Две ''двери''. Обряд инициации и распространение информации на древнейшем Ближнем Востоке - А. Азизян

Author: А. Азизян

Tags: kультурные остатки исторических времен государственное административное управление военное дело археология антропология

ISBN: 978-5-00165-236-6

Year: 2021

Similar

Древние индоевропейцы

Аркаим: некрополь. Книга 1

Тайна лабиринта. Как была прочитана забытая письменность

Металлургическое производство в Северной Евразии в эпоху бронзы

Text

Saint-Petersburg
ALETHEIA
2021
INITIATION RITE
AND DISSEMINATION
OF INFORMATION
IN THE MOST ANCIENT
NEAR EAST
А.А .AZIZYAN
TWO
“DOORS”

C анкт- Петербург
АЛЕТЕЙЯ
2021
ОБРЯД ИНИЦИАЦИИ
И РАСПРОСТРАНЕНИЕ
ИНФОРМАЦИИ
НА ДРЕВНЕЙШЕМ
БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ
А. А .АЗИЗЯН
ДВЕ
«ДВЕРИ»

ǨȏȐȏȧȕǨǨ

ISBN 978-5-00165-236-6
-
-
-
-
-
ǻǬDzɺɱɵɴɳɴɶ
ǩǩDzɷɴɵ
Ǩɴɶɵ
ǻǬDz
ǩǩDz
ɺɱɵɴɳɴɶ
ɷɴɵ
Ǩɴɶɵ
©
©
9 785001 652366
ISBN 978-5 -00165-236-6
Научный рецензент
кандидат филологических наук Р. А. Гимадеев
(Президентская библ ио тека им. Б. Н . Ел ьц ина)

5
Стоит предварить текст книги несколькими ремарками, важны-
ми для его понимания и оценки. Как ни банально это звучит, но
первая из них касается быстроты обновления информационного поля,
имея в виду, что и новые археологические источники, доставаемые из
земли, и новые их публикации постоянно меняют или корректируют
утверждения, сделанные на основе источников, известных до этого.
Особенно рискованны попытки реконструкции духовной культуры
людей в ситуации такого текучего «археологического прошлого». Лю-
бой новый артефакт может изменить предшествующие формулировки
как в сторону их отрицания, так и в сторону лучшего их обоснования.
Три таких случая связаны с этой книгой: новая информация появилась
уже после завершения текста в 2020 г. и не могла быть в нем учтена.
Она приводится ниже.
В вводной части и разделе «Лингвоархеология» главы 4 сказано,
что из Южного Леванта времени ранней натуфийской культуры изве-
стен только один предмет (фрагмент нижней части рельефной фигу-
ры из Вади Хамме 27), который мог бы быть хронологически первым
иконографическим прототипом обсуждаемого в книге изображения
«женщины на корточках». Однако в 2020 г. было опубликовано гра-
вированное изображение другой фигуры типа «женщина на корточ-
ках» – из пещеры Ракефет поздней натуфийской культуры (Rosenberg
et al. 2020). Таким образом, мы должны теперь иметь в виду не одно, а
два исходных изображения из Южного Леванта, инициировавших тра-
дицию «женщин на корточках», сформировавшуюся далее в Северном
Леванте.
В разделе «Популяционная генетика, археогенетика» главы 4 о
маршрутах ранней миграции населения с востока, из ирано-кавказско-
го региона, на запад, в Эгеиду, начиная от 12 – 11 тыс. до н. э . и далее,
От автора

6
говорится: «Это могли быть Северная Анатолия (Причерноморский
бассейн?), о которой в настоящее время почти ничего не известно, или
морские миграции [...]». Между тем в 2018 – 2019 гг. прошли первые
сезоны раскопок Кяхин Тепе в провинции Кастамону на севере Тур-
ции, в ее Причерноморском бассейне, прерванные в связи с пандемией,
а в конце 2019 – 2020 гг. появилась информация о Кяхин Тепе в ряде
электронных журналов и археологических блогов со ссылкой на руко-
водителя раскопок Н. Айенгин. Здесь открыты несколько круглых в
плане каменных сооружений, в том числе мастерская по изготовлению
скульптуры и предполагаемое культовое место, найдены скульптур-
ные изображения животных, напоминающих такие же из знаменитого
Гёбекли Тепе на юго-востоке Турции. Н. Айенгин типологически да-
тирует круглые сооружения и скульптуры 10 тыс. до н. э ., то есть доке-
рамическим неолитом, что одновременно или даже раньше (!) Гёбекли
Тепе (Kahin Tepe excavations 2020; Whelan 2020). Эти раскопки, про-
должение которых планируется на весну 2021 г., кардинально меняют
оценку не только древнейшей истории турецкого Причерноморья, но и
самого Гёбекли Тепе – ключевого памятника, анализируемого в книге.
Также в разделе «Лингвоархеология» главы 4, в примечании 1
и некоторых других местах текста перечисляются кластеры жилых
и культовых пунктов Северного Леванта и Северной Месопотамии,
включая кластер в верхнем течении р. Тигр в Турции, состоявший на
тот момент из 6 поселений: Халлан Чеми Тепеси, Кёртик Тепе, Гусир
Хёйюк, Хасанкёйф Хёйюк, Демиркёй Хёйюк, Бонджуклу Тарла. По-
явившиеся затем публикации новых раскопок в бассейне Верхнего
Тигра присоединяют к этому кластеру еще одно поселение – Чемка
Хёйюк, имеющее слои как раннего докерамического неолита А (вторая
половина 10 тыс. до н. э .), так и позднего эпипалеолита или, по другой
терминологии, его финальной части – протонеолита (первая полови-
на 10 тыс. до н. э .) (Kodaş et al. 2020). Таким образом, кластер теперь
включает 7 поселений.
Вторая ремарка также посвящена информационному полю, но уже
в аспекте возросших возможностей его прикладного использования.
В тексте книги нередко встречаются понятия, термины, намеренно
не раскрываемые подробно при первом упоминании. Наверное, еще
10 – 15 лет назад это рассматривалось бы как упущение, требующее ис-

7
правления. Сегодня, учитывая повсеместное распространение интер-
нета, в том числе и мобильного, детальное описание, например, обряда
инициации, важнейшего для содержания книги, выглядит излишним.
Понятие инициации вводится с самого начала как уже знакомое чита-
телю. Этим делается отсылка к «самостоятельной работе» по выясне-
нию значения, каковая уже стала привычной для многих людей. То же
относится и к некоторым другим терминам (Плодородный Полумесяц,
толос, геральдическая композиция и пр.)
Наконец, третье – глубокая благодарность людям, внесшим вклад
в появление этой книги. Среди них прежде всего коллектив издатель-
ства «Алетейя», взявший на себя труд по ее выпуску; несколько моих
друзей-однокурсников, оказавших благотворительную спонсорскую
помощь; доктор исторических наук Юрий Евгеньевич Берёзкин и кан-
дидат исторических наук Вячеслав Григорьевич Моисеев, ознакомив-
шиеся с текстом рукописи и сделавшие ряд важных критических за-
мечаний; археологи Йенс Нотрофф (раскопки Гёбекли Тепе, Турция),
Дениз Шмандт-Бессера (раскопки Айн Газаля, Иордания), Савино ди
Лерниа (раскопки Такаркори, Ливия), Камилла Павловска (раскопки
Чаталхёйюка, Турция), любезно предоставившие справочную инфор-
мацию и некоторые недоступные публикации.
А. А . Азизян,
26 ноября 2020 г.
Kahin Tepe excavations 2020
Kastamonu’da ezber bozan kazı. Kahin Tepe’de bulunan eserler Göbekli Tepe’deki
buluntulardan daha eski // Yeni Şafak. 26 Ekim 2020. URL: https://www.yenisafak.com/
hayat/kastamonuda-ezber-bozan-kazi-kahin-tepede-bulunan-eserler -gobekli-tepedeki-
buluntulardan-daha-eski-3572467. Дата обращения (25.11 .2020). (Прорывные
раскопки в Кастамону. Артефакты, найденные в Кяхин Тепе, древнее находок Гё-
бекли Тепе // Новый рассвет. 26 октября 2020).
Kodaş et al. 2020
E. Kodaş, B. Gen, Y. Çiftҫi, C. Labendan-Kodaş, and Ç. Erdem. Çemka Höyük. A Late
Epipalaeolithic and Pre-Pottery Neolithic site on the Upper Tigris, Southeast Anatolia //
Neo-Lithics. 2020 . P . 40 –46 .

Rosenberg et al. 2020
D. Rosenberg, R. Chasan, G. Lengyel, and D. Nadel. Stone “canvas” and Natufian art.
An incised human figure from the Natufian cemetery at Raqefet Cave, Israel // Oxford
Journal of Archaeology. 2020 . Vol. 39, issue 2. P . 128 – 140.
Whelan 2020
E. Whelan. Kahin Tepe excavation uncovers Neolithic temple in Turkey // Ancient
Origins. 2 October 2020. URL: https://www.ancient-origins.net/news-history-
archaeology/kahin-tepe-0014343 . Дата обращения (25.11.2020).

9
Система координат. Настоящая работа затрагивает разные аспек-
ты первобытной истории и культуры, но, чтобы сформулировать
ее специфику, следует сперва описать необходимые рамочные пара-
метры: время, место и исторические источники. Последними служат
вещи археологического происхождения, называемые далее также тер-
минами «материалы», «памятники», «артефакты». Их особенностей и
принципов отбора коснемся несколько ниже. География рассматри-
ваемых памятников охватывает Ближний Восток и Северную Афри-
ку (карты 1 – 5), которые в заголовке объединены единым понятием
«древнейший Ближний Восток». Собственно на Ближнем Востоке
акцентируется его северная часть, вершина арки Плодородного По-
лумесяца, опирающаяся на западную (Северный Левант) и восточную
(Северная Месопотамия) ветви. Здесь в свою очередь выделяются па-
мятники юго-востока исторической Анатолии, включая раскапывае-
мый по сей день культовый центр Гёбекли Тепе 10 – 9 тыс. до н. э .,
из верхнего культурного слоя которого и происходит изображение,
инициировавшее весь последующий текст, так называемая «женщина
на корточках» (ил. 3). Впрочем, и Центральная Анатолия, лежащая к
западу от Плодородного Полумесяца, с ее известным с 1960-х гг . по-
селением Чаталхёйюк конца 8 – начала 6 тыс. до н. э . также будет в
сфере пристального рассмотрения как восприемник ряда сюжетов,
образов и иконографических типов Гёбекли Тепе – среди них дваж-
ды оказывается и «женщина на корточках». С другой стороны, в 8 – 7
тыс. до н. э . фиксируется влияние на Чаталхёйюк и всю Центральную
Анатолию из Южного Леванта, пункты которого Айн Газаль, Нахаль
Хемар, Телль Рамад и др. характеризуются в этой связи достаточно
подробно. Артефакты из загросской зоны (предгорья и горы Загрос
на восточных границах Месопотамии) останутся вне сколько-нибудь
Изложение гипотезы

серьезного внимания – объективно они имеют мало отношения к вы-
бранному аспекту работы. Таким образом, основные географические
узлы определяются как Северный Левант и Северная Месопотамия, в
состав которых в разном соотношении входит Юго-Восточная Анато-
лия; Центральная Анатолия; Южный Левант; Северная Африка, пред-
ставленная несколькими ареалами: Центральной Сахарой, Восточной
Сахарой и долиной р. Нил.
Хронологически бóльшая часть рассматриваемого археологиче-
ского материала лежит в пределах докерамического неолита и самого
начала керамического неолита, то есть в общих границах 10 – начала
6 тыс. до н. э .* Этот этап, соединяющий, с одной стороны, эпипалеолит
и, с другой стороны, «подлинный» неолит (условно сюда можно от-
нести керамический неолит и халколит, датируемые вместе примерно
второй половиной 7 – 5 тыс. до н. э .), определяется также термином
неолитизация, в котором отражена его переходность, протяженность
и конечная цель. Вместе с тем бросается в глаза, что подготовка к не-
олиту или неолитизация превышает по длительности собственно не-
* Обозначения хронологических периодов, принятые в тексте: протонеолит
или хиамский период: 10000 – 9500 гг. до н. э.; PPNA (Pre-Pottery Neolithic A) –
докерамический неолит А: 9500 – 8700 гг. до н. э.; EPPNB (Early Pre-Pottery
Neolithic B) – ранний докерамический неолит B: 8700 – 8200 гг. до н. э.; MPPNB
(Middle Pre-Pottery Neolithic B) – средний докерамический неолит B: 8200 –
7500 гг. до н. э.; LPPNB (Late Pre-Pottery Neolithic B) – поздний докерамический
неолит B: 7500 – 7000 гг. до н. э.; PPNC (Pre-Pottery Neolithic C) / Final PPNB –
докерамический неолит С / финальный PPNB: 7000 – 6500 гг. до н. э.; PN (Pottery
Neolithic) – керамический неолит: 6500 – 6000 гг. до н. э.; EAN (Early Aceramic
Neolithic) с этапами EAN 1, EAN 2, EAN 3 – ранний бескерамический неолит
Кипра: 8500 / 8400 – 7000 / 6800 гг. до н. э. с этапами 8500 / 8400–7900 гг. до
н. э., 7900 – 7600 гг. до н. э., 7600 – 7000 / 6800 гг. до н. э.; LAN (Late Aceramic
Neolithic) – поздний бескерамический неолит Кипра: 7000 / 6800 – 5200 гг. до н. э.
(Stordeur et Abbès 2002: 565, tabl. 1; Knapp 2013: 27, table 2). Комментарии: A,
B, C используются как буквы латинского алфавита и в английских, и в русских
названиях периодов. Протонеолит и PPNA иногда объединяются как два этапа
общего периода PPNA. Датировки, названия и характеристики прочих периодов
даются непосредственно в тексте. Все даты в тексте приводятся в календарных
значениях до нашей эры и соответствуют английской аббревиатуре «cal BC»
(калиброванные годы до н. э.), применяемой для обозначения радиокарбонных дат
(дат по углероду С-14) археологических памятников.

11
олит – и это один из первых признаков, сигнализирующих о наличии
кардинальных, присущих именно этапу неолитизации особенностей,
не сводящихся только к функции слишком медленной трансформации,
слишком длинного соединительного моста. Пристальное внимание к
специфике неолитизации, состоящей в эволюционном изменении че-
ловеческого сознания, содержится в работах Т. Воткинса последних
лет (Watkins 2004; 2010; 2013; 2018 a; 2018 b; etc.; Sterelny and Watkins
2015). Однако гораздо раньше Т. Воткинса, на существенно более об-
ширном материале и глубоком междисциплинарном уровне, исследо-
вал ту же проблему эволюции сознания в древности Б. Ф. Поршнев
(Поршнев 1974) (см. ниже). Справедливости ради надо сказать, что
Т. Воткинс также обосновывает свои утверждения ссылками на зна-
чительный корпус предшествующих работ популяционных генетиков,
антропологов, этологов, философов, введших в рассмотрение такие
концепции как когнитивно-культурная коэволюция, генно-культурная
коэволюция, теория построения когнитивно-культурных ниш, – в этом
смысле он является скорее модератором большой исследовательской
группы, соединяя достигнутые ею результаты с археологическими
материалами Ближнего Востока периода неолитизации. Среди совре-
менных российских авторов содержание периода неолитизации на
Ближнем Востоке как основная проблема находится в фокусе иссле-
дований Т. В. Корниенко (Корниенко 2006: 16 – 84; 2014; 2015 а; 2015
б; 2015 в; 2015 г; 2017; 2018 и др.) и как проблема типологического
сравнения с ранними сложными обществами Южной и Центральной
Америки – Ю . Е . Берёзкина (Берёзкин 2013 а: 169 – 178; 2013 б), одна-
ко в целом его русскоязычное освещение абсолютно недостаточно для
должного представления о беспрецедентном качестве не столько сум-
мы отдельных находок, сколько по сути своей нового мира, открытого
археологами. Этот новый мир, решительно повлиявший и на первые
цивилизации Древнего Востока, и на всю последующую человеческую
культуру, таким образом, остается пока вне широкого русскоязычного
исторического дискурса, не говоря уже о массовых образовательных
программах.
Период неолитизации на Ближнем Востоке – только один хроно-
логический отрезок; в намеченном сравнительном анализе ему проти-
востоит второй: 7 – 6 / 5 тыс. до н. э . в Северной Африке, в Зеленой

12
Сахаре (Сахаре времени влажных климатических условий раннего
голоцена), когда кульминационного развития достигли наскальные
изображения – продукт деятельности расово разнородных сообществ,
состоявших из смешанного негроидного и европеоидного населения
или из живших поблизости групп негроидов и европеоидов. Наблюда-
тель без труда заметит и тех, и других преимущественно на фресках.
Не только в отечественной, но и в мировой научной литературе от-
сутствует пока исчерпывающая публикация и систематизация основ-
ного массива наскальных изображений Зеленой Сахары. Нет согласия
и относительно их датировок среди археологов французской и ита-
льянской школ, представляющих самые длительные традиции иссле-
дования Сахары (Mori 1998; Biagetti and di Lernia 2007; Biagetti and di
Lernia 2013; di Lernia 2012; 2013 a; 2013 b; 2017; di Lernia and Gallinaro
2010; di Lernia et al. 2016; Le Quellec 2007 b; Le Quellec 2008; Le Quellec
2010 b; Le Quellec 2013; Le Quellec 2016; Le Quellec et al. 2007; etc.) .
Между тем здесь продолжаются открытия: так, в 2002 г. в египетской
Сахаре, на скальном навесе Вади Сура II, обнаружена грандиозная
18-метровая фреска указанного времени. Ее публикация окончательно
поставила давно назревший вопрос о ближневосточном влиянии в Са-
харе и возможных сценариях его реализации. Один из ответов на этот
вопрос предложен в настоящей работе, даже несмотря на отмеченное
отсутствие полностью принятой первичной, археологической, систе-
матизации сахарских изображений. Наконец, последний рассматрива-
емый в книге хронологический отрезок – примерно тысяча лет между
серединой 4 – серединой 3 тыс. до н. э . (отдельные памятники выходят
за эти рамки), когда в предгосударственном и государственном Древ-
нем Египте складываются основы его элитарной культуры и письмен-
ность. В трансформированном виде в них также усматриваются эле-
менты, восходящие ко временам ближневосточной неолитизации. При
работе над последней, древнеегипетской, темой широко использованы
результаты исследований А. О. Большакова (Большаков 1987; 1997;
2000; 2001) – точнее говоря, без них не появился бы и настоящий текст.
В заключение этого необходимого ввода в основную проблемати-
ку следует вернуться к уже упомянутой специфике археологических
источников, которые собраны, классифицированы и поставлены во
взаимные отношения на нижеследующих страницах. В фокусе работы

13
находятся художественные (в привычном нам смысле слова) предме-
ты, которые выделены из прочих археологических находок и анали-
зируются одновременно формально-стилистическим и сравнительно-
историческим методами. Таким образом, все они относятся к тому, что
сегодня называется искусством. Однако, учитывая отсутствие и тако-
го понятия, и такой специальной сферы деятельности в архаические
эпохи, слово «искусство» всюду дается в кавычках или с оговорками –
кроме нескольких случаев, относящихся к профессиональному искус-
ству Древнего Египта. В основной части работы рассматриваются две
группы изображений: плоские, выполненные посредством процарапы-
вания, резьбы, живописи или очень низкого рельефа (глава 1), и кру-
глые скульптурные (глава 2). Многообразные типы остальных нахо-
док, обнаруживаемых при археологических раскопках (орудия труда,
оружие, скелетные останки погребений, постройки разного назначения
и пр.), привлекаются как дополнительные аргументы тогда, когда тре-
буются обоснования тех или иных утверждений, и с обязательными
ссылками на уже сделанные в отношении них археологические опре-
деления, включая датировки (глава 4, раздел «Археология»). Впрочем,
этот принцип соблюдается применительно ко всем фигурирующим
в работе памятникам. Тем самым соблюдается и сформулированное
В. М . Массоном требование первичности археологической интерпре-
тации данных по сравнению с культурологической (Массон 1989: 4,
15 – 17). Но В. М . Массон же обосновал и пользу культурологической
интерпретации древних вещей, в значительной мере адаптировав в сре-
де археологов представления, понятийный аппарат армянской школы
культурологии и близких ей ученых (Э. С. Маркарян, Э. Г. Абрамян,
С. А. Арутюнов и др.) и оперируя этими представлениями в своей прак-
тике (Массон 1989: 18, 20 – 25 и пр.). В рамках культурологической
интерпретации археологических материалов и теории Э. С. Маркаряна
о культурной традиции лежит часть теоретических подходов, приме-
няемых в настоящей работе. (Отвлекаясь в сторону, следует здесь за-
метить, что в целом теоретическими основаниями работы послужили
исследования, в том числе и давно опубликованные, выдающихся оте-
чественных ученых В. Я. Проппа, Б. Ф . Поршнева, О. М . Фрейденберг,
А. М . Золотарёва, Э. С. Маркаряна, Ю. И . Семёнова, А. О. Большакова.
Это сделано отчасти намеренно, так как, по глубокому убеждению ав-

14
тора, принципиально отличные и более перспективные концептуаль-
ные идеи в западной гуманитарной науке соответствующих разделов
в последнем столетии не высказаны, а идеи перечисленных авторов
недостаточно востребованы и еще меньше включены в диалог с совре-
менными проблемами и вновь открытыми памятниками).
Культурная традиция состоит из многих компонентов – стерео-
типизированных форм отложившегося коллективного человеческого
опыта (Маркарян 1981: 79 – 80). В работе вычленена лишь одна со-
ставляющая культурной традиции, связанная, по мысли автора, с об-
рядом инициации, чем сужен масштаб культурно-исторического ана-
лиза (Маркарян 1978 а: 7 – 8): на плоских материальных носителях
это изображение стереотипа «женщина на корточках» с поднятыми /
опущенными руками (глава 1), на круглых – изображение животно-
го, сжимающего голову человека (глава 2). Первое из них в Север-
ном Леванте – Юго-Восточной Анатолии раньше всего встречается в
10 – первой половине 9 тыс. до н. э . (Кёртик Тепе (?), Телль Кара-
мель, Джерф эль-Ахмар, Телль Абр 3, Гёбекли Тепе), второе, вероят-
нее всего, в разные периоды 9 – самом начале 8 тыс. до н. э . (Гёбекли
Тепе, Невали Чори). В Южном Леванте за исключением обломка од-
ного предмета 12 тыс. до н. э. (ил. 153), который может гипотетически
относиться к первой группе – обломок происходит из ранненатуфий-
ского Вади Хамме 27, – аналогичные перечисленным более ранние
или синхронные визуализированные стереотипы автору не известны.
Таким образом, указанные изображения рассматриваются как инно-
вации, введенные в культуру прежде всего региона Северного Леван-
та – Юго-Восточной Анатолии, стереотипизированные там (Маркарян
1978 б: 85 – 86) в русле новых форм проведения обрядов инициации
юношества и распространенные далее в нескольких радиальных по
отношению к выделенному центру направлениях. Одним из этих на-
правлений стала, по мнению автора, Центральная Сахара 7 – 6 тыс.
до н. э ., где группа «женщин на корточках» появляется внутри мно-
гофигурных наскальных композиций на нескольких фресках (другие
вполне ясные направления: Балканы того же периода и Южный Левант
того же и несколько более позднего времени). Последний раз перед
тем, как резко трансформироваться (вернуться на уровень «народной
культуры», в определенные этнические группы, полностью утратить

15
старое значение и пр.), частично усеченный знак (симметрично подня-
тые / опущенные руки) вошел в виде иероглифов Ка и Сехен в древне-
египетскую письменность (глава 3), после чего его почти исчезнувший
к этому времени начальный смысл, идущий от обряда инициации, был
окончательно утерян в визуальной изобразительной форме, но стоя-
щие за ним образы, повествовательные структуры могли еще долго
функционировать, например, в фольклоре, театре (Пропп 2002; Азизян
2014). Для первой группы изображений у нас нет основательных дан-
ных, чтобы зафиксировать «факт перерыва традиции» (Массон 1989:
20), которая тем самым от своего появления до перехода в качественно
иную форму культуры – письменность – развивалась в течение 10 –
3 тыс. до н. э . Для второй группы изображений факт перерыва в нача-
ле 8 тыс. до н. э ., напротив, установлен раскопками на сегодняшний
момент времени. Тем удивительнее новое появление скульптур ана-
логичной композиции (птиц, сжимающих голову человека) в середине
3 тыс. до н. э . в Древнем Египте. Вопрос об их принадлежности к той
же культурной традиции остается открытым.
Далее следует обособить и подчеркнуть связь культурной тради-
ции и обряда. Э . Г. Абрамян, которую специально интересовало функ-
ционирование культурной традиции в первобытном обществе, кажется,
выразила ее наиболее ёмко и кратко. Выше мы приняли изображения
«женщин на корточках» с поднятыми / опущенными руками в каче-
стве не существовавших прежде новаций, введенных в употребление,
ставших инновациями, стереотипизированными в рамках традиции,
длившейся несколько тысяч лет. «Стереотипизация инноваций высту-
пала в форме обряда. [...] С изобретением письменности становится
избыточной тотальная обрядность, объективно выполняющая функ-
цию запоминания, что приводит к постепенному отмиранию культо-
вой формы стереотипизации» (Абрамян 1978: 94). Письменность как
таковая – специализированная форма запоминания, следующая по
времени инновация, открывающая собой новую традицию. В терми-
нологии информационных процессов те же явления обозначаются как
хранение и передача информации (= изобретений, инноваций) сперва
на горизонтальном уровне в доклассовых, дописьменных обществах, а
затем с подъемом ее по вертикали на уровень элит в классовых обще-
ствах (Абрамян 1978: 92; Арутюнов 1978: 103 – 104; Маркарян 1978 б:

16
85; Массон 1989: 30 – 31). Таким образом, объединяемые нами в груп-
пы по признаку визуальной похожести изображения объективно объ-
единялись рамками обряда. Обряд – форма хранения, запоминания и
распространения информации. Вопрос для автора состоял в том, какой
это мог быть обряд, какие археологические следы позволяют его опре-
делить и реконструировать. В тексте на примере одного почти полно-
стью сохранившегося сооружения Гёбекли Тепе слоя II обосновывает-
ся проведение в нем обрядов инициации и место в них «женщины на
корточках», чем раскрывается изначальный («первый») смысл данного
изображения и его аналогов из других мест.
Работы по дописьменным обществам кроме непосредственного
предмета исследования (здесь это – изучение вышеописанной культур-
ной традиции, изначально маркировавшей обряд инициации) обычно
ставят более общую задачу реконструкции фрагмента истории, отно-
сящегося к их теме. В нашем случае такая цель естественным образом
возникает из-за необходимости объяснить возможности распростра-
нения отмеченных групп изображений с севера Ближнего Востока в
Африку. В связи с этим в главе 4 предприняты обзоры исследований
по археологии, сравнительно-исторической лингвистике, популяцион-
ной генетике и археогенетике, а также социальной антропологии – на-
сколько таковые были посильны для автора. Они показывают, что пе-
ремещение части афразийских языков с Ближнего Востока в Северную
Африку и евразийской Y-хромосомной гаплогруппы R-V88 в Африку,
где ее максимальные частоты установлены в центральном Сахеле, а
также близ побережья Средиземного моря на северо-востоке Африки,
поддерживается большим массивом данных соответствующих смеж-
ных наук и может быть истолковано в пользу реальности миграцион-
ных процессов в этом направлении в интервале 7 – 4 тыс. до н. э .
Исследования Б. Ф. Поршнева и актуализация обряда инициации
в рассматриваемый период. Прежде, чем представить гипотезу, сле-
дует остановиться на обосновании роста значения обряда инициации
в периоды эпипалеолита и неолита ввиду фундаментальности это-
го положения в структуре настоящей работы. Хотя все, написанное
Б. Ф. Поршневым об инициации в его версии начала человеческой
истории, не имеет отношения к такой постановке вопроса, тем не ме-
нее именно теоретический вклад Б. Ф. Поршнева в разработку соци-

17
ально-психических механизмов древнейшей истории (Поршнев 2007;
2010) можно считать основополагающим источником, позволяющим
связать всплеск роли инициации со временем эпипалеолита – неолита.
То, что относится у Б. Ф . Поршнева к контр-контрсуггестии – завер-
шающему по последовательности появления в ходе филогенетической
эволюции механизму коммуникативного воздействия одного челове-
ка на другого – допустимо отнести и к обряду инициации как к бес-
спорной технологии воздействия, внушения (эта связь будет показана
ниже). Гораздо сложнее показать на основе текстов Б. Ф. Поршнева
хронологическое место контр-контрсуггестии, учитывая то, что он
определенно избегал точно называть культурно-исторические периоды
появления и эволюции психических механизмов суггестии, контрсуг-
гестии и контр-контрсуггестии. Поэтому для суждений о датировках
очень важен контекст и соотнесение его с корпусом фактов, понятий,
представлений, зачастую разбросанных по разным страницам порш-
невских работ. Больше всего ясности в этом смысле имеется о первом
и принципиальном для Б. Ф . Поршневе механизме – суггестии, кото-
рая сложилась как вполне развитое явление уже к началу верхнего па-
леолита и стала у него маркером появления раннего или ископаемого
неоантропа Homo sapiens fossilis (Поршнев 2007: 402; Поршнев 2010:
194, 217). У последнего возникают зачатки речи, второй сигнальной
системы, «искусство» (Поршнев 2007: 12; 27, схема 3; 382; 401 – 406;
433; 448 и др.). Говоря об ориньякско-солютрейских изображениях,
Б. Ф . Поршнев ставит их «в порядке эволюции у самых истоков воз-
никновения речи» (Поршнев 2007: 404 – 405). Таким образом, нача-
ло зрелой суггестии ориентировочно соотносится им с 40 – 35 тыс. до
н. э ., но одновременно с тем стартует развитие контрсуггестии – ме-
ханизма мышления, информирования, широко функционирующего и
по настоящее время. Понять его хронологическую корреляцию мож-
но, например, по следующим фразам: «На деле контрсуггестия нача-
лась в истории с гораздо более элементарных защитных и негативных
реакций на суггестию. [ ...]. Один из первых фактов истории Homo
sapiens’а – это его быстрое расселение по материкам и архипелагам
земного шара. Первые 15 (может быть, 20) тысяч лет нашей исто-
рии – это история нашего расселения, нашего рассеяния» (Поршнев
2010: 197 – 198). Таким образом описывается «бегство от суггестии»,

18
«избегание контактов» с суггесторами, посредством чего контрсугге-
стия обнаруживает свой негативизм, а мы устанавливаем, что, по оценке
Б. Ф. Поршнева, в период 40 – 25 / 40
–
20 тыс. до н. э . одновремен-
но с суггестией действовала уже и контрсуггестия в своей простейшей
фазе развития, после чего она продолжила эволюционировать дальше.
Анализ верхнепалеолитического искусства как проявления суггестии
(Поршнев 2007: 463 – 466) и процессов мышления, познания, инфор-
мирования, высокого развития второй сигнальной системы (образо-
вание в речи значений, понятий, отражение речью вещей и явлений
окружающей среды) как проявлений контрсуггестии (Поршнев 2007:
469 – 471 и др.) позволяет нам, наконец, хронологически оценить сле-
дующее выражение: «[...] реалистические изображения сходят на нет с
развитием речемыслительной деятельности ископаемых людей в кон-
це палеолита, в мезолите и неолите. Лучше не пользоваться истори-
ко-культурными категориями, принадлежащими позднейшим време-
нам» (Поршнев 2007: 465). Однако для нас именно идентификация этих
категорий с изученными Б. Ф. Поршневым психическими процессами
особенно важна, поэтому надо зафиксировать, что речь здесь идет о
конце верхнепалеолитического периода мадлен – начале европейского
мезолита, когда по традиционным представлениям наступает деграда-
ция степени жизнеподобия пещерных изображений и скульптуры, их
схематизация, уплощение и т. п., то есть примерно о 12 – 10 тыс. до
н. э . Идентичное содержание подразумевается и в его констатации о
том, что завершение борьбы между биологическими и общественными
законами (= полное сложение человеческого социума) случилось «едва
ли раньше конца верхнего палеолита, а может быть, лишь с переходом
к неолиту» (Поршнев 2007: 376). Но сформировавшееся чловеческое
общество, по Б. Ф. Поршневу, должно включать еще и третий психиче-
ский механизм – контр-контрсуггестию (Поршнев 2007: 138), следова-
тельно, как минимум к этому рубежу («переход к неолиту») контр-кон-
трсуггестия уже была присуща людям. Ее характеристика, данная в
статье «Контрсуггестия и история», приводит к выводу, что эта фор-
ма – парная к контрсуггестии по принципу оппозиции, уравновеши-
вания, «торможения контрсуггестии» (Поршнев 2010: 205), логически
говоря, она должна эволюционировать вместе с контрсуггестией, по
крайней мере, начиная от момента достижения относительно высокого

19
уровня развития речи, необходимого для убеждения и доказательства,
то есть примерно от 25 / 20 тыс. до н. э . Таким образом, если между
25 / 20 и 12 / 10 тыс. до н. э . шло качественное развитие контрсуггести,
нарастание второсигнальных способностей человека, прежде всего
речи, резкое сокращение сфер влияния суггестии посредством вытес-
нения ее контрсуггестией на периферию сознания, то соответствен-
но должна была возрастать и сфера влияния контр-контрсуггестии,
вставшей теперь на место суггестии для торможения и баланса контр-
суггестии в общественной жизни. Если контрсуггестия означала лич-
ностный выбор, независимое мышление, недоверие к чужим словам,
низкую внушаемость, то контр-контрсуггестия – диаметрально про-
тивоположные реакции и поведение, возможность которых нарастала
с развитием родового строя, обособлением людей в локальных, род-
ственных, этнических группах, обеспечивавших «максимально высо-
кий коэффициент внушаемости и падение коэффициента контрсугге-
стии» (Поршнев 2010: 202 – 204, 206 – 207). Это рассуждение дает нам
соотнесение с историческим этапом расцвета небольших закрытых
родовых сообществ, оседлых либо мобильных (глава 4, раздел «Этно-
логия, социальная антропология»). На Ближнем Востоке сюда входят
периоды позднего эпипалеолита / мезолита, неолитизации, собственно
неолита, то есть хронологический отрезок в широких рамках 13 – 6 / 5
тыс.дон.э.сядромвболееузкихрамках10–7тыс.дон.э.Кнемуи
относятся сообщества круга Гёбекли Тепе1
, о которых в пору написа-
ния указанных исследований Б. Ф . Поршнева, в 1960-е – начале 1970-х
гг., ничего не было известно.
Контр-контрсуггестия определяется им как совокупность при-
емов, которыми одна часть общества или один человек влияет на
другую часть (другого человека) с целью принудить их к нужным
действиям; к ним относятся «и физическое насилие, сбивающее эту
психологическую броню, которой защищает себя индивид, и вера в
земные и неземные авторитеты, и, с другой стороны, принуждение
послушаться посредством неопровержимых фактов и логических до-
казательств. Собственно только последнее, т. е. убеждение, является
единственным вполне неодолимым средством контр-контрсуггестии»
(Поршнев 2007: 138). Таким образом, прежнее простое принуждение к
действию (суггестия) должно было качественно измениться: оно пре-

20
вратилось в убеждение, в словесно-знаковую аргументацию: «[...] Тут
при информации внушаются представления, а не действия; внушать
же представления (образы, сведения, понятия о вещах), очевидно, тре-
буется лишь тогда, когда прямое внушение действий наталкивается на
противодействие и остается лишь обходной путь – добиваться, чтобы
человек «сам», своим умом и своей волей пришел к желаемым дей-
ствиям. Как уже было сказано, это называется убеждать. Убеждать –
значит внушать не действия, а знания, из которых проистекут действия
(поведение). Наконец, (сюда входит – А. А .) прибавление к убеждению
«оценивающих знаний», т. е . похвал или порицаний чего-либо, как и
знаков-формантов, подсказывающих и направляющих осуществление
действия» (Поршнев 2007: 135). Как здесь же поясняет Б. Ф . Порш-
нев, описанный механизм контр-контрсуггестии в конечном счете
складывается из информативного (речевого) и инфлюативного (непо-
средственно влияющего через знаки-форманты, порицания и похвалы)
видов коммуникации (Поршнев 2007: 135 – 137). Внушение норм пред-
сказуемого, управляемого поведения, знаний, информации при помо-
щи слов и знаков характеризует психические технологии контр-контр-
суггестии – в эпоху неолитизации потребность в них соответствовала
не только достигнутому уровню сознания, но и типичной «атомарной»
структуре общества, стратегии развития общества, постепенно входив-
шего в эпоху тотального обучения, если таковым считать надвигаю-
щееся одомашнивание растений и животных. Таким образом, неоли-
тизацию можно воспринимать как всеобщую подготовку общества к
обучению в самом широком смысле слова («опережающее отражение
действительности» (Маркарян 1981: 82)). Заслуга Б. Ф . Поршнева со-
стоит в указании на нейрофизиологическую – неизбежную – основу
этого процесса, созревшую к началу рассматриваемого периода.
Собственно говоря, мощный пафос возведения общественных
зданий, настойчивое, на пределе человеческих возможностей, созна-
тельное стремление через архитектуру и изображения донести некую
информацию – то, что мы видим в Гёбекли, – это ведь и есть убежде-
ние одних людей другими с помощью знаков и образов в специально
построенном пространстве, то есть это материализованная контр-
контрсуггестия. С другой стороны, по Б. Ф . Поршневу, население при
контр-контрсуггестии пропускается через комплекс практик: обучение

21
в самом широком смысле (от мифов до конкретных хозяйственных на-
выков), допустимо применяемое для него насилие, применяемые для
него же целенаправленные первосигнальные раздражения (поощре-
ния, наказания), внушение веры в авторитеты. Но ровно эти же самые
практики, систематизированные в определенную последовательность,
составляют содержание обрядов инициации. Отсюда вывод: главная
форма массовой реализации контр-контрсуггестии в период неолити-
зации, исходя из того, что нам известно, – обряды инициации. Так при
транзите от верхнего палеолита к неолиту на первый план выдвигается
инициация, поскольку именно тогда ее содержание и цели совпали с
целями и содержанием контр-контрсуггестии и стали ее формой, види-
мым ее проявлением в социуме. Но почему не другие обряды, напри-
мер, связанные с культом мертвых предков? При переходе к оседлости
они справедливо должны рассматриваться как особенно востребован-
ные, выражающие «вертикальную» привязку данной общины к тер-
ритории, на которой она живет. Такова была интерпретация построек
Гёбекли Тепе многолетним руководителем раскопок этого памятни-
ка Клаусом Шмидтом (Шмидт 2011: 125, 234). Во-первых, мы имеем
дело не со свершившимся неолитом, а с неолитизацией, когда боль-
шая, вероятно, бóльшая часть населения Ближнего Востока оставалась
еще мобильной, и, во-вторых, в отличие от инициации культ предков
не требовал «школы», куда регулярно собирались бы оторванные от
своих персональных предков дети и юноши для приобщения к коллек-
тивному сознанию; в последнее в том числе входили и знания о родо-
вых предках как важнейшая часть. Культ предков был лишь частью
программы обучения в той «школе», важным звеном, но менее суще-
ственным с точки зрения задач всей цепочки социальной технологии
идентификации – задач контр-контрсуггестии. Культу предков, строго
говоря, и не нужны были инструменты убеждения, так как он содержал
простую констатацию, которую следовало запомнить (были такие-то
предки, они делали то-то и то-то), соответственно ему не нужны были
и такие грандиозные трудоёмкие затраты для строительства площадок
типа Гёбекли Тепе, предназначенных для воспитывающих представ-
лений, преображений, чудес, трансформации сознания, но в том числе
и для образовывающих знаний о предках. Таким образом, содержание
только одного культа предков нерелевантно для объяснения реалий

22
Гёбекли Тепе. Справедливости ради надо отметить, что уже в начале
изучения Гёбекли инициация называлась в качестве предполагаемой
функции, ради которой были выстроены сооружения особого назначе-
ния, высечены рельефы, круглые скульптуры, награвированы изобра-
жения (Perrot 2000: 20 – 21, 23; Bischoff 2002: 237 – 240, 245, 247 – 249,
269 – 270). Это был разумный, но интуитивный выбор из небольшо-
го количества имеющихся вариантов. Теория контр-контрсуггестии
Б. Ф. Поршнева дает ему должное социально-психологическое обосно-
вание и, с точки зрения автора, делает инициацию единственной воз-
можной здесь функцией.
Характеристики, даваемые Б. Ф. Поршневым разным аспектам
конт-контрсуггестии (Поршнев 2010: 204 – 208), удивительным обра-
зом совмещаются с характеристиками приемов исполнения, функций,
стилевых особенностей археологически обнаруженных в изучаемый
период артефактов. В частности, им выделяются понятия репроду-
цирования (дублирования, повторения), шаблона, стиля. И на самом
деле, в них схвачено то, что отсутствовало (или слабо развито) в «ис-
кусстве» верхнего палеолита, хотя контр-контрсуггестия, как уже от-
мечено, действовала и тогда, но действовала при этом в обществах с
другим уровнем развития. «Женщина на корточках», разбираемая в
настоящей работе (глава 1), это и есть репродуцируемый шаблон, ка-
кого нельзя было увидеть в реалистических жизнеподобных изобра-
жениях верхнего палеолита. Он воспроизводит психические техники
настаивания, внушения, многократного повторения отдельно взятого
раздела информации как приемов эффективного обучения. Эти шабло-
ны, трафареты, вырабатываемые в каждом изолированном сообществе,
создают изначально локальные стили, которые затем «усредняются»
при сравнении, взаимной адаптации. Шаблоны в изображениях 10 –
7 тыс. на Ближнем Востоке, с другой стороны, сигнализируют о со-
знательной выработке простых, экономных, легко усваеваемых и пере-
даваемых форм. Также и инициация – приведение человека к системе
необходимых поведенческих и мыслительных шаблонов. Но не только
в инициации, но и в других обрядах, ритуалах, церемониях происхо-
дят качественные изменения: разработка процедур, правил, алгорит-
мов, формализация заучивания текстов (Поршнев 2010: 205), иными
словами, происходит первичная кодификация, автоматизация и «ма-

23
шинизация» социально значимых сфер. Далее в качестве действенного
средства контр-контрсуггестии Б. Ф . Поршнев упоминает совместный
смех, пиры, алкогольное и наркотическое опьянение (Поршнев 2010:
206). А в последнее время раскопками на Гёбекли Тепе обнаружены
каменные чаны емкостью до 160 л с осадком щавелевой кислоты, гово-
рящим о происходившем в них некогда брожении пива; емкости ана-
логичных объемов раскопаны в Телль Абре 3 и Джерф эль-Ахмаре;
осадок винной кислоты, намекающий на брожение дикого винограда,
определен в двух каменных мисках из Кёртик Тепе (Dietrich et al. 2012:
687 – 688; Notroff et al. 2015: 46); неопровержимые доказательства со-
вместных коллективных трапез найдены в Гёбекли Тепе, Халлан Чеми
Тепеси и пр. пунктах (Dietrich et al. 2019: 26 – 28; Rosenberg et al. 1998:
28 – 30; Rosenberg and Redding 2002: 40, 43; глава 4, раздел «Этнология,
социальная антропология»). Б. Ф . Поршнев также выделил колоссаль-
ную принуждающую – и убеждающую в этом смысле – силу письмен-
ных знаков, текстов древности, особенно высеченных в камне, из-за их
одностороннести, невозможности на них ответить, обязательности их
принятия (Поршнев 2010: 208), но то же самое можно сказать о появив-
шихся задолго до письменных изобразительных знаках эпохи неолити-
зации, не известных Б. Ф . Поршневу, как небольших, изолированных,
так и развернутых в огромные программные тексты наподобие релье-
фов круглых сооружений слоя III Гёбекли – их запоминание, усвоение,
вера в их содержание как в реальную историю были обязательными.
Наконец, Б. Ф. Поршнев сослался на два исследования, связанные
с особенностями контр-контрсуггестивного убеждения детей. Первое
(А. У . Хараш): эксперименты с замкнутыми группами детей, оторван-
ных от своей среды, показали резкий рост «убеждаемости», критери-
ем чего служит одновременное принятие детьми двух несовместимых
друг с другом мыслей (Поршнев 2010: 206). Второе (Л. С. Выготский):
эксперименты с группами детей разного возраста по онтогенезу мыш-
ления показали пять возрастных ступеней формирования понятий.
«Предпонятия» появляются в школьном возрасте до 11 лет включи-
тельно (третья ступень); «житейские», «обыденные» понятия появ-
ляются в возрасте 12 – 14 лет (четвертая ступень); научные понятия
появляются у юношей старше 14 лет (пятая ступень). На формирова-
ние понятий Б. Ф . Поршнев обращает внимание постольку, поскольку

24
их наличие является условием контр-контрсуггестивного убеждения,
доказательства (Поршнев 2010: 211 – 212). В итоге мы получаем сум-
марный возраст от 7 до 17 лет, когда у детей и подростков имеется
понятийная база в разной степени развития – это как раз предель-
ный возрастной диапазон обряда инициации. Если перевести данные
Л. С . Выготского в плоскость филогении, то, видимо, период неоли-
тизации можно условно сопоставить с четвертой ступенью развития
мышления, с подростками 12 – 14 лет. Таким образом, отмеченные
психические и нейропсихические явления в одно и то же время харак-
теризуют как контр-контрсуггестию, так и инициацию.
Позже Б. Ф. Поршнева, и уже имея подтверждающие археоло-
гические материалы, начали активно обсуждать изменение сознания
человека в эпипалеолите – неолите западные ученые. Основной при-
чиной этого изменения, согласно доминирующему мнению, считается
переход к оседлости, необходимость постоянно жить на одном месте
рядом с большими группами людей, то есть кардинально поменявши-
еся параметры социума. «Действительно важное изменение гораздо
проще: оседлое поселение» (Dunbar 2013: 25). Это вызывает стрессы,
отсутствовавшие прежде болезни, невротические реакции, переход к
нормам альтруистического поведения, наконец, понимание обязатель-
ности перестройки сознания, в результате чего вырабатываются систе-
мы внешних по отношению к людям знаков, исполненных в твердых
материалах, своего рода скрижалей, объединяющих общину и оправ-
дывающих привязку людей друг к другу и к данному месту; дети с уче-
том пластичности их мозга и максимальной эмоциональной воспри-
имчивости служат целевой группой этой новой социализации (Benz
2017: 138 – 139, 148). Наиболее цельно спектр подобных мнений был
представлен в специальном выпуске журнала «Neo-Lithics» за 2013 г.
(Watkins 2013; Benz and Bauer 2013 a, 2013 b; Dunbar 2013; Renfrew
2013; etc.) . Интересно, что на этом фоне в качестве интерпретации
изображений декорированных предметов, происходящих из пунктов
расширенного Северного Леванта (примечание 1), вновь поднимает-
ся тема вероятных шаманских практик (Bohnet 2013; Benz and Bauer
2015). Однако определенной увязки этих шаманских практик именно с
обрядом инициации не делается, он называется как один из возможных
обрядов. Несмотря на то, что проблема изменения сознания в эпипа-

25
леолите – неолите повернута здесь под другим углом зрения, выделе-
на тема сложности адаптации людей друг к другу, несвободы друг от
друга, психического дискомфорта, если мы посмотрим в корень во-
проса, то найдем и здесь поршневскую контр-контрсуггестию, то есть
такой особый тип межчеловеческой коммуникации, когда поднимает-
ся задача убеждения, «усреднения» людей, вынужденных постоянно
жить совместно, людей, часть из которых перестала слепо подчинять-
ся чужой воле в ходе предшествующего развития. Таким образом, и
Б. Ф . Поршнев, и западные авторы солидарно констатировали глав-
ное – кардинальные изменения в сознании человека, произошедшие
именно с началом неолитизации, а не в последующие эпохи неолита и
первых цивилизаций.
Две «двери». Концепция изображения как двери и изложение ос-
новной гипотезы. Благодаря ключевой роли обряда инициации в об-
ществах эпипалеолита – неолита формируется и ключевая роль тех
визуальных знаков (= инноваций), которые сопровождали или обо-
значали обряд и которые следовало запомнить. Одним из них стала
«дверь» в виде присевшей женщины с поднятыми / опущенными рука-
ми – «женщины на корточках». Обоснованию инициационного смысла
этого знака будет посвящен дальнейший текст. На Ближнем Востоке
оговоренного периода знак на основе именно женской формы впер-
вые зафиксирован в Гёбекли Тепе – до и после этого он существовал
также в животной, мужской или смешанной формах. На севере холма
Гёбекли экспедиция К. Шмидта (Германия) раскопала прямоугольное
сооружение 6,6 х 4,4 м, ориентированное точно по сторонам света и
получившее название «Здание с львиными стелами» (в отчетах самого
последнего времени оно обозначается также как здание 38 (Dietrich et
al. 2019: 23)). Оно относится ко II, младшему, слою памятника, кото-
рый в целом датируют EPPNB – MPPNB (Dietrich et al. 2013 a: 36),
однако единственный полученный для него релевантный образец ма-
териала IGAS-2658 дал калиброванную радиокарбонную дату в веро-
ятностном промежутке 8241 – 7795 гг. до н. э . (Dietrich et al. 2013 a: 38;
39, fig. 2; 40, fig. 3), допускающем рубеж 9 – 8 тыс. до н. э. и фиксиру-
ющем верхнюю границу слоя II Гёбекли Тепе. У восточной и западной
коротких торцевых стен сооружения стояли по паре монолитных ка-
менных Т-образных столбов высотой ок. 1,5 м так, что их Т-образные

26
поверхности были параллельны друг другу в каждой паре. Восточная
пара столбов – так называемые «львиные стелы» – была вмурована не
в пол, а в специально устроенную скамью-платформу, на которую со
стороны центра вела единственная ступень. На ступени лежала пря-
моугольная известняковая плита (максимальный размер ок. 40 см) с
процарапанным на ней контурным изображением обнаженной женщи-
ны на корточках (максимальный размер ок. 30 см) со свисающими по
сторонам головы короткими волосами или в маске змеи (Шмидт 2011:
232). Плита лежала не по центральной оси симметрии прохода между
«львиными стелами», но с некоторым сдвигом к северной из них. Учи-
тывая рельефное изображение прыгающего льва / леопарда (Шмидт
2011: 229) на каждой из обращенных друг к другу внутренних поверх-
ностей восточных столбов, фиксируется трехчастная, разорванная в
пространстве, геральдическая композиция, состоящая из женщины
(горизонтальная плоскость) и фланкирующих ее двух кошачьих (вер-
тикальные плоскости)2
. Западная пара таких же столбов оказалась без
скамьи и изображений (Шмидт 2011: 222 – 234, рис. 99 – 105) (ил. 1).
К. Шмидт полагал, что плита с женщиной находилась в переотло-
женном состоянии, тем самым она не одновременна с постройкой и со
столбами, дополнительным подтверждением чему служит, по его мне-
нию, стилистическая разница в изображениях женщины и львов / лео-
пардов (Шмидт 2011: 232). На этот счет, однако, можно выразить и дру-
гое мнение: если признать разновременность изображений женщины и
львов / леопардов (доказательств чему нет), то данное обстоятельство
только глубже укореняет сопряжение всех трех элементов композиции
в сознании людей. Предположим, что «Здание с львиными стелами»
построено действительно на рубеже 9 – 8 тыс. до н. э., а плита с жен-
ским изображением принесена и положена кем-то на ступеньку между
столбами, то есть между львами / леопардами, еще позже, может быть,
даже в 8 – 7 тыс. до н. э ., когда холм Гёбекли был окончательно забро-
шен (Dietrich et al. 2013 a: 36). Это значит, что обряд и коррелирующий
с обрядом текст мифа были совершенно внятными для посетителей:
плита положена именно туда, где по смыслу обряда инициации она и
должна была лежать – обряд и миф все еще были живы. Явная разница
в манерах изображения объемных пружинистых силуэтов кошачьих и
гротескно-карикатурного пустого контурного знака экстатичной жен-

27
щины говорит не только об их возможной разновременности, но и о
специфике отношения к персонажам. Одни делаются в трудоемкой
технике рельефа, другое – вырезается, почти процарапывается небреж-
ным контуром. Сравним со скульптурной композицией столба 27 из
сооружения С слоя III Гёбекли, предварительно датированного концом
10 тыс. до н. э. (датировка: Dietrich et al. 2013 a: 38; 39, fig. 2; 40, fig.
3): здесь рядом и одновременно даны рычащий полнотелый хищник
(лев?) в технике горельефа и «лежащий» перед ним (под ним) кабан
в технике очень низкого рельефа (Schmidt 2008: 30, fig. 4) (ил. 2), то
есть практика манипулирования высотой изображенных персонажей
выражала некое оценочное суждение. Кроме того они представлены во
взаимно перпендикулярных плоскостях, как и рассматриваемые персо-
нажи «Здания с львиными стелами». Опрокинутость бестелесного ка-
бана метафорически подразумевает мертвое существо (как станет ясно
дальше, мертвецом / полумертвецом должна была быть и «женщина на
корточках»). Поэтому переотложенность плиты, если она имела место,
не должна считаться решающим фактором, выводящим «женщину на
корточках» из рассмотрения в единой композиции со львами / леопар-
дами. Таким образом, можно заключить, что на востоке здания Т-об-
разные столбы, львы / леопарды на столбах, приподнятая над уровнем
пола скамья-платформа со ступенью, и женщина на ступени – один
визуальный и смысловой текст. Предположим, что все его части одно-
временны, хотя это не имеет большого значения.
Содержанию данного текста, иконографии фигуры «женщины на
корточках», реконструкции предполагаемой практики функциониро-
вания «Здания с львиными стелами» посвящена специальная статья
(Азизян 2014), основные результаты которой придется кратко изло-
жить, поскольку настоящая работа является ее продолжением. Искомая
величина – «дама» из Гёбекли – описана как персонаж с характерным
набором следующих признаков: худая; обнаженная; уродливая; с вися-
щими по сторонам тощей шеи закруглениями-волосами или в изобра-
женной таким способом маске змеи («змееголовая»); с висящими по
сторонам тела грудями; с открытой напоказ вульвой и свисающими из
нее «лентами»; присевшая на корточки, или танцующая, или летящая
(линия земли отсутствует); с согнутыми в локтях руками – левая рука
вверх, правая вниз (ил. 3). а) Семантическое определение. Ближай-

28
ший сопоставимый аналог – страшная худая старуха-мать с висящи-
ми грудями, открытым «срамом», живущая вместе с котом в доме на
границе леса, умеющая летать. Это – досконально проанализированная
В. Я. Проппом русская Баба-яга, за которой тянется шлейф из фоль-
клорных и мифологических параллелей многих народов, – хорошо и
давно изученный персонаж. По В. Я. Проппу, как известно, яга соот-
ветствует одновременно жрецу-шаману в обряде инициации юношей
и предку-тотему по женской линии (Пропп 2002: 59, 85 – 88)3. (Здесь
не место подробно комментировать особенности данных выводов
В. Я. Проппа – это будет сделано позже, в разделе «Этнология, соци-
альная антропология» главы 4. Для целей анализа знака «женщины
на корточках» используется вышеприведенная формулировка первой
функции, однако все же следует процитировать пропповскую форму-
лировку, имеющую нюанс: «Из всего изложенного видно, что яга сбли-
жается нами с лицом или маской, производящей обряд посвящения»
(Пропп 2002: 85)). б) Иконографическое определение. Поиски визуа-
лизации словесно описанного образа Бабы-яги ретроспективным мето-
дом привели к выделению трех блоков персонажей: Шила-на-гиг (су-
ществуют десятки примеров, среди них в статье анализируются Шилы
из Фиддингтона (Англия), Фетарда (Ирландия) и Пьяченцы (Италия),
все – средние века)4; Медуза Горгона (анализируются этрусская Гор-
гона со львами (Перуджа, Италия) и греческая Горгона с леопардами
/ львами (Керкира, Греция), обе – 6 в. до н. э .); ново-хеттские «демо-
ны» со львами или быками (пример: птицеголовый «демон» со львами
на пьедестале статуи бога-громовника из Каркемыша (Турция, 9 в. до
н. э.) . Этот ряд замыкает на максимальной хронологической глубине
собственно «дама» со львами / леопардами из Гёбекли. Самые удален-
ные точки этой последовательности отделяют более девяти тысяч лет и
четырех тысяч километров и именно они дали предельное сходство: ср.
Шилу-на-гиг из Килтинэнской церкви Фетарда, Ирландия, и «даму» из
«Здания с львиными стелами» Гёбекли Тепе.
в) Синтез и выводы. (в1) Как и Баба-яга у В. Я . Проппа, вышепе-
речисленные персонажи восходят к жрецу-шаману обряда инициации
и животному предку-тотему. (в2) Корректность такого переноса под-
тверждается расположением перечисленных памятников. Например,
наподобие лесной избы у В. Я. Проппа, все наши «дамы» и «демо-

29
ны» привязаны к пограничным поверхностям. Шилы помещались на
наружных стенах крепостей, церквей и прочих элементах наружного
периметра архитектуры, преимущественно над входами. Горгоны – на
фронтонах храмов, над входами, на антефиксах кровель; в случае с
этрусской Горгоной она привязана к передней границе колесницы –
транспорта на войну и с войны, на смерть и на жизнь. Сиро-хеттская
группа из Каркемыша стояла у Царских ворот города. «Дама» из Гю-
бекли лежала между столбов ворот, на границе скамьи-платформы и
центрального пространства сооружения. Все эти обстоятельства обо-
сновывают вывод о том, что рассматриваемые персонажи контроли-
руют вход и выход, двери или ворота и, в конечном счете, как это и
постулируется В. Я . Проппом, в древнейшей точке – границу жизни и
смерти. (в3) Кроме того, что они располагаются на границе, они еще
и своей позой «на корточках», с расставленными ногами, открытой
вульвой или вульвой со свисающими «лентами» изображают вход, вы-
ход, ворота, дверь, то есть символически дублируют реальные архитек-
турные ворота. (в4) Все характерные животные Бабы-яги и ее «коллег»
фигурируют в нашем ряду памятников: львы / леопарды – кошачьи,
хищные птицы, змеи. (Если же мы примем, что круглые сооружения
древнейшего слоя III Гёбекли Тепе с аналогичной парой Т-образных
столбов в центре также образовывали ворота для инициации, то ди-
апазон присутствующих животных резко вырастет: кроме названных
здесь на столбах в слое III многочисленны кабаны, лисы, водоплаваю-
щие птицы разных видов (утки / гуси, журавли / цапли / лебеди – иначе
говоря, известные по волшебным сказкам «гуси-лебеди») и некоторые
другие). (в5) Предложена нижеследующая реконструкция обряда ини-
циации или какого-то его фрагмента в «Здании с львиными стелами».
Юноша (или группа) шел или проводился жрецом от центра сооруже-
ния, например, сквозь западные ворота, что обозначало проглатывание
тотемом, временную смерть. Далее он последовательно двигался вдоль
внутреннего полупериметра сооружения, например, вдоль западной,
северной и восточной или вдоль западной, южной и восточной стен, к
восточным, «львиным», воротам, затем выходил сквозь них (выплевы-
вание тотемом, новое рождение). Остается неясным направление дви-
жения – по или против часовой стрелки. Церемония могла протекать
и в обратном порядке: вход происходил бы через восточные ворота,

30
а далее по тем же маршрутам неофит шёл на выход через западные
ворота5
. Следует ожидать, что скамья-платформа как-то участвовала в
действии. Над юношей там могли производить болезненные операции,
свойственные обряду (обрезание? удаление пальца?), не исключено,
что он должен был наступить ногами на плиту с «женщиной на корточ-
ках» или как-то прикоснуться к ней, то есть еще и символически вой-
ти или выйти из изображения. (Размер изображенной женщины – ок.
30 см – должен был быть достаточным для любой ступни или руки)6
.
Итог: описанное изображение являлось одним из знаков обряда ини-
циации и функционировало в качестве символической двери или во-
рот, дублируя реальные ворота (два столба), стоявшие рядом. Пройдя
сквозь них, человек ритуально перерождался или умирал. Изображе-
ние = «дверь».
Вторая «дверь» получила известность благодаря исследованиям
египтологов. О. Д . Берлев первым сумел понять, что слово «дверь»
на иероглифической надписи Jɜr·tj / Ḫnm·tj из гробницы Jɜr·tj в Сак-
каре (Старое царство) означает «изображение»; «выходить из двери»
значит «выходить из изображения» (Берлев 1978: 24 – 25). Эта идея
развита в работах А. О . Большакова о Двойнике человека Ка в Древ-
нем Египте (Большаков 1987; Большаков 1997; Большаков 2001), на
которые я полностью опираюсь в дальнейшем тексте. В погребениях
Старого царства (3 тыс. до н. э .) окончательно сформировалась кон-
цепция Двойника человека Ка, необходимой частью которой, по мне-
нию А. О . Большакова, служило представление о наличии функции
двери у изображения (Большаков 2001: 46 – 55). Круглые скульптуры,
рельефы, живописные изображения хозяина гробницы работали в ка-
честве многочисленных умозрительных дверей. Они «открывались»
только в присутствии смотрящего, взгляд которого, останавливаясь на
том или ином изображении, «оживлял» в памяти образ изображенно-
го, вызывая тем самым его «выход» из соответствующих контуров или
объемов. Вышедшее было Двойником, Ка, существовавшим если и не
вечно, то до тех пор, пока оставалось в сохранности его изображение.
Тем самым устанавливалась неразрывная связь Ка и изображения –
то, что А. О . Большаков называет «изобразительным Ка» (Большаков
2001: 248) – и решалась проблема преодоления смерти: хозяин гроб-

31
ницы живет, умирает, затем эстафету посмертной жизни подхватывает
его Ка, актуализируемый его (хозяина) изображением.
А. О . Большаков пишет об искусственном происхождении этой
концепции в качестве идеологического инструмента централизованно-
го Старого царства, позволявшего примирить интересы чиновников и
фараона, что в целом стабилизировало общество. Хозяевами гробниц
были преимущественно чиновники, имевшие средства на их изобра-
зительное оформление. Чиновник в своей гробнице «получал в вечное
владение целый мир, причем в масштабах этого мира его власть была
абсолютна, тогда как никакой власти над ним самим – ни человечь-
ей, ни царской, ни божьей – не было» (Большаков 2001: 248). Его
посмертная жизнь была гарантирована. Фараону же обеспечивалась
лояльность чиновников, признание с их стороны его неприкосновен-
ного божественного статуса (Большаков 2001: 246 – 249). Однако од-
новременно А. О . Большаков уверен и в существовании более древнего
«неизобразительного Ка», то есть аналогичной концепции Двойника
человека, в которой Двойник внешне фиксировался не в изображении,
а в иных формах, например, в плаценте (Большаков 2001: 245). Возраст
самого корня слова «Ка» в древнеегипетском языке он оценивает как
минимум 5 тыс. до н. э . (Большаков 2001: 245).
К изложенному кажется важным добавить, что концепция «изо-
бразительного Ка» наверняка создавалась жрецами, хранившими и пе-
редававшими специфическую информацию. Но вот создавалась ли она
только как результат «заказа» власти, государственнической установ-
ки периода Старого царства на модернизацию и, так сказать, широкое
практическое приложение старого «неизобразительного Ка», в которой
(в установке) именно изображения и стали новым, добавленным эле-
ментом? Или о специфическом свойстве изображения «пропускать» к
новой жизни, то есть быть «дверью», знали с давних времен? Имело ли
это свойство для египтян свою предысторию, восходящую к поколени-
ям предков? Моя гипотеза сводится к тому, что, поскольку аналогич-
ная «изобразительному Ка» концепция не известна другим народам,
кроме египтян (Большаков 2001: 244, 248, 249), а исходная идея о ра-
боте изображения как двери, пропускного пункта жизни и смерти, пока
обоснованно фиксируется только в Гёбекли Тепе, мог иметь место про-
цесс длительного хранения и опосредованной передачи информации

между двумя этими географическими и хронологическими точками.
Остаточным визуальным выражением этой идеи является форма древ-
неегипетского иероглифа для Ка, который писался в виде двух зеркаль-
но симметричных рук, поднятых вверх или опущенных вниз (ил. 131),
что составляет верхнюю часть знака «женщины на корточках» с обеи-
ми поднятыми или опущенными руками. Следует уточнить, что в этой
фразе имеется в виду уже не конкретная «женщина на корточках» из
«Здания с львиными стелами» Гёбекли Тепе, иконография которой с
одной поднятой и второй опущенной рукой оказалась в сравнитель-
но-историческом плане относительно редкой, а стереотипизированный
знак, условно называемый «женщина на корточках». Чаще всего он со-
держал две поднятые руки, тогда как «женщины на корточках» с одной
поднятой и второй опущенной рукой или с обеими опущенными рука-
ми встречаются реже. Тем не менее все три положения рук несомненно
представляют собой три варианта единого знакового типа, между ко-
торыми, вероятно, существовало неясное сейчас смысловое различие.
Следующие главы покажут материальные свидетельства распростра-
нения и трансформации этого знакового типа вокруг и между двумя
отмеченными пространственно-временными рубежами (Гёбекли Тепе
и Древним Египтом).

33
СеверныйЛевант, Анатолия(карты2–3)
1.01 . Кёртик Тепе (Юго-Восточная Турция, бассейн Верхнего
Тигра; протонеолит – PPNA, 10 тыс. до н. э .) . На стенках трёх камен-
ных сосудов, происходящих из погребений, имеются однотипные гра-
вированные антропоморфные фигуры, которые можно с некоторой
натяжкой отнести к рассматриваемой категории: большой фрагмент
стенки сосуда с изображениями змей, скорпионов и двух мелких ан-
тропоморфных фигурок между ними (Özkaya, San 2007: 23, fig. 18) (ил.
4); гладкий сосуд с крупной рогатой антропоморфной фигурой (Özkaya
et al. 2013: 58) (ил. 5); cосуд с изображениями змей, геометризирован-
ных птиц и крупной фигуры в «шлеме с антенной» (Özkaya, Coşkun
2013: 32, внизу; Özkaya et al. 2013: 61) (ил. 6)7
. Кёртик Тепе наряду с
Телль Карамелем – один из двух древнейших пунктов с подобными
фигурами на Ближнем Востоке и можно предположить, что их ико-
нографический тип здесь только складывался: опущенные вниз руки
явно намеренно отведены в стороны от тела, ноги намеренно расстав-
лены «на ширину плеч». Поза строго фиксирована, однако отсутствие
специальных сгибов локтей вверх или вниз несколько нивелирует ри-
туальность жеста. Фигуры выдержаны в одной линейной стилистиче-
ской манере: вытянуты по вертикали (так называемые stickmen – «че-
ловечки»), узкий прямоугольник тела или платья всюду заштрихован
поперечными, продольными отрезками или сеткой. В пользу отнесе-
ния их к рассматриваемой категории говорят также косвенные призна-
ки: прически или головные уборы в виде масок (одна фигура с рогами,
остальные – с неким подобием то ли перьев, то ли «антенн», то ли
«конских хвостов»), а также магический контекст из окружающих их
Глава 1
Прототипы и аналоги
«женщины на корточках».
Плоские и рельефные
изображения

34
змей, скорпионов, геометризированных птиц и неполное количество
пальцев на руках – 4 или 3. Вывод: изображены люди с признаками
животных или маскированные люди.
1.02 . Телль Карамель (Северо-Западная Сирия, севернее Алеппо;
протонеолит – PPNA, 10 – начало 9 тыс. до н. э .). Здесь нас будут ин-
тересовать два каменных орудия, так называемых выпрямителя древ-
ков, с гравированными на гладких сторонах камней композициями.
1) Вислоухое существо, изображенное анфас, с симметрично подняты-
ми вверх согнутыми «руками» и расставленными по сторонам в полу-
приседе «ногами», которое вписано в прямоугольную рамку, находя-
щуюся на центральной поперечной оси овальной поверхности гальки;
вокруг рамки пучки «змей» в виде параллельных волнистых линий
(Mazurowski and Jamous 2001: 339, fig. 7 – в середине) (ил. 7). При бли-
жайшем рассмотрении видно, что «руки» и «ноги» попарно дублиру-
ются, то есть это 4 «руки» (2 + 2) и 4 «ноги» (2 + 2), а между «ногами»
идет то ли длинный хвост до земли, то ли узкое туловище. Существо
стоит как человек и его «лицо» выглядит вполне человеческим: от-
мечены глаза и рот. Вывод: животное (насекомое с 4 парами лап?) с
признаками человека. Комментарии: Вислоухая голова аналогична
популярному в Кёртик Тепе вислоухому же зооморфному персонажу,
возможно, местному тотему, которого авторы раскопок определили
предположительно как козла или пчелу (Özkaya 2004: 588 – 589; 599,
fig. 9; Özkaya et al. 2013: 43, 62, 63). 2) Сохранившаяся половина вы-
прямителя древков с распластанной фигурой «пантеры», изображен-
ной в виде сверху и, вероятно, со спины: все лапы полусогнуты и рас-
простерты по сторонам, маленькая голова геометризирована как ромб,
тело – как узкий прямоугольник, хвост показан двумя параллельными
линиями, отходящими от тела под углом около 45° (Mazurowski 2004:
369, fig. 12) (ил. 8). «Пантеру» фланкируют справа и слева два симме-
тричных орнаментальных мотива (пучки из прямых параллельных и
одной волнистой линий). Вывод: животное.
1.03. Джерф эль-Ахмар (Северо-Западная Сирия, Средний Евфрат;
PPNA, вторая половина 10 – первая половина 9 тыс. до н. э .). 1) Вы-
прямитель древков с гравированной на гладкой стороне композицией:
стоящая анфас птица с длинными, расставленными по сторонам кры-
льями, на которых детально отмечено свисающее оперенье, с расстав-

35
ленными, согнутыми в полуприседе ногами / лапами и переданной в
профиль, повернутой направо змеевидной головой (клювом?) (Stordeur
et Jammous 1995: 129, fig. 1; 130, fig. 2) (ил. 9). Птица расположена у
узкого торцевого края, поперек длины камня; несколько змей и лиса
(?) рядами движутся перпендикулярно к ней и от нее по длине камня.
Она стоит на ногах, похожих на человеческие, и в ритуальной позе, по-
хожей на человеческую. Вывод: животное (хищная птица) с признака-
ми человека. Комментарии: Хищные птицы с расправленными во всю
длину крыльями и свисающим опереньем даны на настенных фресках
Чаталхёйюка, что отмечено авторами раскопок Джерф эль-Ахмара
(Stordeur et Jammous 1995: 130), и как минимум на трех рельефах из
Гёбекли Тепе – находках последнего десятилетия (Becker et al. 2012:
28, Abb. 20; Schmidt 2013: 148, Abb. 4 – 5; Schmidt and Köksal-Schmidt
2014: 74, figs. 1 – 2; Dietrich et al. 2014: 15, fig. 10). Однако на них от-
сутствует статика и симметрия ритуальной позы, свойственные
данной птице, к иконографическим аналогиям они могут быть отне-
сены только формально. Повторение же иконографии рассмотренной
композиции, выполненное в более условной манере, имеется на другом
выпрямителе древков из Джерф эль-Ахмара: лиса, змеи, птица (?) все
так же движутся к торцевому краю камня, где на месте хищной пти-
цы первого выпрямителя перпендикулярно им стоит теперь ограда
вроде плетня, одновременно ассоциирующаяся с частоколом висящих
перьев. Здесь вертикальные и наклонные отрезки пересечены вверху
связывающей их перекладиной (Stordeur et al. 1996: 2, fig. 2 a, b; Helmer
et al. 2004: 156, fig. 6 A, B) (ил. 10). Была ли это неудачная попытка изо-
бражения хищной птицы с расставленными крыльями или специально
изображенная ограда? Птица на первом выпрямителе, собственно го-
воря, выполняет функцию ограды, перекрывая движение животных,
выполняет тем самым и функцию Хозяйки животных. Возможно, на
обоих выпрямителях речь идет о контроле тотемом в обличье изобра-
жающего его (переодетого) жреца-шамана входа / выхода. 2) Камен-
ная плакетка с гравированными композициями на обеих сторонах. На
одной стороне среди змей и геометрических знаков неопределенного
назначения показана хвостатая распластанная фигура кошачьего с кру-
глой головой, все лапы его подняты вверх, необычно длинный хвост
изогнут под прямым углом в сторону (Stordeur et al. 1996: 2, fig. 2 d;

36
Helmer et al. 2004: 157, fig. 7 D) (ил. 11). Фигура отличается от всех
прочих распластанных аналогов Плодородного Полумесяца тем, что
входит как рядовая перечисляемая часть в многофигурную компози-
цию. Сравнивая с птицей на предыдущем памятнике 1.03 – 1, видим
ясное отличие в автономности, центральном положении птицы и в
периферическом расположении этого кошачьего среди группы змей.
Распластанные животные из других пунктов, например, Телль Абра 3,
Гёбекли Тепе, либо единичны каждый на своей плоскости, либо их си-
луэт мультиплицируется 2 – 3 раза, либо он в центре геральдической
композиции, – в любом случае этот вид животных главенствует. Объ-
яснить странную ситуацию с кошачьим из Джерф эль-Ахмара можно
тем, что автор использует для изображения кошачьего в ряду прочих
животных ранее сложившийся знак, не понимая его функции, диктуе-
мой природой знаковой формы. Последняя относится к другому уров-
ню абстрагирования, для нее нужно и другое, не бытовое, простран-
ство. Вывод: животное. Комментарии: К. Шмидт и Ч. Кёксал-Шмидт
считали, что данное «кошачье» является на самом деле повторением
рептилии на столбе 6 из сооружения В слоя III Гёбекли Тепе (п. 1.04
–
3), тем самым рептилией для них была и сама рассматриваемая фи-
гура (Schmidt and Köksal-Schmidt 2014: 74). Д. Элмер с соавторами в
качестве ближайших аналогий также указывали на распластанных
животных Гёбекли (п. 1 .04 – 1, 2), которых, напротив, считали ко-
шачьими, и леопардов из Телль Абра 3 с их поднятыми вверх лапами
(п. 1 .05 – 2) (Helmer et al. 2004: 156 – 157). 3) Два геометризированных
антропоморфных изображения (ок. 40 см), награвированных на камен-
ной плите, облицовывавшей вертикальную лицевую поверхность ска-
мьи-платформы в круглом здании особого назначения ЕА 100 (Stordeur
et Abbès 2002: 575, fig. 7-4; 587, fig. 15-4, 15-5) (ил. 12 – 13). Фигуры
оказались вписанными в треугольные ниши, образованные каждая дву-
мя соседними свисающими треугольниками, поскольку по верхнему
краю вертикальной поверхности скамьи шел фриз из одинаковых ре-
льефных равнобедренных треугольников. Д . Стордэр и Ф. Абес счита-
ют обе фигуры безголовыми и висящими плечами вниз, ногами вверх
(Stordeur et Abbès 2002: 583, 585) – красивая версия, оправданная срав-
нением с обнаруженным в здании особого назначения ЕА 30 Джерф
эль-Ахмара распластанным на спине реальным безголовым скелетом

37
человека (Stordeur et Abbès 2002: 587, fig. 15 -1). Однако по опублико-
ванным фотографиям трудно принять ее как безальтернативную – с не-
меньшими основаниями можно видеть в гравировках фигуры, данные
ногами вниз (точнее, ногами, вытянутыми горизонтально по сторонам
от туловища), с поднятыми вверх и сомкнутыми над головой руками,
касающимися края скамьи, в которых ромбовидное место между со-
гнутыми руками автоматически воспринимается как голова8. Не ис-
ключая версию авторов раскопок, попробую в качестве эксперимента
рассмотреть здесь эту вторую версию. В соответствии с ней у одной
фигуры (она сохранилась хуже) ноги вытянуты в горизонтальную ли-
нию с загнутыми вверх концами на манер чаталхёйюкских «рожающих
богинь» (ил. 13 ср. с ил. 33 – 34), у второй, прорисованной более глу-
бокими резными контурами, ноги либо повторяют позу первой, либо
согнуты в коленях, образуя позу «на корточках» (ил. 12). Подобные
магические фронтальные позы ног всегда сопровождаются поднятыми
/ опущенными руками, так как составляют нижнюю часть знака. У пер-
вой фигуры фиксируется прием контраста неожиданно натуралистиче-
ской передачи вульвы с прилегающими к ней изогнутыми участками
ног, изображающими ягодичные мышцы, и предельного схематизма
остального тела (ср. тот же прием у «женщины на корточках» из Гёбек-
ли и некоторых ее аналогов, о которых см. п. 1 .10 – 2). Эта же фигура
поверх собственного контура заштрихована: она покрыта полустерши-
мися, но видимыми вертикальными и пересекающими их наклонными
линиями, ассоциирующимися с наброшенной на нее сетью. Намеренно
или случайно появилась эта штриховка, не ясно, однако имеются ана-
логи такого приема9. Вывод: несмотря на антропоморфность, видовая
принадлежность фигур не ясна. Комментарии: В случае восприятия
фигур головой вверх, их близкими аналогами являются рельефные «ро-
жающие богини» на стенах Чаталхёйюка (п. 1.10 – 1) и рельефные же
существа на керамике Кёшк Хёйюка (примечание 8, ил. 14).
Сохранилась архитектурная среда вокруг двух этих фигур: не толь-
ко сама скамья-платформа, идущая по внутреннему периметру кругло-
го здания и облицованная каменными плитами, но и две каменные сте-
лы высотой ок. 90 см, вмурованные в скамью так, что они фланкируют
как раз тот ее участок, на котором награвированы антропоморфные
фигуры. Стелы изображают хищных птиц. Это два узких вертикаль-

38
ных объема, верхним частям которых придана форма птичьих голов
с характерными клювами. Никаких натуралистических деталей вроде
крыльев, лап и пр. нет, в чем выражается точное стилевое чувство авто-
ра, акцентирующего геометрию форм и редуцирующего частности. На
шее одной птицы и на груди второй помещен одинаковый геометриче-
ский орнамент: три горизонтальные гравированные линии, под кото-
рыми вершинами вниз висят два рельефных треугольника (Stordeur et
al. 2001: 40, fig. 11; Stordeur et Abbès 2002: 575, fig. 7 -5; 589, fig. 17 -4)
(ил. 15). Тот же орнамент идет по краю скамьи, то есть орнаментальная
лента «переходит» со скамьи на птиц10
. Видимо, этот прием выража-
ет представление о семантической тождественности стел-птиц и ска-
мьи-платформы. В чем конкретно состояла эта семантика можно уга-
дывать с той или иной степенью приближения. Обе антропоморфные
фигуры, будь они без голов или с головами, определенно неслучайно
соприкасаются с фризом из треугольников, учитывая то, что свобод-
ного места на вертикальной поверхности плиты достаточно, чтобы
поместить их ниже, оторвав от фриза. Однако фигуры или вывалива-
ются из фризовой ленты (если они даны ногами вверх, по Д. Стордэр и
Ф. Абесу), или стремятся дотянуться до нее руками – или выходят, или
входят. Если что-то мы и можем допустить уверенно, то это конста-
тировать структурную близость данного визуального текста к тексту
в «Здании с львиными стелами» Гёбекли Тепе II: два фланкирующих
столба с зооморфными мотивами хищников, скамья, антропоморфные
фигуры в передней части скамьи, выполненные небрежным процара-
пыванием / гравировкой. Допустить функциональную близость этого
места здания ЕА 100 и места вокруг восточных ворот «Здания с льви-
ными стелами», то есть утверждать, что с большой вероятностью здесь
проходила какая-то из церемоний обряда инициации, можно только ги-
потетически. Следует привлечь внимание еще к одному моменту, свя-
занному со штриховкой, сеткой. Как уже отмечалось, одну из антропо-
морфных фигур покрывает грубая нерегулярная штриховка; у одной
из хищных птиц на животе, под треугольниками, награвирована акку-
ратная сетка с равными квадратными ячейками в два ряда. Эти сети
могут иметь ту же метафорическую природу, что и многочисленные
сети, изображенные на телах тотемов и неофитов в «бычьих» играх из
Северной Африки (пп. 1 .14, 1.15, 1.17)11
.

39
1.04 . Гёбекли Тепе (Юго-Восточная Турция, бассейн Среднего
Евфрата близ г. Шанлыурфа; PPNA – EPPNB
–
MPPNB, вторая поло-
вина 10 – конец 9 тыс. до н. э .) . 1) Случайная находка на поверхно-
сти холма, сделанная крестьянами ранее 1995 г. и сданная в музей г.
Шанлыурфы: горельеф с симметрично распластанным хвостатым чет-
вероногим (47 см) на каменной плите, все четыре лапы одного разме-
ра изогнуты под прямым углом, две из них заканчиваются человече-
ской деталью – 5 пальцами12 (Schmidt 1995: 10, fig. 1 a; Beile-Bohn et
al. 1998: 69, Abb. 32; Шмидт 2011: 95, рис. 26) (ил. 16). Вид животного
не определяется (К. Шмидт допускает рептилию, крокодила и кошачье
(Шмидт 2011: 93, 134)), однако оно дано со спины в реалистической
манере: показана мускулатура спины, бугорчатые выступы на удли-
ненной морде, открытая пасть с набором зубов. Вывод: животное с че-
ловеческим признаком. 2) Случайная находка 1995 г., первого сезона
раскопок, на поверхности холма: горельеф с симметрично распластан-
ным хвостатым четвероногим (81 см) на широкой боковой поверхно-
сти навершия Т-образной каменной стелы с обломанным стержнем
(Beile-Bohn et al. 1998: 70, Abb. 33; Шмидт 2011: 94, рис. 25) (ил. 17).
Как и первое животное, оно может быть видом со спины рептилии или
кошачьего, но, в отличие от него, показано более суммарно. Также из-
менены пропорции расставленных в стороны лап, у которых горизон-
тальные части в целом равны или длиннее загнутых вертикальных, а
задняя пара длиннее передней. При постановке плиты на стержень как
Т-образного столба животное будет держаться головой вниз. 3) Рельеф
симметрично распластанного хвостатого четвероногого головой вниз
(его длина, рассчитанная по масштабу иллюстрации, ок. 70 – 80 см), со
спины, на задней торцевой поверхности навершия Т-образного столба
6 сооружения В слоя III (Schmidt 2000: 10, fig. 3; Шмидт 2011: 134, рис.
54) (ил. 18). Силуэт данного кошачьего / рептилии совпадает с первой
случайной находкой: все лапы равны по размерам, загнуты на близком
расстоянии от туловища с преобладанием их вертикальных участков
над горизонтальными. Однако круглой головой и суммарной манерой
изображения рельеф близок второй случайной находке. Вывод к 2) –
3): животные. Комментарии к 1) – 3): Их иконографическими аналога-
ми по признаку согнутых под углом ок. 90° лап являются «рожающие
богини» из Чаталхёйюка13 и ряд более поздних фигур на керамике и

40
одном каменном сосуде кипрской культуры Хирокития (пп. 1 .10 – 1 и
1.12). Еще одно аналогичное четвероногое можно было бы добавить
к списку распластанных животных из самого Гёбекли: «лев» (?) со
столба 27 сооружения С слоя III с четко обозначенными ребрами и
5 пальцами на лапах (ил. 2). Однако голова этого «льва» оторвана от
поверхности столба и дана в полном объеме, а лапы слишком сближе-
ны с телом, то есть нет намеренно знакового, распластанного по го-
ризонтали, силуэта (Schmidt 2008: 30, fig. 4; Dietrich and Notroff 2016:
28, fig. 9 B). 4) Вырезанная на прямоугольной каменной плите, лежав-
шей горизонтально на ступени скамьи, фигура «женщины на корточ-
ках» из «Здания с львиными стелами» слоя II с правой опущенной и
левой поднятой руками (ил. 3). У нее, возможно, змеиная голова или
маска, но есть и еще латентные животные признаки: форма обеих вися-
щих грудей близко напоминает змеиные головы, форма ног, и особенно
их стоп, повторяет форму ее же рук-кистей, что вызывает ассоциацию
с четырьмя одинаковыми конечностями (кистями) у соответствующих
четвероногих животных. Вывод: женщина с признаками животного
или маскированная женщина. Комментарии к 4): Еще две «женщины
на корточках» или же сидящие фронтально с согнутыми в коленях
ногами – «женщины в похотливой позе», по словам Дж. Меллаарта
(Mellaart 1966: 190) – c правой поднятой и левой опущенной руками
происходят c южной и западной стен так называемого «Охотничьего
святилища» F.V .1 в Чаталхёйюке (п. 1 .10 – 2 и 1.10, комментарии).
1.05 . Телль Абр 3 (Северо-Западная Сирия, Средний Евфрат; PPNA,
начало 9 тыс. до н. э .). 1) Небольшая плакетка на основе овального га-
лечного камня с нарезной фигурой распластанного или стоящего хво-
статого животного (Yartah 2016: 38, fig. 13 -1), происходящая из здания
особого назначения M10b. Все конечности симметрично расставлены
от туловища, длинная голова-шея из двух параллельных линий, изо-
гнутых под углом налево, ассоциируется также с «конским хвостом»,
перьями, открытым клювом ибиса и пр. (ил. 19). К обеим подмышкам
устремились головы двух змей, расположенных диагонально. Вывод:
животное (птица?) с признаками стоящего маскированного человека.
2) Две групповые композиции, изображающие распластанных пятни-
стых леопардов со спины: два и три леопарда соответственно (Yartah
2004: 150, figs. 11, 12; Yartah 2005: 4, fig. 2-1, 2-2) (ил. 20 – 21). Компо-

41
зиции вырезаны на двух каменных плитах, составлявших вертикаль-
ную лицевую поверхность скамьи в здании особого назначения В2. Все
четыре лапы кошачьих широко расставлены от туловища вверх и сое-
динены с лапами соседей, хвосты загнуты налево (композиция из двух
фигур) или направо. Вывод: животные. Комментарии: Увеличение ко-
личества фигур ведет к новому ощущению группового действия, мо-
жет быть, танца. В этом смысле ближайшие аналоги – две фигуры,
«танцующие» с поднятыми вверх руками и «черепахой» между ними,
на стенке каменного сосуда из Невали Чори III (п. 1 .06 – 1) и парная
композиция из «рожающих богинь» в помещении VIB.12 (северная сте-
на) Чаталхёйюка (п. 1 .10 – 1). 3) Плита, лежавшая на горизонтальной
поверхности скамьи того же здания В2, с сохранившейся частью изо-
бражения одного пятнистого леопарда анфас (Yartah 2004: 151, fig. 13;
Yartah 2005: 4, fig. 2 -5). Леопард передан аналогично предыдущим, с
расставленными вверх лапами, но, в отличие от предыдущих, с боль-
шей степенью схематизма. Его голова геометризирована в виде тра-
пеции, на ней нет ушей, но показаны два гротескно преувеличенных
круглых глаза, ассоциирующихся с криком, ужасом. Рот отсутству-
ет (ил. 22). Вывод: животное. Комментарии: Специфические именно
для данной фигуры леопарда экспрессивные глаза можно увидеть на
одном каменном сосуде из Кёртик Тепе, на котором награвирована
геральдическая пара леопардов с поднятыми вверх хвостами – «Со-
суд, декорированный мотивом, напоминающим сфинксов» (Özkaya and
Coşkun 2011: 121, figs. 22, 23 CCJ; Özkaya et al. 2013: 59, fig. 2). На
сохранившейся голове одного из них, повернутой анфас, расположены
увеличенные круглые глаза, занимающие почти все место, отведен-
ное морде, рта нет (ил. 23). 4) Целый каменный сосуд шарообразной
формы с нарезным изображением фигуры распластанного человека с
копьем и двух копытных животных в ряд близ его правой руки (или
две газели, или газель и лошадиное) (Yartah 2016: 33, fig. 5 -3), (ил. 24).
Сосуд происходит из тайника, найденного в очаге здания особого на-
значения M1b. Человек показан с поднятыми вверх руками, в правой из
которых он держит короткое копье с заостренным концом, направлен-
ным в сторону газели. Ноги прямыми отрезками расставлены от тела
под углом ок. 45°, между ног изображен фаллос. Узкий прямоугольный
торс вверху перпендикулярно упирается в нарезную декоративную

42
полосу, обводящую край сосуда, вызывая обоснованное впечатление
либо безголовости, либо такой крайней степени геометризации, когда
условные голова и шея никак не обнаруживают себя, являясь единым
отростком-продолжением торса, симметричным фаллосу внизу. Автор
раскопок Т. Яртах характеризует всю композицию как «сцену охоты»,
антропоморфную фигуру – как обнаженного безголового мужчину
(Yartah 2016: 32). Однако безголовость мужчины и знаковый силуэт
его тела не соответствуют простой бытовой трактовке события как
сцены охоты. Если это и «сцена охоты», то более предпочтительной
трактовкой будет описание ее в качестве образца того основного про-
фессионального навыка (охоты), который приобретает неофит в ре-
зультате обучения, сопровождающего обряд инициации. Этот навык,
как и все остальные, преподают жрецы-шаманы, способные к сверхъе-
стественным трансформациям. Фаллос может говорить об ассоциации
охоты со статусом мужчины, о приобретении этого статуса неофитом.
Кроме того с обоими локтями человека соприкасаются ломаные по-
лосы – гипотетические змеи (?), расположенные диагонально, как и в
п. 1 .05 – 1 . Об этих «змеях» Т. Яртах ничего не сообщает, видимо, не
выделяя их из окружающего геометрического контекста. Вывод: без-
головый мужчина. Комментарии: По манере изображения фоновых
штриховок быстрыми небрежными, часто непараллельными, линия-
ми, составляющими блоки, расположенные под углом друг к другу, и не
оставляющими пустых поверхностей («осколки», «лоскуты»), этот
сосуд близко напоминает другие сосуды, поступившие в музей г. Шан-
лыурфы в 2013 г. из Аянлар Хёйюка и опубликованные М. Эрджаном и
Б. Челиком (Ercan and Çelik 2013: 47 – 50, figs. 1 a – 1 d, drawings 1 a –
1 d; Çelik 2017: 360, 361, 363) (ил. 25). Они в свою очередь определенно
относятся к типу сосудов из хлорита, находимых при раскопках могил
Кёртик Тепе. С другой стороны, иконографический тип фигуры со-
впадает с первым вариантом безголовых фигур 4-го типа Чаталхёйю-
ка (п. 1.10 – 2 и примечание 21).
1.06 . Невали Чори (Юго-Восточная Турция, Средний Евфрат;
EPPNB – MPPNB, вторая половина 9 – начало 8 тыс. до н. э .) . 1) Фраг-
мент рельефной композиции из двух человеческих фигур с поднятыми
вверх руками, согнутыми в коленях расставленными ногами и «чере-
пахой» между ними (фигурами) на внешней стенке каменного сосуда

43
высотой 13,5 см, обнаруженного в доме 3 слоя III (Hauptmann 1993:
66, Abb. 27; Özdoğan and Başgelen 1999: 48, fig. 16; Антонова, Литвин-
ский 1998: 46, рис. 5) (ил. 26). Фигуры даны анфас, «черепаха» стоит
на задних «лапах» в одном строю с фигурами, взявшись за их руки14
.
Все трое, по-видимому, танцуют: кисти преувеличенно длинных рук
открыты во взмахивающем движении, лица сильно перекошенные,
устрашающие. Голова «черепахи» выраженно ромбообразная, все
животы гротескно раздуты, что, по мнению Х. Хауптмана, говорит о
беременности и символике плодородия (Hauptmann 1999: 76). С моей
точки зрения, здесь скорее всего передан инициационный танец, в ко-
тором задействованы персонажи типа жрецов-шаманов в характерной
иконографической позе или проходящих обряд людей, имитирующих
движения жрецов-шаманов. С этим может быть связан и характер от-
талкивающих лиц, возможно, намекающих на мертвецов как на одну
из фаз последовательных трансформаций в обряде инициации. Вы-
вод: животное и люди (версия Х. Хауптмана) или только люди (версия
Й. Гарфинкеля (Garfinkel 1998: 211)) в обряде. Комментарии: аналогии
см. в п . 1 .05 – 2 . 2) Рельефная женская (?) фигура на овальной известня-
ковой плите максимальным размером 45 см, названная Х. Хауптманом
«Плодовитостью» (Hauptmann 1993: 67; 65, Abb. 26) (ил. 27). Занимает
всю лицевую поверхность камня, несколько заходя даже на боковые
стороны, из-за чего кажется вываливающейся из его границ. Использо-
вана характерная для Невали Чори рубленная манера резьбы по камню.
Если считать, что перед нами вид спереди, то у фигуры фиксируются
присогнутые расставленные ноги (?), одна поднятая рука (?), горизон-
тальная, высоко проведенная линия гротескно широких бедер, резко
выпуклый живот. Лицо (?) и вторая рука (?), вероятно, отбиты или из-
начально не были вырезаны в случае незаконченной работы. Согнутые
вовнутрь ноги (?) очерчивают свисающий треугольник, ассоциирую-
щийся с показом момента рождения. Однако с равными основаниями
это изображение можно описать и как женскую фигуру, изображенную
со спины, или фигуру распластанного животного, тем более, что она
переполнена животной силой. М . Войт, признавая, что на фотографии
много плохо различимых деталей, видит в этом рельефе одновремен-
но и женскую, и мужскую фигуры, размещенные по одной вертикаль-
ной оси камня и узнаваемые в зависимости от точки начала рассмат-

44
ривания (Voigt 2002: 272 – 273). Вывод: видовая принадлежность не
ясна. Комментарии: Живописные изображения уродливых «женщин»
с подчеркнуто горизонтальной, высоко поднятой линией непропорци-
онально увеличенных бедер и идущими вверх прямо от бедер руками
из пещеры Кызларын Магарасы (п. 1 .09) кажутся наиболее точными
параллелями к этой фигуре.
1.07. Бонджуклу Хёйюк (юг Центральной Турции, Конья; EPPNB –
MPPNB, вторая половина 9 – первая половина 8 тыс. до н. э.) . «Танце-
вальный мотив» на прямоугольной каменной плакетке (ок. 2  2,5 см)
представляет вырезанную антропоморфную (?) Х-образную фигуру с
поднятыми вверх руками и расставленными ногами, длинной слитной
головой-шеей. Фигура вписана в декоративную рамку из 8 вертикаль-
ных овальных «зерен», одно из которых приходится точно между ее
ног – возможно, из-за неверного расчета исполнителя, а возможно, на-
меренно (ил. 28 b). Последнее предполагало бы показ распластанной
рожающей или хвостатой фигуры типа Телль Абра 3 (п. 1 .05 . – 1). Ав-
торы раскопок предпочитают видеть здесь танцующую с поднятыми
руками человеческую фигуру (Baird et al. 2014: 23; Baird et al. 2017:
770 – 771, fig. 11 справа), впрочем, рассуждая по поводу сцены на ли-
цевой стороне другого предмета (выпрямителя древков), они предпо-
лагают вероятность того, что рисунки специально вырезали так, чтобы
они воспринимались несколькими разными способами одновременно
(Baird et al. 2012: 231). Вывод: либо стоящий человек, либо распластан-
ное животное, либо и человек, и животное одновременно. Вероятно,
формула «видовая принадлежность не ясна» может описывать это изо-
бражение. Комментарии: На том же участке раскопа Р и так же вне
контекста домов или погребений, найден фрагмент второй, овальной,
плакетки с «танцевальным мотивом» (Baird et al. 2017: 770 – 771, fig.
11 слева; Baird et al. 2013 b: 22), на котором сохранились следы крас-
ной охры (ил. 28 a). В сцене (ок. 3 х 3 см) представлены два ряда веро-
ятных антропоморфных фигур с поднятыми вверх руками, по две фи-
гуры в каждом ряду (всего 4 фигуры). Однако значительная степень
их Х-образной схематизации не позволяет уверенно говорить именно
об изображении, а не об орнаменте15
. Если предположить здесь, как
это делают авторы раскопок, коллективно танцующих людей, то
прямыми аналогиями становятся групповые сцены с «танцующими»

45
леопардами из Телль Абра 3 (п. 1 .05 – 2) и с «черепахой» из синхронного
Бонджуклу Невали Чори на Евфрате (п. 1 .06 . – 1), а также парная
композиция из «рожающих богинь» в помещении VIB.12 (северная сте-
на) Чаталхёйюка (п. 1 .10 – 1).
Следующие пункты 1.08 и 1.09 представляют пещеры. Они даны
в общем ряду условно, учитывая, что обоснованность датировок пе-
щерных изображений в настоящий момент недоказуема. Вообще же
список турецких пещер с изображениями рассматриваемых жестов рук
можно было бы значительно пополнить, однако в условиях неопреде-
ленности датировок остановлюсь только на двух.
1.08 . Пещера Бельдиби или Кум Буджагы16 (Южная Турция, Ан-
талья; 10 – 7 тыс. до н. э.(?)). На правой от входа стене жилой пещеры
(площадь последней около 16 м2) на поле размером 1,5  1,3 м поме-
щены 15 изображений, композиционно не связанных между собой и
выполненных красно-коричневой краской (ил. 29). Они включают
в себя геометрические знаки (кресты, ромб (?), треугольники), семь
антропоморфных фигур высотой от 13 до 20 см каждая и одного гор-
ного козла (Bostanci 1959; Yakar 1991: 4, 122 – 123, 137). Люди даны в
застывших магических позах с расставленными ногами и многозначи-
тельными жестами рук, которые согнуты под прямым углом вниз, рас-
простерты горизонтально в стороны, подняты вверх над головой, где
переходят в полуовальный решетчатый (= сетчатый) контур, напоми-
нающий формой известные бронзовые навершия из Аладжа Хёйюка.
Одна фигура демонстрирует асимметричное положение рук: поднятую
правую и опущенную левую (Bostanci 1959: 164, pl. I – 10). На головах
части фигур – рога или рогатые маски. Фигуры стилистически жест-
ко геометризированы на основе схемы креста. Вывод: люди, в их чис-
ле частично маскированные. Комментарии: Автор раскопок пещеры
Э. Бостанджи склонялся к соотнесению живописи с культурными сло-
ями С 1 – 2, датируемыми им поздним мезолитом (эпипалеолитом):
найденные здесь орудия имеют выраженно натуфийский характер,
пигмент (оксид железа) на окрашенных гальках слоя С 2 идентичен
пигменту наскальных рисунков. Одновременно теоретически он так-
же допускал как финальные стадии верхнего палеолита, так и ранний
неолит (Bostanci 1959: 139, 144, 150, 158). Дж. Меллаарт сделал ак-
цент на фрагментах темнолощеной керамики в слоях B 1 – 2 раннего

46
неолита, напомнившей ему керамику нижних слоев Чаталхёйюка на
равнине Конья, что может говорить о связях пещеры с этим цен-
трально-анатолийским регионом и датировке живописи возрастом
раннего неолита, по его мнению, около 8 тыс. до н. э. (Mellaart 1975:
92 – 94). Из совокупности этих оценок следует предположительное
датирование живописи в самом широком диапазоне 10 – 7 тыс. до н. э.
Э. Бостанджи открыл еще две пещеры с живописью в той же мест-
ности Кум Буджагы – по 7 и 16 живописных фигур соответственно.
Среди них преимущественно геометрические знаки, одна фигура опо-
знана как человеческая с расставленными руками и ногами, одна – как
ящерица (Bostanci 1959: 141 – 144; Betts 2001: 793 – 794, fig. 24 .2 А).
1.09 . Пещера Кызларын Магарасы или Пещера дев (Восточная
Турция, район оз. Ван; 8 – 6 тыс. до н. э. (?)). Состоит из двух независи-
мых камер I и II, каждая из которых имеет по одному участку, располо-
женному близ входа – выхода, с разбросанными по нему живописными
изображениями около 90 фигур (Yakar 1991: 116 – 119; 118, fig. 56 a, b;
119, fig. 57; Sagona and Zimansky 2009: 29, 33; 32, fig. 2 .12 – 1). Послед-
ние предположительно написаны кровью животных (Yakar 1991: 117).
Как и в Бельдиби, рисунки композиционно не связаны между собой,
однако среди них имеются микрокомпозиции: человек плюс животное
или человекообразное существо, животное и пара предметов. Фигуры
мелкие, даны фронтально с поднятыми вверх, иногда загнутыми над
головой руками или руками, расставленными горизонтально по сторо-
нам (ил. 30). Положение рук маркирует и стилистику, и цвет изобра-
жения фигур, поскольку все фигуры с поднятыми руками показывают
контраст между горизонтальной линией гротескно широких заострен-
ных на концах бедер, переходящих в утолщенные расставленные ноги,
и редуцированным (или даже отсутствующим) торсом в виде узкого
короткого прямоугольника, они – красные; фигуры с расставленными,
но не согнутыми руками представляют собой крестообразных «чело-
вечков», выполненных главным образом перпендикулярно пересекаю-
щимися длинным и коротким отрезками, они – темно-коричневые. От
обеих групп отличается одна трехпалая человекообразная фигура из
камеры II с согнутыми ногами и поднятыми вверх руками, своей реа-
листически схваченной упругостью и животной энергией напоминаю-
щая ящерицу. Похоже, что рядом с ней – алтарь, сеть и мелкое рогатое

47
животное, предназначенное к закланию. Вывод: преобладают люди, в
том числе частично танцующие. Комментарии: В отсутствии обо-
снованных датировок А. Сагона и П. Зиманский в своей книге относят
пещеру в раздел «Палеолит и эпипалеолит», Ж. Якар предположил
одновременно и эпипалеолит, и неолит периода Чаталхёйюка в каче-
стве возможного времени создания изображений (Yakar 1991: 116).
Композиция с «закланием» типологически указывает скорее на более
поздний период, хотя нельзя исключать также разновременность ри-
сунков. Не забудем и сходство с «Плодовитостью» из Невали Чори
(п. 1 .06 – 2). Исходя из перечисленного, предлагается гипотетическая
датировка 8 – 6 тыс. до н. э.
1.10. Чаталхёйюк Восточный (юг Центральной Турции, Конья;
LPPNB – ранний PN – поздний PN, конец 8 – начало 6 тыс. до н. э .:
около 7100 – 5900 гг. до н. э . (Bayliss et al. 2015; Marciniak et al. 2015)).
Рассматриваемые жесты рук и связанный с ними ритуально-мифоло-
гический контекст достигают пика в Чаталхёйюке. В данном разделе
фигурируют артефакты из раскопок Джеймса Меллаарта 1960-х гг .,
систематизированные в несколько иконографических типов.
1) 1-ый тип: восемь крупных человеческих (?) / женских (?) / жи-
вотных (?) фигур на внутренних стенах прямоугольных помещений
из слоев VII и VI в технике штукатурного рельефа – так называемых
«рожающих богинь», «богинь-матерей», «распластанных фигур» мак-
симальными размерами от 0,6 м до 1,2 м (Mellaart 1963: 67; 1964: 66)17
.
Они частично сохранили раскраску по рельефному объему. По фото-
графиям 1960-х гг . можно насчитать три иконографических варианта:
горизонтально вытянутые в две параллельные линии руки и ноги рав-
ны по длине, их концы загнуты вверх, всего 3 cохранившиеся фигуры
(помещение VII.31, западная и южная стены – по 1 фигуре на каждой
(ил. 31 – 32); помещение VI.8, западная стена – 1 фигура над головой
быка (ил. 33)); то же, но с ногами, чуть более длинными, чем руки (по-
мещение VII.23, восточная стена – 1 фигура, покрытая орнаментальной
расписной сеткой (ил. 34)); то же, но без загибов конечностей вверх
(помещение VII.31, восточная стена – 1 фигура с развевающимися в
одну сторону «волосами»
18
(ил. 35)). От 3 оставшихся фигур сохрани-
лись лишь нижние части, по которым нельзя судить, к какому вариан-
ту они относятся, это фигуры из помещений VII.45, северная стена –

48
1 фигура и VIВ.12, северная стена – 2 парные фигуры (ил. 36 – 37)
(Mellaart 1962: 49 – 50, fig. 8; pl. III b; Mellaart 1963: 61, 67; 62, fig. 8;
pl. IX a; Mellaart 1964: 45, 47, 66; 46, fig. 6; 48, fig. 7; 49, fig. 8; pls. III
a,c,IVa,b,XIIIa,b;Mellaart1967:46–47,pls.24 –26;76,pl.VII;
102 – 103, table 16; 110 – 130 с ил.) . Лица, кисти и ступни всех ре-
льефных фигур были сбиты, вследствие чего Дж. Меллаарт реконстру-
ировал на месте лиц преимущественно кошачьи маски (ил. 38), что не
принимается командой археологов, ведущих современные раскопки в
Чаталхёйюке. Контуры силуэтных оттисков сбитых лиц показывают,
что кое-где могли быть изображены уши и что размеры голов были
диспропорционально преувеличены по сравнению с телами. Также
к 8 рельефным примыкают 4 живописные фигуры первого варианта,
написанные красной краской, с сохранившимися круглыми головами
(помещение VIA.50, восточная стена – 1 крупная фигура высотой ок.
61 см19 (ил. 40); помещение VIA.66, восточная стена – 3 миниатюрные
фигуры (руки симметрично вверх) на поле верхней правой четверти
большого креста (ил. 41)) (Mellaart 1967: 161 – 162, 166; 155, fig. 45; 90,
pls. 39, 40). Все 12 фигур 1-го типа графически построены на прямых
углах и предельно стандартизированы, что говорит о длительном пе-
риоде использования и полном превращении в знак. Сама поза с вытя-
нутыми по сторонам ногами дала возможность Дж. Меллаарту назвать
их «рожающими богинями», а головы быков и баранов, появляющиеся
в одних интерьерах с ними (иногда под ними), позволили интерпрети-
ровать композиции как комбинацию женского и мужского символов, и
затем – в исторической плоскости – реконструировать в них отражение
производящего хозяйства, культа плодородия, культа Богини-Матери
ит.п.
20
. Вывод: видовая принадлежность 8 рельефных фигур не ясна,
4 живописные фигуры скорее всего изображают людей.
2) Группа мелких антропоморфных фигур на фресках, изображаю-
щих различные сюжеты, как то: «охоту», хищных птиц, или же комби-
нации композиционно не взаимодействующих разнородных объектов
вроде двойной секиры, креста и пр. Здесь можно выделить еще четыре
типа в зависимости от наличия головы, положения рук, ног и их ком-
бинаций. 2 -ой тип: 2 фигуры уже упомянутой «женщины в похотливой
позе» (она же «женщина на корточках») с асимметричными правой
поднятой и левой опущенной руками и симметричными согнутыми

49
ногами (помещение F.V .1, «Охотничье святилище», западная и южная
стены – по 1 фигуре на каждой (Mellaart 1966: 190; рls. LIII a, b, LXII
b) (ил. 42; 43, справа). 3 -ий тип: 2 фигуры с симметрично поднятыми
руками при разном – асимметричном – положении ног – «белая жен-
щина» высотой 13 см на фреске с «головой мертвого человека» (по-
мещение Е.IV.1, восточная стена) (Mellaart 1962, pl. XIII a, b; Mellaart
1967: 168; 97, pl. 53) и коленопреклоненная фигура из так называемой
сцены «Оплакивания» (помещение F.V .1, «Охотничье святилище»,
южная стена) (Mellaart 1966: 190; рl. LXII b) (ил. 43, слева; 44). 4 -ый
тип включает три варианта безголовых фигур с симметрично подня-
тыми вверх руками при разном положении ног на фресках с хищными
птицами, всего 9 фигур21 (помещения VIII.8, VII.8 и VII.21) (Mellaart
1964: 64, 70; 65, fig. 20; 67, fig. 21; 68, fig. 22; pls. VII b, VIII a, b, IX
a, b, XII a, b, XIV a; Mellaart 1967: 166 – 168; 169, fig. 47; 93 – 95, pls.
45 – 49) (ил. 45 – 47). 5 -ый тип: 1 миниатюрная фигура с асимметрич-
ными левой поднятой, правой опущенной руками и асимметричными
же, сложенными направо ногами на фреске с «двойной секирой» (по-
мещение VIА.66, восточная стена, на поле верхней правой четверти
большого креста) (Mellaart 1963: рl. VIII b; Mellaart 1967: 90, pls. 39 –
40) (ил. 41). Таким образом, общее количество учтенных живописных
фигур 2-го – 5 -го типов составляет 14. Их объединяет одно свойство:
все они частично являются мертвецами или изображают таковых в об-
рядах. Это легко отнести к безголовым фигурам, к «женщинам на кор-
точках» (жрецам-шаманам-актерам), но неявно это относится и к коле-
нопреклоненной фигуре в маске, и к «белой женщине» с трехпалыми
руками, и к асимметричной миниатюрной фигуре со сложенными на
одну сторону ногами (примечание 21). Среди них наиболее интересна
фигура из «Охотничьего святилища» с большой полустершейся голо-
вой-маской – вероятно, первый из персонажей, известных позже под
именем «Горгона» и данных в характерном «коленопреклоненном беге
Горгоны»22
. Вывод: люди, в том числе безголовые и маскированные.
Комментарии к 1) – 2): Каждый из пяти типов Чаталхёйюка име-
ет параллели как в ближайших по времени и месту, так и в отдаленных
пунктах Ближнего Востока и Европы, часть из которых уже приведе-
на выше. По понятным причинам нас интересует больше остальных
такая параллель ко 2-му типу как «женщина на корточках» из Гёбекли

50
Тепе. Поэтому кроме двух достоверных «женщин в похотливой позе»
из «Охотничьего святилища» F.V .1, одна из которых (с западной сте-
ны) или без головы, или с утраченной головой (ил. 42), а другая (с юж-
ной стены), кажется, держит поднятой рукой свою же не связанную
с торсом голову с развевающимися по ветру волосами (ил. 43, справа),
сошлюсь ради чистоты эксперимента на несколько идентичных им
«женщин», сама реальность существования которых в настоящее
время оспаривается. Дж. Меллаарт приводил еще восемь аналогичных
фигур (а именно: фигур, сидящих с расставленными и согнутыми в ко-
ленях ногами и поднятыми / опущенными руками): три из помещений
E.V.17, E.V.18, E.VIA.20 – по одной изолированной фигуре из каждого
(Mellaart 1989: 86, fig. I – 4, 14, 15) и пять фигур в ряд из помещения
Е.VIВ.34 (Mellaart and Hirsch, 1989: 40, pl. IX – 3). Живопись из многих
сгоревших или намеренно разрушенных помещений Чаталхёйюка до-
шла в виде упавших на пол мелких фрагментов штукатурки и не была
задокументирована археологами должным образом вследствие недо-
статка времени и сил (Mellaart 1989: 20; Mellaart and Hirsch, 1989:
1). Этот материал Дж. Меллаарт позже опубликовал по рисован-
ным реконструкциям, хранившимся в его семье, но также странным
образом сгоревшим, в четырехтомнике «Богиня из Анатолии» («The
goddess from Anatolia»), который в научной среде не принято считать
достоверным источником (Voigt 2002: 288; Düring 2006: 192, со ссыл-
ками на соответствующие критические статьи). В том же издании
можно найти неисчислимое количество реконструированных фигур с
поднятыми / опущенными руками других типов, встроенных в слож-
ные декоративные композиции.
1.11 . Калавасcос Тента (юг о. Кипр; ранний бескерамический не-
олит (EAN), середина 9 – рубеж 8 – 7 тыс. до н. э .). Две фрагментарно
сохранившиеся красные фигуры с поднятыми вверх под прямым углом
руками зафиксированы на фреске в круглом сооружении 11, относя-
щемся к третьему этапу EAN (EAN3) середины – второй половины
8 тыс. до н. э . (ил. 48). Фреска располагалась на одном из двух массив-
ных внутренних столбов-контрфорсов, так характерных для кипрской
архитектуры (Knapp 2013: 107, figs. 24, 25; 108). У левой фигуры пред-
плечья четко загнуты под прямым углом и завершаются кистями с пя-
тью пальцами, тонкая шея – той же длины, что и загнутые предплечья,

51
на ней сидит квадратная голова. Нижняя половина тела стерлась, но
по оставшимся слева отрезкам и точкам можно гипотетически рекон-
струировать позу «на корточках», хотя и с высокой степенью риска. От
правой фигуры дошли одна рука и часть квадратной головы. Стилисти-
ческая манера этих изображений в части квадратных голов не имеет
аналогов на материке. Возможно, квадратная голова передавала маску
(?). Вывод: люди или маскированные люди. Комментарии: По мнению
Э. Пелтенбурга, антропоморфные изображения на столбах относят-
ся к традиции докерамических пунктов Северной Сирии и Юго-Вос-
точной Турции вроде Гёбекли и Невали Чори (Knapp 2013: 108, со
ссылкой на Э. Пелтенбурга). Возможно, первоисточник следует ис-
кать еще восточнее, но также в Месопотамии – в поселениях Кермез
Дере и Немрик 9 (оба – Северный Ирак)23. Кроме того стоит пом-
нить, что во всех исследованных пунктах бескерамического неолита
Кипра, включая Тенту, найден обсидиан только из Тепеджик-Чифт-
лика и других месторождений Центральной Анатолии (Knapp 2013:
90 – 91, 100, 108), где в конце 8 тыс. до н. э. уже началась застройка
Чаталхёйюка.
1.12 . Хирокития (юг о. Кипр; поздний бескерамический неолит
(LAN), 7 – конец 6 тыс. до н. э .) . Точный иконографический вариант
рельефной «рожающей богини» Чаталхёйюка с загнутыми вверх нога-
ми и «руками», в котором ноги длиннее «рук» (1-ый тип, второй вари-
ант), располагался в качестве рельефа на стенке миниатюрного камен-
ного сосуда (максимальные размеры фрагмента сосуда ок. 11,5  7,5
см, инв. No 4037 .1) (Le Brun et Daune-Le Brun 1989: 173, fig. 52 – 9;
175, pl. XV-3 и обложка). Сосуд фрагментирован, поэтому его окон-
чательная форма не известна, но важной особенностью его верхнего
края является волнистая конфигурация, так что силуэт этой миски, при
фронтальном взгляде на фигуру, напоминает кошачью голову (ил. 49):
лоб (широкая пологая дуга над головой фигуры) и пара острых ушей
по его краям (высокие крутые дуги над загнутыми ногами фигуры)24.
Так или иначе, но распластанная фигура с симметрично поднятыми
руками неоспоримо присутствует. Существенным признаком именно
этого изображения стали поперечные насечки, покрывающие все че-
тыре поднятые конечности (ил. 50)25
. Вывод: видовая принадлежность
не ясна. Комментарии: Прямые аналогии – фигура «рептилии» 1995 г.

52
находки из Гёбекли (п. 1.04 – 2) и рельефные «рожающие богини» из
Чаталхёйюка (п. 1 .10 – 1).
Итоги. Подведем промежуточные итоги по северной части Ближ-
него Востока (расширенный Северный Левант с примыкающим к нему
о. Кипр и Центральная Анатолия). Из 10 пунктов докерамического не-
олита Северной Сирии, Юго-Восточной и Центральной Турции, Кипра
учтены 56 фигур, одиночных и из состава композиций, иконографиче-
ского типа «фигура с поднятыми / опущенными руками», в том числе
варианта «женщина на корточках». Места находок и носители изобра-
жений сосредоточены внутри поселений и одного обрядового центра
(Гёбекли Тепе), где они помещались в погребениях и архитектурных
сооружениях на скамьях, стелах / столбах, стенах и на мелких перенос-
ных предметах – палетках, сосудах и выпрямителях древков. (В ряде
случаев мелкие предметы найдены на поселениях вне архитектурного
контекста). Приведенные цифры не включают изображений из двух
упомянутых выше турецких пещер не только потому, что их (изобра-
жения) трудно определенно датировать и подсчитать, но главным обра-
зом из-за неясного статуса самих пещер по сравнению с появившейся
архитектурной средой и, как следствие, нежелания смешивать потен-
циально разные контексты. Тем не менее было показано, что сложив-
шаяся схема «фигуры с поднятыми / опущенными руками» – один из
повсеместно распространенных здесь знаков, в том числе и в пещерах.
Также не включены в указанное количество все неверифицированные,
реконструированные образцы (например, считающиеся недостоверны-
ми «двойные богини» и «женщины в похотливой позе» Дж. Меллаарта
из Чаталхёйюка, второй «танцевальный мотив» из Бонджуклу, антро-
поморфный столб из Кермез Дере, – см. п. 1 .07, комментарии, и при-
мечания 17, 23). Результаты сведены в табл. 1 . Их анализ приводит к
нижеследующим заключениям.
В период 10 – I половины 9 тыс. до н. э. преобладают зооморфные
изображения: 21 = 14 (зооморф.) + 7 (антроп.) . В период II половины
9 – 7 тыс. до н. э. преобладают антропоморфные изображения (силуэты
без хвостов, когтей и пр.), достоверные зооморфные изображения уже
не встречаются, если не считать сомнительную «черепаху» на сосуде из
Невали Чори (см. примечание 14), включенную в одну композицию с
людьми: 35 = 34 (антроп.) + 1 (зооморф.?). При этом общее количество

5
3
Периоды и
археологические
пункты
Зооморфные изображения
Антропоморфные изображения
Животные
без признаков
человека
Животные с при-
знаками человека
Люди с призна-
ками животных
(маскированные
люди)
Видовая
принадлежность
не ясна
Безголовые люди
Люди без
признаков
животных
10–Iпол.9тыс.
дон.э.
(Кёртик Тепе,
Телль Карамель,
Джерф эль-Ах-
мар, Гёбекли Тепе
III, Телль Абр 3)
Т. Карамель – 2
(1)*
Гёбекли III – 2,
3 (2)
Т.Абр3–2,3(6)
Джерф эль-Ахмар
–
2 (1)
Т. Карамель – 1
(1)
Гёбекли III – 1 (1)
Т.Абр3–1(1)
Джерф эль-Ахмар
–
1 (1)
Кёртик Тепе (4) Джерф эль-
Ахмар – 3 (2)
(по версии
автора)
Джерф эль-
Ахмар – 3 (2)
(по версии
Д. Стордэр и
Ф. Абеса)
Т.Абр3–4(1)
Итого: 21
10
4
4
2/0
2/0+1
IIпол.9 –7тыс.
дон.э.
(Гёбекли Тепе
II, Невали Чори,
Бонджуклу
Хёйюк, Чаталхёй-
юк Восточный,
Калавассос Тента,
Хирокития 7–6
тыс. до н. э.)
Невали Чори – 1,
«черепаха» (1)
Гёбекли II – 4 (1)
Чаталхёйюк – 2,
3-ий тип,
коленопрекл.
фигура
«Горгона» (1)
Бонджуклу (1)
Невали Чори – 2
(1)
Чаталхёйюк –
1, 1-ый тип (8
рельеф.)
Хирокития (1)
Чаталхёйюк – 2 ,
4-ый тип (9)
Невали Чори – 1,
люди (2)
Калавассос Тента
(2)
Чаталхёйюк – 2,
2-ой тип (2); 3-ий
тип, «белая жен-
щина» (1); 5-ый
тип (1); Чаталхёй-
юк–1,1-ыйтип
(4 живописные)
Итого: 35
0
1
2
11
9
12
Всего: 56
Табл. 1 . Фигуры с поднятыми / опущенными руками: хронологическое и видовое распределение.
Северная Сирия, Кипр, Юго-Восточная и Центральная Турция

54
Комментарии к табл. 1:
* В записи «Т. Карамель – 2 (1)» цифра «2» обозначает второй пункт раздела
о Телль Карамеле в тексте (п. 1 .02 – 2), т. е . выпрямитель древков с распластанной
фигурой «пантеры»; цифра «(1)» показывает количество фигур в этом изображе-
нии. По аналогии «Т. Абр 3 – 2, 3 (6)»: второй и третий пункты раздела о поселе-
нии Телль Абр 3, т. е . композиции с леопардами, общее количество фигур на всех
композициях – 6 .
Джерф эль-Ахмар – 3 (2) (две антропоморфные фигуры на скамье в здании ЕА
100): пункт показан в двух разных рубриках, чтобы учесть как версию Д. Стордэр и
Ф. Абеса, так и версию автора.
Чаталхёйюк – 2, 2-ой тип (2) (две «женщины на корточках»): пункт отнесен
не в рубрику «Безголовые люди», а в рубрику «Люди без признаков животных»,
хотя фактически у фигур на фресках нет головы или голова приподнята над телом
(п. 1 .10, комментарии). Допущение принимается постольку, поскольку не извест-
но, намеренно или из-за повреждения отсутствует голова у первой фигуры, и с уче-
том того, что прочие фигуры этого типа на Ближнем Востоке и в Северной Африке
в абсолютном большинстве имеют головы.
рассматриваемых фигур выросло в 1,7 раза, хотя это произошло за счет
одного пункта – Чаталхёйюка: 35 = 26 (Чаталхёйюк) + 9 (остальные).
В первый период фиксируются исключительно распластанные фигуры,
при создании каждой из которых задействована единственная внешняя
точка зрения (вид сверху – фигура «лежит», фронтальный вид – фигура
«стоит»), во второй период наряду с этим появляются более сложные
графемы, сочетающие в одной фигуре две точки зрения, при которых
ноги передаются в профиль при фронтальном положении торса и рук
(Чаталхёйюк, 3-ий – 5 -ый типы): 35 = 8 (ноги в профиль) + 29 (осталь-
ные). И в целом возрастает разнообразие поз, в частности, появляет-
ся коленопреклоненная «Горгона». К классическим месопотамским
регионам Евфрата и Тигра во второй период добавляются фигуры с
поднятыми / опущенными руками из Центральной Анатолии и Кипра:
35 = 27 (Центр. Анатолия) + 3 (Кипр) + 5 (остальные). Существенная
часть всех фигур (из 56) имеет гибридный или неопределимый статус:
56 = 22 / 24 (человек-животное / животное-человек и без явной видовой
принадлежности) + 34 / 32 (остальные). Это один из важнейших выво-
дов, показывающий, что невозможность для зрителя точно определить,
кто конкретно изображен, запланирована намеренно: неузнаваемость
персонажей (своего рода табуирование), трансформация внутри одно-
го персонажа (то ли животное, то ли человек).

55
Для большинства плоских изображений с поднятыми / опущен-
ными руками связь с инициацией была бы сомнительна ввиду утраты
архитектурного и функционального контекста вокруг них, но кое-где
он сохранился. В существенном объеме это касается только «Здания
с львиными стелами» Гёбекли Тепе, некоторых домов Чаталхёйюка
(особенно «Охотничьего святилища»), в меньшей степени – здания ЕА
100 Джерф эль-Ахмара. «Женщина на корточках» из первого здания
именно потому может быть связана с инициацией, что об этом с наи-
большей вероятностью говорит окружающая ее архитектура. Однако
у нее есть целый ряд предшественников и наследников, которые по-
строены по тому же графическому трафарету, но лишены «родного»
контекста. Является ли единство трафарета условием семантического
сходства изображений всего ряда, то есть отнесения их к персонажам
обряда инициации и соответствующих мифов? Представляется, что в
древнейшем и древнем периодах функционировало своего рода пра-
вило «приоритета формы». Иначе говоря, скорость изменения формы
визуального знака меньше, чем скорость изменения первоначального
значения знака (этой формы). К первоначальному значению постепен-
но добавляются его производные, которые все вместе гнездятся в ста-
рой форме, затем какое-то из них временно выходит на первый план, а
первоначальное отодвигается вглубь и т. п . (пересемантизация). Впро-
чем, все это давно показано О. М . Фрейденберг26
. «Женщина на кор-
точках» из Гёбекли внешне почти не отличается от «женщин на кор-
точках» из «Охотничьего святилища» V слоя Чаталхёйюка, несмотря
на 1500 – 1700 лет интервала между ними (ок. 8200 / 8000 – 6500 гг.
до н. э .) . Но в Гёбекли это – все еще страшное существо, в чьи жи-
вотные трансформации и способность взять или дать жизнь верится
безусловно. В рамках каменной «картины» она одна, поскольку не со-
поставима ни с кем, существует в другом мире. В Чаталхёйюке обе
женщины показаны маленькими сидящими фигурками на периферии
многофигурных картин, они – «односельчанки» бегающих вокруг них
мужчин, исполняющие роли в ритуале и соответственно для этого под-
готовленные. Произошло резкое снижение их значения от сакрального
до полубытового27: форма не изменилась, значение изменилось. Одна-
ко в том же Чаталхёйюке, в помещениях слоев VII и VI, почти в то же

56
самое время, настенная «рожающая богиня», выполненная в целом по
тому же графическому трафарету, все еще остается главной в заданном
пространстве, смертельной и не утратившей сакрального значения, что
напоминает: скорость изменения значения связана не только с времен-
нóй дистанцией от первоисточника, но и с пространственной локализа-
цией, обусловленной, судя по всему, разными функциями помещений
и какими-то другими обстоятельствами. Тем самым «рожающая боги-
ня» слоев VII и VI передает информацию, в основном сохраненную со
времен PPNA, то есть в течение 2500 – 3000 лет (ок. 9500 – 6500 гг. до
н. э .): и форма, и значение не / мало изменились. За меньший интервал
времени (ок. 8200 / 8000 – 6500 гг. до н. э.) «женщина на корточках»
из слоя V без явного изменения знакового трафарета претерпела неко-
торое заметное изменение значения. Таким образом, возможны разные
ситуации, но в любой из них сохраненная форма дает отсылку к «ста-
рому» первоначальному значению, которое может трансформировать-
ся слабее или сильнее.
Ниже приводятся также некоторые косвенные аргументы в пользу
инициации как релевантного смысла наших фигур. Аспект Хозяйки /
Хозяина животных, свойственный тотему и представляющим его жре-
цам-шаманам, хорошо показан на композиции выпрямителя древков из
Джерф эль-Ахмара, где пересекаются перпендикулярные направления:
движение разнообразного зверья, бредущего, ползущего к большой
птице-женщине, стоящей с властно расставленными крыльями попе-
рек этого движения (ил. 9). Пучки из 5 – 6 параллельных волнистых
линий, изображающих змей, более, чем в Джерф эль-Ахмаре, орнамен-
тализированы на выпрямителе древков из Телль Карамеля, но поперек
их движения сходным образом стоит вислоухое существо с поднятыми
лапами (ил. 7). На втором выпрямителе древков оттуда же застывшую
в магической позе «пантеру» окружают уже почти целиком очищен-
ные от натурных ассоциаций два пучка, состоящие из 5 прямых па-
раллельных линий и одной зигзагообразной «змеи» каждый. Сходство
манеры изображения, при которой повторяются наборы параллельных
линий внутри пучка / полосы, также подсказывает возможные пред-
метные соотнесения этих пучков с потоком движущихся змей или
прочих животных, управляемых «пантерой» (ил. 8). К этой же группе

57
Хозяев, может быть, следует добавить распластанную фигуру на па-
летке из Телль Абра 3 с двумя змеями, устремившимися диагонально
вверх, к ее подмышкам (ил. 19)28. Сродство Хозяйки (а позже – Горго-
ны) со змеями хорошо известно, иногда жрецы-шаманы использова-
ли змей в обрядах инициации, включая их вживление в тело неофита
(Пропп 2002: 73, 75, 77). Выпрямители древков и сами по себе могут
иметь отношение к инициации постольку, поскольку они имеют отно-
шение к охоте, к стрелам. Юноша, прошедший инициацию, получал в
том числе статус самостоятельного охотника (Усачёва 2011: 17 – 19).
Изображения на камнях-выпрямителях или на сосуде со «сценой охо-
ты» из Телль Абра 3 могли указывать, например, на достижение этого
статуса или на фактическое вступление посвященного в мужской союз,
которое происходило обычно по прошествии некоторого времени по-
сле инициации и было ее завершающей фазой. Иначе говоря, декори-
рованные выпрямители / сосуды (?) могли быть теми «волшебными
предметами», которые вследствие инициации получал юноша как ма-
териальное свидетельство власти над животными (Пропп 2002: 161 и
др.) . Изображение на таких предметах Хозяев животных, в клан кото-
рых посвящался юноша, логично.
Коллективный танец, вероятнее всего, представлен на плитах с
взявшимися за руки леопардами из Телль Абра 3 (ил. 20 – 21) и на фраг-
менте сосуда из Невали Чори (ил. 26). Здесь не требуются значитель-
ные подтверждения – пляски как едва ли не главный навык обучения
должен был получить прошедший посвящение. Пляски были связаны
с тотемическим животным, зачастую назывались его именем («волчий
танец», «буйволов танец») и были ключевым средством превращения
в животное, то есть достижения цели инициации (Пропп 2002: 59, 66 –
67, 83 – 84 и др.) . Происхождение композиций с леопардами со скамьи
здания особого назначения Телль Абра 3 говорит о том, что это не мог
быть «просто танец», что это был обрядовый танец леопардов, предна-
значенный для имитации людьми и входящий в обряд (инициации?).
На чаше из Невали обращают на себя внимание намеренно зловещие,
почти нечеловеческие лица, выделяющиеся даже на фоне угрюмых
лиц других памятников. Через такие лица-оскалы могла передаваться
идея о мертвых – необходимой стадии перехода в процессе инициа-

58
ции. Смерть, танец, превращение в животное были звеньями обряда,
частично воображаемыми, частично реальными.
Вопрос о безголовых фигурах с поднятыми / опущенными руками,
изображенных в помещениях Чаталхёйюка (ил. 45 – 47) и, может быть,
на скамье в здании особого назначения ЕА 100 Джерф эль-Ахмара (ил.
12 – 13) сложен и невольно пересекается с проблемами погребальных
обрядов и культа черепов. Дж. Меллаарт так и считал, что безголовые
фигуры в окружении огромных птиц изображают обычай выставле-
ния – выклевывания птицами мягких тканей трупов перед их погре-
бением29
. При этом безголовость фигур служит только метафорой для
иллюстрации того, что это трупы, и не связана прямо с действиями
птиц (Mellaart 1967: 166 – 168). К . Шмидт пошел дальше и предпо-
ложил, что все вообще настенное искусство Чаталхёйюка посвящено
культу мертвых (Шмидт 2011: 136). Однако оба исследователя даже не
ставят вопрос: какая смерть имеется в виду. Для них это, судя по все-
му, одна смерть как конец жизни. В эпипалеолите и неолите бóльшим
стрессом для человека была временная смерть в ходе инициации, так
как она приходилась на детский / подростковый возраст и абсолютный
произвол учителей – ее надо было суметь пережить. Преувеличенные
по сравнению с людьми размеры стервятников, белые пустые полости
в их птичьих животах, показанные для разъяснения места скорого пре-
бывания этих людей, могут повествовать о страшной тотемной птице,
глотающей неофитов. Некоторые из безголовых стоят на ногах, и все
даны с поднятыми руками, что создает впечатление полужизни – по-
лусмерти. Отсутствие голов, как и сложенные направо обе ноги, может
означать временных мертвецов, однако как в обрядах инициации, так и
в сохранивших их сказках, упоминается отрубание голов неофитов как
одна из форм разрубания тела и умерщвления в ходе инициационных
испытаний. Это отрубание производится символически для неофита,
но так, чтобы он в него поверил и впоследствии считал себя восстав-
шим после смерти (Пропп 2002: 74 – 76).
Другой момент инициации, связанный с изложением неофитам
так называемого изначального мифа об убийстве тотема, вероятно, от-
ражен в «бычьих» («оленьих», «кабаньих», «медвежьих» и т. п .) играх,
иллюстрированных на стенах «Охотничьего святилища» Чаталхёйюка.
Здесь задействованы две «женщины на корточках» и условная «Горго-

59
на» (ил. 42 – 43) с поднятыми, поднятой и опущенной руками. Анализ
«бычьих» игр подробно приведен ниже, в сравнении с аналогичными
североафриканскими материалами (п. 1 .13).
В рассмотренных выше аргументах (Хозяйка / Хозяин животных,
танец, временные мертвецы, «бычьи» игры) ключ к пониманию фигу-
ры с поднятыми / опущенными руками как эпизода обряда инициации
или мифа, включенного в инициацию, предоставляют фоновые детали,
помещенные вокруг трафаретной фигуры, или мультипликация самих
трафаретных фигур. Но в ряде случаев контекст не дает непротиворе-
чивого спряжения собственно с распластанной фигурой (см. стены с
«рожающими богинями» Чаталхёйюка) или степень его присутствия
пока не улавливается, так что можно сказать, он отсутствует30 (коша-
чьи / рептилии Гёбекли Тепе, фигуры из Калавассос Тенты, Хироки-
тии). Встает вопрос о фигуре как таковой – внутри своих границ этот
знак уже должен был нести основную информацию благодаря именно
данному силуэту (= трафарету) с поднятыми / опущенными конечно-
стями, чаще всего симметричному или квазисимметричному. Почему
именно такой силуэт, в чем его первичное значение? Вполне убеди-
тельного ответа сейчас нет, хотя можно сделать несколько предполо-
жений в пользу его (силуэта) инициационного смысла.
Распластанная фигура – специально выработанная знаковая фор-
ма, обозначающая превращение из человека в животное или наоборот,
что составляет существо инициации (в этом смысле она является ие-
роглифом). По крайней мере, из 56 фигур значительная часть имеет
признаки животных, а другая – признаки людей. Иногда превращение
дается мелкими деталями или намеками: в распластанной хвостатой
фигуре из Гёбекли (47 см) на двух лапах имеются по 5 пальцев (ил. 16);
то же самое свойственно льву на столбе 27 из Гёбекли, слой III (ил. 2);
рельефные «рожающие богини» Чаталхёйюка даются с выступающи-
ми человеческими пупами, но, по данным экспедиции Я. Ходдера, ока-
зались изображениями медведей (примечание 17). Знак распластанной
фигуры подходит сюжету инициации возможностью двойственной
идентификации – и животного, и человека; во многих случаях точно
не ясно, кто это конкретно. Такая неопределенность, недоговоренность
была сознательным действием, так как реализовывала двойственную

60
видовую принадлежность и сохраняла неразглашение информации для
непосвященных.
Распластанная фигура изначально могла мыслиться как изобра-
жение не самого животного, а его шкуры; отсюда сложился извест-
ный трафарет, действительно больше напоминающий разложенную
шкуру, чем животное, для которого такая поза затруднена. Предпо-
ложение об изображении шкур рассматривалось в связи с переоцен-
кой интерпретаций всего корпуса находок Чаталхёйюка (Meece 2006:
12; Peters et al. 2014: 170). Шкуры и перья широко использовались в
обрядах инициации как заместители реальных животных-тотемов.
Вместо того, чтобы «превращаться» в животное, влезая в его чрево,
очень скоро начали надевать его шкуру, заворачиваться, зашиваться
в нее – тотемический характер шкуры несомненен. Неофиты оконча-
тельно сливались с животным-тотемом в момент пляски в его шкуре,
а настоящие покойники иногда хоронились завернутыми в шкуру сво-
его тотема (Пропп 2002: 78, 157, 162, 172 – 173). Хотя обряд погре-
бения в шкуре широко распространен в Египте и вообще в Африке
(Mori 1998: 64; 65, fig. 19; 151, 155, 172; Wengrow et al. 2014: 105),
известен он и на Ближнем Востоке. Так, в Демиркёе (Юго-Восточ-
ная Турция, бассейн Верхнего Тигра; PPNA, рубеж 10 – 9 тыс. до н.
э.) на запястье руки одного из скелетов в двойном погребении сохра-
нилась шкура ящерицы (Rosenberg 2011: 83; 86, fig. 3), что является
сокращенной формой заворачивания в шкуру. Шкуры действитель-
но изображались, начиная как минимум с 10 тыс. до н. э .: в соору-
жении D Гёбекли Тепе, слой III, с поясов обоих центральных стол-
бов 18 и 31 свешиваются рельефные шкуры лис, у которых показаны
задние половины с двумя лапами и хвостом (Becker et al. 2012: 20,
Abb. 8, 9) (ил. 185); на узкой торцевой поверхности одного из пери-
ферийных столбов, столба 43, вероятнее всего, представлена в про-
филь висящая головой вниз рельефная шкура кошачьего (Schmidt
2007: 102; 110, res. 10). В качестве предположения тему шкуры мож-
но дополнить еще темой кожи. Мотив смены кожи (H4) выделяется
Ю. Е . Березкиным среди фольклорно-мифологических устных тек-
стов, распространенных в Африке южнее Сахары около 40 – 30 тыс.
до н. э . и перенесенных второй волной мигрантов из Африки в Азию
(Берёзкин 2013 в: 33 – 36, 275). Семантика смены кожи для челове-

61
ка состоит в приобретении им дальнейшей жизни, что вписывается в
фабулу обряда инициации. Непосредственно через Переднюю Азию
или окружным путем из Южной Азии или Евразии этот мотив мог
оказаться в числе циркулирующих в Северном Леванте в момент пе-
ревода словесных мифологических образов в изображения и создания
культурной традиции «женщины на корточках» как инициационного
знака в эпоху неолитизации (примечание 107).
Как уже упоминалось, расставленные ноги дают метафору входа
(= двери), который составляет неотъемлемый элемент обряда иници-
ации как в общем идеологическом плане, так и в конкретном сексу-
альном. Для Дж. Меллаарта более очевидной была метафора выхода,
выразившаяся в его термине «рожающие богини» применительно к
форме распластанных фигур Чаталхёйюка.
Наконец, распластанная фигура, если она действительно была зна-
ком инициации, могла восходить к древнейшим доязыковым жестам
межчеловеческой коммуникации на стадиях интердикции I, II и сугге-
стии, как их описывал Б. Ф. Поршнев. В первом случае (интердикция
I) наиболее востребованным был жест неустранимого запрета (депри-
вации) трогать, брать, смотреть с обязательной имитацией его, подчи-
нения ему противоположной стороной (Поршнев 2007: 462 – 463). Во
втором случае (интердикция II, суггестия): «Торможение или предпи-
сание какого-либо действия теперь осуществлялось не только голо-
сом, но одновременно и двигательным актом, например, руки (вверх,
вниз), а в какой-то значительной части случаев также показом того или
иного объекта. Так при небольшом числе голосовых сигналов теперь
могло быть осуществлено значительно возросшее число фактически
различимых суггестивных команд» (Поршнев 2007: 450). При созда-
нии ранних визуальных знаков парализовавшие волю, подчинявшие
ее другой воле жесты, взятые из реального человеческого поведения
глубочайшего прошлого, благодаря своему общеизвестному принуж-
дающему смыслу могли быть интегрированы с животными формами,
остававшимися доминирующим языком изображения. Интересно, что
Б. Ф. Поршнев учитывал мнение Н. Я. Марра о древнейшей функции
во многих языках мира слова «рука» не как существительного, а как
глагола повелительного наклонения (Поршнев 2007: 437 – 438). В та-
ком случае, фиксируя экзистенциальную границу, знак «руки вверх /

62
вниз» соответствовал бы экзистенциальному же содержанию события
(инициации?).
Общий вывод, касающийся изображений фигур с поднятыми /
опущенными руками, сводится к тому, что с большой долей вероятно-
сти они эволюционировали из контекста обряда инициации, перво-
начально из животных форм, что и обеспечило им чрезвычайно важ-
ный статус в ходе дальнейшего исторического развития31.
ЮжныйЛевант
Выделение двух культурно-территориальных массивов – северно-
го и южного, – каждого со своими особенностями, произошло после
конца натуфийской культуры, и в этой связи некоторые авторы ука-
зывали на нерелевантность термина «Центральный Левант» (Stordeur
2004: 50; Belfer-Cohen and Goring-Morris 2005: 23), что подчеркивало
культурное «противостояние» этих двух зон (карта 2). Если далее мы
применим те же самые критерии отбора к местам находок в Южном
Леванте (современные Палестина, Израиль, Ливан, Иордания, Синай-
ский полуостров Египта), которые использовались по отношению к
Северному, то есть будем учитывать относящиеся к периоду докерами-
ческого неолита поселения с погребениями и домами, обрядовые пун-
кты со специальными сооружениями в них, мелкую каменную утварь
и оставим наскальные изображения под открытым небом за скобками,
то вообще не найдем на этих территориях какого-либо материала, со-
поставимого с фигурами рассматриваемого иконографического типа.
Держа в голове погрешность, связанную с возможной неполной публи-
кацией находок и другими техническими препятствиями, тем не менее
рискну заключить, что в основном массиве информации такого рода по
Южному Леванту не выявлено не только «женщин на корточках»,
но и просто фигур с поднятыми / опущенными руками. Разницу
между Северным и Южным Левантом в том, что касалось духовной
жизни – ритуалов, символов, знаков, и особенно «искусства», нельзя
объяснить недостаточными или неравномерными исследованиями. На-
пример, на 2011 г. по подсчетам М. Оздогана и др. во всей Анатолии
было раскопано 54 неолитических пункта, а к югу от нее – более 400
(Özdoğan et al. 2011 a: VIII). Некоторое число из этих 400 составля-
ют северосирийские, относимые в настоящей работе к культурному
региону Северного Леванта, но и после их вычета Южный Левант по

63
степени археологического изучения выигрывает за явным преимуще-
ством, однако одновременно далеко отстает от Северного по степени
присутствия художественных (в нашем смысле слова) объектов. Та-
ким образом, мы сталкиваемся с выраженным явлением, требующим
изучения и объяснения. Оно в целом уже констатировалось многими
исследователями, предполагавшими те или иные его причины. Так,
указывали на несовпадающие по темпам формирования и конкретному
содержанию территориальные и социальные отношения в Северном и
Южном Леванте (Benz 2012: 178; Benz and Bauer 2013 a: 19; 20, endnote
3), в частности, опережающий рост разрыва в материальной культуре
различных групп людей (степень «неэгалитарности») на севере, реа-
лизовавшийся в предполагаемую структуру простого вождества куль-
туры Гёбекли (Bar-Yosef 2014: 305); на бóльшую концентрацию насе-
ления на севере (Bar-Yosef 2014: 304); на многообразные, в том числе
мегалитические, формы архитектуры в Северном Леванте, специально
создававшиеся ради ритуалов и визуализации символических пред-
ставлений (Boyd 2005: 25; Kafafi 2005: 33 – 34; Levy 2005: 37 – 38);
на развитые, эмоционально яркие фигуративные, композиционные
изображения в Северном Леванте (Fujii 2008: 9, 15; Belfer-Cohen and
Goring-Morris 2011 a: 92 – 93; Benz and Bauer 2013 a: 13). Специально
стоит упомянуть краткую заметку Д. Шмандт-Бессера, характеризую-
щую специфику Северного Леванта. Она призывает отнестись к тер-
мину К. Шмидта «иероглифы», примененному им для характеристики
абстрактных знаков и изображений животных Гёбекли Тепе, не как к
фигуре речи, а как к реальности, как ко второй символической системе
на Ближнем Востоке (первая – система счёта при помощи геометри-
ческих «жетонов»), для которой необходимо составить соответствую-
щий каталог (Schmandt-Besserat 2005: 39). Если бы такой каталог был
составлен, в него следовало бы внести также и категорию «фигура с
поднятыми / опущенными руками» с разновидностью «женщина на
корточках», так как на примере данного конкретного сюжета проти-
вопоставление Северного и Южного Леванта проявилось едва ли не
крайним образом.
История рассматриваемого жеста рук еще далеко не закончена –
обильный материал происходит из Северной Африки. Однако, чтобы
к нему перейти, необходимо как-то объяснить одну примечательную

64
особенность, свойственную Южному Леванту и Аравийскому полуо-
строву: фигуры с поднятыми / опущенными руками все же встречаются
здесь во множестве, но только, во-первых, в естественном ландшафте,
под открытым небом – как наскальные изображения, и, во-вторых, в
более позднее время. Возьмем выборочно несколько подтверждающих
примеров из числа основных известных на сегодня кластеров наскаль-
ных изображений в разных регионах Южного Леванта (карта 5).
Килва (близ границы с Иорданией, Саудовская Аравия) в севе-
ро-западной части Аравийского полуострова, была исследована немец-
кой экспедицией в 1934 г., ее графические и фотоматериалы хранятся
в архиве Института Фробениуса во Франкфурте-на-Майне. Местность
известна крупным скоплением наскальных петроглифов, среди кото-
рых, судя по проведенному мной просмотру упомянутого архива, име-
ются несколько интересующих нас фигур. а) Человек под животом бо-
лее чем двухметрового быка показан в позе «женщины на корточках»
с обеими поднятыми вверх и сомкнутыми руками, держащими палку
(BFkatalog N. d.*: Register Nr. FoA 12-0017, FoA 12-KB04 -36, FBA-B
02342, FBA-B 02343, FBA-B 02344, FBA-D4 02397) (ил. 54). Эта сцена
перекрывает несколько оконтуренных тонкими линиями фигур других
животных, что говорит о ее относительно более позднем происхож-
дении. б) Маленькая антропоморфная полуфигура анфас с поднятыми
вверх руками сидит на спине крупного горного козла, данного в пол-
ный профиль (BFkatalog N. d .: Register Nr. FoA 12-0001, FBA-C 02366,
FBA-D2 02388, FBA-D2 02393) (ил. 55). И если козла, как и предыду-
щего быка, относят к древнейшему стилю I по классификации Э. Ана-
ти32, то антропоморфная полуфигура, вероятно, добавлена позже и мо-
жет датироваться периодом бронзы33
. в) Две женские (?) фигуры стоят
рядом, одна из них с поднятыми вверх руками, другая с руками, опу-
щенными вниз, на талию (BFkatalog N. d .: Register Nr. FBA -B 02331).
г) «Женщина на корточках» и две лающие собаки: обе руки фигуры
подняты вверх, поза аналогична позам фигур на сосуде с «танцующи-
ми» из Невали Чори, сама она дана в кошачьей (?) маске и с чем-то
свисающим между ног (BFkatalog N. d .: Register Nr. FBA-Div 02363)
(ил. 56). Изображение можно было бы расценить как близкий аналог
* Здесь и далее N. d . обозначает No date / Без даты.

65
«женщин на корточках» докерамического неолита, если бы не пока-
занные в качестве экипировки предметы, похожие на ножны (на талии)
и меч (в руке), говорящие скорее всего о бронзовом веке (примечание
33). В целом все четыре изображения из Килвы, вызывают сомнения
в отношении возможности слишком ранних датировок, поскольку в
них присутствуют композиционная связь фигур, намерение передать
некий сюжет, предметы, не свойственные временам докерамического
неолита34.
Д. Айзенберг-Деген с коллегами, систематически изучая наскаль-
ное искусство центральных районов пустыни Негев (Израиль), утвер-
ждают, что его появление здесь не может быть раньше, чем 6 тыс. до
н. э ., при этом большинство сцен они относят ко временам от ранней
бронзы (3 тыс. до н. э .) и позже (Eisenberg-Degen and Nash 2014: 274).
Часто встречающиеся фигуры с поднятыми руками они считают муж-
скими из-за изображения фаллоса между ног, при этом поднятые руки
фигур замещали, по их мнению, отсутствующее оружие (Eisenberg-
Degen and Nash 2014: 273). Авторы публикуют подобные сцены с
«женщинами / мужчинами на корточках», найденные во время их по-
ездки в Хар Карком, расположенный близ границы Израиля и Египта
(Eisenberg-Degen and Nash 2014: 264, fig. 6; 268, fig. 10 – перевернуть на
90°). Надо сказать, что мужская их природа не всегда так очевидна, как
считают авторы: в первой сцене (fig. 6) между ног рогатого человека по
вертикали появляются две шарообразные формы, как бы выпадающие
оттуда, наподобие аналогичных форм, регулярно изображавшихся в
Бонджуклу, Чаталхёйюке, Хаджиларе (примечание 15). Однако мел-
кий размер фигур в Негеве, манера их изображения в виде линейных
«человечков», вовлеченность в композиционные сцены говорят дей-
ствительно в пользу периода, близкого к эпохе бронзы.
Уже упомянутое плато Хар Карком на юге Негева с 1980 г. иссле-
довалось Э. Анати. Фигуры с поднятыми руками здесь массово появля-
ются на скалах в периоде, определяемом им как «Комплекс бронзового
века» (BAC – Bronze Age Complex) и датируемом ок. 4300 – 2000 гг.
до н. э. (Anati 2013: 23, chart 1), что соответствует стилю IV-A по его
классификации: «Одна из сцен, повторяющихся несколько раз, – это
человеческое существо с поднятыми вверх руками в позиции почита-
ния перед простой линией или абстрактным знаком» (Anati 1999: 27)

66
(ил. 58). Среди этих существ встречаются стоящие мужчины (кинжал
на поясе), данные полным силуэтом, и упрощенные «человечки», в
том числе присевшие, типа «женщин на корточках» (Anati 1999: 27; 29,
справа; 30, справа).
А. Беттс в обзоре наскальных изображений Сирии и Иордании так-
же упоминает, что для них характерны схематизированные антропом-
орфные фигуры «с разведенными ногами и поднятыми вверх руками»
(Betts 2001: 800). Раскопки самой А. Беттс в пункте Дувейла на востоке
Иордании добавляют крайне существенную информацию к хроноло-
гической схеме Э. Анати (примечание 32). В этом временном лагере
охотников на камнях, составляющих регулярную кладку стен, очагов,
вымостки, она обнаружила гравированные изображения, случайно
здесь оказавшиеся и выполненные еще до того, как камни стали стро-
ительным материалом (Betts 1987). Таким образом, для них была по-
лучена определенная датировка, соответствующая стратиграфическо-
му слою позднего докерамического неолита В (LPPNB), около конца
8 тыс. до н. э . (Betts 1993: 44)35
. Динамичные контурные рисунки газе-
лей и лошадиных, нанесенные очень тонкими линиями (ил. 59), могут
быть сопоставлены только с самым древним стилем I-A по классифи-
кации Э. Анати (Betts 1987: 223), который тем самым соответствует
концу 8 тыс. до н. э . Но в этом стиле нигде пока не найдены рассма-
триваемые фигуры с поднятыми / опущенными руками, а их аналоги
из Килвы, Хар Каркома, Саудовской Аравии, приведенные выше, вы-
полнены толстыми резными линиями или выбивкой (стили I-B, I-C и
позже) и должны быть существенно моложе конца 8 тыс. до н. э ., то
есть в лучшем случае приходиться на 7 – 6 тыс. до н. э .
Таким образом, в общей протяженной картине докерамического
неолита Южного Леванта (ок. 10 – 7 тыс. до н. э.) вплоть до его фи-
нальных стадий на поселениях вообще нет наших фигур с поднятыми
/ опущенными руками – они начинают появляться на следующем хро-
нологическом горизонте – от 7 тыс. до н. э . и позже, при этом появлять-
ся в основном на скальных поверхностях и керамике. В Северном же
Леванте и Анатолии они присутствуют с самого начала на поселениях
и, вероятно, одновременно или позже в пещерах. То есть можно пред-
положить, что они распространились с севера на юг Ближнего Востока
в связи, во-первых, с соответствующими перемещениями населения и,

67
во-вторых, с появлением керамики, декор которой играл роль универ-
сального перетекающего потока информации36. Говоря о перемеще-
ниях населения, сошлюсь на главу «Великий исход» известной книги
Ж. Ковэна «Рождение богов и происхождение земледелия», в которой
описаны причины этой динамики и конкретные векторы диффузии.
По Ж. Ковэну, примерно со середины 8 тыс. до н. э . (конец MPPNB,
LPPNB, PPNC и PN) хозяйственная и социальная жизнь Ближнего Вос-
тока приобретает повышенную мобильность (карта 1): люди движутся
с запада (прибрежный Левант) на восток, осваивая лакуны Сирийской
пустыни, с востока (Юго-Восточная Анатолия) на запад (Центральная
Анатолия), из Центральной Анатолии – дальше, в Европу, из Северной
Месопотамии – в Южную, из Леванта – на Аравийский полуостров, в
Северную Африку и т. д . (Cauvin 2000: 137 – 206; см. более поздние
обзоры: Bartl 2012; Banning 2012; Baird 2012; Drechsler 2012; Özdoğan
2011). Основные причины мобильности: полное развитие скотовод-
ства, потребовавшее отгонных и кочевых форм, что постепенно отде-
ляло часть населения от оседлой жизни, т. е . от прежней локализации;
полное развитие земледелия, приведшее к реальному росту численно-
сти населения, увеличению его плотности и перемещениям в поисках
новых территорий; климатические изменения, которые эволюциониро-
вали в сторону уменьшения влажности, сдвигов в привычных соотно-
шениях почв и растительности если не во всех, то во многих ареалах
Ближнего Востока, особенно в зоне засушливого и полузасушливого
климата, широтная граница которой проходила по равнинам Северной
Месопотамии – Северного Леванта (Campbell 2012: 418 – 419). До уста-
новления современной степени аридности оставалось еще несколько
тысячелетий (примерно до середины – конца 5 тыс. до н. э.), но в це-
лом климат неуклонно иссушался. В ходе этих диффузных процессов
естественным образом возникла тенденция к некоторой унификации,
стандартизации, упрощению культуры (Cauvin 2000: 217). В контек-
сте нашей темы это коснулось рассматриваемых фигур с поднятыми /
опущенными руками, которые потеряли локальную приуроченность к
северу Ближнего Востока и постепенно стали «всеобщим достоянием».
Их распространение наверняка сопровождалось словесными поясне-
ниями, полнота и смысл которых с течением времени снижались и де-
формировались, объем знаний, восходящих к живым практиковавшим-

68
ся обрядам, утрачивался. Происходила адаптация, вторичное развитие
этого элемента культуры в новых сообществах. Описанная ситуация
соответствует процессу стимулированной трансформации культур-
ной традиции – трансформации, шедшей постепенно под влиянием с
севера, и отличается, таким образом, от спонтанной трансформации,
то есть от изначального введения фигур с поднятыми / опущенными
руками в расширенном Северном Леванте (см. оба понятия: Арутю-
нов 1985: 33 – 34). Миграция части населения с Ближнего Востока в
Северную Африку, привела к следующему пику их (фигур) истории в
наскальном искусстве Сахары.
СевернаяАфрика(карта5)
Территории нынешних Алжира, Ливии, Египта, Нигера, Чада,
большая часть которых занята пустыней Сахара, в 9 – 5 тыс. до н. э .
(период Зеленой Сахары) покрывали влажные и сухие саванны с раз-
бросанными по ним преимущественно между 17 и 26 параллелями
несколькими горными массивами: Тассили (юго-восток Алжира), Та-
драрт Акакус и Мессак (юго-запад Ливии), Джадо (Нигер), Тибести и
Эннеди (Чад), Джебель Увейнат (перекресток границ Ливии, Египта
и Судана), Гилф Кебир (юго-запад Египта) и др. (Gallinaro 2013: 351,
fig. 1 с картой). Эти горные хребты и плато стали вместилищами ты-
сяч наскальных и пещерных изображений в техниках гравировки и жи-
вописи, которые специалисты традиционно делят на пять категорий:
стиль «Дикой африканской фауны» (или древнего африканского быка
Bubalus’а), стиль «Круглых голов», пастушеский стиль (или стиль «До-
машнего быка»), стили «Лошади» и «Верблюда». Последние два отно-
сятся ко 2 – 1 тыс. до н. э . и не будут нас интересовать, в первом почти
отсутствуют человеческие изображения, поэтому можно сконцентри-
роваться на «Круглых головах» и пастушеских сценах. Здесь фиксиру-
ется заметное количество фигур с поднятыми / опущенными руками и
«женщин на корточках», некоторые из них находятся внутри в той или
иной степени выраженного ближневосточного контекста – это могут
быть отдельные характерные предметы, позы людей и животных, типы
общей композиции, известные по Ближнему Востоку. Ниже в настоя-
щем разделе рассматриваются персонажи с поднятыми / опущенными
руками только в связке с таким ближневосточным контекстом, кото-
рый является дополнительным аргументом в пользу миграции данных

69
фигур с Ближнего Востока. Серьезным препятствием при обращении
к сахарским материалам являются вопросы хронологии вышеперечис-
ленных стилей, по которым специалисты категорически расходятся.
Так, начало «Круглых голов» Ф. Мори относит едва ли не к концу
плейстоцена – началу голоцена (10 тыс. до н. э.) (Mori 1998: 183), С. ди
Лерниа c коллегами хронологические границы стиля определяют при-
мерно 8 – 6 тыс. до н. э. (di Lernia 2012: 32, fig. 13; 33 – 34; di Lernia 2013
a: 176, table 1; 177 – 180; Biagetti and di Lernia 2013: 310, fig. 3 и др.),
Ж.-Л. Ле Келек – серединой 6 – серединой 5 тыс. до н. э. (Le Quellec
2013: 39, fig. 2 .14; 38 – 40; Le Quellec 2016: 69, table 4), а А. Муццо-
лини–5
–
3 тыс. до н. э . (Muzzolini 2001: 629, fig. 19 .17; 606, 629 –
630) – при этом все основываются на корпусе радиокарбонных или
люминисцентных дат37, интерпретируя их, однако, в соответствии со
сложившимися собственными представлениями. Поэтому обоснова-
ние выбора датировок будет дано по каждому из нижеследующих при-
меров отдельно.
Еще несколько предварительных слов необходимо сказать об осо-
бом соотношении памятников под открытым небом (наскальных изо-
бражений), с одной стороны, и памятников в искусственно созданном
архитектурном пространстве (жилом, погребальном) с традиционным
набором предметов материальной культуры (дома, орудия, посуда
и пр.), с другой, в качестве источников при реконструкции истории
Сахары. Если на Ближнем Востоке вторые безальтернативно играют
главную роль, то в Сахаре раскопки жилых сооружений и погребений
возможны на ограниченных участках твердой поверхности, прилега-
ющих к тем же горным массивам, на горных террасах, под скальными
навесами. Эти раскопки находятся в относительно начальной стадии,
в то время как количество наскальных изображений не поддается уче-
ту. Среди наиболее существенных результатов таких раскопок послед-
него времени – сезонный лагерь под скальным навесом в Такаркори
(южный Тадрарт Акакус, Ливия), где получен большой спектр радио-
карбонных дат, найдены каменные основания полукруглых сооруже-
ний диаметром до 4 м, 15 погребений женщин и детей в жилой части
лагеря, керамика от 9 тыс. до н. э . и далее, сохранившиеся фрагмен-
ты плетеных корзин и веревок, терочные камни для растирания кра-
сок, каменные, костяные и 1 деревянный предмет со следами красок

70
(Biagetti and di Lernia 2007; Biagetti and di Lernia 2013), в том числе в
слоях 7590 – 5700 гг. до н. э . 174 окрашенных предмета (di Lernia et al.
2016: 384, table 1), что является абсолютным большинством по отноше-
нию к их аналогам в прочих слоях. Крупные стационарные каменные
сооружения раскопаны также под навесами Ти-н -Торха и Фоццигиа-
рен, терочные камни и деревянный шпатель со следами красок извест-
ны из Уан Афуда (Mori 1998: 71), Уан Табу и Фоццигиарена (di Lernia
2013 a: 177 – 178) в том же Акакусе. Исследованы пигменты, связу-
ющие (предположительно молочный казеин) этих красок (di Lernia et
al. 2016). С. ди Лерниа считает, что полученные артефакты являются
косвенным доказательством в пользу связи такого археологического
контекста с первым живописным стилем наскального искусства – сти-
лем «Круглых голов» (di Lernia 2012: 32 – 33), который представлен
своими классическими изображениями как раз в Центральной Сахаре –
в Тассили и Акакусе. На скальных поверхностях упомянутых навесов,
за исключением Такаркори, есть фрески в стиле «Круглых голов». Тем
самым приведен существенный косвенный аргумент в пользу датиров-
ки «Круглых голов» 8 – 6 тыс. до н. э.
1.13 . Скальный навес Афа II или Тин Барсаула II38 (Юго-Западная
Ливия, Тадрарт Акакус; поздний стиль «Круглых голов», вторая поло-
вина 7 – начало 6 тыс. до н. э. (?)). По задней стене навеса разбросаны
6 живописных композиций, между которыми – пустые поверхности;
на щеке расщелины-входа в небольшую пещеру имеется еще одно
изображение (итого – 7 композиций). Фрески относятся к концу сти-
ля «Круглых голов», который значительно отличается от его раннего
классического варианта с крупными стоящими или плавно идущими
фигурами, почти бездеятельными и редко сопровождаемыми живот-
ными или обилием предметов. На одной из 7 фресок обрезанные рога
быка или коровы и поводок, на котором это животное спокойно ведет
женщина, предположительно говорят о его доместикации (Campbell
and Coulson 2009: 167 – 170), что может свидетельствовать в пользу
создания фрески около начала пастушеского периода. Благодаря стра-
тифицированным материалам поселения в Такаркори, расположенного
в одном регионе с Афа II, установлено, что кости самых ранних до-
машних коров, овец и коз относятся там ко второй половине 7 тыс.
до н. э., между 6450 – 6250 гг. до н. э. (di Lernia 2017: 16) или между

71
6370 – 6100 гг. до н. э . (Dunne et al. 2018: 150, table 1; 155). Как считает
С. ди Лерниа, стиль «Круглых голов», созданный полуоседлыми охот-
никами-собирателями на рубеже 9 – 8 тыс. до н. э., в конце 7 – начале
6 тыс. до н. э . усваивается также первыми неолитическими пастуха-
ми Сахары, то есть он характерен для обоих периодов на их стыке (di
Lernia 2012: 34).
«Женщины на корточках» в контексте «бычьих» игр. Фреска с
большим быком / коровой, написанным (-ной) бордовым цветом, явля-
ется самой крупной из семи (Mori 1998: 233; 235 – 238, figs. 187 – 194;
Jelínek 2004: 83 – 84; 100 – 102; 153, fig. 97; Campbell and Coulson 2009:
165, fig. 2 and pl. H 1; Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin
Barsaoula II, photos 3 – 3239). В центре левой половины фрески (правую
половину занимают неясные рисунки-знаки, не дающие прямых пред-
метных корреспонденций) – безрогий бык / корова (более 1 м) с накло-
ненной головой, отставленным хвостом и обвисшим животом, вокруг
размещены около 30 человеческих фигур в движении, среди них сидят
четыре «женщины на корточках» (ил. 60 – 62). Цвет фигур имеет раз-
ную интенсивность, в нескольких местах они перекрывают контуры
быка / коровы (далее всюду – быка) и друг друга, – все это может го-
ворить об их некоторой разновременности (Campbell and Coulson 2009:
165); фигуры отличаются также по размерам в 2 – 3 раза. 4 крупные и
3 средние фигуры намеренно касаются или почти касаются быка (тя-
нутся к нему) (ил. 62 – 7
–
12 и акробат без номера над холкой быка), в
том числе две делают это с помощью палок или инструментов (сидя-
щая под хвостом, наклонившаяся к передней ноге (ил. 62 –
9, 11
)), три
верхние выглядят как акробаты, прыгающие через быка, одна женская
фигура сидит с поднятой (-ыми) рукой (-ами), касаясь живота быка (ил.
62–12
, 63), другая ведет его за поводок (ил. 63)40
. Эти 7 фигур задают
прямое взаимодействие с быком – основу сюжета, в котором живот-
ное провоцируется болевыми ощущениями. Вокруг ближнего к быку
круга людей движение разнонаправлено и хаотично: несколько фигур
наклонены вперед по диагонали под различными острыми углами, они
падают, летят к земле, трое расположены головами вниз в позе ныряль-
щиков (ил. 62 – 5, 7, 19)
41
. В правом нижнем углу на одном горизонталь-
ном уровне сидят три «женщины на корточках»: две из них в масках
животных с головами, повернутыми налево. Четвертая «женщина на

72
корточках» сидит ниже обвисшего живота быка, на голове – птица, го-
лова повернута налево, одна рука вверх, другая перекрыта соседней
фигурой (ил. 62 –
6, 13, 14
, 63). А. Кемпбелл и Д. Каулсон, визуально об-
следовавшие фреску, заметили тусклые следы белых декоративных
линий на задних ногах и, возможно, челюсти быка, а также на трех
человеческих фигурах (Campbell and Coulson 2009: 165).
Не только сам сюжет, очевидно, передающий одно и то же обрядо-
вое действие, но и форма его реализации повторяют композиционный
тип изображений на стенах двух «Охотничьих святилищ» Чаталхёй-
юка Восточного, F.V .1 и А.III .1 (п. 1 .10 – 2)42
. В последних живопис-
ная лента, переходящая со стены на стену прямоугольных помещений,
строится как набор нескольких узловых эпизодов, состоящих из срав-
нительно крупного животного и мелких человеческих фигур, раздра-
жающих его прикосновениями рук, предметов, прыжками и т. п . Стены
отличаются по количеству и размерам этих животных, направлению их
движения: так, на западной стене первого помещения F.V.1, послужив-
шего образцом для более позднего А.III .1, олень, лань и кабан (все –
справа) противостоят более крупному оленю (слева); на 2/3 северной
стены – огромный красный зубр / бык с головой направо (на восток), на
1/3 той же стены, в северо-восточном углу, – олень и кабан, на юге вос-
точной стены – странный розовый «лев» (ил. 71) и т. д. (Mellaart 1966:
184–191;187,fig.10;pls.LIa,LIIa,b,LIIIa,b,LIVa,b,LVa,LVII,LIX
a, b, LX a, b, LXI a, b) (ил. 65). Большой «красный бык» северной стены
мог послужить прототипом для фрески из Афа II – помимо прочего у
него такой же обвисший живот и отставленный хвост, под которым
так же виден полустершийся человек (ил. 66 – 68). Примерно совпа-
дает количество фигур вокруг быка в турецкой Конье (F.V .1) и ливий-
ском Акакусе (около 30), фигуры даны в иконографически похожих
вариантах движения: наклонены по диагонали, падают вперед, в севе-
ро-западном углу F.V .1 имеются две горизонтально расположенные
фигуры, «плывущие» справа налево (ил. 70). В Чаталхёйюке «женщина
на корточках» сидит не под центральным зубром (= быком) на север-
ной стене F.V .1 (ср.: Афа II), а под ланью на северном конце западной
стены (ил. 42), второй такой же персонаж расположен от нее по диаго-
нали помещения, на восточном конце южной стены (ил. 43). Для них,
как в Афа II, так и в Чаталхёйюке, характерна некоторая выключен-

73
ность из общей хаотической динамики за счет статичной фронтальной
позы.
Присутствие периферийных «женщин на корточках» на фресках
ставит вопрос об их функции в разворачивающемся действии и о са-
мом действии-обряде. Является ли этот сюжет частью обряда иници-
ации? Абсолютное большинство его участников – мужчины, возраст
которых, однако, не акцентирован так, чтобы сказать о них «юные».
Еще Дж. Меллаарт, описывая фрески помещения F.V.1, неоднократно
повторял, что изображена не настоящая охота, а травля зверей опре-
деленным корпусом мужчин (Mellaart 1966: 186 – 189). Сюжет из са-
харского навеса Афа II рассматривался также как ритуальные прыж-
ки через быка, распространенные в Средиземноморье (Campbell and
Coulson 2009: 167 – 170; Jelínek 2004: 83 – 84, 100 – 102). Игровая трав-
ля животных перед их жертвоприношением практиковалась в раннее
историческое время, но для нашего периода надо говорить, видимо, о
подготовке к жертвоприношениям тотемных животных, в частности,
быка (Афа II), быка и других животных (Чаталхёйюк). Однако речь
скорее может идти не о рядовом жертвоприношении, совершавшемся
всем кланом одного тотема с некоторой периодичностью, а о фиксации
мифа о первом убийстве тотема – одного из основных мифов, сооб-
щаемых неофитам во время обряда инициации. В этом случае фрески,
подобные рассматриваемым, и были визуальным переложением мифа,
адресованным посвящаемым. «Уже в древних культурах обрядовая
смерть подкреплялась изначальным мифом, который заключался в сле-
дующем: Сверхъестественное Существо, чтобы «обновить» людей, их
убивает и воскрешает «другими»; люди убивают это Сверхъестествен-
ное Существо, и затем вокруг этой драмы возникают тайные обряды;
точнее, насильственная смерть Сверхъестественного Существа стано-
вится главным таинством, которое воспроизводится при каждом новом
посвящении. Обрядовая смерть, таким образом, является повторением
смерти Сверхъестественного Существа, основателя мистерий» (Элиа-
де 1999: 323). То есть неофит не просто по каким-то причинам прогла-
тывается и выплевывается тотемом, но повторяет его путь: сливается
с ним, чтобы быть убитым как он (быть расчлененным) и так получить
часть его «святости». В этой ситуации фигуры «женщин на корточках»
(= жрецов-шаманов) и происходящее в сюжете вокруг больших живот-

74
ных можно предположительно считать намеренно смонтированными
на одной плоскости событиями двух разных временных планов, где
первые играют роль рассказчиков-свидетелей о давно случившемся
втором, как бы говоря неофиту: «Вот так это было». С другой стороны,
«женщины на корточках» в отсутствии письменности могли быть про-
сто знаками обряда инициации («печатями»), подтверждающими, что
данная фреска рассказывает именно об изначальном мифе и должна
восприниматься как достоверный рассказ. Надо признать, что роль их
в многофигурных «бычьих» композициях незначительна в отличие от
роли в «Здании с львиными стелами» Гёбекли Тепе. В первом случае
они просто маркируют изображение как фрагмент инициации, где уби-
ваемый тотем-животное выходит на главный план, во втором – несут
важнейшую функцию неминуемого пропускного пункта на пути к то-
тему / от тотема, который (тотем) невидим (вместо него – пустота меж-
ду двумя стелами?). Это их «измельчание», бытовизация в дальнейшем
только усиливаются.
Встает также вопрос о механизме передачи информации, об усло-
виях появления подобных изображений в разных географических точ-
ках. Чтобы появилась фреска в Афа II, достаточно ли было подробно-
го рассказа об изначальном мифе или необходимо также присутствие
людей, видевших своими глазами фрески Чаталхёйюка? Что переда-
валось – словесные или визуальные формы? Только первое поколение
мигрантов в случае быстрой миграции могло опираться на зрительную
память при создании изображений, последующие поколения эксплуа-
тировали уже то, что успевало создать первое поколение (если успе-
вало) и подробные рассказы об эталонном изображении. Вероятно,
были какие-то иконографические образцы отдельных фигур (бегущие
(ил. 69), падающие, «ныряющие», «плывущие», сидящие под хвостом,
прыгающие через спину и т. п .) на каменных, деревянных пластинах,
на тканях, коже (?) или были специальные люди, сохранявшие в памяти
все детали изображения, включая пропорции элементов композиции,
типы действий фигур и т. п ., и обучавшие других воспроизведению об-
разцов. Стилистическая разница «охотничьих» фресок Чаталхёйюка и
их сахарского аналога ясно видна (цвет, пропорции фигур, специфика
линий контуров) и ощущается как «чужая рука», являясь результатом
многих возможных факторов: смены поколений, культурной / биоло-

75
гической ассимиляции с местным населением, неровной скальной по-
верхности, действия разных средовых условий и пр.
Комментарии: Большая «бычья» фреска43 с сюжетом травли
быка не является уникальной. Ее аналоги обнаружены в соседнем Афа
III, в Вади Имха (оба – Тадрарт Акакус, Ливия), Сефаре (Тассили н-Ад-
жер, Алжир), Вади Сура II или Пещере Зверей / Чудовищ (Гилф Ке-
бир, Египет) (все – см. ниже). Их общим прототипом представляется
«Охотничье святилище» F.V .1 Чаталхёйюка.
1.14 . Скальный навес Афа III или Тин Барсаула I44 (Юго-Западная
Ливия, Тадрарт Акакус; поздний стиль «Круглых голов», вторая поло-
вина 7 – начало 6 тыс. до н. э. (?)).
1) Человек с поднятой вверх рукой в контексте «бычьих» игр.
Фреска представляет собой сокращенный вариант «бычьей» компо-
зиции, корректное описание которой затруднено из-за как минимум
трех слоев живописных наложений, сосредоточенных в одном месте.
Достоверно можно говорить о большом быке с гротескно обвисшим
животом, под которым видны три фигуры разного времени с подня-
тыми руками (ил. 72). Из них большая левая – самая ранняя и, видимо,
написана до появления быка; две другие – меньшие, одна написана по-
верх другой, у них четко видны две поднятые руки на двоих, почти ка-
сающиеся быка, положение оставшейся пары рук неясно; только одна
из фигур одновременна быку. Сзади на животное напрыгивает другой
человек, держась за его хвост (ил. 73), две фигуры в одинаковой позе
бега с выставленной вперед прямой ногой даны перед мордой быка и
над его хвостом (две такие же можно различить под ним, но на внуши-
тельном расстоянии)45. Связь остальных фигур, как человеческих, так
и животных, с быком или неочевидна, или отсутствует (Round Head
Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula I, photos 18 – 27; Mori 1998:
239 – 240, figs. 196 – 197). Изображение тела животного строится на
контурном рисунке, в границах которого центральная часть с животом
геометрически расчерчена на неравные сегменты, а передняя часть с
головой покрыта узором из мелких волнистых линий, вследствие чего
бык выглядит «просвечивающим», ажурным – это отличается от фре-
ски из Афа II, где силуэт быка дан сплошным цветом. По всей види-
мости, пустые полости живота откровенно обозначают места внутри
тотема, предназначенные для глотаемых неофитов. Такие же пустые

76
полости внутри животов фиксируются у известных хищных птиц на
фресках из помещений VIII.8, VII.8 и VII.21 Чаталхёйюка (п. 1 .10 – 2)
(ил. 45 – 46). Узор из волнистых линий в данном случае и узор вообще
на теле ритуального животного, вероятно, имеет отношение к симво-
лике сети (пп. 1 .14 – 2 и 1.15).
2) Человек с поднятыми вверх руками в животе быка в контексте
«бычьих» игр. Фреска с двумя лиловыми быками (коровами?), располо-
женными один под другим (Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus:
Tin Barsaoula I, photos 28 – 35; Mori 1998: 239, fig. 195; di Lernia 2012:
31, fig. 12). Быки отличаются от предыдущих позой летящего бега при
вытянутых по горизонтали передних и задних ногах, вследствие чего
гипертрофированные животы провисают ниже нижних точек ног (ил.
74). Вокруг них развивается обычная активность «акробатов», особен-
но показательная у верхнего быка: две более интенсивные по цвету и,
возможно, еще две полустершиеся фигуры прыгают через его спину,
одна фигура несется прямо ему навстречу, другая, согнувшись углом,
трогает его переднюю ногу (ил. 75). Уникальным является нижний
бык, в обвисший живот которого внедрены голова и шея стоящей че-
ловеческой фигуры, при этом ее руки, поднятые симметричными дуга-
ми вверх, очерчивают контуры этого же живота (Round Head Catalogue
N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula I, photos 32 – 33). Тем самым человек
одновременно показан и как поднимающий животное на вытянутых ру-
ках, и как проглоченный им (ил. 76)46
. В этой связи уместно вспомнить
графический трюк чаталхёйюкской «школы», состоящий в синхрон-
ном извлечении из одной и той же формы двух сюжетов в зависимости
от переключения зрителем визуальных акцентов (п. 1.07 и примечание
15). Оба быка – верхний и нижний – имеют многочисленные пустые
полости внутри силуэтов, для показа которых использован прием чер-
тежа в разрезе. Между светлыми полостями проходят разделительные
ленты лилового цвета. Оставшаяся поверхность силуэтов двух живот-
ных занята белым геометрическим орнаментом; у верхнего быка он в
виде регулярного пунктира47, у нижнего выцвел до неразличимости.
Пунктирный декор верхнего быка повторен на некоторых человече-
ских фигурках «акробатов» вокруг него; ноги быков орнаментированы
отдельными мотивами: так, у верхнего быка четко видны на задних
ногах «наколенники», состоящие из коротких белых вертикальных ли-

77
ний – такую же раскраску ног носили некоторые люди на сахарских
фресках (Сефар, Тассили, юго-восток Алжира: Round Head Catalogue
N. d .: Algeria Tassili: Sefar Noir, photos 17 – 18; Пещера Вади Афар, Ака-
кус, юго-запад Ливии: Round Head Catalogue N. d.: Libya Acacus: Wadi
Afar la Grotte, photos 30 – 33; Ниола Доа, Эннеди, Чад: Soleilhavoup
1991: fig. 22). Декорирование животного «человеческими узорами»
или единообразное декорирование животного и человека одним пере-
ходящим узором косвенно указывает на их сродство (ср. также данные
о следах белых линий на фигурах быка и людей из Афа II в п. 1 .13), на
человеческую природу тотемических «быков» и на «бычью» природу
участвующих в обряде людей48
. Сам по себе факт декорирования си-
луэтов животных контрастными белыми орнаментами отсылает нас к
символике сети, плетения, которая изначально встречается в ряде па-
мятников неолита Ближнего Востока как метафора оперенья хищной
птицы-тотема, зубов тотема, иначе говоря, ловли тотемом неофита.
Возможно, ноги, расчерченные специальным образом, можно также
отнести в эту группу. Комментарии: Фиксируется появление нового
графического символа в Сахаре – человека, поднимающего быка / коро-
ву. В неолите Ближнего Востока он не известен, а в Северной Африке
периода Древнего Египта будет играть некоторую роль в мифологи-
ческом сюжете о боге Шу, держащем на вытянутых руках богиню
Нут – Небесную Корову, глотающую и выплевывающую своих детей
и покрытую звездчатым орнаментом. Чтобы понять, родился ли он
как остроумная догадка художника из «бычьих» игр чаталхёйюкского
типа, на которых фигуры людей касаются одной / двумя руками жи-
вотов «быков», и тем самым – из контекста инициации, необходимо
собрать гораздо более репрезентативный материал, особенно учиты-
вая магрибские аналоги этого мотива (примечание 46).
3) Фигура с опущенными руками и горизонтально расставленны-
ми ногами («рожающая богиня») в вероятном контексте «бычьих»
игр (?). Фреска со стершимся крупным животным и мелкими фигурка-
ми людей под ним и слева от него (Round Head Catalogue N. d .: Libya
Acacus: Tin Barsaoula I, photos 46 – 49). От животного остался отно-
сительно четкий контур спины, еле видимые следы задних ног и, как
кажется, обвисшего живота. О его видовой принадлежности, о том,
что это определенно «бычья» сцена, наподобие предыдущих, говорить

78
нельзя; кроме того животное вполне может быть более ранним, чем
фигуры видимых людей. Но слева на фреске есть уникальная для Са-
хары группа из двух фигур, прямо отсылающая к Чаталхёйюку: типич-
ная «рожающая богиня» с вытянутыми по горизонтали и поднятыми на
концах вверх ногами, концами рук вниз и животной маской на голове
(видны два маленьких уха), под ней человеческая фигура, нижняя часть
которой стерлась (ил. 77). От точки между ног «рожающей богини» к
голове человека отходит по вертикали канал (пуповина?), неразрывно
их связывающий. В том, что данная микро-композиция была пририсо-
вана у хвоста животного – одновременно или после его создания, – реа-
лизовались чьи-то представления о смысле условного «быка» и, может
быть, о смысле инициации. Учитывая наличие на фреске в египетском
Вади Cура II аналогичной «рожающей богини», наложенной желтым
цветом сверху по основному красно-коричневому цвету прочих фигур
и, следовательно, более поздней, чем основной слой живописи (ил. 91,
слева), можно предположить, что обе «рожающие богини» пример-
но одного периода – времени завершения композиции в Вади Cура II
(п. 1 .17), то есть, возможно, конца 6 тыс. до н. э. или даже 5 тыс. до
н. э . Однако сходство с иконографическим типом чаталхёйюкских рас-
пластанных фигур может говорить также о дате, на тысячу лет более
ранней49
.
1.15 . Скальный навес в местности Вади Имха (Юго-Западная Ли-
вия, Тадрарт Акакус; поздний стиль «Круглых голов», вторая половина
7 – начало 6 тыс. до н. э . (?)). Человек с поднятыми руками и расстав-
ленными ногами под животом «быка». Плохая сохранность живописи
позволяет определенно сказать только о том, что под животом како-
го-то животного находится человеческая фигура с расставленными по
сторонам и слегка поднятыми вверх руками и широко расставленными
в приседе ногами (ил. 79); фигура покрыта рядами пунктирного орна-
мента и держит в левой руке то ли овальной формы сумку, то ли иной
предмет (голову, маску); животное, у которого читаются также частич-
но сохранившиеся хвост, передние и задние ноги, полностью покрыто
сеткой ажурного плетения на основе мелкого звездчатого узора; весь
орнамент белого цвета по оливково-коричневому фону фигур (di Lernia
2012: 30, fig. 11 (3)). Слева от описанного человека с поднятыми руками
расположены две застывшие идолоподобные крупные фигуры в стиле

79
ранних «Круглых голов», обведенные двойным бордовым контуром, с
массивными головами, без шеи посаженными на плечи. Справа от жи-
вотного – две огромные изогнутые профильные фигуры с частично
сохранившимися торсами. Эти крупные фигуры слева и справа явно не
одновременны «бычьему» сюжету. Что же касается последнего, то его в ка-
кой-то степени можно хронологически сблизить с одной из фресок Афа III
(п. 1.14 – 2), имея в виду пунктирный орнамент по всему телу человека.
Комментарии: Звездчатый узор сети на животном идентичен такому
же в пунктах Адаба и Джаббарен II (Алжир, Тассили н-Аджер), где он
встречается на нескольких животных и выписан технически изощрен-
но: видны мельчайшие пяти- и шестилучевые радиусы из двух линий, от-
ходящие от центрального круглого сердечника – основное структур-
ное звено кружевного плетения полотна (Round Head Catalogue N. d.:
Algeria Tassili: Adaba, photos 23 – 27, 30 – 37, 46 – 47; 50 – 51; Jabbaren
II, photos 35 – 40) (ил. 80). Интересно, что на некоторых местах жи-
вотного (шея) в Адаба показан край этого покрывала-сети, который
отмечен бордюром с упрощенным (четырехлучевым?) геометрическим
орнаментом и висящей бахромой (ил. 81). По всей видимости, такие
изделия производились в реальности, а не выдуманы живописцем, и это
говорит о высочайшем мастерстве плетения.
1.16. Скальный навес в местности Сефар50 (Юго-Восточный Ал-
жир, Тассили н-Аджер; поздний стиль «Круглых голов», вторая поло-
вина 7 – начало 6 тыс. до н. э . (?)). «Женщины на корточках» в контек-
сте «бычьих» игр. Среди большого количества изображений в Сефаре,
включая всемирно известного четырехметрового «Великого бога»,
остановимся на одной «бычьей» композиции, сопровождаемой «жен-
щинами на корточках» (ил. 82 – 83). Как и у многих сахарских фресок,
здесь из-за слабой сохранности и наложения изображений правомер-
ны существенные сомнения в отношении состава и границ изучаемого
визуального объекта, встающие уже на стадии описания. К раннему
слою живописи относятся крупный бык оливкового цвета, обведенный
темно-коричневыми контурами, и аналогичная человеческая фигура,
перелетающая через его хвост так же, как сегодня гимнаст перелетает
над брусьями или перекладиной – с вытянутыми вперед ногами и рас-
ставленными руками (Jelínek 2004: 153, fig. 98
51
; Round Head Catalogue
N. d .: Algeria Tassili: Sefar Blanc, photos 65 – 66). Это явный элемент

80
«бычьих» игр, разобранных выше на примерах Афа II и III. Прямо по
силуэту быка дана композиция следующего, вышележащего, слоя: бе-
лые человеческие фигуры без контуров, движущиеся и направо (три в
верхнем ряду), и налево (одна в центре), между ними сидит «женщина
на корточках» (а на самом деле, мужчина с фаллосом в руках), справа
от нее еще одна маленькая фигурка того же иконографического типа,
но без определенных признаков пола. Фигура женщины, бегущей на-
лево в позе «гонца» (примечание 45), несет на вытянутых вперед руках
маленького ребенка и воспроизводит типичный для поздних «Круглых
голов» S-образный профильный силуэт с выпуклым животом и изо-
гнутой горбатой спиной. При этом удлиненные пропорции, стреми-
тельное движение, острые контуры всех белых фигур также говорят о
самом конце стиля. Головы женщины с ребенком и мужчины с фалло-
сом в руке в позе «женщины на корточках» имеют в центре по одному
круглому глазу – такая же манера изображения фиксируется на одной
из маленьких фресок Афа II (Campbell and Coulson 2009: 167, fig.7), на
другой маленькой фреске оттуда же есть два итифаллических персона-
жа, держащих признак пола руками (ил. 64). Эти детали стилистически
и хронологически сближают Афа II и верхний слой живописи Сефара.
Нижний, оливковый, и верхний, белый, слои живописи Сефара разде-
лены, вероятно, несколькими столетиями. Тем не менее можно увязать
их по смыслу, можно говорить о тексте, разделенном на два временных
уровня. В других пунктах мы наблюдали уже по отдельности смысло-
вые компоненты этого набора, ассоциирующегося с обрядом инициа-
ции, – акробатические упражнения над быками, бегунов, «женщин на
корточках», присутствующих при свершающемся обряде, прямо пока-
занный акт рождения – поэтому по крайней мере можно думать, что
люди, изображавшие белые фигуры поверх оливкового силуэта быка,
делали это не случайно, а в увязке с ним, понимая и детализируя об-
щий сюжет мифа52
.
1.17 . Скальный навес Вади Сура II или Пещера Зверей / Чудо-
вищ (Cave of Beasts) (Юго-Западный Египет, плато Гилф Кебир; вто-
рая половина 6 тыс. до н. э. (?)). «Женщины на корточках» в контек-
сте «бычьих» игр и заглатывание людей волшебными животными.
В 2002 г. открыта грандиозная фреска размером 18 х 6 м, занимающая
всю поверхность задней стены и потолка скального навеса и содержа-

81
щая примерно 8000 фигур, в том числе 30 фигур безголовых зверей,
написанных поверх ок. 300 отпечатков человеческих рук и ступней (Le
Quellec 2008: 27; Riemer et al. 2013: 11). Кроме живописных изобра-
жений, сосредоточенных в нижней части парусообразной поверхности
навеса, имеются еще и гравированные в верхней половине – считает-
ся, что они возникли первыми, затем появились негативные и пози-
тивные отпечатки человеческих рук и ступней, выполненные краской,
после чего поверх этих отпечатков начали писать фигуры животных
и людей. При этом люди изображены в нескольких отличных стилях,
вероятно, разного времени, то есть и сама живопись хронологически
неоднородна. Результат, таким образом, последовательно выстраивал-
ся в течение долгого времени (Kuper et al. 2009 b: 5, fig. 3, панорамный
снимок). Группа немецких археологов из Кёльнского университета и
Кёльнского университета прикладных наук, исследовавшая пункт, на
основании раскопок лагеря под открытым небом у подножия скально-
го навеса Вади Сура II и разведок в прилегающих районах Гилф Кеби-
ра относит создание изображений навеса к 6500 – 4400 гг. до н. э ., к так
называемому периоду Gilf B (охотники-собиратели, микролитические
наконечники стрел, керамика хартумского стиля, распространенная в
Южном Египте около того же времени) (Kuper et al. 2009 a: 7 – 8; Kuper
etal.2009b:16–20;Kuperetal.2010:17–21;Kuperetal.2011b:8–
9; Riemer et al. 2013: 10; Förster et al. 2012: 203 – 206), в то время как
Ж. - Л. Ле Келек дает предположительную дату 4500 ± 500 г. до н. э . (Le
Quellec 2008: 35), сужая промежуток до его финальной стадии. На базе
сравнительного стилистического анализа представляется корректным
поместить основные росписи Вади Сура II в середину – вторую поло-
вину 6 тыс. до н. э., то есть во время, не слишком удаленное от конца
Чаталхёйюка Восточного, аргументация чего дается ниже.
Фреска, важная по многим аспектам, рассматривается здесь в
аспекте визуального переложения инициации. Упрощенно описать
композицию более чем в 100 м2 можно как повторенную несколько раз
«бычью» фреску: вокруг безголовых зверей-монстров, неравномерно
разбросанных по поверхности, стоят и прыгают люди, тянут их за части
тела, сидят под животами (ил. 84)53
. От прочих «бычьих» фресок Вади
Сура II отличается, во-первых, «специализированными» пловцами и
ныряльщиками (здесь и далее – без кавычек), которые даны как особые

82
маленькие фигурки с раздутыми торсами, тонкими ногами, загнутыми
назад, и такими же руками, вытянутыми вперед (ил. 86, 88, 95). Они
встречаются в группах, плывущих в линию и преимущественно в одну
сторону, по направлению к зверям (ныряльщики летят вниз) (Kuper et
al. 2009 a: 12, fig. 8; Le Quellec et al. 2007: figs. 6, 7, 9, 10). Во-вторых,
здесь присутствуют не просто звери, а волшебные чудовища без голов
с признаками как кошачьих (поднятый вверх хвост с кисточкой), так
и парнокопытных (раздвоенные окончания ног), у которых показаны
2 или 3 ноги и только у одного из них – все 4 ноги. На месте головы
имеются два дугообразных выступа, в воронке между которыми (в «па-
сти») то и дело можно видеть часть затянутого туда (заглатываемого)
человека (Le Quellec 2007 a: 58, внизу; 60, вверху; Le Quellec 2008: 40,
fig. 14; 41, fig.15; Le Quellec 2012: III, pls. A8 – A9) (ил. 92 – 94 и др.).
Несколько зверей перевиты сетчатыми лентами (Le Quellec 2007 a: 59,
вверху и внизу; Le Quellec et al. 2007: 59, fig. 10) (ил. 88, 94). В -тре-
тьих, манеру рисунка фигур можно назвать более крепкой, професси-
ональной, чем раньше. В Вади Сура II авторы использовали несколько
типов фигур (вероятно, разновременных), но каждый тип доведен до
автоматизма, в пределах него у фигур нет cущественных отличий ни в
пропорциях, ни в наборе преобладающих поз, ни в размерах, ни в на-
тельной раскраске. Фигуры отличаются удлиненными пропорциями и
стандартизированностью силуэтов (Kuper et al. 2009 b: 9, fig. 10; Kuper
et al. 2010: 14, fig. 15). Речь может идти о натренированной «твердой
руке», которой в прочих примерах из Сахары не было видно. С точки
зрения формы эта особенность – едва ли не самая важная для вывода
о более позднем возрасте изображений Вади Сура II. Ввиду того, что
в ущелье Вади Сура и близ него известны и другие навесы с аналогич-
ной живописью (см. комментарии), возник термин «стиль Вади Сура»,
основанный на формуле: пловцы + безголовые звери + отпечатки рук
+ несколько типов удлиненных фигур позднего регионального вариан-
та «Круглых голов» (Förster et al. 2012: 204; Le Quellec 2016: 58 – 61;
Zboray 2013, с описанием всех типов фигур).
Однако не только формальные составляющие, но и содержание
отличает эту фреску от уже рассмотренных: речь здесь идет одно-
временно об изначальном мифе как о давно свершившемся (и в этом
смысле прошлом) событии, положившем начало обряду инициации,

83
и вновь о ключевом моменте обряда – проглатывании тотемом нео-
фита. В этом смысле фреска подготавливает неофитов к их скорому
будущему. Происходит своего рода возврат к древнейшему ближне-
восточному пласту визуализации обряда, когда-то реализованному в
«Здании с львиными стелами» Гёбекли Тепе посредством организации
действия – входа в тотем и выхода из него. Но в отличие от того древ-
нейшего пласта, когда средствами архитектуры и скульптуры созда-
валось реальное пространство обряда для участия в нем мальчика, в
Вади Сура средствами живописи создана искусственная плоскость для
рассматривания, предшественница книги с картинками и далее – книги
с текстами. Инициацию проходят нарисованные, а не реальные маль-
чики, ее стало возможным подробно показывать, что раньше не раз-
решалось, давалось намеками. При этом композиционные принципы
изображения центрального животного и атакующих его людей вокруг,
ярко отразившиеся в «Охотничьем святилище» F.V.1 Чаталхёйюка и
большой фреске Афа II, сохранены для всех видов тотемов-монстров,
как убиваемых, так и глотающих; иногда один монстр одновременно
и глотает, и убиваем – тем самым прошлое и будущее совмещаются в
одном персонаже. Тем самым, однако, снижается трагический накал
противостояния причины и неотвратимого, рокового следствия. Пре-
жде не делали «полотна» такого гигантского размера, мультипликация
композиционного ядра (животное + люди) как сознательный прием не
была задействована в таком масштабе, а эффект декоративного ковра
не составлял одну из преследуемых целей. Все это – задачи, обычно
решаемые художником для организации впечатления, и их появление
в Вади Сура говорит о первых ростках искусства в нашем сегодняшнем
понимании слова, о начале отхода от подлинного обрядового мышле-
ния.
Для удобства документирования фрески она была разделена ис-
следователями на 6 секторов – 3 верхних (изогнутая «крыша» навеса)
и 3 нижних. Плотность живописных изображений в нижних секторах
многократно превышает то же в верхних, особенной интенсивностью
отличается центральный нижний сектор в форме, близкой к неправиль-
ной трапеции, в верхнем углу которой, на криволинейной поверхности
изгиба скалы, находится большое белое безголовое животное – «ко-
шачье» с ногами, оканчивающимися раздвоенными «копытами» (Le

84
Quellec 2007 a: 58, вверху; Le Quellec 2010 a: 68, fig. 6; Kuper et al.
2009 b: 9, fig. 9; Kuper et al. 2010: 13, fig. 14) (ил. 89 – 90). Оно дер-
жит примерный геометрический центр всей композиции и нависает
над головами потенциально стоящих на земле (песке) людей. Под его
единственной передней лапой находится около десятка «женщин на
корточках» с расставленными и поднятыми на концах руками, кото-
рые по всем признакам являются несомненными мужчинами. Анало-
гичная группа расположена и левее их, под двумя животными, стоя-
щими навстречу друг другу (Kuper et al. 2011 a: 6, fig. 2 A, B) (ил. 86).
Тот же иконографический тип фигур можно видеть в других местах
фрески в одиночном варианте под животами зверей (Le Quellec 2007 a:
60, вверху) (ил. 85). Ниже группы красно-коричневых фигур «на кор-
точках» под передней ногой белого зверя внедрена одна желтая «ро-
жающая богиня» с поднятыми концами ног и опущенными концами
рук – того же типа, что в Афа III (п. 1.14 – 3, ил. 77), а под его (зверя)
задними ногами помещена другая желтая фигура в классической позе
«женщины на корточках» с одной рукой вверх, другой вниз (голова
почти стерта) (Le Quellec 2007 a: 58, вверху) (ил. 91). Она принадлежит
к самым крупным человеческим фигурам навеса и наложена поверх
нескольких более ранних красно-коричневых фигур, просвечиваю-
щих сквозь желтый силуэт. Совершенно ясно, что обе желтые фигу-
ры более поздние, однако они четко отнесены авторами к «своему»
контексту, то есть даны под зверем, к которому они относятся, и в
среде функционально подобных персонажей. На уровне ног большой
желтой фигуры, левее них, идет горизонтальный ряд маленьких крас-
но-коричневых фигур с расставленными и почти соприкасающимися
руками, который выглядит как люди, взявшиеся за руки, специально
выстроенные в линию, может быть, танцующие. В связи с желтыми
позднейшими фигурами не в первый раз приходится говорить о том,
что разновременные изображения (между ними могли быть несколь-
ко месяцев разницы или несколько веков), сделанные «сведущими»
авторами, являются дополнениями, уточнениями к более ранним сло-
ям, они пишут один текст – и в этом смысле их можно рассматривать
как условно синхронные. Ярким подтверждением является фрагмент с
другого места скального навеса, где к «пасти» единственного четырех-
ногого зверя, похожего скорее на быка, человек (женщина?) поднимает

85
ребенка на вытянутых руках – вся сцена в красно-коричневом цвете;
позже кто-то приписал желтую, сейчас полустершуюся, фигуру, раз-
мещенную выше описанной пары и непосредственно погружающую
руки в «пасть», то есть довел намерение красно-коричневой фигуры
до исполнения (ил. 86). Легко можно представить их в одном красно-
коричневом цвете, созданными одной авторской рукой и в один мо-
мент времени. Таким образом, если не считать самые первые грави-
рованные изображения и, может быть, отпечатки рук, то все после-
дующие этапы создания фрески были действиями людей, воспитанных
на одних мифах, одних обрядах, одинаково читавших визуальный
текст.
Вернемся к белому «кошачьему», но теперь в сравнительном пла-
не. На южном конце восточной стены помещения F.V.1 Чаталхёйюка
Восточного (ил. 65) находилась плохо сохранившаяся фреска: блед-
но-розовый «лев» с черными когтями, «потерявший большую часть
своей головы и часть спины» (Mellaart 1966: 190). Под ним стоят в ли-
нию «семь охотников», взявшихся за руки, еще один человек «щеко-
чет» переднюю ногу зверя. Это описание Дж. Меллаарта по какой-то
причине не вполне согласуется с копией «льва», выполненной худож-
ником его экспедиции, на которой вообще отсутствует голова (фото-
графия не опубликована) (ил. 71). Вместо нее идет длинная, тонкая,
сужающаяся на конце и наклоненная шея, близкая по длине горизон-
тальному хвосту. На одной из передних лап показаны не 4 (как у коша-
чьих), а 5 (как у людей) пальцев-когтей – именно до нее дотрагивается
упомянутый Дж. Меллаартом человек, но другой человек прикасается
и к задней лапе. Сказать по этому силуэту, движется ли зверь налево
или направо, весьма непросто, так как хвост и шея воспринимаются
как два взаимно уравновешивающих вектора. Фигура «льва» резко от-
личается от всех прочих животных F.V .1 своим белесым цветом. Фре-
ска между тем переходит с восточной на южную стену, где недалеко
от «льва» сидит одна из двух в помещении «женщин на корточках» c
руками асимметрично вверх и вниз, от нее в сторону «льва» движутся
несколько мужских фигур, включая две явно итифаллические, одна из
которых держит признак пола рукой (Mellaart 1966: 190; pl. LXII b)
(ил. 43). Этого чаталхёйюкского «бледного зверя» можно сопоставить
с доминирующим белым кошачьим Вади Сура II, которого трогают

86
за переднюю ногу две нитевидные фигуры54 и маленький пловец, а за
прямую заднюю – еще одна фигура. Другая задняя нога резко согнута в
колене назад, что напоминает движение пловца, гребущего ногами (ср.
другого зверя в такой же позе: Le Quellec 2008: 40, fig. 13, с очевидной
человеческой ступней на конце поднятой вверх ноги (ил. 88)); группа
как минимум из семи мелких итифаллических фигур, держащих при-
знак пола руками, в ряд движется диагонально вверх под его прямой
задней ногой (ил. 90). (Уже упомянутая группа людей «на корточках»
застыла ниже передней ноги кошачьего, а горизонтальная линия «тан-
цующих» людей, взявшихся за руки, располагается еще ниже, под жел-
той «рожающей богиней»). Можно зафиксировать совпадение всех
компонентов транслируемого сюжета в Чаталхёйюке и Вади Сура II:
большой белесый безголовый зверь с человеческим признаком; люди,
прикасающиеся к его ногам; стоящие ниже него в линию и взявшиеся
за руки люди («танцующие»); поблизости – итифаллические фигуры,
держащие признак пола, и «женщина / женщины на корточках». При
этом взаимное расположение, количество, конкретные формы этих
компонентов несколько различаются, включая «женщин на корточках»,
давно превратившихся в Вади Сура II в мужчин, что применительно к
инициации и волшебной сказке было объяснено В. Я. Проппом (Пропп
2002: 86 – 88). Такое совпадение набора смысловых компонентов и не-
совпадение их количества, точного расположения, некоторых деталей
внешнего вида является ясным признаком многоступенчатой переда-
чи информации по устным каналам, в ходе которой исходные образы
множатся (два итифаллических персонажа превращаются в семь, одна
«женщина на корточках» – в десяток и т. п.) и поневоле трансформи-
руются. В целом вся роспись Вади Сура II обилием монстров-тотемов
и одновременным резким уменьшением их размеров (за исключени-
ем белого зверя), чрезмерным числом и разнообразием человеческих
фигур говорит о начавшемся снижении «священного трепета» перед
тайной обряда, о многословном старании компенсировать его коли-
чеством и занимательностью повторений, о начинающемся процессе
фольклоризации мифа55
. Собственно уже розовый «лев» Чаталхёйюка
Восточного с 4 / 5 когтями выглядел как некое невиданное сказочное
чудовище, абсолютно не похожее на льва, которое написано «по рас-
сказу»56
.

87
Наиболее интригующие персонажи Вади Сура II, безголовые зве-
ри стандартного красно-коричневого цвета, также по происхождению
могут быть связаны с Чаталхёйюком. На северном конце западной
стены в том же помещении F.V.1 было безголовое парнокопытное с
закруглением на месте головы (ил. 42). Дж. Меллаарт определил в нем
оленя-самца, он считал, что животное «изначально имело голову, мо-
делированную в рельефе, возможно, включавшую настоящие рога оле-
ня-самца. Голова и рога были удалены, когда здание было засыпано
[...]» (Mellaart 1966: 187; pl. LIII a, b). Материальных подтверждений
своей версии, например, неровной поверхности штукатурки, свиде-
тельствующей о некогда сбитом рельефе, следов углублений от вму-
рованных рогов, он, однако, не привел; у других оленей на той же и
на восточной стене (их еще три) головы и рога выполнены краской
и отсутствуют признаки инсталляции натуральных рогов (собственно
говоря, этого нет ни у одного животного, написанного краской на сте-
нах Чаталхёйюка). В случаях, если безголовый олень был специально
задуман таковым или если у него действительно была сбита рельеф-
ная голова с рогами и таким его некоторое время видели люди, он мог
равно послужить прототипом для безголовых «кошачьих» и прочих
монстров в Вади Сура II с концами ног в форме копыт. Человеческая
фантазия часто цепляется именно за аномальные образы, они становят-
ся источниками легенд и рождают гибридных наследников. С другой
стороны, авторам фрески в Вади Сура II нужен был акцент на заглаты-
вании людей зверьми, на «распахнутых зевах», неотвратимо втягиваю-
щих мальчиков. Интересно, что в нескольких случаях заглатываемые
фигурки показаны с расставленными (ил. 85, 92) или поднятыми вверх
на затылок (ил. 93) руками.
Пловцы и ныряльщики Вади Сура II (около 20 фигур, ил. 86, 88)
и Вади Сура I (ил. 95)57 инициировали несколько объяснений: сугу-
бо материалистическое – об изображении реальных пловцов в водах
временных озер, некогда образовывавшихся в Сахаре у подножий на-
весов в руслах вади (Le Quellec 2008: 26, с дальнейшими ссылками);
мистическое – о плавающих людях как о шаманах в трансе (Le Quellec
2008: 26 – 27, с дальнейшими ссылками); протодревнеегипетское – о
мертвецах, плывущих по водам изначального океана Нун (Le Quellec
et al. 2007; Le Quellec 2007 a; 2008; 2010 a; d’Huy et Le Quellec 2009)58
.

88
Едва ли эти персонажи стали оригинальным изобретением людей Вади
Сура. Так, в северо-западном углу помещения F.V.1 Чаталхёйюка на
самом верхнем уровне фрески имеются две горизонтальные фигуры,
лежащие в «воздухе» головами налево и сложенными набок ногами
(Mellaart 1966: pl. LV a) (ил. 70). Выше упоминалось, что асимме-
трично сложенные набок ноги нескольких чаталхёйюкских фигур на-
поминают скорченное положение тела в могиле и могут обозначать
мертвеца (примечание 21). Возможно, эти две фигуры появились как
визуальная реализация какой-то категории персонажей «бычьих» игр
(умерших?). В отличие от других фигур, которые разбегаются, пры-
гают на спину животных, отлетают, падают, не удержав равновесия,
то есть остановлены художником в случайной фазе движения, эти две
фигуры совершенно безучастно движутся, не взаимодействуя с живот-
ными, – они выполняют другую функцию и представляют собой наи-
более вероятных основоположников пловцов Вади Сура. Между этими
категориями фигур – специально плывущих / ныряющих и кажущихся
таковыми как следствие остановки определенной фазы полета – очень
трудно провести границу. Дело представляется таким образом, что
диапазон гротескных движений в воздухе в процессе воображаемых
или реально практиковавшихся «бычьих» игр побудил фантазию ху-
дожников к наделению определенных типов поз (летящих под углом
30° – 45°, горизонтально, головой вниз и пр.) какими-то специальными
функциями, в результате чего и появились собственно «пловцы». Эти
типы, получив смысловую нагрузку, иконографически фиксировались.
Мифы, сопровождавшие инициацию, таким образом разветвлялись,
порождали новых персонажей, новые сюжеты – происходила пересе-
мантизация старых мифов, возникновение новых. Однако описанный
процесс, если он имел место, относился и к Центральной Сахаре. На
«бычьей» фреске Афа II (п. 1 .13) присутствуют предположительно 3
потенциальных ныряльщика и 1 пловец, из которых три фигуры явно
не относятся к числу травящих быка и как-либо с ним взаимодейству-
ющих. Графически они не отличаются от соседних фигур ни разме-
рами, ни пропорциями, но существенно отличаются от пловцов и ны-
ряльщиков Вади Сура. Напротив, в расположенном рядом Афа III есть
пара миниатюрных фигурок ныряльщиков, аналогичных персонажам
Вади Сура (примечание 49, ил. 78). Можно резюмировать, что инфор-

89
мационные импульсы распространялись как по «горизонтали» (Цен-
тральная Сахара – Восточная Сахара, Вади Сура), так и по «вертикали»
(Чаталхёйюк – Сахара).
Лентами сетчатого плетения, написанными белой или желтой
краской, обернуты 8 монстров Вади Сура II и несколько пловцов (Le
Quellec 2008: 34) (ил. 88, 94). Из предыдущего текста следует, что изо-
бражение сети, сетчатой штриховки встречается на Ближнем Востоке
как метафора оперенья, волос, глотающего тотема. Перевод мотива в
бытовую плоскость наблюдается в «Охотничьем святилище» F.V .1 Ча-
талхёйюка, где зловещая сеть становится конкретным хозяйственным
орудием в руках у участников «бычьих» сцен – людей с сетками в ру-
ках, снующих между животными (Mellaart 1966: pls. LX a, b, LXI a, LIII
a, b). Один из них пользуется сетью как матадор мулетой – держит ее
перед мордой кабана на западной стене. Кроме того, по Дж. Меллаар-
ту, геометрические орнаменты в виде перекрестной штриховки, регу-
лярных рядов связанных ромбовидных, многоугольных ячеек, нередко
нанесенные панелями на нижние части стен помещений того же Ча-
талхёйюка, изображают «охотничьи сети» (Mellaart 1966: pls. XLIII a,
b, XLIV a, из помещений VIII.14 и VIII.25 соответственно) (ил. 96). На
«бычьих» фресках Центральной Сахары символические сети хорошо
сохранились в Афа III (п. 1.14 – 2), Вади Имха, Адаба, Джаббарене II
(п. 1 .15), но уже непосредственно на силуэтах «быков». Эту линию и
продолжают сети на безголовых монстрах Вади Cура II, однако впер-
вые они здесь трансформированы в ленты59
.
Корпус человеческих фигур Вади Сура II огромен и документи-
рован немецкой экспедицией при помощи специальной компьютер-
ной программы, учитывающей пол, размер, цвет, ориентировку частей
тела, позу и декорирование тела, положение рук и пр. (Kuper et al.
2009 b: 11, fig. 11). В рамках сравнительного сопоставления следует
заметить, что в Вади Сура II и Чаталхёйюке, имеются несколько при-
мечательных иконографических совпадений. Одно из них следующее.
В помещении F.V.1 Чаталхёйюка дважды изображена крупная крас-
ная женщина, стоящая в повороте 3 / 4 направо с руками на поясе: на
южном конце западной стены – впереди и ниже благородного оленя
(Mellaart 1966: pl. LII b), в центре северной стены – под зубром (ил. 53).
Дж. Меллаарт описывает первую как стеатопигическую обнаженную

90
фигуру с заостренными грудями, а вторую как «стеатопигическую и
беременную женщину с висящими грудями [...]» (Mellaart 1966: 186,
189 и примечание 28). Маленькие заостренные груди, выходящие из
подмышек, видны по обе стороны тела. Поза особенно специфична гро-
тескными деталями: дугообразным изгибом ближней к зрителю ноги,
упирающейся в «землю», намеренно показанным выступом живота в
3 / 4 и плечами, развернутыми фронтально, анфас. В Вади Сура II мы
наблюдаем любопытное повторение этого иконографического типа,
приходящееся не на одну, а на две соседние фигуры в сцене под жи-
вотом четырехногого безголового «быка» (ил. 87): здесь рядом стоят
женщина с заостренными грудями, выходящими из подмышек, но с
обеими руками, сомкнутыми окружностью на голове (а не на поясе),
и более высокий мужчина, повторяющий во всем остальном позу ча-
талхёйюкской женщины (поворот в 3 / 4 направо, руки на поясе, ближ-
няя нога дугой упирается в «землю») (Le Quellec 2007 a: 56, вверху;
Kuperetal.2009 a:12,figs.7,8;Kuperetal.2011a:7,fig.2A,B).Уобе-
их фигур виден выступающий живот и фронтально развернутые пле-
чи. Пример крайне показателен с точки зрения возможного механизма
передачи информации, при котором набор маркирующих тип качеств
был известен (вербально?), но графический образ, воплощающий эти
качества, видимо, утерян – соответственно исполнитель разложил этот
набор на две фигуры, причем главной из них сделал мужскую, но и
у женской оставил соединенные кругом руки. Фигуры не получились
стеатопигическими, поскольку все люди Вади Сура имеют более гра-
цильные по сравнению с Чаталхёйюком пропорции, однако у мужской
фигуры показаны, насколько это возможно, выпуклый живот, разду-
тые плечи, утолщенные ноги. Повторение примечательного персонажа
Чаталхёйюка с деталями, совокупность которых едва ли может случай-
но совпасть, по доступной мне информации, встречается только в Вади
Сура II. Вместе с тем в Сахаре на фресках «Круглых голов» имеются и
другие женщины с заостренными грудями, выходящими из подмышек,
и особенно фигуры с нижней половиной тела, повернутой на 3 / 4 (Mori
1998: 106, fig. 51; 119, fig. 66; 144 – 145, figs. 72 – 73; 186 – 187, figs.
113 – 114; 205, fig. 139, справа; Soleilhavoup 1991: figs. 17, 22). Еще од-
ним любопытным совпадением можно считать коленопреклоненную
фигуру с поднятыми руками, «Горгону», которая в Чаталхёйюке рас-

91
положена ниже и правее передних ног розового «льва», на южной сте-
не (ил. 43), а в Вади Сура II – ниже и правее передних ног четырехно-
гого безголового «быка», правее только что описанной сцены (ил. 86).
Отпечатки рук и ног во множестве зафиксированы на фресках
Чаталхёйюка, но ввиду широкого распространения их аналогов по
планете они не показательны как особый маркирующий признак.
С другой стороны, их следует включить как элемент в чаталхёйюкский
комплекс, состоящий из «бычьих» сцен, «рожающих богинь», сетей,
специфических типов животных и людей. Краткий обзор отпечатков
рук из сахарских пунктов приведен Ж. - Л . Ле Келеком (Le Quellec 2008:
28 – 31).
Комментарии: Стиль «Вади Сура» известен в регионе Гилф Ке-
бир также из навеса Вади Сура I или «Пещеры Пловцов» с 1 безголо-
вым монстром (примечание 57), из двух маленьких навесов, давших 1 и
3 монстров соответственно (Zboray 2013: 23, fig. 18), и из вновь от-
крытого навеса Вади Рас 10/110-B1 с 3 монстрами (Riemer et al. 2013:
16; 16, fig. 16; 19, pl. B) – итого на настоящий момент вместе с Вади
Сура II это составляет 38 безголовых зверей на фоне отпечатков рук,
пловцов и прочих человеческих фигур.
Были рассмотрены «бычьи» сцены из 6 пунктов разных регионов
Сахары. Они поставлены, во-первых, в связь с композициями «Охот-
ничьего святилища» Чаталхёйюка Восточного V (прежде всего с его
«Красным быком») и, во-вторых, с важными эпизодами обряда ини-
циации – иллюстрацией изначального мифа об убийстве тотема и с за-
глатыванием неофитов тотемом (последнее показано буквально в Вади
Сура II). Чаталхёйюкские композиции под собирательным названием
«бычьи» игры были как минимум одним из источников информации, в
рамках которой в Северную Африку с Ближнего Востока могли попа-
дать «женщины на корточках», чье движение из Центральной Анато-
лии в южном направлении должно было происходить не ранее середи-
ны 7 тыс. до н. э . (глава 1, раздел «Южный Левант», и глава 4, раздел
«Археология») и не позднее времени начала создания фрески в Вади
Сура II, то есть, по моим оценкам, не позднее середины 6 тыс. до н. э .
Вероятно, были и другие каналы, как хронологические (более поздние
миграции), так и географические (в частности, в предыдущем тексте
не рассматривались памятники Восточной пустыни Египта и почти не

рассматривались – Саудовской Аравии)60. Какие-то из «бычьих» ком-
позиций стоят ближе к предполагаемому оригиналу (Афа II, Афа III,
Вади Сура II), какие-то более сомнительны (Вади Имха, Сефар), но
все они включают изучаемый иконографический тип, который, в свою
очередь, изначально, в Северном Леванте, имел функцию жреца-ша-
мана обряда инициации и был образом скрытого тотема, неся некото-
рые его признаки. Сохранялось ли за ним это значение на сахарских
фресках? Какое-то время, возможно, сохранялось. В целом же тотем
здесь начинает выступать в качестве явно изображенного животного
или монстра, его связь с «женщиной на корточках» нарушается. И еще
несколько слов о хронологии и географии. Ю . Е. Берёзкин связывает
появление фольклорно-мифологических мотивов о разного рода глота-
телях людей в Африке с очень поздними периодами, близкими к эпохе
ислама, когда эти мотивы могли распространиться морскими маршру-
тами из Азии через восточное побережье Африки вглубь континента
(Берёзкин 2013 в: 159 – 161). Возможно, так это и происходило, однако
монстры-глотатели на фресках из египетского Гилф Кебира появились
по самым поздним оценкам в 5 тыс. до н. э . (Le Quellec 2008: 35) и, тео-
ретически говоря, могли войти далее в африканские мифы и фольклор
южнее Сахары – во всяком случае, они несомненно древнее прочих
глотателей в Африке, а сам мифологический мотив происходит в этом
случае из Передней Азии. Следующая глава содержит доводы в под-
держку этого утверждения.

93
Скульптуры хищных птиц и прочих тотемных (?) животных с голо-
вами людей между лап или крыльев, собранные в главе 2, передают
один момент обряда инициации – момент соединения тотема и неофи-
та или момент временной смерти / поглощения неофита. По сути дела
это объемная и почти натуралистическая версия знака распластанной
фигуры, но не в смысле внешней похожести, а в смысле ее перевода
более доходчивыми средствами круглой скульптуры. Ближневосточ-
ные экземпляры происходят из Невали Чори (EPPNB – MPPNB, вторая
половина 9 – начало 8 тыс. до н. э .) и Гёбекли Тепе (PPNA – EPPNB
–
MPPNB, вторая половина 10 – конец 9 тыс. до н. э .), расположенных
восточнее р. Евфрат в турецкой провинции Шанлыурфа на расстоянии
примерно 60 км друг от друга и частично синхронных (датировки см.:
Thissen 2002: 317, 328, 330; Benz 2008 – 2018: Nevali Çori; Göbekli Tepe;
Dietrich et al. 2013 a). Здания особого назначения обоих пунктов с ка-
менными монолитными Т-образными столбами относятся к единому
архитектурному типу, поэтому, рассматривая скульптуру этих пун-
ктов, мы говорим о культуре достаточно тесного круга.
2.01 . Невали Чори.
1) Каменная голова человека (женщины?) из жилого дома 3 слоя
III А (высота 29 см), к затылку которой примыкает фрагментарно со-
хранившаяся крупная птица, сжимающая голову крыльями. Вид на
правый профиль головы четко показывает рельефный дугообразный
контур сложенного крыла, вид слева не так однозначен, хотя дугооб-
разно обработанная сколами кромка имеется и здесь (ил. 97 – 99). Ско-
лы достаточно крупные, говорящие о начальном этапе работы, то есть
скульптура дошла не только фрагментарно, но и находилась в процессе
Глава 2
Изображения животных,
держащих голову человека,
из Юго-Восточной Анатолии
и соколиные статуи фараонов
Древнего Египта.
Круглые изображения

94
изготовления. Это подтверждается тем, что участок с домами 2, 3, 6 и 7
на юго-востоке поселения включал мастерскую каменщика или скуль-
птора (Hauptmann 1999: 72). С другой стороны, Х. Хауптман уверен,
что голова с птицей, равно как и прочая крупная скульптура Невали
Чори, происходит не из жилого, а из культового здания самого старо-
го, плохо сохранившегося слоя I, откуда она была поднята вверх при
перестройках (Hauptmann 1993: 67). Несмотря на многочисленные по-
ломки (отсутствуют голова, лапы птицы, часть носа, подбородок, левая
щека человека, нижняя и верхняя часть целой композиции), определен-
но видна четырехгранная призматическая столбообразность построе-
ния, которое потенциально могло еще расти выше птичьей головы и
опускаться ниже человеческой шеи в виде тела или других элементов.
Задняя поверхность птицы плоская, оба крыла прижаты к голове под
прямым углом, тонко моделированное лицо с высокими скулами и при-
пухшими (улыбающимися?) глазами несколько уплощено, что видно
при профильных точках зрения, едва сохранившаяся грудь птицы так-
же поднимается вверх параллельно ее задней плоскости (Hauptmann
1993: 60, Abb. 20; Özdoğan and Başgelen 1999: fig. 13 A, B; Morsch 2002:
152, fig. 4, human-bird hybrids, слева – графическая реконструкция
К. Шмидта).
2) Каменная птица, сидящая на головах двух «женщин», соеди-
нившихся спинами и перекрещенными руками (высота сохранившейся
части ок. 1 м, в том числе птицы – 34 см) из здания особого назна-
чения слоя II, впрочем, видимо, происходящая из древнейшего слоя I
(см. п. 2 .01 – 1). Изначально фрагменты большой птицы, обеих «жен-
щин» и еще двух геральдически расположенных навстречу друг другу
небольших птиц были найдены как отдельные предметы, но в 1995 г.
К. Шмидту удалось собрать их в единую столбообразную композицию,
определенную им как «тотемный столб» (Шмидт 2011: 76 – 77, рис.
16; Özdoğan and Başgelen 1999: fig. 14 А, В) (ил. 100 – 101). Верхняя
часть реконструкции с «женщинами» и большой птицей не подверга-
ется никакому сомнению. Перья сложенных крыльев птицы выделены
гравировкой параллельными линиями, отнесенные назад и переплетен-
ные волосы «женщин» – гравированной сеткой. Вновь нужно отметить
специальную уплощенность композиции, вписываемой в умозритель-
ную вертикальную призму. Это особенно видно по рукам «женщин» в

95
виде перекрещенных плоских лент, прижатым крыльям птицы, приве-
дению крайних выступающих точек силуэта (носы, груди, животы) к
одной прямой линии, обилию линейных графических элементов. Раз-
деление на птиц и «женщин» здесь не так очевидно, как может пока-
заться, для понимания этого обратимся к следующему памятнику, в
котором птица и человек слиты.
3) Каменная человеко-птица из здания особого назначения слоя
II (высота 60 см) очень близка по манере исполнения «женщинам»
предыдущей скульптуры, в ней человеческие признаки преобладают
над птичьими (Hauptmann 1993: 64, Abb. 25 a, b; 66): по бокам сопри-
касающиеся руки и ноги, изображающие сидящего углом человека,
уплощены, между руками-лапами – выпуклая надутая птичья грудь,
лицо сильно закинуто вверх, его нижний контур очерчен специальным
острым ребром, лоб и нос находятся в одной плоскости, волосы расчер-
чены гравированной сеткой, переходящей на всю спину и оканчиваю-
щейся на треугольнике хвоста, то есть одновременно изображающей и
перья (ил. 102). Кроме того при взгляде спереди очевидно намеренное
вписывание силуэта в две сжимающие его справа и слева параллель-
ные плоскости. Спина расположена в вертикальной плоскости, про-
должающейся вниз, под фигуру, что не исключает вновь некоего стол-
бообразного, позже утерянного, объема, который могло увенчивать
это существо. В данном случае птица своим оперением инкорпориро-
валась в человека, слилась с ним, в некотором смысле «обняла» его.
Получив разъяснения этой фигурой, можно вернуться к предыдущему
«тотемному столбу» и заключить, что две его «женщины» – это скорее
люди-птицы, у каждого из которых такая же цельная выпуклость груди
соответствует птичьей груди, а отнесенные назад «волосы», которые
часто встречаются в женских изображениях Ближнего Востока, преи-
мущественно на керамике, – метафора птицы (полет, ветер). Но птицы
особой – хищной, тотемной, глотающей.
4) Каменная человеко-птица из здания особого назначения слоя
III (высота 23 см) (Hauptmann 1993: 60; 61, Abb. 21 a, b; Özdoğan and
Başgelen 1999: fig. 12 A, B; Шмидт 2011: 75, рис. 15) также представля-
ет собой нерасчлененное гибридное существо, у которого профильные
виды передают стоящую со сложенными крыльями птицу, а фронталь-
ный – человека (ил. 104). Крылья, показанные по сторонам скульптуры

96
рельефными дугами и воспринимаемые как плотно прижатые, сжима-
ют здесь не голову, а тело (ил. 103). С другой стороны, плоское че-
ловеческое лицо так же сильно, как и у предыдущей человеко-птицы,
запрокинуто вверх, имеет острое ребро по всему периметру, особенно
на подбородке, на голове рельефным уступом дана граница роста во-
лос (на сей раз без сетчатой гравировки), которые по аналогии с дру-
гими экземплярами могут считаться также опереньем. Пропорции лиц
(соотношения длины носа, расстояния между глазами, между глазами
и ртом) у обеих человеко-птиц также совпадают. На передней поверх-
ности фигуры отбита выступавшая полусфера, видимо, изображавшая
выпуклую птичью грудь-зоб. В остальном скульптура дошла без по-
вреждений, благодаря чему ясно виден запланированный прямоуголь-
ник фронтального силуэта и близкая вертикальной задняя поверхность.
Таким образом, мы имеем маленькую, но монументальную работу, вы-
полненную по правилам крупной архитектурной формы типа Г-образ-
ного столба, встречающегося в интерьере здания особого назначения.
Примеры 2.01 – 1 и 2.01 – 2, по моему мнению, открыто трансли-
руют содержание обряда инициации, где хищная птица когтит людей,
«цивилизованно» передавая идею их заглатывания, точнее, их транс-
формации в тотема. Последнюю можно наблюдать в верхней группе
«тотемного столба»: «женщины» превращаются в человеко-птиц. При-
меры 2.01 – 3 и 2.01 – 4 либо изображают финал этой трансформации,
то есть полное слияние человека и птицы, либо – представление о то-
теме как о животном, способном к человеческому перевоплощению.
2.02. Гёбекли Тепе.
1) Птица (?), между крыльями или лапами которой изображено
рельефом лицо человека, из числа случайных находок 1995 г. на по-
верхности холма (Schmidt 1998: 2; 3, fig. 4; Beile-Bohn et al. 1998: 68,
Abb. 31) (ил. 105). Лицо в этом вертикальном фрагменте камня, рас-
ширяющемся кверху в виде навершия, – наиболее ясная деталь. В том,
что с трех сторон его охватывает, из-за плохой сохранности или крайне
суммарной моделировки с трудом узнается птица. Можно скорее ска-
зать, что лицо вырастает из тела какого-то животного, насаженного на
каменный стержень (общая высота 34 см).
2) Птица (?), сидящая на круглой человеческой голове (высота
40,4 см), обнаружена в 1995 г. в заполнении сооружения А возле стол-

97
ба 3 (Schmidt 1998: 2; 3, fig. 1; Шмидт 2011: 98, рис. 30; 113; Dietrich et
al. 2018 a: 14, fig. 10 – 1) (ил. 106). Передняя часть птицы (?) утрачена,
тем не менее ее упругая хозяйская посадка, две лапы, нервно сжимаю-
щие голову, переданы очень убедительно, но не в смысле предметного
реализма, а в смысле ее хищного характера. Анатомически же лапы
выглядят неестественно выгнутыми. Гравировка тела, передающая пе-
рья, и количество лап, вероятно, говорят в пользу определения живот-
ного как птицы.
3) Птица, сжимающая лапами рельефное лицо человека (Dietrich
et al. 2014: 15, fig. 9; Schmidt 2014: 330; 335, res. 3; Dietrich et al. 2018
a: 14, fig. 10 – 4), из находок 2012 г. в траншее на участке L9-84 (об-
щая высота ок. 1 м) (ил. 107). Отсутствуют голова птицы и массив
камня ниже головы человека, сохранившаяся часть скульптуры имеет
колоннообразную форму. В данной скульптуре акцент сделан на тща-
тельное изображение птицы: не только крылья, но и грудь проработа-
ны гравированными синусоидальными линиями, передающими перья
и ребра (см. «Заключение»), хорошо схвачены круглящийся контур
спины и хвост. Тотемную природу этой мощной птицы подтвержда-
ет явно человеческая деталь – лапы в виде тощих человеческих рук,
выделенных рельефным жгутом и идущих от самого верха фигуры.
«Руки» изогнуты в локтях, их кисти, касающиеся человеческой голо-
вы, прижаты к каменному стержню, однако оканчиваются выпущен-
ными когтями.
Если принять соображение о том, что птицы в подобных компози-
циях передают тотемов, то можно приобщить к тому же ряду и других,
«нептичьих» тотемов, тем более, что компоновка деталей в них сохра-
няется. Кратко перечислю опубликованные экземпляры.
4) Четвероногое хищное животное (кошачье? медведь?), осед-
лавшее вершину столба и касающееся передними лапами рельефно-
го человеческого лица, размещенного на фронтальной грани столба
(Beile-Bohn et al. 1998: 66; 67, Abb. 30; Schmidt 1998: 2, No 4; Шмидт
2011: 107, рис. 37; 109). Столб найден в 1995 г. in situ на западе холма
(ил. 108 – 109) в так называемой мастерской скульптора, голова живот-
ного не завершена (общая высота 1,2 м).
5) Маленькое четвероногое животное (кошачье?), сидящее на
большой круглой человеческой голове, превышающей натуральный

98
размер, найденное в квадрате раскопок L9-87 близ каменного столба
39 в сооружении С слоя III и похищенное с места раскопок осенью
2010 г.
61
Лапы животного согнуты «в локтях», концы передних лап
приходятся на виски головы (ил. 110). Не полностью расчищенная
скульптура до недавнего времени была известна по паре фотографий,
размещенных в СМИ в связи с фактом кражи (Göbekli Tepe stolen head
2010; Dietrich et al. 2018 a: 14, fig. 10 – 2) (высота ок. 50 см).
Следующие скульптуры только предположительно относятся к
рассматриваемому типу.
6) Четвероногое хищное животное из находок 2005 г. на участке
к востоку от сооружения С, над стенами прямоугольных домов слоя II
(максимальный размер ок. 70 – 80 см). Зверь сидит на вершине камня
или стержня, основной массив которого утрачен, сжимая в передних
лапах округлый предмет (гипотетическую голову?), который нельзя
идентифицировать как действительную голову из-за сильной коррозии
(Schmidt 2007: 99; 108, fig. 6). В камне проделано круглое отверстие
(ил. 111).
7) Стоящее на обоих коленях существо неопределенного вида (в нем
можно предполагать и грузного бесформенного человека с головой, втя-
нутой в плечи, и животного типа медведя), сжимающее человеческую
голову в руках / лапах – так называемый gift bearer (максимальный раз-
мер 26 см). Неожиданность композиции состоит в присутствии возмож-
ного, хотя и строго не идентифицируемого, человеческого персонажа на
привычном месте животного тотема. Сам тип коленопреклоненного на
обеих ногах персонажа, кажется, нигде больше в неолите не встречается
(ил. 112). Низ головы вытянут вперед наподобие морды животного или
предполагает бородатое лицо, что хорошо видно при взгляде на правый
профиль (Шмидт 2011: 155, рис. 69). Ю. Грески с соавторами утвержда-
ют, что на прижимаемом круглом предмете отчетливо различимы чело-
веческие глаза и нос (Gresky et al. 2017: 5). Найти информацию о точном
месте находки не удалось, судя по всему, она относится к случайным
находкам, поднятым при поверхностном осмотре холма.
Кроме того необходимо иметь в виду наличие и еще нескольких
скульптур рассматриваемого типа, отличных от вышеперечислен-
ных, – о них лишь кратко упоминается в описаниях раскопок: комби-
нация птицы и человеческой головы высотой 20 см и голова с сидящим

99
на ней четвероногим животным, найденные в ходе поверхностного
осмотра 1995 г. (Шмидт 2011: 94 – 95), еще одна фрагментированная
птица, держащая голову (?) и по силуэту близко напоминающая ме-
тровую птицу находки 2012 г. (п. 2 .02 – 3). Опубликована только ее
фотография без каких-либо комментариев (Dietrich et al. 2018 a: 14, fig.
10 – 3). Вероятно, вопрос прояснится после выхода в свет готовящейся
в настоящий момент публикации всей скульптуры Гёбекли.
Таким образом, выше рассмотрены 9 скульптурных композиций с
животными, сжимающими человеческую голову / лицо или слитыми с
ней/ним(пп.2.01 –1,2,3,4;2.02 –1,2,3,4,5),еще2композициикак
не вполне ясные не включены в это количество (п. 2 .02 – 6, 7). Име-
ется информация о существовании еще 3 скульптур, так что потенци-
альное их количество может возрасти до 14. Экземпляры как Невали,
так и Гёбекли делятся на следующие разновидности: а) птица или иное
животное в круглой скульптуре, сидящие сверху на антропоморфной
голове (-ах), упираясь лапами в ее темя или свесив лапы вниз по ее
сторонам, б) птица или иное животное в круглой скульптуре, сидящие
сзади головы, ее затылка, и сжимающие крыльями и лапами голову по
сторонам. К группе в) можно отнести также «плоских птиц» Невали
Чори (гравировка и рельеф), присутствие которых выражено сетчатой
гравировкой на головах и спине антропоморфных фигур или рельеф-
ными дугами крыльев по их правой и левой стороне. В первом случае
(а) размеры птицы / животного соотносимы с размерами головы, она
/оно нарастает над головой, опирается на нее. Во втором случае (б)
птица / животное существенно превосходит размерами уплощенную
голову-лицо. Соответственно ей / ему необходимо какое-то основание
(блок камня, вертикальный стержень) для того, чтобы на него опереть-
ся. Хотя многие экземпляры фрагментированы, не закончены или по-
ражены коррозией, но в ряде из них фиксируется столбообразная или
призматическая форма, описывающая композицию62
.
Вопрос о соколиных скульптурах Древнего Египта исследовался
А. О . Большаковым (Большаков 2000), что кардинально упрощает мою
задачу. Он привел корпус из 16 работ, которые определенно связаны
с концепцией фараона-Хора, в том числе 8 статуй с сидящим за спи-
ной фараона соколом, выполненным средствами круглой скульптуры
(ил. 114 – 118), 7 скульптур фараонов в соколиной одежде (платке или

100
плаще, на которые резными линиями нанесено оперенье и в некоторых
случаях хвост) (ил. 119 – 120) и 1 фрагмент рельефа головы царя из
припирамидального храма Хеопса с украшением его головного убора
фигурой сокола на затылке. Как отметил А. О . Большаков, выявленный
К. Гёбс генезис головного платка фараона, немеса, от птицы – сокола
Хора – многократно увеличивает число соколиных статуй, так как ими
становится любое изображение фараона в немесе (Большаков 2000: 86,
со ссылкой на К. Гёбс). В 2010 г. Т . Хардвик и К. Риггз обнаружили, что
2 из упомянутых А. О. Большаковым скульптур, находящиеся в разных
музеях Англии, представляют собой фрагменты одной фигуры – фара-
она Тутмоса III (Hardwick and Riggs 2010: 112, fig. 9). Кроме того они
присоединили к корпусу соколиных скульптур еще 2, опубликованные
/ упомянутые позже выхода в свет статьи А. О . Большакова, – обе они
относятся к типу «фараон в соколиной одежде» (Hardwick and Riggs
2010: 116 – C, E). Таким образом, общее число соколиных скульптур
фараонов составляет 17, из которых 6 датируются периодом Старого
царства, 10 – периодом Нового царства, преимущественно XVIII дина-
стии, и 1 – Поздним периодом. Сравнивая с ними материалы Невали и
Гёбекли, можно убедиться, что некоторые элементы формы здесь бук-
вально совпадают: сетчатая гравировка на антропоморфных головах,
переходящая на спину (ил. 102), подразумевает оперенье волшебной
птицы типа будущего Хора, то есть плоскую проекцию объемной пти-
цы; крылья настоящих объемных птиц, когда они присутствуют, четко
прижимаются к сторонам головы, складываются под углом 90°, впи-
сываясь в систему параллельно-перпендикулярных геометрических
плоскостей (ил. 98), в идеале стремящихся к четырехгранной призме;
эта призма или столб является мощным формообразующим фактором,
держащим единство всей композиции (ил. 98, 100, 107). Типологи-
ческая структура также частично совпадает: соколиные скульптуры
Египта включают объемных птиц, сидящих сзади головы фараона, и
«плоских», воплотившихся в соколиную одежду фараона, птицы, си-
дящие на голове фараона, отсутствуют.
А. О . Большаков рассматривает соколиные статуи фараонов
Египта в качестве еще одной разновидности воспроизведения Хоро-
ва имени фараона, фиксированного не графическими средствами или
плоским рельефом в так называемом серехе (о композиции сереха см.

101
примечание 64 и Jiménez Serrano 2003), а средствами круглой скуль-
птуры, где вместо иероглифа имени выступает портретная голова царя
(Большаков 2000: 74 – 77). Но истоки наречения именем исторически
ведут к обряду инициации, прохождение которого тысячелетиями яв-
лялось необходимым условием наречения. Именно в этом, по моему
мнению, и состоит дальний генезис соколиных статуй – отдельного
жанра египетской скульптуры, в котором «цивилизованный» вид мир-
но соседствующих сокола и фараона восходит к некогда обязательной
трансформации неофита, проглоченного и выплюнутого соколом: «[...]
Обвивание вокруг шеи есть более поздняя форма поглощения [...]»
(Пропп 2002: 195). Сейчас на Ближнем Востоке кроме рассмотренных
изображений Невали Чори и Гёбекли Тепе отсутствуют какие-либо
иные скульптурные прототипы жанра соколиных скульптур Древнего
Египта. Предположим, что их не было и в конце 4 – 3 тыс. до н. э.,
когда появляются двухмерные или трехмерные (скульптурные) серехи,
фиксирующие Хоровы имена фараонов, но одновременно в жреческих
кругах остаточно сохранялась глухая, плохо понимаемая информация о
некогда существовавшей зависимости наличия «истинного» имени че-
ловека / фараона от того, был ли он внутри божественного животного,
например, божественной птицы. О том, что только так можно приоб-
щиться к последней. Или даже о ныне утраченных зримых образах это-
го «внутри», уже создававшихся в незапамятные времена. Жрецы, же-
лающие записать Хорово имя фараона, скорее всего будут опираться, с
одной стороны, на эту невизуализированную информацию и, с другой
стороны, на визуализированные иконографические материалы своего
времени (изображения сокола, иероглифы имен фараонов, изображе-
ния здания-дворца) в попытке сконструировать похожий образ фарао-
на внутри сокола Хора и зная при этом, что на деле фараон находится
внутри своего дворца. Так могли появиться графические серехи конца
4 тыс. до н. э . с рисунком сокола над иероглифом имени фараона, что
уже давало идею включенности второго в первого, и особенно соко-
ла с прямоугольной рамкой, которую он держит в когтях («когтит») и
внутри которой написан иероглиф имени фараона (ил. 128). Формула
этих композиций стала продуктом исключительно умственных усилий
и отличается сугубой механистичностью. Поведение создателей этой
формулы говорит о выполнении ими поставленной задачи, но никак

102
не соответствует поведению образно мыслящего художника. Прямо-
угольная рамка, которую «носит» сокол, стала таким нелепым приду-
манным внешним животом сокола – местом пребывания царя, мате-
риализованного в иероглифе своего имени. Аналогичным способом,
когда в 3 тыс. до н. э . во времена IV династии появились скульптурные
изображения фараона с соколом Хором, сидящим сзади его головы и
особенно охватывающим его голову, они показывали фараона внутри
сокола – уже на более высокой ступени ассоциативного художествен-
ного мышления, в более органичной образной форме.
Вместе с тем здесь совершенно оправдан вопрос о восприятии
даже самых древних соколиных статуй Хефрена и предполагаемого
Хеопса (ил. 114 – 117) большинством видевших их современников.
В какой степени они могли понимать скрытую архаическую (иници-
ационную, по моему предположению) основу взаимоотношений соко-
ла и царя? Представляется, что уже в первой половине 3 тыс. до н. э .
окончательно произошла пересемантизация этой скульптурной формы
в пользу ее прямого «реалистического» восприятия – насколько реали-
стическое восприятие применимо к богу и царю: сокол Хор общается с
фараоном. Это реалистическое восприятие сцены не противоречит за-
данной в ней структуре Хорова имени царя. Для пояснения такого «ре-
ализма» несколько утрируем ситуацию: если на месте фараона пред-
ставить любого мужчину, то можно было бы сказать, что птица сидит
у него за головой, дружески прикасается к ней – почти бытовой сюжет.
Но почему в конце 4 – начале 3 тыс. до н. э. форма соколиной статуи не
была востребована (Хорово имя фиксировалось плоским серехом), а в
середине 3 тыс. до н. э . стала востребована (объемный, скульптурный
серех)? Во-первых, сами обряды инициации, если они действительно
на каком-то этапе осознавались и учитывались элитой как древние на-
родные представления, в государственных образованиях как правило
становятся анахронизмом и маргинализируются. Но кроме того проис-
ходила эволюция изображений в сторону реалистических жизнеподоб-
ных форм, большей осязательности и, как следствие, большей просто-
ты восприятия. Эта реалистическая тенденция нарастала параллельно
росту абсолютной власти фараонов в целях создания однозначности
воспринимаемого образа мощи, силы, величия. С точки зрения отдель-
но взятой скульптурной формы соколиной статуи, можно констатиро-

103
вать: попав внутрь этой тенденции, птица за головой фараона сильно
потеряла в относительных размерах и почти превратилась во второ-
степенный атрибут при образе фараона. Иное дело идеологические
объяснения этого скульптурного союза, в них сокол Хор направляет
и показывает лицо царя (Большаков 2000: 77), скрыто руководит им.
Более поздние соколиные статуи как Старого, так и Нового царств, по
всей видимости, появились как отсылки уже не к некой едва понимае-
мой, окончательно стершейся древней информации, а к информации о
тех первых египетских памятниках типа диоритовой статуи Хефрена с
соколом, которые и основали в сознании египтян эту традицию.
Таким образом, если старая евфратская форма каменной скуль-
птуры, воплотившая идеологию инициации, дожила бы до государ-
ственных времен, например, в виде устных словесных описаний, со-
хранявших в том числе память о жесте обнимания, охватывания, то
это предполагало бы подчинение человека-фараона соколу, символи-
ческое вхождение человека-фараона в сокола, активную роль сокола и
пассивную – фараона. На деле же мы видим качественное изменение
соотношения размеров хищной птицы и человека: фараон отвоевывает
в скульптуре доминирующее место не только у птицы, но и у бывше-
го каменного массива, столба, занимая его своим телом, своим тро-
ном. Происходит пересемантизация сюжета (Фрейденберг 1998: 103,
106 и др.), переворачивание: фараон начинает играть в социуме роль
прежнего животного тотема, хотя находится на традиционном месте
некогда страдающего и глотаемого неофита (голова между крыльев
хищной птицы). В этом сказывается не только неразличимость актива
и пассива, свойственная древнему сознанию, но и прежде всего зако-
номерность исторического развития государства времени наивысшего
подъема царской власти. Тем не менее сама по себе структурная фор-
мула изображения с хищной птицей, охватившей человеческую голову
/ человека, видимо, уже почти лишенная изначального первобытного
содержания, все-таки была передана дальше, в государственную эпо-
ху, скорее всего, через ее реализацию в плоских серехах предшеству-
ющего пред- и раннегосударственного времени. В качестве вывода
предполагается следующая модель: обряд инициации → визуализация
его ключевого смысла в скульптурах обнимающих человеческие го-
ловы птиц / животных в Юго-Восточной Турции → ??? → сохранив-

шиеся у жрецов (каких жрецов?) представления об этих скульптурах
(устные описания?) / о воплощаемом ими обряде как об изображении
/ исполнении действия, ведущего к получению тотемного имени (име-
ни бога) → соколиные статуи фараонов Древнего Египта (= Хоровы
имена, по А. О. Большакову), выполненные соответственно данным
представлениям, но а) с кардинально измененными соотношениями
размеров птицы и человека, б) с перевернутыми функциями тотема и
неофита и в) при фактической утрате архаического инициационного
содержания.
Следует также приобщить к рассматриваемому вопросу сведения
египетских текстов поздних храмов о жесте обнимания, приводимые
А. О . Большаковым (Большаков 2001: 47, примечание 1, со ссылками на
публикации египетских первоисточников). Этот жест египетские авто-
ры приписывают богам как инструмент для входа в свои скульптурные
изображения. Если учесть, что боги – это некогда животные-тотемы,
то ничего иного кроме захватывания жертвы с целью заглатывания у
истоков этого жеста не стоит. В конечном итоге приведенные в данной
главе сопоставления с турецкими материалами показывают, что гене-
тическим корнем идей об охватывании, обнимании мог быть все тот же
обряд инициации с фигурой глотающего (= обнимающего) и исторга-
ющего тотема, визуализированного рассмотренными скульптурами63
.

105
Как мы видели, тип «женщины на корточках», идеологически важ-
ный в докерамическом неолите Ближнего Востока, в Северной
Африке постепенно отходит на вторые роли и теряется среди много-
численных «диковинных» фигур животных и людей, что выражено
во всех «бычьих» сценах и особенно в Вади Сура II. Дальше проис-
ходит его смысловая дезинтеграция: он расслаивается на пучок новых
(местных?) мифологических персонажей, находящихся в новом, уже
не «бычьем», контексте, но в форме старого знака, где при сохранении
всей фигуры акцент теперь делался на нижнюю часть – присогнутые
ноги и детородные органы, как женские, так и мужские. Процесс мож-
но наблюдать, например, на гравированных наскальных изображениях
горного плато Мессак (юго-запад Ливии) 5 – 4 тыс. до н. э . (обоснование
датировки: di Lernia and Gallinaro 2010: 972; Le Quellec 2013: 33 – 36,
tables 2.8, 2.9), в которых часто встречаются «женщины на корточках»
или «открытые женщины» над входами в пещеры и по их сторонам.
Они снабжены выдолбленным углублением на месте вульвы или уча-
ствуют в эротических сценах – часто в соседстве с домашним скотом
(Le Quellec 1995: 428, fig. 28; 432 – 435, figs. 32 – 36; Allard-Huard 2000:
340, fig. 183-3; 342, fig. 184-1, 2, 3; 343, fig. 184 a; Jelínek 2004: 171, fig.
160, верхний ряд) (ил. 121 – 122). По всей видимости, здесь фокус пе-
реносится на аспект плодородия, в том числе плодородия животных, то
есть «женщины на корточках» постепенно эволюционируют в сторону
будущих богинь плодородия. Там же и в то же время распростране-
ние получают итифаллические «мужчины на корточках» с животны-
ми головами (Le Quellec 1995: 416, fig. 18; 436, figs. 37 – 38; Jelínek
2004: 151, fig. 90 a; 162, fig. 128; 390, doc. 196) (ил. 123). Ж. - Л. Ле Ке-
лек вслед за Л. Фробениусом продолжает линию их сопоставления с
Глава 3
Предполагаемая
эволюция инициационных
изображений в Сахаре
и Древнем Египте

106
фигурками древнеегипетского бога Беса (Le Quellec 2001: 165 – 166;
287, fig. 2 c отбором изображений из книги Л. Фробениуса 1937 г.),
иконография которого предположительно сложилась уже в памятни-
ках додинастического, раннединастического Египта и Старого царства
(Ходжаш 2001: 208 – 209; Ciałowicz 2011: 59, fig. 6 .8; 60) (ил. 124).
Покровительство над детьми и роженицами, кошачьи / львиные, змеи-
ные и птичьи атрибуты, высунутый язык, кривоногость и др.
–
руди-
менты далекого инициационного прошлого Беса, его предковых форм
типа «женщин на корточках» (ил. 126). Вариантом Беса был египет-
ский божок Аха (Воин, Боец), одно из изображений которого из Ри-
феха времен XII династии, то есть начала 2 тыс. до н. э . (Le Quellec
2001: 287, fig. 2, второй слева в нижнем ряду) (ил. 125), несмотря на
разрыв в семь тысяч лет, отличается близким сходством с изображе-
нием распластанного животного из Телль Абра 3 начала 9 тыс. до н. э .
(п. 1.05 – 1, ср. ил. 19 и ил. 125): оба по сторонам тела имеют по паре диа-
гонально расположенных змей, устремленных головами к подмышкам
фигур. Аналогичным образом сравнимы приемы передачи волос косой
сеткой и границы волос / гривы в виде острого угла, свисающего вниз
по спине Беса, в недавно найденных фигурках Беса из Телль эль-Габа
в Нижнем Египте (Bacquerisse and Lupo 2016: 146, fig. 5; 147, fig. 6;
148, fig. 8), относящихся к Третьему переходному периоду (ил. 127), и
оперенья, переходящего в острый хвост, на фигуре человеко-птицы из
Невали Чори второй половины 9 – начала 8 тыс. до н. э . (п. 2 .01 – 3, ср.
ил. 102 и ил. 127). Совпадение деталей такого рода говорит о том, что
не следует безапелляционно отрицать возможность сверхдлительного
хранения информации в устной или визуальной форме даже под мно-
жественными семантическими наслоениями (см. «Заключение»).
С другой стороны, не позже конца додинастического периода
Древнего Египта могла состояться графическая дезинтеграция: у рас-
пластанной фигуры, вероятно, была изъята одна часть, ставшая иеро-
глифом Ка, – поднятые / опущенные руки. Например, иероглиф Ка
употреблен уже в многочисленных надписях с именем одного из фара-
онов Нулевой династии – Хора Двойника или Хора Ка, правившего до
3000 г. до н. э ., вероятно, около 3150 – 3100 гг.до н. э. (Hendrickx 2006:
89, table II 1.6; 92, table II 1.7). Две симметричные руки с 2 – 3 расстав-
ленными пальцами на этих надписях направлены как вверх, так и вниз

107
(Перепёлкин 2000: рис. на с. 67; Raffaele 2003: 141, figs. 30 a – j, 31)
(ил. 128 – 129). Информация о памятниках, подтверждающих какие-
либо постепенные шаги в направлении от «женщины на корточках» и
иных фигур с поднятыми руками к иероглифу Ка в течение 5 – 4 тыс.
до н. э ., отсутствует64
–
аналогичным образом письменность и верова-
ния фиксируются в конце 4 тыс. до н. э . уже в готовом виде, «а пред-
шествующее развитие теряется в неизвестности» (Перепёлкин 2000:
492 – 493, 497). Можно лишь говорить о конечной точке – усечении
фигуры до иероглифа Ка и предполагать, что это было сделано на ос-
нове выбора из циркулировавших тогда на территории Египта иконо-
графических источников в рамках процессов сложения письменности
и конструирования идеологической концепции Двойника Ка, о чем пи-
сал А. О . Большаков (Большаков 2001: 249). Представляется, однако,
что содержательная сторона Ка не была всецело изобретена египетски-
ми жрецами, а продолжала древний инициационный смысл, вложен-
ный когда-то на севере Ближнего Востока в форму распластанной жи-
вотной фигуры и далее «женщины на корточках»
65
. Зерно этого смысла
можно определить как трансформацию человека посредством перехо-
да через смерть. Разумеется, что в результате и должен был появиться
его Двойник – качественно иное существо. Естественным кандидатом
на роль иероглифа для Двойника Ка стала, таким образом, часть пло-
ского знака «женщина на корточках» – руки (ил. 131).
Древний инициационный смысл, кажется, еще присутствует и в
именах фараонов самых ранних династий – 0, I, II и начала III дина-
стий. Рассмотрим несколько таких имен в переводах Ю. Я. Перепёлки-
на с точки зрения визуализации задаваемых ими образов. Если первые
цари Египта именуются Скорпион, Сом, Боец, Хват, Змея и т. п., то из
этого следует, что стоящие за данными именами представления счи-
таются положительными, формирующими высокие «нравственные»
образцы. Все цари – Хоры, то есть соколы, этот первый постоянный
элемент имени выносится мной за скобки, но его надо иметь в виду. По
мнению Д. Б. Прусакова, Сокол был тотемом Нижнего Египта, пере-
данным в рамках договора объединения правителям Верхнего Египта
и принятым ими (Прусаков 2001: 46, 49). Итак, цари: Скорпион (Хор
Скорпион – далее всюду аналогично); Двойник / Питание (Ка); Сом
(Нармер); Боец / Воин (Аха); Хват (Джер); Змея (Джет); Простиратель

108
/ Простерший (крылья или когти) (Ден); Целостный Сердцем (Аджиб);
Дружественный Утробой (Семерхет); Высокий Рукою (Каа); Боже-
ственный Утробой (Нечерихет, Джосер); Мощный Утробой (Сехемхет)
(Перепёлкин 2000: 62 – 83, 152, 470; Прусаков 2001: 37 – 44; Raffaele
2003). Имена Хоров Скорпиона, Сома, Змеи могут отражать двойных
животных тотемов, например, по типу: тотем фратрии + тотем рода;
имена Хоров Бойца и Хвата ассоциируются с насильственными дей-
ствиями, в том числе захватом / охватом; Хоры Простерший (крылья
или когти) и Высокий Рукой напоминают типичных персонажей рас-
смотренных выше памятников Ближнего Востока: птиц, раскрывших
крылья (на выпрямителе древков из Джерф эль-Ахмара, на рельефах
столбов 43, 56 из сооружений D и H Гёбекли Тепе и др., стервятников
с фресок Чаталхёйюка) и людей, стоящих в ритуальных позах с подня-
тыми вверх руками; имена, включающие «Утробу», а также «Сердце»
как часть утробы (Перепёлкин 2000: 166), ясно указывают на внутрен-
ность тотема, на проглатывание. Тотем (Хор) проглатывает неофита
(фараона) – в этом смысле имя Хор Питание даже точнее, чем Хор
Двойник. Иными словами, совокупность вышеприведенных Хоровых
имен фараонов начального периода Древнего Египта складывается в
первобытные картины обряда инициации, во время которого происхо-
дит захват, глотание неофитов, принятие специфической ритуальной
позы и наречение новым, тотемным, именем. Это поддерживает идею
об остаточном сохранении базовых понятий обряда инициации как мо-
делей при формировании идеологии раннего египетского государства.
Здесь есть необходимость учесть еще один перевод имени царя
Хора Двойника или Хора Питание – перевод П. Каплони «Хор Обни-
мающий, Охватывающий (Сехен)», он касается тех надписей, где на
иероглифе имени этого царя руки опущены вниз (Raffaele 2003: 110,
со ссылкой на П. Каплони). Данный иероглиф сам по себе и обозначает
глагол «обнимать» (Петровский 1958: 27). Таким образом, один чело-
век-царь назывался или Хором Двойником, или Хором Питанием, или
Хором Обнимающим. Понимать обнимание «цивилизованно», как дру-
жеский жест или защиту, нельзя, его следует понимать только в смысле
В. Я. Проппа, как «форму поглощения» (Пропп 2002: 195). Тогда исче-
зает семантическая разница между «питанием» и «обниманием» (Ка =
Сехен) и перед нами предстает еще один фараон с именем, подобным

109
имени Хвата (обнимающий, хватающий). С этой точки зрения последо-
вательность рассмотренных в главе 2 круглых скульптур Невали Чори,
Гёбекли Тепе и соколиных статуй фараонов Древнего Египта с птица-
ми, охватывающими головы людей или стоящими за их головами, соот-
ветствует сверхдлинной культурологической истории происхождения
данного иероглифа (знака симметрично опущенных рук), восходящей
как минимум к 10 – 9 тыс. до н. э . В двухмерной письменности смыслы
и круглой скульптуры (глава 2), и распластанных изображений на пло-
скости (глава 1) как двух визуальных вариантов, отсылающих к обряду
инициации, по необходимости воплотились в один знак, повернутый
вверх или вниз66
. Конечно, если эти смыслы еще были живы.
Фигуры с поднятыми руками могли быть интегрированы в египет-
скую культуру государственного времени в виде предков иероглифа
Ка не только из репертуара персонажей, распространенных в «бычьих»
играх Сахары / Западной пустыни (а лишь о западном маршруте, ори-
ентированном так или иначе на прибрежные территории Средиземного
моря, шла до сих пор речь), но и из числа тех, что были зафиксированы
в Восточной пустыне, между Нилом и Красным морем. Такое мнение
высказывал, например, П. Червичек (Červíček 1994). Не углубляясь в
вопросы археологии Аравийского полуострова и Восточной пустыни
Египта, сошлюсь на результаты специалиста – Ф. Д . Ланкестера, по-
святившего петроглифам Восточной пустыни докторскую диссертацию
(Lankester 2012). Он исследовал центральную часть Восточной пустыни,
задокументировав 29 пунктов с 62 фигурами «танцующих женщин» с
дугообразно поднятыми над головой руками (ил. 132 – 133), датирован-
ными временем культуры Накада I C – II A / B, около 3800 – 3500 гг. до
н. э . (Lankester 2012: 177 – 178; 285 – 286; 310 – 311; appendix three, table
12; Lankester 2016: 83). Характерно, что в работе 2012 г. Ф. Д. Ланкестер
интерпретировал эти фигуры, как и аналогичные фигуры на синхронной
керамике, в качестве исполняющих погребальный ритуал и отмечающих
места захоронений представителей элиты Верхнего Египта (Lankester
2012: 282 – 286). В позднейшей статье 2016 г. он меняет концепцию и
приходит к выводу, что все вообще петроглифы Восточной пустыни
указанного времени, включая особенно «танцующих женщин», отмеча-
ют места, в которых представители элиты совершали обряды перехода.
Совсем в духе В. Я. Проппа автор описывает Восточную пустыню как

110
«тридесятое царство» русских сказок – пограничное, пороговое, поту-
стороннее пространство, где мужчин периодически встречают образы
женщин с поднятыми руками. Вернувшись оттуда в обжитое простран-
ство долины Нила, мужчины становятся героями, прошедшими обряд
(Lankester 2016). Ф. Д. Ланкестер в том числе зафиксировал, что «тан-
цующие женщины» исчезают из репертуара изображений на скалах
Восточной пустыни, керамике, тканях (текстиль из Гебелейна) в конце
периода Накада II A / B (Lankester 2012: 283, 296), то есть около 3600 –
3500 гг. до н. э. (Hendrickx 2006: 92, table II 1.7).
Дж. Рельке, исследовавшая скульптурные фигуры «танцующих
женщин» с поднятыми руками, прямо называет их проявлением ран-
ней концепции Ка, позже реализовавшейся в иероглифе Ка (Relke
2011: 409). Любопытны статистические и фактологические данные,
приводимые Дж. Рельке (Relke 2011: 397, 399, 401 – 402): на 2011 г.
в десятках тысяч раскопанных могил додинастического Египта за-
фиксирована лишь 241 скульптурная фигурка (плюс 3 – из поселений,
итого – 244), из этого числа только 41 относится к типу «танцующих
женщин», причем 38 из них действительно представляют женщин, а
3 – мужчин. Двое из 3 мужчин держат поднятые руки согнутыми в
локтях под прямым углом, а один – дугами, аналогично жестам всех
изображенных женщин. Абсолютное большинство «танцующих», 34
из 41, происходят из погребений только двух пунктов – эль-Ма’марии
(18) и Хизама (Хозама) (16) в Верхнем Египте, при этом в эль-Ма’ма-
рие они лежали в двух могилах (Ordynat 2015), в Хизаме (Хозаме),
возможно, в одной гробнице, однако здесь стратиграфия не ясна, так
как предметы куплены на антикварном рынке. Автор принимает да-
тировку «танцующих женщин» П. Уко первой половиной 4 тыс. до
н. э. Таким образом, вся сложность проблемы может свестись к трем
погребениям из десятков тысяч, то есть к представлениям трех услов-
ных семей или кланов, что крайне любопытно с точки зрения способов
распространения, хранения и влияния информации на общество. Хотя,
справедливости ради, следует учесть и наличие значительного числа
фрагментов подобных скульптур, говорящее об их бóльшем удельном
весе, чем фиксируют приведенные выше цифры. К особенностям рас-
сматриваемых скульптур относятся не только поднятые дугами вверх
руки людей, но и клювообразные головы (птичий признак) и устой-

111
чивая ассоциация изогнутых рук с изогнутыми коровьими / бычьими
рогами, то есть комбинация антропоморфных, птичьих и коровьих /
бычьих признаков. Дж. Рельке дает этому свое толкование, ведущее во
времени вперед, к нескольким богиням династического Египта (Хатор,
Нут и др.), я же рискну утверждать, что скульптурный тип «танцую-
щей женщины» 4 тыс. до н. э . мог быть радикально свернутым вари-
антом «бычьих» игр Cахары, в котором многофигурная живописная
композиция с доминирующим «быком» вновь стягивается в одну жен-
скую фигуру с поднятыми руками-рогами. В этой связи еще раз можно
обратить внимание на «женщину на корточках» под животом коровы
/ быка в Афа II с птицей, сидящей у нее на голове (ил. 62 – 13). Ана-
логично Дж. Рельке линию преемственности от скульптурных фигур
«танцующих женщин» к иероглифу Ка совершенно определенно про-
водят П. Куценков и М. Чегодаев (Куценков, Чегодаев 2014: 21 – 22;
45, примечание 12).
Следует еще раз сформулировать ту мысль, что «женщины на
корточках» как элемент композиций «бычьих» игр в Сахаре, если они
действительно появились в Северной Африке из Центральной Анато-
лии, могли представлять собой не единственный вариант возникно-
вения данного иконографического типа на африканском континенте.
Фигуры подобного же типа могли развиться уже из них в качестве
производного (те же «танцующие» Восточной пустыни и нильских за-
хоронений), но могли и появиться из других источников – как ближне-
восточных (из Южного Леванта? с Аравийского полуострова?), так и
местных. К последним Ф. Мори относил распластанные изображения
фигур с разведенными конечностями, именуемые «Кель Эссуф» и счи-
тающиеся одними из первых в голоцене на скалах Центральной Саха-
ры (Mori 1998: 115 – 118, figs. 61 – 65). А . Кемпбелл и Д. Каулсон при-
соединяют к ним так называемые «ящерицеобразные фигуры» в виде
зеркально симметричных рептилий, зафиксированных ими на скалах в
районе Уэд Афар (плато Тассили, Алжир) (Campbell and Coulson 2010:
82, fig. 3 a, b; 88 – 90, figs. 25 – 28). Эти специалисты небезосновательно
считают данных ящериц маркерами расположенных рядом площадок
для проведения обрядов инициации и обрезания (Campbell and Coulson
2010: 90). Ящерицы / хамелеоны и в меньшей степени лягушки / жабы
были распространены в африканской мифологии к югу от Сахары как

112
«смертные» животные – животные, ставшие причиной смертной при-
роды человечества, – примерно от 40 – 30 тыс. до н. э. и далее, ког-
да вторая волна мигрантов из Африки принесла эти представления в
Азию (Берёзкин 2013 в: 64, рис. 15 – 1, 2; 66 – 67, 275). Одновремен-
но ящерицы / хамелеоны входили в группу животных, обладающих
бессмертием, способных преодолеть переход между смертью и жиз-
нью (примечание 107). В период Зеленой Сахары 9 – 5 тыс. до н. э .
транс-сахарские миграции и активные демографические процессы
отмечены здесь популяционными генетиками для людей, говоривших
на нило-сахарских, нигер-конго и афразийских языках, причем первое
вторжение в Сахару зафиксировано с юга (Y-хромосомная гаплогруп-
па E-М2) и датируется самым началом голоцена – ок. 8,5 тыс. лет до
н. э . (D’Atanasio et al. 2018: 7, 10 – 11; примечание 97). Таким обра-
зом, изображения ящериц / хамелеонов на плато Тассили вполне могли
быть результатом визуализации этого персонажа, циркулировавшего
десятками тысяч лет в словесной фольклорно-мифологической форме
южнее Сахары, пришедшим сюда негроидным населением. (Очевид-
но, он также прежде должен был изображаться на несохраняющихся
материалах вроде коры, дерева). Так что распластанные наскальные
изображения периода Зеленой Сахары своим нахождением здесь ста-
вят вопрос не только о еще одной возможной линии (наряду с ближ-
невосточной) происхождения «женщин на корточках» на сахарских
скалах (но не на «бычьих» фресках!) – о линии внутриафриканской,
но и о хронологической глубине происхождения самих ближневосточ-
ных распластанных фигур, смысловой облик которых в этом случае
мог бы восходить к периоду второй волны миграции из Африки. Од-
нако, по известным к настоящему времени археологическим находкам,
в виде изображения на твердых материалах распластанная фигу-
ра, будь то рептилия, кошачье или что-то другое, впервые появилась
на Ближнем Востоке (глава 1), трансформировалась там в «женщину
на корточках» и как готовый визуальный знак переместилась затем в
Сахару вместе с набором фигур, составлявших композиции «бычьих»
игр. В то же время визуализация образов в твердых материалах дает
им новое качество, которого не было у словесной информации – в этом
смысле можно говорить об их самостоятельном принуждающем воз-
действии на людей, об их существенной независимости от словесной
информации.

113
Отчетливо понимая, что все доводы настоящей главы в пользу
культурно-исторических связей концепции древнеегипетского Двой-
ника Ка и формы древнеегипетского иероглифа Ка с концепцией и
формой ранненеолитических образов инициации, визуализированных
в частности в виде «женщины на корточках», носят, строго говоря,
больше логический, чем фактологический характер (соответствую-
щих фактов найдено крайне недостаточно), можно попытаться хотя
бы собрать здесь все допустимые линии аргументации. Одна из них
была недавно опубликована крупнейшим специалистом по афразий-
ским языкам (древнеегипетский, чадские, берберские, семитские и пр.
языковые семьи) А. Ю . Милитарёвым, а именно: удивительная этимо-
логия египетского слова Ка («двойник», «душа», «дух», «жизненная
сила»). Основываясь на отсутствии (невыявленности) внутри соб-
ственно древнеегипетского языка этимологического источника слова
Ка, он обратился к внешним источникам – другим языкам, из которых
это слово могло бы быть унаследовано или заимствовано. А . Ю . Мили-
тарёв считает, что корень пришел в египетский из предковых языков:
праафразийского или прасевероафразийского, где его форма – одна
из реконструируемых – могла бы выглядеть как *kwr (*кур); далее из
египетского (и в нем произношение было бы скорее не Ка, а Кур) ко-
рень мог быть заимствован в чадские языки, особенно в язык хауса в
виде kur – здесь он, согласно словарям, образует слово со значениями
«душа», «дух», «призрак» (Милитарёв 2019: 252). Однако корень мог
также сперва появиться не в египетском, а, наоборот, в прачадском или
чадских языках. А . Ю . Милитарёв не отвергает возможности его заим-
ствования из данных языков в египетский при определенных условиях,
связанных с достижением лучшего уровня изученности чадских язы-
ков (Милитарёв, персональной сообщение). Значение реконструируе-
мого прасевероафразийского корня *kwr (*кур) (и еще двух его форм
на основе согласных *kr) определяется А. Ю . Милитарёвым как «осо-
бое экстатическое состояние, «выход из себя», что может относиться
к трансу исполнителя ритуала» (Милитарёв 2019: 252). По сути дела
здесь описывается фигура распорядителя обряда типа жреца-шамана –
однако и не жреца, и не шамана, а человека тех древнейших времен,
когда слова понимались буквально, без переносных смыслов: «выход
из себя» был выходом из себя, из себя-тотема, исполнителем которо-

го в обряде был специальный человек, изображавшийся специальным
силуэтом. Слившись с этим человеком (тем самым и с тотемом), с
этим силуэтом, неофит форматировался по его матрице, превращал-
ся в своего собственного Двойника. Таким образом, представляется,
что лингвистическая связь двух корней соответствует связи двух визу-
альных образов – «женщины на корточках» и иероглифа Ка, особенно
учитывая датировку распада прасевероафразийского языка А. Ю . Ми-
литарёвым 10 тыс. до н. э. (Милитарёв 2019: 252, примечание 26). Од-
нако процессы сложения обрядовых и изобразительных стереотипов
могли предшествовать появлению в прасевероафразийском корня *kwr
(*кур) и вообще происходить в другой лингвистической среде. Иначе
говоря, правомерен вопрос: зародился ли образ «женщины на корточ-
ках» именно в обществе людей, говоривших на прасевероафразийском
языке или на каких-то отличных от него языках (ностратических?),
близко соседствовавших с ним, был ли он «заимствован» первыми у
вторых, в ходе чего или после чего появился корень *kwr (*кур) уже в
прасевероафразийском языке? Некоторые предположения о языковой
ситуации на Ближнем Востоке в контексте археологических данных
приведены в разделе «Лингвоархеология» главы 4.

115
Обращение к смежным востоковедческим дисциплинам носит
вынужденный и в значительной мере авантюрный характер, по-
скольку требует от автора разнообразных компетенций в условиях их
действительной нехватки и острой необходимости участия профессио-
нальных специалистов в экспериментах подобного рода. Оно вызвано
стремлением дать более общую картину культурной и генетической
истории людей того времени на Ближнем Востоке и в Северной Афри-
ке, перекрестно проверить гипотезу в четырех разных системах коор-
динат с точки зрения оценки ее жизнеспособности. Также несколько
частных вопросов, существенных для выдвинутой гипотезы, анализи-
руются более подробно с привлечением данных этнологии, археоло-
гии, сравнительно-исторической лингвистики и генетики. Настоящая
глава является в большой степени обзором публикаций по названным
дисциплинам, но их выводы, там, где возможно, сопоставляются с ре-
альными археологическими памятниками – археология, таким обра-
зом, присутствует в каждом из нижеследующих разделов.
Археология. Рассмотренные художественные памятники Ближне-
го Востока и Северной Африки в целом оставляют мало сомнений в
том, в каком регионе они появились раньше, а в каком позже. Сюжет
птицы, сжимающей голову человека, в виде артефактов пока не изве-
стен в Северной Африке до периода Старого царства Египта. В раз-
витии сюжета фигуры с поднятыми / опущенными руками отмечены
два случая: (1) фигура является либо единственной, либо центральной
в геральдическом изображении и представляет собой знак в полном
смысле слова; (2) фигура отодвигается на периферию многофигурных
«бычьих» композиций, сохраняя прежнюю знаковую форму, но лишь
ограниченную часть прежнего знакового содержания. Случай (1) не
Глава 4
Гипотеза
в междисциплинарном
контексте

116
показывает в Северной Африке артефактов, сравнимых по древности с
приведенными памятниками докерамического неолита Северного Ле-
ванта. Остается говорить о случае (2), то есть о «бычьих» играх. При
этом изоляционистскую точку зрения, предполагающую независимое
появление подобных многоэлементных изображений в разных регио-
нах, в данном конкретном случае принять крайне сложно – ведь ана-
логичны не только сюжет, общий принцип компоновки (люди вокруг
животного), но и иконографические типы целого ряда человеческих
фигур («женщины на корточках»; «пловцы»; «гонцы»; люди, сидящие
под хвостами быков; люди, перепрыгивающие через спины быков и
др.) . Вопрос: могла ли в таком случае диффузия идти из Сахары в Цен-
тральную Анатолию (Чаталхёйюк) или наоборот?
Стилистические аргументы, рассмотренные в разделе, посвящен-
ном «бычьей» фреске из Вади Сура II, однозначно говорят о том, что
она не может быть раньше фресок «Охотничьего святилища» F.V.1
Чаталхёйюка. Но согласно тем же аргументам она не может быть и
раньше «бычьих» фресок Акакуса и Тассили в Центральной Сахаре.
Следовательно, необходимо по возможности установить хронологиче-
ские соотношения между последними и Чаталхёйюком, но для этого
пока нет достаточно убедительных и объективных оснований – прежде
всего из-за отсутствия прямой датировки сахарских памятников. Наи-
более близко стоящая к изображению травли быка на северной стене
«Охотничьего святилища» F.V .1 Чаталхёйюка фреска из скального на-
веса Афа II в Акакусе, как упомянуто в п. 1 .13, теоретически может
быть отнесена к промежутку между 6450 и 6100 гг. до н. э . по причине
фиксации одомашненного крупного и мелкого рогатого скота именно
в этом микрорегионе Сахары в данном интервале времени (di Lernia
2017: 16; Dunne et al. 2018: 150, table 1; 155) и, допуская, что бык / коро-
ва с обрезанными рогами на фреске из Афа II одомашнен (-а) (Campbell
and Coulson 2009: 167 – 170). Однако это шаткое основание для хроно-
логического сравнения Чаталхёйюка V и Афа II. С. ди Лерниа видит
появление одомашненных животных в Центральной Сахаре во второй
половине 7 тыс. до н. э . «по многочисленным коридорам с востока (с
Ближнего Востока – А. А .), включая потенциальный морской путь к
Магрибу (...)» (di Lernia 2017: 16), другие же археологи игнорируют
С-14 даты итальянских экспедиций (Le Quellec 2007 b: 177, 180; Le

117
Quellec 2013: 32 – 33) и не готовы признать появление крупного ро-
гатого скота с Ближнего Востока раньше второй половины 6 тыс. до
н. э . В диапазоне дат около середины 7 тыс. до н. э. находятся и четыре
калиброванные радиоуглеродные даты слоев V и III Чаталхёйюка, в ка-
ждом из которых раскопаны помещения с похожими росписями стен,
«Охотничьи святилища» (для слоя V: 6507±79 г. до н. э . и 6350±86 г.
до н. э.; для слоя III: 6374±92 г. до н. э. и 6603±47 г. до н. э. (Clare and
Weninger 2014: 38 – 40, table 4)). В сочетании с десятками дат, полу-
ченных для предшествующего слоя VI и определяющих его начало в
среднем ок. 6600 г. до н. э. (Clare and Weninger 2014: 27, fig.15; 38 – 40,
table 4), можно полагать, что следующий по времени слой V помеща-
ется ок. 6500 – 6400 гг. до н. э ., то есть более или менее соответству-
ет двум приведенным для него датам67. Слой III Чаталхёйюка можно
серьезно не рассматривать в качестве стартового отрезка миграции
«бычьих» игр в Сахару, так как в его «Охотничьем святилище» отсут-
ствуют или не сохранились некоторые иконографические варианты
фигур, повторяющиеся в Сахаре, включая «женщин на корточках». По-
мимо этого египетская фреска из Вади Сура II дает отсылки к чаталхёй-
юкским фрескам именно слоя V, а не слоя III (п. 1 .17: бледно-розовый
«лев», безголовый олень и их возможные дериваты из Вади Сура II).
Таким образом, существующие археологические данные не способны
определенно выразить хронологические отношения между фресками
Чаталхёйюка и Центральной Сахары в терминах «раньше» или «поз-
же» – в контексте приведенной информации они оказываются условно
одновременными. Но сравнительно-стилистический принцип муль-
типлицирования однотипных элементов преимущественно в более
поздней версии по сравнению с более ранней (своего рода нарастание
композиционной энтропии), хотя и не является неприложным законом,
косвенно говорит в пользу старшинства фресок дома F.V .1 Чаталхёй-
юка, где, в частности, под фигурой крупного оленя (западная стена)
располагается одна «женщина на корточках», а в Афа II под фигурой
быка / коровы таковых персонажей четыре. Прочие сахарские «бычьи»
фрески из Афа III, Имха, Сефара хронологически характеризуются по
аналогии с Афа II (пп. 1 .14 – 1 .16).
Возможность миграций из Чаталхёйюка Восточного не только в
западном, но и в южном направлении поддерживается в целом хро-

118
нологией климатических процессов. Так, специально занимающиеся
проблемами палеоклимата Турции Л. Клэр и Б. Венингер (Clare and
Weninger 2014), как и Н. Робертс (Roberts 2014), считают изменения
климата, вызвавшие похолодание и иссушение, которые происходи-
ли в интервале между 6600 и 6000 гг. до н. э ., причиной конца жизни
поселения Чаталхёйюк Восточный и интенсивных миграций из него
(аналогично: Watkins 2016: 38). В основе этих утверждений лежит так
называемое «климатическое событие 6200 г. до н. э .», реально зафик-
сированный, растянутый во времени процесс, кумулятивный эффект
которого сказался резким и быстрым нарастанием негативых параме-
тров именно около 6200 г. до н. э. Л. Клэр и Б. Венингер предпри-
няли обзор археологических исследований в регионе Юго-Восточной
Европы, Анатолии, Северного Леванта, частично – Южного Леванта
в увязке с динамикой климатических процессов. Можно сфокусиро-
вать внимание на нижеследующих моментах их анализа. В слое VI (ок.
6600 гг. до н. э .), к началу климатических изменений, Чатал достигает
максимальных размеров и населения в 3,5 – 8 тысяч человек (Hodder
2014: 6), становится мегасайтом, и тогда же начинаются миграции пре-
имущественно на запад и северо-запад Анатолии, в Эгеиду и Грецию.
Интересно, что датировки древнейших неолитических пунктов Греции
и Македонии с анатолийскими дериватами временем около середины
7 тыс. до н. э . означают практически синхронное VI слою Чаталхёйю-
ка Восточного появление здесь мигрантов из Центральной Анатолии
(Clare and Weninger 2014: 34 – 35). Несколько позже было нарушено
снабжение Южного Леванта периода ярмукской культуры (6400 –
5800 гг. до н. э .) каппадокийским обсидианом (Garfinkel 1999: 6, table
3;307–308
–
датировка ярмука; 304 – снабжение обсидианом), тор-
говлю которым частично контролировали отдельные домохозяйства
Чаталхёйюка (Binder 2007: 235; Clare and Weninger 2014: 30, fig. 18 vs.
31, fig. 19; 33). Далее Л. Клэр и Б. Венингер отмечают в последние
века 7 тыс. до н. э. не только опустошение Чаталхёйюка, остановку
поставок обсидиана населению ярмукской культуры, но и известные
по раскопкам нарушения и приостановки в заселении Тепеджик-Чифт-
лика (Каппадокия), Мерсина (Киликия), Телль Саби Абияда (Северная
Сирия), Чайёню Тепеси, Акарчай Тепе (Юго-Восточная Анатолия) и
других поселений Анатолии и Северного Леванта (Clare and Weninger

119
2014: 34). Все это как будто рисует картину кризиса предшествующего
жизненного уклада, что могло привести к перемещениям из региона
Центральной Анатолии не только в сторону Европы, но и юго-восточ-
нее, в сторону Леванта.
Картина в самом Чаталхёйюке не так линейно зависела от «кли-
матического события 6200 г. до н. э .» . Как показали новые раскоп-
ки верхних слоев поселения и анализ ситуации в западной половине
Анатолии, основной отток жителей из Чаталхёйюка на запад действи-
тельно происходил около 6600 – 6500 гг., когда влияние негативного
изменения климата не могло еще проявиться столь значительно; при-
чина была, видимо, в демографической избыточности населения или в
иных, неустановленных, процессах (Düring 2013). Оставшееся населе-
ние постепенно перетекало с севера (к 6300 г. до н. э . он окончательно
опустел (Orton et al. 2018: 624)) на юг холма. Примерно в то же время
началось заселение расположенного в 200 м к западу участка, ныне
известного как Чаталхёйюк Западный (Orton et al. 2018: 632 – 635).
На юге же основного жилого холма, Чаталхёйюка Восточного, после
6300 г. до н. э . фиксируются случаи, когда построенные из глиняных
кирпичей стационарные дома, аналогичные тем, что прежде служили
непрерывно четырем – пяти поколениям, жили теперь лишь 15 – 20
лет, период едва ли не одного поколения, после чего забрасывались;
возведенные стены других домов строители не перекрывали крышами,
оставляя эти огороженные пространства в качестве мусорных свалок
или очажных площадок; еще позже, около 6200 г. до н. э ., основатель-
ные стационарные строения заменили легкие хаты с навесами вместо
полноценных крыш; около 6100 г. до н. э ., когда «климатическое со-
бытие 6200 г. до н. э .» осталось в прошлом, люди вновь вернулись к
практике строительства стационарных больших домов, но их компо-
зиция, планировка, размеры отличны от принятых до 6300 г. до н. э .,
в домах уже нет того символического компонента (росписи, рельефы,
инсталляции, погребения под полами), который неизменно воспроиз-
водился в предыдущую тысячу лет (Marciniak et al. 2019: 9, 13). Между
5950 и 5900 гг. до н. э. Чаталхёйюк Восточный как поселение умирает,
Чаталхёйюк Западный продержался примерно до 5600 г. до н. э . (Orton
et al. 2018: 629, fig. 2; 630: trench 2). И если ничего не знать о фре-
сках «Охотничьего святилища» F.V .1 и их гипотетическом влиянии на

120
североафриканские изображения, то из этой картины справедливо бу-
дет заключить, что в любом году второй половины 7 – начала 6 тыс. до
н. э . какая-то группа людей способна была отправиться из Чаталхёй-
юка на поиски лучшей жизни. Среди толчков к этому могли быть не
только флуктуации климата, демографическое давление, но и те или
иные взаимодействия с иноязычными группами людей, происходив-
шие как внутри, так и вне поселка (см. главу 4, разделы «Лингвоархе-
ология», «Популяционная генетика, археогенетика»). Таким образом,
датами слоя V Чаталхёйюка Восточного и начала ярмукской культуры
в Южном Леванте (Израиль, Иордания), то есть после 6500 – 6400 гг.
до н. э ., может фиксироваться наиболее ранняя отметка предположи-
тельной южной миграции сюжета «бычьих» игр.
Перемещения между Южным Левантом и Египтом основательно
изучены работами Н. Шираи (карты 4 – 5). Он провел полевые иссле-
дования эпипалеолитических и неолитических пунктов Фаюма в кон-
тексте соответствующих памятников всей территории как Египта, так
и Южного Леванта, задавшись целью установить следы появления
первых земледельцев-скотоводов в Египте. Из диссертации Н. Шираи,
посвященной Фаюму (Shirai 2010, с дальнейшими ссылками), скла-
дывается следующая картина неолитизации Египта. Несмотря на то,
что отдельные элементы т. н. «неолитического пакета» фиксируются
в Египте даже раньше, чем на Ближнем Востоке, или одновременно
с ним, другие документируются только 6 – 5 тыс. до н. э . Так, кера-
мика из района Бир Кисейба – Набта Плайя в Южном Египте, близ
суданской границы, датируется 9 тыс. до н. э . (керамика сахаро-судан-
ской традиции), доместикация местного зубра предположительно про-
изошла там же не позже 8 тыс. до н. э.
68
, при этом домашние овцы и
козы левантийского происхождения впервые отмечены на побережье
Красного моря в пещерах Дерева и Содмейн только около начала 6
тыс. до н. э . Оттуда они распространились в часть оазисов Западной
пустыни, но лишь на несколько веков – после 5300 г. до н. э . жизнь
в этих оазисах затухает. Между тем керамика сахаро-суданской тра-
диции широко распространилась по югу Сахары на запад, до Ливии,
сопровождаясь при этом набором вполне эпипалеолитических камен-
ных орудий. Одомашненные злаковые культуры левантийского проис-
хождения впервые фиксируются в Фаюме лишь ок. 4600 г. до н. э ., но

121
период их появления в Египте, по мнению Н. Шираи, должен был быть
в диапазоне 5700 – 4600 гг. до н. э . (Shirai 2010: 311). Вместе с ними по-
является вторая волна одомашненного мелкого рогатого скота из Ле-
ванта и керамика (Shirai 2010: 10 – 13). Таким образом, по Н. Шираи,
неолитизация Египта растянулась на всю первую половину – середину
голоцена (9 – 5 тыс. до н. э .) и представляла собой последовательное
появление и исчезновение отдельных фрагментов «пакета», состояще-
го из домашних пшеницы / ячменя, коз / овец, крупного рогатого скота,
керамики, долговременного жилого строительства в разных географи-
ческих зонах, в разные периоды и из разных источников. Н. Шираи
приходит к выводу, что в интервале времени между 6200 и 5600 гг. до
н. э., когда уровень воды в Мёртвом море достиг минимальных значе-
ний из-за негативных климатических изменений, какое-то население
лодской культуры (Lodian culture) Южного Леванта, известной также
как «вариант Иерихон IX» – часть ярмукской археологической культу-
ры, – переместилось в Нижний Египет и Фаюм, имея единовременно
весь «неолитический пакет» технологий и достижений (Shirai 2010:
334 – 335). Подтверждения этому он находит в анализе керамики и ка-
менных орудий обоих регионов (Shirai 2010: 312 – 317)69. Эта вторая
потенциальная миграция в Африку – с южной территории ярмукской
культуры Южного Леванта – соотносится, таким образом, преимуще-
ственно с первой половиной 6 тыс. до н. э .
Еще раньше этой миграции, задолго до появления производящего
хозяйства в северо-восточном углу Египта должен был существовать
«стабильный приток технических знаний, стилистической инфор-
мации или символических верований из Южного Леванта», но не в
формах массированной колонизации или миграций, а в формах про-
сачивания небольших групп, установления родственных, обменных,
информационных связей, считает Н. Шираи (Shirai 2010: 335). Марке-
ром реальности этих процессов стало, по его мнению, распростране-
ние в пунктах Фаюма, дельты Нила, Хелване (восточный берег Нила
близ Каира), окружающих известняковое плато Абу Мухарик оазисах
Западной пустыни Харга, Дахле, Фарафра, в пещере Джара (севернее
Абу Мухарик) и некоторых других районах частично датированных
второй половиной 7 – 6 тыс. до н. э., частично недатированных ка-
менных наконечников типов хелван и унан. Они отличаются техникой

122
двусторонней обработки ретушью и соответствующими специализи-
рованными формами, несомненно заимствованными из Леванта (Shirai
2010: 317 – 326; Shea 2013: 213 – 288). Их недатированные экземпляры,
по предположению Н. Шираи, могут быть отнесены к концу 8 – 7 тыс.
до н. э ., хотя археологические доказательства этого сейчас невозмож-
ны (Shirai 2010: 324 – 325)70
.
Третья потенциальная миграция в Египет соотносится с 5 – 4 тыс.
до н. э ., с археологической культурой Гассул – Беершеба в Южном Ле-
ванте и на севере пустыни Негев (Shirai 2010: 334) 71
. Но связям доди-
настического Египта и Южного Леванта посвящены многие полевые и
теоретические исследования, к 2019 г. проведено уже шесть специаль-
ных конференций «Египет у своих истоков» («Egypt at its origins») –
в целом проблема не нуждается в дополнительном изложении, факт
миграций этого периода широко признан (van den Brink and Levy 2002;
Maczyńska 2006; 2013; Braun 2011; Tristant and Midant-Reynes 2011).
Таким образом, археологически намечаются три временных ин-
тервала возможных движений с Ближнего Востока в Северную Аф-
рику: вторая половина 7 тыс. до н. э., после 6500 – 6400 гг. до н. э.,
из Центральной Анатолии; первая половина 6 тыс. до н. э ., из южных
областей региона, занятого ярмукской культурой Южного Леванта
(т. н. лодской культурой); вторая половина 5 тыс. до н. э. – начало
4 тыс. до н. э., из региона культуры Гассул – Беершеба Южного Ле-
ванта. Эти интервалы будут рассмотрены на фоне данных по лингви-
стическому и генетическому датированию в нижеследующих разделах
главы 4. Результатами перемещений в разные периоды из Южного Ле-
ванта в Северную Африку (преимущественно в Египет) могли оказать-
ся также некоторые художественные (в нашем смысле слова) артефак-
ты, древнейшие прототипы которых происходят из Южного Леванта.
Ниже приводятся четыре подобные параллели.
(1) Изображения рук, завернутых петлями вверх. Поселение
эль-Хемме (район Вади Хаса, юго-восточнее Мёртвого моря, Иор-
дания) – пункты Накада и Хив (близ Накады, Верхний Египет). Их
датировки соответственно: LPPNB, вторая половина 8 тыс. до н. э .
(Makarewicz and Austin 2006: 19; Makarewicz et al. 2006: 215, table 11,
OS-48490) – период Накада I додинастического Египта, около 3900 –
3500 гг. до н. э. (Wodzińska 2010: 103) или около 4000 / 3900 – 3700 гг.

123
до н. э . (Hendrickx 2006: 92, table II 1.7). Все три пункта сближает на-
личие в них человеческих изображений с редчайшим положением рук:
они завернуты на плечи и образуют две симметричные вертикальные
эллипсоидные петли, прижатые к торсу (Makarewicz and Austin 2006:
21; 22, fig. 4). В случае Египта аналогом выступают не скульптуры, а
два антропоморфных сосуда (Wodzińska 2010: 104 – 105)72
. Первый из
них, из Накады, уникален: на одном фасаде кубка – налепное изобра-
жение «женщины на корточках» с поднятыми руками и расставленны-
ми ногами, а на противолежащем фасаде – эллипсоидные петли из рук,
которые являются ничем иным, как продолжением расставленных ног
изображения предыдущего фасада. На бутыли из Хив (Хиу, Ху) даны
только налепные руки-эллипсы (ил. 135).
Старейшая из перечисленного ряда фигурка из эль-Хемме (ил. 134)
должна быть упомянута еще в одном аспекте. Формально-стилистиче-
ское ее решение основано на выявлении абстрактных геометрических
соотношений, доведенном до некоей стерильности. Два эллипсоида –
головы и тела – нанизаны на вертикальную ось и не маскируются
никакими натуралистическими деталями (ног нет), их форма поддер-
живается двумя второстепенными эллипсоидами симметричных рук,
нанизанными на горизонтальную ось. Прямой нос во всю высоту лица
служит жесткой фиксации вертикальной оси симметрии и поддержи-
вает своим рельефом и тонкостью руки-жгуты аналогичных параме-
тров. Все вместе составляет рассчитанную геометрическую конструк-
цию, детали которой совпадают с частями человеческого тела лишь
настолько, чтобы его можно было узнать, не нарушая геометрический
баланс. В этой фигуре из пестрого камня виден очень ранний аналог
типичной черты искусства Древнего Египта – его классический геоме-
трический минимализм, основанный на строгом пропорционировании.
(2) Каменные подвески с изображениями завернутых вниз рогов.
Поселение Баста (близ г. Петра, южнее Мёртвого моря, Иордания) –
додинастический Египет. В грабительской яме (участок B 102/3, локус
53), врезанной в слой LPPNB в Басте и относимой к более позднему
времени PPNC или раннего керамического неолита, то есть примерно к
середине – третьей четверти 7 тыс. до н. э . (Hermansen 1997: 333), най-
дена каменная двусторонняя подвеска, изображающая на одном кон-
це голову барана с завернутыми рогами, а на другом конце – фаллос

124
(ил. 136). Сравнение с вышеописанной фигурой из эль-Хемме прино-
сит понимание наличия в подвеске еще и третьего изображения – ан-
тропоморфной фигуры с завернутыми петлей руками и глазами типа
«кофейных зерен»
73
. Б. Д . Хермансен предполагает, что, возможно, это
одно из самых ранних появлений таких глаз, позже широко распро-
страненных на Ближнем Востоке, и ссылается на типологические па-
раллели подвеске, в том числе и из Египта (Hermansen 1997: 333 – 334;
336,pl.2B;341,fig.2 –
2
). Во многих пунктах додинастического Египта
(Матмар, Абусир эль-Мелек, Тархан и др.), начиная от периода Нака-
да II, около 3500 – 3200 гг. до н. э . (Wodzińska 2010: 119) или около
3700 – 3350 гг. до н. э . (Hendrickx 2006: 92, table II 1.7), найдены камен-
ные амулеты, повторяющие подвеску из Басты (Petrie 1914: 44, No 212;
pl. XXXVIII – 212 a – m; Müller-Karpe 1968: Taf. 10 –
32
,19–
14
,23–
16
)
(ил. 137). Разные авторы склонялись к различным толкованиям изо-
браженного: бычья голова, баранья голова, «мать богиня» с загнутыми
руками. Совершенно правы С. Хендрикс и М. Эйкерман, утверждая,
что смысл подобных амулетов состоит как раз в намеренном наложе-
нии и нераздельности нескольких исходных образов, а также в том, что
загнутые вниз рога / руки есть зеркальное отражение поднятых вверх
рогов / рук (Hendrickx and Eyckerman 2012: 38 – 40; 39, fig. 13 c). Как
было показано, не только внешняя форма, но и многозначное содержа-
ние подвесок были уже заложены в Басте примерно за три тысячи лет
до египетских находок. Подвески функционировали без сколько-ни-
будь существенных изменений даже дольше, чем три тысячи лет: в пе-
риод 0 и I династий фараонов (конец 4 – начало 3 тыс. до н. э .) уже как
египетский импорт такие подвески вновь вернулись на Ближний Вос-
ток, они обнаружены, например, на севере израильской пустыни Негев
в египетском перевалочном пункте Эн-Бесор (Gophna 1978: 6, fig. 5) и в
гробнице у Азора, близ Тель-Авива (Braun 2011: 117, fig. 12 .22).
(3) Маски. Пункт Хорват Дума (близ г. Хеврон, Иудейские горы,
западнее Мёртвого моря, Израиль), пещера Нахаль Хемар (Иудейская
пустыня, западнее Мёртвого моря, Израиль) и другие пункты Иудей-
ских гор и Иудейской пустыни – поселение Беер Сафади культуры
Гассул – Беершеба (Израиль и прилегающие районы Иордании и Си-
рии) – поселение Меримде Бени Салама (Нижний Египет) – некрополь
Иераконполя (Верхний Египет). К западу от Мёртвого моря, в компакт-

125
ном регионе Иудейских гор и Иудейской пустыни обнаружены камен-
ные маски в натуральный размер человеческих лиц, 14 целых масок и
2 фрагмента были представлены на выставке в Иерусалиме (Hershman
et al. 2014: 60 – 93)74
. Наиболее известны идеально сохранившаяся сме-
ющаяся маска из Хорват Дума с 6 отверстиями по периметру (ил. 138) и
угрюмая маска из Нахаль Хемар с росписью радиальными линиями на
лбу, щеках и 18 отверстиями по периметру (ил. 139) (Noy 1986 b: 46, fig.
22; 48 – 50; 49, cat. no . 6). Отверстия по периметру, однако, свойственны
не всем маскам, равно как и открытые рты с вырезанными в них зубами.
Благодаря компьютерному анализу, удалось выяснить, что центр масс
масок находится высоко, между двумя глазными отверстиями, что по-
зволяло бы носить их на лицах (в вертикальной плоскости) во время об-
рядовых представлений, следовательно маски не обязательно изготав-
ливались для покрытия лиц усопших в захоронениях (в горизонтальной
плоскости) (Grosman et al. 2014: 54 – 59; Grosman 2016: 136 – 137; 134,
fig. 1). Смеющиеся маски, вероятно, воспроизводили оскал черепа, то
есть давали метафору покойника / временного покойника для участия в
церемониях. (Как известно, членов тайных мужских союзов и называли
«масками»). Автор раскопок пещеры Нахаль Хемар О. Бар-Йосеф отно-
сит найденные там каменные маски (1 целую и 1 фрагмент) к нижнему
слою 4, то есть ко времени MPPNB, концу 9 тыс. до н. э. – первой по-
ловине 8 тыс. до н. э . (Benz 2008 – 2018: Nahal Hemar), отсюда и осталь-
ные каменные маски из Иудеи обычно датируют тем же временем, хотя
они являются случайными находками75
.
На землях Южного Леванта спустя 3 – 3,5 тысячи лет эти маски
не были забыты, что отчетливо показывают статуэтки позднехалко-
литической культуры Гассул – Беершеба (4500 – 3600 гг. до н. э .), в
частности, известная мужская фигура слоновой кости из Беер Сафади
с лицом, по периметру которого идут 17 углублений, имитирующие
отверстия для присоединения маски к носителю (ил. 140), а следова-
тельно, имитирующие саму маску (Tadmor 1986: 59, fig. 27; 60; 61, cat.
no. 13). В углубления также крепили бороду и волосы, равно как их
приклеивали и на каменную маску 8 тыс. до н. э . из Нахаль Хемар (Noy
1986 b: 50). В свою очередь скульптура из слоновой кости культуры
Гассул – Беершеба по иконографии, принципам формообразования со-
стоит в близком родстве со скульптурой додинастического Верхнего

126
Египта периодов Бадари и Накада (Braun 2011: 107, fig. 12 .4): в том
числе на фигуре из Беер Сафади М. Тадмор отмечает наличие пояса и
футляра для фаллоса (Tadmor 1986: 60), что, наряду с изображением
подвязанной накладной бороды, будет также правилом в позднейших
мужских скульптурах додинастического Египта типа «Человека Мак
Грегора» (Harrington 2006). Такая же скрытая маска как в Беер Сафади,
то есть маска, изображенная уже надетой на лицо и распознаваемая
по функциональным углублениям, известна в Египте с еще более ран-
него времени, из нижней фазы Меримде Бени Салама (дельта Нила,
Нижний Египет), датирующейся около 5000 – 4500 гг. до н. э ., неоли-
том Египта (Tristant and Midant-Reynes 2011: 47, fig. 5 .3). Это не камен-
ная, а небольшая терракотовая голова с лицом-маской, удивительно
напоминающим не только маску из Нахаль Хемар 8 тыс. до н. э ., но
и еще более древнюю миниатюрную маску из Невали Чори (бассейн
р. Евфрат, юго-восток Турции) (Özdoğan and Başgelen 1999: 49, fig. 19).
По периметру лица-маски из Меримде Бени Салама идут углубления, к
которым теперь добавлены дополнительные, выдавленные вдоль дуго-
образной линии под нижней губой (ил. 141). Рот открыт, что усиливает
сходство с масками из Иудеи. Форма укороченного, косо срезанного
кверху носа вызывает в памяти череп. Около 3600 г. до н. э ., в период
Накада I C – II A, в гробнице 16 Иераконполя (Верхний Египет) об-
наружены две керамические маски, но совсем другого, треугольного
типа, возможно, смеющиеся (?) (Friedman 2011: 38 – 39, fig. 4 .8; не-
сколько иначе определяется дата и место находки в: Garfinkel 2018:
151 – 153, fig. 11 .3). Однако треугольная форма приобретена за счет
включения в тело маски острой бороды, которая уже не привязывалась
как отдельный предмет из натуральных волос, а изображалась в том
же материале, в глине. Таким образом, от Южного Леванта 8 – 7 тыс.
до н. э . до Нильской Дельты и гробниц Иероконполя 5 – 4 тыс. до
н. э . сохранялась преемственность как в деталях масок, так и в факте
их функционирования.
(4?) Текстиль ажурного сетчатого плетения. Пещера Нахаль Хе-
мар (Иудейская пустыня, западнее Мёртвого моря, Израиль) – скальные
навесы в Вади Имха (горы Тадрарт Акакус, юго-запад Ливии), Адаба и
Джаббарене II (горы Тассили, юго-восток Алжира). В Нахаль Хемар со-
хранился конусообразный головной убор ажурного сетчатого плетения

127
из растительных нитей, структура которого строится на узлах в форме
четырехугольников (здесь узлы – фрагменты гладкого полотняного пле-
тения, где ряды нитей уткá и основы плотно, без пропусков, прилегают
друг к другу), соединенных группами параллельных свободно идущих
(не пересеченных) нитей. Четыре узла и четыре соединяющие их груп-
пы нитей образуют ячейку колпака (Noy 1986 b: 44, fig. 19; Levy 2017:
67; 66, fig. 5 c) (ил. 142). На фресках стиля поздних «Круглых голов» из
упомянутых сахарских скальных навесов животные покрыты сетчатым
ажурным покрывалом, выполненным по той же технологии (п. 1.15, ил.
80 – 81), иногда – с каймой и бахромой по краям. Разница состоит в том,
что здесь узлы представляют собой не четырех-, а многоугольники /
круги и соединены между собой отрезками-радиусами, состоящими не
из пучка, а только из двух нитей. Не может быть сомнений, что изобра-
жения ажурного полотна делались с реально существовавших предме-
тов. Как уже сказано, датировать сахарские фрески объективными ме-
тодами сейчас невозможно, в настоящей работе они рассматриваются в
интервале второй половины 7 – начала 6 тыс. до н. э. Что же касается
предметов из Нахаль Хемар, то, вероятнее всего, они относятся к 8 тыс.
до н. э. (Benz 2008 – 2018: Nahal Hemar)76. Данная параллель отмечена
знаком вопроса (4?) поскольку она допускает сомнения в сближении
обоих регионов только по признаку повторения «голой» технологии
производства – ведь одинаковые технологии известны из самых уда-
ленных мест мира. Более обосновано сближение по признаку сходства
эстетического результата и смысла, придававшегося понятию «сеть».
Метафоры, включающие птичье оперенье и гравированную сетку для
его изображения; человеческие волосы; человека, покрытого сетью или
ее аналогами (в захоронениях или в изображениях); наконец, животное,
покрытое сетью или сетчатыми лентами, упоминались выше примени-
тельно к различным памятникам Анатолии, Северного Леванта и Саха-
ры как средства передачи тотема, жреца-шамана, покойника (пп. 1 .01;
1.03 – 3; 1.08; 1.10
–
1; 1.14 – 1, 2; 1.15; 1.17; 2.01 – 2, 3; 2.02 – 3; приме-
чания 9, 11, 18, 59)77.
Подводя итог разделу «Археология», можно сделать несколько
предварительных выводов.
–
Исследования археологов и палеоклиматологов содержат аргу-
менты в пользу того, что между серединой 7 тыс. до н. э. и середи-

128
ной 4 тыс. до н. э . намечаются три временные интервала вероятного
движения с Ближнего Востока на юг, вплоть до пустыни Сахара в Се-
верной Африке: вскоре после 6500 – 6400 гг. до н. э. (из Центральной
Анатолии), в первой половине 6 тыс. до н. э . и во второй половине
5 тыс. до н. э. – 4 тыс. до н. э. Были ли эти интервалы связаны и по-
следовательны или от каждого из них исходил и доходил свой незави-
симый импульс, остается вопросом нерешенным. В течение первого
интервала мог состояться перенос «бычьих» игр и «женщин на кор-
точках» в Центральную Сахару – скорее всего не в результате долгой
эстафеты, а в результате кратковременного события.
–
По соображениям хронологии параллели между Южным Леван-
том и Центральной Сахарой (см. сравнение (4?)), Южным Левантом и
додинастическим Египтом (см. сравнения (1), (2), (3)) восходят к Юж-
номуЛеванту8–7тыс.дон.э.
Таким образом, в целом археологические данные сами по себе
определенно не доказывают выраженного перемещения элементов ма-
териальной культуры из Центральной Анатолии в Северную Африку,
но отражают картину долговременного тесного взаимодействия Юж-
ного Леванта и Северной Африки.
Лингвоархеология. Проблема, которая ставится в данном разделе,
уже намечена в предыдущем: попытаться связать выделенные хроно-
логические отрезки возможных движений человеческих групп с Ближ-
него Востока в Северную Африку с конкретными участками генеало-
гической классификации соответствующих языков для определения
гипотетической языковой принадлежности этих групп. Говорить об
их этнической принадлежности можно только в вероятностном плане,
так как она иногда считалась не по языку, а по тотему, представля-
ющему группу, разговаривающую на другом языке, и так как вместо
четко очерченных этносов скорее всего действовали размытые «про-
тоэтносы» (Шнирельман 1982 а: 102). Корреляция языка и материаль-
ной культуры также носит вероятностный характер: движение язы-
ка – только ориентир, указывающий на потенциальную возможность
движения некоторых компонентов материальной культуры в том же
направлении. И, наоборот, если мы фиксируем движение компонентов
материальной культуры в каком-то направлении, то в идеальном слу-
чае вероятно движение языка туда же.

129
Рассмотренный археологический материал, внутри которого выде-
лены параллели с материалами Северной Африки, естественным обра-
зом предполагает привлечение лингвистических работ по макросемье
афразийских языков (АА), состоящей из 6 семей: омотской, кушит-
ской, египетской, семитской, берберской и чадской. Нужно упомянуть,
что как минимум 2 языка, отличные от вышеперечисленных, гипотети-
чески включались в состав афразийских на правах представителей еще
двух семей: эламский (Blažek 2002) и «диалект Х» (Милитарёв 1995;
Дьяконов 1996). Изучение происхождения и эволюции АА в рамках
сравнительно-исторической лингвистики сводилось до недавнего вре-
мени к двум основным гипотезам: (а) АА сформировались в Восточ-
ной – Северо-Восточной Африке и частично (семитские языки) мигри-
ровали оттуда на Ближний Восток (Ольдерогге 1952; 1956; Diakonoff
1988; 1998; Ehret 2006; 2011; Ehret et al. 2004; Blench 2006; Kitchen et al.
2009), (б) АА сформировались на Ближнем Востоке, в сиро-палестин-
ском регионе, и частично (за исключением большинства семитских
языков) мигрировали оттуда в Северную Африку (Милитарёв, Шни-
рельман 1984; Милитарёв 1984 а; 1984 б; Militarev 1996; 2000; 2002;
2009; Diamond and Bellwood 2003; Renfrew 2005; Bellwood 2013). При
этом А. Ю . Милитирёв и В. А . Шнирельман отождествляли прародину
АА на Ближнем Востоке с натуфийской археологической культурой
(в современных датировках это 13 – 10 тыс. до н. э .) . В. Блажек срав-
нил обе гипотезы и изложил лингвистические аргументы в пользу вто-
рой из них (Blažek 2002: 125 – 126; Blažek 2013 a: 125 – 126; 127, fig.
15.2; Blažek 2013 b: 38 – 39), в нее укладывается и логика рассмотрен-
ных в настоящем тексте процессов. Однако в 2016 г. появился доклад
А. Ю . Милитарёва и С. Л . Николаева о новых реконструированных
праафразийских зоонимах, из которого следует, что часть дикой фа-
уны, представленной в праафразийском словаре (в частности, слоны,
бегемоты, носороги, крокодилы, обезьяны), не могла жить на Ближнем
Востоке в 12 – 10 тыс. до н. э. по климатическим условиям, единствен-
ное место возможного ее обитания – Восточная – Северо-Восточная
Африка (Милитарёв, Николаев 2016). Там же оба автора представи-
ли свои новые, независимо выполненные глоттохронологические да-
тировки распада АА языков, которые оказались более древними, чем
принималось до этого А. Ю . Милитарёвым в ряде работ и в вариантах

130
«Афразийского генеалогического древа» (Militarev 2008: 141 – 142;
Милитарёв 2010: 107), где они были получены с помощью усовер-
шенствованной процедуры датировки распада языков, предложенной
С. А . Старостиным78
. Таким образом, один из основоположников ле-
вантийской гипотезы А. Ю . Милитарёв публично в ней усомнился и
поставил вопрос на обсуждение. В ходе обсуждения доклада была вы-
двинута еще одна гипотеза, которая отвечает одновременно условиям
обеих традиционных гипотез и сформулирована Г. С. Старостиным как
(в) гипотеза о двух прародинах АА языков, часть из которых (южная
ветвь) отделилась в Африке и осталась там, а другая часть (северная
ветвь) переместилась из Африки на Ближний Восток, разделилась там,
чтобы позже вновь – каждый язык своим путем – вернуться в Афри-
ку (за исключением большинства семитских языков) (Обсуждение
доклада А. Ю . Милитарёва, С. Л. Николаева 2016). А. Ю . Милитарёв
в «Афразийском генеалогическом древе» относит к южной ветви АА
омотский и кушитский, а к северной – семитский, египетский, бербер-
ский и чадский. Однако надо иметь в виду, что как сама схема разде-
ления АА на северную и южную ветви с дальнейшей последовательно-
стью членения их на частные АА семьи, так и – особенно! – датировка
«моментов» выделения языков не является чем-то общепризнанным и
подвергается существенным сомнениям со стороны разных авторов79
.
Это поднимает ключевой вопрос междисциплинарной процедуры со-
поставления результатов в сравнительно-лингвистической и иной (в
данном случае археологической) областях: какая конкретно классифи-
кация языков из существующих должна быть взята для сравнения? Так
как ответ может быть получен, вероятно, не менее, чем через десятиле-
тия, мы приходим к необходимости или априорного выбора какой-то
(каких-то) классификации (-ий) или длительного перебора всех клас-
сификаций. В настоящей работе я буду основываться на результатах,
полученных московской лингвистической школой, хотя и их нельзя
назвать непротиворечивыми.
Учитывая работы генетиков последних лет по анализу древней
ДНК, постулирующих неоднократные возвратные движения населе-
ния в Африку и из Африки (см. раздел «Популяционная генетика, ар-
хеогенетика»), гипотеза (в) не представляется неправдоподобной – как
раз усложненные нелинейные процессы и могли быть наиболее реали-

131
стичными. Кроме того в докладе А. Ю . Милитарёва и С. Л . Николаева
2016 г. не были учтены некоторые археологические данные по дикой
фауне Ближнего Востока. Например, на о. Кипр еще в 11 – 10 тыс.
до н. э . водились карликовые слоны и бегемоты: в пункте Аэтокрем-
нос (полуостров Акротири на южном берегу Кипра) найдены остан-
ки 3 слонов и более 500 бегемотов (Simmons 2001; Reese 2001; Knapp
2010: 92 – 94; Knapp 2013: 54; Vigne et al. 2011: S256). В поселении
поздней натуфийской культуры Нахаль Орен (Израиль, ок. 11 тыс. до
н. э.) найдена скульптурная голова предположительно бабуина – соба-
коголовой обезьяны из рода павианов (Bar-Yosef 1998: 167, fig. 7 – 7)
80
.
Один вид павианов – гамадриловый бабуин, hamadryas baboon, – со
середины плейстоцена до наших дней заселяет запад – юго-запад Ара-
вийского полуострова (Winney et al. 2004; Wildman et al. 2004). Эти
данные в рамках гипотезы (в) позволяют предполагать, что, некоторые
«спорные» зоонимы в праафразийском языке, если они действительно
появились в Восточной Африке, после перехода северной ветви АА
на Ближний Восток были использованы для обозначения аналогичных
представителей местной фауны и продолжили существовать. Так как
в настоящей работе нас интересуют люди, усвоившие определенные
культурные завоевания Ближнего Востока и перенесшие их в Сахару,
с которой можно связывать берберский, чадские и египетский языки,
уместными представляются гипотезы (б) и (в), из которых последняя
выглядит наиболее реалистичной. Ниже будет предпринята попытка
протестировать ее на фоне археологических данных с использованием
классификаций, дендрограмм (генеалогических деревьев) и глоттохро-
нологических датировок, разработанных московской лингвистической
школой, а именно: модели А. Ю . Милитарёва (I) для афразийских язы-
ков и модели Г. С. Старостина (II) для языков Евразии, включая афра-
зийские (Kassian 2010: 422; 424, fig. 8; Starostin 2015: 21).
I. «Афразийское генеалогическое древо» А. Ю . Милитарёва
(Militarev 2008: 141 – 142; Милитарёв 2010: 107) берется с обновлен-
ными датировками распада языков. Эти датировки для северной ветви
АА, постулируемой А. Ю . Милитарёвым, приводятся ниже (Мили-
тарёв, Николаев 2016: тезисы):
Праафразийский – ок. 11000 г. до н. э .
Прасемито-египетско-берберо-чадский – ок. 9500 г. до н. э .

132
Прасемитский – ок. 4500 г. до н. э .
Праегипетско-берберо-чадский – ок. 8000 г. до н. э .
Египетский
Праберберо-чадский – ок. 6500 г. до н. э .
Праберберский – ок. 1000 г. до н. э .
Прачадский – ок. 5500 г. до н. э.
Какая археологическая ситуация на Ближнем Востоке соответство-
вала времени существования общего АА / праафразийского и его раз-
деления по данной классификации? Предшественницей натуфа служит
археологическая культура кебара раннего и среднего эпипалеолита (ок.
20000 / 18000 – 12500 гг. до н. э.), распространенная преимущественно
в Средиземноморской зоне Израиля (ядро). Однако детальные иссле-
дования выявили или несколько близких ей культур, или ее вариантов
по периферии Средиземноморской зоны, включая Иорданию, Негев и
Синай. Одной из этих культур была мушаби времени среднего эпипа-
леолита (ок. 14500 – 12500 гг. до н. э .), памятники которой характерны
для степей и пустынь Негева и Синая. По мнению ведущего специа-
листа в области ближневосточного эпипалеолита и неолита археолога
О. Бар-Йосефа, высказанному уже более 30 лет назад, мушаби про-
исходит из долины Нила (Bar-Yosef 1987; Bar-Yosef 2011: S179). Со
временем А. Н . Горинг-Моррис и А. Белфер-Коэн предложили тезис
о местном происхождении мушаби (Belfer-Cohen and Goring-Morris
2013: 564), но вопрос окончательно не решен. В любом случае муша-
би предшествует натуфу на южной периферии культуры кебара. Су -
ществовавшая на тех же территориях, что кебара и мушаби (между
побережьем Средиземного моря и р. Иордан, в бассейне р. Иордан, в
Негеве, Синае и вокруг Мёртвого моря), в 13 – 10 тыс. до н. э . позд-
неэпипалеолитическая / мезолитическая натуфийская культура в пер-
вой половине 10 тыс. до н. э . исчезает и одновременно формируются
протонеолитические культуры в Северном и Южном Леванте (понятие
«Северный Левант» берется в расширительном смысле: см. приме-
чание 1). Имеющиеся датировки времени распада общего АА на две
ветви, по А. Ю. Милитарёву – ок. 11000 г. до н. э., по С. Л. Николае-
ву – ок. 11500 / 11450 гг. до н. э . (Милитарёв, Николаев 2016: хэндаут,
с. 25), в гипотезе (в) соответствовали бы появлению в это время север-
ной ветви АА (в дальнейшем распавшейся на семитский, египетский,

133
берберский, чадский) на Ближнем Востоке, но, как видим, не совпада-
ют с началом мушаби и тем самым мушаби (если она также пришла
из Африки) не может быть напрямую связана с северной ветвью АА
языков в модели А. Ю . Милитарёва. Формирование и ранний этап на-
туфа, длившийся примерно до рубежа 12 – 11 тыс. до н. э ., произошли
значительно раньше прихода северной ветви АА языков (по гипотезе
(в)), то есть связь последних с данной археологической культурой мо-
жет быть релевантна только для второй половины натуфа – для этапа
позднего натуфа. Следовательно, создателями натуфа были не афра-
зийцы, а люди, говорившие на другом / других языках. Это мог быть
общеностратический или его диалекты – в противном случае гипотезу
(в) следует отвергнуть и вернуться к гипотезе (б), уже подвергнутой
сомнению А. Ю . Милитарёвым. (Датировки эпипалеолитических куль-
тур Леванта даются по: Bar-Yosef 2011; см. также: Колобова и др. 2015).
I: 1. Ок. 9500 – ок. 8000 гг. до н. э . Первые долговременные жи-
лые и культовые пункты Северного Леванта начала постнатуфийского
времени (первой половины 10 тыс. до н. э .) и раннего докерамического
неолита (PPNA, EPPNB, то есть второй половины 10 тыс. до н. э . – пер-
вой половины 9 тыс. до н. э .) группируются в 4 кластера (карты 2 – 3):
Средний Евфрат в Сирии (Мюрейбет, Абу Хурейра, Джерф эль-Ах-
мар, Телль Абр 3, Шейх Хассан, ранний Джа’де эль-Мугара), Сред-
ний Евфрат в Турции и близлежащие земли вокруг и в г. Шанлыурфа
(ранний Невали Чори, Гёбекли Тепе и окружающие его 13 пунктов,
разведанные к 2017 г.), Верхний Тигр в Турции (Халлан Чеми Тепеси,
Кёртик Тепе, Гусир Хёйюк, Хасанкёйф Хёйюк, Демиркёй Хёйюк, Бон-
джуклу Тарла), Верхний Тигр в Иракском Курдистане (Кермез Дере,
Немрик 9, М’лефаат). При этом последний кластер наиболее специ-
фичен и близок к горам Загроса –восточному пределу всей Передней
Азии. На территориях между и вокруг 4 кластеров надо также учесть
существование 3 «отдельных» археологически изученных поселений.
Это Телль Карамель (близ г. Алеппо в Сирии), Телль Айн эль-Керх
(в провинции Идлиб в Сирии) к западу от первого кластера и Чайёню
Тепеси, расположенный между вторым и третьим кластерами, между
Евфратом и Тигром. К югу от первого кластера лежит поселение Вади
Тумбак 1 со слоями протонеолита первой половины 10 тыс. до н. э.
и еще 14 пунктов того же времени в радиусе 4 км от Вади Тумбак 1,

134
включая уже начатый раскопками Вади Тумбак 3 (Abbès 2008: 3;
Albukaai 2016). Они составляют отдельный кластер в Центральной Си-
рии (в горной цепи Бал’ас, близ г. Саламийя), исследование которого
только предстоит, – кластер в какой-то мере заполняет разрыв между
Северным и Южным Левантом. Что касается Южного Леванта (карта
4), то здесь обычно выделяют 2 экологические зоны – средиземномор-
скую, между побережьем и Рифтовой долиной, и аридную или пери-
ферийную, в пустынях Негева, Синая и Транс-Иордании (Belfer-Cohen
and Goring-Morris 2011 a: 91; Kuijt and Goring-Morris 2002: 364, 371 –
372), где располагалась сеть круглогодичных и временных лагерей
того же постнатуфийского времени с достаточно однородной культу-
рой (Иерихон, Гилгаль I, Нетив Хагдуд, Вади Файнан 16, Дхра, Захрат
эд-Дхра 2, Хатула, Нахаль Орен II, Салибия IX, эль-Хиам, Гешер, Ирак
эд-Дубб, Айн Дарат, Шубайка 6, Верхний Бесор 6, Абу Мади I и др.)
(Bar-Yosef 1998: 169 – 172; Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008: 254 –
259; Kuijt and Goring-Morris 2002: 369 – 382; Mithen et al. 2011). Для
того, чтобы предложить историко-лингвистическую интерпретацию
описанной археологической ситуации, следует подробнее сравнить
связи натуфийской и постнатуфийских культур друг с другом.
Художественная деятельность, археологически зафиксированная
в Северном Леванте в PPNA – EPPNB, строится во многом на приемах,
восходящих к натуфийской культуре Южного Леванта. Но обращает
на себя внимание то, что это относится по-преимуществу к раннему,
а не к позднему натуфу: от последнего кроме архитектуры и погребе-
ний дошло главным образом «нехудожественное» наследие, например,
орудия труда и пр. (Mellaart 1975: 38 – 39; Меллаарт 1982: 32 – 33;
Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 b: 212). Согласно разным авторам
общие хронологические границы натуфа и его внутреннее членение на
ранний и поздний этапы несколько отличаются. Эта вариативность ча-
стично представлена в таблице на стр. 134:
Авторы
Датировки натуфа
(гг. до н. э.)
Ссылки
А. Н. Горинг-
Моррис и
А. Белфер-Коэн
13000 – 9600:
13000 – 11000
–
ранний
11000 – 9600
–
поздний
Goring-Morris and Belfer-
Cohen 2008: 244, 250; Belfer-
Cohen and Goring-Morris 2011
b: S210, table 1

135
Авторы
Датировки натуфа
(гг. до н. э.)
Ссылки
О. Бар-Йосеф
12500 – 9700 / 9500
12500 – 10800
–
ранний
10800 – 9700 / 9500
–
поздний
Bar-Yosef 2011: S179, fig. 3
Л. Гросман
13000 – 9540 / 9500*
13000 – 11600
–
ранний
11640 – 9540
–
поздний (ядро)
11100 – 9500
–
поздний (пери-
ферия)
Grosman 2013: 629, table 1; 630,
fig. 5
Т. Воткинс
13000 – 10200
Watkins 2010: 622, table 1
* Даты Л. Гросман переведены из cal BP (cм. примечание 86).
Художественные приемы раннего натуфа 13 – 12 тыс. до н. э . «пе-
репрыгивают» через тысячу лет и более, чтобы затем реализоваться в
10 – 9 тыс. до н. э . прежде всего в постнатуфийских пунктах Северно-
го, но также и – спорадически – Южного Леванта (например, в соору-
жении 075 Вади Файнана 16, Иордания, ок. 9700 г. до н. э .: Mithen et
al. 2011). В Северном Леванте они получают высокий статус, превра-
щаются в знаки, фиксируются в иконографии и в орнаменте, иногда
выводятся на монументальный уровень, что напоминает сознательное
утверждение некоего наследия. Разберем это на минимальном коли-
честве наиболее ярких сравнений, объединяющих, с одной стороны,
вещи из классических пунктов раннего натуфа эль-Вад, Эйнан, Кеба-
ра, Вади Хамме 27, Хайоним, Умм эз-Зувейтина, и, с другой стороны,
из северолевантийских пунктов постнатуфийского времени PPNA и
EPPNB.
Скульптурная газель с подогнутыми ногами из натуфийской Умм
эз-Зувейтины (Noy 1986 a: 39, cat. no. 3) преображается в барана с подо-
гнутыми ногами на рельефе столба 1 из сооружения А слоя III Гёбекли
Тепе (Schmidt 1999: 13 – 14, Taf. 5; Шмидт 2011: 119, рис. 45) и даль-
ше как иконографический мотив еще долго присутствует в памятниках
Ближнего Востока81. Олень (?), сросшийся четырьмя ногами с верти-
кальным стержнем (ручкой жатвенного ножа) из эль-Вада, увенчиваю-
щий его (Noy 1986 a: 36 – 37, cat. no . 1, figs. 14 – 15), трансформируется
в столбы Гёбекли Тепе, увенчанные сидящими на них и сжимающими

136
их животными (п. 2.02 – 4, 6, ил. 108 – 109, 113). Голова газели на
конце стержня (ручке жатвенного ножа) из Кебары (Noy 1986 a: 38,
cat. no. 2) служит образцом для наверший из Немрика 9, увенчанных
головами хищных птиц (Kozłowski 1989: 29, figs. 8 – 9), а также анало-
гичных пестиков из Халлан Чеми Тепеси (Rosenberg and Redding 2002:
53, fig. 6), Гусир Хёйюка (Karul 2011: 16, fig. 17), Кёртик Тепе (Özkaya
and Coşkun 2011: 122, figs. 24 – 25; Özkaya et al. 2013: 67 –
1
) и прочих
мест. Разноцветные гладкие базальтовые гальки правильной геометри-
ческой формы из домов Эйнана, выложенные в определенном порядке
(Noy 1986 a: 34, fig. 13; Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008: 246, fig.
5 E, F) (ил. 143), находят эстетическое (и семантическое?) продолже-
ние в крупных бусинах белого камня из могил Гусир Хёйюка, имею-
щих геометрически правильные формы (овал, прямоугольник, круг) и
овальные, также геометрически правильно размещенные внутри них
вкладки из серого и зеленого серпентина (ил. 144), воспринимаемые
как специально демонстрируемый декоративный набор (Karul 2011:
4 – 5; 17, fig. 22). Те же примеры из Эйнана сопоставимы еще и с костя-
ной пластиной и инкрустированными в нее мелкими разноцветными
камнями из Бонджуклу Тарла (Kodaş 2019: 12, fig. 12 b). Гальки с изо-
браженными на них человеческими лицами – гальки-головы из Эйнана
(ил. 145), Эль-Вада, Нахаль Эйн Гева II82 (Меллаарт 1982: 31, рис. 6 б,
справа внизу; 32, рис. 7, справа; Noy 1986 a: 40, cat. no . 4; Grosman et al.
2017: 3, fig. 4) – находят соответствие в Гёбекли, в частности, нарезные
вложенные друг в друга шевроны на лбу гальки-головы из Эйнана вос-
произведены в таких же шевронах на лбу кремневой маски из Гёбекли
Тепе (Dietrich et al. 2018 а: 8; 10, fig. 6) (ил. 146). Это предполагает так-
же, что натуфийские гальки-головы могли инициировать появившиеся
в Гёбекли, Невали Чори, Джерф эль-Ахмаре миниатюрные маски (при-
мечание 75).
Ранненатуфийский орнамент прослеживается затем в Северном
Леванте (и в Южном: Вади Файнан 16, Нетив Хагдуд) не только при-
сутствием своих ключевых элементов, но и принципов их комбини-
рования, что максимально реализуется в орнаменте каменных пред-
метов Кёртик Тепе и соседних посёлков Верхнего Тигра. Так, можно
сравнивать меандр / меандроид на сосудах из Эйнана и Вади Хамме
27, костяной пластине из эль-Вада (Меллаарт 1982: 31, рис. 6 б, спра-

137
ва вверху; Major 2013: 377, fig. 13; Weinstein-Evron et al. 2007: 58, fig.
10 – 3) (ил. 147), с одной стороны, и на сосудах, выпрямителе древков
из Кёртика, Халлан Чеми Тепеси, Хасанкёйфа, с другой (Miyake 2013:
45 – 2; Özkaya, Coşkun 2007: 148; Özkaya and Coşkun 2011: 124, fig. 26,
слева; Özkaya et al. 2013: 55, 60; Rosenberg and Redding 2002: 51, fig.
5) (ил. 148); две широкие горизонтальные полосы, состоящие каждая
из прямых параллельных линий, между которыми (полосами) оставля-
ется пустое место или помещаются геометрические элементы наподо-
бие ряда окружностей, на олене (?) из эль-Вада, сосуде из Эйнана (ил.
149), с одной стороны (Noy 1986 a: 36, cat. no . 1; 37, fig. 14; Меллаарт
1982: 31, рис. 6 б, слева вверху), на плакетке и миниатюрном рогатом
«жертвеннике» из Кёртик Тепе (ил. 150), выпрямителях древков, та-
релке, плакетке из Телль Карамеля, с другой (Özkaya et al. 2013: 63,
слева; 65, вверху; Mazurowski and Jamous 2001: 339, fig. 7, внизу; 340,
fig. 8, вверху; Mazurowski 2005: 508, fig. 10; 509, fig. 11); ряды концен-
трических окружностей и квадратов на большой монолитной плите из
сооружения 2 Вади Хамме 27, с одной стороны (Bar-Yosef 1998: 167,
fig.7 –
8; Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008: 245, fig. 4; Edwards 2013:
288 – 289, fig. 12.3 –
4
), на плакетках и сосудах разного рода с кон-
центрическими окружностями из Кёртика, Хасанкёйфа, Телль Абра 3,
с другой (Karul 2013: 97, справа; Miyake 2013: 42, слева; Özkaya and
Coşkun 2011: 120, figs. 20 – 21; Yartah 2016: 32, fig. 4 – 2). Прием обвод-
ки геометрических ли фигур, частей ли лица, тела 2 – 4 параллельными
резными контурами, т. е . прием умножения контуров, проявившийся
как в гальках-головах (ил. 145), так и в концентрических фигурах и в
полосах из нескольких прямых линий – прием, стабильно использовав-
шийся в натуфе, особенно расцвел на Верхнем Тигре, в Кёртик Тепе,
в Халлан Чеми, в обязательных обводках двумя и более контурами ге-
ометризированных птиц и крестов на сосудах, вислоухих (тотемных?)
существ на палетках и др. (Özkaya, Coşkun 2007: 145, внизу; Özkaya
et al. 2013: 43, 54; 55, вверху; 61; Rosenberg and Redding 2002: 51, fig.
5) (ил. 6, 151). Наконец, на небольшой каменной плитке из натуфийской
пещеры Хайоним зафиксирован гравированный орнамент из взаимно
перпендикулярных блоков параллельных линий: блок горизонтальных
линий пересекается блоком вертикальных, далее вновь идет блок го-
ризонтальных (блоки имеют форму, близкую к квадрату) и т. д . Это

138
повторяется несколькими рядами, создавая общую картину, напомина-
ющую фрагмент шахматного поля или имитацию плетеного из пучков
пересекающихся нитей полотна (Shaham and Belfer-Cohen 2013: 415,
fig. 7). В логике подобного построения выполнены штриховки силуэ-
тов некоторых животных (змей, «сфинксов») (Özkaya et al. 2013: 40,
59–
2) и некоторых фонов (здесь сталкиваются блоки неправильных
форм, состоящие из параллельных линий) на сосудах из Кёртик Тепе и
сосудах стиля Кёртик Тепе из Аянлар Хёйюка, Телль Абра 3 (Ercan and
Çelik 2013: 47 – 50, figs. 1 a – 1 d; Çelik 2017: 360, 361, 363; Yartah 2016:
33, fig. 5-3) (ил. 4, 23 – 25).
Отдельно можно упомянуть одну символическую черту раннена-
туфийской архитектуры, используемую затем, как в поздненатуфий-
ской, так и в архитектуре 10 – 9 тыс. до н. э. Северного Леванта. Это
выделение северо-западного пространства и диагонали северо-запад –
юго-восток внутри (специальных?) построек. Монолитные плиты с
гравированной поверхностью в сооружении 2 Вади Хамме 27 (ранний
натуф, долина реки Иордан) были встроены в интерьер на небольшом
расстоянии от круглой стены на западе – северо-западе постройки; мо-
нолитный столб с закругленным верхним концом из постройки в локу-
се 4 Рош Зина (поздний натуф, Центральный Негев) также стоял у сте-
ны на северо-западе сооружения; вход с несколькими ступеньками был
расположен на северо-западе древнейшей нижней «башни» V Телль
Карамеля, а вся диагональ северо-запад – юго-восток выделена здесь
параллельными рядами камней (эпипалеолит – протонеолит, фаза H 1,
ок. 10900 – 9700 гг. до н. э ., Северная Сирия, близ г. Алеппо); обломок
вертикально стоящего камня, так называемого обелиска, располагался
в северо-западном углу сооружения 3 Хасанкёйфа (ил. 152), на неболь-
шом расстоянии от стены (PPNA – транзит к EPPNB, начало 9 тыс. до
н. э ., Верхний Евфрат); пара центральных столбов и культовая ниша
располагались по линии северо-запад – юго-восток в здании особого
назначения слоев II и III (в слое III ниша была заложена) Невали Чори
(EPPNB, ок. 8500 – 8300 гг. до н. э., бассейн Среднего Евфрата ), а
само здание было возведено также на северо-западе поселка (Goring-
Morris and Belfer-Cohen 2008: 245, fig. 4 A; 252, fig. 10 A; Mazurowski
2010: 570 – 572, figs. 6 – 7; Mazurowski 2011: 321 – 325, figs. 2 – 4;
Miyake 2016: 29 – 30; Miyake et al. 2017: 3, справа внизу; 4, слева ввер-

139
ху; Hauptmann 1993: 44 – 46, 49 – 51, Abb. 4 – 6, 9 – 11; Özdoğan and
Başgelen 1999: 39, fig. 2; 40, fig. 3)83. Чтобы судить, насколько стабиль-
но выдерживался этот признак на тех или иных территориях, нужно
провести специальный анализ, но уже сейчас можно отметить, что
даже в соседних пунктах встречались отклонения от него: так, в Гусир
Хёйюке, ближайшем к Хасанкёйфу поселке на Верхнем Тигре, среди
нескольких вертикально стоявших в домах каменных столбов нет ни
одного в северо-западной части построек (Karul 2011, 2013).
Наконец, в контексте рассматривавшихся здесь «женщин на кор-
точках» уникальное место среди ранненатуфийских параллелей к позд-
нейшим памятникам Северного Леванта занимает один предмет. Это
обломок известняковой зооморфной фигуры максимальным размером
5 см из Вади Хамме 27 (Major 2013: 377, fig. 14). Дж. Мейджор видит в
ней нижнюю часть распластанной рептилии / амфибии типа лягушки,
ящерицы, представленной со спины (ил. 153). Выступающий жгутом
позвоночник заканчивается внизу туловища двумя согнутыми задними
ногами, из которых правая едва сохранилась. Верхняя часть фигуры,
основная часть ног, все края изображения обломаны. Туловище снаб-
жено гравированной сеткой, имитирующей чешую, ноги – короткими
поперечными насечками, аналогичными тем, которые покрывают все
конечности на рельефной фигуре «рожающей богини» из Хирокитии
(п. 1 .12, примечание 25). В левый контур туловища вонзаются 4 грави-
рованные «стрелы» с зазубринами или растения, орнаментированные
мотивом «селедочной кости» (Major 2013: 377 – 378). Определение
Дж. Мейджор этого изображения как нижнего фрагмента симметрич-
но распластанной фигуры, а по сути дела, первого на Ближнем Восто-
ке примера иконографического типа «женщины на корточках» следует
воспринимать с определенным скепсисом – слишком мала сохранив-
шаяся часть. Однако, если с ним согласиться, то знак «женщины на
корточках» получит логическую исходную точку в периоде раннего
натуфа Южного Леванта. Первое сравнение из Северного Леванта, ко-
торое приходит на ум – фрагмент рельефного изображения с нижней
частью фигуры распластанного животного (?), представленного спе-
реди, на лицевой поверхности выпрямителя древков из Гусир Хёйюка
(Karul 2011: 17, fig. 21) (ил. 154). Сохранились не только половина ту-
ловища с точно очерченной парой семенников, раздвоенные на концах

140
ноги, симметрично завернутые к центральной оси фигуры, но и угол
левого «локтя», предполагающий изгиб лап / рук вверх. К теме яще-
рицеобразных фигур может иметь отношение захоронение человека с
запястьем, обмотанным шкурой ящерицы, происходящее из соседнего
с Гусир Хёйюком Демиркёй Хёйюка (Rosenberg 2011: 83; 86, fig. 3), а
к теме «стрел» с зазубринами – аналогичный прием передачи с помо-
щью мотива «селедочной кости» ядовитых насекомых сороконожек на
каменных предметах из Телль Карамеля (Mazurowski and Yartah 2002:
305, fig. 10 – 630, 636, 638; Шмидт 2011: 201 – 203, рис. 96) и, возмож-
но, Телль Абра 3 (Yartah 2016: 36, fig. 10). Два из вышеперечисленных
пунктов Северного Леванта (Кёртик Тепе и Телль Карамель) основа-
тельно заходят в 11 тыс. до н. э .84
Желание уловить во всех этих географических вибрациях пост-
натуфийского «искусства» единые закономерности не оправдывается,
ясно только, что «искусство» Северного Леванта 10 – 9 тыс. до н. э .
в большой мере является производным раннего натуфийского 13 –
12 тыс. до н. э . Но распределение по локальным пунктам Северного
Леванта характерных для раннего натуфа признаков носит запутан-
ный нелинейный характер. В схематическом виде это можно выра-
зить так: если А – некий натуфийский район с суммой характерных
признаков 1, 2, 3, 4, 5, а Б, В, Г – некие пункты Северного Леванта,
то А1, А2, А3, А4, А5 не перемещаются всей совокупностью в пункт
Б, взятый отдельно (также и в В, и в Г). А1 и А5 могут переместиться в
Б, А3 – в В, А2 и А4 – в Г. Это значит, что «разносчиками» признаков
были достаточно мелкие социальные единицы вроде семей, родовых
общин, а не большой массив гомогенного населения, решивший ор-
ганизованно переместиться в каком-то направлении. В . А . Шнирель-
ман писал: «Наконец, надо отчетливо сознавать, какую именно общ-
ность можно реконструировать с помощью лингвоархеологического
метода. [...]. Мне представляется, что мы способны реконструировать
только лингвокультурные общности, состоявшие из многочисленных
автономных общин. Обладая общими языком и культурой, эти общи-
ны никогда не идентифицировали себя друг с другом, никогда не за-
думывались о неком строго очерченном лингвокультурном единстве,
в котором они не испытывали большой нужды в своей практической
деятельности. Такие общности имели текучий состав и играли роль в

141
сложении самых разных народов» (Шнирельман 1996: 94). Поскольку
многие признаки культуры раннего натуфа (диалекты ностратического
языка?) фиксируются в культурах PPNA, EPPNB по всему Северному
Леванту в «распыленном» виде, то можно предположить, что перечис-
ленные выше 4 кластера и 3 «одиночных» поселения Северного Леван-
та были скорее центрами, связанными с теми или иными стадиями раз-
вития отдельных ностратических языков (или в терминах В. Блажека
«микро-ностратических»: Blažek 2002: 126; Blažek 2013 b: 37, note 1),
что косвенно поддерживается и этнографическими данными (глава 4,
раздел «Этнология, социальная антропология»). Судя по дальнейшей
исторической дислокации ностратических в Евразии, они распростра-
нились или были вытеснены преимущественно с юга на север Ближ-
него Востока. В этом смысле характерно хронологическое совпадение
появления северной ветви АА на Ближнем Востоке в гипотезе (в) с вре-
меннóй границей раннего и позднего натуфа около условного 11000 г.
до н. э ., что может предполагать модель вытеснения, определенного
давления одного населения на другое с юга на север или просто по-
служило инициирующим толчком. Однако в настоящий момент лишь
немногие даты из Телль Абу Хурейры 1, Телль Карамеля (горизонт
H 1), Кёртик Тепе (образец MAMS 23135) и, вероятно, Бонджуклу Тар-
ла (слой 6) в Северном Леванте могут свидетельствовать в пользу ос-
нования там этих поселков в первой половине 11 тыс. до н. э ., то есть
реально выявить обозначенный вектор перемещений (см. примечание
84). К этому надо добавить, что нижний слой Гёбекли Тепе на большей
части холма, равно как и тринадцать окружающих его пунктов близ
Шанлыурфы, не исследованы или исследованы частично. Что касается
северной ветви АА, то в описанном сценарии она оставалась в пре-
делах Южного Леванта на месте или вместе с частью ностратических
групп, постепенно занимая всю территорию предшествующих архео-
логических культур кебара, мушаби и раннего натуфа, как переферий-
ную, так и присредиземноморскую. Таким образом, принципиальная
временнáя граница между ностратическими и АА языками должна
проходить внутри натуфийской культуры, на рубеже раннего и позд-
него периодов – приблизительно на рубеже 12 – 11 тыс. до н. э .
I: 2. Ок. 8000 – ок. 6500 гг. до н. э . Следующий проблемный во-
прос: как и когда могли возникнуть связи людей, говоривших на язы-

142
ках северной ветви АА, с Центральной Анатолией, или – конкретнее –
людей, говоривших на берберо-чадских языках (эти языки уместнее
прочих можно ожидать затем в Центральной Сахаре), с Чаталхёйю-
ком середины 7 тыс. до н. э., времени фресок с «бычьими» играми?
В основе этого явления могли быть отдельные АА родовые общины,
занимавшиеся производством обсидиана и его торговлей между Цен-
тральной Анатолией, имевшей богатейшие источники этого матери-
ала, и Южным Левантом (возможно, они – в зависимости от успеха
своей миссии – контролировали также снабжение бассейна Евфрата
и других промежуточных областей обсидианом). Д . Биндер отмечает
две отчетливо различимые по результатам анализа обработки обсиди-
ана общности, сосуществовавшие в Центральной Анатолии в период
MPPNB (8200 – 7500 гг. до н. э .), – местную, центрально-анатолий-
скую, и кипро-левантийскую; в период LPPNB (7500 – 6700 гг. до н. э .)
они остаются, но влияние первой усиливается (Binder 2002: 83 – 88).
М. Озбашаран фокусирует внимание на том, что приемы производства
орудий из обсидиана в Калетепе, в Центральной Анатолии, в 8200 –
7800 гг. до н. э . сходны с приемами, зафиксированными на Кипре и на
Евфрате и что, вероятно, ремесленники имели не местное происхожде-
ние (Özbaşaran 2011: 110 – 112). Л . Клэр и Б. Венингер предполагают,
что, когда население Чаталхёйюка достигло максимума около 6600 г.
до н. э ., естественным образом усилилась конкуренция между домохо-
зяйствами, которые в том числе были и посредниками в торговле обси-
дианом с Южным Левантом (Clare and Weninger 2014: 33). Вероятно,
это привело к вытеснению какой-то части (неместных?) торговцев и
ремесленников, но население Чаталхёйюка начало затем сокращаться
уже по климатическим и иным причинам. Торгово-ремесленная дея-
тельность АА-язычных людей в Центральной Анатолии могла сво-
диться не только к обсидиану, но и к другим материалам, богатейшая
номенклатура которых представлена в главе «Ремёсла и торговля»
Дж. Меллаартом (Mellaart 1967: 210 – 220). Специализация ремёсел и
рыночная торговля / обмен текстилем, каменными и обсидиановыми
орудиями, плетениями, деревянной посудой, металлическими и кожа-
ными вещами, скорее всего, выходили и за пределы Чаталхёйюка.
Таким образом, гипотеза состоит в том, что на рубеже 9 – 8 тыс.
до н. э. (начало MPPNB: ок. 8000 г. до н. э. по расчетам А. Ю. Мили-

143
тарёва / ок. 7800 г. до н. э . по расчетам С. Л . Николаева), когда проис-
ходит разделение праегипетско-берберо-чадского языка на египетский
и праберберо-чадский, носители последнего были вовлечены в торго-
во-посреднические или даже торгово-производственные отношения с
Центральной Анатолией, насчитывавшие к тому моменту историю уже
более чем в два тысячелетия. Какого рода было, однако, это вовлече-
ние? Цепь торговых постов, предшественников ассирийских карумов,
население которых «ротировалось» и осознавало свое происхожде-
ние от «метрополии» в Южном Леванте? Постоянно проживавшие в
Анатолии роды, разговаривавшие как на праберберо-чадском, так и на
местных языках, вошедшие в родственные социальные сети с местны-
ми родами, и мобильные группы, курсировавшие между ними, «метро-
полией» и «покупателями»? Где находилось ядро или «метрополия»?
Мы не знаем, насколько реальна может быть такая идея динамично-
го существования общего праберберо-чадского языка, который в мо-
дели А. Ю . Милитарёва сохранялся в течение 1500 лет, с ок. 8000 до
ок. 6500 гг. до н. э . На протяжении жизни Чаталхёйюка его населе-
ние было неоднородно: помимо местной основы, восходящей к общи-
нам недавно раскопанных соседних Пинарбаши, Бонджуклу Хёйюка,
Ашикли Хёйюка, здесь явно сказываются влияния уже заброшенных
к тому моменту Гёбекли Тепе, Кёртик Тепе и близких им пунктов (в
числе этих влияний: композиция «женщина на корточках», геральди-
ческая композиция из двух четвероногих животных, скульптурный
мотив женщины / птицы с выделенными рёбрами, позвоночником, то-
щими «костяными» руками, мотив быка или оленя с вываливающимся
языком и пр. – см. «Заключение»). Некоторые археологи даже пред-
почитают говорить о колонизации Центральной Анатолии населением
Юго-Восточной Анатолии (Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 a: 91;
Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 b: 214). Если к этому добавились
еще группы предполагаемого праберберо-чадского населения, то как
минимум три языковые составляющие гипотетически сосуществовали
в Центральной Анатолии до середины 7 тыс. до н. э. – до момента по-
стройки и росписи фресками помещения F.V .1, «Охотничьего святили-
ща», Чаталхёйюка Восточного с композициями «бычьих» игр. Выше
наиболее ранняя отметка возможной миграции этого сюжета в южном
направлении была принята как время после 6500 – 6400 гг. до н. э.

144
Два замечания необходимо добавить в русле обсуждения данной
гипотезы. Рубеж 9 – 8 тыс. до н. э . отмечен прекращением функциони-
рования культового центра в Гёбекли Тепе. Монументальность и мно-
гочисленность каменных построек в Гёбекли ясно указывают на то,
что здесь действовал культовый центр многих общин, живших вдоль
вершины арки Плодородного Полумесяца – следовательно, в жизни
этих общин произошли такие изменения, что они перестали строить
и содержать культовый (тотемический?) центр. Собственно «Здание
с львиными стелами» и его каменная плита с «женщиной на корточ-
ках» связываются с финалом верхнего слоя II, около 8200 – 8000 гг.
до н. э. (Dietrich et al. 2013 a; Benz 2008 – 2018: Göbekli Tepe). Род-
ственное по культуре поселение Невали Чори было заброшено ок.
7750 г. до н. э .85 (Thissen 2002: 317, 328, 330; Benz 2008 – 2018: Nevali
Çori). Это подвело черту под процессом дезинтеграции системы из 4
кластеров и 3 «одиночных» центров – древнейших поселений, состав-
лявших вершину арки Плодородного Полумесяца в 11 – 9 тыс. до н. э .
(из них остались несколько поселений на сирийском Среднем Евфрате
и Чайёню Тепеси). Процесс развивался в течение всего 9 тыс. до н. э .
Его последствия в виде диффузии элементов культуры проявились не
только в Центральной Анатолии, но и даже в Нижнем Подонье (Го-
релик и др. 2014). Такого рода турбулентность могла способствовать
более глубокому проникновению АА групп из Южного Леванта на Се-
верный, а также на обсидиановый рынок Центральной Анатолии, бо-
лее тесным контактам с местными сообществами. Содержание этого
периода специально изучено Ф. Борелем и соавторами (Borrell et al.
2015). Их анализ серии из 450 калиброванных радиоуглеродных дат
из Северного Леванта, соответствующих интервалу 9700 – 6700 гг. до
н. э.
86
, дал картину кратковременного прерывания неолитизации около
медианного значения в 8000 г. до н. э. (точнее, в промежутке 8200 –
7800 гг. до н. э .) . К этому времени забрасывается не только Гёбекли,
но и Мюрейбет, Джа’де, Телль Абр 3, Джерф эль-Ахмар, Телль Кара-
мель, что не означает их обязательного синхронного запустения – но
указанную хронологическую границу эти и другие древнейшие пункты
Северного Леванта не пересекают (сюда же можно добавить Невали
Чори, Телль Абу Хурейра 1). После 7800 г. до н. э . в регионе основыва-
ются (или – редко – повторно заселяются) поселки Акарчай, Мезраа-

145
Телейлат, Гритиль, Хайаз Хёйюк, Кумартепе, Гюрчютепе, Телль Саби
Абияд II, Телль Халула, Телль Абу Хурейра 2, Секер эль-Ахеймар,
Букрас и пр. (Borrell et al. 2015: 4; 6, fig. 3; 7, fig. 5). Сравнение архео-
ботанических данных показало, что именно в этих поселениях «второй
волны» начинается устойчивое земледелие на основе морфологически
одомашненных видов зерновых, в то время как образцы зерновых из
поселений «первой волны» определяются как пре-доместикаты, ча-
стичные доместикаты при доминирующем производстве растительной
пищи, основанном на диких видах (Borrell et al. 2015: 10 – 12, fig. 9).
Переход совершился в течение или в результате указанного перерыва
вокруг даты 8000 г. до н. э . Также после этого перерыва в поселени-
ях «второй волны» появляется новая технология обработки камня для
получения двусторонних лезвий, не имевшая предшественников в Се-
верном Леванте (Borrell et al. 2015: 5 – 10). Наконец, анализ палеокли-
матических данных говорит о том, что одно из так называемых резких
климатических изменений совершилось как раз в том же промежутке
и получило специальное название «событие 8200 г. до н. э .» (Borrell et
al. 2015: 13 – 14). Это были несколько веков похолодания в северном
полушарии, которые на Ближнем Востоке могли повлиять в большей
степени на Анатолию и Северный Левант. Добавлю, что тысячелетием
раньше, в конце 10 – первые века 9 тыс. до н. э ., «исчез» и кластер по-
селений на Верхнем Тигре во главе с Кёртик Тепе. Если соотнесение
ностратических языков с 4 древнейшими кластерами и 3 «отдельны-
ми» поселениями верно, то описанные события могли обозначать их
дальнейшее выдавливание с Ближнего Востока или перемещение в бо-
лее северных, северо-восточном и западном направлениях и, возмож-
но, косвенно указывать на приток языков из других макросемей (АА с
юга? Дене-сино-кавказской с востока?).
Второе замечание касается возможности доставки обсидиана на
большие расстояния. Недавно была выдвинута альтернативная старой
модели К. Ренфрю 1960-х
–
1970-х гг . модель торговли обсидианом,
основанная на принципе множественного посредничества (multi-agent-
based model). Своими конкретными результатами (взяты 32 пункта
PPNB между источниками обсидиана в Центральной Анатолии и по-
лучателями в Иерихоне, Бейде и прочих крайне южных пунктах) и
особенно теоретическими подходами эта модель исключительно важ-

146
на в контексте рассматриваемых процессов. Модель К. Ренфрю пред-
полагала один регулярный маршрут между двумя концами торговой
цепочки, на котором располагались поселения-получатели обсидиана.
Получая обсидиан, каждое поселение оставляло для собственных нужд
50%, а вторые 50% передавало дальше, в результате чего протяжен-
ность маршрута с таким резким коэффициентом сокращения това-
ра составляла максимально 250 – 300 км и не могла объяснить факта
появления обсидиана в Южном Леванте. Набор поселений, участво-
вавших в торговле, твердо устанавливался, обсидиан передавался по
запланированной очередности «из рук в руки». Преобладал принцип
вертикального управления системой. В новую модель введено гораз-
до больше степеней свободы: деревни-поселения становятся агентами,
принимающими собственные решения и создающими при желании
собственные локальные сети торговли обсидианом в рамках изначаль-
но полученного количества. При этом они могут делать случайный вы-
бор маршрутов при каждом трансфере обсидиана, то есть локальные
сети носят подвижный характер. Пропорция собственного потребле-
ния обсидиана поселением и обмена обсидиана с партнерами по марш-
руту не фиксируется, но чем меньше потребление и больше обмен,
тем дальше возможная конечная дистанция доставки. В такой модели
сочетаются принципы вертикального и горизонтального управления,
а протяженность местных сетей далеко превосходит обязательную
часть маршрута между источником обсидиана и конечным потреби-
телем. Тестирование этой модели на основе археологических данных
показало, что предельная дистанция доставки обсидиана увеличилась
до 800 км, что объясняет наличие обсидиана в Южном Леванте. Одна-
ко и эта модель не вполне согласуется с реальными археологическими
фактами, фиксирующими обсидиан на расстояниях 900 – 1000 км от
источника (Ortega et al. 2014). Новая модель помимо прочего хорошо
демонстрирует необходимость отказа от простых линейных схем при
реконструкции древних исторических процессов. Так, принято счи-
тать, что если какой-то язык мигрирует, то люди, на нем разговарива-
ющие, мигрируют все и окончательно. Как правило не рассматрива-
ются ситуации, которые преимущественно и характерны для реальной
жизни, при которых одна часть мигрировала, а другая отказалась, одна
часть перешла на чужой язык, но осталась родственной сетью для дру-

147
гой части, разговаривающей на своем языке и т. п . При переводе на
язык цифр, как мы это видим в случае с обсидианом, ошибка получа-
ется в три и более раз.
Похожий тип мышления (он разрабатывался также Д. Энтони:
Antony 1997), допускающий вариативные, многофакторные модели,
пытался реализовать Н. Шираи в цитированной выше работе по неоли-
тизации Древнего Египта. Он выделяет несколько видов мобильности
людей вне своей зоны проживания, в частности: логистическое дви-
жение (разведка маршрутов, ресурсов, установление контактов сила-
ми небольших групп, возвращающихся затем частично или полностью
назад), резидентное движение или миграцию (перемещение больши-
ми группами людей на далекие расстояния и длительные периоды в
новые ареалы проживания) (Shirai 2010: 287 – 290). При этом второе
происходит спланировано на основе первого, на основе информации,
«полученной благодаря мониторинговым путешествиям разведчиков»
(Shirai 2010: 311). Конечная цель маршрута мигрирующей группе хо-
рошо известна, поэтому промежуточные участки могут преодолеваться
по возможности быстро, без оставления материальных следов присут-
ствия, то есть «перепрыгиваться». Несмотря на разведчиков-скаутов,
миграции тем не менее могут быть подвержены отрицательным фак-
торам и вызывать обратное движение, или положительным факторам
и вызывать следующую волну в том же направлении, то есть это как
правило не единичные события, а процессы (Shirai 2010: 312). Наличие
родственных отношений на разных концах маршрута, оформленных
как социальные сети с соответствующими правилами функционирова-
ния, может продолжаться тысячелетиями, не вызывая миграцию, но в
благоприятный момент способствует ей с высокой степенью вероятно-
сти (Shirai 2010: 311, 335). В русле такого подхода Н. Шираи пришел к
выводу о том, что задолго до появления всего «неолитического пакета»
в Египте, примерно с конца 8 – 7 тыс. до н. э ., должны были иметь
место просачивание небольших левантийских групп, состоявших, на-
пример, из нескольких семей, их временное или постоянное поселение
на египетских землях, информационный, родственный и материаль-
ный обмены с местным населением (глава 4, раздел «Археология»). Но
Н. Шираи был ограничен территорией Египта – аналогичную модель
можно приложить и к территории Центральной Сахары.

148
I: 3. Ок. 6500 – ок. 5500 / 5000 гг. до н. э . Следующее хронологи-
ческое событие на «Афразийском генеалогическом древе», существен-
ное для рассматриваемой гипотезы, это разделение праберберо-чад-
ского языка на берберский (праберберский) и чадский (прачадский).
Глоттохронологические расчеты А. Ю . Милитарёва датируют его ок.
6500 г. до н. э., С. Л. Николаева – ок. 6390 или 6150 гг. до н. э. (по двум
разным методикам) (Милитарёв, Николаев 2016). Для тех прабербе-
ро-чадских групп, которые участвовали в производстве (?) и торгов-
ле обсидианом из центральноанатолийских месторождений, середина
7 тыс. до н. э . из-за «климатического события 6200 г. до н. э .» и уве-
личения населения, как это видно по слою VI Чаталхёйюка, должна
была стать временем кризиса или, во всяком случае, стратегических
изменений, связанных с дезинтеграцией прежнего рода деятельности.
В зависимости от степени укорененности этих групп в Анатолии они
могли (i) примкнуть к потоку мигрантов из Чаталхёйюка на Балканы
(и со временем утратить свой язык), (ii) остаться на месте (и также со
временем утратить свой язык), (iii) вернуться в Южный Левант, где на-
чиналось формирование ярмукской культуры, перейдя на фермерский
образ жизни, (iv) радикально поменять географический вектор с север-
ного на южный, африканский, в поисках вариантов сохранения своей
прежней торгово-ремесленной деятельности и своей прежней мобиль-
ности («свободы») – в этом случае речь идет о мужчинах, привыкших
ежедневно проходить около 30 км с грузом обсидиана явно не менее
10 кг (Ortega et al. 2014: 478). Очевидно, что только благодаря вариан-
там (iii) и (iv) или их комбинации центральноанатолийские языки (язы-
ки, в той или иной степени бытовавшие в Центральной Анатолии) мог-
ли в конечном итоге дойти до Африки, а не утратиться. Вариант (iii)
предполагает длительный многоступенчатый процесс, начавшийся в
Центральной Анатолии около середины 7 тыс. до н. э. и закончивший-
ся в Южном Леванте около середины 6 тыс. до н. э. с дальнейшей (или
параллельно происходящей) миграцией в Африку. Вариант (iv) пред-
полагает алгоритм действий авантюристов: быстрый сухопутный (или
сухопутно-морской) бросок из Центральной Анатолии в Африку. Воз-
можно, происходило одновременно и то, и другое: «благоразумная»
часть анатолийской группы присоединилась к «метрополии» в Южном
Леванте, «авантюрная» часть отправилась южнее и в конечном счете

149
появилась в регионе Тадрарт Акакуса – Тассили н-Аджера, познакомив
местное население, веками создававшее фрески в стиле ранних «Кру-
глых голов», с новым сюжетом, его символическим смыслом, его ико-
нографическими элементами, включая «женщину на корточках». Все
три даты (6500, 6390 и 6150 гг. до н. э .) соответствуют и процессам в
Центральной Анатолии, связанным с демографией и «климатическим
событием 6200 г. до н. э .», и процессам в Южном Леванте, связанным
с формированием и развитием там ярмукской археологической культу-
ры. В данном сценарии праберберо-чадская / прачадская группа в Цен-
тральной Сахаре представляется авангардом того праберберо-чадского
/ прачадского населения, которое продолжало жить на Ближнем Вос-
токе и говорить на общем (праберберо-чадском) или одном из двух от-
делившихся языков (прачадском, праберберском). Сложно достоверно
оценить, было ли предполагаемое перемещение такой группы (групп?)
в Центральную Сахару собственно первой миграцией или логистиче-
ским движением – как известно, путешественники и купцы и разного
рода часто выступают в роли культуртрегеров. Но не исключено, что
они основали там некую родственную социальную сеть. Даже если
они перешли на местные языки, эта социальная сеть могла поддержи-
вать связи с основной массой берберо-чадского населения на Ближнем
Востоке. По сути дела это было бы повторением их центральноанато-
лийского опыта проживания в иноязычной, инокультурной среде при
наличии далекой «метрополии».
Среди обстоятельств, благоприятствующих успеху такого переме-
щения, имеются демографические и палеоклиматологические. По дан-
ным Р. Купера и С. Крёпелина, в Восточной Сахаре в фазе 7000 – 5300
гг. до н. э . наблюдается тенденция увеличения плотности поселений
и их географического расширения в направлениях с востока на запад
и с севера на юг (Kuper and Kröpelin 2006: 805 – 806, fig. 3), то есть от
Нила к Центральной Сахаре и Сахелю. Тем самым задавался вектор
движения от северо-восточного угла Африки к Центральной Сахаре.
В фазе 5300 – 3500 гг. до н. э . Сахара вновь эволюционировала из са-
ванной в пустынную территорию, широтная граница распространения
муссонов неуклонно сдвигалась с севера на юг. Основное население
Сахары также перемещалось на юг, в район озера Чад, и частично на
крайний запад, к побережью Атлантического океана, и на крайний вос-

150
ток, к руслу Нила. Однако на горных плато еще долго оставались эко-
логические ниши с влажным климатом, подобные плато Гилф Кебир
на юге Египта (Kuper and Kröpelin 2006: fig. 3 D). Представляется, что в
соответствии с одним из таких векторов часть населения из Централь-
ной Сахары мигрировала на восток до горных массивов Гилф Кебир и
Джебель Увейнат. С этим движением связывается появление «бычьих»
игр с «женщинами на корточках» в Египте и кульминация их представ-
ления в скальном навесе Вади Сура II или Пещере Зверей / Чудовищ
(п. 1.17). Гипотеза о дальнейших трансформациях уже в Египте ико-
нографического мотива «женщины на корточках» изложена выше
(глава 3).
Вернемся к тезису о том, что, несмотря на предполагаемое пере-
мещение части населения в Сахару, берберский и чадский языки могли
по-прежнему оставаться на Ближнем Востоке, например, в зоне ярмук-
ской археологической культуры. Сама идея о длительном пребывании
берберо-чадских языков на Ближнем Востоке обосновывалась давним
исследованием С. А . Старостина и А. Ю . Милитарёва, посвященным
общей культурной лексике отдельных АА и северокавказских языков
(Милитарёв, Старостин 1984), в соответствии с которым уже разделив-
шиеся чадский и берберский языки контактировали с разделившимися
же северокавказскими языками, в процессе чего заимствовали и пере-
давали для заимствования ряд понятий. Таких слов – чадско-восточ-
нокавказских, берберо-восточнокавказских, берберо-западнокавказ-
ских изоглосс – было приведено тогда около двух десятков. Понятно,
что подобное взаимодействие могло происходить только на Ближнем
Востоке. Глоттохронологические расчеты распада прасеверокавказ-
ского на западную и восточную ветви датировали эти контакты рубе-
жом 5 – 4 тыс. до н. э. (Милитарёв, Старостин 1984: 35) или серединой
6 – началом 5 тыс. до н. э . (Старостин 1985: 90). Однако в 2007 г. в
комментариях А. Ю . Милитарёва по поводу данной статьи 1984 г. ска-
зано: «К настоящему моменту статья представляет скорее историче-
ский интерес, поскольку существенному пересмотру подверглась как
северно-кавказская, так и афразийская реконструкции, в результате
чего некоторые из предлагаемых в работе контактных параллелей при-
ходится отвергнуть, а для некоторых других считать более вероятной
гипотезу их исконной принадлежности к северно-кавказскому / обще-

151
афразийскому лексическому фонду [...]» (Милитарёв, Старостин 2007:
876). Тем не менее и после ревизии 2007 г. авторами было оставлено
3 чадско-прасеверокавказских, 3 берберо- западнокавказских и 5 бер-
беро-восточнокавказских изоглосс. Что касается чадско-прасеверокав-
казских, то ситуация представляется непротиворечивой, так как в гра-
ницах 6500 и 5500 гг. до н. э . (жизнь прачадского языка по расчетам А.
Ю. Милитарева) был длительный период параллельного сосущество-
вания этих языков. Контакты могли происходить даже в Центральной
Анатолии (см. раздел «Популяционная генетика, археогенетика», аб-
зац о мужчине Tep003 из Тепеджик-Чифтлика и миграциях неолита –
халколита из Иранского региона в Центральную Анатолию) или в Ле-
ванте. Археологическое исследование Н. Шираи, предложившее время
(6200 – 5600 гг. до н. э .) и место (юг зоны ярмука, поздний его вариант
Иерихон IX или лодская культура) отправления миграции из Южного
Леванта в Нижний Египет и Фаюм (Shirai 2010: 334 – 335), также никак
не противоречит возможности пересечений прачадского или даже до-
черних чадских языков и прасеверокавказского.
Берберо-кавказские контакты на Ближнем Востоке также долж-
ны согласовываться со временем распада прасеверокавказского.
А. С. Касьян и Г. С. Старостин в последнем десятилетии датировали
этот распад даже позже, чем А. Ю . Милитарёв и С. А. Старостин в
1984 – 1985 гг., – 3800 г. до н. э. (Kassian 2010: 314; 323, fig. 4; 424,
fig. 8; 427; Starostin 2015: 21). В Центральной Сахаре гравированные
наскальные изображения горного плато Мессак (юго-запад Ливии) да-
тируются примерно тем же периодом 5 – 4 тыс. до н. э . (обоснование
датировки: di Lernia and Gallinaro 2010: 972; Le Quellec 2013: 33 – 36,
tables 2.8, 2.9). Мессакские изображения стилистически близки друг
другу и компактно расположены, что породило даже термины «мес-
сакская школа», «цивилизация Мессака», «стиль Мессака» (Le Quellec
1995: 405, 435; Le Quellec 1996: 13 – 14; Le Quellec 2007 с: 60; etc.) .
Отталкиваясь же от ближневосточных материалов, можно сказать, что
мессакские композиции содержат, с одной стороны, несколько удиви-
тельных реплик памятников докерамического неолита Северного Ле-
ванта, как то: геральдические композиции, «женщины на корточках»,
быки в профиль с рогами в виде щипцов (один рог над головой, вто-
рой – под головой – см. примечание 34 и ил. 57), двойные и тройные

152
обводки контуров, открытые пасти хищников с подробно показанными
рядами зубов (ил. 1, 16); с другой стороны, отсылки к настенным ре-
льефам Чаталхёйюка вроде антилопы с повернутой назад головой и по-
догнутыми ногами, кошачьего, упирающегося всеми (диагонально рас-
положенными) ногами в землю; наконец, образцы стиля, поразительно
напоминающего хетто-хуритское искусство (собакоголовые антропо-
морфы в коротких подпоясанных рубахах с поднятыми руками, торса-
ми анфас, ногами и головой в профиль, при этом ноги иногда даны в
позе бегущей «коленопреклоненной Горгоны») (описание и памятники
«мессакского стиля»: Le Quellec 1995; 1996; 2007 с). Анализ подоб-
ного «коктейля» из разновременных составляющих, в числе которых
должны быть и местные, африканские, требует многолетней работы.
Нам важно, что здесь фигурируют ближневосточные – а именно анато-
лийские – компоненты, хотя трудно представить себе, как в стилисти-
чески однородном явлении «мессакской школы» могут совмещаться
приемы, зафисированные на Ближнем Востоке в 10, 7 и 2 тысячелетий
до н. э . Одновременно надо подчеркнуть исключительное своеобра-
зие изображений Мессака: такого динамичного, повествовательного,
эмоционально окрашенного стиля нигде на Ближнем Востоке мы не
находим. Может быть, очень отдаленное сравнение допустимо с теми
же «бычьими» играми из Охотничьих святилищ Чаталхёйюка, но и в
них все же превалирует заранее принятая система правил, своего рода
композиционный канон. Сказать сегодня что люди, создавшие или
внесшие вклад в «стиль Мессака», были бербероязычными, даже ги-
потетически весьма затруднительно в отсутствии бóльшего числа фак-
тов и систематического их анализа. В свое время А. Ю . Милитарёв на
карте Северной Африки локализовал праберберов (= праливио-гуан-
чей) близко к Мессаку – в районе плато Ахаггар – Тассили в период до
3 тыс. до н. э . (Милитарёв 1984 б: 50, карта 6).
I: 4. После 4500 г. до н. э . Следующая потенциальная миграция (в
Египет) связана с 5 – 4 тыс. до н. э., с археологической культурой Гас-
сул – Беершеба и может быть приписана собственно египтоязычным
племенам (перемещавшимся вдоль Нила?).
I: Выводы.Таким образом, совмещение рассматриваемой гипо-
тезы с АА классификацией А. Ю . Милитарёва (при учете глоттохро-
нологических расчетов С. Л . Николаева) приводит к такой языко-

153
вой идентификации возможных перемещений с Ближнего Востока в
Африку: около или после 6500 – 6400 гг. до н. э . в Центральную Са-
хару – праберберо-чадский или прачадский язык в зависимости от
времени распада праберберо-чадского языка; в первой половине 6 тыс.
до н. э. в Нижний Египет и далее в ту же Центральную Сахару или к
оз. Чад – прачадский или в конце этого периода – дочерние чадские
языки в зависимости от времени распада прачадского; ок. начала (?)
5 тыс. до н. э . в Центральную Сахару – праберберский язык; после
4500 г. до н. э . (начало археологической культуры Гассул – Беершеба)
в Египет – древнеегипетский язык.
II. Генеалогические деревья трех языковых макросемей – но-
стратической, дене-сино-кавказской и АА, – основанные на расчетах
Г. С. Старостина, дают в числе прочего несколько иную схему разделе-
ния АА языков, чем у А. Ю . Милитарёва, и значительно отличающиеся
датировки точек этого разделения. Привожу АА древо с расчетными
датами 2010 г., повторенное в 2015 г. (Kassian 2010: 422; 424, fig. 8, со
ссылкой на Г. С. Старостина; Starostin 2015: 21):
Праафразийский – ок. 14760 г. до н. э .
Праомотский – ок. 8050 г. до н. э .
Пракушито-семито-египетско-берберо-чадский – ок. 10010 г. до н. э.
Пракушитский – ок. 6540 г. до н. э .
Прасемито-египетско-берберо-чадский – ок. 7710 г. до н. э.
Прасемитский – ок. 3800 г. до н. э .
Праегипетско-берберо-чадский – ок. 7250 г. до н. э .
Египетский – ок. 1550 г. до н. э .
Праберберо-чадский – ок. 5990 г. до н. э .
Праберберский – ок. 1480 г. до н. э .
Прачадский – ок. 5130 г. до н. э.
Эта схема достаточно хорошо совпадает с гипотезой (а) об афри-
канской прародине АА, в том числе с тем, как она изложена в работах
одного из ее апологетов К. Эрета. Последний отстаивает распад праАА
около 15 тысячелетий назад «или более того» (Ehret 2011: 146; 147,
fig. 8; Ehret 2006: 1026, fig. 3; 1030, 1042 – 1044). С другой стороны,
схема поддерживает идею археолога О. Бар-Йосефа и др. о переме-

154
щении в Южный Левант из долины Нила носителей археологической
культуры мушаби среднего эпипалеолита (ок. 14500 – 12500 гг. до
н. э .). В этом случае реализуется сценарий (в) о двух прародинах АА,
где первая прародина – Северо-Восточная Африка: здесь в 15 тыс. до н.
э. отделяется и остается праомотский язык, вторая прародина – Синай
и Негев, куда попадает праязык – предок пяти остальных семей, типо-
логически он соответствует северной ветви АА языков А. Ю. Мили-
тарёва, с включением в нее кушитского87. Так как праязык, о котором
идет речь, сохраняется на протяжении существования культур мушаби и
натуф (14760 – 10010 гг. до н. э.), теоретически рассуждая, говорившие
на нем люди могут быть идентифицированы с этими культурами: с му-
шаби и переферийным вариантом натуфа. Однако длительное развитие
культуры кебара на территориях ее средиземноморского ядра в Израиле,
частично синхронное с указанным интервалом, также могло привести
к сложению раннего натуфа. Модифицированное Г. С. Старостиным в
2015 г. генеалогическое древо другой языковой общности, макросемьи
ностратических языков, показывает близость двух значений: време-
ни распада общего ностратического и начала кебары – ок. 19000 г. до
н. э. (Старостин 2015: 21). Далее по этой схеме ок. 13000 – 12000 гг. до
н. э . выделяются несколько других ностратических языков, в том числе
картвельский, дравидийский, затем, ок. 11000 – 10000 гг. до н. э., выде-
ляются алтайский и индоевропейско-уральско-палеосибирский (вклю-
чение палеосибирских языков остается под вопросом). Первое событие
в целом совпадает с ранним натуфом, второе – с поздним натуфом. Ге-
ографически понятно, что все эти языки кроме дравидийского должны
были в конечном счете двигаться на Ближнем Востоке в северном на-
правлении. Ухудшившаяся климатическая ситуация Младшего Дриаса
(ок. 10800 – 9800 гг. до н. э.) с наступившим значительным похолодани-
ем и иссушением дополнительно способствовала второму событию. Ка-
кие-то ностратические языки могли оставаться и в Южном Леванте, так
как по данным, собранным О. Бар-Йосефом, на территориях, близких
к Средиземному морю, несмотря на климат Младшего Дриаса, «даже
уменьшение осадков на 30 % имело минимальный экологический им-
пульс» (Bar-Yosef 2011: S180). Таким образом, на глубоких хронологи-
ческих уровнях история ностратических языков как будто начинает ре-
зонировать с археологией и комплексом связанных с ней наук.

155
Вернемся к АА языкам: если во время мушаби и раннего нату-
фа они в основном локализовались в пуснынях Негева и Синая, где
влажностно-температурные условия были достаточно благоприятны,
то с наступлением Младшего Дриаса эффект аридизации должен был
особенно сильно сказаться как раз на данных территориях. Наиболее
вероятный вектор перемещений – Средиземноморская зона и север
Южного Леванта, при этом, как ясно из АА древа Г. С. Старостина, в
конце 11 тыс. выделился пракушитский язык, вектор движения кото-
рого привел его в конечном счете обратно в Африку (на фоне негатив-
ного влияния Младшего Дриаса?). Затем долгий промежуток времени
между 10010 и 7710 гг. до н. э . Южный Левант, вероятно, был преи-
мущественно заселен людьми, говорившими на общем языке – пред-
ке семитских, египетского, чадских и берберских (Kassian 2010: 424,
fig. 8, со ссылкой на Г. С. Старостина). Здесь фиксируется существен-
ное отличие моделей А. Ю . Милитарёва и Г С. Старостина: в первой
прасемитский выделяется ок. 9500 г. до н. э ., после чего пять тысяч
лет до своего разделения существует как единый язык, во второй это
происходит ок. 7710 г. до н. э . Последнюю временную точку можно с
натяжкой связать с трансформацией начала периода MPPNB как она
отражена работой Ф. Бореля и соавторов, то есть с событиями интер-
вала 8200 – 7800 гг. до н. э . в Северном Леванте (см. выше модель I:
2), с приходом там на место древних поселений «первой волны» целой
свиты поселений «второй волны» с менее изощренной духовной, но
с более эффективной хозяйственной культурой. Иными словами, на
хронологических горизонтах Ближнего Востока, обеспеченных более
или менее стабильными археологическими данными, движение с юга
на север, в Северный Левант, связывается сперва с отдельными ностра-
тическими языками («первая волна»), а в указанном интервале 8200 –
7800 гг. до н. э. – с прасемитским языком («вторая волна»). При этом
следует держать в голове более чем вероятное присутствие в Анатолии
и большом Северном Леванте (включая часть Северной Месопотамии)
языков макросемьи дене-сино-кавказских языков, каким-то образом
уживавшихся и с ностратическими, и с АА (подробнее см. раздел «По-
пуляционная генетика, археогенетика»). О следующем этапе – выде-
лении египетского языка ок. 7250 г. до н. э., в период LPPNB, сказать
нечего, кроме того, что данный язык продолжал оставаться в Южном
Леванте. Не может ли его локализация быть соотнесена с теми парал-

156
лелями (1) и (2), которые рассматривались в разделе «Археология»?
В обоих случаях исходные артефакты происходят из современной
Иордании, из района, лежащего к югу – юго-востоку от Мертвого
моря. Проблема требует сбора существенно бóльшего количества фак-
тов. Наконец, последнее звено в генеалогическом древе Г. С. Старо-
стина – праберберо-чадский язык, существовавший примерно в 7250 –
5990 гг. до н. э . Хотя период значительно отличается от принимаемого
А. Ю . Милитарёвым для того же языка, могут быть повторены коммен-
тарии, которые были сделаны в этой части к его АА древу с изменени-
ями, касающимися главным образом начала предполагаемой вовлечен-
ности праберберо-чадского языка в историю Центральной Анатолии в
связи с торговлей обсидианом. Известно, что анатолийский обсидиан
в Южном Леванте появился намного раньше, чем рубеж 9 – 8 тыс. до
н. э. или 7250 г. до н. э. Так, уже в натуфийском слое 11 тыс. до н. э.
поселения Эйнан (Айн Маллаха) в Израиле был впервые зафиксирован
обсидиан из месторождения Гёллю Даг в Центральной Анатолии, а в
периоды PPNA и EPPNB он доставлялся почти в каждый раскопанный
пункт Южного Леванта, что говорит о функционировании налаженной
сети торговли (Khalaily and Valla 2013: 198 – 199), прервавшейся лишь
во второй половине 7 тыс. до н. э. во время ярмукской культуры (ср.
карты обсидиановых маршрутов для периодов 7000 – 6600 гг. до н. э .
и 6600 – 6000 гг. до н. э.: Clare and Weninger 2014: 30, fig. 18; 31, fig.
19). Таким образом, люди праберберо-чадского языка не были эксклю-
зивными разработчиками и / или поставщиками этого минерала с се-
вера на юг Ближнего Востока – они могли принять эстафету от своих
АА предшественников или иноговорящих людей. При учете модели
Г. С. Старостина наиболее ранним моментом для этого может быть
момент разделения египетского и праберберо-чадского языков около
7250 г. до н. э. Период жизни последнего почти полностью совпадает с
известным сейчас крайними датами жизни поселения Чаталхёйюк Вос-
точный между 7100 – 5900 гг. до н. э . по Байесовской методике (Bayliss
et al. 2015; Marciniak et al. 2015) или 7400 – 6000 гг. до н. э . по тради-
ционной методике (Clare and Weninger 2014: 38 – 40, table 4). Далее по
расчетам Г. С . Старостина в самом конце 6 тыс. до н. э . – около 5130 г.
до н. э . – прачадский разделился на дочерние языки (уже в Африке?).
II: Выводы. Совмещение рассматриваемой гипотезы с АА класси-
фикацией Г. С. Старостина мало меняет содержание выводов. Выде-

157
ленные ранее промежутки возможных перемещений с Ближнего Вос-
тока в Африку могут быть идентифицированы следующим образом:
ок. 6500 – 6400 гг. до н. э . в Центральную Сахару – праберберо-чад-
ский; в первой половине 6 тыс. до н. э . в Нижний Египет и далее в ту же
Центральную Сахару или к оз. Чад – прачадский; ок. начала (?) 5 тыс.
до н. э. в Центральную Сахару – праберберский язык; после 4500 г. до
н. э . (начало археологической культуры Гассул – Беершеба) в Египет –
древнеегипетский язык.
Таким образом, в разделе «Лингвоархеология» была предпринята
экспериментальная попытка сопоставления археологических данных
и двух генеалогических языковых классификаций: А. Ю . Милитарёва
(I) для афразийских языков и Г. С. Старостина (II) для языков Евра-
зии, включая афразийские (Militarev 2008: 141 – 142; Милитарёв 2010:
107; Милитарёв, Николаев 2016: тезисы; Kassian 2010: 422; 424, fig.
8, со ссылкой на Г. С. Старостина; Starostin 2015: 21). Как в первом,
так и во втором сопоставлении появление праберберо-чадского языка
в Центральной Анатолии (Каппадокия – Конья) выглядит наиболее эк-
зотическим событием. Поэтому стоит остановиться на нем подробнее.
Как уже упоминалось, сценарий миграций, изложенный Ж. Ковэном в
книге «Рождение богов и происхождение земледелия», во многом при-
нимаемый археологическим сообществом (Cauvin 1994; 2000) (глава 1,
раздел «Южный Левант»), предусматривает в период 8000 – 6300 гг.
до н. э. и особенно после 7500 г. до н. э. многочисленные векторы пе-
ремещений из зоны Среднего Евфрата на восток, северо-восток, се-
вер, запад (Cauvin 2000: 199, 205), однако вектор из Южного Леванта
в Анатолию, включая Центральную Анатолию, то есть с юга на се-
вер Ближнего Востока, в этом сценарии отсутствует. Этот вектор как
раз и предполагал бы соответствующие перемещения каких-то групп
АА-язычных людей, если они до этого жили в Южном Леванте. Что-
бы проверить степень вероятности данной гипотезы ниже проводится
выборочное, но достаточно репрезентативное сравнение группы худо-
жественных (в сегодняшнем смысле слова) памятников обеих терри-
торий. Оно выявляет ряд параллелей между ними – от (1) до (8), кото-
рые можно расценить как контактные. Тем самым и намечается этот
недостающий вектор. По хронологическим причинам бóльшая часть
контактных приемов, технологий, образов, отмеченных в Чаталхёй-

158
юке, восходит к региону вокруг Мёртвого моря и долины р. Иордан,
где они зафиксированы раньше и где ключевыми пунктами были Айн
Газаль, Нахаль Хемар, Телль Рамад. Одновременно наблюдаются поч-
ти синхронные схождения между Чаталхёйюком от слоя VI и далее
и поселениями ярмукской культуры Израиля и Иордании. Параллели,
снабженные знаком вопроса (5?) – (7?), менее надежны по причине от-
сутствия очевидной внешней идентичности сравниваемых предметов
(например, с одной стороны, череп, покрытый рельефной сеткой, а с
другой стороны, тканые предметы в виде сетки; с одной стороны, хво-
сты реально изображенных леопардов, а, с другой стороны, абстракт-
ные жгуты с неопределенными функциями и т. п.) .
(1) Приемы изготовления скульптурных голов. Поселение Айн
Газаль (г. Амман, северо-восточнее Мёртвого моря, Иордания) – по-
селение Чаталхёйюк (Конья, Центральная Турция). (1 а) Из 32 гипсо-
вых статуй и бюстов, найденных в двух тайниках-захоронениях Газа-
ля периода MPPNB три бюста имеют по две головы каждый (Grissom
2000 a: 27, fig. 1; 28, fig. 2; 29, figs. 3, 4; Schmandt-Besserat 2013: 319 –
322; pls. 7 .1 .9 – 7 .1 .16), что является единственной в своем роде наход-
кой докерамического неолита (ил. 155). Примерно тысячей лет позже, в
VI слое Чаталхёйюка (помещение VIA.10, ок. 6600 гг. до н. э.) по-
явилась известная мраморная статуэтка с двумя женскими головами
(Mellaart 1967: 141, pls. 70, 71). Она значительно более детализирова-
на: показаны 2 руки, 4 груди, пояс на общем торсе (ил. 156). И хотя
скульптуры резко отличаются по размерам и стилю, однако служат
древнейшими аналогами друг другу88. (1 б) Вторая параллель, связыва-
ющая эти же два поселения: манера изображения человеческих голов
гипсовых статуй Айн Газаля, с одной стороны, и голов определенной
группы женских фигурок Чаталхёйюка, с другой. Имеются в виду «лы-
сые» или выбритые головы, иногда с круглым желобком / повязкой на
макушке, обозначающим или шапку, или пучок волос, или технологи-
ческий канал для удобства присоединения несохранившихся париков /
волос (ил. 157)89. Не только в Чаталхёйюке, но затем и в Хаджиларском
регионе (юго-запад Турции), в пунктах неолита и халколита Греции
широко распространились приемы изготовления, во-первых, «лысых»
/ выбритых голов и, во-вторых, (1 в) раздельного изготовления корпу-
сов и голов фигурок с вставлением последних в специально сделанные

159
отверстия первых (Mellaart 1967: 146 – 147, pls. 80, 82; 182 – 184, figs.
49 – 53; Mellaart 1970: 508, fig. 233; Özdoğan and Başgelen 1999: 148, fig.
24; Meskell 2008: 378 – 381; 378, pl. 3) (ил. 159). Происхождение таких
приемов может прямо указывать на Айн Газаль, где «лысые» головы
гипсовых статуй в обязательном порядке изготавливались отдельно на
длинном тростниковом стержне и вставлялись в тростниковые же кор-
пуса фигур перед их обмазкой гипсом (Grissom 2000 a: 38, fig. 15; Tubb
2001: 48, fig. 4), а на подготовленные гладкие головы затем предполо-
жительно надевались шапки или парики (Grissom 2000 b: 85). В этом
смысле создается впечатление намеренного воспроизведения в мелких
фигурках Анатолии и Греции технологии изготовления крупных гип-
сово-тростниковых статуй Айн Газаля, подражания им. Между тем и
в самом Чаталхёйюке гипсово- или штукатурно-тростниковая техно-
логия также была известна, только применялась она при создании на-
стенных рельефов (Mellaart 1963: 75; Mellaart 1967: 101; примечание
88). Допустимо и другое объяснение: разъемные тела и головы могли,
например, служить наглядными пособиями на «уроках» для неофитов с
целью показа отрубания и нового присоединения головы в ходе обряда
инициации, то есть подготовки детей к подразумеваемому разрубанию
их тел и умерщвлению. Однако эта интерпретация проблематична с
той точки зрения, что фигурки с отверстиями для вставных голов, если
и относятся к какому-то полу, то это женский пол, обряд же инициации
как важнейшая социальная акция ориентирован в основном на мужчин.
Возможно, данные предметы изготавливались для обучения отдельной
узкой социальной группы, проходящей самые сложные и болезненные
обряды инициации – жриц / жрецов (?). Этнографические материалы
разных территорий документируют также представления об инициа-
ции мальчиков как о возврате в лоно женщины и даже превращении в
женщину (глава 4, раздел «Этнология, социальная антропология»). Так
или иначе, но в своей комбинации перечисленные приемы изготовле-
ния женских фигур (1 а) – (1 в) в неолите Ближнего Востока характер-
ны только для Айн Газаля и Чаталхёйюка. О раздельном изготовлении
голов и торсов см. также (3).
(2) Изображение убийства быка. Поселение Айн Газаль (г. Ам-
ман, северо-восточнее Мёртвого моря, Иордания) – поселения Мун-
хата, нижние слои 6 – 3 (к югу от Галилейского моря, Израиль), Телль

160
Рамад, нижние слои I – II (близ г. Дамаска, Южная Сирия), Телль Саби
Абияд, холм II (бассейн р. Балих, Северная Сирия), Мезраа-Телейлат,
фаза IV (р. Евфрат, г. Биреджик, провинция Шанлыурфа, Турция), Ча-
талхёйюк, слой VI (Конья, Центральная Турция) – поселения Шаар
Хаголан (к югу от Галилейского моря, Израиль), Телль Саби Абияд,
холм I (бассейн р. Балих, Северная Сирия). Изображение убийства
быка / коровы отмечено во всех этих пунктах, стоящих на разных хро-
нологических ступенях неолитического периода: к MPPNB относят-
ся соответствующие слои Айн Газаля, к LPPNB / PPNC – Мунхаты,
Рамада, Саби Абияда II, Мезраа-Телейлата, к керамическому неолиту
середины – второй половины 7 – начала 6 тыс. до н. э. – Чаталхёйюка,
Шаар Хаголана и Саби Абияда I. Данной теме посвящена специальная
работа М. Фрейкмана и Й. Гарфинкеля (Freikman and Garfinkel 2009,
с дальнейшими ссылками), к которой следует сделать несколько уточ-
нений. По сообщениям Г. Роллефсона, глиняные фигурки быков / ко-
ров преобладают среди мелкой пластики Айн Газаля, составляя более
50%, в то время как среди реальных костей животных быки / коровы не
доминируют, а те из них, которые изучены, не дают явных признаков
одомашнивания. В тайнике одного из домов 1984 г. раскопок найдены
три пястные кости зубра, одна из которых сохранила специально вы-
полненные гравированные линии. В другом тайнике (яме) обнаружено
целое «стадо» из 24 глиняных особей. Некоторые фигурки «быков»
несли на шеях отпечатки веревочных ошейников, другие – косые на-
сечки, изображающие удары. Еще в одном тайнике (яме) обнаружены
два быка со следами ритуального убийства: кремневые лезвия встав-
лены в глиняные тела – в ребра, грудь и глаз (Rollefson 1986: 47, 50;
48, pl. II: 4, 5; Rollefson 2008: 398 – 400; 399, fig. 8 a, b; 400, fig. 9 a, b)
(ил. 160). Большинство глиняных животных автор раскопок датирует
MPPNB (Rollefson 2008: 398), то есть тем же периодом, что и гипсо-
вые статуи и бюсты людей, первой половиной – серединой 8 тыс. до
н. э . В Телль Саби Абияде II среди нескольких фрагментов предпола-
гаемых быков / коров выделяется один со специально сделанными на
боку 5 углублениями, заполненными красной охрой (Verhoeven 2000:
101; 109, F96-8; 121, fig. 4 .12 – 1) – возможно, это попытка показать
кровь; фигурка была захоронена в яме, заполненной золой. В Телль
Саби Абияде I найден фрагмент фигуры быка с вставленным в левый

161
бок камнем и расположенным рядом углублением-уколом (Collet 1996:
406; 414, fig. 6 .4 – 10). Из фазы IV Мезраа-Телейлата опубликована
глиняная фигура быка, израненного длинными насечками (Özdoğan et
al. 2011 b: 74, fig. 41). Из Мунхаты, слои 6 – 3, поступили пять фигу-
рок с намеренными порезами и углублениями-уколами, из Шаар Ха-
голана – две (Freikman and Garfinkel 2009: 15 – 16; 14, figs. 13 – 14),
Дж. Меллаарт сообщал о неопределенном количестве подобных
глиняных изображений с «ранами», похороненных в специальных
ямах слоя VI в Чаталхёйюке – только один бык представлен на фото
(Mellaart 1967: 138, pl. 66; 180). Там же новыми раскопками экспеди-
ции Я. Ходдера к 2012 г. выявлены 44 глиняные фигуры быков / коров,
из которых 12 уверенно отнесены к данному виду намеренно «ране-
ных» порезами и проколами (Martin and Meskell 2012: 408 – 410; 409,
fig. 3; 415, fig. 9).
Все авторы упомянутых публикаций интерпретировали эти наход-
ки как ритуальные предметы, выражающие намерение убить реальных
животных так же гарантированно, как и вылепленных, иными словами,
как предметы охотничьей магии (например: Rollefson 1986: 50). Это
остается основным значением изображений быков / коров с насечка-
ми и проколами, однако Л. Мартин и Л. Мескелл, считают его только
одним из широкого спектра значений, используемых при коммуника-
ции людей между собой в случаях планирования охоты, управления
стадами, переговоров об обменах и распределении животных и мяса,
сообщения знаний о животных. То есть более общая их функция – на-
глядные пособия, простые заменители реальных особей (Martin and
Meskell 2012: 414 – 416). В поле такого рода коммуникативных функ-
ций надо учесть еще одну возможную: раненые и убитые глиняные
быки представляют собой разновидность «бычьих» игр, образцом ко-
торых является фреска с красным быком из «Охотничьего святилища»
Чаталхёйюка F.V .1 середины 7 тыс. до н. э . Иными словами, фигуры
могли быть изготовлены «в учебных целях» для наглядного изложения
неофитам, проходящим инициацию, изначального мифа об убийстве
тотема в краткой скульптурной форме. На то, что культ быка в Газале
примерно на тысячу лет предшествовал тому же в Чаталхёйюке, хотя и
выражался в скромных глиняных фигурках, указывали Г. Роллефсон и
З. Кафафи (Rollefson and Kafafi 2013: 10).

162
(3) Согнутые в коленях ноги сидящих на земле / полу скульптур.
Поселение Телль Рамад, слой I (близ г. Дамаска, Южная Сирия) – по-
селение Мезраа-Телейлат, фаза III (р. Евфрат, г. Биреджик, провин-
ция Шанлыурфа, Турция) – поселение Чаталхёйюк, слой VI (Конья,
Центральная Турция) – поселения ярмукской культуры Шаар Хаго-
лан и Мунхата, слой 2 b (оба – к югу от Галилейского моря, Израиль).
Из нижнего слоя Рамад I, 7300 – 7000 гг. до н. э . (Benz 2008 – 2018:
Ramad), происходит крупная сидящая антропоморфная фигура с на-
меренно срезанной площадкой на месте головы, предназначенной, по
мнению А. де Контенсона, для установки на нее реального черепа – так
называемая «подставка для черепа» (de Contenson et al. 2000: 127 and
fig. 104; Mellaart 1975: 63, fig. 27) (ил. 161). Обращает на себя внимание
деталь: иконографическая поза с вытянутыми вперед и согнутыми в ко-
ленях ногами (раньше сидящие на земле / полу фигуры изображались
«углом», с вытянутыми прямыми ногами). Это один из первых слу-
чаев применения данной детали по крайней мере на западе Ближнего
Востока. Из числа опубликованных изображений каменных сидящих
фигурок Мезраа-Телейлата времени конца 8 – первой трети 7 тыс. до н.
э. с уверенностью определяется только одна, сидящая на земле / полу с
согнутыми ногами (Özdoğan 2012: 47, слева) (илл. 162), хотя их может
стать и больше при непосредственном визуальном анализе, так как ка-
чество изображений в публикациях очень плохое, а материалы опубли-
кованы не полностью. При этом руководитель раскопок М. Оздоган
считает, что все 29 фигур сидят на «креслах», из-за чего и появились
ломаные геометрические конфигурации их силуэтов, особенно на ме-
сте спины (Özdoğan 2003: 515 – 517). В случае приведенной мной фигу-
ры трудно представить себе наличие кресла, но можно допустить, что
эта и другие скульптуры вырезаны в «кубистической» манере (вероят-
но, специфичной для их автора / авторов). В Чаталхёйюке, слой VI, дом
VIA.61, ок. 6600 г. до н. э ., найдена известная глиняная фигура жен-
щины с согнутыми в коленях ногами, руками, лежащими на коленях,
и крестообразной росписью по всему телу. Она намеренно сделана без
головы, на месте которой оставлено отверстие для вставления послед-
ней, аккуратно обведенное краской (Mellaart 1963: pl. XXIII a; 92, fig.
28; Mellaart 1967: 145, pl. 79; 182, fig. 50) (ил. 164). Из 159 фрагменти-
рованных и целых глиняных человеческих фигур ярмукской культуры

163
(6400 – 5800 гг. до н. э .) большинство составляют обломки голов и ног,
включая согнутые в коленях ноги. Подобные скульптуры происходят
преимущественно из Шаар Хаголана и Мунхаты 2 b и изображают си-
дящих с согнутыми коленями женщин, положивших правую руку на
колено (Garfinkel et al. 2010: 26, fig. 2.7; 63 – 65, 67 – 69, 70 – 71, 90 – 91,
106 – 107; 286, fig. 9.4 и др.) (ил. 165).
(4) Глаза в виде кофейных зерен. Поселение Баста (близ г. Петра,
южнее Мёртвого моря, Иордания) – поселение Телль Рамад (близ г. Да-
маска, Южная Сирия) – поселения Шаар Хаголан, Мунхата 2 b (оба –
близ Галилейского моря, Израиль) и другие пункты ярмукской культу-
ры – поселение Чаталхёйюк (Конья, Центральная Турция) – поселения
Хакеми Усе и Тилл Хузур-Яйвантепе (Верхний Тигр, Юго-Восточ-
ная Турция) и другие пункты периода начала археологических куль-
тур хассуна и самарра. Все эти пункты объединены наличием в них
зоо- и антропоморфных скульптурных изображений с глазами, похо-
жими на кофейные зерна или раковины каури. Относительно недавно
Й. Гарфинкель сделал обзор ближневосточных и европейских нахо-
док скульптур и сосудов, имеющих данную деталь и охватывающих по
времени период от 8 до 5 тыс. до н. э. (Garfinkel et al. 2010: 283 – 317).
Из обзора следует, что глаза-«кофейные зерна» в 8 тыс. до н. э . появи-
лись сперва в Южном Леванте, где в глазницы настоящих черепов
(с моделированным гипсово-штукатурной массой лицом) вставляли
настоящие раковины каури, а далее их начали имитировать в мелкой
каменной и глиняной скульптуре. Но уже в эту раннюю группу Й. Гар-
финкель включил два памятника из бассейна р. Евфрат в расширенном
Северном Леванте: миниатюрную каменную голову из Невали Чори
и глиняную женскую фигурку из Телль Секер эль-Ахеймара (приме-
чание 89). Хотя об их датировках можно поспорить, в частности, упо-
мянутая глиняная скульптура происходит из слоя 12 Ахеймара, для
которого имеются 2 калиброванные С-14 даты (7040 – 6685 cal BC;
7058 – 6707 cal BC (Nishiaki 2007: 120, table 1)), допускающие отнесе-
ние скульптуры скорее к первым векам 7 тыс. до н. э ., чем к 8 тыс. до
н. э ., тем не менее в целом усматривается тенденция распространения
«моды» на «кофейные зерна» с юга на север. Поскольку выше был по-
ставлен вопрос о памятниках Южного Леванта, так или иначе коррели-
рующих с Чаталхёйюком, я сосредоточусь только на артефактах 7 тыс.

164
до н. э ., которые как раз и происходят из мест, перечисленных в начале
п. (4). По каким-то причинам ни Баста, ни Чаталхёйюк, ни Тилл Хузур-
Яйвантепе не упомянуты в обзоре Й. Гарфинкеля.
Голова змеи – часть декоративной костяной ручки церемониаль-
ного кремневого кинжала из погребения мужчины под полом здания
VIА.29 Чаталхёйюка – имеет рельефные глаза с разрезом, глаза типа
«кофейных зерен», и гладкую удлиненную голову (Mellaart 1964:
pl. XXVI b, c; 104, fig. 46; Mellaart 1967: 160, pl. XIV; 213, fig. 54)
(ил. 166
–
167). Предмет, найденный в слое VIA, датируется либо ок.
6600 г. до н. э . (Clare and Weninger 2014: 27, fig. 15; 38 – 40, table 4),
либо ок. 6500 г. до н. э . (примечание 67) – серединой 7 тыс. до н. э .
В раннем керамическом неолите 6500 – 5800 гг. до н. э. Неа Никомедии
(Македония, Греция) и Ахиллейона (Фессалия, Греция) «кофейные
зерна» появляются очень рано, почти одновременно с Чаталхёйюком,
и, судя по всему, благодаря мигрантам из Чаталхёйюка на Балканы.
Если в Чаталхёйюке мы имеем подлинную рептилию – змею, то на
Балканах – подражание рептилиям в манере передачи голов на антро-
поморфных фигурах и сосудах. Так, в Неа Никомедии одна из голов с
«кофейными зернами» откровенно изображает рептилию с огромным
щелеватым ртом (Müller-Karpe 1968: Taf. 135 B –
6
). Лезвие чаталхёй-
юкского кинжала из мелкозернистого слоистого кремня отличного ка-
чества с большой вероятностью могло быть импортом из-за отсутствия
кремневых нуклеусов и общей редкости кремневых предметов на посе-
лении (Conolly 1999: 41 – 42). Тогда встает вопрос, была ли также им-
портом костяная ручка со змеей – ее могли либо импортировать вме-
сте с лезвием, либо произвести на месте и прикрепить к уже готовому
лезвию. Частично на этот вопрос отвечает вторая находка из Чаталхёй-
юка, сделанная в 2016 г. на участке GDN, в доме 81, датируемом авто-
рами раскопок поздней фазой жизни поселения, 6500 – 6300 гг. до н.
э. (Pawłowska and Barański 2020: 1, 7)90
. Это антропоморфная фигурка
с глазами-«кофейными зернами», вырезанными на дистальном конце
первой фаланги кости лошадиного, вероятно, дикого осла (Pawłowska
et al. 2017: 151 – 158; 154, fig. 3; Pawłowska and Barański 2020: 5, fig. 8)
(ил. 168). Благодаря естественной форме с утоньшением в средней ча-
сти, соответствующим талии, поставленная вертикально фаланга напо-
минает схематичную человеческую фигуру с глазами в верхней части.

165
На сей раз скульптура обнаружена в глиняном коробе – хранилище
разного рода запасов, стоявшем в узкой боковой комнате («подсоб-
ке»), примыкавшей к большому жилому помещению дома 81. Авторы
раскопок сообщают о еще 4 обработанных в виде фигурок фалангах
лошадиных, обнаруженных на других участках в ходе новых раскопок
Чаталхёйюка (Pawłowska and Barański 2020: 2 – 5), у них отсутство-
вали «кофейные зерна», однако на дистальном конце 2 предметов из
4 имеются дугообразные резные линии, по всей видимости, отражаю-
щие намерение передать глаза. История с фалангами лошадиных го-
ворит о том, что глаза вырезали (или пытались вырезать) на месте, в
Чаталхёйюке, и костяные фигурки скорее всего не были импортирова-
ны. Материал – кость – также выделяет оба чаталхёйюкских памятни-
ка с глазами в виде «кофейных зерен» из всего ряда аналогов, и, если
это был сознательный выбор, а не случайность, то он ассоциируется
собственно с древнейшими черепами – костями – из Южного Леванта
с вставными раковинами каури на месте глаз. И в Чаталхёйюке похо-
жая погребальная традиция также была известна. Так, по сообщению
Дж. Меллаарта, в погребении слоя VII найден череп с вложенными в
глазницы пластинами, полученными из раковин каури (Mellaart 1975:
103), хотя и не с целыми раковинами. В свете сказанного «кофейные
зерна» предположительно отмечали на искусственно произведенных
предметах признаки особых существ: покойников, временных покой-
ников, тех, кто находится в исключительных отношениях со смертью,
может быть, и сам представляет ее. Поэтому здесь и уместны живот-
ные тотемные ассоциации – змея, ящерица, баран и пр. Это не проти-
воречит тому, что со временем значение таких глаз могло измениться.
О каменной подвеске из Басты, имеющей тот же признак, см. раз-
дел «Археология», п. (2) (ил. 136). Как уже сказано, Б. Д . Хермансен
считал «кофейные зерна» этой подвески одним из наиболее ранних
примеров использования данной иконографической детали на Ближ-
нем Востоке. Однако выяснение хронологии появления «кофейных
зерен» в 7 тыс. до н. э . пока невозможно, так как у нас нет достаточно
тонких инструментов датирования каждой конкретной находки. Равно
как и два костяных предмета из Чаталхёйюка, подвеска из Басты может
быть отнесена к середине – третьей четверти 7 тыс. до н. э . Анало-
гичное утверждение следует и в адрес трех глиняных голов с глазами-

166
«кофейными зернами», принадлежавших человеческим фигуркам из
Телль Рамада (ил. 169). Хотя одна голова происходит из нижнего слоя
I (LPPNB), а две головы – из верхнего слоя III (PN), они неотличи-
мы друг от друга и, по мнению Й. Гарфинкеля, должны быть, несмо-
тря на стратиграфические различия, приписаны все к более позднему
слою III (Garfinkel et al. 2010: 286; 293, fig. 9 .11 – 1, 2, 3). Также во
второй половине 7 тыс. до н. э . массово появляются глаза-«кофейные
зерна» на глиняных антропоморфных фигурках ярмукской культуры,
где они достигают полного расцвета. По данным на 2010 г. известны
159 глиняных фигур ярмукской культуры (из них только 6 целых и 49
фрагментов с головой или ее частями), происходящих главным обра-
зом из Шаар Хаголана и Мунхаты слоя 2 b; Й. Гарфинкель все их от-
носит к данной категории с гротескно преувеличенными налепными
глазами типа «кофейных зерен» (Garfinkel et al. 2010: 30, table 4). Под-
нимающийся над глазами резко вытянутый вверх лоб создает макси-
мально «нечеловеческое» впечатление – впечатление рептилоидности
(ил. 165, 170, 173), что хорошо коррелирует со змеей из Чаталхёйюка.
С другой стороны, А. Гофер и Э. Орель предпочитают интерпретиро-
вать глаза ярмукских фигур как изображение женского полового орга-
на, а вытянутую по вертикали голову – мужского, предлагая взгляд на
все части этих глиняных тел как на продуманную комбинацию мужчи-
ны и женщины и тем самым оценивая весь образ в качестве андроги-
на, смешанного или бесполого существа и мифологического трикстера
(Gopher and Orrelle 1996: 273, 276). К рубежу 7 и 6 тыс. до н. э . (ок.
6100 – 5900 гг. до н. э .) относятся конусообразные головы антропо-
морфных фигур с глазами-«кофейными зернами» из двух поселений
в бассейне р. Верхний Тигр – Хакеми Усе (Tekin 2011: 172, fig. 15)
(ил. 171) и Тил Хузур-Яйвантепе (Caneva 2011: 184, fig. 15). Однако в
синхронно существовавших уже в Верхней и Средней Месопотамии
поселениях хассунской и самаррской культуры аналогичные головы
также распространены, например, в Ярым Тепе I, Телль эс-Савване.
В 6 – 5 тыс. до н. э . «кофейные зерна» и стержнеобразные рептилоид-
ные головы становятся маркерами убайдской культуры Южной Месо-
потамии. Так как в той или иной степени все эти неестественно вы-
тянутые по вертикали месопотамские головы с глазами-«кофейными
зернами» 7 – 5 тыс. до н. э . восходят к более ранним и многочисленным

167
головам ярмукской культуры и Телль Рамада, то можно заключить, что
описанная история с глазами фиксирует устойчивые контакты между
Южным Левантом и Месопотамией во второй половине 7 тыс. до н. э .
и далее. А, судя по «кофейным зернам» из Чаталхёйюка, устойчивые
контакты развивались также между Южным Левантом и Центральной
Анатолией – как минимум до середины 7 тыс. до н. э .
(5?) Леопардовы хвосты (?), заброшенные по спине на плечи жен-
ских фигурок. Поселения Чаталхёйюк (Конья, Центральная Турция) и
Хаджилар (провинция Бурдур, юго-запад Турции) – поселение Шаар
Хаголан (близ Галилейского моря, Израиль) и другие пункты ярмук-
ской культуры. Леопардовы хвосты изгибаются вверх по спинам, све-
шиваются с плеч на передний фасад женских глиняных фигур, изобра-
женных сидящими на этих же леопардах в слое VI Хаджилара (дом
Q.VI.5) и в слоях III и II Чаталхёйюка (дома A.II.1 (ил. 172) и A.III .1),
то есть около 6300 – 6100 гг. до н. э . (датировки: Clare and Weninger
2014: 39 – 40, table 4; 43, table 12; ил.: Mellaart 1963: 96 – 97, figs. 31 –
32; Mellaart 1967: 139, pls. 67, 68; 157, pl. IX; 182, fig. 49; 184, fig. 52;
Mellaart 1970: 215, pl. CLVII-a; 503 – 504, figs. 228 – 229). Два глиняных
жгута налеплены на спину ярмукской женской фигуры из Шаар Ха-
голана (номер по каталогу B 1) так, что каждый из жгутов описывает
дугу вокруг своей руки; верхние концы жгутов спускаются через плечи
на грудь, нижние выходят из-под рук на живот (Garfinkel et al. 2010: 31,
fig. 3.1; 58 – 61, figs. 3.6 – 3.7; Garfinkel et al. 2011: 125, fig. 18 A, B; Levy
2017: 68, fig. 6 b) (ил. 173). Аналогичное «одеяние» Й. Гарфинкель фик-
сирует на всех ярмукских фигурах с глазами-«кофейными зернами»,
однако – в отличие от описанной скульптуры B 1 – там оно выглядит
скорее как плоские куски ткани на спине, а не рельефные жгуты; ру-
ководитель раскопок осторожно предполагает, что так могли бы быть
изображены две отдельные шкуры, сшитые под подбородком во время
ношения (Garfinkel et al. 2011: 126 – 127). Д. Леви считает их аксес-
суарами одежды, конкретно изображающими хвосты животных вроде
волка или лисы (Levy 2017: 69). Кроме того имеется всего 4 глиняные
ярмукские фигурки, у которых эти жгуты или полосы без разрыва сое-
диняются впереди под горлом, образуя сплошной шарф, концы которо-
го закинуты за спину (Garfinkel et al. 2010: 36 – 37; 70 – 73, figs. 3.12
–
3.13). Настоящая параллель отнесена к числу ненадежных (5?) ввиду

168
того, что мы действительно не знаем, передавали ли ярмукские скуль-
пторы именно хвосты на спине или хотя бы имитирующий их предмет
одежды. Если принять это предположение, то следует сказать, что в
анатолийских скульптурах есть осмысленный сюжет о взаимодействии
леопарда и человека, а в ярмукских сами животные не показаны: здесь
скульптор как будто забыл семантику этих жгутов, их происхождение
от зверей, но помнит, что жгуты должны быть на спине – показатель-
ный момент, теоретически говоривший бы об анатолийском источни-
ке заимствования. Фактически обе сравниваемые группы скульптур
совершенно синхронны. В то же время в Анатолии изогнутые хвосты
кошачьих как иконографическая деталь гравированных рисунков на
каменных сосудах известны со времен 10 тыс. до н. э . из Кёртик Тепе
(ил. 23) и Халлан Чеми Тепеси, а в самом Чаталхёйюке – около сере-
дины 7 тыс. до н. э . из так называемого «Леопардова святилища» или
помещения VIB.44. Во всех этих случаях «Хозяйка» кошачьих не изо-
бражалась, но мыслилась присутствующей между ними в ритуальном
геральдическом противостоянии – поднятые хвосты фланкировали
ту, которой нет. Поскольку из Южного Леванта времен PPN подоб-
ная традиция не известна, в данном случае возможно влияние с севера
на юг91.
Более точную интерпретацию этому сюжету, связанную не с ле-
опардами, а со змеями, вероятно, дает скульптура так называемой
«большой» Змеиной Богини из Кносса (о. Крит, Греция) середины
2 тыс. до н. э .: она имеет на спине рельефную криволинейную виньет-
ку Х-образной формы, образованную симметрично изогнутым телом
пятнистой змеи (ил. 195), близко повторяющим извивы леопардовых
хвостов по спине чаталхёйюкской «богини на леопардовом троне» из
A.II .1 (ил. 172). Сходство очертаний и пятнистый окрас объясняют
семантику самих леопардовых хвостов, одновременно понимавшихся
уже в 7 тыс. до н. э . и раньше как змеи, то есть образ змеи подразуме-
вался скрытым в образе леопарда и проявляющимся тогда, когда хвост
поднят, изогнут. В этом смысле скульпторы ярмукской культуры мог-
ли прямо изображать змей, минуя их воплощение в леопардовых хво-
стах, свойственное анатолийским культурам, и ничего не зная о зме-
иной символике леопардовых хвостов. Дело, однако, не носит просто
бытовой характер: оборачивание хвостов и лап вокруг человека, обо-

169
рачивание зверей / зверя вокруг человека есть обытовленная метафора
заглатывания зверем человека в соответствии с тезисом В. Я. Проппа
(Пропп 2002: 195), о чем уже упоминалось выше, то есть этимология
данных композиций с хвостами восходит к инициации.
(6?) Маски. Пункт Хорват Дума (близ г. Хеврон, Иудейские горы,
западнее Мёртвого моря, Израиль) и другие пункты Иудейских гор и
Иудейской пустыни – пункт Телль Фахария на границе Сирии и Тур-
ции (бассейн р. Хабур, притока р. Евфрат, Сирия) – поселение Мезраа-
Телейлат, также вблизи сирийско-турецкой границы (р. Евфрат, г. Би-
реджик, провинция Шанлыурфа, Турция). О каменных смеющихся ма-
сках из Израиля, среди которых наиболее популярна маска из Хорват
Дума с 6 отверстиями по периметру (ил. 138), см. раздел «Археология»,
п. (3). В связь с ними можно поставить редкую находку двух стоящих
каменных фигур мужчины и женщины из Телль Фахария, изготовлен-
ных именно как пара: один сорт камня, одна высота, одни пропорции.
Обе фигуры смеются, даны с открытыми ртами, что является прямым
указанием на «надетые» маски, а на головах и шеях сделан специальный
уступ для съёмных головных уборов или натуральных волос – или он
образован краями действительно изображенных таким образом масок.
Мужчина стоит на низкой подставке-табуретке, при женщине она не
обнаружена, но предположительно должна была быть (Müller-Neuhof
2007: 38, fig. 1 a – d; 39, fig. 2 a – d) (ил. 174 – 175). Только смех связыва-
ет эти скульптуры с каменной маской из Хорват Дума и другими улы-
бающимися и смеющимися масками с иерусалимской выставки 2014 г.
Датировка данных фигурок неопределенна, долгое время они относи-
лись к концу 2 тыс. до н. э. в соответствии с археологическим контек-
стом раскопок 1940-х гг ., но Б. Мюллер-Нойхоф предложил отнести их
к периоду PPNB (Müller-Neuhof 2007: 40 – 42). Поскольку последний
длился как минимум с середины 9 тыс. до н. э . по начало 7 тыс. до н.
э., подобная «датировка» явно требует сужения. В поисках более близ-
ких иконографических аналогов данной пары автор привел несколько
скульптурных параллелей, но обошел молчанием глиняные женские
фигурки из слоя VI Хаджилара, сходство с которыми может стать клю-
чевым в определении датировки: искусственно раздутые приподнятые
треугольником плечи (женская фигура), низкая подставка-табуретка
на четырех ножках (мужская фигура), набедренная повязка (мужская

170
фигура), руки по швам (мужская фигура), руки на висящей груди (жен-
ская фигура), – вместе вся эта комбинация признаков из Телль Фахария
встречается только в серии женских скульптур и мелких предметов,
найденных в Хаджиларе и других поселениях Озерного края Турции,
в провинции Бурдур, и относящихся ко второй половине (?) – концу
7 тыс. до н. э . (Mellaart 1970: 187, pl. CXXXII; 482 – 483, figs. 202 –
203 (все – руки по швам); 196 – 197, pls. CXXXIX
–
CXL (все – руки
на висящей груди); 181 – 182, pls. CXXVI – CXXVII; 474 – 477, figs.
192, 195 – 197 (все – в набедренных повязках); Duru 1999: 177 – 178;
Özdoğan and Başgelen 1999: 147, fig. 21 (миниатюрный стол)). Однако
общая система пропорций с низким центром тяжести и короткими но-
гами в Телль Фахария отличается от более грациозного хаджиларско-
го стиля. В связи с мужской фигурой стоит вспомнить и маленькие
деревянные столы на четырех ножках, служившие, видимо, легкими
переносными подставками, обнаруженные Дж. Меллаартом в слое VI
Чаталхёйюка (Mellaart 1963: 102). Хронология этих сравнений гово-
рит о середине – второй половине 7 тыс. до н. э. как о предпочтитель-
ном времени появления пары из Телль Фахария. Вывод: скульптурная
пара из Телль Фахария определенно ассоциируется и с масками вокруг
Мёртвого моря, и с регионами Хаджилара и Чаталхёйюка в Анатолии.
Отдельно следует упомянуть каменные сидящие фигуры, най-
денные на поселении Мезраа-Телейлат и происходящие из местной
транзитной фазы III, датируемой примерно концом 8 – первой тре-
тью 7 тыс. до н. э. (Özdoğan et al. 2011 b: 93, note 4). Из 29 фигур по
крайней мере 4 экземпляра, опубликованные в доступных изданиях,
имеют лица-маски, но совсем иного типа, чем пара из Телль Фахария.
На маски указывают скошенные овальные плоскости на месте лиц с
акцентированно острым краем овала – краем надетой маски (ил. 163).
Из плоскости выступает только длинный прямой нос, глаза-проколы
показаны в трех случаях из четырех, рот отсутствует (Özdoğan 2003:
519, figs. 1 a – c; 522, fig. 4 – 02/644, 02/635, 02/634; 523, fig. 5 – 02/639).
Один экземпляр – голова No 02/644 – своим крайним геометрическим
минимализмом (даны только правильный овал маски и прямой выступ
носа) не отличим от голов мраморных кикладских скульптур из Эгеи-
ды гораздо более позднего времени (см. фото: Özdoğan et al. 2011 b:
73, fig. 36). Вообще в культурах неолита – халколита Эгеиды, Греции,

171
Македонии, Балкан много элементов, рассмотренных в разделе о ма-
сках: сами маски на лицах скульптур, в том числе с круглыми углу-
блениями и по периметру лица (имитация способа крепления маски на
лице), и под нижней губой, низкие подставки-столы на ножках как де-
таль в скульптурных композициях и пр. Это подтверждает реальность
процесса их распространения на запад с Ближнего Востока и – таким
образом – отдаленное опосредованное родство с каменными масками
Иудеи. Находки из Телль Фахария и Мезраа-Телейлат в бассейне рек
Евфрата и Хабура дают эпизодические примеры существования таких
промежуточных пунктов вдоль траекторий длительных контактов на-
селения Южного и Северного Леванта, Северного Леванта – Централь-
ной, Западной Анатолии и Эгеиды.
(7?) Сетка. Пещера Нахаль Хемар (Иудейская пустыня, западнее
Мёртвого моря, Израиль) – поселение Чаталхёйюк (Конья, Централь-
ная Турция). В разделе «Археология», п. (4?), было обращено внимание
на сохранившийся конусообразный головной убор ажурного сетчатого
плетения из растительных нитей, найденный в пещере Нахаль Хемар и
относящийся к первой половине – середине 8 тыс. до н. э . Эта пещера
с небольшим входным отверстием была своего рода сейфом для хране-
ния предметов высокой символической ценности, предположительно
использовавшихся в ритуалах. Среди них – группа из 6 моделирован-
ных черепов и фрагментов в разной степени сохранности. Наиболее
полно сохранившийся череп моделирован особым образом: мягкой
скульптурной массой восстановлена не лицевая, а теменная, височные
и затылочная части, покрытые тонким слоем коричнево-черного ма-
териала, по которому сверху наложена косая рельефная сетка из шну-
ров, изготовленных из того же материала (Yakar and Hershkovitz 1988:
pl. XXIV – 1) (ил. 176). Новые химические исследования выявили, что
данный материал представляет собой не битум / асфальт, а иную орга-
ническую субстанцию, содержащую в основе ароматическую смолу,
произведенную из кустарника под названием стиракс лекарственный,
произрастающего как в Израиле, так и в других регионах Восточно-
го Средиземноморья (Solazzo et al. 2016). Эта смола в более поздние
исторические эпохи применялась для благовоний в храмах, лечебных и
косметических целей. Как видим, уже в 8 тыс. до н. э . ее ароматические
свойства не только были известны, но и визуализированы в сетчатом

172
узоре на черепах (своего рода транскрипция обонятельного образа че-
рез зрительный) – это помогает понять смысл сетки на черепе как знака
в высшей степени благотворного, целительного и волшебного явления.
Хотя на поверхности лежит объяснение рельефной сетки в качестве
простого изображения волос на голове – так в основном этот артефакт
и интерпретируется (Yakar and Hershkovitz 1988: 62).
В Чаталхёйюке благодаря карбонизации в ходе пожара в VI слое
(VIA, VIB), ок. 6600 г. до н. э., фрагментарно сохранился текстиль.
Дж. Меллаарт описывает куски тканей гладкого плотного полотняно-
го переплетения из шерстяных и похожих на льняные нитей. Однако
наряду с ними «были и другие, у которых нити уткá разносились на
бóльшие расстояния друг от друга, образуя шалеобразный текстиль.
Он похож на рыболовную сеть узелковой структуры. [ ...]. Также обыч-
но находили бахрому» (Mellaart 1967: 219; 198, pls. 116 – 118). В по-
мещении VI.14 найдено захоронение младенца: труп завернут в ткань
шалеобразной выделки, помещен в сумку, которая заложена в толщу
стены и замазана мягкой глиной (Mellaart 1963: 75). В сгоревшем по-
гребении под полом помещения VIА.5 сохранились человеческие ко-
сти, завернутые в ткани, и отдельные фрагменты тканей, в том числе с
кромкой и бахромой, а также шалеобразной выделки (Mellaart 1963: pl.
XXVIII a – c; XXIX a – d) (ил. 177 – 178). В погребении из помещения
VI.1 обнаружен череп, внутрь которого вместо вынутого мозга вложен
комок из тонкой гладкой ткани, обвязанной веревкой (Mellaart 1967:
204, 219; 190, pl. 94). Сравнение, разумеется, идет не о том, что и в
Нахаль Хемар, и в Чаталхёйюке вообще имеются мягкие текстильные
материалы (они сохранились случайным образом), не о том, что они
состоят из прямоугольного холщевого переплетения (что является тех-
нологической необходимостью), а о том, что в обоих пунктах в связи
с покойниками, человеческими костями использовались ажурные сети
ячеистой, пространственной структуры, выявлявшей собственно гра-
фику сети, понятие сети. И если в Нахаль Хемар еще можно говорить,
что сетка, наложенная на черепа, передает волосы (в том числе), то в
Чаталхёйюке ткани шалеобразной выделки специально не привязаны
к черепу, например, они оборачивают весь труп младенца. Очевидно,
что кроме необходимо утилитарного использования ткани, в том числе
в могиле, она латентно несла значение «сети» в том магическом смыс-

173
ле связи с тотемом и причастности к трансформациям, даваемым то-
темом, который мы видели в сетчатых, решетчатых узорах на многих
предметах, связанных с обрядом инициации.
(8) Моделированные черепа. 9 пунктов Южного Леванта периодов
MPPNB и LPPNB – 2 пункта Центральной Анатолии периодов поздне-
го керамического неолита (вторая половина 7 тыс. до н. э.) и раннего
халколита (первая половина 6 тыс. до н. э .). Здесь речь идет о такой
категории археологических находок как отделенные от скелета и моде-
лированные человеческие черепа, распространенной на Ближнем Вос-
токе только в двух указанных регионах92
. К предметам скульптуры они
причисляются из-за пластически восстановленных на черепах лиц по-
средством гипса, известково-штукатурной массы и – в случае Нахаль
Хемара – зоны волос посредством животного коллагена и растительной
смолы. Так как прежде всего показательна региональная локализация
этих находок, я просто даю отсылки к общеизвестной информации без
каких-либо специальных комментариев. Учитывая растущее количе-
ство раскопанных моделированных черепов и не вполне совпадающие
у разных авторов цифры, приводятся данные по состоянию на 2018 г.,
собранные М. Боногофски: всего 93 моделированных черепа найдены
на Ближнем Востоке, в том числе 78 – в Южном Леванте (Иерихон, На-
халь Хемар, Кфар Хахореш, Йифтахель, Бейсамун, Айн Газаль, Телль
Асвад, Телль Рамад, Телль Абу Савван / Сувван) и 15 – в Централь-
ной Анатолии, в Конье (Чаталхёйюк) и Каппадокии (Кёшк Хёйюк)
(Bonogofsky 2018: 30 – 32). Старшим из анатолийских является покры-
тый красным пигментом по гипсу череп женщины (экспедиционный
номер 11330) из могилы, найденной под платформой северо-восточ-
ного угла дома No 42 Чаталхёйюка, находящегося на нераскопанном
Дж. Меллаартом участке слоя V (Farid 2004; Chaffey and McCann 2004).
Он датируется, таким образом, в пределах 6500 – 6400 гг. до н. э. или
на несколько десятилетий позже (см. примечание 67). Черепа из Кёшк
Хёйюка примерно на 500 лет (и более?) младше его. Cамый молодой
из левантийских черепов примерно на 500 лет старше его (Goren et al.
2001; Stordeur 2003; Bonogofsky 2006; 2018; Slon et al. 2014; Croucher
2018). По хронологическим причинам совершенно ясно, что моделиро-
ванные черепа в Центральной Анатолии появились как продолжение
южнолевантийской традиции.

174
Выводы. Параллели (1) – (8) фиксируют корпус знаний, идей, тех-
нологий, образов, циркулировавших между Южным Левантом и Цен-
тральной Анатолией, Южным Левантом и Северной Месопотамией в
8 – 7 тыс. до н. э . Графически основную траекторию такой циркуляции
можно представить в виде вертикальной линии, идущей вдоль при-
брежной полосы Средиземного моря от Мертвого моря до северо-за-
пада Сирии (юг – север), и далее делящейся на две изогнутые арками
ветки, направленные в Центральную Анатолию (восток → запад) и в
Северную Месопотамию (запад → восток). При этом между Север-
ной Месопотамией и Центральной / Юго-Западной Анатолией отме-
чаются свои независимые взаимодействия, что видно на примере па-
мятников, происходящих из бассейна р. Хабур (Телль Фахария, Телль
Секер эль-Ахеймар). Хотя формально в Чаталхёйюке (от слоя VI) и
ярмукской культуре есть общие элементы иконографии, почти син-
хронные в историческом смысле (пп. (2) – (4), (5?) – (6?)), на самом
деле и та, и другая сторона скорее по отдельности были восприем-
никами более старых южнолевантийских влияний MPPNB и LPPNB,
чем непосредственно воздействовали друг на друга (за исключением
(5?) с маловероятным влиянием из Чаталхёйюка на ярмукскую куль-
туру). Такие элементы как (3) и (4) определенно раньше проявились
в чаталхёйюкском слое VI, который при любой системе датировки
старше начала ярмука, но одновременно или раньше они появились
и в Южном Леванте (Баста, Телль Рамад), поэтому воздействие на яр-
мук оказывалось прежде всего отсюда. Если продолжить сопоставле-
ние с языковыми классификациями, можно заключить, что указанные
выше «южнолевантийские влияния MPPNB и LPPNB» на Чаталхёйюк
и пока неизвестных его соседей-предшественников приходились на
период существования праберберо-чадского языка как по расчетам
А. Ю. Милитарёва – С. Л . Николаева (соответственно: 8000 – 6500 гг.
дон.э.и7840/7760–6390/6150гг.дон.э.),такипорасчетам
Г. С. Старостина (7250 – 5990 гг. до н. э .). Ярмукская культура, возник-
шая около 6400 г. до н. э ., с двумя ее близкими вариантами – северным
и южным (южный иначе определяется как Иерихон IX или лодская
культура) – представляется скорее созданием людей, говоривших на
двух только что отделившихся языках – праберберском и прачадском.
Однако начальная дата, около 6400 г. до н. э ., фиксируется расчета-

175
ми А. Ю . Милитарёва – С. Л . Николаева и не фиксируется расчетом
Г. С. Старостина, поэтому в зависимости от предпочтений ярмук мож-
но называть а) праберберской и прачадской или б) праберберо-чадской
культурой, но ровно настолько, насколько лабораторный эксперимент
можно называть реальной жизнью. Так как культура Чаталхёйюка
была абсолютно своеобразной, уникальной по масштабу своих худо-
жественных результатов и способности к синтезу разновременных и
разнопространственных идей, следует отдавать себе отчет в том, что
все отмеченные восемь южнолевантийских параллелей занимали на
общем ее фоне достаточно скромную нишу и не определяли ее «лица».
То же самое, по-видимому, относится и к людям, говорившим на пра-
берберо-чадском языке, если они действительно контактировали с жи-
телями Центральной Анатолии (Каппадокии и Коньи) на протяжении
нескольких веков в 8 – 7 тыс. до н. э.
Популяционная генетика, археогенетика. В идеале эти отделы ге-
нетики должны были бы играть существенную роль в междисципли-
нарных работах по древней истории – роль своего рода объективного
естественнонаучного арбитра, присутствующего при взаимодействиях
гуманитарных наук. Однако генетики предупреждают: нет закономер-
ного механизма, по которому история некой ДНК-гаплогруппы, встре-
ченной в популяции, соответствовала бы истории этой популяции, в то
же время их совпадения возможны (Балановский 2015: 68). Кроме того
это объективно молодые дисциплины: пафос «бури и натиска», боль-
шие объемы обрабатываемых образцов и поставляемой как резуль-
тат первичной информации перехлестывают несопоставимо меньшие
объемы ее систематизации и попыток непротиворечивого объяснения.
Действительно, как известно, только в первой половине 2000-х гг . был
в целом завершен проект секвенирования генома человека; только в се-
редине 2000-х гг . запущены технологии секвенирования нового поколе-
ния, позволившие резко увеличить скорость чтения ДНК и удешевить
процесс; только в 2010 г. опубликован первый полный геном древнего
человека (Nielsen et al. 2017: 303, fig. 1). К настоящему моменту объем
расшифрованных древних ДНК (палео-ДНК или пДНК) существенно
возрос, включая образцы из важнейших археологических раскопок
Ближнего Востока и Африки, например, натуфийской пещеры Раке-
фет, поселений докерамического неолита Южного и Северного Леван-

176
та Мотца, Айн Газаль, Телль Рамад, Телль Халула, поселений неолита
Анатолии Бонджуклу Хёйюк, Тепеджик-Чифтлик, Барджин, Ментеше,
мезолитической пещеры Хоту, неолитических пещеры Везме и поселе-
ний Тепе Абдул Хосейн и Сех Габи в Иране, верхнепалеолитического
могильника Тафоральт, пещеры раннего неолита Ифри н’Амр о’Мусса
в Марокко, десятков мумифицированных останков из Древнего Египта
(от Нового царства до романского времени) и пр. ДНК современных
народов также привлекается для анализа исторических ситуаций про-
шлого. Тем не менее пока еще историк, если он рискнет погрузиться в
исследования популяционных генетиков и палеогенетиков по интере-
сующим его территориям, народам, периодам, часто получает столько
же вариантов выводов, сколько всего было исследований.
Вот один из примеров, непосредственно касающийся нашей темы.
Получив 44 новых полных палеогенома, добавленных к уже существо-
вавшей ранее базе данных из 281 палеогеномов, И. Лазаридис с соавто-
рами смоделировали структуру населения древней Западной Евразии
как результат смешения в той или иной пропорции четырех крайних
наследственных пулов: неолитического Леванта, неолитического Ира-
на, западноевропейских охотников-собирателей, восточноевропейских
охотников-собирателей. Так, например, их неолитические анатолийцы
получили свою наследственность в результате смешения наследствен-
ности 38,7% неолитических иранцев, 33,9% неолитических левантий-
цев и 27,4% западноевропейских охотников-собирателей93
. При этом
указанные неолитические левантийцы сами получили 2/3 своей на-
следственности от натуфийцев эпипалеолита (Lazaridis et al. 2016 a:
421 – 422; 422, fig. 4). Одновременно Ф. Брушаки с коллегами генери-
ровали 4 генома людей из двух ранненеолитических пунктов Загроса
(Иран) конца 9 – 8 тыс. до н. э . Согласно их анализам, неолитические
северо-западные анатолийцы не происходили от смешения населения
неолитического иранского Загроса и каких-либо из известных групп
охотников-собирателей (Broushaki et al. 2016: 500). Таким образом, мы
имеем два противоположных утверждения о природе происхождения
одних и тех же северо-западных анатолийцев периода около 6500 –
6000 гг. до н. э . Г . М . Килинч и др., основываясь на 99 опубликован-
ных древних геномах, выделяют в Западной Евразии также четыре
наследственных пула между 11 и 5 тыс. до н. э ., но они отличаются

177
от тех пулов, которые принимаются И. Лазаридисом и др., это кавказ-
ско-иранский, левантийский, европейский до-неолитический, анато-
лийско-эгейский пулы (Kilinҫ et al. 2017 a: 3). Пулы выделяются по
критерию более высокой частоты аллелей внутри них, чем при сравне-
нии с другими внешними популяциями. Справедливости ради следует
иметь в виду, что Г. М . Килинч с коллегами добавили к общей базе
опубликованных древних геномов 9 новых из Центральной Анатолии,
из Бонджуклу Хёйюка 8300 – 7500 гг. до н. э . и Тепеджик-Чифтли-
ка 7500 – 5800 гг. до н. э . (Kilinҫ et al. 2016 a: table 1), находящихся
в 10 км севернее и в ок. 200 км восточнее от Чаталхёйюка соответ-
ственно. С учетом выделенных пулов Г. М . Килинч и др. моделиро-
вали наследственность жителей Бонджуклу Хёйюка (на образцах 2
мужчин и двух женщин рубежа 9 – 8 тыс. до н.), представляющих ана-
толийско-эгейский генный пул, как смешение 59,1% кавказских охот-
ников-собирателей, 31,4% левантийцев и 9,5% западноевропейских
охотников-собирателей (Kilinҫ et al. 2017 a: 3) или, упрощая, 60 : 30 :
10 из кавказско-иранского, левантийского и европейского донеолити-
ческого пулов соответственно. Частное сравнение результатов работ
трех групп генетиков (И. Лазаридиса, Ф. Брушаки и Г. М . Килинч),
касающихся Анатолии, наглядно показывает ситуацию расхождений в
выводах, в которую попадает сторонний читатель в поисках желаемой
исторической ясности. Тем не менее, с учетом всего сказанного, обра-
тимся к некоторым исследованиям самых последних лет, затрагиваю-
щим ближневосточные сюжеты, связанные с миграциями и влияния-
ми, в надежде получить данные, не уловленные вполне археологией и
лингвистикой.
Учитывая то, что поднятая тема в значительной мере сфокусиро-
вана на Анатолии, следует остановиться подробнее на работах группы
Г. М . Килинч, выполненных прежде всего на анатолийских материалах
(подобных работ мало в общем потоке) и достаточно тесно увязанных
с археологией региона. Поставив цель реконструировать демографиче-
скую ситуацию в Анатолии от эпипалеолита до халколита, эта группа
генетиков получила несколько важных исторических результатов (ис-
ходя из своего выбора источников и методов, о чем я не имею никакой
компетенции рассуждать) (карты 2 – 3). Начало формирования анато-
лийско-эгейского генного пула авторы относят к периоду последнего

178
ледникового максимума, примерно между 24 и 18 – 17 тыс. до н. э .,
когда Эгеида стала своего рода убежищем для части верхнепалеоли-
тического населения Европы, сместившейся на юг – юго-восток. По-
сле 18 – 17 тыс. до н. э. с начавшимся потеплением это население рас-
пространялось из Эгеиды на восток, вплоть до Центральной Анатолии
(Kilinҫ et al. 2017 a: 6 – 7). Эти процессы скорее всего и ответственны за
появление первых местных эпипалеолитических популяций, сведения
о которых дали раскопки Д. Байрда в Пинарбаши. Поселение функци-
онировало как сезонное в интервале 14 – 10 тыс. до н. э . (Baird 2012:
436 – 440; Baird et al. 2013 а; Baird et al. 2018). В противоположном
направлении – из Леванта в Европу – также после ледникового мак-
симума перемещалось некоторое население, генетические «подписи»
которого имеются в мезолитических популяциях Европы (Kilinҫ et al.
2017 a: 7; см. примечание 84: Телль Карамель, горизонт H 0). Этот по-
следний сюжет хотя и слабо проявился в археологических находках, но
имеет важное значение как с точки зрения понимания структуры анато-
лийского населения, так и с точки зрения сравнительно-исторической
лингвистики, в частности, возможного разделения ностратических
языков. Ему (сюжету) посвящена также статья М. Пала и др., на основе
нескольких сотен полных геномов митохондриальной ДНК (мтДНК)
пересматривающая историю и хронологию гаплогрупп J и T, происхо-
дящих с Ближнего Востока. Генетики заключают, что их экспансия в
Европу («реколонизация Европы») происходила в вероятностном диа-
пазоне между 17 и 10 тыс. до н. э ., начавшись самое позднее в 14 тыс.
до н. э . (Pala et al. 2012: 915 – 918, fig. 1). Это период археологических
культур кебара, мушаби и, возможно, части натуфа. Если такая экспан-
сия реально захватывала бы в том числе 12 – 11 тыс. до н. э ., то мы по-
лучили бы объяснение проникновению художественных и символиче-
ских элементов раннего натуфа в Северный Левант – Юго-Восточную
Анатолию – Северную Месопотамию и сложению там вершины арки
Плодородного Полумесяца из постнатуфийских культур докерамиче-
ского неолита, включая феномен Гёбекли Тепе. В «Дополнительных
материалах» к указанной статье Г. М . Килинч с соавторами также дают
рассчитанные ими даты обмена генами популяций Эгеиды (на материа-
лах Ревении в Северо-Восточной Греции и Барджина в Северо-Запад-
ной Турции) и Центральной Анатолии с кавказско-иранским наслед-

179
ственным пулом: ок. 11300 и 11000 гг. до н. э . соответственно, при
движении с востока (от кавказско-иранского пула) на запад (Kilinҫ et al.
2017b:fig.S5,a –d)94
. Эти даты рубежа 12 – 11 тыс. до н. э . позволяют
предполагать, что генетически кавказско-иранские группы – в зависи-
мости от конкретных маршрутов их перемещений в Анатолии – могли
начать в это время знакомство и с другими территориями Анатолии, в
частности, с районом Верхнего Тигра, где во второй половине 11 тыс.
до н. э . возникает докерамическое поселение Кёртик Тепе (однако здесь
есть дата и первой половины 11 тыс. до н. э. для образца MAMS 23135:
Benz et al. 2015: 23 – 25, table 4, fig. 13), также в неконкретизированный
период «эпипалеолита» возникает нижний слой 6 Бонджуклу Тарла
(Kodaş 2019: 5), а вслед за ними и другие пункты этого кластера и кла-
стера вокруг иракского Мосула (Немрик 9, Кермез Дере, М’лефаат).
Можно сделать промежуточный вывод, что Анатолия между 18 – 17 и
10 тыс. до н. э . стала местом пересечения трех человеческих потоков:
из Эгеиды к Центральной Анатолии, из Южного Леванта к Европе, от
гор Загроса – Кавказа к Эгеиде (ок. 11300 гг. до н. э .) и Центральной
Анатолии (ок. 11000 гг. до н. э.) . Где было собственно это «место», в
Центральной Анатолии или восточнее нее, пока не известно и зависит
от дальнейших раскопок. При этом существует вероятность того, что
в районах Верхнего Тигра (и Евфратской петли?) складывался тогда
симбиоз населения двух генных пулов – кавказско-иранского и леван-
тийского. Показаниями в пользу этого могут служить неоднократные
заключения археологов, анализировавших каменные орудия первых
поселений Верхнего Тигра в Турции и Ираке (также и более западных
Чайёню Тепеси и Джафер Хёйюка): они часто изготавливались с при-
менением отжимной техники и / или в форме треугольных микролитов,
что характерно для загросских археологических культур, восходящих
к эпипалеолитической традиции зарзи (Rosenberg et al. 1998: 29 – 31;
Binder 2007; Özkaya and Coşkun 2011: 98; Erim-Özdoğan 2011: 197, 202,
210; Bar-Yosef 2014: 304; Helwing 2014: 334 – 335; etc.) . Если принять,
что население, происходящее с территорий Закавказья, Южного При-
каспия и Западного Ирана (горы Загрос), на образцах которого выделен
кавказско-иранский генный пул, с большой вероятностью говорило на
языках сино-кавказской или дене-сино-кавказской макросемьи (Старо-
стин 1984; Пейрос 1988: 321; Nikolayev 1991; Bengtson and Starostin

180
2011)95, то, по результатам группы Г. М . Килинч, рубеж 12 – 11 тыс. до
н. э . становится временем раннего (первого?) движения этих языков в
западном направлении, вплоть до Эгеиды.
Сравнение наследственности эпипалеолитического (натуфийско-
го) Леванта отдельно с эгейской наследственностью типа Ревении и
Барджина и отдельно с центрально-анатолийской наследственносью
типа Бонджуклу Хёйюка и Тепеджик-Чифтлика неожиданно показало,
что пара Левант – Эгеида имеет больше общих аллелей, чем пара Ле-
вант – Центральная Анатолия, а это предполагает в дополнение к сухо-
путным отдельные морские миграции из эпипалеолитического Леван-
та в Эгеиду в обход «материковой» Анатолии. Такая же более тесная
генетическая связь установлена в эпипалеолите и неолите между кав-
казско-иранским кластером и Эгеидой, чем между ним же и Централь-
ной Анатолией (Kilinҫ et al. 2017 a: 5 и fig. 2 a), что заставляет думать о
наличии какого-то вынесенного за территорию Центральной Анатолии
канала и для данного генного обмена. Это могли быть Северная Анато-
лия (Причерноморский бассейн?), о которой в настоящее время почти
ничего не известно, или морские миграции, но с побережий Северного
Леванта – Киликии, через о. Кипр и острова Эгейского моря (Sampson
and Katsarou 2004; Fernández et al. 2014: 11; Kilinҫ et al. 2017 a: 6 – 7).
Регулярные посещения Кипра людьми, по датам из Аэтокремноса, нача-
лись с первой половины 11 тыс. до н. э. (Vigne et al. 2011: S256). Неко-
торые лежащие на поверхности черты сходства с архитектурой, погре-
бениями докерамических поселков расширенного Северного Леванта (и
особенно Верхнего Тигра) уже были кратко здесь упомянуты при описа-
ниях кипрских поселений Калавассос Тента и Хирокития (пп. 1 .11, 1.12;
примечания 23, 25). Еще больше северолевантийских археологических
аналогий систематизировано Б. Хорейс и др. по результатам раскопок
поселения Чукюричи в центре западного побережья Анатолии (Horejs
et al. 2015). Оно возникло здесь ок. 6700 г. до н. э. как следствие мор-
ской миграции из северо-восточного угла Средиземного моря, принеся
с собой традиции, восходящие преимущественно к поселениям PPNA
Верхнего Тигра, PPNB Северной – Северо-Западной Сирии и – в мень-
шей степени – Ирана, Южного Леванта. Это отжимная техника произ-
водства каменных пластин, пластина-сегмент в виде полумесяца, листо-
видный наконечник стрелы из красной яшмы, фрагмент полированного

181
каменного браслета, профилированного специальным образом, рогатые
выпрямители древков, клад из 18 длинных обсидиановых лезвий, вы-
полненных в отжимной технике, – первоисточники данных предметов
и технологий лежат на восточном краю Плодородного Полумесяца на
рубеже плейстоцена и голоцена (Horejs et al. 2015: 301 – 319). На один
из «проклятых вопросов», встающих каждый раз, когда первоисточник
10 – 9 тыс. до н. э. дает наследство в другом месте и в другое время (ок.
6700 г. до н. э .), а не в «положенном» соседнем промежутке, Б. Хорейс с
соавторами отвечают: сохранение социальной памяти и перенос знаний
через цепочку поколений, в которой некоторые звенья для нас остают-
ся пока утраченными (Horejs et al. 2015: 308 – 309, 319). В целом факт
наличия морских миграций как вдоль берегов Средиземного моря, так
и по открытому морю, начиная с конца плейстоцена, сложение морских
передвижений в логистические сети, в том числе восточно-средизем-
номорскую и эгейскую, все больше подтверждается в последнее время
(Fernández et al. 2014).
Вернемся к генетическим исследованиям Г. М . Килинч и ее кол-
лег. Предприняв сравнение наследственности 2 центрально-анатолий-
ских (Бонджуклу Хёйюк и Тепеджик-Чифтлик) и 2 эгейских (Ревения и
Барджин) пунктов между собой, авторы установили, что миграции как
внутри анатолийско-эгейского пула, так и снаружи внутрь него проис-
ходили не только в эпипалеолите, но и в неолите, и в халколите. Так,
например, выяснилось, что относящиеся ко второй половине 7 тыс. до
н. э . образцы ДНК, взятые у людей из Тепеджик-Чифтлика, Ревении и
Барджина, несмотря на взаимную удаленность этих поселений (особен-
но Тепеджика), демонстрируют бóльшее родство друг к другу, чем к об-
разцам ДНК из Бонджуклу Хёйюка, датируемым рубежом 9 – 8 тыс. до
н. э . Это интерпретируется как систематические генные обмены между
популяциями Леванта и Центральной Анатолии, Леванта и Эгеиды,
Ирана и Центральной Анатолии, Ирана и Эгеиды, продолжившиеся в
диапазоне после рубежа 9 – 8 тыс. до н. э. и до второй половины 7 тыс.
до н. э ., то есть от MPPNB до PN, в результате чего в более поздние по-
пуляции Тепеджик-Чифтлика, Ревении и Барджина «стеклось» больше
левантийских и иранских генов, чем в более раннюю популяцию Бон-
джуклу(Kilinҫetal.2017a:3–5иfig.1c– стрелкиe,f).Влиянияиз
Южного Леванта (район Мертвого моря) на Центральную Анатолию,

182
начиная с рубежа 9 – 8 тыс. до середины 7 тыс. до н. э ., уже были здесь
независимо отмечены (раздел «Лингвоархеология», пп. (1) – (8)), при
этом по совпадению обстоятельств пункт Айн Газаль в Южном Леван-
те являлся как одним из центров этих влияний, так и местом, давшим
основную часть образцов пДНК, представляющую население неолити-
ческого Леванта в работах Г. М . Килинч и др., то есть вывод подтвер-
дился еще и на биологическом уровне. Эти влияния шли скорее всего в
рамках обратного потока материальных ценностей в обмен на прямой
поток обсидиана из вулканической Каппадокии (Центральная Анато-
лия), где Тепеджик-Чифтлик был редким многослойным поселением,
возникшим, возможно, даже раньше начала позднего докерамического
неолита LPPNB, учитывая наличие в нем самых нижних нераскопан-
ных слоев (Kilinҫ et al. 2016 b). Наряду с Тепеджик-Чифтликом архео-
логи фиксируют в Каппадокии разветвленную жилую сеть: временные
лагеря на склонах холмов из вулканических шлаков, однослойные не-
долговечные поселки, скальные навесы, кластеры из нескольких мел-
ких пунктов типа Япилипинар, Чакилбаши, Бунуш, Нузла и пр. (Kilinҫ
et al. 2016 b). Вся эта картина хорошо соответствует широкомасштаб-
ным разработкам обсидиана и производства из него полуфабрикатов и
готовой продукции для дальнейшей транспортировки на Кипр, в Кили-
кию, Северную Месопотамию, Южный Левант.
Г. М . Килинч с коллегами продолжили работу группы А. Омрак
и др. по сравнению геномов человека из халколитического поселения
Кумтепе в Северо-Западной Анатолии 5 тыс. до н. э . и тирольского
Ледяного человека (Отци) из Северной Италии 4 тыс. до н. э . (Omrak et
al. 2016). Они добавили в сопоставляемый ряд, с одной стороны, генети-
ческие данные трех людей из погребений Ремеделло, хронологически
и географически близких Ледяному человеку, а, с другой стороны, дан-
ные из неолитического Тепеджик-Чифтлика 7 тыс. до н. э . Оказалось,
что один мужчина из Тепеджик-Чифтлика, маркированный Tep003 и
датированный 6635 – 6475 гг. до н. э ., нес больше аллелей кавказских
охотников-собирателей (см. примечание 94), чем четверо других одно-
временных ему жителей Тепеджик-Чифтлика, давших ДНК-образцы,
и что по данному показателю он очень похож на людей из Кумтепе,
Ремеделло и на Ледяного человека (Kilinҫ et al. 2016 a: 2663 – 2665). По
этому поводу авторы замечают: «Эти результаты указывают на поток

183
генов из восточного источника в халколитический Кумтепе, а позд-
нее – в Европу, который мог пересекать Центральную Анатолию уже
прежде халколита» (Kilinҫ et al. 2016 a: 2663). Иными словами, мигра-
ции из кавказско-иранского генного пула (языки сино-кавказской или
дене-сино-кавказской макросемьи?) могли проходить во второй поло-
вине 7 тыс. до н. э. через Центральную Анатолию (Тепеджик-Чифтлик)
на запад, но популяция последней была достаточно гетерогенной, так
что различались люди с бóльшими или мéньшими показателями часто-
ты общих кавказско-иранских аллелей. В халколите этот генный поток
сказался в жителях Кумтепе на берегу пролива Дарданеллы96
, а позже
в жителях Северной Италии. Этот сюжет активирует под новым углом
зрения попытку рассмотрения истории распространения таких языков
как баскский, этрусский, которые по некоторым классификациям от-
носятся к сино-кавказской или дене-сино-кавказской макросемье (Чи-
рикба 1985; Orel and Starostin 1990; Bengtson 1997; 1999; 2009; 2019).
В итоге на материалах группы Г. М . Килинч мы видим, что переме-
щения из кавказско-иранского пула в Анатолию, Эгеиду и некоторые
регионы Европы имели место в эпипалеолите, в докерамическом и ке-
рамическом неолите, в халколите, в общем временном диапазоне от
конца12до4тыс.дон.э.
Еще одно перемещение генов внутри Ближнего Востока было
отмечено И. Лазаридисом и коллегами при моделировании наслед-
ственности населения неолитического Южного Леванта. Последняя
представляет собой смесь натуфийской эпипалеолитической (66,7%) и
анатолийской неолитической (33,3%) наследственностей (Lazaridis et
al. 2016 a: 423; 422, fig. 4 a; Lazaridis et al. 2016 b: 63 – 68; 108, table
S7.25), правда, сами авторы с осторожностью отнеслись к этим цифрам
(Lazaridis et al. 2016 b: 64) ввиду того, что весь анатолийский неолит
в их исследовании сводился к образцам из Барджин Хёйюка второй
половины 7 тыс. до н. э . (Северо-Западная Анатолия), чего явно не-
достаточно, а левантийский неолит – к образцам MPPNB и LPPNB из
Айн Газаля (Иордания) и Мотцы (Израиль). Хронологический разрыв
между обоими «неолитами» в этом случае достигал около 2000 лет.
Характерно следующее замечание генетиков, указывающее на ключе-
вой регион, из которого необходимо было бы получить образцы ДНК
условных анатолийцев для лучшего расчета наследственности неоли-

184
тического Леванта: «[...] (вероятно, из Восточной Анатолии или Ме-
сопотамии, регионов, которые имеют одни из первых свидетельств
земледелия)» (Lazaridis et al. 2016 b: 68). Судя по всему, это культу-
ры Юго-Восточной Турции времени PPNA – EPPNB, откуда данные
пДНК еще не известны и откуда, в последующем их развитии, проис-
ходят свидетельства раннего земледелия. Сколько-нибудь существен-
ные свидетельства влияния с севера на юг, из Анатолии на Южный
Левант, на этих первых этапах докерамического неолита пока не полу-
чены. Впрочем, здесь можно упомянуть начало поставок центрально-
анатолийского обсидиана в Южный Левант уже в финальном натуфе –
протонеолите и далее (Khalaily and Valla 2013: 198 – 199).
Возвратные миграции с Ближнего Востока в Африку и повторные,
из Африки на Ближний Восток (возвратные по отношению к первой
прямой миграции анатомически современного человека из Африки
около 70 – 60 тысяч лет назад), многократно фиксировались попу-
ляционными генетиками (карта 5). Одними из первых на материале
Y-хромосомной ДНК (Y-ДНК) начали изучать этот вопрос Ф. Кручани
с коллегами (Cruciani et al. 2002; 2010), сформулировавшие гипотезу
о появлении в центральном Сахеле (север Камеруна и северо-вос-
ток Нигерии вокруг озера Чад, плюс Нигер, Чад) производных евра-
зийской гаплогруппы R1b как маркера миграции туда проточадского
языка (Cruciani et al. 2002: 1209 – 1210; 2010: 806). Изучая Y-ДНК со-
временного населения Африки, Западной Евразии и Европы, генетики
обнаружили 6 новых мутаций R1b, составивших отдельную ветку –
гаплогруппу R-V88 (или R1b1a), которая преимущественно распро-
странена в Африке и в малой степени – в Южной Европе и на Ближ-
нем Востоке (Cruciani et al. 2010: 801). Частота гаплогруппы R-V88 в
чадскоговорящих народах северного Камеруна доходит до 95%. Мень-
шие частоты также наблюдаются у соседних народов, говорящих на
нило-сахарских и нигер-конго языках, что может интерпретироваться
как результат генетических смешений (Cruciani et al. 2010: 802 – 803,
table 1; MacEachern 2012: 264 – 265; Haber et al. 2016). Гигантское озеро
Мега-Чад, достигавшее в те времена размеров, сравнимых с нынешним
Каспийским (Armitage et al. 2015; Cruciani et al. 2010: 800), могло быть
центром притяжения людей в Сахеле в 10 – 3 тыс. до н. э . Что, однако,
имеет значение с исторической точки зрения – это наличие мужских

185
хромосом группы R-V88 также и у северных африканцев, где их часто-
та растет от Марокко к Египту в среднем от 0,3% до 11,5%, но в отдель-
ных этнических анклавах Египта, например, у берберов оазиса Сива
в Западной пустыне, доходит до 26,9% (Cruciani et al. 2010: 805, fig.
3 a; 806). Эту траекторию между северо-восточным углом и центром
Африки Ф. Кручани и др. понимают как траекторию миграции через
Сахару чадскоговорящего населения, во всяком случае, его мужской
части. Период расширения гаплогруппы R-V88 в Африке по расчетам
авторов оценивается как 9,2 – 5,6 тыс. лет тому назад или 7, 2 – 3,6 тыс.
лет до н. э . (Cruciani et al. 2010: 806). Утверждая, что это был генети-
ческий вклад «в конечном счете из Азии», Ф. Кручани с соавторами
каким-то образом одновременно готовы согласиться и с лингвистом
К. Эретом, выводящим проточадский язык с востока Африки (Cruciani
et al. 2010: 806). Данный вопрос – вопрос полной реконструкции всего
маршрута группы R-V88 от места ее возникновения в Азии (?) в Афри-
ку – остается нерешенным.
Не внесла ясности в него и новейшая работа группы E. Д’Атана-
сио совместно с Ф. Кручани, посвященная четырем Y-ДНК гаплогруп-
пам населения Сахары периода ее влажной фазы (Зеленой Сахары), в
том числе и гаплогруппе R-V88 (D’Atanasio et al. 2018). Их расчеты
рисуют следующую предысторию развития R-V88 вне Африки: роди-
лась от одной из дочерних ветвей гаплогруппы R1b около 10300 г. до
н. э. вследствии мутации V88; между 10300 и 6670 гг. до н. э. прои-
зошли мутации M18 и V35, отделившие две дочерние ветви от R-V88
(R-M18 и R-V35), предположительно на территории Европы. Следу-
ющие мутации, отделившие новые дочерние ветви, случились уже на
африканском континенте, начиная с 5850 г. до н. э . и позже (D’Atanasio
et al. 2018: 8)97
. Место входа R-V88 на африканский континент авто-
ры прямо не указывают: то это «из Европы к центральному Сахелю»
(D’Atanasio et al. 2018: 7), то «скорее через северо-восточную Афри-
ку, чем через Аравию, учитывая отсутствие R-V88 на Африканском
Роге» (D’Atanasio et al. 2018: 8). В первом случае, возможно, подразу-
мевается морская миграция (?), хотя она не исключается и для второ-
го случая. Так, сравнивая контурные карты Африки с нанесенным на
них расположением гаплогруппы R-V88, мы видим, что две точки ее
наибольшей частоты это центральный Сахель и побережье Средизем-

186
ного моря на северо-востоке Африки, на границе современных Ливии
и Египта (Cruciani et al. 2010: 805, fig. 3 a; D’Atanasio et al. 2018: 8, fig.
3 b). Хотя внутри африканского континента Е. Д’Атанасио и др. про-
кладывают для группы R-V88 маршрут вдоль той же линии, связыва-
ющей северо-восток и центр, но хронология его прохождения отлична
от прежней версии Ф. Кручани. Основываясь на филогенетическом де-
реве R-V88 (D’Atanasio et al. 2018: 4, fig. 2 b) и установленных ими да-
тах отделения дочерних ветвей R-V88, авторы приходят к выводу, что
мужчины с Y-хромосомами группы R-V88 появились в Африке между
6670 и 5850 гг. до н. э . и перемещались через Сахару на юг, к озеру
Чад98
. В 4 тыс. до н. э. (3730 – 3250 гг. до н. э.) произошло быстрое
увеличение этой популяции уже в центральном Сахеле, вокруг оз. Чад,
а затем столь же быстрая возвратная миграция части популяции от оз.
Чад на северо-восток Африки, самой поздней временной точкой кото-
рой служит 2690 г. до н. э. (D’Atanasio et al. 2018: 7).
Описанный сценарий хорошо согласуется с гипотезами миграции
праберберо-чадского / прачадского языков в Африку (глава 4, раздел
«Лингвоархеология», гипотезы (iii), (iv)), обосновывавшимися выше
на археологическом и лингвистическом материале. Он включает даже
предположение о возвратной миграции определенного населения из
центральной в восточную Сахару в ходе нарастающей аридизации и
перенос, таким образом, в Египет ближневосточного наследства в виде
«женщины на корточках». Однако остается ключевой вопрос: были
ли мужчины с Y-ДНК гаплогруппой R-V88 в Центральной Анатолии
около середины 7 тыс. до н. э . и видели ли они фреску в «Охотничьем
святилище» Чаталхёйюка F.V.1 . Сегодня он звучит как вполне разре-
шимый, так как новые раскопки Чаталхёйюка принесли костные остан-
ки людей, из которых может быть получена пДНК. Большие надежды
связываются и с потенциальными ДНК-исследованиями скелетного
материала Кёртик Тепе (здесь очень плохая сохранность пДНК), где
из 743 раскопанных захоронений получены скелетные останки более
чем 800 человек, из которых 446 были проанализированы на 2015 г.
(Erdal 2015: 6, 8). Если здесь будет найдена R-V88, это с определенной
вероятностью может означать присутствие ее позже и в Центральной
Анатолии – с учетом влияния PPN Юго-Восточной Анатолии на Цен-
тральную99. Судя по статье Дж. Джиноглу и соавторов, гаплогруппа R

187
в современном мужском населении Турции играет роль одной из четы-
рех самых распространенных, при этом R1b-производные достигают
в целом частоты 14,7%, а R1a-производные – частоты 6,9%, послед-
ние распространены преимущественно в восточных регионах страны
(Cinnoğlu et al. 2004: 129, 133). В натуфе и докерамическом неолите
Южного Леванта R-V88 пока не найдена. Во всяком случае из обзора
существующих данных по Y-пДНК Ближнего Востока, приведенных
И. Лазаридисом и соавторами, следует, что в натуфийской пещере Ра-
кефет 12 – 11 тыс. до н. э . и поселениях MPPNB – LPPNB
–
PPNC
(конец 9 – 7 тыс. до н. э .) Айн Газаль и Мотца преобладает гаплогруп-
па E1b1 (также присутствуют гаплогруппы H2, T, CT), а производных
гаплогруппы R нет вообще, зато производные гаплогрупп R1a и R1b
обнаруживаются в Иране и Армении от неолита до бронзового века
(Lazaridis et al. 2016 b: 2 – 11, 50 – 58, table S6.1). Если считать, что
образцы из Ракефет, Газаля и Мотцы отражают Y-ДНК всех линг-
вистических групп Южного Леванта, то, можно сделать вывод, что
берберо-чадское население не несло гаплогруппу R-V88, находясь в
Южном Леванте среди прочего АА населения. Однако те берберо-чад-
ские роды, которые находились в Северном Леванте или Централь-
ной Анатолии в ходе освоения разработки и торговли обсидианом,
могли при определенных условиях получить Y-хромосомы произво-
дных гаплогруппы R1b (отцовскую наследственность) и сохранить
при этом свой язык, например, по следующей схеме: если женщины
этих родов выходили замуж за мужчин из анатолийско-эгейского или
кавказско-иранского генных пулов, несущих производные гаплогруп-
пы R1b, то их мужья при матрилокальном типе брака входили бы в
берберо-чадские материнские роды и могли перенимать берберо-чад-
ские языки; затем Y-ДНК наследственность этих мужей передалась бы
сыновьям.
В конечном счете пока нет методик, позволяющих прямо связать
гаплогруппу и язык популяции. Так, миграция Y-ДНК гаплогруп-
пы R-V88 извне Африки в ее центр никем не отрицается, но связь ее
именно с чадскими языками остается недоказуемой, хотя и наибо-
лее вероятной. В. Черны и др. считают, что миграция чадских язы-
ков в центральный Сахель шла с Африканского Рога и сопредельных
территорий и определялась мтДНК группой L3f3 (Černý et al. 2009),

188
М. Хабер и др. миграцию R-V88 связывают с нечадскими языками, хотя
допускаают и отдельную ее волну, принесшую чадские языки (Haber et
al. 2016), Д. Шрайнер и Ч. Ротими утверждают, что носители R-V88 –
арабы-шоа или арабы-баггара, появившиеся в Чаде в недавние истори-
ческие времена, а приток чадских языков в Чад датируют ок. 1700 г. до
н. э., тем самым совершенно разводят его и R-V88 (Shriner and Rotimi
2018). Это – еще одна иллюстрация к тезису об использовании совре-
менной популяционной генетики в качестве исторической науки.
В. Шюнеман с сотрудниками изучили мумифицированные останки
египтян поселка Абусир эль-Мелек близ Фаюма от Нового царства до
римского периода (протяженностью ок. 1300 лет), получив 90 мтДНК-
палеогеномов и 3 полных палеогенома (Schuenemann et al. 2017 a). Ин-
тересно, что в течение отмеченных 1300 лет генетики зафиксировали
картину наследственной непрерывности, несмотря на значительный
приток иностранцев в птолемеевский и римский периоды. Общие вы-
воды сводятся к преобладающему родству этих мумий как по мтДНК,
так и по Y-ДНК наследственности с населением древнего Ближнего
Востока типа неолитического Леванта, Леванта бронзового века и с со-
временными популяциями Ближнего Востока, а не с суб-Сахарскими
африканскими популяциями (Schuenemann et al. 2017 a: 5, 8; 6, fig. 4 a).
Африканская наследственность стала нарастать лишь в последние 2000
лет или уже в пост-римский период. Так, у древних египтян африкан-
ская наследственность рассчитана как 6 – 15%, а у современных – как
14 – 21% (Schuenemann et al. 2017 a: 5, fig. 3 a; 6, 8). Неафриканская
наследственность оценивается как результат возвратных миграций в
Египет с Ближнего Востока и «восходит к доистории» (Schuenemann et
al. 2017 a: 8; Schuenemann et al. 2017 b: Suppl. note 6). Со своей стороны
обращу внимание на результат работы этой группы генетиков, отра-
женный в «Дополнительной информации» к статье и, возможно, име-
ющий отношение к гипотетической миграции северной ветви АА язы-
ков из Африки на Ближний Восток ок. 11000 г. до н. э . (глава 4, раздел
«Лингвоархеология», гипотеза (в), модель А. Ю . Милитарёва). Анализ
эффективного размера женского населения Египта на основе древних
мтДНК-геномов результировался в график, из которого следует, что
максимальное падение численности женщин приходится на 12 – 9 тыс.
до н. э., а максимальный их рост – на 2500 г. до н. э., на время расцвета

189
Старого царства (Schuenemann et al. 2017 b: Suppl. fig. 2). Падение чис-
ленности женщин могло означать их отток на Ближний Восток.
Суммируя исследования популяционных генетиков и палеогене-
тиков по Ближнему Востоку и Северной Африке, отмечу большую
роль дальнейшего изучения Y-гаплогруппы R-V88 для прояснения
истории появления «бычьих» игр и «женщин на корточках» в Саха-
ре и фундаментальность выводов группы В. Шюнеман, по-существу
подтвердивших преимущественно ближневосточный генезис древне-
египетской культуры.
Этнология, социальная антропология. Результаты этнологиче-
ского вклада в осмысление важнейших раскопок на Ближнем Востоке
пока крайне незначительны. Специалисты по-разному отвечают на во-
просы о существовавших институтах собственности, родового устрой-
ства, семейно-брачных отношений и пр. Ниже приводятся попытки
понять отдельные стороны социального устройства рассматриваемых
обществ Северного Леванта – Юго-Восточной Анатолии – Централь-
ной Анатолии, которые (попытки) образуют неизбежно отрывочную
картину. Однако следует определенно заявить, что эти попытки опи-
раются в основном на работы этнологов «моргановского направления»
(Семёнов 1973: 53), которые, равно как и работы московской лингви-
стической школы в разделе «Лингвоархеология», были намеренно вы-
делены среди прочих в качестве, по моему мнению, наиболее фактоло-
гически и логически обоснованных.
В нескольких работах Ю. И . Семёнов подчеркивал, что в конце
верхнего палеолита – мезолите (сейчас в истории Ближнего Востока
это входит в понятие «эпипалеолита») существовали и оседлый, и бро-
дячий образы жизни, что это был по содержанию переходный этап,
когда формы оседлости и мобильности комбинировались в разных
пропорциях, а одни и те же люди практиковали и то, и другое в зависи-
мости от обстоятельств (Семёнов 1970: 62; Семёнов 1973: 55 – 57; Се-
мёнов 1975: 64). Переходный характер определял и другие параметры
социума: собственность из общественной трансформировалась в инди-
видуальную, материнский род с женским ядром – в материнский род
с мужским ядром и в отцовский род, брак – в матрилокальный (муж
переходил в общину жены), семья – в парную (Семёнов 1970: 62 – 66;
Семёнов 1973: 55; Семёнов 1974: 189 – 238). Однако все эти процессы

190
имели разные скорости, так что в синхронном срезе полностью уни-
фицированную картину жизни едва ли возможно увидеть. Немногое
из этих теоретических тезисов ясно распознается по археологическим
материалам Ближнего Востока. Например, в поселении Халлан Чеми
Тепеси в верховьях р. Тигр, просуществовавшем 300 – 400 лет в 10
тыс. до н. э ., исследована центральная площадь диаметром 15 м, сво-
бодная от жилых домов, группировавшихся вокруг нее. Площади при-
писывается функция места коллективных праздничных трапез, пиров,
соответствующих обряду потлача у индейцев северо-западного побе-
режья Северной Америки (Rosenberg et al. 1998: 28 – 30; Rosenberg and
Redding 2002: 40, 43; Zeder and Spitzer 2016: 141, 146, 150 – 152). По-
верхность площади на 4,3 м в глубину, вплоть до стерильного слоя по-
чвы, состоит из большого количества потрескавшихся от огня камней
и костей животных. Этот слой углублен на 2 м ниже, чем поверхность
самого нижнего жилого слоя 3, соответствующая, следовательно, от-
метке 2,3 м в глубину (Zeder and Spitzer 2016: 141). Получается, что
праздновать и проводить обряд начали еще до того, как было постро-
ено первое жилое здание, то есть первой возникла именно обрядовая
площадка. Возможно, что из нее выросла деревушка с немногочис-
ленными круглыми домами, но возможно также, что дома строились
целенаправленно ради обслуживания обряда для своего рода сторо-
жей-смотрителей-заготовителей. Если мы действительно имеем здесь
дело с потлачем, то, по мнению Ю. И . Семёнова, это должно говорить
о наступлении этапа первобытно-престижной экономики, о существо-
вании излишков продуктов и предметов потребления, функциониро-
вании систем межобщинного обмена, об уже сложившейся парной
семье, развитие которой, в свою очередь, зависело от наличия излиш-
ков продуктов (Семёнов 1970: 63; Семёнов 1974: 196; Семёнов 1997:
12 – 13; Семёнов 1999: 70 – 73, 87 – 91). Другой тип празднования,
отличный от потлача, с высокой вероятностью реконструируется ис-
следованиями самых последних лет в Гёбекли Тепе – так называемые
рабочие пиры / праздники. Археологи собрали здесь беспрецедентное
количество оборудования для измельчения диких зерновых – 7268 те-
рочных камней, мисок и тарелок, ступок и пестиков. Эксперименты с
ними показали, что за 8-часовой рабочий день один человек способен
заготовить на подобном оборудовании 4,8 кг муки, что соответствует

191
ежедневной норме потребления для 5 – 10 человек (Dietrich et al. 2019:
25). Общее количество терочных предметов говорит о сотнях рабочих,
которых необходимо было кормить. Огромное число костей газелей
(зубров, диких ослов) свидетельствует о массовых способах охоты и
снабжении рабочих большим количеством мяса. Ранее были опубли-
кованы результаты анализов крупногабаритных чанов для производ-
ства алкогольных напитков типа пива, также обнаруженных в Гёбекли
(Dietrich et al. 2012; Notroff et al. 2015: 46). «Количество мобилизован-
ных рабочих прямо зависит от количества и качества поставляемых
еды и питья», – пишут немецкие ученые, занятые в изучении этого
пункта, однако мобилизовывались они не силовыми способами, а по
признаку родственных и дружеских связей (Dietrich et al. 2019: 27). Так
как сооружения для хранения продовольствия не найдены, то был сде-
лан вывод о немедленном потреблении продуктов (Dietrich et al. 2019:
27), что в свою очередь предполагает проживание значительной груп-
пы обслуживающих людей, ежедневно занятых только производством
пищи, но проживание сезонное – в периоды созревания диких зерно-
вых и миграции газелей.
Еще в одном поселении бассейна Верхнего Тигра, в Кёртик Тепе,
существовавшем в 11 – 10 тыс. до н. э ., раскопаны сотни могил с погре-
бальными дарами. Статистика на 2011 г. говорит о том, что из откры-
тых к тому моменту погребений 301 имели погребальные дары, а 154 –
не имели (Özkaya and Coşkun 2011: 93). Авторы раскопок уверены, что
такая пропорция отражает стратифицированное общество, разный ста-
тус умерших и социо-культурный этап престижной экономики (Özkaya
and Coşkun 2011: 94, 100). На 2015 г. количество известных погребений
увеличилось до 743 (Erdal 2015: 6, 8 ). За исключением редких целых
изделий, опущенных в погребения, большинство «были разбиты, вклю-
чая многие каменные сосуды, обычные или церемониальные топоры
разных форм и размеров, ступки, пестики и терочные камни, – все, что
отражает богатую культурную коллекцию Кёртик Тепе» (Özkaya 2009:
6). Намеренная поломка вещей соответствует погребальному церемо-
ниалу, принятому в этом пункте, считают В. Озкайя и А. Джошкун, не
объясняя его происхождения (Özkaya and Coşkun 2011: 96). Русский
правовед и историк М. М . Ковалевский описывал вероятную причину
подобного явления, состоящую в необходимом наличии частной соб-

192
ственности на отдельные категории движимого имущества для того,
чтобы при погребении человека это имущество можно было уничто-
жить. Точнее говоря, он отметил такой этап развития первобытных и
традиционных обществ, когда наряду с тотальной коллективной собст-
венностью на движимое и недвижимое имущество допускается част-
ное владение небольшими предметами (пища, оружие, украшения),
изготовленными для собственного потребления. В таком случае при
погребении человека это имущество, принадлежавшее ему при жизни,
будет уничтожено как потерявшее собственника (Ковалевский 2019:
51 – 53). Даже соглашаясь с описанным М. М . Ковалевским положе-
нием дел применительно к Кёртик Тепе, мы не можем датировать на-
чало этого положения и заключить, что период возникновения частной
собственности на Ближнем Востоке – 11
–
10 тыс. до н. э ., поскольку
люди, основавшие эту деревню во время Младшего Дриаса, могли и до
прихода в верховья Тигра практиковать тот же обычай. Однако вместе
с материалами Халлан Чеми данные из Кёртик Тепе, видимо, подтвер-
ждают наличие определенного сегмента частной собственности, пре-
стижной экономики, парной семьи. Интересно, что среди погребально-
го инвентаря имеются предметы со следами износа, использовавшиеся
при жизни умерших (пестики из твердого камня), и без таковых (пе-
стики и сосуды из мягкого камня хлорита, топоры), что говорит или о
намеренном производстве последних как ритуальных предметов для
захоронения в могилу (Özkaya 2009: 6; Özkaya and Coşkun 2011: 97)
или о хранении их дома без использования как престижных предметов,
полученных в дар (Семёнов 1999: 82 – 83).
Вопрос о соотношении оседлого и бродячего образов жизни на
Ближнем Востоке в рассматриваемый период пока не может быть
решен за отсутствием достаточного корпуса фактов. Сталкиваются
альтернативные точки зрения. Так, в отношении причин возникнове-
ния поселения Кёртик Тепе Ч. Атакуман, опираясь на тезис Б. Бойда,
сделанный для натуфийских Эйнана (Айн Маллахи) и Хайонима, где
зафиксировано более раннее появление могил по сравнению с дома-
ми (Boyd 2006: 170 – 173), переносит ту же логику в Юго-Восточную
Анатолию. Она утверждает, что Кёртик был намеренно выбран неко-
торыми локальными общинами (ведшими бродячий образ жизни?) как
кладбище и ритуальное место, и уже вследствие этого здесь началось

193
строительство круглых домов, фиксировавших пространство. Дома
периодически ремонтировались, перестраивались, что и было глав-
ной причиной сезонных сборов людей, тех самых локальных общин
(Atakuman 2014: 22). Вопрос о том, жили ли в домах люди на постоян-
ной основе или дома выполняли функции маркеров ритуального про-
странства, «идентификаторов» и «социализаторов», остается у автора
без ясного ответа, хотя, казалось бы, он является первостепенным.
Б. Бойд выдвинул ранее следующую формулу: «Постоянное сооруже-
ние не обязательно отражает постоянное заселение; это в основном не
должно оспариваться» (Boyd 2006: 170). Иными словами, допускается
ситуация, когда дом простаивает пустым. Аналогично и Ч. Атакуман
ставит под сомнение оседлость как образ жизни охотников-собирате-
лей на конкретном примере Кёртик Тепе, оседлость в Юго-Восточной
Анатолии этого периода вообще, но ставит таким образом, что ника-
кой внятной идеи об образе жизни местного населения не предлагает.
Однако имеются и более фактологически обоснованные построения,
оценивающие соотношение оседлости и бродячего образа жизни в эти
несколько тысячелетий от натуфа до появления подлинно оседлых
земледельческих поселков в период LPPNB как, в частности, соотно-
шение вершины айсберга и целого айсберга (Akkermans 2004: 282). Та-
ков вывод П. М . М . Г. Аккерманса, сделанный в результате поэтапного
анализа поселенческой структуры древней Сирии от эпипалеолита до
7500 гг. до н. э . Несмотря на признание замечательного вклада оседлых
деревень типа Джерф эль-Ахмара, Телль Карамеля и пр. в человече-
скую культуру, таких деревень в период PPNA в Сирии было всего 6
с несколькими дюжинами человек в каждой – ничтожное «население»
даже для 10 – 9 тыс. до н. э . (Akkermans 2004: 284). Близкую к описан-
ной ситуацию он усматривает и в MPPNB. Заключение автора сводит-
ся к тому, что основная масса людей жила в археологически неулови-
мых, несохраняющихся пунктах – временных или сезонных стоянках,
однослойных лагерях, то есть была в разной степени мобильна. Те же,
кто веками оставались в оседлых поселениях вроде Мюрейбета или
Джерф эль-Ахмара, не могли бы выжить без брачных обменов с этим
окружающим мобильным населением (Akkermans 2004: 287 – 288).
Вместимость некоторых из общественных зданий или зданий особого
назначения, расположенных как правило в подобных оседлых поселе-

194
ниях, подсчитана А. Мак Брайдом и косвенно говорит нам о том, ка-
ковы были количественные представления людей о привычном, «нор-
мальном» коллективе (независимо от числа реально участвовавших в
церемониях). Так, максимальная и ситуативная («контекстуальная»)
вместимости трех общественных зданий Джерф эль-Ахмара ЕА 7, ЕА
30 и ЕА 53 составили соответственно 46 и 27, 44 и 25, 48 и 22 человек
(McBride 2013: 61 – 62), что дает в среднем условный коллектив из
36 персон. Это поддерживает точку зрения П. М . М . Г. Аккерманса.
С другой стороны, как уже отмечено в вводной части, группа специа-
листов (Т. Воткинс, Р. Данбар, К. Ренфрю, М. Бенц и Й. Бауэр и др.)
рассматривает феномен оседлости, совместного проживания «боль-
ших масс» людей в докерамическом неолите в качестве мотора ос-
новных изменений в сознании, в культуре и, в конечном счете, в на-
правлении развития истории. Так, О. Бар-Йосеф утверждает, что уже в
период PPNA население поселков составляло как минимум 150 – 300
человек, жилая структура в окружающем ландшафте организовыва-
лась по принципу многолюдных кластеров, состоявших из нескольких
деревень (Bar-Yosef 2011: S181 – S182).
Хотя при возведении каждого из круглых культовых сооружений
Гёбекли Тепе должно было быть задействовано предположительно не
менее 500 человек100
, комплекс своим появлением скорее свидетель-
ствует в пользу мнения П. М . М . Г. Аккерманса и Ч. Атакуман. Ведь
именно наличие маленьких бродячих групп «без определенного места
жительства» или с «временным проживанием», у которых не могло
быть сколько-нибудь капитального строения для отправления важней-
ших обрядов (судьбоносных в мировосприятии тех поколений), и при-
вело, очевидно, к замыслу объединить усилия многих, чтобы выстро-
ить на отдельной площадке группу культовых сооружений, каждое из
которых было как-то соотнесено с родами, вложившими в него свой
труд и обладавшими коллективными правами собственности. Макси-
мальная численность бродячей группы по данным об аборигенах Ав-
стралии оценивается С. А . Арутюновым в 25 человек, а максимальная
численность состоящего из таких групп племени – в 500 человек (Ару-
тюнов 1982: 65 – 66), тогда как Й. Нотрофф и др. принимают числен-
ность мобильной группы в 25 – 50 человек при общем количестве та-
ких групп, демонстрирующих общую материальную культуру и язык,

195
в 10 – 20 (Notroff et al. 2015: 44), то есть от 250 до 1000 человек. Это
поднимает вопросы о реальности существования на Ближнем Востоке
в этот период племен или иных форм союзов мобильных групп.
Вернемся к вопросу о межобщинных обменах в связи с обменом /
торговлей обсидианом между Южным Левантом и Центральной Ана-
толией. Во-первых, сам феномен торговли обсидианом свидетельству-
ет о далеко зашедшем процессе развития первобытно-престижного
общества (Семёнов 1999: 83), а, во-вторых, некоторые этнографиче-
ские записи могут быть истолкованы в пользу реальности высказанной
выше гипотезы об образовании родственных сетей при предполагае-
мых контактах центральноанатолийских и праберберо-чадских групп
(глава 4, разделы «Лингвоархеология» и «Популяционная генетика,
археогенетика»). Так, В. А . Шнирельман, проанализировав десятки
зафиксированных ситуаций соседства оседлых101 и бродячих общин,
сформулировал ряд тезисов, крайне важных для настоящей работы:
«Так как обмен в первобытном обществе мог происходить лишь в си-
стеме родственных отношений, охотники и собиратели воспринимали
у соседей некоторые такие детали их социальной культуры, как родо-
вые названия, термины родства, система возрастных классов. Они на-
чинали участвовать в деятельности их тайных обществ и совместно с
ними совершали некоторые родовые обряды и ритуалы, заимствовав
соответствующие религиозные представления. Частично эти заимство-
вания происходили по инициативе самих охотников и собирателей, а
частично под давлением со стороны соседей, стремившихся прочнее
привязать их к себе. Во имя последней цели земледельцы стремились
брать жен из обществ охотников и собирателей, считая, что, установив
с ними родство, они укрепят необходимые им социальные связи. Для
улучшения условий контактов охотники и собиратели нередко пере-
ходили на язык соседей»; они же отдавали своих детей на инициации
к оседлым соседям (Шнирельман 1982 б: 36). Можно ли прабербе-
ро-чадские общины по отношению к людям Тепеджик-Чифтлика или
Чаталхёйюка считать бродячими, сказать трудно, но изначально они
были пришлыми, чужими и вели более мобильный образ жизни. Если
впоследствии они перешли в Анатолии к оседлому, оседло-бродячему
или бродяче-оседлому образу жизни (Семёнов 1973: 57), образовали
пункты проживания вместе с женщинами и детьми, то они сами для

196
пришельцев, например, из ирано-кавказского региона, играли роль
местных оседлых групп. В конечном итоге относительность ролей вос-
ходит, может быть, не к паре понятий «оседлый» – «бродячий», а к
паре понятий «свой» – «чужой». Во всяком случае, можно косвенно
заключить, что родство по браку и вытекающее из него знакомство с
языком, обычаями и мифами могли возникнуть в ситуации многовеко-
вого соседства, основанного на обменном / торговом партнерстве.
Очень сложен вопрос об общинно-родовом устройстве в части
развития материнского или отцовского родов, матри- или патрило-
кального брака на фоне конкретных археологических материалов.
Общие теоретические рассуждения об одновременном существова-
нии оседлых и бродячих общин ведут к теоретическим же выводам
об одновременном существовании материнских и отцовских родов с
преобладанием первых при оседлости и вторых – при мобильности,
но конкретных увязок теории с археологической практикой Ближнего
Востока не происходит (Atakuman 2014: 36). Возможно, одним из не-
многих артефактов, которые содержат в себе некий интерпретацион-
ный потенциал в этом направлении, является «женщина на корточках»
из Гёбекли Тепе, слой II (ил. 1, 3). Здесь можно опереться на мате-
риалы В. Я. Проппа и ряда этнологов. Последними описаны случаи
посвящения будущего мужа дочери отцом дочери, то есть тестем, и
рудиментарно сохранившиеся признаки вхождения мужа дочери в об-
щину или даже в дом жены, то есть материнская локализация брака
или матрилокальность. Во взаимно экзогамных австралийских племе-
нах тесть посвящает потенциального зятя (Элиаде 1999: 29, со ссыл-
ками на А. В. Хауитта и Х. Вебстера); у индейцев квакиутль мужчина,
спустя короткое время после женитьбы, принимает герб (тотем) и имя
от тестя, становясь членом клана жены (Frazer 1910: 329 – 330); у зы-
рян муж принимается в дом тестя при женитьбе на его единственной
дочери и теряет при этом свою фамилию (Сорокин 1911: 359); и т. д.
и т. п . Признаки матрилокальности и матрилинейности во множестве
отмечены В. Я. Проппом, в частности, он не раз повторяет, что посвя-
щаемый получал тотемный знак рода своей жены, вступал в род своей
жены, вводился в тайны рода своей жены, плату за церемонию произ-
водил отец жены (Пропп 2002: 9, 59, 85 – 86, 146, 261, 262, 275, 289).
Одновременно в двух коротких главах «Яга-теща» и «Травестизм»

197
В. Я. Пропп показывает, что древнейшим руководителем обряда ини-
циации представлялся не мужчина (например, тесть), а женщина из
рода потенциальной жены посвящаемого: тетя, мать, сестра (Пропп
2002: 85 – 89), и что «посвящение шло не только через род жены, но и
через женщину в буквальном смысле этого слова: посвящаемый вре-
менно превращался в женщину» (Пропп 2002: 86). Этой женщиной в
«Здании с львиными стелами» была «женщина на корточках», охра-
нявшая вход / выход при «львиных» воротах (см. ниже об австралий-
ском обряде Кунапипи с мотивом «возвращения в материнское лоно»).
Оставаясь в рамках гипотезы о «Здании с львиными стелами» Гёбекли
как о месте, предназначенном для одного из этапов инициации, и о
«женщине на корточках» как о ключевом образе-операторе этого об-
ряда – руководителе обряда в воссоздаваемой предметами умозритель-
ной картине, мы должны тогда логически признать, что она не просто
какая-то женщина, а как раз «женщина из рода потенциальной жены
посвящаемого». Косвенно это указывает либо на присутствие матрило-
кальности в данном обществе, либо на искусственное реконструирова-
ние матрилокальности как бытовавшей и еще не стершейся из памяти
нормы, реализовывавшейся в данном обряде. Плита с женщиной, ко-
нечно, не является сколько-нибудь надежным доказательством, однако
говорит в пользу все еще циркулировавших воспоминаний о едином
предке-женщине, о не утраченном высоком идеологическом статусе
женщины в обществах того времени.
Матрилокальность появляется с развитием бродячего образа жиз-
ни, когда экзогамные группы (включающие мужчин и женщин брач-
ного возраста) слишком далеко расходятся друг от друга; мужчины
как следствие начинают селиться в тех общинах, где живут женщины,
уходят из своих родных общин. Мальчики по достижении определен-
ного возраста также переходят из своей общины в общину будущей
жены, то есть меняют место жительства (Семёнов 1970: 63 – 65). Этот
переход, длящийся у разных народов разное время, сопровождает-
ся обрядом инициации. Ю . И . Семенов допускал, что теоретически
данный этап мог начаться во второй половине верхнего палеолита,
в 25 – 24 тыс. до н. э ., с увеличением мобильности, однако практи-
ческих доказательств именно такого датирования не видел (Семёнов
1973: 62 – 64; Семёнов 1974: 190). В мезолите же, с преобладанием

198
мобильности, он должен был стать реальностью – это было обозначено
им как материнский род с мужским ядром, но одновременно Ю. И . Се-
мёнов специально подчеркивал, что такой род должен был существо-
вать долгие тысячелетия, прежде чем трансформироваться в отцовский
(Семёнов 1973: 55). Описанная модель приложима к Юго-Восточной
Анатолии времени использования комплекса в Гёбекли Тепе, более
того феномен Гёбекли – реальный исторический факт в пользу дан-
ной модели. Здесь мы находим новый аргумент, обосновывающий пи-
ковый всплеск значения обряда инициации, в дополнении к тому, что
было сказано в вводной части. Переход мальчиков из одной общины
в другую, где не было ни матери, ни отца, был сильнейшим стрессом,
социальной опасностью, утратой их изначальной идентичности и тре-
бовал такого же сильного встречного средства ради достижения новой
идентичности. Инициация в жестких формах, с применением физиче-
ского воздействия обеспечивала «необратимое и достаточно быстрое
изменение идентичности, [...] идентификацию индивида с коллекти-
вом, кардинально отличным от того, в котором он до сих пор воспиты-
вался» (Шкурина 2011: 62). Таким образом, изменение географической
локализации мальчика влекло за собой необходимость резкого и ре-
шительного изменения его идентичности, что обеспечивалось именно
обрядом инициации, что, в свою очередь, стало причиной колоссаль-
ных коллективных вложений ресурсов в строительство доселе неви-
данного комплекса в Гёбекли Тепе. Все древние «лесные» тотемиче-
ские представления были здесь мобилизованы и предъявлены в камне
для безусловного достижения этой новой идентичности. Вспоминая
поршневский термин «контр-контрсуггестия», мы должны констати-
ровать его близкое структурное совпадение с обозначенным процес-
сом: суггестия – внушение определенного поведения, безусловное
подчинение влиянию, контр-суггестия – сопротивление внушению,
контр-контр-суггестия – внушение на качественно новом уровне, пре-
восходящее предыдущее сопротивление. Последнее – как раз соответ-
ствует новой, искусственной, не родной, идентичности, получаемой
мальчиком в территориально новой общине.
Логическая цепь рассуждений приводит нас к причинно-след-
ственной связи между матрилокальностью и всплеском роли инициа-
ции и далее к большой вероятности материализации этого всплеска в

199
беспрецедентных сооружениях Гёбекли. Прежде, чем через какой-то
период отразиться в жанре волшебной сказки, стержень ее сюжета был
сформирован в группе мифов, вобравших в себя этот, пиковый, мо-
мент социальной востребованности инициации в ее самых болезнен-
ных формах, так как именно предельные состояния скорее, чем прочие,
откладываются в разного рода словесных и других памятниках. Мифы
растолковывали события обряда и были близки к практикуемому об-
ряду по времени создания, сложившиеся мифы входили как составная
часть в его церемонии (Пропп 2002: 83, 308 – 316; Семёнов 1999: 7;
Семёнов 2005: 75 – 76). Далее мифы, спустя тысячелетия, перераста-
ли в волшебные сказки. В жанре волшебных сказок, по замечанию
В. Я. Проппа, всегда сохраняется обычай перехода мужа в род сво-
ей жены (Пропп 2002: 261), иными словами, в волшебных сказках
законсервирована картина матрилокального поселения семьи. Сам
В. Я . Пропп упоминает отразившееся в сказке время как родовой строй
с господством охотничьих представлений и в духе принятой в его вре-
мя терминологии относит этот строй к матриархату, власти женщин.
Власть в сказке сосредоточена у яги – не только женщины, но и то-
тема материнского рода. Впоследствии власть переходит к мужчине
(Пропп 2002: 47, 57, 59)102. Проблема заключается в том, что волшеб-
ная сказка, отразившая обряд инициации, возникла тогда, когда сам
обряд перестал (переставал?) практиковаться (Пропп 2002: 12, 89, 313),
а вместе с ним исчезали из жизни родовой строй и матрилокальность.
Но мифы передали сказкам некоторые приметы времени своего созда-
ния, в частности, матрилокальность брака, сохранившуюся таким об-
разом во всем корпусе волшебных сказок. Визуальные изображения,
как и мифы, были частью обрядовых церемоний, в большой степени
выполняли роль «наглядных пособий», имели свою зону влияния на
неофитов. То есть мифы и изображения хронологически стоят близко
к обряду и достаточно далеко отстоят от сказки. С этой точки зрения
«женщина на корточках» из Гёбекли Тепе II – уникальный персонаж.
С одной стороны, она доказывает, что пласт времени, когда женщи-
на мыслилась руководителем обряда, главой тотемной организации,
«ягой-тещей», существовал (что не равнозначно исполнению женщи-
ной реальной функции руководителя инициации). Во всяком случае те
люди, которые выполнили и положили ее изображение на ступень по-

200
диума «Здания с львиными стелами» на рубеже 9 и 8 тыс. до н. э . или
даже позже, в 8 – 7 тыс. до н. э . (версия о переотложенности каменной
плиты), это еще помнили. С другой стороны, сама манера ее изображе-
ния не нейтральная, а скорее осуждающая. Животные и люди без при-
знаков пола в таких же позах на других памятниках (глава 1) изобража-
лись более спокойно, отстраненно. В данном случае мы сталкиваемся,
кажется, с негативными эмоциями автора изображения: «дама» еще
страшна, властна, но по отношению к ней виден оттенок непочтитель-
ности, карикатурности, даже осмеяния. Вероятно, такой редкий экзем-
пляр можно объяснить началом стирания памяти о женщине в обряде
инициации с соответствующим осуждением и визуальной критикой
старых представлений. Отмеченный процесс нарастал по мере перехо-
да мифа в сказку, и, как мы знаем по волшебным сказкам, Баба-яга в
них уже выраженно комический персонаж. Исходя из всего сказанно-
го, можно реконструировать социальное устройство людей, создавших
Гёбекли Тепе, как переходное от материнской к отцовской общине с
вероятным матрилокальным поселением семьи, но с нарастанием не
только хозяйственной, но и идеологической роли мужчин.
В заключение сопоставим некоторые этнографические записи об
обрядах инициации и археологический материал Гёбекли Тепе, Нева-
ли Чори и Джерф эль-Ахмара, дающий, как представляется, если не
разрозненные параллели к этим записям, то по крайней мере повод для
размышления над этим. В частности, заслуживает внимания описание
обряда инициации у австралийского племени камиларои, сделанное
Р. Х . Мэтьюзом в конце 19 в. (Элиаде 1999: 30 – 32, со ссылкой на
Р. Х . Мэтьюза). Архитектурно-скульптурное устройство обряда состо-
ит из двух круглых площадок, соединенных тропой, одна из которых
окружалась изгородью / стеной (выгородкой), вторая имела бóльшие
размеры (диаметр около 20 м), вдоль тропы выставлялись специально
изготовленные изображения: 2 фигуры мифических предков, 12 фигур
молодых людей – первых неофитов племени камиларои, фигуры жи-
вотных и 1 фигура высшего существа Беаме. Здесь же, вдоль тропы,
стояли живые мужчины в масках. Круглые здания особого назначения
в Гёбекли Тепе и здание со скругленными углами в Невали Чори пока
также можно называть выгородками некоего «священного» простран-
ства, поскольку вопрос о том, имели ли они крыши, не решен. Даже

201
если они были перекрыты, это мало что меняет: перед нами условно
однокомнатные сооружения нестандартно больших размеров103. Если
говорить о скульптурах, то кроме фигуры Беаме, явно соответствую-
щей тотему племени камиларои, все остальные можно соотнести с изо-
бражениями Гёбекли и Невали с той разницей, что в Юго-Восточной
Анатолии они не выстроены вдоль тропинки, а даны в центре или по
периметру огороженных пространств, вмурованы в стены-выгородки
и вырезаны на каменных столбах или отдельных блоках камня (ил. 2,
179). При этом все каменные столбы с Т-образной перекладиной на-
верху рассматриваются как изображения людей (некоторые столбы
имеют показанные рельефом руки) (Шмидт 2011: 114 – 115; 116, рис.
43 а; 246). Только каких именно людей? К. Шмидт долгое время счи-
тал два центральных столба родительской парой предков, матерью и
отцом, однако после расчистки сооружения D стал склоняться к вер-
сии о паре предков – братьев-близнецов (Schmidt 2010 b: 244 – 245;
Шмидт 2011: 165 – 168), что исторически, безусловно, точнее и соот-
ветствует повсеместно зафиксированной дуалистической близнечной
мифологии (Золотарёв 1964: 291 – 297). Что касается периферийных
столбов, встроенных в стены, то число их не обязательно равно 12, но
зависит от размеров пространства, от длины периметра и особенностей
архитектурного решения. Так, в Невали их было 13 в слое II, 12 – в
слое III, в круглых сооружениях C (внутреннее кольцо стен) и D Гё-
бекли Тепе – по 11 или 12 (ил. 180), в сооружении B – 10 (Özdoğan and
Başgelen 1999: 43, fig. 9; Schmidt 2010 b: 240, fig. 2; Шмидт 2011: 127,
рис. 50)104. Если они изображали, как у камиларои, посвященных, про-
шедших некогда самый первый обряд инициации, то их общее число
не имеет особенного значения, поскольку в реальных обрядах группы
неофитов не фиксированы по количеству.
Такой набор персонажей обуславливался, однако, не самим по
себе культом мертвых предков, как представлял К. Шмидт, а наме-
рением воспроизвести сценарий некогда проведенного первого об-
ряда инициации, в котором в том числе участвовали предки: и бра-
тья-близнецы, и первые в истории молодые люди-неофиты, ставшие
теперь легендарными. Чем точнее повторялся первый обряд инициа-
ции, со всеми его фигурантами и деталями, тем более гарантирован
был успех нынешних неофитов и социума в целом. Каждое племя или

202
иная социальная группа, по их представлениям, показывали во время
инициации фрагмент своей истории (Элиаде 1999: 13 – 22, 33 – 34,
58 – 59 и др.) . Животные и сюжетные композиции с животными также,
видимо, отражали общинно-родовую историю, как она была донесена
в памяти к моменту постройки сооружений. Братья-близнецы в виде
пары симметричных центральных столбов-ворот по праву предков
служили руководителями обряда, то есть жрецами-шаманами. У ками-
ларои Австралии вместе с ними представляли еще и одного, древней-
шего, антропоморфного предка-тотема Беаме, который был собствен-
но основателем и изначальным руководителем обряда инициации.
В евфратских пунктах Анатолии тотемическая мифология визуально
воплощалась преимущественно в многочисленных зооморфных персо-
нажах. Но одновременно, насколько можно понять, в архитектуре Гё-
бекли и Невали, там, где зафиксированы ворота из двух столбов, тотем
мыслился скрыто присутствующим в этих воротах, между столбами,
где он должен был проглотить – выплюнуть неофитов. В группе же
отдельных скульптур животных, сжимающих голову человека (глава
2), тотем передавался как животное. В целом его образ был в регионе
визуально размыт: о животном всегда можно думать, что это просто
какое-то животное, а о воздухе между столбами непосвященные ду-
мали как о воздухе. Посвященные же должны были знать, что это за
«воздух».
Еще один момент обряда инициации племени камиларои можно
соотнести с архитектурно-скульптурными решениями Гёбекли Тепе и
Невали Чори: запрещение неофитам во время основной части обряда
смотреть на изображения и рисунки, помещенные вдоль тропы (Эли-
аде 1999: 32, со ссылкой на Р. Х. Мэтьюза), с возможностью рассмо-
треть их в заключение или после церемоний уже в статусе посвящен-
ных. Анатолийские мастера пошли иным путем к той же цели. Они
систематически проводили принцип неопределенности изображения,
когда последнее нельзя наверняка идентифицировать с тем или иным
прототипом или нельзя хорошо рассмотреть, стоя на полу. Это каса-
ется прежде всего формы столбов с Т-образной перекладиной, кото-
рая логически должна представлять голову человеческой фигуры, но
не имеет никаких признаков лица, так что сказать, что это за человек,
человек ли вообще, весьма сложно, если только не быть посвященным

203
в эту информацию. Рельефные изображения, размещенные на широких
гранях многих периферийных столбов, встроенных в скамьи по пери-
метру круглых сооружений, были не видны в силу радиальной поста-
новки абсолютного большинства столбов с одной узкой гранью, обра-
щенной к центру. На этой узкой грани изображения встречались реже,
чем на боковых, но при этом иногда они были фрагментами больших
боковых композиций, переходящих на узкую грань и поэтому плохо
определяемых по смыслу, например, фрагменты рук, змей (столбы 18,
31, 33 сооружения D, столб 57 сооружения H и др. в Гёбекли Тепе:
Шмидт 2011: 167, рис. 80; 176, рис. 88; 183, рис. 91 – 92; Dietrich et al.
2016: 61, Abb. 11; столб 1 сооружения III в Невали Чори: Hauptmann
1993: 56, Abb. 16) (ил. 181, 186). Чтобы увидеть сами большие компо-
зиции на широкой стороне столбов, нужно было забраться на скамью,
встать к ним лицом. Некоторые столбы при этом глубоко задвигались
внутрь стены, так что только часть рельефной композиции с передни-
ми фрагментами фигур животных была доступна для осмотра (столб
14 в сооружении В, столбы 21 и 22 в сооружении D: Schmidt 2003: 4,
figs. 3, 4; Шмидт 2011: 133, рис. 53; 171 – 172, рис. 84, 85; McBride 2013:
54, fig. 4) (ил. 184 a, b).
Эти большие рельефные композиции на периферийных столбах,
как уже сказано, передавали события общинно-родовой истории в виде
визуализированных зооморфных мифов, тесно связанных с деяниями
братьев-близнецов. Многие этнографические записи такого рода ми-
фов 19 – 20 вв. проанализированы А. М . Золотарёвым. Некоторые ми-
фологические мотивы из Сибири и Восточной Европы (Золотарёв 1964:
258 – 274, со ссылками на оригинальные записи) удивительным обра-
зом перекликаются с «картинами» Гёбекли Тепе. Остановлюсь только
на самых показательных и ярких параллелях. (i) На каменных столбах
Гёбекли изображены многочисленные змеи, ползущие вверх или вниз
по стержню или голове столба, есть насекомые, в том числе ядовитые,
доминируют хищные звери (ил. 2, 181). Эта особенность была объяв-
лена отражением стресса, социального кризиса, ментальной тревоги,
страха, агрессивности, которые были предположительно свойственны
строителям и посетителям Гёбекли, и возведена чуть ли не в наиболее
показательную характеристику того времени (Benz and Bauer 2013 a)105
.
Однако, что следует из собранных этнографами евразийских материа-

204
лов? У алтайских народов, хантов и манси, коми, удмуртов, карелов,
украинцев имеются мифы о связи одного из двух братьев-близнецов
со всякой нечистью, как то: змеями, ящерицами, лягушками, жабами,
гадюками, жуками, комарами, – «всякими гадами». Говорится, что
либо этот брат их всех создал, либо он воткнул палку в клочок земли,
откуда немедленно выползли «гады», заполнившие сушу106
. В соору-
жении D два центральных столба 18 и 31 высотой около 5,5 м (ил. 179,
185 – 186) вкупе с периферийным столбом 33 (ил. 181 – 183) дают ин-
формацию для буквального подтверждения этого мотива. Столбы 18 и
31 снабжены рельефными руками, переходящими с боковых граней на
переднюю, оба одеты в пояса, повязанные поверх лисьей шкуры, но на
внутренней грани восточного столба 18 в локтевом изгибе правой руки
рельефно изображен маленький лис (Schmidt 2010 b: 242, fig. 6; Pöllath
et al. 2018: 34, fig. 4), на западном столбе 31 никаких фигур животных
нет. Это хорошо согласуется с тем, что и в мифах братья-близнецы по-
всеместно отличаются друг от друга: одного преимущественно мар-
кируют как «хорошего», второго – как «плохого», один соотносится с
востоком, второй – с западом и т. п . Именно «плохой» брат и создает
ползущих «гадов». Столб 33, стоящий на юго-западе сооружения D,
можно воспринять как указатель того, кто из братьев «плохой»: на ле-
вой боковой грани здесь изображен одинокий лис, у которого «на том
месте, где должен находиться половой орган, начинается скопление
змей, которые направляются в разные стороны» (Шмидт 2011: 179),
то есть лис (= брат-близнец с восточного столба 18) производит змей
(ил. 183). На правой боковой грани столба 33 в аналогичной ситуации
показаны журавли, из одного из которых выползают змеи (ил. 182),
на узкой передней грани даны еще два паука (ил. 181) (Schmidt 2003:
6, fig. 9; 7, figs. 10, 11)107
. В целом весь этот столб посвящен истории
создания «гадов». Это делает лис, это делают журавли, несмотря на
то, что, в отличие от лиса, журавли не изображены на центральном
восточном столбе 18 в качестве тотемного знака. С каждым из братьев
связано не одно, а целая группа животных (вероятно, тотемных живот-
ных фратрии, состоящей из нескольких родов) – дублеров, замените-
лей брата-близнеца (= столб 18). Мотив выползания «гадов», но вместе
с другими животными – птицами разных видов и четвероногими, плот-
ной кипящей массой устремившимися в одном направлении (более 50

205
фигур), – может присутствовать и на великолепном столбе 56 из соо-
ружения H (Schmidt 2013: 148, Abb. 4, 5; Schmidt and Köksal-Schmidt
2014: 74, figs. 1, 2) (ил. 187), хотя это вполне мог быть и иной, неизвест-
ный мотив, не отраженный в позднейших этнографических записях.
(ii) Отдельно следует отметить широкое распространение в качестве
постоянных персонажей в мифах Северной Евразии и Северной Аме-
рики нескольких пород птиц: уток и их близких водоплавающих род-
ственников (гагара, гусь, гоголь), журавлей (лебедей, цапель), хищных
птиц типа орла, грифа, ворона (см. описание мифов индейцев Север-
ной Америки, в том числе на-дене, йокутсов, автохтонов Северо-Вос-
тока Азии, хантов и манси, лесных ненцев, кетов, марийцев, мордов-
цев, русских у А. М . Золотарёва: Золотарёв 1964: 151 – 156; 258 – 274).
Эти породы в высшей степени свойственны рельефам Гёбекли Тепе,
ссылки на которые здесь опускаются из-за их многочисленности, кро-
ме одного, известнейшего: на пьедесталах обоих центральных столбов
сооружения D даны по 7 «уток» (ил. 185 – 186). См. также столбы 33
(журавли, ил. 182) и 43 (хищные птицы, ил. 188). (iii) На Чукотке со-
хранился миф о вороне и светящихся мячах, в которых зашиты солнце
и другие светила. Центральным персонажем столба 43 из сооружения
D в Гёбекли является хищная птица, рассматривающая шар, кото-
рый она держит распростертым крылом (Schmidt 2010 b: 244, fig. 10)
(ил. 188). Индейцы на-дене Северной Америки также рассказывали миф
о вороне – похитителе светил, хотя без чукотской ассоциации со светя-
щимися мячами (Золотарёв 1964: 151 – 152, со ссылками на Л. Спенса
и Ф. Боаса). Вышеупомянутые мотивы и мифы о братьях-близнецах
распространены от Балкан до Тихого океана, при этом отдельные мо-
тивы внутри этого большого цикла могут быть приписаны отдельным
народам, например, монголоидам Центральной Азии, однако сам близ-
нечный цикл универсален для человечества, считал А. М. Золотарёв
(Золотарёв 1964: 274 – 281), который не мог знать археологические ма-
териалы Гёбекли Тепе. Сейчас уместно поставить вопрос о связи визу-
альной мифологии Гёбекли, с одной стороны, с уральской, алтайской,
палеосибирской (?), индоевропейской (?) языковыми семьями большой
ностратической макросемьи, а, с другой стороны, с отдельными семья-
ми предполагаемой дене-кавказской макросемьи языков, в частности, с
енисейской и на-дене. Данные сравнительно-исторической лингвисти-

206
ки и палеогенетики, приведенные в соответствующих разделах главы
4, не противоречат такому варианту.
Вернемся к центральным столбам 18 и 31 сооружения D, к их по-
ясам и свисающим из-под поясов лисьим шкурам, которые К. Шмидт
описывал как набедренные повязки, мужские передники (Schmidt 2010
b: 245; 242 – 244, figs. 6 – 9) (ил. 185). Не исключая этой очевидной
функции, следует сопоставить оба предмета с некоторыми этнографи-
ческими записями. Так, в начале обряда инициации на неофитов наде-
вают «пояс зрелости», пояс из меха опоссума, волчью шкуру, обвязан-
ную поясом, шкуры льва и леопарда и т. п. (Элиаде 1999: 41, 44, 70
со ссылками на А. В. Хауитта и Г. Штраубе; Балушок 1993: 59), что
символизирует их вход в животное-тотема и старт испытаний. Шкуры
и пояса у славян снимали только после заключительных обрядов (Балу-
шок 1993: 62) – это означало выход из животного-тотема. Каменные
братья-близнецы Гёбекли в качестве легендарных руководителей обря-
да, жрецов-шаманов в парадигме обучающего знака задавали реальным
неофитам Гёбекли образцы поведения, образцы одеяния. Но и сами
жрецы-шаманы, как известно из этнографии, во время обрядов нередко
представали в шкурах. Происхождение одежды братьев дополнитель-
но указывает на тип проводимого обряда, на инициацию, как и на имя
их общего тотемического предка лиса (лисьи шкуры), хотя собственно
знаком лиса владеет только один брат (= восточный столб 18).
Далее вновь вернемся к «женщине на корточках» из слоя II Гё-
бекли с вопросом: каково место женщины – даже в виде изображе-
ния – в обряде инициации мужчин (а то, что происходило в «Здании
с львиными стелами», было описано здесь как реальный обряд)?
В. Я. Пропп высказывался в том смысле, что первыми руководителями
обряда в незапямятные времена «матриархата» даже не были, а мысли-
лись женщины. Мыслились они, насколько можно понять, в соответ-
ствии с рудиментарно сохранившейся памятью. То есть это была некая
шедшая от изначальных аремен идеальная норма, о которой никто уже
не знал, соответствовала ли ей какая-либо действительность или нет.
Эти представления – самые остаточные их следы – записаны этногра-
фами в Меланезии, например, в явлениях переодевания мужчин-жре-
цов женщинами во время инициаций, в получении неофитами тайных
женских имен, в бытовании идей о превращении неофитов в жен-

207
щин (есть также данные из Индии). Если еще учесть, что, по мнению
В. Я. Проппа, обряд инициации оформился тогда, когда «матриархат»
должен был уже закончиться и смениться патриархатом, то становится
понятно, что у него речь могла идти не о том, что когда-то женщины
в качестве жрецов-шаманов прямо осуществляли обряд инициации, а
о мифологизации этих представлений в духе уважения к изначальным
временам и «первым» событиям, может быть, с целью повысить статус
мужчины жреца-шамана. Таким образом, за фразой В. Я . Проппа «яга
сближается нами с лицом или маской, производящей обряд посвяще-
ния» стоит отражение сложных процессов в сознании, когда разница
между мыслимым и реальным разрешается в пользу мыслимого в дра-
матическом представлении обряда, в мифе, в изображении, в сказке
(все ссылки на В. Я. Проппа в настоящем абзаце см.: Пропп 2002: 85 –
88). Именно в этом смысле Баба-яга волшебных сказок, «женщина на
корточках» из «Здания с львиными стелами» и ее иконографические
аналоги соответствуют жрецу-шаману обряда инициации, – они вос-
производят один функциональный архетип (ил. 1, 3). Однако этногра-
фам известны обряды инициации у североавстралийских племен, ко-
торые назывались по имени матери-старухи Кунапипи, где мальчики
направлялись в ее чрево, что могло быть замаскировано заглатыванием
неофитов персонажами-дублерами Кунапипи, – так или иначе проис-
ходил сюжет «возвращения в чрево» или в материнское лоно, сопро-
вождаемый сексуальными оргиастическими обрядами (Элиаде 1999:
94 – 95; 128 – 148). Р. М . Бернд зафиксировал, что в памяти североав-
стралийцев «вначале обладательницами всех таинств культа, которые
у них впоследствии заимствовали мужчины, были женщины35» (Эли-
аде 1999: 130, со ссылкой на Р. М . Берндта). Ю . Е . Берёзкин отметил
фольклорно-мифологический мотив «женщины и тайное знание» (мо-
тив F38), по которому сперва женщины господствовали в культах и
ритуалах, обладали тайными знаниями, святилищами и ритуальными
предметами, затем их вытеснили из этой сферы мужчины (Берёзкин
2013 в: 142 – 148). Данный мотив относится к числу древнейших на
планете и датируется либо временем первой волны выходцев из Аф-
рики, достигших Юго-Восточной Азии и Австралии (70 – 60 тыс. лет
до н. э .), либо второй волны, повторившей этот же маршрут, но так-
же распространившейся по всей Евразии (40 – 30 тыс. лет до н. э.)

208
(Берёзкин 2013 в: 274 – 275). Сохранился же он, по данным Ю. Е . Берёз-
кина, только в Африке, Австралии, на островах индо-тихоокеанского
фронта и в обеих Америках (Берёзкин 2013 в: 146, рис. 44): «Никаких
следов подобных ритуалов и мифов в Евразии нет» (Берёзкин 2013 в:
147). Однако, если верна реконструкция «Здания с львиными стелами»
как места проведения одного из этапов в последовательности обряда
инициации, отдельного театрализованного ритуала входа / глотания –
выхода / выплевывания, то плиту с рисунком несомненной женщины
можно, вероятно, все-таки расценить как след этих древнейших аф-
риканских представлений в Евразии. Вопрос о траектории их распро-
странения именно на север Ближнего Востока к 9 тыс. до н. э . должен
быть предметом специального изучения (см. также примечание 107).
Таким образом, по «Зданию с львиными стелами» в Гёбекли и по об-
ряду Кунапипи в Австралии можно говорить о двух сценариях обряда
инициации: заглатывании неофита животным-тотемом и возвращении
неофита в лоно матери-старухи (= заглатывании неофита матерью-ста-
рухой-тотемом). И животное-тотем, и женщина-тотем соотносились
с древнейшим единственным предком, по сравнению с которым два
предка в виде братьев-близнецов были, видимо, позднейшей стадией
развития. Все эти разновременные пласты сознания – животное-тотем,
женщина, братья-близнецы – не замещаются один другим по ходу эво-
люции, а добавляются один к другому, «топчутся на месте» (примеча-
ние 26), классический пример чего дает «Здание с львиными стелами»
и круглые сооружения Гёбекли Тепе.
Сложную задачу по интерпретации содержания задают две грави-
рованные антропоморфные фигуры из здания особого назначения ЕА
100 в поселении Джерф эль-Ахмар (Stordeur et Abbès 2002: 575, fig. 7 -4;
587, fig. 15 -4, 15-5). По одной из версий они представляются изображе-
ниями неофитов, схватившихся руками за верхний край скамьи и вися-
щих на нем – причина этого жеста была не ясна (п. 1 .03 – 3; ил. 12 – 13).
В вышеупомянутый австралийский обряд инициации Кунапипи входи-
ла финальная церемония «висения на шесте», где мальчики-неофиты
держались обеими руками за горизонтально положенный на две стой-
ки и замаскированный ветками шест, что трактовалось как нахождение
в чреве матери. Метафорой ситуации была «подвешенность» мальчи-
ков. Последующий выход мальчиков из-под шеста означал выход из

209
чрева, чем и завершался обряд (Элиаде 1999: 129 – 130, со ссылкой на
Р. М . Берндта). Это единственная этнографическая параллель, которую
удалось найти для сравнения с композицией из Джерф эль-Ахмара.
Наконец, недавно археологи, работающие на раскопках Гёбекли
Тепе, сделали попытку интерпретировать небольшую костяную пла-
стинку с резными изображениями, найденную в квадрате К10-45, локу-
са 7.2 на северо-западе холма, как трещотку (Dietrich and Notroff 2016).
Трещотка, музыкальный инструмент, состоящий из деревянной или
костяной пластины, продетой через шнур, вызывает разного тембра и
высоты звук при вращении шнура. 3 предполагаемых трещотки были
обнаружены в Гёбекли, 1 – в Хасанкёйф Хёйюке и 7 – среди могиль-
ного инвентаря в Кёртик Тепе (Dietrich and Notroff 2016: 29, appendix
1). Для нашей темы важно то, что трещотка была, пожалуй, наиболее
семантически ёмким из мелких предметов, использовавшихся в ини-
циациях. Она иносказательно заменяла собой тотема, обозначая его
голос, служила тем великим предметом-откровением, в смысл кото-
рого посвящали неофитов, вызывала своим звуком священный ужас и
предчувствие приближающейся смерти (Элиаде 1999: 36 – 39, 41 – 43,
45 – 48, 53, 66 – 69, 71 и др.). Также разительную аналогию с предпо-
лагаемой ситуацией невидимого тотема, находящегося внутри восточ-
ных «львиных» ворот «Здания с львиными стелами» Гёбекли Тепе с
целью встречи неофитов, дают две африканские записи, касающиеся
трещоток и бамбуковых горнов: 1) «У некоторых африканских племен
трещотки называются «лев» или «леопард» [...]» (Элиаде 1999: 104,
примечание 16, со ссылкой на О. Церриса); 2) бамбуковые горны моли-
мо, используемые в тайных мужских ритуалах, названы пигмеями мбу-
ти от слова «леопард» – moli (Берёзкин 2013 в: 143). Следовательно,
весьма возможно, что львы / леопарды с широко открытыми пастями
изображены на внутренних поверхностях восточных Т-образных стол-
бов-ворот (ил. 1) не только как животные тотема, но и как метафоры
«львов» и «леопардов» – трещоток и горнов, мощным «рыком» пере-
дававших голос тотема. Это подтверждает правомерность реконструк-
ции мыслимого присутствия тотема между столбами и назначения со-
оружений Гёбекли для проведения инициаций.
Итак, из числа археологических материалов Северного Леван-
та – Юго-Восточной Анатолии выделены некоторые, допускающие

интерпретацию посредством этнографических материалов. В резуль-
тате реконструируется картина существования небольшого количества
оседлых и преобладающего числа мобильных групп, практиковавших
межобщинные и брачные обмены, торговлю, первобытно-престижную
экономику, имевших вместе с общественной выраженную частную
собственность. Социальное устройство характеризуется переходными
процессами от материнской к отцовской общине, развитием парной
семьи с преобладающим матрилокальным поселением. Переход маль-
чиков в общину будущей жены в рамках матрилокальности приводил
к пиковой востребованности обряда инициации. Монументальный
комплекс сооружений в Гёбекли Тепе отражает многие типичные для
инициаций признаки организации пространства и повествовательные
сюжеты.

211
Заключение
Пример Бабы-яги русских волшебных сказок, древнейшее изобра-
жение которой «нашлось» в «Здании с львиными стелами» слоя II
Гёбекли Тепе в Турции, показывает, что эта культурная информация
сохранялась в течение 10 последних тысячелетий. В разных регионах
и в разные периоды указанного интервала один и тот же информаци-
онный текст существовал в разных формах – устных словесных опи-
саний, изображений на твердых носителях или письменных описаний.
Причиной его устойчивости к разрушению стала исключительная важ-
ность содержания, обеспечившая должный отбор основных значимых
элементов и их передачу в достаточном количестве «копий». Это по-
зволило В. Я . Проппу всего лишь менее века назад полностью восста-
новить существенный (может быть, ключевой) фрагмент древнейшей
истории, выявив тождественность универсальной структуры и много-
численных подлинно архаических мотивов сказки и обряда инициа-
ции. Сам по себе факт сохранения этого текста больше каких бы то ни
было доказательств говорит о фундаментальном значении инициации
для сознания живших тогда людей. Это значение реализовалось среди
прочего в визуализации ключевых образов обряда.
В отличие от передачи словесной информации передача визуаль-
ной имеет свои особенности: многословный устный рассказ как пра-
вило претерпевает предельно требовательный отбор, образцом чего
можно считать знак «женщины на корточках» и ряд предшествовав-
ших ему распластанных фигур с поднятыми или опущенными руками.
Берется один из центральных и многозначных персонажей обряда – и
предок-мать, и предок-тотем, и жрец-шаман, и учитель, – для которого
найден силуэт, одновременно передающий (намекающий на) все эти
значения. Этот силуэт становится поистине священным и неприкос-

212
новенным и в дальнейшем меняется лишь во фрагментах и предель-
но медленно – так, чтобы его можно было узнать. Возможность уз-
навания старой формы превалирует над «сиюминутным» значением,
которое в нее вкладывают в том или ином веке, так как старая форма
несет первое («истинное») значение, из которого, как из математиче-
ской формулы, можно вывести все последующие. Этот фундаменталь-
ный тезис О. М . Фрейденберг положен в основу идеи о допустимости
связи знака «женщины на корточках» и египетского иероглифа Ка в
качестве двух вариантов обозначения транзита между смертью и жиз-
нью. В исключительных ситуациях визуальная информация могла пе-
редаваться и без редуцирования до знаковой формы, в виде сложных
многофигурных композиций, близко стоящих к словесному рассказу.
Примером этого стала композиция «бычьих» игр – мифа об убийстве
тотема, объяснявшего неофитам базовую идею, «исторический повод»
обряда инициации. Для сохранения подобных композиций кроме уни-
кального по редкости случая переноса оригинала посредством соб-
ственной зрительной памяти из одного места в другое основную роль
должна была играть передача детальных словесных описаний этого
оригинала – не только самой фабулы визуализированного мифа, но и
приемов его изображения: распределения фигур на плоскости, сравни-
тельных масштабов фигур, нескольких обязательных типов движения
фигур и пр. Этот подход предвосхищал средневековый иконографи-
ческий канон, фиксировавшийся в прописях по образцам, наборами
которых снабжались художники. Отсюда, казалось бы, следует, что
изучение художественной (в нашем смысле слова) формы – один из
аутентичных инструментов понимания древнего сознания, восприятия
заложенной им информации. Однако этим инструментом пользуются
достаточно редко, возможно, из-за того, что он методологически не-
прилично «прост». Средства визуального сравнительно-исторического
анализа далеко не исчерпаны, но в ряде случаев не применяются даже
на ранних этапах исследования артефактов. Тем самым, перешагивая
через «невооруженный глаз», который, собственно говоря, не успел
еще сделать чего-либо существенного, сразу же аппелируют к «воору-
женному» разнообразными теоретическими конструкциями в поисках
более «надежных» интерпретаций. В качестве иллюстрации приведу
три примера.

213
В Турции раскопаны скульптурная фигура старой женщины с вы-
деленными ребрами, позвоночником и лопатками, тощими руками,
поднятыми треугольником плечами, выпуклым животом, висящими
грудями из Чаталхёйюка (No 12401.X7; Meskell and Nakamura 2005:
168 – 169, fig. 83; Meskell 2008: 382 – 383, pl. 7; Hodder and Meskell
2011: 248, fig. 10) (ил. 189 – 190) и несколько скульптурных фигур
животных из сооружений A и C Гёбекли Тепе – «львов» и кабана – с
выделенными ребрами и лопатками (Schmidt 1998: 2, fig 2; Schmidt
2008: 29 – 31, figs. 4, 6; Шмидт 2011: 111 – 113, рис. 42) (ил. 2, 191).
Перед нами яркий признак формы, который имел свое значение, и это
значение может объединять и женщину, и животных, – «костяная»
часть тела вроде «костяной» ноги Бабы-яги . Большая подсказка, ле-
жащая на поверхности и отправляющая в том числе к широко извест-
ным в англосаксонской среде ведьмам типа Шилы-на-гиг, часто изо-
бражавшимся в средние века с видимыми ребрами. Л. Мескелл и К.
Накамура, курировавшие скульптурные артефакты в чаталхёйюкской
экспедиции Я. Ходдера, сперва определили скульптуру как «гибрид,
возможно, представляющий жизнь и смерть» (Meskell and Nakamura
2005: 168), имея в виду, что спина с выступающими костями обозна-
чает смерть, а передняя часть с выступающими животом, грудью и
пупом обозначает жизнь. Л. Мескелл в другой статье идет дальше и
указывает в связи с чаталхёйюкской женщиной на «реберных» живот-
ных из Гёбекли (Meskell 2008: 383). Однако, объясняя значение дуа-
лизма «костяных» и телесных признаков, то есть причину создания
подобных форм людьми того времени, она излагает причинно-след-
ственные цепи умозаключений не только в духе идей современной те-
оретической антропологии, но даже и в духе современного бытового
отношения родственников друг к другу. Участвуя-де в погребениях и
раскапывая в дальнейшем эти погребения под полами своих домов для
ритуальных целей, люди Чаталхёйюка наблюдали тленность телесных
тканей и длительность сохранности костей, вследствие чего и создава-
лись статуэтки, подобные женщине с ребрами, как выражение надежд
на длительность существования данного конкретного человека. Но
спереди ему добавлялось новое искусственное глиняное тело (или тело
из штукатурной массы) взамен того, что утрачено. (Уместно спросить,
почему только одной этой женщине ее потомки пожелали длительного

214
существования и преодоления тления). Таким образом реализовыва-
лись идеи протяженности жизни, переживания смерти, преодоления
раздвоения природы и культуры и пр. (Meskell 2008: 381 – 383). Все
это правильно, кроме одного: здесь сознание преподавателя Стенфорд-
ского университета Л. Мескелл, требующее каузальных рассуждений,
встает на место антикаузального сознания жителей Чаталхёйюка, ко-
торому знакóм не неопределенный «гибрид, представляющий жизнь
и смерть», а конкретный персонаж обряда инициации, ставший позже
конкретным персонажем фольклора типа будущей Бабы-яги, Шилы и
пр. На него сразу же указывали костяные части тела, прежде всего ре-
бра. Таким образом, если мы будем доверять визуальной форме (где
это возможно – где эта форма сохранена и имеет достаточное количе-
ство повторений) на длительных интервалах ее развития, принимать
ее как исторический источник, возможно, нам не придется мучительно
искать сложные интерпретации. «Львы» и кабан с выделенными ребра-
ми и лопатками из Гёбекли Тепе также являются будущими ягами, но
еще в животной тотемной форме – тем более, что, как уже отмечалось,
у «льва» на столбе 27 из сооружения С на трех лапах показаны по пять
пальцев, то есть человеческий признак, неслучайно совмещенный с ре-
брами. К этой группе реберных или скелетных изображений Гёбекли
Тепе следует добавить фрагментированную большую птицу, держа-
щую голову человека тощими человеческими руками с птичьими ког-
тями (п. 2 .02 – 3) (ил. 107), и торс человека с выделенными ребрами на
виде спереди, ребрами, позвоночником и лопатками на виде со спины
(Dietrich et al. 2014: 15; 16, fig. 11; Schmidt 2014: 331) (ил. 192) – обе на-
ходки сделаны в 2012 г. в траншеях на участках раскопок L9-84 и L9-56
соответственно. Дело в том, что в них одинаковыми синусоидальными
линиями обозначены явные ребра на грудной клетке человека и узор на
груди птицы, который тем самым также оказывается ребрами. Итого:
мы имеем еще два прототипа тотема-жреца-шамана, Бабы-яги и пр.
Не так давно опубликовано изображение быка / оленя, выполнен-
ное резным контуром на широкой стороне головы столба 66 в круглом
сооружении H слоя III Гёбекли Тепе. Рисунок поистине великолепен
точным воспроизведением состояния загнанного, убиваемого зверя:
его силуэт еле вписан в капкан прямоугольного поля столба, ноги
подкошены, голова втянута в тело, толстый язык вываливается из

215
открытого рта (Dietrich et al. 2016: 62, Abb. 13) (ил. 193). О. Дитрих
с соавторами точно указали на связь этого быка с быками / зубрами,
окруженными мужчинами, на фресках «Охотничьих святилищ» F.V .1
и A.III .1 Чаталхёйюка с аналогичными вываливающимися языками
(Mellaart 1966: pls. LIV a, b; LVII a; LVIII; Mellaart 1967: 134, pl. 64; 171,
fig. 48) (ил. 66 – 68) и, как и М. Райс, определили данную деталь в каче-
стве обозначения мертвого зверя (Dietrich et al. 2016: 62 – 63, со ссыл-
кой на М. Райса; Pöllath et al. 2018: 42108). Однако при понимании того,
что чаталхёйюкский бык – убиваемый / убитый тотем изначального
мифа, то же самое можно сказать и о быке из Гёбекли Тепе. Но то же
самое относится и к любой античной Горгоне с высунутым языком:
она наследница страдающих животных-тотемов Гёбекли и Чаталхёй-
юка. Одна из этрусских Горгон 6 в. до н. э . совмещает при этом одно-
временно два иконографических признака: «женщины на корточках» и
высунутого языка (Лосева, Сидорова 1988: 229, ил. 225). Аналогичное
совмещение фиксируется и у египетского бога Беса, изображения ко-
торого могут восходить уже к периоду додинастического Египта (Ход-
жаш 2001: 208 – 209; 210, рис. 3; 212, рис. 6) (ил. 126 – 127). Посколь-
ку первое появление обоих признаков задокументировано в Гёбекли,
в контексте предполагаемого обряда инициации, это указывает на
огромное поле воздействия мифов и изображений Гёбекли как на евро-
пейские, так и на египетскую культуры. Визуальные знаки, определяю-
щие, с одной стороны, лоно старухи-матери («женщина на корточках»)
и, с другой стороны, мертвого / убиваемого животного-тотема (высу-
нутый язык), комбинируются, таким образом, в одном изображении.
Так или иначе, но происхождение Горгоны и Беса прямо указывает на
Гёбекли. Другое дело, что язык в образе Горгоны начинает пересеман-
тизироваться: судя по разным ее изображениям, высунутый язык мог
означать как актив (Горгона убивает, смеется, дразнит), так и пассив
(Горгону убивают, язык вываливается: Персей, убивающий Горгону на
метопе храма С в Селинунте, Сицилия (Колпинский 1956: ил. 120 б)).
Об эволюции Беса см. главу 3109.
В главе 3 уже была отмечена удивительная параллель: изображе-
ния распластанного животного (?) из Телль Абра 3, поселения на Сред-
нем Евфрате начала 9 тыс. до н. э. (п. 1 .05 – 1; ил. 19), и египетского
божка Аха времен XII династии Древнего Египта, начала 2 тыс. до н. э .

216
(ил. 125), совпадают не только трафаретным силуэтом типа «женщины
на корточках» с руками вниз, но и одной внешней деталью. У них под
расставленными руками изображены две диагонально расположен-
ные симметричные змеи, устремившиеся головами к груди или к под-
мышкам. В случае с Аха длинные змеи хвостами обвиваются вокруг
его ног, но верхними частями повторяют композицию Телль Абра 3,
Аха придерживает их шеи руками. Почему и как именно диагональное
положение змей оказалось сохраненным? Видимо, с ним был связан
момент обряда, фрагмент мифа или изображений типа Телль Абра 3,
возникших вследствие обряда, но эта деталь зафиксирована и переда-
на как минимум в устной форме – она стала иконографической. Она
передана не только на юг, в Египет, но и на запад, на остров Крит.
Отсюда мы имеем известную фаянсовую фигуру «Змеиной Богини»
середины 2 тыс. до н. э., держащую в поднятых руках диагонально
расположенных змей (ил. 194)110
. Хотя по описанию автора раскопок
в Кноссе А. Эванса она была найдена лишь с одной сохранившейся ру-
кой и утраченной головой, сомнения в реконструкции, предлагающей
две зеркально симметричные поднятые руки, держащие двух змей, в
данном случае беспочвенны (Evans 1921: 501 – 505, figs. 360 – 362).
Таким образом, животное (?) из Сирии 9 тыс. до н. э ., мужской бог Аха
из Египта начала 2 тыс. до н. э . и «Змеиная Богиня» из Крита середины
2 тыс. до н. э. по происхождению несомненно один и тот же персонаж –
жрец-шаман обряда инициации. Другое дело, насколько в соответству-
ющих обществах осознавалось данное его значение (впрочем, А. Эванс
считал, что упомянутая фигура является как раз не самой богиней, а ее
жрицей: Evans 1921: 501). Независимо от этого форма (змеиные диа-
гонали) продолжает исправно работать во всех трех случаях и хранить
начальную информацию.
В соответствии с подобными же установками о приоритете формы
как методе первичной классификации древних художественных вещей
собраны в группы два типа изображений Ближнего Востока и Северной
Африки – тип «женщины на корточках» и тип животного, обнимаю-
щего голову человека. В хронологической цепочке памятников первой
группы есть немало вакансий, куда можно вставить существующие,
но не вошедшие в текст памятники (Южный Левант, Аравийский по-
луостров, Северная Африка). Но по Северному Леванту и Анатолии

217
10 – 7 тыс. до н. э., области, где предположительно был впервые ви-
зуализирован упомянутый тип, было учтено абсолютное большинство
материалов, опубликованных как минимум на 2016 – 2017 гг. Благода-
ря кое-где сохранившемуся архитектурному и бытовому контексту, а
также позднейшим памятникам исторического времени, выполненным
в той же форме, но достоверно описанным (мифологическая Горгона,
фольклорная Баба-яга и пр.), выявилось первичное значение этой фор-
мы, которое затем переносилось на всю цепочку памятников и тем или
иным своим частным смыслом действительно в них присутствовало.
Памятники второй группы показывают характерный случай «необъяс-
нимой» эволюции информации: информация когда-то возникла в кон-
тексте материализации представлений об обряде инициации, просуще-
ствовала как скульптура в 10 – начале 8 тыс. до н. э ., затем исчезла на
несколько тысячелетий (в течение которых могла существовать (?) в
словесной форме или в иных формах, которые пока не обнаружены),
чтобы появиться в соколиных статуях фараонов Древнего Египта. Та
же ли самая это была информация или новая, рожденная в Древнем
Египте, вне всякой связи с Северным Левантом докерамического нео-
лита? В пользу первого предположения в тексте приведены несколько
формальных и содержательных аргументов, однако разумные аргумен-
ты существуют и в пользу второго.
«Изложение гипотезы» сфокусировано на нескольких моментах.
Во-первых, кратко охарактеризованы место, время и группа археоло-
гических материалов, вовлеченных в исследование. Подчеркнут куль-
турологический подход к интерпретации этих материалов и внутри
него – концепция культурной традиции, разрабатывавшаяся школой
Э. С. Маркаряна. Последовательность рассмотренных в дальнейших
главах артефактов отражает одну из культурных традиций, развивавших-
ся без существенных перерывов между 10 и 3 тыс. до н. э . Во-вторых, обо-
сновывается возрастание социальной и культурной роли обряда инициа-
ции в переходный период от палеолита к неолиту, что в межчеловеческих
коммуникациях внутри сообществ того времени коррелирует с нараста-
нием психического механизма контр-контрсуггестии, как его понимал
Б. Ф. Поршнев. В-третьих, излагается гипотеза, легшая в основу всей
книги, точнее ее начальная побудительная идея о возможной связи
двух изобразительных знаков, функциями которых в представлениях

218
людей своего времени было пропускать, служить дверьми. Это знак
«женщина на корточках» из слоя II Гёбекли Тепе и древнеегипетский
иероглиф для Двойника Ка, объединяемые наличием поднятых / опу-
щенных рук. Формулируется идея о том, что эти и аналогичные зна-
ки из других пунктов обозначали обряд инициации и возникли в его
рамках. Отмечена базисная роль тех интерпретаций древнеегипетских
материалов, которые содержатся в исследованиях А. О . Большакова и
были использованы в настоящей работе.
В главе 1 рассмотрены 56 фигур иконографического типа «фигура
с поднятыми / опущенными руками», в том числе варианта «женщи-
на на корточках», из 10 пунктов докерамического неолита Северного
Леванта и Анатолии 10 – 7 тыс. до н. э . Краткие результаты сведены в
таблицу 1. Хронологическое и географическое распределение данных
фигур свидетельствует о достаточно устойчивой традиции, возникшей
в период PPNA в пунктах по Среднему Евфрату, западнее него в Телль
Карамеле, восточнее него в Кёртик Тепе, а затем распространившейся
в Центральную Анатолию в период PPNB. В отношении Южного Ле-
ванта показано, что данная традиция появилась здесь не ранее 7 тыс.
до н. э., тем самым имея северолевантийское происхождение и вектор
движения с севера на юг Ближнего Востока. Далее рассмотрены 6 фре-
сок с так называемыми «бычьими» играми из Центральной (Тассили
н-Аджер и Тадрарт Акакус) и Восточной (Гилф Кебир) Сахары, вклю-
чающих «женщин на корточках» и предположительно датирующихся
от второй половины 7 тыс. до н. э . до второй половины 6 тыс. до н. э .
Сахарские «бычьи» игры из-за идентичности общей композиционной
идеи и совпадения иконографических типов ряда фигур принимают-
ся как результат переноса «бычьих» игр из «Охотничьего святилища»
F.V .1 Чаталхёйюка вследствие соответствующего движения части на-
селения. Визуализированный сюжет, передающий изначальный миф
об убийстве тотема и лежащий в основании мотивировки обряда ини-
циации, распространялся далее по мере аридизации климата из Цен-
тральной Сахары в Восточную, включая Египет.
Глава 2 посвящена скульптурной композиции, состоящей из
птицы или иного тотемного животного, держащего голову человека.
Рассмотрены 9 достоверных памятников этого типа из Гёбекли Тепе
и Невали Чори на Среднем Евфрате 10 – начала 8 тыс. до н. э ., еще

219
несколько отмечены как предположительно относящиеся к той же
группе. По содержанию скульптуры передают один момент обряда
инициации – соединение тотема и неофита или момент временной
смерти / поглощения неофита. По сути дела это объемная и почти
натуралистическая версия условного знака распластанной фигуры.
Иную точку зрения высказывал руководитель раскопок в Гёбекли Тепе
К. Шмидт, полагавший здесь отражение культа черепов (Шмидт 2011:
156). Несмотря на огромный временной разрыв, к тому же иконогра-
фическому типу отнесены соколиные статуи фараонов Старого и Но-
вого царств Древнего Египта, изученные А. О . Большаковым. Идея
А. О . Большакова о соколиных статуях как особой форме передачи Хо-
ровых имен фараонов соответствует одному из аспектов обряда иници-
ации – наречению неофита новым именем. Вопрос о случайности или
закономерности объединения среднеевфратских и древнеегипетских
памятников в одну группу не может быть решен в настоящий момент.
В главе 3 описан возможный сценарий превращения фигур с под-
нятыми / опущенными руками, распространенных как в Западной,
так и в Восточной пустынях Египта в 5 – 4 тыс. до н. э., в иероглиф
Ка, зафиксированный уже в надписях конца додинастического пери-
ода, то есть конца 4 тыс. до н. э . Причиной именно такого отбора мог
стать идущий от обряда инициации мощный шлейф экзистенциальных
смыслов, относящихся к фигуре с поднятыми / опущенными руками:
ее силуэт был своего рода гарантией преодоления смерти, единствен-
ной «дверью», которая оставалась для умершего.
Глава 4 носит междисциплинарный характер и включает разделы
«Археология», «Лингвоархеология», «Популяционная генетика, архе-
огенетика», «Этнология, социальная антропология».
В первом разделе, рассматривается возможность переноса знака
«женщина на корточках» внутри «бычьих» композиций из Чаталхёй-
юка в Сахару. Среди обстоятельств, обусловивших вероятность такой
миграции, зафиксированная археологами и палеоклиматологами в пе-
риод и после слоя VI Чаталхёйюка турбулентность: миграции из него в
Эгеиду и Грецию, перерывы в заселении и прекращение жизни в ряде
пунктов Киликии, Северной Сирии, Юго-Восточной Анатолии, пре-
кращение поставки обсидиана из Центральной Анатолии населению
ярмукской культуры исторической Палестины. В условиях этой тур-

220
булентности второй половины 7 тыс. до н. э . живописные изображе-
ния «Охотничьего святилища», происходящие из слоя V Чаталхёйюка,
включая «игры с быком», «розового льва», «женщин на корточках»,
могли оказаться тем культурным наследием, которое в виде графиче-
ских или детализированных словесных форм переместилось в Север-
ную Африку – во всяком случае здесь мы их застаем в период позднего
стиля сахарских наскальных росписей «Круглых голов». Археологи
отмечают еще два временных интервала теоретически возможных дви-
жений с Ближнего Востока в Северную Африку: в первой половине
6 тыс. до н. э ., из южных областей региона, занятого ярмукской куль-
турой исторической Палестины (ее вариант, т. н. лодская культура);
во второй половине 5 тыс. до н. э. – начале 4 тыс. до н. э., из региона
культуры Гассул – Беершеба исторической Палестины. В дополнение
к соображениям археологов, обосновывающим заимствование ряда
элементов материальной культуры из Южного Леванта в Северную
Африку, приведены четыре подобные же параллели в части приемов
визуальной передачи таких иконографических деталей, как жесты рук,
рога, маски, сетчатые предметы. Однако внутри каждой параллели
фиксируется большой хронологический разрыв между предполагае-
мыми «источниками» 8 – 7 тыс. до н. э . в Южном Леванте и их возмож-
ными воспроизведениями в неолитическом и додинастическом Египте
и – в единственном случае – в Центральной Сахаре.
Во втором разделе сделана попытка соотнести археологическую
картину времен эпипалеолита – неолита в Южном, Северном Леванте,
Анатолии и Северной Африке с языковой картиной как она отражается
работами главным образом двух представителей московской лингви-
стической школы: (I) А. Ю . Милитарёва и (II) Г. С . Старостина. При
этом эволюция одной (условно «северной») ветви афразийских языков,
куда входят будущие (I) прасемитский, прачадский, праберберский,
древнеегипетский, (II) те же и пракушитский, от (I) рубежа 12 – 11 тыс.
до н. э. или (II) середины 15 тыс. до н. э . связывается с Ближним Вос-
током прежде, чем произошли возвратные миграции этих языков (кро-
ме большинства семитских) в Африку. Известно, что между Южным
Левантом и Центральной Анатолией осуществлялась регулярная тор-
говля обсидианом. Если ее с какого-то момента контролировали люди,
говорившие на афразийских языках, в том числе и на праберберо-чад-

221
ском в период его существования (I) ок. 8000 – ок. 6500 гг. до н. э .
или (II) ок. 7250 – 5990 гг. до н. э ., то они могли стать социально-род-
ственной группой для части населения Центральной Анатолии и тем
самым быть «вхожими» в местные социальные сети. Иными словами,
они могли получить информацию о фресках «Охотничьего святили-
ща» F.V .1 и даже участвовать (?) в их создании. «Бычьи» игры к югу
от Чаталхёйюка мы находим самое раннее среди фресок Центральной
Сахары, что ведет к предположению о миграции сюда группы из Цен-
тральной Анатолии или тесно связанной с Центральной Анатолией и
говорившей на праберберо-чадском или чадском языке. Также вну-
три Ближнего Востока выделены восемь параллелей 8 – 7 тыс. до н.
э. – с опоставлений художественных предметов из Южного Леванта, с
одной стороны, и из более северных территорий Центральной Анато-
лии (главным образом Чаталхёйюка) и Северной Месопотамии (трех
пунктов в бассейне рек Евфрат и Хабур), с другой стороны, в которых
использованы идентичные образы и приемы производства. Паралле-
ли могут говорить о контактах между этими регионами (торговых, ре-
месленных, возможно, и родственных), в какой-то мере поддерживая
версию о перемещении афразийских языков с юга на север Ближнего
Востока – версию, допускающую в том числе курсирование групп но-
сителей праберберо-чадского языка между районами Мертвого моря и
Центральной Анатолией. Остается надеяться, что будущие раскопки
откроют недостающие «передаточные» звенья между, например, двух-
головыми скульптурами Айн Газаля 8 тыс. до н. э. (Иордания) и Ча-
талхёйюка 7 тыс. до н. э . (Турция), а также другими несинхроннными
параллелями.
В третьем разделе предположение о миграции в Сахару группы
из Центральной Анатолии или тесно связанной с Центральной Ана-
толией и говорившей на праберберо-чадском или чадском языке ча-
стично поддерживается данными популяционной генетики, твердо
установившей появление в центральном Сахеле (север Камеруна и
Нигерии вокруг озера Чад, Нигер, Чад) евразийской Y-хромосомной
гаплогруппы R-V88 (или R1b1a), вход которой в Африку методами ге-
нетического датирования относят к интервалу между 6670 и 5850 гг.
до н. э . В соответствии с гипотезой Ф. Кручани и соавторов движение
R-V88 в Африке является маркером миграции проточадского языка.

222
Миграция Y-ДНК гаплогруппы R-V88 извне Африки в ее центр никем
не отрицается, тем не менее связь ее именно с чадскими языками оста-
ется недоказуемой, хотя и весьма вероятной. Из другой существенной
для нашей темы информации можно отметить, во-первых, что система-
тический генный поток из Южного Леванта (район Мертвого моря) в
Центральную Анатолию после рубежа 9 – 8 тыс. и до середины 7 тыс.
до н. э . подтверждается работами группы Г. М . Килинч, что согласу-
ется с упомянутыми в разделе «Лингвоархеология» культурными и
иными взаимодействиями популяций этих регионов в период суще-
ствования праберберо-чадского языка. Во-вторых, завершенное груп-
пой В. Шюнеман исследование мумифицированных останков египтян
из фаюмского региона (Новое царство – римский период) показало
преобладающее родство этих мумий как по мтДНК, так и по Y-ДНК
наследственности с населением древнейшего Ближнего Востока типа
неолитического Леванта, Леванта бронзового века и с современными
популяциями Ближнего Востока, а не с суб-Сахарскими африкански-
ми популяциями, и тем самым поддержало ближневосточный генезис
древнеегипетской культуры.
В четвертом разделе внимание сосредоточено на обществах Се-
верного Леванта, включая сюда и Юго-Восточную Анатолию. Для
объяснения некоторых археологических материалов были привлечены
этнологические материалы и исследования. По результатам этих со-
поставлений рисуется предположительная картина позднепервобыт-
ного социума с престижной экономикой, общественной и сегментом
частной собственности, существованием как оседлого, так и бродячего
образа жизни и их смешанных вариантов, парной семьей с преиму-
щественно матрилокальным поселением (в том числе и для бродячих
групп). Матрилокальность – с переходом мужчины в группу будущей
жены, утратой родной и получением новой идентичности – вела к
резкому ситуативному повышению значения обряда инициации в его
наиболее суровых болезненных вариантах. Идеологией инициации с
представлениями о страшных, но чудесных превращениях в животных
и дремучих старух наполнены архитектура, скульптура, декорирован-
ные сосуды и выпрямители древков. Наиболее информативные в этом
смысле сооружения Гёбекли Тепе устроены таким образом, чтобы
транслировать рассказы о первых родовых инициациях, пройденных

первыми легендарными неофитами под руководством первых пред-
ков-жрецов-шаманов – братьев-близнецов. Случайно сохранившийся
интерьер «Здания с львиными стелами» дает пример еще более раннего
пласта представлений о едином предке-женщине, отождествлявшемся
как с руководителем обряда, так и с антропоморфно-зооморфным тоте-
мом, создавшим обряд и принимающим в свое лоно неофитов.

224
ПРИМЕЧАНИЯ
1
«Сообщества круга Гёбекли Тепе» в данном контексте условно обозна-
чают население, жившее в 11 – 9 тыс. до н. э . и оставившее после себя опре-
деленную группу памятников, из которых наиболее ярким был Гёбекли Тепе.
В широком культурологическом смысле слова к ним можно отнести раскопан-
ные до 1995 года (начало работ на Гёбекли Тепе) и после него пункты, состав-
ляющие собственно арку, вершину Плодородного Полумесяца (карты 2 – 3).
Кластер в районе турецкого города Шанлыурфа включает Невали Чори, Гё-
бекли Тепе, Шанлыурфа Йени Махалле, Аянлар Хёйюк, Хамзан Тепе, Карахан
Тепе, Ташли Тепе, Сефер Тепе, Курт Тепеси, Харбецуван, Башаран Хёйюк,
Херзо Тепе, Коджанизам Тепе, Инанлы Тепеси, Домузджурну Тепеси и, веро-
ятно, несколько других, выявленных в ходе поверхностных осмотров, но еще
надежно не датированных. 10 (11?) из них отличаются наличием монолитных
каменных столбов с Т-образными перекладинами. Следующий кластер рас-
положен в бассейне Верхнего Тигра, в районе турецких городов Диярбакыр
и Батман, и состоит из пунктов Халлан Чеми Тепеси, Демиркёй Хёйюк, Кёр-
тик Тепе, Гусир Хёйюк, Хасанкёйф Хёйюк, Бонджуклу Тарла. Между этими
двумя кластерами исследованы поселения Чайёню Тепеси, Джафер Хёйюк,
и некоторые другие (все – Юго-Восточная Турция). Кластер в бассейне си-
рийской части Среднего Евфрата включает (с юга на север) пункты Абу Ху-
рейра, Мюрейбет, Шейх Хассан, Джерф эль-Ахмар, Халула, Джа’де эль-Му-
гара, Телль Абр 3. Близ этого кластера западнее Евфрата, к северу от города
Алеппо, – Телль Карамель, южнее Алеппо, в провинции Идлиб, – Телль Айн
эль-Керх. К югу от Евфратской петли, в Центральной Сирии, близ города Са-
ламийя, – отдельный кластер из поселений Вади Тумбак 1, Вади Тумбак 3 и
еще 13 разведанных пунктов протонеолита, о специфике которых, их отноше-
нии к «кругу Гёбекли» пока рано говорить. В Северном Ираке, недалеко от
кластера в бассейне турецкой части Верхнего Тигра, – поселения Немрик 9,
Кермез Дере и М’лефаат. Для простоты описания допустимо обозначить весь
этот регион (за исключением кластера в Центральной Сирии) как расширен-
ный Северный Левант – вслед за некоторыми израильскими учеными (Bar-
Yosef 2014: 293 – 294; Belfer-Cohen and Goring-Morris 2005: 22; Belfer-Cohen
and Goring-Morris 2011 a: 90 и др.), хотя географически содержание данного
термина некорректно, так как в нем сочетаются собственно Северный Левант
и Северная Месопотамия. Д . Стордэр выразила догадку, что все «это насе-
ление, которое разделяло одно и то же символическое мировоззрение, почти
наверняка говорило на одном и том же языке» (Stordeur 2004: 50). К этому
расширенному Северному Леванту в ходе новых раскопок поселений Пинар-
баши, Бонджуклу Хёйюка, Ашикли Хёйюка и Чаталхёйюка на равнине Конья

225
и в Каппадокии (Центральная Турция) постепенно добавляется еще один кла-
стер, жизнь в котором продолжалась как минимум со второй половины 9 – до
начала 6 тыс. до н. э . и который Т. Воткинс теперь включает в ядро первичных
пунктов неолитизации (Watkins 2016: 38 – 39).
2
Аналогичного мнения придерживаются О. Дитрих и его коллеги, смон-
тировавшие три отдельные изображения в геральдическую композицию на
единой плоскости (Dietrich et al. 2016: 55, Abb. 3) (ил. 1).
3
Остальные ссылки и иллюстрации см. в указанной статье (Азизян 2014).
Основные ее положения изложены в выступлении на XII Международной
научно-практической конференции «Рериховское наследие» 9 – 11 октября
2012 г. в Санкт-Петербурге.
4
Уже после выхода статьи (Азизян 2014) из печати, мне случайно попа-
лась популярная заметка, названная «Первая в мире Шила-на-гиг из старейше-
го в мире храма», опубликованная в электронном феминистическом издании
Лидией Руйл (Ruyle 2009) и посвященная «женщине на корточках» из Гёбек-
ли. В ней содержатся несколько неточностей, в том числе дата «женщины на
корточках» приведена как 9600 г. до н. э ., однако этот случай показывает, что
разительное сходство нашего персонажа с Шилами очевидно для всех, кто
когда-либо их видел, включая феминисток. По мере того, как растет популяр-
ность образов Гёбекли Тепе, возможно, будут появляться (уже появились?)
такого рода аналогии.
5
Вопрос требует дополнительного изучения. С одной стороны, из этно-
графически зафиксированных обрядов инициации видно, что входная дверь
в лесную избушку часто сооружалась в виде пасти животного. В нашем слу-
чае соответствием становятся открытые пасти львов / леопардов на восточ-
ных столбах – входить («проглатываться») должны были навстречу им, то
есть через восточные ворота. Тогда «ленты», висящие из вульвы лежащей
на скамье «женщины», вероятно, действительно могли передавать увеличен-
ные половые губы, как и предполагал К. Шмидт (Шмидт 2011: 230), будучи
сигналом для символического входа (= смерти). С другой стороны, открытые
пасти львов / леопардов могли означать и выплевывание неофита (= рожде-
ние), а «ленты» передавать плаценту, родовой послед. В этом варианте вос-
точные ворота предназначались бы уже для выхода. Самое интересное, что
рычащие хищники вместе с «женщиной на корточках» в одно и то же время
равным образом удачно передавали диаметрально противоположные вещи –
как вход (проглатывание), так и выход (выплевывание). Еще одно объяснение
присутствия здесь ревущих львов / леопардов – обозначение голоса тотема
изобразительными средствами аналогично тому, как он воспроизводился тре-
щотками и пр. музыкальными инструментами в обрядах инициации (см. главу
4, раздел «Этнология, социальная антропология»). При такой универсально-
сти этой геральдической композиции встает вопрос: какова функция западных
ворот? Не будем забывать, что в более древних круглых постройках слоя III
ставились только одни ворота в центре (ил. 179 – 180), все действия, если это

226
были действия инициации, совершались в них – и вход, и выход. Увеличение
количества ворот (не одна, а две пары столбов), как и уменьшение их высоты в
слое II – признаки более позднего этапа развития.
6
Реальный обряд, учитывая классические его описания (Геннеп ван
1999; Пропп 2002; Элиаде 1999), должен был бы проводиться в скрытом от
посторонних глаз месте, в течение протяженного времени (дней, недель...), в
намеренно некомфортной враждебной обстановке, символизирующей дикую
природу. Обстановка монументальных каменных сооружений Гёбекли с изо-
билием скульптуры мало напоминает эти описания. Однако у каждого народа
фиксируются свои особенности, например, чередование испытаний неофитов
в лесу с театрализованными представлениями, излагающими мифы и проводя-
щимися в отдельно построенных «священных пространствах» и выгородках.
Впрочем, как проводился обряд инициации в 9 тыс. до н. э ., мы не знаем –
нельзя исключать также существенное несовпадение этнографических запи-
сей и действительной древней практики.
7
Антропоморфные фигуры этих же трех сосудов из Кёртик Тепе и одного
сосуда из Хасанкёйфа интерпретируются М. Бенц и Й. Бауэром как изображе-
ния шаманов в трансе (Benz and Bauer 2015: 3 – 4, figs. 2 – 4). Аналогично они
рассматривают «птицу» из Джерф эль-Ахмара (см. п. 1 .03 – 1), «распластан-
ное хвостатое животное» из Телль Абра 3 (см. п. 1.05 – 1) и несколько других
изображений, фигурирующих в данной главе. О существовании упомянутой
статьи М. Бенц и Й. Бауэра, как и о существовании издания, где она появи-
лась, я узнала лишь в 2018 г., после того, как текст статьи был выложен на
электронном научном ресурсе https://www.researchgate.net. Поскольку главы
1 – 3 были в то время уже написаны, идея М. Бенц и Й. Бауэра хронологиче-
ски никак не могла повлиять на концепцию настоящей работы, сложившую-
ся в 2012 г. (см. примечание 3). Гораздо существеннее следующее отличие: я
отталкиваюсь от теории В. Я . Проппа о соответствии Бабы-яги и условного
жреца-шамана в обряде инициации и представлений О. М. Фрейденберг об ав-
тономности и повторяемости древней формы, длительно хранящей первичный
смысл, а немецкие ученые – от этнологических исследований по шаманизму.
Упомянутые фигуры они понимают как непосредственное изображение поле-
та шамана в воздухе, который, как известно, мог случаться по разным пово-
дам, включая прежде всего излечение болезней и т. п. прикладные функции.
Употребляя термин «жрец-шаман» в тексте, я как раз и подразумеваю, что это
не был ни специализированный шаман, каким мы его себе мыслим по этно-
графическим материалам о сибирских шаманах, ни классический жрец, каким
мы его себе мыслим, например, по истории Древней Греции. Говоря метафо-
рически, он так же отличается от сибирского шамана в трансе как каменные
монументальные сооружения Гёбекли отличаются от чумов на стойбищах. По
моему мнению, самые точные определения данного персонажа, «женщины
на корточках», это пропповские «лицо или маска, производящая обряд по-
священия», «распорядитель обряда посвящения» (Пропп 2002: 85). Отдельно

227
следует объяснить отсутствие в главе 1 сосуда из Хасанкёйфа, упоминаемого
М. Бенц и Й. Бауэром. На опубликованной руководителем раскопок Хасанкёй-
фа Ю. Мийяке и его коллегами фотографии этого сосуда нельзя определенно
рассмотреть изображение человека, выполненное слабыми процарапанными
линиями, перекрытыми, насколько можно понять, другими линиями (Miyake
2013: 45 – 1; Miyake et al. 2017: 4, справа вверху – левый сосуд). Только ос-
мотр самого сосуда – лучше вооруженным глазом – позволил бы уверенно
заявлять об этой фигуре. По всей видимости, у М. Бенц, работавшей в регио-
не Верхнего Тигра на раскопках соседнего с Хасанкёйфом Кёртик Тепе, была
возможность как осмотреть сосуд, так и пообщаться с Ю. Мийяке. Благодаря
статье (Benz and Bauer 2015) человеческую фигуру из Хасанкёйфа надо теперь
добавить к общему числу прототипов «женщины на корточках», однако в на-
стоящем тексте она отсутствует.
8
Ближайшие композиционные соответствия такому восприятию имеют-
ся на керамических сосудах из Кёшк Хёйюка (Каппадокия, Турция; керамиче-
ский неолит – халколит, конец 7 – 6 тыс. до н. э .). Если сирийские фигуры из
здания ЕА 100, возможно, хватаются руками за верхний край скамьи, то на-
лепные животные (?) из Кёшк Хёйюка в позе «рожающей богини» (с ногами,
вытянутыми в одну горизонтальную линию по сторонам от тела) хватаются
обеими поднятыми «руками» за верхний край сосуда так, что головы свеши-
ваются внутрь объема сосуда и на внешней поверхности целиком не видны
(Silistreli 1989: Lev. XI-4, XII-1, 2; Öztan 2002: 67, resim 13) (ил. 14). Далее
повсюду систематические сравнения с иконографическими аналогиями в ке-
рамике будут избегаться из-за обилия последних.
9
Похожий живописный прием «сетки» использован поверх рельефа «ро-
жающей богини» на восточной стене помещения VII.23 Чаталхёйюка (Mellaart
1967: 76, pl. VII). На ногах «рожающей богини» на северной стене помещения
VII.45 под несколькими верхними слоями штукатурки Дж. Меллаарт обнару-
жил красные вертикальные полосы по белому фону, которые, возможно, нес-
ли тот же смысл, хотя автор раскопок интерпретирует оба случая как показ
росписью прозрачного развивающегося платья или вуали поверх рельефных
«женских» фигур (Mellaart 1967: 47, pl. 25; 114; 115, fig. 27).
10
Аналогичный орнамент (три линии + висящие треугольники) использо-
ван на каменном сосуде из Гёбекли (Beile-Bohn et al. 1998: 62, Abb. 26).
11
Естественный прием передачи зубов оскаленных пастей хищников,
которые условно изображались гравированными линиями в виде сетки из
2 – 3 рядов ячеек (Невали Чори: Özdoğan and Başgelen 1999: fig. 20; Гёбекли
Тепе: Beile-Bohn et al. 1998: 66, Abb. 29; 69, Abb. 32; Schmidt 2008: 31, fig.8),
перьев хищных птиц (п. 2 .01 – 3), развевающихся волос женщин (п. 2.01 – 2),
изображавшихся сетчатой штриховкой, постепенно мог абстрагироваться и
приобрести качества метафоры, соотносимой со всем, что относится к за-
глатыванию тотемом неофита и к самим этим персонажам: ловушку, пищу,
живот.

228
12
На одной из задних лап, судя по всем доступным прорисовкам и фото-
графиям, даны 6 пальцев, при этом кисть здесь не отделена поперечным гра-
вированным отрезком линии от остальной лапы, как это сделано в трех других
случаях (ил. 16). Невнимательность, ошибка или умысел? Если последнее, то
сравнить его можно с фрагментами гипсовых человеческих статуй MPPNB
из Айн Газаля (Иордания) и Иерихона (Палестинская автономия), у кото-
рых представлено по 6 пальцев на ногах (ср.: задние лапы), что трактовалось
Г. Роллефсоном в качестве знака особой социо-политико-религиозной отме-
ченности (Rollefson 1983: 36, pl. IV-3; 37).
13
Между тем Б. Дюринг считает сравнение перечисленных памятников
Гёбекли и «рожающих богинь» Чаталхёйюка некорректным на основании
того, что пункты отстоят друг от друга на 500 км, 2000 лет и имеют «отлича-
ющиеся иконографические традиции» (Düring 2006: 197, footnote 195). С этим
сейчас трудно согласиться. Напротив, многие иконографические традиции
Чаталхёйюка восходят к Гёбекли Тепе – некоторые из них кратко отмечены в
тексте (пп. 1 .03 – 1, комментарии; 1.04 – 4, комментарии; 1.10, комментарии;
гл. 4, раздел «Лингвоархеология»; «Заключение»; примечание 99; также см.
аналогичное мнение в: Voigt 2002: 289 – 290), но эта тема требует отдельного
подробного рассмотрения.
14
Й. Гарфинкель считает, что средняя фигура не является черепахой из-
за отсутствия хвоста и панциря и может быть признана женщиной (Garfinkel
2003: 86).
15
Важными участниками композиции являются круглые углубления или
просверленные отверстия (наподобие тех, что делались по верхнему краю ка-
менных сосудов Кёртик Тепе (ил. 5 – 6, 23 – 24)), идущие двумя кластера-
ми – между рядами «фигур» и под / над одним из рядов. 4 из 11 углублений
точно попадают между «рук» или между «ног» четырех наличных «фигур»,
в зависимости от того, что считать верхом и низом. Учитывая расположение
Бонджуклу всего в 10 км севернее Чаталхёйюка и наследственное положение
второго по отношению к первому (что подчеркивается авторами раскопок во
всех публикациях), эти углубления сопоставимы с такими же, но живопис-
ными дисками / овалами / каплями / зернами на фресках «фантастического
стиля» Чаталхёйюка, от которого (стиля) Дж. Меллаарт вел происхождение
«фантастического стиля» расписной керамики Хаджилара (провинция Бурдур,
Юго-Западная Турция; конец 7 – начало 6 тыс. до н. э .) (Mellaart 1966: 180 –
181). Так, в северо-западном углу «Красного святилища» Е.VIII.31 Чаталхёй-
юка сохранилась небольшая платформа (ок. 63  31  20 см) с нижней частью
фресковой росписи, выполненной оранжево-красным по кремовому фону.
И по колориту, и по криволинейным позитивно-негативным изображениям
она чрезвычайно близка керамике «фантастического стиля» Хаджилара. Верх-
няя часть фрески достаточно убедительно реконструирована Дж. Меллаартом
(Mellaart 1966: рls. XLVIII a, XLIX a; Mellaart 1970: 357, pl. 108). Небольшие
светлые диски, о которых идет речь, расположены чаще всего над и под «ро-

229
жающими» или оплодотворяющими формами, между «ног», в виде «голов»,
при этом несколько маленьких панелей, из которых состоит фреска, взяты в
отдельные рамки, наподобие каменных палеток Бонджуклу. Существенным
является то, что, как и в «танцевальных мотивах» Бонджуклу, здесь мы не
можем наверняка утверждать, показаны ли человеческие или орнаменталь-
ные фигуры. Таким образом, линия художественной преемственности между
Чаталхёйюком и Хаджиларом ретроспективно продлевается: Бонджуклу –
Чаталхёйюк – Хаджилар.
16
Как можно понять из текста Э. Бостанджи, местность, на которой не-
посредственно расположены исследованные им пещеры, называется Кум Буд-
жагы и лежит к северу от деревни Бельдиби. И если автор преимущественно
употребляет «Кум Буджагы», то в научной литературе укоренилось название
по имени деревни Бельдиби.
17
Полевая документация старой экспедиции Дж. Меллаарта 1960-х
гг. несовершенна и расходится у разных ее участников. Кроме того в кни-
ге 1967 г. и предварительных отчетах в «Anatolian Studies» 1962 – 1966 гг.
Дж. Меллаарт опубликовал далеко не все имевшиеся в его распоряжении ма-
териалы раскопок (Düring 2006: 175, 180; Voigt 2002: 276). Поэтому Б. Дюринг,
участник раскопок Чалалхёйюка в новой экспедиции Я. Ходдера (Çatalhöyük
Research Project), предпринял современную верификацию старой документа-
ции, существенно изменяющую многие данные Дж. Меллаарта. Во-первых,
новые обозначения получили некоторые дома Чаталхёйюка, что необходимо
учитывать, читая отчеты Дж. Меллаарта. Во-вторых, графические реконструк-
ции многих изображений на стенах, не подкрепленные соответствующими фо-
тографиями, а ставшие результатом ассоциаций, впечатлений, смутных следов
и т. п., считаются «неверифицированной» информацией и не берутся в расчет.
Так, например, Дж. Меллаарт сообщал не только об одиночных «рожающих
богинях», но и о четырех их парах-близнецах (8 фигур) в помещениях VII.1,
VII.8, VI.14 и VIB.12 (последнее – бывшее «крупное здание слоя VII» в ранних
отчетах Дж. Меллаарта) (Mellaart 1962: 49 – 50, fig. 8; pl. III b; Mellaart 1967:
110 – 111, 117, 121 – 122; 109, fig. 23; 113, fig. 26; 120, fig. 32). Из них Б. Дю-
ринг оставил в качестве верифицированной единственную пару из VIB.12 (ил.
37). Одиночные «богини» из домов VI.10 и VI.7 также получили статус «не-
верифицированных». Всего Б. Дюринг учел 8 верифицированных рельефных
фигур «рожающих богинь» из пяти домов – 2 в паре и 6 одиночных (Düring
2006: 197). Эта же информация используется и в настоящем тексте. Однако
«богинь» было определенно больше восьми, о чем говорят фразы Дж. Мел-
лаарта наподобие следующей: «Святилище VIB.20 имело богиню на южной
стене, но сохранился только след от ее присоединения» (Mellaart 1967: 117).
В-третьих, археологи, участвующие в новой экспедиции Я. Ходдера, пришли
к выводу о том, что «рожающие богини» являются в действительности изобра-
жениями не женщин, а животных, вероятнее всего, медведей, после находки в
2005 г. глиняной обожженной печати в форме «рожающей богини» (экспеди-

230
ционный номер 11652.Х1), но с ясно различимой головой медведя в профиль
(Türkan 2005: 191, fig. 94; Türkan 2007: 261, fig. 4; 262, fig. 6; и др.) (ил. 39).
Кроме совпадающей формы приводятся еще несколько важных дополнений.
В частности, у всех меллаартовских «богинь» был так или иначе выделен пуп
(как и у «медведя» на печати), а это не характерно для животных, но дает
теперь возможность для размышлений о комбинированных антропо-зоомор-
фных существах, каковых мы по большей части и видим среди памятников
докерамического неолита, т. е . более адекватно реконструирует древнее созна-
ние. Табуирование имени медведя широко известно – в этом смысле силуэты
«рожающих богинь» могли по аналогии скрывать, делать плохо узнаваемыми,
т. е . «табуировать» медвежьи силуэты (Türkan 2007: 263). Наконец, эта вер-
сия полностью совпадает с моим подходом об инициационном характере этих
изображений: только сливание человека и животного, вызывает преображение
человека и является его целью, сам тотем есть одновременно и животное, и
человек. При этом, однако, следует заметить, что 4 живописные «рожающие
богини» нимало не похожи на медведей и что вообще все «богини» не имели
хвостов, а некоторые (здание VII.31, восточная стена) имели длинные разви-
вающиеся волосы. Теоретически говоря, и это вполне укладывается в логику
мифологического мышления: постепенно происходит пересемантизация ста-
рых форм, из медведей или прочих животных начинают проглядывать дей-
ствительно женские формы.
18
Волосы, особенно ассиметрично откинутые в одну сторону, как пред-
полагается по другим примерам (п. 2 .01 – 3), могли быть птичьей метафорой,
намекающей на ветер, полет.
19
Это изображение мне известно не по фотографии, а по графической
прорисовке: Mellaart 1964: 43, fig.4; Mellaart 1967: 155, fig. 45 .
20
Еще в 1976 г. появилась статья У. Мазинга с критикой интерпретаций
Дж. Меллаарта и аргументами в пользу доминирующей охотничьей идеологии
изображений Чаталхёйюка (Masing 1976).
21
Эти 9 фигур распределены следующим образом: 1 – в помещении слоя
VIII (VIII.8), 8 – в двух помещениях слоя VII (VII.8 и VII.21); иконографически
они делятся на варианты с согнутыми вверх руками и симметрично расстав-
ленными «на ширину плеч» прямыми ногами (всего 2: VII.8) (ил. 45, вверху), с
согнутыми вверх руками и асимметрично сложенными направо обеими нога-
ми (всего 5: VIII.8 и VII.8) (ил. 45, внизу; 46), с согнутыми вверх под прямым
углом руками и согнутыми аналогично вниз ногами (всего 2: VII.21) (ил. 47).
Из этих поз удивительна одна, наиболее часто повторяемая – с асимметрично
сложенными под прямым углом направо обеими ногами. Она использована
и в других помещениях, например, на восточной стене VIА.66, на фреске в
верхней правой четверти креста (см. 5 -ый тип). Сложенные ноги могли быть
метафорой умершего человека, так же, как и отсутствие головы, ведь в могиле
трупу придавалась скорченная на одном боку поза со сложенными набок но-
гами (Mellaart 1967: 167).

231
22
Композиция с «Горгоной» на южной стене помещения F.V.1 требует
отдельного исследования. Однако интерпретация этой сцены Е. В . Антоновой
как оплакивания лежащего умершего человека (Антонова 1984: 53) кажется
сомнительной, учитывая находящихся рядом «женщину на корточках» и ити-
фаллических (-ого) мужчин (-у).
23
Учитывая незавершенность раскопок Гёбекли Тепе, надо констатиро-
вать, что пока некоторые пункты в бассейне р. Тигр примерно на 500 лет стар-
ше его старейшего сооружения D (нижний слой III), датируемого серединой
10 тыс. до н. э . (Dietrich et al. 2013 a: 37, 39, 40). Так, древняя фаза Кермез Дере
приходится на конец 11 – начало 10 тыс. до н. э . (Benz 2008 – 2018: Qermez
Dere), то есть на поздний эпипалеолит и протонеолит, поэтому не следует ис-
ключать как возможность возникновение традиции антропоморфных столбов
там. В доме RAB Кермез Дере известен один столб высотой (без утраченного
верха) в 1,4 м (Watkins 1990: 342), у которого на каменном стержне обнару-
жено два слоя глиняно-штукатурной облицовки. Ранний из них, по словам ав-
тора раскопок Т. Воткинса, имел в верхней части два симметричных нароста,
направленных косо вверх наподобие поднятых рук, а сам верх был модели-
рован в виде закругленных плеч, от которых отходило еще некое утраченное
завершение, вероятно, голова (Watkins 1990: 340 – 342; 341, fig. 4 A, B). Таким
образом, «столб» интерпретируется как фигура с поднятыми руками. Одна-
ко эта реконструкция предположительна для самого же автора раскопок, по-
скольку налепные основания «поднятых рук» сохранились плохо (Watkins et
al. 1995: 4). Поздний слой облицовки устранил скульптурные детали и придал
столбу полностью геометризованную форму вытянутой усеченной пирами-
ды. В Немрике 9 хотя и не обнаружены антропоморфные стелы, но мощные
столбы-простенки, стоящие в круглых домах и занимающие значительное
внутреннее пространство (Kozłowski 1989: 25, fig. 2), прямо ассоциируются
с устройством кипрских толосов. В одной из первых публикаций Немрика 9
автор раскопок датировал такие дома концом 9 – первой половиной 8 тыс. до
н. э . в календарных значениях (Kozłowski 1989: 27, 30), что близко ко времени
появления рассматриваемого сооружения 11 в Калавасcос Тенте, однако поз-
же дезавуировал все радиокарбонные даты, заходящие в 8 тыс. до н. э . (Benz
2008 – 2018: Nemrik 9). Также сопоставимы и размеры таких столбов: Немрик
9 дает их среднюю длину ок. 130 – 150 см, при средней ширине 50 – 80 см
(Kempisty 1990: 47, 49), кипрская Хирокития – 120
–
125cми60–65смсо-
ответственно (Le Brun et Daune-Le Brun 1989: 33). Имея в виду, что Хироки-
тия по общепринятому мнению имела наследственное отношение к Тенте и
хронологически ее продолжала (Knapp 2013: 106), можно сделать и еще одну
корреляцию: дома 535 и 492, построенные один над другим на участке S. 117
в Хирокитии, включали по паре параллельно стоящих столбов-простенков
с U-образной выемкой в середине верхней части каждого из них (Le Brun et
Daune-Le Brun 1989: 33; 98, fig. 21; 99, fig. 22; 126, pl. VI; 130, pl. X-1), что с
предельным геометризмом воспроизводило фигуру с поднятыми руками. Дер-

232
жали ли что-либо эти «руки» (крышу, настил) или не имели конструктивной
нагрузки вообще, не определено. Обращает на себя также внимание и прин-
цип постановки столбов длинными сторонами параллельно друг другу в Тен-
те, Хирокитии, с одной стороны, и Немрике 9, Гёбекли Тепе, Невали Чори, с
другой. Это принцип дромоса, прохода-коридора, что может быть важно при
наличии у столбов символических функций.
24
Реконструкция силуэта миски как кошачьей головы наталкивается на
трудность при ближайшем рассмотрении: обломанный край слева визуально
оставляет недостаточно места для симметричного правому левого «уха» –
либо это «ухо» и вся «голова» должны быть асимметрично перекошенными.
Последнее, однако, вполне возможно и даже прямо подтверждается, если
вспомнить известную асимметричную скульптурную голову человека-кошки
из древнейшего слоя соседнего поселка Шиллурокамбос (юг о. Кипр; ранний
бескерамический неолит 1 (EAN 1), середина 9 – начало 8 тыс. до н. э .), при-
мерно тех же размеров, что и миска из Хирокитии (Guilaine 2000: 137 – 142,
figs. 1 – 3; Knapp 2013: 93, fig. 18) (ил. 51). «Человек» в обоих случаях заклю-
чен в силуэте кошачьей головы, причем в Хирокитии он конкретизирован как
«рожающая богиня». Археологи резонно сравнивают комбинированный образ
человека-кошки из Шиллурокамбоса и найденную там же могилу со скелета-
ми человека и восьмимесячной кошки, вероятно, намеренно убитой для сопро-
вождения хозяина (хозяйки?). Человек и животное обращены головами друг к
другу (Knapp 2013: 93 – 95; 94, fig. 19).
25
Их допустимо сравнить с поперечными линиям черной и красной кра-
ски на конечностях некоторых человеческих скелетов из погребений Кёртик
Тепе (ил. 52), Хасанкейф Хёйюка и Демиркёй Хёйюка (Восточная Турция,
кластер поселений в бассейне Верхнего Тигра; 11 – 9 тыс. до н. э .) (Rosenberg
2011: 83; 87, fig. 5; Özkaya and Coşkun 2011: 93 – 94; Miyake et al. 2012: 3; 5,
fig. 5). Это сравнение указывает на то, что распластанная фигура Хирокитии
могла иметь признаки мертвеца. Справедливости ради необходимо упомя-
нуть, что появилась ли краска на костях скелетов в бассейне Верхнего Тигра
намеренно или случайно, точно не установлено – это мог быть и эффект ее
опускания на кости после того, как мягкие ткани и покрытия трупов в виде
окрашенных циновок, текстиля истлевали, что предположили М. Розенберг в
отношении Демиркёя (Rosenberg 2011: 83) и Й. С . Эрдал в отношении Кёртик
Тепе (Erdal 2015: 24; 9, figs. 2 – 3). Однако с учетом того, что совершались не-
однократные вторичные манипуляции с трупами / скелетами (задокументиро-
вано многослойное покрытие останков гипсом и пигментами в ходе повторяю-
щихся вскрытий могил (Erdal 2015: 22)), люди должны были знать об эффекте
окрашивания костей и о соответствующих полосатых узорах.
26
О. М. Фрейденберг подчеркивала, что новое содержание не вытесняло
раз и навсегда старое, а продолжало с ним еще долго сосуществовать в одних
и тех же формах – «топталось на месте». «В античном фольклоре старая форма
наполнялась новым содержанием, это верно. Но форма тяготела над содержа-

233
нием. Она им еще управляла. Содержание почти не вырабатывало соотноси-
тельных форм, а ложилось поверх форм, выработанных вчера» (Фрейденберг
1998: 15).
27
В этом смысле показательно, что Дж. Меллаарт вместо нейтрального
словосочетания вроде «женщина на корточках» использует бытовизированное
«женщина в похотливой позе» (Mellaart 1966: 190), а однажды назвал рекон-
струированную им группу таких женщин в помещении Е.VIВ.34 «сидящими у
ручья на пикнике» (Mellaart 1989: 55) (также см. комментарии к п. 1 .10).
28
Среди редких женщин, представленных на фресках «Охотничьего
святилища» Чаталхёйюка, имеется относительно крупная обнаженная особа,
стоящая под животом красного быка-зубра (северная стена) с руками, упер-
тыми в бока. Дж. Меллаарт специально подчеркивал ее выделенные черными
треугольниками на фоне красного силуэта подмышки и заостренные груди,
диагонально отходящие прямо от этих подмышек по сторонам тела (Mellaart
1966: 189 и pl. LVI b) (ил. 53). Хотя обе детали сами по себе не удивительны
для изображения женщины, но конкретное их исполнение на данной фреске
необычно и вызывает ассоциацию со змеиным мотивом на палетке из Телль
Абра 3 и с похожими на змеиные головы грудями «женщины на корточках» из
Гёбекли. Далее эта же трактовка заостренных стрелами грудей встретится на
фреске из египетского скального навеса Вади Сура II (п. 1 .17). Что же касается
«Охотничьего святилища», то на его западной стене (южный конец) есть еще
одна женская фигура того же иконографического типа, стоящая здесь ниже и
правее благородного оленя, однако в описании Дж. Меллаарта не упомянуты
ее черные подмышки, хотя упомянуты заостренные груди (Mellaart 1966: 186
и pl. LII a, b). В этом смысле следует напомнить, что, по мнению Дж. Меллаар-
та, разные стены расписывали разные художники; он насчитал не менее пяти
живописных манер в этом помещении (Mellaart 1966: 190).
29
По более ранним данным анализа человеческих останков биоархео-
логами в экспедиции Я. Ходдера экскарнация, то есть освобождение костей
от мягких тканей, в Чаталхёйюке не использовалась (Meskell 2008: 375), но
последние анализы вновь реанимировали предположение Дж. Меллаарта об
экскарнации (Russel 2019: 381).
30
Впрочем, Я. Ходдер высказал гипотезу о том, что встроенные в стены
домов Чаталхёйюка головы и др. части животных могли служить напомина-
ниями о праздниках, в том числе инициациях, связанных конкретно с обита-
телями данного дома (Hodder 2006: 146). Это – попытка найти новую, отлич-
ную от меллаартовской, интерпретацию, и она касается в том числе домов с
«рожающими богинями», где инсталляции или имитации натуральных частей
животных расположены вокруг распластанных фигур и в этом смысле служат
их контекстом.
31
В задачу настоящей работы не входит выяснение причин происхожде-
ния собственно обряда инициации и его первоначальных форм. Революцион-
ная – даже с учетом корректировок О. Т. Вите и П. А . Куценкова (Вите 2013:

234
12 – 18; Куценков 2008: 183 – 185) – точка зрения Б. Ф. Поршнева известна
(Поршнев 2007: 391 – 392). Для него первоначальным был культ палеоантропа
/ неандертальца, которому наследовал культ тотема, в том числе животного
тотема. Следовательно, и первоначальными культовыми формами для него
были «палеоантропоморфные» формы, а не животные (Поршнев 2007: 413 –
415). Интересно, что, говоря об изображениях реликтового палеоантропа на
очень поздних материалах, Б. Ф. Поршнев в качестве одного из примеров опи-
сывает иконографический тип фигуры с поднятыми вверх руками (Поршнев
2007: 413).
32
Хронологическая схема Э. Анати предложена еще в 1950 – 1960-е гг.,
она распространяется на наскальное искусство израильской пустыни Негев и
соседних территорий Аравийского полуострова, Иордании, Синая и применя-
ется до сих пор: стиль I (I-А, I-В, I-С) – «ранние охотники» (крупные фигуры
диких зверей; почти полное отсутствие антропоморфных форм, сюжетных
сцен; эволюция техники исполнения от тонких резных линий к толстым рез-
ным и выбивке контура, силуэта и пр.): от начала голоцена до 7000 – 6000 гг.
до н. э .; стиль II – «охотники и пастухи»: 7000 – 4000 до н. э .; стиль III – также
«охотники и пастухи»: примерно 5 – 4 тыс. до н. э . и т. д. Только в стиле III
связные композиционные сцены, в том числе охота, появляются на регулярной
основе (Anati 1999). Хронологические границы стилей частично перекрыва-
ют друг друга. В разных публикациях Э. Анати датировки несколько меня-
лись и наряду с термином «стиль» в том же значении использовался термин
«период».
33
На одной из прорисовок данной композиции (BFkatalog N. d .: Register
Nr. FBA-C 02366) видна короткая линия поперек талии фигуры (ил. 55), пе-
редающая на наскальных изображениях, по мнению Д. Айзенберг-Деген и
С. Розена, ножны меча (Eisenberg-Degen and Rosen 2013: 240 – 242, fig. 12) и
датирующая, таким образом, фигуру периодом металла.
34
В первой из четырех перечисленных композиций Килвы (бык и «жен-
щина на корточках» с палкой) можно отметить две анатолийские аналогии.
Самая очевидная из них связана с головой быка, примечательной тем, что при
профиле всего тела она показана в виде сверху с рогами-клещами. Впервые
этот прием зафиксирован в изображениях быков в Гёбекли Тепе древнейшего
слоя III. Так, в сооружении А на столбе 2 (на внутренней широкой стороне и
на одной из узких сторон) даны два таких быка, один из которых – целой фи-
гурой, а другой – в виде букрания (Schmidt 1999: Taf. 6, 7-1; Peters and Schmidt
2004: 194, fig. 12; 200, fig. 19); в сооружении D на узкой стороне столба 20
аналогичный бык бредет навстречу змее (ил. 57), а на столбе 31 показана го-
лова-букраний (Шмидт 2011: 170, рис. 83; Peters and Schmidt 2004: 190, fig.
8; 201, fig. 20). Спустя три тысячелетия вывернутые подобным же образом
головы коров изображали налепами на керамике турецкого Кёшк Хёйюка,
расположенного недалеко от Чаталхёйюка (Silistreli 1989: Lev. IX-1, X-2, 3).
А на юге Ближнего Востока данный прием был известен не только в Килве:

235
недалеко от нее, на севере Аравийского полуострова, где найдены старейшие,
как считается, неолитические петроглифы Саудовской Аравии, в местностях
Шуваймис и Жубба фиксируются идентичные быки (Khan 2013: 449, fig. 2 –
бык с темной патиной; 450, fig. 3 – перевернуть ногами вниз). М. Хан относит
их к раннему неолиту по своей классификации, т. е . к 7000 – 5000 до н. э . (Khan
2013: 452; Bravo 2009: 108, со ссылкой на М. Хана 1993). Вторая анатолий-
ская аналогия отсылает к «охотничьим сценам» Чаталхёйюка из зданий F.V.1
и A.III.1, к «играм» / «охотам», в которых мужские фигуры тянут быков и дру-
гих крупных животных за хвост, язык, прыгают через спину, тычут луком (?)
в живот, стоя под этим животом (Mellaart 1966: pls. LII b, LIII b, LIV a, b, LVI
b) (ил. 67). В свою очередь «женщина на корточках» из Килвы, присев под жи-
вотом огромного быка, сжимает в поднятых руках палку, касающуюся его жи-
вота. Случайны ли эти параллели, сказать невозможно. Справедливости ради
подчеркну, что описанные «анатолийские» или напоминающие анатолийские
детали выглядят абсолютными исключениями среди многочисленных горных
козлов на наскальных рисунках Килвы.
35
На самом деле опубликованы некалиброванные радиоуглеродные даты
кон. 7 тыс. до н. э . (6400, 6240 гг. до н. э . для Дувейлы 1 со слоями PPNB),
которые после калибровки теоретически должны соответствовать примерно
второй половине – концу 8 тыс. до н. э . Важно понимать, что никаких других
следов пребывания людей в самой Дувейле или ее окрестностях до этого вре-
мени не обнаружено, то есть наскальные изображения также соответствуют
данному периоду (Betts 1987: 223).
36
См., например, относящиеся к I пол. – с ер. 7 тыс. до н. э . налепную фигу-
ру с поднятыми руками на керамике Телль Сотто в Синджаре, Северный Ирак
(Бадер 1989: 177, табл. 63 -34; 178, табл. 64 -1), и «женщину на корточках» на
гипсовом сосуде из Эль Коума в Сирийской пустыне, между Евфратом и Паль-
мирой (Cauvin 1994: 242, fig. 64 -2); относящиеся к 6 тыс. до н. э . две налепные
фигуры «женщин на корточках» на керамическом сосуде из Айн эль-Джарба
культуры Вади Рабах в Нижней Галилее, Северный Израиль (Garfinkel 1999:
129, ph. 62; 130, fig. 81-15 и обложка). Подобные же изображения одновремен-
но, во второй половине 7 тыс. до н. э ., распространяются и в других направ-
лениях. Так, они присутствуют в Тюлинтепе близ Элязига, Восточная Турция
(Esin 1993: 112, fig. 4; 113, fig. 5); в Имирисгоре, Арухло, поселениях шула-
вери-шомутепинской культуры, Грузия (Мунчаев 1982: 151, табл. XXXIX-16;
Helwing 2014: 347, fig. 24); в Аргиссе, Ахиллейоне в Фессалии, Греция (Титов
1969: 108, рис. 46-5; Gimbutas et al. 1989: 181-4), и в других пунктах.
37
Имеется в виду оптически стимулированное люминисцентное датиро-
вание (ОСЛ датирование).
38
В археологической литературе известен как Афа II или Афар II (Mori
1998: 233; Jelínek 2004: 83 – 84; 100 – 102; Campbell and Coulson 2009 и др.),
но в последнее время его называют также Тин Барсаула II / Tin Barsaoula II
(Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula II).

236
39
В Round Head Catalogue каждое фото дано в двух технологических ва-
риантах: цветной оригинал и DStretch. Метод DStretch использован для усиле-
ния цветовых контрастов и восстановления визуализации полустершихся на-
скальных изображений, однако надо иметь в виду, что такое восстановление
дает почти полное искажение исходного колористического решения.
40
На прорисовке, сделанной А. Кемпбеллом и Д. Каулсоном с собствен-
ных снимков (ил. 62), поводок отсутствует, однако он достаточно хорошо
заметен на DStretch фотографиях, помещенных в Round Head Catalogue и
выполненных Б. Фуйё (ил. 63). Имеются и другие расхождения между этой
прорисовкой, фотографиями Б. Фуйё (B. Fouilleux) и прорисовкой из книги
Я. Йелинека (Jelínek 2004: 153, fig. 97). В частности, на фотографиях женщина
под животом быка поднимает обе (а не одну) руки вверх, в отличие от прори-
совок. Впрочем, фреска, по всей видимости, подновлялась по уже написанно-
му слою, какие-то детали (голова быка, рука женщины и некоторые другие)
могли быть переписаны – кое-где один слой проглядывает из-под другого.
41
Один из этих «ныряльщиков» (под животом быка, рядом с «женщиной
на корточках») держит у рта музыкальный инструмент типа дудки; на другой
фреске той же стены, расположенной справа от большой фрески с быком, дана
по диагонали аналогичная фигура, играющая на дудке (Campbell and Coulson
2009: 165, fig. 4) (ил. 64). В этой связи можно упомянуть роль трещоток, флейт
и др. музыкальных инструментов в обрядах и мифах инициации (Пропп 2002:
61, 162, 256; Элиаде 1999: 66 – 69, 71 и др.).
42
Один из крупнейших знатоков наскальных изображений Ливии Фабри-
цио Мори также коротко высказался о том, что стиль фресок Чаталхёйюка
сравним со стилем некоторых работ в Сахаре (Mori 1998: 34), правда, он при
этом сослался на публикацию «(Mellaart 1962)», которой не оказалось в би-
блиографическом перечне его же книги. Необъяснимым является то, что среди
9 авторов, исследовавших фреску с быком из Афа II, не нашлось ни одного,
кто указал бы на ее очевидное сходство с изображениями из «Охотничьих свя-
тилищ» Чаталхёйюка (Campbell and Coulson 2009: 167 – 168, с обзором иссле-
дований).
43
Фрески чаталхёйюкского типа для краткости объединены термином
«бычьи», что может не соответствовать зоологическому определению цен-
трального животного. Аналогично «женщины на корточках» (они же «жен-
щины в похотливой позе», открытые женщины, дженун и пр.) могут не иметь
выраженной гендерной принадлежности, а иногда прямо представлять муж-
чин (пп. 1 .16, 1.17).
44
Известен также как Афар III или Afa(rrh) (Mori 1998: 233).
45
По этим бегунам в треугольных робах или юбках указанная поза не
так заметна, однако она не спонтанна, а представляет собой выработанный
иконографический тип, за которым стояла определенная функция, – обозначу
его словом «гонец». Это беговая поза с одной вытянутой вперед тупым носком
и другой подвернутой назад ногой, которую демонстрирует здесь же, слева

237
от быка, более ранняя крупная фигура нижнего, перекрытого, слоя живопи-
си в классически четком варианте стиля «Круглых голов» (ил. 73). «Гонец»
известен по «Охотничьему святилищу» F.V .1 Чаталхёйюка (ил. 68 – 69). Его
можно найти и в других местах Сахары, среди которых скальный навес Уан
Мухуггиаг (или «Мухжаж») (Mori 1998: 154, fig. 82, слева) и пещера Вади
Сура II (Le Quellec 2010 a: 68, fig. 6, слева перед белым «зверем»; Kuper et al.
2009 a: 12, fig. 8, бежит слева от «быка»).
46
Изображения стоящего с поднятыми вверх руками человека, несущего
быка (впечатление создается тем, что ноги человека стоят на более низком го-
ризонтальном уровне, чем ноги быка), известны из южных предгорий Атлас-
ских гор на северо-западе Африки. Например, на так называемом «Большом
блоке» в Тахтания (Северо-Западный Алжир, Вади Зусфана, округ Тагит) по-
казаны два таких гравированных персонажа, которых автор публикации счи-
тает итифаллическими (Alimen 1966: 412, fig.1 -5, 6; 414, pl. II – 1; 424, pl. VII –
2), они обнаружены еще в пунктах Мархума, Вади Мерлук в Южном Оране и
отнесены к стилю «Домашнего быка» или пастушескому (Alimen 1966: 419).
По визуальному впечатлению они выглядят намного более поздними, чем тот
же мотив из Афа III.
47
Параллельные линии пунктира аналогичны технике декорирования ке-
рамики зубчатым диском, восходящей в Ливийской пустыне Египта (Восточ-
ная Сахара) к 9 тыс. до н. э . (Jórdeczka et al. 2013: 276 – 278; 277, fig. 12).
48
Это будет выражено уже прямо, в гибридных зооморфно-антропоморф-
ных существах, в египетском Вади Сура II (ил. 88), однако и в Афа III, на пре-
дыдущей фреске с быком (п. 1 .14 – 1) также есть в отдалении от быка подобная
гибридная фигура, одновременно напоминающая человека, опустившегося на
все четыре конечности в своеобразном «мостике» спиной вверх, и животное
(Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula I, photos 24 – 25).
49
В Афа III есть еще одна «бычья» фреска, где от животного частично со-
хранилось тело с растянутыми в беге передними ногами, а от осаждающих его
людей – две маленькие падающие вниз головами фигурки «ныряльщиков» под
передними ногами животного, из которых хорошо сохранилась одна (Round
Head Catalogue N. d.: Libya Acacus: Tin Barsaoula I, photos 16 – 17) (ил. 78). Как
показывают египетские Вади Сура I и II, подобные «ныряльщики» являются
своего рода обязательными элементами при изображениях «бычьих» игр или
их аналогов (ил. 95).
50
Известна также как Sefar Blanc (Round Head Catalogue N. d .: Algeria
Tassili: Sefar Blanc).
51
В книге Я. Йелинека (Jelínek 2004) дана четкая прорисовка компози-
ции, но в ней отсутствует эта перелетающая через быка фигура слева, в то
время как в Round Head Catalogue она видна (ср. ил. 82 и 83).
52
Вопрос о временнóм интервале между нижним и верхним слоями жи-
вописи Сефара имеет ключевое значение для датирования «бычьих» игр Са-
хары в целом. Как уже отмечено, поздний стиль «Круглых голов» с бегунами

238
и «женщиной на корточках» из Сефара (верхний слой) примерно уравнива-
ется с фресками Афа II, то есть с предполагаемым временем после слоя V
Чаталхёйюка, около второй половины 7 тыс. до н. э . Бык и акробат (нижний
слой) выглядят существенно более архаичными и могут условно относиться,
например, к 8 – первой половине 7 тыс. до н. э ., то есть не иметь хронологиче-
ской увязки со слоем V Чаталхёйюка (правда, другие примеры «бычьих» игр
в этом архаичном стиле мне не известны). Откуда же тогда «бычьи» игры в то
время? Из данного противоречия следует, что а) либо «бычьи» игры имеют
в Сефаре самостоятельное более древнее происхождение (нижний слой); б)
либо, несмотря на кардинальные стилевые отличия, как нижний, так и верхний
слои живописи Сефара укладываются во вторую половину 7 тыс. до н. э . с
некоторым разрывом друг от друга; в) либо верхний слой с белыми фигурами
должен быть омоложен как минимум до 6 тыс. до н. э . и теперь уже его отно-
шение к слою V Чаталхёйюка становится проблематичным. Но из-за близости
верхнего слоя Сефара к фрескам из Афа II последние также могут оказать-
ся существенно моложе, а их связь с Чаталхёйюком (прежде всего большой
«бычьей» фрески из Афа II) может носить многоступенчатый непрямой харак-
тер. Вариант б) при его кажущейся маловероятности тем не менее возможен,
если вспомнить, что на большой «бычьей» фреске Афа II показана женщина с
одной вытянутой вперед ногой и расставленными руками, перелетающая че-
рез спину быка (ил. 62 –
7
), а в нижнем слое живописи Сефара акробат дан
почти в той же позиции, но с двумя вытянутыми ногами (ил. 82). Стилевые
отличия могут объясняться не только хронологией, но и работой разных эт-
нических групп примерно в один период, когда между ними есть контакты и
заимствования.
53
Прочие мотивы, составляющие своего рода соединительную ткань
между узлами, роль которых выполняют безголовые звери с относящимися к
ним фигурами, останутся вне фокуса рассмотрения в настоящем тексте – это
преимущественно разновеликие и разностилевые человеческие изображения в
движении или покое.
54
Тип нитевидных фигур А. Зборай относит ко времени начала пасту-
шеского стиля в регионе Гилф Кебир – Джебель Увейнат в связи с тем, что
абсолютное большинство живописи Увейната выполнено в этом стиле и насы-
щено домашними стадами пятнистого скота и такими фигурами (Zboray 2013:
19; 19, fig. 3; 22, fig. 16; 23, figs. 19 – 20; Le Quellec 2016: 57). Следовательно,
речь должна идти о конце «охотничьего» периода Gilf B (6500 – 4400 гг. до
н. э.)
–
начале «пастушеского» периода Gilf C (4400 – 3500 гг. до н. э .) – о
середине – второй половине 5 тыс. до н. э. Это может означать, что над компо-
зицией Вади Сура II работали более тысячи лет (от второй половины 6 тыс. до
н. э . (?) и далее), вписывая в нее на свободные места фигуры своего времени.
Однако основная композиция фрески с «опорными пунктами» в виде безголо-
вых монстров красно-коричневого цвета определенно сложилась в какой-то
начальный ограниченный интервал времени.

239
55
«Такова же многоголовость змея – многократность пасти – гипертро-
фированный образ пожирания. Усиление идет здесь по линии усиления чис-
ла, выражения качества через множество. Это – позднее явление, так как ка-
тегория определенного множества есть вообще поздняя категория», – писал
В. Я . Пропп (Пропп 2002: 211 – 212).
56
Кроме «льва» из Вади Сура II другой ближайшей параллелью розово-
го «льва» Чаталхёйюка Восточного является вырезанный на скале безголовый
монстр, состоящий из двух геральдически соединенных задних частей (задние
ноги и хвосты) (Le Quellec 2001: 289, fig. 10). Изображение происходит из
пункта И-н-Хабетер в горах Мессак (юго-запад Ливии, Центральная Сахара)
и предположительно датируется 5 – 4 тыс. до н. э . (обоснование датировки:
di Lernia and Gallinaro 2010: 972; Le Quellec 2013: 33 – 36, tables 2.8, 2.9 ).
Мотив монстра, состоящего из двух геральдически соединенных передних ча-
стей (голов) зафиксирован на фреске из Сефара в горах Тассили (юго-восток
Алжира, Центральная Сахара) (Le Quellec 2001: 289, figs. 11 – 12), но также и в
искусстве конца додинастического периода Египта под названием «двойного
быка», в частности, один из «двойных быков» изображен на известной Палет-
ке охотников (Hendrickx and Eyckerman 2012: 60; 61, fig. 29 a, c дальнейшими
ссылками). Больше аналогий собрал Ж. -Л . Ле Келек (Le Quellec 2001: 169; 290,
fig. 13).
57
Вади Сура I или Пещера Пловцов (Cave of Swimmers) находится на
расстоянии ок. 10 км юго-восточнее Вади Сура II. Здесь имеется фреска с от-
печатками рук, 1 безголовым зверем, опутанным сетчатыми лентами, 16 плов-
цами и 2 ныряльщиками, – всего около 100 фигур (Le Quellec 2008: 25 – 27; 38,
fig. 10; 39, fig. 11).
58
Ключевые метафоры Вади Сура II и Вади Сура I – пловцы, безголо-
вые звери-глотатели, сети – системно рассмотрены Ж.- Л . Ле Келеком и его
соавторами на фоне древнеегипетских Текстов Саркофагов, Книги Мертвых,
Книги Врат, Книги Ночи и др. как прототипы представлений о путешествии
мертвых (пловцов и ныряльщиков) в загробную жизнь, что, как представля-
ется, было сделано достаточно убедительно, однако не принимается други-
ми африканистами (Förster et al. 2012: 199; Zboray 2013: 23; Huyge 2014: 250).
При этом почти никто не обращает внимание на ретроспективные связи – от
Вади Сура к более древним археологическим пунктам. Вади Сура, занимая
промежуточное хронологическое положение, служит далеко не той «печкой»,
от которой следует плясать, но она (пещера) детализированно иллюстрирует
картину инициации, проглатывание неофитов, а это само по себе указывает на
наличие более ранних хронологических уровней, следовательно, и более ран-
них корней, которые могут сохраняться в изображениях. Мне известен только
один специалист, который с изумлением написал о сходстве Вади Сура II и
Чаталхёйюка, – Д . Хёйге: «Визуальное сходство фресок Чаталхёйюка [...] и
композиций Вади Сура разительно. Как можно объяснить, что две фундамен-
тально отличные цивилизации, мобильные охотники-собиратели в Вади Сура

240
и оседлые фермеры и скотоводы в Чаталхёйюке, географически расположен-
ные в пространстве так далеко друг от друга, чтобы можно было хотя бы поду-
мать о прямой связи, делают изощренные художественные работы [...], кото-
рые так удивительно похожи? Честно говоря, это выше моего понимания...»
(Huyge 2014: 251). В этой связи уместно привести другое утверждение того
же археолога: наскальное искусство Вади Сура абсолютно уникально во всей
Сахаре и со своими пловцами, безголовыми монстрами и людьми, прикасаю-
щимися к ним, не имеет параллелей в Северной Африке (Huyge 2014: 251). Как
мы уже могли убедиться по изображениям Афа II, III, Сефара, Имха, это не
соответствует действительности, напротив, Вади Сура стоит в том же ряду –
если, конечно, не требовать неотличимых копий. Не исключено, что анализ
более обширной базы источников, которого нет в настоящем тексте, пополнил
бы количество таких примеров. (Справедливости ради: Д. Хёйге также оцени-
вает сюжет фрески в Вади Сура II как церемонию инициации).
59
Превращение сети-покрывала в сеть-ленту в Вади Сура ставит вопрос о
гипотетической связи этой трансформации с ранними попытками мумифика-
ции (имитация бинтов для мумификации?) в Восточной Сахаре, ведь мумифи-
кация известна в Центральной Сахаре, в местностях Уан Мухуггиаг, Фоцциги-
арен, причем в первом случае (5 тыс. до н. э .) мумия девочки была завернута в
шкуру газели (Mori 1998: 63 – 64; 65, fig. 19; 151, 155, 172). В скальном навесе
Уан Мухуггиаг (Ливия, Тадрарт Акакус) на одной из фресок стиля «Круглых
голов» изображены два трупа в вытянутом во весь рост положении, оберну-
тые некими мягкими (?) материалами; один (белый) завязан поверх последних
красными веревками, второй (зеленый) накрыт белой сеткой с мелкими ячей-
ками. Ф. Мори предположил, что изображены трупы с признаками специаль-
ного обращения для их сохранения (Mori 1998: 153 – 155; 154, fig. 82). В кон-
тексте нашей темы этот пример акцентирует сродство мертвецов, временных
мертвецов (неофитов инициации) и тотемов – все распознаются по сетям.
60
Интересный пример «рожающей богини» совершенно чаталхёйюкско-
го стиля происходит из Джебель Итлиба в исторической Набатее, Саудовская
Аравия (Schmandt-Besserat 2014: 258, fig. 5). Правда, время ее создания не из-
вестно, скорее всего, оно очень позднее. Благодарю Дениз Шмандт-Бесcера за
предоставленную возможность познакомиться с ее статьей (личное сообще-
ние от 29.12 .2017).
61
Информация о месте и слое находки любезно сообщена участником
экспедиции по раскопкам Гёбекли Тепе Йенсом Нотроффом из Германского
Археологического института в Берлине (личное сообщение от 11.01 .2018).
62
В тексте опущены примеры, в которых животные сжимают между лап
«голый» камень того столба, навершие которого они образуют, то есть ни че-
ловеческого лица, ни головы они не держат. Например, известный U-образ-
ный камень на входе в дромос сооружения С Гёбекли имел на концах обоих
вертикальных стержней сросшихся с ними львов, развернутых друг от друга в
геральдической позиции (Шмидт 2011: 152, рис. 66; Dietrich et al. 2013 b: 30 –

241
31) (ил. 113), аналогичных нашему экземпляру 2.02 – 4 . Можно высказать до-
гадку о том, что семантически они могли бы быть приравнены к скульптурам
с головой / лицом в лапах, то есть к тотемам, глотающим людей, или готовых к
этому. Иначе говоря, жест обнимания камня / вертикали (?) воспринимался бы
как поглощение, глотание, сливание. Тогда глубинный смысл входа в соору-
жение С (дромос) как сокращенной модели инициации стал бы понятен, равно
как и самые ранние истоки сюжета «львов сторожевых». (Впрочем, можно уже
не гипотетически, а в исторической диахронии говорить о том, что по крайней
мере в хетто-хурритском искусстве, на тех же самых территориях, широкое
распространение имел прием частичной круглой скульптуры, открытый, как
видим, в Гёбекли Тепе, когда животное не полностью «выходит» из камен-
ного блока, то есть какие-то его части намеренно не получают скульптурной
обработки).
63
А. М. Хокарт установил структурную тождественность обрядов ини-
циации, введения в должность и коронации, в том числе в Древнем Египте.
Однако его признание первичности обряда введения в должность, из которого,
якобы, исторически произошла инициация как «испорченная» народная вер-
сия, не может быть принято (Hocart 1969: 156 – 159). Рассмотренные в настоя-
щей работе материалы говорят о диаметрально обратном процессе (см. также:
Арутюнов 1978: 103 – 104; Массон 1989: 30 – 31).
64
Есть, однако, интересный предмет, который, может быть, показывает,
что фигура человека с поднятыми руками и отдельный знак поднятых рук вос-
принимались египтянами на изображениях как одинаковые по значению. Это
цилиндрическая печать Каирского музея JdE 87518 из гробницы 160.Н3 близ
Хелвана (Нижний Египет) с изображением-надписью. Часть поля на откатке
печати занята серехом с соколом Хором, внутри сереха должно быть написано
Хорово имя фараона (ил. 130). Суть коллизии состоит в том, что стандарт-
ный серех, включающий несколько необходимых элементов – прямоугольную
рамку с сидящим сверху нее соколом, дворец и иероглиф имени царя внутри
рамки, – изменен таким образом, что иероглиф имени царя отсутствует, но
зато рядом с рамкой стоит фигура в рост с поднятыми руками, заходящая од-
ним пальцем внутрь сереха. По мнению А. Хименеса Серрано, эта фигура за-
меняет собой иероглиф Ка внутри сереха (поднятые руки), а имя царя читается
«Хор Ка» (Jiménez Serrano 2003: 110 – 111). Однако существуют и иные мне-
ния (Raffaele 2003: 110 – 111).
65
А. О . Большаков выделил в древнеегипетском языке несколько десятков
слов, содержащих фонетический элемент Ка в корне (Большаков 2001: 72 –
79), большинство этих слов, распределенных в пять тематических групп, он
считает однокоренными, то есть восходящими к единому смыслу: «Какими бы
разными не казались на первый взгляд слова этих пяти групп, смысловая связь
между ними налицо. Их объединяет идея множественности, умножения – рас-
тительного, животного и т. д. Понятие «Двойник» оказывается лишь частным
случаем этой множественности – выражением двойственности» (Большаков

242
2001: 76). Я же обратила внимание на другое свойство Ка-содержащих слов
из списка А. О. Большакова: все они выражают ту или иную сторону обряда
инициации. Например, египетские слова «имя», «огонь, свет», «думать», «го-
ворить» относятся к будущему состоянию неофита, прошедшего инициацию,
когда он получит новое имя, прозреет (зажжется свет) после дообрядовой сле-
поты (Пропп 2002: 55), сможет думать и говорить, «став человеком». Слова
«бык», «вульва», «беременная женщина», «прелюбодей», «совокупляться» и
пр. также описывают будущие функции человека, прошедшего инициацию,
как создателя потомства, семьи и в целом сексуальный аспект инициации.
Слова «работа», «строительство», «строительный рабочий» отсылают к но-
вой обязанности посвященных самостоятельно содержать себя и свои семьи
за счет выполнения работы, которая выражается, в частности, в строительстве
(охоте, обработке земли ...): посвящаемые становятся создателями, субъекта-
ми культуры, то есть людьми. «Колдовство», «колдун», «колдунья» обозна-
чают жрецов-шаманов, руководящих обрядом. Группу слов, обозначающих
сельское хозяйство и пищу («пахать», «зерно», «пища», «инжир» и др.), мож-
но толковать аналогично тем, что относятся к работе, то есть как обязатель-
ную новую ответственность посвященного за пропитание для себя и своей
семьи. Однако, можно указать и на другой, глубинный и «старинный» аспект
инициации, по которому сам неофит есть пища для тотема («бога»), то есть не
на будущую, приобретаемую функцию, а на фундаментальное свойство обря-
да вроде того, что обрядом руководят жрецы-шаманы / «колдуны». По сути
дела «пища» выступает метафорой смерти. Таким образом, часть слов связана
с будущими способностями и обязанностями неофитов, прошедших обряд, а
часть – с постоянными характеристиками обряда. Если так, то круг основных
понятий, составляющих обряд, оказывается выявлен посредством слов с кор-
нем, содержащим звукосочетание Ка – обряд оказывается содержательно за-
фиксирован языковыми средствами.
66
В этом случае не ясен тезис А. О. Большакова о том, что «основной
аргумент в пользу понимания знака kɜ как символа охвата оказывается сня-
тым» (Большаков 2001: 70), ведь он сам принимает ту мысль, что вход Ка в
скульптурное изображение происходил посредством схватывания последнего
(Большаков 2001: 47, примечание 1).
67
В настоящем тексте я в целом придерживаюсь датировок Чаталхёйю-
ка, опубликованных Л. Клэром и Б. Венингером (2014). Однако одновремен-
но с ними в статье, обобщающей работу новой экспедиции в Чаталхёйюке к
2014 г., Я. Ходдер опубликовал не только систему соотнесения слоев старых
раскопок Дж. Меллаарта, нумерованных от XII до 0, с вновь открытыми сло-
ями, обозначенными буквами, но и датировки этих слоев, которые отличают-
ся от принятых Л. Клэром и Б. Венингером примерно на 100 лет в сторону
омоложения. Так, слой VI он относит не к 6600, а к 6500 – 6400 гг. до н. э .,
соответственно слой V идет после 6400 г. до н. э . (Hodder 2014: 4, table 1). Эти
омоложенные датировки стали результатами новой программы датирования

243
Чаталхёйюка, основанной на Байесовском статистическом методе. К данному
моменту есть детальные результаты по нижним (preXII – IX) и верхним (V – 0)
слоям Чаталхёйюка Восточного, начало и конец поселения установлены как
7100 и 5950 / 5900 гг. до н. э . соответственно (Bayliss et al. 2015; Marciniak et
al. 2015).
68
Вопрос о возможности или невозможности доместикации местного
африканского зубра стал полем битвы археологов-африканистов. Н . Шираи
присоединился к тем из них, которые доверяют аргументам Ф. Вендорфа и
Р. Шилда, нашедших на рубеже 1970-х – 1980 -х гг. несколько костей крупных
особей зубра в Набта Плайя на юге Египта, датированных по С-14 8 тыс. до
н. э ., и данным А. Готье по анализу этих костей как останков одомашненного
быка (Wendorf and Schild 1980; 1994; Gautier 1980). Однако Ж. -Л . Ле Келек,
С. ди Лерниа и пр. их отрицают, видя на Ближнем Востоке единственное место
одомашнивания (di Lernia 2013 b; Le Quellec 2007 b; 2010 b). Со своей стороны
замечу, что керамику сахаро-суданской традиции действительно находят на
юго-западе Ливии уже в донеолитический период «позднего Акакуса» (конец
9 – конец 7 тыс. до н. э.), что же касается домашнего крупного рогатого скота,
то самые ранние даты его появления в горах Акакуса, в Ливии, относятся ко
второй половине 7 тыс. до н. э ., когда соответствующие артефакты зафикси-
ровали итальянские археологи (Biagetti and di Lernia 2013: 310, fig. 3; di Lernia
2013 a: 176, table 1; di Lernia 2017: 16; Dunne et al. 2018: 150, table 1; 155).
69
Из-за отсутствия соответствующих археологических находок в пусты-
нях Негева и Синая – по пути в Египет – автор считает, что движение не за-
держивалось на данных территориях, проследовав сразу в долину Нила (Shirai
2010: 334). Другой вариант «перескакивания» через Негев и Синай, обсуждае-
мый Н. Шираи, – прохождение части маршрута по морю вдоль побережья Си-
ная и Нижнего Египта – гипотеза О. Бар-Йосефа (Shirai 2010: 26). Последний
высказался также в пользу возможного движения по рекам Оронту и Литани с
севера на юг Леванта и далее – по морю в Египет (Bar-Yosef 2014: 301).
70
Р. Купер и С. Крёпелин пишут о периоде после 7000 г. до н. э .: «На
египетском плато Абу Мухарик технология двусторонней обработки, явно
происходящая из Леванта, вызвала изменение в наборе каменных орудий, что
прослеживается вплоть до поздних додинастических культур Нильской доли-
ны» (Kuper and Kröpelin 2006: 805, со ссылкой на К. Киндерманн).
71
Позднехалколитическая культура Гассул – Беершеба / Беершева дати-
руется 4500 – 3600 гг. до н. э . (Garfinkel 1999: 6, table 3; 310 – 312).
72
С. Хендрикс и М. Эйкерман относят к этой же группе еще один керами-
ческий сосуд из Абадии и каменную вазу из неизвестно пункта додинастиче-
ского времени (Hendrickx and Eyckerman 2012: 39, fig. 13 b и note 33).
73
Аналогично понимает эту подвеску и Г. Роллефсон (Rollefson 2008:
408).
74
Один из 16 экспонатов выставки происходит не из Иудеи, а из слоя
LPPNB участка A стратифицированного поселения Баста (близ г. Петра,

244
юго-запад Иордании) – фрагмент каменной маски размера детского лица с ды-
рками по периметру (Hermansen 1997: 335, pl. 1). Однако еще один каменный
предмет оттуда же (но из участка В), который, судя по изображению, является
миниатюрной маской с выдолбленным углублением на оборотной стороне,
не вошел в экспозицию (Hermansen 1997: 334; 338, pl. 4 A). Обнаруженная
Дж. Гарстангом в 1930-е гг. при раскопках Иерихона в слое MPPNB плоская
голова из гипса (plaster) с раскраской и раковинами, вставленными в глазни-
цы, представляет собой не маску как отдельный предмет, а фрагмент статуи
с уплощенной задней поверхностью (Noy 1986 b: 47 – 48, cat. no . 5). Тем не
менее в ряде публикаций ее продолжают называть «маской» (Kuijt and Goring-
Morris 2002: 397, fig. 10 d, подпись). По манере радиальной линейной раскра-
ски на лице данная голова действительно близка каменной маске из Нахаль
Хемар (ил. 139) и может быть одновременна ей.
75
Более глубокий хронологический слой, 10 – 9 тыс. до н. э ., PPNA и
EPPNB, в разделе «Археология» не рассматривается (см. раздел «Лингвоархе-
ология»), однако можно заметить, что еще раньше масок из Иудеи они (маски)
появились в расширенном Северном Леванте, т. е . в Юго-Восточной Анатолии
и на Среднем Евфрате. Так, 1 каменная маска больше натуральной величи-
ны, 3 каменные и 1 глиняная миниатюрные маски известны из Гёбекли Тепе
(Schmidt 1996: 3, fig. 1; Schmidt 1999: 8 – 9; Dietrich et al. 2018 a: 6 – 11, figs. 4 –
7; Dietrich et al. 2018 b: 8 – 10; figs. 2, 3 a, b, 4 a, b), 1 миниатюрная – из Невали
Чори (Hauptmann 1999: 77; Özdoğan and Başgelen 1999: 49, fig. 19) и 2 миниа-
тюрные – из Джерф эль-Ахмара (Stordeur et Abbès 2002: 583; 587, fig. 15 – 2,
3). Все они старше масок из Иудейских гор и Иудейской пустыни. Интересно,
что на одной из масок Джерф эль-Ахмара примерно первой половины 9 тыс.
до н. э . показаны открытый рот и зубы, что через 700 – 1000 лет будет систе-
матически повторяться в упоминаемых масках из Иудейских гор и Иудейской
пустыни Палестины. Однако это не дает возможности уверенно говорить, что
израильские маски непременно произошли от евфратских, тем более, что 7 из
8 евфратских масок – миниатюрные предметы, не предназначенные для ноше-
ния или положения на человеческое лицо.
76
Недавно сделаны новые калибровки старых радиокарбонных дат из
Нахаль Хемар, полученных при раскопках 1983 г. Они дали интервал около
8200 – 7300 гг. до н. э ., то есть MPPNB и начало LPPNB (Solazzo et al. 2016:
1 – 2, table 1). В противовес этим радиокарбонным датам и мнению автора
раскопок О. Бар-Йосефа (Benz 2008 – 2018: Nahal Hemar) Й. Гарфинкель даже
в новейшей публикации относит каменные маски из Нахаль Хемар к 7 тыс. до
н. э . (Garfinkel 2018: 151, 153).
77
В этом свете такой современный предмет одежды, как ажурная шаль
с бахромой, представляется далеким потомком данных персонажей – тотема,
жреца-шамана, покойника (ср. висящую бахрому любой шали, с одной сторо-
ны, и изображения висящих перьев хищных птиц из Чаталхёйюка (п. 1 .10 – 2,
ил. 45) и Джерф эль-Ахмара (п. 1 .03 – 1, ил. 9), с другой), а шаль с бахромой,

245
растянутая двумя женщинами с распущенными волосами на халафском рас-
писном сосуде из Телль Арпачии, становится тотемом, фланкированным дву-
мя жрицами (Hijara 1980: 148, fig. 10).
78
Хотя усовершенствования С. А . Старостиным глоттохронологического
метода М. Сводеша учитывают поправки, описывающие непостоянство скоро-
сти изменения языков (Starostin 2000; Васильев, Милитарёв 2008), в последнее
время всё чаще для вычисления датировок разделения языков используется
статистический метод, применяемый также для оценки скорости биологи-
ческой эволюции и основанный на Байесовском подходе. В нем аналогич-
но генной мутации принимается идея импульсивного, взрывного изменения
данной скорости. Эти два метода противопоставляются друг другу как «линг-
вистические часы» и «филогенетические часы». Интересно, что вычисления
по филогенетическому методу в одном случае принесли удревнение распада
праиндоевропейского языка относительно глоттохронологического метода с 5
до 7 тыс. до н. э . (ок. 6700 г. до н. э .) (Gray and Atkinson 2003; Atkinson et al.
2005), а в другом случае – омоложение распада прасемитского языка с 5 до 4
тыс. до н. э . (ок. 3750 г. до н. э .) (cр.: Kitchen et al. 2009: 2706, fig. 2 и Militarev
2015: 135, fig. 1).
79
Разного рода классификаций насчитывается достаточно много. Так,
А. Заборски сcылается на статью К. Пойста 2012 г., в которой тот привел 28
генеалогических деревьев афразийских языков, включая и своё, но все они
дискуссионны, поскольку «как минимум две трети чадских языков остаются
неописанными», то есть фактически неизвестными (Zaborski 2013: 378).
80
Однако Г. Роллефсон без сомнений называет ее собакой (Rollefson
2008: 388).
81
См. этот мотив, например, в Басте (Hermansen 1997: 337, pl. 3 A; 340,
fig.1 –
1
), Дувейле (Betts 1987: 222, pl. 10), Хаджиларе VI (Mellaart 1970: 109,
pl. LXI – 1; 265, fig. 57 – 1), халафской керамике (Müller-Karpe 1968: Taf. 64 –
17
;
Mellaart 1975: 156, fig. 93), мелкой скульптуре предшумерского и шумерского
времени (Müller-Karpe 1968: Taf. 80 –
7, 10
;81–
13–18,21,38
;91–
2–21,26 –27
). Часть
археологов высказала сомнения в датировке газели из пещеры Умм эз-Зувей-
тина периодом натуфа в пользу PPNB (Peters and Schmidt 2004: 209; Hermansen
1997: 334) – в таком случае баран из Гёбекли оставался бы древнейшим пред-
ставителем данного иконографического типа. Однако другая часть не прини-
мает эти аргументы (Noy 1986 a: 39; Rollefson 2008: 388). Справедливости ради
надо сказать, что баран из Гёбекли не лежит на земле, как газель, а лишь слегка
подогнул ноги в этом направлении, поэтому данную параллель следует при-
знать ненадежной.
82
Голова из Нахаль Эйн Гева II относится к позднему натуфу (Grosman
et al. 2017).
83
В этой связи интересна этнографическая аналогия, связанная с обычая-
ми индейцев Северной и Южной Америки. У индейцев омаха, понка, виннеба-
го лагерь разделялся условной линией, идущей с юго-востока на северо-запад,

246
две фратрии каждого племени жили по обеим сторонам линии. Деревня вос-
точных бороро Рио Вермело делилась на две половины линией, проведенной
с юго-запада на северо-восток, на половинах стояли дома отдельных фратрий.
А. М. Золотарёв рассматривал такое деление в качестве одного из показателей
дуальной организации (Золотарёв 1964: 141, 172 и примечание 10).
84
Поселение Телль Карамель на севере Сирии могло бы дать ключевую
информацию о распространении элементов культуры раннего натуфа в Север-
ный Левант (карты 2 – 3), так как здесь получены даты начала – середины
11 тыс. до н. э. (горизонт H 1: начало 11 – начало 10 тыс. до н. э.), то есть как
раз того «темного» промежутка, который не зафиксирован на других долго-
временных поселениях Сирии за исключением Телль Абу Хурейры 1 (Moore et
al. 2000: 129, fig. 5.28; 527 – 528, table A.1), в то время как даты конца 11 тыс.
имеются для нижних слоев Кёртик Тепе, Кермез Дере, Мюрейбета (Benz
2008 – 2018: Summary, fig. 1). Кроме того археологи обнаружили в Карамеле
нижний горизонт (H 0), датируемый, начиная от времен раннего эпипалеоли-
та, периодом примерно 17 – 12 тыс. до н. э. На рубеже 12 – 11 тыс. до н. э.,
между горизонтами H 0 и H 1, отмечается «фундаментальная разница» в тех-
нологии производства каменных орудий. От горизонта H 1, 10900 – 9700 гг.
до н. э ., и выше соблюдается полная преемственность в развитии культуры
(Mazurowski et al. 2009). Однако артефакты из Карамеля (сосуды, выпрями-
тели древков) находились в засыпке домов или в материале их стен, полов
во вторичном использовании, что препятствует их точному датированию и
соотнесению собственно с горизонтом H 1 (Mazurowski 2005: 509; 2007: 498;
2010: 582 – 583). С другой стороны, выражены сомнения в достоверности всей
серии радиоуглеродных дат из Карамеля, полученных польской лабораторией
в Гливице – они считаются регулярно удревненными (Benz 2008 – 2018: Tell
Qaramel; Summary, the Natufian). Из Кёртик Тепе получена одна дата первой
половины 11 тыс. до н. э . для образца MAMS 23135 (Benz et al. 2015: 23 – 25,
table 4, fig. 13); нижний слой 6 Бонджуклу Тарла отнесен к периоду «эпипа-
леолита» при наличии одной даты второй половины 11 тыс. до н. э . для более
позднего слоя 5 (Kodaş 2019: 5, table 1).
85
7750 г. до н. э . – усредненное значение из трёх дат, полученных для хро-
нологической фазы 3 (Benz 2008 – 2018: Nevali Çori), когда наступил перерыв
в заселении Невали Чори.
86
В статье Ф. Бореля даты указаны в калиброванных годах «тому назад»,
от настоящего момента (cal BP). Здесь и далее в соответствии с принятым ра-
нее правилом подобные даты переводятся в гг. до н. э . (cal BC) посредством
вычитания 2000 лет, например, 11700 cal BP = 9700 г. до н. э ., 8700 cal BP =
6700г.дон.э.ит.п.
87
Все ссылки к уже упомянутым ранее понятиям вроде «мушаби», «се-
верная ветвь АА» и т. п . см. в комментариях к «Афразийскому генеалогиче-
скому древу» А. Ю . Милитарёва.

247
88
Среди прочих аналогий см. нижеследующие. На западной стене по-
мещения E.VI.14 Чаталхёйюка Дж. Меллаарт зафиксировал крупный рельеф
двойной «богини» или «богинь-близнецов», от которого осталась лишь ниж-
няя часть. Его графическая реконструкция Дж. Меллаартом, выполненная в
духе крайнего конструктивизма, показывает две руки, две ноги, две головы,
присоединенные к общему телу, разделенному на две половины (Mellaart
1963: 77, fig. 18; pl. VII a; Mellaart 1967: 120, fig. 32; 74, pl. III). В сохранив-
шейся нижней части были отмечены отпечатки деревянных столбов и трост-
ника, служившие каркасом для обмазки глиняно-штукатурной смесью. Дж.
Меллаарт даже сообщает высоту рельефа (2, 5 м), которая могла быть изме-
рена только в случае наличия отчетливых следов под обсыпавшейся фигурой
(Mellaart 1963: 75). Однако участник новых раскопок Чаталхёйюка Б. Дюринг
отнес этот рельеф к числу «неверифицированных», выразив сомнение в гра-
фической реконструкции Дж. Меллаарта (см. примечание 17). Ради полноты
картины сошлюсь еще на одну предположительно трехголовую (?) скульптуру
небольшого размера из поселения Мезраа-Телейлат на р. Евфрат (г. Биред-
жик, провинция Шанлыурфа, Турция), известную по настолько приблизитель-
ным прорисовкам, что сам предмет изображения может резко отличаться от
заявленного (Özdoğan 2003: 523, fig. 5 – 02/151; Özdoğan et al. 2011 b: 70, fig.
29 – 02/151; Hansen 2014: 271, fig. 9 – 3). Хронологически, как и географи-
чески, фигурка находится на полпути между Айн Газалем и Чаталхёйюком,
относясь к транзитному периоду между PPNB и PN, около первой трети 7 тыс.
до н. э . (Özdoğan et al. 2011 b: 93, note 4). По сообщению К. Гриссом, в 1971 г.
появилась статья с упоминанием еще одного аналога – двухголового керами-
ческого сосуда их Хаджилара (Grissom 2000 b: 87), однако мне она оказалась
недоступна. В публикации раскопок Хаджилара (Mellaart 1970) такой сосуд не
воспроизведен. Другие двухголовые аналоги значительно позднее по времени
создания, от 6 до 3 тыс. до н. э . Они делятся на европейскую группу неолита –
халколита из Юго-Восточной Европы, близкую чаталхёйюкской мраморной
фигурке (Orphanidis 2015: 57, fig. 16) и ближневосточную группу предгосудар-
ственного или государственного времени (Schmandt-Besserat 2013: 326 – 327;
336, pl. 7 .3.2 А).
89
В 2016 г. при новых раскопках Чаталхёйюка на участке TPC, в доме150,
соответствующем по времени примерно III слою Дж. Меллаарта, то есть по-
следним векам 7 тыс. до н. э ., обнаружены in situ две великолепно сохранив-
шиеся каменные стоящие женские фигуры данного типа, спрятанные внутри
платформы (Meskell et al. 2016: 137 – 143; 138, figs. 1 – 2; 140, figs. 5 – 7)
(ил. 158). Из поселения Телль Секер эль-Ахеймар (бассейн р. Хабур, Север-
ная Сирия) происходит сидящая женская фигура из необожженной глины с
абсолютно гладкой головой, относящаяся к концу PPNB, то есть примерно к
началу 7 тыс. до н. э . Голова явно предназначена для накладных натуральных
волос, судя по сохранившимся на ней углублениям для крепления (Nishiaki
2007: 117 – 125; 118 – 119, figs. 1 – 2). По стилю моделировки фигура опреде-

248
ленно напоминает реалистические глиняные скульптуры Хаджилара слоя VI и
Чаталхёйюка слоев VI – II.
90
Благодарю участницу раскопок в Чаталхёйюке (Çatalhöyük Research
Project) Камиллу Павловску за любезно предоставленную возможность по-
знакомиться с ее статьей, совместной с М. Бараньским (личное сообщение от
31.01 .2020).
91
Та же «богиня на леопардовом троне» из здания А.II .1 Чаталхёйюка с
заброшенными на плечи хвостами (ил. 172) может быть сближена со всеми
глиняными ярмукскими женскими скульптурами еще по одному иконографи-
ческому признаку – резко вытянутому в горизонтальной плоскости, диспро-
порционально увеличенному и как бы сплющенному рельефу ягодиц. Данный
прием также представлен фигурами из новых раскопок команды Я. Ходдера
в Чаталхёйюке (Nakamura and Meskell 2008: 195, fig. 144). Он отличен от при-
емов изображения преувеличенных ягодиц, характерных для многих других
регионов Ближнего Востока.
92
По информации М. Боногофски и К. Краучер, в поселении халафской
археологической культуры 6 тыс. до н. э . Арпачия (близ г. Мосул, Северный
Ирак) найдены фрагменты черепа (черепов?) с сохранившейся обмазкой типа
глины, которые не опубликованы по состоянию на 2018 г. (Croucher 2018: 107;
Bonogofsky 2018: 32).
93
Следует с осторожностью относиться к терминам, определяющим те
или иные популяции в работе И. Лазаридиса и др. 2016 г. Что такое, например,
их «неолитический анатолиец», если мы знаем, что, во-первых, докерамиче-
ский и керамический неолит в Анатолии охватывали период конца 11 – начала
6 тыс. до н., более четырех тысяч лет, а, во-вторых, образцы использованного в
работе ДНК этого условного анатолийца были получены только из Северо-За-
падной Турции самого конца этого периода, керамического неолита, а именно:
из Барджин Хёйюка второй половины 7 тыс. до н. э . (Lazaridis et al. 2016 a: 420,
fig. 1 a)? «Равен» ли этот анатолиец анатолийцу, например, из Кёртик Тепе
(Юго-Восточная Турция) 10 тыс. до н.э .? Так как пока пДНК из Кёртик Тепе и
других древнейших пунктов не получена, следовательно, авторы собственным
решением их отождествляют, обобщенно называя «неолитическими анатолий-
цами». В такой ситуации, наверное, рано делать обобщения.
94
Важно держать в голове следующее допущение, встречающееся в ра-
ботах по археогенетике. С одной стороны, утверждается, что ок. 11300 г. до н.
э. происходил обмен генами кавказско-иранского населения и эгейского на-
селения. С другой стороны, из текста основной статьи или «Дополнительных
материалов» к ней мы узнаем, что образцы пДНК, на базе которых сделан пер-
вый вывод, получены из раскопок грузинских Сацурблия 11430 – 11180 гг. до
н. э. и Котиас Клде 7946 – 7600 гг. до н. э., иранских Хоту 9100 – 8600 гг. до
н. э ., Тепе Абдул Хосейн, Везме, Гандж и-Даре 8205 – 7082 гг. до н. э ., пред-
ставляющих кавказско-иранское население, и из Барджина в Северо-Западной
Турции 6500 – 6030 гг. до н. э ., Ревении в Северо-Восточной Греции 6438 –

249
6264 гг. до н. э ., представляющих эгейское население (Kilinҫ et al. 2017 b: table
S1). Таким образом, только дата пещеры Сацурблия соответствует заявлен-
ному событию, остальные же пункты не существовали в 11300 г. до н. э . или
не существовали жившие там люди, образцы которых составили базу ДНК.
Это – казус с археологической точки зрения, но не с генетической, поскольку
геномы Барджина и Ревении второй половины 7 тыс. до н. э . представляют в
данном случае эгейскую популяцию и более раннего времени – того времени,
когда самих Барджина и Ревении еще не было. Аналогично и для кавказско-
иранской наследственности. Используются специальные программы по моде-
лированию, серийным коалесцентным симуляциям, допускающие подобную
экстраполяцию.
95
С иным мнением о прародине сино-кавказских языков в Восточной
Азии выступает А. А. Романчук (Романчук 2009; Romanchuk 2016).
96
Аналогично и у Ф. Брушаки и др. (Broushaki et al. 2016: 501).
97
Перечисленные даты указаны в тексте статьи как 12,3; 8,67; 7,85 тыс.
лет назад (D’Atanasio et al. 2018: 8). Здесь и далее в соответствии с принятым
ранее правилом подобные даты переводятся в гг. до н. э ., например, 12,3 тыс.
летназад=10300г.дон.э., 8,67тыс.летназад=6670г.дон.э.ит.п.
98
Вероятно, по ломаной траектории, проходившей от северо-востока Аф-
рики через плато Тассили и Акакус к району оз. Чад, что вытекает из гипотезы
о переносе композиции живописных «бычьих» игр из Центральной Анатолии
в Центральную Сахару людьми праберберо-чадского или прачадского язы-
ков. «Современное население хауса сохраняет до сих пор предания о том, что
предки их жили где-то к северу, в районе Аира», – писал Д. А. Ольдерогге о
чадоязычных хауса (Ольдерогге 1956: 14). В свою очередь плоскогорье Аир
расположено строго к югу от Тассили – Акакуса (карта 5).
99
Вот несколько признаков влияния Юго-Восточной Анатолии на Цен-
тральную: отжимная техника производства каменных орудий и оружия зафик-
сирована в центрально-анатолийских Калетепе-Кёмюрчу, Мусуларе, Ашикли
Хёйюке, Чаталхёйюке; каменные профилированные браслеты с V-образной
выемкой, чьи прототипы происходят из Чайёню Тепеси и Джефер Хёйюка в
Юго-Восточной Анатолии – в Ашикли Хёйюке; малахитовые бусы опреде-
ленной формы типа Чайёню Тепеси – в Ашикли Хёйюке (Horejs et al. 2015:
302 – 303; 306 – 307, с дальнейшими ссылками). Геральдическая композиции
из двух кошачьих с поднятыми хвостами впервые появилась на сосуде из Кёр-
тик Тепе (ил. 23), но широко известной стала благодаря рельефам геральди-
ческих леопардов на стенах Чаталхёйюка (Özkaya and Coşkun 2011: 121, figs.
22, 23 CCJ; Özkaya et al. 2013: 59, fig. 2; Mellaart 1964: 44, fig. 5; pl. II; Mellaart
1966: pls. XXXVII – XL, XLV; Mellaart 1967: 44 – 45, pls. 18 – 21; 75, pl. VI;
119, fig. 31). Ждут специального изучения многочисленные аналогии между
орнаментами и формами каменной посуды Кёртик Тепе и керамической по-
суды Хаджилара, Мерсина, Джан Хасана. Манера изображать округлую ло-
патку или верхний конец руки / лапы в виде несимметричного рельефного

250
овала фиксируется на спинах у так называемого «Предстоящего» / Beterfigur
с участка L9-17 (Schmidt 2010 a: 246; 262, res. 10; Schmidt 2010 b: 249, fig. 20),
у верхнего персонажа на «тотемном столбе» с участка L9-46 слоя II (Köksal-
Schmidt and Schmidt 2010), у обоих «реберных» львов из сооружений А и С
слоя III (Schmidt 1998: 2, fig 2; Schmidt 2008: 30, fig. 4; Шмидт 2011: 111 – 113,
рис. 42) (ил. 2, 191) и еще у нескольких зоо- и антропоморфных изображений
в Гёбекли Тепе, но также и у «реберной» женщины из Чаталхёйюка (Meskell
and Nakamura 2005: 168 – 169, fig. 83; Meskell 2008: 382 – 383, pl. 7; Hodder and
Meskell 2011: 248, fig. 10) (ил. 189 – 190), что говорит о сложившемся приеме,
перенесенном из Гёбекли в Чаталхёйюк. Дополнение о параллелях Гёбекли –
Чаталхёйюк см. в «Заключении».
100
Это значение принимается автором раскопок со ссылкой на экспери-
мент Т. Хейердала по установке каменных столбов на острове Пасхи (Шмидт
2011: 105). Однако Э. Б. Баннинг рассчитал, кажется, гораздо меньшие тру-
дозатраты: так, столб высотой в 5 м могли бы доставить 28 человек (Banning
2011: 623, table 1). Й. Нотрофф с соавторами придерживаются цифры в 20
человек, необходимых для резьбы, и 75 человек – для доставки 4-метрового
каменного столба (Notroff et al. 2015: 44). Без ясности в вопросе о том, рабо-
тали ли группы параллельно или последовательно, в течение какого общего
периода, с какими суммарными объемами камня, эти цифры невозможно срав-
нивать.
101
В. А. Шнирельман рассматривал не оседлых охотников-собирателей,
а оседлых земледельцев и скотоводов в их взаимодействии с соседними бро-
дячими общинами.
102
Х. М. Думанов и А. И . Першиц показали, что власть мужчин и «маску-
линное общество» вполне могут сочетаться с материнским родом, матрили-
нейным наследованием и матрилокальным поселением, что как основные
субъекты хозяйствования мужчины управляли родами и общинами, а матри-
архат – скорее легендарное, чем реальное явление (Думанов, Першиц 2000).
103
До сих пор комплекс Гёбекли преимущественно интерпретировался
как специализированный обрядовый центр Северного Леванта 10 – 9 тыс.
до н. э ., состоящий из круглых (ранние) и прямоугольных (поздние) обще-
ственных сооружений. При этом поразительна количественная концентрация
круглых сооружений в древнейшем слое III – по результатам геомагнитного
картографирования и уже раскопанных построек их всего не менее 19 (Шмидт
2011: 220, 246) на площади ок. 8 – 9 га. На самом деле сооружений было еще
больше, поскольку геомагнитные исследования не способны определить их
на более существенных глубинах (Schmidt 2010 b: 249 – 250). Вопрос о жилых
постройках решался отрицательно, так как их предполагаемые следы были
слишком эфемерны и плохо исследованы (но contra: Banning 2011). Однако в
настоящее время ситуация изменилась: большинство прямоугольных зданий
слоя II признаны жилыми домами, не исключается даже круглогодичное про-
живание в них маленькой группы людей, поддерживающей культовое место

251
между сезонами, когда сюда стекались сотни рабочих и участников обрядов.
Аналогичный жилой сектор в слое III пока не обнаружен (Dietrich et al. 2019:
26).
104
В 2003 г. К. Шмидт предполагал, что периферийных столбов в каждом
круглом сооружении теоретически должно быть 12 (Schmidt 2003: 5).
105
Еще в 1947 г. советский невропатолог академик С. Н. Давиденков на
материале нервных патологий, верхнепалеолитических изображений и этно-
графических данных диагностировал неврозы, навязчивые состояния как уни-
версальное явление верхнего палеолита и в строгом соответствии с исследова-
ниями И. П. Павлова подробно описал эти явления и способы их компенсации
в верхнепалеолитическом обществе. Он пришел к выводу, что в конце верхне-
го палеолита ввиду недостаточности компенсаторных практик человеческие
сообщества подключают новые факторы влияния на психику – тренировки,
воспитание воли, навыков, смелости, выдержки, то есть выправляют дисба-
ланс нервной системы обязательным обучением всех членов сообществ (Да-
виденков 1975: 78).
106
Кроме перечисленных народов мотив создания «гадов» одним из
братьев зафиксирован также у индейцев ирокезов (Золотарёв 1964: 161). На-
ряду с мотивом выползания из земли, встречается мотив извлечения обоими
братьями змей и пауков-прядильщиков из собственного сердца для поддержки
вертикальной оси мира, например, у племени индейцев кахуилла в Калифор-
нии (Золотарёв 1964: 157).
107
Изображения «гадов» Гёбекли Тепе могут иметь и значительно более
древний генезис, указывающий на времена африканской прародины совре-
менных людей. При анализе старейших фольклорно-мифологических моти-
вов Африки – мотивов, объясняющих присущий человеку и отсутствующий
у ряда животных признак смертности, Ю. Е. Берёзкин приводит восходящие
к африканским стереотипическим версиям тексты, записанные у этнических
групп тараджа, барасана, намбиквара, дусун, юпа, хишкарьяна, урубу-каапор
из Индонезии, Малайзии, Южной Америки (Берёзкин 2007: 76, 78; Берёзкин
2013 в: 35, 39 – 40). В них «бессмертными» в силу разных причин (смены
кожи, случая) оказываются помимо змей следующие животные: ящерицы,
насекомые (в числе последних пауки, сверчки), раки. Зерно содержания этих
мифов, скорее всего, сводится не только к смертности – бессмертности как
таковым, но и к сравнительному сопоставлению поведения людей и этих жи-
вотных, к тому, как некоторые животные преодолели обстоятельства смерти
наилучшим образом: они бы умирали как люди, но в силу каких-то обстоя-
тельств вовремя поменяли кожу, не заснули, услышали то, что не услышали
люди, и пр. Таким образом, эта группа животных выступает маркером удачи,
смекалки, избранности – хорошим примером для неофитов инициаций, задача
которых также перейти через смерть. В этом смысле вырезанных и изваян-
ных на столбах Гёбекли Тепе опасных и ядовитых животных следовало бы
интерпретировать не как отражение стрессов, неврозов, страхов, терзающих

население 10 – 9 тыс. до н. э . (Benz and Bauer 2013 a), а как отражение персо-
нажей текстов, повторяемых поколениями людей примерно с 40 – 30 тыс. до
н. э . Однако данные персонажи, если они действительно сохранялись десятки
тысяч лет, неизбежно вводились в более поздние повествования с разного рода
новыми, актуальными мотивировками и сюжетами, соответствующими новой
реальности, например, как «гады» в цикле о братьях-близнецах. Обращает на
себя внимание то, что одно из древнейших на Ближнем Востоке плоских изо-
бражений из ранненатуфийского Вади Хамме 27 в Южном Леванте 12 тыс.
до н. э . (ил. 153) распознается с наибольшей вероятностью как рептилия или
насекомое. (Мотивы второй волны выхода современных людей из Африки
могли проникать «в Азию не по побережью Индийского океана, а через Синай
и Переднюю Азию» (Берёзкин 2013 в: 67)).
108
В 2009 г. в сооружении D слоя III Гёбекли Тепе найден фрагмент
правой плечевой кости зубра с застрявшим в нем кремневым наконечником
стрелы или копья. Только в сооружении D сохранились кости 184 зубров, что
является третьим количественным показателем после костей газелей и диких
ослов (Pöllath et al. 2018: 35, table 1; 36, fig. 5).
109
А. Е . Махов, И. А . Морозов и М. Л . Бутовская собрали большой мате-
риал по иконографии жеста обнаженного языка в поведении животных, чело-
века и в изображениях (Махов 2003; Морозов, Бутовская 2008). Однако древ-
нейшие рассматриваемые ими примеры изображений датируются в лучшем
случае временем государственного периода.
110
Это так называемая «малая» богиня, названная так по отношению к
другой, «большой» богине (Evans 1921: 500 – 501, figs. 359, 377 и frontispiece)
(ил. 195). Для нас интересно, что опущенные вниз руки «большой» богини
оплетены змеями, что соответствует аналогичному мотиву вокруг ног упомя-
нутого египетского Аха. Таким образом, оба формальных решения змеиного
сюжета критских богинь (змеи располагаются диагонально в воздухе, змеи
закручены спиралями вокруг рук) имеют прототипы в образе Аха, возможно,
благодаря контактам минойского Крита и Древнего Египта.

253
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Абрамян 1978
Э. Г . Абрамян. Инновация и стереотипизация как механизмы развития
этнической культуры. В сб.: Э. С . Маркарян (отв. ред.). Методологические
проблемы исследования этнических культур. Материалы симпозиума. Ереван:
Издательство АН Армянской ССР, 1978. С. 91 – 96 .
Азизян 2014
А. А . Азизян. «Бес» Онежского озера и древнейший прототип Бабы-яги
с Ближнего Востока. В сб.: А. А. Бондаренко, В. Л . Мельников (отв. ред.).
Рериховское наследие. Труды конференции. Т. ХII. СПб.: Издание СПбГБУК
«Музей-институт семьи Рерихов», 2014. С. 62 – 98 .
Антонова 1984
Е. В. Антонова. Очерки культуры древних земледельцев Передней и
Средней Азии. Опыт реконструкции мировосприятия. М.: Наука, 1984. – 2 6 2 с.
Антонова, Литвинский 1998
Е. В. Антонова, Б. А . Литвинский. К вопросу об истоках древней культу-
ры Переднего Востока. (Раскопки Невали Чори) // Вестник древней истории.
1998.No1.С.36 –48.
Арутюнов 1978
С. А. Арутюнов. Механизмы усвоения нововведений в этнической куль-
туре. В сб.: Э. С . Маркарян (отв. ред.). Методологические проблемы исследо-
вания этнических культур. Материалы симпозиума. Ереван: Издательство АН
Армянской ССР, 1978. С . 103 – 109 .
Арутюнов 1982
С. А. Арутюнов. Этнические общности доклассовой эпохи. В сб.:
Ю. В . Бромлей (отв. ред.). Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе.
М.: Издательство «Наука», 1982. С. 55 – 82 .
Арутюнов 1985
С. А . Арутюнов. Инновации в культуре этноса и их социально-экономи-
ческая обусловленность. В сб.: А. И . Першиц, Н. Б. Тер-Акопян (отв. ред.). Эт-
нографические исследования развития культуры. М .: Наука, 1985. С. 31 – 49 .
Бадер 1989
Н. О. Бадер. Древнейшие земледельцы Северной Месопотамии. М.: Изда-
тельство «Наука», 1989. – 3 68 с.

254
Балановский 2015
О. П. Балановский. Генофонд Европы. М: Товарищество научных изда-
ний КМК, 2015. – 354 с.
Балушок 1993
В. Г . Балушок. Инициации древних славян (попытка реконструкции) //
Этнографическое обозрение. 1993 . No 4. С . 57 – 66 .
Берёзкин 2007
Ю. Е. Берёзкин. Происхождение смерти – древнейший миф // Этнографи-
ческое обозрение. 2007. No 1. С. 70 – 89.
Берёзкин 2013 а
Ю. Е. Берёзкин. Между общиной и государством. Среднемасштабные об-
щества в Нуклеарной Америке и Передней Азии в исторической динамике.
СПб.: Наука, 2013. – 256 с.
Берёзкин 2013 б
Ю. Е. Берёзкин. Центральные Анды, Ближний Восток и тайное знание.
В сб.: М. Ф. Альбедиль, Д. Г. Савинов (отв. ред.). Цикличность: динамика
культуры и сохранение традиции. Сборник научных трудов семинара «Теория
и методология архаики». СПб.: МАЭ РАН, 2013. С . 91 – 120 . – (Теория и мето-
дология архаики. Вып. VI).
Берёзкин 2013 в
Ю. Е. Берёзкин. Африка, миграции, мифология. Ареалы распростране-
ния фольклорных мотивов в исторической перспективе. СПб.: Наука, 2013. –
320 с.
Берлев 1978
О. Д . Берлев. Общественные отношения в Египте эпохи Среднего цар-
ства. Социальный слой «царских ḫmww». М .: Издательство «Наука», Главная
редакция восточной литературы, 1978. – 3 6 7 с.
Большаков 1987
А. О. Большаков. Представление о Двойнике в Египте Старого царства //
Вестник древней истории. 1987 . No 2 . С. 3 – 36 .
Большаков 1997
А. О . Большаков. Представление о двойнике в Египте Старого царства.
В сб.: Древние цивилизации. От Египта до Китая. М .: Научно-издательский
центр «Ладомир», 1997. С. 228 – 261 .

255
Большаков 2000
А. О . Большаков. Древнеегипетская скульптура и «Хорово имя» // Вест-
ник древней истории. 2000. No 2. С. 73 – 87.
Большаков 2001
А. О . Большаков. Человек и его Двойник. Изобразительность и мировоз-
зрение в Египте Старого царства. СПб.: Алетейя, 2001. – 2 8 8 с.
Васильев, Милитарёв 2008
М. Е. Васильев, А. Ю . Милитарёв. Глоттохронология в сравнительно-
историческом языкознании. Модели дивергенции языков. В сб.: Г. С . Старо-
стин (ред.). Аспекты компаративистики / Aspects of comparative linguistics.
Вып. 3 . М .: Российский государственный гуманитарный университет, 2008.
С. 509 – 536. – (Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и
античности. Вып. XIX).
Вите 2013
О. Т. Вите. Палеопсихология Поршнева и современная наука. В кн.:
Б. Ф . Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии).
М.: Академический проект; Трикста, 2013. С . 5 – 18 .
Геннеп ван 1999
А. ван Геннеп. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М.:
Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. – 1 9 8 с. – (Этногра-
фическая библиотека).
Горелик и др. 2014
А. Ф . Горелик, А. В. Цыбрий, В. В. Цыбрий. О чем поведали череп тура,
топор и женские статуэтки? (К проблеме начальной неолитизации Нижнего
Подонья) // Stratum plus. Археология и культурная антропология. 2014 . No 2 .
С. 247 – 282.
Давиденков 1975
С. Н. Давиденков. Психофизиологические корни магии // Природа. 1975 .
No 8. С. 68 – 78 . (Перепечатка отрывка из книги: С. Н . Давиденков. Эволюци-
онно-генетические проблемы в невропатологии. Л .: Типография им. Володар-
ского, 1947. – 382 с.)
Думанов, Першиц 2000
Х. М. Думанов, А. И . Першиц. Матриархат: новый взгляд на старую про-
блему // Вестник Российской Академии Наук. 2000 . Т. 70, No 7. С . 621 – 627 .

256
Дьяконов 1996
И. М. Дьяконов. Шумеры и афразийцы глазами историка // Вестник древ-
ней истории. 1996. No 4. С. 81 – 88.
Золотарёв 1964
А. М. Золотарёв. Родовой строй и первобытная мифология. М.: Издатель-
ство «Наука», 1964. – 328 с.
Ковалевский 2019
М. М. Ковалевский. Очерк происхождения и развития семьи и соб-
ственности / Перевод с франц. С. П . Моравского. М.: Издательство «Юрайт»,
2019.
–
171 с. – (Серия: Антология мысли).
Колобова и др. 2015
К. А . Колобова, С. В. Шнайдер, А. И . Кривошапкин. Эпипалеолит Ближ-
него Востока: обзор исследовательских концепций // Известия Алтайско-
го государственного университета, 1. 2015 . No 3/2 (87). С. 106 – 109 . URL:
http://izvestiya.asu.ru/article/view/%282015%293.2 -16/2301 . Дата обращения
(01.03.2020).
Колпинский 1956
Ю. Д . Колпинский. Искусство Древней Греции. В кн.: А. А . Чегодаев
(ред.). Всеобщая история искусств. В 6 т. Т. I. М.: Государственное издатель-
ство «Искусство», 1956. С. 147 – 250.
Корниенко 2006
Т. В . Корниенко. Первые храмы Месопотамии. Формирование традиции
культового строительства на территории Месопотамии в дописьменную эпо-
ху. СПб.: Алетейя, 2006. – 31 2 с. – (Серия «Руководства по востоковедению»).
Корниенко 2014
Т. В . Корниенко. Женские символы и образы Северной Месопотамии
эпохи докерамического неолита (XI – VIII тыс. до н. э .). В сб.: А. Г . Ситдиков,
Н. А. Макаров, А. П . Деревянко (отв. ред.). Труды IV (XX) Всероссийского
археологического съезда в Казани. Т . IV. Казань: Отечество, 2014. С . 53 – 56 .
Корниенко 2015 а
Т. В. Корниенко. Концепция «революции символов» Жака Ковэна двад-
цать лет спустя // Вестник Воронежского государственного университета. Се-
рия: история, политология, социология. 2015 . No 1 . С. 82 – 86 .

257
Корниенко 2015 б
Т. В. Корниенко. Гендерные проявления в символике и изображениях
человека на территории Северной Месопотамии в эпоху раннего неолита //
Проблемы истории, филологии, культуры. 2015 . No 4 . С. 92 – 108.
Корниенко 2015 в
Т. В . Корниенко. К вопросу о человеческих жертвоприношениях на тер-
ритории Северной Месопотамии в эпоху докерамического неолита // Археоло-
гия, этнография и антропология Евразии. 2015 . Т. 43 . No 3 . С. 42 – 49 .
Корниенко 2015 г
Т. В. Корниенко. О возможностях применения психосоциального подхо-
да в изучении доисторических сообществ (на примере исследований символи-
ческих систем Северной Месопотамии эпохи раннего неолита) // Археологи-
ческие вести. 2015 . Вып. 21. С . 292 – 303 .
Корниенко 2017
Т. В. Корниенко. Развитие взглядов на изучение символических объек-
тов, идеологии и общественного сознания переднеазиатских сообществ пе-
реходного к неолиту времени // Вестник Удмуртского университета. Серия:
история и филология. 2017. Т. 27 . Вып. 4 . С. 510 – 515 .
Корниенко 2018
Т. В. Корниенко. Пищевые ресурсы в экономике и ритуальных практиках
северомесопотамских сообществ переходной к неолиту эпохи // Самарский
научный вестник. 2018. Т. 7. No 4 (25). С. 167 – 177.
Куценков 2008
П. А . Куценков. Эволюционная патопсихология. (Перелистывая книгу
Б. Ф. Поршнева «О начале человеческой истории») // Историческая психоло-
гия и социология истории. 2008 . No 2 . С. 180 – 197.
Куценков, Чегодаев 2014
П. Куценков, М. Чегодаев. Додинастический Египет: образное мышление
и искусство эпохи перехода // Искусствознание. 2014 . No 1 – 2. С . 10 – 49 .
Лосева, Сидорова 1988
Н. М. Лосева, Н. А . Сидорова. Искусство Этрурии и Древней Италии.
Очерки. М.: Искусство, 1988. – 3 0 3 с. – (Серия «Из истории мирового искус-
ства»).

258
Маркарян 1978 а
Э. С. Маркарян. Об исходных методологических предпосылках исследо-
вания этнических культур. В сб.: Э. С . Маркарян (отв. ред.). Методологиче-
ские проблемы исследования этнических культур. Материалы симпозиума.
Ереван: Издательство АН Армянской ССР, 1978. С. 6 – 16 .
Маркарян 1978 б
Э. С. Маркарян. Культурная традиция и задача дифференциации ее об-
щих и локальных проявлений. В сб.: Э. С . Маркарян (отв. ред.). Методологи-
ческие проблемы исследования этнических культур. Материалы симпозиума.
Ереван: Издательство АН Армянской ССР, 1978. С. 84 – 90 .
Маркарян 1981
Э. С . Маркарян. Узловые проблемы теории культурной традиции // Со-
ветская этнография. 1981 . No 2. С. 78 – 96 .
Массон 1989
В. М. Массон. Первые цивилизации. Л.: Наука, Ленинградское отделе-
ние, 1989. – 280 с.
Махов 2003
А. Е. Махов. Обнаженный язык дьявола как иконографический мотив
// Одиссей. Человек в истории. Язык Библии в нарративе. 2003 . Вып. 15 .
С. 332
–
367.
Меллаарт 1982
Дж. Меллаарт. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока / Пер. с англ.
и комментарии Е. В. Антоновой. М.: Наука, Главная редакция восточной лите-
ратуры, 1982. – 1 4 9 с. – (По следам исчезнувших культур Востока).
Милитарёв 1984 а
А. Ю . Милитарёв. Современное сравнительно-историческое афразийское
языкознание: что оно может дать исторической науке? В сб.: И. Ф. Вардуль и
др. (редкол.) Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока.
Тезисы и доклады конференции. Часть 3. Языковая ситуация в Передней Азии
в X – IV тысячелетиях до н. э . М .: Издательство «Наука», Главная редакция
восточной литературы, 1984. С. 3 – 26 .
Милитарёв 1984 б
А. Ю . Милитарёв. Приложения к статье (Милитарёв, Старостин 1984):
схемы разделения афразийской семьи языков (по глоттохронологии); карты
распространения древнеписьменных и современных афразийских языков.
В сб.: И. Ф. Вардуль и др. (редкол.). Лингвистическая реконструкция и древ-

259
нейшая история Востока. Тезисы и доклады конференции. Часть 3. Языковая
ситуация в Передней Азии в X – IV тысячелетиях до н. э . М.: Издательство
«Наука», Главная редакция восточной литературы, 1984. С . 44 – 50.
Милитарёв 1995
А. Ю . Милитарёв. Шумеры и афразийцы // Вестник древней истории.
1995.No2.С.113 –127.
Милитарёв 2010
А. Ю. Милитарёв. О возможности пролить свет на интеллектуальную
культуру доисторического человека (на примере праафразийских терминов,
связанных с музыкой, пением и танцем). В сб.: Т. М. Николаева (ред.). Иссле-
дования по лингвистике и семиотике. Сборник статей к юбилею Вяч. Вс. Ива-
нова. М.: Языки славянских культур, 2010. С . 97 – 107 . – (Studia philologica).
Милитарёв 2019
А. Ю. Милитарёв. Этимология и лексическая реконструкция для древ-
ней и древнейшей истории ближневосточно-северноафриканско-средиземно-
морского ареала // Journal of Language Relationship / Вопросы языкового род-
ства. 2019. No 17/3 . С. 246 – 262.
Милитарёв, Николаев 2016
А. Ю . Милитарёв, С. Л . Николаев. Праафразийские зоонимы и проблема
афразийской прародины. Доклад на конференции «XI традиционные чтения
памяти С. А . Старостина», Москва, РГГУ, 24 – 25 марта 2016 г. Тезисы (б/н)
и хэндаут (с. 1 – 25). URL: https://starling.rinet.ru/confer/confer2016.htm. Дата
обращения (07.08.2018).
Милитарёв, Старостин 1984
А. Ю. Милитарёв, С. А . Старостин. Общая афразийско-севернокавказ-
ская культурная лексика. В сб.: И. Ф. Вардуль и др. (редкол.). Лингвистическая
реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы и доклады конферен-
ции. Часть 3. Языковая ситуация в Передней Азии в X – IV тысячелетиях до
н. э . М.: Издательство «Наука», Главная редакция восточной литературы,
1984. С. 34 – 43.
Милитарёв, Старостин 2007
А. Ю. Милитарёв, Г. С. Старостин. Общая афразийско-севернокав-
казская культурная лексика. Исправленный и обновленный вариант. В кн.:
С. А. Старостин. Труды по языкознанию. М.: Языки славянских культур, 2007.
С. 876 – 881.

260
Милитарёв, Шнирельман 1984
А. Ю. Милитарёв, В. А. Шнирельман. К проблеме локализации древ-
нейших афразийцев (опыт лингвоархеологической реконструкции). В сб.:
И. Ф. Вардуль и др. (редкол.). Лингвистическая реконструкция и древнейшая
история Востока. Тезисы и доклады конференции. Часть 2. Лингвистическая
и историческая реконструкции (проблемы интердисциплинарных исследова-
ний). М.: Издательство «Наука», Главная редакция восточной литературы,
1984. С. 35 – 53.
Морозов, Бутовская 2008
И. А . Морозов, М. Л . Бутовская. Семантика высунутого языка: универса-
лии и кросс-культурные различия. В сб.: М. Л . Бутовская (отв. ред.) . Человек в
прошлом и настоящем: поведение и морфология. Материалы IV Летней шко-
лы «Поведение человека в прошлом и настоящем». М.: Институт этнологии и
антропологии им. Н . Н . Миклухо-Маклая РАН, 2008. С. 65 – 112 .
Мунчаев 1982
Р. М . Мунчаев. Энеолит Кавказа. В кн.: В. М. Массон, Н. Я. Мерперт
(ред.). Энеолит СССР. М.: Издательство «Наука», 1982. С. 93 – 164 . – (Архео-
логия СССР с древнейших времен до средневековья в 20 т.).
Обсуждение доклада А. Ю . Милитарёва, С. Л. Николаева 2016.
А. С. Касьян. XI традиционные чтения памяти С. А . Старостина (Москва,
24 – 25 марта 2016 г.). [Г. С. Старостин. А . Ю. Милитарёв и О. В . Столбова
обсуждают доклад А. Ю . Милитарёва и С. Л. Николаева (Милитарёв, Нико-
лаев 2016). Любительское видео. От 6:25:45 до 6:27:40] // YouTube. 29 марта
2016 г. URL: https://www.youtube.com/watch?v=u5cvzN7TE7I&feature=youtu.
be&t=23145. Дата обращения (07.08 .2018).
Ольдерогге 1952
Д. А. Ольдерогге. Происхождение народов Центрального Судана. (Из
истории языков группы хауса – котоко) // Советская этнография. 1952 . No 2 .
С.23 –38.
Ольдерогге 1956
Д. А. Ольдерогге. Происхождение языка хауса. М.: Издательство Акаде-
мии наук СССР, 1956. – 2 9 с. – (Доклады советской делегации на V Междуна-
родном конгрессе антропологов и этнографов). Б/н.
Пейрос 1988
И. И . Пейрос. Австро-тайская гипотеза и контакты между сино-тибет-
скими и австронезийскими языками. В сб.: Г. М. Бонгард-Левин, В. Г . Ард-
зинба (отв. ред.). Древний Восток. Этнокультурные связи. М.: Издательство
«Наука», Главная редакция восточной литературы, 1984. С . 319 – 332 .

261
Перепёлкин 2000
Ю. Я. Перепёлкин. История Древнего Египта / Общ. ред., вступит. ста-
тья и коммент. А . Л. Вассоевича. СПб.: Издательско-торговый дом «Летний
сад» – журнал «Нева», 2000. – 560 с.
Петровский 1958
Н. С. Петровский. Египетский язык. Введение в иероглифику, лексику и
очерк грамматики среднеегипетского языка. Л .: Издательство Ленинградского
университета, 1958. – 1 4 5 с.
Поршнев 1974
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихо-
логии). 1 -ое изд. М.: Мысль, 1974. – 4 88 с.
Поршнев 2007
Б. Ф. Поршнев. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихо-
логии). 2 -ое изд. СПб.: Алетейя, 2007. – 72 0 с. – (Серия «Мир культуры»).
Поршнев 2010
Б. Ф. Поршнев. Контрсуггестия и история. (Элементарное социаль-
но-психологическое явление и его трансформации в развитии человечества)
// Историческая психология и социология истории. 2010. Т. 3, No 2. С. 185 –
219.
Пропп 2002
В. Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. 4 -ое изд. М.: Лаби-
ринт, 2002. – 336 с.
Прусаков 2001
Д. Б. Прусаков. Раннее государство в Древнем Египте. М .: Институт вос-
токоведения РАН, 2001. – 1 67 с. – (Серия «Социоестественная история», вып.
XIX).
Романчук 2009
А. А. Романчук. Проблема локализации прародины сино-кавказской
языковой общности // Stratum plus. Археология и культурная антропология.
2005 –2009.No2.С.367 –373.
Семёнов 1970
Ю. И . Семёнов. Проблема перехода от материнского рода к отцовскому.
(Опыт теоретического анализа) // Советская этнография. 1970. No 5 . С. 57 – 71 .

262
Семёнов 1973
Ю. И. Семёнов. О материнском роде и оседлости в позднем палеолите //
Советская этнография. 1973 . No 4. С . 52 – 65 .
Семёнов 1974
Ю. И . Семёнов. Происхождение брака и семьи. М.: Мысль, 1974. – 3 0 9 с.
Семёнов 1975
Ю. И . Семёнов. Еще раз о материнском роде и брачных классах // Совет-
ская этнография. 1975. No 1 . С . 55 – 71.
Семёнов 1997
Ю. И. Семёнов. Формы общественной воли в доклассовом обществе:
табуитет, мораль и обычное право // Этнографическое обозрение. 1997 . No 4 .
С.3 –24.
Семёнов 1999
Ю. И. Семёнов. Введение во всемирную историю. Вып. 2 . История перво-
бытного общества. Учебное пособие. М.: Издательство МФТИ, 1999. – 1 9 2 с.
Семёнов 2005
Ю. И. Семёнов. Тотемизм, первобытная мифология и первобытная рели-
гия//Скепсис/Scepsis.2005.No3/4.С.74 –78.
Сорокин 1911
П. А. Сорокин. К вопросу об эволюции семьи и брака у зырян // Известия
Архангельского общества изучения русского Севера. 1911 . No 1. С. 34 – 41;
No5.С.356 –361.
Старостин 1984
С. А . Старостин. Гипотеза о генетических связях синотибетских языков с
енисейскими и севернокавказскими языками. В сб.: И. Ф. Вардуль и др. (ред-
кол.). Лингвистическая реконструкция и древнейшая история Востока. Тезисы
и доклады конференции. Часть 4. Древнейшая языковая ситуация в Восточной
Азии. М .: Издательство «Наука», Главная редакция восточной литературы,
1984. С. 19 – 38.
Старостин 1985
С. А. Старостин. Культурная лексика в общесеверокавказском словарном
фонде. В сб.: Б. Б . Пиотровский, Вяч. Вс. Иванов, В. Г . Ардзинба (редкол.).
Древняя Анатолия. М.: Издательство «Наука», Главная редакция восточной
литературы, 1985. С . 74 – 94.

263
Титов 1969
В. С. Титов. Неолит Греции. Периодизация и хронология. М.: Издатель-
ство «Наука», 1969. – 256 с.
Усачёва 2011
И. В . Усачёва. Семиотический статус «утюжков» // Вестник археологии,
антропологии и этнографии. 2011 . No 1 (14). С. 11 – 19.
Фрейденберг 1998
О. М. Фрейденберг. Миф и литература древности. 2 -ое изд. М.: Издатель-
ская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. – 80 0 с. – (Исследования по
фольклору и мифологии Востока).
Ходжаш 2001
С. И. Ходжаш. Коллекция статуэток бога Беса в собрании ГМИИ им.
А. С . Пушкина // Вестник древней истории. 2001 . No 2 . С. 208 – 215 .
Чирикба 1985
В. Чирикба. Баскский и северокавказские языки. В сб.: Б. Б . Пиотровский,
Вяч. Вс. Иванов, В. Г. Ардзинба (редкол.). Древняя Анатолия. М .: Издатель-
ство «Наука», Главная редакция восточной литературы, 1985. С . 95 – 105 .
Шкурина 2011
Т. Г . Шкурина. Инициация как социальная практика // Вестник Самарско-
го государственного университета. 2011 . No 4 (85). С . 60 – 65.
Шмидт 2011
К. Шмидт. Они строили первые храмы. Таинственное святилище охот-
ников каменного века. Археологические открытия в Гёбекли Тепе / Пере-
вод с нем. А . С. Пащенко, отв. ред. Т. В . Корниенко. СПб.: Алетейя, 2011. –
320 с.
Шнирельман 1982 а
В. А . Шнирельман. Протоэтнос охотников и собирателей (по австралий-
ским данным). В сб.: Ю. В. Бромлей (отв. ред.). Этнос в доклассовом и ран-
неклассовом обществе. М.: Издательство «Наука», 1982. С . 83 – 109 .
Шнирельман 1982 б
В. А . Шнирельман. Этнокультурные контакты и переход к производя-
щему хозяйству (по материалам Африки и Азии) // Советская этнография.
1982.No2.С.26 –39.

264
Шнирельман 1996
В. А . Шнирельман. Археология и лингвистика: проблемы корреляции в
контексте этногенетических исследований // Вестник древней истории. 1996 .
No4.С.89 –95.
Элиаде 1999
М. Элиаде. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения / Пере-
вод с фр. Г . А. Гельфанда, науч. ред. А. Б . Никитин. М. – СПб.: Университет-
ская книга, 1999. – 356 с.
Abbès 2008
F. Abbès. Wadi Tumbaq 1. A Khiamian occupation in the Bal’as mountains //
Neo-Lithics. 2008. 1. P. 3 – 9.
Akkermans 2004
P. M . M . G . Akkermans. Hunter-gatherer continuity. The transition from the
Epipalaeolithic to the Neolithic in Syria. In: O. Aurenche, M. Le Mière, and P. San-
laville (eds.). From the river to the sea. The Paleolithic and the Neolithic on the Eu-
phrates and in the Nothern Levant. Studies in honour of Lorraine Copeland. Oxford:
Archaeopress, 2004. P. 281 – 293. – (BAR International Series 1263).
Albukaai 2016
D. E. Albukaai. Les foyers du Wadi Tumbaq 3, des aménagements domes-
tiques du début du Néolithique en Syrie Centrale // Neo-Lithics. 2016 . 2. P. 11 – 19.
Alimen 1966
M. -H . Alimen. Gravures rupestres de la station de Tahtania près de Taghit
(Sahara nord-occidental) // Bulletin de la Société préhistorique française. Études et
travaux. 1966 . Tome 63, no. 2. P. 409 – 432.
Allard-Huard 2000
L. Allard-Huard. Nil – Sahara. Dialogues rupestres. II – L’homme innovateur.
Crest: Chez l’auteur, 2000. – 4 3 1 p.
Anati 1999
E. Anati. The rock art of the Negev desert // Near Eastern Archaeology. 1999 .
Vol.62,no.1.P.22 –34.
Anati 2013
E. Anati. Is Har Karkom the Biblical mound Sinai? Capo di Ponte: Atelier,
2013. – 95 p.

265
Antony 1997
D. Antony. Prehistoric migration as social process. In: J. Chapman and
H. Hamerow (eds.). Migrations and invasions in archaeological explanation.
Oxford: Archaeopress, 1997. P. 21 – 32 .
Armitage et al. 2015
S. J. Armitage, Ch. S. Bristow, and N. A . Drake. West African monsoon dy-
namics inferred from abrupt fluctuations of Lake Mega-Chad // Proceedings of
the National Academy of Sciences of the USA. July 14, 2015. Vol. 112, no. 28.
P. 8543
–
8548.
Atakuman 2014
Ç. Atakuman. Architectural discourse and social transformations during the
Early Neolithic of Southern Anatolia // Journal of World Prehistory. 2014 . Vol. 27,
issue1.P.1 –42.
Atkinson et al. 2005
Q. D . Atkinson, G. Nicholls, D. Welch, and R. Gray. From words to dates: water
into wine, mathemagic or phylogenetic inference? // Transactions of Philological
Society. August 2005. Vol. 103, issue 2. P. 193 – 219 .
Bacquerisse and Lupo 2016
C. Bacquerisse and S. Lupo. The god Bes at Tell el-Ghaba, a site in the ancient
Egyptian eastern border // Revista Mundo Antigo – Revista científica eletrônica.
2016. Ano V, vol. V, No 9. P. 137 – 151. – (Dossiê: Egiptologia). URL: www.
nehmaat.uff.br/revista/2016-A/artigo06-2016 -A .pdf.
Дата
обращения
(04.08.2017).
Baird 2012
D. Baird. The Late Epipaleolithic, Neolithic and Chalcolithic of the Anatolian
Plateau. 13000 – 4000 BC. In: D. T. Potts (ed.). A companion to the archaeology of
the Ancient Near East. Vol. I. Malden, Oxford, Chichester: Wiley-Blackwell, 2012.
P. 431 – 465.
Baird et al. 2012
D. Baird, A. Fairbairn, L. Martin, and C. Middleton. The Boncuklu project. The
origins of sedentism, cultivation and herding in Central Anatolia. In: M. Özdoğan,
N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic in Turkey. New excavations and
new research. Vol. 3. Central Anatolia. Istanbul: Archaeology and Art Publications,
2012. P. 219 – 244.
Baird et al. 2013 a
D. Baird, E. Asouti, L. Astruc, A. Baysal, E. Baysal, D. Carruthers, A. Fairbairn,
C. Kabukcu, E. Jenkins, K. Lorentz, C. Middleton, J. Pearson, and A. Pirie. Juniper

266
smoke, skulls and wolves’ tails. The Epipalaeolithic of the Anatolean Plateau in its south-
west Asian context: insights from Pinarbaşi // Levant. 2013 . Vol. 45, issue 2. P . 175 –
209.
Baird et al. 2013 b
D. Baird, A. Fairbairn, O. Bar-Yosef, and G. Mustafaoğlu. The Boncuklu
project: the spread of farming and the antecedents of Çatalhöyük // Heritage Turkey.
British Institute at Ankara research reports. 2013 . Vol. 3 . P. 21 – 23 .
Baird et al. 2014
D. Baird, A. Fairbairn, O. Bar-Yosef, and G. Mustafaoğlu. The Boncuklu
project: the spread of farming and the antecedents of Çatalhöyük // Heritage Turkey.
British Institute at Ankara research reports. 2014 . Vol. 4 . P. 22 – 24 .
Baird et al. 2017
D. Baird, A. Fairbairn, and L. Martin. The animate house, the institutionalization
of the household in Neolithic central Anatolia // World Archaeology. 2017 . Vol. 49,
issue 5. P. 753 – 776.
Baird et al. 2018
D. Baird et al. (16 authors). Agricultural origins on the Anatolian plateau
// Proceedings of the National Academy of Sciences of the USA. April 3, 2018.
Vol. 115, no. 14. P. E3077 – E3086.
Banning 2011
E. B. Banning. So fair a house. Göbekli Tepe and the identification of temples
in the Pre-Pottery Neolithic of the Near East // Current Anthropology. 2011 .
Vol. 52, no. 5. P. 619 – 660.
Banning 2012
E. B. Banning. The Southern Levant. In: D. T. Potts (ed.). A companion to the
archaeology of the Ancient Near East. Vol. I. Malden, Oxford, Chichester: Wiley-
Blackwell, 2012. P. 396 – 414.
Bartl 2012
K. Bartl. The Northern Levant. In: D. T . Potts (ed.). A companion to the
archaeology of the Ancient Near East. Vol. I. Malden, Oxford, Chichester: Wiley-
Blackwell, 2012. P. 375 – 395.
Bar-Yosef 1987
O. Bar-Yosef. Pleistocene connexions between Africa and Southwest Asia:
an archaeological perspective // The African Archaeological Review. 1987 . Vol 5,
issue1.P.29 –38.

267
Bar-Yosef 1998
O. Bar-Yosef. The Natufian culture in the Levant, threshold to the origins of
agriculture // Evolutionary Anthropology. 1998 . Vol. 6, issue 5. P. 159 – 177.
Bar-Yosef 2011
O. Bar-Yosef. Climatic fluctuations and early farming in West and East Asia //
Current Anthropology. 2011 . Vol. 52, no. S4 . P. S175 – S193.
Bar-Yosef 2014
O. Bar-Yosef. Southeast Turkish Neolithic. A view from Southern Levant.
In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic in Turkey.
Vol. 6 . 10500 – 5200 BC: environment, settlement, flora, fauna, dating, symbols of
belief, with views from North, South, East, and West. Istanbul: Archaeology and Art
Publications, 2014. P. 293 – 320 .
Bayliss et al. 2015
A. Bayliss, F. Brock, S. Farid, I. Hodder, J. Southon, and R. E. Taylor. Getting
to the bottom of it all. A Bayesian approach to dating the start of Çatalhöyük //
Journal of World Prehistory. 2015 . Vol. 28, issue 1. P. 1 – 26 .
Becker et al. 2012
N. Becker, O. Dietrich, T. Götzelt, Ç. Köksal-Schmidt, J. Notroff, K. Schmidt.
Materialien zur Deutung der zentralen Pfeilerpaare des Göbekli Tepe und weiterer
Orte des obermesopotamischen Frühneolithikums. In: R. Eichmann und M. van Ess
(Hg.). Zeitschrift für Orient-Archäologie (ZOrA). Band 5. Berlin: De Gruyter, 2012.
S.14 –43.
Beile-Bohn et al. 1998
M. Beile-Bohn, Ch. Gerber, M. Morsch, K. Schmidt. Neolithische Forschungen
in Obermesopotamien. Gürcütepe und Göbekli Tepe // Istanbuler Mitteilungen.
1998.Bd.48.S.5 –78.
Belfer-Cohen and Goring-Morris 2005
A. Belfer-Cohen and N. Goring-Morris. Which way to look? Conceptual
frameworks for understanding Neolithic processes // Neo-Lithics. 2005 . 2. P . 22 – 24.
Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 a
A. Belfer-Cohen and A. N . Goring-Morris. Reflections on Neolithisation
processes. Jacques Cauvin: the right man for the season // Paléorient. 2011 . Vol. 37,
no.1.P.89 –99.
Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 b
A. Belfer-Cohen and A. N. Goring-Morris. Becoming farmers. The inside story
// Current Anthropology. 2011 . Vol. 52, no. S4. P. S209 – S220.

268
Belfer-Cohen and Goring-Morris 2013
A. Belfer-Cohen and A. N . Goring-Morris. Ruminations of the role of periphery
and center in the Natufian. In: O. Bar-Yosef and F. R. Valla (eds.). Natufian foragers
in the Levant. Terminal Pleistocene social changes in Western Asia. Ann Arbor:
International Monographs in Prehistory, 2013. P. 562
–
283.
–
(International
Monographs in Prehistory. Archaeological Series 19).
Bellwood 2013
P. Bellwood. First migrants. Ancient migrations in global perspective.
Chichester and Malden, MA: Wiley-Blackwell, 2013. – 30 8 p.
Bengtson 1997
J. D . Bengtson. Basque and the other Sino-Caucasian languages. In:
A. K. Melby (ed.). The twenty-third LACUS forum (1996). Chapel Hill, NC:
LACUS, 1997. P. 137 – 148.
Bengtson 1999
J. D. Bengtson. A comparison of Basque and (North) Caucasian basic
vocabulary // Mother Tongue. 1999 . Issue V. P. 41 – 57 .
Bengtson 2009
J. D . Bengtson. Basque and other Mediterranean languages // Mother Tongue.
2009. Issue XIV. P. 157 – 176 .
Bengtson 2019
J. D. Bengtson. Where there is fire, there is smoke. A study in the Euskaro-
Caucasian hypothesis // Slovo a slovesnost. 2019 (80/2019). 1 . P. 3 – 26 .
Bengtson and Starostin 2011
J. D . Bengtson and G. S. Starostin. The Dene-Sino-Caucasian hypothesis: state
of the art and perspectives. Unpublished manuscript. 2011. P. 1 – 39 // Academia.
edu. URL: https://www.academia.edu/13072385. Дата обращения (24.07 .2019).
Benz 2012
M. Benz. “Little poor babies” – creation of history through death at the transi-
tion from foraging to farming. In: T. L. Kienlin and A. Zimmermann (eds.). Beyond
elites. Alternatives to hierarchical systems in modelling social formations. Vol. 1 .
Bonn: Verlag Dr. Rudolf Habelt GmbH, 2012. P. 169 – 181 .
Benz 2017
M. Benz. Changing medialities. Symbols of Neolithic corporate identities.
In: M. Benz, H. G. K. Gebel, and T. Watkins (eds.). Neolithic corporate identities.

269
Berlin: Ex Oriente e.V., 2017. P. 135
–
155.
–
(Studies in early Near Eastern
production, subsistence, and environment 20).
Benz 2008 – 2018
M. Benz. Comments on radiocarbon dates of Epipalaeolithic and Early Neo-
lithic sites of the Near East. 2008 – 2018 // Ex Oriente e. V. URL: https://www.
exoriente.org/associated_projects/ppnd.php. Дата обращения (16.04.2018).
Benz and Bauer 2013 a
M. Benz and J. Bauer. Symbols of power – symbols of crisis? A psycho-social
approach to Early Neolithic symbol systems // Neo-Lithics. 2013 . 2 . P. 11 – 24 .
Benz and Bauer 2013 b
M. Benz and J. Bauer. Epilogue. Neurobiology meets archaeology: the social
challenges of Neolithic processes // Neo-Lithics. 2013 . 2 . P. 65 – 69 .
Benz and Bauer 2015
M. Benz and J. Bauer. On scorpions, birds and snakes – evidence for shaman-
ism in Northern Mesopotamia during the Early Holocene // Journal of ritual studies.
2015. Vol. 29, issue 2. P. 1 – 23.
Benz et al. 2015
M. Benz, K. Deckers, C. Rössner, A. Alexandrovskiy, K. Pustovoytov,
M. Scheeres, M. Fecher, A. Coşkun, S. Riehl, K. W. Alt, and V. Özkaya. Prelude
to village life. Environmental data and building traditions of the Epipalaeolithic set-
tlement at Körtik Tepe, Southeastern Turkey // Paléorient. 2015 . Vol. 41, no. 2.
P.9 –30.
Betts 1987
A. V. G . Betts. The hunter’s perspective: 7th millennium BC rock carvings
from Eastern Jordan // World Archaeology. 1987. Vol. 19, no. 2 . P. 214 – 225 .
Betts 1993
A. V . G . Betts. The Neolithic sequence in East Jordan badia. A preliminary
overview // Paléorient. 1993 . Vol. 19, no. 1 . P. 43 – 53.
Betts 2001
A. V. G . Betts. The Middle East. In: D. S. Whitley (ed.). Handbook of rock
art research. Walnut Creek, Lanham, New York, Oxford: AltaMira Press, 2001.
P. 786 – 824.
BFkatalog N. d .
BFkatalog – Bildarchiv. Frobenius-katalog: Kilwa. N . d . URL: http://bildarchiv.
frobenius-katalog.de. Дата обращения (28.12 .2016). (Архив изображений. Фро-

270
бениусовский каталог: Килва. Без даты / Электронный архив Фробениусов-
ского Института культурной антропологии, Франкфурт-на-Майне, Германия).
Biagetti and di Lernia 2007
S. Biagetti and S. di Lernia. Reflections on the Takarkori rockshelter (Fez-
zan, Libyan Sahara). In: M. Kornfeld, S. Vasil’ev, and L. Miotti (eds.). On shelter’s
ledge. Histories, theories and methods of rockshelter research. Proceedings of the
XV World Congress of IUPPS, Lisbonne, 4 – 6 September 2006. Oxford: Archaeo-
press, 2007. P. 125 – 132. – (BAR International Series 1655).
Biagetti and di Lernia 2013
S. Biagetti and S. di Lernia. Holocene deposits of Saharan rock shelters. The
case of Takarkori and other sites from Tadrart Acacus mountains (Southwest Libya)
// African Archaeological Review. 2013. Vol. 30, issue 3. P. 305 – 338.
Binder 2002
D. Binder. Stones making sense: what obsidian could tell about the origins of
the Central Anatolian Neolithic. In: F. Gerard and L. Thissen (eds.) . The Neolithic
of Central Anatolia. Internal developments and external relations during the 9th
–
6th
millennia cal BC. Proceedings of the international CANeW Table Ronde, Istanbul,
23 – 24 November 2001. Istanbul: EGE Yayinlari, 2002. P. 79 – 90 .
Binder 2007
D. Binder. PPN pressure technology. Views from Anatolia. In: L. Astruc,
D. Binder et F. Briois (éd.). Systèmes techniques et communautés du Néolithique
Précéramique au Proche-Orient. Actes du 5e colloque international. Antibes: Édi-
tions APDCA, 2007. P. 235 – 243 .
Bischoff 2002
D. Bischoff. Symbolic worlds of Central and Southeast Anatolia in the
Neolithic. In: F. Gerard and L. Thissen (eds.). The Neolithic of Central Anatolia.
Internal developments and external relations during the 9th
–
6th millennia cal BC.
Proceedings of the international CANeW Table Ronde, Istanbul, 23 – 24 November
2001. Istanbul: EGE Yayinlari, 2002. P. 237 – 251 .
Blažek 2002
V. Blažek. Elam: a bridge between the Ancient Near East and Dravidian India?
// Mother Tongue. 2002. Issue VII. P. 123 – 144 .
Blažek 2013 a
V. Blažek. Levant and North Africa. Afroasiatic linguistic history. In: P. Bell-
wood and I. Ness (eds.) . Encyclopedia of global human migration. Vol. 1. Prehisto-
ry. Malden, MA and Oxford: Wiley-Blackwell, 2013. P. 125 – 132 .

271
Blažek 2013 b
V. Blažek. Indo-European zoonyms in Afroasiatic perspective // Journal of
Language Relationship / Вопросы языкового родства. 2013 . No 9 . P. 37 – 54 .
Blench 2006
R. Blench. Archaeology, language, and the African past. Lanham, New York,
Toronto, Oxford: Rowman AltaMira Press, 2006. – 36 1 p. – (The African Archae-
ology Series, 10).
Bohnet 2013
U. Bohnet. Crisis needs shamans as shamans need crisis? Shamans as psycho-
social professionals in Early Neolithic symbol systems // Neo-Lithics. 2013 . 2 .
P.53 –56.
Bonogofsky 2006
M. Bonogofsky. Complexity in context. Plain, painted and modeled skulls from
the Neolithic Middle East. In: M. Bonogofsky (ed.). Skull collection, modification
and decoration. Oxford: Archaeopress, 2006. P. 15 – 28 . – (British Archaeological
Reports, International Series 1539).
Bonogofsky 2018
M. Bonogofsky. Neolitik kafatasi kültü. Ölülerle iç içe yaşamak // Aktüel
Arkeoloji. Mayis – haziran 2018. 63 . Sayi. S. 28 – 35 .
Borrell et al. 2015
F. Borrell, A. Junno, and J. A. Barceló. Synchronous environmental and cul-
tural change in the emergence of agricultural economies 10000 years ago in the
Levant // PLoS ONE. 2015. 10(8): e0134810. P. 1 – 19 . URL: https://doi.org/10.1371/
journal.pone.0134810. Дата обращения (10.08 .2019).
Bostanci 1959
E. Y . Bostanci. Researches on the Mediterranean coast of Anatolia. A new
Palaeolithic site at Beldibi near Antalia. Preliminary report // Anadolu (Anatolia).
1959. IV. P. 129 – 178.
Boyd 2005
B. Boyd. Some comments on archaeology and ritual // Neo-Lithics. 2005. 2 .
P.25 –27.
Boyd 2006
B. Boyd. On ‘sedentism’ in the Later Epipalaeolithic (Natufian) Levant //
World Archaeology. 2006. Vol. 38, issue 2. P. 164 – 178 .
Braun 2011
E. Braun. Early interaction between peoples of the Nile valley and the Sou-
thern Levant. In: E. Teeter (ed.) . Before the pyramids. The origins of Egyptian

272
civilization. Chicago: University of Chicago, 2011. P. 105
–
122.
–
(Oriental
Institute Museum Publications 33).
Bravo 2009
A. F. Bravo. El arte rupestre prehistórico de África Nororiental: nuevas teorías
y metodologías. Madrid: Consejo Superior de Investigaciones Científicas, Instituto
de Historia, 2009. – 3 2 0 p. – (Biblioteca Praehistorica Hispana. Vol. XXVI).
Broushaki et al. 2016
F. Broushaki et al. (32 authors)*. Early Neolithic genomes from the Eastern
Fertile Crescent // Science. 2016 . Vol. 353, issue 6298. P. 499 – 503 .
Campbell 2012
S. Campbell. Northern Mesopotamia. In: D. T . Potts (ed.) . A companion to
the archaeology of the Ancient Near East. Vol. I. Malden, Oxford, Chichester:
Wiley-Blackwell, 2012. P. 415 – 430.
Campbell and Coulson 2009
A. Campbell and D. Coulson. Afar II // Sahara. 2009. Vol. 20 . P. 164 – 170,
pls.H1 –H3.
Campbell and Coulson 2010
A. Campbell and D. Coulson. Big Hippo site, Oued Afar, Algeria // Sahara.
2010. Vol. 21. P. 81 – 92.
Caneva 2011
I. Caneva. Til Huzur-Yayvantepe. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuni-
holm (eds.). The Neolithic in Turkey. New excavations and new research. Vol. 1 .
The Tigris basin. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2011. P. 173 – 184.
Cauvin 1994
J. Cauvin. Naissance des divinités, naissance de l’agriculture. La révolution des
symbols au Néolithique. Paris: CNRS Éditions, 1994. – 30 4 p.
Cauvin 2000
J. Cauvin. The birth of the gods and the origins of agriculture / Translated by
T. Watkins. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. – 2 5 9 p.
Çelik 2017
B. Çelik. А new Pre-Pottery Neolithic site in Southeastern Turkey: Ayanlar
Höyük (Gre Hut) // Documenta Praehistorica. 2017 . XLIV. P. 360 – 367 .
* Здесь и далее в связи с большими авторскими коллективами статей по гене-
тике указывается имя руководителя группы и количество его соавторов цифрами.

273
Červíček 1994
P. Červíček. Archaische Orantendarstellungen auf ágyptischen und nubischen
Felsbildern. In: C. Berger, G. Clerc, N. Grimal (éd.). Hommages à Jean Leclant.
Vol. 2 . Nubie, Soudan, Éthiopie. Le Caire: Institut français ďarchéologie orientale,
1994. P. 97 – 103. – (Bibliothèque ďétude 106/2).
Chaffey and McCann 2004
G. Chaffey and S. McCann. Building 42. Çatalhöyük 2004 archive report.
On-line. URL: http://www.catalhoyuk.com/ archive_reports/2004/ar04_13 .html.
Дата обращения (06.03.2020).
Ciałowicz 2011
K. M. Ciałowicz. The predynastic / early dynastic period at Tell el-Farkha. In:
E. Teeter (ed.). Before the pyramids. The origins of Egyptian civilization. Chicago:
University of Chicago, 2011. P. 55 – 64. – (Oriental Institute Museum Publications
33).
Cinnoğlu et al. 2004
C. Cinnoğlu et al. (15 authors). Excavating Y-chromosome haplotype strata in
Anatolia // Human Genetics. 2004 . Vol. 114, issue 2. P. 127 – 148 .
Clare and Weninger 2014
L. Clare and B. Weninger. The dispersal of Neolithic lifeways. Absolute
chronology and rapid climate change in Central and West Anatolia. In: M. Özdoğan,
N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic in Turkey. Vol. 6. 10500 – 5200
BC: environment, settlement, flora, fauna, dating, symbols of belief, with views
from North, South, East, and West. Istanbul: Archaeology and Art Publications,
2014.P.1 –65.
Collet 1996
P. Collet. The figurines. In: P. M. M. G. Akkermans (ed.). Tell Sabi Abyad,
the Late Neolithic settlement. Report on the excavations of the University of
Amsterdam (1988) and the National Museum of Antiquities Leiden (1991 – 1993).
Vol. 2 . Istanbul: Nederlands Historisch-Archaeologisch Instituut te Istanbul, 1996.
P. 403 – 415.
Conolly 1999
J. Conolly. The Çatalhöyük flint and obsidian industry. Technology and
typology in context. Oxford: Archaeopress, 1999. – 1 7 8 p. – (BAR International
Series. 787).
Croucher 2018
K. Croucher. Keeping the dead close: grief and bereavement in the treatment
of skulls from the Neolithic Middle East // Mortality. 2018. Vol. 23, issue 2.
P. 103 – 120.

274
Cruciani et al. 2002
F. Cruciani et al. (16 authors). A back migration from Asia to sub-Saharan
Africa is supported by high-resolution analysis of human Y-chromosome haploty-
pes // The American Journal of Human Genetics. 2002 . Vol. 70, issue 5. P. 1197 –
1214.
Cruciani et al. 2010
F. Cruciani et al. (10 authors). Human Y chromosome haplogroup R-V88: a
paternal genetic record of early mid Holocene trans-Saharan connections and the
spread of Chadic languages // European Journal of Human Genetics. 2010 . Vol. 18,
no.7.P.800 –807.
Černý et al. 2009
V. Černý et al. (6 authors). Migration of Chadic speaking pastoralists
within Africa based on population structure of Chad Basin and phylogeography
of mitochondrial L3f haplogroup // BMC Evolutionary Biology. 23 March 2009.
Vol. 9: 63. P. 1 – 9 . URL: https://doi.org/10.1186/1471 -2148 -9 -63 . Дата обраще-
ния (03.01 .2019).
D’Atanasio et al. 2018
E. D’Atanasio et al. (17 authors). The peopling of the last Green Sahara
revealed by high-coverage resequencing of trans-Saharan patrilineages // Genome
Biology. 12 Feb. 2018 . Vol. 19: 20. P. 1 – 15. URL: https://www.doi.org/10.1186/
s13059-018 -1393-5. Дата обращения (03.01 .2019).
de Contenson et al. 2000
H. de Contenson, M. -C. Cauvin, L. Courtois, P. Ducos, M. Dupeyron et W. Van
Zeist. Ramad: site Néolithique en Damascène (Syrie) aux VIIIe et VIIe millénaires
avant l‘ère chrétienne. Beyrouth: Institut Français d’Archéologie du Proche Orient,
2000. – 3 34 p. – (Bibliothèque archéologique et historique, t. 157).
Diakonoff 1988
I. M. Diakonoff. Afrasian languages. Moscow: Nauka, Central Department of
Oriental Literature, 1988. – 1 4 5 p. – (Languages of Asia and Africa).
Diakonoff 1998
I. M. Diakonoff. The earliest Semitic society linguistic data // Journal of
Semitic studies. 1998 . Vol. XLIII, issue 2. P. 209 – 219 .
Diamond and Bellwood 2003
J. Diamond and P. Bellwood. Farmers and their languages. The first expansions
// Science. 25 Apr 2003. Vol. 300, issue 5619. P. 597 – 603.

275
Dietrich and Notroff 2016
O. Dietrich and J. Notroff. A decorated bone ‘spatula’ from Göbekli Tepe.
On the pitfalls of iconographic interpretations of Early Neolithic art // Neo-Lithics.
2016.1.P.22 –31.
Dietrich et al. 2012
O. Dietrich, M. Heun, J. Notroff, K. Schmidt, and M. Zarnkow. The role of
cult and feasting in the emergence of Neolithic communities. New evidence from
Göbekli Tepe, south-eastern Turkey // Antiquity. 2012 . Vol. 86, issue 333. P. 674
–
695.
Dietrich et al. 2013 a
O. Dietrich, Ç. Köksal-Schmidt, J. Notroff, and K. Schmidt. Establishing a
radiocarbon sequence for Göbekli Tepe. State of research and new data // Neo-
Lithics. 2013. 1. P. 36 – 41.
Dietrich et al. 2013 b
O. Dietrich, Ç. Köksal-Schmidt, C. Kürkçüoğlu, J. Notroff, and K. Schmidt.
Göbekli Tepe. A stairway to the circle of boars // Actual Archaeology. Spring 2013.
Issue 05. P. 30 – 31.
Dietrich et al. 2014
O. Dietrich, Ç. Köksal-Schmidt, C. Kürkçüoğlu, J. Notroff, and K. Schmidt.
Göbekli Tepe. Preliminary report on the 2012 and 2013 excavation seasons // Neo-
Lithics. 2014. 1. P. 3 – 17.
Dietrich et al. 2016
O. Dietrich, J. Notroff, L. Clare, C. Hübner, Ç. Köksal-Schmidt, K. Schmidt.
Göbekli Tepe, Anlage H. Ein Vorbericht beim Ausgrabungsstand von 2014. In:
Ü. Yalçin (Hg.) Anatolian Metal VII. Bochum: Deutsches Bergbau-Museum,
Blömeke Druck SRS GmbH, Herne, 2016. S. 53 – 69 . – (Der Anschnitt. Beiheft 31).
Dietrich et al. 2018 a
O. Dietrich, J. Notroff, and L. Dietrich. Masks and masquerade in Early
Neolithic: a view from Upper Mesopotamia // Time and Mind. 2018 . Vol. 11,
no.1.P.3 –21.
Dietrich et al. 2018 b
O. Dietrich, L. Dietrich, and J. Notroff. A clay mask depiction from Göbekli
Tepe // Neo-Lithics. 2018 . P. 8 – 11 .
Dietrich et al. 2019
L. Dietrich, J. Meister, O. Dietrich, J. Notroff, J. Kiep, J. Heeb, A. Beuger, and
B. Schütt. Cereal processing at Early Neolithic Göbekli Tepe, southeastern Turkey
// PLoS ONE. 2019 . 14(5): e0215214. P. 1 – 34 . URL: https://www.doi.org/10.1371/
journal.pone.0215214 . Дата обращения (16.07 .2019).

276
di Lernia 2012
S. di Lernia. Thoughts on the rock art of the Tadrart Acacus Mts., SW Libya //
Adoranten. 2012 . P. 19 – 37.
di Lernia 2013 a
S. di Lernia. Places, monuments, and landscape. Evidence from the Holocene
Central Sahara // Azania. Archaeological research in Africa. 2013 . Vol. 48, no. 2.
P. 173 – 192.
di Lernia 2013 b
S. di Lernia. The emergence and spread of herding in Northern Africa. A
critical reappraisal. In: P. J . Mitchell and P. J. Lane (eds.). The Oxford handbook of
African archaeology. Oxford: Oxford University Press, 2013. P. 527 – 540 .
di Lernia 2017
S. di Lernia. The archaeology of rock art in Northern Africa. In: B. David and
I. J. McNiven (eds.) . The Oxford handbook of the archaeology and anthropology of
rock art. New York: Oxford University Press, 2017. P. 1 – 35 . – (Oxford handbooks
online). URL: https://www.doi:10.1093/oxfordhb/9780190607357.013 .17 . Дата
обращения (11.09 .2017).
di Lernia and Gallinaro 2010
S. di Lernia and M. Gallinaro. The date and context of Neolithic rock art in the
Sahara: engravings and ceremonial monuments from Messak Settafet (south-west
Libya) // Antiquity. 2010 . Vol. 84, issue 326. P. 954 – 975 .
di Lernia et al. 2016
S. di Lernia, S. Bruni, I. Cislaghi, M. Cremaschi, M. Gallinaro, V. Gugliemi,
A. M. Mercuri, G. Poggi, and A. Zerboni. Colour in context. Pigments and other
coloured residues from the Early – Middle Holocene site of Takarkori (SW Libya)
// Archaeological and Anthropological Sciences. 2016 . Vol. 8, issue 2. P. 381 – 402 .
Drechsler 2012
Ph. Drechsler. The Arabian peninsula. In: D. T . Potts (ed.). A companion
to the archaeology of the Ancient Near East. Vol. I . Malden, Oxford, Chichester:
Wiley-Blackwell, 2012. P. 485 – 500.
Drioton 1955
E. Drioton. Art Égyptien. Paris: Arts et Métiers Graphiques, 1955. – 1 6 4 p.
Dunbar 2013
R. I. M . Dunbar. What makes the Neolithic so special? // Neo-Lithics. 2013 .
2.P.25 –29.

277
Dunne et al. 2018
J. Dunne, S. di Lernia, M. Chłodnicki, F. Kherbouche, and R. P. Evershed.
Timing and pace of dairying inception and animal husbandry practices across Ho-
locene North Africa // Quaternary International. 25 March 2018. Vol. 471, part A.
P. 147 – 159.
Duru 1999
R. Duru. The Neolithic of the Lake District. In: M. Özdoğan and N. Başgelen
(eds.). Neolithic in Turkey. The cradle of civilization. New discoveries. Vol. 1 . Text.
Istanbul: Arkeoloji ve Sanat Yayinlari, 1999. P. 165 – 191 . – (Ancient Anatolian
civilizations series, 3).
Düring 2006
B. S. Düring. Constructing communities. Clustered neighbourhood settlements
of the Central Anatolian Neolithic ca. 8500 – 5500 Cal. BC . Leiden: Nederlands
Instituut voor het Nabije Oosten, 2006. – 3 58 p. – (PIHANS. Vol. CV).
Düring 2013
B. S. Düring. Breaking the bond. Investigating the Neolithic expansion in Asia
Minor in the seventh millennium BC // Journal of World Prehistory. 2013. Vol. 26,
issue 2. P. 75 – 100.
Edwards 2013
P. C . Edwards (ed.). Wadi Hammeh 27, an Early Natufian settlement at Pella
in Jordan. Leiden and Boston: Brill, 2013. – 4 1 0 p. – (Culture and History of the
Ancient Near East. Vol. 59).
Ehret 2006
C. Ehret. Linguistic stratigraphies and Holocene history in Northeastern Af-
rica. In: K. Kroeper, M. Chłodnicki and M. Kobusiewicz (eds.). Archaeology of
early Northeastern Africa. In memory of Lech Krzyzaniak. Poznań: Poznań Ar-
chaeological Museum, 2006. P. 1019 – 1055. – (Studies in African Archaeology,
vol. 9).
Ehret 2011
C. Ehret. History and the testimony of language. Berkeley, Los Angeles,
London: University of California Press, 2011. – 2 8 8 p.
Ehret et al. 2004
C. Ehret, S. O. Y . Keita, and P. Newman. The origins of Afroasiatic // Science.
03 Dec 2004. Vol. 306, issue 5702. P. 1680 – 1681 .

278
Eisenberg-Degen and Nash 2014
D. Eisenberg-Degen and G. Nash. Hunting and gender as reflected in the Cen-
tral Negev rock art, Israel // Time and Mind. The journal of archaeology, conscious-
ness and culture. 2014 . Vol. 7, issue 3. P. 259 – 277.
Eisenberg-Degen and Rosen 2013
D. Eisenberg-Degen and S. A . Rosen. Chronological trends in Negev rock art.
The Har Michia petroglyphs as a test case // Arts. 2013 . No. 2 (4). P. 225 – 252 .
Ercan and Çelik 2013
M. Ercan and B. Çelik. Şanlıurfa müzesi’nden Neolitik Döneme ait bir grup
eser / A group of artifacts from Neolithic period in Şanliurfa museum // Anadolu /
Anatolia. 2013. Issue 39. P. 13 – 53.
Erdal 2015
Y. S. Erdal. Bone or flesh. Defleshing and post-depositional treatments at Kör-
tik Tepe (Southeastern Anatolia, PPNA Period) // European Journal of Archaeology.
2015. Vol. 18, issue 1. P. 4 – 32.
Erim-Özdoğan 2011
A. Erim-Özdoğan. Çayönü. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm
(eds.). The Neolithic in Turkey. New excavations and new research. Vol. 1 . The
Tigris basin. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2011. P. 185 – 269 .
Esin 1993
U. Esin. The relief decorations on the prehistoric pottery of Tülintepe in
Eastern Anatolia. In: M. Frangipane, H. Hauptmann, M. Liverani, P. Matthiae, and
M. Mellink (eds.) . Between the rivers and over the mountains. Archaeologica
Anatolica et Mesopotamica. Alba Palmieri dedicata. Roma: Università di Roma “La
Sapienza”, 1993. P. 105 – 119.
Evans 1921
A. Evans. The palace of Minos. A comparative account of the successive
stages of the early Cretan civilization as illustrated by the discoveries at Knossos.
Vol. I. The Neolithic and Early and Middle Minoan ages. London: McMillan and
Co., 1921. – 842 p.
Farid 2004
S. Farid. Excavations overview. South area. Çatalhöyük 2004 archive report.
On-line. URL: http://www.catalhoyuk.com/ archive_reports/2004/ar04_04 .html.
Дата обращения (06.03 .2020).

279
Fernández et al. 2014
E. Fernández et al. (9 authors). Ancient DNA analysis of 8000 BC Near
Eastern farmers supports an Early Neolithic pioneer maritime colonization of
mainland Europe through Cyprus and the Aegean islands // PLoS Genetics. 2014 .
Vol. 10, issue 6: e1004401. P. 1 – 16 . URL: https://www.doi.org/10.1371/journal.
pgen.1004401. Дата обращения (15.10 .2018).
Förster et al. 2012
F. Förster, H. Riemer, and R. Kuper. The «Cave of Beasts» (Gilf Kebir, SW
Egypt) and its chronological and cultural affiliation. Approaches and preliminary
results of the Wadi Sura Project. In: D. Huyge, F. Van Noten, and D. Swinne (eds.).
The signs of which times? Chronological and palaeoenvironmental issues in the
rock art of Northern Africa. Brussels: Royal Academy for Overseas Sciences, 2012.
P. 197 – 216.
Frazer 1910
J. G. Frazer. Totemism and exogamy. A treatise on certain early forms of
superstition and society. Vol. III. London: Macmillan & Co., 1910. – 5 83 p.
Freikman and Garfinkel 2009
M. Freikman and Y. Garfinkel. The zoomorphic figurines from Sha’ar Hagolan.
Hunting magic practices in the Neolithic Near East // Levant. 2009. Vol. 41, issue
1.P.5 –17.
Friedman 2011
R. Friedman. Hierakonpolis. In: E. Teeter (ed.). Before the pyramids. The
origins of Egyptian civilization. Chicago: University of Chicago, 2011. P. 33 –
44.
–
(Oriental Institute Museum Publications 33).
Fujii 2008
S. Fujii. Two petroglyphs from Wadi Abu Tulayha, a PPNB agro-pastoral
outpost in the Jafr Basin // Neo-Lithics. 2008 . 1. P. 9 – 16 .
Gallinaro 2013
M. Gallinaro. Saharan rock art. Local dynamics and wider perspectives // Arts.
2013. No. 2 (4). P. 350 – 382.
Garfinkel 1998
Y. Garfinkel. Dancing and the beginning of art scenes in the early village
communities of the Near East and Southeast Europe // Cambridge Archaeological
Journal. 1998. Vol. 8, issue 2. P. 207 – 237.
Garfinkel 1999
Y. Garfinkel. Neolithic and Chalcolithic pottery of the Southern Levant.
Jerusalem: Institute of Archaeology, Hebrew University, 1999. – 341 p. – (Qedem.
Monographs of the Institute of Archaeology, the Hebrew University of Jerusalem 39).

280
Garfinkel 2003
Y. Garfinkel. The earliest dancing scenes in the Near East // Near Eastern
Archaeology. 2003. Vol. 66, no. 3 . P. 84 – 95.
Garfinkel 2018
Y. Garfinkel. Dancing with masks in the proto-historic Near East. In:
C. Renfrew, I. Morley, and M. Boyd (eds.). Ritual, play and belief in evolution and
early human societies. Cambridge: Cambridge University Press, 2018. P. 143 – 169 .
Garfinkel et al. 2010
Y. Garfinkel, D. Ben-Shlomo, and N. Korn. Shaʻar Hagolan. Vol. 3. Symbolic
dimensions of the Yarmukian culture. Canonization in Neolithic art. Jerusalem:
Israel Exploration Society and the Shaʻar Hagolan expedition, 2010. – 4 0 4 p.
Garfinkel et al. 2011
Y. Garfinkel, D. Ben-Shlomo, and N. Marom. Shaʻar Hagolan: a major Pottery
Neolithic settlement and artistic center in the Jordan valley // Eurasian Prehistory.
2011.Vol.8,no.1 –2.P.97 –143.
Gautier 1980
A. Gautier. Contribution to the archaeozoology of Egypt. In: F. Wendorf
and R. Schild (eds.). Prehistory of the Eastern Sahara. New York: Academia Press,
1980. P. 317 – 343 . – (Studies in archaeology).
Gimbutas et al. 1989
M. Gimbutas, Sh. Winn, and D. Shimabuku. Achilleion. A Neolithic settlement
in Thessaly, Greece. 6400 – 5600 BC. Los Angeles: Cotsen Institute of Archaeology
Press, 1989. – 3 8 8 p. – (Monumenta Archaeologica14).
Gophna 1978
R. Gophna. ‘En-Besor. An Egyptian First Dynasty staging post in the Northern
Negev // Expedition. 1978 . Vol. 20, issue 4. P. 4 – 7 .
Gopher and Orrelle 1996
A. Gopher and E. Orrelle. An alternative interpretation for the material imagery
of the Yarmukian, a Neolithic culture of the sixth millennium BC in the Southern
Levant // Cambridge Archaeological Journal. 1996 . Vol. 6, issue 2. P. 255 – 279 .
Gray and Atkinson 2003
R. D . Gray and Q. D. Atkinson. Language-tree divergence times support the
Anatolian theory of Indo-European origine // Nature. 27 November 2003. Vol. 426,
no. 6965. P. 435 – 439.

281
Gresky et al. 2017
J. Gresky, J. Haelm, and L. Clare. Modified human crania from Göbekli Tepe
provide evidence for a new form of Neolithic skull cult // Science Advances. 27 June
2017. Vol. 3, issue 6: e1700564. P. 1 – 10 . URL: https://advances.sciencemag.org/
content/3/6/e1700564/tab-pdf. Дата обращения (21.01 .2018).
Grissom 2000 a
C. Grissom. Neolithic statues from ‘Ain Ghazal. Construction and form //
American Journal of Archaeology. 2000 . Vol. 104, issue 1. P . 25 – 45 .
Grissom 2000 b
C. Grissom. Replication of Neolithic plaster statues. Insights into construction
and form // Objects Specialty Group Postprints. 2000 . Vol. 7 . P 79 – 93.
Grosman 2013
L. Grosman. The Natufian chronological scheme – new insights and their
implications. In: O. Bar-Yosef and F. R . Valla (eds.). Natufian foragers in the
Levant. Terminal Pleistocene social changes in Western Asia. Ann Arbor: Inter-
national Monographs in Prehistory, 2013. P. 622 – 637 . – (International Monographs
in Prehistory. Archaeological Series 19).
Grosman 2016
L. Grosman. Reaching the point of no return. The computational revolution in
archaeology // Annual Review of Anthropology. 2016 . Vol. 45 . P. 129 – 145 .
Grosman et al. 2014
L. Grosman, A. Ovadia, and A. Bogdanovsky. Neolithic masks in a digital
world. In: D. Hershman, Y. Goren, L. Grosman, A. Ovadia, and A. Bogdanovsky.
Face to face. The oldest masks in the world. Jerusalem: Israel Museum, Jerusalem:
2014. P. 54 – 59.
Grosman et al. 2017
L. Grosman, D. Shaham, F. Valletta, I. Abadi, H. Goldgeier, N. Klein, L. Du-
breuil, N. D. Munro. A human face carved on a pebble from the Late Natufian site of
Nahal Ein Gev II // Antiquity. 2017 . Vol. 91, issue 358: E2. P. 1 – 5 . URL: https://
www.doi:10.15184/aqy.2017 .122 . Дата обращения (29.01.2018).
Göbekli Tepe stolen head 2010
Göbeklitepe Örenyerinden Çalınan Eser / T.C . Kültür ve turizm bakanliği,
Kültür varliklari ve müzeler genel müdürlüğü. 2010 . URL: https://kvmgm.ktb.
gov.tr/TR-44657/gobeklitepe-orenyerinden-calinan-eser.html. Дата обращения
(4.02 .2017). (Произведения искусства, похищенные из руин Гёбекли Тепе /

282
Министерство культуры и туризма, Главное управление культурного насле-
дия и музеев Турецкой республики).
Goren et al. 2001
Y. Goren, A. N . Goring-Morris, and I. Segal. The technology of skull
modelling in the Pre-Pottery Neolithic B (PPNB). Regional variability, the relation
of technology and iconography and their archaeological implications // Journal of
Archaeological Science. 2001 . Vol. 28, issue 7. P. 671 – 690 .
Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008
A. N. Goring-Morris and A. Belfer-Cohen. A roof over one’s head. Developments
in Near Eastern residential architecture across the Epipalaeolithic – Neolithic transition.
In: J. -P . Bocquet-Appel and O. Bar-Yosef (eds.) . The Neolithic demographic transition
and its consequences. New York: Springer, 2008. P. 239
–
286.
Guilaine 2000
J. Guilaine. Tête sculptée dans le Néolithique pré-céramique de Shillourokambos
(Parekklisha, Chypre) // Paléorient. 2000 . Vol. 26, no. 1 . P. 137 – 142 .
Haber et al. 2016
M. Haber et al. (14 authors). Chad genetic diversity reveals an African history
marked by multiple Holocene Eurasian migrations // The American Journal of
Human Genetics. 2016 . Vol. 99, issue 6. P. 1316 – 1324 .
Hansen 2014
S. Hansen. Neolithic figurines in Anatolia. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and
P. Kuniholm (eds.) . The Neolithic in Turkey. Vol. 6 . 10500 – 5200 BC: environment,
settlement, flora, fauna, dating, symbols of belief, with views from North, South,
East, and West. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2014. P. 265 – 292.
Hardwick and Riggs 2010
T. Hardwick and Ch. Riggs. The king as a falcon. A ‘lost’ statue of Thutmose
III rediscovered and reunited // Mitteilungen des Deutschen Archäologischen
Instituts, Abteilung Kairo. 2010 . Bd. 66 . S. 107 – 120 .
Harrington 2006
N. Harrington. MacGregor Man and the development of anthropomorphic
figures in the Late Predynastic period. In: K. Kroeper, M. Chłodnicki and
M. Kobusiewicz (eds.). Archaeology of early Northeastern Africa. In memory of
Lech Krzyzaniak. Poznań: Poznań Archaeological Museum, 2006. P. 659 – 670 . –
(Studies in African Archaeology, vol. 9).

283
Hauptmann 1993
H. Hauptmann. Ein Kultgebäude in Nevali Çori. In: M. Frangipane,
H. Hauptmann, M. Liverani, P. Matthiae, and M. Mellink (eds.) . Between the rivers
and over the mountains. Archaeologica Anatolica et Mesopotamica. Alba Palmieri
dedicata. Roma: Università di Roma “La Sapienza”, 1993. P. 37 – 69 .
Hauptmann 1999
H. Hauptmann. The Urfa region. In: M. Özdoğan and N. Başgelen (eds.).
Neolithic in Turkey. The cradle of civilization. New discoveries. Vol. 1 . Text.
Istanbul: Arkeoloji ve Sanat Yayinlari, 1999. P. 65 – 86 .
–
(Ancient Anatolian
civilizations series, 3).
Helmer et al. 2004
D. Helmer, L. Gourichon et D. Stordeur. À l’aube de la domestication animale.
Imaginaire et symbolism animal dans les premières sociétés néolithiques du nord du
Proche-Orient // Anthropozoologica. 2004 . 39 (1). P. 143 – 163 .
Helwing 2014
B. Helwing. East of Eden? A review of Turkey’s eastern neighbors in the
Neolithic. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic
in Turkey. Vol. 6 . 10500
–
5200 BC: environment, settlement, flora, fauna,
dating, symbols of belief, with views from North, South, East, and West. Istanbul:
Archaeology and Art Publications, 2014. P. 321 – 377 .
Hendrickx 2006
S. Hendrickx. Predynastic – early dynastic chronology. In: E. Hornung,
R. Krauss and D. A . Warburton (eds.). Ancient Egyptian chronology. Leiden: Brill,
2006. P. 55 – 93 . – (Handbook of Oriental Studies. Section One. The Near and
Middle East. Vol. 83).
Hendrickx and Eyckerman 2012
S. Hendrickx and M. Eyckerman. Visual representation and state development
in Egypt // Archéo-Nil. 2012. No. 22 . P. 23 – 72 .
Hermansen 1997
B. D . Hermansen. Art and ritual behavior in Neolithic Basta. In: H. G . K. Gebel,
Z. Kafafi, and G. O . Rollefson (eds.) . The prehistory of Jordan. II. Perspectives from
1997. Berlin: Ex Oriente e.V ., 1997. P. 333 – 343 . – (Studies in early Near Eastern
production, subsistence, and environment. 4).
Hershman et al. 2014
D. Hershman, Y. Goren, L. Grosman, A. Ovadia, and A. Bogdanovsky. Face
to face. The oldest masks in the world. Jerusalem: Israel Museum, Jerusalem:
2014.
–
96 p.

284
Hijara 1980
I. Hijara. Arpachiyah, 1976 // Iraq. 1980 . Vol. 42, no. 2 . P. 131 – 154 .
Hocart 1969
A. M. Hocart. Kingship. Reprint from 1927 edition. Oxford: Oxford University
Press, 1969. – 251 p.
Hodder 2006
I. Hodder. The leopard’s tale. Revealing the mysteries of Çatalhöyük. London:
Thames and Hudson, 2006. – 2 8 8 р.
Hodder 2014
I. Hodder. Çatalhöyük: the leopard changes its spots. A summary of recent
work // Anatolian Studies. 2014 . Vol. 64. P. 1 – 22 .
Hodder and Meskell 2011
I. Hodder and L. Meskell. A “curious and sometimes a trifle macabre artistry”.
Some aspects of symbolism in Neolithic Turkey // Current Anthropology. 2011 .
Vol. 52, no. 2. P. 235 – 263.
Horejs et al. 2015
B. Horejs, B. Milić, F. Ostmann, U. Thanheiser, B. Weninger, and A. Galik.
The Aegean in the early 7th millennium BC. Maritime networks and colonization //
Journal of World Prehistory. 2015 . Vol. 28, no. 4 . P. 289 – 330 .
d’Huy et Le Quellec 2009
J. d’Huy et J. -L. Le Quellec. Du Sahara au Nil: la faible représentation d’ani-
maux dangereux dans l’art rupestre du désert Libyque pourrait être liée à la crainte
de leur animation // Cahiers de l’AARS. 2009. No 13. P. 85 – 98.
Huyge 2014
D. Huyge. Review of: R. Kuper, F. Bartz, E. Büttner, F. Darius, F. Förster,
L. Hermsdorf-Knauth, S. Krause, H. Leisen, H. Riemer, J. Seidel, and A. Zboray.
Wadi Sura – the Cave of Beasts. A rock art site in the Gilf Kebir (SW Egypt). Köln:
Heinrich-Barth-Institut, 2013.
–
(Africa Praehistorica 26) // Rock Art Research.
2014. Vol. 31, no. 2. P. 249 – 251.
Jelínek 2004
J. Jelínek. Sahara. Histoire de l’art rupestre libyen. Découvertes et analyses.
Grenoble: Éditions Jérôme Millon, 2004. – 5 62 p. – (Collection “L’Homme des
Origines”).

285
Jiménez Serrano 2003
A. Jiménez Serrano. Chronology and local traditions. The representation of
power and royal name in the late predynastic period // Archéo-Nil. 2003 . No. 13 .
P.93 –142.
Jórdeczka et al. 2013
M. Jórdeczka, H. Królik, M. Masojć, and R. Schild. Hunter-gatherer cattle-
keepers of Early Neolithic El Adam type from Nabta Playa. Latest discoveries from
site E-06 -1 // African Archaeological Review. 2013 . Vol. 30, issue 3. P. 253
–
284.
Kafafi 2005
Z. Kafafi. Stones, walls, and rituals // Neo-Lithics. 2005 . 2 . P. 32 – 34 .
Karul 2011
N. Karul. Gusir Höyük. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.).
The Neolithic in Turkey. New excavations and new research. Vol. 1 . The Tigris
basin. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2011. P. 1 – 17 .
Karul 2013
N. Karul. Eskidünya’nin ilk köyleri. Yerleşik avcilar // Atlas. Mart 2013. 240 .
S.82 –97.
Kassian 2010
A. Kassian. Hattic as a Sino-Caucasian language. In: M. Dietrich und O. Loretz
(Hg.). Ugarit-Forschungen. Bd. 41 . 2009 . Münster: Ugarit-Verlag, 2010. S. 309 –
447.
Kempisty 1990
A. Kempisty. Relicts of architecture. In: S. K . Kozlowski (ed.) . Nemrik 9. Pre-
Pottery Neolithic site in Iraq. (General report – seasons 1985 – 1986). Warszawa:
Wydawnictwa Uniwersytetu Warszawskiego, 1990. P. 45 – 53 .
Khalaily and Valla 2013
H. Khalaily and F. R. Valla. Obsidian in Natufian context. The case of Eynan
(Ain Mallaha), Israel. In: O. Bar-Yosef and F. R . Valla (eds.) . Natufian foragers
in the Levant. Terminal Pleistocene social changes in Western Asia. Ann Arbor:
International Monographs in Prehistory, 2013. P. 193
–
202.
–
(International
Monographs in Prehistory. Archaeological Series 19).
Khan 2013
M. Khan. Rock art of Saudi Arabia // Arts. 2013 . No. 2 (4). P. 447 – 475 .

286
Kilinҫ et al. 2016 a
G. M . Kilinҫ et al. (27 authors). The demographic development of the first
farmers in Anatolia // Current Biology. 2016 . Vol. 26, issue 19. P. 2659 – 2666 .
Kilinҫ et al. 2016 b
G. M . Kilinҫ et al. (27 authors). The demographic development of the first
farmers in Anatolia. Supplemental information (electronic): Archaeological
context of the samples // Current Biology. 2016 . Vol. 26, issue 19. URL: https://doi.
org/10.1016/j.cub.2016 .07 .057. Дата обращения (28.12 .2018).
Kilinҫ et al. 2017 a
G. M. Kilinҫ et al. (14 authors). Archaeogenomic analysis of the first steps
of Neolithisation in Anatolia and the Aegean // Proceedings of the Royal Society
B. Biological sciences. 2017 . Vol. 284, issue 1867: 20172064. P. 1 – 9 . URL: https://
doi.org/10.1098/rspb.2017 .2064 . Дата обращения (28.12.2018).
Kilinҫ et al. 2017 b
G. M . Kilinҫ et al. (14 authors). Archaeogenomic analysis of the first steps of
Neolithisation in Anatolia and the Aegean. Electronic supplementary material: figs.
S1 – S5; supplementary table S1 // Proceedings of the Royal Society B. Biological
sciences. 2017. Vol. 284, issue 1867: 20172064. URL: https://doi.org/10.6084/m9.
figshare.c .3929803 .v1. Дата обращения (28.12 .2018).
Kitchen et al. 2009
A. Kitchen, C. Ehret, S. Assefa, and C. J. Mulligan. Bayesian phylogenetic
analysis of Semitic languages identifies an Early Bronze Age origin of Semitic in
the Near East // Proceedings of the Royal Society B. Biological sciences. 07 August
2009. Vol. 276, issue 1668. P. 2703 – 2710 .
Knapp 2010
A. B . Knapp. Cyprus’s earliest prehistory: seafarers, foragers and settlers //
Journal of World Prehistory. 2010 . Vol. 23 . P. 79 – 120 .
Knapp 2013
A. B. Knapp. Archaeology of Cyprus. From earliest prehistory through the
Bronze Age. Cambridge: Cambridge University Press, 2013. – 64 0 p.
Kodaş 2019
E. Kodaş. Un nouveau site du Néolithique Précéramique dans la Vallée du
Haut Tigre: résultats préliminaries de Boncuklu Tarla. A new Aceramic Neolithic
site in the Upper Tigris Valley: preliminary results of Boncuklu Tarla // Neo-Lithics.
2019.P.3 –15.

287
Köksal-Schmidt and Schmidt 2010
Ç. Köksal-Schmidt and K. Schmidt. The Göbekli Tepe “Totem pole”. A first
discussion on an autumn 2010 discovery (PPN, Southeastern Turkey) // Neo-Lithics.
2010.1.P.74 –76.
Kozłowski 1989
S. K. Kozłowski. Nemrik 9, a PPN Neolithic site in Northern Iraq // Paléorient.
1989. Vol. 15, no. 1. P. 25 – 31.
Kuijt and Goring-Morris 2002
I. Kuijt and N. Goring-Morris. Foraging, farming, and social complexity in the
Pre-Pottery Neolithic of the Southern Levant. A review and synthesis // Journal of
World Prehistory. 2002 . Vol. 16, no. 4. P. 361 – 440 .
Kuper and Kröpelin 2006
R. Kuper and S. Kröpelin. Climate-controlled Holocene occupation in the Sahara.
Motor of Africa’s evolution // Science. 2006. Vol. 313, issue 5788. P . 803
–
807.
Kuper et al. 2009 a
R. Kuper, H. Riemer, and F. Förster. Report on the first field season of the
Wadi Sura Project (Gilf Kebir, SW Egypt), spring 2009 / Universität zu Köln, Philo-
sophische Fakultät, Wadi Sura-Project. P. 1 – 17 . URL: www.wadisura.phil-fak.
uni-koeln.de/7236.html. Дата обращения (22.05 .2017).
Kuper et al. 2009 b
R. Kuper, H. Leisen, H. Riemer, F. Förster, S. Krause, E. Büttner, F. Darius,
and K. Kindermann. Report on the second field season of the Wadi Sura Project
(Gilf Kebir, SW Egypt) in autumn, 2009 / Universität zu Köln, Philosophische
Fakultät, Wadi Sura-Project. P. 1 – 23. URL: www.wadisura.phil-fak.uni-koeln.
de/7236.html. Дата обращения (22.05 .2017).
Kuper et al. 2010
R. Kuper, H. Leisen, H. Riemer, F. Förster, S. Krause, and J. Seidel. Report on
the third field season of the Wadi Sura Project (Gilf Kebir, SW Egypt) in spring 2010
/ Universität zu Köln, Philosophische Fakultät, Wadi Sura-Project. P. 1 – 27 . URL:
www.wadisura.phil-fak.uni-koeln.de/7236.html. Дата обращения (22.05.2017).
Kuper et al. 2011 a
R. Kuper, H. Leisen, H. Riemer, O. Bubenzer, S. Krause, and J. Seidel. Re-
port on the fourth field season of the Wadi Sura Project (Gilf Kebir, SW Egypt),
spring 2011 / Universität zu Köln, Philosophische Fakultät, Wadi Sura-Project.
P. 1 – 14 . URL: www.wadisura.phil-fak.uni-koeln.de/7236.html. Дата обращения
(22.05.2017).

288
Kuper et al. 2011 b
R. Kuper, H. Leisen, H. Riemer, S. Krause, and F. Förster. Report on the fifth
field season of the Wadi Sura Project (Gilf Kebir, SW Egypt), autumn 2011 / Uni-
versität zu Köln, Philosophische Fakultät, Wadi Sura-Project. P. 1 – 14 . URL: www.
wadisura.phil-fak.uni-koeln.de/7236.html. Дата обращения (22.05 .2017).
Lankester 2012
F. D. Lankester. Predynastic and pharaonic era rock art Egypt’s Central Eastern
Desert. Distribution, dating and interpretation. PhD thesis, Durham University.
2012 / Durham e-theses online. – 31 1 p. URL: http://etheses.dur.ac .uk/5909/. Дата
обращения (26.01 .2019).
Lankester 2016
F. D . Lankester. Predynastic Egyptian rock art as evidence for early elites’ rite
of passage // Afrique: Archéologie et Arts. 2016 . Vol. 12 . P. 81 – 92 .
Lazaridis et al. 2016 a
I. Lazaridis et al. (53 authors). Genomic insights into the origin of farming in
the ancient Near East // Nature. 2016 . Vol. 536, issue 7617. P. 419 – 424 .
Lazaridis et al. 2016 b
I. Lazaridis et al. (53 authors). Genomic insights into the origin of farming in
the ancient Near East. Supplementary information (electronic), PDF files. P. 1 –
148 // Nature. 2016 . Vol. 536, issue 7617. URL: https://www.nature.com/articles/
nature19310. Дата обращения (13.01 .2019).
Le Brun et Daune-Le Brun 1989
A. Le Brun et O. Daune-Le Brun. Fouilles récentes à Khirokitia (Chypre).
1983 – 1986 . Paris: Éditions Recherche sur les Civilisations, 1989.
–
288 p.
–
(Études Néolithiques. «Mémoire» no. 81).
Le Quellec 1995
J. -L. Le Quellec. Aires culturelles et art rupestre. Théranthropes et femmes
ouvertes du Messak (Libye) // L’Anthropologie. 1995. Tome 99, no. 2/3 . P. 405 –
443.
Le Quellec 1996
J. -L. Le Quellec. L’art «classique» de la civilization du Messak (Fezzan,
Libye) // Studia Africana. Marҫ 1996. 7 . P. 8 – 42 .
Le Quellec 2001
J. -L. Le Quellec. Les arts graphiques du Sahara et de l’Égypte ancienne: que
comparer? // In: J. C. Autuori (ed.). Africa antigua. El antiguo Egipto, una civili-

289
zación africana. Barcelona: Aula AEgyptiaca, 2001. P. 159 – 178; 287 – 293, figs.
1 – 23 . – (Aula AEgyptiaca studia 1).
Le Quellec 2007 a
J. -L. Le Quellec. Égypte. Un art rupestre inconnu au Sahara (entretien avec
Romain Pigeaud) // Archéologia. 2007. No. 441, février. P. 50 – 62.
Le Quellec 2007 b
J. -L. Le Quellec. Rock art and cultural responses to climatic changes in the
Central Sahara during the Holocene. In: P. Ch. Reddy (ed.). Exploring the mind of
ancient man. (Festschrift to Robert G. Bednarik). New Delhi: Research India Press,
2007. P. 173 – 188.
Le Quellec 2007 c
J. -L. Le Quellec. Ni hommes, ni animaux: les théranthropes. Un aliment pour
l’esprit ? In: J. -P. Poulain (éd.). L’homme, le mangeur, l’animal. Qui nourrit l’autre?
Actes du colloque organisé par l’OCHA, Paris, 12 et 13 mai 2006. Paris: l’Institut
Pasteur, 2007. P. 58 – 77.
Le Quellec 2008
J. -L. Le Quellec. Can one «read» rock art? An Egypt example. In: P. Taylor
(ed.). Iconography without texts. London: Warburg Institute, 2008. P. 25 – 42 . –
(Warburg Institute Colloquia 12).
Le Quellec 2010 a
J. -L. Le Quellec. Nil et Sahara. Vingt ans plus tard // Archéo-Nil. 2010 .
No.20.P.62 –75.
Le Quellec 2010 b
J. -L. Le Quellec. Traite et insufflations sur les images rupestres du Sahara
contredisent l’hypothèse de la consommation du lait comme “revolution secondaire”
en Afrique // Les Cahiers de l’AARS. 2010 . No. 14 . P. 204 – 246 .
Le Quellec 2012
J. -L . Le Quellec. Iconoclasties rupestres au Sahara // Sahara. 2012 . Vol. 23 .
P.29 –42;I–III,pls.A1a–A9.
Le Quellec 2013
J. -L . Le Quellec. A new chronology for Saharan rock art. In: B. Lal Malla
(ed.). The world of rock art. An overview of five continents. New Delhi: Indira
Gandhi National Centre for the Arts / Aryan Books International, 2013. P. 23 –
44.
–
(IGNCA Rock Art Series 8).

290
Le Quellec 2016
J. -L. Le Quellec. Recent work on Saharan rock art (2010 – 2014). In: P. Bahn,
N. Franklin, M. Strecker, and E. Devlet (eds.). Rock art studies. News of the world.
V. Oxford: Archaeopress, 2016. P. 55 – 74.
Le Quellec et al. 2007
J. -L. Le Quellec, P. de Flers, and Ph. de Flers. Prehistoric swimmers in the
Sahara // Arts et cultures. Revue des Musées Barbier-Müller. Association des amis
du Musée Barbier-Müller. 2007 . P. 46 – 61 .
Levy 2017
J. Levy. Sartorial vestments in the Southern Levant: headwear, footwear,
girdles, sashes and shrouds, 15000 – 5900 BP cal. In: Sh. Gonen and A. Ronen
(eds.). Suyanggae and her neighbours in Haifa, Israel. Proceedings of the 20th (1)
congress. June 21 – 28, 2015. Oxford: Archaeopress, 2017. P. 60 – 79 .
Levy 2005
T. E. Levy. The view from the end of the trajectory // Neo-Lithics. 2005 . 2.
P.37 –39.
MacEachern 2012
S. MacEachern. The Holocene history of the southern lake Chad basin.
Archaeological, linguistic and genetic evidence // African Archaeological Review.
2012. Vol. 29, issue 2 – 3. P. 253 – 271.
Maczyńska 2006
A. Maczyńska. Egyptian – Southern Levantine interaction in the 4th and 3rd
millennium B.C . A view from Tell el-Farkha. In: K. Kroeper, M. Chłodnicki and
M. Kobusiewicz (eds.). Archaeology of early Northeastern Africa. In memory of
Lech Krzyzaniak. Poznań: Poznań Archaeological Museum, 2006. P. 945 – 957 . –
(Studies in African Archaeology, vol. 9).
Maczyńska 2013
A. Maczyńska. Lower Egypt communities and their interactions with Southern
Levant in the 4th
millennium B.C . Poznań: Poznań Archaeological Museum, 2013. –
251 p. – (Studies in African Archaeology, vol. 12).
Major 2013
J. Major. Art items from Wadi Hammeh 27. In: O. Bar-Yosef and F. R. Valla
(eds.). Natufian foragers in the Levant. Terminal Pleistocene social changes in
Western Asia. Ann Arbor: International Monographs in Prehistory, 2013. P. 349 –
381. – (International Monographs in Prehistory. Archaeological Series 19).

291
Makarewicz and Austin 2006
Ch. A . Makarewicz and A. E. Austin. Late PPNB occupation at el-Hemmeh.
Results from the third excavation season 2006 // Neo-Lithics. 2006 . 2 . P. 19 – 23 .
Makarewicz et al. 2006
Ch. A. Makarewicz et al. (13 authors). El-Hemmeh. A multi-period Pre-Pottery
Neolithic site in the Wadi el-Hasa, Jordan // Eurasian Prehistory. 2006 . Vol. 4,
no.1 –2.P.183 –220.
Marciniak et al. 2015
A. Marciniak, M. Z. Barański, A. Bayliss, L. Czerniak, T. Goslar, J. Southon,
and R. E . Taylor. Fragmenting times: interpreting a Bayesian chronology for Late
Neolithic occupation of Çatalhöyük East, Turkey // Antiquity. 2015 . Vol. 89, issue
343. P. 154 – 176.
Marciniak et al. 2019
A. Marciniak, P. Filipowicz, and K. Harabasz. The Late Neolithic at Çatalhöyük
in the TPC area. An overview. In: S. R. Steadman and G. McMahon (eds.).The
archaeology of Anatolia. Vol. III. Recent discoveries (2017 – 2018). Newcastle
upon Tyne: Cambridge Scholar Publishing, 2019. P. 4 – 14 .
Martin and Meskell 2012
L. Martin and L. Meskell. Animal figurines from Neolithic Çatalhöyük. Figural
and faunal perspectives // Cambridge Archaeological Journal. 2012 . Vol. 22, issue
3.P.401 –419.
Masing 1976
U. Masing. Some remarks on the mythology of the people of Çatal Hüyük.
В сб.: П. П . Нурмекунд (отв. ред.). Ученые записки Тартуского государствен-
ного университета. Вып. 392 . Труды по востоковедению. III. Тарту: Издатель-
ство Тартуского университета, 1976. С. 75 – 92 .
Mazurowski 2004
R. F. Mazurowski. Tell Qaramel. Excavations, 2003 // Polish Archaeology in
the Mediterranean. Reports 2003. 2004 . XV. P. 355 – 370 .
Mazurowski 2005
R. F. Mazurowski. Tell Qaramel. Excavations, 2004 // Polish Archaeology in
the Mediterranean. Reports 2004. 2005 . XVI. P. 497 – 510.
Mazurowski 2007
R. F. Mazurowski. Tell Qaramel. Excavations, 2005 // Polish Archaeology in
the Mediterranean. Reports 2005. 2007 . XVII. P. 483 – 499.

292
Mazurowski 2010
R. F. Mazurowski. Tell Qaramel. Excavations, 2007 // Polish Archaeology in
the Mediterranean. Reports 2007. 2010 . XIX. P. 565 – 585 .
Mazurowski 2011
R. F. Mazurowski. Tell Qaramel. Excavations, 2008 // Polish Archaeology in
the Mediterranean. Reports 2008. 2011 . XX . P. 321 – 341 .
Mazurowski and Jamous 2001
R. F. Mazurowski and B. Jamous. Tell Qaramel. Excavations, 2000 // Polish
Archaeology in the Mediterranean. Reports 2000. 2001 . XII. P. 327 – 341 .
Mazurowski and Yartah 2002
R. F. Mazurowski and T. Yartah. Tell Qaramel. Excavations, 2001 // Polish
Archaeology in the Mediterranean. Reports 2001. 2002 . XIII. P. 295 – 307 .
Mazurowski et al. 2009
R. F . Mazurowski, D. J. Michczyńska, F. Pazdur, and N. Piotrowska.
Chronology of early Pre-Pottery Neolithic settlement Tell Qaramel, Northern Syria,
in the light of radiocarbon dating // Radiocarbon. 2009 . Vol. 51, no. 2 . P. 771 – 781 .
McBride 2013
A. McBride. Performance and participation. Multi-sensual analysis of Near
Eastern Pre-Pottery Neolithic non-domestic architecture // Paléorient. 2013 .
Vol.39,no.2.P.47 –67.
Meece 2006
S. Meece. A bird’s eye view – of a leopard’s spots. The Çatalhöyük “map” and
the development of cartographic representation in prehistory // Anatolian Studies.
2006. Vol. 56. P. 1 – 16.
Mellaart 1962
J. Mellaart. Excavations at Çatal Hüyük. First preliminary report, 1961 //
Anatolian Studies. 1962 . Vol. XII . P. 41 – 65 .
Mellaart 1963
J. Mellaart. Excavations at Çatal Hüyük, 1962. Second preliminary report //
Anatolian Studies. 1963 . Vol. XIII. P. 43 – 103 .
Mellaart 1964
J. Mellaart. Excavations at Çatal Hüyük, 1963. Third preliminary report // Ana-
tolian Studies. 1964 . Vol. XIV. P. 39 – 119 .

293
Mellaart 1966
J. Mellaart. Excavations at Çatal Hüyük, 1965. Fourth preliminary report //
Anatolian Studies. 1966 . Vol. XVI. Р. 165 – 191 .
Mellaart 1967
J. Mellaart. Çatal Hüyük. A Neolithic town in Anatolia. New York:
McGraw-Hill Book Company, 1967. – 2 3 2 р.
Mellaart 1970
J. Mellaart. Excavations at Haçilar. Vol. II. Edinburgh: University Press,
1970.
–
541 p. – (Occasional publications of the British Institute of Archaeology at
Ankara. Number 9).
Mellaart 1975
J. Mellaart. The Neolithic of the Near East. London: Thames and Hudson,
1975. – 300 p.
Mellaart 1989
J. Mellaart. The goddess from Anatolia. Vol. II. Çatal Hüyük and Anatolian
kilims. Milano: Eskenazi, 1989. – 1 0 0 p.
Mellaart and Hirsch 1989
J. Mellaart (plates) and U. Hirsch (text). The goddess from Anatolia. Vol. I.
Plates. Milano: Eskenazi, 1989. – 1 0 4 p.
Meskell 2008
L. Meskell. The nature of the beast. Curating animals and ancestors at Çatal-
höyük // World Archaeology. 2008 . Vol. 40, issue 3. P. 373 – 389.
Meskell and Nakamura 2005
L. Meskell and C. Nakamura. Çatalhöyük figurines. Çatalhöyük 2005 archive
report. P. 161 – 188. On-line. URL: http://www.catalhoyuk.com/sites/default/files/
media/pdf/Archive_Report_2005 .pdf. Дата обращения (04.02.2019).
Meskell et al. 2016
L. Meskell, C. Nakamura, L. Der, Ch. Tsoraki, and M. Arntz. Figurines. Çatal-
höyük 2016 archive report. P. 137 – 164 . On-line. URL: http://www.catalhoyuk.
com/sites/default/files/media/pdf/Archive_Report_2016 .pdf. Дата обращения
(23.02 .2020).
Militarev 1996
A. J . Militarev. Home for Afrasian: African or Asian? Areal linguistic ar-
guments. In: C. Griefenow-Mewis and R. M. Voigt (eds.). Cushitic and Omotic

294
languages. Proceedings of the 3rd international symposium (Berlin, March 1994).
Köln: Rüdiger Köppe Verlag, 1996. P. 13 – 32 .
Militarev 2000
A. J. Militarev. Towards the chronology of Afrasian (Afroasiatic) and its
daughter families. In: C. Renfrew, A. McMahon, and L. Trask (eds.) . Time depth
in historical linguistics. Vol. 1. Cambridge: Cambridge McDonald Institute for
Archaeological Research, 2000. P. 267 – 307 .
Militarev 2002
A. J. Militarev. The prehistory of a dispersal. The Proto-Afrasian (Afroasiatic)
farming lexicon. In: P. Bellwood and C. Renfrew (eds.). Examining the farming
/ language dispersal hyposesis. Cambridge: Cambridge McDonald Institute for
Archaeological Research, 2002. P. 135 – 150 . – (McDonald Institute Monographs
1363 – 49).
Militarev 2008
A. J. Militarev. Afrasian cognates to orphan Akkadian words, or why Madame
Assyriologie should not stand aloof from her less thorough-bred African cousins //
Aula Orientalis. 2008. Vol. 26, no. 1. P. 133 – 142.
Militarev 2009
A. J . Militarev. Proto-Afrasian lexicon confirming West Asian homeland.
Pastoralism // Journal of Language Relationship / Вопросы языкового родства.
2009.No1.P.95 –106.
Militarev 2015
A. J . Militarev. Addenda and conclusion of an etymology-based 100-item
wordlist for Semitic languages // Journal of Language Relationship / Вопросы язы-
кового родства. 2015. No 13/2 . P. 91 – 138.
Mithen et al. 2011
S. J . Mithen, B. Finlayson, S. Smith, E. Jenkins, M. Najjar, and D. Maričević.
An 11600 year-old communal structure from the Neolithic of southern Jordan //
Antiquity. 2011 . Vol. 85, issue 328. P. 350 – 364 .
Miyake 2013
Y. Miyake. Hasankeyf Höyük / Batman. Dicle’nin ilk köyü // Arkeo Atlas.
Mart 2013. Sayi 8 (no. 2013/01). S. 40 – 47 .
Miyake 2016
Y. Miyake. Tarihöncesi dönemde Hasankeyf. Hasankeyf Höyük kazilari //
Aktüel Arkeoloji. Eylül – Ekim 2016. 53 . Sayi. S. 26 – 39.

295
Miyake et al. 2012
Y. Miyake, O. Maeda, K. Tanno, H. Hongo, and C. Y . Gündem. New exca-
vations at Hasankeyf Höyük. A 10th millennium cal. BC site on the Upper Tigris,
Southeast Anatolia // Neo-Lithics. 2012 . 1 . P. 3 – 7.
Miyake et al. 2017
Y. Miyake, H. Hongo, O. Kondo, M. Yoneda, K. Tanno, O. Maeda,
Y. Itahashi, and M. Tashiro. Archaeological studies on early sedentary settlements
in Southwest Asia. Report on the 2012 – 2016 research project. Tsukuba: Uni-
versity of Tsukuba, 2017. P. 1 – 6 . URL: https://kaken.nii.ac.jp/file/KAKENHI-
PROJECT-24251013/24251013seika.pdf. Дата обращения (26.07.2018).
Moore et al. 2000
A. M. T . Moore, G. C . Hillman, and A. J. Legge. Village on the Euphrates.
From foraging to farming at Abu Hureyra. London – New York: Oxford University
Press, 2000. – 608 p.
Mori 1998
F. Mori. The great civilizations of ancient Sahara. Neolithisation and the ear-
liest evidence of anthropomorphic religions / Translated by B. D . Philips. Roma:
“L’Erma” di Bretschneider, 1998. – 2 7 6 p. – (Bibliotheca Archaeologica 21).
Morsch 2002
M. G . F. Morsch. Magic figurines? Some remarks about the clay objects of
Nevali Çori. In: H. G. K . Gebel, B. D . Hermansen, and C. H . Jensen (eds.). Magic
practices and ritual in the Near Eastern Neolithic. Proceedings of a workshop held
at the 2nd International Congress of the Archaeology of the Ancient Near East
(ICAANE), Copenhagen University, May 2000. Berlin: Ex Oriente e.V ., 2002.
P. 145 – 162. – (Studies in early Near Eastern production, subsistence, and envi-
ronment. 8).
Müller-Karpe 1968
H. Müller-Karpe. Handbuch der Vorgeschichte. Bd. II. Jungsteinzeit. Tafeln.
München: C. H. Beck’sche Verlagsbuchhandlung, 1968. – 61 2 Tfl.
Müller-Neuhof 2007
B. Müller-Neuhof. Anthropomorphic statuettes from Tell Fakhariyah. Argu-
ments for their possible PPNB origin // Neo-Lithics. 2007 . 1 . P. 37 – 43 .
Muzzolini 2001
A. Muzzolini. Saharan Africa. In: D. S. Whitley (ed.). Handbook of rock art re-
search. Walnut Creec, Lanham, New York, Oxford: AltaMira Press, 2001. P. 605
–
636.

296
Nakamura and Meskell 2008
C. Nakamura and L. Meskell. Figurine archive report 2008. Çatalhöyük 2008
archive report. P. 193
–
204. On-line. URL: http://www.catalhoyuk.com/sites/
default/files/media/pdf/Archive_Report_2008.pdf. Дата обращения (21.08 .2018).
Nielsen et al. 2017
R. Nielsen et al. (6 authors). Tracing the peopling of the world through
genomics // Nature. 2017 . Vol. 541, issue 7637. P. 302 – 310 .
Nikolayev 1991
S. L . Nikolayev. Sino-Caucasian languages in America. In: V. Shevoroshkin
(ed.) . Dene-Sino-Caucasian languages. Bochum: Brockmeyer, 1991. P. 42 – 66 .
Nishiaki 2007
Y. A. Nishiaki. A unique Neolithic female figurine from Tell Seker al-Aheimar,
Northeast Syria // Paléorient. 2007 . Vol. 33, no. 2 . P. 117 – 125 .
Notroff et al. 2015
J. Notroff, O. Dietrich, J. Peters, N. Pöllath, Ç. Köksal-Schmidt. What modern
lifestyles owe to Neolithic feasts. The early mountain sanctuary at Göbekli Tepe
and the onset of food-production // Actual Archaeology. 2015 . Issue 15. P. 32 –
49.
Noy 1986 a
T. Noy. The Natufian culture, ca. 10300 – ca . 8500 B .C . In: J. P. O’Neill,
K. Howard (eds.). Treasures of the Holy Land. Ancient art from the Israel Museum.
New York: The Metropolitan Museum of Art, 1986. P. 31 – 40.
Noy 1986 b
T. Noy. Neolithic period, ca. 8500 – ca . 4500 B .C. In: J. P. O’Neill, K. Howard
(eds.). Treasures of the Holy Land. Ancient art from the Israel Museum. New York:
The Metropolitan Museum of Art, 1986. P. 41 – 56 .
Omrak et al. 2016
A. Omrak et al. (10 authors). Genomic evidence establishes Anatolia as the
source of the European Neolithic gene pool // Current Biology. 2016 . Vol. 26, issue
2.P.270 –275.
Ordynat 2015
R. Ordynat. Predynastic female figurines. A reappraisal of the El-Ma’mariya
corpus. In: J. L. Cox, C. R. Hamilton, K. R. L. McLardy, A. J. Pettman, and
D. Stewart (eds.). Ancient cultures at Monash University. Proceedings of the confer-

297
ence held between 18 – 20 October 2013 on approaches to studying the ancient past.
Oxford: Archaeopress, 2015. P. 47 – 56 . – (BAR International Series. Vol. 2764).
Orel and Starostin 1990
V. Orel and S. Starostin. Etruscan as an East Caucasian language. In:
V. Shevoroshkin (ed.) . Proto-languages and proto-cultures. Bochum: Brockmeyer,
1990. P. 60 – 66.
Orphanidis 2015
L. Orphanidis. Interpretation of Neolithic figurine art. (Electronic publication).
Athens: Academy of Athens, Research Centre for Antiquity, 2015. – 2 1 9 p. URL:
http://www.neolithic.gr. Дата обращения (21.04 .2018).
Ortega et al. 2014
D. Ortega, J. J . Ibañez, L. Khalidi, V. Méndez, D. Campos, and L. Teira.
Towards a multi-agent-based modeling of obsidian exchange in the Neolithic
Near East // Journal of Archaeological Method and Theory. 2014. Vol. 21, issue 2.
P. 461 – 485.
Orton et al. 2018
D. Orton, J. Anvari, C. Gibson, J. Last, A. Bogaard, E. Rosenstock, and
P. F. Biehl. A tale of two tells. Dating the Çatalhöyük West Mound // Antiquity.
2018. Vol. 92, issue 363. P. 620 – 639 .
Özbaşaran 2011
M. Özbaşaran. The Neolithic on the Plateau. In: S. R . Steadman and
G. McMahon (eds.). The Oxford handbook of Ancient Anatolia. 10,000 – 323
B.C .E. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 99 – 124 .
Özdoğan 2003
M. Özdoğan. A group of Neolithic stone figurines from Mezraa-Teleilat. In:
M. Özdoğan, H. Hauptmann, and N. Başgelen (eds.) . From village to cities. Early
villages in the Near East. Studies presented to Ufuk Esin. Vol. 2 . Istanbul: Arkeoloji
ve Sanat Yayinlari, 2003. P. 511 – 523 .
Özdoğan 2011
M. Özdoğan. Archaeological evidence on the westward expansion of farming
communities from Eastern Anatolia to the Aegean and the Balkans // Current
Anthropology. 2011 . Vol. 52, supplement 4. P. 415 – 430 .
Özdoğan 2012
M. Özdoğan. Neolitik dönemi yeniden düşünmek // Aktüel Arkeoloji. 2012 .
27. Sayi. S. 38 – 51.

298
Özdoğan and Başgelen 1999
M. Özdoğan and N. Başgelen (eds.). Neolithic in Turkey. The cradle of
civilization. New discoveries. Vol. 2. Plates. Istanbul: Arkeoloji ve Sanat Yayinlari,
1999. – (Ancient Anatolian civilizations series, 3). – 2 0 3 p.
Özdoğan et al. 2011 a
M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm. Introduction. In: M. Özdoğan,
N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic in Turkey. New excavations and
new research. Vol. 1. The Tigris basin. Istanbul: Archaeology and Art Publications,
2011. P. VII – XII.
Özdoğan et al. 2011 b
M. Özdoğan, N. Karul, and E. Özdoğan. 2002 Mezraa-Teleilat excavations. In:
N. Tuna and O. Doonan (eds.). Salvage project of the archaeological heritage of the
Ilisu and Carchemish Dam reservoirs. Activities in 2002. Vol. 1. Ankara: Middle
East Technical University (TAÇDAM), 2011. P. 53 – 79 (ил.), 80 – 96 (текст).
Özkaya 2004
V. Özkaya. Körtik Tepe: an early aceramic Neolithic site in the Upper Tigris
valley. In: T. Korkut, H. I. Işkan, G. Işin (yay.). Anadolu’da Doğdu. Festschrift für
Fahri Işik zum 60. Geburtstag. Istanbul: Ege Yayinlari, 2004. P. 585 – 599 .
Özkaya 2009
V. Özkaya. Excavations at Körtik Tepe. A new Pre-Pottery Neolithic A site in
Southeastern Anatolia // Neo-Lithics. 2009 . 2 . P. 3 – 8 .
Özkaya, San 2007
V. Özkaya, O. San. Körtik Tepe. Bulgular işiğinda kültürel doku üzerine
İlk gözlemler. In: M. Özdoğan, N. Başgelen (yay.). Türkiye’de Neolitik Dönem.
Istanbul: Arkeoloji ve Sanat Yayinlari, 2007. S. 21 – 36; fig. 1 – 28.
Özkaya, Coşkun 2007
V. Özkaya, A. Coşkun. Körtik Tepe. In: N. Başgelen (yay.). 12000 yil önce.
«Uygarliğin Anadolu’dan Avrupa’ya yolculuğunun başlangici». Neolitik Dönem.
Katalog. Istanbul: Yapi Kredi Yayinlari, 2007. S. 86 – 88, 103 ff.
Özkaya and Coşkun 2011
V. Özkaya and A. Coşkun. Körtik Tepe. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and
P. Kuniholm (eds.). The Neolithic in Turkey. New excavations and new research. Vol. 1.
The Tigris basin. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2011. P. 89
–
127.
Özkaya, Coşkun 2013
V. Özkaya, A. Coşkun. Körtik Tepe / Diyarbakir. Yerleşik yaşamin başlangici
// Arkeo Atlas. Mart 2013. Sayi 8 (no. 2013/01). S. 30 – 39 .

299
Özkaya et al. 2012
V. Özkaya, A. Coşkun, M. Benz, Y. S. Erdal, L. Atici, F. S. Şahin. Körtik Tepe
2010 yili kazisi // 33. Kazi Sonuçlari Toplantisi. 2012 . 1 . Cilt. S. 315 – 338 .
Özkaya et al. 2013
V. Özkaya, A. Coşkun, N. Soyukaya. Körtik Tepe. Uygarliğin Diyarbakir’daki
ilk adimlari / The first traces of civilization in Diyarbakir. İstanbul: Arkeoloji ve
Sanat Yayınları, 2013. – 7 2 p.
Öztan 2002
A. Öztan. Köşk Höyük: Anadolu arkeolojisine yeni katkilar // TÜBA-AR.
Turkish Academy of Sciences Journal of Archaeology. 2002 . Vol. V. P. 55 – 70 .
Pala et al. 2012
M. Pala et al. (32 authors). Mitochondrial DNA signals of Late Glacial
recolonization of Europe from Near Eastern refugia // The American Journal of
Human Genetics. 2012 . Vol. 90, issue 5. P. 915 – 924 .
Pawłowska et al. 2017
K. Pawłowska, J. Wolfhagen, and V. Garsía-Díaz. Faunal remains from the
GDN area. Çatalhöyük 2017 archive report. P. 151 – 158. On-line. URL: https://
www.catalhoyuk.com/sites/default/files/Archive_Report_2017 .pdf. Дата обраще-
ния (30.01 .2020).
Pawłowska and Barański 2020
K. Pawłowska and M. Barański. Conceptualization of the Neolithic world in
incised equid phalanges: anthropomorphic figurine from Çatalhöyük (GDN Area)
// Archaeological and Anthropological Sciences. 08 January 2020. Vol. 12, issue
1: article 18. P. 1 – 10 . URL: https://doi.org/10.1007/s12520-019-01006 -z. Дата
обращения (30.01 .2020).
Perrot 2000
J. Perrot. Réflexions sur l’état des recherché concernant la Préhistoire récente
du Proche et du Moyen-Orient // Paléorient. 2000 . Vol. 26, no. 1 . P. 5 – 27 .
Peters and Schmidt 2004
J. Peters and K. Schmidt. Animals in the symbolic world of Pre-Pottery
Neolithic Göbekli Tepe, south-eastern Turkey: a preliminary assessment //
Anthropozoologica. 2004 . Vol. 39, no. 1 . P. 179 – 218 .
Peters et al. 2014
J. Peters, B. C. Arbuckle, and N. Pöllath. Subsistence and beyond. Animals
in Neolithic Anatolia. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The

300
Neolithic in Turkey. Vol. 6 . 10500 – 5200 BC: environment, settlement, flora, fauna,
dating, symbols of belief, with views from North, South, East, and West. Istanbul:
Archaeology and Art Publications, 2014. P. 135 – 203 .
Petrie 1914
W. M . Flinders Petrie. Amulets. Illustrated by the Egyptian collection in
University Colledge, London. London: Constable & Co. Ltd., 1914. – 1 8 8 p.
Pöllath et al. 2018
N. Pöllath, O. Dietrich, J. Notroff, L. Clare, L. Dietrich, Ç. Köksal-Schmidt,
K. Schmidt, and J. Peters. Almost a chest hit. An aurochs humerus with hunting
lesion from Göbekli Tepe, south-eastern Turkey, and its implications // Quaternary
International. 30 November 2018. Vol. 495 . P. 30 – 48.
Raffaele 2003
F. Raffaele. Dynasty 0. In: S. Bickel and A. Loprieno (eds.). Basel egyptology
prize 1. Junior research in Egyptian history, archaeology, and philology. Basel:
Schwabe, 2003. P. 99 – 141 . – (Aegyptiaca Helvetica. Bd. 17).
Reese 2001
D. S. Reese. Some comments on the Akrotiri Aetokremnos fauna. In: S. Swiny
(ed.). The earliest prehistory of Cyprus. From colonization to exploitation. Boston,
MA: American School of Oriental Research, 2001. P. 19 – 36. – (Cyprus American
Archaeological Research Institute Monograph Series, vol. 2; ASOR Archaeological
Reports, no. 05).
Relke 2011
J. Relke. The predynastic dancing Egyptian figurine // Journal of Religion in
Africa. 2011. Vol. 41, no. 4. P. 396 – 426.
Renfrew 2005
C. Renfrew. World languages and human dispersals: a minimalist view. In:
J.A . Hall and I. C . Jarvie (eds.). Transition to modernity. Essays on power, wealth
and belief. Cambridge, New York, Port Chester, Melbourne, Sydney: Cambridge
University Press, 2005. P. 11 – 68 .
Renfrew 2013
C. Renfrew. Centres of congregation // Neo-Lithics. 2013 . 2 . P. 30 – 34 .
Riemer et al. 2013
H. Riemer, F. Bartz, and S. Krause. New rock art sites in the Gilf Kebir, SW
Egypt. A review of recent results from the Wadi Sura survey 2009 – 2011 // Sahara.
2013. Vol. 24. P. 7 – 26.

301
Roberts 2014
N. Roberts. The climate of Neolithic Anatolia. In: M. Özdoğan, N. Başgelen,
and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic in Turkey. Vol. 6. 10500
–
5200 BC:
environment, settlement, flora, fauna, dating, symbols of belief, with views from
North, South, East, and West. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2014.
P.67 –94.
Rollefson 1983
G. O. Rollefson. Neolithic ‘Ain Ghazal (Jordan). Ritual and ceremony //
Paléorient. 1983. Vol. 9, no. 2. P. 29 – 38.
Rollefson 1986
G. O. Rollefson. Neolithic ‘Ain Ghazal (Jordan). Ritual and ceremony, II //
Paléorient. 1986. Vol. 12, no. 1. P. 45 – 52.
Rollefson 2008
G. O . Rollefson. Charming lives. Human and animal figurines in the Late
Epipaleolithic and Early Neolithic periods in the Greater Levant and Eastern Anatolia.
In: J. -P. Bocquet-Appel and O. Bar-Yosef (eds.) . The Neolithic demographic
transition and its consequences. New York: Springer, 2008. P. 387 – 416.
Rollefson and Kafafi 2013
G. O. Rollefson and Z. A. Kafafi. The town of ‘Ain Ghazal. In: D. Schmandt-
Besserat (ed.). Symbols at ‘Ain Ghazal / ‘Ain Ghazal excavation reports. Vol. 3 .
Berlin: Ex Oriente e.V ., 2013. P. 3 – 29 . – (Monograph of the Faculty of Archaeology
and Anthropology, Yarmouk University).
Romanchuk 2016
A. A . Romanchuk. The East-Eurasian hypothesis of Dene-Caucasian mother-
land in the light of genogeographical data. A brief synthesis // Revista de etnologie
şi culturologie. 2016 . Vol. XX . P. 130 – 135 .
Rosenberg 2011
M. Rosenberg. Demirköy. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm
(eds.). The Neolithic in Turkey. New excavations and new research. Vol. 1 . The
Tigris basin. Istanbul: Archaeology and Art Publications, 2011. P. 79 – 87.
Rosenberg and Redding 2002
M. Rosenberg and R. W. Redding. Hallan Çemi and early village organization
in Eastern Anatolia. In: I. Kuijt (ed.). Life in Neolithic farming communities. Social
organization, identity and differentiation. New York: Kluwer Academic Publishers,
2002. P. 39 – 62.

302
Rosenberg et al. 1998
M. Rosenberg, R. Nesbitt, R. W . Redding, and B. L. Peasnall. Halan Çemi, pig
husbandry, and Post-Pleistocene adaptations along the Taurus-Zagros arc (Turkey)
// Paléorient. 1998. Vol. 24, no. 1 . P. 25 – 41.
Round Head Catalogue N. d .
Round Head Catalogue. The earliest rock art of the Sahara. On-line catalogue
by J. Soukopova, B. Fouilleux et. al. N . d . URL: https://roundheadsahara.com. Дата
обращения (28.05.2017). (Каталог стиля «Круглые головы». Раннее наскальное
искусство Сахары. Он-лайн каталог, созданный Й. Сукоповой, Б. Фуйё и др.
Без даты).
Russel 2019
N. Russel. Spirit birds at Neolithic Çatalhöyük // Environmental Archaeology.
2019. Vol. 24, issue 4. P. 377 – 386.
Ruyle 2009
L. Ruyle. The world’s first Sheela-na-gig at the world’s oldest temple //
Medusa Coils. March 07, 2009. URL: http://medusacoils.blogspot.ru/2009/03/
worlds-first-sheela-na-gig-at-worlds.html. Дата обращения (23.01.2016).
Sagona and Zimansky 2009
A. Sagona and P. Zimansky. Ancient Turkey. London and New York: Rout-
ledge, 2009. – 420 p.
Sampson and Katsarou 2004
A. Sampson and S. Katsarou. Cyprus, Aegean, and Near East during PPN //
Neo-Lithics. 2004. 1. P. 13 – 15.
Schmandt-Besserat 2005
D. Schmandt-Besserat. About “hieroglyphs” – a Neolithic system of sacred
symbols // Neo-Lithics. 2005 . 2. P. 39 .
Schmandt-Besserat 2013
D. Schmandt-Besserat (ed.). Symbols at ‘Ain Ghazal / ‘Ain Ghazal excavation
reports. Vol. 3. Berlin: Ex Oriente e.V., 2013. – 368 p. – (Monograph of the Faculty
of Archaeology and Anthropology, Yarmouk University).
Schmandt-Besserat 2014
D. Schmandt-Besserat. Figures with raised arms and feet. In: B. Finlayson
and Ch. Makerewicz (eds.). Settlement, survey and stone. Essays on Near Eastern
prehistory in honour of Gary Rollefson. Berlin: Ex Oriente e.V., 2014. P. 257 –
259.

303
Schmidt 1995
K. Schmidt. Investigations in the Upper Mesopotamian Early Neolithic.
Göbekli Tepe and Gürcütepe // Neo-Lithics. 1995. 2 . P. 9 – 10.
Schmidt 1996
K. Schmidt. The Urfa-project 1996 // Neo-Lithics. 1996 . 2. P. 2 – 3 .
Schmidt 1998
K. Schmidt. Beyond daily bread. Evidence of Early Neolithic ritual from
Göbekli Tepe // Neo-Lithics. 1998. 2 . P. 1 – 5 .
Schmidt 1999
K. Schmidt. Frühe Tier- und Menschenbilder vom Göbekli Tepe – Kampagnen
1995 – 98 . Ein kommentierter Katalog der Großplastik und der Reliefs // Istanbuler
Mitteilungen. 1999. Bd. 49. S. 5 – 21; Taf. 1 – 10.
Schmidt 2000
K. Schmidt. Göbekli Tepe and the rock art of the Near East // TÜBA-AR.
Turkish Academy of Sciences Journal of Archaeology. 2000 . Vol. III. P. 1 – 14 .
Schmidt 2003
K. Schmidt. The 2003 campaign at Göbekli Tepe (Southeastern Turkey) //
Neo-Lithics. 2003 . 2 . P. 3 – 8.
Schmidt 2007
K. Schmidt. Göbekli Tepe excavations 2005 // 28. Kazi Sonuçlari Toplantisi.
2007. 2. Cilt. S. 97 – 110.
Schmidt 2008
K. Schmidt. Göbekli Tepe – enclosure C // Neo-Lithics. 2008 . 2. P. 27 – 32 .
Schmidt 2010 a
K. Schmidt. Göbekli Tepe kazisi 2008 yili raporu // 31. Kazi Sonuçlari
Toplantisi. 2010 . 1 . Cilt. S. 241 – 264.
Schmidt 2010 b
K. Schmidt. Göbekli Tepe – the Stone Age sanctuaries. New results of ongoing
excavations with special focus on sculptures // Documenta Praehistorica. 2010 .
XXXVII. P. 239 – 256 .
Schmidt 2013
K. Schmidt. Adler und Schlange. Großbilder des Göbekli Tepe und ihre
Rezeption. In: Ü. Yalçin (Hg.). Anatolian Metal VI. Bochum: Blömeke Druck SRS
GmbH, Herne, 2013. S. 145 – 152 . – (Der Anschnitt. Beiheft 25).

304
Schmidt 2014
K. Schmidt. Göbekli Tepe kazisi 2012 yili raporu // 35. Kazi Sonuçlari Toplan-
tisi. 2014. 1. Cilt. S. 328 – 338.
Schmidt and Köksal-Schmidt 2014
K. Schmidt and Ç. Köksal-Schmidt. Like a carpet of snakes – towards an icono-
graphy of the PPN in Upper Mesopotamia. In: B. Finlayson and Ch. Makarewicz
(eds.). Settlement, survey, and stone. Essays on Near Eastern prehistory in honour
of Gary Rollefson. Berlin: Ex Oriente e.V., 2014. P. 73 – 77.
Schuenemann et al. 2017 a
V. J. Schuenemann et al. (16 authors). Ancient Egyptian mummy genomes
suggest an increase of Sub-Saharan African ancestry in post-Roman periods //
Nature Communications. 30 May 2017. Vol. 8: 15694. P. 1 – 11 . URL: https://www.
doi.org/10.1038/ncomms15694. Дата обращения (19.01 .2019).
Schuenemann et al. 2017 b
V. J. Schuenemann et al. (16 authors). Ancient Egyptian mummy genomes
suggest an increase of Sub-Saharan African ancestry in post-Roman periods. Sup-
plementary information (electronic): figures, tables, notes and references // Nature
Communications. 30 May 2017. Vol. 8: 15694. P. 1 – 24 . URL: https://www.nature.
com/articles/ncomms15694#Sec30. Дата обращения (19.01.2019).
Shaham and Belfer-Cohen 2013
D. Shaham and A. Belfer-Cohen. Incised slabs from Hayonim cave: a
methodological case study for reading Natufian art. In: F. Borrell, J.J. Ibáñez,
M. Molist (eds.). Stone tools in transition. From hunter-gatherers to farming societies
in the Near East. Bellaterra (Barcelona): Universitat Autònoma de Barcelona. Servei
de Publicacions, 2013. P. 407 – 419 .
Shea 2013
J. J. Shea. Stone tools in the Paleolithic and Neolithic Near East. A guide.
Cambridge: Cambridge University Press, 2013. – 4 07 p.
Shirai 2010
N. Shirai. The archaeology of the first farmer-herders in Egypt. New insights
into the Fayum Epipalaeolithic and Neolithic. Leiden: Leiden University Press,
2010. – 3 89 p. – (Archaeological Studies Leiden University 21).
Shriner and Rotimi 2018
D. Shriner and C. N . Rotimi. Genetic history of Chad // American Journal of
Physical Anthropology. 2018 . Vol. 167, issue 4. P. 804 – 812 .

305
Silistreli 1989
U. Silistreli. Köşk Höyük’te bulunan kabartma insan ve Hayvan figürleriyle
bazeli vazolar // Türk Tarih Kurumu. Belleten. 1989 . Cilt LIII. Sayi 206. S. 361 –
374, Lev. I – XIII.
Simmons 2001
A. H . Simmons. The first humans and last pygmy hippopotami of Cyprus. In:
S. Swiny (ed.). The earliest prehistory of Cyprus. From colonization to exploitation.
Boston, MA: American School of Oriental Research, 2001. P. 1 – 18 . – (Cyprus
American Archaeological Research Institute Monograph Series, vol. 2; ASOR
Archaeological Reports, no. 05).
Slon et al. 2014
V. Slon, R. Sarig, I. Hershkovitz, H. Khalaily, and I. Milevski. The plastered skulls
from the Pre-Pottery Neolithic B site of Yiftahel (Israel). A computed tomography-
based analysis // PLoS ONE. 2014 . 9(2): e89242. P. 1
–
9. URL: https://doi.
org/10.1371/journal.pone.0089242 . Дата обращения (05.03 .2020).
Smith 1949
W. S. Smith. A history of Egyptian sculpture and painting in the Old Kingdom.
2nd edition. London: Oxford University Press, 1949. – 4 22 p.
Solazzo et al. 2016
C. Solazzo et al. (13 authors). Identification of the earliest collagen- and plant-
based coatings from Neolithic artefacts (Nahal Hemar cave, Israel) // Scientific
Reports. 9 August 2016. Vol. 6: 31053. P. 1 – 11 . URL: https://doi.org/10.1038/
srep31053. Дата обращения (29.12 .2019).
Soleilhavoup 1991
F. Soleilhavoup. A propos des masques et visages rupestres du Sahara //
Archéo-Nil. 1991. No. 1. P. 43 – 58, figs. 1 – 38.
Starostin 2000
S. A. Starostin. Comparative-historical linguistics and lexicostatistics. In:
C. Renfrew, A. McMahon, and L. Trask (eds.). Time depth in historical linguistics.
Vol. 1 . Cambridge: Cambridge McDonald Institute for Archaeological Research,
2000. P. 233 – 259.
Starostin 2002
G. S. Starostin. On the genetic affiliation of the Elamite language // Mother
Tongue. 2002 . Issue VII. P. 147 – 170 .

306
Starostin 2015
G. S. Starostin. Proto-Indo-European and Proto-Uralic among other proto-
languages of Eurasia: a lexicostatistical evaluation. Presentation given at the con-
ference «The precursors of Proto-Indo-European: The Indo-Hittite and Indo-Uralic
hypotheses», Leiden, Leiden University, July 9 – 11, 2015. P. 1 – 23 // Academia.
edu. URL: https://www.academia.edu/13841521. Дата обращения (27.07 .2019).
Sterelny and Watkins 2015
K. Sterelny and T. Watkins. Neolithization in southwest Asia in a context of
niche construction theory // Cambridge Archaeological Journal. 2015 . Vol. 25, issue
3.P.673 –691.
Stordeur 2003
D. Stordeur. Des cranes surmodelés à Tell Aswad de Damascène (PPNB –
Syrie) // Paléorient. 2003. Vol. 29, no. 2. P. 109 – 116.
Stordeur 2004
D. Stordeur. New insights and concepts. Two themes of the Neolithic in Syria
and South-East Anatolia // Neo-Lithics. 2004 . 1 . P. 49 – 51 .
Stordeur et Jammous 1995
D. Stordeur et B. Jammous. Pierre à rainure à décor animal trouvée dans l’hori-
zon PPNA de Jerf el Ahmar (Syrie) // Paléorient. 1995 . Vol. 21, no. 1 . P. 129 – 130 .
Stordeur et Abbès 2002
D. Stordeur et F. Abbès. Du PPNA au PPNB: mise en lumière d’une phase de
transition à Jerf el Ahmar (Syrie) // Bulletin de la Société préhistorique française.
2002. Tome 99, no. 3. P. 563 – 595.
Stordeur et al. 1996
D. Stordeur, B. Jammous, D. Helmer and G. Willcox. Jerf el-Ahmar: a new
Mureybetian site (PPNA) on the Middle Euphrates // Neo-Lithics. 1996 . 2 . P. 1 – 2.
Stordeur et al. 2001
D. Stordeur, M. Brenet, G. Der Aprahamian et J. -C. Roux. Les bâtiments com-
munautaires de Jerf el Ahmar et Mureybet horizon PPNA (Syrie) // Paléorient. 2001 .
Vol.26,no.1.P.29 –44.
Tadmor 1986
M. Tadmor. Chalcolithic period, 4500 – 3150 B .C . In: J. P. O’Neill, K. Howard
(eds.). Treasures of the Holy Land. Ancient art from the Israel Museum. New York:
The Metropolitan Museum of Art, 1986. P. 57 – 86 .

307
Tekin 2011
H. Tekin. Hakemi Use. A newly discovered Late Neolithic site in Southeast-
ern Anatolia. In: M. Özdoğan, N. Başgelen, and P. Kuniholm (eds.). The Neolithic
in Turkey. New excavations and new research. Vol. 1 . The Tigris basin. Istanbul:
Archaeology and Art Publications, 2011. P. 151 – 172 .
Thissen 2002
L. Thissen. Appendix I. CANeW 14C databases and 14C charts, Anatolia,
10000 – 5000 cal BC. In: F. Gerard and L. Tissen (eds.). The Neolithic of Cen-
tral Anatolia. Internal developments and external relations during the 9th – 6th
millennia cal BC. Proceedings of the international CANeW Table Ronde, Istanbul,
23 – 24 November 2001. Istanbul: EGE Yayinlari, 2002. P. 299 – 337.
Tristant and Midant-Reynes 2011
Y. Tristant and B. Midant-Reynes. Predynastic cultures of the Nile Delta. In:
E. Teeter (ed.). Before the pyramids. The origins of Egyptian civilization. Chicago:
University of Chicago, 2011. P. 45 – 54 . – (Oriental Institute Museum Publications
33).
Tubb 2001
K. W. Tubb. The statues of ‘Ain Ghazal: discovery, recovery and reconstruc-
tion // Archaeology International. 2001 . Vol. 5 . P. 47 – 50 .
Türkan 2005
A. U . Türkan. Clay stamp seals. Çatalhöyük 2005 archive report. P. 189 – 192 .
On-line. URL: https://www.catalhoyuk.com/sites/default/files/media/pdf/Archive_
Report_2005 .pdf. Дата обращения (25.02 .2017).
Türkan 2007
A. U. Türkan. Is it goddess or bear? The role of Çatalhöyük animal seals in
Neolithic symbolism // Documenta Praehistorica. 2007 . XXXIV. P. 257 – 266 .
van den Brink and Levy 2002
E. M . C . van den Brink and T. E. Levy (eds.) . Egypt and the Levant. Inter-
relations from the 4th through the early 3rd millennium B.C.E. London: Lieces-
ter University Press, 2002.
–
547 p.
–
(New Approaches to Anthropological
Archeology).
Verhoeven 2000
M. Verhoeven. The small finds. In: M. Verhoeven and P. M . M. G . Akkermans
(eds.). Tell Sabi Abyad II, the Pre-Pottery Neolithic B settlement. Report on the
excavations of the National Museum of Antiquities Leiden in the Balikh Valley,
Syria. Istanbul: Nederlands Historisch-Archaeologisch Instituut te Istanbul, 2000.
P.91 –122.

308
Verner 1994
M. Verner. Forgotten pharaohs, lost pyramids. Abusir. Praha: Academia,
Škodaexport, 1994. – 24 7 p.
Vigne et al. 2011
J. -D . Vigne, I. Carrère, F. Briois, and J. Guilaine. The early process of mammal
domestication in the Near East. New evidence from the Pre-Neolithic and Pre-Pottery
Neolithic in Cyprus // Current Anthropology. 2011 . Vol. 52, no. S4 . P. S255 – S271 .
Voigt 2002
M. M. Voigt. Çatal Höyük in context. Ritual at Early Neolithic sites in Central
and Eastern Turkey. In: I. Kuijt (ed.). Life in Neolithic farming communities. Social
organization, identity and differentiation. New York: Kluwer Academic Publishers,
2002. P. 253 – 293.
Watkins 1990
T. Watkins. The origins of house and home? // World Archaeology. 1990 .
Vol. 21, no. 3. P. 336 – 347.
Watkins 2004
T. Watkins. Building houses, framing concepts, constructing worlds //
Paléorient. 2004. Vol. 30, no. 1. P. 5 – 23.
Watkins 2010
T. Watkins. New light on Neolithic revolution in south-west Asia // Antiquity.
2010. Vol. 84, issue 325. P. 621 – 634 .
Watkins 2013
T. Watkins. Neolithisation needs evolution, as evolution needs neolithisation //
Neo-Lithics. 2013. 2. P. 5 – 10.
Watkins 2016
T. Watkins. Anatolia as a microcosm in the Neolithic process. In: Ü. Yalçin
(Hg.) Anatolian Metal VII. Bochum: Blömeke Druck SRS GmbH, Herne, 2016.
S. 35 – 41 . – (Der Anschnitt. Beiheft 31).
Watkins 2018 a
T. Watkins. Architecture and imagery in the early Neolithic of South-West
Asia. Framing rituals, stabilising meanings. In: C. Renfrew, I. Morley, and M. Boyd
(eds.). Ritual, play and belief in evolution and early human societies. Cambridge:
Cambridge University Press, 2018. P. 129 – 142.
Watkins 2018 b
T. Watkins. The Epipalaeolithic – Neolithic as the pivotal transformation of
human history // Documenta Praehistorica. 2018. XLV. P. 14 – 28 .

309
Watkins et. al. 1995
T. Watkins, A. Betts, K. Dobney, and M. Nesbitt. Qermez Dere, Tell Afar.
Interim report no. 3 / Project paper no. 14, Department of Archaeology, University
of Edinburgh. Edinburgh: University of Edinburgh, 1995. – 8 2 p.
Weinstein-Evron et al. 2007
M. Weinstein-Evron, D. Kaufman, N. Bachrach, G. Bar-Oz, D. E . Bar-Yosef
Mayer, S. Chaim, D. Druck, I. Groman-Yaroslavski, I. Hershkovitz, N. Liber,
D. Rosenberg, A. Tsatskin, and L. Weissbrod. After 70 years. New excavations at the
el-Wad Terrace, Mt. Carmel, Israel // Journal of the Israel Prehistoric Society. 2007.
Vol. 37. P. 37 – 134.
Wendorf and Schild 1980
F. Wendorf and R. Schild (eds.). Prehistory of the Eastern Sahara. New York:
Academia Press, 1980. – 4 1 4 p. – (Studies in archaeology).
Wendorf and Schild 1994
F. Wendorf and R. Schild. Are the early Holocene cattle in the Eastern Sahara
domestic or wild? // Evolutionary Anthropology. 1994 . Vol. 3, issue 4. P. 118 – 128.
Wengrow et al. 2014
D. Wengrow, M. Dee, S. Foster, A. Stevenson, and S. B. Ramsey. Cultural
convergence in the Neolithic of the Nile Valley: a prehistoric perspective on Egypt’s
place in Africa // Antiquity. 2014 . Vol. 88, issue 339. P. 95 – 111 .
Wildman et al. 2004
D. E. Wildman, T. J. Bergman, A. al-Aghbari, K. N . Sterner, T. K . Newman,
J. E. Phillips-Conroy, C. J. Jolly, and T. R. Disotell. Mitochondrial evidence for the
origin of hamadryas baboons // Molecular Phylogenetics and Evolution. 2004 . Vol.
32,no.1.P.287 –296.
Winney et al. 2004
B. J. Winney, R. L. Hammond, W. Macasero, B. Flores, A. Boug, V. Biquand,
and M. W. Bruford. Crossing the Red Sea. Phylogeography of the hamadryas
baboon, Papio hamadryas hamadryas // Molecular Ecology. 2004 . Vol. 13, no. 9 .
P. 2819 – 2827.
Wodzińska 2010
A. Wodzińska. A manual of Egyptian pottery. Vol. 1. Fayum A – Lower
Egyptian culture. Revised first edition. Boston: Ancient Egypt Research Associates,
Inc., 2010. – 212 p.

310
Yakar 1991
J. Yakar. Prehistoric Anatolia. The Neolithic transformation and the Early
Chalcolithic period. Tel Aviv: Tel Aviv University, Sonia and Marco Nadler
Institute of Archaeology, 1991. – 3 6 1p. – (Monograph Series. Number 9).
Yakar and Hershkovitz 1988
R. Yakar and I. Hershkovitz. Nahal Hemar cave. The modelled sculls // ‘Atiqot.
1988. Vol. XVIII. P. 59 – 63, pls. XXIV – XXV.
Yartah 2004
T. Yartah. Tell ‘Abr 3, un village du néolithique précéramique (PPNA) sur le
Moyen Euphrate. Première approche // Paléorient. 2004 . Vol. 30, no. 2 . P. 141 – 158 .
Yartah 2005
T. Yartah. Les bâtiments communautaires de Tell ‘Abr 3 (PPNA, Syria) // Neo-
Lithics. 2005. 1. P. 3 – 9.
Yartah 2016
T. Yartah. Typologie de bâtiments communautaires à Tell ‘Abr 3 (PPNA) en
Syrie du Nord // Neo-Lithics. 2016 . 2 . P. 29 – 49 .
Zaborski 2013
A. Zaborski. What type of typology of Afroasiatic? // Folia Orientalia. 2013 .
No.L.P.377 –386.
Zboray 2013
A. Zboray. Wadi Sura in the context of regional rock art. In: R. Kuper,
F. Bartz, E. Büttner, F. Darius, F. Förster, L. Hermsdorf-Knauth, S. Krause, H. Leisen,
H. Riemer, J. Seidel, and A. Zboray. Wadi Sura – the Cave of Beasts. A rock art site
in the Gilf Kebir (SW Egypt). Köln: Heinrich-Barth-Institut, 2013. P. 18 – 23 .
–
(Africa Praehistorica 26).
Zeder and Spitzer 2016
M. A . Zeder and M. D. Spitzer. New insights into broad spectrum communities
of the Early Holocene Near East. The birds of Hallan Çemi // Quaternary Science
Reviews. 1 November 2016. Vol. 151. P. 140 – 159.

311
ПОДПИСИ К КАРТАМ И ИЛЛЮСТРАЦИЯМ
Карты:
Карта 1. Физическая карта Ближнего Востока. [Базовая карта (без ука-
зания масштаба): https://en.wikipedia.org/wiki/Near_East#/media/File:Near_
East_topographic_map-blank.svg. Текстовая часть и графический дизайн:
А. А . Азизян].
Карта 2. Древнейшие культурные регионы, кластеры поселений и от-
дельные поселения Ближнего Востока ок. 10 – 9 / 8 тыс. до н. э . Некоторые
поселения Анатолии 7 – 5 тыс. до н. э ., упомянутые в тексте. Условные обо-
значения: 1 – Южный Левант; 2 – расширенный Северный Левант (Северный
Левант и Северная Месопотамия); 3 – Центральная Анатолия; 4 – кластер по-
селений на Среднем Евфрате в Сирии (Абу Хурейра, Мюрейбет, Шейх Хас-
сан, Джерф эль-Ахмар, Халула, Джа’де эль-Мугара, Телль Абр 3); 5 – кластер
поселений на Среднем Евфрате в Турции (Невали Чори, Гёбекли Тепе, Шан-
лыурфа Йени Махалле, Аянлар Хёйюк, Хамзан Тепе, Карахан Тепе, Ташли
Тепе, Сефер Тепе, Курт Тепеси, Харбецуван, Башаран Хёйюк, Херзо Тепе,
Коджанизам Тепе, Инанлы Тепеси, Домузджурну Тепеси – все в разной степе-
ни археологических исследований); 6 – кластер поселений на Верхнем Тигре
в Турции (Халлан Чеми Тепеси, Демиркёй Хёйюк, Кёртик Тепе, Гусир Хёй-
юк, Хасанкёйф Хёйюк, Бонджуклу Тарла); 7 – кластер поселений на Верхнем
Тигре в Ираке (Немрик 9, Кермез Дере и М’лефаат); 8 – кластер поселений
протонеолита в Центральной Сирии (Вади Тумбак 1, Вади Тумбак 3 и 13 пунк-
тов близ них – все в разной степени археологических исследований). [Базовая
карта (без указания масштаба): https://en.wikipedia.org/wiki/Near_East#/media/
File:Near_East_topographic_map-blank.svg. Нанесение основных регионов, кла-
стеров и отдельных поселений (без масштаба), текстовая часть и графический
дизайн: А. А . Азизян].
Карта 3. Основные археологические пункты расширенного Северного
Леванта и Центральной Анатолии, упомянутые в тексте. [Базовая карта (без
указания масштаба): https://en.wikipedia.org/wiki/Near_East#/media/File:Near_
East_topographic_map-blank.svg. Нанесение пунктов (без масштаба), текстовая
часть и графический дизайн: А. А. Азизян].
Карта 4. Основные археологические пункты Южного Леванта, упомя-
нутые в тексте. [Базовая карта (без указания масштаба): https://en.wikipedia.org/
wiki/Near_East#/media/File:Near_East_topographic_map-blank.svg. Нанесение
пунктов (без масштаба), текстовая часть и графический дизайн: А. А. Азизян].
Карта 5. Северная Африка с горными массивами – местами происхож-
дения наскальных изображений времени Зеленой Сахары 9 – 5 тыс. до н. э .
Культурные регионы Древнего Египта 4 – 1 тыс. до н. э . Некоторые археоло-

312
гические пункты Египта и Ближнего Востока разных периодов, упомянутые в
тексте. Условные обозначения: 1 – Нижний Египет (упомянуты в тексте: Гиза,
Дахшур, Абусир (Абусир эль-Мелек), Тархан, Хелван, Телль эль-Фарха, Телль
эль-Габа, Меримде Бени Салама); 2 – Верхний Египет (упомянуты в тексте:
Бадари, Накада, Иераконполь, Фивы (Курна), Хив (Хиу, Ху), Абада (Эбота,
Абидос), Гебелейн, Абадия, Матмар, Рифех, Хизам (Хозам), эль-Ма’мария);
часть Восточной пустыни (упомянуты Вади Хаммамат, Вади Барамия-4);
часть Западной пустыни (упомянуты оазисы Харга, Дахле, Фарафра, пещера
Джара, плато Абу Мухарик). [Базовая карта с прочерченными границами со-
временных стран (масштаб 1 : 500 км): https://upload.wikimedia.org/wikipedia/
commons/0/07/Africa_relief_location_map.jpg. Нанесение основных регионов
и отдельных пунктов (без масштаба), текстовая часть и графический дизайн:
А. А. Азизян].
Иллюстрации:
1. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2016: 55, Abb. 3 («Здание с львины-
ми стелами»: у передней (восточной) стороны – два Т-образных столба (I, II),
встроенных в скамью; на внутренних поверхностях этих Т-образных стол-
бов – рельефы львов; на скамье – плита с рисунком «женщины на корточках»
(Loc. 72); у задней (западной) стороны – два встроенных в пол Т-образных
столба (III, IV) без рельефов).
2. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2008: 30, fig. 4 (круглое сооружение С: пе-
риферийный Т-образный столб 27, встроенный одной узкой гранью в стену и
обращенный другой узкой гранью к центру круга; на лицевой грани в высоком
рельефе показан крадущийся лев с выделенными ребрами и лопатками, имею-
щий по 5 пальцев на трех лапах, под ним – кабан в низком рельефе).
3. Гёбекли Тепе. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 55, fig. 35 .
4. Кёртик Тепе. По: Özkaya, San 2007: 23, fig. 18 .
5. Кёртик Тепе. По: Özkaya et al. 2012: 334, resim 4.
6. Кёртик Тепе. По: Özkaya, Coşkun 2013: 32, внизу.
7. Телль Карамель. По: Mazurowski and Jamous 2001: 339, fig.7, в середине.
8. Телль Карамель. По: Mazurowski 2004: 369, fig. 12 .
9. Джерф эль-Ахмар. По: Stordeur et Abbès 2002: 588, fig. 16 – 3 .
10. Джерф эль-Ахмар. По: Helmer et al. 2004: 156, fig. 6 B .
11. Джерф эль-Ахмар. По: Helmer et al. 2004: 157, fig. 7 D .
12. Джерф эль-Ахмар. По: Stordeur et Abbès 2002: 575, fig. 7 -4 .
13. Джерф эль-Ахмар. По: Stordeur et Abbès 2002: 587, fig. 15-4.
14. Кёшк Хёйюк. По: Öztan 2002: 67, resim 13.
15. Джерф эль-Ахмар. По: Stordeur et Abbès 2002: 575, fig. 7 -5 .
16. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 1995: 10, fig. 1 a.
17. Гёбекли Тепе. По: Beile-Bohn et al. 1998: 70, Abb. 33.
18. Гёбекли Тепе. По: Dietrich and Notroff 2016: 27, fig. 8 .
19. Телль Абр 3. По: Yartah 2016: 38, fig. 13 -1 .

313
20. Телль Абр 3. По: Yartah 2004: 150, fig. 11 .
21. Телль Абр 3. По: Yartah 2004: 150, fig. 12 .
22. Телль Абр 3. По: Yartah 2004: 151, fig. 13 .
23. Кёртик Тепе. По: Özkaya et al. 2013: 59, fig. 2.
24. Телль Абр 3. По: Yartah 2016: 33, fig. 5 -3 .
25. Аянлар Хёйюк. По: Ercan and Çelik 2013: 49, drawing 1 a.
26. Невали Чори. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 48, fig. 16.
27. Невали Чори. По: Hauptmann 1993: 65, Abb. 26 .
28 a, b. Бонджуклу Хёйюк. По: Baird et al. 2017: 771, fig. 11 .
29. Бельдиби. По: Bostanci 1959: 164, pl. I.
30. Кызларын Магарасы. По: Yakar 1991: 119, fig. 57 (в рамке дана пред-
полагаемая сцена приготовления к закланию рогатого животного из камеры II).
31. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. IV b (помещение VII.31, западная
стена).
32. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. IV а (помещение VII.31, южная сте-
на: «богиня» с веревкой).
33. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: pl. IX a (помещение VI.8, западная
стена: «богиня» над головой быка).
34. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. XIII a (помещение VII.23, восточ-
ная стена: «богиня» под сетью).
35. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. III c (помещение VII.31, восточная
стена: «богиня» с развевающимися волосами).
36. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. III a (помещение VII.45, северная
стена).
37. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1962: pl. III b (помещение VIВ.12, северная
стена: «богини»-близнецы).
38. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: 48, fig. 7 (помещение VII.31, западная
и южная стены; графическая реконструкция Дж. Меллаарта с кошачьей голо-
вой у «рожающей богини»).
39. Чаталхёйюк. По: Türkan 2007: 261, fig. 4 (глиняная печать в форме
«богини»-медведя).
40. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: 43, fig. 4 (помещение VIА.50, восточ-
ная стена: большая живописная «богиня» 1-го типа; графическая реконструк-
ция Дж. Меллаарта).
41. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: pl. VIII b (помещение VIA.66, восточ-
ная стена: 3 миниатюрные живописные «богини» 1-го типа с обеими симме-
тричными руками и ногами; 1 «богиня» 5-го типа с левой поднятой, правой
опущенной руками и сложенными направо ногами на поле верхней правой
четверти большого креста; лучник, обращенный направо, не включен в число
рассматриваемых фигур).
42. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LIII b (помещение F.V.1, «Охотни-
чье святилище», северный конец западной стены: безголовое парнокопытное
животное с подогнутыми ногами помещено в верхней левой четверти поля;

314
безголовая «женщина на корточках» 2-го типа расположена над шеей дикого
осла в нижней правой четверти поля).
43. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LXII b (помещение F.V.1, «Охот-
ничье святилище», восточный конец южной стены: «женщина на корточках»
2-го типа, поднимающая (?) собственную голову, расположена крайней справа;
коленопреклоненная фигура в маске («Горгона») 3-его типа – крайней слева).
44. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1962: pl. XIII b (помещение IV.1, восточная
стена: «белая женщина» 3-его типа).
45. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. VIII b (помещение VII.8, восточная
стена: 2 безголовые фигуры 4-го типа с ногами «на ширине плеч» и ногами,
сложенными асимметрично направо).
46. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. VII b (помещение VII.8, северная
стена: 2 безголовые фигуры 4-го типа с ногами, сложенными асимметрично
направо).
47. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. XII b (помещение VII.21, северная
стена: безголовая фигура 4-го типа с руками и ногами, согнутыми под прямым
углом).
48. Калавассос Тента. По: Knapp 2013: 107, fig. 25 (сооружение 11).
49. Хирокития. По: Le Brun et Daune-Le Brun 1989: 173, fig. 52 – 9 .
50. Хирокития. По: Le Brun et Daune-Le Brun 1989: обложка (схематиче-
ское изображение фигуры со стенки сосуда No 49).
51. Шиллурокамбос. По: Guilaine 2000: 138, fig. 1 .
52. Кёртик Тепе. По: Erdal 2015: 9, fig. 2 (кости плеча и предплечья с по-
перечными линиями краски из погребений).
53. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LVI b (помещение F.V .1, «Охот-
ничье святилище», северная стена: женщина, стоящая под животом большого
быка).
54. Килва. По: BFkatalog N. d .: FBA-B 02342 .
55. Килва. По: BFkatalog N. d .: FBA-C 02366 .
56. Килва. По: BFkatalog N. d .: FBA-Div 02363.
57. Гёбекли Тепе. По: Peters and Schmidt 2004: 190, fig. 8 .
58. Хар Карком. По: Anati 1999: 27 (фигура с кинжалом (?) на поясе).
59. Дувейла. По: Betts 1987: 218, pl. 6 .
60. Афа II. По: Campbell and Coulson 2009: pl. H 1 (цветное фото).
61. Афа II. По: Round Head Catalogue N. d.: Libya Acacus: Tin Barsaoula II,
photo 4 (DStretch фото).
62. Афа II. По: Campbell and Coulson 2009: 165, fig. 2 (прорисовка).
63. Афа II. По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula II,
photo 10 (ср. отличия деталей на настоящем фото и прорисовке No 62: женщина
в юбке ведет быка за поводок; обнаженная женщина под животом быка подня-
ла обе руки вверх; бóльшая из трех «женщина на корточках» держит обе руки
направо, DStretch фото).
64. Афа II. По: Campbell and Coulson 2009: 165, fig. 4 .

315
65. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: 187, fig.10 (помещение F.V .1, «Охот-
ничье святилище»: графическая схема расположения на стенах центральных
животных многофигурных композиций).
66. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LIV a (помещение F.V.1, «Охотни-
чье святилище», северная стена: большой красный бык, фото).
67. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LIV b (помещение F.V.1, «Охотни-
чье святилище», северная стена: большой красный бык, копия).
68. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LVII b (помещение F.V .1, «Охотни-
чье святилище», северная стена: фрагмент с высунутым языком быка, фигура-
ми, тянущими руки к его рогу и языку, бегуном в позе «гонца»).
69. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LVII a (помещение F.V.1, «Охотни-
чье святилище», северная стена: фрагмент с бегуном в позе «гонца»).
70. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LV a (помещение F.V .1, «Охотни-
чье святилище», северо-западный угол с 2 черными фигурами в горизонталь-
ном положении головой налево в позе «пловцов»).
71. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. LXI b (помещение F.V.1, «Охот-
ничье святилище», южный конец восточной стены: розовый «лев» с черными
когтями; группа танцующих под ним; два (?) человека, прикасающиеся к его
передней и задней лапам).
72. Афа III – 1). По: Round Head Catalogue N. d.: Libya Acacus: Tin
Barsaoula I, photo 18 (бык и определенно относящиеся к нему фигуры: бегуны
перед головой и над хвостом быка; человек, тянущий быка за хвост; человек,
касающийся правой рукой живота быка, DStretch фото).
73. Афа III – 1). По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula
I, photo 27 (фрагмент фрески No 72 с ярко-фиолетовыми фигурами, имеющими
отношение к быку: человеком, тянущим быка за хвост, и бегуном над хвостом,
DStretch фото).
74. Афа III – 2). По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula
I, photo 29 (DStretch фото).
75. Афа III – 2). По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin
Barsaoula I, photo 31 (верхний бык фрески No 74 и определенно относящиеся
к нему акробаты: наклонившийся углом и касающийся передней ноги быка;
наклонившийся углом и напрыгивающий на холку быка; перепрыгивающий в
шпагате (?) через круп быка, DStretch фото).
76. Афа III – 2). По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula
I, photo 35 (нижний бык фрески No 74 и человек с двумя поднятыми руками и
удлиненной головой в его животе (?), DStretch фото).
77. Афа III – 3). По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus: Tin Barsaoula
I, photo 47 (композиция с «рожающей богиней» слева от крупа большого стер-
шегося животного (?), DStretch фото).
78. Афа III – примечание 49. По: Round Head Catalogue N. d .: Libya Acacus:
Tin Barsaoula I, photo 17 (фрагмент стершейся фрески с мордой и участками

316
вытянутых ног бегущего быка слева и летящим головой вниз маленьким «ны-
ряльщиком» в нижнем правом углу, DStretch фото).
79. Вади Имха. По: di Lernia 2012: 30, fig. 11 (3).
80. Адаба. По: Round Head Catalogue N. d .: Algeria Tassili: Adaba, photo
33 (животное, обведенное двойным контуром и покрытое ажурной сетью; под
шеей – бахрома сети или висящая шерсть, DStretch фото).
81. Адаба. По: Round Head Catalogue N. d .: Algeria Tassili: Adaba, photo 37
(фрагмент фрески No 80 с каймой и бахромой / шерстью, DStretch фото).
82. Сефар. По: Round Head Catalogue N. d .: Algeria Tassili: Sefar Blanc,
photo 65 (на нижнем слое живописи: крупный бык оливкового цвета, обве-
денный коричневым контуром, и такая же фигура акробата с расставленными
руками и вытянутыми вперед ногами, перелетающая через его хвост; на верх-
нем слое живописи (по быку): белые фигуры, в числе которых – «женщина на
корточках», цветное фото).
83. Сефар. По: Jelínek 2004: 153, fig. 98 (композиция No 82 без фигуры
акробата, перелетающего через хвост быка).
84. Вади Сура II. По: Kuper et al. 2009 a: 11, fig. 5 (фрагмент центрального
нижнего сектора фрески: изображения наложены на отпечатки рук и ног).
85. Вади Сура II. По: Le Quellec 2007 a: 60, вверху (фрагмент правой части
композиции No 84: крупный ярко-коричневый двуногий монстр и два таких же
трехногих ниже него; «женщина на корточках» под животом крупного мон-
стра; группа из 6 человек, атакующих монстра спереди, один из них заглаты-
вается зверем; маленький пловец над крупом зверя).
86. Вади Сура II. По: Kuper et al. 2009 a: 12, fig. 8 (фрагмент центральной
верхней части композиции No 84: единственный четырехногий монстр и фигу-
ры под его животом; взрослый поднимает ребенка к «пасти» монстра; желтая
фигура наклонилась туда же; правее и ниже передних ног «монстра» – ко-
ленопреклоненная полустершаяся фигура («Горгона») и группа «женщин на
корточках»; внизу кадра – группа из 6 маленьких пловцов, движущихся в го-
ризонтальном ряду направо).
87. Вади Сура II. По: Kuper et al. 2009 a: 12, fig. 8 (фрагмент композиции
No 86: женщина с поднятыми на затылок руками, острыми грудями, выпуклым
животом, стоящая под животом «быка»-монстра в повороте 3 / 4 с плечами
анфас; мужчина с руками на поясе, выпуклым животом, дугообразно изогну-
той ногой, стоящий под животом «быка»-монстра в повороте 3 / 4 с плечами
анфас).
88. Вади Сура II. По: Le Quellec 2008: 40, fig. 13 (фрагмент левой части
композиции No 84: трехногий плывущий монстр с копытом и человеческой
ступней на задних ногах, опутанный сетчатыми лентами; фигура с клювооб-
разной головой, опускающая руку в «пасть» монстра; 3 маленьких пловца над
ногами и под животом монстра).
89. Вади Сура II. По: Le Quellec 2007 a: 58, вверху (фрагмент центрально-
го нижнего сектора фрески: большой белый монстр с тремя ногами и прика-

317
сающиеся к нему фигуры под его животом; слева, под передней ногой, группа
«женщин на корточках», желтая «рожающая богиня» и 7 фигур «танцующих»
в ряд; справа, под задней ногой, 7 маленьких итифаллических фигур в ряд и
большая желтая «женщина на корточках»).
90. Вади Сура II. По: Le Quellec 2010 a: 68, fig. 6 (фрагмент композиции
No 89: нитевидные фигуры, прикасающиеся к животу и ногам белого монстра; 2
фигуры под его хвостом; 7 итифаллических фигур в ряд под его задней ногой).
91. Вади Сура II. По: Kuper et al. 2009 a: 10, fig. 4 (фрагмент композиции
No 89: слева желтая фигура «рожающей богини» с расставленными ногами,
справа такая же фигура «женщины на корточках», обе написаны поверх крас-
но-коричневых фигур).
92. Вади Сура II. По: Le Quellec 2012: pl. A8 (трехногий монстр, заглаты-
вающий человека, и осаждающие его фигуры под животом; ребенок, подбро-
шенный взрослым к хвосту монстра).
93. Вади Сура II. По: Le Quellec 2012: pl. A9 (трехногий монстр, заглаты-
вающий человека, руки которого соединены на затылке; фигура слева, тяну-
щая монстра за хвост; осаждающие монстра многочисленные фигуры, в том
числе нитевидные).
94. Вади Сура II. По: Le Quellec 2008: 42, fig. 16 (трехногий монстр, опу-
танный сетчатыми лентами).
95. Вади Сура I. По: Le Quellec 2008: 39, fig. 11 (пловцы и ныряльщик).
96. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1966: pl. XLIV a (помещение VIII.25, севе-
ро-восточный угол: нижняя часть стен с орнаментальной геометрической ро-
списью – «охотничьими сетями»).
97. Невали Чори. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 46, fig. 13 A.
98. Невали Чори. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 46, fig. 13 B.
99. Невали Чори. По: Morsch 2002: 152, fig. 4 (графическая реконструкция
К. Шмидта).
100. Невали Чори. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 47, fig. 14 А (графиче-
ская реконструкция К. Шмидта).
101. Невали Чори. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 47, fig. 14 В .
102. Невали Чори. По: Hauptmann 1993: 64, Abb. 25 a, b.
103. Невали Чори. По: Hauptmann 1993: 61, Abb. 21 b (на профильном ра-
курсе показано сложенное дугообразное крыло – ср. с фронтальным ракурсом
No 104 без видимых птичьих примет).
104. Невали Чори. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 45, fig. 12 A, В (вид
спереди).
105. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 1998: 3, fig. 4 .
106. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2018 a: 14, fig. 10 – 1 .
107. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2014: 15, fig. 9 .
108. Гёбекли Тепе. По: Beile-Bohn et al. 1998: 67, Abb. 30 .
109. Гёбекли Тепе. По: Özdoğan and Başgelen 1999: 52, fig. 25 .
110. Гёбекли Тепе. По: Göbekli Tepe stolen head 2010.

318
111. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2007: 108, fig. 6 .
112. Гёбекли Тепе. По: Gresky et al. 2017: 5, fig. 4 B.
113. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2013 b: 31, внизу слева.
114. Гиза. По: Drioton 1955: 22, fig. 12 (фараон Хефрен с соколом Хором,
правый профиль; IV династия, Старое царство; Каир CG 14).
115. Гиза. По: Drioton 1955: 21, fig. 11 (фараон Хефрен с соколом Хором,
поворот 3 / 4 слева; IV династия, Старое царство; Каир CG 14).
116. Гиза. По: Большаков 2000: 75, рис. 2 (голова фараона (Хеопса?) с со-
колом Хором; IV династия, Старое царство; Бостон MFA 27.1466; графическая
реконструкция).
117. Гиза. По: Smith 1949: pl. 5 a (фрагмент головы фараона (Хеопса?) No
116: часть крыла сокола видна поверх царского платка немеса; IV династия,
Старое царство; Бостон MFA 27.1466).
118. Абусир. По: Verner 1994: 145 (фараон Неферефра с соколом Хором;
V династия, Старое царство; Каир Cat. No 38, JE 98171).
119. Фивы (Курна). По: Hardwick and Riggs 2010: 111, figs. 6 – 8 (фара-
он Тутмос III в соколином платке / плаще – верхняя часть фигуры к No 120;
XVIII династия, Новое царство; Лондон UCL Cat. No 113, UC 16020).
120. Фивы (Курна). По: Hardwick and Riggs 2010: 109, fig. 5 (фараон Тут-
мос III в соколином платке / плаще – нижняя часть фигуры к No 119 со спины,
на которой изображен хвост сокола; XVIII династия, Новое царство; Манче-
стер Manchester Museum 11444).
121. Мессак (Вади Тидува). По: Le Quellec 2001: 292, fig. 20 (фрагмент
многочастной композиции, включающей домашних животных: «женщина на
корточках» над входом в пещеру).
122. Мессак (Вади Ин-Элобу). По: Le Quellec 1995: 433, fig. 33 («женщи-
ны на корточках» и рогатое животное рядом с расщелиной-«входом»).
123. Мессак (разные пункты). По: Le Quellec 2001: 287, fig. 2, верхний ряд
(итифаллические «мужчины на корточках», прорисовки из книги Л. Фробе-
ниуса 1937 г.).
124. Телль эль-Фарха. По: Ciałowicz 2011: 59, fig. 6 .8 (мужчина-карлик;
0 / 1 династия).
125. Рифех. По: Le Quellec 2001: 287, fig. 2, нижний ряд, второй слева (бог
Аха со змеями на амулете времени XII династии, Среднее царство, прорисовка
из книги Л. Фробениуса 1937 г.).
126. Древний Египет. По: Ходжаш 2001: 211, рис. 7 (бог Бес; XXVI дина-
стия, Поздний период).
127. Телль эль-Габа. По: Bacquerisse and Lupo 2016: 147, fig. 6 (бог Бес:
волосы / грива даны гравированной сеткой, заканчивающейся на спине треу-
гольником, имитирующим (?) птичий хвост; Третий Переходный период).
128. Абада (Эбота, Абидос). По: Перепёлкин 2000: 67, вверху слева (7
серехов, заключающих имя фараона Хора Двойника / Хора Ка, написанное

319
иероглифом Ка в виде поднятых рук; додинастический период, конец 4 тыс.
до н. э.).
129. Иераконполь. По: Перепёлкин 2000: 67, справа (слева 3 иероглифа
Ка в виде опущенных рук с именем фараона Хора Двойника / Хора Ка; доди-
настический период, конец 4 тыс. до н. э .) .
130. Хелван. По: Raffaele 2003: 111, вверху справа (откатка цилиндри-
ческой печати из гробницы 160.Н3: фигура с поднятыми руками, один палец
которых заходит на поле сереха; додинастический период, конец 4 тыс. до
н. э .; Каир JdE 87518).
131. Дахшур. По: Перепёлкин 2000: 183, вверху слева (статуя Двойника
фараона Хора Ауибра из гробницы фараона: иероглиф Ка на голове фигуры в
скульптурном исполнении; XIII династия, Второй Переходный период; Каир
JE 30948, CG 259).
132. Вади Хаммамат. По: Lankester 2012: 177, fig. 5 .40 (две «танцующие
женщины»; додинастический период, середина 4 тыс. до н. э .) .
133. Вади Барамия-4. По: Lankester 2012: 176, fig. 5.33 («танцующая жен-
щина» в лодке; додинастический период, середина 4 тыс. до н. э .).
134. Эль-Хемме. По: Makarewicz and Austin 2006: 22, fig. 4 .
135. Хив (Хиу, Ху). По: Wodzińska 2010: 105.
136. Баста. По: Hermansen 1997: 341, fig. 2 –
2
.
137. Древний Египет. По: Petrie 1914: pl. XXXVIII – 212 a – m (212 d из
Тархана, места находки остальных не известны; додинастический период).
138. Хорват Дума. По: Noy 1986 b: 46, fig. 22.
139. Нахаль Хемар. По: Noy 1986 b: 49, cat. no. 6 (от глаз и носа отходят
радиусы линий, написанных краской).
140. Беер Сафади. По: Tadmor 1986: 61, cat. no. 13 .
141. Меримде Бени Салама. По: Tristant and Midant-Reynes 2011: 47,
fig. 5 .3.
142. Нахаль Хемар. По: Noy 1986 b: 44, fig. 19.
143. Эйнан. По: Noy 1986 a: 34, fig. 13 .
144. Гусир Хёйюк. По: Karul 2011: 17, fig. 22 .
145. Эйнан. По: Noy 1986 a: 40, cat. no . 4 (на лбу вложенные друг в друга
треугольные шевроны, глаза и брови обведены несколькими повторяющимися
контурами) .
146. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2018 а: 10, fig. 6.
147. Эйнан. По: Меллаарт 1982: 31, рис. 6 б, справа вверху (обломок ка-
менного сосуда с меандроидным орнаментом, обведенным несколькими кон-
турами).
148. Кёртик Тепе. По: Özkaya, Coşkun 2007: 148 (каменный сосуд с двумя
полосами меандроидного орнамента, обведенного несколькими контурами).
149. Эйнан. По: Меллаарт 1982: 31, рис. 6 б, слева вверху (обломок камен-
ного сосуда с орнаментом из двух полос параллельных линий и ряда кругов
между ними).

320
150. Кёртик Тепе. По: Özkaya et al. 2013: 65, вверху (рогатый «жертвен-
ник» с орнаментом из двух (?) параллельных линий и трех кругов между ними).
151. Халлан Чеми Тепеси. По: Rosenberg and Redding 2002: 51, fig. 5, в
середине (обломок каменного сосуда с равносторонним крестом, обведенным
двумя контурами).
152. Хасанкёйф Хёйюк. По: Miyake et al. 2017: 3, справа внизу (план соо-
ружения 3 с закругленными углами: в северо-западной четверти стоит камен-
ный обелиск (standing stone), в юго-восточной четверти – выкладка двух па-
раллельных линий, фиксирующих диагональ с северо-запада на юго-восток).
153. Вади Хамме 27. По: Major 2013: 377, fig. 14 (фрагмент рептилоидной
фигуры / насекомого (?) со спины с позвоночником и верхними частями рас-
ставленных ног, слева 3 «стрелы» с зазубринами или сороконожки (?)).
154. Гусир Хёйюк. По: Karul 2011: 17, fig. 21 (нижняя часть распластан-
ной антропо- или зооморфной фигуры спереди с частью левого «локтя» и па-
рой семенников).
155. Айн Газаль. По: Grissom 2000 a: 29, fig. 3 (скульптура представлена в
отреставрированном виде; оригинал состоял из тростникового каркаса, обма-
занного гипсом, головы изготовлены отдельно и вставлены в каркас).
156. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: pl. XX d.
157. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: 94, fig.30, слева вверху (сидящая фи-
гура с выбритой (?) головой из помещения A.II.1)
158. Чаталхёйюк. По: Meskell et al. 2016: 138, fig. 2 (стоящая фигура с
выбритой (?) головой).
159. Чаталхёйюк. По: Meskell 2008: 378, pl. 3 (глиняные фигуры с отвер-
стиями для вставления голов, слева – две отдельные головы).
160. Айн Газаль. По: Rollefson 2008: 400, fig. 9 b (4 кремневых ножа,
вставленных в глиняные фигурки быков).
161. Телль Рамад. По: de Contenson et al. 2000: fig. 104 .
162. Мезраа-Телейлат. По: Özdoğan 2012: 47, слева (сидящая откинувша-
яся фигура, у которой показаны вытянутые вперед руки (?) или груди (?), со-
гнутые в коленях ноги).
163. Мезраа-Телейлат. По: Özdoğan 2003: 523, fig. 5 – 02/639 (сидящая
откинувшаяся фигура, у которой показаны маска на лице, вытянутые вперед
руки (?) или груди (?) и фаллос).
164. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: pl. XXIII a.
165. Шаар Хаголан. По: Garfinkel et al. 2010: 65, слева.
166. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: pl. XXVI c (костяная ручка кинжала).
167. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1964: 104, fig. 46 (кремневый кинжал с руч-
кой, прорисовка).
168. Чаталхёйюк. По: Pawłowska et al. 2017: 154, fig. 3 (фаланга лоша-
диного, обработанная в виде человеческой фигуры; на верхнем конце кости
вырезаны глаза-«кофейные зерна»).
169. Телль Рамад. По: Garfinkel et al. 2010: 293, fig. 9.11 – 3 .

321
170. Мунхата. По: Garfinkel et al. 2010: 289, fig. 9 .7, справа внизу.
171. Хакеми Усе. По: Tekin 2011: 172, fig. 15 .
172. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: 97, fig. 32, справа (вид со спины так
называемой «богини на леопардовом троне»; подлокотниками кресла служат
два леопарда).
173. Шаар Хаголан. По: Garfinkel et al. 2011: 125, fig. 18 A, B.
174. Телль Фахария. По: Müller-Neuhof 2007: 38, fig. 1 a.
175. Телль Фахария. По: Müller-Neuhof 2007: 39, fig. 2 d.
176. Нахаль Хемар. По: Yakar and Hershkovitz 1988: pl. XXIV – 1 .
177. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: pl. XXIX d (фрагмент ткани редкого
переплетения с каймой и бахромой из сгоревшего погребения дома VIA.5).
178. Чаталхёйюк. По: Mellaart 1963: pl. XXIX b (фрагмент ткани шале-
образного переплетения из сгоревшего погребения дома VIA.5; в левой поло-
вине образца видны множественные нити основы, пересеченные только двумя
оторванными друг от друга нитями уткá).
179. Гёбекли Тепе. По: McBride 2013: 49, fig. 1, справа внизу (схематич-
ный план сооружения D: 2 свободно стоящих центральных столба и 11 пери-
ферийных столбов, встроенных в овальную стену).
180. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2008: 28, fig. 1 (вид сверху на сооружение
C: 2 центральных столба, встроенных в пьедесталы и 11 периферийных стол-
бов (2 из них лежат), встроенных в овальную стену и примыкающую к ней
по всему периметру скамью; все столбы имеют / имели Т-образную форму;
внутреннюю овальную стену окружает внешняя, с несколькими встроенными
в нее аналогичными столбами).
181. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2012: 686, fig. 10, справа внизу (со-
оружение D: нижняя часть узкой лицевой грани периферийного столба 33; на
рельефе видны 2 паука, 3 змеи и маленькое четвероногое, на правой боковой
грани – извивающиеся змеи с головами, переходящими на лицевую грань, оба
ребра лицевой грани покрыты змеиными головами).
182. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2003: 7, fig. 10 (сооружение D: правая
боковая грань столба 33 с рельефными водоплавающими птицами типа журав-
лей; от контура нижней птицы отходят извивающиеся змеи).
183. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2003: 6, fig. 9 (сооружение D: левая боко-
вая грань столба 33 с рельефным лисом; от живота лиса отходят извивающие-
ся змеи, чьи головы повернуты на лицевую грань столба).
184 a, b. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2003: 4, figs. 3, 4 (сооружение D: левые
боковые грани периферийных столбов а) 21, b) 22 c видимыми передними ча-
стями рельефных изображений животных, задние части намеренно углублены
в толщу стены).
185. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2010 b: 243, fig. 8 (сооружение D: вос-
точный центральный столб 18; в рельефе показаны кисти рук, переходящие
с боковых граней на лицевую, узорный пояс, из-под которого свисает задняя

часть лисьей шкуры, «утки» на пьедестале; справа пьедестал не расчищен от
засыпки).
186. Гёбекли Тепе. По: Pöllath et al. 2018: 34, fig. 4 (сооружение D: ком-
пьютерная 3D-модель восточного центрального столба 18, вид на правую бо-
ковую грань с рельефом изогнутой в локте руки и (тотемным?) знаком лиса).
187. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 2013: 148, Abb. 4, 5 (сооружение H: пери-
ферийный столб 56, фото и прорисовка; изображение 55 животных на боковой
грани).
188. Гёбекли Тепе. По: Dietrich and Notroff 2016: 26, fig. 6 b (сооружение
D: правая боковая грань периферийного столба 43; на рельефной композиции
хищная птица, держащая шарообразный предмет крылом).
189. Чаталхёйюк. По: Meskell and Nakamura 2005: 168, fig. 83, вверху (фи-
гура старой женщины («старухи-матери») без головы, виды спереди и слева;
плечи подняты треугольником вверх, показаны тощие руки, ребра и, возмож-
но, беременность).
190. Чаталхёйюк. По: Meskell and Nakamura 2005: 168, fig. 83, внизу (фи-
гура старой женщины («старухи-матери») без головы, виды со спины и справа;
на спине показаны лопатки, тазовые кости, позвоночник и ребра, на животе –
выступающий пуп).
191. Гёбекли Тепе. По: Schmidt 1998: 2, fig. 2 (фигура льва из сооружения
A, 3 вида; показаны ребра, позвоночник, лопатки, половой орган).
192. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2014: 16, fig. 11 (торс человека из
квадрата L9-56, вид спереди; ребра показаны гравированными синусоидаль-
ными линиями).
193. Гёбекли Тепе. По: Dietrich et al. 2016: 62, Abb. 13 .
194. Кносс. По: Evans 1921: 503, fig. 361 (фаянсовая фигура Змеиной
Богини / жрицы Змеиной Богини / «малой» богини с реконструированной
левой рукой, вид со спины).
195. Кносс. По: Evans 1921: 501, fig. 359 (фаянсовая фигура Змеиной
Богини / «большой» богини с реконструированной левой рукой, вид со
спины).

323
A. A. Azizyan. Two ‘Doors’. Initiation Rite and Dissemination
of Information in the Most Ancient Near East
Summary
Reliefs, incised drawings, sculpture in the round, and paintings from the most
ancient archaeological sites of the Near East and Northern Africa are discussed in
the book. They date back to ca. 10,000 –7,000 / 6,000 years cal BC (calibrated be-
fore Christ), that is, the period of the early Holocene and the Pre-Pottery Neolithic.
Only a few artifacts fall outside of this chronological framework. Most of the arti-
facts come from Anatolia and Northern Syria, e. g ., from the sites of Göbekli Tepe,
Körtik Tepe, Nevali Çori, Tell Qaramel, Jerf el-Ahmar, Tell ‘Abr 3, Çatalhöyük,
etc. The present study focuses on those depictions that, according to the author, took
part in initiation rite and / or expressed its main ideas. The rite was used not only as
a means of training, education, and social identification, but also as a memorization
technique for storing and transmitting information. Thus, the images under consi-
deration served as fragments of such information and were stereotyped into easily
reproducible and meaningful forms, such as signs, iconographic compositions, ca-
nonical postures, gestures, and strictly selected paraphernalia.
56 so called splayed figures from 10 sites of the Northern Levant, Northern
Mesopotamia and Central Anatolia are described and systematized in chronological
order in Chapter 1. They are also known as ‘open women’, ‘women in lascivious
postures’, ‘squatting women’ regardless of their gender or species. In the text, the
term ‘squatting woman’ is applied to explicit animals, women, men, so that it serves
for the designation of the entire image category. But the first ‘squatting woman’ in
the literal sense of the words comes from the so called Lion-Pillar Building (building
38) of Göbekli Tepe layer II (the late 9th millennium cal BC), where she was en-
graved on a stone slab placed between two pillars with a relief feline image on each.
Here we see a skinny, bony woman with her right arm down, left arm raised, vulva
open, breasts hanging at the sides of the body, and hair hanging down. The slab was
lying in the immediate vicinity of the lion / leopard T-shaped pillars which stood
as a pair of door / gate posts and represented a real architectural door, a passage-
way for neophytes. The ‘squatting woman’ in an open frontal posture represented a
symbolical door for neophytes and might have been a sign for ‘door’, ‘passage’. On
the other hand, this image coincides with a typical verbal description of the folklore
Baba-yaga, a character in Russian fairy tales (also referred to as magic tales, wonder
tales), the old woman-mother, known for the same external features, such as her
naked bony body, open vulva, hanging breasts, and the cat as a companion animal.
According to an outstanding folklorist Vladimir Propp, (a) this character is a distant
functional successor to master / head manager in initiation rite (later called a priest
/ shaman), who also played the role of the corresponding totem in this rite; and (b)
any fairy tale’s plot is a distant reflection of the sequence of events in any initia-
tion rite. Thus, considering both the Lion-Pillar Building’s real architecture and the

324
structural analysis of the fairy tales by Propp (1946, see Пропп 2002), we come to
the conclusion that a splayed figure (‘squatting woman’, ‘door’, the future folklore
Baba-yaga) is one of the key signs of initiation. The same interpretation goes to all
the 56 splayed figures. Over the time (from the second half of the 7th millennium
cal BC and later), ‘squatting women’ appeared not only as individual characters de-
picted on stone objects, but also as participants in multi-figure painting scenes – the
so-called ‘bull games’ – among many other people surrounding a large animal (bull,
boar, bear, cat, etc.). The first of these were two ‘squatting women’ on the walls of
building F.V.1 (the ‘Hunting shrine’) of Çatalhöyük V, Central Anatolia, the next
ones originated from rock shelters in Northern Africa during the Green Sahara peri-
od. Six Saharan paintings in the late Round Head style from the sites of Afa II, Afa
III, Wadi Imha, Sefar, Wadi Sura II were analyzed and considered as highly proba-
ble analogues for the ‘bull games’ of Çatalhöyük in Chapter 1, too. The ‘bull games’
were taken as visual interpretations of the primordial myth about the first murder of
totem. Mircea Eliade believed this event was once the reason for the appearance of
the first initiation rite; according to him, the primordial myth was the main informa-
tion for neophytes of initiation to realize and remember (see Элиаде 1999).
Chapter 2 deals with nine stone sculptures from the sites of Göbekli Tepe and
Nevali Çori in the Euphrates basin of Anatolia. They represent birds of prey and
other predators holding a human head in their paws or sitting on a human head or
incorporating a part of human body into themselves. Such a composition can sym-
bolize the culmination point of initiation rite when totem swallows neophyte, when
they merge. As V. Propp said: ‘Wrapping around the neck is a later form of swal-
lowing...’ (Пропп 2002: 195). Despite the huge period of time of about 6 millen-
nia or so separating the Euphrates sculptures from the Ancient Egyptian statues of
pharaohs with the Falcon Horus embracing their heads or sitting behind their heads,
the latter could hypothetically represent the last embodiment of the same cultural
tradition – the tradition to show merging totem and neophyte as the sacred peak of
initiation. Although this is certainly an open question, and it cannot be resolved at
the moment without finding some intermediate links that would fill the time gap.
Other hypothetical processes in the Sahara and Northern Africa that could lead to
the transformations of ‘squatting women’ and stone animals embracing humans into
the Ancient Egyptian hieroglyphs ‘Ka’ (Man’s Double) and ‘Sehen’ (to embrace),
as well as into the god Bes / Aha, are discussed in Chapter 3. The chapter’s reader
should remember that the ‘squatting women’ were most frequently reproduced with
both their arms extended symmetrically upwards or downwards (and rarely in the
asymmetrical posture with one arm up and the other arm down). Such symmetrical
arms taken as separate signs correspond to the above-mentioned Egyptian hiero-
glyphs. Chapter 4 is interdisciplinary in nature and consists of four sections with
some reviews of selected publications on archaeology, comparative-historical lin-
guistics, paleogenetics, and social anthropology. All the publications focus on the
periods and artifacts already covered in the book, so the reviews are designed to test
the author’s hypotheses in the light of data from other sciences. Among these data,

we can note, firstly, the linguistic hypothesis by G. Starostin that allows the possibi-
lity of two homelands of the Afrasian languages: in Africa and in the Near East. This
has updated the previous Afrasian hypothesis by A. Militarev – V . Shnirelman about
the homeland in the Near East. But both of these hypotheses imply back-to-Africa
migrations from the Near East for a substantial part of the Afrasian languages, in-
cluding Chado-Berber (during the 7th – 6th millennia BC) and Egyptian (after some
time). Secondly, the studies by two groups of geneticists (Cruciani et al. 2002; 2010;
D’Atanasio et al. 2018) on the origin and history of the Y-chromosome haplogroup
R-V88 showed that a flow of genes from Eurasia to the Sahara and Sahel took place
between 6,670 and 5,850 years BC. F. Cruciani relates the process to the migrations
of the Chado-Berber languages. These data to some extent support the author’s ideas
expressed in Chapters 1 to 3. The section on social anthropology is mainly devoted
to the comparative study of various Göbekli Tepe artifacts (pillars with reliefs, re-
liefs themselves, incised drawings), on the one hand, and some ethnographic records
on initiation rites collected in Australia, Siberia, Eastern Europe, and the Americas,
on the other hand, in order to find some additional evidence in favor of initiation rites
as a possible content of these artifacts.

C ОДЕРЖАНИЕ
Отавтора..............................................5
Изложениегипотезы.....................................9
Глава 1. Прототипы и аналоги «женщины на корточках».
Плоскиеирельефныеизображения....................33
СеверныйЛевант,Анатолия.......................33
ЮжныйЛевант..................................62
СевернаяАфрика................................68
Глава 2. Изображения животных, держащих голову человека,
из Юго-Восточной Анатолии и соколиные статуи фараонов
ДревнегоЕгипта.Круглыеизображения................93
Невали-Чори ...................................93
ГёбеклиТепе...................................96
Глава 3. Предполагаемая эволюция инициационных
изображенийвСахареиДревнемЕгипте................105
Глава 4. Гипотеза в междисциплинарном контексте . . . . . . . . . . 115
Заключение............................................211
Примечания............................................224
Библиографическийсписок..............................253
Подписиккартамииллюстрациям.......................311
Summary...............................................323

ŰųŮũŮŮŭŪŦŸūűƂŷŸŨŦkŦűūŸūůƅwŲŴŬųŴŵŶŮŴŧŶūŷŸŮ
ƈŷƆƓƐƘŵƋƘƋƖƇƙƖƉƋ

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kŵŴŪŵŮŷųƁūŮŭŪŦųŮƅw Санкт-
Петербург, Литейный пр., 57 (c 10:00 до 22:00)
8 (812) 273 50 53 www.podpisnie.ru

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kŰųŮŬųŦƅűŦŨŰŦŵŮŷŦŸūűūůw Санкт-
Петербург, Невский пр., 66 (с 10:00 до 22:00)
8 (812) 640 44 06 www.lavkapisateley.spb.ru

ƈŲƔƗƐƈƋ

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kŲŴŷŰŨŦw
Москва, ул. Тверская, д. 8, стр. 1
(с 09:00 до 24:00)
8 (495) 629 64 83, 8 (495) 797 8717 www.moscowbooks.ru

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kźŦűŦųŷŸūŶw
Москва, Малый Гнездниковский пер., 12/27
(с 11:00 до 20:00)
8 (495) 749 57 21, 8 (495) 629 88 21 www.falanster.su

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kżŮŴűŰŴŨŷŰŮůw
Москва, Пятницкий пер., 8
(с 11:00 до 22:00)
8(495) 951 19 02 www.primuzee.ru

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kŧŹŰŨƁžŰŦw
Москва, ул. Мясницкая, 20
(пн. – пт . с 10:00 до 20:00, сб. с 10:00 до 19:00)
8 (495) 621 49 66, 8 (495) 628 2960 www.bookshop.hse.ru

ŰųŮŬųƁůŲŦũŦŭŮų kŧŮŧűŮŴũűŴŧŹŷw
Москва, Мясницкая ул., д. 6/3, с тр. 1 (пн.–пт. c 9:00 до 22:00, с б. –в с . с 10:00 до 21:00)
www.biblio-globus.ru
ƃƑƋƐƘƖƔƓƓơƋƐƓƎƉƎ
ДИРЕКТ-МЕДИА www.directmedia.ru
ЛИТРЕС www.litres.r u
ŮƓƘƋƖƓƋƘƒƆƉƆƍƎƓơ
КНИЖНЫЙ МАГАЗИН «МОСКВА» w ww.moscowbooks.ru
OZON www.ozon.ru
NATASHA KOZMENKO BOOKSELLERS www.nkbooks ellers.com
ESTERUM www.esterum.com
БУКВОЕД www.bookvoed.ru
ЧИТАЙ ГОРОД www.chitai-gorod.ru
MY-SHOP.RU www.my-shop.r u
КНИЖНЫЙ БУМ www.academbook.com.ua

ǨȏȐȏȧȕǨȘțșȧȒǨȊȍȚȐȒȖȊȕȈ
ǬǪǭ©ǬǪǭǸǰa
ǶȉȘȧȌȐȕȐȞȐȈȞȐȐȐȘȈșȗȘȖșȚȘȈȕȍȕȐȍȐȕȜȖȘȔȈȞȐȐ
ȕȈȌȘȍȊȕȍȑȠȍȔǩȓȐȎȕȍȔǪȖșȚȖȒȍ
ǫȓȈȊȕȣȑȘȍȌȈȒȚȖȘȐȏȌȈȚȍȓȤșȚȊȈ
ǰȋȖȘȤǨȓȍȒșȈȕȌȘȖȊȐȟǹȈȊȒȐȕ
ǬȐȏȈȑȕȖȉȓȖȎȒȐǰǵǫȘȈȊȍ
ǶȘȐȋȐȕȈ ȓȔȈȒȍȚdzǫǰȊȈȕȖȊ Ȉ
DzȖȘȘȍȒȚȖȘǹǨǹȍȔȍȕȖȊ
11
1
11
1
ww w.aletheia.spb.r u
DzȕȐȋȐȐȏȌȈȚȍȓȤșȚȊȈ©Ǩ ȓȍȚȍȑȧaȔȖȎ ȕȖȗȘȐȖȉȘȍșȚȐ
ȊǴȖșȒȊȍ
1
1
1
1
111
1
1
ȊDzȐȍȊȍ
1
1111
ȊǴȐȕșȒȍ
1
1
ȊǪȈȘȠȈȊȍ
1
ȊǸȐȋȍ
11
www.
.ru