipses, 2003, pp. 76-78.
53. Piot, Charles. Remotely Global: Village Modernity in West Africa,
Chicago: Univ. of Chicago Press, 1999, pp. 22-24. Пио дает отличный
образец антропологической модели, учитывающей местные
особенности и глобальную общность, в данном случае на примере
деревенской жизни на севере Того. По проблеме африканской модер-
нити см.: Comaroff, Jean and Comaroff, John (eds.) Modernity and Its
Malcontents: Ritual and Power in Postcolonial Africa, Chicago: Univ. of Chicago
Press, 1994, pp. xi-xxxvii.
54. Comaroff, Jean and Comaroff, John. "Occult Economies and the
Violence of Abstraction: Notes from the South African Postcolony" in:
American Ethnologist, 1999, vol. 26, May, na 2, pp. 279-303 (прежде
всего - p. 294).
55. Главной темой социологии эпохи модернити была нищета:
ее экономические условия сопоставлялись с ее политическими,
физиологическими и идеологическими проявлениями. Например, в
немецкой социологии, в частности - в школе, образовавшейся в 1920-е
годы вокруг Георга Зиммеля, нищета находилась в центре внима-
458
ЧЧастъ 2. Множество
ния, поскольку обеднение средних классов имело политические
следствия. Так, Зигфрид Кракауэр анализировал, как бедные рабочие и
служащие дрейфовали в сторону фашизма (см.: Kracauer, Sigfried.
The Salaried Masses, London: Verso, 1998). Этот же сюжет был
характерен для немецкого кино экспрессионистского направления. Эрих
Фромм в психологии, Франц Нейман в политологии и Альфред
Дёблин в литературе показали тесную связь между
экономическими и культурными аспектами бедности, продемонстрировав
существенный антропологический регресс, вызываемый каждым
кризисом в циклах капиталистического развития.
56. Развернутый анализ классической и марксистской теорий
«промышленной резервной армии труда» см.: Moulier-Boutang, Yann.
De l'esclavage au salariat, Paris: PUF, 1998. Исходные дефиниции этой
теории см.: Marx, Karl. Capital, vol. 1, New York: Vintage, 1976, pp. 781-
794 [на русском языке см.: Маркс, Карл. "Капитал',' т. 1 в: Маркс,
Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 23]; Luxemburg,
Rosa The Accumulation of Capital, New York: Monthly Review Press, 1951,
pp. 348-367 [на русском языке см.: Люксембург, Роза. Накопление
капитала, Москва, Ленинград: Государственное
социально-экономическое издательство, 1934].
57. Например, Рем Кулас пытается понять жизнь города Лагос,
сосредоточившись на чрезвычайной изобретательности бедноты,
которая, к примеру, продает подержанную мелкую аппаратуру на
рынке под открытым небом. То, что поначалу кажется хаосом, на
подобном рынке оборачивается сложной организацией. См.: Koolhas,
Rem. Lagos Handhook: Project on the City 4, New York: Taschen, готовится
к печати.
58. См., например: Reed, Richard. Forest Dwellers, Forest Protectors,
Boston: Allyn and Bacon, 1997; Picchi, Debra The Bakairi Indians of Brazil,
Prospect Heights (IL): Waveland Press, 2000. Отличный источник
информации - «Монитор природных знаний и развития» (www.nuffic.nl/
ciram/ikdm/index.html).
59. О ключевой роли языка в сегодняшней хозяйственной
деятельности см.: Virno, Paola Science sociali e "natura umana", Catanzaro:
Rubbettino, 2002 (прежде всего - pp. 49—66).
60. Историю движений бедноты в Соединенных Штатах в XX
веке см.: Piven, Francis Fox and Cloward, Richard. Poor People's Movements,
New York: Random House, 1979. Актуальным примером является Кен-
сингтонский союз социальных прав в Филадельфии, штат
Пенсильвания (www.kwru.org).
459
Примечания
61. Desai, Ashwin. We are the Poors: Community Struggles in Post-Apartheid
South Africa, New York: Monthly Review Press, 2002, p. 44.
62. Фундаментальное изложение предложения о
гарантированном доходе или гражданском доходе с точки зрения классической и
монетарной экономики см.: Van Parijs, Philippe. Real Freedom for All,
Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1995. См. также: Gorz, Andra
Reclaiming Work: Beyond the Wage-Based Society, Cambridge: Polity, 1999;
Gorz, Andrit Limmatüriel, Paris: Galilfte, 2003; Beck, Ulrich. The Brave
New World of Work, Cambridge: Polity, 2000; Suplicy, Edoardo Matarazzo.
Renda de cidadania, Sro Riulo: Cortez, 2002; Aronowitz, Stanley and Cutler,
Jonathan (eds.) Post-Work, London, New\brk: Routledge, 1998.
63. О «юнионизме социальных движений» см.: Moody, Kim. Workers
in a Lean World: Unions in the International Economy, London: Verso, 1997.
64. Более подробную информацию о забастовках тех, кто занят
неполный рабочий день, и временных работников см. на сайте
«Ассоциации временных работников Парижа» (http://pap.ouvaton.org).
65. К сожалению, в XX веке роман Достоевского стали читать
главным образом в свете опыта коммунизма в России, что обеднило
восприятие идеи автора. Когда в 1913 г. Максим Горький осуждал
этот роман, а Альбер Камю в 1959 г. с воодушевлением
адаптировал его для театральной постановки, они оба видели в бесах
Достоевского российских коммунистов. Конечно, нужно читать «Бесов» с
учетом политических ценностей, но нельзя сводить все просто к
советской истории. В сюжет Достоевского заложен гораздо более
общий и глубокий страх перед множеством.
66. В противоположность Достоевскому, известный писатель-
фантаст Виктор Желязны подчеркивает отказ от авторитарного
контроля в своем романе «Имя мне легион» (см.: Zelazny, Victor. My
Name Is Legion, New York: Ballantine, 1976). В мире будущего, где
жизненно важная статистика, касающаяся обитателей Земли, хранится
в центральном компьютере, герой Желязны умудряется получить
доступ к своим файлам и неоднократно изменять собственный
облик, избегая тем самым контроля. Быть легионом означает для него
уйти из-под давления идентичности.
67. Marx, Karl. Grundrisse, New York: Vintage, 1973, pp. 81-111 [на
русском языке см.: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е
изд., т. 12, ее. 707-738].
68. CM.:Negri,AntonfaMarab^oridMara,NewYork:Autonomedia, 1989.
69. Работы Фредрика Джеймсона дают наиболее полный
пример периодизации (см., например: Jameson, Fredric. The Political
Unconscious, Ithaca (NY), London: Cornell Univ. Press, 1981, pp. 74-102).
460
Часть 2. Множество
70. См.: Foucault, Michel. Discipline and Punish, New York: Vintage,
1979. Более раннее исследование Фуко изоморфизмов знания и
эпистемологических режимов см.: Foucault, Michel. Ldrchüologie du savoir,
Paris: Gallimard, 1969 (прежде всего - pp. 177-183).
71. Descartes, Renn. «Discourse on the Method» in: Discourse on the
Method and Meditation on First Philosophy, New Haven: Yale Univ. Press,
1996, p. 8 [на русском языке см.: Декарт, Р."Рассуждения о методе"в:
Декарт, Р. Сочинения, Москва: Мысль, 1989, т. 1]. Детальная
информация относительно предварительных набросков и содержания
этого текста дана в развернутом комментарии Этьена Жильсона -
редактора французского издания книги Декарта (см.: Descartes, Rem.
Discours de кг muthode, Paris: Vrin, 1930).
72. О «силе плоти» в традиции апостола Павла см.: Lubac, Henry de.
Catholicisme: Les aspects sociaux du dogme, Paris: Le Cerf, 1941. Эта книга
опирается на святоотеческие основания и августинизм, она
открыла путь исторической концепции искупления - традиции, серьезно
развитой современными формами «теологии освобождения».
73. Идея политического организма послужила укреплению
теорий абсолютистского государства в Европе эпохи ранней модерни-
ти, однако эта аналогия сохранялась на всем протяжении этой
эпохи. Обзор представлений классической немецкой философии - от
Канта и Фихте до Гегеля и Маркса - о политической системе как
едином живом организме см.: Cheah, Pheng. Spectral Nationality, New
York: Columbia Univ. Press, 2003.
74. Эти взгляды мы подробнее обсудим в третьей части книги.
Пока же достаточно лишь обрисовать спектр аргументов адептов
глобальной безопасности, процитировав Самюэля Хантингтона и
Джозефа Ная {см.: Huntington, Samuel. The Clash of Civilizations and
Remaking of World Order, New York: Touchstone, 1998 [на русском языке
см.: Хантингтон, Самюэль. Столкновение цивилизаций, Москва: ACT,
2003]; Nye, Joseph. The Paradox of American Power, Oxford, New York:
Oxford Univ. Press, 2002 [на русском языке см. рецензию:
Иноземцев, Владислав. "Полезные рекомендации политическому классу
Америки" в: ПОЛИС. Политические исследования, 2002, № 5, ее. 180—
185]). Что касается «республиканского» направления анализа,
существуют различные публикации, в которых говорится о
«глобальном гражданском обществе» (см., например: Kaldor, Mary. Global Civil
Society: an Answer to War, Cambridge: Polity, 2003; а также ежегодный
журнал Global Civil Society, издаваемый с 2001 года).
75. Об ограниченности аналогии с внутринациональным
устройством, когда предпринимаются попытки связать политические фор-
461
Примечания
мы на глобальной сцене с теми, что имеют место в рамках
отдельных стран, см.: Hardt, Michael and Negri, Antonia Empire, Cambridge
(Ma), London: Harvard Univ. Press, 2000, pp. 3-21 [на русском языке
см.: Хардт, Майкл и Негри, Антонио. Империя, Москва: Праксис,
2004, ее. 19-34].
76. Schumpeter, Joseph. Capitalism, Socialism, and Democracy, New York:
Harper and Brothers, 1942, p. 141.
77. См.: Sassen, Saskia "The State and Globalization" in: Hall, Rodney
and Biersteker, Thomas (eds.) The Emergence of Private Authority in Global
Governance, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002, pp. 91-112. См.
также: Hardt, Michael and Negri, Antonia Empire, Cambridge (Ma),
London: Harvard Univ. Press, 2000 [на русском языке см.: Хардт, Майкл
и Негри, Антонио. Империя, Москва: Праксис, 2004].
78. Добротное краткое изложение теорий неравномерности
развития и неэквивалентности обмена см.: Ghosh, B.N. Dependency Theory
Revisited, Aldershot: Ashgate, 2001.
79. В числе работ географов, занимающихся современной
топологией эксплуатации, см.: Smith, Neil. Uneven Development: Nature,
Capital, and the Production of Space, Maiden (Ma), Oxford: Blackwell, 1990;
Harvey, David. Spaces of Capital: Towards a Critical Geography, London, New
York: Roudedge, 2001 ; Massey, Doreen. Spatial Divisions of Labor: Social Structure
and the Geography of Production, Houndmills, New York: Macmillan, 1995.
80. Mittelman, James. The Globalization Syndrome, Princeton (NJ):
Princeton Univ. Press, 2000.
81. См.: Pempel.T.J. The Politics oftheAian Economic Crisis, Ithaca (NY):
Cornell Univ. Press, 1999.
82. В качестве классического текста см.: Polanyi, Karl. The Great
Transformation, Boston: Beacon Press, 1944 [на русском языке см.: По-
ланьи, Карл. Великая трансформация: политические и экономические
истоки нашего времени, СПб.: Алетейя, 2002].
83. В качестве некоторых классических текстов такого рода см.:
Ehrlich, Eugen. Fundamental Principle of the Sociology of Law, Cambridge
(Ma), London: Harvard Univ. Press, 1936; Commons, John R. Legal
Foundations of Capitalism, Houndmills, New York: Macmillan, 1924;
Galbraith, John Kenneth. The New Industrial State, Boston, New York:
Houghton Mifflin, 1967.
84. Анализ ряда формирующихся видов частной власти см.: Hall,
Rodney and Biersteker, Thomas (eds.) The Emergerne of Private Authority
in Global Governarne, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002.
85. Историческое толкование lex mercatoria и его эволюции см.:
Galgano, Francesca Lex mercatoria, Bologna: Il Mulino, 1998. Юридичес-
462
Часть 2. Множество
кий анализ lex mercatoria в глобализационных процессах см.:
Carbonneau, Thomas (ed.) Lex Mercatoria and Arbitration: A Discussion of
the New Law Merchant, Dobbs Ferry (NY)-.Transnational Juris Publications,
1990. Более детальное обсуждение европейского опыта см.: Ferrarese,
Maria Rosaria Le istituzioni della globalizzazione, Bologna: Il Mulino,
2000. О роли юридических фирм в международной торговле см.:
Dezalay, Yves. "Multinationales de l'expertise et 'dftpmissement de l'Etat' ч
in: Actes de la recherche en sciences sociales, 1993, March, na 96-97, pp. 3-20;
Dezalay, Yves. Marchands de droit: La restructuration de l'ordre juridique
international par les multinationales du droit, Paris: Fayard, 1992; Dezalay,
Yves and Bryant Garth. Dealing in Virtue: International Commercial
Arbitration and Construction of a Transnational Legal Order, Chicago: Univ.
of Chicago Press, 1996.
86. О концепции «комплексного суверенитета» см.: Jayasuriya,
Kanishka "Globalization, Law, and the Transformation of Sovereignty:
The Emergence of Global Regulatory Governance" in: Indiana Journal of
Global Legal Studies, 1999, vol. 6, Spring, no 2, pp. 425-455.
87. О соотношении количества голосов при голосовании в МВФ
см.: http://www.imf.org/external/np/sec/memdir/members.htm.
88. Любопытный взгляд на организационную культуру МВФ со
стороны благоволящего к нему и хорошо информированного
журналиста см.: Blustein, Paul. The Chastening: Inside the Crisis that Rocked the
Global Financial System and Humbled the IMF, New York: Public Affairs, 2001.
89. О высказываниях Джозефа Стиглица по поводу
«вашингтонского консенсуса» см.: Chang, Ha-Joon (ed.) Joseph Stiglitz and the World
Bank: the Rebel Within, London: Anthem, 2001; а также в более
широком плане: Stiglitz, Joseph. Globalization and Its Discontents, New York:
Norton, 2002 [на русском языке см.: Стиглиц, Джозеф.
Глобализация: тревожные тенденции, Москва: Мысль, 2003; а также
рецензию: Иноземцев, Владислав. "Стресс глобализации: благородное
возмущение и упрямая реальность" в: Мировая экономика и
международные отношения, 2002, № 11, ее. 109-113]. См. также: Dezalay, Yves
and Garth, Bryant. "Le 'Washington Consensus': Contribution a une
sociologie de l'hñgñmonie du neoliberalisme" in: Ates de la recherche en
sciences sociales, 1998, March, na 121-122, pp. 3-22.
90. Подробное изложение истории Всемирного банка см.: Кариг,
Devesh, Lewis, John, and Webb, Richard. The World Bank: Its First Half
Century (vol. 1: History), Washington (DC): Brookings Institution, 1997.
91. О дефиците и неовеществленной собственности см.: May,
Chrisopher. A Global Political Economy of Intellectual Property Rights: The
New Enclosures, London, New York: Routledge, 2000, p, 45.
463
Примечания
92. См.: Haraway, Donna Modest Witness @ Second Millennium, London,
New York: Routledge, 1997, pp. 79-85.
93. Дело «Даймонд против Чакрабарти» в: United States Reports;
Washington (DC): Government Printing Office, 1982, vol. 447, pp. 303-
22. Председатель Верховного суда Бюргер изложил судебное
мнение в письменном виде.
94. Boyle, James. Shamans, Software and Spleens: Law and the Construction
of the Information Society, Cambridge (Ma), London: Harvard Univ. Press,
1996, pp. 22,106. В принципе возможны многочисленные примеры,
схожие с этим. В частности, много подобных случаев могло бы стать
следствием Проекта по изучению многообразия генома человека, в
рамках которого отбираются образцы волос, крови и кожной ткани
со щек представителей как можно большего числа разнообразных
этнических групп, чтобы создать архив генетической информации.
Когда-нибудь такие образцы тоже могут стать объектами
исследований, которые приведут к выдаче патентов.
95. См.: Kloppenburg, Jack (Jr.) and Kleinman, Daniel. "Seeds of
Controversy: National Property Versus Common Heritage" in:
Kloppenburg, Jack (Jr.) (ed.) Seeds and Soverägnty: The Use and Control of
Plant Genetic Resources, Durham (NC): Duke Univ. Press, 1988, pp. 174—
302; Kloppenburg, Jack (Jr.) First the Seed: The Political Economy of Plant
Biotechnology, 1492-2000, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1988,
pp. 170-190.
96. В американском праве это было установлено Актом о
патентовании растений 1930 г., в котором речь идет о вегетативном
размножении таких растений, как гибриды роз, а также Актом о
защите растительного разнообразия 1970 г., регулирующим генеративное
размножение видов растений, а, значит, и семян. См.: Office of
Technology Assessment. Patenting Life, New York: Marcel Dekker, 1990,
pp. 71-75; United States Code Annotated 35, sec. 161 "Patents for plants"
and 7, sec. 2402 "Right to Plant variety protection'.'
97. См., например: Kimbrell, Andrew (ed.) Fatal Harvest: The Tragedy
of Industrial Agriculture, Washington (DC): Island Press, 2002.
98. См.: Epstein, Steven. Impure Science: AIDS, Activism, and the Politics
of Knowledge, Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 1996.
99. О дереве ним см.: Posey, Darrel and Dutfield, Graham. Beyond
Intellectual Property, Ottawa: International Development Research Center,
1996, p. 80; Dutfield, Graham. Intellectual Property Rights, Trade and
Biodiversity, London: Earthscan Publications, 2000, Appendix 1, pp. 132-
134.
100.0 куркуме см.: Dutfield, Graham. Intellectual Property Rights, Trade
464
Часть 2. Множество
and Biodiversity, p. 65. О расхождении стандартов в отношении
традиционных и научных знаний см.: Roht-Arriaza, Naomi. "Oh Seeds and
Shamans: The Appropriation of the Scientific and Technical Knowledge
of Indigenous and Local Communities" in: Ziff, Bruce and Rao, Pratima
(eds.) Borrowed Power: Essays on Cultural Appropriation, New Brunswick
(NJ): Rutgers Univ. Press, 1997, pp. 255-287.
101. Обращает на себя внимание то, как сменился настрой
Всемирной Организации по интеллектуальной собственности (ВОИС)
за время ее недолгого существования. ВОИС начинала почти
исключительно с защиты - через патентование и оформление
авторских прав - интеллектуальной собственности в самых богатых
странах. Однако со временем ВОИС стала уделять все больше внимания
«новым проблемам» в сфере интеллектуальной собственности,
которые важнее для бедных стран, а именно - защите традиционных
знаний и генетических ресурсов, а также доступности недорогих
лекарств.
102. См.: Lessig, Lawrence. The Future of Ideas: The Ente of the Commons
in a Connected World, New York: Vintage Books, 2002; Stallman, Richard.
Free Software, Free Society, Cambridge: Free Software Society, 2002; DiBona,
Chris, Ockman, Sam, and Stone, Mark (eds.) Opensources: Voices from the
Open Source Revolution, Cambridge: O'Reily, 1999.
103. Marx, Karl. Economic and Philosophic Manuscripts in Early
Writings, London: Penguin, 1975, p. 351 [на русском языке см.: Маркс,
Карл. "Экономико-философские рукописи 1844 года" в: Маркс, Карл
и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 42, ее. 41-174].
104. Spinoza, Baruch. "Ethics" (book 2, proposition 13, postulate 1) in:
The Collected Works of Spinoza, vol. 1, p. 462 [на русском языке см.:
Спиноза, Б. Этика, Москва: ACT, 2001].
105. Попытка описать время, в которое мы живем, как «позднюю
модернити», а не как «постмодернити», является (особенно среди
немецких социологов) частью усилий по сохранению и/или
восстановлению главных общественных организмов и форм эпохи
модернити (см., например: Beck, Ulrich. The Reinvention of Politics: Rethinking
Modernity in the Global Social Order, Cambridge: Polity, 1997).
Постмодернистские подходы хорошо представлены в: Balsamo, Anne. Technologies
of the Gendered Body, Durham (NC): Duke Univ. Press, 1996; Shaviro, Steven.
The Cinematic Body, Minneapolis (Min.), London: Univ. of Minnesota Press,
1993.
106. Putnam, Robert. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American
Community, New York: Simon &: Schuster, 2000. Патнэм рассматривает
свой тезис в сравнительной плоскости на примере еще нескольких
465
Примечания
стран в: Putnam, Robert (ed.) Democracy in Flvx:The Evolution of Social Capital
in Contemporary Society, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2002.
107. См., например: Sennett, Richard. The Corrosion of Character: The
Personal Consequences of Work in the New Capitalism, New York, London:
WW Norton & Co, 1998.
108. См., например: Rorty, Richard. Achieving Our Country, Cambridge
(Ma), London: Harvard Univ. Press, 1998; Kazin, Michael. 'A Patriotic
Left" in: Dissent, 2002, Fall, pp. 41-44. Здесь уместно сослаться на
выступления Джин Бет Эльштайн, которая с левых позиций защищает
семейные традиции и воспевает патриотический пыл в
Соединенных Штатах по поводу «справедливых войн».
109. Merleau-Ponty, Maurice. The Visible and the Invisible, Evanston:
Northwestern Univ. Press, 1968, p. 139.
110. Heidegger, Martin. The Question Concerning Technology, New York:
Harper and Row, 1977.
111. О Дракуле и антисемейном нарративе, составляющем
угрозу гетеросексульному человеческому воспроизводству, см.: Armstrong,
Nancy. "Feminism, Fiction, and the Utopian Potential of Dracula"
(доклад на конференции о будущем утопий в Университете Дьюка, Дар-
хэм, Северная Каролина, май 2003 года).
112. Телевизионный сериал «Баффи - убийца вампиров» - самый
любопытный пример, рассчитанный на невзыскательную публику.
См. также романы Лорель К. Гамильтон об Аните Блейк -
охотнице за вампирами.
113. См.: Moreau, Framois. Spinoza: ^experience et l'üternitü, Paris: PUF,
1994.
114. См.: Febvre, Luden. Le ргоЫите de l'incroyance au XVIe siucle: La
religion de Rabelais, Paris: Albin Michel, 1942.
115. См.: Fadini, Ubaldo, Negri,Antonio, and Wolfe, Charles (eds.) Desiderio
del mostro: Dal arco al laboratorio alia politica, Rome: Manifestolibri, 2001.
116. См.: Peirce, Charles. "What Pragmatism Is" in: Hauser, Nathan et
al. (eds.) The Essential Peirce, Bloomington (In.), Indianapolis: Indiana Univ.
Press, 1992, voi. 2, pp. 331-345; James, William. Pragmatismi New Name
for Some Old Ways of Thinking, New York: Longmans, Green & Ca, 1907.
Обзор прагматических представлений о привычках см.: Hamner, Gail.
American Pragmatism: A Religious Genealogy, Oxford, New York: Oxford
Univ. Press, 2003.
117. См.: Dewey, John. Human Nature and Conduct, New York: Holt,
1922, p. 17.
118. Dewey, John. Human Nature and Conduct, p. 25.
119. Алан Райан подчеркивает политический характер идей Дьюи
466
Часть 2. Множество
(см.: Ryan, Alan. John Dewey and the High Tide of American Liberalism, New
York, London: WW Norton & Ca, 1995).
120. Полемику о природе публичности, которую Дьюи вел с
Уолтером Липманом, см.: John, Dewey. The Public and Its Problems, New York:
Holt, 1927. Его критику Рузвельта и «нового курса» см.: Ryan, Alan.
John Dewey and the High Tide of American Liberalism, pp. 292-295.
121. В числе других работ см.: Butler, Judith. Bodies That Matter,
London, New York: Routledge, 1993; Grosz, Elizabeth. Volatile Bodies,
Bloomington (In.), Indianapolis: Univ. of Indiana Press, 1994; Gatens,
Moira Imaginary Bodies, London, New York: Routledge, 1996; Kirby.Vicki.
Telling Flesh, London, New York: Routledge, 1997.
122. См.: McKenzie.John. Perform or Ebe: From Discipline to Performance,
London, New York: Routledge, 2001.
123. Virno, Paola Guando il verbo fa carne, Torino: Bollati Borighiere,
2003, p. 73. См. также: Virno, Paola Scienze sociali e "natura umana",
Catanzaro, Italy: Rubbettino, 2002, pp. 49-66.
124. См.: MacPherson.C.B. The PolitkalTheory of Possessive Individualism,
Oxford: Clarendon Press, 1962.
125. См.: Teubner, Gbnther. Der Umgang mit Rechtspardoxien:
Derrida, Luhmann, Wiethulter" in: Joerges, Christian and Teubner, Gbnther
(eds.) Politische Rechtsteorie, Baden-Baden: Nomos, 2003;Teubner, Gbnther.
"Verfassungsfragen in der Fragmentieren Weltgesellschaft" (доклад,
представленный на конференции по проблемам глобализации,
проходившей в Берлине 15 апреля 2002 года); Kennedy, Duncan."Comment
on Rudolf Wiethulter 'Materialization and Proceduralization in Modern
Law' and 'Proceduralization of the Category of Law'" in: Jorges, Christian
andTrubek, David (eds.) Critical LegalThought: an American-German Debate,
Baden-Baden: Nomos, 1989, pp. 511-524.
126. В своем введении к французскому изданию книги Юлия Кри-
стева выделяет критику формализма Бахтиным и членами его
группы (см.: Bakhtin, Mikhail. La poutique de Dostoïevskie, Paris: Editions du
Seuil, 1970, pp. 5-21).
127. Bakhtin, Mikhail. Problems of Dostoevski's Poetics, Minneapolis (Min.),
London: Univ. of Minnesota Press, 1984, p. 101 [на русском языке см.:
Бахтин, Михаил. Проблемы поэтики Достоевского, Москва:
Художественная литература, 1972].
128.0 карнавальном характере протестных движений см.: We Are
Everywhere:The Irresistible Rise of Global Anti-Capitalism, London, New York:
Verso, 2003, pp. 173-301.
129. См.: Genet, Jean. Prisoner of Love, Hanover (NH): Univ. of New.
England Press, 1992.
467
Примечания
130. См.: Stephen, Lynn. Zapata Lives! Histories and Cultural Politics'in
Southern Mexico, Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 2002,
pp. 147-175.
131. См.: Hardt, Michael and Negri, Antonia Empire, Cambridge (Ma),
London: Harvard Univ. Press, 2000, pp. 49-51 [русское издание: Хардт,
Майкл и Негри, Антонио. Империя, Москва: Праксис, 2004, ее. 62-68].
132. Linebaugh, Peter and Rediker, Marcus. The Many-Headed Hydra:
Sailors, Slaves, Commoners, and the Hidden History of the Revolutionary Atlantic,
Boston: Beacon Press, 2000.
133. Выражаем благодарность Валери Альзагу из
Международного союза наемных работников сферы услуг (местное отделение
№ 105) за информацию о движении «Справедливость для
дворников» и его членах.
134. Отметим, что хотя согласно обрисованной нами генеалогии
начало нового цикла определяется соотношением сил
политических движений, достигших зрелости, это соотношение всегда
зависит от структуры и социальных характеристик населения. В
частности, хозяйственные трансформации, описанные нами выше с точки
зрения перехода к гегемонии нематериального труда, следует
постоянно учитывать как предпосылку новых явлений в политике.
Еще более запутывает вопрос то обстоятельство, что при этом
размывается грань между политической и правовой структурами
общества, а также между политической, экономической и социальной
сферами.
135. См.: Collectivo Situaciones, 19 у 20: Apuntes para el Nuevo
protagonismo social, Buenos Aires: De Mano en Mano, 2002; Zibechi, Rabí.
Genealogía de la revuelta, La Plata, Argentina: Letra Libre, 2002; Svampa,
Maristella and Pereyra, Sebastiön. Entre la ruta y el barrio: La experiencia de
las organizaciones piqueteras, Buenos Aires: Biblos, 2003. См. также ряд
эссе в журнале Multitudes, 2003, Fall, na 14, в частности: Collectif
Situaciones. "Causes et hasards: dilemmes du nouvel antagonisme social"
pp. 135-143; Hopstein, Graciela "Piqueteros: limites et potentialitfts"
pp. 155-163.
136. См., например: Bienart, Peter. "Sidelines: The Anti-globalization
Protest that Must Not Occur" in: The New Republic, 2002, September 24,
na 23, p. 8.
137. См.: Stern, Jessica "The Protean Enemy" in: Foreign Affairs, 2003,
vol. 82, July-August, na 4, pp. 27^0.
138. См.: Rorty, Richard. Achieving Our Country, Cambridge (Ma),
London: Harvard Univ. Press, 1999; Walzer, Michael. "Can There Be a
468
Часть 2. Множество
Decent Left?" in Dissent, 2002, Spring, pp. 19-23; "Left Conservativism:
A Workshop" in: Boundary 2, 1999, vol. 26, Fall, no. 3, pp. 1-62.
Часть 3. Демократия
1. В качестве одного из самых ярких примеров этой
социал-демократической позиции см.: Hirst, Paul and Thompson, Grahame.
Globalization in Question, Cambridge: Polity, 1999.
2. Образчик либерального космополитизма с упором на
экономику дает отчет Майкла Мура о своем пребывании в должности
генерального директора ВТО (см.: Moore, Mike. A World without Walls:
Freedom, Development, Free Trade and Global Governance, Cambridge:
Cambridge Univ. Press, 2003). Примеры либерального
космополитизма с упором на политику см.: Kaldor, Mary. Global Civil Society: An Answer
to War, Cambridge: Polity, 2003; Held, David. Democracy and the Global
Order, Stanford (Ca): Stanford Univ. Press, 1995; Beck, Ulrick. What Is
Globalization? Maiden (Ma), Oxford: Blackwell, 2000 [на русском языке
см.: Бек, Ульрих. Что такое глобализация? Москва: Прогресс -
Традиция, 2001].
3. См.: Nye, Joseph. The Paradox of American Power: Why the Worlds Only
Superpower Can't Go It Alone, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2002;
Harvey, Robert. Global Disorder: America and the Threat of World Conflict,
New York: Carroll and Graf, 2003 [на русском языке см. рецензию:
Иноземцев, Владислав. "Упорядочивая беспорядочный мир" в:
Свободная мъклъ-ХХ1, 2003, № 9, ее. 126-128].
4. В качестве двух ярких примеров работ, в которых
капиталистическая демократия увязана с гегемонией США, см.: Friedman,
Thomas. The Lexus and the Olive Tree, New York: Anchor Books, 2000;
Fukuyama, Francis. The End of History and the Last Man, New York: The
Free Press, 1992.
5. См. документ по стратегии национальной безопасности,
выпущенный Белым домом в сентябре 2002 года. Аргументацию в пользу
одностороннего использования силы со стороны США, которая
привлекла к себе особое внимание, см.: Kagan, Robert. Of Paradise and
Power: America and Europe in the New World Order, New York: Alfred A.
Knopf, 2003 [на русском языке см.: Кейган, Роберт. О рае и власти:
Америка и Европа в новом мировом порядке, Москва: РОССПЕН, 2004,
а также рецензию: Никонов, Алексей. «Про Марс и Венеру» в:
Россия в глобальной политике, 2003, № 3, ее. 216-218].
6. Hirst, Michael. At War with Ourselves: Why America Is Squandering Its
469
Примечания
Chance to Build a BetterWoñd, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2003,
p. 254. Найэлл Фергюсон, напротив, превозносит огромные
преимущества, которые принесла миру Британская империя, и советует
Соединенным Штатам последовать сегодня примеру
Великобритании (см.: Ferguson, Niall. Empire: The Rise and Demise of the British World
Order and the Lessons for Global Power, New York: Basic Books, 2002 [на
русском языке см. рецензию: Иноземцев, Владислав. "Британская
империя и современная геополитика" в: Мировая экономика и
международные отношения, 2003, № 8, ее. 118-121]).
7. Последовательную и пылкую критику глобального
доминирования США с точки зрения европейского консерватизма см.: Gray,
John. Eibe Dawn, New York, London: The New Press, 1998. Эммануэль
Тодд тоже указывает на разворачивание процессов социального
разложения в Соединенных Штатах и неспособность этой страны
стоять во главе нынешнего порядка в мире (см.: Todd, Emmanuel.
Aprvs l'empire: Essai sur la ducomposition du systume américaine, Paris:
Gallimard, 2002 [на русском языке см.: Тодд, Эмманюэль. После
империи. Pax Americana - начало конца, Москва: Международные
отношения, 2004]).
8. См., например: Buchanan, Patrick. A Republic, Not an Empire,
Washington (DC): Regnery Publishing, 1999; Buchanan, Patrick. The Death
of the West, New York: St. Martin's Press, 2002. Несколько иной набор
аргументов американских консерваторов против односторонних
действий США за рубежом см.: Prestowitz, Clyde. Rogue Nation:
Unilateralism and the Failure of Good Intentions, New York: Basic Books,
2003.
9. Cjn.:Zakaria,Fareed. The Future of Freedom: Illiberal Democracy at Home
and Abroad, New York: WW Norton & Ca, 2003 [на русском языке см.:
Закария, Фарид. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и
за их пределами. Москва: Центр исследований постиндустриального
общества, Научно-издательский центр «Ладомир», 2004].
10. В качестве одной из основных работ о «переходе к
демократии» см.: O'Donnell, Guilhermo, Schmitter, Philippe and Whitehead,
Laurence (eds.) Transitions from Authoritarianism, Baltimore (Md.): John
Hopkins Univ. Press, 1986. Анализ испанской модели такого
перехода см.: Maxwell, Kenneth. "Spain's Transition to Democracy: A Model for
Eastern Europe?" in Wessel, Nils (ed.) The New Europe: Revolution in East-
West Relations, New York: Academy of Political Science, 1991. Общее
изложение данной модели см.: Brzezinski, Zbigniew. "The Great
Transformation" in: The National Interest, 1999, Fall, na 33, pp. 3-13;
Gauaud, Christiane. "Resherches sur le рЬйпотипе de transition
470
Часть 3. Демократия
dSmocratique" in: Revue de droit public et de la science politique, 1991,1.107,
Février, no. 1.
11. См.: Schnur, Roman. Revolution undWelibbrgerkrieg, Berlin: Duncker
& Humblot, 1983.
12. Thucydides. The Peloponnesian War, bk. 2, sec. 37, New York: WW
Norton & Co., 1998, p. 73.
13. Spinoza, Baruch. Political Treatise (chapter XI, paragraph 1) [на
русском языке см.: Спиноза, Барух. Трактаты. Москва: Мысль, 1998].
14. См., например: Arendt, Hannah. The Origins ofTotalitarianism, New
York, London: Harcourt Brace, 1951. Классические описания форм
государства и возможных способов их разложения см.: Plato The Republic,
Indianapolis: Hackett, 1992, pp. 213-263 [на русском языке см.:
Платон. "Государство" в: Платон. Сочинения, Москва: Мысль, 1971, т. 3,
ч. 1]; Aristotle. Politics, New York, London: Penguin, 1981, pp. 189-190,
263-264 [на русском языке см.: Аристотель. "Политика" в:
Аристотель. Сочинения, Москва: Мысль, 1983, т. 4].
15. Ошибочно утверждение ряда революционеров XVIII
столетия, таких как Джеймс Мэдисон, будто в античном мире не
существовало политического представительства. Однако, как поясняет
Франц Розенцвейг, при переходе к эпохе модернити понятие
представительства было существенно переосмыслено, а также
произошло радикальное увеличение его роли в политической теории и
практике (см.: Rosenzweig, Franz. The Star of Redemption, New York: Holt,
Rinehart and Winston, 1970, p. 55).
16. См.: Sartori, Giovanni. Democratic Theory, Detroit: Wayne State Univ.
Press, 1962.0 дизъюнктивном синтезе см.: Deleuze, Gilles and Guattari,
¥Шх. Anti-Oedipus, Minneapolis (Min.), London: Univ. of Minnesota Press,
1983, pp. 9-16.
17. Rousseau, Jean-Jacques. The Social Contract, New York: Washington
Square Press, 1967, p. 73.
18. Rousseau, Jean-Jacques. The Social Contract, New York: Washington
Square Press, 1967, p. 71.
19. См.: Derathñ, Robert. Jean-Jacques Rousseau et la science politique de
son temps, Paris: PUF, 1950.
20. The Federalist, no. 14, New York, London: Penguin, 1961, p. 68 [на
русском языке см.: Федералист: политические эссе Александра
Гамильтона, Джеймса Мэдисона и Джона Джея, Москва: Весь мир, 2000,
с. 104].
21. См., например: Paine, Thomas. "Rights of Man" in: Bask Writings
of Thomas Paine, Chichester (UK), New York: John Wiley & Sons, 1942,
pp. 168-172.
471
Примечания
22. Изложение антифедералистской точки зрения см.: Storing,
Herbert (ed.) The Complete Anti-Federalist, Chicago: Univ. of Chicago Press,
1981.
23. The Federalist, no. 57, New York, London: Penguin, 1961, p. 318 [на
русском языке см.: Федералист, с. 380].
24. Rousseau, Jean-Jacques. The Social Contract, New York: Washington
Square Press, 1967, p. 73.
25. Nye, Joseph. The Paradox of American Power: Why the World's Only
Superpower Can't Go It Ahne, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2002,
p. 109.
26. См.: Weber, Max. Economy and Society, New York: Bedminster Press,
1968, pp. 292-297.
27. См.: The Federalist, no. 54, New York, London: Penguin, 1961,
pp. 304-309 [на русском языке см.: Федералист, ce. 363-369].
28. По утверждению Ганса Кельсена, такая форма работы по
наказам, при которой представители по закону обязаны постоянно
следовать воле тех, кого они представляют, является единственно
надежным видом представительства. «Не может быть сомнений,
что... ни одна из существующих демократий, носящих
наименование "представительной" подлинном смысле репрезентативной не
является» (Kelsen, Hans. General Theory of Law and State, Cambridge
(Ma), London: Harvard Univ. Press, 1945, p. 298).
29. О процедурах участия в распределении бюджетных
расходов в Порту-Алегри см.: Fedozzi, Luciano Ornamento participative:
Reflexxes sobre a experimeia de Porto Alegre, Porto Alegre: Fase/IPPUR, 1999.
Краткое их изложение на английском языке см.: Vera-Zavala, America
"ОгзатепЮ participativo in Porto Alegre" in: Inet commentary, 2003,
January 22 (www.zmag.org).
30. The Adams-Jefferson Letters, Chapel Hill (NC), London: Univ. of
North Carolina Press, 1959, vol. 1, pp. 168, 173.
31. Jefferson's Letters, Eau Claire (Wi.): Hale and Company, p. 83.
Дэвид Маккулох рассказывает о разочаровании Абигайль Адаме
реакцией Томаса Джефферсона на восстание под предводительством
Шейса (см.: McCullough, David. John Adams, New York: Touchstone, 2001,
pp. 368-371). Краткий и полезный анализ восстания Шейса см.: Zinn,
Howard. A People's History of the United States, New York: HarperCollins,
1980, pp. 92-93.
32. См.: Beard, Charles. An Economic Interpretation of the Constitution of
the United States, Houndmills, New York: Macmillan, 1914.
33. Marx, Karl. Civil War in France: The Paris Commune, New York:
International Publishers, pp. 57-58 [Маркс, Карл. «Гражданская вой-
472
Часть 3. Демократия
на во Франции» в: Маркс, Карл и Энгельс, Фридрих. Сочинения, 2-е
изд., т. 17].
34. Marx, Karl. Civil War in France, p. 65 [на русском языке см.: Маркс,
Карл. "Гражданская война во Франции" в: Маркс, Карл и Энгельс,
Фридрих. Сочинения, 2-е изд., т. 17]; Lenin, VI. State and Revolution,
New York: International Publishers, 1988, pp. 37,41 [на русском языке
см.: Ленин, В.И. "Государство и революция" в: Ленин, В.И. Полное
собрание сочинений, 5-е изд., т. 33].
35. Об опыте создания Советов в России см.: Anweiler, Oskar. Die
Rdtebewegung in Russbnd, 1905-1932, Leiden, Holland: Brill, 1958. О
рабочих Советах как образце демократии см.: Pannekoek, Anton.
"Massenaction und Revolution" in: Die Neue Zeit, no 30 (1911-1912). Роза
Люксембург тоже писала о превращении рабочих Советов в
основу демократии. Нужно также отметить, что помимо Советской
конституции, опыт рабочих советов был воспринят в качестве образца
расширенного парламентаризма также в конституциях Веймарской
республики и Австрии после Первой мировой войны (см.: Kelsen,
Hans. Vom Wesen und Wert der Demokratie, Tbbingen: Mohr, 1929).
36. Aragon, Louis. "La nuit de Moscou" in: Le roman inachevü, Paris:
Gallimard, 1956, p. 231.
37. Анархисты особенно настойчиво выступали против любых
форм власти, даже основанных на всеобщем избирательном праве
(см., например: Bakunin, Michael. God and the State, New York: Dover,
1970 [на русском языке см.: Бакунин, Михаил. Избранные
философские сочинения и письма, Москва: Мысль, 1987]). Впрочем, им не
удалось выдвинуть новую концепцию представительства или
демократии.
38. О феминистских тенденциях в ранний советский период см.:
Holt, Alix (ed.) Selected Writings of Alexandra Kollontai, New York:
WW Norton & Ca, 1977.0 художественных новшествах см.: The Great
Utopia: The Russian and Soviet Avant-Garde, 1915-1932, New York:
Guggenheim Museum, 1992; Art into Life: Russian Constructivism, 1914—
1932, Seattle: Henry Art Gallery, 1990. О кинематографе см.: Vertov,
Dziga Kino-Eye, Berkeley (Ca), London: Univ. of California Press, 1984.
39. Pashukanis, Eugeny. The General Theory of Law and Marxism, New
Brunswick (NJ): Transaction, 2002.
40. Aragon, Louis. "La nuit de Moscou',' p. 233.
4L Weber, Max. The Russian Revolutions, Cambridge: Polity, 1995.
42. Sarei, Benna La class ouvriure dAllemagne orientale (1945-1958),
Paris: Editions ouvriares, 1958.
43. 'A New Power in the Streets" in: New York Times, 2003, February 17.
473
Примечания
44. Bryce, James. The American Commonwealth, Houndmills, New York:
Macmillan, 1985, vol. 2, pp. 258-259. О содержательной и
незаурядной биографии Брюса см.: Tulloch, Hugh. James Bryce's American
Commonwealth.'WoìfeboTo (NU): Boydell Press, 1988.
45. Le Bon, Gustave. The Crowd, New York, London: Viking, p. 49.
Примерно такую же точку зрения на иррациональное и гомогенное
массовое поведение в толпе см.: Canetti, Elias. Crowds and Power, London:
Victor Galancz, 1962.
46. На тему паники см.: Dupuy, Jean-Pierre. La panique, Paris: Les
empKcheurs de penser en rond, 1991.
47. В то же время полезно помнить, что гегелевское понятие
«бюргерского сообщества» (Bbrgerliche Gesellschaft) не следует
переводить как «гражданское общество», как это обыкновенно
делается. Точнее назвать его «буржуазным обществом», на что
указывает Йоханнес Аньоли (см. : Agnoli, Johannes. Ь bedegungen zum bürgerlichen
Staat, Berlin: Klaus Wagenbach, 1975, pp. 60-111). Понятие
«гражданское общество» ввели в оборот шотландские философы-моралисты,
относящиеся к числу основателей политической экономии.
Познакомившись с их трудами, Гегель существенно трансформировал этот
термин, придав ему свой смысл. Аналогичным образом Ю. Хабер-
мас, к примеру, перефразирует «общественное мнение» в
«публичную сферу».
48. Интерпретацию Юргеном Хабермасом гегелевского
концепта гражданского общества как взаимодействия см.: Habermas, Jbrgen.
'Arbeit und Interaktion: Bemerkungen zu Hegels Jenenser Philosophie
des Geistes" in: Habermas, Jbrgen. Technik und Wissenschaft als "Ideologie",
Frankfurt/M: Suhrkamp, 1968. Caí. также: Habermas, Jbrgen. The
Structural Transformation of the Public Sphere, Cambridge: Polity, 1989;
Habermas, Jbrgen. The Theory of Communicative Artion, 2 vols., Boston:
Beacon Press, 1984, 1987. О разработанном Ю. Хабермасом
понимании публичной сферы см.: Calhoun, Craig (ed.) Habermas and the Public
Sphere, Cambridge (Ma), London: The MIT Press, 1992.
49. Cm. : Luhmann, Niklas. Essays on Self-Reference, New York: Columbia
Univ. Press, 1990; Luhmann, Niklas. The Reality of Mass Media, Cambridge:
Polity, 2000.
50. Gallup, George. "Polls and the Political Process - Past, Present and
Future" in: Public Opinion Quarterly, 1965-1966, Winter, p. 549.
51. Cm. : McChesney, Robert. Rich Media, Poor Democracy, Urbana: Univ.
of Illinois Press, 1999.0 централизации масс-медиа в США и
происходящем в результате этого искажении информации сообщается в
ежегодных публикациях Проекта «Просмотрено цензурой* (см.,
474
Часть 3. Демократия
например: Phillips, Peter (ed.) Censored 2004, New York: Seven Stories
Press* 2003).
52. Gm.: Kellner, Douglas. "Media Propaganda and Spectacle in the
War on Iraq" in: Kamalipour, Y.R. and Snow, N. (eds.) War, Media, and
Propaganda: A Global Perspedive, Lanham (Md.), Boulder (Ca), New York:
Rowman and Littlefield Publishers, 2004. Анализ в более широком
плане см.: Chomsky, Noam and Herman, Edward. Manufacturing Consent,
New York: Pantheon, 2002.
53. Об общественной психологии политических мнений,
верований и представлений см.: например: Edelman, Murrey. Politics as
Symbolic Artion: Mass Arousal and Quiescence, New York: Academic Press,
1971.
54. В Соединенных Штатах политики и ученые правого толка
сетуют по поводу того, что кажется им либеральным уклоном в
ведущих средствах массовой информации и манипуляцией
общественным мнением (см., например: Robinson, Matthew. Mobocracy: How the
Media's Obsession with Polling Twists the News, Alters Elections, and Undermines
Democracy, Roseville (Ca): Forum, 2002). Немало книг опубликовано
также журналистами и учеными левого толка, которые в ответ
заявляют, что основные средства массовой информации отличаются
не либерализмом, а консерватизмом (см., например: Alterman, Eric.
What Liberal Mediai The Truth about Bias and the News, New York: Basic
Books, 2003; Herman, Edward. The Myth of the Liberal Media, New York:
Peter Lang, 1999).
55. См.: Morley, David and Chen, Kuan-Hsing. Stuart Hall: Critical
Dialogues in Cultural Studies, London, New York: Roudedge, 1996.
56. Описание общественных центров в Италии см.: Klein, Naomi.
Fences and Windows: Dispatches from the Front Lines of the Globalization Debate,
New York: Picador, 2002, pp. 224-227.
57. Хороший обзор всемирных жалоб см.: Amin, Samir and
Houtart, Framois (eds.) Mondialisation des rùsistences: Lutai des luttes, Paris:
LHarmattan, 2002.
58. О президентских выборах 2000 г. в Соединенных Штатах
опубликованы и продолжают выходить многочисленные труды.
Прекрасное исследование, которое сосредоточено на роли средств
массовой информации и тех опасностей для демократии, которые с этим
связаны, см.: Kellner, Douglas. Grand Theft 2000: Media Spectacle and a
Stolen Election, Lanham (Md.), Boulder (Ca), New York: Rowman and
Litdefield Publishers, 2001. Рассмотрение этого вопроса с правовой
точки зрения см.: Ackermann, Bruce (ed.) Bush v. Gore: The Question of
Legitimacy, New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 2003.
4?5
Примечания
59. Медийные корпорации в данном случае особенно важны,
поскольку, как мы уже поняли при анализе проблемы общественного
мнения, средства массовой информации берут на себя задачу
представительства и выражения точки зрения народа. Действительно,
недовольство искажением или неудовлетворительным
отражением в СМИ мнений народа широко распространено. Так,
итальянское движение «жиротонди» выступает против деформации
государственных информационных сетей, а также тайной смычки между
ними и огромными частными медийными холдингами,
принадлежащими премьер-министру С. Берлускони, которые создали
квазимонополию в итальянских СМИ.
60. Краткое перечисление претензий к МВФ и Всемирному
банку см.: Weissman, Robert. "Why We Protest" in: Washington Post, 2001,
September 10.
61. Критику дискурсов о правах человека с феминистской точки
зрения, в которой особое внимание уделено подчиненным слоям
населения, см.: Spivak, Gayatri. "Righting Wrongs" in: Owen, Nicholas
(ed.) Human Rights, Human Wrongs, Oxford, New York: Oxford Univ. Press,
2003, pp. 164-227.
62. О философских основах проблематики прав человека см.:
Keenan.Thomas. Bibles of Responsibility, Stanford Ca): Stanford Univ. Press,
1997; Lefort, Claude. "Droits de l'homme et politique" in: Linvention
dwnocratique, Paris: Fayard, 1981, pp. 45-83.
63. См.: Diago, Alejandro Hebe: Memoria y Esperanza, Buenos Aires:
Ediciones Dialéctica, 1988.
64. См.: Cuñllar, Mariano-Florentina "The International Criminal
Court and the Political Economy of Antitreaty Discourse" in: Stanford
Law Review, 2003, vol. 55, May, no. 5, pp. 1597-1632.
65. Mattei, Ugo'ATheory of Imperial Law: A Study on U.S. Hegemony
and the Latin Renaissance" in: Indiana Journal of Global Legal Studies, 2003,
vol. 10, Winter, no. 1, pp. 383-448. См. также: Marks, Susan. "Empire's
Law" in: Indiana Journal of Global Legal Studies, 2003, vol. 10,Winter, no. 1,
pp. 449-466.
66. Что касается имперского правосудия, Николь Лоро провела
прекрасную историческую реконструкцию амнистии в Афинах в
403 г. до н. з. как первого такого случая в истории (см.: Loraux, Nicole.
La citù divisti, Paris: Payot, 1997). Возвращение повстанцев в Афины
привело к переосмыслению роли города: теперь это не единый
организм, как считал Платон, а место, где разворачивается
плодотворный конфликт. Судопроизводство, определение прав граждан и
городские институты не могут исходить из какого-то абстрактного
476
Часть 3. Демократия
понимания прав человека, а должны непосредственно иметь дело с
этим конфликтом и разрешать его.
67. World Development Report 200012001. Attacking Poverty, Washington
(DC), New York: The World Bank & Oxford Univ. Press, 2001, p. 3.
68. Ibid., pp. 3, 23.
69. См.: Breaking the Chains: The New Jubilee Debt Cutter's Handbook,
London: Jubilee 2000 Plus, 1999, а также сайт Юбилейного движения
(www.jubilee2000uk.org).
70. См.: Moulier-Boutang Yann. De l'esclavage au salariat, Paris: PUF,
1998.
71. См.: Singh, Kavaljit. Taming Global Financial Flows, London, New
York: Zed Books, 2000.
72. Нетрудно объяснить, почему многие считают финансовые
рынки чем-то вроде капиталистического казино с весьма высокими
ставками игры - ведь можно использовать крайне широкий набор
деривативов (производных ценных бумаг). Тем не менее, следует
признать, что их часто используют для страхования от рисков,
например, чтобы компенсировать падение цены на продаваемый
товар или от ее роста на товар, который требуется купить.
73. См.: Marazzi, Christian. E il denaro va, Torino, Italy: Bollati
Boringhieri, 1998.
74. Весьма эмоциональное обличение данного события дает Арун-
дхати Рой (см.: Roy, Arundhati. "The Greater Common Good" in: The
Cost of Living, New York: Modern Library, 1999, pp. 1-90). По поводу
протестов во всем мире против строительства крупных плотин см.:
McCully, Patrick. Silenced Rivers: The Ecology and Politics of Large Dams,
London, New York: Zed Books, 1996, pp. 281-311.
75. Одно из предлагаемых решений противоречий между
потребностью в лекарствах и патентными законами является
«принудительное лицензирование», которое позволяло бы правительствам в
случае необходимости выдавать лицензию национальному или
зарубежному производителю непатентованных лекарств (см.: Bagchi,
Aditi. "Compulsory Licensing and the Duty of Good Faith in TRIPS" in:
Stanford Law Review, 2003, vol. 55, May, no. 5, pp. 1529-1555.
76. Foucault, Michel. "What Is Enlightenment? in: The Essential Works
of Michel Foucault,\o\. 1,New York, London:The New Press, 1997, pp. 303-
319.
77. CA«.:Starhawk."HowWe Really Shut Down the WTO"and "Making
It Real: Initiation Instructions, Seattle '99" in: Webs of Power: Notes from the
Global Uprising, Gabriola Island (Canada): New Society Publishers, 2002,
pp. 16-20, 25-28.
477
Примечания
78. О протестах на Ямайке против МВФ режиссер Стефани БЛэк
сняла документальный фильм «Жизнь и долг» (2001). Перечень
выступлений против МВФ на глобальном Юге см.: Woodroffe, Jessica
and Ellis-Jones, Mark. "States of Unrest: Resistance to IMF Policies in
Poor Countries" in: World Development Movement Report, London, 2000,
September.
79. См.: St. Clair, Jeffrey. "Seattle Diary: It's a Gas, Gas, Gas" in: New
heft Review, 1999, November-December, no. 238, pp. 81-96.
80. Майкл Мур описывает успехи ВТО в период между
министерскими сессиями в Сиэтле и Дохе (см.: Moore, Mike. A World without
Walls: Freedom, Development, Free Trade and Global Governance, Cambridge:
Cambridge Univ. Press, 2003).
81. Статьи Наоми Кляйн, появившиеся за то время, когда она
путешествовала, присоединяясь к различным движениям против
глобализации, прекрасно описывают присущую им общность и
сплоченность (см.: Klein, Naomi. Femes and Windows: Dispatches from the Front
Lines of the Globalization Debate, New York: Picador, 2002).
82. Co времен известных высказываний Бернштейна
социал-демократы подчеркивали противоречие между реформой и
революцией, настаивая на разумности первой и абсурдности второй.
Сегодня считается, что социал-демократические взгляды относительно
«третьего пути» в Великобритании, выраженные, с некоторыми
оригинальными идеями, Энтони Гидденсом и затем, в обедненном
виде, сторонниками Тони Блэра, вышли за рамки этого
традиционного противопоставления, поскольку предполагают, что в
современном мире революция уже полностью дискредитирована.
Энтузиазм, проявленный Т. Блэром в отношении участия в войне в Ираке
в 2003 году, убедительно доказывает банкротство «третьего пути».
83. Прекрасное резюме многочисленных предложений по
глобальной реформе см.: Patonwki, Heikki, Teivanen, Teivo, and Runkku,
Mika Global Democracy Initiatives, Helsinki: NIGD, 2002. См. также: Broad,
Robin (ed.) Gbbal Backlash: Citizen Initiatives for a Just World Economy,
Lanham (Md.), Boulder (Co.), New York: Rowman and Littlefield
Publishers, 2002; Fisher,William and Ponniah,Thomas (eds.) AnotherWorld
Is Possible: Popular Alternatives to Globalization at the World Social Forum,
London, New York: Zed Books, 2003.
84. См., например: Keohane, Robert and Nye, Joseph. "The Club
Model of Multilateral Cooperation and Problems of Democratic
Legitimacy" in: Keohane, Robert. Power and Governance in a Partially
Globalized World, London, New York: Roudedge, 2002, pp. 219-244.
85. См.: Stiglitz, Joseph. Globalization and Its Discontents, New York,
478
Часть 3. Демократия
London: WW. Norton & Ca,2002 pp. 89-132,229-241 [на русском языке
см.: Стиглиц, Джозеф. Глобализация: тревожные тенденции,
Москва: Мысль, 2003].
86. Мы признательны Крейгу Боровяку за проведенный им
анализ концепции подотчетности в современных дискуссиях по
глобализации.
87. См., например: Danaher, Kevin. 10 Reasons to Abolish the IMF &
World Bank, New York: Seven Stories Press, 2001 ; Danaher, Kevin (ed.) 50
Years Is Enough: The Case against the World Bank and the International Monetary
Fund, Boston: South End Press, 1994; Wallach, Lori and Sforza, Michelle.
Whose Trade Organization ? Corporate Globalization and the Erosion of Democracy,
Washington (DC): Public Citizen, 1999.
88. См.: Camilleri, Joseph et al. "Reimagining the Future: Towards
Democratic Governance" in: Ploughshares Monitor, 2001, vol. 22, March 1,
issue 22, p. 10.
89. См.: For a Strong and Democratic United Nations, London, New York:
Zed Books, 1997
90. Гарри Шутт подчеркивает также, что для придания большей
демократичности реформе ООН необходимо обратить внимание
на отсутствие подлинного суверенитета у большинства ее государств-
членов (см.: Shutt, Harry. A New Democracy: Alternatives to a Bankrupt
WoridOrder, London, New York: Zed Books, 2001, pp. 91-95,136-139).
91. См., например: Falk, Richard and Strauss, Andrew. "Bridging the
Globalization Gap: Toward Global Parliament" in: Foreign Affairs, 2001,
vol. 80, January-February, no. 1, pp. 212-220.
92. Madison, James. The Federalist Papers, no. 56, New York, London:
Penguin, 1961, p. 318 [на русском языке см.: Федералист, с. 379].
93. См.: РаЮтдИ, Heikki, Teivanen, Teiva and Rimkkii, Mika Global
Democracy Initiatives, Helsinki: NIGD, 2002, pp. 113-129.
94. См.: Pernice, Ingolf. "Multilevel Constitutionalism in the European
Union"in: European Law Review, 2002, vol. 27,October, no. 5, pp. 511-529.
95. См.: Sharf, Michael.'The Case for a Permanent International Truth
Commission" in: Duke Journal of Comparative and International Law, vol. 7,
no 2, Spring 1997, pp. 375-410. См. также: Patorrwki, Heikki, Teivanen,
Teivo, and Rimkkii, Mika Global Democracy Initiatives, Helsinki: NIGD, 2002,
pp. 131-138.
96. См.: Stetz, Margaret and Oh, Bonnie B.C. (eds.) Legacies of the
Comfort Women of the World War II, Armonk (NY), London: M.E. Sharpe,
2001.
97. Дакарская декларация, 22-24 января 2001 года,
рекомендация № 3. По вопросу о компенсациях потомкам рабов в Соединен-
479
Примечания
ных Штатах см.: Winbush, Raymond (ed.) Should America Pay? Slavery
and the Raging Debate over Reparations, New York: Amistad, 2003.
98. Об урезании гражданских свобод в Соединенных Штатах см.:
Ratner, Michael. "Making Us Less Free: War on Terror or War on Justice?"
in: Aronowitz, Stanley and Gautney, Heather (eds.) Implicating Empire,
New York: Basic Books, 2002, pp. 47-64; Leone, Richard and Anrig, Greg
(Jr.) (eds.) The War on Our Freedoms: Civil Liberties in the Age of Terrorism,
New York: Public Affairs, 2003; Brown, Cynthia (ed.) Lost Liberties: Ashcroft
and the Assault on Personal Freedom. New York, London: The New Press,
2003.0 нарастающей склонности США пренебрегать
международными договорами см.: Greenberg, Jonathan. "Does Power Trump Law?"
in: Stanford Law Review, 2003, vol. 55, May, no 5, pp. 1789-1820
(прежде всего-pp. 1814-1818).
99. Например, Всемирный банк предлагает такую стратегию
борьбы с бедностью, которая подразумевает большее внимание
государственных институтов к беднякам и устранение социальных
барьеров на национальном уровне (см.: World Development Report 20001
2001. Attacking Poverty, Washington (DC), New York: The World Bank &
Oxford Univ. Press, 2001). Критику докладов Всемирного банка о
бедности см.: Cammack, Paul. 'Attacking the Poor" in: New Left Review,
2nd ser., 2002, January-February, no 13, pp. 125-134.
100. См.: Stiglitz, Joseph."Dealing with Debt: How to Reform the Global
Financial System" in: Harvard International Review, 2003, vol. 25, no. 1,
Spring, pp. 54-59; Raffer, Kunibert. "What's Good for the United States
Must Be Good for the World: Advocating an International Chapter 9
Insolvency" in: From Cancun to Vienna: International Development in a New
World, Vienna: Bruno Kreisky Forum, 1993, pp. 64—74; Pettifor, Ann.
"Resolving International Debt Crises - the Jubilee Framework for
International Insolvency" (http://wwwjubilee2000uk.org/analysis/reports/
jubilee=_framework.html).
101. Ramonet, Ignacio. "Difearmer les marchfts" in : Le monde
diplomatique, 1997, December, p. 1.
102. См.: Patoronki, Heikki, Teivanen, Teivo, and Rimkku, Mika Global
Democracy Initiatives, Helsinki: NIGD, 2002, pp. 161-178.
ЮЗ.Лоуренс Лессиг дает схожую рекомендацию (см.: Lessig,
Lawrence. The Future of Ideas: The Fate of the Commons in a ConnectedWorld,
New York: Vintage Books, 2002, pp. 249-261).
104. См.: Litman, Jessica "War Stories" in: CardozoArts and Entertainment
Law Journal, 2002, vol. 20, pp. 337-359.
105. См.: StaHman, Richard. Free Software, Free Society, Cambridge (Ma):
Free Software Society, 2002.
480
Часть 3. Демократия
106. «Копилефт» - еще одна подобная альтернатива, при
которой варианты выбора четко определены: работы могут свободно
воспроизводиться для некоммерческого использования при
условии, что указан их автор. Относительно творческого сословия см.:
Lessig, Lawrence. Free Culture, New York, London: Penguin, 2004. См.
также сайт www.creativecommons.org.
107. Краткое описание создания «Индимедии» в ходе протестов,
сопровождавших встречу ВТО в Сиэтле, см.: Galatas, Eric. "Building
Indymedia" in: Philips, Peter (ed.) Censored 2001, New York: Seven Stories
Press; 2001, pp. 331-335. См. также: Nogueir^ Ana "The Birth and
Promise of the Indymedia Revolution" in: Shepard, Benjamin and Hayduk,
Ronald (eds.) From ACP UP to the WTO, London, New York: Verso, 2002,
pp. 290-297.0 традициях альтернативных средств массовой
информации см.: Hackett, Robert. "Taking Back the Media: Notes on the Potential
for a Communicative Democracy Movement" in: Studies in Political Economy,
2000, Fall, no. 62, pp. 61-86.0 возникавших ранее в США
движениях за реформу средств массовой информации, в том числе о борьбе
против коммерциализации радио в 1930-х годах, см.: McChensey,
Robert. Telecommunications, Mass Media, and Democracy, Oxford, New York:
Oxford Univ. Press, 1993, pp. 252-270.
108. Foucault, Michel. "Cours du 7 janvier 1976" in: Dits et ùcrits, Paris:
Gallimard, 1994, vol. III, pp. 160-174. Неслучайно то обстоятельство,
что неоконсервативная мысль, направляющая внешнюю политику
администрации Буша, опирается на столь же радикальный проект.
Фактически сегодня в Вашингтоне неоконсерваторы как бы
соглашаются с революционной эпистемологией парижских
постструктуралистов 1960-х годов. Политика упреждающих ударов, практика
изменения политических режимов в других странах и попытки по-
своему перекроить политическую карту мира демонстрируют
стремление неоконсерваторов к власти, отвергающей какие бы то ни было
интересы рабов. Если французские философы обнаружили
революционную сторону идей Ницше, то нынешние неоконсерваторы
обнажают их реакционную сторону, самоуверенно утверждая на
глобальном уровне аристократические добродетели и логику
властвования. По поводу реакционного содержания идей Ницше
см.: Losurdo, Domenica Nietzsche: Earistocratico ribelle, Torino: Bollati
Borringhieri, 2002.
109. См.: Macpherson, C.B. The PoliticalTheory of Possessive Individualism:
Hobbes to Locke, Oxford: Clarendon, 1962.
110. Определенным вкладом в такую новую науку является
исследование Аржуна Аппадурая объединения массовых движений в
481
Примечания
Мумбае по горизонтали, в чем он усматривает основу для
расширительного понимания демократии как глубокого и безграничного
явления (см.: Appadurai,Arjun."Deep Democracy: Urban Govemmentality
and the Horizon of Politics" in: Public Culture, 2002, vol. 14, Spring, no. 1,
pp. 21-47).
111. См.: Hardt, Michael and Negri, Antonio Empire,Cambridge (Ma),
London: Harvard Univ. Press, 2000, pp. 260-279 [русское издание:
Хардт, Майкл и Негри, Антонио. Империя, Москва: Праксис, 2004,
ее. 245-262].
112. См.: Ronchey, Silvia Lo stato bizantino, Torino: Einaudi, 2002;
Ahrweiler, Нйипе. lMeologie politique de l'Empire Byzantin, Paris: PUF, 1975.
113. См., например: Ladner, Gerhart. "The Concept of the Image in
the Greek Fathers and the Byzantine Iconoclastic Controversy" in:
Dumbarton Oahs Papers, no. 7, Cambridge (Ma), London: Harvard Univ.
Press, 1953, pp. 1-34.
114. John of Damascus. On the Divine Images, New York: St. Vladimiren
Seminary Press, 1980.
115. Cm. : Stammler, Rudolf. Wirtschaft und Recht nach der materialistischen
Geschischtaufassung, Leipzig: Veit, 1896.0 проекте естественного права
начала XX столетия см.: Strauss, Lea Natural Rights and History, Chicago,
London: Univ. of Chicago Press, 1953. Агрессивных выпадов Макса
Вебера оказалось недостаточно, чтобы избавить европейскую
философию права XX века от повторения ритуалов Платона (см.: Weber,
Max. Economy and Society, New York: Bedminster Press, 1968, прежде
всего - первую часть).
116. О фронтисписе «Левиафана» Гоббса см.: Schmitt, Carl. The
Leviathan in the State Theory of Thomas Hobbes, Westport (Ct.): Greenwood,
1996, eh. 2.
117. См.: Schmitt, Carl. Political Theology, Cambridge (Ma), London:
The MIT Press, 1985. Работы Гельмута Шельски, а позднее А.
Гелена, содержали прямую критику того, как Шмит трактовал Гоббса и
представлял себе политическую теологию. Правда, даже будучи
очищенной от теологических элементов, механистическая
философия силы действия, присущая этим авторам, все равно повторяла
многое из образа мыслей Шмитта. См.: Schelsky, Helmut. "Die Totalitat
des Staates bei Hobbes" in: Archiv far Recht- und Sozialphibsophie, vol. xxxv
(1937-1938), pp. 176-193. Сегодня американские неоконсерваторы
тоже обосновывают свои утверждения исключительной мощью
американской глобальной монархии и ее действиями в защиту
свободы. Тем самым они чересчур широко раздвигают рамки теории с
целью повсеместной реализации конституционной модели амери-
482
Часть 3. Демократия
канского общества, иными словами, они доводят ее до
прославления тоталитарной силы (см.: документ Белого дома «Стратегия
национальной безопасности», выпущенный в сентябре 2002 года). Так
же как у Гоббса и Шмитта, язык суверенного единства тоже
оправдывается там при помощи представлений политической теологии
и смешивается с ними. Неоконсервативный дискурс
позиционируется как реалистический - но этот реализм не имеет ничего общего
с Макиавелли и, напротив, представляет собой чистой воды госу-
дарственничество (raison d'etat). Глобализация подается как план
обеспечения господства, гражданство и государство - как
нерасторжимые понятия, патриотизм - как главная ценность, а национальный
интерес - как высший приоритет. Суровому порицанию
подвергается неготовность либералов воспринять глобальный и
тоталитарный проекты неоконсерваторов. Поскольку интеллектуальным
предтечей неоконсерваторов является Лео Стросс, подобного подхода с
их стороны можно было ожидать по прочтении его книги о
Спинозе, содержащей нигилистическую интерпретацию онтологии, а
также скептическое толкование этики и пророчеств иудаизма.
Подобная интерпретация удивительно совпадает с тем, как Шмитт
трактует Гоббса.
118. См.: Schumpeter, Joseph. Business Cycles, New York: McGraw-Hill,
1939. О теории кризиса Шумпетера см. также: Schumpeter. Joseph.
"The Analysis of Economic Change" in: Review of Economic Statistics, 1935,
May, vol. 17, pp. 2-10; Schumpeter, Joseph. "Theoretical Problems of
Economic Growth" in: Journal of Economic History, 1947, November, vol. 7,
pp. 1-9.
119. См.: Damasio, Antonio Looking for Spinoza: Joy, Sorrow, and the Reling
Brain, New York, London: Harcourt Brace, 2003.
120. Raymond, Eric. The Cathedral and the Bazaar, Sebastopol (Ca):
O'Reily, 1999. Другое ориентированное на технологию
исследование того, как растут способности людей к совместному творчеству в
сетях, см.: Rheingold, Howard. Smart Mobs, New York: Basic Books, 2002.
121. См.: Hobbes,Thomas. On the Citizen, Cambridge: Cambridge Univ.
Press, 1998, eh. 14.
122. См.: Deleuze, Gilles and Parnet, Claire. Dialogues II, New York:
Columbia Univ. Press, 2002, p. 136.
123. Уорд Черчилль выступает против пацифистского курса, но
приходит к выводу, что единственной альтернативой ему является
вооруженная борьба в традиционном виде. Наша точка зрения
сводится к тому, что возможные варианты этим не исчерпываются. См.:
483
Примечания
Churchül, Ward. Pacifism as Pathology, Winnipeg: Arbeiter Ring Publishing,
1999.
124. См.: Subcomandante Marcos and Le Bot, Yvon. Le neve zapatiste,
Paris: Editions du Seuil, 1997.
125. Malraux, Andre. Antimùmoires, Paris: Gallimard, 1967, p. 315.
126. Shakespeare, William. Julius Caesar, act 2, scene 2 [на русском
языке см.: Шекспир, Вильям. Юлий Цезарь, акт второй, сцена вторая].
127. Большая часть исследований учеными-правоведами Второй
поправки колеблется между позицией, отстаивающей
индивидуальные права (что подразумевает разрешение владения личным
оружием в разнообразных целях), до отстаивания коллективных или
государственных прав (когда упор делается на идее народного
ополчения, предназначенного для защиты государственной
независимости). См.: Bogus, Carl (ed.) The Second Amendment in Law and History,
New York, London: The New Press, 2000. Об истоках
соответствующей поправки в английском праве см.: Malcolm, Joyce Lee. То Keep
and Bear Arms, Cambridge (Ma), London: Harvard Univ. Press, 1994.
128. Benjamin, Walter. "Critique of Violence" in: Detetz, Peter (ed.)
Reflections, New York: Schocken, 1978, pp. 277-300.
129. См.: Walzer, Michael. Just and Unjust Wars, New York: Basic Books,
1977; 2000; Elshtain, Jean Bethke./usi War against Terror, New York: Basic
Boob, 2003, pp. 46-70.
130. Trotsky, Leon. The History of the Russian Revolution, Ann Arbor
(Mi.): Univ. of Michigan Press, 1932, p. 184 [на русском языке см.:
Троцкий, Лев. История русской революции, Москва: TEPPA, Республика,
1997].
131. Стархоук делает сходное замечание, утверждая, что мы
нуждаемся в «тактическом разнообразии» (см.: Starhawk. «Many Roads to
Morning: Rethinking Nonviolence" in: Webs of Power: Notes from the Global
Uprising, Gabriola Island (Canada): New Society Publishers, 2002, pp. 206-
236).
132. В смелой книге Жижека «Повторяя Ленина» остается
неясным, предлагает ли он, как мы, вернуться к демократическим целям
ленинского плана без обращения к авангардному руководству
большевистской партии или же, напротив, выступает как раз за такую
элитную форму политического лидерства. • i*ek, Slavoj. Repeating Lenin,
Zagreb: Arkzin, 2001.
133. Lispector, Clarisse. The Passion according toG.H., Minneapolis (Min.),
London: Univ. of Minnesota Press, 1988, p. 3.
134. Shakespeare, William. Julius Caesar, act 4, scene 3 [на русском языке
см.: Шекспир, Вильям. Юлий Цезарь, акт четвертый, сцена третья].
484
Указатель
А
Аарон (брат Моисея), 412
аборты, 252
абсолютная демократия, 121, 273,
293,294,381,397,420,423
абсолютная аннигиляция, 32-33
абстрактный труд, 183-184
авангардизм, 274,276
Августин Блаженный, 243
авторское право, 225,368-370
Австралия, 332
Агамбен, Джорджио, 359,364
Адаме, Абигайль, 301,302,303
Азия, 99,100,153,204,215,265,339,
355,385,386,387
«Акция национального
освобождения», 109
«Аль-Каида», 43,68,70,118,271
американская конституция, 295,
361,414
Вторая поправка, 414
Американская революция, 105
«Американское содружество» (Брюс),
315
американцы японского
происхождения, 363
амнистия, 397
аналитические задачи, 139
анархисты, 115,274,304
анархия, 200,159, 396. 399,405
Англия, см. Великобритания
АНК, см. Африканский
национальный конгресс
Аннан, Кофи, 44
антагонизм, 180,188,190,263
антинаука, 378
антисемитизм, 60,134, 333
антитрестовские законы, 212
антиядерный пацифизм, 362
антропологическая трансформация,
248
антропология, 158,161-162,163,379
апартеид, 112,206,215,266
Арагон, Луи, 307
Аргентина, 176, 215, 217, 268-269,
299,333,335,355,387
Арендт, Ханна, 105, 359
аристократия, 293,295,296,395-3%
«Артур Андерсен», 221
асимметричные конфликты, 74, 368
Афганистан, 38,58,68,71,74,84, Ш,
219,222,388,315
Афины, 397
Африка, 98, 100, 153, 162, 265, 308,
339,385
Африканский национальный
конгресс (АНК), 113,372
афроамериканцы, 68, 109, 363
АФТ-КПП, 351
аффективный труд, 139, 139-143,
185-186,188
485
Указатель
Б
Бааль Шем, Элайе, 22
Бабель, Исаак, 95
базы данных, 223
бактерии, 225
Балканский регион, 50
банкротство, 365-366
барокко, 186
Бартов, Омер, 366
Батлер, Джудит, 248
Бахтин, Михаил, 259-261, 262
бедность, см. нищета, нищие
беженцы,333
безопасность, 35-36, 49, 220, 223,
252,388,389,393
безработица, 167, 168
Бейрут, 71
Беккер, Гэри, 194
белые спецовки, 322-325
Бенджамин, Уолтер, 315
бен Ладен, Усама, 42,44,48,68,70
Берлинское восстание (1953 г.), 310-
314
бесноватый из Гергесина, 177,275
«Бесы» (Достоевский), 178
биовласть, 64,173,199,430,431
война как режим биовласти, 25,59,
125
доминирование по всему спектру,
75
контроль над численностью
населения, 206
насилие, 428
онтологические пределы, 76
суверенитет как биовласть, 402-403
и безопасность, 32-41
и понятие общего, 257
биологическое разнообразие, 169
биополитика, 105, 140,430,431
и классы, 135
и множество, 421
и сельское хозяйство, 149
см. также биополитическое
производство
биополитические жалобы, 343-348
биополитические реформы, 371-374
биополитический труд, 140, 186
биополитическое производство, 7,
125,233,377,402-403,404,428
новые характеристики стоимости,
187
производство множества, 131,420,
423
производство субъективности,
105
центральная роль коммуникации,
320
и аффективный труд, 140
и беднота, 167
и общее, 257
и партизанская война, 109
биособственность, 224-226, 229
«бирмингемская школа», 320
благосостояние, см. общественное
благосостояние
благотворительность, 339
Ближний Восток, 385,387
Блэр, Тони, 284
богатство, 190,218,263,278,389
классовое расслоение в США, 302
мигрантов, 170-171
неравное распределение, 339
по Марксу, 187
растительных и животных видов,
169
труд как его источник, 339
богооправдание, 29
боевые действия низкой
интенсивности, 58,75
Бодэн, Жан, 398
«Боинг», 60
Боливия, 154
большое правительство, 218-222
Борхес, Хорхе Луис, 327
борьба, международный цикл, 264-
269
Бразилия, 109, 161, 204, 300, 342,
356,385,387,389
«Братья Карамазовы»
(Достоевский), 261
Бреттон-Вудская конференция
486
Указатель
(1944), 214
Брехт, Бертольд, 55, 326
Брюс, Джеймс, 315, 319
Буденный, Семен, 95
бунты (мятежи), 25,94,264-269,273
бухгалтерский учет, 186-187
Буш, Джордж-старший, его
администрация, 40,63
Буш, Джордж-младший, его
администрация, 40,63,286, 372,401
Бюффон, граф де, 242
В
валюта, 212,268, 342,342,387-388
вампиры, 240
Ватануки, Джоджи, 51
«вашингтонский консенсус», 215
Вебер, Макс, 42, 106,298-300, 308-
309
Веблен, Торстейн, 191
Великая хартия вольностей, 388-
391
Великий поход, 101
Великобритания, 332
гражданские войны, 16,290,291
период междуцарствия в XVII
веке, 200
поддержка Соединенных Штатов,
284
сельская жизнь, 378
сельскохозяйственные угодья,
153
страховая компания «Ллойде», 60
Венгрия, 315
виды животных, 169
виды растений, 169
Византийская империя, 391-393,
394
Вилья, Панчо, 96
Вирно, Паоло, 250
витализм,240
власть
государственная монополия, 304
ее иерархии, 202, 278
ее распределение во всемирном
масштабе, 201-203,218,219
невозможность вакуума, 200-201
священная, 398
сеть, 2
конституирующая, 37,423, 364
в Византии, 393
и суверенитет, 393-394, 427
также см. биовласть
внешний долг, 340,365-366
военная база в заливе Гуантанамо,
47,365
военная трансформация, см.
революция в военном деле
военно-жизненный комплекс, 60-61
военно-промышленный комплекс,
60-61
военнопленные, 365
Возрождение, 72, 186
война, 11-125
асимметричное доминирование и
доминирование по всему спектру,
73-86
борьба с мятежами, 55-86,98,105,
368
взгляды Гоббса, 15,291
временное прекращение
демократических процедур, 362
глобальное состояние, 24-32,281,
283-287,290,346,371,388,389,390,
411,425
ее абстрактные объекты, 48-49
зарождение новой войны, 56-61
имперская, 36, 40, 51, 84
метафоры, 25-26
онтологическая, 33
определение, 13
относительно полицейской акции,
363
сетевая формы, 76-86
«справедливая», 28-29,31,39-40,
393,315,361
и демократия, 1, 31-32
и Империя, 3
и легитимное насилие, 41-51,106
иполитика, 16-17,24-25,28,37,411,
413
487
Указатель
и преступления, 45-46, 335
и революция в военном деле,
61-70
и экономическое производство, 59-
60,367
как абсолют, 32
как биовласть, 25,32-41,59,44,75,
76,125
как всеобщий феномен, 13, 14-15,
17-18,19
как исключение, 16
как перенос акцента в политике с
обороны на безопасность, 35-36
как устойчивая форма
общественных отношений, 24
как фактор дисциплины и
обеспечения порядка, 36-37
см. также гражданская война;
партизанские силы, партизанские
боевые действия; вооруженные
силы; конкретные войны
война в Персидском заливе (1991 г.),
40,48
война с бедностью, 26
война с наркотиками, 26
война с терроризмом, 26,30,35,252,
292,346,361,366
Вольтер, Франсуа-Мари Аруэ де, 30,
261,393
«Вооруженное восстание» (Ней-
берг), 369-370
вооруженные силы
мощь, 402
революционные изменения, 61-
70
традиционная структура, 79
наемники, 68-69
в асимметричных конфликтах, 74
и насилие, 44,400
и односторонняя политика, 388
и технология, 60,69, 73
и частные военные подрядчики, 68
и экономический интерес, 219
см. также война
воспроизводимость, 223, 380
восстание, 96, 301-303
восстание в Варшавском гетто, 413
восстание в Соуэто, 112
восстание под предводительством
Шейса, 302,303
восстания 1848 года, 95
Восточная Азия, 385, 387
ВСФ, см. Всемирный социальный
форум
враг
новая форма, 76, 78
различение друзей и врагов, 17,23,
52
как абстракция, 28,48-49
как зло, 29
всемирная антропология, 161
всемирная гражданская война, 359
Всемирная конференция по
проблемам женщин, 344
Всемирная конференция по борьбе
с расизмом, 344,363
Всемирная организация по
интеллектуальной собственности (ВОИС), 230
Всемирная торговая организация
(ВТО), 212, 213, 217, 267, 324, 326,
348-352,373,389
всемирное право, 210,212
всемирные «аристократии», 387,
388-391
всемирный апартеид, 206,215
Всемирный банк, 154, 213-218, 267,
299,330-331,338,345,349,354,355,
365
всемирный капитал, 284, 340
всемирный класс, 9
Всемирный социальный форум
(ВСФ), 267, 359
всемирный цикл борьбы, 264-269
Всемирный экономический форум
(ВЭФ), 206, 208
ВТО, см. Всемирная торговая
организация
Вторая мировая война, 56,57,65,98,
214
выборы, 328,358
выгода, 216,219, 222,346
Вьетнам, 58,74,78
488
Указатель
Г
Гаити, 219
гарантированный доход, 174, 322
гарибальдийцы, 98
Гарвардский университет, 225
Гватемала, 335
Гваттари, Феликс, 195
Гевара, Че, 101
Гегель, Георг Вильгельм Фридрих,
88,276,316,317
Гейне, Генрих, 88
гендер, 131,248-249,270,276,339,429
генеалогия, 377-378
Генеральные штаты, 327
генетика, 143-144,148,169,227,368
генетика растений, 143-144, 148,
169,227
генетическая модификация, 227-228
геноцид, 33
Генуя, протесты против саммита
«большой восьмерки», 238,324-325,
350,384
геополитика, 382-384
Гердер, Иоганн Готфрид фон, 393
Геркулес, 266
Германия, 356
Берлинское восстание, 310-314
концепция рейха, 198
нацисты, 333, 315
парламентский плюрализм, 398
при Шредере, 284
«Фракция Красной армии», 109
сталелитейные заводы Круппа, 60
традиция публичного права, 198
Тридцатилетняя война, 15,182,290
Гесс, Мозес, 88
Гиап, Во Нгуен, 101
Гиббон, Эдвард, 393
глобализация, 1,3,84,91-92,200-201
верховная власть, ею
навязываемая, 213
и ООН, 385
и представительство, 329
капиталистическая, 132,201-203,
206,343
кризис демократии во времена
вооруженной глобализации, 281-289
либерально-космополитический
подход, 284
неолиберальная, 324
политическая экономия, 132,200,
208-209
протесты, 115-116,118,123-124,
262-263,267,269-271,274,324-325,
343,348-352,389,418
глобальная демократия, 1, 7, 326-
394,430
глобальная реформа, 352-374,426
глобальная экономика, 59, 187, 216,
252, 283,340,365-371,387-388,389
глобальное гражданское общество,
360
глобальное квазиправительство, 216
глобальное потепление, 372
глобальное производство, 140
глобальное управление, 212
глобальные институты, см.
наднациональные организации и институты;
особые институты
глобальное устройство, 362
Гоббс, Томас, 8,15,36,291,291,398,
410
голем, 21-24
«Голем» (Ливик), 23
голод, 215,339,340
голосование, 328, 358
Гольбах, барон, 242
гомосексуальность, 248,252,266,418
гомосексуальные теории, 248-249
городские движения, 109
городские районы, 158
Господь, 392,394,424
государства, см. национальные
государства; отдельные страны
«государства-изгои», 386
государственные институты, 208
«Государство и революция»
(Ленин), 426,427
государство, основанное на
авторитете, 198
гражданская война, 16,290-291,293
489
Указатель
в период модернити, 94—99, 119
глобальная, 18, 411
имперская, 14, 56
мировая, 359
определение, 13
понятие, 370
революционная, 100-101
теллурическая концепция, 97
в Англии, 16,290,291
в Испании, 100
в России, 95
гражданские права, 332
гражданские свободы, 365
гражданское неповиновение, 324-325
гражданское общество, 316, 360
гражданское право, 410
Грамши, Антонио, 25
границы, 384, 391
Гренада, 315
Гриммельсгаузен, Ганс, 15
«Гроздья гнева» (Стейнбек), 152
Гротеволь, Otto, 312
Гэллап, Джордж, 318
д
Давос, 206, 218
«Дассо», 60
движение безземельных в Бразилии,
342
движение за «открытость
источников», 369,409
движение за спасение реки
Нармады (Индия), 344-345
Декарт, Рене, 182, 290
Делез.Жиль, 195, 243,412
демография, 204
демократия, 93, 100, 104, 123-124,
231-132
абсолютная, 121,273,293,294,381,
397,420,423
глобальная, 1,7,326-394,430
демократические концепции, 282,
289,290,293,294,295,307,306,396
«демократический транзит», 222
долгий путь демократии, 281-325
космополитическая, 284
кризис демократии, 289-289,425,
426
множества, 91-92, 381,395-432
новая демократическая наука, 420-
432
партизанских движений, 102-103
рабочих, 312-314
социалистическая, 303-310
стремление к демократии, 91-92,
117,428,432
в XVIII веке, 306
в контексте насилия, 411-415
в США, 52, 286
и верховная власть, 395-410
и война, 1,31-32
и представительство, 296-297
и сопротивление, 116-117
как незавершенный проект эпохи
модернити,289-301
как радикализация, 279
с участием всех, 293, 294
демпинг, 348
денационализация, 201
деньги, 188-189,192-193,342
см. также валюта
дерево ним, патентованные
продукты на его основе, 228
деривативы финансовые, 342-343
де Сад, маркиз, 3
Десаи, Эшвин, 173
Джеймс, Уильям, 245
«Дженерал электрик», 225
Джефферсон, Томас, 230, 301, 302,
303,326,332,381
Джулиани, Карло, 325
диалог, 260,262
Дидро, Дени, 242,327
дизъюнктивный синтез, 294, 297
диктатура, 42,396,398
«дипломатия сверху», 371
Договор о противоракетной
обороне, 57,58
Договор по запрещению
противопехотных мин 1997 г., 372
долги, 301-303,340,365-366,387,389
490
Указатель
доминирование по всему спектру,
75,82
Достоевский, Федор, 178-179,259-261
доход, 339
Древний Рим, 70, 383, 391
«дружеский огонь», 65
Дурутти, Буэнавентура, 100
«Дух Индии» (Пазолини), 164
Дьюи, Джон, 32, 246-247, 249
«Дюпон», 225
E
евгеника, 242
евреи, 333,363,412,413,415
см. также антисемитизм; иудаизм
Европа, 385,386
Европейская конституция, 362
геополитика, 382
левые силы, 238
общественное мнение, 321
восстания промышленных
рабочих, 266
понятие демократии, 293
ранний период модернити, 289,
393
европейская философия, 396
Европейский Союз, 361-362, 386
евроцентриэм, 161, 164
«еда для Франкенштейна», 227
единство, 133, 135,295,396-397
естественное право, 396
Ж
«жалобные книги», 326
Желязны, Виктор, 383
Жене, Жан, 264
Женевские конвенции, 365
женщины
бедность в их среде, 339
в партизанских организациях,
102
и Всемирная конференция по
про блемам женщин, 344
и теории тела, 248
и феминизм, 248,266, 276,332-
333
их неовеществленный труд, 143
их права, 332-333
их труд по дому, 140, 144
живой труд, 185, 189
3
загрязнение воды, 344
загрязнение воздуха, 344
законная власть, 41-42
законодательство
глобальное, 210,212
гражданское, 410
естественное право, 396
Империи, 391
имперское, 212, 338
по контролю над общим, 251,
постсистемная теория, 254
против монополий, 214
собственность, 231-232, 338
традиция публичного права в
Германии, 198
см. также международное право
законность, 117
«замещающие» работники, 176
занятость, 144, 146,168,237
Зельбман, Фриц, 312
зло, 29
знание, 187, 188, 227-230, 345-346,
369,407,408
Золя, Эмиль, 122
И
идея почвенничества, 98, 157
идолопоклонство, 22
иерархии, 201-203,206,264,385
изоляционизм,383
изоморфизмы, 181
Израиль, 43,112,371
Иисус Христос, 177,392
иконоборчество, 392-393
491
Указатель
империализм, 2, 83-84
Империя, 391
бедняки как жертвы, 166
внутреннее состояние войны, 14
геополитический порядок, 391
глобальная, 18
и множество, 276
и эксплуатация, 404
имперская тенденция, 2-3
неизбежность войны в условиях
Империи, 3
неограниченная природа, 403
односторонний контроль, 425
односторонняя американская
версия, 388
онтологическое устройство, 176
политическая иерархия, 46
публичное право, 390
совпадение капитала и
суверенитета, 402
«Империя» (Хардт и Негри), 2, 9
«Индимедия», 373
имперское право, 212,338
индивидуализированное насилие,
33
Индия, 163-166, 204, 228-229, 344-
345,348,356,384,386
индусы, 50
инки, 15
инновации, 229-232, 246, 250, 262,
346,369,399,406-407
интеллектуальная собственность,
229-232
интеллектуальный труд, 139
интернет, 6,230,231,369,407
интифада, 112,118-119,266
информация, 231,233,318,320,369,
373,394,402,407,408
Иоанн (английский король), 388
Иоанн Дамасский, 394
Ирак, 38,75,84,219,222, 371,388
война (2003 г.), 63,91,267,314,319,
384,385,387-388
Иран, 386
исключение, 16-21,41,91,286,364-
365,372
искусственный интеллект, 121
искусственный язык, 186
историческая периодизация, 181
исторический материализм, 180
исход, 343,415, 420
Италия, 98,109,164, 322-325
иудаизм, 21-23,134,424
Й
Йеринг, Рудольф фон, 198
К
каббала, 22, 24
Каддафи, Муаммар, 48-49
Кайрос, 431
Калифорнийский университет, 226
Камбоджа, 45, 81,111
Канада, 332
Кант, Иммануил, 235,
Канторович, Эрнст, 72
капитал
глобальный, 284,340
государственное регулирование,
366-367
Маркс о капитале, 88
мобильность, 340
определение, 185
финансы, 188-189, 342-343
и большое правительство, 219
и труд, 133,134,185,400-401
см. также деньги
«Капитал» (Маркс), 88, 180
капитализм
капиталистическое производство,
183-184,185
крестьянские восстания, 94
Маркс о капитализме, 88,89,133,
134-135
нерегулируемый, 206, 286-287
право собственности, основанное
на труде, 231-232
социализм как форма капитализма,
312
переход к социализму и партизан-
492
Указатель
ские войны, 100-101
и беднота, 167
и инновации, 399
и множество, 136-137
и сельское хозяйство, 152-153
капиталистическая глобализация,
132,201-203, 206,338
Карибский регион, 265
работа по уходу за больными, 140
Карлейль, Томас, 194
Кастро, Фидель, 101
Кейнс, Джон Мейнард, 191
кейнсианство, 192-193, 214, 229
Кельсен, Ханс, 31
Кеннан, Джордж, 40
Кенэ, Франсуа, 186
кибернетика, см. компьютеры;
интернет
Киотский протокол (1997 г.), 371
Киссинджер, Генри, 40,45
Китай, 96, 150-151, 159-160, 168,
308,331,385,386
«культурная революция», 103-104,
108,160
классы, 134-135
глобальные, 9
классовая борьба, 107,120,134,135,
312,322
классовые отношения, 135
классовый конфликт, 105
опасные классы, 28,133-195
социально-экономические, 276
социальные, 133
экономические, 134, 135
см. также рабочий класс
Кластр, Пьер, 120
Клаузевиц, Карл фон, 16-17, 24, 37,
69,97
климат, 372
Клинтон, Билл, 40,63, 350
«Князь» (Макиавелли), 51,73,431
когнитивный труд, 139
коллективизация, 151-152, 155
колониализм, 153
Колумбия, 111,118
комиссии по расследованию, 335,
336,364
коммуникация, 231, 233
в улье, 121
глобальные средства связи, 372
демократическое устройство, 373
коммуникационное производство
множества, 409
марксова точка зрения, 159
нравственная коммуникация, 317
общение представителей разных
движений, 266,268
передача идей, 380
социальная коммуникация, 246,274
субъективность, возникающая при
коммуникации, 235
языковое сообщество, 250
и инновации, 407,408
и неовеществленный труд, 185,190
и общее, 254, 265,421,423
и перформанс, 248
и производство, 186,230,244,246,
320,421
и сети, 181
и совместное существование в
обществе, 196
у сапатистов, 113
коммунизм, коммунисты, 78, 103,
158,274,282,304-308,343
компьютеры, 148, 185, 223
программное обеспечение, 368-
369,409
см. также интернет
кондотьеры, 70
Конрад, Йозеф, 81
консервативные доводы в пользу
традиционных ценностей, 286-287
конституционализм, 198, 332
контрвласть, 120
кооперация, 146, 158, 181, 185, 231,
235,380,409,421-422
корпорации, 329
глобальные, 349
контракты, 216
многонациональные, 337, 387
программное обеспечение в
собственности, 368-369
493
Указатель
средства массовой информации,
321,373
сходство с государственными
институтами, 208
транснациональные, 283
фармацевтические, 346
и глобализация, 208-209
и торговое право, 210
коррупция (разложение), 69, 72,73,
216,220-221,287,364,426,429
Кортес, Хуан Донозо, 310
косвенные потери, 65
космополитическая демократия,
284
Косово, 44, 48, 84, 335
«Красные бригады», 109
«красные кхмеры», 111
креативность, 230
крепостное право, 152-153
крестовые походы, 28,415
крестьянское производство и обмен,
154-155
крестьянство, 148-163, 375-381
восстания против
капиталистических порядков, 84-95, 266
определение, 149, 152-153
среднее, 150-151, 153
в европейской литературе, 156
как партизанская сила, 97, 110
как политически пассивная масса,
157-158
кризис
геополитики, 382-384
демократии, 281-289,425,427
представительства, 425
экономический, 191, 193,387
эпохи вооруженной глобализации,
281-289
Крозьер, Майкл, 51
Крупп, 60
Куба, 100-101, 108,308,413
Кувейт, 48
кулаки, 150
культура, 403
«культурная революция», 103-104,
108, 160
культурология, 320
Л
Лакатос, Имре, 194
Лаос, 45,81
Латинская Америка, 58,101,102,154,
265, 308, 384,387
Ле Бон, Густав, 315
Лев, Ery да, 23
«Левиафан» (Гоббс), 8, 291, 398
Лев III Исавр, 392
лейкемия, 226
лейкоз ворсистых клеток, 226
«леке меркаториа», 209-211,217,219,
337
Ленин, В.И, 42,101,305,426-427,
428
либерализм, 332,396
либеральный космополитизм, 284
Ливан, 70-71,111
Ливии (Титус Ливии), 430
Ливик, X, 23
лингвистические теории, 249
Лиспектор, Кларис, 429
литература, 259-263
литературная критика, 261
личность, 165,256
антропология, 163
в диалоге, 262,
имножество, 129,131,135,163,264,
271,276,421
и общее в международном праве,
259
и общее социальное
существование, 196,
иобщность, 161,246,254,377,421
и постсистемная теория, 254
«лишение среды обитания», 81
лишения, 264
Локк, Джон, 232
Луман, Никлас, 317-318
любовь, 424,430,432
Людовик XVI, 327
люмпен-пролетариат, 167
Лютер, Мартин, 198
494
Указатель
M
Майкле, Роберт, 308
«Майкрософт», 184,275
Макиавелли, Николо, 51,69,71-72,
73,399,430,431
Макнамара, Роберт, 215
Мальро, Андре, 413
Мальтус, Томас, 204,205
Мао Цзэдун, 25,87,96,101,103,104,
150-151, 159-160,430
Маркое, субкоманданте, 114,324
Маркс, Карл, 187,188, 279
абстрактная идея труда, 183-184
идея живого труда, 185, 190
классовая теория, 133-135
о капиталистическом
производстве, 88,89,184-185
о Парижской Коммуне, 305
о политической пассивности
крестьянства, 157-158,160
о свободной торговле, 195
о труде, 88,190,400-401
о частной собственности, 233
социальная теория, 180-181
Массачусетс, 301-303
массы, 4, 130
материнский труд, 140
«Матери с площади Майо», 333
«Матрица», 403
МВФ, см. Международный
валютный фонд
междувластие, 200-201,206,211,220
международная торговля, 209, 210,
217,219,283, 348,349,350,387
международное право
запрет на нанесение упреждающих
ударов, 35
имперская трансформация, 258
исключения, 19-20
новое «торговое право»
и война, 37
и легитимное насилие, 42-43,45-
46
и общее право, 257
меньшинства, 332,339
медицинские сестры, 143
Медицинский центр Университета
штата Миссисипи, 229
международные институты, 209
международные отношения, 27
«Международные рабочие мира», 349
международные уголовные
трибуналы, 45-46
Международный валютный фонд
(МВФ), 154, 204, 213-214, 267, 268,
299,330-331,341,349,354,355,370
Международный суд, 336
Международный уголовный суд, 46,
47,336,362
международный цикл борьбы, 264-
269
«Межзвездный полет», 66-67
Мексика, 113, 154,324
Мексиканская революция, 96-97
Мерло-Понти, Морис, 239, 241
метод исследования, 88, 89,93
механизмы регулирования, 209,217,
218,220,286-287-
мигранты,170-171
микроорганизмы, 226
Милошевич, Слободан, 46,48
Министерство внутренней
безопасности (США), 365
мир, 15,16,18,74,92,347, 381,389
см. также пацифизм
Миттельман, Джеймс, 203
мифы о сотворении мира, 22
младогегельянцы, 88
многонациональные корпорации,
337,387
многосторонность, 2-3, 83, 85-86,
285,382,384
множество, 97-227
гегельянская критика, 276
геополитика как реакция на его
вызов, 384
идеи,274-278,377
история, 273
как классовое понятие, 133, 135
каксеть,3-4,270,322,381
критика с позиций деконструкти-
39. Множество
495
Указатель
визма, 277
новая наука, 426-428
онтологический подход, 274,420-
421,424
определение, 129-130,135
относительно иных общественных
субъектов, 4-5,295
присущая ему демократия, 92,382,
395-432
проект множества, 1,125,271,420,
426
способность к принятию решений,
408-401,424,427
формирование, 235-251, 264
в пределах вечности, 273
его биполитическое производство,
131,420,423
его демонический облик, 177-179,
275
его зачатки, 235-278
его плоть, 130-131,235,240-241,
248,264,347
его потенциально всеобъемлющая
природа, 278
его развитие, 274
его хозяйственный стороны, 6,136-
137,275-276,409
и воссоздание левых сил, 278
и личности, 129,131,135,163,264,
270,276,277,377,421,423,429
и Империя, 277
и конец крестьянства, 148-163
и общее, 6,163,173,259,276,409,
420-421
и опасные классы, 28,133-194
и труд, 276
с политической точки зрения, 7,274,
424
с социологической точки зрения,
421-422,424
модернизм, эпоха модернити, 156-157
в Европе, 289,393
гражданская война, 94-99,119
незавершенный демократический
проект, 289-301
и прагматизм, 249
и традиционные общественные
организмы, 236
мозг, 407,408
Моисей, 412
момент прорыва (clinamen), 431
монархия, 293,395
монетаристский курс, 214-215
монетарный эссенциализм
монополия, 212,368-369,373
монофоническая литература, 260
«Монсанто», 342
монстры, 241-244
Монтескье, барон де, 332,393
Моравиа, Альберто, 163
Музиль, Роберт, 243
мультикультурализм, 272
Муравич, Лоран, 59
мусульмане, 50,333
мученичество, 418
мысль, 407
«Мысль об Индии» (Моравиа), 163
Мэдисон, Джеймс, 296,297,332,358,
427,428
мятежи, 94,95,96-97
H
наднациональные организации и
институты, 209, 213-214, 299, 342-
343,365,387
наемники, 68-69
Най, Джозеф, 298
налог на валютные трансакции, 367
налогообложение, 367
нападение на Всемирный торговый
центр (2001 г.), 14,70,218-219,237,270
нападение на Пентагон (2001 г.), 14,
70,218-219,237,270
напалм, 81
«Напстер», 224
наркотики, 26,118,124
народ как понятие, 4,106,129,295-
296,396
народная армия, 96-97,98-99,106, ПО
насекомые, 122,228
население, 4,129,204-205,296
4%
Указатель
насилие
демократическое, 415,417
индивидуализированное, 33-34
монополия, 364
ограниченная применимость, 400
в целях обороны, 412,415,417
во время протестов, 349-350
его легитимация, 41-51,106,290,
342
его постоянная угроза, 342
и нравственность, 44, 46
и правовые структуры, 46
на службе гуманитарных прав, 44
на службе политики, 413
по всему миру, 291, 293
см. также война
НАТО (Организация
Североатлантического договора), 48, 334
натурализм, 262
наука, 188-189,233,243,244,378,408
НАФТА, см. Североамериканская
зона свободной торговли
национализм,72
национально-освободительные
войны, 98
национальные государства, 84
в Международном суде, 336
суверенитет, 13,17-18,200-201,255,
285,291
насилие с их стороны, 41-45, 293
нищета, 339
новое торговое право, 209-211,217
свобода от их власти, 284
экономика, 367-368
и глобальный порядок, 198,283
и международное право, 258
и ядерное оружие, 57
«Начальные философические
основания о гражданине» (Гоббс), 8
нематериальная собственность,
223-226,229-232,380
нематериальное производство, 89-
90, 146-147, 181, 184-185, 190, 223,
232,250
неовеществленный труд, 182-184,
233,404
его гегемония, 90,139-140,146,181,
184,275
его центральная роль, 148
определение, 139-140
особенности, 90
продуктивный, 185, 232
неоконсерватизм, 285-286,401
неолиберализм, 206, 208, 214, 252,
255,283,324-325,340-343,384
неповиновение, 324-325,410
неправительственные организации
(НПО), 338,359,360,389
неразличимость, 4
нефтяные разливы, 225, 227
неэквивалентный обмен, 201-202
Нибур, Рейнхольд, 393
«низовая дипломатия», 325,371
низшие слои, 277
Никарагуа, 75, 102,154, 336
Ницше, Фридрих, 235,401
нищета, нищие, 26,166-177
всемирная, 366,387,388
глобальная топография, 201-203,
204-206
ликвидация, 389
протесты, 173-174,338-343
сражения, 173
в языковой общине, 170
и проекты Всемирного банка, 215
их креативность, 172
их потенциал, 264
по Марксу, 190
Новая народная армия на
Филиппинах, 111
новое видение мира, 89
«новый курс» Рузвельта, 247
Норьега, Мануэль, 49
НПО, см. неправительственные
организации
нравственная коммуникация, 317
«Нью-Йорк тайме», 314, 321
О
«обезглавливание», 80
оборона, 35-36
497
Указатель
общая воля, 295
общая теория равновесия, 191,192-
193
общее, 193,233,256, 370,379
общее социальное существование, 196
общественная жизнь, 185, 186, 233,
241,249
общественная теория, 180-181
общественное благосостояние, 216,
272,283,369-370
общественное производство, 6, 107,
ПО, 116-117,117,173,215,246,360
общественные блага, 255, 256
общественные сети, 90,146, 232
общественные услуги, 255, 256
«Общественный договор» (Руссо), 295
общественный интерес, 255
общественный класс, см. класс
общественный труд, 65,183,303,423
общественное мнение, 314-322
общественное равновесие, 317,320,
427
общественные отношения, 146,402,
404,420,421
общество с «нулевой терпимостью»,
31,393
общий интерес, 256
понятие, 255,256
«общий стол», 6,230
общинные организации, 236
интенсификация общего, 265
мобилизация общего, 263-272
политическое оформление, 254
право, обеспечивающее контроль
над общим, 251
правовая теория, основанная на
общем, 254
производство общего, 235,244-251,
254,264,274,377,420-421,432
в глобальном масштабе, 208, 264
и биополитическое производство,
256
и коммуникация, 254,265,421,423
и личность, 161,165-166,173,247,
254,259,377,420
и международное право, 257, 259
и множество, 6,163,173,259,276,
409,420-421
и труд, 6-7,133-148,186,274,275,
407,421
«огораживание» в интернете, 230
«1984» (Оруэлл), 33-34
односторонность, 2-3,83,85-86,372,
382, 384,384-386,388
озабоченности, 326-348,368, 432
«жалобные книги», 326
биополитические, 343-348
относительно войны, 346
относительно глобальной системы,
348-352,426
экономические, 338-343
по поводу прав и справедливости,
332-338
по поводу представительства, 328-
332
оккультные явления, 162
Олбрайт, Мадлен, 19-20
«Онкомаус», 225,226, 227
опора на инструменты, 23
опросы общественного мнения, 319
организации гражданского
общества, 236
Организация Объединенных
Наций, 356-359,384-385
Всемирная конференция по
проблемам женщин, 344
Всемирная конференция по
расизму, 344
Всемирная организация по
интеллектуальной собственности
(ВОИС), 230
Генеральная Ассамблея, 331,356-
357,356-357
«доктрина Аннана», 44
Международный суд, 336
организации по экономическому
развитию, 215
отраслевые организации, 215
представительство, 331, 356-359
Оэвет Безопасности, 46,47,331,
356-358
ФАО, 145,215
498
Указатель
организация по борьбе со СПИДом
(ACT-UP), 228,238
Ороско, Хосе, 97
оружие, 412,415
для сегодняшней демократии, 418
массового поражения,32-33,35,417
ограниченное, 417
ядерное, 32-33,42,57,400,417
Оруэлл, Джордж, 33
освободительные движения, 94-95,
98,100-101,105,107
«Критика политической экономии
(черновой набросок)» (Маркс), 180,
190
«ось зла», 385
ответственность, 356
отношения обмена, 316
отчуждение, 143
оформление субъективности, 181
охлократия, 293
п
Пазолини, Пьер Паоло, 164
палестинцы, 43, 111, 266
Пан (греческий бог), 316
Панама, 219
парадигмы, 181
Парижская Коммуна, 305
парламент всемирный, 357-358,
359-360
парниковые газы, 372
партизанская стратегия foco, 101,110
партизанские отряды, партизанская
война, 73-74, 82, 104
городские, 109
китайская модель, 103-104, 108
крестьянские отряды, 96-97, ПО
кубинская модель, 100-102,108,413
организационная структура, 78-79
полицентричная модель, 110-111
«раздемократизация», 103
рождение из групп повстанцев, 94-
105
сандинисты, 102
сапатистская модель, 113
участие женщин, 102
партия политическая, 305
патенты, 224-227 368, 370,407
Патнэм, Роберт, 236
патриархальное представительство,
298,301
патриотизм, 72,237
Пашуканис, Евгений, 307
Первая мировая война, 56,57,65
Перикл, 293
периодизация, 181
Перу, 111
перформативность, 248-249, 254,
264,274
пестициды, 228
Петр Великий (русский царь), 242
Пиночет, Аугусто, 45
Пио, Шарль, 381
пиратство, 224
Платон, 396
плюральность, плюрализм, 133,135,
398
повествование, 260, 262, 263
подавление, 303, 378,401
подлинная абстракция, 180, 183
подотчетность, 354-355, 376
подчинение, 76
позитивные экстерналии, 186
политика идентичности, 114, 272
политики левого крыла, 236, 238,
272-273
политическая власть, 402
политическая деятельность
внутренняя,27
космополитическая, 284
левых сил, 236, 238,272-273
необычная, 249
общественная, 254
пассивность крестьянства, 157-158
подчинение ей средств насилия,
413
правых сил, 236, 272
рабочего класса, 269
суверенитет, 397-398
в США, 286
ее автономия, 303-304
499
Указатель
и беднота, 167
ивойна, 16,17,24-25,27-28,38,411,
413
и геополитика, 382-384
и идентичность, 114, 272
и классы, 134
и реформаторские усилия Джона
Дьюи, 246-247
и труд, 208
и экономика, 206-207
политическая партия, 305
политическая революция, 105
политические институты, 208
политический организм, 130, 197-
198,203,206,218-219,220,222,235,
263,277
политический реализм, 430-431
политическое производство, 422-423
политэкономия, 193-194, 198, 200,
208-209
полифоническое повествование,
260,262-263
полицейская операция, 27,33,35,58,
325,346,349-350
полицейские акции высокой
интенсивности, 58
Польша, 98
популизм,310
порошок из куркумы, 229
«Послания против порицателей
святых икон» (Иоанн Дамасский), 394
посредничество, 316, 317, 318
постмодернизм, 236, 238
постсистемная теория, 254
постфордизм, 59, 81, ПО, 144, 184,
184, 237,250,322
«поцелуйные сессии», 418
права, см. гражданские права;
права человека
права личности, 251
права на воду, 372
права растениеводов, 145
права человека, 28, 284
жалобы на нарушение, 332-338
логика, 84
реформирование, 362-365
и насилие, 42, 44
правительство
большое, 218-222
византийское, 391-393
квазиглобальное, 217
федеральное, 297
по Руссо, 295,
см. также демократия; политика
правовая теория, 254
право на ношение оружия, 414
правые силы в политике, 236,272
правящий класс, 373
прагматизм, 245, 246-247
«Пражская оконная акция», 14
превентивный удар, 35
предметы потребления, 341
предрассудок, 53
представительство
жалобы по поводу, 328-332
кризис, 425
патриархальное, 298-299, 301
по наказам, 300-301
присваеваемое, 298-299, 301
реформы, 354-362
свободное, 299,301
трудовое, 254
в ООН, 331, 356-357
в ходе Берлинского восстания, 312-
314
и демократия, 293-299,305,316-
317, 322
и его масштаб, 290, 296,376
как дизъюнктивный синтез, 294
при социализме, 304-305
президентские выборы в США
2000 г, 328
«Преступление и наказание»
(Достоевский), 260
преступления против человечности,
45,47,333-334
прибыль, 188,263,270
приватизация, 230, 252, 255, 283,
341,345,348-349, 370-371,389
приватность, 251, 252-253
привычка, 245,248,249-251,263,274
примитивизм, 156,157, 161
500
Указатель
принятие решений, 408-410, 421,
427,431
принципы поведения
в ходе справедливой войны, 40
и война, 29-30
и законное применение насилия,
44,46
«Проблемы поэтики Достоевского»
(Бахтин), 259-261
программное обеспечение, 368-369,
409
Продовольственная и
сельскохозяйственная организация ООН
(ФАО), 145, 215
продукты питания, генетически
модифицированные, 227
прозрачность, 354-355
производственная эффективность,
144
производство
биополитическое, 7,105,108,125,
320,377
глобальное, 140
капиталистическое, 183-184, 185
материальное, Í85
нематериальное, 89-90,146-147,
181,184-185,190,223,232,250
нормы выработки, 311
общего, 235,244-251,254,263,274,
377,419-422,432
общественное, 6,107, ПО, 116-117,
117,173,215,244,360
общий достаток, 187
политическое, 422-423
постфордизм, 59,108, ПО, 144,184
сельскохозяйственное, 148-150,
152-153
стоимости, 188
субъективности, 90,108,188-189,
197,235
хозяйственное, 59-60,61, ПО, 116—
117,125,387-388,402,422
в бедных странах, 203
и коммуникация, 186,230,244,245,
320,421
и подлинная абстракция, 183
и сопротивление, 124
пролетариат, 133,134,138,158,305,
306
промышленная революция, 306
промышленная резервная армия,
167,168
промышленные рабочие, 96-97,138—
139,141,158,160,167, 279,275,276,
306,421
«Pro Patria Mori» (Канторович), 72
протестные движения глобальные,
115-116, 118, 124, 262/267, 269-271,
274,324-325,348,348-352,389,418
противодействие мятежам, 55-86,
98,105,252
профсоюзы, 174-175, 266, 266-267,
272,311,313-314,351
Пруст, Марсель, 245
психология,398,407
«Психология толпы» (Ле Бон), 315
публичное, понятие, 253
пытки, 33-34
Р
Рабле, Франсуа, 261
работа в сфере услуг, 139,237
работа по дому, 140,144
рабочие места, см. занятость; труд
рабочий класс, 4-5, 89-90, 136-137,
155, 167,168, 180, 269, 275, 276,306,
313-314
рабство, 264,363
равенство, 278
радиоактивные осадки, 344
развлечения в больших городах, 322
разногласия как враждебный для
народа фактор, 296
ракеты,57
раса, 131,134,206,270,276,339
распределенные сети, 76-77,80,81-
82,86,115,117,118,121,124,146,148,
263,269-271,277
«Рассуждение о методе» (Декарт), 182
рациональное личностное
самовыражение, 317
501
Указатель
РВД, см. революция в военном деле
реальная политика (Realpolüik), 382
революция, 25,274
Арендт о революции, 105
выбор времени для революции, 431
Кант о революции, 235
антиколониальная, 96-97
Троцкий о революции, 416-417
формирование народной армии,
96-97
в эпоху модернити, 37, 293
и реформы, 352, 398
ради свержения верховной власти,
428
революционный реализм, 430-431
революция большевиков, 101, 416
революция в военном деле (РВД),
61-70,82-83
Рейган, Рональд, 208
Реймонд, Эрик, 409
река Нармада, 344-345
религия, 28-29
Ремарк, Эрих Мария, 64
ремесло, 237
репрессии, 94, 105
республика, 197,198, 295,427
республиканизм, 295
республиканская добродетель, 20-21
реституция, 363-364
реформы, 432
биополитические, 371-374
экономические, 365-371
глобальные, 352-374,426
представительства, 354-362
в области прав и обеспечения
справедливости, 362-365
Рембо, Артур, 122-123
Ривера, Диего, 97
Рид, Джон, 87
Рикардо, Давид, 183,203,400
Россия, 370,385,386
в Совете Безопасности ООН, 331
Достоевский, 178-179, 259-262
коррупция, олигархи, 364
царский титул, 393
см. также Советский Союз
Руанда, 46,50,333,335,336
Руге, Арнольд, 88
Рузвельт, Франклин Делано, 297
Руссо, Жан-Жак, 294-296
Рушш, Фредерик, 242
С
Сабра (лагерь палестинских
беженцев), 70
Саддам Хусейн, 48, 70,71
Сальвадор, 75,154,266
самоуправление, 305-306,405
Самюэльсон, Пол, 192
«Сандеро Луминосо», 111
сандинисты, 102
Санкт-Перербург, 242
САНО, см. Сапатистская армия
национального освобождения
Сапата, Эмилиано, 96, 154,265
Сапатистская армия
национального освобождения (САНО), 113, 119,
124,265,324,413
«Сардар Саровар», плотина, 344-
345,348
Сарель, Бенно, 310
Сартр, Жан-Поль, 134
Сассен, Саския, 201
сборище, 167
Свифт, Джонатан, 261
свобода выражения, 333
свобода, 93, 100, 105, 116, 278, 273,
286,426,429
свободная торговля, 195
свободное представительство, 299,301
свободный рынок, 206-207
Северная Корея, 386
Североамериканская зона
свободной торговли (НАФТА), 267,349
сексуальность, 240, 248-249, 254,
270,276
Селин, Луи-Фердинанд, 64
сельские районы, 158
сельское хозяйство, 146
генетика растений, 145-146,148,
227
502
Указатель
генетические модификации, 227-
228
малые формы, 154
модернизация при социализме.
151-152
коллективизация, 151-152, 155
производство, 144,148-150, 152-
153,155
работники, 141-142,144,149-150,
155,421
и капитализм,152-153
и марксистский анализ, 180
и торговая политика, 389
семена, 146-146,227
семья, 240,287
Сен, Амартия, 194
«серая» стратегия, 75
сербы, 50
Сервантес, Мигель де, 261
сеть (сети), 181
биополитическая, 114
виды сетей, 76-86,110-111
глобальная экономическая, 387
ее организационная модель, 116
инновации в сетях, 409
множество в сетевой форме, 3-4,
270,322,381
общественная, 90,146, 232
распределенная, 76-77,80,81-82,86,
115,117,119,121,124,146,148,263,
269-271
террористическая, 124
ее сила, 2
и борьба, 106-121
и законность, 117
и пчелиный разум, 121-123
Сиейес, аббат, 327
Сикейрос, Давид, 97
символические задачи, 139
Симплициссимус, 15, 50
Сингапур, 204
Сиэтл, протесты в 1999 г., 115, 238,
267,270,324,326,348-352,384
смена режима, 38-39
СМИ, 314,319,321,349-350,373,394
Смит, Адам, 183,203,393,400
«собственнический
индивидуализм», 252
собственность
биособственность, 224-226, 229
неовеществленная, 223-226,229-
234,380
интеллектуальная, 229-232
право, 230-231,337-338
крестьянства, 150-151
частная, 162-153,222,223-226,232-
233,251-252,255,287-288,380,407
в капиталистическом обществе, 133
собственность на землю, 150-155
Советский Союз, 31, 98
гражданская война, 96
демократическое наполнение, 307
индустриализация, 374
коллективизация сельского
хозяйства, 151-152
представительство, 306
события в Афганистане, 74
советы и рабочие комитеты, 305,
427
советы, 305,427
и всемирный капиталистический
рынок, 222
и соглашения, связанные с
ядерным устрашением, 57,58
и «холодная война», 40,57
см. также Россия
Соединенное Королевство, см.
Великобритания
Соединенные Штаты Америки
антиамериканские протесты, 330
вмешательство по всему миру, 286
внешняя политика, 84,85-86,284,
388,401
глобальная гегемония, 285,286,287,
385
демократия, 52, 286
договоры, связанные с ядерным
сдерживанием, 57,58
исключительность, 19—21,286,364,
372
стратегические конкуренты, 385-
386
503
Указатель
односторонняя геополитическая
стратегия, 384-386,388
политическая система, 286
президентские выборы 2000 г, 328
провозглашение «оси зла», 385
революция в военном деле, 61-70
сельскохозяйственное
производство, 152-153
упадок гражданских и общинных
организаций, 236
в Совете Безопасности, 331
и Международный уголовный суд,
336
и перенос акцента в политике с
обороны на безопасность, 35-36
как единственная сверхдержава,
199
Сомали, 219
сообщество, 254
сопротивление, 76, 87-125
и демократичное применение
насилия, 415-416
и законность, 117
и изобретение сетевых схваток,
106-121
и экономический класс, 134
от народной армии к партизанской
войне, 94-105
как исходная точка, 87-94
при восстании в Варшавском гет-
то,413
Сорель, Жорж, 310
Сорос, Джордж, 387
сотрудничество, 186, 187, 190, 196,
231,232,297,250,250
социализм, социалисты, 100,158,257,
272,303-310,312,422
социальная действительность, 180-
181
социальная революция, 105
социальная справедливость, 105
социально-демократическая точка
зрения, 284, 285, 287
Спиноза, Барух, 53, 235, 241, 273,
293,347,381,395,397
«справедливая» война, 29-30, 31,
39-40,393,415-416
справедливость, 28,29,105,332-338,
346,362-365
«Справедливость для дворников», 266
Средневековье, 28
Сталин, Иосиф, 151
Стейнбек, Джон, 152
стиль, 264
стихийность, 276
стоимость, 183-184, 185,187,188
Стокер, Брэм, 240
столкновение цивилизаций, 52-54
страх, 291,293
стрелковое оружие, 414,416
строительство, 311
«строительство наций», 38-39, 74,
221,370
Стросс, Лео, 403
субъективность, 90,100,105,108,111,
180,188-189,197,235,245,297
субъективные права, 251
суверен, 197,161, 291, 293,396-399
суверенитет, 9,296, 306,432
абсолютный, 393
внутренние противоречия, 400-
403
концепция, 396,399
национальный, 13,17-18,200-201,
255,284, 291
основанный на согласии
управляемых, 400-401,410
теории, 309,384
унитарная суверенная власть, 314
утрата его значения, 405
уход от него, 411^412
его двусторонняя природа, 76,399-
405,420
его разрушение, 426-427,428
и демократия, 395—410
как биовласть, 402-403
Сьерра-Леоне, 71
т
Таиланд, 299
тайный советник, 51-51
504
Указатель
Тацит, 221
«Творческие коммуны», 369
телеология, 243
тело политическое, см.
политическое тело
тело человеческое, 248,398, 406
тенденция, 2-3,181, 188-189
теология, 398
термиты, 121
терпимость, 30
терроризм, 252
война с терроризмом, 26,30,35,252,
292,346
его сети, 124
как политическая концепция, 30
определение, 30-31,44, 292
террористы-смертники, 66,76,400,
418
террористические акты 11 сентября
2001г, 14, 70,219,236,270
«технологи», 62, 63,64-66
технология, 345
сельскохозяйственная, 145
хозяйственного производства, 61
и война, 60,70,73
и голем, 23
тирания, 293,378,397,413,428
Т-клетки, 226
Тобин, Джеймс, 367
Тобина налог, 367
Токвиль, Алексис де, 298,315
толпа, толпы, 130,314, 316
торговля, см. международная
торговля; торговые соглашения
торговые соглашения, 209,211,217,
349,350
тоталитаризм, 282,293
трагедия, 261
«традиционалисты», 62-63, 65
трансакционные издержки, 210
транснациональные корпорации, 283
«третье сословие», 327
Третья мировая война, 56
Тридцатилетняя война, 14,16,182,290
Троцкий, Лев, 95,101,395,416
труд, 343,377
абстрактный, 183-184
аффективный, 139,139-140,185,188
биополитический, 140, 186
всемирное разделение, 201-203,
218,220
демпинг, 167, 202
«женская работа», 139
законы о собственности,
основанные на труде, 231-232
крестьянский, 149
мигрантов, 170-171
новая топология, 146
общественный, 65,183,421,422
политическая власть, стоящая за
переговорами с трудящимися, 208
профсоюзы, 174-175,266-267,272,
311,312,351
рабочий класс, 4-5,65,136-137,155,
167,168,269,275,276,306,313-314
размывание границ рабочего и
свободного времени, 90,143-144,184—
185
результирующее нематериальное
благо, 249-251
самоуправление, 305-306,405
сверхурочное время, 188
сельскохозяйственный, 141-142,
145,155,421
социализация категорий
трудящихся, 161
утрата традиционных видов, 236-
237
формирующаяся общность труда,
133-148,274,275,377,407,421
формы, 138
в множестве, 136-137
в промышленности, 96-97,138-139,
158,160,167,279,275,276,306,421
в условиях постмодернити, 196
и Берлинское восстание, 310-314
и гибкие рынки, 168
и капитал, 133,134,185,400-401,
403
и капиталистическая
глобализация, 201-203
и общее, 6-7
505
Указатель
и стоимость, 183-184,185,186,188,
190
как источник богатства, 183,186-
187,233,400-401
по Марксу, 88,190
см. также неовещесгвленный труд
«Тупамарос», 109
Турция, 217
тутси (племя в Руанде), 50
Тэтчер, Маргарет, 208
У
Уайльд, Оскар, 423
Уганда, 71
Украина, 98
ум, 406
ум, присущий пчелиному улью, 121-
123,409
управление, 354-355,387
упреждающий удар, 35,393,401
«У.Р. Грейс», 228
Уругвай, 109
устройство всемирное, 362
утопизм, 314,319,320,428
Ф
фабричный труд, 144,236,250,310
ФАО, см. Продовольственная и
сельскохозяйственная организация
ООН
фармацевтика, 346, 368
фашизм, 72,310,385
«Федералист», 2%
федералисты, 296,298,358
федеральное правительство, 362
Фейербах, Людвиг, 88
феминизм, 248,266,276,332-333
фермерское хозяйство, см. сельское
хозяйство
физиология, 397,406
Филипп III, испанский король, 15
Филиппины, 111
философия, 3%
финализм, 242
финансы, 188-189,342-343,367,378
фондовые рынки, 342
фордизм, 144,236
формализм, 259
формы жизни, 229,233,346,368
«Фракция Красной армии», 109
«Франкенштейн» (Шелли), 23
Франция, 98,153,158,161, 161,176,
326,332
Французская революция, 105, 326,
341,358
Фридмен, Милтон, 192
Фронт освобождения Квебека, 109
Фуко, Мишель, 25,181,347,377-378
функционализм, 317-318
X
Хабермас, Юрген, 317
Хайдегтер, Мартин, 240
ХАМАС, 111
Хантингтон, Самюаль, 51-54,292,360
Хобсбаум, Эрик, 379
хозяйственное производство, 59-60,
73, ПО, 116-117,125,387-388,402,423
хозяйственное регулирование, 209,
217,218,219,220,286
Холл, Стюарт, 320
«холодная война», 40, 52-53, 57, 78,
281,282,292,425
Холокост, 44
хорваты, 50
Хо Ши Мин, 101
христианство, 424
Хуаман Пома де Айала, 15
хуту (племя в Руанде), 50
ц
Цезарь, Юлий, 55
Центральная Америка, 81
цивилизации, 52-54,292,360
цикл восстаний, 264-269
Цинциннат, 18-19
Цицерон, 3
506
Указатель
ч
частная собственность, 152-153,222,
223-227,232-233,252,255,288,380,
407
частная сторона в договоре, 258
частное соглашение, 209
Чжу Дэ, 101
человечество, человечность, 430
зло как враг, 29
и Господь, 394,424
любовь, 72
объединение против абстрактной
идеи, 28
преступления против, 45,47,335
«Черные пантеры», 104,109,264,414
Черчилль, Уинстон, 44-45
Четвертая мировая война, 56
Чехословакия, 315
«чикагская школа», 192,194
Чили, 335
чистая теория права, 3%
чрезмерная скученность населения,
204
Ш
Шатила (лагерь палестинских
беженцев), 71
швейцарские гвардейцы, 70
Шейс, Даниэль, 302
Шелли, Мэри, 24
Шмитт, Карл, 17, 97, 309-310, 397-
398,424
Шпенглер, Освальд, 53
Шредер, Герхард, 284
Штаммлер, Рудольф, 396
Штраус, Давид Фридрих, 88
Шумпетер, Йозеф, 201,399
э
экологизм, 351
экология, 344,345
экономика, 197
Всемирный экономический форум,
206-207
глобальная,59,187,217,252,283,340,
365-371,387,389
инновации, 407
как унылая наука, 190-194
кейнсианская теория, 192-193,215,
220
кризисы, 191,193
национальная, 367-368
политическая экономия, 193-194,
200,201
политический порядок и
регулирование рынков, 206-207
постмодернити, 144
торговое право, 209-211,217
и военная сфера, 219
и множество, 6,136-137,275-276
см. также нищета, беднота
«Экономическая таблица», 186
экономические претензии, 339-343
экономические реформы, 365-371
экономический класс, 134,135
экспансионизм, 382,384
эксплуатация, 132,146,191, 250
восстание, 137
Маркс об эксплуатации, 188
производный от нее антагонизм,
188,263
сельскохозяйственных
работников, 142
топография, 189,196,201-203,277
противоречим между странами
«первого» и «третьего» мира, 202
и Империя, 405
и труд, 146,188,400-401
экспозиции метод, 88,92
экстерналии, 186
экстраординарная ситуация, 18-19,
34,41,91-92
элита, 30
Энгельс, Фридрих, 95,279
«Энрон», скандал, 220,364
«Энциклопедия» (Дидро и Далам-
бер),327
этничность, 339
«Эшелон», 252
507
Указатель
ю
Юбилейное международное
движение, 340
Юго-Восточная Азия, 215, 355
Югославия, 43,46,48,98,333,335,336
Южная Америка, 81
Южная Корея, 204
Южно-Африканская Республика,
111,162,174,189, 266,335,346
Юнгер, Эрнст, 64
юнионизм социальных движений, 176
Я
ядерное оружие, 32-33,42,57,400,417
язык, 170,186,244,250,274,408
языковое выражение, 139, 408
языковые сообщества, 170, 186,250
якобинство, 257,257,304,396, 398
Ямайка, 348
Япония, 356
PATRIOT Act, 252, 365
508
Научное издание
Майкл Хардт, Антонио Негри
МНОЖЕСТВО
война и демократия
в эпоху империи
Научный редактор
А.И. Антипов
Компьютерная верстка
И.Н. Кузина
Подписано в печать 12.01.2006 г.
Формат 60х90'/16. Бумага офсетная № 1
Печать офсетная. Усл. печ. л. 35
Тираж 3000 экз. Заказ № 278
Издательство «Культурная революция»
101990, Москва, ул. Мясницкая, д. 9/4, стр. 1
телефон (495) 921-84-71, e-mail: frederih@mail.ru
При участии ООО ПФ "Сашко"
Отпечатано в ОАО "ИПК "Ульяновский Дом печати"
432980 г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
ISEN 5-902764-09-2