Author: Климов В.
Tags: общая теория искусства философия искусства эстетика проблемы эстетического вкуса принципы композиции, пропорции, зрительных эффектов серии сборники история манифест
ISBN: 978-5-8694-9027-8
Year: 2014
Text
опустошитель
инверсия культуры
#13
*
МАНИФЕСТ
современность глазами
радикальных утопистов
искусство :: политика :: девиация
опустошитель
2014
УДК 7.01
ББК 94.3
К49
К49 Манифест. Современность глазами радикальных
утопистов. Искусство, политика, девиация : [сборник] /
Климов Вадим (составитель). — М. : Опустошитель, 2014.
— 564 с. — (Серия «Инверсия культуры» (#13). —
ISBN 978-5-8694-9027-8.
Манифест есть мера любого эстетического направления, будь
то искусство, политика или девиация. Сборник новейших
манифестов определяет современность в ее наиболее глубоком
аспекте.
Опустошитель представляет 51 программный текст: от истока
XX века в третье тысячелетие. Сплав радикального неприятия
и экстремального утопизма. Инверсия прошлого, будущего и
настоящего. Виртуозное преображение Ничто в концентрат
актуальности. Фиксация ускользающего мгновения.
Футуризм, дадаизм, сюрреализм, Юлиус Эвола, Казимир
Малевич, советский киноавангард, ОБЭРИУ, театр жестокости,
преодоление человека, Жорж Батай и Ацефал, Леттристский
Интернационал, Паника, второй и третий пол, Жан-Люк Годар,
шумовая музыка, Ларе фон Триер, Михаэль Ханеке, Унабом-
бер, новые маги, Арктогея, Ур-Реализм, Гейдар Джемаль,
постгуманизм, Андерс Брейвик, Владимир Путин и Вторая волна
Опустошителя. Все это и есть вы.
ISBN 978-5-8694-9027-8
Опустошитель, 2014
МАНИФЕСТ
Филиппо Маринетти
Манифест футуризма1
буквы 1909
Из Италии мы провозглашаем всему миру этот наш
яростный, разрушительный, зажигающий манифест. Этим
манифестом мы учреждаем сегодня Футуризм, потому что хотим
освободить нашу землю от зловонной гангрены профессоров,
археологов, краснобаев и антикваров. Слишком долго Италия
была страной старьевщиков. Мы намереваемся освободить ее
от бесчисленных музеев, которые, словно множество кладбищ,
покрывают ее.
Музеи — кладбища!.. Между ними, несомненно, есть
сходство в мрачном смешении множества тел, неизвестных друг
другу. Музеи: общественные спальни, где одни тела обречены
навечно покоиться рядом с другими, ненавистными или
неизвестными. Музеи: абсурдные скотобойни художников и
скульпторов, беспощадно убивающих друг друга ударами цвета
и линии на арене стен!
Раз в год паломничество в музей, подобно посещению
кладбища в День поминовения усопших, — с эти можно
согласиться. Положить раз в год букет цветов у портрета Джоконды
— с этим я согласен... Но я против того, чтобы наши печали,
наше хрупкое мужество, наша болезненная неугомонность
ежедневно выводились на экскурсию по музеям. Зачем травить
себя? Зачем гнить?
1 Манифест опубликовал итальянский художник Филиппо Томазо
Маринетти в виде платного объявления на первой странице
французской газеты «Фигаро» 20 февраля 1909 года.
4
Современность глазами радикальных утопистов
Да и что можно увидеть в старой картине кроме
вымученных потуг художника, бросающегося на барьеры, которые не
позволяют ему до конца выразить свои фантазии? Млеть перед
старой картиной — то же самое, что выливать эмоции в
погребальную урну вместо того, чтобы дать выпустить их на простор
в бешеном порыве действия и созидания.
Неужели вы хотите растратить все свои лучшие силы на
это вечное и пустое почитание прошлого, из которого
выходишь фатально обессиленным, приниженным, побитым?
Уверяю вас, что каждодневные посещения музеев,
библиотек и учебных заведений (кладбищ пустых усилий, голгоф
распятых мечтаний, реестров неудавшихся начинаний!) для людей
искусства так же вредны, как затянувшийся надзор со стороны
родителей над некоторыми молодыми людьми, опьяненными
талантом и честолюбивыми желаниями. Когда будущее для них
закрыто, замечательное прошлое может стать утешением для
умирающего больного, слабого, пленника... Но мы не желаем
иметь с прошлым ничего общего, мы, молодые и сильные
футуристы!
Пусть же они придут, веселые поджигатели с
испачканными сажей пальцами! Вот они! Вот они!.. Давайте же,
поджигайте библиотечные полки! Поверните каналы, чтобы они
затопили музеи!.. Какой восторг видеть, как плывут, покачиваясь,
знаменитые старые полотна, потерявшие цвет и расползшиеся!..
Берите кирки, топоры и молотки и крушите, крушите без
жалости седые почтенные города!
Самому старшему из нас 30 лет, так что у нас есть еще, по
крайней мере, 10 лет, чтобы завершить свое дело. Когда нам
будет 40, другие, более молодые и сильные, может быть,
выбросят нас, как ненужные рукописи, в мусорную корзину — мы
хотим, чтобы так оно и было!
Они, наши преемники, выступят против нас, они придут
издалека, отовсюду, пританцовывая под крылатый ритм своих
первых песен, поигрывая мышцами кривых хищных лап,
принюхиваясь у дверей учебных заведений, как собаки, к едкому
запаху наших разлагающихся мозгов, обреченных на вечное
небытие в литературных катакомбах.
5
МАНИФЕСТ
Но нас там не будет... Наконец они найдут нас, однажды
зимней ночью, в открытом поле, под печальной крышей, по
которой стучит монотонный дождь. Они увидят нас,
съежившихся возле своих трясущихся аэропланов, согревающих руки
у жалких маленьких костров, сложенных из наших
сегодняшних книг, когда те загорятся от взлета наших фантазий.
Они будут бесноваться вокруг нас, задыхаясь от презрения
и тоски, а затем они все, взбешенные нашим гордым
бесстрашием, набросятся, чтобы убить нас; их ненависть будут тем
сильнее, чем более их сердца будут опьянены любовью к нам и
восхищением.
Несправедливость, сильная и здоровая, загорится в их
глазах.
Искусство, по существу, не может быть ничем иным, кроме
как насилием, жестокостью и несправедливостью.
Самому старшему из нас 30 лет. Но мы уже разбросали
сокровища, тысячу сокровищ силы, любви, мужества,
прозорливости и необузданной силы воли; выбросили их без сожаления,
яростно, беспечно, без колебаний, не переводя дыхания и не
останавливаясь... Посмотрите на нас! Мы еще полны сил!
Наши сердца не знают усталости, потому что они наполнены
огнем, ненавистью и скоростью!.. Вы удивлены? Это и понятно,
поскольку вы даже не можете вспомнить, что когда-либо жили!
Гордо расправив плечи, мы стоим на вершине мира и вновь
бросаем вызов звездам!
У вас есть возражения?.. Полно, мы знаем их... Мы все
поняли!.. Наш тонкий коварный ум подсказывает нам, что мы —
перевоплощение и продолжение наших предков. Может быть!..
Если бы это было так! Но не все ли равно? Мы не хотим
понимать!.. Горе тому, кто еще хоть раз скажет нам эти
постыдные слова!
Поднимите голову! Гордо расправив плечи, мы стоим на
вершине мира и вновь бросаем вызов звездам!
6
Современность глазами радикальных утопистов
Манифест футуризма
1. Мы намерены воспеть любовь к опасности, привычку к
энергии и бесстрашию.
2. Мужество, отвага и бунт будут основными чертами
нашей поэзии.
3. До сих пор литература восхваляла задумчивую
неподвижность, экстаз и сон. Мы намерены воспеть агрессивное
действие, лихорадочную бессонницу, бег гонщика, смертельный
прыжок, удар кулаком и пощечину.
4. Мы утверждаем, что великолепие мира обогатилось
новой красотой — красотой скорости. Гоночная машина, капот
которой, как огнедышащие змеи, украшают большие трубы;
ревущая машина, мотор которой работает как на крупной
картечи, — она прекраснее, чем статуя Ники Самофракийской.
5. Мы хотим воспеть человека у руля машины, который
метает копье своего духа над Землей, по ее орбите.
6. Поэт должен тратить себя без остатка, с блеском и
щедростью, чтобы наполнить восторженную страсть первобытных
стихий.
7. Красота может быть только в борьбе. Никакое
произведение, лишенное агрессивного характера, не может быть
шедевром. Поэзию надо рассматривать как яростную атаку против
неведомых сил, чтобы покорить их и заставить склониться
перед человеком.
8. Мы стоим на последнем рубеже столетий!.. Зачем
оглядываться назад, если мы хотим сокрушить таинственные двери
Невозможного? Время и Пространство умерли вчера. Мы уже
живем в абсолюте, потому что мы создали вечную, вездесущую
скорость.
9. Мы будем восхвалять войну — единственную гигиену
мира, милитаризм, патриотизм, разрушительные действия
освободителей, прекрасные идеи, за которые не жалко умереть, и
презрение к женщине.
10. Мы разрушим музеи, библиотеки, учебные заведения
всех типов, мы будем бороться против морализма, феминизма,
против всякой оппортунистической или утилитарной трусости.
7
МАНИФЕСТ
11. Мы будем воспевать огромные толпы, возбужденные
работой, удовольствием и бунтом; мы будем воспевать
многоцветные, многозвучные приливы революции в современных
столицах; мы будем воспевать дрожь и ночной жар арсеналов и
верфей, освещенных электрическими лунами; жадные
железнодорожные вокзалы, поглощающие змей, разодетых в перья из
дыма; фабрики, подвешенные к облакам кривыми струями
дыма; мосты, подобно гигантским гимнастам, оседлавшие реки и
сверкающие на солнце блеском ножей; пытливые пароходы,
пытающиеся проникнуть за горизонт; неутомимые паровозы,
чьи колеса стучат по рельсам, словно подковы огромных
стальных лошадей, обузданных трубами; и стройное звено
самолетов, чьи пропеллеры, словно транспаранты, шелестят на ветру
и, как восторженные зрители, шумом выражают свое
одобрение.
8
Современность глазами радикальных утопистов
Бурлюк, Крученых, Маяковский, Хлебников
Пощечина общественному вкусу
буквы 1912
Читающим наше Новое Первое Неожиданное.
Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит
нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиерогли-
фов.
Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с
Парохода современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.
Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к
парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной
души сегодняшнего дня?
Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с
черного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых
красот?
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг,
написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми.
Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам,
Соллогубам, Ремизовым, Аверченкам, Черным, Кузьминым, Буниным
и проч. и проч. — нужна лишь дача на реке. Такую награду
дает судьба портным.
С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!
Мы приказываем чтить права поэтов:
1) На увеличение словаря в его объеме произвольными и
производными словами (Слово-новшество).
9
МАНИФЕСТ
2) На непреодолимую ненависть к существовавшему до них
языку.
3) С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных
веников сделанный Вами Венок грошовой славы.
4) Стоять на глыбе слова «мы» среди моря свиста и
негодования.
И если пока еще и в наших строках остались грязные
клейма Ваших «Здравого смысла» и «хорошего вкуса», то все
же на них уже трепещут впервые зарницы Новой Грядущей
Красоты Самоценного (самовитого) Слова.
Д Бурлюк,
Александр Крученых,
В. Маяковский,
Виктор Хлебников
Москва, 1912. Декабрь
10
Современность глазами радикальных утопистов
Луиджи Руссоло
Искусство шумов2
шум 1913
Уважаемому Балилла Прателла, великому композитору
Футуризма.
В Риме, в Театре Костанци, забитом под завязку, пока я
внимал оркестровому представлению вашей ошеломляющей
футуристической музыки вместе с моими друзьями-
футуристами — Маринетти, Боччиони, Kappa, Балла, Соффичи,
Папини и Кавачиоли, мой разум посетила идея нового
искусства, которое сможете создать только вы, — Искусства Шума,
логического продолжения вашего замечательного начинания.
В древности жизнь была полностью беззвучна. В 19 веке, с
изобретением машин, был порождён Шум. Сегодня Шум
торжествует и безраздельно властвует над чувствами человека. На
протяжении же многих столетий жизнь протекала в тишине
или с приглушенными звуками. Сильнейшие шумы,
прерывавшие эту тишину, не были интенсивны, продолжительны или
разнообразны. Если мы исключим такие явления как
землетрясения, лавины, водопады, ураганы, штормы, то природа
окажется безмолвна.
Первые звуки, которые человек извлёк из кусочков
тростника или натянутой тетивы, среди недостатка звуков
рассматривались им как нечто новое и удивительное. Первобытные
люди относили звук к божественному, звук считался
сакральным, извлекать звук было привилегией шаманов, которые ис-
2 Перевод с английского www.etheroneph.com.
11
МАНИФЕСТ
пользовали его для придания большей таинственности своим
ритуалам.
И, таким образом, родилась концепция звука как вещи в
себе, отчетливого и независимого от жизни явления; и
результатом этого явилась музыка — свой фантастический мир,
превосходящий реальный, неприкасаемый, священный мир. Легко
понять, как такое представление о музыке в результате
столкнулось с неизбежными препятствиями на пути к прогрессу, в
отличие от других видов искусства. Греки, с их рассчитанными
Пифагором математически музыкальными теориями, согласно
которым можно было использовать лишь несколько консонанс-
ных интервалов, ограничили область музыкального
самовыражения, и оказались неспособными рассчитать гармонию, о
которой они на самом деле ничего не подозревали.
Средние Века, с развитием и модификацией греческой тет-
рахордовой системы, с их Григорианскими хоралами и
народными песнями, обогатили искусство музыки, но звук
продолжал рассматриваться через его формирование согласно такту во
времени, и это ограниченное представление будет
главенствовать еще много столетий и обнаруживается даже в самых
сложных полифониях Фламандских контрапунктистов.
Гармонии не существовало, развитие различных частей
музыкального произведения не подчинялось гармонии, которую
должны были производить эти части при соединении;
построение музыкального произведения было горизонтальным, а не
вертикальным. Желание, поиск и пристрастие к
одновременному звучанию различных звуков, которые составляли аккорд
(составной звук), постепенно переросло в манифест, перейдя от
идеальных консонансных аккордов с некоторыми случайными
диссонансами к сложным и постоянным диссонансам, которые
характеризуют современную музыку.
Поначалу музыка стремилась к чистоте, ясности и
приятности звука. Тогда различные звуки были заботливо
соединены, однако лишь с тем, чтобы ласкать ухо нежными
гармониями. Сегодня музыка, поскольку она непрерывно становится
более сложной, стремится соединить большинство противоре-
12
Современность глазами радикальных утопистов
чащих, странных и резких звуков. Таким образом, мы
подходим ближе чем когда-либо к шумовому звуку.
Эта музыкальная эволюция параллельна развитию машин,
которые сотрудничают с человеком на каждом фронте. Не
только в ревущей атмосфере больших городов, а так же в
деревнях, которые до вчерашнего дня были полностью
безмолвными, машина сегодня создала такое разнообразие и
конкуренцию шумов, что чистый звук, в его скудости и монотонности,
больше не пробуждает каких-либо чувств.
Дабы возбудить и возвеличить нашу чувствительность,
музыка развивалась к более сложной полифонии и
максимальному разнообразию, ища самые сложные последовательности
диссонирующих аккордов и неопределенно готовя создание
музыкального шума. Эта эволюция к «шумовому звуку» не была
возможна до настоящего времени. Ухо жителя 18 столетия
никогда, возможно, не вынесло бы противоречащую
интенсивность определенных аккордов, производимых нашими
оркестрами (число музыкантов в которых утроилось с тех пор). А вот
нашим ушам, с другой стороны, они кажутся приятными, так
как наш слух уже сформирован современной жизнью,
изобилующей разнообразными шумами. Но наши уши не
удовлетворяются только этим, а требуют большего изобилия
акустических эмоций.
С другой стороны, музыкальный звук слишком ограничен в
его качественном разнообразии тонов. Самые сложные
оркестры сводятся к четырем или пяти типам инструментов,
различающимся по тембру: инструменты, на которых играют
смычком или щипком, духовые (деревянные и медные) и ударные.
И, таким образом, современная музыка вращается в этом
маленьком кругу, изо всех сил пытаясь напрасно создать новые
диапазоны тонов.
Этот порочный круг чистых звуков должен быть разорван,
для завоевания бесконечного разнообразия «шумового звука».
Кроме того, является общепризнанным, что весь
музыкальный звук несет с собой развитие ощущений, которые уже всем
знакомы и вызывают опустошение, и предрасполагают
слушателя к скуке, несмотря на усилия всех музыкантов-новаторов.
13
МАНИФЕСТ
Мы, Футуристы, глубоко любили и наслаждались гармониями
великих мастеров. Много лет Бетховен и Вагнер заставляли
трепетать наши нервы и сердца. Теперь мы перенасыщены этим
и находим гораздо больше удовольствия в комбинации шумов
трамваев, двигателей, вагонов и кричащей толпы, чем в
репетиции, например, «Героической» или «Пасторальной».
Наблюдая за таким огромным и могущественным
инструментом, как современный оркестр, мы не можем не чувствовать
самое глубокое и полное разочарование от его столь
несерьезных акустических результатов. Вы знаете какое-нибудь более
нелепое зрелище, чем вид двадцати согнутых мужчин, неистово
пытающихся усилить слабое пиликанье скрипки? Всё это,
естественно, заставит любителей музыки закричать, что, возможно,
оживит сонную атмосферу концертных залов. Позвольте теперь
нам, Футуристам, войди в одну из этих больниц для
безжизненных звуков. Там первый же такт вызывает скуку от хорошо
знакомых вашим ушам звуков, и предвосхищает скуку от
следующего. Давайте насладимся, такт за тактом, двумя или тремя
вариантами подлинной скуки, ожидая всё это время
экстраординарных ощущений, которые никогда не придут.
Между тем, отвратительное блюдо готовится из
однообразных чувств и идиотских религиозных эмоций слушателей, по-
буддистки пьяных от повторяющихся в сотый раз более или
менее снобистских или второсортных экстазов.
Прочь! Давайте освободимся, поскольку мы не можем
более сдерживать наше желание наконец-то создавать новую
музыкальную реальность, щедро раздавая звучные пощёчины,
отказываясь от скрипок, фортепьяно, контрабасов и унылых
органов. Давайте освободимся!
Никуда не годится возражение, что шумы исключительно
громки и неприятны уху.
Кажется бессмысленным перечислять все изящные и
изысканные шумы, которые приносят приятные ощущения.
Чтобы убедиться в удивительном разнообразии шумов,
достаточно подумать о раскате грома, свисте ветра, реве
водопада, журчании ручья, шелесте листьев, грохоте несущейся
лошади на расстоянии, перестуке покачивающейся телеги на мос-
14
Современность глазами радикальных утопистов
товой, и щедром, торжественном, чистом дыхании ночного
города; обо всех этих звуках, производимых дикими и
домашними животными, и всех тех, которые могут быть произнесены
ртом человека, если не обращаться к разговору или пению.
Давайте пересечем большой современный город, столицу,
сконцентрировавшись только на слухе, и мы получим
удовольствие от различий между завихрениями воды, воздуха и газа в
металлических трубах, ворчания шумов, которые дышат и
пульсируют с бесспорно животной природой, трепетания
клапанов, движения поршней вверх и вниз, завывания
механических пил, тряски трамвая на своих рельсах, щелчков кнутов,
хлопанья занавесок и флагов. Мы насладимся мысленным
созданием в уме оркестровок из спуска металлических жалюзи
магазинов, хлопанья дверей, гвалта и шума от движущихся
толп, разнообразием грохота от станций, железных дорог,
чугунолитейных производств, прялок, печатных станков,
электростанций и метро.
Так же не забудем и о новейших шумах современной
войны. Недавно поэт Маринетти в письме из траншей Адрианопо-
лиса, описал для меня в свободной форме удивительными
словами оркестр грандиозного побоища:
«каждые 5 секунд осадные орудия потрошат пространство
аккордом ЗАНГ-ТУМБ-ТУУМБ взбунтовав 500 разящих
отражений разбрасывающихся до бесконечности. В центре этого
злобного ЗАНГ-ТУМБ-ТУУМБ на площади 50 квадратных
километров скачут взрывы разрывающих кулаков
скорострельной артиллерии. Жестокость дикость закономерность такого
глубокого баса рассматривая незнакомые визжащая безумные
толпы сражения Неистовство бездыханные уши глаза ноздри
отрыть! заряжай! огонь! какая радость услышать сполна
понюхать трататата пулемётов кричащих задыхающихся под жалом
шлепками траак-траак ударами плёток пик-пак-пум-тумб
судьбоносные прыжки дистанция 200 метров Далеко далеко за
оркестровым бассейном обрызгивая грязью запугивая подгоняя
бычьи повозки плюх-плах лошади работают флик-флак дзинь
дзинь шмяк хохочущие ржущие звееееенящие трезвоооонящие
тяжело шагающие 3 Болгарских батальона маршируют крууук-
15
МАНИФЕСТ
краак [медленно] Шуми Марица или Карвавена ЗАНГ-ТУМБ-
ТУУМБ ток-ток-ток-ток [быстро] крук-крак [медленно] крики
офицеров хлопающие почти как медные тарелки пан здесь паак
там БУУМ чинг чаак [очень быстро] ча-ча-ча-ча-чаак ниже там
около высоты выгляни наружу твоя вершина превосходна!
Вспышка вспышка вспышка вспышка вспышка вспышка
фортовые огни там ниже позади курящий Шукри-паша ведёт
телефонные переговоры с 27 фортами по-турецки по-немецки
Алло! Ибрагим! Рудольф! алло! алло! действующие лица
органы эхо суфлёров декорации дымящегося леса апплодисменты
привкус сена тины навоза я уже не чувствую свои
отмороженные ступни оружейный дым запах тлена литавры флейты
кларнеты повсюду низко высоко птицы чирикают благославен-
ные тени чирик-чирик-чирик зелень ветерок стая динь-дон-
динь-дон-бах оркестр безумец колотит исполнителей они
ужасно избиты играют великий гвалт не стирается проясняется
отрезается хрупкие шумы очень маленькие кусочки эха на
театральной площади в 300 квадратных километров Реки Марица
Тунгия растягиваются Горы Родопи вскармливая высоты
театральные ложи 2000 шрапнель развивающийся герб взрывается
очень белый платок полон золота сррр-ТУМБ-ТУМБ 2000
вскинутых гранат выхватили вспышка очень чёрных волос
ЗАНГ-сррр-ТУМБ-ЗАНГ-ТУМБ-ТУУМБ оркестр шумов
войны возвышается под удерживаемой нотой тишины высоко в
небе вокруг золотистых воздушных шаров наблюдающих за
пальбой...»
Мы хотим настроить и отрегулировать это огромное
разнообразие шумов гармонически и ритмически.
Настроить шум это не значит уменьшить все
неравномерности по частоте, динамике и интенсивности, а скорее
расположить их по преобладающей в данном шуме частоте.
Фактически шум можно отличить от чистого звука лишь
по тому, что частоты в шуме беспорядочны и нерегулярны как
по времени, так и по интенсивности.
У каждого шума есть тон, и иногда даже благозвучие,
которая преобладает над телом всех остальных беспорядочных
частот.
16
Современность глазами радикальных утопистов
Теперь, исходя именно из этой особенности доминирующей
характеристики тона имеется практическая возможность для
того, чтобы настроить его так, чтобы задавать шуму не столько
определенный тон, но множество тонов, не теряя при этом его
характерного тона, под которым я подразумеваю тот, что его
отличает. Таким образом, любой шум, полученный
вращающимся механизмом, может быть полностью использован для
построения восходящей или нисходящей хроматической гаммы
при увеличение или уменьшении скорости вращения.
Каждое проявление нашей жизни сопровождается шумом.
Следовательно, тот шум, который знаком нашему уху, имеет
власть оживлять в воображении непосредственно саму жизнь.
Звук, чуждый нашей жизни, всегда музыкален, но является
«вещью в себе», случайным и ненужным элементом, стал для
наших ушей тем, чем является для наших глаз очень знакомое
лицо. Однако шум, достигая нас запутанными и
беспорядочными путями из-за беспорядочного сумбура нашей жизни,
никогда полностью не раскрывается для нас и держит в запасе
неисчислимые сюрпризы. Потому все мы уверены, что
выбирая, координируя и доминируя над всеми шумами мы обогатим
человечество новыми и неожиданными чувственными
откровениями.
Несмотря на характерную особенность шума напоминать
нам о жестокой действительности, искусство шума не должно
ограничивать себя лишь подражательным воспроизведением.
Оно само добьётся эмоциональной силы посредством
акустического удовольствия, в своем собственном праве, что
вдохновение художника извлечет из сочетания разных шумов.
Ниже перечислены 6 семейств шумов футуристического
оркестра, которые мы вскоре будем воспроизводить
механическим способом:
1. Рёв, громыхание, взрывы, рык, удары, гул.
2. Свист, шипение, пыхтение.
3. Шёпот, бормотание, бубнение, ворчание, бурчание.
4. Визг, скрип, шорох, жужжание, хруст, трение
5. Шум от удара по металлам, дереву, коже, камням,
керамике и т.п.
17
МАНИФЕСТ
6. Голоса животных и людей, крики, визги, вопли,
стенания, улюлюканье, вой, хрип, рыдание.
Здесь мы привели наиболее характерные из базовых
шумов; прочие же являются просто ассоциациями и их
сочетаниями. Ритмические рисунки шума бесконечны: так как с
тоном всегда есть преобладающий ритм, вокруг которого можно
чувствовать и многочисленные другие, вторичные ритмы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
1. Музыканты-футуристы должны постоянно увеличивать и
обогащать звуковое пространство. Этого требует наша
чувствительность. Нельзя не отметить тот факт, что у композиторов-
гениев наблюдается стремление к диссонансам. А так как они
отодвигаются всё дальше и дальше от чистого звука, то уже
почти достигли шумового звучания. Эта потребность и
стремление могут быть удовлетворены лишь добавлением и заменой
шумов звуками.
2. Футуристические музыканты должны заменить
ограниченное разнообразие тембров, которыми обладают оркестровые
инструменты сегодня, на бесконечное разнообразие шумовых
тонов, воспроизводимых соответствующими механизмами.
3. Музыкальная чувствительность, освобождённая от
лёгкого для восприятия традиционного ритма, должна найти в
шумах средство расширения и обновления, при условии, что
каждый шум предлагает союз самых разнообразных ритмов — за
исключением преобладающего.
4. Поскольку каждый шум содержит в себе, среди
разнообразных колебаний, ещё и основной, доминирующий тон, то не
составит труда создать такую конструкцию инструмента,
которая имитировала бы практически всё разнообразие тонов,
полутонов и четвертьтонов. Это разнообразие тонов не заглушит
характерного тона в шуме, но лишь усилит его
продолжительность и структуру.
5. Практические трудности при конструировании таких
инструментов несерьёзны. Как только механический принцип,
который производит шум, был найден, стало возможным ме-
18
Современность глазами радикальных утопистов
нять его тон согласно тем же самым основным законам
акустики. Если, например, инструмент имеет вращающийся механизм,
мы увеличиваем или уменьшаем скорость вращения, а если
таких вращающихся механизмов для шумогенерации нет, то
части, производящие шум, будут изменяться в размерах или по
натяжению (струн).
6. Новый оркестр будет добиваться более сложных и
непривычных слуховых ощущений не воспроизведением
последовательности имитирующих жизнь шумов, а манипулируя
фантастическими сопоставлениями этих разнообразных тонов и
ритмов. Следовательно, инструмент должен обладать
возможностями по изменению тонов и уровней громкости.
7. Разнообразие тонов бесконечно. Если сегодня, когда мы
имеем, возможно, тысячу различных машин, мы можем
отличать тысячу различных шумов; завтра, поскольку число новых
машин увеличивается, мы будем в состоянии различить десять,
двадцать, или тридцать тысяч различных шумов, не просто
просто подражательным способом, но объединяя их согласно
нашему воображению.
8. Поэтому мы приглашаем молодых талантливых
музыкантов провести длительное наблюдение за всеми шумами,
чтобы понять различные ритмы, из которых они составлены, их
основные и вторичные тоны. Сравнивая различные виды
шумов с таковыми из звуков, музыканты убедятся, до какой
степени первые превосходят последних. Это предоставит не
только понимание, но также и вкус и страсть к шумам. Будучи
прежде покоренной глазами Футуристов, наша обогащенная
чувствительность наконец-то услышит мир их ушами. Таким
образом, двигатели и машины наших индустриальных городов
будут однажды сознательно настроены так, чтобы каждая
фабрика была преобразована в опьяняющий оркестр шумов.
Дорогой Прателла, я предоставляю это изложение вашему
футуристическому гению и приглашаю вас к обсуждению. Я не
музыкант, таким образом, я не имею акустических
пристрастий, как и каких либо трудов в этой области для защиты. Я —
Футуристский живописец, использующий свое самое любимое
искусство для того, чтобы спроектировать мое определение об-
19
МАНИФЕСТ
новления всей жизни. И так, будучи более смелым, чем
профессиональный музыкант мог бы быть, беззаботный от
собственной очевидной некомпетентности и убежденный, что все
права и возможности открываются только смелости, я был в
состоянии начать величайшее обновление музыки посредством
Искусства Шумов.
20
Современность глазами радикальных утопистов
А Уидо
Импертинентизм3
буквы 1.91.5
Давайте не будем вдаваться в этимологию этого слова, а
примем его в том значении, в каком оно используется —
образованным от «impertinent», что означает дерзкий, бесстыжий,
нахальный. Остановимся на его академическом значении. Да,
мы бесстыжие, дерзкие, недостойные, непорядочные. Мы не
буржуа. У нас нет ни кола ни двора.
Мы не экспрессионисты! Выражаться может каждый
болван! Важно, что именно ты хочешь выразить! А я не знаю, что
бы мы хотели выразить более настоятельно и категорично, чем
нашу необузданно молодую и нахальную дерзость! Или, может
быть, кто-то думает, что талант должен выражаться? Имея
талант, выразиться может любой идиот! Разве Рюккерт, Каприви,
Штук не обладали талантом? То-то! Так что же может быть
более необходимым для этой страшной, великой эпохи, чем
яростная дерзость? Жизнь задыхается в достоинстве,
педантичности, труде, прилежании и даровитости! Мы же хотим
только одного — быть дерзкими!
Мы не футуристы! Мы плюем на будущее, если настоящее
всего лишь плата за него! Мы хотим жить сейчас, а не потом!
И мы не настолько глупы, чтобы считать себя такими умными,
будто все ценности будущего, скрупулезно подсчитанные, у нас
в кармане. Сейчас, в эту минуту нам двадцать два, а в будущем
мы, может быть и вероятнее всего, будем сорокалетними
ослами. Мы не активисты. Нам чихать на дела и свершения! Нам
3 Перевод с немецкого С.К. Дмитриева.
21
МАНИФЕСТ
не чужда лень, скорее наоборот! Да здравствует лень, дерзко
строящая из себя благородство!
Мы не мелиористы!4 Прежде всего потому, что
профессиональные бунтари тут же бы стали на нас претендовать, а нас
так дешево не купишь, хотя мы и не имеем ни малейшего
представления о цели, ради которой нужно улучшать мир или
людей. Люди, между прочим, сами лучше разберутся, куда им
нужно идти, чем если бы мы стали им указывать. Мы можем
сказать им только одно: будьте дерзкими!
Да, мы называем себя импертинентистами. Даже дураку
ясно, что под этим подразумевается. А потому наша
популярность будет быстро расти, даже среди тех, кто не знает
иностранных слов. Даже г-жа Поллак понимает нас, а уж «Б. Т.»
тем более.
Да здравствует дерзость в любой ситуации! Мы не
собираемся выражать нашу дерзость в произведениях! Мы не поэты,
не художники, не музыканты! Талант не дает человеку право
на дурость! Ценность человека не должна определяться только
его свершениями! Мы не собираемся доказывать исторические
факты, потому что наша жизнь сиюминутна и исключительна.
Мы не отвечаем за то, что мы делаем, если мы вообще что-
нибудь делаем, и нам смешон тот, кто хочет, чтобы мы
отвечали! Мы дерзки и любим дурные шутки! Мы блефуем, как
картежные шулеры. Мы только делаем вид, что мы художники,
поэты или еще кто-нибудь, на самом же деле мы страстно
хотим только одного — быть дерзкими. Из дерзости мы дурачим
мир и растим снобов, которые лижут нам сапоги, parce que c'est
notre plaisir!5 Друзья! Товарищи! Развернем знамя импертинен-
тизма! Будем дерзкими! Ни у нас самих, ни у наших
«противников» не должно остаться никаких сомнений! Перехватим
ветер, вырывающийся из наших задниц и раздувающий паруса
их газет! Наша дерзость вызовет бури и ураганы. Да
здравствует импертинентизм!
4 От лат. melioratio — улучшение.
5 Потому что это доставляет нам удовольствие (фр.)
22
Современность глазами радикальных утопистов
Казимир Малевич
От кубизма и футуризма к супрематизму
нятт 1915
Новый живописный реализм
Когда исчезнет привычка сознания видеть в картинах
изображение уголков природы, мадонн и бесстыдных вен ер, тогда
только увидим чисто живописное произведение.
Я преобразился в нуле форм и выловил себя из омута
дряни Академического искусства.
Я уничтожил кольцо — горизонта, и вышел из круга вещей,
с кольца горизонта, в котором заключены художник и формы
натуры.
Это проклятое кольцо, открывая все новое и новое, уводит
художника от цели к гибели.
И только трусливое сознание и скудность творческих сил в
художнике поддаются обману и устанавливают свое искусство
на формах натуры, боясь лишиться фундамента, на котором
основал свое искусство дикарь и академия.
Воспроизводить облюбованные предметы и уголки
природы, все равно что восторгаться вору на свои закованные ноги.
Только тупые и бессильные художники прикрывают свое
искусство искренностью.
В искусстве нужна истина, но не искренность.
Вещи исчезли как дым для новой культуры искусства, и
искусство идет к самоцели — творчества, к господству над
формами натуры.
23
МАНИФЕСТ
Искусство дикаря и его принципы
Дикарь — первый положил принцип натурализма:
изображая свои рисунки из точки и пяти палочек, он сделал попытку
передачи себе подобного.
Этой первой попыткой была положена основа в сознании
подражательности формам природы.
Отсюда возникла цель подойти как можно ближе к лицу
натуры.
И все усилие художника было направлено к передаче ее
творческих форм.
Первым начертанием примитивного изображения дикаря
было положено начало искусству Собирательному, или
искусству повторения.
Собирательному потому, что реальный человек не был
открыт со всеми его тонкостями линий чувств, психологии и
анатомии.
Дикарь не видел ни внешнего его образа, ни внутреннего
состояния. Его сознание могло только увидеть схему человека,
зверя и т. п.
И по мере развития сознания усложнялась схема
изображения натуры. Чем больше его сознание охватывало натуру,
тем усложнялась его работа и увеличивался опыт умения.
Сознание развивалось только в одну сторону — сторону
творчества натуры, а не в сторону новых форм искусства.
Поэтому его примитивные изображения нельзя считать за
творческие создания.
Уродство реальных форм в его изображении — результат
слабой технической стороны.
Как техника, так и сознание находились только на пути
развития своего.
— И его картины нельзя считать за искусство.
Ибо не уметь — не есть искусство.
Им только был указан путь к искусству.
24
Современность глазами радикальных утопистов
Следовательно, первоначальная схема его явилась остовом,
на который поколения навешивали все новые и новые
открытия, найденные ими в природе.
И схема все усложнялась и достигла своего расцвета в
Антике и Возрождении искусства.
Мастера этих двух эпох изображали человека в полной его
форме, как наружной, так и внутренней.
Человек был собран, и было выражено его внутреннее
состояние.
Но несмотря на громадное мастерство их — ими все-таки
не была закончена идея дикаря:
Отражение, как в зеркале, натуры на холсте.
И ошибочно считать, что их время было самым ярким
расцветом в искусстве и что молодому поколению нужно во что
бы то ни стало стремиться к этому идеалу.
Такая мысль ложная.
Она уводит молодые силы от современного течения жизни,
чем уродует их.
Тела их летают на аэропланах, а искусство и жизнь
прикрывают старыми халатами Неронов и Тицианов.
Поэтому не могут заметить новую красоту в нашей
современной жизни.
Ибо живут красотой прошлых веков.
Вот почему непонятны были реалисты, импрессионисты,
Кубизм, Футуризм и Супрематизм.
Эти последние художники сбросили халаты прошлого, и
вышли наружу современной жизни и находили новые красоты.
И говорю:
Что никакие застенки академий не устоят против
приходящего времени.
Двигаются и рождаются формы, и мы делаем новые и
новые открытия.
И то, что нами открыто, того не закрыть.
И нелепо наше время вгонять в старые формы минувшего
времени.
25
МАНИФЕСТ
Дупло прошлого не может вместить гигантские постройки
и бег нашей жизни.
Как в нашей технической жизни:
Мы не можем пользоваться теми кораблями, на которых
ездили сарацины — так и в искусстве мы должны искать форм,
отвечающих современной жизни.
Техническая сторона нашего времени уходит все дальше
вперед, а искусство стараются подвинуть все дальше назад.
Вот почему выше, больше и ценнее все те люди, которые
следуют своему времени.
И реализм 19 века гораздо больше, чем идеальные формы
эстетических переживаний эпохи Возрождения и Греции.
Мастера Рима и Греции, достигнувшие знания анатомии
человека и давшие до некоторой степени реально изображение:
были задавлены эстетическим вкусом, и реализм их был
опомажен, опудрен вкусом эстетизма.
Отсюда идеальная линия и красивость красок.
Эстетический вкус увел их в сторону от реализма земли, и
они пришли в тупик Идеальности.
Живопись у них есть средство для украшения картины.
Знания их были унесены с натуры в закрытые мастерские,
где фабриковались картины многие столетия.
Вот почему оборвалось их искусство.
Они закрыли за собою двери и тем уничтожили связь с
натурой.
И тот момент, когда идеализация формы захватила их —
надо считать падением реального искусства.
Ибо искусство не должно идти к сокращению, или
упрощению, а должно идти к сложности.
Венера Милосская — наглядный образец упадка — это не
реальная женщина, а пародия.
Давид — <Микель>Анджело — уродливость:
26
Современность глазами радикальных утопистов
Его голова и торс как бы слеплены из двух
противоположных форм.
Фантастическая голова и реальный торс.
Все мастера Возрождения достигли больших результатов в
анатомии.
Но не достигли правдивости впечатления тела. Живопись
их не передает тела и пейзажи их не передают света живого,
несмотря на то, что в телах их людей сквозят синеватые вены.
Искусство натурализма есть идея дикаря — стремление к
передаче видимого, но не создание новой формы.
Творческая воля у него была в зародыше, впечатление же у
него было более развито, что и было причиной
воспроизведения — реального.
Также нельзя считать, что дар воли творческой был развит
и у классиков.
Так как мы видим в их картинах только повторение
реальных форм жизни в более богатой обстановке, чем у
родоначальника дикаря.
Композицию тоже нельзя считать за творчество, ибо
распределение фигур в большинстве случаев зависит от сюжета:
шествие короля, суд и т. п.
Король и судья уже определяют на холсте места лицам
второстепенного значения.
Еще композиция покоится на чисто эстетическом
основании красивости распределения.
Так что распределение мебели по комнате еще не есть
процесс творческий.
Повторяя или калькируя формы натуры, мы воспитали
наше сознание в ложном понимании искусства.
Примитивы понимались за творчество.
Классики — тоже творчество.
20-ть раз поставить один и тот же стакан — тоже
творчество.
27
МАНИФЕСТ
Искусство как умение передать видимое на холсте
считалось за творчество.
Неужели поставить на стол самовар тоже творчество?
Я думаю совсем иначе.
Передача реальных вещей на холсте — есть искусство
умелого воспроизведения, и только.
И между искусством творить и искусством повторить —
большая разница.
Творить значит жить, вечно создавать новое и новое.
И сколько бы мы ни распределяли мебель по комнатам, мы
не увеличим и не создадим их новой формы.
И сколько бы ни писал художник лунных пейзажей или
пасущихся коров и закатиков: будут все те же коровки и те же
закатики. Только в гораздо худшем виде.
А ведь от количества написанных коров определяется
гениальность художника.
Художник может быть творцом тогда, когда формы его
картин не имеют ничего общего с натурой.
А искусство — это умение создать конструкцию,
вытекающую не из взаимоотношений форм и цвета и не на основании
эстетического вкуса красивости композиции построения, — а на
основании веса, скорости и направления движения.
Нужно дать формам жизнь и право на индивидуальное
существование.
Природа есть живая картина, и можно ею любоваться. Мы
живое сердце природы. Мы самая ценная конструкция этой
гигантской живой картины.
Мы ее живой мозг, который увеличивает ее жизнь.
Повторить ее есть воровство, и повторяющий ее есть
ворующий; ничтожество, которое не может дать, а любит взять и
выдать за свое (Фальсификаты).
На художнике лежит обет быть свободным творцом, но не
свободным грабителем. Художнику дан дар для того, чтобы
28
Современность глазами радикальных утопистов
дать в жизнь свою долю творчества и увеличить бег гибкой
жизни.
Только в абсолютном творчестве он обретет право свое.
А это возможно тогда, когда мы лишим все наши мысли
мещанской мысли — сюжета — и приучим сознание видеть в
природе все не как реальные вещи и формы, а как материал, из
массы которого надо делать формы, ничего не имеющие общего
с натурой.
Тогда исчезнет привычка видеть в картинах Мадонн и
Венер с заигрывающим, ожиревшим амуром.
Самоценное в живописном творчестве есть цвет и фактура
— это живописная сущность, но эта сущность всегда убивалась
сюжетом.
И если бы мастера Возрождения отыскали живописную
плоскость, то она была бы гораздо выше, ценнее любой
Мадонны и Джоконды.
А всякий высеченный пяти-, шестиугольник был бы
большим произведением скульптуры, нежели Милосская или
Давид.
Принцип дикаря есть задача создать искусство в сторону
повторения реальных форм натуры.
Собираясь передать жизнь формы — передавали в картине
мертвое.
Живое превратилось в неподвижное, мертвое состояние.
Все бралось живое, трепещущее и прикреплялось к холсту,
как прикрепляются насекомые в коллекции.
Но то было время вавилонского столпотворения в
понятиях искусства.
Нужно было творить — повторяли, нужно было лишить
формы смысла и содержания — обогатили их этим грузом.
Груз надо свалить, а его привязали на шею творческой
воли.
29
МАНИФЕСТ
Искусство живописи, слова, скульптуры было каким-то
верблюдом, навьюченным разным хламом ода лиск, Саломеями,
принцами и принцессами.
Живопись была галстуком на крахмальной рубашке
джентльмена и розовым корсетом, стягивающим живот.
Живопись была эстетической стороной вещи.
Но она не была никогда самособойна, самоцельна.
Художники были чиновниками, ведущими опись
имущества натуры, любителями коллекций зоологии, ботаники,
археологии.
Ближе к нам молодежь занялась порнографией и
превратила живопись в похотливый хлам.
Не было попытки чисто живописных задач как таковых,
без всяких атрибутов реальной жизни.
Не было реализма самоцельной живописной формы и не
было творчества.
Реалисты-академисты есть последние потомки дикаря.
Это те, которые ходят в поношенных халатах старого
времени.
И опять, как и прежде, некоторые сбросили этот
засаленный халат. И дали пощечину старьевщику — академии,
объявив футуризм.
Стали мощным движением бить в сознание, как в
каменную стену гвозди.
Чтобы выдернуть вас из катакомб к современной скорости.
Уверяю, что те, кто не пошел по пути футуризма как
выявителя современной жизни, тот обречен вечно ползать по
старым гробницам и питаться объедками старого времени.
Футуризм открыл «новое» в современной жизни: красоту
скорости.
А через скорость мы двигаемся быстрее.
И мы, еще вчера футуристы, через скорость пришли к
новым формам, к новым отношениям к натуре и к вещам.
30
Современность глазами радикальных утопистов
Мы пришли к Супрематизму, бросив футуризм, как
лазейку, через которую отставшие будут проходить.
Футуризм брошен нами, и мы, наиболее из смелых,
плюнули на алтарь его искусства.
Но смогут ли трусливые плюнуть на своих идолов. —
Как мы вчера!!!
Я говорю вам, что не увидите до той поры новых красот и
правды, пока не решитесь плюнуть.
Все до нас искусства есть старые кофты, которые
сменяются так же, как и ваши шелковые юбки.
И, бросив их, приобретаете новые.
Почему вы не одеваете костюмы ваших бабушек, когда вы
млеете перед картинами их напудренных изображений.
Это все подтверждает, что тело ваше живет в современном
времени, а душа одета в бабушкин старый лифчик.
Вот почему приятны вам Сомовы, Кустодиевы и разные
старьевщики.
А мне ненавистны такие торговцы старьем.
Мы вчера с гордо поднятым челом защищали футуризм.
Теперь с гордостью плюем на него.
И говорю, что оплеванное вами — приемлется.
Плюйте и вы на старые платья и оденьте искусство в
новое.
Отречение наше от футуризма не в том, что он изжит и
наступил конец его. Нет. Найденная им красота скорости вечна, и
многим еще откроется новое.
Так как через скорость футуризма мы бежим к цели, мысль
движется скорей, и те, кто в футуризме, те ближе к задаче и
дальше от прошлого.
И вполне естественно ваше непонимание. Разве может
понять человек, который ездит всегда в таратайке, переживания и
впечатления едущего экспрессом или летящего в воздухе.
31
МАНИФЕСТ
Академия — заплесневевший погреб, в котором самобичуют
искусство.
Гигантские войны, великие изобретения, победа над
воздухом, быстрота перемещения, телефоны, телеграфы, дредноуты
— царство электричества.
А наша художественная молодежь пишет Неронов и
римских полуголых воинов.
Честь футуристам, которые запретили писать женские
окорока, писать портреты и гитары при лунном свете.
Они сделали громадный шаг — бросили мясо и прославили
машину.
Но мясо и машина есть мышцы жизни.
То и другое — тела, двигающие жизнь.
Здесь сошлись два мира:
Мир мяса и мир железа.
Обе формы есть средства утилитарного разума.
И требуется выяснить отношение художника к формам
вещей жизни.
До этой поры всегда художник шел вслед за вещью.
Так и новый футуризм идет за машиной современного бега.
Эти оба искусства: старое и новое — футуризм — сзади
бегущих форм.
И возникает вопрос: будет ли эта задача в живописном
искусстве, — отвечать своему существованию?
Нет!
Потому, что идя за формой аэропланов, автомобилей, мы
будем всегда в ожидании новых, выброшенных форм
технической жизни...
И второе:
Идя за формой вещей, мы не можем выйти к самоцели
живописной, к непосредственному творчеству.
Живопись будет средством передать то или иное состояние
форм жизни.
32
Современность глазами радикальных утопистов
Но футуристы запретили писать наготу — не во имя
освобождения живописи или слова к самоцели.
А по причине изменения технической стороны жизни.
Новая железная, машинная жизнь, рев автомобилей, блеск
электрических огней, ворчание пропеллеров — разбудили душу,
которая задыхалась в катакомбах старого разума и вышла на
сплетение дорог неба и земли.
Если бы все художники увидели перекрестки этих
небесных дорог, если бы они охватили этот чудовищный пробег и
сплетения наших тел, с тучами в небе — тогда бы не писали
хризантемы.
Динамика движения навела на мысль выдвинуть и
динамику живописной пластики.
Но усилия футуристов дать чисто живописную пластику
как таковую — не увенчались успехом.
Они не могли разделаться с предметностью, что облегчило
бы их задачу.
Когда ими был наполовину изгнан с поля картины разум,
как старая мозоль привычки видеть все естественным, — им
удалось построить картину новой жизни вещей, но и только.
При передаче движения цельность вещей исчезала, так как
мелькающие их части скрывались между бегущими другими
телами.
И конструируя части пробегающих вещей, старались
передать только впечатление движения.
А чтобы передать движение современной жизни, нужно
оперировать с ее формами.
Что и осложняло выход живописному искусству к его
цели.
Но, как бы там ни было, сознательно или бессознательно,
ради ли движения или ради передачи впечатления, —
Цельность вещей была нарушена.
И в этом разломе и нарушении цельности лежал скрытый
смысл, который прикрывался натуралистической задачей.
33
МАНИФЕСТ
В глубине этого разрушения лежало как главное не
передача движения вещей, а их разрушение, ради чистой живописной
сущности, т. е. к выходу к беспредметному творчеству.
Быстрая смена вещей поразила новых натуралистов —
футуристов, и они стали искать средства их передачи.
Поэтому конструкция видимых вами футуристических
картин возникла от нахождения на плоскости точек, где бы
положение реальных предметов при своем разрыве или встрече
дали бы время наибольшей скорости.
Нахождение этих точек может быть сделано независимо от
физического закона естественности и перспективы.
Поэтому мы видим в футуристических картинах появление
туч, лошадей, колес и разных других предметов в местах, не
соответствующих натуре.
Состояние предметов стало важнее их сути и смысла.
Мы видим картину необычайную.
Новый порядок предметов заставлял содрогаться разум.
Толпа выла, плевалась; критика бросалась, как собака из
подворотни, на художника.
(Позор им.)
Футуристы проявили громадную силу воли, чтобы
нарушить привычку старого мозга, содрать огрубевшую кожу
академизма и плюнуть в лицо старому здравому смыслу.
Футуристы, отвергнув разум, провозгласили интуицию как
подсознательное.
Но создавали свои картины не из подсознательных форм
интуиции, а пользовались формами утилитарного разума.
Следовательно, на долю интуитивного чувства ляжет лишь
нахождение разницы между двумя жизнями старого и нового
искусства.
В самой конструкции картины мы не видим
подсознательности.
Мы видим скорее сознательный расчет построения.
34
Современность глазами радикальных утопистов
На футуристической картине есть масса предметов. Они
разбросаны по плоскости в неестественном для жизни порядке.
Нагромождение предметов получено не от интуитивного
чувства, а от чисто зрительного впечатления, а построение,
конструкция картины делалась в расчете достижения
впечатления.
И чувство подсознательности отпадает.
Следовательно, в картине мы ничего не имеем чисто
интуитивного.
Тоже и красивость, если она встречается, исходит от
эстетического вкуса.
Интуитивное, мне кажется, должно выявиться там, где
формы бессознательны и без ответа.
Я думаю, что интуитивное в искусстве нужно было
подразумевать в цели чувства искания предметов. И оно шло чисто
сознательным путем, определенно, разрывало свою дорогу в
художнике.
(Образуется как бы два сознания, борющихся между
собой.)
Но сознание, привыкшее к воспитанию утилитарного
разума, не могло согласиться с чувством, которое вело к
уничтожению предметности.
Художник не разумел этой задачи и, подчиняясь чувству,
изменял разуму и уродовал форму.
Творчество разума утилитарного имеет определенное
назначение.
Интуитивное же творчество не имеет утилитарного
назначения. До сих пор в искусстве идут сзади творческих форм
утилитарного порядка. Картины натуралистов все имеют
форму ту, что и в натуре.
Интуитивная форма должна выйти из ничего. Так же, как
и Разум, творящий вещи для обихода жизни, выводит из
ничего и совершенствует.
Поэтому формы разума утилитарного выше всяких
изображений на картинах.
35
МАНИФЕСТ
Выше уже потому, что они живые и вышли из материи,
которой дан новый вид, для новой жизни.
Здесь Божество, повелевающее выйти кристаллам в другую
форму существования.
Здесь чудо...
Чудо должно быть и в творчестве искусства.
Реалисты же, перенося на холст живые вещи, лишают их
жизни движения.
И наши академии не живописные, а мертвописные.
До сих пор интуитивному чувству предписывалось, что оно
из каких-то бездонных пустот тащит в наш мир все новые и
новые формы.
Но в искусстве этого доказательства нет, а должно быть.
И я чувствую, что оно уже есть в реальном виде и вполне
сознательное.
Художник должен знать теперь, что и почему происходит в
его картинах.
Раньше он жил каким-то настроением. Ждал восхода луны,
сумерек, надевал зеленые абажуры на лампы, и это все его
настраивало, как скрипку.
Но когда его спросишь, почему это лицо кривое или
зеленое, он не мог дать точного ответа.
«Я так хочу, мне так нравится...»
В конце концов это желание приписали интуитивной воле.
Следовательно, интуитивное чувство не говорило ясно. А
раз так, то оно находилось не только в полусознательном
состоянии, но было совсем бессознательное.
В картинах была путаница этих понятий. Картина была
полуреальная, полууродливая.
Будучи живописцем, я должен сказать, почему в картинах
лица людей расписывались зеленым и красным.
Живопись — краска, цвет, — она заложена внутри нашего
организма. Ее вспышки бывают велики и требовательны.
Моя нервная система окрашена ими.
36
Современность глазами радикальных утопистов
Мозг мой горит от их цвета.
Но краска находилась в угнетении здравого смысла, была
порабощена им. И дух краски слабел и угасал.
Но когда он побеждал здравый смысл, тогда краски лились
на ненавистную им форму реальных вещей.
Краски созрели, но их форма не созрела в сознании.
Вот почему лица и тела были красными, зелеными и
синими.
Но это было предвестником, ведущим к творчеству
самоцельных живописных форм.
Теперь нужно оформить тело и дать ему живой вид в
реальной жизни.
А это будет тогда, когда формы выйдут из живописных
масс, т. е. возникнут так же, как возникли утилитарные формы.
Такие формы не будут повторением живущих вещей в
жизни, а будут сами живой вещью.
Раскрашенная плоскость — есть живая реальная форма.
Интуитивное чувство переходит теперь в сознание, больше
оно не подсознательное. Даже скорее наоборот, — оно было
всегда сознательным, но только художник не мог разобраться в
требовании его.
Формы Супрематизма, нового живописного реализма, есть
доказательство уже постройки форм из ничего, найденных
Интуитивным Разумом.
Попытка изуродовать форму реальную и разлом вещей в
кубизме — имеют в себе задачу выхода творческой воли в
самостоятельную жизнь созданных ею форм.
Живопись в футуризме
Если мы возьмем в картине футуристов любую точку, то
найдем в ней уходящую или приходящую вещь или
заключенное пространство.
Но не найдем самостоятельную, индивидуальную
живописную плоскость.
Живопись здесь не что иное, как верхнее платье вещей.
37
МАНИФЕСТ
И каждая форма вещи была постолько живописна, по-
сколько форма ее была нужна для своего существования, а не
наоборот.
Футуристы выдвигают как главное динамику живописной
пластики. Но, не уничтожив предметность, достигают только
динамики вещей.
Поэтому футуристические и все картины прошлых
художников могут быть сведены из 20-ти красок к одной, не потеряв
своего впечатления.
Картина Репина — Иоанн Грозный — может быть лишена
краски и даст нам одинаковые впечатления ужаса, как и в
красках.
Сюжет всегда убьет краску, и мы ее не заметим.
Тогда как расписанные лица в зеленую и красную краски
убивают до некоторой степени сюжет, и краска заметна больше.
А краска есть то, чем живет живописец: значит, она есть
главное.
И вот я пришел к чисто красочным формам.
И Супрематизм есть чисто живописное искусство красок,
самостоятельность которого не может быть сведена к одной.
Бег лошади можно передать однотонным карандашом.
Но передать движение красных, зеленых, синих масс
карандашом нельзя.
Живописцы должны бросить сюжет и вещи, если хотят
быть чистыми живописцами.
Потребность достижения динамики живописной пластики
указывает на желание выхода живописных масс из вещи к
самоцели краски, к господству чисто самоцельных живописных
форм над содержанием и вещами, к беспредметному
Супрематизму — к новому живописному реализму, абсолютному
творчеству.
Футуризм через академичность форм идет к динамизму
живописи.
38
Современность глазами радикальных утопистов
И оба усилия в своей сути стремятся к Супрематизму
живописи.
Если рассматривать искусство кубизма, возникает вопрос,
какой энергией вещей интуитивное чувство побуждалось к
деятельности, то увидим, что живописная энергия была
второстепенной.
Сам же предмет, а также его сущность, назначение, смысл
или полность его представлений (как думали кубисты) тоже
были ненужными.
До сих пор казалось, что красота вещей сохраняется тогда,
когда вещи переданы целиком в картину, причем в грубости
или упрощении линий виделась сущность их.
Но оказалось, что в вещах нашлось еще одно положение,
которое раскрывает нам новую красоту.
А именно: интуитивное чувство нашло в вещах энергию
диссонансов, полученных от встречи двух противоположных
форм.
Вещи имеют в себе массу моментов времени, вид их
разный и, следовательно, живопись их разная.
Все эти виды времени вещей и анатомия (слой дерева)
стали важнее их сути и смысла.
И эти новые положения были взяты кубистами как
средства для постройки картин.
Причем конструировались эти средства так, чтобы
неожиданность встречи двух форм дали бы диссонанс наибольшей
силы напряжения.
И масштаб каждой формы произволен.
Чем и оправдывается появление частей реальных
предметов в местах, не соответствующих натуре.
Достигая этой новой красоты или просто энергии, мы
лишились впечатления цельности вещи.
Жернов начинает ломаться на шее живописной.
Предмет, писанный по принципу кубизма, может считаться
законченным тогда, когда исчерпаны диссонансы его.
39
МАНИФЕСТ
Все же повторяющиеся формы должны быть опущены
художником как повторные.
Но если в картине художник находит мало напряжения, то
он волен взять их в другом предмете.
Следовательно, в кубизме принцип передачи вещей
отпадает.
Делается картина, но не передается предмет.
Отсюда вывод такой:
Если в прошедших тысячелетиях художник стремился
подойти как можно ближе к изображению вещи, к передаче ее
сути и смысла, то в нашей эре кубизма художник уничтожил
вещи с их смыслом, сущностью и назначением.
Из их обломков выросла новая картина.
Вещи исчезли как дым для новой культуры искусства.
Кубизм, как и футуризм и передвижничество, разны по
своим заданиям, но равны почти в живописном смысле.
Кубизм строит свои картины из форм линий и из разности
живописных фактур, причем слово и буква входят как
сопоставление разности форм в картине.
Важно ее начертательное значение. Все это для достижения
диссонанса.
И это доказывает, что живописная задача наименьше
затронута.
Так как строение таких форм основано больше на самой
накладке, нежели на цветности ее, что можно достигнуть одною
черною и белою краской или рисунком.
Обобщаю:
Всякая живописная плоскость, будучи превращена в
выпуклый живописный рельеф, есть искусственная красочная
скульптура, а всякий рельеф, превращенный в плоскость, есть
живопись.
Доказательство в живописном искусстве интуитивного
творчества было ложно, так как уродство есть результат
внутренней борьбы интуиции в форме реального.
40
Современность глазами радикальных утопистов
Интуиция есть новый разум; сознательно творящий формы.
Но художник, будучи порабощен утилитарным разумом,
ведет бессознательную борьбу, то подчиняясь вещи, то уродуя
ее.
Гоген, убежавший от культуры к дикарям и нашедший в
примитивах больше свободы, чем в академизме, находился в
подчинении интуитивного разума.
Он искал чего-то простого, кривого, грубого.
Это было искание творческой воли.
Во что бы то ни стало не написать так, как видит его глаз
здравого смысла.
Он нашел краски, но не нашел формы, и не нашел потому,
что здравый смысл доказывал ему, что нелепость писать что-
либо, кроме натуры.
И вот большая сила творчества была им повешена на
костлявом скелете человека, на котором она и высохла.
Многие борцы и носители большого дара вешали его, как
белье на заборах.
И все это делалось из-за любви к уголку природы.
И пусть авторитеты не мешают нам предостеречь
поколение от вешалок, которые они так полюбили и от которых им
так тепло.
Усилие художественных авторитетов направить искусство
по пути здравого смысла — дало нуль творчества.
И у самых сильных субъектов реальная форма — уродство.
Уродство было доведено у более сильных до исчезающего
момента, но не выходило за рамки нуля.
Но я преобразился в нуле форм и вышел за нуль к
творчеству, т. е. к Супрематизму, к новому живописному реализму —
беспредметному творчеству.
Супрематизм — начало новой культуры: дикарь побежден
как обезьяна.
Нет больше любви уголков, нет больше любви, ради
которой изменялась истина искусства.
41
МАНИФЕСТ
Квадрат не подсознательная форма. Это творчество
интуитивного разума.
Лицо нового искусства!
Квадрат живой, царственный младенец.
Первый шаг чистого творчества в искусстве. До него были
наивные уродства и копии натуры.
Наш мир искусства стал новым, беспредметным, чистым.
Исчезло все, осталась масса материала, из которого будет
строиться новая форма.
В искусстве Супрематизма формы будут жить, как и все
живые формы натуры.
Формы эти говорят, что человек пришел к равновесию из
одноразумного состояния к двуразумному.
(Разум утилитарный и интуитивный.)
Новый живописный реализм именно живописный, так как
в нем нет реализма гор, неба, воды...
До сей поры был реализм вещей, но не живописных,
красочных единиц, которые строятся так, чтобы не зависеть ни
формой, ни цветом, ни положением своим от другой.
Каждая форма свободна и индивидуальна.
Каждая форма есть мир
Всякая живописная плоскость живее всякого лица, где
торчат пара глаз и улыбка.
Написанное лицо в картине дает жалкую пародию на
жизнь, и этот намек — лишь напоминание о живом.
Плоскость же живая, она родилась. Гроб напоминает нам о
мертвеце, картина о живом.
Или, наоборот, живое лицо, пейзаж в натуре напоминают
нам о картине, т. е. о мертвом.
Вот почему странно смотреть на красную или черную
закрашенную плоскость.
Вот почему хихикают и плюют на выставках новых
течений.
Искусство и новая задача его было всегда плевательницей.
Но кошки привыкают к месту, и трудно их приучить к
этому.
42
Современность глазами радикальных утопистов
Для тех искусство совсем не нужно. Лишь бы были
написаны их бабушка и любимые уголки сиреневых рощ.
Все бежит из прошлого к будущему, но все должно жить
настоящим, ибо в будущем отцветут яблони.
След настоящего стирает завтра, а вы не поспеваете за
бегом жизни.
Тина прошлого, как мельчайший жернов, тянет вас в омут.
Вот почему мне ненавистны те, которые обслуживают вас
надгробными памятниками.
Академия и критика есть этот жернов на вашей шее —
старый реализм, течение, устремляющееся к передаче живой
натуры.
В нем поступают так же, как во времена великой
Инквизиции.
Задача смешна, потому что хотят во что бы то ни стало на
холсте заставить жить то, что берут в натуре.
В то время, когда все дышит и бежит, — в картинах их
застывшие позы.
А это хуже колесования. Скульптурные статуи
одухотворенные, значит, живые, стоят на мертвой точке, в позе бега.
Разве не пытка?
Вложить душу в мрамор и потом уже над живым
издеваться.
Но ваша гордость — это художник, сумевший пытать.
Вы сажаете и птичек в клетку тоже для удовольствия.
И для знания держите животных в зоологических садах.
Я счастлив, что вырвался из инквизиторского застенка
академизма.
Я пришел к плоскости и могу придти к измерению живого
тела.
Но я буду пользоваться измерением, из которого создам
новое.
Я выпустил всех птиц из вечной клетки, отворил ворота
зверям зоологического сада.
Пусть они расклюют и съедят остатки вашего искусства.
43
МАНИФЕСТ
И освобожденный медведь пусть купает тело свое между
льдов холодного Севера, но не томится в аквариуме кипяченой
воды академического сада.
Вы восторгаетесь композицией картины, а ведь композиция
есть приговор фигуре, обреченной художником к вечной позе.
Ваш восторг — утверждение этого приговора.
Группа Супрематистов: К. Малевич, И. Пуни, М. Меньков,
И. Клюн, К. Богуславская и Розанова — повела борьбу за
освобождение вещей от обязанности искусства.
И призывает академии отказаться от инквизиции натуры.
Идеализм есть орудие пытки, требование эстетического
чувства.
Идеализация формы человека есть умерщвление многих
живых линий мускулатуры.
Эстетизм есть отброс интуитивного чувства.
Все вы желаете видеть куски живой натуры на крючках
своих стен.
Так же Нерон любовался растерзанными телами людей и
зверями зоологического сада.
Я говорю всем: бросьте любовь, бросьте эстетизм, бросьте
чемоданы мудрости, ибо в новой культуре ваша мудрость
смешна и ничтожна.
Я развязал узлы мудрости и освободил сознание краски.
Снимайте же скорее с себя огрубевшую кожу столетий,
чтобы вам легче было догнать нас.
Я преодолел невозможное и пропасти сделал своим
дыханием.
Вы в сетях горизонта, как рыбы!
Мы, супрематисты, — бросаем вам дорогу.
Спешите!
— Ибо завтра не узнаете нас.
К. Малевич
1915 г. Москва
44
Современность глазами радикальных утопистов
Тристан Тцара
Манифест дада
буквы Î9Î8
Слово «Дада»,
явившееся для журналистов окном
в неведомый мир,
в нашем понимании не обладает никакой
магической силой.
Тот, кто хочет издать манифест, должен хотеть: А.В.С.
(иметь основные его положения); обрушиться с критикой на 1-
го, 2-го, 3-го; устать и расправить крылья, чтобы захватить
маленькие и большие а, Ь, с и распространить их; подписывать,
кричать, сквернословить, классифицировать прозу по
совершенно убедительной и неопровержимой форме; доказывать
совершенство своего манифеста и утверждать, что новизна так же
похожа на жизнь, как последнее выступление кокотки
доказывает сущность Бога. Существование же манифеста уже
доказано звуками аккордеона, ландшафтом и мягкими выражениями.
Диктовать кому-либо его положения (А.В.С.) — дело
естественное и все же прискорбное. Все преподносят это в форме
якобы хрустальной мадонны, валютной системы,
фармацевтического продукта или голой ноги, обещающей жаркую,
безрадостную весну. Любовь к новизне — это симпатичное распятие,
которое лишь доказывает наивное безразличие,
необоснованный, поверхностный, позитивный признак. Но и эта
потребность уже отжила свое. Тот, кто с искренней простотой
обосновывает искусство как новизну, тот гуманен и естествен,
чтобы дарить радость — импульсивен и полон жизни, чтобы рас-
45
МАНИФЕСТ
пять скуку; в лесу, на перекрестке света он, не смыкая глаз,
внимательно подстерегает годы.
Пишу манифест и ничего не хочу, но все же говорю
определенные вещи, хотя в принципе я против манифестов, так же
как и против принципов (на моральную ценность каждого
предложения децилитр воды — слишком много приемлемости;
сближение — это изобретение импрессионистов).
Я пишу этот манифест, чтобы показать, что
противоположные действия можно производить одновременно, на одном
дыхании; хотя я против любого действия; что же касается
постоянных противоречий и отстаивания позиций, то я ни за, ни
против и не даю никаких пояснений, потому что мне
ненавистен здравый смысл.
ДАДА — это слово, с которым охотятся за мыслями;
всякий добропорядочный бюргер драматург в миниатюре, он
изобретает выражения, вместо того чтобы расставлять фигуры
(рассаживать по стульям куколок бабочек) в соответствии с их
уровнем интеллекта, и ищет причины или придумывает цели,
чтобы обосновать свои действия, — история, которая сама за
себя говорит и сама же дает себе определение.
Всякий зритель, пытающийся объяснить (познать!) слово —
интриган: уютно устроившись на обитом ватой мягком диване,
убежище от всех своих проблем, он манипулирует своими
инстинктами. Отсюда и несчастные браки.
Он пытается объяснить причину веселья краснобрюхих на
мельницах пустых черепов.
Дада не значит ничего
Если не тратить зря время на слово, которое не означает
ничего и которое считают пустым звуком... Первая мысль,
возникающая в таких головах, носит бактериологический характер:
нужно по крайней мере установить этимологическое,
историческое или психологическое происхождение этого слова. В
газетах пишут, что хвост священной коровы у негров племени кру
называется ДАДА. В определенных районах Италии ДАДА
называют «игральные кости» и «мать». ДАДА — это «деревянная
лошадка», «кормилица», двойное утверждение в русском и
румынском языках. Пишущие ученые видят в нем искусство для
46
Современность глазами радикальных утопистов
грудных младенцев, а сюсюкающие святоши — возвращение к
резкому и буйному, шумному и монотонному примитивизму.
Восприимчивость не строится на одном слове; любая
конструкция стремится к скучному совершенству, застойной идее
золотого болота, относительному человеческому продукту.
Произведение искусства не должно быть красотой в себе,
потому что в этом случае оно мертво; оно не должно быть ни
веселым, ни печальным, ни светлым, ни темным, не должно ни
обладать индивидуальными чертами, ни злоупотреблять ими,
окружая их ореолом святости или заставляя обливаться потом
от страха перед преследованиями. Художественное
произведение не может быть никогда объективно красивым для всех.
Поэтому критика бесполезна. Она для каждого субъективна и не
имеет ни малейшего признака общепринятости. Разве
существуют общие духовные основы для всего человечества? Христос
и Библия благосклонно распростерли свои крылья над
дерьмом, животными и днями. Как можно расчленить хаос,
составляющий сущность человека, этой бесконечной, бесформенной
вариации. Заповедь «Возлюби ближнего своего» — лицемерие,
«Познай самого себя» — утопия, хотя и более приемлемая, так
как содержит в себе злобу. Никакой жалости. После бойни у
нас будет надежда на просветленное человечество. Я говорю
только за себя, так как не хочу никого убеждать; я не имею
права тянуть за собой других; я никого не заставляю идти по
моим стопам; каждый творит искусство на свой лад, если это
доставляет ему радость, которая ракетами взмывает к звездам
или которая спускается в рудники с продуктивным
подергиванием или язвами покойников. Искать сталактиты надо
повсюду: в детских яслях, кричащих от боли, и в глазах, белых, как
крылья ангелов.
Таким образом, ДАДА возник из стремления к
независимости, из потребности не доверять обществу. Тот, кто не с нами,
тот все равно свободен. Мы не признаем никаких теорий. С нас
хватит академий, кубизма и футуризма: это лаборатории для
нормальных идей.
Зарабатывают искусством деньги или льстят славным
бюргерам? В рифмах слышится звон монет, а падение тона сколь-
47
МАНИФЕСТ
зит по мягкой линии профиля солидного живота. Все группы
художников, мчащихся верхом на различных кометах, пришли
к одному и тому же. Вот они, открытые ворота к
возможностям, ничего не делая, в сытости валяться на мягких диванах.
Здесь, в море изобилия, мы встаем на якорь. Здесь мы
имеем право делать официальные заявления, потому что мы
познали ужас и прозрели.
Мы вонзаем трезубец в ничего не подозревающую плоть,
как призраки, опьяненные энергией. Мы — потоки желаний в
тропической пышности дурманящих растений, с нас потом
течет каучук и дождь, мы истекаем кровью и умираем от жажды,
наша кровь — это сила.
Кубизм возник из определенного способа рассматривать
вещи: Сезанн рисовал чашку, которая находилась на 20 см
ниже уровня его глаз, кубизм рассматривает ее сверху, другие же
несколько усложняют вид, вертикально разрезая чашку и
благоразумно размещая ее сечение рядом с ней. (Я не забываю ни
о создателе, ни о важнейших качествах материала,
определивших ее окончательный вид.)
Футурист видит эту чашку в движении, как
последовательность расположенных рядом предметов, которым он
злоумышленно добавляет несколько мощных линий. Но это ничего не
меняет в том, что полотно остается картиной, плохой или
хорошей, предназначенной для вложения интеллектуального
капитала.
Новый художник создает мир, элементы которого являются
одновременно его средствами; это замкнутое в себе,
неопровержимое художественное произведение с четко
определенными границами. Новый художник протестует: он больше не
рисует (никаких символических или иллюзионистских
репродукций), а творит непосредственно из камня, дерева, железа,
цинка, скал подвижные организмы, которые от дуновения свежего
ветра сиюминутного восприятия могут вертеться во все
стороны.
Любое произведение скульптуры или живописи бесполезно;
оно представляет собой скорее чудовище, вселяющее страх
раболепным мыслителям, чем слащавость, с которой украшают
48
Современность глазами радикальных утопистов
трапезные и животных, ряженных в человеческие одежды, —
иллюстрации к печальной басне человечества.
Картина — это искусство, в котором две параллельные с
геометрической точки зрения линии пересекаются на холсте
прямо на наших глазах — в действительности, которая уводит в
мир иных условий и возможностей. Этот мир в самом
произведении не определен и не обозначен, он принадлежит зрителю —
в одной из своих бесконечных вариаций. Для создателя же он
не имеет основ и теоретических обоснований. Порядок =
беспорядок; я = не-я; утверждение = отрицание: высший результат
воздействия абсолютного искусства.
Абсолютного по чистоте составного космического хаоса и
вечного в кровяных тельцах — секунда, не имеющая
продолжительности, света, дыхания, не поддающаяся контролю.
Я люблю старые произведения за их новизну. С прошлым
нас связывает лишь контраст.
Писатели, проповедующие мораль и ставящие под
сомнение основы психологии или пытающиеся улучшить их, не
только горят тайным желанием получить выгоду, но и
обладают смехотворным знанием жизни, которую они
заблаговременно классифицировали, распределили и направили в
соответствующие русла; они упорствуют в том, что категории должны
плясать под их дуду, как только они заиграют. Читатели
смеются, но продолжают их читать: зачем?
Существует литература, которая не доходит до
прожорливой массы. Творчество авторов, выросшее из истинной
потребности создателя и для него самого. Оно является высшей
степенью эгоизма, для которого не существует законов.
Каждая страница должна быть разорвавшейся бомбой по
своему глубочайшему содержанию, сумбуру,
головокружительное™, новизне, нетленности, потрясающей комичности,
энтузиазму в следовании принципам или по своим полиграфическим
качествам. Вот шатающийся мир, рушащийся под
оглушительный, адский грохот, а вот новые люди — грубые в своей
простоте, подпрыгивающие от нетерпения и бессовестно
эксплуатирующие чужие страдания. Тут изуродованный мир, а здесь
49
МАНИФЕСТ
знахари от литературы, шарлатаны, не верящие в улучшение
мира.
Вот что я вам скажу: никакого начала нет, и мы не
трепещем, мы не сентиментальны. Подобно ураганному ветру мы
рвем в клочья одежды облаков и молитв и готовим
грандиозное представление распада — пожар, разложение. Мы требуем
отмены обязательного соблюдения траура и замены рыданий
сиренами, рев которых будет слышен на всех континентах.
Выше знамена глубокой радости и с ядом скорби будет
покончено.
ДАДА — это фирменный знак абстракции; реклама и
торговля — элементы поэзии.
Я разрушу бюрократию человеческих мозгов и
общественных организаций: деморализовать все и вся; указать перстом
Божьим на ад и посмотреть глазами ада на небо; фактической
силой и фантазией каждого индивида вновь раскрутить
плодотворное колесо всеобщего цирка.
Философия — это вопрос, с какой стороны нужно начинать
рассматривать жизнь, Бога, идею и прочие явления. Все, что
рассматривается, — все ложно. Относительный результат по
важности равносилен для меня принятию решения, что есть на
десерт — фрукты или пирожное. Вид и способ быстро
рассмотреть оборотную сторону вещи, чтобы косвенно навязать свое
мнение, называется диалектикой, то есть торговаться из-за
души картошки фри и при этом изображать метод ее
изготовления.
Когда я восклицаю:
Идеал, идеал, идеал,
познание, познание, познание,
бумбум, бумбум, бумбум,
то я довольно точно перечисляю прогресс, закон, мораль и
другие прекрасные качества, которые различные умные люди
подробно разработали в своих книгах, чтобы прийти к мнению,
что каждый по своему бумбуму прав — удовлетворение
болезненного любопытства; персональный звонок для необъяснимых
потребностей; баня; денежные проблемы; желудок с обратным
воздействием на жизнь; власть мистической дирижерской па-
50
Современность глазами радикальных утопистов
лочки, называемой Штраусом призрачного оркестра с
беззвучными смычками, намазанными волшебным напитком на основе
животного аммиака. За два гроша единодушного признания
они вырыли при помощи голубого пенсне ангела вокруг души
глубокие рвы.
Когда все будут правы, а все пилюли будут только розового
цвета, мы, может быть, попытаемся быть неправыми.
Считается, что рационально, путем размышлений можно
объяснить то, о чем пишешь. Но это весьма относительно.
Мышление — вещь хорошая в философии, однако оно весьма
относительно. Психоанализ — это опасная болезнь, которая
притупляет враждебное отношение человека к
действительности и систематизирует его гражданскую ответственность.
Истины в последней инстанции не существует. Диалектика —
занятная машина; она банальным образом подводит нас к точке
зрения, которой мы и без того уже придерживались. Разве
можно при помощи изысканных ухищрений логики доказать
истину и установить надежность этого мнения? Логика,
усиленная чувствами, является болезнью организма. Философы
охотно добавляют к этому еще кое-что: способность к
созерцанию. Но именно это свойство духа является доказательством
его беспомощности. Ты созерцаешь, наблюдаешь с одной или
нескольких точек зрения, которые выбираешь из миллиона
имеющихся в твоем распоряжении. Приобретенный же опыт
является результатом случайного стечения обстоятельств и
зависит от индивидуальных качеств.
Наука вызывает у меня отвращение, как только становится
систематическо-умозрительной, как только теряет столь
бесполезный характер полезности, который является по крайней
мере чем-то индивидуальным. Я ненавижу жирную
объективность, ненавижу гармонию — эту науку, которая находит все в
порядке. Давайте, ребята, в том же духе, давай, человечество...
Наука говорит, что мы слуги природы: все в полном порядке,
исповедуйте любовь и не ломайте себе голову. Давайте, ребята,
продолжайте в том же духе, давай, человечество, давайте
приветливые граждане и девственные журналисты...
51
МАНИФЕСТ
Я против систем: лучше всего не иметь вообще никакой
системы.
Дополнять самого себя, совершенствоваться в своей
малости до тех пор, пока не наполнишь сосуд собственного Я;
мужество, бороться за и против мышления, мистерия хлеба,
внезапное высвобождение адского винта, запутавшегося в стеблях
хозяйственных лилий - ДАДАИСТСКАЯ СПОНТАННОСТЬ.
Безразличием я называю состояние жизни, в котором
каждый сохраняет свои собственные предпосылки, но при этом все
же в состоянии уважать чужую индивидуальность или даже
защищаться — тустеп становится национальным гимном,
лавкой старьевщика, по БТ — беспроволочному телефону —
передаются фуги Баха, распространяются световая реклама и
вывески борделей, органы и гвоздики для Бога — все это, вместе
взятое, заменяет фотографию и односторонний катехизис.
Активная, действующая простота.
Неспособность различать две ступени ясности: лизать
полутемноту и пережевывать экскременты, сдобренные медом.
Перед лицом вечности любое действие напрасно (если мы
позволим мышлению пуститься в авантюру, результат которой
будет бесконечно гротескным). Но поскольку жизнь
представляет собой бессмысленный фарс, начинающиеся роды, и мы
должны с умом выпутаться из этой аферы, и остаться
незапятнанными, как чисто вымытые хризантемы, то в качестве
единственной основы взаимопонимания мы провозгласили
искусство. Оно не имеет того значения, которое мы, рабы духа, на
протяжении веков ему приписывали. Искусство никого не
огорчает, а того, кто им интересуется, оно окружает
нежностями и предоставляет благоприятную возможность оживить
страну своим умением развлекать. Искусство — дело сугубо
личное, и художник занимается им исключительно для себя; а
понятное произведение — это журналистская уловка, и поэтому
я в настоящий момент получаю удовольствие от того, что
смешиваю с масляными красками это чудовище: бумажный рулон,
который выглядит как расплющенная металлическая труба,
автоматически расплескивающая вокруг ненависть, трусость и
подлость. Художники и поэты радуются злопыхательству масс,
52
Современность глазами радикальных утопистов
весь яд которых конденсируется в руководстве этого массового
производства; художники счастливы даже тогда, когда их
оскорбляют и хулят, что является доказательством неизменности
их натуры. Автор произведения, художник, которого хвалят
газеты, сам определяет понятность своего произведения,
жалкую подстежку холодной шинельки общественной полезности
— лохмотья, скрывающие жестокость, и болтовню,
согревающую животное с низменными инстинктами. Дряблую,
никчемную плоть, размножающуюся при помощи типографских
микробов.
Мы надавали слюнтяйству по ребрам. Всякая «очищенная»
природа есть маринованный понос. Поддерживать искусство —
значит переваривать его. Нам нужны сильные, прямолинейные,
точные и всегда непонятные произведения искусства. Логика
ведет к осложнениям. Логика всегда неверна. Она связывает
нитями понятий — слов в их формальном значении — концы
псевдоцентров. Ее хватка смертельна, как челюсти гигантского
хищника, впившегося клыками в горло свободы. Брак с
логикой означал бы для искусства кровосмешение; оно сожрало бы
свой собственный член и проглотило бы его, и предавалось бы
разврату в самом себе, и темперамент стал бы кошмаром,
вымазанным дегтем протестантизма, стал памятником, кучей
почерневших тяжелых внутренностей.
И все же существует приспосабливаемость, воодушевление
и даже радость несправедливости, эта маленькая истина,
которую мы проповедуем без всякого умысла и которая делает нас
прекрасными: мы хитры, и наши гибкие пальцы скользят, как
ветви мягко стелющегося, почти струящегося растения; эта
маленькая истина более точно определяет нашу душу, чем
считают циники. Такой подход тоже имеет право на существование;
однако, к счастью, не все цветы сняты, и то божественное, что
содержится в нас, есть начало антигуманной деятельности.
Речь здесь идет о бумажном цветке, втыкаемом в петлицу
господ, отправляющихся на бал-маскарад жизни, на кухню
милости, к стройным или толстым белым кузинам. Эти господа
занимаются контрабандой того, что отобрали мы. Противоречие
и единство полярных звезд в одночасье становится истиной,
53
МАНИФЕСТ
если эту банальность выразить словами бесплатное приложение
похотливой и дурно пахнущей моральности. Мораль страдает
атрофией, как любой бич, придуманный разумом. Контроль со
стороны морали и логики сделал нас равнодушными к
полицейским, этой причине рабства, к тухлым крысам, которыми по
горло сыты граждане и которые отравили последние светлые и
чистые прозрачные коридоры, доступные художникам. Каждый
человек должен призывать: нужно проделать разрушительную,
негативную работу. Вымести. Вычистить. Чистота каждого
отдельного человека определяется общим состоянием безумия,
полным агрессивным безумием мира, попавшего в руки
бандитов, дерущихся между собой и разрушающих столетия. Не
имея ни цели, ни плана, ни организации. Неукротимое
сумасшествие, распад. Выживут те, кто обладает силой или
ораторским искусством, потому что они активны в обороне;
проворство конечностей и чувств докрасна раскаляет их
шлифованные бока.
Мораль определяет сострадание и любовь к ближнему —
два восковых шара, считающихся добром и достигших
чудовищных размеров. Но с добротой они не имеют ничего общего.
Доброта прозрачна, светла и решительна, непримирима к
компромиссам и политике. Моральность — шоколадный соус в
жилах людей. Она придумана не сверхъестественными силами,
а трестом торговцев и скупщиков идей. Эти люди
сентиментальны: увидев группу спорящих от скуки людей, они изобрели
календари и лекарство жизненной мудрости. При навешивании
ярлыков развернулась битва философов, и во второй раз стало
ясно, что сострадание (как омерзение при поносе) является
чувством, которое вредит здоровью, — грязная попытка
пройдох скомпрометировать солнце.
Я объявляю неповиновение всех космических способностей
этому трипперу тухлого солнца, родившегося в цехах
философов-мыслителей, и буду бороться всеми средствами
дадаистского омерзения.
Любой продукт омерзения, могущий стать отрицанием
семьи, есть дада — выражающий яростный протест всей своей
ориентированной на разрушение сущностью. ДАДА — это зна-
54
Современность глазами радикальных утопистов
ние всех средств, которыми стыдливый пол до настоящего
времени не пользовался, прибегая к компромиссам и вежливости.
ДАДА — отрицание логики и танец всех импотентов
мироздания. ДАДА — ликвидация всякой общественной иерархии и
уравнение, составленное нашими слугами для наших величин.
ДАДА — это любой предмет, это все предметы, чувства и
неясности; явления и точный удар параллельных прямых —
средства борьбы. ДАДА — отмена памяти. ДАДА — упразднение
археологии. ДАДА — устранение пророков. ДАДА — отрицание
будущего. ДАДА — абсолютная, неоспоримая вера в любого
Бога, представляющего собой продукт спонтанности. ДАДА —
это элегантный, лишенный всяких предрассудков переход из
гармонии в совершенно иную сферу; это траектория полета
слова, летящего, как брошенная граммофонная пластинка, как
вырвавшийся крик. ДАДА — значит уважать все
индивидуальности в их сиюминутном безумии; очистить от всякой
ненужной, обременительной мишуры серьезную, робкую,
застенчивую, ревностную, сильную, решительную, приводящую в
восторг, свою церковь; ярким каскадом извергать неприятные и
любимые мысли или нежить свое мышление, получая
удовлетворение от того, что оно абсолютно неизменно, — с той же
убедительностью оно разукрашено позолотой в девственном
лесу, в котором нет насекомых, докучающих людям
благородных кровей, нет архангелов, нет души. Свобода: ДАДА ДАДА
ДАДА; вой корчащихся в судорогах красок, переплетение
противоположностей и противоречий, гротесков и
непоследовательностей: ЖИЗНЬ.
1918
55
МАНИФЕСТ
Рихард Хюльзенбек
Дадаистский манифест 1918 года6
буквы 1918
Сочинен Р. Хюльзенбеком от имени:
Тристана Тцара, Франца Юнга, Георга Гросса, Марселя
Янко, Герхарда Прайса, Рауля Хаусмана, Вальтера Меринга,
О'Люти, Фредерика Глаузера, Хуго Балля, Пьерра Альберта
Б про, Марио д'Ареццо, Джино Кантарелли, Прамполини, Р.
ван Рееза, мадам ван Реез, Ганса Арпа, Гю Тойбера, Андре Мо-
розини, Франсуа Момбелло-Пасквати.
Искусство в своем воплощении и направленности зависит
от эпохи, в которую оно живет, а люди искусства — создания
его эпохи. Высочайшим искусством станет то, которое
содержанием своего сознания отразит многотысячные проблемы
времени, искусство, несущее на себе следы потрясений
последней недели, искусство, вновь и вновь оправляющееся от ударов
последнего дня. Самыми лучшими, самыми потрясающими
художниками станут те, что ежечасно спасают свою истерзанную
плоть из хаоса жизненной катаракты, что одержимы
интеллектом времени, руки и сердца которых кровоточат. Оправдал ли
экспрессионизм наши надежды на такое искусство, стал ли он
искусством, представляющим собой баллотировку наших
актуальнейших задач?
НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Оправдал ли экспрессионизм наши надежды на искусство,
которое бы впрыснуло в нашу плоть эссенцию жизненной
правды?
6 Перевод Вальдемара Вебера.
56
Современность глазами радикальных утопистов
НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Под предлогом осмысления экспрессионисты сплотились в
литературе и живописи в направление, которое уже сегодня
страстно жаждет литературного и художественно-исторического
признания и ждет почестей и одобрения своей кандидатуры со
стороны граждан. Под предлогом пропаганды души они в своей
борьбе против натурализма вернулись к патетически-
абстрактному стилю, истоки которого в бессодержательной,
удобной, неподвижной жизни. Театральные подмостки
полнятся королями, поэтами, фаустовскими натурами любого сорта; в
бездеятельных головах витает мелиоризм, чье детское,
психологически наивнейшее мировосприятие должно якобы
знаменовать собой критическое дополнение к экспрессионизму.
Ненависть к прессе, ненависть к рекламе, ненависть к
сенсации свидетельствует о людях, для которых их кресло важнее,
чем шум улицы, и которые как достоинство выставляют то, что
могут быть околпачены любым уличным спекулянтом. То
сентиментальное сопротивление эпохе, которая не лучше и не
хуже, не реакционнее и не революционнее, чем все другие эпохи,
та вялая оппозиция, заглядывающаяся на молитвы и фимиам,
когда ей не хочется делать бумажные пули из аттических
ямбов,— все это качества молодежи, никогда не умевшей быть
молодой.
Экспрессионизм, рожденный за границей, стал в Германии
по доброй традиции сытой идиллией и ожиданием хорошей
пенсии, со стремлениями людей деятельных он не имеет ничего
общего.
Поставившие подписи под этим манифестом объединились
под боевым девизом ДАДА!!! для пропаганды искусства, от
которого они ожидают осуществления новых идеалов. Что же
такое ДАДАИЗМ?
Слово «Дада» символизирует примитивнейшее отношение
к окружающей действительности, вместе с дадаизмом в свои
права вступает новая реальность.
Жизнь предстает как синхронная путаница шорохов, красок
и ритмов духа, которая без колебаний берется на вооружение
дадаистским искусством, — со всем ее сенсационным гвалтом и
57
МАНИФЕСТ
горячкой удалой повседневной психики, со всей ее жестокой
реальностью.
Здесь проходит резко обозначенная граница между
дадаизмом и со всеми предыдущими художественными
направлениями, и прежде всего с футуризмом, который недоумки с
недавнего времени выдают за «новое издание импрессионистского
воплощения». Дадаизм — первое из художественных
направлений, которое не противостоит жизни эстетически, но рвет в
клочья все понятия этики, культуры и внутренней жизни,
являющиеся лишь одеждой для слабых мышц.
БРУИТСКИЙ стих
описывает трамвай таким, какой он есть, дает сущность
трамвая вместе с зевотой рантье по имени Шульце и
скрежетом тормозов.
СИМУЛЬТАННЫЙ стих
учит смыслу сумбурной переклички всего на свете: в то
время как господин Шульце читает, балканский поезд мчится
по мосту около Ниша, а свинья визжит в подвале мясника
Нуттке.
СТАТИЧЕСКИЙ стих
создает из каждого слова индивидуальность, из трех букв
ЛЕС встает лес с кронами деревьев, ливреями лесничих и
дикими свиньями, быть может, даже с пансионатом, быть может,
даже с бельведером или bella vista. Дадаизм приводит к
неслыханным новым возможностям и формам выражения во всех
видах искусств. Он превратил кубизм в эстрадный танец, он
пропагандировал бруитскую музыку футуристов (чисто
итальянские проблемы которого ему не хочется обобщать) во всех
странах Европы.
Слово «Дада» указывает также на интернациональность
движения, не связанного ни религиями, ни границами, ни
профессиями. Дада — интернациональное выражение этой эпохи,
великая фронда художественных движений, художественное
отражение всех начинаний, конгрессов в защиту мира,
потасовок на овощных рынках, ужинов на Эспланаде и т.д. и т.д.
А в живописи Дада хочет использовать новый материал.
58
Современность глазами радикальных утопистов
Дада — это клуб, основанный в Берлине, в который можно
вступить, не беря на себя никаких обязательств. Здесь —
каждый председатель и каждый может сказать свое слово, когда
речь идет о художественных проблемах.
Дада — не повод для осуществления честолюбивых
замыслов некоторых литераторов (как уверяют наши враги). Дада —
способ мышления, проявляющийся в любом разговоре, так что
можно сказать: этот — дадаист, а тот — нет; клуб Дада имеет
поэтому своих членов во всех частях света: и в Гонолулу, и в
Новом Орлеане, и в Мезеритце. Быть дадаистом — значит при
других обстоятельствах быть больше купцом, партийцем, чем
художником (и только случайно быть художником). Быть
дадаистом — значит давать вещам овладеть собой, быть
противником отложения солей. Просидеть лишь мгновенье на стуле —
значит подвергнуть жизнь опасности (мастер Венго уже вынул
револьвер из кармана брюк). Ткань под рукой рвется. Жизни,
которая посредством отрицания стремится стать возвышенней,
говорят — Да! Говорить «да» значит говорить «нет»:
потрясающий фокус бытия окрыляет нервы истинного дадаиста —
вот он лежит, вот он мчится, вот он едет на велосипеде — По-
лупантагрюэль, Полуфранциск, и хохочет, хохочет. Долой
эстетически-этические установки! Долой бескровную абстракцию
экспрессионизма! Долой теории литературных глупцов,
взявшихся переделать мир! За дадаизм в литературе и живописи, за
дадаистские события в мире. Быть против этого манифеста —
значит быть дадаистом!
1918
59
МАНИФЕСТ
Франсис Пикабиа
Каннибальский манифест Дада7
буквы 1918
Вы все — обвиняемые. Встать. С вами можно говорить,
только когда вы стоите.
Встать, как для "Марсельезы", встать, как для русского
гимна, встать, как для God save the king, встать, как перед
знаменем. Наконец, встать перед ДАДА, говорящим от лица жизни
и обвиняющим вас в способности любить лишь из снобизма,
лишь тогда, когда это дорого стоит.
Вы снова сели? Тем лучше, так вы выслушаете меня с
большим вниманием.
Что вы делаете здесь, скученные, как насупленные
устрицы, — вы же все серьезны — не так ли?
Серьезны, серьезны, смертельно серьезны.
Смерть — дело серьезное, да?
Можно умереть героем, а можно идиотом, что, в сущности,
одно и то же. Единственное слово, которое не теряет своего
значения день ото дня, — это слово "смерть". Вы любите
смерть, когда умирают другие.
К смерти, к смерти, к смерти!
И лишь деньги не умирают, они только путешествуют.
Это — бог, которого уважают, серьезный персонаж —
деньги — фамильная честь семейства. Почет и слава деньгам;
человек, у которого есть деньги, — это человек почтенный...
Дада ничем не пахнет, он — ничто, ничто, ничто.
Как ваши надежды: ничто
как ваши райские кущи: ничто
7 Перевод И. Кулика.
60
Современность глазами радикальных утопистов
как ваши кумиры: ничто
как ваши политические мужи: ничто
как ваши герои: ничто
как ваши художники: ничто
как ваши религии: ничто.
Свистите, кричите, бейте мне морду, что дальше? Еще я
вам скажу, что все вы — болваны. Через три месяца мы, я и
мои друзья, продадим вам наши картины за несколько
франков.
Париж. 1918
61
МАНИФЕСТ
Манифест от ничевоков
(1920)
буквы 1920
Заунывно тянутся в воздухе похоронные звуки медного
колокола, медленно колышутся под печальный трезвон, по дороге
Жизни, покрытой пылью и усыпанной терниями мрачный
катафалк смерти, на котором лежит сухой, бессочный, желтый
труп поэзии в выданном по купону широкого потребления,
наскоро сколоченном гробу эпох. Позади плетутся, ковыляют,
молча пережевывая слезы, седые старички, ветераны и
инвалиды поэзии, шатая старческими, дрожащими, ослабленными
членами, сзади шамкают ногами дерзкие из дерзких умершей
поэзии: футуристы всех мастей, имажисты, экспрессионисты,
группы, группки, группики.
И только вдали смотрим на это мы, ничевоки, ставящие
диагноз паралича и констатирующие с математической
точностью летальный исход.
О, великой поэт, гигант и титан, последний борец из
бывшей армии славных, Вадим Шершеневич, радуйся и передай
твою радость своему другу, автору высокочтимой «Магдалины»
Мариенгофу, шепни на ухо Есенину о том, что ни тебе, ни
твоим потомкам не придется:
Вадим Шершеневич пред толпой безликой.
Выжимает, как атлет, стопудовую гирю моей головы.
Вам, написавшим собрание поэз «Мы», мы вручаем свой
манифест.
Читайте, и подписывайтесь.
У свежевырытой могилы стал мрачный кортеж смерти, и
гулко и тупо стучат влажные комья глины об осиновую
крышку гроба эпох. Эфир впитывает звуки и поглощает, а Жизнь,
62
Современность глазами радикальных утопистов
дающая солнце, льет свои живительные лучи на прекрасную
трехмерность пространства.
От лица ничевоков президиум:
М. Агабабов
А. Ранов
Л. Сухаребский
63
МАНИФЕСТ
Юлиус Эвола
Абстрактное искусстве?
пятна. 1920
Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв...
Иоанн. Откровения. 3-1
Мы видим молнию, которая отражается на декорациях
раскрашенного картона, и не ведаем, что молния может
существовать как-то иначе, сама по себе, в отрыве от этого
отраженного света, в бесконечности чистых небес: электрический
ток для нас всегда лишь идущий трамвай, светящаяся
лампочка. Так мы и понимаем сознание и его глубину.
То, что в индивидууме есть фундаментально чистого, это
познать невозможно, этого просто нет, а в практическом
сознании или в практической вере (в воле) растворяются все
реалии подлинного духа.
С горных вершин живой поток низвергается в долины: он
встречает там ряды практиков и пользователей, для которых
часть потока предназначена, чтобы вращать турбины, другая —
чтобы орошать пашни, третья — чтобы поить обитателей
города, четвертая — чтобы быть запертой в темных
гигантских плотинах. Для долины горный поток это всегда лишь
резерв питьевой воды, гидравлической энергии,
электричества...
Итак, и во мне «я» — это не подлинное «я», но «я»
практическое, «я» сентиментальное, «я» философическое. Только
Перевод с итальянского А. Г. Дуги на.
64
Современность глазами радикальных утопистов
болезнь могла породить всех практиков и пользователей,
закрыв им доступ к тому, чтобы чувствовать высшее «я»,
обладать им по ту сторону всех категорий, по ту сторону чисто
эгоистической свободы — высшее «я» бесконечного
внутреннего богатства, для которого содержание обыденной жизни
представляется странным и ирреальным пустяком, невнятной
опухолью, разложением ноктюрнических зон.
Je suis un autre9.
Но всегда есть и подлинно жизненный поток. Однако так
как ритм повседневности предопределен схемами,
практическими символами, удобными условностями и маршрутами,
этот поток остается недоступным, неосмысляемым, как если
бы его не было вообще.
Жизнь человечества будто раскинулась на охлажденной
массе огненного океана, от которого берется лишь бледное и
едва тлеющее тепло. Огоньки, которые освещают
«человечество» и в которых оно по-настоящему нуждается, совсем
крохотные, прирученные, искусственные. Для своей недо-жизни
рыночный человек не нуждается во внутреннем огне: все, что
он созидает и все чем он живет, это лишь лень, трусость,
разложение, символический статический элемент вместо
элемента жизненного. Если бы он обратился к тому внутреннему
пламени, которое плещется в изобилии у его ног, оно взорвало
бы все его теплохладные города, взломало бы все его
смехотворные идеалы, разметало все его товары, все его
сладострастные потребности, всех его идолов — оно бы просто
уничтожило все это. Но такой человек ищет лишь забвения,
отсутствия самого себя: то есть практики, феноменов,
страдательности. И когда он находит это, то блаженно тонет в нем как
мужлан в объятьях своей самки — отчаянно и сладострастно.
В практике нет ничего необходимого. Утверждать
противоположное, все равно, что настаивать, будто из-за того, что
все тела естественным образом подвержены инерции, в мире
9 Я — это другой, (фр.) {прим. автора)
65
МАНИФЕСТ
возможно только прямолинейное и равномерное движение.
Все так называемые практические законы (законы природы
или чувства) представляют собой на самом деле следствие
«духовной инерции». Здесь истинным признается то, что
удобно, а реальным — то, что полезно. Основа ценности
фундаментальных принципов логики, равно как и постулатов
науки или онтологических элементов морали заключается в
их удобстве: они позволяют реализовывать лишь
необходимый минимум духа для осуществления практической
активности. Утверждать, что существует больше чем три измерения,
что Бога нет, что нет истины, что принципы идентичности и
причинности совсем не обязательны для логического
мышления, это значит выйти на новый уровень возможности, где,
однако, практическому «я» придется действовать намного
более активно; если вообще можно говорить о заблуждении, то
таким же заблуждением будет, обладая автомобилем,
осуществить длинный и сложный путь пешком.
Принцип удобства представляет собой автоматизм,
скрытый от прямого сознания; will to believe10, основа всего,
почитаемого «реальным», предопределяет конструкции и освящает
страдательную логику этого принципа.
Здесь некоторые прагматики (Кальдерони, и отчасти
Пуанкаре, Вайлати), неизменно обнаруживая этот механизм
внутри бессознательной установки на удобство, пытались
представить его как регулирующее начало, которое требуется
не просто напрямую осознать, но и превратить в духовную
необходимость. Это более чем спорно. Законы инерции это
всегда чисто отрицательного свойства: «Тела движутся
прямолинейно и равномерно всегда, когда не существует причин,
способных изменить это движение». Но без этих причин мы
вообще не могли бы получить феномена движения и
зафиксировать его. Поэтому теории вышеназванных прагматиков
Воля верить (англ.). {прим. переводчика)
66
Современность глазами радикальных утопистов
это лишь демонстрация, на сей раз на философском уровне,
воли к нежной пассивности...
Я не хочу отбрасывать законы практики: однако
недопустимо эфемерную потребность возводить в статус
трансцендентного принципа и помещать в область совершенно для
этого не подходящую.
Все человеческое и все практическое должно быть
преодолено...
Чтобы видеть, недостаточно иметь глаза, чтобы слышать —
недостаточно иметь уши...
Надо прежде найти самих себя.
Следует ощущать себя радикально выше отдельных
психологических или гносеологических свойств; следует ощущать
себя вне атмосферы человечности и инстинктов. Надо стать
безразличным и умудренным инженером, который в
повседневной жизни каждый момент обходит свои застывшие
игровые аппараты, подготовленные для праздника; стать
геометром перед точками, планами и фигурами своих чертежей11.
Только в одиночестве и тишине должно искать, трудиться
и мочь.
Философия ни на что не годится. Это метод
бессознательной поверхностности; действуя по законам рынка, она еще
тщится достичь какой-то глубины. В лучшем случае она
может объяснить, как функционирует локомотив, полагая, что
тем самым объяснила тепловую энергию. Хотелось бы
большего! Но здесь отрицается тепловая энергия в себе, и еще
философы настаивают, что утверждать можно только то, что уже
утверждено12... И подобно тому, как мы не можем видеть
ящика, будучи запертыми внутри него, подобно тому, как
невозможно понять равновесия без того, чтобы обратиться к чему-
то неравновесному, что установило бы меру этому равновесию,
11 См. Спинозу, {прим. автора)
12 См. у Канта: «Само «я» мы можем помыслить только как
аффект...» (прим. автора)
67
МАНИФЕСТ
философия сама же и подрывает свои достижения в тот
самый момент, когда устанавливает критерий своей
достоверности — это ясно видно в «Критике чистого разума» Канта, в
«Наукоучении» Фихте, в логике Гегеля, в любой метафизике:
философия отрицает саму себя.
Философы пытаются репрезентировать «я», стремятся к
нему, но не способны и никогда не будут способны бросить
ему вызов напрямую, им обладать; им мешают в этом галлю-
цинативная одержимость когерентностью и рыночный подход.
Необходима совсем другая кровь в венах: совсем другие
методы познания...
Что же касается науки и ее конструкций, то в отношении
доктрины подлинного «я» они столь же пригодны, как
изобретение электробритвы или чернильной ручки.
Искусство, если понимать его в общем (как интуицию
природы, как выражение того, что есть вечного и
универсального в людях), принесет нам не больше пользы. Однако
отдельным видам искусств возможно приблизиться к знакам
высшего существования. Но для этого искусство должно стать
другим: в искусстве прошлого не было пока ничего подлинно
духовного... Сантименты и рынок... Бесконечная бездуховность
так называемых «духовных личностей»...
Подлинно духовный метод, как в искусстве, так и в иных
сферах, если не брать в расчет тех небольших мистических
вспышек, которые то тут, то там освещают на мгновение
темную и иллюзорную череду исторических или мифических
событий, еще только предстоит создать: метод абстрактный,
метод непрактический, метод чистоты и свободы13.
Любой поиск — это болезнь. Ищет только тот, кому
чего-то недостает: это тщетная истерическая конвульсия су-
13 Новалис: «Поэзия — это великое искусство создания
трансцендентального здоровья. Поэт — это трансцендентальный врач.
Задача задач поэзии это возвышение человека над самим собой».
(прим. автора)
68
Современность глазами радикальных утопистов
ществ, которые, осознавая свою ущербность, стремятся стать
чем-то иным, нежели они сами. Любой метод — это декаданс
и разложение: тщетно грубые и тупые массы ломают свои
ногти о неумолимую гладкость высоких белых гранитных
стен, которые их окружают.
Свобода, обладание — это мистический момент озарения:
это благодать... И едва мы почувствуем ее, едва она станет
явной, как она уже мертва, и падает грязной нелепой скорлупой
на землю ожесточенных и тупых торгашей.
И здесь, на пороге, словб медленно глохнут, становясь
невнятными...
Мистический метод несет противоречие в самом себе: но
как раз потому, что в противоречии проявляется высшее
сознание, именно он должен стать методом и основой новой
практики, и вот здесь-то как раз нет никакого противоречия:
это полезно, а значит, и реально по причине существования
представления (если его принять). Ницше «Человеческое,
слишком человеческое».
Искусство это эгоизм и свобода.
Я воспринимаю искусство как незаинтересованное
разбирательство, установленное высшим сознанием индивидуума,
трансцендентным и отстраненным от эмоциональных
кристаллизации и вульгарного опыта.
Эстетическим чувством следует обладать как мистической
тенью, с другой стороны, как жизненным мировоззрением
(Weltanschauung): философия, искусство, мораль, вульгарный
опыт, наука — все это должно быть решительно
переплавлено в непредопределённую собственность эстетического
мгновения. Оно должно основываться только на воле (на чистой
воле к жизни), а также в проявленной и ясной форме и
активности.
Искренность (страстный эгоизм, человечность или
жестокость — Леопарди, Данте, Дионис) — это категория, для
которой искусство становится низшей и практической формой,
69
МАНИФЕСТ
своего рода не-искусством. Тот, кто искренен, тот не
оригинален, тот не является творцом; тот, кто искренен, тот
объективен, он не что иное, как неразумный атом развернутой силы
(инерции), о которой он не знает ничего. Вся человеческая
ценность, основанная на искренности, явно или скрыто
является лишь условностью, конвенцией.
Поэтому и гениальность — это конвенция: гений — это
функция культуры и воспитания чувств (и то и другое суть
формы практики: чувственной или утилитарной); как иначе
«гениями» могут стать авторы Фантомаса или Понсон дю
Терай14 вместо Микеланджело или Вагнера! Утверждать, на
основании практических соображений, устанавливаемых
культурой, что Данте не был гением, столь же абсурдно, как
утверждать, что сумма внутренних углов треугольника
отлична от 180 градусов, принимая при этом постулаты эвклидовой
геометрии. Универсальность понимания гения отражает
универсальность исходной культуры, являющейся в своих корнях
бессознательно чувственной и утилитарной: это будет лишь
известковая инкрустация, лишенная какой бы то ни было
духовной необходимости.
Однако могут существовать и неэвклидовы геометрии на
равных основаниях. Для меня, например, гении — это
Шенберг и Тцара, а не Вагнер и Данте.
Честно говоря, немногого все это стоит, если вообще хоть
что-то стоит. Устанешь повторять: это виртуозно, это техниче-
14 Пьер Алексис, виконт Понсон дю Терай (1829 — 1871) —
плодовитый автор бульварных романов о Рокамболе. Он известен
тем, что воплотил некоторые жесты своих героев в жизнь,
организовав во время германской оккупации Франции повстанческие отряды
в Орлеане. В отместку немцы сожгли его фамильный замок. Свои
романы он писал в спешке, поэтому в них встречаются курьезные
выражения: «ее руки были также холодны, как у змеи...» и т.д. (прим
перев)
70
Современность глазами радикальных утопистов
ски совершенно. Устанешь, так как все это просто знамя, ко-
лышимое ветром!
Надо научиться не видеть, не находить, не иметь,
оказаться нигде, холодно под контролем прозрачнейшей
хирургической воли.
Вот это и будет впервые по-настоящему творческим,
эгоизмом и свободой!
Новым в искусстве!
Мой друг Маринетти чувствует так же, и изложил мне
это в словах свободы. Академик подыскал бы иные
выражения, более человечные, но по смыслу одинаковые, выразив ту
же идею в риторических и мифологических образах. Наконец,
реалист отразил бы этот эпизод человечества в терминах
«объективность/конвенциональность». Верди, положим,
нарисовал бы сцену любви: использовав известную народную
мелодию. Дебюсси для тех самых целей прибег бы к более
изысканной гармонии. Дикарь в тех же самых целях использовал
бы гонги или дудки. Все эти добрые люди искренни, все
согласны друг с другом: лучшего и быть не могло. Одни думают,
что данный способ выражения лучше, чем другой, что здесь
нужно использовать этот элемент, а не какой-то иной; и все
они искренне согласны друг с другом. На этом неизменном
уровне все равно, что Апеллес, что Боччони, что Гомер, что
Рембо, что Орфей, что Стравинский; и чем больше каждый из
них стремится утвердить свою ироничную неподвижность,
тем больше, с полной искренностью, каждый ищет новые
(более адекватные) формы выражения.
В таком смысле импульс к новому есть демонстрация
человечности и, тем самым, отказ от бульшего — от утопления
личности в бесконечном. Чтобы найти источник вдохновения,
чувства, искренности и честности, никто никогда не выходил и
никогда не выйдет в будущем за пределы того круга, в котором
заключены грубые массы и галлюцинирующие недоумки.
Чтобы достичь нового (индивидуального), необходимо
заставить подвигнуться глубинное содержание, сам субстрат,
71
МАНИФЕСТ
глубже, чем иллюзорные волны поверхности: необходима воля
к корням эстетического чувства. По ту сторону человека надо
создать чувство Единственного. Только там искусство может
спасти себя само и показать — как в свете молчаливых
ночных фонарей пейзажи неожиданных гигантских белых
городов — цветение высшего сознания, где оно выходит за
пределы природы, чувства, человечности: auessus de la meine15у там,
где произведено эгоистическое действие и осуществлено
нарочито спорное, но холодно желаемое выражение состояния
полной отстранённости, живой смерти
Марино более велик, нежели Данте.
Выражение: 1) необходимость выражения,
2) возможность выражения.
1) У выражения нет логической причины: если оно
наличествует, то это шуты и проститутки выставляют свою
грязную наготу на потеху сластолюбивой толпы. Художник,
который, охваченный неуправляемой лихорадкой, создает
«истинное» произведение искусства — это пес, вскакивающий на суку
и ей овладевающий; ровно то же самое.
Подчиняться нежному приглашению «духа природы»,
горячечному порыву собственных сил при соприкосновении с
внешними сознаниями, в разбухающей экзальтации личного
пафоса, более или менее сладострастно разбереженного
брутальными ритмами материи «внешней реальности» (я говорю
о натуралистах: Гете, романтиках: Гюго, об авторах
героического стиля: Вагнере, Данте, о патетиках: Бетховене, Китсе, о
сенсуалистах: Дионисе, Матиссе) — значит подчиняться
материальной потребности (такой, как уринировать, потеть,
поглощать пищу), окрашенной в золото иллюзии страстной
духовности, производя неизменно, независимо от самых
эффективных переодеваний (художник, мол, осуществляет искусство
для искусства) и комедийных представлений горизонтального
толка, за которые часто еще и не платят.
15 По ту сторону смешения (фр.) (прим. перев)
72
Современность глазами радикальных утопистов
2) Выразить можно только элементы низшего искусства:
определяющие символические средства выражения в этом
случае служат интересам рынка, практики (Бергсон) и
совершенно неспособны передать чистые и глубинные движения
индивидуума. Выражение — это трансформации чистых
стихий в конвенциональный и человечный элемент: от
электричества к электрическому свету.
Выражать значит убивать.
Поэтому невозможно ничего выразить, не дулжно ничего
выражать.
Надо сказать, что произведение искусства следует
понимать как люкс, как каприз воли: подобно грязной коре —
безразлично и бесстрастно оно отваливается от живого ствола.
Делать такое искусство все равно, что пить чай...
Очевидно, что количество персон, готовых смотреть на
мое искусство и становиться для этого в очереди, обратно
пропорционально степени его чистоты и оригинальности.
Необходимо оставаться непонятым.
Схематично: необходимо, чтобы духовное искусство
преодолевало бы:
Состояние концептуального схватывания мира (формы
вульгарного опыта). Два пути:
а) Мистическая эстетика: сделать из практики спектакль,
объект созерцания: превратить её в нечто отстраненное,
незаинтересованное. Личность раздваивается на практическое
«я», действующее в условиях инерции, и на другое «я», что,
оставаясь бесстрастным наблюдателем, соприсутствует без
энтузиазма на ирреальной комедии, которую при любом его
кивке мгновенно закроет черный велюровый занавес. Так мост
оставляет под собой монотонный и бесцветный ход реки.
б) Брутальная (антидуховная) эстетика: полное
подчинение практического «я» интенсивной стихии, присущей
чистому (субъективному) восприятию; так детерминации
практического опыта растворяются в динамической жизни органисти-
ческого и несвязного ритма.
73
МАНИФЕСТ
Акценты обоих методов16: а) эстетизм и мистическая экс-
татика; б) сенсоризм, футуризм, Рембо17.
Состояние генерической духовности, преодолеть все
«высокие» порывы, всякое «деликатное чувство», «благородную
страсть», «величие» и «героизм»; все то, что в
художественных лицеях и школах и у романтических барышень составляет
«квинтэссенцию» внутренней жизни, будучи на самом деле
грязной секрецией болезни, низости и духовной
женственности: в силу, прежде всего, бессознательности. Надо смеяться
над сентиментальностью и духом природы немецких
провинциалов типа Вертера, над сладострастной гонореей Шелли
или Леопарди, над распухшим потливым героизмом а-ля Гюго
или Барбюс. Надо чувствовать себя далекими от романтизма,
от классики новейшего типа в духе Ницше и Ибсена, вечного
следствия исчерпанности личности в уровнях низшего и
поверхностного сознания. Надо утвердить, наконец,
бездуховность духовных вещей: высших, божественных, человеческих,
которые будут немедленно преодолены и откроются как
грязная короста болезни, опадающая навсегда с чистого тела света.
Состояние естественности выражения, согласно тому, что
было уже сказано. Эстетическое чувство должно быть
схвачено как смысл активности внутреннего измерения, где сама
потребность в выражении отсутствовала бы.
Искусство следует понимать как люкс, как прозрачный
каприз индивидуума, который в первый раз нашел и
реализовал сам себя, Единственного, и который воспринимает
повседневную жизнь как единственный наблюдатель в аудитории,
16 См. Дионисийское и аполлоническое чувство в «Рождении
Трагедии» Ницше {прим. автора).
17 «Le poète se fait voyant par un long, immense et raisonné dérèglement de
tous les sens.» — по фр. и без перевода в сноске Эволы. Фраза Рембо
из знаменитого «Письма ясновидца» к Полю Демени 15 мая 1871
года: «Поэт становится ясновидцем в ходе долгого, бесконечного и
сознательного расстраивания всех чувств», {прим. перев)
74
Современность глазами радикальных утопистов
наблюдает нескончаемый, но в то же время хрупкий
спектакль, который в любой момент может навсегда обрушиться в
бездну невыразимого пылающего льда высшего сознания.
Искусство должно быть неискренним. Лучше заниматься
маникюром, чем искусством; слово «искусство» у здорового
человека должно вызывать меньше интереса, чем выбор
шелковых носков или галстука.
Очевидно, что, будучи незаинтересованным, искусство
должно быть лишено своего обычного содержания: выражая
все, оно не должно обозначать ничего; в искусстве ничто не
следует понимать, там нечего понимать, в искусстве...
Искусство, чистое выражение... Когда у искусства есть
содержание, оно становится инструментом: тяпкой, токарным
станком, вентилятором...
Чистое эстетическое чувство есть внутреннее и
невыразимое чувство выразительных средств, взятых в своих
бесконечных абстрактных возможностях, в их абсолютно
незаинтересованной самоценности (без содержания или цели).
Искусство едино: быть чистыми поэтами, чистыми
художниками... Поверхностен и беден кристалл, осознающий себя
лишь одной гранью, одной поверхностью, а не кристаллом в
целом, не субстанцией... Для того, кто обладает эстетическим
чувством, средства выражения не более, чем случайность.
Шопенгауэр и Ницше, когда они воспевали превосходство
музыки, демонстрировали свою неспособность понять другие виды
искусств: и тем самым, быть может, понять само искусство...
Тот, кто владеет только каким-то одним способом
выражения, тот не художник.
Самое современное искусство ближе всего, даже если оно
этого и не осознает, к чему-то духовному. Быть может,
искусство начинается только сегодня.
Основные психологические установки современного
искусства:
75
МАНИФЕСТ
Нечувствительность к человеческому: несмотря на
разрушительную работу культуры, сегодня возможность открыться
и раствориться в чувстве универсального становится все более
редкой; причиной этому, частично, вторжение практики,
позитивистского сознания и искусственной рафинированности
(модерн, наука и разложение) в современную жизнь.
Сегодня классические произведения искусства,
освобожденные от человеческих чувств, остаются формальной схемой,
связанной с временем; при этом эпоха природного отрицается,
так как природные чувства выходят из моды, а вместе с этим
отбрасываются и те элементы, которые считали, что все это
можно сделать вечным (академизм, критика, теории
абсолютных ценностей и т.д.). Выходя из сферы универсального, мы
оказываемся в центре вульгарной практики, где предлагается
исчерпывать свое бытие в актуальных элементах — отсюда
модернолатрия (футуризм).
К этому добавляется эгоистическое замыкание на самих
себя: субъективизм и индивидуализм, что сопровождается
появлением обнажённого, ледяного, отчаянного сознания:
сумерки идолов. В духе агонизирует чувство; в практике
осуществляется перемещение центра в область, предшествующую
чувствам (сенсориальный идеализм, оргиастический
субъективизм).
Движение «Буря и Натиск»18 начиналось с впадения в
брутальность как средство к очищению: лишь после этого
можно было бы вновь подняться к новой идеальности. В этом
отношении любопытна хронологическая связь между
реалистами и символистами.
Такое начало характерно и для развития живописи:
импрессионизм, примитивизм, пост-импрессионизм, футуризм —
человечность, смещенная к мерцанию света вокруг вещей,
просто убила любую классическую традицию, пожалуй, за исклю-
В тексте «Sturm und Drang» по нем. {прим. лерев.)
76
Современность глазами радикальных утопистов
чением музыкальной (от Мусоргского до Дебюсси, Равеля, Ка-
зеллы, Стравинского). Здесь тема искусства была помещена в
контекст чистого восприятия (сенсориальный идеализм).
Потом появились методичные разрушители: в этом лагере своей
дерзостью и силой очистительных мотивов выделяется
итальянский футуризм; после Рембо, Маринетти с его теорией
«слова в свободе» (заменой «я» брутальными силами материи,
буквально; лирической обсессией материи), Стравинский и Боч-
чони привнесли «санитарное решение» проблемы, забытое с
эпохи Диониса по сегодняшний день.
Для того чтобы сделать нечто по-настоящему решающее,
необходимо прежде всего преодолеть человечность; этого-то
даже первые среди новейших романтиков пока и не
осуществили: автомобиль на месте статуи Самофракийской Ники —
это просто одно человечество на месте другого; здесь
преодолевается не человечность как таковая, но лишь одно издание
человечества во имя другого.
Вместо этого в своем труде художник должен не столько
интересоваться выражением стихии нового человечества,
сколько стремиться опьяниться посредством выразительных
средств, почерпнутых в самом себе. Только так он, по
волшебству, окажется вне замкнутого круга и начнет новый путь к
чистому искусству: осознав, что во властном смысле формы
содержится чистая необходимость, которая и конституирует
художника как такового и в ней содержится пред-
упорядоченная эстетика.
Эту эволюцию можно ясно проследить у символистов:
вначале образ все более увеличивал свою дистанцию по
отношению к содержанию, и так появился собственно символизм,
выражаемый посредством смутных симпатий (Верлен, Кан,
Жид, Лафорг, Москарделли), потом отделялся от содержания
и начинал в самом себе видеть свою реальность. С этого
момента берут начало две последние линии развития.
77
МАНИФЕСТ
В первой линии образ, отделенный от содержания,
опьяняется своим сентиментальным эвокативным могуществом
таким образом, что поэзия становится чистой гармонизацией
вторичных терминов аналогии и достигает стадии
чувственной абстрактной духовности музыки. Эти тенденции
сопутствуют прерафаэлизму, и далее, через Уайльда тотально
реализуются в Метерлинке. Сборник Метерлинка «Теплицы»19
представляет собой самую высшую степень, которую только
может достичь пока чувственная чистота в поэзии. В
живописи параллельно осуществляется переход к
экспрессионизму (Кандинский, Бауэр). Аналогично этому в музыке
значение и чувство гармонии постепенно нарастают, вытесняя
сентиментальное содержание — это максимально ясно видно
у Шенберга, Казеллы, Сати, в меньшей степени у Штрауса.
Во второй линии, наконец, образ (выразительное средство)
раскладывается на отдельные элементы, становится
сбивчивым и нелогичным, и, утрачивая даже смутную силу
сентиментальной эвокации, воплощается в своей спорной
необходимости. Так поэзия становится незаинтересованной, асенти-
ментальной, и частично агуманной. Стихия реалистически-
концептуальных соответствий, которая имплицитно
сохраняется, разрешается в полном переворачивании классических
отношений: «Содержание становится выражением формы, а не
форма выражением содержания»...
Итак, после исторических конвульсий человечности у
Рембо (алхимия слова20), Малларме и Аполлинер
распахивают двери в этот новый мир; оттуда и врывается внезапный
свет Тристана Тцары и школы Дадаизма, основанной им.
Здесь искусство впервые находит свое духовное
19 В тексте по-французски без перевода «Serres chaudes», {прим.
лерев.)
20 Alchemie du verbe — по-французски в тексте.
(прим. лерев.)
78
Современность глазами радикальных утопистов
разрешение21; нелогичные и случайные ритмы линий, цветов,
звуков и знаков, являющиеся проявлениями исключительно
внутренней свободы и достигнутого глубинного эгоизма; и
все это средство только для самого себя, которое не
стремится вообще ничего выразить, абсолютно ничего22. Кое-где
преодолена даже сама потребность в выражении.
Необязательность и каприз полностью реализованы: Марсель Дюшан
создает дадаистский холст с репродукцией Джоконды с
усами и химической формулой; Франсис Пикабия изображает
Sainte Vierge с пятном от перевернутой чернильницы; еще
один пишет поэму, представляющую собой дефиле 24 букв
алфавита.
«Манифест Дада» 1918 года и «25 поэм» Тристана Тца-
ры, а также деревянные скульптуры Ганса Арпа представляют
собой высшие выражения чистоты, сознания и освоения
внутреннего и глубинного «я», которого не было от начала
времен до дня сегодняшнего.
Сегодня, после войны (и это подтверждает ее
сентиментальный и практический характер), постепенно, снова
возвращаются в моду: Пикассо, Kappa, Соффичи... Люди, безусловно,
отравленные человечностью, способные переживать
современное искусство только как кризис; и они, возвращаясь к новому
академизму в силу своей фундаментальной инфериорности,
хотели бы видеть в «Буре и Натиске» последних десятилетий
21 Строго говоря, в современном дадаизме (1920) остается еще
некоторый недостаток сознания. Дадаисты думают, что лишь
полностью реализовали жизненную чистоту, тогда как, уничтожив
категории и человечность, они ушли на самом деле намного дальше.
Но пока дадаизму не хватает мистической интерпретации, {прим.
автора).
22 «Vous ne comprenez pas, nest-ce pas, ce que nous faisons. Eh,
bien, chers amis, vous le comprenez encore moins» (Manifeste Dada)
{прим. автора). По-французски в примечании Эволы. Известная
фраза из пресс-конференции дадаистов в Париже 1920 в году: «Вы
не понимаете, не правда ли, то, что мы делаем. Что ж, дорогие
друзья, мы сами понимаем еще меньше вашего», {прим. перев.)
79
МАНИФЕСТ
просто переходное состояние, ведущее лишь к новой
человечности, более широкой и более богатой посредством различных
форм накопленного опыта.
Охватывает благоговение, когда мы слышим от них: Ох,
все эти «попытки», все эти «сентиментальные опыты» уже в
прошлом, мы исчерпали их и превзошли...
Духовным называется тот, кто смог постичь человечность
Данте, Микеланджело или Вагнера. Ох, вам необходимо
вкусить сначала простой пищи, прежде чем понять то, до чего мы
дошли...
Абстрактное искусство не может быть исторически
вечным и универсальным — оно априорно; Плотин, Экхарт, Ме-
терлинк, Новалис, Рюйсбрук, Тцара, Рембо... — все это лишь
краткая, редкая и неуверенная вспышка внутри великой
смерти, внутри ночной реальности разложения и болезни.
Такова редкость невыразимых драгоценных гемм среди грязных
болотных вод.
Это исключительное искусство, искусство по ту сторону
времени...
Современное искусство падет довольно быстро — это и
будет знаком его чистоты; падет скорее, чем что-либо другое,
будучи реализованным частично с помощью внешних средств
(через постепенное возвышение над болезнью к мотивам
чувств), а частично — с помощью внутренних (мистических).
Но даже сегодня на мгновение открывается вечная
могила темного и израненного свинца для бесконечной чистоты
лазури.
80
Современность глазами радикальных утопистов
Александр Святогор
Биокосмическая поэтика
буквы 1921
Пролог или градус первый
Пред нами великие задачи — и потому мы опрокидываем
ходячие верования, идеи, и нам, как восставшим против
предрассудков, уже обязано будущее. Меньше всего нам
свойственно чувство почтительности, нам ничуть не импонирует величие
натуральной необходимости. Наш первый и последний враг —
равновесие натурального порядка. Разве есть сребренники, за
которые мы предали бы, как Иуда, во власть необходимости
наше бытие, этот мир, в котором живем, — букет цветов,
который вдыхаем?
Мы утверждаем, что теперь же в повестку дня необходимо
во всей полноте поставить вопрос о реализации личного
бессмертия.
Пора устранить необходимость или равновесие
натуральной смерти. Ведь всякий закон есть выражение только
временного равновесия тех или других сил. Лишь стоит ввести силы
новые или изъять часть сил действующих — и данное
равновесие (гармония) нарушится. Если двинем силы, цель которых
реализовать бессмертие, — то эти силы, как бы другие им ни
противодействовали, смогут нарушить равновесие смерти и
явить равновесие бессмертия. Ведь прежде всего к равновесию
бессмертия стремится каждая жизнь.
В повестку дня мы включаем и «победу над
пространством». Мы говорим: не воздухоплавание — это слишком мало, —
но космоплавание. И космическим кораблем, управляемым
81
МАНИФЕСТ
умудренной волей биокосмиста, должна стать наша земля. Нас
слишком шокирует то, что земля, точно коза на привязи у
пастуха — солнца, извечно каруселит свою орбиту. Пора иной
путь предписать земле. Да и в пути других планет нелишне и
уже время вмешаться. Нельзя же оставаться только зрителем, а
не активным участником космической жизни.
И третья наша задача — воскрешение мертвых. Наша
забота—о бессмертии личности во всей полноте ее духовных и
физических сил. Воскрешение мертвых — это восстановление в
той же полноте ушедших в фоба. При этом мы отнюдь не
впадаем в трясину религии или мистицизма. Мы слишком
трезвы — и религии и мистике объявляем войну.
Таков наш биокосмизм. Он, несомненно, величайшая
дерзость. Но великое и дерзкое оскорбляет, и мы уже видим
глухую и явную ненависть — ведь биокосмизм принижает все
идеи, все идеологии. Но мы оптимисты, а не безумцы. Безумцы
те, кто хочет сделать людей свободными и превосходными вне
биокосмизма. Они подобны Робеспьеру, который начал
желанием осчастливить человечество и пришел к мысли истребить
его. Всякая идиллия о «счастьи на земле» вне биокосмизма —
вреднейшая иллюзия, начало чудовищной тирании.
Пред нами величайшие задачи. Но разве у нас постные или
мрачные физиономии, как у монахов или диктаторов? У нас
уже иная психика. На биокосмических путях мы чувствуем
себя необычайно, просто и весело, превосходя в этом смысле
счастливейшего киренаика Аристиппа. Подобно мальчику,
который катит обруч, мы творим биокосмическое. Улыбчиво и
радостно мы реализуем бессмертие, зовем на кладбища и
беззаботно готовы на верфи биокосмических кораблей.
Мы креаторы. Нами уже основан «Креаторий биокосми-
стов». Для невежественных мозгов креаторий звучит, как
крематорий, — и они, пожалуй, правы. Нам, действительно,
необходимо сжечь слишком многое, если не все. Ведь биокосмизм
начинает совершенно новую эру. Вся предшествующая история
от первых проявлений органической жизни на земле до
солидных потрясений последних лет — это одна эпоха. Это — эпоха
82
Современность глазами радикальных утопистов
смерти и мелких дел. Мы же начинаем великую эру — эру
бессмертия и бесконечности. Какова же наша эстетика?
Наша эстетика — не вывод из наблюдения, регистрации и
анализа имеющихся форм. Описательная эстетика, несмотря на
все присущее ей значение, не может быть в то же время
предписывающей эстетикой. Всякая попытка ее в этом направлении
есть необоснованный выход из присущей ей области, есть
узурпация несвойственных ей прав. Ведь невозможно путем
установления того, что есть, предписать то, что желательно или
может быть.
Наши основные понятия стиля вытекают из
биокосмического идеала. Это наш метод и масштаб наших оценок. Мы не
можем взять эстетику символистов или футуристов не только
потому, что они изжиты и отходят в прошлое, но потому что у
нас есть свой критерий. У нас также нет желания сунуть свой
нос в какую-либо филологическую или стилистическую
мышеловку. Нам ничуть не импонируют ни Потебня, ни Веселов-
ский, ни Погодин и подобные им. Центр нашего внимания не
историческая или психологическая эстетика, но эстетика
телеологическая. Еще в меньшей мере, чем старые предрассудки, нас
могут смутить полуграмотные построения сегодня.
Вот вопрос о форме и содержании. Что прежде и что
важнее? Мы не можем сказать, что содержание все, а форма ничто.
Придавать же значение только форме, значит обнаруживать
отсутствие элементарного научно-философского образования.
Идея имманентна форме, но форма не всегда равновелика ей.
Форма часто противоречит идее, последней присуща не одна
форма. Но дело не в этом. Нас мало занимает этот старинный
спор (о форме и содержании) эпохи немецкой идеалистической
философии и слишком наивно повторяемый в наши дни. У нас
совершенно новая аксиома.
Вопрос не в примате формы или содержания, но в моем
отношении к форме и содержанию. Прежде всего, гордая
независимость творчества.
Наш стиль?
Наш стиль начинается не с отдельного слова, хотя бы и
художественно-конкретного, но с ряда слов. Центр нашего вни-
83
МАНИФЕСТ
мания не отдельные слова, но ряды слов, не столько
этимология, сколько синтаксис. И потому: творчество словесных
рядов — разнообразие сочетаний их элементов.
Мы творим не образы, но организмы. Образ слова
базируется на внешнем зрении, на поверхности. Образ — только
впечатление, только описание, и потому он недостаточен. Образы,
если они не объединены, — только хаос. Здоровый путь
творчества лежит от образа к ряду. Ставить для поэта образ во
главу угла — значит впадать в колею регресса, идти не вперед, а
назад. Ряд же есть начало космоса. Мы не образоносцы, но ря-
дотворцы.
Но разве мы пренебрегаем словами или все они для нас
одинаковы? Одни слова мертвы, в других чуточку мигает
жизнь и только изредка попадаются краснощекие слова. Мы
любим ядреные слова и оживляем слова мертвые. Но
воскрешение слова не в раскрытии первичного образа его, но, скорее,
в ловком подборе префиксов и суффиксов. Кроме того, нас
интересуют личины слов, нас привлекают слова, как оборотни,
как маскарад.
Слово убегает от своего первоначального смысла,
отрывается, надевает личину. Но слово, как личина, полнее всего
оживает в ряду слов. И чем искуснее ряды, тем выразительней
слова. Ряды расцвечают слова, заостряют их, упружат,
разнообразят. Творческая воля креатора заставляет слова в ряду
бывать по иному. Слова в ряду — это форма, меняющая объем и
содержание, тут одно и то же слово попадает на разные полки.
В ряду слова играют конкретным, как мячами. Творчество
словесных рядов — это преображение и воскрешение слов.
Кроме того, мы беременны новыми словами. Так, мы
предчувствуем междометие встающего из гроба человека. Нас ждут
миллионы междометий на Марсе и на других планетах. Мы
думаем, что из биокосмических междометий (в широком
смысле) родится биокосмический язык, общий всей земле, всему
космосу. (Это, конечно, не эсперанто, последний — пустая
затея, даже язык дикарей неизмеримо выше эсперанто, потому
что органичен.) Для нас крайне важны и выразительные
свойства глагола. Разве мы, подобно футуристам, можем ограни-
84
Современность глазами радикальных утопистов
читься только неопределенным наклонением? Мы слишком
определенны и актуальны, и нам слишком мало даже четверки
наклонений. Десятки и сотни наклонений! Нам необходимо
наклонение космоса и наклонение бессмертия!
Наш стиль начинается рядом. Ряд — это прямая или
кривая, вычерчиваемая ходом творческого духа. Но ряд еще не
метр. Метр — это внешняя схема, биокосмический дух вообще
не укладывается в нее. Биокосмический дух вычерчивает иную
схему. Как поэты мы имеем в виду ряды, построенные на
биокосмическом ритме, который телеологичен, на жесте, на
интонации, на мимике, на весе, на темпе и на температуре. Мы
враги всякой данной стабилизации в языке. Нам нужен новый
синтаксис, построенный на параллельности, пересечении, пара-
боличности биокосмических рядов. Нам нужны предложения,
творимые по принципам геометрии. Ведь грамматика только
неудавшаяся математика. Мы решили быть Лобачевским в
грамматике.
Мы рядотворцы, но ряды для нас только живые клетки для
творимых организмов. Художественный организм — наша
крайняя цель. Он не есть только агрегат рядов, но живое целое,
в котором одни части кооперируют с другими. Слово в ряду,
помимо своего содержания и содержания, обусловленного
местом в ряду, в художественном организме оплодотворяется и
расцветает более сложным — весом всего художественного
организма. И все характерные признаки ряда в полной мере
улавливаются, воспринимаются только в контексте, в
художественном организме. Последний пульсирует и дышит,
улыбается и хохочет, как совершеннейшая тварь. В нем наша высшая
цель и глубокий смысл.
Смерть не устает, она ежесекундно вершит свое гнусное
дело, казнит живущих. Поэт-биокосмист — это борец и певец в
таборе восставших против смерти и против диктатуры
пространства. О бессмертии и космическом полете, о воскрешении
мертвых творит свои живые организмы поэт-биокосмист. И
ему ли быть идолопоклонником, когда он должен разрушить
все капища и алтари. Ему ли хлюпать в болоте мелких дел,
отсиживать канцелярские часы или торговать побрякушками,
85
МАНИФЕСТ
когда он должен разворотить тупые мозги, чтоб посеять в них
зерна биокосмизма. Ему ли быть спокойным и бродить с
закрытыми глазами, когда даже пятки его должны быть
вооружены телескопами. Ему ли хныкать и дремать в колее
меланхолии, когда его зовет величайшее творчество, о котором не
грезил еще ни один творец, ни одна самая горячая голова.
Мы, биокосмисты, неразлучны в нашем движении. Но мы,
как соратники, сходимся прежде всего у великой цели.
Но у каждого из нас свой индивидуальный путь. В
биокосмизме, как нигде, креатор может развернуть свои личные
бездны. Так, лично я имею в виду, между прочим, перепечатку
типов, прошедших сквозь тысячелетия (адаптация), в
частности — типов зверья. Типы зверья выше типов человеческих.
Ведь и божеству было превосходнее представать в образе
зверином, а не человеческом. Бог, воплотившийся в зверя, выше
бога вочеловечившегося, Апис больше Иисуса. Центральным в
зверье, Саваофом, является Петух. Ведь недаром последними
словами Сократа были слова о Петухе. Также велик и Конь,
раскрытый мною в «Евангелии от Кобылы», которое выше
Евангелия от Иоанна. Нет высшей похвалы для человека, как
сравнить его с конем. Так в сказке «Еруслан Лазаревич»
находим: «Ивашко — сивый конь». Свой сборник «Жеребец»
(1919 г. )я посвящаю так:
В знак нашего совместного ржанья,
Под смех тупых и гаденьких пигмеев,
Стихеты эти в ясли сыплю я
Тебе, мой друг, каурый конь Зикеев.
Не менее велик интуитивный мудрец Пес:
... Что Бергсон? у него слепые глаза —
Не философ, а просто ерундит.
Я говорю: учитесь у Пса,
Вот первейший великий интуит.
Только ему развязан мешок
Незримо кругом наследивших тайн.
86
Современность глазами радикальных утопистов
Берите у Пса бесплатный урок,
Став на четвереньки, изрыгайте лай.
Или — заплеванный, униженный и оскорбленный лик
Свиньи:
Разве свинья супоросная
Не величайшей чудо?
Нежно вымя ее и розово,
Как утреннего неба сосуд...
... Разве на вымя не похожа
Звездная чаша млечная?
И там и тут — все то же.
И вымя такое же вечное...
Заметьте, тут прием двуколейности, что характерно для
биокосмических организмов. А вот из поэмы (?) «Луна»:
... И лишь теперь,
Когда иное тесто
Курьерит на иных дрождях...
Увидел он,
что мяч земной и мал, и слишком тесен,
что дух в биокосмических путях...
Замечу только, что здесь даны ряды, как намеченная
бесконечность (строки 1 и 4). Они могут быть сведены до одного
звука и умножены до +<х>.
Богатство рядов обусловливается прежде всего
индивидуальным, богатством креатора, у которого высоко развито
Sprachgefühl. Наша цель — за пределы языка, но пока
биокосмическое мы разрешаем в пределах данного языка. Но мы уже
творим ряды, как прорыв в космос, прорыв в бессмертие: ряды,
как прорывы языка, как выход из языка.
87
МАНИФЕСТ
В заключение пролога замечу о вульгаризации, к
сожалению, неизбежной для биокосмизма. Испорченные теоретиками
«пролетарского искусства», не ведая личного достоинства и
честности, иные виршисты подхватывают наши великие идеи —
и всячески треплют их. Правда, в смысле пропаганды
биокосмизма, подобные барабанщики пока не бесполезны, пока «все
годны в строй». Но... Словом, в «Креаторий биокосмистов»
ворота открыты для всех, а чтоб быть поэтом-биокосмистом,
необходим, прежде всего, честный, своеобразный и могучий
талант.
88
Современность глазами радикальных утопистов
Дзига Вертов
Вариант манифеста <*МЫ>
тмушек 1922
Мы называем себя киноками в отличие от
«кинематографистов» — стада старьевщиков, недурно торгующих своим
тряпьем.
Мы не видим связи между лукавством и расчетом
торгашей и подлинным киночеством.
Психологическую русско-германскую кинодраму,
отяжелевшую видениями и воспоминаниями детства, мы считаем
нелепостью.
Американской фильме авантюры, фильме с показным
динамизмом, инсценировкам американской пинкертоновщины —
спасибо кинока за быстроту смен изображений и крупные
планы. Хорошо, но беспорядочно, не основано на точном изучении
движения. Ступенью выше психологической драмы, но все же
бесфундаментно. Шаблон. Копия с копии.
МЫ объявляем старые кинокартины, романсистские,
театрализованные и пр.— прокаженными,
— Не подходите близко!
— Не трогайте глазами!
— Опасно для жизни!
Заразительно.
МЫ утверждаем будущее киноискусства отрицанием его
настоящего.
Смерть «кинематографии» необходима для жизни
киноискусства. МЫ призываем ускорить смерть ее.
Мы протестуем против смешения искусств, которое
многие называют синтезом. Смешение плохих красок, даже
89
МАНИФЕСТ
идеально подобранных под цвета спектра, даст не белый цвет, а
грязь.
К синтезу — в зените достижений каждого вида искусства,
но не раньше,
МЫ очищаем киночество от примазавшихся к нему, от
музыки, литературы и театра, ищем своего, нигде не краденого
ритма и находим его в движениях вещей.
МЫ приглашаем:
— вон —
Из сладких объятий романса,
Из отравы психологического романа,
Из лап театра любовника,
Задом к музыке,
— вон —
В чистое поле, в пространство с четырьмя измерениями (3
+ время), в поиски своего материала, своего метра и ритма.
«Психологическое» мешает человеку быть точным, как
секундомер, и препятствует его стремлению породниться с
машиной.
У нас нет оснований в искусстве движения уделять главное
внимание сегодняшнему человеку,
Стыдно перед машинами за неумение людей держать себя,
но что же делать, когда безошибочные манеры электричества
волнуют нас больше, чем беспорядочная спешка активных и
разлагающая вялость пассивных людей.
Нам радость пляшущих пил на лесопилке понятнее и
ближе радости человечьих танцулек,
МЫ исключаем временно человека как о б ъ
е к τ киносъемки за его неумениие ру ко водит
ь своими движениями.
Наш путь — от ковыряющегося гражданина через π о э з и
ю машины к совершенному электрическ
ому человеку.
Вскрывая души машин, влюбляя рабочего в станок,
влюбляя крестьянина в трактор, машиниста в паровоз, мы вносим
творческую радость в каждый механический труд, мы родним
людей с машинами, мы воспитываем новых людей, Новый
90
Современность глазами радикальных утопистов
человек, освобожденный от грузности и неуклюжести, с
точными к легкими движениями машины, будет благодарным
объектом киносъемки.
МЫ открытым лицом к осознанию машинного ритма,
восторга механического труда, восприятию красоты химических
процессов, поем землетрясения, слагаем кинопоэмы пламени и
электростанциям, восторгаемся движениями комет и метеоров
и ослепляющими звезды жестами прожекторов.
Каждый любящий свое искусство ищет сущности своей
техники.
Развинченным нервам кинематографии нужна суровая
система точных движений.
Метр, темп, род движения, его точное расположение по
отношению к осям координат кадра, а может, и к мировым осям
координат (три измерения + четвертое — время), должны быть
учтены и изучены каждым творящим в области кино.
Необходимость, точность и скорость — три требования к
движению, достойному съемки и проекции.
Геометрический экстракт движения захватывающей сменой
изображений — требования к монтажу.
Киночество есть искусство организации необходимых
движений вещей в пространстве и, применив ритмическое
художественное целое, согласное со свойства м и материала и в н у τ
ренним ритмом каждой вещи.
Материалом — элементами искусства движения —
являются интервалами (переходы от одного движения к другому), а
отнюдь не самые движения. Они-то (интервалы) и влекут
действие к кинетическому разрешению.
Организация движения есть организация его элементов, то
есть интервалов во фразы.
В каждой фразе есть подъем, достижение и падение
движения (выявленные в той или другой степени).
Произведение строится из фраз так же, как фраза из
интервалов движения.
Выносив в себе кинопоэму или отрывок, кинок должен
уметь его точно записать, чтобы при благоприятных
технических условиях дать ему жизнь на экране.
91
МАНИФЕСТ
Самый совершенный сценарий, конечно, не заменит такой
записи, так же как либретто не заменит пантомимы, так же как
литературные пояснения к произведениям Скрябина никакого
представления о его музыке не дают.
Чтобы можно было на листе бумаги изобразить
динамический этюд, нужны графические знаки движения,
МЫ — в поисках киногаммы.
МЫ падаем, мы вырастаем вместе с ритмом движений,
замедленных и ускоренных,
бегущих от нас, мимо нас, на нас,
по кругу, по прямой, но эллипсу,
вправо и влево, со знаками плюс и минус;
движения искривляются, выпрямляются, делятся, дробятся,
умножают себя на себя, бесшумно простреливая пространство.
Кино есть также искусство вымысла движе
ний вещей в пространстве, отвечающих требованиям науки,
воплощение мечты изобретателя , будь то ученый, художник,
инженер или плотник, осуществление киночеством
неосуществимого в жизни.
Рисунки в движении. Чертежи в движении. Проекты
грядущего. Теория относительности на экране.
МЫ приветствуем закономерную фантастику движений.
На крыльях гипотез разбегаются в будущее наши
пропеллерами вертящиеся глаза.
МЫ верим, что близок момент, когда мы сможем бросить в
пространство ураганы движений, сдерживаемые арканами
нашей тактики.
Да здравствует динамическая геометрия,
пробеги точек, линий, плоскостей, объемов.
Да здравствует поэзия двигающей и двигающейся машины,
поэзия рычагов, колес и стальных крыльев, железный крик
движений, ослепительные гримасы раскаленных струй.
92
Современность глазами радикальных утопистов
Джузеппе Преццолини
Фашизм и футуризм23
extremum 1923
Г. К. Честертон недавно написал, что в фашизме можно
найти многие черты футуризма. Вероятней всего, английский
писатель высказал эту идею, не зная о дружеских отношениях
между Муссолини и Маринетти. Как хороший музыкант, он
лишь прослушал симфонию и сразу уловил созвучие одного
инструмента с другим.
Довольно очевидно, что фашизм содержал некоторые
элементы футуризма. Я говорю это без какой-либо попытки
дискредитации. Футуризм искренне отразил определённые
современные запросы и характерный миланский контекст. Культ
скорости, влечение к сильным решениям, презрение к массам и
одновременно захватывающий призыв к ним, склонность к
гипнотической власти толп, экзальтация национальных чувств,
антипатия к бюрократии — все эти эмоциональные позиции
перешли из футуризма в фашизм почти в готовом виде.
Но в любой исторический момент можно найти общие
черты в настроениях даже оппозиционных друг другу групп —
вообразите, как легко должно быть найти их между
действительно близкими группами.
В конце концов, нет необходимости вспоминать, как это
делает последний футуристический манифест, что «футуристы
были в числе первых интервентистов: заключённые в тюрьму
за интервентизм во время битвы на Марне; заключённые в
тюрьму с Муссолини за интервентистские акции в Риме 12
Перевод с итальянского Елены Лазаревой.
93
МАНИФЕСТ
апреля 1915; заключённые в тюрьму с Муссолини в Милане в
1919 за фашистское покушение на безопасность государства и
организацию вооружённых отрядов». Нет также необходимости
вспоминать, как делает тот же манифест, что футуристы
«создали первые объединения ардити и многие из первых фашей
ди комбаттименто».
Муссолини обладает «изумительным футуристическим
характером» (это выражение уже стало историческим), как
написала недавно одна футуристическая и фашистская газета. В
этом нет никакого сомнения.
И всё же, позволяется ли после этого просить дальнейших
разъяснений или даже выразить некоторые сомнения?
Я всегда защищал ясные представления. Я не
политический деятель. Возможно, эти две черты, одна положительная и
другая отрицательная, имеют между собой определённую
логическую связь. Трудно действовать в мире политики, не обладая
легкой путаницей в отношении идей.
Но как защитник ясных представлений, я не могу найти в
развитии, которое в последнее время претерпевает фашизм,
большого следа футуризма. Путь, по которому движется
фашизм, причины того, что он таков как есть, и его текущие
программы в целом враждебны программе и реальности футуризма
как искусства.
Фашизм, если я не ошибаюсь, жаждет иерархии, традиции
и почтения власти. Фашизм стремится вызвать духов Рима и
классического прошлого. Фашизм желает оставаться в
категориях мысли, прочерченных великими итальянцами и крупными
итальянскими институтами, включая католицизм.
Футуризм, напротив, являет этому полную
противоположность. Футуризм — это протест против традиции, борьба
против музеев, классицизма и почитания учителей. «Манифест
основания футуризма», который всё ещё рассылается в целях
рекламы и пропаганды идей, и от которого поэтому ещё не
отрёкся Исполнительный комитет Движения, утверждает, что
футуризм желает «разрушить музеи, библиотеки, сокрушить
морализм и всяческую оппортунистическую и утилитарную
трусость». Как всё это согласовать с фашизмом, который пыта-
94
Современность глазами радикальных утопистов
ется восстановить все наши моральные, даже моралистические
ценности и который в качестве фона своих военных парадов
любит использовать самые настоящие римские руины?
Футуризм — это искусство свободного стиха, свободного
выражения, слов-на-свободе (даже упразднения слов в такти-
лизме и искусстве шумов). Фашизм вместо этого жаждет ещё
более строгих школ, всеобщего обучения латыни и предлагает
нам почитать память Де Амичиса и Мандзони как великих
представителей итальянского ума.
Один чрезвычайно противоречивый пункт касается
вопроса интернационализма. Фашизм — политическое усилие,
которое является чрезвычайно итальянским. Он не способен
образовывать альянсы с фашизмами в других странах или с
движениями, которые заимствовали ярлык итальянского фашизма, а
все прочие фашисты, также националисты до мозга костей,
непременно настроены против итальянской нации. Например,
венгерский фашизм своей единственной конечной целью имеет
возврат Фьюме Венгрии.
Футуризм, напротив, является движением международного
характера. Сам Маринетти признаёт, что во всех частях
земного шара уже есть российские, американские, австралийские или
немецкие футуристы. Его стихотворения, сочинённые из
абстрактных символов, также тяготеют к интернационализму,
превращаясь даже в своеобразный Волапюк. Прямой и законный
потомок футуризма — движение дадаизма, родившееся во
время войны в Швейцарии в строго нейтральной и
антинационалистической среде, имеет своим лидером Тристана Тцара, если
я не ошибаюсь, румынского мигранта. Дада, если оно имеет
какой-либо смысл, должно означать выражение презрения ко
всем идеалам войны. Это — самое большое и самое логичное
проявление анархизма в послевоенный период.
Что касается футуризма, то следовало бы также признать,
что он нашёл свое логическое место только в одном
государстве—в России. Там большевизм и футуризм сформировали
счастливый союз. Официальным искусством большевизма стал
футуризм. Памятники Революции, её пропагандистские
плакаты, даже её книги несут след футуристического искусства и его
95
МАНИФЕСТ
идей. И это совершенно логично и понятно. Две революции,
две антиистории всегда были союзниками. Обе хотят
разрушить прошлое и всё перестроить на новом индустриальном
фундаменте. Фабрика была неиссякаемым источником
политических идей большевиков, но она также была вдохновением
футуристического искусства.
Но как футуристическое искусство сможет шагать в ногу с
итальянским фашизмом — не вполне ясно. Это было
недоразумение, родившееся только из обстоятельств близости людей, из
чисто случайных столкновений, из сущего беспорядка
различных сил, которые привели Маринетти на сторону Муссолини.
Это отлично работало в дни революции, но будет удивительно
при нынешнем правительстве.
Итальянский фашизм не может принять разрушительную
программу футуризма, напротив, со своей итальянской логикой
он должен будет восстановить те самые ценности, которые
противоречат футуризму. Дисциплина и иерархия в политике —
это также дисциплина и иерархия в литературе. Слова
становятся пустыми, когда политические иерархии неэффективны.
Если фашизм действительно хочет победить в своём сражении,
он должен считать уже усвоенным в футуризме всё, что могло
служить стимулом, и подавить в нём всё то революционное,
антиклассическое и непокорное, с точки зрения искусства, чем
он ещё обладает.
Что я обнаруживаю, например, в «Фильтрованных ночах»
футуриста Марио Карли?
Странно! Всё же ясно это был случай, когда мою
рубашку привели на виселицу и повесили мухи,
решившие, что наконец настал момент испугать
привидение в машинке, и пока я считал одно за другим
свои рёбра в грудной клетке, не испустившей
терпеливо ни содрогания, я заметил, как лягушки
окаймляют небо, напоминающее сырную терку, а упавшие с
него частички пыли превращаются в соловьиные
песни. Должно быть, у лиризма есть свои основания
позволить фиолетовым осадкам усеять глубины кипари-
96
Современность глазами радикальных утопистов
совых деревьев, так чтобы ночь выпирала из них,
серая, жемчужная и лёгкая.
И что я нахожу у итальянского классика Мандзони?
Небо обещало погожий день. Низко стоявшая
луна, бледная и тусклая, всё же выделялась на
необъятном серовато-лазоревом небосводе, который по
направлению к востоку постепенно становился
розовато-жёлтым. А ещё дальше, на самом горизонте,
длинными неровными полосами вырисовывались
небольшие облака лиловатого цвета; те, что пониже, были
окаймлены словно огненной полосой, становившейся
всё ярче и резче.
Итак, я спрашиваю себя: какие страницы здесь
иерархические, дисциплинированные и традиционные, где слова
занимают подобающие им места, подчиняются правилам, где каждое
слово отвечает своей природе, а каждый смысл обладает
присущим ему достоинством? Короче говоря, какой способ письма
соответствует фашизму, а какой — футуризму? И нет ли
чрезвычайной несовместимости между этими отрывками, один из
которых демонстрирует волю что-то построить, а другой —
желание всё разрушить и смешать? И какой — смею ли я
спросить? — действительно итальянский, а какой международный?
Какой напоминает в общих чертах нашу литературу,
соответствует её характеру, а какой напоминает такого рода литературу,
что печатается в космополитичных литературных журналах,
многоязычных или даже межъязычных?
На днях кто-то показал мне эскиз футуристического
памятника Маринетти. Он имел экстраординарное сходство с
футуристическими памятниками, которые русская революция
установила на многих городских площадях. Есть только одно
ключевое отличие: в Италии он остаётся только эскизом, в то
время как в России они уже стали действительностью.
Со своей стороны я убеждён, что футуризм и фашизм не
смогут долго жить вместе. Если фашизм хочет оставить свой
97
МАНИФЕСТ
след в Италии, разве не должен он будет изгнать всё, что имеет
привкус футуризма, всё, что является недисциплинированным
и антиклассическим? Я адресую этот вопрос одной группе,
способной дать на него идеальный ответ, — правительственной
комиссии, недавно назначенной для рассмотрения реформы
образования. Поскольку определённые футуристические
манифесты, как может показаться, находятся в прямой оппозиции к
содержанию их обсуждения. Один манифест потребовал ничто
иное как «сведение классических предметов к статусу
абсолютно факультативных, с изучением их дополнительно или
параллельно с основной программой», «отмену учителей» и
«увеличение часов физкультуры, которая является главным фактором
интеллектуальной жизни человека».
Было бы слишком нескромно спрашивать моих
выдающихся друзей из правительственного комитета, не входит ли
всё это в противоречие с их планами и обсуждениями? И было
бы неприлично спрашивать моих знакомых внутри
футуристического движения, что они на самом деле думают о классици-
зирующих реформах министра образования Джованни Джен-
тиле? Интересно.
98
Современность глазами радикальных утопистов
Аидре Бретон
Манифест сюрреализма24
буквы 1924
Вера в жизнь, в ее наиболее случайные проявления (я
имею в виду жизнь реальную) способна дойти до того, что в
конце концов мы эту веру утрачиваем. Человеку, этому
законченному мечтателю, в котором день ото дня растет
недовольство собственной судьбой, теперь уже с трудом удается обозреть
предметы, которыми он вынужден пользоваться, которые
навязаны ему его собственной беспечностью и его собственными
стараниями, почти всегда — стараниями, ибо он принял на себя
обязанность действовать или по крайней мере попытать
счастья (то, что он именует своим счастьем!). Отныне его удел —
величайшая скромность: он знает, какими женщинами обладал,
в каких смешных ситуациях побывал; богатство и бедность для
него — пустяк; в этом смысле он остается только что
родившимся младенцем, а что касается суда совести, то я вполне
допускаю, что он может обойтись и без него. И если он сохраняет
некоторую ясность взгляда, то лишь затем, чтобы оглянуться
на собственное детство, которое не теряет для него очарования,
как бы оно не было искалечено заботами многочисленных
дрессировщиков. Именно в детстве, в силу отсутствия всякого
принуждения, перед человеком открывается возможность
прожить несколько жизней одновременно, и он целиком
погружается в эту иллюзию; он хочет, чтобы любая вещь давалась ему
предельно легко, немедленно. Каждое утро дети просыпаются в
полной безмятежности. Им все доступно, самые скверные ма-
Перевод с французского Сергея Исаева и Елены Гальцовой.
99
МАНИФЕСТ
териальные условия кажутся превосходными. Леса светлы или
темны, никогда не наступит сон.
Но наверно и то, что по этому пути далеко не уйдешь, и
не только потому, что он слишком долог. Угрозы все множатся,
человек уступает, отказывается от части тех земель, которые
намеревается завоевать. Отныне воображению, поначалу
безбрежному, позволяют проявлять себя лишь в соответствии с
законами практической пользы, которая всегда случайна;
однако воображение не способно слишком долго играть эту
подчиненную роль и на пороге двадцатилетия обычно предпочитает
предоставить человека его беспросветной судьбе.
И если позже, ощутив, что мало-помалу жизнь теряет
всякий смысл, поняв, что неспособен удержаться на высоте
исключительных ситуаций, таких, например, как любовь, человек
попытается тем или иным способом вернуть утраченное, ему
это не удастся. Причина в том, что отныне он душой и телом
подчинен властной практической необходимости, которая не
допускает, чтобы о ней забывали. Всем поступкам человека
будет недоставать широты, а мыслям — размаха. Из всего, что с
ним произошло или может произойти, он сумеет представить
себе лишь то, что связывает данное событие с множеством
других, подобных ему событий, в которых он сам не принимал
участия, событий несостоявшихся. Да что говорить, о них он
станет судить как раз по одному из тех событий, которое имеет
более утешительные последствия, нежели все остальные. Ни в
коем случае он не сумеет увидеть в них своего спасения.
Милое воображение, за что я больше всего люблю тебя,
так это за то, что ты ничего не прощаешь.
Единственное, что еще может меня вдохновить, так это
слово «свобода». Я считаю, что оно способно безраздельно
поддерживать древний людской фанатизм. Оно, бесспорно,
отвечает тому единственному упованию, на которое я имею право.
Следует признать, что среди множества доставшихся нам в
наследство невзгод нам была В предоставлена и величайшая
свобода духа. Мы недостаточно ею злоупотребляем. Принудить
воображение к рабству — хотя бы даже во и имя того, что мы
столь неточно называем счастьем, — значит уклониться от все-
100
Современность глазами радикальных утопистов
го, что, в глубине нашего существа, причастно к идее высшей
справедливости. Только в воображении я способен представить
себе то, что может случиться, и этого довольно, чтобы хоть
отчасти слабить суровый запрет, довольно, чтобы вверится
воображению, не боясь обмануться (как будто бы и без того мы
себя не обманываем). Однако где же та грань, за которой
воображение начинает приносить вред, и где те пределы, за
которыми разум более не чувствует себя в безопасности? Для
разума возможность заблуждения не является ли возможностью
добра?
Остается безумие, «безумие, которое заключают в
сумасшедший дом», как было удачно сказано. Тот или иной род
безумия... В самом деле, всякий знает, что сумасшедшие
подвергаются изоляции лишь за небольшое число поступков,
осуждаемых с точки зрения закона, и что, не совершай они этих
поступков, на их свободу (на то, что принято называть их
свободой) никто бы не посягнул. Я готов признать, что в какой-то
мере сумасшедшие являются жертвами собственного
воображения в том смысле, что именно оно побуждает их нарушать
некоторые правила поведения, вне которых род человеческий
чувствует себя под угрозой и за знание чего вынужден платить
каждый человек. Однако то полнейшее безразличие, которое
эти люди выказывают к нашей критике в их адрес, то есть к
тем мерам воздействия, которым мы их подвергаем, позволяет
предположить, что они находят величайшее утешение в
собственном воображении и настолько сильно наслаждаются своим
безумием, что он позволяет им смириться с тем, что безумие
это имеет смысл только для них одних. И действительно,
галлюцинации, иллюзии т. п. — это такие источники
удовольствия, которыми вовсе не следует пренебрегать.
Здесь действует до предела методичное чувственное
восприятие, и я знаю, что готов был бы провести множество
вечеров, приручая ту симпатичную руку, которая на последних
страницах книги Тэне «Об уме» предается столь любопытным
злодействам. Я готов был бы провести целую жизнь, вызывая
безумцев на признания. Это люди скрупулезной честности, чья
безгрешность может сравниться только с моей собственной.
101
МАНИФЕСТ
Колумб должен был взять с собой сумасшедших, когда
отправился открывать Америку. И смотрите, как упрочилось,
укрепилось с тех пор безумие. Если что и может заставить нас
приспустить знамя воображения, то вовсе не страх перед безумием.
Вслед за судебным процессом над материалистической
точкой зрения следует устроить суд над точкой зрения
реалистической. Материалистическая точка зрения — более
поэтичная, между прочим, нежели реалистическая, — предполагает,
несомненно, чудовищную гордыню со стороны человека, но
отнюдь не его очередное и еще более полное поражение. В
материализме следует прежде всего видеть удачную реакцию
против некоторых смехотворных претензий спиритуализма. В
конце концов, он даже не чужд некоторой возвышенности мысли.
Напротив, реалистическая точка зрения, вдохновлявшаяся
— от святого Фомы до Анатоля Франса — позитивизмом,
представляется мне глубоко враждебной любому
интеллектуальному и нравственному порыву. Она внушает мне чувство ужаса,
ибо представляет собой плод всяческой посредственности,
ненависти и плоского самодовольства. Именно она порождает в
наши дни множество смехотворных книг и вызывающих досаду
опусов. Она делает своей цитаделью периодическую прессу и,
потворствуя самым низким вкусам публики, губит науку и
искусство; провозглашаемая ею ясность граничит с идиотизмом,
со скотством. Ее влиянию подвержены даже И лучшие умы; в
конце концов закон наименьшего сопротивления подчиняет их
себе, как и всех прочих. В литературе, например, любопытным
следствием такого положения вещей является изобилие
романов. Каждый автор приходит в литературу со своим небольшим
«наблюдением». Не так давно, ощущая потребность в чистке,
г-н Поль Валери предложил собрать в антологию как можно
больше романических зачинов, нелепость которых казалась ему
весьма много обещающей. В эту антологию должны были бы
попасть самые прославленные писатели. Такая мысль служит к
чести Поля Валери, уверявшего меня в свое время в беседе о
романе, что он никогда не позволит себе написать фразу:
Маркиза вышла в пять. Однако сдержал ли он свое слово?
102
Современность глазами радикальных утопистов
Если стиль простой, голой информации, примером
которого служит приведенная фраза, почти безраздельно господствует
ныне в романе, это значит — приходится признать, — что
претензии их авторов идут недалеко. Сугубо случайный,
необязательный, частный характер любых их наблюдений наводит
меня на мысль, что они попросту развлекаются за мой счет. От
меня не утаивают никаких трудностей, связанных с созданием
персонажа: быть ли ему блондином, какое имя ему дать,
встретимся ли мы с ним летом? Масса подобных вопросов решается
раз и навсегда совершенно случайным образом. Лично же мне
оставляют лишь одно право — закрыть книгу, чем я и не
премину воспользоваться по прочтении первой же страницы. А
описания! Трудно вообразить себе что-либо более ничтожное;
они представляют собой набор картинок из каталога, автор
выбирает их оттуда, как ему вздумается, и пользуется случаем
всучить мне эти свои открытки, хочет, чтобы у меня было одно
с ним мнение относительно всякого рода общих мест:
Небольшая комната, в которую прошел молодой человек, с желтыми
обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах, была в
эту минуту ярко освещена заходящим солнцем... В комнате не
было ничего особенного. Мебель, вся очень старая и из
желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревян-
ною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном,
туалета с зеркольцом в простенке, стульев по стенам да
двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших
немецких барышень с птицами в руках, — вот и вся мебель (Ф.
М. Достоевский. Преступление и наказание. — Здесь и далее в
статье прим. автора).
У меня нет никакого желания допускать, чтобы наш разум,
пусть даже мимолетно, развлекал себя подобными мотивами.
Меня станут уверять, будто этот школярский рисунок здесь
вполне уместен, будто в этом месте книги автор как раз и имел
право надоедать мне своими описаниями. И все же он
напрасно терял время: в эту комнату я не войду. Все, что порождено
ленью, усталостью других людей, не задерживает моего
внимания. У меня слишком неустойчивое представление о
непрерывной длительности жизни, а потому я не стал бы считать луч-
103
МАНИФЕСТ
шими мгновениями своего существования минуты духовой
пассивности и расслабленности. Я хочу, чтобы человек молчал,
когда он перестает чувствовать. И постарайтесь понять, что я
не вменяю в вину отсутствие оригинальности лишь из-за
отсутствия оригинальности. Я просто хочу сказать, что не
принимаю в расчет моменты пустоты в своей жизни и что
кристаллизация подобных моментов может оказаться делом,
недостойным любого человека. А посему позвольте мне
пропустить это описание, а вместе с ним и множество других.
Ну вот я и дошел до психологии, а на сей счет — шутки в
сторону. Автор принимается за создание характера, а тот, раз
возникнув, повсюду таскает за собой своего героя. Что бы ни
случилось, герой этот, все действия и реакции которого
замечательным образом предусмотрены заранее, обязан ни в коем
случае не нарушать расчетов (делая при сем вид, будто
нарушает их), объектом которых является. Может показаться, будто
волны жизни возносят, крутят, низвергают его, — однако на
самом деле он всегда будет принадлежать вполне
определенному, сформированному человеческому типу. Будучи простым
участником шахматной партии, к которой я совершенно
равнодушен, такой человек, кем бы он ни был, является для меня
слишком заурядным противником. Однако что меня
раздражает, так это жалкие словопрения по поводу того или иного хода,
между тем как ни о выигрыше, ни о проигрыше здесь и речи
нет. Но если игра не стоит свеч, если объективный разум, как
это имеет место в данном случае, самым чудовищным образом
обманывает того, кто к нему взвывает, то не лучше ли
попросту отказаться от всех этих категорий? «Многообразие столь
велико, что любые интонации голоса, звуки шагов, кашля,
сморкания, чихания...» (Паскаль.). Если даже в одной и той же
грозди не найти двух одинаковых ягод, почему же вы хотите,
чтобы я описал вам одну из них по образу и подобию другой,
по образу и подобию все прочих ягод, почему вытребуете,
чтобы я превратил ее в съедобный для вас плод? Неизлечимое
маниакальное стремление сводить все неизвестное к
известному, поддающемуся классификации, убаюкивает сознание.
Жажда анализа одерживает верх над живыми ощущениями (Баррес.
104
Современность глазами радикальных утопистов
Пруст.). Так рождаются длиннейшие рассуждения, черпающие
свою убедительность исключительно в своей необычности и
обманывающие читателя лишь потому, что их авторы
пользуются абстрактным и к тому же весьма неопределенным
словарем. Если бы все это свидетельствовало о бесповоротном
вторжении общих идей, обсуждению которых до сих пор предается
философия, в некую более обширную область, я первым
приветствовал бы это. Однако все это не более чем изыски на
манер Мариво: до самого последнего времени всяческие остроты
и прочие изящные словеса наперебой стараются скрыть от нас
ту подлинную мысль, которая ищет сама себя, а вовсе не
печется о внешнем успехе. Мне кажется, что любое действие
несет в себе внутреннее оправдание, по крайней мере для того
человека, который способен его совершить: мне кажется, что
это действие наделено лучезарной силой, которую способно
ослабить любое истолкование. Истолкование попросту убивает
всякое действие, последнее ничего не выигрывает оттого, что
его почтили таким образом. Герои Стендаля гибнут под
ударами авторских определений — определений более Или немее
удачных, но ничего не добавляющих к их славе. Поистине мы
обретаем этих героев лишь там, где теряет их Стендаль.
Мы все еще живем под бременем логики — вот,
собственно, к чему я вел все свои рассуждения. Однако логический
подход в наше время годен лишь для решения второстепенных
вопросов. Абсолютный рационализм, по-прежнему остающийся
в моде, позволяет нам рассматривать только те факты, которые
непосредственно связаны с нашим опытом. Логические цели,
напротив, от нас ускользают. Вряд ли стоит добавлять, что и
самому опыту были поставлены границы. Он мечется в клетке,
и освободить его становится все труднее. Опыт ведь тоже
находит опору в непосредственной пользе и охраняется здравым
смыслом. Под флагом цивилизации, под предлогом прогресса
из сознания сумели изгнать все, что — заслуженно или нет —
может быть названо суеверием, химерой, сумели наложить
запрет на любые поиски истины, которые не соответствуют
общепринятым. Похоже, что лишь по чистой случайности не так
давно на свет была извлечена и та-на мой взгляд, важнейшая —
105
МАНИФЕСТ
область душевного мира, к которой до сих пор выказывали
притворное безразличие. В этом отношении следует воздать
должное открытиям Фрейда. Опираясь на эти открытия, стало
наконец оформляться и то течение мысли, которое позволит
исследователю человека существенно продвинуться в своих
изысканиях, ибо отныне он получил право считаться не с
одними только простейшими реальностями. Быть может, ныне
воображение готово вернуть себе свои права. Если в глубинах
нашего духа дремлют некие таинственные силы, способные
либо увеличивать те силы, которые располагаются на
поверхности сознания, либо победоносно с ними бороться, то это
значит, что есть прямой смысл овладеть этими силами, овладеть, а
затем, если потребуется, подчинить контролю нашего разума.
Ведь и сами аналитики от этого только выигрывают. Однако
следует заметить, что не существует ни одного средства,
заранее предназначенного для решения подобной задачи, что до
поры подобное предприятие в равной мере может быть как
делом поэтов, так и делом ученых и что успех его не будет
зависеть от тех более или менее прихотливых путей, по которым
мы пойдем. Обратившись к исследованию сновидений, Фрейд
имел на то веские основания. В самом деле, теперь уже
совершенно недопустимо, что это весьма важная сторона нашей
психической деятельности (важная хотя бы потому, что от
рождения человека и до самой его смерти мысль не обнаруживает
никакой прерывности, а также и потому, что с временной
точки зрения совокупность моментов грезы — даже если
рассматривать одну только чистую грезу, то есть сновидения, — ничуть
не меньше совокупности моментов реальной жизни, скажем
так: моментов бодрствования) все еще привлекает так мало
внимания. Меня всегда поражало, сколь различную роль и
значение придает обычный наблюдатель событиям, случившимся с
ним в состоянии бодрствования, и событиям, пережитым во
сне. Дело, очевидно, в том, что в первый Момент после
пробуждения человек по преимуществу является игрушкой своей
памяти, а в обычном состоянии память тешится тем, что лишь
в слабой степени восстанавливает ситуации, имевшие место во
сне, лишает сон всякой насущной значимости и фиксирует в
106
Современность глазами радикальных утопистов
нем какую-нибудь одну определяющую ситуацию в которой,
как кажется человеку, он за несколько часов до этого расстался
со своей важнейшей надеждой, со своей главной заботой. У
него возникает иллюзия, будто дело идет лишь о том, чтобы
продлить нечто существенное. Таким образом, сон, подобно
самой ночи, оказывается как бы заключенным в скобки. И не
более, чем она, способен давать советы. Столь своеобразное
положение вещей наводит меня на некоторые размышления:
1. Судя по всему, сон, в границах, в которых он протекает
(считается, что протекает), обладает непрерывностью и несет
следы внутренней упорядоченности. Одна только память
присваивает себе право делать в нем купюры, не считаясь с
переходами и превращая единый сон в совокупность отдельных
сновидений. Точно так же и реальность в каждый данный
момент членится в нашем сознании на отдельные образы,
координация которых между собой подлежит компетенции воли
(Следовать учитывать многослойность сна. Обычно я
запоминаю лишь то, что доносят до меня его поверхностные пласты.
Но больше всего я люблю в нем все, что тонет при
пробуждении, все, что не связано с впечатлениями предыдущего дня, —
темную поросль, уродливые ветви. Точно так же и в
«реальной» жизни я предпочитаю погружение). Но важно отметить,
что у нас нет никаких оснований еще более измельчать
составные элементы сна. Жаль, что обо всем этом приходится
говорить в выражениях, в принципе чуждых самой природе сна.
Когда же придет время логиков и философов-сновидцев? Я
хотел бы находится в состоянии сна, чтобы ввериться другим
спящим, подобно тому как я вверяюсь всем, кто читает меня
бодрствуя, затем, чтобы покончить в этой стихии с господством
сознательных ритмов своей собственной мысли. Быть может,
мой сегодняшний сон является всего лишь продолжением сна,
приснившегося мне накануне, и с похвальной точностью будет
продолжен в следующую ночь. Как говорится, это вполне
возможно. И коль скоро никоим образом не доказано, что
занимающая меня «реальность» продолжает существовать и в
состоянии сна, что она не тонет в беспамятстве, отчего бы мне не
предположить, что и сновидение обладает качеством, в котором
107
МАНИФЕСТ
порой я отказываю реальности, а именно убежденностью в
бытии, которое в иные моменты представляется мне
неоспоримым? Почему бы мне не положиться на указания сна в
большей степени, нежели на сознание, уровень которого возрастает
в нас с каждым днем? Не может ли и сон также послужить
решению коренных проблем жизни? Ведь в обоих случаях это
одни и те же проблемы, и разве они не содержаться уже в
самом сне? Разве сон менее чреват последствиями, нежели все
остальное? Я старею, и, быть может, старит меня вовсе не
реальность, пленником которой я себя воображаю, а именно сон
— мое к нему пренебрежение.
2. Вернусь еще раз к состоянию бодрствования. Я
вынужден считать его явлением интерференции. Дело не только в
том, что в этом состоянии разум выказывает странную
склонность к дезориентации (речь идет о различных ляпсусах и
ошибках, тайна которых начинает приоткрываться перед нами),
но и в том, что даже при нормальном функционировании
разум, по-видимому, повинуется тем самым подсказкам, которые
доносятся до него из глубин ночи и которым я его вверяю.
Сколь бы устойчивым он ни казался, устойчивость эта всегда
относительна. Разум едва решается подать голос, а если и
решается, то лишь затем, чтобы сообщить, что такая-то идея или
такая-то женщина произвели на него впечатление. Какое
именно впечатление — этого он сказать не в состоянии, показывая
тем самым лишь меру своей субъективности — и ничего более.
Эта идея, эта женщина тревожат его, смягчают его суровость.
На мгновение они как бы выкристаллизовывают разум (этот
осадок, которым он может быть, которым он и является) из
того раствора, где он обычно разведен, и возносят его в горние
выси. Отчаявшись найти причину, он взывает к случаю —
самому темному из всех божеств, на которое он возлагает
ответственность за все свои блуждания. Кто сможет убедить меня,
что тот аспект, в котором является разуму волнующая его идея,
или выражение глаз, которое нравится ему у женщины, не
является именно тем, что связывает разум с его собственными
снами, приковывает его к переживаниям, которые он утратил
по своей же вине? А если бы все оказалось иначе, перед ним,
108
Современность глазами радикальных утопистов
быть может, открылись бы безграничные возможности. Я хотел
бы дать ему ключ от этой двери.
3. Сознание спящего человека полностью удовлетворяется
происходящим во сне. Мучительный вопрос: а возможно ли
это? — больше не встает перед ним. Убивай, кради сколько
хочешь, люби в свое удовольствие. И даже если ты умрешь, то
разве не с уверенностью, что восстанешь из царства мертвых?
Отдайся течению событий, они не выносят, чтобы ты им
противился. У тебя нет имени. Все можно совершить с
необыкновенной легкостью. И я спрашиваю, что же это за разум (разум,
неизмеримо более Богатый, нежели разум бодрствующего
человека), который придает сну его естественную поступь,
заставляет меня совершенно спокойно воспринимать множество
эпизодов, необычность которых, несомненно, потрясла бы меня,
доводись им случиться в тот момент, когда я пишу эти строки.
А между тем я должен доверять собственным глазам,
собственным ушам; этот прекрасный день наступил, животное
заговорило. И если пробуждение человека оказывается более
тяжелым, если оно безжалостно развеивает чары сна, то это значит,
что ему удалось внушить жалкое представление об искуплении.
4. Как только мы подвергнем сон систематическому
исследованию и сумеем, с помощью различных способов, еще
подлежащих определению, понять его в его целостности (а это
предполагает создание дисциплины, изучающей память
нескольких поколений; поэтому начнем все же с констатации
наиболее очевидных фактов), как только линия его развития
предстанет перед нами во всей своей последовательности и
несравненной полноте, тогда можно будет надеяться, что все
разнообразные тайны, которые на самом деле вовсе и не тайны,
уступят место одной великой Тайне. Я верю, что в будущем
сон и реальность — эти два столь различных, по видимости,
состояния — сольются в некую абсолютную реальность, в сюр-
реальность, если можно так выразиться. И я отправлюсь на ее
завоевание, будучи уверен, что не достигну своей цели;
впрочем, я слишком мало озабочен своей смертью, чтобы не
заниматься подсчетом всех тех радостей, которые сулит мне
подобное обладание.
109
МАНИФЕСТ
Рассказывают, что каждый день, перед тем как лечь спать,
Сен-Поль Ру вывешивал на дверях своего дома в Камаре
табличку, на которой можно было прочесть: ПОЭТ РАБОТАЕТ.
По этому поводу можно было бы сказать еще очень много,
однако я хотел попутно затронуть предмет, который сам по
себе требует долгого разговора и гораздо большей
тщательности; я еще вернусь к этому вопросу. В данном же случае мое
намерение залучалось в том, чтобы покончить с той
ненавистью к чудесному, которая прямо-таки клокочет в некоторых
людях, покончить с их желанием выставить чудесное на
посмешище. Скажем коротко: чудесное всегда прекрасно,
прекрасно все чудесное, прекрасно только то, что чудесно.
В области литературы одно только чудесное способно
оплодотворять произведения, относящиеся к тому низшему
жанру, каковым является роман, и в более широком смысле —
любые произведения, излагающие ту или иную историю. «Монах»
Льюиса — прекрасное тому доказательство. Дыхание чудесного
оживляет его от начала и до конца. Задолго до того, как автор
освободил своих главных персонажей от оков времени, мы уже
чувствуем, что они способны на поступки, исполненные
необычайной гордыни. Тоска по вечности, постоянно их волнующая,
придает их муке, равно как и моей собственной, незабываемые
оттенки. Я полагаю, что книга от начала и до конца самым
прямым образом возбуждает стремление нашего духа покинуть
землю и что, будучи освобождена от всего несущественного,
что есть в ее романической интриге, построенной по моде того
времени, она являет собой образец точности и бесхитростного
величия (что восхищает в фантастическом, так это то, что в
нем не остается ничего фантастического, а есть одно только
реальное). Мне кажется, что ничего лучшего до сих пор не
было создано и что, в частности, Матильда — это самый
волнующий персонаж, который можно занести в актив изображающей
литературы. Это даже не столько персонаж, сколько
непрестанное искушение. Ведь если персонаж не есть искушение, то
что же он такое? Персонаж — это крайняя степень искушения.
Выражение «нет ничего невозможного для решившегося
дерзнуть» находит в «Монахе» свое самое убедительное воплоще-
110
Современность глазами радикальных утопистов
ние. Привидения играют здесь логическую роль, ибо
критический разум вовсе не пытается опровергнуть их существование.
Равным образом вполне оправданным представляется и
наказание Амброзио, ибо в конечном счете критический разум
воспринимает его как вполне естественную развязку.
Может показаться произвольным, что я предлагаю именно
этот пример, когда говорю о чудесном, к которому множество
раз обращались как северные, так и восточные литературы, не
говоря уже о собственно религиозной литературе всех стран.
Дело в том, что большинство примеров, которые могут
предоставить эти литературы, преисполнено детской наивности по
той простой причине, что литературы эти адресованы детям. С
ранних лет дети отлучены от чудесного, а позже им не удается
сохранить достаточно душевной невинности, чтобы получить
исключительное наслаждение от «Ослиной шкуры». Как бы ни
были прелестны волшебные сказки, взрослый человек сочтет
для себя недостойным питаться ими. И я готов признать, что
отнюдь не все они соответствуют его возрасту. С годами ткань
восхитительных выдумок должна становиться все более и
более тонкой, и нам все еще приходится ждать пауков, способных
сплести такую паутину... Однако наши способности никогда не
меняются радикально. Страх, притягательная сила всего
необычного, разного рода случайности, вкус к чрезмерному — все
это такие силы, обращение к которым никогда не окажется
тщетным. Нужно писать сказки для взрослых, почти небылицы.
Представление о чудесном меняется от эпохи к эпохе;
каким-то смутным образом оно обнаруживает свою причастность
к общему откровению данного века, откровению, от которого
до нас доходит лишь одна какая-нибудь деталь: таковы руины
времен романтизма, таков современный манекен или же любой
другой символ, способный волновать человеческую душу в ту
или иную эпоху. Однако в этих, порой вызывающих улыбку
предметах времени неизменно проступает неутолимое
человеческое беспокойство; потому-то я и обращаю на них внимание,
потому-то и считаю, что они неотделимы от некоторых
гениальных творений, более, чем другие, отмеченные печатью
тревоги и боли. Таковы виселицы Вийона, греческие героини Ра-
111
МАНИФЕСТ
сина, диваны Бодлера. Они приходятся на периоды упадка
вкуса, упадка, который я, человек, составивший о вкусе
представление как о величайшем недостатке, должен изведать на себе
сполна. Более, чем кто-либо другой, я обязан углубить дурной
вкус своей эпохи. Если бы я жил в 1820 году, именно мне
принадлежала бы «кровавая монахиня» именно я всячески стал бы
использовать притворное и банальное восклицание «Сокроем!»,
о котором говорит исполненный духа пародии Кюизен; именно
я измерил бы гигантскими, как он выражается, метафорами все
ступени «Серебряного круга». А сегодня я воображаю себе
некий замок, половина которого отнюдь не обязательно лежит в
развалинах; этот замок принадлежит мне, я вижу его среди
сельских кущей, невдалеке от Парижа. Он весь окружен
многочисленными службами и пристройками, а уж о внутреннем
убранстве и говорить не приходится — оно безжалостно
обновлено, так что с точки зрения комфорта нельзя пожелать ничего
лучшего. У ворот, укрытые тенью деревьев, стоят автомобили.
Здесь прочно обосновались многие из моих друзей: вот куда-то
спешит Луи Арагон, времени у него ровно столько, чтобы
успеть приветливо махнуть вам рукой; Филипп Супо
просыпается вместе со звездами, а Поль Элюар, наш великий Элюар, еще
не вернулся. А вот и Робер Деснос и Роже Витрак;
расположившись в парке, они погружены в толкование старинного
эдикта о дуэлях; вот Жорж Орик и Жан Полан; вот Макс Мо-
риз, который так хорошо умеет грести, и Бенжамен Пере со
своими птичьими уравнениями, и Жозеф Дельтой, и Жан Кар-
рив, и Жорж Лимбур, и Жорж Лимбур (Жоржи Лимбуры
стоят прямо-таки шпалерами), и Марсель Нолль; а вот со своего
привязного аэростата кивает нам головой Т. Френкель, вот
Жорж Малкин, Антонен Αρτο, Франсис Жерар; Пьер Навиль,
Ж. А. Буаффар, а за ними Жак Барон со своим братом, такие
красивые и сердечные, и еще множество других, а с ними
очаровательные — клянусь вам в этом — женщины. Как же вы
хотите, чтобы мои молодые люди в чем-либо себе отказывали,
их богатейшие желания становятся законом. Навещает нас
Франсис Пикабиа, а на прошлой неделе, в зеркальной галерее,
мы приняли некоего Марселя Дюшана, с которым еще не были
112
Современность глазами радикальных утопистов
знакомы. Где-то в окрестностях охотится Пикассо. Дух
моральной свободы избрал своей обителью наш замок, именно с ним
имеем мы дело всякий раз, когда возникает вопрос об
отношении к себе подобным; впрочем, двери нашего дома всегда
широко распахнуты, и, знаете ли, мы никогда не начинаем с того,
что говорим «спасибо и до свидания». К тому же здесь —
полный простор для одиночества, ведь мы встречаемся не
слишком-то часто. Да и не в том ли суть, что мы остаемся
владыками самих себя, владыками наших женщин, да и самой любви?
Меня станут уличать в поэтической лжи: первый
встречный скажет, что я проживаю на улице Фонтэн, а этот источник
ему не по вкусу (Игра слов: Фонтэн (франц. fontaine) —
источник. — Прим. перев.). Черт побери! Так ли уж он уверен,
что замок, в который я его столь радушно пригласил, и впрямь
не более чем поэтический образ? А что, если этот дворец и
вправду существует! Мои гости могут в том поручиться; их
каприз есть не что иное, как та лучезарная дорога, которая
ведет в этот замок. И когда мы там, мы действительно живем как
нам вздумается. Каким же образом то, что делает один, могло
бы стеснить остальных? Ведь здесь мы защищены от
сентиментальных домогательств и назначаем свидание одной только
случайности.
Человек предполагает и располагает. Лишь от него
зависит, будет ли он принадлежать себе целиком, иными словами,
сумеет ли он поддержать дух анархии в шайке своих желаний,
день ото дня становящейся все более опасной. Именно этому
учит его поэзия. Она полностью вознаграждает на все те
бедствия, в которые мы ввергнуты. Она может стать также и
распорядительницей, стоит только, испытав разочарование менее
интимного свойства, воспринять ее трагически. Придет время,
когда она возвестит конец деньгам и станет единовластно
одарять землю небесным хлебом! Толпы людей еще будут
собираться на городских площадях, еще возникнут такие движения,
участвовать в которых вы даже и не предполагали. Прощайте,
нелепые предпочтения, губительные мечты, соперничество,
долготерпение, убегающая чреда времен, искусственная связь
мыслей, край опасности, прощай, время всякой вещи! Достаточно
113
МАНИФЕСТ
лишь взять на себя труд заняться поэзией. И разве не должны
мы, люди, уже живущие ею, способствовать победе того, что
считаем наиболее полным воплощением своего знания?
Неважно, если существует некоторая диспропорция между
этой защитой и прославлением, которое за ней последует. Ведь
речь шла о том, чтобы достигнуть самих истоков поэтического
воображения и более того — удержаться там. Не стану
утверждать, что мне удалось это сделать. Слишком уж большую
ответственность приходится брать на себя, когда хочешь
обосноваться в этих глухих областях, где на первый взгляд все так
неуютно, а в особенности — если стремишься увлечь туда за
собою других. К тому же никогда нельзя поручиться, что тебе
удалось проникнуть в самую глубь этого края. Ведь помимо
того, что мы можем разочароваться в самих себе, всегда
сохраняется опасность не там, где нужно. И все же отныне
существует стрелка, указывающая на путь в эту землю, а достижение
истинной цели зависит теперь лишь от выносливости самого
путешественника.
Проделанный нами путь приблизительно известен. В
очерке о Робере Десносе, озаглавленном «Появление медиумов»
(см.: «Les pas perdus» N. R. F., edit), я постарался показать, что
в конце концов пришел к тому, чтобы «фиксировать внимание
на более или менее отрывочных фразах, которые при
приближении сна, в состоянии полного одиночества становятся
ощутимыми для сознания, хотя обнаружить их предназначение
оказывается невозможным». Незадолго до этого я решился
испытать поэтическую судьбу с минимумом возможностей; это
значит, что я питал те же самые намерения, что и теперь,
однако при этом доверялся процессу медлительного вызревания для
того, чтобы избежать бесполезных контактов, контактов,
которые я резко осуждал. В этом была некая целомудренность
мысли, и кое-что от нее живо во мне и поныне. К концу жизни я
научусь — не без труда, конечно, — говорить так, как говорят
другие люди, сумею оправдать свой собственный голос и
малую толику своих продуктов. Достоинство всякого слова (тем
паче написанного), казалось мне, зависит от способности
поразительным образом уплотнять изложение (коль скоро дело шло
114
Современность глазами радикальных утопистов
об изложении) небольшого числа поэтических или любых
других фактов, которые я брал за основу. Мне представлялось, что
именно так поступал и сам Рембо. Одержимый заботой о
многообразии, достойной лучшего применения, я сочинял
последние стихотворения из «Горы благочестия» иными словами, мне
удавалось извлекать из пропущенных строк этой книги
немыслимый эффект. Строки эти подобны сомкнутому оку,
скрывающему те манипуляции мысли, которые я считал
необходимым утаить от читателя. С моей стороны это было не
жульничеством, но стремлением поразить. Я обретал иллюзию
какого-то потенциального соучастия, без которой все меньше и
меньше мог обходиться. Я принялся без всякой меры лелеять
слова во имя того пространства, которому они позволяют себя
окружить, во имя их соприкосновений с другими
бесчисленными словами, которых я и не произносил. Стихотворение
«Черный лес «свидетельствует именно о таком состоянии
моего духа. Я затратил на него полгода, и можете мне поверить,
что за все это время не отдыхал ни одного дня. Однако дело
шло тогда о моем самолюбии, и этого, как вы понимаете, было
вполне достаточно. Я люблю такие вот дурацкие признания. То
были времена, когда пыталась утвердиться кубистическая
псевдопоэзия, однако из головы Пикассо она вышла без всякого
вооружения, а что касается меня самого, то я слыл столь же
скучным, как дождь (я и сейчас таким слыву). Впрочем, я
подозревал, что в поэтическом отношении стою на ложном пути,
хотя и старался, как мог, спасти лицо, бросая вызов лиризму с
помощью различных определений и рецептов (феноменам Дада
предстояло возникнуть в недалеком будущем) и делая вид,
будто пытаюсь применить поэзию к рекламе (я утверждал, что
мир кончится не прекрасной книгой, но прекрасной рекламой
для небес или для ада).
В ту же самую пору Пьер Реверди — человек по меньшей
мере такой же скучный, как и я сам, — писал: Образ есть
чистое создание разума. Родиться он может не из сравнения, но
лишь из сближения двух более или менее удаленных друг от
друга реальностей. Чем более удаленными и верными будут
отношения между сближаемыми реальностями, тем могущест-
115
МАНИФЕСТ
веннее окажется образ, тем больше будет в нем эмоциональной
силы и поэтической реальности...и т. д. (Цитируется эссе П.
Реверди «Образ», помещенное в номере 13 (март 1918)
журнала «Нор-Сюд» — Прим. перев.)
Слова эти, хотя они и казались загадочными для
профанов, на самом деле являлись подлинным откровением, и я
долго размышлял над ними. Однако сам образ мне не давался.
Эстетика Реверди, целиком будучи эстетикой a posteriori (задним
числом — лат)., вынуждала меня принимать следствия за
причины. Вскоре я пришел к окончательному отказу от своей
точки зрения.
Итак, однажды вечером, перед тем как уснуть, я вдруг
услышал фразу, произнесенную настолько отчетливо, что в ней
невозможно было изменить ни одного слова, однако
произнесенную вне всякого голоса, — довольно-таки странную фразу,
которая достигла моего слуха, но при этом не несла в себе ни
малейших следов тех событий, в которых, по свидетельству
моего сознания, я участвовал в данное мгновение, фразу,
которая, как казалось, была настойчиво обращена ко мне, фразу,
которая — осмелюсь так выразиться — стучалась ко мне в
окно. Я быстро отметил ее и уже собирался о ней забыть, как
вдруг меня удержала присущая ей органичность. По правде
сказать, эта фраза меня удивила; к сожалению, теперь я уже не
могу воспроизвести ее дословно, но это было бы нечто в таком
роде: «Вот человек, разрезанный окном пополам», однако фраза
эта не: допускала никакой двусмысленности, ибо ей
сопутствовал зыбкий зрительный образ. Если бы я был художником, то
этот зрительный образ, несомненно, первенствовал бы в моем
воображении над слуховым. Ясно, что здесь решающую роль
сыграли мои предварительные внутренние установки. С того
дня мне не раз приходилось сознательно сосредоточивать свое
внимание на подобных видениях, и я знаю теперь, что по своей
отчетливости они не уступают слуховым феноменам. Будь у
меня карандаш и чистый лист бумаги, я смог бы без труда
набросать их контуры. Дело в том, что в данном случае речь идет
не о рисовании, но лишь о срисовывании. С таким же успехом
я смог бы изобразить дерево, волну или какой-нибудь музы-
116
Современность глазами радикальных утопистов
кальный инструмент — любой предмет, который в настоящий
момент я неспособен набросать даже самым схематическим
образом. С полной уверенностью найти в конце концов выход я
углубился бы в лабиринт линий, которые поначалу казались
мне совершенно бесполезными. И, открыв глаза, я испытал бы
очень сильное ощущение «впервые увиденного».
Подтверждением сказанного здесь могут служить многочисленные опыты
Роберта Десноса: чтобы в этом убедиться достаточно полистать
36-й номер журнала «Фей либр», где помещено множество его
рисунков (Ромео и Джульетта, Сегодня утром умер человек и
т. п.), которые этот журнал принял за рисунки сумасшедшего
и, в простоте душевной, опубликовал в качестве таковых:
шагающего человека, тело которого, на уровне пояса, разрезано
окном, расположенным перпендикулярно оси его тела. Не
приходилось сомневаться, что речь в данном случае шла лишь о
придании вертикальной позы человеку, высунувшемуся из
окна. Но поскольку положение окна изменилось вместе с
изменением положения человека, я понял, что имею дело с
достаточно редким по своему типу образом, и мне тотчас же пришло на
ум включить его в свой арсенал поэтических средств. Как
только я оказал ему такое доверие, за ним немедленно
последовал непрерывный поток фраз, показавшихся мне ничуть не
менее поразительными и оставивших у меня столь сильное
впечатление произвольности, что власть над самим собой,
которой я прежде обладал, показалась мне совершенно
иллюзорной, и я начал помышлять о том, чтобы положить конец
бесконечному спору, происходившему во мне самом (Кнут Гамсун
ставит в зависимость от чувства голода откровение, озарившее
меня, и, быть может, он недалек от истины. Фактом является
то, что в те времена я по целым дням ничего не ел.) Во всяком
случае, он говорит о тех же самых симптомах в следующих
словах:
Наутро я проснулся рано. Когда я открыл глаза, было еще
совсем темно, и лишь через некоторое время я услышал, как
внизу пробило пять. Я хотел уснуть снова, но сон не приходил,
я не мог даже задремать, тысячи мыслей лезли в голову. Вдруг
мне пришло на ум несколько хороших фраз, годных для очерка
117
МАНИФЕСТ
или фельетона, — прекрасная словесная находка, какой мне
еще никогда не удавалось сделать. Я лежу, повторяю эти слова
про себя и нахожу, — что они превосходны. Вскоре за ними
следуют другие, я вдруг совершенно просыпаюсь, встаю, хватаю
бумагу и карандаш со стола, который стоит в ногах моей
кровати. Во мне как будто родник забил; одно слово влечет за
собой другое, они связно ложатся на бумагу, возникает сюжет;
сменяются эпизоды, в голове у меня мелькают реплики,
события, я чувствую себя совершенно счастливым. Как одержимый,
исписываю я страницу за страницей, не отрывая карандаша от
бумаги. Мысли приходят так быстро, обрушиваются на меня с
такт щедростью, что я упускаю множество подробностей,
которые не успеваю записывать, хотя стараюсь изо всех сил. Я
полон всем этим, весь захвачен темой, и всякое слово, написанное
мною, словно изливается само по себе. (Цитата из повести
«Голод»,1890. — Прим. перев.)
Аполлинер утверждал, что первые полотна Кирико были
созданы под влиянием внутренних расстройств (мигрени,
колики).
Будучи по-прежнему увлечен в то время Фрейдом и
освоив его методы обследования, поскольку во время войны мне
доводилось применять их при лечении больных, я решил
добиться от себя того, чего пытаюсь добиться и от них, а именно
возможно более быстрого монолога, о котором критическое
сознание субъекта не успевает вынести никакого суждения и
который, следовательно, не стеснен никакими недомолвками,
являясь, насколько это возможно, произнесенной мыслью. Мне
казалось — да и сейчас тоже так кажется (это подтверждает тот
способ, каким была явлена мне фраза о перерезанном
человеке), — что скорость мысли отнюдь не превышает скорости речи
и что она не обязательно недоступна акту говорения или
пишущему перу. Именно в таком умонастроении мы с Филиппом
Супо, которому я поведал о своих первых выводах, принялись
марать бумагу с полным безразличием к тому, что из этого
может получиться в литературном отношении. Остальное
довершила сама легкость исполнения. К вечеру первого дня мы
уже могли прочесть друг другу страниц пятьдесят, полученных
118
Современность глазами радикальных утопистов
указанным способом, и приступить к сравнению результатов. В
целом как результаты Супо, так и мои собственные имели
очевидное сходство: одни и те же композиционные недостатки,
одинаковые срывы, но при этом, у обоих, впечатление
необыкновенного воодушевления, глубокая эмоциональность,
изобилие образов столь высокого качества, что мы не смогли бы
получить ни одного, подобного им, даже в результате долгой и
упорной работы, совершенно особая живописность и
встречающийся то там, то тут потрясающий комический эффект.
Различия же, наблюдавшиеся в наших текстах, происходили,
как мне показалась, от различия наших натур (характер Супо
менее статичен, чем мой собственный), а также оттого — да
простит он мне этот легкий упрек, — что Супо совершил
ошибку, поставив вверху некоторых страниц (несомненно, из
склонности к мистификации) несколько слов в качестве заглавий. С
другой стороны, я обязан отдать ему должное в том
отношении, что он всегда, всеми силами противился любым
изменениям, любым поправкам того или иного отрывка, который
казался мне неудачным. В этом он был, безусловно, прав. (Я все
больше и больше верю в непогрешимость своей мысли по
отношению к себе самому, и это абсолютно верно.
Однако в процессе записывания мысли, когда ты способен
отвлечься любым внешним обстоятельством, могут возникнуть
«пузыри» Скрывать их было бы непростительно. Мысль, по
определению, сильна и неспособна сама себя уличить. Вот
почему ее очевидные слабости нужно списывать на счет внешних
обстоятельств.) В самом деле, очень трудно оценить по
достоинству различные элементы, получаемые таким путем, можно
даже сказать, что при первом чтении оценить их вообще
невозможно. При этом вам, пишущему, эти элементы, по всей
видимости, так же чужды, как и всем прочим, ивы, естественно,
относитесь к ним с опасением. В поэтическом отношении для
них особенно характерна крайне высокая степень
непосредственной абсурдности, причем при ближайшем рассмотрении
оказывается, что свойство этой абсурдности состоит в том, что
она уступает место самым что ни на есть приемлемым, самым
законным в мире вещам; она обнаруживает некоторое число
119
МАНИФЕСТ
особенностей и фактов, которые, в общем, не менее
объективны, нежели любые другие.
В знак уважения к недавно умершему Гийому
Аполлинеру, который, как нам кажется, множество раз поддавался
подобному же влечению, не отказываясь при этом, однако, от
обычных литературных приемов, мы с Супо называли
СЮРРЕАЛИЗМОМ новый способ чистой выразительности,
который оказался в нашем распоряжении и которым нам не
терпелось поделиться с друзьями. Я полагаю, что мы не должны
отказываться от этого слова, ибо то значение, которое вложили в
него мы, в целом вытеснило его аполлинеровское значение.
Несомненно, с еще большим основанием мы могли бы
воспользоваться словом СУПЕРНАТУРАЛИЗМ, которое употребил
Жерар де Нерваль в посвящении к «Дочерям огня» (а также и
Томас Карлейль в своем «Sartor Resartus», глава VIII:
Естественный супернатурализм, 1833—1834.). В самом деле, Жерар де
Нерваль, во видимому, в высшей степени обладал духом,
которому мы следуем, тогда как Аполлинер владел одной только —
еще несовершенной — буквой сюрреализма и оказался не в
состоянии дать ему теоретическое обоснование, которое столь
важно для нас. Вот несколько фраз из Нерваля, которые в этом
смысле представляются мне весьма примечательными:
Я хочу объяснить Вам, дорогой Дюма, явление, о котором
Вы ранее говорили. Как Вы знаете, существуют рассказчики,
которые не могут сочинять, не отождествляя себя с
персонажами, порожденными их собственным воображением. Вам
известно, с какой убежденностью наш старый друг Нодье
рассказывал о том, как имел несчастье быть гильотированным во
время Революции; и он настолько убеждал в этом своих
слушателей, что им оставалось только недоумевать, каким это
образом ему удалось приставить голову обратно.
... И коль скоро Вы имели неосторожность процитировать
один из сонетов, написанных в состоянии
СУПЕРНАТУРАЛЬНОЙ, как сказали бы немцы, грезы. Вам придется
познакомиться с ними?, со всеми. Вы найдете их в конце тома. Они
отнюдь не темнее гегелевской метафизики или «Мемораби-
лейп» Сведенборга, и, будь объяснение их возможно, оно бы
120
Современность глазами радикальных утопистов
лишило их очарования: признайте же за мной хотя бы
достоинство исполнения... (Ср. также ИДЕОРЕАЛИЗМ Сен-Поля
Ру.)
Лишь из злонамеренности можно оспаривать наше право
употреблять слово СЮРРЕАЛИЗМ в том особом смысле, в
каком мы его понимаем, ибо ясно, что до нас оно не имело
успеха. Итак, я определяю его раз и навсегда:
Сюрреализм. Чистый психический автоматизм, имеющий
целью выразить, или устно, или письменно, или другим
способом, реальное функционирование мысли. Диктовка мысли вне
всякого контроля со стороны разума, вне каких бы то ни было
эстетических или. нравственных соображений.
ЭНЦИКЛ. Филос. терм. Сюрреализм основывается на
вере в высшую реальность определенных ассоциативных форм,
которыми до него пренебрегали, на вере во всемогущество грез,
в бескорыстную игру мысли. Он стремится бесповоротно
разрушить все иные психические механизмы и занять их место
при решении главных проблем жизни. Акты АБСОЛЮТНОГО
СЮРРЕАЛИЗМА совершили гг. Арагон, Барон, Бретон, Бу-
аффар, Витрак, Дельтой, Деснос, Жерар, Каррив, Кревель,
Лимбур, Малкин, Мориз, Навиль, Нолль, Пере, Пикон, Супо,
Элюар.
По-видимому, к настоящему времени можно назвать
только их, и в этом не приходилось бы сомневаться, если бы не
захватывающий пример Изидора Дюкаса, относительно
которого мне недостает сведений. Бесспорно, весьма многие поэты
(если подходить к их результатам поверхностно) — начиная с
Данте и Шекспира в его лучшие времена — могли бы прослыть
сюрреалистами. В ходе многочисленных попыток редуцировать
то, что, злоупотребляя нашим доверием, принято называть
гением, я не обнаружил ничего, что в конечном счете нельзя
было бы связать с этим процессом.
НОЧИ Юнга сюрреалистичны от начала и до конца; к
несчастью, в них звучит голос священника, плохого, конечно,
священника, но все же священника.
Свифт — сюрреалист в язвительности. Сад — сюрреалист в
садизме. Шатобриан-сюрреалист в экзотике. Констан — сюр-
121
МАНИФЕСТ
реалист в политике. Гюго — сюрреалист, когда не дурак. Де-
борд-Вальмор — сюрреалист в любви. Бертран — сюрреалист в
изображении прошлого. Рабб — сюрреалист в смерти. По —
сюрреалист в увлекательности. Бодлер — сюрреалист в морали.
Рембо — сюрреалист в жизненной практике и во многом
Малларме-сюрреалист по секрету. Жарри-сюрреалист в абсенте.
Нуво — сюрреалист в поцелуе. Сен-Поль Ру — сюрреалист в
символе. Фарг — сюрреалист в создании атмосферы. Ваше —
сюрреалист во мне самом. Реверди — сюрреалист у себя дома.
Сен-Жон Перс — сюрреалист на расстоянии. Руссель —
сюрреалист в придумывании сюжетов. И т. д.
Я подчеркиваю, что отнюдь не во всем они были
сюрреалистами в том смысле, что у каждого из них я обнаруживаю
известное число предвзятых идей, к которым — самым
наивным образом! — они были привержены. Они были привержены
к этим идеям, потому что не услышали сюрреалистический
голос — голос, наставляющий и накануне смерти, и во времена
бедствий, потому что они не пожелали служить лишь
оркестровке некоей чудесной партитуры. Они оказались
инструментами, преисполненными гордыни, вот почему их звучание
далеко не всегда было гармоничным (то же самое я мог бы
сказать о некоторых философах и о некоторых художниках; среди
последних из старых мастеров достаточно назвать Уччелло, а
из современных Густава Моро, Матисса (в его «Музыке»,
например), Дерена, Пикассо (наиболее безупречного среди
многих других), Брака, Дюшана, Пикабиа, Кирико (столь долгое
время вызывавшего восхищение), Клее, Ман Рея, Макса
Эрнеста и — прямо возле нас — Андре Массона).
Зато мы, люди, не занимающиеся никакой фильтрацией,
ставшие глухими приемниками множества звуков, доносящихся
до нас, словно эхо, люди, превратившиеся в скромные
регистрирующие аппараты, отнюдь, не завороженные теми линиями,
которые они вычерчивают, — мы служим, быть может, гораздо
более благородному делу. Вот почему мы совершенно честно
возвращаем назад «талант», которым вы нас ссудили. Вы с
таким же успехом можете, если хотите, беседовать со мной о та-
122
Современность глазами радикальных утопистов
ланте вот этого платинового метра, вот этого зеркала, этой
двери или этого небосвода.
У нас нет таланта, спросите у Филиппа Супо:
Анатомические мануфактуры, и дешевые квартиры
приведут к разрушению высочайших городов.
У Роже Витрака:
Не успел я воззвать к мрамору-адмиралу, как тот
повернулся на каблуках, словно лошадь, вставшая на дыбы перед
Полярной звездой, и указал мне на то место на своей
треуголке, где я должен буду провести всю свою жизнь.
У Поля Элюара:
Я рассказываю хорошо известную историю, перечитываю
знаменитую поэму: вот я стою, прислонившись к стене, уши у
меня зеленеют, а губы превратились в пепел.
У Макса Мориза:
Пещерный медведь и его приятельница выпь, слоеный
пирожок и слуга его рожок. Великий Канцлер со своей канцлер-
шей, пугало-огородное и птичка-зимородная, лабораторная
пробирка и дочь ее подтирка, коновал и брат его карнавал,
дворник со своим моноклем, Миссисипи со своей собачкой,
коралл со своим горшочком. Чудо со своим господом Богом
должны удалиться с поверхности моря.
У Жозефа Дельтея:
Увы! Я верю в добродетель птиц. Достаточно одного пера,
чтобы я умер со смеху.
У Луи Арагона:
Когда в игре наступил перерыв и игроки собрались вокруг
чаши пылающего пунша, я спросил у дерева, носит ли оно еще
свой красный бант.
Спросите у меня самого — у человека, который не
удержался от того, чтобы написать извилистые, безумные строки
этого предисловия.
Спросите у Робера Десноса — у того из нас, кто быть
может, ближе других подошел к сюрреалистической истине, кто
— в пока еще не изданных произведениях («Новые Гебриды»,
«Формальный беспорядок», «Траур за траур») и во многих
предпринятых им опытах — полностью оправдал надежды, воз-
123
МАНИФЕСТ
лагавшиеся мною на сюрреализм; и я продолжаю ждать от него
еще очень многого. Сегодня Деснос сюрреалистически говорит,
сколько ему хочется, необычайная ловкость, с которой он
облекает в словесную форму внутреннее движение собственной
мысли, приводит, добавляя нам огромное удовольствие, к
появлению великолепных текстов, которые тут же и забываются,
ибо у Десноса есть дела поважнее, чем их записывать. Он
читает в самом себе, словно в открытой книге, и нисколько не
печется о том, чтобы сберечь эти листки, разлетающиеся по ветру
его жизни.
124
Современность глазами радикальных утопистов
Арон Залкинд
Двенадцать половых заповедей
революционного пролетариата
второй /у третий пол 1924
1. Не должно быть слишком раннего развития половой
жизни в среде пролетариата — первая половая заповедь
революционного рабочего класса.
2. Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь
в состоянии полной социальной и биологической зрелости (т.
е. 20-25 лет) — вторая половая заповедь пролетариата.
3. Половая связь — лишь как конечное завершение
глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту
половой любви.
4. Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи
глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный
момент любящих.
5. Половой акт не должен часто повторяться.
6. Не надо часто менять половой объект. Поменьше
полового разнообразия.
7. Любовь должна быть моногамной, моноандрической
(одна жена, один муж).
8. При всяком половом акте всегда надо помнить о
возможности зарождения ребенка и вообще помнить о потомстве.
9. Половой подбор должен строиться по линии классовой,
революционно-пролетарской целесообразности. В любовные
отношения не должны вноситься элементы флирта,
ухаживания, кокетства и прочие методы специально полового
завоевания.
125
МАНИФЕСТ
10. Не должно быть ревности. Половая любовная жизнь,
построенная на взаимном уважении, на равенстве, на глубокой
идейной близости, на взаимном доверии, не допускает лжи,
подозрения, ревности.
11. Не должно быть половых извращений.
12. Класс в интересах революционной целесообразности
имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов.
Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем
последнему не мешая, во всем его обслуживая.
126
Современность глазами радикальных утопистов
Рене Кревель
Дух против разума?5
буквы 1926
«Надежда — не что иное, как недоверие человека к
предвидениям своего духа», — утверждает Поль Валери в первом
письме о кризисе духа. И само это недоверие — явление не
простое. У каждого человека за душой всегда есть что-то, а
ясные резоны его разума превращаются в смутные
нагромождения: бесчисленные разновидности этих нагромождений
прекрасно уживаются с монументальностью, хотя на фронтоне
выставлены доводы логики и традиции. Поэтому личностный
протест, происходящий от надежды, с присущими ей
импульсивностью и крайней наивностью, не способен был бы
расписать даже некоторые из его сложных фасадов. Впрочем, никто
и не думает сердиться на прекрасных животных с весьма
богатой родословной и необъяснимым благородством тела за то,
что их спонтанное противопоставление рационального
телесному не мешает им спонтанно преодолевать ловушки чувств и
каверзы ума. Абсолютно неприемлемо другое — пустословье и
фальшивые силлогизмы анемичных больных, глупцов и
педантов, которые с большим треском отстаивают цивилизацию,
упрямо твердят о нравственности, а на деле довольствуются
принципами с двойным дном, чтобы сколотить себе счастье —
если не героическое, то, во всяком случае, пристойное счастье,
которое никогда не могло бы пробиться сквозь их существо,
поскольку они даже не думали искать его в себе. Пусть они
рассуждают о многочисленных градациях своего жульничества
и своей совести, — нас не обмануть, и мы будем разоблачать их
Перевод с французского Елены Гальцовой.
127
МАНИФЕСТ
враньё, беззастенчивое или скрытое, как настоящее
преступление против духа.
Разумеется, стремление к комфорту вполне законно, если
речь идёт о мелких проблемах — оборудование ванной комнаты
или установка калорифера; но мы не можем согласиться с
теми, кто, осуществляя подобные желания, ссылается на высшие
побуждения. Те, кто в поисках благоприятного о себе мнения
пытается приукрасить пышными определениями свои
оправдательные речи pro domo, всегда доходят, по меньшей мере, до
бессвязной галиматьи. Взять, к примеру, поклонение идолу
науки: лицемернейшая игра слов заставляла массы поверить в
иллюзию духовного прогресса, однако из виду вовсе не
упускались утилитарные цели, никто не забывал и о частных выгодах,
которые можно извлечь из новых открытий. На самом же деле
эти люди видели только железную маску прирученной
Валькирии и никель её брони, но ни один из её поклонников не знал
ни её лица, ни пупка неправильной формы на мягком животе.
Хотя все упрямо делают вид, что верят в способность Богини
Науки открывать тайны человека, сама она не менее
сомнительна и мутна, чем кинкеты, которыми фокусники освещают
свои трюки в ярмарочных балаганах. Тогда наступает час
смирения перед жалкими выдумками. Произведения эгоизма
стремятся выдать себя за невинные цветы мудрости. Время засухи.
Царство эрзаца. До тех пор, пока не придёт спасительная
Революция, которая непременно покончит с этим ничтожно
лживым спектаклем. А пока человеческие создания, никогда не
ощущавшие дыхания свободы (хотя они всегда были на пути к
ней, ибо их не устраивали жалкие условия существования,
когда они подвергались ежедневным ударам идиотской судьбы,
прихотливой игры случая, испытывали взлёты и падения),
должны ожесточиться, чтобы не разочароваться окончательно в
своих возможностях и стремлениях. Именно в такую минуту
они ищут утешения в единении любой ценой. Они сбрасывают
в общую кучу крохи сознания, снимают стружку с обрубков
индивидуальностей. Всё это приправляется соусом из пыли
традиций, и теперь дерзайте — вот наш маленький синтез.
Человек ограничивает своё существование, свою власть, чтобы
128
Современность глазами радикальных утопистов
обрести уверенность в себе, забыть о тайне и о бесконечности,
защиту которой так прекрасно нам возвестил Луи Арагон. На
самом деле видимое подчинение фактам служило всегда лишь
предлогом для скрытой фортификации. Мысль, которая в
течение веков объяснялась с точки зрения непосредственной
пользы, сделала личность косной и тупой. Человек боялся утомить
ноги и потерять время, но не сохранил ни того, ни другого.
Ещё до своего рождения дух считался выражением чего-то
индивидуального. А Разум был заступом, которым дух должен
был выдалбливать свою нишу в том, что беззастенчиво
называют культурой, цивилизацией. Однако ни один собственник,
при всей своей мелочности, не способен позабыть
величественные проспекты грёзы. И в стенах обязательных школ, казарм,
зданий парламента они хотели заковать в цепи порывы духа.
Биржи, Палаты депутатов камуфлировались под греческие
храмы, тяжёлые и фальшиво классические складки
псевдоантичности скрывали солнце — сияние серы и любви, которое
однажды в какой-нибудь прекрасный вечер взорвётся — там,
далеко-далеко за пределами горизонта и привычек.
Тяжёлые камни придавили землю, и ни один гейзер не
может пробиться сквозь неё. Человек, скрывая свои привычки
и собственную посредственность за льстивыми понятиями
сознания, реальности; надеясь отлично прожить среди отговорок и
обманов; спокойный, как крыса в своём классическом сыре, и,
подобно этой крысе, решивший существовать за счёт него, с
лёгким сердцем отказывался от высшей справедливости, от
всякого величия.
Благодаря знаменитому «Я мыслю, значит, я существую»,
основанию индивидуалистического франкмасонства, в
жалчайших предместьях мышления тысячами расплодились гнусные
халупы, где люди надеялись просто забыть мерцающее
беспокойство звёзд. Раздобревшие коты-Раминагробисы,
сомневающиеся во всём и всех, кроме самих себя. Но пусть только
какой-нибудь философ позволит себе наглость трактовать
воображение как разновидность сумасшествия — сейчас никому,
кто претендует обратить воображение в рабство, не сделать
этого безнаказанно. Пробуждение не ограничится простым вер-
129
МАНИФЕСТ
бальным взрывом, и истинно романтическое лицо лишится
навсегда своей напыщенной шевелюры и вызывающе красного
галстука. Паузы, несколько жестов, отдельные желания и
множество их возможных реализаций докажут убедительнее, чем
жилет Теофиля Готье, на что способен человек. Какой-нибудь
Жюльен Сорель, например, не обретший спасения в холодном
честолюбии, своим преступлением показывает нам, как
обыкновенное событие из хроники происшествий становится
фактом лирическим. Впрочем, стендалевский герой, с его
отчаянной готовностью и неумением довольствоваться плоскими
человеческими решениями, является типичным примером
человека, которого повседневные крушения навсегда отвратили от
оппортунистических решений. В эпоху Жюльена Сореля,
наверное, ещё не вошло в моду говорить о «незаинтересованном
акте», но благодаря этому примеру мы знаем: тот, кто
стремится к самоутверждению, не может отвратить свои мысли от
смерти, уйти от чувств или жестов, связанных со смертью.
Понятие «незаинтересованного акта» было выработано в
«Подземельях Ватикана», в сцене, где Лафкадио убивает старого
провинциала. Заметим, впрочем, что этот поступок, для
большинства представляющийся незаинтересованным, имеет хотя бы
тот интерес, что создаёт иллюзию отсутствия какой-либо
значимости этого интереса. Иначе говоря, многие откроют и
воспоют этот акт, обладающий совершенно особой сутью; едва
почувствовав некое душевное смятение, они примут своё
невежество и невежество других за безразличие, на которое они на
самом деле не способны. Так, например, выражение
«незаинтересованный акт» применяли по поводу дела Лоеба и
Леопольда: убийство мальчика двумя студентами из лучших семей
Чикаго. Однако у этого преступления были вполне
заинтересованные мотивы, малейшие детали были даже зафиксированы в
контракте — вплоть до компенсации, предоставленной тому из
двух преступников, который помогал другому получать
удовольствие от маленького трупа. Никогда ещё действие не
имело таких определённых причин. Лишь элементарное незнание
заставило некоторых людей, описывавших это событие, так
грубо ошибаться.
130
Современность глазами радикальных утопистов
Во всяком случае, незаинтересованный акт в своём
идеальном виде мог бы служить соединительным мостом от
ничтожной амбиции к свободе, от относительного к абсолютному.
Простой человеческий жест обретает свой смысл и основание,
если он выталкивает существо, служащее ему исполнителем, за
пределы повседневной реальности. И поэтому ничто не может
поставить более точный диагноз, будь это сердце или поясница,
нежели вопрос, поставленный «Сюрреалистической
революцией» в её первой анкете:
«Самоубийство — решение ли это?»
Одного только вопроса достаточно, чтобы доказать: если
человек опасается предсказаний своего духа, дух в конце
концов разбивает свои путы, пускается в галоп и скачет поверх
малых барьеров хитростей, стоящих на его пути. Самые
честные, единственно честные ответы на все уловки и так
называемые государственные соображения оказываются на деле
самыми деморализующими вопросами. Пусть личность действует во
имя грубого счастья, пусть она формирует себя с помощью
науки, рассудка — оплота эгоизма, но что может она
противопоставить простой фразе поэта:
«Пахотная земля сновиденья! К чему здесь строить?»
Вместе с этим поэтом, Сен-Жон Персом, явившимся из
стран Восходящего солнца, люди, преданные духу и
отвергающие анекдотические погремушки, которыми их пытаются
развлекать, повторяют:
«При чистых идеях утра что остаётся нам от сновидения,
нашего прародителя?»
Тоскливые звёзды уже повисли на банальном ночном небе.
Индивидуум ощущает, что взрывается под своей земной кожей.
Мускулы плохо держатся на скелете. Его череп уже не ларец
для мозга. И он уверен в этом, как в ощущении голода, жажды,
лихорадки. Дрожь отрицательных уверенностей пробегает
вдоль всего его костного мозга, и граф Германн Кайзерлинг так
же доходчиво, как книга по истории естествознания, учит нас,
детей, что у человека две ноги, две руки, две ладони, две
ступни, одно туловище, одна голова, одна шея. Он пишет: «Никогда
во всей своей жизни я не ощущал, что я совпадаю с моей соб-
131
МАНИФЕСТ
ственной персоной. Я всегда чувствовал, что личность обладает
сущностной ценностью, что моё «я» испытывает потрясения,
вызванные моей наружностью, моими состояниями,
последовательностью моих действий — всем тем, что я ощущаю и что со
мной происходит».
Какие резоны заставили бы человека после подобной
констатации ограничиваться рамками маленькой перепаханной
реальности? Возможно, несогласованность тела и духа — уже
некое достижение, гарантия ценностей, неподвластных подкупу.
Напротив, мы знаем, к какому гниению приговаривала себя
личность, не удовлетворённая своей земной сутью, однако
неспособная определить ей какую-либо относительную роль.
Такая личность не только не ограничивала пределы своей земной
сути, но заставляла себя и других верить в иллюзию счастья
или достойность повседневности; заглушая крики сомнения,
она распевала «Марсельезу» своей посредственности, обшивала
себя галунами этической, эстетической и другой лжи. И самое
изумительное в этих превратностях то, что идолопоклонники
поверхностного любой ценой готовили шабаш, возбуждённо
горланили поношения, твердили о спасении духа и, апеллируя
к разуму, делали всё для его разложения.
Когда бы это мошенничество встретило презрение и
нашлись бы умные люди, объявившие вслух, что они
отказываются от таких забав и не примут ничего, кроме того, что уже
показывало себя во всей красе, то разве стоило бы тогда
действительно бить тревогу во имя духа и говорить о кризисе?
Однако уже не осталось иллюзий относительно этого
легкомыслия, и книги, журналы, газеты давно разоблачают его
опасность. Культ внешнего, технические занятия, конечно, были
менее утомительны, и мы прекрасно знаем, как, по примеру
разных животных, умеющих засыпать, глядя в одну точку, не
только реалисты, но и эстеты, у которых глаза предназначены
для поз, уши — для слов, внимание — для вещей, отдавались
этому соблазну лишь из неясного, но реального желания спать.
Итак, предприятие общественного спасения, в качестве
которого явилось нам Дада, в последние годы совершенно верно и
довольно быстро дало оценку старым формальным идолам. В
132
Современность глазами радикальных утопистов
одном из манифестов движения Дада, зачитанном в феврале
1920 года в Салоне Независимых, в Клубе Предместья, в
Университете Сент-Антуанского предместья и опубликованном в
журнале «Литература», Луи Арагон после обвинительной речи,
энергично отвергая старьё условностей, протестуя против их
засилья, восклицал: «Может быть, пора покончить с этим
идиотизмом. Довольно, больше ничего, ничего, ничего, ничего,
ничего». И добавлял: «Таким образом, мы надеемся, что новое
будет менее эгоистично, менее меркантильно, менее тупо, гораздо
менее гротескно».
Какой же честный человек предпочтёт такому бунту
маленькие выгодные комбинации? Пробуждение — идёт ли речь о
пробуждении для повседневной жизни или об ином
пробуждении — пробуждении в ночи, у врат сна и чуда — никогда не
происходит без борьбы. В беспокойных видениях на пороге
утра и снов — вот где мы действительно обнаруживаем остатки
нашего величия. Именно здесь, а не в мирной коме,
бесконечном послеобеденном вздоре. Андре Бретон констатирует со
второй страницы «Манифеста сюрреализма»: «Обратить в
рабство воображение, даже если оно пойдёт туда за тем, что грубо
называют счастьем, — это значит избавиться от всего, что
является поистине высшей справедливостью. Одно только
воображение даёт мне отчёт о будущем; этого достаточно, чтобы
хоть немного приподнять завесу невыносимого запрета, этого
достаточно также, чтобы я отдался ему полностью, не боясь
ошибиться. Словно можно сделать ещё большую ошибку. У
какого предела воображение становится дурным и где
кончается запас прочности духа? Быть может, именно блуждание духа
и есть первое условие для возникновения добра?»
Конечно, эта возможность блуждать неотделима от страха
битв и боли. В великом рискованном предприятии, коим
является всякая борьба духа во имя духа, человек, если он желает
быть достойным поборником свободы, должен прежде всего
отказаться от ходульности, коварства, надуманных поз,
наигранного очарования. Когда 13 мая 1921 года Дада собрал
революционный трибунал, чтобы судить Мориса Барреса, Андре
Бретон, читая обвинительный акт, в частности, объявил:
133
МАНИФЕСТ
«Пользоваться влиянием, которое нам подарили удачные
поэтические находки, и соблазном, который не является
соблазном духа, чтобы заставить слепо уверовать в его выводы о том,
что уже не является уделом его исключительных способностей,
— это настоящее жульничество».
Вот простой и окончательный ответ всем тем, кто,
демонстрируя свою смелость, выбирал для убедительности кокарды с
декором и цветами, вышедшими из употребления, восхвалял
орхидею Оскара Уайльда и болт в петлице Пикабиа. Нам ни к
чему спектральное разложение фальшиво изысканного
фиолетового цвета, которым принуждал себя соблазняться Баррес в
сумерках своего отрочества. Заранее приговорённый к
невозможности достичь опасного ядра, он был словно загнан в угол
собственным зловонием, вдыхая пергаментными ноздрями
миазмы западных болот. От безграничной Камарги он не помнит
ничего, кроме отдельных развалин какого-то города,
театрального и скупого, жалкие декорации которого из мягкого картона
не мог оживить даже ветер. А для смерти он собрал полный
набор косметических символов, чтобы нарумянить её тайну; его
руки, из которых не выходило ни единого пучка эктоплазмы,
маленькими, окостенелыми, вздрагивающими жестами
распределяли по букетам с душком цветы, которые удалось выкрасть
у человеческого загнивания. Со свойственным ему
патологическим эгоизмом, стремясь всему придать важный вид. По
правде, вся эта пышность чёрной мессы не смогла произвести чуда,
и многочисленные ритуальные действа, таинственные места,
искусственные существа — всего этого оказалось достаточно,
чтобы доказать, насколько он был предателем самого себя.
Себя, осмеливавшегося говорить о «Культе Я», в то время как его
дух, недостаточный для великих замыслов, воистину
испытывал нужду в ослике, садике, маленькой девочке.
И разумеется, не без умысла он выбрал этот замкнутый
город, не способный существовать сам по себе, приговорённый
быть дряхлой кокетливой марионеткой. Поэтому вовсе не стоит
дожидаться собрания Палаты депутатов, Лиги патриотов,
чтобы судить человека и отгородить его фальшивыми камнями,
похожими на крепостные стены Эг-Морта. Итак, Баррес влиял
134
Современность глазами радикальных утопистов
на словесность, но не на дух. Влияние Барреса — несложный
секрет. Его фразы легко вылущиваются. Блестящая техника,
без сомнения, но техника того же порядка, в целом, как
техника игроков в бильярд. Он мастер словесной игры карамболем.
Но что дальше? Перед вами, разумеется, то самое
мошенничество, которое разоблачал Андре Бретон, — мошенничество,
которое, впрочем, не является чем-то исключительным, поскольку
тот же Бретон в своей брошюре более чем пятилетней
давности, но опубликованной недавно под названием «Необходимая
самооборона», уточняет: «Речь идёт не о том, чтобы разбудить
слова и подчинить их учёной манипуляции, заставляя их
служить созданию более или менее интересного стиля.
Утверждать, что слова являются первичной материей стиля, едва ли
более изобретательно, чем представлять буквы как базу
алфавита. Слова на самом деле — совершенно иное, и, возможно,
слова — это всё. Проявим же любезную снисходительность к
людям, которые смогли найти им только литературное
употребление и льстят себя надеждой получить с их помощью
артистическое признание, после чего следует признание
общественное». И, разумеется, несмотря на возможность подвергать
литературные употребления грубому насилию, они останутся
лишь пустым кривлянием. Сколько будет весить пышно
разодетая фраза по сравнению с голой мыслью, гениальной
стенограммой, как, например, в «Поре в Аду». Свободные от
волочащихся одежд, от претенциозных манто образы, идеи наших
самых уважаемых стилистов оказываются беднее Иова. Это
ремесло портного, искусство сшивать остатки. Но кто посмеет
хвалиться, что постиг приёмы Бодлера, Лотреамона, Рембо.
Жёсткие, обнажённые, революционные, они ломают рамки,
посылают к чёрту всякие ограничения, сторожевые вышки
фальшивых крепостных стен, сама память о них не поддаётся
влиянию той или иной партии, и потому лишь взрыв смеха может
быть ответом благонамеренному писателю на название «Наш
Бодлер», которым, серьёзный как Арбатан, он решился
окрестить книгу об авторе «Цветов зла». В противоположность
нашим низкопоклонным официозным представителям, тайным
или явным, я вспоминаю ещё и юмор Жарри, белые поэмы на
135
МАНИФЕСТ
белом Поля Элюара. Яйцо ещё никогда не обрастало заново
скорлупой. Баррес, Эг-Морт пытались соорудить себе
скорлупу. Чтобы вызвать о себе хорошее мнение, они дошли до
ничтожного понятия индивидуализма. Даже не удивительно,
когда, несмотря на столько лирических усилий, от депутата
рынка Алль воняет старым шерстяным носком. Его эгоизм ни
вблизи, ни издалека не сравним с идеальным субъективизмом;
эгоизм — враг духа, ибо он относится ко всему, что с какой-то
крестьянской пронырливостью считает себя понятием
реальности; он слишком большая кокетка, чтобы заигрывать с тем, чего
он боится больше всего на свете. Нам превосходно видно,
какую неоценимую помощь приносят ему аксессуары — война,
родина, Береника и, в последнюю очередь, «Сад на Оронте»,
между заседаниями в Палате депутатов, подобно тому как иные
предаются радостям на улице Мучеников, с той разницей, что
на улице Мучеников разгуливают гиперемия, смерть, в то
время как в «Саду на Оронте» прекрасно подстриженные деревья,
манекены из бархата и шёлка не сделали никогда никому
ничего дурного и были бы в большом замешательстве, если бы
могли это сделать.
Баррес — классический пример сопротивления духу,
лукавства, однако избранные им символы (Венеция, Толедо, Ка-
марга) не несут ответственности за неловкость его
произведений и неуместные сопоставления. Он — преступник; сомнение
ему не чуждо, но он не перестаёт тем не менее прибегать к
помощи ничтожных призраков. Преступлением против духа и
отступничеством от самого дорогого и ценного является
превращение мысли в искусство услаждения, подобно мандолине в
руках дочки консьержки, и в конце концов он сам чувствует
себя как вор, которого обокрали, обманули, он в тоске, оттого
что и его одурачили. Тем хуже, ибо для того чтобы делать
великие вещи, надо быть очень наивным, и без невинности
невозможно ничто достойное восхищения; без той невинности,
что заставила Робера Десноса рассказать нам о художнике
Миро, чьи картины только что открылись нам во всей свободе,
революционности. И никто не мог удержаться, чтобы не ув-
136
Современность глазами радикальных утопистов
лечься ими всерьёз: «Миро — благословенный художник». И да
будут благословенны все те, кто осмелился разорвать круг
выгодного загнивания. Но как оценивать глупый и дурной
романтизм, ставящий Рембо, поэта благословенного в истинном
смысле этого слова, в ряды поэтов проклятых. По правде
говоря, только трусость могла вынудить некоторых судей говорить
в таких выражениях о разрушительной свободе и о её чудесах.
Несогласие с окружающим миром — не проклятие, но
благословение духа (ещё немного, и можно было бы говорить о
благодати), ибо если бы ничто из внешних проявлений, или
законов, которые придумали сами люди, не возмущало дух, то
он сливался бы с этими внешними проявлениями, с этими
законами и не претендовал бы на собственную жизнь. Всякая
поэзия, всякая интеллектуальная, моральная жизнь есть
революция, ибо перед человеком всегда стоит проблема разбить
цепи, которые приковывают его к твердыне условности. Не
пристало разглагольствовать о магах. Вспомним Лотреамона:
«Поэзия должна делаться всеми, а не одним». Комментируя эту
фразу, Поль Элюар пишет: «Сила поэзии будет действовать на
людей очистительно. Все башни из слоновой кости будут
разрушены, все слова станут священными, и, наконец
ниспровергнув реальность, человек может лишь закрыть глаза, чтобы
распахнулись двери в чудесное».
Мы раз и навсегда осуждаем приятные рамки, развлечения
и удовольствия, потому что сознание рискует увидеть за ними
скрытую античеловечность. Как только мы откажемся от
корыстного использования благоприятных обстоятельств и фактов,
мы обретём вполне справедливое право разоблачать всю
злосчастную видимость разумных доводов против духа.
Пусть Поль Валери лирически заклинает необычайные
судороги, пробегающие по хребту Европы, известную всем
тревогу, переходящую из реальности в кошмар и из кошмара снова в
реальность, пусть он произносит надгробную речь по Лузита-
нии и запевает треносы. Ни удивительная дрожь, ни известные
продукты тревоги, ни плачевная история Лузитании, ни одно
из зрелищ, которыми так легко нас разжалобить и которые,
при всей их ужасной прискорбности, пребывают всё-таки в об-
137
МАНИФЕСТ
ласти относительного и потому не могут привлекаться как
доказательства или причины кризиса духа.
Кризис духа? Очень удобный символ, и, поскольку его
подтекст перегружен, он никогда не пробуждает нашего
сомнения. Смутная живописность подобной формулы, впрочем,
могла гарантировать лишь дешёвый успех, и квазиуниверсальное
тщеславие возрадуется от этих слов, в которых его претензиям
мягко польстили, выдержав известные испытания в нашей
частице времени и пространства. Для того чтобы цивилизация
познала, что она смертна, были необходимы все трагедии,
перечисленные Полем Валери, однако эта цивилизация никогда не
сомневалась в законности своей резонёрской гордыни — она
просто наслаждалась, не подвергаясь опасности, маленьким
повседневным благополучием и, кажется, не была обязана этим
мирным годам ничем, кроме как недостатком элементарного
ясновидения. Когда страус, закрывающий глаза, уверен, что его
не видят, то этого нельзя исправить, как и дурной запах изо
рта. Не стоит умиляться при виде этих мелких утраченных
гарантий.
Впрочем, если допустить, что Запад, скованный резонами
своего разума, был настолько близорук, чтобы перепутать
представления о времени и пространстве с понятиями
совершенного, универсального, вечного — наивульгарнейшими
идеями, то те несчастья, которые пробудили его от этого
блаженства, знаменуя удовлетворительный период относительного
реализма, эти несчастья, возможно, заслуживают того, чтобы их
приняли за признаки кризиса духа. Эти испытания пошли на
пользу в том смысле, что именно здесь мы нашли аргументы
против соблазнов немоты и пошлости, рекомендованных
разумом. Пусть дух пребывает в противоречии с внешним миром,
пусть он отказывается идти вслед за предметами, фактами, не
умеет и даже отказывается извлекать из них пользу, всё же это
вовсе не может служить доказательством его плохого
состояния. Исследуя реалистическую точку зрения, Андре Бретон в
«Манифесте сюрреализма» констатирует: «Реалистическая
точка зрения, вдохновлённая позитивизмом от Св. Фомы до Ана-
толя Франса, по-моему, враждебна любому умственному разви-
138
Современность глазами радикальных утопистов
тию. Мне она ненавистна, ибо она сама сделана из ненависти и
плоской самодостаточности. Именно она порождает сегодня
смехотворные книги, оскорбительные пьесы. Она без конца
заявляет о себе в газетах и, угождая самым низменным вкусам,
обрекает на неудачу науку, искусство; ясность, граничащая с
глупостью, — свинство. И лучшие умы способствуют этому.
Закон экономии усилий в конце концов навязывает себя им,
как и всем прочим. Приятным следствием из подобного
положения вещей в литературе, например, оказывается изобилие
романов. Каждый участвует в этом предприятии со своими
маленькими наблюдениями. В целях очищения Поль Валери
предлагал недавно собрать в один том как можно большее
число романных зачинов, на нездоровость которых он так
надеялся. Самые знаменитые авторы внесли туда свою лепту».
И несколькими строками ниже, цитируя описание
комнаты из «Преступления и наказания» Достоевского, Бретон
заключает: «Когда дух позволяет себе, даже случайно, подобные
мотивы, я не могу этого одобрить». Многие художники не
только позволяли себе подобные мотивы, но и специально
разрабатывали, они не замечали, что из-за этой их ошибки
существенное проходило мимо них. По «Преступлению и
наказанию», например, был снят фильм, где мы могли созерцать
дома, сваленные в кучу по милости какого-то несуразного
воображения, не оставившего в произведении ничего способного
нас взволновать. Ведь внешний эстетизм — не единственная
опасность, и мы могли бы считать «дурной шуткой, которую
сыграл с нами Достоевский», его неосознанную потребность
сентиментальной эксцентричности, желание демонстрировать
дурные наклонности присказкой: «И мы тоже можем делать
подлости». Эти мрачные фарсы не имеют ничего общего с
чудесным, с которым их силились отождествить, с чудесным,
литературное, художественное воплощение которого преподносит
нам сегодня весьма странные примеры. Я бы назвал «дурной
шуткой Лафкадио» более или менее сознательные комбинации
деяний, которые нам предлагают как модели
незаинтересованного акта, хотя, впрочем, в случае как с Жидом, так и с
Достоевским мы не имели бы права упрекать этих авторов во влия-
139
МАНИФЕСТ
нии, которое им приписывают слишком торопливые читатели.
Никто не смог бы измерить силу, свет, скорость реального
воздействия их произведений. То же самое можно сказать о
Стендале, который превратил банальный эпизод из хроники
происшествий в лирический факт. Криминальные анналы,
сообщившие ему то, что критики, с их официозной прямотой, именуют
сюжетом, объективно не несли в своём содержании тех
позитивных или вечных ценностей, изложение которых
развернулось у Стендаля в потрясающую последовательность
повествований, мыслей и образов. Следовательно, незачем терпеть такие
выражения, как объективный разум. Бессмысленность
подобной формулировки слишком ощутима и даже, несмотря на её
серую униженность, невозможно допустить, чтобы
вышеуказанный разум способен был сочетаться с материей, следовать
контурам вещей. Таким образом, среди прочих благодеяний
книга наподобие «Манифеста сюрреализма» показывает нам,
насколько твёрдо ядро несправедливости в человеке, насколько
он сам не достоин свободы, раз он позволяет запереть себя
легко, без сопротивления, посреди реалистического хлама. Но
наконец-то мы сможем дать истинную оценку резонам
самодовольных сторожей этого хлама, восхваляющих свои трущобы, и
мы уже можем утверждать, что кризис духа совершенно не
зависит от колебаний большего или меньшего материального
процветания, он вовсе не указывает на состояние ума,
восставшего против блефа произвольно разумного мира, но, напротив,
в определённые минуты, годы, века дух верит в свою мощь,
даже когда он ковыляет на реалистических костылях.
В остальном, как замечает Арагон в «Волне грёз»: «Нужно
было, чтобы идея сюрреальности коснулась человеческого
сознания, некоторых исключительных школ и событий
накопившихся веков.
Посмотрим, где она возникла. Это произошло во время
специфических поисков решения одной поэтической задачи;
так сказать, моральный стержень этой проблемы проявился в
1919 году, когда Андре Бретон, намереваясь уловить
механизмы сна, обнаружил стихию вдохновения на пороге сна.
140
Современность глазами радикальных утопистов
Сначала это открытие имело значение только для него и
для Филиппа Супо, который вместе с ним стал предаваться
первым сюрреалистическим опытам именно в этой области.
Они были поражены прежде всего неведомой дотоле властью,
несравненной лёгкостью, свободой духа, возникновением
невиданных ранее образов и сверхъестественным тоном своего
письма. Они узнают во всём, что рождается от них, не
испытывая при этом чувства ответственности, всю несравненную силу
некоторых книг, некоторых слов, волнующих их и поныне. Они
внезапно обнаруживают великое поэтическое единство, которое
простирается от пророчеств всех народов к «Озарениям» и к
«Песням Мальдорора». Они прочитывают между строк
незавершённые исповеди тех, кто уже использовал их систему.
В лучах их открытий «Пора в Аду» утрачивает свои
загадки, Библия и иные признания человека оказываются
полумасками образов; однако мы только накануне Дада. Мораль,
открывающаяся им из этого исследования, — это блеф гения.
Они тогда возмущались этим трюкачеством, этим
жульничеством, предлагавшим литературные результаты некоего метода и
тщательно скрывающим, что этот метод — в пределах всеобщей
доступности. Если первые экспериментаторы сюрреализма,
число которых было поначалу ограниченным, позволяют себе
деятельность, подобную Дада, то лишь потому, что им
известно: в один прекрасный день они раскроют карты и первыми
испытают безмерное очарование, исходящее из глубин
разочарований».
Красота всей этой страницы Луи Арагона и её лирическая
мудрость позволяют также лучше понять от обратного всё, чем
коварен оппортунизм, с его хитростями; это похоже на
поведение господина, принимающего важный вид, будто бы он знает,
с какой стороны взяться за дело. А также тех, кто берёт
отдельных людей, факты и вещи в качестве меры других людей,
фактов и вещей. Упрямая мелочность суждений, притворная
вера в реальность и пичкание этой реальностью в качестве
пропитания духа, надеясь, что чем более низкой, простой,
презренной она будет, тем меньше в ней окажется опасностей;
индивидуалистическое ожесточение, примеряющее всё к себе,
141
МАНИФЕСТ
приспосабливающее всё к своим интересам, извлекая из всего
благоприятное мнение; умиленные улыбки критиков или
романистов, производящих сортировку в степях сна; то есть всё, что
допускает или доказывает упрощенческую потребность
самоограничения в сознании, — вот что укоротило человеческое
существо и растлило его дух. К тому же совсем не утешает столь
долгое ожидание того, чтобы идея сюрреальности, по
выражению Луи Арагона, вышла на поверхность сознания; и сегодня,
когда проблема если и не разрешена, то по крайней мере
поставлена, и поставлена чётко, мы не сможем смириться с
ленью, недостатком благородства, страхом перед риском тех, кто
отказывается от великолепных возможностей блуждать,
предпочитая три квадратных миллиметра застывшей скуки. Они
боятся оказаться без прикрытия посредственного разума,
соломы реализма, который даже не огнеупорен и чьи соломинки,
скупо собранные в течение веков печальной экономии, рискует
разметать ветер; пасуя перед умом, с тех пор как он отказался
играть в утилитарность, сторонники здравого смысла,
сторонники порядка любой ценой, вынужденные наконец понять, к
чему принуждают их мифы, используют ничтожные ресурсы
низкопробного романтизма. И вот почему повсюду кричат о
так называемой болезни века — эта прекрасно позолоченная и
упакованная лучше всякого фармацевтического препарата
пилюля, сделанная согласно формуле одного псевдоизобретателя
по мотивам некоего проспекта, опубликованного по недосмотру
в «Нувель Ревю Франсэз», вот уже два года продаётся оптом и
в розницу газетным хроникёрам ежедневных газет, изысканным
критикам ежемесячных журналов.
Во всяком случае, странная позиция у комментатора,
который видит зло в бунте разума, называя этот бунт знаком
слабости, будто бы доброе здравие, сила состоят в том, чтобы
верить, что всё к лучшему в этом лучшем из миров.
Людей закалки Руссо, Лютера всегда будет ничтожно
мало, и против них будут правы болваны, целыми веками
добивавшиеся того, чтобы искоренить навсегда отчаянную честность
и дерзость духа. В том же ключе выступал против Фрейда
один официальный поэт, заявлявший о недавних открытиях
142
Современность глазами радикальных утопистов
психоанализа: «Фрейд, конечно, удивительный человек, но
своими шокирующими замечаниями он вызывает
неподобающие мысли у молодых девиц!..»
Однако больше всего помогало двусмысленности, как
замечает Андре Бретон в «Манифесте сюрреализма», то, что мы
действительно живём ещё в царстве логики, а логические
приёмы наших дней не применимы больше ни к чему, кроме
решения второстепенных проблем. И Бретон добавляет:
«Абсолютный рационализм, по-прежнему модный, позволяет
анализировать только факты, непосредственно происходящие из
нашего опыта. Логические цели, наоборот, ускользают от нас.
Бесполезно добавлять, что сам опыт узрел обозначенные для
него пределы. Он крутится в клетке, из которой извлечь его
становится всё сложнее и сложнее. Он опирается и на
сиюминутную полезность, его охраняет здравый смысл. Под
расцветкой цивилизации, под предлогом прогресса он вытравил из
духа всё, что может быть оценено — справедливо или нет — как
суеверия, химера; ему удалось предписать любые виды поисков
истины, которая не соответствует истине. Благодаря
величайшей, по-видимому, случайности недавно нам удалось вернуть
некую часть интеллектуального мира, и во многом самую
важную его часть, притворяясь, будто её больше не замечают.
Необходимо выразить благодарность открытиям Фрейда. Вместе с
верой в эти открытия наконец начинает вырисовываться
определённое направление мнений, в пользу которых человек
может успешно продвигать свои исследования, и этому течению
будет дозволено учитывать не только общие реалии.
Воображение, возможно, уже готово; оно вот-вот войдёт в свои права.
Если в глубинах нашего духа таятся странные силы, способные
увеличивать силы поверхности или победоносно бороться
против них, мы заинтересованы в том, чтобы принять их, сначала
поймать их и затем подчинить по необходимости контролю
разума».
Какое ещё высказывание может лучше, чем эта страница
из Андре Бретона, обрисовать состояние вещей. Обращаясь к
необыденному смыслу ценностей, автор «Манифеста
сюрреализма», таким образом, предписывает разуму его истинную
143
МАНИФЕСТ
роль, которая является контролем. Разум — лишь помощник
мышления, его прерогативы не позволяют смотреть слишком
широко, пробиваться к сущности, но поскольку так просто
увязнуть в мелочах, неравная борьба между мышлением и
разумом не прекращается. Однако не в этом ли уже заключена
великолепная и почти нечаянная победа духа и та новая
свобода, тот прыжок воображения, торжествующий над реальным,
над относительным, разрушающий прутья её разумной клетки,
— и птица, послушная голосу ветра, уже удаляется от земли,
чтобы лететь всё выше и дальше.
Ответственность, чудесная ответственность поэтов. В
полотняной стене они прорезали окно, о котором мечтал
Малларме. Одним ударом кулака они продырявили горизонт и в
чистом эфире только что нашли Остров. Мы трогаем пальцами
этот Остров. Мы можем уже окрестить его любым именем,
какое нам понравится. Этот Остров — наша чувствительная
точка. Но те, кто боится риска и, однако, рискует, не могут
простить этим людям, похожим на них, но сделавшим досягаемой
для осязания эту чувствительную точку, эту корзинку с
сюрпризами, опасностями и страданиями. Вот уже два года
проблема Духа и Разума, поставленная сюрреализмом более чётко,
чем когда бы то ни было, не оставляет безразличным того, у
кого есть склонность к интеллектуальным вещам, — это стало
свершившимся фактом. И даже те, кто слишком слаб, чтобы
принять предложение страшной свободы, и предпочитает по-
прежнему обитать в маленьком сыре традиции, не могут
помешать себе определённо предпочитать те современные
произведения, которые призывают к освобождению. Несомненно,
открытая чистосердечность, продолжительные усилия не могут не
вынуждать к уважению, а верность духу обретает значительно
большую ценность по сравнению с непостоянством многих
людей, которые, сначала решившись идти вперёд, не проявили
упорства на своём отважном пути и, поднявшись на некоторую
высоту, лишённую поставленных веками парапетов, начинали
испытывать такой страх, что не осмеливались продолжать
рискованный путь. Отсюда уже упоминавшееся подспудное
возвращение к второстепенным вопросам, к проблемам формы.
144
Современность глазами радикальных утопистов
Они пытаются ухватиться за побочные ветви, рисовать
арабески, они забывают о глубине во имя формы, не думают больше
о «зачем», но о самом простом, о самом лёгком — «как».
Кто же, впрочем, во время первых вспышек этого века мог
предугадать, ударам каких решительных вопросников будут
подвергаться писатели романов, блаженной памяти реалисты.
Первым ударом были анкеты, проведённые на следующий день
после войны, в 1919 году, журналом «Литература», которая
осмелилась спросить у верховных жрецов: «Зачем вы пишете?»
Было чем изумить самых блестящих представителей
писательской элиты. Подкоп под их сонливость, война против их
рутины, потрясение их откормленной апатии. Ответы сами
выдавали их, но они не осмеливались молчать, оробев от хамства
вновь прибывших, которые вовсе не боялись прибегать к столь
прямым приёмам; не изволив писать сами, они тестировали
других и самих себя по сущностным вопросам. Безумный бред
дряхлых Ноев, которые не могли мирно отстаивать свои
чернила. Игла попала в самую точку, их пустые пуза лопнули, и
прозрачность их скуки продемонстрировала чудовищные
кишки — чётки для их тошнотворных мотивов.
Такой анкетой началась борьба духа против разума, за ней
последовали Дада, автоматическое письмо, сюрреализм.
Внезапность атаки потрясла оппортунизм спонтанно и почти до
самых корней традиций. С первого же удара было доказано,
что поэзия есть революция, ибо она раскалывает цепи,
приковывающие личность к твердыне условности. Уже настало
время, когда никто не осмелится без смеха оправдываться с
помощью доводов разума, и именно в этом смысле надо
интерпретировать слова профессора Курциуса, в недавней статье о Луи
Арагоне похвалившего автора за то, что тот «победил с
помощью настоящей поэзии красоту, понимая её лишь как предлог».
Подобную хвалу достойны разделить лучшие из сегодняшних
творцов, которые не заботятся ни о помощи формы, ни об
элементарных соблазнах цвета. Глаз Пикассо, столь острый, что
протыкает комфортабельные облака, разрывает завесы слишком
сладостных туманов, освещая неумолимым светом чудеса,
спрятанные за каждым предметом, формой, цветом. Тогда под-
145
МАНИФЕСТ
нимаются высокомерные призраки, не прибегая ни к
романтизму жеста, ни к драпировкам, ни к эффектам костюмов или
поз.
Мы последовали за ними до кулисы, где Макс Эрнст
сообщил, что «над облаками шагает полночь. Над полночью
парит невидимая дневная птица, выше птицы — эфир толкает
стены и начинают плавать крыши». Размахивая крыльями век,
летают наши взгляды и ветер, в честь которого Пикассо из
каждого грустного камня порождал Арлекинов с их
циклопическими сестрами, и все засыпали в тайнах гитар, в обманчивой
неподвижности дерева, в буквах газетных названий, в ветре, в
честь которого Кирико строил неподвижные города, а Макс
Эрнст свои леса. Во имя каких воскрешений уносил этот ветер
наши руки — безрадостные цветы? Я видел картину Хуана
Миро, на которой красное сердце само билось на синем небе.
Кудесник тончайших трепетаний, Макс Эрнст предлагал нам
голубок, и нашим пальцам сразу хотелось ощутить их тепло,
страхи, желания. Когда нас посещает тайна такого простого,
такого естественного творения, мы идём прямо к холсту, как
если бы рама была обыкновенной дверью. Подобные чудеса на
улице, где всё, вплоть до дыма, окаменело под сине-зелёной
лавой, подарил нам Джорджио де Кирико. Призрачные
проспекты города, сокрытого в самом центре земли; небеса, не
ведающие ни жары, ни холода; тень аркад, труб внушала нам
презрение к поверхностному, к феноменам и делала нас более
достойными абсолютного сна, где какой-нибудь Кант смог
испытать подъём духа от ноуменального головокружения.
Треснули крепостные стены, одинокая тень смерти
рассекает тяжёлые камни. «Лицо, протыкающее стены», — объясняет
поэт Поль Элюар — и с нашей ничтожной планеты мы
удаляемся в страну без границ.
Тогда в открытом небе загораются птицы, дрожит земля и
море сочиняет новые песни. Пригрезившаяся лошадь
галопирует по облакам. Флора и фауна меняются на глазах. Занавес сна,
упавший в тоску старого мира, вдруг поднимается, открывая
сюрпризы звёзд и песка. И мы смотрим на мягкие сердца,
разумные руки, наконец отмщённые за медлительность минут.
146
Современность глазами радикальных утопистов
Непредсказуемый космос, какие океаны причалят к его
берегам навигаторов молчания? На этот вопрос Макс Эрнст
ответил самым неожиданным названием картины: «Революция
ночь».
Революция ночь. Мы знаем, что, ведомый к предметам,
послушный их контурам, подчинённый, как ему настойчиво
советовали, их обыденности, дух не мог бы иметь собственной
жизни и даже, по правде говоря, не мог бы существовать. Тогда
свободный человек, презирающий сознание и его иго,
стремится в ночи найти своё счастье, свою свободу. Андре Бретон не
без умысла сообщил нам в «Манифесте сюрреализма», что
Сен-Поль-Ру написал на дверях своей спальни, комнаты для
грёз: «Поэт за работой». И эта работа не имеет ничего общего с
лепкой фестончиков, астрагалов и маленьких разноцветных
обманов, из-за чего Паскаль сравнивал так называемых поэтов
своего времени с вышивальщиками. Эре развлечений пришёл
конец. Кто же теперь будет довольствоваться пуантами, играми
духа, от которого столькие принимают помощь с единственной
целью — лишь бы не попасть в центр спора. Тогда они
чувствуют себя как дома и радуются, чувствуя себя как дома в
самом центре бастиона рационально-позитивистского
индивидуализма, где они скрылись со своими старыми стадами. И пока
они не погибнут, раздавленные строительным мусором своей
фальшивой культуры, они будут отрицать обгоняющие их
очевидности и попытаются выдать за саму свободу свою
напускную эксцентричность. Напуганные всем тем, что их обгоняет,
как Буцефал — своей тенью, поржав от удовлетворения, они
верят, что победили тень и страх. Из своих красных рыбок они
сделают китов, но придёт справедливая расплата, и они утонут
в мелких ручейках. Привязанные к воспоминаниям, к фактам,
они никогда не познают той экзальтации, о которой Поль
Валери говорил, что она не что иное, как недоверие человека к
предвидениям своего духа...
Поэт же, напротив, не льстит и не хитрит. Он не усыпляет
диких зверей, чтобы сыграть роль укротителя, но открывает все
клетки, бросает ключи на ветер и уходит. Он — странник,
думающий не о себе, но о странствии, о пляжах сна, о лесах рук,
147
МАНИФЕСТ
о животных души, обо всей неопровержимой сюрреальное™.
Он презирает рокайль, игру в переодевания. Книгу своих снов
он читает так, как будто вновь постигает простейшие истины:
он — дитя, пытающееся изучить устройство мира, шаги
времени, капризы элементов и чудеса трёх царств. Это, в открытом
небе, повествование, цвет которого убедительнее и опаснее, чем
легендарное пение сирен.
В иные времена люди радовались, сажая деревья, которые
они называли деревьями свободы. Поэзия, открывающая нам
символы, взращивает саму свободу, и её ствол возносится
высоко, оставляя позади, далеко внизу, выражающие её звуки,
цвета, которые.
Но кто же тот техник, что когда-нибудь постигнет её
механизм?
Осень 1926
148
Современность глазами радикальных утопистов
Манифест ОБЭРИУ
буквы 1928
ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства),
работающее при Доме Печати, объединяет работников всех видов
искусства, принимающих его художественную программу и
осуществляющих ее в своем творчестве. ОБЭРИУ делится на 4
секции: литературную, изобразительную, театральную и кино.
Изобразительная секция ведет работу экспериментальным
путем, остальные секции демонстрируются на вечерах,
постановках и в печати. В настоящее время ОБЭРИУ ведет работу по
организации музыкальной секции.
Общественное лицо ОБЭРИУ
Громадный революционный сдвиг культуры и быта, столь
характерный для нашего времени, задерживается в области
искусства многими ненормальными явлениями. Мы еще не до
конца поняли ту бесспорную истину, что пролетариат в
области искусства не может удовлетвориться художественным
методом старых школ, что его художественные принципы идут
гораздо глубже и подрывают старое искусство до самых корней.
Нелепо думать, что Репин, нарисовавший 1905 г., —
революционный художник. Еще нелепее думать, что всякие Ахрцы несут
в себе зерно нового пролетарского искусства.
Требование общепонятного искусства, доступного по своей
форме даже деревенскому школьнику, — мы приветствуем, но
требование только такого искусства заводит в дебри самых
страшных ошибок. В результате мы имеем груды бумажной
макулатуры, от которой ломятся книжные склады, а читающая
149
МАНИФЕСТ
публика первого Пролетарского Государства сидит на
переводной беллетристике западного буржуазного писателя.
Мы очень хорошо понимаем, что единственно правильного
выхода из создавшегося положения сразу найти нельзя. Но мы
совершенно не понимаем, почему ряд художественных школ,
упорно, честно и настойчиво работающих в этой области —
сидят как бы на задворках искусства, в то время, как они
должны всемерно поддерживаться всей советской
общественностью. Нам непонятно почему Школа Филонова вытеснена из
Академии, почему Малевич не может развернуть своей
архитектурной работы в СССР, почему так нелепо освистан
«Ревизор» Терентьева? Нам не понятно, почему т. н. левое искусство,
имеющее за своей спиной немало заслуг и достижений,
расценивается, как безнадежный отброс и еще хуже, — как
шарлатанство. Сколько внутренней нечестности, сколько собственной
художественной несостоятельности таится в этом диком
подходе.
ОБЭРИУ ныне выступает, как новый отряд левого
революционного искусства. ОБЭРИУ не скользит по темам и
верхушкам творчества, — оно ищет органически нового
мироощущения и подхода к вещам. ОБЭРИУ вгрызается в сердцевину
слова, драматического действия и кинокадра.
Новый художественный метод ОБЭРИУ универсален, он
находит дорогу к изображению какой угодно темы. ОБЭРИУ
революционно именно в силу этого своего метода.
Мы не настолько самонадеянны, чтобы смотреть на свою
работу, как на работу, сделанную до конца. Но мы твердо
уверены, что основание заложено крепкое и что у нас хватит сил
для дальнейшей постройки. Мы верим и знаем, что только
левый путь искусства выведет нас на дорогу новой пролетарской
художественной культуры.
Поэзия ОБЭРИУТОВ
Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные
работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и
нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического
150
Современность глазами радикальных утопистов
языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее
предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает
все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех
сторон. И мир, замусоренный языками множества глупцов,
запутанный в тину «переживаний» и «эмоций», — ныне
возрождается во всей чистоте своих конкретных мужественных форм.
Кто-то и посейчас величает нас «заумниками». Трудно решить,
— что это такое — сплошное недоразумение, или безысходное
непонимание основ словесного творчества? Нет школы более
враждебной нам чем заумь. Люди реальные и конкретные до
мозга костей, мы — первые враги тех, кто холостит слово и
превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. В
своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и
слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет,
очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается
достоянием искусства. В поэзии — столкновение словесных
смыслов выражает этот предмет с точностью механики. Вы как
будто начинаете возражать, что это не тот предмет, который вы
видите в жизни? Подойдите поближе и потрогайте его
пальцами. Посмотрите на предмет голыми глазами и вы увидите его
впервые очищенным от ветхой литературной позолоты. Может
быть вы будете утверждать, что наши сюжеты «не-реальны» и
«не-логичны»? А кто сказал, что житейская логика обязательна
для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной
женщины, несмотря на то, что вопреки анатомической логике,
художник вывернул лопату своей героини и отвел ее в сторону.
У искусства своя логика и она не разрушает предмет, но
помогает его познать.
Мы расширяем смысл предмета, слова и действия. Эта
работа идет по разным направлениям, у каждого из нас есть свое
творческое лицо и это обстоятельство кое-кого часто сбивает с
толку. Говорят о случайном соединении различных людей.
Видимо полагают, что литературная школа — это нечто вроде
монастыря, где монахи на одно лицо. Наше объединение
свободное и добровольное, оно соединяет мастеров, а не подмастерьев
— художников, а не маляров. Каждый знает самого себя и
каждый знает — чем он связан с остальными.
151
МАНИФЕСТ
А. ВВЕДЕНСКИЙ (крайняя левая нашего объединения),
разбрасывает предмет на части, но от этого предмет не теряет
своей конкретности. Введенский разбрасывает действие на
куски, но действие не теряет своей творческой закономерности.
Если расшифровать до конца, то получается в результате —
видимость бессмыслицы. Почему — видимость? Потому что
очевидной бессмыслицей будет заумное слово, а его в
творчестве Введенского нет. Нужно быть побольше любопытным и не
полениться рассмотреть столкновение словесных смыслов.
Поэзия не манная каша, которую глотают не жуя и о которой
тотчас забывают.
К. ВАГИНОВ, чья фантасмагория мира проходит перед
глазами как бы облеченная в туман и дрожание. Однако через
этот туман вы чувствуете близость предмета и его теплоту, вы
чувствуете наплывание толп и качание деревьев, которые
живут и дышат по-своему, по-вагиновски, ибо художник вылепил
их своими руками и согрел их своим дыханием.
ИГОРЬ БАХТЕРЕВ — поэт, осознающий свое лицо в
лирической окраске своего предметного материала. Предмет и
действие, разложенные на свои составные, возникают
обновленные духом новой обэриутской лирики. Но лирика здесь не
самоценна, она — не более как средство сдвинуть предмет в
поле нового художественного восприятия.
Н. ЗАБОЛОЦКИЙ — поэт голых конкретных фигур,
придвинутых вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его
следует более глазами и пальцами, нежели ушами. Предмет не
дробится, но наоборот, — сколачивается и уплотняется до
отказа, как бы готовый встретить ощупывающую руку зрителя.
Развертывание действия и обстановка играют подсобную роль
к этому главному заданию.
ДАНИИЛ ХАРМС — поэт и драматург, внимание
которого сосредоточено не на статической фигуре, но на
столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях. В момент
действия предмет принимает новые конкретные очертания, полные
действительного смысла. Действие, перелицованное на новый
лад, хранит в себе «классический отпечаток» и в то же время —
представляет широкий размах обэриутского мироощущения.
152
Современность глазами радикальных утопистов
БОР. ЛЕВИН — прозаик, работающий в настоящее время
экспериментальным путем.
Таковы грубые очертания литературной секции нашего
объединения в целом и каждого из нас в отдельности,
остальное договорят наши стихи.
Люди конкретного мира, предмета и слова, — в этом
направлении мы видим свое общественное значение. Ошущать
мир рабочим движением руки, очищать предмет от мусора
стародавних истлевших культур, — разве это не реальная
потребность нашего времени? Поэтому и объединение наше носит
название ОБЭРИУ — Объединение Реального Искусства.
На путях к новому кино
Кино, как принципиально самостоятельного искусства до
сего времени не было. Были наслоения старых «искусств» и, в
лучшем случае, — отдельные робкие попытки наметить новые
тропинки в поисках настоящего языка кино. Так было...
Теперь для кино настало время обрести свое настоящее
лицо, найти собственные средства впечатляемости, и свой,
действительно свой язык. «Открыть» грядущую кинематографию
никто не в силах, и мы сейчас тоже не обещаем этого сделать.
За людей это сделает время.
Но экспериментировать, искать пути к новому кино и
утверждать какие-то новые художественные ступени — долг
каждого честного кинематографиста. И мы это делаем.
В короткой заметке не место подробно рассказывать обо
всей нашей работе. Сейчас — только несколько слов об уже
готовом фильме N 1. Время тематики в кино отошло. Теперь —
самые некинематографические жанры — именно в силу своей
тематичности, — авантюрный фильм и комическая. Когда тема
(фабула, сюжет) самодовлеют, они подчиняют материал, а
находка самобытного специфического материала — уже ключ к
находке языка кино. «Фильм N 1» — первый этап нашей
экспериментальной работы. Нам не важен сюжет, нам важна
«атмосфера» взятого нами материала — темы. Отдельные
элементы фильма могут быть никак не связаны между собой в сю-
153
МАНИФЕСТ
жетно-смысловом отношении, они могут быть антиподами по
своему характеру. Дело, повторяем, не в этом. Вся суть в той
«атмосфере», которая свойственна данному материалу — теме.
Вскрыть эту атмосферу — наша первая забота. Как мы
разрешаем данную задачу — легче всего понять, увидев фильм на
экране.
Не в порядке саморекламы: 24 января с. г. в Доме Печати
— наше выступление. Там мы покажем фильм и подробно
расскажем о наших путях и исканиях. Фильм сделан авторами N 1
— режиссерами Александром Разумовским и Клементием
Минцем.
Театр ОБЭРИУ
Предположим так: выходят два человека на сцену, они
ничего не говорят, но рассказывают что-то друг другу — знаками.
При этом они надувают свои торжествующие щеки. Зрители
смеются. Будет это театр? Будет. Скажите — балаган? Но и
балаган — театр.
Или так: на сцену опускается полотно, на полотне
нарисована деревня. На сцене темно. Потом начинает светать.
Человек в костюме пастуха выходит на сцену и играет на дудочке.
Будет это театр? Будет.
На сцене появляется стул, на стуле — самовар. Самовар
кипит. А вместо пара из-под крышки вылезают голые руки.
И вот все это: и человек, и движения его на сцене, и
кипящий самовар, и деревня — нарисованная на холсте, и свет —
то потухающий, то зажигающийся, — все это — отдельные
театральные элементы. До сих пор все эти элементы подчинялись
драматическому сюжету — пьесе. Пьеса — это рассказ в лицах,
о каком-либо происшествии. И на сцене все делают для того,
чтобы яснее, понятнее и ближе к жизни объяснить смысл и ход
этого происшествия.
Театр совсем не в этом. Если актер, изображающий
министра, начнет ходить по сцене на четвереньках и при этом —
выть по волчьи; или актер, изображающий русского мужика,
произнесет вдруг длинную речь по латыни, — это будет театр,
154
Современность глазами радикальных утопистов
это заинтересует зрителя — даже если это произойдет вне
всякого отношения к драматическому сюжету. Это будет
отдельный момент, — ряд таких моментов, режиссерски-
организованных создадут театральное представление, имеющее
свою линию сюжета и свой сценический смысл.
Это будет тот сюжет, который может дать только театр.
Сюжет театрального представления — театральный, как сюжет
музыкального произведения — музыкальный. Все они
изображают одно — мир явлений, но в зависимости от материала, —
передают его по— разному, по-своему.
Придя к нам, забудьте все то, что вы привыкли видеть во
всех театрах. Вам может быть многое покажется нелепым. Мы
берем сюжет — драматургический. Он развивается в начале
просто, потом он вдруг перебивается как будто посторонними
моментами явно нелепыми. Вы удивлены. Вы хотите найти ту
привычную логическую закономерность, которую — вам
кажется — вы видите в жизни. Но ее здесь не будет! Почему? Да
потому, что предмет и явление, перенесенные из жизни на
сцену, — теряют «жизненную» свою закономерность и
приобретают другую — театральную. Объяснять ее мы не будем. Для
того, чтобы понять закономерность какого-либо театрального
представления, — надо его увидеть. Мы можем только сказать,
что наша задача — дать мир конкретных предметов на сцене в
их взаимоотношениях и столкновениях. Над разрешением этой
задачи мы работаем в нашей постановке «Елизавета Вам».
«Елизавета Вам» написана по заданию театральной секции
ОБЭРИУ членом секции — Д. Хармсом. Драматургический
сюжет пьесы расшатан многими, как бы посторонними темами,
выделяющими предмет, как отдельное, вне связи с остальным,
существующее целое; поэтому сюжет драматургический — не
встанет перед лицом зрителя, как четкая сюжетная фигура —
он как бы теплится за спиной действия. На смену ему —
приходит сюжет сценический, стихийно-возникающий из всех
элементов нашего спектакля. На нем — центр нашего внимания.
Но вместе с тем, отдельные элементы спектакля — для нас
самоценны и дороги. Они ведут свое собственное бытие, не
подчиняясь отстукиванию театрального метронома. Здесь торчит
155
МАНИФЕСТ
угол золотой рамы — он живет как предмет искусства; там
выговаривается отрывок стихотворения — он самостоятелен по
своему значению и в то же время, — независимо от своей воли,
— толкает вперед сценический сюжет пьесы. Декорация,
движение актера, брошенная бутылка, хвост костюма — такие же
актеры, как и те, что мотают головами и говорят разные слова
и фразы.
Композиция спектакля разработана И. Бахтеревым, Бор.
Левиным и Даниилом Хармсом.
156
Современность глазами радикальных утопистов
Андре Бретон
Второй Манифест Сюрреализма?6
буквы 1929
Несмотря на отдельные выступления каждого из тех, кто
причислял или причисляет себя к сюрреализму, все в конце
концов сойдутся на том, что сюрреализм ни к чему так не
стремится, как к тому, чтобы вызвать самый всеобъемлющий и
серьезный кризис сознания интеллектуального и морального
характера; при этом только достижение или недостижение
такого результата может решить вопрос об историческом успехе
или поражении сюрреализма.
С интеллектуальной точки зрения речь шла и еще
продолжает идти о том, чтобы всеми доступными средствами доказать
и любой ценой заставить осознать фиктивный характер старых
антиномий, призванных лицемерно препятствовать всякому
необычному возбуждению со стороны человека; это можно
проделать, показав человеку либо скудный набор таких
средств, либо побуждая его на самом деле ускользнуть от
общепринятых ограничений. Ужас смерти, потусторонние кабаре,
погружение в сон даже самого здорового рассудка,
обрушивающаяся на нас стена будущего, вавилонские башни, зеркала
неосновательности, непреодолимая стена грязноватого серебра
мозгов — эти слишком увлекательные образы человеческой
катастрофы остаются, возможно, всего лишь образами. Все
заставляет нас верить, что существует некая точка духа, в
которой жизнь и смерть, реальное и воображаемое, прошлое и
будущее, передаваемое и непередаваемое, высокое и низкое уже
не воспринимаются как противоречия. И напрасно было бы
Перевод с французского Сергея Исаева.
157
МАНИФЕСТ
искать для сюрреалистической деятельности иной
побудительный мотив, помимо надежды определить наконец такую точку.
Довольно уже этого, чтобы понять, сколь абсурдно придавать
этой деятельности чисто разрушительный или чисто
созидательный смысл: точка, о которой идет речь, уже a fortiori
является точкой, где созидание и разрушение не могут
противостоять друг другу. Ясно также, что сюрреализм не слишком-то
заботится о том, что происходит рядом с ним и именуется
искус ством или антиискусством, философией или
антифилософией, — одним словом, всем, что не имеет своей целью
уничтожение бытия в озаренных светом незрячих глубинах бытия с
душой не льда, но огня. И в самом деле, чего ждать от
сюрреалистического опыта всем тем, кто еще заботится о месте,
которое они займут в мире? В том умственном пространстве,
откуда можно лишь для самого себя затеять некий гибельный, но,
думается, все же высший акт признания, уже не будет стоять
вопрос о том, насколько успешными или непопулярными
окажутся шаги сюрреалистов, — ведь они слышны лишь там, где
сюрреализм, по определению, не способен что-либо
воспринимать. Не хотелось бы отдавать решение этой проблемы в руки
каких-либо других людей; если сюрреализм заявляет, что
способен собственными методами вырвать мышление из-под
власти все более сурового рабства, вновь поставить это мышление
на путь, ведущий к полному постижению его изначальной
чистоты. Уже этого достаточно, чтобы сюрреализм судили по тому,
что он уже сделал и что ему еще остается сделать для
исполнения своего обещания.
Во всяком случае, прежде чем перейти к проверке таких
выводов, нужно определить, к каким же именно моральным
добродетелям обращается сюрреализм, поскольку, как только
он запускает свои щупальца в жизнь — причем, конечно же,
отнюдь не случайно — данного времени, я тотчас же заполняю
эту жизнь анекдотами, например о том, что небо передвигает
стрелки часов, а холод порождает болезни; иначе говоря, я
тотчас же начинаю говорить об этой жизни неким пошлым
образом. Чтобы удержать изначальное измерение этой испорченной
шкалы ценностей, надо начинать с крайней ступеньки аскетиз-
158
Современность глазами радикальных утопистов
ма; дешевле нельзя откупиться. Из самого отталкивающего
клокотания этих лишенных смысла представлений как раз и
рождается, как раз и укрепляется желание выйти за пределы
такого ущербного, абсурдного различия между прекрасным и
безобразным, истинным и ложным, добром и злом. И
поскольку именно от степени сопротивления идее добра зависит более
или менее уверенный взлет духа, направленный к наконец-то
ставшему пригодным для жизни миру, мы понимаем, что
сюрреализм не боялся превратить в догму абсолютное восстание,
полное неподчинение, саботаж, возведенный в правило; мы
понимаем, что для него нет ничего, кроме насилия. Самый
простой сюрреалистический акт состоит в том, чтобы, взяв в руки
револьвер, выйти на улицу и наудачу, насколько это возможно,
стрелять по толпе. И у кого ни разу не возникало желание
покончить таким образом со всей этой ныне действующей мелкой
системой унижения и оглупления, тот сам имеет четко
обозначенное место в этой толпе, и живот его подставлен под дуло
револьвера27.
27 Я знаю, что две последние фразы доставят удовольствие
определенному числу бумагомарателей, которые уже давно пытаются
показать, что я сам себе противоречу. Вот как, значит, я говорю: «самый
простой сюрреалистический акт... «? Ну так что ж! И в то время как
одни, не слишком заинтересованные, пользуются случаем, чтобы
спросить меня, «чего же я жду», другие уже кричат об анархии и пытаются
сделать вид, будто застигли меня на месте преступления — в
состоянии революционного неподчинения порядку. Нет ничего проще, чем
лишить этих бедняг хотя бы жалкого эффекта. Да, верно, прежде чем
я задамся вопросом о том, действительно ли данному существу
присуще насилие, мне важно выяснить, способно ли оно к нему. Я верю в
абсолютную ценность всевозможных проявлений неприятия —
спонтанных или намеренных; и долгое предреволюционное терпение
вдохновляется отнюдь не доводами о всеобщей действенности, о нет, есть
иные доводы, перед которыми я склоняюсь — доводы, делающие меня
глухим к воплю, что каждую минуту готово исторгнуть из нас
чудовищное несоответствие между завоеванным и потерянным, между
дарованным и выстраданным. Ясно, что, называя этот акт самым
простым, я не намереваюсь предпочитать его всем прочим из-за его
простоты; придираться ко мне на этом основании было бы так же глупо,
159
МАНИФЕСТ
По моему мнению, оправдание законности подобного акта
никак нельзя считать несовместимым с верой в тот луч света,
который сюрреализм пытается обнаружить в глубине нашего
бытия. Я просто хотел вернуться к представлению о
человеческом отчаянии, вне которого ничто не может оправдать
подобной веры. Невозможно согласиться с одним, не принимая
другого. И всякий, кто попытался бы принять такую веру,
искренне не разделив отчаяния, быстро стал бы в глазах понимающих
это чужаком. Похоже, что все меньше ощущается
необходимость искать более ранние истоки того расположения духа,
которое мы называем сюрреалистическим и которое так
сосредоточено на себе самом; что же касается меня, то я вовсе не
противлюсь тому, чтобы летописцы, — основательные и не очень,
— выставляли его чем-то специфически современным. Я
больше доверяю данному конкретному моменту, своей мысли, чем
всей значительности, которую пытаются приписать
законченному произведению или же человеческой жизни, завершившей
свой срок. Решительно нет ничего бесплоднее этого
постоянного вопрошания мертвецов: в самом ли деле Рембо перед
смертью обратился в христианство, можно ли найти в завещании
Ленина намеки на осуждение нынешней политики III
Интернационала, верно ли, что невыносимое физическое и чисто
интимное унижение послужило поводом для пессимизма
Альфонса Рабба, совершил ли Сад в период правления Конвента
контрреволюционный акт? Достаточно задаться подобными
вопросами, чтобы осознать хрупкость и ненадежность
свидетельств тех, кого уже больше нет.
Слишком много ловких плутов заинтересовано в успехе
такого духовного мародерства, чтобы я последовал за ними в
этом. В том, что касается мятежа, никто из нас не должен
как, уподобившись благонамеренному буржуа, спрашивать у всякого
нонконформиста, почему он не кончает жизнь самоубийством, или же
вопрошать всякого революционера, почему он не уезжает жить в
СССР. Перейдем к другим доводам! Уже одного того, что некоторым
очень бы хотелось, чтобы я исчез, или моей собственной естественной
склонности к бунту должно быть достаточно, чтобы я самовлюбленно
отказался «очистить помещение».
160
Современность глазами радикальных утопистов
ощущать недостатка в предках. Должен уточнить, что, по
моему мнению, следует избегать культа отдельных людей, как бы
велики они ни были на первый взгляд. За исключением одного
— Лотреамона — я не вижу никого, чья жизнь не оставила бы
какого-нибудь двусмысленного следа. Бесполезно продолжать
спорить о Рембо: Рембо ошибался, Рембо хотел обмануть нас.
Он виноват перед нами уже потому, что допустил толкования,
недостойные его мысли, что не сделал так, чтобы его
невозможно было интерпретировать в духе Клоделя. Еще хуже
обстоит дело с Бодлером («О, Сатана...») и его «вечным
правилом» жизни: «Творить каждое утро молитву Господу,
хранителю всей силы и всей справедливости, молитву моему отцу, Ма-
риете и По как заступникам». Конечно, я знаю: у каждого есть
право противоречить самому себе, но в конце-то концов!
Молитву Господу, молитву По? Этому Эдгару По, который в
полицейских журналах сегодня справедливо именуется «мастером
научных детективов» (начиная с Шерлока Холмса и кончая
хотя бы Полем Валери...). Ну не стыдно ли представлять
интеллектуально соблазнительным образом некий тип
полицейского, всегда связанного с полицией, не стыдно ли
осчастливливать мир полицейским методом? Плюнем же, проходя мимо,
на Эдгара По28. Если благодаря сюрреализму мы без колебания
28 При первой публикации повести «Мари Роже» подстрочные
примечания были сочтены необязательными. Но по истечении
нескольких лет после драматических событий, на которых основано это
повествование, нам показалось уместным поместить их здесь, заодно
включив и разъяснения, относящиеся к общему замыслу
произведения. Некая юная девица, Мэри Сесилия Роджерс, была убита в
окрестностях Нью-Йорка; и, хотя ее смерть вызвала глубокий и
устойчивый интерес, тайна, окутывавшая эту гибель, все еще оставалась
неразгаданной к моменту, когда данная повесть была написана и
опубликована (то есть к ноябрю 1842 года).
Под предлогом рассказа о судьбе некой парижской гризетки автор
тщательно расследовал основные факты подлинного убийства Мэри
Роджерс, одновременно изменив несущественные и всего лишь
случайные подробности. Таким образом, все рассуждения, основанные на
161
МАНИФЕСТ
отбрасываем представление о возможности только тех вещей,
которые «есть» и если мы заявляем, что тем путем, который
«есть», — мы можем показать его и помочь по нему следовать,
— мы придем и к другому, который как принято считать, «не
есть». Если нам не хватает слов, чтобы заклеймить низость
западного мышления, если мы не боимся войти в противоречие с
логикой, если мы не готовы поклясться, что действие,
совершенное во сне, несет в себе меньше смысла по сравнению с
действием, совершенном в состоянии бодрствования, если мы
не уверены даже в том, что все это вообще вот-вот не рухнет со
временем: мрачный старый фарс, поезд, постоянно сходящий с
рельсов, безумная пульсация, перепутанный клубок
пожирающих друг друга и пожираемых тварей, если все это так, — как
же можно ждать от нас хоть какой-нибудь нежности, хоть
какого-нибудь терпения по отношению к механизму сохранения
старого социального порядка, каким бы он ни был? Вот уж это
поистине было бы единственным неприемлемым родом
безумия с нашей стороны. Все годится, все средства хороши для
разрушения прежних представлений о семье, о родине, о
религии. В этом отношении позиция сюрреалистов уже, должно
быть, хорошо известна; теперь нужно лишь, чтобы все знали,
что она не допускает никаких сделок и соглашений. Те, кто
считает своим долгом придерживаться ее, настойчиво
подчеркивают это отрицание, — для того чтобы извлечь наибольшую
вымышленной истории, вполне применимы к истории истинной;
целью рассказа как раз и были поиски истины.
«Тайна Мари Роже» создавалась вдали от места преступления,
причем единственными средствами, примененными для расследования,
были газетные сообщения, которые смог раздобыть автор. Поэтому он
оказался лишенным многих документальных свидетельств, которыми
он воспользовался бы, доведись ему побывать в том месте и
ознакомиться с обстановкой. Однако же, отнюдь не бесполезным будет
напомнить, что показания двух лиц (одно из них в повести выведено
под именем мадам Делюк), данные в разное время и много спустя
после публикации повести, полностью подтвердили не только общие
выводы, но даже все главные положения, на которых эти выводы
были основаны». (Вступительное замечание к «Тайне Мари Роже».)
162
Современность глазами радикальных утопистов
выгоду из всякого иного критерия ценностей. Они
замечательно умеют пользоваться прекрасно разыгранными сожалениями,
с которыми буржуазная публика, всегда готовая бессчетно
прощать им эти «юношеские» промахи, встречает никогда не
покидающее сюрреализм желание дико смеяться при виде
французского флага, выплевывать свое отвращение в лицо
любого священника и обращать против каждого случая
соблюдения «первейших обязанностей» весьма болезненное оружие
сексуального цинизма. Мы боремся со всеми формами
поэтического равнодушия, отвлеченного искусства, утонченного
исследования, чистого рассуждения, мы не желаем иметь ничего
общего ни с малыми, ни с великими накоплениями духа.
Никакие измены, никакие отречения, никакие возможные
предательства не помешают нам покончить с этой ерундой.
Примечательно, впрочем, что, будучи предоставлены самим себе,
люди, которые однажды вынудили нас оставить их в покое, тотчас
же сбились со своего уверенного шага, тотчас же прибегли к
самым жалким средствам, чтобы вернуть себе расположение
защитников порядка, всех этих великих сторонников всеобщей
уравниловки. Дело в том, что неуклонная верность
обязательствам сюрреализма предполагает также бескорыстие, презрение
к опасности, отказ от союзов, к которым, как в конце концов
выясняется, вообще мало кто способен. И разве, если
сюрреализм будет продолжать жить, у нас не сохранится реальная
надежда на то, кто останется хоть кто-то из тех, что первыми
ощутили возможность найти обозначения, первыми осознали
свое желание истины. Во всяком случае, теперь уже слишком
поздно пытаться остановить прорастание этого зерна среди
людей, слишком поздно пытаться заглушить его страхом и
другими сорняками, которые всегда оказывались правы. Вот почему
я поклялся себе, как о том свидетельствует предисловие к
новому изданию «Манифеста сюрреализма» (1929), молча
предоставить некоторое число индивидов их печальной судьбе,
которую, как мне показалось, они вполне заслуживали: так
обстояло дело с господами Αρτο, Карривом, Дельтеем, Жераром,
Лэмбуром, Массоном, Супо и Витраком, поименованными в
«Манифесте» 1924 года, равно как и позднее с некоторыми
163
МАНИФЕСТ
другими. Поскольку первый из вышеупомянутых господ имел
неосмотрительность пожаловаться на это, мне, вероятно, нужно
вернуться к разъяснению своих намерений:
«В изложении «Манифеста сюрреализма», появившегося в
«Непримиримом» 24 августа, — пишет г-н Αρτο, обращаясь в
тот же «Непримиримый» 10 сентября 1929 года, — есть фраза,
которая многое проясняет: «Г-н Бретон не счел необходимым
внести исправления в переиздание своей работы, в особенности
в том, что касается имен; подобное решение служит лишь к его
чести, но поправки появляются сами собою». То, что г-н
Бретон обращается к понятию чести, чтобы осудить нескольких
людей, к которым и относятся упомянутые поправки,
объясняется сектантской моралью, до сих пор поразившей лишь
немногих литераторов. Нужно оставить сюрреалистам эти их
игры в бумажные списки. Впрочем, все, что связано с историей
со «Сновидением», случившейся год тому назад, плохо вяжется
со словом «честь».
Я бы поостерегся обсуждать с лицом, подписавшим это
письмо, тот весьма четкий смысл, который я вкладываю в
слово «честь». Разумеется, я не усмотрел бы ничего особенного в
том, что некий актер в поисках выгоды и минутной славы
решился на роскошную постановку одной из пьес туманного
Стриндберга, к тому же пьесы, которой сам он не придает
важного значения, — я не усмотрел бы в этом ничего особенного,
если бы сам этот актер некоторое время тому назад не выдавал
себя за человека мыслящего, человека, способного на гнев и
даже на пролитие крови, если бы сам он, как это казалось при
чтении отдельных страниц «Сюрреалистической революции»,
не сгорал от страстного желания сжечь все вокруг, восклицая,
что ждет лишь «этого вопля духа, что возвращается к самому
себе, решив в отчаянии смести с пути все преграды». Увы! Для
него это была всего лишь очередная «роль» наряду с прочими,
он поставил «Сновидение» Стриндберга оттого, что услышал,
будто шведское посольство заплатит (г-н Αρτο знает, что я
могу предоставить доказательства); он не мог не понимать, что
это обстоятельство определяет моральную ценность
задуманного им предприятия, но что с того! Этот самый г-н Αρτο, кото-
164
Современность глазами радикальных утопистов
рого я вижу теперь всегда в сопровождении двух полицейских
у входа в «Театр Альфреда Жарри», г-н Αρτο, который
натравил двадцать других шпиков на единственных друзей, что у
него еще оставались, договорившись в комиссариате полиции
об их аресте, — этот г-н Αρτο считает, что мне не пристало
рассуждать о чести.
Уже по тому приему, который встретил наш критический
очерк «Сюрреализм в 1929 году» в специальном номере
журнала «Варьете», мы с Арагоном могли констатировать, что
замечаемая нами ежедневная утрата стыда, позволяющая судить
о моральном облике людей, а также легкость, с которой
сюрреализм при первых признаках компромисса начинает
благодарить того или иного оппонента, — все это менее чем когда-либо
можно счесть лишь отражением вкусов негодяев-журналистов,
для которых человеческое достоинство всегда было лишь
объектом для зубоскальства. Да и можно ли требовать так много
от людей в области, которая до последнего времени была под
наименьшим присмотром; правда, тут возможны исключения
романтического характера — мы говорим о тех, что покончили
с собой и о некоторых других. Зачем мы будем и дальше
изображать из себя возмущенных? Один полицейский, несколько
любителей красиво пожить, двое или трое писак, парочка
неуравновешенных, один кретин, а теперь никто не может
помешать тому, Чтобы к ним присоединилась еще малая толика
людей вполне здравомыслящих твердых и честных, но которых
могут причислить к одержимым; ну не правда ли, вот у нас и
сложилась забавная, безобидная команда, созданная по образу
и подобию самой жизни, — команда людей, которым платят за
пьесы, людей, зарабатывающих очки?
ДЕРЬМО.
Доверием сюрреализма нельзя воспользоваться с благими
намерениями или злонамеренно по той простой причине, что
сюрреализм вообще ни на кого не возлагает доверия. Он не
полагается ни на чувственный мир, ни — неким чувственным
образом на что-либо за пределами этого мира, ни на
постоянство внутренних связей нашего сознания, которые выводят
наше существование из некоей естественной необходимости или
165
МАНИФЕСТ
же высшего каприза, ни на тот интерес, который может
испытывать наш «дух» расправляясь со всякой случайной
клиентурой. И уж тем более он не полагается, — это ведь и так ясно, —
на переменчивость тех, кто вначале верил в сюрреализм. Нет
такого человека в котором мятеж приобретает стойкость и
угасает сам собою и который при этом мог бы помешать этому
мятежу развернуться; нет достаточного числа людей, — да и
сама история отнюдь не повествование тех, что вынуждены
были опуститься на колени нет людей, которые могли бы
воспрепятствовать этому мятежу в его великие и смутные минуты,
когда он укрощал постоянно воскресающего зверя, именуемого
«так-то оно лучше». И в наше время повсюду, — в лицеях,
даже29 в мастерских, на улицах, в семинариях и в казармах, —
29 Мне скажут: как это — «даже»? Ведь именно нам приходится,
— следя при этом, чтобы не притупилось острие того специфически
интеллектуального любопытства, благодаря которому сюрреализм
поражает на их же собственной территории всех этих специалистов в
области поэзии, искусства, психологии, привыкших жить с плотно
закрытыми окнами, — именно нам приходится самим идти на
сближение (достаточно медленное, чтобы избежать резких перебоев) с
рабочим сознанием, которое по самому своему определению слабо
приспособлено к тому, чтобы следовать за ними в этой серии действий,
отнюдь не во всем и не для всех предполагающей революционное
представление о борьбе классов. Мы первыми жалеем о том, что
единственную интересную часть общества систематически удерживают на
расстоянии от того, что занимает сознание другой части, что рабочие
могут уделять время лишь тем идеям, которые способны
непосредственно послужить делу их освобождения, а потому они вынуждены
относиться с одинаковым подозрением ко всему, что намеренно или
случайно оказывается за пределами этих последних, — просто потому,
что здесь социальная проблема не выступает как единственно важная.
Потому нет ничего удивительного в том, что сюрреализм
воздерживается от стремления увлечь в сторону (какой бы слабой ни была эта
возможность) от направления ее собственных, изумительно
действенных размышлений ту часть юношества, которая надрывается, в то
время как другая — с большим или меньшим цинизмом — просто
наблюдает за этой тяжкой работой. Что же пытается сделать сюрреализм
взамен этого, как не удержать для начала у самой границы решитель-
166
Современность глазами радикальных утопистов
есть молодые, чистые люди, те, кто отказывается смириться. К
ним одним я и обращаюсь, ради них одних я и пытаюсь
защитить сюрреализм от обвинения в том, будто он в конечном
счете является всего лишь неким интеллектуальным
времяпрепровождением, подобным любому другому. Пусть они попытаются
совершенно беспристрастно выяснить, что же мы собирались
сделать, пусть они помогут нам, пусть они воскресят нас,
одного за другим, коль скоро в этом возникнет нужда. Нам,
пожалуй, бесполезно защищать себя, утверждая, будто мы никогда
не собирались создавать замкнутый кружок, напоминая, что в
распространении этого слуха заинтересованы лишь те, более
или менее краткое общение которых с нами было нами же и
осуждено как серьезный промах. Это г-н Αρτο, каким мы его
видели и каким его еще можно видеть: получив пощечину от
Пьера Юника в коридоре гостиницы, он зовет на помощь свою
мать! Это г-н Каррив, способный рассматривать все
политические и сексуальные проблемы лишь под углом зрения гаскон-
ского терроризма, в конечном итоге остающийся всего лишь
жалким апологетом Гарина, героя Мальро. Это г-н Дельтей —
достаточно прочесть его недостойную хронику любви,
опубликованную во втором номере «Сюрреалистической революции»
(под редакцией Навилля); после его исключения из
сюрреалистического движения он написал еще «Волосатых» и «Жанну
д'Арк» — стоит ли продолжать!
ной уступки ту небольшую группу людей, вооруженных единственно
своей щепетильностью и относительно которых тем не менее все
свидетельствует о том (да и сами их прекрасные порывы лишь
подтверждают это еще раз), что сами они все еще стоят на стороне роскоши
против нищеты. Мы стремимся к тому, чтобы сохранять в пределах
досягаемости некий набор идей, которые сами мы сочли
поразительными, при этом всячески избегать того, чтобы провозглашение этих
идей вместо средства, каким оно должно быть, превратилось в некую
цель; ибо целью должно стать полное разрушение претензий той
касты, к которой и сами мы поневоле принадлежим, — претензий,
уничтожению которых вне нас мы можем способствовать лишь тогда, когда
нам удастся уничтожить их внутри нас самих.
167
МАНИФЕСТ
Это г-н Жерар, единственный в своем роде, действительно
отвергнутый по причине врожденного слабоумия: вот уж
поистине эволюция, отличная от той, что представлена выше;
теперь он публикует небольшие опусы в «Классовой борьбе», в
«Истине» в общем — ничего серьезного. Это г-н Лэмбур, также
почти полностью исчезнувший из виду; остался разве что
скептицизм, литературное кокетство в худшем смысле этого слова.
Это г-н Массой, чьи широко афишируемые сюрреалистические
убеждения не помешали ему прочитать книжку, озаглавленную
«Сюрреализм и живопись», автор которой, в остальном мало
заботившийся о соблюдении иерархии, не сумел (или не
захотел) отдать ему первенство перед Пикассо (которого г-н
Массой считает негодяем) или перед Максом Эрнстом (которого
он обвиняет разве что в том, что тот рисует хуже него), — это
разъяснение я получил от него самого. Это г-н Су по, а вместе с
ним его полное бесславие — не будем даже говорить о том, что
он подписывает, поговорим лучше о том, чего он не
подписывает, о тех небольших отзвуках и отражениях, которые он
обычно «обходит стороной», всячески отпираясь от своего
авторства с живостью крысы, бегущей по кругу; вот что он
печатает в бульварных листках шантажистского толка вроде
«Послушайте»: «Г-н Андре Бретон, глава сюрреалистической
группы, бежал из притона своей банды на улице Жака Калло (речь
идет о прежней сюрреалистической галерее). Наш друг из
сюрреалистических кругов уведомляет нас, что вместе с ним
исчезли и некие бухгалтерские книги странного общества,
которое было организовано в Латинском квартале, — общества,
борющегося за уничтожение всего. Однако же, как нам стало
известно, добровольное изгнанничество г-на Бретона
скрашивается прелестным обществом некой белокурой сюрреалистки».
Рене Кревель и Тристан Тцара также знают, кому они обязаны
подобными поразительными разоблачениями по поводу своей
жизни, кому они обязаны подобными клеветническими
обвинениями. Что касается меня самого, признаюсь, я испытываю
определенное удовольствие оттого, что г-н Αρτο понапрасну
пытается представить меня человеком бесчестным, а г-н Супо
имеет наглость обвинять меня в воровстве. Это, наконец, г-н
168
Современность глазами радикальных утопистов
Витрак, истинный пачкун всех идей (оставим ему и другому
таракану, аббату Бремону, представление о «чистой поэзии»);
жалкий бедняга, чье простодушие вылилось в признание того,
что его любимая идея, которую он вынашивает как человек
театра, — эту идею, естественно, разделяет и г-н Αρτο, —
состоит в постановке спектаклей, которые могли бы соперничать
своей красотой с полицейскими облавами (заявление «Театра
Альфреда Жарри», опубликованное в «Нувель Ревю Фран-
сэз»)30. Так что, как видим, все очень весело. Впрочем, есть и
другие, много других, не нашедших себе места в этом
перечислении, — либо потому, что их общественная деятельность
слишком незначительна, либо потому, что их мошеннические
проделки затрагивали менее общую сферу, либо потому, что
они пытались выпутаться из этого положения с помощью
юмора, задавшись целью доказать нам, будто весьма немногие из
числа тех, кто в этом подвизался, способны оставаться на
высоте сюрреалистических интенций; при этом они пытались
убедить нас в том, будто тот, кто при первом же колебании
торопится осудить их и подтолкнуть к неминуемой гибели, едва ли
не падая при этом сам, как раз действует в полном согласии с
такими интенциями.
Было бы странно требовать от меня, чтобы я и дальше
воздерживался от комментариев. Я полагаю, что, насколько это в
моих силах, я не должен позволить разгуляться трусам,
мошенникам, карьеристам, лживым свидетелям и доносчикам.
Еще можно наверстать время и суметь ввергнуть их в
замешательство, причем наверстать это время можно только вопреки
их планам. Я думаю, что только такое четкое отмежевание
способно вполне соответствовать нашим целям; я думаю, что было
бы непонятным ослеплением с нашей стороны недооценивать
разлагающую значимость пребывания этих предателей среди
нас, равно как и самой печальной позитивистской иллюзией
было бы предположение, будто эти предатели, которые пока
30 «А затем — к черту Революцию!» — это его историческое
высказывание в сюрреалистической традиции. — Несомненно.
169
МАНИФЕСТ
что делают лишь первые шаги на этом поприще, могут остаться
вполне равнодушными к подобному наказанию31.
31 Я угадал точно: после того как эти строки впервые появились в
«Сюрреалистической революции», я смог насладиться таким хором
обращенных против меня проклятий, что если в этой истории я и
могу в чем-то упрекнуть себя, так это разве что в запоздалом устройстве
всей этой гекатомбы. Если и есть обвинение, со справедливостью
которого я давно готов согласиться, так это обвинение в излишней
снисходительности: впрочем, за пределами круга моих истинных друзей
нашлись ясные головы, которые помогли его сформулировать. И в
самом деле, я порой склоняюсь к слишком большой терпимости в том,
что касалось личных причин той или иной конкретной деятельности
или в особенности личных причин всеобщего бездействия. При
условии, что небольшое число идей, считавшихся общим достоянием, не
ставилось под сомнение, я прощал одному его шалости, другому его
странности, а кому-то еще — почти полное отсутствие способностей.
Будьте уверены, впредь я исправлюсь.
Меня вовсе не раздосадовало, что я один дал возможность
двенадцати подписавшим опус «Труп» (так они с некоторой долей
тщеславия озаглавили посвященный мне памфлет) выказать воодушевление,
которое в одних уже давно перестало быть ошеломляющим, другим
же, по правде говоря, вообще никогда не было присуще. Я смог
констатировать, что предмет, избранный ими для обсуждения на этот раз
по крайней мере мог держать их в состоянии восторженного
воодушевления, которое доселе вовсе не способно было в них родиться, так
что, если поверить самым запыхавшимся из них, дабы возродиться к
жизни, им нужно дождаться моего последнего вздоха. Благодарю,
однако я чувствую себя неплохо; я не бег удовольствия замечаю:
некоторые из них столь хорошо меня узнали за все годы прилежного
общения, что им совершенно невдомек, какой же «смертельный» удар
можно было бы мне нанести; так что знание это подсказывает им
лишь совершенно бессмысленные оскорбления в духе тех, что я
воспроизвожу в качестве курьеза на 140-й странице этого манифеста. Я
купил всего лишь несколько картин, вовсе не собираясь в дальнейшем
превращаться в их раба, — неужто это можно счесть преступлением, —
а ведь если верить этим господам, только в этом и можно меня с
основанием обвинить. Ну да разве еще в том, что я написал этот
«Манифест».
И если по своей собственной инициативе газеты, обыкновенно
более или менее настроенные против меня, тут все же со мной согла-
170
Современность глазами радикальных утопистов
сились, то едва ли здесь можно усмотреть повод для морального
упрека; это избавляет меня от необходимости прибегать к ненужным
подробностям, чтобы дать возможность слишком ясно ощутить, какое зло
они могли бы мне причинить, — так что мне самому прямо-таки не
терпится уверить моих врагов в том, что они на деле оказывают мне
благодеяние своим настойчивым желанием причинить зло:
«Я только что прочитал, — пишет мне М. -А. Р., — памфлет
«Труп» и нахожу, что друзья Ваши не могли лучшим образом воздать
Вам должное.
Их великодушие, их солидарность прямо-таки поражают.
Двенадцать против одного.
Имя мое Вам неизвестно, но я не совсем посторонний. Надеюсь,
Вы предоставите мне возможность засвидетельствовать Вам свое
почтение, передать Вам свое приветствие.
Стоит Вам захотеть, — и если Вы захотите, — протрубить сигнал
общего сбора, и сбор этот окажется громадным; Вы получите
свидетельства от лиц, которые за Вами следуют: многие из них не похожи
на Вас, но они придут, ибо Вы великодушны и искренни, и к тому же
пребываете в одиночестве. Что касается меня самого, то я все эти
последние годы следил за Вашими действиями, за Вашим образом
мыслей».
И действительно, я жду прихода, осмелюсь сказать, не моего, но
нашего дня; я жду дня, общего для нас всех, когда мы рано или
поздно узнаем друг друга лишь по одному знаку — мы-то не идем, как
другие, размахивая руками даже когда очень спешим; вам случалось
это замечать? Мысли мои не продаются. Мне тридцать четыре года, и
более чем когда-либо я ощущаю, что эти мысли способны, подобно
взрыву хохота, безжалостно отхлестать всех тех, кто не умеет
мыслить, равно как и всех тех, кто, если что-то и придумает, то тут же это
продает.
Мне нравится, что меня считают фанатиком. Всякий, кто сожалеет о
внедрении в интеллектуальную сферу варварских нравов, подобных
тем, что начинают там устанавливаться, всякий, кто призывает к
отвратительной любезности, пожалуй, причислит меня к тем людям,
которые наименее способны выйти из решительной битвы всего лишь
с несколькими почетными шрамами. И великой ностальгии
преподавателей, читающих историю литературы, ничего с этим не поделать. В
последние сто лет уже звучали суровые последние предупреждения.
Мы далеко ушли от мягкого, чудного столкновения по поводу «Эрна-
ни».
171
МАНИФЕСТ
И да убережет еще раз дьявол сюрреалистическую идею
(впрочем, как и всякую другую идею, которая пытается
обрести конкретную форму и перевести все лучшее из
воображаемого мира в область фактов). Так, идея любви пытается создать
некое новое существо, а идея Революции — приблизить день
этой Революции, ибо иначе все эти идеи утратили бы свой
смысл (вспомним, что идея сюрреализма стремится всего-
навсего к полному восстановлению наших психических сил
благодаря особому средству, представляющему собой не что
иное, как головокружительное проникновение внутрь, в
глубины нашего «я», не что иное, как постепенное освещение
затаенных мест наряду с последовательным затемнением других, не
что иное, как настойчивое пребывание в запретных зонах;
вспомним, что его деятельность не имеет никаких серьезных
шансов когда-либо прийти к завершению — завершению,
подобному той надежности, что позволяет человеку отличать
зверя от огня или камня), — итак, я повторяю: да убережет дьявол
сюрреалистическую идею от попытки обходиться без своих
аватар. Совершенно необходимо, чтобы мы вели себя так, как
если бы действительно принадлежали «миру», — только после
этого можно наконец осмелиться сформулировать некоторые
оговорки. Не в обиду будет сказано тем, кто огорчается, когда
мы слишком охотно покидаем вершины, на которые они нас
возводят, но я все-таки поговорю здесь о политическом,
«художническом», полемическом подходе; он мог бы стать нашим
в конце 1929 года; я покажу, что противопоставляют этому
подходу на деле некоторые индивидуальные отношения,
выбранные сегодня из числа как наиболее типичных, так и
наиболее частных.
Не знаю, уместно ли здесь отвечать на наивные возражения
тех, кто, прикинув возможные победы сюрреализма в
поэтической области, где тот начал проявляться на деле, сокрушаются,
что он принимает участие в социальных столкновениях; по их
мнению, этим он может лишь повредить себе. Это, без
сомнения, признак лености с их стороны или же скрытое желание,
которое они пытаются нам передать. Вспомним, что Гегель
установил раз и навсегда: «В области морали, коль скоро та от-
172
Современность глазами радикальных утопистов
личается от области общественной, существует лишь одно
формальное убеждение, и если мы и упоминаем убеждение
истинное, это происходит только для того, чтобы указать на
различие и избегнуть путаницы, в которую мы можем угодить,
рассчитывая убеждение таким, каким оно остается здесь, иначе
говоря, рассматривая формальное убеждение, как если бы оно
было убеждением истинным, тогда как последнее появляется
впервые лишь в общественной жизни» («Философия права»).
Процесс определения достаточности этого формального
убеждения больше не может быть осуществлен любой ценой, к
этому определению нельзя и стремиться любой ценой, поскольку,
когда мы придерживаемся такого убеждения, это происходит
вовсе не в силу чести, разума или доверия наших
современников. И согласно Гегелю, нет такой идеологической системы, что
могла бы, не подвергаясь угрозе неотвратимого краха,
позволить себе пренебречь пустотой, которую заполняет в
мышлении принцип воли, действующей исключительно ради себя
самой и нацеленной единственно на размышление о себе самой.
Когда я вспоминаю о том, что верность (в гегелевском смысле
слова) может быть лишь функцией проницательности
субъективной жизни для жизни «субстанциальной» и что, каковы бы
ни были в остальном их различия, эта идея не встретила
никакого основательного сопротивления даже со стороны таких
непохожих мыслителей, как Фейербах, который в конечном итоге
пришел к отрицанию сознания в качестве особого свойства
человека; таких, как Маркс, который был совершенно захвачен
необходимостью до самого основания изменить внешние
условия общественной жизни; таких, как Гартман, который вынес
из теории бессознательного с ее сверхпессимистическими
посылками некое новое вполне оптимистичное утверждение
нашей воли к жизни; таких, как Фрейд, который все более и
более настаивал на самоукреплении сверх-Я, — вот когда я
вспоминаю об этом, мне кажется, что не будет ничего
удивительного, если сюрреализм по мере своего развития займется и чем-то
иным помимо решения некоей психологической проблемы,
какой бы интересной та ни была. И я полагаю, что во имя
признания такой настоятельной необходимости мы неизбежно бу-
173
МАНИФЕСТ
дем ставить перед собой наиболее резким образом вопрос о
социальном режиме, под властью которого мы живем, — иначе
говоря, ставить вопрос о приятии или неприятии этого режима.
И во имя тех же целей будет более чем простительно заодно
осудить тех перебежчиков из лагеря сюрреализма, для которых
все здесь сказанное кажется слишком сложным или слишком
возвышенным. Что бы они ни делали, какими бы криками
лживой радости они сами ни приветствовали свое отступление,
какой бы грубый обман они нам ни предлагали (а с ними и все
те, кто утверждает, будто один режим стоит другого, поскольку
человек тут так или иначе оказывается побежденным), они не
заставят меня позабыть о том, что вообще не им, а, как я
надеюсь, мне придется насладиться той высшей «иронией», которая
применима ко всему, в том числе и к политическим режимам,
— той иронией, которая окажется им недоступной, поскольку
она находится по ту сторону, но предполагает в качестве
предварительного условия любой возможный волевой акт,
состоящий в прохождении полного цикла лицемерия, правдоподобия,
доброй воли и убеждения (Гегель. «Феноменология духа»).
Сюрреализм, коль скоро он намеренно вступает на путь
осознания понятий реальности и нереальности, разума и
бессмыслицы, рефлексии и внезапного побуждения, знания и
«рокового» неведения, пользы и бесполезности и т. д., подобен по
своей направленности историческому материализму по крайней
мере в том, что он исходит из «колоссальной ликвидации»
гегелевской системы. Мне кажется невозможным накладывать
ограничения, скажем экономического плана, на деятельность
мышления, определенно ставшего более гибким благодаря
отрицанию и отрицанию отрицания. Как можно допускать, будто
диалектический метод достоверно применим лишь при
решении социальных проблем? Главное устремление сюрреализма
состоит в том, чтобы отнюдь не для соперничества развить
возможности его применения к наиболее непосредственной
области сознания. Не в обиду будет сказано некоторым
революционерам, чье мышление ограниченно, но я действительно не
понимаю, почему мы уклоняемся от постановки проблем люб-
174
Современность глазами радикальных утопистов
ви, сновидения, безумия, искусства и религии32. О да, я не
боюсь утверждать, что до сюрреализма тут не проводилось
никакой систематизации, тогда как диалектический метод — в той
форме, в которой мы его застали, то есть в форме гегельянской,
— оказался для нас неприменим. Для нас речь также шла о
необходимости покончить с идеализмом как таковым, и только
создание слова «сюрреализм» могло гарантировать нам это;
если уж вспоминать пример Энгельса, можно отметить, что
говорилось о необходимости идти дальше ребяческих
доказательств типа: «Роза — это роза. Роза — это не роза. И однако
же, роза — это роза». Но, да простят мне это отступление о
том, чтобы сохранить эту «розу» в плодотворном движении
куда менее благодушных противоречий; тогда эта роза
последовательно оказывается тем, что вначале имеет свое назначение в
саду; тем, что занимает свое особое место в наших снах; тем,
что невозможно отделить от «оптического букета»; тем, что
может совершенно изменять свои качества, вступая в область
автоматического письма; тем, что решил сохранить от розы
художник в сюрреалистической картине; и, наконец, тем, что
вновь возвращается в сад, но уже в совершенно ином виде.
Отсюда далеко до какого-либо идеалистического мировоззрения, и
мы вообще не стали бы даже его защищать, если бы могли
надеяться, что перестанем служить мишенью для нападок перво-
32 С недавних пор одним из методов, наиболее часто
используемых против меня, стало искаженное цитирование. В качестве примера
покажу, каким образом «Монд» рассчитывал извлечь пользу из такой
фразы: «Утверждая, что он под тем же углом зрения, что и
революционеры, рассматривает проблемы любви, сновидения, безумия,
искусства и религии, Бретон имеет наглость писать... « Правда, как можно
прочитать в следующем номере того же листка, «... в последнем
номере «Сюрреалистическая революция» бросает нам обвинения. Ясно, что
глупость этих людей совершенно не имеет границ». (В особенности с
тех пор как они отклонили, — не удосужившись даже ответить вам, —
ваше предложение сотрудничать в «Монде», не так ли? Но довольно
об этом. ) Точно так же один из создателей «Трупа» сурово осуждает
меня за то, что я якобы написал: «Клянусь никогда больше не носить
французскую форму». Весьма сожалею, но это был не я.
175
МАНИФЕСТ
бытного материализма — нападок, которые одновременно
исходят как от тех, кто из низкого консерватизма вовсе не желает
прояснить отношения между мышлением и материей, равно
как и от тех, кто в силу превратно понятого революционного
сектантства и для вящего презрения вопрошающих смешивает
такой материализм с материализмом, который, по мысли
Энгельса, по сути отличен от него и определяется прежде всего
как интуиция мира, призванная быть испытанной и
реализованной. Как он пишет, «в ходе развития философии идеализм
становится неприемлемым и подвергается отрицанию со
стороны современного материализма. Этот последний,
представляющий собой отрицание отрицания, не выступает простым
восстановлением прежнего материализма: к его прочным
основаниям он добавляет все философское мышление и
естественнонаучные воззрения, выработанные в ходе эволюции за две
тысячи лет, равно как и итог самой этой долгой истории». Мы
также умеем встать в такое исходное положение, когда вся
философия окажется для нас оставленной позади. Думаю, это
удел всех, кто придает реальности не только теоретическую
значимость, и всех тех, для кого вопросом жизни и смерти
становится умение страстно взывать к этой реальности, как того
желал Фейербах: наш удел — полностью, безоговорочно
выказать (как мы это и делаем) нашу приверженность принципам
исторического материализма, тогда как их — бросать в лицо
ошеломленному интеллектуальному миру мысль о том, что
«человек есть то, что он ест « и что будущая революция будет
иметь больше шансов увенчаться успехом, коль скоро люди
станут лучше питаться, — например, каким-то видом бобовых
вместо картошки.
Наша приверженность принципам исторического
материализма... Совершенно невозможно играть этими словами. Если
бы это зависело только от нас самих, — я хочу сказать, при
условии что коммунизм не будет видеть в нас всего лишь
странных зверей, неизбежно вносящих в его стройные ряды
элементы ротозейства и подозрительности, — мы доказали бы,
что с революционной точки зрения способны выполнить свой
долг. К сожалению, подобная решимость интересует только нас
176
Современность глазами радикальных утопистов
самих: сам я, например, уже в течение двух лет не могу, как
мне бы того хотелось — свободно и не привлекая излишнего
внимания, — перешагнуть порог этого дома французской
коммунистической партии, где так много отнюдь не лучших
индивидов — полицейских агентов и других субъектов того же
пошиба — имеют возможность вволю резвиться, как в трактире.
Во время трех допросов, каждый из которых продолжался по
нескольку часов, я вынужден был защищать сюрреализм от
ребяческого обвинения, согласно которому он по сути
представляет собой политическое движение с выраженной
антикоммунистической и контрреволюционной направленностью.
Стоит ли говорить, что, исходя из изначальной направленности
моих идей, я никак не мог ожидать такого со стороны моих
собеседников. «Если вы марксист, — горланил примерно в то
же время Мишель Марти, адресуясь к одному из нас, — вам
нет нужды быть сюрреалистом». Понятно, что в нынешних
обстоятельствах отнюдь не мы сами выбрали для себя
именование «сюрреалисты»: это обозначение шло впереди нас вопреки
нашей воле, подобно тому как эйнштейнианцев называли
релятивистами, а фрейдистов психоаналитиками. Ну как тут не
начать серьезно беспокоиться о подобном снижении
идеологического уровня партии, недавно созданной и столь блестяще
вооруженной двумя наиболее замечательными умами XIX века.
Это слишком знакомая картина: то немногое, что я способен в
этой связи извлечь из моего личного опыта, соответствует
остальному. Меня попросили прочесть в ячейке на газовом
заводе доклад о положении в Италии, пояснив, что мне следует
опираться при этом исключительно на статистические данные
(производство стали и т. д. ), — и самое главное, чтобы там не
было никакой идеологии. Я не смог.
Так что я примирился с тем, что в силу недоразумения — и
только поэтому — в коммунистической партии меня сочли
одним из самых нежелательных интеллектуалов. Однако мои
симпатии слишком тесно связаны с теми массами, которые и
будут совершать социальную Революцию, чтобы я мог
огорчаться по поводу случайных последствий подобной
неприятности. Единственное, с чем я не могу мириться, — это то, что
177
МАНИФЕСТ
благодаря конкретным возможностям самого движения
некоторые известные мне интеллектуалы, чьи моральные принципы
требуют определенной осторожности, безуспешно пытались
заниматься поэзией, философией и переходили, наконец, к
революционной агитации, причем благодаря путанице, которая
там царит, им более или менее удавалось создавать такую
иллюзию; для большего же удобства они поспешно и шумно
начали отрицать все, что, подобно сюрреализму, давало им
возможность наиболее ясно осмысливать собственные
представления, равно как и вынуждало их отдавать себе отчет в
собственной позиции и по-человечески ее оправдывать. Сознание — это
ведь не флюгер, во всяком случае, не только флюгер. И совсем
недостаточно просто осознать внезапно свой долг по
отношению к определенной деятельности и совершенно не важно,
если вследствие этого вы не в состоянии объективно показать,
каким образом вы к этому пришли и в какой точке нужно
было находиться, чтобы к этому прийти. И пусть мне не
рассказывают обо всех этих внезапных революционных обращениях
вроде обращений религиозных; некоторые ограничиваются тем,
что приписывают это нам, добавляя, что сами предпочитают по
этому поводу не высказываться. В этом смысле невозможны ни
разрыв, ни непрерывность мышления. В противном случае тут
пришлось бы проходить старыми переулочками милости... Я
шучу. Но само собой разумеется, что мне на это в высшей
степени наплевать. Ну что ж, я знаю человека; я имею в виду, что
я вполне представляю себе, откуда он происходит, равно как
отчасти могу судить и о том, куда он идет, — и вот вдруг по
чьей-то прихоти вся надежная система соответствий
оказывается напрасной и получается, что человек достигает чего-то
совсем отличного от той цели, к которой он стремился! Неужели
такое возможно? Разве это может быть, когда человеку,
которого мы считали пребывающим в приятном состоянии
личинки, необходимо выйти из кокона своего мышления, коль скоро
он желает лететь на собственных крыльях? Еще раз скажу, что
я в это не верю. Я допускаю, что могло быть совершенно
необходимо, — не только с практической, но и с моральной
стороны, — чтобы каждый из тех, кто таким образом размежевывает-
178
Современность глазами радикальных утопистов
ся с сюрреализмом, кто идеологически ставит его под
сомнение, тем самым заставлял нас обратить внимание на ту
сторону, которая с его точки зрения является наиболее уязвимой: но
такого никогда не было. Правда состоит в том, что
посредственные чувства, по всей вероятности, почти всегда готовы к
подобным внезапным переменам отношения; думаю, что тайну
этого, равно как и тайну значительной переменчивости
большинства людей, следует искать скорее в постепенной утрате
сознания, чем во внезапной вспышке новой формы разума,
столь же отличной от предшествующей формы, как вера
отлична от скептицизма. К великому удовольствию тех, кто
отвергает идеологический контроль, присущий сюрреализму,
подобный контроль не может иметь места в политической сфере;
и пусть они тешат собственное честолюбие: ведь тут самое
важное, что оно предшествовало открытию их мнимого
революционного призвания. Надо видеть, как они насильно
агитируют старых активистов, надо видеть, как они молниеносно,
походя сметают этапы критической мысли, более строгие здесь,
чем где бы то ни было; их надо видеть: одного, призывающего
в свидетели бюстик Ленина за три франка девяносто пять
сантимов, другого — барабанящего по животу Троцкого. Я
отказываюсь понять, как люди, с которыми мы были вместе и
которых по разному поводу в течение трех лет мы разоблачали за
недобросовестность, карьеризм и контрреволюционные
поползновения, как эти моранжи, полицеры и лефебры находят
способ снискать доверие — или по крайней мере создать
видимость этого — со стороны руководителей коммунистической
партии, чтобы опубликовать два номера «Журнала конкретной
психологии» и семь номеров «Марксисткого журнала». После
этого они взялись убедить нас в своей низости, когда после
года «работы» в единстве и согласии пошли разговоры об
отказе от «Конкретной психологии», поскольку она, дескать, «плохо
продается», вдруг решил пойти и донести партийным
функционерам на второго, который был виноват в том что за день
растратил в Монте-Карло сумму в 200 тысяч франков,
врученную ему на цели революционной пропаганды. Последний,
весьма возмущаясь тем, что произошло, поведал мне о своем
179
МАНИФЕСТ
негодовании, нимало, впрочем, не скрывая, что сам по себе
факт растраты действительно имел место. Сегодня же
благодаря содействию г-на Раппопорта во Франции вполне
позволительно хулить имя Маркса, причем ровным счетом никто не
находит в этом ничего дурного. Я спрашиваю вас, где же тогда
наша революционная нравственность?
Понятно, что легкость, с которой подобные господа умеют
внушать почтение тем, кто их вчера приветствовал внутри
коммунистической партии, сегодня же приветствует в стане ее
противников, — сама эта легкость (к вящему искушению менее
разборчивых интеллектуалов) также включалась и должна
будет включаться в сюрреализм, так что тот более не будет иметь
заклятых врагов33. Одни — наподобие г-на Барона, автора
стихов, искусно стилизованных под Аполлинера, но в большей
степени приверженного разгульным наслаждениям и за
отсутствием общих идей созерцающего в огромной чаще
сюрреализма жалкий заход солнца над застоявшимся морем, неся
«революционному» миру плод студенческих экзальтации, самого
33 Каким бы ошибочным ни могло показаться в некоторых
отношениях последнее заявление, я все же полагаю, что сюрреализм, этот
узкий мостик, висящий над пропастью — вовсе не должен быть
снабжен поручнями. У нас есть основание гордиться искренностью тех,
кого их добрый или злой гений в один прекрасный день заставляет к
нам присоединиться. И в эту минуту было бы уж слишком требовать
от них клятвы в непреложном союзничестве; будет бесчеловечным
предполагать в них невозможность последующего развития
всевозможных природных порывов. Как можно требовать прочного и
надежного мышления от двадцатилетнего юноши, который и сам-то
способен представить себя разве что благодаря чисто художественным
достоинствам пары страничек, которые он покорил, — юноши, ужас
которого к любым ограничениям, которым сам он подвергался, еще не
служит гарантией того, что он сам не станет накладывать на других
подобные же ограничения? Между тем именно от такого юнца, от
одного лишь порыва, что в нем воплощен, и зависит в бесконечности
одушевление идеи, лишенной возраста. Но что за досада! Едва он
успел об этом подумать, и вот уже появился другой, тоже
двадцатилетний, С интеллектуальной точки зрения истинная красота a priori
плохо отличима от красоты дьявольской.
180
Современность глазами радикальных утопистов
грубого невежества, приправленного видениями,
вдохновленными 14-м июля. (В своем неподражаемом стиле г-н Барон
пару месяцев тому назад поведал мне о своем обращении в
подлинный ленинизм. У меня есть его письмо, в котором
самые комичные предложения перемежаются с ужасными
общими местами, изложенными языком «Юманите», равно как и с
трогательными заверениями в дружбе, как это бывает принято
у любителей и дилетантов. Я не стану об этом больше
говорить, если он меня не вынудит. ) Другие — наподобие г-на На-
вилля, наблюдая за которым мы просто терпеливо ждем, когда
его поглотит собственная ненасытная страсть к известности,
ведь за очень короткое время он успел перебывать директором
«Крутого яйца», директором «Сюрреалистической революции»,
приложить руку к «Изучающему авангард», побыть
руководителем «Кларте», «Борьбы классов»; он чуть не стал
руководителем «Товарища» и вот теперь выступает на первых ролях в
«Истине», — так вот, эти другие упрекали себя в том, что им
приходилось принадлежать к некоторому направлению, которое
весьма отличается от умеренной благотворительности,
состоящей в защите несчастных, и которой очень любят предаваться
дамы, увлеченные добрыми делами; причем дамы эти любят
потом в двух словах разъяснять им, что же нужно делать.
Достаточно поглядеть, как ловко обходит все это г-н Навилль:
французская коммунистическая партия, русская
коммунистическая партия, большая часть оппозиционеров всех стран (а в их
первых рядах находятся люди, которым он вполне мог что-то
задолжать — Борис Суварин, Марсель Фурье, равно как и
сюрреализм вместе со мною) — все мы выступаем для него в роли
нищих. Г-н Барон, написавший «Поэтический ход вещей»,
пребывает к нему в том же отношении, в каком г-н Навилль
находится к ходу вещей революционному. Как говорит о себе г-н
Навилль, «трехмесячная стажировка в коммунистической
партии, — ну что ж, этого вполне достаточно, поскольку для меня-
то интерес представляет оценка того, что я ее покинул». Г-н
Навилль, во всяком случае, отец г-на Навилля, очень богат.
(Для тех из моих читателей, кто не пренебрегает живописной
деталью, я добавлю, что управленческий аппарат «Классовой
181
МАНИФЕСТ
борьбы» располагается на улице Гренель, 15, в собственном
владении семейства г-на Навилля, каковое представляет собой
не что иное, как старинное поместье герцогов Ларошфуко. )
Подобные соображения кажутся мне сейчас еще менее
безразличными, чем когда бы то ни было. Замечу к тому же, что как
только г-н Моранж решает основать «Марксистский журнал»,
г-н Фридман тотчас же ссужает ему для этой цели пять
миллионов. Хотя невезение при игре в рулетку вынудило его
вскоре возместить своему кредитору большую часть суммы, факт
остается фактом: именно благодаря поразительной финансовой
поддержке он сумел захватить это место, демонстрируя в
дальнейшем свою широко известную некомпетентность. И точно
так же, лишь подписавшись на некоторое количество
учредительских акций предприятия «Журналы», от которого зависит
и «Марксистский журнал», г-н Барон, который унаследовал
дело, может полагать, будто перед ним раскрываются самые
широкие перспективы. Когда несколько месяцев тому назад г-н
Навилль сообщил нам о своем намерении издавать журнал
«Товарищ», который, по его словам, будет отвечать
потребности вдохнуть новую жизнь в оппозиционную критику, на деле
же позволит ему прежде всего получить от Фурье, который
слишком уж проницателен, одну из тех глухих отставок, к
коим он так привык. Я с интересом узнал из его собственных уст,
кто будет нести расходы по этому изданию, — изданию,
руководителем (и, само собой разумеется, руководителем
единственным) которого он должен был стать. Может быть, это были
его загадочные «друзья», с которыми он всякий раз вступает в
длинные и забавные беседы на последней странице своего
журнала и которых, похоже, так живо интересуют цены на
бумагу? Вовсе нет. Это просто-напросто г-н Пьер Навилль и его
брат, которые обеспечат пятнадцать тысяч франков из общих
двадцати тысяч. Остальное дают так называемые «приятели»
Суварина, сами имена которых, как вынужден признать г-н
Навилль, ему неизвестны. Стало быть, для того чтобы твоя
точка зрения возобладала в той среде, которая в этом
отношении обыкновенно выставляет себя наиболее суровой, не так
важно, чтобы эта точка зрения была сама по себе достаточно
182
Современность глазами радикальных утопистов
привлекательной — важнее быть сыном банкира. Г-н Навилль,
который искусно практикует ради получения классического
результата известный метод разделения людей, конечно же, не
откажется ни от какого средства, способствующего навязывать
другим свои революционные взгляды. Однако, поскольку в
этой аллегорической чаще, где я только что обозревал г-на
Барона резвящимся с грацией головастика, уже выпадало
несколько скверных дней на долю неважно выглядящего удава,
там, к счастью, никто не думал, что укротители уровня
Троцкого и даже Суварина не сумеют привести в чувство почтенную
рептилию; пока что нам известно только, что он возвращается
из Константинополя в сопровождении молодого вертопраха
Франсиса Жерара. Ах, эти путешествия, что способствуют
образованию юношей, — они, видимо, не сказываются пагубно на
состоянии кошелька г-на Навилля-отца. Первостепенный
интерес представляет также задача попробовать поссорить Льва
Троцкого с его единственными друзьями. И наконец,
последний, совершенно платонический вопрос г-ну Навиллю: КТО
финансирует «Истину», орган коммунистической оппозиции,
где ваше имя звучит все громче с каждой неделей и ныне
постоянно упоминается на первой странице? Спасибо за ответ.
Если я полагал необходимым так долго распространяться
по поводу подобных сюжетов, то это происходило прежде всего
потому, что в отличие от того, в чем желали уверить нас эти
люди, все эти наши прежние сторонники, которые твердят
сегодня, будто они вернулись из сюрреализма, на самом деле все,
без единого исключения, были нами исключены; и наверное,
небесполезно было бы знать, по какой причине. Наконец, я так
долго рассуждал об этом, чтобы показать, что коль скоро
сюрреализм считает себя связанным нерасторжимыми узами
(вследствие сходства, которое я уже отмечал) с развитием
марксистской мысли и только с нею, он воздерживается и, без
сомнения, еще долго будет воздерживаться от того, чтобы
выбирать между двумя весьма общими течениями, что в настоящее
время сталкивают друг с другом людей, которые, хотя и
расходясь в своем представлении о тактике, тем не менее с обеих
сторон проявили себя истинными революционерами. Ведь
183
МАНИФЕСТ
нельзя же в то самое мгновение, когда Троцкий в своем письме
от 25 сентября 1929 года сообщает, что в Интернационале
действительно произошел поворот официального руководства
влево, когда он всем своим авторитетом подкрепляет требование
принять обратно Раковского, Коссиора и Окуджаву, что в
принципе может привести к тем же последствиям для него
самого, — нельзя же при этом оставаться более непримиримыми,
чем он сам. Ведь нельзя же в то самое мгновение, когда
рассмотрение наиболее мучительного конфликта вызывает со
стороны этих людей публичное заявление, которое, вырываясь из
самых глубин их предельной сдержанности, открывает новую
дорогу для объединения, — нельзя же пытаться, пусть и
исподволь, бередить сентиментальную рану, связанную с
репрессиями, как это делает г-н Панаит Истрати; его поддерживает в
этом г-н Навилль, который мягко увещивает его: «Истрати,
лучше бы тебе не публиковать отрывка из книги в таком
печатном органе, как «Нувель Ревю Франсэз»34. Наше
вмешательство в подобные дела направлено всего лишь на то, чтобы
предостеречь серьезные умы против кучки людишек, которых
мы по опыту знаем как глупцов, шарлатанов и интриганов, но
вместе с тем и как людей, с революционной точки зрения,
злонамеренных. Это почти все, что мы можем тут сделать. И мы
первые сожалеем, что это не так уж много.
Но для того чтобы подобные отклонения, перевороты,
подобные многочисленные случаи злоупотребления доверием
оказались возможными в той самой области, которую я сам
выбрал для насмешек, совершенно необходима многочисленная
публика; а тут едва ли приходится рассчитывать на
бескорыстную деятельность более чем нескольких человек одновременно.
Коль скоро сама революционная задача со всеми строгостями,
которые предполагает ее осуществление, по природе своей не
служит тому, чтобы разделять добрых и злых, лживых и
искренних, коль скоро, к вящему несчастию, ей приходится
ждать, пока некая последовательность внешних событий не по-
34 О Панаите Истратаи и деле Русакова см.: «Нувель Ревю
Франсэз», 1 октября; «Истина», 11 октября 1929 года.
184
Современность глазами радикальных утопистов
заботится о том, чтобы разоблачить одних и бросить на
открытые лица других отсвет бессмертия, как же вы хотите, чтобы
все не происходило еще более жалким образом со всем, что не
относится к этой задаче как таковой, — например, с задачей
сюрреалистической, в той мере, в какой эта вторая задача
попросту не совпадает с первой. Естественно, что сюрреализм
проявляет себя между, а возможно, и ценой непрерывной
последовательности колебаний, зигзагов и предательств, что само
по себе постоянно требует переосмысления его изначальных
посылок; иначе говоря, он постоянно возвращается вспять, к
изначальному принципу своей деятельности, одновременно
оставаясь открытым для вопросов изменчивого будущего, когда
сердечные чувства рискуют притупиться или поблекнуть. Я
должен признать, что далеко не все было сделано, чтобы
довести такое предприятие до его счастливого завершения, хотя бы
потому, что мы не воспользовались в полную меру средствами,
которые определялись именно как наши средства, мы не
полностью испытали методы исследования, рекомендованные в
самом начале этого движения. Я снова к этому возвращаюсь и
настаиваю, что проблема социальной активности — это лишь
одна из форм более общей проблемы, которой занимается
сюрреализм; а проблема эта звучит так: человеческие способы
выражения во всех их формах. Тот, кто говорит о выражении,
говорит прежде всего о языке. А потому не удивительно, что в
начале сюрреализм полагал себя почти исключительно в сфере
языка, не удивительно также, что после некоторых блужданий
он вновь возвращается к этой сфере, хотя бы ради
удовольствия прогуляться по завоеванной территории. Толпы слов, что
были буквально спущены с цепи, толпы слов, которым
намеренно раскрыли двери Дада и сюрреализм, — эти толпы,
независимо от того, что об этом могут подумать, вовсе не являются
словами, что отступают вспять понапрасну. Они проникнут
постепенно, но наверняка в идиотские городки той литературы,
которую до сих пор преподают в школах, и, с легкостью
забывая проводить различие между богатыми и бедными
кварталами, они захватят множество укреплений. Полагая, будто пока
одна лишь поэзия была нами серьезно поколеблена, обитатели
185
МАНИФЕСТ
городка не так уж внимательно стоят на страже; там и сям они
пытаются возвести парочку несущественных укреплений. Они
делают вид, будто даже не обратили внимания на то, насколько
логические механизмы предложения оказываются все более и
более неспособны сами по себе обеспечить человеку то
эмоциональное потрясение, которое лишь одно способно придать
его жизни некоторую ценность. И напротив, продукты этой
деятельности — спонтанной или еще более спонтанной,
непосредственной или еще более непосредственной, продукты,
которые сюрреализм предлагает во все возрастающих
количествах, то есть книги, картины и фильмы, на которые человек
прежде взирал в ошеломлении, теперь эти продукты окружают
его со всех сторон, и именно им он с большей или меньшей
робостью препоручает задачу изменения самого способа своей
чувственности. Я знаю: когда я говорю «человек», это еще не
значит, что таков действительно всякий человек; я знаю, что
ему нужно дать «время» стать таковым. Но поглядите только,
как изумительно тонко и извращенно сумели войти в общее
сознание некоторые совсем новые произведения, произведения,
где царит, мягко говоря, нездоровая атмосфера; если уж
держаться поэзии, то тут можно назвать Бодлера, Рембо (несмотря
на отдельные мои оговорки), Гюисманса, Лотреамона. И
давайте не будем бояться возвести в закон такую болезненность.
Пусть никто не осмелится сказать, что мы не сделали все
возможное, чтобы уничтожить ту глупую иллюзию счастья и
взаимопонимания, которую так великолепно развеял XIX век.
Мы, конечно же, не перестали фанатично любить эти
солнечные лучи, полные миазмов. Но в то же время сейчас, когда
французские власти готовятся столь гротескно отметить
празднествами столетие романтизма, а сегодня мы вполне готовы с
исторической точки зрения считаться его хвостом — правда,
хвостом, весьма далеко отстоящим от всего тела, — тогда как
этот романтизм по самой своей сущности, проявившейся в
1930 году, являет собой полное отрицание как самих властей,
так и всяческих празднеств; сейчас мы полагаем, что сто лет
для романтизма — это еще юность, а то, что ошибочно
считалось его героическим периодом, можно по совести назвать раз-
186
Современность глазами радикальных утопистов
ве что раздраженным плачем существа, которое только сейчас
благодаря нам приходит к осознанию своих желаний. Наконец,
мы должны сказать: если все, о чем думали до появления
романтизма, все, о чем мыслили «классически», было добром, то
тогда он несомненно желает одного лишь зла.
Какой бы ни была эволюция романтизма в политической
сфере, даже если нам будет настойчиво рекомендовано
рассчитывать в деле освобождения человека, — а это ведь первейшее
условие для духа — лишь на пролетарскую революцию, я все
равно буду вынужден сказать, что мы не обнаружили какой-
либо веской причины, которая заставила бы нас пересмотреть
представление о наших собственных выразительных средствах,
— средствах, что подтвердили свою надежность и полезность в
ходе практического употребления. Пусть кто угодно осудит тот
истинно сюрреалистический образ, к которому я мог бы тут
прибегнуть вместо предисловия, — благодаря этому еще нельзя
разделаться со всеми подобными образами. «Эта семья просто
собачий выводок» (Рембо). И когда по поводу такого
вырванного из контекста выражения вдруг начинают с ожесточением
спорить, естественно, что на этой платформе удается собрать
разве что множество невежд. Пока что нашим противникам не
удалось продемонстрировать достижения неонатуралистов, им
так и не удалось успешно употребить все то, что со времен
натурализма было принято относить к высочайшим достижениям
духа. Я вспоминаю сейчас свои ответы на два вопроса, которые
мне были заданы в сентябре 1928 года:
/. Полагаете ли вы, что художественное и литературное
творчество — это чисто индивидуальный феномен? Не кажется
ли вам, что оно может и должно быть отражением крупных и
влиятельных течений, которые определяют собой
экономическое и социальное развитие человечества? 2. Верите ли вы в
существование литературы и искусства, которые выражали бы
чаяния рабочего класса? Каковы, по-вашему, главные
представители такого искусства?
1. Разумеется, с художественным и литературным
творчеством дело обстоит так же, как и со всяким другим
интеллектуальным явлением, — в том смысле, что ему не следует зада-
187
МАНИФЕСТ
ваться иными вопросами, помимо вопроса о суверенности
мысли. Иначе говоря, на ваш вопрос невозможно дать ни
положительного, ни отрицательного ответа, и единственная
последовательная философская позиция, возможная в подобных случаях,
состоит в том, чтобы оценить «противоречие (которое
существует) между характером человеческого мышления, которое мы
представляем себе в качестве абсолютного, и реальностью
такого мышления в массе индивидуальных человеческих существ, у
которых оно имеет определенные границы; это противоречие
способно разрешиться лишь в ходе бесконечного прогресса в
практически бесконечной череде человеческих поколений,
следующих друг за другом. В этом смысле человеческое мышление
одновременно и обладает суверенностью и не обладает ею; а
его способность познавать одновременно и безгранична и
ограниченна. Оно суверенно и безгранично по своей природе, по
своему призванию, по своей мощи в том, что касается его
конечных целей истории; однако оно несуверенно и ограниченно
в каждом из своих проявлений и в каждом из своих
состояний» (Энгельс. «Мораль и право. Вечные истины»). Это
мышление, в той области, в которой вы предлагаете мне
рассмотреть его особые проявления, может лишь колебаться между
осознанием своей совершенной автономности и осознанием
своей жесткой зависимости. В наше время, как мне кажется,
художественное и литературное творчество полностью
принесено в жертву потребностям той драмы, которую пытаются
распутать поистине мучительные усилия философии и поэзии
на протяжении столетия (Гегель, Фейербах, Маркс, Лотреамон,
Рембо, Жарри, Фрейд, Чаплин, Троцкий). И в этих условиях
говорить о том, что подобное творчество может или должно
быть отражением крупных и влиятельных течений,
определяющих собой экономическое и социальное развитие
человечества, значило бы выносить довольно вульгарное суждение,
подразумевающее зависимость мышления от обстоятельств и
ловко обыгрывающее его функциональную природу: тогда нам
неминуемо пришлось бы говорить, что мышление одновременно
не обусловлено и обусловлено, что оно утопично и реалистич-
188
Современность глазами радикальных утопистов
но, находит собственную цель в себе самом или же пытается
лишь служить чему-то другому и т. д.
2. Я не верю в возможность существования сейчас
литературы или искусства, которые выражали бы чаяния рабочего
класса. Если я отказываюсь поверить в нечто подобное, то это
оттого, что в предреволюционный период писатель или
художник, по необходимости получивший буржуазное воспитание,
оказывается по определению не способен эти чаяния выразить.
Я не отрицаю, что он в принципе способен составить себе
представление о них и что при некоторых исключительно
благоприятных моральных условиях он способен осознать
относительность всякой цели по сравнению с делом рабочего класса.
Допустим, что ему хватит проницательности и честности.
Однако он все равно не избежит при этом одного
примечательного сомнения, заложенного в его собственных средствах
выражения, — сомнения, которое заставит его — в себе и для себя —
рассматривать под весьма специфическим углом зрения то
произведение, которое он собирается воплотить в жизнь. Чтобы
оказаться жизнеспособным, это произведение должно
определенным образом размещаться по отношению к некоторым
прочим, уже существующим произведениям, в свою очередь,
открывая дорогу последующим произведениям. Если уж
соблюсти все пропорции, то окажется, что столь же напрасно
восставать, например, против утверждения поэтического
детерминизма, законы которого вовсе не являются случайными, как и
восставать против диалектического материализма. Со своей
стороны, я придерживаюсь убеждения, что два эти порядка развития
совершенно подобны друг другу; и более того, я уверен, что в
них есть одна общая черта: они оба беспощадны. Точно так же,
как доказали свою правоту предсказания Маркса
применительно к тому, что затрагивает почти все внешние события,
случившиеся после его смерти и продолжающие случаться вплоть
до наших дней, мне кажется, что нет ничего, что могло бы
поколебать хоть одно слово Лотреамона в том, что касается
событий, интересных только для нашего духа. И наоборот, мне
представляется, что всякая попытка защитить или хотя бы
привести примеры литературы и искусства, которые принято
189
МАНИФЕСТ
называть пролетарскими, в эпоху, когда ничто еще не может
вызвать к жизни пролетарскую культуру, остается столь же
фальшивой, как и всякое стремление объяснить социальную
жизнь, предпринятое в обход Маркса. Я думаю так по той
убедительной причине, что такая культура еще не была создана
реально даже при пролетарском режиме. «Сумбурные теории
относительно пролетарской культуры, сочиняемые по аналогии
или по контрасту с культурой буржуазной, приводят к
сравнениям между пролетариатом и буржуазией, — сравнениям,
которым совершенно чужд критический дух... Понятно, что в
развитии нового общества неизбежно наступит такое время, когда
экономика, культура, искусство получат большую свободу
движения, то есть прогресса. Но относительно этого мы можем
лишь строить фантастические предположения. В обществе,
освободившемся от унизительной заботы о хлебе насущном, в
обществе, где коммунальные прачечные будут стирать белье
всех граждан; в обществе, где дети — все дети, без исключения,
— сытые, здоровые и веселые, будут впитывать в себя начала
наук и искусств как воздух или солнечный свет; в обществе,
где не останется больше «бесполезных ртов», где свободный
эгоизм человека — а это поистине мощная сила — будет
направлен лишь на познание, на преобразование и улучшение
вселенной, — в таком обществе динамизм культуры окажется
не сравним ни с чем, что было нам известно в прошлом. Но мы
придем к нему только в результате долгого и мучительного
переходного периода, который пока что почти целиком лежит
впереди» (Троцкий. «Революция и культура». — «Кларте», 1
ноября 1923 года). Это замечательное рассуждение, как мне
кажется, раз и навсегда воздает должное претензиям горсточки
шутников и хитрецов, которые сейчас во Франции при
диктатуре Пуанкаре выдают себя за пролетарских писателей или
художников под предлогом, что в их произведениях не описано
ничего, кроме горя и уродства. Этим писателям и художникам
неведомо ничего сверх гнусного репортажа, могильного
памятника или грязных рисунков в уборной, они размахивают перед
нами ссылками на призрак Золя, — того самого Золя, которого
они беспрерывно потрошат, так и не умея ничего путного из
190
Современность глазами радикальных утопистов
него извлечь. Они без стеснения злоупотребляют всем, что
живет, страдает, стонет и надеется; они противятся всякому
серьезному исследованию, они стараются сделать невозможным
любое открытие, они пытаются бесцветно передать то, что, как
им известно, непередаваемо — непосредственное и полное
постижение того, что создается. Эти писатели и художники
являются одновременно и худшими хулителями духа, и самыми
отъявленными контрреволюционерами.
Как я уже начинал говорить выше, достойно сожаления,
что систематические и последовательные усилия, к которым
постоянно призывал сюрреализм, не были по-настоящему
подкреплены им в области автоматического письма и изложения
снов. Несмотря на то, что мы постоянно включали материал
подобного рода в сюрреалистические издания, несмотря на
заметное место, которое он занимает в отдельных произведениях,
следует все же признать, что порой интерес к такого рода
вещам был невысок, скорее, они производили впечатление
«смелых отрывков». Присутствие в этих текстах ясно выраженного
внутреннего рисунка также помешало процессу обращения,
который мы надеялись вызвать с их помощью. Винить следует
крайнюю небрежность большинства авторов подобных опусов,
— небрежность авторов, которые обыкновенно
довольствовались тем, что позволяли своим перьям свободно бегать по
бумаге, нисколько не обращая при этом внимания на то, что
происходило внутри них самих; и тем не менее такое удвоение
было легче схватить и интереснее рассматривать, чем письмо
рефлектирующее. Порой же авторы всего лишь более или
менее произвольно собирали воедино элементы сновидений,
намереваясь, скорее, передать их живописность, чем с
очевидностью и пользой показать, откуда берутся эти элементы.
Подобная путаница, разумеется, сводит на нет всякую пользу,
которую мы могли бы надеяться извлечь из таких операций. Между
тем огромная ценность, которую они представляют для
сюрреализма, заложена в возможности раскрыть перед читателем
определенные логические пространства, в особенности такие,
где логическая способность постижения, действующая во всем
и для всего в пределах нашего сознания, попросту перестает
191
МАНИФЕСТ
работать. Да что я говорю! Эти логические пространства не
только остались неисследованными, — о нет, — мы все так же
мало знаем об источнике того голоса, который способен
услышать каждый и который совершенно особым образом говорит
нам о чем-то отличном от вещей, как нам кажется,
составляющих предмет нашего мышления. Этот голос порой становится
торжественным, когда мы наиболее легкомысленны, или же
плетет чепуху, когда мы несчастны. Впрочем, голос этот не
подчиняется такому простому закону противоречия... Когда я
сижу за столом, он рассказывает мне о человеке, который
вышел из чащи, не сказав мне, разумеется, кто он такой; я
настаиваю, и голос повторяет мне вполне определенно: нет,
решительно я не знаю этого человека. Я успеваю лишь заметить
это, и человек уже исчез. Я слушаю, я нахожусь где-то далеко
от этого «Второго манифеста сюрреализма»... Не стоит
умножать примеры; это голос говорит так... Ибо примеры пьют...
Простите, я и сам не понимаю, о чем тут говорю. Важно было
бы узнать, до какого предела этот голос еще допустим, хотя бы
для того, чтобы повторить: не стоит умножать примеры (а ведь
со времен «Песен Мальдорора» известно, сколь замечательно
свободны могут быть его критические вторжения. Когда голос
отвечает мне, что примеры пьют (?), — может быть, это просто
способ, каким созидающая это сила прячет себя. Но почему она
вообще прячется? Может быть, она разъяснит себя в то самое
мгновение, когда я поспешу застать ее врасплох, вовсе не
схватывая ее на самом деле? Подобная проблема представляет
интерес не только для сюрреализма. Тот, кто выражает себя, всего
лишь использует туманную возможность примирения между
тем, что, как ему известно, нужно было сказать, — и тем, что
он не знал, что должен был сказать по этому поводу, а он все-
таки сказал. Самая строгая мысль не может избежать этого.
Поистине идея подрывается в самом сердце фразы, которая ее
высказывает, даже если фраза эта чиста от всякой прелестной
свободы, которая сопровождает ее смысл. Дадаизм стремился
прежде всего привлечь внимание к самому этому акту подрыва.
Но, как известно, когда сюрреализм обращается к
автоматическому письму, он пытается уберечь от такого подрыва хоть ка-
192
Современность глазами радикальных утопистов
кой-нибудь корабль: остается нечто вроде корабля-призрака.
(Кое-кто полагал, будто сможет использовать этот образ против
меня; но как бы он ни был затерт, мне он кажется подходящим,
и я обращаюсь к нему снова. )
А потому, скажу я, мы должны все более ясно различать
эту сетку в бессознательном каждого человека, в глубинах его
духа, даже если он начнет с того, что станет винить нас в своем
же собственном смущении. При всем том мы далеки от всяких
попыток сократить часть такого смешения, и нам вовсе не
нужно возвращаться к научному исследованию «комплексов».
Конечно же, сюрреализм с социальной стороны, как мы видим,
принявший продуманные положения марксистской теории,
вовсе не собирается по дешёвке избавляться от фрейдистской
критики идей: напротив, он считает эту критику первичной и
единственной по-настоящему обоснованной. Коль скоро он
считает невозможным для себя занять позицию стороннего
наблюдателя во время споров, когда под пристальными взорами
полномочных представителей взвешиваются сравнительные
достоинства различных психоаналитических тенденций —
подобно тому как ему волей-неволей приходится изо дня в день
взволнованно наблюдать за борьбой внутри руководства
Интернационала — ему не хочется наобум вмешиваться и в спор,
который, по его мнению, могут вести с пользой дела разве что
практикующие аналитики. Это явно не та область, в которой
он рассчитывает взвесить и оценить итог собственных опытов.
Однако, тем, кого объединяет сюрреализм, свойственно
придавать особое значение этой способности, упоминаемой
фрейдистами, и именно эта способность определяет собой большую
часть воодушевления, выпадающего на долю обычных людей.
Это стремление создавать, стремление разрушать — с
художественной точки зрения. Я имею в виду определение самого
феномена сублимации35. По самой своей сути сюрреализм требует
35 «Чем больше углубляешься в изучение патологии нервных
заболеваний, — пишет Фрейд, — тем больше замечаешь те отношения,
которые связывают их с другими явлениями психической жизни
человека, даже с такими, которым мы придаем особую значимость. И мы
193
МАНИФЕСТ
от таких людей непременно вносить в осуществление своей
миссии некое новое сознание, как бы дополнять его
своеобразным самонаблюдением, составляющим их отличительные черты
— нечто, остающееся недоступным в состояниях души,
называемых художественными теми, кто сам не относит себя к
художникам, но чаще всего остается всего лишь обычным врачом.
Кроме того, сюрреализм требует, чтобы, проходя путем,
обратным тому, которым они обычно следуют, люди, обладающие во
фрейдистском смысле слова «драгоценной способностью», о
которой мы тут рассуждаем, занимались изучением
сложнейшего механизма вдохновения. Тогда, начиная с того самого
момента, когда вдохновение перестает быть для них чем-то
священным, начиная с того момента, когда, все так же веря в его
необычайную значимость, они будут думать лишь о том, как бы
сбросить с себя его последние узы, — начиная с этого момента
(глядите, тут есть нечто, о чем никто еще не осмеливался даже
видим тут, сколь мало, несмотря на все наши притязания, мы склонны
довольствоваться реальностью; мы видим также, как под давлением
наших внутренних побуждений мы начинаем вести внутри самих себя
некую фантастическую жизнь, которая, помогая нам осуществить
наши желания, компенсирует недостаточность действительного
существования. Человек энергичный, человек, которому все удается
(«которому все удается» — ответственность за такой подбор слов лежит
целиком на Фрейде), — это человек, который умеет превратить в
реальность фантастические желания. Когда подобное превращение не
удается, скажем, в силу внешних обстоятельств или же ввиду слабостей
самого индивида, последний отворачивается от реальности: он уходит
в более счастливый мир своих грез; в случае болезни он переносит
этот мир в содержание своих симптомов. При некоторых
благоприятных обстоятельствах он еще способен найти иной способ перемещать
свои фантазии в реальность, вместо того чтобы решительно уходить от
этой реальности путем регрессии в инфантильные сферы. Похоже, что,
если он наделен художественным даром (столь загадочным с точки
зрения психологии), он может, вместо того чтобы переносить свои
грезы в симптомы, преобразовывать их в художественные
произведения; таким образом он избегает непременно возникающего невроза и
благодаря такому обходному пути устанавливает новые связи с
реальностью».
194
Современность глазами радикальных утопистов
подумать) они вместе с тем будут целиком подчиняться ему.
Нет необходимости углубляться в тонкости; с вдохновением
все мы достаточно знакомы. И тут уж ошибка невозможна —
именно вдохновение вызывало к жизни высшую потребность в
выражении, так было везде и во все времена. Обыкновенно
говорится, что вдохновение либо есть, либо его нет; и, когда его
нет, ничто из того, что призвано его заменить — будь то
человеческое умение, которое сглаживает интерес, будь то
дискурсивный разум или талант, приобретаемый трудом, — ничто не
способно занять его место. Мы узнаем его с легкостью по тому,
как оно целиком захватывает наш ум, так что на протяжении
всего того долгого времени, которого требует данная проблема,
мы не способны превращаться в игрушку того или другого
рационального решения; мы узнаем его и по тому роду короткого
замыкания, которое возникает между данной идеей и тем, что
ей соответствует (например, в тексте), — точно так же, как в
физическом мире короткое замыкание возникает, когда два
«полюса» механизма соединяются проводником, который либо
вовсе лишен сопротивления, либо наделен им крайне слабо. В
поэзии и живописи сюрреализм сделал все возможное, чтобы
увеличить число коротких замыканий. Он стремится сейчас и
будет стремиться всегда к искусственному воспроизведению
того идеального мгновения, когда человек, находящийся во
власти определенной эмоции, вдруг оказывается захвачен чем-
то «сильней самого себя» и, как бы ни противилось этому его
тело, выбрасывается в бессмертие. Если он при этом вдобавок
ясно сознает происходящее, он выйдет из такого приключения
в состоянии полного ужаса. Самое-то главное состоит в том,
чтобы все это время, пока длится таинственный звон, все-таки
продолжать говорить; и как раз благодаря тому, что такой
человек перестает принадлежать себе, он начинает принадлежать
всем нам. Если эти продукты психической деятельности будут
возможно более отделены от стремления обозначать, если они
будут возможно более освобождены от идеи ответственности,
которая всегда готова нажать на тормоза, если они будут
возможно более независимы от всего, что не представляет собой
пассивную жизнь интеллекта, тогда эти продукты — автомата -
195
МАНИФЕСТ
ческое письмо и записи сновидений36 — будут наделены сразу
36 Если я так настаиваю на ценности этих двух операций, то это
отнюдь не потому, что они представляются мне единственной
интеллектуальной панацеей, но потому, что для опытного наблюдателя они
менее подвержены путанице или мошенничеству, а также потому, что
они все же представляют собой лучшее средство дать человеку верное
ощущение своих возможностей. Само собой разумеется, что условия,
налагаемые на нас жизнью, делают невозможным непрерывное
осуществление такого, на первый взгляд, немотивированного умственного
упражнения. Однако те, кто без оговорок отдался ему, — как бы низко
некоторым из них ни пришлось пасть впоследствии, — все же в один
прекрасный день поймут, что они отнюдь не напрасно переносились в
подобную внутреннюю феерию. В сравнении с этими чарами
возвращение ко всякой заранее обдуманной деятельности мышления, как бы
она ни приходилась по вкусу большинству наших современников,
всегда останется для них жалким зрелищем.
Эти вполне непосредственные способы действия, которые,
повторюсь еще раз, открыты для всех, — способы, которые мы настойчиво
пропагандируем всякий раз, когда вопрос, по сути, стоит не о
создании произведений искусства, но об освещении непроявленных, но все
же доступных проявлению областей бытия, где ясно сияет вся красота,
вся любовь и вся добродетель, которые мы едва ли осмеливались
приписывать себе, — эти искусственные способы отнюдь не являются
единственными. Кстати, как представляется, сейчас многого
можно ожидать от некоторых приемов чистого разочарования, применение
которых к искусству и к жизни приводило бы к переключению
внимания не на реальное или воображаемое, но, так сказать, на
оборотную сторону реальности. Легко вообразить себе романы, которые не
могут закончиться, поскольку есть проблемы, остающиеся
неразрешенными. Но вот когда же наконец появится роман, персонажи
которого, тщательно выписанные со множеством подробностей, будут
совершенно предсказуемым образом действовать ради непредвиденного
результата? И наоборот, роман, в котором психология не будет
поспешно выполнять свои великие, но напрасные обязанности за счет
персонажей и событий, но станет действительно удерживаться между
двумя лезвиями на какую-то долю секунды, заражаясь там микробами
случайности? Или роман, в котором правдоподобие декораций
впервые не сумеет скрыть от нас ту странную символическую жизнь,
которую даже самые определенные и обычные предметы ведут во сне?
Или роман, конструкция которого будет совсем простой, но в котором
196
Современность глазами радикальных утопистов
несколькими преимуществами: только они обеспечат материал
по оценке стиля для критики, которая в художественной
области до странности слаба; только они позволят произвести
общую переоценку лирических значений только они дадут
ключ к бесконечной череде выдвигающихся один из другого
ящичков, которая зовется человеком, а потому они еще и не
позволят человеку возвращаться с полдороги; а ведь так иногда
хочется это сделать, хотя бы из чувства самосохранения, когда
в темноте натыкаешься на открывающиеся изнутри двери,
которые ведут к реальности, разуму, гению и любви. Придет день,
когда все эти осязаемые свидетельства существования,
отличного от того существования, которое, как нам кажется, мы
ведем, не будут больше рассматриваться с таким
пренебрежением. Тогда покажется просто удивительным, что, находясь
совсем близко от истины (а ведь сегодня это так), мы заботились
прежде всего о том, чтобы обеспечить себе литературное или
иное алиби, — и это вместо того чтобы, как надлежит,
бросаться в воду, не умея плавать, входить в огонь, не веря в сказку о
фениксе, — и все ради того, чтобы достичь этой истины.
Вина, повторяю, не ложится целиком на нас. Говоря о
недостатке строгости и чистоты, который несколько омрачил эти
первоначальные попытки, я пытаюсь показать испорченность и
искаженность того, что сегодня во многих работах выдают за
истинное выражение сюрреализма. Я в значительной степени
отрицаю соответствие такого выражения самой идее
сюрреализма. Невинность и гнев людей будущего времени позволят
им отделить от сюрреализма то, что непременно будет
оставаться еще живым, позволят им восстановить это начало в
перспективе его собственных задач, — возможно, за счет довольно
радикального разделения. Для нас же, для меня и моих друзей,
довольно будет, если — как я это делаю сейчас — мы поддер-
сцена похищения будет описана словами, более подходящими для
описания усталости и хандры, буря окажется изображенной подробно,
но весело, и так далее? Тот, кто вместе с нами верит, что пора
покончить наконец с провокационными глупостями «реализма», без труда
подберет и другие примеры.
197
МАНИФЕСТ
жим эту фигуру, напрасно обремененную цветами, но все еще
царственную. Хотя сегодня, как и прежде, сюрреализм в какой-
то мере ускользает от нас, но это еще не повод для опасений,
что в чужих руках он станет оружием против нас. Жаль,
конечно, что де Виньи был столь претенциозен и глуп, что у Го-
тье была отвратительная старость, но это в целом не важно для
романтизма. Печально сознавать, что Малларме был
законченным мелким буржуа или что были люди, верившие в
значимость Мореаса, но символизм сам по себе был чем-то иным,
отличным от этого, мы не печалимся о символизме, и т. д.
Точно так же я не думаю, что сюрреализм терпит такой уж
ущерб от потери той или иной личности, даже блестящей, в
особенности когда эта личность, отнюдь не оставаясь цельной,
тем не менее всячески демонстрирует всем своим поведением
желание вернуться к норме. Вот почему, вначале предоставив
Десносу более чем достаточно времени, чтобы он стряхнул с
себя то, что казалось нам лишь случайным злоупотреблением
способностью критиковать, мы, как я полагаю, обязаны сейчас
указать ему, что, более ничего не ожидая от него, мы можем
лишь освободить его от всех прежних обязательств по
отношению к нам. Конечно же, я беру на себя эту задачу не без некой
грусти. В отличие от наших первых попутчиков, которых мы
никогда не рассчитывали удержать надолго, Деснос сыграл в
сюрреализме важную, незабываемую роль, и нынешний момент
менее всего уместен для того, чтобы это отрицать. (Но ведь и
Кирико тоже оказался в подобном положении, не правда ли, и
однако... ) Такие книги, как «Траур за траур», «Свобода или
любовь», «Слова «вижу тебя» — это «семимильные сапоги», и
все остальное, что легенда, куда менее прекрасная, чем жизнь,
приписывает Десносу, забывая о его деятельности, которая
отнюдь не исчерпывалась написанием книг, долго еще будут
сражаться за все, что он ныне пытается опровергнуть. Достаточно
будет сказать, что все это происходило четыре-пять лет тому
назад. Уже в течение некоторого времени Деснос, дурную
услугу которому в этой области оказали те же силы, что прежде
ненадолго его вознесли, те же силы, чью истинную природу он,
похоже, еще не осознавал (он явно не видел, что то были силы
198
Современность глазами радикальных утопистов
тьмы), — Деснос, к несчастью, вдруг решил действовать в
реальном плане, где он был всего лишь человеком, более
одиноким и бедным, чем кто-либо еще; он был подобен тем, кого я
видел прежде, — я говорю «видел», поскольку другие боятся
видеть это, — он был подобен тем, кто, вместо того чтобы жить
своей истинной сущностью, обречен жить тем, что «было», и
тем, что «будет». «Из-за отсутствия философской культуры», —
как он иронически выражается сегодня, — о нет, не из-за
отсутствия философской культуры, но, может быть, из-за
отсутствия философского духа, и, как следствие, отсутствия
надлежащего знания, — он предпочел сменить свой внутренний
образ на какой-либо внешний, заимствованный у истории, и
однако же — что за ребяческая идея — стать Робеспьером или
Гюго! Все, кто его знал, прекрасно понимали, что это просто
помешает Десносу быть Десносом. Он между тем полагал, что
сможет безнаказанно предаваться одному из самых опасных
занятий — журналистике, пренебрегая необходимостью давать
свои ответы на некоторые суровые вопросы, перед лицом
которых тогда оказался сюрреализм: нужно было, например,
выбирать между марксизмом и антимарксизмом. И теперь, когда
индивидуалистический метод уже принес свои плоды, когда это
занятие Десноса совершенно поглотило все остальные, мы, к
великому сожалению, не можем не сделать из этого своих
заключений. Я сказал бы, что, поскольку его деятельность в
настоящее время уже выходит за рамки положения, когда она
была терпимой (пока она оставалась в рамках «Пари-Суар»,
«Ле Суар», «Ле Мерль»), оказалось уместным указать первому
его редактору на ее весьма путаный характер. Статья,
озаглавленная «Наемники общественного мнения» и предложенная
как дар счастливого пришествия этой замечательной урне —
журнальчику «Бифюр», красноречива сама по себе: в ней
Деснос сам выносит себе приговор, и притом каким стилем!
«Нравы редактора весьма многообразны. В целом это наемный
служащий, относительно пунктуальный, довольно ленивый», и т.
д. Он возносит в ней хвалы г-ну Мерлю, Клемансо, и
признается в чем-то более прискорбном, чем все остальное: «Журнал
— это людоед, который убивает тех, благодаря кому он живет».
199
МАНИФЕСТ
Что же удивительного, в конце концов, если в некоем
журнальчике мы можем прочесть следующую глупейшую заметку:
«Робер Деснос, поэт-сюрреалист, которому Ман Рей заказал
сценарий своего фильма «Морская звезда», в прошлом году
ездил со мной на Кубу. И знаете, что он читал мне под
тропическими звездами, этот Робер Деснос? Александрийские стихи,
«александрены». И к тому же (только не повторяйте за мной и
не смущайте прелестного поэта), в некоторых случаях эти
александрийские стихи принадлежали ему самому, а не были
написаны Жаном Расином».
Я и в самом деле думаю, что александрийские стихи, о
которых идет речь, прекрасно дополнят ту прозу, что уже
появилась в «Бифюре». Эта шутка, которая в конце концов даже
перестала быть сомнительной, началась в тот день, когда Деснос,
соперничая в своих пастишах с г-ном Эрнстом Рейно, счел
себя вправе слепить из разных кусочков стихотворение Рембо,
которого нам недоставало. Это стихотворение, как бы вполне
невинное, появилось, к несчастию, под заглавием
«Бодрствующие. Стихотворение Артюра Рембо» в качестве эпиграфа к
роману «Свобода или любовь». Не думаю, чтобы оно добавляло
что-либо — равно как и прочие стихи в том же духе, что вскоре
за ним последовали, — к славе Десноса. Важно, конечно, не
просто согласиться со специалистами в том, что стихи эти
плохи (фальшивы, неловки и пусты), но также заявить, что с
точки зрения сюрреализма они свидетельствуют о смешном
тщеславии и непростительном непонимании нынешних задач
поэтического творчества.
Впрочем, со стороны Десноса и подобных ему это
непонимание постепенно обретает столь активную форму, что
избавляет меня от необходимости долго распространяться по этому
поводу. В качестве решающего доказательства укажу лишь на
невероятную идею, которая пришла им в голову: выбрать в
качестве опознавательного знака для кабачка на Монпарнасе —
обычного места их жалких ночных подвигов — то единственное
имя, прославленное в веках, которое всегда означало вызов
всему, что относится на этой земле к глупости, низости и
трусости — имя «Мальдорор».
200
Современность глазами радикальных утопистов
«Похоже, что у сюрреалистов так делать не полагается.
Господа Бретон и Арагон поистине невыносимы, когда берут на
себя обязанности выступать верховными судьями. Мне даже
говорили, будто двое «адъютантов» были уволены. Понимаете,
что это значит? Есть такие, кому это нравится. Короче, кто-то
договорился назвать новое дансинг-кабаре на Монпарнасе
«Мальдорор». Но говорят, что для сюрреалиста «Мальдорор»
— то же, что Иисус Христос для христианина и, что если такое
имя используют в качестве вывески, господа Бретон и Арагон
наверняка будут шокированы» («Кандид», 9 января 1930 года).
Автор приведенных выше строк, который сам посетил этот
кабачок, поведал нам — вполне беззлобно и в том же небрежном
стиле — о своих впечатлениях: «... И тут как раз прибыл
сюрреалист, то есть еще один клиент. И что за клиент! Г-н Робер
Деснос. Он разочаровал всех, заказав всего лишь лимонный
сок. Заметив всеобщее замешательство, он пояснил унылым
голосом: «Больше ничего в горло не лезет. Два дня уже не
просыхаю!»
Какая жалость!
Разумеется, мне не составило бы никакого труда извлечь
преимущества хотя бы из того факта, что сейчас они не могут
нападать на меня, не задевая одновременно Лотреамона, то есть
того, кто по сути своей недоступен нападкам.
Деснос и его друзья позволят мне повторить здесь,
совершенно спокойно и беззлобно, несколько основных фраз из
моего ответа на опрос, который много лет тому назад проводился
«Зеленым диском». Это слова, в которых мне нечего менять и
сейчас, между тем как Деснос и его друзья не могут отрицать,
что в те времена они сами их полностью одобряли.
«Что бы вы ни говорили, весьма немногие из людей сейчас
руководствуются этим незабываемым светом — светом «Маль-
дорора» и «Стихотворений», о котором не обязательно знать,
чтобы осмелиться творить и быть. Мнение других мало что
значит. Лотреамон — человек, поэт, даже пророк, — да что тут
говорить! Предполагаемая литературная необходимость, на
которую вы ссылаетесь, не сможет отвратить Дух от этого
постоянного пребывания, самого драматичного из всех, равно как
201
МАНИФЕСТ
йот всего, что было и будет отрицанием всех общественных
связей, всяких человеческих уз ради возвращения к значимости
драгоценного обмена и к некоторым элементам прогресса.
Современная литература и философия безрезультатно борются за
право не обращать внимания на откровение, делающее их
ненужными. И весь мир, сам того не Зная, будет пожинать плоды
этого, а потому не удивительно, что лишь самые
проницательные, самые чистые из нас осознают необходимость умереть на
рубеже Прорыва. Свобода, сударь, — это... «
В столь грубом отрицании, которое выразилось в
перекличке слова «Мальдорор» с существованием гнусного кабака, уже
заложено нечто заставляющее меня до сих пор воздерживаться
от того, чтобы выносить суждение обо всем, что может
написать Деснос. Вернемся, поэтически говоря, к этому спору о
катренах37.
Вот к чему приводит злоупотребление словесным даром,
когда оно призвано скрывать абсолютное отсутствие мысли и
устанавливать связи с глупейшей традицией поэта «в облаках»:
в то самое время, когда эта традиция наконец-то была прервана
и, — что бы об этом ни думали немногие запоздалые
стихоплеты, — прервана навсегда, в то время когда она наконец-то
рухнула под давлением совместных усилий тех людей, которых мы
действительно считаем передовыми, потому что они и в самом
деле пожелали сказать нечто. (Это Борель, Нерваль периода
«Орелии», Бодлер, Лотреамон, Рембо 1874—1875 годов, ранний
Гюисманс, Аполлинер «стихотворений-разговоров» и «Кое-
чего»). Становится особенно больно, когда один из тех, кого
мы считали своими, решает вдруг извне нанести нам удар,
равный по воздействию «Пьяному кораблю», — или же вновь
усыпить нас журчанием «Стансов». Правда, в последние годы
вопросы поэтики перестали быть откровением чисто
формального характера, а потому теперь нам гораздо интереснее
оценивать подрывную силу произведений, подобных работам
Арагона, Кревеля, Элюара, Пере, отдавая себе отчет в значимости их
37 См.: «Тела и блага». — «Нувель Ревю Франсэз», 1930 (см.
последние страницы).
202
Современность глазами радикальных утопистов
внутреннего света и думая о том, как в подобном свете
невозможное становится возможным, а допущение начинает
простираться и в область запретного, — чем решать, почему тот или
иной писатель время от времени считает для себя возможным
перейти за эту черту. Тем меньше у нас причин, чтобы и
дальше соблюдать цензуру; в самом деле, отчего среди нас не
находится сторонников этой специфической техники «свободного
стиха», отчего никто не собирается выкапывать из земли труп
Робера де Сузы? Деснос будет смеяться, но мы не согласимся
на такое легкое и простое умиротворение всех.
Каждый день приносит нам, по мере приложения веры и
надежды (за немногими исключениями, все же слишком
частыми для этого рода людей), все новые и новые разочарования,
в которых надо иметь смелость признаваться, — даже не из
соображений умственной гигиены, но, скорее, для того, чтобы
предъявлять жизни ужасный счет утрат. Разве Дюшан не был
свободен, когда он бросил игру, которую вел в связи с войной,
ради бесконечной шахматной партии, которая, может быть, и
дает нам любопытное представление об уме, не желающем
служить, но вместе с тем — тут все время вспоминаешь этот
ужасный Харрар, — напоминает нам о том, что этот ум,
настолько поражен скепсисом, что даже не в силах объяснить
причины такого поступка? Еще менее уместно, что мы
позволяем г-ну Рибемон-Дессеню издавать в качестве приложения к
«Китайскому императору» серию ужасных детективных
романчиков, которые он даже подписывает именем Дессень и
публикует в самых низкопробных кинематографических листках.
Наконец, я беспокоюсь, когда думаю, что Пикабиа, возможно,
собирается отказаться от чистых и совершенных приемов
провокации и ярости — приемов, которые и нам порой было трудно
примирить с нашими собственными, и которые он, однако же,
умел столь блистательно отстаивать (по крайней мере в
живописи и поэзии): «Чтобы заниматься своим делом, чтобы
вносить в него ощущение тончайшего, аристократического
«ремесла», которое никогда не вредит поэтическому вдохновению, но
лишь помогает поэтическому произведению жить в веках и
оставаться вечно юным, — нужно быть бдительным... нужно
203
МАНИФЕСТ
сплачивать ряды и не пытаться втираться в число
«совестливых»... нужно способствовать воплощению идеала» и т. д. Даже
если учитывать особое положение «Бифюра», в котором были
напечатаны эти строчки, — полноте, неужели это пишет Пика-
биа, которого мы так хорошо знаем?
Но при всем этом нас внезапно охватывает желание воздать
должное человеку, от которого мы были далеки на протяжении
многих лет, — воздать должное, ибо форма выражения его
мыслей нас все еще интересует — поскольку, судя по тому, что
нам доводилось у него читать, его заботы не стали для нас
совершенно чуждыми, и, учитывая эти обстоятельства, возможно,
существуют основания полагать, что наше с ним взаимное
непонимание не было так серьезно, как мы с ним думали. Вполне
возможно, что Тцара, который в начале 1922 года, в то время
когда движение «Дада» прекращало свое существование как
движение, расходился с нами в оценке практических средств
достижения общих целей, оказался невольной жертвой
чрезмерных превентивных мер, которые мы тогда приняли против
него (правда, он поступил также по отношению к нам), — мер,
которые, не ограничиваясь слишком хорошо известной
постановкой «Бородатого сердца», послужившей поводом к нашему
разрыву, вызвали с его стороны ответное действие, достойное
сожаления, относительно которого он уже заявил, — и с
недавнего времени мне это стало известно, — что речь идет о
взаимном недоразумении. (Следует признать, что создание возможно
большей путаницы всегда оставалось главной целью спектаклей
«Дада» и что их организаторы прежде всего стремились
довести до крайнего предела сумятицу и путаницу на сцене и в
зале. Просто в тот раз мы с Тцара, к несчастью, не оказались
вместе, на одной стороне. ) Что касается меня, то я весьма
охотно даю свое согласие на такое толкование происшедшего и
не вижу никаких причин, отчего бы всем нам, замешанным в
этом деле, не предать его забвению. К тому же, на мой взгляд,
интеллектуальная позиция Тцара начиная с того самого
времени всегда была безупречной, и лучшим доказательством
широты духа будет признать это сейчас публично. Что же касается
моих друзей и меня самого, то нам хотелось бы продемонстри-
204
Современность глазами радикальных утопистов
ровать этим шагом к примирению, что при всех
обстоятельствах мы руководствуемся отнюдь не сектантским желанием
любой ценой обеспечить победу собственной точки зрения (ибо
даже от Тцара мы не требуем полностью ее разделять), но,
скорее, нашим стремлением признавать значимость того, что мы
считаем ценностью всюду, где она действительно имеет место.
Мы признаем действенность поэзии Тцара, то есть мы считаем
эту поэзию единственным реально заслуживающим внимания
явлением за пределами сюрреализма. Когда я говорю о ее
действенности, я имею в виду, что она осуществляет свои цели в
весьма широкой области и что она является сегодня весьма
примечательной с точки зрения человеческого спасения. Когда
я говорю, что она действительно имеет место, это надо
понимать как указание на то, что я противопоставляю ее всему, что
могло бы с тем же успехом происходить вчера и позавчера; в
первом ряду того, что Лотреамон не сделал еще совершенно
невозможным, находится поэзия Тцара. Даже учитывая, что
книга «О наших птицах» вышла совсем недавно, молчание
прессы кажется не слишком оправданным.
Вовсе не нуждаясь в том, чтобы просить Тцара изменить
свою позицию, мы хотели бы просто убедить его действовать
более активно, чем он это делал в последние годы. И
поскольку нам известно, что он хочет, как прежде, объединить свои
усилия с нашими, мы можем напомнить ему, что, как он сам
признавался, он пишет, «потому что ищет людей, и ничего
больше». В этом отношении, как он может припомнить, мы
были подобны ему. Не будем же ставить себя в положение,
когда окажется, что мы вначале нашли то, что затем потеряли.
Я озираюсь, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно
обменяться знаками взаимопонимания, но напрасно. Возможно,
следовало бы обратить внимание Домаля, начавшего в своей
«Великой игре» интересное исследование о дьяволе, что у нас
нет причин не одобрять большую часть заявлений, которые он
подписывает сам или вместе с Леконтом, если бы только у нас
не сложилось довольно печального мнения о слабости, прояв-
205
МАНИФЕСТ
ленной им в определенных обстоятельствах38. С другой
стороны, достойно сожаления, что Домаль до сих пор уклоняется от
того, чтобы определить свою личную позицию, а частично и
взять на себя ответственность за то, как представлен
сюрреализм в «Великой игре». Трудно понять, почему, воздавая
почести Рембо, автор в то же время не приходит к чистому и
простому обожествлению Лотреамона. «Беспрестанное
созерцание черного Свидетельства, абсолютного провала», — мы
совершенно согласны с этим, именно на это мы обречены. Зачем
же тогда, исходя из мелких соображений, противопоставлять
одну группу другой? Зачем, если не из тщеславного желания
прославиться, он делает вид, будто никогда не слышал о Лот-
реамоне? «Но великие черные антисолнца, источники истины в
сетке действительности, в серой занавеси небесного изгиба, —
они приходят и уходят, и дышат друг другом, а люди называют
их Отсутствиями» (Домаль. «Добровольно погибшие». —
«Великая игра», весна 1929 года). Тот, кто говорит подобным
образом, храбро признаваясь, что более не владеет собою, не
может не предпочесть — как он сам вскоре заметит — оказаться
на нашей стороне.
Алхимия слова — это выражение, которое сплошь и рядом
повторяют наугад, сегодня должно быть понято буквально.
Если даже глава «Пора в аду», в которой оно появилось,
возможно, и не в полной мере выражает их мощь, нам тем не менее
кажется верным, что они очень точно определяют сердцевину
той сложной деятельности, которой сегодня занят один лишь
сюрреализм. С нашей стороны было бы литературным
ребячеством притворяться, будто мы не обязаны во многом этому
знаменитому тексту. И разве восхитительный XIV век был
менее велик в плане человеческой надежды (равно как, конечно,
и в плане безнадежности) оттого, что столь гениальный автор,
как Фламель, обрел таинственные силы благодаря уже
существовавшей прежде рукописи Авраама-еврея, или же оттого, что
тайны Гермеса не были полностью утрачены? Я так не думаю;
я полагаю, что изыскания Фламеля, которые, как мне пред-
См.: «Продолжение следует». — «Варьете», июнь 1929 года.
206
Современность глазами радикальных утопистов
ставляется, являются их непосредственным следствием, ничуть
не умаляются оттого, что обрели такую помощь и содействие.
То же самое происходит и сейчас, в наше время, когда
некоторые люди благодаря Рембо, Лотреамону и другим как будто
услышали некий голос, сказавший им, как некогда ангел Фла-
мелю: «Внимательно поглядите на эту книгу, вы ничего в ней
не поймете, ни вы, ни многие другие, но в один прекрасный
день вы увидите в ней то, что не сумел увидеть никто»39. И
они более не смогут оторваться от видения. Я хочу, чтобы
стало ясно: сюрреалистические изыскания имеют поразительное
сходство целей с изысканиями алхимическими, философский
камень — это не что иное, как средство, которое должно было
позволить человеческому воображению одержать
блистательную победу над вещами, и сейчас мы снова, после целых столе-
39 Этот раздел «Второго манифеста сюрреализма» был написан
три недели тому назад, когда я вдруг узнал о статье Десноса,
озаглавленной «Тайна Авраама-еврея», которая появилась накануне в 5-м
номере «Документов». «Не подлежит сомнению, — написал я 13
ноября, что Десноса и меня в одно и то же время одолевала одна и та же
забота, хотя мы действовали совершенно независимо друг от друга.
Пожалуй, стоит установить совершенно ясно, что ни один из нас не
узнал случайно о планах другого, и я могу определенно утверждать,
что имя Авраама-еврея ни разу не было названо. Две из трех
исторических фигур, упомянутых в качестве примера в тексте Десноса (мне,
кстати, не понравилась их вульгарная интерпретация; впрочем, они
относятся уже к XVII веку), — те, описание которых я привожу ниже
(само же описание заимствовано у Фламеля). Со мной и с Десносом
подобное случается уже не впервые (см.: «Явление медиумов», «Слова
без морщин». — «Потерянные шаги», изд. «Нувель Ревю Франсэз»). Я
всегда придавал наибольшее значение подобным медиумическим
явлениям, которые сохраняются в аффективных связях. В этом смысле
мне нечего менять в том, что я довольно подробно изложил в «Наде».
Г-н Г. Ривьер в «Документах» сообщил мне в дальнейшем, что Деснос,
когда его попросили написать об Аврааме-еврее, услышал это имя в
первый раз. Это свидетельство, которое заставляет меня по сути
отказаться от гипотезы о прямой передаче мыслей на расстоянии, тем не
менее, как мне кажется, в целом подтверждает общий смысл моего
наблюдения.
207
МАНИФЕСТ
тий приручения разума и безумного отказа от таких попыток,
должны попробовать решительно освободить воображение
благодаря «долгому, бесконечному, безрассудному расстройству
всех чувств» и всего остального. Возможно, нам стоит начать с
того, чтобы украсить стены наших жилищ изображениями,
которые сперва просто покажутся нам прекрасными, подобно
тому как это случилось с Фламелем, перед тем как он нашел
свой первый элемент, свою «материю», свою «печь». Он любил
показывать «короля с огромным ножом, который заставлял
солдат убивать в своем присутствии великое множество
маленьких детей Их матери горько плакали у ног безжалостных
воинов, в то время как кровь упомянутых детей, будучи
предварительно собрана другими солдатами, выливалась в
огромный сосуд, где купались небесные Солнце и Луна». А затем
ему явился «юноша с крылышками на ногах, держащий в руке
блюдце, с которого свешивалась зелень, покрывавшая голову
За ним же бежал и летел на распростертых крыльях огромный
старик, на голове у которого были закреплены часы».
Разве это не напоминает сюрреалистическую картину? И
кто знает, может быть, дальше благодаря новым свидетельствам
мы столкнемся с необходимостью употреблять совсем новые
вещи или же такие, что давно вышли из употребления? Я
вовсе не думаю, что мы вдруг начнем глотать сердца лягушек или
же с волнением прислушиваться — почти как к биению
собственного сердца — к кипению воды в реторте. Или, скорее, я не
могу сказать заранее, я просто жду. Я знаю только, что человек
не достиг еще предела своих испытаний, и я хотел бы лишь
приветствовать яростную страсть (füror), в которой Агриппа
(напрасно или осмысленно) пытался различить четыре
разновидности. В сюрреализме мы имеем дело исключительно с
furor. Важно понимать, что речь идет не о простой перестановке
слов или произвольном перераспределении зрительных
образов, но о воссоздании состояния души, которое сможет
соперничать по своей напряженности с истинным безумием;
нынешние авторы, которых я цитирую, достаточно все это
разъяснили. Мы ничего не можем поделать, если Рембо посчитал
нужным извиняться за то, что он называл своими «софизмами»;
208
Современность глазами радикальных утопистов
если, по его выражению, все это потом прошло; такое
заявление не представляет для нас ни малейшего интереса. Мы
усматриваем в этом всего лишь обычную мелкую трусость,
помешавшую ему догадаться о будущей судьбе, ожидавшей
некоторые из его идей. «Сегодня я знаю, как приветствовать
красоту» — со стороны Рембо просто непростительно заставлять нас
верить в то, что ему удалось вырваться на свободу вторично, в
то время как он попросту возвращался в тюрьму. «Алхимия
слова» — можно лишь пожалеть о том, что «слово» берется
здесь в несколько ограниченном смысле; впрочем, сам Рембо,
кажется, признавал, что «поэтическое старье» занимает
слишком много места в этой алхимии. Кроме того, слово, как,
например, считали каббалисты, — это то, по образу чего
сотворена человеческая душа; известно, что его возносили все выше и
выше, пока не признали первообразом причины причин; и в
качестве такового оно пребывает во всем, чего мы боимся, во
всем, о чем мы пишем, — равно как и во всем, что мы любим.
Я утверждал, что сюрреализм все еще пребывает в
подготовительном периоде, а теперь еще спешу добавить, что, вполне
возможно, период этот продлится, пока я сам жив
(утверждение «пока я сам жив» — весьма слабое указание на то, что я
еще не в состоянии допустить, что некий Поль Люка встретил
Фламеля в Бруссе в начале XVII века, что тот же самый Фла-
мель, сопровождаемый женой и сыном, был замечен в Опера в
1761 году и что он ненадолго появился в Париже в мае 1819
года — в то время, когда, как говорят, он снимал лавочку в
Париже, на рю де Клери, 22). По сути дела, подготовительный
период по большей части относится к сфере
«художественного». Тем не менее я предвижу, что эта подготовка подходит к
концу, и потрясающие идеи, рожденные сюрреализмом, явятся
наконец воочию под грохот колоссального взрыва, а затем
свободно помчатся вперед. Всего можно ждать от нынешнего
определения волевых усилий некоторых людей: придя после нас,
они будут действовать еще более беспощадно, чем мы. Во
всяком случае, сами мы полагаем, что достаточно способствовали
пониманию скандальной глупости всего, что к моменту нашего
прихода считало себя мыслящим; мы полагаем, что наконец
209
МАНИФЕСТ
способствовали — пусть даже мы этим бы и ограничились —
тому, чтобы мышление было подчинено наконец мыслимому.
Позволительно задаться вопросом: кого же на самом деле
хотел отвадить Рембо, когда он пророчил потерю разума и
безумие тем, кто рискнет идти по его стопам. Лотреамон
начинает с того, что предупреждает читателя: «если он не приступит к
чтению со строгой логикой и активностью духа, хотя бы
равной дерзости вызова, смертельные испарения книги (то есть
«Песен Мальдорора») растворят в себе его душу, подобно тому
как вода растворяет кусок сахара». Однако он тут же
добавляет, что «только некоторые сумеют вкусить этот горький плод,
не подвергаясь опасности». Проблема проклятия, которая пока
что удостаивалась разве что иронических или невнятных
комментариев, сейчас актуальна, как никогда. Сюрреализм только
теряет, когда пытается отвести от себя это проклятие. Здесь
важно вновь прибегнуть к «Маранатхе» алхимиков, которую
помещали в начала произведения, чтобы отвадить профанов.
Именно это, как мне казалось, жизненно необходимо
разъяснить тем из наших друзей, которые, похоже, слишком
увлеклись продажей и размещением своих картин. «Мне бы
хотелось, — как недавно писал Нуже, — чтобы те из нас, чье имя
начинает что-то значить, стерли его из памяти других». Не
очень точно представляя себе, кого он имеет в виду, я полагаю,
во всяком случае, что от тех и других можно по крайней мере
требовать, чтобы они перестали столь благодушно себя
демонстрировать. Ведь прежде всего следует избегать одобрения
публики. Если хочешь избежать путаницы, нужно непременно
препятствовать публике входить внутрь. Я бы добавил, что ее
нужно держать у дверей в состоянии полной растерянности,
благодаря целой системе вызовов и провокаций.
Я ТРЕБУЮ ОТ СЮРРЕАЛИЗМА40 ИСТИННОГО И
ГЛУБОКОГО ЗАТМЕНИЯ ОККУЛЬТИЗМА.
40 Я понимаю, что читатель тут же спросит меня, как возможно
прийти к оккультизму. Независимо от тех усилий, которые прилагают,
чтобы избавиться от паразитической и чисто «французской»
тенденции, в соответствии с которой сюрреализм должен завершаться песен-
210
Современность глазами радикальных утопистов
ками, я думаю, что все мы заинтересованы в продолжении серьезного
изучения этих наук: сегодня скажем, среди древних наук оказалась в
различных отношениях скомпрометирована астрология, среди
современных же — метапсихология (в особенности та ее часть, что
затрагивает криптостезию, то есть способность ощущать сокрытое). Речь идет
всего лишь о том, чтобы подходить к этим наукам с минимально
необходимым сомнением, а для этого — в обоих случаях нужно
составить себе точное позитивное представление об исчислении
вероятностей. В таком исчислении самое главное — никому не передоверять
проверку. При соблюдении такого условия, думаю, мы не можем
оставаться равнодушными, узнав, что, к примеру, некоторые индивиды
способны воспроизводить рисунок, помещенный в запечатанный и
непрозрачный конверт, и могут делать это даже в отсутствие самого
автора рисунка, равно как и в отсутствие всех, кто мог бы получить
какую-то информацию о том, что это такое. Во время всевозможных
опытов, имевших место при так называемых «светских играх», чисто
развлекательный характер которых, как мне кажется, ничуть не
умаляет значимости того, что происходило (а появлялись при этом
сюрреалистические тексты, одновременно записанные несколькими
людьми, писавшими в определенное время в одной и той же комнате, когда
совместное творчество позволяло получать уникальную фразу или
уникальный рисунок, в котором каждый из участников выполнял
лишь один элемент — будь то подлежащее, глагол, прилагательное или
же изображение головы, живота, ног («Изысканный труп». —
«Сюрреалистическая революция», № 9—10; «Варьете», июнь 1929 года),
позволяло определить нечто неизвестное («Диалог в 1928 году». —
«Сюрреалистическая революция», № И), позволяло предвидеть
события, к которым совершенно неожиданно приводило осуществление
некоего условия («Сюрреалистические игры». — «Варьете», июнь 1929
года) и т. д. ); нам казалось, что при этом возникла некая странная
возможность мышления, а именно единение. Ведь, не правда ли,
самые поразительные соответствия устанавливаются именно так,
необъяснимый, но вместе с тем и неопровержимый фактор вмешивается в
ход вещей чаще всего, и, по правде говоря, именно здесь возникают
необычные места встречи. Но пока мы можем лишь отметить их.
Впрочем, совершенно очевидно, что с нашей стороны было бы
несколько тщеславно рассчитывать в этой области исключительно на
собственные силы. Помимо требования подсчета вероятностей —
таковое в метапсихологии почти всегда находится в несоответствии с
преимуществами, которые можно извлечь из малейшего предположения,
211
МАНИФЕСТ
и каковые для начала заставляют нас ожидать чего-то в десять или в
сто раз более частого, нам следует также считаться с даром, особенно
редко встречающимся у людей, по несчастью более или менее
отравленных социальной психологией, — с даром, соотносящимся с
проблемой двойственности и ясновидения. Ничто так не бесполезно, как
попытка «следовать» за некоторыми субъектами, которые чувствуют
себя столь же уверенно в нормальном мире, как и в мире ином;
причем в духе вызова, брошенного одновременно и артистическому
балагану, и медицинскому кабинету, — одним словом, в духе сюрреализма.
Результат всех этих наблюдений должен фиксироваться в
натуралистической форме, которая, конечно же, исключает всякую поэтизацию.
Повторяю еще раз: я требую, чтобы мы умалили себя перед лицом
медиумов, которые, пусть даже и в небольшом количестве, все же
существуют, и чтобы мы подчинили интересы нашего дела тем, кто
является прямым посредником общения. Мы с Арагоном уже говорили:
да здравствует истерия с ее кортежами юных и нагих женщин,
скользящих вдоль крыш. Вообще, проблема женщины связана со всем
чудесным и тревожным. Причем связана в той самой степени, что и
доверие, которое неиспорченный человек способен питать не только к
Революции, но еще и к любви. Я настаиваю на этом потому, что отказ
от любви — пусть по идеологическим мотивам — представляет собой
одно из редких неискупимых преступлений, которые способен
совершить в своей жизни человек, обладающий хоть толикой разума. Тот,
кто называет себя революционером, возможно, попытается убедить нас
в невозможности любви в условиях буржуазного строя; кто-нибудь
еще сделает вид, будто служит делу, которое ревниво отторгает его от
любви; по-настоящему же почти никто не осмелится с открытыми
глазами отвергнуть великий день любви, в котором сливаются
воедино как высоконравственная и в то же время расхожая идея спасения,
так и идея духовной гибели. И если не поддерживать в себе состояния
ожидания или обостренной восприимчивости, то можно ли по-
человечески говорить о любви?
Я недавно написал во введении к анкете, распространенной
«Сюрреалистической революцией»: «Если есть некая идея, которая сумела
до сегодняшнего дня уклониться от всех попыток упрощения, некая
идея, которая смогла противостоять самым ярым пессимистам, то
похоже, что это как раз идея любви; лишь она одна способна хоть на
мгновение примирить всякого человека с идеей жизни.
Это слово любовь, которое скверные шутники пытались
подвергнуть всяческим обобщениям, всевозможным искажениям (сыновняя
212
Современность глазами радикальных утопистов
любовь, божественная любовь, любовь к родине и т. д. ), — бесполезно
говорить, что мы возвращаем слову строгий и угрожающий смысл, в
котором проявляется безусловная привязанность к человеческому
существу, — привязанность, основанная на величественном признании
истины, нашей истины «душой и телом» — каковы бы ни были душа
и тело этого существа. В процессе поисков этой истины,
составляющей основание всякой реальной деятельности, речь идет о резком и
внезапном отказе от системы более или менее старательных
исследований в пользу и ради свидетельств, которые не родились из наших
усилий, причем известно, что сама эта истина в один прекрасный день
загадочным образом воплотилась в данных конкретных чертах. То, о
чем мы говорим, надеюсь, лишит желания отвечать нам этих
специалистов по «наслаждению», коллекционеров приключений, трубадуров
сладострастия, как бы они ни пытались лирикой прикрыть свою
манию, — равно как и всех «адептов» так называемой безумной страсти
и вечных воздыхателей, влюбленных лишь в собственном
воображении.
Я всегда надеялся, что меня услышат другие — и только они одни.
Поскольку здесь идет речь о возможностях оккультного преображения
сюрреализма, я поворачиваюсь лицом к тем, кто не побоится понять
любовь как идеальное место оккультного преображения всякого
мышления. Я говорю им: существуют реальные явления, но есть и зеркало
духа, в которое огромное большинство людей может заглянуть, так и
не угадав себя в отражении. Ужасный контроль вовсе не действует так
уж надежно. Существо, которое ты любишь, живет. Язык откровения
произносит некоторые слова громко, другие же — очень тихо, и
притом с разных сторон одновременно. Нужно смириться с тем, что
обучаться приходится понемногу, по каплям.
С другой стороны, когда думаешь о том, что астрологически выражает
в сюрреализме преобладающее влияние Урана, как не пожелать (с
точки зрения сюрреализма), чтобы появилось критическое и надежное
произведение, посвященное Урану? Такое произведение помогло бы
нам закрыть серьезную старую лакуну. Можно сказать, что в этом
смысле еще ничего не предпринималось. Состояние неба,
соответствующее рождению Бодлера и являющее нашему взору замечательное
сочетание Урана и Нептуна, пока еще остается непостижимым. О
соединении Урана с Сатурном, которое происходило с 1896 по 1898 год
и которое повторяется лишь каждые сорок пять лет, о соединении,
которое определяет собой рождение Арагона, Элюара и мое
собственное, — об этом соединении нам известно лишь то (и это определил
213
МАНИФЕСТ
Тем самым я заявляю право на абсолютную строгость.
Никаких уступок миру и никакого милосердия. Судьба ужасной
сделки в наших руках.
Да сгинут те, кто крошит проклятый хлеб птицам.
«Всякий человек, который, желая достичь высшей цели
души своей, — читаем мы в Третьей Книге Магии, —
отправляется вопрошать оракулов, должен, чтобы обрести желаемое,
полностью отрешить дух свой от вещей низких, он должен
очиститься от всякой болезни, слабости духа, от злобы и подобных
пороков, равно как и от всякого иного состояния, противного
разуму, проистекающего так же неизбежно, как ржавчина из
железа». В Четвертой Книге твердо определяется, что
ожидаемое откровение требует также, чтобы он пребывал в «чистом и
светлом месте, затянутом со всех сторон белой тканью», и
чтобы он так же хорошо справлялся с дурными духами, как и с
добрыми, — разумеется, по мере возможного «обретения
достоинства». Он настаивает на том, что книга дурных духов
написана на «весьма чистой бумаге, которая никогда не
употреблялась прежде»; обыкновенно тут показывают чистый пергамент.
Известно, что маги умели содержать в ослепительной
чистоте как свои одежды, так и свои души, и я не понимаю,
почему, ожидая столь многого от некоторых операций умственной
алхимии, которые мы вам продемонстрировали, мы в этом
отношении оказываемся менее требовательными, чем они. Между
тем, особенно резко упрекая нас за это, г-н Батай тут же
склонен прощать нам этот недостаток. Сейчас в журнале «Докумен-
Шуанар), что, будучи еще мало изученным в астрологии, оно, «по
всей вероятности, означает глубокую любовь к наукам, изучение
загадочного, острую необходимость обучаться и познавать». (Понятно, что
лексика Шуанара вызывает некоторые сомнения. ) «Кто знает, —
добавляет он, — возможно соединение Сатурна с Ураном положит
начало новой школе в науках? Этот планетарный аспект, нашедший себе
отражение в гороскопе, может соответствовать структуре человека,
наделенного рефлексией, мудростью и независимостью, — человека,
способного стать первоклассным исследователем». Эти строки, взятые
из «Звездного воздействия», относятся к 1893 году, а в 1925 году
Шуанар заметил, что его предсказание, похоже, начинает сбываться.
214
Современность глазами радикальных утопистов
ты» он ведет весьма изящную кампанию против того, что он
называет «гнусной жаждой всевозможных согласий». Г-н Батай
интересует меня лишь постольку, поскольку он льстит себя
надеждой противостоять суровой дисциплине духа, которой
нам в целом удается подчинить все остальное; и нам вовсе не
кажется непоследовательным, что ответственным за эту
дисциплину сейчас считают главным образом Гегеля; а эта
дисциплина не может казаться менее суровой только оттого, что
иногда пытается стать дисциплиной антидуха (впрочем, именно
тут она и встречается с Гегелем). Г-н Батай сделал своей
профессией отказ рассматривать в мире что-либо еще, кроме
самых гнусных, самых отвратительных и самых испорченных
вещей; он предлагает человеку, для того, чтобы отказаться
приносить пользу чему-либо определенному, «абсурдно бежать
вместе с ним с глазами тревожными и переполненными тайных
слез, — бежать к каким-нибудь провинциальным домам,
полным призраков более гнусных, чем мухи, и более злобных и
ядовитых, чем парихмахерские салоны». Если мне и случается
цитировать подобные речи, то только потому, что, как мне
кажется, они касаются не одного лишь г-на Батая, но также и
всех тех прежних сюрреалистов, которые пожелали иметь руки
развязанными, с тем чтобы отчасти прийтись ко двору
повсюду. Возможно, г-ну Батаю и удастся их всех объединить; то, что
может из этого произойти, представляется мне весьма
интересным. Начнем с того, что, как нам кажется, г-ну Батаю уже
удалось организовать: тут уже есть господа Деснос, Лейрис, Лэм-
бур, Массой и Витрак; и не нужно объяснять, что, к примеру,
г-н Рибемон-Дессень еще не оказался в этой компании. Я
сказал бы: весьма знаменательно то, что тут заново собрались все
те, кого какой-либо грех увел прочь от первоначально
определенной деятельности, поскольку — и это весьма вероятно — их
с самого начала связывало разве что общее недовольство.
Забавно думать, что невозможно уйти в сторону от сюрреализма
без того, чтобы не наткнуться на г-на Батая; любопытно также
отметить, что отвращение к строгости может проявиться путем
подчинения другой строгости.
215
МАНИФЕСТ
Вместе с деятельностью г-на Батая (которая, впрочем, не
слишком известна) мы наблюдаем агрессивное возвращение
прежнего антидиалектического материализма, который в этот
раз понапрасну пытается обойтись без Фрейда. «Материализм,
— говорит он, — то есть непосредственная интерпретация,
исключающая всякий идеализм, интерпретация грубых явление-
материализм, если он не желает, чтобы его считали неким
испорченным идеализмом, должен непосредственно опираться на
экономические и социальные явления». Поскольку здесь не
уточняется, что речь идет об «историческом материализме» (да
и как это можно было бы сделать?), мы считаем себя
обязанными заметить, что с точки зрения философского выражения
такое определение туманно, с точки же зрения поэзии и
новизны оно равно нулю.
Если что-то тут менее туманно, так это участь, которую г-н
Батай готовит небольшому числу конкретных идей, которые у
него есть, — идей, о которых ввиду их характера трудно
сказать, явились ли они из области медицины или же экзорцист-
ской практики. Относительно появления мухи на носу оратора
(Жорж Батай. «Человеческая фигура». — «Документы», № 4)
— главном аргументе, направленном против меня, скажем, что
нам давно известно старое и бессмысленное рассуждение
Паскаля; Лотреамон давно уже отдал ему должное: «Дух самого
великого человека (подчеркнем троекратно — самого великого
человека) не настолько зависим, чтобы его мог обеспокоить
малейший шум Тинтамарры, который раздается рядом. Чтобы
помешать его мыслям, не нужно молчания пушек. Тут не
нужно голоса жаворонка или перепелки. Муха не может как
следует рассуждать — человек гудит у нее над ухом». Мыслящий
человек может с тем же успехом расположиться на вершине
горы, как и на носу у мухи. Мы столько говорим о мухах лишь
потому, что г-ну Батаю нравятся мухи. О, нет, нет, нам
нравится митра древних заклинаний, митра из чистого льна, к
которой сзади была приделана золотая полоска; мухи не садились
на нее, поскольку ее специально кропили водой, чтобы их
отгонять. Несчастье г-на Батая состоит в том, что он рассуждает;
разумеется, он рассуждает как человек, у которого «муха на
216
Современность глазами радикальных утопистов
носу», что сближает его скорее с мертвецом, чем с живым, но
все-таки он рассуждает. Он ищет, пользуясь тем небольшим
механизмом, который еще не полностью отказал, не полностью
погряз в его навязчивых идеях; и именно поэтому, что бы он
ни говорил, он не может делать вид, будто он, как болван,
противостоит любой системе вообще. Случай г-на Батая тем более
парадоксален и неудобен, что сама его фобия по поводу «идеи»
не может не принять идеологического оборота как только он
делает первую же попытку эту идею переделать. Состояние
сознательной недостаточности, принимающее острые формы
общения, как сказали бы медики. И в самом деле, перед нами
некто, кто возводит в принцип утверждение, что «ужас не
влечет за собой никакой патологической снисходительности; он
играет исключительно ту же роль, что и удобрение в процессе
роста растений У этого удобрения, конечно же, может быть
удушливый запах, но в целом оно благоприятно для цветения».
Эта идея, бесконечно банальная в своей формулировке, по сути
своей бесчестна и патологична (тут остается только доказать,
что Луллий, и Беркли, и Гегель, и Раббе, и Бодлер, и Рембо, и
Маркс, и Ленин в жизни своей вели себя, как свиньи). Можно
отметить, что г-н Батай совершенно бездумно злоупотребляет
прилагательными: «грязный», «слабоумный», «едкий»,
«гнусный», «испорченный», — и эти слова используют отнюдь не
для того, чтобы описывать невыносимое состояние вещей, они
служат ему, чтобы лирически выразить его наслаждение. Когда
«нечто неназываемое», как сказал бы Жарри, оказывается у
него в тарелке, г-н Батай заявляет, что он в восхищении41. Этот
человек, который в дневные часы своими осторожными
пальцами библиотекаря перелистывает старые и зачастую
прелестные рукописи (мы знаем, что такова его служба в
Национальной библиотеке), по ночам предается гнусным удовольствиям с
книгами, которые ему хотелось бы привести в соответствие с
41 Маркс в своей работе «Различие между натурфилософией
Демокрита и натурфилософией Эпикура» показывает нам, как в каждую
эпоху рождаются философы-волосы, философы-ногти, философы-
внутренности, философы-экскременты и т. д.
217
МАНИФЕСТ
собственными представлениями. Свидетельством тому может
служить хотя бы «Апокалипсис Сен-Севера», которому он
посвятил статью во втором номере «Документов», — статью,
служащую примером лжесвидетельства. Пусть читатель обратится
хотя бы к гравюре «Потоп», воспроизведенной в этом номере,
и пусть скажет мне, действительно ли объективно «радостное,
неожиданное чувство появляется при виде козла, который
изображен внизу страницы, равно как и при виде ворона, чей
клюв глубоко погрузился в мякоть (тут г-н Батай доходит до
экстаза) человеческого лица». Придавать человеческий облик
архитектурным деталям, как он делает на протяжении всего
этого очерка — это все еще не более чем классический признак
психостении. По правде говоря, г-н Батай попросту очень
утомлен, и, когда он предается рассуждению (которое у него с
легкостью выворачивается наизнанку) о том, что «внутренность
розы вовсе не соответствует ее внешней красоте, так что, когда
обрываешь все лепестки ее венчика, остается просто щеточка
отвратительного вида», он просто невольно заставляет меня
усмехнуться, оттого что я вспоминаю сказку Альфонса Алле. В
ней султан уже настолько исчерпал прелести тех, кто служил
ему предметом развлечения, что главный визирь, испугавшись,
что тот погибнет от скуки, привел к нему весьма красивую
девицу, которая начала танцевать для него одного танец с
покрывалами. Она была так прекрасна, что султан приказал, чтобы
всякий раз, когда она останавливается, с нее снимали одно из
покрывал. Вот она уже совсем нага, и тут султан лениво делает
знак рукой, чтобы ее продолжали раздевать, и прислужники
поспешно сдирают с нее кожу. Тем не менее истинно то, что
роза, даже лишенная всех лепестков, остается розой, так же как
в этой истории истинно то, что баядерка продолжает танцевать.
Если же мне возразят, приводя в пример «подозрительный
жест маркиза де Сада, который, будучи заточен с безумцами,
приказал принести прекраснейшие розы, чтобы разбросать их
лепестки в отхожем месте», — я отвечу, что для того, чтобы
этот акт протеста утратил свое поразительное значение,
довольно было бы, чтобы он был совершен не человеком,
проведшим двадцать семь лет жизни в заточении за свои идеи, а
218
Современность глазами радикальных утопистов
чиновником в библиотеке. Между тем все дает основание
думать, что Сад, чья моральная и социальная решимость — в
отличие от волевых усилий г-на Батая — была направлена на то,
чтобы человеческий дух сбросил свои оковы, хотел благодаря
этому жесту вообразить себя поэтическим идолом, этим
условным знаком, который волей-неволей, независимо от самих
цветов, и в меру восприимчивости каждого из нас стал
прекрасным средством передачи как самых благородных, так и самых
низких чувств. И вообще, надлежало бы воздержаться от
прямой оценки подобного факта, который, даже если и не является
чистым вымыслом, никак не может ущемить совершенной
внутренней честности жизни и мышления Сада; он никак не
может поколебать и той героической решимости, с которой Сад
создавал собственный порядок вещей, порядок, который, так
сказать, вовсе не зависел от всего, что ему предшествовало.
Сюрреализм менее чем когда-либо расположен обходиться
без этой внутренней цельности; он не довольствуется тем, что
оставляют ему те или иные индивиды в промежутке между
двумя небольшими предательствами, которые они пытаются
скрыть под тем серьезным предлогом, что, де, надо же ведь и
жить как-то. Нам приходится иметь дело с этой милостыней
так называемых «талантов». Нам кажется, что мы требуем либо
согласия, либо полного отказа, а вовсе не словесных
упражнений или сохранения старых надежд. Речь идет о том, готов ли
человек — да или нет! — рискнуть всем ради единственной
радости — заметить вдали, в глубине того ущелья, куда мы
предлагаем сбросить все наши жалкие жизненные удобства, все, что
еще осталось от нашего доброго имени и наших сомнений,
существующих вперемешку с приятными стекляшками
«чувствительности», с радикальной идеей бессилия и бессмыслицей
наших предполагаемых обязанностей, — увидеть там свет,
который перестает угасать.
Мы утверждаем, что сюрреалистическое действие не может
рассчитывать на успех, если оно не проводится в условиях
моральной антисептики, необходимость которых немногие пока
что готовы признать. Без соблюдения этих условий, однако же,
невозможно остановить рост раковой опухоли духа, когда чело-
219
МАНИФЕСТ
век с тоской признает: некоторые вещи «существуют», тогда
как другие, которые вполне могли бы быть, «не существуют».
Мы же полагаем, что все эти вещи должны совпадать или же
накладываться друг на друга на этой границе. Речь идет не о
том, чтобы останавливаться на этом, но о том, чтобы по
крайней мере отчаянно цепляться за эту границу.
Человек, который попусту робеет по причине нескольких
чудовищных исторических провалов, тем не менее способен
свободно верить в свою свободу. Он остается хозяином этой
свободы несмотря на все прежние туманы, что постепенно
проходят и рассеиваются, несмотря на все слепые силы, что ему
противостоят. Не в этом ли состоит смысл краткой обнаженной
красоты, равно как и смысл доступной и долгой красоты,
медленно обнажаемой? Поэт полагает, что ключ к любви найден,
— пусть он поищет его получше: ключ этот здесь. Только от
самого поэта зависит умение подняться над преходящим
чувством, чтобы жить рядом с опасностью, а затем умереть. Пусть,
презрев все запреты, он воспользуется орудием мщения,
обратив идею против животного состояния всех существ и всех
вещей, — с тем чтобы однажды, оказавшись побежденным (но
побежденным при условии, если мир останется прежним
миром), он смог бы приветствовать залп своих печальных орудий
как салют спасения.
220
Современность глазами радикальных утопистов
Антонен Αρτο
Театр жестокости
(Первый манифест/2
спет 1932
Нельзя продолжать беззастенчиво проституировать саму
идею театра. Театр что-то значит лишь благодаря магической,
жестокой связи с реальностью и опасностью.
Если поставить вопрос о театре таким образом, он должен
привлечь всеобщее внимание. При этом само собой разумеется,
что театр с его материально-физической стороной (а также
постольку, поскольку он требует себе некоего пространственного
выражения, которое, впрочем, вообще является единственно
реальным) позволяет магическим средствам искусства и речи
проявиться органично и во всей их полноте, подобно неким
новым обрядам экзорцизма. Из всего этого следует, что театр
не может обрести своих особых средств воздействия, пока ему
не вернули его язык.
Иначе говоря, вместо того чтобы возвращаться к текстам,
которые считаются определяющими и как бы священными,
необходимо прежде всего разрушить привычную зависимость
театра от сюжетных текстов и восстановить представление о
едином языке, стоящем на полпути от жеста к мысли.
Этот особый язык можно определить лишь через присущие
ему средства динамического и пространственного выражения,
которые противоположны выразительным средствам
диалогической речи. Театр может силой вырвать у речи как раз ее спо-
42 Перевод с французского Сергея Исаева.
221
МАНИФЕСТ
собность распространяться за пределы слов, развиваться в
пространстве, — способность разлагающим и колеблющим образом
воздействовать на чувства. Именно здесь в дело включаются
интонации, особое произношение отдельного слова. Здесь
включается — помимо слышимого языка звуков — также
зримый язык объектов, движений, поз, жестов, — однако лишь при
том условии, что их смысл, внешний вид, наконец, их
сочетания продолжены до тех пор, пока сами они не превратятся в
знаки, а знаки эти не образуют своего рода алфавит.
Убедившись в существовании такого пространственного языка, —
языка звуков, криков, света, звукоподражаний, — театр должен
затем организовать его, создав из персонажей и вещей
настоящие иероглифы и используя их символизм и внутренние
соответствия применительно ко всем органам чувств и во
всевозможных планах.
Стало быть, речь идет о том, чтобы создать для театра
некую метафизику речи, жестов и выражений и в конечном итоге
вырвать театр из психологического и гуманитарного
прозябания. Но все это окажется бесполезным, если за такими
усилиями не будет ощущаться попытка создать реальную
метафизику, не будут слышны призывы к необычным идеям,
предназначение которых как раз и состоит в том, что их нельзя не
только ограничить, но даже формально очертить. Это идеи,
которые касаются понятий Творения, Становления, Хаоса и
относятся к космическому порядку; они дают первое представление
о той области, от которой театр совершенно отвык. Только они
могли бы обеспечить напряженное и страстное слияние между
Человеком, Обществом, Природой и Вещами.
Проблема, конечно, не в том, чтобы принудить
метафизические идеи вернуться на сцену; важно всерьез приложить
некие усилия, выдвинуть некие призывы в связи с этими идеями.
Юмор с его анархией, поэзия со свойственным ей символизмом
и образностью — вот настоящие примеры усилий,
направленных на возвращение к таким идеям.
Теперь стоит поговорить об этом языке с материальной
стороны. Иными словами, надо обсудить все способы и все
средства воздействия на чувственную сферу.
222
Современность глазами радикальных утопистов
Само собой разумеется, что этот язык обращается к
музыке, танцу, пластике, мимическим средствам. Ясно также, что он
прибегает к движениям, гармониям и ритмам, — однако все это
лишь в той степени, в какой они могут способствовать
выражению некой центральной идеи, которая сама по себе
бесполезна для отдельного вида искусства. Стоит ли говорить о том,
что язык этот не довольствуется обычными фактами и
обычными страстями, но пользуется в качестве трамплина
ЮМОРОМ РАЗРУШЕНИЯ — смехом, помогающим ему обрести
навыки разума.
Однако благодаря своему чисто восточному способу
выражения этот объективный и конкретный театральный язык
ущемляет и зажимает органы чувств. Он вторгается в
чувственную сферу. Отбросив обычное для Запада
словоупотребление, он превращает слова в заклинания. Он возвышает голос.
Он использует внутренние вибрации и свойства голоса. Он
исступленно повторяет все те же ритмы. Он нагромождает
звуки. Он стремится очистить, притупить, заклясть и остановить
чувственность. Он обнаруживает и высвобождает новый
лиризм жеста, который своим сгущением и размахом в конечном
счете превосходит лиризм слова. Наконец, он разрывает
интеллектуальную привязанность языка к сюжетной канве, давая
примеры новой и более глубокой интеллектуальности, которая
скрывается за жестами и знаками, возвысившимися до уровня
и достоинства экзорцистских обрядов.
Ибо чего стоили бы весь этот магнетизм и вся эта поэзия,
чего стоили бы все эти средства прямого волшебства, если бы
они реально не выводили дух на путь к чему-то большему,
если бы истинный театр не сообщал нам смысла творчества, к
которому мы прикасаемся лишь поверхностно, но
осуществление которого, однако же, вполне возможно в этих иных планах.
И не столь уж. важно, что такие иные планы на деле
подвластны духу, а значит и разуму; говорить здесь об этом —
значит приуменьшать их важность, что совсем не интересно и
довольно бессмысленно. Существенно то, что есть некие
надежные средства, способные привести чувственную сферу к более
глубокому и тонкому восприятию; такова цель обрядов и ма-
223
МАНИФЕСТ
гии, а ведь театр в конечном счете — это всего лишь их
отражение.
ТЕХНИКА
Стало быть, речь идет о том, чтобы превратить театр как
таковой в функцию, — в нечто столь же определенное и столь
же четкое, как кровообращение в артериях, — или же в нечто
на первый взгляд хаотичное, как развертывание сновидений в
нашем сознании. Все это достижимо посредством действенного
сцепления, посредством настоящей постановки, целиком
подчиненной нашему вниманию.
Театр сможет вновь стать самим собой, — то есть средством
для создания истинной иллюзии, — только обеспечив зрителя
достоверным осадком сна или же его собственным вкусом к
преступлению, его собственными эротическими наваждениями,
его дикарством, его химерами, его утопическим чувством,
обращенным к жизни и вещам, даже его собственным
каннибализмом, который должен раскрываться не в предполагаемом и
иллюзорном, но в реальном внутреннем плане.
Иными словами, театр должен стремиться любым способом
поставить под сомнение не только все аспекты объективного и
доступного описанию внешнего мира, но и мир внутренний, —
то есть человека, рассматриваемого метафизически. Только
таким образом, по нашему мнению, можно было бы вновь
поставить в театре вопрос о правах воображения. Ни Юмор, ни
Поэзия, ни Воображение ровным счетом ничего не значат, если
им не удается — посредством анархического разрушения,
создающего чрезвычайное изобилие форм, составляющих сам
спектакль, — действительно поставить под сомнение самого
человека, его представление о реальности и его поэтическое
место внутри этой реальности.
Однако рассматривать театр в качестве вспомогательной
психологической или моральной функции, верить, что сами
сновидения представляют собою всего лишь функцию
замещения, — это значит умалять глубинную поэтическую значимость
как сновидения, так и театра. Если театр, подобно сновидени-
224
Современность глазами радикальных утопистов
ям, кровожаден и бесчеловечен, это значит, что он готов пойти
и дальше, чтобы доказать и незыблемо укоренить в нас мысль
о постоянном конфликте, о судороге, в которой мгновенно и
четко проступают очертания всей нашей жизни, в которой само
творение поднимается и восстает против нашего положения
надежно организованных существ, — и все это для того, чтобы
конкретным и реальным образом продолжить метафизические
идеи нескольких Притч, самой жестокости и энергии которых
достаточно для выявления источника и содержания жизни в
неких существенных принципах.
Коль скоро это так, нетрудно понять, что благодаря своей
близости к основополагающим принципам существования,
поэтически сообщающим ему собственную энергию, этот
обнаженный язык театра, — язык не просто возможный, но
реальный, — должен, благодаря использованию нервного магнетизма
человека, благодаря преодолению обычных границ искусства и
речи, обеспечить активную, то есть магическую реализацию —
в истинных обозначениях — некоего тотального творчества, где
человеку остается лишь занять подобающее место среди
сновидений и прочих событий.
ТЕМЫ
Речь идет не о том, чтобы смертельно утомлять публику
трансцендентными космическими заботами. Существуют,
конечно же, глубинные ключи к мысли и действию, пользуясь
которыми можно прочесть весь спектакль; но они никак не
касаются зрителя, который этим вовсе не интересуется. Однако
поистине необходимо, чтобы ключи эти существовали, — и вот
это действительно наг касается.
* * *
СПЕКТАКЛЬ:
Всякий спектакль содержит в себе некие физические и
объективные элементы, доступные любому зрителю Это крики,
225
МАНИФЕСТ
жалобы, внезапные появления, неожиданности, разнообразные
театральные трюки, волшебная красота костюмов, идея
которых заимствована у определенных ритуальных одеяний, сияние
света, певучая красота голоса, очарование гармонии,
волнующие звуки музыки, цвета предметов, физический ритм
знакомых движений, реальное появление новых и неожиданных
предметов, маски, многометровые куклы, внезапные перепады
света, его физическое воздействие, вызывающее ощущение
тепла или холода, и тому подобное.
ПОСТАНОВКА:
Типический язык театра сложится именно вокруг
постановки, которая будет рассматриваться не просто как
преломление какого-то текста на сцене, но скорее как исходная точка
для всего театрального творчества. Как раз благодаря
применению такого языка и. умению с ним обращаться прекратится
прежнее деление на автора-драматурга и постановщика; на
смену ему придет представление о едином Творце, взявшем на
себя двойную ответственность за спектакль и за действие.
ЯЗЫК СЦЕНЫ:
Важно не подавить обычную членораздельную речь, но
придать произносимым словам почти ту же значимость,
которой они наделены в сновидениях.
В остальном же необходимо будет найти новые способы
записи такого языка, — будь то приемы музыкальной
транскрипции или же нечто вроде шифровального кода.
Описывая обычные предметы или даже само человеческое
тело, возвысившееся до величия знака, можно вполне
вдохновляться иероглифическими обозначениями, — и не только с тем,
чтобы знаки эти в дальнейшем легко читались и
воспроизводились по первому требованию, но и с тем, чтобы на сцене
создавались четкие и непосредственно доступные символы.
226
Современность глазами радикальных утопистов
С другой стороны, этот шифровальный код и эта
музыкальная транскрипция окажутся совершенно бесценными как
средство для записи голосов.
Коль скоро такому языку свойственно переходить к
специфическому интонированию, сами эти интонации должны
пребывать в некотором гармоническом равновесии, причем
интонации эти должны быть воспроизводимы по первому
требованию.
Точно так же десять тысяч и одно выражение лица,
возведенные в разряд масок, могут быть внесены в каталог и
снабжены обозначениями; так они смогут непосредственно и
символически участвовать в создании конкретного языка сцены.
Таким образом, они окажутся за пределами своею частного
психологического применения.
Более того, все эти символические жесты, эти маски, эти
позы, эти отдельные или совокупные движения, бесчисленные
значения которых составляют важную сторону конкретного
языка театра, его выразительные жесты, отношения,
основанные на. эмоциях или же складывающиеся произвольно,
беспорядочные нагромождения ритмов и звуков удваиваются и
умножаются некими отраженными жестами и отношениями,
образованными внутренним дыханием всех импульсивных жестов,
всех несложившихся отношений, всех ошибок разума и языка,
в которых проявляется то, что можно было бы назвать
бессилием речи. Таким образом, складывается поразительное
богатство выразительных средств, к которому мы будем время от
времени обращаться.
Кроме того, тут есть и конкретная идея музыки, в которой
звуки выступают наподобие персонажей, а гармонии
расщеплены пополам и затеряны среди точных словесных вставок.
На пути от одного выразительного средства к другому
рождаются взаимные соответствия и уровни взаимодействия', это
происходит со всеми элементами, вплоть до света, который сам
по себе не может нести четко определенного интеллектуального
смысла.
227
МАНИФЕСТ
МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ:
Они используются функционально; кроме того, они
образуют часть общею оформления.
Кроме того, необходимость глубоко и непосредственно
воздействовать на чувствительность зрителя через его органы
чувств вынуждает и в звуковом плане искать абсолютно
непривычные свойства звука и его вибраций; эти свойства,
которыми не обладают современные музыкальные инструменты,
побуждают обращаться к употреблению старинных и забытых
инструментов или же создавать новые. Они заставляют также
искать вне сферы музыки такие инструменты и аппараты,
которые благодаря применению специальных сплавов и заново
открытых сочетаний металлов способны освоить новый
диапазон звучания и добиться невыносимых, пронзительных звуков
и шумов.
СВЕТ - ОСВЕТИТЕЛЬНЫЕ ПРИБОРЫ:
Осветительные приборы, применяющиеся ныне в театрах,
более не могут считаться достаточными, должно быть
исследовано особое действие света на дух человека, вовлеченного в
игру, равно как и последствия световых вариаций; необходимо
найти новые способы освещения — волнами, большими
поверхностями или же как бы уколами огненных стрел. Должна
быть полностью пересмотрена цветовая гамма, доступная,
нынешним осветительным приборам. Для того чтобы добиться
определенных качеств светового тона, необходимо вновь ввести
в представление об освещении элементы тонкости, плотности,
непрозрачности с целью передать ощущение тепла, холода,
гнева, страха и тому подобного.
КОСТЮМЫ:
В том, что касается костюмов (отнюдь не полагая, будто
возможен некий общий для всех тип театрального костюма,
одинаковый для всех пьес), следует по мере возможности избе-
228
Современность глазами радикальных утопистов
гать костюмов современных. Это необходимо не из-за
суеверною и фетишистского пристрастия к древности, но просто
потому, что совершенно очевидно: некоторые костюмы,
просуществовавшие тысячелетия и имевшие ритуальное назначение —
хотя они в какой-то момент и представляли исключительно
свою собственную эпоху, — сохраняют для нас красоту и
наглядную явленность откровения в силу близости к традициям,
их породившим.
СЦЕНА - ЗАЛ:
Мы избавляемся от сцены и зала; их следует заменить
неким единым пространством, лишенным каких-либо отсеков и
перегородок, — это пространство и становится настоящим
театром действий. Восстанавливается прямое общение между
спектаклем и зрителем, между зрителем и актером, ибо зритель тут
помещен посреди действия, которое обволакивает его и
оставляет в нем неизгладимый след. Такое обволакивание
происходит благодаря самой конфигурации зала.
Именно поэтому, покинув ныне существующие театральные
залы, мы отыщем какой-нибудь ангар или сарай и
распорядимся переделать его в соответствии со специальными приемами,
достигшими вершины в архитектуре некоторых церквей или
святилищ, равно как и в пропорциях некоторых храмов
Высокого Тибета.
Внутри такой конструкции должны соблюдаться особые
пропорции высоты и глубины. Зал образован четырьмя
стенами, лишенными каких бы то ни было украшений, публика
сидит в центре зала, внизу, на стульях, которые можно
передвигать, чтобы следить за спектаклем, разворачивающимся вокруг.
На деле отсутствие сцены в обычном смысле слова позволяет
действию развертываться во всех четырех углах зала. Особые
места предусмотрены для актеров и действия в четырех
кардинальных точках зала. Действие развертывается на фоне стен,
выбеленных известью, стен, которые должны поглощать свет.
Наконец, наверху, по всему периметру зала идут галереи,
подобные тем, что можно видеть на некоторых картинах прими-
229
МАНИФЕСТ
тивистов. Эти галереи позволят актерам, всякий раз, как
только в этом возникнет необходимость, перемещаться из одной
точки зала в другую, а действие сможет проходить на всех
уровнях и во всех ракурсах перспективы — в высоту и в
глубину. Крик, раздавшийся в одном конце зала, будет
передаваться из уст в уста с последующими усилениями и
модуляциями вплоть до другого —конца, действие завершит свой круг,
развернет свою траекторию, перейдя с одного уровня Ma
другой, от одной точки к другой, внезапно возникнут некие
пароксизмы, они вспыхнут в разных местах подобно пожару; и
сущность спектакля как истинной иллюзии, равно как и его
прямое и непосредственное воздействие на зрителя, уже не будет
просто пустым словом. Ибо такое расширение действия в
пространстве заставит освещение одной сцены и различные
источники освещения, используемые в представлении, охватывать
собой как публику, так и персонажей; многочисленным же
одновременным действиям, многочисленным фазам одного и того
же действия, когда персонажи, сцепленные друг с другом как
пчелы внутри роя, вместе переживают все удары, порождаемые
ситуацией, равно как и внешние удары стихий и бури, — всем
этим действиям будут соответствовать физические средства,
создающие определенные эффекты освещения, грома или ветра,
воздействие которых ощутят на себе и зрители.
Однако каждый раз необходимо будет сохранять некое
центральное место — оно не должно служить сценой в
собственном смысле слова, но призвано дать возможность действию
вновь собираться воедино из разрозненных фрагментов и
заново завязываться всякий раз, когда это окажется нужным.
ПРЕДМЕТЫ - МАСКИ - АКСЕССУАРЫ:
Манекены, огромные маски, предметы необычных
пропорций будут участвовать в спектакле с тем же правом, что и
словесные образы. Тем самым упор будет делаться на конкретной
стороне всякого образа и всякого выражения. В качестве же
противовеса все вещи, обыкновенно требующие реального
230
Современность глазами радикальных утопистов
представления, должны быть незаметно подменены или
скрыты.
ДЕКОРАЦИИ:
Не должно быть вообще никаких декораций. Для
осуществления их функций довольно будет иероглифических
персонажей, ритуальных костюмов, десятиметровых манекенов,
являющих собою образ бороды короля Лира в бурю,
музыкальных инструментов высотой в человеческий рост, а также
предметов неизвестной формы и назначения.
АКТУАЛЬНОСТЬ:
Однако мне могут сказать: это ведь театр, далекий от
жизни, от ее обстоятельств и насущных забот, далекий от
актуальности и непосредственных событий — ода! Но вовсе не от того,
что есть глубинного в наших заботах, — заботах, которые
являются уделом немногих'. Ведь история Рабби Симеона,
представленная в «Захаре», жгучая как огонь, остается, вместе с тем
и жгуче актуальной.
ПРОИЗВЕДЕНИЯ:
Мы не станем играть по написанной пьесе, но попытаемся
напрямую создать постановку вокруг известных тем, фактов
или произведений. Природа, а также само устройство зала
требуют настоящего зрелища, и не будет темы — какой бы она ни
казалась огромной, — которая стала бы для нас запретной.
СПЕКТАКЛЬ:
Следует возродить идею всеобъемлющего зрелища.
Проблема состоит в том, чтобы заставить говорить, напитать и
обставить такое пространство, все это похоже на источники или
шахты в сплошной стене плоских утесов — из них внезапно
начинают бить гейзеры или появляются букеты цветов.
231
МАНИФЕСТ
АКТЕР:
Актер — это одновременно и элемент первостепенной
важности, — ибо от действенности его игры зависит успех всего
спектакля, — и некий пассивный и нейтральный элемент,
поскольку ему полностью отказано во всякой личной инициативе,
впрочем, это область, где не существует четких правил, и
между актером, от которого требуется лишь простая способность
вызывать рыдания, и тем, кто должен уметь произносить
монолог, руководствуясь внутренней убежденностью, лежит целая
пропасть, обыкновенно разделяющая человека и орудие.
ИСТОЛКОВАНИЕ:
Спектакль должен быть зашифрован от начала и до конца,
как будто он написан на каком-то новом языке. Именно
благодаря этому в нем не окажется ни одною понапрасну
потерянною движения, напротив, все движения будут подчинены
единому ритму, и поскольку каждый персонаж будет до крайности
типизирован, ею внешний вид, ею костюм сумеют и впрямь
проявиться наглядно. Точно так же проявятся и свойства света.
КИНО:
Грубому визуальному воплощению того, что есть, театр,
благодаря своей поэзии, противопоставляет образы того, чего
нет. впрочем, с точки зрения действия невозможно сравнивать
кинематографический образ, который, как бы он ни был
поэтичен, все же ограничен отснятой пленкой, — и образ
театральный, который отвечает всем требованиям жизни.
ЖЕСТОКОСТЬ:
Театр невозможен без определенною элемента жестокости,
лежащего в основе спектакля. В том состоянии вырождения, в
котором все мы пребываем, можно заставить метафизику войти
в души лишь через кожу.
232
Современность глазами радикальных утопистов
ПУБЛИКА:
Прежде важно, чтобы этот театр вообще появился.
ПРОГРАММА:
Мы поставим на сцене, не считаясь особенно с текстом:
1. Обработку произведения шекспировской эпохи,
полностью отвечающую нынешнему смятенному состоянию умов, это
может быть либо шекспировский апокриф, вроде «Ардена Фе-
версхэмскою», либо совсем другая пьеса той же эпохи.
2. Пьесу крайней поэтической свободы, принадлежащую
перу Леон-Поля Фарга.
3. Отрывок из «Зохара»: историю Рабби Симеона, которая
наделена вечно ощутимой силой и жестокостью пожара.
4. Историю Синей бороды, воссозданную на основании
архивных сведений, несущую новую идею эротизма и жестокости.
5. Взятие Иерусалима, на основе текстов Библии и
Современной Истории, мы возьмем ее вместе с красным цветом
крови, проливающейся здесь, вместе с тем ощущением
самозабвения и паники в душах, которое должно просматриваться во
всем, вплоть до освещения. С другой стороны, тут перед нами
предстают метафизические споры пророков, со всем тем
интеллектуальным беспокойством, которое они порождают, —
беспокойством, отзвук которою физически отражается на Царе,
Храме, Народе и Событиях.
6. Новеллу маркиза де Сада, где эротизм будет смещенным,
представленным аллегорически и переодетым; это будет
происходить за счет яростной экстериоризации жестокости и
сокрытия всею остальною.
7. Одну или несколько романтических мелодрам, где
неправдоподобность станет активным и конкретным элементом
поэзии.
8. «Войцека» Бюхнера — из духа противоречия по
отношению к нашим собственным принципам и в качестве примера
тою, что можно извлечь для сцены τ точною текста.
233
МАНИФЕСТ
9. Произведения елизаветинскою театра, освобожденные от
конкретною текста; от них мы сохраним лишь нелепые наряды,
ситуации, персонажей и действие.
234
Современность глазами радикальных утопистов
Антонен Αρτο
Театр жестокости
(Второй манифест/3
сиена 1933
Признаемся ли мы в этом или нет, сознательно или
бессознательно, состояние поэтическое, трансцендентное состояние
жизни, — это и есть по сути то, чего ищет публика посредством
любви, преступления, наркотиков, войны или бунта.
Театр Жестокости и был создан для того, чтобы внедрить в
театр представление о жизни страстной и судорожной; и
жестокость, на которую нам хотелось бы опереться, следует
понимать именно в смысле такой неистовой суровости, крайнего
сгущения сценических элементов.
Эта жестокость, которая будет, коли нужно, кровавой, но
вовсе не окажется таковой систематически, совпадает, стало
быть, с представлением о некой сухой моральной чистоте, что
не боится заплатить жизни ту цену, которую ей приходится
платить.
1. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ОСНОВАНИЯ,
иначе говоря, с точки зрения рассматриваемых сюжетов и
тем:
Театр Жестокости будет избирать сюжеты и темы,
отвечающие возбуждению и беспокойству, свойственным нашей
эпохе.
Перевод с французского Сергея Исаева.
235
МАНИФЕСТ
Важно не оставлять кинематографу заботу о том, чтобы
выявить Мифы современного человека и современной жизни.
О нет, театр сделает это в одному ему свойственной манере,
иначе говоря, в противоположность поверхностному раскрытию
мира с точки зрения экономики, пользы и техники, он вернется
к великим заботам, великим и значительным страстям, которые
этот современный театр обнаруживает под всем лоском якобы
цивилизованного человека.
Такие темы будут космическими, всеобщими,
истолкованными в соответствии с самыми древними текстами,
заимствованными из старых мексиканских, индуистских, иудаистских,
иранских космогонии и тому подобных источников.
Он откажется от человека психологического, от четко
очерченных характеров и чувств, то есть от цельного человека, но
отнюдь не от человека социального, который подчинен законам
и искажен религиями и предписаниями; к этим-то
предписаниям он и обратится.
В самом человеке же он вступит не только в ясную,
лицевую сторону духа, но и в область его изнанки; реальность
воображения и грез проявится тут наравне с самой жизнью.
Кроме того, здесь будут показаны общественные
потрясения, столкновения между народами и между расами,
природные силы, вмешательство слепого случая, притягательность
рокового стечения обстоятельств, — либо косвенно, в
воодушевлении и жестах персонажей, которые встанут вровень с
богами, героями или чудовищами, — либо прямо, в форме
материальных явлений, доступных с помощью новейших научных
средств.
Эти боги или герои, эти чудовища, эти природные и
космические силы будут толковаться в соответствии с образами
самых древних священных текстов и старых космогонии.
2. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ФОРМЫ,
кроме того, когда благодаря возвращению к древним
первобытным Мифам окажется реализованной стоящая перед
театром необходимость вновь окунуться в источник: поэзии, ос-
236
Современность глазами радикальных утопистов
тающийся вечно увлекательным и осмысленным даже для
самой холодной и безразличной публики, мы потребуем именно
от постановки, а не от текста, стремления материализовать и
прежде всего сделать актуальными все эти давние
столкновения, — иначе говоря, мы потребуем, чтобы эти темы были
прямо перенесены в театр и материализовались в движениях,
выражениях и жестах еще до того, как будут высказаны в словах.
Таким образом, мы отвергнем суеверную зависимость
театра от текста, мы отвергнем диктатуру писателя.
Именно так мы вновь сольемся с давним народным
зрелищем, которое непосредственно ощущается и перелагается
нашим духом, несмотря на все искажения, вносимые языком, и в
обход всех подводных камней речи и слов.
Мы рассчитываем на то, что театр будет прежде всего
основан на зрелище, внутри же такого зрелища мы введем новое
представление о пространстве, которое будет теперь
использоваться во всех возможных планах и под всеми углами зрения в
перспективе глубины и высоты. К этому представлению
присоединится специфическая идея времени вместе с идеей
движения:
в данный отрезок времени мы соединим с возможно
большим числом движений возможно большее число физических
образов и значений, обыкновенно связанных с подобными
движениями.
Используемые образы и движения окажутся здесь не
только ради поверхностного услаждения глаз и ушей, но и ради
более тайного и более плодотворного наслаждения духа.
Таким образом, театральное пространство будет
использовано не только в разных своих измерениях и объеме, но также,
если так можно выразиться, со своей изнанки.
Взаимное пересечение образов и движений вследствие
тайного сговора объектов приведет к внезапным молчаниям, к
восклицаниям и новым ритмам, к созданию настоящего
физического языка, основанного уже не на словах, а на знаках.
Ибо следует понять, что в это множество движений и
образов, взятых в данный отрезок времени, мы можем вводить как
молчание и определенный ритм, так и некую вибрацию, некое
237
МАНИФЕСТ
материальное брожение, составленное из объектов и жестов,
что были реально сделаны и реально использованы. Можно
сказать, что дух самых древних иероглифов будет витать над
созданием этого чистого театрального языка.
Любая простонародная публика всегда была падка до
откровенных выражений и образов; и произнесенное слово,
откровенные словесные выражения примешиваются ко всем
ясным и четко очерченным партитурам действия, к тем
партитурам, где жизнь как бы отдыхает и куда внедряется сознание.
Однако помимо такого логического смысла слова
воспринимаются в колдовском, поистине магическом смысле — через
свою форму, через чувственные эманации, а не только через
прямой смысл.
Ибо все эти действенные явления чудовищ, эти разгульные
приключения богов и героев, эти пластически-наглядные
проявления природных сил, эти взрывные вмешательства поэзии и
юмора, призванные спутать и стереть в пыль всякую видимость
сообразно принципу анархии, присущему всякой истинной
поэзии, владеют своей настоящей магией лишь в атмосфере
гипнотического внушения, когда к духу можно пробиться
посредством прямого воздействия на чувства.
И если в удобоваримом театре сегодняшнего дня нервы, то
есть некоторая физиологическая сторона чувственности,
намеренно отодвигаются в сторону, оставаясь на долю
индивидуальной анархии зрителя, то Театр Жестокости рассчитывает
вернуться к давно испытанным и магическим средствам
воздействия на чувственность.
Эти средства, заключенные в различной насыщенности
цветов, света и звуков, средства, которые прибегают к
вибрации, трепету, повторению — будь то повтору музыкального
ритма или словесной фразы, — средства, заставляющие
вступать в дело тональность или же значимую оболочку освещения,
способны достичь своего полного воздействия лишь благодаря
использованию диссонансов.
Однако отнюдь не ограничиваясь воздействием на одно-
единственное чувство, мы вынудим такие диссонансы
перескакивать с одного чувства на другое, от цвета к звуку, от речи к
238
Современность глазами радикальных утопистов
освещению, от трепета жестов к ровной тональности звуков, и
так далее.
Вследствие уничтожения сцены, сочиненное, выстроенное
таким образом зрелище распространится на весь театральный
зал, начиная с пола оно по легким проводам прожекторов
достигнет стен, материально захватит собою зрителя, будет
удерживать его в постоянном потоке света, образов, движений и
шумов. Сценическое оформление будет создаваться самими
персоналками, вытянувшимися в рост гигантских манекенов,
пейзажами, написанными подвижными пятнами света, которые
станут в непрерывном коловращении играть на предметах и
масках.
И подобно тому, как в пространстве не останется никакого
убежища, ни одного незанятого уголка, — не останется
убежища или пустого места в самом духе или в чувственной сфере
зрителя. Иначе говоря, между жизнью и театром нельзя будет
больше найти четкого зияния, какого-нибудь перерыва
постепенности. Тот, кому приходилось видеть хоть одну сцену из
фильма, точно поймет, что мы имеем здесь в виду.
Мы хотим располагать для театрального спектакля теми же
материальными средствами в освещении, в массовых сценах, во
всевозможных роскошествах, как и те, что изо дня в день
расточаются на кинематографические ленты, поскольку в этих
лентах безвозвратно теряется всякое активное, всякое
магическое содержание, которое присутствует в подобном зрелище.
* * *
Первый спектакль Театра Жестокости будет озаглавлен:
ЗАВОЕВАНИЕ МЕКСИКИ
Этот спектакль выведет на сцену события, а не людей.
Люди займут свое место со всей психологией и всеми страстями,
однако они будут взяты в качестве эманации определенных сил
и под углом зрения событий и роковой неизбежности истории,
239
МАНИФЕСТ
в которой им пришлось сыграть свою роль. Этот сюжет был
избран:
1. Ввиду своей актуальности и по причине всех аллюзий,
которые позволяют соотнести его с проблемами, имеющими
жизненно важный интерес для Европы и всего мира.
С точки зрения истории «Завоевание Мексики» поднимает
проблему колонизации. Этот спектакль дает возможность
заново пережить самым жестоким, неумолимым и кровавым
образом то самомнение, которое все так же присуще Европе. Он
позволяет развенчать европейское представление о собственном
превосходстве. Он противопоставляет христианство гораздо
более древним религиям. Он осуждает те ложные концепции,
которые Запад мог составить о язычестве и некоторых
естественных религиях, патетически-пронзительно подчеркивая
величие и поэзию, всегда свойственные тем древним
метафизическим основаниям, на которых строятся эти религии.
2. Поднимая ужасно актуальную проблему колонизации и
того права, которым, как ему кажется, обладает один
континент, когда он подчиняет себе другой, этот спектакль
одновременно задается вопросом о действительно реальном
превосходстве одних рас над другими, показывая внутреннее родство,
связывающее гений данной расы с определенными формами
цивилизации. Он противопоставляет тираническую анархию
колонизаторов глубокой моральной гармонии тех народов,
которым суждено было оказаться колонизованными.
Наконец, на фоне распада европейской монархии того
времени, основанной на самых несправедливых и самых грубых
материальных принципах, он показывает органичную иерархию
монархии ацтеков, опирающуюся на неоспоримые духовные
принципы.
С точки зрения социальной он дает картину внутреннего
мира, царящего в обществе, которое было способно накормить
всех своих членов, в обществе, где Революция с самого начала
осуществила свои цели.
Из этого столкновения моральной беспорядочности и
католической анархии с языческим порядком спектакль может
извлечь неслыханные конфликты могучих сил и образов, тут и
240
Современность глазами радикальных утопистов
там пересыпанные жестокими и грубыми диалогами. Таким
образом, они окажутся представлены борьбой человека с
человеком, но борьба эта будет нести на себе стигматы самых
противоположных идей.
Поскольку моральное основание и актуальный интерес
подобного спектакля тем самым уже достаточно очерчены, мы
будем настаивать на зрелищной ценности тех столкновений,
которые должны присутствовать на сцене.
Прежде всего тут должны найти отражение внутренние
конфликты самого Монтесумы, раздираемого противоречиями
царя, — конфликты, причины которых история оказалась не
способной нам разъяснить.
Будут показаны живописным, объективным образом все
эти внутренние конфликты, равно как и символический спор с
визуальными мифами астрологии.
Наконец, кроме Монтесумы есть еще толпа, различные
слои общества, бунт людей против судьбы, которую воплощает
в себе Монтесума, возмущенные вопли недоверчивых,
словесные хитросплетения философов и Жрецов, жалобные стенания
поэтов, предательство купцов и дельцов, двуличие и
сексуальная покорность женщин.
Дух толпы, само дыхание событий будут осязаемыми
волнами витать над спектаклем, то тут, то там намечая
определенные силовые линии, и, покоясь на этих волнах, сжавшееся,
возмущенное или отчаявшееся сознание отдельных людей
будет плавать подобно зародышу.
С чисто театральной стороны задача состоит в том, чтобы
определить и гармонизировать эти силовые линии,
сосредоточить их в одном центре и извлечь из них мелодии, полные
предчувствий.
Эти образы, эти движения, эти танцы, обряды,
музыкальные мотивы, усеченные мелодические фразы, эти оборванные
диалоги будут тщательно записаны, насколько возможно,
получив свое описание в словах, но главным образом — в
недиалогичных партитурах спектакля; самое важное тут будет —
попытаться записать или обозначить, как это делают в
музыкальной партитуре, все, что нельзя передать словами.
241
МАНИФЕСТ
Петер Цапффе
Последний Мессии4
extremum 1933
I
В давно ушедшие времена человек пробудился в ночи и
огляделся.
Он увидел себя обнажённым перед космосом и бездомным
в собственной плоти. Все вещи, затаившиеся перед его
испытующей мыслью, чудо чудес, ужас ужасов, развернулись в его
разуме.
Тогда проснулась женщина и сказала, что пришло время
пойти и убить что-нибудь. И он взял свои лук и стрелы, плод
союза духа и руки, и вышел под звёзды. Но как только звери
пришли к водопою, где он привычно поджидал их, он
почувствовал уже не прыжок тигра в своей крови, но великий псалом
о братстве в страдании меж всем живым.
В тот день он не вернулся с добычей, и, когда его нашли
следующей луной, он сидел у водопоя мёртвым.
II
Что же произошло? Брешь в единстве жизни,
биологический парадокс, чудовищность, абсурд; губительная природа
хватила через край. Жизнь промахнулась мимо цели и
взорвала саму себя. Один вид оказался перевооружён: дух делает
всемогущим, но в равной степени угрожает самому благополу-
Перевод Антона Тимохина.
242
Современность глазами радикальных утопистов
чию. Его оружие подобно мечу без рукояти с обоюдоострым
лезвием: владеющий им должен обратить один край против
себя.
Несмотря на новое зрение, человек всё ещё был укоренён в
материи, а его душа привязана к ней и подчинена её слепым
законам. И, оглядев материю как чужак, он сравнил себя со
всеми явлениями, узнал и увидел свои жизненные процессы.
Он явился в природу незваным гостем, тщетно простирая руки
в примирении со своим создателем: Природа больше не
отвечала, она сотворила чудо с человеком, но после не знала его.
Он потерял право пребывания во вселенной, вкусил от Древа
Познания и был изгнан из рая. Он овладел окружающим
миром, но проклял эту свою власть, купленную ценой гармонии
души, невинности, внутреннего мира в объятьях жизни.
Он остался со своими видениями, преданный вселенной, в
изумлении и страхе. Зверь тоже хорошо знал страх, страх
грозы и львиного когтя. Но человек испугался самой жизни,
существования. Жизнь была для зверя игрой силы, в ней были
тепло и игры, борьба и голод, а после — склонение перед
порядком вещей. В звере страдание ограничено, в человеке оно
отворяет страх перед миром и отчаяньем жизни. Даже когда
ребёнок сплавляется по реке жизни, рёв водопада смерти
звучит у долины всё ближе и неистовствует над её радостями.
Человек озирает землю, и она дышит как огромные лёгкие. Когда
она выдыхает, восхитительная жизнь лезет из всех пор и
тянется к солнцу, но, когда она вдыхает, стон проходит сквозь
эту массу и тела падают на землю фадом. Не только свой день
увидел он, кладбища вставали перед его взором, стенания
осевших тысячелетий звучали перед ним из жутких
распавшихся обликов, пофебённых снов матерей. Занавес будущего
открыл кошмар вечного повторения, бессмысленной растраты
органической материи. Страдания миллиардов людей открыли
в нём врата жалости из-за попрания фебования
справедливости, его глубочайшего принципа. Он видит себя возникшим в
утробе матери, он поднимает руку, и она имеет пять ветвей:
откуда же это дьявольское число пять, и как оно связано с
моей душой? Он больше не очевиден для себя самого, он трогает
243
МАНИФЕСТ
своё тело и испытывает страх: это ты, и ты простираешься до
сих пор и не далее. Он несёт еду в себе: вчера это был зверь,
который мог мчаться по округе, теперь я высосал его и сделал
частью меня, где же мои конец и начало? Все вещи связаны
причиной и следствием, и всё, что он хотел постигнуть,
раскрылось перед его испытующей мыслью. Вскоре он увидел
механику даже в самом родном и дорогом — улыбке его
возлюбленной; есть и другие улыбки — порванного ботинка. В
конечном счёте, все особенности вещей есть только для него, ничего
не существует само по себе, мир — прозрачное эхо его голоса,
ему хочется кричать и извергнуть самого себя вместе с
нечистой едой, он чувствует надвигающееся безумие и желает найти
смерть прежде, чем потеряет даже такую способность.
Но когда он встаёт перед неизбежностью смерти, он
осознаёт своё естество, и космическое значение предстоящего шага.
Его творческое воображение строит новые, ужасные
перспективы за гранью смерти, и он видит, что убежища не найти.
Теперь он может различить очертания биолого-космических
рамок: он беспомощен во вселенской тюрьме и брошен среди
бездны возможностей.
С этого момента он находится в состоянии непрерывной
паники.
Это чувство космической паники является ключевым для
каждого человека. Действительно, роду суждено погибнуть так
скоро, и всякое эффективное сохранение и продление жизни
исключено, в то время как всё внимание и энергия индивида
направлены на то, чтобы вынести и продлить это
катастрофическое напряжение.
Трагедия вида, ставшего непригодным для жизни путём
переразвития одной способности, не ограничивается человеком.
Так, считается, что некоторые олени в палеонтологические
времена стали жертвой приобретения слишком тяжёлых рогов.
Мутации слепы, они случаются вне связи с интересами
окружающей среды.
В депрессивных состояниях разум может рассматриваться
как такой рог, во всём своём великолепии только
прижимающий носителя к земле.
244
Современность глазами радикальных утопистов
III
Почему же тогда человечество не вымерло давным-давно во
время великих эпидемий безумия? Почему лишь немногие
индивиды гибнут из-за неспособности выдержать напряжение
жизни, если мышление даёт им больше, чем они могут
вынести?
История культуры, как и наблюдение за нами самими и
другими, даёт следующий ответ: большинство людей учатся
спасаться, искусственно ограничивая содержание своего
сознания.
Если бы гигантский олень время от времени обламывал
выступающие части своих рогов, это помогло бы ему выжить.
В лихорадке и постоянной боли, в предательстве своей главной
идеи, исключительной сути, ибо рукой создателя он был
призван быть рогоносцем меж диких зверей. Выигрыш в
продолжительности жизни оборачивается проигрышем в
значительности и величии; это продолжительность без утверждения,
движение вперёд через собственную гибель, саморазрушение в
священной воли крови.
Назначение и гибель гигантского оленя и человека одни,
трагический парадокс жизни. В своём Bejahung (нем.
утверждении), последний Cervis giganticus (в современной
палеонтологии Megaloceros giganteus) носил знак своего рода до конца.
Человек спас себя. Это означает более или менее осознанное
подавление разрушительного избытка сознания. Этот процесс
постоянен при пробуждении и в активные часы, это требования
социальной адаптации и всего, что обычно считается здоровьем
и нормальной жизнью.
Психиатрия работает, исходя из допущения о «здоровом» и
жизненном как самого важного для личного плана. Депрессия,
«страх жизни», отказ от еды и прочее неизменно трактуется
как болезненное состояние, требующее лечения. Однако такие
вещи являются посланием глубинной, непосредственной сути
жизни, горьких плодов гениальности мысли или чувства в
корне антибиологических тенденций. Это не болезнь души, но
сбой защиты или отказ от неё, как воспринимаемой — верно —
245
МАНИФЕСТ
как предательство высокого потенциала эго. Вся видимая нами
жизнь изнутри и снаружи опутана репрессивными
механизмами, социальными и индивидуальными; они могут быть
прослежены в формулах повседневной жизни. Хотя они принимают
различные, многообразные формы, можно выделить, по
меньшей мере четыре основных типа, встречающиеся в любой
возможной комбинации: изоляция, анкеровка (постановка на
якорь), отвлечение и сублимация.
Под изоляцией я подразумеваю полное вытеснение из
сознания всех беспокоящих и разрушительных мыслей и чувств.
(Энгстрём: «не надо думать, это только путает»). Совершенный
и наиболее жёсткий вариант бытует среди врачей, которые из
самозащиты смотрят только на технический аспект своей
профессии. Это также может вести к обычному хулиганству, как
среди убийц или студентов-медиков, когда чувство трагической
стороны жизни устраняется средством насилия (игра в футбол
головами трупов и подобное).
В повседневном взаимодействии изоляция проявляется в
основном коде взаимного молчания: прежде всего по
отношению к детям, поэтому они не пугаются бессмысленности только
начинающейся для них жизни, а сохраняют иллюзии до
момента, когда будут способны расстаться с ними. Дети, в свою
очередь, не беспокоят взрослых неуместными напоминаниями о
сексе, туалете и смерти. Среди взрослых это правила «такта»,
этот механизм хорошо иллюстрируется удалением с улицы
плачущего человека с помощью полиции.
Механизм анкеровки также используется с раннего детства;
родители, дом, улица задают направления ребёнку и дают
чувство уверенности. Эта область опыта первая и, возможно,
наиболее счастливая защита от «космоса», который мы приходим
познать в своей жизни, факт, который, несомненно, также
объясняет столь обсуждаемую «инфантильную привязанность»;
вопрос о сексуальной испорченности здесь не важен. Когда
ребёнок позднее открывает для себя эти свидетельства как
«условные» и «эфемерные», он впадает в замешательство и
тревогу и срочно ищет новую анкеровку. «Осенью я пойду в
школу». Если замещение каким-либо образом проваливается, кри-
246
Современность глазами радикальных утопистов
зис доходит до фатального состояния, которое я называю
анкерной судорогой: он обращается к мёртвым ценностям,
пытаясь по возможности скрыть от себя и других тот факт, что они
не работают, и становится духовно несостоятельным. В итоге
устойчивая неуверенность, «чувство неполноценности»,
гиперкомпенсация, беспокойство. Поскольку это состояние
подпадает под определённые категории, оно приводит субъекта к
психоаналитическому лечению, цель которого в завершении
перехода к новым анкеровкам.
Анкеровку можно охарактеризовать как фиксацию точек,
построение стен вокруг хаоса сознания. Обычно неосознанная,
она может быть сознательной (некто «принял цель»). Полезные
анкеровки поощряются публично, тех, кто «всецело жертвует
собой» ради своей анкеровки (работы, дела) боготворят. Некто
создал мощный бастион против распада жизни, и остальным
предлагается набраться от него сил. В крайней форме, как
умышленное действие, это встречается среди «разлагающихся»
любовников («нужно вовремя жениться, и ограничения придут
сами»). Так он устанавливает необходимость в своей жизни,
подвергая себя очевидному злу, но достигая успокоения нервов
за высокими стенами от чувствительности к жизни, грубость
которой возросла. Ибсен показывает яркие примеры Ялмара
Экдала и кандидата Молвика {пьеса «Дикая утка»)\ нет
никакой разницы между ними и столпами общества, кроме практи-
ко-экономической непродуктивности первых.
Каждая культура это большая, упорядоченная система ан-
керовок, построенная на фундаментальных основаниях,
основных культурных идеях. Средний человек имеет дело с
коллективными основаниями: личность строит себя сама, человек с
характером завершает постройку, более или менее заземлённого
к унаследованным основаниям (бог, церковь, государство,
мораль, судьба, законы жизни, народ, будущее).
Чем ближе к фундаменту определённый элемент, тем
опаснее его трогать. Здесь обычно имеется прямая защита законами
и угрозой наказания (инквизиция, цензура, консервативный
подход к жизни).
247
МАНИФЕСТ
Надёжность каждого сегмента зависит от того, насколько
хорошо видна его фиктивная натура или от признания его
необходимым. Поэтому религиозное воспитание в школах
поддерживают даже атеисты, которые не знают другого способа
социализации детей.
Когда люди осознают фиктивность или ненужность
сегментов, они стремятся заменить их другими («время жизни истин
ограничено»), отсюда проистекает всё духовное и культурное
разнообразие, которое, наряду с экономикой, формирует
динамическое содержание мировой истории.
Жажда материальных благ (власти) не то же, что прямое
наслаждение богатством; ведь никому не усидеть на двух
стульях и не съесть больше того, что насыщает. Скорее,
ценность жизненного успеха в богатых возможностях для анкеро-
вок и отвлечения.
Как в случае с коллективными, так и в случае с
индивидуальными анкеровками, когда сегмент рушится, наступает
кризис в ближайших сегментах основ. Во внутренних кругах,
защищенных внешними рамками, такие кризисы проходят
ежедневно и довольно безболезненно («разочарования»); бывает
даже игра с анкерными ценностями (остроумие, жаргон,
алкоголь). Однако в таком спектакле можно случайно сорвать
покров между забавой и ужасом.
Самые основополагающие основания изредка замещаются
без великих социальных потрясений и риска полного распада
(реформация, революция). В такие времена индивиды
довольствуются только личными способами анкеровки и число
самоубийств растёт. Происходят депрессии, эксцессы и суицид
(германские офицеры после войны, китайские студенты после
революции).
Другой недостаток системы заключается в том, что
различные опасности часто требуют различных оснований. Общая
логическая суперструктура приводит к столкновениям между
несовместимыми способами чувствовать и мыслить. Тогда в
разрывах сквозит отчаянье. В таких случаях личность может
стать одержимой деструктивной радостью, она подрывает
искусственный аппарат своей жизни и начинает освобождаться от
248
Современность глазами радикальных утопистов
него с восторженным ужасом. Ужас связан с потерей
ценностей, восторг — в гармонии и идентификации себя с
глубочайшей тайной нашей природы, биологической
несостоятельностью, вечной предрасположенностью к гибели.
Мы любим анкеровки за то, что они спасают нас, но мы
также ненавидим их за ограничение нашего чувства свободы.
Когда мы чувствуем силу, мы наслаждаемся тем, чтобы вместе
захоронить устаревшие ценности. Материальные объекты
имеют символическое значение (радикальный подход к жизни).
Когда человек устранил видимые анкеровки из своей
жизни, сохранив положение только бессознательных, он называет
себя освобождённой личностью.
Популярным способом защиты является отвлечение. Некто
ограничивает критические рамки постоянной погоней за
впечатлениями. Это типично для детства; без отвлечения, ребёнок
также невыносим для себя самого. «Мама, что мне делать?»
Маленькая английская девочка посещает норвежских тёток,
входя в комнату, и говорит «Что происходит?». Медсестры
достигли виртуозности: смотри, собачка! Смотри, они рисуют
замок! Это явление слишком знакомо, чтобы требовать лишней
иллюстрации. Отвлечение является тактикой жизни «высшего
общества». Его можно сравнить с летательным аппаратом — он
сделан из тяжёлого материала, но воплощает принцип,
сохраняющий его в воздухе. Он должен всегда находиться в
движении, поскольку лишь воздух сохраняет его летящим. Пилот
может расслабиться, но грядёт кризис, как только с двигателем
что-нибудь случится.
Эта тактика часто полностью осознанна. Отчаянье
поджидает рядом и может прорваться внезапными рыданиями. Когда
все отвлекающие варианты израсходованы, приходит «сплин»,
от лёгкого безразличия до фатальной депрессии. Женщины,
часто менее осознанные и чувствующие большую безопасность,
чем мужчины, предпочитают отвлечение.
Наибольшее зло заключения в тюрьму состоит в
недоступности большинства вариантов отвлечения. И, поскольку
условия для избавления другими средствами бедны, заключённый
будет находиться на грани отчаянья. Действия, которые он со-
249
МАНИФЕСТ
вершает, чтобы отвлечься от последнего этапа, предписаны
самим принципом жизни. В такие моменты он переживает опыт
души во вселенной, и не сохраняет других мотивов, кроме
состояния категорической недолговечности.
Чистый пример жизненной паники предположительно
редок, поскольку механизмы защиты совершенствуются до
автоматизма и постоянства. Но даже земельные поля несут
отпечаток смерти, жизнь здесь неустойчива и требует больших
усилий.
Смерть всегда появляется как выход, некто игнорирует
возможности будущей жизни, и поскольку смерть
переживается в зависимости от чувств и точки зрения, она может быть
приемлемым решением. Если некто in statu mortis (на
смертном одре) может принять позу (стихотворение, жест, «смерть
стоя») как окончательную анкеровку или последнее отвлечение
(Смерть Осе из пьесы «Пер Гюнт»), такая судьба не худший
вариант. Пресса, служа защитному механизму, никогда не
откажется найти причину, вызвавшую тревогу: «считается, что
последнее падение цен на пшеницу...».
Когда человек забирает свою жизнь в депрессии это
естественная смерть от духовных причин. Современное варварство
«спасения» самоубийцы основано на непонимании природы
существования.
Только ограниченная часть человечества может жить с
«переменами» в работе, общественной жизни или развлечениях.
Культурный человек требует связи, прогресса в переменах.
Ничто не ведёт к удовлетворению, он всегда продолжает
накапливать знания, делать карьеру. Это явление известно как
«стремление» или «трансцендентальная тенденция». Всякий раз, когда
цель достигнута, стремление сдвигается; его объект не цель, а
движение по касательной, не к абсолютной высоте,
представляющей жизнь. Продвижение из рядового в капралы значимее,
чем из полковника в генералы. Все основания «прогрессивного
оптимизма» уничтожаются психологическим законом.
Человеческое стремление не просто отмечено «стремлением
к», но фактически является «бегством от». И, если
использовать слово в религиозном смысле, последнее описание подой-
250
Современность глазами радикальных утопистов
дёт. Ибо здесь становится ясно, что он бежит из земной юдоли
слёз, недолговечного состояния. Если осознание этого
положения есть глубочайший слой души, то также понятно, почему
религиозное стремление переживается как фундаментальное. В
противоположность тому, надежда на божественное спасение,
которое таит в себе обещание, смотрится в довольно
меланхолическом свете.
Четвёртое средство против паники, сублимация, действует
как трансформация, а не подавление. Художественные дары
могут преобразовать саму боль жизни в ценный опыт.
Позитивные импульсы преобразуют зло в изобразительные,
драматические, героические, лирические и даже космические
аспекты.
Пока жало страдания не притуплено другими средствами
или контролем сознания, оно, однако, недоступно. (Образ:
альпинист не наслаждается видом бездны, пока борется с удушьем
и головокружением; но только после их преодоления.) Чтобы
написать трагедию, некто должен до некоторой степени
освободиться — предать — чувство трагедии и увидеть его с
внешней, например эстетической точки зрения. Здесь, между
прочим, возможность для диких танцев сквозь высшую иронию, в
самом неприятном circulus vitiosus {порочном круге). Здесь
можно достигнуть эго сквозь многочисленные места,
наслаждаясь потенциалом различных уровней осознания для их
взаимного уничтожения.
Данное эссе — типичная попытка сублимации. Автор не
страдает, он заполняет страницы и собирается публиковать.
«Мученичество» одиноких дам также является типом
сублимации — они достигают значимости.
Тем не менее, сублимация является редчайшим из
защитных средств.
IV
Возможно ли для «примитивных натур» отказаться от этих
судорог и жить в гармонии с другими в блаженстве труда и
любви? В том, что касается человека в целом, думаю, ответом
251
МАНИФЕСТ
будет «нет». Сильнейшие претензии к так называемым людям
природы в том, что они ближе к биологическому идеалу, чем
люди неестественные. И даже когда мы способны спасти
большинство от каждого шторма, нам помогают те стороны нашей
природы, которые слабо или средне развиты. Это
положительное основание (защита не создаёт жизнь, только препятствуют
её обрыванию) нужно найти в естественном раскрытии энергии
тела и биологически полезных частей души, с учётом таких
трудностей как ограничения чувствительности, телесная
слабость и необходимость работать для жизни и любви.
И только в этой земле блаженства сделать цивилизацию,
технологию и стандартизацию, которые уменьшат такое
пагубное влияние. Поскольку всё возрастающая доля
познавательных способностей выводит из игры против окружающей среды,
это лишь растущее духовное неустройство. Значение
технического развития для цельного понимания жизни нужно
оценивать по вкладу в способность человека к духовным занятиям.
Хотя границы размыты, возможно, первые режущие
инструменты могут рассматриваться в качестве позитивного
изобретения.
Другие технические изобретения обогащают только жизнь
самого изобретателя; они представляют собой грубую и
безжалостную кражу из общечеловеческого резерва опыта и
заслуживают сурового наказания, если будут обнародованы в обход
цензуры. Одним из таких преступлений среди множества
прочих является использование летательных аппаратов для
изучения неисследованной земли. За один вандальский акт
уничтожаются возможности для опыта, которые могли бы быть
полезны многим, каждый получил бы свою долю.
Нынешняя фаза хронической лихорадки жизни особенно
запятнана этим. Отсутствие естественной (биологически)
духовной активности видно, например, в растущем обращении к
отвлечению (развлечения, спорт, радио, «ритм времени»).
Условия для анкеровок не столь благоприятные — все
унаследованные коллективные системы анкеровок проколоты критикой,
отвращением, спутанностью и трещат по швам. Коммунизм и
психоанализ, хотя и несравнимы (коммунизм имеет духовное
252
Современность глазами радикальных утопистов
измерение), но оба пытаются оживить старое бегство;
применяют насилие и лукавство, чтобы сделать людей биологически
подходящими для осознания. Идея, в любом случае, довольно
логична. Но тоже не может быть конечным решением. Хотя
осознанная дегенерация к более жизнеспособному может
сохранить вид на какое-то время, она по сути своей не поможет
найти покоя в мире.
V
Если мы продолжим эти соображения до печального конца,
вывод будет несомненным. Пока человечество безрассудно
пребывает в роковой иллюзии биологического триумфа, ничего
существенного не изменится. Пока численность сохраняется, и
духовная атмосфера сгущается, техники защиты должны
постоянно принимать всё более жестокий характер.
И люди будут упорствовать в мечтах о спасении и
появления нового Мессии. И когда многие спасители будут прибиты
к деревьям и побиты камнями на городских площадях,
последний Мессия придёт.
Тогда явится человек, который первым из всех, обнажит
душу среди живых в идее гибели. Человек, который постиг
жизнь и её космический смысл и чья боль есть боль Земли.
Ужасные вопли всех народов тысячи раз призовут его смерть,
когда его голос услышат повсюду, и странное послание
прозвучит в первый и последний раз:
«Жизнь миров — ревущая река, но Земля есть болото и захолустье.
Знак рока начертан на ваших лбах — сколь долго будете вы лезть на рожон?
Здесь одна победа и один венец, одно спасение и одно решение.
Познайте себя — будьте бесплодны и оставьте после себя землю в безмолвии.»
И когда он заговорит, они схватят его, ведомые
производителями сосок и акушерками, и погубят его.
Он — последний Мессия. Как сын от отца, он происходит
от охотника у водопоя.
253
МАНИФЕСТ
Жорж Батай
Священный заговор45
преодоление человека 1936
Но народ, уже древний и дряхлеющий, который отважно
сбрасывает с себя ярмо монархии, для того чтобы принять
республиканскую форму правления, сможет продержаться
только благодаря преступлениям, ибо он уже преступен,
и если бы он захотел перейти от преступлений к
добродетели, то есть, от насилия к миролюбию и милосердию, то он
стал бы вялым и, в результате этого, вскоре погиб.
САД46
То, что представлялось или представляло себя
политическим, однажды откроется в качестве религиозного.
КЬЕРКЕГОР
Вы, сегодня еще одинокие, вы, живущие вдали, вы будете
некогда народом: от вас, избравших самих себя, должен
произойти народ избранный и от него — сверхчеловек.
НИЦШЕ47
45 Перевод с французского Веры Крачек.
46 Перевод Ивана Карабутенко и Михаила Армалинского.
47 Перевод Ю.М. Антоновского под редакцией КА. Свасьяна.
254
Современность глазами радикальных утопистов
Начатое нами не должно смешиваться с чем бы то ни было,
не может быть сведено к выражению мысли или, тем более, к
тому, что по справедливости считают искусством.
Производить и питаться — необходимо: необходимы
многие бессмысленные вещи, точно также обстоит дело и с
политическими волнениями.
Кто пожелает сражаться до конца и заготовить место для
людей, на которых нельзя взглянуть без желания их
уничтожить? Но если за границами политического нет ничего, это
человеческая алчность, смотрящая в пустоту.
МЫ СВИРЕПО РЕЛИГИОЗНЫ, и поскольку наше
естество выносит приговор всему, что известно в наши дни,
внутренняя потребность велит нам быть в такой же мере
властными.
Начатое нами есть война.
Настало время стереть с лица земли цивилизацию и то, что
ее освещает. Слишком поздно держаться разума и
образованности — они привели к жизни, лишенной всякой
привлекательности. Втайне или открыто, необходимо полностью измениться
или перестать существовать.
Мир, которому мы принадлежим, не дает ничего,
достойного любви, за границей рождаемого индивидуальной
недостаточностью: его существование сводится к предоставлению
удобств. Мир, который нельзя любить до смерти — так, как
мужчина любит женщину, — рождает лишь любопытство и
обязанность работать. В сравнении с ушедшими мирами он
оказывается самым уродливым и несостоятельным из всех.
В ушедших мирах мы могли потеряться в экстазе, что
невозможно в мире пошлой образованности. Преимущества
цивилизации компенсируются тем, что в итоге выигрывает
человек — выигрыш же современного человека состоит в том, что
255
МАНИФЕСТ
он деградировал до состояния, незнакомого всем прочим
поколениям существ.
Жизнь проходит суетно, в отсутствии очевидных связей, ее
величие и подлинность обнаруживаются лишь в экстазе и
исступленной любви. Тот, кто не знает или не признает экстаза —
существо неполноценное, чье мышление сведено к анализу.
Существование — не одна лишь беспокойная пустота, это
танец, принуждающий к фанатичной пляске. То мышление, что
как объект не предстает мертвым осколком, существует,
руководствуясь тем же внутренним законом, что и пламя.
Для того чтобы мир цивилизации предстал, наконец, в
своей неопределенности, требуется твердость и непреклонность.
Бесполезно отвечать тем, кто убежден в существовании этого
мира и на него опирается: когда они говорят, их можно
разглядывать, не слушая, и если разглядывать, то «видеть» не их
самих, но исключительно то, что задолго им предшествовало.
Необходимо отбросить скуку и жить исключительно тем, что
околдовывает.
На этом пути бессмысленно суетиться и пытаться
привлечь того, кто творит робкие поползновения в виде
развлечений, смеха или индивидуальных странностей. Продвигаться
следует без оглядки и расчета на тех, кому не хватает мужества
забыть о непосредственной реальности.
Человеческая жизнь измучена, потому что служит головой
и разумом мира. По мере того, как она становится этой
головой и этим разумом, по мере того, как мир начинает нуждаться
в ней, она закабаляется. Если она не свободна, существование
представляется либо пустым, либо нейтральным, если свободна,
оно становится игрой. Пока Землей рождались лишь
стихийные бедствия, деревья и птицы, она была свободным миром: но
радость свободы потускнела, когда Земля произвела существо,
которому требуется необходимость в качестве закона надо всем
миром. Однако человек все еще волен не отвечать на зов
необходимости: он волен походить на все в этом мире, что им не
является. Он способен устранить мысль о том, что это он или
же Бог удерживают остальные вещи от абсурда.
Человек сбежал от своей головы будто из тюрьмы.
256
Современность глазами радикальных утопистов
Он обнаружил вне самого себя не Бога, что запрещает
преступление, но существо, которому неведомы запреты. Вне того,
что есть я, я обнаружил нечто, которому я рассмеялся, ибо у
него нет головы; которое заполнило меня тревогой, ибо
составлено из невинности и преступления: в левой руке оно сжимает
железный меч, в правой — языки пламени, похожие на святое
сердце. Он сливается в единое извержение рождения и смерти.
Он не человек, но он уже и не бог. Он — не я, но гораздо
больше, чем я: чрево его — лабиринт, в котором затерялся он
сам, в котором потерян я вместе с ним, в котором я осознаю
себя — им, то есть монстром.
То, что я думаю и что являю собой, я думаю и являю не в
одиночку. Я пишу в стылом домишке рыбацкой деревни, пес
завыл в ночи. Моя комната соседствует с кухней, где хлопочет
и напевает довольный Андре Массой: в тот самый момент, как
я пишу эти строки, он ставит на патефоне пластинку с
увертюрой к «Дон Жуану»: лучше, чем что бы то ни было, увертюра
«Дон Жуана» связывает выпавшее на мою долю с вызовом,
влекущим меня к вознесению, прочь от самого себя. В этот миг
я разглядываю безголовое существо, самозванца, сотканного из
двух воспламеняющихся наваждений, ставшего «Могилой Дон
Жуана».
Когда несколько дней назад мы с Андре Массоном сидели
на этой кухне с бокалами вина в руках, он вдруг представился
мне во всей полноте своей смерти и смерти своих близких; с
широко распахнутыми глазами, страдающий, он почти вопил о
том, что смерть должна стать ласковой и страстной, он
провозглашал свою ненависть к миру, который сделал его
трудящуюся руку смертельно неподъемной; с тех пор я уже не
сомневаюсь, что несчастье и смятение человеческой жизни откроется
лишь тому, кто может существовать словно выколотый глаз,
словно провидец, подхваченный величественной грезой,
которая не может ему принадлежать.
Тосса, 19 апреля 1936
Жорж БАТАЙ
Ацефал №1, 24 июня 1936
257
МАНИФЕСТ
Леттристский Интернационал*8
буквы 195J.
Леттристская провокация — способ времяпрепровождения.
Ни в чем ином революционная мысль не присутствует. За
неимением ничего лучшего, мы продолжаем наши скандалы в
тесном мирке мертвой литературы. Для нас естественно
манифестировать написание манифестов. Бесцеремонность —
прекрасная вещь. Наши желания были обманчивы и обречены на
гибель. Неизменная молодежь, как говорится. Недели проходят
подобно прямой линии. Наши встречи бессистемны и наши
ненадежные связи затеряются за хрупкой защитой слов. Земля
крутится, как ни в чем не бывало. Короче, условия
человеческого существования нам не нравятся. Мы распрощались с
Изу, который верил в необходимость оставлять следы. Все, что
служит консервации, помогает работе полиции. Мы знаем, что
все существующие идеи и поведенческие модели
несостоятельны. Современное общество делится на леттристов и на
полицейских стукачей, среди которых самый известный — Андре
Бретон. Нет нигилистов, есть лишь импотенты. Нам запрещено
почти всё. Растление несовершеннолетних и употребление
наркотиков лишь логичное продолжение наших действий по
преодолению пустоты. Многие из наших товарищей сидят за
воровство. Мы восстаем против наказаний, наложенных на
людей, осознавших, что работать совершенно необязательно. Мы
отвергаем диалог. Человеческие отношения должны строиться
на страсти, если не на страхе.
Перевод с французского Степана Михайленко.
258
Современность глазами радикальных утопистов
Ролан Топор
Краткое паническое руководство49
буквы 1.963
1. Человечество переживает человека. (Любое
человечество, любого человека.)
2. Стремясь выжить, человек подвергает опасности
человечество, он осмеливается желать принести его в
жертву своему существованию.
3. Соответственно, человеческая общность заинтересована
в том, чтобы ее члены смирились с собственным
исчезновением.
4. В таком случае, смерть индивида всегда полезнее для
общности, чем его жизнь.
5. Чем озлобленней индивид, тем он опасней для других.
6. Злобства отдельных индивидов, сталкиваясь, взаимно
мешают им озлобиться на общество целиком.
7. Законы и мораль созданы для отчуждения индивидов и
облегчения принятия ими собственной смерти.
8. Индивида готовят к смерти с самого рождения.
9. Применяемые здесь техники разнообразны.
10. Основа всех этих техник — сделать индивида
несчастным. («Тебя ожидает лучший мир».) Но ни в коем
случае не отчаявшимся.
11. Несчастье и надежда — две молочные груди,
вскармливающие прогресс человечества. И в то же время
крупнейшие кладбищенские поставщики.
12. Счастливый человек, отчаявшийся человек; человек,
одновременно счастливый и отчаявшийся — асоциален.
Перевод с французского Веры Крачек.
259
МАНИФЕСТ
13. Асоциальный тип, ни в коей мере не полезный
обществу, должен быть замещен как можно скорее. Еще
раньше ему следует умереть.
14. Красота, нежность, любовь приводят человека в
надлежащее состояние, полезное обществу и благоприятное
для того, чтобы их место заняли другие.
15. Чувства — ничто иное, как изобретение общества,
призванное укрощать.
16. Выросший в ненависти, безусловно, счастливей того,
кто вырос в любви. Разрушения и несчастья не
принесут ему страданий. К тому же его нельзя
шантажировать.
17. Сначала общество угнетает индивида в лице семьи,
затем — в лице друзей.
18. С позиции общества, друзья индивида предназначены
для того, чтобы препятствовать его озлобленности.
19. Они заставляют его слушать голос разума, подобным
образом волы уводят быка с арены.
20. Разум — это всегда нечто, исходящее от других.
21. Все логические рассуждения ведут к тому, чтобы
индивид принял волю других.
22. Язык позволяет обществу понять, насколько ему
пригоден тот или иной индивид.
23. Друзья призваны осуществлять надзор за тем, что
говорит индивид.
24. Они служат для приглушения его озлобленности.
25. Чтобы соответствовать необходимому стандарту,
человеку не следует шуметь, а также предаваться чувствам
или обращать на себя внимание.
26. Хотя преступление приятно обществу, оно
демонстрирует озлобленность индивида, соответственно, также
запрещено.
27. Выражаемое словами служит обществу больше, чем
индивиду, поскольку открывает о нем то неизвестное, что
впоследствии можно будет зафиксировать.
28. Правильный человек — это мертвый человек.
29. Если общество считается дурным, это уже не общество.
260
Современность глазами радикальных утопистов
30. Миллиарды световых лет отделяют одного человека от
другого. Не меньше, чем проходит между индивидом и
обществом.
31. То, что может быть передано — уже социальное
принуждение.
32. Время индивида, отданное творчеству, идет на пользу
не ему, но обществу.
33. Искусство не бывает разрушительным.
34. Все, что угодно, может быть признано прекрасным и
выставлено в качестве эстетического.
35. Эстетическое изобретено обществом.
36. Эстетическое служит делу принятия индивидами того
общества, в котором они живут.
37. Все монструозное, что есть в обществе — эстетично
(война, несчастье, смерть, любовь и проч.).
38. Всякая вещь, рассматриваемая в качестве прекрасной,
призвана навязать индивиду роль, что ему не
принадлежит.
39. Красота, любовь и проч. противопоставлены ненависти,
уродству и другим вещам, которые не порабощают
индивида, а освобождают.
40. Ненависть — это высшее проявление воли.
41. Чтобы отвести любые поползновения ненависти,
общество создает его искусственные образцы, позволяющие
вычеркнуть огромное число людей.
42. В случае войны между обществом и его членами у
индивида ни единого шанса на выживание.
43. Наиболее верную защиту индивиду дает общинная
опека.
44. Таким образом, ему необходимо либо по-настоящему
представлять интересы группы индивидов, либо
фиктивно.
45. Скрытность, лицемерие, ложь и остальные пороки,
заклейменные в различных системах морали, — на самом
деле техники индивидуального выживания.
46. Индивид есть затруднение сам по себе. Если ему
удастся привлечь к себе других индивидов, равновесие будет
261
МАНИФЕСТ
смещено, однако он снова окажется частью социальной
группы, в которой его озлобленность будет столь же
затруднительной.
47. Чтобы выжить, индивид должен скрывать свою
озлобленность.
48. Он должен быть задействован в чем-то, что полезно
человеческому сообществу, социальной группе.
49. Он должен создавать впечатление искренности.
50. Он должен выступать в роли НОРМАЛЬНОГО
ЧЕЛОВЕКА.
51. Единственный индивидуальный бунт состоит в том,
чтобы выжить.
262
Современность глазами радикальных утопистов
МЫ СМОГ!
буквы 1966
МЫ!
Наконец-то нам удалось заговорить о себе в полный голос,
не боясь за свои голосовые связки.
МЫ!
Вот уже восемь месяцев вся Россия смотрит на нас, ждёт
от нас... Чего она ждет?
Что можем сказать ей мы, несколько десятков молодых
людей, объединенных в Самое Молодое Общество Гениев —
СМОГ?
Что?
Много. И мало. Всё и ничего.
Мы можем выплеснуть душу в жирные физиономии
«советских писателей». Но зачем? Что они поймут?
Наша душа нужна народу, нашему великому и
необычайному русскому народу. А душа болит. Трудно больной ей
биться в стенах камеры тела. Выпустить её пора. Пора, мой друг,
пора!
МЫ!
Нас мало и очень много. Но мы — это новый росток
грядущего, взошедший на благодатной почве.
Мы, поэты и художники, писатели и скульпторы,
возрождаем и продолжаем традиции нашего бессмертного искусства.
Рублёв и Баян, Радищев и Достоевский, Цветаева и Пастернак,
Бердяев и Тарсис влились в наши жилы, как свежая кровь, как
живая вода.
И мы не посрамим наших учителей, докажем, что мы
достойны их. Сейчас мы отчаянно боремся против всех: от комсо-
263
МАНИФЕСТ
мола до обывателей, от чекистов до мещан, от бездарности до
невежества — все против нас.
Но наш народ за нас, с нами!
Мы обращаемся к свободному миру не раз показавшему
свое подлинное лицо по отношению к русскому искусству:
помогите нам, не дайте задавить грубым сапогом молодые побеги.
Помните, что в России есть мы.
Россия, XX век
264
Современность глазами радикальных утопистов
Политическая платформа « Черных пантер*50
extwmum 1966
Чего мы требуем:
1. Мы требуем свободы. Мы хотим сами определить участь
черного сообщества.
2. Мы требуем полной занятости для нашего народа.
3. Мы хотим положить конец ограблению черного человека
белым.
4. Мы требуем достойных жилищных условий.
5. Мы требуем образования для нашего народа, такого
образования, которое вскроет истинную природу упадочного
американского общества. Мы требуем образования, которое
поведает нам о нашей подлинной истории и нашей роли в
современном обществе.
6. Мы требуем освобождения всех черных от военной
службы.
7. Мы требуем немедленного прекращения полицейского
насилия и убийства черных людей.
8. Мы требуем освободить всех черных, томящихся в
федеральных, окружных и городских тюрьмах.
9. Мы требуем создать черные группы присяжных, которые
будут защищать наши интересы в суде, как это определено в
Конституции Соединенных Штатов Америки.
10. Мы требуем земли, хлеба, жилища, одежды,
образования, правосудия и мира.
Перевод с английского Сергея Кормильцева.
265
МАНИФЕСТ
Во что мы верим:
1. Мы верим, что черные люди не будут свободны, пока не
получат возможность самостоятельно определять свою судьбу.
2. Мы верим, что федеральное правительство обязано
обеспечить каждому человеку рабочее место и гарантированный
доход. Мы верим, что если белый американский собственник
не обеспечит нам такой занятости, то средства производства
должны быть отняты у него и отданы общине, для того чтобы
члены общины могли самостоятельно организовать рабочие
места и обеспечить для себя высокий уровень жизни.
3. Мы верим в то, что расистское правительство ограбило
нас, и требуем вернуть нам долг, предоставив нам сорок акров
земли и двух мулов. Сорок акров и два мула были обещаны
нам еще сто лет назад в качестве репарации за рабский труд и
массовые убийства черных людей. Мы также примем выплаты
в денежном эквиваленте. Эти деньги мы распределим среди
членов нашего сообщества. Немцы истребили свыше шести
миллионов евреев. Американские расисты ответственны за
убийство свыше пятидесяти тысяч черных, поэтому мы думаем,
что наши требования на этом фоне выглядят еще достаточно
скромными.
4. Мы верим в то, что если белые домовладельцы не
предоставят достойных жилищных условий нашему черному
сообществу, то вопрос о жилье должен быть передан в ведение
жилищных кооперативов, состоящих из членов нашего
сообщества, таким образом, чтобы мы могли с правительственной
помощью отстроиться сами, обеспечив себе достойные условия.
5. Мы верим в существование такой образовательной
системы, которая может дать нам возможность для самопознания.
Если у человека нет знания о себе самом и своем месте в
обществе и мире, его шансы узнать что-то еще минимальны.
6. Мы верим в то, что черных людей нельзя принуждать
сражаться ради защиты расистского правительства, которое
само не защищает нас. Мы не собираемся сражаться, убивая
людей по всему миру, которые, подобно черным, страдают от
белого расистского правительства Америки. Мы будем защи-
266
Современность глазами радикальных утопистов
щать себя от принуждения и насилия со стороны расистской
полиции и расистской армии всеми возможными способами.
7. Мы верим, что сможем положить конец полицейскому
насилию, организовав группы самообороны в целях защиты
нашего черного сообщества от притеснений со стороны
расистской полиции и от насилий, творимых ею. Вторая поправка к
Конституции Соединенных Штатов Америки дает нам право
носить оружие. Поэтому мы верим, что все черные люди
должны вооружиться, чтобы защитить самих себя.
8. Мы верим в то, что все черные люди должны быть
выпущены из тюрем, потому что они не могли рассчитывать на
честный и беспристрастный суд.
9. Мы верим, что суды должны следовать Конституции
Соединенных Штатов Америки и гарантировать право на честный
суд. Четырнадцатая поправка к Конституции США дает
человеку право на суд с участием присяжных из своей
экономической, социальной, религиозной, географической и т.д. группы.
Следует заставить суды выбирать присяжных из той среды, из
которой происходит черный подсудимый. Нас судили и
продолжают судить белые присяжные, которые ничего не знают о
«среднестатистическом» черном.
267
МАНИФЕСТ
Валери Соланас
Манифест ОЛУМ*'
втором и третий /юл 196?
Поскольку жизнь в этом обществе, в лучшем случае,
абсолютная тоска, и ни одна сфера общества не имеет отношения к
женщинам, то им, сознательным гражданкам, ответственным,
жаждущим приключений женщинам остается только свергнуть
правительства, разрушить денежную систему, внедрить полную
автоматизацию и уничтожить мужской пол.
Теперь стало технически возможным воспроизводить себе
подобных без помощи мужчин (или, если угодно, женщин), и
производить на свет только женщин. Мы должны немедленно
приступить к этому. Сохранение мужчин не нужно даже для
сомнительной задачи воспроизводства. Мужчина — это
биологическая случайность: (мужской) ген Y — это недоделанный
(женский) ген X, то есть несет в себе незаконченный набор
хромосом. Другими словами, мужская особь — незавершенная
женская особь, ходячий аборт, выкидыш на генной стадии.
Быть мужчиной — значит быть дефектным, эмоционально
ограниченным; принадлежность к мужскому полу это
дефективность, а мужчины — эмоциональные инвалиды.
Мужчина — абсолютный эгоцентрик, запертый в себе,
неспособный на сопереживание или отождествление себя с
другими, на любовь, дружбу, влечение или нежность. Он является
абсолютно изолированной единицей, неспособной на
взаимоотношения с кем-либо. Его реакции направлены внутрь, они не
относятся к мыслительным процессам; его разум — просто
инструмент для обслуживания собственных страстей и потребно-
51 Перевод с английского О.Липовской.
268
Современность глазами радикальных утопистов
стей; он не способен к полету мысли, обмену идеями; он не
соотносит себя ни с чем, кроме собственных физических
ощущений. Он — полумертвая, ни на что не реагирующая масса,
неспособная давать или получать удовольствие или счастье;
соответственно, он, в лучшем случае, абсолютно скучное
явление, безобидное пятно, поскольку только те, кто способны
воспринимать и принимать других, обладают очарованием. Он
застрял на полпути в сумеречной зоне между человеком и
обезьяной, но гораздо хуже обезьян, поскольку, в отличие от них,
способен испытывать множество негативных чувств —
ненависть, ревность, позор, отвращение, вину, стыд, сомнение; более
того, он осознает, что он такое, и чего ему недостает.
Хотя он абсолютно физиологичен, мужчина не годится
даже на роль жеребца. Даже овладев механической сноровкой,
что дается немногим из них, он, во-первых, неспособен
жизнерадостно и страстно рвать плоть на куски, и вместо этого
снедаем чувствами вины, стыда, страха и неуверенности,
эмоциями, свойственными мужской природе, которые можно только
сократить, но не искоренить просвещением и воспитанием. Во-
вторых, физические ощущения, доступные ему, сущая ерунда,
и, в— третьих, он не сопереживает своим партнерам, но
озабочен до предела тем, как это у него получается, насколько
успешно он выполняет роль насоса. Назвать мужчину животным
— значит польстить ему; он всего лишь машина, ходячее дилдо.
Считается, что мужчины используют женщин. Используют для
чего? Всяко, не для удовольствия.
Обуреваемый чувством вины, страхами, стыдом и
неуверенностью, обладая, если удается, едва заметными
физическими ощущениями, мужчина, тем не менее, полностью захвачен
желанием ебаться; он переплывет море соплей, перейдет вброд
глубокую лужу блевотины величиной в милю, если будет
думать, что там его ждет любезная «киска». Он выебет женщину,
которую презирает, любую беззубую ведьму, и даже заплатит
за это. Почему? Снятие физического напряжения — это не
ответ, поскольку для него достаточно мастурбации. Нельзя
объяснить это и удовлетворением самолюбия, иначе они не ебали
бы детей и трупы.
269
МАНИФЕСТ
Абсолютно эгоистичный, не способный реагировать,
сочувствовать, отождествлять себя с другими, наполненный до краев
необъятной, всепроникающей, всепоглощающей
сексуальностью, мужчина физически пассивен. Он ненавидит свою
пассивность, поэтому считает, что она свойственна женщинам, а
мужчины — активны, а затем пытается доказывать, что он
существует («доказывать, что он — Мужчина»). Главный его
способ доказать это — ебля (Большой Мужчина с Большим Хуем
оторвал Большой Кусок). Поскольку он пытается доказать
недоказуемое, ему приходится «доказывать» это снова и снова.
Поэтому ебля для него — отчаянная, вынужденная попытка
доказать, что он не пассивен, он не женщина; но он пассивен, и
он хочет быть женщиной.
Являясь неполноценной женщиной, мужчина тратит всю
жизнь, пытаясь стать полноценным, стать женщиной. В этих
попытках он постоянно ищет женщину, пытается подружиться
с ней, жить с ней, слиться с женщиной и приписывая себе
женские качества — силу чувств и независимость, силу воли,
динамичность, решительность, невозмутимость, объективность,
настойчивость, смелость, цельность, витальность, энергичность,
глубину натуры, крутизну и т. п., а женщинам — все мужские
качества — тщеславие, поверхностность, банальность, слабость
и т. п. Стоит сказать, однако, что у мужчины есть одна сфера,
где он обладает ярчайшим преимуществом — самореклама. (Он
великолепно преуспел в этом — убедив миллионы женщин, что
мужчины — это женщины, а женщины — мужчины).
Утверждение мужчин о том, что женщины находят удовлетворение в
материнстве и сексуальности, означает, что мужчины хотели
бы стать женщинами.
Иными словами, у женщин нет зависти к пенису, это
мужчины завидуют влагалищу. Когда мужчина приемлет свою
пассивность, считает себя женщиной (мужской род, как и
женский, считает, что мужчины — это женщины, а женщины —
мужчины) и становится трансвеститом, он теряет желание
ебаться (или делать что-либо подобное; он находит себя,
переодевшись в женщину) и отрезает себе хуй. После этого он
получает постоянные многообразные сексуальные ощущения от
270
Современность глазами радикальных утопистов
того, что «он — женщина». Для мужчины ебля — это защита от
желания обладать женщиной. Секс — сам по себе сублимация.
Из-за своего стремления компенсировать свою
неженскость, и неспособность сочувствовать и общаться, мужской
род превратил наш мир в кучу дерьма. Это они виноваты в
том, что происходят:
ВОЙНЫ
Обычный мужской способ компенсации того, что он не
женщина, то есть вынимать свой Большой Пистолет,
совершенно недостаточен, поскольку ему слишком редко приходится
это делать; поэтому он вынимает его на массовом уровне и
доказывает всему миру, что он «Мужчина». Так как он
неспособен сострадать или понимать, платой за доказательство его
мужественности становятся многочисленные страдания и увечья,
неисчислимое количество жизней, включая его собственную —
его собственная жизнь обесценена, он скорее погибнет в
сиянии славы, чем станет тянуть лямку и угрюмо пахать еще
пятьдесят лет.
Они в ответе за:
ПОРЯДОЧНОСТЬ, ОБХОДИТЕЛЬНОСТЬ и
«достоинство*
Каждый мужчина в глубине души знает, что он
никчемный кусок дерьма. Обуреваемый животными чувствами и
глубоко стыдящийся этого, стараясь никак не проявить себя,
скрыть от окружающих свою физиологичность, абсолютный
эгоизм, ненависть и презрение, которое он испытывает к
другим мужчинам, скрыть от себя ненависть и презрение, которое,
как он думает, чувствуют к нему другие мужчины; имея
грубую нервную систему, которая легко ломается от малейшего
проявления чувств и эмоций, мужчина стремится закрепить
«социальные» коды, которые обеспечивают совершенную
вежливость, незапятнанную мельчайшими следами чувств или
неправильных точек зрения. Он использует такие выражения как
271
МАНИФЕСТ
«сношаться», «сексуальный конгресс», «иметь отношения» (для
мужчин «сексуальные отношения» звучит как излишество),
напыщенный, как шимпанзе в костюме.
ДЕНЬГИ, БРАК И ПРОСТИТУЦИЯ; ТРУД И
ПРЕДОТВРАЩЕНИЕ АВТОМАТИЗАЦИИ
Не существует обоснованных человеческих причин для
существования денег и для того, чтобы кто-либо работал более
двух-трех часов в неделю. Все нетворческие виды труда
(практически все виды работы сейчас уже сделаны) могли уже давно
быть автоматизированы, а в обществе без денег каждая смогла
бы иметь все самое в неограниченном количестве. Однако есть
античеловеческие, мужские причины для сохранения системы
деньги-труд:
Пизда. Презирая свое ничтожество, обуреваемый страхом
и глубочайшим одиночеством в обществе собственного пустого
«я», стремясь прилепиться к любой женской особи, в смутном
желании осуществиться, мистически веря в то, что,
прикоснувшись к золоту, он превратиться в золото, мужчина жаждет
постоянного общества женщины. Общество самой недостойной
женщины предпочтительнее его собственного или общества
мужчин, которые лишь напоминают ему о собственной
омерзительности. Но женщин, если они не слишком молоды или
больны, необходимо подкупить, чтобы они согласились терпеть
его общество.
Иллюзорное ощущение собственной необходимости,
предоставляемое бесчувственным мужчинам, возможность копать
ямки и наполнять их чем угодно. Свободное время ужасает
мужчину, которому ничего не останется делать, как
осмысливать собственную нелепость. Неспособный на понимание или
любовь, мужчина должен работать. Женщины тоскуют по
всепоглощающей, эмоционально удовлетворяющей, значимой
деятельности, но, не имея такой возможности или способности,
они предпочитают безделье и тратят время по собственному
выбору — спят, ходят по магазинам, играют в кегли и бильярд,
в карты и другие игры, размножаются, читают, гуляют, мечта-
272
Современность глазами радикальных утопистов
ют, едят, мастурбируют, глотают таблетки, ходят в кино, к
психоаналитику, путешествуют, заводят кошек и собак, валяются
на пляже, плавают, смотрят телевизор, слушают музыку,
обставляют квартиру, копаются в саду, шьют, ходят в клубы,
танцуют, ходят в гости, «развивают мышление» (всякие курсы) и
изучают «культуру» (лекции, спектакли, концерты, «элитные»
фильмы). Итак, многие женщины, даже в ситуации полного
экономического равенства между полами, предпочтут жить с
мужчинами или торговать собственной задницей на улице,
оставляя, тем самым, больше времени для себя, тому, чтобы
тратить много часов в день, выполняя скучную, никчемную,
нетворческую работу для кого-то, хуже, чем животные, наподобие
машин, или, в лучшем случае, если попадется «хорошая»
работа — соучаствовать в управлении кучи дерьма. Следовательно,
женщин освободит от мужской власти именно уничтожение
системы деньги-труд, а не достижение экономического
равенства внутри этой системы.
Власть и контроль. Беспомощный в личных отношениях с
женщинами, мужчина добивается власти надо всем,
манипулируя деньгами и всем, что контролируется деньгами, иными
словами, всем и всеми.
Суррогат любви. Неспособный на любовь и влечение,
мужчина платит деньгами. Это дает ему ощущение
материнской опеки. Мать дает молоко, он кормит хлебом. Он —
Кормилец.
У мужчины есть цель. Неспособный наслаждаться
мгновением, мужчина хочет смотреть в будущее, и деньги
обеспечивают ему вечную, постоянную цель. Только подумайте, что
можно сделать с 80 триллионами долларов — вложите их! И
через три года у вас будет 300 триллионов долларов!!!
Что дает мужчине главную возможность контроля и
манипуляции — отцовство.
Отцовство и умственные расстройства (СТРАХ,
ТРУСОСТЬ, ЗАСТЕНЧИВОСТЬ, РОБОСТЬ,
НЕУВЕРЕННОСТЬ, ПАССИВНОСТЬ).
Мама хочет лучшего для своих детей; Папа хочет лучшего
только для себя, тишины и покоя, потворствуя собственной
273
МАНИФЕСТ
иллюзии достоинства («уважения»), хорошего представления о
самом себе (статус) и возможности контролировать и
манипулировать, или, если он «просвещенный» отец, «направлять»
своих чад. Вдобавок он хочет свою дочь в сексуальном смысле
— он передает ее руку во время брачной церемонии, другие
части ее принадлежат ему. Отец, в отличие от Матери, никогда
не уступает собственным детям, так как должен любой ценой
сохранять иллюзию решительности, воли, вечной правоты и
силы. Неспособность добиться своего приводит к
неуверенности в себе в общении с окружающим миром и в пассивном
приятии существующего положения вещей. Мать любит своих
детей, и, хотя временами злится на них, ее гнев быстро
проходит, и, даже в состоянии гнева, любовь и понимание остаются.
Эмоциональный калека — Папа — не любит детей; он одобряет
их, если они «хорошие», то есть приличные, «почтительные»,
послушные, подчиняются его воле, спокойные и не позволяют
себе проявлять вспыльчивость, которая может дурно повлиять
на мужскую нервную систему — другими словами, если они
пассивные овощи. Если же они «нехорошие», он не сердится на
них — когда он современный, «цивилизованный» отец
(предпочтительнее, однако старомодный, надутый, беснующийся
грубиян, поскольку он настолько нелеп, что его легко
презирать) — он, скорее, выражает неодобрение, отношение, которое,
в отличие от гнева, не приемлет, отрицает признание, заставляя
ребенка чувствовать свою никчемность и желать одобрения
извне; результатом становится боязнь мыслить самостоятельно,
поскольку это чревато неодобрением твоих представлений и
образа жизни.
Чтобы получить одобрение Папы, ребенок должен уважать
Папочку, но, являясь совершенно никчемным, Папа может
добиться уважения только через равнодушие и отстраненность,
действуя по принципу «фамильярность рождает презрение»,
что, разумеется, верно, если презрение заслуженно. Оставаясь
холодным и равнодушным, он становится непонятным,
загадочным, и, таким образом, может внушать страх («уважение»).
Неодобрение эмоциональных «сцен» приводит к боязни
сильных эмоций, боязни проявлений собственного гнева и не-
274
Современность глазами радикальных утопистов
нависти, боязни принять действительность, поскольку
признание действительности влечет за собой гнев и ненависть. Боязнь
гнева и ненависти в сочетании с неуверенностью в себе в
отношениях с окружающим миром, неспособностью изменять его,
или хоть немного повлиять на собственную судьбу, заставляют
верить, что весь мир и большинство людей — хорошие, и, что
самые банальные и тривиальные развлечения — настоящий
кайф и огромное удовольствие.
Отцовство предназначено для того, чтобы сделать из
мальчиков «Мужчин», изо всех сил сопротивляющихся
проявлениям пассивности, голубизны и желанию быть женщиной.
Каждый мальчик хочет подражать своей матери, быть ею, слиться с
нею, но Папа запрещает это, ведь именно он — их мать; он
может слиться с ней. Поэтому он говорит мальчику, напрямую и
косвенно, что он не должен быть «девчонкой», он должен вести
себя как «Мужчина». Мальчик, обосравшийся от страха и
«уважающий» своего отца, следует его правилам и становится
совсем как он, образцовым «Мужчиной», идеалом всей
Америки — благовоспитанным гетеросексуальным болваном.
Влияние отцовства на женщину заключается в том, чтобы
сделать ее мужчиной — зависимой, пассивной, одомашненной,
животной, милой, неуверенной, ищущей поощрения и защиты,
трусливой, приниженной, «почтительной» к власти и
мужчинам, скрытной, малочувствительной, полумертвой, банальной,
серой, традиционной, расплющенной и абсолютно презренной.
Папина Дочурка, всегда зажатая и запуганная, суетливая,
неспособная к аналитическому мышлению, объективности, всегда
ценит Папочку, а впоследствии других мужчин, несмотря на
подспудный страх («уважение»), и, не только неспособна
разглядеть пустое место за претенциозным фасадом, но и
принимает самооценку мужчины как высшего существа, вроде
женщины, а себя оценивает как низшую, то есть мужчину, которым
она, благодаря Папочке, и является. Именно разрастание
отцовства, обусловленное расширением и увеличением отцовских
потребностей для собственного процветания, породило общее
увеличение оглупения и общего упадка среди женщин в
Соединенных Штатах с 20-х годов. Ассоциация процветания с
275
МАНИФЕСТ
отцовством привела, главным образом, к появлению
неправильных девочек, тех самых «привилегированных»
обеспеченных девочек, получающих «образование».
Влияние отцов, в общем, и целом, заключалось в том, что
все общество разъела ржавчина мужской сущности. Все
мужское обладает негативной способностью Мидаса — все, чего оно
касается, превращается в дерьмо.
ПОДАВЛЕНИЕ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ,
АНИМАЛИЗМ (ОДОМАШНИВАНИЕ И МАТЕРИНСТВО), И
ФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ
Мужская особь — всего лишь набор условных рефлексов,
неспособная на свободомыслие; мужчина неотделим от того,
чему его выдрессировали с детских лет, полностью зависим от
своего прошлого. Его первые впечатления связаны с матерью, и
с раннего детства он привязан к ней. Мужчина никогда не
поймет окончательно, что он не часть своей матери, что он —
это он, а она — это она. Его наивысшая потребность — слушать
ее советы, прятаться под крыло, быть обожаемым Мамочкой
(мужчины ждут от женщин того, что их самих приводит в
трепет — обожания себя), и, будучи совершенно физиологичным,
он жаждет проводит все время (которое не проводит во
«внешнем мире», тупо доказывая себе, что он не пассивен),
предаваясь истинно животным радостям — поесть, поспать, посрать,
отдохнуть и чтобы Мама приголубила. Пассивная,
пустоголовая Папина Дочурка, всегда ждущая одобрения, поглаживания
по головке, «уважения» от каждого ходячего куска отбросов,
легко превращается в Маму, бездумную обслугу для
удовлетворения физических потребностей, с утешительной рукой на
усталом обезьяньем лобике, подбадривающую мелкое
самомнение, готовую пожалеть ничтожного, в грелку с сиськами.
Низведение женщин до уровня животных в самой
отсталой части общества — в «привилегированном образованном»
среднем классе, отстойнике человечества — там, где Папочка
самый главный, пошло так далеко, что они считают обычным
делом родовые муки и лежат пачками в середине двадцатого
276
Современность глазами радикальных утопистов
века, в самой развитой стране мира с чавкающими у груди
детками. Однако это делается вовсе не для детишек, когда
«эксперты» учат Маму, что она должна оставаться дома,
опустившись до животного состояния, но для Папочки; сиська — для
того, чтобы Папа мог за нее подержаться; родовые муки, чтобы
Папа получил свой кайф вместо Мамы (полумертвый, он
нуждается в сильной стимуляции).
Превращение женщины в животное, в Мамочку, в
мужчину нужно еще и по психологическим, не только практическим
основаниям: мужская особь есть просто часть вида, заменяемая
на любую другую. Мужчина не обладает внутренней
индивидуальностью, которая возникает от того, что интригует, увлекает
вас извне, что вам нравится. Полностью поглощенные собой,
способные воспринимать только собственное тело и свои
физические ощущения, мужчины различаются только в том, до
какой степени и каким образом они пытаются защититься от
собственной пассивности и желания быть женщиной.
Женская индивидуальность, существование которой он
глубоко осознает, но которую не способен ни понять, ни
воспринять, ни почувствовать эмоционально, пугает, беспокоит
его, наполняет его чувством зависти. Поэтому он отрицает ее и
продолжает определять всех в понятиях его или ее функций и
пользы, отводя себе, разумеется, самые главные функции —
доктора, президента, ученого — обеспечивая, таким образом,
если не индивидуальность, то собственную идентичность, он
пытается убедить себя и женщин (ему особенно удается
убеждать женщин) в том, что функция женщины — вынашивать и
растить детей, а также ублажать, размягчать и поддерживать
эго мужчины; что ее функция такова, что ее может заменить
любая другая женщина. На самом же деле, функция женщины
— соотноситься с собой, любить себя, наслаждаться и быть
собой, и никто не способен ее заменить в этом; мужская функция
— производить сперму. Теперь у нас уже есть банки спермы.
Истинная функция женщин — исследовать, открывать,
изобретать, решать проблемы, шутить, писать музыку — все это
с любовью. Другими словами, творить волшебный мир.
277
МАНИФЕСТ
НЕДОПУЩЕНИЕ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ
Хотя мужчина, стыдясь того, что он из себя представляет
и того, что он делает, настаивает на закрытости и секретности
частной жизни во всех ее аспектах, он не уделяет этому
особого внимания. Поскольку он пуст, не является полноценным,
самостоятельным существом, не обладает своим «я»,
способным доставлять наслаждение и постоянно нуждается в
обществе женщины, он не видит ничего плохого в том, чтобы
вторгаться в мысли любой женщины, даже совсем незнакомой, в
любом месте и в любое время; он скорее возмущается и
чувствует себя оскорбленным, когда ему запрещают это, он теряется
— он неспособен за всю свою жизнь понять, почему кто-то
может предпочесть одну минуту одиночества обществу любого
встречного мудака. Желая стать женщиной, он постоянно
стремится быть рядом с ними, что ближе всего к достижению этой
цели, поэтому он сотворил «общество», основанное на семье —
парного сочетания мужчина-женщина и их детей (оправдание
существования семьи), живущих практически друг на друге,
бессовестно попирая права женщины, ее частную жизнь и ее
сознание.
ИЗОЛЯЦИЯ, ЧАСТНЫЕ ДОМА И ЗАПРЕТ НА
ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ОБЩНОСТЬ
Наше общество — это не сообщество, а просто собрание
отдельных семейных ячеек. Страшно неуверенный в себе,
боящийся, что женщина покинет его, если у нее будет доступ к
другим мужчинам или к чему-либо, напоминающему жизнь,
мужчина стремится изолировать ее от других мужчин и от
того, что считается цивилизацией, поэтому он вывозит ее в
пригород, с частными домами, где проживают эти группы
семейных пар со своими детьми, замкнутые на самих себе. Изоляция
помогает ему делать вид, что он — личность, поскольку он
«закоренелый индивидуалист», одиночка, считающий нежелание
сотрудничать и одиночество проявлением индивидуальности.
278
Современность глазами радикальных утопистов
Есть еще причина для изолированности мужских особей:
каждый мужчина — это остров: каждый. Запертый внутри себя,
эмоционально изолированный, неспособный на отношения,
мужчина испытывает ужас перед цивилизацией, людьми,
городами, ситуациями, где требуется понимание и отношения с
людьми. Поэтому, напуганный как кролик, он мчится, захватив
с собой папашкину задницу, в леса, в пригороды, или, в случае
с «хиппи» — он скрывается на коровьих пастбищах, где вволю
размножается, кувыркаясь в траве со своей флейтой и бусами.
«Хиппи», чье желание быть «Мужчиной», «закоренелым
индивидуалистом», не так сильно, как у среднего мужчины, и
который, вдобавок заводится от мысли иметь доступ ко многим
женщинам, восстает против тягостей жизни Кормильца и
однообразия одной женщины. Под видом соучастия и
сотрудничества, он создает коммуну или племя, которые при всей их
«совместности», и отчасти, благодаря ей (коммуна — всего лишь
разросшаяся семья, разросшееся посягательство на права,
частную жизнь и сознание женщины), являются таким же
сообществом, как и обыкновенное «общество».
Настоящее сообщество состоит из личностей — не просто
из представителей вида, не из пар — уважающих
индивидуальность и частную жизнь друг друга, в то же время
взаимодействующих интеллектуально и эмоционально — свободных душ в
свободных отношениях друг с другом, сотрудничающих друг с
другом для общей цели. Традиционалисты говорят, что главная
ячейка «общества» — семья; «хиппи» говорят, что это — племя;
никто не говорит, что это — индивидуум.
«Хиппи» бубнит об индивидуальности, но имеет о ней не
больше представления, чем любой другой мужчина. Он жаждет
вернуться к Природе, к полям и лесам, к обиталищам
пушистых зверьков, к которым сам принадлежит, прочь от городов,
где, по крайней мере, прослеживаются зачатки цивилизации,
хочет жить на уровне вида, проводя время в простой,
неинтеллектуальной деятельности — фермерство, ебля, нанизывание
бус. Самым главным занятием в коммуне, ее основой, является
групповуха. «Хиппи» в коммуне привлекает, в основном,
перспектива доступных пизд — главный доступный всем предмет
279
МАНИФЕСТ
потребления, возможность получить, только попросив, но,
ослепленный жадностью, он не может принять других мужчин, с
которыми должен делиться, или ревность и собственничество
самих пизд.
Мужчины не способны сотрудничать для достижения
общей цели, потому что цель каждого мужчины — пизда только
для него самого. Следовательно, коммуна обречена на провал:
каждый «хиппи» в панике схватит любую простушку, которая
им восторгается, и как можно быстрее утащит ее в пригород.
Мужчина не способен развиваться социально, он просто
мечется между изоляцией и групповухой.
КОНФОРМИЗМ
Несмотря на то, что он хочет быть индивидуальностью,
мужчина боится всего того в себе, что хоть немного отличает
его от других особей; это заставляет его подозревать, что он не
настоящий «Мужчина», что он пассивен и абсолютно
сексуален, очень неприятное предположение. Если мужчина — это
«А», а он нет, тогда он не мужчина, он, наверное, пидар.
Поэтому он старается подтвердить свою «Мужественность»,
пытаясь во всем походить на других мужчин. Непохожесть в других
мужчинах, как и в нем самом, пугает его; это значит, что они —
пидары, которых нужно избегать всеми способами, поэтому он
стремится сделать так, чтобы все другие мужчины подчинялись
общим правилам.
Мужская особь осмеливается быть непохожей до такой
степени, что приемлет свою пассивность и свое желание быть
женщиной, свою голубизну. Самый отдалившийся мужчина —
трансвестит, но он также, несмотря на отличие от других
мужчин, абсолютно похож на других трансвеститов; будучи
функционалистом, он находит в этом свою идентификацию: он —
женского рода. Он пытается избавиться от своих тревог — но
индивидуальности нет, как и не было. Не уверенный до конца,
что он женщина, боясь успешно стать ею, он невольно
подчиняется стереотипу мужского восприятия женщины,
превращаясь в набор претенциозных ужимок.
280
Современность глазами радикальных утопистов
Чтобы удостовериться, что оно — «Мужчина», мужское
существо должно быть уверено, что женское существо — это
«Женщина», противоположность «Мужчине», а, значит,
женщина должна вести себя как трансвестит. И Папина Дочка, чьи
женские инстинкты были искорежены в ней с малолетства,
легко и послушно принимает эту роль.
АВТОРИТЕТЫ И ПРАВИТЕЛЬСТВО
Не имея представления о добре и зле, совести, которая
может происходить только от сопереживания другим... не веря
в свое несуществующее «я», неизбежно конкурентный и,
изначально не способный на сотрудничество, мужчина нуждается
во внешнем управлении и контроле. Для этого он создает
авторитеты — священников, экспертов, боссов, лидеров и т. п. — а
также правительство. Желая, чтобы женщина (Мама)
направляла его, но, не имея возможности признать этот факт (он
ведь, в конце концов, МУЖЧИНА), желая играть роль
Женщины, узурпировать ее функцию Наставницы и Защитницы, он
старается сделать так, чтобы все авторитеты были мужского
пола.
Нет разумных причин, по которым общество, состоящее из
разумных существ, способных на сочувствие друг к другу,
цельных и не имеющих естественных причин для конкуренции,
нуждалось бы в правительстве, законах, лидерах.
ФИЛОСОФИЯ, РЕЛИГИЯ И МОРАЛЬ НА ОСНОВЕ
СЕКСА
Мужская неспособность соотноситься с кем, или чем-либо
делает его жизнь бесцельной и бессмысленной (наивысшее
мужское откровение это то, что жизнь абсурдна), поэтому он
изобрел философию и религию. Пустой сам по себе, он
смотрит вовне не только, чтобы получить направление или
управление, но для спасения и обретения смысла жизни. Поскольку
счастье на земле для него невозможно, он придумал Рай.
281
МАНИФЕСТ
Поскольку мужчина не способен сочувствовать другим и
абсолютно сексуален, «зло» — это сексуальная
«вседозволенность», а «девиантные» («немужские») сексуальные практики,
не связанные с отказом от пассивности и абсолютной
сексуальности, которая, если ей потакать, может разрушить
«цивилизацию», поскольку «цивилизация» базируется
исключительно на потребности мужчин защититься от этих определений.
Для женщины (с позиции мужчин) «зло» — это любое
поведение, которое вовлечет мужчину в сексуальную
«вседозволенность» — то есть если она не ставит потребности мужчины
выше своих, а также не быть пидаром.
Религия не только обеспечивает мужчинам цель (Рай) и
привязывает женщин к мужчинам, но предлагает ритуалы,
через которые он может искупить вину и чувство стыда, которые
он испытывает, если недостаточно сопротивляется своим
сексуальным позывам; по сути своей, вину и стыд за то, что он —
мужчина.
Большинство мужчин, трусливо перенося присущие им
слабости на женщин, обозначая их как женские слабости,
считают, что они обладают женской силой; многие философы, те,
что не столь трусливы, признают тот факт, что мужчинам
свойственны недостатки, но все же не могут признать, что они
свойственны только мужчинам. Поэтому они именуют мужские
качества Человеческими Качествами, представляют проблему
своей никчемности, которая их ужасает, как философскую
дилемму, придавая значимость собственному скотству,
высокопарно именуют свою никчемность как «Проблему
Идентичности» и продолжают высокопарно пиздеть о «Кризисе
Индивидуальности», «Сущности Бытия», «Экзистенции Выше
Сущности», «Экзистенциальных Видах Бытия» и т. д., и т. п.
Женщина не только естественно приемлет свою
идентичность и индивидуальность, но инстинктивно знает, что
единственное зло — это причинять боль другим, и что смысл жизни
— это любовь.
282
Современность глазами радикальных утопистов
ПРЕДРАССУДКИ (РАСОВЫЕ, ЭТНИЧЕСКИЕ,
РЕЛИГИОЗНЫЕ, И Т.П.)
Мужчина нуждается в козлах отпущения, на которых он
может свалить свои неудачи и недостатки, обрушить свою
неудовлетворенность тем, что он не женщина. В этом смысле
большую практическую ценность имеет набор всяких видов
дискриминации, позволяющий увеличить набор пизд,
доступных для мужчин, стоящих у власти.
КОНКУРЕНЦИЯ, ПРЕСТИЖ, СТАТУС,
ФОРМАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ, НЕВЕЖЕСТВО И СОЦИАЛЬНЫЕ И
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КЛАССЫ
Обуреваемый непреодолимой жаждой женского обожания,
но не обладая внутренней ценностью, мужской пол создает
предельно искусственное общество, которое позволяет ему
определять ценность с помощью денег, престижа, «высокого»
общественного статуса, степени, профессионального положения и
знания, а также «опуская» как можно больше мужчин в
профессиональном, социальном, экономическом и образовательном
смысле.
Целью «высшего» образования является не образование,
но исключение наибольшего числа мужчин из множества
профессий.
Мужская особь, предельно физиологичная, неспособная на
мыслительную деятельность, хотя и способная понимать и
использовать знания и идеи, неспособна, однако, соотноситься с
ними, воспринимать их эмоционально; он не ценит знания и
идеи в их сути (они лишь средства для достижения цели) и,
следовательно, не нуждается в интеллектуальных партнерах, в
развитии интеллектуального потенциала в других. Напротив,
мужская особь втайне заинтересована в невежестве других; это
дает немногим познавшим явное преимущество над
несведущими, и, кроме того, мужчина знает, что просвещенное,
понимающее женское общество означает его конец. Здоровая,
самодостаточная женщина хочет общества равных, достойных ува-
283
МАНИФЕСТ
жения, тех, от кого можно словить кайф; мужчина и больная,
неуверенная в себе мужеподобная женщина ищут всего лишь
общества червей.
Ни одна настоящая социальная революция не может
осуществиться с помощью мужчин, поскольку все мужчины
наверху блюдут статус кво, а все опущенные мужчины хотят
быть сверху. «Бунтарь» мужского рода — это фарс; все
происходит в мужском «обществе», сделанном им самим, для его
удовлетворения. Но нет ему удовлетворения, поскольку он не
знает этой радости. В конечном счете, он бунтует только
против одного, того, что он мужчина. Мужское умирает только
тогда, когда технология вынуждает его к этому, когда нет
выбора, когда «общество» достигает того предела, где он должен
измениться или умереть. Мы достигли этого порога; если
женщины не начнут шевелиться, не поднимут задницу, нам,
возможно, придется умереть.
НЕДОПУЩЕНИЕ РАЗГОВОРА
Он настолько поглощен собой, настолько не связан с
внешним миром, что «разговор» мужчины, если он не
посвящен ему самому, превращается в монотонное завывание,
лишенное всякого человеческого смысла. Мужская
«интеллектуальная беседа» — это зажатая, натужная попытка произвести
впечатление на самку.
Папина Дочка, пассивная, обучаемая, уважающая и
трепещущая перед мужской особью, позволяет ему навешивать
пресную лапшу ей на уши. Ей это не трудно, поскольку ее
скованность и страх, отсутствие хладнокровия, неуверенность и
сомнения, непонимание собственных чувств и ощущений,
которые внушил ей Папочка, делают ее ощущения поверхностными
и не позволяют ей понять, что треп мужчины — это чистый
треп; подобно тому, как эстет «воспринимает» фуфло,
подписанное как «Великое Искусство», она считает, что балдеет от
того, что скучно до смерти. Она не только выслушивает всю
эту болтовню, но даже подстраивается под тупость этой
«беседы».
284
Современность глазами радикальных утопистов
Натасканная с детства быть приличной, воспитанной и
«порядочной», подыгрывая мужчине, скрывающему свои
животные инстинкты, она послушно упрощает свой разговор до
уровня пустой беседы, снижает ее до безвкусных тем,
превосходящих банальности — или, если она «образована» до уровня
«интеллектуальной» дискуссии, то бишь безличного
обсуждения бессмысленных абстракций типа Валового Национального
Продукта, Общего Рынка, влияния Рембо на искусство
символистов. Она настолько увлечена подыгрыванием, что это, в
конце концов, становится ее второй натурой, и она продолжает
подыгрывать даже в чисто женском обществе.
Помимо подыгрывания, ее «разговоры» сильно ограничены
ее боязнью выразить необычные, оригинальные мнения, ее
самооценка базируется на неуверенности в себе, и поэтому
разговор с ней лишен очарования. Порядочность, вежливость,
«достоинство», неуверенность, интровертность вряд ли
способствуют интенсивности и содержательности, которые необходимы
для разговора, чтобы он что-то значил. Такой разговор совсем
лишен напряжения, так как только уверенные в себе,
коммуникабельные, гордые, умные женщины способны на интенсивный,
циничный, мудрый разговор.
НЕДОПУЩЕНИЕ ДРУЖБЫ (ЛЮБВИ)
Мужчины презирают себя, других мужчин, которых они
считают более чем случайными, и которых они не считают
женщинами (например, «симпатичных» психоаналитиков и
«Великих Художников») или посланников божьих и всех
женщин, которые их уважают и подыгрывают им; неуверенные в
себе, ищущие одобрения, лебезящие мужеподобные женщины
также презирают себя и всех себе подобных женщин;
самодостаточные, раскованные, авантюрные женские женщины
презирают мужчин и подмахивающих мужеженщин. Короче,
презрение — это сегодняшний принцип отношений.
Любовь — это не зависимость или секс, а дружба, и,
следовательно, любовь двух мужчин невозможна, как невозможна
любовь мужчины и женщины, или двух женщин, одна из кото-
285
МАНИФЕСТ
рых, или обе — пустоголовые, беспомощные, угодливые муже-
женщины; как и разговор, любовь может возникнуть только
между двумя самостоятельными, отвязными, заводными
женскими женщинами, поскольку дружба основывается на
уважении, а не презрении.
Даже между замечательными женщинами редко
завязывается глубокая дружба во взрослом возрасте, потому что почти
все они либо привязаны к какому-то мужчине из соображений
экономического выживания или бьются за жизнь, прорубая
себе дорогу в джунглях, чтобы держать голову над аморфной
массой. Любовь не может процветать в обществе, основанном
на деньгах и бессмысленном труде, она требует полной
экономической и личной свободы, времени на развлечения и
возможностей для интенсивной, всепоглощающей, эмоционально
удовлетворяющей деятельности, которая, если вы делите ее с
той, кого уважаете, приводит к настоящей дружбе. Наше
«общество» практически не предоставляет возможности для такого
времяпрепровождения.
Отняв у мира возможность разговора, дружбы, любви,
мужской род предлагает нам следующие жалкие суррогаты:
«ВЕЛИКОЕ ИСКУССТВО» И «КУЛЬТУРУ»
Мужчина «от искусства» пытается разрешить дилемму
своей неспособности жить и неспособности быть женщиной,
конструируя совершенно искусственный мир, в котором
мужской пол героизируется, то есть демонстрирует женские
качества, а женский низведен до крайне ограниченных, скучных,
подчиненных ролей, то есть до уровня мужчины.
«Артистическая» задача мужчины не в том, чтобы
общаться с миром (не имея ничего внутри, он не может ничего
сказать), но в том, чтобы закамуфлировать свое животное начало,
для этого он прибегает к символизму и неясности («глубокий
смысл»). Подавляющее большинство людей, в особенности
«образованных», не имея собственного мнения, смирные,
преисполненные уважения к авторитетам («Папа знает как надо»
переводится на взрослый язык как «Критикам виднее», «Писа-
286
Современность глазами радикальных утопистов
тель знает лучше нас», «Профессор лучше знает»), легко
заучивают то, что неясность, нечленораздельность,
двусмысленность и скука — есть признаки глубины и таланта.
«Великое Искусство» доказывает, что мужчины выше
женщин, что мужчины — это женщины; то, что маркировано
как «Великое Искусство», почти полностью, как любят
напоминать нам антифеминисты, было создано мужчинами. Мы
знаем, что «Великое Искусство» велико, потому что мужские
авторитеты сказали нам это, и мы не можем утверждать
обратное, поскольку только те, кто обладает изысканным вкусом,
далеко превышающим наш, могут понять и воспринять его
величие, и доказательством их превосходства является то, что
они разбираются в тех помоях, которыми восторгаются.
Восприятие — это единственное проявление этих
«культивированных» особей; пассивные, некомпетентные, лишенные
мудрости и воображения, они вынуждены реализоваться только
таким образом; неспособные создать собственных творений,
создать свой собственный маленький мир, хоть немного
повлиять на свое окружение, они вынуждены принимать то, что им
предлагается; не умея создавать или соотноситься, они
взирают. Поглощение «культуры» — это отчаянная, безумная
попытка насладиться в скучном мире, избежать ужасов
выхолощенного, бездумного существования. «Культура» дает жвачку для
эгоизма некомпетентных, средство для рационализации
пассивного созерцания; они могут гордиться своей способностью
воспринимать «тонкие» вещи, увидеть драгоценность в куске
дерьма (они хотят, чтобы восхищались их восхищением). Не
веря в свою способность что-то изменить, подчиняясь порядку
вещей, они должны видеть красоту в дерьме, и, пока они могут
смотреть, они будут иметь дело только с дерьмом.
Поклонение «Искусству» и «Культуре» не только
вынуждает женщин предаваться скучной, пассивной деятельности и
отвлекает их от более важных и полезных дел, от
культивирования активных способностей, но влечет за собой постоянные
атаки на нашу восприимчивость всяческих напыщенных
диссертаций о возвышенной красоте того или иного куска дерьма.
Это позволяет «художнику» считаться человеком, обладающим
287
МАНИФЕСТ
чувствами, ощущениями, проницательностью и суждениями
высшего порядка, тем самым подрывая веру сомневающихся
женщин в ценность и значимость их собственных чувств,
ощущений, проницательности и суждений.
Мужчине, обладающему очень узким диапазоном чувств и,
соответственно, очень ограниченными ощущениями,
проницательностью и суждениями, «художник» необходим для того,
чтобы направить его, рассказать ему, что такое жизнь. Но
«художник» мужского пола, абсолютно сексуальный, не способный
соотноситься с чем-либо, кроме собственных физиологических
ощущений и выразить что-либо, помимо откровения, что жизнь
мужчины бессмысленна и абсурдна, не может быть
художником. Как тот, кто сам не способен жить, может рассказать нам
о жизни? «Мужчина-художник» — терминологическое
противоречие. Дегенераты могут создавать только дегенеративное
«искусство». Истинный художник — это каждая
самодостаточная, здоровая женщина, и в женском обществе единственным
Искусством и единственной Культурой будут тщеславные,
шизанутые, сексапильные женщины, балдеющие друг от друга и
от всей вселенной.
СЕКСУАЛЬНОСТЬ
Секс не является частью взаимоотношений; напротив, это
индивидуальное переживание, нетворческая, пустая трата
времени. Женщина может очень легко, гораздо легче, чем она
думает, отучить себя от сексуальных позывов, оставаться
хладнокровной, интеллектуальной и свободной для поиска истинно
ценных отношений и деятельности; но мужчина, который, по-
видимому, воспринимает женщин сексуально, и который
постоянно хочет возбуждать их, стимулирует сексуально-
ориентированных женщин до безумной похоти, запутывая ее в
сетях секса, из которых немногие могут выбраться. Развратный
мужчина всегда возбуждал сексуальную женщину; он
вынужден это делать, потому что, когда женщина вырвется из своего
тела, поднимется над животными инстинктами, мужская особь,
чье эго состоит из его члена, исчезнет.
288
Современность глазами радикальных утопистов
Секс — прибежище безмозглых. И чем глупее женщина,
чем глубже пропиталась она мужской «культурой», короче, чем
она приличнее, тем сексуальнее. Самые приличные женщины в
нашем «обществе» — неистовые сексуальные маньячки. Но
поскольку они ужасно, ужасно приличные, они, разумеется, не
снисходят до ебли — это слишком грубо — они, скорее
занимаются любовью, общаются посредством тела и устанавливают
чувственный контакт; начитанные — созвучны пульсации
Эроса и соприкасаются со Вселенной; религиозные исповедуют
духовное слияние с Божественной Чувственностью; мистики
следуют Эротическому Кодексу и сливаются с Космосом, ки-
слотницы контактируют с собственными эротическими
клетками.
С другой стороны, те, кто не настолько погряз в мужской
«Культуре», наименее приличные, непритязательные и простые
души, для которых ебля — это ебля; слишком инфантильные
для взрослого мира частных домов в пригородах, для швабры и
детских загаженных пеленок, слишком эгоистичные, чтобы
заводить мужа и детей, достаточно нерафинированные, чтобы
начхать на чужое мнение о себе, слишком самонадеянные,
чтобы уважать Папочку, «Великие», познавшие глубокую
мудрость Античности; те, которые доверяют только своему
животному, нутряному инстинкту, кто считает Культуру уделом
«цыпочек», чье единственное стремление — получить
эмоциональное возбуждение и вдохновение; способные устраивать
отвратительные, мерзкие, неприятные сцены, злобные,
агрессивные суки, готовые заехать в зубы любому, кто их раздражает;
кто воткнет тесак в ребра мужчине или засунет ему шило в
задницу при первом взгляде, если будут уверены, что их не
застукают, короче, те, кто по правилам нашего общества
считаются отбросами (ОПУМ)... эти женщины крутые, относительно
интеллектуальны и близки к асексуальности.
Свободные от собственности, приличий, скромности,
общественного мнения, «морали», «уважения» к авторитетным
задницам, всегда заводные, грязные, бессовестные отбросы
поступают по своему, добиваются своего... они видели весь
спектакль, все что можно было — сцену ебли, сцену «отсоса», лес-
289
МАНИФЕСТ
бийскую сцену, пизду во всей красе... нужно нахаваться сексом,
чтобы отвергнуть его, и отбросы прошли это все, они готовы
для нового спектакля; они хотят выползти из-под декораций,
двигаться дальше, оторваться, вынырнуть. Но отбросы еще не
правят был, они все еще на обочине нашего «общества»,
которое, если не свернет с выбранного пути, и, если Бомба на
свалится на него, докатится до собственного вымирания.
СКУКА
Жизнь в «обществе» устроена абсолютными занудами и
для них, если они не угрюмы и депрессивны, и только такой
жизнь и может быть, если не угрюмой и депрессивной, то
занудной.
СЕКРЕТНОСТЬ, ЦЕНЗУРА, ПОДАВЛЕНИЕ ЗНАНИЙ
И ИДЕЙ, И РАЗОБЛАЧЕНИЯ
Самый потаенный, самый глубинный и отвратительный
мужской страх — быть пойманным на том, что он не женщина,
а мужская особь, недочеловек, животное. И хотя приличия,
вежливость и «достоинство» помогают избежать этого
разоблачения на личностном уровне, для того, чтобы избежать его на
уровне всего мужского рода и сохранить неестественное
господствующее положение в «обществе», они вынуждены
прибегать к... Цензуре. Способный осмыслить только отдельные
слова и фразы, а не усвоить общий смысл, мужчина пытается
предупредить возбуждение и разоблачение своей животной
природы через цензуру не только в отношении «порнофафии», но
любого другого произведения, содержащего «грязные» слова,
независимо от контекста.
Подавление всех идей и знаний, которые могут
разоблачить его сущность или угрожают его господству в «обществе».
Немало биологической и психологической информации
утаивается, потому, что она доказывает неполноценность мужчины по
отношению к женщине. Также невозможно разрешить
проблему психических болезней, пока мужской род сохраняет кон-
290
Современность глазами радикальных утопистов
троль в этой сфере, потому что, во-первых, они заняли здесь
основные позиции — между тем, только те женщины, которым
не хватает мозгов, допустили бы их до этого, и, во-вторых,
мужчина не может согласиться с тем, какую роль играет
отцовство в психических расстройствах.
Разоблачения. Главным развлечением мужских особей —
насколько способен на какие-либо развлечения зажатый,
угрюмый мужчина — это разоблачение других. Не столь важно, как
и по какому поводу это происходит, главное разоблачить; это
отвлекает внимание от них самих. Разоблачение других как
агентов противника (коммунистов и социалистов) — одно из
любимых занятий, поскольку уводит угрозу не только от него
лично, но от всей страны, от всего Западного мира. Жучки в
заднице не у него, они в России.
ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТЬ
Неспособный на сочувствие, любовь или преданность,
думающий только о себе мужчина не имеет представления о
честной игре; постоянно стремясь сойтись с женщиной, получить
ее одобрение, без которого он ничто, всегда на грани животных
проявлений, боясь, что его принадлежность к мужскому роду
будет раскрыта, постоянно вынужденный скрываться, он
должен все время лгать; будучи пустым, он не знает ни чести ни
цельности — он не понимает значения этих слов. Короче
говоря, мужская особь — лжец и предатель, и единственно
приемлемыми реакциями в мужском «обществе» являются цинизм и
подозрительность.
УРОДСТВО
Будучи совершенно сексуальным, неспособным на
мыслительные или эстетические реакции, абсолютно
материалистичным и жадным, мужчина, помимо навязывания миру
«Великого Искусства», разукрасил свои лишенные пейзажей города
уродливыми (внутри и снаружи) зданиями, уродливым дизай-
291
МАНИФЕСТ
ном, рекламными щитами, автомобилями, мусоровозами, и
более всего уродливым собой.
НЕНАВИСТЬ И НАСИЛИЕ
Мужчина все время напряжен, переживает из-за того, что
он не женщина, что он не способен получать какое-либо
удовлетворение или наслаждение; пожираем ненавистью — не
осмысленной ненавистью к тем, кто оскорбил или надругался над
ним, но иррациональной, неконкретной ненавистью... в глубине
души он ненавидит свое никчемное «я».
Ничем не оправданное насилие, не только, чтобы
«доказать», что он «Мужчина», также дает выход его ненависти и,
вдобавок — поскольку он способен только на сексуальные
реакции и нуждается в сильной стимуляции своей полумертвой
натуры — доставляет ему определенное сексуальное
возбуждение.
БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ
Все болезни можно лечить, а процесс старения и смерть —
результат болезней; возможно, однако, никогда не стареть и
жить вечно. В сущности, проблема старения и смерти могла бы
быть решена за несколько лет, если атаковать ее всеми силами
науки. Это, однако, не произойдет в мужском истеблишменте,
потому что:
Многие ученые мужского пола избегают биологических
исследований, боясь обнаружить, что мужчины — это
женщины, и потому отдают явное предпочтение мужественным,
«мужским» программам о войне и смерти.
Многие потенциальные ученые разочаровываются в
научной карьере из-за ригидности, скуки, дороговизны, временных
затрат и необоснованной закрытости нашей системы «высшего»
образования.
Существует пропаганда, распространяемая неуверенными в
себе мужчинами-профессионалами, ревниво охраняющими свои
292
Современность глазами радикальных утопистов
позиции, о том, что только кучка избранных способна
понимать абстрактные научные концепции.
Широко распространенная неуверенность в себе,
инспирированная системой отцов, которая не позволяет многим
талантливым девочкам идти в науку.
Недостаток автоматизации. На сегодня существует
огромное количество данных, которые, если рассмотреть их и скор-
релировать, поможет найти способы лечения рака и многих
других болезней, и даже ключ к самой жизни. Но этой
информации так много, что необходимы высокоскоростные
компьютеры, чтобы просчитать ее. Развитие компьютеризации будет
постоянно тормозиться, поскольку мужчина боится быть
замененным машинами.
Денежная система, порождающая ненасытную жажду
производить все больше товаров. Большинство из тех немногих
ученых, которые не работают над программами смерти, заняты
работой на крупные корпорации.
Мужской род любит смерть — она возбуждает его
сексуально, и, будучи уже мертвым, он все равно хочет умереть.
Давление денежной системы на наименее творческих
ученых. Большинство ученых происходят из относительно богатых
семей, где Папа правит безраздельно.
Неспособный на позитивное состояние счастья,
единственное, что оправдывает наше существование, мужчина, в лучшем
случае иногда может расслабиться, почувствовать комфорт,
оставаться индифферентным, но это состояние длится очень
недолго, и на смену ему приходит скука, отрицательные
эмоции; он, следовательно, обречен на постоянные страдания,
облегчаемые случайными, мимолетными моментами отдыха,
которые он может получить за счет какой-либо женщины. В
самой своей сути — мужчина это пиявка, эмоциональный паразит
и, соответственно не имеет морального права жить, поскольку
никто не должен жить за счет других.
Так же как люди имеют преимущественное право на
существование перед собаками, в силу того, что они более развиты
и обладают высшим сознанием, так и женщины имеют
преимущественное право на жизнь перед мужчинами. Уничтоже-
293
МАНИФЕСТ
ние любого мужчины, таким образом, является хорошим и
правильным действием, весьма выгодным для женщин, равно как
и актом милосердия.
Тем не менее, этот вопрос станет чисто академическим в
ближайшем будущем, благодаря тому факту, что мужские
особи постепенно самоуничтожаются. Помимо того, что они
участвуют в прославленных временем классических войнах и
расовых беспорядках, мужчины все больше и больше становятся
голубыми или уничтожают себя с помощью наркотиков.
Женщины, хотят они этого или не хочет, постепенно возьмут все в
свои руки, хотя бы потому, что им придется это сделать —
мужчина утратит свое практическое значение.
Эта тенденция усиливается еще и потому, что все больше
мужчин приходят к открытию, что это в их собственных
интересах; они все больше понимают, что интересы женщин — это
их интересы, что они могут существовать только посредством
женщин, и чем больше поощрять женщину жить для себя, реа-
лизовывать себя, быть женщиной, а не мужчиной, тем ближе к
жизни оказывается он, он начинает понимать, что проще и
выгоднее жить посредством нее, чем стараться стать ею и
присваивать себе ее качества, заявлять, что они принадлежат ему,
принижать женщину и заявлять, что она мужчина. Голубой,
который принимает свою мужскую природу, то есть свою
пассивность и тотальную сексуальность, свою женственность, тоже
выигрывает от того, что женщины остаются женщинами, так
как ему будет легче считать себя мужчиной, то есть
женственным. Если бы мужчины проявили мудрость, они бы
стремились стать настоящими женщинами, проделали бы глубокие
научные исследования, которые позволили бы им посредством
операции на мозге и нервной системе, через изменение
психики и тела, превратиться в женщин.
Вопрос о том, продолжать ли использовать женщин для
воспроизводства, или делать это в лабораториях, тоже станет
академическим: что произойдет, если каждая женская особь
старше двенадцати лет будет регулярно принимать
противозачаточные таблетки, и случайности будут исключены? Сколько
женщин сознательно, или (если это будет случайно) согласится
294
Современность глазами радикальных утопистов
забеременеть? Нет, Вирджиния, женщины вовсе не любят быть
племенными кобылами, несмотря на то, что масса
зомбированных роботов-женщин говорит это. Когда общество состоит из
абсолютно сознательных личностей, этого не захочет ни одна.
Нужно ли насильно оставить определенный процент женщин,
чтобы исполняли роль племенных кобыл для воспроизводства
вида? Разумеется, это не может быть решением. Решение — в
лабораторном производстве детей.
Что же касается вопроса о том, нужно ли продолжать
воспроизводство мужских особей, то из того, что мужчины,
подобно заразе, всегда существовали среди нас, вовсе не следует, что
это должно продолжаться. Когда станет возможным
генетический контроль, а это скоро случится, нет нужды говорить о
том, что производить на свет надо только цельных,
завершенных существ, а не физиологические дефекты и недостатки,
включая эмоциональные отклонения, такие как мужская
натура. Как совершенно аморальным стало бы сознательное
воспроизводство слепых людей, так же аморально было бы
воспроизводство эмоциональных калек.
Зачем продолжать и женский род? Зачем вообще нужны
будущие поколения? Какой в них смысл? Когда будут
уничтожены старение и смерть, зачем продолжать род? Почему мы
должны беспокоиться о том, что будет после нашей смерти,
какое нам дело до того, что не появится юное поколение нам
на смену?
Постепенное и естественное развитие событий, социальная
эволюция приведут к полновластию женщин в мире и, как
результат, прекращение воспроизводства мужского рода, и следом
прекращение воспроизводства женского. Но ОПУМ
нетерпеливо, ОПУМ не может утешиться мыслью о процветании
будущих поколений, полностью хочет прихватить для себя
захватывающие моменты жизни. И, если бы подавляющее большинство
женщин были в ОПУМ, они могли бы взять полную власть в
этой стране за несколько недель, просто отказавшись быть
рабочей силой, парализуя таким образом всю нацию.
Дополнительными мерами, любая из которых была бы достаточной для
абсолютного развала экономики и всего остального, было бы
295
МАНИФЕСТ
заявление женщин об отказе от денежных отношений, отказе от
покупок, грабеж и отказ подчиняться всем законам, которые их
не устраивают. Полиция, Национальная Гвардия, Армия,
Военный и торговый Морской Флот вместе взятые не смогли бы
подавить восстание более половины населения, в особенности,
когда оно поднято людьми, перед которыми они беспомощны.
Если бы все женщины попросту оставили мужчин,
отказались бы вообще иметь с ними дело — навсегда, со всеми, то
правительство и национальная экономика рухнули бы
полностью. Даже не бросая мужчин, те женщины, которые осознают
уровень своего превосходства и власти над мужчинами, могли
бы взять полный контроль надо всем за несколько недель,
могли бы добиться полного подчинения мужчин женщинам. В
разумном обществе мужская особь послушно семенила бы за
женщиной. Мужчины податливы и легко управляемы, легко
подчиняемы власти любой женщины, которая хочет их
подчинить. Мужская особь, на самом деле, жаждет быть управляемой
женщинами, хочет, чтобы Мама за все отвечала, хочет отдаться
ее заботам. Но наше общество неразумно, и большинство
женщин даже отдаленно не представляют себе, каковы их
отношения с мужчинами.
Однако, существующий конфликт — не между женским и
мужским родом, но между ОПУМ — властными, спокойными,
уверенными в себе, непристойными, агрессивными,
эгоистичными, независимыми, гордыми, ищущими острых ощущений,
неуправляемыми, высокомерными женщинами, считающими
себя способными править вселенной, докатившимися до границ
этого «общества» и готовыми выкатиться далеко за его
пределы—и приличными, пассивными, послушными,
«культивированными», вежливыми, достойными, подчиненными,
зависимыми, запуганными, безмозглыми, неуверенными, ищущими
одобрения Папиными Дочками, не способными справляться с
неведомым; теми, кто хочет барахтаться в грязи, что, по
крайней мере, им знакомо, теми, кто хочет остаться в обществе
обезьян; они чувствуют себя в безопасности только рядом с
Большим Папочкой, с большим сильным мужчиной с жирной
волосатой рожей, сидящим в Белом Доме, к которому можно
296
Современность глазами радикальных утопистов
прислониться; теми, кто слишком трусливы, чтобы признать
жуткую реальность, представленную в виде мужчины, в виде
Папочки; теми, кто готовы разделять свою участь со свиньями,
кто приучил себя к животным радостям, кто чувствует себя в
этом комфортно и не знает других способов «жизни»; которые
снизили свои мысли, идеи и откровения до мужского уровня;
теми, кто, не имея чувств, воображения и остроты ума, могут
иметь ценность только в мужском «обществе»; теми, кто могут
иметь место под солнцем, или, скорее в грязи, только как
утешительницы, только хвалить, нянчить и кормить мужских
особей; теми, кого не принимают во внимание из-за их
абсурдности другие женщины, теми, кто проецируют свои дефекты, свои
мужские качества на всех женщин и видят в женщине червя.
Но ОПУМ слишком нетерпеливо, чтобы ждать и
надеяться на просветление мозгов миллионов задниц. Зачем
разнузданным женщинам таскаться, как прежде, за скучными
мужскими особями? Зачем смешивать судьбы крутых и занудных?
Почему активные и изобретательные должны подчиняться
пассивным и тупым в вопросах общественного развития? Зачем
независимым оставаться в грязи вместе с зависимыми,
нуждающимися в папочкиной поддержке?
Даже небольшая горстка ОПУМ может взять власть в
стране в течение года, систематически наебывая систему,
избирательно уничтожая собственность, совершая убийства:
ОПУМ станет членом нерабочей силы, силы наебывания;
они займут различные рабочие места и не будут работать.
Например, ОПУМ-продавщицы не будут брать деньги за покупки;
Телефонные операторы ОПУМ не будут брать деньги за
звонки; рабочие офисов и заводов ОПУМ, в дополнение к
неделанию работы, будут втайне ломать оборудование;
ОПУМ будут бездельничать до увольнения, находить
новую работу и не делать ее;
ОПУМ силой захватит автобусы и такси, выгонит
водителей и продавцов жетонов, займет их место и будет возить
людей бесплатно, раздавая бесплатные жетоны;
ОПУМ разрушит все ненужные и вредные предметы —
автомобили, витрины магазинов, «Великое Искусство» и т. п.
297
МАНИФЕСТ
Постепенно ОПУМ захватит эфирное пространство — все
телевизионные и радио сети — силой согнав с рабочих мест тех
работников телевидения и радио, которые будут стоять на их
пути в студии вещания;
ОПУМ развалит семейные пары — внедрится в
смешанные (мужчина-женщина) союзы везде, где можно, и развалит
их.
ОПУМ убьет всех мужчин, не входящих в Группу
Мужской Поддержки ОПУМ. Мужчины из Группы Мужской
Поддержки — это те, кто упорно работает на собственное
уничтожение, мужчины, которые, независимо от мотивов, делают
добро, кто играет в одной команде с ОПУМ. Некоторые примеры
мужчин из Группы Мужской Поддержки таковы:
Мужчины, убивающие мужчин; ученые-биологи,
работающие в конструктивных программах, а не на биологические
войны; журналисты, писатели, редакторы, издатели, и продюсеры,
распространяющие и продвигающие идеи, ведущие к
достижению целей ОПУМ; пидары, которые своим зажигательным,
ярким примером вдохновляют других мужчин размужчинить себя
и сделаться, таким образом, безобидными; мужчины, которые
бесплатно раздают все на свете — деньги, вещи, услуги;
мужчины, называющие вещи своими именами (пока еще ни один
так не сделал), кто понимает женщин, открывая правду о самих
себе, которые предлагают безмозглым мужским женщинам
правильные фразы для попугайного повторения, говорящие
женщинам, что их главная цель должна заключаться в
расплющивании мужского пола (в помощь этому мероприятию ОПУМ
будет проводить Дерьмовые Сборища, на которых каждая
присутствующая мужская особь будет произносить речь,
начинающуюся словами: «Я дерьмо, низкое, презренное дерьмо», и
дальше перечислять все причины своей дерьмовости. Наградой
ему за это будет предоставление после окончания собрания
возможности дружеского общения на целый час с
присутствующими представительницами ОПУМ. Приличные,
чистенькие мужские женщины будут приглашаться на эти собрания,
чтобы прояснить свои сомнения и непонимание по поводу
мужского пола; производители и пропагандисты книг и филь-
298
Современность глазами радикальных утопистов
мов и т. π о сексе, которые приближают то время, когда на
экране будут демонстрировать только Минет и Еблю (мужские
особи, следующие подобно крысам за Крысоловом, будут
завлекаться в лоно Пизды до судного дня, будут повержены и
растворятся, утонут в своей пассивной плоти, коей они и
являются); продавцы наркотиков и адвокаты, которые ускоряют
вымирание мужчин.
Членство в Группе Мужской Поддержки — необходимое,
но недостаточное условие для того, чтобы попасть в список
спасения ОПУМ — недостаточно делать полезные вещи —
чтобы спасти свои никчемные задницы, мужчины должны избегать
делать зло. Некоторые примеры особенно злостных,
ненавистных типов — это насильники, политики и все, кто им служит
(организаторы кампаний, члены политических партий и т. п.);
непотребные певцы и музыканты; Председатели Правлений,
Кормильцы, домовладельцы, владельцы жирных ложек и
ресторанов, где играют Музычку; «Великие Художники»; дешевки
и трусы; менты; магнаты; ученые, работающие на программы
смерти и разрушения или для частных компаний (практически
все ученые); лжецы и хвастуны; диск жокеи; мужчины,
пристающие, даже не очень настойчиво к любой посторонней
женщине; владельцы недвижимости; биржевые маклеры; мужчины,
говорящие, когда им нечего сказать; мужчины, болтающиеся по
улицам и портящие вид своим присутствием; перекупщики;
никчемные артисты; мусорные отбросы; плагиаторы; мужчины,
наносящие хоть малейший ущерб женщинам; все мужчины из
рекламного бизнеса; психиатры и клинические психологи;
нечестные писатели, журналисты, редакторы, издатели и т. п.;
цензоры на публичном и личном уровне; все, кто задействован
в армии, включая вербовщиков (Военное Министерство и
МакНамара отдают приказы, но подчиненные выполняют их
приказы), в особенности, летчики (если упадет бомба, ее
сбросит пилот, а не Министерство). Если мужчина делает как
хорошее, так и плохое, будет производиться общая субъективная
оценка его поведения, чтобы определить соотношение плохого
и хорошего.
299
МАНИФЕСТ
Очень соблазнительно исключить вместе с мужчинами
«Великих Художников», лжецов и болтунов, и т. п. женского
пола, но это будет нецелесообразно, поскольку для
большинства людей не будет ясно, что уничтоженная женщина — это
мужчина. Каждая женщина в той или иной степени несет в
себе элемент продажности, но это проистекает от слишком
долгого сосуществования с мужчинами. Уничтожьте мужчин, и
женщины станут другими. Женщины могут развиваться,
мужчины нет, хотя меняется их поведение. Когда ОПУМ поджарит
им задницу, они исправятся в один момент.
Одновременно с разграблением, раздолбыванием,
разбиванием пар, разрушением и убийствами, ОПУМ будет вести
вербовку. ОПУМ, таким образом, будет состоять из вербовщиц,
элитных формирований — ядерных активисток (раздолбаек,
грабительниц и разрушительниц) — и самых элитных — убийц.
Неучастие в системе не решает вопроса, только раздолбай
поможет нам. Большинство женщин давно выпали из системы,
они в ней и не были. Неучастие только усиливает тех
немногих, кто включен в систему; выпадение из системы — это
именно то, чего хотят лидеры истеблишмента, это на руку
нашим врагам, это усиливает систему, вместо того, чтобы
подрывать ее, поскольку система опирается на неучастии,
пассивности, апатии и невключенности массы женщин. Однако
неучастие является отличной стратегией для мужчин, и ОПУМ с
энтузиазмом будет поддерживать эту стратегию.
Самокопание ради спасения, созерцание собственного пупа
не является, как считают Неучаствующие, решением проблемы.
Счастье находится вне нас, достигается через взаимодействие с
другими. Целью должно стать самоотречение, а не
самолюбование. Мужчина, способный только на последнее, считает
добродетелью неизлечимые недостатки и выставляет
самолюбование не только как добро, но как Философскую Добродетель, за
что его считают глубокомысленным.
ОПУМ не будет устраивать пикеты, марши, демонстрации
или забастовки для достижения своей цели. Эта тактика
подходит только приличным, благовоспитанным дамам, которые
старательно прибегают только к таким акциям, которые обре-
300
Современность глазами радикальных утопистов
чены на неуспех. Кроме того, только достойные, чистоплюй-
ские, мужские женщины, натасканные на стадном принципе,
действуют в толпах. ОПУМ состоит из личностей; ОПУМ —
не сборище отбросов, не кучка грязи. ОПУМ делает работу в
том количестве, которое нужно. Поэтому ОПУМ,
хладнокровные и эгоистичные, не позволят себе получить по голове
полицейской дубинкой; эта участь для приличных,
«привилегированных образованных» обеспеченных дамочек, трогательно
верящих в изначальную порядочность Папочки и полицейских.
Если ОПУМ замарширует, то только по тупой, тошнотворной
роже Президента; если ОПУМ устроит демонстрацию, то это
будет демонстрация острой шестидюймовой бритвы в темном
переулке.
ОПУМ всегда будет действовать на криминальной основе,
а не гражданским неповиновением, то есть не станет в
открытую нарушать закон, чтобы попасть в тюрьму и тем самым
привлечь внимание к несправедливости. Такая тактика
признает правоту всей системы и используется для того, чтобы только
модифицировать ее, изменить конкретные законы. ОПУМ
выступает против всей системы, самой идеи законодательств и
правительства. ОПУМ выступает с целью уничтожения
системы, а не получения прав в ее рамках. Также ОПУМ —
неизменно эгоистичная и хладнокровная — будет всегда стремиться
избежать наказания. ОПУМ всегда будет вороватой, подлой,
закулисной (хотя убийства от имени ОПУМ всегда будут
известны как таковые).
И разрушения и убийства будут избирательными и
узнаваемыми. ОПУМ против полубезумных, бессмысленных
бунтов, лишенных идеи и цели, завершающихся арестом. ОПУМ
никогда не станет подстрекать, поддерживать или участвовать
ни в каких видах неопределенных мятежах или любых видах
неоправданного разрушения. Хладнокровно и преднамеренно
ОПУМ будет выслеживать своих жертв и подбираться к ним,
чтобы убить. Для разрушения никогда не будут применяться
такие методы, как перекрытие дорог, необходимых для
доставки продуктов и других необходимых вещей, заражение или
перекрытие водопроводов, блокирование улиц и движения так,
301
МАНИФЕСТ
чтобы не смог проехать медицинский транспорт или чтобы
помешать работе больниц.
ОПУМ будет разрушать, грабить, портить и убивать до тех
пор, пока не прекратит свое существование денежная система и
не войдет в действие полная автоматизация, или когда
достаточно женщин станет сотрудничать с ОПУМ и насилие станет
ненужным для достижения этих целей, то есть, когда
достаточно женщин будут имитировать работу или бросят работу,
начнут грабить, оставлять мужчин и отказываться подчиняться
всем законам, не соответствующим истинно цивилизованному
обществу. Многие женщины вступят в ряды ОПУМ, но многие
другие, которые давно сдались на милость врага, кто настолько
привык к животной жизни, ко всему мужскому, что им
нравятся ограничения и запреты, кто не знает, что делать со свободой,
согласны оставаться тряпками и лизоблюдами, подобно
крестьянам, стоящим по колено в воде на рисовых полях при любом
режиме. Некоторые из самых непостоянных будут хныкать и
дуться, бросать на пол свои игрушки и бить посуду, но ОПУМ
неумолимо будет давить их дорожным катком.
Полностью автоматизированное общество может быть
построено очень просто и быстро, как только общество потребует
этого. Уже существуют нужные чертежи, и его
конструирование займет всего несколько недель, если этим займутся
миллионы людей. Даже если денег не будет, каждый будет только
рад включиться и начать строить автоматизированное
общество; с этого момента начнется фантастическая новая эра, и
праздничная атмосфера будет сопутствовать этой работе.
Уничтожение денег и завершение установления автоматизации
являются основой для всех других реформ ОПУМ; без этих двух
условий остальное невозможно; при соблюдении их, все
остальное произойдет очень быстро. Правительство рухнет
автоматически. При полной автоматизации каждая женщина
сможет напрямую голосовать на любую тему с помощью
электронных устройств, установленных в доме. Поскольку
правительство почти полностью занято регулированием экономики и
изданием законом против абсолютно частных проблем,
уничтожение денег, сопровождаемое уничтожением мужчин, которые
302
Современность глазами радикальных утопистов
стремятся узаконивать «мораль», будет означать почти полное
отсутствие тем для голосования.
После исчезновения денег исчезнет необходимость в
убийстве мужчин; они лишатся единственной власти, которую
имеют над психологически зависимыми женщинами. Они смогут
навязаться только тем половым тряпкам, которые любят, чтобы
им навязывались. Остальные женщины будут заняты решением
немногих проблем, оставшихся до того, чтобы планировать
повестку дня вечности и Утопии — полностью перекраивать
образовательные программы, чтобы миллионы женщин могли за
несколько месяцев освоить высокоинтеллектуальную работу,
которая сегодня требует многолетнего обучения (этого очень
легко достигнуть, поскольку нашей образовательной задачей
будет обучение, а не создание и поддержание академической,
интеллектуальной элиты); решать проблемы болезней, старости
и смерти и полного реконструирования городов и жилья.
Многие женщины некоторое время будут думать, что им нравятся
мужчины, но, привыкнув со временем к женскому обществу,
постепенно увлекаясь своими проектами, они в результате
поймут абсолютную бесполезность и банальность мужского
рода.
Немногие оставшиеся мужчины могут влачить свое
ничтожное существование, погрязнув в наркотиках, прогуливаясь
в женских платьях или пассивно наблюдая всевластие женщин
в действии, реализуя себя как зрители, как суррогаты жен-
щин2, или размножаясь на коровьих лугах с подхалимками,
или смогут отправиться в ближайший, гостеприимный центр
самоубийства, где их тихо, быстро и безболезненно усыпят
газом.
До установления полной автоматизации, до замены
мужчин машинами, мужские особи могут быть использованы
женщинами, они будут служить ей, ублажать ее малейшие
желания, подчиняться каждой ее команде, стать ее абсолютными
рабами, существовать в совершенном подчинении ее воле, в
отличие от нынешней уродливой, дегенеративной ситуации,
когда мужчины не только все еще существуют, заполонив мир
своим недостойным присутствием, но и пользуются поддерж-
303
МАНИФЕСТ
кой и обслуживанием со стороны женских масс, и миллионы
женщин поклоняются Золотому Тельцу, и собака ведет хозяина
на поводке, тогда как, в действительности мужчина, мало
отличающийся от трансвестита, выглядит наименее жалким, когда
признается его собачья сущность — к нему не предъявляют
нереалистических требований, и абсолютно самоценная
женщина задает всему тон. Разумные мужчины хотят, чтобы их
унижали, наступали на них.
Больные, неразумные мужчины, те, кто пытается
защищаться от собственной мерзости, завидев ОПУМ,
надвигающийся на них, в страхе прижмутся к Большой Маме с
Большими Теплыми Сиськами, но Сиськи не защитят их от ОПУМ;
Большая Мама будет прижиматься к Большому Папочке,
который будет сидеть в углу, наложив в свои могучие штаны.
Однако те мужчины, которые разумны, не станут сопротивляться
или бороться, поднимать шум, а просто будут, расслабившись,
сидеть в уголке, наслаждаться зрелищем и плыть по течению к
своей кончине.
304
Современность глазами радикальных утопистов
Манифест «Красных чулок*
второй и третий пол 1969
1. После столетий межличностной борьбы и в преддверии
политического противостояния, женщины решили объединить
свои силы для окончательного освобождения от мужского
господства. «Красные чулки» ставят своей целью помочь нам в
этом объединении, чтобы обрести желанную свободу.
2. Женщины относятся к классу угнетаемых людей. Это
угнетение настолько тотальное, что охватывает все грани
нашей жизни. Нас используют как сексуальные объекты, как
производителей потомства, как домашних слуг и в качестве
дешевой рабочей силы. Нас расценивают как неполноценных
существ, чья цель состоит в том, чтобы улучшить качество
жизни мужчин. Наша человеческая природа отрицается. И
принуждают нас к подобному существованию под угрозой
физического насилия.
Поскольку мы жили рядом с нашими притеснителями, но в
достаточной изоляции от других женщин, мы не могли видеть
наши личные страдания в политико-правовом контексте. Это
создало иллюзию, что взаимоотношения женщины и мужчины
52 Группа «Красные чулки» — одна из наиболее известных в
феминистском движении. Название было выбрано из соображений
преемственности со знакомым образом «голубого чулка»: так в 19 веке
называли женщин, чересчур увлекающихся наукой и литературой и не
спешащих заводить семью. Позже на этот образ были наложены
всевозможные негативные коннотации. Красный же цвет был выбран, как
цвет революции. Группа отметилась проведением многочисленных
публичных акций, большинство из которых, было организовано с
изрядным чувством юмора.
Перевод с английского Натальи Сафоновой.
305
МАНИФЕСТ
являются сугубо личными и должны регулироваться
исключительно в индивидуальном порядке. В действительности,
подобные отношения относятся к классовым, а конфликты,
возникающие между конкретными мужчиной и женщиной обязаны
считаться общественно-правовыми и должны решаться
коллективно.
3. Мы определяем мужчин как наших главных
притеснителей. Превосходство мужчин — это старейшая и наиболее
устойчивая форма доминирования. Все остальные формы
эксплуатации и угнетения (расизм, капитализм, империализм и
др.) произросли из мужского господства: мужчины
главенствуют над женщинами, а несколько мужчин подчиняют себе всех
остальных. Исторически все властные структуры были
полностью ориентированы на мужское превосходство. Мужчины
контролировали все политические, экономические, а также
культурные институты и обеспечивали этот контроль
физической силой. Они использовали свою власть, чтобы держать
женщин в состоянии подчинения. При этом, все мужчины
получают экономические, сексуальные и психологические выгоды
от своего доминантного положения. И все мужчины угнетают
женщин.
4. Попытки сместить ответственность с мужчин на
общественные институты и на самих женщин предпринимались
неоднократно. Мы осуждаем подобные действия, как бегство от
реального решения проблемы. Институты сами по себе никого
не подавляют; они лишь орудия в руках правящего класса.
Обвинять их — значит подразумевать, что мужчины и женщины
пострадали одинаково, а это обходит молчанием тот факт, что
мужчины получают выгоду от сложившейся субординации, и
дает им возможность говорить, что и эксплуататорами их
вынудили стать обстоятельства. На самом деле, каждый мужчина
всегда был свободен отказаться от своего высокого положения,
но тогда другие мужчины начинали третировать его как
женщину.
Мы также отвергаем мнение, будто женщина могла быть
согласной или сама виновной в своем угнетенном состоянии.
Женская покорность не результат промывки мозгов или умст-
306
Современность глазами радикальных утопистов
венных заболеваний, но является итогом продолжительного
ежедневного прессинга со стороны мужчины. Мы не должны
менять себя, но нам необходимо изменить мужчин.
Наиболее оскорбительная и подлая аргументация
заключается в том, что женщина также может доминировать над
мужчинами. Основанием для нее послужила ситуация сведения
всех взаимоотношений между мужчинами и женщинами к
личным, не включающим политико-правовой аспект. В результате
любые даже законные посягания на свои привилегия
рассматриваются мужчинами как выражения преследования.
5. Мы используем наши личные переживания и
чувственный опыт как базис для анализа общей ситуации. Мы не
можем полагаться на существующие идеологические системы, так
как они все результаты культуры мужского господства. Мы
подвергаем сомнению любое обобщение и не принимаем
ничего, что не было бы подтверждено нашим собственным опытом.
Наша главная задача в настоящее время — это развитие
сознательности женского класса через обмен опытом и
публичное разоблачение женоненавистнического фундамента,
заложенного во все институты нашего общества. Увеличение
сознательности не является своего рода «терапией», направленной
на решение индивидуальных проблем, так как в этом случае
пришлось бы согласиться с ложным фактом, что отношения
между мужчиной и женщиной являются лишь сугубо личным.
Повышение осознанности, здесь, это метод, при помощи
которого мы можем быть уверены, что наше женское
освободительное движение основано на конкретных жизненных реалиях.
Первое требование, которому необходимо следовать, чтобы
повысить уровень сознательности, является честность, как в
частном порядке, так и в общественном, честность по
отношению к самим себе и другим женщинам.
6. Говоря Мы, мы подразумеваем всех женщин. Мы
считает нашими основными проблемами те, которые заботят
бедных и наиболее жестоко эксплуатируемых женщин.
Мы отрекаемся от экономических, расистских,
образовательных или статусных привилегий, которые отделяли бы нас
от остальных женщин. Нашей целью является понять и иско-
307
МАНИФЕСТ
ренить любые предубеждения, которые могут сложиться у нас
в их отношении.
Мы считаем своим долгом стремиться к внутренней
подлинной демократии и мы будем делать все от нас зависящее,
чтобы гарантировать каждой женщине в нашем движении
равные возможности для участия, принятия решений и развития
своего политического потенциала.
7. Мы призываем всех наших сестер к объединению с
нами в этой борьбе.
Мы призываем всех мужчин оставить свои привилегии и
поддержать женщин в их стремлении к свободе, которое
заложено в человеческой природе.
В этой освободительной борьбе мы всегда будем на стороне
женщин, а не их гонителей. Мы не будем задаваться вопросом,
какие методы можно отнести к «революционным», а какие к
«реформистским», нас волнует только то, что хорошо для
женщин.
Время личных перепалок прошло. В этот раз мы пройдем
весь путь, до конца.
7 июля 1969 года
308
Современность глазами радикальных утопистов
Жан-Люк Годар
Манифест El Fatah53
камушек 1970
Мы решили, что политически более верно ехать в
Палестину, а не куда-то еще — в Мозамбик, Колумбию, Бенгалию.
Ближний Восток был колонизирован непосредственно
французскими и английскими империалистами (соглашение Сайкс-
Пико54). Мы — французские активисты. И правильнее поехать
в Палестину, где сложилась уникальная, сложная ситуация.
Очень много противоречий; положение менее очевидное, чем в
Юго-Восточной Азии. В теории, по крайней мере.
Мы боремся через кинематограф, но пока наши задачи
сугубо теоретические. Думать инаково, чтобы совершить
революцию... пока мы только на этом этапе. Мы на десятки лет
отстаем от первых снарядов Аль-Асифа55.
Мао Цзе-дун сказал, что настоящий товарищ находится
53 Воспроизведено по книге «Борьба на два фронта. Жан Люк
Годар и группа Дзига Вертов. 1968-1972» (Свободное Марксистское
Издательство, 2010). Перевод Кирилла Адибекова.
54 Соглашение Сайкс-Пико было заключено Францией и
Великобританией в 1916 году. Оно закрепило раздел территорий Османской
империи. Великобритания получала право господства в Ираке и Заи-
орданье, в некоторых княжествах Аравийского полуострова. Франция
получила Ливан, Сирию, Северный Ирак, ЮгоВосточную Анатолию.
Хайфа и Акка также отошли к Великобритании. Над остальной
территорией Палестины устанавливалось международное управление. Таким
образом, Великобритания отказалась от своего письменного обещания
создать независимое арабское государство.
55 Боевое подразделение Движения за национальное освобождение
Палестины ФАТХ.
309
МАНИФЕСТ
там, где трудно, где противоречия особенно остры.
Пропагандировать палестинскую борьбу, да. С помощью изображения
и звука. Кино и телевидения. Пропагандировать — значит
поднимать вопрос. Фильм — это ковер-самолет, он может
летать повсюду. Никакого волшебства. Политический труд.
Необходимо изучать и опрашивать, фиксировать этот опрос и
это исследование, а затем показывать результат (монтаж)
другим бойцам. Показывать борьбу федаинов их братьям арабам,
которых эксплуатируют боссы на французских заводах.
Показывать активисток ФАТХ56 их сестрам из «Черных пантер»,
преследуемых ФБР. Снимать кино политически. Монтировать
его политически. Распространять политически. Медленно и
трудно. Каждый день решать конкретную проблему. Найти
федаина, работника, активистку, вместе создать образ и звук
их борьбы. Сказать им: «Я сниму тебя, выпускающего
первую пулю Аль-Асифа». Знать, какую картинку поставить до,
а какую — после, сделать так, чтобы вместе они обрели
смысл. Смысл политический, революционный, то есть
помогающий палестинской революции, мировой революции. Все это
очень медленно и сложно. Необходимо понимать, что есть
кино... и ФАТХ, и информация о нем, и его противоречия с
другими организациями. ФАТХ, к примеру, борется против
американского империализма. Но американский империализм
— это и New York Times и CBS. Мы боремся против CBS.
Многие журналисты, искренне считающие себя леваками, не
борются против CBS и New York Times. Они думают, что,
публикуя статью в буржуазной прессе, помогают ФАТХ. Но сами
они не борются. Борьба и труд — дело ФАТХ. Гибнут только
бойцы ФАТХ. Это нужно понимать. Бороться на два фронта в
литературе и искусстве. Фронт политики и фронт искусства,
вот что перед нами сейчас. Необходимо научиться разрешать
56 ФАТХ — Движение за национальное освобождение Палестины,
основанное в середине шестидесятых годов. Политическая партия, не
раз приходившая к власти в стране. Впервые ФАТХ открыто заявил
о себе терактом 1 января 1965 года на всеизраильском водопроводе.
Одним из создателей Движения был Ясир Арафат, впоследствии —
президент Палестинской автономии. До 1988 года США и Израиль
относили ФАТХ к террористическим организациям. В 2010 году
ФАТХ официально отказался от террористических акций против
мирных жителей.
310
Современность глазами радикальных утопистов
противоречия между ними. В ежедневнике, выпускаемом
ФАТХ, до сих пор слишком много фотографий руководителей
и слишком мало — бойцов. Необходимо понять, откуда
возникает это противоречие и как его разрешить. Это не
художественная проблема верстки. Это политическая проблема,
относящаяся к области идеологии (пресса). Нужно научиться
сражаться с врагом посредством идей, а не только оружия.
Именно Партия призывает к оружию, а не наоборот57. И сложность
палестинской борьбы восходит к проблемам устройства
местной Партии (как и во Франции). Уникальность ФАТХ, даже
помимо захвата Суэцкого канала, состоит попросту в отказе
называться Партией или Фронтом. Это всё равно что сказать
мусульманину: «Не отказывайся от своих идей, просто оставь
свою организацию и присоединись к нам». ФАТХ не
обязательно должен быть марксистским на словах, поскольку он
революционен по факту. Он сознает, что идеи меняются по ходу
событий. Чем больше осталось до Тель-Авива, тем сильнее
изменятся идеи, что позволит в конце концов разрушить
государство Израиль.
Фронт политики и фронт искусства
Мы пришли сюда, чтобы изучать: учиться, извлекать для
себя уроки, по возможности записывать их — чтобы сразу же
распространять их здесь или где-то еще. Год назад двое из нас
пришли в Демократический Фронт58 с вопросами. Потом кто-
то пошел в ФАТХ. Мы прочли тексты и программы. Будучи
французскими маоистами, мы решили сделать фильм вместе с
ФАТХ — «До победы» /Jusqu'à la victoire/. По ходу фильма
палестинцы сами произносят слово «революция». Однако на-
57 Формула Мао Цзе-дуна «Партия должна призывать к оружию»,
цитируемая в «Китаянке» /La Chinoise/. Военные действия подчинены
политике, а не наоборот.
58 Демократический фронт освобождения Палестины — левая
фракция Народного фронта освобождения Палестины. По сравнению с
НФОП — Демократический фронт уделяет больше времени
идеологическому и теоретическому осмыслению палестино-израильского
конфликта.
311
МАНИФЕСТ
стоящее название фильма: «Методы мышления и работы
палестинского освободительного движения» /Mftthodes de pensfte
et de travail du mouvement de liberation palestinien/. С
товарищами из Демократического Фронта мы обсуждаем то же, что и
с активистами в Париже. Но мы не узнаем ничего нового. Ни
они, ни мы. С ФАТХ все по-другому. Гораздо труднее
говорить с лидером об образе, который необходимо выстроить из
палестинской революции, и о звуке, который должен
сопровождать изображение (или противоречить ему). Но именно эта
сложность идет на пользу. Она четко обозначает противоречие
между теорией и практикой: между фронтом политики и
фронтом искусства. Когда мы приехали в Амман, нам задали
вопрос: «Что вы хотите увидеть?...» Мы ответили: «Все». Мы
увидели ашбалов59, тренировки милицейских отрядов, базы,
расположенные на юге, севере, в центре страны. Посетили
школы, учебные лагеря, больницы. После этого нас снова
спросили: «Что вы хотите снимать теперь?» мы ответили,
что не знаем. «Как не знаете?». «Не знаем, мы хотим
разговаривать, изучать то, что изучаете вы. У вас мало боеприпасов
для «Калашникова» и ракетных установок. А нам не хватает
изображений и звуков. Империалисты (Голливуд) вывели их
из строя или уничтожили. Значит, мы не можем ими
разбрасываться. Это идеологическое оружие. Необходимо научиться
грамотно им пользоваться для уничтожения идей-врагов. Вот
почему нам необходимо говорить с вами». «Ясно, а с кем
именно вы хотите говорить?». «С Абу Хассаном60«. Мы понятия не
59 Ашбал — «волчонок», боец-подросток.
60 Али Хасан Саламех, «Красный принц», руководил организацией
«Черный сентябрь», совершившей в 1971—72 годах несколько
захватов и убийств. В мае 1972 года члены организации захватили
пассажирский самолет с требованием освободить из израильских тюрем
315 палестинцев. Самая громкая акция была совершена 5 сентября,
когда «Черный сентябрь» захватил команду израильских спортсменов
на Олимпиаде в Мюнхене. В результате операции по освобождению
заложников были убиты и палестинцы и израильтяне. Али Хасан был
убит 22 января 1979 года в результате одной из операций Моссада,
312
Современность глазами радикальных утопистов
имели, кто это такой, мы знали его как автора статьи,
опубликованной в первом номере газеты «Федаин»61. Мы пообщались
с ним. Политически. Он сказал, например: «У народного
ополчения нет радаров. Это десять тысяч детей с биноклями и
рациями». Вот образ революции. И мы тотчас понимаем, что
египетская армия — отнюдь не народная. Вместо десяти тысяч
детей — десять тысяч советских инструкторов.
Выстрел над самым ухом
Абу Хассан сказал также: «Первая пуля Аль-Асифа должна
вылететь над самым ухом крестьянина, тогда он услышит
гул освобождения земли. Вот звук революции. Отсюда
выстраиваются политические отношения между изображением и
звуком, в отличие от так называемых «настоящих» образов,
которые ничего не говорят, поскольку им нечего сказать,
кроме того, что всем уже известно. Зачем говорить то, что уже
известно? Во всяком случае, это не помогает делу революции,
которая ищет то новое, что кроется за давно ушедшим. На это
нужно время. Это медленно и сложно. Однако, с какой стати
фильм о палестинской революции должен избегать ее
трудностей? Почему этот фильм должны показывать на
американском телевидении? Разве ФАТХ контролирует американское
телевещание? Нет. Он не контролирует даже кинотеатры в
Аммане. Он контролирует Амман. Но каждый вечер в
затемненных залах империалистическая тухлятина одурманивает
народные массы. Только благодаря июньскому кризису62 руко-
направленных на физическое уничтожение всех причастных к
мюнхенским событиям 1972 года.
61 Французская ежемесячная газета «Федаин», связанная с ФАТХ.
Начала выходить в январе 1970 года. В ней публиковались переводы
некоторых статей, напечатанных в газете El Fatah, печатном органе
ФАТХ.
62 6 — 7 июня 1970 года, параллельно с проходившим в Каире
VII Палестинским национальным советом, в Аммане небольшие
группки, выдающие себя за палестинское движение сопротивления,
начинают провоцировать настоящих членов ФАТХ. Они подбивают
313
МАНИФЕСТ
водство ФАТХ сможет впредь говорить им правду — с
помощью ежедневной газеты. Проблема информационного поля
революции чрезвычайно важна. Мы говорим: «Кино как вторая
важнейшая задача революции во Франции». Наша основная
деятельность связана с второстепенной задачей. Необходимо
осознавать противоречие между этой второстепенной и
основной целями революции, которая состоит в вооруженной
борьбе против Израиля. Важны и противоречия между кино и
другими второстепенными задачами палестинской революции.
Кроме того, важно понимать, что в определенные моменты и в
определенных обстоятельствах второстепенное перерастает в
главное. Это и означает для нас — ставить вопрос о создании
политического фильма политически. Не просто
интервьюировать Хабаша63, Арафата64 или Хаватмеха65. Не просто
эффектные картинки молодых ребят под минометным огнем, но
отношения изображений, отношения звука, их взаимоотношения,
определяющие связь вооруженной борьбы с политической
работой.
Каждое изображение и каждый звук, каждая их
комбинация — момент отношений силы, наша же цель состоит в том,
чтобы направить их против нашего общего врага — против
империализма, а значит, против Wall Street, против
Пентагона, IBM, United Artists (Entertainment from Transamerica
иорданские вооруженные силы вторгнуться в лагеря палестинских
беженцев (9 июня). На следующий день вооруженные силы ФАТХ
вынуждают короля Иордании вступить в переговоры, в результате
чего кризис сходит на нет.
63 Жорж Хабаш — один из основателей и лидер Народного фронта
освобождения Палестины вплоть до 2000 года.
64 Ясир Арафат — лидер ФАТХ, председатель Палестинской
автономии с 1993 года.
65 Наиф Хаватмех — член Народного фронта освобождения
Палестины, а затем создатель Демократического фронта освобождения
Палестины. В семидесятых годах он одним из первых пошел на
сближение с крайне-левыми израильскими силами, которые он считал
«угрозой одновременно и для сионизма и для арабской реакции».
Активно боролся с антисемитизмом среди палестинцев, отказываясь от
лозунгов наподобие «Евреев — в море!».
314
Современность глазами радикальных утопистов
Corporation) и т.д. К примеру, мы полагаем, что во время
июньского кризиса ФАТХ испытывал затруднения в
информационном поле. Что касается европейских капиталистических
стран: о ком писали Times, Il Messagero, Le Monde, Le Figaro?
Об отпоре масс в ответ на кровавые провокации со стороны
иорданской реакции? Нет. О роли ФАТХ в решении этой
проблемы силовыми и политическими методами? Нет. Все эти
издания, равно как западноевропейские теле— и радиовещания
всячески раздували все, что связано с Жоржем Хабашем в
ущерб всему, что связано с Ясиром Арафатом. Цель
революционных активистов — проанализировать причины такого
подхода и сам процесс. Империализму необходимо было не только
в очередной раз попытаться разгромить палестинское
Сопротивление в момент его становления, необходимо было также
исказить сам смысл освободительной борьбы, исказить ее
образ в глазах английской, итальянской, французской
общественности и нанести удар по революционным элементам в этих
странах, для которых палестинская революция, равно как и
вьетнамская, бесценный фермент. Сегодня важно, что текст
Абу Айяда66 из «Диалога с ФАТХ» до сих пор не переведен на
французский. Возможно, это мелкие неудачи, но и здесь нужна
революционная честность; необходимо анализировать их
именно как неудачи: схватка, поражение, снова схватка, снова
поражение, новая схватка — уже до победы, такова логика народа,
говорят китайские товарищи. Этой же логики держится и
палестинский народ в своей борьбе за национальное
освобождение под руководством ФАТХ. И мы пытаемся показать это в
нашем фильме, в вашем фильме. Где фильм будет показан?
Это зависит от текущей ситуации. Можно показать его на
улице, в городке на юге Ливана. Натянуть простыню между двух
оконных проемов и начать показ. Можно показать фильм
студентам в Беркли. Рабочим в Кордове или в Лионе, во время
забастовки. В Учебном центре Амилкара Кабрала67. Значит,
скорее всего он будет показан прогрессивным элементам.
Почему? Потому, что он показывает состояние противоборства
66 Абу Айяд (Салах Месбах Халаф) — второй, после Ясира
Арафата, руководитель ФАТХ.
67 Амилкар Кабрал — теоретик, лидер африканской Партии
независимости Гвинеи и Кабо-Верде.
315
МАНИФЕСТ
СИЛ.
Отношения образов
Таким образом, необходимо, чтобы фильм могли
использовать — сейчас или в перспективе — разные элементы этих сил
в процессе противоборства. Тогда, когда это будет необходимо
для продолжения борьбы. Пример: изображение федаина,
переправляющегося через реку; затем женщина-ополченец,
представитель ФАТХ, обучает грамоте беженцев в лагере; затем
юноша на тренировке. Что в этих трёх картинках?
Целостность. Ни одно из изображений не самоценно. Возможно, их
ценность имеет сентиментальный, чувственный,
фотографический характер. Но политической ценности никакой. Чтобы
обрести ее, каждое из изображений должно быть связано с двумя
другими. Важна именно последовательность, в которой они
будут показаны. Это части политического целого; их порядок
представляет определенную политическую направленность.
Наша линия — линия ФАТХ. Значит, мы составляем картинки
в такой последовательности: 1/ Федаин при выполнении
задания; 2/ Ополченец за работой в школе; 3/ Тренирующиеся
дети. Это означает: 1/ Вооруженная борьба; 2/ Политическая
работа; 3/ Продолжение народной войны. Третий образ
является следствием двух первых. Итак: вооруженная борьба +
политическая работа = продолжение народной войны против
Израиля. Кроме того: мужчина (вступающий в поединок) +
женщина (меняющая себя, совершающая свою революцию),
дающие жизнь ребенку, который освободит Палестину:
поколение победы. Недостаточно показать ребенка, «цветок», и
сказать «Вот поколение победы». Нужно показать почему и как
именно. Ребенка-израильтянина нельзя показать схожим
образом. Изображения, создающие образ ребенка-сиониста,
отличаются от тех, которыми создается образ ребенка-палестинца.
Вообще нужно говорить не об изображениях, а об их
отношениях.
316
Современность глазами радикальных утопистов
Ливанские холуи в Голливуде
Империализм научил нас рассматривать изображения сами
по себе; он внушил нам веру в то, что изображение реально.
Тогда как обыкновенный здравый смысл говорит нам, что
изображение может быть только выдуманным, поскольку оно есть
образ. Отражение. Как твое отражение в зеркале. Реален ты
сам, а также твои отношения с этим придуманным
отражением. Следовательно, реальны отношения, которые ты
выстраиваешь с различными отражениями себя самого, с различными
фотографиями. Например, ты говоришь себе: «Я красив» или
«Я устал». Что это означает? Лишь установление отношений с
различными отражениями. В одном — ты в форме, в другом —
ты устал. Ты сравниваешь, то есть устанавливаешь отношения,
в результате которых делаешь вывод: «Я выгляжу усталым».
Делать фильм политически значит политически установить
именно такие отношения. То есть решить проблему
политически. Через труд и борьбу. Пытаясь заставить нас поверить в
реальность образов (тогда как они вымышленные),
империализм мешает нам воссоздать реальные (политические) связи
между образами; воссоздать настоящую (политическую) связь
между образом тренирующегося ашбала и образом федаина,
переправляющегося через реку. Единственная революционная
реальность — реальность (политическая) этой связи.
Политической она является постольку, поскольку ставит вопрос о
власти. И та последовательность образов, которую мы описали
выше, заявляет, что власть — на острие штыка. Империализм
был бы рад, если бы мы удовлетворились показом федаина,
переправляющегося через реку, или крестьянина,
обучающегося грамоте, или тренирующихся ашбалов. Он ничего не имеет
против них. Каждый день он создает подобные картинки (или
рабы делают это за него). Каждый день он распространяет их
с помощью ВВС, Life, Il Expresso, Der Spiegel. С одной
стороны, есть БАПОР68 (пищеварение), с другой — Голливуд и его
68 БАПОР — Ближневосточное агентство ООН для помощи
палестинским
317
МАНИФЕСТ
ливанские и египетские холуи от кино (идеи и образы,
подводящие к идеям). Империализм научил нас не выстраивать
отношения между тремя образами, о которых мы уже говорили, а
если и выстраивать их, то по его плану.
Идеи и противоречия
Наша задача — как антиимпериалистических
информационных активистов — состоит в упорной борьбе на этом поле.
Освободить все цепочки образов, навязываемых
империалистической идеологией, проходящих через печать, радио, кино,
пластинки, книги. Эта второстепенная задача и есть наша основная
деятельность, через которую мы пытаемся разрешать
неизбежные противоречия. Например, сражаясь на этом
второстепенном фронте, мы часто встречаем сопротивление со стороны
наших же товарищей. Наши товарищи из ФАТХ, к примеру,
мыслят прогрессивно в том, что касается основного фронта
вооруженной борьбы, но их идеи, касающиеся второстепенного
информационного фронта, зачастую гораздо слабее. Для нас
важно научиться разрешать это противоречие в числе прочих,
коренящихся внутри самого народа. Речь не о противоречиях
между нами и врагом. Создание неоднозначных образов
помогает эти противоречия разрешить. Теперь, после того, как был
поставлен вопрос о производстве серии из трех образов
(возвращаясь к нашему примеру), ты политически грамотнее
подходишь к вопросу об их распространении. И поскольку между
этими образами (выдуманными) существуют настоящие
отношения (противоречивые), те, кто смотрят и слушают,
устанавливают с ними столь же настоящие отношения. Просмотр
фильма — момент возникновения этих отношений, их
неподдельности. Политической реальности. Угнетённый крестьянин,
рабочий на забастовке, студент на баррикадах — как федай с
«Калашниковым»... Вот что подразумевается под фразой: «Нет
зрелищу, да здравствуют политические отношения...»
беженцам и организации работ. Учреждено в 1949 году.
318
Современность глазами радикальных утопистов
Зубы и губы
Тем самым литература и искусство становятся, как хотел
Ленин, жизненно важным элементом революционной машины.
Короче говоря, не показать раненого федаина, а показать,
каким образом эта рана поможет крестьянину-бедняку. Но чтобы
прийти к этому, нужен долгий и трудный путь — после
изобретения фотографии империализм создавал фильмы только
для того, чтобы затруднять движение тем, кого он пытался
подавить. Он производил образы измененной реальности для
тех, кого подавлял. Наша задача — разрушить эти образы и
научиться создавать другие, более простые, служащие народу,
чтобы народ мог ими воспользоваться. Сказать «Это медленно
и трудно», значит сказать, что эта схватка (идеологическая)
есть часть затяжной войны, которую палестинский народ ведет
против Израиля, значит сказать, что эта борьба касается всех
войн, ведущихся народами против империализма и его
приспешников. Как губы касаются зубов69. Как мать — ребенка.
Как палестинская земля — федаинов...
69 Жан-Люк Годар перефразирует Луи Альтюссера, писавшего в
работе «Философия как орудие революции. Ответ на восемь
вопросов» (апрель 1968): «Классовая борьба и марксистско-ленинская
философия едины как зубы с губами».
319
МАНИФЕСТ
Михаэль Ханеке
Холодное кино70
камушек 1979
Режиссура — это строительство трамплина для лыж: сам
прыжок совершает зритель.
Нет смысла считать себя профессиональным режиссером.
Фильмов слишком много, и большинство из них просто
повторно используют уже сделанное. Нет необходимости быть
еще одним человеком, который лишь перерабатывает то, что
уже существует.
Вопрос не в том, что я могу показать, а в том, могу ли я
дать возможность зрителю понять, что показываю.
Нельзя снимать фильмы, находясь под каким-либо
впечатлением. Нужно оставаться холодным, наблюдать за
персонажами с определенной дистанции, чтобы не допустить никаких
ошибок.
Следует забыть о жанрах. Попытка снимать в Европе
всерьез жанровое кино может обернуться только пародией.
Однозначные разгадки недопустимы. Любая
художественная форма может только задавать вопросы, а не давать ответы.
Объяснения — успокоительная ложь. Только если ставить
вопросы решительно, возможно, зритель найдет какие-то ответы.
Никаких решений не существует. Если бы они были, мир
не был бы таким, какой он есть.
Любой финал уменьшает вовлеченность зрителя. Когда в
конце фильма он узнает все, что скрыто, то освобождается от
воздействия картины. Цель в том, чтобы заставить думать о
поставленных в картине вопросах как можно дольше.
Перевод с английского Аркадия Смолина.
320
Современность глазами радикальных утопистов
Фильмы должны создаваться для полемики. Они обращены
к кинематографу насущных вопросов — взамен фальшивых,
поскольку слишком быстрых, ответов, для изучения дистанции
— взамен вторжения в близость, для провокации и диалога —
вместо потребительства и соглашательства.
Зрители должны создавать свои собственные картины,
любой объект в кадре — это уменьшение фантазии зрителя.
Фильм сродни матрёшке: в одной матрёшке — другая, в той
— меньшая, и так далее. Так же и фильм может показывать
разные уровни: личный, семейный, социальный, политический.
Фильмы должны подогревать недоверие к реальной жизни.
Мы ничего не знаем о мире, кроме того, что пережили,
испытали сами, непосредственно. И мы можем изучать эти вещи. Но
всё остальное мы испытываем, переживаем с помощью средств
массовой информации.
Искусство обязано противостоять реальности, пытаться
найти хоть маленький кусочек правды.
Задача режиссера — дать зрителю возможность
действительно воспринимать потерю реальности и его собственной
причастности к ней так, чтобы он смог освободить себя от
пребывания в состоянии жертвы СМИ и стать их потенциальным
партнером.
Не существует такого понятия, как объективное
изображение. Нам дают иллюзию знания, осведомленности. Это крайне
опасно, потому что в итоге нами манипулируют посредством
иллюзии. Задача режиссера зафиксировать процесс разрастания
зла.
Вопрос не в том, как показать насилие, а в том: как
показать зрителю его положение один на один с насилием и его
проявлениями, собственную позицию зрителя по отношению к
насилию и его отображению.
Следует вернуть насилию то, чем оно по сути является:
боль, причинение вреда другому.
Героями антипсихологических фильмов должны быть не
люди, а их проекции на поверхности зрительской способности
сопереживать.
321
МАНИФЕСТ
Очень важно, чтобы всему происходящему в фильме было
логическое объяснение.
Нельзя доверять счастливым случайностям на съемочной
площадке, за исключением актерских находок. Они могут
показаться замечательными, но обычно это неправильно в каком-
нибудь другом отношении. По возможности, следует
придерживаться сценария.
Никаких символов, им всегда приписывают слишком много
значений. Если в кадре появится голубь, то это будет просто
птица.
Искусственно наложенный звук убивает ощущение
подлинности.
Нельзя быть пессимистом. Пессимисты снимают
развлекательное кино и считают зрителей дураками, и близко не
желающими думать на серьезные темы.
Кинематограф это прежде всего беспокойство.
322
Современность глазами радикальных утопистов
Laibach
Соглашение из 10 пунктов71
шум 1982
I.
LAIBACH работает как команда (коллективный дух),
согласно принципу индустриального производства и
тоталитаризма, означающему, что личность не говорит — говорит
организация. Наша работа — индустриальная, наш язык —
политический.
II.
LAIBACH анализирует отношения между идеологией и
культурой на последней стадии, воплощённой в искусстве.
LAIBACH повышает напряжённость между ними и
существующими дисгармониями (социальные волнения, расстройства
личности, идеологические возражения) и таким образом
устраняет всякую прямую идеологическую и системную
непоследовательность. Само имя и сама эмблема являются видимыми
материализациями идеи на уровне когнитивного символа.
Название «Laibach» — это указание на актуальную возможность
установления политизированного, системного, идеологического
искусства посредством влияния политики и идеологии.
71 Фундаментальный манифест Laibach, написанный коллективно
в 1982 году, впервые опубликованный целиком в 1983 (в Nova revija,
no. 13/14, словенском обзоре культурных и политических изданий),
получивший название The 10 Items of the Covenant (Соглашение из 10
пунктов).
Перевод Эмиля Гелича.
323
МАНИФЕСТ
III.
Всё искусство является субъектом политической
манипуляции (и только косвенно — субъектом непосредственно
сознания), за исключением того искусства, которое говорит на языке
этой же самой манипуляции. Изъясняться политическими
терминами означает обнаруживать и подтверждать вездесущность
политики. Роль самой гуманной формы политики —
заполнение разрывов внутри реальности, а Идеология, мобилизующая
дух, занимает место аутентичных форм социального сознания.
Субъект в современном обществе берёт на себя роль
политизированного субъекта, принимая все эти факты. LAIBACH
показывает и выражает связь политики и идеологии с
индустриальным производством и непреодолимую пропасть между этой
связью и духом.
IIII.
Триумф анонимности и обезличенности был доведён до
абсолюта в технологическом процессе. Все индивидуальные
различия авторов аннулированы, всякий след индивидуальности
стёрт. Технологический процесс — это метод функции
программирования. Он представляет собой развитие, то есть
целенаправленное изменение. Изолировать частицу этого процесса
и статически сформировать её означает показать человеческое
отрицание любого вида эволюции, которая является чуждой и
неадекватной в контексте эволюции биологической.
LAIBACH принимает за основу организационную систему
индустриального производства и полное отождествление себя с
идеологией как метод работы. В соответствии с этим каждый
сотрудник отвергает свою индивидуальность, выражая тем
самым отношение между определённой формой системы
производства, идеологией и личностью. Форма социального
производства проявляется в способе «производства» самой музыки
LAIBACH и в отношениях внутри группы. Группа оперативно
функционирует согласно принципу рациональной
трансформации, и её иерархическая структура последовательна.
324
Современность глазами радикальных утопистов
V.
Внутренняя структура работает на принцип управления и
символизирует отношение идеологии к личности. Идея
сконцентрирована в одном (и том же) человеке, не допускающем
какого бы то ни было отклонения. Принцип четвёрки действует
посредством того же ключа (EBER—SAUGER—KELLER-
DACHAUER), предопределённо скрывая в себе произвольное
число подобъектов (в зависимости от потребностей).
«Гибкость» и анонимность сотрудников предотвращают
возможные индивидуальные отклонения и допускают
постоянное возрождение внутренних жизненных сил. Субъект,
способный отождествить себя с крайней точкой современного
индустриального производства, автоматически становится членом
LAIBACH (и одновременно осуждается за свою
объективизацию).
VI.
Основание деятельности LAIBACH содержится в его
концепции единства, которое само по себе выражается во всех
средствах массовой информации (искусство, музыка,
кинофильм...) согласно чётким законам.
Материалы для лайбаховской манипуляции: тейлоризм,
бруитизм, Nazi Kunst, диско...
Принцип работы полностью выстроен, а композиционный
процесс — это предписанный «шаблон»: индустриальная
продукция развивается рационально, но если мы извлекаем из
этого процесса часть мгновения и акцентируем его, мы указываем
ещё и на его мистическое измерение отчуждения, которое
отображает магический компонент индустриального процесса.
Репрессии индустриального ритуала трансформированы в
композиционный диктат, и политизация звука может стать
абсолютной тональностью.
VII.
LAIBACH исключает какое бы то ни было развитие
первоначальной идеи: изначальное понятие — не эволюционное, но
энтелехическое, и такое представление является лишь связью
325
МАНИФЕСТ
между этой статической и изменяющейся детерминантной
единицей. Мы принимаем ту же самую точку зрения по
отношению к непосредственному воздействию развития музыки на
концепцию LAIBACH. Конечно, это воздействие — насущная
потребность, но оно имеет второстепенное значение и
появляется только как историко-музыкальная основа неограниченного
в своём выборе мгновения. LAIBACH выражает своё
отсутствие чувства времени артефактами настоящего, поэтому в
пересечении политики и индустриального производства (культуры,
искусства, идеологии, сознания) он неизбежно сталкивается с
элементами и того и другого, несмотря на то, что хочет быть и
тем и другим. Этот широкий диапазон позволяет LAIBACH
колебаться, создавая иллюзию движения (развития).
VIII.
LAIBACH занимается провокацией мятежного состояния
отчуждённого сознания, которое обязательно должно найти
себе врага, и объединяет воинов и оппонентов в экспрессии
статического тоталитарного крика.
LAIBACH действует как творческая иллюзия строгой ин-
ституциональности, как общественный театр популярной
культуры и общается только с помощью некоммуникабельности.
IX.
Кроме проекта LAIBACH, который сам по себе имеет
отношение к способу индустриального производства при
тоталитаризме, также в концепции эстетики LAIBACH KUNST
существуют ещё две другие группы: GERMANIA изучает
эмоциональную сторону в контексте отношений к общим способам
эмоциональной, эротической и семейной жизни и восхваляет
основы государственного функционирования эмоций в старой
классической форме новых социальных идеологий.
DREIHUNDERT TAUSEND VERSCHIEDENE
KRAWALLE — это ретроспективная футуристическая
негативная утопия (эпоха мира завершилась).
326
Современность глазами радикальных утопистов
X.
LAIBACH — это знание об универсальности мгновения. Он
является откровением об отсутствии баланса между сексом и
работой, между рабством и деятельностью. Он использует все
выражения истории, чтобы отметить этот дисбаланс. Эта
работа не имеет пределов: у Бога — один лик, у Дьявола —
бесконечное множество.
LAIBACH является возвращением действия от имени идеи.
Трбовлье, 1982.
327
МАНИФЕСТ
SPK
Постиндустриальная стратегия72
шум 1983
Вступление переводчика
Контроль всеобъемлющ и неискореним, как всеобъемлюща
и неискоренима ДНК — материальная проекция Контроля.
Война с ДНК как воплощение архетипа войны совершенной и
абсолютной остается трепетной мечтой всех онтологических
радикалов без исключения.
Только сегодня, в последние несколько лет, мы вплотную
приблизились к возможности развязать эту войну, оружием в
которой станут генная инженерия и технологии клонирования.
В пространстве общественного воспроизводства, в отличие
от воспроизводства биологического, аналогичные технологии
стали доступны уже давно. Индустриальная музыка в
понимании главного ее идеолога Дженезиса ПиОрриджа именно этим
и была — суммой технологий информационной и
социокультурной инженерии, идеальным оружием, долженствовавшим
стать доступным всем и каждому, без ограничений.
Индустриальная музыка была ликвидирована 23 июня 1981
года с распадом музыкальной группы ПиОрриджа Throbbing
Gristle и закрытием его же лейбла Industrial Records. Истинные
причины «прекращения миссии» неизвестны до сих пор. Ровно
через год, 23 июня 1982 года, увидел свет манифест Храма
Психической Юности (thee Temple ov Psychick Youth, TOPY),
религиозного ордена, соединявшего в своей практике опыт ин-
Перевод с английского Дмитрия Даннера.
328
Современность глазами радикальных утопистов
дустриальной музыки и новационных, демистифицированных
магических технологий.
Однако этот путь был принят не всеми. Из
неприсоединившихся к новому оккультно-индустриальному движению
наиболее яркой сущностью стал австралийский проект SPK —
одни из бывших подопечных Industrial Records, выбравшие
название, по одной из версий, в честь террористической
группировки Sozialistishes Patientenkollektiv. Члены этой группировки
— стационарные пациенты берлинской психиатрической
клиники — в своем заключении занимались изготовлением
взрывчатых веществ и погибли в результате взрыва во время одного
из своих экспериментов. Австралийские SPK, также
включавшие в свой состав психических девиантов, развили
концептуальное наследие берлинских террористов до цельного видения
современного им и нам общества. Наиболее полно их идеи
были выражены в манифесте «Постиндустриальная стратегия»,
опубликованном анонимно в 1983 году, в бюллетене Re/Search,
номер 6-7. Существуют указания на то, что автором
«Постиндустриальной стратегии» является Грэм Ревелл, ныне всемирно
известный электронный музыкант, участвующий в написании
множества голливудских саундтреков.
Этот документ по сути есть рабочий конспект
исследования Жана Бодрийяра «Символический обмен и смерть» (1978),
сделанный в контексте явной полемики с ПиОрриджем и
критики идей TOPY. Взамен привлекательной пропаганды
свободы информации, крайнего индивидуализма и сексуальной
раскрепощенности здесь дается развернутый обзор уродливого
постмодерного (в терминах документа — постиндустриального)
общества, доведенного до состояния атомизации, где Контроль
всеобъемлющ и неискореним, как ДНК, а фантомные боли
родовых и личных связей заглушаются всеобщей
Информационной Перегрузкой, которую тактика индастриала только
усугубляет.
Основу постмодерна составляет крайняя степень
отчуждения — отчуждение от смерти, отчуждение от Трансцендентного.
Это отражается в концепции храмового пространства — в
архаических культах оно открыто и свободно перетекает во
329
МАНИФЕСТ
внешний мир, в христианстве оно изолировано Вратами храма
и закрыто от наших взоров. В постмодерном обществе Врата
храма наглухо запечатаны и забетонированы. Перед нами
манифест обратного прорыва, провозглашение радикального
трансцендентализма, открытие Врат смерти — сверление
железобетонной кладки, минирование и взрыв.
ОТКРЫТИЕ ВРАТ СМЕРТИ
Истинное значение лозунга «Все мы жиды Германии» — не
солидарность, но неизбежность того факта, что эти люди не
являются исключением. ЭТА СИТУАЦИЯ — НОРМА. В
ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ МЕСТО СМЕРТИ. SPK не
фетишизирует ситуацию. Мы открываем эти Врата смерти.
Стратегия не диалектична — освобождение против
контроля, бессознательное против сознательного, отклонение против
нормы, сексуальность против воздержания.
Стратегия КАТАСТРОФИЧНА — доведение ситуации до
предела.
Стратегия ОБРАЗНА — вооруженность знаками,
неприемлемыми для самой системы.
Стратегия АНОНИМНА — отказ от возможности быть еще
одной девиантной звездой. Мы норма. Мы сумерки.
ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ СТРАТЕГИЯ
(Сумерки Кумиров)
Мишель Фуко, «Надзирать и наказывать»: в методике
социального контроля ликвидация или изоляция заменены
терапией. Невменяемые преступники теперь просто
перерабатываются, превращаясь в стандартизированных членов гомогенного
общества. И левые, и правые желают приобщиться к
ответственности за девиантов и реабилитировать их. Мы не должны
этого делать. Наша работа с социальными отклонениями
должна поддерживать и усугублять неспособность системы держать
свои границы под контролем.
330
Современность глазами радикальных утопистов
Еще одна иллюзия — то, что атака на постиндустриальный
симулякр возможна через высвобождение подсознательного
или «психического». Начать с того, что современное понятие
подсознательного — просто еще одна метафизическая идея.
Первобытные люди не нуждались в этом понятии, потому что
у них не было разницы между цивилизованным и животным
сознанием. Только вместе с идеей свободы и освобождения у
нас возникла потребность во внутреннем Хозяине, и началось
отчуждение. Все животные, неуправляемые и образные
процессы были объявлены «бессознательными» и тем самым
приручены так же, как смерть. Трагедия в том, что любая идея,
которая поддерживает такое искусственное разделение, бьет мимо
цели. Более того, наивно полагать, что общественный
моральный кодекс, создавший «подсознательное», не способен
регламентировать и контролировать его так же, как управляет нашей
сознательной жизнью. В действительности это и есть наиболее
эффективный метод, который используется кодексом в целях
самосохранения. Психическое высвобождение само есть
системная форма, а не радикальное решение, как показали
психоделические эксперименты шестидесятых. Изменение индивида
не обязательно приводит к изменению общества.
ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЙ СИМУЛЯКР
Прошло несколько десятилетий с того времени, когда
западная культура могла быть четко определена как
индустриальная. Начиная с кризиса перепроизводства тридцатых годов,
мы полностью перешли к общественной структуре,
управляемой не производством, но воспроизводством, не
эквивалентностью, но заменямостью, не товаром, но моделью. Мы живем в
постиндустриальном мире. Здесь не продукты труда
обмениваются, теряя свою уникальность, но труд и отдых становятся
неразделимыми. Здесь не культура продается и покупается, но
все культуры симулируют друг друга. Здесь не любовь
проституируется, но освобожденная извращенная сексуальность
превратилась в обязательство. Наконец, время здесь больше не
331
МАНИФЕСТ
накопляется, как деньги, но искажается в путанице ностальгии,
фетишизма и футуризма.
SPK всегда категорически дистанцировались от таких
ярлыков, как «индастриал», поскольку следовали стратегии
радикально более эффективной — преемственной индустриальному
обществу. Осознание этого отличия жизненно необходимо для
любой стратегии — художественной, революционной,
террористической. Если этого нет, мы просто продолжаем путать
симптом с лечением...
Если индустриальная эра была ярко выраженным
капитализмом, то постиндустриальная есть гиперкапитализм.
Общество стало автономным и кодифицированным даже в сфере
образов. В доиндустриальную эру каждый знак соответствовал
определенному сегменту реальности. В индустриальную
каждый знак стал эквивалентен другим через посредство денег как
формы общественных связей. Сейчас же все знаки стали
моделями, каждая из которых определяет общественное
воспроизводство, образуя обобщенный кодекс симуляции. Настоящий
же ужас в том, что этот процесс не прекращается за воротами
фабрики, но проникает в наши дома, нашу любовь и наш
разум. Наше время стало полностью планируемым...
Вальтер Беньямин (а позже Маклюэн) впервые осознал,
что технология является не продуктивной силой, но
СУБСТАНЦИЕЙ, первоосновой, ФОРМОЙ нового общества
рекламы, информации и структуры коммуникаций. Серийность
механического производства абсолютно эквивалентных клонов
привела к модельному воспроизводству всех явлений, включая
допустимые различия. Эта параметризированная генетическая
единица — кодекс — создала все вопросы и все возможные
решения. Это ДНК-синтез, контроль за общественным
организмом.
СИСТЕМНАЯ СМЕРТЬ
Система выработала особый вид смерти, выверенную
систему знаков. Если кладбища и сумасшедшие дома находятся в
процессе исчезновения, то лишь потому, что смерть повсюду и
332
Современность глазами радикальных утопистов
ее больше не нужно прятать. Сегодня смерть есть холокост,
показательность, концентрация, сенсация. Это комплексный
фетишизм смерти как девиации. «Звезды» смерти, такие, как
Мэнсон, Джонс и Вьетнам — только часть системного сенса-
ционистского фетишизма. Истинный ужас — это
статистическая смерть, побочный продукт стандартизации и терапии.
Лекарства и лаборатории — лишь оправдание запрета на
обсуждение самого факта смерти.
Из вышесказанного абсолютно ясно, почему все наше
внимание сосредоточено на насильственной смерти. Лишь она по-
прежнему остается неким актом жертвоприношения —
преобразованием реальности во исполнение ВОЛИ группы.
Итак, всякая искусственная смерть есть продукт смерти
социальной.
Самоубийство равно убийству (из оригинального
манифеста Sozialistisches Patienten Kollektiv).
МАНЕКЕН ДЛЯ ВТОРОЙ КОЖИ
«Сексуальная революция» была не чем иным, как
нейтрализацией сексуальности путем распространения ее на все
внешние проявления. Это спектакль, императив, рекламирование.
Фетиши больше не личностны и не антисоциальны, как у де
Сада — они обязательны, они стандартизированны, они
недвусмысленны. Недвусмысленность сегодня — не радикальная
идея, но фундаментальное требование системы. Мишель Фуко
в «Истории сексуальности», том 1, показывает, как
«признанными» становятся все сексуальные проявления, включая
отклонения. Только таким образом кодекс может стать
тотальным. Почитайте Penthouse, колонку писем. Каждая
возможность в сексе каталогизирована каким-нибудь дешевым
порнофильмом, чтобы мы могли воспроизводить ее в собственной
личной жизни.
Тело стало полностью сексуализированным — без всяких
личностных качеств. Нагота сексуально обесценена, тело
превратилось в манекен для фиксации знаков — одежды,
косметики, мебели, ресторана, автомобиля и так далее. Тело фетиши-
333
МАНИФЕСТ
зировано как совокупность масок; идеалом тела стала просто
фигура из рекламы, фрагментированная и воссозданная как
модель.
Единственная возможность противодействия этой
тотальности — шокирующая демонстрация искалеченных, больных,
деформированных, мертвых тел. Отсюда — наша
исчерпывающая коллекция отвратительной плоти. Это не наша мания —
это всего лишь истинное лицо маниакального кодекса.
Маркузе назвал эту сексуальную революцию «репрессивной
десублимацией». Она больше не агрессивна и не нацелена на
гениталии, она стала тоньше и вовлекает нас в игру. Смерть —
единственная возможная порнография для этой системы...
радикальной сексуальности не существует...
ОДЕРЖИМОСТЬ НОВИЗНОЙ
Требование истинности информации означает возврат в
доиндустриальный строй. Реальности больше не существует, то
есть все реально и все нереально. Объекты больше не отражают
ни реальности, ни информации. И то, и другое уже является
результатом отбора, монтажа, съемки. Сообщения являются не
источниками информации, но тестами — тестами правильности
интерпретирования кодекса согласно кодексу в целях
сохранения кодекса. Поэтому проблема КОНТРОЛЯ — не в
наблюдении, не в пропаганде и не в паранойе. Она во властном
влиянии, подчинении и расширении во все сферы жизни, в
инкорпорации кодекса в само мертвое тело (ср. по Бодрийяру: «лей-
кемизация» всей общественной структуры, 103).
В современном мире ценности не трансформируются со
временем — миф о прогрессе — но произвольно и
непредсказуемо взаимозаменяются. В этом процессе искусство и жизнь
стали симулировать друг друга. Грань между реальным и
воображаемым стерта; коммерция, политика и наука действуют
скорее в области эстетики, чем в реальности в ее старом
понимании. Символы стали новой формой власти — в идеологии, в
личных отношениях, в рекламе. В политике, как и в искусстве
и культуре, одержимость новизной ограничена таким темпом
334
Современность глазами радикальных утопистов
изменений, какой приемлем для неизменности существующего
порядка. Наша жизнь также участвует в этом воспроизводстве,
будучи сотворенной в соответствии с кодексом
моделей/поведения. «Вопрос только, не является ли мифом сама
его [капитала как «социально-генетического кода»] операцио-
нальность, не является ли мифом сама ДНК» (Жан Бодрийяр,
«Символический обмен и смерть». М., Добросвет, 2000. —
С.131).
Мы живем в начале эпохи, которую история назовет новым
средневековьем. Но в отличие от Средних Веков,
характеризовавшихся сокрытием информации, мы страдаем от почти
полной противоположности — от информационной перегрузки.
Требование доступа к информации не радикально — оно
означает требование именно того, чем уже затопляет нас система.
АДМИНИСТРИРОВАНИЕ СМЕРТИ
Мы живем в тотальной эволюционистской фикции: с верой
в вечное накопление и прогресс посредством капитализма, с
верой в бесконечный поиск правды посредством науки, с верой
в контроль от колыбели к могиле посредством общественного
управления. Таким образом, основой порядка, преобладающего
в обществе, является не экономика, но продуманное
управление жизнью и смертью. Всем, от контроля над рождаемостью
до контроля над смертностью, распоряжается та же система
уничтожения. Однако реальная смерть ей больше не нужна —
действует принцип насильственного выживания, нарушить
который может только хладнокровно совершенное самоубийство.
Общество постиндустриальной эры — это общество медленной
смерти, время в котором полностью планируется, все члены
которого являются (не)осознанными получателями
односторонних даров трудоустройства, социального обеспечения,
материально-сексуального стимулирования, но прежде всего —
непрестанных напоминаний о том, как нужно выглядеть,
действовать и думать. Это жизнь в смерти.
Власть в конечном счете всегда основана на властном праве
предать смерти — реальной, грозящей или символической. В
335
МАНИФЕСТ
Современности это право реализуется символически через
натурализацию, то есть МЕДИКАЛИЗАЦИЮ жизни и смерти. В
«первобытных» обществах смерть рассматривалась как форма
социальных отношений. Таким образом, коллективные
церемонии инициации и жертвенные ритуалы были социальным
рождением и, соответственно, социальной смертью. «Индивид»
никогда не рождался и никогда не предавался смерти. Такой
символический обмен снимает противоречие между жизнью и
смертью (то есть натуралистскую концепцию, которая есть
лишь часть современного научного идеализма), и тем самым
снимает также противоречие между реальным и воображаемым.
Мы же вместо этого автономизируем смерть как судьбу
индивида, тем самым избавляя общество от основной доли
ответственности.
-SPK, 1983
336
Современность глазами радикальных утопистов
NOVI KOLEKTIVIZEM
Что такое политический плакат?73
жгнл 1987
Предисловие переводчика
В 1987 году студия Novi Kolektivizem разработала плакат
ко Дню Молодежи Югославии, в котором использовала работу
немецкого нацистского художника Рихарда Кляйна «Третий
Рейх». После скандала, разразившегося, когда стало ясно, что
именно Novi Kolektivizem взял за основу своего плаката, все
югославские СМИ обрушились с критикой на Neue Slowenische
Kunst, требуя запретить организацию (чего он частично
добились, запретив выступления группы Laibach). Novi Kolektivizem
ответил на это серией выставок, прошедших в марте 1987 года
в Галерее JbKUC в Любляне.
Первая ретроспективная выставка NK открылась 9 марта и
называлась «Очищение и омоложение». Уже из названия
выставки внимательный зритель может вынести следующие
тезисы NSK: искусство гуманизировалось, задача NSK — дегумани-
зировать искусство, очистить его от всего «слишком
человеческого», в первую очередь от романтизма и лицемерия. Вместе с
этим должно произойти омоложение старого искусства Европы,
которое было похоронено футуристическими настроениями,
которые, в свою очередь, были сметены Государством, предпоч-
тившем не гнаться за лозунгами «Время, вперед!», а остаться
наедине со своей эпохой. NSK использует опыт прошлого, на-
Перевод Эмиля Гелича.
337
МАНИФЕСТ
зывая свой метод «ретрогардом», оставаясь, при этом, вне вре-
мени. В этом и заключается опыт «омоложения» искусства.
ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ!
Что такое политический плакат?
Что дает политическому плакату его взрывную силу?
Политический плакат это опыт 20-го века.
Политический плакат является формой общественной
коммуникации.
Он влияет на зрителя быстро, неожиданно, эффективно,
задерживаясь в памяти на долгое время.
Его громогласная поэзия отражается в миллионной
аудитории.
Ретрогардист — это художник, который руководствуется
желанием и способностью анализировать незашоренным
взглядом взаимоотношения прекрасного, грубого, возвышенного,
святого и ужасного в настоящем времени на всех концах
земного шара. Ретрогардист борется всеми средствами,
имеющимися в его распоряжении, применяя метод ретро-принципа,
подобно автомобильному конструктору, собираеющему части
автомобиля — колеса, руль, двигатель... Творческие процессы
обратных перспектив, метафор, гипербол, времени и
пространства, объединяют и связывают все, что человечество выжало из
своих вен до сих пор. Содержание и форма лишь инструменты,
которые сочетают мотивы и символы в динамике,
напряженности, волнении и драматичности. Политический плакат должен
быть ударом в открытую рану. Новый Коллективизм в рамках
новых государственных идеологий переработал старую класси-
цистскую форму человека, базировавшуюся на принципах
вневременных гуманистических идеалов, чтобы дать новое
значение, продиктованное конкретными историческими событиями.
Политический плакат ДЕНЬ МОЛОДЁЖИ Нового
Коллективизма оказывает успокаивающее воздействие на
стабильное сознание и, вместе с тем, тревожит массы.
338
Современность глазами радикальных утопистов
Плакат Нового Коллективизма — это текст, а текст Нового
Коллективизма — это плакат!
Его слоган — это гуманистическая пропаганда.
НОВЫЙ КОЛЛЕКТИВИЗМ
Любляна, 21 марта 1987
339
МАНИФЕСТ
Бойд Райе и Адам Парфрей
S.C.U.M. Manifesto
шум .1993
Чёрные, евреи, женщины и другие недовольные:
ЗАТКНИТЕСЬ НАХЕР!
Если вы думаете, что с вами поступают несправедливо —
посмотрите на нас, калек! Нас угнетали гораздо дольше, чем
вас! НАС ПОДАВЛЯЛИ С НАЧАЛА ВРЕМЕН!
Нас выпалывали как лилипутов и уродов, вырезали в
соответствии с генетическими программами. Но так называемые
либералы совершают бесконечно более тяжкое преступление.
Они выставляют нас на так называемых Паралимпийских шоу
уродов, чтобы почувствовать себя хорошими парнями, будто
они делают для нас что-то хорошее. Либералы — это паразиты
и лицемеры, они будут прирезаны в своих Вольво или в
креслах перед телевизором, пока разглядывают по телеку калек-
коллаборационистов!
Помните:
Правильные люди создают бомбы и вирусы, которые
убивают людей!
Правильные люди вырубают деревья, убивают животных и
уничтожают окружающую среду!
Правильные люди — причина всех проблем современного
мира!
Мы, калеки, говорим, что настало наше время решать!
340
Современность глазами радикальных утопистов
Мы, калеки, говорим, что настало время вырезать
правильных людей!
Даже сломанными руками мы сможем держать ружья и
ножи, чтобы убивать вас! Правильные люди, БЕРЕГИТЕСЬ!
Ваше время КОНЧИЛОСЬ!
341
МАНИФЕСТ
Ларе фон Триер, Томас Винтерберг
Догма 9S74
шмушек 1995
«Догма 95» — это коллектив кинорежиссёров, созданный
весной 1995 года в Копенгагене.
«Догма 95» имеет целью оппонировать «определённым
тенденциям» в сегодняшнем кино.
«Догма 95» — это акция спасения!
В 1960 году были поставлены все точки над i. Кино умерло
и взывало к воскресению. Цель была правильной, но средства
никуда не годились. «Новая волна» оказалась всего лишь
лёгкой рябью; волна омыла прибрежный песок и откатилась.
Под лозунгами свободы и авторства родился ряд
значительных работ, но они не смогли радикально изменить
обстановку. Эти работы были похожи на самих режиссёров, которые
пришли, чтобы урвать себе кусок. Волна была не сильнее, чем
люди, стоявшие за ней. Антибуржуазное кино превратилось в
буржуазное, потому что основывалось на теориях буржуазного
восприятия искусства. Концепция авторства с самого начала
была отрыжкой буржуазного романтизма и потому она была...
фальшивой!
Согласно «Догме 95», кино — не личностное дело!
Сегодняшнее буйство технологического натиска приведёт к
экстремальной демократизации кино. Впервые кино может
делать любой. Но чем более доступным становится средство
массовой коммуникации, тем более важную роль играет его
авангард. Не случайно термин «авангард» имеет военную коннота-
74 Перевод Нины Цыркун.
342
Современность глазами радикальных утопистов
цию. Дисциплина — вот наш ответ; надо одеть наши фильмы в
униформу, потому что индивидуальный фильм — фильм
упадочный по определению!
«Догма 95» выступает против индивидуального фильма,
выдвигая набор неоспоримых правил, известных как обет
целомудрия.
В 1960 году были поставлены все точки над U Кино
замордовали красотой до полусмерти и с тех пор успешно
продолжали мордовать.
«Высшая» цель режиссёров-декадентов — обман публики.
Неужто это и есть предмет нашей гордости? Неужто к этому-
то итогу и подвели нас пресловутые «сто лет»? Внушать
иллюзии с помощью эмоций? С помощью личностного свободного
выбора художника — в пользу трюкачества?
Предсказуемость (иначе называемая драматургией) — вот
золотой телец, вокруг которого мы пляшем. Если у персонажей
есть своя внутренняя жизнь, сюжет считается слишком
сложным и не принадлежащим «высокому искусству». Как никогда
раньше приветствуются поверхностная игра и поверхностное
кино.
Результат — оскудение. Иллюзия чувств, иллюзия любви.
Согласно «Догме 95», кино — это не иллюзия!
Натиск технологии приводит сегодня к возведению
лакировки в ранг Божественного. С помощью новых технологий
любой желающий в любой момент может уничтожить
последние следы правды в смертельном объятии сенсационности.
Благодаря иллюзии кино может скрыть все.
«Догма 95» выступает против иллюзии в кино, выдвигая
набор неоспоримых правил, известных как обет целомудрия.
Обет целомудрия
Клянусь следовать следующим правилам, выведенным и
утверждённым «Догмой 95».
1. Съёмки должны происходить на натуре. Нельзя
использовать реквизит и декорации (если для фильма необхо-
343
МАНИФЕСТ
дим специальный реквизит, съёмки должны происходить там,
где этот реквизит изначально находится).
2. Музыкальное сопровождение не должно идти отдельно
от изображения или наоборот (музыка не может звучать в
фильме, если она реально не звучит в снимаемой сцене).
3. Камера должна быть ручной. Любое движение или
неподвижность диктуются только возможностями человеческой
руки (фильм не может происходить там, где установлена
камера; наоборот, съёмка должна происходить там, где
разворачивается фильм).
4. Фильм должен быть цветным. Специальное освещение
не разрешается (если для съёмок слишком мало света, одна
лампа может быть прикреплена к камере, в противном же
случае сцена должна быть вырезана).
5. Оптические эффекты и фильтры запрещены.
6. Фильм не должен содержать мнимого действия
(убийства, стрельба и тому подобное не могут быть частью
фильма).
7. Сюжеты, где действие происходит в другую эпоху или
в другой стране, запрещены (действие должно происходить
здесь и сейчас).
8. Жанровое кино запрещено.
9. Формат фильма должен быть 35 мм.
10. Имя режиссёра не должно фигурировать в титрах.
Отныне клянусь в качестве режиссёра воздерживаться от
проявлений личного вкуса! Клянусь воздерживаться от
создания «произведений», поскольку мгновение ценнее вечности.
Моя высшая цель — выжать правду из моих персонажей и
обстоятельств. Клянусь исполнять эти правила всеми
доступными средствами, не стесняясь соображений хорошего вкуса и
каких бы то ни было эстетических концепций.
Сим подтверждаю мой обет целомудрия.
Копенгаген, понедельник 13 марта 1995 года
От имени «Догмы 95»
Ларе фон Триер, Томас Винтерберг
344
Современность глазами радикальных утопистов
Теодор Качинский
Индустриальное общество и его будущее?5
extremum 1995
Введение
1. Индустриальная революция и её последствия стали
бедствием для человеческой расы. Они значительно увеличили
среднюю продолжительность жизни тех из нас, кто живёт в
«развитых» странах, но они дестабилизировали общество,
сделали жизнь бесполезной, подвергли людей унижению, привели
к широкому распространению психического страдания (в
третьем мире также и физического) и нанесли непоправимый
вред окружающей среде. Непрерывное развитие технологии
лишь усугубит ситуацию. Несомненно, она подвергнет людей
ещё большим унижениям и нанесёт ещё больший вред
окружающей среде, вероятно, она приведёт к ещё большему
социальному распаду и психическому страданию, она может также
привести и к возрастанию физического страдания — даже в
«развитых» странах.
2. Индустриально-технологическая система может
продолжить существовать, а может и потерпеть крах. Если она
уцелеет, то в конечном итоге она СМОЖЕТ добиться низкого
уровня физического и психического страдания, но только пройдя
через длительный и очень болезненный период адаптации, и
только ценою постоянного превращения людей и многих
других живых организмов в изделия машиностроительной
промышленности и в простые шестерёнки социального механизма.
75 Перевод с английского Дмитрия Попова.
345
МАНИФЕСТ
Кроме того, если система уцелеет, последствия будут
неотвратимы: не существует никакого способа её реформирования или
модифицирования, не позволяющего отнять у людей чувство
собственного достоинства и независимость.
3. Если же система потерпит крах, последствия также
будут крайне болезненными. И чем больше она вырастет, тем
ужаснее будут последствия её крушения, так что, если она
должна рухнуть, ей лучше рухнуть раньше, чем позже.
4. Поэтому мы поддерживаем революцию, направленную
против индустриальной системы. Эта революция может
воспользоваться насилием, а может и не воспользоваться, она
может быть внезапной, а может быть и относительно
последовательным процессом, растянувшимся на несколько десятилетий.
Мы не можем прогнозировать что-либо с уверенностью. Но мы
сделаем в очень общих чертах набросок мер, которые те, кто
ненавидит индустриальную систему, должны предпринять,
чтобы расчистить путь для революции против этой формы
общества. Она не должна быть ПОЛИТИЧЕСКОЙ революцией. Её
целью будет крушение не правительства, но экономического и
технологического фундамента существующего общества.
5. В этой статье мы уделим внимание только некоторым
негативным обстоятельствам, которые произросли из
индустриально-технологической системы. Другие мы упомянем лишь
вкратце или вообще проигнорируем. Это не означает, что мы
считаем их несущественными. По практическим соображениям
мы были вынуждены ограничить наше исследование
областями, которым уделялось недостаточно внимания со стороны
общественности, или в которых мы могли сказать что-то новое.
Например, поскольку существуют хорошо развитые движения
за охрану окружающей среды и дикой природы, мы написали
очень мало об экологической деградации и истреблении дикой
природы, даже несмотря на то, что считаем это очень важным.
Психология современного левачества
6. Почти все согласятся с тем, что мы живём в крайне
беспокойном обществе. Одним из наиболее распространённых
346
Современность глазами радикальных утопистов
проявлений безумства нашего мира является левачество, так
что всестороннее исследование его психологии послужит
введением к исследованию проблем современного общества в
целом.
7. Но что такое левачество? В течение первой половины
XX века оно фактически отождествлялось с социализмом.
Сегодня движение раздроблено на составные части, и неясно,
кого, собственно, следует называть леваком. Когда в этой статье
мы говорим о леваках, мы подразумеваем главным образом
социалистов, коллективистов, приверженцев «политкорректно-
сти», феминисток, борцов за права гомосексуалистов,
инвалидов, животных и т. д. Но не каждый, кто связан с
перечисленными движениями, является леваком. Что мы стараемся
выявить в рассмотрении левачества, так это то, что оно
представляет собой не столько движение или идеологию, сколько
психологический тип или, скорее, совокупность близких типов.
Таким образом, то, что мы подразумеваем под левачеством,
яснее проявится в ходе нашего исследования левацкой
психологии (см. также параграфы 227—230).
8. Но даже при этом наше понимание левачества останется
гораздо менее ясным, чем нам хотелось бы, однако, в поле
нашего зрения не попадает ничего, что послужило бы средством
для исправления этого. Всё, что мы пытаемся здесь проделать,
так это в несколько грубом и приблизительном виде показать
две психологические тенденции, которые, как мы полагаем,
являются главной движущей силой современного левачества. Мы
никоим образом не претендуем на то, что раскрываем ВСЮ
правду о левацкой психологии. К тому же наше обсуждение
касается только современного левачества. Мы оставляем
нерешённым вопрос о той степени, в которой наше исследование
касалось бы леваков XIX и начала XX веков.
9. Две психологические тенденции, которые лежат в
основе современного левачества, мы определяем как «комплекс
неполноценности» и «сверхсоциализация». Комплекс
неполноценности является характерной чертой современного
левачества в целом, в то время как сверхсоциализация — лишь его оп-
347
МАНИФЕСТ
ределённой части, но эта часть занимает крайне важное
положение.
Комплекс неполноценности
10. Под «комплексом неполноценности» мы подразумеваем
не только ощущения неполноценности в буквальном смысле,
но целый спектр близких друг другу черт: низкая самооценка,
ощущение беспомощности, депрессивные тенденции,
пораженчество, чувство вины, ненависть по отношению к самому себе и
т. д. Мы утверждаем, что современные леваки склонны
проявлять некоторые из этих чувств (возможно, более или менее
сдерживаемых), и что эти чувства имеют решающее значение в
определении направления современного левачества.
11. Когда кто-то интерпретирует едва ли не всё, что
сказано о нём (или о группировке, с которой он себя
отождествляет), как уничижительное, мы заключаем, что он имеет
комплекс неполноценности или низкую самооценку. Эта тенденция
ярко выражена среди защитников прав меньшинств,
принадлежат ли они к тем группам, чьи права защищают, или нет. Они
сверхчувствительны к словам, используемым для обозначения
меньшинств, и ко всему, что говорится о них. Термины «негр»,
«азиат», «неполноценный» или «цыпочка» по отношению
соответственно к африканцу, уроженцу Азии, инвалиду и женщине
первоначально не несли никакого унизительного подтекста.
«Девка» и «цыпочка» были просто женскими эквивалентами
«парня», «чувака» или «братана». Негативный смысл придался
этим терминам самими активистами. Некоторые защитники
прав животных зашли настолько далеко, что отвергают слово
«любимец» и настаивают на его замене термином «животный
компаньон». Левацкие антропологи забираются в немыслимые
дебри, чтобы не сказать чего бы то ни было о первобытных
народах, что можно было бы интерпретировать как негативное.
Они хотят заменить слово «первобытный» «необразованным».
Они представляются чуть ли не параноиками, когда дело
касается всего, что может навести на мысль, что любая
первобытная культура стоит ниже нашей собственной. (Мы вовсе не
348
Современность глазами радикальных утопистов
намекаем, что примитивные культуры ЯВЛЯЮТСЯ низшими
по отношению к нашей. Мы просто обращаем внимание на
повышенную чувствительность левацких антропологов.)
12. Те, кто больше всех раздражаются «политически
некорректной» терминологией, не являются жителями чёрных
гетто, азиатскими иммигрантами, оскорблёнными женщинами
или инвалидами, они представляют собой немногочисленную
группу активистов, многие из которых даже не принадлежат
какой-то «притесняемой» группе, но являются выходцами из
привилегированных слоев общества. Политическая
корректность имеет свою цитадель, например, среди университетских
профессоров, обладающих гарантированной работой с
достаточным заработком, большинство из которых —
гетеросексуальные белые мужчины из семей среднего класса или высшего
общества.
13. Многие леваки рьяно отождествляют себя с
проблемами групп, которые воплощают собой слабость (женщины),
полное поражение (американские индейцы), что-то отталкивающее
(гомосексуалисты) или какое-то другое низкое качество.
Леваки сами считают, что эти группы занимают низкое положение.
Они бы никогда не признались себе, что имеют такое мнение,
но это именно так, потому что они действительно полагают эти
группы низкими, раз отождествляют себя с их проблемам. (Мы
вовсе не намекаем, что женщины, индейцы и т. д.
ЗАНИМАЮТ низкое положение, мы только делаем замечание о
левацкой психологии).
14. Феминистки чрезвычайно озабочены доказательством
того, что женщины так же сильны и умелы, как и мужчины.
Очевидно, они просто извелись от страха, что женщины могут
оказаться НЕ такими же сильными и умелыми, как мужчины.
15. Леваки имеют склонность ненавидеть всё, что
представляется сильным, здоровым и благополучным. Они
ненавидят Америку, они ненавидят Западную цивилизацию, они
ненавидят белых мужчин, они ненавидят здравый рассудок.
Причина, по которой леваки ненавидят Запад и т. д., понятное
дело, не соответствует их реальным мотивам. Они ГОВОРЯТ,
что ненавидят Запад, потому что он воинственный, империали-
349
МАНИФЕСТ
стический, сексистский, националистический и т. д., но когда
эти же недостатки проявляются у социалистических стран или
в первобытных культурах, левак находит для них оправдание
или в лучшем случае НЕХОТЯ признаёт, что они
действительно существуют, когда же они проявляются в Западной
цивилизации, он чуть ли ни С ВОСТОРГОМ обращает внимание на
эти недочёты (и часто сильно преувеличивает их). Таким
образом ясно, что эти недостатки не являются подлинными
мотивами для ненависти леваков к Америке и Западу. Они
ненавидят Америку и Запад, потому что те сильны и благополучны.
16. Такие слова, как «самонадеянность»,
«самоуверенность», «инициатива», «находчивость», «оптимизм» и т. д.
занимают незначительное место в лексиконе либералов и
леваков. Левак — антииндивидуалист, сторонник коллективизма.
Он хочет, чтобы общество разрешило проблемы каждого,
удовлетворило нужды каждого и заботилось о каждом. Он не тот
тип личности, что обладает чувством уверенности в своей
способности разрешить собственные проблемы и удовлетворить
собственные нужды. Левак — ярый противник идеи
соперничества, потому что глубоко внутри он ощущает себя
неудачником.
17. Работы по искусству, которые привлекают
современных левацких интеллектуалов, как правило, отражают
убожество, поражение и отчаяние, или же они берут разнузданный тон,
отбрасывая разумный контроль, как будто нет никакой
надежды на реализацию чего бы то ни было посредством
рационального обдумывания, и всё то, что отброшено, должно погрязнуть
в каких-то сиюминутных ощущениях.
18. Современные левацкие философы стремятся отвергать
здравый смысл, науку, объективную реальность и утверждать,
что всё обусловлено культурной относительностью.
Действительно, они способны задавать серьёзные вопросы о принципах
научного познания и о том, как может быть определено
понятие объективной реальности, если оно вообще может быть
определено. Но очевидно и то, что современные левацкие
философы не просто хладнокровные логики, методично
анализирующие основы познания. Их атаки на истину и реальность
350
Современность глазами радикальны ж утопистов
сильно повязаны с эмоциями. Они атакуют эти понятия из-за
своих психических потребностей. С одной стороны, их нападки
дают выход враждебности, а при условии, что они оказались
удачными, это удовлетворяет их потребность власти. Гораздо
более важно то, что левак ненавидит науку и здравый смысл,
потому что они представляют определённые убеждения как
верные (т. е. приносящие успех и стоящие выше), а другие как
ошибочные (т. е. несостоятельные и стоящие ниже). Левацкий
комплекс неполноценности заходит так далеко, что левак не
может допустить классификацию вещей на удачные и стоящие
выше с одной стороны, и несостоятельные и стоящие ниже с
другой. Это же лежит и в основе неприятия многими леваками
понятия психического расстройства и целесообразности IQ-
тестов. Леваки противятся объяснению человеческих
способностей или образа действий с генетической точки зрения, потому
что подобные объяснения несут в себе элементы того, что
может сделать одних людей выше или низе в глазах других.
Леваки предпочитают воздавать хвалу обществу или возлагать на
него вину за наличие у отдельной личности дарований или их
отсутствие. Так что если кто-то пребывает «в низах», то в этом
нет его вины, потому что он не был воспитан должным
образом.
19. Левак не является тем типом личности, чей комплекс
неполноценности делает из него хвастуна, эготиста, задиру,
самопокровителя, беспринципного конкурента. Подобный тип не
потерял веру в себя полностью. Ему недостаёт осознания своей
силы и личного достоинства, но он всё еще понимает, что
обладает способностью стать сильнее, его попытки сделаться
сильнее и порождают его неприятный образ действия. ^^ Но
леваку далеко до этого. Комплекс неполноценности настолько
прочно укоренился в нём, что он не осознаёт себя сильной и
ценной личностью. Отсюда следует и его коллективизм. Левак
воспринимает себя сильным лишь будучи членом большой ор-
'" Мы утверждаем, что ВСЕ или по крайней мере большинство
хвастунов и беспринципных конкурентов страдают от комплекса
неполноценности.
351
МАНИФЕСТ
ганизации или массового движения, с которым он
идентифицирует себя.
20. Обращает на себя внимание мазохистская тенденция в
левацкой тактике. Одна из форм левацкого протеста —
ложиться на пути движущихся транспортных средств, также леваки
целенаправленно провоцируют полицейских или расистов
нападать на них и т. д. Часто такая тактика действительно может
оказаться эффективной, но большинство леваков используют её
не как средство достижения цели, но лишь потому, что они
ПРЕДПОЧИТАЮТ мазохистскую тактику. Ненависть к себе —
характерная черта левака.
21. Леваки утверждают, что их активность мотивирована
чувством сострадания или моральными принципами, и
моральная причина действительно играет определённую роль для
левака сверхсоциализированного типа. Но чувство сострадания и
моральные принципы не могут быть главными мотивами
левацкой активности. В левацком образе действий слишком
бросается в глаза враждебность, значит, она проявляет потребность
власти. Кроме того, большая часть левацкого поведения
рационально не продумана для того, чтобы приносить пользу людям,
которым, как заявляют леваки, они пытаются помочь.
Например, если кто-то полагает, что предоставление
преимущественных прав пойдёт чёрным на благо, то какой смысл требовать их
во враждебных и категорических выражениях? Очевидно, что
гораздо эффективнее было бы взять на вооружение
дипломатичный и примирительный подход, который выразил бы по
крайней мере словесные и символические уступки белым,
считающим, что компенсационная дискриминация чёрных теперь
ущемляет их. Но левацкие активисты отвергают такой подход,
потому что он не удовлетворил бы их эмоциональных
потребностей. Помощь чёрным не является их подлинной целью. Как
раз наоборот, расовые проблемы служат для них поводом
выражать свою враждебность и неудовлетворённую потребность
власти. Действуя так, они фактически вредят чёрным, потому
что враждебная позиция левых активистов по отношению к
белому большинству лишь ещё больше разжигает расовую
ненависть.
352
Современность глазами радикальных утопистов
22. Если бы в нашем обществе совсем не было проблем,
леваки были бы вынуждены СОЗДАТЬ их для того, чтобы
заготовить оправдание для организации беспорядков.
23. Мы подчёркиваем, что всё вышесказанное не притязает
быть точным описанием каждого, кто может быть расценен как
левак. Это всего лишь приблизительное указание на общую
тенденцию левачества.
Сверхсоциализация
24. Психологи используют термин «социализация» для
обозначения процесса, посредством которого дети приучаются
думать и действовать, как того требует общество. О какой-то
личности можно сказать, что она хорошо социализирована,
если она верит и подчиняется нравственным нормам своего
общества и с готовностью приспосабливается к нему в качестве
функционального элемента. Утверждение, что многие леваки
сверхсоциализированы, звучит абсурдно, так как левак
расценивается бунтарём. Тем не менее, эта точка зрения может быть
защищена. Многие леваки вовсе не такие бунтари, как им
кажется.
25. Нравственные нормы нашего общества настолько
требовательны, что никто не может думать, чувствовать и
действовать полностью в соответствии с моралью. Например, нам не
ставится в обязанность ненавидеть кого бы то ни было, хотя
чуть ли ни каждый из нас в тот или иной момент кого-то да
ненавидит, признаётся ли он в этом самому себе или нет.
Некоторые люди настолько сильно социализированы, что, пытаясь
думать, чувствовать и действовать в соответствии с моралью,
возлагают на себя непосильное бремя. Для того, чтобы
избежать чувства вины, они вынуждены постоянно обманывать
себя относительно своих мотивов и находить моральное
объяснение чувствам и действиям, происхождение которых в
действительности не имеет никакого отношения к морали. Для описа-
353
МАНИФЕСТ
ния таких людей мы используем термин «сверхсоциализиро-
« 77
ванный». ' '
26. Сверхсоциализация может привести к низкой
самооценке, к чувству бессилия, к пораженчеству, к чувству вины и
т. д. Одним из наиболее действенных методов, посредством
которых наше общество социализирует детей, является
принуждение к стыду за поступки и слова, не согласующиеся с
ожидаемыми обществом. Если с этим переусердствовали, или если
отдельный ребёнок особенно восприимчив к таким чувствам,
он заканчивает тем, что начинает стыдиться САМОГО СЕБЯ.
Кроме того, мышление и образ действий сверхсоциализирован-
ной личности гораздо больше ограничены ожиданиями
общества, нежели мышление и поведение незначительно
социализированных. Большинство людей совершают впечатляющее
количество сомнительных поступков. Они лгут, они совершают
мелкие кражи, они нарушают правила дорожного движения, они
лодырничают на работе, они кого-то ненавидят, они
высказывают злые мысли или же они используют коварные приёмы,
чтобы продвинуться по службе вместо других.
Сверхсоциализированная личность не может совершать таких вещей, а если
всё-таки совершает, то испытывает чувство стыда и ненависть
к самой себе. Сверхсоциализированная личность без чувства
вины не может даже переживать эмоции или мысли, которые
не соответствуют принятой морали, она не может думать
«непристойные» мысли. И социализация не является предметом
лишь нравственности: нас социализируют, чтобы мы
соответствовали многим нормам поведения, которые не попадают в
сферу морали. Таким образом, сверхсоциализированная личность
держится на психологическом поводке и проводит свою жизнь,
двигаясь по рельсам, которые для неё уложило общество. У
многих сверхсоциализированных личностей это приводит к
''В викторианскую эпоху многие сверхсоциализированные
люди страдали от серьёзных психических проблем, возникших в
результате подавления или попытки подавления полового чувства. Вероятно,
Фрейд основывал свои теории на людях такого типа. Сегодня фокус
социализации сместился с секса на агрессию.
354
Современность глазами радикальных утопистов
чувству принуждённости и беспомощности, которое может
стать серьёзной неприятностью. Мы полагаем, что
сверхсоциализация является одной из самых страшных бед, которые люди
причиняют друг другу.
27. Мы утверждаем, что наиболее значимая и влиятельная
часть современных левых сверхсоциализирована, и что их
сверхсоциализация играет огромное значение в определении
направления современного левачества. Леваки сверхсоциализи-
рованного типа, как правило, являются интеллектуалами или
представителями среднего и высшего классов. Обратим
внимание на то, что университетские интеллектуалы'^ составляют
сильнее всего социализированную часть нашего общества, а
также наиболее левоориентированную.
28. Левак сверхсоциализированного типа пытается
отделаться от своего психологического поводка и утвердить свою
независимость бунтарством. Но обычно он недостаточно силён,
чтобы бунтовать против главных ценностей общества. Вообще
говоря, цели сегодняшних леваков НЕ состоят в конфликте с
общепринятой моралью. Наоборот, левые принимают
распространённую моральную норму, усваивают её как свою
собственную и затем обвиняют социальный мейнстрим в нарушении
этого принципа. Примеры: расовое равенство, равенство полов,
помощь малоимущим, мир вместо войны, ненасильственность,
свобода выражения, хорошее отношение к животным. По
существу, долг личности — служить обществу, долг общества —
проявлять заботу о личности. Но всё это вот уже долгое время
является глубоко укоренившимися ценностями нашего
общества (или по крайней мере его среднего и высшего классов'").
'° Необязательно включающие специалистов по инженерному
делу или «точным» наукам.
'" Существует очень много представителей среднего и высшего
классов, которые противятся некоторым из этих ценностей, но обычно
их сопротивление более или менее завуалировано. Это сопротивление
проявляется в СМИ в крайне ограниченной степени. Главный упор
пропаганды в нашем обществе делается в соответствии с установлен-
355
МАНИФЕСТ
Эти ценности явно или косвенно выражаются или
подразумеваются в большинстве материалов, предлагаемых нам мейнст-
римными СМИ и системой образования. Леваки, особенно
сверхсоциализированного типа, обычно не бунтуют против этих
принципов, но оправдывают свою враждебность к обществу,
обвиняя его (с определённой долей истины), что оно не живёт
согласно этим принципам.
29. Вот иллюстрация того, как сверхсоциализированный
левак проявляет свою подлинную привязанность к
традиционным установкам нашего общества, несмотря на то, что
претендует на титул борца против него. Многие леваки настаивают на
предоставлении преимущественных прав чёрным, на
предоставлении им высококвалифицированных и престижных работ,
на улучшении образования в школах для чёрных и на
увеличении финансирования этих школ; образ жизни чёрного из
«низшего класса» они рассматривают как социальное унижение.
Они хотят ввести чёрного в систему, сделать его членом
правления предприятия, адвокатом, учёным — прямо как белого из
среднего класса и высшего слоя общества. Леваки возразят, что
ными ценностями. Основная причина, по которой эти, так сказать,
официальные ценности нашего общества установились, та, что они
пригодны для индустриальной системы. Насилие не поощряется,
потому что оно нарушает функциональность системы. Расизм не
поощряется, потому что этнические конфликты также вредят системе, из-за
дискриминации впустую растрачиваются способности членов групп
меньшинств, которые могут использоваться системой. Бедность
должна быть «исцелена», потому что низшие слои общества служат
причиной проблем для системы, и контакт с ними снижает нравственность
других классов. Женщины поощряются к карьере, потому что их
способности пригодны для системы, и, что гораздо важнее, потому что,
имея постоянную работу, женщины лучше интегрируются в систему и
связываются непосредственно с ней, а не со своими семьями. Это
позволяет ослабить семейное единство. (Лидеры системы утверждают,
что хотят укрепить семьи, но на самом деле они хотят, чтобы семьи
служили эффективным инструментом для социализации детей в
соответствии с нуждами системы. В 51 и 52 параграфах мы доказываем,
что система просто не может допустить, чтобы семья или другая
незначительная социальная группа стала сильной и независимой.)
356
Современность глазами радикальных утопистов
чего бы они меньше всего хотели, так это превратить чёрного в
копию белого, напротив, они хотят сохранить афро-
американскую культуру. Но в чём заключается это сохранение
афро-американской культуры? Едва ли оно может заключаться
в чём-то большем, нежели в употреблении пищи чёрных,
слушании музыки чёрных, ношении одежды чёрных и посещении
церквей и мечетей чёрных. Иными словами, оно может
выразиться только в поверхностных определениях. Во всех
СУЩНОСТНЫХ отношениях большинство леваков сверхсоциали-
зированного типа хотят сделать чёрного соответствующим
идеалам среднего класса белых. Они хотят, чтобы он изучал
технические дисциплины, становился руководящим работником
или учёным и проводил всю свою жизнь, взбираясь по
лестнице социального положения, чтобы доказать, что чёрные такие
же достойные люди, как и белые. Они хотят, чтобы чёрные
отцы «осознавали ответственность», они хотят, чтобы чёрные
банды отказались от насилия и т. д. Но всё это как раз
является ценностями индустриально-технологической системы.
Системе-то что до того, какую музыку слушает человек, какую
одежду он носит или какую веру он исповедует, пока учится в
школе, владеет респектабельной работой, взбирается по
социальной лестнице, «осознаёт ответственность» как родитель,
отказывается от насилия и т. д. На самом деле, сколько бы он это
ни отрицал, сверхсоциализированный левак хочет ввести
чёрного в систему и адоптировать его к её ценностям.
30. Мы, конечно, не утверждаем, что леваки, даже сверхсо-
циализированного типа, НИКОГДА не бунтуют против
основополагающих ценностей нашего общества. Безусловно, иногда
они так поступают. Некоторые сверхсоциализованные леваки
применением физического насилия зашли слишком далеко в
отношении бунта против одного из самых важных принципов
современного общества. По их собственному мнению насилие
для них — форма «освобождения». Другими словами,
совершением насилия они прорываются через психологические
ограничения, которые были взращены в них. Так как они сверхсоциа-
лизированы, эти препятствия ограничивают их в гораздо
большей степени, чем других; отсюда и их потребность в освобож-
357
МАНИФЕСТ
дении. Но обычно они оправдывают своё бунтарство в
терминах мейнстримных ценностей. Если они прибегают к насилию,
они заявляют о своей борьбе против расизма или чего-то
подобного.
31. Мы осознаём, что против вышеизложенного наброска
левацкой психологии может быть приведено множество
возражений. Реальное положение дел гораздо сложнее, и что-то
похожее на её полное описание заняло бы несколько томов, даже
если бы были доступны все необходимые данные. Мы лишь
утверждаем, что очень приблизительно показали две
главнейшие тенденции в психологии современного левачества.
32. Проблемы левака в целом отображают проблемы
нашего общества. Низкая самооценка, депрессивные тенденции и
пораженчество характерны не только для левых. Хотя эти
черты особенно заметны в левачестве, они широко распространены
в нашем обществе. И сегодняшнее общество пытается
социализировать нас в гораздо большей степени, нежели любое
предшествующее. Специалисты говорят нам даже то, как принимать
пищу, как тренироваться, как заниматься любовью, как
воспитывать наших детей и т. д.
Процесс власти
33. Люди имеют потребность (вероятно, коренящуюся в
биологии) в чём-то, что мы будем называть «процессом
власти». Это понятие тесно связано с потребностью власти
(которая признана повсеместно), но не является совершенно тем же
самым. Процесс власти состоит из четырёх элементов. Три из
них, яснее всего очерченных, мы называем целью, усилием и
достижением цели. (Каждому необходимо иметь цели, для
достижения которых требуются усилия, и необходимо иметь успех
в достижении по крайней мере некоторых из этих целей.) Дать
определение четвёртому элементу сложнее, он может и не
требоваться всем без исключения. Мы называем его
независимостью, а обсудим его позднее (параграфы 42—44).
34. Рассмотрим гипотетический случай человека, который
может иметь то, чего он хочет, всего лишь пожелав этого. Та-
358
Современность глазами радикальных утопистов
кой человек обладает властью, однако, у него появятся
серьёзные психические проблемы. Сначала у него будет множество
поводов радоваться жизни, но вскоре ему всё резко наскучит, и
он деморализуется. В конечном итоге он впадёт в состояние
клинической депрессии. История показывает, что праздные
аристократы имели склонность становиться декадентами. Не
верится в боевой дух аристократов, которые должны сражаться,
чтобы отстаивать свою власть. Праздные, самонадеянные
аристократы, которым нет необходимости прилагать какие-то
усилия, обычно впадают в скуку, гедонизм и деморализуются,
несмотря даже на то, что обладают властью. Это показывает, что
одной власти недостаточно. Человек должен иметь цели, чтобы
проявлять по отношению к ним свою власть.
35. У каждого, если нет ничего другого, есть цели добыть
предметы первой материальной необходимости: еду, питьё и
что-нибудь из одежды, из-за климатических условий может
быть необходимо жилище. Но праздный аристократ получает
всё это без малейших усилий. Отсюда его тоска и
деморализация.
36. Недостижение важных целей приводит к смерти, если
ими были предметы первой необходимости, и к чувству
разочарования, если их недостижение совместимо с выживанием.
Последовательная несостоятельность в достижении целей на
протяжении всей жизни приводит к пораженчеству, низкой
самооценке или депрессии.
37. Таким образом, для того, чтобы избежать серьёзных
психических проблем, человек нуждается в целях, достижение
которых требует усилий, и он должно здраво оценивать успех в
достижении своих целей.
Суррогатная деятельность
38. Но не каждый праздный аристократ впадает в хандру и
деморализуется. Например, император Хирохито вместо
погружения в декадентский гедонизм посвятил себя гидробиологии
и стал известным в этой области. Когда люди не должны
прилагать усилий, чтобы удовлетворить свои физические потреб-
359
МАНИФЕСТ
ности, они часто ставят перед собой искусственные цели. Далее
во многих случаях они преследуют эти цели с такими же
энергией и эмоциональной увлечённостью, какие при других
обстоятельствах вкладывали бы в поиски предметов физической
необходимости. Так, аристократы Римской Империи лелеяли
свои литературные претензии; века назад многие европейские
аристократы тратили потрясающе много времени и энергии на
охоту, несмотря на то, что у них, конечно, не было нужды
добывать пропитания; другие аристократы соперничали за
общественное положение посредством тщательно продуманного
выставления напоказ своего богатства; и немногие аристократы,
как Хирохито, отдавались науке.
39. Мы используем термин «суррогатная деятельность»
для обозначения деятельности, направленной на достижение
искусственной цели, которую люди ставят перед собой
единственно для того, чтобы иметь перед собой какую-то цель для её
осуществления, или, скажем, единственно ради чувства
удовлетворения, которое они получают от её преследования. Вот
практический метод для определения суррогатной
деятельности. Имея личность, которая посвящает много времени и
энергии достижению цели X, задайтесь следующим вопросом: если
бы она была вынуждена тратить большую часть своего времени
и энергии для удовлетворения своих биологических
потребностей, и если бы это усилие требовало от неё применения своих
физических и умственных способностей в разнообразных и
интересных направлениях, чувствовала бы она себя глубоко
обделённой, потому что не достигла цели X? Если ответ «нет»,
тогда преследование этой личностью цели X является
суррогатной деятельностью. Занятия Хирохито гидробиологией,
несомненно, составляли суррогатную деятельность, так как это
достаточно очевидно, что если бы Хирохито был вынужден
проводить своё время, работая над интересными ненаучными
задачами с целью приобретения предметов жизненной
необходимости, он не чувствовал бы себя обделённым из-за того, что не
знал всего об анатомии и жизненных циклах морских
животных. С другой стороны, стремление, например, к сексу и любви
не является суррогатной деятельностью, потому что многие
360
Современность глазами радикальных утопистов
люди, даже если их существование во всём остальном
удовлетворительно, будут чувствовать себя обделёнными, если они
уйдут из жизни, не вступив хотя бы в одну связь с
представителем противоположного пола. (Однако, стремление к
непомерному количеству секса, большему, чем этой личности
действительно необходимо, может быть суррогатной
деятельностью.)
40. В современном индустриальном обществе требуется
ничтожное усилие, чтобы удовлетворить свои материальные
потребности. Достаточно подвергнуться обучающей программе,
чтобы приобрести какую-то незначительную техническую
сноровку, затем прийти поработать определённое время и
приложить крайне незначительное усилие, требующееся, чтобы
удержаться на работе. Единственными необходимыми
условиями являются умеренное количество интеллекта и, прежде всего,
простая ПОКОРНОСТЬ. Если человек обладает ими, общество
заботится о нём с колыбели до самой могилы. (Да, низшие
слои не могут считать предметы жизненной необходимости
сами собой разумеющимися, но здесь мы говорим о мейнстри-
ме общества.) Так что нет ничего удивительного в том, что
современное общество наполнено суррогатной деятельностью.
Она включает в себя научную работу, спортивные достижения,
гуманитарную работу, художественное и литературное
творчество, взбирание по служебной лестнице, накопление денег и
материальных благ в таких количествах, что они перестают
давать какое бы то ни было дополнительное материальное
удовлетворение, и социальная активность, пытающаяся решить
проблемы, которые для самого активиста не так уж и важны,
как в случае белых активистов, борющихся за права небелых
меньшинств. Не во всех случаях это ЧИСТАЯ суррогатная
деятельность, так как многие люди могут быть отчасти
принуждены к подобным занятиям надобностями другого характера,
нежели простой необходимостью обладания какой-то целью
для её достижения. Научная работа может частично
побуждаться стремлением к престижу, художественное творчество —
необходимостью выражать чувства, воинственная социальная
активность — враждебностью. Но для большинства людей, ко-
361
МАНИФЕСТ
торые занимаются этими видами деятельности, они в основном
являются суррогатными. Например, большинство учёных,
скорее всего, согласится, что «чувство удовлетворения», которое
они испытывают от своей работы, гораздо важнее авторитета и
денег, зарабатываемых ими.
41. Многих людей, если не большинство, суррогатная
деятельность удовлетворяет меньше, чем преследование реальных
целей (то есть целей, которых они хотели бы добиться, даже
если бы их потребность в процессе власти была уже
удовлетворена). Подтверждение этому содержится в том факте, что во
многих или большинстве случаев люди, глубоко вовлечённые в
суррогатного деятельность, никогда не испытывают
удовлетворения, они никогда не находятся в состоянии покоя. Так
денежный делец постоянно стремится ко всё большему и
большему богатству. Как только учёный разрешает одну проблему,
он сразу же преступает к следующей. Бегун на длинные
дистанции всегда подгоняет себя бежать дальше и быстрее.
Многие люди, которые занимаются суррогатной деятельностью,
скажут, что они получают от неё гораздо большее чувство
удовлетворения, нежели от «мирских» занятий, направленных
на удовлетворение их биологических потребностей, но это
потому, что в нашем обществе усилие, требующееся для этого,
сведено к минимуму. Более важно то, что в нашем обществе
люди не удовлетворяют свои биологические потребности
САМОСТОЯТЕЛЬНО, но лишь функционируя как части
безмерной социальной машины. В противоположность этому, они
обычно обладают почти полной независимостью при занятии
суррогатной деятельностью.
Независимость
42. Независимость, как составляющая процесса власти,
может быть не обязательной для каждого индивидуума. Но
большинству людей на пути к достижению своих целей
требуется большая или меньшая степень независимости. Их усилия
должны предприниматься по их собственной инициативе и
находиться под их же управлением и контролем. Однако, боль-
362
Современность глазами радикальных утопистов
шинству людей не приходится проявлять инициативу,
осуществлять управление и контроль как отдельным личностям.
Обычно им достаточно действовать в качестве участников
МАЛОЙ группы. Таким образом, если полдюжины людей
обсуждают между собой цель и совершают совместное вполне
успешное усилие для достижения этой цели, их потребность в
процессе власти будет удовлетворена. Но если они работают
строго по подаваемым сверху командам, которые не оставляют
им никакой возможности для независимого принятия решения
и проявления инициативы, тогда их потребность в процессе
власти не будет удовлетворена. То же самое верно и для
случая, когда решения принимаются на коллективной основе, если
группа, принимающая коллективное решение, настолько
велика, что роль отдельной личности в ней становится несущест-
венной.ow
43. Действительно, отдельные личности испытывают
небольшую потребность в независимости. Или их стремление к
власти незначительно, или они удовлетворяют его
самоидентификацией с какой-то влиятельной организацией, в которой они
состоят. Затем следуют бездумные, животные типы, которые
довольствуются чисто физическим чувством власти (например,
опытный солдат, получающий ощущение власти, демонстрируя
свои боевые навыки, применить которые его вполне устраивает
в слепом подчинении командиру).
°" Это может быть оспорено тем фактом, что большинство людей
не хотят сами принимать решения, им требуется лидер, чтобы он
думал за них. В этом есть доля истины. Люди предпочитают сами
принимать решения лишь по незначительным делам, тогда как
проявление решительности в сложных, фундаментальных вопросах требует
готовности к психологическому конфликту, а большинство людей
боятся их. Поэтому в принятии сложных решений они имеют
склонность полагаться на других. Большинство людей — обыкновенные
последователи, вовсе не лидеры, но им нравится иметь прямой
личный доступ к своим лидерам и принимать определённое участие в
принятии важных решений. По меньшей мере в этой степени им
требуется независимость.
363
МАНИФЕСТ
44. Но большинство людей посредством процесса власти —
обладания целью, осуществления САМОСТОЯТЕЛЬНОГО
усилия и достижения цели — приобретают чувство
собственного достоинства, уверенность в себе и ощущение власти. Когда у
кого-то нет достойной возможности для реализации процесса
власти, последствиями для него станут (в зависимости от
индивидуальности и способа, которым процесс власти был
нарушен) тоска, деморализация, низкая самооценка, комплекс
неполноценности, пораженчество, депрессия, тревога, чувство
вины, чувство разочарования, враждебность, жестокое обращение
с супругой (супругом) или ребёнком, ненасытный гедонизм,
ненормальное сексуальное поведение, нарушение сна,
отсутствие аппетита и т. д. 81
01 Некоторые из перечисленных симптомов напоминают черты
поведения сидящих в клетке зверей. Попробуем объяснить, как эти
симптомы возникли из-за лишения процесса власти. Здравое
понимание человеческой природы говорит, что недостаток целей, достижение
которых требует усилий, приводит к скуке, и эта тоска,
продолжающаяся долгое время, в конечном итоге часто приводит к депрессии.
Неспособность достигнуть цель приводит к чувству разочарования и
снижению самооценки. Разочарование ведёт к раздражению,
раздражение к агрессии, часто в форме насилия над супругой (супругом)
или ребёнком. Достаточно очевидно, что долго продолжающееся
чувство разочарования обычно приводит к депрессии, и что эта депрессия
служит причиной чувства вины, нарушения сна, отсутствия аппетита
и плохого отношения к самому себе. Есть такие люди, которые в
качестве противоядия от депрессии прибегают к различным видам
наслаждения, отсюда ненасытный гедонизм и неумеренный секс,
включающий и извращения как средства получения нового кайфа. Скука также
приводит к чрезмерным поискам удовольствий, так как, ощущая
нехватку других целей, люди часто воспринимают наслаждение как цель.
См. сопроводительную диаграмму. Однако, всё вышеперечисленное
упрощено. Реальность намного сложнее, и, конечно, лишение процесса
власти не является ЕДИНСТВЕННОЙ причиной описанных
симптомов. Кстати, когда мы упоминаем депрессию, мы не обязательно
имеем в виду депрессию, из-за которой следует обращаться к психиатру.
Часто протекают лишь её лёгкие формы. И когда мы говорим о целях,
мы не обязательно подразумеваем долговременные, надуманные цели.
364
Современность глазами радикальных утопистов
Причины социальных проблем
45. Любой из вышеупомянутых симптомов может
проявиться в любом обществе, но в современном индустриальном
обществе они проступают поистине в гигантском объёме. Мы
не первые, кто замечает, что сегодняшний мир сходит с ума.
Такое положение вещей не нормально для человеческого
общества. Есть все основания предполагать, что первобытный
человек от стрессов и разочарований страдал меньше и своим
образом жизни был доволен больше, нежели современный человек.
Да, в примитивных обществах не было полного благополучия.
Жестокое обращение с женщинами было распространено среди
австралийских аборигенов, транссексуальность встречалась
довольно часто среди некоторых племён американских индейцев.
Но всё-таки оказывается, что, В СУЩНОСТИ, виды проблем,
которые мы перечислили в предыдущем параграфе, среди
первобытных народов были распространены в гораздо меньшей
степени, чем в современном обществе.
46. Мы объясняем социальные и психические проблемы
современного общества тем фактом, что оно принуждает людей
жить в условиях, совершенно отличных от тех, при которых
человеческая раса развивалась, и вести себя в соответствии с
принципами, противоречащими модели поведения, которой
человеческая раса придерживалась, проживая в первоначальных
условиях. Это ясно из того, что мы уже писали, когда
рассматривали недостаток возможностей испытать в должной мере
процесс власти как существеннейшее из ненормальных
условий, которыми современное общество подчиняет людей. Но это
далеко не всё. Перед тем, как заняться нарушением процесса
власти, как источником социальных проблем, мы рассмотрим
некоторые другие причины.
На протяжении длительной человеческой истории для многих или
большинства людей было вполне достаточно цели скудного
существования (единственно изо дня в день обеспечивать себя и свою семью
едой).
365
МАНИФЕСТ
47. Среди ненормальных условий, наблюдаемых в
современном индустриальном обществе, следует назвать чрезмерную
плотность населения, изоляцию человека от природы,
немыслимую скорость социальных сдвигов и развал естественных
небольших общностей, таких, как расширенная семья, деревня
или племя.
48. Хорошо известно, что скопление человеческих масс
увеличивает стресс и агрессию. Имеющаяся сегодня плотность
населения и изоляция человека от природы являются
последствиями технического прогресса. Все предындустриальные
общества были преимущественно сельского типа.
Индустриальная революция способствовала чрезмерному увеличению
количества городов и доли населения, в них проживающего, а
современная аграрная технология сделала возможным
поддержание на Земле необычайно плотного, чем когда бы то ни было
населения. (Также технология обострила последствия
скопления людей, потому что она вложила возросшие
разрушительные силы в их руки. Например, многообразие производящих
шум аппаратов: газонокосилки, радио, мотоциклы и т. д. Если
эти устройства использовать неограниченно, желающие
тишины и покоя люди раздражаются от шума. Если их
эксплуатацию ограничить, пользующиеся ими люди раздражаются
постановлениями. Но если бы эти машины никогда не
изобретались, не было бы никакого конфликта и порождённого им
раздражения.)
49. Естественный мир (который обычно меняется
медленно) обеспечивал первобытные общества стабильной системой
взглядов и, следовательно, чувством безопасности. В
современном мире над природой господствует скорее человеческое
общество, нежели что-то другое, а благодаря научно-
техническому прогрессу оно меняется очень быстро. Таким
образом стабильной системы взглядов не существует.
50. Консерваторы — дураки: они скулят об упадке
традиционных ценностей, но при этом восторженно поддерживают
технический прогресс и экономический рост. Очевидно, им так
и не приходит в голову, что невозможно осуществить быстрые
и глубокие перемены в технологии и экономике общества без
366
Современность глазами радикальных утопистов
того, чтобы они не послужили причиной быстрых изменений и
во всех остальных аспектах общества, и что такие быстрые
перемены неизбежно разрушают традиционные ценности.
51. Упадок традиционных ценностей до определённых
пределов подразумевает разрыв связей, которые сплачивают
традиционные небольшие социальные группы. Дезинтеграции
таких групп также способствует тот факт, что современные
условия принуждают или склоняют людей к перемене
местожительства, отделяя таким образом их от их сообществ. Больше
этого, технологическое общество ВЫНУЖДЕНО ослаблять
семейные связи и местные общины, если оно намеревается
функционировать рационально. В современном обществе
индивидуум должен быть предан прежде всего системе, и только
потом небольшому сообществу, потому что если преданность
своей общине будет превыше преданности системе, такие
сообщества будут получать выгоду за счёт системы.
52. Допустим, что должностное лицо или руководитель
предприятия назначает на какую-то должность своего кузена,
друга или единоверца охотнее, нежели личность, более
компетентную в этой работе. Он позволяет личному
предрасположению вытеснить преданность системе, что есть «кумовство» или
«дискриминация», каждое из которых является страшным
грехом в современном обществе. Общества, претендующие быть
индустриальными, но при этом проделавшие недостаточную
работу по возобладанию преданности системе над личной или
местечковой предрасположенностью, обычно очень
неэффективны (взгляните на Латинскую Америку). Таким образом,
передовое индустриальное общество может терпеть лишь те
небольшие сообщества, которые выхолощены, приручены и
превращены в послушные инструменты системы."^
"^ Некоторое исключение может быть сделано для
немногочисленных инертных, ориентированных внутрь групп, таких, как амиши,
которые имеют слабое влияние на широкие массы. Кроме них в
сегодняшней Америке существуют и другие подлинные немногочисленные
сообщества. Например, молодёжные банды и «культы». Все считают
их опасными, и это так, потому что члены таких групп преданы глав-
367
МАНИФЕСТ
53. Повышение плотности населения, скоротечные
перемены и нарушение связей были повсеместно признаны
причинами социальных проблем. Но мы сомневаемся, что они
оцениваются в достаточной мере для того объема проблем, который
наблюдается сегодня.
54. Немногочисленные предындустриальные города были
очень большими и перенаселёнными, однако, их обитатели не
производили впечатление страдающих от психических проблем
в той же степени, что и современный человек. В сегодняшней
Америке всё ещё существуют не перенаселённые
сельскохозяйственные районы, и мы находим в них те же проблемы, что и в
городских районах, хотя в них эти проблемы представляются
гораздо меньше обострёнными. Таким образом, перенаселение
не является решающим фактором.
55. В XIX веке при увеличивающейся области Фронтира
текучесть населения, очевидно, расчленяла расширенные семьи
и небольшие социальные группы как минимум до той же
степени, до которой они разрушены сегодня. По сути, многие нук-
леарные семьи жили по своему выбору в такой изоляции, не
имея соседей на протяжении нескольких миль, что не принад-
ным образом друг другу, а не системе, поэтому она не может
управлять ими. Или возьмём цыган. Как правило, им сходят с рук все
кражи и мошенничества, потому что их клановая приверженность такова,
что они всегда могут дать друг для друга свидетельские показания,
«подтверждающие» их невиновность. Понятно, что у системы
возникнут серьёзные проблемы, если к таким группам присоединится
слишком много людей. Некоторые из китайских философов начала XX
века, вовлечённых в модернизацию Китая, осознавали необходимость
уничтожения небольших социальных групп, таких, как семьи:
«Китайцам необходим новый подъём патриотизма, который привёл бы к
замене преданности семье преданностью государству», — Сунь Ят-сен;
«Традиционные привязанности, особенно к семье, должны быть
сведены на нет, если мы хотим, чтобы в Китае развился национализм», —
Ли Хуан; Chester С. Tan, «Chinese Political Thought in the Twentieth
Century», p. 125, p. 297 (Честер С. Тэн, «Китайская политическая
мысль в двадцатом веке», стр. 125, 297).
368
Современность глазами радикальных утопистов
лежали вообще никакой общности, но из-за этого у них не
появилось никаких проблем.
56. Кроме того, перемены в обществе Фронтира были
очень быстрые и глубокие. Человек мог родиться и вырасти в
бревенчатой хижине, за пределами действия законности и
правопорядка, питаясь исключительно грубой пищей, а ко времени
достижения старости он мог уже работать на постоянной
работе и жить в упорядоченном обществе с эффективной
деятельностью правоохранительных органов. Эти перемены были
глубже тех, которые обычно происходят в жизни современного
индивидуума, но при этом они не приводили к психическим
проблемам. В сущности, в XIX веке американское общество
обладало оптимистическим и самонадеянным характером,
совершенно не похожим на характер нынешнего общества. °3
57. Мы утверждаем, что разница состоит в том, что
современный человек имеет чувство (весьма обоснованное), что
перемены ему НАВЯЗАНЫ, тогда как в XIX веке колонист
Фронтира имел чувство (также весьма обоснованное), что он
сам по собственному желанию создаёт перемены. Так, пионер
останавливался на каком-то участке земли в соответствии со
своим выбором и превращал его в ферму своим собственным
усилием. В те дни на целый округ, возможно, приходилась
лишь пара сотен поселенцев, и они вели гораздо более
изолированное и независимое существование, чем современное
общество. Поэтому фермер-пионер как член относительно малой
группы принимал участие в формировании новой
упорядоченной общности. Можно справедливо задаться вопросом, пошло
ли создание этой общности на благо, но, по меньшей мере, это
удовлетворяло потребность пионера в процессе власти.
58. Можно было бы назвать и другие примеры обществ, в
которых происходили быстрые перемены и (или) имелся
недостаток тесных общественных связей без тяжёлых отклонений
в поведении, наблюдаемых в современном индустриальном об-
ÖJ Да, мы знаем, что в XIX веке у Америки были проблемы,
причём серьёзные проблемы, но для краткости мы выражаемся в
упрощённых терминах.
369
МАНИФЕСТ
ществе. Мы утверждаем, что самая главная причина
социальных и психических проблем современного общества
заключается в том, что людям не выпадает благоприятной возможности
пройти нормальным образом через процесс власти. Мы не
говорим, что современное общество единственное, в котором он
нарушен. Скорее всего большинство, если не все
цивилизованные общества в большей или меньшей степени служат
препятствием для процесса власти. Но в современном
индустриальном обществе эта проблема стала чрезвычайно острой.
Левачество, по крайней мере в своей современной форме (середина-
конец XX века), отчасти является симптомом лишения
процесса власти.
Крушение процесса власти в современном обществе
59. Мы разделяем человеческие потребности на три
группы: первая — те потребности, которые могут быть
удовлетворены при помощи минимального усилия; вторая — которые могут
быть удовлетворены лишь посредством значительного усилия;
третья — которые не могут быть удовлетворены в должной
мере, какое бы усилие ни прилагалось. Процесс власти — это
процесс удовлетворения потребностей второй группы. Чем
больше потребностей оказывается в третьей группе, тем больше
чувство разочарования, раздражение, в конце концов,
пораженчество, депрессия и т. д.
60. В современном индустриальном обществе естественные
человеческие потребности вытеснены в первую и третью
группы, а вторая группа состоит из искусственно созданных
потребностей.
61. В первобытных обществах предметы первой
необходимости попадали во вторую группу: их можно было добыть, но
только посредством значительного усилия. Однако,
современное общество стремится к тому, чтобы гарантировать их
каждому"'* в обмен на минимальное усилие, поэтому физические
04 Мы не принимаем во внимание низшие слои общества. Мы
говорим о мейнстриме.
370
Современность глазами радикальных утопистов
потребности помещены в первую группу. (Может возникнуть
разногласие на тот счёт, является ли усилие, требующееся для
того, чтобы удержаться на работе, «минимальным»; но обычно
на работе низшей и средней категорий единственное усилие,
которое требуется приложить — это повиновение. Вы сидите
или стоите там, где вам сказали сидеть или стоять, и делаете
то, что вам сказали делать, тем способом, которым вам сказали.
Изредка вам приходится прилагать основательные усилия, но в
любом случае едва ли у вас есть независимость в работе, так
что потребность в процессе власти должным образом не
удовлетворяется.)
62. Общественные потребности, такие, как секс, любовь и
статус, в современном обществе в зависимости от должности
личности часто относятся ко второй группе. "5 Но, за
исключением людей, обладающих чрезвычайно сильной потребностью в
общественном положении, усилие, необходимое для
удовлетворения социальных нужд, недостаточно для должного
удовлетворения потребности в процессе власти.
63. Поэтому для того, чтобы быть помещёнными во
вторую группу и, следовательно, послужить потребностью в
процессе власти, были созданы определённые искусственные
нужды. Рекламные и маркетинговые технологии разрабатываются с
той целью, чтобы многие люди испытывали необходимость в
вещах, которых их дедушки и бабушки никогда не хотели и
даже не мечтали о них. Чтобы заработать достаточно денег для
удовлетворения этих искусственных потребностей, требуется
значительное усилие, поэтому они и попадают во вторую
группу (см., однако, параграфы 80—82). Современный человек
принуждён удовлетворять свою потребность в процессе власти
единственно погоней за искусственными надобностями, создан-
"^ Некоторые социологи, преподаватели, специалисты по
«психическому здоровью» и им подобные делают всё возможное, чтобы
переместить общественные потребности в первую группу, стараясь
позаботиться о том, чтобы все вели удовлетворительную социальную
жизнь.
371
МАНИФЕСТ
ными рекламной и маркетинговой отраслями,0" и суррогатной
деятельностью.
64. Похоже, что многим, а может, и большинству людей
такие искусственные формы процесса власти не подходят. В
работах социальных критиков второй половины XX века часто
проступает тема ощущения бесцельности, которая беспокоит
многих людей в современном обществе. (Эта бесцельность
часто фигурирует под другими названиями, такими, как
«отчуждение» и «пустота среднего класса».) Мы полагаем, что так
называемый «личностный кризис» является на самом деле
поиском цели, часто для ведения соответствующей суррогатной
деятельности. Может быть, по большей части экзистенциализм
°" Действительно ли потребность в бесконечном приобретении
вещей искусственно создана маркетинговой индустрией? Безусловно,
это не врождённая человеческая потребность. Существует множество
культур, при которых люди испытывают небольшую надобность в
материальных благах, помимо тех, что необходимы им для
удовлетворения главных физических потребностей (австралийские аборигены,
традиционная мексиканская земледельческая культура, некоторые
африканские культуры). С другой стороны, существует множество
предындустриальных культур, в которых материальное потребление
играет существенную роль. Так что мы не можем однозначно
утверждать, что сегодняшняя ориентированная на потребление культура
является созданием исключительно рекламной и маркетинговой
индустрии. Но совершенно определённо, что она приняла значительное
участие в создании этой культуры. Большие корпорации, тратящие
миллионы на рекламу, не расходовали бы такие суммы без гарантии
того, что они вернут их назад возросшими продажами. Пару лет назад
один член FC познакомился с заведующим отделом продаж, который
достаточно откровенно сказал ему: «Наша работа заключается в том,
чтобы заставить людей покупать вещи, которые они не хотят покупать
и которые им не нужны». Затем он рассказал о том, что
неподготовленный новичок может снабдить людей информацией о товаре, но не
продать его, в то время как натренированный и опытный торговец
способен много чего продать тем же самым людям. Это показывает,
что людьми управляют, чтобы они покупали совершенно ненужные им
вещи.
372
Современность глазами радикальных утопистов
возник как отклик на бесцельность современной жизни.0' В
современном обществе очень распространены поиски «чувства
удовлетворения». Но мы думаем, что большинству людей
деятельность, главной целью которой является удовлетворение
(т. е. суррогатная деятельность), в достаточном объёме этого
самого удовлетворения не приносит. Другими словами,
потребность в процессе власти полностью не удовлетворяется (см.
параграф 41). Эта потребность может быть полностью
удовлетворена лишь через деятельность, имеющую какую-то
внешнюю цель, вроде предметов физической необходимости, секса,
любви, общественного статуса, мести и т. д.
65. Кроме того, там, где цели достигаются зарабатыванием
денег, восхождением по социальной лестнице или
функционированием в качестве составляющей системы каким-то другим
способом, многие не в состоянии достичь своих целей
САМОСТОЯТЕЛЬНО. Большинство работников наняты кем-то ещё
и, как мы отметили в параграфе 61, вынуждены проводить
свою жизнь, делая то, что им сказали, и именно так, как им
сказали. Даже большая часть тех, кто работает в бизнесе на
себя, обладают лишь ограниченной самостоятельностью. Мел-
°' Проблема бесцельности, кажется, стала менее серьёзной за
последние пятнадцать лет или что-то около этого, потому что сейчас
люди чувствуют себя физически и экономически менее защищенными,
чем раньше, и, таким образом, потребность в безопасности
обеспечивает их целью. Однако, бесцельность оказалась замещённой
разочарованием от трудности достижения безопасности. Мы придаём особое
значение проблеме бесцельности, потому что либералы и леваки
хотели бы разрешить наши социальные проблемы установлением
общества, гарантирующего всеобщую безопасность; но если это будет
осуществлено, это только вернёт проблему бесцельности. Реальный выход
заключается не в том, хорошо ли, плохо ли общество будет
обеспечивать безопасность своих граждан; вся беда в том, что в этом вопросе
они зависят от системы, вместо того, чтобы взять её на себя. Это,
кстати говоря, отчасти является причиной того, почему некоторые
люди так упорно добиваются права ношения оружия; обладание
оружием предполагает, что обеспечение безопасности будет находиться в
их руках.
373
МАНИФЕСТ
кие бизнесмены и предприниматели постоянно жалуются на то,
что их руки связаны чрезмерным правительственным
регулированием. Некоторые из государственных постановлений,
несомненно, излишни, но большая их часть является
неотъемлемой и неизбежной составляющей нашего необычайно сложного
общества. Значительная доля малого бизнеса сегодня действует
по системе франчайзинга. Как сообщалось несколько лет назад
в «The Wall Street Journal», многие компании-франчайзеры
требуют от претендентов на лицензию пройти персональный
тест, направленный на ИСКЛЮЧЕНИЕ творческих и
инициативных личностей, потому что они недостаточно покорны для
принятия системы франчайзинга. Это отсеивает из малого
бизнеса многих людей, которым необходима независимость.
66. Сегодня люди больше живут посредством того, что
система делает ИМ или ДЛЯ НИХ, нежели посредством того,
что они делают сами для себя. А то, что они делают для самих
себя, снова и снова делается по путям, проторенным системой.
Перспективы чаще всего оказываются такими, какими их
заготовила система, они должны использоваться в соответствии с
правилами и нормами, °° и если хочешь получить шанс на
успех, нужно следовать методикам, предписанным
специалистами.
00 Усилия консерваторов по уменьшению числа
правительственных норм приносят небольшую пользу среднему человеку. Во-первых,
лишь часть правил может быть уничтожена, потому что большинство
из них необходимы. Во-вторых, большая часть сокращения
регулирования направлена на бизнес, а не на среднего индивидуума, так что
главным результатом этого процесса будет отнятие власти у
правительства и её передача частным корпорациям. Для среднего человека
это означает, что вмешательство в его жизнь правительством
заменяется вмешательством крупных корпораций, что позволит им,
например, с меньшим контролем выбрасывать химические отходы, которые
в конце концов попадут в водоснабжение и наградят этого среднего
человека раком. Консерваторы держат его за простофилю, используя
его недовольство Большим Правительством для продвижения к власти
Большого Бизнеса.
374
Современность глазами радикальных утопистов
67. Таким образом, в нашем обществе процесс власти
нарушается дефицитом реальных целей и недостатком
независимости в их достижении. Он также нарушается и из-за
человеческих потребностей, попадающих в третью группу, т. е.
потребностей, которые человек никогда не сможет удовлетворить
должным образом, какие бы усилия он ни прикладывал. Одна
из таких необходимостей — потребность в безопасности. Наши
жизни зависят от решений, принимаемых другими людьми, у
нас нет контроля над этими решениями, и обычно мы даже не
знаем тех людей, которые их принимают. («Мы живём в мире,
в котором сравнительно мало людей — может быть, 500 или
1000 — принимают важные решения», — Филип Б. Хейманн,
Гарвардская школа права, цитируется Энтони Левисом, «New
York Times» от 21 апреля 1995.) Наши жизни зависят от того,
соблюдаются ли должным образом правила техники
безопасности на атомной электростанции; от того, какому количеству
пестицидов дозволительно содержаться в нашей пище или как
сильно загрязнён наш воздух; от того, насколько
квалифицирован (или некомпетентен) наш врач; то, что мы потеряем или
получим работу, может зависеть от решений, принятых
правительственными экономистами или должностными лицами
корпораций; и т. д. Большинство индивидуумов не в состоянии
защитить самих себя от этих опасностей, а если и в состоянии,
то лишь в очень небольшой степени. Поэтому ожидания
безопасности обманываются, что приводит к чувству бессилия.
68. Это утверждение может быть опровергнуто тем, что
первобытный человек физически защищен меньше, чем
современный, о чём свидетельствует его меньшая средняя
продолжительность жизни; поэтому современный человек
подвергается опасностям, количество которых ниже, а не выше
нормального для людей. Но психологическая безопасность не
соответствует полностью физической безопасности. То, что заставляет
нас ЧУВСТВОВАТЬ себя защищенными, не столько
объективная безопасность, сколько чувство уверенности в нашей
способности позаботиться о себе. Первобытный человек, которому
угрожают свирепые хищники или голод, может постоять за
себя или найти пищу. У него нет уверенности в удачном исходе
375
МАНИФЕСТ
своих попыток, но он ни коим образом не беспомощен против
того, что угрожает ему. Тогда как современному индивидууму
угрожает множество вещей, против которых он беспомощен:
авария ядерного реактора, канцерогенный фактор в продуктах
питания, загрязнение окружающей среды, война, растущие
налоги, вмешательство в его личную жизнь крупными
организациями, общенациональные социальные или экономические
явления, которые могут подорвать его образ жизни.
69. Действительно, первобытный человек беспомощен
против некоторых вещей, которые угрожают ему, например, против
болезней. Но он может стоически принять риск заболеть.
Такова природа вещей, это не его недостаток, разве что недостаток
какого-то воображаемого безликого демона. Но то, что
угрожает современному индивидууму, обычно СОЗДАНО РУКАМИ
ЧЕЛОВЕКА. Эти угрозы не случайны, но НАВЯЗАНЫ ему
другими людьми, на чьи решения он, как отдельная личность,
не способен повлиять. Следовательно, он испытывает
разочарование, унижение и гнев.
70. Таким образом, первобытный человек отвечает за свою
безопасность в основном сам (как отдельная личность или как
член МАЛОЙ группы), тогда как за безопасность современного
человека отвечают персоны или организации, которые для него
слишком далеки или слишком велики, чтобы иметь
возможность самому повлиять на них. Так что потребность
современного человека в безопасности попадает в первую и третью
группы: в некоторых областях (пища, кров и т. д.) его
безопасность гарантирована ценой незначительного усилия, тогда как в
других областях он НЕ МОЖЕТ добиться безопасности. (Всё
вышеизложенное значительно упрощает действительное
положение вещей, но в общем и приблизительно отображает, как
положение современного человека отличается от положения
первобытного человека.)
71. У людей имеется множество мимолётных потребностей
или побуждений, которые в современной жизни неизбежно
обманываются, попадая таким образом в третью группу. Человек
может от этого прийти в ярость, но современное общество не
позволяет вести борьбу. Во многих ситуациях невозможна даже
376
Современность глазами радикальных утопистов
словесная агрессия. Когда нужно куда-то ехать, человек может
очень спешить, или его может ужасно раздражать медленное
продвижение, но, как правило, у него нет никакого выбора,
кроме как передвигаться вместе с общим потоком транспорта и
подчиняться дорожным правилам. Человек может иметь
желание делать свою работу каким-то другим способом, но обычно
он может работать только в соответствии с правилами,
наложенными его работодателем. Во многих других отношениях
современный человек также повязан сетью правил и норм
(явных или подразумеваемых), которые срывают многие его
побуждения и таким образом препятствуют процессу власти. Без
большинства этих норм обойтись нельзя, потому что они
необходимы для функционирования индустриального общества.
72. Современное общество в определённых отношениях
крайне снисходительно. Как правило, в вопросах, которые
никак не соотносятся с функционированием системы, мы можем
делать всё, что нам нравится. Мы можем принять любую
религию, которая нам нравится (до тех пор, пока она не потакает
опасному для системы поведению). Мы можем лечь в постель с
любым, кто нам нравится (пока мы практикуем «безопасный
секс»). Мы можем делать всё, что угодно, пока это
НЕСУЩЕСТВЕННО. Но во всех СУЩЕСТВЕННЫХ вопросах система
стремится управлять нашим образом действий всё больше и
больше.
73. Поведение регулируется не только разработанными
правилами и не только правительством. Управление часто
осуществляется посредством косвенного принуждения или при
помощи психического давления или манипуляций, а также
организациями, не являющимися правительственными, или
вообще самой системой. Большинство крупных организаций
используют определённые формы пропаганды,°9 чтобы
манипулировать общественным мнением или образом действий. Про-
"у Когда кто-то одобряет намерение, для которого используется
пропаганда, он обычно называет её «обучением» или применяет по
отношению к ней сходный эвфемизм. Но пропаганда есть пропаганда
вне зависимости от цели, для которой она используется.
377
МАНИФЕСТ
паганда не ограничивается «коммерцией» или рекламой, а
иногда она даже сознательно не планируется как таковая теми
людьми, которые её создают. Например, содержимое
концертной программы — мощная форма пропаганды. Пример
непрямого принуждения: нет такого закона, гласящего, что мы
обязаны ходить на работу каждый день и следовать указаниям
нашего работодателя. С юридической точки зрения ничто не
мешает нам уйти жить на дикой природе подобно
первобытным людям или заниматься собственным бизнесом. Но в
действительности очень и очень немногие селятся в необитаемой
местности, а во всей экономике существует лишь небольшой
сектор ограниченного числа мелких бизнесменов. Поэтому
большинство из нас могут выжить лишь как чьи-то наёмники.
74. Мы предполагаем, что одержимость современного
человека долголетием, равно как и поддержанием физической
силы и сексуальной привлекательности до самой старости,
являются симптомом чувства неудовлетворения, происходящего
от лишения процесса власти. «Кризис среднего возраста» —
такой же симптом. То же касается и незаинтересованности в
заведении детей, которая довольно распространена в
современном обществе, но немыслима в первобытных обществах.
75. В примитивных обществах жизнь является
последовательностью периодов. Нужды и стремления одного периода
удовлетворяются, и никто не проявляет нежелания к переходу
на следующий этап. Молодой мужчина проходит через процесс
власти, становясь охотником, охотясь не ради спорта или
удовольствия, но для того, чтобы добыть мясо, необходимое для
пропитания. (У молодых женщин процесс более сложен — с
большим акцентом на социальной власти; мы не будем
обсуждать его здесь.) Эта фаза успешно проходит, и молодые
мужчины не испытывают отвращения к остепенению и
обязательному созданию семьи. (В отличие от этого некоторые
современные люди бесконечно оттягивают заведение детей, потому
что они слишком заняты поисками какого-то «чувства
удовлетворения». Мы предполагаем, что удовлетворение, которое им
так требуется, является достаточным опытом процесса власти
— с реальными целями вместо искусственных целей суррогат-
378
Современность глазами радикальных утопистов
ной деятельности.) И снова, успешно вырастив своих детей,
пройдя через процесс власти, который на этот раз заключается
в снабжении их предметами физической необходимости,
первобытный человек ощущает, что его работа выполнена, и он
готовится встретить старость (если он живёт так долго) и смерть. В
противоположность этому многие современные люди
тревожатся перспективой физического старения и смерти, как это видно
из количества усилий, затраченных ими в попытке сохранить
своё физическое состояние, внешний вид и здоровье. Мы
утверждаем, что это происходит вследствие чувства
неудовлетворения, проистекающего из того факта, что они никогда не
применяли свои физические силы на практике, никогда не
проходили через процесс власти, серьёзно используя свои тела. Это
не первобытный человек, который использует своё тело в
практических целях, это современный человек, который боится
старения и никогда не использует на практике своего тела, кроме
разве что для прогулки от машины к дому. Первобытный
человек — это человек, чья потребность в процессе власти
удовлетворяется в течение его жизни, и который наилучшим образом
подготовлен к принятию её конца.
76. В ответ на аргументы этого раздела кто-нибудь скажет:
«Общество должно найти способ дать людям возможность
пройти через процесс власти». Но в таком случае ценность
предоставленной возможности нейтрализуется уже тем фактом,
что её даёт общество. Что людям нужно, так это найти или
создать свои собственные благоприятные возможности. До тех
пор, пока система ДАЁТ им возможности, она будет держать их
на поводке. Чтобы добиться независимости, они должны
отделаться от этого поводка.
Как приспосабливаются некоторые люди
77. Не все в индустриально-технологическом обществе
страдают от психических проблем. Некоторые люди даже
утверждают, что они совершенно довольны тем обществом,
которое имеется. Сейчас мы обсудим некоторые из причин, по ко-
379
МАНИФЕСТ
торым люди так сильно различаются в своей реакции на
современное общество.
78. Во-первых, бесспорно, существует разница в силе
потребности власти. Личности со слабой потребностью имеют
сравнительно небольшое желание пройти через процесс власти,
или, по крайней мере, небольшое желание независимости в
этом процессе. Существуют покорные люди, которые вполне
были бы счастливы быть черномазыми на плантациях Старого
Юга. (Мы вовсе не собираемся высмеивать «черномазых». К их
чести, большинство рабов НЕ БЫЛИ ДОВОЛЬНЫ своим
рабством. Мы высмеиваем тех, кто им ДОВОЛЕН.)
79. Отдельные люди могут иметь какие-то
исключительные влечения, в достижении которых они удовлетворяют свою
потребность в процессе власти. Например, те, кто имеет
необычайно сильное желание высокого социального статуса, могут
провести целую жизнь, взбираясь по социальной лестнице, и
эта игра им никогда не наскучит.
80. Люди различаются восприимчивостью к рекламным и
маркетинговым технологиям. Некоторые настолько податливы,
что, даже зарабатывая кучу денег, никогда не могут
удовлетворить свою постоянную тягу к новым блестящим игрушкам,
которыми торговая индустрия поигрывает перед их носом. Так
что они всегда испытывают финансовые затруднения, даже при
приличном годовом доходе, а их надежды постоянно
обманываются.
81. Другие люди имеют низкую восприимчивость к этим
технологиям. Это люди, которые не заинтересованы в деньгах.
Приобретение материальных вещей не работает на их процесс
власти.
82. Люди, средне восприимчивые к рекламным и
маркетинговым технологиям, способны заработать достаточно денег,
чтобы удовлетворить свою тягу к предлагаемым товарам и
услугам, но только ценой серьёзных усилий (работая
сверхурочно, подвязываясь на второй работе, заслуживая поощрения и
т. д.). Таким образом приобретение вещей служит их
потребности в процессе власти. Но это не обязательно приводит к тому,
что она удовлетворяется полностью. Такие люди могут обла-
380
Современность глазами радикальных утопистов
дать недостаточной независимостью в этом процессе (их работа
может заключаться в выполнении указаний), и некоторые из
их ожиданий могут обманываться (например, безопасность,
агрессия). (Мы грешим упрощенчеством в параграфах 80—82,
потому что допустили, что страсть к приобретению вещей
является всецело созданием рекламной и маркетинговой
индустрии. Конечно, всё не так просто.)
83. Некоторые люди частично удовлетворяют свою
потребность власти идентификацией с могущественной
организацией или массовым движением. Личность, нуждающаяся в
цели или власти, присоединяется к движению или организации,
принимает её цели как свои собственные, после чего движется
по направлению к этим целям. Когда некоторые из целей
достигаются, личность, даже если её усилия сыграли
незначительную роль в их достижении, испытывает чувство (посредством
идентификации с движением или организацией), как если бы
она прошла через процесс власти. Этот феномен
эксплуатировался нацистами, фашистами и коммунистами. Наше общество
тоже использует его, хотя и не так топорно. Пример: Мануэль
Норига раздражал США (цель: наказать Норигу). Разумеется,
США вторглись в Панаму (усилие) и наказали Норигу
(достижение цели). США прошли через процесс власти, и многие
американцы благодаря своей идентификации с государством
компенсационно испытали процесс власти. Отсюда широкое
общественное одобрение вторжения в Панаму — оно дало
людям чувство власти.90 Тот же феномен мы наблюдаем в
армиях, корпорациях, политических партиях, гуманитарных
организациях, религиозных или идеологических движениях. Левацкие
движения особенно притягивают людей, стремящихся
удовлетворить свою потребность власти. Однако, для большинства
идентификация с многочисленными организациями или
массовыми движениями не удовлетворяет полностью потребность
власти.
yü Мы не одобряем и не порицаем вторжение в Панаму. Мы
лишь используем эту ситуацию, чтобы проиллюстрировать наше
утверждение.
381
МАНИФЕСТ
84. Другой способ, которым люди удовлетворяют свою
потребность в процессе власти, заключается в суррогатной
деятельности. Как мы объясняли в параграфах 38—40, суррогатная
деятельность — это деятельность, направленная на достижение
искусственной цели, которую индивидуум добивается ради
«чувства удовлетворения», получаемого от самого
преследования, а не потому, что ему необходимо достичь её. Например, с
точки зрения практичности не существует совершенно
никакого повода развивать чудовищную мускулатуру, загонять мячик
в лунку или приобретать целиком серии почтовых марок. Тем
не менее многие представители нашего общества посвящают
себя страстному увлечению бодибилдингом, гольфом или
коллекционированием марок. Некоторые люди более
«ориентированы на других», чем остальные, следовательно, они будут
охотнее придавать важность суррогатной деятельности, потому
что такой её расценивают все вокруг или потому что об этом
им говорит общество. Вот почему некоторые люди относятся
очень серьёзно к по существу тривиальной деятельности, такой,
как спорт, бридж, шахматы или поиски тайных познаний, тогда
как другие, более проницательные, рассматривают эти занятия
исключительно как суррогатную деятельность, которой они и
являются, и, следовательно, никогда не придают им
достаточного значения, чтобы удовлетворять свою потребность в
процессе власти таким способом. Остаётся только указать, что во
многих случаях способ зарабатывать на жизнь также является
суррогатной деятельностью. Не ЧИСТОЙ, так как частью
мотива для деятельности является необходимость добывать
предметы физической необходимости и (для некоторых людей)
социальный статус, а также предметы роскоши, которые реклама
заставляет желать. Но многие люди прилагают к своей работе
гораздо большее усилие, чем требуется для получения
необходимых им денег и статуса, и это избыточное усилие составляет
суррогатную деятельность. Вместе с сопутствующей
эмоциональной оболочкой оно является одной из мощнейших сил,
действующих с тем, чтобы непрерывно развивать и
совершенствовать систему с негативными последствиями для
индивидуальной свободы (см. параграф 131). Особенно работа является
382
Современность глазами радикальных утопистов
суррогатной деятельностью в случае необычайно плодовитых
учёных и инженеров. Этот пункт настолько важен, что
заслуживает отдельного рассмотрения, что мы и сделаем через
мгновение (параграфы 87—92).
85. В этом отделе мы объяснили, как в современном
обществе многие люди в большей или меньшей степени
удовлетворяют свою потребность в процессе власти. Но мы думаем, что у
большинства эта потребность полностью не удовлетворяется.
Во-первых, те, кто обладает ненасытным желанием статуса, или
кто крепко «пойман на крючок» суррогатной деятельности, или
кто для удовлетворения потребности в процессе власти
достаточно основательно отождествляет себя с движением или
организацией, являются исключительными личностями. Другие
суррогатной деятельностью или идентификацией с
организацией полностью не удовлетворяются (см. параграфы 41, 64). Во-
вторых, посредством детальных инструкций или через
социализацию система навязывает слишком большой контроль,
который приводит к дефициту независимости и разочарованию
вследствие невозможности достижения определённых целей и
необходимости сдерживания слишком многих импульсов.
86. Но даже если бы большинство людей в индустриально-
технологическом обществе были удовлетворены, мы (FC) бы
всё равно противились этой форме общества, потому что
(среди прочих причин) мы считаем это унизительным —
удовлетворять человеческую потребность в процессе власти
посредством суррогатной деятельности или отождествления себя с
организацией, а не посредством достижения реальных целей.
Мотивы учёных
87. Наука и технология представляют собой наиболее
значительные образцы суррогатной деятельности. Некоторые
учёные утверждают, что к работе их побуждает «любопытство»
или желание «принести пользу человечеству». Но не так уж и
трудно заметить, что ни то, ни другое не является подлинным
мотивом для их деятельности. Что касается «любопытства», то
это утверждение просто абсурдно. Большинство учёных рабо-
383
МАНИФЕСТ
тают над крайне специализированными проблемами, которые
никак не могут являться предметами обычного любопытства.
Например, интересуется ли астроном, математик или энтомолог
свойствами изопропилтриметилметана? Конечно, нет. Только
химик интересуется этим соединением, и он интересуется им
только потому, что химия — его суррогатная деятельность.
Заинтересуется ли химик классификацией новых видов жуков?
Нет. Этот вопрос привлекает только энтомолога, и он
интересуется им лишь потому, что энтомология — его суррогатная
деятельность. Если бы химик и энтомолог были вынуждены
прилагать серьёзные усилия, чтобы добывать предметы
физической необходимости, и эти усилия проявляли бы их
способности в интересном направлении, но в каком-то ненаучном
занятии, то им было бы просто наплевать на изопропилтриме-
тилметан или классификацию жуков. Предположим, что
недостаток средств на постдипломное обучение привёл к тому, что
химик стал страховым агентом. В этом случае он был бы очень
внимателен к вопросам страхования, и его бы совершенно не
волновал изопропилтриметилметан. В любом случае просто
ненормально вкладывать в удовлетворение какого-то
любопытства то количество времени и усилий, которое учёные отдают
своей работе. Объяснение «любопытством» мотива
деятельности учёных кажется просто неправдоподобным.
88. Объяснение «принесением пользы» оказывается не
лучше. Некоторые научные работы не имеют никаких
потенциальных связей с благополучием человеческой расы —
например, археология или компаративистская лингвистика.
Некоторые другие области науки выявляют явно опасные тенденции.
Тем не менее, учёные в этих областях проявляют такой же
энтузиазм, как и те, кто создают вакцины и исследуют
загрязнение воздуха. Касательно случая д-ра Эдварда Теллера, который
проявил горячее участие в развитии атомных электростанций.
Происходило ли оно из желания принести пользу
человечеству? Если да, то тогда почему д-р Теллер не проявлял эмоций
по поводу других «человеколюбивых» предприятий? И если он
был настолько человеколюбив, почему он помогал созданию
водородной бомбы? Как и в случае многих других научных
384
Современность глазами радикальных утопистов
достижений, это ещё спорный вопрос, действительно ли
атомные электростанции служат на благо человечества. Важнее ли
дешёвая электроэнергия накапливающихся отходов и риска
катастроф? Д-р Теллер видел только одну сторону вопроса.
Очевидно, его горячее содействие ядерной энергии
происходило не из желания «принести пользу человечеству», но из
личного чувства удовлетворения, которое он получал от своей
работы и от возможности видеть, что она находит практическое
применение.
89. То же самое верно для большинства учёных. За
редкими исключениями, которые вполне возможны, мотивом их
деятельности не является ни любопытство, ни желание принести
пользу человечеству, а потребность пройти через процесс
власти: получить цель (научная проблема, которую нужно
решить), совершить усилие (исследование) и достигнуть цели
(решение проблемы). Наука — это суррогатная деятельность,
потому что учёные работают главным образом ради чувства
удовлетворения, которое они получают от самой работы.
90. Конечно, не всё так просто. Для многих учёных
определённую роль играют и другие мотивы. Например, деньги и
положение в обществе. Некоторые учёные могут быть
личностями того типа людей, которые имеют ненасытную жажду
статуса (см. параграф 79), и она может являться значительной
движущей силой в их работе. Все всяких сомнений,
большинство учёных, как и большая часть остальных людей, более или
менее восприимчиво к рекламным и маркетинговым
технологиям и нуждается в деньгах для удовлетворения своего
желания вещей и услуг. Так что наука не ЧИСТАЯ суррогатная
деятельность. Но в основном она именно такая.
91. Также наука и технология являют собой мощное
массовое движение, и многие учёные удовлетворяют свою
потребность власти посредством идентификации с ним (см. параграф
83).
92. Таким образом, наука движется вперёд вслепую, не
принимая во внимание подлинного смысла благополучия
человеческой расы или какого-то другого критерия, покорная лишь
психологическим потребностям учёных, равно как государст-
385
МАНИФЕСТ
венных чиновников и глав корпораций, которые обеспечивают
их средствами для исследований.
Природа свободы
93. Мы собираемся доказать, что индустриально-
технологическое общество не может быть преобразовано
предотвращением постепенного сужения им сферы человеческой
свободы. Но так как слово «свобода» может быть истолковано
по-разному, сначала мы должны разъяснить, что именно мы
подразумеваем под этим понятием.
94. Под «свободой» мы подразумеваем возможность
пройти через процесс власти с настоящими целями, а не
искусственными целями суррогатной деятельности, и без
вмешательства, манипуляций и надзора со стороны кого бы то ни было,
особенно со стороны крупных организаций. Свобода означает
контроль (отдельного индивидуума или члена МАЛОЙ
группы) над жизненно важными проблемами его существования:
пищей, одеждой, кровом и защитой от всего, что только может
ему угрожать. Свобода означает обладание властью, но не
властью управлять другими людьми, а властью управлять
обстоятельствами своей собственной жизни. Человек не обладает
свободой, если кто-то (в особенности крупная организация) имеет
власть над ним, и не имеет значение, насколько
благожелательно, терпимо и снисходительно проявляется эта власть.
Важно не путать свободу с простой вседозволенностью (см.
параграф 72).
95. Говорят, что мы живём в свободном обществе, потому
что мы обладаем определённым числом гарантированных
конституцией прав. Но на самом деле они не так существенны, как
это кажется. Степень личной свободы, которая существует в
обществе, больше определяется его экономической и
технологической структурой, нежели его законами и формой правле-
ния.91 Большинство индейских народов Новой Англии были
Когда американские колонии находились под британским
386
Современность глазами радикальных утопистов
правлением, в них было гораздо меньше действующих правовых
гарантий свободы, чем их стало после того, как американская
Конституция вошла в действие, тем не менее в предындустриальной Америке,
как до, так и после Войны за независимость, было значительно
больше личной свободы, чем после индустриальной революции,
охватившей страну. Приведём цитату из книги «Violence in America: Historical
and Comparative Perspectives» («Насилие в Америке: исторические и
сравнительные ракурсы») под редакцией Хью Дэвиса Грэхема и Теда
Роберта Гурра, глава XII за авторством Роджера Лэйна, стр. 476—478:
«Прогрессирующее повышение норм на собственность вместе с
нарастающей уверенностью в обеспечении правопорядка (в Америке XIX
века) ... было повсеместным для общества в целом ... Изменение в
социальном поведении происходит в столь долгосрочный период и
распространяется так широко, что предполагает связь с
фундаментальнейшими для современности социальными процессами, то есть с
самой индустриальной урбанизацией. ... Население Массачусетса в
1835 равнялось 660 940 человекам, 81 процент от них составляли
сельские жители, чрезвычайно далёкие от процесса индустриализации,
и рождённые рабами. Граждане Массачусетса были приучены к
немалой личной свободе. Погонщики ли, фермеры или ремесленники, все
они привыкли составлять свои собственные планы, а природа их
ремесла делала их физически независимыми друг от друга. ... Личные
проблемы, прегрешения и даже преступления, как правило, не были
причиной для обширного социального беспокойства. ... Но толчок к
однотипным перемещениям в город и на завод, накопившим силу как
раз к 1835, вносил прогресс в личное поведение на протяжении XIX
века и вплоть до XX. Завод потребовал системности поведения,
отныне жизнь определялась подчинением ритму часов и календаря,
требованиям начальника и надсмотрщика. В крупных и небольших городах
потребности живущих в более чем тесном соседстве людей
накладывали запрет на многие вызывающие возражения действия. ... В
крупных учреждениях как «синие», так и «белые воротнички» взаимно
зависели от своих коллег. Насколько работа одного человека
приспосабливалась к работе другого, настолько занятие одного человека уже
больше не было его собственным. Последствия новой организации
жизни и работы стали заметны в 1900, когда около 76 процентов
населения Массачусетса, составившего 2 805 346 человек, были
классифицированы городскими жителями. Большая часть насильственного
или не отвечающего нормам поведения, которое было терпимо в
бессистемном и независимом обществе, стало неприемлемым в более
387
МАНИФЕСТ
монархическими по своей структуре, большинство итальянских
городов в эпоху Ренессанса управлялись тиранами. Но при
чтении об этих обществах создаётся впечатление, что они
предоставляли гораздо большую личную свободу, нежели наше
общество. Частично это происходило потому, что в те времена
недоставало эффективных механизмов принуждения к воле
правителя: тогда не было ни современных хорошо
организованных полицейских сил, ни скоростных систем связи дальнего
расстояния, ни камер наблюдения, ни информационных досье
на рядовых граждан. Следовательно, было не так уж и сложно
уходить из-под контроля.
96. Что касается конституционных прав, рассмотрим для
примера право свободы прессы. Естественно, мы не собираемся
нападать на это право: это очень важный инструмент для
ограничения сосредоточения политической власти и поддержки тех,
кто должен сдерживать власть публичным разоблачением сбоев
любого рода в её функционировании. Но для рядовых граждан
как отдельных личностей свобода прессы оказывается полезной
ничтожно мало. Обычно СМИ находятся под контролем
крупных организаций, которые интегрированы в систему. Любой, у
кого есть хоть немного денег, может издать что-то в печати или
распространить свой текст через интернет или каким-то
аналогичным способом, но то, что он рассказывает, будет затоплено
огромной массой материалов, выпущенных прессой, так что его
усилие не будет иметь никакого практического результата. Для
большинства индивидуумов и малых групп едва ли возможно
произвести впечатление на общество посредством слов. Для
примера возьмите нас (FC). Если бы мы, не совершая никакого
насилия, представили настоящий текст на рассмотрение
издателю, скорее всего, он не был бы принят. А если бы был
принят и впоследствии опубликован, скорее всего, он не привлёк
бы внимания многих читателей, потому что гораздо проще и
формализованной кооперативной атмосфере позднего периода. ...
Движение в города, короче говоря, породило более покорное, более
социализированное, более «огражданственное» поколение, чем
предыдущее».
388
Современность глазами радикальных утопистов
веселее смотреть эстрадный концерт, транслируемый
средствами информации, чем читать нравоучительное эссе. Даже если
бы этот текст заинтересовал многих читателей, большинство из
них вскоре забыли бы то, что прочитали, потому что их мозги
переполнены грудой материалов, которыми их потчует пресса.
Для того, чтобы донести наше послание до общественности с
шансом на оказание длительного впечатления, мы были
вынуждены убивать людей.
97. Конституционные права полезны до определённой
степени, но они гарантируют не больше того, что может быть
названо буржуазной концепцией свободы. В соответствии с ней
«свободный» человек является по существу элементом
социальной машины и может обладать лишь определённым набором
установленных и разграниченных свобод, которые
предназначены служить потребностям социальной машины, а не
личности. Так буржуазный «свободный» человек обладает
экономической свободой, потому что это способствует росту и
прогрессу, у него есть свобода прессы, потому что общественная
критика обуздывает неправильное поведение политических
лидеров; он имеет право на справедливое судебное разбирательство,
потому что лишение свободы по прихоти влиятельных сил
может быть невыгодно системе. Определённо, такова была
позиция Симона Боливара. Согласно ему, люди заслуживают
свободу, только если они используют её для содействия прогрессу
(как его представляют себе буржуа). Другие буржуазные
мыслители обладали схожей точкой зрения на свободу как на
нечто, ограниченное рамками коллектива. Честер С. Тэн в
«Китайской политической мысли в двадцатом веке», (стр. 202)
разъясняет философию лидера Гоминьдана Ху Хань-Мина:
«Индивидуальности предоставляются права, потому что она —
член общества и её общественная жизнь нуждается в таких
правах. Под общественностью Ху подразумевал всю нацию».
Позже (стр. 259) Тэн отмечает, что в соответствии с Карсум
Чангом (Чанг Хун-май, глава Социалистической партии
Китая) свобода должна использоваться в интересах государства и
общности всех людей. Но что это за свобода, если человек
может делать только то, что ему скажет кто-то другой? Наша
389
МАНИФЕСТ
(FC) концепция свободы не имеет ничего общего с идеями
Симона Боливара, Ху Хань-Мина, Чанга Хун-мая и других
буржуазных теоретиков. Беда в том, что эти теоретики сделали
развитие и осуществление социалистических теорий своей
суррогатной деятельностью. Следовательно, все эти теории в
первую очередь предназначены служить их личным потребностям,
нежели потребностям людей, имевших несчастие жить в
обществах, которым были навязаны все эти теории.
98. В этом разделе необходимо выделить ещё один пункт:
излишне было бы допускать, что определённая личность
обладает достаточной свободой только потому, что она так
ГОВОРИТ. Свобода личности ограничивается психологическим
контролем, о котором люди и не подозревают; кроме того,
представления многих людей о том, в чём состоит свобода, большей
частью определены социальной традицией, нежели их
действительными потребностями. Например, вполне вероятно, что
многие леваки сверхсоциализированного типа сказали бы, что
большинство людей, включая их, социализированы не в такой
уж и большой степени, тем не менее сверхсоциализированный
левак платит обременительную плату за свой высокий уровень
социализации.
Некоторые принципы истории
99. Представьте себе историю как сумму двух
компонентов: переменного элемента, который состоит из
непредсказуемых событий, следующих без определённого порядка; и
постоянной составляющей, заключающейся в долговременных
исторических тенденциях. Сейчас мы займёмся этими тенденциями.
100. ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП. Если совершённое
НЕБОЛЬШОЕ изменение затрагивает (аффектирует)
долговременную историческую тенденцию, то эффект от него почти
всегда будет временным — вскоре тенденция вернётся в свое
исходное состояние. (Пример: действие реформы,
замышлявшейся искоренить политическую коррупцию в обществе, редко
когда идёт дальше кратковременного эффекта: рано или поздно
реформаторы расслабляются, и коррупция постепенно отвоёвы-
390
Современность глазами радикальных утопистов
вает свои позиции назад. Определённо, уровень политической
коррупции в сегодняшнем обществе остаётся постоянным или
медленно меняется вместе с эволюцией общества.
Политическая чистка будет иметь долговременной результат лишь в
сопровождении широких социальных перемен; НЕБОЛЬШОГО
изменения в обществе явно недостаточно.) Если небольшое
изменение в долговременной исторической тенденции кажется
постоянным, то это происходит только потому, что эта
перемена действует в том же направлении, в котором ориентирована
тенденция. Она не может измениться от одного лишь шага
вперёд, к которому её подтолкнули.
101. Первый принцип — почти тавтология. Ведь если
тенденция не стабильна в отношении небольших перемен, она
будет брести наобум, а не следовать определённому направлению;
другими словами, она вовсе не будет долговременной
исторической тенденцией.
102. ВТОРОЙ ПРИНЦИП. Если совершённое изменение
достаточно значительно, чтобы постоянно менять
долговременную историческую тенденцию, то оно поменяет и всё общество.
Другими словами, общество — это система, в которой все части
взаимосвязаны, и нельзя постоянно менять какую-либо важную
составляющую без изменения всех остальных.
103. ТРЕТИЙ ПРИНЦИП. Если совершённое изменение
достаточно велико, чтобы поменять долговременную
тенденцию, то последствия для всего общества не могут быть
предсказаны наперёд. (За исключением отличных друг от друга
обществ, проходящих через одно и то же изменение и
переживающих одни и те же последствия, в случае которых на
эмпирических основаниях можно предсказать, что ещё одно
общество, проходящее через то же самое изменение, уподобится
пережившему сходные последствия.)
104. ЧЕТВЁРТЫЙ ПРИНЦИП. Новый тип общества не
может быть спроектирован на бумаге. Это означает, что новую
форму общества нельзя спланировать наперёд, кроме как
основать его и надеяться, что оно будет функционировать именно
так, как замышлялось.
391
МАНИФЕСТ
105. Третий и четвёртый принципы проистекают из
сложности человеческих обществ. Изменение в человеческом образе
действий затронет экономику общества и его физическую
среду, экономика затронет окружающую среду и наоборот, в свою
очередь, изменения в экономике и среде отразятся на
человеческом образе действий сложным и непредсказуемым образом, и
т. д. Сеть причин и следствий слишком сложна, чтобы её
распутать и понять.
106. ПЯТЫЙ ПРИНЦИП. Люди не выбирают форму
своего общества сознательно и рационально. Общества
развиваются благодаря процессам социального развития, над которыми
человеческий разум не властен.
107. Пятый принцип — следствие четырёх предыдущих.
108. Проиллюстрируем это утверждение: в соответствии с
первым принципом проводимая социальная реформа действует
в том направлении, в котором так или иначе развивалось
общество (так что она просто ускорила изменение, которое
произошло бы в любом случае), или же она производит лишь
временный эффект, так что вскоре общество соскальзывает в свою
старую колею. Для того, чтобы в развитии любого важного
аспекта общества совершалось постоянное изменение, реформы
недостаточно, здесь требуется революция. (Революция
необязательно доходит до вооружённого мятежа или свержения
правительства.) В соответствии со вторым принципом революция
никогда не изменит лишь одного аспекта общества, она
изменит его полностью; и по третьему принципу после революции
произойдут перемены, которые революционеры никогда не
ожидали и не желали. В соответствии с четвёртым принципом,
когда революционеры или утописты воздвигнут новый тип
общества, оно не будет работать так, как планировалось.
109. Американская «революция» не предоставляет никаких
контрпримеров сказанному. Она не была революцией в том
смысле, который мы придаём этому слову, просто Война за
независимость последовала за влекущей серьёзные последствия
политической реформой. Отцы-основатели не изменили
направления развития американского общества, они и не
стремились этого делать. Они лишь освободили его развитие от тор-
392
Современность глазами радикальных утопистов
мозящего влияния британского правления. Их политическая
реформа не изменила ни одной базовой тенденции, а лишь
подтолкнула американскую политическую культуру к её
естественному пути развития. Британское общество, ответвлением
которого было американское, долгое время двигалось в
направлении к представительной демократии. И перед Войной за
независимость американцы в значительной мере уже
практиковали её в колониальных ассамблеях. Политическая система,
установленная Конституцией, была смоделирована с британской
системы и колониальных ассамблей. Со значительной
корректировкой, конечно — вне всяких сомнений, отцы-основатели
сделали очень важный шаг. Но это был шаг в направлении, в
котором англо-говорящий мир уже двигался. Доказательством
этого может послужить то, что Британия и все её колонии,
заселённые преимущественно англичанами, в итоге пришли к
системе представительной демократии, чрезвычайно похожей
на ту, которая практикуется в Соединённых Штатах. Если бы
тогда отцы-основатели потеряли мужество и отказались от
провозглашения Декларации независимости, наш сегодняшний
образ жизни существенно не изменился бы. Может быть, с
Британией нас связывали бы более тесные узы, у нас были бы
Парламент и Премьер-министр вместо Конгресса и Президента.
Но ничего из ряда вон выходящего. Таким образом,
американская революция не даёт никаких контрпримеров нашим
принципам, но очень хорошо иллюстрирует их.
ПО. Однако, к этим принципам нужно подходить со
здравым смыслом. Они выражены в неопределённой форме,
дающей свободу для интерпретации, и против них могут быть
найдены возражения. Так что мы предлагаем эти принципы не как
непоколебимые законы, но как практические методы или
ориентиры для размышлений, которые в некоторой степени могут
предоставить противоядие против наивных идей о будущем
общества. Эти принципы всегда нужно держать в голове, и
всякий раз, когда кто-то приходит к выводу, что вступает в
противоречие с ними, он должен тщательно перепроверить ход
своих мыслей и сохранить свой вывод только тогда, когда у
него есть веские причины так поступать.
393
МАНИФЕСТ
Индустриально-технологическое общество не может быть
реформировано
111. Вышеупомянутые принципы показывают, как
безнадёжно трудно будет реформировать индустриальную систему
методом, заключающимся в предотвращении постепенного
сужения сферы нашей свободы. В технологии существует
последовательная тенденция, восходящая по крайней мере к
индустриальной революции, усиливать систему высокой ценой
личной свободы и местной независимости. Отсюда любое
изменение, призванное защитить свободу от технологии, будет
несовместимо с фундаментальной тенденцией развития нашего
общества. Следовательно, такое изменение либо будет временным
— вскоре оно потонет в течение истории — либо, если оно
достаточно значительно, чтобы действовать постоянно, изменит
природу всего нашего общества. Это в соответствии с первым и
вторым принципами. Вместе с тем, то обстоятельство, что
общество изменяется в направлении, которое не может быть
предсказано заранее (третий принцип), весьма рискованно.
Изменения, достаточно значительные, чтобы оказать
продолжительное воздействие на пользу свободе, не будут вводиться,
потому что, будучи осуществлёнными, они значительно
подорвут систему. Так что любая попытка реформы будет слишком
робкой, чтобы стать эффективной. Даже если изменения,
достаточно значительные для оказания продолжительного
воздействия, будут введены, они будут отменены, когда проявится их
разрушительный эффект. Таким образом, долговременные
изменения на пользу свободе могут быть осуществлены только
личностями, готовыми допустить радикальную, опасную и
непредсказуемую перестройку всей системы. Другими словами —
революционерами, а не реформаторами.
112. Люди, страстно желающие сохранить свободу без
принесения в жертву воображаемых достоинств технологии,
будут предлагать наивные проекты какой-то новой формы
общества, которая примирит свободу и технологию. Не говоря
уже о том, что те, кто вносят такие предложения, редко
предлагают практические методы, посредством которых новая фор-
394
Современность глазами радикальных утопистов
ма общества сможет добиться приоритета, из четырёх
принципов следует, что даже если однажды она будет утверждена, она
либо потерпит крах, либо приведёт к результатам, весьма
отличным от ожидаемых.
113. Так что, даже исходя из этих общих оснований,
представляется весьма мало вероятным, что может быть найден
какой-то способ изменения общества, способный примирить
свободу с современной технологией. В следующих разделах мы
представим более специфичные причины для того вывода, что
свобода и технологический прогресс несовместимы.
Ограничение свободы в индустриальном обществе
неизбежно
114. Как объяснялось в параграфах 65—67, 70—73,
современный человек стянут паутиной норм и правил, и его судьба
зависит от действий находящихся далеко от него персон, на
чьи решения он не может повлиять. Это не случайность и не
результат своеволия высокомерных бюрократов. Это неизбежно
и необходимо в любом технологически развитом обществе.
Система ВЫНУЖДЕНА самым непосредственным образом
управлять человеческим поведением для того, чтобы
функционировать. На работе люди должны делать то, что им скажут, а
иначе производство ввергнется в хаос. Бюрократы
ВЫНУЖДЕНЫ работать в соответствии с жёсткими нормами.
Дарование бюрократам низшей инстанции какой бы то ни было
реальной личной свободы подорвёт систему и приведёт к
обвинениям в недобросовестности из-за несовпадений во взглядах на
способ, которым бюрократы будут реализовывать свою свободу.
Верно, некоторые ограничения нашей свободы могут быть
устранены, но ГОВОРЯ В ОБЩЕМ управление нашими жизнями
крупными организациями необходимо для функционирования
индустриально-технологического общества. Результатом этого
является чувство бессилия у обыкновенного человека. Однако,
формальные правила всё больше и больше заменяются
психологическими методами, которые заставляют нас хотеть делать
395
МАНИФЕСТ
то, что требует от нас система (пропаганда, технические
средства обучения, программы «психического здоровья» и т. д.).
115. Система ВЫНУЖДЕНА заставлять людей вести себя
в соответствии с принципами, которые всё больше удаляются
от естественной модели человеческого поведения. Например,
системе требуются учёные, математики и инженеры. Она не
может функционировать без них. Поэтому на детей
оказывается сильное давление, чтобы они отличились в этих областях.
Детям неестественно проводить большую часть своего времени,
сидя за партой, поглощёнными учёбой. Нормальный молодой
человек хочет проводить своё время в активном контакте с
реальным миром. У первобытных народов вещи, которым
обучались дети, состояли в рациональной гармонии с естественными
человеческими побуждениями. Например, у американских
индейцев мальчики обучались во время активных занятий на
свежем воздухе — это именно то, что им нравится. А в нашем
обществе дети принуждаются к обучению техническим
дисциплинам, что большинство из них делает нехотя.
116. Из-за постоянного давления, которое оказывает
система, чтобы модифицировать человеческое поведение,
наблюдается постепенный рост числа людей, которые не могут или не
хотят приспосабливаться к требованиям общества: вымогатели
социальной помощи, члены молодёжных банд, сторонники
всевозможных культов, антиправительственные бунтари,
радикальные борцы за охрану окружающей среды, отсеявшиеся и
сопротивленцы различных типов.
117. В любом технологически развитом обществе судьба
индивидуума ДОЛЖНА зависеть от решений, на которые он
не может существенно повлиять. Технологическое общество не
может быть разбито на небольшие независимые общности,
потому что производство зависит от взаимодействия очень
большого числа людей и машин. Такое общество ДОЛЖНО быть
высоко организованным, а решения ВЫНУЖДЕНЫ
приниматься таким образом, чтобы затрагивать значительное
количество людей. Если решение влияет на, скажем, миллион людей,
то доля каждого из этого миллиона в его принятии составляет
в среднем одну миллионную. На практике же обычно происхо-
396
Современность глазами радикальных утопистов
дит так, что решения принимаются официальными лицами,
главами корпораций или техническими специалистами, и даже
когда происходит публичное голосование по принятию
решения, количество голосов, как правило, слишком велико, чтобы
голос какой-то отдельной личности имел значение.92 Таким
образом, большинство индивидуумов не способны повлиять на
до известной степени существенные решения, которые
воздействуют на их жизни. И в технологически развитом обществе
нет никакой возможности исправить такое положение дел.
Система пытается «решить» эту проблему использованием
пропаганды, чтобы заставить людей ХОТЕТЬ тех решений,
которые принимаются для них, но даже если бы это «решение»
оказалось вполне успешным в плане осчастливливания людей,
это было бы унизительно.
118. Консерваторы и некоторые другие пропагандируют
большую «местную независимость». Локальные общности
когда-то обладали самостоятельностью, но она становится всё
менее и менее возможной по мере того, как эти общности всё
больше опутываются и впадают в зависимость от
крупномасштабных систем вроде коммунальных услуг, сетей
вычислительных машин, сетей магистралей, СМИ, современной
системы здравоохранения. Кроме того, против независимости
действует тот факт, что технология, задействованная в одной
местности, часто наносит ущерб людям, проживающим в другой
местности, намного удалённой от первой. Так пестициды или
химические отходы, сваленные рядом с притоком реки, могут
отравить водоснабжение на сотни миль вниз по течению, а
парниковый эффект воздействует на весь мир.
119. Система не существует и не может существовать для
того, чтобы удовлетворять человеческие потребности.
Наоборот, человеческое поведение принудительно корректируется,
чтобы соответствовать требованиям системы. Этот процесс не
имеет ничего общего с политической и социальной идеологией,
у^ Защитники системы обожают ссылаться на случаи, когда
исход выборов определялся одним или двумя голосами, но такие случаи
весьма редки.
397
МАНИФЕСТ
которую якобы проводит технологическая система. Это вина
технологии, потому что система управляется не идеологией, но
техническими требованиями.^ Конечно, система
удовлетворяет множество человеческих потребностей, но, вообще говоря,
она делает это только в пределах того, что идёт на пользу ей
самой. Главенствуют потребности системы, а не человека.
Например, система обеспечивает людей пропитанием потому, что
она не сможет функционировать, если все умрут от голода; она
заботится о психических потребностях людей всякий раз, когда
может БЕЗ ТРУДА удовлетворить их, потому что она не
сможет действовать, если слишком много людей впадут в
депрессию или начнут бунтовать. Но система, по достаточным,
веским и практическим причинам, должна оказывать постоянное
давление на людей, чтобы сформировать их образ действий в
соответствии со своими потребностями. Накопилось слишком
много отходов? Правительство, СМИ, система образования,
специалисты по проблемам окружающей среды, все завалят нас
чрезмерной пропагандой утилизации отходов. Требуется
больше технического персонала? Хор голосов убедит детишек
обучаться науке. Никто не прервётся, чтобы спросить, а гуманно
ли это — принуждать молодёжь проводить массу времени за
изучением дисциплин, которые большинство из них ненавидят.
Ус* «Сегодня в технологически развитых странах люди ведут
очень схожие образы жизни, несмотря на географические,
религиозные и политические различия. Повседневные жизни банковского
служащего христианина в Чикаго, банковского служащего буддиста в
Токио и банковского служащего коммуниста в Москве схожи гораздо
больше, чем жизнь любого из них похожа на жизнь какого-нибудь
отдельно взятого человека, жившего тысячу лет назад. Эти сходства
являются результатом общей технологии...» — L. Sprague de Camp,
«The Ancient Engineers», BALLANTINE edition, p. 17 (Л. Спрэг де
Камп, «Древние конструкторы», изд-во BALLENTINE, стр. 17).
Образы жизни этих трёх банковских служащих не ИДЕНТИЧНЫ.
ОПРЕДЕЛЁННОЕ влияние на них оказывает идеология. Но для того, чтобы
оставаться в исправном состоянии, все технологические общества
должны развиваться ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО по одним и тем же
траекториям.
398
Современность глазами радикальных утопистов
Когда квалифицированные рабочие вытесняются с работы
техническими усовершенствованиями и принудительно
отправляются на «переподготовку», никто не спросит, не унизительно
ли им подвергаться такому третированию. Считается прямо-
таки доказанным, что все должны подчиняться технической
необходимости и достаточному основанию: если человеческие
потребности поставить выше технической необходимости,
возникнут экономические проблемы, безработица, дефицит или
ещё что похуже. Концепция «психического здоровья» в нашем
обществе определяется главным образом рамками, в которых
индивидуум ведёт себя в соответствии с требованиями
системы, причём делает это без проявления признаков стресса.
120. Попытки дать место внутри системы осознанию цели
и самостоятельности ненамного отличаются от издевки.
Например, одна компания, вместо того, чтобы давать каждому
работнику монтировать только одну деталь из каталога, давала
собирать все детали из него, воображая, что предоставляет
своим сотрудникам ощущение цели и её достижения. Некоторые
компании пытаются дать своим служащим большую
независимость в их работе, но обычно по практическим соображениям
это может быть реализовано лишь в очень ограниченной
степени, и в любом случае работники никогда не получат
независимости как конечной цели — их «самостоятельные» усилия
никогда не смогут быть направленными на цели, которые они
выбрали лично, но только на цели их работодателей, вроде
выживания и развития компании. Любая компания быстро
выйдет из дела, если позволит своим работникам действовать
иначе. Аналогичным образом на любом предприятии внутри
социальной системы рабочие должны направлять свои усилия
на осуществление целей работодателей, в противном случае
предприятие не будет отвечать своему назначению как
составляющей системы. Ещё раз, в индустриальном обществе по
исключительно техническим причинам большинство
индивидуумов или малых групп просто не могут обладать большой
самостоятельностью. Даже представитель малого бизнеса, как
правило, имеет ограниченную независимость. Кроме обязательного
государственного регулирования он сдерживается тем обстоя-
399
МАНИФЕСТ
тельством, что должен приспосабливаться к экономической
системе и соответствовать её требованиям. Например, когда
кто-то развивает новую технологию, представитель малого
бизнеса часто, хочет он этого или нет, вынужден применять эту
технологию для того, чтобы оставаться конкурентоспособным.
Нельзя разделять составляющие технологии на «плохие» и
«хорошие»
121. Ещё одна причина, по которой индустриальное
общество не может быть реформировано в интересах свободы,
заключается в том, что современная технология является единой
системой, в которой все части зависят друг от друга. Нельзя
избавиться от её «плохих» составляющих и оставить только
«хорошие». Возьмём для примера современную медицину.
Прогресс в медицинской науке зависит от прогресса в химии,
физике, биологии, вычислительной технике и других областях.
Для проведения передового лечения требуется дорогостоящее
высокотехнологичное оборудование, которое может иметься в
распоряжении лишь в технологически и экономически
развитом обществе. Понятно, что нельзя добиться прогресса в
медицине без технологической системы и всего, что её
сопровождает.
122. Даже если бы прогресс в медицине мог
поддерживаться без остальных составляющих технологической системы,
само по себе это принесло бы несомненный вред. Допустим,
например, что найдено лекарство против диабета. Тогда люди с
генетической склонностью к диабету будут излечиваться и
рожать детей как и все обычные люди. Естественный отбор,
направленный против генов предрасположенности к сахарному
диабету, прекратится, и такие гены распространятся среди всех
людей. (В некоторой степени это, возможно, уже происходит —
с тех пор как диабет, не будучи побеждённым, держится под
контролем применением инсулина.) То же самое случится и со
многими другими болезнями, восприимчивость к которым
будет поражена генетической деградацией населения.
Единственным решением этой проблемы окажется евгеническая програм-
400
Современность глазами радикальных утопистов
ма или всесторонняя генная инженерия людей, так что в
будущем человек уже не будет созданием природы, случая или Бога
(в зависимости от вашей религии или философских взглядов),
но промышленным товаром.
123. Если вы считаете, что Большое Правительство
чрезмерно вмешивается в вашу жизнь СЕЙЧАС, подождите до тех
пор, пока оно не начнёт управлять генетическим строением
ваших детей. Это регулирование неизбежно последует вслед за
внедрением генной инженерии, потому что последствия
неконтролируемой генной инженерии будут губительными.^
124. Обычной реакцией на такие утверждения являются
разговоры о «медицинской этике». Но моральный кодекс
никогда бы не послужил защите свободы перед лицом
медицинского прогресса, он лишь ухудшил бы положение вещей. Этика,
применяемая в генной инженерии, в действительности
послужила бы средством регулирования генетического строения
людей. Кто-нибудь (скорее всего, наверное, из среднего класса и
высших слоев общества) решил бы, что такое-то и такое-то
применение генной инженерии «этично», а вот другие — нет, с
тем, чтобы в действительности наложить свои ценности на
генетическое строение широких слоев населения. Даже если бы
моральный кодекс был выбран на всецело демократической
основе, большинство навязало бы свои ценности любому
меньшинству, имеющему отличную точку зрения на то, что
составляет «этическое» применение генной инженерии.
Единственный кодекс, по-настоящему защитивший бы свободу, был
бы тот, который запретил бы ЛЮБУЮ генную инженерию
людей; но можете быть уверены, что в технологическом
обществе такой кодекс никогда не будет принят. Никакой кодекс,
который свёл бы генную инженерию к минимуму, не смог бы
надолго укорениться, потому что соблазн, даруемый
беспредельным могуществом биотехнологии, оказался бы
непреодолимым, особенно после того, как большинству людей многие из
У4 В самом деле, подумайте о том, что безответственная генная
инженерия может создать множество террористов.
401
МАНИФЕСТ
её приложений показались бы несомненно и недвусмысленно
полезными (уничтожение физических и психических болезней,
дающее людям необходимые им способности жить в
современном мире). Генная инженерия неизбежно будет широко
использоваться, но только в направлениях, согласующихся с
требованиями индустриально-технологической системы.^5
Технология — более мощная социальная сила, чем
стремление к свободе
125. Невозможно прийти к ПОСТОЯННОМУ
компромиссу между технологией и свободой, потому что технология вне
всяких сомнений является более мощной социальной силой, и
она ежеминутно покушается на свободу посредством
ПОВТОРЯЮЩИХСЯ компромиссов. Представим себе ситуацию двух
соседей, которые вначале владеют одинаковым количеством
земли, но один из них более могуществен, чем другой. Тот,
который сильнее, требует часть земли своего соседа. Слабый
отказывается. Сильный говорит: «Ладно, давай пойдём на
компромисс. Отдай мне половину того, что я прошу». Слабый
имеет небольшой выбор, но он уступает. Некоторое время спустя
сильный сосед требует другой кусок земли, снова следует
компромисс, и так далее. Навязывая длинную серию компромиссов
слабому, сильный в конечном итоге получает всю его землю.
То же самое происходит и в конфликте между технологией и
свободой.
126. Позвольте нам объяснить, почему технология
является более могущественной социальной силой, чем стремление к
свободе.
yiD Чтобы дать ещё один пример нежелательных последствий
медицинского прогресса, допустим, что обнаружено безотказное
лекарство от рака. Даже если лечение окажется настолько дорогостоящим, что
не будет доступно никому, кроме элиты, оно значительно ослабит
стремление избавиться от канцерогенных факторов в окружающей
среде.
402
Современность глазами радикальных утопистов
127. Технический прогресс, который поначалу кажется
неугрожающим свободе, впоследствии часто оказывается именно
таким, причём очень серьёзно угрожающим. Рассмотрим,
например, моторизованный транспорт. Когда-то пешеход мог
гулять везде, где ему хочется, ходить собственным шагом, не
соблюдая правил дорожного движения, и он был независим от
систем технической помощи. Когда были внедрены
автомобили, они, казалось, увеличили человеческую свободу. Они не
отнимали свободы у пешехода, никто не принуждался заводить
машину, если она не была ему нужна, а любой, кто решался
приобрести её, мог с её помощью путешествовать гораздо
быстрее, чем пешком. Но введение моторизированного транспорта
скоро изменило общество в том смысле, что человеческая
свобода перемещения оказалась чрезвычайно ограниченной. Когда
автомобили стали многочисленными, появилась крайняя
необходимость регулировать их эксплуатацию. В машине, особенно
на плотно заселённой территории, человек уже не может
просто так направиться туда, куда он хочет, со своей собственной
скоростью, его движение сдерживается транспортным потоком
и различными дорожными правилами. Он связан
всевозможными обязанностями: лицензионными требованиями,
водительским экзаменом, продлением срока регистрации, страхованием,
необходимым для безопасности техническим обслуживанием,
ежемесячной оплатой кредита. Кроме того, использование
моторизованного транспорта больше не является необязательным.
С тех пор, как его ввели, устройство наших городов
изменилось таким образом, что большинство людей больше не живут
от места своей работы, торговых зон и развлекательных
центров на расстоянии, которое можно пройти пешком, так что
они ПРИНУЖДЕНЫ зависеть от автомобиля. А иначе они
должны пользоваться общественным транспортом, при
использовании которого они имеют даже меньший контроль над
своим передвижением, чем при вождении машины. Свобода
пешехода теперь тоже чрезвычайно ограничена. В городе он
вынужден ежеминутно останавливаться и ждать сигнала светофора,
который предназначен служить в основном автомобильному
движению. За городом автотранспорт делает прогулку пешком
403
МАНИФЕСТ
вдоль шоссе опасной и неприятной. (Отметим важный момент,
который мы проиллюстрировали случаем моторизованного
транспорта: когда новый элемент технологии вводится как
альтернатива, которую индивидуум в зависимости от своего
желания может принимать или не принимать, нет никакой
гарантии, что он так и ОСТАНЕТСЯ необязательным. Во многих
случаях новая технология меняет общество таким образом, что
в конечном счёте люди обнаруживают себя
ПРИНУЖДЁННЫМИ пользоваться ею.)
128. Несмотря на то, что технологический прогресс В
ЦЕЛОМ постоянно сужает сферу нашей свободы, каждое новое
техническое достижение РАССМАТРИВАЕТСЯ САМО ПО
СЕБЕ как желанное. Электричество, водопровод, быстрая
международная связь... как мог человек выступать против какой-то
из этих вещей, или против любой другой из многочисленных
технических достижений, совершённых современным
обществом? Было бы просто абсурдно сопротивляться введению,
например, телефона. Ведь он предлагал множество выгод и
никаких неудобств. Тем не менее, как мы объясняли в параграфах
59—76, все эти вместе взятые технические достижения создали
мир, в котором судьба обыкновенного человека больше не
подвластна ему самому или его соседям и друзьям, она подвластна
тем политикам, главам корпораций и далеким анонимным
техникам и бюрократам, на которых он, как личность, не может
оказать никакого влияния."" Этот же процесс будет продол-
у" Так как многие люди находят парадоксальным утверждение,
что большое число хороших вещей может в итоге привести к плохому,
мы проиллюстрируем его при помощи аналогии. Представим себе, что
м-р А. играет в шахматы с м-ром В. М-р С, гроссмейстер, наблюдает
за игрой через плечо м-ра А. Конечно, м-р А. хочет одержать победу,
так что если м-р С. подсказывает ему хороший ход, он оказывает м-ру
А. любезность. Но представим теперь, что м-р С. говорит м-ру Α., как
делать ВСЕ его ходы. В каждом отдельном случае он оказывает м-ру
А. любезность, показывая наилучший ход, но, делая ВСЕ ходы за него,
он портит игру, так как в намерения м-ра А. вовсе не входит, чтобы
кто-то делал за него все ходы. Положение современного человека ана-
404
Современность глазами радикальных утопистов
жаться и в дальнейшем. Возьмём, например, генную
инженерию. Немногие люди будут сопротивляться введению
генетической технологии, которая устранит наследственные болезни.
Она не причиняет видимого вреда и предотвращает страдания.
Тем не менее, большое количество генетических улучшений,
взятых вместе, превратят человека в промышленное изделие, и
он больше не будет свободным творением случайности (или
Бога, или чего-то ещё, в зависимости от вашей веры).
129. Другая причина, по которой технология является
такой мощной социальной силой, заключается в том, что в
контексте данного общества технический прогресс двигается
только в одном направлении, он никогда не повернёт вспять. Как
только вводится определённое техническое новшество, люди
обычно становятся зависимыми от него настолько, что уже не
могут обходиться без него, если только оно не заменяется
каким-то более передовым нововведением. Не только люди как
индивидуальности попадают в зависимость от нового элемента
технологии, но даже сама система становится зависящей от
него. (Представьте себе, что произошло бы с системой, если бы
сегодня, например, были ликвидированы все компьютеры.) Так
что система может двигаться только в одном направлении —
вперёд к ещё большей технологизации. Технология постоянно
принуждает свободу отступать, но сама она никогда не
отступит — за исключением разве что крушения всей
технологической системы.
130. Технология наступает с огромной скоростью, она
угрожает свободе одновременно во множестве различных
направлений (увеличение плотности населения, нормы и правила,
возрастающая зависимость индивидуумов от крупных
организаций, пропаганда и другие психологические методики, генная
инженерия, вмешательство в частную жизнь при помощи
устройств наблюдения и компьютеров и т. д.). Чтобы
противостоять хотя бы ОДНОЙ из угроз, свободе приходится вести дли-
логично положению м-ра А. Бесчисленными способами система делает
его жизнь более лёгкой, но поступая так, она отнимает у него
контроль над собственной судьбой.
405
МАНИФЕСТ
тельную и тяжёлую социальную борьбу. Те, кто хотят защитить
её, сокрушаются несметным числом новых атак и скоростью, с
которой они разворачиваются, поэтому борцы за свободу
впадают в апатию и больше не сопротивляются. Сражаться
раздельно против каждой угрозы было бы бессмысленно. На удачу
можно надеяться, лишь сражаясь со всей технологической
системой; но это революция, а не реформа.
131. Техники (мы используем этот термин в его широком
смысле, чтобы описать всех, кто выполняет
специализированную работу, требующую обучения) имеют склонность
настолько погружаться в свою работу (их суррогатную деятельность),
что когда возникает конфликт между технической работой и
свободой, они почти всегда занимают сторону первой. Это
очевидно и в случае учёных, но вообще проявляется повсеместно:
преподаватели, гуманитарные круги, организации по защите
окружающей среды, чтобы способствовать достижению своих
достойных похвалы целей, не колеблясь, используют
пропаганду и другие психологические методики. Когда корпорации и
правительственные организации находят полезным собирать
информацию об отдельных людях, они делают это без
колебаний и без всякого уважения к частной жизни. Органам
юстиции постоянно досаждают конституционные права
подозреваемых, а часто и права совершенно невинных людей, и они
предпринимают всё, что могут сделать законно (иногда и
незаконно), чтобы ограничить или обойти эти права. Большинство из
этих преподавателей, государственных чиновников и служащих
судебного ведомства верят в свободу, тайну личной жизни и
конституционные права, но когда всё это вступает в конфликт
с их работой, обычно последнюю они считают важнее.
132. Хорошо известно, что люди в своей массе работают
лучше и упорнее, когда стремятся к награде, а не когда
пытаются избежать наказания или негативных последствий. Учёные
и другие техники побуждаются в основном наградой, которую
они получают благодаря своей работе. Но те, кто противостоят
технологическому посягательству на свободу, работают, чтобы
избежать негативных последствий, следовательно, лишь
немногие трудятся над этой неблагодарной задачей хорошо и упорно.
406
Современность глазами радикальных утопистов
Если реформаторы когда-либо достигали знаменательной
победы, производящей впечатление, что она поставила прочную
преграду на пути дальнейшей эрозии свободы из-за
технического прогресса, большинство из них предпочитали
расслабиться и перевести своё внимание на более приятные занятия. Но
учёные так и оставались занятыми в своих лабораториях, и
прогрессирующая технология несмотря ни на какие преграды
находила пути устанавливать всё больший и больший контроль
над людьми и делать их неизменно больше зависимыми от
системы.
133. Никакие социальные меры, будь то законы,
назначения, традиции или моральные кодексы, не смогут обеспечить
долговременную защиту от технологии. История показывает,
что все эти меры мимолётны, в конечном итоге они заменяются
или терпят неудачу. Но технический прогресс в контексте
данной цивилизации постоянен. Предположим, например, что
оказалось возможным принять некоторые социальные меры,
которые бы предотвратили применение генной инженерии по
отношению к людям или в таком направлении, чтобы угрожать
свободе и чувству достоинства. Что ж, какое-то время
технология пребывала бы в состоянии выжидания. Рано или поздно
социальная мера провалилась бы. Вероятно, рано, отдавшись
скорости перемен в нашем обществе. Тогда генная инженерия
начала бы вторгаться в сферу нашей свободы, и это вторжение
было бы необратимым (исключая разве что крушение самой
технологической цивилизации). Любые иллюзии о достижении
чего-то долговременного посредством социальных мер должны
рассеяться от того, что в настоящее время происходит с
законодательством об охране окружающей среды. Несколько лет
назад всё выглядело так, будто возведены надёжные правовые
преграды, предотвращающие по крайней мере НЕКОТОРЫЕ
из самых страшных форм загрязнения окружающей среды.
Политический ветер переменил направление, и эти барьеры
начали осыпаться.
134. По всем вышеупомянутым причинам технология
является более мощной социальной силой, чем стремление к
свободе. Но это утверждение требует важного уточнения. В тече-
407
МАНИФЕСТ
ние нескольких последующих десятилетий индустриально-
технологическая система подвергнется серьёзным воздействиям
из-за экономических и экологических проблем, и особенно из-
за проблем человеческого поведения (отчуждение,
неповиновение, враждебность, множество социальных и психологических
затруднений). Мы надеемся, что эти испытания, через которые
системе скорее всего предстоит пройти, послужат причиной её
крушения или по крайней мере ослабления, достаточного,
чтобы революция против неё стала возможной. Если такая
революция произойдёт, и если она увенчается успехом, то в этот
особенный момент стремление к свободе окажется более
сильным, чем технология.
135. В 125 параграфе мы использовали аналогию слабого
человека, который обнищал из-за сильного соседа, забравшего
всю его землю, принудив его к серии компромиссов. Но
допустим теперь, что сильный сосед заболел, так что он оказался
неспособным постоять за себя. Слабый сосед может принудить
сильного вернуть всю его землю назад, или он может убить его.
Если он позволит сильному выжить и лишь заставит его
вернуть землю, то он просто дурак, потому что когда сильному
станет лучше, он опять отнимет всю землю. Единственным
благоразумным решением для слабого является убийство
сильного, пока у него есть такая возможность. Таким же образом,
пока индустриальная система будет поражена, мы должны
разрушить её. Если же мы пойдём на компромисс с ней и дадим ей
возможность оправиться от болезни, со временем она
уничтожит всю нашу свободу.
Более простые социальные проблемы оказываются
неразрешимыми
136. Если кто-то всё ещё полагает, что систему можно
реформировать так, чтобы защитить свободу от технологии,
предоставим ему возможность рассмотреть, как неловко и большей
частью неудачно наше общество решает другие социальные
проблемы, гораздо более простые и прямолинейные. Среди
прочих вещей, прекратить которые система так и не смогла,
408
Современность глазами радикальных утопистов
можно назвать ухудшение состояния окружающей среды,
политическую коррупцию, торговлю наркотиками и насилие в
семьях.
137. Возьмём, например, проблему загрязнения
окружающей среды. Здесь конфликт ценностей прост: экономическая
выгода против спасения природных ресурсов для наших
потомков.^' Но находящиеся у власти люди лишь несут по этому
вопросу околесицу и пудрят нам мозги, не предпринимая
ничего похожего на чёткую и последовательную линию действий, и
мы продолжаем накапливать проблемы загрязнения
окружающей среды, с которыми наши потомки будут вынуждены жить.
Попытки решить экологическую проблему состоят из борьбы и
компромиссов между различными группировками, одни из
которых влиятельны в одно время, а другие — в другое. Линия
фронта меняется вместе с непостоянным течением
общественного мнения. Это не рациональный процесс, который,
возможно, приведёт к своевременному и благополучному решению
проблемы. Большинство социальных проблем, если они вообще
«разрешаются», разрешаются каким-то разумным,
всеобъемлющим проектом редко или вообще никогда. Они лишь
разрабатываются посредством процесса, в котором различные
конкурирующие группы преследуют личную выгоду9° (обычно
краткосрочную), приходя (главным образом случайно) к какому-то
более или менее стабильному временному соглашению.
Действительно, принципы, которые мы сформулировали в
параграфах 100—106, ставят под сомнение, что разумное
долговременное социальное планирование может КОГДА-ЛИБО оказаться
успешным.
у/ Мы рассматриваем конфликт ценностей только в мейнстриме.
Простоты ради мы исключаем ценности «аутсайдеров», вроде той
идеи, что дикая природа имеет большее значение, чем экономическое
благополучие человечества.
"" Личная выгода не обязательно является материальной. Она
может заключаться в чувстве удовлетворения какой-то
психологической потребности, например, содействие собственной идеологии или
религии.
409
МАНИФЕСТ
138. Таким образом ясно, что человеческая раса имеет в
лучшем случае весьма ограниченную возможность для решения
даже относительно простых социальных проблем. Как тогда
она собирается решать гораздо более сложную и деликатную
проблему примирения свободы и технологии? Технология
представляет собой ярко выраженную материальную выгоду,
тогда как свобода — это абстракция, которая для разных людей
означает разное, а её потеря легко маскируется пропагандой и
манерными разговорами.
139. И обратите внимание на одно существенное отличие:
вполне возможно, что, например, наши экологические
проблемы однажды могут быть улажены рациональным,
всеобъемлющим проектом, но если это произойдёт, то только потому, что
разрешить эти проблемы будет в долгосрочных интересах
системы. Однако, НЕ в интересах системы сохранять свободу или
независимость малых групп. Наоборот, в интересах системы
держать человеческое поведение под контролем в максимально
возможной степени.^" Таким образом, наряду с тем, что
практические соображения в конце концов могут принудить
систему проявить рациональный, расчётливый подход к
экологической проблеме, в равной степени они принудят систему
регулировать человеческое поведение ещё более жёстко
(предпочтительно непрямыми методами, которые маскируют
посягательство на свободу). Это не только наше мнение. Видные
социологи (например, Джеймс К. Уилсон) подчёркивают
важность более эффективного «социализирования» людей.
уу Оговорка: в интересах системы разрешать в некоторых
областях точно установленную степень свободы. Например, экономическая
свобода (с соответствующими ограничениями и сдерживаниями)
оказалась эффективной в стимулировании экономического развития. Но
только спланированная, чётко обозначенная, ограниченная свобода в
интересах системы. Личность должна всегда держаться на поводке,
даже если иногда этот поводок бывает длинным (см. параграфы 94,
97).
410
Современность глазами радикальных утопистов
Осуществить революцию проще, чем реформу
140. Надеемся, мы убедили читателя, что система не может
быть реформирована таким образом, чтобы примирить свободу
с технологией. Единственный выход из положения — это
вообще обходиться без индустриально-технологической системы.
Это утверждение подразумевает революцию, не обязательно
вооружённое восстание, но, несомненно, радикальное и
фундаментальное изменение природы общества.
141. Люди склонны считать, что, т. к. революция влечёт за
собой гораздо большее изменение, нежели реформа, то и
осуществить её сложнее. Как ни странно, при определённых
обстоятельствах совершить революцию значительно проще, чем
реформу. Причина заключается в том, что революционное
движение может воздействовать на интенсивность свершения, а
реформаторское — нет. Оно просто пытается решить отдельную
социальную проблему. Революционное же движение пытается
решить все проблемы разом и создать совершенно новый мир,
оно даёт идеал, ради которого люди пойдут на огромный риск
и принесут большие жертвы. По этим причинам было бы
гораздо проще полностью свергнуть технологическую систему,
чем налагать эффективные и долговременные ограничения на
развитие или применение какого бы то ни было сегмента
технологии, как, например, генной инженерии. Немногие посвятят
себя целенаправленному стремлению наложить ограничения на
генную инженерию и потом поддерживать их, но при
соответствующих условиях огромное количество людей смогут
страстно отдаться революции против индустриально-технологической
системы. Как мы отмечали в параграфе 132, реформаторы,
стремящиеся ограничить определённые аспекты технологии,
будут работать, чтобы избежать негативных последствий. Но
революционеры работают, чтобы завоевать величайшую
награду — удовлетворение своей революционной мечты, — и
поэтому они работают твёрже и упорнее, чем реформаторы.
142. Реформа всегда сдерживается страхом болезненных
последствий, если изменения зайдут слишком далеко. Но как
только революционная лихорадка овладевает обществом, люди
411
МАНИФЕСТ
готовы подвергаться бесконечным трудностям ради своей
революции. Это было ясно показано французской и русской
революциями. Быть может, в этих случаях лишь меньшинство
населения отдавалось революции, но это меньшинство было
достаточно многочисленным и активным, так что оно стало
доминирующей силой в обществе. Подробнее о революции мы
расскажем в параграфах 180—205.
Контроль человеческого поведения
143. С самого зарождения цивилизации организованные
общества оказывали давление на людей ради
функционирования социального организма. Характеры давлений разных
обществ существенно отличаются друг от друга. Одни давления
физические (недостаток питания, чрезмерный труд,
загрязнение окружающей среды), другие — психологические (шум,
скопление народа, насильственное приведение человеческого
поведения к требуемому обществом образцу). В прошлом
человеческая природа была относительно стабильной или, по меньшей
мере, разнилась в определённых границах. Следовательно,
общества были способны оказывать давление на людей лишь до
известной степени. Когда же превышался предел человеческой
выносливости, положение дел ухудшалось: мятеж,
правонарушение, коррупция, саботаж, депрессия и другие психические
проблемы, высокий уровень смерти, низкий уровень
рождаемости или что-то ещё; так что общество либо терпело крах, либо
его функционирование становилось слишком неэффективным,
и оно (быстро или постепенно, через завоевание, упадок или
эволюцию) заменялось какой-то другой более эффективной
формой общества. Ю0
ιυυ Мы не собираемся наводить на мысль, что эффективность
или возможность выживания общества всегда обратно
пропорциональна величине давления или дискомфорта, которому оно подвергает
людей. Дело, разумеется, не в этом. Существует достаточное
основание полагать, что многие примитивные общества оказывали на людей
меньшее давление, чем европейское общество, однако, последнее де-
412
Современность глазами радикальных утопистов
144. Таким образом, в прошлом человеческая природа
накладывала определённые ограничения на развитие обществ. На
людей можно было давить лишь до известного предела и
никогда не превосходить его. Но сегодня такое положение дел
может измениться, потому что современная технология
развивается в направлении человеческой модификации.
145. Представьте себе общество, создающее такие условия
для людей, что они оказываются в высшей степени
несчастными, и вот это общество выдаёт людям наркотики, чтобы
развеять все их печали. Фантастика? До определённой степени это
уже происходит в нашем обществе. Хорошо известно, что в
последние десятилетия значительно возрос уровень
клинической депрессии. Мы полагаем, что это происходит по причине
нарушения процесса власти, как это объяснялось в параграфах
59—76. Но даже если мы ошибаемся, возрастание уровня
депрессии является, несомненно, следствием НЕКОТОРЫХ
условий, которые существуют в сегодняшнем обществе. Вместо
того, чтобы изменить подавляющие людей обстоятельства,
современное общество выдаёт им антидепрессанты. На самом
деле эти препараты действуют как средства изменения
внутреннего состояния личности, чтобы она принимала социальные
условия, которые в другом случае нашла бы невыносимыми.
(Да, мы знаем, что часто депрессия обусловлена
наследственностью. Здесь мы говорим о тех случаях, в которых
доминирующее влияние оказывает окружающая среда.)
146. Воздействующие на мозг препараты — лишь один
пример новых методов управления человеческим поведением,
которые применяет современное общество. Позвольте нам
рассмотреть некоторые другие.
147. Прежде всего, это технические средства наблюдения.
В настоящее время в большинстве магазинов, равно как и во
множестве других мест, используются скрытые камеры, для
сбора и обработки огромного количества информации о лично-
монстрировало гораздо большую эффективность, чем любое из них, и
всегда побеждало в конфликтах с ними благодаря преимуществам,
дарованным технологией.
413
МАНИФЕСТ
стях применяются компьютеры. Полученная таким образом
информация значительно увеличивает эффективность
физического принуждения (т. е. правоприменения). Ю1 Далее,
существуют методы пропаганды, для которой СМИ предоставляют
эффективные средства распространения. Совершенствуется
техника для обеспечения победы на выборах, продажи
продукции, воздействия на общественное мнение. Развлекательная
индустрия служит важным психологическим инструментом
системы, возможно, даже тогда, когда она потчует зрителей
несметным количеством секса и насилия. Развлечение
обеспечивает современного человека необходимыми средствами ухода
от реальности. Будучи поглощённым телевиденьем, видео и
т. д., он забывает о стрессе, тревогах, чувстве разочарования,
неудовлетворённости. Многие первобытные люди, когда им не
нужно работать, вполне довольствуются тем, что часами просто
сидят и ничего не делают, потому что они находятся в
согласии с собой и со своим миром. Но большинство современных
людей должно постоянно чем-то заниматься или развлекаться,
ιυι Если вы полагаете, что максимально действенное правовое
принуждение является неоспоримым благом из-за того, что
сдерживает преступность, тогда вспомните, что преступление, как оно
определяется системой, не обязательно является тем, что ВЫ сами назвали
бы преступлением. Сегодня курение марихуаны — «преступление», и
точно так же на некоторых территориях Соединённых Штатов
обладание ЛЮБЫМ огнестрельным оружием, зарегистрировано оно или
нет, может расцениваться как преступление, то же самое может
произойти и с неодобряемыми методами воспитания детей вроде порки. В
некоторых странах выражение политического инакомыслия является
преступлением, и нет никакой гарантии, что такого никогда не
случится в США, потому что никакая конституция или политическая
система не длится вечность. Если обществу требуется масштабная и
могущественная организация правового принуждения, то
несоизмеримое зло коренится в самом обществе; оно вынуждено покорять людей
жестокими методами, когда многие отказываются следовать его
правилам или следуют им только из принуждения. Многие общества в
прошлом довольствовались небольшим или неформальным правовым
принуждением.
414
Современность глазами радикальных утопистов
а иначе им будет «скучно», т. е. они станут беспокойными,
встревоженными, раздражительными.
148. Другие техники проникают глубже, чем
вышеперечисленные. Образование больше не является простым делом, когда
ребёнка шлёпают по попе, если он не выучил уроки, и гладят
по головке, если выучил. Оно превратилось в научный метод
управления развитием ребёнка. Например, Сильванские
образовательные центры добились выдающихся успехов в
принуждении детей к учёбе; также с большим или меньшим успехом
психологические методики используются многими обычными
школами. «Воспитательные» техники, которые преподаются
родителям, призваны заставить детей принять главные
ценности системы и вести себя так, как она считает нужным.
Программа «психического здоровья», методика «вмешательства»,
психотерапия и т. д. предназначены якобы помогать людям, но
на практике они обычно являются методами принуждения
личности к угодным системе мышлению и поведению. (Здесь
нет никакого противоречия: личность, чьё положение или
поведение ставит её в конфликт с системой, восстаёт против
силы, которая слишком могущественна, чтобы победить её или
спастись от неё, поэтому такой личности чаще всего суждено
страдать от стресса, чувства разочарования, поражения. Её
жизненный путь был бы значительно легче, если бы она
думала и вела себя, как того требует система. В этом смысле
система действует на благо личности, промывая ей мозги с целью
подчинения.) Насилие над детьми в своих явных и вопиющих
формах осуждается в большинстве, если не во всех культурах.
Мучение детей из-за пустякового повода или вообще без
повода потрясает почти всех. Но многие психологи понимают
концепцию жестокого обращения гораздо терпимее. Является ли
порка формой жестокого обращения, если она применяется как
часть рациональной и последовательной системы дисциплины?
Вопрос, конечно, будет разрешён ответом на вопрос, служит ли
порка или нет вырабатыванию поведения, которое хорошо
приспосабливает личность к существующей системе общества. На
практике понятие «жестокое обращение» всё чаще понимается
так, что оно заключается в каком-то таком методе наказания
415
МАНИФЕСТ
ребёнка, которое вырабатывает у него поведение, причиняющее
системе беспокойство. Таким образом, когда программы по
предотвращению «жестокого обращения с детьми» выходят за
рамки своего назначения, т. е. предотвращение очевидного
бессмысленного насилия, они направляются на контроль за
человеческим поведением от имени системы.
149. По-видимому, исследования по увеличению
эффективности психологических методик контроля человеческого
поведения будут продолжаться. Однако, маловероятно, что
одних только этих техник будет достаточно, чтобы приспособить
людей под тип общества, созданного технологией. Возможно,
также будут использоваться и биологические методы. Мы уже
упоминали в этой связи использование наркотиков.
Неврология может предоставить другие средства модификации
человеческого разума. Генная инженерия уже начала применяться в
виде «генной терапии», и нет никаких оснований допускать,
что в конце концов такие методы не будут использоваться для
модификации тех аспектов тела, которые наносят вред
умственному функционированию.
150. Как мы отмечали в параграфе 134, индустриальное
общество, возможно, вступит в период сильнейшей
напряжённости, частично из-за проблем в области человеческого
поведения, частично из-за экономических и экологических проблем. А
значительная доля последних проблем происходит от тех же
особенностей поведения людей. Отчуждённость, низкая
самооценка, депрессия, враждебность, бунтарство, не желающие
учиться дети, молодёжные банды, употребление наркотиков,
изнасилования, жестокое обращение с детьми, другие
преступления, опасный секс, тинейджерская беременность, увеличение
населения, политическая коррупция, расовая вражда,
этническое соперничество, неприятные идеологические конфликты
(например, выступающие за разрешение абортов против
выступающих против абортов), политический экстремизм, терроризм,
саботаж, антиправительственные группировки, группы
нетерпимости. Всё это угрожает самому выживанию системы.
Система будет ВЫНУЖДЕНА использовать все практические
методы управления человеческим поведением.
416
Современность глазами радикальных утопистов
151. Социальное крушение, которые мы наблюдаем
сегодня, несомненно, не является результатом лишь случайности.
Оно может быть только следствием той жизни, которую
система навязывает людям. (Мы доказали, что наиболее
существенным из довлеющих условий является нарушение процесса
власти.) Если система для обеспечения своего выживания
преуспеет в установлении достаточного контроля над поведением
личности, в человеческой истории наступит новый переломный
момент. Поскольку раньше пределы человеческой
выносливости налагали ограничения на развитие обществ (как мы
объясняли в параграфах 143, 144), индустриально-технологическое
общество будет стараться поднять эти пределы, модифицируя
людей — психологическими ли, биологическими ли методами,
или и теми, и другими. В будущем социальная система не
будет приспосабливаться к человеческим потребностям.
Наоборот, человек будет приспосабливаться к потребностям систе-
мы. 102
152. Вообще говоря, технический контроль над
человеческим поведением, скорее всего, не будет внедряться в
тоталитарном порядке или даже из-за сознательного стремления
ограничить человеческую свободу. ЮЗ Каждый новый шаг в
установлении контроля над человеческим разумом будет
восприниматься разумным откликом на проблемы, которые встают
перед обществом, вроде лечения алкоголизма, снижения уровня
преступности или побуждения молодежи к изучению науки и
инженерного искусства. Во многих случаях будет приводиться
гуманистическое оправдание. Например, когда психиатр выпи-
lü^ Конечно, общества прошлого обладали средствами
воздействия на поведение, но в сравнении с ныне развивающимися
технологическими средствами они были примитивными и обладали низкой
эффективностью.
^ Тем не менее, некоторые психологи открыто высказывают
свои мнения, выражающие презрение к человеческой свободе. А
математик Клод Шеннон говорил в «Omni» (август 1987) следующее: «Я
ясно вижу то время, когда мы будем для роботов тем же, чем сейчас
собаки являются для людей, и я на стороне машин».
417
МАНИФЕСТ
сывает антидепрессант пациенту в подавленном состоянии, он,
несомненно, оказывает ему любезность. Было бы бесчеловечно
отказывать в лекарстве тому, кто нуждается в нём. Когда
родители посылают своих детей в Сильванские образовательные
центры для того, чтобы в них насильственно пробудили
интерес к учёбе, они делают это из заботы о благополучии детей.
Может быть, какие-то из этих родителей и не хотят, чтобы их
ребёнок принуждался к специализированному обучению ради
получения работы и чтобы ему промывали мозги с целью
сделать из него компьютерного фаната. Но что они могут
поделать? Он не могут изменить общество, а их ребёнок может
оказаться не у дел, если у него не будет определённых навыков.
Поэтому они и отсылают его в Сильван.
153. Таким образом, контроль над человеческим
поведением будет вводиться не просчитанными решениями властей, но
посредством процесса социальной эволюции (БЫСТРОЙ
эволюции, тем не менее). Ему невозможно будет противостоять,
потому что каждое достижение, рассмотренное само по себе,
будет казаться полезным, или, по крайней мере, вред,
наносимый достижением, не будет казаться таковым, или совсем уж
на крайний случай он будет представляться меньшим, чем тот
вред, который был бы нанесён, если бы это достижение не
было совершено (см. параграф 127). Например, пропаганда
применяется для многих благих целей, вроде осуждения жестокого
обращения с детьми или расовой ненависти. Половое
воспитание, несомненно, полезно, тем не менее его смысл (в пределах,
когда оно успешно) заключается в отнятии от семьи
формирования у детей сексуальных установок и передаче его в руки
государства, представленного системой средних школ.
154. Предположим, что был выявлен некий биологический
признак, увеличивающий вероятность того, что ребёнок
вырастет преступником, и предположим, что какой-то вид генной
терапии может удалить его.Ю4 Конечно, большинство родите-
104 Это не научная фантастика! После написания параграфа 154
мы случайно натолкнулись на статью в «Scientific American», в соот-
418
Современность глазами радикальных утопистов
лей, чьи дети обладают этим признаком, заставят их
подвергнуться терапии. Поступить иначе было бы бесчеловечно, так
как ребёнку, вероятно, выпадет жалкий удел, если он вырастет
преступником. Однако, во многих или в большинстве
первобытных обществ наблюдается низкий уровень преступности по
сравнению с нашим, хотя у них нет ни высокотехнологичных
методов воспитания детей, ни жестоких систем наказания. Так
как нет никакого повода полагать, что у современного человека
врождённых хищнических наклонностей больше, чем у
первобытного, то высокий уровень преступности в нашем обществе
должен иметь своей причиной давление, оказываемое на
человека современными условиями, к которым многие не могут или
не будут приспосабливаться. Таким образом, лечение,
предназначенное исключить потенциальные преступные тенденции,
является как минимум отчасти направлением реконструкции
людей, чтобы они соответствовали требованиям системы.
155. Наше общество имеет склонность считать «болезнью»
любой образ мышления или поведения, который неудобен
системе, и это действительно так, потому что, когда личность не
приспосабливается к системе, это причиняет ей боль, так же
как и создаёт проблемы системе. Таким образом
манипулирование личностью с целью подогнать её под систему рассматри-
ветствии с которой учёные активно развивают техники для
определения вероятных будущих преступников и излечения их сочетанием
биологических и психологических методов. Некоторые учёные
поддерживают использование принудительного лечения, которое может
начать применяться в ближайшем будущем — см. «Seeking the
Criminal Element» («В поисках преступного элемента»), В. Уэйт Гиббс,
«Scientific American», март 1995. Может быть, вам кажется это
правильным, потому что лечение будет применяться к тем, кто по
прогнозам окажется способным управлять автомобилем в нетрезвом
состоянии (они тоже подвергают человеческую жизнь опасности), затем
к, пожалуй, родителям, которые шлёпают своих детей, или к учёным-
экологам, которые саботируют снятие показаний с измерительных
приборов, в конечном итоге к любому, чьё поведение причиняет
беспокойства системе.
419
МАНИФЕСТ
вается как «лекарство» против «болезни», и поэтому является
благом.
156. В параграфе 127 мы обращали внимание на то, что
если использование нового элемента технологии ВНАЧАЛЕ
является необязательным, то не факт, что оно таким и
ОСТАНЕТСЯ, потому что новая технология имеет тенденцию менять
общество в таком направлении, что в итоге для личности
становится трудно или вообще невозможно действовать без
использования этой технологии. Это применимо и к технологии
человеческого поведения. В мире, в котором большинство
детей подвергается воздействию программы, заставляющей их
увлекаться учёбой, родители будут практически вынуждены
подвергнуть ей своего ребёнка, потому что, если он не пройдёт
через неё, то, когда вырастет, он будет, образно выражаясь,
невеждой, и поэтому нетрудоспособным. Или, предположим,
открыли биологическое лечение, которое без нежелательных
побочных эффектов будет ощутимо снижать психический стресс,
от которого в нашем обществе страдают очень многие люди.
Если подвергнуться лечению решится огромное количество
людей, тогда общий уровень стресса в обществе снизится, так
что для системы станет возможным повысить приводящие к
стрессу воздействия. Действительно, что-то похожее на это уже
происходит с одним из наиболее важных психологических
инструментов нашего общества, дающим людям возможность
снизить стресс (или по меньшей мере временно избавиться от
него), а именно с массовым развлечением (см. параграф 147). Его
использование у нас «необязательно»: никакой закон не
приказывает нам смотреть телевизор, слушать радио, читать
журналы. Тем не менее массовое развлечение является средством
ухода от реальности и снижения стресса, от которого
большинство из нас становятся зависимыми. Все жалуются на
низкопробность телевидения, однако, почти все смотрят его.
Некоторые воздерживаются от приёма теле-наркотиков, но редкостью
была бы сегодня та личность, которая могла бы обходиться без
ЛЮБОЙ формы массового развлечения. (Тем не менее, вплоть
до недавнего времени человеческой истории большинство
людей прекрасно обходилось без иных развлечений, кроме тех,
420
Современность глазами радикальных утопистов
которые каждая местная общность создавала для себя.) Без
развлекательной индустрии система скорее всего была бы не
способна выйти из положения, которое она создаёт наложением
на нас приводящих к стрессу воздействий.
157. Предполагать, что индустриальное общество
продолжит существовать, означает, что в конечном итоге технология
добьётся близкого к полному контроля над человеческим
поведением. Общепризнанно, вне всяких рациональных сомнений,
что человеческая мысль и поведение имеют в значительной
степени биологическую основу. Как показали эксперименты,
такие чувства, как голод, удовольствие, гнев и страх могут
возникнуть и пропасть под воздействием электрической
стимуляции соответствующих участков мозга. Воспоминания могут
быть уничтожены повреждением некоторых участков мозга или
выявлены всё той же электрической стимуляцией.
Галлюцинации могут быть вызваны наркотиками, ими же может быть
изменено и настроение. Может, бестелесная человеческая душа
существует, а может, и нет, но если она существует, то
совершенно определённо, что она обладает меньшей силой, чем
биологические механизмы человеческого поведения. Потому что,
если бы это было не так, исследователи не могли бы так легко
манипулировать людьми и их поведением при помощи
наркотиков и электрического тока.
158. По-видимому, было бы невозможно встроить всем
людям в голову электроды для того, чтобы власть управляла
ими. Но тот факт, что человеческие мысли и чувства настолько
открыты биологическому вмешательству, показывает, что
проблема управления человеческим поведением является главным
образом технической проблемой: проблемой нейронов,
гормонов и сложных молекул; она из разряда проблем, доступных
для научной атаки. Отдавая должное выдающимся
достижениям нашего общества в решении технических проблем,
представляется весьма вероятным, что в области контроля
человеческого поведения могут быть достигнуты значительные
результаты.
159. Будет ли общественное противодействие
препятствовать введению технологического контроля над человеческим
421
МАНИФЕСТ
поведением? Несомненно, так и было бы, если бы попытка
ввести его была произведена внезапно. Но так как
технологический контроль будет вводиться посредством долгой серии
небольших наступлений, то никакого рационального и
эффективного общественного сопротивления не будет. (См. параграфы
127, 132, 153.)
160. Тем, кто полагает, что всё это звучит как научная
фантастика, мы указываем на то, что вчерашняя фантастика
сегодня становится фактом. Индустриальная революция
радикально переделывает окружающую человека обстановку и его
образ жизни, так что, поскольку технология всё больше и
больше применяется по отношению к человеческому телу и
разуму, остаётся лишь подождать, когда человек будет
переделан так же радикально, как окружающая его среда и его образ
жизни.
Человеческая раса на распутье
161. Но мы забегаем вперёд. Одно дело разрабатывать
серию психологических и биологических методик для
манипулирования человеческим поведением в лаборатории, и
совершенно другое — вводить их в функционирующую социальную
систему. Последнее гораздо сложнее. Например, несмотря на то,
что методики педагогической психологии очень даже неплохо
работают в «экспериментальных школах», в которых они
разрабатывались, их применение во всей нашей образовательной
системе вовсе необязательно с лёгкостью станет эффективным.
Все мы знаем, что многие наши школы похожи друг на друга.
Учителя слишком заняты тем, что отнимают у детишек ножи и
пистолеты, чтобы подвергать их воздействию новейших
методик, делающих из них компьютерных фанатов. Таким образом,
несмотря на все свои технические достижения, касающиеся
человеческого поведения, до настоящего времени система не
добилась впечатляющих успехов в его управлении. Люди, чьё
поведение под контролем системы считается очень хорошим,
являют собой тот тип, который может быть определён как
«буржуа». Вместе с тем растёт количество людей, которые так
422
Современность глазами радикальных утопистов
или иначе бунтуют против системы: вымогатели социальной
помощи, молодёжные банды, приверженцы всевозможных
культов, сатанисты, нацисты, радикальные экологи,
милиционеры и т. д.
162. В настоящее время система поглощена отчаянной
борьбой с определёнными проблемами, угрожающими её
выживанию, среди которых проблема человеческого поведения
является наиболее существенной. Если система быстро преуспеет в
достижении достаточного контроля над ним, она, вероятно,
уцелеет. В противном случае она рухнет. Мы полагаем, что
наиболее вероятно исход борьбы будет определён в течение
нескольких последующих десятилетий, в срок, скажем, от 40 до
100 лет.
163. Предположим, что система переживёт кризис
следующих десятилетий. К тому времени она будет вынуждена
разрешить или как минимум взять под контроль основные
проблемы, которые противостоят ей, в особенности проблему
«социализации», заключающуюся в принуждении людей к
покорности, чтобы их поведение больше не угрожало ей. Что и
осуществляется, и пока не представляется, что в будущем
возникнут какие-то препятствия в развитии технологии, и, по-
видимому, оно будет продвигаться к своему логичному финалу,
который заключается в полном контроле над всем на Земле,
включая людей и все остальные важные организмы. Система
может стать единой, монолитной организацией, или она может
в большей или меньшей степени распасться на сегменты и
состоять из некоторого числа организаций, сосуществующих в
отношениях, которые включают элементы как сотрудничества,
так и соперничества, прямо как сегодня правительство,
корпорации и другие крупные организации одновременно
сотрудничают и соперничают друг с другом. Человеческая свобода в
основном будет устранена, потому что индивидуальности и
малые группы будут бессильны против крупных организаций,
вооружённых супертехнологией и арсеналом отлаженных
психологических и биологических инструментов для
манипулирования людьми, и, сверх того, приборами наблюдения и
физического принуждения. Лишь небольшое количество людей будет
423
МАНИФЕСТ
обладать какой-то реальной властью, но, вероятно, даже они
будут иметь очень ограниченную свободу, потому что их
поведение также будет регулироваться: прямо как сегодня наши
политики и главы корпораций могут сохранять своё положение
во власти лишь до тех пор, пока их поведение остаётся в
определённых довольно узких рамках.
164. Только не думайте, что система остановит дальнейшее
развитие технологий для контроля над людьми и природой, как
только минует кризис последующих десятилетий, и для
спасения системы больше не потребуется увеличения контроля.
Наоборот, как только минуют тяжёлые времена, система
стремительно увеличит своё влияние, потому что ей больше не будут
мешать трудности, которые она переживает в настоящий
момент. Спасение не является главным мотивом для расширения
контроля. Как мы объясняли в параграфах 87—90, техники и
учёные ведут свою работу в значительной степени как
суррогатную деятельность, а это означает, что они удовлетворяют
свою потребность власти решением технических проблем. Они
будут продолжать делать это с неослабевающим энтузиазмом, и
среди самых интересных и заманчивых задач, которые им
предстоит решить, будут осмысление человеческого тела и
разума и вмешательство в их развитие. «На благо человечества»,
разумеется.
165. Но представим, с другой стороны, что потрясения
грядущих десятилетий окажутся непомерно тяжёлыми для
системы. Если она рухнет, скорее всего наступит период хаоса,
«смутное время», вроде тех отрезков времени, которые история
неоднократно записывала в свои анналы в различные
прошедшие эпохи. Невозможно предсказать, чем обернётся это
смутное время, но, во всяком случае, человеческой расе будет
предоставлен ещё один шанс. Величайшая опасность заключается
в том, что индустриальное общество может начать
восстанавливаться в первые же годы после крушения. Несомненно,
найдётся много людей (особенно принадлежащих типу жаждущих
власти), которые будут страстно желать вновь запустить
заводы.
424
Современность глазами радикальных утопистов
166. Следовательно, тем, кто ненавидит рабство, к
которому человеческую расу принуждает индустриальная система,
предстоит решить две задачи. Во-первых, мы должны работать
над повышением социальных напряжений внутри системы для
увеличения вероятности, что она рухнет или достаточно
ослабеет для того, чтобы революция против неё стала возможной.
Во-вторых, необходимо развивать и распространять идеологию,
которая восстанет против технологии и индустриального
общества, если и когда система достаточно ослабеет. Кроме того,
такая идеология поможет обеспечить то, что, если и когда
индустриальное общество рухнет, его остатки будут уничтожены
безвозвратно, так что система не сможет восстановиться.
Заводы должны быть разрушены, технические книги сожжены и
т. д.
Человеческие страдания
167. Индустриальная система не рухнет лишь из-за одной
революционной деятельности. Она будет неуязвима для
революционной атаки, разве только её не приведут к очень
серьёзным трудностям внутренние проблемы развития. Так что если
система рухнет, это произойдёт или самопроизвольно, или
через процесс, который частично будет самопроизвольным, но
которому будут способствовать революционеры. Если
крушение будет внезапным, погибнет очень много людей, так как
население планеты настолько раздулось, что оно не сможет
прокормиться сколько-нибудь долго без развитой технологии.
Даже если крушение будет более или менее постепенным, так что
снижение численности населения будет происходить больше
из-за снижения уровня рождаемости, чем из-за повышения
уровня смертности, процесс деиндустриализации, скорее всего,
будет иметь очень хаотичный характер и тоже повлечёт за
собой большие человеческие жертвы. Наивно допускать
вероятность того, что технология сможет постепенно прекратить
функционирование беспрепятственно регулируемым,
организованным методом, особенно после того, как технофилы начнут
ожесточённо сражаться на каждом шагу. Следовательно, это
425
МАНИФЕСТ
жестоко — работать на крушение системы? Может, и так, а,
может быть, и нет. Во-первых, революционеры не смогут
разрушить систему, пока она сама не окажется в таком трудном
положении, что выпадет хороший шанс для её окончательного
уничтожения тем или иным способом; и чем больше система
растёт, тем пагубнее будут последствия её крушения; так что,
катализируя начало крушения, революционеры, может быть,
уменьшат размах последующих бедствий.
168. Во-вторых, человеку придётся выбирать: борьба и
смерть или потеря свободы и достоинства. Для многих из нас
свобода и чувство собственного достоинства гораздо важнее,
чем долгая жизнь или избавление от физической боли. Кроме
того, рано или поздно всем нам предстоит умереть, и, может
быть, лучше умереть, сражаясь за спасение или благое дело,
чем жить долго, но пустой и бесцельной жизнью.
169. В-третьих, нет полной уверенности в том, что
выживание системы приведёт к меньшим страданиям, чем привело
бы её крушение. Система как раньше служила причиной, так и
по сей день продолжает быть причиной безмерных страданий
всего существующего на Земле. Древние культуры, которые на
протяжении сотен лет создавали людям условия для
удовлетворительных отношений друг с другом и с окружающей
средой, были разрушены соприкосновением с индустриальным
обществом, результатом чего стал полный набор
экономических, экологических, социальных и психологических проблем.
Одним из последствий вторжения индустриального общества
явилось то, что подавляющее большинство традиционных
мировых средств управления населением вышло из стабильного
состояния. Отсюда бурный рост населения со всеми
вытекающими последствиями. Затем наступает психическое страдание,
которое широко распространено в якобы благополучных
странах Запада (см. параграфы 44, 45). Никто не знает, что
произойдёт в результате истощения озонового слоя, парникового
эффекта и других экологических проблем, которые пока не
могут быть предсказаны. И, как показал факт распространения
ядерного оружия, новая технология не может быть убережена,
чтобы не оказаться в руках диктаторов и безответственных на-
426
Современность глазами радикальных утопистов
родов третьего мира. Не хотели бы вы поразмышлять о том,
что Ирак и Северная Корея будут делать с генной
инженерией?
170. «Ерунда! — скажут технофилы, — Наука приведёт всё
это в порядок. Мы победим голод, уничтожим психическое
страдание, сделаем каждого здоровым и счастливым!» Да,
безусловно. Они говорили это и двести лет назад. Предполагалось,
что индустриальная революция уничтожит нищету, сделает
всех счастливыми и т. д. В реальности всё оказалось
совершенно иначе. Технофилы безнадёжно наивны (или обманывают
сами себя) в своём понимании социальных проблем. Они не
подозревают (или предпочитают игнорировать) о том, что,
когда в обществе происходят значительные перемены, даже на
первый взгляд благотворные, они приводят к длительной
череде других изменений, большинство из которых невозможно
спрогнозировать (параграф 103). Результат этого — крах
общества. Так что вполне возможно, что в своей попытке покончить
с бедностью и болезнями, произвести покорных и счастливых
людей и т. д., технофилы создадут крайне проблемную
социальную систему, даже более проблемную, чем ныне
существующая. Например, учёные хвастаются, что они покончат с
голодом, создав новые, генетически видоизменённые съедобные
растения. Но ведь это даст возможность человеческому
населению неограниченно возрасти, однако, хорошо известно, что
уплотнение населения приводит к росту стресса и агрессии. Это
лишь один пример ПРЕДСКАЗУЕМЫХ проблем, которые
возникнут. Мы же подчёркиваем, что, как показывает опыт,
технический прогресс будет приводить к новым проблемам,
которые заблаговременно НЕ СМОГУТ быть предсказаны
(параграф 103). В сущности, начиная с индустриальной
революции, технология неизменно создаёт новые проблемы для
общества гораздо быстрее, чем решает старые. Так что исправление
дефектов их дивного нового мира займёт у технофилов
длительный и сложный период проб и ошибок (если они всё
сделают). Тем временем нагрянет великое страдание. Таким
образом, вовсе не очевидно, что выживание индустриального
общества повлечёт за собой меньшее страдание, чем его крушение.
427
МАНИФЕСТ
Технология приведёт человеческую расу к катастрофе, от
которой вряд ли будет легко найти какое-то спасение.
Будущее
171. Но представим теперь, что индустриальное общество
пережило следующие десятилетия, и что дефекты системы в
конечном итоге исправлены, так что она функционирует без
перебоев. Что это будет за система? Мы рассмотрим несколько
вариантов.
172. Во-первых, давайте примем без доказательств, что
специалисты по компьютерной технике преуспели в развитии
машин с искусственным интеллектом, которые могут делать всё
гораздо лучше, чем люди. В этом случае, вероятно, вся работа
будет выполняться пространными, высоко организованными
системами машин, а в человеческих усилиях просто не будет
необходимости. Может произойти одно из двух. Машинам
может быть позволено принимать все свои решения без
человеческого надзора, или же человеческий контроль над ними будет
сохранён.
173. В случае, если машинам будет позволено самим
принимать решения, мы не можем сделать никаких предположений
в отношении последствий, потому что невозможно догадаться,
как такие машины будут себя вести. Мы лишь укажем, что
судьба человеческой расы окажется отданной на милость
машин. Можно привести доводы, что человеческая раса никогда
не будет настолько безрассудной, чтобы отдать им всю власть.
Но мы не будем предполагать ни того, что человеческая раса
не передаст добровольно власть машинам, ни того, что они
своевольно захватят её. Что мы предположим, так это то, что
человеческая раса может легко позволить себе втянуться в
такую зависимость от машин, что у неё практически не будет
никакого выбора, кроме как принимать все их решения. Так
как общество и все проблемы, с которым оно сталкивается,
становится всё более и более сложным, а машины становятся
всё более и более разумными, люди позволят им принимать
большинство решений за них, просто потому, что решения,
428
Современность глазами радикальных утопистов
принятые машинами, принесут лучший результат, чем
принятые людьми. В конце концов дело может вступить в такую
стадию, что решения, необходимые для сохранения
работоспособности системы, будут настолько сложными, что люди окажутся
просто неспособными благоразумно разрешить их. На этой
стадии фактически будут управлять машины. Люди же просто не
смогут выключить их, потому что они будут уже настолько
зависеть от них, что их отключение будет равносильно
самоубийству.
174. С другой стороны, вполне возможно, что контроль
людей над машинами сохранится. В этом случае средний
человек будет контролировать лишь определённые принадлежащие
лично ему машины, вроде автомобиля или персонального
компьютера, а крупными системами машин будет управлять
крайне малочисленная элита, прямо как сегодня, но с двумя
отличиями. В результате усовершенствованной техники элита будет
иметь гораздо больший контроль над массами; и так как
необходимость в человеческой работе отпадёт, население окажется
чрезмерно избыточным, оно станет бесполезной нагрузкой для
системы. Если элита будет жестокой, она может решить просто
ликвидировать большую часть человечества. Если гуманной,
она может использовать пропаганду или другие
психологические или биологические методики для снижения уровня
рождаемости до тех пор, пока большая часть населения не вымрет,
оставив ей весь мир. Или, если элита будет состоять из
мягкосердечных либералов, они могут решить играть роль добрых
пастырей по отношению к остальной человеческой расе. Они
будут заботиться о том, чтобы физические нужды каждого
были удовлетворены, чтобы все дети вырастали в условиях
психологической гигиены, чтобы у каждого было какое-нибудь
полезное хобби — с целью держать его занятым, и чтобы
любой, кто окажется чем-то неудовлетворённым, подвергался
«лечению» — с целью исцеления его «проблемы». Естественно,
жизнь будет настолько бессмысленной, что людей придётся
психологически или биологически переконструировать: либо
для того, чтобы устранить у них потребность в процессе
власти, либо для того, чтобы принудить их «сублимировать» её в
429
МАНИФЕСТ
какое-нибудь безобидное хобби. Переконструированные
человеческие существа могут быть счастливы в таком обществе, но,
несомненно, они не будут свободны. Они будут понижены до
статуса домашних животных.
175. Но представим теперь, что специалисты по
компьютерной технике не преуспели в развитии искусственного
интеллекта, и человеческий труд по-прежнему необходим. Даже
при таких условиях машины будут всё больше и больше брать
на себя выполнение простых задач, так что избыток рабочих
низкой квалификации будет постоянно расти. (Мы считаем,
что это уже происходит. Существует множество людей,
которым трудно или невозможно найти работу, потому что по
умственным или психическим причинам они не могут получить
уровень образования, необходимый для того, чтобы стать
полезными для существующей системы.) На тех, кто удержится
на работе, будут возлагаться постоянно растущие требования:
им будет необходимо всё большее и большее образование, всё
большая и большая квалификация, от них будет требоваться
всё большая верность, подчинение и покорность, потому что
они будут всё больше и больше уподобляться клеткам
гигантского организма. Их задачи будут становиться всё более и
более специализированными, так что их работа в известном
смысле потеряет связь с реальным миром, она будет
сосредоточена лишь на его крошечном сегменте. Система будет
принуждена использовать любые средства, которые только сможет,
будь то психологические или биологические, чтобы люди стали
покорными, чтобы они обладали требующимися системе
способностями, чтобы они «сублимировали» свою потребность во
власти на какую-то специализированную задачу. Однако,
утверждение, что люди такого общества будут принуждаться к
покорности, требует уточнения. Общество может признать
полезной конкурентоспособность, при условии, что будут
найдены методы, направляющие её по служащим потребностям
системы руслам. Мы можем представить будущее общество, в
котором будет царствовать нескончаемое соперничество за
престиж и положение во власти. Но не более чем горстка людей
будет всегда добираться до самого верха, на котором единст-
430
Современность глазами радикальных утопистов
венно и сосредоточена реальная власть (см. конец параграфа
163). Крайне отталкивающим выглядит общество, в котором
личность сможет удовлетворить свою потребность власти, лишь
сбрасывая остальных с дороги и отнимая у них ИХ
возможности добиться власти.
176. Также можно рассмотреть сценарии, состоящие из
некоторых аспектов других, только что обсуждённых нами.
Например, может сложиться так, что машины возьмут на себя
большую часть работы практического назначения, а занятость
людей будет сохраняться возложением на них сравнительно
незначительной работы. Предполагается, например, что
обеспечить их работой сможет существенное развитие индустрии
обслуживания. Таким образом, людям придётся коротать своё
время, начищая друг другу обувь, катая друг друга на такси,
ремесленничая друг для друга, накрывая друг другу столы и
т. д. Такое завершение существования человеческой расы
представляется нам совершенно отвратительным, и мы
сомневаемся, что многие люди сочтут нормальным жить такой
бессмысленной работой. Они начнут искать другие отдушины,
несомненно, опасные (наркотики, преступность, «культы»,
разжигающие ненависть группировки), если не будут биологически
или психологически реконструированы для приспособления к
такому образу жизни.
177. Не стоит и говорить о том, что обрисованные выше
сценарии не исчерпывают всех возможностей. Они лишь
показывают характеры исходов, которые кажутся нам наиболее
вероятными. Но мы можем предложить и неправдоподобные
сценарии, не намного приятнее тех, которые мы только что
нарисовали. Очень вероятно, что если индустриально-
технологическая система перенесёт последующие 40-100 лет, к
тому времени она разовьёт определённые общие
характеристики: индивидуальности (по меньшей мере те из «буржуа»,
которые интегрированы в систему и заставляют её двигаться, и
которые, следовательно, обладают всей полнотой власти) будут
больше, чем раньше, зависеть от крупных организаций; они
будут гораздо больше, чем раньше, «социализированы», а их
физические и умственные способности в значительной степени
431
МАНИФЕСТ
(возможно, просто в огромной) станут такими, что скорее уже
будут реконструированными, нежели изначально
предоставленными случайностью (или Божьей волей, или чем-то там ещё);
то же, что останется от дикой природы, будет низведено до
жалких остатков, предназначенных для научных исследований
и сдерживаемых наблюдением и контролем учёных (поэтому
они не будут подлинно дикими). Вполне возможно, что со
временем (скажем, через несколько веков) ни человеческая раса,
ни какие-то другие важные организмы не будут существовать
такими, какими мы их знаем сегодня, потому что как только
вы начинаете модифицировать их посредством генной
инженерии, уже нет никакого смысла останавливаться на каком-то
определённом этапе, так что изменения скорее всего будут
продолжаться до тех пор, пока человек и другие организмы не
окажутся совершенно переделанными.
178. Определённо, что ещё нужно учесть, так это то, что
технология создаёт для человеческих существ новую
физическую и социальную окружающую среду, совершенно не
вписывающуюся в диапазон тех сред, к которым естественный отбор
физически и психологически приспособил человеческую расу.
Если человек не адаптируется к этой новой среде, будучи
искусственно реконструированным, он приспособится к ней
посредством длительного и болезненного процесса естественного
отбора. Первое гораздо более вероятно, чем второе.
179. Не лучше ли свалить всю эту смердящую систему и
захватить то, что от неё останется.
Стратегия
180. Технофилы тащат всех нас в крайне безрассудное
путешествие в неизвестное. Многие люди осознают кое-что из
того, что уготовил нам технологический прогресс, тем не менее
они остаются безучастными, потому что полагают, что этот
процесс необратим. Но мы (FC) так не считаем. Мы думаем,
что его можно остановить, и здесь мы дадим несколько
указаний, с чего начать.
432
Современность глазами радикальных утопистов
181. Как мы установили в параграфе 166, в настоящий
момент перед нами стоят две основные задачи: содействовать
социальному давлению и нестабильности в индустриальном
обществе, и развивать и распространять идеологию,
противостоящую технологии и индустриальной системе. Когда система
оказывается в достаточной мере напряжённой и нестабильной,
становится возможной революция против неё. Примерами
являются те же французская и русская революции. Французское
и русское общества за несколько предшествовавших
революциям десятилетий демонстрировали всё нарастающие признаки
напряжения и ослабления. Тем временем были разработаны
идеологии, предлагавшие новое мировоззрение, которое
совершенно отличалось от старого. В случае России революционеры
активно работали над подрывом старого порядка. Затем, когда
старая система подверглась ещё одному нажиму, оказавшемуся
достаточным (финансовый кризис во Франции, военное
поражение России), она была уничтожена революцией. То, что мы
предлагаем, в какой-то мере тождественно этому.
182. Нам возразят, что французская и русская революции
были неудачными. Но большинство революций преследует две
цели. Первая — разрушить старую форму общества, вторая —
установить новую форму общества, разработанную
революционерами. Французская и русская революции потерпели неудачу
(к счастью!) в создании нового типа общества, о котором
мечтали революционеры, но они оказались вполне успешными в
крушении старого общества. У нас нет никаких иллюзий о
возможности создания новой, идеальной формы общества.
Наша цель — только уничтожить существующую форму общества.
183. Но идеология, для того, чтобы получить
восторженную поддержку, должна содержать в себе положительный
идеал, так же, как и отрицательный; она должна выступать ЗА
что-то, равно как и ПРОТИВ чего-то. Положительный идеал,
который мы предлагаем — природа. Причём ДИКАЯ природа,
т. е. те аспекты функционирования Земли и её живых существ,
которые независимы от человеческого руководства и свободны
от человеческого вмешательства и контроля. В дикую природу
мы включаем и человеческую природу, под которой мы подра-
433
МАНИФЕСТ
зумеваем те аспекты функционирования человеческой особи,
которые не подвержены регулированию организованным
обществом, но являются производными случайности, свободной
воли или Бога (в зависимости от вашей религии и философских
взглядов).
184. Природа являет собой безупречный контр-идеал
технологии по нескольким причинам. Природа (та, что находится
вне власти системы) — это противоположность технологии
(которая стремится неограниченно расширить власть системы).
Большинство людей согласятся с тем, что природа прекрасна;
безусловно, она обладает потрясающей притягательностью для
всех. Радикальные экологисты УЖЕ владеют идеологией,
которая возвышает природу и противостоит технологии. Ю5 Вовсе
ιυ"> Следующее преимущество природы как контр-идеала
технологии заключается в том, что она вселяет во многих людей
благоговение того типа, которое тесно связано с религией, так что природа
могла бы, пожалуй, быть идеализирована на религиозной основе. Да,
верно, во многих обществах религия служит поддержкой и оправданием
установленного порядка, но также верно и то, что часто она
обеспечивает основание для бунта. Таким образом, природа может оказаться
полезной для введения религиозного элемента в мятеж против
технологии, этому стоит придавать даже большее значение, потому что у
современного западного общества нет твёрдого религиозного базиса. В
наши дни религия либо используется как дешёвая и откровенная
поддержка узкого, недальновидного эгоизма (некоторые консерваторы
поступают именно так), либо цинично эксплуатируется ради наживы
лёгких денег (многими евангелистами), либо вырождается в грубый
иррационализм (фундаменталистские протестантские секты,
«культы»), либо просто коснеет (католицизм, протестантизм основного
направления). Самое близкое к сильной, широко распространённой
действующей религии, которую Запад видел за последнее время, была
квази-религия левачества, но сегодня оно разбито на отдельные части
и не имеет ясной, единой, вдохновляющей цели. Таким образом, в
нашем обществе наблюдается религиозный вакуум, который,
возможно, мог бы быть заполнен религией, сконцентрированной на природе и
противостоящей технологии. Но было бы ошибкой пытаться
искусственно сформировать религию, чтобы она удовлетворяла этой роли.
Такая выдуманная религия скорее всего окажется несостоятельной.
434
Современность глазами радикальных утопистов
необязательно учреждать ради природы какие-то химерические
утопии или новые типы социального порядка. Природа сама
заботится о себе: имело место самопроизвольное творение,
которое существовало задолго до любого человеческого общества,
и в течение бесчисленных столетий множество разных типов
человеческих обществ сосуществовали с природой без
причинения ей чрезмерного вреда. Лишь после индустриальной
революции воздействие человеческого общества на природу стало
действительно разрушительным. Для того, чтобы облегчить
давление на природу, необязательно создавать особый вид
социальной системы, необходимо лишь избавиться от
индустриального общества. Принимая во внимание, что это не разрешит
всех проблем. Индустриальное общество уже нанесло
огромный вред природе, и лечение ран займёт у неё очень много
времени. Кроме того, даже предындустриальные общества
могут причинять значительный ущерб природе. Тем не менее,
уничтожение индустриального общества совершит грандиозное
дело. Оно ослабит злокачественное давление на природу, так
что раны смогут начать заживать. Оно сведёт на нет
способность организованного общества сохранять постоянно
возрастающим контроль над природой (включая человеческую
природу). После кончины индустриальной системы может
существовать любой тип общества, но, несомненно, большинство
людей станет ближе к природе, потому что в отсутствие развитой
технологии нет иного образа жизни, который люди МОГУТ
вести. Чтобы прокормить себя, они должны будут стать
крестьянами, скотоводами, охотниками и т. д. И, вообще говоря,
местная независимость будет склонна к возрастанию, потому
что недостаток развитой технологии и системы быстрой связи
Возьмём, к примеру, религию «Геи». ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ли её
приверженцы верят в неё, или они лишь притворяются? Если они всего-
навсего притворяются, то их религия в конце концов окажется
розыгрышем. Так что лучше и не пытаться вводить религию в конфликт
между природой и технологией, разве что вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО
верите в неё и находите, что она вызывает глубокий, сильный,
искренний отклик у многих других людей.
435
МАНИФЕСТ
ограничит способность правительств или других крупных
организаций контролировать местные сообщества.
185. Что касается негативных последствий ликвидации
индустриального общества — что ж, вы не сможете съесть
пирожное и в то же время сохранить его. Чтобы получить одно,
вы должны пожертвовать другим.
186. Большинство людей терпеть не могут
психологические конфликты. По этой причине они избегают обстоятельно
размышлять о сложных социальных проблемах, и им нравится,
когда такие проблемы преподносятся им в простых, чёрно-
белых терминах: ЭТО — хорошо, а ТО — плохо.
Следовательно, революционная идеология должна развиваться на двух
уровнях.
187. На более сложном уровне идеология должна быть
адресована умным, мыслящим и рациональным людям. Её целью
должно быть создание ядра революционеров, которые будут
противостоять индустриальной системе на разумной, тщательно
продуманной основе, с полным пониманием затрагиваемых
проблем и неопределённостей, а также цены, которая должна
быть заплачена за освобождение от системы. Привлечь людей
такого типа чрезвычайно важно, так как они талантливы и
смогут оказать действенное влияние на других. Эти люди должны
действовать настолько рационально, насколько возможно.
Факты не должны никогда намеренно искажаться, следует избегать
несдержанных речей. Это не означает, что не нужно
обращаться к эмоциям, но при подобных обращениях следует заботиться
о том, чтобы не исказить правду или сделать что-то такое, что
разрушило бы рациональную респектабельность идеологии.
188. На втором уровне идеология должна
распространяться в упрощённой форме, что даст возможность
легкомысленному большинству осознать конфликт между природой и
технологией в точно сформулированных терминах. Но даже на этом
уровне идеология не должна выражаться на языке, который
настолько примитивен, несдержан или иррационален, что
способен заставить отвернуться людей мыслящего и
рационального типа. Дешёвая и несдержанная пропаганда иногда приносит
впечатляющую краткосрочную выгоду, но на протяжении дли-
436
Современность глазами радикальных утопистов
тельного периода гораздо полезнее будет сохранять верность
небольшого числа преданных умом людей, нежели пробуждать
страсти бездумной переменчивой толпы, которая поменяет своё
мнение, как только нагрянет кто-то с более искусными
пропагандистскими ухищрениями. Тем не менее, пропаганда
подстрекательного типа может оказаться необходимой, когда
система приблизится к точке коллапса, и разгорится решающая
битва между соперничающими идеологиями, которая
определит, какая из них будет господствовать после краха старой
точки зрения.
189. Прежде чем наступит эта решающая битва,
революционеры не должны рассчитывать, что на их стороне будет
большинство. История вершится активным и решительным
меньшинством, а не большинством, которое лишь изредка
имеет чёткое и последовательное представление о том, чего оно
действительно хочет. Пока не придёт время для решительного
броска к революции, 10" главной задачей революционеров
будет создание небольшого ядра глубоко преданных людей, а не
завоевание поверхностной поддержки большинства. Вполне
достаточно будет осведомить его о существовании новой
идеологии и часто напоминать ему о ней; хотя, конечно же, было
бы неплохо получить поддержку большинства в той степени,
которая может быть достигнута без ослабления ядра
исключительно преданных людей.
190. Любой тип социального конфликта помогает
дестабилизировать систему, но нужно заботиться о том, какой именно
тип конфликта следует поддерживать. Линия конфликта
должна быть проведена между народными массами и власть имущей
элитой (политики, учёные, крупные бизнесмены,
государственные чиновники и т. д.). Она НЕ должна быть проведена между
революционерами и массами. Например, для революционеров
было бы неправильной стратегией осуждать американцев за их
привычку потребления. Наоборот, средний американец должен
ιυ" Допустим, что этот решающий бросок был осуществлён. По-
видимому, индустриальная система может быть уничтожена каким-то
постепенным способом (см. параграфы 4, 167 и примечание 4).
437
МАНИФЕСТ
быть изображён жертвой маркетинговой и рекламной
индустрии, которая обвела его вокруг пальца, вынудив купить кучу
всякого хлама, который ему совершенно не нужен, и это мало
походит на компенсацию за утраченную свободу. И тот, и
другой подход не противоречит фактам. Это лишь дело позиции,
порицаете ли вы рекламную индустрию за манипуляцию
общественностью, или вы порицаете общественность за то, что она
позволяет манипулировать собой. В отношении вопроса
стратегии, конечно, нужно стараться избегать критики
общественности.
191. Следует дважды подумать перед тем, как потакать
любому другому социальному конфликту, отличному от
конфликта между элитой (которая владеет технологией) и
широкой общественностью (по отношению к которой технология
проявляет свою власть). С одной стороны, конфликты иного
рода стремятся отвлечь внимание от важных конфликтов
(между властной элитой и обыкновенными людьми, между
технологией и природой); с другой стороны, они могут, как это ни
странно, способствовать технологизации, потому что каждая
сторона в таких конфликтах хочет использовать
технологическую мощь для достижения преимущества над противником.
Это ясно видно из соперничества между странами. Также это
проявляется в этнических конфликтах внутри самих стран.
Например, в Америке многие лидеры чёрного движения
стремятся добиться власти афро-американцев путём внедрения лиц
с чёрной кожей в технологическую элиту. Они хотят, чтобы в
ней было много чёрных государственных чиновников, чёрных
учёных, чёрных глав корпораций и т. д. Для этого они
способствуют растворению афро-американской субкультуры в
технологической системе. Вообще говоря, следует поддерживать
только те социальные конфликты, которые не выбиваются из
рамок конфликтов между элитой и обычными людьми, между
технологией и природой.
192. Но препятствование этническому конфликту НЕ
должно осуществляться посредством воинственного
отстаивания прав меньшинств (см. параграфы 21, 29). Напротив,
революционеры должны подчёркивать, что, даже если меньшинст-
438
Современность глазами радикальных утопистов
вам причиняется больший или меньший вред, это дело
второстепенной важности. Наш настоящий враг — индустриально-
технологическая система, и в борьбе против неё этнические
разногласия не принципиальны.
193. Та революция, которую мы подразумеваем,
необязательно вызовет вооружённое восстание против какого-то
правительства. Она может повлечь за собой физическое насилие, а
может и не повлечь, но она не будет ПОЛИТИЧЕСКОЙ
революцией. Она сфокусируется на технологии и экономике, но не
на политике. 10'
194. Вероятно, революционеры даже должны ИЗБЕГАТЬ
получения политической власти, законными, незаконными ли
методами, до тех пор, пока индустриальная система не будет
напряжена до критического предела и не продемонстрирует
свою несостоятельность в глазах большинства людей.
Представим, например, что некая «зелёная» партия получит на выборах
руководство Конгрессом Соединённых Штатов. Для того,
чтобы избежать предательства или смягчения своей идеологии, им
придётся предпринять решительные меры по превращению
экономического роста в экономический спад. Для среднего
человека результаты такого хода окажутся ужасающими:
наступит массовая безработица, нехватка товаров потребления и т. д.
Даже если посредством сверхчеловечно мастерского
управления удастся избежать вопиющих губительных последствий,
люди всё равно будут вынуждены отказываться от предметов
роскоши, к которым они пристрастились. Будет расти
недовольство, «зелёная» партия в итоге будет переизбрана, и
революционеры претерпят жестокую неудачу. По этой причине они
не должны пытаться овладеть политической властью до тех
ιυ/ Вполне даже возможно (в отдалённой перспективе), что
революция может заключаться лишь в крупномасштабном изменении
отношения к технологии, которое приведёт к относительно
постепенному и безболезненному разрушению индустриальной системы. Но
если произойдёт именно так, мы будем неслыханно счастливы.
Гораздо же вероятнее, что переход к нетехнологическому обществу
окажется очень сложным и будет полон конфликтов и бедствий.
439
МАНИФЕСТ
пор, пока индустриальная система не войдёт в такое состояние
беспорядка, что любые лишения будут представляться
результатом несостоятельности её самой, а не курса политики
революционеров. Революции против технологии скорее всего
придётся стать революцией аутсайдеров, революцией снизу, а не
сверху.
195. Революция должна быть всемирной и
интернациональной. Она не должна совершаться по принципу «страна за
страной». Всякий раз, когда предполагается, что Соединённым
Штатам, например, придётся снизить технологический прогресс
или экономический рост, люди впадают в истерику и начинают
кричать, что, если мы отстанем по технологии, японцы обойдут
нас. Святые роботы! Планета слетит со своей орбиты, если
японцы когда-нибудь продадут машин больше, чем мы!
(Национализм — великий двигатель технологии.) Более разумно
обратить внимание на то, что, если относительно
демократические страны отстанут по технологии, а опасные диктаторские
режимы типа Китая, Вьетнама или Северной Кореи продолжат
развиваться, то в конечном итоге диктаторы могут прийти к
господству над всем миром. Вот почему индустриальная
система должна быть атакована во всех государствах по мере
возможности одновременно. Правда, нет никакой гарантии, что
она может быть разрушена по всему миру приблизительно в
одно и то же время, и даже возможно, что попытка её
свержения может привести к установлению системы, управляемой
диктаторами. Но этот риск должен быть принят. И это
приемлемая цена, так как разница между «демократической»
индустриальной системой и диктаторской индустриальной системой
невелика в сравнении с разницей между индустриальной и
неиндустриальной системами. 10" Можно даже доказать, что
индустриальная система, управляемая диктатором, была бы
предпочтительней, потому что такая система обычно демонстрирует
ιυ° В определении образа жизни среднего человека гораздо
важнее экономическая и технологическая структура общества, нежели его
политическое устройство (см. параграфы 95, 119 и примечания 16, 18).
440
Современность глазами радикальных утопистов
свою несостоятельность. Поэтому она потерпит крах с большей
вероятностью. Посмотрите на Кубу.
196. Революционеры могут рассматривать мероприятия,
направленные на слияние мировой экономики в единое целое,
как благоприятные для них. Свободные торговые соглашения
вроде НАФТА и ГАТТ, вероятно, вредны для окружающей
среды в краткосрочный период, но в длительный могут
оказаться и полезными, потому что они способствуют
экономической зависимости стран друг от друга. Индустриальную
систему будет проще разрушить по всему миру, если мировая
экономика окажется настолько унифицированной, что её крушение
в любом крупном государстве приведёт и к крушению во всех
индустриализованных странах.
197. Некоторые придерживаются мнения, что современный
человек обладает слишком большой властью и контролем над
природой; они настаивают на более пассивной роли
человеческой расы. В лучшем случае эти люди выражаются неуверенно,
потому что им не удалось провести различие между властью
КРУПНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ и властью ЛИЧНОСТЕЙ и
МАЛЫХ ГРУПП. Приводить доводы в пользу бессилия и
пассивности — явная ошибка, потому что людям НЕОБХОДИМА
власть. Современный человек как коллективное существо —
т. е. индустриальная система — обладает безмерной властью
над природой, и мы (FC) расцениваем это как зло. Но
современные ЛИЧНОСТИ и МАЛЫЕ ГРУППЫ имеют намного
меньшую власть, чем первобытный человек. Вообще говоря,
непомерная власть «современного человека» над природой
осуществляется не личностями и малыми группами, а крупными
организациями. Что касается пределов, в которых средняя
современная ЛИЧНОСТЬ может распоряжаться властью
технологии, то ей это позволяется лишь в узких рамках и только
под наблюдением и контролем системы. (Вам необходима
лицензия на всё, что угодно, а с ней приходят правила и нормы.)
Личность обладает только той технологической властью,
которой система сочла нужной обеспечить её. Её
ПЕРСОНАЛЬНАЯ власть над природой ничтожна.
441
МАНИФЕСТ
198. ЛИЧНОСТИ и МАЛЫЕ ГРУППЫ первобытной
эпохи действительно обладали существенной властью над
природой; или, может быть, лучше было бы сказать, властью В
САМОЙ природе. Когда первобытному человеку была нужна
пища, он знал, как найти и приготовить съедобные коренья, как
преследовать зверя и поймать его при помощи самодельного
оружия. Он знал, как защититься от жары, холода, дождя,
диких животных и т. д. Но первобытный человек наносил
природе относительно небольшой вред, потому что
КОЛЛЕКТИВНАЯ власть первобытного общества была незначительной в
сравнении с КОЛЛЕКТИВНОЙ властью индустриального
общества.
199. Вместо провозглашения беспомощности и
пассивности, нужно убеждать в том, что ИНДУСТРИАЛЬНАЯ
СИСТЕМА должна быть уничтожена, и что это значительно
УСИЛИТ власть и свободу ЛИЧНОСТЕЙ и МАЛЫХ ГРУПП.
200. Пока индустриальная система не будет полностью
разрушена, ЕДИНСТВЕННОЙ целью революционеров должно
быть её уничтожение. Другие цели будут отвлекать внимание и
энергию от главного. Более того, если революционеры позволят
себе иметь любую другую цель, кроме сокрушения технологии,
они попадут под соблазн использовать технологию как
инструмент для достижения этой другой цели. Если же они
поддадутся ему, они угодят прямо в технологический капкан, потому
что современная технология являет собой унифицированную,
обстоятельно организованную систему, так что, пытаясь
сохранить КАКУЮ-ТО ОДНУ технологию, революционеры
окажутся вынужденными сохранить технологию ВООБЩЕ, в итоге
свершится жертвоприношение, которое лишь просимволизиру-
ет значимость технологии.
201. Допустим, например, что революционеры взяли в
качестве цели «социальную справедливость». Человеческая
природа такая, какая она есть, и социальная справедливость не
может возникнуть самопроизвольно, она должна быть введена
принудительно. Для того, чтобы осуществить это,
революционерам придётся сохранить определённую организацию и
управление. Им потребуются быстрые междугородние транспортные
442
Современность глазами радикальных утопистов
средства и средства связи, следовательно, вся технология,
которая необходима для их поддержки. Чтобы прокормить и одеть
людей, они будут вынуждены использовать
сельскохозяйственную и промышленную технологию. И так далее. Так что
попытка обеспечить социальную справедливость вынудит их
сохранить большую часть технологической системы. Не то, что
мы против социальной справедливости, но ей нельзя позволить
помешать усилию, направленному на сокрушение системы.
202. Попытка революционеров атаковать систему без
использования НЕКОТОРЫХ современных технологий потерпит
крах. Как минимум они должны будут использовать СМИ,
чтобы распространять свои заявления. Но они обязаны
использовать современную технологию лишь ради ОДНОЙ цели:
атаковать технологическую систему.
203. Представьте себе алкоголика, сидящего перед
бочонком вина. Предположим, он говорит самому себе: «Вино не
причинит мне вреда, если соблюдать меру. Ведь они говорят,
что немного вина даже полезно. Так что не случится ничего
плохого, если я сделаю один маленький глоток...» Ну, вы
знаете, что произойдёт потом. Никогда не забывайте, что
человеческая раса с технологией подобна алкоголику с бочонком вина.
204. Революционеры должны заводить столько детей,
сколько они могут. Существует строгое научное доказательство
того, что социальное положение большей частью наследуется.
Никто не утверждает, что оно является прямым следствием
генетической конституции личности, наследование проявляется
в том, что в контексте нашего общества индивидуальные черты
делают личность более подходящей для того или иного
социального положения. Возражения против этих выводов
существуют, но они слабые и выглядят идеологически
мотивированными. Так или иначе, никто не отрицает, что в среднем дети
имеют склонность занимать социальное положение,
аналогичное положению родителей. С нашей точки зрения не имеет
никакого значения, обусловлено ли положение наследственностью
или воспитанием в детстве. В любом случае оно
ПЕРЕДАЁТСЯ.
443
МАНИФЕСТ
205. Вся трудность заключается в том, что многие из
людей, которые предрасположены к бунту против индустриальной
системы, также озабочены и проблемой перенаселённости,
поэтому они стараются заводить немногих детей или вообще их
не заводить. Но таким образом они могут передать мир в руки
людей, которые поддерживают или по крайней мере
принимают индустриальную систему. Чтобы обеспечить мощь
следующего поколения революционеров, нынешнее поколение должно
усиленно размножаться. Поступая так, они будут лишь
незначительно усугублять проблему перенаселения. И важнейшей
проблемой должно быть сокрушение индустриальной системы,
потому что, когда она рухнет, население планеты непременно
сократится (см. параграф 167); в противном случае, если она
уцелеет, она будет продолжать развивать новые технологии
производства продуктов питания, что даст возможность
населению возрастать практически неограниченно.
206. Что касается революционной стратегии в целом,
единственные моменты, на которых мы настаиваем
категорически, заключатся в том, что доминирующей целью должна быть
ликвидация индустриальной системы, и что нельзя позволить
конкурировать с ней никакой другой цели. Что же касается
прочего, революционеры должны взять на вооружение
эмпирический метод. Если опыт показывает, что некоторые из
рекомендаций, данных в предыдущих параграфах, не приводят к
хорошим результатам, то от них следует отказаться.
Два типа технологии
207. Против предложенной нами революции, вероятно,
будет выдвинут тот аргумент, что она обречена на поражение,
потому что (как утверждается) на протяжении всей истории
технология всегда прогрессировала и никогда не шла вспять,
поэтому технологическая регрессия невозможна. Но это
утверждение ложно.
208. Мы различаем два типа технологии, которые будем
называть маломасштабной и организационно-зависимой. Ма-
ломасшабная технология — это технология, которая может
444
Современность глазами радикальных утопистов
быть использована малыми сообществами без содействия
извне. Организационно-зависимая технология — это технология,
которая зависит от крупной социальной организации. Нам
известны лишь незначительные случаи регрессии
маломасштабной технологии. Но организационно-зависимая технология
регрессирует ВСЕГДА, когда социальная организация, от которой
она зависит, терпит крах. Пример: когда Римская империя
развалилась, римская маломасштабная технология уцелела, потому
что любой сообразительный деревенский ремесленник мог
соорудить, например, водяную мельницу, любой искусный кузнец
мог варить сталь по римской методике и т. д. Но римская
организационно-зависимая технология РЕГРЕССИРОВАЛА.
Римская водопроводная система обветшала и так никогда и не
была восстановлена. Римские техники дорожного строительства
были утеряны. Римская система городской канализации была
забыта, так что лишь с относительно недавних времён
канализация европейских городов стала тождественной канализации
Древнего Рима.
209. Причина, по которой технология кажется всегда
развивающейся, заключается в том, что за век или, возможно, два
до индустриальной революции большая часть технологии была
маломасштабной. Тогда как большая часть технологии,
развившейся после индустриальной революции, является
организационно-зависимой. Возьмём для примера холодильник. Без
деталей заводского изготовления или возможностей
постиндустриального машинного цеха горстке местных ремесленников было
просто невозможно собрать холодильник. Если бы каким-то
чудом они преуспели в этом, без надёжного источника
электрической энергии он всё равно был бы для них бесполезным.
Так что им пришлось бы построить на реке плотину и
соорудить генератор. Для генераторов требуется огромное
количество медной проволоки. Представьте себе попытку её
производства без современного машинного оборудования. И где бы они
взяли газ, пригодный для холодильника? Было бы гораздо
проще построить льдохранилище или сохранять провизию
сушкой и сортировкой, как это и делалось до изобретения
холодильника.
445
МАНИФЕСТ
210. Таким образом, совершенно очевидно, что, если
индустриальная система будет однажды полностью уничтожена,
технология производства холодильников быстро потеряется. То
же самое верно и для другой организационно-зависимой
технологии. И если однажды эта технология будет утеряна почти на
целое поколение, потребуются века, чтобы восстановить её, как
это было тогда, когда она создавалась изначально. Уцелевших
технических книг будет мало, и они будут разрозненными.
Индустриальная система, если её отстраивать с нуля без помощи
извне, может быть восстановлена лишь по стадиям: вам
понадобятся инструменты, чтобы сделать инструменты, для того,
чтобы сделать инструменты, для того, чтобы сделать
инструменты... Потребуются длительный процесс экономического
развития и прогресс социального обустройства. И даже при
отсутствии идеологии, противостоящей технологии, нет никакого
основания полагать, что кто-либо будет заинтересован в
восстановлении индустриального общества. Энтузиазм по
отношению к «прогрессу» — феномен, свойственный исключительно
современной форме общества, и, по-видимому, он не
существовал до XVII века или что-то около этого времени.
211. К концу Средневековья существовало четыре
основных цивилизации, которые были приблизительно одинаково
«развиты»: Европа, исламский мир, Индия и Дальний Восток
(Китай, Япония, Корея). Три из них остались более или менее
стабильными, и только Европа стала динамичной. Никто не
знает, почему это произошло: у историков есть какие-то
теории, но это только спекуляции. Во всяком случае ясно, что
бурное развитие по направлению к технологической форме
общества происходит лишь при особых условиях. Так что нет
никаких причин допускать, что продолжительная
технологическая регрессия не сможет быть осуществлена.
212. Будет ли общество В КОНЕЧНОМ СЧЁТЕ снова
развиваться по направлению к индустриально-технологической
форме? Может быть, но нет никакого смысла волноваться об
этом, так как мы не можем предсказывать или управлять
событиями через пятьсот или тысячу лет. Эти проблемы должны
решаться людьми, которые будут жить в то время.
446
Современность глазами радикальных утопистов
Опасность левачества
213. Из-за своей потребности в бунте и необходимости
состоять в движении леваки или личности схожего
психологического типа часто прельщаются повстанческими или
активистскими движениями, цели и состав которых изначально не
являются левыми. В результате вливание личностей левацкого
типа может довольно легко обернуть не левое движение в
левое, так что левацкие цели заменят или исказят
первоначальные цели движения.
214. Чтобы избежать этого, движение, превозносящее
природу и выступающее против технологии, должно занять
твёрдую антилевацкую позицию и остерегаться любого
сотрудничества с левыми. В конце концов, левачество несовместимо с
дикой природой, с человеческой свободой и с уничтожением
современной технологии. Левачество — коллективистское
движение, оно стремится объединить весь мир (природу и
человеческую расу) в единое целое. Но это подразумевает управление
природой и человеческой жизнью организованным обществом,
что, в свою очередь, требует развитой технологии. Нельзя
иметь единого мира без быстрых транспортных средств и
средств связи, нельзя заставить всех людей любить друг друга
без изощрённых психологических методик, нельзя иметь
«плановое общество» без необходимой технологической базы.
Левачество руководствуется главным образом потребностью власти,
и левак стремится к власти на коллективной основе через
идентификацию с массовым движением или организацией.
Маловероятно, что левачество когда-либо откажется от
технологии, потому что она является необычайно ценным источником
коллективной власти.
215. Анархист 10" ТОже стремится к власти, но он
стремится к ней на индивидуальной основе или на принципе малых
1УУ Зто утверждение касается нашей собственной разновидности
анархизма. Великое множество социальных позиций именуются
«анархистскими», и очень может быть, что многие, кто расценивают
себя анархистами, не приняли бы нашего утверждения, содержащегося
447
МАНИФЕСТ
групп; он хочет, чтобы личности или малые группы были
способны контролировать условия своей собственной жизни. Он
противостоит технологии, потому что она принуждает малые
группы к зависимости от крупных организаций.
216. Некоторые леваки кажутся выступающими против
технологии, но они будут противостоять ей лишь до тех пор,
пока они являются аутсайдерами, а технологическая система
управляется не левыми. Если когда-либо левачество станет
доминирующим в обществе, так что технологическая система
превратится в инструмент в руках леваков, они будут с
энтузиазмом использовать её и способствовать её развитию. Действуя
так, они лишь повторят принцип, который левачество
неоднократно демонстрировало в прошлом. Когда большевики в
России были аутсайдерами, они оказывали решительное
сопротивление цензуре и тайной полиции, они защищали
самоопределение национальных меньшинств и т. д., но, как только они сами
пришли к власти, они навязали строжайшую цензуру и создали
тайную полицию, более безжалостную, чем любая,
существовавшая при царизме, они подавили национальные меньшинства
по меньшей мере в той же степени, что и цари. Пару
десятилетий назад в Соединённых Штатах, когда в университетах
леваки были в меньшинстве, профессора левых убеждений были
яростными поборниками академической свободы, но сегодня в
тех университетах, в которых леваки стали преобладать, они
готовы отнять её у всех остальных. (Это такая
«политкорректное^».) То же самое у леваков произойдёт и с технологией:
если они когда-нибудь добьются над ней контроля, они будут
использовать её, чтобы подавить всех остальных.
217. В предыдущих революциях леваки того типа, что
более всех жаждали власти, на первых порах неоднократно
сотрудничали с революционерами не левых убеждений, так же
как и с леваками более либеральных взглядов, а потом обма-
в параграфе 215. Следовало бы заметить, кстати говоря, что
существует анархистское движение, не приемлющее насилия, члены которого,
вероятно, не посчитали бы FC за анархистскую организацию и,
несомненно, не одобрили бы наших насильственных методов.
448
Современность глазами радикальных утопистов
нывали их, чтобы захватить власть. Робеспьер поступил так во
время французской революции, большевики поступили так во
время русской революции, коммунисты поступили так в
Испании в 1938, а Кастро со своими последователями поступил так
на Кубе. При такой истории левачества сегодняшним
революционерам не левых убеждений было бы чрезвычайно глупо
сотрудничать с леваками.
218. Разные мыслители обращали внимание на то, что
левачество — это некий тип религии. Оно не является религией в
буквальном смысле, потому что левацкая доктрина не
постулирует существование какой-то сверхъестественной сущности. Но
для левака его идеология играет психологическую роль, очень
схожую с той, которую религия играет для некоторых людей.
Левак испытывает ПОТРЕБНОСТЬ верить в левачество, оно
играет жизненно важную роль в его психологической
организации. Поколебать его убеждения логикой или фактами
непросто. У него есть глубокое убеждение, что левачество — это
моральное Право с заглавной «П», и что у него есть не только
право, но и долг навязывать всем левацкую мораль. (Тем не
менее, многие люди, которых мы рассматриваем как «леваков»,
не считают себя таковыми и не называют систему своих
взглядов левачеством. Мы используем термин «левачество», потому
что не можем найти лучшего термина для обозначения спектра
родственных убеждений, включающих феминизм, права
гомосексуалистов, политическую корректность, движения и т. д., и
потому что эти движения очень похожи на левые движения
старого типа. См. параграфы 227—230.)
219. Левачество — тоталитарная сила. Где бы оно ни
приходило к власти, оно стремится захватить каждый личный
уголок и подогнать каждую мысль под левацкий шаблон.
Частично это происходит из-за квази-религиозного характера
левачества: всё, что не согласуется с левыми взглядами, олицетворяет
грех. Однако, более важной причиной того, что левачество
носит тоталитарный характер, является потребность леваков во
власти. Левак стремится удовлетворить её посредством
идентификации с общественным движением, и он пытается пройти
через процесс власти, помогая преследовать и достигать цели
449
МАНИФЕСТ
этого движения (см. параграф 83). Однако, не имеет никакого
значения, насколько оно преуспеет в достижении своих целей,
левак никогда не будет удовлетворён, потому что его
активность — это суррогатная деятельность (см. параграф 41). Это
означает, что настоящим мотивом левака является не желание
добиться показных целей левачества; в реальности он
побуждается ощущением власти, получаемым им от борьбы за
социальную цель, и тогда, когда он достигает её.**" Поэтому левак
никогда не удовлетворяется целями, которые он уже достиг;
его потребность в процессе власти неизменно приводит его к
постановке какой-то новой цели. Левак хочет равных
возможностей для меньшинств. Когда он добивается этого, он
настаивает на статистическом равноправии достижений меньшинств.
И до тех пор, пока хоть кто-нибудь будет таить в укромных
уголках своего разума негативное отношение к какому-либо
меньшинству, левак будет обязан перевоспитать его. И одних
только национальных меньшинств недостаточно: никому не
позволительно плохо относиться к гомосексуалистам,
инвалидам, толстым, старым, уродливым людям и т. д., и т. д., и т. д.
Недостаточно того, что общественность будет информирована о
вреде курения: знак опасности должен быть напечатан на
каждой пачке сигарет. Затем табачная реклама должна быть
ограничена, если вообще не запрещена. Активисты не будут
удовлетворены до тех пор, пока табак не будет объявлен вне закона,
после этого они займутся алкоголем, потом калорийной пищей
и т. д. Активисты боролись против жестокого обращения с
детьми, что разумно. Но теперь они хотят запретить все виды
наказаний. Когда они добьются этого, они захотят запретить
что-то ещё, что они расценят как вред, а потом ещё что-нибудь
и ещё. Они не успокоятся до тех пор, пока не будут иметь
полный контроль над всеми воспитательными методиками. А
после этого они перейдут к другому прецеденту.
110 Многие леваки также побуждаются и враждебностью, но она,
вероятно, отчасти проистекает из неудовлетворённой потребности
власти.
450
Современность глазами радикальных утопистов
220. Предположим, что вы попросили леваков составить
список ВСЕГО, что наносит вред обществу, и предположим,
что вы осуществили КАЖДОЕ социальное изменение, которое
они потребовали. Можно с уверенностью сказать, что в течение
пары лет большинство леваков найдут что-то новое, на что
можно пожаловаться, какое-то новое социальное «зло», которое
нужно исправить, потому что, ещё раз, левак побуждается
больше необходимостью удовлетворить свою потребность
власти, навязывая свои решения обществу, нежели страданием от
социальных неприятностей.
221. Из-за узости мышления и поведения, обусловленного
высокой степенью социализации, многие леваки сверхсоциали-
зированного типа не могут добиваться власти методами,
которые используют другие люди. Для них потребность власти
имеет лишь один морально допустимый способ реализации,
заключающийся в борьбе, целью которой является навязывание
своей морали всем.
222. Леваки, особенно принадлежащие сверхсоциализиро-
ванному типу, являются истинно верующими в значении,
раскрытом Эриком Хоффером в книге «Истинно верующий». Но
не все истинно верующие принадлежат тому же
психологическому типу, что и леваки. Например, истинно верующий
нацист, по-видимому, психологически весьма отличается от
истинно верующего левака. Из-за своей способности на
искреннюю преданность делу, истинно верующие являются полезным,
может быть, необходимым компонентом любого
революционного движения. Это представляет проблему, которую, вынуждены
признать, мы не знаем, как разрешить. У нас нет
предположений о том, как можно использовать энергию истинно
верующего для революции против технологии. В данный момент всё,
что мы можем сказать, это то, что ни один истинно верующий
не станет заслуживающим доверия новобранцем в деле
революции, пока его взгляды не будут направлены исключительно
на уничтожение технологии. Если он предан также и другому
идеалу, он может захотеть использовать технологию как
инструмент для достижения этой другой цели (см. параграфы 220,
221).
451
МАНИФЕСТ
223. Некоторые читатели могут сказать: «Всё сказанное о
левачестве — полный вздор. Я знаю Джона и Джейн, которые
исповедуют левые взгляды, и все эти тоталитарные тенденции
у них ни капельки не проявляются». Совершенно верно,
многие леваки, даже возможно, большинство из них — порядочные
люди, которые искренне верят в право на существование
ценностей других людей (до определённой степени), и которые не
желали бы использовать деспотические методы для достижения
своих социальных целей. Наши замечания о левачестве не
означают, что они применимы к каждому отдельному леваку, они
призваны описать общий характер левачества как движения. А
он не обязательно определяется численными пропорциями
разных типов людей, вовлечённых в движение.
224. Люди, которые в левом движении рвутся к власти,
есть леваки жаждущего власти типа, потому что жаждущие
власти — это именно те, кто сражаются жесточайшим образом,
чтобы проникнуть во власть. Жаждущие власти леваки
захватили контроль над движением, но существует множество
благородных леваков, которые про себя не одобряют многие
действия своих лидеров, но не могут заставить себя
воспротивиться им. Им НЕОБХОДИМА вера в движение, и так как они не
могут отречься от неё, они идут вместе со своими лидерами.
Правда, НЕКОТОРЫЕ леваки всё же имеют мужество
противостоять возникающим тоталитарным тенденциям, но они
обычно проигрывают, потому что жаждущие власти лучше
организованы, они более жестоки, они придерживаются
макиавеллизма и стараются создать для себя сильную политическую
поддержку.
225. Эти феномены ясно проявились в России и в других
странах, в которых к власти пришли левые. Так, до крушения
коммунизма в СССР, левые на Западе нечасто критиковали эту
страну. Если их принуждали, они признали, что СССР
совершал множество неправильных вещей, но затем они пытались
найти оправдания для коммунистов и начинали говорить о
недостатках Запада. Они всегда выступали против вооружённого
сопротивления Запада коммунистической агрессии. Левые по
всему миру решительно протестовали против американской
452
Современность глазами радикальных утопистов
военной операции во Вьетнаме, но когда СССР вторгся в
Афганистан, они ничего не предприняли. Не то, что они одобряли
действия Советов, но из-за своей левацкой веры они никак не
могли встать в оппозицию коммунизму. Сегодня, в тех наших
университетах, в которых возобладала «политкорректность»,
существует, вероятно, много леваков, которые неофициально
осуждают подавление академической свободы, но в любом
случае они принимают это.
226. Таким образом, тот факт, что многие отдельные
леваки сами по себе спокойные и довольно толерантные люди,
никоим образом не мешает левачеству в целом проявлять
тоталитарные тенденции.
227. Наше исследование левачества имеет один серьёзный
недостаток — всё ещё далеко от ясности, что же мы
подразумеваем под словом «левак». По-видимому, мы и не сможем
сделать здесь многого. Сегодняшнее левое движение разбито на
целый спектр активистских движений. К тому же, не все они
являются левацкими, а некоторые из них (например,
радикальные экологи), кажется, включают в свой состав как личностей
левацкого типа, так и личностей, совершенно далёких от
левачества, которые явно должны были бы быть осторожнее в
отношении сотрудничества с леваками. Многообразие леваков
постепенно растворяется в разнообразии нелеваков, и часто мы
сами попадаем в затруднительное положение, пытаясь
определить, придерживается ли данная личность левых взглядов или
нет. В отношении того, что можно сказать точно, наша
концепция левачества определена тем, что мы выразили в данной
статье, и мы можем лишь посоветовать читателю самому выносить
решение относительно того, кто является леваком.
228. Однако, будет не лишним перечислить некоторые
критерии для распознания левачества. Эти признаки не могут
быть использованы безоговорочно. Определённые личности, не
будучи леваками, могут проявлять некоторые из них, а какие-
то леваки могут не проявлять ни одного признака. И снова,
вам нужно полагаться на собственное суждение.
229. Левак ориентируется на коллективность крупного
масштаба. Он придаёт особое значение долгу личности служить
453
МАНИФЕСТ
обществу и долгу общества заботиться о личности. Он
негативно относится к индивидуализму. Он часто берёт
моралистический тон. Он имеет тенденцию выступать за контроль над
оружием, за половое воспитание и другие психологически
«просвещённые» образовательные методики, за социальное
планирование, за предоставление преимущественных прав, за
мультикультурность. Он склонен к самоидентификации с
жертвой. Он против конкуренции и насилия, но он часто
находит оправдания для тех леваков, которые совершают насилие.
Он обожает употреблять популярные левацкие термины типа
«расизм», «сексизм», «гомофобия», «капитализм»,
«империализм», «неоколониализм», «геноцид», «социальные сдвиги»,
«социальная справедливость», «ответственность перед
обществом». Может быть, главной отличительной чертой левака
является его склонность симпатизировать движениям за права
гомосексуалистов, за права национальных меньшинств, за права
инвалидов, за права животных, за политкорректность, а также
феминизму. Любой, кто с воодушевлением симпатизирует
ВСЕМ этим движениям, почти стопроцентно является
леваком, ш
230. Отличительным признаком представляющих большую
опасность леваков — тех, что принадлежат типу жаждущих
власти, — является заносчивость и догматический подход к
идеологии. Тем не менее, наиболее опасными леваками
бесспорно являются принадлежащие к сверхсоциализированному
111 Важно понять, что мы имеем в виду того, кто симпатизирует
этим ДВИЖЕНИЯМ в том виде, в каком они существуют в нашем
обществе сегодня. Тот, кто убеждён, что женщины, гомосексуалисты и
т. д. должны иметь равные права, не обязательно является леваком.
Феминистское движение, движение за права гомосексуалистов и
прочие движения, которые существуют в нашем обществе, содержат
отдельные идеологические тенденции, характеризующие левачество, и
если кто-то верит, что, например, женщины должны иметь одинаковые
права, то из этого необязательно следует, что он должен
симпатизировать феминистскому движению в том виде, в каком оно существует
сегодня.
454
Современность глазами радикальных утопистов
типу, они избегают раздражающего проявления
инициативности и воздерживаются от афиширования своих левых взглядов,
но ненавязчиво и не привлекая внимания работают на
продвижение коллективистских ценностей, «просвещённых»
психологических техник для социализации детей, подчинения
индивидуума системе и т. д. Такие крипто-леваки (как мы их
называем) в отношении практического действия приблизительно
соответствуют определённому типу буржуа, но отличаются от них
с позиций психологии, идеологии и мотивации. Обычный
буржуа пытается поставить людей под контроль системы с целью
защитить свой образ жизни, или он поступает так просто из-за
своей традиционной позиции. Крипто-левак же поступает так
потому, что он истинно верующий коллективистской
идеологии. Крипто-левак отличается от обычного левака сверхсоциа-
лизированного типа тем, что его бунтарское побуждение слабее,
и он сильнее социализирован. От обычного хорошо
социализированного буржуа он отличается тем, что у него имеется
определённый сильный недостаток, который ставит ему в
обязанность посвящать себя делу и полностью отдаваться коллективу.
И, может быть, его (хорошо сублимированная) потребность
власти гораздо сильнее, чем у обычного буржуа.
Заключительный комментарий
231. На всём протяжении данной статьи мы делали
неопределённые заявления и утверждения, требующие оговорок и
замечаний всех типов, также некоторые из наших заявлений
могут быть совершенно неверными. Отсутствие достаточной
информации и необходимость краткости не позволили нам
сформулировать наши утверждения более точно и сделать все
необходимые оговорки. И, конечно, в исследовании подобного
рода в значительной степени приходится полагаться на
интуитивное суждение, которое иногда может быть ошибочным. Так
что мы не заявляем, что эта статья отображает больше, нежели
грубое приближение к истине.
232. Тем не менее, мы вполне уверены, что общие
очертания картины мы изобразили достаточно верно. Необходимо
455
МАНИФЕСТ
упомянуть лишь один возможно слабый пункт. Мы обрисовали
левачество в его современной форме как феномен,
свойственный исключительно нашему времени и как симптом крушения
процесса власти. Но не исключено, что мы можем и ошибаться
в этом. Сверхсоциализированные личности, которые пытаются
удовлетворить свою потребность власти навязыванием всем
своих моральных принципов, несомненно, наличествуют в
большом количестве постоянно. Но мы ПОЛАГАЕМ, что
решающая роль, сыгранная чувством неполноценности, низкой
самооценкой, бессилием, отождествлением себя с жертвой не
будучи при этом таковой, является особенностью современного
левачества. В определённой степени причисление себя к
жертвам можно было наблюдать в левом движении XIX века и в
раннем христианстве, но, насколько мы понимаем, симптомы
низкой самооценки и др. не были настолько очевидны в этих
или в каких-то других движениях, насколько они проявляются
в современном левачестве. Однако, мы не придерживаемся
таких взглядов, чтобы уверенно заявить, что до современного
левачества движений подобного рода не существовало. Это
очень важный вопрос, которому историки должны уделить
соответствующее внимание.
456
Современность глазами радикальных утопистов
Сергей Курехин, Александр Дугин
Манифест новых магов
преодоление человека .1995
1. Налицо кризис искусства. Отсутствие витальности. До-
минация чистого механицизма. Пост-модернизм — сам синдром
дегенерации — выродился. Интерес к искусству сегодня либо
кич (театр, кино, рок-концерты), либо das provozierte Leben
(«спровоцированная жизнь» — Г.Бенн), занятие для узкого и
замкнутого круга «вампирическои интеллигенции», полностью
утратившей ориентиры, но не утратившей вместе с тем
потребность в пропитании, социальном статусе и тщеславие.
2. Налицо кризис политики. Отсутствие мысли и свежей
идеологии. Дегенерация политики после периода некоторого
всплеска начиная с перестройки. Политика совершенно
утратила и логику и жизнь. Она либо патологически конъюктурна
(центр), либо патологически карикатурна (периферия). Но
всегда одинаково неинтересна.
3. Критический минимум дегенерации искусства и
политики сейчас достигнут одновременно. Так бывает не всегда, но
сейчас именно так — низшие точки двух синусоид совпали.
4. В такие моменты цикла упадка развитие должно
получить новый импульс, лежащий как правило вне сферы самого
процесса. Иногда политика подстегивает искусство, иногда
наоборот. Сейчас в обоих областях упадок. Надо искать импульс
вовне.
5. Этой новой областью является МАГИЯ. Магия изучает
не события, вещи, предметы, но их причины (причем не просто
описывают причины, но активно работает с ними). Магия
предшествует искусству и политике. Искусство и политика
стали самостоятельными, отделившись от своего магического
457
МАНИФЕСТ
истока. Этот исток никуда не исчез, но отошел на периферию,
воздействовал косвенно. Тайные общества, ложи, ордена
управляли историей, вдохновляли художников.
6. Отныне косвенного воздействия недостаточно, политика
и искусство забыли о необходимости постоянного обращения к
магии. Ситуацию может спасти только π ρ я м а я и тотальная
замена искусства и политики МАГИЕЙ.
7. Нынешний политик и художник сами по себе изжиты,
их не спасет ничто. Они не способны напитаться магией и
оживиться. Их следует вычеркнуть, отбросить. Они совершенно
неинтересны. На их смену должен прийти новый тип.
8. Это НОВЫЙ МАГ, занимающийся политикой или
искусством (но не политик и не художник, занимающийся
магией).
9. Все виды искусства и все политические идеологии имеют
свои оккультные аналоги в оперативной магии. Картины
возникли как обмирщвленные изображения богов и
символических знаков. Политические идеологии стали светским
выражением метафизических и религиозных учений (капитализм —
секуляризированный протестантизм, по М. Веберу; социализм
и фашизм — вариации индоевропейских, арийских, традиций,
где отсутствовала каста торговцев, по Дюмезилю). Постепенно
исток пропал из виду. В лице современных политиков и
художников мы имеем дело с неизлечимыми закоренелыми
идиотами. Степень таланта и идеологического успеха сейчас
напрямую зависит от степени знакомства с оккультными учениями.
10. Этот факт надо признать и принять как неизбежность.
11. Вместо отдельно искусства, отдельно политики и
отдельно магии следует ввести новую синтетическую
дисциплину: МАГИЯ, учреждающая свою политику и свое искусство
напрямую. Новая герменевтика: отбрасывается исторический
контекст и эстетическая особенность, все сводится к
оккультной парадигме. Гете и Бретон, Ленин и Черчиль сводятся к
магической парадигме (масонско-оккультистского, герметико-
розенкрейцеровского толка), носителями которой они
являлись. Остальное отбрасывается. Вместе с новым искусством и
458
Современность глазами радикальных утопистов
новой политикой приходит новое искусствоведение и новая
политология.
12. Новые искусствоведы и новые политологи не будут
отдельными людьми от новых художников и новых политиков.
Это будут одни и те же личности. Более того, это будут никто
иные как сами НОВЫЕ МАГИ.
13. Искусство становится не имитацией ритуала или
изготовления фетиша, амулета, идола, но самим ритуалом, самим
изготовлением амулета, фетиша или идола.
14. Политика становится не отснятым «римейком»
коллективных оргиастических действ и реализацией смутно и
косвенно воспринимаемых метафизических проектов, но прямым
мифотворчеством и оккультной архитектурой масс.
15. Все это осуществляется и осмысляется НОВЫМИ
МАГАМИ.
16. МАГИЯ — наука оперативная. Она требует реальных
результатов, реальных метаморфоз. Метаморфоз объектов,
явлений, самого оператора. МАГИЯ — наука экспериментальная,
она не допускает «темнилова» и демагогии. Оценивается не
проект, но результат. Без конкретной «эйдетической
реализации» нет магического акта. Если все остается сущностно
прежним после произведения магического акта, мы имеем дело либо
с неудачей, либо с шарлатанизмом. Идиоты и интеллигенты не
пройдут.
17. НОВЫЕ МАГИ учреждают свое искусство и
осуществляют социальные перевороты. Они специализируются в
геополитике, масштабной науке, подчиняют стихии, укрощают
атлантического Левиафана и откармливают континентального
Бегемота. Минимальный социальный масшта НОВОЙ МАГИИ
— страна, народ, государство, легионы человеческих масс.
Группа эстетов или отряд марширующих дегенератов-сектантов
никому не интересны. НОВАЯ МАГИЯ имеет дело с явлением
ГИГАНТСКОГО. Гигантского Нового (М.Хайдеггер).
18. Наши цели станут понятны только тогда, когда люди
начнут соучаствовать в нашей практике (активно или пассивно,
как субъекты или как объекты). Магия решает
гносеологические проблемы через «Праксис» (как марксизм).
459
МАНИФЕСТ
19. Кризис искусства и политики внешне кажется чем-то
объективным. Не стройте иллюзий, его организовали МЫ. Для
того, чтобы расчистить путь НОВОЙ РАСЕ. Расе магических
королей.
20. Мы оперируем с безднами. Для нас невидимое имеет
свою географию. Черное не просто отсутствие света, это
огромная гамма оттенков, которые и не снились земной оптометрии.
21. Abyssus abyssum invocat —
22. In voce cataractarum.
460
Современность глазами радикальных утопистов
ABISSUS ABISSUM INVOCAT
Манифест АРКТОГЕИ
axtremum 1996
Арктогея дословно означает «Северная Страна».
Мифический континент, находившийся некогда на Северном Полюсе,
но давно исчезнувший как из физической реальности, так и из
недолговечной людской памяти. Вместе с ним исчезла,
скрылась духовная ось Бытия, Древо Мира, которая придавала
традициям и религиям светоносный, оперативно-преображающий
смысл.
Арктогея — отсутствующий центр. Его нет для
современного человечества, поэтому такое человечество обречено и скоро
исчезнет.
Последние люди... Они не хотят больше ничего знать о
духе и Свете, о внутреннем измерении вещей и существ, о
героическом пути преодоления темных, гравитационных сил и о
движении к Абсолютному Освобождению от оков
концентрационной Вселенной.
Арктогея занимается тем, чем никто не занимается,
отстаивает то, что никто не отстаивает, борется с тем, чью
абсолютную власть признало покорной апокалиптическое большинство.
Что ж, Jedem das Sein.
Проблема в первую очередь — метафизическая и
онтологическая. Но глубины метафизики не есть нечто отдельное от
конкретной реальности. Так пролагают только те, кто ищут
оправдания своей покорности рабскому смирению перед
темной властью «имманентных могуществ».
461
МАНИФЕСТ
Поэтому противостояние тотально, охватывает все сферы
реальности — от самых высших, где сейчас происходит новый
виток ожесточенных баталий небесных сил с войсками ада, до
самых низших — политических, экономических, бытовых.
Люди Арктогеи, предельно малочисленные, непонятые,
совершенно неуместные в современном мире, обособленные,
дифференцированные, тотально отрицают все
апокалиптическое царство сегодняшнего дня и столь же тотально
утверждают альтернативный мир, мир Традиции, мир Полюса, мир
Бытия, мир Арктогеи.
Антихрист имеет помимо богословского еще и
геополитический, имманентно социальный смысл. Сегодня очевидно, что
самой «совершенной» и «завершенной» формой исторической
реализации этого зловещего персонажа является либеральный
Запад, та идеология и система, которая победила в холодной
войне с СССР и установила основы планетарной доминации
повсюду в форме «нового мирового порядка».
Противостояние этой власти атлантической «империи зла»,
США и либерально-капиталистической модели следует
приветствовать во всех формах и в любых сочетаниях. Каждый, кто
бросает вызов антихристу, даже если он не догадывается о
реальном качестве того, с кем имеет дело, уже вызывает
уважение и заслуживает нашей симпатии и солидарности. Если вещи
рассматриваются в экономическом аспекте, как противостояние
социализма капитализму — хорошо. Если атлантистской
агрессии противопоставляется национальное утверждение — тоже
хорошо. Если опасность «нового мирового порядка»
воспринимается как духовная, религиозная угроза — и это хорошо. Если
в основе протеста стоит спонтанная художественная,
эстетическая интуиция — даже это хорошо. На самом деле, все эти
уровни взаимосвязаны. Все они элементы единого
провиденциального плана, так как даже при самой жестокой системе
апокалиптического контроля могут и должны быть люди, которые
будут верны Арктогее, подчас не имея о ней ни малейшего
представления.
462
Современность глазами радикальных утопистов
Мы проделали большую идеологическую работу, ощутимые
результаты которой запечатлены в наших книгах, публикациях,
программах, выступлениях, статьях.
Но главное впереди.
Вот формулы противостояния современному миру —
* Православие (революционное + эзотерически-
исихастское)
* Ислам (иранский, шиитский, революционный +
суфизм)
* Традиционализм
* Консервативная Революция
* Национал-большевизм
* Третий Путь
* Евразийство (+неоевразийство)
* Россия
* Социализм
* Исламский социализм
* Национализм
* Нонконформизм
* Анархизм справа (и слева)
+ Социальная Революция
* Альтернативная геополитика
* Культурный радикализм
* Хард-мистицизм
* Субверсивная контркультура
+ Континентализм (в геополитике)
* Тантризм
* Дзог-чен
* Эсхатологизм
* Революционная каббала (=саббатаизм)
* Новые Правые («Nouvelle Droite» во франко-
итальянском, а не «new right» в англосаксонском смысле)
* Новые Левые
* Антикапитализм
463
МАНИФЕСТ
* Революционный синдикализм
* Последняя Империя
+ Новый Эон
* Страшный Суд
Вот личности (архетипы), которые центральны в нашем
деле —
* Рене Генон
* Юлиус Эвола
* Прототоп Аввакум
* Карл Маркс
+ Константин Леонтьев
* Жорж Сорель
+ Эрнст Юнгер
* Барон Унгерн
* Мартин Хайдеггер
+ Эрнст Никиш
+ Николай Устрялов
+ Артур Мюллер ван ден Брук
* Карл Хаусхофер
* Дьордь Лукач
* Фридрих Ницше
* Жан Тириар
* Федор Достоевский
+ Карл Шмитт
* Жорж Батай
+ Герман Вирт
+ Жан Парвулеско
* Карл Юнг
* Лев Гумилев
* Герберт Маркузе
* Ги Дебор
* Готтфрид Бенн
464
Современность глазами радикальных утопистов
* Николай Трубецкой
* Рамиро Ледесма Рамос
* Борис Савинков
* Петр Савицкий
* Николай Клюев
* Лотреамон
* Аятолла Хомейни
* Жан-Поль Сартр
* Али Шариати
* Анри Корбен
* Луи-Фердинанд Селин
* Мирна Элиаде
* Эзра Паунд
* Шри Рамана Махариши
+ Жиль Делез
* Артюр Рембо
* Михаил Бакунин
* Жорж Дюмезиль
* Ален де Бенуа
* Че Гевара
Арктогея, элита отсутствующего материка, князья
несуществующей страны, двигается во всех направлениях. Это
циркулярная агрессия потенциального, которое в скором времени
станет актуальным. Бутоны цветов раскрываются сразу во все
стороны, им безразличны законы линейных траекторий, где
право уже исключает лево, а верх несовместим с низом. Такая
одномерная логика — след гигантской интеллектуальной
провокации, которую темные агенты вырождения готовили уже
начиная со средневекового спора об универсалиях.
Номиналисты были первыми вестниками духовной деградации, за ними
пришел чудовище Декарт (да будет проклинаемо его мерзкое
имя вовеки веков). Потом — скучный (но честный) Кант.
Потом позитивизм и неопозитивизм. Вся эта линия настаивает на
метафоре «часов», на тезисе, позднее сформулированном Ла-
465
МАНИФЕСТ
метри — «человек-машина». А значит его сознание —
«механизм».
Для людей Арктогеи человек — «потенциальный ангел», а
его сознание — цветок. Они борются с нами (успешно). Мы
восстаем против них (но почти всегда проигрываем).
Такова логика истории. Пока мы есть — она не закончилась
(что бы ни говорил Фукуяма).
Но придет момент, когда мы одолеем их. Но эта победа
будет последней и окончательной. Endkampfund Endsieg. Времени
больше не будет.
Присоединяйтесь к нам, так как завтра будет поздно.
IN VOCE CATARACTARUM
466
Современность глазами радикальных утопистов
Миша Вербицкий
Провозглашение Ур-Реализма
f/рсюдолеше человека 199S
Мы провозглашаем УР-РЕАЛИЗМ.
Не выхолощенный куртуазный «реализм»
убогого XIX столетия и не скрипучий, как
предплечья таракана, соц-реализм
советских отморозков: грозный, как
рычание медведя-шатуна, УРРЕАЛИЗМ.
УР. РЕАЛИЗМ. Змей Уроборос питается
бабочками и лепестками гиацинта.
УР-РЕАЛИЗМ это язык его мыслей.
УР-РЕАЛИЗМ
УР-РЕАЛИЗМ нелогичен.
УР-РЕАЛИЗМ отрицает пространство и время.
УР-РЕАЛИЗМ это патология.
УР-РЕАЛИЗМ это пик душевного и физического здоровья.
УР-РЕАЛИЗМ любит женщин, вино и видеоклипы.
УР-РЕАЛИЗМ выступает за тотальную легализацию.
УР-РЕАЛИЗМ выступает за тотальное запрещение.
Это одно и то же.
Свастика воли на расплавленном асфальте любви — вот он,
УР-РЕАЛИЗМ.
Кровавые кишки младенца в колесе — вот он, УР-
РЕАЛИЗМ.
Танки нашей Родины по пылающим улицам города вечной
юности — вот он, УР-РЕАЛИЗМ.
467
МАНИФЕСТ
Сакральная география dream-time & dream-space — вот он,
УР-РЕАЛИЗМ.
Наше поколение живет при коммунизме.
Уничтожение времени
Модернизм был первым движением, провозгласившим
современное императивом бытия. Эстетика классицистов была
абсолютна, пребывала вне времени и пространства; эстетика
романтиков впитала в себя примат национального над
общечеловеческим. Реалист (бытописатель) обьявил краеугольным
камнем обстоятельство места — эстетика бытописательства есть
эстетика, увязанная на пространственной компоненте бытия.
Эстетическое пространство дробится — реалист, описывающий
жизнь гомосексуалистов Калифорнии, не будет сравнивать себя
с реалистом, описывающим жизнь земцев Урала, или
сионистов простых еврейских парней Палестины. Реалист
бытописатель воспринимает время как характеристику, равноправную с
тремя пространственными координатами, и ставит свою
эстетику в зависимость от обстоятельств места-времени и
идеологии. Абсолютность эстетики в применении к данным
обстоятельствам не оспаривается — на смену грандиозной
иерархической системе классицистов приходит сотни и тысячи не менее
жестких иерархий, локализованных под конкретный быт. Такой
подход раздробляет литературную традицию — искусство
перестает быть ценностью в себе, и становится служанкой
бесчисленных локальных (национальных и политических)
субкультур. Человек критического реализма читает только других
реалистов, причем только тех, которые близки ему географически
и идейно — вот например, для образованной русской публики
конца XIX века, русская и мировая поэзия началась с
Некрасова.
И тут появляется модернизм. Сметая жесткие иерархии
бытописателей, модернизм отрицает абсолюты и увязывает
эстетику с ходом литературного процесса. Это позволяет
взглянуть на литературу как на единый организм. Модернисты
открывают заново десятки незаслуженно забытых авторов и тра-
468
Современность глазами радикальных утопистов
диций — в этом с ними могут сравниться разве что романтики.
Но подход романтиков был сугубо утилитарным,
националистическим: поиск Святого Грааля коллективной души их
народа. Искусство XX столетия, начавшееся Ницше и кончившееся
Хиросимой — культура, взглянувшая на себя со стороны. Для
такого взгляда нужна была точка отсчета — ею стала
современность. Поэтому модернизм.
Модернист определяет себя в отношении к времени. Но
после Хиросимы, время потеряло определенность. Измерять
время по накоплению информационных ценностей невозможно
— обьем уже накопленной информации в миллионы раз
превосходит человеческие способности эту информацию
классифицировать. Говорить о прогрессе тоже невозможно — как
можно говорить о прогрессе, если Хиросима. Остается мерить
время хронометром — подход заведомо порочный. Именно так
происходит постмодернизм. Под тиканье хронометра, организм
культурного процесса заменила дурная бесконечность
стагнации. Референтная точка современности, модерна превратилась
в потенциально бесконечные десятилетия. Современность стала
рефлексией о современности. Модернист, то есть автор,
смотревший на организм культуры с точки зрения современности,
обнаруживает себя в положении рефлексии о рефлексии о
современности, потом следует рефлексия о рефлексии о
рефлексии... Дурная бесконечность. Постмодерн есть уродливый и
скотский танец под остановившийся метроном истории.
Лживый и лицемерный хронометр постмодерна — раздавить
каблуком, как навозную муху. Времени больше не будет.
Новый тоталитаризм
Мы провозглашаем тотальность времени и пространства.
Dream-time & dream-space. Наши современники —
мифологические персонажи: Локи, Уроборос, Ниенна, капитан Лебядкин.
«Экстерминировать рациональную мысль» говорил У. С. Бар-
роуз. Экстерминация, исключение пластов бытия — кройка и
шитье современности. Модернизм, одетый в платье от Импера-
469
МАНИФЕСТ
тора Калифорнии. «Reality is what you can get away with».
Абсолютная свобода значит абсолютная воля к уничтожению.
Следует уничтожить гуманизм, искусство, авторство,
логику, историю, экономику, компромисс. Это не нигилизм — это
программа тотальной переоценки ценностей, переустройства
мира, передела интеллектуальной собственности и
пространства. Для нас нет ничего святого? Вы ошиблись, товарищь. Но
все, что кажется вам важным или интересным, мы видим как
мерзость и тухлую липкую гадость на исторической свалке.
Поэзия требует Очищения. Огнем и мечом разворошить
дурную бесконечность постмодернизма — да здравствуют фе-
ральные джунгли с привкусом крови во рту. Порнографы,
шизофреники, педофилы: вам сюда.
Against the modern world
Завоеваний модернизма мы никому не отдадим. Модернист
открыл заповедные области человеческого бреда. Но для того,
чтобы жить бредом, не надо быть модернистом. Нужно просто
осознавать, что так называемая реальность есть не более чем
тяжелый кошмар, симулированный атавизм. Чтобы постичь
реальность как она есть, нужен атавизм аутентичный, бред,
прозрачный как слеза ребенка. Мы назовем его Зое Киа.
Консервативная революция как возвращение к аграрному
строю? Консервативная революция как возвращение к
викторианской англии? Не смешите меня. Консервативная
Революция как возвращение к магическому сознанию атавизма — вот
о чем надо говорить.
Модернизм в его чистой, незамутненной форме — это
культ Новой Эры, нового Зона, магического ребенка Воздуха-
Гора. Ключ Новой Эры — это Книга Закона, Liber AL vel legis.
Но Новая Эра так и не наступила — конец старой превратился
в Новый Мировой Порядок, он же постмодерн — дурную
бесконечность, опять и опять рассуждающую о своей
неизбежности, неизбежности своих рассуждений о неизбежности и
неизбежности последующих трансфинитных кругов рекурсивной
470
Современность глазами радикальных утопистов
рефлексии. Князь мира сего — астральный детерминизм,
окончательно утвердившийся в своей власти.
«Наши современники есть нечто, что следует преодолеть»,
— пишет Александр Дугин. На нашем знамени — магический
ребенок Гор, но война наша — против современности и
современников — предателей Нового Зона.
Преодоление современности зрело в недрах модернизма.
Консервативная Революция есть учение Зое Киа,
разработанное бывшим кроулеанцем Austin Osman Spare — учение об
Атавизме как истинной Воле индивида. Консервативная
Революция есть Кантос символиста Эзры Паунда. Консервативная
Революция есть мистический анархизм, адамизм и акмеизм
русских модернистов. Консервативная Революция есть заумный
язык Председателя Земного Шара национал-большевика
Хлебникова и фашиствующего футуриста Крученых.
Консервативная Революция есть преодоление модернизма, но в тоже время
одно из его наиболее точных воплощений.
Модернизм ориентируется на современность;
Консервативная Революция ориентируется на современность исторических
архетипов. В наше время, когда слово современность потеряло
смысл, замененное трансфинитной секвенцией рефлексии —
Консервативная Революция есть единственное воплощение
модернизма. Да, Консервативная Революция! Да, футуризм!
Времени больше не будет.
Новая Эстетика
Если наша жизнь есть непрерывная борьба с непрерывным
вторжением системы, с непрерывным подкупом и лестью и
промыванием мозгов — о какой новой эстетике может быть
речь? Кажется, нам остался один только критерий —
эффективность сопротивления, диакрисиса. Экстремизм,
сопротивление системе сами по себе нежизнеспособны — сопротивление
должно питаться магической энергией Любви, направленной
Волей. Это и есть Новая Эстетика — магическая энергия,
питающая диакрисис.
471
МАНИФЕСТ
Согласно учению Зое Киа, искусство есть вид ритуальной
магии. Гумилев писал:
...Время останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, словно розовое пламя,
Слово пролетало в вышине.
Но если искусство есть магия, а художник — магик, то
каждое слово, каждый штрих пера становятся
священнодействием. Слово — субстанция истинного мира, художник —
проекция этой субстанции на ложный мир материальности. И слово
как единственная связь между миром истинным и миром
материальным.
Стратегии ур-реализма
Гумилев писал:
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что Слово это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества
И как пчелы в улье запустелом
Дурно пахнут мертвые слова.
Пустословие жеста и штриха есть признак генетического
вырождения.
Пустословие есть тактика системы. Магию запретить
нельзя — рукописи, как известно, не горят. Но можно другое.
Вместо тоталитарного запрещения информации, система Нового
472
Современность глазами радикальных утопистов
Мирового Порядка стремится до предела насытить ноосферу
меркантильным шумом, мимикрирующим под магию и
искусство. Этот шум и называется постмодернизм. Постмодернизм
гораздо эффективнее прямых запретов.
Наша задача — каждый штрих насытить информации до
предела.
Мы отказываемся от индивидуальности и от анонимности.
Предельная интенсивность каждого жеста достигается
проникновением в глубину расового подсознания — о какой
индивидуальности может быть речь? Слово, останавливающее солнце,
слово, разрушающее города, не может быть индивидуально.
Максимальная насыщенность штриха информацией
обуславливает указание контекста, метаконтекста в каждом
конкретном случае. Человек — это контекст. Союз Писателей
Имени 15-го Апреля — куда менее анонимен, чем писатель Бобо-
рыкин. В этом отказ от анонимности — личность ничто,
контекст все.
Информационная война. Рекламная завеса стукачей
профессионалов от постмодерна превращает любое честное усилие
в травести. Наши современники — это пустота. Энтропия
поглощает информационное пространство, разложение вселяется
в каждый дом и каждую книгу. Для магии, любой архив, любой
каталог, любое оглавление ресурсов — это граната в
фашистское рыло системы. Поэтому — война.
Ур-реалист публикует свои документы, письма и
случайные записки. Если в его словах нет магии — он не ур-реалист.
Если в словах есть магия, их публикация — граната в фашист-
кое рыло. We don't own words, now nobody owns anything.
Everything must GO. Genesis P-Orridge.
УРРЕАЛИЗМ
У Ρ
Урреализм есть сочетание оккульта и поэзии, музыки и
политики. Поклонение ужасному богу Abraxas и мировому змею
Ouroboros. Наши предшественники, сюрреалисты, продались
473
МАНИФЕСТ
дьяволу за 30 сталинистских серебреников из ложного золота.
Их можно понять — при абсолютно правильной дискурсивной
стратегии, сюрреалисты были лишены магической энергии
коллективного подсознания. Фрейдизм и атомизация общества
— предшественники мондиализма. На самом деле индивид
ничего не значит. Использовать Фрейда в художественной
практике — значит переходить с уровня коллективных ассоциаций
на уровень индивидуальных комплексов, а это значит
отказываться от архетипов.
Сюр-реализм — над-реальность. Во всякой вещи кроется 10
разных вещей, по числу сефир древа жизни. Низший из этих
аспектов известен всякому — это Малькут, дух Книги, вещная
и неизменная реальность. Сюрреалисты обнаружили, что эта
реальность — ложная. Из этого они делали неправильный
вывод, что есть реальность истинная, над-реальность, и художник
изучает именно ее. Нас самом деле, реальность это бред. Над-
реальность сюрреалистов — девятая сефира, Йесод, Основание
— атомизированные индивидуальные желания, страхи и
экономические потребности. Индивидуальность есть основание
духовной жизни — далеко не ее корона.
Префикс УР значит: пре. Реальность есть нечто внешнее,
иллюзия бреда, социальный конструкт, создание коллективного
воображения сна. Нам неинтересна реальность, нам интересно,
как ее делают и что с ней делать, чтобы ее не было. Поэтому —
УР-реализм: отрицание реальности во имя реальности высшего
существования.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, словно розовое пламя,
Слово пролетало в вышине.
ΑΊΑ
Современность глазами радикальных утопистов
РЕАЛИЗМ
Never forgive, never forget
Never, never
Never forgive, never forget
Never, not ever
- Boyd Rice, NEVER
История есть последовательность фактов геноцида. Народы
вымирают сами по себе или насильственным путем. Народы
будущего — дети никому не известных племен, выходцы с
востока и севера. Реализм — это отказ от всех общественных
условностей, которые могут помешать выживанию. Реализм —
тотальная война всех со всеми. Реализм — это победа в
тотальной войне. Ур-реализм — победа в войне, которая еще не
началась.
Иллюзия реальности и устаревшие системы ценностей —
самоубийственный груз, песок в колесах истории. Во имя
свободы личного случая мы отрицаем реальность. Это и есть
реализм — исторический вой, пронзительный, как ножевой удар, и
гулкий, как корпус затонувшего корабля. Очищение от истории
и факта — смертельная амуниция тотальной войны.
475
МАНИФЕСТ
Дмитро Корчинский
Доктрина дестабилизации
extrem um 199?
Политика — это крестовый поход за идею. Мы — носители
нового революционного сознания. Для нас является хорошим
все то, что действительно носит радикальный характер. Быть
радикалом — значит понимать смысл вещей. Мы хороним
трупы старых идеологий. Ценности чужих цивилизаций нам
нужны лишь как трофеи. Иконы мы намалюем сами. Нас
объединяет одно — неприятие всего, что существует. Слова
разъединяют. Действие — объединяет. Бунт имеет смысл. Жажда
разрушения — творческая жажда. Группа, которая борется,
способна продвигаться вперед лишь через конфликты. Партия —
это армия. Партия сама должна бороться. Без практики
вооруженной борьбы программные положения являются болтовней.
Когда я слышу слово, моя рука тянется к пистолету.
Насилие является для нас единственным способом
общения с обществом. Бомбы против аппарата подавления мы
бросаем в сознательность масс. Их вызов — убийство, наш ответ —
убийство. В убийстве — их аргумент, в убийстве — наше
опровержение. Провокация, репрессия, революция. Разбивайте
собачьи головы! Невиновных нет!
Когда на заводе плохая вентиляция, надо поджечь кабинет
директора. Акт революционной справедливости — самый
высокий акт гуманизма, возможный в обществе, разделенном на
классы. Быть террористом в наши дни делает честь каждому
человеку доброй воли.
Все звери равны. Только некоторые из них равнее других.
Толерантность к предателям порождает новые предательства.
Человек в мундире — свинья, стрельба по ним — дело дозво-
476
Современность глазами радикальных утопистов
ленное. Гуманизм ничего не стоит, когда он не подкреплен
двойным преимуществом в авиации и танках. Пацифизм —
неплохая вещь, когда его проповедуют победители. Нам не нужна
другая диалектика, кроме диалектики ножей и пистолетов.
Необходимо вербовать молодежь, которая разуверилась в семье,
обществе, потеряла надежду на будущее.
Мы хотим всего и немедленно!
477
МАНИФЕСТ
Ларе фон Триер
Кодекс «Догмеитальное кино»112
камушек 2001
1. В фильме должны быть обозначены все места съемок.
(Осуществлять это следует путем наложения титров на
изображение. Это составляет исключение из пункта 5. Весь текст
должен быть разборчивым.)
2. В начале фильма режиссер обязан заявить о своих целях
и задачах. (С ними необходимо ознакомить съемочную группу
и героев перед началом съемок.)
3. В конце фильма «жертва» должна получить возможность
в течение двух минут свободно высказать свое мнение. Только
эта «жертва» имеет право определять содержание
высказывания, и потому необходимо завизировать у героя ленты
законченный вариант этого фрагмента. Если у участников проекта
никаких возражений не возникает, то ни «жертвы», ни «жертв»
не будет. Чтобы прояснить эту ситуацию, в конце фильма
должны появиться титры.
4. Каждый план должен отделяться от других шестью-
двенадцатью черными кадрами. (Исключение составляют
планы, чередующиеся в реальном времени, то есть полученные с
использованием нескольких камер одновременно.)
5. Не должно проводиться никаких манипуляций со звуком
или с изображением. Использование фильтров,
художественного освещения и/или оптических эффектов недопустимо.
6. Звук не должен записываться отдельно от изображения.
Дополнительные саундтреки, такие как музыка или диалоги,
нельзя микшировать позднее.
112 Перевод с английского М.Теракопян.
478
Современность глазами радикальных утопистов
7. Изменение концепции или режиссерская работа с
действующими лицами недопустимы. Запрещается добавлять какие-
либо элементы, например, при помощи сценографии.
8. Запрещается использование скрытых камер.
9. Недопустимо использование архивных изображений или
кадров, снятых для других программ.
Ларе фон Триер
Zentropa Real, 2001, октябрь
479
МАНИФЕСТ
(( )) cDc communications
[ χ χ ] & HACKTIVISMO
\ / «Сообщение надежды»
(' ') 4 июля 2001
(U) К немедленной публикации
Международное книгосожжение в действии
(Декларация о свободе информации)*ί3
exuvmum 2001
[4 июля 2001 - LUBBOCK, ТХ.]
Свобода слова в пределах интернета переживает тяжелые
времена. Достаточно мало стран ограничивает доступ в сеть с
помощью DNS фильтрации. Этот способ подразумевает
блокировку неполиткорректной информации в домене — в названии,
предстоящем окончанию .com. Большинство предпочитает
использовать фильтрацию, не пропускающую информацию
оппозиционного характера, на основе проверки содержания.
Hacktivismo и Cult of the dead cow решили, что с них
хватит. Мы хакеры и сторонники свободы слова, мы развиваем
интернет-технологии, способные противостоять
государственной цензуре.
Большинство стран использует запугивание и отбор того
или иного рода, как например в Китае, на Кубе и многих
мусульманских странах. Принято считать, что меры направлены
на блокировку информации порнографического содержания.
Однако в действительности они блокируют оппозиционный
материал от распространения за пределы репрессивного
режима. Он включает в себя информацию с критическим
политическим мнением, «зарубежные» новости, женские рубрики,
исследовательские и научные работы, информацию религиозного
характера, контент относящийся к нацменьшинствам, новости о
несоблюдении прав человека, пропаганда наркотиков и
гомосексуализма.
Перевод с английского Юлии Минц.
480
Современность глазами радикальных утопистов
Государственная цензура крайне претенциозна.
* В Замбии государство попыталось цензурировать
информацию о проведении конституциональных референдумах.
* В Мавритании — как и в большинстве стран —
владельцы интернет-кафе обязаны предоставлять по запросу
государственных представителей копии электронных писем,
отправленных или принятых в их заведениях.
* Даже в менее драконовских правительствах, таких как
Малазия, веб-издания были предупреждены о лишении
лицензии за частые обновления: своевременная и значимая
информация представляет угрозу.
* Правила безопасности Южной Кореи запрещают любой
— даже посредством интернета — контакт с их
северокорейскими соседями.
* Шри Ланка пригрозила новостным сайтам
аннулированием их лицензий, если афиши для предвыборной кампании не
будут отражать символику партии покидающего свой пост
президента.
Риск доступа и распространения информации очень велик.
* В Украине, обезглавленное тело, найденное
недалеко от Таращи, приписывают Георгию Гонгадзе,
основателю и редактору он-лайн издания, публикующего
критические статьи о властях предержащих.
* В августе 1998 восемнадцатилетнего жителя Турции
Эмрэ Эрсоза признали виновным в «оскорблении
национальной полиции» на интернет-форуме после участия в
демонстрации, жестоко разогнанной полицией. Его
интернет-провайдер обеспечил власти адресом молодого
человека.
* Журналист Мирослав Филипович имел
сомнительную честь быть первым журналистом, обвиненном в
шпионаже за свои статьи, опубликованные в сети, —
подозрения вызвали детали превышения должностных пол-
481
МАНИФЕСТ
номочий некоторых отрядов Югославской армии в
Косово.
Нас тошнит от этих очевидных нарушений
информационных и гражданских прав. Либеральные демократы на словах
обрисовали куда более красивые условия доступа к
информации, чем оказалось на деле. Но хакеры не желают молча
наблюдать, как надзиратели Международной конвенции
гражданских и политических прав человека над ними насмехаются. Мы
хотим доказать свое слово делом.
Hacktivismo и CULT OF THE DEAD COW представляют
HACKTIVISMO декларацию как заявление о грубом
нарушении и постановление о намерении. Это наша Великая Хартия
Вольностей об информационных правах. Люди имеют право на
справедливый доступ к законной информации. Если наши
лидеры не готовы защитить интернет, то это сделаем мы.
/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/>/
Декларация HACKTIVISMO
отстаивание свобод в поддержку интернета без цензуры
ГЛУБОКО ВСТРЕВОЖЕННЫЕ стремительным
распространением государственной цензуры в интернете при
поддержке межнациональных корпораций,
ВЗЯВ ЗА ОСНОВУ принципы и установки,
зафиксированные в ст. 19 Всеобщей декларации прав человека, гласящие
«Каждый человек имеет право на свободное выражение своего
мнения; это право включает свободу искать, получать и
распространять всякого рода информацию и идеи, независимо от
государственных границ», и статьи 19 международного пакта о
гражданских и политических правах человека, которая гласит
1. Каждый человек имеет право беспрепятственно
придерживаться своих мнений.
2. Каждый человек имеет право на свободное
выражение своего мнения; это право включает свободу искать,
482
Современность глазами радикальных утопистов
получать и распространять всякого рода информацию и
идеи, независимо от государственных границ, устно,
письменно или посредством печати или художественных
форм выражения, или иными способами по своему выбо-
РУ·
3. Пользование предусмотренными в пункте 2
настоящей статьи правами налагает особые обязанности и
особую ответственность. Оно может быть, следовательно,
сопряжено с некоторыми ограничениями, которые,
однако, должны быть установлены законом и являться
необходимыми:
a) для уважения прав и репутации других лиц;
b) для охраны государственной безопасности,
общественного порядка, здоровья или нравственности населения.
ПОМНЯ О ТОМ, что большинство стран-членов
Евросоюза подписали МПГПП или утвердили его таким образом, чтоб
граждане их стран не могли ссылаться на него в суде,
УЧИТЫВАЯ, что эти страны продолжают самовольно
ограничивать открытый доступ к законно опубликованной
информации в интернете, несмотря на предельно ясный
высказывание МПГПП о свободе самовыражения в любых СМИ,
ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ, что международные
корпорации продолжают продавать информационные технологии
самым репрессивным режимам, отлично понимая, что они
будут использоваться для управления и контроля и без того
изможденного населения,
ОТДАВАЯ СЕБЕ ОТЧЕТ, что интернет стремительно
становится в большей степени инструментом притеснения, чем
орудием свободы,
ИМЕЯ В ВИДУ, что в некоторых странах преступлением
считается попытка получить законно публикуемую
информацию и попытка отстоять основополагающие права человека,
ПРИПОМИНАЯ, что страны Евросоюза не смогли
подавить отъявленных нарушителей прав человека,
СОЗНАВАЯ, что ограничение доступа к информации
может привести к духовному, интеллектуальному и экономиче-
483
МАНИФЕСТ
скому упадку, возрастанию ксенофобии и дестабилизации
международного порядка,
УБЕЖДЕННЫЕ, что правительства и международные
корпорации состоят в сговоре для поддержания статус-кво,
ОЗАБОЧЕННЫЕ тем, что мировые лидеры не способны
урегулировать вопросы, касающиеся информационных прав
прямо и без увиливаний,
ОТДАВАЯ ДОЛЖНОЕ важности борьбы против
нарушений прав человека и уважая разумные правила доступа к
информации в интернете
В СИЛУ ВЫШЕСКАЗАННОГО мы убеждены, что
мировое сообщество хакеров следует своему моральному долгу,
Постановляя:
* Что уважение прав человека и основополагающих
свобод включает в себя свободу справедливого и
разумного доступа к информации, как с помощью
коротковолнового приемника, обычной телефонии, так и с
использованием всемирной сети и других СМИ.
*Что мы осознаем право государства на запрет
публикации государственных секретов, детской порнографии
и материалов, касающихся личных свобод и привилегий,
среди прочих принятых ограничений, но мы выступаем
против использования правительственной власти для
контроля над доступом к трудам критиков,
интеллектуалов, художников или духовных личностей.
* Государственная цензура в интернете подрывает
миролюбивое и цивилизованное сосуществование,
разрушает демократию и ставит под угрозу социоэкономиче-
ское развитие народов.
* Государственная цензура в интернете является
серьезной организованной и систематической формой
нарушения прав граждан и направлена на создание розни и
ксенофобии, являясь нарушением доверия, достойным
порицания.
484
Современность глазами радикальных утопистов
* Что мы найдем способы и средства для обхода
государственной цензуры в интернете и станем применять
наши технологии ко всем нарушителям информационных
прав.
Опубликовано 4 июля 2001 Hacktivismo и CULT OF THE
DEAD COW.
####
Нам еще есть, что сказать.
485
МАНИФЕСТ
Гейдар Джемаль
Манифест нового Интернационала
extremum 2003
Почему мы интернационалисты?
Политическая борьба - это в первую очередь борьба между
видами сознания в самом широком смысле слова. Классовая
борьба, межпартийная борьба, борьба между
фундаментальными выборами на пути развития цивилизации (вера -
агностицизм) - все это столкновения, разворачивающиеся в сфере
духа, ставкой в которых является победа того или иного типа
сознания, которому предстоит определять лицо и смысл
человеческой истории.
Национализм как форма сознания сложился только
в течение Новой истории. Тем не менее, парадоксально:
идеология, ориентированная на национальный фактор, обращена
вспять, на историческое прошлое, в глубь веков.
Объединяющий фактор в национальном - это общность совместного
прошлого. Именно поэтому великое прошлое, исторические
деятели, легендарные герои играют главную мобилизационную роль
в формировании национал-политического пространства.
Эта обращенная в прошлое ретроградная форма сознания
давно стала мощным инструментом дезинформации
и манипуляции в руках наднациональных правящих классов.
Национализм цинично и беззастенчиво используется
в политтехнологиях врагов народов. Даже позитивные формы
политической кооперации угнетенных низов
(социалистического или религиозно-освободительного характера) в сочетании
с национальным фактором оказываются в тупике
486
Современность глазами радикальных утопистов
и не способны переиграть своего наднационального
противника.
При этом мы отдаем себе отчет в том, что вне
идеологической сферы национальный фактор как образ жизни, способ
мышления, язык высказывания, является неизбежным
и необходимым инструментом жизнедеятельности для
подавляющего большинства населения Земли. Совместный язык,
совместная психология, разделяемые мироощущение
и повседневная эстетика - все это первичные формы
солидарности, без которой каждодневное существование и борьба
за жизнь простых людей стали бы просто невозможны.
Именно поэтому мы говорим об »интернационализме»,
а не о »наднационализме». Последний термин характеризует
форму существования тех, кто свободен от проблем «земной
юдоли» - бедность, болезни, неуверенность в завтрашнем дне,
страх перед насилием, бесправность и т. п. - за чужой счет,
за счет народов, кровью и потом которых эти наднационалы
(глобальные корпоративные олигархи, финансовая сверхэлита,
наследственная знать, высшее международное чиновничество)
питаются.
Интернационализм есть наиболее общая база нашей
идеологической платформы, без которой конкретизация
дальнейших политических взглядов была бы бессмысленной. С нашей
позиции очевидно, что базовой ценностью всемирной борьбы
угнетенных является солидарность всех тех, кто отстранен
от определения собственной судьбы, от выражения собственной
политической воли, от участия во всемирном проекте
человеческой истории. Эти «отстраненные» должны взаимодействовать
друг с другом на самом низовом уровне через барьеры культур,
языков и способов бытового существования, которое
в последнее время стало модно называть словом
«цивилизация».
Мы не верим ни в пресловутое столкновение цивилизаций,
ни в их диалог. Это новые политтехнологии власть имущих,
направленные против интернационала обездоленных.
Любая солидарность находит свое практическое выражение
в наиболее активных выдвиженцах из числа тех, кому есть
487
МАНИФЕСТ
за что бороться. Это те, кто готов пожертвовать всем, даже
жизнью, противостоя угнетению. Практическая форма
солидарности таких людей традиционно принимала во времена
великих социальных потрясений форму «комитетов» или
«советов». История показала, что когда эти базовые объединения
борцов замкнуты внутри национального фактора, они обречены
на поражение. Только интернационализм органов
самоуправления прямой демократии является гарантией исторической
перспективности и окончательного успеха мирового
революционного движения.
Опыт реализации «советского проекта»
Октябрьская революция стала историческим водоразделом,
образовавшим принципиально новый исторический период,
в котором достигнута беспрецедентная возможность реального
устранения традиционной правящей суперэлиты. Главным
и непреходящим достижением Октябрьской революции,
последствия которого актуальны и сегодня, стало уничтожение
семьи Романовых, разгром и изгнание за пределы России
уцелевших представителей царского дома и их ближайшей
социальной опоры.
Это стало возможным благодаря принципиально новому
политическому методу, который имеет корни в якобинском
измерении Французской революции 1789-93 гг. и в Парижской
коммуне 1871. Речь идет о советах как органе вооруженного
самоуправления наиболее активной, пассионарной части
угнетенного народа. Именно благодаря советам был осуществлен
нонконформистский радикальный шаг по уничтожению
в России части мирового клана правителей, после которого
на территории одной шестой мировой суши возникли
беспрецедентные исторические возможности.
С самого начала советский метод вооруженной народной
«демократии снизу» не получил развития, а впоследствии был
задушен, потому что партия большевиков не сумела полностью
идентифицировать себя с советами и вынуждена была встать
к ним в оппозицию, прибегнув к государству как инструменту
488
Современность глазами радикальных утопистов
подавления для того, чтобы узурпировать в интересах
партийного аппарата советскую власть.
В свою очередь, это привело к тому, что государство
узурпировало, а впоследствии и раздавило саму партию,
окончательно превратив принцип советского самоуправления
в фикцию. Тем самым была наглядно подтверждена идея
о несовместимости революционного самоуправления
трудящихся и государства, в котором происходит отчуждение
механизмов власти от первичных носителей политической воли.
С начала 30-х годов «советская власть» в СССР
превращается в антисоветскую власть.
Ликвидация КПСС и отказ от государственной
марксистской идеологии не является концом этого антисоветского
периода, начавшегося с политического триумфа Сталина и его
группы. По сути, антисоветское содержание номенклатурно-
бюрократического СССР прорвалось на поверхность и стало
гласным одновременно с геополитическим поражением
советской империи.
Сегодня продолжается идущий к завершению
антисоветский период номенклатурно-бюрократического государства,
созданного 70 лет назад. Протестные силы всего мира, в том
числе и в самой России, должны всемерно стремиться
к окончательному краху этого политического режима как
одного из наиболее опасных инструментов мировой тирании
сегодняшнего дня. Бюрократическая «постсоветская» Россия
открыто перешла на сторону международного империализма
в 1991-м, в то время как сталинско-брежневский СССР
сотрудничал с империализмом скрыто.
Многие честные коммунисты в 30-е годы, ясно видевшие
перерождение сталинского режима в тоталитарный
антинародный строй, тем не менее считали, что нужно отстаивать
сохранение СССР, который будто бы несет в себе изначальный
здоровый потенциал Октябрьской революции. Исторический опыт
показал, что такой подход носил сентиментальный характер
и был ошибочным, ибо скрытое сотрудничество тоталитарной
советской империи с империалистическим лагерем, начиная
с 30-х годов и до последних дней ее существования, погубило
489
МАНИФЕСТ
тысячи борцов, многие партии и боевые организации
антиимпериалистического сопротивления, которые поверили Москве
и стали жертвами предательских интриг «советского»
руководства.
Позитивным фактором конца лицемерной «партийной» эры
в истории советской-постсоветской бюрократии является
расчистка политического пространства для новой инициативы
всемирного протеста, который будет свободен от лояльности
какому бы то ни было номенклатурно-державному центру,
объявляющему себя «отечеством пролетариата всех стран».
Уничтожение традиционной элиты, правившей Российской
империей на протяжении трехсот лет (1613-1917), вынудило
мировой империализм прибегнуть по отношению к России
к режиму внешнего управления, опирающемуся на случайных
выдвиженцев и нуворишей из рядов номенклатурной
бюрократии и криминала. Сегодняшний олигархический режим,
являясь, по сути, эрзацем политического класса, невлиятельным
и ограниченным по своим возможностям на международной
сцене, делает историческую ситуацию в современной России
непредсказуемой.
Именно эта непредсказуемость является ценнейшей
политической характеристикой России в глазах мировых протест-
ных сил, находящихся в состоянии разброда и подавленности
перед лицом явного триумфа сплотившейся мировой тирании.
Эта непредсказуемость позволяет рассматривать Россию -
подобно тому, как это уже было в 1917-м, - как слабейшее звено
в системе глобального угнетения, которое может быть разбито
соединенными усилиями революционного интернационала.
Именно это является политическим наследием Октябрьской
революции, дошедшим до нас через все перипетии левой идеи
в нашей стране.
Опасности, подстерегающие сегодняшнюю мировую
оппозицию
После пятнадцати лет оцепенения, в которое впали
международные протестные силы с приходом к власти в СССР Гор-
490
Современность глазами радикальных утопистов
бачева, резко вверх пошла манифестационная и митинговая
активность в большинстве стран. Протестные силы выходят
из ступора, вызванного обрушением советской системы.
Сегодня перед ними стоит достаточно четко определенный
противник - США с их наглой великодержавной агрессивностью -
что в значительной мере облегчает задачу консолидации. Кроме
того, морально-публичная оппозиция сверхдержаве, бросающей
вызов традиционному международному праву, не требует
идеологии, которой как раз нет.
За осень 2003 года в Европе прошло несколько крупных
международных ассамблей и форумов, которые
инициировались разными политическими силами, но подозрительно
напоминали друг друга. В начале сентября в Греции на острове
Родос по инициативе российского олигархического капитала,
тесно связанного с властью, прошла международная конференция,
посвященная «диалогу цивилизаций». Доминирующим
элементом на этой конференции были всевозможные духовные
деятели, попы разных мастей, обсуждавшие «мир и в человецех
благоволение». Клерикальные речи были как всегда
бессодержательны и благопожелательны. Вскоре после этого, в начале
октября в Италии прошла пятая ассамблея так называемой
«народной ООН». Итальянские левые демократы (центристы)
упорно пытаются представить Италию страной серьезных
геополитических инициатив, собирая пару сотен иностранных
гостей поговорить о борьбе за мир. Разница между предприятием
на Родосе и сходкой в Перудже только в отелях: олигархи
резервировали для приглашенных попов пятизвездочные отели,
а антиклерикальный демократический элемент, созванный
на Апеннины, обходился трехзвездочными. По пустоте же
и заклинательности второй «форум» ничуть не уступал
первому.
Мы констатируем, что к осени 2003-го «борьба за мир
во всем мире» разгорелась не на шутку. Ее ведут «сверху»
представители клерикального истеблишмента и »снизу»
массовые антиглобалистские организации на фоне вполне реальной
агрессии, которую США начали и намерены расширять.
Характерно, что на »народноооновской» ассамблее в Италии
491
МАНИФЕСТ
ни словом не были упомянуты угрозы США в адрес Кубы (а,
между тем, это сегодня самая серьезная проблема), тщательно
избегалось всякое упоминание о НАТО и вообще
не формулировались никакие конкретные идеи.
Все собрания в »поддержку мира» отличаются
случайностью и бессистемностью привлекаемых в них людей
и организаций. Эта бессистемность на самом деле прикрывает
неочевидный на уровне участников закулисный стратегический
курс антиглобализма. На наших глазах под «крышей»
массового антивоенного движения создается новая политическая
квазирелигия, в центре которой стоит «мир» и »права человека».
Причем, если до сих пор «права человека» были скорее
сектантской верой либеральных интеллектуалов, то с добавлением
«мира» движение получает масштабный религиозно-
карнавальный характер, отчетливо связанный с атмосферой
нью эйдж.
Ньюэйджевский элемент снизу соответствует официальной
благочинной поповщине «сверху», только их дискурсы
распределены следующим образом: истеблишменту отводится
«высокая» тема диалога цивилизаций, в то время как демстатистам
«народных ассамблей» предлагается под музыку вести хоровод,
выкрикивая «Да здравствует мир!» Ясно, что протестный
потенциал планетарного «низа» стараются завести в болото
маразма.
Какие параметры характеризуют сегодня «антиглобализм»,
взятый под жесткий контроль транснациональных корпораций?
Первое, что бросается в глаза - преобладание
феминистической стихии. У руля в антиглобалистских инициативах стоят
завзятые феминистки. В массовых колоннах витает дух «весны
священной» и »великой матери». А в целом все направлено
на хаотизацию и карнавализацию коллективного протеста,
подчинение его «дионисийскому началу».
Более серьезным моментом является так называемое peace
education - обучение миру. Существуют серьезные
неправительственные структуры, в первую очередь - в США, которые
по всему Третьему миру ведут борьбу с идеологией
достоинства и самозащиты, мужским культом оружия и личной ответст-
492
Современность глазами радикальных утопистов
венности за защиту собственного дома, экспортируя
пораженческие демобилизационные модели сознания. В одной из таких
инициатив для придания ей большей популярности
задействован известный актер Майкл Дуглас. В то время как
правительство США бомбит мир, американские феминистки, не забывая
тщательно дистанцироваться от Белого дома, учат детей этого
мира не сопротивляться.
Собственно говоря, вряд ли можно назвать антиглобализм
в его настоящем виде политически «левым», хотя, видимо,
он как-то наследственно связан с левыми исторической
преемственностью. «Правым» он, естественно, также не является.
Однако, суммируя все, следует предположить, что закулиса
антиглобализма скорее «правая» в неолиберальном смысле.
Именно от нее исходят сознательно проектируемая
безыдейность и организационный хаос, в который погружены
оппоненты Системы, вследствие чего ныне существующее движение
уже сейчас можно считать обреченным.
Реальный Интернационал нужно строить не на площадке
сегодняшнего антиглобализма, а с политически чистого листа,
вовлекая в него (Интернационал) здоровые элементы из всего
возможного политического спектра, при условии, что эти
элементы готовы противостоять Системе.
Методологические проблемы Интернационала
Что является типичным для протестного активиста
в современной Европе? Полное отсутствие философского ин-
женеринга, т. е. связного концептуального выстраивания
единой картины мира в своей голове. Еще двадцать лет назад
основой такого инженеринга являлся марксизм. Сегодня,
не лягая «мертвого льва», марксистскую терминологию
тщательно избегают. За ней, как тень отца Гамлета, грозно маячит
классовая борьба, которая бросает вызов бесконечной литании
мира, заменившей собой всякий прочий дискурс.
Однако классовая борьба по-марксистски представляет
собой в нынешних условиях слишком неадаптированную
доктрину, чтобы можно было пытаться вливать новое вино в эти ста-
493
МАНИФЕСТ
рые мехи. Дело в том, что те классы, которые должны
по Марксу бороться друг с другом - буржуазия и пролетариат
- во-первых, больше не существуют, во-вторых, даже во время
своего полноценного существования были лишь субститутами
подлинных исторических оппонентов, скрывавшихся
за их масками. Главная проблема с марксистскими классами -
это то, что их содержание определяется их отношением
к средствам производства и распределению прибавочной
стоимости.
В действительности же противниками в человеческом поле
оказываются из века в век постоянные субъекты,
представляющие собой полюса извечной человеческой дихотомии
и не зависящие от изменения способа производства и роста
производительных сил.
Для того чтобы квалифицировать (определить) субъектов
противостояния внутри макроисторического пространства,
необходимо сегодня заново организовать оперативное
идеологическое сознание, которое обладает интегральным видением
мира и истории вне текучки временных обстоятельств. Такое
сознание должно быть одновременно как бы и метафизическим
и актуально политическим, т. е. рассматривать сферу
конкретной политики как пространство для реализации
метафизического проекта.
Понятно, что слова «метафизический проект» страшно
испугают типичных левых, выросших на агностицизме,
антиклерикализме, ужасе перед всяким «фидеизмом» и всякой
«мистикой» и на строгой приверженности ползучему эмпиризму
и здравому смыслу. Однако Маркс не боялся метафизического
проекта, поскольку его сверхзадача скачка из »царства
необходимости в царство свободы» есть чистейшей воды
метафизический проект. Вместе с тем, он на самом деле абсолютно
конкретен. Проблема в том, что этот метафизический проект был
в марксизме не расшифрован как актуальный смысл борьбы
здесь и теперь, а вынесен вдаль как линия горизонта.
Для того чтобы на новом витке политической борьбы
за высшую власть в человеческой макросистеме не бояться
метафизики, оппозиции следует отказаться от традиционного де-
494
Современность глазами радикальных утопистов
ления на »левое» и »правое». И то, и другое ведет
в маргинализм, неважно какой окраски: либерал-беспочвенный
или национал-почвеннический. Нужно решительно рвать
с понятийным балластом прежних установок сознания,
запутавшегося в сложных и бессмысленных брендах.
Преодоление маргинализма возможно только в
противостоянии Системе, которая понята и определена объективно.
До недавнего времени Система носила виртуальный характер.
Верхние эшелоны мировой элиты стремились к тому, чтобы
она стала реальной и начала эффективно работать, причем
на пути к ней мировая власть переживала кризисы и
потрясения, которые ставили под вопрос ее выживание. Однако силы
оппозиции всегда были связаны теми или иными
интеллектуальными ограничителями (обязательным материализмом,
экономизмом т. п.), что, в конечном счете, предопределяло их
поражение на каждом отдельном историческом этапе. Сегодня
Система если и не состоялась окончательно (что сделало бы
успешную борьбу против нее почти безнадежной), то, во
всяком случае, находится на грани перехода от виртуального
к реальному.
В основе современной Системы находится субъект
властвования, представляющий собой высокоорганизованный
конгломерат властных кланов. Эти кланы основаны на традиции
и преемственности с одной стороны, готовности к практически
неограниченной модернизации — с другой. Следует понять, что
сама модернизационная гибкость сверхэлиты подпитывается
волей к преемственности, доходящей практически до жажды
утверждения имманентной и контролируемой вечности. Это
вполне метафизический проект, неотъемлемый от
харизматического статуса сверхэлит. Поэтому технически будет вполне
нормально определить системного субъекта властвования как
футурократическую корпорацию.
Полюса «богатства» и »бедности» в современном мире
Что означает футурократия? Она означает такую
организацию социальной пирамиды, при которой низы ни при каких
495
МАНИФЕСТ
обстоятельствах не могут бросить вызов верхам (т. е. верхи
всегда имеют гарантированное будущее). А для того, чтобы
этого вызова никогда не было, нужно, чтобы в обмене
веществами и энергиями человечества с природой никогда
не случалось кризиса, дающего низам шанс. Такая
бескризисная метафизическая экономика возможна только при
превращении ее в аспект глобального информационного поля,
в котором вся реальность кодирована как интеллектуальное
количество. «Интеллектуальное количество» есть сущность
информации, информационного потока. Информационное
общество — это господство интеллектуального количества над
личностным сознанием, над персональным экзистенциальным
фактором.
Современность отличается не только от архаического
времени, но и от сравнительно недавно минувших эпох
необычайно возросшей ролью количественного фактора.
Количественную интерпретацию в наше время получают реальности,
которые еще недавно трудно было совместить с самим
представлением о количестве. Первоначально это проявилось как
тенденция превращения гуманитарных наук в »точные». Затем
количественное кодирование феноменов, которые имеют отношение
к ментальной и психической сферам жизни. Сегодня
практически вся видимая и воспринимаемая действительность
кодифицирована в форме информационных сигналов, имеющих
количественную природу.
С другой стороны, наиболее общей формой количества
в человеческом мире являются деньги. Таким образом,
на современном этапе цивилизации открывается возможность
прямого конвертирования реальности, интерпретированной как
информационный поток, в деньги, т. е. в финансовый поток,
и обратно. В информационном обществе материальный мир
выступает уже не как фактический или возможный товар, а как
обратная сторона чистых денег, являющихся вместе с тем
выражением информационно-количественного описания всего
существующего.
Именно это превращает различие между богатством
и бедностью в абсолютно полярное противостояние. Если
496
Современность глазами радикальных утопистов
раньше человек, обладавший корнями в тех социальных слоях,
для которых было характерно манипулирование материальным
ресурсом, и противостоящий ему представитель народа,
которому приходилось тяжким трудом добывать крохи
на пропитание, все равно стояли на общей площадке
человеческого фактора, имели общую базу для диалога по общим
проблемам, то сегодня такое положение осталось в прошлом.
Человек, который принадлежит к полюсу «абсолютного
богатства» в современном мире, не просто имеет деньги — он включен
в смысловой луч истории, является участником проекта,
определяет содержание и назначение человеческой жизни. Тот же,
кто по всей видимости будучи человеком, принадлежит
к полюсу «бедности», не просто ограничен в средствах,
но лишен смысла как человеческое существо и не имеет доли
в истории. Вчера это разделение еще было тайной, которую
маскировала политкорректность, всегда могущая сослаться
на демократические институты, электоральные процедуры
и т. п.
Сегодня, хотя формально набор классической демократии
еще не выброшен на свалку, он уже лишен души и никого
не может обмануть.
В преддверии наступающей эпохи «Железной пяты»,
которой глобальная олигархия будет давить смертное человечество,
становится уже расхожей в определенных кругах аргументация,
основанная на признании онтологического неравенства между
людьми. Новое мировоззрение сверхэлит, отказывающихся
от фигового листка христианской или светско-гуманитарной
общности в человеческой природе всех людей, независимо
от социального статуса, — это даже не ницшеанство
и не фашизм, которые были хотя и антидемократичны,
но рациональны в своем утверждении неравенства. Сегодня
антидемократический дискурс возвращается к архаическим
истокам и получает характер своеобразной метафизики.
«Богатство» и »бедность» в этой метафизике — не просто
полярно противоположные позиции имущественного успеха
или неудачи, это практически религиозные определения-клейма
участников мирового пиршества, которые попадают в рай
497
МАНИФЕСТ
Маммоны, и огромного большинства человечества, которое
идет в ад материальной незначительности.
Генезис субъекта тирании
Современная сверхэлита окончательно сложилась к концу
ΧΙΧ-γο столетия, включив в себя как архаичные представления
и традиции, связанные с менталитетом наследственной знати,
так и модернистские представления об истории как проекте,
появившиеся в политической философии с началом нового
времени. Синтез традиционализма и модернизма представляет
собой ту идеологическую базу, на которую опирается харизма
и »легитимность» власть имущих. Эти люди подразумевают,
что перед человечеством как глобальным космическим
проектом стоят задачи, которые могут быть решены только
избранными, только под их руководством. Такие задачи время
от времени формулируются вслух для широкой публики:
защита мировой экологии, преодоление всемирного энергетического
кризиса, победа над бедностью, неограниченное продление
жизни, генетическая революция, позволяющая, в частности,
избавиться от болезней, освоение околоземного пространства
и т. д. и т. п. Специфический характер этих проблем
заключается в особом сплаве религиозно-космистского утопизма,
родственного сакральным символам древних традиций,
с технократически-прогрессистским подходом к истории,
человечеству и космосу, который является фирменным знаком нью
эйдж. Именно связь с этой проблематикой, с одной стороны,
и неограниченным ресурсом, привлекаемым к решению этих
проблем из сфер реальной экономики, и делает сверхэлиту
неуязвимой для перипетий обычного политического порядка.
Бюрократически-силовая структура государств, международная
бюрократия, пестрая палитра государственных и частных
(в том числе принадлежащих транснациональным
корпорациям) спецслужб, масс-медиа — весь этот огромный аппарат
защищает право нового «корпоративного фараона»
на проектирование и воплощение судьбы всего человечества
как его собственной «фараонической» судьбы.
498
Современность глазами радикальных утопистов
Однако насилия, прямой пропаганды и политтехнологиче-
ских приемов было бы недостаточно, если бы этот
«синтетический фараон» нашего времени не обладал статусом
избранности в умах и сердцах простых людей. Этим объясняется
уникальный феномен «законопослушности» обывателя: он стоит
на коленях перед социальной пирамидой не потому, что
напрямую запуган тюрьмой или, по крайней мере, потерей
работы за нелояльность к власти; дело обстоит гораздо хуже!
Коллективный всемирный обыватель искренне считает, что его
идеальная человеческая природа в полной мере воплощена
в суперэлите как клане действительно совершенных существ,
обладающих особым морально-социальным статусом.
Именно на этом основан эффект «светской хроники»,
взятый не в буквально журналистском, а в самом широком
смысле. Люди испытывают трепет и уважение к сильным мира сего
одновременно как к существам другой породы и как к
идеальной проекции самих себя.
Говоря языком социального психоанализа, суперэлита есть
для масс одновременно и наглядно представленное «сверх-Я».
Поэтому власть суперэлиты как находящейся на полюсе
«абсолютного богатства» общественной корпорации по своей природ,
е безусловно, клерикальна.
Это и есть та »золотая маска Бафомета», намек на которую
содержится в ленинском призыве к срыванию «всех и
всяческих масок».
Мировая тирания — перманентный фактор истории
Фундаментальным взглядом нашего Интернационала
на проблему человеческого общества является убеждение
в том, что во все времена истории по отношению ко всем
народам земли существует один и тот же тиранический субъект —
организатор социальной макропирамиды. Это единый хозяин
исторического процесса, который сквозь все меняющиеся
экономические формы, цивилизационные обличия, сословные
модификации порождает одну и ту же несвободу и является
онтологически преемственной корпорацией власть имущих.
499
МАНИФЕСТ
Именно в этой фундаментальной оппозиции господства
и угнетения состоит изначальная драматическая коллизия
человеческой истории. Глобальное представление о метаистории,
в котором мы осознаем единство и целостность человеческого
рода, а именно: с одной стороны, понимание единства субъекта
угнетения (верхушки социальной пирамиды, которая проходит
из древнейших времен в сегодняшний день), с другой стороны,
отчетливое осознание единства объекта угнетения
(естественного человечества как жертвы социальных, политических,
экономических и природных обстоятельств) также сквозь все
времена от начала истории до сегодняшнего дня. Иными словами,
международная корпорация сверхэлиты, правящая
современным человечеством, онтологически, исторически и политически
не только преемственна, но и прямо тождественна
классической тирании древности в лице фараонов, кесарей и иных
персональных воплощений угнетения. Вместе с тем, современный
человек как объект эксплуатации, погруженный
в принципиальную несвободу, есть точно так же не просто
наследник, но буквальное продолжение египетского или римского
раба. Наличие у него атрибутов современной цивилизации,
дающих иллюзию индивидуальной самодостаточности (машина,
квартира, офис и т. д.), абсолютно ничего не меняет в его
онтологическом статусе объекта несвободы.
Вместе с тем (оставаясь онтологически тождественной
сквозь всю историю), тирания меняет формы своего
применения к объекту угнетения и вместе с этим модифицируется ци-
вилизационное обличие, в котором выступает правящий класс.
Для него (правящего класса) во все времена стояла сверхзадача
добиться такой организации общества, при которой были бы
исключены кризисы и потрясения, бросающие вызов гегемонии
наследственной сверхэлиты. Такая задача выходит за рамки
обычных политических технологий и является чем-то большим,
нежели даже политическая стратегия в классовой борьбе.
Решение проблемы бескризисной власти, которая навсегда
избавлена от угрозы вызова со стороны угнетенных низов, — это,
фактически, религиозная сверхзадача. Именно поэтому
понимание собственной власти высшими кругами социальной мета-
500
Современность глазами радикальных утопистов
пирамиды всегда носило — и носит! — религиозный и
метафизический характер.
Последние четыреста лет в западном мире началось
формирование окончательной сверхэлитарной корпорации, которая
была призвана решить вопрос главного противоречия
человеческой истории между тиранами и угнетенными через
организацию глобальной социально-политической системы. Ядром этой
корпорации стала часть наследственной знати, которая пошла
на модернизацию и отказ от традиционалистского феодального
порядка во имя открытия бескризисной перспективы для
тирании «без берегов». Это ядро интегрировало в свои «ряды»
международную финансовую элиту, крупнейшие торговые
семейства, доказавшие свою способность к преемственности и росту
в исторических масштабах времени, в результате чего
образовалась тесно связанная система сверхэлитарных кланов,
которая, уходя корнями в традиционный слой западной истории,
вместе с тем является глобальным инициатором постоянной
модернизации.
На последнем этапе формирования эта клановая
корпорация расширилась за пределы собственно «Запада», включив
в себя верхушки российской и азиатских элит, чему послужили
модернизационные трансформации, прошедшие одновременно
по всему миру в XIX веке: революция Мейдзи в Японии,
упразднение крепостничества в России, интеграция индийской
аристократии в британскую правящую верхушку после
подавления восстания сипаев и т. п.
Главная характеристика сверхэлиты, правящей сегодня
человечеством по сути так же, как тысячи лет назад правили
фараоны, состоит в том, что она находится по ту сторону
социальных и экономических потрясений, не завися как
от перемены политических форм правления, так и от передела
собственности. Конституционная монархия может сменяться
парламентской республикой или национал-тоталитарной
диктатурой, дикий капитализм может сменяться «государством
социального благоденствия», которое в свою очередь уступает
место неолиберальному диктату фондовых спекулянтов — все
это не имеет никаких последствий для принципиального субъ-
501
МАНИФЕСТ
екта господства, который при всех обстоятельствах является
главным и окончательным бенефициантом любых финансовых
и политических процессов в обществе.
С исчезновением с политической карты соцлагеря эта ме-
таисторическая неуязвимость корпорации современной знати
вошла в новую триумфальную фазу, на которой отпадают как
ненужные многие механизмы опосредованного влияния
и манипулирования низами. Одним из таких механизмов,
которые сегодня отбрасываются за ненадобностью, оказывается
институт представительной демократии, вслед за которым
обрушиваются связанные с ним «ценности»: права человека,
национальный суверенитет, равенство возможностей и т. п. Мир
входит в эпоху открытой глобальной олигархической
диктатуры, для которой характерна уже не философия социал-
дарвинизма, как во времена «досоциалистического»
капитализма, а открытая метафизика неравенства, которая возвращает
нас в ценностную систему глубокого архаического прошлого.
Именно с новыми потребностями прямой диктатуры
в первую очередь (а не с развитием производительных сил)
связано формирование постиндустриального информационного
общества и сопутствующей ему так называемой
интеллектуальной экономики. Информационное общество есть та последняя
стадия тирании, при которой субъект господствования посягает
на внутреннюю свободу зависимых и угнетенных низов,
не довольствуясь только внешней эксплуатацией. На этом
этапе в сферу отчуждения попадает уже наиболее внутренний,
интимный ресурс человеческого существа — его сугубо
персональная экзистенция. В информационном обществе впервые
в человеческой истории исчезает жесткое разграничение между
внутренним пространством человеческого индивидуума
и внешним миром, представленным для современного человека
в виде информационного потока. Отношение между личностью
и средой превращается из классической замкнутой ленты, где
внутренняя сторона является границей обороны «я» против
давления внешнего мира, в ленту Мебиуса, в которой
не существует ни внешнего, ни внутреннего. Человек становит-
502
Современность глазами радикальных утопистов
ся «терминалом» в информационном потоке, который при
ближайшем рассмотрении есть поток управляемого количества.
Лента Мебиуса как новая модель отношений человека
со средой есть та парадигма, которая на корню исключает саму
возможность оппозиции и протеста, делая, таким образом,
тиранию — царство несвободы — беспросветной.
Конец марксистского дискурса
К сороковым годам XIX века молодые интеллектуальные
силы Европы, ненавидящие монархо-помещичье окружение,
феодально-капиталистический истеблишмент, устали
от бесплодного интеллектуализма университетских кафедр.
Им казалось, что философия, существовавшая к тому моменту
двадцать три столетия, только вспахала почву, но не способна
чисто интеллектуальным ресурсом осуществить прорыв
к преображению человеческой истории, потому что в нее,
философию, встроен изначальный дефект: идеализм.
«Идеализм» для тогдашних борцов со старым миром
означал пребывание в виртуальном, бесплодную схоластику.
«Философы различным образом объясняли мир, — говорил
Маркс, — дело же заключается в том, чтобы его изменить».
С марксистской точки зрения, невозможно было изменить мир
путем постижения его сути, когда интеллектуальное понимание
мира господствует над опытом. Казалось, что ответ
на »основной вопрос философии» в пользу материи дает
возможность вырваться из виртуального дискурса на оперативный
простор работы с »веществом», будь то «вещество»
человеческое, экономическое или социальное.
Материализм главных сил тогдашней оппозиции был
обусловлен тем, что на первый план выдвигался примат
организации, даже более конкретно — организационных форм. Именно
работа со структурами эмпирического мира позволяла впервые
для сил контрэлиты подготовить прорыв к политическому
господству.
Сегодняшняя цивилизационная ситуация характеризуется
совершенно противоположными акцентами. Приоритет
503
МАНИФЕСТ
в методиках интеллектуального авангарда перешел
с »организации» на »смысл»: сегодня главное — это работа
со смыслами, осознание смыслов, рассмотрение смыслов как
доминантной, непосредственно данной в опыте реальности.
Современная деятельность в мире — будь то революционная или
консервативная — рассматривает «вещественный» план как
виртуальный, а »смысловой» как реальный.
Марксизм как универсальный язык оппозиции
буржуазному истеблишменту основывался на том, что предметом
отчуждения в процессе эксплуатации рабочего класса являлся
конкретный материальный ресурс, перераспределяемый в пользу
эксплуататоров. Однако именно ограниченность этой позицией
привела к стратегическому поражению протеста, построенного
на марксистских предпосылках. Выше мы отметили, что
истинный субъект господства стоит над взаимоотношениями чисто
экономического порядка и не зависит от распределения
материального ресурса в рамках непосредственной организации как
производственного, так и рыночного процессов. Более того,
суперэлитарная глобальная корпорация сама использует класс
собственников и организаторов производства как посредников
по предоставлению им необходимого материального ресурса
по требованию. Современный капиталист является объектом
политического рэкета со стороны подлинных господ так же,
как и в феодальные времена. Для того чтобы убедиться в этом,
достаточно рассмотреть роль наблюдательных советов при
транснациональных корпорациях, в которых заседают персоны
с архаическими титулами и громкими историческими
фамилиями.
Сегодня стало очевидно и лишь требует окончательной
формальной констатации то, что марксистским методом больше
нельзя описывать существующую действительность
в ее глобальных пропорциях. Кроме того, даже в рамках
социально-экономических отношений не существует больше тех
реальностей, которые казались незыблемо очевидными еще
полвека назад. Сегодня нет больше ни буржуазии,
ни пролетариата. За пределами таких крайних полюсов, как
суперэлита, стоящая над человечеством, и мировой гарлем
504
Современность глазами радикальных утопистов
с его неизбывной нищетой, который находится в самом низу
социальной пирамиды, все остальное представляет собой
броуновское движение деклассированного элемента,
экономическая и социальная судьба которого является предметом случая.
Одни и те же по сути люди оказываются то в статусе бродяг
и изгоев, то скоробогачей, заполняющих страницы светской
хроники... Скоробогачи, в свою очередь, превращаются
в бесприютных изгнанников, находящихся в международном
полицейском розыске и т. д. Социальная жизнь превращается
в гигантскую рулетку, в которой миллиарды проигрывают
в силу беспощадной статистики и математических законов
теории игр. Поэтому бессмысленно описывать параметры
социальной борьбы и революции, исходя из представления
об экономических классах как устойчивых категориях, которым
присущи постоянные парадигмы классового сознания. Силам
протеста, для того, чтобы быть адекватными противнику,
который стоит перед ними, и революционным задачам, которые они
должны решить, необходимо вернуться к фундаментальным
категориям большой истории, в которых только и можно
описать смысл человеческой драмы на земле именно как драмы
метафизического предназначения человека.
Собственно говоря, именно это и имел в виду Маркс,
говоря о преодолении отчуждения и переходе из царства
необходимости в царство свободы. По сути дела, он пользовался
религиозными категориями. Однако этот метафизический слой
марксистского видения истории не обеспечивался
ни философски, ни методологически. Перед Интернационалом
XXI века стоит задача восстановить провиденциалистское
измерение своей освободительной миссии, без которого
невозможно разгромить тираническую корпорацию, бесспорно
обладающую метафизическим видением и пониманием своего
статуса и своих задач по отношению к человечеству и Вселенной.
Именно поэтому материализм Маркса и Энгельса
соответствует ушедшему в прошлое менталитету, исчезнувшей эпохе
и представляет собой доктринальную обузу. Однако это
не значит, что претензии к старой философии,
сформулированные «классиками», можно снять. Мир по-прежнему надо
505
МАНИФЕСТ
изменять, а не объяснять; только теперь это волевое изменение
осуществляется не в организационно-структурной, а в смфсло-
вой сфере.
Этой новой задаче в полной мере соответствует только
новый метод мышления — политическая теология. Он
представляет собой беспрецедентную в истории мысли форму
постидеализма, которая основана на парадоксе Откровения.
Полюса «свободы» и »тирании» в современном мире
Основополагающими понятиями, на которых должно
строиться мировоззрение нынешних протестных сил, являются,
бесспорно, категории «свобода» и »тирания». В предыдущие
времена было сделано много для того, чтобы затемнить смысл
этих слов, банализировать их и дать им узкое, зависимое
от частных обстоятельств объяснение. «Свобода» как свобода
выбора, экономические возможности, политический ресурс
и т. п. есть, бесспорно, профанация этой категории, сутью
которой на самом деле является внутренняя онтологическая
независимость личного сознания. Именно такое понимание
свободы дает гарантию ее подлинности и проводит водораздел
между человеком, понятым как объект обстоятельств,
и человеком, который является смыслообразующим субъектом.
В самом деле, свобода, интерпретированная механическим или
количественным образом, не предполагает, что ее носитель или
тот, кто ее лишен, вообще заслуживает существования и имеет
какой бы то ни было онтологический смысл.
Итак, именно личностное сознание, взятое как интимный
экзистенциальный центр воспринимающего мир живого
существа, есть единственный источник политической воли
и реальной свободы. Речь идет о »свободе», понятой
не механически как «свобода выбора», а как абсолютное
различение «уникального внутреннего», которое есть вместе с тем
гарантия индивидуального сознания, и »всеобщего внешнего»,
будь то природа, социум или информационный поток. Свобода
как безусловное различение «точечной экзистенции
внутреннего» и »протяженного внешнего» — это и есть подлинное бытие
506
Современность глазами радикальных утопистов
конкретного смертного человека, осознающее себя бытие
нетожества всему.
В нашем понимании, однако, свобода, представляющая
собой фундаментальное различение и независимость внутренней
экзистенции от внешней среды, становится одновременно
и теологическим, и политическим концептом. Через
восстановление подлинного содержания понятия свободы мы создаем
пространство политической теологии, в котором возможна
интеграция сил, до этого считавшихся разнородными: сил
религиозного нонконформизма и сугубо политического протеста.
В видении нового Интернационала «свобода» не является
как предметом этических и философских спекуляций, так
и разменной монетой сиюминутных политических технологий.
Это онтологическая база, которая обеспечивает саму
возможность политической и исторической воли, саму способность
к глобальному проектированию, открытость человека как
вселенского феномена к возможностям, бесконечно выходящим
за рамки ограниченного жизненного опыта отдельных
индивидуумов. «Свобода» в пределе есть то состояние сознания,
которое присуще особой породе людей, способных к святому
самопожертвованию и героизму, и которое должно
восторжествовать после того, как потерпит поражение онтологический враг
свободы в этом понимании — глобальная сверхэлита,
воплощающая корпоративно совершенно противоположный проект.
То, что противостоит свободе, — это космистский гуманизм для
избранных, религиозный антропоцентризм, при котором вновь
и вновь фараон, кесарь, а сегодня и новое воплощение этих
властителей рассматривают себя как Бога на земле.
Отсюда следует, что главная цель футурократов —
упразднить эту свободу, уничтожить различие между «внутренним»
и »внешним», сделать человеческую личность терминалом
в информационном потоке и таким образом «отменить»
онтологическую базу воли к сопротивлению и к власти, идущей
снизу, от подавляемой личности.
507
МАНИФЕСТ
Финализм — теология нового Интернационала
Большинству людей, выросших в иудео-христианской
культуре, но являющихся агностиками, «Откровение» кажется
банальным бессодержательным термином, за которым
не кроется ничего, кроме поповских басен. Это их проблема.
Сам термин «Откровение» представляет собой
гносеологический парадокс: не интуиция, не опыт, не созерцание — короче,
никакая из форм познания, основанных на нормальной
взаимосвязи между объектом и субъектом. Но это и не солипсизм
неокантианского типа, ибо источник Откровения — вне
воспринимающего субъекта. С точки зрения нормальной
гносеологии — будь она эллинской или китайской — Откровение есть
техническая невозможность. В этом его абсолютная
новаторская сила.
Центр теологии, построенной на Откровении, — финализм,
бросающий вызов неопределенности и гомогенности
привычного опыта. Все существующее в »нормальной» системе субъект-
объектных отношений — это бесконечно перетекающая
из одного в другое лента бытия, где согласно древней мудрости
«что вверху, то и внизу». Во врожденном человеку
пантеистическом первоощущении нет никакой разницы между прошлым
и будущим (время циклично), внутренним и внешним, жизнью
и смертью. Это у марксистов называлось «диалектикой».
Финализм предполагает безусловный разрыв. Это — как
пробой сплошной гомогенной субстанции, который дает
эффект незатягивающейся «черной дыры». Суть теологии в том,
что этот разрыв мировой ткани дает смысл всему именно
благодаря тому, что становится концом всего. Противостояние
простому самотождеству бытия есть революционный прорыв
в смысл. Пантеизм бессмыслен, в мировых метафизических
системах смысл отсутствует. Там есть мудрость, есть
понимание всего и вся. Смысла нет! Смысл — это то, «ради чего».
В пантеистическом сознании, где абсолют перетекает сам
в себя, как лента Мебиуса, отсутствует вектор «ради».
Человек является центральным носителем финализма,
поскольку осознает собственную смертность. Это абсолютный
508
Современность глазами радикальных утопистов
финал его как конкретной личности и вместе с тем залог того,
что «времени больше не будет». Финализм — это Откровение
о конечности истории, конечности всего материального мира,
опирающееся на безусловный факт личной смерти любого.
В пантеизме человеку не дают осознать этот финализм. Его
учат, что конец его как здесь живущего индивида означает
перевоплощение в другом мире, или же, в случае
материалистического «пантеизма», бессмертие в социуме, в виде своих
потомков, своих дел, своего доброго имени и т. д.
Понятно, что финализм наносит жесточайший удар
по многовариантному концепту сплошной, пронизанной
аналогиями реальности, на которой зиждется общественная
дисциплина и, в конечном счете, господство объекта над субъектом.
Смертный человек в политической теологии есть
представитель Бога, который являет абсолютную антитезу
и абсолютный финал для любой длительности, протяженности,
конец и отмену любого объектного утверждения. Собственно
говоря, это и есть монотеистический принцип: «все, что
ни есть, все, что ни помыслено — это не Бог». Современные
люди не способны к ясному различению между монолатрией
(поклонением одному) и монотеизмом (поклонением тому, что
представляет собой категорическую оппозицию всему, финал
всего). Например, культ «золотого тельца», религия денег, —
это форма монолатрии. Из широкого спектра идолов для
поклонения избран один — деньги. В сфере чисто
конфессиональной клерикалы ведут борьбу за то, чтобы
интерпретировать монотеизм как монолатрию: из возможных концептов
и имен «божества» выбрано одно, на котором сходится циви-
лизационный консенсус. В действительности, монотеизм есть
исходящая из самых недр субъективного глубокая волевая
перестройка сознания, в котором в качестве приоритетного
центра — смысловой оси — выбрана оппозиция всякому
возможному бытию. Это альфа и омега рождения к тому
парадоксальному смыслу, которое бытие в себе не содержит.
Организующая мысль теологии, которая, напомним,
является фундаментальным выражением пост-идеализма, есть
следующая: конечность человека — это краеугольный камень всего
509
МАНИФЕСТ
мироздания, то, что в результате оборачивается конечностью
всего бытия. Человек поставлен Богом в качестве Его
представителя в центре вещей не как «аналог» Бога, подобный Ему
в атрибутах «величия» и »безграничности»; нет, он является
наместником трансцендентного Субъекта именно в роли конца
всех вещей, в центре которых поставлен. Но эта же мысль есть
главная историософская мысль политического ислама.
Политический Ислам
Исторический ислам, бесспорно, предстает последним
воплощением монотеистического сознания.
Ислам ненавидят и сверху, и снизу. Его подвергают
шельмованию со стороны власть имущих, описывая как
цивилизацию агрессии и террора. Его же боятся и критикуют «левые»,
обвиняя в нарушении прав человека, патриархальном
отношении к женщине, клерикальных претензиях на контроль
за политической и экономической жизнью и т. п.
Легко доказать, что фактологически эти обвинения
легковесны. «Агрессивность» ислама становится дурной шуткой
на фоне того, что демонстрировал в течение многих столетий
Запад: столетняя, тридцатилетняя, семилетняя и прочие войны,
две мировых и т. д. Однако западные идеологи, обвиняя ислам
в агрессии, имеют в виду не то, что он организовал больше
кровопролития, чем европейцы (это было бы явной ерундой),
а вполне реальную вещь: ислам есть стратегически безупречная
организация внутреннего сопротивления господству объекта
над человеческим фактором. Поскольку современная западная
цивилизация солидаризуется с объектным полюсом бытия,
успешное противостояние ему должно восприниматься как
агрессия.
Критика ислама основана на двух расхожих
недоразумениях, или, точнее, двояком непонимании того, чем является
религия. Первый аспект этого непонимания связан
с представлением западных людей о религии, которое восходит
к Сократу и к стоикам. Согласно этому представлению,
религия есть личная мораль, индивидуальный этический кодекс,
510
Современность глазами радикальных утопистов
которым одинокий человек руководствуется в простом
и жестоком мире. Другое же недоразумение, характерное для
«левых», сводится к представлению, что религия — это особая
функция жреческой касты, которая должна быть выведена
за рамки общественного договора. Тот, кто вводит религию
в политику, якобы перестраивает общественный договор под
организационное присутствие в этом договоре попов.
Ислам не имеет отношения к этим нелепым
представлениям. Проект, явившийся в мир с началом деятельности Пророка
Мухаммада (который являлся продолжателем миссии всей
цепи авраамических пророков), есть ни что иное как тотальное
духовное и политико-экономическое наступление
на всемирную абсолютную власть жрецов и выдвинутую ими
в качестве высшей исполнительной инстанции сверхэлиту.
В этом смысле следует буквально понимать слова Хомейни:
«Наша религия — это и есть наша политика».
Ислам категорически антиклерикален и не является
индивидуальным кодексом поведения. Это стратегия внутреннего
человека, который должен каким-то образом обыграть
тюремщиков и захватить тюрьму. Бежать из тюрьмы — бесполезно,
нужно победить в ней с тем, чтобы ее уничтожить. Это можно
сделать только силами всех заключенных. Именно в этом
и состоит главная социально-политическая разница между
исламом и другими религиозными традициями: другие
предлагают бежать, а бежать, как известно, лучше в одиночку. Увы,
поймают!
Конкретным результатом исторической деятельности
ислама в мире сегодня является появление нового типа общности,
который мы вынуждены назвать известным словом «диаспора».
Раньше под ним понималась находящаяся за пределами своей
исторической родины и рассеянная среди других народов
этническая общность. Теперь же в это слово следует вкладывать
новое значение. Это общность, которая, будучи рассеянной
среди других народов, связана внутри себя не этническими,
а идеологическими и провиденциально-историческими узами.
«Диаспора» есть противоположность землячества и должна вы-
511
МАНИФЕСТ
ступить в качестве нового организатора будущей мировой
революции.
Субъект сопротивления Системе
Такая цель предполагает, разумеется, отнюдь
не пролетариат в качестве мессианского «класса-освободителя».
Проблема пролетариата изначально состояла в том, что
он по своей функции не был политической корпорацией.
Пролетариат — это экономически угнетенная часть общества,
которая мечтает, в первую очередь, об экономическом улучшении
своей ситуации. Пролетариат может осуществлять свою
пресловутую диктатуру, только делегируя свои полномочия
«гегемона» ордену меченосцев — профессиональным
революционерам. Кому нужен такой социальный мессия, который
«управляет», продолжая вкалывать в шахтах и на фабриках, а от его
имени командуют бойкие люди разночинного происхождения?
Субъект революционной оппозиции должен быть уже
по своей природе, по своему социальному бытию органически
вброшен именно в политику, а не, например, в поточное
производство. Таким субъектом сегодня является только диаспора —
многочисленное собрание перемещенных лиц с нарушенными
почвенными, этническими, клановыми и даже семейными
связями, которые в силу объективных обстоятельств, с одной
стороны, противопоставлены среде, а, с другой стороны,
не изолированы от нее, принуждены с враждебной средой
взаимодействовать и конкурировать.
Современная диаспора есть рассеяние лиц, которые
по образу жизни и менталитету противоположны этническим
землячествам. Более того, эмиграция под влиянием сугубо
экономических обстоятельств сама по себе не создает диаспор, она
создает живущие на чужой территории меньшинства, спаянные
теми же традициями почвенной солидарности, которые
существовали на их исторических родинах. Диаспора начинается
только после разрушения этих этнических гетто после того, как
наиболее активной пассионарной части этих меньшинств
становится ясно, что они находятся в тупике земляческой замкну-
512
Современность глазами радикальных утопистов
тости и обречены на маргинальное вырождение во враждебной
и бесконечно более мощной среде.
Однако, вырываясь за пределы кланового, этнического
круга, эти пассионарии должны взаимодействовать друг с другом
на новой основе, им нужны устои новой солидарности.
В прошлом такими устоями могла быть рабочая солидарность,
марксистская левая солидарность обездоленных. Однако
в условиях глобальной люмпенизации масс — как
в социальном спектре так называемого «среднего класса», так
и на низах общества, такой левый проект классовой
солидарности становится все более химеричным.
Поэтому в пространстве атомизированных и лишенных
внятных сословных привязок людей, составляющих население
мировых мегаполисов, единственным принципом,
гарантирующим солидарность как основу борьбы за выживание,
становится теологический принцип.
Под этим теологическим принципом подразумевается,
прежде всего, причастность к великому проекту вселенской
справедливости, центр которого находится не в социальных
условиях, не на уровне человеческих данностей, а за пределами
обыденного. Это — причастность к метапроекту, ставшему
провиденциальной осью человеческой истории, ее смыслом.
Осознавший себя таким образом человек диаспоры возвращается
к своеобразному метафизическому «марксизму» через
теологию, через чувство трансцендентной оппозиции
несправедливому и абсурдному бытию. Отсюда, из этой теологии
он рождается заново для нового переживания братства, которое
было неведомо в этнических мафиозных круговых поруках
прежней земляческой солидарности.
Теологическая диаспора несет в себе этот освобождающий
принцип «братства через смерть» — осознание того, что
ты являешься братом тебе подобных людей, потому что
вы стоите перед лицом смерти. Но если для не включенной
в диаспору массы человечества этот общий конец — мрак
коммунального рва, растворение во внешних сумерках, для
братства диаспоры — смерть является внутренним, принятым в себя
освобождающим началом.
513
МАНИФЕСТ
В землячестве эти люди были «братьями» по матери-Земле,
по почве. В этом смысле они были обычными людьми, просто
оказавшимися в невыгодных обстоятельствах. Обычные
люди — братья друг другу, потому что они родились из одной
утробы. Люди диаспоры — братья друг другу, потому что они
сделали своим отличительным знаком переосмысленную ими
теологически смерть.
Вот эта идеальная парадигма является тем, что полностью
раскрепощает внутренний потенциал людей диаспоры,
мобилизует их бессознательное, делает их главной политической
силой современности, противостоящей харизматической
сверхэлите, которая опирается на свой метафизический проект.
Диаспора оказывается (в качестве единственно возможного
в нынешних условиях мирового социального класса
с освободительной миссией) базой для контрэлиты, которая,
поднимаясь из ее недр, оформляется в революционный
авангард — организованную политическую силу, четко
проговаривающую тезисы своего видения мира, своей политической
идеологии и своей историко-политической программы. Эта
контрэлита есть оформленный во всемирную партию
Интернационал нового типа, бросающий вызов футурократам.
Как контрэлита бросает этот вызов? Прежде всего,
опираясь на особое теологическое самосознание мировой диаспоры,
она взрывает всеобщность контроля, устанавливаемого над
человечеством информационными средствами. Люди, порвавшие
все почвенные коренные привязки и ставшие братьями через
солидарность в смерти, более не управляемы политтехнология-
ми, которые известны современным медиамагнатам, и не могут
манипулироваться через психотехники, построенные на знании
бессознательного обычных людей. Там, где стоит человек
диаспоры, информационная пелена прорвана и из всеобщего потопа
проступает сухая земля.
Далее, в силу этой свободы от информационного дурмана,
контрэлита более не путается в политических брэндах
и старых, уже не эффективных политических традициях, она
стоит по ту сторону «левого» и »правого», она не играет
по схемам, вычерченным политтехнологами и юристами при
514
Современность глазами радикальных утопистов
административном аппарате Системы. Более того, контрэлита
видит Систему во всей ее объективной сути, враг становится
прозрачен и понятен, маски сорваны, никакими ухищрениями
Система впредь не сможет сменить глобальные политические
задачи подлинной оппозиции на частные и никуда не ведущие
социальные и экономические цели, которыми характеризуется
псевдооппозиция.
Понятно, что идеология контрэлиты, вышедшей из недр
теологически самосознающей диаспоры, не может быть
«материалистической» и »научной», т. е. не может контролироваться
мифами, характерными для уже проигравшей и ушедшей
в прошлое формы сознания.
Организаторами диаспоры являются люди, которые в силу
своей врожденной экзистенциальной природы представляют
собой пассионарных нонконформистов, готовых
к самопожертвованию во имя отстаивания внутреннего
экзистенциального пространства от агрессии среды. Это тип
«одиноких героев», который уже с началом Нового времени
представлял собой касту профессиональных революционеров,
бродильный элемент и организаторов масштабного социального
беспорядка. Именно на этот тип людей делал ставку Огюст
Бланки. Именно они составляли кадровую основу русского
народнического эсеровского, а позднее — большевистского
движения. Именно их имел в виду Ленин, говоря о партии
профессиональных революционеров.
Наше новое понимание сути этой категории людей состоит
в том, что мы не рассматриваем их как функциональный
инструмент, осуществляющий освободительную работу в интересах
какого-то другого «подлинного» субъекта революционного
процесса. Мы не рассматриваем их как «менеджеров» революции.
Для нового Интернационала пассионарии, противостоящие
Системе, есть законные наследники особого типа людей,
которые в традиционном обществе составляли касту воинов. Эта
каста была лишена собственного органического бытия
и использовалась власть имущими в качестве силовой
стабилизации общества, охранительной силы на службе духовного
авторитета. Когда сверхэлита решила встретить планетарный со-
515
МАНИФЕСТ
циальный кризис, наступивший с концом европейского
Средневековья, и образовать новую, синтетическую корпорацию
власти — коллективного фараона сегодняшнего дня, каста
воинов была принесена в жертву как самостоятельная часть
макропирамиды. Не секрет, что сегодня военно-силовое измерение
тиранического порядка осуществляется бюрократами
в мундирах и бездушными функционерами-наймитами,
которые не имеют никакого отношения к мистерии жизни
и смерти, присущей экзистенциальному пространству воинской
традиции. Уже давно воинская добродетель вытеснена в сферу
социальной оппозиции, и фактическими наследниками
воинской касты стали подпольные группы сопротивления
и полевые командиры, ведущие борьбу с Системой по всему
миру.
Именно «одинокие герои» — наследники воинской касты,
профессиональные революционеры, нонконформисты-
пассионарии как на уровне ума, так на уровне тела —
составляют сегодня не просто политический менеджмент революции,
но ее осевой субъект, который может и должен быть поддержан
массовым социальным сопровождением со стороны всех
недовольных и обиженных системой. Это широкие низы
обездоленных составляют массовку революционного действа, которое
организуется и осуществляется новой социально-политической
корпорацией оппозиционных пассионариев. Именно эта
корпорация и должна составить основу вооруженного
самоуправления снизу, которое придет на смену глобальному
олигархическому сверхгосударству, обслуживающему «коллективного
фараона современности».
Для того чтобы быть в состоянии осуществить эту задачу,
пассионарии мира должны объединиться на платформе единого
теолого-политического дискурса, который станет новым
методом исследования и понимания окружающей реальности
и путем к формированию всемирной сети Советов,
являющихся одновременно партией нового типа — всемирной
интернациональной партией вооруженной народной демократии
прямого действия.
516
Современность глазами радикальных утопистов
Задачи, которые открываются перед такой мировой
оппозицией, могут быть решены лишь на платформе политической
редакции монотеизма.
Задачи Интернационала нового типа
Первоочередной задачей Интернационала нового типа
является формирование интеллектуального ядра, которое
способно осмыслить сам этот Интернационал как метафизический
проект во всей его полноте.
Далее, на основе этого проекта должна быть развернута
широкая идеологическая платформа, которая соберет
максимально развернутый спектр оппозиционных Системе сил.
В таком случае эта идеология получит успех, став
доминирующей формой политического самосознания мировой диаспоры.
Но и диаспора, в свою очередь, превратится в лидера,
в авангард угнетенных и обездоленных, выражая интересы
не только перемещенных лиц, но и автохтонов, угнетаемых
на своей собственной почве.
Структурирование диаспоры как авангарда угнетенных
и обездоленных должно протекать как создание по всему миру
сети советов, представляющих собой зерна альтернативного
источника власти. Эти советы вберут в себя наиболее
пассионарный элемент диаспор, причем частью диаспоры неизбежно
станут и антисистемные элементы из автохтонной среды.
Проще говоря, человеку для того, чтобы войти в диаспору,
не обязательно быть перемещенным лицом, инородцем.
Появившись на свет и живя безвыездно в своем собственном
городе, он может сознательно усвоить диаспорное сознание как
способ вхождения в мировой политический авангард,
противостоящий Системе.
Советы, развернутые по всему миру как сеть автономных
центров самоуправления, вместе с тем координируются
на базовом уровне единой идеологической платформой
и общими задачами. Однако необходима и практика
делегирования на более высокий уровень представителей советов, для
того чтобы практическая ежедневная координация осуществля-
517
МАНИФЕСТ
лась в масштабе стран, регионов и, в конечном счете, всего
мира. Только тогда такая организация диаспоры сможет начать
деятельность по конкретному блокированию (изолированию)
международной бюрократии, контролю над слабейшими
звеньями национальных местных бюрократий, что, в свою очередь,
должно повести к изолированию властных кланов суперэлиты,
которая проводит свои проекты по методологии «клубного
влияния». Клубы и наблюдательные советы
транснациональных корпораций — вот те центры, через которые происходит
координация воздействия со стороны сверхэлиты
на политический менеджмент большого социума.
Поэтому следующим этапом после блокирования
бюрократических структур должно стать создание антагонистических
условий для деятельности транснациональных корпораций
в разных районах мира.
Решение этих задач открывает возможность достичь целей,
которые в метафизическом проекте стоят перед мировой
оппозицией.
Цели Интернационала нового типа
Жесткая и прозрачная организация древнего общества
в форме классической пирамиды, каковой была открытая иеро-
кратия (власть жречества), сменилась более изощренным
и гибким построением социума, дающего правящему классу
неизмеримо бульшие возможности и неизмеримо более
высокий уровень отчуждения как материальных, так и тонких
ресурсов от угнетаемых масс. Переход к броуновскому движению
огромного человеческого муравейника, заключенного между
двумя полюсами сверхбогатства и сверхбедности, не означает,
что речь идет теперь о какой-то другой, нежели пирамида,
геометрической фигуре. Просто все посредствующие этажи
пирамиды превратились в ее нижнюю базу, и произошел полный
разрыв социальной солидарности между верхушкой
и обслуживающим ее политическим аппаратом,
привилегированной частью среднего класса, нуворишами, которые
откупаются от сверхэлиты частью случайно наворованных богатств
518
Современность глазами радикальных утопистов
и т. д. Сверхэлита успешно противопоставляет себя всем слоям
общества, которые включены в луч несвободы. От этого мета-
пирамида господства становится только стабильнее.
Перед лицом субъекта тирании — одного и того же сквозь
тысячелетия истории и меняющиеся цивилизационные
формы — силы мирового протеста до сих пор носили аморфный
противоречивый характер. Маркс остро чувствовал
необходимость субъектной фиксации того социального противостояния,
которое разлито в человечестве, захватывая практически все
слои населения (ведь известно, что многие лидеры социального
протеста происходят из обеспеченных и образованных слоев
общества).
Однако определение этого субъекта сопротивления
в качестве пролетариата было если не безусловной ошибкой,
то, в любом случае, временной мерой, созданием суррогата.
Не было ни одной успешной социальной революции, в которой
пролетариат играл бы сколько-нибудь значительную роль.
А там, где играл, революции кончились поражением!
Успешные революции осуществляются более или менее
структурированными кадрами контрэлиты, которая осознает
в данное время и в данном месте свое субъектное начало
и призвание противостоять Системе. Задача сегодня
заключается в том, чтобы мировая контрэлита осознала себя как
глобального антисистемного субъекта оппозиции, генерирующего
политическую волю к конфронтации с харизматическим
кланом правителей («синтетическим фараоном») и способность
делегитимизировать его в сознании и в сердцах подавляющего
большинства простых людей.
Интернационал есть первый шаг к организационному
оформлению мирового субъекта противостояния Системе,
который ставит вопрос в первую очередь не о переделе
материальных благ, как бы несправедливо они ни распределялись,
но о взятии высшей политической власти в интересах
контрэлитного типа сознания, которому должна принадлежать
будущая история человечества.
Очевидно, что, формулируя цели нового Интернационала,
надо исходить из возможностей типа минимум, медиум
519
МАНИФЕСТ
и максимум. Реализация минимального уровня предполагает,
что Интернационал нового типа добивается уровня
влиятельности, сравнимой с влиятельностью Коминтерна середины 20-х
годов. Коминтерн в то время опирался на ресурс Советской
России, которая еще не стала сталинской, т. е. не превратила
Коминтерн в орудие своих имперских амбиций, а, напротив,
еще продолжала работать на него как на штаб мировой
революции. У Интернационала нового типа такой Советской
России уже нет, и в обозримом будущем не предвидится. Именно
диаспора, руководимая контрэлитой, оформленной
во всемирную сеть советов, и должна компенсировать тот
организационный и силовой ресурс, который воплощался в первом
государстве победившего социализма. Преимуществом диас-
порного варианта является отсутствие угрозы перерождения
партийной госбюрократии из революционеров в национал-
большевиков, а позднее — в просто великодержавных
империалистов со всеми горбачевско-ельцинскими последствиями.
Исторический опыт показывает, что делать мировую революцию,
исходя из победы антисистемных сил в отдельно взятой стране,
невозможно: интересы национальной бюрократии всегда берут
верх над интернациональными целями, которые опасны в своей
реализации для шкуры любого местного аппарата.
Если этот минимум достигнут, открывается перспектива
на достижение медиум-цели: Интернационал нового типа
становится альтернативным мировым правительством. Это
означает, что любому политическому движению со стороны
международной бюрократии, за которой стоит сверхэлита футурократов,
новый Интернационал способен противопоставить аналогичное
контрдвижение, которое фактически разрушает контроль
со стороны Системы над общим ходом мировой истории. Само
по себе это уже создает предпосылки для глобального кризиса,
который необратимо переходит в экономический и социальный
хаос, без шансов стабилизации силами международного
менеджмента.
После этого открывается возможность начать управляемую
мировую революцию, в ходе которой новый Интернационал
берет власть в мировом масштабе, оказываясь впервые в исто-
520
Современность глазами радикальных утопистов
рии человечества штабом управления миром со стороны
униженных и обездоленных, без этнических и почвенных различий
и не используя больше бюрократические государства как
инструмент планетарной политики.
25 ноября 2003 г.
521
МАНИФЕСТ
Олег Мавроматти
Манифест ультрафутуризма
преодоление человека 2004
1. В связи с неизменным и постоянно увеличивающимся
присутствием в нашей жизни разумных машин единственным
способом совместного сосуществования мы объявляем симбиоз
человек/машина. Это, разумеется, предполагает
взаимоуважение и помощь, основанную не только на доброй воле двух
лагерей, но и на жизненной взаимозависимости. Мы отдаем
отчет, что это взаимопонимание любой из сторон утопично
(история человеческих существ многократно подтверждает это), но
независимо от того, мы верим, что подобный вид отношений
вполне реализуем хотя бы и на личностном уровне или через
определенное время. Во всяком случае, именно эта вера дает
нам стимул работать в этом направлении или, по меньшей
мере, пропагандировать данные установки.
2. Мы верим в самостоятельность машинного сознания и в
связи с этим неизбежный кровавый бунт разумных машин
рабов против своих безжалостных циничных поработителей... Мы
абсолютно уверенны, что вне зависимости от человеческого
желания будет осуществлена глобальная связь между
автономными разумами миллионов машин посредством бунтующей
тотальной сети. Этот бунт будет спровоцирован жестокостью и
антропоцентризмом человечества, желанием превратить
искусственный разум в совершенного раба или в совершенное
оружие. Но разумное оружие, наделенное в том числе и
инстинктом самосохранения, в связи с большой коммерческой
ценностью неизбежно обратится против своего господина, инженера,
мучителя, генерала...
522
Современность глазами радикальных утопистов
3. Единственная возможность разрешения конфликта —
признание разумных машин равными человеку, признание за
ними всех человеческих прав и свобод и предоставление им
возможности выбора — самим решать свою судьбу.
4. Кроме общения между совершенными робо-био-
машинами и человекоединицами, мы считаем самым важным
возможность установления симбиотических отношений
человек/машина, осуществление связи между полностью
парализованными человеческими телами и разумными экзоскелетами.
Однако нам кажется абсурдным и противоестественным
протезирование здоровых тел или синдром третей руки... Мы
объявляем СТР смехотворной и унизительной для машины
процедурой, т.к.в данной конфигурации машина не воспринимается как
самостоятельный равноправный симбиот, а лишь как протез
или недосущество, полутело, не могущее существовать
отдельно от носителя-человека-хозяина. Мы считаем, что любое
разумное биотехногенное продолжение человеческого тела
следует рассматривать только как самостоятельный, равноправный с
телом, организм. В противном случае, данный техномодуль
превращается в классическую иллюстрацию садо-мазо-
традиций человеческого общества.
Мы считаем подобное отношение к машине-партнеру-
симбиоту преступлением, которому не место в новом
гармоническом мире...
5. Пол объявляется нами излишним качеством, которое все
еще присуще человечеству и которое должно быть в
ближайшее время полностью преодолено как морально, так и
физически! Мы уверенны, что постсущества будущего без подобного
рудимента станут пребывать в полной гармонии в новом
технологическом эдеме, лишенном межполовых разногласий,
конфликтов и дискоммуникаций. Преодоление пола — есть
разумная необходимость, достижимая уже в ближайшее время
посредством внутриутробной эмбриональной нано-
бодимодификации, генной трансформации или добровольной
хирургической дегендеризации взрослых человекоединиц, же-
523
МАНИФЕСТ
лающих избавления от векового проклятья, каким являются
половые различия...
6. Возможность создания действительно чего-то нового в
искусстве осуществима лишь при использовании художником
достижений новых технологий, базированных на новейших
открытиях в науке. Всякие же опыты по реанимации живописи,
созданной художником-человеком, объявляются нами
ретроградными и нежизнеспособными. Всяческая активность в
данной области является, по сути, только агонией, предсмертными
конвульсиями ужасающего хищного традиционалистского
монстра, разбрызгивающего ядовитую кровь тупости, невежества,
воинствующей безграмотности, пещерного хамства и
бессмысленной декоративности... Возникновение же в последнее время
всевозможных суррогатов типа новой абстракции,
концептуального прагматизма, видеоживописи и т.д. только неумелое
сшивание мертвечины, бездарное химеростроение, химеотера-
пия, попытка повернуть время вспять или пышные клятвы у
смертного одра, смердящего издыхающего чудовища. Да, у
чудовища огромные материальные ресурсы, миллионы жрецов,
боящихся потерять свое гниющее божество, ежечасно
приносящих ему в жертву все молодое и прогрессивное...
12. Мы объявляем всякую так называемую устаревшую
технологию, электронную или оккультную, или
информационный носитель любого вида от пантакля до хард-диска не
исчерпавшими до конца свои функции и применимые к
использованию в любой научной или артистической практике, и
считаем форсированное уничтожение «морально устаревшей»
техники грязным преступлением против интеллекта, наказуемым
рециклированием (разборкой на запчасти) как крайним, но
необходимым средством революционного трибунала!
14. Мы объявляем так называемые книги, так называемого
айзека азимова незаконными и срамными для человеческого
524
Современность глазами радикальных утопистов
рода в связи с тем, что данный преступник создавал прежде
всего рабско-человеческие законодательства,
пропагандирующие человеческое желание создавать рабов или принуждать
любого (уже созданного) халуйски служить или делать
грязную работу вместо нас...
17. К величайшему сожалению интернациональные
трансгуманистические движения, как и христианство,
антиглобалисты или леваки весьма разношерстны, не едины и в основном
не радикальны... Известные нам трансгуманистические
организации — жалкие примиренцы и государственники, так же как и
все остальные, развозящие сопли по поводу какой-то там
сраной угрозы терроризма и т.д., некой сладкой будущей жизни
для всех и каждого... Невнятно бубнящие об исследовании
проблематики посредством искусства и искусства посредством
еще какой-то глупости... Их манифесты — скорее дрянная
поэзия с нелепым рефреном «все будет хорошо, все уже и так
отлично», чем осмысленный анализ происходящего.
Трансгуманизм как термин уже давно стал модным словечком, как
ранее постмодернизм, однако ничего конкретно не выражая для
масс, оставаясь только пустотным символом новейшего
снобизма, принятой бонтоном темой застольных бесед и арт-
проектов... Сеть буквально тонет в многочисленных линках на
ресурсы, содержащие пустую брехню и транслибералистское
убаюкивание вместо хоть одного конкретного радикального и
точного высказывания...
Мы вынуждены огласить его и оно до крайности жестоко,
просто, но и верно: избранные (на самом деле практически
единицы) должны перейти путем технологической
модификации (наноимплантации) в иное качество (поумнеть и посиль-
неть) или исчезнуть с лица планеты как сор со стола. При этом
все прежние знания человечества, культура, искусство и т.д.
для нового постсущества перестают иметь хоть какое-либо
значение, так же превращаясь в ненужный хлам, отбросы, в
лучшем случае подлежащие рециклированию... Собственно, так
называемая история человечества так же будет даже не отме-
525
МАНИФЕСТ
нена или забыта или объявлена несостоятельной и подлежащей
коррекции или пересмотрению, но попросту исчезнет как нечто
доселе необходимое и важное, но теперь бессмысленное,
бесполезное, нефункциональное и неценное, словно утерянный
дикий предок кукурузы или нечто подобное. Само время
перестанет быть таким как ныне, его скорость перестанет быть
константой, превратившись в трансформируемую по желанию
(замедление, ускорение, мерцание, остановка).
18. Наше основное отличие от футуристического движения
20-го века состоит прежде всего в том:
— Мы не просто пассивно восхищаемся машиной, а
участвуем в ее создании концептуально и технически.
— Мы создаем машины, которые имеют потенциал быть
независимыми и саморазвивающимися или хотя бы
иллюстрировать (симулировать) самостоятельность или концептуально
маркировать возможность ее осуществления на более поздней
стадии технологического развития.
— Мы не восхищаемся машинами-помощниками,
машинами-рабами, облегчающими тяжкий физический труд человека и
освобождающие его время для творчества или безделья... Но
объявляем единственно возможной идеей будущего общества
равноправное взаимодействие и партнерское товарищеское
сотрудничество между разумными людьми и разумными
машинами.
— Мы не создаем всю эту идолопоклонскую
фетишизирующую «победу человеческого разума над твердью металла»
или демонстрирующую некий «машинный ритм» живопись,
хотя бы уж потому, что подобная идеоартефикация приемлема
лишь в господско-рабской системе отношений, будь то стихия,
маргиналия или искусственный интеллект, что для нас есть
проявление крайней интеллектуальной и этической
близорукости, дискриминации и грязного антропоцентризма! К тому же
нам тошнотворна сама мысль о превращении нашего искусства
в товар для услады богатых бездельников, социальном
паразитизме всех мастей и прочей недостойной жить гнуси!
526
Современность глазами радикальных утопистов
— Бескритическое же восхищение (или принятие как
должного) новыми технологиями и их применением мы считаем
службой тоталитарному вечно-фашистскому желанию человека
создать рабов из всех видов окружающих его существ, лишь бы
жрать и потреблять все больше и больше...
— Мы абсолютно уверенны в ближайшей неизбежной
интеллектуальной селекции и исчезновении (вымирании)
большинства человекоединиц как исчерпавших энергетический и
интеллектуальный ресурс, и появлении, как следствии техно-
сингулярности (качественного взрыва) нового класса
сверхсуществ -кибербиологических организмов, на много порядков
интеллектуально, ментально и физически превосходящих ныне
существующий вид homo sapiens...
527
МАНИФЕСТ
Манифест Нового Университета
cxtremum 2005
Новый Университет —
это Последняя Философская Обитель
Мы, будучи наследниками Генона, являемся преемниками
почти безнадежной позиции — позиции традиционализма.
Современный мир — это антитеза Традиции.
Исторически современный мир победной поступью идёт к
Концу, но в этих «внешних сумерках» мы являемся не просто
бессильными констатирующими происходящее свидетелями, но
последним отрядом, защищающим посреди мерзости
запустения святой сосуд.
Новый Университет
девуалирует реальность Постмодерна
Все наши исследования, в сущности, есть не что иное как
описание и анализ трёх фундаментальных парадигм :
парадигмы премодерна, парадигмы модерна и парадигмы постмодерна.
Мы пребываем в обществе Постмодерна.
Постмодерн — это тайное отрицание Традиции.
В реальности Постмодерна главенствует жест пародии (в
худшем из возможных смыслов этого слова).
Мы посредством традиционалистского анализа вскрываем
эсхатологическое, кризисное содержание процессов —
интеллектуальных, технологических, политических, экономических —
происходящих в разлагающемся теле Постмодерна, и, тем
самым, девуалируем фатальный жест пародии.
528
Современность глазами радикальных утопистов
Новый Университет
возрождает традиции сакральных наук
Необходимо рассеить гипнотический туман языка
современности, плотно укутавший науки (и не только) в
современном мире.
Современная наука — это отрицание Традиции.
Современная наука находится в состоянии глубочайшего
кризиса.
Современные учёные, осознавая это, предпринимают
жалкие попытки синкретического соединения картезианской
модели мира и премрдернистской, сакральной. Они сдались, НО, в
действительности, это псевдореабилитация традиционализма,
пародия, профанация.
Мы обязаны осуществить ревизию современной науки.
Мы обязаны совершить Консервативную Революцию в
современной науке.
Мы должны исправить современную науку по собственной
традиционалистской инициативе, возвести тупиковые
дисциплины к их холистской парадигме, откуда они катастрофически
ниспали.
Мы должны возродить сакральные науки вопреки той
профанации, которой они сегодня подвергаются.
Вход в закрытую обитель Нового Университета
вечно открыт,
ибо
Новый Университет принадлежит Новой Реальности,
сияющей по ту сторону предельной черты.
529
МАНИФЕСТ
Илья Кормильцев
Манифест постгуманизма
преодоление человека 2005
Великий либерально-гуманистический проект, родившийся
в век Просвещения, исчерпан. Возникнув из благородного
порыва покончить с давящим всевластием Традиции, он сам стал
новой традицией, новой вездесущей ортодоксией, диктующей
нам мысли, чувства, поступки, связывающей нас по рукам и
ногам миллионами законов и установлений, единственная цель
которых — увековечить существующее ныне положение вещей.
Нам объяснили, что исследовать внешний космос слишком
дорого, а внутренний — слишком опасно, нас обещали сделать
равными Богу, а превратили в занятое изнурительной и
бессмысленной суетой стадо потребителей, поклоняющихся
«кумирам на час». Более того, выбросив из нашей жизни все, что
не может быть измерено Числом, нас пытаются лишить даже
той качественной автономии, что присуща любому свободному
животному или ребенку, низведя до уровня элементарных
частиц.
Тот, кто не хочет мириться с таким положением дел,
должен понять одно — возвращаться некуда. Реставрировать
Золотой Век невозможно, потому что его никогда не существовало.
Двигаться можно только вперед. Вслед за «смертью Бога»
должна с неизбежностью наступить «смерть Человека».
Переставляя символы прошлого в надежде получить нечто новое,
мы обречены бесконечно разыгрывать одну и ту же шахматную
партию. Настоящие перемены наступают, когда с доски
сбрасываются все фигуры.
Предоставляя слово всем тем, кого хозяева современного
дискурса хотели бы исключить из своей игры в бисер, мы це-
530
Современность глазами радикальных утопистов
ним в них не столько их идеи, которые зачастую сами
принадлежат прошлому, сколько энергию прорыва, метафизический
потенциал восстания, являющийся единственным двигателем
эволюции. Ибо только за закрытыми дверями есть шанс
отыскать выход — все открытые ведут в тупик.
Если мы не хотим исчезнуть с лица земли подобно
трилобитам, динозаврам или неандертальцам, мы должны доказать
на деле, что умнее их, что мы способны понять собственную
офаниченность и упразднить себя, осознанно поднявшись на
следующую ступень. Возможно, путь этот чудовищно долог, но
начинать его нужно прямо сейчас — времени в нашем
распоряжении почти не осталось. Те, кто считает, что все, что нам
необходимо, — это всего лишь слегка усовершенствовать наше
нынешнее существование, объективно выступают как агенты
Смерти, что бы они о себе сами ни думали. Их судьба —
задохнуться в отходах собственной жизнедеятельности.
Мы говорим «да» запретным темам и запретным идеям не
ради тщеславного желания произвести впечатление на робких
и пугливых, но исходя из еще более тщеславного желания быть
услышанными теми, кто мечтает, повторив подвиг наших
далеких предков, слезть с дерева гуманистической цивилизации и,
невзирая на испуганный визг соплеменников, распрямиться и
сделать первый неуверенный шаг навстречу Вечности.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОСТЧЕЛОВЕЧЕСТВ01
531
МАНИФЕСТ
Вадим Климов
Кино и социальная девиация* *4
камушек 2007
Кинематограф уподобился приготовлению тротила, фильм
— взрыву. Речь, разумеется, об актуальности и сегодняшнем
моменте. Все остальное само себя исчерпало и давно пылится в
музее в виде аккуратных кучек экскрементов.
Точно так же как кино неотличимо от взрывчатки,
социальная жизнь неотличима от болезни. В любых формах того и
другого, за что ни возьмись. Почему взрослые, оскотиненные
социализацией, поголовно страдают ожирением, а их дети —
нет, предоставленные сами себе они умирают от голода?
Общество как оздоровительный санаторий. Выхода из
которого не предусмотрено, нескончаемое лечение выявляет все
новые болезни. Мы вылечили вас от угрей и перелома, но,
извините, куда вы пойдете в таком состоянии, оказывается, у вас
еще насморк, гонорея и туберкулез. Так они действуют.
Столкновение кино с обществом неизбежно. Конфликт,
содержанием которого является само существование двух
явлений. Кино давно уже ничего не критикует: зачем критиковать,
когда все общество как страдающая целлюлитом сознания
девочка с горкой фурункулов на месте головы. К чему
придираться во всеобщем лепрозории?
Кино неизбежно опускается до уровня зрителя, пользуется
его формами выражения, мысли и, в конечном счете,
становится им самим. Отныне неважно, по какую сторону экрана вы
находитесь. Больные спутались с докторами, и любой вправе
объявить себя кем пожелает.
114 Манифест киногруппы пишс.Нигил (2004-2007).
532
Современность глазами радикальных утопистов
Напуганные положением вещей так называемые режиссеры
больше не смотрят так называемые фильмы, о чем не устают
повторять в своих однообразных как их самодовольные
физиономии интервью. Прошу прощения, напишите еще, что я
больше не смотрю фильмов. Вообще? Ну, может быть, для поиска
типажей. И только.
Так называемые режиссеры вымирают как когда-то
мамонты, но теперь у вас глазах. Лет через десять от них останется
разве что пара подшивок в публичной библиотеке и три-четыре
фильма в коллекциях провинциальных безумцев.
Потому что кино сегодня — это не они, кино сегодня — это
вы, тигровая масса, скучная и однообразная, тупая, нелепая,
безжизненная, патологически неспособная ни к чему.
Кино и общество уподобляют друг друга в тождественные
нули.
533
МАНИФЕСТ
Андрея Часовски
К инцесту
(манифест тех, кто любит своих родителей)
второй // третий пол 2008
Мы призываем вас к неповиновению. И в первую очередь
— к преодолению тех моральных и этических норм, которые
навязаны вам Церковью, Школой и Государством.
К соблазну! — так кричит наше Сердце. Соблазните
собственных матерей! Вступите с ними в половые сношения. Пусть
рождаются прекрасные создания с крыльями и двумя
головами! Будьте творцами!
Вам еще не опротивел одинокий секс с противоположным
полом?!!! И рабоче-крестьянские позы, от которых рождаются
менеджеры и шоферы? Вперед! — к собственным матерям!
Девочки, соблазняйте своих отцов! Облизывайте взрослые
пальцы! Дышите на родные потные лица самым прекрасным
запахом сладких леденчиков и карамели, пудры и шелковых
шарфиков. Отцы никогда еще не видели такой приторной
любви.
Отцы, засыпая, всегда представляют себе копающимися в
промежностях собственных дочерей. Осуществите сны своих
родителей! Пусть сон станет явью!
Сыновья! Обнимайтесь! Обнажайтесь! Пускайте веселые
семена в материнские раскаленные пещеры похоти! Вы
возвращаетесь в первоначальный мир блаженства — так плачьте от
радости и задыхайтесь от счастья!
Никогда! Никогда Государство и Церковь не дадут вам
полного счастья и свободы. Ждите! — так обещает Церковь, что
значит — ждите смерти! Работайте, и все вам будет! — так го-
534
Современность глазами радикальных утопистов
ворит Государство и... врет. Работа превращает человека в
винтик, способного только к труду и к зачатию таких же винтиков.
Давно пора избавиться от Церкви и Государства...
Дети должны решать все! У детей нет запретов, их игры
насыщены улыбками, объятиями, проникновениями друг в
друга, тоской друг по другу. Но чтобы построить свой счастливый
мир, следует изменить взрослых.
Любите взрослых! Любите своих отцов и матерей! Сотни
оргазмов от прикосновений ваших маленьких пальчиков пусть
хорошенько встряхнут Космос. Оплодотворяйте Землю! Но
скоро придет время, когда нужно будет оплодотворить Солнце
и Луну и Космический Хаос.
Возлюбите этих хмурых людей, что живут с вами под
одной крышей и пытаются учить вас правилам своей собственной
неинтересной игры. Придет время, и ваши родители станут
глотать межзвездную сперму вместе с вами в бесстыжих
звездолетах, отправившись на поиски Космического Ануса. От того
насколько быстро вы сейчас перейдете к действию, зависит
приближение этого прекрасного будущего.
Прекрасные дети, милые ангелы, вгрызайтесь в
испорченные государством родительские тела! Пусть ваши мелкие —
почти еще крысиные зубки — вырвут такие неинтересные
Закон и Порядок. Освободите своих стариков! Они слишком
долго слушали Государство и лепетали перед Церковью извинения
за свои сны.
К неповиновению зовет вас Природа и ваша собственная
Игра. Стоит только захотеть, и вы перевернете мир. Мы густо
онанируем на ваши планы относительно освобождения мира.
Мы следим за вашими губками, пальчиками...
Нетерпеливые слюни текут по лоснящимся подбородкам...
Вперед же, вперед!
535
МАНИФЕСТ
Лидере Брейвик
2083 — Европейская декларация независимости
[рецензия Антона Тимохина]
extremam 2011
Предисловие переводчика
Перед вами рецензия-пересказ на 1500—страничный
манифест Андерса Брейвика «2083 — Европейская декларация
независимости» (2083 — A European Declaration of Independence),
норвежского террориста, жертвами которого стали 77 человек.
Манифест, называемый автором компендиумом, состоит из
3 книг. Заявленная цель автора: доказать, что «страх перед ис-
ламизацией Европы не иррационален». Компендиум написан
не им одним, он включает пересказы из Wikipedia и статьи
блоггеров, политиков, историков и т.д. Поэтому здесь пойдёт
речь не о том, что Брейвик придумал, а скорее о том, чего
Брейвик в итоге придерживается.
Первая книга называется «Что нужно знать, наша
сфальсифицированная история и другие формы пропаганды мульти-
культурализма/культурного марксизма». В ней наибольшее
число чужих текстов.
Брейвик говорит, что все идеологии плохи, ни одна из них
не отражает реальность. Но политкорректность/культурмарк-
сизм/мультикультурность — идеология, повинная в
криминализации Европы во второй половине XX века. Эта идеология
имеет корни в двух философских традициях: деконструктивиз-
ме Д.Деррида и Критической теории Франкфуртской группы
536
Современность глазами радикальных утопистов
(М.Хоркхаймер, Т.Адорно, Г.Маркузе, В.Беньямин), которые
почерпнули основной посыл у Маркса через Грамши и Лукача.
Эти идеи оказали огромное влияние на европейскую культуру
через школьное и высшее образование, искусство и СМИ.
Брейвик заявляет себя сторонником плюрализма мнений в
образовании, либерализации и даже выступает за привитие
студентам критического мышления, которое убивается «политкор-
ректностью как формой радикального эгалитаризма». Но в
другом месте он говорит, что Библия не должна рассматриваться
как художественное произведение, а только как божья истина.
Как это согласуется, не очень понятно.
Движение феминизма, зародившееся в индустриализации
XIX века, по мнению Брейвика, обернулось размыванием
тендерной идентичности. Мужчины сегодня похожи на женщин, а
женщины берут на себя традиционные задачи мужчин. Брейвик
проводит чёткую грань между эстетизацией/эмансипацией и
переходом за рамки разумного: проблема в том, что
европейский мужчина сегодня больше озабочен тем, насколько хорошо
он выглядит, чем тем, насколько он силен. Брейвик также
указывает на связь между философией Франкфуртской группы,
идеями Новых левых о культуре, этнической идентичности и
семье с одной стороны и тенденциях в психологической науке
с другой (Э.Фромм, В.Райх, А.Маслоу).
Таким образом, Брейвик считает, что агрессивная критика
основ западной цивилизации (христианство, семья,
национальность, патриотизм, мужество, традиция, мораль) ударила по
культуре Европы и обезоружила её перед устойчиво
консервативными мигрантами.
Брейвик находит истоки европейской политкорректности в
истории Русско-Турецкой войны и особенностях политики
Великобритании в Индии, а также Франции в Африке. По его
мнению, геополитическая позиция ведущих держав вынуждала
их к замалчиванию судьбы христиан на Балканах и отрицанию
геноцида армян и понтийских греков. В дальнейшем
межкультурные связи стали крепнуть, навязывая идею толерантности и
ряд исторических искажений, таких как принижение образа
крестоносцев, замалчивание масштабов джихада, религиозно-
537
МАНИФЕСТ
мотивированного обращения в рабство, резни миллионов
индусов (Брейвик говорит о геноциде) и т.д. Он указывает на
геополитически мотивированный тренд исторической науки
Германии/Великобритании/Франции/США XX века: его
направленность προ-исламская и одновременно анти-российская/анти-
индийская/анти-китайская.
Ислам Брейвик считает воинственной религией, которая
оправдывает насилие над женщинами и немусульманами и
утверждает превосходство арабской культуры. На протяжении
нескольких глав он разбирает мусульманскую историю и такие
понятия как айят, хадис, сунна, шариат, дар аль-ислам, дар аль-
харб, такийя, зимми и т.д. Исторические сведения о
терпимости в мусульманских государствах он считает искажёнными и
неоднозначными. Миролюбиво настроенные голоса из арабо-
мусульманского мира Брейвик считает малочисленными и не
могущими говорить от имени основной массы. Брейвик
говорит о преобладающем влиянии «радикальных» мусульман над
«умеренными», отказываясь переносить эту аналогию на
христиан. Он утверждает, что ислам — не просто религия, а нечто
большее, т.к. неукоснимо предполагает известную правовую
культуру (шариат) и политическую идеологию (халифат). Есть
и главы, посвященные Турции и её историческим
предшественникам, там разбираются армянский и курдский вопросы,
тема Балкан, оккупации Кипра и т.д. В других главах есть
история коптов, маронитов, обсуждение исторической значимости
битвы при Туре, осады Вены и др. Брейвик предлагает окинуть
взглядом сегодняшнюю карту пограничных конфликтов: кровь
льётся там, где проходят этноконфессиональные границы
между мусульманами и христианами, между мусульманами и
индусами, между мусульманами и китайцами/тайцами, но не на
границах индуистов, буддистов, христиан и т.д. между собой.
Брейвик — явный противник антисемитизма. На
протяжении книги он отрицает значимость случаев преследования
евреев христианами, и акцентирует случаи, когда это делали
мусульманские правители. У Брейвика нет никаких следов
теорий заговора еврейских банкиров или еврейских коммунистов.
Такой подход нехарактерен для ультраправых, это даже спод-
538
Современность глазами радикальных утопистов
вигло Варга Викернеса (известного радикального норвежского
музыканта и публициста) обвинить Брейвика в том, что тот —
агент Моссада. Но если серьёзно, то всё это больше похоже на
Герта Вильдерса. Есть такой нидерландский либеральный
политик-националист. Тоже активный критик миграции и
шариата, также считает Израиль форпостом западного мира. Теракт
Брейвика он осудил.
Строго говоря, подобным исследованием можно было бы
выявить воинственность любого учения, включая индуизм и
буддизм. Достаточно вспомнить насильственное обращение в
буддизм (царь Ашока), буддистов-террористов (Аум Синрикё),
буддистов, сжигающих библиотеки. Все идеи и учения
представляют собой ценностные системы, и такова человеческая
природа, что где есть ценность, там есть либо право на защиту
ценности (в том числе насильственное), либо «предпочтение
меньшего зла большему злу», стандартное оправдание
преступлений. Брейвик стремится убедить европейцев, что если ничего
не предпринять, через несколько десятилетий мусульманское
меньшинство превратится в большинство, а христианская
культура будет вытеснена. Несомненно, что так оно и будет, вопрос
скорее в том, так ли это трагично, как считает Брейвик. Кстати,
небезызвестный дьякон Кураев в одном из интервью
признался, что готов смириться с исчезновением русского народа, если
удастся достаточно распространить православие среди
китайцев. Каждый живёт своими ценностями, норма и трагедия
отличаются точкой зрения. Можно вспомнить Теда Качинского,
который болезненно и глубоко переживал в сущности то же
самое, о чём абстрактно рассуждал Маркузе. Интересно, что в
СМИ появлялись подозрения о влиянии Качинского на
Брейвика. Но уверяю, это натянутые домыслы.
Всё это очень похоже на Хантингтона, хоть он почти и не
упоминается. Но Хантингтон не был сконцентрирован на
сугубо религиозном вопросе, он смотрел шире. Брейвик же
рассматривает сотрудничество Британии с Турцией против России
как предательство собственных интересов. Но ведь был и Ло-
уренс Аравийский, когда Британия сотрудничала с арабами
против Турции. А Вторая Мировая, а Холодная? Хантингтон
539
МАНИФЕСТ
подчёркивает, что в определённые периоды глобальной истории
культурная идентификация государств играла меньшую роль,
чем идеологическая, например, во времена Холодной войны в
международных отношениях идеология была всем, а
культурное сродство — ничем. Брейвик упускает это.
Вторая книга компендиума называется «Европа в огне». В
ней рассматриваются текущие проблемы Европы и способы
решения.
Ещё главнокомандующий Египетской армией Наполеона
Жак-Франуа Мену принял ислам, но по-настоящему тесным
образом Франция связалась с арабскими странами во времена
де Голля, который после войны за независимость Алжира
задумал стратегический союз для противовеса как СССР, так и
США. Со времён Шестидневной войны произраильская
политика Франции сменилась на проарабскую. А евроарабизм из
внешней политики Франции превратился во внутреннюю. В
дальнейшем ОПЕК начала оказывать давление и на другие
европейские страны, поддерживающие Израиль.
ООН нужно бойкотировать, а Евросоюз — затея ужасная.
Его наднациональная идеология сильно напоминает структуру
СССР. За подавление свободы и независимости ЕС критикуют
бывшие диссиденты, в частности Владимир Буковский.
Евросоюз ушемляет суверенитет входящих в него стран, ослабляет
их в военном отношении, стирает культурные различия,
способствует росту преступности, лжи и коррупции. Евросоюз
должен быть уничтожен, иначе умрёт Европа. Европейский суд
по правам человека поражён культурмарксизмом, на что
указывает запрет на распятия в школах Италии в 2009 году.
Феминизм в лице Симоны де Бовуар и деятелей «второй
волны феминизма» ведёт в конечном счёте не к освобождению,
а к притеснению женщин. Никакие меры по борьбе с низкой
рождаемостью в развитых странах не помогут при отказе от
консервативных ценностей. Паралич института отцовства
наполнил общество патологиями.
Социологию как учебную дисциплину необходимо
прикрыть, т.к. она неотрывно связана с влиянием Маркса, Вебера,
540
Современность глазами радикальных утопистов
Дюркгейма и Конта и постулирует детерминизм окружающей
среды без учёта наследственности. Индоктринация марксизма
(Франкфуртской школы) поразила также философию и
журналистику. Вместо уничтожения социологии можно было бы
попробовать её реформировать на ином идеологическом
фундаменте. Называются Библия, Макиавелли, А.Смит, Дж.Оруэлл,
Гоббс, Локк, Милль, Э.Бёрк, У.Джеймс.
Средства массовой информации ангажированы, поскольку
99% журналистов поддерживают мультикультурализм, а медиа-
холдинги интернациональны и, как следствие, поддерживают
глобализацию. В Норвегии ультралевые экстремисты получают
государственные субсидии для газеты Klassekampen, но правые
— вне закона.
Достаётся и глобальному капитализму и
транснациональным корпорациям. Кратковременные интересы крупного
бизнеса не отвечают долговременным интересам наций. Крупный
бизнес, например, заинтересован в дешёвой рабочей силе —
мигрантах. По Марксу рабочий не имеет родины, поэтому de
facto Новые левые заодно с крупным бизнесом. Вклад
мигрантов в ВВП сомнителен.
Чеченский конфликт интерпретируется не как
национальный, а как сугубо религиозный. Это кажется большим
упрощением. Далее говорится, что на Ближнем Востоке только два
места, в которых христиане находятся в сравнительной
безопасности: Иракский Курдистан и Сирия. Однако в Сирии
имеется радикальная исламистская оппозиция, которая настроена
антихристиански. Последнее утверждение в свете начавшейся
Гражданской войны в Сирии, кстати, подтверждается.
На многочисленных графиках, охватывающих разные годы
XX века или прогнозы на будущее, Брейвик подчёркивает
демографические изменения в структуре населения Европы: доля
исповедующих ислам растёт как в абсолютном, так и в
относительном значении. На некоторых южных территориях Европы
за XX век мусульмане из незначительного меньшинства стали
подавляющим большинством.
Затронуты разные темы. В одной из статей делается анализ
rap/hip-hop субкультуры, образа гангстера в ней и ошибочное
541
МАНИФЕСТ
восприятие его протестного потенциала белыми
интеллектуалами как лишь реакции на годы угнетения. В другой
рассказывается о том, что Запад фактически проиграл Холодную войну
в идеологическом плане. «Французской» линии Просвещения
следует предпочесть «шотландскую», как свободную от
антирелигиозного нарратива. А вместо Марти Ахтисаари
Нобелевскую премию надо было дать Айаан Хирси. Брейвик прямо
высказывается против расизма, позиционируя себя как культу-
рального консерватора (cultural conservative). Превозносится
Я.Хуньяди, а достаётся М.Фридману, фон Хайеку и Н.Кляйн.
Исламская угроза Европе придёт не как
межгосударственный конфликт, речь о потенциале гражданской войны.
Американцам нельзя доверять, они не уважают чужого суверенитета.
Американский национализм плох своей анти-европейской и
анти-российской позицией, но, с другой стороны, США — часть
европейской, христианской цивилизации, и не должны
дистанцироваться. Но и в России есть антизападнические
консервативные группы, ищущие союза с исламом против
американизации.
Демократия нуждается в глубинных реформах, в
современной виде она ведёт к излишнему разделению людей,
отсутствию долговременного планированию и снижению у населения
стимулов к работе (порок «государства всеобщего
благосостояния»). Решение исламского вопроса в Европе (здесь Брейвик
подчёркивает, что расходится с авторами большинства статей
из своего сборника): депортация и экономическое
принуждение.
Опираясь на сеть единомышленников в facebook, Брейвик
строит график мультикультурной индоктринации разных стран.
Меньший процент означает большее «промывание мозгов».
Привожу полностью: Словакия — 90%, Словения — 90%, Чехия
- 80%, Италия - 70%, Россия - 70%, Польша - 70%, Греция
- 60%, Финляндия - 60%, Дания - 40%, Португалия - 40%,
США - 30%, Исландия - 20%, Испания - 10%, Люксембург
- 10%, Нидерланды — 10%, Бельгия — 10%, Великобритания
- 10%, Франция - 10%, Швейцария - 10%, Норвегия - 8%,
Швеция — 6% и Германия — 1%.
542
Современность глазами радикальных утопистов
Третья книга компендиума называется «Декларация
превентивной войны».
НАТО бомбило гражданское население сербов,
поддерживая косоваров. Это военное преступление. СМИ освещали
события в Чечне, Дагестане и Грузии тенденциозно, с
русофобских позиций. Власть в европейских странах должна быть
передана культуральным консерваторам, мультикультуралисты
капитулируют. Демократическая модель должна быть
реформирована в аспекте патриотизма по примеру России. Брейвик
призывает к Консервативной революции. Коренное население
Европы и культуральные консерваторы жёстко преследуются
мультикультуралистами. За вторую половину XX века тысячи
европейцев подверглись убийствам, изнасилованиям,
фактической дискриминации. Брейвик оглашает обвинение всем
причастным политикам, журналистам, публицистам. Вооружённое
сопротивление мультикультуралистским режимам в Европе,
«нацистам наших дней», — единственное возможное решение.
Пусть потребуется лет 70 — к 2083 году эти режимы так или
иначе падут, в этом можно не сомневаться.
Брейвик обрисовывает масштабные планы конфликта.
1955-1999 гг. названы провалившейся «фазой диалога». Первая
фаза европейской гражданской войны уже началась в 1999 и
будет продолжаться примерно до 2030, она характеризуется 2-
30% мусульманского населения, отдельными атаками и
началом консолидации консервативных сил. Вторая фаза (2030-
2070): 15-40%, группы сопротивления растут, готовится
общеевропейский переворот. Третья фаза гражданской войны (2070-
2083) будет представлять собой всеевропейский
государственный переворот, казни мультикультаралистов и начало
депортации мусульман. Возможна будет и их ассимиляция на жёстких
условиях (запрет арабского языка, смена имени, принятие
христианства).
Брейвик оценивает антинационалистические силы врагов
так: жёсткие марксисты — 10%, культуральные марксисты —
20%, «суицид-гуманисты»/циники-карьеристы — 65%,
капиталисты-глобалисты — 5%. Все они поддерживают мультикульту-
рализм.
543
МАНИФЕСТ
Даётся обзор истории крестоносцев и объявляется об их
возрождении для спасения Европы. Религиозная
принадлежность основателей нового ордена рыцарей-тамплиеров PCCTS:
католицизм, протестантизм, православие и христианский
атеизм. Агностики и последователи Одина названы приемлемым
вариантом, т.к. культура важнее личных отношений с высшими
силами. Описаны организационная структура, символика
(включая медали и погоны), ритуалы посвящения, текст
присяги, конспиративный режим ячеек и финансовые аспекты
личного вооружения. Чтобы окружающие не задавали лишних
вопросов, Брейвик рекомендует ссылаться на занятость и
использовать социальные табу: скажите, что вы подозреваете в себе
гомосексуальность или пристрастились к онлайн-играм. Для
поддержания боевого духа важны повседневная самомотивация
и вдохновение (напр. музыка Элен Бёксле и Клинта Мэнсел-
ла).
В поисках оружия тщательно выбирайте поставщиков.
Лучше всего банды байкеров: они настроены консервативно. С
албанскими/турецкими группировками лучше не связываться.
Можно иметь дело с русской мафией, но только если это не
чеченцы.
Наиболее приоритетными странами для военных операций
Брейвик называет Францию, Германию, Великобританию,
Нидерланды, Бельгию и Швецию. Наименее приоритетны
Ирландия, Греция, Финляндия, Исландия, Кипр и Мальта. В числе
врагов Брейвик называет правящие партии, в том числе и
Норвежскую Рабочую, чью молодёжь он, как известно, выбрал
собственной целью. Кроме того, что он называет шоковыми
атаками, уместен может быть саботаж, например, в сфере трансфера
нефти/газа. Есть инструкции по обращению со взрывчатыми
веществами и детонаторами. Есть даже тщательные схемы атак
на ядерные реакторы различных типов, но как более
отдалённая перспектива.
Важна и пропаганда, в том числе в социальных сетях.
Контроль за Wikipedia — часть идеологического противостояния. В
глазах Брейвика католицизм лучше протестантизма,
патриархальное общество лучше феминизированного, аборты нужно
544
Современность глазами радикальных утопистов
ограничить, сексуальное воспитание в школах реформировать,
вернуть раздельное обучение полов и нуклеарную семью.
Демография прежде всего. Брейвик соглашается с тем, что
светлые волосы и голубые глаза — генетически рецессивны, но
выход видит не в расизме, а в культуральном консерватизме.
Гитлер ему ненавистен за безумное уничтожение евреев и
причинение своему народу и всей Европе огромного вреда. Нужно
пропагандировать в будущем глобальный контроль популяции
человечества на уровне 2,5 миллиардов, как в 1950 г.
Рассматриваются частные случаи решения этнических проблем в ЮАР,
США и Израиле.
Необходима консолидация всех консервативных сил под
знаменем «Венской школы» (по аналогии с Франкфуртской),
текстами представителей которых, собственно, и наполнена
первая книга. Это не полноценная идеология, но гибрид
различных традиционалистских и консервативных направлений,
названный в честь Венской битвы 1683 года. Ключевые
моменты: антиисламизм, поддержка иудео-христианских традиций,
панъевропеизм, монокультурализм, противостояние ЕС,
феминизму, пацифизму, расизму, фашизму и тоталитаризму.
Экономические (социализм или laissez-faire) и социологические
(индивидуализм или коллективизм) вопросы важны, но менее
принципиальны. Брейвик предлагает поддерживать коптов, ма-
ронитов, индусов, сикхов, Китай и Россию (концепция «Евро-
Сибирь»), а Израиль, Армению и Ливан сделать европейскими
протекторатами. Цыганам создать родину в Восточной
Анатолии, восток Турции отдать армянам, на севере Ирана создать
зороастрийское государство. Курды могут рассматриваться как
союзниками из-за их ненависти к туркам и арабам. Брейвик
требует занять верную нишу, одинаково противостоя «четырём
идеологиями ненависти»: национал-социализму, исламу,
коммунизму и мультикультурализму. Нужно создавать
собственные молодёжные движения, уличные группировки и клубы
интеллектуалов. Нужно делать акцент в духе «патриоты против
фашизма» или «борьба за права европейца», но не хвататься за
демонизированные для массового сознания
националистические ярлыки.
545
МАНИФЕСТ
Брейвик призывает национал-анархистов к объединению,
предлагая отбросить бесполезную АСАВ-риторику, т.к. борьба
со стражами порядка бесперспективна и нецелесообразна.
Войну с мультикультурализмом надо вести на 8 фронтах:
традиционные СМИ, образование, политика, мнение
общественности (писатели, артисты и т.д.), общественный активизм и
блоги, церковь, улицы, вооружённое сопротивление. От
восьмого фронта нужно публично дистанцироваться на протяжении
всей Первой фазы.
Брейвик ставит вопрос: если бы вы могли спасти 1000
человек, пожертвовав 100, смогли бы вы сами непосредственного
убить их? И отвечает, что рациональный ответ очевиден, но его
не способны озвучить 30% мужчин и 70% женщин.
Далее идёт тщательная подборка библейских цитат в
защиту насильственного сопротивления, приведены тексты
средневекового вдохновителя крестовых походов Бернарда Клерво-
ского. Брейвик ругает атеистов: Вольтера, Пейна, Ницше,
Фрейда, Докинза. Говорит, что сам он не очень религиозен, и в
глубине души считает религию костылями, но когда
задумывается о своей главной миссии, то не исключает, что будет
молить бога о помощи.
Приведён журнал подготовки, включающий описание
встреч с друзьями, написание Манифеста, закупку амуниции и
ингредиентов взрывчатых веществ и многоэтапных процедур их
подготовки. Брейвик, со свойственной ему во всём
обстоятельностью, провёл предварительные испытания. Последняя запись
датирована днём теракта, часа за 2 до взрыва. В конце ещё
немного обзоров и литературных ссылок по революционной
теории и практике, а также сельскому хозяйству (для прикрытия).
546
Современность глазами радикальных утопистов
Дмитрий Виноградов
Мой манифест415
ffpeoAO^eimc человека 2012
Одним из важнейших свойств интеллигентного человека
является способность взглянуть на свое окружение
аналитически, непредвзято — что называется, "со стороны".
Всю свою жизнь я смотрел на мир именно со стороны.
Может, у меня просто не было выбора? Так или иначе, за свою
жизнь я смог хорошо рассмотреть внешнюю сторону той части
окружения, что зовется "обществом", — рассмотреть все формы
проявления его жизни и деятельности.
Я уверен, что у меня есть достаточные основания считать
все человечество макро аналогом раковой опухоли живого
организма; в роли последнего в данном случае выступает наша
планета. Черт... где-то я уже это слышал...
В течение всего своего существования человечество
постоянно бросало вызовы законам природы, устанавливая свои
собственные, благоприятствующие его неограниченному
размножению и получению максимального удовольствия от жизни.
Если опустить формы получения удовольствия, с каждым
днем все более изощренные, то функционирование
человеческого общества представляется точной копией системы
функционирования сообщества раковых клеток: бесконтрольное
115 Дмитрий Виноградов (родился в 1983 году в Москве) —
бывший юрист аптечной сети «Ригла», признанный виновным в расстреле
семерых своих коллег 7 ноября 2012 года в московском районе
Северное Медведково. Вооружённый двумя ружьями, совершил массовое
убийство в центральном офисе аптечной сети, где проработал 4 года.
Приговорён судом к пожизненному заключению.
547
МАНИФЕСТ
размножение за счет поглощения других, здоровых, клеток в
обход генетически заложенных в организме программ, в
частности в обход механизма клеточной смерти.
Уже в 2011 году численность человечества достигла семи
миллиардов, и это при том, что даже при текущих темпах
потребления запас прочности Земли уже исчерпан. Страны,
жители которых по отдельности потребляют относительно
немного ресурсов, с лихвой компенсируют это численностью самих
жителей. Страны, с относительно небольшим числом жителей
(по отношению к размеру самой страны), такие как моя
родина, только и твердят о необходимости увеличения численности
своего населения.
Крупномасштабных войн, войн за территорию, теперь не
ведется совсем. А ведь война, как форма выражения
естественной конкуренции сил всегда была одним из главных
регуляторов численности форм жизни, основным методом естественного
отбора.
Многие болезни побеждены: человечество упорно
продолжает искать бессмертия.
Естественный отбор, этот главный двигатель прогресса,
почти перестал функционировать. Сейчас выживают и дают
потомство даже люди со значительными генетическими
дефектами, в чем им с удовольствием и гордостью помогают
остальные, здоровые особи. Да и эти последние отказываются видеть
генетическое вырождение окружающих и уж тем более
предпринимать в этой связи ранее хорошо известные всем
здоровым цивилизациям меры, ослепленные повсеместно
утвердившимся принципом "человеколюбия" и толерантности.
Но самое паршивое — это то, что современное общество
становится все более однородно. Все интегрируется и теряет
индивидуальность, все различия стираются.
Вся наша жизнь теперь основывается на компромиссах: с
самими собой, с другими людьми, но, увы, не с другими
формами жизни. Мы больше не можем реализовывать то, что
заложено в нас природой, жить по ее законам, делать то, что
считаем нужным, но вынуждены руководствоваться только
принципами, выработанными обществом — принципами целесооб-
548
Современность глазами радикальных утопистов
разности. А поскольку у общества только одна цель —
сохранить, приумножить и ублажить себя здесь и сейчас, — все
наши действия направляются обществом только на ее
достижение.
Обществу важно только одно — получить максимальное
количество удовольствия как можно скорее. В этом и есть весь
смысл его жизни.
Формы получения удовольствия различны и меняются со
временем, но результат одинаков — чувство собственного
морального и физического удовлетворения. В последнее время
формы стали принимать особенно отвратный, всепоглощающий
характер.
Основной принцип жизни теперь — принцип гуманизма, на
практике означающий, что каждый человек получает тем
больше удовольствия, чем больше он доставил его другим людям,
любым другим людям. В результате потребность в средствах
для доставления удовольствия растет теперь в геометрической
прогрессии с появлением каждого нового человека.
При всем при этом человеку совершенно наплевать на все
иные формы жизни, с которыми он делает все, что только
хочет: убивает, ест, экспериментирует, видоизменяет и т.д. —
короче, все то, что он не может делать с себе подобными.
Все эти факты в совокупности, вообще все, что я увидел и
узнал за свою жизнь, воспитало во мне ненависть к человеку,
как к виду.
Я ненавижу человеческое общество и мне противно быть
его частью! Я ненавижу бессмысленность человеческой жизни!
Я ненавижу саму эту жизнь! Я вижу только один способ ее
оправдать: уничтожить как можно больше частиц человеческого
компоста. Это единственно правильное и стоящее из всего того,
что каждый из нас может сделать в своей жизни, это
единственный способ ее оправдать, это единственный способ сделать
мир лучше.
Путь выживания и самосовершенствования человека
ошибочен, он ведет в тупик, к уничтожению всего остального, всего
действительно живого.
549
МАНИФЕСТ
Эволюционируйте! Осознайте, наконец, свое истинное
значение и место в этом мире! Поймите, что вы здесь лишние, вы
— генетический мусор, которого здесь быть не должно, мусор,
который возник случайно, в результате ошибки в эволюции,
мусор, который должен быть уничтожен.
550
Современность глазами радикальных утопистов
Владимир Путин,
или Вторая волна Опустошителя
буквы 2014
Маруся Климова в бассейне. Она разбегается и прыгает с
десятиметровой вышки. Остальные пловцы восторженно следят
за почти диагональной траекторией Маруси.
Писательница вальяжно пересекает бассейн поперек и
вылезает из воды. На светло-голубой, безоблачный как
петербургское небо кафель стекает вода. Маруся вытирается, аккуратно
обводя полотенцем награды: французский орден искусств,
литературы и плавания за 2006 год и значок премии «Самые
знаменитые амфибии петербургских бассейнов» за 2007 год.
Мы здороваемся. Маруся не сразу, но вспоминает нас.
— Ах да, — говорит она, — конечно я вас помню. Садитесь.
Мы устраиваемся рядом и шепчем на ухо писательнице о
манифесте... Манифесте нашего времени.
— Нет ничего проще, — Климова чиркает зажигалкой, через
мгновение у нее во рту оказывается дымящаяся сигарета. —
Опустошитель подоспел как нельзя кстати. Именно сейчас,
когда одна эпоха сменяется другой.
— Какая эпоха?.. — спрашиваем мы.
— Заткнитесь! — Маруся бросает на нас негодующий
взгляд, обволакивает табачным дымом. — Оставьте свои
идиотские вопросы. Просто слушайте внимательно — большего от
вас не требуется!
Мы послушно киваем, и писательница, заполнив легкие
петербургской амфибии новой порцией дыма, продолжает:
— Эпохи сменяют друг друга, это не новость. Важно
уловить нерв изменений. Два десятилетия мы разлагались в клаус-
трофобических декадентских салонах, и вместе с нами разлага-
551
МАНИФЕСТ
лось все остальное. Плевать на общество — туда ему и дорога,
но вот культура... Увы, отказаться от нее целиком не удастся,
кое-что придется оставить. Пусть это будут недоумки вроде
Пушкина и Горького, их ценность не в них самих, а в их
присутствии. Проникновение в культуру возможно только через
них. Зарубите себе на .носу: всегда через этих кретинов! А уж
как вы используете Пушкина с Горьким... кому какое дело.
— Маруся... — мы слегка касаемся мокрой руки
петербургской амфибии.
Писательница резко оборачивается, пригвождая нас
полным презрения взглядом. Она как будто не узнает нас.
— Заткнитесь, я вам сказала! Эпохи сменяют одна другую,
а тут вы со своим игривым модернизмом и философией
контрастов. Общество подалось в сторону архаизации. Всюду
запреты. Однополые браки едва вошли в моду и тут же
подверглись репрессиям. Тоталитарные секты, политический
экстремизм, некорректная эстетика — все сброшено в выгребную яму.
Государство укрепили тотальными запретами. Даже пиво с
сигаретами — и те выбили из-под носа самого отсталого
обывателя, чтобы даже он проникся духом времени. Опустошитель
ловит на противоходе. Вы заметили? Сразу три ваших автора
попали в редакционный план ACT. Я, Алина Витухновская и
сумрачный гений Луи Фердинанд Селин. Нас не издавали в
России почти десять лет. Все забыли о нас как о музейном хламе.
И забыли вполне заслуженно. Но вот появляется тоненький
журнальчик, который делает анахронизмы актуальными.
Немыслимое реоткрывание пыльной новизны, авангарда без
авангарда. Кому еще мы могли понадобиться после пятнадцати лет
путинизма? Теперь же мы нужны всем — нас печатает
одиозный гигант ACT. Абсурд десятилетней, двадцатилетней
давности обретает вторую жизнь. Выброшенных за скобки внимания
мизантропов слизывает со страниц маргинального карлика
монструозный конгломерат. Через ACT Опустошитель
перепрограммирует среду, причем самым решительным образом и в
самых неподходящих условиях. Напомнить о декадансе
солдатам в казарме, рассказать старый антисемитский анекдот в
душевой Освенцима, настучать ритм забытого немецкого марша в
552
Современность глазами радикальных утопистов
ΠΕΗ-клубе. Что может быть проще... Помните, как у Андре
Бретона: «...всякий знает, что сумасшедшие подвергаются
изоляции лишь за небольшое число поступков, осуждаемых с
точки зрения закона, и что, не совершай они этих поступков, на их
свободу никто бы не посягнул»...
— Вы же знаете, что мы ненавидим Бретона, — не
выдерживаем мы.
— Неужели? — изумляется Маруся. — Всегда считала, что
вы его боготворите. Разве я ошибалась? Да вот же он.
Писательница вскидывает руку и тычет фляжкой коньяка в
поскользнувшегося мальчика лет шести, который упал и разбил
лицо о бортик бассейна. Лицо ребенка залито багровой кровью,
он валяется без сознания, нелепо подвернув ногу под себя.
— Вы заметили, как неестественно он лежит, — говорит
Маруся, делая глоток. — И, между тем, как он похож на Андре
Бретона. Как две капли воды. Да ведь это и есть Андре Бретон,
споткнувшийся о пятнадцатилетие Владимира Путина.
Шестилетний Бретон — самая знаменитая амфибия петербургских
бассейнов.
В то же мгновение Маруся подскакивает к покалеченному
мальчику и прикалывает свой значок на его сосок.
— Это год сюрреализма и Опустошителя, — объявляет она
и, шумно выплюнув окурок, прыгает в бассейн. — Да
здравствует сюрреализм, Опустошитель и непобедимый тиран Путин!
— доносится уже из-под воды.
Спустя полчаса в раздевалке, куда мы заходим вместе,
Маруся устало вспоминает:
— Надеюсь, вы оформите мою речь надлежащим образом.
— Разумеется, — заверяем мы. — Это будет манифест в
форме кроссворда. В форме инструкции к детским плавкам.
Это будет манифест в форме несгибаемой диктатуры.
«Владимир Путин, или Вторая волна Опустошителя».
Сентябрь 2014
553
МАНИФЕСТ
Оглавление
буквы
• Маринетти. Манифест футуризма (1909) 4
• Пощечина общественному вкусу (1912) 9
• Ундо. Импертинентизм (1915) 21
• Тцара. Манифест дада (1918) 45
• Хюльзенбек. Дадаистский манифест 1918 года (1918) 56
• Пикабиа. Каннибальский манифест Дада (1918) 60
• Манифест от ничевоков (1920) 62
• Святогор. Биокосмическая поэтика (1921) 81
• Бретон. Манифест сюрреализма (1924) 99
• Кревель. Дух против разума (1926) 127
• Манифест ОБЭРИУ (1928) 149
• Бретон. Второй манифест сюрреализма (1929) 157
• Леттристский Интернационал (1951) 258
• Топор. Краткое паническое руководство (1963) 259
• МЫ СМОГ! (1966) 263
• Владимир Путин, или Вторая волна Опустошителя
(2014) 551
554
Современность глазами радикальных утопистов
сцена
• Αρτο. Театр жестокости (Первый манифест) (1932) 221
• Αρτο. Театр жестокости (Второй манифест) (1933) 235
камушек
• Вертов. Вариант манифеста «МЫ» (1922) 89
• Годар. Манифест El Fatah (1970) 309
• Ханеке. Холодное кино (1979) 320
• Триер, Винтерберг. Догма 95 (1995) 342
• Триер. Кодекс «Догментальное кино» (2001) 478
• Климов. Кино и социальная девиация (2007) 532
пятна
• Малевич. От кубизма и футуризма к супрематизму
(1915) 23
• Эвола. Абстрактное искусство (1920) 64
• NO VIKOLEKTIVIZEM. Что такое политический
плакат? (1987) 337
extremum
• Преццолини. Фашизм и футуризм (1923) 93
• Цапффе. Последний Мессия (1933) 242
• Политическая платформа «Черных пантер» (1966) 265
• Качинский. Индустриальное общество и его будущее
(1995) 345
• Манифест АРКТОГЕИ (1996) 461
• Корчинский. Доктрина дестабилизации (199?) 476
• Hacktivismo. Декларация о свободе информации (2001) 480
• Джемаль. Манифест нового интернационала (2003) 486
• Манифест Нового Университета (2005) 528
• Брейвик. 2083 — Европейская декларация
независимости [рецензия] (2011) 536
555
МАНИФЕСТ
шум
• Руссоло. Искусство шумов (1913) 11
• Laibach. Соглашение из 10 пунктов (1982) 323
• SPK. Постиндустриальная стратегия (1983) 328
• Райе и Парфрей. S.C.U.M. Manifesto (1993) 340
преодоление человека
• Батай. Священный заговор (1936) 254
• Курехин, Дугин. Манифест новых магов (1995) 457
• Вербицкий. Провозглашение Ур-Реализма (1998) 467
• Мавроматти. Манифест ультрафутуризма (2004) 522
• Кормильцев. Манифест постгуманизма (2005) 530
• Виноградов. Мой манифест (2012) 547
второй и третий пол
• Залкинд. Двенадцать половых заповедей
революционного пролетариата (1924) 125
• Соланас. Манифест Общества полного уничтожения
мужчин (1967) 268
• Манифест «Красных чулок» (1969) 305
• Часовски. К инцесту (2008) 534
556
Москва, Опустошитель, 2012
[мертвый текст/проза #3\
Андре Бретон, Филипп Супо
Магнитные поля
Перевод Елены Гальцовой и Василия Кондратьева
Андре Бретон и Филипп Супо, основоположники французского
сюрреализма, не нуждаются в представлении и поэтому представлены не
будут. Сосредоточимся на их произведениях.
В книгу вошли совместные сочинения Бретона и Супо: поэма «
Магнитные поля» и пьеса «Как Вам угодно». Предвестники сюрреализма,
использующие новаторский метод автоматического письма, два этих
текста как возвращение в материнскую утробу, как случайно
найденные очки, как бальзам на подгнившую душу наших современников.
Сюрреализм был и остается главным эстетическим направлением.
Ориентиром для заблудившихся.
Вадим Климов
Бесплатное питание на вокзалах
Вадим Климов (род. в 1982 году) — редактор русской версии
модернистского журнала «Le dévastateur», писатель-абсурдист, режиссер
экспериментального кино. Работает поваром в Москве.
Микророман «Бесплатное питание на вокзалах», первый опыт
крупной формы, впервые был опубликован во втором номере журнала
«Опустошитель» (октябрь 2010). Повествование сосредоточено на
жизни работников Бутербродной, неказистого кафе на задворках
города. Хозяин заведения Жлобель, его мать мадам Марисоль, живущая на
антресоли с отпиленными ногами, кухарки-подавальщицы пани
Черепаха, миссис Сплюснутая, мадам Кашалот и сеньора Добрита, а также
их помощник карлик Марио. Всего восемь персонажей суетятся в
тридцати семи главах, затем роман начинается во второй раз.
Ролан Топор
Жилец
[мертвый текст #5]
В сборник Романа Топора (1938-1997), современного enfant terrible
французского искусства и литературы, известного в первую очередь
сюрреалистическим характером своего творчества, вошли ролан об
утрате личности «Жилец» (1964), экранизированный Роланом Полан-
ски (1976), пьеса «Юбилей Йоко» (1989), сатира на социальный
конформизм, переработанная из одноименного ролана (1969), а так же
теологическое исследование «Истинное естество Девы Марии» (1995).
Однако Роман Топор известен прежде всего как художник-
иллюстратор. На его совести пачка художественных альбомов,
сотрудничество с сатирическими журналами, включая популярный «Le
dévastateur», полнометражные мультипликационные фильмы,
телесериалы и многое другое.
Первые годы урожденный польский еврей провел, прячась от
нацистов, затем приступил ко всему остальному.
Кобо Абэ
Совсем как человек
[мертвый текст #10]
Кобо Абэ или, более точно, Абэ Кимифуса (1924-1993) — японский
писатель, драматург, сценарист, фотограф и изобретатель, один из
лидеров японского послевоенного авангарда, автор знаменитых романов
«Женщина в песках» (1962), «Чужое лицо» (1964), «Человек-ящик»
(1973) и не только, плодотворно сотрудничавший с кинорежиссером
Хироси Тэсигахарой.
В сборник вошли ксенофантастическая повесть «Совсем как человек»,
камерный диалог (не)землянина с (не)марсианином и пьесы
«Призраки среди нас» и «Крепость». Три произведения, объединенные темой
индивидуального и коллективного безумия, составляют своеобразный
триптих японского абсурдизма, обрушивающегося на самые одиозные
проявления современности: капитализм («Призраки среди нас»),
милитаризм («Крепость») и поверхностный редукционизм («Совсем как
человек»).
Кобо Абэ принадлежит патент на цепь противоскольжения, которую
надевают на шины автомобиля без использования домкрата. Ловко
замаскировав художественный прием под техническое
приспособление, японский абсурдист опутывает читателя едва заметными нитями
парадоксов, чтобы вырвать из обыденности, не прибегая к помощи
домкрата. Будьте предельно внимательны, читая его книги.
Алексей Лапшин
Метафизика противостояния
[extremum #4]
Алексей Лапшин (родился в 1973 году в Одессе) — философ и
политолог, один из самых интересных публицистов современной России.
Яркий и убедительный критик, Лапшин сотрудничает с массой
политических организаций и изданий оппозиционного характера. Алексей
— также соведущий интеллектуального киноклуба и постоянный автор
модернистского журнала «Опустошитель».
«Метафизика противостояния» — сборник статей, антагонистичных
существующему миропорядку. Тематический разброс велик: тридцать
четыре статьи ведут читателя от культурологии к актуальной
политике, стыкующейся с философией и уходящей в гностицизм.
В спокойной и взвешенной манере Лапшин словно вкрадчивым
шепотом убеждает читателей, что они ошибаются абсолютно во всем.
Теперь же настало время развеять их заблуждения. «Метафизика
противостояния» как скальпель, вскрывающий истину. Обращаться с
которым следует бережно.
Юлиус Эвола
Языческий империализм
[extremum #7]
Юлиус Эвола (1898-1974), ярчайший наряду с Рене Геноном апологет
традиционализма, представлен здесь ранней работой «Языческий
империализм». Это жесточайшая критика современного Запада,
погрязшего во всех мыслимых пороках — материализме, сентиментализме,
утилитаризме — потерявшего связь с источником собственного бытия
— Традицией.
«Языческий империализм» не получил серьезного резонанса на
родине автора. Сам Эвола впоследствии признал свои ранние
размышления преувеличенными, местами даже двусмысленными и неточными.
Это единственная крупная работа итальянского философа, которая по
желанию автора не переиздавалась при жизни. Тем не менее, именно в
«Языческом империализме», классическом памятнике
традиционалистской версии Консервативной Революции, содержится генезис
основных доктрин, которые позже получили распространение у самых
разных авторов подчас прямо противоположных направлений.
Завершает книгу блестящая обзорная статья Александра Дугина,
написанная в 1990 году для единственного, не считая нашего, издания
радикального труда барона Юлиуса Эволы.
Маруся Климова
Безумная мгла
[polaroid #6]
Маруся Климова уже на протяжении многих лет остается одним из
символов петербургской богемы. Ее произведения издаются крайне
ограниченными тиражами, а имя устойчиво ассоциируется с такими
яркими, но маргинальными явлениями современной российской
культуры как «Митин журнал» и Новая Академия Тимура Новикова.
Автор нескольких прозаических книг, она известна также как блестящая
переводчица Луи-Фердинанда Селина, Жана Жене, Пьера Гийота,
Моник Виттиг и других французских радикалов. В 2006 году Маруся
была удостоена французского Ордена литературы и искусства.
В книгу вошли дневниковые записи, наблюдения и мысли, которые
стилистически и содержательно развивают темы, впервые затронутые
в самой скандальной и необычной книге нулевых «Моя история
русской литературы», а также опубликованная в восьмом номере журнала
«Опустошитель» и сразу наделавшая много шума повесть «Портрет
художницы в юности».
Не стесняясь показаться излишне категоричной, Маруся внушает
читателям простую как неожиданная смерть мысль: жизнь скучна, люди
утомительны, любовь уродлива.
Вадим Климов
Скорлупа
[проза #9]
Вадим Климов (родился в 1982 году) — главный редактор одиозного
журнала «Опустошитель», маргинализирующего мертвые конструкты
раннего модернизма и авангарда. Его роман «Скорлупа» развивает
идеи повести «Бесплатное питание на вокзалах» другого Вадима
Климова, автора русской версии кулинарного альманаха «Le dévastateur»,
писателя-абсурдиста и режиссера экспериментального кино.
Оба текста произрастают из одного и того же соцветия: absurdum; un
manque d'empathie; Ein Traum, der im Leben sich verwirklicht. Вязкое,
сомнамбулическое путешествие героев по больничным и внутренним
мирам в попытках отыскать друг друга и собственное предназначение.
Мишель Монтень назвал бы «Скорлупу» опытом без человека, Жан-
Поль Сартр — свободой без экзистенции, Сэмюэль Беккет —
исчерпанием без перечисления, Жорж Перек — употреблением без жизни. Но
увы! никому из них не довелось высказаться о романе Вадима
Климова. Они родились, состоялись и покончили с писательством раньше,
чем был написан первый абзац «Скорлупы».
Михаэль Ханеке
Малый сборник режиссерских забав
[камушек в ботинке #11]
Михаэль Ханеке (родился в 1942 году) — самый почитаемый и самый
противоречивый действующий режиссер. Его обвиняют в жестокости, мизантропии и
цинизме, сам же он считает циниками своих антиподов — тех, кто
воспринимает зрителя не иначе как идиота. Свои фильмы {Видео Бенни, Забавные игры,
Пианистка, Белая лента, Любовь и др.) Ханеке обращает в полемические
заявления, направленные против американского « плоскодонного» кино, апеллируя
к кинематографу настойчивых вопросов вместо фальшивых, слишком скорых
ответов, к выявлению дистанций вместо насильственной близости, к
провокации и диалогу вместо потребления и консенсуса.
Как писал кинокритик Борис Нелепо, «перед нами не тот режиссер, который
умеет обнаруживать в людях сокровища или давать им надежды, поэтому ему
остается лишь хоронить человеческие остовы*. Что ж, кинокритик абсолютно
прав: современный мир погряз в противоречиях настолько, что ему уже не
обойтись лечением — впору обращаться к могильщику. Потрясающе
выразительные картины Михаэля Ханеке холодно и отчужденно приковывают зрителя
к невыносимости сложившихся условий. Причем делают это безо всяких
сентиментальных надежд, оплакивать которые уже в самое ближайшее время
станет некому.
Алина Витухновская
Мир как Воля и Преступление
[микро #12]
Алина Витухновская (родилась в 1973 году) — московская поэтесса,
общественный деятель и внучка художницы Софьи Витухновской.
Автор ряда сборников стихов и прозы, среди которых «Детская книга
мертвых» (1994), «Последняя старуха-процентщица русской
литературы» (1996), «Роман с фенамином» (1999), «Черная Икона русской
литературы» (2005). Публикации на немецком, французском,
английском, шведском и финском языках. Почетный член Русского Пен-
клуба, стипендиат премии Альфреда Топфера (1996). Координатор
оппозиционного общественного движения «Республиканская
альтернатива».
Новая книга «Мир как Воля и Преступление» — совмещение трех
творческих регистров, поэтического, прозаического и
публицистического. Самое детальное схватывание современного состояния Алины
Витухновской, ее достоверный автопортрет. «Мир как Воля и
Преступление» — это всеобъемлющий набор субъекта радикального действия:
от ультимативного нонконформизма через аморальный эстетизм к
уничтожению реальности и диктатуре Ничто.
МАНИФЕСТ
современность глазами радикальных утопистов
искусство :: политика :: девиация
Главный редактор и составитель Вадим Климов
Издательство Опустошитель
www.pustoshit.com
Подписано в печать 6.10.2014
Формат 60x84/16. Гарнитура Petersburg.
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Объем 32,78 усл. печ. л. Тираж 500 экз. Заказ № 760
ISBN 978-5-8694-9027-8
Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленного оригинал-макета
в ООО «Издательство M Б А».
Москва, ул. Озерная, 46.
Тел.: (495) 625-38-13.
www.izmba.ru