/
Text
АЛЕКСАНДР
ДЮМА
АЛЕКСАНДР
ДЮМА
ЗНАМЕНИТЫЕ
ПРЕСТУПЛЕНИЯ
выпуск третий
ALEXANDRE
URBAIN GRANDER
VANINKA
LES MASSACRES
DU MIDI
LA COMIESSE
DE SAINT-GERAN
IEANNE
DE NAPLES
PARIS
АЛЕКСАНДР
ЮРБЕН ГРАНДЬЕ
ВАНИНКА
КРОВОПРОЛИТИЯ
НА ЮГЕ
ГРАФИНЯ
ДЕСЕН-ЖЕРАН
ИОАННА
НЕАПОЛИТАНСКАЯ
ФРЭД
МОСКВА 1994
ББК 84.4Фр
Д 96
Перевод с французского
И. Г. Русецкого, А. В. Брагинского, Е. В. Баевской,
А. А. Полякиной, Э. Л. Шрайбер
Под редакцией Ю. Б. Корнеева
Составители:
доктор филологических наук,
профессор В. Е. Балахонов
кандидат филологических наук,
доцент Э. Л. Шрайбер
Художник В. А. Белкин
4703010100-006
Д----------------Подписное
771-94
ISBN 5-7395-0004-4 (Т. 3)
ISBN 5-7395-0001-х
© И. Г. Русецкий, А. В. Брагинский,
Е. В. Баевская, А. А. Полякина,
Э. Л. Шрайбер. Перевод на русский
язык, 1994
© В. Е. Балахонов, Э. Л. Шрайбер.
Составление, 1994
© В. А. Белкин. Художественное
оформление, 1994
— Подпишите это, и все будет кончено,—
проговорил уполномоченный, протягивая ему бумагу
В ВОСКРЕСЕНЬЕ 26 НОЯБРЯ 1631 ГОДА МАЛЕНЬКИЙ ГО-
родок Луден был крайне взволнован; особое беспокойство цари-
ло на тех его улицах, что вели от ворот, где начиналась дорога
к аббатству Сен-Жуэн де Марн, к церкви святого Петра, рас-
полагавшейся на рыночной площади. Волнение это было вызвано
ожиданием человека, о котором с чисто провинциальной страст-
ностью уже некоторое время судил и рядил весь Луден, и по
лицам людей, кучками толпившихся у порога каждого дома,
легко было догадаться, насколько противоречивое мнение сложи-
лось о том, кто сам назначил день возвращения к своим друзьям
и недругам. Около девяти толпы ожидающих пришли в движе-
ние, и слова: «Идет! Идет!» с быстротой молнии облетели весь
город. После этого одни вернулись домой и плотно закрыли все
двери и окна, как бывает в дни общественных беспорядков,
другие же, напротив, распахнули дома настежь, словно желая
впустить в них радость, и через несколько минут всеобщий гомон
и замешательство, внушенные этой вестью, сменились тишиной
любопытства.
Вскоре среди всеобщего молчания показался молодой чело-
век лет тридцати с небольшим, державший в руке как символ
триумфа лавровую ветвь; он был довольно высок и хорошо
сложен, обладал благородной осанкой и красивым, несколько
высокомерным лицом; несмотря на то, что, возвращаясь в город,
он проделал около трех лье, его церковное облачение отличалось
изяществом и замечательной опрятностью. Возведя очи к небу
и мелодичным голосом выводя хвалу Господу, он медленно
и торжественно дошел до рыночной площади Лудена, ни к кому
8
Юрбен Грандье
не обратясь, хотя по мере продвижения у него за спиной соб-
ралась большая толпа, которая пела вместе с ним и состояла
преимущественно из женщин, причем подпевали ему самые хоро-
шенькие девушки города Лудена.
Итак, предмет всеобщего внимания добрался до паперти
церкви святого Петра. На последней ее ступеньке он встал на
колени и прошептал молитву, после чего, поднявшись, прикос-
нулся лавровой ветвью к дверям церкви, и те, словно по волшеб-
ству, тотчас же отворились; внутри, как в один из четырех
главных праздников в году, уже стоял ярко освещенный хор,
и все—придверники, певчие и церковные сторожа—были на
своих местах. Пришедший пересек неф, прошел сквозь хор, у под-
ножия алтаря еще раз сотворил молитву, после чего, положив
лавровую ветвь на дарохранительницу, надел белоснежное об-
лачение и епитрахиль и приступил к литургии, начав ее с Те
Deum *; слушали мессу все, кто пришел вместе с ним.
Священника, вздумавшего почтить собственную персону бо-
гослужением, какие обычно устраиваются только для королей,
звали Юрбеном Грандье; два дня назад архиепископ Бордосский
Эскубло де Сурди признал его невиновным и отменил приговор
духовного суда, согласно которому обвиняемый должен был
в течение трех месяцев каждую пятницу сидеть на хлебе и воде,
а также лишался права a divinis1 2 в диоцезе Пуатье на пять
месяцев, а в Лудене—навсегда.
Теперь следует рассказать, в чем же обвиняли и за что судили
молодого священника.
Юрбен Грандье родился в местечке Ровер, что неподалеку
от Сабле—городка, расположенного в Нижнем Мэне; поначалу
он учился под руководством своего отца Пьера и дядюшки
Клода Грандье, занимавшихся астрологией и алхимией, а потом,
будучи уже достаточно образованным мальчиком, в возрасте
двенадцати лет поступил в иезуитский коллеж в Бордо, где
наставники, кроме знаний, отметили в нем большие способности
к языкам и красноречию и, дабы развить в юноше ораторский
талант, стали обучать его латыни и греческому, а также
искусству проповеди. Как только ученик достиг возраста, по-
зволяющего священствовать, наставники коллежа, которые его
полюбили и очень им гордились, выхлопотали молодому че-
ловеку место кюре в луденской церкви. Кроме того, благодаря
1 Тебя, Бога, хвалим (латин.).
2 На священнослужение (латин.).
9
Знаменитые преступления
I
своим покровителям он через несколько месяцев стал получать
доход с коллегиальной церкви Святого Креста.
Вполне понятно, что молодой человек—чужак, получивший
две такие бенефиции,— вызвал в Лудене сенсацию, равно как
и зависть местных духовных лиц, которые считали, что он завладел
их правами и привилегиями. Впрочем, Юрбен внушал зависть и по
многим другим причинам: он был необычайно хорош собой,
а полученные от отца знания позволили ему довольно глубоко
постичь многие науки и дали ключ к уразумению разнообразных
явлений, которые для невежественного большинства оставались
загадкой и которые он объяснял с замечательной легкостью. Кроме
того, изучение свободных наук в иезуитском коллеже позволило
ему пренебрегать всевозможными священными для заурядных
людей предрассудками, не скрывая своего к ним презрения, и,
наконец, на красноречивые проповеди молодого кюре потянулись
прихожане из других религиозных общин, в первую очередь те, кто
посещал раньше службы нищенствующих орденов, державших до
сих пор пальму первенства по этой части. Всего сказанного было
вполне достаточно, чтобы стать причиной для зависти и чтобы
зависть вскоре переросла в ненависть; так оно и случилось.
Всем известно, какие праздность и злоречие царят в неболь-
ших городах и с каким невыразимым презрением относятся
посредственности к тем, кто их хоть в чем-то превосходит.
Обладая столь замечательными способностями, Юрбен был со-
здан для более широкой сцены, однако оказался заперт в стенах
маленького городка, где ему не хватало воздуха и простора,
и в результате все то, благодаря чему он был бы славен в Пари-
же, в Лудене стало причиной его гибели.
К несчастью для Юрбена, его характер, который нельзя
оправдать никакими талантами, только усугублял испытывае-
мую к нему ненависть: мягкий и милый в обращении с друзьями,
с врагами священник был насмешлив, холоден и высокомерен;
непоколебимый в своих решениях, весьма дорожащий достигну-
тым положением, которое ожесточенно защищал, неуступчивый
в делах, когда ощущал свою правоту, он отражал любые нападки
и оскорбления с такой непреклонностью, что случайные против-
ники становились его врагами на всю жизнь.
Впервые Юрбен продемонстрировал свою несгибаемость
в 1620 году, когда, едва освоившись на новом месте, выиграл
процесс у священника по имени Менье и добился столь сурового
приговора, что тот затаил на него злобу, прорывавшуюся при
любом удобном случае.
10
Юрбен 1рандье
Второй процесс—по поводу дома, который у него хотели
отсудить,—Грандье выиграл у капитула церкви Святого Креста,
снова настояв на строгом соблюдении закона. К несчастью,
уполномоченный капитула, проигравший процесс, каноник кол-
легиальной церкви, а также исповедник в монастыре урсулинок,
которому еще предстоит сыграть важную роль в нашей истории,
был человеком вспыльчивым, мстительным и честолюбивым;
обладая слишком средними способностями, чтобы добиться вы-
сокого положения, он вместе с тем был чересчур высокомерен
и не хотел довольствоваться своей не слишком значительной
должностью. В той же степени лицемер, в какой Грандье был
человеком искренним, каноник везде, где только возможно, стре-
мился создать себе репутацию великого благочестивца и для
этого постоянно демонстрировал аскетизм отшельника и суро-
вость святого. Весьма искушенный в вопросе о бенефициях, он
счел личным оскорблением проигрыш процесса, за успех которо-
го отвечал, и Юрбен, настояв на выполнении решения суда с той
же строгостью, с какой он это сделал в отношении Менье,
приобрел в лице Миньона—так звали каноника—врага еще
более яростного и опасного, нежели первый.
Случилось так, что однажды некто Баро, дядя Миньона и,
соответственно, его партнер, вступил с Юрбеном в спор относи-
тельно уже завершившегося процесса, а поскольку это был чело-
век более посредственный, Юрбену не составило труда уничто-
жить его, высокомерно бросив одно из тех своих презрительных
замечаний, что жгли их предмет, словно каленое железо. У Баро,
человека весьма богатого и бездетного, была в Лудене многочис-
ленная родня, которая только тем и занималась, что всячески
обхаживала его, дабы не быть забытой в завещании; поэтому
оскорбительная насмешка, предметом коей стал сам Баро, задела
множество других людей, и они, приняв сторону богатого род-
ственника, увеличили лагерь врагов Грандье.
Примерно в это же время произошло еще одно, уже более
серьезное событие. Среди наиболее усердных прихожанок Гран-
дье была некая юная и хорошенькая девушка, дочь королевского
прокурора по фамилии Тренкан, который приходился также дя-
дей канонику Миньону. И вот однажды девушка эта захворала
и была вынуждена сидеть дома; ухаживать за ней взялась ее
подруга Марта Пельтье, которая, перестав посещать знакомых,
не отходила день и ночь от больной. Когда же Жюли Тренкан
поправилась и стала вновь появляться на людях, выяснилось, что
за время ее болезни Марта Пельтье умудрилась родить ребенка,
11
Знаменитые преступления
которого окрестила и отдала кормилице. Однако, как это нередко
случается, среди жителей города сразу же пошла нелепая молва,
что, дескать, настоящая мать ребенка вовсе не Марта Пельтье,
которая за деньги ради лучшей подруги пожертвовала своей
репутацией. В отцовстве же ребенка общественное мнение и вовсе
не сомневалось и, будучи ловко направляемо, приписало его
Грандье.
Узнав, какие слухи ходят насчет его дочери, Тренкан как
королевский прокурор велел арестовать Марту Пельтье и поса-
дить ее в тюрьму. На допросе она заявила, что является матерью
ребенка, и пообещала, что сама будет его воспитывать, а по-
скольку то, что она сделала, было не преступлением, а всего
лишь проступком, Тренкану пришлось ее отпустить, и в резуль-
тате превышение прокурором своих полномочий придало делу
еще более скандальный характер, а жители городка решили, что
их просто обманули.
Таким образом, до этого времени Юрбен Грандье—благода-
ря не то покровительству небес, не то собственному превосход-
ству—удачно отражал все нападки, однако каждая победа кюре
увеличивала число его недоброжелателей, которое вскоре возрос-
ло настолько, что любой другой на месте Юрбена был бы
напуган и либо несколько приутих, либо принял меры против
возможной мести со стороны врагов. Но не таков был Грандье:
в своей гордыне, а быть может, и невинности, он пренебрег
советами преданных друзей и продолжал гнуть свою линию.
До сих пор атаки на Юрбена проводились отдельными лю-
дьми и были разрозненны; поэтому его враги, поняв, в чем
причина их неудачи, решили объединить усилия для уничтожения
строптивого священника С этой целью у Баро было созвано
совещание, в котором приняли участие Менье, Тренкан и Ми-
ньон, причем последний привел с собою своего близкого друга по
имени Менюо, королевского адвоката, имевшего свою причину
ненавидеть Трандье: он без взаимности любил одну женщину
и объяснял ее безразличие и даже презрительное отношение к
нему тем, что она без памяти влюблена в Юрбена. Собравшиеся
имели целью изгнать из города врага всей луденской земли.
Однако Грандье вел себя чрезвычайно осторожно, и упрек-
нуть его можно было разве лишь в том, что он находил удо-
вольствие в обществе дам, которые, в свой черед, со сметливо-
стью, присущей даже самым заурядным из них, предпочли в каче-
стве духовника молодого, красивого собой и красноречивого
священника. А поскольку такое предпочтение уже нанесло не
12
Юрбен Грандье
одну рану отцам и мужьям, то и было решено напасть на Грандье
с этой, единственно уязвимой его стороны. Начиная со следу-
ющего дня давно уже кружившие по городу смутные слухи стали
понемногу обретать плоть и кровь. Пошли разговоры о некоей
барышне, имя которой не называлось, но которая якобы была
постоянной любовницей Юрбена, несмотря даже на его неодно-
кратные измены; вскоре уже стали рассказывать, что, поскольку
эта юная особа испытывала угрызения совести из-за связи со
священником, Грандье успокоил ее, прибегнув к святотатству,
заключавшемуся в том, что однажды ночью он обвенчался со
своею любовницей, играя одновременно роль священнослужи-
теля и жениха. Чем нелепее были слухи, тем крепче в них верили;
вскоре уже никто в Лудене не подвергал сомнению эту историю,
но, однако, никто—странное дело для столь небольшого город-
ка! —не мог назвать по имени сию необычную супругу, не побо-
явшуюся вступить в брак со слугою Господа.
При всей своей выдержке Грандье не мог закрывать глаза
на то, что ступил на весьма ненадежную почву, и чувствовал,
как клевета, словно ползучая гадина, потихоньку обвивает его
своими кольцами. Он прекрасно понимал: когда эти кольца
сожмут его достаточно туго, она поднимет свою мерзкую голову,
и вот тогда-то и начнется настоящая борьба. Однако сделать
шаг назад означало для Юрбена признать себя виновным,
да и отступать было уже, по-видимому, поздно, поэтому он
продолжал идти вперед, все такой же несгибаемый, насмешливый
и высокомерный.
Среди людей, с особым рвением распускавших порочащие
Грандье слухи, был некий Дютибо, важная шишка в провинции,
городской вольнодумец и рупор всего посредственного и вуль-
гарного. Некоторые его замечания дошли до Юрбена: так, он
узнал, что, будучи у маркиза де Белле, этот человек крайне
несдержанно высказывался о нем, Грандье, и однажды, когда
Юрбен, одетый в священническое облачение, входил в церковь
Святого Креста, чтобы присутствовать на службе, ему в дверях
встретился Дютибо. Со свойственными ему высокомерием и пре-
зрением Грандье упрекнул его в клевете, и тот, привыкнув благо-
даря своему богатству и влиянию, приобретенному им над вся-
кими подлецами, считавшими его человеком высшего сорта,
безнаказанно говорить и делать что угодно, не вынес сделанного
ему публично выговора и ударил Юрбена тростью.
Представившаяся Грандье возможность отомстить врагам
была слишком хороша, чтобы ею не воспользоваться, однако, не
13
Знаменитые преступления
без основания полагая, что если он обратится к городским влас-
тям, то справедливости у них не найдет, хотя дело и касается
уважения к религии, Юрбен отправился прямо к Людовику XIII
и бросился ему в ноги. Тот соизволил его выслушать и, желая,
чтобы насилие над священником, да еще в облачении, было
наказано, передал дело в парламент, дабы тот судил Дютибо по
всей строгости.
Враги Юрбена рассудили, что нельзя терять ни минуты, и,
пользуясь его отсутствием, сами подали на него жалобу, а в каче-
стве жалобщиков перед духовным судьей Пуатье согласились
выступить два негодяя—Щербонно и Бюгреан. Они обвинили
Грандье в том, что он развращает женщин и девиц, является
нечестивцем и богохульником, никогда не читает треб и превра-
щает храм в притон разврата и распутства. Судья принял жалобу
и назначил в качестве гражданского судьи Луи Шове, а следова-
телем—старшего из священников Сен-Марселя и Лудена, так
что, пока Юрбен учинял иск в Париже Дютибо, в Лудене уже
шло следствие по его собственному делу.
Следствие развернулось со всей расторопностью, на какую
были способны мстительные церковники: Тренкан выступил как
свидетель и привлек в этом качестве множество людей, причем
показания, которые не удовлетворяли следствие, фальсифициро-
вались или же не фиксировались. В результате заключение, содер-
жавшее очень серьезные обвинения, было отослано к епископу
Пуатье, в окружении которого у врагов Грандье были весьма
влиятельные друзья. Впрочем, и сам епископ имел на него зуб:
однажды Юрбен по чьей-то настоятельной просьбе выдал раз-
решение на брак, противоречивший правилам церкви; поэтому
предупрежденный заранее высокопоставленный священнослужи-
тель нашел в материалах весьма поверхностного следствия до-
статочные основания, чтобы издать постановление о взятии Юр-
бена под стражу, которое звучало следующим образом:
«Мы, Анри Луи Шатенье де Ларошпезе, милостию Божией
епископ Пуатье, ознакомившись с обвинениями и материалами
следствия, переданными нам старшим священником Лудена каса-
тельно Юрбена Грандье, кюре церкви святого Петра в Лудене, во
исполнение поручения, данного нами означенному духовному
лицу, а в его отсутствие священнику Шассеню, а также принимая
во внимание заключение, сделанное нашим прокурором по упо-
мянутым документам, повелеваем без огласки препроводить об-
виняемого Юрбена Грандье в тюрьму нашего епископства Пу-
14
Юрбен Грандье
атье, каковое взятие под стражу должно быть произведено у об-
виняемого дома в трехдневный срок любым священником или
писцом духовного звания либо каким угодно королевским судеб-
ным приставом, ежели на то потребуется помощь светской влас-
ти, давая им или ему при этом право исполнить данный приказ
невзирая на любое сопротивление либо возражения, а по выслу-
шании вышеназванного Грандье нашему прокурору принять от-
носительно него те меры, какие он сочтет нужными.
Дано в Диссе, октября 22 дня 1629 года, и скреплено соб-
ственноручной подписью.
Анри Луи, епископ Пуатье».
Как мы уже говорили, когда было издано это постановление,
Грандье находился в Париже, где парламент рассматривал его
жалобу на Дютибо, и последний, получив документ, прежде чем
Юрбен узнал о его существовании, описал судьям скандальные
нравы кюре и в подтверждение своих слов передал им постанов-
ление. Не понимая, что происходит, парламент решил, что до
того, как будет дан ход жалобе Грандье, он должен предстать
перед епископом, дабы оправдаться в предъявленных обвинени-
ях. Юрбен немедленно кинулся из Парижа в Луден, где оз-
накомился с делом, и тут же отправился в Пуатье, желая поско-
рее очистить себя от навета. Но едва он туда прибыл, как был
арестован судебным приставом Шатри и препровожден в тюрьму
епископства.
На дворе стояла уже середина ноября, в тюремной камере
было холодно и сыро, но Грандье не удалось добиться, чтобы его
перевели в другую; поняв, что его враги гораздо сильнее, чем ему
казалось, кюре вооружился терпением. Просидел он два месяца,
в течение которых друзья священника считали его погибшим,
а враги торжествовали: Дютибо радовался, думая, что отделался
от процесса, а Баро уже предложил одного из своих наследников
по имени Исмаэль Булио на должности, занимаемые Грандье.
Судебные издержки были поделены между всеми участни-
ками, и богатым пришлось платить за бедных: поскольку следст-
вие велось в Пуатье, а свидетели жили в Лудене, дорожные
расходы для такого большого числа людей составили значитель-
ную сумму, однако жажда мести пересилила скупость, и каждый
свидетель заплатил часть издержек пропорционально своему со-
стоянию, так что через два месяца все было завершено.
Однако, как враги Грандье ни старались, чтобы результаты
следствия были губительны для него, основное обвинение так
15
Знаменитые преступления
и не было доказано: Юрбену вменялось в вину, что он растлевает
женщин и девушек, но ни одна из них не была названа по имени
и не выступила с жалобой—все основывалось на слухах, а факты
отсутствовали. Это был один из самых странных процессов,
какие только когда-либо имели место. Тем не менее 3 января
1630 года был вынесен приговор, согласно которому Грандье
в качестве епитимьи должен был в течение трех месяцев каждую
пятницу сидеть на хлебе и воде, а также лишался права a divinis
в епископстве Пуатье на пять месяцев, а в Лудене—навсегда.
Приговор этот был обжалован с обеих сторон: Грандье об-
ратился к архиепископу Бордосскому, а его противники через
посредство прокурора духовного суда—в парижский парламент,
желая так досадить Грандье, чтобы он согнулся под гнетом забот.
Однако у него нашлось сил отбить и это нападение: он подал
кассационную жалобу в парламент и выиграл там процесс, про-
должая настаивать на обжаловании дела у архиепископа Бордос-
ского. Но поскольку и там нужно было допросить множество
свидетелей, перевезти которых на столь большое расстояние
было практически невозможно, решили передать дело на рас-
смотрение президиального суда в Пуатье. Судья по уголовным
делам приступил к новому следствию, но на сей раз оно велось
беспристрастно, и его материалы оказались неблагоприятны для
клеветников: одни свидетели, упорствовавшие в своих показани-
ях, были уличены в противоречиях, другие откровенно призна-
лись, что их подкупили, третьи же заявили, что дали ложные
показания; в числе последних оказались священник по имени
Мешен, а также Исмаэль Булио, тот самый, которого Тренкан
прочил на место Юрбена Грандье. Заявление Булио утеряно,
поэтому мы приводим здесь документ, написанный Мешеном,
в таком виде, в каком он вышел из-под его пера.
«Я, Жерве Мешен, викарий церкви святого Петра в Лудене,
собственноручно написал сие и приложил подпись, дабы очи-
стить свою совесть от возникших слухов и удостоверить, что на
следствии, производившемся священником Жилем Робером по
делу кюре церкви святого Петра Юрбена Грандье, означенный
Робер требовал, чтобы я показал, будто видел, как названный
Грандье при запертых дверях спал в церкви святого Петра с жен-
щинами и девицами.
Кроме того, будто я неоднократно видел, как в неурочные
часы девицы и женщины приходили в комнату к означенному
Грандье и некоторые из оных пребывали там с часа пополудни до
16
Юрбен 1рандье
двух или трех часов ночи, а их слуги приносили им ужин и немед-
ленно удалялись.
Кроме того, будто я видел, как женщины входили в церковь
и после того означенный Трандье запирал за ними двери. Желая
положить конец распространению этих слухов, я настоящим
удостоверяю, что никогда не видел и не заставал означенного
Трандье в церкви наедине с женщинами или девицами при запер-
тых дверях, а когда он разговаривал с таковыми, те были не одни
и двери оставались открыты; что же касается их положений, то,
как мне кажется, на допросе я дал ясно понять, что названный
Трандье сидел, а женщины находились от него в отдалении; не
видел я и чтобы женщины или девицы заходили в комнату
Трандье днем или ночью; я действительно слышал, что поздно
вечером там кто-то ходил, но кто, мне неизвестно, поскольку
подле комнаты означенного Трандье всегда спал его служка; не
известно мне и чтобы женщины или девицы велели приносить
себе ужин в церковь; также я не показывал, что Грандье никогда
не читает требник, поскольку сие не соответствует истине: не раз
он просил у меня мой требник и читал по нему часы; точно так же
я заявляю, что никогда не видел, чтобы он запирал двери церкви,
и что во время бесед с женщинами, свидетелем коих я был,
никогда не происходило ничего непристойного и что Трандье
даже не прикасался к ним, а лишь вел беседы с ними; если же
в моих показаниях найдется что-то, несоответствующее изложен-
ному выше, то это будет означать, что показания эти ложные
и мне не зачитывались, поскольку в противном случае я их не
подписал бы, что и подтверждаю с целью торжества истины.
Писано в последний день октября 1630 года.
Подпись: Ж. Мешен».
Против таких доказательств невиновности Трандье любые
наветы стали бессильны, и 25 мая 1631 года решением президи-
ального суда Пуатье он был полностью оправдан. Теперь ему
оставалось предстать перед судом архиепископа Бордосского,
которому он подавал апелляцию, чтобы окончательно снять
с себя обвинение. Воспользовавшись тем, что архиепископ при-
ехал с визитом в свое аббатство Сен-Жуэн де Марн, находившее-
ся всего в трех лье от Лудена, Трандье отправился туда; его враги,
обескураженные тем, как решилось дело в Пуатье, насилу сумели
защититься, и архиепископ после очередного расследования, про-
лившего еще больший свет на невиновность Юрбена, вынес ему
оправдательный приговор.
17
Знаменитые преступления
Восстановить честь в глазах своего епископа было важно
для Юрбена вдвойне: во-первых, он доказал свою невиновность,
а во-вторых, проявил себя как человек весьма образованный
и больших достоинств; видя, каким преследованиям он подверг-
ся, архиепископ принял в Юрбене большое участие и посовето-
вал ему получить должность где-нибудь в другом месте и уехать
из города, большинство жителей которого так люто его ненави-
дят. Однако идти на попятный, будучи в своем праве, было
вовсе не в характере Грандье, и он заявил своему начальнику,
что, укрепленный его покровительством и сознанием собствен-
ной невиновности, он останется там, куда направил его Господь.
Его преосвященство г-н де Сурди не счел возможным наста-
ивать, однако, понимая, что Юрбен, подобно сатане, в один
прекрасный день будет низвергнут из-за своей гордыни, он
вставил в приговор фразу, в которой советовал ему «правильно
и скромно исполнять свои обязанности, следуя священным
церковным правилам и постановлениям». Насколько Юрбен
внял этому совету, мы видели по его торжественному вступле-
нию в Луден.
Однако Грандье не ограничился вышеописанным проявлени-
ем своей гордыни, за которое его порицали даже друзья, и вместо
того чтобы, не попрекая врагов прошлым, дать угаснуть пламени
ненависти или хотя бы не разжигать его вновь, он с удвоенными
стараниями продолжал преследовать Дютибо и добился, чтобы
того вызвали в уголовную палату парижского парламента, куда
тот явился с непокрытой головой и был подвергнут публичному
порицанию, а также приговорен к уплате различных штрафов,
возмещению убытков и судебных издержек.
Повергнув этого врага, Грандье обратил взор на других;
в стремлении к справедливости он был более неутомим, нежели
его враги в желании отомстить. Приговор архиепископа Бордос-
ского давал ему надежду возмещения проторей и убытков со
своих недругов, равно как и доходов, недополученных с бенефи-
ций, и Юрбен публично заявил, что заставит их вернуть все до
последнего гроша, после чего принялся собирать необходимые
доказательства, чтобы выиграть новый процесс, который он
собирался затеять. Тщетно друзья уговаривали Юрбена, что он
и так получил вполне достойное возмещение, тщетно указывали
ему на опасность, которой он подвергается, доводя своих недру-
гов до отчаяния,— Грандье лишь твердил, что готов выдержать
все преследования и нападки врагов, но, поскольку правда на его
стороне, запугать его не удастся.
18
Юрбен 1рандье
Узнав, какая буря собирается у них над головами, и понимая,
что вопрос встал уже о жизни и смерти, Миньон, Баро, Менье,
Дютибо, Тренкан и Менюо собрались в деревушке Пюдардан,
в доме Тренкана, обсудить нависшую над ними угрозу. Впрочем,
Миньон уже начал плести новую интригу, поэтому познакомил
соратников со своим планом, который был тут же принят. По
мере развития событий мы увидим, в чем состоял этот план.
Говоря о Миньоне, мы упоминали, что он был исповедником
монастыря урсулинок в Лудене. Орден урсулинок был в то время
довольно новым, и в связи с ним часто возникали исторические
споры по поводу достоверности истории гибели святой Урсулы
и одиннадцати тысяч дев; однако г-жа Анжель де Бресс в честь
этой блаженной мученицы учредила в 1560 году в Италии орден
для монахинь, исповедующих устав святого Августина; этот
орден в 1572 году был признан папой Григорием XIII, а в 1614 го-
ду Мадлена Люийе создала его и во Франции с одобрения папы
Павла V, основав монастырь в Париже, откуда орден распро-
странился по всей стране. В 1626 году, то есть за несколько лет
до описываемого нами времени, такой монастырь появился
и в Лудене.
В луденской общине состояли девушки из хороших семей,
принадлежавших к поместному, военному, судейскому дворян-
ству, а также буржуазии; среди ее основательниц были Жанна де
Бельфьель, дочь покойного маркиза де Коза и родственница г-на
де Лобардемона, м-ль де Фазили, кузина кардинала-герцога, две
дамы де Барбени из дома Ногаре, г-жа де Ламотт, дочь маркиза
де Ламотт Барасе из Анжуйского дома, и г-жа Эскубло де Сурди,
родственница архиепископа Бордосского. Но поскольку все они
постриглись в монахини из-за недостатка в средствах, столь
богатая на имена община была бедна деньгами, и ей пришлось
сразу по основании разместиться в частном доме. Этот дом
принадлежал некоему Муссо дю Френу, у которого был брат
священник, и этот священник, естественно, стал исповедником
святых сестер, но не прошло и года, как он скончался и место его
осталось вакантным.
Дом, в котором жили урсулинки, был продан им ниже его
действительной стоимости, поскольку по городу ходили слухи,
что там водятся привидения. Владелец дома вполне резонно
рассудил, что для того, чтобы их прогнать, нет ничего лучше
монахинь, которые, проводя свою святую жизнь в постах и мо-
литвах, отгонят демонов и ночью. И действительно, через год
привидения совершенно исчезли, и это немало способствовало
19
Знаменитые преступления
тому, что в городе вокруг урсулинок создался ореол святости. Но
тут умер исповедник.
Смерть его дала юным послушницам долгожданный повод
немного поразвлечься за счет старых монахинь, которые вели
очень суровую жизнь и не пользовались любовью, и девицы
решили вновь призвать духов, казалось, навсегда скрывшихся
в мрачных безднах. И вот через какое-то время на крыше дома
стали слышаться звуки, похожие на плач и стоны, затем привиде-
ния осмелели и стали появляться на чердаке и в мансардах, где
обнаруживали свое присутствие громким звоном цепей, и в конце
концов так освоились, что уже заходили в дортуары, сдергивали
с кроватей простыни и задирали монахиням юбки.
Все это вызвало такой сильный страх в монастыре и ропот
в городе, что настоятельница собрала мудрейших из монахинь,
дабы посоветоваться относительно деликатных обстоятельств,
в которых они очутились, и общее мнение свелось к тому, что
место исповедника должен занять еще более святой человек, если
только такого удастся найти. Либо благодаря его репутации,
либо по какой-то другой причине взгляд монахинь упал на
Юрбена Грандье: ему тут же было сделано предложение, однако
он ответил, что уже занят на двух должностях и потому не
сможет надлежащим образом заботиться о чистейшем стаде,
в пастыри которого его приглашают, и посоветовал настоятель-
нице обратиться к другому, более достойному и менее занятому
священнослужителю, чем он.
Как нетрудно догадаться, такой ответ ранил гордость об-
щины, и она обратилась к Миньону, канонику коллегиальной
церкви Святого Креста, который, хотя и оскорбился тем, что
предложение ему делается после Юрбена Грандье, тем не менее
его принял, однако затаил на своего собрата, которого посчитали
более достойным, злобу, не утихавшую, а только возраставшую
с течением времени; читатели уже имели случай убедиться, что
это его чувство постепенно начинало проявляться.
Когда новый исповедник вступил в должность, настоятель-
ница поведала, с каким врагом ему придется сразиться. Вместо
того чтобы ее успокоить, сказав, что призраков не бывает и по-
тому они не могут досаждать общине, Миньон, понимавший,
что, если ему удастся их изгнать, за ним создастся репутация
святого человека, к чему он весьма стремился, ответил, что,
дескать, Священное писание признает существование духов,—
ведь благодаря Аэндорской волшебнице тень Самуила явилась
Саулу, однако в требнике указаны верные средства для их изгна-
20
Юрбен Траидье
ния, какими бы злобными они ни были, если только человек,
который этим займется, будет чист в своих помыслах и чаяниях;
он надеется, заявил Миньон, что с Божьей помощью ему удастся
избавить общину от ночных гостей, и для начала объявил трех-
дневный пост, после которого последует всеобщая исповедь.
Понятно, что, задавая монахиням соответствующие вопро-
сы, Миньон легко докопался до истины: шутницы повинились
и в качестве соучастницы назвали юную шестнадцатилетнюю
послушницу Мари Обен. Та во всем призналась и рассказала, что
именно она вставала ночью и открывала дверь дортуара, кото-
рую самые боязливые из ее товарок каждый вечер тщательно
запирали изнутри, и таким образом духи ко всеобщему ужасу
проникали в спальное помещение. Под предлогом того, что он не
желает подвергать зачинщиц гневу настоятельницы, которая мо-
жет что-то заподозрить, если привидения исчезнут на следующий
же день после исповеди, Миньон велел девицам еще какое-то
время продолжать производить ночные шумы, но все реже и ре-
же, после чего, вернувшись к настоятельнице, он объявил, что
нашел помыслы всех урсулинок настолько чистыми и невин-
ными, что надеется с помощью молитв непременно избавить
монастырь от злокозненных духов.
Все произошло так, как предсказал исповедник, и по Лудену
пошла добрая слава о святом человеке, который денно и нощно
молится об избавлении бедных урсулинок.
Итак, в монастыре все уже успокоились, когда произошли
описанные нами события и Миньон, Дютибо, Менюо, Менье
и Баро, проиграв процесс на суде архиепископа Бордосского
и оказавшись под угрозой того, что Грандье подаст на них в суд
как на обманщиков и клеветников, собрались, чтобы дать отпор
этому человеку с несгибаемой волей, которому ничего не стоило
их погубить, если они не погубят его сами.
Результатом этого собрания оказался поползший по городу
странный слух: дескать, привидения, изгнанные святым исповед-
ником, вернулись, но уже в невидимой и неосязаемой форме,
и поведение и слова многих монахинь свидетельствуют о том,
что они одержимы. Об этих слухах сообщили Миньону, который,
вместо того чтобы их опровергнуть, лишь возводил очи горе
и твердил, что Господь, разумеется, велик и милостив, но и сата-
на весьма ловок, особенно когда ему помогают посредством
человеческой лженауки, что зовется магией; еще, мол, ничего не
ясно относительно того, вселился бес в монахинь или нет, и по-
мочь установить истину может лишь время.
21
Знаменитые преступления
Нетрудно догадаться, как повлиял такой ответ на умы,
расположенные к восприятию самых необыкновенных выдумок.
Дав побродить слухам и несколько месяцев ничем их не подпи-
тывая, Миньон отправился к кюре церкви Сен-Жак в Шиноне и,
заявив ему, что дела в монастыре урсулинок принимают такой
оборот, что он уже не может взять на себя одного ответствен-
ность за спасение несчастных монахинь, пригласил его посетить
монастырь вместе с ним. Кюре, которого звали Пьером Барре,
был человеком, подходящим во всех смыслах для дела, задуман-
ного Миньоном: экзальтированный, мечтательный меланхолик,
он был готов на все, чтобы подтвердить репутацию человека
аскетической и святой жизни. Желая с самого начала придать
своему посещению торжественность, подобающую в столь серь-
езных обстоятельствах, он отправился в Луден пешком, во главе
процессии своих прихожан; ему хотелось наделать побольше
блеска и шума—и совершенно напрасно: город пришел бы в вол-
нение и без этого.
Миньон и Барре направились в монастырь, а верующие
разбрелись по окрестным церквям, дабы помолиться за успешное
изгнание дьявола. После шестичасового пребывания с монахиня-
ми Барре вышел и объявил своим прихожанам, что они могут
возвращаться в Шинон, а он станется в Лудене, поскольку обязан
помочь достопочтенному исповеднику урсулинок в его святом
предприятии, после чего посоветовал пастве молиться утром
и вечером как можно усерднее, чтобы дело Господа восторже-
ствовало в этом, весьма трудном случае.
Поскольку этот совет не сопровождался никакими объяс-
нениями, всеобщее любопытство только усугубилось: все начали
поговаривать, что дьявол вселился не в нескольких, а во всех
монахинь монастыря. Что же до личности чародея, повинного
в этом, то люди стали открыто утверждать, будто сатана, при-
влеченный гордыней Юрбена Грандье, заключил с ним договор
и сделал его самым ученым человеком в мире, а тот взамен
продал свою душу; знания Юрбена и впрямь настолько превос-
ходили уровень среднего жителя Лудена, что, когда читаешь об
этом, порой даже трудно поверить. Впрочем, кое-кто из горожан,
слыша все эти нелепости, лишь пожимал плечами и улыбался над
абсурдными обрядами, поскольку видел в них лишь смешную
сторону.
Миньон и Барре дней десять продолжали посещать мона-
стырь, задерживаясь там когда на четыре, когда на шесть часов,
а однажды пробыли целый день; наконец в понедельник 11 октяб-
22
Юрбен 1рандье
ря 1632 года они вызвали письмами кюре из Венье, луденского
бальи г-на Гийома Серизе де Лагериньера и гражданского
судью Луи Шове, дабы те явились в монастырь урсулок,
осмотрели двух монахинь, одержимых дьяволом, и засвидетель-
ствовали странные, почти невероятные проявления этого недуга.
Вызванные таким манером, двое судейских не сочли возмож-
ным уклониться; впрочем, они разделяли всеобщее любопытст-
во и были не прочь посмотреть собственными глазами на
источник слухов, уже некоторое время круживших по городу.
Поэтому они отправились в монастырь, дабы присутствовать
при изгнании дьявола и дать на это свое дозволение, если они
сочтут, что монахини действительно одержимы, либо прекра-
тить комедию, если увидят, что все это выдумки. У дверей
монастыря они встретили Миньона в стихаре и епитрахили,
который сообщил, что на протяжении двух недель урсулинок
терзали призраки и жуткие видения, а мать настоятельница
и две другие монахини недели полторы были одержимы злым
духом, который в конце концов удалось изгнать из их тел,—это
сделали он сам, Барре, и несколько кармелитов, предложивших
свою помощь в деле борьбы с общим врагом. Однако в ночь на
воскресенье и в самое воскресенье настоятельница Жанна де
Бельфиель и сестра-белица по имени Жанна Дюманьу снова
почувствовали беспокойство и были одержимы тем же духом.
Изгоняя его, Миньон выяснил, что дух вселился в монахинь
согласно новому договору, символ которого—букет роз, тогда
как символом первого соглашения с дьяволом были три черных
шипа; кроме того, добавил Миньон, сначала духи всячески
отказывались назвать свои имена, но в конце концов, благодаря
его умелым действиям, тот, что вселился в мать-настоятель-
ницу, вынужден был признаться, что его зовут Астарот, один из
самых заклятых врагов Господа; дух же, вселившийся в бели-
цу,—дьявол более низкого ранга, и имя ему—Сабулон. Но
к сожалению, добавил Миньон, сейчас одержимые отдыхают,
так что бальи и судье придется прийти в другой раз. Судейские
чиновники собрались было удалиться, но тут прибежала мона-
хиня и сообщила, что бесноватые снова забеспокоились. Тогда
бальи и судья вместе с Миньоном и кюре из Венье поднялись
в спальню с высокими потолками, в которой стояло семь узких
кроватей, но заняты были только две из них: на одной лежала
настоятельница, на другой—сестра-белица. Поскольку случай
у настоятельницы был более серьезный, у ее постели стояло
множество кармелиток и монахинь, а также Матюрен Руссо,
23
Знаменитые преступления
священник и каноник церкви Святого Креста, и Манури, го-
родской хирург.
Не успели судейские приблизиться, как настоятельница начала
биться в корчах и визжать, словно поросенок; чиновники смотрели
на нее с изумлением, которое еще усилилось, когда бесноватая
сначала вжалась в свою постель, а потом буквально выпрыгнула из
нее, сопровождая свои действия столь дьявольскими жестами
и гримасами, что если зрители не верили в ее одержимость, то могли
по крайней мере восхититься ее замечательной игрой. Миньон
сказал бальи и судье, что, коли они желают, одержимая будет
отвечать на вопросы по латыни, хотя языка она не знает; те
ответили, что пришли сюда, дабы подтвердить факт вселения бесов,
почему и желают, чтобы Миньон представил им все имеющиеся
у него доказательства этого. Тогда Миньон подошел к настоятель-
нице и, велев соблюдать полную тишину, вложил сначала ей в рот
два пальца, затем проделал все, что рекомендует в таких случаях
требник, и приступил к допросу. Перед вами его дословная запись.
Вопрос: Propter quam causam ingressus es in corpus hujus
virginis?—По какой причине вошел ты в тело этой девицы?
Ответ: Causa animositatis.— По причине злобы.
В.: Per quod pactum?—По какому договору?
О.: Per flotes.— По договору цветов.
В.: Quales?—Каких?
О.: Ross.—Роз.
В.: Quis misit?—Кто тебя послал?
Когда прозвучал этот вопрос, чиновники заметили, что на-
стоятельница как бы заколебалась: дважды она открывала рот
и ответила слабым голосом лишь на третий раз.
О.: Urbanus.— Юрбен.
В.: Die cognomen.—Какая у него фамилия?
Здесь одержимая опять, заколебалась, но, словно вынужда-
емая изгоняющим беса, ответила:
О.: Grandoer.— Грандье.
В.: Die qualitatem?—Кто он?
О.: Sacerdos.—Священник.
В.: Cujus ecclesiae?—Какой церкви?
О.: Sancti Petri.—Святого Петра.
В.: Quae persona attulit (lores?—Кто принес цветы?
О.: Diabolica.— Посланец дьявола.
24
Юрбен 1рандье
Едва успев произнести последнее слово, одержимая пришла
в себя, помолилась и попыталась съесть предложенный ей кусок
хлеба, однако не смогла его проглотить, ссылаясь на то, что он
слишком сух. Тогда ей принесли жидкой пищи, и она поела, но
немного, поскольку ее все время донимали судороги.
Бальи и гражданский судья, видя, что приступ кончился,
отошли в нишу окна и стали вполголоса обмениваться мнениями.
Миньон, опасаясь, что они не удовлетворены, подошел к ним
и сказал, что в разыгравшейся перед ними сцене есть нечто
похожее на случай с Гофреди, который по приговору парламента
Экс-ан-Прованса был казнен несколько лет назад. Этими слова-
ми Миньон явно и неуклюже выдал свою цель, поэтому чиновни-
ки ничего не ответили и лишь судья выразил удивление, почему
исповедник не выяснил у настоятельницы подробнее относитель-
но «злобы», о которой она упомянула в одном из ответов, что
было бы весьма важно, однако Миньон отговорился тем, что ему
запрещено задавать вопросы из простого любопытства. Судья не
унимался, но тут сестра-белица, в свой черед забившись в судо-
рогах, вывела исповедника из затруднительного положения. Чи-
новники немедленно подошли к ее постели и потребовали, чтобы
Миньон задал ей те же вопросы, что и настоятельнице; однако
как исповедник ни старался, он так и не смог вытянуть из
монахини ничего, кроме слов: «Другого! Другого!» Миньон объ-
яснил это тем, что дьявол, вселившийся в белицу, невысокого
ранга и поэтому отсылает экзорцистов к своему начальнику
Астароту. Как бы там ни было, но, не добившись от Миньона
другого объяснения, чиновники удалились, после чего составили
протокол всего ими виденного и слышанного и подписали его,
воздержавшись от комментариев.
Однако люди в городе повели себя иначе и, обсуждая случив-
шееся, выказали не меньшую осторожность нежели чиновники;
ханжи поверили во все безоговорочно, лицемеры сделали вид,
что поверили, однако люди светские—а их в Лудене было нема-
ло— решительно отвергли факт вселения дьявола в монахинь,
причем без обиняков пояснили причины своего неверия. Их удив-
ляло—и, надо сказать, не без основания,—что изгнанные дьяво-
лы через два дня вернулись снова к великому смущению их
врагов; кроме того, люди недоверчивые задавались вопросом,
почему дьявол более высокого ранга говорил по-латыни, а вто-
рой, судя по всему, не знал этого языка,—ведь более низкое
положение в дьявольской иерархии вовсе не объясняет подобного
пробела в образовании. И наконец, отказ Миньона выяснить
25
Знаменитые преступления
причины дьявольской злобы заставил кое-кого подозревать, что
Астарот при всей своей образованности больше по-латыни не
знал и поэтому не пожелал продолжать беседу на языке Цицеро-
на. К тому же в городе было известно о состоявшемся несколько
дней назад в деревушке Пюидардан собрании самых ярых про-
тивников Грандье, а Миньон, по мнению многих, совершил ошиб-
ку, сразу упомянув священника Гбфреди, казненного в Эксе.
И в довершение всего люди полагали, что на процедуру изгнания
дьявола нужно было пригласить каких угодно монахов, но толь-
ко не кармелитов, так как у них есть на Юрбена зуб. Словом, все
эти детали вызывали определенное сомнение.
Назавтра, 12 октября, бальи и гражданский судья, узнав, что
в монастыре опять началось изгнание дьяволов, но уже без их
ведома, взяли с собою каноника Руссо и своего письмоводителя
и отправились туда. Вызвав Миньона, они стали ему выговаривать,
что в столь важном деле нельзя ничего предпринимать без участия
властей и что отныне их следует приглашать на всякое новое
изгнание. Кроме того, они добавили, что на него как на исповедни-
ка монахинь и человека, ненавидящего Грандье, могут пасть
неприятные подозрения, которые в его же интересах рассеять как
можно скорее, и поэтому теперь начатым им изгнанием бесов
должны заниматься лица, назначенные для этого правосудием.
Миньон ответил судейским, что он никогда не возражал против их
присутствия, однако не уверен, что дьяволы станут вступать
в беседу с кем-либо, кроме него самого и Барре. Тут появился Барре,
более бледный и угрюмый, чем обычно, с видом человека, словам
которого все должны верить безоговорочно, он объявил бальи
и судье, что перед их приходом произошли чрезвычайные события.
На вопрос, что же такое случилось, Барре ответил следующее: ему
удалось узнать от настоятельницы, что в нее вселился не один бес,
а целых семь, из которых Астарот является старшим, а также, что
Грандье отдал заключенный между ним и дьяволом договор,
снабженный знаком в виде букета роз, некоему Жану Пивару,
который, в свою очередь, перебросил его через стену монастыря
одной из девушек, находившейся в саду. Это случилось в ночь
с субботы на воскресенье, «hora secunda nocturna»—то есть в два
часа пополуночи, это собственные слова настоятельницы. Однако,
назвав имя Жана Пивара, раскрыть имя девушки она отказалась,
а когда ее спросили, кто такой Пивар, ответила: «Pauper magus»—
бедный чародей. Когда же ее попросили подробнее объяснить слово
«magus», она добавила: «Magicianus et civis»—чародей и гражда-
нин. В этот момент и прибыли чиновники.
26
Юрбен Трандье
Судья и бальи выслушали все это с серьезностью, подоба-
ющей представителям высокой судебной власти, и заявили, что
должны подняться к бесноватым и сами убедиться в проис-
ходящих с ними чудесах. Экзорцисты не возражали, однако
заметили, что дьяволы, возможно, утомились и больше отвечать
не захотят. Когда посетители вошли к бесноватым, те и в самом
деле вроде бы немного успокоились. Миньон воспользовался
этим моментом, чтобы отслужить обедню; бальи и судья благо-
честиво слушали, и на протяжении всей службы дьяволы никак не
осмелились себя проявить. Было, правда, опасение, что они
выразят свое недовольство во время возношения святых даров,
однако все прошло совершенно спокойно, и только у сестры-
белицы сильно дрожали руки и ноги, но это оказалось и все, что
можно было этим утром занести в протокол. Между тем Барре
и Миньон заявили судейским, что если те придут еще раз часам
к трем, то дьяволы, набравшись тем временем сил, снова заявят
о своем присутствии.
Желая довести дело до конца, чиновники вернулись в назна-
ченный час в сопровождении г-на Ирене Дезюмо из церкви
святой Марты и увидели, что в спальне полно любопытных:
дьяволы и в самом деле дали о себе знать.
Как обычно, настоятельница страдала сильнее, и в этом не
было ничего удивительного, поскольку по ее собственному при-
знанию в ней сидело целых семь дьяволов: она корчилась
в страшных судорогах, на губах у нее выступила пена, словно
в припадке буйства.
Столь мучительное состояние не могло не отразиться на
здоровье настоятельницы, и Барре спросил у дьявола, когда тот
ее оставит. «Cras mane»—«Завтра утром»,—ответил он. Священ-
ник продолжал настаивать, желая выяснить, почему дьявол не
желает сделать это тотчас же. Настоятельница выдавила из себя
слово «Pactum»—«Договор», затем «Sacerdos»—«Священник»,
и наконец, «Finis» или «Finit»1—даже стоявшие рядом не рас-
слышали как следует: явно опасаясь сказать что-то не так, дьявол
заставил монахиню говорить сквозь зубы. Объяснение выглядело
не слишком убедительно, и оба судьи потребовали, чтобы допрос
был продолжен, однако дьяволы, по-видимому, выдохлись и го-
ворить отказывались; к каким суровым средствам ни прибегали
экзорцисты, бесы упорно молчали. Тогда, под молитвы и лита-
нии, на голову настоятельницы возложили дароносицу, но и эта
1 Конец... окончен... (латин.).
27
Знаменитые преступления
мера не дала желанных плодов, хотя кое-кто из присутствующих
утверждал, будто корчи настоятельницы делались сильнее, когда
произносились имена некоторых блаженных, как-то: святых Ав-
густина, Иеремии, Антония и Марии Магдалины. Когда молит-
вы и литании подошли к концу, Барре велел настоятельнице
сказать, что она вручает душу свою и сердце Господу, и та без
труда произнесла требуемое, однако когда ее попросили доба-
вить, что она вручает Господу и свое тело, произошло совершен-
но иное: при помощи новых конвульсий дьявол объявил, что не
позволит так просто выгнать его из убежища. Это возбудило
необычайное любопытство присутствующих, которые только что
слышали, как нечистый, разумеется, вопреки собственной воле,
обещал уйти на следующий день. Впрочем, несмотря на его
ожесточенное сопротивление, настоятельница в конце концов
произнесла о вручении своего тела Господу, и благодаря оде-
ржанной победе лицо женщины тотчас приняло свое обычное
выражение, она улыбнулась как ни в чем не бывало и сообщила
Барре, что сатана ее покинул. Тогда гражданский судья осведо-
мился, помнит ли она, какие вопросы ей задавались и свои
ответы, но монахиня ответила, что не помнит решительно ниче-
го. Затем, немного подкрепившись, она сообщила всем находив-
шимся в комнате, что у нее зато сохранилось в памяти первое
изгнание дьявола, которому так радовался Миньон: это произо-
шло около десяти вечера, когда она лежала в постели в окруже-
нии нескольких монахинь. В тот миг она, мол, внезапно почувст-
вовала, что некто взял ее за руку, положил что-то ей на ладонь
и сомкнул пальцы. В ту же секунду она ощутила нечто вроде трех
булавочных уколов. Она вскрикнула, и подбежавшие монахини
узрели у нее на ладони три черных шипа, каждый из которых
оставил на коже маленькую ранку.
Внезапно, словно для того, чтобы исключить возможные
комментарии, сестра-белица забилась в судорогах, и Барре при-
нялся читать молитвы, пытаясь изгнать из женщины дьявола, но
не успел он произнести и нескольких слов, как в комнате подня-
лась невообразимая суматоха: один из присутствующих увидел,
как по дымоходу в спальню спустился черный кот, который тут
же бросился наутек. Не сомневаясь, что это и есть дьявол, все
кинулись за ним в погоню, и в конце концов кот был пойман.
Испугавшись множества людей и громкого шума, несчастное
животное взобралось на балдахин, откуда его сняли и поднесли
к постели настоятельницы, где Барре принялся изгонять из кота
беса, осеняя его крестными знамениями и произнося многочис-
28
Юрбен Грандье
ленные заклинания. Но тут привратница монастыря, подойдя
поближе, узнала в виновнике суматохи своего кота, которого тут
же и забрала, дабы с ним не стряслось какой-нибудь беды.
Собравшиеся уже готовы были разойтись, но Барре, пони-
мая, что происшествие может выставить всю процедуру в не-
сколько смешном виде, решил еще раз внушить присутствующим
спасительный страх и заявил, что сожжет цветы, посредством
коих дьявол вторично вселился в монахиню. Велев принести
жаровню, он взял букет увядших роз и бросил его в огонь, но
к большому удивлению зрителей цветы сгорели без каких бы то
ни было знаков, обычно сопровождающих подобного рода опе-
рацию: небеса не разверзлись, гром не грянул и от жаровни не
потянуло зловонием. Поскольку акт расторжения договора с дья-
волом не произвел должного впечатления, Барре посулил, что
назавтра произойдет чудо: дьявол заговорит гораздо отчетливее,
чем раньше, и его исход будет настолько очевиден, что никто
более не осмелится сомневаться в Самом факте его вселения.
Уголовный судья Рене Эрве, присутствовавший при последнем
изгнании, сказал Барре, что этим следовало бы воспользоваться
и расспросить дьявола относительно Пивара, которого в Лудене
никто не знал. Барре ответил по-латыни: «Et hoc dicet et puellam
nominabit», что означало: «Он скажет не только это, но назовет
и девушку». Как мы помним, по словам дьявола, какая-то девуш-
ка принесла розы, но до сих пор нечистый упорно отказывался
сообщить, кто она такая. После этих обещаний все разошлись по
домам, с нетерпением ожидая завтрашнего дня.
Будучи в тот же вечер у бальи, Грандье сперва принялся
смеяться над этим изгнанием дьявола: вся история показалась
ему сшитой на живую нитку, а обвинения столь неуклюжими,
что он нимало не обеспокоился. Однако, поразмыслив, он решил,
что из-за ненависти к нему врагов дело гораздо серьезнее, чем
кажется, и, в свою очередь вспомнив о судьбе священника Гб-
фреди, о котором упоминал Миньон, понял, что оставаться
в бездействии нельзя, и сам подал жалобу. В ней он написал,
что Миньон, изгоняя из женщин бесов в присутствии граждан-
ского судьи, бальи и множества других людей, заставил мнимых
одержимых объявить его, Грандье, виновником их порчи, что
является ложью и клеветой на его честное имя, и потому он
просит бальи с особой тщательностью отнестись к расследо-
ванию этого дела и, поместив якобы одержимых монахинь в раз-
ные помещения, допросить их по отдельности. Если же у женщин
действительно найдут признаки одержимости, то пусть судья
29
Знаменитые преступления
назначит достаточно известных и честных священнослужителей,
которые ничего не имеют против него, Грандье, чтобы те за-
нялись изгнанием бесов из монахинь, если в том возникнет
необходимость. Кроме того, Грандье потребовал, чтобы бальи
вел точный протокол всего, что будет говориться во время
изгнания, дабы он как обвиняемый смог, если сочтет нужным,
искать защиты у закона. Бальи познакомил Грандье со своими
выводами и заметил, что в этот день изгнанием дьявола за-
нимался Барре, специально назначенный епископом Пуатье. Ба-
льи, будучи человеком здравомыслящим и не питавшим против
Грандье никакого предубеждения, посоветовал тому обратиться
к своему епископу, однако это был, к несчастью, все тот же
епископ Пуатье, имевший на Грандье зуб за то, что последний
заставил архиепископа Бордосского отменить его, епископа, при-
говор. Не скрывая, что этот священнослужитель отнюдь не пи-
тает к нему дружеских чувств, Грандье решил дождаться за-
втрашнего дня и посмотреть, что будет.
Наконец долгожданный день настал. Около восьми утра
бальи, гражданский и уголовный судьи, королевский прокурор
и превотальный судья в сопровождении письмоводителей обоих
судебных ведомств явились в монастырь. Первая дверь была
открыта, но вторая оказалась запертой; через несколько минут
показался Миньон и провел посетителей в гостиную. Там он
сообщил, что монахини готовятся к причастию, и предложил
посетителям подождать в доме напротив, а он, мол, позовет их,
когда все будет готово. Судейские удалились, предварительно
сообщив Миньону о жалобе, написанной Грандье.
Прошел час, и поскольку Миньон так их и не позвал, чинов-
ники зашли в монастырскую часовню, где узнали, что изгнание
бесов состоялось. Когда монахини стали уходить с клироса,
у ограды монастыря появились Барре и Миньон и сообщили, что
только что своими заклинаниями изгнали из одержимых злых
духов. Затем они добавили, что трудились вдвоем с семи утра
и за это время произошло множество чудес, о которых был
составлен документ, однако допускать на процедуру посторон-
них им показалось неуместным. На это бальи ответил, что
действия священников незаконны и он с коллегами склонен подо-
зревать их во лжи и наветах, поскольку настоятельница обвинила
Грандье прилюдно и теперь должна прилюдно же доказать об-
винение, а сами священники проявили неслыханную дерзость,
заставив достойных и высокопоставленных людей прийти
и, ждать целый час. О столь разительном несоответствии между
30
Юрбен Грандье
словом и делом, добавил он, будет составлен протокол—точно
так же, как и в предыдущие дни. Миньон ответил, что у него
с Барре была единственная цель—изгнать демонов, изгнание это
увенчалось успехом, отчего святой католической вере будет вели-
кая польза, поскольку благодаря завоеванной над демонами
сильной власти они велели им явить в течение следующей недели
какое-нибудь великое чудо, которое осветило бы колдовство
Юрбена Грандье и спасение монахинь таким ярким светом, что
ни у кого не останется и тени сомнения в кознях дьявола. Обо
всем происшедшем и сказанном чиновники составили протокол
и учинили под ним свои подписи—все, кроме уголовного судьи,
который заявил, что безоговорочно верит священнослужителям
и не желает усугублять недоверие к ним, и без того, к сожалению,
уже посеянное в умах мирян.
В тот же день бальи по секрету сообщил Юрбену об отказе
уголовного судьи подписать протокол. Одновременно Грандье
узнал, что его противники привлекли на свою сторону г-на Рене
Мемена, сеньера Сийи и мэра города; этот дворянин имел боль-
шое влияние благодаря своему богатству, множеству должностей
и, главное, друзьям, среди которых числился даже сам кардинал-
герцог, коему Мемен оказал услугу, когда тот был еще простым
священником. Заговор начал приобретать угрожающие размеры,
и Грандье больше не мог занимать выжидательную позицию.
Припомнив вчерашний разговор с бальи и его скрытый совет
обратиться к епископу Пуатье, Грандье отправился в сопровожде-
нии луденского священника Жана Бюрона в загородный дом
епископа, расположенный в деревушке Диссе. Однако епископ,
предвидя этот визит, успел принять меры, и его дворецкий по
имени Дюнюи заявил Юрбену, что его преосвященство болен.
Тогда, обратившись к его домашнему священнику, Грандье по-
просил передать епископу, что он привез протоколы, составлен-
ные судейскими в монастыре урсулинок, а также жалобу на
клевету и поклепы, которые на него возводятся. Священник
согласился на уговоры Грандье и взялся исполнить его просьбу,
однако очень скоро вернулся и от имени епископа и в присут-
ствии Дюпюи, Бюрона и г-на Лабрасса сообщил, что его преос-
вященство советует обратиться к королевским судьям и искренне
желает, чтобы правосудие восторжествовало. Грандье понял, что
епископ был заранее предупрежден, и почувствовал, как кольца
заговора сжимаются все сильнее. Но поскольку отступать Юрбен
не привык, он вернулся в Луден и, явившись к бальи, рассказал
ему, чем закончилась поёздка в Диссе, повторил жалобу на
31
Знаменитые преступления
клевету в свой адрес и стал просить королевского правосудия,
чтобы оказаться под защитой короля, так как выдвигаемые
против него обвинения ставят под угрозу его честь и даже жизнь.
Бальи тут же выдал ему бумагу о принятии его жалобы к рас-
смотрению с запрещением кому бы то ни было причинять ему
зло словом или действием.
Благодаря этому документу роли действующих лиц переме-
нились: Миньон из обвинителя стал обвиняемым, однако, чувст-
вуя у себя за спиной сильную поддержку, в тот же день набрался
наглости, пришел к бальи и заявил, что ни он сам, ни Грандье не
подлежат его суду, так как, являясь священнослужителями епи-
скопства Пуатье, могут быть уволены только своим епископом.
Затем, протестуя против жалобы Грандье, в которой тот обозвал
его клеветником, он выразил готовность отправиться в духовный
суд, дабы продемонстрировать, что никакие допросы ему не
страшны, после чего добавил, что, дескать, вчера он поклялся на
святых дарах в присутствии прихожан, явившихся на мессу,
в том, что до этого дня он действовал, движимый не злобой
к Грандье, а любовью к истине и ради вящей славы святой
католической веры. Обо всем этом бальи составил акт и в тот же
день уведомил о нем Грандье.
После 13 октября, когда демоны были изгнаны в последний
раз, в монастыре воцарилось спокойствие, которое, однако,
отнюдь не усыпило бдительности Юрбена: он слишком хорошо
знал своих врагов, чтобы полагать, что они на этом остановят-
ся, и когда бальи упомянул о наступившей передышке, Грандье
ответил, что монахини зубрят новые роли, дабы с еще большим
усердием продолжить спектакль. И действительно, 22 ноября
Рене Манури, врач монастыря, пригласил одного из своих
коллег по имени Гаспар Жубер вместе с другими городскими
медиками посетить двух монахинь, которых опять стали одоле-
вать злые духи. Но оказалось, что Манури обратился не по
адресу: доктор Жубер, человек искренний и честный и враг
всяческих мошенничеств, не захотел участвовать в этом деле без
ведома судебных властей и отправился к бальи, чтобы выяс-
нить, не по его ли распоряжению он был приглашен. Бальи
ответил отрицательно и, вызвав Манури, поинтересовался,
с какой стати тот позвал Жубера; Манури заявил, что приврат-
ница монастыря в испуге прибежала к нему домой и сообщила,
что двум одержимым еще хуже, чем обычно, и что Миньон, их
исповедник, просит его и других врачей города поспешить
в монастырь.
32
Юрбен Грандье
Узрев в этой затее очередные козни против Грандье, бальи
тотчас же вызвал его и предупредил, что накануне из ПГинона
вновь прибыл Барре, дабы опять заняться изгнанием дьяволов.
К тому же, добавил он, по городу прошел слух, что в сестру
Клару и настоятельницу снова вселились бесы. Ничуть не удивив-
шись и не огорчившись, Грандье с обычной презрительной улыб-
кой ответил, что узнает в этом руку своих недругов и в случае
необходимости вновь будет на них жаловаться, а зная о беспри-
страстности бальи, просит, чтобы тот вместе с врачами и судей-
скими тоже отправился в монастырь и присутствовал при изгна-
нии дьяволов, дабы, если признаки одержимости будут налицо,
монахини были помещены в разные комнаты и допрошены по
отдельности, но не Миньоном и Барре, против которых он питает
столь обоснованное подозрение. Бальи вызвал королевского про-
курора, и тот при всей своей нелюбви к Грандье был вынужден
высказать свое мнение, о котором мы еще расскажем, после чего
немедленно послал в монастырь письмоводителя с приказом
выяснить у Миньона и Барре, одержима ли еще настоятельница
дьяволом. В случае положительного ответа чиновнику было ве-
лено объявить священникам, что производить изгнание бесов
тайно им запрещено и что они должны, когда соберутся присту-
пить к экзорцизму, предупредить бальи, чтобы он мог присут-
ствовать вместе с чиновниками и врачами по своему усмотре-
нию; кроме того, им следует выполнить требование Грандье
относительно разделения одержимых и предоставить возмож-
ность допросить их другим, не вызывающим подозрений лицам.
В противном случае священники будут наказаны. Выслушав при-
каз, Миньон и Барре ответили, что не признают за бальи права
вмешиваться в это дело: вызванные вновь заболевшими насто-
ятельницей и сестрой Кларой, недуг которых заключается в оде-
ржимости злыми духами, они до сего дня занимались изгнанием
последних по поручению епископа Пуатье, а поскольку срок,
данный им на выполнение этого поручения, еще не истек, они
будут продолжать свое дело, сколько и когда сочтут нужным;
впрочем, продолжали Миньон и Барре, они сообщили этому
достойнейшему прелату, что он может приехать сам или послать
кого-либо, дабы официально подтвердить факт одержимости,
которую люди светские и недоверчивые склонны считать обма-
ном и иллюзией, принижая тем самым славу католической веры
и самого Господа. Тем не менее они не могут помешать бальи
и другим чиновникам, равно как врачам, посетить монахинь,
пока не пришел ответ от епископа, которого они ждут завтра;
2 3097
33
Знаменитые преступления
монахини впустят их, если захотят, но сами они выражают свой
протест, не признавая за бальи права быть судьей в вопросах,
являющихся предметом ведения духовного суда, и запрещать им
выполнять распоряжения вышестоящих иерархов.
Письмоводитель передал этот ответ бальи, и тот решил
дождаться либо приезда епископа, либо новых его распоряжений
и отложил посещение монастыря до следующего дня. И вот
наступило утро, но ни о самом епископе, ни о его посланце
ничего не было слышно.
Бальи отправился в монастырь, однако внутрь его не пус-
тили; он терпеливо подождал до полудня и, видя, что из Диссе
никто так и не появился, дал ход второй жалобе Грандье, в кото-
рой тот просил, чтобы Барре и Миньону было запрещено допра-
шивать настоятельницу и прочих монахинь в целях очернить
Грандье или кого-либо еще. В тот же день этот приказ был
доведен до сведения Барре и одной из монахинь, которой было
поручено передать его остальным. Барре, ничуть не смутившись,
продолжал твердить, что бальи не имеет права запретить ему
выполнять волю своего епископа, и заявил, что отныне станет
изгонять дьявола лишь в присутствии духовных особ, не прибе-
гая к помощи невежд, которые своим неверием и нетерпеливо-
стью постоянно нарушают торжественность, необходимую для
процедуры такого рода.
День близился к концу; в Луден не приехал ни епископ, ни его
посланец, и вечером Грандье обратился к бальи с новым прошени-
ем. Тот немедленно вызвал своих подчиненных, а также королевс-
ких чиновников, чтобы ознакомить их с прошением, однако
последние прийти отказались, заявив, что ни в чем Грандье не
обвиняют, однако считают монахинь действительно одержимы-
ми: их убедили в этом свидетельства благочестивых священнослу-
жителей, присутствовавших при изгнании бесов. Но это был лишь
повод для отказа, причина же его крылась в том, что адвокат был
родственником Миньона, а прокурор—зятем и наследником Тре-
нкана. Таким образом, Грандье, уже настроивший против себя
судей духовных, мог считать себя наполовину осужденным судья-
ми королевскими, которым после признания факта одержимости
оставалось сделать один шаг, чтобы счесть его колдуном.
Между тем, получив письменные заявления адвоката и про-
курора, бальи приказал отделить настоятельницу от сестры-
белицы и разместить их в домах горожан; при каждой из них
должна находиться одна монахиня, а посещать их могут как
священники, так и честные и достойные женщины, равно как
34
Юрбен Грандье
врачи и другие лица, которых он назначит для присмотра за
ними, всех же прочих было велено не пускать без разрешения.
Письмоводитель отправился в монастырь, чтобы сообщить
приказ монахиням, но настоятельница выслушав его, ответила за
себя и за свою общину, что не признает власти бальи, поскольку
имеет распоряжение епископа Пуатье от 18 ноября, в котором
тот выразил желание, чтобы дело изгнания дьявола было про-
должено, и она готова вручить бальи копию этого распоряжения,
чтобы он потом не ссылался на свое неведение. Что же касается
ее перевода в другой дом, то она возражает, поскольку это
противоречит обету вечного заточения в монастыре, который она
дала и разрешить от которого ее может только епископ. Все это
настоятельница высказала в присутствии г-жи де Шарнизе, тетки
по материнской линии двух монахинь, и доктора Манури, род-
ственника еще одной монахини, которые присоединились к ее
протесту и пригрозили, что, если бальи зайдет слишком далеко,
они сами на него пожалуются. Тут же об этом был составлен
соответствующий документ, и письмоводитель отнес его бальи,
который приказал, чтобы монахинь отделили друг от друга,
и объявил, что завтра, 24 ноября, он отправится в монастырь
и будет присутствовать при изгнании дьяволов.
На следующий день бальи пригласил к назначенному часу
врачей Даниэля Роже, Венсана де Фо, Гаспара Жубера и Матье
Фансона и, объяснив им цель вызова, велел внимательно понаб-
людать за двумя монахинями, которых он укажет, дабы беспри-
страстно определить, являются ли причины их недуга мнимыми,
естественными или же сверхъестественными. С этим они и от-
правились в монастырь.
Их провели в церковь и разместили подле алтаря; сбоку, за
решеткой, стоял хор монахинь, и через несколько минут туда же
внесли настоятельницу на небольшой кровати. После этого Бар-
ре начал службу, и все время, пока она длилась, настоятельница
корчилась в страшных судорогах. Ее руки со скрюченными паль-
цами не знали ни секунды покоя, щеки раздувались, глаза то
и дело закатывались, так что были видны одни белки.
Когда служба закончилась, Барре подошел к ней, чтобы ее
причастить и начать изгнание бесов; держа в руках святые дары,
он проговорил:
— Adora Deum tuum, creatorem tuam.—Скажи, что любишь
своего Бога, своего Создателя.
Настоятельница несколько секунд помолчала, словно ей
трудно было произнести слова любви, потом промолвила:
2*
35
Знаменитые преступления
— Adoro te.—Люблю тебя.
— Quern adoras?—Кого ты любишь?
— Jesus Christus.— Иисус Христос,—ответила настоятель-
ница, не знавшая, что глагол adoro требует после себя слова
в винительном падеже.
Все рассмеялись этой ошибке, которую не сделал бы и ше-
стиклассник, и Даниэль Дуэн, превотальный судья, не удержался
и громко заметил:
— Да, этот дьявол не слишком-то силен в действительном
залоге.
Но Барре, заметив, какое неблагоприятное впечатление про-
извел употребленный настоятельницей именительный падеж,
спросил:
— Quis est iste quern adoras?—Кто тот, кого ты любишь?
Он надеялся, что женщина, как и в первый раз, ответит Jesus
Christus, однако ошибся.
— Jesu Christe.—Иисуса Христа,—ответила та.
Присутствующие опять засмеялись этой элементарной
ошибке, послышались восклицания:
— Ах, господин экзорцист, что за скверная латынь!
Барре сделал вид, что не слышит, и спросил у настоятель-
ницы, как зовут овладевшего ею демона. Но бедняжка, обеспоко-
енная неожиданным эффектом, который произвели ее ответы,
долго молчала, после чего с большим трудом выдавила из себя
слова «Асмодей», даже не пытаясь придать ему латинское звуча-
ние. Тогда священник просил, сколько дьяволов сидит в ее теле.
На это она кратко ответила: «Sex»—«Шесть». Бальи велел спро-
сить у дьявола, сколько у того сотоварищей. Такой вопрос, по-
видимому, был предусмотрен, поскольку монахиня ясно ответи-
ла: «Quinque» — «Пять», что несколько прибавило Асмодею веса
в глазах присутствующих. Но когда бальи попросил настоятель-
ницу повторить то же самое по-гречески, она ничего не ответила,
а когда он повторил просьбу, женщина вернулась в свое есте-
ственное состояние.
Допрос настоятельницы на этом закончился. Тогда была
вызвана одна низкорослая монахиня, которая появилась на пуб-
лике впервые. Она начала с того, что, расхохотавшись, дважды
произнесла имя 1рандье, после чего повернулась к собравшимся
и добавила:
— Все вы одни глупости делаете.
Видя, что из нее ничего путного не вытянешь, священники
отослали ее назад и велели привести сестру-белицу по имени
36
Юрбен 1рандье
Клара, которая ранее уже отвечала на вопросы в спальне насто-
ятельницы.
Едва появившись среди стоявших в хоре монахинь, Клара
застонала, а когда ее уложили на постель, где до нее лежали
настоятельница и низкорослая сестра, она разразилась хохотом
и воскликнула:
— Грандье! Грандье! Нужно купить на рынке.
Барре тут же объявил, что эти бессмысленные слова—не что
иное, как признак одержимости, и подошел к монахине, чтобы
приступить к изгнанию дьявола, но та вдруг словно взбунтова-
лась: она сделала вид, что хочет плюнуть священнику в лицо,
и показала ему язык, сопроводив все это похотливыми движени-
ями и соответствующим глаголом; поскольку произнесла она его
по-французски, то никаких пояснений не потребовалось.
Священник потребовал назвать имя сидящего в ней демона,
и Клара ответила: «Грандье». Барре повторил вопрос, чтобы
сестра поняла, что ошиблась, и во второй раз она произнесла имя
«Элими», но ни за что не хотела сказать, сколько еще дьяволов
находится вместе с ним. Видя, что на этот вопрос она не ответит,
Барре осведомился:
— Quo pacto ingressus est gaemon?—Каким договором вос-
пользовался демон?
— Duplex.—Двойной,—ответила сестра Клара.
Именительный падеж вместо творительного вновь вызвал
веселье у собравшихся и показал, что демон сестры Клары такой
же скверный латинист, как и тот, что вселился в настоятельницу.
Побоявшись, что дьявол совершит новую оплошность, Барре
прекратил сеанс и отложил его на следующий день.
Неуверенные ответы монахинь, продемонстрировали всем
здравомыслящим людям, что перед ними разыгрывается коме-
дия, поэтому бальи решил довести дело до конца. В три часа
пополудни он вместе со своим письмоводителем, несколькими
судьями и самыми почтенными жителями Лудена явился к насто-
ятельнице и заявил Барре, что желает, чтобы она не находилась
в одном помещении с сестрой Кларой и чтобы изгнание бесов
происходило в отдельности, на что в присутствии такого числа
свидетелей Барре возразить не осмелился. Настоятельницу тут
же перевели в другую комнату и приступили к изгнанию из нее
дьявола; женщина снова стала корчиться, как и утром, с тем
лишь отличием, что ноги у нее были подогнуты—такого раньше
не случалось. Священник произнес несколько заклинаний, прочел
над нею молитву и осведомился относительно имен и числа
37
Знаменитые преступления
овладевших ею демонов, на что женщина трижды ответила, что
в ней сидит лишь один по имени Ахаос. Тогда бальи велел Барре
спросить, одержима она «ех pacto magi, aut ex pura voluntate
Dei»—«согласно договору с чародеем или лишь по воле Божи-
ей». Настоятельница ответила:
— Non est voluntas Dei.—He по воле Господа.
Барре, боясь новых вопросов бальи, решил продолжить сам
и осведомился, кто такой этот чародей.
— Urbanus,— ответила настоятельница.
— Est ne Urbanus papa?—Папа Урбан?—уточнил свя-
щенник.
— Грандье,—отозвалась монахиня.
— Quare ingressus es in corpus hujuh puellae?—Почему ты
вселился в тело этой девицы?—продолжал Барре.
— Propter praesentiam tuam.— Из-за твоего присутствия,—
ответила настоятельница.
Понимая, что, если позволить, диалог между священником
и настоятельницей может длиться долго, бальи прервал его
и предложил, чтобы допрос продолжил он сам и другие чиновни-
ки, пообещав при этом, что, если настоятельница правильно
ответит на несколько вопросов, он и его спутники будут готовы
поверить в факт одержимости и даже засвидетельствовать это
письменно. Барре согласился, но, к несчастью, настоятельница
в этот миг пришла в себя, и поскольку было уже поздно, все
разошлись по домам.
На следующий день, 25 ноября, бальи вместе с большей
частью судейских обоих ведомств явился в монастырь и был тут
же проведен на клирос. Через несколько минут занавеска в решет-
ке раздвинулась, и все увидели лежащую на постели настоятель-
ницу. Барре по обыкновению начал мессу, во время которой
одержимая корчилась в судорогах и несколько раз воскликнула:
«Грандье! Грандье! Дурной священник!» По окончании мессы
Барре прошел за решетку, держа в руке дароносицу, там воз-
ложил ее себе на голову и заявил, что действия его чисты
и прямодушны и лишены каких бы то ни было дурных намере-
ний, после чего попросил Господа покарать его, если во время
допроса монахинь он будет оказывать на них давление или
подсказывать им ответы. Затем появился брат кармелит и, тоже
держа над головой дароносицу, произнес такую же клятву, после
чего добавил, что от своего имени и имени всех монахов присут-
ствующих и отсутствующих заявляет: пусть они будут наказаны,
как Дафан и Авирон, если чем-то согрешат во всем этом деле.
38
Юрбен 1рандье
Сказанное не произвело на присутствующих того сильного впе-
чатления, на которое надеялись священнослужители, а иные даже
заметили вслух, что подобные клятвы больше смахивают на
святотатство.
Услышав ропот, Барре поспешил приступить к изгнанию
бесов. Желая дать настоятельнице причастие, он подошел к ней,
но та, завидя его, забилась в ужасных судорогах и попыталась
вырвать у него дароносицу. С помощью слов утешения Барре
совладал с припадком настоятельницы и положил ей в рот
облатку, но та стала выталкивать ее языком. Священник, придер-
живая облатку пальцами, запретил демону вызывать у монахини
рвоту, после чего та попыталась проглотить освященный хлеб, но
тут же принялась жаловаться, что он прилипает у нее то к нёбу,
то к гортани. В конце концов, Барре дал ей несколько глотков
воды, после чего, как и в предыдущие разы, начал допрашивать
демона:
— Per quod pactum ingressus es in corpus hujus puellae?—По-
средством какого договора вошел ты в тело этой девицы?
— Aqua.— Посредством воды,—отвечала настоятельница.
Рядом с бальи находился некий шотландец по имени Стрей-
кен, глава реформатского коллежа в Лудене. Услышав ответ
настоятельницы, он предложил демону сказать слово «вода»
по-шотландски, и объявил, что если ответ будет правильным
и дьявол докажет тем самым свое знание языков, что является
главным даром всех злых духов, то он и его коллеги будут
неоспоримо убеждены, что монахиня действительно одержима.
Не выказав ни тени смущения, Барре ответил, что заставит
дьявола сказать, что нужно, если будет на то воля Господа,
и велел демону отвечать по-шотландски. Он дважды повторил
приказание, но тщетно, а на третий раз монахиня ответила:
— Nimia curiositas.—Слишком любопытен.
Затем, когда вопрос прозвучал еще раз, она добавила:
— Deus non volo.— Господь не желаю.
На сей раз бедный дьявол снова неверно проспрягал глагол
и вместо того, чтобы ответить в третьем лице: «Господь не
желает», использовал первое лицо, отчего ответ получился бес-
смысленным.
Посмеявшись над этой глупостью, глава коллежа предложил
Барре, чтобы дьявол подучился у его семиклассников1, но свя-
1 То есть у самых младших: во Франции отсчет классов идет, в отличие от нашего, по
убывающей.
39
Знаменитые преступления
щенник не принял вызова и ответил, что любопытство спрашива-
ющего было непомерным и дьявол поэтому имел право ему не
ответить.
— Однако,—заметил гражданский судья,—вы должны
знать, сударь, а если не знаете, то можете справиться в требнике,
который держите в руках, что способность говорить на иностран-
ных, незнакомых языках—это один из признаков истинной
одержимости, равно как и умение угадывать то, что скрыто от
глаз.
— Сударь,—ответил Барре,—дьявол прекрасно знает этот
язык, но просто не хочет говорить. Точно так же ему известны
ваши грехи—хотите, я прикажу, и он расскажет о них?
— Вы доставите мне этим невыразимое наслаждение,— ото-
звался гражданский судья,—искренне прошу вас произвести та-
кое испытание.
Барре подошел к настоятельнице, словно желая спросить
у нее о грехах судьи, однако бальи остановил его, указав на
неприличие задуманного, но Барре ответил, что он и не собирал-
ся задавать этот вопрос.
Как Барре ни пытался отвлечь присутствующих, те продол-
жали упорствовать в своем желании выяснить, знает ли дьявол
иностранные языки, и по их настоянию бальи предложил Барре
вместо шотландского древнееврейский, который, согласно Свя-
щенному писанию, является самым древним языком на земле,
и дьявол должен его знать, если, конечно, не забыл. Это пред-
ложение было встречено рукоплесканиями, поэтому Барре был
вынужден приказать одержимой сказать слово «вода» по-древне-
еврейски. Бедная женщина, которая с трудом повторила ранее
несколько вызубренных латинских слов, повернулась и раздра-
женно воскликнула:
— Тем хуже, я отрекаюсь!
Те, кто стоял рядом с ее постелью, отчетливо услышали эти
слова, передали их остальным, и это произвело столь неблаго-
приятное впечатление, что кармелит принялся уверять, будто
женщина сказала не «я отрекаюсь», a «zaquar», что по-еврейски
соответствует латинским словам «effudi aquam», то есть «я про-
лила воду». Но поскольку присутствующие прекрасно расслыша-
ли слова «я отрекаюсь», то на монаха зашикали, и даже младший
приор, подойдя к нему, во всеуслышание обвинил его во лжи.
Чтобы прекратить препирательства, одержимая снова забилась
в судорогах; зная, что это обычно означает конец сеанса, посети-
тели стали расходиться, подсмеиваясь над дьяволом, не знаю-
40
Юрбен Грандье
щим ни по-шотландски, ни по-древнееврейски и так скверно
владеющим латынью.
Между тем, желая освободиться от последних сомнений,
если таковые у них оставались, бальи и гражданский судья вер-
нулись в монастырь около трех часов пополудни. Их встретил
Барре и, предложил прогуляться по парку, выразил гражданс-
кому судье свое недоумение по поводу того, что тот, совсем
недавно ведший по поручению епископа Пуатье следствие по
делу Грандье, теперь поддерживает последнего. Гражданский су-
дья ответил, что готов и теперь начать следствие, если возникнет
такая необходимость, но в настоящий момент у него одна цель—
докопаться до истины, и он надеется, что вскоре это ему удастся.
Такой ответ не удовлетворил Барре, поэтому он, отведя в сторо-
ну бальи, принялся доказывать тому, что как родственник столь-
ких почтенных особ, среди которых есть даже весьма влиятель-
ные духовные лица, и находясь во главе городского судейского
сословия, он должен хотя бы ради примера остальным проявить
меньшее недоверие к этому случаю одержимости, что безусловно
обернется к вящей славе Господа, церкви и религии. Холодно
выслушав священника, бальи ответил, что всегда руководствует-
ся только интересами справедливости и ничем более, после чего
Барре прекратил настаивать и пригласил чиновников в комнату
к настоятельнице.
Когда они вошли, там уже находилось множество народу,
и настоятельница, увидев в руках у Барре дароносицу, которую
тот захватил из церкви, опять забилась в конвульсиях. Барре
подошел и после того, как снова спросил, посредством какого
договора вошел дьявол в тело девицы, то получил ответ: «По-
средством воды», продолжал допрос следующим образом:
— Quis finis pacti?—Какова цель договора?
— Tmpuritas.— Распутство.
Тут бальи прервал священника и попросил его приказать
дьяволу сказать по-гречески три слова вместе: «цель, договор,
распутство». Но настоятельница, найдя однажды уклончивый
ответ, прибегла к нему снова и проговорила: «Nimia curiositas»,
с чем Барре поспешно согласился, заявив, что спрашивающий
и в самом деле проявил слишком большое любопытство. Бальи
ничего не оставалось, кроме как отказаться от попыток заставить
дьявола отвечать по-гречески, как это уже произошло с шотланд-
ским и древнееврейским языками. Барре продолжал допрос.
— Quis attulit pactum?—Кто принес договор?
— Magus.—Чародей.
41
Знаменитые преступления
— Quale nomen magi?—Как зовут чародея?
— Urbanus.— Юрбен.
— Quis Urbanus? Est ne Urbanus papa?—Какой Юрбен? He
папа ли Урбан?
— Grandier.— Грандье.
— Cujus qualitatis?—Каков он?
— Curatus.—Усердный.
Новое слово, впервые употребленное дьяволом, произвело
на слушателей сильнейшее впечатление, и Барре, не желая терять
завоеванного преимущества, тут же продолжил:
— Quis attulit aquam pacti?—Кто принес воду для договора?
— Magus.— Чародей.
— Qua hora?—В котором часу?
— Septima.—В седьмом.
— An matutina?—.—Утра?
— Sero.— Вечера.
— Quomodo intravit?—Как он вошел?
— Janua.—Через дверь.
— Quis vidit?—Кто его видел?
— Tres.—Трое.
Здесь Барре остановился, чтобы подтвердить слова дьявола,
и рассказал, что, когда в воскресенье, на следующий день после
второго вселения беса, они ужинали в спальне у настоятельницы
вместе с ее исповедником Миньоном и еще одной монахиней,
настоятельница около семи вечера показала им свои руки, на
которых было несколько капель воды, причем никто не мог
понять, как эти капли туда попали. Он, Барре, немедленно вы-
мыл ей руки святой водой и произнес несколько молитв; пока он
молился, часослов настоятельницы дважды вырывался у нее из
рук и падал к ногам, а когда он поднимал его во второй раз,
кто-то ударил его по щеке, хотя кто—непонятно. Тут к Барре
присоединился Миньон и долго говорил, подтверждая рассказ
своего коллеги, а в конце разразился страшными проклятиями
и заявил, что пусть святое причастие его покарает и уничтожит,
если он хоть в чем-нибудь солгал. Затем, распустив собравшихся,
он пообещал, что назавтра изгонит злого духа, и попросил их
с помощью покаяния и причастия приготовиться к созерцанию
чуда, которое должно свершиться среди бела дня.
В городе уже кружили слухи о двух последних сеансах изгна-
ния дьявола, так что Грандье был в курсе того, что произошло,
хотя сам при этом не присутствовал. Поэтому наутро он принес
бальи новое прошение, в котором отмечал, что монахини, подда-
42
Юрбен 1рандье
вшись злым наветам, продолжают во время изгнания бесов
называть его в качестве виновника своей одержимости. Он, одна-
ко, не только не имел с бесноватыми какого-либо общения, но
даже в глаза их не видел, поэтому, чтобы доказать его причас-
тность к делу, их следует немедленно изолировать, дабы его
смертельные враги Барре и Миньон не имели возможности за
ними ухаживать, проводя подле монахинь дни и ночи. Если так
будет сделано, факт наущения монахинь станет очевидным—это
дело чести самого Господа, равно как и его, Грандье, который
имеет право на то, чтобы к нему относились с уважением как
к одному из наиболее видных священнослужителей Лудена.
Учитывая изложенное, продолжал Юрбен, он просит бальи
отдать распоряжение, чтобы мнимые одержимые были изоли-
рованы и отделены одна от другой, а ухаживали за ними
священнослужители и медики, не вызывающие у него подо-
зрений. По причине важности дела все это должно быть со-
вершено, невзирая на любые протесты и сопротивление, но
без вреда для упомянутых монахинь; в случае же если его
просьба не получит удовлетворения, он оставляет за собою
право жаловаться на правосудие.
Внизу прошения бальи тотчас написал, что ему будет дан ход
в тот же день.
После Юрбена Грандье явились врачи, присутствовавшие
при изгнании дьявола,—они принесли свое заключение. Там го-
ворилось, что они наблюдали конвульсивные движения матери
настоятельницы, но одного визита недостаточно, чтобы обнару-
жить их причину, которая может быть как естественной, так
и сверхъестественной. Они хотят провести более тщательное
обследование, дабы иметь возможность судить более уверенно,
и с этой целью просят, чтобы им было позволено неотлучно
пробыть подле одержимых несколько дней и ночей и пользовать
их в присутствии других монахинь и кого-либо из судейских
чиновников. Кроме того, необходимо, чтобы одержимые получа-
ли пищу и лекарства только из их рук, а также чтобы все
прикасались к женщинам только в открытую и разговаривали
с ними только громко—при этих условиях они, врачи, готовы
дать правдивое заключение относительно природы упомянутых
конвульсий.
Так как было уже девять утра и начинался очередной сеанс
изгнания бесов, бальи отправился в монастырь, где нашел от-
правляющего мессу Барре и бьющуюся в судорогах настоятель-
ницу. Войдя в церковь в момент возношения святых даров,
43
Знаменитые преступления
чиновник заметил среди почтительно коленопреклоненных като-
ликов молодого человека по имени Дессантье, который стоял,
не сняв шляпы. Бальи велел ему немедленно обнажить голову
или удалиться. В этот миг настоятельница начала корчиться
с удвоенной силой, крича, что в церкви находятся гугеноты
и поэтому дьяволы получили над ней очень большую власть.
Когда Барре осведомился, сколько их тут, она ответила: «Двое»;
дьявол явно знал арифметику не лучше латыни, поскольку на
самом деле, кроме самого Дессантье, среди прихожан находи-
лись приверженцы реформатской церкви—советник Абраам
Готье, его брат, четыре сестры, проповедник Рене Фурно и про-
курор Анжевен.
Дабы отвлечь собравшихся, чье внимание было обращено на
слабость дьявола в арифметике, Барре поинтересовался у насто-
ятельницы, действительно ли она не знает латыни, а когда та
ответила, что ни словечка, он велел ей поклясться на дароносице.
Женщина было заартачилась и довольно громко сказала:
— Отец мой, я боюсь, что за такую клятву меня покарает
Господь.
Но Барре ответил:
— Дочь моя, ты должна поклясться ради славы Господней.
Настоятельница уступила. Тут кто-то из присутствующих
заметил, что она перетолковывала своим ученицам катехизис;
женщина решительно отвергла это мнение, но призналась, что
занималась толкованием «Отче наш» и «Верую». Поскольку воп-
росы стали щекотливыми, настоятельница решила прибегнуть
к спасительным конвульсиям, что не очень-то ей удалось, по-
скольку бальи приказал священнику спросить у нее, где теперь
находится Грандье? Так как вопрос был задан согласно требнику,
в котором утверждалось, что одержимые обладают способно-
стью указывать, где находится какой-либо человек, то насто-
ятельнице волей-неволей пришлось отвечать, и она сказала, что
1рандье сейчас в большом зале замка.
— Это неверно,—громко отозвался бальи,—потому что
прежде чем прийти сюда, я попросил Грандье удалиться в некий
дом, где он теперь и находится. В этом можно убедиться, и прав-
да будет выяснена без помощи изоляции монахинь, что всегда
представляет известные трудности.
Сказав так, бальи велел Барре назвать тех из присутству-
ющих монахов, кого бы он хотел отправить в замок в сопровож-
дении одного из судейских и письмоводителя. Барре назвал мо-
наха-кармелита, а бальи—судебного заседателя Шарля Шове,
44
Юрбен Грандье
священника Исмаэля Булно и канцеляриста Пьера Тибо. Все они
немедленно ушли, оставив остальных ждать их возвращения.
Между тем настоятельница после этого маневра бальи за-
молчала и, несмотря на все старания Барре, отказывалась от-
вечать на вопросы. Тогда священник велел привести сестру Кла-
ру, заявив, что один дьявол будет ободрять другого. Но бальи
стал категорически возражать: по его мнению, двойное изгнание
бесов приведет лишь к замешательству, воспользовавшись кото-
рым настоятельнице подскажут, что нужно отвечать, поэтому
с заклинаниями следует подождать до возвращения посланцев.
Несмотря на разумность этих доводов, Барре не уступал: ему
нужно было во что бы то ни стало либо отделаться от бальи
и тех судейских, которые разделяли его сомнения, либо с по-
мощью сестры Клары как-то их обмануть. Поэтому вторая
монахиня была приведена, несмотря на возражения бальи и дру-
гих чиновников, которые, не желая участвовать в надувательстве,
заявили, что не могут и не желают более быть актерами столь
дурной комедии, и удалились. Во дворе они встретились с по-
сланцами, побывавшими сперва в замке, который они обошли
весь и не нашли там никаких признаков Трандье, а потом в ука-
занном бальи доме, где обнаружили Юрбена в обществе исповед-
ника монахинь отца Вере, Матюрена Руссо, каноника Никола
Бенуа и доктора Куто, причем те заявили, что Трандье находится
вместе с ними неотлучно уже два часа. Судейские, которые
только того и ждали, разошлись, а посланцы сообщили весть
всем остальным, что было воспринято именно так, как и следо-
вало того ожидать. Тогда кармелит, желая сгладить неблагопри-
ятное впечатление и надеясь, что во второй раз дьявол угадает
удачнее^ чем в первый, спросил у настоятельницы, где Грандье
находится теперь. Не раздумывая, та ответила, что он прохажи-
вается с бальи по церкви Святого Креста. Тотчас была послана
новая депутация, которая, не найдя в церкви Святого Креста ни
души, зашла в замок, где обнаружила бальи, принимавшего
посетителей: из монастыря он сразу отправился в суд и с Трандье
не виделся. В тот же день обе монахини объявили, что более не
желают, чтобы изгнание дьяволов происходило в присутствии
бальи и сопровождающих его чиновников, и впредь при таких
свидетелях отвечать не будут.
Узнав об этой наглости, в результате которой единственный
беспристрастный человек, на кого он мог рассчитывать, оказался
лишен возможности присутствовать при экзорцизме, 1рандье принес
бальи очередную жалобу с требованием наконец изолировать
45
Знаменитые преступления
одержимых, но бальи, в интересах самого же Юрбена не осмелив-
шийся дать ей ход из опасения, что такое вмешательство в церков-
ные дела приведет к прекращению судебного разбирательства,
созвал самых уважаемых жителей города, дабы посоветоваться, что
в данном случае следует предпринять ради блага общества.
В результате генеральному прокурору и епископу Пуатье были
отправлены письма, в которых их просили употребить свой вес
и благоразумие для прекращения столь пагубных интриг. Письмо
вместе со всеми имеющимися протоколами отправили тотчас же,
однако прокурор ответил, что дело, о котором идет речь, подлежит
разбирательству в духовном суде и парламент отношения к нему не
имеет. Епископ Пуатье не ответил вовсе.
Однако к врагам Грандье он отнесся с большим расположе-
нием: после неудачного сеанса изгнания дьяволов, состоявшегося
26 ноября, те решили принять меры предосторожности и про-
сить, чтобы епископ назначил новых представителей, которые от
его имени присутствовали бы при лечении одержимых. Барре сам
съездил с этой просьбой в Пуатье, и епископ назначил своими
представителями родственников врагов Грандье—Деморана,
старшину каноников из Туара, и Базиля, старшину каноников из
Шампиньи. Перед вами копия нового распоряжения епископа.
«Анри Луи Шатеньте де Ларошпезе, милостию Божией епи-
скоп Пуатье, приветствует настоятелей соборов святого Петра
в Туаре и Шампиньи-сюр-Вез.
Настоящим предписываем вам отправиться в город Луден,
в монастырь святой Урсулы, для присутствия при изгнании бесов
священником Барре из сестер указанного монастыря, одержимых
злыми духами, для чего означенному Барре нами были дано
соответствующее распоряжение, а также для составления прото-
кола обо всем, что там произойдет, с коей целью вам надлежит
взять с собою писца по своему усмотрению.
Дано в Пуатье, ноября 28 дня, 1632 года.
Руку приложил Анри Луи, епископ Пуатье.
По поручению вышепоименованного сеньера,
Мишле »
Оба посланца, которые были предупреждены заранее, от-
правились в Луден, куда одновременно прибыл Мареско, один из
капелланов королевы: благочестивая Анна Австрийская, слыша
столько различных разговоров об одержимых урсулинках, реши-
ла сама разобраться в этом деле, которое с каждым днем стано-
вилось все серьезнее и уже дошло до дворца. Бальи и граждан-
46
Юрбен Грандье
ский судья, боясь, что королевский посланец будет введен в за-
блуждение и напишет рапорт, который поставит под сомнение
правдивые сведения, содержащиеся в их протоколах, первого
декабря отправились в монастырь. В этот день новые представи-
тели епископа должны были приступить к изгнанию дьяволов,
и несмотря на то что монахини обещали не впускать судейских,
они взяли с собой заседателя, превотального судью и канцеляри-
ста. На их стук долго никто не отвечал; наконец появилась
монахиня и заявила, что не позволит им войти, так как они
вызвали подозрение своими словами о том, что сестры не оде-
ржимы, а просто притворяются. Бальи не стал спорить и прика-
зал позвать Барре; через несколько минут тот появился, одетый
в полное облачение, в сопровождении множества людей, среди
которых находился и священник королевы. Бальи стал жаловать-
ся, де его и других судейских не пускают в монастырь, что
противоречит даже распоряжению епископа Пуатье. На это Бар-
ре ответил, что не возражает, чтобы они вошли.
— Мы явились затем,—проговорил бальи,—чтобы просить
вас задать мнимому демону несколько вопросов, которые мы
предложим и которые находятся в полном соответствии с прави-
лами ритуала. Вы не вправе отказываться проделать такой опыт
в присутствии королевского священника,—тут бальи поклонился
Мареско,—так как это лучшее средство развеять подозрения
в мошенничестве, которые, увы, появились.
— Я буду делать то, что сочту нужным, а не то, что вы
приказываете,— нагло ответил Барре.
— Но ваш долг как честного человека действовать в полном
соответствии с законом,—возразил бальи,—поскольку вы лишь
оскорбите Господа, если ради вящей славы Его прибегнете ко
лжи, и только нанесете вред нашей могущественной католической
религии, если станете прославлять ее догматы, прибегая к подло-
гу и обману.
— Сударь,—отвечал Барре,—как человек порядочный
я знаю свой долг и выполню его, а вот вы не должны забывать,
что в прошлый раз покинули церковь в волнении и гневе, что
является неподобающим состоянием духа для человека, призван-
ного вершить правосудие.
Поскольку все эти препирательства ни к чему не вели, чинов-
ники стали настаивать, чтобы их впустили, а когда в этом им
было отказано, официально запретили тем, кто будет изгонять
дьявола, задавать одержимым вопросы, которые могли бы за- ,
деть чью-либо честь, иначе они будут обвинены в разжигании
47
Знаменитые преступления
мятежа и волнений. На эту угрозу Барре ответил, что не признает
власти бальи, и захлопнул дверь перед носом у судейских.
Чтобы дать достойный отпор бывшим и будущим злоумыш-
лениям, времени терять было нельзя. По совету бальи и граждан-
ского судьи Трандье написал уже однажды выручившему его
архиепископу Бордосскому письмо, в котором поведал о своем
положении; судейские приложили к его посланию свои протоко-
лы, составленные на сеансах изгнания дьявола, и гонец отвез все
это его высокопреосвященству Эскубло де Сурди. Видя, что дело
приняло скверный оборот и малейшая задержка может погубить
Грандье, отданного на волю своих недругов, этот достойный
священнослужитель вместо ответа немедленно отправился в свое
аббатство Жуэн-ле-Марн, где однажды он уже очень помог пре-
следуемому священнику.
Как и следовало ожидать, приезд архиепископа оказался
отнюдь не на руку интриганам: едва появившись в аббатстве, его
высокопреосвященство послал своего личного врача к одержи-
мым, дабы пронаблюдать за их припадками и установить, истин-
ны они или притворны. Врач явился в монастырь с письмом
архиепископа, в котором Миньону предписывалось полностью
ввести его в курс дела. Миньон принял доктора с уважением,
достойным посланца столь влиятельной особы, однако с сожале-
нием заметил, что тот опоздал на один день; накануне он и Барре
изгнали из монахинь всех бесов. Он провел врача к настоятель-
нице и сестре Кларе, которые выглядели тихими и спокойными,
словно их никогда ничто не мучило. Сестры подтвердили слова
Миньона, и врач, вернувшись в Сен-Жуэн, мог сообщить лишь,
что теперь в монастыре царят мир и спокойствие.
Хотя обман был очевиден, архиепископ решил, что с мерз-
кими интриганами покончено раз и навсегда, однако Трандье,
знавший своих врагов гораздо лучше, явился к нему 27 декабря
и бросился в ноги, умоляя принять от него прошение, в котором
объяснял, что недруги, однажды уже пытавшиеся оклеветать его,
чему помешал справедливый суд архиепископа, три месяца снова
твердят повсюду, что он, Трандье, наслал злых духов на луден-
ских урсулинок, хотя он с ними ни разу даже не разговаривал,
а уход за ними и изгнание из них бесов поручены его явным
врагам Жану Миньону и Пьеру Барре. Кроме того, писал в своей
жалобе Грандье, в своих протоколах, которые противоречат до-
кументам, составленным бальи и гражданским судьей, они хва-
лятся тем, что якобы неоднократно изгоняли из монахинь бесов,
но те, по словам клеветников, всякий раз возвращались назад
48
Юрбен Трандье
с помощью договора, заключенного между ними и им, Трандье.
Все заявления и протоколы Барре и Миньона имеют целью
нанести урон его чести и вызвать в народе возмущение против
своего пастыря. Бесспорно, появление почтенного прелата об-
ратило этих демонов во плоти в бегство, однако не исключено,
что, когда он уедет, они снова возьмутся за прежнее, и если
архиепископ лишит теперь своего благорасположения того, кто
обращается к нему с данной жалобой, он, Грандье, будет опоро-
чен лукавством своих многочисленных и заклятых врагов. Поэто-
му он просит, чтобы архиепископ, рассмотрев все его доводы,
благоволил запретить впредь Барре, Миньону и приспешникам
их, как светским, так и духовным, в случае нового вселения бесов
в монахинь ухаживать и пользовать лжеодержимых, а также
заменить их другими лицами из среды духовенства и мирян по
своему усмотрению, дабы те, если возникнет такая необходи-
мость, следили за питанием и лечением одержимых в присут-
ствии судейских чиновников.
Архиепископ Бордосский принял жалобу Юрбена Грандье
и сделал внизу следующую приписку:
«По рассмотрении настоящего прошения нами и нашим
прокурором, отправляем просителя к прокурору в Пуатье для
удовлетворения его просьбы, а также приказываем г-ну Барре
и отцу иезуиту Эеке, живущим в Пуатье, равно как отцу оратори-
анцу Го, живущему в Туре, в случае необходимости экзорцизма
поступать согласно нижеследующему распоряжению:
прочим лицам вмешиваться в упомянутый процесс изгнания
бесов запрещаю, под страхом наказания».
Как мы видим, его высокопреосвяхценство архиепископ Бор-
досский в своем просвещенном и благородном решении преду-
смотрел любые случайности, и когда этот приказ был доведен до
сведения священников в монастыре, одержимость с монахинь как
рукой сняло, а всяческие слухи на сей счет прекратились. Барре
вернулся в Шинон, представители епископа Пуатье тоже отпра-
вились по домам, а монахини, излеченные на сей раз основатель-
но, утихомирились и замолчали. Архиепископ снова предложил
Грандье сменить место службы, но тот ответил, что, даже если
ему предложат епископство, он не оставит свою должность про-
стого луденского кюре.
Для монахинь же дело завершилось как нельзя более неудач-
но: вместо того чтобы стяжать всеобщее уважение и материаль-
ную поддержку, как обещал Миньон, они навлекли на себя позор
49
Знаменитые преступления
и еще большее безденежье, так как родители стали забирать
дочерей из монастыря, а теряя пансионерок, он терял и последние
средства к существованию. Такое отношение горожан к урсулин-
кам повергло их в отчаяние; известно, что у них начались бесчис-
ленные ссоры с исповедником, которого они упрекали в том, что
вместо обещанных духовных и материальных благ они за совер-
шенный ими грех получили в награду лишь нищету и бесчестье.
Сам же Миньон, несмотря на снедавшую его злобу, не мог
ничего предпринять и, отнюдь не отказавшись от планов мести—
он был из тех, кто никогда не теряет надежды,—по необходимо-
сти держался в тени и делал вид, что смирился, хотя на самом
деле постоянно следил за Грандье, чтобы при первом же удобном
случае схватить выскользнувшую из когтей добычу; такой слу-
чай, к несчастью для Юрбена, не замедлил представиться.
Это произошло в 1633 году, то есть в период наивысшего
могущества Ришелье: кардинал-герцог, занимаясь своей разру-
шительной работой, принялся сносить замки, когда не мог ру-
бить головы. В этом он руководствовался словами Джона Нокса:
«Разорим гнезда, а вороны сами разлетятся». Одним из таких
каменных гнезд оказалась луденская цитадель, и Ришелье дал
приказ ее разрушить.
Приехавший в Луден с этой миссией человек был из тех
людей, каких за сто пятьдесят лет до этого Людовик XI подби-
рал для того, чтобы уничтожить феодализм, а через сто пятьде-
сят лет после этого Робеспьер—чтобы уничтожить аристокра-
тию; каждый дровосек нуждается в топоре, а жнец в серпе,
поэтому мозгом дела был Ришелье, а Лобардемон—орудием.
Однако, будучи орудием, наделенным умом, Лобардемон
понимал, какие страсти движут его хозяином, и удивительно
умел к ним приспосабливаться: какова бы ни была очередная
страсть Ришелье—неистовая и пылкая или тайная и глухая,
Лобардемон был готов разить железом или травить клеветой
в зависимости от того, что следовало принести в жертву—
кровь либо честь.
Итак, в августе 1633 года сей господин прибыл в Луден и,
выполняя свое поручение, обратился к старому другу кардинала
и мэру города г-ну Мемену де Сийи, которого, как мы упомина-
ли, Барре и Миньон уже успели привлечь на свою сторону.
В приезде г-на де Лобардемона Мемен увидел руку Провидения,
возжелавшего помочь ему одержать победу в деле, которое он
считал проигранным, и он тут же представил гостю Миньона
и его друзей. Они были приняты весьма любезно, поскольку
50
Юрбен [рандье
настоятельница приходилась родственницей грозному советнику
кардинала. Мэру удалось вызвать гнев гостя, намекнув на то, что
архиепископ Бордосский своим приказом нанес оскорбление ему
самому и всему его семейству, и вскоре новоявленные сообщники
думали лишь о том, как бы привлечь на свою сторону кардинала-
герцога. Вскоре выход был найден.
Среди фрейлин королевы-матери Марии Медичи была некая
девица Аммон, которая, однажды случайно заговорив с нею,
понравилась и была оставлена при дворе. Родилась же Аммон
в Лудене, в простой семье, где и провела большую часть юности.
Грандье, являвшийся ее приходским священником, знал ее лично
и, так как она была девушкой остроумной, любил проводить
время в ее обществе, когда она жила еще в Лудене. В один из
периодов опалы кардинала на свет появилась некая сатира, на-
правленная против министров, но в первую очередь против него
самого. Это бойко написанное и полное горьких насмешек сочи-
нение приписывалось девице Аммон, которая, естественно, раз-
деляла ненависть Марии Медичи к ее заклятому врагу и, нахо-
дясь под ее августейшим покровительством, была неуязвима для
кардинала, затаившего на нее злобу. И вот заговорщикам при-
шла мысль приписать эту сатиру перу Грандье, который легко
мог узнать от Аммон подробности жизни кардинала, в ней
описанные. Если министр поверит этой клевете, можно считать,
что Грандье погиб.
Обо всем договорившись, заговорщики отвезли г-на Лобар-
демона в монастырь, куда демоны поспешили возвратиться, как
только узнали, какая важная особа их посетила: монахини вновь
забились в судорогах, весьма похожих на настоящие, и оконча-
тельно убежденный гость отправился в Париж.
Едва советник упомянул в разговоре с кардиналом имя
Грандье, как сразу понял, что вымышленную историю с сатирой
можно даже не пускать в ход: услышав имя луденского кюре,
министр мгновенно пришел в состояние крайнего раздражения.
Дело в том, что, служа когда-то священником в Куссе, Ришелье
однажды рассорился с Грандье, который, будучи уже луденским
кюре, заступил ему дорогу; кардинал так и не забыл этого
оскорбления, и Лобардемон сразу увидел, что тот тоже горит’
желанием рассчитаться с несговорчивым кюре.
Поэтому советник немедленно получил следующий приказ,
датированный 30 ноября:
«Г-н Лобардемон, королевский советник по государствен-
ным и частным вопросам, направляется в Луден и, буде
51
Знаменитые преступления
возникнет такая необходимость, в другие места для тщательного
расследования известных и неизвестных обстоятельств, касаю-
щихся Трандье и случаев одержимости монахинь-урсулинок в Лу-
дене, равно как других лиц, коих одолевают и мучают бесы,
насланные означенным Трандье, а также для выяснения всего, что
произошло с начала изгнания бесов из монахинь, для ознакомле-
ния с протоколами и прочими документами, составленными
уполномоченными и представителями, для присутствия при име-
ющих быть изгнаниях бесов и составления протоколов, равно как
для прочих действий, имеющих целью проверку и доказательство
упомянутых обстоятельств, и в первую очередь для сбора сведе-
ний, дознания и ведения дела означенного Трандье и прочих, кто
окажется его сообщниками, вплоть до окончательного пригово-
ра, причем никакие протесты, обжалования и отводы принимать-
ся в расчет не должны, и дело, учитывая тяжесть преступления, не
подлежит отлагательству даже в том случае, если упомянутый
Трандье потребует перенести его в другой состав суда. От имени
его величества приказываю всем губернаторам и военным губер-
наторам провинций, всем бальи, сенешалям и прочим должност-
ным лицам города, равно как и всем подданным, содействовать
в выполнении его приказа всеми имеющимися у них в наличии
средствами».
Вооруженный этим приказом, который был равнозначен го-
товому приговору, Лобардемон в девять вечера 5 декабря при-
был в Луден, остановился, чтобы его никто не увидел, в пред-
местье и отправился к мэтру Полю Обену, королевскому приста-
ву и зятю Мемена де Сийи. Свой визит ему удалось сохранить
в тайне, так что Грандье и его друзья ни о чем не узнали, однако
предупрежденные заранее Мемен, Эрве, Менюо и Миньон тотчас
же прибыли на его зов. Лобардемон рассказал им, как обстоят
дела, и продемонстрировал приказ, однако данные ему обшир-
ные полномочия показались заговорщикам недостаточными, по-
тому что в них не содержалось даже упоминания об аресте
Грандье, а он в любую минуту мог скрыться. Улыбнувшись тому,
что его могли заподозрить в подобной оплошности, Лобардемон
извлек из кармана два экземпляра другого приказа (на случай,
если один затеряется), датированного также 30 ноября и подпи-
санного Людовиком и ниже—Фелипо. Этот приказ звучал так:
«Людовик... и пр.
Сим приказываем г-ну Лобардемону, личному королевскому
советнику, арестовать и поместить в надежное место под стражу
52
Юрбен 1рандье
упомянутого Грандье и его сообщников; городским прево, а так-
же прочим чиновникам и подданным приказываем содействовать
в исполнении данного приказа и повиноваться распоряжением
господина Лобардемона, а губернаторам и военным губернато-
рам повелеваем оказывать ему всю необходимую помощь».
Второй приказ прекрасно дополнял первый, поэтому было
решено: дабы продемонстрировать, что распоряжение исходит от
короля, и устрашить должностных лиц, которые пожелают при-
нять сторону Грандье, а также свидетелей, которые захотят пока-
зывать в его пользу, арестовать кюре заранее, до начала рассле-
дования. Заговорщики немедленно послали за владетелем Лаг-
ранжа и помощником прево Гийомом Обеном. Лобардемон
ознакомил его с приказами кардинала и короля и велел на
рассвете арестовать Грандье. Увидев подписи на приказах, г-н де
Лагранж поклонился и выразил готовность повиноваться, одна-
ко, по всем признакам понимая, что теперь расследование закон-
чится убийством, а не справедливым приговором, он несмотря на
свои добрые отношения с Меменом, чей брат был женат на его
дочери, тотчас же поставил Грандье в известность относительно
полученных приказов, но тот, поблагодарив его за добрые наме-
рения, со своей обычной твердостью заявил, что, чувствуя свою
невиновность и рассчитывая на справедливость Господа, скры-
ваться не станет.
Итак, Грандье остался и по свидетельству жившего с ним
брата спал так же крепко, как обычно. Утром он, по обыкнове-
нию, встал в шесть часов, взял требник и собрался идти к заутре-
не в церковь Святого Креста. Но едва он вышел за порог, как
Лагранж в присутствии Мемена, Миньона и остальных его недру-
гов, собравшихся, дабы насладиться сценой, арестовал кюре
именем короля. Королевский гвардеец Жан Пуге вместе со
стражниками прево препроводил кюре в цитадель Анже, а все
шкафы в его доме и сами помещения были обысканы и опечата-
ны королевской печатью, но ничего порочащего Грандье при
этом не нашли, если не считать трактата против безбрачия
священнослужителей да двух листков с написанными на них,
правда, не его рукою, эротическими стихотворениями во вкусе
тех времен.
В цитадели Грандье пробыл четыре месяца и, по словам
ее коменданта Мишлона и духовника последнего каноника
Пьера Баше, являл собою образец смирения и непреклонности,
проводя время за чтением духовных книг и сочинением молитв
53
Знаменитые преступления
и размышлений, рукописи которых фигурировали на процессе.
Все это. время, несмотря на прошения и протесты его се-
мидесятилетней матери Жанны Эстев, которая в надежде спасти
сына вновь обрела юношескую силу и энергию, Лобардемон
вел дознание; оно было закончено 9 апреля, и Юрбена не-
медленно перевели из Анже в Луден.
Там, в доме Миньона, для него приготовили тюремную
камеру в комнате, где прежде жил некий сержант Бонтан, быв-
ший писарь Тренкана, ранее уже дававший показания против
Грандье. Эта комната была расположена на верхнем этаже дома;
все окна в ней заложили, оставив лишь небольшое отверстие под
самой крышей, которое забрали железными прутьями, а для
пущей надежности, дабы дьяволы не освободили чародея, в ка-
минной трубе установили решетку. Кроме того, незаметные от-
верстия в углах комнаты позволяли жене Бонтана в любое время
подглядывать за Грандье—мера, которую надеялись использо-
вать, когда начнется изгнание бесов. В этой почти начисто ли-
шенной света комнате, лежа на соломе. Грандье написал матери
такое письмо:
«Матушка, я получил Ваше письмо и все, что Вы мне
передали, кроме саржевых чулок. Я переношу свое горе тер-
пеливо, мне больше жаль Вас, нежели себя. Я испытываю
большие неудобства, так как у меня нет постели: попробуйте
добиться, чтобы мне принесли мою кровать, так как если тело не
отдыхает, дух слабеет. Кроме того, пришлите мне часослов,
Библию и книгу святого Фомы, дабы мне было чем утешиться.
И не печальтесь, я надеюсь, что 1осподь прольет свет на мою
невиновность. Передайте поклон брату, сестре и всем моим
добрым друзьям.
Остаюсь преданный Вам, Ваш сын.
Грандье.»
Во время пребывания Грандье в цитадели Анже число бесно-
ватых чудесным образом увеличилось: теперь дьяволы всели-
лись, кроме настоятельницы и сестры Клары, еще в семерых
монахинь, которые были разделены на три группы.
Настоятельница, Луиза дез Анж и Анна де Сент-Аньес были
помещены в дом г-на Делавиля, адвоката и консультанта мона-
хинь; сестра Клара и Екатерина де ла Презентасьон—в дом
каноника Мора, а Елизавета де ла Круа, Моника де Сент-Март,
Жанна дю Сент-Эспри и Серафима Арше—в еще один дом.
54
Юрбен 1рандье
За ними наблюдала жена Муссана, приходившаяся сестрой
Мемену де Сийи, родственница и союзница двух главных недру-
гов обвиняемого, которая узнавала о нем все, что нужно, от жены
Бонтана,—такова была «изоляция» одержимых.
Врачи были подобраны не менее пристрастно: вместо того
чтобы пригласить самых знающих медиков из Анже, Тура, Пу-
атье или Сомюра, для. наблюдения за бесноватыми созвали
невежественных лекарей из маленьких городов; один из них,
к примеру, не имел ни степени, ни диплома и был вынужден
поэтому покинуть Сомюр, другой проработал десять лет приказ-
чиком в лавочке, после чего выбрал более прибыльную профес-
сию знахаря.
Впрочем, аптекарь и хирург были назначены тоже не из
самых знающих: аптекарь по имени Адан приходился двоюрод-
ным братом Миньону и на первом процессе давал свидетельские
показания против Грандье; за то, что при этом он запятнал честь
некой луденской девушки, парламент приговорил его к публич-
ному покаянию. И хотя, а быть может, именно потому, что все
в городе знали о его ненависти к Грандье, ему было поручено
приготовление лекарств, и никто при этом не проверял, как он
соблюдает дозировку и не дает ли бесноватым вместо успокаива-
ющего средства возбуждающие, способные в самом деле вызвать
судороги. С хирургом дело обстояло еще хуже: это был Манури,
племянник Мемена де Сийи и брат одной из монахинь, тот
самый, что все время возражал против изоляции одержимых,
которой добивался Грандье. Напрасно мать и брат обвиняемого
писали прошения, в которых требовали отвода врачей из-за их
некомпетентности, а хирурга и аптекаря—из-за ненависти к Гра-
ндье; они не могли даже за собственные деньги получить копии
своих жалоб, хотя брались доказать с помощью свидетелей, что
однажды Адан по невежеству прописал больному crocus
metallorun1 вместо crocus martis2, что явилось причиной его
смерти. Короче говоря, гибель Грандье была предрешена; бес-
стыдство его судей дошло до того, что они и не пытались хоть
как-то замаскировать гнусные меры, к которым прибегали.
Дознание продвигалось весьма бойко. Поскольку первой из
неизбежных формальностей была очная ставка, Грандье написал
прошение, в котором поведал о случае со святым Анастасием. На
Тирском соборе этому святому было предъявлено обвинение
1 Оксисульфид сурьмы.
2 Раствор кроцетина.
55
Знаменитые преступления
некой распутницы, которую он в глаза не видел, и когда она
вошла в зал, чтобы повторить свое обвинение публично, священ-
ник по имени Тимофей встал и, представившись Анастасием,
заговорил с нею. Она ему ответила, после чего всем стало ясно,
что святой невиновен. И вот Грандье потребовал, чтобы несколь-
ко мужчин его роста и с таким же, как у него, цветом волос были
одеты в точности, как он, и показаны монахиням; кюре был
уверен, что поскольку он их никогда не видел и одержимые тоже,
скорее всего, его не встречали, то они его не узнают, хотя
утверждают, что сносились с ним непосредственно. Просьба его
была справедливой и настолько опасной, что на нее даже не
ответили.
Между тем епископ Пуатье, одержавший победу над архи-
епископом Бордосским, который был бессилен перед приказом
кардинала-герцога, отозвал назначенных им отца Эеке и отца Го
и заменил их своим богословом, находившимся в свое время
в числе судей, вынесших Грандье первый приговор, и монахом-
францисканцем отцом Лактансом. Оба монаха даже не дали себе
труда скрыть, на чьей они стороне, и сразу же разместились
в доме Никола Муссана, одного из самых заклятых врагов
Грандье, а на следующий день отправились к настоятельнице
и приступили к изгнанию дьявола. С первых же ее слов отец
Лактанс заметил, что она очень плохо знает по-латыни, отчего
допрашивать ее весьма небезопасно. Поэтому он велел отвечать
ей по-французски, хотя сам продолжал пользоваться латынью.
Когда же кто-то из присутствующих имел смелость возразить,
что, дескать, дьявол, как сказано в требнике, знает все живые
и мертвые языки и должен отвечать на том же наречии, на каком
ему задают вопросы, монах заявил, что таково условие договора
с нечистым, и добавил, что иногда попадаются дьяволы, которые
невежественнее последнего крестьянина.
Вслед за обоими францисканцами и двумя кармелитами—
Пьером де Сен-Тома и Пьером де Сен-Матюреном, которые
с самого начала принимали участие в изгнании бесов, к этой
операции присоединились якобы присланные «серым кардина-
лом» отцом Жозефом четверо капуцинов, отцы Люк, Транкиль,
Поте и Элисе, так что дело пошло как никогда быстро; сеансы
экзорцизма проводились сразу в четырех разных местах: мона-
стыре урсулинок и церквях Святого Креста, Сен-Пьер-дю-Марте
и Нотр-Дам-дю-Шато. 15 и 16 апреля ничего особенного не про-
изошло; во всяком случае, в заключении врачей за эти дни нет
никаких подробностей и лишь написано без каких бы то ни было
56
Юрбен 1рандье
пояснений, что виденное ими было сверхъестественно и выходит
за границы их знаний и правил медицины.
23 апреля сеанс выдался более любопытным: когда отец
Лактанс спросил у настоятельницы, в каком обличье вошел
в нее дьявол, она ответила, что в виде кота, собаки, оленя
и козла.
— Quoties?—осведомился монах.
— Я не обратила внимания, какой это был день,—отозва-
лась настоятельница.
Бедная женщина перепутала слова quoties u juando1.
Видимо, для того чтобы искупить эту ошибку, настоятель-
ница в тот же день объявила, что у Грандье на теле есть пять
отметин, сделанных дьяволом, и что только в этих местах кюре
уязвим. В связи с этим хирургу Манури было поручено проверить
сие утверждение; осмотр назначили на 26 апреля.
Во исполнение полученного наказа Манури утром 26 апреля
прибыл к Грандье, заставил его раздеться и выбрить все волосы
на теле, после чего завязал ему глаза и велел лечь на стол. Но
дьявол снова промахнулся: отметин, то бишь родимых пятен,
у Грандье оказалось лишь две—на лопатке и на бедре.
И тут началась невероятная по мерзости сцена: Манури,
держа в руке зонд, игла которого выдвигалась с помощью пру-
жины, прикасался к телу Грандье, которое по утверждению мона-
хини везде, кроме родимых пятен, было нечувствительно к боли,
причем делал вид, что игла выдвинута, хотя на самом деле
пружина удерживала ее внутри. Дойдя же до одного из пятен,
хирург нажал на пружину, и игла глубоко вонзилась в тело
испытуемого, который от боли и неожиданности вскрикнул так
громко, что его услышали даже те, кто, не сумев проникнуть
в дом, стояли на улице. От пятна на спине Манури перешел
к проверке отметины на бедре и воткнул в нее иглу на всю длину,
однако к его изумлению Грандье на сей раз не издал ни крика, не
стона, ни даже вздоха, а напротив, начал читать молитву, и хотя
Манури еще дважды воткнул иглу в бедро и лопатку, его пациент
лишь продолжал молиться за своего палача.
При этой сцене присутствовал и г-н де Лобардемон.
На следующий день к дьяволу, сидевшему в настоятельнице,
приступились с таким рвением, что он вынужден был признать:
на теле у Грандье не пять отметин, а всего две, и к великому
удивлению толпы нечистый точно указал, где они расположены.
1 Сколько, когда (латин.).
57
Знаменитые преступления
Однако следующая проделка дьявола сильно снизила цен-
ность этого его заявления. Когда его спросили, почему он от-
казался говорить в прошлую субботу, незадачливый бес ответил,
что его не было в Лудене, так как он утром сопровождал в преис-
поднюю душу прокурора парижского парламента Ле Пруста.
Кое-кто из мирян позволил себе в этом усомниться: проверив
список умерших за субботу, они не обнаружили в нем прокурора
по имени Ле Пруст, да и вообще в списке не было человека
с таким именем. Изобличенный во вранье демон сделался уже
менее занятным, а быть может, и менее страшным.
Сеансы изгнания бесов из других одержимых оказались не
более удачными: когда отец Пьер де Сен-Тома, действовавший
в кармелитской церкви, поинтересовался у одной из бесноватых,
где находятся магические книги Грандье, та ответила, что их
можно обнаружить в жилище некой девицы, и назвала ту самую
особу, из-за которой аптекаря Адана осудили в свое время на
публичное покаяние. Лобардемон, Муссан, Эрве и Менюо немед-
ленно отправились туда, однако, обыскав все комнаты, перерыв
все шкафы и ящики, добравшись до самых секретных уголков,
так и не сумели ничего обнаружить. Вернувшись в церковь, они
принялись упрекать демона в том, что он их надул, но тот
пояснил, что книги взяла почитать племянница указанной деви-
цы. Сыщики бросились к племяннице, но той не оказалось дома:
она все утро находилась в церкви, готовясь к причастию, и свя-
щенники заявили, что уйти оттуда она никак не может. Так что,
несмотря на все свое желание угодить Адану, охотникам за
бесами на этом пришлось остановиться.
Описанные нами ошибки увеличили число неверящих в бе-
сов, поэтому на 4 мая объявили более любопытный сеанс, про-
грамма которого была столь обширной, что вызвала всеобщий
интерес. Демон Асмодей пообещал приподнять настоятельницу
на два фута над постелью, а увлеченные примером своего пред-
водителя Эазас и Цербер взялись проделать то же самое с двумя
другими монахинями. Четвертый же демон по имени Бегерит
зашел еще дальше и решил заняться персоной самого г-на Лобар-
демона, заявив, что приподнимет шапочку с головы советника
и будет держать ее в воздухе, пока читается псалом. Кроме того,
священники пообещали, что шестеро самых дюжих мужчин не
смогут удержать слабейшую из монахинь, когда та забьется
в конвульсиях.
Нетрудно догадаться, что на подобный спектакль люди тол-
пами повалили в церковь. Представление началось с настоятель-
58
Юрбен [рандье
ницы: отец Лактанс потребовал, чтобы Асмодей выполнил обе-
щание и поднял одержимую в воздух, после чего настоятельница
принялась подпрыгивать на матрасе и на какую-то секунду слов-
но бы повисла над ним, но как раз в этот миг один из зрителей
приподнял уголок ее платья, и все увидели, что женщина, весьма,
правда, ловко, стоит на цыпочках и никакого чуда тут нет.
Раздался такой хохот, что Эазас и Цербер сконфузились и даже
не стали отвечать на заклятия, однако Бегерит ответил, что готов
приподнять шапочку г-на де Лобардемона в течение ближайшей
четверти часа.
Но поскольку на сей раз изгнание бесов проводилось во
второй половине дня, а не утром, как обычно, и уже наступал
вечер, пора, удобная для всяческих фокусов, кое-кому из неверя-
щих пришло в голову, что Бегерит попросил четверть часа, чтобы
иметь время устроить свой фокус при свете факелов, а это было
довольно просто. Кроме того, они обратили внимание на то, что
г-н де Лобардемон сидит на стуле в известном отдалении от
прочих, как раз под сводом потолка, в котором проделано отвер-
стие для привязываемой к языку колокола веревки. Поэтому они
вышли из церкви, поднялись на колокольню и спрятались там
в углу. Через несколько мгновений на колокольне появился ка-
кой-то человек и стал что-то делать у отверстия; его тут же
окружили и увидели у него в руках длинную леску с привязанным
к ней крючком. Застигнутый врасплох, человек бросил свою
удочку и убежал. В результате сколько г-н де Лобардемон,
священники и зрители ни ждали, что шапочка вот-вот поднимет-
ся с головы советника, ничего подобного не произошло к велико-
му смущению отца Лактанса, который, не зная, что случилось,
и полагая, что это лишь небольшая задержка, несколько раз
тщетно призывал Бегерита исполнить обещанное.
Короче, сеанс 4 мая оказался неудачным: до сих пор ничего
не получилось, никогда еще демоны не были столь неловки,
однако священники были уверены в последнем номере, то есть
в том, что шестеро крепких молодцов не смогут удержать бью-
щуюся в корчах монахиню. И вот два кармелита и два капуцина
обошли зрителей и привели на хоры шестерых геркулесов из
числа городских дрягилей и разносчиков.
На сей раз дьявол доказал свою если не ловкость, то, по
крайней мере, силу: как молодцы ни старались, настоятельницу
после нескольких заклинаний охватили такие конвульсии, что она
вырвалась у них из рук, а один из силачей даже упал навзничь.
Опыт повторили трижды и все с тем же результатом, так что
59
Знаменитые преступления
собравшиеся снова начали обретать веру в бесов. Но тут некий
врач из Сомюра по имени Денкан, заподозрив во всем этом
очередное жульничество, прошел на хоры, велел шестерым гер-
кулесам удалиться и заявил, что удержит настоятельницу один,
а если она вырвется у него из рук, он готов за неверие принять
публичное покаяние. Г-н де Лобардемон попытался было поме-
шать врачу, обозвав его безбожным мирянином, но Денкан
пользовался таким уважением за свои знания и честность, что
в церкви поднялся невообразимый шум и священники вынуждены
были уступить. Когда шестеро дрягилей удалились, причем не
к зрителям, а в ризницу, Денкан подошел к постели настоятель-
ницы, крепко взял ее за запястье и дал знак начинать заклинания.
До сих пор борьба между общественным мнением и лич-
ными интересами не приобретала столь острый характер, поэто-
му собравшиеся, затаив дыхание, недвижно следили за проис-
ходящим.
Через несколько секунд отец Лактанс произнес священную
формулу, и у настоятельницы начались судороги, но на сей раз
оказалось, что у Денкана больше силы, чем у шестерых его
предшественников: как женщина ни билась, ни извивалась, ни
крутилась, ей не удавалось вырвать руку из пальцев Денкана.
Наконец, утомившись, она упала на постель и воскликнула:
— Никак, никак, он меня держит!
— Отпустите ей руку! — в ярости вскричал отец Лактанс.—
Какие же это конвульсии, если вы ее держите?
— Если ею в и самом деле овладел демон,—громко отвечал
Денкан,—то он должен быть сильнее меня—ведь сказано же
в требнике, что истинно одержимый обладает большей силой,
чем свойственно его возрасту, состоянию и природе.
— Это никакой не довод,—едко возразил Лактанс.—Демон,
находящийся вне тела, действительно сильнее вас, но если он
вселился в столь слабое тело, он не может вас одолеть, потому
что его могущество соразмерно силам одержимой.
— Довольно, довольно,— вмешался г-н де Лобардемон,—
мы находимся здесь не для философских споров, а ради назида-
ния христиан.
С этими словами он встал под гомон толпы, которая стала
расходиться в полном беспорядке, словно была не в церкви,
а в театре.
В связи со столь неудачным сеансом в течение нескольких
следующих дней ничего примечательного не произошло, и мно-
жество дворян и знатных особ, специально приехавших в Луден
60
Юрбен Грандье
в надежде лицезреть чудеса и видя малоинтересные, да еще плохо
устроенные представления, решили, что больше здесь оставаться
ни к чему, и принялись разъезжаться. На это жаловался один из
охотников за дьяволами отец Транкиль в своей небольшой книге,
посвященной этому делу. Многие, пишет он, явившись в Луден
для созерцания чудес и найдя, что дьяволы не желают объявлять
о своем присутствии так, как это от них требуется, удалились
весьма недовольные и увеличили ряды неверующих. Для борьбы
с подобным отступничеством было решено, что людям следует
показать нечто удивительное, такое, что возбудило бы их любо-
пытство и вернуло в лоно веры. Поэтому отец Лактанс объявил,
что 20 мая трое из семи демонов, вселившихся в настоятельницу,
покинут ее тело через раны в боку и, соответственно, через три
дыры в сорочке, корсаже и платье. Имена этих дьяволов—
Асмодей, Грезиль-Владыка и Аман Могущественный. В заключе-
ние Лактанс добавил, что руки настоятельницы во время изгна-
ния дьяволов будут связаны за спиной.
В назначенный день церковь Святого Креста вновь ломилась
от любопытных, желавших посмотреть, сдержат ли дьяволы
слово в отличие от предыдущего раза. Врачей попросили по-
дойти к настоятельнице и осмотреть ее бок, корсаж, сорочку
й платье; обмануть публику было никак невозможно, поскольку
среди медиков находился и доктор Денкан: отвести его не уда-
лось, несмотря на испытываемую к нему священниками злобу,
которую он, безусловно, ощутил бы, не покровительствуй ему
маршал де Брезе. Итак, врачи осмотрели настоятельницу и за-
ключили, что не обнаружили у нее на боку никаких ран, никаких
разрывов в ее одежде и ничего режущего, спрятанного в складках
платья. После осмотра отец Лактанс допрашивал ее по-фран-
цузски в течение двух часов, настоятельница отвечала на том
же языке, а затем он перешел к заклятиям. Но тут к нему
подошел Денкан и, напомнив об обещании связать настоятель-
нице руки за спиной во избежание подозрений в обмане и мо-
шенничестве, добавил, что теперь самое время исполнить обе-
щанное. Признав справедливость этого требования, Лактанс за-
метил, что среди публики есть множество людей, никогда не
видевших, как одержимые корчатся в судорогах, и было бы
разумно начать изгнание бесов, не связывая монахине рук, после
чего сразу приступил к делу. Пробившись несколько минут в кон-
вульсиях, она впала в состояние полной прострации, упала лицом
на землю, затем повернулась на левый бок и, пролежав так
несколько мгновений, вдруг легонько вскрикнула и застонала.
61
Знаменитые преступления
Врачй немедленно приблизились к одержимой, и Денкан, увидев,
что она отняла правую руку от левого бока, схватил ее за
ладонь и обнаружил, что кончики пальцев у монахини запачканы
в крови. Тут же оглядев и ощупав ее тело, он нашел у нее
на платье два разреза, а на корсаже и сорочке—по три, причем
все отверстия имели около дюйма в поперечнике. Кроме того,
врачи обнаружили у монахини три ранки под левой грудью,
однако весьма неглубокие, более похожие на простые царапины;
средняя была величиною с ячменное зерно, но из всех трех
вытекло достаточно крови, чтобы запачкать сорочку.
На сей раз обман был осуществлен столь неуклюже, что
даже Лобардемон, казалось, немного смутился перед таким ко-
личеством зрителей, среди которых было немало людей знатных,
и не позволил врачам дополнить заключение мнением о природе
ран и орудии, которым они были нанесены. Однако Грандье
выразил свой протест в написанной ночью и утром переданной
на волю записке. Вот что в ней говорилось:
«Не застони настоятельница, врачи не стали бы ее раздевать,
а попросили бы, чтобы ей связали руки, не подозревая, что раны
уже нанесены. В этом случае священник приказал бы трем демо-
нам выйти и дать обещанные знаки, настоятельница забилась бы
в корчах и долгих судорогах, на которые она способна, а потом
у нее на теле были бы найдены раны, однако она выдала себя
стонами и тем самым, слава Богу, разрушила изощренные козни
людей и дьявола. Почему, скажите,—писал Грандье,— в качестве
знаков исхода дьявола были выбраны раны, похожие на те, что
наносятся чем-то режущим, когда обычно эти знаки похожи
более всего на ожоги? Не потому ли, что настоятельнице проще
было спрятать что-нибудь острое и нанести себе несколько цара-
пин, чем укрыть что-то горячее и обжечь себя? Почему, скажите,
для этого был выбран левый бок, а не нос или, к примеру, лоб?
Не потому ли, что она не могла поранить себе нос или лоб, не
привлекая внимания присутствующих? Почему был выбран ле-
вый бок, а не правый, как не потому, что монахиня правша и ей
удобнее делать что-то правой рукой на левом боку, а не на
правом? Почему она, опершись на руку, нагнулась влево и до-
вольно долго пробыла в этом положении, если не потому, что так
ей было удобнее спрятать от зрителей предмет, которым она
нанесла себе порезы? Почему, скажите, она застонала, несмотря
на всю свою сдержанность, если не потому, что почувствовала
резкую боль—ведь даже самые мужественные люди вздрагива-
62
Юрбен 1рандье
ют, когда лекарь пускает им кровь? Почему кончики пальцев
были у нее в крови, если не потому, что она держала им орудие,
которым поранилась? Кому непонятно, что орудие это было
очень маленьким и она поэтому не могла не замочить пальцы
в собственной крови? Почему, наконец, раны эти очень неглубо-
ки, почти царапины, когда дьяволы обычно, выходя из оде-
ржимых, буквально разрывают им тело? Не потому ли, что
настоятельница слишком себя любит, чтобы наносить собствен-
ному телу глубокие и опасные раны?»
Несмотря на столь логичный протест Юрбена Грандье и яв-
ное мошенничество экзорцистов, г-н де Лобардемон составил
протокол об исходе трех дьяволов—Асмодея, Грезиля и Амана
из тела сестры Жанны посредством трех ран, расположенных
ниже сердца. Этот вызывающий и наглый документ был направ-
лен против Грандье и существует до сих пор как памятник не
столько человеческой доверчивости и суеверности, сколько нена-
висти и мстительности. Отец Лактанс со своей стороны, желая
рассеять подозрения зрителей, наблюдавших накануне мнимое
чудо, спросил на следующий день у Балаама, одного из четырех
демонов, еще оставшихся в теле настоятельницы, почему Ас-
модей и его сотоварищи, вопреки своему обещанию, вышли в тот
миг, когда лицо и руки женщины были спрятаны от людей?
— Дабы поддержать во многих недоверие,— ответил Ва-
лаам.
Отец же Транкиль с легкостью мыслей, присущей капуцинам,
высмеивает недовольных в своей книге, посвященной этому
делу. «Разумеется, у них была причина,— пишет он,— оскорбить-
ся недостатком учтивости и любезности со стороны демонов,
которые малопочтительно отнеслись к их достойным особам.
Однако если бы большинство этих людей покопалось у себя
в совести, они, возможно, обнаружили бы, что причина их недо-
вольства исходит именно оттуда, и поняли, что раздражение им
следует обратить против самих себя и как следует покаяться, а не
ходить с любопытным взором и нечистой совестью, раздувая в
себе неверие».
В период с 20 мая по 13 июня не произошло ничего приме-
чательного, а день 13 июня был отмечен тем, что настоятельницу
стошнило кусочком пера длиною в палец. По всей вероятности,
именно это новое чудо заставило епископа Пуатье прибыть
в Луден собственной персоной—не для того, как сказал он
встречающим, чтобы узнать истину об одержимости монахинь,
63
Знаменитые преступления
но для того, чтобы заставить поверить в нее тех, кто еще сомне-
вается, а также чтобы отыскать школы чародеев, как мужские,
так и женские, устроенные Юрбеном Грандье. И сразу же после
его приезда на каждом углу стали объявлять, что народ должен
верить в одержимость монахинь, поскольку в нее верят король,
кардинал-герцог и епископ, а сомневающиеся будут обвинены
в оскорблении Бога и людей и как сообщники Грандье не уйдут
от карающего меча Лобардемона. «Можно с уверенностью ска-
зать,—писал Транкиль,—что эта мера—дело рук Господа, по-
скольку принял ее король».
Вскоре был устроен новый сеанс изгнания бесов; один из его
свидетелей оставил описание, какое нам самим никогда не уда-
лось бы сочинить. Приводим этот текст дословно.
«В пятницу 23 июня 1634 года, в канун Иванова дня, в три
часа пополудни, его преосвященство епископ Пуатье и г-н де
Лобардемон пожаловали в церковь Святого Креста, что в Луде-
не, дабы продолжить изгнание бесов из монахинь-урсулинок,
и г-н де Лобардемон, уполномоченный, велел привести из тюрь-
мы в означенную церковь кюре Юрбена Грандье, обвиненного
и названного упомянутыми монахинями. Г-н уполномоченный
предъявил означенному Грандье четыре договорао которых
сообщили упомянутые одержимые в разное время при изгнании
из них бесов и которые были заключены с Грандье вселившимися
в них дьяволами, и прежде всего договор, заключенный в субботу
17 числа сего месяца с Левиафаном и скрепленный сердцем
ребенка, взятом в 1631 году на шабаше в Орлеане из пепла от
сожженной жертвы, а также кровью и...1 2 означенного Грандье, по
1 Нам удалось отыскать лишь один из этих договоров, помещенный в книге «История
луденских дьяволов», которая вышла в Амстердаме в 1726 году, однако остальные были,
вероятно, составлены по такой же схеме.
«Господин и владыка Люцифер!
Я признаю вас своим Богом и обещаю служить вам всю жизнь; я отрекаюсь от любого
другого 1оспода, от Иисуса Христа и прочих святых, от римской апостольской церкви, от
всех ее таинств, равно как молитв, какие могут быть за меня произнесены, и обещаю творить
как можно больше зла и привлечь к злым деяниям как можно больше людей; я отрекаюсь от
помазания и крещения, от всех своих заслуг перед Иисусом Христом и его святыми, а ежели
я не стану служить вам и поклоняться и трижды в день оказывать почести, то жизнь моя
будет принадлежать вам, как ваша собственная.
Подлинник сего находится в аду, в дальнем его краю, в кабинете Люцифера и подписан
кровью чародея».
Вполне понятно, почему дьявол не представил подлинник: копия спасла его от обвине-
ния в подлоге—оказывается, Асмодей знал уголовный кодекс. (Здесь и далее примеч. авт.)
2 Это не единственное слово, которое мы будем вынуждены опустить: чтобы доказать,
что они действительно одержимы, монахини позволяли себе такую свободу в действиях
64
Юрбен Трандье
каковому договору Левиафан вступил в тело сестры Жанны дез
Анж, настоятельницы монастыря, и овладел ею вместе со своими
приспешниками Б’егеритом, Эахасом и Валаамом, что произош-
ло 8 декабря 1632 года. Другой договор, скрепленный зернышка-
ми гранадских апельсинов и составленный Асмодеем, уже овла-
девшим сестрой Агнессой, был заключен в четверг 22 числа этого
месяца между упомянутым Грандье, Асмодеем и другими дьяво-
лами с целью помешать осуществлению обещания Бегерита,
заключавшегося в том, чтобы в знак своего исхода приподнять
шапочку с головы господина уполномоченного на высоту двух
пик и держать ее так на протяжении одного псалма. Когда сии
договоры были предъявлены названному Трандье, он, нисколько
не удивившись, решительно и отважно заявил, что никакого
отношения к ним не имеет, никогда их не заключал и не владеет
искусством заключать, а также что никогда не входил в сношения
и выражениях, что мы не сможем воспроизвести последние во всех подробностях. Словом,
мы могли бы привести много цитат, подобных нижеследующим, однако ограничиваемся
лишь несколькими.
«VII. И сестре Кларе вдруг так захотелось... со своим дружком, коим по ее словам был
означенный Грандье, что, подойдя однажды за причастием, она внезапно встала с колен
и поднялась к себе в спальню, и последовавшие за нею сестры застали ее с распятием в руке,
которым она...» («История луденских дьяволов», стр. 182. Выдержка из документов по делу
Грандье.).
«IX. Что же касается мирян, показание Элизабет Бланшар, подтвержденное Сюзанной
Гаммон, является не менее важным, поскольку она заявляет, что находилась в плотской связи
с обвиняемым, который, однажды... с нею, предложил ей звание принцессы колдунов, если
она отправится с ним на шабаш».
Вот еще несколько не менее любопытных отрывков, которые выбраны нами наугад.
«III. Среди свидетелей обвинения имеются пятеро, чьи показания весьма важны. Это
три женщины, из которых первая заявила, что однажды, давая ей причастие, обвиняемый
смотрел на нее столь пристально, что она, к своему изумлению, почувствовала неудержимую
любовь к нему, которая проявилась в легком дрожании во всех членах.
Другая сказала, что, когда он остановил ее на улице и пожал руку, она внезапно
почувствовала к нему сильную страсть.
И наконец, третья заявила, что, взглянув на двери церкви кармелитов, куда он вошел
вместе с крестным ходом, она вдруг почувствовала необычайное волнение и словно бы
желание... с ним, хотя до этого мига не испытывала к нему ни малейшего влечения, будучи
особой добродетельной и весьма достойной».
«IV. Двое других — адвокат и каменщик; первый показал, что видел, как обвиняемый
читает книги Агриппы, второй—что, ремонтируя его кабинет, видел на столе у него книгу,
открытую на главе о средствах вызывать любовь женщин. Первый, правда, ничего не пояснил
на очной ставке и заявил, будто считает, что на допросе шел разговор о книге Агриппы «De
Vanitate Scientiarum», однако это объяснение выглядит крайне подозрительным, поскольку
адвокат уехал из Лудена и на очную ставку был доставлен силой».
«V. Другие сведения касаются показаний четырнадцати монахинь, из них восьми
одержимых, и шестерых мирянок, которые утверждают, что они одержимы. Изложить
вкратце их показания невозможно, поскольку каждое их слово заслуживает внимания;
следует лишь заметить, что все монахини как одержимые, так и нет, равно как и мирянки,
сразу же почувствовали к обвиняемому противоестественную любовь, ночью и днем молили
его в монастыре о взаимности и так далее».
3 3097
65
Знаменитые преступления
с дьяволом и понятия не имеет обо всех этих делах, о чем был
составлен протокол, который он и подписал.
После этого на клирос упомянутой церкви были приведены
все одержимые монахини числом одиннадцать или двенадцать,
а также три мирянки, тоже одержимые, в сопровождении мона-
хов-кармелитов, капуцинов и францисканцев, троих врачей и хи-
рурга; войдя, девицы стали позволять себе вольности, называя
Грандье своим учителем и выражая радость по поводу встречи.
Тогда один из экзорцистов, францисканец отец Габриэль Лактанс,
призвал присутствующих с превеликим усердием устремить серд-
ца свои к Господу, сокрушиться об обидах, нанесенных ими
возлюбленному Создателю, и попросить Его, чтобы грехи их не
послужили помехой Его прославлению, для коего Провидение
предоставило им это дело, а дабы выразить раскаяние и получить
благословение его преосвященства епископа Пуатье, прочитать
«Confiteor»1. Когда все это было исполнено, отец Лактанс за-
явил, что дело, о коем идет речь, так значительно и имеет такую
важность для догматов римской католической церкви, что одно
это должно вызывать всеобщее благоговение, а недуг несчастных
сестер столь странен и длится столь долго, что милосердие
обязывает всех, чей долг исцелить их и изгнать из них демонов,
в полной мере использовать силу своего духа для столь достой-
ного дела, как то предписывает пастырям церковь; обращаясь же
к названному Грандье, он сказал, что тот, будучи возведен в сан
священника, должен употребить для этого все свое могущество
и усердие, если его преосвященству епископу Пуатье будет угод-
но на время вновь позволить ему отправлять свою должность.
Когда монсеньор епископ выразил свое согласие, отец франци-
сканец протянул Грандье епитрахиль, тот, повернувшись к его
преосвященству, попросил дозволения ее принять и, получив
разрешение, надел ее; тогда отец францисканец протянул ему
требник. Грандье снова попросил дозволения у епископа его
принять и, получив таковое, распростерся перед его преосвящен-
ством и облобызал ему ноги. Затем, когда был пропет гимн
«Veni, creator Spiritus»2, он поднялся и, обратившись к епископу,
спросил: «Ваше преосвященство, из кого должен я изгнать дьяво-
ла?» Епископ на это ответил: «Из сих девиц».— «Из каких имен-
но?»—уточнил Грандье и получил ответ: «Из одержимых». Тогда
он проговорил: «В таком случае, ваше преосвященство, я вынуж-
1 Исповедуюсь—начало покаянной молитвы (латин.).
2 Приди, дух творящий (латин.).
66
Юрбен 1рандье
ден признать, что они действительно одержимы. В это верит
церковь, а значит, верю и я, хотя полагаю, что чародей не может
вселить дьявола в христианина без согласия последнего». Тут
многие принялись восклицать, что это ересь, что такие мысли
признаны еретическими как церковью, так и Сорбонной. На это
Грандье ответил, что на сей счет он не имеет еще определенного
мнения и что это—только пришедшая ему в голову мысль; как
бы там ни было, он подчиняется мнению общества, членом коего
является, а еретиком считается не тот, у кого возникают сомне-
ния, а тот, кто в них упорствует, и высказал он их преосвященст-
ву для того, чтобы из его собственных уст услышать, не нанесет
ли он своими действиями вреда церкви. Отец францисканец
подвел к нему сестру Екатерину, как самую невежественную из
всех и явно не понимающую по-латыни, и Грандье приступил
к изгнанию дьявола по форме, предписываемой требником. Но
задать ей требуемые вопросы он так и не смог, поскольку други-
ми монахинями тут же овладели демоны и они начали издавать
необычайно громкие крики; среди них была и сестра Клара,
которая, подойдя к Грандье, принялась упрекать его в ослеплении
и упорстве, из-за чего ему пришлось оставить первую одержи-
мую и заговорить с сестрой Кларой, которая отвечала все время
невпопад, не обращая внимания на слова Грандье, перебиваемого
матерью настоятельницей, которой он и занялся, оставив сестру
Клару. Следует заметить, что прежде чем начать изгонять из нее
бесов он сказал ей, как всегда по-латыни, что так как она знает
этот язык, то он желает задавать ей вопросы по-гречески. На это
дьявол устами одержимой ответил: «Вот хитрец! Ты же знаешь,
что одно из первых условий договора между мною и тобой—это
не отвечать по-гречески». В ответ Грандье воскликнул: «О pulchra
illusio, egregia svasio!»—«Какой обман, какая ловкая увертка!»
Тогда ему сказали, что позволят вести допрос по-гречески, если
он прежде напишет, что хочет спросить. Однако последняя из
упомянутых одержимых предложила, что будет отвечать на лю-
бом языке, какой он выберет, но сделать этого не удалось, потому
что едва он начал, как монахини возобновили свои неистовые
вопли, их обуяли ужасные и разнообразные конвульсии; они
упорно обвиняли Грандье в колдовстве и порче, которую он на них
наслал, угрожали свернуть ему шею, если им это позволят,
и всячески пытались его оскорбить, чему помешал его духовный
сан, а также священнослужители и монахи, изо всех сил старавши-
еся совладать с охватившим женщин неистовством. Между тем
Грандье без всякого испуга и волнения пристально глядел на
1*
67
Знаменитые преступления
одержимых, твердя о своей невинности и моля Господа о защите.
Обратясь к его преосвященству и господину де Лобардемону, он
сказал, что умоляет духовную и королевскую власть, представите-
лями коих они являются, приказать демонам свернуть ему шею
или хотя бы оставить на лице отметину, если он содеял преступле-
ние, в коем его обвиняют, дабы тем самым воссияла слава Господа
и святой церкви, а он был посрамлен, но только пусть эти
женщины не прикасаются к нему, чего не следует допускать не
столько из-за увечья, которое может быть ему причинено, сколько
для того, чтобы не подвергать церковь коварству демонов, кои
могли заключить какой-либо договор с ним, Грандье. Тогда
изгоняющие дьяволов, коих было восемь человек, приказав демо-
нам замолкнуть и успокоиться и велев принести жаровню, броси-
ли в нее один за другим все договоры, и тут же всеобщее буйство
возобновилось с удвоенным неистовством; смятение было столь
неописуемым, крики столь яростными, позы столь угрожающими,
что сборище это походило скорее на шабаш, невзирая даже на
место, где оно происходило, и достоинство лиц, на нем присутст-
вующих, из коих наименее потрясенным, по крайней мере с виду,
казался сам Грандье, хотя его все это касалось ближе, чем кого бы
то ни было. Дьяволы продолжали обвинять его, называя места,
дни и часы его встреч с ними, припоминая первые заклятья, что он
насылал, его непристойные поступки, бесчувственность, отречение
от веры в Бога, но на все это он твердо отвечал, что отвергает их
клевету, тем более несправедливую, что она не согласуется с его
званием, отрекается от сатаны и всех его дьяволов, не желает их
знать и тем более их не страшится; несмотря ни на что, он остается
христианином и, более того, особой священной, верует в Господа,
и Иисуса Христа; пусть сам он великий грешник, но ему никогда
даже в голову не приходило совершать эти мерзости, и неопровер-
жимых доказательств тому никогда получено не будет.
Невозможно описать словами, что тут началось: взору и слу-
ху явилась такая ярость, какой нельзя было даже вообразить,
и ничей разум, если только он не привык к зловещим сценам
жертвоприношений дьяволу, не в силах был удержаться от изу-
мления и ужаса перед происходящим. Среди всего этого один
Грандье оставался самим собою: невозмутимо стоял он, глядя на
творившиеся чудеса, и пел гимны Господу вместе с теми, кто, как
и он, были уверены, что их охраняет сонм ангелов, и когда один
из дьяволов крикнул, что Вельзевул находится между Грандье
и отцом капуцином Транкилем, и Грандье, обратившись к демону
сказал ему: «Obmutescas!», то есть: «Замолчи!»—указанный дья-
68
Юрбен Грандье
вол начал клясться, что это пароль, но он обязан сказать все,
поскольку Бог несравненно сильнее всей преисподней. Тут все
демоны бросились к 1рандье, желая оставить на нем отметины,
или растерзать его, или задушить, хотя он является их повели-
телем, но тот заявил, что он им не повелитель, не слуга и что
слова демонов еще не говорят о его власти над ними и сам
вызвался задушить дьявола, но тут монахини пришли в неистов-
ство и стали швырять свои туфли ему в голову. «Что-то эти
дьяволы непохожи на настоящих»,—заявил с улыбкой Трандье.
В конце концов всеобщее исступление и ярость достигли такой
степени, что без помощи и защиты людей, находившихся на
хорах, виновнику сего спектакля пришлось бы непременно рас-
статься с жизнью; его заставили выйти из церкви и избавили тем
самым от ярости тех, кто ему угрожал. Около шести вечера он
был препровожден в свою тюрьму, а остаток дня был посвящен
избавлению несчастных монахинь от овладевших ими дьяволов,
что далось, отнюдь не без труда».
Далеко не все судили одержимых с такой же снисходитель-
ностью, как автор этого рассказа: в их воплях и корчах многие
видели позорную и святотатственную оргию мести; в городе
пошли столь противоречивые разговоры о происшедшем, что на
следующий день 2 июля, на всех углах и перекрестках был
развешен и провозглашен следующий приказ:
«Категорически воспрещается всем лицам, какого бы звания
и сословия они ни были, злословить или говорить что-либо
против монахинь и других жителей Лудена, в коих вселился злой
дух, равно как и против тех, кто изгонял из них бесов или
споспешествовал изгнанию; это запрещается делать как в тех
местах, где оно происходило, так и в прочих под страхом штрафа
в десять тысяч ливров, а в надлежащих случаях—штрафа на
большую сумму и телесного наказания, и дабы никто не ссылался
на неведение, настоящий приказ должен быть сегодня прочитан
во время проповеди во всех приходских церквях города и выве-
шен на их дверях, а также везде, где потребуется.
Луден, июля 2 дня 1634 года».
Приказ оказал весьма сильное влияние на жителей Лудена,
и, начиная с этого дня, они если и не поверили в одержимость
монахинь, то, во всяком случае, уже не осмеливались говорить
вслух о своем неверии. Однако, к позору судей, на сей раз их
подвели сами монахини: на следующий день после описанной
69
Знаменитые преступления
нами гнусной сцены, в тот миг, когда отец Лактанс начал из-
гонять демонов из сестры Клары в замковой церкви, она встала
вся в слезах и, повернувшись к зрителям, чтобы всем было
слышно, призвала небеса в свидетели, что на этот раз будет
говорить правду, и призналась, что все, что в течение двух недель
она показывала против несчастного Грандье, было клеветой и на-
говором, которые она делала по наущению францисканца, кар-
мелитов и Миньона. Однако отец Лактанс, ничуть не смутив-
шись, ответил, что все ее слова—не что иное, как уловка демо-
нов, желающих спасти своего повелителя Грандье. Тогда
монахиня, громко взывая к г-ну де Лобардемону и епископу
Пуатье, стала умолять их, чтобы ее отделили от других и из-
бавили от священнослужителей, которые погубили ее душу, за-
ставив свидетельствовать против невиновного, однако оба пред-
ставителя власти лишь посмеялись этой хитрости дьявола и ве-
лели немедленно отвести ее в дом, где она пребывала и ранее.
Заслышав этот приказ, сестра Клара бросилась с хоров, желая
выбежать в двери церкви, и принялась умолять присутствующих
прийти к ней на помощь и спасти от вечного проклятия. Но никто
даже не пошевелился—настолько подействовал на всех грозный
приказ. Сестру Клару, несмотря на ее вопли, схватили, препро-
водили в дом и там заперли.
На следующий день произошло еще более удивительное
событие: в то время как г-н де Лобардемон допрашивал одну из
монахинь, настоятельница—босая, в одной сорочке и с веревкой
на шее—вышла во двор и там, не обращая внимания на страш-
ную грозу, простояла два часа под дождем, под вспышками
молний и раскатами грома, ожидая выхода г-на де Лобардемона
и других судей. Наконец дверь, ведущая в гостиную, отворилась,
и показался королевский уполномоченный; тогда сестра Жанна
дез Анж, встав перед ним на колени, сказала, что у нее нет
больше сил играть и далее страшную роль, которой ее обучили,
и объявила Юрбена Грандье невиновным перед Богом и людьми,
после чего добавила, что злоба, которую она и ее товарки
испытывали к нему, проистекает от плотского вожделения, вну-
шенного его красотой и усугубленного заточением в монастырь.
Охваченный гневом г-н де Лобардемон принялся ей угрожать, но
она залилась горькими слезами и сказала, что ничего не боится,
кроме своей вины, которая при всем милосердии Господа сли-
шком велика, чтобы рассчитывать на прощение. Г-н де Лобар-
демон вскричал, что это демон говорит ее устами, но настоятель-
ница ответила, что ею всегда владел лишь демон ненависти,
70
Юрбен Грандье
который вселился в нее не по договору, а вместе с дурными
мыслями.
С этими словами она, не переставая лить слезы, медленно
пошла в сад, где привязала висевшую у нее на шее веревку к ветке
дерева и повесилась, однако подоспевшие монахини успели вы-
нуть ее из петли, прежде чем она задохнулась.
В тот же день был издан приказ держать ее, так же как
и сестру Клару де Сазайи, под неусыпным наблюдением; учиты-
вая тяжесть ее вины смягчить наказание не смогло даже то, что
она приходилась родственницей г-ну де Лобардемону.
Продолжать изгнание бесов и далее больше не было
никакой возможности: примеру настоятельницы и сестры Кла-
ры могли в любую минуту последовать другие монахини,
и тогда все погибло бы, да и, кроме того, разве Юрбен Грандье
не был должным образом уличен? Поэтому объявили об
окончании дознания, а судьи стали подводить итоги и сочинять
приговор.
Невероятное количество грубых нарушений судопроизвод-
ства и откровенное беззаконие, полное нежелание выслушать
свидетелей и его собственные доводы убедили наконец Грандье
в том, что участь его предрешена: дело зашло так далеко и при-
обрело такую огласку, что следовало либо наказать его, как
колдуна и чародея, либо подвергнуть каре за клевету королев-
ского уполномоченного и епископа вместе с монахинями, мона-
хами различных орденов, титулованными судьями и многими
высокопоставленными особами. Эта мысль усугубила смирение
Грандье, однако мужества его не лишила: решив, что его долг как
человека и христианина—до конца защищать свою жизнь
и честь, он написал записку под названием: «Оправдательное
заключение» и вручил ее судьям. Это был столь беспристрастный
и серьезный анализ дела, словно написал его человек совершенно
к нему не причастный.
«Со смирением молю вас здраво и со вниманием поразмыс-
лить о том, что говорит пророк в 82 псалме, предупреждая, что
вы должны вершить суд праведный, потому что как и все смерт-
ные предстанете перед Господом, верховным судией, дабы от-
читаться в своих деяниях. Обращается помазанник Божий к вам,
призванным судить, и говорит: Бог стал в сонме богов; среди
богов произнес суд: доколе будете вы судить неправедно и оказы-
вать лицеприятие нечестивым? Давайте суд бедному и сироте;
угнетенному и нищему оказывайте справедливость; избавляйте
71
Знаменитые преступления
бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых. Вы—боги,
и сыны Всевышнего—все вы; но вы умрете, как человеки, и па-
дете, как всякий из князей».
Эта жалоба, несмотря на всю свою справедливость и досто-
инство, не тронула судей, и утром 18 августа в монастыре кар -
мелитов был оглашен следующий приговор:
«Объявляем Юрбена Грандье заподозренным и уличенным
в колдовстве, порче и бесновании, насланном им на монахинь-
урсулинок и мирянок города Лудена; за эти и другие, последова-
вшие за названными преступления упомянутый Грандье пригова-
ривается к публичному покаянию с обнаженной головой, верев-
кой на шее и с горящим факелом весом два фунта в руке перед
главным входом в церковь святого Петра, а также в церковь
святой Урсулы, где он, коленопреклоненный, должен испросить
прощения у Господа, короля и правосудия, после чего его над-
лежит препроводить на площадь перед церковью Святого Кре-
ста, привязать к столбу на костре, сложенном там для этой цели,
и сжечь живьем вместе с договорами и магическими символами,
находящимися в судебной канцелярии, а также с сочиненной им
рукописью трактата против безбрачия священников, после чего
развеять его пепел по ветру. Объявляем, что все его имущество,
предварительно оцененное в сто пятьдесят ливров, конфискуется
королем с целью приобретения на указанную сумму медной
доски, на которой будут выгравированы выдержки из настоящего
приговора и которая будет вывешена на видном месте на веки
вечные в означенной церкви святой Урсулы, а перед исполнением
настоящего приговора означенного Грандье как главу его сооб-
щников надлежит подвергнуть пытке обычной и чрезвычайной.
Сообщено в Лудене означенному Грандье августа 18 дня 1634
года».
Утром того дня, когда был оглашен приговор, г-н де Лобар-
демон велел задержать, хотя тот был готов повиноваться добро-
вольно, хирурга Франсуа Фурно и доставить его в тюрьму к Гран-
дье. Подойдя к комнате, в которой тот находился, врач услышал
голос обвиняемого: .
— Что ты хочешь от меня, гнусный палач? Ты явился, чтобы
меня убить? Мало страданий ты причинил моему телу? Что ж,
давай, я готов к смерти.
Войдя, Фурно понял, что слова эти адресованы хирургу
Манури.
72
Юрбен [рандье
Один из стражников прево, которого г-н де Лобардемон
велел именовать королевским стражником, увидев вошедшего,
тут же приказал ему побрить Грандье, чтобы освободить его
голову, лицо и прочие части тела от всех волос: с колдунами
всегда поступали таким образом, желая лишить дьявола места,
где он мог бы спрятаться, поскольку в те времена считалось, что
в противном случае нечистый может сделать человека нечувст-
вительным к пыткам. Юрбен тут же понял, что приговор огла-
шен и он приговорен.
Поздоровавшись с Грандье, Фурно принялся делать то, что
ему было приказано, но один из судей заявил, что побрить
осужденного недостаточно—нужно также вырвать ему ногти,
дабы дьявол не смог спрятаться под каким-нибудь из них. Взгля-
нув на судью с выражением невыразимого сострадания, Грандье
протянул Фурно руки, но тот, оттолкнув их легонько, сказал, что
делать этого не станет, даже если получит приказ самого кар-
динала-герцога, и попросил его извинить, если он причинит ему
боль во время бритья. При этих словах Грандье, уже давно
привыкший к бесчеловечности окружающих, повернулся к хирур-
гу и со слезами на глазах спросил:
— Стало быть, вы единственный, кто сжалился надо мною?
— Ах, сударь,—отвечал тот,— остальных вы просто не ви-
дите.
Хирург выбрил ему все тело, но обнаружил только два
родимых пятна, о которых мы упоминали,—одно на спине,
другое на бедре; в этих местах кожа была очень чувствительна,
так как еще не зажили раны, нанесенные Манури. Когда Фурно
в этом удостоверился, Грандье дали одежду, но не его собствен-
ную, а какие-то лохмотья, явно снятые с предыдущей жертвы.
Затем, хотя приговор был вынесен в кармелитском монасты-
ре, Грандье был доставлен в сопровождении великого прево
с двумя стражниками, прево Лудена с его помощником и прево
Шарона в закрытой карете в городскую ратушу, где, кроме судей,
собрались знатные дамы, включая и г-жу де Лобардемон, кото-
рым было любопытно присутствовать при оглашении приговора;
что же до Лобардемона, то он занимал место писца, а тот стоял
перед ним; улицы близ ратуши были запружены стражниками
и солдатами.
Прежде чем ввести осужденного, отец Лактанс и еще один
францисканец изгнали из него дьявола, потом вошли в зал
и проделали то же самое с воздухом, землей и прочими стихиями,
после чего туда вошел Грандье.
73
Знаменитые преступления
Некоторое время его держали в конце зала, дабы заклина-
ния монахов успели подействовать, затем подвели к барьеру
и велели встать на колени. Грандье подчинился, однако не снял
при этом ни шляпу, ни священническую шапочку, так как руки
у него были связаны за спиной; это сделали за него писец и один
из стражников и бросили обе к ногам Лобардемона. Видя, что
Грандье не сводит глаз с Лобардемона и словно чего-то ожидает
от него, писец проговорил:
— Повернись, несчастный, и склонись перед распятием, что
на судейском кресле.
Грандье безропотно повернулся и, возведя глаза к небу,
минут десять читал про себя молитву, после чего принял пре-
жнее положение.
Тогда писец дрожащим голосом стал зачитывать приговор;
Грандье же, напротив, слушал с поразительным спокойствием
и твердостью, хотя приговор был необычайно жесток: обвиня-
емый должен был быть казнен в тот же день после пыток обеих
степеней. Когда писец дочитал, Грандье своим обычным тоном
проговорил:
— Господа, я призываю в свидетели Бога-Отца, Сына, Свя-
того Духа и Пресвятую Деву, мою последнюю надежду, что
никогда не был чародеем, никогда не совершал святотатства
и не знаю другого волшебства, кроме волшебства Святого
писания, которое я всегда проповедовал; у меня никогда не
было иной веры, кроме веры в нашу святую католическую
апостольскую римскую церковь; я отрекаюсь от дьявола и от
сует его, признаю своего Спасителя и молю, чтобы кровь,
пролитая им на кресте, была мне во спасение, а вас, судари,
прошу смягчить мои муки и не повергать душу мою в отчаяние!
При этих словах, решив, что осужденный из страха перед
пытками сделает какое-то признание, г-н де Лобардемон велел
женщинам и любопытствующим покинуть зал и, оставшись
с уголовным судьей Орлеана Уменом и монахами-францискан-
цами, сурово заявил Грандье, что есть лишь одно средство
смягчить наказание—выдать сообщников и подписать соответ-
ствующий документ, но тот ответил, что преступления не совер-
шал, поэтому и сообщников у него быть не может. Тогда
Лобардемон велел отвести его в примыкавшую к зале комнату
пыток, что и немедленно сделали.
В те времена в Лудене была в ходу одна из самых мучитель-
ных пыток—испанский сапог: ноги истязуемого помещали меж-
ду двумя парами досок, которые стягивали веревкой, после чего
74
Юрбен Трандье
между двумя внутренними доскам вбивали клинья; при обычной
пытке клиньев было четыре, при чрезвычайной—восемь, при-
чем последней подвергали обычно лишь осужденных на смерть,
так как после нее истязуемый выходил из рук палача с размож-
женными костями ног и все равно погибал. В виде исключения
г-н де Лобардемон собственной властью добавил еще два клина,
так что Грандье должен был вынести пытку не восемью, а де-
сятью клиньями.
Более того, роль палачей взяли на себя сам королевский
уполномоченный и монахи-францисканцы.
Лобардемон велел привязать Грандье, вставить его ноги
между досками и стянуть их веревкой, после чего отослал
палача и его помощников. Затем он приказал хранителю пыточ-
ных инструментов принести клинья и нашел их слишком тон-
кими; уполномоченный и монахи принялись угрожать храни-
телю, но тот ответил, что других клиньев у него нет. Тогда
у него спросили, сколько нужно времени, чтобы изготовить
новые, и, услышав, что часа два, решили довольствоваться тем,
что есть.
И вот началась пытка: отец Лактанс, предварительно из-
гнав из инструментов дьявола, взял молоток и принялся вби-
вать первый клин, однако Грандье не проронил ни стона и лишь
молился вполголоса. Францисканец стал вбивать второй клин
и на сей раз, несмотря на все свое мужество, Грандье издал два
стона; слыша их, отец Лактанс всякий раз еще сильнее бил
молотком, приговаривая: «Dicas! Dicas!»—«Признайся! При-
знайся!» Это словечко он повторял на протяжении всей пытки
с такой яростью, что оно к нему прилипло, и с тех пор люди
стали называть его не иначе, как «отец Dicas».
Когда был вбит второй клин, Лобардемон показал Грандье
рукопись трактата против безбрачия священников и спросил,
признает ли он, что она написана его рукой? Грандье признал
это. На вопрос, зачем он написал этот трактат, кюре ответил,
что хотел развлечь девушку, которую любил, свидетельством
чему являются две строчки, написанные в самом конце:
Когда твой ясный ум вкусит от сей науки,
Тогда душа твоя не будет знать докуки.
Тогда г-н де Лобардемон поинтересовался, как зовут эту
девушку, но Трандье ответил, что ни за что не произнесет ее
имени, которое известно лишь ему да Господу.
75
Знаменитые преступления
Г-н Лобардемон велел отцу Лактансу вбить третий клин.
Сопровождая каждый удар словом «Dicas!», отец Лактанс
принялся яростно стучать молотком, и Грандье воскликнул:
— Господи, они убивают меня, хоть я не колдун и не
святотатец.
На четвертом клине Грандье потерял сознание, вскричав:
— И это—милосердие, отец Лактанс?
Францисканец продолжал свое дело, и боль, от которой
истязуемый потерял сознание, заставила его вскоре прийти
в себя.
Лобардемон воспользовался этим моментом и закричал,
чтобы Грандье сознался в совершенных преступлениях, но тот
ответил:
— Преступлений я не совершал, сударь, я только делал
ошибки. Как мужчина, я поддавался плотским вожделени-
ям, но я покаялся в этом, понес наказание и получил проще-
ние от своих духовников, но даже если они меня и не про-
стили, я надеюсь, что за мои теперешние муки мне простит
Господь.
Когда в дело пошел пятый клин, Грандье снова потерял
сознание; ему плеснули в лицо воды, он очнулся и обратился
к Лобардемону:
— Помилосердствуйте, сударь, убейте меня поскорее. Увы,
я всего лишь человек и не уверен, что, если вы продолжите
пытку, я не впаду в отчаяние.
— Подпишите это, и все будет кончено,—проговорил упол-
номоченный, протягивая ему бумагу.
— Отец мой,—устремил Юрбен взгляд на францисканца,—
скажите по совести, позволено ли человеку, дабы избавиться
от страданий, признаться в преступлении, которого он не
совершал?
— Нет,— отвечал монах,— ведь если он умрет солгав, зна-
чит, он умрет во грехе.
— Продолжайте,— простонал Грандье.—После стольких
телесных мук я хочу спасти душу.
Отец Лактанс вбил шестой клин, и Грандье опять потерял
сознание.
Когда он пришел в себя, Лобардемон потребовал, чтобы
он признался в плотской связи с Елизаветой Бланшар, в кото-
рой она его обвинила, но Грандье ответил, что не только не
находился с нею в связи, но увидел ее впервые лишь на очной
ставке.
76
Юрбен 1рандье
После седьмого клина кожа на ногах Грандье лопнула,
и кровь брызнула прямо в лицо отцу Лактансу; он утер ее
рукавом рясы, а Грандье вскричал:
— Господи, сжалься надо мною, я умираю!
После этого он потерял сознание в третий раз, чем вос-
пользовался отец Лактанс, чтобы передохнуть.
Придя в себя, Грандье принялся медленно читать молитву,
столь трогательную и прекрасную, что превотальный судья стал
ее записывать, однако Лобардемон, заметив это, приказал ни-
кому ее не показывать.
Когда палач стал вбивать восьмой клин, из ран выступил
костный мозг; продолжать пытку было невозможно, так как
ноги истязуемого стали плоскими, как доски, между которыми
они были зажаты, и к тому же отец Лактанс уже чуть не падал
от усталости.
Юрбена Грандье отвязали и положили на пол; сияя пол-
ными боли глазами, он начал вторую молитву, подлинную
молитву мученика, полную восторга и веры, но едва он ее
закончил, как силы оставили его и он в четвертый раз потерял
сознание. Превотальный судья влил ему в рот немного вина, и,
очнувшись, Грандье стал каяться, еще раз отрекаясь от сатаны,
его сует и дел и вручая свою душу Господу.
Тут в пыточную комнату вошли четверо и стали освобо-
ждать от досок ноги Грандье, которые были совершенно размоз-
жены и бессильно упали, держась на одних сухожилиях; затем
его перенесли в комнату для заседаний и положили у огня на
солому..
Там в углу у камина сидел монах-августинец, которого
Грандье попросил быть его исповедником, но Лобардемон на
это не согласился и предложил ему подписать еще один до-
кумент, однако Грандье отказался и добавил:
— Если я ничего не подписал, чтобы избежать пытки, то
теперь не подпишу тем более—ведь мне осталось лишь уме-
реть.
— Это так,—ответил Лобардемон,—но смерть твоя будет
такой, какою мы ее сделаем—быстрой или медленной, тихой
или жестокой, так что лучше подпиши!
Грандье отрицательно покачал головой и оттолкнул бумагу,
тогда Лобардемон, впав в ярость, велел позвать выбранных им
для Юрбена исповедников—отцов Транкиля и Клода. Они вош-
ли и собрались было начать, но Грандье, узнав в них своих
палачей, заявил, что четыре дня назад он исповедался у отца
77
Знаменитые преступления
Грийо и с тех пор не совершил ни одного греха, который может
сгубить его душу. Монахи стали обзывать его еретиком и нече-
стивцем, однако ничто не смогло заставить Трандье исповедать-
ся у них.
В четыре часа за ним пришли подручные палача, поло-
жили его на носилки и понесли; в дверях им встретился уго-
ловный судья Орлеана, который хотел еще раз попробовать
убедить Грандье сознаться в преступлениях, но тот прого-
ворил:
— Увы, сударь, я все сказал, и совесть моя чиста.
— Не угодно ли вам, чтобы я помолился за вас?—спросил
судья.
— Вы меня весьма этим обяжете,—отозвался Грандье,— я
даже прошу вас об этом.
Тогда ему дали в руку факел, который он поцеловал, когда
его выносили из ратуши; Грандье смотрел на окружающих
скромно и твердо и попросил тех, кто его знает, помолиться за
него.
С порога ратуши был зачитан приговор, после чего не-
счастного положили на тележку и отвезли к церкви святого
Петра. Там Лобардемон велел спустить его на землю; кюре
столкнули с тележки, и он упал сперва на колени, потом на
живот и остался так лежать, терпеливо ожидая, пока его
поднимут. Его отнесли на паперть, где приговор был зачитан
еще раз. Едва письмоводитель, читавший его, замолчал, как
исповедник Грандье, отец Грийо, которого четыре дня не пуска-
ли к осужденному, пробился сквозь толпу и, бросившись
к кюре, обнял его со слезами на глазах, не в силах вымолвить
ни слова. Через несколько секунд он собрался с силами и прого-
ворил:
— Сударь, помните, что Господь наш Иисус Христос воз-
несся к своему Отцу после мук, принятых на кресте. Вы человек
разумный, так что мужайтесь. Я принес вам благословение от
вашей матушки, мы с нею молимся, чтобы Господь был к вам
милостив и принял вас к себе в рай.
Эти слова придали Грандье силы: обратив к небу искажен-
ное страданиями лицо, он сотворил короткую молитву и, повер-
нувшись к достойному кордельеру, проговорил:
— Будьте моей матери сыном, молитесь за меня Богу
и поручите душу мою молитвам всех наших добрых монахов.
Я ухожу из жизни утешенный, что умираю невинным, и наде-
юсь, что Господь снизойдет ко мне и примет меня в рай.
78
Юрбен Трандье
— Вы не хотите поручить мне еще что-нибудь?—продолжал
отец Грийо.
— Увы,—ответил Грандье,—я обречен на жестокую смерть.
Отец мой, прошу вас, умолите палача сделать ее не такой мучи-
тельной.
— Попробую,—согласился кордельер.
Отпустив кюре грехи in articulo mortis1, он сошел с паперти
и, пока Грандье произносил формулу публичного покаяния, отвел
палача в сторонку и спросил, нельзя ли избавить казнимого от
страшной агонии, надев ему сорочку, пропитанную серой. Палач
ответил, что, согласно приговору, Грандье должен быть сожжен
заживо, поэтому он не может использовать средство, столь бро-
сающееся в глаза, однако за тридцать экю готов задушить осуж-
денного, когда станет поджигать костер. Отец Грийо тут же
отсчитал монеты, и палач приготовил веревку. Подбежав к осуж-
денному, кордельер в последний раз обнял его и шепнул о дого-
воренности с палачом. Грандье повернулся к последнему и пол-
ным признательности голосом проговорил:
— Благодарю тебя, брат мой.
Но тут по приказу Лобардемона стражники алебардами
прогнали отца Грийо, и процессия двинулась в путь, дабы повто-
рить ту же церемонию перед церковью урсулинок и на площади
Святого Креста. По пути Юрбен заметил Муссана с женой и,
повернувшись к ним, проговорил:
— Я умираю вашим слугою, и если когда-нибудь у меня
вырвалось грубое слово по вашему адресу, простите меня.
Когда процессия прибыла на место казни, превотальный
судья подошел к Грандье и попросил у него прощения.
— Вы меня ничем не обидели отозвался тот,—вы просто
исполняли свой долг.
Тут подошел палач, выломал задок тележки, а его подручные
отнесли Грандье на костер; поскольку сам он стоять не мог, его
приковали за пояс к столбу с помощью железного обруча. В этот
миг в небе появилась стая голубей; ничуть не пугаясь громадной
толпы, в которой стражники безуспешно пытались древками
алебард расчистить место для судейских, птицы принялись ле-
тать вокруг костра, а один голубь—белоснежный, без единого
пятнышка—уселся на верхушку столба, к которому был прико-
ван Грандье. Его противники принялись вопить, что это дьяволь-
ское воинство, явившееся за своим властелином, однако многие
1 На смертном одре (латин.).
79
Знаменитые преступления
говорили, что у дьяволов нет обыкновения принимать вид
голубей и что птицы прилетели, чтобы свидетельствовать о не-
виновности осужденного, раз этого не сделали люди. Чтобы
как-то сгладить впечатление от происшествия, некий монах
заявил на следующий день, что видел, как вокруг головы
Грандье кружился огромный шмель, а поскольку по-древнеев-
рейски имя Вельзевул означает «повелитель мух», то совершенно
очевидно, что это он сам в обличье своего подданного прилетал
за душою колдуна.
Когда Грандье приковали к столбу и палач накинул ему на
шею веревку, которой намеревался задушить кюре, монахи очи-
стили от дьяволов землю, воздух и дрова костра, после чего
спросили у приговоренного, не желает ли он публично покаяться
в своих преступлениях, но Юрбен ответил, что ему нечего сказать
и что он надеется, претерпев муки, в этот же день предстать перед
Господом.
Писец в четвертый раз зачитал приговор и осведомился
у Грандье, продолжает ли он стоять,на своем.
— Разумеется,—ответил Юрбен,—ибо все, что я сказал,—
чистая правда.
Тогда писец удалился, заметив, что если приговоренный
желает сказать что-либо народу, то может начинать.
Однако врагам Грандье это было не по нраву: они знали его
красноречие и мужество, а твердое отрицание вины в миг смерти
могло разрушить все их планы. Поэтому едва Грандье открыл
рот, как они щедро плеснули ему в лицо святой водой, так что
у бедняги захватило дух, а когда через несколько секунд он
отдышался и начал говорить, один из монахов закрыл ему рот
поцелуем. Поняв его намерения, Грандье проговорил достаточно
громко, чтобы его услышали люди, стоявшие вокруг костра:
— Настоящий поцелуй Иуды.
При этих словах монахи так разозлились, что один из них
трижды ударил Грандье распятием по лицу, делая при этом вид,
что подносит его для поцелуя, однако после третьего удара из
носу и на губах кюре выступила кровь. Он поэтому сумел лишь
крикнуть в толпу, что хочет услышать «Salve Regina» и «Ave
Maria»1, и множество голосов запели эти молитвы, а сам он
стоял, сложив руки и возведя очи горе, и вручал свою душу
Господу и Пресвятой Деве. Экзорцисты снова спросили, не жела-
ет ли он признать...
1 Католические молитвы Богородице (латин.).
80
Юрбен Трандье
POVRTRAICT REPRESENTANT AV VIF
L'EXECVTION PAJCTE A LOVDVNEN LA PERSON NS DE VR8 AIN GRAN DI В R
Preflie Core de $. Pierce6t Chtpoine de 1'Egiik de fainfie Croix duJir lieu, atreint & convainco dei’Спгон de facrikge,
Magi*, (otcilege, malefice & pofleffion t brafle tour vif, par A rieft Jcs luges Commifljnes depmez de par к Rcy
cn hdi&c Ville de Louduo, leveadrcdyit- Aouft t c j 4. Excccutc feme inn ioflr.
£n(cmb<e U cofyie di bKrrtfi. Site wjms dtfdiiz. Cammip^irec.
Cl <jui fr pelerarte
let t>.an cola V<|.
I* Jc Lo«due par
h notice dta n<>n.-at
роСевам nombre de
tUpcu/w trcc.inn*-
♦entar, prndoir del'e-
Smtaemtnc Звл в1« в cf
P”«* p'oa afliniat :
Ceuequ’ahc йшЛ. «!• j
nofiida репо C< ki
I! Hit out veu tn p!u* I
•ct»ri txtitcifara << 4*t
mu<f r/op l«mg i exptt
A eu6n |*cif©»tiff
4vMa«>ri/ A^ominab e
^0» fa Malefic***
«Mil tif ded^fofaio/ц
dia'ceirrtre 6<n,||ef(
four 116щй<Я>оа le
c?«* qui a'oat pin elite
pie/cat i ctnt ptinnto
aiemptairc co Tableau'
Jew *r-r>'ftncHiti«r.
Wnetil ellint «up»ta>
‘ivo laAiintlx qae V».
bitn GraMiar Co-4 dr
tc4irtr V»Me eftnir or.
Иda F*X« du Maine*
Madeira de p^cHi'iil
, a enuiroe neuf ani
20*11101 tree» МадшР
rmarqu/par Atmnihfe
Л Dfiujn l4iol;
wid>|o«> ЬЛиипдн
мес’Ае mahout |4gj?
«0 pure de clue en
|aaci« taitn (i ц iue,f
* Jttbt" ,
fa Ml/im
«•era deonr* II } tn»
PMCiaquielior auTr.i-
По4е l < duae( tout a
atlqi«IUt rnuquc, oat
*** ««tinted Uf/iint >
* lAlaoaddc loi'cio'«»
iateique laitoitbfuic •
defoidlicn
•«AddaЖ. ». t.»O»n
«« lecolet. Led» C«»d
*W»i>barer Jonr >1 J
*b adeoa Sonueu Л
•eel marquee le.*l|uc;a
♦arquitdla pap 1 (
friable* le Cittd ajen-
«'ffror-ieeantaieclio-
At, la firmieir Icier,
d < radar eloquf i
dcttrempi, * 4tU<«
<Mhn aMiUitUm di
«’«Meudit dequnp К
«Pm'efiooae, de deux
Mbuchouerr deloqbd
•edeoUtoir toultuuta
**da«lla main4drplui
“Mon toohouu quel
Urn a» • otlillaaa
pemctpallcnpM leane-
*y> laftdotidi qu'il te
aouyr det plot
к “ * pttneipallea
pMMiftllei de louduo
** itoilaefma de luy
•ooet in eh,peen run*
>< nt penfe
rOaquek Cubic etiati
«utepda »n autre aoa
M»j it ft» »f de lia-
Coppifdc14rrtfidonnt centreVrbtinGtavdter
3BWa8Wft4WXaao E V pot*»*» Comn«*ai><« drjtotra pa« le flop, 1ще< Souurfaioiw aOir uuite, tutuatti IcilOntcl Patroifi du Rny du liuiAtefme lu'IH
4Я^ВКЯВЯ9ЯпКЗк tn<l/i« rent itencudcquaire, lefro«aCt:amM!fa>A HoltequeAedu Ptorunrde leMejrM Jetnandrur • *<<ur>t«urpay<Crunr dcMegic, lot-
ДПИМГрСмКЛЯВаа tikfd.lrel'CroOtimftrad, SHt'lrEc,4roo>rel<ei fternoea еЬоапоаЫге . t>*«M pert * It MoiOk VtbunGrandttr Fiedte Cuidda I'ltLUCrde
ТДДЩ'ИпМЯМддНа Sai*Q Rime de JLoudun, dr t*rn daaClaMolnri ГеГХциГс 4ей>оАеС/о№аЫм lieu, ffifonnua de6endeur * iceurt : D'auree.
sRXv \l nwDU NOV I fanl Molirfqitd 4 II RrqutAe dovauitfine du.prefrot ttrofed-Aoua Лиспа drelatd & deetaomledti VtbetnGteodlcr dtthncM
jQSC \f ЙВДЕДР anew* roouaincu. dy crime de Maxie, miletca * joBellien, atttul fu Г «feifoiA h pcefvooea d'«u<Me>k«lieiiufreVifn| uetde rrneVillede
CWBSS v 9ЭДИ*1’*,,п fteolitteemcMinMdcew >*mfrtnhlojUioorrer w eataiuai«haltan^d*.<rluP pour repetition defanh I'eooM eon»
dimedSccoadueooei Haire eracode копогаЫегеЛе no* «t cuebenulelaterdeluoati,Kobmaofn aielito тсамсЬе afde.i.Juinio de daual<.
ЯМдНРИяИМВЙК «««if* dcoenelee principallypottce itt kfiifci de JeioAPaerrcdoMarcMilSeiiaAeVafiillcde ente diAeViRe de London** I*»! reoouu d<K
ОС№Ям^9ь^|^нИр eaeieder pardoo ibimauRappile lattice r Waec daidkoAncondoit'eala piece puhlirqucdoSeuiOcCroixdereftr dine V*>1«* poorf eHee
СмарДгВЦ хДйдДаГ ie*Wb»ppoo«enfo»oolocl>et,«|oi poor cde eteA fere dretad audit lieu,* jiAtrfon cotpe krefliaif. enteleaPaAri* CeraAeta maptrqort.en*
r , u finable Io Uurc roanuftr It pat by rompn«l centre leCelftbmdeePrefteea, •ftemdrci |e«da a««ui. Auonrderlard* declarant toot trchalcaM
^7*5*** cego'c*. . ,uca au*nr,fitriceueprealablemenrpria la(ommc decent rroquinte litneitenroete pon>cAtccaipioydciPerbopid4ocluncdeC«l«rt,eo laoncllefira]
Ha*•*,**/««*•« Atraftpw«rMaiA.PiccUuyeppoft deMepCeo.dennceieolcdjeelilifcdaiVrGiLotepcntydemcorrrlperprtiiid,* Mpueuant qua dftftaeprocedt il'eaed
!”** «“at*cte*,*,daaod<t<* !ed« grandite fata epfl>r<Vi< 4 la qieflana eidaa*Ua«e»caordhaire fob feliedOAe lomplirre. .Pioneered a«ditLoi>4aal<dab«lAacf-|
"«•«“.•at fix «toe Maa*» q*Mr*. lauetdlemafiar tear. I
mes pm
iM.tfnu'Ha xb cn p»**
Нй» d injant qre <•
тсГсЬвт trftijnr apo«c
jUKргетчcivb d«o*
h: is Diililc, fo«i!»t
ptcitutirffi-pi, c« r*t
rohlirffritnU i, 11 •
pOfCaellemn» pi^^
6 (4
Au m tin ktotf m > “*
jpt'Dire It ( tie, M*k
9f k tlftii. If te
$«<</< Vlflfc A 14MB
kt timAi Г <U< 3*
r<»ir, 4e c*m« i ttf'ftM
|k UapufnK , Mon(ic«r
d< Г<иЛ»«п vnv»n tat
4*>VomiMt»t ль ев at
Pirflit youlttf fiapotf
deluy i’d (*'y entnnit
piiiac d’/nir/’ <»’ f »>
L>ic<«fr<| u h*lrc«{ Vl
<*mrnt.*w’C’<u 10 * л
<bit t««t» Л tt t
cr«iu >6 ‘mt pi
Ahnndlct’ccirl feteft-
r irn/1 de кi rutftffitt
out font an nf mbit de
lix, pat nonv&fiMtdte
ma ««milrotti'lt.
l*Oftp<v4 a'UnvAvl
route 11cvUcUtu M etut
«1е<«це H Aove
<prd (cant teeweki D<-
яимсел тееИяг puti*
iwlticmrof » IO)«kt
de Sa»»At VHu’it, ee-
u»t»a rjuih h*» t i‘t I»
d«vnt>c»fi <{»»• le pt at -
rquecn ce$. Oid r rtf
ГшЬрпе Magic rnCae*
kedjr •ouhiiJ'cid* XS-
dcleitie de la Paled •
Kne d'<$<rOTB<*f crick
JUhg'Cufr < отражав
b Alaikilkq ве/li let it
biufldiouc ttfplrAi*
teft 3c la Ceur da fail»'
meet de pH>emret |*aa
Mir /tni ri mat*
eoafclfcc 2c cumc de
Mapc.nnn pkt <|tC lc
piehtni RkgtJca ,aui
еЛ du так»
efput <*ut »cui prid'cle
Coipi Ac l4tpc,d« #»•!«
bcttifU*«t>t|< pH 0At>l
a ft 1 аЬипи»а>Л'1«
Man commeionn
chofci coapciOtnbea
I crux »)w ayoHoiDkb^
qutad tl plain i Ta be#*
«А ЗсЬшеГ <cBu 4a
Lou Jim eUta ewaioei
du profit Je|iunpa>«
eea lc 4c la coofoknao
de tew» taatmeot.
Voui etfier pa* te
coppirdc lAiiefll’otc-
grinl dci commdlaitee
it ttigcifowtro’ota'*
doKuec par le lap* If*
moufh ди» ei'ffi Mdlr M
<ctir procedure peer II
rlvtic de Dteo A 4<
too qte-ftdea*
table eakaArmjfr
f thfiHvi Ittt'ftilf JUfith Iffi,
I A A 'OnfieurdeLlbatdeetoae Coo-
I ЛгД Inlier d'pfiat * Pt ml C&uoi*
ftnt. РО1СТ1Э1Х
Monfiear de loti toy. Cenfrillu.
Montieur Xtrliaid,Co<.(citlrz.
Monficur del «вес СокГпПсг.
OlllaNt,
M HoaauhlieotentaCtiaMeLMtpr
TOVX1.
Ммвеог Cot****» Pref derm
Mooficar PoqulMM.Untt***^
Когда Грандье приковали к столбу, палач накинул ему на шею веревку,
которой намеревался задушить кюре
Знаменитые преступления
— Я все сказал, отцы мои, все!—воскликнул Трандье.—Я
надеюсь лишь на милосердие Господне.
После этого отказа ярость его недругов достигла предела,
и отец Лактанс, схватив соломенный жгут, окунул его в ведро со
смолой, стоявшее подле костра, зажег факел и, ткнув им в лицо
Трандье, осведомился:
— Несчастный, неужто ты так и не хочешь сознаться и от-
речься от дьявола?
— Не знаю я никакого дьявола,—ответил Трандье, отод-
вигая руку монаха, держащую факел,—я от него отрекся, от-
рекаюсь снова от него и его сует и молю Господа о милосердии.
Тогда, не дожидаясь команды от превотального судьи, отец
Лактанс опрокинул ведро со смолой на угол костра и поджег.
Видя это, Трандье стал звать палача, тот подбежал к осужден-
ному, чтобы его удушить, но у него что-то не получалось, а огонь
тем временем разгорался.
— Как же ваше обещание, брат мой?—проговорил Трандье.
— Я не виноват,—отвечал палач,—монахи навязали на ве-
ревке узлов, и мне никак ее не затянуть.
— Ах, отец Лактанс!—вскричал Трандье.— Где же твое ми-
лосердие?
Когда языки пламени заставили палача спрыгнуть с полен-
ницы, кюре, простирая руки среди огненных языков, продолжал:
— Послушай, отец Лактанс, Господь в небесах нас рассу-
дит—я приказываю тебе предстать перед ним через месяц.
Затем собравшиеся увидели, как, стоя в дыму и пламени,
Трандье попытался задушить себя сам, однако, поняв, что это ему
не удастся, или же решив, что он не имеет права собственноручно
лишать себя жизни, он сложил руки перед собой и громко
проговорил:
— Deus mens, ad te vigilo, miserere mei ’.
Тут некий капуцин, боясь, как бы Трандье не сказал еще
чего-нибудь, приблизился к костру с другой стороны, которая не
была покамест объята пламенем, и выплеснул казнимому в лицо
остатки святой воды.
Поднявшиеся от этого в воздух клубы дыма скрыли Трандье
от зрителей, а когда дым рассеялся, они увидели, что огонь уже
охватил одежду кюре, но тот продолжал громко творить молит-
вы. Наконец он трижды произнес имя Иисуса, каждый раз все
тише, застонал, и голова его свесилась на грудь.
11бсподи, поручаю себя твоим заботам, помилуй меня (латин.).
82
Юрбен 1рандье
В этот миг голуби, кружившие вокруг костра, взмыли вверх
и пропали в облаках.
Юрбен Грандье умер.
Поскольку на сей раз преступление совершил не обвиняемый,
а его судьи и палачи, читателю, мы уверены, будет небезынтерес-
но узнать, что с ними стало потом.
Отец Лактанс умер 18 сентября, то есть день в день через
месяц после Грандье, причем в таких страшных муках, что
некоторые францисканцы посчитали его смерть местью сатаны,
тогда как многие другие, припомнив слова Грандье, решили,
что это правосудие Божие. Смерти его предшествовали многие
странные обстоятельства, способствовавшие возникновению та-
кого мнения. Посмотрим, что по этому поводу пишет автор
«Истории луденских дьяволов», заверяющий в правдивости свое-
го рассказа.
Через несколько дней после казни Грандье отец Лактанс
заболел смертельной болезнью и, чувствуя, что она вызвана
сверхъестественной причиной, решил совершить паломничество
в сомюрскую церковь Нотр-Дам-дез-Андийе, славившуюся чуде-
сами и снискавшую большое почтение к ней в тех краях. Он
договорился, что для этого ему будет предоставлено место
в карете г-на де Кане, который отправлялся развлечься с весе-
лой компанией в свое имение Гран-Фон и, зная, что отец
Лактанс немного тронулся из-за последних слов Грандье, решил
позабавиться над перепуганным монахом, для чего и предложил
тому ехать вместе с ним. Забавники и в самом деле непрерывно
подшучивали над почтенным францисканцем, но однажды, про-
езжая по прекрасной дороге, карета без каких бы то ни было
видимых причин перевернулась вверх колесами; при этом,
правда, никто не пострадал. Столь необычайное происшествие
удивило путников и несколько поумерило их задор. Отец Лак-
танс выглядел смущенным и опечаленным, а вечером не стал
ужинать и лишь повторял: «Зря я не допустил к Грандье ис-
поведника, которого он просил. Господь наказывает меня за
это».
На следующий день путешественники продолжили путь, од-
нако, глядя на плачевное состояние отца Лактнаса, потеряли
всякую охоту смеяться и шутить. Внезапно, проезжая по ровной
дороге в предместье Феме, карета снова опрокинулась, и опять
никто не пострадал. На этот раз всем стало ясно, что над кем-то
из путешественников занесена длань Господня и что этот «кто-
то»—отец Лактанс; поэтому пассажиры немедленно разъехались
83
Знаменитые преступления
в разные стороны, оставив его в одиночестве и коря себя за
несколько дней, проведенных в его обществе. z
Францисканец добрался до Нотр-Дам-дез-Андийе, однако
несмотря на всю свою чудотворную силу церковь эта не смогла
упросить Бога отменить приговор, произнесенный мучеником,
и 18 сентября, в шесть с четвертью часов вечера, то есть ровно
через месяц—день в день, час в час—после казни Грандье отец
Лактанс в невыносимых мучениях испустил дух.
Что же касается отца Транкиля, то его день настал через
четыре года. Болезнь, от которой он умер, была столь необычна,
что врачи ничего не могли понять, а его собратья из ордена святого
Франциска, боясь, что крики и проклятия больного, слышные даже
на улице, сослужат его памяти дурную службу, особенно среди тех,
кто видел, как Грандье умирал с молитвой на устах, распустили
слух, будто дьяволы, изгнанные им из монахинь, вселились в него
самого. Так он и умер в возрасте сорока трех лет, не переставая
кричать: «Ах, Боже, как мне больно, как больно! Все дьяволы и все
грешники в аду вместе взятые не страдают так, как я!»
«На самом деле,—говорится в панегирике, написанном
в честь отца Транкиля и выставляющем в благоприятном для
религии свете все подробности этой мучительной смерти,— бла-
городная душа, заключенная в терзаемом демонами теле, оказа-
лась для них жарким адом».
Эпитафия, помещенная на его могиле, является свидетельст-
вом святости покойного или его греховности—в зависимости от
того, верит читающий ее в беснование или нет. Вот она:
«Здесь покоится смиренный отец Транкиль из Сен-Реми,
капуцинский проповедник; демоны, будучи не в силах более
выносить его могучих заклинаний и подстрекаемые чародеями,
довели его до смерти, которая случилась в последний день мая
1638 года».
Но вот хирург Манури, мучивший Грандье, умер смертью,
причины которой ни у кого сомнений не вызвали. Возвращаясь
однажды в одиннадцатом часу вечера с городской окраины от
больного, он в сопровождении одного из своих коллег и подле-
каря, несшего фонарь, уже добрался до центра города и шел по
улице Гран-Паве между стеной сада кордельерского монастыря
и цитаделью, как вдруг подскочил, остановился словно вкопан-
ный и, устремив взор в некий невидимый для остальных предмет,
воскликнул:
— Это Грандье!
84
Юрбен 1рандье
На вопрос, где он его видит, Манури ткнул куда-то пальцем
и, задрожав с головы до ног, спросил:
— Что тебе надо от меня, Грандье? Что ты хочешь?.. Да-
Да... Иду.
Видение тут же исчезло, но удар был уже нанесен. Хирург
и подлекарь отвели Манури домой, но ни лампы, ни свет дня не
смогли рассеять его ужас: у изножия своей постели он все время
видел Грандье. Неделю длилась его агония на глазах у всего
города; на девятый день умирающему показалось, что призрак
сдвинулся с места и начал заметно приближаться к нему. Непре-
рывно крича: «Он подходит! Подходит!», Манури принялся раз-
махивать руками, словно желая отогнать видение, а вечером, не
сводя с него глаз, испустил дух, примерно в тот же час, что
и Грандье.
Остается сказать несколько слов о Лобардемоне. Вот что мы
обнаружили на его счет в пйсьмах г-на Патена.
«9 числа сего месяца, в девять вечера, на какую-то карету
напали грабители; произведенный ими шум заставил горожан
выйти из домов—не столько из сострадания, сколько из любо-
пытства. Раздалось несколько ружейных выстрелов, один из гра-
бителей упал. Был задержан слуга грабителей, остальные скры-
лись. Раненый умер на следующее утро, молча, не издав ни стона,
не сказав, кто он такой, однако в; конце концов это удалось
выяснить. Оказалось, что убитый—сын судебного докладчика по
имени Лобардемон, который в 1634 году приговорил к смерти
несчастного луденского кюре Юрбена Грандье и заживо сжег его
но подозрению, что тот вселил дьяволов в монахинь, коих за-
ставляли плясать, чтобы убедить глупцов в их одержимости. Вот
уж поистине Божья кара для семейства этого злополучного судьи
за то, что тот безжалостно предал жестокой смерти несчастного
священника, чья кровь вопиет об отмщении!»
Нетрудно догадаться, что от публицистов не отставали и по-
эты; перед вами одно из стихотворений, сочиненных в те времена,
оно написано довольно сильно и широко. Итак, говорит Юрбен
Грандье:
Сам дьявол объявил, что, с адом в договоре,
Монахинь порчу я и приношу им горе,
Но на моей душе нет злого ничего—
Все мерзости сии содеял сам лукавый,
И смертный приговор, жестокий и неправый,
Мне слепо вынес суд, наветам вняв его.
85
Знаменитые преступления
От злобы англичан в огне сгорела Дева,
Так без вины и я сожжен был, жертва гнева,
Мы не избегли с ней одних и тех же ков.
В Париже Деву чтут, а в Лондоне поносят,
Меня ж клянут одни, другие превозносят,
А третьим невдомек, кто есть я и каков.
Как некогда Геракл, безумием отмечен,
Я в пламени костра смерть принял из-за женщин,
Но смертию своей богам он равным стал;
В процессе же моем так воду замутили,
Что не поймешь никак: сгорел в аду я или,
Очищенный огнем, на небеса попал.
Напрасно я был тверд в минуты испытанья—
Для многих грешник я, погиб без покаянья,
Не переспорить мне стоустую молву:
Что-де, целуя крест, в лицо плюю я Богу,
Вперяя в небо взор, кощунствую убого,
И, Господу молясь, сонм дьяволов зову.
Другие ж говорят, кто вольно, кто невольно,
Что умер славно я и этого довольно,
Что людям праведным—пример судьба моя,
Что тот, кто всех простил и казнь стерпел без слова,
Душою вечно чист и любит Всеблагого,
Коль, скверно жизнь прожив, смерть принял так, как я.
ВАНИНКА
Положение складывалось ужасное.
Девушки не знали, что делать с трупом...
ОДНАЖДЫ, В КОНЦЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИМПЕРАТОРА
Павла I, то есть в середине первого года XIX века, когда куранты
собора Петропавловской крепости, увенчанного золотым шпи-
лем, который господствует над всеми фортификациями, пробили
четыре часа пополудни, напротив дома генерала графа Чермай-
лова, в прошлом градоначальника довольно большого города
в Полтавской губернии, начала собираться толпа из представи-
телей разных сословий. Любопытных привлекли приготовления
в глубине двора к порке, которой должен был подвергнуться
один из крепостных генерала, исполнявший обязанности брадо-
брея. Хотя подобные наказания не были в диковинку в Санкт-
Петербурге, всякий раз, когда это происходило публично, они
неизменно собирали всех, кто в тот момент проходил по улице
или мимо дома, где такая экзекуция должна была совершиться.
А то, что все это было именно так, свидетельствовало, как мы
сказали, скопление народа перед домом генерала Чермайлова.
Впрочем, даже самые нетерпеливые зрители не могли пожа-
ловаться, что их заставляют долго ждать. Около половины пято-
го на крыльце флигеля в глубине двора, как раз напротив парад-
ного входа в генеральский дом, появился молодой человек лет
двадцати четырех—двадцати шести в элегантном адъютантском
мундире со многими орденами на груди. Приблизившись к входу
в дом, он на секунду остановился и поднял глаза к окну, плотно
закрытому занавеской, не оставлявшей пришельцу никаких на-
дежд удовлетворить свое любопытство. Поняв, что бесполезно
тратить на это время, он сделал знак бородатому мужику, стоя-
вшему возле входа в строение, предназначенное для слуг. Дверь
90
Ваииика
тотчас отворилась, и все увидели, как выходит в окружении
дворни, обязанной для острастки присутствовать при этом зре-
лище, тот, кому предстояло расплатиться за свой проступок.
Следом за ним шел экзекутор. Жертвой был, как мы уже сказали,
цирюльник генерала. Исполнение же наказания было возложено
на кучера Ивана, которого умение орудовать кнутом то воз-
носило, то, если угодно, низводило до уровня палача всякий раз,
когда предстояла подобная экзекуция. Все это, впрочем, не лиша-
ло его уважения и даже дружбы остальной челяди, совершенно
уверенной, что действует он только рукой, а сердце не имеет
к сему никакого касательства. Поскольку же и рука и тело
принадлежали генералу, тот мог ими пользоваться по своему
усмотрению, что никого не удивляло. К тому же Иван делал это
не так больно, как делал бы другой на его месте. Будучи челове-
ком не злым, он умудрялся пропускать один-два удара из поло-
женной дюжины. Если же от него требовали неукоснительного
счета всех положенных ударов, он старался, чтобы кончик кнута
приходился на еловую доску, на которой лежал наказуемый, что
избавляло того от лишней боли. Когда же наступала пора Ивану
самому ложиться на злополучную доску, чтобы получить свою
порцию, тот, кто выступал в роли палача, принимал те же меры
предосторожности, что и Иван по отношению к другим, запоми-
ная лишь те удары, которые были пропущены, а не те, которые
были нанесены. Подобный обмен уловками помогал Ивану со-
хранять со своими товарищами добрые отношения, которые
никогда не бывали более тесными, чем перед очередной экзекуци-
ей. Правда, первые часы после понесенного наказания были для
выпоротого полны страданий, и это делало его несправедливым
по отношению к тому, кто его полосовал. Но это предубеждение
исчезало в тот же вечер, когда оно растворялось в первом же
стакане водки, который палач выпивал за здоровье пострада-
вшего.
Тот, на ком Иван должен был сегодня показать свою сноров-
ку, оказался мужчиной лет тридцати пяти—тридцати шести,
рыжебородым и рыжеволосым, выше среднего роста, чье грече-
ское происхождение угадывалось по взгляду, который, несмотря
на естественный страх, сохранял, если так можно выразиться,
в этом сиюминутном состоянии привычное лукавство и хитрость.
Приблизившись к месту, где должна была состояться экзекуция,
провинившийся остановился, бросил взгляд на закрытое окно, на
которое до него уже несколько раз поглядывал молодой адъю-
тант, затем перевел его на толпу, собравшуюся у выхода на
91
Знаменитые преступления
улицу, и, вздрогнув, уставился на доску, куда ему предстояло
лечь. Эта дрожь не ускользнула от внимания его друга Ивана,
который подошел к нему, стащил с него полосатую рубаху и,
воспользовавшись этим, вполголоса бросил:
— Не дрейфь, Григорий!
— Ты не забыл обещание?—спросил тот с мольбой в голосе.
— Только не сразу, Григорий,—тут уж прости: спервоначалу
адъютант строго следить станет. А вот под конец как-нибудь
словчим, не боись.
— Не бей только концом.
— Постараюсь, Григорий, постараюсь. Нешто ты меня не
знаешь?
— Ох, знаю,— ответил тот.
— Что у вас там?—спросил адъютант.
— Да вот готовы, ваше благородие,— ответил Иван.
— Обождите, обождите, ваше высокородие,— воскликнул
несчастный Григорий, стараясь польстить капитану: со словами
«ваше высокоблагородие» обращались только к полковникам.—
Сдается мне, окошко барышни Ванинки открывается.
Молодой капитан с живостью повернулся в сторону окна,
куда уже несколько раз, как мы сказали, обращал свой взор. Но
ни одна складка на шелковой занавеске за стеклами не пошевели-
лась.
— А ты, оказывается, шутник,—заметил адъютант, с тру-
дом отрывая глаза от окна и тоже явно надеясь, что оно
приоткроется.—Ошибаешься. Да и при чем тут твоя благо-
родная госпожа?
— Простите, ваше превосходительство,— продолжал Григо-
рий, награждая адъютанта еще одним чином,— но раз уж мне
достанется по ее милости, может, она все-таки пожалеет бедного
слугу и...
— Довольно болтать,—прикрикнул капитан каким-то
странным тоном, словно тоже сожалел, что Ванинка не желает
проявить милосердие.—Довольно. Поторапливайся.
— Сей минут, ваше благородие, сей минут,—сказал Иван.
И, повернувшись к Григорию, добавил:—Давай, приятель, пора.
Григорий тяжело вздохнул, бросил последний взгляд на окно
и, убедившись, что там ничего не изменилось, покорно лег на
злополучную доску. Двое крепостных, которых Иван взял себе
в подручные, схватили Григория и за руки привязали к столбам
по обе стороны. Таким образом, он стал похож на распятого на
кресте. Потом на шею ему надели хомут. Увидев, что все готово,
92
Ванинка
и поняв, что милости не последует, раз окно осталось закрытым,
молодой адъютант махнул рукой:
— Начали!
— Чуток еще обождите, ваше благородие,—сказал Иван,
стараясь потянуть время и надеясь, что из-за закрытого окна
последует какой-нибудь знак.—Узелок на кнуте развязать надо.
Ежели я его оставлю, у Григория будет за что на меня жа-
ловаться.
Орудие, с которым возился кучер, наверняка неизвестно
нашим читателям. Это своеобразный хлыст с ручкой размером
около фута, к которой привязывается плоский ремень из кожи
шириной не более чем в два пальца и длиной в четыре фута.
Заканчивается он железным кольцом, к которому крепится
другой, утончающийся к концу ремешок длиною в два фута
и шириной в полтора мизинца. Этот последний вымачивается
в молоке и высушивается на солнце, отчего его кончик становит-
ся таким же острым и режущим, как перочинный нож. После
шести ударов ремешок меняют, так как от крови он становится
мягким.
Как ни старался Иван тянуть время, делая вид, что развязы-
вает узелок, ему таки пришлось сказать, что он готов. К тому
времени зрители тоже стали выражать нетерпение, и это вывело
молодого адъютанта из задумчивости. Подняв склоненную на
грудь голову, он в последний раз взглянул на окно и, убедившись
снова, что ждать оттуда милости бесполезно, повернулся к куче-
ру и властным жестом и непререкаемым тоном приказал начи-
нать.
Ивану пришлось подчиниться. Не ища новых предлогов для
оттяжки, он отступил для разгона на два шага, вернулся на
прежнее место и, привстав на цыпочки, раскрутил кнут над
головой, а затем резко опустил его на Григория, да с такой
ловкостью, что ремень словно змея трижды обвил тело жертвы,
ударив кончиком по доске, на которой тот лежал. И все равно,
несмотря на эти предосторожности, Григорий вскрикнул, а Иван
произнес:
— Раз.
Услышав крик, молодой адъютант снова повернулся к окну,
но оно оставалось по-прежнему закрытым, машинально взглянул
на Григория и, в свою очередь, бросил:
— Раз.
Кнут оставил тройную синеватую полосу на плечах бра-
добрея.
93
Знаменитые преступления
Иван сделал вдох и с той же ловкостью, что в первый раз,
снова трижды обвил торс наказуемого своим свистящим ремнем,
старательно оберегая тело от опасного кончика. Григорий опять
вскрикнул, а Иван отсчитал:
— Два.
Крови еще не было видно, но она уже подступила к коже.
При третьем ударе появилось несколько капель.
При четвертом она хлынула.
При пятом брызги ее попали на лицо молодому офицеру,
который отступил, вынул платок и вытер лицо. Воспользовав-
шись его рассеянностью, Иван сказал семь вместо шести. Капи-
тан не сделал ему никаких замечаний.
На девятом ударе Иван остановился, чтобы сменить реме-
шок, и в надежде, что его уловка сойдет снова, произнес одиннад-
цать вместо десяти. В этот самый момент окно напротив окна
Ванинки отворилось, и в нем появился мужчина лет сорока
пяти—сорока восьми в генеральской форме, и тем же тоном,
которым произнес бы: «А ну-ка покрепче!», скомандовал:
— Хватит с него.
И окно захлопнулось.
При появлении генерала молодой адъютант повернулся в его
сторону, прижав левую руку к складке на брюках, а правую—к
треуголке. Пока генерал находился у окна, капитан несколько
минут стоял навытяжку, а потом, когда тот исчез, повторил его
слова. Поднятый кнут опустился, не тронув тела Григория.
— Благодари его высокородие, Григорий,—сказал ему
Иван, свертывая ремень на рукоятке.—Он тебе два раза ско-
стил.—И, наклонившись, чтобы развязать наказанному руку,
добавил: — Прибавь еще два моих, останется только восемь
вместо двенадцати. Эй, вы там, развяжите ему другую руку!
Но бедный Григорий был не в состоянии кого-либо благо-
дарить. Почти теряя сознание от боли, он еле стоял на ногах.
Двое мужиков подхватили его под руки и в сопровождении
Ивана повели в людскую. Однако, дойдя до двери, обернулся и,
заметив адъютанта, который с жалостью смотрел ему вслед,
крикнул:
— Ваше высокородие, поблагодарите от меня его превос-
ходительство генерала... Что касается барышни,—добавил он
шепотом,—ее-то уж я сам отблагодарю.
— Чего ты там бормочешь?—сердито цыкнул молодой
офицер: ему показалось, что он слышит в голосе Григория
угрозу.
94
Ванинка
— Ничего, ваше благородие, ничего! — отозвался Иван.—
Бедняга благодарит вас за то, что потрудились присутствовать
при его наказании—это для него большая честь.
— Ладно, ладно,— отмахнулся молодой человек, не сомне-
ваясь, что Иван Исказил слова наказанного, но не особенно
стремясь узнать правду.
— Коли Григорий не хочет навязать мне еще больший труд,
пусть не злоупотребляет водкой, а уж если напьется—так поста-
рается быть почтительней.
Иван униженно поклонился и последовал за своими. Федор
вошел в вестибюль дома, и толпа на улице рассеялась, весьма
недовольная хитростями Ивана и благородством генерала, ли-
шивших их зрелища четырех плетей, то есть трети обещанного.
А теперь, когда мы познакомили читателей с некоторыми
героями этой истории, обратимся к тем, кто появился в ней лишь
на мгновение или скрываясь за занавеской.
Генерал граф Чермайлов, как было сказано, после управле-
ния одним из больших городов в окрестностях Полтавы, ото-
званный в Санкт-Петербург Павлом Г, который испытывал к не-
му дружественные чувства, остался вдовцом и жил с дочерью,
унаследовавшей состояние, красоту и гордыню матери, весьма
кичившейся тем, что род ее берет начало от татарского полковод-
ца, вторгшегося в ХГГГ веке в Россию вместе с ордами Чингис-
хана. По роковой случайности подобное высокомерие у юной
Ванинки проявилось не только в силу полученного воспитания.
Вдовея и не будучи в состоянии заниматься дочерью, генерал
Чермайлов нанял для нее английскую гувернантку, которая вмес-
то того, чтобы поубавить своей воспитаннице спеси, еще усугуби-
ла в ней врожденный аристократизм новыми принципами, дела-
ющими английскую знать самой высокомерной в мире. Наряду
с другими науками, Ванинка успешно усвоила одну, которая
оказалась особенно ей по душе,—науку постижения, если можно
так выразиться, своего места в свете. Она прекрасно знала сте-
пень знатности и могущества всех богатых семейств, бывших ей
ровней и стоявших выше, и умудрялась безошибочно—что
в России совсем не просто—величать каждого согласно его
званию, дающему право на место в обществе. Поэтому она
выказывала полное презрение ко всем, кто был ниже «его превос-
ходительства». Что касается крепостных, то они были для нее
лишь бородатыми скотами, стоявшими, в соответствии с теми
чувствами, которые она к ним питала, существенно ниже ее
лошадей или собак, за которых она, не задумываясь, отдала бы
95
Знаменитые преступления
жизнь любого крепостного мужика. Впрочем, как и все русские
женщины благородного происхождения, она была довольно при-
личной музыкантшей и одинаково свободно изъяснялась по-фра-
нцузски, итальянски, немецки и английски.
Что касается черт ее лица, они гармонировали с ее характе-
ром. Иными словами, Ванинка была красива, но какой-то холод-
ной красотой. Ее большие черные глаза, прямой нос и презри-
тельно опущенные уголки губ вызывали у тех, кто приближался
к ней, странное чувство. Это выражение пропадало только тогда,
когда она была среди тех, кого считала ровней или выше себя по
положению. Для них она становилась обыкновенной женщиной,
тогда как для тех, кто был ниже ее, оставалась гордой и непри-
ступной богиней.
Когда к семнадцати годам ее образование было завершено,
воспитательница, на здоровье которой сказался суровый климат
Санкт-Петербурга, попросила отпустить ее. Ее отблагодарили
с той щедростью, которая сегодня в Европе присуща лишь
русской аристократии. Так Ванинка осталась одна, направляемая
в жизни только слепой любовью отца, чьей единственной до-
черью, как мы сказали, она была и который в своем безыскусном
и диковатом восхищении полагал, что она—воплощение всех
человеческих достоинств.
Вот как обстояли дела в доме генерала, когда он однажды
получил письмо от друга детства, писавшего ему со смертного
одра. Сосланный после размолвки с Потемкиным в свое имение,
граф Ромайлов оказался не у дел. Не сумев снова обрести благо-
склонность светлейшего, он томился за полторы тысячи верст от
Санкт-Петербурга и страдал не столько от ссылки и собственных
несчастий, сколько от сознания, что это отразится на будущем
его единственного сына Федора. Предчувствуя, что оставляет его
одного без поддержки, граф просил генерала во имя их старой
дружбы позаботиться о молодом человеке. Он рассчитывал, что
приближенный ко двору Павла I генерал добудет его сыну офи-
церские эполеты в одном из полков. Граф Ромайлов не дождался
ответа генерала, который написал, что сын друга найдет в нем
второго отца. Известие о своей утрате Федор доставил ему сам
вместе с просьбой об обещанной протекции. Сие было не просто,
но графу уже удалось испросить ему у Павла I чин подпоручика
Семеновского полка. Таким образом, Федор вступил в должность
на другой же день после своего приезда.
Хотя молодой человек лишь на несколько минут заглянул
в дом генерала по дороге в казарму на Литейном, он успел
96
Ванинка
разглядеть Ванинку и унести восторженное воспоминание о ней.
К тому же Федор приехал напичканный наивными и благород-
ными предрассудками. Его признательность покровителю, от-
крывшему ему путь к карьере, была так велика, что она распро-
странялась на всех, кто окружал генерала. Не исключено, что он
составил себе излишне восторженное впечатление о той, что была
ему отрекомендована как сестра. Несмотря на это она приняла
его с холодностью и гордостью королевы. И все-таки, как холо-
ден ни был ее прием, он оставил след в сердце молодого челове-
ка, и его приезд в Санкт-Петербург оказался, таким образом,
отмечен незнакомым ему доселе чувством.
Что касается Ванинки, то она не обратила внимания на
Федора. Какое значение для нее мог иметь этот подпоручик без
состояния и будущего? Она мечтала составить партию, которая
бы сделала ее самой влиятельной дамой в России. Не имея
шансов стать героем ее романа, Федор не представлял для нее
никакого интереса.
Через несколько дней после первой встречи Федор явился
попрощаться с генералом. Полк его входил в состав армии,
которую фельдмаршал Суворов брал с собой в Италию. Федор
решил либо умереть, либо оказаться достойным своего покрови-
теля, поручившегося за него.
То ли элегантная форма добавила что-то к его собственной
красоте, то ли выраженная перед отъездом восторженность окру-
жила молодого человека неким ореолом поэтичности, но только
удивленная происшедшей в нем переменой Ванинка по требова-
нию отца удостоила его протянутой руки, а это уже превосходи-
ло все, на что Федор мог рассчитывать. Тогда, встав на колено,
словно перед королевой, и взяв в свои дрожащие руки руку
Ванинки, он едва решился прикоснуться к ней губами. Впрочем,
как ни мимолетен был этот поцелуй, Ванинка вздрогнула, словно
до нее дотронулись раскаленным железом. Она почувствовала,
как по всему ее телу пробежала дрожь, а лицо залил румянец.
Она так живо отдернула руку, что Федору показалось, будто
своим почтительным жестом он обидел ее, и он остался на
коленях, простирая к ней руки, с выражением такого страха на
лице, что Ванинка, забыв свою гордыню, улыбкой успокоила его.
Федор поднялся, испытывая неизъяснимую радость. Покидая
Ванинку, он был совершенно уверен только в одном—никогда
еще в жизни он не был так счастлив, как в эти мгновения.
Молодой офицер отправился в армию полный радужных
грез. Каким бы ни выглядел открывавшийся перед ним го-
4 3097 97
Знаменитые преступления
ризонт—мрачным или блестящим, будущее его завидно: ес-
ли его ждет кровавая могила, Ванинка—это он прочел в ее
глазах—пожалеет о нем; если ему суждена слава, он с три-
умфом вернется в Санкт-Петербург, потому что слава подоб-
на королеве, которая может творить чудеса для своих лю-
бимцев.
Армия, в составе которой находился молодой офицер, пе-
ресекла Германию, через горы Тироля вступила в Италию и 14
апреля вошла в Верону. Соединившись с войсками генерала
Меласа, Суворов возглавил соединенные силы союзников. Когда
на другой день генерал Шатлер предложил ему отправиться
на рекогносцировку, Суворов, с удивлением взглянув на него,
сказал:
— Я не ведаю другого средства узнать противника, как
двинуться на него маршем и побить его.
Суворов привык к быстрым действиям. Именно так победил
он турок при Фокшанах и Измаиле, так после краткого похода
захватил Польшу и за четыре часа взял Прагу'. Благодарная
Екатерина послала генералу-победителю дубовый венок, укра-
шенный драгоценными камнями стоимостью в шестьсот тысяч
рублей, усыпанный бриллиантами жезл массивного золота, по-
жаловала ему чин генерал-фельдмаршала, разрешила самому
выбрать полк, который отныне и навсегда будет носить его имя,
а по возвращении разрешила отдохнуть в прекрасном, подарен-
ном ему вместе с восьмью тысячами душ крестьян поместье.
Каким великолепным примером служил он для Федора! Сын
простого русского офицера, Суворов воспитывался в кадетском
корпусе и начал, как и он, службу подпоручиком. Так почему бы
в одном веке не появиться двум Суворовым?
Прибытию Суворова предшествовала его неслыханная слава
как человека религиозного, бесстрашного, живущего с простотой
татарина и воюющего с казачьей удалью. Именно такой человек
был нужен, чтобы закрепить победы генерала Меласа над солда-
тами Республики, разочарованными нелепой нерешительностью
Шерера. К тому же перед стотысячной русско-австрийской арми-
ей стояли лишь 29—30 тысяч французов.
По своему обыкновению Суворов начал с молниеносной
победы. 20 апреля он подошел к безуспешно пытавшейся оказать
ему сопротивление Брешии. После получасовой канонады ворота
были взломаны топорами, и дивизия Корсакова, в авангарде
1 Имеется в виду предместье Варшавы.
98
Ванинка
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СУВОРОВ
Знаменитые преступления
которой шел полк Федора, ворвалась в город, преследуя гарни-
зон, состоявший из тысячи двухсот человек и укрывшийся в ци-
тадели. Не привыкший к столь стремительным атакам и увидев
уже приставленные к стенам лестницы, комендант генерал Букре
решил сложить оружие. Но он оказался в столь безвыходном
положении, что не смог добиться от неистовых победителей
согласия на какие-либо условия. Букре и его солдаты сдались
в плен.
Суворов лучше всех на свете умел воспользоваться достигну-
той победой. Едва захватив Брешию, да столь быстро, что это
повергло французские войска в уныние, он приказал генералу
Краю усилить нажим на Пескьеру. Генерал Край встал со своим
штабом в Валеджо, на полпути между Пескьерой и Мантуей,
растянув для этого армию по реке По до озера Гарда и по берегу
Минчо и обложив оба города. А тем временем фельдмаршал во
главе своих основных сил двумя колоннами форсировал Ольо,
направив одну из них под командованием генерала Розенберга на
Бергамо, а другую под командованием Меласа к Серио. Одно-
временно два семи—восьмитысячных корпуса генерала Кайма
и Тогенцоллерна двинулись по левому берегу По на Пьяченцу
и Кремону. Русско-австрийская армия действовала на фронте
в восемнадцать лье силами в восемьдесят тысяч человек;
При виде втрое превосходивших сил противника генерал
Шерер отступил по всей линии. Потеряв надежду удержать пред-
мостные укрепления на Адде, он уничтожил их и перенес свой
штаб в Милан, ожидая там ответа на свое послание Директории,
в котором косвенно признавал себя неспособным продолжать
командование армией и просил об отставке. Но так как преемник
его задерживался с приездом, а Суворов продолжал наступление,
Шерер, напуганный свалившейся на него ответственностью, пе-
редал командование одному из самых способных своих генера-
лов. Этим выбранным им самим генералом оказался Моро,
которому и предстояло вступить в бой с теми самыми русскими,
в рядах которых он затем погибнет.
Это неожиданное назначение было с восторгом встречено
солдатами. После удачно проведенной рейнской кампании Моро
получил прозвище французского Фабия, и теперь, сопровожда-
емый восторженными криками: «Да здравствует Моро! Да здрав-
ствует спаситель Итальянской армии!»—он проследовал вдоль
выстроившихся войск.
Но как бы ни согревали Моро эти приветственные крики, они
не могли ослепить его: он вполне отдавал себе отчет в трагизме
100
Ванинка
своего положения. Под угрозой окружения флангов ему при-
шлось выдвинуть против русских фронтальную линию своих
войск. Иными словами, для того, чтобы противостоять против-
нику, ему понадобилось растянуть их от озера Лекко до Пиц-
цигитоне, то есть на двадцать лье. Разумеется, он мог отойти
в Пьемонт, собрать войска в Александрии и ждать там обещан-
ных Директорией подкреплений. Но тем самым он поставил бы
под удар неаполитанскую армию, оставив ее один на один с про-
тивником. Поэтому Моро принял решение оборонять, сколь
будет возможно, переправу через Адду, чтобы дать время диви-
зии Дессоля, обещанной ему Массеной, прибыть на передовую
и занять левый фланг. Одновременно генералу Готье было прика-
зано оставить Тоскану и ускоренным маршем прибыть на правый
фланг.
Сам Моро оставался в центре, чтобы лично защищать пред-
мостное укрепление в Кассано, прикрытое каналом Риторто
и обороняемое его окопавшимся авангардом с многочисленной
артиллерией.
Столь же осторожный, сколь и смелый, Моро принял все
меры для отхода в случае поражения к Апеннинам и генуэзскому
побережью.
Едва он успел закончить эти приготовления, как неутомимый
Суворов вступил в Тривельо. Одновременно с известием о вступ-
лении в этот город русского фельдмаршала Моро узнал о сдаче
Бергамо и его цитадели и 25 апреля увидел головные части
союзной армии. В тот же день русский полководец, в соответст-
вии с тремя главными опорными укреплениями французской
линии фронта, разделил свои войска на три колонны, которые
вдвое превосходили силы обороняющихся. Справа корпус генера-
ла Вукасовича двинулся на озеро Лекко, где его поджидал гене-
рал Серюрье; слева армия Меласа расположилась против Кас-
сано. Наконец, австрийские дивизии генералов Отта и Цопфа
в центре сконцентрировались вокруг Канонии, чтобы в нужный
момент захватить Ваприо. Биваки русских и австрийцев рас-
полагались на расстоянии пушечного выстрела от французских
аванпостов.
В тот же вечер Федор, чей полк входил в дивизию Шатлера,
писал генералу Чермайлову:
«Наконец-то перед нами французы. Завтра утром предстоит
большое сражение. Завтра я либо погибну, либо стану поручи-
ком».
101
Знаменитые преступления
Назавтра, то есть 26 апреля, с рассветом, с флангов боевой
линии ударили пушки, и на нашем крайнем левом фланге-пере-
шли в наступление гренадеры князя Багратиона, а на крайнем
правом, оторвавшись от Тривельо, генерал Секендорф двинулся
маршем на Кремону. Оба эти наступления имели разный успех:
гренадеры Багратиона были отброшены с большими потерями,
в то время как Секендорф изгнал французов из Кремоны и его
разведка дошла до моста в Лоди.
Федор ошибся в своих предположениях: корпус его так
и остался весь день в резерве в ожидании приказа о наступлении.
Суворов еще не принял окончательного решения, для раз-
мышлений ему требовалась ночь.
В течение этой ночи, узнав об успехе Секендорфа на правом
фланге, Моро отдал приказ Серюрье оставить у Лекко, где
позиции было сравнительно просто оборонять, лишь восемнад-
цатую легкую полубригаду и отряд драгун, а с остальными
войсками отступить к центру. Получив этот приказ в два часа
ночи, Серюрье тотчас его выполнил.
Со своей стороны русские тоже не дремали. Воспользовав-
шись ночными сумерками, генерал Вукасович восстановил раз-
рушенный французами мост в Бревно, а генерал Шатлер постро-
ил новый двумя милями ниже цитадели Треццо. Французские
аванпосты прозевали эти работы. Захваченные врасплох в четыре
утра двумя австрийскими дивизиями, скрытно миновавшими
деревню Сан-Джервазио и незаметно достигшими правого берега
Адды, солдаты, которым было приказано оборонять цитадель
Треццо, покинули ее и бросились врассыпную. Австрийцы пресле-
довали их до Поццо. Однако тут французы внезапно останови-
лись и развернулись, потому что увидели в Поццо генерала
Серюрье с войсками, пришедшими из Лекко. Услышав сзади себя
канонаду, тот на секунду остановился и, исполняя первейший
закон войны, двинулся туда, где стоял дым и гремели пушки.
Таким образом, он присоединился к гарнизону Треццо и тотчас
перешел в наступление, отправив одного из адъютантов преду-
предить Моро о своем маневре.
Так начался невиданный по своей жестокости бой между
австрийскими и французскими войсками, потому что после пер-
вой итальянской кампании ветераны Бонапарта взяли привычку
бить подданных его императорского величества всюду, где толь-
ко с ними сталкивались. Численное превосходство неприятеля
было столь велико, что наши войска начали уже отступать, но
громкие крики в арьергарде возвестили о прибытии подкрепле-
102
Ванинка
ния. Это был посланный Моро генерал Тренье, подоспевший со
своей дивизией в самый нужный момент.
Часть солдат этой дивизии удвоила массу войск в центре,
тогда как другая начала обходить вражеских генералов слева.
Снова забили барабаны, и по всему фронту наши гренадеры
стали постепенно теснить врага с поля боя, уже дважды перехо-
дившего из рук в руки. Но в этот момент австрийцы получили
подкрепление. Это был маркиз Шатлер со своей дивизией. Таким
образом, противник снова численно превосходил наши силы.
Тренье тотчас приказал левому флангу отступать, чтобы укрепить
центр, а Серюрье отошел к Поццо и стал там дожидаться против-
ника.
Основное сражение шло теперь на этом направлении. Дерев-
ня Поццо трижды переходила из рук в руки. Наконец в четвертый
раз атакованные превосходящими силами, французы были вы-
нуждены отступить. В этой последней атаке смертельно ранили
австрийского полковника. Зато не пожелавший отступать коман-
дир французского авангарда генерал Бекер вместе со своим кон-
воем был окружен и, видя, как гибнут его люди, вынужден был
отдать шпагу молодому русскому офицеру-семеновцу, который,
передав пленного солдатам, тотчас вернулся на поле боя.
Оба французских генерала приняли решение соединиться
у деревни Ваприо. Но после беспорядочного отступления из
Поццо под ударами австрийской кавалерии Серюрье, неся поте-
ри, оказался отрезан от своего товарища и был вынужден с двумя
тысячами человек отступить к Вердорио. Достигнув Ваприо в
одиночку, Гренье снова увидел перед собой противника.
Тем временем смертельный бой шел в центре. Силами в 18—
20 тысяч Мелас атаковал окопы предмостного укрепления в Кас-
сано и Риторто-Канале. С семи часов утра, после того как
генерал Моро ослабил свои силы на дивизию Гренье, Мелас,
лично возглавивший три австрийских гренадерских батальона,
атаковал предмостные укрепления. Ожесточенный бой длился
два часа. Трижды отброшенные назад, оставив на поле полторы
тысячи трупов, австрийцы снова и снова кидались в атаку и вся-
кий раз вводили в действие свежие силы; их по-прежнему возглав-
лял и вдохновлял Мелас, жаждавший отомстить за былые пора-
жения. Наконец, после четвертой атаки выбитые из окопов и оже-
сточенно оборонявшиеся французы отошли за вторую линию
обороны, защищавшую само предмостное укрепление, где кома-
ндовал лично генерал Моро. Здесь еще в течение двух часов шла
рукопашная и артиллерия косила людей наповал. После нового
103
Знаменитые преступления
перестроения австрийцы опять ударили в штыки. Не располагая
штурмовыми лестницами и не сумев сделать пролом в укрепле-
ниях, они стали взбираться на бруствер по трупам своих товари-
щей. Нельзя было терять ни минуты, Моро приказал отступать,
и пока французы переправлялись через Адду, он лично прикры-
вал их отход с одним гренадерским батальоном, в котором
у него через полчаса осталось лишь сто двадцать штыков. Только
после этого отступил и он на виду у противника, который захва-
тил предмостное укрепление в тот самый момент, когда Моро
перешел на другой берег. Австрийцы тотчас бросились преследо-
вать его, но тут раздался страшный взрыв, заглушивший канона-
ду,—это взлетела на воздух вторая арка моста, унося жизни всех,
кто на нем находился. Обе стороны приняли обоюдное решение
отступить, и все увидели, как в очистившемся пространстве,
словно дождь, посыпались вниз останки людей и камни.
В ту самую минуту, когда Моро, казалось, сумел на время
возвести преграду между собой и противником, он увидел подо-
шедший в беспорядке корпус генерала Гренье, вынужденный оста-
вить Ваприо и преследуемый австро-русскими войсками Цопфа,
Отта и Шатлера. Моро приказал перестроиться и вновь оказался
лицом к лицу с противником, появившимся в самый неподходя-
щий момент. Соединившись с войсками Гренье, ему удалось
восстановить положение на поле боя. Но пока он осуществлял
этот маневр, Мелас починил мост и тоже перешел реку. Таким
образом, Моро был атакован в центре и на обоих флангах втрое
превосходящими силами противника. Окружавшие его офицеры
умоляли генерала отступить, ибо от его жизни зависело, сохра-
нит ли за собой Франция Италию. Понимая последствия проиг-
ранного боя, Моро долго противился, хотя и видел безысход-
ность своего положения. Тогда он отступил в окружении отбор-
ных частей, образовавших вокруг него каре. Остатки же его
войска прикрывали отход человека, чей гений остался единствен-
ной их надеждой.
Сражение длилось три часа. Арьергард армии творил чудеса
героизма. Убедившись, что противник ускользает, и понимая, что
и его собственные войска устали, генерал Мелас приказал тру-
бить отбой. Он обосновался на левом берегу Адды вблизи дере-
вень Имаго, Горгонцола и Кассано. Поле боя, где мы оставили
две тысячи пятьсот убитых, сто орудий и двадцать гаубиц, было
за ним.
Вечером Суворов пригласил к себе на ужин генерала Бекера.
На вопрос, кто взял его в плен, Бекер ответил, что это был
ч
104
Ванинка
молодой офицер полка, первым вступившим в Поццо. Суворов
велел разузнать, что это за полк, и ему доложили, что Семено-
вский. Тогда фельдмаршал приказал выяснить имя молодого
человека. Спустя несколько минут ему доложили, что это был
подпоручик Федор Ромайлов. Он лично доставил Суворову шпа-
гу генерала Бекера. Суворов оставил его ужинать вместе с плен-
ником.
На другой день Федор писал своему покровителю:
«Я сдержал слово. Теперь я поручик, и фельдмаршал Суво-
ров испросил для меня у государя орден святого Владимира».
28 апреля Суворов вступил в Милан. Моро отошел за Тичи-
но. На всех стенах города можно было прочесть характерную для
русского героя прокламацию:
«Победоносная армия римского императора находится
здесь. Она сражается исключительно ради восстановления святой
веры, духовенства, дворянства и былого правительства Италии.
Народы, объединяйтесь с нами во имя Бога и веры—мы
вступили в Милан и Пьяченцу, чтобы помочь вам».
Дорого доставшиеся победы на Треббии и при Нови вслед за
Кассано настолько ослабили силы Суворова, что он не сумел
воспользоваться своим преимуществом. К тому же едва русский
полководец решил выступать, как из Венского кабинета достави-
ли новый план кампании. Союзные державы приказывали начать
вторжение во Францию и назначали каждому генералу путь
следования. Так, Суворову предписывалось вступить во Францию
через Швейцарию, а эрцгерцогу, уступавшему ему место,— отой-
ти на Нижний Рейн. Австрийские войска, которые Суворов оста-
влял против Моро и Макдональда, должны были действовать
против Массены. Под его личным командованием находились
тридцать тысяч русских, еще тридцать тысяч находились в резер-
ве под командованием графа Толстого в Галиции. Эти войска
прибывали в Швейцарию с генералом Корсаковым во главе. Еще
двадцать пять—тридцать тысяч австрийцев были приданы ему
под командованием генерала Хотце. Наконец, в его распоряже-
нии находилось пять—шесть тысяч французских эмигрантов под
командованием принца Конде, то есть в целом 90—95 тысяч
человек.
При вступлении в Нови Федор был ранен, но Суворов поло-
жил на его рану отличную повязку—новый крест, чин же капи-
тана еще более ускорил его выздоровление. Таким образом,
105
Знаменитые преступления
молодой офицер не только счастливый, но и гордый новым
званием оказался с армией, когда та начала наступление на
Сельведру, и вместе со своим генералом проник в долину Тес-
сина.
Пребывание армии на богатых и прекрасных равнинах
Италии не ставило до сих пор серьезных проблем, и Суворову
оставалось лишь гордиться смелостью и верностью своих сол-
дат. Но когда на смену благодатным полям Ломбардии, ороша-
емым красивыми реками с нежными названиями, пришли плохие
дороги Левантины, когда впереди возникли заснеженные суровые
вершины Сен-Готарда, восторги солдат поутихли, энергии у них
поубавилось, и в сердцах детей Севера поселились мрачные
предчувствия. По всей линии войск стал слышен непривычный
ропот. Сперва остановился авангард, заявив, что дальше не
пойдет. Командовавший батальоном Федор тщетно просил,
умоляя солдат показать пример товарищам и двинуться дальше.
Они побросали оружие и легли рядом с ним. Но именно в эту
минуту столь открыто выраженного, неповиновения в арьергарде
послышался гул, приближавшийся, как буря. Это перебирался из
арьергарда в авангард сам Суворов. Продвигаясь вперед, он
узнавал все о новых случаях бунта и неповиновения. Когда же он
достиг головной колонны, этот ропот уже звучал подобно
проклятиям.
Тогда Суворов обратился к солдатам с речью, живописным
оборотам которой он был так часто обязан тем чудесам, которые
они творили вместе с ним. Но крики «Назад! Назад!» перекрыли
его голос. Отобрав несколько отъявленных бунтовщиков, он
велел бить их палками до тех пор, пока они не умерли от этого
постыдного наказания. Но ни оно, ни увещевания не возымели
никакого действия. Суворов понял, что все пропало, если он не
воздействует на мятежников каким-то неожиданным и верным
способом. Он подошел к Федору.
— Капитан,—приказал фельдмаршал,—отберите восьме-
рых унтер-офицеров и выройте тут могилу.
Удивленный Федор посмотрел на главнокомандующего, сло-
вно ожидая от него объяснения столь необычного приказа.
— Делайте, как я велел,—распорядился Суворов.
Федор подчинился, и восемь унтер-офицеров приступили
к делу.
Спустя несколько минут яма была вырыта к великому удив-
лению армии, собравшейся полукольцом на уступах двух воз-
вышенностей, как на ступеньках огромного амфитеатра.
106
Ванинка
Тогда Суворов слез с лошади, переломил шпагу и бросил -ее
в яму, затем сорвал свои награды с груди и бросил туда же.
Отстегнув эполеты, он их тоже бросил в яму вслед за шпагой
и орденами. Наконец, раздевшись донага, сам лег в яму, громко
крикнув:
— Забросайте меня землей, оставьте здесь своего генерала!
Вы мне больше не дети, а я вам не отец. Мне остается только
умереть.
При этих словах, произнесенных громовым голосом, услы-
шанным всей армией, русские гренадеры, плача, бросились в яму,
вытащили своего генерала, стали просить прощения и умолять
вести их на врага.
— Вот так-то лучше!—воскликнул Суворов.—Узнаю своих
детей. На врага! На врага!
Ему вторили не крики, а вопли. Пока Суворов одевался,
самые ярые бунтовщики подползали к нему на коленях, целовали
ему ноги. Когда же эполеты были прилажены, а кресты вновь
заблестели на груди, он сел на коня и проследовал в голову
армии, солдаты которой в один голос поклялись лучше умереть,
чем бросить своего отца.
В тот же день Суворов атаковал Айроло. Но для него уже
наступили дурные дни, словно победитель при Кассано, Треббии
и Нови оставил Фортуну в Италии. В течение двенадцати часов
шестьсот французов сдерживали три тысячи русских гренадеров
под стенами этого города. Наступила ночь, а Суворов все еще не
мог выбить их оттуда. На другой день он бросает всю армию
в обход, чтобы окружить кучку смельчаков. Но небо хмурится,
и вскоре на русских обрушиваются потоки холодного дождя.
Французы пользуются этим, чтобы отступить и очистить долину
Урзерн, а перебравшись через Рейсу, они закрепляются на высо-
тах Фурки и Тримел я. Однако частично свою задачу русские
выполнили. Сен-1отард перешел к ним. Правда, едва они двинут-
ся дальше, как французы овладеют им снова и отрежут пусть
к отступлению. Но какое дело до этого Суворову? Он привык
идти вперед и только вперед.
Он идет, не беспокоясь о том, что происходит у него в тылу,
достигает Андермата, минует Урнерскую дыру и наталкивается
на Лекурба, который с полуторатысячами солдат обороняет
Чертов мост.
Снова завязывается бой. В течение трех дней полторы тыся-
чи французов сдерживают тридцать тысяч русских; Суворов ры-
чит, как лев в клетке. Он больше не верит в свое воинское счастье.
107
Знаменитые преступления
На четвертый день ему становится известно, что генерал Кор-
саков, с которым он должен соединиться, разбит Молитором,
а Массена овладел Цюрихом и занял кантон 1ларис. Тогда он
отказывается от плана следовать вдоль долины Рейсы и пишет
Корсакову и Елачичу:
«Бегу, дабы исправить ваши ошибки. Стойте твердо, как
стены. Вы отвечаете мне головой за каждый шаг назад»
Адъютанту было поручено лично сообщить русским и ав-
стрийским генералам план предстоящего сражения. Это был
приказ генерала Линкену и Елачичу атаковать французские вой-
ска на своих участках и соединиться в Тларисской долине, куда
сам Суворов должен был спуститься через Чертов мост, дабы
взять Молитора в капкан.
Суворов был настолько уверен в удаче задуманного, что,
дойдя до берега озера Клонталь, послал к Молитору парламен-
тера, убеждая того сдаться, коль скоро он окружен отовсюду. На
это Молитор ответил, что генералы Суворова опоздали на назна-
ченную им встречу, будучи разбиты и отброшены в 1раубюнден.
Так что теперь, когда Массена движется на Муоту, он, Суворов,
в свою очередь, попал в капкан, и Молитор советует ему сложить
оружие.
Выслушав этот дерзкий ответ, Суворов решил, что ему сни-
тся дурной сон. Но, опомнившись и понимая опасность рас-
положения армии в ущелье, он бросился на генерала Молитора.
Тот встретил его в штыки и, закрыв выход из ущелья, в течение
недели с тысячью двумястами солдат сдерживал пятнадцати—
восемнадцатитысячную армию русских. С наступлением ночи
Молитор оставил Клонталь и отошел к Линту, чтобы защищать
мосты Нефельса и Моллиса. Подобно вихрю ворвался старый
фельдмаршал в Гларус и Митлоди и только тут понял, что
Молитор говорил правду: Елачич и Линкен разбиты и рассеяны.
Массена движется на Швиц, а генерал Розенберг, которому он
доверил оборону моста через Муоту, был вынужден отступить.
Таким образом, он сам оказался в положении, в которое думал
загнать Молитора.
Нельзя было ни минуты мешкать с отступлением. Суворов
устремился в теснины Энги, Шваудена и Эльма, он так спешил,
что бросил раненых и часть орудий. Французы тотчас двинулись
за ним в погоню, атакуя и в ущельях, и на заоблачных вершинах.
При этом армии умудрялись проходить там, где не рисковали
108
Ванинка
Переход через Чертов мост
Знаменитые преступления
появляться охотники и мулы. Они шли босые, поддерживая друг
друга, чтобы не свалиться вниз; три народа из трех разных стран
назначили встречу выше тех мест, где ютились орлы, словно
желая приблизиться к Богу, единственному своему судье. Снеж-
ные горы стали словно вулканами, чья ледяная лава кровавым
валом катилась в долины, унося с собой лавины жизней. Смерть
собрала тут такую обильную жатву, что, как рассказывают до
сих пор местные жители, коршуны отворачивались от челове-
чины, выклевывая трупам только глаза, чтобы снести их своим
птенцам.
Наконец Суворову удалось соединить свои силы в окрестно-
стях Линдау, и он призвал к себе Корсакова, еще занимавшего
Брегенц. Но его соединенные силы не превышали тридцати тысяч
штыков: это все, что у него осталось от 80-тысячной армии,
которую ему вручил Павел I как русский контенгент коалиции. За
две недели три армейских корпуса, каждый из которых был
многочисленнее всей армии Массены, были ею разбиты. В ярости
от того, что он потерпел поражение от тех самых республикан-
цев, в поражении которых заранее был уверен, Суворов обвинил
во всем австрийцев. Он заявил, что перед тем как что-то предпри-
нять, ему следует дождаться решения императора, которому он
сообщил о предательстве союзников.
В своем ответе Павел I повелел ему тотчас отбыть с войском
в Россию и как можно скорее прибыть самому в Санкт-Петер-
бург, где ему будет устроена триумфальная встреча. В том же
указе говорилось, что отныне и до конца своих дней Суворов
будет проживать в императорском дворце, наконец, что на одной
из площадей Санкт-Петербурга ему будет возведен памятник.
Федора, стало быть, ждала встреча с Ванинкой. 1де ни гро-
зила ему опасность—на равнинах Италии, в ущельях Тессина
или в горных льдах Прагеля, он первым бросался вперед и всегда
значился в Списках награжденных. Суворов сам был слишком
храбрым человеком, чтобы проявлять расточительность при раз-
даче наград, когда они не были заслужены.
Таким образом, Федор возвращался, как и обещал, достой-
ным своего благородного покровителя и—может быть—любви
Ванинки. Фельдмаршал тоже одарил его своей дружбой, но
никто не знал, чем чревата дружба человека, которому Павел I
оказывал почести, достойные героя древности.
Никто не мог положиться на Павла I, характер которого
был словно соткан из крайностей. По прибытии в Ригу, Суворов,
не понимая, чем мог прогневать своего государя и не видя причин
НО
Ванинка
ПАВЕЛ I,
характер которого был словно соткан из крайностей
Знаменитые преступления
для его немилости, прочитал письмо от одного из приближенных
монарха: тот сообщал, что за снисходительность к недисцип-
линированности солдат полководец лишался всех почестей и на-
град. Царь запрещал ему являться ко двору.
Подобное известие сразило старого воина. Он и так был
уязвлен унижениями, которым его подвергли и которые были
подобны вечерней грозе, портящей великолепный день. Он соб-
рал на площади Риги всех офицеров, простился с ними, плача, как
отец, покидающий семью, расцеловал всех генералов и полков-
ников, пожал остальным руки, еще раз сказал всем «прощай»,
посоветовал и без него следовать своему предназначению, бро-
сился в сани и умчался. Нигде не останавливаясь на пути, Суво-
ров инкогнито прибыл в столицу, где еще недавно ему обещали
устроить триумфальную встречу, и приказал везти себя в дом
племянниц, где спустя две недели и умер от горя. Федор посту-
пил, как опальный фельдмаршал, и тоже никого не предупредил
о своем приезде; не имея в Санкт-Петербурге родных и посвятив
всю жизнь одной особе, он поехал на угол Невского проспекта
и Екатерининского канала, где жил генерал. Здесь, едва выбра-
вшись из саней, он перебежал через двор, взлетел на крыльцо,
открыл дверь в прихожую и оказался в толпе прислуги и млад-
ших чинов, которые, увидев его, вскрикнули от удивления. Он
спросил, где генерал, и ему указали на дверь в столовую: Чермай-
лов был дома и обедал с дочерью.
Внезапно ощутив, что ноги у него стали ватными, Федор
прислонился к стене, чтобы не упасть. Теперь, когда его снова
ждала встреча, с любимой Ванинкой, ради которой он совершил
столько подвигов, Федор не мог унять дрожи при мысли, что
найдет ее изменившейся. В эту минуту двери в столовую раскры-
лись, и появилась Ванинка. Увидев молодого человека, она
вскрикнула и обернулась к генералу. «Отец, это Федор»,—произ-
несла она с той невыразимой интонацией, которая не оставляет
сомнений относительно чувств, в нее вложенных. «Федор!» —
вскричал генерал, протягивая ему руки. Федора ждали—и у ног
Ванинки, и на груди ее отца. Он понял, что сначала должен
проявить почтение и благодарность и устремился в объятия
генерала. Поступи он иначе, это стало бы признанием в любви.
Имел ли он на это право, не узнав сначала, разделяется ли его
чувство? Как и прощаясь перед отъездом, Федор преклонил
колено перед Ванинкой. Однако надменной девушке хватило
секунды, чтобы поглубже спрятать в сердце свои чувства. Вспых-
нувший, словно пламя, румянец мгновенно схлынул с ее лица.
112
Ванинка
Она снова стала белоснежной и холодной статуей, детищем
природной гордыни и порождением воспитания. Федор отпустил
ее руку, которая дрожала, хотя и оставалась ледяной. Молодому
офицеру показалось, что сердце его замерло, ему почудилось, что
он умирает.
— Послушай, Ванинка,—сказал генерал,—отчего ты так хо-
лодна с другом, за которого мы так боялись и радовались?
Поцелуй же мою дочь, Федор!
Федор поднялся с умоляющим взглядом, ожидая, когда
вслед за генеральским последует другое разрешение.
— Разве вы не слышали, что сказал мой отец?—спросила
Ванинка, улыбаясь и не в силах унять волнение в голосе.
Федор приблизил губы к щеке Ванинки и, продолжая дер-
жать ее руку в своей, почувствовал непроизвольное пожатие. Из
груди его едва не вырвался крик радости. Однако, бросив взгляд
на Ванинку, он был потрясен бледностью ее лица и побелевшими,
как у мертвеца, губами.
Генерал усадил Федора за стол, Ванинка заняла свое место.
А так как она сидела против света, отец, не имея оснований для
подозрений, ничего не заметил.
Само собой разумеется, обед прошел в рассказах о странной
кампании, начатой под палящим солнцем Италии и закончив-
шейся во льдах Швейцарии. Поскольку в петербургских газетах
публикуют только то, что разрешает император, об успехах
Суворова было достаточно известно, а вот о его злоключениях—
ничего. О первых Федор рассказал с подобающей скромностью,
о вторых—с полной откровенностью.
Нетрудно догадаться, с каким интересом слушал генерал
рассказ Федора. Его капитанские эполеты и грудь в орденах
красноречиво свидетельствовали, что молодой человек нарочно
умаляет свои заслуги. Будучи человеком слишком благородным,
чтобы опасаться немилости за сочувствие Суворову, генерал уже
нанес визит умирающему фельдмаршалу и от него лично узнал,
как достойно проявил себя его протеже. Так что, когда тот
закончил свой рассказ, наступил черед генерала перечислять все
заслуги Федора во время длившейся меньше года кампании.
Закончив это перечисление, он добавил, что завтра же отправится
к императору и попросит назначить молодого капитана своим
адъютантом. При этих словах Федору захотелось броситься на
колени перед генералом. Тот снова принял его в объятия и в до-
казательство полной уверенности в успехе своей просьбы в тот же
день показал покои, которые Федор займет в доме.
113
Знаменитые преступления
Действительно, на другой день генерал вернулся из Ми-
хайловского замка со счастливым известием, что просьба его
уважена.
Федор был на верху блаженства. В ожидании того времени,
когда он станет членом семьи, молодой человек уже разделял
трапезу генерала. Жить под одной крышей с Ванинкой, ежечасно
видеть ее, постоянно сталкиваться с ней в комнатах, наблюдать,
как она, подобно видению, появляется в глубине коридора, нахо-
диться дважды в день за одним с ней столом—все это превос-
ходило надежды Федора. Он даже подумал сначала, что и такого
счастья ему достаточно.
Со своей стороны, Ванинка, несмотря на природную над-
менность, стала проявлять к Федору живейший интерес. Уезжая,
он не оставил у нее сомнений относительно своего чувства, и во
время разлуки женская ее гордость черпала силы в успехах
молодого офицера и в надежде, что они позволят сократить
расстояние между молодыми людьми. Таким образом, когда он
вернулся, пройдя значительную часть этого расстояния, Ванинка
ощутила по биению своего сердца, что удовлетворенная гордость
превращается в более нежное чувство и что она любит Федора,
насколько способна любить вообще. Тем не менее, как мы сказа-
ли, девушка постаралась скрыть свои чувства под ледяной обо-
лочкой: такой уж она была. Конечно, в один прекрасный день она
скажет, что любит его, но лишь тогда, когда сама выберет для
этого время, а до тех пор пусть лучше молодой человек не
догадывается, что он любим.
Так продолжалось несколько месяцев, и состояние, казавше-
еся поначалу Федору верхом блаженства, обернулось страшной
пыткой. В самом деле, любить и чувствовать, как твое сердце
каждую минуту переполняется любовью, находиться с утра до
вечера рядом с той, кого любишь, прикасаться за столом к ее
руке, а в узком коридоре—к ее платью, ощущать, как она
опирается на твою руку, входя в гостиную или бальный зал,
и при этом все время контролировать выражение лица, чтобы
ничем не выдать волнения сердца,—нет, никакая воля не в си-
лах выстоять в такой борьбе. Ванинка поняла, что Федор не
сможет долго хранить свою тайну, и решила упредить его
признание.
Однажды, когда они оказались наедине, она, видя безуспеш-
ные усилия молодого человека скрыть свои чувства, смело об-
ратилась к нему:
— Вы любите меня, Федор?
114
Ванинка
— О, простите, простите!—воскликнул молодой человек,
простирая к ней руки.
— Почему вы просите прощения, Федор? Разве ваша любовь
не чиста?
— Да, да, моя любовь чиста, но она столь же чиста, как
и безнадежна.
— Отчего же безнадежна?—удивилась Ванинка.— Разве
мой отец не любит вас как сына?
— Как прикажете понимать вас?—вскричал Федор.— Неуж-
то, если ваш отец согласится отдать мне ваша руку, вы тоже
дадите согласие?
— Разве у вас не благородное сердце, и вы не знатного рода,
Федор? Правда, у вас нет состояния, но я достаточно богата для
двоих.
— Значит, я вам не безразличен?
— Во всяком случае, я отдаю вам предпочтение перед теми,
с кем была знакома прежде.
— Ванинка!
Молодая девушка гордо вскинула голову.
— Простите!—продолжал Федор.— Что я должен сделать?
Приказывайте. Ваша воля—моя воля. Я боюсь оскорбить вас
своими чувствами. Направьте меня, я послушаюсь вас.
— Вы должны просить моей руки у отца, Федор.
— Значит, вы разрешаете мне это сделать?
— Да, но при одном условии.
— Каком? Говорите же, говорите!
— Чтобы мой отец ни в коем случае не догадался, что вы
действуете с моего согласия. Никто не должен знать ни о нашем
разговоре, ни о моем признании. Наконец, вы должны мне
обещать, что, как бы ни повернулось дело, вы не станете просить
у меня ничего другого, кроме того, что я пожелаю сама.
— Все, что хотите!—воскликнул Федор.—Я сделаю все, что
вы захотите. Разве вы не награждаете меня в тысячу раз щедрее,
чем я мог себе позволить надеяться? Если ваш отец откажет мне,
разве не радостно мне будет сознавать, что вы разделяете мою
боль?
— Да, но я надеюсь, что этого не случится,—сказала Ванин-
ка, протянув молодому офицеру руку, которую тот горячо поце-
ловал.—Итак, надежда и удача!
И Ванинка, как истинная женщина, вышла из комнаты,
оставив молодого человека в куда большем смятении, чем была
сама.
115
Знаменитые преступления
В тот же день Федор попросил генерала выслушать его.
По своему обыкновению, генерал принял адъютанта с от-
крытым лицом и доброй улыбкой. Однако при первых же словах
Федора он нахмурился. Только узнав о его верной, постоянной
и страстной любви к Ванинке, о том, что именно эта любовь
подвигла его на подвиги, за которые он так хвалил его, генерал
протянул ему руку и, почти столь же взволнованный, сказал, что
во время его отсутствия, ничего не зная о любви, тайну которой
Федор увез с собой и на которую Ванинка ничем ему не намек-
нула, генерал принял сватовство государя, который просил его за
сына тайного советника. Право не расставаться с дочерью до ее
восемнадцатилетия—вот единственное, что вымолил генерал
у царя. Таким образом, Ванинке предстояло пробыть в родитель-
ском доме всего пять месяцев.
Возразить на это было нечего: в России желание царя—
закон, и коль скоро оно высказано, никому в голову не приходит
противиться. Но отказ привел молодого человека в такое отчаяние,
что тронутый его молчаливым горем генерал раскрыл ему объятия.
Федор бросился в них, заливаясь слезами. Тогда генерал справился
у него о дочери, и Федор ответил, как обещал, что Ванинка ничего
не знает и что он говорил только от своего имени. Эти слова слегка
успокоили генерала, который боялся сделать несчастными обоих.
Когда Ванинка спустилась к обеду, она застала отца одного.
У Федора не хватило духу выйти к столу и присутствовать вместе
с генералом и его дочерью в тот момент, когда он потерял все
надежды. Он нанял дрожки и велел отвезти себя за город. • Во
время обеда генерал и Ванинка едва перемолвились несколькими
словами. Но как ни выразительно было это молчание, Ванинка
совершенно владела собой, и один генерал выглядел молчаливым
и убитым.
Вечером, когда она собралась спуститься к чаю, ей подали
его в комнату и доложили, что генерал чувствует себя усталым
и отправился в свои покои. Ванинка поинтересовалась характе-
ром его недомогания и, убедившись, что ничего опасного нет,
поручила камердинеру, принесшему ей это известие, засвидетель-
ствовать отцу ее почтение и готовность помочь, если он в чем-то
нуждается. Гёнерал ответил, что благодарит ее, но пока ему
нужны только покой и сон. Ванинка в свою очередь сказала, что
намерена удалиться к себе. Камердинер ушел, а Ванинка рас-
порядилась, чтобы Аннушка, ее молочная сестра, выполнявшая
обязанности горничной, дождалась возвращения Федора и преду-
предила ее, как только он появится.
116
Ванинка
В одиннадцать ночи ворота особняка раскрылись, и Федор
слез с дрожек и тотчас поднялся к себе, где бросился иа диван,
раздавленный тяжестью своих мыслей. В полночь он услышал
стук в дверь и, удивленный, встал, чтобы открыть. Эго была
Аннушка, которая пришла сказать, что ее госпожа просит его
тотчас прийти к ней. Федор безмолвно повиновался.
Он застал Ванинку в белом платье, еще более бледную, чем
обычно. Федор замер в дверях—ему показалось, что перед ним
надгробная статуя.
— Подойдите,—сказала Ванинка тоном, в котором было
трудно расслышать хотя бы признак волнения. Голос ее притяги-
вал Федора, как магнит, он приблизился; Аннушка вышла и за-
крыла за собой дверь.
— Так что вам ответил мой отец?—осведомилась Ванинка.
Федор рассказал ей все, что произошло. Девушка бесстраст-
но выслушала его. На лице ее жили только губы, но и они вдруг
стали такими же белыми, как ее платье. Федора снедало лихора-
дочное волнение. Глаза его блестели, как у безумного.
— Каковы ваши намерения?—спросила Ванинка все тем же
ледяным тоном.
— И вы еще спрашиваете, Ванинка! Что прикажете мне
делать, если мне вообще что-то остается сделать, как не бе-
жать из Санкт-Петербурга? Если я не хочу ответить на доброту
своего покровителя низостью, мне остается одно—погибнуть
в каком-нибудь Богом забытом уголке России, где разразится
война.
— Вы сошли с ума,— возразила Ванинка с улыбкой, в кото-
рой странным образом смешалось торжество и презрение: с этой
минуты она полностью осознала свою власть над Федором
и поняла, что всю оставшуюся жизнь будет управлять им, как
царица.
— Тогда скажите, что мне делать, приказывайте, разве я не
раб ваш?
— Надо остаться.
— Остаться?
— Только женщина или ребенок примиряются с первым же
поражением. Настоящий мужчина обязан бороться.
— Бороться! Против кого? Против вашего отца? Никогда!
— Кто вам говорит о моем отце? Надо бороться с обсто-
ятельствами. Простой смертный не умеет управлять событиями.
Это они, напротив, увлекают его за собой. Нужно, чтобы в глазах
моего отца вы выглядели человеком, который преодолел свою
117
Знаменитые преступления
любовь и является хозяином своих чувств. Коль скоро считается,
что я не имею понятия о вашем сватовстве, никто не станет
остерегаться меня. Я попрошу отца дать мне отсрочку и получу
ее. Кто знает, какие события произойдут за это время? Может
умереть император, или мой суженый, или даже—да хранит его
Бог—мой отец.
— А если от вас потребуют...
— Если потребуют?—воскликнула Ванинка, и нежный ру-
мянец залил ей щеки, но тут же пропал.—Кто посмеет от меня
что-нибудь требовать? Отец? Он слишком любит меня. Государь?
У него достаточно забот в собственной семье, чтобы вносить
смуту в чужую. К тому же у меня останется крайний выход, когда
другие исчерпаны: до Невы рукой подать, а воды ее глубоки.
Федор невольно вскрикнул: по тому, как нахмурился лоб
и сжались губы девушки, он понял, сколько решимости в ее
характере, понял, что этого ребенка можно сломать, но нельзя
согнуть.
Однако сердце Федора билось слишком созвучно плану,
предложенному Ванинкой, чтобы, высказав одни возражения,
которые были отметены, он стал выдвигать новые. Последние
его колебания и вовсе улетучились после того, как Ванинка
пообещала вознаградить его за притворство на людях ради
сокрытия тайны. Благодаря силе своего характера, подкреплен-
ной полученным воспитанием, Ванинка оказывала, надо при-
знать, такое влияние на всех, кто ее окружал, включая генерала,
что те безотчетно покорялись ей. Федор, как ребенок, подчинился
всему, чего она требовала, и любовь девушки еще больше возрос-
ла, черпая силы в его побежденной воле и собственной удовле-
творенной гордости.
Именно через несколько дней после ночного решения, приня-
того в спальне Ванинки, и состоялось по жалобе Ванинки отцу
наказание Григория за незначительную провинность, при кото-
ром уже присутствовал наш читатель.
Находившийся при этом по долгу службы Федор не обратил
никакого внимания на угрозу в словах крепостного, когда тот
шел со двора. Побывав в роли палача, кучер приступил к обязан-
ностям лекаря: он наложил на плечи наказанному примочки из
соленой воды, от которых раны должны были скорее зарубце-
ваться. Григорий пролежал три дня, обдумывая планы мести.
Потом он опять приступил к исполнению своих обязанностей,
и уже никто, кроме него, не вспоминал о том, что произошло.
Более того, будь Григорий чисто русским человеком, он и сам
118
Ванинка
позабыл бы об экзекуции, к которой столь привычны суровые
дети Московии. Но, грек по крови, как мы сказали, он был
скрытен и злопамятен.
Хотя Григорий был крепостным, характер его службы у гене-
рала позволял ему определенную фамильярность, немыслимую
для других слуг. Кстати сказать, парикмахеры во всех странах
пользуются большими привилегиями у тех, кого бреют, возмож-
но, потому, что те инстинктивно чувствуют свою зависимость от
человека, который каждый день в течение десяти минут держит
их жизнь в своих руках. Григорий пользовался, таким образом,
известной безнаказанностью, и процедура бритья почти всегда
проходила в приятной для него беседе.
Однажды, когда генералу предстояло ехать на парад, он
призвал к себе Григория раньше времени. Пока тот как можно
мягче водил бритвой по щеке хозяина, разговор невольно зашел
о Федоре. Брадобрей отозвался о нем с большим уважением, что,
естественно, побудило генерала узнать у слуги, не находит ли тот
какие-либо недостатки в человеке, который распоряжался учи-
ненной над ним экзекуцией.
Григорий ответил, что Федор— человек безупречный, если не
считать гордыни.
— Гордыни?—переспросил удивленный генерал.—А я-то
считал, что он начисто лишен этого порока.
— Лучше сказать—честолюбия,—поправился Григорий.
—. Какое еще честолюбие?—продолжал генерал.—Он дока-
зал полное отсутствие такого честолюбия, поступив ко мне на
службу. После того как он столь блестяще проявил себя во время
последней кампании, он мог легко рассчитывать на место при
дворе.
— Бывает честолюбие и честолюбие,—улыбаясь возразил
Григорий.—Одни мечтают о высоком положении, другие—о вы-
годном браке. Одни хотят все сделать сами, другие не прочь
подняться на ступеньку с помощью жены и тогда смотрят выше,
чем им положено.
— Что ты хочешь сказать?—воскликнул генерал, начиная
понимать, куда гнет Григорий.
— Я хочу сказать, ваше превосходительство,— ответил
тот,— что есть немало таких, что забывают свое место, когда
к ним добры. Они начинают мечтать о еще более высоком
положении, хотя и так уже настолько вознесены, что у них голова
кружится.
— Григорий,— воскликнул генерал,— тебе может не поздо-
119
Знаменитые преступления
ровиться. Ты выступаешь с обвинением; раз уж на то пошло, тебе
придется представить доказательства.
— Клянусь Богом, ваше превосходительство, из всего мож-
но выпутаться, коли за тобой правда. К тому же я ничего не
сказал такого, чего не в силах доказать.
— Значит, ты продолжаешь утверждать, что Федор любит
мою дочь?
— О нет,—возразил Григорий с лицемерным видом, прису-
щим сынам его нации.—Это сказал не я, ваше превосходитель-
ство, а вы сами. Я ведь не назвал имени барышни.
— Тем не менее ты именно ее имел в виду, не так ли? А ну-ка
изволь отвечать прямо, вопреки своему обыкновению!
— Так точно, ваше превосходительство, именно это я и хо-
тел сказать.
— И ты смеешь утверждать, что он пользуется взаимно-
стью?
— Боюсь, что именно так.
— С чего ты это взял? Отвечай.
— Во-первых, господин Федор не упускает случая погово-
рить с барышней Ванинкой.
— Они живут под одной крышей. По-твоему, он должен
сторониться ее?
— Как бы поздно ни возвращалась домой госпожа Ванинка,
он, если не сопровождает вас, обязательно выбегает подать ей
руку при выходе из кареты.
— Федор дожидается меня—такая у него служба,— возра-
зил генерал, начиная думать, что подозрения крепостного не
имеют серьезных оснований.—Он ожидает меня: я ведь незави-
симо от времени суток могу по возвращении отдать ему то или
другое приказание.
— Дня не проходит, чтобы он не заходил к госпоже Ванинке,
а ведь благосклонность к молодому человеку не в обычаях дома
вашего превосходительства.
— Большей частью он ходит туда по моему распоряжению.
— Днем,—ответил Григорий.—А... ночью?
— Ночью?—вскрикнул генерал, вскочив и так побледнев,
что вынужден был облокотиться о стол.
— Да, ночью, ваше превосходительство,—спокойно подтве-
рдил Григорий.—А раз вы говорите, что я рискую головой, я уж
пойду до конца. Пусть меня ждет наказание пострашнее, чем то,
какому подвергли, но я не дам обманывать такого доброго
хозяина.
120
. Ванинка
— Подумай, прежде чем рот разевать, холоп. Я знаю твоих
соплеменников; поэтому если твои обвинения, продиктованные
местью, не опираются на ясные, прочные и неоспоримые доказа-
тельства, ты будешь наказан как подлый клеветник.
— Согласен,—ответил Григорий.
— И ты говоришь, что видел, как Федор входил ночью
к моей дочери?
— Я не сказал, ваше превосходительство, что видел, как он
входил; я видел, как он выходил оттуда.
— Когда же?
— С четверть часа назад, направляясь к вашему превос-
ходительству.
— Лжешь!—замахнулся на него генерал.
— У нас был другой уговор, ваше превосходительство,—
ответил крепостной, отступая на шаг.—Я готов понести наказа-
ние, если не представлю доказательств.
— И что это за доказательства?
— Я уже сказал.
— И ты думаешь, я поверю тебе на слово?
— Конечно, нет. Но я думаю, своим-то глазам вы поверите.
— Каким образом?
— Когда господин Федор окажется у госпожи Ванинки пос-
ле полуночи, я приду за вашим превосходительством, и тогда вы
сами убедитесь, лгу я или нет. Пока же моя услуга вашему
превосходительству может обернуться только против меня.
— Что ты хочешь сказать?
— Если я не представлю доказательств, значит, буду счи-
таться подлым клеветником, это ясно. Ну, а если представлю,
что я получу взамен?
— Тысячу рублей и вольную.
— По рукам, ваше превосходительство,—спокойно ответил
Григорий, укладывая бритву в несессер генерала.—Думаю, неде-
ли не пройдет, как вы будете обо мне лучшего мнения, чем
сейчас.
И он вышел, внушив своей самоуверенностью генералу, что
тому грозит огромное несчастье.
Естественно, что с этой минуты генерал прислушивался к ка-
ждому слову, приглядываясь к каждому жесту, которыми об-
менивались Ванинка и Федор. Однако ни со стороны адъютанта,
ни со стороны дочери он не замечал ничего, что подтверждало бы
его подозрения. Ванинка даже казалась ему еще более холодной
и сдержанной, чем обычно.
121
Знаменитые преступления
Так миновала неделя. На десятый день, ночью, в дверь
генерала постучали. Это был Григорий.
— Если ваше превосходительство отправится сейчас же к до-
чери, он застанет там господина Федора.
Генерал побледнел, молча оделся и последовал за слугой до
двери в покои Ванинки. Оказавшись там, он жестом отослал
доносчика, который, отнюдь не подчинившись этому молчаливо-
му приказу, спрятался в коридоре за углом.
Оставшись один, генерал постучал. Ему никто не ответил.
Но это еще ни о чем не свидетельствовало—Ванинка могла
спать. Он постучал сызнова, и услышал спокойный голос дочери:
— Кто там?
— Это я,—молвил генерал дрожащим от волнения голосом.
— Аннушка,— позвала молодая девушка, обращаясь к мо-
лочной сестре, которая спала в соседней комнате.—Открой мо-
ему отцу. Простите, батюшка, но Аннушке надо одеться, через
секунду она выйдет к вам.
Генерал терпеливо обождал, потому что не услышал волне-
ния в голосе дочери и горячо надеясь, что Григорий ошибся.
Спустя некоторое время дверь отворилась, и генерал, озира-
ясь, вошел в покои дочери. В первой комнате никого кроме нее
не было. Ванинка лежала в постели, быть может, несколько более
бледная, чем обычно, но совершенно спокойная, с безмятежной
улыбкой, с какой всегда встречала отца.
— Какому счастливому поводу обязана я вашему столь
позднему визиту?—ласково осведомилась девушка.
— Мне нужно переговорить с тобой об очень важном де-
ле,—ответил генерал.—Надеюсь, несмотря на поздний час, ты
простишь, что я потревожил твой сон.
— Мой отец знает, что дочь рада видеть его у себя в любое
время дня и ночи.
Генерал снова огляделся. Все убеждало его, что никакой
мужчина не мог быть спрятан в первой комнате. Однако остава-
лась вторая.
— Я слушаю вас,—сказала, помолчав, Ванинка.
— Да, но мы не одни,—ответил генерал.—Чужие уши не
должны слышать то, что я намерен тебе сказать.
— Но вам же известно, что Аннушка—моя молочная сест-
ра,—возразила Ванинка.
— Это не имеет значения,—продолжал генерал, направля-
ясь со свечой в руке к соседней комнате, которая была еще
меньше, чем у Ванинки.
122
Ванинка
— Аннушка,—распорядился он,— последи в коридоре, что-
бы никто нас не подслушивал.
Сказав это, генерал снова подозрительно огляделся. Но за
исключением молодой девушки, в комнате никого не было.
Аннушка повиновалась, генерал вышел вслед за нею и еще
раз огляделся вокруг. Затем вернулся в комнату дочери и сел
у нее в ногах. По знаку своей госпожи Аннушка оставила ее
наедине с отцом.
Генерал протянул руку Ванинке, и та без раздумий вложила
в нее свою.
— Дочь моя, мне надо поговорить с тобой об очень важном
деле.
— О чем же, отец?—спросила Ванинка.
— Тебе скоро исполнится восемнадцать,—продолжал гене-
рал.— В этом возрасте русские девушки знатного рода выходят
замуж.—Генерал остановился, чтобы проверить, какое впечатление
произвели его слова на Ванинку. Но ее рука неподвижно лежала в его
руке.— Вот уже год, как я обещал твою руку,—продолжал генерал.
— Могу я знать—кому?—холодно спросила Ванинка.
— Сыну нашего тайного советника,— ответил генерал.—
Что ты думаешь о нем?
— Говорят, это достойный и благородный молодой чело-
век,— сказала Ванинка.— Но я могу судить о нем лишь с чужих
слов. Не он ли вот уже три месяца состоит при московском
гарнизоне?
— Да,—подтвердил генерал.—Но через три месяца он дол-
жен возвратиться.
Ванинка продолжала хранить прежнее бесстрастие.
— Тебе нечего мне ответить?—спросил генерал.
— Нет, отец. Я только прошу об одной милости.
— Какой?
— Я не хочу выходить замуж раньше двадцати лет.
— И почему же?
— Я дала обет.
— А если некоторые обстоятельства заставят нарушить обет
и возникнет необходимость поспешить с бракосочетанием?
— Какие именно?
— Федор любит тебя,— сказал генерал, не отрывая глаз от
дочери.
— Я знаю,—с прежней бесстрастностью ответила молодая
девушка, словно речь шла не о ней, а о посторонней.
— Знаешь?
123
Знаменитые преступления
— Да. Он мне признался.
— И когда же?
— Вчера.
— Что ты ему ответила?
— Чтобы он уезжал.
— И он согласился?
— Да, отец.
— Когда же он уедет?
— Он уже уехал.
— Но он только в десять часов ушел от меня,—изумился
генерал.
— А от меня в полночь,— ответила Ванинка.
— О Господи,—произнес генерал, впервые вздохнув с облег-
чением.—Ты достойное дитя своего отца, Ванинка, и я готов
предоставить тебе отсрочку, о которой ты просишь, то есть на
два года. Не забывай только, что сватом здесь выступает сам
государь.
— Моему отцу хорошо известно, что я слйшком почтитель-
ная дочь, чтобы стать непокорной подданной.
— Хорошо, Ванинка, хорошо,—одобрил генерал.—Значит,
бедняга Федор тебе во всем признался?
— Да,—сказала Ванинка.
— А ведомо ли тебе, что он сперва обратился ко мне?
— Ведомо.
— Значит, ты от него узнала, что твоя рука отдана другому?
— От него.
— И он согласился уехать? Какой добрый и благородный
юноша! Мое покровительство будет сопровождать его повсюду.
Я так любил его,—продолжал генерал,— что, если бы я только
не дал слово, а ты согласилась, я, клянусь честью, отдал бы ему
твою руку.
— И вы не можете нарушить слово?—спросила Ванинка.
— Это невозможно.
— Тогда пусть свершится то, чему суждено свершиться.
— Иного ответа от своей дочери я и не ожидал,—сказал
генерал, целуя ее.—Доброй ночи, Ванинка. Я не спрашиваю,
любишь ли ты его. Вы оба исполнили свой долг. Большего мне
и желать нечего.
С этими словами он встал и вышел. Аннушка дожидалась
в коридоре. Генерал сделал ей знак, чтобы она шла к себе,
и отправился в свои покои. Григорий дожидался его у дверей.
— Убедились, ваше превосходительство?—спросил он.
124
Ванинка
— Ты оказался прав и не прав одновременно. Федор любит
мою дочь, но не любим ею. В одиннадцать часов он действитель-
но вошел к ней и в полночь ушел оттуда навсегда. Однако мое
обещание нерушимо. Приходи завтра, получишь тысячу рублей
и вольную.
Сбитый с толку Григорий удалился.
Тем временем Аннушка по велению своей госпожи вер-
нулась к ней в спальню и тщательно заперла за собой дверь.
Ванинка тотчас вскочила с постели и подбежала к двери,
прислушиваясь к шагам удалявшегося генерала. Выждав еще
немного, они бросились в светелку Аннушки и начали лихорадо-
чно сбрасывать узлы с бельем, наваленные на большой сундук,
стоявший в оконном проеме. Аннушка нажала на кнопку замка,
Ванинка подняла крышку, и обе женщины испустили крик ужаса:
сундук стал гробом молодого офицера, который задохнулся
в нем.
Долгое время девушки тешили себя надеждой, что это толь-
ко обморок: Аннушка брызгала Федору в лицо водой, Ванинка
подносила ему к носу соль—все было бесполезно. Пока генерал
вел долгий получасовой разговор с дочерью, Федор, не имея
возможности выбраться из сундука, умер от удушья.
Положение складывалось ужасное. Девушки не знали, что
делать с трупом. Аннушка уже видела себя сосланной в Сибирь.
Надо отдать должное Ванинке: ее мысли были только о Фе-
доре.
Обе были в полном отчаянье.
Надо, впрочем, сказать, что переживания горничной были
более эгоистичными, чем у ее госпожи. Поэтому именно она
и нашла способ выбраться из тупика, в котором они обе оказа-
лись.
— Барышня!—воскликнула она.— Мы спасены!
Ванинка подняла на горничную полные слез глаза.
— Спасены! Мы — может быть, но не он!..
— Послушайте, барышня,—продолжала Аннушка.—Конеч-
но, ваше положение ужасно, несчастье—велико. Но все может
стать еще хуже, если об этом узнает генерал.
— Какое это имеет значение? Теперь я готова оплакивать его
перед всем миром.
— Да, но в глазах всего света вы будете обесчещены. Завтра
ваши крепостные, а за ними и весь Санкт-Петербург узнают, что
в вашей спальне умер мужчина. Подумайте об этом, барышня:
ваша честь—это честь вашего отца и всей семьи.
125
Знаменитые преступления
— Ты права,—сказала Ванинка, качая головой и словно
стараясь освободиться от занимавших ее мрачных мыслей.—Ты
права. Что же делать?
— Барышне известно, что у меня есть брат Иван.
— Да.
— Придется ему все рассказать.
— Что ты выдумываешь!—воскликнула Ванинка.—Дове-
риться мужчине, да еще холопу?
— Чем ниже стоит этот крепостной холоп,—возразила гор-
ничная,—тем больше надежды, что он сохранит нашу тайну,
знание которой сулит ему столько выгод.
— Твой брат—пьяница,—сказала Ванинка со страхом, сме-
шанным с отвращением.
— Верно, но разве мужчины бывают другими?—гнула свое
Аннушка.—Мой брат пьет не больше остальных. Стало быть, он
менее опасен, чем прочие. В нашем положении поневоле риско-
вать приходится.
— Ты права,—согласилась Ванинка, вновь обретая обычную
решительность, неизменно возраставшую по мере роста опас-
ности.— Ступай за братом.
— Нынче утром уже ничего не сделаешь—поздно,—сказала
Аннушка, раздвигая шторы.— Светает.
— Что же нам делать с трупом этого несчастного?—вос-
кликнула Ванинка.
— Ему придется пролежать тут до вечера. Пока вы будете
на спектакле при дворе, мой брат вывезет его отсюда.
— Верно, верно,—прошептала Ванинка с какой-то стран-
ной интонацией в голосе.—Я поеду вечером на спектакль. Не
появиться там я не могу: начнутся пересуды. О Господи, Гос-
поди!..
— Помогите мне, барышня,—попросила Аннушка.—Одной
мне не справиться.
Ванинка страшно побледнела, но, движимая страхом, реши-
тельно подошла к трупу возлюбленного и, взяв его за плечи, в то
время как горничная ухватила за ноги, снова уложила его в сун-
дук. Аннушка тотчас захлопнула крышку, заперла на замок,
а ключ спрятала на груди.
Затем обе набросали сверху узлы с бельем, которые скрыли
сундук от глаз генерала.
Оставшуюся часть ночи, как легко догадаться, Ванинка про-
вела, не сомкнув глаз. Тем не менее она вовремя спустилась
к завтраку, потому что не хотела вызывать у отца ни малейшего
126
Ванинка
подозрения. Только бледность лица делала ее схожей с мертве-
цом. Генерал объяснил это пережитым по его вине волнением.
Совершенно случайно придумав отъезд Федора, Ванинка
невольно дала объяснение его отсутствию. Генерал не только не
выразил удивления по поводу отлучки своего адъютанта, но
поскольку она служила оправданием его дочери, сообщил всем,
что отослал офицера с поручением. Ванинка постаралась весь
день поменьше находиться у себя в комнате. Она прошла туда
только тогда, когда наступило время одеваться. Всего неделю
назад она была на придворном спектакле вместе с Федором.
Ванинка могла бы сказаться нездоровой и не ездить с от-
цом. Но она побоялась двух вещей: во-первых, это могло
внушить генералу беспокойство, в результате чего он и сам, того
гляди, остался бы дома, что затруднило бы перевозку трупа,
а во-вторых, она не хотела сталкиваться с Иваном и краснеть
перед холопом. Сделав над собой неимоверное усилие и подняв-
шись наверх вместе с верной Аннушкой, она с обычным тщани-
ем принялась наряжаться, словно сердце ее было исполнено
радости.
Когда с туалетом было покончено, она приказала Аннушке
запереть дверь. Ей нужно было в последний раз увидеть Федора
и проститься с ним. Аннушка подчинилась. С украшенной цвета-
ми головой, с драгоценностями на груди и холоднее статуи, она
вошла как сомнамбула в светелку горничной. Аннушка отперла
сундук. Без единой слезинки на глазах, не испустив даже вздоха,
Ванинка склонилась над Федором, сняла с его пальца простое
колечко, надела себе на руку между двумя великолепными пер-
стнями и поцеловала покойника в лоб.
— Прощай, жених мой,—прошептала она.
В тот же миг, заслышав шаги камердинера, который пришел
справиться от имени генерала, готова ли барышня, Аннушка
опустила крышку, а Ванинка, сама открыв дверь, последовала за
посланцем, шедшим впереди со свечой. Полностью доверяя мо-
лочной сестре, она оставляла ее завершить печальный и страш-
ный обряд.
Через минуту Аннушка увидела, как карета с генералом и его
дочерью выехала через ворота.
Выждав с полчаса, она отправилась искать Ивана и нашла
его за выпивкой с Григорием, который уже получил тысячу
рублей и вольную. К счастью, собутыльники не успели еще
основательно нагрузиться и голова Ивана была достаточно трез-
вой, чтобы сестра могла рискнуть доверить ему тайну.
127
Знаменитые преступления
Иван последовал за Аннушкой в покои ее госпожи. И тут
она передала ему то, что гордая, но великодушная Ванинка
позволила ей ему пообещать. Легкое опьянение еще больше
расположило Ивана к изъявлению благодарности. Выпив,
русские становятся очень нежными. Иван высказал свою вер-
ность в столь горячих и искренних выражениях, что Аннушка,
уже не раздумывая, подняла крышку и показала ему труп
Федора.
Увидев это, потрясенный Иван так и застыл на месте. Но
быстро прикинув, какую выгоду может ему принести знание этой
тайны, он поклялся самой страшной клятвой, что никогда не
выдаст барышню, и взялся вывезти из дома труп адъютанта.
Все это он проделал очень ловко. Вместо того чтобы
вернуться к Григорию и другим, Иван отправился готовить сани,
набил их сеном, припрятал в них железный лом, подогнал
к парадной и, убедившись, что никто за ним не следит, схватил
в охапку безжизненное тело, зарыл его в сено и уселся сверху.
Затем отворил ворота и по Невскому проспекту, мимо Знамен-
ской церкви, миновал лавки Рождественской части, съехал на лед
Невы, как раз напротив пустующей церкви святой Марии
Магдалины. Пользуясь полным безлюдьем и ночной мглой
и скрываясь за своими санями, он принялся долбить толстый
лед. Когда образовалась достаточно широкая прорубь, он
обшарил одежду Федора, взял лежавшие там деньги, спустил
труп головой под лед и тотчас пустился в обратный путь.
Подхваченное течением тело поплыло в сторону Финского
залива.
Через час на холодном ветру прорубь затянуло свежей нале-
дью, так что от нее не осталось и следа.
Ванинка вместе с отцом вернулась в полночь. Весь вечер ее
снедала тревога, но никогда еще девушка не была такой краси-
вой. Со всех сторон на нее сыпались комплименты самых знат-
ных и галантных вельмож.
Аннушка дожидалась ее внизу, чтобы принять шубу. Сбро-
сив ее, Ванинка красноречиво взглянула на сестру.
— Все кончено,—произнесла вполголоса горничная.
Ванинка вздохнула так, словно с плеч у нее свалилась гора.
Как ни владела она собой, но оставаться дальше в обществе
отца у нее не было сил, и, сославшись на усталость, девушка
отказалась поужинать с ним.
Поднявшись к себе, заперев дверь, сорвав с головы цветы,
а с груди бриллианты и разрезав ножницами душивший ее кор-
128
Ванинка
сет, она бросилась на постель и дала волю слезам. Аннушка
возблагодарила Бога за этот взрыв горя, потому что спокойствие
хозяйки пугало ее больше, чем отчаяние.
Когда кризис миновал, Ванинка смогла наконец помолиться.
С час простояв на коленях, она по настоянию верной служан-
ки легла спать. Аннушка устроилась у ее ног. Ни та, ни другая
так и не сомкнули глаз. С наступлением утра Ванинка почувст-
вовала, что слезы облегчили ей душу.
Аннушке было поручено отблагодарить брата. Но обе пони-
мали, что слишком крупная сумма в руках крепостного может
вызвать внимание. Поэтому Аннушка объявила Ивану, что вся-
кий раз, когда ему понадобятся деньги, ему достаточно будет об
этом ей сказать..
Став вольным человеком, Григорий решил с пользой ис-
тратить свою тысячу рублей и приобрел за городским каналом
небольшой кабачок, который благодаря многочисленным знако-
мствам хозяина с челядью лучших домов Санкт-Петербурга бы-
стро пошел в гору. Этот «Красный кабачок», как он именовался
на вывеске, заслужил добрую славу.
Иван же продолжал исполнять свои обязанности в доме
генерала, где все осталось по-прежнему, если не считать отсутст-
вия Федора.
Прошло два месяца, и ни у кого не возникло ни малейшего
подозрения относительно того, что произошло, когда однажды
утром перед завтраком генерал попросил дочь зайти к нему.
Ванинка похолодела от страха—с той ужасной ночи она
боялась всего. Собрав все силы, она отправилась в кабинет
отца. Тот был один. Одного взгляда на него Ванинке было
достаточно, чтобы понять—ей ничего не грозит. На лице
генерала было благосклонное выражение, которое у него появ-
лялось всякий раз, когда он оставался наедине с дочерью. Как
обычно, она спокойно приблизилась к нему и подставила лоб
для поцелуя.
Генерал знаком велел ей присесть и протянул вскрытое пись-
мо. Удивленная Ванинка сначала посмотрела на отца, потом на
конверт. В нем сообщалось о гибели на дуэли, того, кто был ей
избран государем в мужья.
Генерал следил за впечатлением, которое произведет на дочь
это известие. Как ни умела владеть собой Ванинка, но столько
разных мыслей, столько грустных воспоминаний, столько уг-
рызений совести всколыхнулось в ее душе при мысли о вновь
обретенной свободе, что она не смогла скрыть свое смятение.
5 3097 129
Знаменитые преступления
Генерал это заметил, но отнес к чувству любви, которую, как он
давно подозревал, дочь его питает к молодому адъютанту.
— Вот видишь,—сказал он ей,— все к лучшему.
— Что вы хотите этим сказать, батюшка?—спросила Ва-
нинка.
— Но ведь Федор уехал, потому что любит тебя,—продол-
жал генерал.
— Да,—прошептала девушка.
— Теперь он может вернуться! — воскликнул генерал.
Ванинка молчала, взор ее был устремлен в пространство,
губы дрожали.
— Вернуться!..— прошептала она, помолчав.
— Разумеется! Думаю, нам не составит труда узнать у на-
ших домочадцев, где он скрывается. Наведи-ка справки, Ванинка,
а об остальном я позабочусь сам.
— Никто не знает, где Федор,—глухо прошептала Ванин-
ка.—Это не известно никому, даже Богу!
— Разве с тех пор он не подавал о себе весточки?
Ванинка отрицательно покачала головой. Сердце ее сжалось
с такой силой, что она не могла вымолвить ни слова.
Генерал помрачнел в свой черед.
— Ты считаешь, случилась беда?—спросил он.
— Боюсь, не будет мне счастья на этой земле!—вскричала
Ванинка, не в силах больше сдерживать горе, но, спохватившись,
добавила: — Позвольте мне удалиться, отец. Мне стыдно за свою
слабость.
Генерал увидел в словах Ванинки лишь признание в любви,
поцеловал ее в лоб и разрешил ей уйти, надеясь, что несмотря на
мрачный тон, которым говорила Ванинка о Федоре, ему удастся
его разыскать.
В тот же день он отправился к императору, рассказал ему
о любви Федора к дочери и попросил, поскольку смерть освобо-
дила его от данного слова, позволить ему просватать дочь за
Федора. Император выразил согласие. Тогда генерал попросил
его еще об одной милости. Павел был в благожелательном
настроении и ответил: «Говори». Генерал сказал, что вот уже два
месяца, как Федор пропал, что никто, и дочь его в том числе,
понятия не имеет, где он находится, и попросил принять меры
для его розыска. Император тотчас вызвал обер-полицеймей-
стера и дал необходимые распоряжения.
Опять безрезультатно прошло полтора месяца. Со дня полу-
чения письма Ванинка казалась еще более печальной и мрачной,
130
Ванинка
чем обычно. Время от времени генерал пробовал внушить ей
надежду, но Ванинка лишь качала головой и уходила к себе.
Генерал перестал говорить о Федоре.
Зато в доме разговорам не было конца: челядь любила
молодого адъютанта, и, кроме Григория, никто не желал ему зла.
А с той минуты, когда узнали, что он не был послан с поручени-
ем, а исчез, это исчезновение стало притчей во языцех на кухне,
в людской и в конюшне.
Было еще одно место, где об этом велось много разгово-
ров,— «Красный кабачок».
С того самого дня, когда Григорий узнал о таинственном
отъезде Федора, в нем вновь пробудились подозрения. Он пре-
красно помнил, как Федор вошел в покои Ванинки. Конечно, тот
мог от нее выйти, пока он бегал за генералом. И все равно он не
понимал, как мог тот не обнаружить его у своей дочери. Подо-
зрительно было еще и то, что с тех самых пор Иван стал сорить
деньгами—это ведь необычно для простого крепостного, хоть
и брата молочной сестры Ванинки. Словом, ничего покамест
толком не зная, Григорий уже начал догадываться о происхожде-
нии этих денег. В подозрениях его укрепляло еще одно обсто-
ятельство: по-прежнему оставаясь его лучшим другом, Иван
часто приходил к нему в заведение, но ни разу не возвращался
к разговору о Федоре, молчал, когда о нем вспоминали в его
присутствии, и в ответ на самые настойчивые расспросы от-
делывался лаконичным:
—; Давай о другом.
Тем временем подошел день царского тезоименитства, а это
большой праздник в Санкт-Петербурге, служащий одновременно
днем водосвятия. Побывав на церемонии и простояв на ногах два
часа, Ванинка отпустила Ивана, и тот, воспользовавшись ее
разрешением, отправился в «Красный кабачок».
У Григория было полно народу. В этом почтенном обществе
Ивана встречали с распростертыми объятиями: было известно,
что он обычно приходит с кучей денег. Не изменил он своим
обычаям и на сей раз. Едва переступив через порог, он к великой
зависти присутствующих тотчас потребовал выпивки. На зов его
прибежал Григорий с бутылкой водки в каждой руке. Он знал,
что, когда гуляет Иван, ему, Григорию, двойная выгода—как
хозяину и как собутыльнику. Следуя своему обыкновению, Иван
пригласил его принять участие в угощении.
Зашла речь о крепостном праве, и кое-кто из этих несчаст-
ных, которым всего четыре раза в год разрешалось отлучаться из
5*
131
Знаменитые преступления
дома, чтобы отвести душу, не скрыли своей зависти к получи-
вшему вольную Григорию.
— А вы знаете,—возразил Иван, которому хмель уже уда-
рил в голову,—что бывают холопы, которым живется поволь-
готней, чем их господам.
—. Что ты хочешь этим сказать?—спросил Григорий, подли-
вая ему водки.
— Я хотел сказать, живется посчастливей,—живо поправил-
ся Иван.
— Ну, это как посмотреть,—протянул Григорий с сомнени-
ем в голосе.
— Отчего же? Наши господа родиться не успеют, глядишь,
уже в руках двух-трех буквоедов—француза, немца да англича-
нина. Любишь—не любишь, а живи с ними до семнадцати лет,
хочешь—не хочешь выучись с их помощью трем варварским
языкам за счет нашего прекрасного русского, который человек
и вовсе забывает из-за иностранщины. Если решил чего-то до-
биться в жизни, иди служить в армию. Станешь подпоручиком,
будешь рабом у поручика, станешь поручиком—у капитана, а уж
коли дослужишься до капитана, так над тобою майор хозяин.
И так далее вплоть до государя: тот, конечно, ничей не раб, но
может оказаться отравлен, заколот или удушен за столом, на
прогулке или в постели. Пойдешь по гражданскому ведомству—
и тут нехорошо: женишься на женщине, которая тебе не по
сердцу, и та рожает неизвестно от кого кучу детей, о которых
приходится заботиться. Если ты беден, вечно веди борьбу, чтобы
прокормить семью; если богат—следи, чтобы тебя не обкрады-
вали управляющие и не обманывали мужики. Разве это жизнь?
Вот мы, бедняки, помучим мать, когда она нас рожает, и все;
остальное—хозяйская забота, хозяин нас кормит, определяет
к делу, а уж выучиться ему не составляет труда, если ты не
круглый дурак. Ежели мы болеем, нас бесплатно лечит врач,
потому как наша смерть для хозяина—кровная потеря. Ежели
мы здоровы, нас кормят четыре раза в день, и у нас есть теплая
печь на ночь. Ежели полюбим, никто не станет мешать нашей
женитьбе, разве что нареченная откажет. Хозяин сам нас со
свадьбой торопит—ему ведь надобно, чтобы у нас было детей
побольше. А когда они вырастут, с ними будет точно так же, как
с нами. Много ли найдется господ, которые были бы столь
счастливы, как их холопы!
— Так-то оно так,—поддакнул Григорий, подливая ему еще
водки.— И все равно ты не свободен.
132
Ванинка
— Свободен в чем?
— Свободен идти куда хочешь и когда хочешь.
— Я—свободен, как ветер,—ответил Иван.
— Бахвал ты!—бросил Григорий.
— Говорю тебе, я свободен, как ветер. У меня добрые госпо-
да, особенно, барышня,—продолжал Иван с какой-то странной
улыбкой.—Она исполняет любое мое желание.
— Неужто? Выходит, напьешься у меня сегодня, а завтра
захочешь прийти сюда снова и получишь разрешение?—с вызо-
вом спросил Григорий, никогда не забывая о собственных ин-
тересах.
— Получу,— отрезал Иван.
— Значит, придешь завтра снова?—спросил Григорий.
— Завтра, послезавтра, каждый день, коли захочу.
— Известно, Иван — в любимчиках у барышни ходит,—
вставил один из крепостных графа, находившийся здесь же и вы-
пивавший за счет своего товарища.
— Допустим, он и получит дозволение, но ведь ему скоро
начнет не хватать денег,—усомнился Григорий.
— Такого никогда не будет,— заявил Иван, опрокидывая
очередной стакан водки.— Пока будут деньги у барышни, они
будут и у Ивана.
— Не знал я, что она так щедра,— язвительно заметил Гри-
горий.
— Память у тебя отшибло, приятель. Тебе ведь известно:
она с друзьями не считается—мой кнут тому свидетель.
— Об этом не говорю,—сказал Григорий.—На плети она
щедра, спору нет. А вот деньги—другое дело. Их я у нее никогда
не видел.
— Хочешь на мои глянуть?—спросил, все больше пьянея,
Иван.— На, смотри — вот копейки, вот полтинник, а это синень-
кие пятирублевки да розовенькие четвертные. А коли захочу,
завтра будет и беленькая в пятьдесят целковых. За здоровье
барышни!
И Иван протянул стакан, который Григорий наполнил до
краев.
— Но разве деньги могут восполнить презрение?—спросил
Григорий, все настойчивее провоцируя Ивана.
— Презрение!—отпарировал Иван.—Это кто же меня пре-
зирает? Уж не ты ли, потому что вольный? Толку с твоей сво-
боды! Лучше быть холопом, да сытым, чем вольным с голоду
подыхать.
133
Знаменитые преступления
— Я говорю о презрении к нам наших господ,—повторил
Григорий.
— Презрение господ! Ты лучше спроси у Алексея и Данилы,
презирает ли меня барышня.
— Он верно говорит,—подтвердили оба названных крепост-
ных.—Видно, Иван слово знает, коли с ним всегда так уважи-
тельно разговаривают.
— Это потому, что он брат Аннушки, а та—молочная
сестра барышни,—возразил Григорий.
— Само собой,—согласились оба крепостных.
— По той или другой причине, но все именно так,—заявил
Иван.
— А что с тобой станет, ежели твоя сестра помрет?—спро-
сил Григорий.
— Ежели она помрет, мне будет ее очень жалко, потому как
она девка хорошая. За здоровье моей сестры! Но и тогда ничего
не изменится. Меня уважают за то, что я такой, какой есть, а еще
потому что боятся. Вот!
— Боятся господина Ивана!—усмехнулся Григорий.—Уж не
хочешь ли ты сказать, что, ежели господину Ивану надоест
получать приказания, он сам станет их отдавать, и все будут его
слушаться?
— Может быть,—сказал Иван.
— Он сказал «может быть»,—заливаясь смехом, повторил
Григорий.— Все слыхали?
— Да,—подтвердили крепостные, которые уже еле ворочали
языком.
— Тогда не говорю больше «может быть». Так будет.
— Хотел бы я на это посмотреть,—съязвил Григорий.—Я за
это деньжат не пожалел бы.
— Выставь вон этих пьянчуг—они уже напились, как сви-
ньи, и тогда все задаром увидишь.
— Задаром?—переспросил Григорий.—Шутишь! Может, ты
думаешь, я их задаром пою?
— Тогда скажи, на сколько они твоей поганой сивухи могут
выпить до полуночи, когда ты закрываешься?
— Рублей на двадцать.
— Вот тебе тридцать. Гони их в шею. Я хочу с тобой с глазу
на глаз остаться.
— Ребята,—сказал Григорий, вытаскивая часы.— Скоро
полночь. Вам известно распоряжение губернатора. Пошли-ка вы
по домам.
134
Ванинка
Привыкшие к пассивному послушанию, как все русские, по-
сетители безропотно удалились, и Григорий остался с глазу на
глаз с Иваном и двумя крепостными генерала.
— Вот мы и в своей компании,—сказал он.— Что ты соби-
раешься делать?
— Что вы скажете, если несмотря на поздний час, на холод,
несмотря на то, что мы простые холопы, барышня явится сюда,
чтобы выпить за наше здоровье?
— Я скажу, что ты должен попросить ее принести по этому
случаю добрую бутылку водки. В подвалах генерала наверняка
есть отменная, почище моей.
— Конечно, есть,—заявил Иван с пьяной самоуверенно-
стью,—и барышня принесет нам бутылку.
— Ты спятил!—вздохнул Григорий.
— Точно, спятил,—хором повторили оба крепостных.
— Значит, я спятил?.. Тогда побьемся об заклад.
— На что?
— Коли я проиграю, плачу ассигнациями двести рублей,
а коли ты—пью у тебя бесплатно целый год, сколько влезет.
— По рукам.
— А товарищей не забыл?—спросили оба мужика.
— Не забыл,—сказал Иван.— В знак уважения к ним, сокра-
тим срок до полугода. Идет?
И они скрепили пари, ударив друг друга по рукам.
Тогда уверенно, чтобы произвести впечатление на свидетелей
этой странной сцены, Иван взял свой тулуп, который сушился на
печи, и вышел.
Спустя полчаса он появился снова.
— Ну что?—хором воскликнули Григорий и оба кре-
постных.
— Идет следом,—отозвался Иван.
Трое пьянчуг озадаченно переглянулись. Иван спокойно за-
нял свое место, налил себе снова и поднял стакан.
— За барышню!—сказал он.— Разве не должны мы побла-
годарить ее, что она согласилась прийти выпить с нами в такую
холодную и снежную ночь.
— Аннушка,—послышался на улицей чей-то голос.—Посту-
чи в эту дверь и узнай у Григория, тут ли наши люди.
Григорий и остальные потрясенно переглянулись. Они узнали
голос Ванинки. Иван же, развалившись на лавке, поглядывал на
них с насмешливым высокомерием.
Аннушка открыла дверь, и все увидели, как метет на улице.
135
Знаменитые преступления
— Да, барышня,—ответила она.—Тут мой брат и еще Алек-
сей с Данилой.
Вошла Ванинка.
— Друзья мои,—сказала она со странной улыбкой.—Мне
доложили, что вы хотите выпить за мое здоровье. Я принесла
вам кое-что. Вот бутылка старой французской водки из подвала
моего отца. Придвиньте ваши стаканы.
Григорий и оба крепостных медленно и удивленно подчини-
лись, Иван дерзко протянул свой стакан. Ванинка сама налила им
до краев и, видя, что они в нерешительности, добавила:
— Выпейте же, друзья, за мое здоровье.
— Ура!—завопили пьянчуги, успокоенные мягким и друже-
ским тоном благородной гостьи, и одним махом осушили стака-
ны. Ванинка тотчас налила им еще, а затем, оставив бутылку,
заключила:
— Пейте, друзья мои, и не беспокойтесь обо мне. С позволе-
ния хозяина мы с Аннушкой обождем у печи, пока не стихнет
метель.
Григорий приподнялся, чтобы подтолкнуть лавку к печи, но,
может быть, потому, что уже был вдымину пьяным, либо пото-
му, что в водку был подмешан какой-то дурман, вновь упал на
скамью, тщетно пытаясь произнести извинения.
— Ладно уж, не тревожьтесь. Пейте, друзья, пейте.
Собутыльники не преминули воспользоваться разрешением
и опорожнили стоявшие перед ними стаканы. Едва допив свой,
Григорий свалился под стол.
— Хорошо. Опий начинает действовать,—вполголоса сказа-
ла Ванинка спутнице.
— Но что вы задумали?—спросила Аннушка.
— Увидишь.
Оба мужика не замедлили последовать за хозяином дома
и свалились друг за другом. Один Иван еще боролся со сном,
распевая удалую песню. Но вскоре язык отказался ему повино-
ваться, глаза непройзвольно закрылись, и, тщетно ловя ртом
воздух и что-то бормоча, он улегся рядом с товарищами.
Тогда Ванинка поднялась и устремила на этих людей ис-
пепеляющий взор, словно не доверяя себе, окликнула по имени
каждого, но никто не ответил. После чего, хлопнув в ладоши, она
с радостным видом бросила:
— Теперь самое время,—пошла в глубь комнаты, взяла
солому и разложила ее по углам. Затем, вытащив из печи голо-
вешку, подожгла комнату с четырех концов.
136
Ванинка
— Что вы делаете?—пытаясь остановить ее, в ужасе закри-
чала Аннушка.
— Хочу похоронить нашу тайну под пеплом.
— А мой брат, мой бедный брат!—воскликнула девушка.
— Твой брат—негодяй, он предал нас, и мы погибнем, если
он не исчезнет.
— Ох, брат мой, бедный брат!
— Если хочешь, можешь умереть вместе с ним,—сказала
Ванинка, сопровождая свои слова выразительным взглядом, го-
ворившим, что она ничего не имела бы против, решись Аннушка
на это из сестринской любви.
— Берегитесь, барышня, горим!
— Выйдем,—сказала Ванинка, увлекая за собой запла-
канную девушку, заперла дверь и забросила ключ подальше
в снег.
— Богом молю, вернемся скорее домой!—вскричала Ан-
нушка.—Не могу я смотреть на это страшное зрелище!
— Напротив, останемся,— возразила Ванинка, с почти муж-
ской силой удерживая служанку.— Побудем здесь, пока не сгорит
дом и мы не убедимся, что никто не спасся.
— О Господи!—воскликнула Аннушка, падая на колени.—
Пожалей моего брата. Смерть приведет его к тебе без причастия.
— Да, да, молись за него,—поощрила Ванинка.—Я хочу,
чтобы погибли их тела, а не души. Молись, разрешаю тебе.
Пока служанка молилась, Ванинка, освещенная пламенем
пожара, продолжала стоять, скрестив на груди руки.
Пожар бушевал недолго. Дом был деревянный, хорошо про-
конопаченный, как все крестьянские избы. Занявшись в. четырех
углах, пламя вскорости вырвалось на улицу, и через несколько
минут, не встречая сопротивления, превратило здание в огром-
ный костер. Девушка с горящими глазами следила за работой
огня, содрогаясь лишь при мысли, что из пламени может вдруг
выскочить полуобгорелый призрак. Наконец крыша обвалилась,
и Ванинка вернулась в дом генерала, куда девушки проникли,
никем не замеченные, так как Аннушка имела право отлучаться
в любое время дня и ночи.
На другой день в Санкт-Петербурге только и было раз-
говоров что о пожаре в «Красном кабачке», из-под развалин
которого были извлечены останки четырех обгоревших трупов.
А так как трое крепостных генерала не вернулись домой, генерал
не сомневался, что останки принадлежали Ивану, Алексею и Да-
ниле. Четвертым, очевидно, был Григорий.
137
Знаменитые преступления
Причины пожара так и остались невыясненными. Дом нахо-
дился на отшибе и шел такой сильный снег, что никто не повстре-
чал двух женщин. Ванинка была совершенно уверена в служанке.
Ее тайна умерла вместе с Иваном.
Однако вскоре на смену страху пришли угрызения совести.
Непреклонной перед лицом событий девушке оказался не под
силу груз воспоминаний. В надежде облегчить душу она решила
исповедаться, отправилась к попу, известному своим милосерди-
ем, и, рассчитывая на тайну исповеди, обо всем ему рассказала.
Священник был потрясен. Милость Господня безгранична, но
человеческая имеет свои пределы. И священник отказался от-
пустить Ванинке ее грех.
Его отказ оглушил Ванйнку: он отторгал ее от святого
алтаря. Кроме того, когда на это обратят внимание, возникнут
неизбежные подозрения в каком-то страшном грехе, невероятном
преступлении.
Ванинка рухнула на колени перед священником и стала
умолять его смягчиться ради ее отца, на которого падет ее стыд
и бесчестье.
Священник глубоко задумался и решил, что ему удастся все
уладить: Ванинка подойдет к алтарю вместе с другими девуш-
ками, а он остановится перед ней, как перед всеми, но скажет
только: «Молись и плачь!» Никто ничего не поймет, и все по-
думают, что она, как все, восприяла тело Христово. Это и все,
чего добилась Ванинка.
Исповедовалась она около семи вечера, и погруженная во
мрак пустая церковь еще сильнее подействовала на нее. Священ-
ник вернулся домой бледный и дрожащий. Попадья по имени
Елизавета дожидалась его одна. Восьмилетнюю дочку Арину она
уложила спать в соседней комнате.
Женщина была поражена видом мужа. Поп попробовал ее
успокоить, но его дрожащий голос лишь усилил ее страх. Она
захотела узнать, в чем причина его волнения. Священник от-
казался отвечать. Елизавета, узнавшая накануне о болезни мате-
ри, решила, что он скрывает печальную новость. Это был поне-
дельник, тяжелый день у русских. Утром, выйдя на улицу, Елиза-
вета повстречала женщину в трауре. Она восприняла это как
дурную примету.
Елизавета залилась слезами.
— Матушка моя умерла!—закричала она.
Тщетно пытался успокоить ее муж, уверяя, что его волнение
не связано с матерью. Бедная женщина отвечала на уговоры
138
Ванинка
криком: «Моя мать умерла!» Тогда, чтобы избавить ее от этого
наваждения, священник признался ей, что причина его волне-
ния—признание в преступлении, услышанное на исйоведи. Ели-
завета не поверила ему. «Неправда,—твердила она,—ты хочешь
скрыть несчастье». Крики ее возобновились еще пуще, начались
судороги. Священник велел жене поклясться, что она сохранит
тайну исповеди, и нарушил ее.
Маленькая Арина проснулась при первых же криках матери.
Обеспокоенная и любопытствуя, что же происходит между роди-
телями, она соскочила с постели и стала подслушивать под
дверью.
Таким образом, тайна греха была замята, а тайна преступле-
ния разглашена.
Наступил день причастия. Семеновскую церковь заполнили
верующие. Ванинка опустилась на колени перед алтарем. Сзади
нее стояли отец, его адъютанты и слуги.
Арина тоже находилась вместе с матерью в храме. Любо-
пытной девочке захотелось увидеть Ванинку, чье имя она ус-
лышала той ужасной ночью, когда ее отец изменил своему долгу.
Пока мать ее молилась, она слезла со стула, смешалась с веру-
ющими и дошла до алтаря. Тут ее остановили слуги генерала. Но
Арину было уже не удержать, она попыталась пробиться через
них, ее схватили, она заартачилась, кто-то грубо оттолкнул ее,
и ребенок ударился головой о лавку. Окровавленная девочка,
поднявшись на ноги, закричала:
— Мужик, а какой заносчивый! Не потому ли, что принад-
лежишь даме, спалившей «Красный кабачок»?
Эти слова, произнесенные в тишине, предшествующей свято-
му таинству, были услышаны всеми. Ванинка упала в обморок.
На другой день генерал отправился к императору и расска-
зал ему, как своему судье, всю эту длинную и страшную ис-
торию, которую Ванинка ночью после сцены в церкви, раздавлен-
ная долгой борьбой, которую вела сама с собою, поведала отцу.
Выслушав это странное признание, Павел задумался. Затем,
встав с кресла, в котором сидел во время долгого рассказа
несчастного отца, подошел к письменному столу и начертал:
«Попа, нарушившего нерушимое, то есть тайну исповеди,
сослать в Сибирь и расстричь. Жену его—тоже, как не прояви-
вшую уважения к его священному долгу. Девочку оставить с ро-
дителями.
Горничную Аннушку тоже в Сибирь за то, что не рассказала
своему хозяину о проступке дочери.
139
Знаменитые преступления
Сохраняю все свое уважение к генералу. Мне жаль его,
и я вместе с ним огорчен постигшим его ударом.
Касательно Ванинки, не знаю, какого наказания она заслу-
живает. Вижу в ней лишь дочь храброго генерала, вся жизнь
которого была посвящена служению своей родине. К тому же
характер раскрытия преступления освобождает виновную от мо-
ей кары. Она сама должна назначить себе наказание. Насколько
я понял ее характер, у нее хватит чувства собственного достоин-
ства, чтобы сердце ее и угрызения совести помогли ей найти
нужное решение».
Павел I вручил генералу незапечатанным пакет и велел от-
нести его графу Палену, губернатору Санкт-Петербурга.
Приказ царя был выполнен на следующий день.
Ванинка постриглась в монахини и в конце того же года
умерла от стыда и отчаяния.
1енерал был убит под Аустерлицем1.
1 Все подробности этой трагической истории, равно как и текст царского приказа, мы
черпаем из превосходной работы, опубликованной 15 лет назад г-ном Дюпре де Сен-Мором
и озаглавленной «Отшельник в России». Выражая ему нашу благодарность, мы не скрываем
опасений, что, добавив к его повествованию свое, мы, несомненно, лишь ослабили интерес
к его рассказу.
«Кающийся грешник».
Конгрегация, основанная в 1583 году Генрихом III
БЫТЬ МОЖЕТ, НАШ ЧИТАТЕЛЬ, ВСЕЦЕЛО ПОГЛОЩЕН-
НЫЙ последними своими воспоминаниями, восходящими к Ре-
ставрации, подивится тому, что мы,заключаем картину, которую
собираемся перед ним развернуть, в столь широкую раму,
охватывающую не менее двух с половиной столетий; но все
на свете имеет свои причины, всякая река—свои истоки, всякий
вулкан—свой очаг; дело в том, что с 1551 по 1815 год на
тех землях, куда мы теперь устремляем взгляд, действие по-
стоянно сменялось противодействием, месть—расправами; дело
в том, что религиозная летопись Юга представляет собой двой-
ной список деяний, чинимых фанатизмом на благо смерти,
список, начертанный, с одной стороны, кровью католиков, с дру-
гой же—протестантской кровью.
Центром этих великих политических и религиозных потрясе-
ний на Юге, которые, подобно подземным толчкам, подчас
колебали даже столицу, всегда оказывался Ним; поэтому мы
избрали Ним стержнем нашего повествования, которое подчас
будет от него удаляться, но всякий раз возвращаться назад.
Ним, присоединенный к Франции Людовиком VIII и управ-
лявшийся консулами, которые начиная с 1207 года сменили у вла-
сти виконта Бернара Атона VI, едва успел в бытность епископом
Мишеля Брисонне отпраздновать явление мощей святого муче-
ника Василия, покровителя города, как во Франции распрост-
ранились новые учения. С самого начала Ним приложил руку
к гонениям, ив 1551 году нимское сенешальство распорядилось
сжечь на площади нескольких реформаторов, в числе коих нахо-
дился Морис Сесена, просветитель Севенн, застигнутый на месте
144
Кровопролития на юге
преступления во время проповеди; с тех пор у Нима было два
мученика и два покровителя—одного чтили католики, другого
протестанты, и святому Василию после двадцати четырех лет
господства пришлось поделиться честью покровительства с но-
вым соперником.
Морису Сесена наследовал Пьер де Лаво; с разницей в четы-
ре года эти два проповедника, чьи имена уцелели в отличие от
многих других имен неведомых и позабытых мучеников, были
преданы смерти на площади Саламандры; вся разница между
ними та, что первый был сожжен, а второй повешен.
При последних мгновениях Пьера де Лаво присутствовал
Доминик Дерон, доктор богословия, но, вопреки обыкновению,
на сей раз не священник обратил осужденного, а осужденный
свящейника. И вот слово, которое пытались задушить, зазвучало
вновь. Доминик Дерон был осужден по приговору суда, подверг-
нут преследованиям, затравлен и спасся от виселицы лишь тем,
что убежал в горы.
Торы—убежище для любой секты, зарождающейся или по-
верженной: королям Господь даровал города, равнины, моря,
зато слабым и угнетенным он даровал горы.
Впрочем, гонения и прозелитизм шли рука об руку, но кровь
произвела свое обычное действие: она удобрила почву, и через
двадцать три года борьбы, после того как было сожжено или
повешено несколько сот гугенотов, в один прекрасный день вдруг
выяснилось, что большинство жителей города Нима—протес-
танты. И вот в 1556 году консулы Нима получили жестокий
нагоняй за то, что город склоняется к реформации. А в 1557, то
есть через год после этого выговора, король Генрих II был
вынужден передать должность председателя гражданского и уго-
ловного суда протестанту Гийому де Кальвьеру. Далее судья-
чернокнижник распорядился, чтобы при казни еретиков присут-
ствовали консулы в капюшонах: горожане, члены суда, отменили
смертный приговор, так что королевская власть оказалась бес-
сильна перед их решением, и казнь не состоялась.
Умер Генрих, и под именем Франциска II на трон взошли
Екатерина Медичи и Гизы; если народам подчас и выпадают
праздники, то лишь на время, когда они хоронят своих госуда-
рей; Ним воспользовался церемонией погребения Генриха II, и 29
сентября 1559 года Гийом Може основал в городе первую протес-
тантскую общину.
Гийом Може приехал в Ним из Женевы, где был возлюблен-
ным чадом Кальвина; он прибыл с твердым намерением либо
145
Знаменитые преступления
обратить в новую веру всех оставшихся католиков, либо от-
правиться на виселицу. При этом он был красноречив, энергичен,
хитер, слишком просвещен, чтобы питать склонность ю жестоко-
сти, и готов на уступки при условии, что противная сторона
ответит ему взаимностью',—словом, он обладал массой преиму-
ществ, а потому и не угодил на виселицу.
Как только новорожденная секта перестает быть рабыней,
она становится госпожой: ересь, овладевшая уже тремя четвертя-
ми города, понемногу стала выходить на улицы с гордо поднятой
головой. Некий буржуа, Гийом Ремон, предоставил свой дом
проповеднику-кальвинисту; тот принялся читать публичные про-
поведи, склонять колеблющихся в пользу новой веры; скоро дом
стал слишком тесен для толп, которые приходили впитывать яд
революционных речей, и самые нетерпеливые уже начали об-
ращать взгляды к церквям.
Между тем виконт де Жуайез, губернатор Лангедока, смени-
вший на этом посту г-на де Виллара, забеспокоился при виде
успехов протестантов, коих те и не думали скрывать, а напротив,
открыто ими хвалились; он призвал к себе консулов и строго
выбранил их именем короля, пригрозив прислать гарнизон, кото-
рый найдет средства покончить с беспорядками. Консулы обеща-
ли пресечь зло прежде, чем- понадобится призывать помощь со
стороны, и во исполнение своего обещания удвоили городскую
стражу, а также ввели должность городского смотрителя, в обя-
занность которому вменялась исключительно охрана порядка на
улицах. А должностью городского смотрителя, обязанного ис-
коренять ересь, был облечен капитан Буйарг, самый оголтелый
из всех гугенотов.
Следствием столь удачного выбора явилось то, что как-то
раз, когда Гийом Може проповедовал в саду, начался сильный
ливень; надо было или разойтись, или поискать укрытие, но
поскольку проповедник дошел в своей речи до самого интерес-
ного места, все без колебаний высказались в пользу второго
решения. Поблизости находилась церковь св. Стефана Капито-
лийского, один из слушателей предложил ее в качестве убежи-
ща—не столько самого подходящего, сколько самого удобного.
Предложение было принято с восторгом; дождь хлынул еще
сильней, все бросились прямиком в церковь, выгнали оттуда
кюре и всех духовных лиц, растоптали ногами святые дары,
1 См. «Историю Нима», написанную Низаром,— одно из лучших исследований, посвя-
щенных городам Франции.
146
Кровопролития на юге
разнесли в куски образа. После этой расправы Гийом Може
взошел на кафедру и продолжал проповедовать с таким красно-
речием, что присутствующие вновь возбудились, не пожелали
ограничиться уже свершенными в тот день подвигами и с тою же
поспешностью ринулись на штурм монастыря францисканцев,
куда немедля водворили Може и двух женщин, которые, по
утверждению Менара, историка Лангедока, не разлучались с ним
ни днем, ни ночью; что же до капитана Буйарга, то он отнесся
к происшедшему с поразительным безразличием.
Консулам, которых призвали к ответу в третий раз, очень
хотелось отрицать происшедшие беспорядки, но это было не в их
силах; поэтому они сдались на милость г-на де Виллара, который
к этому времени снова вернулся на пост губернатора Лангедока,
а г-н де Виллар, более на них не полагаясь, ввел гарнизон
в цитадель Нима, причем город платил солдатам и кормил их,
в то время как губернатор совместно с четырьмя квартальными
смотрителями учредил военную полицию, независимую от муни-
ципальной. Може был изгнан из Нима, а капитан Буйарг от-
решен от должности.
Но тут умер Франциск II. Смерть его произвела обычное
действие: гонения поутихли, и Може вернулся в Ним; это была
победа, а поскольку каждая победа несет с собой продвижение
вперед, воинствующий проповедник учредил церковный совет,
и нимские депутаты потребовали от генеральных штатов в Орле-
ане, чтобы им были отданы храмы. Эта просьба осталась безре-
зультатной, но протестанты знали, как действовать в подобных
случаях: 21 декабря 1561 года церкви св. Евгении, св. Августина
и ордена францисканцев были взяты приступом и одним махом
очищены от икон; капитан Буйарг на сей раз не ограничился
простым наблюдением, а сам возглавил операцию.
Оставался еще кафедральный собор, где, как в последней
крепости, окопались остатки католического духовенства; однако
стало очевидно, что при первом же удобном случае он будет
превращен в протестантский храм, и такой случай не замедлил
представиться.
Однажды в воскресенье, во время мессы, которую служил
епископ Бернар д’Эльбен, не успел постоянный проповедник
начать проповедь, как дети реформатов, игравшие на паперти,
принялись ошикивать «святошу». Прихожане, которых вопли
детей отвлекали от благочестивых размышлений, вышли из
церкви и задали малолетним гугенотам взбучку; родители
детей сочли, что тем самым им нанесено оскорбление; округа
147
Знаменитые преступления
возроптала, люди стали сбиваться в отряды, зазвучали крики:
«В собор! В собор!» Случайно неподалеку проходил капитан
Буйарг; он был человек последовательный; он организовал
мятеж и, возглавив восставших, стремительно взял собор при-
ступом, несмотря на баррикады, возведенные папистами; осада
продлилась всего несколько минут, священники и прихожане
спаслись бегством через одну дверь, когда реформаты уже
входили в другую. Вмиг церковь была приспособлена для
нового культа: большое распятие, висевшее над алтарем, об-
вязали веревкой и протащили по улицам, стегая его на всех
перекрестках. Наконец с наступлением вечера перед собором
развели большой костер и побросали в него церковные и мо-
настырские бумаги, образа, мощи святых, алтарные украшения,
священнические ризы; словом, все, вплоть до святых даров1,
было сожжено, а консулы и не думали вмешиваться: над
Нимом веял ветер ереси.
Ним мгновенно охватила смута; тут же установились новые
порядки: Може принял должность пастыря христианской церкви.
Капитан Буйарг отдал в переплавку дарохранительницы из
католических церквей, а получившимися слитками расплатился
с нимскими волонтерами и немецкими рейтарами; камни раз-
рушенных монастырей пошли на строительство укреплений,
и город подготовился к обороне прежде, чем кто-либо собрался
на него напасть. Теперь, когда Гийом Кальвьер возглавил граж-
данский и уголовный суд, Може стал президентом консистории,
а капитан Буйарг командовал военными силами, решили учре-
дить новую власть, которая, обладая могуществом консулов,
была бы еще более, чем они, безраздельно преданна Кальвину;
так родился совет Господ, ни дать ни взять Комитет обще-
ственного спасения; и вот новый совет, учрежденный револю-
ционным путем, начал действовать соответствующим образом:
у консулов отобрали власть, а влияние консистории ограцичили
лишь делами религии. Тем временем появился Амбуазский эдикт,
а затем пришло известие, что король Карл IX в сопровождении
Екатерины Медичи намерен вскоре посетить свои верные южные
провинции.
При всей предприимчивости капитана Буйарга на сей раз ему
противостояли слишком значительные силы, сопротивляться ко-
торым было бессмысленно; поэтому, несмотря на ропот энтузи-
астов, город Ним решил не только отворить ворота своему
1 Менар. «История Нима».
148
Кровопролития на юге
государю, но и оказать ему такой прием, который изгладил бы
дурное впечатление, сложившееся, быть может, у Карла IX вслед-
ствие недавних событий.
Королевский кортеж был встречен на Тардском мосту; юные
девушки, одетые нимфами, вышли из грота и прямо на дороге
сервировали легкий завтрак; их величества воздали угощению
должное. После трапезы августейшие путешественники трону-
лись дальше, однако воображение нимских властей не ограничи-
лось такими пустяками: у въезда в город король увидел, что
Коронная застава преобразилась в поросшую виноградом и оли-
вами гору, на которой пастух пас стадо. Но все это, словно по
волшебству, уступило королевскому могуществу: едва Карл
приблизился, гора разверзлась, самые красивые и знатные
девушки Нима вышли ему навстречу, вручили ключи от города
в букетах цветов и пропели стихи, которым аккомпанировал на
своей волынке пастух. Следуя через гору, Карл IX увидел
в глубине пещеры прикованного к пальме чудовищного крокоди-
ла, изрыгавшего пламя: то было древнее оружие, дарованное
городу Цезарем Октавианом Августом после битвы при Акции;
Франциск! вернул это оружие Ниму в обмен на серебряное
изображение амфитеатра, которое преподнес ему город. Нако-
нец, Карл IX увидел площадь Саламандры всю в праздничных
огнях; в итоге, не задаваясь вопросом, не остались ли эти огни от
того костра, на котором был сожжен Морис Сесена, король
уснул, весьма довольный приемом, каковой оказал ему его
добрый город Ним, и ничуть не сомневаясь, что горожан
попросту оклеветали.
И все же, во избежание дальнейших слухов, как бы беспоч-
венны они ни были, король назначил губернатором Лангедока
Данвиля и самолично поселил его в главном городе губернатор-
ства; затем он сместил консулов, всех до единого, а на их место
назначил только католиков; то были 1и-Рошет, доктор права
и адвокат, Жан Бодан, буржуа, Франсуа Обер, каменщик, и Кри-
столь Лижье, землепашец; засим он отбыл в Париж, где спустя
некоторое время подписал договор с кальвинистами, который
народ, неизменный пророк, нарек хромым и шатким миром1
и который привел впоследствии к Варфоломеевской ночи.
' Впрочем, эти два столь удачно подходящих к случаю слова оказались пророческими
случайно: на самом деле их происхождение объясняется тем, что от имени короля договор
заключили Бирон, который был хром, и Мем, сеньер Маласси.
Здесь игра слов: по-французски malassis значит шаткий.
149
Знаменитые преступления
Хотя меры, принятые королевской властью для грядущего
умиротворения доброго города Нима, были весьма милостивы,
тем не менее это была реакция, а потому католики, заручившись
поддержкой властей, толпами стали возвращаться в город, горо-
жане обрели свои дома, кюре вернулись в свои церкви, а священ-
ники и миряне, изголодавшись на горьком хлебе изгнания, уме-
рили свои требования. Хотя ни один случай кровопролития не
запятнал их возвращения, кальвинисты все же проклинали като-
ликов на все лады, а те в ответ осыпали кальвинистов на улицах
проклятиями. Быть может, несколько ударов кинжалом или ар-
кебузных выстрелов натворили бы меньше вреда: шрамы рубцу-
ются, оскорбления не стираются.
В самом деле, наутро после дня св. Михаила, то есть 30
сентября 1567 года, люди увидели, как около полудня из одного
из домов внезапно выбежали две-три сотни заговорщиков и рас-
сеялись по улицам с криками: «К оружию! Смерть папистам!»
Капитан Буйарг наверстывал упущенное.
Католики, застигнутые врасплох, даже не пытались сопро-
тивляться; те протестанты, что были вооружены получше других,
гурьбой бросились в дом Ги-Рошета, первого консула, и завладе-
ли ключами от города. Ги-Рошет, встревоженный криками горо-
жан, высунул голову из окна; видя, что к его дому движется
разъяренная толпа, он догадался, что над ним нависла угроза,
и сбежал к своему брату Грегуару. Затем, опомнившись и собрав-
шись с духом, он подумал о том, сколь важные обязанности на
него возложены, и решился их исполнять во что бы то ни стало,
а потому поспешил к офицерам полиции, но все они привели ему
столь убедительные доводы в пользу невмешательства в это
дело, что считать их трусами или предателями оказалось невоз-
можно. Тогда он направился к епископу и нашел его в епископ-
ском дворце в окружении высшего католического духовенства:
святые отцы коленопреклоненно молились Богу и ждали мучени-
ческого конца. Ги-Рошет присоединился к ним, и все стали мо-
литься дальше.
Вскоре улица огласилась новыми воплями, и ворота епископ-
ства затрещали под ударами топора и рычага; слыша эти гроз-
ные звуки, епископ забывает, что обязан-подавать пример муче-
ничества, и удирает через пролом в стене в соседний дом, но
Ги-Рошет и некоторые другие католики, смирившись с судьбой
и отважно решив не отступать, остаются на месте. Ворота пода-
ются, протестанты заполняют двор и покои. Капитан Буйарг
входит со шпагой в руке; Ги-Рошет с товарищами задержаны,
150
Кровопролития на юге
Изображение римского амфитеатра
Знаменитые преступления
заперты в одной из комнат под охраной четырех часовых, а епи-
скопство разграблено; в то же время другой отряд врывается
к генеральному викарию Жану Пебро, отнимает у него восемьсот
экю, наносит ему семь кинжальных ударов и швыряет труп из
окна, как поступили спустя восемь лет католики с телом ад-
мирала де Колиньи; затем, объединившись, оба отряда бросают-
ся к собору и разоряют его вторично.
Весь день прошел в убийствах и грабежах; наконец наступила
ночь, и тогда мятежники, имевшие неосторожность захватить
множество пленных, которые начинали обременять их ввиду
своей многочисленности, решили воспользоваться темнотой, что-
бы отделаться от этой обузы, не возбуждая излишнего волнения
среди горожан. И вот пленных вытащили из разных домов, где
они были заперты, и препроводили в большую залу ратуши,
вмещавшую четыреста—пятьсот человек; зала оказалась полна
народу; тут учредили нечто вроде судилища; кто-то взял на себя
обязанности секретаря и принялся составлять списки осужденных
на смерть этим самозваным судом, которому и вручили список
пленных; крест на полях отмечал тех, кто был приговорен. Сек-
ретарь ходил из комнаты в комнату со списком в руках, вызывал
и выводил тех, против чьих имен был начертан роковой знак;
закончив этот отбор, смертников небольшими группами отвели
на заранее выбранное место казни.
То был двор епископства; посреди двора зиял колодец в пя-
тьдесят футов глубиной и в двадцать четыре фута окружностью;
реформаты, у которых было мало времени, решили для быстро-
ты воспользоваться этой уже готовой могилой.
Несчастных католиков привели во двор; с ними разделались
ударом кинжала или взмахом топора, а потом сбросили их
в колодец; одним из первых на расправу потащили 1и-Рошета,
который не просил ни пощады, ни снисхождения для себя, но
умолял сохранить жизнь его юному брату, чье единственное
преступление состояло в кровном родстве с ним. Убийцы, не
слушая, прикончили й мужчину и юношу и обоих столкнули
в колодец. Тело генерального викария, который был убит еще
накануне, на веревке притащили сюда же и присоединили к про-
чим мученикам. Резня продолжалась всю ночь; чем больше тру-
пов бросали в колодец, тем выше поднималась в нем кровавая
вода; на рассвете колодец был полон до краев: как-никак в него
сбросили около ста двадцати человек.
Наутро, 1 октября, бесчинства возобновились; с самого рас-
света капитан Буйарг носился по улицам, выкрикивая: «Мужай-
152
Кровопролития на юге
тесь, братья! Монпелье, Пезнас, Арамов, Бокер, Сент-Андеоль
и Вильнев захвачены и находятся в руках наших единоверцев.
Кардинал Лотарингский мертв, король в нашей власти». Эти
крики разбудили убийц, которых сморил сон, они сгрудились
вокруг капитана и зычными криками потребовали обыска домов,
окружавших епископство: они были убеждены, что в одном из
домов нашел себе прибежище епископ, который, как вы помните,
ускользнул накануне; это предложение было принято, и начался
обход домов, когда добрались до жилища г-на де Совиньарга,
тот сознался, что прелат прячется у него в подвале, и предложил
капитану Буйаргу уплатить за него выкуп. В этом предложении
не было ничего неподобающего, и оно было принято; известное
время ушло на то, чтобы условиться о сумме, которая была
установлена в сто двадцать экю; епископ выложил все, что у него
было при себе; его слуги отдали последнее; г-н де Совиньарг
добавил недостающее и, поскольку епископ находился у него
в доме, оставил его у себя в залог возврата денег. Прелат ничуть
не возражал против этой меры, какой бы бесцеремонной ни
показалась она ему в иное время: подвал г-на де Совиньарга
представлялся более надежным убежищем, чем епископство.
Но, по-видимому, тайна убежища достойного прелата не-
достаточно тщательно хранилась теми, кто вступил с ним в сдел-
ку; очень скоро явился другой отряд в надежде на новый
выкуп. К несчастью, г-н де Совиньарг, епископ и его слуги
во время первой атаки успели уже выложить решительно все,
что у них было, так что на сей раз хозяин дома, опасаясь
за собственную жизнь, велел забаррикадировать двери и, выс-
кользнув в переулок, бросил незадачливого епископа на произвол
судьбы. Гугеноты влезли через окна и ворвались в дом с воплями:
«Бей! Круши! Смерть папистам!» Слуг епископа перерезали,
его самого выволокли из подвала на улицу. Там с него сорвали
перстни, крест, облачение и вырядили его в шутовской наряд,
наскоро состряпанный из каких-то лохмотьев; вместо митры
на голову ему нахлобучили крестьянскую шляпу; затем в таком
виде его потащили в епископство и подвели к краю колодца,
чтобы столкнуть внутрь, но тут один из убийц заметил, что
колодец, мол, уже полон трупами. «Подумаешь!—ответил дру-
гой.— Потеснятся немного ради епископа!»1
Прелат, видя, что ему нечего ждать милосердия от людей,
упал на колени и поручил свою душу Господу, как вдруг один из
1 Менар. «История Нима». Низар, см. выше.'
153
Знаменитые преступления
убийц по имени Жан Куссиналь, слывший до сих пор одним из
самых отъявленных головорезов, словно чудом умилился при
виде такого смирения, бросился между епископом и теми, кто
собирался его прикончить, взял его под свою защиту и заявил,
что тем, кто тронет прелата, придется иметь дело с ним.
Сотоварищи в удивлении отступили, а Куссиналь подхватил
епископа на руки, отнес в соседний дом, а сам со шпагой в руке
встал на пороге. Однако убийцы, опомнившись от первого
изумления и сообразив, что так или иначе их пятьдесят против
одного и что дрогнуть перед отпором одного-единственного
человека было бы для них стыдно, громкими криками потребо-
вали епископа и набросились на Куссиналя, который рукоятью
шпаги пробил голову первому из нападавших; тут крики стали
вдвое громче, в упрямого защитника бедного прелата полетело
несколько пуль, выпущенных из пистолетов и аркебуз, но ни один
из выстрелов его не задел. В это время мимо проходил капитан
Буйарг, который, видя, как пятьдесят человек нападают на
одного, осведомился, в чем дело; ему рассказали о странном
требовании Куссиналя, которому захотелось спасти епископа.
«Он прав,—изрек капитан,—епископ заплатил выкуп, и теперь
никто не смеет на него посягать». С этими словами он подходит
к Куссиналю, протягивает ему руку, и они вдвоем входят в дом,
откуда вскоре выводят епископа, поддерживая его под руки. Так
они шествуют через весь город под крики и ропот убийц, не
отваживающихся, однако, нй на что, кроме ропота и криков;
у ворот они вверяют епископа свите и остаются на месте, покуда
не теряют его из виду.
Кровопролитие продолжалось целый день, но к вечеру резня
стала затихать; правда, ночью было еще несколько отдельных
убийств; на другой день мятежники устали убивать и принялись
ломать и крушить, что длилось дольше, ибо иметь дело с кам-
нями все же не так утомительно, как с трупами. Они не пропусти-
ли ни одного монастыря, ни одной церкви, ни одной обители, ни
одного дома, где жил священник или каноник; пощадили только
собор, которого не брали топоры и ломы, да церковь св. Евгения,
где устроили пороховой склад.
День резни получил название Мишелады, потому что при-
шелся на канун дня св. Михаила, а поскольку было это в 1567 го-
ду, то Варфоломеевская ночь есть не что иное, как плагиат.
Между тем католики с помощью г-на Данвиля,вновь взяли
верх, и теперь пришел черед протестантов отступить; они бежали
в Севенны. С самого начала беспорядков Севенны служили рефо-
154
Кровопролития на юге
рматам убежищем; еще и в наши дни равнина верна католичест-
ву, а горы—гугенотству. Чуть в Ниме побеждает католическая
партия—равнина устремляется ввысь, чуть восторжествовали
протестанты—горы спускаются вниз.
Хотя кальвинисты потерпели поражение и бежали, они не
пали духом: изгнанные вчера, они надеялись назавтра взять
реванш, и покуда их заочно вешали и жгли их чучела, они
в присутствии нотариуса делили имущество своих палачей.
Но продать или купить достояние католиков—это было еще
не все: нужно было наложить на него руку; этим и занялись
протестанты, и в 1569 году, то есть спустя восемнадцать месяцев
после изгнания, им удалось добиться своего и вот каким об-
разом.
Однажды к беглецам-реформатам явился из деревушки Ко-
висон некий плотник, изъявивший желание потолковать с г-ном
Никола де Кальвьером, сеньером де Сен-Ком, братом президен-
та, который был известен среди протестантов как человек дела.
Вот что предложил ему плотник.
Во рву, окружавшем город, была возле Кармелитских ворот
вделана железная решетка, через которую поступала вода из
источника. Мадюрон—так звали плотника—предложил подпи-
лить эту решетку, чтобы можно было как-нибудь ночью вынуть
ее и впустить в город отряд вооруженных протестантов; Никола
де Кальвьер принял это предложение и попросил, чтобы замысел
был приведен в исполнение как можно скорее; на это плотник
заметил, что необходимо дождаться грозы, когда вода забурлит
от дождя и этот шум заглушит скрежет пилы. Это было тем
более важно, что совсем рядом с решеткой располагалась будка
часового. Г-н де Кальвьер торопил; Мадюрон, рисковавший
в этой затее больше всех, стоял на своем; поэтому волей-неволей
пришлось ждать, сколько он сочтет нужным.
Через несколько дней начались дожди и вода в ручье, как
обычно, поднялась. Тогда Мадюрон, решив, что настал подходя-
щий миг, соскользнул в ров и принялся пилить решетку, в то
время как один из его друзей, притаившись на валу, дергал за
привязанную к его руке бечевку, всякий раз, когда часовой,
расхаживавший по кругу, приближался к нему. К рассвету добрая
часть работы была проделана. Мадюрон залепил надпилы вос-
ком и грязью, чтобы они не бросались в глаза, и удалился. Три
ночи кряду он продолжал трудиться с теми же предосторож-
ностями, а на исходе четвертой почувствовал наконец, что решет-
ка поддается легкому усилию; большего и не требовалось; и так,
155
Знаменитые преступления
Бесчинства
парижской
Варфоломе-
евской ночи
Кровопролития на юге
Знаменитые преступления
он явился к мессиру Никола де Кальвьеру и доложил, что можно
приступать.
Все было как нельзя вовремя, луна на ущербе, небо черным-
черно; штурм назначили на ту же ночь, и когда стемнело, мессир
Никола де Кальвьер, с которым было триста отборных смель-
чаков из числа протестантов, притаился в оливковой рощице на
расстоянии одной восьмой лье от городских стен.
Кругом было спокойно, ночь темна, пробило одиннадцать;
мессир Никола де Кальвьер со своими людьми вышел из укры-
тия; они бесшумно спустились в ров, пересекли его по пояс в воде
и, следуя вдоль подножия стены, незамеченные добрались до
решетки; там их ждал Мадюрон; завидя их, он толкнул решетку,
она упала, и, войдя в открывшийся канал, отряд во главе с Ни-
кола де Кальвьером вскоре очутился на другом конце акведука,
то есть на площади Источника.
Протестанты тут же группами по двадцать человек устреми-
лись к четырем главным воротам, остальные же тем временем
рассеялись по улицам с криками: «Город взят! Смерть папистам!»
По этим крикам протестанты, остававшиеся внутри города, при-
знали собратьев, а католики врагов: но первые были предупреж-
дены, а вторые застигнуты врасплох, и потому не оказали со-
противления; тем не менее началась резня. Г-н де Сент-Андре,
губернатор города, на которого протестанты за время его недо-
лгого правления затаили большую злобу, был убит выстрелом из
пистолета у себя в постели, а тело его выброшено из окна
и растерзано чернью. Убийства продолжались всю ночь; позже,
на другой день, победители в свою очередь начали гонения на
побежденных; это было им тем более легко, что католикам
некуда было бежать, кроме равнины, в то время как у протестан-
тов, повторяем, всегда оставалась возможность укрыться в Се-
веннах.
Тут подоспел мир 1570 года, названный, как мы уже говори-
ли шатким миром; два года спустя это название подтвердила
Варфоломеевская ночь.
И тогда, как это ни странно, Юг обратил взоры на то, что
делалось в столице: нимские католики и протестанты, еще обаг-
ренные кровью, застыли на месте: и те, и другие сжимали руко-
яти своих кинжалов и шпаг, но не обнажали ни шпаг, ни кин-
жалов. Их поведение объяснялось любопытством: им очень хоте-
лось поглядеть, как теперь поведут себя парижане.
Между тем Варфоломеевская ночь принесла свои плоды:
главные города Юга и Востока заключили союз; Монпелье,
158
Кровопролития на юге
Юзес, Монтобан и Ла-Рошель образовали гражданскую и воен-
ную лигу, которую возглавил Ним в ожидании, когда на трон
взойдет, как сказано было в акте союзничества, ниспосланный
Господом государь, который будет сторонником и поборником
протестантской веры. С 1575 года протестанты Юга предугады-
вали воцарение Генриха IV.
Тут Ним, подавая пример другим союзным городам, принял-
ся углублять рвы, сносить предместья, надстраивать крепостные
стены; денно и нощно город множил средства обороны, у каждых
ворот была выставлена двойная стража; зная, как можно взять
город врасплох, во всех опоясывающих его стенах защитники не
оставили ни щелки, куда мог бы проскользнуть папист. В это
время, страшась грядущего, Ним кощунствует над минувшим: он
наполовину разрушает храм Дианы и разоряет амфитеатр, каж-
дый из гигантских камней которого значительно увеличивает
стены. Одну передышку город использует для сева, другую —
чтобы снять урожай, и это положение вещей продолжается во все
время правления миньонов. Наконец явился государь, ниспослан-
ный Господом, коего так долго ждали реформаты: на трон всхо-
дит Генрих IV.
Но, взойдя на трон, Генрих IV очутился в том же положении,
в каком за полторы тысячи лет перед тем—Октавиан, а три
столетия спустя—Луи Филипп: приведенный к верховной власти
партией, отнюдь не представлявшей большинства, он был выну-
жден отмежеваться от этой партии и отречься от своих религиоз-
ных убеждений точно так же, как те—от убеждений политичес-
ких; таким образом, у него появился свой Бирон, как у Октави-
ана—свой Антоний, а у Луи Филиппа—Лафайет. Достигнув та-
кой высоты, короли уже не имеют ни собственной воли, ни соб-
ственных пристрастий; они подчиняются власти обстоятельств и,
вынужденные без конца опираться на массы, едва избавившись
от гонений, поневоле сами превращаются в гонителей.
Однако перед тем, как решиться на арест в Фонтенбло,
Генрих IV с откровенностью старого солдата собрал вокруг себя
своих прежних соратников по религиозным войнам; он развернул
перед ними карту Франции и показал, что протестантизм ис-
поведует едва ли десятая часть ее огромного населения; к тому
же все протестанты были далеко; одни в горах Дофине, откуда
явились трое их главных вождей, барон дез Адре, капитан Монб-
рен и Ледигьер; другие в Севеннских горах, откуда прибыли
главные их проповедники—Морис Сесена и Гийом Може; и на-
конец, третьи в горах Наварры, откуда был родом он сам. Он
159
Знаменитые преступления
напомнил, что всякий раз, когда они отваживались покинуть
свои горы, их разбивали наголову, как это случилось под Жарна-
ком, Монконтуром и Дре. И в довершение он дал понять, что
уступить им власть не в его силах; но зато он даровал гуге-
нотам три вещи: кошелек для удовлетворения нынешних нужд,
Нантский эдикт для обеспечения безопасности в будущем и не-
сколько крепостей, чтобы они могли себя защитить, если
когда-нибудь этот эдикт будет отменен, ибо проницатель-
ный пращур провидел появление внука: Генрих IV опасался
Людовика XIV.
Протестанты приняли то, что им было даровано, затем, как
это всегда бывает с теми, кому что-то дано, удалились недоволь-
ные, что не добились большего.
Тем не менее, хотя Генрих IV в их глазах был ренегатом, его
царствование стало для протестантов золотым веком, и покуда
длилось это царствование, Ним жил спокойно, ибо на сей раз
победители, как это ни удивительно, забыли парижскую Вар-
фоломеевскую ночь, за которую еще не успели отомстить, и удо-
вольствовались тем, что запретили католикам отправлять бого-
служение по своему обряду, кроме как втайне; не было даже
запрета на соборование, лишь бы умирающие были согласны
принимать святые дары ночью.
Конечно, если смерть настигала человека внезапно, приходи-
лось идти к нему со святыми дарами средь бела дня, но это уже
представляло для священников известную опасность, которая,
правда, никогда их не останавливала: тем, кто предан вере,
присуща непоколебимость, и даже самые смелые солдаты редко
встречали смерть с той же отвагой, что мученики.
, Все это время, пользуясь передышкой и беспристрастной
поддержкой, которую коннетабль Данвиль оказывал как той, так
и другой стороне, кармелиты, капуцины, иезуиты, монахи всех
орденов и всех цветов постепенно возвращались в Ним—правда,
без лишней огласки и даже скорее украдкой, исподтишка, но тем
не менее возвращались; однако теперь они оказались в том
самом положении, в каком прежде были протестанты; теперь
у них уже не было церквей, а недруги их владели храмами. Вдруг
оказалось, что местный глава иезуитов, некто отец Костон, про-
поведует с таким успехом, что протестанты, желая бороться
в равных условиях и противостоять слову словом, пригласили из
Але, то есть с гор, где таился неисчерпаемый источник гугенот-
ского красноречия, преподобного Жереми Ферье, слывшего в ту
пору красой и гордостью партии реформатов. И вот между
160
Кровопролития на юге
/
Руины храма Дианы
Знаменитые преступления
двумя религиями возобновились богословские споры; это еще не
означало войну, но и на мир уже похоже не было: убийства
прекратились, но взаимные проклятия продолжали звучать; щадя
плоть врага, обе стороны стремились погубить его душу; это
позволяло пользоваться передышкой, но в то же время не терять
времени даром и оставаться в боевой готовности до самого дня,
когда возобновится кровопролитие.
Смерть Генриха IV послужила сигналом к новым столкновени-
ям, в которых поначалу брали верх протестанты, но постепенно
успех стал клониться на сторону католиков; дело в том, что вместе
с Людовиком XIII на трон взошел Ришелье; рядом с королем
теперь был кардинал; за горностаевой мантией маячила пурпурная.
Тут на Юге объявился Ангри де Роган, один из самых выдающихся
отпрысков великого рода, который, будучи связан с царствующими
домами Шотландии, Франции, Савойи и Лотарингии, избрал себе
девизом: «Королем быть не могу, принцем не хочу, я—Роган».
Анри де Рогану было тогда лет сорок—сорок пять, он
находился в самом расцвете телесных и духовных сил. В молодо-
сти он для завершения образования объездил Англию, Шотлан-
дию и Италию. В Англии Елизавета посвятила его в рыцари;
в Шотландии Иаков VI пожелал, чтобы он был крестным отцом
его сына, ставшего впоследствии Карлом I; наконец, в Италии он
вошел в такую дружбу с наиболее могущественными государями
и обрел такое влияние на политику наиболее крупных городов,
что там поговаривали, будто он лучше всех после Макиавелли
осведомлен во всех тамошних делах. Вернувшись во Францию,
он еще при жизни Генриха IV женился на дочери Сюлли, а после
смерти Генриха командовал швейцарцами и граубюнденцами при
осаде Юлиха. Король имел неосторожность задеть его гордость,
отказав ему в преемственном праве на губернаторство в Пуату,
коим был пожалован его отчим, который, как говорит он сам
в своих мемуарах с чисто военным простодушием, пылал нетер-
пением сквитаться за пренебрежение, оказанное ему при дворе,
а потому примкнул к партии Конде из симпатии к его брату
и желая послужить своим единоверцам.
С этого дня уличные беспорядки и краткие вспышки ярости
стали принимать размах и затяжной характер: речь шла уже не
об отдельных бунтах, вспыхивавших в отдельных городах,—воз-
мущением загорелся весь Юг, и восстание переросло в граждан-
скую войну.
Такое положение вещей продолжалось семь-восемь лет: в те-
чение семи-восьми лет Роган, брошенный Шатийоном и Ла
162
Кровопролития на юге
да!
я
(£«<
V
и, rnot^ de ItttHeb d& C&PrmeeJlb z
ш lasCdr&mente de
(ЪсЬмса
ct&J5>ошр^е^ еЬ'*?* &ъЬ 8» eb (^
| tou^ ley$rand& 'de^€v Chur, GabrleLddKb^ee meme ^u^awovb
g b&auc&up Соп&шие олу^ Co urn, »
th
Отречение Генриха IV 25 июля 1593 года
в церкви Сан-Дени под Парижем
Ml
Знаменитые преступления
Форсом, которые заплатили изменой за маршальские жезлы,
и теснимый своим бывшим другом Конде и вечным своим
соперником Монморанси, совершал чудеса отваги и военного
искусства. Под конец у него не было уже ни солдат, ни про-
вианта, ни денег, но он все еще внушал Ришелье такой страх,
что министр удовлетворил его требования, а именно поручился
на Нантский эдикт, пообещал реформатам возвращение храмов
и полную амнистию ему и его сторонникам. Кроме того, Роган,
что было доселе неслыханным делом, получил триста тысяч
франков в возмещение денежного ущерба, понесенного им за
время мятежа; из них двести сорок тысяч он отдал единоверцам,
себе же, чтобы отстроить свой замок и поддержать совершенно
разоренный род Роганов, оставил только шестьдесят тысяч
ливров, то есть меньше четверти полученной суммы. Этот
мир был подписан 27 июля 1629 года.
Герцог де Ришелье, который не стоял за ценой, лишь бы
добиться цели, наконец-то достиг желаемого: за мир он заплатил
около сорока миллионов, но Сентонж, Пуату и Лангедок были
покорены, Тремуйли, Конде, Буйоны, Роганы и Субизы подписа-
ли договор, и армии, оказавшие вооруженное сопротивление
королю, наконец исчезли, а что до отдельных случаев непокорст-
ва, то кардинал-герцог взирал со слишком большой высоты,
чтобы их замечать. Итак, он дозволил Пиму улаживать свои
внутренние дела, как угодно было горожанам, и вскоре все
вернулось к обычному порядку, вернее, к обычному беспорядку.
Наконец Ришелье умирает, несколько месяцев спустя за ним
следует Людовик XIII, и трудности, вызванные несовершенноле-
тием наследника, более чем когда-либо дают протестантам и ка-
толикам на Юге возможность продолжать великий поединок, не
завершившийся и поныне.
Но каждый прилив и отлив все с большей определенностью
несут на себе характерные черты той партии, которая одерживает
верх: если побеждают протестанты, они чинят жестокую и ярост-
ную расправу, если католики—их месть гнусна и лицемерна.
Протестанты разрушают церкви, сметают с лица земли
монастыри, изгоняют монахов, жгут распятия, снимают с висе-
лицы труп какого-нибудь преступника, распинают его на кресте,
протыкают ему бок, надевают на голову венец и выставляют его
на рыночной площади как пародию на Иисуса Христа на
1олгофе.
Католики взимают контрибуции, возвращают себе отнятое,
требуют возмещения убытков, и хоть каждое поражение их
164
Кровопролития на юге
ЛЮДОВИК хш
Знаменитые преступления
разоряет, зато после каждой победы они становятся еще богаче,
чем прежде.
Протестанты орудуют при свете дня, они открыто под бара-
банный бой переплавляют колокола на пушки, нарушают до-
говоры, греются на улицах у костров, которые сложены из дров,
отнятых у каноников, вывешивают свои тезисы на дверях собо-
ров, избивают католических священников, несущих святое прича-
стие умирающим, и наконец, в довершение всех оскорблений,
превращают церкви в скотобойни и свалки.
Католики, напротив, действуют под покровом ночи, воз-
вращаются украдкой, бочком, и вернувшихся оказывается куда
больше, чем было изгнано; они назначают епископа председа-
телем городского совета, ставят иезуитов во главе коллежей,
подкупают новообращенных деньгами, заимствованными из каз-
ны, а поскольку двор всегда оказывает им поддержку, то для
начала они отлучают кальвинистов от его милостей, а в даль-
нейшем—и от правосудия.
Наконец 31 декабря 1657 года вспыхивает последний мятеж,
в котором протестанты оказываются побежденными и спасаются
лишь по той причине, что по другую сторону пролива на их
защиту встает Кромвель, который собственноручно приписывает
внизу депеши, сообщающей об австрийских делах:
«Мне стало известно о народных волнениях в Лангедоке,
в городе, который называется Ним; прошу вас, пускай все обой-
дется без пролития крови и со всей возможной мягкостью».
К счастью для протестантов, Мазарини в ту пору испытывал
нужду в Кромвеле, а посему казни были отменены и дело огра-
ничилось некоторыми притеснениями.
Но зато притеснения с этого дня уже не прекращались и даже
не прерывались; католическая партия, постоянно придерживаясь
своей тактики завоеваний, повела нескончаемые гонения, кото-
рые вскоре еще усилились в результате нескольких последова-
вших один за другим указов Людовика XIV. Внуку Генриха IV
совестно было одним махом отменить Нантский эдикт, но он
кромсал его, отсекая статью за статьей.
С 1630 года, то есть через год после того, как был заключен
мир с Роганом, пришедшийся еще на предыдущее царствование,
в Шалон-сюр-Сон было принято решение, по которому протестан-
там этого города воспрещалось производить что-либо на продажу.
В 1643 году, спустя шесть месяцев после восшествия на трон
Людовика XIV, парижские белошвейки приняли за правило, что
166
Кровопролития на юге
КАРДИНАЛ-ГЕРЦОГ РИШЕЛЬЕ
Знаменитые преступления
дочери и жены протестантов недостойны заниматься их почет-
ным ремеслом.
В 1654 году, то есть через год после своего совершеннолетия,
Людовик XIV дает соизволение на взыскание с города Нима
суммы в четыре тысячи франков на содержание католической
и протестантской больниц, но вместо того, чтобы взыскать с при-
верженцев каждого вероучения деньги на нужды больницы, соот-
ветствующей его конфессии, король велит, чтобы налог собирали
с обеих сторон поровну, так что протестанты, которых в городе
вдвое больше, чем католиков, платят две шестых этого налога
в пользу своих врагов. 9 августа того же года совет издает указ,
по которому судьи в коммерческих судах должны быть исключи-
тельно католиками; 16 декабря появляется указ, воспрещающий
протестантам направлять депутации к королю, и наконец, 20 де-
кабря издан другой указ, предписывающий назначать попечи-
телями больниц исключительно католиков.
В 1662 году протестантам приказывается хоронить умерших
только на рассвете или после захода- солнца; специальный пункт
указа ограничивает число участников погребальной процессии.
В 1663 году Государственный совет издает указы, воспре-
щающие отправление реформатского культа в ста сорока двух
коммунах Нимской, Юзесской и Мандской епархий; в тех же
указах содержится требование разрушить храмы реформатов
в этих епархиях.
В 1664 году этот указ распространяется на храмы городов
Алансона и Монтобана и на маленький храм в Ниме. 17 июля
того же года парламент Руана запрещает галантерейщикам нани-
мать на работу либо в учение свыше одного протестанта на
пятнадцать католиков; двадцать четвертого числа того же месяца
Государственный совет аннулирует все патенты, принадлежащие
протестантам, и, наконец, в октябре постановляет, что число
монетчиков, принадлежащих к протестантской вере, не должно
превышать двух человек.
В 1665 году указ, относящийся к галантерейщикам, распро-
странен и на золотых дел мастеров.
В 1666 году король издает распоряжение, упорядочивающее
парламентские указы. В статье 31 провозглашается, что долж-
ности секретарей коммерческих судов и цехов часовщиков, швей-
царов, а также другие муниципальные должности могут исправ-
лять исключительно католики.
Статья 33 гласит, что, если мимо храмов так называемых
реформатов следует процессия со святыми дарами, реформаты
168
Кровопролития на юге
КАРДИНАЛ МАЗАРИНИ
Знаменитые преступления
должны прервать свои псалмы и молчать, пока вышеуказанная
процессия не скроется из виду.
И наконец, статья 34 гласит, что коль скоро станет известно
о болезни кого-либо из реформатов, то перед их домами и про-
чими принадлежащими им местами по постановлению городских
властей следует натягивать полотнища и драпировки.
В 1669 году разогнаны палаты, созванные по эдикту при
парламентских судах Руана и Парижа, и упразднены должности
писцов и рассыльных канцелярий; далее, в августе того же года,
когда становится очевидной эмиграция протестантов, появляется
новый эдикт; вот выдержка из него:
«Ввиду того что многие наши подданные удалились в чужие
страны и занимаются там ремеслами, в коих искусны, даже
строят корабли, нанимаются в корабельные команды, обосновы-
ваются и живут в чужих краях, не намереваясь возвращаться,
вступают там в брачные союзы и приобретают себе там достоя-
ние всяческого рода, запрещаем отныне кому бы то ни было из
исповедующих так называемую реформатскую веру покидать
пределы государства без нашего соизволения под угрозой заклю-
чения под стражу и конфискации имущества, и повелеваем тем,
кто уже покинул Францию, возвратиться в ее пределы».
В 1670 году король исключает лекарей-реформатов из ста-
рейшинства Руанской врачебной коллегии и распоряжается, что-
бы впредь в самой коллегии оставалось не более двух лекарей,
исповедующих эту веру.
В 1671 году издан указ, согласно коему с храмов так называ-
емых реформатов надлежит снять французский герб.
В 1680 году король объявляет женщинам-реформаткам за-
прет на ремесло повитухи.
В 1681 году те, кто отрекся от реформатской веры, освобож-
даются от военных податей и постоя солдат сроком на два года,
а в июле того же года закрывается коллеж в Седане, единственный
во всем королевстве, где кальвинисты могли обучать своих детей.
В 1682 году король приказывает нотариусам, прокурорам,
приставам и сержантам, исповедующим кальвинизм, освободить
должности и лишает их права впредь заниматься этими профес-
сиями, а указ, изданный в сентябре того же года, ограничивает
тремя месяцами срок, в который им разрешается продать свои
патенты.
В 1684 году Государственный совет распространяет предыду-
щее распоряжение на тех, кто занимает должности королевских
170
Кровопролития на юге
секретарей, а в августе король лишает протестантов права выс-
тупать в качестве экспертов.
В 1685 году парижский купеческий старшина предписывает
привилегированным купцам-кальвинистам в течение месяца про-
дать свои привилегии.
В октябре того же года эта долгая череда притеснений,
которые мы перечислили здесь далеко не полностью, увенчалась
отменой Нантского эдикта. Опасаясь такого исхода, Генрих IV
надеялся, что дело пойдет по-другому и его единоверцы после
отмены эдикта сохранят за собой прочное положение, но все
обернулось совершенно иначе: сначала реформатов лишили это-
го положения и лишь затем отменили эдикт; таким образом
кальвинисты оказались в полной власти своих заклятых врагов.
С 1669 года, пока Людовик XIV угрожал нанести один из
самых жестоких ударов по гражданским правам реформатов
уничтожением смешанных палат, к нему направлялись различные
депутации, добивавшиеся приостановки преследований; не желая
давать королю новое оружие против партии реформатов, эти
депутации обращались к нему со смирением, которое вы можете
представить себе на следующем примере.
«Ради Всевышнего, государь,—так взывали к королю про-
тестанты,—внемлите последним вздохам нашей умирающей
вольности; сжальтесь над нашими бедами, сжальтесь над мно-
жеством ваших несчастных подданных, которые плачут, не осу-
шая глаз; эти ваши подданные питают к вам пылкую приве-
рженность и несокрушимо верны вам; эти подданные взирают
на вашу августейшую особу с любовью и почтением; эти под-
данные, по свидетельству истории, изрядно споспешествовали
возведению на законный трон вашего великого и доблестного
предка; эти подданные с самого вашего чудесного появления
на свет ни разу не совершили против вас ничего предосуди-
тельного; мы могли бы даже выразиться совсем иначе, но вы,
Ваше Величество, не понуждая нас поступаться скромностью,
сами при важных обстоятельствах хвалили нашу преданность
в таких выражениях, на какие мы сами никогда бы не отва-
жились 1; наконец, эти подданные кроме вашего скипетра не
’ Здесь имеется в виду эдикт, изданный вскоре после совершеннолетия Людовика XIV;
в этом эдикте король подтверждает все привилегии, которые даровали протестантам его
предшественники, а сверх того объявляет, что его подданные, исповедующие реформатскую
веру, дали ему несомненные доказательства приязни и преданности.
Тремя годами позже он выразился на этот счет еще подробнее:
«Я желаю похвалить их за верность, с коей они мне служат; они не упускают ни единой
171
Знаменитые преступления
имеют иной опоры, убежища и защиты на земле и все сооб-
ражения выгоды в равной мере как долг и совесть велят им
неизменно и верно служить Вашему Величеству».
Однако, как мы знаем, ничто не остановило королевскую
троицу, царствовавшую в ту пору, и по наущению отца Лашеза
и г-жи де Ментенон Людовик XIV зарабатывал себе райские
кущи с помощью дыбы и костров.
Итак, в силу следовавших один за другим указом, граждан-
ские и религиозные гонения обрушивались на протестанта с ко-
лыбели и не отступали от него до самой смерти.
В детстве он не мог учиться в коллеже.
В молодости не мог преуспеть ни на каком поприще: ему
нельзя было стать ни привратником, ни галантерейщиком, ни
лекарем, ни аптекарем, ни адвокатом, ни судьей.
В зрелом возрасте он не может молиться в храме, не может
сделать в церковной книге запись о своем бракосочетании,
о рождении детей; свобода его совести ежечасно попирается; он
поет псалмы, но мимо движется процессия—и ему приходится
смолкнуть; во время католических церемоний ему приходится
таить ярость и мириться с тем, что дом его будет изукрашен
в честь праздника; он не в силах приумножить состояние,
доставшееся ему от отцов и дедов, поскольку он лишен положе-
ния в обществе и гражданских прав—и состояние постепенно
ускользает у него из рук, обогащая школы и больницы его
недругов.
В старости ему не дано мирной кончины; если он умирает
в вере своих, отцов, ему нельзя упокоиться рядом с предками
и всего десяти друзьям дозволено идти за его гробом на похоро-
нах, совершаемых ночью, украдкой, словно хоронят отвержен-
ного.
И наконец, на протяжении всей жизни, если он вздумает
покинуть эту неприветливую землю, на которой ему нельзя
ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят мятежником,
возможности подтвердить свою преданность мне, далеко превосходящую все, чего можно
было бы ожидать, и во всем споспешествуют успеху и процветанию моих дел».
Наконец, в письме к курфюрсту бранденбургскому, написанном когда уже начались
гонения, он говорит о реформатах:
«Я связан по отношению к ним моим королевским словом и строго обязал сам себя
держаться этого правила, дабы соблюсти справедливость, а также затем, чтобы показать им,
сколь я удовлетворен их послушанием и усердием после замирения 1629 года и сколь
признателен им за преданность, каковую они выказали мне в самое последнее время, когда
взяли в руки оружие, чтобы послужить мне, и смело и мощно дали отпор дурным умыслам
против моей власти, кои вынашивала в моем государстве мятежная партия».
172
Кровопролития на юге
его имущество будет конфисковано, и самое меньшее, что ему
грозит, если он попадет в руки преследователей,—это пожи-
зненная галера, где он будет прикован к веслу между убийцей
и мошенником.
Такое положение вещей было нестерпимо; вопли одного-
единственного человека тают в воздухе, но стоны целого народа
подобны грозе, и на сей раз гроза, как обычно, сгустилась над
горами, откуда начали раздаваться глухие раскаты грома.
Сперва появились наставления, написанные невидимой ру-
кой на стенах домов, на перекрестках дорог, на кладбищенских
крестах; эти наставления, словно валтасаровы «мене, текел, упар-
син», настигали гонителя среди его празднеств и оргий.
Иногда в них содержалась угроза: «Иисус пришел принести
не мир, но меч».
Иногда—утешение: «Где двое или трое собраны во имя Мое,
там и Я посреди них»1.
И наконец, иногда в них звучал призыв к объединению,
который вскоре должен был перерасти в призыв к мятежу: «О
том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы
имели общение с нами»2.
И гонимые останавливались перед этими обещаниями, заим-
ствованными у апостолов, и возвращались домой, исполненные
надежды, почерпнутой в слове пророков, которое, как говорит
св. Павел в послании к фессалоникийцам, есть «не как слово
человеческое, но как слово Божие»3.
Вскоре эти наставления воплотились в жизнь, и исполнились
обетования пророка Иоиля: «...и будут пророчествовать сыны
ваши и дочери ваши; старцам вашим будут снится сны, и юноши
ваши будут видеть видения... И покажу знамения... И... всякий,
кто призовет имя Господне, спасется»4.
В самом деле, начиная с 1696 года пошли разговоры, будто
появились некие люди, и у людей этих бывают видения, во время
которых, куда бы они ни глядели—на небо или на землю, везде
им предстает отверстое небо, и будто бы им известно, что
происходит в самых отдаленных местах. Покуда они охвачены
экстазом, их можно колоть хоть булавкой, хоть мечом—они
ничего не чувствуют, когда же это экстатическое состояние у них
1 Евангелие (Матфей, 18:20).
2 Там же (1 Иоанна, 1:3).
3 Евангелие (I Фессалоникийцам, 2:13).
4 Ветхий завет (Иоиль, 1:28, 30, 32).
Знаменитые преступления
проходит, расспрашивать о нем бесполезно: они ничего не по-
мнят.
Первой объявившейся пророчицей была женщина из Виваре,
о которой никто не знал, кто она и откуда; она ходила по горам
из селения в селение, плакала не слезами, а кровью, но г-н де
Бавиль, интендант Лангедока, велел схватить ее и препроводить
в Монпелье; там она была приговорена к сожжению, и ее крова-
вые слезы осушило пламя костра.
Вслед за ней поднялся другой фанатик (так называли народ-
ных пророков); родом он был из Мазийона, звали его Лакуат,
и было ему двадцать лет. Дар пророчества снизошел на него
странным образом. Вот что о нем рассказывали: однажды, воз-
вращаясь из Лангедока, где работал сборщиком шелковичных
червей, он у склона горы Сен-Жан наткнулся на незнакомца,
который лежал на земле л дрожал всем телом; охваченный
жалостью Лакуат остановился над ним и осведомился о причине
его страданий; незнакомец же ему ответил: «Опуститесь на коле-
ни, сын мой, и выслушайте меня,„ прошу вас: я расскажу вам не
о своей хвори, но поведаю средство, как вам спастись самому
и спасти ваших братьев; средство это есть откровение Святого
Духа; оно было мне ниспослано, и милостью Божьей я готов вам
его передать; приблизьтесь и примите его от меня с поцелуем
моих уст». С этими словами незнакомец поцеловал юношу в гу-
бы, пожал ему правую руку и исчез, оставив его в одиночестве
и также дрожащего, потому что Святой Дух вошел в него,
и с того дня, ощутив в себе вдохновение, юноша начал пропове-
довать.
Третья фанатичка пророчествовала в приходах Сент-Анде-
оль, Клергемон и Сен-Фразаль-де-Ванталон, однако, главным
образом, она нападала на новообращенных; говоря о евхаристии,
она убеждала их, что облатка, которую они глотают, столь же
ядовита, как голова василиска, что они преклонили колена перед
Ваалом и что любой кары на свете будет для них недостаточно.
Ее пророчества внушали такой глубокий ужас, что по собствен-
ному признанию преподобного отца Луврелейля, сие усилие са-
таны опустошило церкви на праздник Пасхи, так что причастие
от кюре приняло вдвое меньше народу, чем год назад.
Подобные бесчинства, распространявшиеся с каждым днем
все шире, пробудили религиозное рвение мессира Франсуа де
Ланглада де Дюшела, приора Лаваля, инспектора миссий в Же-
водане и архиепископа Севеннского; он решился покинуть свою
резиденцию в Манде, посетить самые развращенные приходы
174
Кровопролития на юге
МАРКИЗА де МЕНТЕНОН
Знаменитые преступления
и побороть ересь всеми способами, кой были ему предоставлены
Богом и королем.
Аббат Дюшела был младшим отпрыском знатного рода де
Лангладов и, по несчастному обстоятельству своего рождения,
вопреки обуревавшему его воинственному духу, был принужден
уступить брату эполеты и шпагу, а сам остался при отложном
воротничке и сутане; и вот, едва выйдя из семинарии, он со всей
страстью, свойственной его темпераменту, ринулся в ряды
воинствующей церкви, потому что по пылкому своему харак-
теру жаждал подвергаться опасностям, бороться с врагами,
навязывать другим свою веру, а поскольку в ту пору Франция
еще пребывала в покое, он обратил взоры к Индии и отплыл
туда, одушевленный неистовой решимостью, присущей муче-
никам.
Молодой миссионер прибыл в Ост-Индию при обстоятельст-
вах, необычайно соответствовавших тем возвышенным надеж-
дам, какие он питал: кое-кто из его предшественников проявил
чрезмерное религиозное рвение, и король Сиама1, предав не-
скольких проповедников мучительной смерти под пытками, за-
претил миссионерам доступ в его пределы: этот запрет, судя по
всему, лишь подхлестнул апостольский пыл аббата; он обманул
бдительность солдат и, вопреки строжайшим запретам короля,
принялся проповедовать идолопоклонникам католицизм, причем
очень многих обратил в свою веру.
Однажды в деревушке, где он прожил три месяца и жители
которой почти все отказались от ложной веры, его схватили
соглядатаи; когда его привели к губернатору Бангкока, доблест-
ный поборник Христа, вместо того чтобы отступиться от своей
религии, стал славить святое имя Божие и был предан на пытку
в руки палачей; аббат со смирением претерпел все, что только
может вынести плоть человеческая, и гнев истязателей истощился
прежде, чем терпение истязуемого: он потерял сознание, когда
руки его были изувечены, грудь изборождена ранами, а ноги
почти совсем изуродованы цепями; тогда его сочли мертвым и за
запястье повесили на дереве; но некий пария снял его оттуда,
а поскольку о его мученичестве уже прошел слух, посланник
Людовика XIV во всеуслышание потребовал правосудия; поэто-
му король Сиама, весьма обрадовавшись, что палачи так быстро
устали, вернул г-ну де Шомону, требовавшему только труп,
истерзанного, но живого аббата.
1 Ныне Таиланд.
176
Кровопролития на юге
Покуда Людовик XIV мечтал отменить Нантский эдикт, аб-
бат Дюшела был для него бесценным сокровищем; и вот
в 1682 году он был отозван из Индии, а год спустя—отправлен
в Манд архиепископом и инспектором севеннских миссий.
Здесь аббат из жертвы превратился в истязателя; бесчув-
ственный к собственным мукам, он был равнодушен к чужим;
опыт пытки не прошел для него даром, он оказался изобрета-
тельным палачом и весьма расширил возможности этого ремес-
ла, привезя из Индии неведомые машины и придумав новые.
Люди с ужасом говорили о тростниковых щепках, которые
безупречный миссионер приказывал загонять жертвам под ног-
ти, о железных клещах, коими он вырывал волосы из бород,
ресниц и бровей, о промасленных фитилях, которыми обвязы-
вали пальцы пытаемых, а затем поджигали, так что каждая
рука превращалась в светильник о пяти свечах, о ящике, враща-
ющемся вокруг оси, в который заключали несчастных, от-
казывавшихся обратиться в католичество, и раскручивали их
там с такой скоростью, что они теряли сознание, и наконец, об
усовершенствованных кандалах, в которых заключенные, поку-
да их перевозили из города в город, не могли ни сесть, ни
встать.
Даже самые пылкие приверженцы аббата Дюшела говорили
о нем с каким-то страхом, а когда сам аббат обращался к соб-
ственному сердцу и думал о том, сколько раз он направлял на
тела ту власть вязать и разрешать, которую Господь вручил ему
лишь по отношению к душам, его, надо сказать, охватывала
непонятная дрожь; он падал на колени и, прижав руки к груди,
склонив голову, на целые часы погружался в пучину дум; в это
время его можно было бы принять за мраморную статую на
надгробье, если бы не холодный пот, струившийся у него на лбу.
Дело в том, что этот священник, пользуясь властью, коей он
был облечен, и чувствуя поддержку г-на де Бавиля, интенданта
Лангедока, и г-на де Брольи, командующего войсками, творил
ужасные дела.
Он отнимал детей у отцов и матерей и помещал их в мона-
стыри, а там в наказание за ересь, которой их обучили родители,
малышей подвергали таким карам, что иные погибали.
Он входил в спальни к умирающим, но не для того, чтобы
подать им утешение, а с угрозой, и, склонясь над постелью,
словно желая сразиться с ангелом смерти, читал несчастным
безжалостный указ, по которому, коль скоро человек умирал без
обращения в истинную веру, его полагалось судить посмертно,
177
Знаменитые преступления
а его останки лишались погребения: их подвергали публичному
поношению и бросали на свалку.
Наконец, когда набожные дети пытались избавить своих
умирающих родителей от его угроз, а их бездыханные тела от
строгости закона и уносили из дому уже мертвых или от-
ходящих родных, чтобы дать им спокойно испустить дух и похо-
ронить их по-христиански, он объявлял тех, кто предоставлял
гостеприимство этому святому ослушничеству, виновными в ко-
щунстве, а между тем они и у язычников не были бы отлучены
от алтарей.
Таков был человек, взявший на себя право карать; встреча-
емый всеобщим ужасом, он, сея мучения и оставляя за собой
трупы, шел по краю, уже уставшему от долгого и кровавого
гнета, и с каждым шагом ступал на непотухший вулкан религиоз-
ной вражды; поэтому, всегда готовый к мученичеству, аббат за
четыре года до смерти велел вырыть себе могилу в церкви
Сен-Жермен, которую избрал местом своего вечного упокоения,
так как церковь эта была выстроена папой Урбаном IV, когда тот
был епископом Манданским.
Поездка аббата Дюшела длилась полгода; каждый день из
этих шести месяцев был отмечен истязаниями и казнями; многих
пророков сожгли; Франсуазу де Брез, ту самую, что сравнивала
облатку с ядом более смертоносным, чем голова василиска,
повесили, а Лакуата препроводили в крепость в Монпелье, и он
исчез из тюрьмы, и никто так и не догадался, каким образом он
оттуда вышел; это бегство снискало ему новую славу, ибо про-
шел слух, будто Святой Дух, как некогда ангел—святого Петра,
вывел его из темницы, где он сбросил свои оковы, подобно
апостолу, и невидимый прошел мимо охранявших его стражей.
Это непостижимое бегство удвоило суровость архиепископа,
так что пророки, понимая, что всем им придет конец, если они от
него не избавятся, провозгласили его антихристом и стали при-
зывать на него смерть. Аббата Дюшела предупредили о близя-
щейся грозе, но ничто не могло умерить его усердия: во Франции,
как и в Индии, целью его было мученичество, и он стремитель-
ным шагом, с гордо поднятой головой двигался к своей цели.
Наконец вечером 24 июля заговорщики числом две сотни
человек собрались в лесу на вершине горы, возвышавшейся над
мостом, ведущим к Монверу, повседневной резиденции архиепи-
скопа. Командовал ими некий Лапорт, уроженец Але, кузнец
с окраины Дез; с ним был вдохновленный прорицатель, в про-
шлом набивщик матрасов, родом из Мажиставоля, по имени
178
Кровопролития на юге
Эспри Сегье, после Лакуата наиболее чтимый из двух-трех десят-
ков пророков, которые в те дни бродили по Севеннам; весь этот
отряд был вооружен косами, алебардами и мечами; у некоторых
были даже пистолеты и ружья.
Когда пробило десять часов—время, на которое было на-
значено выступать,— все преклонили колена, обнажили головы
и принялись молиться так истово, словно собирались совершить
дело, как нельзя более угодное Господу; затем, после молитвы,
они отправились в дорогу и спустились в селение, распевая
псалом, а в перерывах между стихами крича жителям селения,
чтобы те сидели по домам, и угрожая убить каждого, кто пока-
жется в дверях или в окне.
Аббат был у себя в молельне, как вдруг услыхал далекое
пение, перемежавшееся угрозами; в тот же миг один из его слуг,
весьма напуганный, вошел к нему, вопреки приказу хозяина, раз
и навсегда запретившего тревожить его во время молитвы. Слуга
сообщил, что с горы спускаются фанатики. Аббат подумал, что
это—нестройная толпа, идущая освободить шестерых узников,
которых он держал в оковах; эти узники были трое молодых
людей и три девушки, переодетые юношами, которых настигли,
когда они пытались бежать из Франции. Итак, аббат, к которому
были приставлены солдаты для охраны, призвал к себе их на-
чальника и приказал ему выступить против фанатиков и разо-
гнать их.
Но начальнику не пришлось исполнить этот приказ, потому
что фанатики сами двинулись ему навстречу. Едва он добрался
до ворот аббатства, как услышал, что они уже стоят за воротами
и готовятся к штурму. Начальник осажденных, по гулу голосов
прикинув число нападающих, рассудил, что об атаке ему нечего
думать и следует защищаться; соответственно он забаррикадиро-
вал ворота изнутри и разместил своих людей позади поспешно
возведенной баррикады, под аркой, которая вела в покои архи-
епископа. Как только закончились эти приготовления, Эспри
Сегье заметил балку, валявшуюся во рву; он собрал десяток
человек, поднял ее и, орудуя ею, как тараном, начал бить по
воротам, которые в конце концов подались несмотря на мощную
баррикаду. Этот первый успех ободрил осаждающих, и они,
поощряемые пением товарищей, вскоре сорвали ворота с петель.
Тут они рассыпались по первому двору и грозными криками
потребовали, чтобы им выдали узников.
Тогда начальник стражи отправил гонца к аббату Дюшела
с вопросом, что делать дальше; аббат велел открыть огонь.
179
Знаменитые преступления
Неосторожный приказ был исполнен; один из фанатиков
упал мертвым, и стоны двух раненых смешались с пением и угро-
зами их товарищей.
Тогда нападающие ринулись на баррикаду: одни крушили ее
ударами топоров, в то время как другие, вонзая мечи и алебарды
в проломы, протыкали тех, кто оказался за ними; те же из
нападающих, кто был вооружен ружьем или пистолетом, залезли
на плечи товарищам и открыли стрельбу сверху вниз. Во главе
штурма стояли Лапорт и Эспри Сегье; первый мстил за отца,
второй за сына, убитых по приказу аббата. Впрочем, в отряде не
только их одушевляла жажда возмездия: в том же положении
было еще от двенадцати до пятнадцати несчастных.
Из своей комнаты аббат слышал шум сражения; рассудив,
что бой идет не на шутку, он собрал вокруг себя своих людей
и приказал им исповедоваться, чтобы он мог отпустить им грехи
и подготовить их к той минуте, когда они предстанут перед
Богом. Едва он успел произнести святые слова, как шум раздался
совсем близко: фанатики взяли штурмом баррикаду, а преследу-
емые ими солдаты отступили и укрылись в низкой зале, над
которой была расположена комната, где находился архиепископ.
Но тут нападающие остановились: одни из них со всех
сторон обложили дом, а другие устремились на поиски узников,
которых вскоре обнаружили, благо те догадались, что братья по
вере подоспели к ним на помощь, и что было сил принялись их
звать. Несчастные, чьи ноги вот уже неделю были зажаты в ко-
лодки, которые представляли собой расщепленные балки, были
высвобождены: тела их раздулись, кости переломаны, они не
в силах был стоять на ногах. При виде этих мучеников за веру
фанатики возопили и снова ринулись на солдат, изгнали их из
нижней залы, оттеснили на лестницу, которая вела в комнату
аббата, но тут солдаты стали так яростно защищаться, что
нападающим дважды пришлось отступить. Тогда Лапорт, видя,
что трое его людей убиты, а пять или шесть ранены, вскричал
звучным голосом:
— Чада Божии, опустите ваше оружие, не будем терять
время. Аббатство вместе со всеми, кто тут есть, надобно спалить.
За дело! За дело!
Совет был хорош, и все поспешили ему последовать:
посреди нижней залы свалили в кучу скамьи, стулья, прочую
мебель, сверху набросали соломенных тюфяков подожгли, и дом
мгновенно охватило пламя; тут архиепископ уступил мольбам
своих слуг, привязал к оконной решетке простыни с постели,
180
Кровопролития на юге
соскользнул по ним в сад, упав, сломал бедро и, помогая
себе руками и одним коленом, уполз в угол ограды вместе
с одним из слуг; другой тем временем пытался пробиться
сквозь огонь и попал в руки реформатов, а те привели его
к своему капитану. Тут раздались крики: «Пророк! Пророк!»
Эспри Сегье понял, что произошло нечто новое, коль скоро
его зовут, и приблизился, по-прежнему сжимая в руках горящий
факел, которым поджег дом.
— Брат,—спросил у него Лапорт, указывая на пленника,—
этому человеку надлежит умереть?
Но Эспри Сегье упал на колени, завернулся в плащ, подоб-
но Самуилу, и, обратясь к Господу с молитвой, спросил у него
совета.
— Нет,—произнес он вскоре, поднимаясь с колен,— нет,
этому человеку умирать не следует: он был милосерден к нашим
братьям, так будем и мы к нему милосердны.
В самом деле, не то Эспри Сегье и впрямь получил открове-
ние, не то ему еще раньше было что-то известно, но узники
подтвердили его слова, восклицая, что этот человек воистину
отнесся к ним с состраданием. В этот миг раздался непонятный
рев: один из фанатиков, у которого по приказу архиепископа был
убит брат, при свете зарева, освещавшего всю округу, заметил
коленопреклоненного аббата в углу стены, где тот прятался.
— Смерть сыну Велиала!—в один голос вскричали все фа-
натики, набрасываясь на аббата, застывшего в коленопреклонен-
ной позе и схожего с надгробным изваянием. Слуга воспользо-
вался тем, что все отвлеклись, и улизнул, что было нетрудно,
поскольку внимание реформатов переместилось с него на аббата,
который был единственным средоточием всеобщей ненависти.
Но Эспри Сегье опередил всех, первым приблизился к архи-
епископу и простер над ним руки.
— Остановитесь, братья!—вскричал он.—Остановитесь!
Богу угодна не смерть грешника, но жизнь и обращение его
в истинную веру.
— Нет, нет!—отозвалось два десятка голосов, впервые,
быть может, возражавших призывам пророка.— Нет! Пускай
умрет, не дождавшись пощады, ведь и сам он разил, не зная
жалости! Смерть сыну Велиала! Смерть!
— Молчать!—грозно взревел пророк.—Моим голосом вам
вещает Господь: если этот человек захочет последовать за нами
и стать нашим пастырем, нам надлежит пощадить его жизнь,
которую он посвятит отныне проповеди истинной веры.
181
Знаменитые преступления
— Лучше тысячу раз умереть, чем потворствовать ереси,—
отрезал архиепископ.
— Так умри же!—вскричал Лапорт и ударил его кинжа-
лом.—Получай! Это тебе за моего отца, которого ты отправил
на костер в Ниме.
И он передал кинжал Эспри Сегье.
Архиепископ не застонал, не пошевельнулся, и могло пока-
заться, что кинжал притупился о его рясу, словно о кольчугу,
если бы из раны не хлынула кровь; аббат только возвел глаза
к небу и произнес слова покаянного псалма:
— Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь
голос мой1.
Тогда Эспри Сегье занес руку и ударил его в свой черед со
словами:
— Это тебе за моего сына, которого ты обрек колесованию
живым в Монпелье.
И он передал кинжал другому фанатику.
Но и этот удар оказался не смертельным—потекла только
еще одна струйка крови, и аббат слабеющим голосом промолвил:
— Избави меня, Господи, от кар, которых достоин я за мои
злодеяния, и я радостно восславлю Твое правосудие.
Тот, к кому перешел кинжал, приблизился и также нанес ему
удар, приговаривая:
— Получай! Вот тебе за моего брата, который по твоей воле
умер в колодках.
На сей раз кинжал пронзил сердце; архиепископ успел лишь
произнести:
— Смилуйся надо мной, Господи Всеправедный!
И испустил дух.
Но его смерть не утолила мстительности тех, для кого он
был недосягаем при жизни, и вот все по очереди, приблизившись
к трупу, нанесли по удару, и каждый, по примеру своего пред-
шественника, назвал имя дорогой ему жертвы и произнес слова
проклятия. Всего аббат получил пятьдесят два удара кинжалом:
пять в голову, одиннадцать в лицо, девятнадцать в грудь, семь
в живот, семь в бок и три в спину.
Двадцать четыре из пятидесяти двух ран были смертельны.
Так в возрасте пятидесяти пяти лет погиб мессир Франсуа де
Ланглад Дюшела, приор Лаваля, инспектор миссий в Жеводане,
архиепископ Севенский и Мандский.
1 Псалом 129; 1—2.
182
Кровопролития на юге
Однако после расправы над архиепископом убийцы поняли,
что отныне им нет спасения ни в городах, ни на равнине, и уда-
лились в горы; но когда по дороге в горы они миновали замок
г-на де Лавеза, высокородного католика Молезонского прихода,
один из фанатиков вспомнил, будто у этого сеньера имеется
много ружей. Это было очень кстати, потому что реформаты
испытывали большую нехватку оружия и пороха. Итак, они
направили к г-ну де Лавезу депутацию, дабы попросить его
уделить им хотя бы часть оружия. Однако г-н де Лавез, будучи
добрым католиком, отвечал, что оружие у него в самом деле
имеется, но оно предназначено для прославления веры, а не для
ее попрания, и он отдаст это оружие только вместе с собственной
жизнью. С этими словами он выставил вон послов и запер за
ними ворота.
Между тем, покуда велись переговоры, реформаты прибли-
зились к замку; поэтому, получив ответ ранее, чем рассчитывал
доблестный дворянин, они решили, что не следует давать ему
время приготовиться к обороне, и немедля набросились на стены,
взяли их штурмом, карабкаясь друг другу на плечи; вскоре они
добрались до одного из покоев замка, где заперся г-н де Лавез со
всей семьей. Дверь мгновенно высадили, и, еще не остывшие от
убийства аббата Дюшела, фанатики снова развязали кровопро-
литие. Не пощадили никого—ни г-на де Лавеза, ни его брата, ни
дяди, ни сестры, тщетно на коленях молившей сохранить ей
жизнь, ни его восьмидесятилетней матери; лежа в постели, виде-
ла, как до нее погибла вся ее семья, а затем убийцы закололи и ее,
не сообразив, что незачем приближать конец той, которая, по
законам природы, и так уже стоит на краю могилы.
Покончив с резней, фанатики рассеялись по замку, поделили
между собой белье, коего многим из них недоставало, поскольку
они покинули свои дома, полагая, что вернутся назад, и забрали
оловянную посуду, из которой собирались лить пули. Вдобавок
в руки им попали пять тысяч франков—то было приданое
сестры г-на де Лавеза, которая собиралась замуж; оно положило
начало их воинской кассе.
Известие о двух этих кровопролитиях быстро облетело не
только Ним, но и всю провинцию; власти забеспокоились. Граф
де Брольи пересек верхние Севенны и спустился к Монверскому
мосту во главе нескольких рот фузилеров. С другой стороны
граф де Пер, военный губернатор Лангедока, привел сто три-
дцать два конника и триста пятьдесят пехотинцев, которых соб-
рал в Марвежоле, Канурге, Шираке и Серверете. Г-н де Сен-
183
Знаменитые преступления
Поль, брат аббата Дюшела, примчался на встречу, сопровожда-
емый своим племянником маркизом Дюшела и восемьюдесятью
всадниками из Сожье и прочих принадлежавших им земель. Граф
де Моранжье прибыл из Сент-Обана и Мальзье с двумя эскадро-
нами кавалерии, а город Манд по приказу своего епископа
прислал своих дворян во главе трех рот по пятьдесят человек
в каждой.
Но фанатики уже скрылись в горах, и о них не было больше
ни слуху ни духу; лишь время от времени какой-нибудь крестья-
нин, пересекавший Севенны, уверял, будто на заре или в сумерках
то на вершине одной из гор, то в долине слыхал песнопения,
какие поют после богоугодных дел; это фанатики молились после
совершенного ими кровопролития.
Ночами тоже, бывало, замечали огни, которые загорались на
самых высоких вершинах и были похожи на сигналы. На другой
день, когда сгущались сумерки, люди смотрели на те же верши-
ны, но сигнальных огней уже не было видно.
Г-н де Брольи пришел к выводу, что с этими невидимыми
врагами ничего нельзя поделать: он отослал прочь дополнитель-
ные войска и оставил только роту фузелеров в Коле, другую
в Эре, третью на Монверском мосту, четвертую в Баре, а пятую
в Помпиду; затем, поручив командование ими капитану Пулю,
коего назначил их инспектором, он вернулся в Монпелье.
То, что выбор г-на де Брольи пал на капитала Пуля, свиде-
тельствует, что все, имевшие дело с последним, давали о нем
превосходные отзывы, а также о точном понимании положения
вещей. И впрямь, капитан Пуль был словно рожден для того,
чтобы быть военачальником в готовившейся кампании. «То
был,—свидетельствует отец Луврелейль, священник католиче-
ского вероисповедания и кюре церкви Сен-Жермен в Кальбер-
те,—доблестный и славный офицер, уроженец Виль-Дюбера, что
близ Каркасона, в молодости служивший в Германии и в Венгрии,
а затем отличившийся во время последней войны в Пьемонте
в сражениях против бородачей; в особенности же прославился он
тем, что отсек голову Барбанага, их главарю, в его палатке.
Высокий рост, независимый и воинственный облик, выносли-
вость, громовой голос, пламенный и твердый характер, небреж-
ный наряд, зрелый возраст, всем известное бесстрашие, большой
опыт, молчаливый нрав, длина и тяжесть его армянской сабли
вызывали всеобщее восхищение. Никто лучше его не сумел бы
подавить мятежников, взять штурмом их укрепления и разбить
их наголову».
184
Кровопролития на юге
Едва капитан обосновался в селении Лабар, которое избрал
своей штаб-квартирой, и узнал, что на подступах к небольшой
равнине Фонморт, расположенной между двух долин, был заме-
чен отряд фанатиков, как тут же вскочил на своего испанского
скакуна, на котором привык ездить, как турки, то есть с полусог-
нутыми коленями, чтобы делать резкий бросок вперед, когда
надо нанести смертельный удар, и откидываться назад, когда
удар грозит самому всаднику, и пустился на поиски мятежников
во главе восемнадцати солдат своей роты и двадцати пяти горо-
жан, считая, что ему не понадобится больше сорока—сорока
пяти человек, чтобы обратить в бегство толпу крестьян, пусть
даже многочисленную.
Капитана Пуля не ввели в заблуждение: на равнине рас-
положилась сотня реформатов под предводительством Эспри
Сегье; часов в одиннадцать утра часовой, выставленный ими
в ущелье, вскричал: «К оружию!», выстрелил и присоединился
к братьям по вере. Однако капитан Пуль с присущей ему стреми-
тельностью не дал им времени на подготовку и обрушился на них
под барабанный бой, не останавливаясь, несмотря на первые
выстрелы противника.
Как он и ожидал, ему пришлось иметь дело с крестьянами,
не ведающими, что такое дисциплина: стоило их разогнать,
и больше им уже не удалось собраться вместе. Итак, это был
полный разгром. Многих Пуль убил собственной рукой, в том
числе двоим снес головы с плеч своим великолепным дамасским
клинком, да так ловко, что впору самому опытному палачу. Видя
это, все, кто еще стоял на ногах, обратились в бегство. Пуль
преследовал их, коля и рубя без устали; затем, когда мятежники
скрылись в горах, он, вернувшись на поле боя, подобрал отруб-
ленные головы, прицепил к луке седла и с этим кровавым трофе-
ем вернулся к самой многочисленной группе своих солдат, пото-
му что те сражались врассыпную, каждый в одиночку, как на
поединке. Посреди этой группы он обнаружил трех пленных,
которых собирались расстрелять, но Пуль распорядился, чтобы
им не чинили никакого вреда, хоть и не потому, что вознамерил-
ся их пощадить: просто он решил предать их публичной казни.
Эти трое были некий Нувель из прихода Виалон, Моиз Бонне из
Пьер-Маля и пророк Эспри Сегье.
Капитан Пуль вернулся в селение Бар с двумя головами
и тремя пленными и тут же сообщил г-ну Жюсту де Бавилю,
интенданту Лангедока, о том, какие важные птицы оказались
у него в руках. Вскоре последовало решение. Пьера Нувеля
185
Знаменитые преступления
приговорили к сожжению живьем на Монверском мосту, Моиза
Бонне к четвертованию в Девезе, а Эспри Сегье к повешению
в Анд ре-де-Ланезе. Любителям казней был предоставлен выбор.
Моиз Бонне обратился в католичество, но Пьер Нувель
и Эспри Сегье приняли мученическую смерть, исповедуя новую
веру и вознося хвалу Всевышнему.
Через день после казни Эспри Сегье обнаружилось, что
с виселицы исчез его труп. Этот дерзкий поступок совершил
молодой человек по имени Ролан, племянник Лапорта; перед тем
как скрыл ься. он прибил к виселице табличку с надписью.
То был вызов капитану Пулю от Лапорта. Послание было
помечено лаiерем Предвечного в Севеннской пустыне, а Лапорт
именовал себя полковником Божьих чад, ищущих свободы со-
вести.
Пуль был уже готов принять вызов на бой, но гут ему стало
известно, что мятежи вспыхнули в разных местах. Молодой
человек из Вьейже двадцати шести лет отроду, по имени Сало-
мон Кудерк, унаследовал от Эспри Сегье проповедническую мис-
сию, а у Лапорта появились два помощника, один из которых
был его племянник Ролан, человек лет тридцати, рябой, белоку-
рый, тощий, хладнокровный и молчаливый, силач, несмотря на
невысокий рост, и отменный храбрец. Другой был сторож с горы
Легоаль, славившийся ловкостью: говорили, что он ни разу не
промахнулся при выстреле, звали его Анри Кастане из Массвака.
Под началом у каждого из них было по полторы сотни человек.
Пророки и пророчицы также множились с пугающей быстро-
той; дня не проходило, чтобы не объявился новый проповедник,
пророчествующий еще в одной деревне.
Тем временем стало известно, что в поле под Вовером со-
стоялась большая сходка протестантов Лангедока; на ней было
решено объединиться с севеннскими мятежниками и послать
к ним гонца, дабы сообщить им об этом плане.
По возвращении из Лавонажа, где он вербовал новобранцев,
Лапорт принял нарочного, доставившего ему эту добрую весть;
он немедля отрядил к новым союзникам своего племянника
Ролана с поручением засвидетельствовать им взаимную верность
и, дабы сильнее расположить их к себе, дать им описание края,
который они избрали в качестве театра военных действий и кото-
рый, со всеми его деревушками, лесами, ущельями, долинами,
пропастями и пещерами представлял неограниченные возмож-
ности разбиваться на небольшие отряды, вновь собираться после
поражения и устраивать засады. Ролан выполнил поручение с та-
186
Кровопролития на юге
ким успехом, что новые солдаты Господа, как сами они себя
называли, узнав, что он драгун, предложили ему быть у них
командиром. Ролан согласился, и посланец вернулся, ведя с со-
бой целую армию.
Видя, что силы их так возросли, реформаты разделились на
три части, чтобы проповедовать новую веру по всему краю. Одна
часть спустилась к Сустелю и другим селениям, окружавшим
Але; другая поднялась к Сен-Прива и Монверскому мосту; и на-
конец, третья проследовала вдоль отрога горы в направлении
Сен-Ромен-ле-Помпиду и Барра. Первый отряд возглавлял Ка-
стане, второй—Ролан, третий—Лапорт.
Каждый отряд производил по пути огромные опустошения,
направо и налево убивая католиков и оставляя за собой сплош-
ные пожарища, так что когда к капитану Пулю стали одно за
другим поступать известия обо всех этих бесчинствах, он потре-
бовал у г-на Брольи и г-на де Бавиля подкреплений, которые те
поспешили ему послать.
Едва капитан Пуль увидел, что под его началом собралось
достаточно войск, как решил атаковать мятежников. Из получен-
ных сообщений он узнал, что отряд под командованием Лапорта
находится на марше, собираясь пересечь небольшую долину Кре-
ста, расположенную ниже Бара и вблизи Темелага. Ободренный
этими сведениями, он устроил засаду в выгодном месте и как
только увидел, что ни о чем не подозревающие реформаты
усталым шагом направляются туда, где он их поджидает, капи-
тан вышел из засады и, по обыкновению, встав во главе своих
солдат, обрушился на врагов с такой бесшабашной отвагой, что
те, застигнутые врасплох, даже не пытались защищаться, а на-
против, врассыпную бросились вниз по отрогу горы, все дальше
и дальше, вопреки усилиям Лапорта их удержать. Наконец, видя,
что все его покинули, он вспомнил, что ему самому грозит
опасность, но было уже поздно: его почти окружили драгуны,
и у него не оставалось пути к бегству, кроме прыжка со скалы.
Лапорт бросился к скале, взобрался на вершину, помедлил мгно-
вение, прежде чем прыгнуть вниз, воздев руки к небу в молитве.
В это время грянул ружейный залп, две пули пронзили его, и он
вниз головой полетел в пропасть.
Подбежавшие драгуны нашли Лапорта мертвым у подножия
скалы. Признав в нем предводителя реформатов, они немедленно
его обыскали и обнаружили у него в карманах шестьдесят лу-
идоров и церковную чашу, которую он использовал для питья,
словно простой кубок. Пуль велел отрезать ему голову, равно как
187
Знаменитые преступления
и двенадцати другим мертвецам, которые остались на поле боя,
все тринадцать приказал сложить в корзину и отослал ее г-ну
Жюсту де Бавилю.
Реформаты, не сломленные .этим поражением и этой смер-
тью, объединили три отряда и вместо Лапорта избрали его
начальником Ролана. Ролан немедля назначил своим помощни-
ком некоего Кудерка из Мазель-Розада, по прозвищу Лафлер,
и в армии мятежников снова воцарился порядок; более того, она
выросла, потому что к ней присоединился еще один отряд в сто
человек, которых собрал новый помощник Ролана; и первым
признаком существования, какой они подали, был поджог цер-
квей в Бускё, Кассаньяке и Прюнё.
Тут Мандские городские судьи спохватились, что имеют дело
уже не с восстанием, а с войной. И поскольку Манд был столицей
Жеводана, они стали с минуты на минуту ждать нападения,
а потому привели в порядок контрэскарпы, равелины, куртины,
ворота, подъемные решетки, рвы, стены, башни, бастионы, брус-.
тверы и караульные будки; затем, приготовив запас пороха, пуль
и ружей, они снарядили восемь рот, по пятьдесят человек в каж-
дой, все сплошь горожане, и еще одну—в сто пятьдесят человек,
набранных из крестьян соседних деревень. И наконец, сословия
провинции послали к королю депутата с мольбой, чтобы он
соблаговолил положить предел бесчинству ереси, которая с каж-
дым днем распространялась все шире и шире. Король немедлен-
но отрядил туда г-на де Жюльена. Теперь в борьбу оказались
втянуты не просто губернаторы городов да наместники провин-
ций—сама королевская власть была вынуждена дать отпор мя-
тежникам.
Г-н де Жюльен, отпрыск семьи еретиков, принадлежал
к оранжской знати и в начале службы выступал против Франции,
воюя на стороне Англии и Ирландии. Принц Оранский, чьим
пажом он был, когда тот унаследовал трон Иакова II, в награду
за верность в славной кампании 1688 года дал ему полк, который
он повел на помощь герцогу Савойскому, просившему подкреп-
ления у англичан и голландцев; г-н де Жюльен настолько
отличился в этой войне, что оказался одним из тех, благодаря
кому удалось снять осаду Кони, предпринятую французской
армией.
Не то после этой кампании притязания полковника непомер-
но возросли, не то герцог Савойский и впрямь не воздал ему
должное, но он удалился в Женеву, и там ему передали предложе-
ния Людовика XIV; они заключались в следующем: тот же чин
188
Кровопролития на юге
во французской армии и содержание в три тысячи ливров. Г-н де
Жюльен принял предложение и, понимая, что вера, по всей
вероятности, окажется помехой его продвижению по службе,
сменил не только хозяина, но и религию. Тогда король послал его
командовать войсками в долине Барселонет, где он проделал
немало вылазок против бородачей; далее он возглавил охрану
дорог в княжестве Оранж, чтобы французские протестанты не
могли добраться до храма, откуда распространялась ересь; нако-
нец, спустя год службы он явился к королю, чтобы отдать отчет
в своих действиях, и по счастливой случайности оказался в Вер-
сале, когда туда прибыл депутат из Жеводана. Людовик XIV,
удовлетворенный его деятельностью на обоих постах, дал ему
чин бригадного генерала, пожаловал кавалером военного ордена
святого Людовика и назначил командующим войсками Виваре
и Севенн.
Едва г-н де Жюльен прибыл, как в отличие от своих пред-
шественников, всегда обнаруживавших глубочайшее презрение
к еретикам, он, понимая, сколь серьезен мятеж, тотчас же соб-
ственной персоной изучил местности, где г-н де Брольи размес-
тил перед этим полки Турнона и Марсильи. Правда, осмотр он
производил при свете пожаров: в более чем тридцати деревнях
пылали церкви.
Затем де Брольи, де Бавиль, де Жюльен и капитан Пуль
встретились, чтобы переговорить и сообща обдумать, как покон-
чить с беспорядками. Было условлено, что королевские войска
разделятся на два отряда, один из которых под началом г-на де
Жюльена двинется к Але, где, как поговаривали, собрались зна-
чительные силы мятежников, а другой под командованием г-на
де Брольи усмирит окрестности Нима.
Соответственно, оба военачальника расстались. 1раф де Бро-
льи во главе шестидесяти двух драгун и нескольких рот пехоты,
имея в подчинении капитана Пуля и г-на де Дурвиля, 12 января
в два часа пополуночи вышел из Каверака, безуспешно прочесал
виноградники Нима и Ла Гарриг де Мило и пошел по дороге на
Люнельский мост. Там он узнал, что те, кого он ищет, пробыли
сутки в замке Кодиак. Получив эти сведения, он пустился через
лес, окружавший замок, не сомневаясь, что там засели мятеж-
ники, но, обнаружив, вопреки ожиданиям, что замок пуст, напра-
вился в Вовер, из Вовера в Бовуазен, а из Бовуазена в Женрак,
где узнал, что отряды мятежников переночевали там и наутро
двинулись по дороге на Обор. Решив не давать им передышки,
г-н де Брольи немедля пустился по той же дороге.
189
Знаменитые преступления
Примерно на полпути кто-то из его окружения заметил,
что в половине лье от них перед каким-то домом собралась
толпа; г-н де Брольи немедля приказал де Жибертену, лей-
тенанту капитана Пуля, ехавшему вслед за ним в голове своей
роты, взять восемь драгун и разузнать, кто эти люди, покуда
сам г-н де Брольи с остальными силами будет ждать их на
месте.
Маленький отряд пустился в путь, офицер ехал впереди;
они пробрались через лесную чащу и приблизились к ферме,
которую называли хутором Тафареля; с виду она казалась
пустынной. Но когда от г-на де Жибертена до ее стен остава-
лось не более расстояния ружейного выстрела, он увидел, что
оттуда вышел отряд и под барабанный бой направляется к не-
му; тогда он перевел взгляд вправо и заметил второй отряд,
выходивший из соседнего дома; тут же обнаружил он и третий,
который залег в рощице и прятался там, а теперь внезапно
поднялся и направлялся к нему под пение псалмов. Бесполезно
было сопротивляться столь превосходящим силам. Г-н де Жи-
бертен велел дать два выстрела, кои должны были преду-
предить графа де Брольи, чтобы он шел навстречу авангарду,
и стал отступать, пока не воссоединился с католиками. Мятеж-
ники преследовали его лишь до тех пор, пока не добрались до
места, где можно было наилучшим образом укрепиться, что
они и сделали.
Со своей стороны, г-н де Брольи, изучив обстановку через
подзорную трубу, решил после короткого совещания с помощни-
ками, что нужно идти в атаку. Едва решение было принято, отряд
построился в одну линию и двинулся на мятежников; правым
флангом командовал Пуль, левым г-н де Дурвиль, а центром
граф де Брольи.
Чем ближе подходили они к бунтовщикам, тем очевиднее
было, что те выбрали позицию с большим знанием стратегии,
которым прежде не отличались. Искусством военного построе-
ния, по-видимому, они были обязаны своему новому военачаль-
нику, которого не знал никто, даже капитан Пуль, хотя этого
военачальника с карабином в руках можно было видеть во главе
его людей.
Однако эти умелые приготовления отнюдь не остановили
г-на де Брольи; он приказал атаковать и, сам подавая пример,
пустил коня в галоп. Со своей стороны, рубашечники в первой
шеренге опустились на одно колено, чтобы вторая шеренга могла
целиться; благодаря стремительности драгун расстояние между
190
Кровопролития на юге
двумя отрядами начало быстро сокращаться, но когда королев-
ские солдаты были уже в тридцати шагах от мятежников, они
неожиданно обнаружили, что местность пересекает глубокая ло-
щина, нечто вроде рва, отделяющего их от рубашечников. Неко-
торые успели вовремя сдержать коней, но другие, несмотря на все
усилия, не смогли остановиться, потому что сзади их теснили
другие всадники, и таким образом многие, не удержавшись,
скатились в лощину. В тот же миг послышался зычный голос:
«Огонь!», сверкнул залп, и вокруг г-на де Брольи упали несколько
драгун.
— Вперед!—крикнул капитан Пуль.— Вперед!
И, устремив коня к тому месту, где края рва были ме-
нее круты, вместе с несколькими драгунами стал штурмовать
подъем.
— Смерть сыну Велиала!—произнес тот же голос, который
прежде скомандовал: «Огонь!» Немедля грянул одиночный вы-
стрел, и капитан Пуль распростер руки, выронил саблю и упал
с. коня, который, вместо того чтобы убежать, коснулся хозяина
своими пышущими жаром ноздрями, а потом испустил долгое
ржание. Драгуны отступили.
— Так погибают гонители Израиля!—вскричал начальник
мятежников, потрясая своим карабином.
С этими словами спрыгнув в лощину, он схватил саблю
капитана Пуля и вскочил на его коня. Животное, верное преж-
нему хозяину, попыталось было оказать сопротивление, но вско-
ре по тому, с какой силой колени всадника сжали его бока,
почуяло, что сбросить наездника будет нелегко. Тем не менее
конь взвился на дыбы и подпрыгнул, однако всадник сидел как
влитой, и, признав свое бессилие, благородный испанский скакун
помотал головой, еще раз заржал и покорился.
Тем временем драгуны с одной стороны, а с другой—часть
рубашечников спустились в ров, где закипела схватка, а те,
кто остался на краю рва, продолжали стрелять, имея пре-
имущество видеть своих врагов сверху. Очень скоро драгуны
г-на Дурвиля дрогнули и стали отступать несмотря на то,
что их начальник в этот самый миг был тяжело ранен
в голову. Напрасно пытался г-н де Брольи их собрать: покуда
он, силясь поддержать своего лейтенанта, бросился к роте,
которой тот командовал, его собственный отряд обратился
в бегство; и вот, не надеясь выиграть битву, он в сопровождении
нескольких смельчаков ринулся выручать г-на Дурвиля, который
под прикрытием своего командира отступил, обливаясь кровью.
191
Знаменитые преступления
Рубашечники же, завидя кавалеристов, спешивших на помощь
королевским войскам, ограничились тем, что выпустили вслед
неприятелю мощный ружейный залп, однако не покинули
позицию, принесшую им быструю и легкую победу.
Едва королевские войска оказались вне пределов досягаемо-
сти, предводитель мятежников опустился на колени и затянул
псалом, который пели евреи, когда, перебравшись через Красное
море, увидали, что войско фараона поглотили волны; итак, едва
затих свист пуль, преследовавших королевских солдат, как вслед
им полетели победные песнопения. Затем, возблагодарив Госпо-
да, реформаты вернулись в лес вслед за своим предводителем,
который только что в полной мере доказал свое умение, хладно-
кровие и отвагу.
Этот новый военачальник, которому вскоре предстояло ко-
мандовать теми, кто превосходил его годами и чинами, был
знаменитый Жан Кавалье.
В то время Жан Кавалье был молодым человеком двадцати
трех лет, невысоким, но крепкого сложения, с овальным мило-
видным лицом, с прекрасными живыми глазами, с длинными
каштановыми волосами, падавшими на плечи; облик его лучился
кротостью. Он родился в 1680 году в Риббте—деревне прихода
Але, где его отец владел небольшим хутором; когда сыну было
лет двенадцать—четырнадцать, он перебрался оттуда на ферму
Сент-Андеоль, близ Манда.
Молодой Кавалье, который, в сущности, был крестьянин
и крестьянский сын, нанялся сперва в пастухи к г-ну Лакомбу,
буржуа, жившему в Везнобре; но одинокая жизнь пришлась не по
душе пылкому молодому человеку, он расстался с первым хозя-
ином и поступил подмастерьем к булочнику в Андюзе.
Там в нем развилась любовь к военному делу; все время,
оставшееся от работы, он тратил на присутствие при военных
учениях; вскоре ему удалось свести знакомство с несколькими
солдатами; помощник фехтместера дал Кавалье несколько уро-
ков владения оружием, а один из драгун научил его верховой
езде.
Однажды в воскресенье он гулял под руку со своей невестой,
и какой-то драгун из полка г-на Флорака оскорбил девушку. Жан
Кавалье дал драгуну пощечину, тот выхватил саблю, Кавалье
вырвал у кого-то из присутствовавших шпагу, но молодых людей
растащили, и до схватки дело не дошло. На шум прибежал
офицер, то был сам маркиз де Флорак, капитан полка, носившего
его имя, но андюзские горожане уже помогли молодому человеку
192
Кровопролития на юге
бежать, так что, прибыв на место, где гордый крестьянин осме-
лился ударить королевского солдата, маркиз увидел лишь неве-
сту в обмороке.
Девушка была так хороша собой, что ее иначе и не называли
как прекрасная Изабо; поэтому вместо того чтобы преследовать
Жана Кавалье, маркиз де Флорак принялся приводить в чувство
его суженую.
Однако дело было нешуточное, весь полк поклялся распра-
виться с Жаном Кавалье, а потому друзья молодого человека
посоветовали ему бежать и на некоторое время покинуть страну.
Прекрасная Изабо, трепетавшая за жениха, присоединила свои
мольбы к уговорам друзей, и Кавалье в конце концов согласился
уехать. Девушка поклялась жениху хранить ему верность в лю-
бых испытаниях, и Жан Кавалье, заручившись ее обещанием,
отправился в Женеву.
Там он свел знакомство с одним дворянином-протестантом
по имени дю Серр, у которого была стекольная мастерская на
хуторе Аррибас, совсем рядом с фермой Сент-Андеоль; Жером
Кавалье часто просил дю Серра передать немного денег сыну,
когда дю Серр ездил в Женеву якобы ради расширения своего
торгового дела, а в действительности по делам, связанным с рас-
пространением протестантизма. Изгнанник и проповедник легко
нашли общий язык. Дю Серр обнаружил в Кавалье сильный
характер, пламенное воображение, несгибаемую отвагу; он по-
делился с ним своими надеждами распространить реформатскую
веру в Лангедоке и Виваре. Все влекло Кавалье во Францию—
тоска по родине, любовная страсть. Переодевшись слугой, сопро-
вождающим дворянина-протестанта, он пересек границу, ночью
вернулся в селение Андюз и направился прямиком к дому неве-
сты. Он уже хотел постучаться, несмотря на то, что был час ночи,
но тут дверь отворилась и вышел молодой красавец, которого до
порога провожала женщина. Молодой красавец был маркиз де
Флорак, провожавшая его женщина—Изабо. Невеста крестьяни-
на стала возлюбленной дворянина.
Наш герой был не таков, чтобы безропотно снести подобное
оскорбление. Он направился прямиком к капитану .и заступил
ему дорогу. Тот хотел оттолкнуть его локтем, но Жан Кавалье,
отбросив плащ, в который был закутан, взял в руку шпагу.
Маркиз был храбр; его не заботило, равен ли ему по положению
тот, кто на него нападает; на зов одной шпаги явилась другая,
клинки скрестились, и мгновение спустя маркиз упал на землю,
сраженный ударом, пронзившим ему грудь.
7 3097
193
Знаменитые преступления
Кавалье подумал, что убил маркиза, так как тот недвижно
распростерся у его ног. Это означало, что нельзя терять ни
минуты, поскольку надеяться на снисхождение ему было нечего.
Он вложил окровавленный клинок в ножны, вернулся на равнину,
оттуда поднялся в горы, и на рассвете был уже в безопасности.
Остаток дня беглец переждал на одиноком хуторе, где ему
дали приют. Легко распознав в хозяине реформата, он не скрыл
от него своей истории и спросил, где ему найти какой-нибудь
вооруженный отряд, в который он мог бы вступить, потому что
намерен вести борьбу за распространение реформации. Фермер
указал ему на Женрак: там должна была состояться встреча
сотни их братьев по вере. В тот же вечер Кавалье направился
в деревню Женрак; он попал к рубашечникам как раз в миг, когда
те завидели вдалеке г-на де Брольи и его солдат. У протестантов
не было начальника, и он немедля произвел сам себя в их
капитаны, благо ему была присуща та врожденная властность,
которая дана иным людям от природы, и, дабы оказать королев-
ским войскам достойный прием, отдал распоряжения, о коих мы
уже рассказывали; поэтому после победы, каковой так много
способствовали его ум и сила, все дружными криками утвердили
его в чине, который он сам себе даровал.
Таков был знаменитый Жан Кавалье, о чьем существовании
королевские войска узнали вследствие поражения их самых отча-
янных отрядов и гибели самого отважного капитана.
Слух об этой победе вскоре облетел все Севенны, и в знак
радости в горах запылали новые пожары. Этими сигнальными
огнями оказались замок Бастид, принадлежащий маркизу де
Шамбоннаку, церковь в Сансоне и деревня Трульер, где из
восьмидесяти домов уцелели семь.
Тогда г-н де Жюльен написал королю, рассказал ему, сколь
далеко зашло дело, и дал понять, что теперь им приходится
драться уже не с горсткой фанатиков, рыщущих в горах и удира-
ющих от драгун, а с организованными отрядами, имеющими
командиров и военачальников и представляющими собой, коль
скоро они соберутся вместе, армию в тысячу двести, а то и в пол-
торы тысячи человек. В ответ на это письмо король отрядил
в Ним графа де Монревеля, сына маршала де Монревеля, кава-
лера ордена Св. Духа, бригадного генерала королевских войск,
военного губернатора Брессы и Шароле, командира, имевшего
под началом семьсот человек солдат и ординарцев. Таким об-
разом, к де Брольи, де Жюльену, де Бавилю присоединился для
борьбы с крестьянами, сторожами да пастухами глава дома де
194
Кровопролития на юге
Бон, давшего к тому времени двух кардиналов, трех архиеписко-
пов, двух епископов, короля Неаполя, несколько маршалов Фра-
нции и несколько губернаторов Савойи, Дофине и Брессы.
Вслед за ним водным путем по Роне прибыли двадцать тяже-
лых пушек, пять тысяч ядер, четыре тысячи ружей и огромное
количество пороху, а со стороны Руссийона в Лангедок прибыли
шесть сотен горных стрелков, прозванных «головорезами».
Г-н де Монревель доставил самые грозные приказы. Людо-
вик XIV желал истребить ересь любой ценой и преследовал эту
цель с упорством человека, считающего, что от этого зависит его
собственное спасение; итак, ознакомившись с королевскими при-
казами, г-н де Бавиль опубликовал следующее воззвание:
«Узнав о том, что некоторые безбожники взялись за оружие,
чинят насилия, жгут церкви и убивают священников, его вели-
чество король повелевает врем своим подданным устроить на них
облаву: те, кто будет схвачен с оружием в руках либо в составе
вооруженного отряда, подлежат смертной казни без суда
и следствия; их дома будут сожжены, имущество конфисковано;
разрушить следует также все дома, где учинялись их собрания.
Король запрещает отцам, матерям, братьям, сестрам и прочим
родичам фанатиков и иных мятежников давать им приют, пищу,
деньги, прочие припасы и оказывать какую бы то ни было
помощь любого рода, под любым предлогом, прямую или кос-
венную, под страхом признания их соучастциками мятежа; в ка-
честве таковых король поручает судить их г-ну де Бавилю и офи-
церам по его выбору. Далее его величество повелевает жителям
Лангедока, которые окажутся вне дома, когда выйдет настоящий
эдикт, вернуться к себе в течение недели, ежели у них нет закон-
ной причины для задержки, каковую причину им следует из-
ложить г-ну де Монревелю или интенданту г-ну де Бавилю,
а также мэрам и консулам городов, где они пребывают, у коих
им вменяется в обязанность получить свидетельства, каковые
затем послать означенным г. г. губернатору и интенданту, кото-
рым его величество повелевает не впускать в край никаких иност-
ранцев и жителей иных провинций под предлогом торговых
и прочих дел без свидетельств, выданных губернаторами или
интендантами тех провинций, откуда они отправляются, или
королевскими судьями тех мест, где они пребывают. Кроме того,
его величеству угодно, чтобы те, кто будет задержан в означен-
ной провинции Лангедок без такого свидетельства, были призна-
ны фанатиками и бунтовщиками и в качестве таковых преданы
у*
195
Знаменитые преступления
суду и следствию, а затем преданы смертной казни, на которую
их должны препроводить означенный г-н де Бавиль или офицеры
по его выбору.
Подпись: Людовик.
Ниже приписано: Филиппо.
Дано в Версале 25 февраля месяца 1703 года».
Г-н де Монревель последовал этому указу буквально. Как-то
раз, было это первого апреля 1703 года, во время обеда он
получил донесение, что на мельнице в Кармелитском предместье
собралось сотни полторы реформатов, которые распевают псал-
мы. Хотя ему тут же сказали, что эта толпа фанатиков состоит
из одних стариков и детей, тем не менее маршал в ярости
выскочил из-за стола и, велев трубить «По коням!», выехал со
своими драгунами по направлению к мельнице и окружил ее со
всех сторон прежде, чем протестанты узнали о готовящемся на
них нападении. Битвы не произошло за отсутствием сопротивле-
ния—произошла обычная резня: часть драгун с палашами наго-
ло вошли на мельницу, рубя всех,, кто попадался им под руку,
а остальной отряд, поместившись перед окнами, принимал тех,
кто выпрыгивал из них, на острия палашей. Наконец мясникам
показалось, что бойня чересчур затянулась: чтобы поскорее с нею
покончить, маршал, не желавший возвращаться за обеденный
стол, покуда вся община не будет истреблена, велел поджечь
мельницу; драгуны, возглавляемые все тем же маршалом, до-
вольствовались тем, что швыряли обратно в огонь полусгоре-
вших Мучеников, моливших о менее жестокой смерти как о един-
ственной милости.
Пощадили одну-единственную жертву, то была красивая
шестнадцатилетняя девушка; спас ее конюх самого маршала;
обоих приговорили к смертной казни. Сперва повесили девушку,
а затем уже собирались казнить конюха, но тут маршалу в ноги
бросились монахини ордена сестер милосердия и стали за него
просить; после долгих просьб маршал сдался на их мольбы,
однако не только прогнал конюха со службы, но и выслал из
Нима.
Вечером того же дня, во время ужина, к нему пришли
с известием, что в саду неподалеку от еще дымившейся мельницы
замечено новое сборище. Неутомимый маршал немедля вскочил,
кликнул своих верных драгун, они по его приказу окружили сад
и стали хватать и расстреливать на месте всех, кто там собрался.
На другой день выяснилось, что произошла ошибка: расстрелян-
ные были католики, которые сошлись отпраздновать истребле-
196
Кровопролития на юге
ние реформатов. И впрямь, они кричали маршалу, но он не за-
хотел им поверить. Впрочем, скажем сразу, что эта ошибка не
навлекла на маршала иных неприятностей, кроме отеческого
внушения от нимского епископа, призвавшего его в следующий
раз не путать овец с волками.
На эти казни Кавалье ответил тем, что взял замок Серрас,
захватил город Сов, создал в своем войске кавалерию и добрался
до самого Нима, чтобы запастись порохом, которого ему не
хватало, а затем совершил поступок еще более неслыханный
с точки зрения придворных: написал Людовику XIV длинное
письмо, помеченное пустынной местностью в Севеннах и подпи-
санное Кавалье, командующим армией, посланной Богом. Пись-
мо это, сплошь уснащенное цитатами из Священного писания,
должно было доказать королю, что Кавалье и его сотоварищи
вынуждены были восстать, чтобы добыть свободу совести; по-
дробно останавливаясь на преследованиях, которым подверга-
лись протестанты, он утверждал, что именно эти неправедные
указы принудили их взяться за оружие, которое они готовы
сложить, коль скоро его величество соизволит разрешить им
свободно отправлять их богослужение и освободит из тюрьмы их
единоверцев. Тогда, заверял он короля, они станут самыми вер-
ными его подданными и готовы будут отдать всю кровь до
последней капли у него на службе; в заключение он предупреж-
дал, что если им будет отказано в столь справедливой просьбе,
то они намерены защищать свою веру до последнего, потому что
Господу следует повиноваться более, чем королю.
Со своей стороны, Ролан, который не то для потехи, не то из
гордыни именовал себя графом Роландом, не отставал от своего
молодого товарища ни по успехам, ни по части писания писем.
Он вошел в город Ганж, жители которого оказали ему превосход-
ный прием, а поскольку он ожидал, что в Сен-Жермене и в Сент-
Андре его встретят хуже, то направил туда следующие письма:
«Господа офицеры королевских войск и вы, жители Сен-
Жермена, готовьтесь принять семьсот человек, которые придут
предать огню Вавилон, семинарию и многие другие дома: дома
г. г. де Фабрега, Сарразена, де Моля, де Ла Рувьера, де Масса
и Солье будут сожжены. Господь своим святым дуновением
вдохнул в нас, в моего брата Кавалье и меня, решимость посе-
тить вас в скором времени; возводите укрепления, какие вам
будет угодно,—вам не победить Божьих чад. Ежели вы полага-
ете, будто можете одержать над нами победу, вам стоит только
197
Знаменитые преступления
прийти на поле Домерг с вашими солдатами,. а также с солдата-
ми из полков Сент-Этьена, Барра и даже Флорака; я вас вызы-
ваю: мы будем непременно вас ждать. Так выходите же, святоши,
если вам хватит отваги.
Граф Роланд».
Второе письмо было не менее воинственно, чем первое.
Вот оно:
«Мы, граф Роланд, генерал французских протестантских
войск, собравшихся в Севеннах и Лангедоке, приказываем жи-
телям селений Сент-Андре и Вальборнь строго-настрого предуве-
домить священников и миссионеров, что мы запрещаем им слу-
жить мессы и исповедовать их веру и что им следует немедленно
удалиться в другие края, иначе они будут сожжены живьем
в своих церквах и домах вместе со своими пособниками, а на
исполнение оного приказа им отпущено три дня.
Граф Роланд».
К несчастью для интересов короля, мятежники, подчас полу-
чавшие отпор в таких деревнях, как Сен-Жермен и Сент-Андре,
которые были расположены на равнине, совершенно не встречали
сопротивления в горных селениях: после поражений они находи-
ли там убежище, после побед—пополнение; и вот г-н де Мон-
ревель, рассудив, что ему не осилить ересь, пока эти селения
существуют, издал нижеследующий указ:
«Мы, волей его христианнейшего величества губернатор про-
винций Лангедок и Виваре, извещаем, что королю угодно было
приказать нам, чтобы мы лишили нижепоименованные местности
и приходы возможности поддерживать отряды мятежников при-
пасами и помощью и не оставили там никаких жителей; тем не
менее его величество желает позаботиться об их пропитании,
а посему указывает, что им надлежит делать; итак, предписываем
жителям оных приходов незамедлительно отправиться в нижепо-
именованные края вместе со всем своим скарбом, живностью
и прочим имуществом, которое они способны увести с собой;
предупреждаем, что в противном случае их пожитки будут конфи-
скованы и захвачены войсками, которым будет приказано разру-
шить их дома, а жителям других общин будет воспрещено прини-
мать их, причем в случае неповиновения дома тех также будут
разрушены, имущество отнято и к тому же они будут объявлены
бунтовщиками против приказов его величества».
198
кровопролития на юге
К этому указу были приложены нижеследующие инструкции:
«1. Офицерам, посланным разрушать деревни, следует зара-
нее разузнать, что делается в подлежащих разрушению и выселе-
нию жителей приходах, чтобы в случае надобности расположить
поблизости войска, которые охраняли бы солдат, производящих
разрушения.
2. Следует заметить, что ежели будут деревни или хутора,
расположенные настолько близко друг к другу, что охранять их
можно будет одновременно, то трудиться там надлежит в одно
и то же время, дабы работа подвигалась скорее.
3. Ежели в этих местах еще останутся жители, их следует
собрать вместе, чтобы всех их внести в список вместе с живно-
стью и зерном.
4. Самым приметным следует поручить, чтобы они вели
остальных по дороге, которая будет им указана, в отведенное для
них место.
5. Что до живности, то те люди, которым будет поручено
охранять скот, погонят его в указанное им место, за исключением
мулов и ослов, которых соберут, чтобы перевезти на них зерно,
куда будет велено; ежели будут лишние ослы, разрешается также
дать их старикам и беременным женщинам, кои не в состоянии
идти сами.
6. Солдат следует распределить приказом, дабы определен-
ное их число употребить для разрушения домов; сносить дома
можно, подкапывая их снизу, или же тем способом, каким будет
сподручнее, а ежели таким путем уничтожить дом не удастся,
следует предать его огню.
7. Покамест не следует причинять какого-либо ущерба до-
мам добрых католиков, ежели король не отдаст иного приказа;
с этой целью возле них слёдует выставить охрану, но прежде
составить список таких домов и послать его маршалу де Мон-
ревелю.
8. Обитателям мест, подлежащих разрушению, следует про-
читать указ, в коем им воспрещается возвращаться в свои жили-
ща; но им не будут чинить никакого зла, ибо король не желает
пролития крови; им следует лишь пригрозить и выслать их
прочь, а оный указ вывесить на стене или на дереве в оной
деревне.
9. Ежели никаких жителей не будет обнаружено, следует
просто вывесить оный указ в каждом селении.
Подпись: Маршал де Монревель».
199
Знаменитые преступления
За инструкциями шел перечень деревень, подлежащих унич-
тожению. Он имел такой вид:
18 деревень в приходе Фрюжер,
5 в приходе Фрессине-де-Лозер,
4 в приходе Гризак,
15 в приходе Кастаньоль,
11 в приходе Виала,
6 в приходе Сен-Жюльен,
8 в приходе Сен-Морис-де-Ванталон,
14 в приходе Фрезаль-де-Ванталон,
7 в приходе Сент-Илер-де-Ларе,
6 в приходе Сент-Андиоль-де-Клерг,
28 в приходе Сен-Прива-де-Валлонг,
10 в приходе Сент-Андре-де-Лансиз,
19 в приходе Сен-Жермен-де-Кальберт,
26 в приходе Сент-Этьен-де-Вальфрансеск,
9 в приходе Прюне и Монвайан,
16 в приходе Флорак.
За первым списком должен был следовать и в самом деле
следовал второй; в нем упоминались приходы Фрюжер, Помпи-
ду, Сен-Мартен, Лансюкль, Сен-Лоран, Трев, Веброн, Рун, Барр,
Монлюзон, Буске, Ла Барт, Бальм, Сен-Жюльен-д’Аспаон, Кас-
саньяс, Сен-Круа-де-Вальфрансеск, Кабриак, Муассак, Сен-Ро-
ман, Сен-Мартен-де-Робо, Ла Мелуз, Колле-де-Дез, Сен-Ми-
шель-де-Дез, а также деревни Сальеж, Рампон, Рюас, Шавриер,
Тургёль, Жинесту, Фрессине, Фурк, Мальбос, Жузанель, Кампи,
Кампредон, Лонз-Обре, Круа-де-Фер, Кап-де-Кост, Маркерес,
Казераль и Пужаль.
Все вместе это составляло четыреста шестьдесят шесть селе-
ний, хуторов и деревень в которых жило девятнадцать тысяч
пятьсот человек.
Покончив со всеми этими приготовлениями, маршал де Мо-
нревель 26 сентября 1703 года выступил из Экса, чтобы лично
наблюдать за экзекуцией. При нем находились г-н де Вержто
и г-н де Марсильи, пехотные бригадиры, два батальона из Ру-
айяль-Контуа, два батальона пеших суассонцев, полк лангедок-
ских драгун и двести драгун фимарсонского полка. Одновремен-
но г-н де Жюльен также выступил в направлении Монверского
моста со своими двумя батальонами из Эно; его сопровождали
маркиз де Канийак—кавалерийский бригадир, который прибыл
с двумя эскадронами своего полка, стоявшего в Руэрге, и граф
200
Кровопролития на юге
де Пер, который привел сорок пять рот жеводанского ополчения,
сопровождаемых множеством мулов, груженных ломами, топо-
рами и прочими железными орудиями для сноса домов.
Но приближение всех этих войск, коим предшествовали бес-
пощадные указы, приведенные выше, произвело действие прямо
противоположное ожидаемому. Жители обреченных деревень ре-
шили, что им указали места сбора только для того, чтобы
расправиться разом со всеми. И вот все, кто в состоянии был
носить оружие, ринулись в горы и присоединились к рубашеч-
никам, так что армии Кавалье и Ролана получили пополнение
числом более полутора тысяч человек.
Итак, едва г-н де Жюльен взялся за дело, как ему доставили
сообщение г-на де Монревеля, получившего от Флешье письмо
с извещением о том, что, покуда королевские войска совершали
набег на горы, рубашечники рассеялись по равнине, заполонили
Камарг и отваживаются на вылазки аж до самых окрестностей
Сен-Жиля. В то же время поступило сообщение, что в районе
Сета замечены два корабля, причем маршала предупреждали,
что, по всей вероятности, корабли эти везут готовые к высадке
войска, которые отрядили в помощь рубашечникам голландцы
и англичане.
Г-н де Монревель возложил командование экспедицией на
г.г. де Жюльена и де Камийака, а сам поспешил в Сет вместе
с более чем восемью сотнями людей и десятью пушками. Кораб-
ли еще были видны; в самом деле, как и доложили маршалу, то
были два корабля из соединенной англо-голландской эскадры,
посланные адмиралом Шовелом; они везли рубашечникам день-
ги, оружие и припасы. Корабли продолжали курсировать вдоль
берега, подавая различные сигналы, но поскольку мятежники,
которых г-н де Монревель оттеснил от берега, не подали в ответ
условных сигналов, оба корабля ушли в открытое море и присое-
динились к эскадре. Однако маршал опасался, что удалились они
лишь для виду, и потому приказал разрушить все рыбачьи хижи-
ны от Эг-Морта до Сен-Жиля, которые могли бы послужить
убежищем рубашечникам. Одновременно он велел схватить всех
жителей прихода Тийан и запереть в замке Соммерес, а их
деревни стереть с лица земли. Наконец, он приказал всем, живу-
щим в маленьких деревушках, на хуторах и фермах, собраться
вместе, имея с собой наличный запас продовольствия, в городах
и больших селениях, а работникам, уходившим на весь день
в поле, был объявлен запрет брать с собой пищи больше, чем
необходимо для поддержания сил.
201
Знаменитые преступления
Меры эти оказались действенны, но были ужасны; они от-
резали рубашечникам все пути к отступлению и обрекали провин-
цию на разорение. Г-н де Бавиль несмотря на свою всем извест-
ную суровость отважился высказать возражения; маршал Мон-
ревель принял их весьма неблагосклонно, велел г-ну интенданту
заниматься гражданскими делами, в то время как сам он будет
заниматься военными, которые находятся в его ведении, и в под-
тверждение этих слов отправился к г-ну де Жюльену, который
с неутомимым рвением разрушал деревни.
И хотя г-н де Жюльен взялся за дело со всем энтузиазмом
и пылом новообращенного, трудности материального характера
препятствовали ему исполнить поручение. Большинство домов,
которые надо было уничтожить, имели сводчатые перекрытия,
и сносить их было поэтому весьма сложно. Расстояние от одного
жилья до другого, местоположение домов в почти недоступных
местах, на вершинах самых высоких гор, или в самых глубоких
ущельях, или в лесных зарослях, прикрывавших их наподобие
полога,—все доставляло трудности, и подчас солдаты и рабочие
теряли целые дни только на поиски того, что им следовало
разрушить.
Обширность некоторых приходов также весьма замедляла
исполнение задачи; например, приход Сен-Жермен-де-Кальберт
имел в окружности девять лье и включал в себя сто одиннадцать
хуторов, где жили двести семьдесят пять семейств, из которых
только девять исповедовали католицизм; приход Сент-Этьен-
де-Вальфрансеск был еще обширнее и населен на треть гуще; таким
образом, трудности возрастали на удивление быстро. В самом
деле, в первые дни солдаты и рабочие обнаруживали в деревнях
и в окрестностях кое-что съестное, но вскоре этот источник
истощался, а поскольку они не могли рассчитывать, что крестьяне
пополнят им запасы продовольствия, то через малый срок, когда
кончалась провизия, которую они привозили с собой, им остава-
лись только вода и сухари, из которых они даже не могли сделать
тюрю за неимением котелков; и после целого дня работы они
насилу находили охапку соломы, на которой можно было бы
растянуться. Эти лишения, тяжкая и изнурительная жизнь повлек-
ли за собой заразную лихорадку, которая вывела из строя многих
рабочих и солдат. Сперва некоторых из них отослали назад, но
вскоре эти несчастные, оказавшиеся почти в столь же плачевном
положении, как те, кого они преследовали, толпами принялись
дезертировать, не дожидаясь, пока им будет дано на то разрешение.
Г-н де Жюльен понял, что ему придется отказаться от цели,
202
Кровопролития на юге
если король не разрешит слегка отступить от первоначального
плана; поэтому он написал в Версаль и поведал Его Величеству,
сколь долго может продлиться дело, если вместо железных ору-
дий и человеческих рук не пойдет в ход огонь—единственное
верное орудие небесного мщения. В поддержку своей просьбы он
приводил пример Содома и Гоморры, городов, проклятых Госпо-
дом. Людовик ХГУ, растроганный столь справедливым сравнени-
ем, с ответным гонцом прислал ему испрашиваемое разрешение.
«И эта экспедиция,—пишет отец Луврелейль,—сразу же пре-
вратилась в бурю, беспощадно разоряющую тучную ниву: дома,
риги, хижины, отдаленные фермы, амбары, шалаши—словом,
все строения погибли под натиском огня, как погибают под
лемехом плуга полевые цветы, сорняки и корни диких трав».
Разрушения сопровождались чудовищными жестокостями.
Двадцать пять обитателей деревни укрылись в замке, только они
и уцелели из всего населения, и эта жалкая кучка людей состояла
из одних женщин, детей и стариков. Пальмероль, командир
«головорезов», узнал об этом, примчался, наугад схватил восемь
человек и велел их расстрелять, «чтобы научить их,—как писал
он в своем донесении,— что значит выбирать себе убежище са-
мим, а не то, которое указано в списке».
Со своей стороны, католики Сен-Флорана, Сенешаса, Рус-
сона и некоторых других приходов, взыграв духом при виде огня,
пожиравшего жилища их старых врагов, объединились и, воору-
жившись всем, что попало под руку, учинили охоту на осужден-
ных; они угнали стада из Перота, Фонтареша и Пажоласа, со-
жгли двенадцать домов в Колле-де-Дез, а оттуда, опьяненные
разрушением, отправились в деревню Брену и там расправились
с пятьюдесятью двумя несчастными; затем, поскольку среди
жертв было несколько беременных женщин, они вырезали у них
из чрева нерожденных детей и, наколов их на острия пик и але-
бард, пошли за этими кровавыми стягами дальше, к деревням
Сен-Дени и Кастаньоль.
Вскоре эти импровизированные отряды преобразились в ор-
ганизованные роты и приняли название Малых чад креста, по-
скольку носили на одежде нашивку в форме маленького белого
креста; таким образом, у несчастных жертв, кроме драгун и «го-
ловорезов», появились новые, еще более яростные враги: эти ведь
не повиновались приказам, исходившим из Версаля, Нима и Мо-
нпелье, а действовали под влиянием застарелой ненависти, унас-
ледованной от отцов и передавшейся по наследству детям.
Со своей стороны, молодой военачальник рубашечников,
203
Знаменитые преступления
день ото дня приобретавший все большее влияние на своих
бойцов, пытался, не прибегая к убийствам, сполна отплатить
драгунам и Малым чадам креста за то зло, которое они чинили
реформатам. В ночь со второго на третье октября около десяти
вечера он спустился на равнину и напал на Сомьер сразу со
стороны предместий Пон и Бурже, которые предал огню. Жители
схватились за оружие и предприняли вылазку, но Кавалье, воз-
главлявший конницу, атаковал их и вынудил вернуться в город.
Тогда комендант замка, гарнизон которого был слишком мало-
числен для вылазки, дал по осаждающим залп из пушек в надеж-
де не столько причинить им вред, сколько привлечь внимание
соседних гарнизонов. И впрямь, рубашечники поняли, какая
опасность им грозит, и отступили, успев, впрочем, сжечь гости-
ницы «Белый конь», «Золотой крест», «У Людовика Великого»
и «Люксембургскую», равно- как множество домов и церковь
Сент-Аман с домом священника при ней.
Оттуда рубашечники двинулись на Кела и Вовер, взяли
их штурмом, разрушили укрепления и добыли много продо-
вольствия для солдат, а также сена и овса для коней. В Вовере,
населенном по преимуществу их единоверцами, Кавалье собрал
на площади всех жителей и вместе с ними произнес молитву,
прося Господа не допустить, чтобы король впредь следовал
дурным советам приближенных; кроме того, Кавалье заклинал
братьев по вере пожертвовать достояние и жизни на восста-
новление храмов и уверял, будто ему было откровение Духа
Святого, из коего он знает, что длань Господня по-прежнему
простерта над ним.
Этими действиями Кавалье преследовал цель прекратить
разорение верхних Севенн, и отчасти молодой полководец добил-
ся желаемого. Г-н де Жюльен получил от маршала приказ вер-
нуться на равнину и устроить облаву на рубашечников.
Войска пустились по следу мятежников, но те превосходно
знали местность, так что настичь их оказалось невозможно;
Флешье, среди разрушений, пожаров и кровопролития находи-
вший время сочинять латинские стихи и изысканные письма,
писал о них так: «Они неуловимы и не ведают препятствий на
пути чинимого ими зла. Мы разоряем их горы, а они разоряют
нашу равнину. В наших епархиях не осталось церквей, наши
земли нельзя ни возделать, ни засеять, и они не принесут нам
дохода. Стране угрожает хаос, и хотя никто не хочет развязать
религиозную гражданскую войну, все замерло, руки у всех сами
собой опускаются: невозможно сражаться с призраками».
204
Кровопролития на юге
Между тем призраки то и дело давали о себе знать. Ночью
с 26 на 27 октября Кавалье объявился в Юзесе, снял двух ча-
совых, охранявших ворота, а остальным, которые стали подни-
мать тревогу, крикнул, что подождет у Люссана, когда к нему
выйдет г-н де Вержето, губернатор города.
И впрямь, в сопровождении двух своих помощников, Раване-
ля и Катина, Кавалье направился к небольшому городку Люс-
сану, расположенному между Юзесом и Баржаком на возвышен-
ном месте, со всех сторон окруженном скалами, которые служили
ему укреплениями и делали его почти неприступным. Подойдя
к Люссану на расстояние трех ружейных выстрелов, Кавалье
послал Раванеля попросить жителей поделиться с ними продово-
льствием; однако те, гордясь своими укреплениями, которые
возвела сама природа и которые казались им неприступными,
отказались подчиниться требованиям молодого севеннца и вдо-
бавок обстреляли посланца из ружей, так что один из выстрелов
ранил в руку рубашечника по имени Ла Грандер, сопровожда-
вшего Раванеля. Под улюлюканье и стрельбу жителей Раванель
неспешно отступил, поддерживая раненого товарища, и вернулся
к Кавалье. Тот немедля приказал своим бойцам готовиться наза-
втра к штурму города: уже темнело, а в темноте он опасался
что-либо предпринимать. Со своей стороны, осажденные отпра-
вили нарочного к г-ну де Вержето, чтобы предупредить его,
в каком положении они очутились, а сами, решив оказывать
сопротивление, покуда не получат от него ответа, забаррикади-
ровали ворота, насадили косы торчком на рукоятки, привязали
крючья к длинным шестам, словом, оснастились всем оружием
как для обороны, так и для нападения, какое только смогли
собрать. Рубашечники провели эту ночь, став лагерем возле
древнего замка Фан на расстоянии ружейного выстрела от Люс-
сана.
На рассвете громкие крики, доносившиеся из города, дали
рубашечникам знать, что к осажденным спешит помощь.
И впрямь, вдали на дороге показался военный отряд, приближав-
шийся к ним: то был г-н де Вержето во главе своего полка
и четырех десятков офицеров ирландцев.
Протестанты, как всегда, начали с того, что прочли молитвы
и пропели псалмы, не обращая внимания на вопли и угрозы
горожан; после обращения к Господу они прямиком направились
к тем, кто собирался на них напасть, однако сперва послали
кружным путем верховой отряд под началом Катина, который
должен был по никем не охранявшемуся мосту перебраться через
205
Знаменитые преступления
речку и напасть на королевские войска с тыла, когда Кавалье
и Раванель вступят с ними в схватку.
Г-н де Вержето между тем продолжал продвигаться вперед,
и вскоре реформаты и католики очутились лицом к лицу. Сраже-
ние началось с перестрелки, затем Кавалье, видя, что на опушке
рощи показалась его кавалерия, и рассудив, что Катина окажет
ему поддержку, повел отряд в атаку на противника. Тут Катина,
который, заслыша стрельбу, понял, что требуется его вмешатель-
ство, пустил свой отряд в галоп и напал на католиков с фланга.
Тем временем одного из капитанов г-на де Вержето застре-
лили, другого зарубили саблей, ряды гренадеров смешались,
дрогнули, обратились вспять и разбежались, преследуемые Кати-
на и его кавалеристами, которые хватали их за волосы и рубили
саблями. Г-н де Вержето попытался собрать своих солдат, но его
усилия были тщетны, и, окруженный лишь горсткой ирландцев,
он был вынужден обратиться в бегство; следом за ним пустилась
погоня, и его уже чуть было не схватили, как вдруг, по счастью,
он обнаружил возвышенность Гамен, в скалах и утесах которой
можно было укрыться; он соскочил с лошади, побежал по одной
из тропинок и вместе с сотней человек укрылся в этом форте,
возведенном самой природой,—охотиться за ним здесь было
чересчур опасно; итак, Кавалье, удовлетворись своей победой
и помня, что его люди и кони уже восемнадцать часов обходятся
без пищи, подал сигнал к отступлению и направился в сторону
Сена, где надеялся отдохнуть и подкрепиться.
Это поражение жестоко уязвило королевские войска, и они
задумали взять реванш. Узнав от лазутчиков, что в ночь с 12 на
13 ноября Кавалье и его войско станут на ночлег в селении близ
горы Наж, они затемно обложили гору, так что на рассвете
Кавалье оказался окружен со всех сторон. Желая лично убедить-
ся, что ему не оставили никакой лазейки, он выстроил отряд
в боевом порядке на возвышенности, передал командование Ра-
ванелю и Катина, а сам, заткнув пару пистолетов за пояс и вски-
нув на плечо карабин, стал пробираться среди зарослей и скал,
убежденный, что сумеет нащупать слабое звено в цепи, ежели
таковое имеется. Но сведения, добытые лазутчиками, были со-
вершенно верны: все выходы оказались под охраной.
Тогда Кавалье решил вернуться к своему отряду и нырнул
в ущелье, но не успел пройти и тридцати шагов, как столкнулся
нос к носу с корнетом и двумя драгунами, сидевшими в засаде.
Бежать было поздно, впрочем, это и не входило в намерения
молодого военачальника, и он пошел прямо навстречу врагам.
206
Кровопролития на юге
Драгуны тоже двинулись к нему, а корнет, прицелившись,
крикнул:
— Стойте! Вы—Кавалье, я узнал вас. Бежать вам не удаст-
ся, сдавайтесь, вас помилуют.
В ответ Кавалье разнес ему голову выстрелом из карабина.
Затем, отшвырнув карабин в сторону, потому что это оружие уже
не могло ему пригодиться, он выхватил из-за пояса пистолеты,
бросился на драгун, двумя выстрелами застрелил обоих и без
царапинки вернулся к сотоварищам, которые уже считали его
погибшим и приветствовали громкими криками.
Но Кавалье некогда было упиваться торжеством, у него
были другие заботы: он вскочил на коня и во главе своих людей
обрушился на королевские войска с такой неудержимой стреми-
тельностью, что те от неожиданности дрогнули и стали отсту-
пать. И тут три десятка женщин, которые принесли на поле боя
продовольствие, пришли при виде разгрома в такой восторг,
что ринулись в бой и стали биться наравне с мужчинами. Одна
девица семнадцати лет от роду по имени Лукреция Гитон осо-
бенно отличилась своей неописуемой отвагой. Ей мало было
ободрять братьев по вере криками: «Да здравствует Предвеч-
ный! Да здравствует меч Гедеона!»—она выхватывала сабли из
рук убитых Драгунов и приканчивала ими раненых. Катина во
главе десяти человек преследовал беглецов вплоть до равнины
Кальвиссон, и только там королевским войскам удалось вновь
построиться, благодаря подкреплению, подоспевшему к ним из
гарнизона.
Драгуны оставили на поле боя восемьдесят убитых, а Кава-
лье потерял лишь пять человек.
Кавалье был не только отважным солдатом и искусным
военачальником, каким мы его уже узнали: подчас он пре-
вращался в сурового судью. Несколько дней спустя после опи-
санного нами сражения он узнал о чудовищном злодеянии.
Четверо убийц, все из числа рубашечников, укрылись в лесу
Буке; Кавалье немедля отрядил двадцать человек, коим приказал
схватить виновных и доставить к нему. Вот подробности этого
происшествия.
Дочь барона де Мерарга, недавно обвенчавшаяся с дворяни-
ном по .имени г-н де Мираман, послушалась уговоров своего
кучера, который частенько встречался с рубашечниками, хоть сам
был католиком, но не терпел от них никаких обид, и 29 ноября
отправилась в Амбруа, где ее ждал муж. Ехала она в карете
в сопровождении одной горничной, кормилицы, лакея и кучера,
207
Знаменитые преступления
который уговорил ее на эту поездку. Они уже проделали самым
благополучным образом две трети пути, как вдруг между Люс-
саном и Бодра ее остановили четыре человека, заставили выйти
из кареты и увели в ближний лес. О том, что произошло дальше,
известно лишь из показаний горничной; приводим их здесь до-
словно.
«Эти негодяи заставили нас,—показала она,—пойти с ними
в лес, чтобы удалиться от большой дороги; бедная моя госпожа
до того устала, что попросила у палача, который ее вел, позволе-
ния опереться о его руку, но он оглянулся по сторонам, увидел,
что место безлюдное, и ответил:
— Дальше мы не пойдем.
В самом деле, нас заставили сесть на землю, поросшую
травой; то было место наших мучений. Моя дорогая госпожа
обратила к варварам самые трогательные мольбы и уговаривала
их с такой кротостью, что сам дьявол бы смягчился; она отдала
им кошелек, золотой пояс, перстень с прекрасным бриллиантом,
который сняла с пальца, но ничто не поколебало этих тигров,
и один из них сказал:
— Я хочу убить всех католиков, а прежде всего вас.
— Какая польза вам от моей смерти?—спросила госпожа.—
Оставьте меня в живых.
— Нет, это дело решенное,—отвечал тот,—и вы умрете от
моей руки. Молитесь.
Моя бедная госпожа тут же опустилась на колени и вслух
стала молить Бога, чтобы он смилостивился над нею и над ее
убийцами, и покуда она молилась, левую грудь ей прострелила
пуля, пущенная из пистолета, в тот же миг второй убийца рассек
ей лицо ударом сабли, а третий—размозжил голову камнем;
затем еще один изверг застрелил из пистолета кормилицу, а меня
они просто искололи штыками не то потому, что все их оружие
было уже разряжено, не то потому, что им не хотелось тратить
заряды; я притворилась мертвой, они поверили, что я и вправду
умерла, и убрались прочь. Спустя некоторое время, видя, что все
спокойно и вокруг царит тишина, я, сама чуть живая, подползла
к моей дорогой госпоже и окликнула ее. Оказалось, что она тоже
жива и чуть слышно ответила мне:
— Не покидай меня, Сюзон, покуда я не испущу дух.
Помолчав, она с усилием добавила:
— Я умираю за свою веру и надеюсь, что Господь сжалится
надо мой. Скажи мужу, что я поручаю ему нашу дочурку.
208
Кровопролития на юге
Больше она уже не обращалась мыслями ни к кому, кроме
Бога, вознося к нему краткие и смиренные молитвы до самого
конца, и в начале ночи рядом со мной испустила последний вздох».
По приказу Кавалье четверо виновных были схвачены и до-
ставлены к нему. В то время он со своей армией стоял близ
Сен-Морис-де-Казвьейля; он тут же созвал военный суд и, вкрат-
це изложив суть жестокого деяния, как заправский прокурор,
предложил судьям высказать свое мнение: все подали голос за
смертную казнь, но в тот самый миг, когда читали приговор,
один из преступников оттолкнул двух державших его солдат и,
спрыгнув со скалы, помчался к леску, в котором исчез прежде,
чем кому-либо пришло в голову за ним погнаться.
Трое остальных были расстреляны.
Католики также карали преступников, но их суд был куда
менее благороден и справедлив, чем тот, о котором мы сейчас
рассказали. Один из таких случаев произошел с несчастным
четырнадцатилетним мальчиком, сыном мельника из Сен-Кри-
столя; этот мельник за месяц до того был колесован. Судьи
сперва колебались: их смущал возраст мальчика, но тут явился
свидетель, утверждавший, что именно этот парень по указке
фанатиков резал маленьких детей. Никто не верил доносу, но
нужен был предлог; юный обвиняемый был приговорен и через
час без малейшего, снисхождения повешен.
Большая часть обитателей приходов, сожженных г-ном
де Жюльеном, перебрались в Оссиларг в приходе Сент-Андре.
Подгоняемые голодом и нищетой, они покинули пределы, кото-
рые были им предписаны, и пустились на поиски спасения. Об
этом узнал бригадир Планк; будучи пылким католиком, он ре-
шил, что подобное злодейство не может остаться безнаказанным.
Он немедля выслал отряд с приказом задержать нарушителей;
это оказалось нетрудно, потому что беглецы уже обосновались
в домах, так что схватили их прямо в постелях. Вслед за тем их
препроводили в церковь св. Андрея и заперли там; потом без
суда стали выволакивать оттуда по пять человек и убивать—
одних выстрелами из ружья, других ударом сабли или топора:
расправились со всеми—мужчинами, женщинами, стариками.
Какой-то несчастный ребенок, в которого выпустили три пули,
все еще поднимал голову и кричал: «Ох, где же мой отец, он бы
спас меня отсюда!»
Четверо мужчин и одна девушка, бежавшие в городок Ла-
заль под защиту закона, указавшего им это место в качестве
209
Знаменитые преступления
убежища, обратились с ходатайством к капитану полка суассон-
цев по имени Лаплас и получили от него разрешение наведаться
к себе домой по торговым делам, но с условием вернуться в тот
же день; они дали слово и на исходе дня сошлись на уединенной
ферме, где договорились встретиться, как вдруг, к несчастью, их
застигла чудовищная гроза. Мужчины хотели пуститься в обрат-
ный путь несмотря на это препятствие, но девушка умоляла их
дождаться рассвета: она боялась идти с ними в такое ненастье,
однако, с другой стороны, уверяла, что умрет от страха, если ее
оставят на ферме одну. Четырем мужчинам стало стыдно поки-
дать спутницу, доводившуюся к тому же родней одному из них;
они сдались на ее уговоры и остались, надеясь, что гроза послу-
жит им оправданием; они отправились в обратную дорогу лишь
при первых лучах рассвета, но Лапласу уже стало известно
о совершенном ими преступлении. Он отдал соответствующий
приказ, и по дороге в деревню те были задержаны. Напрасно
пытались они оправдаться в своем опоздании. Лаплас приказал
связать четырех мужчин, вывести , их из города и расстрелять.
Что до девушки, то ее было решено повесить, и казнь назначили
на другой день; она должна была состояться в том же месте, где
еще лежали на земле тела несчастных попутчиков девушки, но
тут монахини-наставницы, на чье попечение она была отдана,
дабы ее подготовили к смерти, стали пытаться смягчить Лапласа
всеми возможными доводами, а потом принялись уговаривать ее
объявить себя беременной. Девушка отказалась спасти свою
жизнь ценой такой унизительной лжи; тогда добрые сестры взяли
ложь на себя и пошли к капитану с этим известием, умоляя его
сжалиться если не над матерью, то хотя бы над ребенком и от-
ложить казнь до родов. Узнав об этой непредвиденной помехе,
капитан, не желавший попасться на удочку, распорядился, чтобы
привели повитуху и чтобы она освидетельствовала девушку. Че-
рез полчаса повитуха доложила, что обвиняемая в самом деле
беременна.
— Хорошо,—изрек капитан,—пускай обеих посадят в тюрь-
му, и ежели через три месяца не станут видны признаки беремен-
ности, обе женщины будут повешены.
Услышав такой приговор, повитуха страшно испугалась; она
попросила, чтобы ее отвели к капитану, и призналась ему, что,
поддавшись настояниям монахинь, сказала неправду: обвиняе-
мая не только не беременна, но несомненная девственница.
После такого признания повитуху приговорили к публич-
ному наказанию плетьми, а девушку отправили на виселицу, где
210
Кровопролития на юге
она была казнена рядом с трупами четырех мужчин, погибших
из-за нее: оба приговора были приведены в исполнение в тот же
день.
Нетрудно догадаться, что Малые чада креста, очутившись
между рубашечниками и католиками, не примыкали полностью
ни к тем, ни к другим.
«Одна из них банд,—рассказывает Лабом,—принялась гра-
бить всех новообращенных от Бокера до Нима; они прикончили
женщину и двух детей на ферме Кампюже, восьмидесятилетнего
старика на ферме г-на Детийля близ Буйарга, нескольких человек
в Сикюре, какую-то девушку в Кессарге, одного садовника в Ни-
ме и многих других; они угоняли скот, грабили мебель и всю
утварь новообращенных, которых им удавалось отыскать; они
спалили ферму в Клеране, другую в Лубе и еще шесть в окрестно-
стях Сен-Жиля—в Марине, Карло, Кампоже, Мирамане, Ла
Бержери и Ларнаке близ Мандюэля».
«Они останавливали путников на больших дорогах,—гово-
рит Луврелейль,—и, чтобы узнать, католики ли они, заставляли
их читать по-латыни воскресную молитву, молитву пресвятой
Деве, символ веры и формулу покаяния; кто не знал этих молитв,
того протыкали шпагами. В местности Дион нашли семь трупов;
эти убийства приписали им; а когда обнаружили повешенного на
дереве пастуха г-на де Русьера, бывшего священника, никто не
усомнился в том, что его смерть также дело их рук; в конце
концов свирепость их зашла так далеко, что одна из их шаек,
повстречав на дороге аббата де Сен-Жиля, потребовала выдачи
его слуги, который был новообращенным,—его хотели убить.
Напрасно аббат убеждал их, что негоже чинить такое оскорбле-
ние персоне его происхождения и ранга,—они упорствовали
в своем желании разделаться с этим человеком, и аббату при-
шлось заключить его в объятия и подставить себя под удары,
которые они хотели нанести его слуге».
Автор «Севеннского мятежа» сообщает кое-что и похлеще:
мы имеем в виду событие, которое произошло в Монтелюсе
22 февраля 1704 года. В этом месте, говорит он, жили несколько
протестантов, но куда больше там было католиков; эти послед-
ние, возбужденные речами некоего капуцина родом из Берже-
рака, объявили себя Малыми чадами креста и захотели поуп-
ражняться в кровопролитии на своих земляках; и вот, ворва-
вшись к Жану Бернуэну, они сперва лишили его ушей
и детородного органа, а затем и жизни, пустив ему кровь,
как свинье; выйдя из дома этого бедняги, они встретили на
211
Знаменитые преступления
улице Жака Класа и выстрелили ему в живот, так что вну-
тренности вывалились на землю; несчастный подобрал их и ве-
рнулся в дом; жена его, которая была на сносях, и двое малых
детей, напуганные этим зрелищем, поспешили оказать ему по-
мощь, но тут убийцы вступили на порог; не смягчившись во-
плями и слезами бедной женщины и ее горемычных детей, они
прикончили раненого, а поскольку жена пыталась защитить му-
жа, они разнесли ей голову выстрелом из пистолета; тут они
заметили, что она беременна и что плод, которому было уже
восемь месяцев ворочается у нее в животе; тогда они рассекли
ей живот, извлекли младенца и, сунув на его место охапку
сена, стали кормить из этой кровавой кормушки лошадь, при-
вязанную у ворот; соседка, которую звали Мари Сийо, хотела
спасти детей—ее убили, но убийцы хотя бы довольствовались
ее смертью и мщение их не простерлось бы еще дальше. Затем,
выйдя из деревни, они повстречали Пьера и Жана Бернаров—
дядю и племянника, одному было сорок пять лет, другому
десять. Схватив обоих, они вложили в руки мальчику пистолет
и заставили его стрелять в дядю; тем временем подоспел его
отец, и убийцы попытались принудить его застрелить собствен-
ного сына, но никакими угрозами невозможно было от него
этого добиться, и, поскольку дело затягивалось, в конце концов
обоих просто убили—одного зарубили саблей, другого закололи
штыком.
Они поспешили прикончить отца и сына еще и потому, что
заметили, как к шелковичной роще направляются три девушки
из Баньоля: они шли кормить шелковичных червей; убийцы
погнались за ними и застигли с тем большей легкостью, что дело
было среди бела дня и девушки ничуть их не испугались; их
изнасиловали, потом связали им руки, далее привязали их к де-
ревьям вниз головой, вспороли животы, начинили порохом и по-
дожгли.
Это происходило в царствование Людовика Великого для
вящей славы католической церкви.
История сохранила имена этих пяти разбойников; то были
Пьер Виньо, Антуан Ре, Жан д’Югон, Гийом и Гонтанийль.
Все эти убийства, из которых мы описали вам только не-
сколько, навели такой ужас на тех, кто еще не обезумел под
влиянием фанатизма и мстительности, что один протестант дво-
рянских кровей, некий барон д’Эгалье, не имея к тому никаких
средств и не зная поначалу, как взяться за дело, посвятил свою
жизнь умиротворению Севенн. Прежде всего он понял следую-
212
Кровопролития на юге
щее: если рубашечники усилиями католических войск и при под-
держке и содействии Бавиля, Жюльена и Монревеля будут раз-
биты, то в дальнейшем на всех протестантов, которые не взяли
в руки оружие, а в особенности на дворян станут смотреть как на
трусов, которым только страх перед наказанием и смертью
помешал открыто поддержать рубашечников. А посему он ре-
шил, что покончить с войной следует самим реформатам, ибо
был убежден, что это для них единственный способ угодить
королю и доказать его величеству, как несправедливы подозре-
ния насчет протестантов, которые подогревает в нем католиче-
ское духовенство.
Этот план был чреват почти непреодолимыми трудностями
двоякого рода, особенно для барона д’Эгалье, которому для
достижения своей цели необходимо было убедить короля, дабы
тот отменил суровые меры, а рубашечников склонить к подчине-
нию; между тем барон д’Эгалье не имел никакого доступа к ко-
ролю и не был знаком ни с одним вождем восставших.
Первым препятствием на пути добрых намерений барона
было то, что ему прежде всего требовался паспорт, чтобы по-
пасть в Париж, а он был убежден, что, видя в нем прежде всего
протестанта, ни г-н де Бавиль, ни г-н де Монревель не дадут ему
такого паспорта; затруднения разрешило одно неожиданное об-
стоятельство, которое укрепило барона в его намерениях, потому
что он увидел в нем перст Божий.
Однажды барон д’Эгалье гостил у общего друга одновре-
менно с г-ном де Паратом, бригадиром королевских войек,
а затем бригадным генералом, который в ту пору был ко-
мендантом в Юзесе: этот последний обладал столь пылким
нравом и так радел о католической вере, так усердствовал
на королевской службе, что, видя протестанта, не мог не об-
рушиться с осуждением на тех, кто обнажал оружие против
своего государя, а также на тех, кто, не вступая в войну
сам, в мыслях поощряет мятежников; г-н д’Эгалье понял, что
намек метит в него, и решил воспользоваться этим. На другой
день он явился к г-ну де Парату и вместо того, чтобы, как
тот ожидал, потребовать от него извинений за неучтивости,
что были сказаны накануне, сказал, что весьма признателен
ему за его речи, которые, мол, настолько глубоко его затронули,
что он решился доказать его величеству свое рвение и верность
и хочет отправиться ко двору, дабы испросить себе службу.
Де Парат, в восторге от этих слов, бросился ему на шею;
историй гласит, что он дал барону д’Эгалье свое благословение,
213
Знаменитые преступления
напутствовал его, словно отец сына, а заодно с благословением
выдал ему и паспорт; барону только того было и надо: об-
заведясь желанным пропуском, он направился в Париж и никому,
даже матери, баронессе д’Эгалье, не рассказал о своих замыслах.
В Париже д’Эгалье остановился у одного из друзей и там
написал свой проект, весьма краткий и весьма ясный. Вот он:
«Нижеподписавшийся имеет честь смиреннейше представить
на усмотрение Его Величества:
Что строгости и гонения, которые пустили в ход в деревнях
многие священники, заставили многих сельских жителей взяться
за оружие; подозрительность, обратившаяся против новообра-
щенных, вынудила многих из них присоединиться к мятежникам;
в сущности, они вынуждены пойти на эту крайность, чтобы
избежать тюрьмы и пленения—средств, кои были употреблены,
дабы призвать их к исполнению долга; итак, дабы одолеть зло
средствами, противоположными тем, кои его породили и пита-
ют, нам представляется, что лучше всего было бы прекратить
гонения, вернуть народу отнятое у него доверие и разрешить
некоторому числу реформатов, какое будет сочтено достаточ-
ным, вооружиться, а затем известить мятежников, что протестан-
ты, отнюдь не поощряя их, желают либо убедить их собственным
примером, либо победить с оружием в руках, дабы с риском для
жизни доказать королю и всей Франции, что не одобряют поведе-
ния своих единоверцев и что католические священники преувели-
чйрают, утверждая в своих посланиях к королю, будто рефор-
маты поощряют мятежников».
Д’Эгалье надеялся, что двор согласится с таким проектом,
поскольку осуществление его могло привести к одному из двух
результатов: либо рубашечники отвергнут сделанные им пред-
ложения и этим отказом восстановят против себя своих братьев
по вере, причем д’Эгалье предполагал привлечь на свою сторону
в этом деле исключительно протестантов, пользующихся всеоб-
щим уважением, и если мятежники откажутся подчиниться, эти
влиятельные протестанты неизбежно ополчатся на них; либо они
сложат оружие, покорятся, и на Юге Франции воцарится мир,
а люди получат свободу совести, увидят своих братьев, которые
вернутся к ним из тюрем и с галер, и придут на помощь королю
в войне против его объединившихся между собой врагов, предо-
ставят в распоряжение его величества значительное войско, кото-
рое он в любой день сможет послать в бой: то будут, во-первых,
войска, ныне борющиеся с рубашечниками, а во-вторых, сами
214
Кровопролития на юге
рубашечники, над которыми нужно лишь поставить военачаль-
ников.
Проект был настолько прост и сулил такие выгоды, что,
несмотря на существовавшее предубеждение против протестан-
тов, барон д’Эгалье обрел понимание и поддержку у герцога де
Шевреза и его сына герцога де Монфора: эти двое вельмож свели
барона с Шамийаром, а тот представил его маршалу де Виллару,
которому он вручил свой проект с просьбой передать его коро-
лю; но г-н де Виллар, зная упрямство Людовика XIV, который,
по выражению барона де Пекена, смотрел в сторону реформатов
не иначе как сквозь очки г-жи де Ментенон, предупредил
д’Эгалье, чтобы тот поостерегся рассказывать о своих замыслах
умиротворения, если не хочет, чтобы они провалились, а, напро-
тив, уехал в Лион и дожидался там, покуда туда приедет г-н
де Виллар по дороге в Лангедок, где он должен сменить г-на
де Монревеля, которым король недоволен и которого вскорости
собирается отозвать. Во время трех бесед с г-ном де Вилларом
д’Эгалье убедился, что маршал способен его понять; он полно-
стью положился на осведомленность этого вельможи, хорошо
изучившего нрав короля, и, немедля покинув Париж, уехал в Ли-
он, чтобы дожидаться там г-на де Виллара.
Смещение г-на де Монревеля объяснялось очередным подви-
гом Кавалье: приехав в Юзес, г-н де Монревель узнал, что
молодой севеннский вождь со своим отрядом стоит близ Сент-
Шатт; он немедля отрядил в погоню за ним г-на де Ла Жонкьера
с шестью сотнями отборных моряков и несколькими ротами
драгун из полка Сен-Сернена, но через полчаса он рассудил, что
этих сил недостаточно, и приказал г-ну де Фуа, подполковнику
фимарсонских драгун, присоединиться с сотней солдат своего
полка к г-ну де Ла Жонкьеру и оставаться с ним, коль скоро
в этом будет надобность, а в противном случае до ночи вернуться
в Юзес.
Г-н де Фуа тут же приказал играть сигнал «седлай», выбрал
сто человек храбрецов, во главе этого отряда догнал в Сент-
Шатте г-на де Ла Жонкьера и доложил ему о полученном прика-
зе; однако тот, веря в отвагу своих солдат и ни с кем не желая
делиться лаврами, которые, как он полагал, были ему обес-
печены, поблагодарил г-на де Фуа и уговорил его вернуться
в Юзес, уверяя, что у него достаточно войск, чтобы сразиться
с рубашечниками и победить их, где бы они ему ни попались; эта,
дескать, сотня драгун, которую привел ему г-н де Фуа, совершен-
но не надобна, а в другом месте она, напротив, может оказаться
215
Знаменитые преступления
необходимой; г-н де Фуа не счел возможным настаивать и воро-
тился в Юзес, а г-н де Ла Жонкьер пошел дальше, рассчитывая
стать на ночлег в Муссаке. Кавалье как раз выходил со своим
отрядом из Муссака через одни ворота, когда г-н де Ла Жонкьер
со своим вошел в другие. Мечты молодого командира католиков
осуществились, и даже с лихвой: он и не надеялся настичь против-
ника раньше следующего дня.
Поскольку селение большей частью состояло из новообра-
щенных, солдатам пришлось посвятить ночь не столько отдыху,
сколько грабежу.
На другой день католики вновь пустились в дорогу и сперва
явились в Муссак, где обнаружили безлюдье и заброшенность;
оттуда двинулись в Ласкур-де-Кравье, деревушку, примыкавшую
к поместью барона де Букарена; г-н де Ла Жонкьер отдал ее на
разграбление и велел расстрелять четырех протестантов—муж-
чину, женщину и двух девочек; затем он продолжил путь и,
поскольку прошел дождь, вскоре заметил следы рубашечников;
теперь он шел по пятам за ужасной дичью, на которую вел охоту.
Преследование продолжалось около трех часов; он шагал во
главе своих солдат, опасаясь, как бы кто-нибудь другой, менее
усердный в охоте на рубашечников, не допустил оплошности, как
вдруг, подняв глаза, увидел мятежников на небольшой возвы-
шенности, называвшейся Девуа-де-Мартиньярг. Те спокойно под-
жидали их там, твердо решив принять бой.
Кавалье, видя приближающиеся королевские войска, прика-
зал своим людям молиться, как у них принято, а когда с молит-
вой было покончено, отдал с обычным своим искусством рас-
поряжения, каким образом расположиться на облюбованной им
местности. Его замысел состоял в том, что сам он и большая
часть отряда должны стать с другой стороны лощины, которая,
подобно рву, отделяла его от королевских войск; далее, он по-
слал три десятка всадников по дальней объездной дороге; они
спрятались в двухстах шагах впереди него в небольшом леске по
левую руку, и наконец, справа, на той же возвышенности, он
спрятал шестьдесят отборных пеших стрелков, которым прика-
зал открывать огонь не прежде, чем они увидят, что королевские
войска уже ввязались в схватку.
Приблизившись на некоторое расстояние, г-н де Ла Жонкьер
остановился и выслал вперед на разведку одного из лейтенантов
по имени Сен-Шат; тот взял с собой двенадцать драгун и добрал-
ся вместе с ними до тех самых мест, где были устроены засады,
но люди Кавалье не подали признаков жизни, не препятствуя
216
Кровопролития на юге
МАРШАЛ ДЕ ВИЛЛАР
Знаменитые преступления
офицеру осматривать местность; однако Сен-Шат был старый
вояка, выслужившийся из простых солдат, и его не так легко
было провести, а потому, вернувшись к г-ну де Ла Жонкьеру
и описав ему план местности, избранной Кавалье и его отрядом
для боя, он добавил, что будет весьма удивлен, если молодой
вождь рубашечников не устроил какой-нибудь засады, восполь-
зовавшись леском по левую руку и повышением почвы по пра-
вую; однако г-н де Ла Жонкьер отвечал, что главное—знать, где
разместились главные силы противника, и ударить прямо по ним;
Сен-Шат возразил, что главные силы перед ними, и в этом
никаких сомнений быть не должно, тем более что в первом ряду
можно видеть и самого Кавалье собственной персоной.
Г-ну де Ла Жонкьеру только того и надо было, и он повел своих
людей прямо к лощине, за которой в боевом порядке выстроились
Кавалье и его рубашечники. Приблизившись на расстояние писто-
летного выстрела, г-н де Ла Жонкьер приказал открыть огонь, но он
был так близко, что Кавалье услышал команду, и по его знаку,
поданному с быстротой мысли, он сам и его люди, прежде чем
королевские солдаты успели прицелиться, бросились плашмя на
землю, пули просвистели над их головами, не задев никого из них,
а г-н де Ла Жонкьер, со своей стороны, вообразил, будто все они уже
убиты, но тут Кавалье и все рубашечники вскочили на ноги,
затянули псалом и ринулись на королевских солдат, стреляя
с десяти шагов, а затем ударив в штыки; одновременно шестьдесят
стрелков, сидевших в засаде, открыли огонь, а тридцать всадников
с громкими криками пошли в атаку: слыша весь этот шум и видя
смерть, разившую со всех сторон, королевские солдаты решили, что
они окружены, и даже не пытались оказать сопротивление: рядовые
побросали оружие и обратились в бегство, и только офицеры
отчаянно пытались сопротивляться вместе с несколькими драгуна-
ми, которых им удалось задержать.
Кавалье носился по полю боя, приканчивая саблей беглецов,
как вдруг заметил десяток морских офицеров, которые, стоя
спиной к спине, яростно оборонялись короткими абордажными
копьями от наседавших со всех сторон рубашечников; он ринулся
прямо к ним и, пробравшись между своих людей, приблизился
к офицерам на расстояние в пятнадцать шагов, так что при
желании они могли в него прицелиться; он поднял руку в знак
того, что хочет говорить, и обратился к ним с такой речью:
— Господа, сдавайтесь, мы пощадим вас; мой отец сидит
в тюрьме в Ниме; я дарую вам жизнь, а за это вы потребуете,
чтобы его отпустили.
218
Кровопролития на юге
Вместо ответа один из офицеров выстрелил в него и ранил
в голову его коня; тогда Кавалье выхватил пистолет, в свою
очередь прицелился в офицера и застрелил его. Затем он снова
обратился к офицерам:
— Господа, неужели вы столь же несговорчивы, как ваш
товарищ, или все же согласитесь принять от меня пощаду?
Прогремел второй выстрел из карабина, оцарапавший ему
плечо; Кавалье понял, что не дождется другого ответа, и, обер-
нувшись к своим бойцам, приказал: .
— Ладно, делайте свое дело.
Затем он удалился, не желая смотреть на избиение; девять
офицеров были расстреляны.
Г-н де Ла Жонкьер, легко раненный в щеку, соскочил с коня,
перебрался через какую-то стену, а затем, отобрав другого коня
у одного из драгун, вплавь пересек Гардон, оставив на поле боя
двадцать пять офицеров и шестьсот солдат. Это поражение ока-
залось вдвойне роковым для людей короля; во-первых, погиб
цвет офицерства—почти все погибшие были отпрысками знат-
ных семейств, а во-вторых, рубашечникам досталось не только
множество ружей, шпаг и штыков, в коих они испытывали не-
хватку, но и более восьмидесяти лошадей, благодаря которым
Кавалье изрядно усилил свой кавалерийский отряд.
Вскоре вслед за этим поражением маршал де Монревель был
смещен, а на его место назначен г-н де Виллар, который на это
и надеялся; но прежде чем покинуть свое губернаторство, г-н де
Монревель задумал какой-нибудь личной заслугой сгладить па-
мять о поражении, которое потерпел его помощник и за которое,
по обычным законам войны, ему полагалось отвечать; итак, он
решил ложными слухами и обманными маневрами заманить
рубашечников в ловушку и одержать над ними верх. Дело пред-
ставлялось тем более простым, что в результате последней побе-
ды Кавалье и он сам, и его отряд весьма уверовали в свои силы.
И впрямь, после сражения с моряками войско Кавалье стало
расти на глазах: каждому лестно было служить под началом
столь доблестного командира, так что в рядах рубашечников
насчитывалось уже свыше тысячи пехотинцев и двухсот кавале-
ристов; кроме того, в их войске, как в регулярной армии, имелась
труба для кавалерии, а для пехоты восемь барабанов и флейта.
Де Монревель предположил, что его отлучка может послу-
жить Кавалье сигналом для вылазки на равнину; рассчитывая на
легковерие вождя рубашечников, маршал за три дня распустил
слух, что отбывает в Монпелье, и велел отправить туда часть
219
Знаменитые преступления
своих повозок и карет. Утром 15 апреля он узнал, что Кавалье,
обманутый слухами о мнимом отъезде маршала, шестнадцатого
числа должен прибыть на ночлег в Каверак, маленький городи-
шко, расположенный в одном лье от Нима, а оттуда намерен
спуститься в Ла Вонаж; эти сведения сообщил г-ну де Монревелю
кюре по имени Верьен, имевший в своем распоряжении бдитель-
ных и верных лазутчиков, так что на него можно было полно-
стью положиться. Итак, маршал приказал г-ну де Гранвалю,
коменданту Люнеля, на рассвете следующего дня с Шаролезским
полком и пятью эскадронами драгун Фимарсона и Сен-Сернена
выступить в направлении холмов Буасьер, где ему будут даны
дальнейшие инструкции; а Сандрикуру, губернатору Нима, было
приказано вывести из гарнизона все войска, какие только мож-
но—и швейцарцев, и драгун,—и ночью послать их в сторону
Сен-Кома и Кларансака; наконец, сам он, как и говорил, также
пустился в путь, только вместо того чтобы направиться в Мон-
пелье, остановился в Сомьере, откуда имел возможность следить
за всеми передвижениями Кавалье-
А Кавалье, как о нем и сообщили г-ну де Монревелю, 15-го
прибыл на ночлег в Каверак. В тот день вождь рубашечников
был великолепен: он достиг вершины своего могущества. Кава-
лье въехал в город под барабанный бой, с развевающимися
знаменами, верхом на кровном коне г-на де Ла Жонкьера; рядом
ехал его десятилетний брат, служивший ему пажом, впереди—
десять телохранителей в красном, позади—четверо лакеев; по
примеру своего соратника Ролана, именовавшего себя графом
Роландом, он принял титул герцога Севеннского.
При его приближении гарнизон, которым командовал г-н де
Майан, бросился частично в цитадель, а частично в церковь; но
Кавалье больше заботило, чтобы его люди отдохнули и подкре-
пились; поэтому он разместил их на постой к горожанам, выста-
вил перед церковью и цитаделью несколько часовых, которые
всю ночь перестреливались с королевскими войсками, а наутро,
разрушив стены, служившие укреплениями, вышел из городка
под барабанный бой, с развернутыми знаменами, и в сорока
шагах от ворот, едва ли не на виду у Нима, устроил строевое
учение своему отряду, который никогда еще не был так велико-
лепен и так многочислен. Затем Кавалье повел своих людей
в сторону Нажа.
Около девяти часов утра г-н де Монревель получил донесе-
ние о том, каким путем следует Кавалье, и немедля вышел из
Сомьера, ведя за собой шесть эскадронов фимарсонских драгун,
220
Кровопролития на юге
сотню ирландских волонтеров, триста человек из полка Эно и по
роте полков Суассонского, Шаролезского и Менона—все вместе
они составляли отряд более чем из девятисот человек. Он напра-
вился на берега Вонажа, выше Кларансака, но, услыхав неожи-
данную стрельбу позади, повернул к Лангладу.
В самом деле, Гранваль успел уже несколько раз вступить
в стычки с рубашечниками; те, покинув Каверак, укрылись в уще-
лье между Буасьером и ветряной мельницей в Лангладе, дабы
немного передохнуть. Пехотинцы прикорнули, положив рядом
оружие, а кавалеристы свалились у ног своих коней, не выпуская
из рук поводьев. Сам Кавалье, неутомимый Кавалье, сморенный
усталостью, накопившейся за последние дни, уснул рядом
с младшим братом, который остался за сторожа; вдруг Кавалье
почувствовал, что его трясут за плечо, и, пробудившись, услыхал
со всех сторон крики: «Бей! Бей!» и «К оружию! К оружию!» То
были Гранваль и его отряд: они рыскали в поисках рубашечников
и внезапно вышли прямо на них.
Пехотинцы поднялись, кавалеристы вскочили в седло, Кава-
лье сел на своего коня и, выхватив шпагу, по обыкновению,
бесстрашно повел солдат в атаку на драгун; те, так же по
обыкновению, ударились в бегство, оставив на поле боя человек
двенадцать убитых. Кавалерия рубашечников немедля бросилась
нагонять беглецов, далеко опередив пехоту и предводителя, кото-
рый не мог следовать за всадниками, поскольку его конь был
ранен выстрелом в шею.
Преследование длилось около часу; еще несколько драгун
свалились на дорогу, сраженные саблями победителей, но между
Буасьером и Вержезом кавалерия рубашечников лицом к лицу
столкнулась с Шаролезским полком, который поджидал против-
ника в боевом порядке; под его прикрытием драгуны перестро-
ились. Кавалеристы на всем скаку приблизились к ним на сто
шагов, дали залп из ружей, убили несколько солдат и отступили.
Проделав треть обратного пути, они повстречались со своим
вождем, который скакал на коне, найденном им на дороге рядом
с убитым драгуном. Кавалье гнал во весь опор, спеша соединить
кавалерию с пехотой, потому что вдали завиднелись войска
маршала, привлеченные, как мы уже сказали, грохотом стрель-
бы, и не успел Кавалье собрать своих людей, как понял, что путь
к отступлению отрезан: королевские войска очутились у него
в тылу.
Тогда молодой военачальник увидел, что необходимо произ-
вести бросок вправо или влево, а поскольку здешняя местность
221
Знаменитые преступления
I
была ему меньше знакома, чем верхние Севенны, он обратился
к какому-то крестьянину, и тот указал ему дорогу из Судорга
в Наж, уверив, что это единственный путь к бегству. Кавалье
было некогда проверять, не изменник ли этот крестьянин, он
положился на судьбу и направился по указанному пути. Однако
за несколько шагов до слияния дорог, ведущих в Наж из Судорга
и Нима, проход ему преградил отряд маршальских войск под
командованием Менона; тем не менее, поскольку этот отряд не
превосходил числом рубашечников, те не стали сворачивать с пу-
ти, а, очертя голову, атаковали противника, прорвались и пошли
далее к Нажу, направляясь к равнине Кальвиссон. Но деревня,
все дороги, все ходы и выходы были заняты другим отрядом
королевских войск; тем временем Гранваль и маршал идут на
соединение, Менон собирает свой отряд и приводит его сюда же.
Кавалье оказывается в окружении, он обводит взглядом окре-
стности и видит, что у неприятеля впятеро больше людей, чем
у него.
Тут Кавалье привстает на стременах, так что голова его
возвышается надо всеми, и голосом достаточно звучным, чтобы
слышно было всем его людям и даже неприятелю, произносит:
— Дети мои, если нам недостанет отваги, нас схватят и ко-
лесуют. Нам осталось одно средство спасения—идти напролом
и пробиться сквозь строй солдат. Сомкните ряды и следуйте за
мной.
Едва вымолвив эти слова, он первый устремился на врага, за
ним—весь его отряд, сплотившийся, словно единая глыба, вок-
руг которой стеснились три подразделения королевский войск.
Закипает рукопашная: из-за тесноты нельзя ни заряжать, ни
стрелять; все рубятся саблями, колют врага штыками; королев-
ские солдаты и рубашечники вцепляются друг другу в горло
и в волосы. Адская схватка продолжается час, Кавалье теряет
пятерых, противник вдвое больше. Наконец во главе примерно
двухсот человек Кавалье прорывается сквозь толпу врагов и по-
лучает минутную передышку; озираясь, он видит, что находится
как бы в середине огромного цирка и кругом полно врагов; тогда
он устремляется к мосту, который показался ему наиболее сла-
бым звеном и который охраняет сотня драгун.
Затем он делит свой отряд на две части; первая во главе
с Раванелем и Катина будет форсировать мост, а вторая, под его
командованием, прикрывать отступление. Итак, он разворачива-
ется, ощетинивается, как дикий кабан, и встречает врага лицом
к лицу.
222
Кровопролития на юге
Внезапно за спиной он слышит отчаянные крики: мост взят,
но вместо того, чтобы охранять его, пока по нему не пройдет
военачальник, рубашечники рассыпались по равнине и бегут. Но
тут перед ними с пистолетом в руке вырастает ребенок и останав-
ливает бегущих.
Это младший брат Кавалье: вскочив на одного из камарг-
ских низкорослых коней, потомков той арабской породы, что
осталась в Лангедоке после испанских мавров, вооруженный
саблей и карабином, подобранным по росту, ребенок останавли-
вает бегущих мужчин.
— Куда вы?—кричит он.—Не удирайте, как трусы, верни-
тесь к реке, дайте отпор врагу и помогите моему брату от-
ступить.
Устыдившись упреков, рубашечники останавливаются, смы-
кают ряды, возвращаются к реке и открывают стрельбу, под
прикрытием которой Кавалье вступает на мост и проходит по
нему, не получив ни единой царапины, хотя конь под ним весь
изранен, а ему самому пришлось трижды сменить саблю.
Затем битва продолжается, но Кавалье незаметно подготав-
ливает отступление: изрезанная рвами равнина, сгущающиеся
сумерки, ближний лес, который может послужить убежищем,—
все начинает ему благоприятствовать; тем не менее его арьергард
продолжает отражать атаки и оставлять за собой убитых; нако-
нец тьма опускается над победителями и побежденными; битва
длилась десять часов; Кавалье потерял более пятисот человек,
королевские войска—около тысячи.
«Кавалье,—говорит в своих мемуарах г-н де Виллар,— вел
себя в этот день так, что изумил всех: и кто бы не изумился, видя,
как безвестный человек, не обладающий никаким военным опы-
том, действует в самых затруднительных и тяжких обстоятельст-
вах не хуже выдающегося полководца? За ним погнался какой-то
драгун. Кавалье выстрелил в него из карабина и убил под ним
лошадь. Тогда драгун выстрелил в него тоже, но промахнулся;
под самим Кавалье было убито два коня—один в начале боя,
другой под конец, и оба раза Кавалье выходил из положения,
пересев в первый раз на коня одного из драгун, а во второй—
заставив спешиться своего же солдата».
Со своей стороны, г-н де Монревель вел себя как храбрый
военачальник, всегда появляясь там, где была опасность, и во-
одушевляя солдат и офицеров собственным примером; рядом
с ним был убит один ирландский капитан, смертельно ранен
223
Знаменитые преступления
другой, слегка задет третий. Гранваль также творил чудеса;
под ним был убит конь, и г-н де Монревель пожаловал ему
другого, весьма ценного, чтобы преследовать рубашечников. За-
тем г-н де Монревель уступил место г-ну де Виллару, чем дал
Кавалье повод говорить, что так-то, мол, он прощается со сво-
ими друзьями.
Тем не менее хоть эта битва и доставила Кавалье новые
лавры, так что даже враги признали его полководцем, но в то же
время самые светлые его надежды оказались развеяны. Он оста-
новился близ Пьер дона, чтобы собрать остатки своего войска—
и в самом деле, то были не более чем остатки. Большая часть его
людей лишилась оружия, побросав его, чтобы легче было от-
ступать; очень многие не могли нести службу по причине ране-
ний; и наконец, почти вся кавалерия была истреблена, а некото-
рые всадники оставили коней, чтобы перебраться через глубокие
рвы, когда убегали от гнавшихся за ними драгун.
Между тем все королевские войска пришли в движение,
и оставаться долее в Пьердоне было бы со стороды Кавалье
неосторожностью; поэтому ночью он снял лагерь и, переправив-
шись через Гардон, укрылся в лесах, окружавших Йезе, в надежде,
что враги не посмеют его преследовать. Два дня все было спокой-
но, и за два дня его отряд как следует отдохнул, благо в лесу
находилась огромная пещера, издавна служившая рубашечникам
и складом, и арсеналом,—там прятали зерно, сено, оружие и по-
рох. Помимо этих двух назначений, теперь Кавалье употребил ее
под лазарет: туда перенесли раненых, о которых наконец-то
можно было позаботиться.
Но вскоре Кавалье был вынужден покинуть лес близ Йезе,
как ни надеялся он укрыться здесь от погони; дело в том, что
как-то раз, возвращаясь от раненых, которых он навещал в ук-
ромной пещере, он наткнулся на сотню разбойников, проникших
в лес; они захватили бы его в плен, если бы он с обычной своей
ловкостью и отвагой не спрыгнул с вершины скалы высотой
более двадцати футов: разбойники открыли по нему огонь, но ни
одна пуля его не задела. Кавалье вернулся к своему отряду и,
опасаясь привлечь туда королевские войска, стал отступать, что-
бы увести противника от пещеры, имевшей для него огромное
значение, поскольку в ней хранились все припасы.
Но для Кавалье настал миг, когда удача устала ему сопутст-
вовать и отвернулась от него. На одну женщину из деревни Йезе,
которую иногда видели, когда она шла к лесу то с корзинкой
в руке, то с коробом на голове, пало подозрение в том, что она
224'
Кровопролития на юге
носит пищу прячущимся рубашечниками. На основании этих
улик ее задержали и препроводили к командиру королевских
солдат по имени Лаланд, который для начала посулил ей, что ее
вздернут, коль скоро она не объяснит без всяких уверток цель
своих столь частых прогулок. Она прибегла к отговоркам, кото-
рые навлекли на нее еще большие подозрения, и Лаланд, не
потрудившись даже спросить у нее, зачем она ходила в лес,
отправил ее. на виселицу; но старуха твердой поступью пошла
к месту казни, и генерал уже было поверил, что ничего от нее не
узнает, как вдруг у подножия виселицы мужество ее покинуло;
она попросила, чтобы ее отвели назад к генералу и в обмен на
жизнь рассказала все.
Тогда г-н де Лаланд поставил ее впереди мощного отряда
«головорезов» и заставил вести его до самой пещеры, которую
королевские солдаты ни за что бы не отыскали, если бы им не
указали ее,—так надежно вход был укрыт среди скал и зарослей.
Первое, что они увидели, было три десятка раненых. «Головоре-
зы» набросились на них и прикончили; истребив всех, двинулись
дальше и со все возрастающим удивлением обнаружили много
такого, чего не чаяли увидеть: груды зерна, мешки муки, бочки
с вином, с водкой, каштаны, картофель; далее ящики с мазями,
снадобьями, корпией и, наконец, целый арсенал ружей, шпаг,
штыков, готового пороха, серы, селитры и угля для его изготов-
ления—словом, все вплоть до ручных мельниц, в которых порох
мелют. Лаланд сдержал слово: за подобные сокровища не жаль
было сохранить жизнь одной старухе.
Между тем г-н де Виллар, поскольку уж он взялся за это
дело, по дороге прихватил в Лионе барона д’Эгалье, и умиротво-
ритель, располагая по пути их следования достаточным време-
нем, изложил ему свой план. Г-н де Виллар был склонен к спра-
ведливости и миротворчеству и горячо желал успешно выпол-
нить нелегкую задачу, за которую взялся и в исполнении которой
не преуспели двое его предшественников; он обещал г-ну д’Эга-
лье (это его собственные слова), что будет прислушиваться к обе-
им сторонам, потому что у него два уха; и первым подтвержде-
нием его беспристрастности будет его намерение ничего не ре-
шать, пока он не выслушает г-на де Жюльена, который должен
встретить его в Турионе.
Г-н де Жюльен ждал его в Турноне и повел с г-ном де
Вилларом речи прямо противоположные речам, которые про-
износил перед ним д’Эгалье; по его словам выходило, что уми-
ротворение края наступит не раньше, чем будут уничтожены
8 3097
225
Знаменитые преступления
рубашечники; при этом он сожалел, что разрушил и сжег всего
четыреста деревень и хуторов в верхних Севеннах, утверждая
с убежденностью, которая дается лишь ценой глубоких размыш-
лений, что надо было разорить все остальные и убить всех
до единого крестьян, попадавшихся в этих деревнях.
Г-н де Виллар прибыл в Бокер, сопровождаемый, подобно
Дон-Жуану, гением добра и гением зла, причем первый склонял
его к милосердию, а второй к кровопролитию, а сам он так и не
пришел ни к какому решению; но как только они явились в Ним,
д’Эгалье собрал самых видных протестантов города, поведал им
свой план и настолько убедил их в его действенности, что они
тут же принялись за дело и составили документ, в коем просили
у маршала дозволения вооружиться и выступить против мятеж-
ников, чтобы убедить их своим примером или же вступить
с. ними в борьбу, чтобы засвидетельствовать свою верность
королю.
Это прошение, подписанное несколькими дворянами и почти
всеми адвокатами и купцами города Нима, было представлено
г-ну де Виллару во вторник 22 апреля 1704 года г-ном д’Аль-
бенасом вместе с семью-восемью сотнями реформатов. Г-н де
Виллар милостиво принял прошение, поблагодарил тех, кто его
доставил; он прибавил, что не сомневается в искренности их
заверений и что, коль скоро их помощь ему понадобится, он
прибегнет к ней с таким же доверием, как если бы они всегда
были католиками; он-де надеется усмирить мятежников крото-
стью, а их просит способствовать ему в этом намерении и разъ-
ехаться по всему краю; всем, кто в течение недели вместе с ору-
жием вернется домой, обещана амнистия. Затем с целью оз-
накомиться получше с людьми, обстановкой и местностью г-н де
Виллар отправился в поездку, намереваясь посетить главные
города; через день после того, как протестанты вручили ему свое
прошение, он выехал из Нима.
Несмотря на то, что ответом на прошение был, в сущности,
отказ дать делу законный ход, д’Эгалье не сдался и везде ездил
за г-ном де Вилларом; прибыв в Але, новый губернатор имел
совещание с Лаландом и г-ном де Бавилем; он желал узнать их
мнение о том, как поступить, чтобы рубашечники сложили ору-
жие; на это совещание пригласили барона д’Эгалье, и он изложил
свой проект в присутствии Лаланда и г-на де Бавиля; оба они
стали ему возражать, но д’Эгалье был готов к возражениям
и противопоставил им самые убедительные доводы, какие только
мог изобрести, и они прозвучали еще более веско благодаря
226
Кровопролития на юге
уверенности, с какой он говорил. Но Лаланд и г-н де Бавиль
отнюдь не согласились с его доводами и с таким жаром отвергли
миротворческие предложения, что маршал, хотя и склонялся
к тому, чтобы их принять, не посмел взять на себя ответст-
венность и сказал, что придет к решению, когда прибудет
в Юзес.
Д’Эгалье прекрасно понял, что ничего не добьется от мар-
шала, пока не склонит на свою сторону генерала или интенданта.
Итак, он задумался, с кем из них стоит попытать счастья, и, хотя
Бавиль был его личным врагом, не раз доказывавшим свою
ненависть и к нему, и к его семье, д’Эгалье решил начать с него.
И вот на другой день, к великому удивлению г-на де Бавиля,
д’Эгалье явился к нему. Интендант принял посетителя холодно,
но все же вежливо, предложил сесть и, когда тот сел, осведомился
о цели его визита.
— Сударь,—отвечал на это барон д’Эгалье,—и у меня,
и у моей семьи есть причины на вас сетовать, а потому я твердо
решил никогда не просить вас ни о каком одолжении, и вы могли
это заметить во время поездки, которую мы совершили вместе
с господином маршалом: я скорее умер бы с голоду, чем принял
от вас стакан воды. Но поскольку то, что я предлагаю, не есть
мое личное дело и мне в этом нет никакой корысти, прошу вас
подумать о благе государства, а не об отвращении, которое
внушает вам моя семья, тем более что ваше отвращение проис-
ходит, конечно, оттого, что мы с вами исповедуем разную веру—
и здесь мы ничего не можем ни изменить, ни исправить. Итак,
сударь, умоляю вас, не отговаривайте маршала от решения,
которое я ему предложил: оно может положить конец волнениям
в нашей провинции, пресечь множество несчастий, о которых, как
мне кажется, вы скорбите, и уберечь вас от многих затруднений
и неприятностей.
Эта спокойная речь, а главное, такое доказательство доверия
со стороны г-на д’Эгалье растрогали интенданта, и он отвечал,
что возражает против плана умиротворения лишь потому, что
считает его неисполнимым. Но тут г-н д’Эгалье стал так его
уговаривать не отвергать план окончательно, не попробовав его
осуществить, что в конце концов г-н де Бавиль уступил.
Д’Эгалье не мешкая побежал к маршалу, который, как он
и надеялся, обретя поддержку своему желанию, не стал воз-
ражать, а, напротив, приказал ему в тот же день собрать людей,
на которых он рассчитывает, и наутро представить их ему, де
Виллару, прежде чем он уедет в Ним.
8* 227
Знаменитые преступления
На другой день вместо пятидесяти человек, о которых про-
сил маршал и которых д’Эгалье обещал ему представить, он
привел восемьдесят, почти всех из хороших семей, в том числе
даже нескольких дворян.
Барон д’Эгалье назначил своим сторонникам встречу во
дворе епископского дворца. «В этом великолепном дворце,—пи-
шет барон в своих мемуарах,—блиставшем убранством и окру-
женном садами, которые спускались уступами, жил монсеньер
Мишель Понс де Ла Ривьер. То был человек,—продолжает он,—
страстно любивший все радости жизни—музыку, женщин и хоро-
ший стол. У него всегда были прекрасные музыканты, красивые
девицы, о которых он заботился, и превосходные вина, весьма
способствовавшие его веселости, так что из-за стола он вставал
всегда крайне разгоряченный и, если забирал себе в голову, что
кто-нибудь в его епархии недостаточно тверд в вере, немедля
писал г-ну Бавилю с просьбой изгнать такого человека. Частенько
он оказывал эту честь моему покойному отцу. Итак,—продолжа-
ет д’Эгалье—видя у себя во дворце такое множество гугенотов,
утверждающих безо всяких колебаний, что послужат королю
лучше католиков, от горя и изумления он чуть не упал с балкона.
Страдания его еще умножились, когда он увидел, как г.г. де
Виллар и де Бавиль, жившие в его дворце, спустились во двор
и стали расспрашивать всех этих людей. Поначалу он еще надеял-
ся, что маршал и интендант спустились, чтобы их Спровадить, но
и тут его ждало жестокое разочарование: он услышал, как г-н де
Виллар говорит им, что принимает их на службу и приказывает во
всем, что касается королевской службы, повиноваться д’Эгалье».
Но это было еще не все: надо было добыть для протестантов
оружие, и при всей их малочисленности задача оказалась нелег-
кой. У несчастных реформатов так часто отбирали оружие, что
у них не осталось даже столовых ножей; итак, искать у них дома
сабли и ружья было бесполезно. Д’Эгалье сказал г-ну де Виллару,
что воспользуется оружием горожан, но тот возразил, что като-
ликам, мол, покажется оскорбительным, если их разоружат, что-
бы вооружить протестантов. Однако другого выхода не было,
и в конце концов г-н де Виллар на это согласился; он велел г-ну
де Парату выдать д’Эгалье пятьдесят ружей и столько же шты-
ков, а сам поехал в Ним, оставив ему в вознаграждение за его
долгие усилия следующий документ:
«Мы, маршал де Виллар, командующий королевскими вой-
сками, и прочее, и прочее, разрешаем г-ну д’Эгалье из города
228
Кровопролития на юге
Юзеса, новообращенному дворянину, воевать с рубашечниками
во главе пятидесяти человек, коих ему будет угодно выбрать.
Дано в Юзесе 4 мая 1704 года.
Подпись: Виллар.
Ниже еще одна подпись: Мортон».
Но не успел г-н де Виллар уехать в Ним, как д’Эгалье
столкнулся с новым затруднением. Епископ, который не мог ему
простить, что он превратил епископский дворец в гугенотскую
казарму, стал ходить из дома в дом и угрожать тем, кто стоял за
„план д’Эгалье, а также строго-настрого запретил офицерам из
горожан выдавать оружие протестантам. К счастью, д’Эгалье
теперь, добившись столь много, не собирался пасовать перед
трудностями; он бросился к людям, в сильных возбуждал негодова-
ние, слабых ободрял; он поспешил к г-ну де Парату и потребовал
исполнения приказа г-на де Виллара. Де Парат, к счастью, был
старый офицер, свято чтивший дисциплину: без всяких возражений
он выдал д’Эгалье пятьдесят ружей и пятьдесят штыков, и на другой
день барон и его маленький отряд были готовы выступить в поход.
Но де Бавиль и Лаланд не могли без ревности думать о том,
какое влияние приобретет д’Эгалье в провинции в случае успеха;
поэтому они стали стеной, чтобы помешать д’Эгалье и не допус-
тить Кавалье до решения перейти на его сторону. Конечно, они
отдавали себе отчет в том, что задача эта непростая, но в рас-
поряжении у них были такие способы, которыми д’Эгалье не
располагал, например, подкуп, а потому они не отчаивались.
Итак, исполняя свой умысел, они разыскали некоего земле-
пашца по имени Лакомб: у этого человека Кавалье в детстве два
года был пастухом. Лакомб сохранил дружбу с молодым пол-
ководцем; он охотно согласился сходить к нему в горы, что для
всякого другого было бы опасным предприятием, и передать ему
предложения Бавиля и Лаланда.
Лакомб сдержал слово: в тот же день он пустился в путь,
день спустя предстал перед Кавалье. Сперва молодой военачаль-
ник удивился, потом обрадовался. Лакомб не мог выбрать более
удачного момента, чтобы заговорить о мире со своим бывшим
пастухом.
«В самом деле,—говорит Кавалье в своих мемуарах,—поте-
ри, которые я только что понес в Наже, были для меня тем
огорчительнее, что они были невозместимы, так как я одним
махом лишился большого количества оружия, всех припасов,
229
Знаменитые преступления
всех денег, а главное, потерял множество солдат, сраженных
пулями и усталостью,—солдат, с которыми я мог совершить все,
что угодно; но последняя моя утрата, утрата боеприпасов, была
пагубнее всех остальных вместе взятых, поскольку прежде у меня
всегда оставалась возможность оправиться от поражения, а те-
перь я ее лишился. Весь край пал духом, дружба моих сторонни-
ков охладела, кошельки их истощились, сто селений были разгра-
блены и сожжены, все тюрьмы полны протестантов, окрестности
обезлюдели. Добавьте к этому, что помощь, обещанная Англией,
все не приходила и что маршал де Виллар явился в провинцию
со свежими войсками».
Однако несмотря на почти безнадежное положение, Кавалье
выслушал предложения Лакомба с высокомерием и холодно-
стью, и ответ его был таков: он никогда не сложит оружия,
покуда протестанты не получат права свободно исповедовать
свою веру.
Ответ был решителен, однако Лаланд отнюдь не отказался
от надежды склонить Кавалье к соглашению; он собственноруч-
но написал ему письмо, в коем просил о встрече, заверяя, что
в случае, если они не придут к согласию, Кавалье сможет беспре-
пятственно удалиться; но в конце этого послания он приписал,
что если Кавалье отклонит его предложение, то он, Лаланд,
будет считать вождя протестантов врагом мира, ответственным
за всю кровь, которая прольется впредь.
То были слова, достойные солдата: их искренность настолько
растрогала Кавалье, что, желая лишить и друзей, и врагов ма-
лейшего повода для упреков, он решился показать всем и каж-
дому, что при первой же возможности готов пойти на почетный
мир.
Поэтому он ответил Лаланду, что в тот же день, 12 мая,
в полдень, будет ждать на мосту в Авене, и, вручив это письмо
Катина, приказал отвезти его генералу католиков.
Катина был достоин возложенной на него миссии. То был
крестьянин родом из Кела, настоящее его имя было Абдиас
Морель; он служил под началом маршала Катина, именем кото-
рого себя назвал, вернее, так прозвали его земляки, потому что,
вернувшись в родную деревню, он без конца рассказывал об
итальянской кампании, во время которой маршал так доблестно
сражался против принца Евгения. Как мы уже знаем, Катина был
правой рукой Кавалье, поставившего его во главе кавалерии;
теперь же вождь дал ему еще более опасное поручение—послал
230
Кровопролития на юге
его к человеку, который много раз объявлял, что заплатит две
тысячи ливров за голову Кавалье и тысячу за голову одного из
его помощников; Катина знал об этом посуле Лаланда, тем не
менее с неколебимым спокойствием явился к генералу; он лишь
оделся, как для боя,—не то из соображений приличия, не то из
гордости.
Генерала удивила гордая и смелая повадка человека, вручи-
вшего ему письмо от Кавалье, и он спросил гонца, кто он.
— Я Катина,—отвечал тот.
— Катина!—вскричал изумленный Лаланд.'
— Да, я Катина, начальник конницы Кавалье.
— Как!—переспросил Лаланд.— Вы тот самый Катина, ко-
торый перебил столько народу на земле Бокера?
— Конечно, тот самый, я сделал то, о чем вы говорите,
и полагаю, что это был мой долг.
— В таком случае,—заметил г-де Лаланд,—с вашей сторо-
ны было большой смелостью явиться ко мне.
— Я пришел,—гордо возразил Катина,—потому что пове-
рил вам и положился на слово моего брата Кавалье, сказавшего,
что мне не причинят никакого зла.
— Он сказал правду,— ответил Лаланд и взял письмо; про-
читав его, он продолжал: — Возвращайся к Кавалье и заверь его,
что через два часа я буду на Авенском мосту, сопровождаемый
лишь тридцатью драгунами и несколькими офицерами. Пускай
и он явится туда же с равным числом своих людей.
— Но может статься,—возразил Катина,—что брат Кава-
лье не пожелает явиться с такой малочисленной свитой.
— Что ж, тогда скажи ему,— отозвался Лаланд,—что, если
ему угодно, пусть приводит с собой всю свою армию. Но я со
своей стороны не возьму ни одним человеком больше, чем обе-
щал, и коль скоро Кавалье мне не доверяет, я сам ему доверяюсь.
Катина передал предводителю ответ Лаланда; он пришелся
молодому рубашечнику по вкусу и по сердцу. И вот, оставив всю
свою армию в Массане, он взял с собой лишь шестьдесят человек
пехотинцев и восемь кавалеристов. Как только вдали показался
мост, Кавалье заметил Лаланда, приближавшегося с другой сто-
роны. Тогда молодой вождь рубашечников скомандовал своим
людям остановиться, сам с восемью кавалеристами проехал еще
несколько шагов, затем приказал им также стоять на месте, а сам
в одиночестве подъехал к мосту. Лаланд отдал такой же приказ
драгунам и офицерам своей свиты и, спешившись, приблизился
к Кавалье.
231
Знаменитые преступления
Оба встретились посреди моста и обменялись поклонами
с учтивостью людей, имевших возможность оценить друг друга
на поле боя; после минутного молчания, во время которого
противники изучали друг друга, Лаланд начал:
— Сударь! Король в милосердии своем желает положить
конец войне, которую ведут между собою его подданные и кото-
рая грозит разорением его королевству; а поскольку он знает, что
войну эта разожгли и подстрекают его внешние враги, то надеет-
ся не встретить сопротивления среди тех, кто поддался минут-
ному заблуждению и кому он сулит прощение.
— Сударь,—ответствовал Кавалье,—не протестанты нача-
ли эту войну, а потому они с радостью пойдут на мир, но мир
честный, без оговорок и задних мыслей. Я знаю, протестанты не
вправе навязывать свои условия, но я надеюсь, что им будет
предоставлено право оспаривать те условия, которые им пред-
ложат. Итак, говорите, сударь: я должен знать, приемлемы ли
предложения, которые вам поручено мне передать.
— Но что, если вы заблуждаетесь,— возразил Лаланд,—и
королю желательно знать, каковы ваши притязания и в чем
состоят ваши просьбы?
— В таком случае,—отвечал Кавалье,—я вам немедленно
их изложу, чтобы не затягивать наших переговоров; вы ведь
знаете, каждая лишняя минута стоит кому-нибудь жизни или
достояния.
— Итак, говорите,—подхватил Лаланд.
— Что ж,—продолжал Кавалье,—эти просьбы заключают-
ся в трех пунктах: во-первых, пускай нам даруют свободу совес-
ти; во-вторых, пускай отпустят из тюрем и с галер всех, кто
томится там за дело веры, а в-третьих, коль скоро в свободе
совести нам будет отказано, пускай нам позволят по крайней
мере покинуть пределы королевства.
— Насколько я могу судить,—отвечал Лаланд,—не думаю,
чтобы король принял первое предложение; но третье он, возмож-
но, и примет. Сколько протестантов вы уведете за собой в этом
случае?
— Десять тысяч обоего пола, от детей до стариков.
— Ваша просьба чрезмерна, сударь,—возразил Лаланд,—и
полагаю, что его величество согласится отпустить не более трех
тысяч.
— В таком случае ничего не выйдет,—отвечал Кавалье.—Я
соглашусь на разрешение уйти, лишь если оно будет даровано
десяти тысячам, и то при условии, что король дарует нам отсроч-
232
Кровопролития иа юге
ку в три месяца, чтобы мы могли распорядиться нашим добром
и состоянием, а затем спокойно удалиться. Если же его величест-
ву неугодно отпустить нас из королевства, пускай он соблагово-
лит восстановить наши эдикты и привилегии, и мы станем вновь
теми же, что прежде,—верными и покорными его подданными.
— Сударь,—сказал на это Лаланд,—я передам ваши усло-
вия господину маршалу, и мне будет весьма жаль, если мы не
придем к соглашению. А теперь не позволите ли вы мне поближе
взглянуть на смельчаков, творивших под вашим водительством
такие чудеса?
Кавалье улыбнулся: попадись эти смельчаки Лаланду, их бы
колесовали, сожгли или повесили как разбойников. Вместо от-
вета он поклонился и первым пошел к своему отряду. Г-н де
Лаланд последовал за ним без малейших опасений; миновав
конный пикет, ждавший на дороге, он приблизился к пехотинцам
и, вытащив из кармана горсть золота, рассыпал его у ног первой
шеренги со словами:
— Берите, друзья мои, и выпейте за здоровье короля.
Но никто не шевельнулся, чтобы подобрать золото, и только
один рубашечник, покачав головой, ответил:
— Не золото нам нужно, а свобода совести.
— Друзья мои,—возразил Лаланд,—к сожалению, не в мо-
ей власти дать вам то, о чем вы просите; для вас было бы лучше
всего подчиниться воле короля и уповать на его милосердие.
— Сударь,—сказал на это Кавалье,— поверьте, что мы го-
товы повиноваться приказам его величества, но пускай он удов-
летворит наши законные просьбы, иначе мы скорее умрем с ору-
жием в руках, чем снова подвергнем себя жестокому насилию, от
которого уже так много претерпели.
— Ваши просьбы будут дословно изложены г-ну де Виллару,
который передаст их королю,—отвечал Лаланд,—и поверьте,
сударь, что я от всего сердца буду желать, чтобы его величество
не счел их чрезмерными.
С этими словами Лаланд поклонился Кавалье и собирался
уже вернуться к своему отряду, но Кавалье захотелось также
засвидетельствовать ему свое доверие, и вот он, в свою очередь,
пересек мост и проводил г-на де Лаланда до места, где ждали его
солдаты. Затем оба военачальника обменялись поклонами, г-н де
Лаланд сел на коня и направился в Юзес, а Кавалье вернулся
к своим товарищам.
Тем временем д’Эгалье, который, как мы знаем, только
5 мая вышел из Юзеса с намерением сговориться с Кавалье,
233
Знаменитые преступления
догнал его лишь 13-го, то есть на другой день после переговоров
с Лаландом. Д’Эгалье сам поведал об этой встрече, и нам остает-
ся лишь воспроизвести здесь его рассказ.
«Хотя мы повстречались с ним впервые, мы расцеловались,
словно были знакомы с давних пор. Мой небольшой отряд
смешался с его войском, и люди принялись вместе петь псалмы,
покуда мы с Кавалье беседовали. Его речи пришлись мне весьма
по душе; я без труда убедил его, что во имя блага его братьев ему
следует подчиниться, и тогда они смогут принять решение, кото-
рое придется им больше по вкусу,—либо покинуть королевство,
либо служить королю, однако второе представляется мне более
желательным при условии, что нам дозволено будет исповедо-
вать ту веру, к коей лежат наши сердца, ибо я надеялся, что, коль
скоро мы будем верно служить его величеству, он поймет, что нас
перед ним оклеветали, изобразив дурными подданными, и тогда
мы сможем получить свободу совести наравне со всем народом;
я сказал, что не вижу иного способа изменить наше отчаянное
положение; и пускай даже рубашечникам удастся еще некоторое
время продержаться в лесах и в горах—они не в силах спасти от
гибели жителей городов и селений.
На это он мне ответил, что не в обычае католиков исполнять
обещания, данные нашим единоверцам, и тем не менее он готов
рискнуть своей жизнью ради блага братьев по вере и всей провин-
ции и надеется, что, доверившись милосердию короля, за кото-
рого неустанно возносит молитвы Господу, он не подвергнет себя
никакому риску».
Видя, что Кавалье преисполнен добрых намерений, д’Эгалье
пришел в восторг и стал умолять его дать ему письмо для г-на
де Виллара; Кавалье, зная посредника как человека добросовест-
ного и усердного и питая к нему огромное доверие, легко согла-
сился и вручил ему нижеследующее послание.
«Сударь,
Да будет мне позволено обратиться к вашему высокопревос-
ходительству со смиренной мольбой, дабы вы милостиво просте-
рли свое покровительство на меня и мой отряд, ибо мы пылко
желаем исправить зло, каковое сотворили тем, что взялись за
оружие, хоть и не для того, чтобы сражаться против короля,
в чем пытаются обвинить нас наши недруги, а чтобы защититься
от наших гонителей, которые преследовали нас с такой злобой,
что нам подумалось, будто они исполняют королевский приказ;
234
Кровопролития на юге
мы знаем, что святой Павел велит подданным повиноваться
государю. Если же, вопреки нашим чистосердечным заверениям,
король потребует нашей крови, мы в самом скором времени
будем готовы отдаться на его милосердный суд; и мы будем
почитать себя счастливыми, монсеньер, если его величество, тро-
нувшись нашим раскаянием, по примеру милосердного Господа,
подобием коего он является на земле, окажет нам милость
простить нас и взять к себе на службу; мы надеемся, что верно-
стью и усердием заслужим себе честь вашего покровительства
и под командованием столь прославленного и благодетельного
полководца как вы, монсеньер, со славой прольем нашу кровь на
пользу королю; засим, с надеждой, что ваше высокопревосходи-
тельство позволит нам засвидетельствовать ему свое глубокое
почтение и безграничную покорность, остаюсь, монсеньер,
вашим смиреннейшим и покорнейшим слугой
Кавалье».
Получив это письмо, д’Эгалье радостно поспешил в Ним,
уверенный, что везет г-ну де Виллару много больше, чем тот
ожидал. В самом деле, когда маршал увидел, как успешно про-
двинулось дело, вопреки уверениям Лаланда, который из зависти
твердил, что д’Эгалье все испортит, он послал д’Эгалье к вождю
рубашечников с приглашением явиться в Ним; д’Эгалье немедля
пустился в путь, уверяя, что привезет Кавалье, чем навлек на себя
насмешки Лаланда, потешавшегося над его убежденностью и уве-
рявшего, что Кавалье ни за что не приедет.
А в горах и впрямь произошли события, которые способны
были изменить настроение молодого военачальника. 1раф де
Турнан, командир отряда, стоявшего во Флораке, был наголову
разбит на Фонмортской равнине армией Ролана; он потерял две
сотни человек, значительную сумму денег и двадцать четыре
мула, груженных боеприпасами и продовольствием. Но вскоре
г-н де Виллар успокоился, потому что через шесть дней после
этого поражения получил через Лакомба, того самого, при чьем
посредничестве произошла встреча на Авенском мосту, письмо
от Кавалье, который выражал сожаления о случившемся.
Итак, д’Эгалье, застав Кавалье в Тарнаке, нашел его преис-
полненным самых добрых намерений; тем не менее первым чув-
ством молодого горца было изумление. Свидание с маршалом де
Вилларом означало огромную честь, которой он так мало ожи-
дал, что ему даже почудилось предательство, но тут он вспом-
нил, что маршал известен своей порядочностью; к тому же
235
Знаменитые преступления
д’Эгалье не стал бы посредничать в бесчестном деле. Итак,
Кавалье ответил, что готов отдаться во власть маршала и пол-
ностью полагается на его честность во всем, что касается условий
встречи. Г-н де Виллар передал ему в ответ, что будет ждать его
16-го числа в саду монастыря францисканцев в Ниме, располо-
женного за городом, между воротами Бокер и Мадлен, и что на
дороге в Карерак его встретит Лаланд, который примет его
и передаст ему заложников.
15 мая Кавалье выехал из Тарнака во главе шестидесяти
пехотинцев и пятидесяти всадников; при нем были его младший
брат, д’Эгалье и Лакомб; на ночлег они стали в Лангладе.
Наутро с той же свитой он пустился дальше по направлению
к Ниму; как было условлено, между Карераком и Сен-Сезером он
повстречался с Лаландом, который выехал ему навстречу и пе-
редал ему заложников: эти заложники были г-н де Ла Дюретьер,
капитан фимарсонского полка, один пехотный капитан, еще не-
сколько офицеров и десять драгун. Кавалье передал их своему
помощнику Раванелю, командовавшему пехотой, и оставил под
охраной в Сен-Сезере; кавалерия же следовала за ним до Нима
и стала лагерем на холмах на расстоянии мушкетного выстрела
от города. Кроме того, Кавалье выставил часовых и караулы на
всех подступах к его отряду; охранялось все до самого источника
Дианы и места для гуляний; затем, сделав все эти распоряжения,
он направился к городу в сопровождении младшего брата,
д’Эгалье, Лакомба и восемнадцати кавалеристов во главе с Ка-
тина, служивших ему телохранителями.
Лаланд поехал вперед и во весь опор прискакал к маршалу,
который в ожидании прогуливался по саду обители францискан-
цев вместе с г-ном де Бавилем и Сандрикуром и опасался с ми-
нуты на минуту получить известие, что Кавалье отказался к нему
прибыть; маршал возлагал на эту встречу большие надежды, но
Лаланд, явившись, его успокоил: молодой севеннец прибудет-де
вслед за ним.
В самом деле, спустя десять минут послышались громкие
крики и великий переполох: это народ ринулся навстречу своему
герою. Ни один протестант не усидел дома, кроме разве парали-
зованных стариков да детей в пеленках: все реформаты, видевшие
прежде в Кавалье своего защитника, теперь чтили его как спаси-
теля, мужчины и женщины бросались под ноги его коню, чтобы
поцеловать край его одежды; казалось, не главарь мятежников
идет испросить амнистии для себя и своих солдат, а триумфатор
въезжает в покоренный город.
236
Кровопролития на юге
Маршал де Виллар услыхал из монастырского сада весь этот
шум и переполох, а когда ему объяснили, что происходит, он
проникся еще большим почтением к молодому севеннцу, в чьем
могуществе с каждым днем все более убеждался. Через несколько
минут, когда Кавалье подъехал ближе, шум и крики настолько
усилились, что у г-на де Виллара мелькнула мысль, а не напрасно
ли он передал заложников реформатам вместо того, чтобы по-
требовать заложников от них. В этот миг в воротах показался
Кавалье и, видя выстроившуюся в одну шеренгу охрану мар-
шала, выстроил свою напротив; он был одет, как рассказывают
мемуары того времени, в сюртук кофейного цвета; на нем был
большой шейный платок из белого муслина; на перевязи висела
шпага; на голове у него была черная фетровая шляпа, обшитая
галуном; он восседал на великолепном гнедом коне, том самом,
который был отнят в день верженнского кровопролития у г-на
де Ла Жонкьера.
Лейтенант маршальской охраны встретил его у ворот, и Ка-
валье тут же спешился, бросил поводья одному из своих людей,
вошел в сад и приблизился к группе ожидавших, которая состоя-
ла, как мы уже говорили, из г. г. де Виллара, де Бавиля и Санд-
рикура. Г-н де Виллар смотрел на него со все возраставшим
удивлением: он не в силах был поверить, что этот молодой
человек, а вернее, мальчишка, который к нему приближается,
и есть грозный севеннский вождь, одним именем своим наводя-
щий трепет на самых отважных солдат; и впрямь, в ту пору
Кавалье едва исполнилось двадцать четыре года, но, видя его
длинные белокурые волосы, ниспадавшие на плечи, и необычайно
кроткое выражение глаз, трудно было дать ему больше восем-
надцати. Кавалье со своей стороны не знал в лицо никого из трех
мужчин, оказавшихся перед ним. Его внимание привлек г-н де
Виллар, выделявшийся платьем и властным видом. Ему-то и по-
клонился в первую очередь Кавалье, затем повернулся к другим,
отдал им поклоны, хоть и не столь глубокие, как маршалу,
и молча застыл на месте, в смущении потупив глаза; между тем
маршал в изумлении всматривался в него, время от времени
переводя взгляд на Бавиля и Сандрикура и словно вопрошая их,
нет ли тут ошибки и тот ли это человек, которого они ждали.
Наконец, не веря их утвердительным кивкам, он спросил юного
севеннского вождя:
— Это вы Жан Кавалье?
— Да, монсеньер,— отвечал тот, и в голосе его явственно
слышалось волнение.
237
Знаменитые преступления
— Тот самый Жан Кавалье, генерал рубашечников? Тот, что
принял титул герцога Севеннского?
— Я не принимал этого титула, монсеньер,—возразил Ка-
валье,—иногда меня награждают им другие, несомненно в шут-
ку, поскольку присваивать титулы и чины может только король,
и я искренне радуюсь, монсеньер, что вас он нарек губернатором
Лангедока.
— Потрудитесь называть короля «его величество», коль ско-
ро вы о нем упоминаете,— вмешался г-н де Бавиль.—Клянусь
честью, король проявил большую доброту, согласившись всту-
пить в переговоры с мятежником.
Кровь бросилась в голову Кавалье; его лицо вспыхнуло
жарким румянцем; немного помолчав, он устремил на г-на де
Бавиля решительный взгляд и твердым голосом, в котором не
осталось и следа недавнего смущения, ответил:
— Ежели вы пригласили меня, сударь, чтобы говорить мне
такое, то уж лучше бы вам оставить меня в моих горах или
самому пожаловать ко мне туда, дабы поучиться гостеприим-
ству. Пускай я мятежник, но не я ответствен за свой мятеж;
тиранство и жестокость господина де Бавиля заставили нас
взяться за оружие, и если история когда-нибудь упрекнет вели-
кого короля, которого я ныне умоляю о прощении, то не за то,
что у него такие враги, как я, а за то, что у него такие друзья,
как он.
Г-н де Бавиль побледнел от гнева: узнал его Кавалье или не
узнал, но упрек был суров и попал не в бровь, а в глаз; он уже
хотел было возразить, но г-н де Виллар его остановил.
— Сударь, вы имеете дело только со мной,—сказал он
Кавалье,—итак, прошу вас, не слушайте никого, кроме меня.
Я обращаюсь к вам именем короля, сударь, а король в своем
милосердии желает сберечь жизнь своих подданных и обойтись
с ними как можно мягче.
Кавалье хотел было ответить, но интендант опередил его:
— И надеюсь, этого вам будет довольно,—презрительно
сказал он.— Вы и на прощение едва ли могли надеяться, так, надо
думать, вы откажетесь от прочих своих притязаний?
— Как раз эти-то притязания,—подхватил Кавалье, обра-
щаясь к г-ну де Виллару, словно отвечая ему одному,—и заста-
вили нас взяться за оружие. Будь я один, монсеньер, я с головой
отдался бы на вашу милость; я не ставил бы никаких условий
и даже не просил бы у вас обещаний, но я защищаю интересы
моих братьев и друзей, которые мне доверились; к тому же дело
238
Кровопролития на юге
уже зашло слишком далеко и нам остался один выбор: умереть
с оружием в руках либо добиться справедливого удовлетворения
наших просьб.
Интендант готов был возразить, но маршал удержал его
столь властным жестом, что г-н де Бавиль попятился и больше
уже явно не собирался вмешиваться в разговор.
— Так в чем же состоят ваши просьбы? Это те же самые, что
на словах передал мне Лаланд?
— Да, монсеньер.
— Я предпочел бы видеть их изложенными на бумаге.
— Я передал их господину д’Эгалье, монсеньер.
— Я их не видел, сударь; прошу вас, запишите их еще раз
и дайте мне.
— Немедля этим займусь, монсеньер,—ответил Кавалье,
кланяясь и отступая назад, чтобы уйти.
— Погодите,—сказал маршал с улыбкой.—Правда ли, су-
дарь, что вы были бы согласны служить в королевских войсках?
— Еще бы, с огромной охотой!—вскричал Кавалье со всей
искренностью и горячностью, присущими его возрасту.—Но пус-
кай сперва исполнят наши справедливые просьбы, иначе это
невозможно.
— А если их исполнят?—уточнил Виллар.
— Тогда, монсеньер,—отвечал Кавалье,—мы будем слу-
жить королю так преданно, как не служили еще никакие другие
подданные.
— Что же, ступайте, и надеюсь, что дело сладится.
— Да услышит вас Господь,— промолвил Кавалье.— Всевы-
шнему ведомо, что мы больше всех желаем мира.
И он отступил еще на шаг, собираясь удалиться.
— Надеюсь, вы не очень далеко отъедете, сударь?—осведо-
мился маршал.
— Мы останемся там, где укажет нам ваше высокопревос-
ходительство,—откликнулся Кавалье.
— Так оставайтесь в Клависсоне,—сказал г-н де Виллар,—и
приложите все силы к тому, чтобы другие вожди последовали
вашему примеру.
— Сделаю все, что могу, монсеньер; да только, покуда мы
будем ждать ответа его величества, не помешают ли нам отправ-
лять обряды нашей веры?
— Нет. Я прикажу, чтобы вам предоставили полную сво-
боду.
— Благодарю вас, монсеньер.
239
Знаменитые преступления
Кавалье в последний раз поклонился и собирался уйти, но
г-н де Виллар прошел вместе с ним еще несколько шагов, а Ла-
ланд, который тем временем к ним присоединился, положил
Кавалье руку на плечо. Тут, видя, что переговоры окончены, в сад
вошел Катина со своими людьми, и г-н де Виллар наконец
распрощался с молодым вождем, сказав ему: «Прощайте, сеньор
Кавалье», и оставил его в кругу десятка людей, которые желали
с ним побеседовать и добрых полчаса задавали ему вопросы, а он
с живейшим удовольствием отвечал. На пальце у него красовался
великолепный изумруд, принадлежавший ранее морскому офице-
ру Дедье, которого он убил своей рукой в сражении с Девуа при
Мартиньарге; время он. узнавал по роскошным часам, достав-
шимся ему от г-на д’Аквиля, подполковника морской пехоты; то
и дело угощал собеседников ароматным табаком из прекрасной
табакерки, найденной им в седельной кобуре коня г-на де Ла
Жонкьера. Он объявил во всеуслышание, что отродясь не имел
намерения восставать на короля, а напротив, готов отдать всю
кровь до последней капли, чтобы ему послужить; что много раз
обращался к г-ну де Монревелю, обещая покориться, если тот
дарует приверженцам новой веры свободу совести, но г-н де
Монревель всегда отвергал его предложения, и это вынуждало
его продолжать борьбу, чтобы Освободить братьев, томившихся
в тюрьмах, а тем, которые оставались на свободе, дать возмож-
ность молиться Богу на свой лад.
Все это он высказал твердо и вместе с тем любезно, держа
шляпу в руке; потом прошел через огромную толпу народа
окружившую монастырский сад, и направился в дом при поч-
товой станции, где ему был предложен легкий завтрак, а затем по
эспланаде прошествовал в жилище некоего садовника Ги Бийара,
отца Даниэля Бийара, одного из видных пророков. Дорогу ему
прокладывали два рубашечника с саблями в руках; Лабом сооб-
щает, что ему представили несколько дам, которые почитали
себя счастливыми, поскольку им удалось коснуться края его
камзола; после этого визита он снова пересек эспланаду, по-
прежнему предшествуемый двумя рубашечниками, и, подойдя
к небольшому монастырю, затянул вместе со своей свитой псал-
мы; так они пели, покуда не пришли в Сен-Сезер; там Кавалье
отпустил заложников. В Сен-Сезере его дожидалось более пяти-
сот жителей Нима, которые принесли ему прохладительные на-
питки и легкое угощение; он поблагодарил их с большой призна-
тельностью и лаской. Наконец, он отправился на ужин и ночлег
в Сен-Деониз; там после трапезы, прежде чем лечь спать, он
240
Кровопролития на юге
вслух произнес длинную молитву за здоровье короля, г. г. де
Виллара, де Лаланда и даже Бавиля.
Наутро Кавалье, как ему было велено, передал свои просьбы
г-ну де Виллару, а тот немедля переслал их королю вместе
с отчетом обо всем, что произошло накануне. Затем, отправив
это послание, молодой вождь вернулся в Тарнак к своим войскам
и поведал Ролану обо всем, что было, склоняя того последовать
его примеру. В тот же день он во главе своих людей пересек
Дюрфон и на ночлег явился в Сов; его сопровождал капитан
драгун, некий Монгро, с отрядом в двадцать пять человек:
именем г-на де Виллара он распоряжался, чтобы в деревнях
Кавалье предоставляли все, в чем он нуждался. Из Сова они
выступили 19 мая рано утром и направились в Кальвиссон—
этот городок, как мы помним, был назначен местом пребывания
Кавалье на все время перемирия. В Киссаке, где они останови-
лись подкрепиться, к ним присоединился Кастане и произнес
проповедь, на которую сошлись все окрестные протестанты.
Вечером 17 числа два батальона шаролезцев, стоявших гар-
низоном в Кальвиссоне, получили приказ наутро покинуть город,
чтобы освободить место рубашечникам.
18 мая комиссар-распорядитель Венсель написал консулам,
веля им приготовить удобные квартиры для Кавалье и его отряда
по именному списку, каковой будет им представлен бароном
д’Эгалье или другим лицом от его имени. Одновременно в Каль-
виссон прибыло изрядное число телег, груженных всевозмож-
ными съестными припасами, а за телегами множество быков
и овец. За стадами и телегами следовал провиантмейстер по
имени Буассон с несколькими помощниками: им было предписа-
но выдавать, про довольствие.
19 мая в десять утра в город въехал Катина во главе двена-
дцати рубашечников. У заставы они обнаружили местного коме-
нданта, некоего Берлие, который поджидал их с двадцатью четы-
рьмя зажиточными горожанами; завидя их, Берлие повторил
своим людям строгий наказ под страхом телесного наказания не
говорить ничего такого, что могло бы оскорбить рубашечников.
В час пополудни прибыл в свой черед барон д’Эгалье в со-
провождении комиссара Векселя, капитана Каппона, двух других
офицеров, коих звали Виала и Деспюэш, и шести драгун: то были
заложники Кавалье.
В шесть вечера в городе поднялась ужасная суматоха, со всех
сторон раздались крики: «Кавалье! Кавалье!» И впрямь, то был
собственной персоной юный севеннский вождь; навстречу ему
241
Знаменитые преступления
ринулось все население городка. Он выступал во главе своей
кавалерии, следом шла пехота, и весь отряд, насчитывавший
около шестисот человек, хором звучно распевал псалмы.
Вступив в город, Кавалье выстроил своих людей в боевом
порядке перед церковью, где они еще некоторое время продол-
жали петь псалмы. Наконец пение прекратилось, и все вместе
приступили к бесконечно долгой молитве, послужившей велико-
лепным наставлением всем присутствовавшим; когда молитва
была окончена, Кавалье вошел в отведенный ему дом, самое
красивое здание в Кальвиссоне. Разместившись, он послал за
дюжиной хлебов, чтобы оценить, каково будет пропитание его
солдат. Сочтя, что хлеб недостаточно бел, он пожаловался г-ну
Векселю, коего для этого призвал, и тот пообещал, что завтра
добудет хлеб лучшего качества. Получив эти заверения, Кавалье
согласился откушать, но, опасаясь, несомненно, быть отравлен-
ным, он заставил г-на Венселя и его помощников попробовать
пищу в его присутствии.
Исполнив эти первые обязанности, он лично осмотрел все
городские ворота, выставил возле них стражу и установил часо-
вых на всех дорогах, ведущих к городу; передовые посты находи-
лись по меньшей мере в трех четвертях лье. Сверх того он
приказал охранять все улицы и каждую дверь в своем доме;
вдобавок у входа в его спальню постоянно дежурили тридцать
телохранителей, и он никогда не выходил без этого эскорта; все
эти меры предосторожности он принял не столько из боязни,
поскольку, как мы видели, характеру его была чужда подозри-
тельность, сколько из соображений политики, чтобы враги виде-
ли, насколько он могуществен. Что до его бойцов, они по пись-
менным предписаниям были размещены в домах жителей, и каж-
дый получил суточный рацион, состоящий из фунта мяса,
кувшина вина и двух с половиной фунтов хлеба.
В тот же день всех созвали к развалинам протестантской
церкви, которая была разрушена католиками. Собралась наряд-
ная и многочисленная толпа, ибо народ сошелся со всех сторон;
но на другой день и во все последующие дни людей притекло еще
больше, поскольку всем не терпелось поскорее получить манну
духовную, которой они так долго были лишены. «Посему,—
говорит в своих мемуарах д’Эгалье,—невозможно было без вол-
нения видеть, как весь народ, спасшийся от костра и резни,
толпами стекается, чтобы вместе стенать и лить слезы». Из-
голодавшиеся по божественному слову, они походили на людей,
выбравшихся из осажденного города, где долго терзались от
242
Кровопролития на юге
жестокого голода, а ныне им дарован мир и изобильная пища,
и вот они сначала алчно пожирают ее глазами, а потом набрасы-
ваются на нее и с жадностью глотают кусок за куском, не
разбирая, где мясо, где хлеб, где фрукты; точно так же несчаст-
ные жители Ла Вонажа и даже еще более отдаленных мест, видя,
что их братья по вере собираются в лугах и у ворот Кальвиссона,
выстраивались в отряды позади кого-нибудь, кто знал псалом,
и таким образом четыре, а то и пять тысяч человек, заливаясь
слезами, простирались ниц и весь день напролет пели и молились
с такими стонами и такой набожностью, которая надрывала
сердце и производила самое трогательное впечатление. То же
продолжалось и ночью: только и слышно было что проповеди,
пение молитв да пророчества.
Но то, что было праздником для протестантов, стало для
католиков позором. «Разумеется,—говорит историк,— в такой
провинции, как Лангедок, где размещалось столько войск, было
странно и удивительно видеть, как по приказу тех, кто командует
этими войсками, в одном месте собралось такое множество
негодяев, все сплошь убийцы, поджигатели, нечестивцы, и им
дозволяют выделывать все их сумасбродства, кормят их на об-
щественный счет, и все их ласкают, и специально отряжены люди,
коим поручено оказать им почетный прием».
Одним из тех, кого эти события особенно оскорбляли,
был г-н де Бавиль: он настолько тяготился ими, что явился
к маршалу де Виллару и объявил ему, что терпеть подобные
безобразия и дозволять все эти сходки—сущий позор, и, по
его мнению, надлежит положить им конец и приказать войскам
расправиться со всеми этими людьми. Но маршал отнюдь
не разделял это мнение и отвечал Бавилю, что следовать его
советам значило бы воспламенить провинцию и разогнать на
все стороны людей, которых так удачно удалось собрать,—при-
чем безо всякой надежды, что они вернутся; к тому же терпеть
их бесчинства придется всего несколько дней. А потому следует
на этот краткий срок притвориться в надежде на самые большие
выгоды в будущем.
— Впрочем,—прибавил маршал,—нетерпимость, которую
выказывают по этому поводу священники, воистину смехотвор-
на. Помимо ваших назиданий, коих я более не желаю слышать,
я получил целую груду писем, полных жалоб, словно молитвы
рубашечников терзают не только уши, но и самые шкуры духов-
ных лиц. От всего сердца желал бы я знать имена тех, кто
написал мне, но поостерегся поставить свою подпись: уж я бы
243
Знаменитые преступления
задал им взбучку, ибо нахожу, что со стороны тех, кто вызвал все
эти беспорядки, сущее бесстыдство жаловаться и осуждать те
средства, коими я стараюсь их прекратить.
После этой отповеди г-ну де Бавилю пришлось смириться
и оставить все как есть.
А события развивались таким образом, что у Кавалье могла
вскружиться голова, ибо благодаря распоряжениям г-на де Вил-
лара приказы Кавалье исполнялись как его собственные; у вождя
мятежников был двор не хуже княжеского, помощников у него
было не меньше, чем у генерала, а секретарей—чем у министра.
На одного из этих секретарей была возложена обязанность пре-
доставлять отпуска тем рубашечникам, у которых были какие-
нибудь дела или которые желали повидаться с родными. Вот
в каких выражениях составлялись отпускные свидетельства:
«Мы, нижеподписавшиеся, секретарь брата Кавалье, генера-
лиссимуса реформатов, по его приказу разрешаем такому-то
отлучиться по собственной надобности на три дня.
Кальвиссон, такого-то числа.
Подпись: Дюпон».
И эти охранные грамоты почитались наравне с теми, на
которых внизу стояла подпись: маршал де Виллар.
Двадцать второго от двора прибыл г-н де Сен-Пьер; он
привез ответ короля на предложения, которые Кавалье сделал
г-ну де Лаланду, но это послание не было предано огласке:
наверняка оно не отвечало мирным намерениям маршала.
Наконец, двадцать пятого пришел ответ на те просьбы,
которые Кавалье подал самому г-ну де Виллару: то был написан-
ный собственноручно главой мятежников оригинал; он был от-
правлен Людовику XIV и вернулся с пометами, начертанными
рукой короля; так к одному и тому же листу бумаги приложились
две руки—одна прежде держала пастушеский посох, а другая
всегда сжимала скипетр. Вот этот документ в том виде, как
приводит его Кавалье в своих мемуарах:
Смиреннейшее прошение королю от лангедокских рефор-
матов.
1. Да соизволит король даровать свободу совести всей про-
винции и образовать протестантские общины во всех местах, кои
будут сочтены подходящими для этой цели, кроме крепостей
и городов, обнесенных стенами.
Разрешаю с условием не строить церквей.
244
Кровопролития на юге
2. Пускай все, кто заключен в тюрьмах или на галерах за
свою веру с тех пор, как был отменен Нантский эдикт, будут
отпущены на свободу в течение полутора месяцев считая с даты
сего прошения.
Разрешаю.
3. Да будет дозволено всем, кто покинул королевство из-за
своей веры, вернуться свободно и без опаски; и пускай они будут
восстановлены в своих имущественных правах и привилегиях.
Разрешаю с условием, что они присягнут в верности королю.
4. Пускай парламент Лангедока будет восстановлен на пре-
жних основаниях и во всех привилегиях.
Король подумает.
5. Пускай жители провинции на десять лет будут освобож-
дены от подушной подати—как протестанты, так и католики,
потому что обе стороны пострадали почти одинаково.
Отказываю.
6. Пускай в залог нашей безопасности нам будут отданы
города Перпиньян, Монпелье, Сет и Эг-Морт.
Отказываю.
7. Пускай обитатели Севенн, чьи дома были сожжены или
разрушены в ходе войны, на семь лет будут освобождены от
налогов.
Разрешаю.
8. Да соизволит его величество разрешить Кавалье выбрать
себе две тысячи людей как из своего войска, так и из тех, кто
будет отпущен из тюрем и с галер, чтобы собрать и организовать
драгунский полк, который поступит на службу его величества,
направится в Португалию и немедля получит приказы его вели-
чества.
Разрешаю, и коль скоро все сложат оружие, король дозволит
им жить спокойно, исполняя обряды своей веры.
«Пробыв в Кальвиссоне неделю,—пишет Кавалье в своих
мемуарах,—я получил от маршала де Виллара письмо, в кото-
ром он приказывал мне явиться к нему, потому что он получил
от двора ответ на мои просьбы; я немедля прибыл, но когда
увидел, что изрядная часть просьб отклонена, я возроптал, в осо-
бенности же на то, что нам не отводится никаких городов в залог
нашей безопасности; но г-н маршал заметил мне, что слово
короля стоит дороже двадцати городов и после всех тревог, какие
мы ему причинили, мы можем усмотреть знак величайшего
снисхождения в том, что он готов исполнить большую часть
245
Знаменитые преступления
наших просьб. Этот довод не показался мне удовлетворитель-
ным, но поскольку у менд не было времени упорствовать и по-
скольку у меня было не меньше причин, чем у двора, стремиться
к миру, я охотно принял решение».
Единственное, чего Кавалье сумел добиться от г-на де Вил-
лара,—это пометить документ тем числом, когда он был напи-
сан; таким образом, узники, которых должны были отпустить на
свободу в течение полутора месяцев, выигрывали одну неделю.
Итак, г-н де Виллар начертал внизу документа нижеследую-
щее утверждение, которое в тот же день маршал и г-н де Бавиль
скрепили подписями от имени короля, а Кавалье и Даниэль
Бийар за протестантов.
«В силу полномочий, полученных нами от короля, предо-
ставляем реформатам Лангедока удовлетворение вышеозначен-
ных просьб.
Ним, 17 мая 1704. Маршал де Виллар.
Ламуанъон де Бавиль.
Ж. Кавалье.
Даниэль Бийар».
Хотя две последние подписи и были совершенно недостойны
красоваться рядом с их собственными, тем не менее они достави-
ли г. г. де Виллару и де Бавилю такую живейшую радость, что
они в тот же миг отправили в Кальвиссон новые приказы, дабы
рубашечникам безотказно давали все, что им требовалось, и они
ни в чем не ведали нужды, покуда не будут исполнены пункты
договора, то есть покуда не будут отпущены на свободу узники
и галерники, что должно было, согласно договору, произойти
в течение полутора месяцев; что до Кавалье, маршал вручил ему
тут же на месте патент полковника с полномочиями набирать
солдат в свой полк, который должен был направиться на службу
в Испанию, а также указ о назначении ему пенсиона в тысячу
двести ливров и вдобавок патент капитана для его младшего
брата.
В тот же день Кавалье составил штаты своего полка и пред-
ставил их маршалу; полк состоял из семисот двенадцати чело-
век, в него входило пятнадцать рот; имелось шестнадцать капи-
танов, шестнадцать лейтенантов, квартирмейстер и полковой
лекарь.
Тем временем Ролан воспользовался передышкой в военных
действиях и разгуливал по всему краю словно вице-король Се-
венн, и везде, куда бы он ни явился, ему оказывали великолепный
246
Кровопролития на юге
прием; по примеру Кавалье он давал отпуска, держал при себе
свиту и задирал нос, убежденный, что ему тоже вскоре предстоит
беседовать на равных с маршалами Франции и губернаторами
провинций. Ролан ошибался: исключительное право на пылкую
народную любовь г-н де Виллар предназначил Кавалье и более
никому не собирался его даровать. Вместо приглашения в Ним
или в Юзес от г-на де Виллара Ролан попросту получил от
Кавалье весточку о том, что тот желает потолковать с ним по
важному делу.
Переговоры состоялись близ Андюза, и Кавалье, верный
слову, данному г-ну де Виллару, пустил в ход все средства, чтобы
склонить Ролана последовать его примеру, но тот упорно от-
казывался; тогда Кавалье, видя, что просьбы и посулы не дости-
гают цели, попытался прикрикнуть, но тут Ролан, положив ему
руку на плечо, сказал, что, видимо, у него вскружилась голова,
что он, Ролан, старше его чином и что бы там Кавалье ни творил
и ни наобещал от своего имени, Ролана он к этому принудить не
может, а он, Ролан, твердо обещает, что никакого мира не будет,
покуда свобода совести не будет дарована протестантам во всей
полноте. Молодой севеннец давно уже отвык от разговоров
в подобном тоне; он нетерпеливо схватился за шпагу, Ролан
отступил на шаг и обнажил свою, и переговоры чуть было не
перешли в схватку, но проповедники бросились между ними
и уговорили Ролана отпустить наиболее знаменитого среди них,
по имени Саломон, вместе с Кавалье в Ним, чтобы услышать от
самого г-на де Виллара, каковы условия мира, который подписал
Кавалье и который предлагали Ролану.
Через два часа после того как они об этом условились,
Саломон вместе с Кавалье пустились в путь и двадцать седьмого
прибыли вместе в Ним, сопровождаемые эскортом в двадцать
пять человек; они остановились передохнуть наверху Дозорной
башни, и местные протестанты поспешили принести им прохла-
дительные напитки и угощение; подкрепившись и помолившись,
они прошествовали перед казармами и миновали дворы; приток
народа и всеобщий восторг были на сей раз ничуть не меньше,
чем в первый приезд Кавалье; больше трех сотен людей целовали
ему руки и колени; в тот день он был одет в камзол светло-серого
сукна и в касторовую шляпу, обшитую золотым галуном и укра-
шенную белым пером.
Кавалье со своим спутником направились к саду монастыря
францисканцев, и едва они туда добрались, как к ним явились
г. г. де Виллар и де Бавиль, а с ними Лаланд и Сандрикур;
247
Знаменитые преступления
переговоры длились три часа, но известно лишь, что Саломон
откровенно заявил: он-де сомневается, что его братья по вере
когда-нибудь подчинятся властям, если им не предоставят пол-
ной свободы совести; ввиду этого заявления было решено как
можно скорее отправить Кавалье с его полком в Испанию, чтобы
тем самым ослабить реформатов; Саломона же отослали к Рола-
ну с твердым обещанием, что буде он пожелает подчиниться
властям так же, как Кавалье, то получит те же условия, то есть
патент полковника, право набрать себе полк и тысячу двести
ливров пенсиона. Покидая монастырский сад, Кавалье снова
нашел такое многолюдное сборище народа, что двое его людей
были вынуждены с саблей в руке идти впереди него до самой
дороги на Монпелье, чтобы прокладывать ему путь. Ночь он
провел в Лангладе, а наутро присоединился к своему войску.
Однако за время его отсутствия с людьми, привыкшими
слепо ему повиноваться, произошли перемены, которых он совер-
шенно не ожидал; по обыкновению, Кавалье передал командова-
ние над войском Раванелю, но не успел он уехать, как тот
немедля объявил тревогу и велел рубашечникам не расставаться
с оружием. Переговоры с маршалом де Вилларом внушили Рава-
нелю изрядное беспокойство. Он был убежден, что обещания
двора—западня, а благосклонность к ним своего начальника
считал отступничеством; и вот он собрал офицеров и солдат,
поделился с ними своими подозрениями; это было ему тем легче,
что Кавалье, как все прекрасно знали, ушел в Севенны не столько
во имя идеи, сколько ради того, чтобы отомстить за личное
оскорбление, и все не раз уже имели случай убедиться, что
в молодом вожде военного гения куда больше, чем веры.
Итак, прибыв в Кальвиссон, Кавалье обнаружил, что стар-
шие офицеры армии во главе с Раванелем поджидают его на
площади; они решительно спросили у него, в чем состоит суть
договора, который он заключил с маршалом, и добавили, что
требуют точного ответа без уверток и недомолвок. Подобный
тон был так странен и необычен, что молодой севеннец пожал
плечами; он ответил, что все это совершенно их не касается
и превосходит их разумение; его дело, мол, принимать решения,
а их дело повиноваться, когда он пришел к решению; так оно
было всегда и впредь останется, коль скоро на то будет воля
и соизволение Господнее. Ответив таким образом, он предложил
им удалиться, но тут Раванель от имени всех возразил, что они
удалятся не раньше, чем услышат от Кавалье, какой приказ он
собирается им отдать, дабы сразу на месте обсудить, следует ему
248
Кровопролития на юге
повиноваться или нет. Такое непокорство вывело Кавалье из
терпения.
— Мой приказ,—сказал он,—будет состоять в том, чтобы
вы надели мундиры, которые вам приготовят, и отправились со
мной в Португалию.
Легко угадать, какое впечатление произвели эти слова на
людей, которые были не согласны на меньшее, чем восстановле-
ние Нантского эдикта; в общем ропоте послышались слова
«трус» и «предатель». Кавалье, удивляясь все больше и больше,
приподнялся на стременах, кинул вокруг себя взор, которым
привык вселять во всех ужас, а потом спокойным голосом,
словно сердце ему не раздирали все демоны ярости на свете,
осведомился:
— Кто это сказал, что Жан Кавалье трус и предатель?
— Я,—скрестив руки на груди, отвечал Раванель.
Кавалье выхватил из седельной кобуры пистолет и, прикла-
дом раздавая удары тем, кто его обступил, расчистил дорогу
к своему помощнику, который тем временем выхватил шпагу; но
тут на шум прибежали комиссар Венсель и капитан Каппон; они
бросились между Кавалье и Раванелем и спросили последнего, на
что он жалуется.
— На что я жалуюсь?—подхватил Раванель, делая вид, что
не так понял вопрос.—Я жалуюсь на то, что двое детей креста,
руководимые отшельником, убили двух братьев, которые шли
к нам, и помешали другим присоединиться к нашему собранию
и молиться Богу; это доказывает, что коль скоро не соблюдены
все условия перемирия, то и условия договора тоже будут нару-
шаться, а потому мы не хотим этого договора.
— Сударь,—отвечал Венсель,—если отшельник сделал то,
в чем вы его обвиняете, значит, он нарушил приказ маршала
и понесет за это кару; между прочим, большое число приезжих,
живущих теперь в Кальвиссоне, доказывает, что обратившимся
в новую веру чинят не такие уж сильные препятствия на пути
сюда: сдается мне, вы слишком легко верите в то, что нашепты-
вают вам неблагожелатели.
— Я верю в то, во что должен верить,—нетерпеливо воз-
разил Раванель.— Но я знаю и говорю вам, что не сложу оружия,
покуда король не дарует полную свободу совести вместе с пра-
вом строить протестантские церкви, не призовет из-за границы
изгнанников и не выпустит из тюрем узников.
— Однако вы разглагольствуете с таким видом,—заметил
Кавалье, который, поигрывая пистолетом, не проронил ни слова,
249
Знаменитые преступления
покуда длился спор Раванеля с комиссаром,—что кажется, да
простит меня Бог, будто вы хозяин армии. Уж не поменялись ли
мы, часом, ролями? А я-то и не подозревал об этом...
— Возможно,—ответил Раванель.
Кавалье расхохотался.
— Может, оно тебе и странно,—сказал Раванель,—да толь-
ко это так; заключай мир сам от себя, требуй таких условий,
какие кажутся тебе подходящими, продавайся по такой цене,
в какую тебя ценят, дело твое, мы ничего тебе не скажем, разве
что назовем трусом и предателем! Но армия сложит оружие
только на тех условиях, которые предложил я.
Кавалье снова сделал движение в сторону Раванеля; но по-
скольку улыбка и бледность его лица предвещали самое худшее,
Венсель и Каппон вместе с рубашечниками бросились наперерез
его коню; все войско тем временем кричало в один голос: «Не
надо мира! Не надо мира! Никаких уступок, пока нам не вернут
наши храмы!» Тут Кавалье понял, что дело принимает более
серьезный оборот, чем показалось ему сначала; в это время
Венсель, Каппон, Берлие и десятка два рубашечников облепили
молодого севеннца и насильно уволокли его в дом—то был дом
Векселя.
Не успели они туда войти, как услышали, что бьют сбор; тут
удержать Кавалье стало невозможно, он ринулся к двери, но
Берлие остановил его, заметив, что обо всем случившемся сле-
дует написать г-ну де Виллару, а затем, мол, маршал позаботит-
ся восстановить порядок.
— Вы правы,—сказал Кавалье,—поскольку врагов у меня
предостаточно, то в случае, если меня убьют, маршалу могут
сказать, что я нарушил слово. Перо и чернила!
Молодому военачальнику подали письменные принадлеж-
ности, и он написал г-ну де Виллару.
— Возьмите,—обратился он к Венселю, протягивая ему не-
запечатанное письмо,—ступайте в Ним, вручите это письмо мар-
шалу, а на словах передайте, что, если меня убьют, когда я буду
пытаться навести порядок, я умру его смиреннейшим слугой.
С этими словами он бросился прочь из дому, вскочил на
коня и, найдя у дверей человек двенадцать—пятнадцать, оста-
вшихся ему верными, спросил у них, где Раванель и его отряд,
потому что на улицах не видно было ни одного рубашечника:
один из солдат ответил, что, по всей вероятности, они еще
в городе, но вот-вот выйдут из Кальвиссона по направлению
к отрогам Севенн. Кавалье во весь опор поскакал им вдогонку.
250
Кровопролития на юге
Переезжая площадь, он повстречал Катина, шедшего с двумя
пророками, Моизом и Даниэлем 1и; Катина только что вернулся
с гор, он не присутствовал при акте неповиновения и не участво-
вал в нем.
Перед Кавалье забрезжил луч надежды; ему казалось, что на
Катина он может полагаться, как на самого себя; он поспешил
к нему, протягивая руку, но Катина не подал ему свою.
— Что это значит?—воскликнул Кавалье, которому кровь
бросилась в голову.
— Это значит, что ты предатель,— отвечал Катина,— а пре-
дателю я руки не подам.
Кавалье зарычал от ярости и, пустив своего коня прямо на
Катина, поднял трость, чтобы его ударить, но наперерез ему
бросились Моиз и Даниэль 1и, и удар, назначавшийся Катина,
пал на Моиза. Катина со своей стороны, видя движение Кава-
лье, выхватил из-за пояса пистолет и держал его наизготовку;
грянул выстрел, и пуля пробила шляпу Даниэля Ги, но не
ранила его.
Выстрел услышали, и вскоре раздались топот и крики: это
рубашечники, не успевшие еще выйти из города, вернулись, ду-
мая, что убивают кого-то из их братьев. Завидя их, Кавалье
бросил Катина и устремил коня прямо в их сторону; но они,
увидев это, остановились; Раванель поспешно вышел вперед,
полагая, что там опаснее всего, и заговорил во весь голос:
— Братья, предатель снова вводит нас в искушение. Прочь,
Иуда, тебе нечего делать среди нас!
— Отчего же!—воскликнул Кавалье.—Мне нужно покарать
негодяя по имени Раванель, если у него достанет храбрости
последовать за мной.
— Идем,—отвечал Раванель, бросившись в одну из боковых
улочек,—и покончим с этим.
Рубашечники хотели было идти за ним, но Раванель, обер-
нувшись к ним, произнес:
— Ждите здесь, это приказ.
Они немедля повиновались, и Кавалье воочию убедился, что,
нарушая его распоряжения, они подчиняются другому.
Но когда он последовал за Раванелем в улочку, где должна
была разрешиться ссора, подоспели Моиз и Даниэль 1и; они
повисли на поводьях коня и остановили его, а рубашечники из
свиты Кавалье обступили Раванеля и силой отвели назад к его
солдатам; отряд с пением псалма зашагал прочь, а молодого
вождя тем временем насильно удерживали на месте.
251
Знаменитые преступления
Наконец Кавалье удалось стряхнуть с себя тех, кто его
держал; поскольку они преградили ему путь, по которому ушли
рубашечники, он ринулся в обход, но два прорицателя, догадав-
шись о его намерениях, побежали более короткой дорогой
и догнали отряд в тот самый миг, когда Кавалье, обогнув
город, скакал по равнине наперерез мятежникам; тут отряд
остановился, и Раванель скомандовал открыть огонь. Вся
первая шеренга прицелилась, давая понять, что готова испол-
нить приказ.
Но угрозы такого рода были Кавалье нипочем; он все
скакал вперед. Тогда Моиз, видя, какой опасности он подверга-
ется, с распростертыми руками бросился между ним и рубашеч-
никами и закричал:
— Стойте! Стойте, заблудшие люди! Вы готовы убить бра-
та Кавалье, как вора и разбойника! Простите его, братья! Про-
стите его! Он согрешил, но он еще исправится!
И вот люди, державшие Кавалье на мушке, взяли ружье
к ноге, а Кавалье, от угроз перейдя к мольбам, принялся убеж-
дать их не нарушать слово, которое он дал от их имени; но тут
пророки затянули псалмы, и весь отряд, подхватив их, пением
заглушил его голос, так что невозможно стало разобрать, что
он говорит. Тем не менее Кавалье не пал духом; он последовал
за отрядом до Сент-Эстева, что составляло около одного лье,
не в силах решить, что ему делать дальше. В Сент-Эстеве, когда
пение ненадолго стихло, он снова попытался склонить людей
к повиновению, но, видя, что от этой мысли следует отказаться,
произнес:
— Что ж! По крайней мере, защищайтесь получше, потому
что на вас вот-вот нападут драгуны.
Потом, в последний раз обернувшись, крикнул:
— Братья, кто меня любит,— за мной!
И в голосе его было столько печали и доброты, что многие
заколебались, но Раванель и Моиз, видя, какое впечатление
произвели его слова, принялись кричать: «Да здравствует меч
Господень!» И тут же от Кавалье отвернулись все, кроме четы-
рех десятков человек, которые оставались при нем с самого
начала.
Кавалье вернулся в дом и написал г-ну де Виллару новое
письмо, в котором рассказал обо всем, что произошло,—как он
пытался образумить отряд и какие требования выдвинули руба-
шечники. В конце он заверял, что предпримет новые попытки
справиться с мятежниками, и обещал держать маршала в курсе
252
Кровопролития на юге
событий; затем, не смея вернуться в Кальвиссон, он удалился
в сторону Карде.
Маршал де Виллар почти одновременно получил оба пись-
ма Кавалье; он был настолько не готов к подобному обороту
дел, что в первый момент, рассвирепев на рубашечников, выше-
дших из повиновения, издал такой приказ:
«С тех пор как мы прибыли в сию провинцию, дабы по
приказу короля принять на себя управление ею, мы заботились
единственно о том, чтобы положить конец беспорядкам, кои мы
в ней обнаружили; мы отдавали предпочтение мягким мерам,
могущим принести в край мир и покой и пощадить достояние
тех, кто противостоит мятежу, длящемуся уже так долго. Ввиду
этого мы испросили у его величества прощения для мятежников,
которые через своих вождей изъявили нам покорность, и проще-
ние было им даровано всего с одним условием—чтобы мятеж-
ники молили короля о милосердии и о дозволении им искупить
свои злодейства, посвятив жизнь королевской службе. Меж тем
стало известно, что вместо того, чтобы исполнять обязательст-
ва, кои они приняли на себя прошениями, которые скреплены их
подписями, письмами, которые ими написаны, и обещаниями,
которые они произносили, иные мятежники только о том и ду-
мали, как бы возбудить в умах народа ложные надежды на
свободное отправление обрядов так называемой реформатской
веры, хотя это никогда им не предлагалось и было нами отвер-
гнуто со всею надлежащею строгостью как совершенно проти-
воречащее королевской воле; посему, желая внести в дело яс-
ность, дабы предупредить зло, которое может воспоследовать,
и помочь тем, кто мог быть введен в заблуждение подобным
обманом, избежать кары, которой они могут подвергнуться,
объявляем, что все недозволенные собрания под предлогом
новой веры строго запрещаются под страхом наказаний, оз-
наченных в эдиктах и указах его величества, и в будущем они
будут караться еще строже, чем то было прежде.
Приказываем всем отрядам, находящимся в нашем под-
чинении, арестовывать участников всех собраний, кои были
и остаются под запретом; повелеваем всем приверженцам новой
веры, живущим в оной провинции, оказывать властям должное
повиновение и запрещаем им потакать ложным слухам, кои
распускают злодеи, покушающиеся на их покой и желающие
посеять среди них мятеж и обречь их всем бедствиям, которые
могут их постигнуть,—утрате достояния, разорению семьи,
253
Знаменитые преступления
гибели целого края,—в случае, если они окажутся настолько
легковерны, безрассудны и злонамеренны, что дадут соблазнить
себя речами, истинные авторы которых очень скоро понесут
наказание, соответствующее тяжести их злодеяний.
Ним, 27 число мая 1704 года.
Маршал де Виллар».
Однако едва был обнародован этот приказ, восстанавли-
вающий то положение дел, которое существовало при г-не де
Монревеле, как д’Эгалье, в отчаянии от того, что в один день
погибли плоды его столь долгих трудов, расстался с маршалом
и бросился в горы на поиски Кавалье. Он нашел его в Карде,
куда он, как мы уже говорили, удалился после событий в Каль-
виссоне; и хотя Кавалье принял решение более не показываться
на глаза маршалу, д’Эгалье до тех пор твердил ему, что г-н
де Виллар совершенно убежден в полной его невиновности
и в том, что он сделал все возможное, пока севеннский вождь не
воспрял духом и не уверовал сам в свою незапятнанность;
д’Эгалье сумел ему внушить, что маршал весьма доволен его
поведением, что Венсель дал о нем г-ну де Виллару наилучшие
отзывы, и в конце концов уговорил его вернуться в Ним. Итак,
они выехали из Карде в сопровождении сорока человек, оставав-
шихся при Кавалье, из коих было десять конных и тридцать
пеших, и все вместе 31 мая прибыли в Сен-Женье, где повстре-
чались с г-ном де Вилларом.
Обещание д’Эгалье не были обманом. Маршал принял Ка-
валье так, словно тот по-прежнему был могучим вождем восста-
вших, который вел с ним переговоры на равных; чтобы дать
Кавалье доказательство своего доверия, г-н де Виллар по его
просьбе даже решился вновь прибегнуть к мягкости и, умерив
строгость своего предыдущего приказа, издал другой, в кото-
ром амнистия не отменялась:
«Поскольку главные вожди мятежников вместе с большин-
ством своих приспешников покорились властям и получили от
короля прощение, объявляем, что даем всем, кто еще не сложил
оружия, срок до ближайшего четверга, то есть до пятого числа
июня месяца включительно, для того, чтобы также получить
прощение; им следует явиться к нам в Андюз, или к маркизу де
Лаланду в Але, или к г-ну де Менону в Сент-Ипполит, или
к комендантам Юзеса, Нима либо Люнеля; а после пятого числа
мы схватим всех мятежников, а также предадим разору и огню
все города и деревни, где им будет оказан прием, предоставлено
254
Кровопролития на юге
продовольствие и подана какая-либо помощь; а чтобы они не
оправдывались неведением, повелеваем читать, оглашать и вы-
ставлять настоящий приказ повсюду, где будет надобность.
Сен-Женье, 1 июня 1704.
Маршал де Виллар».
На другой день, дабы развеять всякое сомнение в своих
добрых намерениях, маршал велел разрушить виселицы и эша-
фоты, которые до тех пор постоянно были наготове.
Одновременно все протестанты получили приказ в послед-
ний раз попытаться переубедить вождей рубашечников и скло-
нить их согласиться на условия, предложенные г-ном де Вил-
ларом; города Але, Андюз, Сен-Жан, Сов, Сент-Ипполит и Ла-
саль, а также приходы Кро, Сен-Роман, Манобле, Сен-Феликс,
Лакадьер, Сесас, Камбо, Колоньяк и Вабр немедля отправили
своих депутатов в Дюфор для совещания о наиболее верных
средствах, которые позволили бы достичь мира, желанного для
всех и каждого.
Депутаты написали сразу и маршалу де Виллару, которого
просили прислать к ним г-на д’Эгалье, и самому д’Эгалье
с просьбой, чтобы он приехал. Оба вняли просьбе, с которой
к ним обратились, и 3 июня 1704 года г-н д’Эгалье прибыл
в Дюфор.
Поблагодарив его для начала за то, что он вот уже более
года радеет об общем деле, депутаты решили, что им следует
разделиться на две части: первая часть продолжит обсуждение
дел, а вторая отправится на поиски Ролана и Раванеля и добьет-
ся от них прекращения враждебных действий. Посланцам было
поручено предупредить их, что в случае, если они не примут
предложений г-на де Виллара, протестанты сами возьмутся за
оружие, чтобы дать им отпор, и перестанут поставлять им
продовольствие.
Ролан ответил депутатам, что прикажет открыть по ним
огонь, если увидит их еще раз, а Раванель—что, если они
перестанут поставлять ему продовольствие, он добудет его
у них сам.
Эти два ответа положили конец собранию; депутаты раз-
бежались, а д’Эгалье вернулся к маршалу де Виллару, чтобы
обо всем ему доложить.
Но не успел он пересказать все, что случилось, как пришло
письмо от Ролана: вождь рубашечников в свой черед просил
маршала о такой же встрече, которой удостоился Кавалье.
255
Знаменитые преступления
Письмо было обращено к г-ну д’Эгалье. Тот немедля передал
его маршалу, который велел ему отправиться в путь, не теряя
ни минуты, и сделать все возможное, чтобы склонить на свою
сторону этого бунтаря.
В тот же день д’Эгалье, не ведавший устали, когда речь шла
о благе его края, выехал в горы, где в трех четвертях лье от
Андюза его поджидал Ролан. После совещания, продлившегося
два часа, было решено обменяться заложниками и приступить
к переговорам.
Г-н де Виллар со своей стороны послал к Ролану г. г. де
Монбеля, командира морского батальона, и де Ла Мезон-Блан-
ша, капитана полка Фруле. В обмен Ролан послал г-ну де
Виллару посольство из четырех своих старших офицеров, наде-
ленных всеми полномочиями.
Эти депутаты, хоть они были совершенно неопытны в дип-
ломатии и могут вызвать лишь улыбку у нынешнего историка,
сумели тем не менее добиться от маршала нижеследующих
условий:
«1. Чтобы Кавалье и Ролан имели каждый по своему полку,
которые несли бы службу вне пределов королевства, и чтобы
при каждом был свой протестантский священник;
2. Чтобы узники были отпущены на волю, а изгнанники
призваны домой;
3. Чтобы приверженцам новой веры дозволялось покидать
пределы королевства вместе со своими пожитками;
4. Чтобы те рубашечники, что пожелают остаться в стране,
могли это сделать, сдав оружие;
5. Чтобы те, что находятся за пределами королевства, мог-
ли вернуться;
6. Чтобы людей не преследовали за веру, при условии что
они будут спокойно жить в своем доме;
7. Чтобы провинция взяла на себя возмещение убытков, не
перекладывая его на плечи реформатов;
8. Чтобы была объявлена полная и всеобщая амнистия».
Д’Эгалье отвез эти условия Ролану и Раванелю. Кавалье,
который после своего возвращения находился в свите маршала,
просил позволения сопровождать посредника и получил на то
согласие. Итак, Кавалье и д’Эгалье отбыли из Андюза и в чет-
верти лье от города встретились с Роланом и Раванелем, кото-
рые дожидались исхода переговоров. При них находились г. г.
де Монбель и де Ла Мезон-Бланш, их заложники.
256
Кровопролития на юге
Едва Кавалье и Ролан встретились лицом к лицу, как тут же
посыпались взаимные обвинения и упреки, но благодаря вмеша-
тельству д’Эгалье оба вождя вскоре смягчились и даже обнялись.
А вот Раванель оказался куда непреклонней: завидя Кавалье,
он обозвал его предателем и добавил, что сам он, Раванель, ни за
что не пойдет на мировую, покуда не будет восстановлен Нантский
эдикт; далее он заявил, что все посулы г-на де Виллара—сплошной,
обман, предрек, что они еще раскаются когда-нибудь в своей
доверчивости, и, не ожидая ответа на свою выходку, с негодовани-
ем покинул сборище; он вернулся к своему отряду, который ждал
в горах, в трех четвертях лье, вместе с войском Ролана.
Однако посредники отнюдь не считали дело безнадежным.
Раванель их покинул, но Ролан остался; итак, было решено всем
вместе отправиться на переговоры с братьями, то есть с войска-
ми Ролана и Раванеля, которые собрались близ Лезье, и сооб-
щить им статьи договора между посланцами Ролана и марша-
лом. Решение об этой последней попытке приняли Кавалье,
Ролан, Моиз, Сен-Поль, Лафоре, Майе, Мальплаш и д’Эгалье.
Вот рассказ последнего о том, какие последствия повлекло за
собой это решение:
«Едва мы решились, как, спеша исполнить задуманное,
пустились в дорогу. Мы ехали по узкой горной тропе, слева от
нас протекала река Гардон, справа вздымалась круча.
Проехав около одного лье, мы увидели войско, в котором
было примерно три тысячи человек; путь к нему преграждал
передовой отряд.
Я подумал, что этот отряд выслан, чтобы с почетом встре-
тить нас, и приблизился к нему без опасений, но тут рубашеч-
ники отрезали нас справа и слева, набросились на Ролана с про-
клятиями и насильно уволокли его к войску. В это время Мальп-
лаша и Майе стащили с коней. Кавалье ехал позади, и, когда за
ним с саблями наголо погнались мятежники, обзывающие его
предателем, он дал шпоры коню и во весь опор бросился прочь
вместе с несколькими андюзскими буржуа, которые ехали вме-
сте с нами и, видя, как нас встречают, едва не умерли со страху.
Сам я подъехал слишком близко, и в грудь мне уже нацели-
лись пять-шесть ружей, а в каждое ухо уперлось по пистолету,
поэтому я быстро принял решение. Я сказал им, пускай стреля-
ют—я счастлив умереть на службе своему королю, родине, вере
и им самим, которым я стремился помочь, обеспечив им покро-
вительство короля.
9 3097
257
Знаменитые преступления
Эта речь, которую я повторил несколько раз, чтобы ее не
заглушил стоявший кругом чудовищный шум, утихомирила
первую вспышку их ярости.
Они сказали мне, чтобы я ехал прочь: они-де не желают
меня убивать. Я отвечал, что и не подумаю уезжать, а хочу,
напротив, встретиться с войском, оправдать Ролана от обвине-
ний в предательстве или погибнуть, ежели не сумею им до-
казать, что советы, которые я подавал Ролану и Кавалье, слу-
жили на благо нашему краю, вере и всем братьям; в течение часа
я один пытался перекричать тридцать глоток и наконец пред-
ложил вызвать на бой того, кто подстрекает их к войне.
В ответ на это предложение они в меня прицелились. Тут
Майе, Мальплаш и еще несколько человек бросились вперед
и заслонили меня; хоть их и разоружили, они внушали к себе
довольно почтения, чтобы защитить меня от оскорблений; за-
тем они заставили меня отступить.
Уходя, я сказал мятежникам, что они навлекут на наш край
многие бедствия; на что один из них, по имени Кларис, вышел
вперед и крикнул: «Ступайте себе, сударь, да хранит вас Гос-
подь! Мы знаем, что намерения ваши чисты и вы сами об-
мануты; трудитесь и дальше на благо нашего края, и Бог
пребудет с вами».
Д’Эгалье вернулся к маршалу, который пришел в ярость,
видя, какой оборот приняли события, и решил немедля прервать
переговоры и вновь обратиться к строгости. Однако, прежде чем
прибегнуть к карательным мерам, он написал королю нижесле-
дующее письмо:
«Государь,
Я всегда почитаю за честь верно исполнять любые приказа-
ния Вашего Величества, однако у меня было бы еще больше
возможности выказать усердие на службе своему королю, когда
бы мне не пришлось столкнуться здесь с безумцами, на слово
которых нельзя полагаться. Чуть мы приготовимся на них
напасть—они изъявляют готовность покориться, а после сразу
же меняют свои намерения. Безумие их яснее всего подтвержда-
ется тем, что они никак не решатся воспользоваться милостью,
которой они недостойны и которую с таким великодушием
сулит им Ваше Величество. Ежели они и далее будут пребывать
в нерешительности, я силой заставлю их следовать долгу и на-
веду в провинции порядок, который они нарушили своим мяте-
жом».
258
Кровопролития на юге
На следующий день после написания этого письма Ролан
через Майе передал г-ну де Виллару просьбу, чтобы тот немного
подождал, прежде чем прибегнуть к строгости: пускай минуют
седьмое и восьмое число, потому что в эти дни истекает срок
перемирия; он твердо заверил маршала в том, что после этого
либо приведет к нему целиком все войско, либо сдастся ему сам
вместе со ста пятьюдесятью людьми. Маршал изъявил готов-
ность подождать до утра субботы, но тогда уж он отдаст приказ
атаковать рубашечников и на другой день собственной персоной
выступит во главе большого отряда и настигнет их в Карнулё,
где, как стало ему известно, расположились мятежники. Однако
те со своей стороны узнали о его намерениях и ночью ушли из
деревни.
Деревня поплатилась за тех, кто стоял в ней постоем: ее
разграбили и сожгли; «головорезы» даже прикончили двух жен-
щин, и д’Эгалье не смог добиться наказания виновных. Итак,
г-н де Виллар исполнил роковое обещание, и война разгорелась
вновь с тем же ожесточением, что и до перемирия.
Де Менон пришел в ярость о того, что упустил рубашеч-
ников; узнав через одного из своих шпионов, что следующую
ночь Ролан собирается отдыхать в замке Прад, он явился к г-ну
де Виллару и попросил у него снарядить экспедицию против
вождя мятежников, которого надеялся схватить, потому что
к его услугам был проводник, в совершенстве знавший тамош-
ние места. Маршал разрешил ему действовать по своему усмот-
рению. Вечером де Менон пустился в путь с двумя сотнями
гренадеров; незамеченные, они миновали уже три четверти рас-
стояния по тропе, ведущей в замок, как вдруг на гренадеров де
Менона случайно наткнулся один англичанин, состоявший в от-
ряде Ролана и возвращавшийся из соседней деревни, где у него
была подружка. Не раздумывая, что с ним будет, англичанин
выстрелил из ружья и закричал: «Тревога! Тревога! Здесь коро-
левские солдаты!» Его крик подхватили часовые, Ролан вскочил
с постели и, не имея времени одеться и взять коня, пешком,
в одной рубашке удрал через потайной ход в лес. Де Менон
вошел в замок в тот миг, когда Ролан из него выбежал, нашел
постель беглеца еще теплой и захватил трех великолепных ко-
ней, а также одежду, в которой обнаружил кошелек с тридцатью
пятью луидорами.
На эти враждебные действия рубашечники ответили убийст-
вом. Четверо из них, имевшие основания для недовольства
неким Доде, представителем г-на де Бавиля, исполнявшим
9*
259
Знаменитые преступления
одновременно обязанности мэра и судьи в Виньане, спрятались
в колосьях у дороги, по которой, как было им известно,
он должен был возвращаться к себе домой из деревни Ла
Валетт. Они все рассчитали наилучшим образом. Доде пошел
по дороге, у которой его поджидали убийцы; он нисколько
не догадывался об угрожавшей ему опасности и спокойно
беседовал с г-ном де Мондардье, молодым дворянином, жи-
вшим по соседству, который в тот самый день приехал к нему
просить руки его дочери, как вдруг его обступили четыре
человека; они уличили его в вымогательствах и несправед-
ливостях, в коих он был виноват, и разнесли ему голову
двумя пистолетными выстрелами. Что до г-на де Мондардье,
он отделался тем, что у него отняли вышитую шляпу и шпагу.
В тот же день, как стало известно об этом убийстве, г-н де
Виллар назначил вознаграждение за головы Ролана, Раванеля
и Катина.
Однако пример Кавалье вкупе с усиливающимися жестоко-
стями произвели на рубашечников некоторое впечатление; что
ни день, кто-нибудь из них обращался с мирными предложени-
ями, а однажды тридцать мятежников сразу пришли и сдались
в руки Лаланду, а еще двадцать—Гранвалю. Чтобы их примеру
пожелали последовать прочие, всех сдавшихся не только про-
стили, но и выдали им вознаграждение, и 15 июня пришло еще
восемь человек из отряда, с которым Кавалье расстался в Каль-
виссоне; они в свой черед изъявили готовность покориться; еще
двенадцать человек явились с просьбой, чтобы им было позво-
лено разделить судьбу их прежнего военачальника и следовать
за ним повсюду, куда бы он ни направился. Их просьбу удовлет-
ворили и послали их в Валабрег, где они встретились с сорока
двумя своими бывшими однополчанами, среди которых были
Дюплан и младший брат Кавалье, коих препроводили туда
несколькими днями раньше. Всех вновь прибывших размещали
в казармах и платили им недурное содержание: начальники
получали сорок су в день, а солдаты десять су. Все были как
нельзя более довольны: кормежка отменная, квартиры хорошие,
а время они проводили, слушая проповеди, распевая псалмы да
молясь денно и нощно. По свидетельству Лабома, это пришлось
весьма не по вкусу местным жителям, сплошь католикам, и если
бы рубашечников не охраняли войска, жители побросали бы
в Рону всех до единого.
Тем временем пришло время для Кавалье уезжать; ему был
указан пункт назначения довольно далеко от театра военных
260
Кровопролития на юге
действий, чтобы мятежники никоим образом не могли на него
рассчитывать; там он должен был набрать себе полк, а когда
полк будет снаряжен, выступить с ним на войну в Испанию. Г-н
де Виллар, по-прежнему весьма к нему благоволивший и об-
ращавшийся с ним не как с бунтовщиком, а напротив, в соот-
ветствии с новым его чином, 21 июня предупредил его, что
наутро он должен быть готов к отъезду; одновременно маршал
выдал ему в счет будущего жалованья пятьдесят луидоров для
него самого, тридцать для Даниэля Бийара, который стал под-
полковником, сменив на этом посту Раванеля, по десять лу-
идоров для каждого капитана, по пять для каждого лейтенанта,
по два для каждого сержанта и по одному луидору для каждого
солдата. В его войске было в ту пору около ста пятидесяти
человек, из коих только шестьдесят вооружены; их сопровождал
г-н де Вассиньак, майор Фимарсонского полка, вместе с пятью-
десятью драгунами и пятьюдесятью солдатами из Эно.
Везде по пути следования Кавалье и его войска им оказы-
вали безупречный прием; в Маконе их настиг приказ остано-
виться.
Кавалье немедленно написал г-ну де Шамийару, что хочет
сделать ему важное сообщение, и министр сразу же отправил
к нему правительственного гонца по имени Лавале, который
должен был доставить его из Макона в Версаль.
Эта новость превзошла все надежды Кавалье; ему было
известно, что при дворе им интересуются; прием, оказанный
в Ниме, открыл ему глаза, при всей его скромности, на то, что
его считают важным и даже весьма важным лицом. К тому же
он полагал, что оказал королю достаточно серьезные услуги,
чтобы заслужить знаки отличия с его стороны.
Встреча, оказанная ему Шамийаром, подтвердила его ра-
дужные мечты: министр принял молодого полковника, всячески
подчеркивая, что ценит его заслуги, и заверил в том, что самые
знатные вельможи и самые важные придворные дамы располо-
жены к нему точно так же, как сам Шамийар.
Наутро новое известие: министр предупредил Кавалье, что
король желает его видеть и потому он должен подготовиться
к этой встрече. Два дня спустя Кавалье получил от Шамийара
письмо: тот писал, чтобы Кавалье явился к нему в четыре часа
пополудни; министр укажет ему его место на парадной лест-
нице, по которой прошествует король.
Кавалье надел самое нарядное платье и в первый раз, быть
может, занялся своей внешностью и туалетом. У него было
261
Знаменитые преступления
приятное лицо, которому придавали большое очарование моло-
дость, кроткий взгляд и длинные белокурые волосы. Два года
сражений наложили на его облик отпечаток воинственности.
Короче, даже среди самых изысканных придворных он выглядел
настоящим кавалером.
В три часа он отправился в Версаль, нашел там Шамийара,
который его ждал; все придворные до последнего были в волне-
нии: стало известно, что Людовик Великий изъявил желание
встретиться с бывшим севеннским вождем, имя которого так
часто и грозно звучало в лангедокских горах, что звук его
докатился и до версальских покоев. Как и предвидел Кавалье,
всем было весьма любопытно на него поглазеть, но поскольку
никто еще не знал, как обойдется с ним Людовик XIV, никто не
смел с ним заговорить из страха навлечь на себя неудовольст-
вие: тон всем остальным должен был задать король.
Любопытные взгляды и подчеркнутое молчание весьма сте-
сняли молодого полковника, но дело еще осложнилось, когда
Шамийар, проводив его на условленное место, удалился и по-
шел к королю. Однако через минуту Кавалье прибег к средству,
к которому прибегают люди в смущении, а именно спрятал свое
смущение под маской надменности, прислонился к перилам
лестницы и, скрестив ноги, принялся поигрывать пером своей
шляпы.
Так протекли полчаса; потом поднялся великий шум; Кава-
лье обернулся и заметил, что Людовик XIV всходит на первую
ступень лестницы; он впервые видел короля, но сразу его узнал;
он чувствовал, что колени слабеют; кровь бросилась в лицо.
Король с присущим ему достоинством поднимался со сту-
пеньки на ступеньку, то и дело останавливаясь, чтобы сказать
кому-нибудь несколько слов, кивнуть или сделать знак рукой. За
ним, отставая на две ступеньки, двигался Шамийар, останав-
ливаясь одновременно с королем в постоянной готовности дать
почтительный, но точный и краткий ответ на каждый вопрос его
величества.
Дойдя до Кавалье, король остановился, якобы желая об-
ратить внимание Шамийара на новый плафон, только что рас-
писанный Лебреном, но на самом деле для того, чтобы вдоволь
поглядеть на странного человека, который сражался против
двух маршалов Франции и на равных вел переговоры с третьим;
потом, разглядев его как следует, он спросил Шамийара, словно
только что его заметил:
— Кто этот молодой дворянин?
262
Кровопролития на юге
— Государь,— ответствовал министр, делая шаг вперед,
чтобы представить молодого человека королю,—это полковник
Жан Кавалье.
— Ах да,—пренебрежительно обронил король,— бывший
андюзский булочник!
И в знак презрения пожав плечами, пошел дальше.
Кавалье так же, как и Шамийар, сделал шаг вперед, думая,
что король задержится, но, услышав презрительное замечание
великого монарха, обратился в статую; на мгновение он застыл,
побледнев так, что его можно было принять за мертвеца, потом
инстинктивно потянулся к шпаге, но тут же понял, что погибнет,
если хоть на миг задержится среди этих людей, которые, делая
вид, будто слишком презирают его, чтобы обращать на него
внимание, следили за каждым его движением; и вот он ринулся
с лестницы в вестибюль, оттолкнув двух-трех лакеев, попавших-
ся ему на пути, выбежал в сад, пересек его во весь дух и, во-
рвавшись в комнату, повалился на паркет, где принялся катать-
ся, как безумный, испуская яростные вопли и проклиная час,
когда, поддавшись на посулы г-на де Виллара, покинул горы,
где был таким же властелином, как Людовик XIV в Версале.
В тот же вечер он получил приказ покинуть Париж и при-
соединиться к полку, ждавшему в Маконе.
Наутро Кавалье уехал, даже не повидавшись с г-ном де
Шамийаром.
Там молодой севеннец нашел своих братьев по вере, кото-
рым накануне нанес визит д’Эгалье, снова направлявшийся
в Париж в надежде добиться от короля уступок, на какие не
хотел или не мог согласиться г-н де Виллар.
Кавалье не стал рассказывать своим товарищам, какой
странный прием оказал ему король, а намекнул им, что опасает-
ся, как бы обещания, которые они получили, не оказались
нарушены, и более того, как бы их всех не завлекли в западню.
Тогда его люди, которыми он так долго командовал и которые
всегда внимали ему как оракулу, спросили, что им делать.
Кавалье отвечал, что если они намерены следовать за ним, то,
по его мнению, лучше всего при первой же возможности до-
браться до границы и бежать за пределы королевства. В тот же
миг все изъявили готовность последовать за ним. Кавалье ощу-
тил новый прилив раскаяния: он вспомнил, что прежде под его
началом было полторы тысячи таких же людей, как эти.
На другой день Кавалье с товарищами пустились в путь, не
зная, куда их ведут, и не имея возможности добиться каких-
263
Знаменитые преступления
либо сведений на этот счет; молчание эскорта еще более укрепи-
ло их решимость. И вот, прибыв в Оннан, Кавалье объявляет
единоверцам, что, по его мнению, случай им благоприятствует,
и спрашивает, не переменили ли они своих намерений; те отвеча-
ют, что во всем полагаются на него. Тогда Кавалье приказывает
им быть наготове; Даниэль произносит молитву; после молит-
вы они все вместе совершают побег, перебираются через гору
Белиар, переплывают Порантрюи и далее идут в Лозанну.
Тем временем д’Эгалье в свой черед прибыл в Версаль
с письмами от маршала де Виллара к герцогу де Бовилье, главе
королевского совета, и к Шамийару. По приезде он в тот же вечер
вручил письма адресатам; оба пообещали представить его королю.
На четвертый день Шамийар передал д’Эгалье, чтобы наут-
ро тот ждал до начала совета у королевской опочивальни.
Д’Эгалье был точен; в обычный час король прошел и оста-
новился перед д’Эгалье, а Шамийар вышел вперед и сказал:
— Барон д’Эгалье, государь.
— Мне весьма приятно видеть вас, сударь,—произнес ко-
роль,—я доволен усердием, проявленным вами в Лангедоке
у меня на службе, очень доволен.
— Государь,— отвечал д’Эгалье,—я, напротив того, почи-
таю себя весьма несчастным, потому что не совершил еще
ничего достойного той доброты, с какой ваше величество изво-
лит со мной говорить, и я молю Бога о милости послать мне
в будущем случай лучше засвидетельствовать вашему величест-
ву свое усердие и преданность.
— Ничего, ничего,—сказал король,—повторяю вам, су-
дарь, я очень доволен тем, что вы сделали.
И он пошел на совет.
Д’Эгалье удалился не вполне удовлетворенный: он пришел
вовсе не для того, чтобы получить от Людовика XIV одни
похвалы: у него была надежда добиться чего-нибудь для своих
братьев по вере; но с Людовиком XIV бесполезны были мольбы
и жалобы—следовало выжидать.
В тот же вечер Шамийар послал за бароном и сказал ему,
что, зная из письма маршала де Виллара об огромном доверии,
какое питают к нему рубашечники, хотел бы знать, не согласит-
ся ли барон еще раз воспользоваться этим доверием, чтобы
призвать мятежников к повиновению.
— Разумеется,—отвечал д’Эгалье,—и с большой охотой,
однако я полагаю, что в настоящую минуту дело настолько
осложнилось, что успокоить умы будет нелегко.
264
Кровопролития на юге
— Но чего же хотят эти люди?—спросил Шамийар
у д’Эгалье, словно они беседовали в первый раз.—И что, по
вашему мнению, следует предпринять, чтобы их успокоить?
— По моему разумению, монсеньер,—отвечал барон,—
для этого нужно, чтобы его величество разрешил своим поддан-
ным свободно отправлять обряды их веры.
— Как! Разрешить обряды так называемой реформатской
веры?—вскричал министр.—Упаси вас Бог предлагать такие
меры. Король, как я понимаю, предпочел бы, чтобы все его
королевство перевернулось вверх дном, чем согласиться на
такое.
— Монсеньер,—возразил барон,—мне весьма досадно, но
я и в самом деле не знаю другого средства предотвратить
бедствия, которые повлекут за собой утрату одной из прекрас-
нейших провинций королевства.
— Клянусь честью, вот пример великого упрямства! — изу-
мился министр.—Эти люди хотят погибнуть сами и увлечь
к гибели свою страну!.. Пускай те, кто не желает верить по-
нашему, молятся Богу у себя дома — никто им ни слова не
скажет, лишь бы они не устраивали сборищ.
— Это было хорошо для начала, монсеньер, и я думаю,
что, если бы людей не обращали и не причащали насильно,
легко было бы удержать их в повиновении, из которого они
вышли только под влиянием отчаяния; но теперь они говорят,
что им мало молиться у себя дома: надо еще заключать браки,
крестить детей, обучать их, хоронить покойников, и все это
невозможно без исполнения церковных обрядов.
— А где вы видели — осведомился Шамийар,—чтобы лю-
дей причащали насильно?
Д’Эгалье удивленно взглянул на министра, словно желая
удостовериться, что тот не шутит; но, видя, что лицо собесед-
ника совершенно серьезно, отвечал:
— Увы, монсеньер, печальный пример моего покойного
отца, а также матушки, здравствующей поныне, убеждает меня
в том, что такое кощунство в самом деле происходило.
— Разве вы не католик?—спросил Шамийар.
— Нет, сударь,— отвечал д’Эгалье.
— Но почему же тогда вы вернулись в королевство?
— Откровенно признаюсь, монсеньор: я вернулся, намере-
ваясь увезти свою матушку, но она никак не могла на это
решиться из-за многих трудностей, ждавших ее в этом случае,
и с помощью всей родни уговорила меня остаться; я уступил их
265
Знаменитые преступления
настояниям, но с условием, чтобы меня не подвергли карам за
мою веру. И вот один священник, друг моих родных, стал всем
говорить, будто я обратился в старую веру, а я этого не опро-
вергал; это было дурно с моей стороны, монсеньер, и я раска-
иваюсь. Однако добавлю, что всякий раз, когда меня спраши-
вали о том же, о чем спрашивает ваше высокопревосходительст-
во, я отвечал столь же откровенно.
Министр, казалось, нисколько не рассердился на барона за
его откровенность; он лишь сказал ему на прощание, что ему
следует подумать над тем, как вывести за пределы королевства
тех, кто не желает подчиниться приказам его величества в воп-
росах веры. Д’Эгалье отвечал, что много размышлял об этом,
но так ничего и не придумал, и обещал подумать еще. Затем он
удалился.
Спустя несколько дней министр уведомил д’Эгалье, что
король удостаивает его прощальной аудиенции. Вот как расска-
зывает сам барон об этой второй встрече:
«Его величество,—пишет он,— велел позвать меня в залу
совета и там оказал мне честь еще раз повторить в присутствии
всех министров, что он весьма доволен моей службой и хотел
бы исправить меня только в одном отношении. Я стал умолять
его величество сказать мне, что же ему во мне не по нраву,
уверяя, что постараюсь во что бы то ни стало избавиться от
этого недостатка.
— Я имею в виду вашу религию,—сказал мне король.—Я
желал бы видеть в вас доброго католика, чтобы оказывать вам
свои милости и чтобы вы по-прежнему продолжали мне слу-
жить.
Тут его величество добавил, что следует наставить меня
в вере и что когда-нибудь я сам пойму, что это послужило мне
к великому благу.
Я отвечал его величеству, что, не щадя жизни, готов дока-
зать свою преданность величайшему королю на земле, но буду
почитать себя недостойным его милостей, коль скоро добьюсь
их с помощью лицемерия, каковым была бы для меня измена
своей вере; сказал, что благодарен за ту воистину королевскую
доброту, с какой его величество желает позаботиться о моем
спасении; что я сделал все, что мог, чтобы получить наставления
в вере и даже чтобы преодолеть в себе предрассудки, усвоенные
с младенчества, кои часто препятствуют людям в постижении
истины; что в свое время я даже близок был к тому, чтобы вовсе
266
Кровопролития на юге
утратить веру, но Всевышний, сжалившись надо мною, отверз
мне глаза и вывел из этого тягостного состояния, открыв мне
истинность той веры, в которой я был рожден. И могу заверить
ваше величество, добавил я, что многие лангедокские епископы,
которые должны были бы, как мне кажется, трудиться над
обращением нашим в католичество, на деле служат орудием,
коим воспользовалось Провидение, дабы не дать нам превра-
титься в католиков: вместо того чтобы привлекать нас крото-
стью и благим примером, они всевозможными гонениями не-
престанно внушали нам, что, если в низости своей мы отречемся
от веры, которую почитаем правой, Бог покарает нас, предав
нас в руки пастырей, которые и не думают о том, как бы
пособить нам в спасении наших душ, но изо всех сил стараются
ввергнуть нас в отчаяние.
Король на это пожал плечами и сказал мне: «Довольно,
оставим этот разговор». Я испросил у него благословения, как
у моего монарха и отца всех своих подданных. Король рассме-
ялся и сказал, что г-н де Шамийар передаст мне его приказ».
В силу этого приглашения на другой день д’Эгалье по прось-
бе министра явился к нему в его загородный дом; Шамийар
сообщил, что король назначил ему пенсион в восемьсот ливров.
Барон на это заметил, что трудился совсем не ради денег, но
надеялся на лучшее вознаграждение: все, чего он просил в этом
смысле,— возмещение тех трех-четырех сотен пистолей, потра-
ченных на бесконечные свои разъезды, вот и все, но Шамийар
возразил, что король привык, чтобы все его дары принимались
с благодарностью, каковы бы они ни были. На это сказать было
нечего, и д’Эгалье тем же вечером выехал в Лангедок.
Три месяца спустя он получил от Шамийара приказ поки-
нуть королевство с обещанием пенсиона в четыреста экю, при-
чем деньги за первую четверть года были ему выплачены впе-
ред. Ему не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться,
и он пустился в путь в сопровождении тридцати трех своих
людей, с которыми 23 сентября прибыл в Женеву; но как только
он там оказался, Людовик XIV решил, что проявил уже до-
статочное великодушие и что они с бароном в расчете; поэтому
д’Эгалье целый год напрасно дожидался второй четверти своего
пенсиона.
На исходе этого срока он, видя, что письма его к Шамийару
остаются без ответа, и не имея средств к существованию, счел
себя вправе вернуться в свое родовое имение и приехал во
Францию.
267
Знаменитые преступления
Когда он проезжал через Лион, об этом, как на грех, узнал
лионский купеческий старшина: он приказал арестовать барона
и сообщил о его аресте королю, который распорядился препро-
водить его в замок Лош. Проведя год в заключении, д’Эгалье,
которому в ту пору едва исполнилось тридцать пять лет, решил
приложить все силы, чтобы вырваться на свободу, находя, что
лучше умереть при попытке к бегству, чем жить в заточении,
которому не предвиделось конца. Он исхитрился добыть пилку,
перепилил решетку своей тюрьмы и спустился по простыням,
привязав к концу железный прут, который надеялся использо-
вать как оружие, когда окажется на земле. И впрямь, когда
ближайший часовой окликнул: «Кто идет?»—д’Эгалье свалил
его с ног ударом прута. Но часовой успел крикнуть, поднялась
тревога, второй часовой заметил беглеца, выстрелил в него
и убил.
Так было вознаграждено патриотическое рвение барона
д’Эгалье.
Между тем войско Ролана необычно разрослось, поскольку
в него влились люди Кавалье; теперь под началом у Ролана
было около восьмисот человек. Другой главарь, по имени Жо-
анни, располагал отрядом в четыреста человек. У Лароза, кото-
рому передал командование Кастане, было человек триста,
у Буазо из Рошгюда—сто, у Сальте из Сустеля—двести, Луи
Кост имел в распоряжении пятьдесят человек, а Катина—со-
рок; таким образом, несмотря на победу Монревеля и перегово-
ры г-на де Виллара, рубашечники все еще представляли собой
армию в тысячу восемьсот девяносто человек, не считая оди-
ночек, воевавших на свой страх и риск, не признавая ничьих
приказов,— и они-то, быть может, причиняли врагу наибольший
ущерб. Впрочем, все эти отряды, кроме тех, кто, как мы уже
сказали, воевал в одиночку, подчинялись Ролану, который после
отступничества Кавалье был объявлен генералиссимусом. Итак,
г-н де Виллар решил, что надобно оторвать от мятежников
Ролана, как до того Кавалье, и тогда дело пойдет на лад.
И вот, чтобы перетянуть Ролана на свою сторону, он пустил
в ход всевозможные угрозы и посулы, и как только одна попыт-
ка терпела неудачу, он тут же предпринимал следующую. На
миг появилась надежда склонить Ролана к соглашению с помо-
щью некоего Журдана де Миане, его большого друга, пред-
ложившего себя в качестве посредника, но и тот потерпел неуда-
чу, подобно всем остальным: Ролан ответил решительным от-
казом, и стало ясно, что от уговоров следует перейти к иным
268
Кровопролития на юге
мерам. Голова Ролана еще раньше была оценена в сотню лу-
идоров, теперь эту сумму удвоили.
Три дня спустя один молодой человек из Юзеса по имени
Маларт, пользовавшийся полным доверием Ролана, написал
г-ну де Парату, что генерал рубашечников с семью или восемью
своими офицерами должен остановиться на ночлег в замке
Кастельно вечером 14 августа.
Де Парат немедленно отдал распоряжение и приказал Ла-
косту-Бадье, командиру второго шаролезского батальона вме-
сте с двумя ротами сен-серненских драгун и всеми офицерами,
у которых были хорошие лошади, к восьми часам вечера приго-
товиться к вылазке, о цели которой он им не сообщил. Лишь
в восемь часов они узнали, что им предстоит предпринять,
и с такой поспешностью пустились в путь, что через час уже
завидели замок Кастельно; им пришлось остановиться и спря-
таться, чтобы не явиться слишком рано и дожидаться, пока
Ролан ляжет.
Напрасны были их опасения: вождь рубашечников, привык-
ший полагаться на своих людей, как на самого себя, лег спать
без опасений, понадеявшись на бдительность одного из офице-
ров по имени Гримо, который стоял на часах на башне замка.
Но Лакост-Бадье и его драгуны, ведомые Малартом, пробра-
лись по узкой тропинке к самому подножию крепостной стены
так, что их почти невозможно было заметить; Гримо обнаружил
их слишком поздно, когда замок оказался обложен со всех
сторон. Гримо тут же выстрелил из ружья и закричал: «К
оружию!» Ролан, разбуженный криком и выстрелом, спрыгнул
с кровати, одной рукой схватил одежду, а другой—саблю
и бросился в конюшню. На пороге спальни он наткнулся на
Гримо, который, не думая о собственном спасении, прибежал
позаботиться о спасении своего предводителя. Они поспешили
в конюшню, чтобы взять лошадей, но трое их людей—то были
Маршан, Бур дали и Бейо — оказались проворнее: они забрали
самых лучших коней и, вскочив на них прямо без седел, ускакали
через главные ворота, прежде чем драгуны успели их схватить.
Остальные лошади были много хуже: драгуны легко бы их
нагнали, поэтому Ролан предпочел бегство пешком, позволя-
вшее отказаться от больших дорог и искать укрытия в каждом
овраге, под любым кустом. Итак, он вместе с пятью оставши-
мися при нем офицерами бросился к калитке на задах, выходи-
вшей в поле; но пока в главные ворота врывались драгуны,
замок оцепили другие войска; беглецы попали в засаду и вскоре
269
Знаменитые преступления
оказались окружены. Тогда Ролан отшвырнул одежду, в кото-
рую не успел облачиться, прислонился спиной к дереву, выхва-
тил саблю и стал грозить тому храбрецу, будь он офицером или
солдатом, который оказался бы отважнее прочих и попытался
бы его схватить. На лице у этого человека запечатлелась такая
отчаянная решимость, что, хотя он один, полуодетый, бросил
вызов целой толпе, нападающие на миг заколебались и никто не
отваживался к нему приблизиться. Но тут в тишине прозвучал
выстрел; рука Ролана, простертая к недругам, опустилась, саб-
ля, угрожавшая им, выпала из его пальцев, колени ослабели,
тело, опиравшееся на дерево, еще мгновение держалось на но-
гах, мало-помалу оседая. И тут Ролан, собравшись с силами,
воздел обе руки к небу, словно призывал Божью кару на головы
убийц; но он уже не мог вымолвить ни слова и упал мертвый.
Пуля, пущенная драгуном по имени Суберан, попала ему
в грудь и сразила его насмерть.
Как только Майи, Гримо, Кутро, 1ерен и Рессаль, пять
офицеров-рубашечников, увидели, что их вождь умер, они, не
думая более о сопротивлении, сдались, как малые дети.
Тело Ролана с триумфом перевезли в Юзес, а оттуда в Ним,
где над мертвецом устроили суд, словно он был жив. Приговор
гласил: выставить на публичное поношение, а затем сжечь на
костре. Решение было приведено в исполнение со всеми подроб-
ностями, кои в одних поселяют вечную память о казни, а в дру-
гих —вечную память о мученике; затем прах его был развеян по
ветру.
Вскоре за этой казнью последовала казнь пяти офицеров: их
приговорили к колесованию и привели в исполнение приговор
над всеми одновременно. Но смерть эта вместо того чтобы
устрашить протестантов, напротив, укрепила их дух: все пятеро
вынесли пытку с твердостью и даже весело, чем поразили всех,
в особенности тех, кто не видел прежде, как умирают рубашеч-
ники.
Маларт раболепно принял две сотни луидоров, кои были
ему обещаны. Доныне в тех краях его имя произносят наравне
с именем Иуды.
Но удача отвернулась от рубашечников: вместе с Кавалье
они лишились военного гения, вместе с Роланом—веры. В са-
мый день смерти последнего близ Туара был захвачен склад, где
нашли более восьмидесяти мешков зерна. На другой день Кати-
на, вместе с двенадцатью товарищами, укрывавшийся в вино-
граднике близ реки Вонаж, был обнаружен солдатами суассон-
270
Кровопролития на юге
ского полка; девять его людей были убиты, одиннадцатый схва-
чен, а сам он, раненный, с огромным трудом спасся. 25 числа
того же месяца близ Сова была обнаружена пещера, служившая
беглецам складом: там нашли сто пятьдесят мешков отборней-
шей пшеницы. Наконец, шевалье де Фруле наложил руку на
третий тайник неподалеку от Миале, служивший одновременно
лазаретом: помимо солонины, на которую ушло десять быков,
помимо вина и муки, там нашли шестерых раненых рубашеч-
ников, которых расстреляли на месте.
Полностью уцелел только отряд Раванеля, но поскольку
после отъезда Кавалье его бывший помощник терпел неудачу за
неудачей и видел, как другие отряды один за другим подверга-
ются разгрому, он приказал начать торжественный пост, чтобы
привлечь Господа на сторону реформатов. И вот в субботу 13
сентября Раванель вместе со своим войском отправился в лес
Сен-Беназе, чтобы провести там в молитвах следующий день.
Однако предательство распространялось, как зараза. Двое кре-
стьян, знавших об этом намерении, сообщили о нем г-ну Лену-
ару, мэру Ле Вигана, а тот немедля доложил маршалу и г-ну де
Бавилю, бывшим в то время в Андюзе.
Столь важная новость необычайно обрадовала маршала,
и он принял все необходимые меры, дабы одним ударом покон-
чить с мятежниками. Он приказал г-ну де Куртану, бригадному
генералу, командовавшему войсками в Але, взять людей, нахо-
дившихся в его распоряжении, и прочесать берег Тардона между
Нером и Кастаньолем: эту местность могли, по всей вероят-
ности, избрать себе убежищем рубашечники после того, как их
начнут теснить другие войска с противоположного берега; по-
следние были приведены из Андюза и ночью расположились
в окрестностях Доммерсарга. Оба подразделения вместе состав-
ляли небольшую армию, в которую входил батальон швейцар-
цев, батальон полка из Эно, батальон шаролезцев и четыре
эскадрона драгун Фимарсона и Сен-Сернена.
Все произошло, как предупредили двое крестьян. В субботу
тринадцатого рубашечники вошли в лес Сен-Беназе, а ночью
с субботы на воскресенье их окружили.
На рассвете отряд королевских войск, подошедший к Дом-
мерсаргу, начал наступление. Передовой дозор рубашечников
вскоре заметил какое-то движение и известил о том Раванеля;
тот немедля собрал несколько человек на военный совет. Все
единодушно высказались за отступление; итак, отряд отошел
к Неру, чтобы переправиться через Гардон выше этого города,
271
Знаменитые преступления
но г-н де Виллар предвидел этот маневр. Мятежники как нельзя
лучше следовали его плану и шли прямиком в ловушку.
В самом деле, не успели они выйти из леса Сен-Беназе, как
между Марвежолем и мельницей, называвшейся Мулен-дю-
Пон, заметили отряд королевских войск, который их поджидал.
Видя, что путь с этой стороны прегражден, они повернули
налево и пошли оврагом, тянувшимся вдоль Гардона до Мар-
вежоля, а миновав Марвежоль, переправились на другой берег.
Они надеялись, что благодаря этому маневру ушли от
опасности, но вдруг близ мельницы, называвшейся Мулен-де-
ла-Си заметили другой отряд, солдаты которого преспокойно
разлеглись на траве. Рубашечники снова остановились и, пола-
гая, что их не обнаружили, потихоньку отступили; они решили
переправиться через Гардон ниже Кастаньоля и добраться до
Карде; но, выбравшись из одной ловушки, они сразу же угодили
в другую, потому что в той стороне наткнулись на драгун
и батальон из Эно, которые немедля на них обрушились. Тут
некоторые из этих несчастных, воодушевляясь командами Рава-
неля и других офицеров, попытались справиться со всеобщим
смятением и изготовились к обороне, но опасность была так
велика, враги столь многочисленны и круг защитников так
быстро сужался, что даже пример мужества не произвел на них
впечатления: все ударились в бегство и рассеялись кто куда,
думая не о спасении отряда, а о своем собственном.
То было уже не сражение и даже не бегство, а резня:
королевских солдат было вдесятеро больше, чем мятежников,
а у тех едва ли шесть десятков человек имели ружья, а осталь-
ные кое-как вооружены скверными саблями, вилами да шты-
ками, прикрепленными к палкам, поскольку все склады оружия
один за другим были ими утрачены. Таким образом почти все
они погибли, а сам Раванель спасся только потому, что бросил-
ся в 1ардон и спрятался в расселине между двумя утесами,
высовываясь из-под воды, только чтобы вдохнуть воздух. Так
он просидел семь часов. Наконец, когда настала ночь и драгуны
ушли, он ударился в бегство.
То была последняя вооруженная стычка в войне, продлив-
шейся четыре года. Вместе с двумя севеннскими исполинами,
Кавалье и Роланом, исчезла вся мощь мятежников. И вот, как
только распространился слух об этом новом поражении, сол-
даты и вожди восставших решили, что Бог от них отвернулся,
и начали сдаваться. Первым подал пример Кастане. Через неде-
лю после поражения Раванеля, то есть 6 сентября, он сдался
272
Кровопролития на юге
маршалу. 19-го его примеру последовали Катина и Франсуа
Совер, его помощник; 22 сентября—Аме, брат Ролана, 4 ок-
тября—Жоанни, 9—Лароз, Валетт, Саломон, Лафоре, Мульер,
Салль, Абраам и Марьон, 20—Фидель и, наконец, 25—Ро-
шгюд.
Каждый из них вступал в переговоры по отдельности и сда-
лся на возможно более выгодных условиях. В общем всем им
было дано вознаграждение, кому поболее, кому поменее; самое
скромное достигало двух сотен ливров. После этого те, кто
сдался, получали пропуск на право покинуть королевство, и их
с эскортом и за счет короля препровождали в Женеву. Вот,
между прочим, рассказ Эли Марьона о его договоре с маркизом
де Лаландом; по всей видимости, другие мятежники сдавались
если не на таких же, то на сходных условиях:
«Я был избран,—пишет он,—чтобы сообщить наместнику
о капитуляции; я вел переговоры о своем отряде, а также об
отряде Лароза и о жителях тридцати—тридцати пяти прихо-
дов, оказывавших нам поддержку во время войны. По нашему
договору все пленные из наших кантонов должны были быть
отпущены на свободу и всем должно было быть возвращено их
имущество. Жители приходов, сожженных неприятелем, освобо-
ждались от податей на три года; ни те, ни другие не подлежали
преследованиями за прошлое и гонениям за веру; у себя дома
им разрешалось молиться, следуя велениям их совести».
Добавим, что эти условия были доскональнейшим образом
соблюдены: в самый день сдачи, то есть 9 октября, Лароз сам
распахнул ворота замка и двери башни св. Ипполита, где томи-
лось около восьмидесяти узников.
Как мы уже говорили, по мере того как реформаты сдава-
лись, они удалялись в Женеву. Д’Эгалье, о чьей участи, забежав
вперед, рассказали, появился там 23 сентября со старшим бра-
том Кавалье Мальплашем, секретарем Ролана, и тридцатью
шестью рубашечниками. 8 октября туда явились Катина и Ка-
стане с двадцатью двумя людьми, и, наконец, в ноябре месяце
прибыли Лароз, Лафоре, Саломон, Мульер, Салль, Абраам
Марьоне и Фидель в сопровождении г-на де Прадина и четыр-
надцати фимарсонских драгун.
Таким образом, из всех вождей, в течение четырех лет
сражавшихся в Лангедоке, остался один Раванель, не желавший
сдаваться и не пытавшийся бежать в изгнание. И вот 8 октября
маршал издал декрет, в котором лишал его малейшей надежды
10 3097
273
Знаменитые преступления
на помилование и сулил тем, кто доставит его живьем, награду
в пятьсот луидоров, а тому, кто его убьет или представит его
труп,—две тысячи четыреста ливров; что до городков и дере-
вень, которые приютили бы его у себя, они предавались огню,
а жители подлежали истреблению.
Казалось, мятеж угас и восстановилось спокойствие. Поэ-
тому маршала отозвали ко двору, и 6 января он отбыл из Нима.
Перед отъездом он созвал провинциальные штаты и не только
наслушался от них похвал за свое поведение, в коем столь
мудро чередовались снисходительность и строгость, но и полу-
чил в подарок двенадцать тысяч ливров. Г-жа маршальша так-
же получила в подарок восемь тысяч. Но то была лишь прелю-
дия к ожидавшим его милостям; в тот же день, как он вернулся
в Париж, король посвятил его в кавалеры своего ордена и воз-
вел в герцогское достоинство, а на другой день принял его
и сказал: «Сударь, ваша прежняя служба дает мне большую
надежду на то, что вы послужите мне и в будущем; если бы
в моем распоряжении было поболее таких, как вы, дела в коро-
левстве шли бы лучше, но Виллар у меня один, и я могу послать
его туда, где он нужнее всего,—потому-то я и послал вас
в Лангедок. Там вы восстановили спокойствие среди моих под-
данных; ныне требуется защитить их от моих врагов. Вы назна-
чаетесь командующим армией, которую я в ближайшую кампа-
нию пошлю на берега Мозеля».
17 марта в Моннелье на смену маршалу де Виллару прибыл
герцог Бервик. Первой его заботой было расспросить г-на де
Бавиля о положении дел. Тот ответил, что, если смотреть
вглубь, положение куда серьезнее, чем на поверхности. В самом
деле, англичане и голландцы, которым было на руку, чтобы
Францию подтачивали междоусобицы, потому что в этом слу-
чае она обратила бы свои силы против самой себя, беспрестанно
пытались подбить изгнанников к возвращению на родину, суля
им на сей раз подмогу продовольствием, оружием и людьми;
говорили даже, что первые реформаты уже отбыли домой во
исполнение этого плана. В их числе, как уверяли, находился
Кастане.
И правда, бывший предводитель мятежников устал от без-
действия и в конце февраля покинул Женеву; он благополучно
прибыл в Виваре и, собрав в одной из пещер на берегу Горе
множество протестантов, заключил союз с неким Валеттом из
Вальса и Буайе из Валона; но покуда эти трое строили планы
совместного проникновения в Севенны, крестьяне донесли на
274
Кровопролития на юге
них одному швейцарскому офицеру по имени Мюллер, возглав-
лявшему отряд, который стоял в деревушке Ривьер. Мюллер
тотчас же вскочил на коня; следуя за доносчиками, он проник
в лесок, служивший реформатам убежищем, и захватил их врас-
плох, когда они менее всего были к этому готовы. Буайе был
убит при попытке к бегству. Кастане схватили на месте и до-
ставили в ближайшую тюрьму, где на рассвете следующего дня
к нему присоединился Валетт, выданный крестьянами, у кото-
рых он просил приюта.
Первым наказанием для Кастане было то, что его застави-
ли всю дорогу от lope до Монпелье нести в руках голову Буайе.
Сначала он решительно отказался, но тогда голову привязали
за волосы к его запястью; он поцеловал ее в обе щеки и,
превратив пытку в акт веры, принялся читать над ней молитвы,
как над мощами мученика.
В Монпелье Кастане был подвергнут допросам и сначала
отвечал, «что у него не было никакого дурного умысла и он
вернулся в свои края, поскольку ему было не на. что жить
в Женеве». Но его принялись пытать, и мучения были столь
невыносимы, что, несмотря на все свое мужество и выдержку, он
был вынужден сознаться, что «имел заранее обдуманное наме-
рение ввести в Севенны, через Дофине или морским путем,
войско реформаторов вместе с офицерами; в ожидании этого
подкрепления, заранее послали эмиссаров, коим поручалось
поселить в умах стремление к бунту, и сам он был одним из этих
посланцев; Катина, по всей видимости, уже вернулся в Лангедок
или в Виваре с тою же самою целью, с большими деньгами,
каковые дали ему иностранцы, чтобы он их раздал, а следом за
ним должны были явиться еще более значительные лица».
Кастане был приговорен к четвертованию живьем. Перед
казнью в тюрьму к нему пришли аббат Тремонди, кюре собора
Богоматери, и аббат Пломе, каноник главной церкви епископ-
ства, дабы в последний раз попытаться его обратить, но он даже
не пожелал с ними разговаривать. Они не стали терять даром
время и поспешили к эшафоту, чтобы ждать его там. Завидя их,
Кастане испытал, казалось, большее отвращение, чем при виде
орудий пытки; палача он назвал братом, а обращаясь к обоим
духовным лицам, крикнул: «Убирайтесь от бездны отверстой,
вы, саранча! Что вам тут надо, проклятые искусители? Я хочу
умереть в той вере, в какой родился. Оставьте меня, ханжи,
оставьте меня». Однако оба аббата не двинулись с места, и Ка-
стане умер, изрыгая проклятия не на колесо, не на палача, а на
ю*
275
Знаменитые преступления
двух священников, которые в миг его смерти своим присутстви-
ем отвратили его мысли от того предмета, на который им
должно было устремиться.
Валетта приговорили к повешению; его казнили в один день
с Кастане.
Вопреки показаниям Кастане, сделанным еще в марте, про-
шел месяц, а о новых происках или возмущениях не было ни
слуху ни духу. Но 17 апреля, около семи часов вечера, г-н де
Бавиль получил сообщение, что в Монпелье объявились не-
сколько рубашечников, вернувшихся из чужих краев, однако
никто не мог указать дом, где они укрываются. Г-н де Бавиль
сообщил об этом герцогу Бервику, и оба они отдали распоряже-
ние обыскать дома, хозяева которых, по их мнению, способны
дать приют недовольным.
В полночь привели в готовность войска, которые удалось
собрать: то были двенадцать отрядов полицейской стражи
и солдат, во главе коих стояли надежные люди. Военный губер-
натор Дюмен указал каждому кварталы, какие надлежало осмо-
треть, и в половине первого пополуночи все разом вышли из
ратуши, шагая молча и повинуясь знакам своих начальников,
потому что им строго-настрого было приказано избегать вся-
кого шума.
Первые обыски ничего не дали; напрасно было перерыто
несколько домов, но наконец Жоссеран, прево епархии, вместе
с капитаном городского ополчения Вила вошли в один из до-
мов, доставшихся им на долю, и нашли там трех мужчин,
спавших на циновках, постеленных на полу. Прево разбудил их,
спросил, кто они такие и что делают в Монпелье; а поскольку
разбуженные отвечали не вполне уверенно, он приказал им
одеться и следовать за ним.
Один из этих троих был Флессьер, дезертир из фимарсон-
ского полка, осведомленный о подробностях заговора больше
всех; второй Гайар, по прозвищу Немец, в прошлом солдат
полка Эно, а третий—Жан Луи, по кличке Женевец, дезер-
тировавший из полка Куртена.
Флессьер, который был у них за главного, рассудил, что
сдаться безо всякого сопротивления было бы для него великим
позором. Итак, он сделал вид, что повинуется прево, а сам,
нагнувшись за своей одеждой, лежавшей на сундуке, нашарил
под ней два пистолета и зарядил их. По щелканью затворов
прево догадался о том, что происходит, и, бросившись на
Флессьера, схватил его сзади в охапку. Тогда тот, не имея
276
Кровопролития на юге
возможности повернуться, выбросил руку назад и выстрелил из
пистолета поверх плеча прево, которому пуля лишь слегка
опалила волосы, однако ранила в руку слугу капитана город-
ского ополчения, державшего фонарь. Но тут Жоссеран, по-
скольку Флессьер пытался выстрелить еще раз, ухватил его за
запястье руки, сжимавшей пистолет, а другой рукой выстрелил
ему прямо в голову.
Покуда Жоссеран и Флессьер боролись, 1айар накинулся на
Вила, стиснул его в руках и, за неимением оружия, стал толкать
к стене, чтобы размозжить ему голову, но когда грянул выстрел
Флессьера, он заметил, что раненный в руку слуга капитана
Вила выронил фонарь, который упал на пол и почти погас; и вот
1айар понадеялся, что в темноте ему удастся бежать, и, внезапно
выпустив своего противника, бросился к двери. К несчастью для
него, у обоих выходов, которые вели на две улицы, были постав-
лены стражники и солдаты; от неожиданности они дали ему
беспрепятственно миновать одну из дверей, но затем страж-
ники, видя полуодетого человека, убегающего во всю прыть,
бросились за ним и выпустили в него несколько пуль из ружей,
одна из которых нанесла ему рану, хоть и легкую, но все же
замедлившую его бегство, так что его тут же догнали и схвати-
ли. Он немедля был доставлен в ратушу; туда же принесли труп
Флессьера.
Жану Луи Женевцу тем временем повезло: покуда проис-
ходили две стычки, о которых мы сейчас рассказали, он незаме-
тно подобрался к окну, отворил его и выскочил на улицу, а там,
сразу свернув за угол дома, исчез, словно тень, из виду у солдат
и стражников, стороживших двери. Он долго блуждал по ули-
цам от перекрестка к перекрестку; случай привел его на берег
Пуасоньеры, где он увидел нищего, спавшего у тумбы. Он
немедля разбудил его и предложил поменяться одеждой. По-
скольку платье у него было новехонькое, а нищий, напротив,
одет в лохмотья, тот решил, что прохожий над ним потешается,
но Жан Луи настаивал, и тот понял, что он не шутит. Обмен
был тут же произведен, и два шутника расстались, весьма
довольные друг другом. Жан Луи добрался до городских ворот,
собираясь выскользнуть из них, как только их отворят, а нищий,
в свой черед, поспешил прочь от незнакомца, опасаясь, как бы
тот сразу не раскаялся в совершенном обмене.
Но приключения этой ночи были еще далеко не окончены.
Нищего задержали, опознав платье Женевца, и привели в рату-
шу, где ошибка была обнаружена. Женевец же шел по темной
277
Знаменитые преступления
улице и заблудился, как вдруг увидел, что навстречу ему идут
трое с фонарем; он приблизился к ним, дабы воспользоваться их
светильником, но человек, несший фонарь, был как раз слуга
капитана Вила, тот самый, которого ранил Флессьер и который
шел теперь на перевязку. Женевец хотел отступить, но было уже
поздно: слуга его признал; Женевец попытался убежать, но
раненый вскоре его догнал и несмотря на то, что одна его рука
была прострелена, проворно ухватил беглеца другою, да при-
том еще и закричал во все горло: «На помощь!»—так что двое
его спутников тоже подскочили и вцепились в Женевца. Его тут
же повели в ратушу, где препроводили к герцогу Бервику и г-ну
де Бавилю, ожидавшим результатов этого ночного предпри-
ятия.
Едва пленник предстал перед ними, как, воображая себя уже
повешенным, что было, впрочем, вполне простительно, учиты-
вая, что в те времена люди были скоры на расправу, он упал на
колени и признался в том, кто он таков и что привело его в ряды
фанатиков; далее он добавил, что примкнул к ним не добро-
вольно, а по принуждению, и в случае, если ему сохранят жизнь,
готов сообщить крайне важные сведения, которые помогут за-
держать главных заговорщиков.
Предложение было чересчур заманчиво, а жизнь того, от
кого оно исходило, представляла слишком малую ценность,
и герцог Бервик с г-ном де Бавилем не стали долго торговаться:
маршал и интендант поклялись Женевцу честью, что в случае,
ежели его признания и в самом деле окажутся так важны,
сохранят ему жизнь; на этих условиях сделка совершилась,
и Женевец показал нижеследующее:
«Из чужих краев поступало множество писем, в коих зло-
умышленникам в нашей провинции сулили великую поддержку
людьми и деньгами, а посему они затеяли обширный заговор
с целью раздуть новый мятеж; эти письма, а также другие
послания, приходившие со всех сторон, внушали надежду на то,
что г-н де Мирмон, последний принц-протестант из дома Бур-
бонов, приведет на подмогу пять-шесть тысяч человек, вместе
с которыми прибудет по морю сам и высадится в Эг-Морте или
в порту Сета; в то же время через Дофине прибудут две тысячи
бородачей или реформатов, которые присоединятся к войску
сразу после высадки.
Понадеявшись на это, Катина, Клари и Жонке покинули
Женеву, вернулись во Францию, присоединились к Раванелю,
278
Кровопролития на юге
обошли втайне уже четыре епархии, зараженные духом фанатиз-
ма, все там подготовили, устроили склады пороха и пуль,
а также прочих боеприпасов и продовольствия, а кроме того,
завербовали всех своих знакомых, кто по возрасту годен под
ружье; вдобавок был составлен список, в коем значилось, сколь-
ко причитается деньгами или натурой с каждого города, город-
ка или селения в пользу лиги божьих чад; таким образом,
предполагается, что в наличии есть уже от восьми до десяти
тысяч человек, готовых выступить по первому знаку; кроме
того, было решено, что восстание вспыхнет одновременно в раз-
ных местах, люди распределены по городам и деревням, и всем
даны точные распоряжения, кому что делать. В Монпелье сотня
наиболее решительных мятежников подожжет разные кварталы,
дома заядлых католиков; тех, кто будет тушить пожары, станут
убивать; с помощью реформатов перережут гарнизон, овладеют
цитаделью, захватят герцога Бервика и г-на де Бавиля; в Ниме,
Юзесе, Але, Андюзе, Сент-Ипполите и Сомьере проделают то
же самое; над этим заговором трудятся уже около трех месяцев,
причем заговорщики, дабы их не разоблачили, обращаются
только к тем, в чьем содействии заранее уверены; ни одной
женщине, ни одному более или менее ненадежному лицу этой
тайны не доверили, но, напротив, толковали о деле лишь в са-
мых тесных собраниях, ночами, в немногих загородных домах,
куда допускались только те, кто знал пароль; короче говоря,
всеобщее восстание и одновременное исполнение всех замыслов
назначено на 25 число апреля».
Как видим, опасность была нешуточная: от этих показаний
до начала мятежа оставалось всего-навсего шесть дней; поэто-
му, еще раз подтвердив Женевцу, что жизни его ничто не грозит,
спросили, какие меры нужно принять, чтобы как можно скорее
схватить главарей заговора; тот отвечал, что, по его мнению,
единственный способ—это отвезти его самого в Ним, где нахо-
дятся сейчас Катина и Раванель, причем он не знает ни номера
их дома, ни названия улицы, на которой тот расположен, но
узнает и дом и улицу, если пройдет по городу; в случае, если его
совет будет принят, не теряя времени, ему последовать—ведь
Раванель и Катина будут в Ниме только до двадцатого или,
самое позднее, до двадцать первого, и если не поспешить,
можно их там уже не застать.
Совет был хорош, и маршал с интендантом поторопились
им воспользоваться. Пленника отправили в Ним под охраной
279
Знаменитые преступления
шести стражников, коими командовал Барнье, помощник прево,
человек энергичный, умный и заслуживавший всяческого дове-
рия, которому вручили письма к маркизу де Сандрикуру.
С первого же вечера, как Женевец прибыл к ним—а было
это в ночь с девятнадцатого на двадцатое,—его стали возить по
всему городу; в соответствии со своим обещанием он указал на
несколько домов в квартале св. Евгении. Сандрикур немедленно
отдал приказ офицерам гарнизона и полков Куртена и горожан
призвать под ружье всех солдат, без лишнего шума расставить
их по всему городу, а в особенности по кварталу св. Евгении.
В десять часов вечера маркиз де Сандрикур, видя, что его
указания в точности исполнены, приказал де л’Эстраду, Барнье,
Жозефу Мартену, Эсебу, майору швейцарцев, и нескольким
другим офицерам в сопровождении отборных солдат явиться
домой к некоему Ализону, торговцу шелком, на чье жилище
особо указал пленник; те немедля повиновались; однако, об-
наружив, что двери дома отворены, они сперва подумали, что
едва ли главари заговора будут сидеть в убежище, подступы
к которому так дурно охраняются. Тем не менее, желая испол-
нить полученные указания, они потихоньку проскользнули в се-
ни, располагавшиеся в цокольном этаже. После минутного ожи-
дания в тишине и темноте они услышали, что в соседней ком-
нате довольно-таки громко разговаривают, и, со вниманием
прислушавшись, различили мужской голос, произносивший:
— Дело решенное: менее чем через три недели в Дофине,
Виваре и Лангедоке не будет больше королевской власти; меня
повсюду разыскивают, а я в Ниме и ничего не боюсь.
Эти слова совершенно убедили подслушивавших, что им
попался кто-то из тех, кого они ищут; они подбежали к двери,
которая была лишь притворена, и все вместе со шпагами
наголо ворвались в соседнюю комнату: там в самом деле
оказались Раванель, Жонке и Виллас, которые беседовали, один
сидя за столом, другой стоя у камина, а третий полулежа на
кровати.
Жонке, молодой человек из Сен-Шатта, весьма уважаемый
среди рубашечников; если вы помните, он был одним из стар-
ших офицеров в войске Кавалье; Виллас сын лекаря из Сент-
Ипполита, молод, хорош собой, одет щеголем; он уже десять
лет не расставался со шпагой, потому что служил корнетом
в Англии в полку Гэллоуэя, Раванель же достаточно хорошо
известен читателю, так что распространяться здесь о нем мы не
будем.
280
Кровопролития ня юге
Де л’Эстрад бросился на того, кто первый подвернулся ему
под руку, и, не прибегая к шпаге, нанес могучий удар кулаком;
Раванель, а это был именно он, оглушенный, сделал шаг назад
и осведомился у офицера, в чем причина столь странного напа-
дения; в то же время Барнье вскричал:
— Не отпускайте его, господин де л’Эстрад, это Раванель!
— Ну да, я Раванель,— отозвался рубашечник,—стоит ли
из-за этого поднимать такой шум?
С этими словами он попытался дотянуться до своего ору-
жия, но де л’Эстрад и Барнье не дали ему времени и, набросив-
шись на него, повалили на пол после нескольких минут борьбы;
меж тем скрутили и его товарищей; всех троих сразу же препро-
водили в форт, где стали стеречь, не спуская с них глаз.
Маркиз де Сандрикур немедля отправил к герцогу Бервику
и г-ну де Бавилю гонца с сообщением о поимке двух важных
персон, и те настолько возликовали, что на другой же день
прибыли в Ним.
Они застали весь город в возбуждении; на каждом углу
были выставлены для охраны солдаты, вооруженные ружьями
с примкнутыми штыками; двери домов и городские ворота
были заперты, и никто не мог покинуть город без письменного
разрешения Сандрикура. За день двадцатого числа и ночь с два-
дцатого на двадцать первое арестовали более пятидесяти чело-
век, среди коих были Ализон, торговец, в доме которого прята-
лись Раванель, Виллас и Жонке, Делакруа, свояк Ализона, кото-
рый, заслышав шум, поднявшийся во время поимки Раванеля,
удрал на крышу, где его обнаружили только на следующий
день, Жан Лоз, обвиненный в том, что готовил Раванелю ужин,
вдовая мать этого Лоза, ее служанка Турель, хозяин «Золотого
кубка» и протестантский проповедник по имени Ла Женес.
Но как ни радовались маршал Бервик, маркиз де Сан-
дрикур и г-н де Бавиль, торжество их было неполным: отсут-
ствовал самый опасный мятежник, Катина, и, несмотря на все
мыслимые усилия, укрытие его не удавалось обнаружить. Тогда
маршал Бервик издал указ, в котором обещал сто луидоров
в награду тому, кто выдаст Катина или поможет его изловить;
герцог обещал, что помилует того, кто его приютил, если он
донесет на мятежника прежде, чем во всех домах будет учинен
полный и всеобщий обыск, но добавлял при этом, что после
обыска хозяин дома, где найдут Катина, будет немедля повешен
на собственных воротах, семья его брошена в тюрьму, имущест-
во конфисковано, а дом снесен без суда и следствия.
281
Знаменитые преступления
Это объявление возымело то самое действие, на которое
рассчитывал герцог Бервик: не то хозяин дома, служившего
Катина пристанищем, испугался указа и попросил заговорщика
удалиться, не то сам Катина решил, что лучше попытаться
покинуть город, чем сидеть взаперти, но однажды утром он
явился к цирюльнику, велел, чтобы его побрили, причесали
и придали ему по возможности вид, приличествующий дво-
рянину, благо и платье на нем было подходящее; затем, с изу-
мительным самообладанием выйдя от брадобрея, он прошел
через весь город и, нахлобучив шляпу на лоб, сжимая в руке
какую-то бумагу, зашагал к Сент-Антуанским воротам; он
уже чуть было не вышел через них, как вдруг один капитан
по имени Шарро, подстрекаемый кем-то из своих собратьев,
который, болтая с ним, заметил Катина и заподозрил этого
человека в намерении бежать, преградил ему путь и запретил
идти дальше; тогда Катина осведомился, что тот желает ему
сказать и какие дела у него могут быть к нему; Шарро на
это возразил, что все ему расскажет в кордегардии, если тот
потрудится войти в нее; поскольку обстоятельства Катина
были таковы, что любые объяснения пришлись бы совершенно
некстати, он попытался продолжить путь, но тут Шарро ух-
ватил его за ворот, другой офицер, собеседник Шарро, пришел
тому на подмогу, и, видя, что любое сопротивление не только
окажется бесполезно, но и может повредить, Катина позволил
отвести себя в кордегардию.
Он пробыл там уже час, и никто из любопытных, загляну-
вших на него посмотреть, еще его не признал, как вдруг один из
посетителей перед уходом заметил, что этот человек, по его
мнению, изрядно смахивает на Катина; эти слова услышали
дети и начали кричать, бегая по улицам: «Катина попался!
Катина попался!» Эта новость мгновенно собрала изрядную
толпу перед кордегардией; в толпе был человек по имени Анг-
лежас, который, поглядев на арестованного вблизи, сказал, что
узнает его и что это в самом деле Катина.
Стражу тут же усилили, задержанного обыскали. Сборник
псалмов с серебряной застежкой и письмо, адресованное «Г-ну
Морелю, он же Катина», найденные у него, окончательно рас-
сеяли сомнения; к тому же задержанному наскучил обыск, и что-
бы его сократить, он признался, что он и есть Катина собствен-
ной персоной.
Немедля он был под изрядной охраной препровожден в суд,
где г-н де Бавиль и местные судьи разбирали дело Раванеля,
282
Кровопролития на юге
Вилласа и Жонке. Услышав новость, интендант так обрадовал-
ся, что, не сразу поверив в задержание столь важного лица,
встал и пошел ему навстречу, дабы своими глазами' убедиться,
что это и впрямь Катина.
Из зала суда Катина доставили к герцогу Бервику, который
задал ему различные вопросы, на которые пленник ответил;
потом Катина в свой черед сказал маршалу, что имеет сооб-
щить ему с глазу на глаз нечто важное. Герцог совершенно не
опасался остаться наедине с Катина; велев все же покрепче
связать ему руки и приказав Сандрикуру не уходить далеко, он
дал согласие на беседу, о которой просил пленник.
Когда Катина остался один с маршалом и Сандрикуром, он
попросил, чтобы его обменяли на маршала де Тайада, который
томился в Англии в качестве военнопленного; он говорил, что
в случае, если они на это не согласятся, с г-ном де Тайадом
будут обходиться так же, как обойдутся с ним, Катина. Герцог
Бервик с его аристократическими воззрениями, усвоенными
с колыбели, нашел это предложение столь дерзким, что немед-
ленно ответил: «Если это все, что ты можешь предложить,
обещаю тебе, что через несколько часов тебя уже не будет
в живых».
В соответствии с этим обещанием маршал отправил Катина
обратно в суд, где ему в самом деле вскорости вынесли приго-
вор. Суд над тремя остальными пленниками уже свершился,
оставалось лишь вынести им приговоры. Катина и Раванеля как
главных виновников присудили к сожжению живьем. Несколько
судейских советников настаивали, что Катина следует привязать
к четырем коням, чтобы они разорвали его на части, но боль-
шинство высказалось за костер, потому что это казнь более
долгая, более суровая и более мучительная, чем разрывание на
части.
Виллас и Жонке были осуждены к колесованию живьем
с тою только разницей, что последнего следовало затем бро-
сить, еще живым, в тот же костер, на котором сожгут Катина
и Раванеля. Кроме того, приговор гласил, что каждый из осуж-
денных должен быть подвергнут пытке обычной и чрезвычай-
ной. Катина, человек неистового нрава, вытерпел пытку мужест-
венно, но осыпая палачей проклятиями. Раванель перенес все
мучения со сверхчеловеческой стойкостью, так что мучители
выбились из сил прежде него. Жонке рассказал немногое, и все
это были сведения, не имевшие большого значения. А Виллас
показал, что заговорщики составили план похищения маршала
283
Знаменитые преступления
и г-на де Бавиля, когда те поедут на прогулку, и добавил, что
заговорщики собирались дома у некоего Боэтона из Сен-Лоран-
д’Эгозра, проживающего в Мило в приходе Руэрг.
Между тем пытки и допросы затянулись; костер был сло-
жен, эшафот построен, но уже наступала ночь, поэтому маршал
отложил казнь на следующий день, не желая, чтобы столь
важное действо свершилось при свете факелов и чтобы, по
словам Брюе, злоумышленники из числа реформатов не могли
потом утверждать, как уже бывало, будто осужденные, коих
ведут на казнь,—не те, за кого их выдают власти; ему хотелось,
чтобы весь народ при свете дня видел, что казнят именно
Катина, Раванеля, Вилласа и Жонке. Однако наиболее вероят-
ным представляется, что герцог Бервик и Бавиль опасались
мятежа: не случайно они не стали устраивать казнь на обычном
месте, а возвели эшафот и сложили костер у самого здания суда,
напротив гласиса крепости, чтобы солдаты гарнизона могли
быстро прийти на помощь в случае беспорядков.
Катина посадили в одиночку, откуда до зари раздавались
его проклятия и жалобы. Раванеля, Вилласа и Жонке заперли
вместе; всю ночь они пели псалмы и читали молитвы.
На другой день, 22 апреля 1705 года, их выволокли из
тюрьмы и в двух телегах повезли к месту казни, потому что они
не могли идти после допроса с пристрастием, во время которого
им раздробили кости ног. Их разделили по видам казни, Катина
ехал с Раванелем, Виллас с Жонке; для Катина и Раванеля был
сложен один общий костер; Вилласа и Жонке ждали два колеса.
Сначала Катина и Раванеля привязали спина к спине к од-
ному и тому же столбу, причем Катина поместили с подветрен-
ной стороны, чтобы его казнь продлилась подольше, и подо-
жгли костер со стороны Раванеля.
Как и предвидели, эта мера предосторожности пришлась
как нельзя более кстати любителям казней; дул ветерок, и пламя
разгоралось наискосок, так что огонь медленно стал лизать
ноги Катина, который, по утверждению автора «Истории руба-
шечников», переносил эту пытку с некоторым нетерпением.
Раванель же до конца остался героем и распевал псалмы, пре-
кращая пение только затем, чтобы подбодрить своего товарища
по смерти, которого он не мог видеть, однако слышал его
проклятия и стоны, а потом снова принимался петь и пел,
покуда не задохнулся в пламени. В тот миг, когда он испустил
дух, Жонке сняли с колеса; его перебитые руки и ноги безжиз-
ненно свисали; еще живого, его, словно бесформенный мешок,
284
Кровопролития на юге
швырнули вчюлуугасший костер. Тогда Жонке крикнул Катина
из пламени: «Мужайся, Катина! До свидания в небесах!» Не-
сколько мгновений спустя столб, к которому был привязан
истязаемый, прогорел снизу и рухнул, а Катина упал навзничь
на горящие угли и вскоре задохнулся. Это обстоятельство нару-
шило план казни; к большому неудовольствию присутствующих
она продлилась всего-навсего три четверти часа.
Виллас прожил на колесе еще три часа и умер, не проронив
ни единой жалобы.
Через день состоялся новый суд, на котором еще шестеро
были приговорены к смерти, а один человек к галерам. Эти
шестеро были Ализон и его родственник, у которых были
схвачены Раванель, Виллас и Жонке; Алегр, коему вменялось
в вину то, что он укрывал Катина и был казначеем рубашеч-
ников; Ружье, оружейных дел мастер, обвинявшийся в том, что
чинил ружья мятежникам; Жан Лоз, хозяин постоялого двора,
приготовивший трапезу для Раванеля; Ла Женес, проповедник,
изобличенный в том, что произносил проповеди и пел псалмы,
и, наконец, Жан Делакруа, по молодости своей, а вернее благо-
даря показаниям, которые он дал, был приговорен всего-навсе-
го к галерам, где много лет отбывал наказание, а затем вернул-
ся в Арль, где его унесла эпидемия чумы 1720 года.
Все эти приговоры исполнялись со всей строгостью.
Как видим, мятеж был подавлен лучше некуда; изо всех
вождей рубашечников уцелели лишь двое молодых людей, быв-
шие офицеры Кавалье и Кастане, одного из которых звали Пьер
Брен, а другого Франсезё. Не обладая ни талантам, ни влиянием
Катина и Раванеля, оба они тем не менее представляли серьез-
ную опасность: один—своей необычайной силой, другой—лов-
костью и проворством; о Франсезе говорили, что он никогда не
промахивался при стрельбе, а однажды, преследуемый драгуна-
ми, спасся от погони, перепрыгнув с одного берега Гардона на
другой, причем река в этом месте достигала двадцати футов
в ширину.
Их уже давно разыскивали, но все поиски оставались безу-
спешны, покуда жена одного мельника по имени Семлен, у ко-
торого прятались Пьер Брен и Франсезе вместе с двумя-тремя
товарищами, не ушла из дому якобы за покупками, а на самом
деле—с доносом к маркизу де Сандрикуру.
Сообщение было встречено с восторгом и благодарностью,
подтверждавшими, какое значение придавал губернатор Нима
поимке этих двух последних вождей. И впрямь, женщине посу-
285
Знаменитые преступления
лили пятьдесят луидоров в случае, если мятежники будут схва-
чены; для поимки этих четверых отрядили шевалье де Ла Валла,
Грандидье и пятьдесят швейцарцев, майора сен-серненского пол-
ка, капитана и тридцать драгун.
Когда они подъехали на четверть лье к мельнице, шевалье
де Ла Валла, возглавлявший экспедицию, выспросил у мель-
ничихи необходимые топографические сведения. Узнав, что
у мельницы, помимо того пункта, который он намеревался
атаковать, имеется еще один-единственный выход, представ-
ляющий собой мост через Вистр, он приказал десяти драгунам
и пяти швейцарцам захватить этот мост, покуда сам он вместе
с остальными силами не подойдет прямо к мельнице. Едва
заметив их, четверо рубашечников решили убежать через мост,
но один из них забрался на мельницу, желая убедиться, что
с той стороны их не поджидает никакая засада, и тут же спус-
тился, крича, что мост охраняется. При этом известии рубашеч-
ники поняли, что они пропали; они решили по крайней мере
оказать отчаянное сопротивление и дорого продать свои жизни.
Едва приблизился королевский отряд, как грянули четыре вы-
стрела; два драгуна, швейцарец и одна из лошадей упали на
землю. Г-г де Ла Валла немедленно приказал галопом скакать
на приступ, но прежде чем они добрались до ворот мельницы,
раздались еще три выстрела, и еще два человека упали.
Но рубашечники были не в силах дать отпор столь много-
численному отряду, и Франсезе сам подал сигнал к отступле-
нию, вскричав: «Спасайся, кто может!» и выпрыгнув из окна,
находившегося на высоте в двадцать футов; Пьер Брен прыгнул
следом и приземлился рядом с ним, не причинив себе никакого
вреда. Тут же оба бросились бежать через поле, полагаясь один
на свою силу, а другой на проворство; двое других хотели
убежать через дверь, но их догнали и схватили.
Тогда все усилия драгун обратились на Брена и Франсезе;
швейцарцы погнались за ними пешком, и началась изумитель-
ная погоня, потому что двое беглецов, молодые, сильные, лов-
кие, казалось, забавлялись этим бегством; иногда, видя, что
достаточно опередили преследователей, они останавливались
и разряжали свои ружья в тех, кто подбегал ближе других,
причем Франсезе, оправдывая свою репутацию, ни разу не про-
махнулся; затем они снова припускались бежать, на бегу переза-
ряжали ружья, перепрыгивали то через ров, то через реку и,
пользуясь тем, что швейцарцам и драгунам приходилось оги-
бать препятствия, давали себе минутную передышку вместо
286
Кровопролития на юге
того, чтобы добраться до какого-нибудь укрытия, где бы они
оказались в безопасности.. Два-три раза Брен чуть было не
попался, но каждый раз того швейцарца или драгуна, который
подбегал к нему ближе всех, настигала неизбежная пуля Фран-
сезе. Погоня продолжалась четыре часа. В течение четырех
часов пять офицеров, в том числе двое старших, тридцать
драгун и пятьдесят швейцарцев охотились на двух человек, из
которых один был почти мальчик: Франсезе еще не исполнилось
и двадцати одного года. За эти четыре часа пали пятнадцать
драгун: четверых убил Брен, одиннадцать Франсезе. Затем двое
рубашечников, у которых кончились порох и пули, назначили
друг другу встречу в одной из деревень, где надеялись увидеть-
ся, и с легкостью оленей бросились в разные стороны, принудив
преследователей разделиться.
Франсезе с такой быстротой унесся в сторону Мило, что
даже драгуны, пустив лошадей в галоп следом за ним, начали
отставать. Франсезе был уже вне опасности, но тут крестьянин
по имени Ла Бастид, рыхливший землю мотыгой и следивший
за поединком с тех пор, как погоня открылась его взгляду,
заметил, что беглец направился к пролому в стене; он прокрал-
ся вдоль стены и, когда тот с быстротой молнии пробегал
мимо, обрушил ему на голову такой тяжкий удар мотыгой, что
железо рассекло череп и беглец простерся на земле, обливаясь
кровью.
Драгуны, видевшие издали все происшедшее, подбежали
и вырвали Франсезе из рук крестьянина, который наносил ему
удар за ударом, желая его прикончить. Пленника, потерявшего
сознание, перевезли в Мило, где ему перевязали рану и привели
в чувство, влив в рот и в ноздри водку.
Его приятелю Брену поначалу посчастливилось больше:
на пути он не встретился ни с какими препятствиями и скоро
оказался вне пределов досягаемости и даже вне пределов ви-
димости своих преследователей. Падая с ног от усталости
и после предательства, которое его постигло, не решаясь ни-
кому довериться, он спрыгнул в ров и уснул. Драгуны, про-
должавшие поиски, нашли его там, как загнанного кабана,
бросились на него спящего и схватили, не встретив ни ма-
лейшего сопротивления.
Когда обоих доставили к губернатору, Франсезе в ответ
на его вопросы объявил, что скажет только одно: с тех пор
как умер брат Катина, у него нет другого желания, кроме
как принять такую же мученическую смерть и чтобы его прах
287
Знаменитые преступления
смешался с прахом Катина; а Брен отвечал, что счастьем и го-
рдостью для него будет умереть за дело Божье вместе с таким
доблестным товарищем, как Франсезе. Такая система защиты
вела прямым ходом на допрос с пристрастием и на костер;
нашим читателям уже известно, что такое эта двойная казнь.
Франсезе и Брен претерпели и то, и другое 30 апреля, не
дав никаких показаний и не проронив ни единой жалобы.
Оставался Боэтон, в чьем доме зародился заговор; донес на
него Виллас, который оказался слишком слаб для пытки и из-
бавился от нее ценой этого разоблачения.
Боэтон, умеренный, но стойкий и преисполненный веры
протестант, по своим принципам близкий к квакерству, вовсе не
желал пускать в ход оружие, но согласился помогать делу
всеми прочими средствами с присущим ему спокойствием,
опиравшимся на веру в Бога, и ждал дня, на который намечено
было исполнение заговора, как вдруг в дом к нему ночью
ворвались королевские солдаты. Убежденный миротворец, он
не оказал никакого сопротивления и протянул руки навстречу
веревкам, которыми его связывали; затем его с торжеством
повезли в Ним, а оттуда—в цитадель Монпелье. По дороге его
нагнали жена и сын, которые направлялись в Монпелье про-
сить за него. Они ехали вдвоем на одной лошади, а, подъехав,
спешились, преклонили колени прямо на дороге и испросили
благословения у своего мужа и отца. Солдаты, хоть были
людьми совершенно бесчувственными, все же остановились
и позволили Боэтону остановиться. Тогда пленник простер
связанные руки и призвал на жену и сына благословение,
о коем они просили; а потом барон де Сен-Шатт, растроганный
этой сценой (между прочим, он был с Боэтоном в свойстве),
разрешил пленнику поцеловать обоих; затем Боэтон сам дал
сигнал с отправлению, вырвался из мучительных для него
объятий, наказал жене и сыну молиться за г-на де Сен-Шатта,
позволившего им это последнее утешение, и подав им пример,
сам, по своему желанию, затянул псалом, который пел в про-
должении всего пути.
На другой день после прибытия в Монпелье Боэтон, несмо-
тря на мольбы жены и сына, был приговорен к смерти через
колесование после допроса без пристрастия и с пристрастием;
спокойствие и мужество не изменили ему, когда он услышал
столь суровый приговор; он сказал, что готов претерпеть все
мучения, какие Господу угодно послать ему, дабы испытать
прочность его веры.
288
Кровопролития на юге
В самом деле, Боэтон перенес пытки с такой твердостью,
что г-н де Бавиль, присутствовавший при допросе, чтобы вы-
слушать его признания, владел собою, казалось, много хуже,
чем истязуемый: он настолько потерял самообладание, что,
позабыв о священном долге судьи, ударил и оскорбил осужден-
ного. Тогда Боэтон, не ответив г-ну Бавилю ни словом, возвел
глаза к небу и воскликнул: «Господи, Господи, доколе будешь ты
терпеть торжество нечестивца? Доколе будешь позволять ему
пить невинную кровь? Эта кровь вопиет к тебе о мщении;
доколе же будет медлить твое правосудие? Разбуди же свой
древний гнев, дай волю сочувствию!» И г-н де Бавиль удалился,
приказав вести его на казнь.
На Эспланаде был возведен эшафот; то был, как всегда при
подобных казнях, помост высотой в пять-шесть футов, на кото-
ром был укреплен плашмя крест св. Андрея, представлявший
собой два бруса, скрепленных посредине и перекрещивавшихся
наискосок. В каждом из четырех ответвлений имелось по две
выемки на расстоянии около фута одна от другой, чтобы руки
и ноги, привязанные не к ровным брусьям, легче ломались
в этих местах, и наконец, рядом с этим крестом в одном из
углов эшафота на оси было прикреплено небольшое колесо от
кареты, с отпиленной верхней выступающей частью ступицы.
На это ложе страданий клали жертву, чтобы зрители наслади-
лись ее последними содроганиями, когда палач уже сделал свое
дело, и теперь только смерти оставалось сделать свое.
Боэтона отвезли на казнь в телеге под барабанный бой,
чтобы заглушить его увещевания. Однако голос его обладал
такой мощью, что все время перекрывал дробь барабанов: он
увещевал братьев по вере быть стойкими в верности Иисусу
Христу.
Примерно на полпути к Эспланаде на дороге случайно
оказался один из друзей осужденного; боясь, что ему не до-
станет сил вынести подобное зрелище, он бросился в лавку
по соседству; однако, поравнявшись с дверью, Боэтон распо-
рядился остановить телегу и попросил у прево дозволения ска-
зать другу два слова; прево разрешил. Тогда он попросил вы-
звать его из лавки, где тот укрылся, и когда друг, рыдая,
вышел, Боэтон сказал ему: «Почему вы от меня убегаете? Не
потому ли, что видите меня в том облике, в каком был Иисус
Христос? Почему вы плачете, когда он явил мне свою милость,
призывая меня к себе? Ведь теперь мне, недостойному, по-
зволено будет кровью своей скрепить защиту дела Господня!»
289
Знаменитые преступления
Тогда друг бросился ему в объятия, все окружающие умилились,
и прево приказал поскорее ехать дальше; Боэтон продолжил
свой путь, ни единым ропотом не посетовав на жестокость,
с какою было пресечено это последнее свидание.
Когда телега завернула за угол, он увидел эшафот, немедля
воздел руки к небу и, просияв, радостно воскликнул:
— Мужайся, душа моя! Вижу место твоего торжества,
и скоро, освободясь от горестных пут, ты воспаришь на небо.
Очутившись у подножия эшафота, он не мог взойти на него
без посторонней помощи, ибо ноги, истерзанные испанским
сапогом во-время пытки, не держали его; покуда ему помогали
подняться, он увещевал и утешал протестантов, плакавших
навзрыд. На помосте он лег на крест св. Андрея, но тут палач
сказал ему, что надобно раздеться; Боэтон с улыбкой припод-
нялся, и подручный палача снял с него камзол и короткие
штаны; затем, поскольку на нем уже не было чулок, а были
только куски ткани, обмотанные вокруг его израненных ног,
палач снял эти повязки, закатал ему рукава до локтя и в таком
виде велел ему лечь на крест. Боэтон все так же спокойно лег;
тогда подручный привязал веревками к кресту его руки и ноги;
покончив с этими приготовлениями, он удалился. Теперь при-
близился сам палач с четырехгранным железным прутом тол-
щиной в полтора пальца, длиной в три фута и с закругленной
рукоятью. При виде палача Боэтон затянул псалом, но пение
тут же оборвалось тихим вскриком: палач перебил ему кость
правой руки, но почти сразу же он продолжил псалом и пел, не
умолкая, покуда истязатель ломал ему ноги в бедре и в голени
и каждую руку в двух местах. Затем палач схватил этот бесфор-
менный и истерзанный, но все же живой обрубок, не переста-
вавший славить Господа, и, отвязав его от креста, поместил
на колесо, согнув так, что пятки истязуемого касались затыл-
ка; и покуда совершалась эта гнусная церемония, все время
слышался набожный голос жертвы, певшей хвалу Всевыш-
нему.
Едва ли когда-нибудь казнь производила на толпу такое
впечатление; аббат де Массийа, бывший свидетелем этого все-
общего смущения, поспешил к г-ну де Бавилю и сказал ему, что
смерть Боэтона не только не устрашила протестантов, но лишь
утвердила в их вере, о чем легко можно судить по тому, как они
рыдали и славили умирающего.
Г-н де Бавиль, признав справедливость этого замечания,
распорядился, чтобы осужденного прикончили. Приказ немедля
290
Кровопролития на юге
передали палачу, и тот приблизился к Боэтону, чтобы добить
его последним ударом в грудь; но тут один из стражников,
стоявших на эшафоте, бросился между жертвой и палачом
и закричал, что негоже добивать гугенота, прежде чем он не
настрадается вдоволь. При этих словах истязуемый, слыша
жестокий спор, разгоревшийся над ним, на мгновение прервал
молитву, приподнял голову, свисавшую с колеса, и произнес:
«Друг мой, вы полагаете, что я страдаю, и вы не заблуждаетесь:
я в самом деле страдаю, но со мною Тот, за кого я принимаю
муки, и кто дает мне силы радостно переносить мои страдания».
Однако в этот миг приказ г-на де Бавиля передали вторично,
и стражник не посмел более противиться его исполнению; палач
приблизился к осужденному. Боэтон увидел, что настал его
последний миг, и сказал: «Любезные братья, да послужит вам
моя смерть примером служения Евангелию во всей его чистоте;
будьте все верными свидетелями тому, что я умираю в вере
Христа и его святых апостолов». Едва он вымолвил эти слова,
прут палача раздробил ему грудь. Еще послышались какие-то
невнятные звуки, смутно напоминавшие молитву, а затем голо-
ва казненного запрокинулась назад. Мученик испустил дух.
Этой последней казнью окончилась смута в Лангедоке.
Появлялись еще время от времени неосторожные проповед-
ники, расплачивавшиеся смертью на колесе или на виселице за
свои запоздалые проповеди, которым боязливо внимали оста-
тки мятежников; были еще вспышки недовольства в Виваре, кои
возбудил Даниэль Бийар; в ходе их несколько католиков были
найдены убитыми на большой дороге; и наконец, было еще
несколько больших сражений, как например, битва при Сен-
Пьер-Вилле, где рубашечники, верные строгим традициям Кава-
лье, Катина и Раванеля, сражались каждый с двадцатью против-
никами; но все эти проповеди, все смертоубийства, все схватки
уже не имели прежнего значения: то были последние всплески
гражданской войны, последние содрогания почвы, какие быва-
ют еще долго после извержения вулкана.
Кавалье и сам вскоре понял, что все кончилось: из Голлан-
дии он переехал в Англию, где нашел самый ласковый прием
у королевы Анны; она предложила ему поступить на службу
к Англии, и он согласился; она поставила его во главе полка,
состоявшего из беженцев; вышло так, что в Великобритании он
получил наконец чин полковника, которым был пожалован еще
во Франции. Во время битвы при Альмансе Кавалье командо-
вал полком, который по воле случая столкнулся с французским
291
Знаменитые преступления
полком; старые враги узнали друг друга и, взревев от ярости, не
слушая никаких приказов, не выполняя никаких маневров, рину-
лись друг на друга с такой злобой, что, по свидетельству
герцога Бервика, почти полностью истребили друг друга. Одна-
ко Кавалье уцелел в этой бойне, в которой принял немалое
участие, а после этого боя его сделали генералом и назначили
губернатором острова Джерси. Умер он в Челси, в мае 1740
года, шестидесяти лет от роду.
«Я считаю,—говорит Мальзерб,— что этот воин, который
никогда не был на военной службе, стал великим военачальни-
ком единственно благодаря природному дару; этот рубашечник,
осмелившийся когда-то покарать преступление в присутствии
свирепого войска, существовавшего лишь за счет подобных
преступлений, этот неотесанный крестьянин, который в два-
дцать лет был принят на равных правах в обществе высокопо-
ставленных людей, перенял их обычаи и снискал их любовь
и уважение, этот мужчина, который, привыкнув к бурной жизни
и имея основания возгордиться своими успехами, оказался при-
рожденным философом, что позволило ему в течение тридцати
пяти лет вести спокойную частную жизнь, представляется мне
одной из самых редких натур, какие сохранила для нас история».
*
Наконец и Людовик XIV, согбенный бременем шестидеся-
тилетнего царствования, в свой черед предстал перед Всевыш-
ним—одни говорят, чтобы потребовать у Господа награды,
другие—молить его о прощении. Но в течение некоторого
времени город Ним, всегда готовый вспыхнуть, как порох, жил
спокойно; подобно раненому, потерявшему три четверти крови,
он с эгоизмом, присущим выздоравливающему, думал только
о том, чтобы мирно восстановить силы после чудовищных
кровопусканий Монревеля и герцога Бервика. В течение шести-
десяти лет мелкое тщеславие спорило с великой самоотвержен-
ностью, споры об этикете сменялись смертельными поединка-
ми; вскоре настала эра философии, преследующая своими эн-
циклопедическими сарказмами застарелую монархическую
нетерпимость Людовика XIV и Карла IX; тут протестанты
снова обратились к протестантской церкви, принялись крестить
детей и хоронить покойников; возродилась торговля, две рели-
гии стали уживаться бог о бок, сохраняя, впрочем, под внешним
миролюбием, одна — память о своих мучениках, другая—воспо-
минания о своем торжестве. Таково было положение вещей к тому
времени, когда над городом взошла кровавая заря восемьдесят
292
Кровопролития на юге
девятого года: протестанты приветствовали ее криками радости;
в самом деле, вместе с обещанной свободой они обретали родину,
общественное положение и французское гражданство.
Тем не менее, невзирая на надежды одной стороны и опасе-
ния другой, всеобщего спокойствия еще не нарушало ни одно
столкновение; но вот 19 и 20 июля 1789 года в столице Гара была
образована милиция—милиция, города Нима, как ее называли;
вот что гласило решение, принятое гражданами трех сословий
в зале суда:
Ст. 10. Нимский легион должен состоять из полковника,
подполковника, майора, секунд-майора, адъютанта, двадцати
четырех лейтенантов, семидесяти двух сержантов, такого же
числа капралов, тысячи ста пятидесяти двух солдат, а всего
тысячи трехсот сорока девяти человек, разделенных на двадцать
четыре роты.
Ст. 11. Местом сбора указывается Эспланада.
Ст. 12. Двадцать четыре роты закрепляются за четырьмя
частями города, а именно—за площадями Ратуши, Квадрат-
ного дома, Сен-Жан и Замковой.
Ст. 13. После того как постоянный совет закончит форми-
рование рот, каждая рота должна назначить своего капитана,
лейтенанта, сержантов и капралов; капитан, после того как
будет назначен, должен войти в постоянный совет.
Итак, милиция города Нима создавалась на заранее огово-
ренных основаниях; католики и протестанты, ставшие теперь
союзниками, бок о бок взялись за оружие.
Эта мина рано или поздно неминуемо должна была взор-
ваться, как только две партии, придя в соприкосновение, стол-
кнутся и удар высечет искру.
Однако ненависть глухо тлела в течение целого года, укреп-
ляемая еще и политическими антипатиями: протестанты были
почти сплошь республиканцами, а католики роялистами.
Вскоре, в январе 1790 года, некий католик по имени Фран-
суа Фроман, получил, как он сообщает о том в письме, ад-
ресованном маркизу де Фуко и напечатанном в Париже в 1817
году, поручение от графа Д’Артуа «сколотить на Юге партию
роялистов, организовать ее и возглавить»; вот планы этого
агента, изложенные им самим:
«Нетрудно понять, что, храня верность своей вере и своему
королю, возмущаясь соблазнительными идеями, проповеду-
293
Знаменитые преступления
емыми со всех сторон, я стремился везде сеять тот дух, который
владел мною; в течение 1789 года я опубликовал несколько
статей, в которых разоблачал опасности, грозившие алтарю
и трону; мои соотечественники, пораженные верностью моих
замечаний, с самым пылким усердием изъявляли готовность
поддерживать короля в его правах: стремясь извлечь пользу
из этих благоприятных обстоятельств, но почитая слишком
опасным обращаться к министрам Людовика XVI, находив-
шегося под надзором заговорщиков, я втайне отправился
в Турин, к французским принцам, чтобы испросить у них
одобрения и поддержки. На совете, созванном при моем при-
бытии, я объяснил им, что, коль скоро они захотят воору-
жать сторонников алтаря и трона и одновременно поддержать
интересы религии и монархии, легче будет спасти и то, и
другое.
Мой план состоял единственно в том, чтобы сколотить
партию и, насколько это будет в моих силах, привлечь в нее как
можно больше сторонников и как можно теснее сплотить их.
Поскольку главным доводом революционеров была сила,
я чувствовал, что истинным ответом для них будет также сила:
тогда, как и теперь, я был убежден в той великой истине, что
сильную страсть можно задушить лишь с помощью еще более
сильной страсти, а республиканский бред можно преодолеть
только с помощью религиозного пыла.
Убедившись в правдивости моего сообщения и в надеж-
ности предложенных мною мер, принцы обещали мне оружие
и военные припасы, необходимые, чтобы сдержать натиск мя-
тежников, а Месье, граф д’Артуа, дал мне рекомендательные
письма к вождям лангедокского дворянства, чтобы я согласовал
с ними свои действия: местная знать, собравшись в Тулузе,
договорилась предложить другим сословиям объединиться ра-
ди того, чтобы вернуть религии необходимое влияние, зако-
нам—силу и действенность, а королю—свободу и власть.
Воротившись в Лангедок, я поспешил объехать его главные
города, чтобы свести знакомство с корреспондентами графа
д’Артуа—наиболее влиятельными роялистами и кое-какими
членами штатов и парламента; составив общий план и наладив
секретные сношения, я отправился в Ним и стал ожидать помо-
щи, которую мне посулили в Турине, но которой я так и не
дождался; тем временем я старался поддержать и подогреть
рвение тамошних жителей: по моему настоянию 20 апреля они
приняли решение, которое подписали пять тысяч граждан».
294
Кровопролития на юге
Это решение, которое было одновременно и религиозным
договором, и политическим манифестом, написал Виала, сек-
ретарь г-на Фромана, и каждый мог прийти к нему в кабинет
и поставить свою подпись.
Многие католики подписались, не зная даже, под чем они
подписываются, посколько довольствовались чтением преам-
булы, предварявшей самый текст.
«Господа,
В решении, каковое мы имеем честь представить, выража-
ются желания весьма многих наших сограждан, католиков
и добрых французов; в нынешних обстоятельствах они сочли
необходимым его принять, и если ваш патриотизм, усердие
к вере и любовь к нашему августейшему монарху, в коих они
не сомневаются, велят вам к нему присоединиться, решение
это будет много способствовать благоденствию Франции,
поддержанию религии и возвращению королю его законной
власти.
Засим, господа, свидетельствуем вам свое почтение и оста-
емся вашими смиреннейшими и покорнейшими слугами.
Председатель и комиссары католического собрания Нима.
Подписи: Фроман, комиссар; Лапьер, председатель; Фола-
шер, комиссар; Левлю, комиссар; Фор, комиссар; Робен, комис-
сар; Мелыиъон, комиссар; Винь, комиссар».
Тем временем на улицах распространяли воззвание, озаг-
лавленное: «Петр Римлянин нимским католикам», где среди
прочих нападок на протестантов можно было прочесть:
«Закрывайте протестантам доступ к гражданским и воен-
ным должностям и почестям; пускай могущественный суд, уч-
режденный в Ниме, день и ночь следит за соблюдением этих
важнейших пунктов—и вскоре вы увидите, что они откажутся
от протестантизма.
Они просят вас поделиться преимуществами, коими вы
пользуетесь; но стоит вам заключить с ними союз, и они только
о том и станут думать, как бы лишить вас всех преимуществ,
и вскоре в этом преуспеют.
Змеи неблагодарные, коим только упадок сил препятствует
вам вредить, они оживают, согретые вашими благодеяниями,
и только о том заботятся, как вас погубить.
Это ваши прирожденные враги: ваши отцы чудом ускольз-
нули из их обагренных кровью рук; разве не рассказывали вам,
295
Знаменитые преступления
какие безмерные жестокости чинили они над вашими предками?
Им мало было просто убивать, если к смерти не приводили
самые изощренные пытки; таковы они были раньше, таковы они
и теперь».
Понятно, что подобные выпады вскоре должны были воз-
будить умы, в которых еще не угасла прежняя вражда, служи-
вшая хорошей подготовкой к вражде новой; впрочем, католики,
вскоре перестали довольствоваться решениями да памфлетами.
Фроман, добившийся назначения казначеем капитула и капита-
ном одной из католических рот, пожелал вместе со своей ротой,
вооруженной вилами, присутствовать в муниципалитете на це-
ремонии введения в должности, невзирая на строгий запрет
полковника, командира легиона: вилы были страшным оружи-
ем, их оборотная сторона представляла собой пилу; их изготов-
ляли по специальному заказу для католиков Нима, Юзеса
и Але. Фроман и его рота не обратили на этот запрет ни
малейшего внимания. Такое непослушание возмутило протеста-
нтов, догадывавшихся о враждебных намерениях их недругов;
а потому, если бы новообразованный муниципалитет не решил
закрыть на все глаза, в Ниме в тот же день вспыхнула бы,
возможно, гражданская война.
На другой день перед строем сержант другой роты, некто
Альен, по профессии бочар, упрекнул одного из нарушителей
в том, что накануне он явился вооруженный вилами. Тот воз-
разил, что это ему разрешил мэр; Альен не поверил и пред-
ложил католику пойти вместе к мэру и спросить. Оба солдата
национальной гвардии немедля отправились к г-ну Маргериту.
Тот объявил, что не давал разрешения, и отправил правонару-
шителя в тюрьму. Однако через час он велел его выпустить1.
Тот бросился к своим товарищам, которые решили, что
в его лице оскорблены они все, и вознамерились нынче же
отомстить. И впрямь, в одиннадцать часов вечера они явились
к бочару, таща с собой виселицу и намыленные веревки. Но хоть
они и старались орудовать потише, однако дверь оказалась
заперта изнутри и им пришлось ее высадить, так что Альен
услыхал шум, выглянул в окно и, видя большое скопление
народа, догадался, что на его жизнь готовится покушение; он
выпрыгнул из окошка, выходившего во двор, и спасся бегством
1 Эти и дальнейшие подробности о событиях, произошедших в Ниме в 90 году, заимст-
вованы из превосходного трактата г-на Лоза де Пеле.
296
Кровопролития на юге
через заднюю калитку. Тогда сборище, не достигшее цели, вы-
местило досаду на протестантах, проходивших мимо. Они весь-
ма грубо обошлись с г.г. Пурше, Ларнаком и Рибом, которые
на свою беду подвернулись им под руку. Г-н Пурше даже
получил три удара ножом. '
22 апреля 1790 года роялисты, то есть католики, выставили
напоказ белую кокарду, хотя она уже перестала быть наци-
ональным символом; а в субботу 1 мая легионеры, посадившие
майское дерево перед воротами мэра, получили приглашение
к нему на завтрак. Второго числа на протяжении всего дня
легионеры, стоявшие на страже у мэрии, то и дело принимались
кричать: «Да здравствует король! Да здравствует крест! Долой
черные шеи (так обзывали реформаторов)! Да здравствует белая
кокарда! Не бросим ее, пока не окрасим протестантской кро-
вью».
Однако 5 мая они отказались от белой кокарды, заменив ее
алым помпоном, который на их жаргоне именовался «красной
кисточкой». Отныне уже не белая кокарда, а красная кисточка
сделалась символом объединения католиков.
Что ни день, вспыхивали потасовки, затевались новые про-
вокации; один за другим появлялись пасквили, сочинявшиеся
в монастыре капуцинов и распространявшиеся при посредстве
брата Модеста, отца Александра и отца Сатюрнена. С каждым
днем собирались все более многочисленные толпы, которые
в конце концов стали настолько огромны, что муниципалитет
приказал драгунам нимской милиции разгонять их. Сборища
большей частью состояли из земледельцев, которых называли
цибульниками, от слова цибуля—лук, и красные кисточки, ко-
торые они носили, даже когда были не в мундирах, свидетель-
ствовали о том, что все они католики. А драгуны все были
протестанты.
Однако эти последние вкладывали столько кротости в свои
увещевания, что, хотя обе враждебные партии сходились, так
сказать, лицом к лицу и с оружием в руках, некоторое время
драгунам удавалось рассеивать толпу, избегая кровопролития.
Но цибульникам нужно было другое, и они решили и впредь
оскорблять драгун и высмеивать их бдительность. И вот од-
нажды утром они собираются огромной толпой, садятся верхом
на ослов и с саблями в руках принимаются в свой черед объ-
езжать город дозором. Тем временем простонародье, среди
которого преобладают католики, а главное, земледельцы,
участвующие в описанных нами маскарадах, принимается во
297
Знаменитые преступления
весь голос жаловаться на драгун: одни уверяют, что лошади
драгун покалечили их детей, другие—будто они напугали их
жен. Протестанты твердят, что ничего этого не было; страсти
накаляются и с той, и с другой стороны; сабли уже наполовину
показываются из ножен, но тут вмешиваются муниципальные
советники; однако вместо того чтобы взяться за истинных за-
чинщиков, они решают, что отныне драгуны не будут более
патрулировать город, а ограничатся охраной епископского
дворца и станут выезжать только по особому требованию му-
ниципальных советников. Католики рассчитывали, что этот
унизительный приказ возмутит протестантов. Ничуть не бы-
вало: они повиновались и, к великому разочарованию цибуль-
ников, лишили их всякой надежды на новые беспорядки. Однако
католики не пали духом и изобрели новый способ вывести
своих недругов из терпения.
Наступило воскресенье 13 июня; в этот день католики веле-
ли всем, кто разделял их политические и религиозные убежде-
ния, быть наготове. Около десяти утра несколько рот, украшен-
ных красными кисточками, под предлогом посещения мессы
вооружились и с угрожающим видом проследовали через весь
город. Драгуны же, напротив, небольшим отрядов мирно несли
охрану епископства, не выставив даже часовых и имея в своем
распоряжении только пять ружей.
В два часа в церкви якобинцев собралась толпа, состоявшая
почти сплошь из легионеров с красными кисточками; прозвуча-
ло похвальное слово мэру, а затем Пьер Фроман, брат Франсуа
де Фромана, того самого, что поведал нам о своей миссии,
приказал доставить бочку вина и разделить его между цибуль-
никами, а затем велел им по трое ходить по городу и раз-
оружать всех драгун, которых встретят не на посту.
Около шести часов вечера к воротам епископства явился
волонтер с красной кисточкой и, обратившись к привратнику,
приказал ему подмести двор, поскольку, как он выразился,
скоро придут волонтеры задать бал драгунам. Побахвалив-
шись, он удалился, но тут же вернулся с запиской следующего
содержания: «Приказ привратнику епископства под страхом
смерти не впускать начиная с вечера 13 июня 1790 года ни
одного драгуна, ни пешего, ни конного». Эта записка была
представлена лейтенанту, который подошел к волонтеру и заме-
тил ему, что в епископстве слушаются только приказов, ис-
ходящих из муниципалитета. Волонтер ответил дерзостью; лей-
тенант предложил ему убираться и пригрозил, что в случае, если
298
Кровопролития на юге
он не уйдет добром, его вышвырнут вон. Тем временем красных
кисточек прибавилось; привлеченные шумом драгуны также
высыпали во двор. Препирательства становились все яростнее,
полетели камни, зазвучали призывы к оружию; тут же на пло-
щадь перед епископством прибежали человек сорок цибульни-
ков с ружьями и саблями, бродивших по окрестным улицам.
Лейтенант, видя, что при нем только двенадцать драгун, прика-
зывает трубить сбор, чтобы призвать тех, кто находится в от-
лучке. Тут легионеры набрасываются на трубача, вырывают
у него трубу и разламывают ее на куски. Из рядов легионе-
ров раздаются несколько выстрелов, один из драгун стреляет
в ответ, затевается перестрелка, а там и схватка. Лейтенант
понимает, что это не просто драка, а подготовленный бунт;
он догадывается, что дело принимает серьезный оборот, и
через заднюю калитку посылает одного из драгун в муниципа-
литет.
Г-н де Сен-Понс, майор легиона, слышит суматоху и от-
воряет окно. Город кипит; со всех сторон бегут люди, крича на
бегу, что в епископстве убивают драгун; он мигом выбегает из
дому, собирает человек десять-двенадцать безоружных добро-
вольцев-патриотов, бежит в ратушу, где застает двух муници-
пальных советников и убеждает их идти на площадь перед
епископством в сопровождении первой роты, несущей охраны
ратуши. Члены муниципалитета отвечают, что готовы во всем
содействовать его добрым намерениям, и немедля пускаются
в дорогу. По пути их обстреливают, но пули пролетают мимо.
Прибыв на площадь, они обрушивают на цибульников оружей-
ный огонь, но никто не задет. По трем улицам, ведущим к епи-
скопству, сбегаются красные кисточки. Первая рота перекрыва-
ет выходы, ведет перестрелку, оттесняет осаждающих и рас-
чищает площадь. Убит один из солдат, но и среди цибульников
есть раненые, и многие отступают.
Пока у епископства идет сражение, в других местах начина-
ется резня.
У ворот Мадлен люди с красными кисточками берут при-
ступом дом г-на Жалабера. Несчастный старик выходит им
навстречу и спрашивает, чего они хотят.
— Разделаться с тобой и со всеми псами-протестантами,—
отвечают ему.
Его выволакивают из дома, тащат по улицам; пятнадцать
легионеров увечат его своими саблями, и два дня спустя он
умирает от ран.
299
Знаменитые преступления
Другого старика по имени Астрюк, согбенного под бреме-
нем семидесяти четырех лет, с седыми волосами до плеч, оста-
навливают по пути от ворот Короны к Кармелитским воротам;
в нем признают протестанта и наносят ему пять ударов теми
самыми вилами, которыми вооружена рота Фромана. Несчаст-
ный падает, убийцы поднимают его и кидают в ров, а потом для
забавы добивают камнями; наконец один из них, наиболее
человечный, приканчивает его выстрелом из ружья.
На трех выборщиков—Массадора от округа Бокер, Виала
от кантона Ласалль и Пюэша от того же кантона, люди с крас-
ными кисточками напали, когда те возвращались домой; все
трое получили тяжелые ранения.
Капитан, командовавший отрядом, который нес охрану
выборного собрания, возвращался вместе с сержантом и тремя
волонтерами своей роты; на Малой аллее их остановил Фроман,
он же Дамбле, и, приставив капитану пистолет к груди, сказал:
«Стой, мерзавец! Отдай оружие!» Тем временем цибульники
с красными кисточками схватили капитана за волосы, опроки-
нули на землю; Фроман выстрелил, но промахнулся. Падая,
капитан выхватил шпагу, но ее вырвали у него из рук, и Фроман
ударил его своей шпагой. Тут капитан, поднатужась, высвобо-
дил одну руку, выхватил из кармана пистолет, оттолкнул убийц,
выстрелил во Фромана, но промахнулся. Одного из сопровож-
давших его волонтеров ранили и разоружили.
В Калькьер направлялся патруль гиеньского полка, с ним
вместе следовал драгун Будон. На Будона напала кучка людей
с красными кисточками. У него отобрали каску и мушкет, в него
несколько раз выстрелили; у одних стрелков ружья дали осечку,
другие промахнулись; патруль заслонил его, но Будон успел
получить два штыковых удара и жаждал отомстить; он от-
странил защитников, бросился отнимать у нападавших свой
мушкет и был убит на месте. Ему отрубили палец, чтобы
забрать перстень с бриллиантом. У него украли часы, кошелек
и бросили тело в ров.
Тем временем площадь Францисканцев, площадь Кармели-
тов, Большая улица и улица Богоматери на Эспланаде заполни-
лись людьми, которые были вооружены кто ружьями, кто вила-
ми и саблями; и люди, и оружие появились из дома Фромана,
который высился над тем кварталом Нима, что зовется Каль-
кьер и примыкает к стенам и башням монастыря доминиканцев.
Три главаря мятежа—Фроман, Фолаше и Декомбье—захвати-
ли эти башни, составлявшие часть старинного замка; отсюда
300
Кровопролития на юге
католики могли вести огонь по всей набережной Калькьер и по
крыльцу театральной залы; а в случае, если их бунт не был бы
сразу поддержан всем городом, как они рассчитывали, им было
бы легко удержаться на этой позиции до прихода подкрепления.
Эти меры были либо давно продуманы, либо с ходу сым-
провизированы искусным стратегом. Быстрота, с какой все
подступы к этой крепости были взяты под охрану двойной
цепью легионеров с красными кисточками, тщание, с каким
самых лихих поставили у казарм, где размещалась артиллерия,
и наконец, то, что целая рота перекрыла путь в цитадель —
единственное место, где патриоты могли раздобыть оружие,—
все доказывало, что этот план, по виду оборонительный и дава-
вший двойное преимущество, позволяя и нападать без особой
опасности, и делать вид, будто мятежники сами подвергаются
нападению, был составлен уже давно; и прежде чем горожане
успели хотя бы вооружиться, он был осуществлен; только часть
пеших стражников да двенадцать драгун в епископстве продол-
жали сопротивляться заговорщикам.
И тут все настойчиво потребовали красное знамя, штан-
дарт, вокруг которого в случае гражданской войны должны
были сплотиться добрые граждане; оно хранилось в муниципа-
литете, откуда его надлежало достать при первых же выстрелах;
аббата де Бельмона, каноника, старшего викария и члена муни-
ципалитета, попросили и чуть не заставили его нести, потому
что он как духовное лицо был наиболее способен усмирить
восставших именем Божьим.
Вот рассказ самого аббата де Бельмона о том, как он
исполнил эту миссию.
«Около семи часов вечера я вместе С г. г. Понтье и Ферра-
ном проверял счета. Мы услыхали шум во дворе и с верхней
площадки лестницы увидели, что к нам приближаются несколь-
ко драгун, в том числе некий Парис; они сказали нам, что на
площади перед епископством идет сражение, потому что какой-
то человек явился к привратнику епископства и принес ему
частное письмо, в коем говорилось, чтобы тот под страхом
смерти не пускал туда драгун. Тут я сказал, что им следовало
арестовать этого человека и запереть ворота; они отвечали, что
это оказалось неисполнимо. Тем временем г. г. Ферран и Понтье
взяли свои шарфы и ушли.
Немного погодя несколько драгун, среди которых я узнал
лишь Лезана дю Понте, Париса-младшего и Будона, а с ними
301
Знаменитые преступления
толпы легионеров явились и попросили меня вынести красное
знамя; они побежали к дверям в залу совета и, обнаружив, что
она заперта, обвинили в этом меня. Я зову ратушного служите-
ля, его нигде нет; я прошу у привратника ключи, а тот отвечает,
что их унес г-н Верден; волонтеры начинают ломать дверь; тут
приносят ключи, дверь отпирают, берут красное знамя, вручают
его мне, увлекают меня во двор, а оттуда на площадь.
Напрасно я пытаюсь выставить предварительные условия,
ссылаюсь на свой сан; мне возражают, что речь идет о моей
жизни и что моя ряса внушит почтение возмутителям обще-
ственного спокойствия. Я увещеваю их, что не мое это дело—
нести знамя, но меня никто не слушает. И вот я иду, сопровож-
даемый пикетом гиеньского полка, частью первой роты и не-
сколькими драгунами; рядом со мной безотлучно находится
молодой человек, вооруженный штыком. На лицах всех, кто
меня сопровождает, написана ярость; они бросают мне в лицо
ругательства и угрозы, которые я пропускаю мимо ушей.
Я прохожу по улице Грефф; моей свите кажется, что я держу
красное знамя недостаточно высоко и не до конца его развер-
нул. Когда мы добираемся до кордегардии, что у ворот Коро-
ны, мои сопровождающие изготавливаются к бою и приказыва-
ют офицеру, охраняющему ворота, следовать за нами; он воз-
ражает, что сделает это лишь по письменному распоряжению
муниципалитета; обступившие меня люди велят мне написать
такое распоряжение; я прошу перо и письменный прибор, и меня
снова обвиняют, на сей раз в том, что у меня нет при себе ни
того, ни другого; оскорбительные речи и угрожающие жесты,
кои позволяют себе по отношению ко мне волонтеры и многие
солдаты гиеньского полка, внушают мне страх; меня осыпают
грубостями, бьют; Будон приносит бумагу, перо, и я пишу:
«Приказываю отряду оказать содействие». Теперь офицеру ги-
еньского полка ничего не остается, как следовать за нами.
Не успеваю я отойти несколько шагов, как у меня требуют
распоряжение, которое я только что написал; оно куда-то заде-
валось; все бросаются ко мне, твердя, будто я его не писал,
и отчаяние мое доходит до предела, но тут один из легионеров
извлекает его, скомканное, из кармана. Угрозы меж тем усили-
ваются: меня гневно уличают в том, что я недостаточно высоко
поднимаю красное знамя, и замечают, что при моем росте я мог
бы держать его и повыше.
Но вскоре показываются легионеры с красными кисточ-
ками, некоторые с ружьями, а большинство при саблях: с обеих
302
Кровопролития на юге
сторон поднимается стрельба; линейные войска и национальная
гвардия строятся в боевом порядке тут же в небольшой низине,
а мне предлагают одному выйти вперед; я отказываюсь, чтобы
не очутиться между двух огней. Тогда на меня обрушивается
сущий град проклятий, угроз и побоев; меня выталкивают из
толпы окружающих солдат и ударами ружейных прикладов
принуждают идти вперед; один удар в спину был так силен, что
на губах у меня выступила кровь. Между тем противник подхо-
дит ближе, а мне все кричат, чтобы я шел вперед. Я приближа-
юсь с красным знаменем в руках, подхожу к представителям
противоположного лагеря, заклинаю их удалиться; я даже па-
даю перед ними на колени; я их увещеваю, но они увлекают
меня за собой через Кармелитские ворота, берут знамя и от-
водят в дом к какой-то неведомой мне женщине. У меня нача-
лось сильное кровохарканье; она подала мне кое-какую по-
мощь, а затем я велел, чтобы меня отвели к г-ну Понтье».
Покуда аббат де Бельмон нес красное знамя, муници-
пальные советники были вынуждены объявить военное поло-
жение. Не успели его объявить, как стало известно, что первое
знамя похищено; тогда г-н Ферран де Миссоль завладел другим
знаменем и в сопровождении изрядного эскорта пошел тою
же дорогой, что его собрат аббат де Бельмон. Когда прибыли
в Калькьер, люди с красными кистями, по-прежнему запол-
нявшие крепость и башни, предприняли новую атаку против
шествия; одному легионеру прострелили бедро; эскорт снова
возвращался вспять; г-н Ферран в одиночку приближается
к Кармелитским воротам, как прежде аббат де Бельмон. Так
же, как аббата де Бельмона, мятежники захватывают его в плен
и уводят в башню.
В башне г-н Ферран застает разгневанного Фромана; тот
заявляет, что муниципалитет не держит слова: он не послал
Фроману обещанной помощи и тянет время, не желая отдавать
ему цитадель.
Тем временем отряд отступает, но лишь для того, чтобы
раздобыть подкрепление. Солдаты с криками бросаются в каза-
рмы и застают там гиеньский полк в боевой готовности. Однако
подполковник г-н де Бон, возглавляющий полк, отказывается
выступить без письменного распоряжения муниципалитета. Тог-
да какой-то старый капрал восклицает: «Славные гиеньские
солдаты, отчизна в опасности, нам нельзя дольше ждать, мы
обязаны исполнить наш долг!»—«Да! Да!—подхватывают все
303
Знаменитые преступления
солдаты.—Идем! Идем!» Подполковник, не смея далее сопроти-
вляться такому взрыву чувств, отдает желанный приказ, и сол-
даты выступают в направлении Эспланады. При звуке бараба-
нов гиеньского полка из крепости перестают стрелять. Посколь-
ку тем временем успело стемнеть, солдаты не рискуют идти на
приступ; к тому же прекращение огня позволяет надеяться, что
заговорщики отказались от своей затеи. Отряд, постояв на
площади около часа, возвращается в город, а патриоты прово-
дят эту ночь на одном хуторе по дороге в Монпелье.
Можно было подумать, что католики признали бессилие
своего заговора: ведь несмотря на то, что они возбуждали
в людях фантазии, захватили муниципалитет, раздавали золото
и вино, им удалось расшевелить только три роты из восемнад-
цати. «Пятнадцать рот, также носивших красные кисточки,—
сообщает г-н Алькье в докладе Национальному собранию,—не
приняли никакого участия в мятеже и нисколько не содейство-
вали злодеяниям этого дня и последующих».
Не находя поддержки у горожан, католики рассчитывали,
что подмога придет к ним из деревни; и вот около десяти часов
вечера, видя, что с равнины не поступает никакой помощи, они
решили поторопить своих сторонников. С этой целью Фроман
написал г-ну де Бузолю, заместителю командующего войсками
в провинции Лангедок, имевшему резиденцию в Люнеле, ниже-
следующее письмо:
«Милостивый государь!
Напрасно я до нынешнего дня требовал боевое снаряжение
для рот католиков; вопреки приказу, отданному Вами по моей
просьбе, муниципальные офицеры вообразили, что разумнее
будет задержать выдачу ружей до завершения выборного собра-
ния. Сегодня драгуны-протестанты напали на наших безоруж-
ных католиков и убили несколько человек; вообразите, какой
беспорядок и тревога царят в городе. Как гражданин и добрый
француз умоляю вас немедля отдать полку королевских драгун
приказ навести в городе должный порядок и обуздать врагов
спокойствия. Муниципалитет разбежался, никто не смеет выйти
из дома, и Вы не получили доныне от муниципальных совет-
ников никакого прошения только потому, что все они дрожат за
свою жизнь и не смеют показаться на люди. Бунтовщики вынес-
ли два красных знамени, и лишенные охраны члены муниципа-
литета оба раза были вынуждены перебежать к добрым патри-
отам. Рядовой гражданин, я осмеливаюсь обратиться к Вам,
304
f
Кровопролития на юге
поскольку полагаю, что протестанты уже послали в Ла Вонаж
и Ла Гардоненк за помощью, и если из тех краев явятся фанати-
ки, все добрые французы будут перерезаны. Соблаговолите
отнестись со вниманием к моей просьбе: на это подают мне
надежду Ваши доброта и справедливость,
г
Фроман, капитан 39-й роты.
13 июня 1790, 11 часов вечера».
К несчастью для католиков, гонцов, неких Дюпре и Льето,
которые везли это письмо и были снабжены пропусками как
должностные лица, уполномоченные государством и королем,
перехватили в Вео, а послание, которое было при них, предста-
вили выборному собранию. Одновременно обнаружились и дру-
гие депеши в том же духе; легионеры с красными кисточками
рыскали по окрестным деревням и рассказывали, будто в Ниме
режут католиков. Кюре в Кюрбессаке в числе прочих получил
письмо, где сообщалось, будто убит один капуцин и католикам
необходимо оказать срочную помощь. Гонцы, доставившие это
письмо, попросили священника расписаться на нем, чтобы по-
том повезти его дальше, однако священник отказался наотрез.
В Буйарге и Мандюэле забил набат: жители этих двух
деревень объединились и с оружием вышли на дорогу из Бокера
в Ним. На мосту Кар к ним присоединились обитатели Редрес-
сана и Маргерита. Пополнившись новыми силами, католичес-
кий отряд перегородил дорогу и стал учинять допрос всем
проходившим мимо; католиков пропускали дальше, протестан-
тов убивали на месте. Точно так же, если помните, действовали
в 1704 году Малые чада креста.
Между тем Декомбье, Фроман и Фолаше по-прежнему хо-
зяйничали в крепости и башне; поскольку к трем часам угра их.
отряд увеличился примерно на двести человек, они, воспользо-
вавшись этим подкреплением, высадили дверь дома, принад-
лежавшего некоему Терону, и через него ворвались в якобинский
монастырь, а оттуда в башню, примыкавшую к обители; теперь
их позиции простирались от моста Калькьер до конца улицы
Коллежа. И вот с наступлением дня изо всех дверей они повели
стрельбу по вооруженным и безоружным патриотам, проходи-
вшим мимо на расстоянии выстрела.
Четырнадцатого числа начиная с четырех утра часть леги-
она, противостоявшего католикам, прибыла на площадь Эспла-
нады и построилась там; затем к легионерам стали то и дело
11 3097
305
Знаменитые преступления
присоединяться патриоты из окрестных городов и деревень, так
что вскоре они представляли собой настоящую войсковую
часть. В пять часов г-н де Сен-Понс, рассудив, что из окон
монастыря капуцинов (который, как он знал, всецело был пре-
дан католикам: именно в этом монастыре изготовлялись упоми-
навшиеся нами памфлеты) можно было стрелять по патриотам,
наведался туда в сопровождении одной из рот и обыскал его
целиком, а затем осмотрел Арену, но ни там, ни тут не об-
наружил ничего подозрительного.
В это время началась ночная резня.
. В загородном доме г-на и г-жи Ногьес взломали ворота,
замок разграбили, а хозяев убили в их покоях; семидесятилет-
него старика по имени Блаше, жившего у них, умертвили удара-
ми кос.
Мимо отряда, стоявшего на Островном мосту, проходил
пятнадцатилетний юноша по имени Пер; легионер с красной
кисточкой спросил у него, католик он или протестант. Юноша
ответил: «Протестант». Кто-то из легионеров тут же выстрелил
в него, и юноша замертво простерся на земле. Товарищ убийцы
заметил ему: «Ведь это все равно что прикончить ягненка».—
«Подумаешь,— возразил стрелявший,—я поклялся убить четы-
рех протестантов, вот и присчитаю этого к остальным».
Г-н Мегр, восьмидесятилетний старик и глава одной из
самых почтенных семей в краю, бежал из своего дома, находив-
шегося в Труа-Фонтен; в карете с ним ехали сын, невестка, двое
их детей и две служанки; карету остановили, старика и его сына
убили; жена с двумя дочерьми тем временем убежала на постоя-
лый двор, но убийцы настигли их; к частью, беглянки на не-
сколько минут опередили преследователей, а у хозяина постоя-
лого двора достало присутствия духа, он отворил дверь, кото-
рая вела в сад, и сказал, что женщины убежали через эту дверь;
католики поверили и стали прочесывать деревню, а несчастные
женщины тем временем спаслись с помощью отряда конно-
полицейской стражи.
Подобные случаи, следовавшие один за другим, возбудили
сильнейшее негодование в протестантах, которые до сих пор
никак еще не отомстили за все эти убийства; они возопили,.
требуя, чтобы их вели приступом на крепость и башни; внезапно
из окна и с колокольни монастыря капуцинов посыпался град
пуль; был убит на месте муниципальный чиновник г-н Массен,
смертельно ранен один сапер, а двадцать пять других солдат
национальной гвардии получили более или менее легкие ране-
306
Кровопролития на юге
ния. Протестанты немедля ринулись толпой безо всякого поряд-
ка к монастырю капуцинов, но отец викарий, вместо того чтобы
отворить им ворота, показался в окне и с презрением, словно
к какому-то сброду, обратился к осаждающим с вопросом, чего
им надо. «Мы хотим разрушить ваш монастырь, сровнять его
с землей, не оставить камня на камне»,—отвечали те. Тогда
отец викарий приказал звонить в колокола, и загудел набат,
бронзовым своим языком гулко призывая на помощь; тут же
ударами топоров сокрушили ворота; пятеро капуцинов и не-
сколько легионеров с красными кисточками были убиты,
остальные бросились бежать; капуцины укрылись в доме рефор-
мата по имени Ролан, где нашли убежище. Церковь пощадили:
только некий человек из Сомьера украл святую дароносицу,
обнаруженную в ризнице, но как только стало известно о краже,
его арестовали и отвели в тюрьму.
Зато в монастыре выломали ворота, мебель разнесли в ще-
пы, библиотеку и аптеку разорили; в ризнице разломали шкафы,
разбили дарохранительницы, но больше ничего не натворили;
нетронутыми остались погреба, находившиеся под крытой гале-
реей и ломившиеся от изобилия, а также мануфактура, где
выделывалось сукно; как мы уже сказали, в церкви также не
произвели ни малейшего беспорядка.
Наиболее важным пунктом по-прежнему оставались башни:
там сражались по-настоящему, тем более ожесточенно, что
заговорщики, не имея понятия, что их лазутчики задержаны,
а письма перехвачены, с минуты на минуту ожидали подкрепле-
ния и полагали, что чем сильнее будет стрельба, тем многочис-
леннее окажется подкрепление; все в этом смысле шло в согла-
сии с желаниями осаждающих, выстрелы не умолкали ни на
миг: стреляли и с площади Эспланады, и из окон, и с крыш
домов. Но этот град выстрелов не принес протестантам пользы:
их ввела в заблуждение хитрость Декомбье, посоветовавшего
своим людям выставить колпаки с красными кисточками на
стену, чтобы враги метили в них, а самим стрелять со стороны.
В это время заговорщики, чтобы вести обстрел еще успешнее,
восстановили давно заложенный ход из башни Весовой муки
в башню монастыря доминиканцев. Декомбье во главе отряда
в тридцать человек явился к воротам этого монастыря, примы-
кавшего к укреплениям, и потребовал ключ от других ворот,
чтобы добраться до той части крепости, которая была располо-
жена напротив площади Кармелитов, где стояли солдаты наци-
ональной гвардии. Вопреки возражениям монахов, твердивших
п*
307
' Знаменитые преступления
заговорщикам, что те подвергают их смертельной опасности,
ворота были отворены; примчался Фроман, расставил всех по
местам, и битва вспыхнула также и с этой стороны, причем
ожесточение нарастало с каждой минутой, поскольку к протестан-
там то и дело подступало подкрепление из долин Гардона и Вонажа.
Огонь был открыт в десять часов утра, а к четырем пополудни
с обеих сторон еще звучала все такая же яростная стрельба.
Однако в четыре часа явился парламентер—то был слуга
Декомбье; он пришел от имени католиков и принес письмо от
Декомбье, Фромана и Фолаше, которые именовали себя капита-
нами и комендантами замковых башен.
Вот что было написано в этом письме:
. «Командиру линейных частей для передачи легионерам,
стоящим лагерем на Эспланаде.
Милостивый государь!
Нас только что известили, что Вы предлагаете мир; мы
всегда желали того же и никогда не нарушали спокойствия.
Ежели те, кто явился причиной ужасающих беспорядков, чини-
мых в городе, намерены положить конец своим преступным
действиям, мы предлагаем забыть прошлое и жить по-братски;
будучи людьми искренними, верными, добрыми патриотами
и истинными французами, остаемся покорнейше преданные вам
Фроман, Декомбье, Фолаше.
Ним, 14 июня 1790 года, 4 часа пополудни».
По получении этого письма на башни к мятежникам был
отправлен городской трубач с предложением сдаться; затем три
их главаря явились для переговоров к комиссарам выборного
собрания; онй были вооружены, и сопровождал их многочислен-
ный отряд также вооруженных людей. Но поскольку участники
переговоров прежде всего желали прекратить насилие, они пред-
ложили трем вождям капитулировать и отдаться под защиту
выборного собрания; те отказались; комиссары выборщиков
удалились, а мятежники вернулись в свою крепость.
Около пяти вечера, то есть в то самое время, когда прерва-
лись переговоры, прибыл г-н Обри, капитан артиллерии, кото-
рый в сопровождении примерно двух сотен людей ездил в поле-
вой артиллерийский парк и вернулся с шестью пушками, чтобы
разнести башню, где засели заговорщики, стреляя из этого
укрытия в солдат, которых ничто не защищало от их пуль.
В шесть часов пушки заняли позицию и немедля дали залп,
308
Кровопролития на юге
перекрывший грохот стрельбы, которая тут же прекратилась,
потому что с каждым залпом в башне образовывалась новая
брешь, и вскоре вся башня зияла пробоинами. Тогда комиссары
выборного собрания приказывают ненадолго прекратить огонь:
они надеются, что перед лицом грозящей им неминуемой опас-
ности главари примут условия, которые отвергли час тому
назад, и не хотят доводить их до отчаяния. Итак, подходят они
по улице Коллежа, с трубачом впереди, и велят передать Фран-
суа Фроману и Декомбье, что желают с ними потолковать; те
выходят на улицу и, увидав снаружи, что башня вот-вот рухнет,
соглашаются сложить оружие, доставить его во дворец, явиться
в выборное собрание и отдаться под его защиту. Эти условия
принимаются, и комиссары машут шляпами над головой в знак
того, что все окончено.
В этот миг со стороны крепости грянули три выстрела и со
всех сторон послышались крики: «Измена! Измена!» Католичес-
кие вожди вернулись в башню. Протестанты, вообразив, будто
их комиссаров убивают, возобновляют орудийный огонь, но
башня все не поддается; тогда протестанты приносят лестницы
и берут крепость приступом, и вот все башни захвачены, часть
католиков перерезана, часть бросается в дом Фромана, где под
его началом пытается выдержать осаду. Но нападающие, несмо-
тря на сгустившуюся темноту, обрушиваются на них с такой
яростью, что через минуту все окна и двери уже переломаны.
Франсуа и Пьер Фроманы удирают по лесенке, ведущей на
крышу. Но не успевают они забраться туда, как их догоняют
выстрелы. Пьер Фроман, раненный в бедро, падает на лестницу.
Франсуа Фроман выбирается на террасу, оттуда на соседний
дом и так, перепрыгивая с крыши на крышу, добегает до кол-
лежа, проникает через чердачное окно в здание и прячется
в большой комнате для занятий, пустующей по ночам.
Там Фроман отсиживается до одиннадцати часов. В один-
надцать, когда делается совершенно темно, он вылезает через
окно, пересекает город, выходит в поле, идет всю ночь, с наступ-
лением дня прячется в доме у одного католика, вечером вновь
пускается в путь, выходит на берег моря, находит лодку, доплы-
вает до берегов Италии и является к тем, кто его послал,
с докладом о плачевном исходе своего предприятия.
Избиение длилось три дня. Протестанты, доведенные до
крайности, в свой черед убивали, не ведая жалости, с ухищрения-
ми свирепой жестокости. В эти три дня расстались с жизнью более
пятисот католиков, и только семнадцатого числа воцарился мир.
309
Знаменитые преступления
Долго еще католики и протестанты обвиняли друг друга
в нападении, повлекшем за собой эти роковые дни. Но затем
Франсуа Фроман сам позаботился о том, чтобы развеять всевоз-
можные сомнения на этот счет, выпустив в свет книгу, в которой
изложена часть подробностей, предложенных нами читателю,
а также описано вознаграждение, каковое он получил, вернув-
шись в Турин. Вознаграждение было таково: решение француз-
ской знати, пребывающей в эмиграции, касательно г-на Пьера
Фромана и его детей, проживающих в городе Ниме. Воспроиз-
водим здесь в точности сей исторический документ.
«Мы, нижеподписавшиеся французские дворяне, убежден-
ные в том, что дворянство лишь затем было учреждено, дабы
стать наградой за отвагу и поощрением доблести, объявляем,
что шевалье де 1ир представил нам доказательства отваги,
преданности королю и любви к родине, кои проявили г-н Пьер
Фроман-отец, казначей духовенства, и его сыновья Матье Фро-
ман, буржуа, Жак Фроман, каноник, и Франсуа Фроман, ад-
вокат, жители Нима; отныне мы будем числить их, а также их
потомков, дворянами, законно пользующимися всеми отличи-
ями, свойственными людям воистину благородным. Поскольку
добрые граждане, кои совершают выдающиеся деяния в борьбе
за восстановление монархии, должны приравниваться к фран-
цузскому рыцарству, чьи предки способствовали возведению
королей на трон, объявляем к тому же, что в тот самый миг,
когда обстоятельства позволят нам, мы все вместе будем про-
сить его величество даровать этому семейству, прославленному
своей доблестью, все почести и преимущества, принадлежащие
воистину знатным людям, и предоставить в их распоряжение
с первого же дня все привилегии, какими во Франции пользуется
знать. Мы поручаем депутации, в каковую входят маркиз де
Миран, граф д’Эпеншаль, маркиз д’Экар, виконт де Понс, ше-
валье де 1ер, маркиз де ла Фероньер, обратиться к монсеньеру
графу д’Артуа, монсеньеру герцогу Ангулемскому, монсеньеру
герцогу Беррийскому, монсеньеру принцу де Конде, монсеньеру
герцогу де Бурбону и монсеньеру герцогу Энгиенскому и умо-
лять их возглавить нас, когда мы будем просить его величество
предоставить семейству Фроманов все отличия, принадлежащие
истинной знати.
Турин, 12 сентября 1790 года *».
' Следует 50 подписей.
310
Кровопролития на юге
В свою очередь лангедокские дворяне с радостью узнали
о том, каких почестей был удостоен их соотечественник г-н
Фроман; и вот они обратились к нему с нижеследующим
письмом:
«Лорш, 7 июля 1792 года.
Лангедокское дворянство спешит подтвердить решение,
принятое в Вашу пользу, сударь, знатными людьми, собрав-
шимися в Турине. Оно воздает должное усердию и отваге,
коими были отмечены, сударь, деяния Ваши и вашей семьи;
а посему оно поручило нам заверить Вам, что с радостью
увидит Вас в числе знатных людей, объединенных под началом
г-на маршала де Кастри и что Вы можете явиться в Лорш,
в расположение войск, и занять принадлежащее Вам место
в одной из рот.
Имеем честь, сударь, пребывать Вашими преданнейшими
и смиреннейшими слугами.
Граф де Тулуз-Лотрек, маркиз дю Лак, маркиз де ла Жон-
кьер, маркиз де Пано, шевалье де Бедо».
Протестанты, как мы уже сказали, с восторгом приветство-
вали первые прекрасные дни революции, но вскоре наступил
террор, ударивший по всем без различия вероисповеданиям.
Сто тридцать восемь голов скатились на эшафот, осужденные
революционным трибуналом Гара; девяносто один католик и со-
рок семь протестантов. Можно подумать, что для пущей бес-
пристрастности палачи произвели перепись населения.
В свой черед было учинено консульское правление; протес-
танты, коммерсанты и промышленники, которые, как правило,
были богаче католиков, которым, соответственно, грозили
большие потери, а консульское правление представлялось более
надежным и, главное, более разумным, чем предшествовавшие
ему правительства, искренне и с доверием его поддержали.
Затем пришла Империя с ее идеей абсолютной власти, с кон-
тинентальной блокадой, с удвоившимися поборами; тут проте-
станты отшатнулись от власти, потому что против них, так
уповавших на эту власть, было совершено клятвопреступление:
Наполеон не выполнил обещаний, данных Бонапартом.
Поэтому Ним приветствовал первую реставрацию всеоб-
щим ликованием, и поверхностному наблюдателю могло пока-
заться, что все следы старой протестантской закваски бесследно
исчезли. И впрямь, в течение семнадцати лет обе религии как
311
Знаменитые преступления
будто мирно уживаются бок о бок в обоюдной дружбе; в тече-
ние семнадцати лет люди встречаются в обществе и ведут общие
дела, не спрашивая друг у друга, к какому вероисповеданию они
принадлежат, и Ним, если окинуть его беглым взглядом, кажет-
ся примером сплоченности и братства.
Вскоре в Ним прибыл Месье; национальная гвардия города
исполняла при нем роль почетного караула; она была организо-
вана все так же, как в 1812 году, то есть состояла из граждан
обоих вероисповеданий. Последовало шесть награждений; три
награды были даны католикам, три—протестантам. Того же
отличия одновременно удостоились г. г. Донан, Оливье Демон
и де Сен; первый из них был мэром, второй—президентом
консистории, а последний — членом префектуры; все трое ис-
поведовали протестантизм.
Такое беспристрастие со стороны Месье граничило с пред-
почтением, и это предпочтение уязвило католиков. Они припом-
нили, что в свое время отцы тех, кто получил награды из рук
принца, боролись против тех, кто хранил ему верность. Итак, не
успел Месье уехать, как стало очевидно, что гармония наруши-
лась. У католиков было любимое кафе, в котором они всю
эпоху Империи собирались вместе с протестантами, причем на
этих сборищах никогда не бывало ни одной религиозной стыч-
ки. Но с этого дня католики начали косо посматривать на
протестантов; это не осталось незамеченным; однако, решив-
шись во что бы то ни стало сохранить мир, протестанты мало-
помалу уступили кафе католикам и облюбовали для себя дру-
гое, незадолго до того открывшееся под вывеской «Остров
Эльба». Этого было достаточно, чтобы им навесили ярлык
бонапартистов; а коли так, рассудили католики, им должен
досаждать клич «Да здравствует король!», поэтому их то и дело
приветствовали таким кличем, причем с интонацией, которая
день ото дня становилась все более вызывающей. Поначалу
протестанты откликались теми же словами, но тогда их объяви-
ли трусами: на устах-де у них одно, а в сердце другое. Те,
задетые этим обвинением, смолкли, но тут их стали уличать
в отвращении к королевскому дому. В конце концов, клич «Да
здравствует король!», который поначалу все так охотно подхва-
тили в единодушном порыве, превратился в угрозу, потому что
означал не более чем ненависть одной партии к другой, и вот 21
февраля 1815 года мэр, г-н Донан, издал постановление, кото-
рым запрещалось кричать «Да здравствует король!», поскольку
этому кличу кое-кто ухитрился придать мятежный смысл.
312
Кровопролития на юге
Это само по себе уже достаточно возбудило умы, как вдруг
4 марта в Ниме узнали о высадке Наполеона.
Несмотря на все впечатление, произведенное этой ново-
стью, город хранил угрюмое спокойствие; впрочем, никто не
имел точных сведений. Наполеон, знавший о симпатии, кото-
рую питали к нему жители гор, углубился в Альпы, и его орел
не воспарил еще на такую высоту, чтобы его заметили над
Женевской горой.
Двенадцатого числа в Ним прибыл герцог Ангулемский;
о его прибытии возвестили два воззвания, убеждавшие горожан
взяться за оружие; на этот призыв откликнулся с южной пыл-
костью весь Ним; образовалось войско; протестанты явились
вместе с католиками, но были отвергнуты: католики признавали
право защищать их законных монархов только за своими еди-
новерцами.
Однако отбор производился, казалось, без ведома герцога
Ангулемского. Во время своего пребывания в Ниме он наравне
принимал протестантов и католиков, и к его столу допускались
как те, так и другие. Однажды в пятницу один из гостей,
генерал-протестант, соблюдал пост, в то время как другой
генерал, католик, ел скоромное. Принц со смехом указал всем
на это отступление от правил. «Подумаешь,— отозвался гене-
рал-католик,— одним крылышком цыпленка больше, одним
предательством меньше, какая разница!» Выпад, был столь оче-
виден, что генерал-протестант, хотя никак не мог отнести упрек
на свой счет, встал из-за стола и вышел. Этот протестантский
генерал, получивший столь жестокую обиду, был доблестный
Жилли.
Тем временем поступали все более и более тревожные из-
вестия; наполеоновские орлы летели все стремительнее. 24 мар-
та по Ниму распространился слух, что 19-го король Людовик
XVIII покинул Париж, а 20-го туда вступил Наполеон. Стали
искать источник этого слуха, и выяснилось, что весть исходит от
г-на Венсана де Сен-Лорана, советника префектуры, одного из
наиболее уважаемых в Ниме людей. Немедля призвали г-на
Венсана де Сен-Лорана, чтобы узнать, откуда он получил эта
сведения. Он объяснил, что почерпнул их из письма, получен-
ного г-ном де Брагером, и предъявил письмо; по этого до-
казательства, как ни было оно убедительно, показалось недоста-
точно. Г-на де Сен-Лорана, передавая с рук на руки, препрово-
дили в замок Иф. Протестанты стали на защиту г-на Венсана де
Сен-Лорана, католики приняли сторону преследовавших его
313
Знаменитые преступления
властей; столкнулись противоборствующие стороны, долгое
время жившие в мире, обострилась дремавшая доныне вражда.
Правда, до стычки не дошло, но город лихорадило, и все ждали
взрыва.
Уже 22 марта два батальона волонтеров-католиков, набран-
ные в Ниме и составлявшие почти тысячу восемьсот человек,
выступили по направлению к Сент-Эспри. Перед выступлением
им раздали красные матерчатые цветы лилии: то, что цвет
эмблемы переменился, должно было служить угрозой, которую
протестанты поняли.
Принц также отбыл, ведя за собой остатки королевских
волонтеров, и после ухода католиков протестанты стали почти
полновластными хозяевами в Ниме.
Однако в городе по-прежнему царило спокойствие; и как это
ни странно, провокации исходили со стороны слабых.
27 марта на гумне собрались шесть человек, закусили и дого-
ворились совершить прогулку по городу. То были Жак Дюпон,
стяжавший позже под именем Трестайона ужасную славу, о кото-
рой вы все наслышаны, мясник Трюфеми, собачий стригаль
Морне, Ур, Серван и Жиль. 1уляя, они очутились перед кафе
«Остров Эльба», само название которого свидетельствовало об
убеждениях его посетителей; кафе находилось напротив кордегар-
дии, занятой солдатами 67-й роты. Здесь вся шестерка останови-
лась и с вызовом в голосе стала выкрикивать «Да здравствует
король!», но ничего не добилась, кроме ничтожной ссоры, упоми-
наемой нами только для того, чтобы дать представление о сдер-
жанности протестантов и чтобы вывести на сцену людей, которым
в течение трех месяцев предстояло играть столь ужасную роль.
1 апреля мэр созывает членов муниципального совета, раз-
ных членов конституционного правительства, офицеров город-
ской национальной гвардии, кюре, протестантских пасторов
и разных прочих заметных в городе людей. Адвокат королев-
ского суда г-н Тренеклаг огласил перед ними энергичное об-
ращение, имевшее целью засвидетельствовать любовь граждан
к королю и родине и призвать их к миру и единению. Это
обращение снискало единодушное одобрение, его подписали все
члены собрания; среди прочих были подписи и нимских проте-
стантов. Но это не все: на другой день обращение было напеча-
тано, опубликовано и разослано во все коммуны департамента,
над которыми еще реял белый флаг. Как мы уже говорили, это
происходило 2 апреля, то есть через одиннадцать дней после
того, как Наполеон вступил в Париж.
314
Кровопролития на юге
В тот же день стало известно, что в Монпелье провоз-
глашена власть императора.
На другой день, 3 апреля, офицеры на половинном жалова-
нье договорились собраться у источника, чтобы встретиться там
с генералом и с помощником инспектора. В назначенный час все
сошлись в указанном месте, а поскольку генерал и помощник
инспектора опаздывали, среди собравшихся распространился
приказ, изданный в этот день генералом Амбером, приказ,
содержавший признание власти императора; головы закружи-
лись, один из офицеров выхватил шпагу и закричал: «Да здрав-
ствует император!» Магические слова были подхвачены со всех
сторон. Все с шумом и гамом пошли в казармы 63-го полка,
который тут же присоединился к офицерам; в разгар суматохи
прибыл бригадный генерал Пелиссье, он хотел пресечь броже-
ние умов, но его же солдаты арестовали генерала. Офицеры
немедля явились к генералу Бришу, начальнику гарнизона, по-
требовали, чтобы он установленным порядком сообщил им
суточный приказ, полученный сегодня. Генерал ответил, что не
получил никакого приказа, а когда у него, спросили, чью сторо-
ну он примет,— отказался отвечать. Офицеры тут же схватили
Бриша и объявили, что он арестован. Не успели его отвести
в казарму и взять под стражу, как явился почтарь с депешей от
генерала Амбера. Узнав, что генерал Бриш арестован, почтарь
вручает депешу полковнику 63-го полка, старшему по чину
после генерала. Тот разворачивает депешу: в ней сообщается
суточный приказ.
В тот же миг полковник велит трубить общий сбор, город-
ская стража берется за оружие, войска выходят из казарм
и строятся; солдаты национальной гвардии становятся в боевом
порядке непосредственно позади линейных войск; оглашают
суточный приказ; расклейщики объявлений выхватывают его
друг у друга и в мгновение ока развешивают по всем улицам
и перекресткам; с этой минуты белая кокарда уступает место
национальной и всех заставляют или носить национальную
кокарду, или не носить вообще никакой; в городе объявлено
осадное положение; военные учреждают надзорный комитет
и полицию.
Еще во время пребывания герцога Ангулемского в Ниме
генерал Жилли ходатайствовал о назначении его в армию
принца, коего не добился несмотря на настойчивые просьбы;
и вот сразу после обеда, где его оскорбили, он удалился
в свою деревню Авернед; там в ночь с 5-го на 6-е он получил
315
Знаменитые преступления
• 9
с нарочным приказ от генерала Амбера стать во главе второго
военного округа; утром 6 числа генерал Жилли прибыл в Ним,
объявил о своем.согласии, и в силу этого согласия под началом
у него оказались департаменты lap, Ардеш и Лозьер.
На другой день генерал Жилли получил новые депеши
от генерала Амбера; в них сообщалось, что с целью удаления
армии герцога Ангулемского из департаментов, в которых
она возбуждает симпатии, чреватые гражданской войной,
генерал Амбер принял решение занять Пон-Сент-Эспри; по-
этому он отдал 10-му пОлку конных егерей, 13-му пехотному
полку и артиллерийскому дивизиону приказ выступить из
Монпелье, чтобы форсированным маршем прибыть в этот
пункт; упомянутыми частями командует полковник Сен-Ло-
ран, но генерал Амбер желает, чтобы генерал Жилли, коль
скоро он сочтет, что может без опасности покинуть Ним,
принял на себя главное командование и вместе с частью
63-го полка присоединился к остальным силам; в городе
было совершенно спокойно, и генерал Жилли без малейших
колебаний последовал приглашению; 7-го он выехал из Нима,
переночевал в Юзесе, обнаружил, что все должностные лица
покинули город, и, опасаясь беспорядков, которые могло
повлечь за собой это бегство, объявил осадное положение;
комендантом он оставил г-на Брессона, командира батальона,
отставного офицера, который родился и постоянно жил в Юзе-
се; затем, постаравшись, насколько то было в его силах,
предупредить всевозможные несчастья, 8-го утром он продол-
жил путь.
Недалеко от деревни Конан генерал Жилли получает доне-
сение, посланное ему полковником Сен-Лораном; в этом донесе-
нии сообщается, что полковник занял Пон-Сент-Эспри и что
герцог Ангулемский, очутившись между двух огней, отправил
к нему для переговоров генерала Ольтана, начальника штаба
королевской армии; генерал Жилли спешит, является в Пон-
Сент-Эспри и в самом деле находит там генерала д’Ольтана
и полковника Сен-Лорана, расположившихся вместе в гости-
нице «Почтовая».
Наделенный инструкциями командующего, полковник
Сен-Лора уже обсудил с посланцем герцога Ангулемского
различные пункты капитуляции; генерал Жилли внес кое-какие
изменения, с остальными пунктами согласился и в тот же
день, 8-го апреля, было подписано нижеследующее согла-
шение.
316
Кровопролития на юге
«Соглашение, заключенное между генералом Жилли и ба-
роном де Дамасом.
Его королевское высочество монсеньер герцог Ангулем-
ский, верховный главнокомандующий королевской армией на
Юге, и г-н дивизионный генерал барон де Жилли, команду-
ющий первым корпусом императорской армии, проникнувшись
необходимостью и желанием остановить пролитие французской
крови, наделили полномочиями для обсуждения статей согла-
шения, каковое может обеспечить мир на Юге Франции, следу-
ющих лиц: его королевское высочество—барона де Дамаса,
бригадного генерала, помощника начальника главного штаба;
г-н генерал де Жилли—г-на секунд-майора Лефевра, кавалера
ордена Почетного легиона, начальника штаба первого армей-
ского корпуса, которые, убедившись в полномочиях друг друга,
пришли к договоренности по следующим статьям:
Ст. I. Королевская армия распускается; входящие в ее со-
став солдаты национальной гвардии всех чинов слагают оружие
и возвращаются домой; им будут выданы путевые листы для
возвращения, на родину, и командующий дивизионный генерал
Жилли заверяет, что им никогда не припомнят и не поставят
в вину их поступки и высказывания до заключения настоящего
договора.
Офицерам будут оставлены их шпаги; части, входящие
в эту армию, вернутся в гарнизоны, каковые будут им пред-
писаны.
Ст. II. 1енералы, высшие офицеры штаба и прочие всех
родов войск, командиры и военные чиновники, поименный
список которых будет представлен командующему, возвратятся
по домам впредь до новых распоряжений его величества им-
ператора.
Ст. III. Офицеры всех чинов, желающие выйти в отставку,
получают на то разрешение; в дальнейшем им предоставляются
пропуска для возвращения домой.
Ст. IV.. Армейские кассы и платежные ведомости будут
немедля переданы комиссарам, назначенным для того коман-
дующим.
Ст. V. Вышеизложенные статьи относятся к частям, воз-
главляемым лично монсеньером герцогом Ангулемским, а так-
же ко всем отдельным подразделениям, ему подчиненным и вхо-
дящим в состав королевской армии на Юге.
Ст. VI. Его королевское высочество направится в порт Сет,
где в его распоряжение поступят все корабли, необходимые для
317
Знаменитые преступления
1
перевозки его и сопровождающих его лиц в то место, куда ему
будет угодно. По всему пути следования будут разосланы посты
императорской армии, чтобы охранять его высочество во время
поездки, и везде ему, коль скоро на то будет его желание, будут
оказаны почести, подобающие его рангу.
Ст. VII. Все офицеры и прочие лица, сопровождающие его
высочество, каковые пожелают следовать за ним, получат воз-
можность погрузиться на корабли с ним вместе, как в случае,
если им угодно будет отправиться немедленно, так и в случае,
если они попросят необходимую отсрочку, чтобы уладить свои
частные дела.
Ст. VIII. Настоящий договор будет храниться втайне, поку-
да его королевское высочество не покинет пределы империи.
Изготовлено в двух копиях по договоренности между ниже-
подписавшимися уполномоченными 8 числа апреля месяца 1815
года с одобрения командующего и подписано:
в главной квартире в Пон-Сент-Эспри в указанное. число,
месяц и год
секунд-майором начальником штаба первого корпуса им-
ператорской армии на Юге
Подпись: Лефевр
бригадным генералом, помощником начальника штаба
Подпись: барон де Дамас.
Настоящее соглашение утверждено дивизионным генера-
лом и командующим императорской армией на Юге
Подпись: Жилли».
После некоторых разногласий между генералом Жилли
и генералом 1руши капитуляция состоялась; 16 апреля в восемь
часов утра герцог Ангулемский прибыл в Сет и, пользуясь
попутным ветром, в тот же день на борту шведского судна
«Скандинавия» покинул Францию.
С самого утра 9 числа в Палю был послан старший офицер
для выдачи путевых листов войскам, которые в соответствии со
ст. I капитуляции «должны были сложить оружие и возвратить-
ся к себе домой». Но в предыдущие день и ночь часть королевс-
ких волонтеров успела вопреки этой статье уйти «вместе с ору-
жием и багажом». Поскольку это нарушение договора привело
к тяжким последствиям, мы приведем здесь для вящей точности
донесение, исходящее непосредственно от трех королевских во-
лонтеров.
318
Кровопролития на юге
«Возвращаясь после капитуляции из армии монсеньера гер-
цога Ангулемского,—доносит Жан Сонье,— я вместе со своими
командирами и частью прибыл в Сен-Жан-дез-Анель; оттуда
мы направились в Юзес; когда мы очутились посреди леса близ
деревни, названия коей я не помню, наш генерал г-н де Bore
велел нам всем расходиться по домам. Мы спросили, следует ли
нам свернуть знамя. В этот миг майор Манье снял его с древка
и положил к себе в карман. Мы спросили у генерала, где нам
сложить оружие: он отвечал, что мы должны его сохранить, так
как он полагает, что скоро оно нам понадобится; мы должны
оставить себе даже боеприпасы, чтобы обезопасить себя по
дороге от всех несчастливых случайностей.
Тогда мы приняли решение; нас осталось шестьдесят четыре
человека, которые договорились не разлучаться и нашли про-
водника, который провел бы нас, минуя Юзес».
Никола Мари, земледелец, доносит:
«Вернувшись после капитуляции из армии монсеньера гер-
цога Ангулемского, я вместе со своими командирами и своей
частью прибыл в Сен-Жан-дез-Анель; мы держали путь в Юзес,
как вдруг посреди леса близ деревни, название которой я забыл,
наш генерал г-н де Bore сказал нам, чтобы мы все расходились
по домам. Мы увидели, что майор Манье снял знамя с древка,
свернул его и спрятал в карман. Мы спросили генерала, как нам
быть с нашим бружием; он ответил, что следует его сохранить,
равно как и боеприпасы, которые могут нам понадобиться.
Вслед за тем командиры покинули нас и далее все спасались кто
как может».
«После капитуляции монсеньера герцога Ангулемского,—
доносит Поль Ламбер, нимский позументщик,—я находился
в составе одного из подразделений, бывших под началом майора
Манье и г-на генерала Bore. Когда мы очутились в лесу близ
деревни, название которой я забыл, г-н де Bore и другие начальни-
ки велели нам расходиться по домам. Знамя сложили, и г-н Монье
спрятал его в карман. Мы спросили командиров, что нам делать
с оружием, и г-н де Bore сказал, чтобы мы оставили его у себя
и что скоро оно снова нам понадобится; к тому же оно может
пригодиться нам в дороге, если с нами что-нибудь случится».
Три донесения слишком совпадают между собой, чтобы
оставить место для сомнений. Следовательно, королевские во-
лонтеры нарушили статью I капитуляции.
319
Знаменитые преступления
Покинутые офицерами, без генерала и без знамени, сол-
даты г-на де Bore могли, таким образом, рассчитывать только
на себя, и вот шестьдесят четыре человека, среди которых был
только один старший сержант, объединившись, как сообщает
один из них, взяли проводника, чтобы обойти стороной Юзес,
где, как они опасались, их могли обидеть. Проводник вывел их
к Монтарему так, что никто не чинил им препятствий по пути
и не беспокоил по поводу их оружия.
Вдруг один кучер по имени Бертран, доверенный слуга
бывшего главного викария Але, аббата Рафена, и баронессы
д’Арно Вюрмезер, который от их общего имени управлял
поместьем Орейак, во весь опор примчался в коммуну Ар-
пайарг, почти сплошь населенную протестантами, то есть,
следовательно, приверженцами Наполеона, и объявил, что по
дороге из Монтарему идут «головорезы» (как видим, спустя
сто десять лет королевские войска назывались прежним про-
звищем), что они идут, грабя дома, убивая священников, наси-
луя женщин и выбрасывая их затем из окон. Легко вообразить,
какое впечатление произвел этот рассказ; люди сбиваются
в отряды; в отсутствие мэра и его помощника Бертрана ведут
к некоему Букарю, который выслушивает его донесение, объяв-
ляет общий сбор и велит бить в набат. Все потрясены: муж-
чины хватаются за ружья, женщины и дети—за камни и вилы,
и каждый готовится дать отпор опасности, существующей
только в воображении Бертрана, все донесение которого пред-
ставляет собой чистый вымысел, лишенный каких бы то ни
было подтверждений.
В разгар всеобщего брожения умов близ Арпайарга пока-
зываются королевские волонтеры. Едва их замечают, со всех
сторон поднимается вопль: «Вот они!» Улицы перегорожены
повозками, набат уже не стонет, а ревет на всю округу; все, кто
вооружен или способен носить оружие, бросаются на окраину
деревни. И тут их взорам предстают королевские волонтеры,
которые, слыша шум и видя угрожающие приготовления жи-
телей, на мгновение останавливаются, и, желая объявить о сво-
их мирных намерениях, поднимают ружья прикладами вверх
с надетыми на них киверами; они объявили, что не следует их
бояться и что они никому не собираются причинять зло, но
жители Арпайарга, предубежденные ужасными рассказами Бе-
ртрана, отвечали, что не довольствуются простыми заверени-
ями; пускай «головорезы» разоружатся, а иначе им через дерев-
ню не пройти. Нетрудно догадаться, что такое заявление при-
320
Кровопролития на юге
шлось не по вкусу людям, которые ради того, чтобы не
расстаться с оружием, принебрегли условиями капитуляции:
они отказались наотрез. Их отказ усугубил недоверие; пе-
реговоры между г-ном Букарю, представлявшим жителей Ар-
пайарга, и г-ном Фурнье, говорившим от имени королевских
гвардейцев, приобретают все более высокие ноты. Наконец
от слов переходят к делу: чужаки хотят прорваться силой,
раздается несколько выстрелов, двое «головорезов» падают,
это некие Калвье и Фурнье. Остальные бросаются врассыпную,
преследуемые ожесточенным огнем; еще двое пришельцев по-
лучают ранения, правда, легкие. И вот все разбегаются по
полю, тянущемуся вдоль дороги; жители деревни преследуют
их, но вскоре возвращаются к двум раненым; Антуан Робен,
адвокат и судья кантона Юзес, тут же составляет протокол
о происшедшем.
То был в Общем-то единственный прискорбный несчастный
случай на протяжении Ста дней. Обе партии стоят лицом
к лицу, угрожая одна другой, однако сохраняя сдержанность;
но не следует этим обольщаться: мир не заключен, просто все
замерло в ожидании войны.
На сей раз сигнал к борьбе суждено было подать Марселю;
теперь мы стушуемся, уступая слово очевидцу, который сам,
будучи католиком, не заслуживает подозрений в пристраст-
ности.
«Во время высадки Наполеона я жил в Марселе и был
свидетелем того впечатления, какое произвело на всех это
известие; из каждой груди рвался крик, все поддались едино-
му порыву; вся национальная гвардия просила о выступле-
нии, но маршал Массена не разрешал этого, покуда не стало
поздно: Наполеон уже добрался до гор и двигался с такой
быстротой, что догнать его не представлялось возможным.
Вскоре стало известно о его триумфальном вступлении в Ли-
он и ночном вступлении в Париж; Марсель покорился вместе
со всей Францией: князь Эслингенский был отозван в столи-
цу, а маршал Брюн, принявший командование над шестым
обсервационным корпусом, устроил в Марселе свою главную
квартиру.
Вследствие необъяснимой переменчивости общественного
мнения Марсель, самое название которого во время террора
было своего рода символом наиболее передовых взглядов,
в 1815 году оказался оплотом роялистов. Тем не менее жители
321
Знаменитые преступления
его без малейшего ропота смотрели на трехцветное знамя,
которое через год после своего исчезновения снова развевалось
над крепостными стенами; ни один случай произвола со сторо-
ны властей, ни одна угроза, ни одна стычка между населением
и военными не нарушила мира в древней Фокее, и никогда еще
революция не совершалась так легко и так кротко.
Надо сказать притом, что маршал Брюн был, конечно,
человек наиболее подходящий для того, чтобы произвести без
потрясений подобную метаморфозу; отличаясь прямодушием
и преданностью старого вояки, он, наряду с этими достоинст-
вами, обладал другими, не столь, быть может, блестящими,
сколь основательными: смотрел на современные ему револю-
ции, не выпуская из рук Тацита, и принимал в них участие,
когда голос родины призывал его на защиту ее, причем им
всегда руководил патриотизм, а не личная корысть. В самом
деле, победитель в сражениях под Харлемом и Беккюмом вот
уже четыре года жил, забытый, в отставке, похожей на изгна-
ние, как вдруг его призвал тот самый голос, что прежде уда-
лил: при звуке этого голоса Цинциннат бросил свою повозку
и вновь взялся за оружие—таков был его характер. Внешне же
в те времена это был мужчина лет пятидесяти пяти, с честным
и открытым лицом, обрамленным пышными бакенбардами,
плешивый—лишь на висках сохранились остатки седых во-
лос,—высокого роста, с проворными движениями и заметной
военной выправкой.
Я познакомился с ним по той причине, что мы вместе
с другим составили доклад о настроениях жителей Юга, а он
попросил у нас копию; генерал долго беседовал с нами о содер-
жании доклада, обсуждал его с беспристрастием человека, не
вооружившегося готовым мнением, а лишь собирающегося
сделать выбор, и пригласил нас почаще бывать у него; мы
воспользовались этим разрешением и нашли столь радушный
прием, что стали приходить почти каждый вечер.
После его прибытия на Юг ожила после долгой спячки
старая клевета, преследовавшая его в прежние дни. Не знаю,
кто из сочинителей, повествуя о кровопролитии 2 сентября
и о смерти принцессы де Ламбаль, сказал: «Некоторым пока-
залось, что они узнали в человеке, который нес голову на пике,
переодетого генерала Брюна»,—и это обвинение, в котором не
было ни следа не только правды, но простого правдоподобия,
потому что он находился тогда вдали от Парижа, было жадно
подхвачено во время консульства и продолжало преследовать
322
Кровопролития на юге
маршала в 1815 г. с таким ожесточением, что он чуть не
каждый день получал анонимные письма, грозившие ему тою
же судьбой, что постигла принцессу. Однажды вечером, когда
мы сидели у него, он распечатал одно из таких писем и тут же
передал его нам; вот что в нем было написано:
«Негодяй!
Нам известны все твои злодеяния, но скоро революция
покарает тебя за все по заслугам; ты погубил принцессу Лам-
баль, ты носил на острие пики ее голову, но твоя проделает
еще более дальнюю дорогу. Ежели ты посмеешь показаться на
смотру, песенка твоя спета, и голова твоя будет красоваться на
верхушке Аккульской колокольни.
Прощай, подлый убийца».
Тогда мы посоветовали ему разыскать источник этой кле-
веты и раз и навсегда беспощадно покарать клеветников. На
мгновение он задумался, потом поднес письмо к свече и,
рассеянно глядя, как пламя пожирает бумагу, произнес:
— Покарать? Да, знаю, кары заткнули бы все рты; быть
может, я даже укрепил бы этим общественное спокойствие,
которое то и дело нарушают. Но я предпочитаю действовать
не строгостью, а убеждением. По мне, лучше успокаивать умы,
чем рубить головы, и пусть меня лучше считают слабым,
нежели кровожадным.
В эти словах был весь маршал Брюн.
В самом деле, за Сто дней общественное спокойствие
в Марселе дважды было поколеблено, причем оба раза одним
и тем же способом. Офицеры гарнизона собирались в кафе на
площади Неккера и распевали песни на злобу дня. На них было
совершено нападение: разбили камнями стекла, кое-кого при
этом задели. Офицеры выбежали с криком «К оружию!». Жи-
тели в ответ испустили тот же клич, однако тут же забили
барабаны, высланы были многочисленные патрули, и началь-
нику гарнизона удалось утихомирить народ и восстановить
спокойствие без единого раненого.
В день майской ярмарки был отдан приказ устроить всеоб-
щую иллюминацию и вывесить на перекрестках трехцветные
флаги. Большинство жителей и не думало исполнять волю
властей. Офицеры, возмущенные таким неповиновением, по-
зволили себе крайние меры; впрочем, они ограничились тем,
что побили окна в неосвещенных домах, чтобы их владельцы
подчинились полученным приказам.
323 .
Знаменитые преступления
Однако в Марселе, как и во всей Франции, уже слабела
надежда на успех роялистов, а потому те, кто представлял их
партию (как мы уже сказали, в Марселе они были весьма
многочисленны), перестали бросать вызов военным и сделали
вид, будто примирились с судьбой. Со своей стороны, маршал
Брюн удалился из города на границу, причем никто даже не
попытался осуществить угрозы, коими его осыпали. Настало
25 июня, и вести о первых успехах при Флерюсе и Линьи,
казалось, благоприятствовали надеждам наших солдат, как
вдруг после полудня по городу распространился глухой слух—
отдаленное эхо канонады Ватерлоо; и последовавшее за. ним
молчание командиров, растерянность армии, радость рояли-
стов— все подтвердило начало новой войны, исход которой
всем, казалось, был ясен заранее. Около четырех часов дня
какой-то человек, по всей видимости осведомленный лучше,
чем его соотечественники, сорвал с себя трехцветную кокарду
и растоптал ее с криком: «Да здравствует король!» Негоду-
ющие солдаты схватили его и хотели вести в кордегардию,
национальная гвардия воспротивилась, началась потасовка;
поднялся крик, солдат окружила несметная толпа, грянуло
несколько выстрелов, на эти выстрелы ответили выстрелы
с другой стороны, несколько человек упали, истекая кровью;
среди всей этой неразберихи было произнесено слово «Ватер-
лоо»—и вместе с этим неведомым прежде названием, которое
впервые так громко прозвучало на устах у истории, распро-
странилась весть о неудаче французской армии и торжестве
союзников. Тогда генерал Вердье, командовавший гарнизоном
в отсутствие маршала Брюна, вскочил на коня и хотел об-
ратиться к народу с речью, но голос его потонул в криках
черни, бесновавшейся у входа в кафе, где стоял бюст им-
ператора, и требовавшей, чтобы ей выдали этот бюст. Вердье,
надеясь успокоить этой мерой то, что он принял за простые
беспорядки, приказывает выдать бюст; это странное снисхож-
дение со стороны военачальника, представляющего импера-
торскую власть, подтверждает, что дело императора проиг-
рано. От чувства безнаказанности ярость толпы все возраста-
ет; она устремляется в ратушу, срывает и сжигает трехцветное
знамя и водружает на его месте белое. Бьют общий сбор, гудит
набат, толпа все прибывает за счет жителей окрестных дере-
вень; начинаются убийства, и вот-вот пойдет резня.
С начала волнений я вышел в город вместе с М.; мы были
свидетелями этого грозного брожения и разгорающегося мяте-
324
Кровопролития на юге
жа, но еще не знали их истинной причины; и вот на улице
Ноайль мы повстречали нашего друга, который, хоть и приде-
рживался противоположных взглядов, был, казалось, весьма
к нам привязан. «Ну, какие новости?»—обратился я к нему.
«Для меня добрые, для вас дурные,— отвечал он.—‘Уносите-ка
ноги, вот мой совет». Изумленные его выражениями, мы в са-
мом деле забеспокоились и попросили его объясниться. «По-
слушайте,—сказал он,—в городе вот-вот начнется мятеж. Из-
вестно, что вы чуть не каждый вечер навещали Брюна; ваши
соседи вас терпеть не могут; бегите-ка в деревню». Я хотел
возразить, но он повернулся ко мне спиной и ушел, не удоста-
ивая меня более ответом.
Мы с М. изумленно переглянулись, но по усиливавшемуся
шуму поняли, что следует, не теряя ни минуты,. исполнять
полученный совет. Мы быстро добрались до моего дома, нахо-
дившегося в конце Мейанских аллей. Жена моя собиралась
уйти из дому, я ее остановил. «Нам нужно спасаться,—сказал
я.— Придется нам уехать в деревню».— «К кому?» — «Куда
глаза глядят».— «Так поедем же!» Она стала надевать шляпку,
я не возражал. Важно было внушить окружающим мысль, что
мы ничего не знаем и собрались недалеко. Эта предосторож-
ность спасла нас. На другой день мы узнали, что, если бы нас
заподозрили в намерении бежать, нас бы не выпустили из
дому.
Мы шли наудачу, слыша, как сзади по всему городу гремят
выстрелы. На дороге мы повстречали небольшой отряд сол-
дат, бежавших звать на помощь своих товарищей. На другой
день нам стало известно, что им не удалось миновать заставу.
Мы подумали об одном отставном военном, который,
давно уже удалившись от дел и покинув военную службу, жил
себе неподалеку от деревни Сен-Жюст; итак, мы направились
прямо к нему. «Капитан,— обратился я к нему,— в городе
резня, нас преследуют, нам негде укрыться, мы молим вас
о спасении».— «Хорошо, дети мои,— отвечал он.— Входите,
я никогда ни во что не вмешивался, и вряд ли мне грозит
что-либо дурное; входите же в дом, никто не станет вас здесь
искать».
В городе у капитана были друзья, которые приходили
к нему и один за другим живописали нам все подробности
этого ужасного дня. Было убито множество военных; истреби-
ли всех мамелюков. В порту обнаружили негритянку, служи-
вшую этим беднягам.
325
Знаменитые преступления
— Кричи: «Да здравствует король!»—приказал ей народ.
—- Нет,— отвечала она.—Наполеону я обязана всем, да
здравствует Наполеон! — В живот ей вонзился штык.—Зло-
деи,—проговорила она, зажимая рукой зияющую рану,—да
здравствует Наполеон! — Ее столкнули в море, она упала, по-
шла ко дну, снова всплыла на поверхность и, взмахнув рукой
над волнами, в последний раз вскрикнула: «Да здравствует
Наполеон!»—а затем ее настигла пуля.
Некоторые горожане были убиты самым гнусным обра-
зом. В том числе г-н Англе, мой сосед, почтенный ученый,
старик, имевший несчастье за несколько дней перед тем ска-
зать в суде в присутствии нескольких лиц, что Наполеон —
великий человек; он узнал, что за это преступление его собира-
ются арестовать; сдавшись на уговоры семьи, он переоделся
и сел в повозку, чтобы бежать из города. Несмотря на маска-
рад, его узнали, схватили, привели на площадь Щапитр и там
в течение часа подвергали измывательствам и побоям, а потом
зарезали.
Легко догадаться, что после таких рассказов никто из нас
не сомкнул глаз, хотя ночь прошла для нас спокойно. Наши
жены, не раздеваясь, прикорнули в креслах и на кушетках, а мы
с другом и хозяин по очереди караулили с ружьем в руках.
Как только рассвело, мы сдали совещаться, как нам быть
дальше. Я советовал кружными путями добираться до города
Экса, где у нас были знакомые, а оттуда нанять карету до
Нима, где жили мои родные. Жена возражала мне. «Мне нужно
вернуться в город и упаковать сундуки: у нас ведь только
й есть то, что на нас надето,—сказала она.—Давай пошлем
в деревню узнать, кончились ли в Марселе беспорядки». Я со-
гласился с желанием жены, и мы послали в деревню человека.
Он принес нам добрые вести; все уверяли, что спокойствие
полностью восстановлено. Мне было очень трудно в это пове-
рить, и я ни за что не желал отпускать жену в город; на худой
конец я готов был ехать с ней вместе. Но тут уж запротесто-
вала вся моя семья; мне возражали, что мое присутствие
только навлечет на жену опасность, а если она поедет одна, ей
ничто не грозит. Да и найдутся ли такие подлые убийцы, чтобы
погубить молодую женщину восемнадцати лет от роду, чуж-
дую политике и никому не причинившую зла? А мои убеждения
всем известны, я дело другое. К тому же моя теща вызвалась
поехать вместе с женой, и все остальные в один голос с ней
уговаривали меня, что это ничуть не опасно. В конце концов
326
Кровопролития на юге
НАПОЛЕОН БОНАПАРТ
Знаменитые преступления
я согласился, но с одним условием. «Не знаю,—сказал я же-
не,—насколько обоснованы те обнадеживающие известия,
которые до нас дошли, но предупреждаю: сейчас семь утра;
одного часа тебе достаточно, чтобы добраться до Марселя,
второго — чтобы упаковать сундук, а третьего—чтобы вер-
нуться; еще час кладем на непредвиденные препятствия. Если
к одиннадцати ты не вернешься, я буду считать, что ты
попала в беду, и действовать соответственно».—«Ладно,—
отвечала жена.— Если в одиннадцать я не вернусь, разрешаю
тебе считать меня погибшей и поступать, как сочтешь нуж-
ным».
И она уехала.
Через час после ее отъезда поступили уже совсем другие
известия: беглецы, подобно нам искавшие убежища в деревне,
сообщили, что смута не только не прекратилась, но еще усили-
лась; произошли два убийства, сопровождавшиеся неслыхан-
ной жестокостью.
Некий Бессьер, старик простых нравов и безупречного
поведения, все преступление коего состояло в том, что он
служил при узурпаторе, сам рассудил, что преступление это
в нынешних обстоятельствах нешуточное, и накануне составил
завещание, которое нашли у него в бумагах; вот его начало:
«Подвергаясь опасности в ходе нынешней революции быть
убитым в качестве сторонника Бонапарта, коего я, правду
сказать, никогда не жаловал, оставляю по завещанию и т. д.
и т. п.».
Накануне же к нему прибежал шурин, знавший о существо-
вании у Бессьера нескольких личных врагов, и всю ночь сидел
у него, убеждая зятя бежать, на что тот отвечал упорным
отказом; на другой день с самого утра дом его оказался
в осаде; он попытался скрыться через черный ход, но его
задержала кучка солдат национальной гвардии; он отдался под
их покровительство, и они повели его на бульвар Св. Людови-
ка. Осыпаемый насмешками черни, он, видя, что его конвоиры
представляют собой слабую защиту, попытался укрыться в ка-
фе Меркантье, но перед ним захлопнули дверь. Изнемогая от
усталости, задыхаясь, покрытый потом и пылью, он упал на
одну из скамеек перед каким-то домом, и там его настигла
пуля, которая ранила его, но не убила; брызнула кровь, и при
виде ее радостные крики усилились. Тут сквозь давку пробился
какой-то молодой человек, державший в каждой руке по писто-
лету, и в упор разрядил их в старика.
328
Кровопролития на юге
Другое еще более чудовищное убийство произошло в то же
утро. На растерзание толпе были отданы двое, отец и сын,
связанные спина к спине. Их муки длились более двух часов;
под градом палочных ударов, камней, ружейных прикладов
отец и сын истекали кровью, обливая ею друг друга.
Те же, кто не наносил им побоев, все это время плясали
вокруг них.
Мы коротали время, выслушивая подобные истории, как
вдруг я заметил одного знакомого, который бежал к нам.
Подхожу к нему—он до того бледен, что я едва решаюсь
задать ему вопрос. Он вернулся из города, он побывал у меня
в доме. Тревожась обо мне, он решил заглянуть к нам и узнать,
каковы мои дела; в доме он не застал никого, лишь у дверей
лежали два мертвых тела, покрытых окровавленной просты-
ней. Он не посмел ее приподнять.
Как вы понимаете, после этих слов ничто уже не могло
меня остановить, и я бросился в Марсель. М. заметил, что
я ухожу, не пожелал отпустить меня одного и пошел со мной.
Пересекая деревню Сен-Жюст, мы повстречали на главной
улице толпу крестьян; все они были вооружены саблями и пи-
столетами и по большей части принадлежали, казалось, к воль-
ным ротам. Подобная встреча не сулила ничего хорошего, но
отступить в подобных обстоятельствах было бы еще гораздо
опасней; итак, мы продолжали путь, делая вид, будто не ис-
пытываем ни малейших опасений. Наш вид и манера держать-
ся привлекли внимание, крестьяне дотошно осмотрели нас,
потом тихо посовещались между собой, и до нас донеслось
словечко «каштанники». Едоками каштанов в народе имено-
вали бонапартистов: ведь каштаны пришли к нам с Корсики.
Однако не послышалось ни единой угрозы, ни единого оско-
рбления. К тому же мы шагали в сторону города, то есть никак
не могли оказаться беглецами. В сотне шагов от деревни мы
наткнулись на отряд крестьян, державших путь, как и мы,
в Марсель. Они несли ткани, канделябры, украшения; это
навело нас на мысль, что они разграбили какой-нибудь заго-
родный дом. И впрямь, они только что вышли из дома г-на Р.,
войскового инспектора. У многих имелись ружья. Я обратил
внимание своего спутника на то, что штаны одного из них
были на ляжке испачканы кровью. Этот парень заметил, что
мы смотрим на кровавое пятно, и разразился хохотом. За
сотню шагов до заставы я повстречал женщину, бывшую пре-
жде у меня у услужении; увидя меня, она весьма удивилась.
329
Знаменитые преступления
«Берегитесь, не ходите дальше,—сказала она,идет страшная
резня, хуже вчерашнего».— «Но что с моей женой?—вскричал
я.— Вы о ней что-нибудь знаете?»—«Нет, сударь,— отвечала
она,—я хотела к вам постучаться, но мне пригрозили и стали
допытываться, известно ли мне, где друг этого мерзавца Брю-
на, которого давно пора укокошить. Одним словом,—заклю-
чила женщина,—поверьте мне и возвращайтесь туда, откуда
пришли».
Я менее всего был склонен последовать этому совету.
Итак, мы двинулись дальше, но застава охранялась, и мино-
вать ее, оставаясь неузнанными, было невозможно. Тем време-
нем вопли и ружейная пальба слышались все ближе; продол-
жать путь означало идти навстречу неминуемой гибели, и мы
вынуждены были отступить. На обратном пути мы вновь ехали
через деревню Сен-Жюст и обнаружили, что наши крестьяне
вооружились. Но теперь, завидя нас, они стали выкрикивать
угрозы; «Прикончим их! Прикончим!»—вопили они. Вместо'
того чтобы побежать, мы приблизились к ним и стали рас-
писывать, какие мы добрые роялисты. Наше хладнокровие их
убедило, и мы ускользнули из их рук подобру-поздорову.
Вернувшись к капитану, я без сил рухнул на диван: мне
надрывала сердце мысль о том, что еще утром жена моя была
здесь, со мною, а я, вместо того чтобы удержать ее и защитить,
позволил ей вернуться в город, где ее ждала верная и жестокая
смерть. Наш хозяин и мой друг М. пытались меня утешить, но
я ничего не видел, ничего не слышал, я был как безумный.
М. пошел узнать новости. Мгновение спустя мы услышали
стремительные шаги, и он вбежал в комнату с криком: «Идут!
Они уже здесь!» — «Кто?»—спросили мы. «Убийцы!»
Признаться, я почти обрадовался. Я схватил пару дву-
ствольных пистолетов, твердо решив, что не дам зарезать себя,
как овцу. В самом деле, подойдя к окну, я увидел людей,
лезущих через стену в сад. У нас еще было время убежать по
потайной лестнице; мы выскользнули через заднюю дверь и за-
творили ее за собой, теперь оставалось только перебежать
дорогу, пробраться в соседний виноградник, скользнуть под
лозы и затаиться.
На дом капитана указали как на логово бонапартистов,
и убийцы надеялись застать нас врасплох: и впрямь, мгновени-
ем позже мы бы погибли: мы не пробыли в нашем тайнике
и пяти минут, как они показались на дороге, которую мы
только что перебежали, и принялись озираться по сторонам, не
330
Кровопролития на юге
подозревая, что мы прячемся в шести шагах от них. Что до
меня, то я их видел и держал наготове заряженные пистолеты,
твердо решив убить первого, кто ко мне приблизится. Они
удалились, мы задумались над своим положением и взвесили
все шансы; вернуться к капитану мы уже не могли. Впрочем, он
и сам убежал, так что мы бы его не нашли. Бродить по полям
было немыслимо: в нас. бы неминуемо признали беглецов.
В этот миг мы услыхали крик: в нескольких шагах от нас
кого-то убивали; впервые в жизни я слышал предсмертные
стоны и, признаться, застыл на месте от ужаса; но вскоре меня
охватил яростный протест: я предпочел бы идти прямо на-
встречу опасности, чем ждать, и, хотя еще раз пройти через
деревню Сен-Жюст было для меня опасно, я решил рискнуть.
Тогда я повернулся к М. и сказал: «Послушай, ты можешь до
вечера оставаться здесь, не подвергаясь опасности, а я пойду
в Марсель, потому что не могу более выносить эту неоп-
ределенность. Если убийцы ушли из Сен-Жюста, я за тобой
вернусь, а если нет, пойду дальше один».
Мы знали, какая опасность нам грозит, и понимали, что
надежда вновь увидеться невелика; он протянул мне руку,
я бросился ему на шею, мы обнялись и простились.
Я немедля пускаюсь в путь, являюсь в Сен-Жюст, замечаю
разбойников и, распевая, направляюсь прямо к ним, один из
них хватает меня за ворот, двое других берут меня на мушку.
Да уж навряд ли когда-нибудь я кричал «Да здравствует
король!», вкладывая в свой голос больше подобающего слу-
чаю энтузиазма, чем в тот раз! Нелегко смеяться, пошучивать,
демонстрировать отменное спокойствие, когда от гибели вас
отделяет легкое нажатие пальца убийцы на курок ружья; тем не
менее я все это проделал и целый и невредимый выбрался из
деревни, решив на сей раз, что лучше я дам себя подстрелить,
чем вернусь сюда снова.
Однако никаких обходных тропинок мне не попалось,
а в Сен-Жюст я решил не возвращаться; поэтому я направился
по дороге в Марсель, а дорога эта в тот час была не слишком
удобна для путешествий: на ней сошлись несколько отрядов
с белыми кокардами. Мне сообщили, что въезжать в город
сейчас особенно опасно; я решил дождаться ночи, прогулива-
ясь, а потом проникнуть в Марсель под покровом темноты; но
тут один из патрулей предупредил меня, что» блуждая по
дороге, я навлекаю на себя подозрение, и приказал убираться
либо в город, из которого доходили столь тревожные вести,
331
Знаменитые преступления
либо в деревню, где меня чуть было не убили. Единственным
моим прибежищем оказался постоялый двор: я вошел, спросил
пива и сел у окна, все еще надеясь, что мимо пройдет какой-
нибудь знакомый. В самом деле, после получаса ожидания
я заметил М., с которым расстался в винограднике; ему не
захотелось дожидаться меня там, и он пустился мне вдогонку;
замешавшись в толпу грабителей, он ухитрился незамеченным
пробраться через деревню. Я окликнул его, он вошел. Мы
посовещались; хозяин отрядил в наше распоряжение надеж-
ного человека, который согласился сходить к моему шурину
и предупредить его, что мы ждем на постоялом дворе. Спустя
три часа ожидания мы увидели, что идет мой шурин. Я хотел
бежать ему навстречу, но М. заметил, что такой поступок был
бы неосторожностью с моей стороны; итак, мы остались на
месте, пожирая моего родственника глазами. Он вошел на
постоялый двор. Тут уж я не вытерпел, побежал навстречу ему
и столкнулся с ним на лестнице. «Где моя жена?—воскликнул
я.— Вы видели мою жену?»—«Она у меня»,— отвечал он.
Я радостно вскрикнул и бросился его обнимать.
В самом деле, моя жена, на которую из-за моих убеждений
обрушились оскорбления, угрозы и издевательства, укрылась
у него в дОме. >
Начинало темнеть. Мой шурин был в мундире националь-
ной гвардии; этот мундир служил в те дни порукой спасения;
он взял нас обоих под руки; мы миновали заставу, и никто
даже не осведомился, куда мы идем; по окольным улочкам мы
добрались до его дома. Впрочем, в городе было спокойно:
резня кончилась или почти кончилась.
Жена моя была спасена; в этих словах заключалась для
меня вся радость, какую может вместить сердце человеческое.
Вот что с нею произошло.
Как условились, мои жена и теща вернулись домой, чтобы
собрать вещи. Но владелица дома, проведав об их возвраще-
нии, подстерегала их на лестнице, когда они выходили, и,
обратившись к моей жене, осыпала ее проклятиями. Муж
домовладелицы, не зная, что происходит, вышел из своей
комнаты на шум, взял ее за руку и силой увел в дом, но она
подбежала к окну и, когда моя жена выходила из дверей,
завопила, обращаясь к вольной роте, стоявшей напротив
дома: «Стреляйте! Стреляйте! Они бонапартисты!» По сча-
стью, эти люди оказались-более милосердны, чем она, и, видя
двух одиноких женщин, пропустили их; впрочем, почти сразу
332
Кровопролития на юге
же навстречу им попался мой шурин, который, будучи защи-
щен своим мундиром и своей репутацией, взял обеих женщин
под руку и отвел к себе.
Меньше посчастливилось одному молодому человеку, чи-
новнику префектуры, который приходил ко мне накануне: мы
должны были с ним вместе редактировать «Журналь де Буш-
дю-Рон». Место службы и посещение моего дома изобличили
в нем столь опасный образ мыслей, что ему велено было
убираться, но он Не успел спастись. На углу улицы Ноайль на
него напали, он получил удар кинжалом и упал, обливаясь
кровью; к счастью, рана оказалась несмертельной.
Весь день прошел в еще более ужасных убийствах, чем
накануне: по улицам струилась кровь и через каждые сто шагов
валялись трупы. Однако это зрелище не только не устрашало
убийц, но преисполняло их весельем. Вечером на улице водили
хороводы и пели, и долго еще этот день, получивший у нас
название дня резни, именовался у роялистской черни днем
шутки.
А мы, не в силах далее выносить подобное зрелище, хотя
для нас самих опасность уже почти миновала, в тот же вечер
сели в карету и покатили в Ним.
По дороге мы не повстречали, впрочем, ничего примеча-
тельного до самого Оргона, куда прибыли на следующий день:
только несколько отдельных сторожевых постов свидетельст-
вовали о том, что нигде нет полного спокойствия. Впрочем,
подъезжая к городу, мы заметили трех человек, которые сто-
яли, взявшись за руки, и казались лучшими друзьями, что
выглядело удивительно после всего, что мы видели прежде, так
как один из этой троицы был с белой кокардой, другой с трех-
цветной, а третий вообще без кокарды. Как я уже сказал, они
дружелюбно держались за руки и ждали исхода политических
событий, оставаясь каждый под своим флагом. Такая мудрость
поразила меня; подобные философы показались мне нисколько
не опасны, я подошел к ним и стал расспрашивать; каждый из
них простодушно поведал мне о своих надеждах, а главное,
о твердом намерении подчиниться наиболее сильному.
Въехав в Оргон, мы с первого взгляда заметили, что
город встревожен важным известием. На всех лицах лежала
печать беспокойства; посреди кучки народа ораторствовал ка-
кой-то человек, на которого нам указали как на мэра. По-
скольку все слушали его с огромным вниманием, мы подошли
и осведомились у него о причине всеобщего возбуждения.
333
Знаменитые преступления
«Господа,— отвечал он,—вы, должно быть, уже знаете ново-
сти: король в столице, мы снова вернулись к белому знамени,
и, по счастью, все произошло без малейших беспорядков,
которые могли бы омрачить этот день. Одни восторжество-
вали без насилия, другие покорились со смирением. И что
же? Только что я узнал, что толпа бродяг, около трех сотен
человек, собралась на мосту через Дюрансу .и собирается ны-
нче ночью идти на наш городок, чтобы разграбить его и об-
ложить данью. У меня осталось несколько ружей, я раздам
их, и пускай каждый встанет на стражу всеобщей безопас-
ности».
Оружия на всех не хватало, тем не менее он предложил его
нам, но я отказался: у меня были Двуствольные пистолеты.
Я велел дамам ложиться спать, а сам прилег у их дверей, держа
в каждой руке по пистолету, и попытался уснуть. Впрочем, по
городу поминутно прокатывалась ложная тревога, и когда
рассвело, мне оставалось лишь утешаться невеселой мыслью,
что все в Оргоне спали не лучше моего.
На другой день мы продолжили наш путь до Тараскона,
где нас ожидали новые события. Приближаясь к городу, мы
услышали, как бьют в набат и играют общий сбор. Мы уже
начали привыкать к суматохе, так что здешняя удивила нас
меньше. По приезде мы осведомились о ее причинах, и нам
ответили, что на Бокер напали двенадцать тысяч жителей
Нима и предали город огню и мечу. Мне показалось, что
двенадцать тысяч—это слишком уж многочисленное войско,
которое не может состоять из жителей одного города. Я выс-
казал эту мысль вслух, но мне возразили, что их-де сопровож-
дают уроженцы долины Гардона и Севеннских гор. Ним со-
хранил трехцветное знамя, Бокер присягнул белому; мне объ-
яснили, что Ним выступил против Бокера для того, чтобы
низвергнуть белое знамя и разогнать отряды роялистов, соб-
равшиеся в этом городе. Но поскольку Тараскон отделен от
Бокера только Роной, мне показалось странным, почему на
одном берегу ничего не происходит, когда на другом кипит
сражение; мы несколько усомнились не столько в самих собы-
тиях, сколько в их значительности, а потому решили все же
добраться до Бокера; там было совершенно спокойно. Армия
в двенадцать тысяч человек оказалась небольшим отрядом
в двести солдат, которому дали отпор. Итогом операции,
в которой осаждающие потерпели неудачу, оказались один
раненый и один пленный. Гордые своим успехом, жители Боке-
334
Кровопролития на юге
ра поручили нам передать бесчисленные проклятия жителям
Нима, своим извечным врагам.
Бесспорно, путь, проделанный нами за этот день, позволил
нам до конца осознать, как на самом деле происходят приго-
товления к гражданской войне и какое смятение уже охватило
Юг. На протяжении четырех лье, отделяющих Бокер от Нима,
нам попеременно встречались дозоры то с белыми, то с трех-
цветными кокардами. Каждая деревушка, попадавшаяся нам
по дороге, за исключением тех, что были ближе всего к Ниму,
объявила себя на стороне либо короля, либо Наполеона; но
среди солдат, через более или менее равные промежутки стоя-
вших на дороге, были и роялисты, и бонапартисты. Мы издале-
ка всматривались в них из окна кареты и, поскольку из предо-
сторожности по примеру жителей Оргона запаслись обеими
кокардами, то нацепляли себе на шляпы такие же, что были
у них, а другие прятали к себе в башмаки; затем, поравнявшись
с солдатами, махали из окон кареты; нашими шляпами, укра-
шенными кокардами, и кричали, смотря по обстоятельствам,
либо «Да здравствует король!», либо «Да здравствует импера-
тор!». Благодаря этой уступке общественному мнению боль-
шой дороги, а главное, благодаря деньгам, которые мы в каче-
стве чаевых раздавали обеим Сторонам, мы добрались до
нимской заставы, где обнаружили солдат национальной гвар-
дии, получивших отпор от жителей Бокера.
Вот что произошло в городе перед нашим приездом.
Нимская национальная гвардия и войска гарнизона реши-
ли собраться в воскресенье 25 июня на банкет, чтобы отпразд-
новать первые успехи французской армии: известие о Ватерлоо
дошло сюда не так быстро, как до Марселя, а потому банкет
прошел без помех, бюст Наполеона с помпой носили по всему
городу, а армия и национальная гвардия до вечера предавались
веселью, не сопровождавшемуся какими-либо излишествами.
Однако еще до наступления ночи стало известно, что в Бо-
кер стягиваются многочисленные войска; поэтому, хотя во
вторник было получено сообщение о разгроме при Ватерлоо,
в среду для разгона этих соединений был выслан отряд, встре-
ченный нами у городских ворот. Однако бонапартисты, коими
командовал генерал Жилли, имевший также под началом полк
егерей, начинали уже отчаиваться в успехе своего дела, и поло-
жение их делалось все более критическим; вдобавок прошел
слух, будто бокерские войска в свою очередь рвутся в бой
и собираются выступить против Нима. Я же, будучи в стороне
335
Знаменитые преступления
от всего, что произошло до сих пор в столице Гара, не имел
- поводов для личных опасений; но, привыкнув уже к несправед-
ливым подозрениям, счел, что преследующие меня несчастья
не пощадят моих друзей и родных, которых смогут уличить
в таком преступлении, как оказание гостеприимства беженцу
из Марселя; в сущности, само по себе это выражение ничего не
означало, но в устах врдга приобретало зловещий для меня
смысл. Итак, полный воспоминаний о минувшем и опасаясь за
будущее, я решил уклониться от зрелища, которое по многим
причинам почитал для себя опасным, и на время уехал в дерев-
ню, с твердым намерением, впрочем, вернуться в город, как
только в нем восторжествует белое знамя.
Прибежищем нам стал старый замок в Севеннах, переви-
давший много мрачных эпох—от костров для альбигойцев до
кровопролитий Смутного времени; мы удалились туда с М.,
моею женой и ее матерью. Мы жили там настолько спокойно,
что и рассказывать не о чем, поэтому не буду останавливаться
на днях, проведенных там. Но в конце концов спокойствие нам
наскучило—так уж устроен человек, и, поскольку уже почти
неделю никакие известия до нас не доходили, мы решили
отправиться в Ним и воочию увидеть, каково там положение;
итак, мы пустились в путь, но едва проехали два лье, как
повстречали карету одного нашего друга, богатого нимского
домовладельца; едва я его заметил, как вышел из кареты
и поспешил к нему с расспросами, что творится в Ниме. «Не
вздумайте туда ехать,—сказал мне он,—тем более теперь:
в городе брожение умов, кровь уже пролилась, назревает ката-
строфа».
Мы вернулись в наш замок в горах, но на исходе несколь-
ких дней нас вновь охватило беспокойство, и, будучи не в силах
его преодолеть, мы решились рискнуть и посмотреть, что же
все-таки происходит; на сей раз, не остановленные ничьими
советами и предупреждениями, мы вновь пустились в дорогу
и в тот же вечер добрались до своей цели.
Нас не обманули: несколько отдельных стычек уже успели
возбудить умы. Возле Эспланады, выстрелом из ружья был
убит какой-то человек, и это несчастье предвещало многие
беды в будущем. Католики с нетерпением ожидали прибытия
грозного бокерского воинства, видя в нем свой главный оплот;
протестанты хранили тягостное молчание, и на всех лицах был
написан страх. Наконец водрузили белое знамя, объявили
о восшествии короля на трон, и все, что было с этим связано,
336
Кровопролития на юге
прошло спокойнее, чем можно было ожидать; но спокойствие
это было, по-видимому, лишь передышкой перед новой вспыш-
кой страстей. В это время в тишине нашего уединения нам
пришла новая мысль: мы узнали, что маршал Брюн, отказав-
шись от своего упорного нежелания признать Людовика XVIII,
наконец водрузил над Тулоном белое знамя и с белой кокардой
на шляпе передал власть над городом королевским уполномо-
ченным. Отныне в Провансе ему было не найти приюта, где он
мог бы жить в безвестности; его дальнейшие намерения были
неизвестны, а в поступках чувствовались сильные колебания...
И вот нам пришла мысль предложить ему наш скромный
загородный дом в качестве убежища, где он в полнейшем покое
дождался бы конца беспорядков. В соответствии с этим было
решено, что М. вместе с еще одним нашим другом, который за
несколько дней до того приехал из Парижа, явятся к нему
с этим предложением, которое он несомненно должен будет
принять, потому что оно исходит из сердец, глубоко ему
преданных. Итак, они отправились, но, к великому моему
удивлению, в тот же день и вернулись; они привезли известие,
что маршал Брюн убит в Авиньоне.
Сначала мы не могли поверить в такое чудовищное собы-
тие и приняли его за один из тех кровавых слухов, что распро-
страняются во времена гражданских бурь; но вскоре сомне-
ваться уже было нельзя; до нас дошли подробности катаст-
рофы.
Уже несколько дней назад в Авиньоне завелись свои убий-
цы, как до того появились свои убийцы в Марселе, свои — в
Ниме; уже несколько дней весь Авиньон трепетал при одних
только именах пяти человек; эти пятеро звались Пуэнтю, Фар-
жес, Рокфор, Надо и Маньян.
Пуэнтю был типичный южанин: с оливковой кожей, орли-
ным взглядом, горбоносый, белозубый. Росту он был чуть
выше среднего, сутулый из-за привычки носить тяжести, и ноги
у него были колесом. Они искривились под давлением чудо-
вищных грузов, которые он перетаскивал за день, но при всем
том он обладал необыкновенной силой и ловкостью: он пере-
брасывал через Лулльские ворота ядро сорока восьми фун-
товой пушки, как дети мячик; он докидывал камень с одного
берега Роны на другой, то есть на более чем две сотни шагов;
наконец, убегая, он метал нож с такой силой и точностью, что
эта новая парфянская стрела со свистом пролетала пятнадцать
шагов, вонзаясь в ствол дерева толщиной в бедро на глубину
12 3097 337
Знаменитые преступления
в два пальца. Прибавьте к этому неменьшую ловкость в об-
ращении с ружьем, пистолетом и дубинкой, врожденный живой
и бойкий ум, глубокую ненависть к республиканцам, зародив-
шуюся в нем у подножия эшафота, на котором были казнены
его отец и мать, и вы получите представление об этом ужасном
главаре авиньонских убийц, под началом у коего в качестве
помощников состояли ткач Фаржес, крючник Рокфор, хлебопек
Надо и старьевщик Маньян.
Итак, Авиньон всецело подчинился этой горстке людей,
творивших бесчинства, коих не хотели, не смели или не могли
пресечь гражданские и военные власти; тем временем стало
известно, что маршала Брюна, находившегося в Люке с вой-
ском в шесть тысяч человек, отзывают в Париж, где ему
предстоит отчитаться в своих действиях перед новым прави-
тельством.
Зная, до какой степени дошел накал страстей на Юге,
и догадываясь о подстерегающих его по дороге опасностях,
маршал испросил дозволения вернуться морским путем, но
ему в этой просьбе было отказано, и его светлость герцог де
Ривьер, губернатор Марселя, выдал ему охранный лист. Убий-
цы взревели от радости, когда узнали, что республиканец
образца восемьдесят девятого года, позже ставший маршалом
узурпатора, проедет через Авиньон. Тут же поползли зловещие
слухи, опережавшие маршала, как вестники смерти. Снова
и снова повторяли низкую клевету, уже сотни раз опровергну-
тую, что Брюн, который на самом деле только 5 сентября
1792 года прибыл в Париж, второго, то есть за три дня до
своего прибытия, носил на острие пики голову принцессы де
Ламбаль. Вскоре разнеслась молва, что маршала чуть было не
убили в Эксе: в самом деле, он спасся лишь благодаря быстро-
те своих лошадей. Пуэнтю, Фаржес и Рокфор поклялись, что
в Авиньоне будет иначе.
Маршал следовал таким маршрутом, что в Лион он мог
попасть лишь двумя путями: ему нужно было либо проехать
через Авиньон, либо обогнуть город, свернув за два лье до
него с дороги, ведущей на Пуэнте, на проселок. Убийцы пред-
видели эту возможность; 2 августа, в день, когда ожидали
маршала, Пуэнтю, Маньян и Надо в сопровождении четырех
верных людей в шесть утра сели в одноколку, миновали мост
через Рону и устроили засаду у дороги, ведущей в Пуэнте.
Доехав до распутья, маршал, предупрежденный о враж-
дебных намерениях авиньонцев, решил свернуть на лежавшую
338
Кровопролития на юге
перед ним проселочную дорогу, на которой его поджидал
Пуэнтю со своими людьми; но почтарь упорно отказывался
подчиниться желанию Брюна, говоря, что почтовая станция
находится в Авиньоне, а не в Пуэнте и не в Сорте. Тогда один
из адъютантов маршала попытался заставить его свернуть,
угрожая ему пистолетом, но маршал не пожелал допустить
насилия и распорядился держать путь через Авиньон.
В девять утра маршал въехал в город и остановился в гос-
тинице «Пале-Рояль» при почтовой станции. Покуда меняли
лошадей и отмечали подорожные и охранный лист
у Лулльских ворот, маршал вышел из кареты, чтобы подкре-
питься бульоном. Не прошло и пяти минут, как у дверей
собралась толпа. Хозяин гостиницы г-н Мулен, приметив уг-
рюмые и угрожающие лица собравшихся, немедля вышел к ма-
ршалу и посоветовал ему, не дожидаясь, когда ему вернут
бумаги, сразу же уезжать; он дал маршалу слово, что следом
за ним отправит верхового, которых в двух-трех лье от города
передаст ему подорожные его адъютантов и его охранный
лист. Маршал вышел, убедился, что лошади уже готовы, и сел
в карету под ропот черни, среди которой уже слышалось
ужасное слово «Зау!» — провансальский боевой клич, выража-
ющий в зависимости от того, как его произносят, любую
угрозу и означающий, если его перевести: «Рвите, крушите,
режьте, убивайте!»
Маршал выехал во весь опор, беспрепятственно миновал
городские ворота, преследуемый угрозами и воем черни, кото-
рая тем не менее его не остановила. Он полагал уже, что
оказался вне досягаемости для врагов, как вдруг, поравняв-
шись с Ронскими воротами, обнаружил около них кучу воору-
женных ружьями людей, коими командовали Фаржес и Рок-
фор; эти люди прицелились; тогда маршал приказал почтарю
поворачивать обратно; почтарь повиновался, и через пятьдесят
шагов карета столкнулась с теми, кто преследовал ее от самой
гостиницы; тут почтарь остановил лошадей. В считанные
мгновения упряжь была перерезана; тогда маршал открыл
дверцу, вышел из кареты вместе со своим лакеем и через
Лулльские ворота вернулся назад в сопровождении второй
кареты, где находились его адъютанты; он воротился в гости-
ницу «Пале-Рояль», которую отворили на стук, впустили мар-
шала с его свитой, а затем сразу же вновь затворили.
Маршал спросил комнату, г-н Мулен дал ему первый
номер, выходивший на площадь. Спустя десять минут площадь
12* 339
Знаменитые преступления
заполонила трехтысячная толпа; люди выковыривали из мо-
стовой булыжники. Тем временем подъехала брошенная мар-
шалом карета, которой правил почтарь, ухитрившийся нала-
дить упряжь. Большие ворота, которые вели во двор, отперли
вторично, но носильщик Верне и сам г-н Мулен, люди колос-
сальной силы, налегли на створки ворот и сумели их затворить,
а затем ворота были немедля забаррикадированы. Адъютанты,
еще сидевшие в карете, тут же вышли и хотели идти к маршалу,
но г-н Мулен приказал носильщику Верне спрятать их в карет-
ном сарае: Верне ухватил обоих за руку, потащил, невзирая на
их сопротивление, и затолкал позади пустых бочек, а сверху
забросал тряпьем, проговорив с пророческой торжественно-
стью в голосе: «Если шевельнетесь—вы погибли». И адъютан-
ты остались немы и недвижимы.
В это время г-н де Сен-Шаман, префект Авиньона прибы-
вший в пять часов утра, выбежал во двор: толпа била окна
и ломала небольшую дверцу, выходившую на улицу; на площа-
ди было полно народу; там раздавались призывы к убийству,
перекрывавшие ужасный клич «Зау!», с каждым мигом стано-
вившийся все более угрожающим. Г-н Мулен увидел, что все
погибнет, если не удастся продержаться до прихода солдат
майора Ламбо, и велел Верне взять на себя тех, кто высаживал
дверь, а сам занялся теми, кто пытался влезть в окна; и вот эти
двое в едином порыве и с единым воодушевлением, одни
против ревущей черни, попытались лишить ее кровавой пищи,
которой она алкала.
Один ринулся к подъезду, другой в столовую; двери и окна
были уже выломаны, и несколько человек ворвалось в дом.
При виде Верне, чья сверхъестественная сила была им извес-
тна, они попятились; Верне воспользовался их колебаниями
и захлопнул дверь. А г-н Мулен тем временем схватил свое
двуствольное ружье, лежавшее на камине, прицелился в пяте-
рых, проникших в столовую, и пригрозил, что откроет огонь,
если они немедленно не выполнят его приказаний; четверо
повиновались, пятый заупрямился; Мулен, оставшись с ним
один на один, отложил ружье, ухватил своего противника
в охапку, поднял его, как ребенка, и вышвырнул из окна; три
недели спустя человек этот умер, но не от последствий падения,
а от того, с какой силой смял его хозяин гостиницы.
Затем Мулен бросился к окну, чтобы его закрыть, но когда
он нажимал на ставни, почувствовал, что кто-то ухватил его за
голову и мощным нажатием клонит к левому плечу. В тот же
340
Кровопролития на юге
миг оконное стекло разлетелось вдребезги и над правым его
плечом вознеслось лезвие топора. Г-н де Сен-Шаман, бывший
рядом с ним, увидел, как опускается оружие убийства, и от-
клонил в сторону не само лезвие, но цель, которую оно должно
было поразить. Мулен ухватил топор за рукоятку и вырвал из
рук, которые едва не нанесли ему удара, по счастью, его
миновавшего; потом он все же запер окно, закрыл его внутрен-
ними ставнями и сразу же поспешил к маршалу.
Он застал его в комнате, расхаживающим из угла в угол.
Красивое и благородное лицо маршала выражало спокойствие,
словно рядом не было всех этих людей, голосов, криков,
суливших ему смерть. Мулен перевел его из первого номера
в третий, расположенный в задней половине дома и выходи-
вший во двор, что давало, по сравнению с первым номером,
некоторые шансы на спасение. Затем г-н Брюн попросил бума-
гу для письма, перо и чернила; Мулен все принес. Маршал
присел за столик и принялся писать.
В этот миг снова послышались крики. Г-н де Сен-Шаман
вышел и приказал толпе разойтись; тысячи голосов единым
воплем спросили, кто он такой, чтобы отдавать подобные
приказы; в ответ он объявил им свою должность. «Мы призна-
ем префекта только в мундире!» — закричали ему со всех сто-
рон. К несчастью, сундуки г-на де Сен-Шамана ехали дилижан-
сом и еще не прибыли; поэтому он был одет в зеленый сюртук,
светло-желтые панталоны и пикейный жилет—наряд недоста-
точно внушительный в данных обстоятельствах. Он взобрался
на скамью, чтобы обратиться к черни с речью, но кто-то
завопил: «Долой зеленый сюртук! Видали мы таких шарлата-
нов!» Ему пришлось спуститься. Верне отворил ему. Несколько
человек хотели воспользоваться случаем и проникнуть в дом
заодно с ним, но кулак Верне трижды опустился, три человека
свалились наземь, как быки под ударами дубины, а остальные
отступили. Двенадцати таким защитникам, как Верне, удалось
бы спасти маршала, а между тем этот человек также был
роялистом; он придерживался тех же взглядов, что и те, с кем
он дрался. И для него так же, как для них, маршал был
заклятым врагом, но у него было благородное сердце, и он
хотел, чтобы маршала судили', коль скоро он виновен, а не
чинили над ним расправу.
Между тем один человек услыхал, что сказал по поводу
своего платья г-н де Сен-Шаман, и сам пошел переодеваться.
Человек этот был г-н де Пюи, красивый, исполненный до-
341
Знаменитые преступления
стоинства старец с белоснежными волосами, кротким лицом
и ласковым голосом. Он вернулся в одеянии мэра, с шарфом
и двойным крестом св. Людовика и Почетного легиона; но ни
возраст его, ни должность не внушили почтения этим людям;
они даже не пропустили его к воротам гостиницы; его повали-
ли наземь, стали топтать, платье и шляпу его разорвали,
а белоснежная шевелюра была покрыта пылью и вымокла
в крови. Всеобщее возбуждение дошло до предела.
И тут появился авиньонский гарнизон: он состоял из
четырехсот волонтеров, объединенных в отряд, именова-
вшийся Королевским ангулемским батальоном. Командовал
им человек, сам себя титуловавший генерал-лейтенантом
воклюзской освободительной армии. Этот отряд выстроился
под самыми окнами гостиницы «Пале-Рояль». В нем состояли
почти исключительно провансальцы, говорившие на том
же наречии, что крючники и простонародье. Те спросили
у солдат, что они собираются делать, почему не дают
народу спокойно вершить правосудие и намерены ли пре-
пятствовать народу в этом. «Нет, напротив,—отвечал один
из солдат.— Вышвырните его из окна, а мы примем его
на штыки». Этот ответ вызвал свирепые крики радости,
сменившиеся кратким молчанием, однако легко было за-
метить, что весь народ замер в ожидании и спокойствие
его обманчиво. В самом деле, вскоре послышались новые
выкрики, но на сей раз внутри гостиницы: от толпы отделился
отряд; по команде Фаржеса и Рокфора он с помощью
приставных лестниц взял штурмом стены; скатившись по
наклону крыши, осаждающие проникли на балкон, на который
выходили окна в комнате маршала. Тот продолжал писать,
сидя за столом.
Тогда одни ринулись в окна, даже не потрудившись их
отворить, а другие тем временем ворвались в открытую дверь.
Маршал, застигнутый врасплох и окруженный, встал и, не
желая, чтобы в руки этих негодяев попало письмо, с требова-
нием защиты, которое он писал австрийскому командующему,
разорвал его. Тогда один из нападающих, принадлежавший
к более состоятельному кругу, чем остальные, и по-прежнему
носивший на груди крест Почетного легиона, полученный, вне
всякого сомнения, за подвиги, сходные с нынешними, шагнул
к маршалу со шпагой в руках и сказал ему, что ежели он
желает сделать какие-либо распоряжения, то сейчас для этого
самое время, поскольку жить ему осталось десять минут.
342
Кровопролития на юге
— Что вы городите! Какие десять минут! — воскликнул
Фаржес.—А он-то сам подарил десять минут принцессе Лам-
баль?
И он направил дуло пистолета в грудь маршалу, но мар-
шал рукой отвел оружие, оно выстрелило в воздух, и пуля
угодила в карниз.
— Не застрелить человека, если стреляешь в упор,— пожав
плечами, произнес маршал,— значит быть дурным стрелком.
— И впрямь,— на местном наречии отвечал Рокфор,—
сейчас я сам покажу, как надо!
С этими словами он отступил на шаг и прицелился из
карабина в маршала, который повернулся к нему чуть не
спиной; грянул выстрел, и маршал рухнул, убитый наповал.
Пуля вошла в плечо, навылет пробила грудь и вонзилась
в стену.
Оба выстрела, услышанные снаружи, всколыхнули толпу;
она отозвалась неистовым ревом. Один из головорезов, некто
Кадийан, выбежал на балкон, выходивший на площадь, сжи-
мая в каждой руке по пистолету, которые не посмел разрядить
даже в труп; потрясая ни в чем не повинным оружием, он
подпрыгнул на месте и крикнул: «Вот оружие, которое стреля-
ло!» Но хвастун лгал: он похвалялся преступлением, которое
совершил другой, более смелый убийца.
За ним вышел генерал освободительной воклюзской ар-
мии; он благосклонно приветствовал толпу.
— Маршал сам воздал себе по заслугам: он застрелил-
ся,— заявил он.— Да здравствует король!
Толпа разразилась криками, в которых разом слышались
и радость, и мстительность, и злоба, а королевский прокурор
вместе с судебным следователем поспешно принялись состав-
лять протокол самоубийства1.
1 Вот протокол в том виде, как он был представлен суду присяжных в Риоме:
«Сегодня, 2 августа 1815 года, мы, Жозеф Луи Жоашен Пио, судебный следователь
Авиньонского округа департамента Воклюз, сообщаем и докладываем, что ныне же,
около половины третьего пополудни, г-н королевской прокурор перед судом первой
инстанции, заседающим в городе Авиньоне, сообщил нам лично, что он сию минуту
узнал, что маршал Брюн, случайно проезжавший через наш город, только что расстался
с жизнью и тело его находится в комнате гостиницы «Пале-Рояль», принадлежащей г-ну
Мулену и расположенной на площади Зрелищ в нашем городе, и мы немедля направились
вместе с означенным прокурором и г-ном Верне, протоколистом означенного суда,
в вышепоименованную гостиницу, куда насилу проникли, преодолев смятенную и много-
людную толпу народа, заполнившую как означенную площадь, так и прилегающие к ней
улицы, причем толпу эту не в силах были обуздать ни представители властей, ни усердие
гражданских и военных должностных лиц.
343
Знаменитые преступления
Все было кончено: спасти маршала было уже невозможно;
г-н Мулен хотел по крайней мере спасти ценный груз, имев-
шийся в его карете: в сундуке он нашел сорок тысяч франков,
в кармане усыпанную бриллиантами табакерку, в седельных
сумках пару пистолетов и две сабли, одна из которых, с руко-
ятью, отделанной драгоценными камнями, была подарком не-
счастного Селима. Когда г-н Мулен шел через двор, держа
в руках все эти вещи, из рук у него вырвали саблю; человек,
похитивший ее, пять лет хранил оружие в качестве трофея,
и только в 1820 году его вынудили вернуть саблю представи-
Внутри означенной гостиницы мы нашли господина де Сен-Шамана, нового префек-
та Воклюз, прибывшего только сегодня в пять часов утра и еще не обосновавшегося
в здании префектуры. Этот храбрый представитель власти, окруженный всеми военными
и гражданскими должностными лицами, не сумевший несмотря на всевозможные усилия
и содействие означенных должностных лиц успокоить народное возбуждение, подтвердил
нам известие о смерти маршала Брюна.
Поскольку было желательно немедля законным порядком засвидетельствовать
характер его смерти и произвести все действия, кои вследствие ее были необходимы,
вызванные заранее г.г. Лувель-Борегар, доктор'хирургии, и Мартен, санитарный чинов-
ник, оба жители нашего города, немедля были доставлены к нам для произведения
нижеописанных процедур.
Следуя полученным нами указаниям, мы поднялись на второй этаж означенной
гостиницы и вместе с упомянутыми королевским прокурором, префектом департамента
г-ном де Сен-Шаманом, командующим войсками департамента Воклюз майором Ламбо,
военным комендантом города г-ном Всрнетти, начальником королевской жандармерии
департамента г-ном Акаром, командиром батальона ангулемских стрелков г-ном Югом,
одним из комиссаров полиции Авиньона г-ном Бресси, а также с вышепоименованными
доктором хирургии Лувс-Борегаром, санитарным чиновником Мартеном и протоколис-
том г-ном Верне вошли в комнату, на дверях которой стоит номер 3 и в которой имеется
два окна, обращенных на юг и выходящих в небольшой внутренний двор гостиницы;
между окон находится комод, а напротив, справа от входа в вышеозначенную комнату,
две кровати, а камин расположен напротив двери; посреди упомянутой комнаты на полу
распростерся ничком покойный, уткнувшись лицом в лужу крови; он был в темно-сером
в крапинку сюртуке, в панталонах синего сукна, в белом пикейном жилете, повязан
галстуком черной тафты, в тонкой нижней сорочке и в русских сапогах. Означенные
хирург и чиновник санитарной службы, предварительно приведенные нами к присяге,
каждый в отдельности, определили затем и объявили нам в присутствии всех вышеперечи-
сленных лиц, что тело еще не остыло, что в нем имеются две раны кругообразной формы
диаметром приблизительно четырнадцать миллиметров: одна — в передней части горла,
чуть сбоку, справа, сквозная, и другая, соответствующая ей, в спине, между плечами,
между третьим и четвертым шейными позвонками; обе эти раны причинил один и тот же
выстрел; пуля на своем пути не только раздробила позвонки, но и разорвала шейную
и сонную артерии и произвела сильные повреждения мягких тканей, что неизбежно
должно было повлечь за собой скорую смерть пострадавшего; возраст покойного прибли-
зительно от пятидесяти восьми до шестидесяти лет.
После того как состояние тела было удостоверено вышеозначенными доктором
хирургии и чиновником санитарной службы, г-н Реселлак, полковой хирург марсель-
ской национальной гвардии, г-н Арну, бывший офицер шестого линейного полка пехоты,
ныне же офицер авиньонской национальной гвардии, и Пьер Лапорт, слуга постоялого
двора «Пале-Рояль», засвидетельствовали, что признают в покойном маршала Франции
Брюна.
344
Кровопролития на юге
телю маршала Брюна; похититель был офицером, оставался
в прежнем чине во все время реставрации и только в 1830 году
уволен в оставку.
Отнеся вещи в надежное место, г-н Мулен потребовал бт
судебного следователя, чтобы тот приказал унести покой-
ного: это побудило бы толпу разойтись и помогло бы спасти
обоих адъютантов маршала. Когда маршала раздели, чтобы
удостовериться в его смерти, на нем обнаружили кожаный
пояс, содержавший пять тысяч пятьсот тридцать шесть
франков.
Затем мы заметили в означенной комнате в стене между камином и одной из
кроватей отпечаток, показавшийся нам похожим на след от пули и находившийся прибли-
зительно на высоте человеческого роста; еще мы заметили трещину в штукатурке,
показавшуюся нам свежей; она проходила в углу ближе к середине потолочной балки
и имела неправильную форму, определить же ее происхождение мы не можем.
Затем мы перешли к осмотру и опознанию вещей, принадлежавших маршалу
и находящихся у него в комнате; при сем было обнаружено нижеследующее:
На покойном — кожаный пояс с двумя свертками по 25 золотых монет достоин-
ством в 40 фр. в каждом свертке, на сумму 2000 фр.
всего 2000 фр.
шесть свертков по 25 золотых достоинством в 20 фр. в каждом свертке, на сумму 3000 фр.
всего 3000 фр.
25 золотых монет по 20 фр. на сумму 500 фр.
всего 500 фр.
и разных серебряных монет на сумму 36 фр.
всего 26 фр.
итого 5536 фр.
Кроме того, на сапогах, в которых он был обут,— пара серебряных шпор; серебря-
ная печатка с буквами Г. Б. на фоне гербового щита, за которым крест-накрест два
маршальских жезла; нож, платок, две записные книжки, очки, пара кожаных перчаток
серого цвета.
В комнате — золотые часы на комоде, шляпа с белым плюмажем, обшитая золотым
шнурком, с белой кокардой и маршальским значком; обрывки одного или нескольких
листов исписанной бумаги, кои были найдены благодаря усердию г-на Жана Батиста
Дидье, младшего лейтенанта роты авиньонской городской стражи, который, завернув их
в чистую бумагу, вручил нам, как только мы вошли в комнату.
Покончив со всеми процедурами, связанными с трупом, мы приказали одному из
могильщиков раздобыть приличествующий саван для погребения и обрядить покойного,
а равным образом уведомить также чиновника городской управы и кюре соборного
прихода, в котором скончался маршал, чтобы они были готовы и ждали распоряжений,
каковые будут отданы майором, командующим войсками департамента, коему, сообраз-
но с рангом усопшего, будут вверены все заботы о погребении тела.
С целью выяснить, чья рука произвела выстрел, от которого скончался маршал, мы,
зная, что свидетелями тому были г.г. Дидье, Будон и Жирар, отобрали у них показания,
у каждого в отдельности, из коих следует:
Первым предстал перед нами нижепоименованный свидетель, который присягнул,
что будет говорить всю правду и только правду, а затем показал:
345
Знаменитые преступления
Могильщики беспрепятственно вынесли тело маршала, но не
успели они пройти несколько шагов по площади, как со всех
сторон послышались крики: «В Рону! В Рону!» Комиссар полиции
хотел воспрепятствовать этому, но его повалили наземь; тем, кто
нес тело, приказали идти в другую сторону, они повиновались.
Толпа увлекла их к Лесному мосту; когда добрались до четыр-
надцатой мостовой арки, у тех, кто нес тело, вырвали из рук
носилки; труп сбросили в реку и с криком «Воинские почести!»
стали стрелять по нему из ружей, всадив в покойного еще две
пули.
Затем на арке написали: Могила маршала Брюна!
что зовут его Жан Батист Дидье, двадцати восьми лет от роду, что он женат, по
профессии слесарь, состоит в чине младшего лейтенанта стрелковой роты авиньонской
городской стражи, жительство имеет в Авиньоне, покойному маршалу Брюну не доводил-
ся ни родней, ни слугой, ни домочадцем, а затем сообщил, что с той минуты, когда
означенный маршал вошел в комнату номер 3 на втором этаже гостиницы «Пале-Рояль»,
расположенной на площади Зрелищ, что было примерно в десять часов утра сего дня, он
был приставлен к охране означенного маршала вместе с пикетом в четыре человека из
числа волонтеров ангулемского полка, кои ему не знакомы; что вследствие изрядных
народных волнений как на площади, так и в самой гостинице, длившихся около четырех
часов, означенный маршал несколько раз делал попытки покончить с собой, то с помо-
щью огнестрельного оружия, то с помощью ножа, и поминутно обнаруживал намерения
такового рода; что ему все время отказывали в огнестрельном оружии и свидетельст-
вующий сам вырвал у него из рук нож; впрочем, он видел, как маршал предлагал денег
одному часовому, уговаривал того одолжить ему свое ружье, дабы он мог лишить себя
жизни; и наконец нынче, около половины третьего часа пополудни, свидетельствующий
увидел, как означенный маршал выхватил седельный пистолет у ангулемского стрелка,
стоявшего на часах у дверей, и лишил себя жизни, выстрелив себе справа в шею. Стрелка
этого он не знает, однако видел, как тот забрал свой пистолет; приблизительно за
четверть часа до того как маршал застрелился, свидетель видел, как он швырнул в камин
пригоршню обрывков ирписанной бумаги; позже свидетель приказал одному из стрелков
собрать эти клочки и завернуть их в бумагу, и это те самые обрывки бумаги, которые он
только что нам вручил.
А более ничего, по его словам, он не знает; ему дали прочесть его ответы, он
подтвердил их правдивость и поставил свою подпись.
Подпись: Пио, Дидье.
Вторым предстал нижепоименованный свидетель, каковой принес присягу в том,
что будет говорить всю правду и одну правду, а затем показал:
что зовут его Клод Будон, двадцати восьми лет от роду, холост, по профессии мясник,
имеет чин сержанта первой гренадерской роты городской стражи города Авиньона,
родился и проживает в том же городе; означенному маршалу Брюну не доводится ни
родней, ни слугой, ни домочадцем; затем он доложил, что нынче около половины
двенадцатого стоял на часах в коридоре на втором этаже «Пале-Рояля», дабы воспрепят-
ствовать беспорядкам, имевшим место как внутри гостиницы, так и снаружи; поскольку
дверь комнаты № 3 оставалась открыта, он мог, расхаживать по коридору, видеть, что
там делается, и он постоянно видел, как означенный маршал пытался наложить на себя
руки посредством любого оружия, каковое оказывалось в его распоряжении; свидетель
слышал, как он предлагал волонтеру денег за то, чтобы тот одолжил ему свое ружье;
обращался маршал и к самому свидетелю, требуя у него саблю со словами: «Сержант, дай
мне твою саблю, и ты увидишь, как умирает храбрый солдат»,— наконец около половины
третьего сего дня означенный маршала приблизился к волонтеру, имевшему седельный
346
Кровопролития на юге
Остаток дня весь город веселился.
Между тем Рона не пожелала стать сообщницей этих лю-
дей: она не поглотила трупа, а унесла его. На другой день его
вынесло на песчаную отмель Тараскона; но прежде туда поспел
слух об убийстве; маршала узнали по ранам, столкнули обра-
тно в Рону, и река повлекла его дальше, к морю.
Тремя лье ниже труп снова остановился, запутавшись
в травах; его заметили мужчина лет сорока и восемнадца-
тилетний юноша; они также узнали покойного, но вместо
того, чтобы вновь столкнуть его в реку, вытащили тело на
берег, унесли во владения одного из них и предали земле
пистолет, выхватил его у волонтера силой и выстрелил себе в правую часть шеи, от чего
скончался на месте.
Более свидетель, по его утверждениям, ничего не знает; он прочел свои показания
и подтвердил их правдивость, а затем поставил свою подпись.
Подпись: Пио, Будон.
Третьим предстал нижепоименованный свидетель, который присягнул в том, что
будет говорить всю правду и только правду, а затем показал:
что зовут его Франсуа Ксавье Жирар, двадцати семи лет от роду, по профессии —
прядилыцик шелка, женат, гренадер первой роты второго батальона национальной гвар-
дии его города; рожден в Лилле, местожительство имеет в Авиньоне; не приходится
означенному маршалу Брюну ни родней, ни слугой, ни домочадцем; далее он сообщил,
что сего дня десяти часов утра по долгу службы во исполнение приказа своего капитана
явился в гостиницу «Пале-Рояль», расположенную в городе Авиньоне, где оставался,
согласно полученному приказу, до самой кончины маршала Брюна и после нее; все время
он находился поблизости от означенного маршала, то в коридоре второго этажа означен-
ной гостиницы, то в комнате направо от означенного коридора, два окна которой выходят
на внутренний двор, каковую комнату занимал означенный маршал; не вдаваясь в подро-
бности различных своих бесед с означенным маршалом, предмет коих не представляет
никакой важности, свидетель ограничился сообщением о том, что означенный маршал
вошел в означенную комнату, а затем свидетель видел, как он вытащил из кармана своего
редингота три или четыре депеши — по крайней мере так показалось свидетелю,— засим
маршал подошел к той из двух кроватей, что стояла за дверью комнаты, и разорвал выше
упомянутые письма; покуда он рвал их, частью руками, а одно при помощи зубов,
свидетель спросил у него, поддерживает ли он еще сношения с армией Луары, на что
означенный маршал отвечал: «Это письма от моей жены»—а затем свидетель видел, как
он собрал в пригоршню все мелкие обрывки оных писем и меньшую их часть, кои держал
во рту, из окна в коридоре выбросил в означенный двор, а все клочки, зажатые у него
в горсти,— в камин в своей комнате; свидетель не присутствовал при кончине маршала,
а только слышал грохот выстрела, причинившего ему смерть, ибо в это время свидетель
находился в первом этаже гостиницы с г-ном майором, командующим войсками депар-
тамента.
Более свидетель, по его словам, ничего не знает; показания прочел и подтвердил их
правдивость; а затем поставил свою подпись.
Подпись: Пио, Жирар.
На основании собранных нами достоверных показаний очевидно, что маршал Брюн
выехал из Тулона вместе со своей свитой в ночь с 31 июля на 1 августа около двух часов
пополуночи; что около десяти утра сего дня он явился на почтовую станцию этого города
для перемены лошадей, что он один занимал экипаж, какие именуются колясками, что вся
свита его состояла из двух адъютантов и одного слуги, ехавших в кабриолете; маршал
347
Знаменитые преступления
по церковному обряду. Старший из этих двоих был г-н де
Шартруз, младший—г-н Амеде Пишо.
Позже тело было извлечено из могилы по приказу мар-
шальши Брюн, перевезено в его замок в Сен-Жюсте в Шампа-
ни, набальзамировано, положено в покое, соседствовавшем
с ее спальней, и оставалось там, накрытое покрывалом, до тех
пор, пока торжественное публичное судебное разбирательство
не смыло с его памяти обвинения в самоубийстве. И только
затем маршал был погребен по решению Риомского суда.
Убийцы избежали людского суда, но их не миновала Бо-
предъявил свои документы почтовому чиновнику у Лулльских ворот, через которые
въехал в город, и служащий пожелал представить их г-ну майору, командующему войска-
ми департамента, вследствие чего маршал был вынужден несколько задержаться, впрочем
ненадолго, в своем путешествии; известие о его прибытии передавалось из уст в уста
и вскоре вокруг почтовой станции и городских ворот собралась толпа любопытных,
означенному маршалу тем не менее удалось выйти, но толпа, тем временем изрядно
возросшая, побежала за ним; его экипажи подъехали к гостинице «Пале-Рояль»; он был
вынужден выйти из коляски, а сопровождавшие его лица—из кабриолета; он поднялся
в комнату 3 во втором этаже означенной гостиницы и занимал ее до самой своей
кончины; он имел беседу по очереди с г-ном префектом, прибывшим в Авиньон за
несколько часов до него, с г-ном майором, командующим войсками департамента, с г-ном
Бударом, советником префектуры, с г-ном мэром Авиньона, с г-ном комендантом города
и с другими чиновниками, командирами и офицерами разных войсковых частей; все они
старались облегчить отъезд означенного маршала; все беспрестанно охраняли его жизнь,
не щадя своей головы; однако, несмотря на усилия властей, волнения в толпе дошли до
крайности; со всех сторон слышались проклятия; повсюду на площади и на близлежащих
улицах раздавались угрозы; крыши домов были усеяны людьми, которые своими криками
подстрекали возмущение и пытались подтолкнуть народ к крайним действиям; это
возбуждение сулило самые зловещие последствия; неистовая толпа с топорами в руках
яростно обрушилась на главную входную дверь означенной гостиницы, и на ней до сих
пор можно видеть отметины означенных топоров; многие окна в первом этаже были
разбиты; толпа проникла внутрь гостиницы и учинила там сугубый беспорядок; во всем
доме, даже на крыше, до которой добралось человек сорок, остались разного рода
повреждения; многие вещи были сломаны либо украдены, о чем в установленном порядке
заявил г-н Мулен, хозяин означенной гостиницы; в течение нескольких часов, пока
продолжались народные беспорядки, означенному Мулену много раз угрожали сжечь его
постоялый двор; постояльцы означенной гостиницы поспешили оттуда съехать, и, словом,
властям было выказано полное неповиновение, праву собственности — пренебрежение,
а безопасность людей поставлена под удар; беспорядки прекратились нс ранее чем
командующий войсками департамента Воклюз объявил всему скоплению народа, что
маршал Брюн наложил на себя руки.
Власти, прежде нас побывавшие на месте, позаботились о сохранности обоих
экипажей маршала Брюна, приставив к ним сильную охрану, коей поручили следить за
тем, чтобы ничто не было расхищено либо разграблено, и заверили нас, что в самом деле
означенные экипажи находились в каретном сарае «Пале-Рояля» под бдительным над-
зором; почему нам оставалось только подтвердить ранее отданные распоряжения да
предложить составить опись всего, что имелось в этих экипажах.
Настоящий протокол составлен в Авиньоне в год, месяц и число, указанные выше,
в четыре часа пополудни, в общей зале означенной гостиницы «Пале-Рояль» на основании
записей о событиях, кои производились последовательно и подробно, в чем и расписались
г-н королевский прокурор, г-н префект, г-н майор, командующий войсками департамента,
348
Кровопролития на юге
жья кара. Почти все они кончили дурно: Рокфор и Фаржес
заболели странными и неведомыми хворями, похожими на те
язвы, что насылала рука Всевышнего на народы, которые Он
хотел покарать. У Фаржеса началось ороговение кожи с та-
кими жгучими болями, что его живьем закапывали в землю по
самое горло, чтобы остудить. У Рокфора гангрена поразила
костный мозг и, разрушив кости, лишила их твердости и кре-
пости; ноги уже не держали его, и он не ходил, а еле таскался
по улицам наподобие пресмыкающихся. Оба умерли в лютых
мучениях, мечтая об эшафоте, который сократил бы их нестер-
пимую агонию.
От Пуэнтю отреклись его приверженцы, и суд присяжных
в Дроме приговорил его к смертной казни за убийство пяти
человек. Некоторое время в Авиньоне можно было встретить
его жену, безобразную калеку: она ходила из дома в дом
и просила милостыню на пропитание того, кто в течение
двух месяцев был королем междоусобицы и кровопролития.
Затем пришел день, когда она уже не побиралась, и голова
ее была повязана черной тряпкой. Пуэнтю умер, но никто
не знал—где: в каком-нибудь углу, в расселине скалы или
в лесной чаще, как старый тигр, у которого отпилили когти
и вырвали зубы.
Надо и Маньян были приговорены оба к десяти годам
галер. Надо умер галерником, Маньян вернулся и, верный
своему кровожадному призванию, ныне умерщвляет собак на
живодерне.
Остались другие, которые поныне живут и здравствуют
при чинах, крестах и эполетах, упиваются своей безнаказан-
ностью и воображают, надо думать, что ускользнули от ока
Всевышнего.
г-н местный комендант, г-н капитан королевской жандармерии, г-н Юг, командир бата-
льона, г-н Бресси, комиссар полиции, мэтр Лувель-Борегар и мэтр Мартен; г-н Арну,
секунд-майор отряда национальной Гвардии, г-н Пьер Лапорт и г-н Верне, протоколист,
писавший протокол; г-н Ресселак не подписал, поскольку покинул гостиницу после того,
как дал показания.
Подписи: Пио, Верже, королевский прокурор, префект, барон де Сен-Шаман, Ламбо,
командующий войсками департамента Воклюз, Акар, капитан жандармерии, Лувель-
Борегар, доктор хирургии, Мартен, чиновник санитарной службы, Бресси, за комиссара
полиции, Жозеф Арну, секунд-майор отряда национальной гвардии, командир батальона,
Юг, П. Вернетти, командир батальона, местный комендант, Пьер Лапорт, Верне, прото-
колист.
С подлинным верно, представлено г-ну королевскому прокурору по его просьбе.
Подпись: Витали, протоколист.»
349
Знаменитые преступления
Поживем—увидим.
В субботу над Нимом взвилось белое знамя. На другой
день множество окрестных крестьян-католиков устремились
в город, чтобы ждать прибытия роялистской армии из Бокера.
В умах царило брожение; жажда кровавого возмездия обуре-
вала всех этих людей, чья унаследованная от предков нена-
висть дремала во время Империи, а теперь пробудилась с но-
вой силой. В таком расположении духа застал их понедельник,
и здесь я должен предупредить: хоть сам я как будто уверен,
что верно называю даты, но все же скорее готов поручиться за
события, чем за числа: все случаи, о которых я рассказываю,
подлинные, каждая подробность верна, однако даты не вреза-
лись мне в память с такой же силой; легче вспомнить об
убийстве, коему вы были свидетелем, нежели о точном време-
ни, когда оно свершилось.
Нимский гарнизон состоял из одного батальона 13-го ли-
нейного полка и другого батальона 79 полка, прибывшего туда
на пополнение. После Ватерлоо горожане постарались, на-
сколько это было в их силах, склонить солдат к дезертирству,
так что в двух батальонах осталось, считая офицеров, всего
человек двести.
Когда Нима достигла весть о провозглашении Наполе-
она II, бригадный генерал Мальмон, командующий войсками
департамента, пустил слух об этом по городу, но никаких
народных волнений не произошло. Лишь несколько дней
спустя распространилось известие о том, что в Бокере соби-
рается войско роялистов и чернь несомненно не преминет
воспользоваться его приходом, дабы учинить беспорядки.
Чтобы достойно подготовиться к этой двойной опасности,
генерал приказал войскам и части национальной гвардии,
возникшей во время Ста дней, с оружием в руках занять
позиции позади казармы, на возвышенности, где по его
приказу была выстроена батарея из пяти пушек. На этой
позиции он оставался два дня и одну ночь, но, видя, что
народ нисколько не волнуется, покинул ее, и войска вер-
нулись в казарму.
Однако в понедельник, как мы уже сказали, народ, зна-
вший, что на другой день должна прибыть армия из Бокера,
столпился перед казармой, не скрывая враждебности, и гром-
кими криками угрожающе потребовал, чтобы ему отдали пять
пушек, которые были выставлены рядом. 1енерал, а также
офицеры, квартировавшие в городе, немедленно поспешили
350
Кровопролития на юге
в казармы, но вскоре вышли оттуда и обратились к собрав-
шимся, чтобы уговорить их разойтись; однако жители Нима
вместо ответа открыли по ним огонь. Тогда генерал, который
был осведомлен о состоянии умов, понял, что теперь, когда
беспорядки начались, никакие средства остановить их ни к че-
му не приведут; он шаг за шагом отступил к казарме, вошел
в дверь и запер ее за собой.
Толпа сочла своим долгом ответить на силу силой, ибо все
были полны решимости во что бы о ни стало защитить дело,
на первый взгляд столь безнадежное. Люди не стали дожидать-
ся приказа открыть огонь: несколько стекол разлетелось от
выстрелов, солдаты в ответ стали стрелять из окон, а посколь-
ку они были более привычны к обращению с оружием, чем
горожане, то уложили несколько человек на мостовой. Ис-
пуганная чернь тут же отступила на безопасное расстояние
и укрылась в ближайших домах.
Около девяти вечера к генералу явилась для переговоров
некая личность в белом шарфе, назвавшаяся парламентером.
Целью переговоров было выяснить, на каких условиях войска
согласны капитулировать и оставить Ним. Генерал потребо-
вал, чтобы войскам позволили уйти с оружием и поклажей,
оставив в казарме только пушки, а выйдя за пределы Нима,
сделать привал в небольшой долине неподалеку от города;
оттуда солдаты смогут либо направиться в полки, к которым
приписаны, либо вернуться по домам.
Около двух часов ночи парламентер вернулся и сообщил
генералу, что согласие на капитуляцию дано за исключением
одного пункта: войска должны уйти без оружия. Вдобавок этот
субъект заявил, что, если они не примут эти условия немедлен-
но, в течение двух часов, потом, быть может, будет слишком
поздно, и он не отвечает за гнев народа, который станет уже
невозможно сдержаДь. Генерал согласился, и парламентер уб-
рался прочь.
Узнав о последнем навязанном им условии, солдаты чуть
было не отказались ему подчиняться, настолько унизительно
представлялось им сложить оружие перед чернью, которая
разбежалась от нескольких выстрелов; но генералу удалось их
успокоить и убедить расстаться с оружием: он говорил, что нет
ничего унизительного в мерах, которые предотвратят крово-
пролитие между соотечественниками.
По одному из пунктов капитуляции колонну солдат дол-
жен был замыкать жандармский отряд, чтобы не допустить
351
Знаменитые преступления
враждебных вспышек народа по отношению к солдатам. Это
все, чего удалось добиться от парламентера в обмен на со-
гласие разоружиться. И в самом деле, жандармы в соответст-
вии с договором расположились в боевом порядке напротив
казармы и, казалось, ожидали выхода отряда, чтобы его эскор-
тировать.
В четыре часа утра солдаты построились во дворе казар-
мы и начали выходить. Но едва из ворот показались первые
сорок или пятьдесят человек, как по ним стали стрелять
в упор, и первым же залпом чуть не половину убили и ранили;
Солдаты, оставшиеся во дворе казармы, сразу же решили
запереть ворота и тем самым отрезали путь к отступлению
тем, кто очутился снаружи; однако нескольким из них все-
таки удалось проскользнуть назад, а участь тех, кто остался
внутри, хоть они и заперлись, оказалась не завиднее, чем у их
товарищей. Дело в том, что чернь, видя, как десяток или
около того из сорока солдат исхитрились спастись, с яростью
ринулась на казарму, высадила ворота, взяла приступом
стены, и все это с такой злобой и с таким проворством, что
очень немногие из солдат успели схватиться за оружие; впро-
чем, за недостатком боеприпасов проку от оружия было
немного. И вот началась чудовищная резня как во дворе, так
и в казарме, потому что иные из несчастных солдат метались
от преследователей из комнаты в комнату, выпрыгивали из
окон, не думая о высоте, и падали на штыки тех, кто поджи-
дал их внизу, или ломали себе ноги при падении, после чего
их безжалостно приканчивали. Избиение продолжалось три
часа.
Что до жандармов, которые явились эскортировать гар-
низон, они, надо думать, вообразили, что приглашены попро-
сту присутствовать при законной экзекуции: они не двинулись
с места и оставались бесстрастными свидетелями всех жесто-
костей, которые творились у них на глазах. Впрочем, расплата
за эту бесстрастность не заставила себя ждать; когда с сол-
датами было покончено, убийцам показалось, что резня была
слишком короткой, и они накинулись на жандармов: многие из
них были ранены, все расстались с лошадьми, а кое-кто и с жи-
знью.
Чернь еще вершила свое кровавое дело, когда разнеслась
весть, что к городу приближается армия из Бокера; горожане
поспешно прикончили нескольких еще дышавших раненых
и поспешили навстречу подкреплению.
352
Кровопролития на юге
Только тот, кто видел эту армию, может представить себе,
что это было такое, не считая первого корпуса, которым кома-
ндовал г-н де Барр, принявший на себя командование с благо-
родной целью всеми силами противиться кровопролитию
и грабежу. И в самом деле, этот первый корпус, который
маршировал, имея во главе несколько представительных офи-
церов, одушевленных теми же человеколюбивыми намерени-
ями, что их генерал, хранил известный порядок и соблюдал
весьма строгую дисциплину. Все имели ружья.
Однако второй корпус, то есть настоящая армия, потому
что первый на самом деле был лишь авангардом, являл собой
нечто невообразимое. Никогда на свете не раздавалось до-
ныне такого хора бешеных голосов и кровожадных угроз, не
бывало такого скопления лохмотьев и диковинного оружия
от кремневых ружей времен Мишелады до окованных желе-
зом палок, какими погоняют быков в Камарге. Сама обо-
рванная и ревущая нимская чернь сперва заколебалась и уди-
вилась при виде этой дружественной орды, явившейся ей на
подмогу.
Впрочем, пришельцы вскоре доказали, что оборваны
и дурно вооружены они только потому, что у них не было
случая поправить дело: едва войдя в город, они велели
показать им дома протестантов, бывших солдат национальной
гвардии; с каждого дома потребовали дань—ружье, платье
и экипировку, а в придачу двадцать—тридцать луидоров,
в зависимости от прихоти взимателя дани; таким образом,
к вечеру большинство тех, кто утром входил в город полуго-
лым, были одеты по всей форме, и в карманах у них звенело
золото.
В тот же день пошли грабежи; правда, поборы, которые
начались еще утром, производились под видом контрибуции.
Прошел слух, будто во время осады казарм какой-то чело-
век выстрелил из окна одного дома по осаждающим. Негоду-
ющий народ ринулся к указанному дому и разграбил его,
оставив голые стены. Правда, потом этот человек оказался
невиновным.
На пути армии стоял дом одного богатого купца; кто-то
крикнул, что купец—бонапартист, и этого обвинения оказа-
лось достаточно. Дом взяли штурмом, разграбили, мебель
пошвыряли из окон. Через день было доказано, что купец не
только не был бонапартистом, но что сын его даже сопро-
вождал герцога Ангулемского до самого Сета, где герцог
353
Знаменитые преступления
взошел на борт корабля.. На это грабители отвечали, что их
ввело в заблуждение сходство имен: оправдание оказалось
настолько безупречным, что власти в полной мере им удоволь-
ствовались.
Нимской черни всего этого было более чем достаточно,
чтобы вдохновиться примером своих бокерских собратьев.
В двадцать четыре часа были набраны роты, капитанами и лей-
тенантами в которых стали Трестайон, Трюфеми, Граффан
и Морине. Эти роты объявили себя национальной гвардией,
и все то, что на моих глазах произошло в Марселе в результате
внезапной вспышки гнева, начало претворяться в жизнь в Ни-
ме с точно такою же ненавистью и со всеми ухищрениями,
диктуемыми жаждой мщения.
Реакция, как обычно, нарастала: сперва грабежи, далее
пожары, затем убийства.
На глазах у господина В. его дом был сначала разграблен,
а потом разрушен; дом стоял в центре города, однако никто не
вступился за него.
Дом г-на Т. на дороге в Монпелье был сначала разграблен,
затем разрушен; мебель свалили в кучу и подожгли, а после
принялись плясать вокруг костра, словно на городском празд-
нике. Повсюду искали хозяина дома, чтобы с ним расправить-
ся, но не нашли, и ярость против живого обратилась на мерт-
вых. Вырыли из могилы ребенка, погребенного три месяца
назад, проволокли за ноги по грязи в сточных канавах и бро-
сили на свалку. Этой ночью, покуда продолжались грабежи,
пожары и кощунства, мэр деревни спал, причем сон его был
столь крепок, что, проснувшись наутро, он заявил, будто весь-
ма удивлен всем случившимся.
Завершив экспедицию, рота, учинившая все эти деяния,
двинулась к загородному дому, принадлежавшему одной вдо-
ве, которую я много раз убеждал переехать к нам. Несчастная
женщина, уповая на свою немощность, всякий раз отказыва-
лась от моего приглашения и жила одиноко и замкнуто у себя
дома. Двери ее жилища были высажены, вдову осыпали оскор-
блениями, побоями и выгнали прочь, дом разрушили, а мебель
подожгли. При доме был семейный склеп; останки ее родных
были выброшены из гробов и раскиданы по земле. На другой
день, узнав об этом кощунстве, вдова воротилась, собрала
останки своих предков и снесла их в могилы — это сочли пре-
ступлением. Рота вернулась, вновь извлекла мертвых из могил,
пригрозив расправиться с нею, если она еще раз предаст их
354
Кровопролития на юге
погребению, и несчастной женщине осталось только оплаки-
вать священный прах предков, развеянный по земле.
Звали эту несчастную вдову Пелен, а свершилось это ко-
щунство в небольшой усадьбе на холме Муленз-а-Ван.
Тем временем в предместье Бургад народ предавался дру-
гому развлечению, считая его чем-то вроде интермедии в той
великой драме, которая разыгрывалась вокруг. Мужчины уты-
кали гвоздями вальки для стирки белья; эти гвозди располага-
лись таким образом, что по форме напоминали лилии, и каж-
дой протестантке, попадавшейся им в руки, в каких бы она ни
была годах и какое бы положение ни занимала, изо всех сил
ставили с помощью такого валька кровавую печать. Многие
получили при этом тяжкие раны, потому что гвозди были
в дюйм длиной.
Вскоре поползли слухи и об убийствах. Стали известны
имена убитых: Лориол.ь, Бито, Дюма, Лерме, Эритье, Доме-
зон, Комб, Клерон, Бегоме, Пужас, Эмбер, Вигаль, Пурше,
Виньоль. С каждым часом обнаруживались все новые более
или менее жестокие подробности множащихся убийств. Двое
вооруженных людей увели некоего Дальбо; другие люди шли
мимо и освободили его. Дальбо, воспрянув духом, стал мо-
лить их о пощаде, и его отпустили. Он уже было сделал два
шага в сторону — и упал, сраженный несколькими пулями.
Рамбер пытался спастись, переодевшись женщиной; его
узнали и застрелили в нескольких шагах от собственного
дома.
Соссин, артиллерийский капитан, прогуливался по дороге
на Юзес, думать не думая об опасности и покуривая трубку;
навстречу ему попались пять человек из роты Трестайона; они
окружили его и убили ударами ножей.
Шивас-старший бежал, ища спасения в деревне; он явился
в свой загородный дом в Рувьере, где стояла недавно создан-
ная национальная гвардия, о чем он не знал; его убили прямо
на пороге дома.
Ро схватили, когда он был у себя, и расстреляли.
Кло попался на глаза одной из рот; но, видя среди солдат
Трестайона, с которым был в дружбе, он подошел к нему и
протянул руку. Трестайон выхватил из-за пояса пистолет и пус-
тил ему пулю в лоб.
За Каландром погнались на улице Серых Монахинь, он
укрылся в таверне. Его силком выволокли на улицу и зарубили
саблями.
355
Знаменитые преступления
Курбе шел с несколькими людьми, которые вели его в
тюрьму. По дороге они передумали, выстрелили в него и уло-
жили наповал.
Виноторговец Кабанон убегал от Трестайона и укрылся
в доме, где находился почтенный священнослужитель, кюре
Боном; при виде убийцы, который уже был покрыт кровью,
священник приблизился и остановил его.
— Изверг,— воскликнул он,— что ты скажешь, когда пред-
станешь перед судом Всевышнего с руками, обагренными
кровью?
— Ба,— отвечал Трестайон,— вы облачитесь в парадную
рясу, у нее рукава широкие, в них любой грех упрячется.
Ко всем этим разнообразным убийствам я прибавлю рас-
сказ об одном злодеянии, свидетелем коего был я сам, испы-
тав при этом одно из самых ужасных потрясений в своей
жизни.
Была полночь. Я работал; рядом, в постели, уже засыпала
жена; вдруг наше внимание привлек далекий шум. Постепенно
этот шум становился все отчетливее; со всех сторон слыша-
лись барабаны, выбивавшие сигнал ко всеобщему сбору.
Скрывая беспокойство, дабы не усугублять тревогу жены, я на
ее вопрос, что бы это могло быть, ответил, что это, вне
всякого сомнения, прибыли или отбывают какие-нибудь войс-
ка, оттого и шум. Но вскоре до нас донеслись ружейные
выстрелы, сопровождавшиеся гулом, который был нам насто-
лько привычен, что заблуждаться на его счет мы уже не
могли. Я отворил окно и услыхал чудовищные проклятия,
к которым примешивались выкрики: «Да здравствует король!»
Не желая долее оставаться в неизвестности, я побежал будить
капитана, жившего в том же доме; он встал, взял оружие,
и мы, выйдя вместе, направились в том направлении, откуда
доносились крики. Луна светила так ярко, что все было видно
как днем. Во дворе толпилось множество людей, испуская
яростные крики: по большей части полуголые, вооруженные
ружьями, саблями, ножами и палками, они клялись, что
истребят всех поголовно, и, потрясая оружием, угрожали
жертвам, которых выволокли из домов и привели на площадь;
остальные, влекомые любопытством, пришли сюда, как и мы,
чтобы узнать о причинах переполоха. «Повсюду идет резня,—
отвечали мне вразнобой.—Уже расправились кое с кем в при-
городах, обстреляли патруль...» Суматоха тем временем нара-
стала. Мне было нечего делать здесь, где уже свершилось три
356
Кровопролития на юге
или четыре убийства, а кроме того, мне не терпелось успоко-
ить жену и позаботиться о ее безопасности в случае, если
беспорядки дойдут до нас, поэтому я распрощался с капита-
ном: он пошел в казарму, а я зашагал в сторону пригорода,
где мы жили.
До дверей нашего дома оставалось уже не более пятидесяти
шагов, как вдруг далеко позади я услыхал голоса; обернувшись,
я увидел, как в свете луны поблескивают ружья. Мне показалось,
что кучка людей идет в мою сторону; поэтому я спрятался в тень,
отбрасываемую домами, вдоль стен добрался до своих дверей, не
упуская из поля зрения ни одного движения тех, за кем следил;
они в это время подходили все ближе. Вдруг я ощутил чье-то
ласковое прикосновение: то был огромный пес корсиканской
породы, которого на ночь спускали с цепи: его свирепость была
надежной защитой. Я не стал его прогонять: если бы дело дошло
до схватки, то у меня был бы могущественный союзник, каким не
следовало пренебрегать.
Я различил троих вооруженных мужчин; с ними шел и чет-
вертый, но безоружный: судя по всему, то был пленный, кото-
рого они вели. Это зрелище нисколько меня не удивило, пото-
му что вот уже месяц с тех пор, как начались все эти беспоряд-
ки, всякий, кто был вооружен, располагал он ордером на арест
или нет, присвоил себе право хватать и сажать в тюрьму
любого, кого ему заблагорассудится. Власти на все закрывали
глаза.
Эти четверо остановились как раз напротив моей двери,
которую я осторожно притворил, но, не желая терять их
из виду, вышел в сад, выходивший на улицу; по пятам за
мной следовал мой пес, который, вопреки обыкновению, вме-
сто того, чтобы грозно рычать, тихонько поскуливал, точно
чуя опасность; я вскарабкался на смоковницу, ветви которой
нависали над улицей, и, спрятавшись в листве, ухватился
обеими руками за верх садовой стены, высота которой как
раз позволяла мне выглядывать на улицу; итак, я поискал
глазами моих незнакомцев.
Они стояли на том же месте, только переменили положе-
ние; пленник опустился на колени и, простирая к убийцам руки,
ради жены и детей душераздирающим голосом заклинал их
сохранить ему жизнь; но палачи в ответ только глумились над
ним. «А, наконец-то ты нам попался, собака-бонапартист,—
говорили они.— Ну, давай, зови своего императора, пускай он
тебя спасет». Несчастный молил все жалобней, они в ответ все
357
Знаменитые преступления
сильней издевались над ним, потом прицелились, но тут же
опустили ружья со словами: «Нет, рано еще, какого черта!
Дадим ему время проститься с жизнью». Тут жертва, не наде-
ясь более на пощаду, принялась умолять хотя бы поскорее
прикончить ее.
По лбу у меня струился пот. Я ощупал себя, чтобы
убедиться, что у меня нет оружия. Оружия не оказалось: при
мне не было даже ножа. Я посмотрел на пса. Он припал
к земле под деревом и, казалось, бы охвачен сильнейшим
страхом. Пленник продолжал сетовать на судьбу, убийцы
изрыгали угрозы и насмешки. Я стал тихо слезать с дерева,
чтобы пойти за пистолетами. Пес провожал меня глазами: он
словно окаменел. Когда я уже достиг земли, грянули одновре-
менно два выстрела; пес жалобно завыл. Я понял, что все
кончено.
Идти за оружием было уже бесполезно; я вновь забрался
на дерево. Несчастный, лежа ничком, корчился в луже крови;
убийцы удалялись, на ходу перезаряжая ружья.
Я решил посмотреть, нельзя ли помочь этому человеку,
которого я не сумел спасти. Итак, я вышел и приблизился
к нему; истекающий кровью, изувеченный, он был при послед-
нем издыхании, но все-таки еще жив и глухо стонал. Я попы-
тался его приподнять, но вскоре увидел, что раны, нанесенные
в упор, одна в голову, а другая в поясницу, были смертельны.
Тут на углу улицы показался патруль национальной гвардии.
Для меня он представлял не помощь, а скорее угрозу. Ране-
ному я не мог принести никакой пользы, он уже хрипел и с ми-
нуты на минуту мог умереть. Я вернулся в дом и, оставив
дверь полуоткрытой, стал слушать.
— Кто идет? Есть кто живой?—спросил капрал.
— А ты шутник,—сказал другой.— Спрашиваешь о жи-
вых у мертвеца.
— Да нет, он не мертвец,— возразил третий.— Слышишь,
он еще распевает.
В самом деле, бедняга был в агонии и ужасно стонал.
— Его пощекотали,—произнес один из солдат,— ну да не
беда; только лучше всего было бы его прикончить.
И тут же прозвучало с полдюжины ружейных выстрелов;
стоны затихли.
Убитого звали Луи Лишер: убийцы преследовали вовсе не
его, а его племянника; они силой проникли к нему в дом и, не
найдя там того, кого искали, вырвали несчастного из рук
358
Кровопролития на юге
жены, потому что им нужна была любая жертва; они довели
его до цитадели, а там, как я уже рассказал, расправились
с ним.
На другой день, с самого утра, я послал человека пооче-
редно к трем комиссарам полиции за разрешением забрать
тело и перевезти его в богадельню, но эти господа не то еще
спали, не то уже ушли; пришлось мне лично их посетить,
и только к одиннадцати часам утра мне было выдано раз-
решение.
Вследствие этой задержки назавтра весь город сбежался
поглазеть на труп бедняги; следующий день после резни
был праздничным, люди побросали все дела, чтобы полю-
боваться на тела жертв; какой-то человек, желая позабавить
толпу, вынул изо рта трубку и сунул ее в рот мертвецу;
сия шутка имела отменный успех, и собравшиеся разразились
хохотом.
Убийства продолжались всю ночь; роты обходили улицы,
горланя песенку, сочиненную одним из их поэтов-кровопийц,
в которой был такой припев:
Трестайон нам велел,
Чтоб никто не уцелел!
Семнадцать смертоубийств было совершено, однако ни
выстрелы душегубов, ни вопли жертв не нарушили спокойного
сна г-на префекта и г-на старшего комиссара полиции» *.
Но в то время как гражданские власти спали, приехавший
в город незадолго до того генерал Лагард, который именем
короля принял командование гарнизоном, проснулся от перво-
го же выстрела: он сорвался с постели, оделся и наведался на
посты, полагаясь на надежность своих людей, снарядил пат-
рули, состоявшие из стрелков, и сам, в сопровождении только
двух офицеров, поспешая повсюду, куда призывали его крики
жертв; но несмотря на отданные им строгие приказы, усилия
его оказались почти бесплодны: в распоряжении у него было
слишком мало войск; лишь в три часа утра удалось схватить
Трестайона; он, как всегда, был в мундире национальной гвар-
дии, в треуголке и с капитанскими эполетами; генерал Лагард
велел отобрать у него шпагу и карабин и приказал отвести его,
1 На этом кончается любопытный и достойный внимания рассказ, заимствованный нами
у автора книги «Ним и Марсель в 1813 году», изданной в 1818 г.; подобная публикация в те
времена свидетельствовала не только о великом патриотизме, но и о незаурядном мужестве.
359
Знаменитые преступления
безоружного, в казарму жандармов, чтобы поместить его там
под надзор; борьба оказалась долгой, Трестайон настаивал,
что отдаст карабин только вместе с жизнью; тем не менее ой
был вынужден уступить численному перевесу, а поскольку
удалить зачинщика было необходимо ради спокойствия в го-
роде, было приказано препроводить его в цитадель в Мон-
пелье; и в самом деле, на рассвете под усиленной охраной
Трестайона туда и свели.
Между тем к восьми часам утра беспорядки еще отнюдь не
кончились; дух Трестайона по-прежнему одушевлял толпу;
покуда солдаты прочесывали один из кварталов города, два
десятка человек собрались и взяли штурмом дом некоего
Сипиона Шабрие, который долго скрывался, но наконец,
ознакомившись с воззваниями, которые опубликовал генерал
Лагард, приняв командование над городским гарнизоном,
вернулся к себе домой; он полагал, что волнения в городе
несколько улеглись, а на самом деле 16 октября они вспыхнули
с удвоенной силой; утром семнадцатого числа он затворился
у себя в доме, где работал — по ремеслу он был ткач,— как
вдруг его слуха достигли крики убийц, приближавшихся к его
жилищу; он попытался спастись и укрылся в доме, называемом
«Золотой кубок», но злодеи ринулись за ним по пятам,
и первый из них вонзил ему в бедро штык; его сбросили
с лестницы, схватили и поволокли на конюшню, где убийцы
бросили его, пронзенного семью ударами, полагая, что он
умер.
Правда, в тот день благодаря энергии и отваге генерала
Лагарда убийств больше не было.
На другой день собралось весьма многочисленное ополче-
ние; в гостиницу к генералу Лагарду явилась шумная депута-
ция с дерзким требованием выдать ей Трестайона. Генерал
предложил собравшимся разойтись, но те не обратили на его
предложение никакого внимания; тогда генерал Лагард скома-
ндовал«заряжай»—и сила мгновенно преуспела там, где ока-
залось бессильно убеждение; многие из бунтовщиков были
арестованы и препровождены в тюрьму.
Итак, мы видим, что формы борьбы изменились: мятеж-
ники именем короля оказывали сопротивление самой королев-
ской власти; и те, кто нарушал порядок, и те, кто его поддер-
живал, действовали под одним и тем же лозунгом «Да здрав-
ствует король!.«Благодаря твердости генерала Лагарда в Ниме
установилось видимое спокойствие, но в действительности ни-
360
Кровопролития на юге
что еще не кончилось: все меры военного командования
сводила на нет какая-то тайная сила, сказывавшаяся в пассив-
ном сопротивлении. И вот, поскольку генерал видел, что
в основе этой кровопролитной политической потасовки лежит
старая религиозная вражда, он решил прислушаться к общей
мольбе протестантов и после того, как будет получено до-
зволение короля, нанести последний удар: открыть проте-
стантские храмы, закрытые вот уже более четырех месяцев,
и восстановить публичное отправление реформатского
культа, который все это время был совершенно изгнан из
города.
В Ниме осталось только два пастора, остальные бежали;
два эти пастора были г-н Жюийра и Оливье Демон; первый
был молодой человек двадцати восьми лет, второй—се-
мидесятилетний старик: только они и остались в Ниме,
где до кровопролитий было шесть протестантских священ-
ников.
В годину преследований все тяготы пастырского служе-
ния пали на г-на Жюийра, принявшего на себя и свято
исполнявшего этот долг, и казалось, высшие силы каким-то
чудом охраняли его прсреди всех грозивших ему опасностей;
что же касается г-на Оливье Демона, то несмотря на его
должность главы консистории, он все же подвергался менее
реальной угрозе; во-первых, он был в тех годах, которые
внушают окружающим почтение, а во-вторых, его сын входил
в число королевских гвардейцев, состоял в свите принца, был
лейтенантом одного из отрядов, снаряженных в Бокере, и да-
же когда отсутствовал, имя его служило отцу защитой. Итак,
г-н Демон находился в относительной безопасности как на
улицах Нима, так и у себя в деревне Редрессан, куда он
уехал'.
Но, как мы уже сказали, с г-ном Жюийра дело обстояло
иначе: благодаря энергии, свойственной его возрасту, и тве-
рдости в вере, он остался почти единственным, кто подавал
утешение хворым и отправлял прочие обязанности священ-
ника: ночью ему приносили детей, чтобы он их крестил,
и он соглашался на эту уступку: ведь начни он требовать,
1 Все эти подробности, чтобы быть уверенными в том, что не отклонились от истины,
мы почти дословно заимствуем из прекрасного труда г-на Лоза де Пеле, озаглавленного
«Причины и краткий очерк волнений, злодеяний, беспорядков в департаменте Тар и других
местностях Франции в 1815-1816 годах».
361
Знаменитые преступления
чтобы крестины совершались днем, он поставил бы этим
под удар не одного себя; но во всем, что касалось лично
его, будь то посещение больных или помощь раненым, он
действовал открыто и не таясь, не отступая ни перед какой
опасностью.
Однажды г-н Жюийра по долгу своего служения направ-
лялся в префектуру и вдруг, проходя по улице Баркетт, увидел,
что в тупике притаились несколько человек, которые целятся
в него из ружей; но он все равно продолжал свой путь, причем
с таким спокойствием и с таким великим смирением, что его
невозмутимость усмирила убийц, поднятые ружья опустились
и никто не посмел в него выстрелить. Полагая, что префекту
нужно знать обо всех нарушениях порядка, он сообщил о слу-
чившемся г-ну д’Арбо-Жуку, но тот не счел необходимым
предпринять по этому поводу расследование.
Как мы видим, в подобных обстоятельствах, учитывая
явное нежелание гражданских властей, попытка открыть для
публичного отправления обрядов протестантские храмы, вот
уже четыре месяца закрытые, было делом, на которое нелегко
решиться и которое очень сложно довести до конца, однако
генерал Лагард был человеком твердого ноава, не отсту-
павший перед тем, что полагал необходимым, а главное,
в подготовке к этому религиозному государственному пе-
ревороту он надеялся на содействие герцога Ангулемского,
который совершал поездку по Югу и вскорости должен
был посетить Ним.
5 ноября принц въехал в город; он уже был знаком с до-
кладами генерала королю Людовику XVIII и получил от дяди
положительные инструкции о том, как умиротворить много-
страдальные провинции, которые он посетил; итак, он явился
в Ним с явным, хоть, возможно, и не вполне искренним жела-
нием проявить полнейшую беспристрастность; и вот, когда
ему представили депутатов от консистории, принц не только
принял их с большой благосклонностью, но и первый загово-
рил с ними о нуждах их веры, прибавив, что с прискорбием
узнал, причем всего несколько дней назад, о запрете, введен-
ном с 16 июля. Консистория ответствовала его королевскому
высочеству, что во время такого возбуждения умов закрытие
храмов было разумной мерой, которую протестантам надле-
жало принять со смирением, и так они ее и приняли; принц
одобрил сдержанность, проявленную ими в прошлом, но в то
же время заметил, что его присутствие послужит им порукой
362
Кровопролития на юге
на будущее, и выразил желание, чтобы в четверг девятого
числа сего месяца были открыты два протестантских храма
и чтобы в них возобновились богослужения; одновременно
он посулил протестантам, которых напугала эта весьма
неожиданно дарованная им милость, что будут приняты
все меры, дабы спокойствие ничем не нарушалось; одно-
временно с этим председатель консистории г-н Оливье Демон
и член ее г-н Ролан-Лакост получили приглашение к принцу
на обед.
Вслед за этой депутацией прибыла другая: то была депута-
ция католиков, явившаяся с просьбой об освобождении Трес-
тайона; принц был настолько возмущен подобным ходатай-
ством, что вместо всякого ответа повернулся к просителям
спиной.
На другой день герцог Ангулемский вместе с генералом
Лагардом отбыл в Монпелье; поскольку протестанты только
на генерала и надеялись в том, что касалось защиты их прав,
порукой которым служило отныне слово принца, они не
пожелали ничего предпринимать в его отсутствие, пропусти-
ли 9 апреля, не делая никаких попыток возобновить публич-
ные богослужения, и стали дожидаться приезда своего
покровителя, который воротился в Ним вечером в субботу
11 ноября.
По приезде генерал Лагард первым делом позаботился
узнать, осуществились ли намерения принца; получив отрица-
тельный ответ, он не стал вдаваться в причины, которые могли
бы оправдать промедление, и послал председателю консисто-
рии решительное предложение открыть оба храма.
Тут председатель, доведя самоотверженность и осторож-
ность до предела, отправляется к генералу, сначала осыпает
его благодарностями, а затем напоминает ему обо всех опас-
ностях, которым тот себя подвергает, столь резко оскорбляя
убеждения тех, кто вот уже четыре месяца хозяйничает в горо-
де; но генерал Лагард ничего не желает слушать; он получил от
принца приказ и с ригоризмом старого вояки требует исполне-
ния этого приказа.
Председатель отваживается на новые возражения.
— Ничего не случится,— заявляет генерал.—Ручаюсь го-
ловой.
Но председатель опять настаивает и просит, чтобы по
крайней мере открыли только один храм. С этим генерал
соглашается.
363
Знаменитые преступления
Однако такое противоборство возобновлению богослуже-
ний со стороны даже заинтересованных лиц помогает генералу
осознать размеры опасности, и он тут же принимает меры; под
предлогом неожиданного смотра он собирает под своим
началом все гражданские и военные силы Нима, твердо
решившись в случае необходимости обуздать одних с помо-
щью других. С восьми часов утра жандармы занимают пози-
цию у входа в храм, который должен открыться, несколько
взводов их располагаются на прилежащих улицах. Консисто-
рия со своей стороны принимает решение отворить храм на час
раньше того времени, когда это принято делать по вос-
кресеньям, а также не бить в колокола и воздержаться от игры
на органе.
В этих предосторожностях были как свои преимущества,
так и невыгоды. Пост жандармов у дверей храма обеспечивал
если не спокойствие, то во всяком случае поддержку силой
оружия, но в то же время предупреждал злоумышленников
о событии, которое должно было произойти; и вот, начиная
с девяти утра, католики стали сбиваться в кучки, а поскольку
открытие храмов пришлось, как мы уже упоминали, на вос-
кресенье, то благодаря крестьянам, мало-помалу подходи-
вшим из окрестных деревень, эти кучки грозили вскоре перера-
сти в огромное скопление народа. И впрямь, спустя недолгое,
время все улицы, ведущие к храму, оказались запружены тол-
пой, на проходивших протестантов посыпались оскорбления,
а председатель консистории, чьи седины и почтенная внеш-
ность не производили впечатления на собравшихся, услышал,
как вокруг него повторяют: «Эти разбойники протестанты
идут в свой храм, но мы их так отделаем, что они туда дорогу
забудут».
Гнев народа копится недолго: если уж начал разогреваться,
того и гляди вспыхнет. За угрозами вполголоса вскоре послы-
шались рев и проклятия. Мужчины, женщины, дети принялись
выкрикивать: «Долой кощунов (так они называли протестан-
тов)! Долой кощунов! Нечего им молиться в наших церквах!
Пускай проваливают в пустыню! Вон! Вон! В пустыню! В пу-
стыню!»
Однако ничего, кроме оскорблений, покуда не было, а про-
тестанты давно уже привыкли к напастям и похуже этой, так
что они, смиренные и молчаливые, следовали прямо в свой
храм; несмотря на первые препятствия, они вошли и богослу-
жение началось; но католики проникли вместе с ними, и вскоре
364
Кровопролития на юге
те же выкрики, что настигли их по дороге, послышались внут-
ри. Однако генерал обо всем позаботился, и как только раз-
дались крики, в церковь вошли жандармы; крикуны были
задержаны. Католики хотели было воспротивиться и не дать
отвести возмутителей спокойствия в тюрьму, но тут появился
генерал во главе внушительного отряда. Видя его, они примол-
кли; казалось, спокойствие было восстановлено, и служба про-
должалась без помех.
Мнимый порядок ввел генерала в заблуждение; он и сам
собирался к мессе в гарнизонной церкви. В одиннадцать часов
он вернулся домой к завтраку.
Едва он ушел, его отсутствие было замечено, и смутьяны
этим воспользовались. Скопления людей, успевшие уже рассея-
ться, мгновенно стали собираться вновь и росли на глазах;
протестанты, на которых опять обрушились угрозы, затвори-
лись в церкви; жандармы выстроились снаружи. Но толпа так
напирала и от нее исходила такая враждебность, что капитан
жандармов, не надеясь справиться с таким множеством наро-
ду, приказал одному из офицеров, г-ну Дельбозу, поскорей
предупредить генерала; тот с большим трудом пробился
сквозь толпу и ускакал во весь опор.
Тут чернь поняла, что нельзя терять время; генерал был ей
известен, и она знала, что через четверть часа он будет на
месте. Но чернь сильна числом: стоит ей нажать, и перед ней
не устоит ничто—ни дерево, ни железо, ни люди; и вот толпа
приходит в неодолимое движение, все сметает, ломает и кру-
шит на своем пути; жандармы и кони их смяты, двери сорваны,
и свирепая орущая толпа яростно врывается в храм. Сразу же
раздаются вопли ужаса и злобные проклятия, всяк вооружает-
ся, кто чем может; в ход идут скамьи и стулья, неразбериха
доходит до предела, словно вернулись времена Мишелады
и Смуты, и вдруг распространяется чудовищная весть, от
которой на мгновение замирают и осаждающие и осажденные:
только что убит генерал Лагард!
В действительности, предупрежденный жандармским офи-
цером, генерал Лагард немедля вскочил на коня; будучи слиш-
ком храбр, а может быть, слишком презирая подобного неприя-
теля, чтобы окружать себя эскортом, он взял с собой только
нескольких офицеров и поспешил на место побоища; направляя
коня Прямо на людей, он проложил себе дорогу в давке на узких
улочках, которые вели к храмовой площади, но там к нему
пробился молодой человек, некий Буассен, сержант нимской
365
Знаменитые преступления
национальной гвардии, и когда генерал, признав по мундиру
своего подчиненного, без опаски наклонился к нему, чтобы
выслушать, что он имеет ему сообщить, тот выстрелил в него
в упор из пистолета; пуля раздробила генералу ключицу
и застряла в шее, позади сонной артерии. Генерал рухнул
наземь.
Известие об этом убийстве возымело странное и неожи-
данное действие: кипящая, обезумевшая толпа в тот же миг
смекнула, какие последствия может вызвать это преступление.
В самом деле, это уже была не расправа над фаворитом
Наполеона, как то получилось в Авиньоне с маршалом Брю-
ном и в Тулузе с генералом Рамелем: это был вооруженный
и кровопролитный бунт против человека, облаченного до-
верием короля. Это было не убийство—это была черная
измена.
В тот же миг невыразимый ужас овладел городом. Про-
тестанты, опасаясь еще худших несчастий, немедля покинули
церковь, где продолжали вопить лишь несколько фанатиков.
Впереди шел глава консистории Оливье Демон, поддержива-
емый мэром Нима, г-ном Валлонгом, который только что
прибыл в город и сразу примчался туда, куда призывал его
долг.
Г-н Жюийра, взяв за руки двух своих детей, шагал за ним
следом. Позади шли все протестанты, которые были в храме.
Чернь по-прежнему была возбуждена и опасна, она выкрики-
вала угрозы и швыряла камни, но, слыша голос мэра и видя
почтенного г-на Оливье Демона, который пятьдесят один год
был пастором, она расступилась. И хотя во время этого
необычного отступления более восьмидесяти человек были
ранены, никто не погиб, кроме одной только девушки, Жаннет-
ты Корнийер, на которую обрушились такие ожесточенные
издевательства и побои, что через несколько дней она скон-
чалась.
Однако колебание католиков, которое, повлекло за собой
убийство генерала Лагарда, отнюдь не заставило их опустить
руки. Весь остаток дня возбужденный город ходил ходуном,
как во время землетрясения. Около шести вечера самые неук-
ротимые объединились, запаслись топорами и, придя к храму,
разнесли двери, изодрали в клочья пасторские облачения, по-
хитили церковную кружку с деньгами для бедных и порвали
книги. Однако вовремя подоспевший патруль помешал им
поджечь церковь.
366
Кровопролития на юге
Следующий день прошел спокойнее; дело на сей раз было
настолько серьезно, что префект не мог закрыть на него глаза,
как это уже столько раз было после кровопролитий. Королю
было представлено донесение. Впрочем, к вечеру стало извес-
тно, что рана генерала Лагарда, быть может, не смертельна:
доктору Дельпешу, вызванному из Монпелье, удалось извлечь
пулю; он не считал случай безнадежным, хотя и не особенно
уповал на благополучный исход.
Через день жизнь в городе, казалось, вернулась в обычную
колею; наконец 21 ноября король издал следующий указ:
«Людовик, милостию Божией король французский и на-
варрский, шлет благословение всем, кто прочтет настоящий
указ.
Свирепое преступление запятнало наш город Ним. Престу-
пив конституционную хартию, которая признает католичество
государственной религией, однако же обещает покровительст-
во и свободу прочим вероисповеданиям, мятежный сброд
осмелился воспротивиться открытию протестантского храма.
Наш военачальник, пытаясь усмирить их уговорами, прежде
чем прибегнуть к силе, был убит, и убийца его скрылся от
правосудия. Если подобное покушение останется безнаказан-
ным, значит, нет более ни общественного порядка, ни правите-
льства, и наши министры оказываются виновны в неисполне-
нии законов.
По этой причине мы приказали и приказываем нижесле-
дующее:
Статья 1. Нашему генеральному прокурору и нашему
ординарному прокурору немедля и без отсрочки возбудить иск
против лица, совершившего покушение на жизнь генерала
Лагарда, а также против зачинщиков, пособников и соучаст-
ников бунта, имевшего место в городе Ниме 12 числа сего
месяца.
Ст. 2. Послать в означенный город достаточно много-
численные войска, которым стоять там на средства жителей
до тех пор, пока убийца и его сообщники не будут преданы
суду.
Ст. 3. Тех из горожан, кои не состоят в национальной
гвардии, разоружить.
Вменить исполнение настоящего указа в обязанность на-
шему канцлеру, а также военному министру, министру внут-
ренних дел и начальнику полиции королевства.
367
Знаменитые преступления
Дан в Париже, в замке Тюильри, 21 ноября года Божией
милостью 1815, а нашего правления 21.
Подпись: Людовик».
Буассен был оправдан.
Таково было последнее преступление, совершенное на
Юге, и к счастью, оно не повлекло за собой новой волны
насилия.
Спустя три месяца после покушения, которое едва не ли-
шило его жизни, генерал Лагард покинул город Ним в ранге
посланника; одновременно туда въехал г-н д’Аргу, назначен-
ный на должность префекта.
Во время его твердого, независимого и справедливого
правления без единой пролитой капли крови свершилось раз-
оружение, предписанное королевским указом.
Благодаря его влиянию в палату депутатов вместо г.г. де
Кальвьера, де Bore и де Тренклада были введены г.г. Шабо,
Латур, Сент-Олер и Ласкур.
Поэтому в Ниме до сих пор чтут имя г-на д’Аргу, словно
он не далее как вчера покинул город.
Графиня произвела на свет мальчика, который, едва родившись,
попал в руки своих врагов
БЫЛ КОНЕЦ 1639 ГОДА. БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ С СЕВЕРА,
со стороны Парижа, к маленькому селению, расположенному
на самом краю Оверни, подходил конный отряд. На шум
собрались местные жители и угнали прево и его людей.
Стояла жара, лошади были взмылены, всадники покрыты
пылью—как видно, они возвращались из важной экспедиции.
Один из них отделился от отряда и спросил старуху, которая
пряла у порога своей хижины, нет ли здесь постоялого двора.
Старуха и ребятишки указали ему на дом в конце един-
ственной улицы селения, где над дверью висела деревянная
пробка. Отряд шагом тронулся с места. Тут-то зеваки и раз-
глядели среди всадников молодого человека приятной на-
ружности, богато одетого, который, казалось, походил на
арестованного. Это открытие удвоило любопытство, и кре-
стьяне следовали за кавалькадой до самой двери харчевни.
Подошел хозяин, держа в руке шапку, и прево властно спро-
сил, достаточно ли велика его хибара, чтобы принять отряд.
Хозяин ответил, что он не пожалеет слугам короля лучшего
местного вина, а корм и подстилку для лошадей отряда
легко будет собрать по соседям. Прево недоверчиво выс-
лушал эти соблазнительные обещания, отдал необходимые
приказания и соскользнул с коня, прорычав ругательство,
вызванное жарой и усталостью. Солдаты сомкнулись вокруг
молодого человека; один из них поддержал ему стремя,
прево почтительно пропустил его первым в трактир. Никто
из поселян не сомневался больше, что перед ними очень
важный арестант, и они стали тут же строить догадки. Муж-
372
Графиня де Сен-Жеран
чины предпочли, чтобы это было тяжкое преступление, за
которое только и можно было арестовать молодого сеньера
такого знатного происхождения; женщины же, напротив,
говорили, что молодой человек со столь приятной нару-
жностью не может быть ни в чем виновен.
В харчевне все пришло в волнение: работники бегали
в подвал и на чердак, хозяин бранился и посылал служанок
к соседям, хозяйка распекала дочь, которая не отрывала глаз
от окна, пялясь на молодого красавца.
В главной зале стояли два стола. Прево подошел к перво-
му, предоставив другой солдатам, которые поочередно выхо-
дили присмотреть за лошадьми на. задний двор, затем указал
арестованному на скамью и уселся напротив, стукнув по столу
своей тростью.
— Уф! — воскликнул он, устало вздохнув.— Прошу проще-
ния, господин маркиз, за то, что предлагаю вам такое плохое
вино.
Молодой человек весело улыбнулся.
— Черт с ним, с вином, господин прево,—сказал он,— но
не скрою от вас: меня огорчает остановка в пути. Как бы
приятно ни было для меня ваше общество, я хотел бы уже
приехать на место, чтобы внести во все ясность и немедленно
покончить с этим дурацким делом.
Дочь хозяина постоялого двора, стоявшая у стола, держа
в руках оловянный горшок, который только что принесла,
подняла при этих словах глаза на арестанта; ее ободряющий
взор, казалось, говорил: «Я знаю, он невиновен».
— А вино,—добавил маркиз, поднеся стакан к губам,—не
так уж плохо, как вы уверяете, господин прево.
Затем, повернувшись к девушке, которая украдкой раз-
глядывала его перчатки и пышный кружевной воротник, он
произнес:
— Ваше здоровье, прелестное дитя!
— В таком случае,-—сказал прево, пораженный его спо-
койствием и равнодушием,— прошу вас хотя бы извинить меня
за это пристанище.
— Что? — воскликнул маркиз.— Мы здесь ночуем?
— Сударь,— промолвил прево,— мы отмахали шестнад-
цать больших лье, наши лошади изнурены, а что касается
меня, я чувствую себя не лучше, чем моя лошадь.
Маркиз, страшно раздосадованный, стукнул по столу.
Прево тяжело дышал, вытянув ноги в ботфортах и утирая лоб
373
Знаменитые преступления
платком. Это был толстый человек с одутловатым лицом,
усталость смаривала его особенно сильно.
— Господин маркиз,—продолжал он,— хотя ваше обще-
ство, должен отдать вам справедливость, я очень и очень ценю,
не сомневайтесь, что и я хотел бы покончить с этим делом
самым наилучшим образом. И если в вашей власти, как вы
говорите, вырваться из рук правосудия, я желаю, чтобы это
произошло поскорее. Но я умоляю вас обратить внимание,
в каком состоянии мы находимся. Что до меня, мне больше не
продержаться в седле и часа. Да разве вас самого не утомил
переход по такой жаре?
— Да, пожалуй,— проговорил маркиз, делая вид, что из-
немогает от усталости.
— Ну вот и хорошо! Отдохнем, поужинаем здесь, если
получится, а завтра поутру пустимся в дорогу.
— Пусть будет так!—согласился маркиз.— Но время нуж-
но провести пристойно. У меня еще осталось два пистоля,
и я хочу угостить ваших храбрецов—ведь это из-за меня они
терпят столько трудностей.
Он бросил две серебряные монеты на стол, за которым
сидели солдаты, и оттуда донеслось громкое: «Да здравствует
господин маркиз!» Прево поднялся, чтобы выставить часовых,
а потом проследовал на кухню, где заказал на ужин все лучшее,
что могло найтись в доме. Солдаты вытащили кости и начали
игру. Маркиз вполголоса напевал песенку, подкручивая усы
и украдкой посматривая по сторонам. Вот он достал из глубо-
кого кармана штанов кошелек и, увидев, что мимо него идет
хозяйская дочь, обнял ее одной рукой, вложил ей в ладонь
монету в десять луидоров и сказал на ухо:
— Принеси в мою комнату ключ от главной двери, дай по
кружке вина караульным, и ты спасешь мне жизнь.
Девушка направилась к двери, откуда выразительно гля-
нула на арестанта и утвердительно кивнула. Прево возвратил-
ся, и два часа спустя ужин был подан. Прево ел и пил с видом
человека, больше привыкшего сидеть за обеденным столом,
чем в седле. Маркиз не жалел для него вина, и прево, сражен-
ный усталостью, хмельным и терпким местным вином, время
от времени повторял, полузакрыв глаза:
— Черт побери! Не могу поверить, что вы такой уж зло-
дей, господин маркиз, по мне так вы добрый малый.
Маркиз любезничал с хозяйской дочкой и решил уж было,
что прево мертвецки пьян, как вдруг, к его большому раз-
374
Графиня де Сен-Жеран
очарованию, этот чертов прево подозвал сержанта, что-то
тихо ему приказал и во всеуслышание заявил, что сочтет за
честь проводить господина маркиза в его комнату и не ляжет
спать сам, пока этого не сделает. И вот, сопровождаемые
тремя факельщиками, они поднялись в комнату, отведенную
маркизу, и прево, рассыпавшись в любезностях, удалился.
Маркиз, не раздеваясь, бросился на кровать. На башенных
часах пробило девять. Из-за окна доносился шум шагов. Это
солдаты ходили в конюшню и во двор.
Через час все стихло. Арестованный поднялся и начал
ощупью разыскивать ключ. Он поискал на каминной полке, на
столе и даже на постели. Ключа не было. Однако молодому
человеку и в голову не приходило, что девушка подшутила над
ним — он заметил в ней слишком явный интерес к его персоне.
Окно комнаты выходило на улицу, а дверь—на ветхую, скри-
пучую деревянную галерею, нависшую над двором; лестница
соединяла эту галерею с большой залой постоялого двора, где
всегда было много гостей. Маркизу ничего другого не остава-
лось, как спрыгнуть либо во двор, либо на улицу. Некоторое
время он раздумывал. Наконец решился прыгать на улицу,
рискуя сломать себе шею, как вдруг кто-то тихо дважды стук-
нул в дверь. Он вздрогнул и подумал: «Я спасен». Тень про-
скользнула в комнату, девушка дрожала и не могла вымолвить
ни слова. Маркиз ласково обнял ее и успокоил.
— Ах; сударь,—сказала она,— если нас застанут, я по-
гибла.
— Да,— ответил маркиз,— но вы обретете счастье, если
поможете мне бежать отсюда.
— Бог свидетель, я желаю этого всей душой, но у меня для
вас плохая новость...
Она замолкла, обуреваемая противоречивыми чувствами.
Бедняжка, чтобы не шуметь, пришла босая и вся дрожала от
холода.
— Какая же?—нетерпеливо осведомился маркиз.
— Прежде чем пойти спать, господин прево потребовал
у моего отца все ключи от дома и заставил его поклясться, что
других ключей нет. Отец ему отдал все ключи, и еще—у
каждой двери поставлен караульный, но все они очень устали,
да и вина я им дала много больше, чем вы велели.
— Они скоро уснут,—не теряя спокойствия, проговорил
маркиз.— Хорошо еще, что мой титул не позволил им запереть
меня в этой комнате.
375
Знаменитые преступления
— В огороде, со стороны полей,—снова заговорила де-
вушка,—есть место, которое закрыто просто плетнем, к тому
же не очень прочным, но...
— 1де моя лошадь?
— Под навесом, вместе с остальными.
— Я спрыгну во двор.
— Вы убьетесь.
— Тем лучше.
— Ах, господин маркиз, что же вы все-таки натворили? —
горестно спросила девушка.
— Глупости, почти ничего. Но речь идет о моей чести
и жизни. Не будем терять времени—я решился.
— Подождите,— сказала она, стискивая его руку,— во
дворе в углу слева есть большая куча соломы, галерея доходит
как раз туда.
— Прекрасно! Шума будет меньше, и мне не так больно.
Он шагнул к двери, девушка попыталась его удержать, не
сознавая того, что делает, но он высвободился и открыл дверь.
Полная луна освещала двор, было'очень тихо, маркиз дошел
до конца галереи и различил в темноте высокую кучу прелой
соломы. Девушка перекрестилась. Маркиз снова прислушался,
ничего не услышал и встал на перила. Он хотел уже спрыгнуть,
как вдруг до него донеслись чьи-то неясные голоса—это пере-
говаривались два солдата, передавая друг другу кружку с ви-
ном. В один момент маркиз опять очутился у своей двери —
девушка ждала его на пороге.
— Я же вам говорила, что еще не время,—еле слышно
сказала она.
— Мне нужен нож, чтобы воткнуть его в глотку этим
мерзавцам,— прошипел маркиз.
— Умоляю, подождите всего лишь час,—прошептала де-
вушка,—через час они уснут.
Голос ее был так нежен, она так умоляюще протягивала
к маркизу руки, что тот остался, и через час она первая
заговорила с ним о побеге.
Маркиз в последний раз поцеловал ее еще вчера такие
невинные губы, затем приоткрыл дверь и услышал в тишине
лишь далекий лай собак. Он наклонился и ясно увидел солдата,
спящего на соломе лицом вниз.
— А вдруг они проснутся?—с тоской пролепетала девушка.
— Живым я им не дамся, будь спокойна,— отозвался
маркиз.
376
\
Графиня де Сен-Жеран
—г Прощайте, и да хранит вас Господь,—рыдая, прогово-
рила она.
Он перешагнул балюстраду, присел и тяжело спрыгнул на
кучу прелой соломы. Девушка видела, как он подбежал к наве-
су, поспешно отвязал лошадь, вскочил в седло, проехал вдоль
хлева, пришпорил коня, смял огородные грядки, взял направ-
ление на изгородь, перескочил ее и вылетел на дорогу.
Девушка стояла в конце галереи и смотрела на спящего
солдата, готовая исчезнуть при малейшем движении. Звон
шпор и топот копыт по мостовой разбудили его. Он поднялся
и, предчувствуя недоброе, побежал к навесу. Лошади его там
не было; маркиз в спешке отвязал первую попавшуюся—ею
оказалась лошадь солдата. Солдат поднял тревогу, его товари-
щи проснулись, бросились в комнату арестанта и нашли ее
пустою. Арестант сбежал. Доложили прево.
Сделав вид, будто ее только что разбудил шум, дочь
хозяина пыталась под предлогом помощи задержать сборы,
путала сбрую, но тем не менее через четверть часа отряд
галопом скакал по дороге. Прево бранился, как нечестивец.
Лучшие лошади вырвались вперед, а часовой, скакавший на
лошади маркиза, считал своим долгом лично поймать беглеца
и намного опередил остальных. За ним следовал сержант тоже
на хорошем коне. Сломанная изгородь указывала им путь
беглеца, и через несколько минут далеко впереди они увидели
его. Маркиз терял дистанцию — уведенная им лошадь была
слаба, и он напрасно понукал ее. Оборачиваясь, он видел все
более приближавшихся к нему солдат, вновь и вновь понукал
свою лошадь, шпорами раздирая ей бока; наконец животное,
не выдержав напряжения, рухнуло. Маркиз упал вместе с ней,
зацепившись за седельную кобуру. Тут он заметил пистолет
в кобуре и, оставшись лежать рядом с лошадью, взял пистолет
наизготовку. К нему приближался часовой, скакавший на его
собственном очень резвом коне и опередивший сержанта более
чем на двести шагов. Маркиз быстро вскочил и, прежде чем
преследователь сумел что-либо предпринять, размозжил ему
голову рукоятью пистолета. Всадник упал, маркиз легко вско-
чил на своего коня и галопом помчался вперед, оставив далеко
позади потрясенного увиденным сержанта.
Тут подоспели остальные. Прево, уверенный, что беглец
схвачен, кричал во все горло: «Берите живьем!» Однако увидел
лишь сержанта, который пытался помочь своему товарищу, но
тот, получив сокрушительный удар, был мертв.
377
Знаменитые преступления
Маркиз скрылся из виду. Опасаясь дальнейшего пресле-
дования, он свернул на проселочную дорогу и добрый час
скакал во весь опор. Когда понял, что сбил стражников со
следа и клячи их уже не смогут его догнать, пустил коня шагом
и направил по дороге, которая вилась по оврагу. У встречен-
ного крестьянина спросил дорогу на Бурбоннэ и бросил ему
монету. Крестьянин взял экю, показал дорогу, но едва ли
понимал, что говорит — он глядел на маркиза неподвижным
и странным взором. Маркиз крикнул, чтобы крестьянин посто-
ронился, но тот не двинулся с места, стоя на дороге, как столб.
Маркиз с грозным видом подъехал ближе и спросил, что это за
наглость вот так пялиться на него.
— Да вот,— пробормотал крестьянин,— у вас...
И он показал на плечо и воротник всадника.
Маркиз осмотрел себя и увидел, что весь камзол у него
испачкан кровью, одежда в грязи—в общем вид у него
ужасный.
— А...— пояснил он.— Мы со слугой встретили пьяных
немцев, немного подрались, и то ли меня поцарапали, то ли от
меня кому-то досталось—в драке ведь всякое бывает. Впро-
чем, со мной ничего плохого не случилось.
И он похлопал себя по бокам, показывая, что все в порядке.
— Но все же мне надо почистить платье, к тому же я уми-
раю от жары и жажды, да и лошади необходима передышка.
Не скажете ли, где я мог бы немного отдохнуть?
Крестьянин вызвался проводить его к себе в дом, находив-
шийся неподалеку. Хозяйка и дети, увидев их, почтительно
расступились и тотчас пошли выполнять просьбы гостя—при-
несли вино, воду, фрукты, большой ломоть хлеба.
Маркиз протер мокрой губкой свой камзол, выпил вина и,
подозвав хозяев дома, вступил с ними в разговор. Сначала он
поинтересовался, какие дороги ведут отсюда в Бурбоннэ, где
он намеревается навестить родных, есть ли тут другие селения
и далеко ли до них; затем он заговорил о погоде, об урожае
и спросил, нет ли еще каких новостей.
На это крестьянин ответил, что на главной дороге стоят
в карауле отряды стражи и сейчас нечего опасаться встреч
с дурными людьми, тем более что только вчера стражниками
арестован какой-то злодей.
— Кто же он?—спросил маркиз.
— Он дворянин, натворивший много зла.
— Как! Дворянин в руках правосудия?
378
1рафиня де Сен-Жеран
— Да, и он рискует потерять голову.
— И что же он наделал?
— От этого прямо в дрожь бросает. Мерзкие дела. Но он
свое получил. Вся провинция возмущена.
— Он вам знаком?
— Нет, но у нас у всех есть его приметы.
Новости эти были малоутешительны, и маркиз, поговорив
немного с хозяевами, осмотрел своего коня, погладил его,
оставил хозяевам еще несколько серебряных монет, вскочил
в седло и скрылся в указанном ему направлении.
Прево проехал еще с пол-лье по дороге, но, поняв, что
дальнейшее преследование бесполезно, отправил одного из
своих солдат с приказом, который надо было разослать во все
уголки провинции, а сам возвратился туда, откуда выехал
ночью. Ему было известно, что у маркиза в округе есть род-
ственники и он не преминет укрыться у них. Вся деревня
сбежалась навстречу отряду, и стражники вынуждены были
признать, что красавец арестант обвел их вокруг пальца
и скрылся. Все пришли в волнение, хотя и по-разному приняли
это к сердцу. Прево возвратился в гостиницу, неистово колотя
кулаком по столам и обвиняя всех в том, что произошло. Дочь
хозяина гостиницы еле сдерживала радость.
Прево, разложив на столе бумаги, воскликнул:
— Он отъявленный подлец! Как я мог в этом усомниться!
— Он был так мил,— вздохнула хозяйка.
— Законченный изверг! Вы знаете, кто это? Маркиз де
Сен-Мексан!
— Маркиз де Сен-Мексан! — в ужасе ахнули присут-
ствующие.
— Да, он,—продолжал прево,— маркиз де Сен-Мексан,
обвиненный и изобличенный в изготовлении фальшивых монет
и колдовстве.
— Ах!
— Изобличенный также в преступном кровосмешении.
— Господи Боже!
— Изобличенный в удушении собственной жены, чтобы
жениться на другой, мужа которой он собирался заколоть.
— Господи, спаси нас!—перекрестились слушатели.
— Да, добрые люди, таков молодчик, ускользнувший от
королевского правосудия,—добавил разъяренный прево.
Дочь хозяина принуждена была покинуть залу—она чув-
ствовала, что больше не выдержит.
379
Знаменитые преступления
— И что ж, совсем нет надежды его поймать?—поин-
тересовался хозяин.
— Никакой, раз уж он скрылся по дороге в Бурбоннэ: там
у него родственники, они его не выдадут.
Действительно, беглец был не кто иной, как маркиз де
Сен-Мексан, который обвинялся во всех перечисленных прево
ужасных преступлениях и который благодаря своему дерзкому
побегу принял активное участие в необыкновенном деле, о ко-
ем нам предстоит рассказать.
Спустя две недели после этих событий некий всадник по-
звонил в колокольчик у ограды замка Сен-Жеран, что возле
Мулена. Было уже поздно, и слуги не торопились открывать.
Незнакомец трезвонил совсем по-хозяйски и наконец увидел
слугу, спешившего к воротам из глубины аллеи. Слуга этот
сквозь решетку оглядел незнакомца и, увидев в сумерках, что
платье у него в пыли, шпаги нет, а шляпа надвинута на лоб, без
особых церемоний спросил, чего ему надо. Незнакомец от-
ветил, что он желает видеть графа де Сен-Жерана и просит
поторапливаться. Слуга ответил, что это невозможно. Незна-
комец рассвирепел.
— Кто вы?—осведомился слуга.
— Мерзавец!—воскликнул маркиз.—Не слишком ли мно-
го церемоний? Пойди и скажи господину де Сен-Жерану, что
его родственник маркиз де Сен-Мексан хочет е.го видеть, и сей-
час же.
Слуга рассыпался в извинениях и открыл ворота. Затем он
поспешил предупредить других слуг, чтобы те помогли мар-
кизу сойти с коня, а сам побежал в комнаты доложить о госте.
Граф тотчас же вышел навстречу маркизу, обнял его и ока-
зал ему самый дружеский и сердечный прием. В доме накры-
вали к ужину, и он хотел сразу вести гостя в столовую и пред-
ставить его всей семье, но маркиз обратил его внимание на
состояние своего костюма и попросил уделить ему несколько
минут для разговора. Граф провел его к себе в спальню и велел
переодеть в чистое платье. За это время маркиз наплел ему
какую-то невероятную историю по поводу нависшего над ним
обвинения. Видя, как удивительно радушен прием, оказанный
ему графом, беглец почувствовал себя в безопасности. Кончив
переодеваться, он последовал за графом и был представлен
графине и всему семейству.
Вот и настал момент, когда нам следует познакомить
публику с обитателями замка и сообщить кое-какие подроб,-
380
Графиня де Сен-Жеран
I
ности предшествующих событий, чтобы объяснить те, что пос-
ледуют.
Губернатор Бурбоннэ, маршал де Сен-Жеран, происходи-
вший из прославленного дома ла Гиш, был женат первым
браком на Анне де Турнон, от которой у него был сын Клод де
ла Гиш и дочь, вышедшая замуж за маркиза де Буйе. После
смерти жены он женился на Сюзанне Озеполь, у которой от
первого брака с графом де Лонгоне была дочь Сюзанна де
Лонгоне.
Маршал и г-жа Сюзанна Озеполь, дабы обеспечить равные
доли наследства своим детям от первого брака, решили их
поженить и скрепили этот союз двойными узами. Клод де ла
Гиш, сын маршала, стал мужем Сюзанны де Лонгоне.
Все это произошло к большому неудовольствию маркизы
де Буйе, младшей дочери маршала, которая так и продолжала
жить с мачехой, так как брак ее с семидесятилетним маркизом
был явно неудачным.
Брачный контракт Клода де ла Гиша и Сюзанны Лонгоне
был заключен в Руане 17 февраля 1619 года, но ввиду слишком
юного возраста жениха—ему едва минуло восемнадцать—
свадьбу на время отложили и отправили его в путешествие по
Италии. Через два года он возвратился, свадьба состоялась,
и союз этот можно было бы назвать счастливым, если бы
у супругов появились дети. Графиня очень тяжело это пережи-
вала: отсутствие наследника угрожало продолжению великого
рода. Она давала обеты, совершала паломничества, советова-
лась с медиками и знахарями—все было бесполезно.
Маршал Сен-Жеран умер 30 декабря 1632 года, так и не
дождавшись наследника. Сын же его унаследовал вместе с от-
цовским титулом губернаторство Бурбоннэ и кавалерство ко-
ролевских орденов.
Между тем маркиза де Буйе порвала с мужем, старым
маркизом, устроив громкий бракоразводный процесс, и пере-
ехала в замок Сен-Жеран, совершенно успокоенная тем, что
у брата нет наследника и все богатства в случае его смерти
достанутся ей.
При таких-то обстоятельствах маркиз де Сен-Мексан
и появился в замке. Он был молод, хорошо сложен и необычай-
но коварен. Дамам он очень понравился, даже старой вдове
маршала Сен-Жерана, которая жила здесь у своих детей.
Скоро он понял, что легко может завязать дружбу с маркизой
де Буйе.
381
Знаменитые преступления
Собственное состояние маркиза было вконец расстроено
беспутным образом жизни и судебными преследованиями. Ма-
ркиза де Буйе была вероятной наследницей графа, и Сен-
Мексан решил жениться на ней и стать обладателем одного из
самых больших состояний провинции.
Он принялся оказывать маркизе знаки внимания, избегая,
однако, всего, что могло бы возбудить подозрения. Возможно-
стей видеться наедине у них почти не было. Графиня простоду-
шно вмешивалась в их беседы, а граф часто увозил маркиза на
охоту. Дни проходили по-семейному. Несмотря на изобрета-
тельность маркиза, интрига явно затягивалась.
Графиня со временем свыклась с мыслью, что у нее никог-
да не будет ребенка, и с головой ушла в религию. Граф, по-
прежнему нежно ее любя, перестал надеяться на появление
наследника и сообразно этому составил завещание в пользу
маркизы де Буйе.
Был конец ноября 1640 года. Неотложные дела спешно
призвали графа Сен-Жерана в Париж.
Графиня, не желая расставаться с мужем, также решила
ехать. Они наскоро собрались и через несколько дней отправи-
лись в путь.
Маркиз де Сен-Мексан без труда добился любви у госпожи
де Буйе. Они устраивали бесконечные пикники и прогулки,
с которых под разными предлогами удаляли слуг; любовники
оставались одни и проводили время в уединенных уголках
парка или в своих покоях. Их поведение не могло не вызвать
пересудов у целой армии слуг, которых следовало постоянно
остерегаться.
Маркиза вынуждена была подкупить сестер Кине, своих
камеристок, что не стоило ей, впрочем, большого труда—де-
вушки были безгранично ей преданы. Однако с этого началось
падение госпожи де Буйе, а девушки оказались втянутыми
в самый черный заговор. В замке Сен-Жеран был еще один
человек — высокий, сухощавый, с желтым цветом лица, до-
вольно ограниченный, но способный если не задумать, то
осуществить дурное и имевший власть над другими слугами.
Это был простой крестьянин, которого граф сделал дворец-
ким, потому что с детства привык видеть его при доме. Не
доверяя ему, однако, в делах и потому не пожелав взять
с собой в Париж, граф оставил его в замке и поручил наблю-
дать за остальными слугами. Маркиз некоторое время присма-
тривался к этому человеку, потом ловко подкупил его. Таким
382
1рафиня де Сен-Жеран
образом, сестры Кине и дворецкий взялись пресекать всякие
сплетни среди дворни, и отныне любовники могли не таиться.
Однажды вечером, когда маркиз де Сен-Мексан и госпожа
де Буйе ужинали, в дверь замка кто-то громко позвонил.
Поднялся шум, на который они не обратили никакого внима-
ния. Тем временем гонец, примчавшийся из Парижа, въехал во
двор с письмом для маркиза от графа де С,ен-Жерана. Маркиз
вышел, сопровождаемый почти всей челядью. Узнав, в чем
дело, маркиз знаком велел всем слугам выйти, но гонец
сказал, что господин граф желает, чтобы письмо было прочи-
тано перед всеми. Маркиз вскрыл письмо, пробежал его
глазами и недрогнувшим голосом прочел вслух. Граф извещал
своих близких и всех в доме, что у графини обнаружились
несомненные признаки беременности, что, едва приехав в Па-
риж, она стала страдать от слабости и обмороков, тошноты
и рвоты, но она с радостью переносит недомогания, которые
свидетельствуют о зарождении в ней новой жизни. Беремен-
ность ее не вызывает сомнений ни у докторов, ни у окружа-
ющих, а для него самого это очень большая радость, которую
он хочет разделить со всеми обитателями замка. Письмо
.опередит его возвращение всего на несколько дней, поскольку
для большей безопасности графиню приходится везти в носил-
ках; в конце шла речь о некоторой сумме денег для раздачи
слугам.
Письмо было встречено криками радости. Маркиз и мар-
киза обменялись взглядом, который выразил охвативший их
ужас, но, подавив его, маркиз нашел в себе силы выдавить
улыбку и даже похвалить слуг за привязанность к господам.
Оставшись вдвоем, любовники некоторое время сохраняли
молчание; первой их мыслью было, что граф и графиня введе-
ны в заблуждение столь незначительными симптомами и их,
вероятно, стараются не разубеждать. Эта мысль все более
укреплялась в них и возвратила им известное спокойствие.
Наутро, прогуливаясь по уединенной аллее парка, переби-
рая возможные варианты создавшегося положения, г-н де Сен-
Мексан сказал маркизе, что роды у графини могут пройти
благополучно, если графине не помешает какая-нибудь случай-
ность. Ребенок может и умереть, и невелико горе потерять
существо без разума, давшее себе труд появиться на свет,
чтобы послужить причиной разорения маркизы.
— К чему терзаться?—сказал он с досадой.— Графиня
вовсе не беременна, этого не может быть.
383
Знаменитые преступления
Эту часть разговора слышал садовник, работавший непо-
далеку, но влюбленная пара уходила все дальше, и остального
он не разобрал.
Спустя несколько дней в замке появились верховые, кото-
рых граф выслал вперед предупредить о своем приезде. И дей-
ствительно, скоро на дороге появились груженые фуры и эки-
пажи; наконец показались носилки, в которых везли графиню.
Граф де Сен-Жеран всю дорогу неотлучно сопровождал их
верхом. Встретили хозяев замка радостно: крестьяне оставили
работу и приветствовали господ, обитатели замка и слуги
бросились навстречу госпоже, старики плакали от радости,
видя, как счастлив граф, и понимая, что его благородные
достоинства продолжатся теперь в потомстве. Маркиз де Сен-
Мексан и г-жа де Буйе сделали все возможное, чтобы подла-
диться под общее праздничное настроение. •
В тот же день в замок явилась и старая вдова маршала,
которая отказывалась верить радостной новости. Графа и гра-
финю в Бурбоннэ очень любили, и предстоящее рождение
ребенка радовало всех, в особенности семьи, связанные с Сен-
Жеранами узами родства, а таких семейств было немало.
В первые же дни замок посетило более двух десятков благород-
ных дам, горячо интересовавшихся течением беременности
графини. Многие предсказывали, что родится мальчик, и раз-
говоры эти были приятны графине. Впрочем, обычные сим-
птомы— налившаяся грудь, раздавшиеся бедра—не оставляли
более сомнений; все местные врачи пришли к согласию. Граф
оставил одного из них на два месяца при графине и рассказал
маркизу де Сен-Мексану о намерении пригласить опытную
повитуху на хороших условиях. Вдова маршала, будущая ба-
бушка, чье имя должно было перейти к внуку, заранее заказала
очень дорогое приданое для новорожденного.
С маркизом г-жа де Буйе виделась ежедневно, но он лишь
раздражал ее разговорами о том, что, если родится ребенок,
она лишится наследства. Эту мысль маркиз внушал ей посто-
янно, постепенно подводя к нужному выводу. Маркиз был
одним из законченных безбожников и вольнодумцев, еще ред-
ких в те менее несчастные, чем считается, времена. Отметим,
что великие преступники этой эпохи, например Сент-Круа
и мрачный отравитель Экзили, были одними из первых ате-
истов и что они опередили ученых следующего века и в фило-
софии, и в изучении естественных наук, достижения которых
они использовали для изготовления ядов. В сердце г-жи де
384
1рафиня де Сен-Жеран
Буйе бушевали страсть, корысть и ненависть, и она согласи-
лась на все предложения маркиза.
У маркиза де Сен-Мексана был доверенный слуга, которо-
го он вывез из родных мест, дерзкий и ловкий плут, вполне
достойный своего господина. Его-то и послал маркиз с поруче-
нием по окрестностям Сен-Жерана.
Однажды вечером, когда маркиз уже собирался лечь спать,
этот человек незаметно проскользнул в спальню маркиза
и оставался там довольно долго. Он рассказал хозяину, как
наконец нашел то, что искал, и передал ему записку с названи-
ями селений и какими-то именами.
На рассвете следующего дня маркиз приказал оседлать
двух лошадей, сослался на то, что важное дело требует его
возвращения домой, предупредил, что будет в отъезде несколь-
ко дней, просил принести извинения графу и умчался во весь
дух вместе со слугой.
Они заночевали в трактире на Овернской дороге, чтобы
сбить со следа людей, которые могли бы их узнать, потом
окольными путями за два дня добрались до большого селения,
которое, судя по первоначальному маршруту, должно было
остаться далеко слева.
Здесь на окраине в собственном домике, который она
занимала одна, жила известная во всей округе женщина. Она
пользовалась хорошей репутацией опытной повитухи, и ее
уважали наиболее почтенные жители городка. Звали ее Луиза
Гуайар. Людям, которые ей хорошо платили, она оказывала
и другие услуги: могла изготовить приворотное зелье, изле-
чить золотуху, наколдовать. Ей все так ловко удавалось, что
знали об ее умении лишь те, кто был заинтересован в строжай-
шем сохранении тайны.
Однажды поздним вечером она вдруг услышала сильный
стук в дверь. Привыкшая к посещениям в любой час ночи, она
взяла лампу и, ничего не опасаясь, открыла дверь. В комнату
вбежал очень взволнованный вооруженный человек. Луиза Гу-
айар в испуге опустилась на стул. Перед ней был маркиз де
Сен-Мексан.
— Успокойтесь, хозяюшка,—с трудом выдавил незнако-
мец,—успокойтесь, прошу вас. Волноваться нужно мне, а не
вам. Я не злоумышленник, бояться меня нечего; напротив, это
я приехал к вам просить помощи.
Он бросил плащ в угол, отстегнул портупею и снял шпагу,
затем сел на стул и проговорил:
385
Знаменитые преступления
— Позвольте мне сначала перевести дух.
На нем был дорожный наряд, и, хотя он никак не назвал
себя, Луиза Гуайар с первого взгляда поняла, что судьба посы-
лает ей настоящего дворянина.
— Прошу извинить меня. Вы вошли так быстро, что я не
успела разглядеть, с каким человеком имею честь встретиться.
Дом у меня немного на отшибе, я одна, кто-нибудь может
воспользоваться этим, чтобы причинить неприятности бедной
женщине... Время сейчас опасное, погода дурная... Вы, навер-
ное, устали... Не дать ли понюхать какую-нибудь соль?
— Налейте мне стакан воды.
Луиза Гуайар вышла в соседнюю комнату и вернулась
с кружкой. Маркиз слегка смочил губы и сказал:
— Я приехал издалека по делу большой важности, и,
верьте, я умею быть благодарным за услуги.
Он порылся в кармане, вытащил кошелек.
— Вы должны мне поклясться,—продолжал он,— что со-
храните тайну.
— Это первое условие нашего ремесла,— возразила Луиза
Гуайар.
— Мне нужны более твердые гарантии. Поклянитесь, что
никому и ни за что на свете не откроете того, что я вам доверю.
— Даю вам слово, коли уж вы этого требуете, но повто-
ряю: это ни к чему.
— Речь идет о самых серьезных обстоятельствах, я вверяю
вам свою честь и жизнь и предпочту тысячу раз пожертвовать
собой, чем дать тайне открыться.
— Мы сами заинтересованы в сохранении доверенных нам
тайн, так что малейшая нескромность с нашей стороны стоит
нам доверия клиентов, что бывали даже случаи... Словом,
можете говорить все.
— Я знаю, что вы очень опытная женщина.
— Хотелось бы таковой быть, чтобы услужить вам.
— Знаю также, что вы многого достигли в своем искусстве.
— Вам слишком расхвалили мою скромную особу.
— А еще я знаю, что у вас есть способы предсказывать
будущее.
— Вот это неправда.
— К чему отпираться? Разве вы уже отказываетесь по-
мочь мне?
Луиза Гуайар отказывалась долго: она не понимает, как
человек столь высокого происхождения может верить в пред-
386
1рафиня де Сен-Жеран
сказания и гадания, годные лишь для простого -народа да
разбогатевших откупщиков, но маркиз не сдавался и так ее
уговаривал, что она не знала, что и подумать.
— Послушайте,—сказал он,—не нужно притворяться,
я знаю все. Будьте спокойны, мы играем в игру, где вы выигры-
ваете тысячу против одного. Впрочем, вот вам вознаграждение
за мою назойливость.
Он вывалил на стол горсть золотых. Женщина нехотя
призналась, что она действительно попыталась делать астро-
логические предсказания, которые не всегда сбывались.
— Коли это так,—продолжал маркиз,—вы должны знать,
в каком положении я очутился, вы должны знать, что, увлека-
емый пылкой и слепой страстью, я предал доверие одного
благородного старого дворянина, нарушил законы гостепри-
имства, соблазнив его дочь в его собственном доме, что от-
ношения мои с ней зашли далеко и благородная девушка,
которую я без памяти люблю, беременна и что теперь, если эта
тайна раскроется, она потеряет честь и лишит себя жизни,
и это будет моя вина.
«Ничего не узнаешь ни о ком, покуда не расспросишь как
следует»,— подумала повитуха и, чтобы еще более поразить
маркиза, принесла коробочку с нарисованными на ней циф-
рами и странными эмблемами.
Открыв ее и составив какие-то фигуры из элементов, кото-
рые там находились, она сказала, что положение маркиза
действительно весьма плачевно. И чтобы окончательно запу-
гать его, добавила, что ему угрожают еще большие несчастья,
чем те, которые уже ушли в прошлое, но грядущие события
можно легко узнать и предотвратить.
— Сударыня,—проговорил маркиз,—в этом мире я бо-
юсь лишь одного: бесчестья любимой женщины. Не существу-
ет ли какого-нибудь средства избежать обычных страданий
при родах?
— Я таких средств не знаю,— ответила почтенная матрона.
— Девушке удалось скрыть свою беременность, и надо
сделать, чтобы ей было легко рожать. Нет ли, например,
какой-нибудь возможности родить без боли?
— Этого я не знаю, а если бы и знала, поостереглась бы
пользоваться чем-то таким, что противоречит намерениям
природы.
— Лжете! Вам известен такой способ, вы воспользовались
им ради особы, имя которой я могу вам назвать.
387
Знаменитые преступления
— Кто осмелился так опорочить меня? Я действую только
по предписаниям медицинского факультета. Господь Бог не
допустит, чтобы все врачи Франции забросали меня камнями
и выгнали из страны.
— Вы хотите, чтобы я умер от отчаяния? Если бы я мог
обратить вам во зло ваши тайны, я так бы и поступил, потому
что они мне известны. Богом заклинаю, не таитесь, откройте,
возможно ли уменьшить родовые муки? Вам нужно еще золо-
та? Получите.
Он положил на стол еще несколько золотых.
— Погодите, есть, кажется, одно средство, которое мне
удалось найти, но я никогда им не пользовалась, хотя оно,
вероятно, весьма действенно.
— Но раз вы им никогда не пользовались, не опасно ли
оно? Не повредит ли здоровью женщины, которую я люблю?
— Да нет, я пользовалась им всего лишь раз, и очень
успешно. Будьте спокойны.
— Ах! — воскликнул маркиз.—Я всю жизнь буду благода-
рить вас! Но может быть, есть возможность предупредить
роды и уничтожить сейчас же все признаки беременности?
— То, о чем вы просите,— великое злодеяние, сударь.
— Увы, пусть я лишусь этого дорогого мне ребенка, зало-
га нашей любви, чем дам явиться на свет несчастному, кото-
рый, может быть, убьет свою мать.
— Ради Бога, сударь, не будем больше об этом: даже
думать так — большой грех.
— Выходит, лучше погубить двоих, а может быть, вверг-
нуть в отчаянье всю семью? Умоляю вас, сударыня, помогите
нам!
Маркиз закрыл лицо руками и разрыдался.
— Ваше горе меня очень трогает,—вздохнула повитуха,—
но женщине моего ремесла это грозит смертной казнью.
— Какая смертная казнь? О чем вы говорите? А наша
тайна, наше ручательство, наше доверие?
— Ну, в таком случае я попробовала бы... Но мне нужно,
чтобы я была защищена от неприятностей с правосудием,
у меня должна быть возможность покинуть королевство.
— Ах, за этим дело не станет! Возьмите мое состояние!
Возьмите мою жизнь!
И он бросил на стол весь кошелек.
— Только для того, чтобы помочь вам избавиться от
опасности, в которой вы оказались, я согласна дать вам некий
388
Графиня де Сен-Жеран
напиток—это сразу освободит вашу даму от ноши. Пусть она
соблюдает все меры предосторожности и действует точно, как
я скажу. Господи, только ваше несчастье вынуждает меня сог-
ласиться на... Подождите...
Она вынула из глубины шкафа флакон и продолжила:
— Вот настойка, действие которой всегда достигало цели.
— Ах, сударыня, вы спасли нашу честь, которая дороже
самой жизни! Но скажите теперь, как воспользоваться этой
настойкой, в каких дозах ее давать?
— В первый день одну ложку, во второй—две, а третий...
— Я этого никогда не запомню. Умоляю вас, запишите
рецепт в мою памятную книжку.
Повитуха было заколебалась, но из раскрытой записной
книжки выскользнул чек на предъявителя на сумму в пятьсот
франков. Маркиз взял чек и подал ей.
— Возьмите, раз он оттуда выпал—не возвращаться же
ему обратно.
Этот последний подарок был слишком щедр, чтобы у по-
витухи оставались еще какие-то сомнения, и она записала
рецепт в памятную книжку маркиза.
Маркиз сунул пузырек в карман, взял памятную книжку,
убедился, что рецепт записан полностью, и с дьявольской
усмешкой посмотрел на повитуху:
— Вот теперь, милочка, вы у меня в руках.
— Что вы хотите этим сказать, сударь?—удивилась по-
витуха.
— Я хочу сказать, что вы — мерзкая колдунья и презрен-
ная отравительница. Я хочу сказать, что у меня в руках дока-
зательства ваших преступлений и что теперь вы будете делать
то, что нужно мне, или умрете на костре.
— Пощадите! Пощадите!—вскричала женщина, падая
к ногам маркиза.
— Ваше спасение в ваших руках,—спокойно ответил он.
— Что я должна делать? Я готова на все.
— Вот настал и мой черед рассказывать секреты, но запи-
сывать я их не буду.
— Говорите, сударь, не сомневайтесь в моей преданности.
— Садитесь и слушайте.
Женщина опустилась на стул.
— Итак, я вижу, вы поняли,—сказал маркиз.—Либо
тюрьма, пытки, костер, либо втрое больше золота, чем вы
видите здесь.
389
Знаменитые преступления
Глаза повитухи вновь заблестели, она благодарно кивнула.
— В одном замке,— начал маркиз, пристально глядя
в глаза женщине,— в тридцати лье отсюда живет некая высо-
кородная дама. Она беременна. Рождение этого ребенка крайне
нежелательно для меня. Вы будете принимать у нее роды.
Я скажу вам, что нужно делать. А сейчас вы поедете со мной
и будете ожидать моих приказаний. Вас предупредят, когда
настанет время. Вы ни в чем не будете испытывать недостатка.
Денег я не пожалею.
— Я готова,—лаконично ответила повитуха.
— Вы будете подчиняться мне во всем?
— Клянусь.
— Поехали.
На сборы ей потребовалось немного времени. Четверть
часа спустя они галопом скакали во мраке ночи, и только
маркиз знал—куда.
Три дня спустя маркиз вновь появился в замке и нашел
семью графа в том же расположении духа: все были опьянены
надеждой и считали недели и дни, оставшиеся до родов. Рас-
сказывая за столом о своей поездке, маркиз сообщил об уди-
вительном событии, которое вызвало много разговоров там,
где он побывал. Речь шла о женщине, благородной даме,
которая во время родов вдруг почувствовала жесточайшие
боли. Все старания докторов были напрасны—женщина уми-
рала. Наконец, отчаявшись, родные решили пригласить пови-
туху, почтенную матрону, весьма уважаемую окрестными
сельскими жителями, которую, однако, никогда не звали в бо-
гатые дома. Женщина робко явилась. С первых же ее действий
боли исчезли, больной стало лучше, и наконец, спустя несколь-
ко часов она разрешилась чудесным мальчиком. Потом у нее
вновь началась жестокая лихорадка, и она опять оказалась на
краю могилы. Решено было пригласить докторов, несмотря на
возражения хозяина дома, который полностью доверился по-
витухе. Действия врачей лишь усугубили страдания больной.
Вновь срочно обратились к повитухе, и вот через три недели
дама, как по мановению волшебной палочки, вернулась к жиз-
ни. И в городе и в окрестностях только и разговоров что
о таланте повитухи.
Рассказ поразил собравшихся: беременность графини вол-
новала всех. Жена маршала сказала, что над деревенскими
знахарями часто насмехаются и глумятся, в то время как
благодаря их опыту и здравому смыслу часто открываются
390
Трафиня де Сен-Жеран
такие секреты, которые не доступны докторам при всей их
учености и профессиональной гордости. Граф тут же объявил,
что будет искать и найдет повитуху под стать этой. Затем
маркиз направил беседу в новое русло: семена попали в благо-
датную почву.
После обеда компания расположилась на террасе. Ма-
ршальша не могла много ходить и села в кресло. По обе
руки от нее уселись графиня и г-жа де Буйе. Граф с маркизом
де Сен-Мексаном прохаживались вдоль террасы. Маркиз ин-
тересовался, как шли дела в его отсутствие, хорошо ли чув-
ствует себя графиня: ведь ее состояние—самая главная теперь
забота в доме. Разговор естественным образом коснулся нуж-
ной темы.
— Кстати,—спросил граф,— вы только что говорили о не-
обыкновенно опытной повитухе. Нельзя ли мне ее пригласить?
— Думаю,—ответил маркиз,—что это был бы хороший
выбор. Вряд ли в окрестностях найдется кто-нибудь, кого с ней
можно сравнить.
— Мне очень хочется пригласить ее теперь же, чтобы она
следила за состоянием здоровья графини, узнала заранее осо-
бенности ее организма. Вы не знаете, куда за ней послать?
— Знаю лишь, что она живет в селении, но не знаю
в каком.
— А имя ее вам известно?
— С трудом припоминаю: не то Луиза Буайар, не то
Польар—точно не скажу.
— Как! Вы даже имени ее не запомнили?
— Я слушал рассказ—только и всего. Зачем мне знать
ее имя?
— А о графине вы подумали?
— Но это же так далеко отсюда! Я и представить себе не
мог, что вы будете ее разыскивать. Мне казалось, у вас уже
есть кто-то на примете.
— Каким образом ее можно разыскать?
— Лучше всего послать моего слугу: у него есть знакомые
среди окрестных жителей, он сумеет ее найти. Хотите?
— Хочу ли я? Сейчас же!
В тот же вечер слуга маркиза выслушал наставления графа
и в особенности приказания хозяина и помчался во весь опор.
Ясно, конечно, что ему не пришлось ехать далеко, но отсут-
ствовал он целых три дня, и по истечении этого срока Луиза
Гуайар была доставлена в замок.
391
Знаменитые преступления
На вид простая и суровая, эта женщина сразу завоевала
доверие всех обитателей замка.
Таким образом, чудовищный замысел маркиза и г-жи де
Буйе успешно осуществлялся. Но тут в доме произошло собы-
тие, которое чуть было не изменило ход событий, не свело на
нет коварные планы.
Графиня, проходя по своим покоям, зацепилась ногой за
ковер и тяжело упала на паркет. На крик слуги сбежался весь
дом. Графиню отнесли на кровать. Тревога охватила всех. Но
падение осталось без последствий и лишь послужило причиной
для визитов обеспокоенных друзей и знакомых. Это произош-
ло на исходе седьмого месяца беременности.
Наконец подошел срок родов. Поскольку все было приго-
товлено задолго до этого момента, оставалось лишь ждать.
Маркиз употребил все это время на то, чтобы разрушить
сомнения г-жи де Буйе. Он также часто виделся украдкой
с Луизой Гуайар и отдавал ей распоряжения. Вскоре маркиз
понял, что ему необходимо й соучастие Болье, дворецкого,
которого удалось подкупить еще в прошлом году: солидная
сумма наличными и множество обещаний довершили дело.
Этот презренный негодяй не постыдился вступить в заговор
против хозяина, которому был обязан всем. Маркиза де Буйе
со своей стороны привлекла к исполнению чудовищного замы-
сла сестер Кине, своих горничных. Таким образом, эту честную
и превосходную семью стеной окружили предательство и заго-
вор тех людей, кого обыкновенно называют близкими. Заго-
ворщики ожидали своего часа.
16 августа 1641 года во время мессы в капелле замка
графиня де Сен-Жеран почувствовала родовые схватки. Ее
перенесли в спальню. Женщины собралась возле нее, старая
маршальша причесала ее и надела чепец, как это обыкновенно
делается с роженицами, которым долго еще нельзя будет при-
чесываться.
Схватки продолжали усиливаться. Граф рыдал, слыша сто-
ны жены. В комнате присутствовало много народа. Были здесь
две дочери маршальши от второго брака, одна из которых
впоследствии вышла замуж за герцога Вантадурского и уча-
ствовала в судебном процессе—девушки пожелали помогать
при родах, содействовать появлению на свет нового отпрыска
угасающей семьи. Были здесь и г-жа де Салиньи, сестра покой-
ного маршала де Сен-Жерана, маркиз де Сен-Мексан и мар-
киза де Буйе.
392
Графиня де Сен-Жеран
Когда стало ясно, что роды будут чрезвычайно тяжелые
и графиня находится в критическом состоянии, решено было
послать нарочных в соседние приходы, чтобы прихожане воз-
несли мольбы о здравии матери и младенца. В церквах Мулена
вынесли на общее обозрение Святые дары.
Повитуха оказывала роженице необходимую помощь одна
под предлогом, что так она чувствует себя свободнее. Все ее
просьбы быстро и беспрекословно выполнялись. Графиня уже
не могла говорить, и жуткая тишина прерывалась лишь душе-
раздирающими криками. В этот момент г-жа де Буйе вдруг
строго сказала, что всем надобно удалиться: большое обще-
ство утомило графиню. С ней. должны остаться лишь те, кто
совершенно необходим. Все вышли вслед за маршальшей, уве-
ли графа. Он еле держался на ногах, видя ужасные страдания
жены. Возле графини остались лишь г-жа де Буйе, повитуха
и сестры Кине. Графиня оказалась в руках своих злейших
врагов.
Было семь часов вечера. Схватки продолжались, старшая
из сестер Кине удерживала роженицу за руку. Граф и мать
роженицы ежеминутно посылали кого-нибудь узнать, как про-
двигается дело. Им отвечали, что все идет хорошо. Вскоре
дверь вообще перестали открывать кому-либо.
Спустя три часа повитуха объявила, что если графине не
дать немного отдохнуть, она не выдержит страданий. Графине
дали выпить несколько ложек какого-то настоя. После этого
она погрузилась в такой глубокий сон, что казалась мертвой.
Младшая из сестер Кине подумала, что графиня отравлена,
и заплакала. Г-жа де Буйе урезонила девушку.
В течение всей этой мрачной и мучительной ночи по кори-
дорам бродила чья-то тень, молча пересекая залы, подходя
к дверям спальни, тихо разговаривая с повитухой и г-жой де
Буйе. Это маркиз де Сен-Мексан отдавал приказания, подбад-
ривал соучастников, проверял все нити заговора и сам был при
этом охвачен страхом, который всегда сопутствует большим
преступлениям.
Графиня произвела на свет мальчика, который, едва родив-
шись, попал в руки своих врагов, не защищенный даже слезами
и криками матери. Дверь спальни приоткрылась, ввели челове-
ка, которого уже ожидали. Это был дворецкий Болье.
Повитуха, сделав вид, что начинает уход за младенцем,
встала так, чтобы не было видно, что она делает. Но Болье
заметил одно ее неосторожное движение и, бросившись к ней,
393
Знаменитые преступления
схватил ее за руку. Преступница давила пальцами на череп
ребенка. Болье удалось вырвать у нее несчастного младенца,
но с тех пор на голове мальчика навсегда сохранились следы
пальцев этой женщины.
Маркиза де Буйе не могла, вероятно, решиться на столь
страшное преступление, но скорее всего дворецкий предотвра-
тил его по приказу г-на де Сен-Мексана. Мы полагаем, что
маркиз, не доверяя обещаниям г-жи де Буйе вступить с ним
в брак после смерти мужа, хотел сохранить этого ребенка,
чтобы заставить ее сдержать слово под угрозой разоблачения,
если вдруг она решится его обмануть. Мы не видим других
причин, которые вынудили бы человека с подобным харак-
тером так позаботиться о своей жертве.
Болье приказал запеленать дитя, положил его в корзину,
прикрыл полой плаща и вернулся к маркизу со своей добычей.
Переговорив с ним, дворецкий прошел низенькой дверью, вы-
ходившей к окружавшим замок рвам, оттуда на террасу и пе-
решел через мост, ведущий в парк. В парке было двенадцать
ворот—ключи от всех были у него. Дворецкий вскочил на
заранее приготовленную лошадь и галопом ускакал.
В селении Эшероль, что в одном лье от замка Сен-Жеран,
он остановился у кормилицы, жены перчаточника Клода. Эта
женщина первой приложила малыша к груди, но дворецкий, не
решаясь задерживаться в селении, столь близко расположен-
ном к замку, пересек реку Алье и, спешившись у некоего Буко,
дал покормить ребенка хозяйке дома. Затем он продолжил
свой путь в Овернь.
Стояла нестерпимая жара, лошадь выбилась из сил, ребен-
ку явно нездоровилось. На дороге показался возчик, направ-
лявшийся в Риом. Это был некто Поль Буатьон из Эгперса,
промышлявший извозом. Болье сторговался с ним, сел в по-
возку, держа ребенка на руках; лошадь его плелась сзади.
В разговоре с возчиком Болье заметил, что никогда не стал
бы так заботиться о ребенке, не будь он из самого знатного
дома в Бурбоннэ. К полудню он приехал в селение Дюше.
Хозяйка дома, где он остановился, сама кормящая мать, согла-
силась дать ребенку грудь. Малыш был весь в крови. Женщина
согрела воды, вымыла его и перепеленала в чистое. »
Возчик довез их до Риома. Болье отделался от него, а сам
подался в сторону аббатства Лавуан—в горном селении Деку-
ту между Лавуаном и Тьером у маркизы де Буйе был неболь-
шой дом, куда она временами наезжала.
394
Трафиня де Сен-Жеран
В Декуту ребенка кормила Габриэль Муано, которой было
заплачено за месяц вперед, но кормила она его всего с неделю,
поскольку ей отказались назвать родителей ребенка и адрес,
куда можно было бы сообщить о нем. Габриэль Муано повсю-
ду рассказала об этом происшествии, и ни одна кормилица
в округе не захотела взять на себя заботы о ребенке. Пришлось
увезти его из селения Декуту. Отправили его по главной дороге
на Бургундию через большой лесной массив—далее следы
затерялись.
Эти подробности были подтверждены кормилицами, воз-
чиком и другими людьми в их показаниях на суде. Мы расска-
зываем о них ввиду их большой важности в уголовном деле.
Авторы, которые описывают эту историю и у которых мы
заимствовали наши сведения, не сообщают, как дворецкий
объяснил свою отлучку из замка: вероятно, маркиз заблаго-
временно придумал правдоподобный предлог.
Трафиня проспала до рассвета. Вся в крови, изнуренная,
она проснулась с приятным чувством облегчения. Первые ее
слова были о ребенке. Повитуха невозмутимо ответила, что он
еще не родился. Сестры Кине, не выдержав подобной наглости,
отвели глаза. Графиня заспорила, очень разволновалась, пови-
туха пыталась ее успокоить, убеждала, что роды вот уже
совсем скоро и по признакам, появившимся этой ночью, она
родит мальчика.
В то же утро замковая птичница встретила женщину со
свертком, спускавшуюся к воде. Она узнала повитуху и спро-
сила, куда та идет так рано и что несет в свертке. Повитуха
отвечала, что ничего особенного она не несет, а вот девушка
излишне любопытна. Но девушка, сделав вид, будто рассер-
дилась на такой ответ, со смехом Потянула сверток к себе, он
раскрылся—там было окровавленное белье.
— Значит, госпожа графиня родила?—спросила девушка.
— Нет,—ответила повитуха,—еще нет.
Девушка не растерялась и возразила:
— Как же нет, если уж госпожа маркиза это сказала, а она
там была.
— Слишком болтлива она, коли так говорит,—пробор-
мотала повитуха.
Показания девушки позднее стали самыми важными на
суде.
Беспокойство графини на следующий день еще больше
усилилось. Крича и плача, она пыталась узнать, что стало
395
Знаменитые преступления
с ребенком, уверяла всех присутствующих, что она уже родила
и ошибиться в этом не может. Повитуха с поразительным
хладнокровием отвечала, что восход луны мешает родам, что
надо ждать захода луны и тогда дело пойдет скорее.
Жалобы больных обычно не вызывают большого доверия,
но твердость графини могла бы убедить всех, если бы мар-
шальша не вспомнила, что к концу девятого месяца ее соб-
ственной беременности у нее были все признаки приближа-
ющихся родов, но родила-то она только шесть недель спустя.
Эта подробность убедила всех. Повитуха, которая уже не
знала, как выиграть время, и потеряла всякую надежду повли-
ять на непоколебимую уверенность графини, решилась ее погу-
бить. Сказав, что ребенок уже пытается выйти на свет Божий,
но не может пройти через родовые пути, она рекомендовала
подвергнуть графиню сильной встряске, чтобы помочь ребен-
ку. Графиня отказалась выполнять предложение повитухи,
граф же, мать и вся семья так настаивали, что она уступила.
Ее посадили в закрытую карету и целый день возили по
вспаханному полю и каменистым дорогам. Ее так трясло, что
дыхание перехватывало. Ей понадобились все силы, чтобы
вынести это жесточайшее испытание. Напомним, что все это
происходило с женщиной, которая только что родила. После
этой «прогулки» ее отнесли в постель. Видя, что никого убе-
дить невозможно, она возложила все надежды на Провидение
и утешилась молитвами.
Время, которое лечит самое большое горе, понемногу
сгладило страдания графини. Скорбь охватывала ее при ма-
лейшем поводе, но и она угасла постепенно до тех пор, пока
события, о которых мы сейчас расскажем, не всколыхнули ее
вновь.
Жил в Париже фехтмейстер, похвалявшийся тем, что брат
его служит в одном очень знатном доме. Фехтмейстер был
женат на Мари Пигоро, дочери комедианта. Вскоре он умер,
оставив в нищете жену и двоих детей. Вдова Пигоро была не
на хорошем счету в своем квартале, и никто не знал, чем она
живет. Вдруг после нескольких ее отлучек куда-то и нескольких
визитов незнакомца, который приходил вечером, прикрывая
лицо плащом, всем стали бросаться в глаза ее дорогая одежда,
нарядные детские пеленки: в округе узнали, что она кормит
чужого ребенка.
Примерно в то же время стало известно, что она дала
бакалейщику Рагне две тысячи ливров на сохранение. Через
396
[рафиня де Сен-Жеран
несколько дней после того Пигоро окрестила младенца в церк-
ви Сен-Жан-ан-Грев. Крещение явно было отсрочено, чтобы
скрыть происхождение ребенка. Она не обратилась с просьбой
быть восприемниками к соседям и сумела убедить священника
записать родителей ребенка с ее слов. Крестным отцом она
выбрала приходского могильщика Поля Мармиона, который
дал младенцу имя Бернар.
Сама Пигоро во время церемонии находилась в исповеда-
льне и заплатила десять су крестному отцу. Крестной матерью
стала Жанна Шевалье, нищая.
В церковной книге было записано:
«Марта седьмого дня года тысяча шестьсот сорок второ-
го крещен Бернар, сын... и .... крестный отец Поль Мармион,
'слуга и поденщик общины, крестная мать Жанна Шевалье, вдова
Пьера Тибу».
Несколько дней спустя вдова Пигоро передала ребенка на
кормление в селение Торе-ан-Бри своей куме. Мужа этой жен-
щины звали Пайар. Ей было сказано, что этот ребенок—сын
благородных родителей и что, если понадобится, следует без
всяких колебаний предпочесть его жизнь жизни ее собственных
детей. Кормилица недолго держала его у себя — она заболела.
Ребенка передали в руки вдовы крестьянина Марка Пегена
в том же селении. Месяцы кормления были оплачены, и ребен-
ка содержали надлежащим образом. Пигоро сказала этой жен-
щине, что это сын знатного сеньора и что впоследствии он
принесет удачу тем, кто за ним ухаживал. Мужчина средних
лет, которого в селении приняли за отца ребенка, а Пигоро
выдавала за своего родственника, часто приезжал его наве-
щать.
Когда мальчику исполнилось полтора года, Пигоро забра-
ла его к себе и отлучила от груди. У нее было двое своих
сыновей. Первого звали Антуан, второй же, Анри, родился
9 августа 1639 года, после смерти отца, убитого в июне, и вско-
ре умер.
Пигоро вздумала дать имя и происхождение своего умер-
шего ребенка чужому ребенку и тем самым похоронить тайну
его рождения. Поэтому она покинула тот квартал, в котором
жила, и тайком перебралась в другой приход, где ее никто не
знал. Ребенок жил до двух с половиной лет под именем Анри
и в качестве второго сына Пигоро, но в это время то ли
потому, что кончался договор о кормлении, то ли потому, что
397
Знаменитые преступления
были истрачены две тысячи ливров у бакалейщика Ранге и помо-
щи ей больше не поступало, она решила избавиться от ребенка.
Ходили слухи, что она не особенно заботилась о своем
старшем сыне, поскольку была вполне спокойна за судьбу
второго, и если бы ей пришлось расстаться с одним из них, она
оставила бы себе второго, прехорошенького. мальчика: ведь
крестный у него человек зажиточный и взял на себя все заботы
о нем. Она часто рассказывала об этом богатом дядюшке, ее
девере, который служит дворецким в одном знатном доме.
Однажды утром привратник особняка Сен-Жеран доложил
Болье, что какая-то женщина с ребенком просит его выйти
к воротам. Болье и вправду был братом фехтмейстера и крест-
ным отцом второго сына Пигоро. Теперь мы знаем, что это
именно он доверил ей выкармливать знатное дитя и приходил,
навещать его. Пигоро долго рассказывала ему о своем положе-
нии. Взволнованный дворецкий принял от нее ребенка и велел
подождать ответа в указанном им месте.
Услышав предложение мужа об увеличении семейства, же-
на Болье подняла крик, но ему удалось ее успокоить, рассказав
о трудных обстоятельствах жизни братней вдовы и о том, как
легко они могут облагодетельствовать ее—они ведь живут
в доме графа. Затем он обратился с просьбой к хозяевам
разрешить ему воспитывать этого мальчика в замке. Он наде-
ялся, что это решение несколько уменьшит груз, отягощавший
его совесть.
Граф и графиня вначале воспротивились его намерению:
имея уже пятерых детей, он не должен брать на себя новые
заботы, но он упрашивал их с такой настойчивостью, что
добился того, чего хотел.
Графиня пожелала видеть ребенка и, поскольку собралась
ехать в Мулен, велела посадить его в карету, где сидели
сопровождавшие ее служанки. Когда ей показали мальчика,
она воскликнула:
— Какой хорошенький!
Он и вправду был хорош—белокурый, голубоглазый,
с очень правильными чертами лица. Она горячо приласкала
его, и он ответил ей тем же. Графиня сразу потянулась к нему
всей душой и сказала Болье:
— Я не хочу, чтобы он ехал с моими служанками, я возьму
его к себе.
Графиня часто глядела на Анри—за ним сохранилось это
имя—с грустью, крепко обнимала его и прижимала к груди.
398
1рафиня де Сен-Жеран
Графиня пожелала видеть ребенка и, поскольку собралась ехать
в Мулен, велела посадить его в карету
Знаменитые преступления
Граф разделял ее чувства к мнимому племяннику Болье. Они
взяли его к себе в дом и воспитывали как ребенка знатного
происхождения.
Маркиз де Сен-Мексан и г-жа де Буйе не поженились, хотя
старый маркиз де Буйе давно умер. Казалось, они отказались
от своих намерений. Маркизу удерживали, вероятно, угрызе-
ния совести, маркиз же вновь предался распутству. По-видимо-
му, другие предложения, а в особенности огромные суммы
возмещали ему убытки от нарушения маркизой слова.
Он вел светскую жизнь и ухаживал за мадемуазель Жаклин
де ла Гард, ему удалось увлечь девушку, она полюбила его,
и от неверного шага ее удерживал лишь страх перед беремен-
ностью и родовыми муками. Тогда маркиз рассказал ей о по-
вивальной бабке, помогающей рожать без болей и имеющей
в этом некоторый опыт. Та же Жаклин де ла Гард рассказала
еще, что г-н де Сен-Мексан часто хвастался: он, мол, воспиты-
вает сына губернатора провинции, внука маршала Франции;
что, говоря о маркизе де Буйе, он утверждал, что сделал ее
богатой и она обязана ему своим'состоянием и что, наконец,
проезжая вместе с нею через красивое селение, ему принад-
лежащее, на ее слова «какое красивое место, он ответил, дву-
смысленно улыбаясь, что знает другое «красивое место»1,
которое позволило ему увеличить свое состояние на пятьсот
тысяч экю.
Господину Жадлону де ла Барбезанж, ехавшему с ним вме-
сте из Парижа в почтовой карете, он рассказал, что в его
власти находится сын графини де Сен-Жеран.
Маркиз давно не виделся с г-жой де Буйе, теперь же
опасность их сблизила. Оба с ужасом узнали о присутствии Ан-
ри в доме графа. Они переговорили между собой, и маркиз взял
на себя задачу устранить эту опасность. Однако он не осмелил-
ся явно предпринять что-либо против ребенка, тем более что
кое-какие слухи о его похождениях выплыли наружу, и чета
Сен-Жеранов изменила свое отношение к нему.
Болье, всякий день являвшийся свидетелем нежности гра-
фа и графини к маленькому Анри, был готов уже много раз
выдать себя и признаться во всем. Его замучили угрызения
совести. У него с языка подчас срывались слова, которым он
не придавал значения—прошло ведь уже много времени, но
которые были замечены окружающими. То он говорил, что
1 По-французски «красивое место» (beau lieu) звучит так же, как фамилия Болье (Baulieu).
400
1рафиня де Сен-Жеран
в его руках жизнь и честь маркизы де Буйе, то утверждал, что
у графа и графини причин любить маленького Анри больше,
чем им кажется. Он даже предложил однажды на исповеди
священнику такой вопрос: «Если человек, который участвовал
в похищении новорожденного, вернет его родителям, пусть
даже они не узнают свое дитя, будет ли у похитителя чиста
совесть?» Неизвестно, что ответил священник, но, судя по
всему, его ответ не успокоил дворецкого. Жителю Мулена,
поздравившего его с тем, что к его племяннику так хорошо
относятся и щедро его одаривают хозяева дома, Болье от-
ветил, что они имеют все основания его любить: он их ближай-
ший родственник.
' Все эти намеки были услышаны, но услышаны не теми, кто
был кровно заинтересован в этом.
Однажды поставщик иностранных вин предложил Болье
бочку испанского вина и налил бутылку для пробы. Вечером
того же дня Болье тяжело заболел. Его уложили в постель.
Страшные боли мучили его, он судорожно корчился и кричал.
Когда же немного приходил в себя, одна мысль не давала ему
покоя: он многократно повторял, что просит прощения у графа
и графини за то зло, которое им причинил. Окружающие
умоляли его не волноваться и не отягощать последние минуты
жизни, но он так жалобно просил позвать графа и графиню,
что кто-то отправился за ними.
Граф решил было, что речь идет о небольшом ущербе—
маленькой сумме денег, не учтенной в счетах, и, боясь ускорить
смерть несчастного, велел передать, что прощает его, и от-
казался идти. Болье умер, унеся тайну с собою.
Был 1648 год. Ребенку исполнилось семь лет. Он был очень
ласков и миловиден, и граф с графиней чувствовали, как растет
их любовь к нему. Его учили танцам и фехтованию, одевали
пажом, и в этом качестве он им служил.
Маркиз де Сен-Мексан, казалось, оставил свои планы. Он
занялся махинациями, столь же преступными, как и предыду-
щие, но правосудие напало на след его злодеяний. Его аресто-
вали днем на улице во время его разговора с лакеем из особ-
няка Сен-Жеран и отправили в Консьержери.
То ли из-за этих слухов, то ли из-за каких-то других
намеков, о которых мы уже сообщали, по Бурбоннэ ходили
разговоры об истинных обстоятельствах этих событий. До-
ходили они и до супругов Сен-Жеран, но лишь усугубляли их
боль—правда им пока не открывалась.
14 3097
401
Знаменитые преступления
Между тем граф отправился в Виши на воды. Графиня
и г-жа де Буйе сопровождали его. Случай свел их в этом городе
с повитухой Луизой Гуайар. Она возобновила свои связи с этим
семейством и часто бывала у г-жи де Буйе. Однажды графиня,
внезапно войдя в комнату маркизы, услышала, что женщины
разговаривают шепотом. Обе тотчас же замолчали и, казалось,
смутились.
Графиня все заметила, но не придала значения этому об-
стоятельству и спросила, о чем шла речь.
— Да так, ни о чем,—ответила маркиза.
— О чем же все-таки? — повторила графиня, видя краску
смущения на ее лице.
— Луиза хвалит моего брата: он не сердится на нее.
— За что?—осведомилась графиня у повитухи.—Разве
у него есть причины гневаться на вас?
— Я боялась,—неловко ответила Луиза Гуайар,— он сер-
дится на меня за то, что произошло, когда мы все думали, что
вы собираетесь родить.
Неясный смысл этих слов и волнение обеих женщин пронзили
догадкой несчастную графиню, но она сдержалась и прекратила
разговор. Однако ее волнение не укрылось от маркизы. Наутро
она велела запрягать лошадей и уехала в свое поместье Лавуан.
Такое поведение маркизы усугубило подозрения графини.
Сначала она хотела приказать арестовать Луизу Гуайар, но
потом поняла, что в столь важном деле нельзя рисковать. Она
посоветовалась с матерью и мужем, и решено было тихо, без
скандала доставить повитуху в замок и допросить. Луиза
Гуайар противоречила себе и была многократно уличена во
лжи. Впрочем, одного ее страха было достаточно, чтобы изо-
бличить в преступлении. Ее отдали в руки правосудия, и граф
Сен-Жеран подал прошение вице-сенешалю Мулена.
Повитуху допросили первый раз. Она признала факт свер-
шившихся родов, но сказала, что графиня родила мертвую
девочку, которую она захоронила под камнем возле лестницы,
что неподалеку от гумна на заднем дворе.
Судья в сопровождении врача и хирурга побывал на месте,
но они не обнаружили ни камня, ни трупа. Искали и в других
местах—поиски не дали результатов.
Обо всем известили вдову маршала Сен-Жерана—она
предложила немедленно подать в уголовный суд жалобу на эту
женщину. Ввиду отсутствия уголовного судьи дело принял
к рассмотрению судья по делам гражданским.
402
1рафиня де Сен-Жеран
На втором допросе Луиза Гуайар показала, что графиня
и не рожала вовсе.
На третьем заявила, что графиня родила недоноска.
На четвертом—что графиня произвела на свет мальчика,
которого Болье вынес из спальни в корзине.
На пятом допросе, когда ей уже предъявили обвинение,
она настаивала на том, что показания о родах графини вырва-
ны были у нее силой. Ни разу она не сказала ни единого слова
ни о г-же де Буйе, ни о маркизе де Сен-Мексане.
Едва очутившись в тюрьме, Гуайар срочно посылает своего
сына Гиймена сказать маркизе, что она арестована. Маркиза
поняла угрозу и пришла в ужас: тут же она отправляет своего
конюшего Ла Форестери к председателю суда, своему адвокату
и смертельному врагу графа, чтобы посоветоваться с ним, как
помочь повитухе и при этом не выдать себя с головой. Адвокат
посоветовал добиться прекращения судебного дела и постанов-
ления суда о запрещении дальнейшего расследования. Маркиза
не поскупилась, и постановление было получено. Но почти
тотчас же оно стало ненужным, и запрещение было отменено.
Ла Форестери приказано было отправиться затем в Риом,
где жили сестры Кине, и постараться с помощью денег купить
их молчание. Старшая из сестер, оставляя службу у маркизы,
дала ей пощечину, уверенная в том, что знание ужасной тайны
оставит ее безнаказанной, и сказала, что она расскажет обо
всем, если ей будет грозить виселица. Эти девицы поручили Ла
Форестери передать маркизе, что умоляют вновь взять их на
службу. Графиня же обещала им еще более выгодные условия,
если они согласятся заговорить, они были даже допрошены от
ее имени настоятелем капуцинов, но ничего не сказали. Мар-
киза вынуждена была снова взять их к себе. Она оставила
у себя младшую, а старшую выдала замуж за Делиля, своего
дворецкого.
Эти странные откровения поразили Ла Форестери, и даль-
нейшая служба у такой хозяйки показалась для него невозмож-
ной. Он решил оставить этот дом. Маркиза, рассчитывая его,
предупредила: если он будет нескромен и расскажет хоть слово
из того, что узнал от сестер Кине, она велит дворецкому
Делилю заколоть его кинжалом.
Таким образом, она укрепила свою линию обороны и чув-
ствовала себя в безопасности. Но случилось так, что некий
Прюдан Бере, дворянин и паж маркиза де Сен-Мексана, кото-
рый пользовался доверием своего господина и навещал его
14*
403
Знаменитые преступления
в тюремной камере в Консьержери, пролил свет на эти собы-
тия. Его хозяин рассказал ему все подробности родов графини
и похищения ребенка.
— Я удивляюсь вам, сударь,—ответил паж.— Вы отяго-
щены таким множеством прискорбных дел, так почему бы вам
не очистить свою совесть хоть в данном случае?
— Я рассчитываю,—пояснил маркиз,— вернуть ребенка
отцу. Это приказ капуцина, которому я открыл на исповеди,
что похитил незаметно для семьи внука маршала Франции
и сына губернатора провинции.
Маркизу разрешалось под честное слово время от времени
покидать тюрьму. Это обстоятельство пусть не удивляет чита-
телей: всем известно, какие представления о чести хранили
дворяне того времени, даже преступники. Пользуясь относи-
тельной свободой, маркиз повел своего пажа взглянуть на
ребенка. Мальчику исполнилось уже семь лет, он был белокур
и очень хорош собой.
Маркиз сказал пажу:
— Посмотрите хорошенько на этого ребенка и запомните
его. Возможно, вам придется приносить мне вести о нем.
Тогда-то он и рассказал пажу, что этот ребенок—сын
графа де Сен-Жерана.
Суд, до которого дошли эти слухи, счел, что имеет в руках
решающие доказательства, но слухи эти распространились как
раз в тот момент, когда возбуждение других судебных дел
против маркиза лишило его надежды скрыться от правосудия.
В Консьержери были спешно посланы полицейские, но тюрем-
щики остановили их, заявив, что маркиз нездоров и сейчас
у него священник, который причащает его. Полицейские наста-
ивали на своем. Тюремщики подвели их к камере. Оттуда
выбежал священник с криком, что нужно срочно найти людей,
которым больной хочет открыть тайну, что он безнадежен, что
отравился. Все вошли в камеру.
Господин де Сен-Мексан метался на тюремной кровати,
вид у него был самый жалкий: он то рычал, как дикий зверь, то
бормотал бессвязные слова:
— Господина графа... Позовите... Графиня де Сен-Жеран...
Пусть придут...
Полицейские уверили его, что он может говорить при них.
Один решился даже сказать, что граф находится здесь, в каме-
ре. Маркиз повернулся и прошептал:
— Я скажу вам...
404
Графиня де Сен-Жеран
Тут он испустил громкий крик и упал бездыханный.
Казалось, судьба постаралась заставить замолчать всех,
кто мог бы сказать правду. Однако признание умирающего
и заявление священника, который его соборовал, явились важ-
ным свидетельством для суда.
Первый судья, разобрав все обстоятельства, о которых мы
уже рассказали читателю, свел их в единое целое. Показания
возчиков, кормилицы, лакеев сравнивались, пути скитаний
и различные приключения ребенка прослеживались с первого
дня жизни до появления в деревне Декуту. Суд, устанавливая
истину, не мог не добраться и до маркизы де Буйе. Ее должны
были взять под арест, но этого не случилось благодаря боль-
шим усилиям графа де Сен-Жерана. Он не захотел потерять
сестру, бесчестье которой отразилось бы и на нем самом.
Маркиза удалилась от света, жила уединенно и вскоре умерла,
унеся в могилу свою тайну.
Судья из Мулена огласил наконец приговор, в котором
повитуха была уличена в том, что скрыла ребенка, рожденного
графиней, и мерой наказания после пытки назначалась для нее
казнь через повешение. Обвиняемая подала протест на приго-
вор суда. Позже ее перевели в Консьержери.
Едва лишь чета Сен-Жеранов ознакомилась с доказатель-
ствами, одно за другим появлявшимися по ходу процесса, они
более не сомневались: паж—это их родное дитя. Тотчас же
с него сняли ливрею пажа, возвратили титул и все права. Он
получил имя графа де ла Палис.
Между тем человек по имени Секвиль рассказал графине,
что он открыл нечто для нее весьма важное: ребенок был
крещен в 1642 году в Сен-Жан-ан-Грев и некая Мари Пигоро
принимала в этом деятельное участие.
Был произведен розыск, и обнаружилось, что ребенок вос-
питывался в селении Торси. Граф добился постановления суда,
разрешающего ему уведомить обо всем судью в Торси. Он не
забыл ничего, что могло бы помочь восстановить истину — он
даже добился разрешения еще раз произвести следствие и на-
печатать увещевательное послание. Тогда старшая из сестер
Кине сказала маркизу де Канийаку, что граф слишком далеко
ушел в своих поисках, а надо бы искать поближе. После этих
новых подтверждений истина вырисовалась со всей четкостью.
Ребенок, предъявленный комиссаром суда кормилицам
и очевидцам из Торси, был ими опознан как по следам пальцев
повитухи на голове, так и по цвету белокурых волос и голубых
405
Знаменитые преступления
глаз. Главным доказательством явился неизгладимый след па-
льцев повитухи. Свидетели показали, что Пигоро, навещая
ребенка вместе с каким-то знатным господином, всегда гово-
рила, что некий вельможа доверил ей воспитание своего сына
и что он облагодетельствует и ее и тех, кому еще предстоит его
воспитывать.
Крестный отец ребенка, Поль Мармион, поденщик, лавоч-
ник Рагне, представивший две тысячи ливров, служанка Пиго-
ро, слышавшая от своей хозяйки слова, что граф обязан при-
нять этого ребенка; свидетели, показавшие в ходе судебного
следствия, что Пигоро говорила им, будто этот ребенок весьма
знатного происхождения и не пристало ему носить ливрею
пажа,—все эти свидетели представили неотразимые для разум-
ного человека доказательства. Нашлись и другие.
Живя в замке Сен-Жеран, ребенок иногда навещал вдову
Пигоро, которую считал своей матерью. В то же время с ним
у вдовы Пигоро встречался и маркиз де Сен-Мексан. Прюдан
Берже, паж маркиза, сразу же узнал и Пигоро и ребенка,
которого видел у Пигоро и о происхождении которого ему
рассказал маркиз. Наконец, многие другие свидетели, заслушан-
ные как в провинциальном парламенте, так и судьями в Торси,
Кюссе и прочих местах, давали сведения столь точные и очевид-
ные в пользу истинного происхождения молодого графа, что
дольше тянуть с обвинительным заключением не было смысла.
Суд постановил принять решение об обязательной явке
на суд вдовы Пигоро, что не было сделано в ходе первого
следствия.
Эта решительная мера поразила интриганку, но она попы-
талась выпутаться.
Вдова герцога Вантадурского, дочь маршальши де Сен-
Жеран от второго брака, единокровная сестра графа Сен-Же-
рана, и графиня де Люд, дочь маркизы де Буйе, то есть те,
у кого молодой граф отнимал богатое наследство маршала де
Сен-Жерана, пришли в большое волнение и тоже решили вме-
шаться в дело. Вдова Пигоро разыскала их, и, естественно,
сговор состоялся.
Таким образом, возник новый знаменитый судебный про-
цесс, который надолго завладел вниманием всей Франции
и очень напоминал известную поставленную перед Соломоном
задачу о двух матерях, предъявляющих права на ребенка.
Маркиз де Сен-Мексан и г-жа де Буйе остались непричас-
тны к делу. Все действие развернулось вокруг вдовы Пигоро
406
Графиня де Сен-Жеран
и дам де Люд и де Вантадур. Дамы, вероятно, были вполне
чистосердечны, отказываясь верить в преступление, будь им
известна истина, они вряд ли были бы способны сопротивлять-
ся так долго и так настойчиво.
Они успокоили Луизу Гуайар, которая в тюрьме заболела,
и, посоветовавшись с нею, решили:
что обвиняемые подадут апелляцию;
что вдова Пигоро подаст просьбу о пересмотре решенного
гражданского дела и опротестует вынесенный приговор и ре-
зультаты очных ставок со свидетелями;
что они подадут апелляцию против злоупотреблений при
получении и публикации увещевательных посланий;
что они подадут апелляцию на решение первого судьи,
который приговорил повитуху к смертной казни;
и наконец, чтобы дать делу другой оборот, Пигоро реши-
тельно оспорит факт материнства графини, предъявляя на
ребенка свои материнские права, и что дамы будут поддержи-
вать ее в том, что роды графини были обманом, к которому
она прибегла, чтобы убедить всех, что у нее есть ребенок.
В это время в тюрьме умерла повитуха Луиза Гуайар,
которую свели в могилу угрызения совести и отчаяние. После
ее смерти сын Гйймен признался, что она часто говорила ему,
что графиня родила сына, которого Болье украл, и что ребе-
нок, которого привели к Болье в замок Сен-Жеран, был тем
самым украденным ребенком. Молодой человек признался
также, что он скрывал истину, поскольку она могла повредить
его матери, и что дамы де Люд и де Вантадур помогали ей
в тюрьме и деньгами и советами.
Допрос обвиняемых и показания дам де Люд и де Ван-
тадур были рассмотрены на семи совместных заседаниях трех
палат суда. Процесс шел со всей медлительностью и путаницей
того времени.
После речей защитника, долгих и специальных, товарищ
прокурора палаты и кассационного суда Биньон принял сторо-
ну г-на графа и г-жи графини де Сен-Жеран. В заключение он
предложил:
«Вдове Пигоро в гражданском иске в форме письменной
просьбы, предъявленной суду, отказать; всем апеллянтам
и обвиняемым во всех их просьбах и протестах против
приведения решений в исполнение отказать; приготовить их
к штрафу и возмещению судебных издержек. По причине
407
Знаменитые преступления
наличия достаточных доказательств виновности вдовы Пигоро
и того, что она не выполнила требования об обязательной
личной явке, он настаивает, чтобы она теперь же была
помещена на скамью подсудимых, полагаясь, однако, в этом
вопросе на благоусмотрение суда».
Решением, вынесенным судьей де Мемом из уголовной
палаты 18 августа 1657 года, постановлялось:
дамам, подававшим протесты, и обвиняемым в исках от-
казать, взыскать с них штраф и судебные издержки; запретить
Пигоро выезд из Парижа и его предместий; постановление
приобщить к делу.
Такой оборот дела нанес удар по позициям дам де Люд
и де Вантадур, но они очень скоро нашли в себе силы вновь
и с еще большей решимостью вступить в борьбу. Дамы эти,
всякий раз возившие Пигоро на очные ставки в своей карете,
научили ее, чтобы отсрочить окончательный приговор, подать
новое прошение, где она добивалась бы, чтобы ей была дана
очная ставка со свидетелями, говорившими о беременности
и родах графини.
Судебное заседание по этому иску состоялось 28 августа
1658 года, и было вынесено решение об очной ставке, но при
одном условии: чтобы участвовать в очной ставке, Пигоро
должна была сесть под арест на три дня в тюрьму Консьер-
жери.
Это решение, последствий которого Пигоро весьма опаса-
лась, так ее поразило, что, взвесив все за и против, ту выгоду
от процесса, которую она потеряет при бегстве из города, и ту
опасность, что будет угрожать ее жизни, едва лишь она ока-
жется в руках правосудия, она решилась оставить свои претен-
зии на лжематеринство и тайком уехала в чужие края. Это
последнее обстоятельство вполне могло бы обескуражить г-жу
де Люд и г-жу де Вантадур. Но у тех было достаточно сил
и упорства.
Против Пигоро было возбуждено дело о неявке в суд,
против других обвиняемых дело шло полным ходом. Граф
де Сен-Жеран выехал в Бурбоннэ для исполнения решения
суда об очной ставке свидетелей. Едва появившись в своей
провинции, он вынужден был прервать хлопоты: нужно было
принимать короля и королеву-мать, возвращавшихся из Лиона
через Мулен.
408
Трафиня де Сен-Жеран
Он представил их величествам графа де ла Палис как
родного сына. Сообразно этому они его и приняли'
Во время пребывания короля и королевы в замке Сен-
Жеран граф заболел, изнуренный теми стараниями и усердием,
которые он проявил, чтобы достойно принять высоких гостей.
Во время болезни граф внес изменения в свое завещание:
он признал сына, назначил душеприказчиками г-на де ла
Баррьера, интенданта провинции, и г-на Виале, казначея Фра-
нции, и поручил им завершить судебный процесс. Его по-
следние слова были обращены к жене и сыну. Единственное,
что его огорчало,— невозможность самому довести дело до
конца. Он скончался 31 января 1659 года.
Графиня де Сен-Жеран посвятила процессу все свои силы.
Дамы де Вантадур и де Люд добились получения завещатель-
ных писем в пользу истца, которые им удалось утвердить
в суде Шатле заочно. Одновременно они подали апелляцию на
приговор судьи, который отдал опеку над юным графом его
матери-графине, а попечительство—г-ну де Бомпре. Графиня,
со своей стороны, подала апелляцию на постановление об
утверждении завещательных писем и сделала все возможное,
чтобы довести тяжбу до суда парламента. Дамы отправили
свою апелляцию в Большую палату, рассчитывая, что им не
придется принимать участие в заседании парламента.
Не станем углубляться в мрачный лабиринт старинных
судебных процедур. По истечении трех лет графиня получила
следующее постановление суда от 9 апреля 1661 года, в кото-
ром сам король объявлял:
«Истребовав решение по гражданскому иску, слушанному
в парламенте, равно как рассмотрев апелляции сторон и хода-
тайства дам де Люд и де Вантадур, возвращаю судебные дела
трем судебным палатам для решения совместного или раздель-
ного, как они сочтут нужным».
Графиня вернулась к исходной точке процесса. Судебное
дело занимало уже большое количество томов. Адвокаты
и прокуроры наперебой состязались в составлении посланий
друг другу. После еще одной бесконечной судебной процедуры
и выступлений еще более сложных и запутанных, чем прежде,
вышло наконец постановление, отвечавшее выводам г-на гене-
рального прокурора и гласившее:
«Не останавливаясь на ходатайстве дам Мари де ла Гиш
и Элеоноры де Буйе, поскольку расследование закончено,
409
Знаменитые преступления
апелляции же оставлены без последствий и т. д., и проявляя
внимание к прошению усопшего Клода де ла Гиш и Сюзанны
де Лонгоне от 12 августа 1658 года, постановляю: считать
окончательным решение, вынесенное судом.
Признать Бернара де ла Гиша истинным и законным сы-
ном Клода де ла Гиша и Сюзанны де Лонгоне и признать его
право на обладание именем и гербом дома де ла Гиш и всем
достоянием, оставленным Клодом де ла Гиш, его отцом, и за-
претить Мари де ла Гиш и Элеоноре де Буйе это оспаривать.
Элеоноре де Буйе и Мари де ла Гиш в ответ на их обраще-
ния от 4 июня 1664-го, 4 августа 1665-го, 6 января, 10 февраля,
12 марта, 15 апреля, 2 июня 1666 года в иске отказать, обязав
их возместить судебные издержки.
Объявляю, что упущения, имевшие место противу Пигоро,
исправлены, она надлежащим образом изобличена в преступ-
лениях, которые ей вменяют в вину, и в качестве наказания
приговорена к повешению на Гревской площади города, если
она будет поймана и взята под .стражу, если же нет, то на
указанной виселице на той же Гревской площади будет повешен
ее портрет. Все ее имущество, приобретенное ею или отобран-
ное у тех, у кого оно хранилось, конфискуется; у вышепо-
именованных конфискуется также сумма в 8 сотен парижских
ливров, предварительно взысканная в пользу короля на содер-
жание заключенных в тюрьме Консьержери и другие расходы».
Никогда не было еще процесса, который с таким упор-
ством велся обеими сторонами, в особенности той, которая
должна была его проиграть. Что касается графини, она сыг-
рала роль подлинно библейской матери, приняв происшедшее
настолько близко к сердцу, что часто говорила судьям, что,
если они не признают ее сына, она обвенчается с ним и оставит
ему все свое состояние.
Молодой граф де ла Палис, ставший по смерти отца
графом де Сен-Жеран, женился в 1667 году на Клод Франсуазе
Мадлене де Вариньи, единственной дочери Франса де Монф-
ревиля и Маргариты Журден де кардон де Канизи. У них
родилась в 1688 году единственная дочь, которая постриглась
в монахини. Граф умер в возрасте пятидесяти пяти лет. Так угас
этот знаменитый род.
SMBtfSBD
ИОАННА НЕАПОЛИТАНСКАЯ
В НОЧЬ С 15 НА 16 ЯНВАРЯ 1343 ГОДА МИРНО ПОЧИВАВ-
шие жители Неаполя были внезапно разбужены колоколами всех
трехсот церквей этого благословенного столичного города. Пер-
вое, что со страхом подумал каждый после столь нежданного
пробуждения,—либо город с четырех корцов охвачен огнем,
либо вражеская армия, таинственным образом высадившаяся
под покровом ночи на берег, собирается беспощадно перерезать
всех горожан. Однако по заунывному прерывистому звону со всех
городских колоколен, что перемежался лишь редкими равными
паузами, звону, призывавшему верующих помолиться за тех, кто
при смерти, все вскоре поняли, что городу никакая беда не
угрожает, в опасности только король.
Действительно, уже много дней было заметно, что в коро-
левском замке Кастельнуово царит сильное беспокойство: дваж-
ды в день созывались королевские сановники, а вельможи, име-
вшие право беспрепятственного входа в монаршие покои, выхо-
дили оттуда весьма удрученные и печальные. И хотя смерть
короля воспринималась как неизбежное несчастье, тем не менее,
когда стало ясно, что пришел его последний час, весь город
испытывал искреннее горе, которое легко станет понятно, если
мы поясним: после тридцати трех лет восьми месяцев и несколь-
ких дней царствования умирал Роберт Анжуйский, самый спра-
ведливый, мудрый и прославленный король из всех, кто когда-
либо занимал трон Сицилии.
Воины с восторгом рассказывали о долгих войнах, которые
он вел с Федерико и Педро Арагонскими, с Генрихом VII и Лю-
довиком Баварским, и сердца их начинали сильней биться при
414
Иоанна Неаполитанская
воспоминаниях о славных походах в Ломбардию и Тоскану;
священнослужители с благодарностью превозносили его за то,
что он неизменно защищал пап от гибеллинов и основывал по
всему королевству монастыри, больницы, церкви; ученые считали
его самым образованным королем христианского мира: сам Пет-
рарка пожелал принять поэтический венец только из его рук
и три дня подряд отвечал на вопросы из всех отраслей человечес-
кого знания, которые соблаговолил задавать ему король Роберт.
Юристы восхищались мудростью законов, которыми он обога-
тил неаполитанский кодекс, и дали ему имя Соломона средневе-
ковья; дворянство было довольно тем, что он уважает его приви-
легии; народ славил его великодушие, милосердие и набожность.
Одним словом, служители церкви и воины, ученые и поэты,
дворяне и простонародье со страхом думали о том, что власть
перейдет в руки чужестранца и юной девушки, и вспоминали, как
король Роберт, провожая гроб своего единственного сына Карла,
у входа в церковь повернулся к баронам королевства и, рыдая,
воскликнул: «В день сей корона упала с моей головы! Горе мне!
Ibpe вам!»
И теперь, когда колокольный звон возвещал, что добрый
король при смерти, у каждого в памяти всплыли эти пророческие
слова; женщины исступленно молились, а мужчины со всех кон-
цов города устремились к королевской резиденции в надежде
незамедлительно узнать последние новости, однако после недо-
лгого ожидания им пришлось вернуться не солоно хлебавши,
поскольку ничего из происходящего в лоне монаршей семьи не
проникало наружу: замок был погружен в полную темноту, мост,
как обычно, поднят, стража бодрствовала на постах.
Тем не менее, если читателям любопытно присутствовать
при агонии внучатого племянника Людовика Святого и внука
Карла Анжуйского, мы можем провести их в комнату, где нахо-
дился умирающий. Свисающая с потолка лампа из алебастра
освещала этот большой, мрачный покой, стены которого были
обтянуты черным бархатом, затканным золотыми лилиями. Ве-
ли в этот покой две двери, но сейчас они были закрыты; у проти-
воположной стены на витых колонках с резными символиче-
скими фигурами возвышалось эбеновое ложе под парчовым бал-
дахином. Король только что перенес жесточайший приступ и,
обессиленный опустился на руки своего исповедника и врача,
каждый из которых, завладев одной рукой умирающего, считал
пульс, после чего они обменялись многозначительными взгляда-
ми. В ногах, молитвенно сложив руки и возведя глаза к небу,
415
Знаменитые преступления
стояла со скорбным и смиренным видом женщина лет пятидеся-
ти. То была королева. В глазах у нее не было слез, а желто-
восковой оттенок впалых щек наводил на мысль о мощах святых,
чудом избегнувших тления. Внешность ее являла собой тот кон-
траст умиротворенности и страдания, что свидетельствует о ду-
ше, перенесшей несчастье и нашедшей утешение в религии. Через
час, в течение которого ничто не нарушало полную тишину,
царящую у смертного одра, король чуть шевельнулся, открыл
глаза и попытался приподнять голову. Затем, поблагодарив
улыбкой врача и священника, которые тотчас же принялись
поправлять ему подушки, он попросил королеву подойти ближе
и сказал, что хочет несколько минут поговорить с нею без
свидетелей. Врач и духовник тут же удалились с глубоким покло-
ном. Король провел рукой по лбу, как бы прогоняя какую-то
неотвязную мысль, и, собрав все силы, заговорил:
— То, что я вам скажу, государыня, ни в коей мере не
касается этих двух достойных людей, которые только что были
здесь, ибо их труд завершен. Один.из них сделал для моего тела
все, что могла ему подсказать наука, добившись лишь продления
агонии, а второй дал моей душе отпущение всех грехов, посулив
Божественное прощение, однако не сумел отогнать ужасные виде-
ния, что встают передо мной в этот страшный час. Дважды вы
видели, как я вырывался из сверхчеловеческих объятий. Чело мое
покрывалось потом, члены утрачивали гибкость, я кричал, но
мои крики заглушала некая железная рука. Может, то был злой
дух, которому Господь дозволил мучить меня? А может, угрызе-
ния совести, принявшие облик призрака? Но как бы то ни было,
эти два сражения настолько ослабили мои силы, что третьего
приступа я уже не перенесу. Так что выслушайте меня, моя Санча,
я хочу дать вам несколько советов, от которых, быть может,
зависит покой моей души.
— Мой государь и повелитель,—кротким голосом отвечала
королева,— я готова выслушать ваши повеления, и, если Господь
Бог в непостижимой мудрости своей решил призвать вас к себе,
а нас погрузить в скорбь, знайте: ваша последняя воля самым
точным образом будет исполнена на земле. Но позвольте мне,—
заботливо и боязливо произнесла она,— окропить эту комнату
святой водой, дабы изгнать из нее злого духа, и прочитать отрывок
из тропаря, который вы написали в честь вашего святого брата,
и молить его о заступничестве, ибо оно нам сейчас так необходимо.
Раскрыв молитвенник в богатом окладе, она с пылкой набо-
жностью прочла несколько стихов тропаря, который Роберт
416
Иоанна Неаполитанская
написал из чрезвычайно изящной латыни для своего брата Лю-
довика, Тулузского епископа, тропаря, который пели в церкви
вплоть до Тридентского собора.
Убаюканный гармонией молитвы, сочиненной им самим,
король почти позабыл о предмете разговора, о котором он
просил с такой настойчивостью и торжественностью, и, испол-
ненный смутной грусти, глухо пробормотал:
— Да, да, вы правы: молитесь за меня. Ведь вы—святая,
а я—всего лишь несчастный грешник.
— Не говорите так, государь,— прервала его донья Санча.—
Вы— самый великий, мудрый и справедливый король из всех,
кто когда-либо всходил на неаполитанский престол.
— Но престол узурпирован,— возразил Роберт,— вы же зна-
ете, королевство должно было принадлежать Карлу Мартеллу,
моему старшему брату, а поскольку Карл занимал трон Венгрии,
который он унаследовал через свою мать, Неаполитанское коро-
левство по праву должно было перейти к его старшему сыну
Кароберту, а не ко мне: я ведь был третьим в роду. Да, я страдал,
оттого что меня короновали вместо племянника, который был
единственным законным королем, я заменил старшую ветвь на
младшую и тридцать три года подавлял угрызения совести.
Действительно, я выигрывал битвы, издавал законы, строил
церкви, но одно слово зачеркивает все пышные титулы, которы-
ми народная любовь окружила мое имя, и это слово звучит
в моей душе стократ громче, чем все льстивые слова придворных,
песни поэтов и народные рукоплескания. Это слово—узурпатор!
— Не будьте столь несправедливы к себе, государь, вспом-
ните, что если вы не отреклись в пользу законного наследника, то
лишь потому, что желали избавить народ от величайших несча-
стий. К тому же,—продолжала королева с глубокой убежден-
ностью,— вы сохранили за собой королевство с одобрения и со-
изволения его святейшества папы, который распоряжается им как
леном, принадлежащим церкви.
— Я долго прятался за этой отговоркой,— отвечал умира-
ющий,—и власть папы вынуждала мою совесть молчать, но, как
ни притворяйся спокойным, наступает страшный и торжествен-
ный час, когда все иллюзии развеиваются. Этот час настал для
меня: я скоро предстану перед Господом, единственным непо-
грешимым судией.
— Да, правосудие его непогрешимо, но разве милосердие
его не безгранично?—воскликнула королева в порыве святого
вдохновения.— Но даже если бы страх, что терзает вас ныне,
417
Знаменитые преступления
имел основания, неужели столь благородное раскаяние не ис-
купило бы любой грех? И к тому же разве вы не искупили
вину перед вашим племянником Каробертом, призвав в Неаполь
Андрея, его младшего сына и выдав за него Иоанну, старшую
дочь вашего Карла? Разве не они станут наследниками вашего
престола?
— Увы,—сокрушенно вздохнул Роберт,—возможно, Бог
карает меня за то, что я слишком поздно додумался до этого
справедливого возмещения. О моя добрая и благородная Санча,
сейчас вы затронули струну, что скорбно дрожит у меня в душе,
и опередили печальное признание, которое я намеревался вам
сделать. У меня мрачное предчувствие, а предчувствия, которые
внушает нам смерть, всегда пророческие. Я предчувствую, что
оба сына моего племянника—Людовик, ставший королем Венг-
рии после смерти своего отца, и Андрей, которого я хотел
сделать королем Неаполя,—станут причиной страшных бедст-
вий для моего дома. С того дня, как Андрей вступил в наш
замок, некий странный рок ожесточенно рушит все мои планы.
Я решил, чтобы Иоанна и Андрей воспитывались вместе, в на-
дежде, что между детьми установится душевная близость, что
красота нашего неба, любезность наших нравов, пленительная
картина нашего двора в конце концов смягчат все грубое, резкое
в характере юного венгра, но, несмотря на мои усилия, все
способствовало возникновению между супругами отвращения
и холодности. Иоанна гораздо старше своего возраста, своих
неполных пятнадцати лет. Одаренная блестящим и энергичным
умом, благородным и возвышенным характером, живым и пыл-
ким воображением, то дерзкая и игривая, как дитя, то внуша-
ющая трепет и надменная, как королева, доверчивая и просто-
душная, как юная девушка, страстная и мягкосердечная, как
женщина, она являет собой разительную противоположность
Андрею, который, пробыв десять лет при нашем дворе, стал еще
более нелюдимым, угрюмым, строптивым. Его правильные
и холодные черты, бесстрастное лицо, отвращение ко всем
развлечениям, которые более всего по сердцу его жене, воздвигли
между ним и Иоанной стену равнодушия и неприязни. На самые
нежные излияния чувств он отвечает либо холодным, небрежно
брошенным словом, либо презрительной улыбкой, либо хмурой
миной и счастливым выглядит только тогда, когда под пред-
логом выезда на охоту может покинуть двор. Вот каковы,
государыня, юные супруги, на головы которых будет возложена
моя корона.
418
Иоанна Неаполитанская
— Боже мой! Боже мой!—горестно повторяла королева,
опустив руки вдоль тела, подобно надгробным изваяниям, оли-
цетворяющим скорбь.
— Выслушайте меня, донья Санча. Я знаю, ваше сердце
всегда отвергало мирскую тщету, и вы ждете, когда Господь
призовет меня к себе, чтобы удалиться в монастырь Санта-
Мария делла Кроче, который вы основали в надежде закончить
там свои дни. Нет, не подумайте, что в этот час, когда я готов-
люсь сойти в могилу, убежденный в ничтожности всякого земно-
го величия, я стану отвращать вас от вашего святого призвания.
Обещайте мне только, что прежде чем дать обет Господу, вы год
будете носить вдовий наряд и в течение этого года будете обе-
регать Иоанну и ее супруга, отводя от них опасности, которые им
грозят. Вдова великого сенешаля и ее сын приобрели уже сли-
шком большое влияние на нашу внучку; будьте же, государыня,
настороже и среди всех партий, интриг и соблазнов, которые
окружат юную королеву, будьте особо недоверчивы к ласковости
Бертрана д’Артуа, красоте Людовика Тарантского и честолюбию
Карла, герцога Дураццо.
Обессиленный столь долгой речью, король умолк, потом,
обратив к королеве молящий взгляд, протянул к ней исхудалую
руку и чуть слышно произнес:
— Заклинаю вас, не покидайте двор, прежде чем не пройдет
год. Вы обещаете мне это, государыня?
— Обещаю, ваше величество.
— А теперь,—промолвил король, чье лицо просияло после
обещания королевы,—позовите духовника и врача и соберите
всю семью. Час близится, и скоро у меня уже не будет сил
высказать последнюю волю.
Через несколько секунд в комнату вошли священник и док-
тор, лица их были залиты слезами. Король сердечно поблагода-
рил их за великие заботы, которые они проявляли во время его
предсмертной болезни, и попросил помочь ему облачиться в гру-
бое одеяние монахов францисканцев, чтобы, как сказал он, Гос-
подь, увидев, что он умер в нищете, смирении и раскаянии, скорее
и с большей охотой удостоил его прощения. Исповедник и врач
обули босые ноги короля в сандалии, какие носят нищенствую-
щие братья, надели рясу святого Франциска и перепоясали верев-
кой. Лежащий на ложе неаполитанский король со скрещенными
на груди руками, с длинной седой бородой и редкими волосами
вокруг темени был поразительно похож на старого отшельника,
вся жизнь которого прошла в умерщвлении плоти, а душа,
419
Знаменитые преступления
захваченная небесными видениями, постепенно переходит в по-
следнем экстазе к вечному блаженству. Некоторое время он
лежал с закрытыми глазами, обращаясь к Богу с немой мольбой,
затем приказал осветить комнату, как в дни больших торжеств,
и дал знак врачу и исповеднику, один из которых стоял в из-
ножье, а второй у изголовья. В тот же миг широко распахнулись
двери, и в покой вступила вся королевская семья, возглавляемая
королевой и сопровождаемая самыми могущественными барона-
ми королевства; все они встали вокруг ложа короля, дабы выслу-
шать его последнюю волю.
Королевский взор обратился к Иоанне, стоящей первой по
правую руку, и взор этот был полон неизъяснимой’ нежности
и скорби. Она была наделена столь редкостной и столь чудесной
красотой, что король, ослепленный ею, принял внучку за ангела,
которого ему ниспослал Бог, желая утешить его в смертный час.
Великолепная линия прекрасного профиля, огромные черные влаж-
ные глаза, чистый высокий лоб, волосы цвета воронова крыла,
нежный рот, одним словом, ее восхитительное лицо, оставляли
в сердце всякого, кто ее видел, ласковое и грустное ощущение,
глубоко и надолго врезавшееся в память. Она была высока
и стройна, без чрезмерной тонкости, присущей юным девушкам,
и сохранила гибкость и беспечность в движениях, благодаря чему
стан ее при ходьбе чуть покачивался, подобно стеблю цветка,
колеблемого легким ветерком. Но под беспечной и наивной
прелестью в наследнице короля Роберта уже можно было угадать
сильную волю, готовую бросить решительный вызов всем препятст-
виям, а темные круги, какими были обведены ее глаза, свидетельство-
вали, что душа ее уже опустошена рано проявившимися страстями.
Рядом с Иоанной стояла ее младшая сестра Мария, которой
шел тринадцатый год, тоже дочь Карла, герцога Калабрийского,
который умер, не увидев ее, и Марии де Валуа, покинувшей ее,
когда та была еще в колыбели. Поразительно красивая и робкая,
она, похоже, смущалась, оказавшись в обществе столь важных
особ, и ласково прижималась к вдове великого сенешаля Филип-
пе, по прозвищу Катанийка, воспитательнице принцесс, которую
они чтили, как мать. Позади принцесс, рядом с Филиппой стоял
ее сын Роберт Кабанский, красивый, стройный, высокомерный
молодой человек; левой рукой он поглаживал усики и украдкой
бросал время от времени на Иоанну дерзостные взгляды. Замы-
кали группу молоденькая статс-дама принцесс донна Конча
и граф Терлицци, который обменивался с нею то быстрым взгля-
дом, то непонятной улыбкой.
420
Иоанна Неаполитанская
Вторую группу составляли Андрей, супруг Иоанны, и монах
брат Роберт, воспитатель молодого принца, сопровождавший его
из Буды и не покидавший ни на минуту. В ту пору Андрею было
лет восемнадцать; по первому впечатлению, его лицо, обрамлен-
ное прекрасными светлыми волосами, поражало благородством,
красотой и исключительной правильностью черт, однако в срав-
нении с пылкостью и живостью окружающих итальянских лиц
ему недоставало выразительности, взгляд его казался потухшим,
а некая суровость и холодность свидетельствовали об угрюмом
характере и чужеземном происхождении. Что же касается воспи-
тателя, Петрарка позаботился оставить нам его портрет: багро-
вое лицо, рыжие волосы и борода, короткое, кривобокое тулови-
ще, надменный в ничтожности, обильный мерзостью, он, подоб-
но Диогену, кое-как скрывал под рясой свое уродливое,
бесформенное тело.
В третьей группе стояла вдова Филиппа, принца Тарантско-
го, брата короля, удостоенная при Неаполитанском дворе титула
императрицы Константинопольской, каковой титул она унасле-
довала как внучка Бодуэна II. Человек, умеющий читать в тем-
ных глубинах людских душ, с первого же взгляда понял бы,
сколько неумолимой ненависти, ядовитой зависти, ненасытного
тщеславия скрывает мертвенная бледность этой дамы. Она была
окружена тремя своими сыновьями, Робертом, Филиппом и Лю-
довиком, самым младшим из троих. Если бы король захотел
выбрать из своих племянников самого красивого, благородного,
отважного, ни у кого не возникло бы сомнения, что венец полу-
чил бы Людовик Тарантский. В двадцать три года он превзошел
в воинских упражнениях самых прославленных рыцарей; прямо-
душный, верный, мужественный, Людовик никогда не взялся бы
за исполнение какого-нибудь плана, не будучи уверен в его
осуществимости.
Взгляд его мягких и бархатистых черных глаз проникал
в самую душу, лишая способности к сопротивлению, а ласковая
улыбка утешала побежденного в его поражении. С детства от-
меченному особой печатью, ему достаточно было только поже-
лать: неведомая сила, добрая фея, стоявшая при его рождении
у колыбели, тотчас же устраняла все препятствия и исполняла все
его желания.
Почти рядом с ним в четвертой группе хмурил брови его
двоюродный брат Карл, герцог Дураццо. Его мать Агнесса,
вдова Иоанна, герцога Дураццо и Албании, второго брата коро-
ля, со страхом смотрела на него и инстинктивно прижимала
421
Знаменитые преступления
к груди своих младших детей—Людовика, графа Гравины, и Ро-
берта, князя Морей. Карл, с бледным лицом, короткими волоса-
ми и густой бородой, подозрительно поглядывал то на своего
умирающего дядю, то на Иоанну и Марию, то на своих кузенов;
он, казалось, был настолько возбужден, что не мог стоять на
месте. Его тревога и волнение составляли разительный контраст
со спокойным и безмятежным лицом Бертрана д’Артуа, кото-
рый, пропустив вперед своего отца Карла, приблизился к короле-
ве, стоящей в изножье кровати, и благодаря этому оказался
напротив Иоанны. Молодой человек был так захвачен красотой
принцессы, что, похоже, никого больше и не видел.
Как только Иоанна и Андрей, герцоги Тарантский и Дурац-
цо, графы д’Артуа и королева Санча встали полукругом в опи-
санном нами порядке возле смертного одра, из рядов баронов,
теснящихся в соответствии со своим рангом позади принцев
крови, вышел вице-канцлер королевства, поклонился королю,
развернул пергамент, скрепленный королевской печатью, и в пол-
нейшей тишине торжественным голосом начал читать:
«Роберт, Божьей милостью король Сицилии и Иерусалима,
граф Прованса, Форкалькье и Пьемонта, викарий Святой Рим-
ской церкви, называет и объявляет своей полной наследницей
в королевстве Сицилии по ту и эту сторону Мессинского пролива,
а равно и в графствах Прованс, Форкалькье и Пьемонт и во всех
других своих землях Иоанну, герцогиню Калабрийскую, стар-
шую дочь блаженной памяти светлейшего синьора Карла, герцо-
га Калабрийского.
Равно он называет и объявляет сиятельную девицу Марию,
младшую дочь покойного синьора герцога Калабрийского, своей
наследницей в графстве Альба, и в синьориальном владении
в долине Грати, и на земле Джордано со всеми замками и угодья-
ми, находящимися в них, и повелевает, чтобы названная девица
получила их как ленное владение от вышепомянутой герцогини
и ее наследников, при том, однако, условии, что ежели госпожа
герцогиня дает и выплачивает своей сиятельной сестре либо ее
правонаследникам в качестве возмещения сумму в десять тысяч
унций золота, вышеназванные графство и синьориальное владе-
ние остаются госпоже герцогине и ее наследникам.
Равно он желает и повелевает в соответствии с тайными
причинами, кои вынуждают его так действовать, чтобы назван-
ная девица Мария заключила брак со светлейшим государем
Людовиком, нынешним королем Венгрии. Ежели возникнет ка-
422
Иоанна Неаполитанская
кое-либо препятствие сему браку, поскольку, говорят, заключен
и подписан договор о браке короля Венгрии с дочерью короля
Богемии, наш сударь король повелевает, чтобы сиятельная деви-
ца Мария заключила брак со старшим сыном его высочества
дона Иоанна, герцога Нормандского, старшего сына нынешнего
короля Франции»,
t
Тут герцог Дураццо бросил на Марию весьма красноречивый
взгляд, ускользнувший от внимания присутствующих, так как все
они сосредоточенно слушали завещание короля Роберта. Ну,
а что касается юной принцессы, то она, как только услышала свое
имя, залилась краской и, скованная и смущенная, не осмелива-
лась даже поднять глаз. Вице-канцлер продолжал:
«Равно он пожелал и повелел, чтобы навсегда и навечно
герцогства Форкалькье и Прованс были соединены с его королев-
ством под общей властью, составляя единое нераздельное владе-
ние, сколько бы ни было сыновей или дочерей и какие бы иные
причины для раздела ни возникали, ибо таковое единство дикту-
ется высшими интересами безопасности и взаимного процвета-
ния королевства и вышеназванных графств.
Равно он постановил и повелел, что в случае, ежели герцоги-
ня Иоанна скончается, от чего избави нас Боже, не оставив после
себя законных детей, сиятельный синьор Андрей, герцог Калаб-
рийский, ее супруг, получить Салернское княжество с титулом,
доходами, рентами и всеми правами, а также ренту в две тысячи
унций золота на содержание.
Равно он постановил и повелел, что в особенности королева,
а также преподобный отец дон Филипп де Кабассоль, епископ
Кавайонский, вице-канцлер королевства Сицилия, и достослав-
ные синьоры Филипп де Сангинетто, сенешаль Прованса, Гбд-
фруа де Марсан, граф Скиллаче, адмирал королевства, и Карл
д’Артуа, граф Эрский, станут и должны быть наставниками,
регентами и управителями вышеназванного синьора Андрея
и вышеназванных дам Иоанны и Марии до той поры, пока
господин герцог, госпожа герцогиня и сиятельнейшая девица
Мария не достигнут двадцатипятилетия и проч, и проч.».
Когда вице-канцлер закончил чтение, король приподнялся,
сел, обвел взглядом все свое многочисленное семейство и мо-
лвил:
' — Дети мои, вы только что выслушали мою последнюю
волю. Я созвал всех вас к своему смертному ложу, чтобы вы
423
Знаменитые преступления
могли воочию увидеть, как преходит слава мира сего. Те, кого
народ называет земными владыками, при жизни должны испол-
нить великие обязанности, а после смерти дать великий отчет,
и в этом-то заключается их величие. Я царствовал тридцать три
года. Господь, перед которым я вот-вот предстану и к которому
я обращал вздохи на протяжении всего своего долгого и трудно-
го жизненного пути, один ведает, какие мысли терзают мне душу
в мой смертный час. Скоро я успокоюсь в могиле и останусь
жить лишь в памяти тех, кто будет молиться за меня. Но прежде
чем я навсегда покину вас, мои дважды дочери, которых я любил
удвоенной любовью, вас, мои племянники, к которым я был
заботлив и ласков, как отец, пообещайте мне всегда быть едины-
ми душой и помыслами, как вы едины в сердце моем. Я пережил
ваших отцов, хоть и был самым старшим из всех, и, несомненно,
Господь постановил так, дабы укрепить узы ваших чувств, при-
учить вас жить единой семьей и почитать одного главу. Я равно
всех вас люблю, никого не исключая и никому не делая предпоч-
тения. Я распорядился троном, следуя закону природы и внуше-
ниям своей совести. Вот наследники неаполитанской короны. Вы,
Иоанна, и вы, Андрей, никогда не забывайте об уважении и люб-
ви, что должны питать друг к другу супруги, в чем вы оба
клялись перед алтарем, а вы, мои племянники, мои бароны, мои
сановники, оказывайте покорность вашим законным государям.
Андрей Венгерский, Людовик Тарантский, Карл Дураццо, помни-
те, что вы братья, и горе тому, кто совершит каинов грех! Да
падет кровь на его голову, да будет он проклят небом так же, как
проклинают его уста умирающего, и да низойдет в миг, когда
милосердный Господь примет мою душу, на людей доброй воли
благословение Отца, Сына и Святого Духа.
Произнеся это, король остался недвижим, воздев руки и воз-
ведя взор к небу; щеки его необычайно порозовели, а в это
время принцы, бароны и придворные сановники приносили
Иоанне и ее супругу клятву верности и покорности. Когда
настал черед герцога Дураццо, Карл презрительно прошел мимо
Андрея, преклонил колено перед Иоанной и, поцеловав ей руку,
громко произнес:
— Только вам, моя королева, я приношу свою покорность.
Все глаза в страхе обратились к умирающему, но добрый
король уже ничего не слышал. Видя, что он поник и не двигается,
донья Санча разразилась рыданиями и воскликнула прерыва-
ющимся от слез голосом:
— Король умер, помолимся за его душу!
424
Иоанна Неанолитанская
КОРОЛЬ РОБЕРТ I
(1309—1343)
Знаменитые преступления
Но в ту же секунду все принцы ринулись прочь из комнаты,
и страсти, которые до сих пор сдерживало присутствие короля,
разом вырвались наружу, словно поток, прорвавший плотину.
— Да здравствует Иоанна! — первыми закричали Роберт Ка-
банский, Людовик Тарантский и Бертран д’Артуа, меж тем как
воспитатель принца в ярости прошел через толпу и сделал гро-
могласный выговор членам регентского совета:
— Господа, вы уже забыли про волю короля! Следует также
возглашать: «Да здравствует Андрей!»
Он поднял такой шум, что к нему поспешили все бароны,
и тогда брат Роберт зычно прокричал:
— Да здравствует неаполитанский король!
Но клич этот никем не был поддержан, а Карл Дураццо,
смерив доминиканца грозным взглядом, подошел к королеве,
взял ее за руку и распахнул занавес балкона, с которого от-
крывался вид на площадь и весь город. Везде, куда достигал
взгляд, толпились люди, их заливали потоки света, и все они
тянули головы к балкону замка Кастельнуово, стремясь не про-
пустить ни слова из того, что им сейчас объявят. И тогда Карл,
почтительно отступив в сторону и указав на свою прекрасную
кузину, крикнул:
— Народ Неаполя, король умер, да здравствует королева!
— Да здравствует Иоанна, королева Неаполитанская!—в
едином порыве вскричал народ, и этот громовый крик отозвался
во всех кварталах города.
События, которые стремительно произошли этой ночью,
произвели на Иоанну столь глубокое впечатление, что, раздира-
емая тысячью противоположных чувств, она удалилась в свои
покои и дала выход печали. Пока вокруг гроба неаполитанского
монарха бурлили самые разные страсти, юная королева, отказав-
шись принимать соболезнования от кого бы то ни было, горько
оплакивала смерть деда, любившего ее так сильно, что порой его
любовь доходила до безрассудства. Короля торжественно по-
гребли в церкви Санта-Кьяра, которую он сам основал и посвя-
тил Святому причастию, велев обильно изукрасить ее великолеп-
ными фресками Джотто и многими драгоценными реликвиями;
из них до наших дней сохранились стоящие позади главного
алтаря две колонны белого мрамора, похищенные из храма
Соломонова. Еще и сейчас в этой церкви можно видеть изоб-
ражения короля Роберта—одно в королевском одеянии, другое
в монашеской рясе,—стоящие на его гробнице справа от извая-
ния его сына Карла, герцога Калабрийского.
426
Иоанна Неаполитанская
Сразу же после похорон воспитатель Андрея поспешил
собрать самых важных венгерских вельмож и на этом совете,
проходившем с одобрения и в присутствии принца, настоял
на принятии следующего решения: отправить письма с сооб-
щением о завещании короля Роберта матери Андрея Елизавете
Польской и его брату Людовику Венгерскому, а также отослать
папской курии в Авиньон жалобы на поведение принцев и не-
аполитанского народа, провозгласивших, презрев права ее су-
пруга, одну лишь Иоанну королевой Неаполя, и испросить
для него коронационную буллу. Брат Роберт, который соединял
глубокое знание придворных интриг с опытом ученого и ко-
варством монаха, намекнул своему воспитаннику, что необхо-
димо воспользоваться подавленностью, в какую, похоже, по-
вергла Иоанну смерть короля, и не дать ее фаворитам времени
обольстить ее.
Но чем острей и глубже была скорбь Иоанны, тем скорей
она утешалась; рыдания, которые, казалось, надрывают ей
грудь, утихали, на смену мрачным мыслям приходили куда
более приятные, слезы высыхали, и влажные глаза озарялись
улыбкой, подобной лучу солнца после грозового ливня. Эту
перемену старательно подстерегали, нетерпеливо ждали, и пер-
вой заметила, что она произошла, юная статс-дама Иоанны; она
проскользнула в комнату королевы и, пав на колени, ласковым
голосом в самых нежных словах принесла поздравления своей
прекрасной повелительнице. Иоанна раскрыла объятья и прижа-
ла ее к сердцу; донна Конча была куда больше, чем просто
статс-дама, она была подругой детства королевы, хранитель-
ницей ее тайн и поверенной самых сокровенных мыслей. Впро-
чем, достаточно было бросить взгляд на эту молодую девицу,
чтобы понять, чем и как она очаровала королеву. У нее было
веселое, открытое лицо из тех, что сразу внушают доверие
и мгновенно покоряют душу. Светлые, цвета теплого золота
волосы, прозрачные и чистые синие глаза, рот с лукаво подня-
тыми уголками губ, поразительного изящества подбородок
придавали ее лицу неотразимую прелесть. Сумасбродная, иг-
ривая, ветреная, думающая только о наслаждениях, слушающая
только речи о любви, восхитительно остроумная, поразительно
коварная, донна Конча в шестнадцать лет была прекрасна, как
ангел, и порочна, как демон, весь двор обожал ее, а Иоанна
любила ее куда сильней, чем сестру.
— Ах, дорогая Конча,—со вздохом произнесла королева,—
неужели ты не видишь, как я печальна и несчастна?
427
Знаменитые преступления
— Зато я, о моя прекрасная повелительница,—отвечала на-
персница, с обожанием глядя на Иоанну,—напротив, безмерно
счастлива, что прежде всех могу принести к стопам вашего
величества весть о том, что неаполитанский народ испытывает
сейчас великую радость. Другие, возможно, позавидуют короне,
что сверкает на вашем челе, трону, бесспорно одному из самых
прекрасных во вселенной, приветственным крикам целого горо-
да, которые более свидетельствуют о поклонении, чем об обыч-
ных верноподданнических чувствах, а вот я, ваше величество,
завидую только вашим дивным черным волосам, вашим ослепи-
тельным глазам, вашей сверхъестественной прелести, заставля-
ющей всех мужчин быть вашими поклонниками.
— И тем не менее, моя Конча, я достойна сожаления и как
королева, и как женщина: в пятнадцать лет корона—слишком
тяжкая ноша, тем паче что я лишена свободы, которой обладает
последний из моих подданных,—свободы чувства. Ведь еще в не-
разумном младенческом возрасте я была принесена в жертву
человеку, которого никогда не смогу полюбить.
— Однако, ваше величество,-—весьма многозначительно
произнесла наперсница,—при дворе есть кавалер, чья. почтитель-
ность, преданность и любовь могли бы вас заставить забыть
муки, которые причинил вам этот чужестранец, не достойный
быть ни нашим королем, ни вашим супругом.
Королева испустила горестный вздох.
— С каких это пор,—спросила она,—ты утратила способ-
ность читать в моей душе? Неужели я должна признаться тебе,
что эта любовь делает меня несчастной? Да, правда, поначалу это
преступное чувство показалось мне весьма пылким, я ощутила,
как моя душа возрождается для новой жизни, меня увлекли,
обольстили клятвы, слезы, отчаяние этого молодого человека,
снисходительность и потворство его матери, которая была как
мать и для меня, и я полюбила его... О Боже, я еще так молода
и уже познала такое разочарование! Порой мне приходят в голо-
ву чудовищные мысли, мне кажется, что он не любит меня
и никогда не любил, что честолюбие, корысть, недостойные
побуждения заставили его изображать чувство, которого он ни-
когда не испытывал, да и я сама ощущаю какой-то безотчетный
холод; его присутствие стесняет меня, взгляд тревожит, голос
вызывает дрожь, я боюсь его и отдала бы год своей молодой
жизни, лишь бы никогда его не слышать.
Слова эти, похоже, до глубины души тронули юную наперс-
ницу; на лице ее изобразилась печаль, она опустила глаза и неко-
428
Иоанна Неаполитанская
торое время молчала, всем своим видом демонстрируя не столь-
ко удивление, сколько огорчение. Затем, подняв голову, с види-
мым смущением начала:
— Я никогда не осмелилась бы произнести столь суровое
суждение о человеке, которого моя государыня вознесла над
остальными, остановив на нем благосклонный взгляд, но если
Роберт Кабанский и впрямь заслужил упрек в легкомыслии и не-
благодарности, если он гнусно лгал, то он последний негодяй,
ибо презрел счастье, о каком другие всю жизнь молили бы Бога,
готовые заплатить за него спасением души. И все же я знаю
некоего человека, который безутешно и безнадежно роняет слезы
ночью и днем, который страдает, пожираемый медленным же-
стоким недугом, но которого могло бы еще спасти одно-един-
ственное слово сострадания, если только это слово будет произ-
несено моей благородной повелительницей.
— Я больше не желаю тебя слушать,—воскликнула Иоанна,
резко вскочив.— Меня постигло несчастье и в любви законной,
и в любви преступной. Я не буду даже пытаться противиться
своей горестной судьбе. Я—королева и обязана посвятить себя
счастью подданных.
— Значит, вы, государыня,—спросила мягким, убаюкива-
ющим голосом донна Конча,—запрещаете произносить в вашем
присутствии имя Бертрана д’Артуа, этого несчастного молодого
человека, прекрасного, как ангел, и робкого, как девица? Неужели
теперь, когда вы стали королевой и держите в руках жизнь
и смерть своих подданных, вы не проявите милосердия к несчаст-
ному, вся вина которого лишь в том, что он обожает вас и соби-
рает все силы души, чтобы не умереть от счастья, всякий раз,
когда вы останавливаете на нем взор?
— Ах, и мне приходится делать над собой усилие, чтобы
отвести от него взгляд!—воскликнула королева с волнением,
которое не сумела подавить, однако тут же, желая сгладить
впечатление, какое это признание могло произвести на подругу,
промолвила сурово:—Я запрещаю тебе произносить при мне это
имя и, чтобы он никогда не осмелился проронить жалобу, прика-
зываю передать ему от меня, что в тот самый день, когда я смогу
заподозрить причину его печали, он навсегда будет изгнан с моих
глаз. /
— В таком случае, государыня, и меня прогоните с глаз, так
как у меня никогда не хватит сил выполнить столь жестокий
приказ. А что касается несчастного, который не способен пробу-
дить в вашем, сердце сострадание, то можете сами в гневе нанести
429
Знаменитые преступления
ему удар, потому что он пришел выслушать от вас приговор
и умереть у ваших ног.
При этих словах, произнесенных достаточно громко, чтобы
их можно было услышать за дверью. Бертран д’Артуа вошел
в спальню и упал на колени перед королевой. Наперсница уже
давно заметила, что Роберт Кабанский по собственной вине
утратил любовь Иоанны: его тирания стала для нее столь же
несносна, как и тирания супруга. Донна Конча также обратила
внимание, что взгляд ее госпожи с грустью задерживается на
Бертране, печальном и мечтательном юноше, так что, решив
вступиться за него, она была убеждена: королева уже любит его.
Краска немедленно бросилась в лицо Иоанне, и гнев ее немину-
емо обрушился бы на обоих ослушников, но в это время в сосед-
нем зале раздались шаги, и голос вдовы великого сенешаля,
что-то говорящей своему сыну, поразил, подобно удару грома,
троих молодых людей. Донна Конча побледнела как мел, Бер-
тран ничуть не сомневался, что он окончательно погиб, посколь-
ку его присутствие здесь губило королеву, и тогда Иоанна с по-
разительным хладнокровием, не покидавшим ее в самые трудные
моменты жизни, толкнула юношу за резную спинку кровати
и укрыла в широких складках полога, после чего знаком велела
донне Конче встретить Филиппу и ее сына.
Но прежде чем эти двое войдут в спальню королевы, нам
следует рассказать, благодаря какому чудесному стечению обсто-
ятельств и с какой невероятной стремительностью семейство
Катанийки из самых низов простонародья поднялось в первые
ряды придворной знати.
Когда донья Виоланта Арагонская, первая жена Роберта
Анжуйского, родила Карла, будущего герцога Калабрийского,
кормилицу для новорожденного стали искать среди самых краси-
вых женщин из народа. Пересмотрели многих, в равной степени
поразительно красивых, юных, и принцесса остановила выбор на
молодой прачке, уроженке Катании по имени Филиппа, жене
рыбака из Трапани. Стирая белье в ручье, эта женщина пре-
давалась странным мечтам: она воображала, что ее представили
ко двору, что она вышла замуж за вельможу и стала важной
придворной дамой. Так что когда ее призвали в Кастельнуово,
радости ее не было предела; ей казалось, что мечта начинает
осуществляться. Итак, Филиппа поселилась во дворце, а меньше
чем через месяц после того, как начала кормить младенца, ов-
довела. В это время Раймонд Кабанский, мажордом короля
Карла II, купил у корсаров негра, велел его окрестить, дал ему
430
Иоанна Неаполитанская
свое имя, дал свободу и, видя, что тот не лишен ни хитрости, ни
ума, поставил его во главе дворцовой кухни, после чего от-
правился на войну. За время отсутствия покровителя оставшийся
при дворе негр так ловко повел свои дела, что очень скоро сумел
приобрести земли, дома, фермы, лошадей, серебряную посуду
и мог соперничать с самыми богатыми баронами королевства,
а поскольку он все больше завоевывал благосклонность королев-
ского семейства, то перешел из кухни в хранители гардероба
короля. Катанийка тоже заслужила любовь своих господ, и прин-
цесса в награду за заботы о своем сыне выдала ее за негра,
а в качестве свадебного подарка его посвятили в рыцари. И с того
дня Раймонд Кабанский и бывшая прачка Филиппа стали так
стремительно возвышаться, что никто при дворе уже не мог
противостоять их влиянию. После смерти доньи Виоланты Ката-
нийка стала задушевной подругой доньи Санчи, второй жены
Роберта, которую мы уже представили в самом начале этой
истории. Карл любил ее как мать, и она была поочередно наперс-
ницей обеих его жен, особенно второй, Марии де Валуа. А пос
кольку бывшая прачка в конце концов усвоила придворные обы-
чаи и манеры, то, когда родились Иоанна и ее сестра, она была
назначена воспитательницей и наставницей принцесс, а Раймонд
по сему поводу стал мажордомом. На смертном ложе Мария де
Валуа поручила обеих принцесс ее заботам, умоляя относиться
к ним как к собственным дочерям, и тогда Филиппа-Катанийка,
почитаемая как мать наследницы неаполитанского трона, обрела
достаточную власть, чтобы добиться назначения своего, мужа на
должность великого сенешаля, одну из семи главнейших должно-
стей королевства, и посвящения трех своих сыновей в рыцари.
Раймонд Кабанский был погребен с королевской пышностью
в мраморной гробнице в церкви Сан-Сакраменто, и вскоре умер-
ли двое его сыновей. Третий же по имени Роберт, молодой
человек необыкновенной красоты и силы, сбросил сутану и был
назначен мажордомом, а две дочери его старшего брата были
выданы за графа Терлицци и графа Марконе. Короче, дела шли
прекрасно, и могущество вдовы великого сенешаля, казалось,
обеспечено навсегда, но вдруг неожиданное событие поколебало
ее влияние, и огромное здание благополучия, которое она неспе-
шно, трудолюбиво и терпеливо возводила камень по камню,
подкопанное в самом основании, едва не рухнуло в один день.
Внезапное появление брата Роберта, который сопровождал
к римскому двору своего малолетнего воспитанника, с детства
предназначенного в мужья Иоанне, стало препятствием всем
431
Знаменитые преступления
планам Катанийки и составило серьезную угрозу ее будущему.
Монах очень скоро понял, что до тех пор, пока вдова великого
сенешаля будет оставаться при дворе, Андрей будет всего лишь
рабом, а то и жертвой своей, супруги. И потому все помыслы
брата Роберта были направлены к одной цели—удалить Ката-
нийку или хотя бы нейтрализовать ее влияние. Наставник принца
и воспитательница наследницы престола холодно взглянули друг
на друга, и глаза их сверкнули ненавистью и враждой. Катаний-
ка, поняв, что она разгадана, и не имея отваги вступить в откры-
тую борьбу, обдумала план, как укрепить свое пошатнувшееся
положение. Она постаралась внушить воспитаннице отвращение
к мужу, окружила ее женщинами самых нестрогих нравов, особо
приблизив к ней обольстительную красавицу донну Кончу, кото-
рую современные писатели заклеймили бы словом «куртизанка»,
и, чтобы одним махом завершить свои гнусные уроки, толкнула
Иоанну в объятия своего сына. Бедное дитя, не успевшее пости-
гнуть жизнь, но уже оскверненное преступлением, со всем пылом
юности отдалось первой своей страсти и влюбилось в Роберта
Кабанского так исступленно и неистово, что коварной Катаний-
ке, совершенно уверенной, что добыча попалась ей в руки и ни-
когда не попытается вырваться, оставалось только радоваться
столь успешному исполнению своих коварных планов.
В течение целого года у Иоанны, пребывавшей в полнейшем
упоении, не возникало даже тени подозрения относительно ис-
кренности ее возлюбленного. Роберт, в характере которого было
куда больше тщеславия, чем нежности, искусно скрывал холод-
ность под братской привязанностью, слепой покорностью и го-
товой на все самоотверженностью. Возможно, ему еще долго
удавалось бы дурачить свою повелительницу, если бы в Иоанну
не влюбился без памяти молодой граф д’Артуа. Внезапно с глаз
Иоанны спала пелена, она поняла, что Роберт Кабанский любил
ее ради себя, тогда как Бертран д’Артуа отдал бы жизнь, чтобы
видеть ее счастливой. Она перебрала в уме обстоятельства, какие
предшествовали и сопутствовали ее первой любви, и дрожь про-
бежала у нее по жилам при мысли, что она была принесена
в жертву бесчестному обольстителю женщиной, которую любила
больше всех на свете и называла матерью.
Иоанна замкнулась в себе и горько плакала. Оскорбленная
в лучших чувствах, она изнывала от отчаяния, но, ощутив вдруг
порыв гнева, гордо вскинула голову, и любовь ее обратилась
в презрение. Роберт, удивленный надменным и ледяным при-
емом, сменившим обычную дружественность, разъяренный нена-
432
Иоанна Неаполитанская
вистью, страдая от уязвленного самолюбия, разразился горьки-
ми упреками и неистовыми обвинениями, невольно сорвав с себя
маску и тем самым окончательно утратив расположение прин-
цессы.
Филиппа поняла, что пришла пора вмешаться: она устроила
сыну взбучку, упрекая его в том, что он разрушил все ее планы.
— Раз уж ты не смог с помощью любви овладеть ее ду-
шой,— объявила она,—придется завладеть ею, используя страх.
Нам известна тайна, от которой зависит ее честь, и она никогда
не осмелится взбунтоваться против нас. Очевидно, она любит
Бертрана д’Артуа, чьи томные взоры и горестные вздыхания так
несходны с твоей высокомерной беспечностью и деспотическими
выходками. Мать принцев Тарантских императрица Константи-
нопольская немедля воспользуется возможностью помочь любви
принцессы, дабы еще больше отдалить ее от супруга, послан-
ницей будет выбрана Конча, и рано или поздно мы поймаем
д’Артуа у ног принцессы. Тогда она не сможет нам ни в чем
отказать.
Вскоре старый король умер, и Катанийка, старательно под-
карауливавшая момент, когда у нее будут совершенно достовер-
ные доказательства, увидев, что граф д’Артуа проскользнул в по-
кои королевы, кликнула сына и потащила его за собой.
— Идем,—приказала она,—королева в наших руках.
Смертельно бледная Иоанна, стоявшая посреди спальни,
устремив взгляд на полог кровати, и прятавшая страх под улыб-
кой, сделала шаг навстречу воспитательнице и наклонила голову:
Филиппа каждое утро целовала ее. Катанийка с преувеличенной
сердечностью поцеловала Иоанну в лоб и обернулась к сыну,
преклонившему колени перед королевой.
— Позвольте, моя прекрасная повелительница,—промолви-
ла она, указывая на Роберта,—наипокорнейшему из ваших под-
данных принести вам самые искренние поздравления и дать
у ваших ног клятву верности.
— Встаньте, Роберт,—произнесла Иоанна, протягивая ему
благосклонно руку и постаравшись, чтобы в ее голосе не прозву-
чал даже намек на горечь.—мы вместе росли, и я никогда не
забуду, что в годы моего детства, в ту счастливую пору, когда мы
оба были невинны, я называла вас своим братом.
— Раз вы это мне позволяете, ваше величество,—с насмеш-
ливой улыбкой ответил Роберт,—я тоже всегда буду вспоминать
имена, какими вы некогда удостаивали меня называть.
— А я,—подхватила Катанийка,—иногда буду забывать,
15 3097
433
Знаменитые преступления
что говорю с неаполитанской королевой, чтобы иметь возмож-
ность поцеловать свою возлюбленную дочь. Итак, государыня,
прогоните остатки печали, вы уже достаточно пролили слез.
Пора вам явиться доброму неаполитанскому народу, который не
устает благословлять небо за то, что оно ниспослало ему столь
прекрасную и столь великодушную королеву, пора вам оказать
милости своим верным подданным, и мой сын опередил всех,
придя просить вас о расположении к нему, дабы он мог с еще
большим усердием служить вам.
Иоанна, мрачно взглянув на Роберта, с нескрываемым пре-
зрением произнесла:
— Вы же знаете, матушка, что я ни в чем не откажу вашему
сыну.
— Он просит,—заметила Филиппа,—только принадлежа-
щее ему по праву, то есть титул великого сенешаля королевства
Обеих Сицилий, который он унаследовал от отца, и я надеюсь,
доченька, что с вашей стороны не будет никаких препятствий
в пожаловании ему этого титула.
— Но мне все-таки надо посоветоваться с членами регент-
ского совета.
— Совет незамедлительно подтвердит волю королевы^—
сказал Роберт, повелительно протягивая Иоанне пергамент,—и
вам вполне достаточно будет справиться у графа д’Артуа.
При этом он бросил испепеляющий взгляд на чуть заколеба-
вшийся занавес.
— Да, вы правы,—мгновенно отвечала королева и, подойдя
к столу, дрожащей рукой поставила на пергаменте подпись.
— А теперь, доченька, в благодарность за все заботы, какими
я окружала вас в годы вашего детства, за ту поистине больше чем
материнскую любовь, с какой я вас всегда холила, я умоляю вас
оказать нам милость, о которой моя семья навеки сохранит память.
Покраснев от волнения и гнева, королева отступила на шаг,
но, прежде чем нашла слова для ответа, вдова великого сенешаля
бесстрастным тоном продолжала:
— Я прошу вас сделать моего сына графом Эболи.
— Сударыня, это зависит не от меня. Все бароны королев-
ства взбунтуются, ежели только своей властью я отдам одно из
первых графств королевства сыну...
— ...прачки и негра, не так ли, ваше величество?—ухмыль-
нувшись, поинтересовался Роберт.— Бертран д’Артуа, должно
быть, взъярится, если я стану называть себя, как он, графом.
Положив руку на рукоять меча, он сделал шаг к кровати.
434
Иоанна Неаполитанская
— Сжальтесь, Роберт!—вскричала королева, удерживая
его.—Я согласна на все ваши требования.
И она подписала грамоту, которой ему жаловалось графское
достоинство.
— Ну, а теперь, чтобы мой титул не оказался иллюзор-
ным,—продолжал Роберт,—раз уж вы готовы подписывать, да-
руйте мне привилегию участвовать в коронном совете и объявите
свою волю, что всякий раз, когда обсуждается важный вопрос,
моя мать и я имеют в совете решающий голос.
— Никогда!—воскликнула, побледнев, Иоанна.—Филиппа,
Роберт, вы злоупотребляете моей слабостью, вы постыдно муча-
ете свою королеву. Все последние дни я плакала, я страдала,
удрученная жестокой скорбью, и сейчас у меня нет сил занимать-
ся делами. Прошу вас, удалитесь, я чувствую, что вот-вот упаду
в обморок.
— Доченька, так вы плохо себя чувствуете?—лицемерным
тоном подхватила Катанийка.—Скорей прилягте отдохнуть.
И, устремившись к кровати, она ухватилась за полог, за
которым скрывался граф д’Артуа.
Королева пронзительно вскрикнула и, как львица, бросилась
на воспитательницу.
— Остановитесь!—прерывающимся голосом приказала
она.—Вот вам привилегия, которую вы просите. А теперь, если
вам дорога жизнь, прочь отсюда!
Катанийка и сын ее мигом вышли, не произнеся ни слова:
ведь они получили все, чего желали, а дрожащая, потерявшая
голову Иоанна бросилась к Бертрану д’Артуа. Пылая гневом, он
выхватил кинжал и намеревался ринуться следом за обоими
фаворитами, чтобы отомстить им за оскорбления, которые они
нанесли королеве, однако был остановлен умоляющим взглядом
прекрасных глаз, руками, обвившимися вокруг его талии, слеза-
ми Иоанны; он пал к ее ногам и стал покрывать их поцелуями,
даже не думая просить прощения за свое присутствие, и без
объяснения в любви, словно они оба всегда любили друг друга,
осыпал ее самыми нежными ласками, осушал ее слезы, прикасал-
ся трепещущими губами к ее прекрасным волосам. Иоанна посте-
пенно забыла про свой гнев, клятвы, раскаяние; убаюканная
сладостными словами возлюбленного, она отвечала на них вздо-
хами и восклицаниями; сердце ее готово было вырваться из
груди, она поддалась неодолимой власти любви, но тут шум
шагов вновь вырвал ее из состояния любовного упоения. На сей
раз, однако, молодой граф смог без особой поспешности уда-
15* 435
Знаменитые преступления
литься в смежный покой, а королева успела подготовиться, что-
бы с холодным и суровым достоинством принять нежданного
посетителя. Визитером, явившимся так некстати, был Карл, стар-
ший из герцогов Дураццо. После того как он представил народу
свою прекрасную кузину в качестве единственной законной госу-
дарыни, он многократно искал случая поговорить с нею, и раз-
говор этот, вне всякого сомнения, должен был стать решающим.
Карл принадлежал к тому типу людей, что не отказываются для
достижения своей цели ни от каких средств; снедаемый неутоли-
мым честолюбием, привыкший с юных лет скрывать самые жгу-
чие свои желания под маской легкомысленной беззаботности,
продуманно и хитро продвигающийся к предмету своих вожделе-
ний, ни на йоту не сворачивая с избранного пути, удваивающий
осторожность при победе и отвагу при поражении, бледнеющий
от радости и улыбающийся, когда испытывает ненависть, непро-
ницаемый, когда внутри бушуют сильнейшие страсти, он поклял-
ся себе взойти на неаполитанский трон, наследником которого
почитал себя как первый по старшинству племянник Роберта.
Надо сказать, что он и должен был' бы получить руку Иоанны,
если бы на склоне дней старому королю не вздумалось призвать
Андрея Венгерского и тем самым восстановить права старшей
ветви, о которых все уже давно забыли. Но ни прибытие в коро-
левство Андрея, ни глубокое равнодушие, с каким Иоанна, захва-
ченная иными страстями, встречала ухаживания своего кузена, ни
на миг не поколебали решения герцога Дураццо, поскольку ни
любовь женщины, ни человеческая жизнь ничего не значили для
него, когда на другую чашу весов была брошена корона.
Покрутившись у покоев королевы все то время, пока она
была совершенно недоступна, он с почтительной настойчивостью
потребовал приема, дабы осведомиться о здоровье кузины. Бла-
городство черт и изящество фигуры молодого герцога особенно
подчеркивал его великолепный наряд, весь расшитый геральдиче-
скими лилиями и сверкающий драгоценными камнями. Камзол
пунцового бархата и шапочка того же цвета, отсвечивая, подчер-
кивали румянец его смуглого лица, которое чрезвычайно ожив-
ляли черные орлиные глаза, вспыхивающие время от времени
молниями.
Карл пространно рассказывал кузине о восторге, с каким
народ воспринял ее вступление на престол, и о блистательной
судьбе, которая ей предстоит, точно и в немногих словах обрисо-
вал ей ситуацию в королевстве и, продолжая расточать хвалы ее
королевской мудрости, весьма ловко подсказал, какие улучшения
436
Иоанна Неаполитанская
необходимо самым срочным образом произвести в стране. В его
речи было столько жара и в то же время столько сдержанности,
что очень скоро ему удалось развеять дурное впечатление, кото-
рое произвело его нежданное появление. Иоанна по своей приро-
де была чутка ко всему благородному и великому; возвышавша-
яся над сверстниками и представительницами своего пола, когда
дело касалось счастья подданных, она забыла о своем особом
положении и слушала герцога Дураццо с живейшим интересом
и самым благожелательным вниманием. И тогда он решился
намекнуть на опасности, что грозят юной королеве, он простран-
но толковал о том, как трудно отличить тех, кто подлинно
предан, от льстивых негодяев и людей, преследующих одни свои
корыстные интересы, упирал на неблагодарность тех, кто более
всего осыпан милостями и кому оказывается наибольшее дове-
рие. Иоанна, только что получившая весьма горестное подтвер-
ждение справедливости его слов, вздохнула и после секундной
паузы ответила:
— Да поможет мне Бог, которого я призываю в свидетели
своих праведных и справедливых намерений, разоблачить преда-
телей и узнать, кто мой истинный друг! Я знаю, бремя, которое
возложено на меня, безмерно тяжко, и ничуть не переоцениваю
свои силы, но многолетний опыт советников, которым мой дед
доверил опеку надо мной, помощь всех родственников и в осо-
бенности ваша, кузен, чистая и сердечная дружба, надеюсь, помо-
гут мне исполнить мой долг.
. — Мое искреннейшее желание—чтобы вы, прекрасная моя
кузина, смогли добиться успеха, и я не хочу, внушая подозрения
и сомнения, омрачать минуты, которые всецело должны быть
отданы счастью. Не хочу примешивать ко всеобщему ликованию
и к поздравлениям вас с титулом королевы бесплодные сетования
на слепую судьбу, посадившую рядом с женщиной, которой мы
все поклоняемся, рядом с вами, кузина, от одного-единственного
взгляда которой любой мужчина испытывает райское блажен-
ство, чужеземца, недостойного владеть вашим сердцем и неспо-
собного разделить с вами трон.
— Вы забываете, Карл,—промолвила королева, вскинув ру-
ку, как бы запрещая ему говорить,— вы забываете, что Андрей—
мой муж и что такова воля нашего деда, призвавшего его царст-
вовать вместе со мной.
— Никогда не быть ему королем Неаполя!—возмущенно
воскликнул герцог.— Поверьте, скорей содрогнется весь город,
народ поднимется как один и колокола наших церквей прозвонят
437
Знаменитые преступления
к новой Сицилийской вечерне, чем неаполитанцы допустят, что-
бы ими правила горстка пьяных дикарей венгров, лицемерный
и уродливый монах и принц, которого ненавидят настолько же,
насколько любят вас.
— Нов чем его упрекают? В чем его вина?
— В чем его вина? В чем его упрекают? Народ упрекает его
в том, что он не способен править, груб, дик. Дворяне упрекают
его в том, что он нарушает их привилегии и открыто покро-
вительствует людям темного происхождения, а я, государыня,—
понизив голос, произнес герцог,—упрекаю его в том, что он
делает вас несчастной.
Иоанна вздрогнула, словно чья-то грубая рука прикоснулась
к ее ране, но, скрывая чувства под внешним спокойствием, спро-
сила самым равнодушным тоном:
— Мне кажется, Карл, вы бредите. Что дает вам право
считать меня несчастной?
— Кузина, не старайтесь оправдывать его,— отвечал ей
Карл.—Вы погубите себя, но его не спасете.
Королева пристально взглянула на герцога, словно пытаясь
прочесть, что кроется в глубинах его души, и понять смысл его
слов, однако не в силах принять на веру ужасную мысль, блесну-
вшую у нее в мозгу, сделала вид, будто вполне верит в дружест-
венность кузена, и, чтобы проникнуть в его замыслы, непринуж-
денно бросила:
— Хорошо, Карл, предположим, я несчастлива. Какое сред-
ство можете вы предложить, чтобы переменить мою судьбу?
— И вы, кузина, еще спрашиваете? Да разве не все средства
хороши, когда вы страдаете и речь идет о том, чтобы отомстить
за вас?
— Боюсь, никакие средства помочь тут не могут. Андрей
так просто не откажется от своих притязаний, у него есть сторон-
ники, а в случае открытого разрыва брат его король Венгерский
может объявить нам войну и опустошить королевство.
1ерцог Дураццо чуть заметно усмехнулся, и лицо его обрело
зловещее выражение.
— Кузина, вы не поняли меня.
— В таком случае объяснитесь прямо,—предложила короле-
ва, прилагая чудовищные усилия, чтобы скрыть дрожь, пробежа-
вшую по всему ее телу.
— Иоанна, вы чувствуете этот кинжал?—спросил Карл,
взяв руку королевы и прижав ее к своей груди.
— Чувствую,—побледнев, ответила Иоанна.
438
Иоанна Неаполитанская
— Одно ваше слово, и...
— И что же?
— И завтра вы будете свободна.
— Убийство!—вскричала королева, отпрянув в ужасе.—
Значит, я не ошиблась! Вы предлагаете мне убийство!
— Без него не обойтись,—спокойно подтвердил герцог.—
Сегодня вам предлагаю его я, но однажды вы сами отдадите
приказ совершить его.
— Довольно, несчастный! Не знаю, чего в вас больше—
подлости или дерзости. Подлости, так как вы предлагаете мне
преступный план, будучи уверены, что я вас не выдам, а дерзости,
ибо, предлагая мне его, вы не проверили, нет ли тут свидетеля,
который слышит нас.
— Государыня, как вы понимаете, я вам открылся и не могу
уйти от вас, пока не узнаю, должен ли я считать себя вашим
другом или врагом.
— Прочь!—вскричала Иоанна, повелительно указывая Кар-
лу на дверь.— Вы оскорбляете свою королеву!
— Вы забываете, кузина, что однажды я могу получить
права на ваше королевство.
— Не принуждайте меня велеть выставить вас,—предупре-
дила Иоанна, делая шаг к двери.
— Умерьте свой гнев, прекрасная кузина, я покидаю вас, но
только запомните: я протянул вам руку, а вы ее оттолкнули.
И еще усвойте хорошенько то, что я вам говорю в этот решаю-
щий миг: сегодня я—преступник, но, быть может, придет день,
когда я стану судьей.
Карл неспешно удалился и, дважды обернувшись, повторил
с угрожающим жестом свое мрачное пророчество. Иоанна закры-
ла лицо руками и долго стояла, погруженная в горестные мысли,
но скоро над всеми чувствами в ней возобладал гнев, она позвала
донну Кончу и отдала ей приказ никого ни под каким предлогом
больше не впускать.
Запрет этот не распространялся на графа д’Артуа, поскольку,
как помнит читатель, он находился в соседней комнате.
Тем временем спустилась ночь, и в самом шумном городе
вселенной на всем его протяжении от Мола до Мерджелино,
от Кануанского замка до холмов святого Эльма тысячеустые
крики сменила глубокая тишина. Карл Дураццо, бросив послед-
ний мстительный взгляд на Кастельнуово, покинул площадь
Корреджие, углубился в лабиринт темных извилистых улочек,
разбегавшихся в разных направлениях по старому городу, и через
439
Знаменитые преступления
четверть часа ходьбы то замедленной, то стремительной, что
свидетельствовало о его крайнем возбуждении, прибыл в свой
герцогский дворец, расположенный в Маре рядом с церковью
Сан-Джованни. Отдав угрюмым и суровым тоном несколько
приказаний одному из пажей и вручив ему свой меч и плащ,
Карл заперся в своих покоях, даже не поднявшись к матери,
которая одна, исполненная печали, оплакивала неблагодарность
сына и, как всякая мать, молила за него Бога.
1ерцог Дураццо метался по комнате, как лев в клетке, и,
снедаемый нетерпением, считал минуты: он вызвал слугу и по-
вторил приказания, но тут два глухих удара в дверь возвестили,
что человек, которого он так ждал, наконец пришел. Карл по-
спешно открыл. Вошел человек лет пятидесяти, с головы до ног
одетый в черное, и, почтительно поклонившись, тщательно за-
творил за собою дверь. Карл бросился в кресло и, взглянув на
пришельца, который стоял перед ним, опустив глаза и скрестив
на груди руки, и всем своим видом выражал глубочайшее почте-
ние и готовность исполнить любой приказ. Герцог обратился
к нему, медленно и веско произнося каждое слово:
— Мессир Никколо ди Мелаццо, вы еще не забыли об
услуге, которую я некогда оказал вам?
При этих словах человек вздрогнул, словно услыхав голос
сатаны, требующего его душу, поднял на герцога испуганный
взгляд и хрипло спросил:
— Ваша светлость, чем я заслужил подобный упрек?
— Это не упрек, милейший нотариус, это просто вопрос.
— Неужели ваша светлость сомневается в моей вечной бла-
годарности? Да как бы я смог забыть благодеяния вашей светло-
сти? Но даже если бы я до такой степени утратил рассудок
и память, разве моя жена и сын не служили бы мне ежедневно
постоянным напоминанием, что мы обязаны вам всем—состоя-
нием, жизнью, честью? Я оказался виновен в подлом деянии,—
понизив голос, продолжал нотариус,—в подлоге, за который не
только следовала смертная казнь мне, но и конфискация всего
имущества, разорение моей семьи, нищета и бесчестье моего
единственного сына, того самого сына, которому я, несчастный,
хотел чудовищным преступлением обеспечить блистательное бу-
дущее, и у вас в руках были свидетельства этого преступления...
— Они до сих пор у меня...
— Но вы же не погубите меня, ваша светлость,—умоляюще
произнес нотариус.— Я у ваших ног, возьмите мою жизнь, я сне-
су любые пытки и умру без единого стона, только спасите моего
440
Иоанна Неаполитанская
сына—’ведь до сих пор вы столь милосердно щадили его, Сжа-
льтесь над его матерью, сжальтесь, ваша светлость!
— Успокойся,—произнес Карл, делая ему знак подняться,—•
речь вовсе не идет о твоей жизни. Быть может, когда-нибудь и до
этого дело дойдет. То, что я сейчас от тебя потребую, куда легче
и проще.
— Я готов, ваша светлость.
— Первым делом,—насмешливо-игривым тоном объявил
герцог,—ты составишь по всей форме мой брачный контракт.
— Сию секунду приступаю, ваша светлость.
— В первом пункте ты запишешь, что моя жена приносит
мне в приданое графство Альба, бальяж Грати и Джордано со
всеми замками, феодами и землями, которые к ним относятся.
— Но, ваша светлость...— в крайнем замешательстве пробо-
рмотал нотариус.
— Ты увидел тут какое-то затруднение, мессир Никколо?
— Боже меня избави, ваша светлость, но...
— Так в чем же дело?
— С позволения вашей светлости, в Неаполе только одна
особа обладает приданым, которое велит мне записать ваша
светлость.
— Ну и что?
— И эта особа,—пробормотал нотариус в полной растерян-
ности,—сестра королевы.
— Ну так впиши в контракт имя Марии Анжуйской.
— Но,—робко заметил мессир Никколо,—девица, с кото-
рой ваша светлость желает заключить брак, как мне кажется,
в завещании блаженной памяти короля, нашего государя, пред-
назначена в жены либо венгерскому королю, либо внуку короля
Франции.
— Что ж, мне понятно твое недоумение, милейший мой
нотариус, но из этого ты можешь заключить, что воля дядьев не
всегда совпадает с волей племянников.
— В таком случае я осмелюсь... если ваша светлость позво-
лит мне высказать мое мнение, я почтительнейше умоляю вашу
светлость принять во внимание, что речь идет о похищении
несовершеннолетней.
— Мессир Никколо, с каких это пор ты стал таким щепе-
тильным?
Высказанное недоумение сопровождалось столь грозным
взглядом, что бедняга нотариус сжался и едва нашел в себе сил
ответить:
441
Знаменитые преступления
— Через час контракт будет готов.
— Итак, по первому пункту мы пришли к согласию,—заме-
тил обычным своим тоном Карл.—А вот тебе второе мое пору-
чение. Ты, как мне кажется, знаком, и достаточно близко, со
слугой герцога Калабрийского.
— С Томмазо Паче? Это мой лучший друг.
— Превосходно. Ну, так слушай меня и запомни: от твоего
умения хранить тайну зависит благополучие или гибель твоей
семьи. Против супруга королевы скоро составится заговор, заго-
ворщики обязательно подкупят слугу Андрея, которого ты назы-
ваешь своим лучшим другом. Не оставляй его ни на миг, поста-
райся стать его тенью и день за днем, час за часом извещай меня
о развитии заговора и об именах заговорщиков.
— Это все, что ваша светлость мне велит?
— Все.
Нотариус почтительно откланялся и ушел, дабы незамедли-
тельно исполнить полученные приказы. А Карл остаток ночи
писал письмо своему дяде, кардиналу Перигорскому, одному из
самых влиятельных прелатов при Авиньонском дворе. Карл про-
сил кардинала, прежде всего, употребить все свое влияние, чтобы
воспрепятствовать Клименту VI подписать буллу о коронации
Андрея, а закончил письмо настоятельнейшей просьбой добиться
для него у папы позволения на брак с сестрой королевы.
— Мы еще посмотрим, кузина,—шептал он, запечатывая
письмо,—кто из нас лучше понимает свои интересы. Вы не
захотели иметь меня другом, что ж, я стану вашим врагом.
Покойтесь в объятиях своих любовников, но я разбужу вас, когда
пробьет час. Однажды я, быть может, стану герцогом Калабрий-
ским, а это, как вам известно, прелестная кузина, титул наслед-
ника престола.
Уже на другой день все обратили внимание, что отношение
Карла к Андрею совершенно изменилось; герцог Дураццо выка-
зывал ему живейшее расположение, искусно угождал его вкусам,
сумел уверить брата Роберта, что ничуть не противится корона-
ции Андрея и что самое пламенное его желание увидеть волю
дяди исполненной, а если и создалось впечатление, будто он
действовал в противоположном направлении, то целью этих его
поступков было всего лишь успокоить народ, который мог воз-
мутиться и восстать против венгров. Он весьма решительно
объявил, что всей душой ненавидит тех, кто окружает королеву
и сбивает ее с толку своими советами, и обязался объединить
свои усилия с усилиями брата Роберта, дабы всеми доступными
442
Иоанна Неаполитанская
средствами, какие им предоставит судьба, низвергнуть фавори-
тов Иоанны. Хотя доминиканец не слишком поверил в искрен-
ность нового союзника, он тем не менее с радостью согласился
на поддержку, которая могла оказаться весьма полезной для его
воспитанника, а такую резкую перемену в настроениях Карла
связал с его внезапной ссорой с кузиной; монах решил использо-
вать злопамятность герцога Дураццо. Как бы то ни было, через
несколько дней Карл до такой степени завоевал сердце Андрея,
что они стали просто-напросто неразлучны. Ежели Андрей соби-
рался на охоту, а ее он предпочитал всем другим развлечениям,
Карл настойчиво предлагал ему свою свору и своих соколов;
ежели Андрей выезжал в город, Карл гарцевал рядом с ним. Он
потакал любым капризам Андрея, толкал его на бесчинства,
разжигал его злобу; одним словом, был то ли добрым, то ли
злым гением, внушавшим принцу свои мысли и направлявшим
все его действия.
Иоанна очень скоро разгадала этот маневр; впрочем, она
и ждала чего-нибудь в этом роде. Она могла бы одним-един-
ственным словом погубить Дураццо, однако пренебрегла столь
низкой местью и стала относиться к кузену с глубочайшим
презрением. Двор тоже разделился на две партии: с одной сторо-
ны, венгры, руководимые братом Робертом и открыто поддер-
живаемые Карлом Дураццо; с другой—все неаполитанское дво-
рянство, во главе которого стояли принцы Тарантские. Иоанна,
которой вертели вдова великого сенешаля и две ее внучки, графи-
ни Терлицци и Морконе, донна Конча и императрица Констан-
тинопольская, присоединилась к неаполитанской партии, оспари-
вавшей права ее супруга. Первой заботой сторонников королевы
было вписание во все государственные акты ее имени без присое-
динения имени Андрея, однако Иоанна, руководствуясь инстинк-
тивным чувством порядочности и справедливости, согласилась
на это окончательное проявление своей позиции только после
того, как посоветовалась с Андреа д’Изерниа, одним из самых
знающих юристов той эпохи, которого равно чтили и за благо-
родный характер, и за глубокую мудрость. Принц, разъяренный
тем, что его отстранили от всех дел, мгновенно ответил жестоко-
стями. Собственной властью он освобождал узников, всячески
выделял венгров, осыпал почестями и богатствами Джанни Пи-
пино, графа Альтамуру, самого опасного и самого ненавистного
врага неаполитанских баронов. И тогда графы Сан-Северино,
Милето, Бальдзо, Катандзаро, Сан-Анджело и большинство ба-
ронов королевства, возмущенные неслыханным да к тому же
443
Знаменитые преступления
растущим со дня на день высокомерием любимца Андрея, реши-
ли прикончить его, а равно и его покровителя, если тот не
перестанет покушаться на их привилегии.
С другой стороны, женщины, окружавшие королеву, подтал-
кивали ее, каждая в своих интересах, поддаться новой страсти,
и несчастная Иоанна, покинутая мужем, преданная Робертом
Кабанским, не только не пыталась побороть любовь к Бертрану
д’Артуа, но и устремилась навстречу ей. Ну, а Бертран боготво-
рил ее со страстью, превосходящей все пределы. Пребывая на
вершине блаженства, на какое он не осмеливался, надеяться даже
в самых дерзких своих мечтах, юный граф почти утратил рас-
судок. Напрасно его отец Карл д’Артуа, граф Эрский, проис-
ходящий по прямой линии от Филиппа Смелого, один из реген-
тов королевства, сурово выговаривал сыну и пытался удержать
его на краю пропасти—для Бертрана существовала только лю-
бовь к Иоанне и непримиримая ненависть к ее врагам. Часто
можно было видеть, как на склоне дня, когда легкий бриз,
веющий от Позилиппо или Сорренто, ласкал его волосы, он
стоял у одного из окон Кастельнуово, бледный, недвижный,
устремив взгляд на площадь, по которой, совершая веселую
вечернюю прогулку, в клубах пыли скакали рядом герцог Калаб-
рийский и герцог Дураццо. И тогда брови молодого графа грозно
хмурились, в светло-голубых глазах его появлялось угрюмое,
свирепое выражение, и внезапно мысли о мести, об убийстве на
миг искажали его черты; потом вдруг легкая рука ложилась ему
на плечо, он вздрагивал, осторожно оборачивался, страшась, как
бы божественное видение не отлетело вновь на небо, и видел
стоящую за спиной женщину; щеки у нее горели огнем, грудь
трепетала, глаза влажно блестели; она пришла рассказать ему,
как провела день, и потребовать, чтобы он поцеловал ее—в
награду за труд целый день и разлуку. Этой женщине, которая
только что устанавливала законы и вершила суд в кругу строгих
судей и суровых министров, было всего лишь пятнадцать лет,
а юноше, которого так угнетала ее скорбь и который в отмщение
за нее задумал совершить цареубийство, не было и двадцати.
Несчастные дети, брошенные на землю, чтобы стать игрушкой
жестокой судьбы!
После смерти старого короля прошло два месяца с неболь-
шим, и вот утром в пятницу 28 марта того же 1343 года Филиппа,
вдова великого сенешаля, отыскавшая способ добиться прощения
за подлую западню, посредством которой старая воспитатель-
ница принудила королеву подписать согласие на все просьбы ее
Иоанна Неаполитанская
сына, так вот, повторяем, Филиппа, бледная, с искаженным ли-
цом, полная непритворного ужаса, вбежала в покои королевы
с вестью, посеявшей при дворе тревогу и скорбь: исчезла Мария,
юная сестра Иоанны. Обошли все дворы и сады, пытаясь об-
наружить хоть какой-то след; обыскали все закоулки дворца,
допросили стражей и даже пригрозили применить пытки, чтобы
вырвать у них правду, но все было тщетно: никто не видел
принцессы, не было найдено ни одного доказательства, которое
могло бы свидетельствовать о ее бегстве или похищении. Иоан-
на, пораженная нежданным ударом, прибавившим ко всем ее
горестям еще одну, поначалу совершенно пала духом; затем,
несколько придя в себя от неожиданности, она повела себя, как
ведут все несчастные, у которых отчаяние отнимает рассудок:
отдавала приказания, которые уже были исполнены, снова и сно-
ва повторяла те же самые вопросы и получала те же самые
ответы, перемежая эти вопросы бесплодными сожалениями и не-
справедливыми упреками. Новость вскоре разошлась по городу
и вызвала повсеместное удивление; во дворце поднялся ропот,
спешно собрались члены регентского совета, во все стороны
разослали гонцов, пообещав три тысячи золотых дукатов тому,
кто укажет место, где укрывается принцесса, а в отношении
солдат, бывших в момент исчезновения в карауле по крепости,
немедленно начали следствие.
Бертран д’Артуа отвел королеву в сторону и поделился с нею
своими подозрениями, прямо указав, что они падают на Карла
Дураццо, но Иоанна поспешила уверить его в обратном: во-
первых, Карл со дня бурного объяснения с королевой не показы-
вался в Кастельнуово и нарочито расставался с Андреем у подъ-
емного моста всякий раз, когда они вместе бывали в городе;
во-вторых, ни разу, даже в прошлом, не было замечено, чтобы
молодой герцог хоть слово сказал Марии или обменялся с нею
единым взглядом; и наконец, все дружно свидетельствовали, что
накануне происшествия в замок не проникал ни один посторон-
ний, за исключением старичка-нотариуса, мессира Никколо ди
Мелаццо, полусумасшедшего-полусвятоши, за коего ручался го-
ловой Томмазо Паче, камердинер герцога Калабрийского. Бер-
тран склонился перед доводами королевы и принялся строить
новые предположения, более или менее правдоподобные, желая
поддержать в своей возлюбленной надежду, которой сам он
отнюдь не разделял.
Однако спустя месяц после исчезновения девушки, а именно
утром в понедельник 30 апреля, неаполитанский народ был
445
Знаменитые преступления
повергнут в смятение странной и неслыханной сценой, испол-
ненной безрассудной дерзости и вынудившей Иоанну и ее друзей
от горя перейти к негодованию. Едва колокол церкви Сан-
Джованни прозвонил полдень, ворота великолепного дворца
Дураццо распахнулись настежь и из них под звуки труб выехали
попарно всадники на конях, убранных роскошными попонами,
и со щитами, украшенными гербами герцога; всадники выс-
троились вокруг дома, дабы воспрепятствовать посторонним
нарушать церемонию, которая должна была совершиться на
глазах у огромной толпы, внезапно, словно по волшебству,
собравшейся на площади. В глубине двора был воздвигнут
алтарь, а на помосте приготовлены две пурпурные бархатные
подушки, на которых были вышиты золотом французские лилии
и герцогская корона. К помосту приблизился Карл в осле-
пительном наряде, ведя за руку сестру королевы, принцессу
Марию, совсем юную девушку, которой было тогда не более
тринадцати лет. Она робко преклонила колена на одной из
подушек, затем Карл последовал ее примеру, и старший капеллан
дома Дураццо торжественно вопросил молодого герцога, с ка-
ким намерением тот склоняется столь смиренно перед одним
из служителей Божьих. После этих слов мессир Никколо де
Мелаццо встал слева от алтаря и твердым и внятным голосом
прочел сначала акт о заключении брака между Карлом и Марией,
а затем папские грамоты, в коих его святейшество папа римский
Климент VI своей властью устранял все препятствия к этому
союзу—юный возраст невесты, родственные узы между бра-
чующимися—и давал разрешение своему возлюбленному сыну
Карлу, герцогу Дураццо и Албании, на бракосочетание с вы-
сокородной Марией Анжуйской, сестрой Иоанны, королевы Не-
аполитанской и Иерусалимской, а также посылал им свое па-
стырское благословение.
Тогда капеллан взял руку девушки и, вложив ее в руку Карла,
стал читать освященные церковью молитвы, после чего Карл,
наполовину обернувшись к народу, произнес:
— Вот моя жена перед Богом и людьми.
— И вот мой муж,—дрожа, добавила Мария.
— Да здравствует герцог и герцогиня Дураццо!—рукопле-
ща, вскричала толпа.
И новобрачные, немедля вскочив на коней несравненной
красоты, торжественно объехали весь город, сопровождаемые
кавалерами и пажами, а затем под звуки рукоплесканий и фанфар
вернулись к себе во дворец.
446
Иоанна Неаполитанская
Когда эта неслыханная новость достигла слуха королевы, та
поначалу испытала огромную радость при мысли, что сестра ее
нашлась, а поскольку Бертран д’Артуа был уже готов вскочить
на коня и во главе баронов помчаться карать соблазнителя,
Иоанна остановила его мановением руки, устремив на него
взгляд, проникнутый глубокой печалью.
— Увы, уже поздно,—грустно промолвила она.— Они свя-
заны законным браком, ибо глава церкви, по воле моего пращура
возглавляющий и наш дом, дал им на то свое соизволение. Мне
только жаль бедную сестру, мне жаль, что она, еще такая юная,
стала добычей негодяя, который жертвует ею в угоду своему
честолюбию, рассчитывая посредством этого брака завладеть
правом на мою корону. О 1осподи! Что за непостижимый рок
тяготеет над Анжуйской королевской ветвью! Отец мой умер
молодым в разгаре своих успехов; вскоре моя бедная мать ушла
за ним следом; мы с сестрой, последние отпрыски Карла I, не
успев еще сделаться взрослыми, угодили в руки низких людей,
которые видят в нас лишь средство достичь власти.
Иоанна бессильно опустилась на сиденье, и на ресницах у нее
задрожали жгучие слезы.
— Вот уже во второй раз,—с упреком произнес Бертран,—
я обнажаю шпагу, чтобы отомстить вашим обидчикам, и во
второй раз по вашему приказу снова вкладываю ее в ножны, но
помните, Иоанна: в третий раз я не буду столь покорен, потому
что месть моя настигнет уже не Роберта Кабанского и не Карла
Дураццо, но того, кто является истинным виновником ваших
бедствий.
— Умоляю вас, Бертран, не повторяйте за мной таких речей;
позвольте мне приходить к вам всякий раз, когда моим умом
завладеют эти ужасные мысли, когда в ушах у меня зазвучит эта
кровожадная угроза, когда перед моим взором предстанет эта
зловещая картина; позвольте мне приходить к вам, мой возлюб-
ленный, чтобы поплакать на вашей груди, чтобы ваше дыхание
остудило мой пылающий мозг, а взор оделил меня каплей муже-
ства, которое оживило бы мою поникшую душу. Полноте, я и так
уже слишком несчастна, чтобы отравлять свое будущее ядом
вечного раскаяния. Лучше толкуйте мне о милосердии и забве-
нии, но не о ненависти, не о мести; укажите мне луч надежды
посреди мрака, окружающего меня, и не толкайте меня в про-
пасть, но поддержите, потому что у меня подгибаются ноги.
Такие размолвки повторялись ежедневно после каждой новой
провинности Андрея или его сторонников, и, по мере того как
447
Знаменитые преступления
нападки Бертрана и друзей королевы становились все настой-
чивее и, надо сказать, все справедливее, Иоанна с меньшим
пылом отражала их. Венгерское засилье становилось все безза-
коннее, все несноснее и настолько возмущало умы, что народ
глухо роптал, а знать вслух выражала свое недовольство. Солда-
ты Андрея предавались бесчинствам, каких нельзя было бы
стерпеть даже в захваченных городах: они то ссорились в тавер-
нах, то, упившись до полного безобразия, валялись в сточных
канавах, а принц не только не порицал их оргий, но и сам
участвовал в них. Бывший его наставник, которому следовало
бы, пользуясь своим влиянием, отбить у принца охоту к столь
недостойному поведению, толкал Андрея к самым низменным
удовольствиям, лишь бы удалить его от дел, и, сам того не
подозревая, приближал развязку ужасной драмы, глухо разыгры-
вавшейся в Кастельнуово.
Вдова Роберта, донья Санча Арагонская, достойная, святая
женщина, которую наши читатели успели, быть может, поза-
быть так же, как ее семью, видела, что над домом сгущаются
тучи Божьего гнева, но не в силах была его предотвратить ни
советами, ни молитвами, ни слезами и, проведя целый год
в трауре по королю, своему супругу, приняла постриг в мона-
стыре Санта-Марии делла Кроче; она покинула двор, обурева-
емый безумными страстями, и, подобно древним пророкам,
отряхнув его прах со своих сандалий, удалилась от мира. Отъезд
Санчи оказался недобрым предзнаменованием, и вскоре междо-
усобные распри, дотоле с трудом сдерживаемые, разгорелись на
виду у всех; после дальних громовых раскатов гроза внезапно
разразилась над городом, и скоро уже предстояло сверкнуть
молнии.
В последний день августа 1344 года Иоанна присягала в вер-
ности Америку, кардиналу Сен-Мартен-де-Мон и легату Кли-
мента VI, который по-прежнему считал Неаполитанское коро-
левство ленным владением церкви, как было с тех самых пор,
как его предшественники отличили и низложили Швабский дом.
Для этой торжественной церемонии была избрана церковь Сан-
та-Кьера, место погребения неаполитанских монархов, где спра-
ва и слева от главного алтаря в еще свежих усыпальницах по-
коились дед и отец юной королевы. Иоанна в королевской ма-
нтии, увенчанная короной, принесла клятву верности папскому
легату в присутствии своего мужа, который в качестве простого
свидетеля стоял позади наравне с другими принцами крови.
Среди прелатов, облеченных всеми знаками священнического
448
Иоанна Неаполитанская
достоинства и составлявших блестящую свиту авиньонского щь
ела, можно было увидеть архиепископов Пизы, Бари, Капуи
и Бриндизи, а также преподобных отцов Уголиио, епископа
Кастеллы, и Филиппа, епископа Кавайонского, канцлера корО’
девы. Вся неаполитанская и венгерская знать присутствовала
при этом акте, которым Андрей столь явным и возмутительным
образом отстранялся от трона. При выходе из церкви ожесто-
чение противоборствующих партий прорвалось с такой неиз-
бежностью, противники обменивались столь враждебными
взглядами и столь угрожающими речами, что принц, не чувствуя
в себе сил сражаться со своими недругами, в тот же вечер
написал матери и сообщил ей, что намерен покинуть страну,
где с детства испытывал только разочарования и горести. Едва
Елизавета Польская получила известие об опасности, которой
подвергается ее сын, как она немедленно прибыла в Неаполь,
где никто не ожидал ее появления. Распространился слух, что
королева' Венгрии приехала, чтобы увезти своего сына, и это
неожиданное решение возбудило странные толки и дало новое
направление мыслей. Императрица Константинопольская, Ката-
нийка, две ее дочери и все придворные, расчеты которых опро-
кидывали внезапный отъезд Андрея, постарались оказать при-
бывшей королеве Венгрии самый сердечный, самый почтитель-
ный прием, чтобы убедить ее, что одиночество и уныние
молодого принца среди столь любезного и преданного двора
объясняются лишь его неоправданной недоверчивостью, горды-
ней и нелюдимостью, присущим его характеру. Иоанна встре-
тила свекровь с таким чувством собственного достоинства, что
Елизавета, несмотря на свое предубеждение, не могла не вос-
хищаться благородством невестки. Чтобы пребывание в Неаполе
доставило знатной чужестранке возможно больше удовольствия,
были устроены празднества и турниры, на которых бароны ко-
ролевства соперничали в роскоши и великолепии. Императрица
Константинопольская и Катанийка, Карл Дураццо и его молодая
жена теплее всех высказали свою приязнь матери принца. Мария,
из-за своей молодости и мягкости характера оставшаяся в сто-
роне от интриг, последовала скорее влечению своего сердца,
нежели приказам мужа, и окружила королеву Венгрии такой
нежностью и предупредительностью, словно то была ее соб-
ственная мать. Но, несмотря на все свидетельства почтения
и любви, Елизавета Польская, трепеща за сына, поскольку бес-
покойство о нем подсказывал ей материнский инстинкт, упор-
ствовала в первоначальном намерении и считала, что Андрей
449
Знаменитые преступления
лишь тогда будет в безопасности, когда окажется вдали от
этого столь дружественного на первый взгляд, но столь веро-
ломного на самом деле двора.
Казалось, больше всех был удручен этим отъездом и всеми
способами старался ему воспрепятствовать брат Роберт. Домини-
канец, который видел, что близок к цели, и с помощью хитрости,
труда и терпения готов был наконец раздавить врагов и устано-
вить полное свое господство, вдруг увидел, что мечты его вот-вот
развеются, и он собрал все силы, чтобы переубедить мать своего
питомца. Но в сердце Елизаветы опасения звучали громче, нежели
все увещания монаха, и она ограничивалась тем, что на каждый
довод брата Роберта возражала, что сын ее уже не будет королем,
не будет обладать полной неограниченной властью, а значит,
неразумно было бы оставлять его в досягаемости для недругов.
Видя, что все пропало и что он не в силах победить опасения
Елизаветы, служитель Божий попросил у нее еще три дня, а затем,
если не придет ответ, на который он рассчитывает, он не только не
станет более противиться отъезду Андрея, но сам его проводит
и навсегда откажется от плана, который так дорого ему обошелся.
На исходе третьего дня, когда Елизавета решительно гото-
вилась к отъезду, монах вошел к ней с сияющим видом и показал
ей письмо с поспешно сломанными печатями.
— Благословен Господь, государыня!—торжествующим го-
лосом вскричал он.—Наконец-то я могу дать вам неопровер-
жимые доказательства своего неустанного усердия и справедли-
вости своих предвидений.
Мать Андрея, пробежав глазами пергамент, перевела недо-
верчивый взгляд на монаха: она не смела дать волю радости,
переполнявшей ее сердце.
— Да, государыня,— продолжал монах, поднимая голову,
и его безобразное лицо осветилось вдохновением,—да, госуда-
рыня, вы можете верить своим глазам, коль скоро не пожелали
верить моим словам: это не мечта, рожденная чересчур пылким
воображением, не галлюцинация чрезмерно доверчивого ума, не
предрассудок слишком ограниченной мысли; это план, который
был задуман без спешки, составлен с большим тщанием и искус-
но осуществлен; это плод моих бдений, вседневных раздумий, это
дело всей моей жизни. Я знал, что при Авиньонском дворе
у вашего сына имеются могущественные недруги; но знал также
и то, что в день, когда я именем моего принца возьму на себя
священное обязательство отменить законы, которые привели
к охлаждению между папой и Робертом, питающего, впрочем,
450
Иоанна Неаполитанская
безраздельную приверженность к церкви, я знал, что в этот день
мое предложение не встретит отказа, и приберегал его как по-
следнее средство на черный день. Как видите, государыня, я не
ошибся в расчетах: наши недруги посрамлены и ваш сын востор-
жествовал.
И, обратясь к Андрею, который вошел в этот миг и, услышав
только последние слова, нерешительно застыл на пороге, он
добавил:
— Подите сюда, дитя мое, исполнились наши желания:
вы—король.
— Король?—повторил Андрей, опешив от радости, сомне-
ний и удивления.
— Король Сицилии и Иерусалима. Да, ваше высочество,
вам нет нужды читать этот пергамент, из коего мы узнали столь
радостную и нежданную весть: взгляните на слезы вашей мату-
шки, которая раскрыла объятия, дабы прижать вас к груди;
взгляните на восторг вашего старого наставника, который скло-
няется к вашим коленям, чтобы поздравить вас с титулом, кото-
рый он готов был бы скрепить собственной кровью, если бы
и впредь вам продолжали в нем отказывать.
— И все же,— возразила Елизавета, погрузившись в печаль-
ные раздумья,—если бы я следовала своим предчувствиям, наши
планы касательно отъезда не изменились бы, невзирая на но-
вость, которую вы нам сообщили.
• — Нет, матушка,—пылко возразил Андрей,—вы не захотите
заставить покинуть меня королевство в ущерб своей чести. Если
я излил перед вами горечь и скорбь, коими недруги преисполнили
мою молодость, то двигало мною не малодушие, но бессилие, не
дававшее мне обрушить на них ужасную и беспощадную месть за
все их тайные оскорбления, скрытые обиды, коварные интриги. Не
думайте, что руке моей недоставало мощи; нет, но моему челу
недоставало короны. Я мог бы раздавить нескольких из этих
негодяев, быть может, наиболее дерзостных, быть может, наи-
менее опасных, но я наносил бы удары в темноте; главари от меня
ускользнули бы, я никогда не добрался бы до сердцевины этого
адского заговора. И вот я в тиши задыхался от негодования
и стыда. А теперь, когда мои священные права признаны цер-
ковью, вы увидите, матушка, как эти грозные бароны, эти совет-
ники королевы, эти хранители королевства повергнуться во прах,
потому что ныне им угрожает не шпага, ныне им предлагают не
поединок и не равный обращается к ним, а король бросает им
обвинение, закон выносит им приговор, а карает их эшафот.
451
Знаменитые преступления
— О мой возлюбленный сын,—воскликнула королева, зали-
ваясь слезами,—я никогда не сомневалась ни в благородстве
твоих чувств, ни в справедливости твоих притязаний, но теперь,
когда жизнь твоя в опасности, могу ли я слушать другие голоса,
кроме голоса тревоги? Могу ли подавать другие советы, кроме
тех, какие подсказывает мне любовь?
— Уверяю вас, матушка: если бы руки этих негодяев не
дрожали так же, как их сердца, вы уже давно оплакивали бы
вашего сына.
— Но я боюсь не насилия, а предательства.
— Моя жизнь в руках Всевышнего, как жизнь каждого из
людей; ее может похитить последний сбир на повороте дороги,
но король принадлежит своему народу.
Несчастная мать долго пыталась победить решимость Анд-
рея доводами и мольбами; но когда она, исчерпав все средства
убеждения и пролив все слезы, поняла, что ей придется расстать-
ся с сыном, она призвала к себе Бертрана де Бо, верховного
судью королевства, и Марию, герцогиню Дураццо, и, доверяя
мудрости старца и невинности молодой женщины, поручила им
свое дитя; затем она сняла с пальца перстень драгоценной рабо-
ты и, отведя принца в сторону, надела ему на указательный
палец; сжав сына в объятиях, она сказала ему с чувством и трепе-
том в голосе:
— Сын мой, раз уж ты отказался последовать за мной,
прими этот магический талисман: я не должна была прибегать
к нему иначе как в случае крайней надобности. Пока у тебя на
пальце это кольцо, тебя не одолеют ни сталь, ни яд.
— Вот видите, матушка,—с улыбкой отвечал принц,— я так
надежно защищен, что теперь у вас нет ни малейшей причины
трепетать за мою жизнь.
— Смерть бывает не только от яда и стали,— вздыхая,
возразила королева.
— Успокойтесь, матушка: самый могущественный талисман,
хранящий от всех напастей,— это молитвы, которые вы возноси-
те за меня Богу; это нежная память о вас, которая всегда будет
поддерживать меня на пути долга и справедливости; это ваша
материнская любовь, которая издали будет оберегать и прикроет
меня крылами, словно ангел-хранитель.
Елизавета, рыдая, поцеловала сына; и когда она отрывалась
от него, ей казалось, что сердце разрывается у нее в груди.
Наконец она решилась уезхать; провожал ее весь двор, ни разу не
изменивший по отношению к ней ни рыцарской учтивости, ни
452
Иоанна Неаполитанская
усердного почтения. Несчастная мать, бледная, еле держась на
ногах, чуть живая, шла, опираясь на руку Андрея, чтобы не
упасть. Взойдя на корабль, которому предстояло навсегда раз-
лучить ее с сыном, она в последний раз прижалась к его груди,
надолго замерла, молча, без слез, без движений, и, когда был дан
сигнал к отплытию, она почти без чувств упала на руки своих
прислужниц. Томимый смертельной тревогой, Андрей остался на
берегу, провожая глазами быстро удалявшийся парус, уносивший
все, что было ему дорого в мире. Вдруг ему показалось, что
издали машут чем-то белым—это его мать, огромным усилием
воли овладев собой, выбралась на палубу, чтобы послать ему
последнее прости: она, горемычная, чувствовала, что видит сына
в последний раз.
Почти в тот самый миг, когда мать Андрея удалялась из
королевства, испустила последний вздох бывшая королева Не-
аполя, вдова Роберта, донья Санча Арагонская. Ее погребли
в монастыре Санта-Мария делла Кроче под именем Клары,
которое она приняла, когда приносила монашеский обет, как
говорится о том в ее эпитафии. Вот эта эпитафия:
«Здесь, примером великого смирения, покоится прах святой
сестры Клары в прошлом—светлой памяти Санчи, королевы
Сицилийской и Иерусалимской, вдовы его светлейшего величест-
ва Роберта, короля Сицилийского и Иерусалимского; оная
королева после кончины своего супруга-короля год вдовела,
а затем сменила преходящие блага на вечные и из любви
к Господу избрала бедность, раздала свое добро неимущим
и принесла обет послушания в созданной ее попечением славной
обизели Святого Креста, а было это в 1344 году, 21 генваря XII
индикта; там вела благочестивую жизнь по правилам, установ-
ленным блаженным Франциском, отцом бедных, и окончила свои
дни в праведности в году от рождества Христова 1345, 28 июня
XIII индикта. На другой день она была погребена в этой
гробнице».
Смерть доньи Санчи ускорила катастрофу, которой суждено
было обагрить кровью неаполитанский трон: казалось, Господь
пожелал уберечь от жестокого зрелища этого ангела любви
и смирения, эту заступницу, которая рада была бы принести себя
в жертву, чтобы искупить злодеяния своей семьи.
Спустя неделю после погребения прежней королевы к Иоан-
не вошел бледный, небрежно одетый, растрепанный Бертран
д’Артуа; невозможно описать его смятение и растерянность.
453
Знаменитые преступления
Иоанна в испуге устремилась навстречу возлюбленному, взгля-
дом вопрошая его о причине такого волнения.
— Я предрекал, сударыня,—в гневе воскликнул молодой
граф,—что в конце концов вы веек нас погубите, если будете
упорно отказываться слушать мои советы.
— Заклинаю вас, Бертран, говорите без обиняков: что еще
стряслось, каким советам я отказалась последовать?
— Стряслось то, государыня, что Авиньонский двор только
что признал вашего высокородного супруга Андрея Венгерского
королем Иерусалимским и Сицилийским, и отныне вы—его
раба.
— Вы бредите, граф д’Артуа.
— Нет, государыня, это не бред, и правота моих слов под-
тверждается тем, что в Капую прибыли папские легаты, которые
привезли с собой коронационную буллу, и нынче же вечером они
могли бы уже явиться в Кастельнуово, если бы не хотели дать
новому королю время для приготовлений.
Королева поникла головой, словно у самых ног ее ударила
молния.
— Когда я говорил вам,— продолжал граф со всевозраста-
ющей яростью,—что силу можно победить только силой, что
следует сокрушить ярмо этой унизительной тирании, что необ-
ходимо избавиться от этого человека прежде, чем он сумеет вам
навредить, вы всегда отступали, охваченная детским страхом
и презренной женской нерешительностью.
Иоанна подняла на возлюбленного взгляд, полный слез.
— Боже мой! Боже мой!—воскликнула она, с отчаянием
простирая молитвенно сложенные руки.— Неужели я вечно буду
слышать вокруг себя этот роковой клич, зовущий к убийству!
И вы, Бертран, вы тоже его повторяете, как Карл Дураццо, как
Роберт Кабанский! Почему вы хотите, несчастный, чтобы меж
нами встал окровавленный призрак и чтобы его ледяная рука
стала преградой нашим преступным поцелуям? Довольно пре-
ступлений! Пускай он царствует, если его злополучное честолю-
бие влечет его к трону. На что мне власть? Лишь бы он не
отнимал у меня вашей любви!
— Наша любовь едва ли продлится долго.
— Что вы хотите сказать, Бертран? Вам нравится меня
безжалостно мучить.
— Я говорю, государыня, что новый король Неаполитан-
ский приготовил черный стяг, который понесут впереди него
в день коронации.
454
Иоанна Неаполитанская
— И вы полагаете,—спросила Иоанна, побледнев, как по-
койница, завернутая в саван,—вы полагаете, что этот стяг оз-
начает угрозу?
— Которая уже начинает осуществляться.
Королева пошатнулась и оперлась о стол, чтобы не упасть.
— Расскажите мне все,—задыхающимся голосом прогово-
рила она,— не бойтесь меня напугать; вот видите, я не дрожу.
О Бертран, умоляю вас!
— Предатели начали с человека, которого вы более всего
почитаете, с самого мудрого из королевских советников, с самого
безупречного судьи, с самого благородного сердца, с самой
строгой добродетели...
— Андреа д’Изерниа!
— Его больше нет, государыня.
Иоанна испустила крик, словно видела, как при ней убивают
благородного старца, которого она чтила наравне с отцом, и без
сил молча опустилась в кресло.
— Как же его убили?—испуганно спросила она.
— Вчера вечером, когда он выходил из дворца, направляясь
к себе домой, перед Порта-Петруча на пути у него внезапно
вырос человек, один из фаворитов Андрея, Коррадо Тоттис,
который был, несомненно, избран потому, что неподкупный су-
дья недавно вынес ему обвинительный приговор, так что убийст-
во могло объясняться личной местью. Негодяй подал знак двум-
трем соучастникам, которые окружили жертву, не оставляя ей ни
одной лазейки к спасению. Несчастный старик пристально взгля-
нул на своего убийцу и спокойно спросил, что тому надо. «Мне
надо лишить тебя жизни, как ты лишил меня победы в тяжбе»,—
воскликнул головорез и, не оставляя судье времени для ответа,
пронзил его шпагой. Тогда и остальные набросились на беднягу,
который даже не пытался звать на помощь, и нанесли ему
множество ран, изуродовав самым безжалостным образом его
труп, который затем бросили плавать в луже крови.
— Ужасно!—прошептала королева, закрыв лицо руками.
— Это лишь первый, пробный удар: уже составлены про-
странные проскрипционные списки; Андрею нужна кровь, чтобы
отпраздновать свое восшествие на неаполитанский трон. А зна-
ете ли вы, Иоанна, кем открывается список приговоренных?
— Кем?—спросила королева, содрогаясь.
— Мною,—как ни в чем не бывало ответствовал граф.
— Тобой?—возопила Иоанна, выпрямляясь во весь рост.—
Теперь они хотят расправиться с тобой? О, берегись же, Андрей,
455
Знаменитые преступления
ты сам подписал свой смертный приговор. Я долго отводила
кинжал, приставленный к твоей груди, но ты исчерпал мое терпе-
ние. Горе тебе, принц Венгерский! Кровь, пролитая тобой, падет
да твою голову!
Пока она говорила, бледность сбежала с ее щек, прекрасное
лицо разгорелось пламенем мщения, глаза начали метать мол-
нии. На это шестнадцатилетнее создание страшно было смот-
реть: она с судорожной нежностью стиснула руку возлюбленного
и прижалась к нему, словно желая прикрыть его своим телом.
— Твой гнев запоздал,—печальным и нежным голосом про-
должал молодой граф, которому Иоанна показалась в этот миг
столь прекрасной, что у него не было сил ее упрекать.— Разве ты
не знаешь, что его мать оставила ему талисман, хранящий от яда
и стали?
— Он умрет,—твердым голосом ответила Иоанна, и лицо ее
озарилось столь странной улыбкой, что граф смутился: ему тоже
сделалось страшно.
На другой день молодая королева Неаполитанская, более
прекрасная и сияющая, чем когда бы то ни было, непринужденно
и изящно уселась у окна, за которым открывался волшебный вид
на залив, и принялась ткать своими белыми руками белую с зо-
лотом ленту. Пробежав на две трети свою огненную дорогу,
солнце медленно погружало лучи в синие прозрачные воды,
в которых отражалась вершина Позилиппо, увенчанная цветами
и зеленью. Теплый, напоенный ароматами бриз, мимолетно
скользнув по апельсиновым рощам Сорренто и Амальфи, нес
восхитительную прохладу жителям столицы, окованным блажен-
ной истомой. Весь город просыпался после долгой сиесты, взды-
хал с облегчением и раскрывал сомкнутые дремотой глаза; мол
покрылся шумной многолюдной толпой, пестревшей самыми
яркими красками; праздничные клики, веселые песни, любовные
куплеты слышались со всех сторон обширного амфитеатра, пред-
ставляющего собой одно из удивительнейших чудес свет, и до-
стигали ушей Иоанны, которая внимала им, склоняясь над рабо-
той и погрузившись в глубокую задумчивость. Внезапно, когда
она, казалось, была всецело поглощена своим рукоделием, ее
заставил вздрогнуть еле слышный звук осторожного дыхания
и почти неразличимое шуршание ткани, задевшей ее за плечо; она
обернулась, словно ее внезапно разбудило прикосновение змеи,
и заметила мужа: разодетый в пышный наряд, он небрежно
оперся о спинку ее кресла. Принц давно уже не приходил вот так,
запросто, к своей супруге. И это движение, свидетельствовавшее
456
Иоанна Неаполитанская
о ласке и преданности, показалось королеве дурным предзна-
менованием. Андрей, казалось, не заметил взгляда, полного не-
нависти и ужаса, который невольно устремила на него королева,
и, изобразив на своем холодном лице теплоту и нежность, на
какие только он был способен в этих обстоятельствах, спросил:
— Зачем вы мастерите эту ленту, моя любимая и верная
супруга?
— Чтобы повесить вас, ваше высочество!—улыбаясь в свой
черед, отвечала королева.
Андрей пожал плечами, расслышав в этой неслыханно дерз-
кой угрозе лишь грубую шутку. Потом видя, что Иоанна опять
принялась за рукоделие, он вновь попытался завязать разговор.
— Признаю,—продолжал он с отменным спокойствием
в голосе,—что вопрос мой был по меньшей мере излишним; по
усердию, какое вы вкладываете в вашу искусную работу, мне
следовало догадаться, что она предназначена для какого-нибудь
прекрасного кавалера, которому вы собираетесь послать эту
ленту, дабы ваши цвета хранили его в опасных предприятиях.
В таком случае, моя прекрасная повелительница, прошу, чтобы
ваши уста произнесли приказ: укажите место и время испытания,
и я заранее уверен, что приз, который я готов оспорить у всех
ваших обожателей, останется за мной.
— Сомнительно,— возразила Иоанна,—так же ли вы отваж-
ны в военном деле, как в любви?
И она бросила на мужа такой вызывающий и презрительный
взгляд, что молодой человек залился румянцем.
— Надеюсь,—сдерживая себя, ответил Андрей,—что вскоре
дам вам такие свидетельства своей приязни, что вы уже не
сможете в ней усомниться.
— И что же внушает вам такую надежду, ваше высочество?
— Об этом я скажу, если вам будет угодно серьезно меня
выслушать.
— Я слушаю вас.
— Ну что ж! Я с доверием смотрю в грядущее, а причиной
тому—сон, который приснился мне минувшей ночью.
Мне снилось, будто в городе великий праздник: многолюд-
ная толпа заполнила улицы, подобно вышедшему из берегов
потоку, и в поднебесье звенели ее радостные клики; угрюмые
мраморные и гранитные фасады скрылись под шелковыми по-
лотнищами и цветочными гирляндами, церкви были украшены,
как во время больших торжеств. Я ехал верхом бок о бок
с вами. (Иоанна сделала исполненный гордыни жест.) Простите,
457
Знаменитые преступления
государыня, это всего лишь сон; итак, я ехал справа от вас
на прекрасном белом коне в роскошной попоне, и верховный
юстициарий королевства нес передо мной почетный знак—раз-
вернутое знамя. Торжественно проследовав по главным улицам
города, мы под звуки фанфар и труб прибыли в королевскую
церковь Санта-Кьера, где погребен ваш дед и мой дядя, и там,
перед главным алтарем, папский легат вложил вашу руку в мою,
а затем произнес долгую речь и по очереди увенчал нас короной
Иерусалима и Сицилии; потом знать и народ вскричали в едином
порыве: «Да здравствует король и королева Неаполитанские!»
И я, желая увековечить память о столь славном дне, посвятил
в рыцари самых ревностных придворных.
— А не помните ли вы имена этих избранных, которых
сочли достойными монаршей милости?
— Отчего же, государыня, отчего же: Бертран, граф д’Ар-
туа...
— Довольно, ваше высочество, избавляю вас от труда пере-
числять остальных: я всегда верила, что вы великодушный и ис-
кренний государь; но сейчас вы дали мне новое тому доказатель-
ство, обратив свою милость на людей, которых я более всего
удостаиваю доверия. Не знаю, скоро ли суждено осуществиться
вашим желаниям, но, как бы то ни было, не сомневайтесь в моей
вечной признательности.
В голосе Иоанны не чувствовалось ни малейшего волнения,
взгляд стал ласков, и на губах блуждала нежнейшая улыбка. Но
с этого мига- в сердце своем она обрекла Андрея на смерть.
В принце, слишком поглощенном собственными мстительными
замыслами и слишком уверенном в могуществе талисмана
и в своей воинской доблести, не шевельнулось ни малейшего
подозрения, которое могло бы его предостеречь. Он долго бесе-
довал с женой в том же дружелюбном и шутливом тоне, пытаясь
вызнать ее секреты и выдавая ей свои обрывками фраз и таинст-
венными недомолвками. Когда ему показалось, что на челе
у Иоанны растаяло последнее облачко прежней вражды, он стал
умолять ее принять вместе со всей ее свитой участие в великолеп-
ной охоте, которую он назначил на 20 августа; Андрей добавил,
что такая любезность со стороны королевы послужит для него
надежнейшим залогом их полного примирения и полного забве-
ния минувшего. Иоанна с очаровательной любезностью дала
согласие, и принц удалился, полностью удовлетворенный раз-
говором и убежденный, что стоит ему перебить фаворитов коро-
левы, как она ему подчинится, а может быть, еще и полюбит его.
458
Иоанна Неаполитанская
Но накануне 20 августа в глубине одной из боковых башен
Кастельнуово разыгралась странная и ужасная сцена. Карл Ду-
раццо, не перестававший лелеять свой адский замысел, получил
от нотариуса, которому поручил следить за развитием заговора,
предупреждение, что вечером того же дня назначено окончатель-
ное собрание заговорщиков; закутанный в черный плащ, он про-
скользнул в подземный коридор и, спрятавшись за колонной,
стал ждать исхода совещания. После двух часов изнурительного
ожидания, ежесекундно слыша биение собственного сердца,
Карл, как ему показалось, уловил шум отворяемой с великими
предосторожностями двери; из щели фонаря вырвался слабый
луч света и упал на свод, не рассеяв темноты; от стены отделился
какой-то человек и пошел к нему, похожий на оживший барельеф.
Карл легонько кашлянул: то был условный сигнал. Человек
погасил фонарь и спрятал кинжал, который держал наготове из
страха перед неожиданной опасностью.
— Это ты, мессир Никколо?—тихо спросил герцог.
— Я, ваша светлость.
— Ну?
— Решено убить принца завтра во время охоты.
— Ты узнал всех заговорщиков?
— Всех, хотя они прячут лицо под масками, но, когда они
подавали голоса за его смерть, я узнал их по голосам.
— Ты мог бы мне их указать?
— И очень скоро: они пройдут в глубине этого коридора.
Постойте-ка, вот Томмазо Паче, который идет впереди, освещая
им путь.
Долговязый призрак в черном с головы до ног, с лицом,
тщательно скрытым под бархатной маской, с факелом в руке,
прошел в глубине коридора и остановился на первой ступеньке
винтовой лестницы, что вела на верхние этажи. Заговорщики,
пара за парой, словно вереница привидений, тихо приближаясь,
на мгновение попадали в круг света, отбрасываемого факелом,
и исчезали в темноте.
— Вот Карл и Бертран д’Артуа,—сказал нотариус, вот гра-
фы Терлицци и Катандзаро; вот верховный адмирал и верховный
сенешаль королевства, Гбдфруа де Марсан, граф де Скиллаче
и Роберт Кабанский, граф д’Эболи; эти две женщины, что тихо
беседуют, оживленно жестикулируя,— Екатерина Тарантская, им-
ператрица Константинопольская, и Филиппа-Катанийка, воспи-
тательница и первая дама королевы; вот донна Конча, статс-
дама и наперсница Иоанны, а вот графиня Морконе...
459
Знаменитые преступления
Нотариус остановился, видя, что появилась еще одна тень;
она шла отдельно, понурив голову, бессильно уронив руки, и из-
под складок ее просторного черного капюшона доносились при-
глушенные рыдания.
— А кто эта женщина, которая словно через силу бредет
вслед зловещей процессии?—спросил герцог, сжимая руку спут-
ника.
— Эта женщина?—шепнул нотариус.—Это же королева!
«А, она у меня в руках!»—подумал Карл, переводя дух с тем
глубоким удовлетворением, которое, вероятно, испытывает сата-
на, когда в лапы к нему попадает душа, которой он долго
домогался.
— А теперь, ваша светлость,—вновь подал голос мессир
Никколо, когда кругом опять воцарились мрак и молчание,—
если вы поручили мне следить за действиями заговорщиков, чтоб
спасти юного принца, хранимого вашей бдительной дружбой,
поспешите его предупредить, потому что завтра, быть может,
будет уже поздно.
— Следуй за мной,—властно вскричал герцог.—Пришла
пора открыть тебе мои истинные намерения, дабы ты со всей
точностью мог исполнять мои приказания.
И с этим словами он увлек нотариуса в сторону, проти-
воположную той, где скрылись заговорщики. Мессир Никколо
машинально брел за ним по лабиринту темных коридоров и по-
тайных лестниц, не в силах объяснить себе перемену, явно про-
изошедшую в уме его господина, как вдруг, проходя по одной из
дворцовых передних, они повстречали Андрея, который весело их
окликнул; принц с обычным дружелюбием пожал руку своему
кузену Дураццо и спросил его с уверенностью, не допускавшей
мысли об отказе:
— Ну, герцог, вы будете завтра на охоте?
— Простите меня, ваше высочество,—отвечал Карл, кланя-
ясь до земли,— завтра я никак не могу вас сопровождать, по-
скольку моя жена тяжко заболела, но я прошу вас принять
лучшего моего сокола.
И он бросил на нотариуса взгляд, пригвоздивший того
к месту.
Утро 20 августа было светлым и ясным по иронии природы,
столь разительно контрастирующей со страданиями людей. Едва
рассвело, все уже были на ногах—господа и слуги, пажи и рыца-
ри, принцы и придворные; со всех сторон грянули радостные
клики, когда появилась королева верхом на белоснежном скакуне
460
Иоанна Неаполитанская
во главе блестящей молодежи. Иоанна была, быть может, блед-
нее обычного, но эту бледность легко было объяснить тем, что
королеве пришлось подняться очень рано. Андрей, рядом с Ио-
анной, горяча шенкелями одного из самых неистовых коней, на
каких он ездил в жизни, заставлял его делать полуобороты то
в одну, то в другую сторону; он красовался своим благородным
обликом и наслаждался силой, юностью, тысячами лучезарных
надежд, расцвечивающих перед ним грядущее самыми яркими
красками. Никогда еще Неаполитанский двор не блистал такой
пышностью; казалось, вся ненависть и все подозрения исчезли
без следа; и даже сам брат Роберт, недоверчивый служитель
Творца, видя, как под его окнами проходит эта веселая каваль-
када, разгладил свой насупленный лоб и гордо провел рукой по
бороде.
Андрей намеревался несколько дней поохотиться между Ка-
пуей и Аверсой и вернуться в Неаполь не ранее, чем все будет
готово для его коронации. В первый день охотились близ Мелито
и миновали две-три кампанские деревушки. К вечеру двор оста-
новился на ночлег в Аверсе, а поскольку в те времена в городе не
было замка, достойного дать пристанище королеве и ее супругу
с их многочисленной свитой, в королевский приют был преоб-
ражен монастырь Сан-Пьеро в Маджелле, выстроенный Кар-
лом И в год 1309 от Рождества Христова.
Покуда верховный сенешаль отдавал распоряжения насчет
ужина и требовал поскорее приготовить покои для Андрея и его
жены, принц, который весь день под палящим солнцем со стра-
стью, присущей юности, предавался своему любимому развлече-
нию, поднялся на террасу, чтобы подышать вечерним бризом
вместе со своей доброй Изольдой, любимой кормилицей, кото-
рая, любя его больше матери, ни на мгновение с ним не рас-
ставалась. Принц был, казалось, оживлен и доволен, как никогда;
он восхищался красотой природы, прозрачностью небес, арома-
том листвы и засыпал кормилицу множеством вопросов, не
заботясь об ответах, которые изрядно запаздывали, потому что
бедная Изольда глядела на него с тем глубоким восхищением,
которое делает матерей столь рассеянными, когда они любуются
своими детьми. Андрей пылко толковал об ужасном кабане,
которого гнал утром по лесу, а потом поверг его, покрытого
пеной, к своим ногам, а Изольда перебивала его, говоря, что
у него в уголке глаза соринка. Андрей строил планы на будущее,
а Изольда, гладя его по белокурым волосам, заботливо замеча-
ла, что он, должно быть, сильно притомился. Молодой принц,
461
Знаменитые преступления
весь во власти восторга, говорил, что хочет бросить вызов судь-
бе, и мечтал об опасностях, чтобы побороться с ними, а бедная
кормилица, заливаясь слезами, восклицала: «Вы больше меня не
любите, дитя мое!»
Андрея рассердило, что она то и дело его перебивает, и он
ласково побранил ее и высмеял за детские страхи. Потом, безотче-
тно отдаваясь во власть нежной меланхолии, которая мало-
помалу им овладела, он стал требовать у нее все новых и новых
подробностей о своем детстве и долго беседовал с ней о своем
брате Людовике, об уехавшей матери, и, когда вспомнил о проща-
нии с нею, на глаза ему навернулись слезы. Изольда слушала его
с радостью, с готовностью отвечала на все вопросы, но никакое
предчувствие не шевельнулось у нее в сердце; бедная женщина
любила Андрея всеми силами души, она отдала бы за него жизнь
на земле и вечное блаженство на небе, но она не была ему матерью!
Когда все было готово, Роберт Кабанский пришел уведо-
мить принца, что королева его ожидает; Андрей бросил послед-
ний взгляд на живописные поля, на которые ночь набросила
усеянное звездами покрывало, поднес руку кормилицы к губам
и сердцу, а затем медленно и словно с сожалением пошел за
верховным сенешалем. Но вскоре огни, сиявшие в зале, вина
которые лились рекой, веселые речи, пылкие рассказы о дневных
подвигах развеяли грусть, которая на мгновение омрачила чело
принца. Только королева, облокотясь на стол, устремив в прост-
ранство неподвижный взгляд, плотно сжав губы, сидела на этом
странном пиршестве бледная и холодная, как зловещий призрак,
вставший из могилы, чтобы нарушить веселье пирующих. Анд-
рей, чей рассудок помрачился под влиянием кипрского и сиракуз-
ского вина, возмутился тем, как ведет себя его жена; он налил
кубок до краев и поднес его королеве. Иоанна заметно содрогну-
лась, и губы ее судорожно искривились, но заговорщики звонки-
ми восклицаниями заглушили невольный ропот, который выр-
вался у нее из груди. Посреди всеобщей неразберихи Роберт
Кабанский предложил обильно угостить теми же винами, какие
подавались к королевскому столу, венгерскую стражу, которая
несла караул на подступах к монастырю, и эта необычная щед-
рость, была встречена бурными рукоплесканиями. Вскоре крики
солдат, свидетельствовавших свою признательность за столь не-
жданное великодушие, смешались с приветственными кликами
пирующих. Чтобы окончательно одурманить принца винными
парами, все то и дело восклицали: «Да здравствует королева! Да
здравствует его величество король Неаполитанский!»
462
Иоанна Неаполитанская
Оргия затянулась далеко за полночь; все с восторгом гово-
рили об удовольствиях, которые предстоят им на другой день,
и Бертран д’Артуа заметил вслух, что после такого позднего
застолья едва ли все сумеют проснуться вовремя. Андрей объ-
явил, что ему-то будет довольно часа или двух отдыха, чтобы
полностью оправиться от усталости, и что он от души желает,
чтобы все прочие последовали его примеру. Граф Терлицци со
всей почтительностью усомнился в том, что принц окажется
столь точен. Принц запротестовал и бросил вызов всем присут-
ствующим баронам, утверждая, что встанет раньше всех; затем
он вместе с королевой удалился в отведенные им покои, где
вскоре забылся тяжелым глубоким сном. Около двух ночи Том-
мазо Паче, камердинер принца и первый страж королевских
покоев, постучался в дверь к своему хозяину, чтобы будить его
на охоту. Ответом на первый стук была тишина; на второй
Иоанна, не смыкавшая глаз всю ночь, шевельнулась, словно
желая встряхнуть мужа и предупредить о грозящей опасности; по
третьему стуку несчастный юноша резко пробудился и, слыша
в соседней комнате смех и шушуканье, убежденный, что его лень
дала повод к насмешкам, соскочил с постели—с непокрытой
головой, одетый в одну рубашку, едва обутый—и отворил дверь.
Далее приводим слово в слово рассказ Доменико Травины, одно-
го из наиболее достоверных хроникеров.
Едва показался принц, заговорщики набросились на него все
разом, чтобы задушить голыми руками,—ведь он не мог погиб-
нуть ни от стали, ни от яда благодаря кольцу, которое дала ему
мать. Но Андрей был силен и проворен; видя бесчестную измену,
он стал защищаться с нечеловеческой силой; испуская страшные
вопли, он вырывался из рук убийц; лицо его кровоточило, из
головы были выдраны клочья белокурых волос. Несчастный
юноша попытался вернуться к себе в опочивальню, чтобы взять
оружие и дать мужественный отпор убийцам, но нотариус Ник-
коло ди Мелаццо подбежал к двери, просунул свой кинжал
наподобие засова в скобы замка и помешал ему войти. Принц,
по-прежнему крича и призывая себе на помощь своих верных
слуг, вернулся в залу, но все двери были заперты, и никто не
спешил ему на подмогу; королева молчала, нисколько не забо-
тясь о том, что ее мужа убивают.
Между тем кормилица Изольда, до которой донеслись вопли
ее любимого питомца и господина, вскочила с постели и, подбе-
жав к окну, огласила дом душераздирающими криками. Хотя
место было безлюдное и так удалено от центра города, что
463
Знаменитые преступления
некому было прибежать на шум, все же предатели, испуганные ее
криком, уже готовы были выпустить свою жертву, но тут Бер-
тран д’Артуа, чувствуя за собой большую вину, чем остальные,
и одержимый сатанинской яростью, изо всех сил обхватил прин-
ца и после отчаянной борьбы повалил на землю, а потом выво-
лок его за волосы на балкон, выходивший в сад, и, придавив ему
грудь коленом, вскричал, обращаясь к остальным:
— Ко мне, бароны! У меня есть чем его удавить!
И он накинул ему на шею бело-золотую ленту; несчастный
между тем отбивался изо всех сил, но Бертран проворно
завязал узел, а другие, перекинув тело через парапет балкона,
оставили его так болтаться между небом и землей, пока он
на задохнулся. Граф Терлицци в ужасе отвел глаза от зрелища
этой страшной агонии, и Роберт Кабанский повелительно крик-
нул ему:
— Что же вы мешкаете, кузен? Веревка достаточно длинна,
и каждый из нас может за нее подержаться: нам нужны не
свидетели, а сообщники.
Едва затихли последние содрогания умирающего, труп его
был сброшен с высоты трех этажей, двери в залу отворены,
и убийцы разошлись как ни в чем не бывало.
Изольда наконец раздобыла огня, поспешно поднялась
в опочивальню королевы и, найдя дверь запертою изнутри, при-
нялась во весь голос звать своего мальчика. Никакого ответа; но
королева между тем была в опочивальне! Растрепанная, потеря-
вшая голову кормилица, дрожа, прошла по всем переходам,
стуча во все кельи, перебудила всех монахов, одного за другим,
и стала умолять их поискать принца вместе с ней. Монахи
отвечали, что в самом деле слышали шум, но думали, что это
ссорятся пьяные или мятежные солдаты, и не сочли нужным
вмешиваться. Изольда настаивала, упрашивала их все горячее;
по монастырю распространилась тревога; отшельники потяну-
лись следом за кормилицей, которая шла впереди со светильни-
ком. Она вышла в сад, заметила на траве что-то белое, трепеща,
подошла ближе, испустила пронзительный вопль и упала на-
взничь.
Несчастный Андрей лежал в луже крови, на шее веревка, как
у вора, голова разбита от падения с высоты. Тогда двое монахов
поднялись в покои королевы и, почтительно постучавшись в две-
ри, спросили у нее заунывными голосами:
— Ваше королевское величество, что прикажете делать
с трупом вашего супруга?
464
Иоанна Неаполитанская
Королева не отвечала, и тогда они спустились в сад и,
преклонив колена—один в головах, а другой в ногах покой-
ного,—принялись тихими голосами читать покаянные псалмы.
Они молились час, затем два других монаха вновь поднялись
к дверям опочивальни и повторили тот же вопрос, но Иоанна
снова не дала ответа; тогда эти двое сменили первых монахов
и тоже стали молиться. Наконец третья пара монахов выросла
у дверей неумолимой опочивальни, и когда они тоже вернулись,
удрученные тем, что их обращение не возымело успеха, народ
вокруг монастыря возмутился, и из смятенной толпы стали
раздаваться негодующие крики. Толпа все густела, в голосах
слышалось все больше угроз, людской поток готов был захлест-
нуть монастырь, послуживший пристанищем королеве, как вдруг
появилась королевская стража, вооруженная копьями, затем изу-
мленную толпу пересекли наглухо закрытые носилки, окружен-
ные наиболее влиятельными придворными баронами. Иоанна,
укутанная черным покрывалом и окруженная эскортом, направи-
лась в Кастельнуово, и ни одна душа, как утверждают историки,
не осмелилась более заговорить с ней об этой смерти.
Свою ужасную роль Карл Дураццо должен был начать
играть немедля после преступления. Герцог на два дня бросил на
ветру и под дождем без почестей и погребения останки человека,
которого папа римский уже нарек королем Сицилии и Иерусали-
ма, дабы это жалкое зрелище разжигало гнев толпы. Затем на
третий день он велел с величайшими почестями перевезти убито-
го в неаполитанский собор и, собрав вокруг катафалка всех
венгров, вскричал громовым голосом:
— Дворяне и простолюдины, вот наш король, подло заду-
шенный бесчестными предателями. Бог не замедлит открыть нам
имена всех преступников. Пускай те, кто желает, чтобы свер-
шилось правосудие, поднимут руку и поклянутся обрушить на
убийц кровавую кару, беспощадную ненависть, вечную месть!
В ответ грянул единодушный крик, поселивщий отчаяние
и страх в сердцах заговорщиков, и народ рассеялся по городу,
восклицая: «Мщение! Мщение!»
Божественное правосудие, не ведающее привилегий и не
испытывающее трепета перед коронами, настигло сначала Иоан-
ну и ее любовь. Стоило влюбленным увидеться, их обоих охва-
тили ужас и отвращение, и они отшатнулись друг от друга:
королева увидела в нем лишь палача ее мужа, а он в ней—
причину своего злодейства и, быть может, неминуемого наказа-
ния. На лице у Бертрана д’Артуа запечатлелось смятение, щеки
16 3097
465
Знаменитые преступления
ввалились, глаза были обведены свинцово-серыми тенями; когда
перед ним возникло чудовищное видение, рот его мучительно
искривился, рука с указующим перстом простерлась вперед. Лен-
та, которой он удавил Андрея, виделась теперь ему на шее
у королевы; она была затянута так туго, что врезалась в тело,
и какая-то невидимая сила, какое-то дьявольское внушение побу-
ждало его, Бертрана, своими руками удавить эту женщину, кото-
рую он так любил, которую когда-то обожал, преклоняясь перед
нею. Граф бросился вон из комнаты, в отчаянии размахивая
руками и произнося бессвязные слова; поскольку в нем заметны
были признаки душевной болезни и безумия, отец его, Карл
д’Артуа, увел его с собой, и в тот же вечер оба уехали в свое
поместье в Санта-Агата и стали укреплять замок на случай
нападения.
Но мука Иоанны, медленная и чудовищная мука, которой
предстояло длиться тридцать семь лет и завершиться ужасной
смертью, только началась. Все злодеи, запятнавшие себя кровью
Андрея, явились к. ней один за другим и потребовали платы за
убийство. Катанийка и ее сын, ныне державшие в руках не только
честь, но и жизнь королевы, удвоили алчность и требователь-
ность; донна Конча не знала удержу в разгуле, а императрица
Константинопольская потребовала у племянницы, чтобы та вы-
шла замуж за ее старшего сына Роберта, принца Тарантского.
Иоанна, терзаемая угрызениями совести, снедаемая возмущени-
ем, униженная спесью своих подданных, снизошла к уговорам
и ограничилась тем, что попросила несколько дней отсрочки;
императрица согласилась с условием, что ее сын поселится в Ка-
стельнуово и получит разрешение видеть королеву, и Роберт
Тарантский обосновался во дворце.
Со своей стороны Карл Дураццо, который после смерти
Андрея стал чуть ли не главой семьи и который по завещанию
старого короля в случае, если Иоанна умрет, не оставив законных
детей, становился через свою жену Марию наследником королев-
ской короны, объявил королеве два требования; во-первых, что-
бы она не смела вступать в новый брак, не испросив у него совета
в выборе супруга; во-вторых, чтобы она немедля пожаловала его
титулом герцога Калабрийского, а чтобы заставить кузину пойти
на эту двойную жертву, он добавил, что в случае, если она
намерена отказать ему в какой-либо из этих просьб, он предста-
вит правосудию доказательства преступления и имена злодеев.
Иоанна, поникнув под тяжестью этого нового бедствия, не виде-
ла способа его избежать, но Екатерина, которая одна ощущала
466
Иоанна Неаполитанская
в: себе силы бороться против племянника, отвечала, что следует
сбить i спесь >с герцога Дураццо и развеять его надежды, объявив
прежде всего, что королева ожидает ребенка, что было чистой
правдой, а если, несмотря на это известие, он будет упорствовать
в своих планах, тогда уж она берется найти способ посеять
в семье племянника смятение и раздоры и публично опозорить
в глазах жены и матери.
Карл холодно улыбнулся, когда тетка явилась к нему и сооб-
щила от имени королевы, что Иоанна готовится стать матерью
и что отец ребенка—Андрей. В самом деле, какое значение мог
иметь еще не рожденный младенец в глазах человека, который
с поразительным хладнокровием, подчас с помощью своих не-
другов, избавлялся от всех, кто оказывался препятствием у него
на пути? Он ответил императрице, что радостная весть, которую
он имел честь услышать из ее уст, не только не уменьшает его
снисходительность к кузине, но, напротив, обязывает его от-
нестись к Иоанне с еще большей добротой и большим внимани-
ем, а посему он настаивает на своем предложении и подтвержда-
ет обещание не мстить ей за смерть любезного Андрея, тем более
что если родится ребенок, значит, преступление словно бы не
вполне удалось; но в случае отказа он будет неумолим. Он
искусно намекнул Екатерине Тарантской, что она также замеша-
на в убийстве принца, а потому ей самой было бы выгодно
уговорить королеву не доводить дело до судебного разбиратель-
ства.
Императрица, судя по всему, не осталась безучастна к угро-
зам племянника и пообещала ему сделать все возможное, чтобы
убедить королеву уступить всем его притязаниям, однако с усло-
вием, чтобы Карл дал ей время, достаточное для исполнения
столь деликатного поручения. Но Екатерина воспользовалась
отсрочкой, которую сумела добиться у честолюбивого герцога
Дураццо, чтобы обдумать, как отомстить ему и обеспечить себе
средства для верного успеха. После нескольких планов, за кото-
рые она с восторгом хваталась, а потом с сожалением отвергла
их, она остановилась наконец на адском, неслыханном замыс-
ле —разум отказался бы в него поверить, если бы его не удосто-
веряли все историки как один. Уже несколько дней бедная Агнес-
са Дураццо страдала от загадочного недомогания, и, быть мо-
жет, беспокойный, вспыльчивый нрав ее сына был не последней
причиной ее коварной и мучительной хвори. И вот императрица
решила обрушить на несчастную мать свою ненависть к сыну.
Она призвала графа Терлицци и его любовницу донну Кончу,
16*
467
Знаменитые преступления
а поскольку эта последняя по приказу королевы ходила за
Агнессой во время ее болезни, Екатерина подговорила молодую
статс-даму, которая тогда была беременна, подменить мочу
больной своею собственной, дабы врач, обманувшись этой
уликой, открыл Карлу Дураццо вину и бесчестье его матери.
С тех пор как граф приложил руку к цареубийству, он жил
в постоянном страхе перед доносом и ни в чем не смел перечить
воле императрицы, а донна Конча, чье легкомыслие не уступало
развращенности, была вне себя от радости, что подвернулся
случай сквитаться с добродетельной принцессой крови, которая
одна хранила строгость нравов посреди двора, славившегося
своей испорченностью. Заручившись согласием сообщников и их
молчанием, Екатерина распустила смутные и неправдоподобные
слухи, которые, однако, могли бы обернуться смертельной
опасностью в случае, если бы обнаружились доказательства;
гнусное обвинение пошло передаваться из уст в уста и наконец
достигло ушей Карла.
Услыхав это чудовищное разоблачение, герцог содрогнулся,
немедля призвал к себе домашнего "лекаря и строго спросил
у него, каковы причины недомогания его матери. Лекарь поблед-
нел, смешался, но, подгоняемый угрозами Карла, признался:
у него есть основания подозревать, что герцогиня беременна, но
поскольку в первый раз он мог ошибиться, то, прежде чем
вынести суждение по столь серьезному поводу, он хотел бы
произвести вторичную проверку. На другой день, когда лекарь
выходил из спальни Агнессы, герцог налетел на него и не успел
задать ему вопрос, как по боязливому жесту и молчанию лекаря
понял, что его опасения более чем справедливы. Однако лекарь
из-за чрезмерной осторожности объявил, что желает произвести
третью проверку. Для грешников в аду время не тянется так
долго, как тянулось оно для Карла до того мгновения, когда он
обрел уверенность в том, что мать его виновна. На третий день
врач с чистой совестью подтвердил, что Агнесса Дураццо бере-
менна.
— Хорошо,—сказал Карл и отослал лекаря, не выказав ни
малейшего волнения.
Вечером, герцогине дали снадобье, прописанное лекарем,
но спустя полчаса у нее начались нестерпимые боли; герцога
известили о том, что следует, быть может, пригласить других
врачей, поскольку лекарство, назначенное обычным доктором,
не только не облегчает состояния больной, но и привело к ухуд-
шению.
468
Иоанна Неаполитанская
>j Карл не спеша поднялся к герцогине и отослал всех, кто
нажщился у ее; одра, под тем предлогом, что их неловкость
только усугубляет страдания матери; он запер дверь и остался
наедине с ней. Бедная Агнесса при виде сына забыла о боли,
разрывающей ей внутренности, нежно сжала руку сына и сквозь
слезы улыбнулась ему.
Карл, у которого на лбу выступил холодный пот, лицо из
медно-красного стало серым, а зрачки угрожающе расширились,
склонился к больной и угрюмо спросил:
— Ну, матушка, вам уже полегчало немного?
— Ох, мне больно, мне ужасно больно, мой бедный Карл!
У меня словно расплавленный свинец течет по жилам. О сын мой,
созови братьев, чтобы я дала вам свое последнее благословение,
потому что я недолго вынесу эту муку. Я горю! Ох, сжалься надо
мной, скорее позови лекаря: я отравлена.
Карл застыл у ее изголовья.
— Воды!—пресекающимся голосом твердила умираю-
щая.— Воды! Врача, исповедника, детей! Я хочу видеть детей!
Но герцог бесстрастно стоял на месте и молчал; бедная мать
подумала, что сын от горя утратил дар речи и способность
двигаться, и, хотя страдания изнурили ее, она отчаянным усили-
ем воли села в кровати и, тряхнув его за руку, вскричала из
последних сил:
— Карл, сын мой! Что с тобой? Бедное мое дитя, мужайся:
надеюсь, все обойдется, но поспеши, позови на помощь, позови
моего лекаря. О, ты не можешь вообразить, как я страдаю!
— Ваш лекарь,—холодно и медленно отвечал Карл, и каж-
дое его слово впивалось в душу матери, словно удар кинжала,—
ваш'лекарь не может прийти к вам.
— Почему?—в ужасе просила Агнесса.
— Тот, кто владел тайной нашего позора, не должен был
остаться в живых.
— Несчастный!—возопила умирающая вне себя от страха
и горя.— Вы его убили! Вы, быть может, отравили вашу мать!
О Карл, Карл! Да будет с тобой милость Божья!
— Вы сами того хотели,—глухо откликнулся Карл,—вы
сами толкнули меня на злодейство и отчаяние; вы—причина
моего бесчестья в этом мире и моей погибели в мире ином.
— Что вы говорите? Карл, смилуйтесь, не допустите, чтобы
я умерла в этом чудовищном неведении! Какое роковое заблуждение
вас ослепляет? Говорите же, говорите, сын мой: я уже не чувствую
убивающей меня отравы. Что я вам сделала? В чем меня обвиняют?
469
Знаменитые преступления
И она окинула сына растерянным взглядом, в котором ма-
теринская любовь еще боролась с жестокой мыслью о матере-
убийстве; потом, видя, что Карл молчит, несмотря на все ее
мольбы, она повторила с душераздирающим стоном:
— Говорите! Во имя неба, говорите же, пока я еще не умерла!
— Вы беременны, матушка!
— Я?—возопила Агнесса, и казалось, этот пронзительный
вопль раздирает ей грудь.— Боже, смилуйся над ним! Карл, твоя
мать прощает и благословляет тебя, умирая.
Карл бросился ей на шею, отчаянным голосом взывая
о помощи—теперь он был бы рад спасти ее ценой собственной
жизни, но было уже поздно. Он испустил стон, который шел из
самой глубины его души, и упал на труп матери. Так его
и нашли.
Смерть герцогини Дураццо и исчезновение ее лекаря вызвали
при дворе странные толки; но никто не подвергал сомнению
мрачную скорбь, которая углубила морщины на лбу Карла,
и прежде столь насупленном. Одна Екатерина поняла, как на
самом деле ужасно горе ее племяйника: ей было ясно, что герцог
убил лекаря и отравил мать. Но она не ожидала, что человек, не
отступающий ни перед каким преступлением, так внезапно и же-
стоко раскается. Она полагала, что Карл способен на все, кроме
угрызений совести. В его лютой и самозабвенной скорби ей
виделось дурное предзнаменование. Она хотела ввергнуть пле-
мянника в домашние неурядицы, чтобы ему было недосуг препят-
ствовать браку ее сына с королевой; но она достигла большего,
чем добивалась, и Карл, которого пагубный шаг привел на стезю
преступления, оборвал все самые священные узы и с лихорадоч-
ным пылом, с ненасытной жаждой мести предался самым дур-
ным страстям.
Тогда Екатерина попыталась пустить в ход почтительность
и мягкость. Она дала понять сыну, что у него единственный путь
добиться руки королевы: льстить самолюбию Карла и, так ска-
зать, ввериться его покровительству. Роберт Тарантский перестал
оказывать знаки внимания Иоанне, которая принимала их с до-
брожелательным безразличием, и принялся ходить по пятам за
своим кузеном. Он оказывал Карлу почтение и внимание, какие
тот оказывал Андрею в те времена, когда задумал его погубить.
Но герцог Дураццо не обманулся насчет знаков дружбы и пре-
данности, которые оказывал ему глава Тарантского дома: он
притворился, будто весьма тронут этой нежданно ожившей при-
язнью, а сам зорко следил за хлопотами Роберта.
470
Иоанна Неаполитанская
Расчеты обоих кузенов были опрокинуты событием, коего
никто на свете не мог предвидеть. Однажды, когда оба они
отправились на прогулку верхом, что вошло у них в обычай со
времени их лицемерного примирения, Людовик Тарантский, са-
мый младший брат Роберта, который всегда любил Иоанну
рыцарственной и простодушной любовью, пряча ее, как сокрови-
ще, в глубине сердца, что так естественно для двадцатилетнего
юноши, прекрасного, как день,—так вот, Людовик, который
оставался в стороне от бесчестного заговора своих родных и не
был запятнан кровью Андрея, поддался внезапному порыву стра-
сти, явился к воротам Кастельнуово, и, покуда его брат тратил
драгоценные мгновения, добиваясь согласия на брак, он приказал
поднять мост и грозно повелел солдатам никому не отворять.
Далее, нисколько не заботясь о ярости Карла и ревности Робер-
та, он ринулся в покои королевы и там, как утверждает Доменико
Травина, без лишних разговоров овладел королевой.
По возвращении с прогулки Роберт Тарантский удивился,
почему перед ним немедленно не опускают мост; сперва он зычно
окликнул солдат, охранявших крепость, и стал грозить им стро-
гой карой за столь непростительную небрежность, но, поскольку
ворота замка по-прежнему не отворялись, а в солдатах не замет-
но было ни страха, ни раскаяния, принца обуял страшный гнев,
и он поклялся, что мерзавцы, не пускающие его домой, будут
повешены, как собаки. Императрица Константинопольская, бо-
ясь, что между братьями вот-вот вспыхнет кровавая распря,
одна, пешком, вышла навстречу сыну и, используя свою материн-
скую власть, попросила его умерить свое негодование в присут-
ствии толпы, которая уже набежала поглазеть на столь странное
зрелище, а затем, понизив голос, поведала ему, что случилось
в его отсутствие.
Роберт взревел, как раненый тигр, и, ослепленный бешен-
ством, чуть не растоптал мать копытами коня, который, словно
разделяя гнев хозяина, яростно взвился на дыбы, и ноздри его
покрылись кровавой пеной. Изрыгнув на голову брата все мыс-
лимые проклятия, принц дернул поводья и галопом поскакал
прочь от проклятого дворца прямо к герцогу Дураццо, с кото-
рым только что распростился; он спешил донести о нанесенном
оскорблении и потребовать возмездия.
Карл непринужденно беседовал с молодой женой, которая
вовсе не приучена была к столь мирным беседам и столь довери-
тельным излияниям; тут явился измученный, запыхавшийся, по-
крытый потом принц Тарантский со своим известием, в которое
471
Знаменитые преступления
с трудом верилось. Карл заставил его дважды кряду повторить
рассказ, настолько немыслимой ему казалась дерзкая затея Лю-
довика. Затем, внезапно перейдя от сомнения к ярости и хлопнув
себя по лбу рукой в железной перчатке, он вскричал, что короле-
ва, дескать, бросила ему вызов, но он заставит ее трепетать
в стенах ее дворца и объятиях любовника; и, бросив тяжелый
взгляд на Марию, которая со слезами молила за сестру, он
крепко сжал руку Роберта и пообещал ему, что, покуда он жив,
Людовику не быть мужем Иоанны.
В тот же вечер он заперся у себя в кабинете и отправил
письма к Авиньонскому двору; последствия этих писем не замед-
лили сказаться. Бертрану де Бо, графу Монте-Скальозо, верхов-
ному юстициарию королевства Сицилия, была направлена булла,
помеченная 2 июня 1346 года, с приказом произвести тщатель-
нейшее дознание об убийцах Андрея, коим папа объявлял анафе-
му, и покарать их по всей строгости закона. Однако к этой булле
была приложена секретная бумага, резко противоречащая наме-
рениям Карла; в ней папа особо наказывал верховному юстици-
арию не привлекать к суду ни королеву, ни принцев крови, чтобы
избежать великих потрясений; как высший князь церкви и сеньор
королевства, папа намеревался со временем судить их сам, по
своему разумению.
Бертран де Бо обставил этот ужасный суд с огромной пыш-
ностью. В большой зале суда был возведен помост, и все офице-
ры короны, все высшие сановники государства, все главные баро-
ны королевства расселись позади загородки, за которой помеща-
лись судьи. Через три дня после того, как в столице была
обнародована булла Климента VI, верховный юстициарий уже
успел приступить к публичному допросу двоих обвиняемых. Пер-
выми виновниками, угодившими в руки правосудия, были, как
можно себе представить, люди не слишком высокопоставленные,
чья жизнь не представляла большой ценности,—Томмазо Паче
и мессир Никколо ди Мелаццо. Они предстали перед судом,
чтобы, как это было принято, подвергнуться предварительной
пытке. Когда нотариуса вели на суд, он, проходя по улице мимо
Карла, успел ему потихоньку сказать:
— Ваша светлость, для меня настало время расстаться ради
вас с жизнью; я исполню свой долг; поручаю вам свою жену
и детей.
И, ободренный кивком своего покровителя, он пошел далее
твердой поступью и с непринужденным видом. Верховный юсти-
циарий, удостоверив личность обвиняемых, вверил их палачу
472
Иоанна Неаполитанская
и его подручным, чтобы те подвергли их пытке на площади, что
должно было послужить зрелищем и назиданием толпе. Но один
из обвиняемых Томмазо Паче, не успели его связать, объявил,
к великому разочарованию толпы, что готов во всем сознаться,
и попросил, чтобы его немедленно отвели к судьям. При этих
словах граф Терлицци, который в смертельной тревоге следил за
каждым движением обвиняемых, решил, что он погиб, а вместе
с ним все сообщники, и в тот миг, когда Томмазо Паче со
связанными за спиной руками в сопровождении двух стражников
шел впереди нотариуса в залу суда, граф, пользуясь своей
властью, крепко сдавил ему горло, тот высунул язык, и он
отхватил ему язык бритвой.
Вопли несчастного, который был так нещадно изувечен,
достигли слуха герцога Дураццо; он проник в комнату, где
свершился этот варварский поступок, в тот миг, когда оттуда
выходил граф Терлицци, и приблизился к нотариусу, который
присутствовал при этом жестоком зрелище, не обнаруживая ни
малейшего признака страха или беспокойства. Мессир Никколо
ди Мелаццо, полагая, что ему уготована та же участь, бестрепе-
тно повернулся к герцогу и сказал ему с печальной улыбкой:
— Ваша светлость, предосторожности были бы излишни:
вам незачем отрезать мне язык, как отрезал высокородный граф
моему товарищу по несчастью. Меня скорее разорвут на кус-
ки, чем из уст моих вырвется хоть единое слово; я вам это
обещал, и порукой моего слова служат жизнь моей жены и буду-
щее детей.
— Я прошу не о молчании,—угрюмо ответил герцог,—
напротив, своими разоблачениями ты можешь избавить меня
разом от всех врагов, и я приказываю тебе донести о них суду.
Нотариус понурился в горестном смирении; потом с внезап-
ным страхом подняв голову, он шагнул к герцогу и сдавленным
голосом прошептал:
— А королева?
— Если ты осмелишься на нее донести, тебе не поверят; но
если на нее дружно покажут, не вынеся пытки, те, на кого ты
донесешь—Катанийка и ее сын, граф Терлицци и его жена, самые
близкие к ней люди...
— Понимаю, ваша светлость: вам нужна не только моя
жизнь, но и моя душа. Что ж, повторю: я поручаю вам мою
семью.
И с глубоким вздохом он пошел в залу, где заседал суд.
Верховный юстициарий обратился к Томмазо Паче; когда же
473
Знаменитые преступления
несчастный с отчаянным видом раззявил окровавленный рот,
собрание содрогнулось от ужаса. Но изумление и страх достигли
предела, когда мессир Никколо ди Мелаццо медленным, твер-
дым голосом назвал одного за другим всех убийц Андрея, кроме
королевы и принцев крови, и во всех подробностях поведал об
убийстве принца.
Верховный сенешаль Роберт Кабанский, а также графы Тер-
лицци и Морконе, которые находились в зале и не смели сделать
ни единого движения в свою защиту, тут же были арестованы.
Через час в тюрьму были препровождены также Филиппа, две ее
дочери и донна Конча, напрасно молившие королеву о защите.
Что до Карла и Бертрана д’Артуа, они укрылись в своей крепо-
сти в Санта-Агата и бросили вызов правосудию; другие заговор-
щики, в числе которых находились граф Милето и граф Катанд-
заро, были вынуждены бежать.
Как только мессир Никколо объявил, что более ему не в чем
признаваться, что он рассказал суду всю правду, и чистую прав-
ду, верховный юстициарий среди гробовой тишины произнес
приговор, а затем без промедления Томмазо Паче и нотариуса
привязали к хвостам коней, которые проволокли их по главным
улицам города, и наконец обоих преступников повесили на ры-
ночной площади.
Других арестованных бросили в глубокое подземелье, дабы
на следующий день подвергнуть их допросу и пытке; вечером,
очутившись вместе в каменном мешке, они стали осыпать друг
друга упреками: каждый уверял, что в преступление его вовлекли
другие, но тут донна Конча, чей причудливый нрав не изменился
даже перед пыткой и смертью, заглушила жалобы своих сотова-
рищей взрывом смеха и весело воскликнула:
— Полно, дети мои, к чему столь горькие упреки и столь
неучтивые взаимные обвинения! Оправдания нам нет, все мы
одинаково виноваты. Что до меня, то я, которая моложе вас всех
и, с позволения дам, недурна собой, если меня приговорят, умру
ублаготворенная, потому что не отказывала себе в этом мире ни
в единой радости; и могу похвастать, что мне многое простится,
ибо я много возлюбила,—уж вам-то об этом кое-что известно,
господа. А ты, старый злыдень,—продолжала она, обратясь
к графу Терлицци,—не помнишь разве, как переспал со мной
в передней королевы? Ну, не красней перед своим высокородным
семейством; покайтесь, сударь, вы же знаете, что я беременна от
вашего сиятельства; вы знаете, каким образом мы уличили в бе-
ременности бедняжку Агнессу Дураццо,—Господь, упокой ее ду-
474
Иоанна Неаполитанская
шу!. Не думал а я, что шутка выйдет нам боком, да так скоро; вы
все: об этом знаете, да и о многом другом тоже. Хватит вам
жаловаться—это уже становится невыносимо скучно, и давайте
лучше приготовимся умереть так же весело, как пожили.
С этими словами юная статс-дама легонько зевнула, опусти-
лась на солому и крепко заснула, и сны ей снились самые что ни
на есть приятные.
На другой день, едва рассвело, берег моря заполонила ог-
ромная толпа. За ночь был выстроен громадный частокол, кото-
рый должен был удерживать народ на таком расстоянии, чтобы
люди видели осужденных, но не слышали их голосов. Близ
ограды во главе блестящего кортежа рыцарей и пажей верхом на
великолепном скакуне гарцевал Карл Дураццо, весь в черном
в знак траура. Когда осужденные со связанными руками по двое
проходили сквозь толпу, его лицо озарила свирепая радость,
поскольку герцог ждал, что с их губ с минуты на минуту сорвется
имя королевы. Но верховный юстициарий, человек ловкий и на-
ходчивый, предупредил любую нескромность такого рода, прице-
пив к языку каждого из осужденных рыболовный крючок. Не-
счастных подвергли пытке на мачте одной из галер, и никто не
услышал ни слова из ужасных признаний, которые исторгла у них
боль.
Между тем Иоанна, несмотря на то что большая часть ее
сообщников так перед ней провинилась, вновь поддалась чувству
жалости к женщине, которую почитала как родную мать, к подру-
гам детства, к приятельницам, а может быть, в ней шевельнулись
и остатки любви к Роберту Кабанскому; она отправила двух
гонцов, дабы умолить Бертрана де Бо пощадить преступников;
но верховный юстициарий схватил посланцев королевы и подверг
их пытке; а поскольку они сознались в том, что также участвовали
в убийстве Андрея, он приговорил их к той же казни, что и осталь-
ных. Одна донна Конча из-за беременности избежала допроса
с пристрастием, и приговор ей был отсрочен до времени родов.
И вот на обратном пути в тюрьму, посылая улыбки самым
красивым кавалерам, каких замечала в толпе, пригожая статс-
дама прошла мимо Карла Дураццо и подала ему знак прибли-
зиться; поскольку в силу той же привилегии в язык ее не была
воткнута проволока, она, понизив голос, что-то ему сообщила.
Карл страшно побледнел и, схватясь за меч, воскликнул:
— Мерзавка!
— Вы забываете, ваша светлость, что я нахожусь под защи-
той закона.
475
Знаменитые преступления
— О матушка! Бедная матушка!—сдавленным голосом про-
бормотал Карл и упал навзничь.
На следующее утро народ, поднявшийся раньше палачей,
стал требовать жертвы. Все отечественные и наемные войска,
какими только располагали судебные власти, выстроились на
улицах, сдерживая напор толпы. В людях пробудилась ненасыт-
ная жестокость, которая столь часто позорит человеческую на-
туру, ненависть, жажда крови и мщения кружили всем головы;
сбившиеся в кучку мужчины и женщины ревели, словно дикие
звери, и угрожали сокрушить стены тюрьмы, если им не позволят
проводить приговоренных к месту казни; ровный, несмолкаемый
гул вскоре перешел в громовые раскаты и заставил сердце коро-
левы сжаться от ужаса.
Как ни старался Бертран де Бо, граф Монте-Скальозо, по-
скорее ублажить народ, приготовления к торжественной экзеку-
ции были закончены лишь к полудню, в час, когда солнце уже
залило жгучими лучами весь город. Едва по толпе пробежала
весть о том, что преступников вот-вот выведут, как раздался
тысячеголосый крик, тут же сменившийся мгновением тишины,
в которой послышался скрежет ржавых петель: ворота тюрьмы
стали медленно отворяться. Сначала тремя шеренгами из них
выехали всадники с опущенными забралами и копьями напере-
вес, за ними под крики и проклятия толпы показались тележки:
к каждой был привязан обнаженный до пояса преступник, рядом
шли два палача, которым было поручено пытать осужденного на
всем протяжении пути. На первой тележке везли бывшую прачку
из Катании, ставшую супругой великого сенешаля и воспитатель-
ницей королевы, госпожу Филиппу Кабанскую; два палача, дер-
жавшиеся чуть позади, слева и справа, бичевали ее с такой
яростью, что за тележкой тянулся длинный кровавый след.
Далее следовали тележки с ее дочерьми, графинями Терлиц-
ци и Морконе, старшей из которых было всего девятнадцать лет.
Сестры были столь хороши собой, что по зрителям пролетел
шепоток восхищения; жадными взглядами они пожирали обна-
женные и дрожащие тела девушек. Но их роскошные и прельсти-
тельные формы заставляли палачей лишь свирепо ухмыляться:
бритвами они со сладострастной медлительностью отрезали ку-
сочки этой восхитительной плоти и бросали в толпу, которая
алчно набрасывалась на них, а потом указывала палачам наи-
более предпочтительные места на телах несчастных жертв.
Роберта Кабанского, великого сенешаля королевства, графов
Терлицци и Морконе, Раймондо Паче, брата камердинера, каз-
476
Иоанна Неаполитанская
ненйого два дня назад, равно как и остальных приговоренных,
также везли на тележках, пытая плетьми и бритвами; кроме того,
палачи раскаленньши клещами рвали их тела и бросали куски
мяса на дымящиеся жаровни. На протяжении всего пути великий
сенёшаль ни разу не вскрикнул от боли, ни разу не шелохнулся
под плетью или клещами, хотя палачи его действовали с таким
усердием, что бедняга умер еще до прибытия на место казни.
На площади Сан-Элиджо был разведен громадный костер—
сюда привезли осужденных и стали бросать в огонь останки
изуродованных тел. 1раф Терлицци и вдова великого сенешаля
были еще живы; из глаз несчастной матери покатились кровавые
слезы, когда она увидела, как летят в огонь труп ее сына и изу-
родованные, трепещущие тела обеих дочерей, стоны которых
указывали на то, что в них еще теплились остатки жизни. Внезап-
но, заглушая хрипы жертв, толпа загудела, опрокинула огражде-
ние, и самые неистовые с саблями, топорами и ножами в руках
бросились к костру и, вытащив из пламени тела мертвых и еще
живых осужденных, принялись кромсать их на куски, чтоб до-
браться до костей и на память об этом страшном дне сделать
себе из них свистульки или рук.оятки кинжалов.
Даже эта ужасная казнь не удовлетворила мстительного
Карла Дураццо. При споспешестве верховного юстициария он
каждый день учинял новые и новые казни, и вскоре гибель
Андрея превратилась в предлог для официальной расправы со
всеми, кто противился его намерениям. Однако Людовик Таран-
тский, уже завладевший душою Иоанны и стремившийся как
можно скорее узаконить свой брак, теперь стал рассматривать
как личное оскорбление все решения верховного суда, которые
принимались вопреки его воле и представляли собою явное по-
прание прав королевы; поэтому, вооружив своих приспешников
и увеличив их число за счет всяческих пройдох, каких только ему
удалось подкупить, он сколотил отряд, достаточно сильный,
чтобы защищать свои интересы и препятствовать действиям
кузена. Неаполь таким образом оказался разделенным на два
враждующих лагеря: по самому ничтожному поводу противники
сразу хватались за оружие, и ежедневные стычки заканчивались,
как правило, грабежом и убийствами.
Однако, чтобы платить наемникам и поддерживать непрек-
ращающуюся борьбу с герцогом Дураццо и собственным братом
Робертом, Людовику Тарантскому требовалось много денег,
и в один прекрасный день он обнаружил, что сундуки королевы
пусты. Иоанна впала в мрачное отчаяние, любовник старался
477
Знаменитые преступления
утешить ее как мог, хотя при всей отваге и благородстве сам не
знал, как ему удастся выбраться из этого сложного, положения.
Но тут его мать Екатерина, чье честолюбие ласкала мысль о том,
что ее сын, не важно который, может оказаться на неаполитан-
ском троне, неожиданно пришла к ним на помощь и торжествен-
но заявила, что не пройдет и несколько дней, как она положит
к ногам племянницы такие сокровища, о каких та, хоть она
и королева, не могла даже мечтать.
Забрав у сына половину войска, Екатерина дошла до Санта-
Агаты и осадила крепость, в которой скрывались от пресле-
дования властей Карл и Бертран д’Артуа. Старый граф, удивлен-
ный появлением женщины, которая была душою заговора, и не
понимая смысла предпринятого ею враждебного шага, направил
к ней гонцов, и те от его имени осведомились о цели вооружен-
ного выступления. На этот вопрос Екатерина ответила буквально
следующее:
— Дорогие мои, передайте от меня Карлу, нашему верному
другу, что мы желаем побеседовать ,с ним один на один о деле,
интересующем нас обоих, и путь появление наших войск его не
тревожит, поскольку это сделано нами с целью, каковая будет
открыта ему в ходе беседы. Нам известно, что подагра приковала
его к постели, поэтому мы не удивляемся, что он не встречает нас
самолично. Итак, благоволите приветствовать его от нашего
имени и успокоить, а также передайте, что мы хотели бы с его
позволения войти в замок вместе с мессиром Никколо Аччаджу-
оли, нашим личным советником, и десятью солдатами, чтобы
переговорить о деле первостепенной важности, которое мы не
можем доверить его посланцам.
После столь откровенных и дружеских объяснений Карл
д’Артуа оправился от удивления и выслал к императрице сына
Бертрана, чтобы тот встретил ее со всеми почестями, подоба-
ющими особе, столь высокородной и занимающей столь значи-
тельное положение при Неаполитанском дворе. С выражениями
чистосердечной радости Екатерина вошла в замок, справилась
у графа о его здоровье и, выразив ему свою сердечную дружбу,
осталась с ним один на один, после чего таинственным шепотом
объяснила, что цель ее визита—посоветоваться со столь умуд-
ренным опытом и летами человеком о делах в Неаполе и попро-
сить его оказать поддержку королеве; однако поскольку она
может пробыть в Санта-Агате сколь угодно долго, то почитает
за лучшее дождаться выздоровления графа, а потом уж ввести
его в курс событий, происшедших после того, как он удалился от
478
Иоанна Неаполитанская
двора, и воспользоваться его просвещенными советами. В конце
концов Екатерина завоевала доверие старика и так ловко усыпи-
ла его подозрения, что тот попросил оказать ему честь и оста-
ваться в замке так долго, насколько позволят дела; все войско
таким образом постепенно оказалось в стенах замка. Только
этого Екатерине и было надо; в день, когда последний из ее
солдат обосновался в Санта-Агате, она вместе с четырьмя солда-
тами ворвалась в спальню графа и, схватив его за горло, гневно
воскликнула:
— Подлый предатель! Мы не выпустим тебя из рук, пока ты
не понесешь заслуженную кару. А теперь показывай, где ты
прячешь свои сокровища, ежели не хочешь, чтобы мы бросили
твой труп на растерзание воронам, сидящим на донжонах твоей
крепости.
Задыхающийся граф, к груди которого был приставлен кин-
жал, не смог даже позвать на помощь; упав на колени, он стал
умолять императрицу пощадить хотя бы его сына, который не
оправился еще от черной меланхолии, помутившей его рассудок
после ужасной катастрофы, а затем, с трудом дотащившись до
каморки с сокровищами, граф указал на них пальцем, всхлипы-
вая и повторяя:
— Берите все, и мою жизнь в придачу, только пощадите
сына!
Екатерина была вне себя от радости, увидев у своих ног
изысканнейшие и драгоценнейшие вазы, ларцы с редкостными
жемчугами, алмазами и рубинами, сундуки, полные золотых
слитков, и прочие азиатские чудеса, которые не в силах предста-
вить себе даже самое богатое воображение. Старик дрожащим
голосом продолжал умолять, чтобы взамен этих драгоценностей
и его жизни сын был оставлен на свободе, но императрица
с ледяной безжалостностью ответила:
— Я уже приказала привести вашего сына сюда, однако
приготовьтесь распроститься с ним навеки, так как он будет
отправлен в крепость Мельфи, а вы, по всей вероятности, окон-
чите свои дни здесь, в Санта-Агате.
Бедняга граф так страдал от насильственной разлуки, что
через несколько дней его нашли в темнице мертвым—с кровавой
пеной на губах и искусанными от бессильной ярости руками.
Бертран пережил отца ненадолго. При известии о смерти роди-
теля умопомешательство его усугубилось, и он повесился на
решетке окна в своей камере. Так убийцы Андрея умерщвляли
друг друга, словно кровожадные звери, запертые в одной клетке.
479
Знаменитые преступления
Забрав столь честно добытые сокровища, ЁкатеринааЛаран-
тская, гордая победой, вернулась в Неаполь и принялась вынаши-
вать обширные планы. Но в ее отсутствие на двор обрушились
новые беды. Карл Дураццо, в очередной раз потребовав у коро-
левы титул герцога Калабрийского, который исстари принад-
лежал наследнику престола, и приведенный в ярость ее отказом,
написал Людовику Венгерскому послание, в котором предлагал
тому захватить Неаполитанское королевство, обещал помочь
всеми имеющимися в его распоряжении войсками и выдать глав-
ных виновников убийства его брата, которым до сих пор удава-
лось ускользнуть из рук правосудия.
Король Венгрии охотно откликнулся на это предложение и стал
готовить войска для похода на Неаполь и мести за брата. Слезы его
матери Елизаветы и советы брата Роберта, бывшего воспитателя
Андрея, который жил теперь в Буде, только утвердили Людовика
в его намерении отомстить. Он обратился в авиньонскую курию
с горькой жалобой на то, что в Неаполе покарали лишь второстепен-
ных пособников убийства, а главная зачинщица, до сих пор пребывая
в возмутительной безнаказанности и запятнанная кровью собствен-
ного мужа, продолжает предаваться беспутству и разврату. На это
папа рассудительно ответил, что лично он всегда дает ход законным
жалобам, однако любое обвинение должно быть ясно сформулиро-
вано и подкреплено доказательствами; разумеется, поведение
Иоанны во время и после убийства мужа достойно всяческого
порицания, но его величеству следует принять во внимание, что
римская церковь, которая прежде всего стремится к истине и справе-
дливости, всегда действует с крайней осмотрительностью и что
в столь серьезном деле поверхностные суждения неуместны.
Со своей стороны Иоанна, напуганная приготовлениями
к войне, направила во Флорентийскую республику послов, чтобы
снять с себя подозрения в злодействе, приписываемом ей мол-
вою, и даже обратилась с извинениями к Венгерскому двору, на
которые получила от брата Андрея весьма краткую отповедь:
«Вся твоя распутная жизнь, неограниченная власть, захвачен-
ная тобою в королевстве, твое нежелание отомстить убийцам
мужа, твое вторичное замужество и даже эти извинения с доста-
точной убедительностью доказывают, что ты—одна из винов-
ниц гибели собственного супруга».
Нисколько не обескураженная угрозами Людовика Венгер-
ского, Екатерина острым и хладнокровным взглядом, который
ей никогда не изменял, оценила положение сына и королевы
480
Иоанна Неаполитанская
Неаполь
Знаменитые преступления
и поняла, что единственное спасение—это союз с их заклятым
врагом Карлом, возможный при условии, что все его требования
будут удовлетворены. Одно из двух: или он поможет им отразить
нападение короля Венгрии, а потом, когда с непосредственной
угрозой будет покончено, они посчитаются, или же он потерпит
поражение, и тогда им принесет удовлетворение сама мысль, что,
низвергаясь в пропасть, они утянули за собой и его.
Соглашение было заключено в саду Кастельнуово, куда
Карл явился по приглашению королевы и своей тетки. Иоанна
согласилась пожаловать кузену долгожданный титул герцога
Калабрийского, а Карл, решив, что отныне он наследник престо-
ла, пообещал незамедлительно двинуть войска на Л’Аквилу, где
уже было поднято венгерское знамя. Несчастный не предполагал,
что идет навстречу собственной гибели.
Глядя, как этот самый ненавистный ей человек радостно
удаляется, императрица Константинопольская мрачно проводи-
ла его глазами, угадывая женским чутьем, что с ним приклю-
чилась беда, однако через несколько дней она скоропостижно
скончалась от неизвестного недуга без стонов и угрызений сове-
сти—можно подумать, что Екатерина была уже по горло пресы-
щена изменами и местью.
Тем временем венгерский король с грозной армией пересек
Италию и вступил в королевство со стороны Апулии; во время
похода его повсюду встречали с любопытством и сочувствием,
а владетели Вероны Альберто и Мартино делла Скала в знак
поддержки прислали ему три сотни всадников. Весть о приближе-
нии венгров повергла Неаполитанский двор в неописуемое смяте-
ние. Одно время появилась надежда, что короля остановит пап-
ский легат, который прибыл в Фолиньо и именем папы и под
страхом отлучения от церкви запретил Людовику двигаться да-
льше без согласия святейшего престола, однако король ответил
легату Климента, что, лишь взяв Неаполь, он будет считать себя
вассалом церкви, а пока отчитывается лишь перед Господом да
собственной совестью. И вот армия мстителей молниеносно ока-
залась в самом сердце королевства, где еще и не помышляли
о серьезной обороне. Выход оставался один: собрав наиболее
преданных ей баронов, королева заставила их поклясться на
верность Людовику Тарантскому, которого представила как свое-
го супруга, и, со слезами распростившись с любимейшими из
подданных, тайком, среди ночи, взошла на борт провансальской
галеры и отплыла в Марсель. Людовик Тарантский, как истый
рыцарь без страха и упрека, выехал из Неаполя во главе трех
482
Иоанна Неаполитанская
тысяч всадников и значительного числа пехотинцев и располо-
жился. лагерем на берегах Вольтурно, чтобы дать отпор неприя-
телю. Однако венгерский король предвидел и этот маневр, и,
пока противник ждал его в Капуе, он, перейдя через горы в рай-
оне Алифе и Морконе, оказался в Беневенто, где в тот же день
принял неаполитанских послов, которые, в цветистых выражени-
ях поздравив его с удачным походом, вручили ему ключи от
города и обещали повиновение как законному наследнику Карла
Анжуйского. Весть о сдаче Неаполя быстро долетела до лагеря
королевы, и все принцы крови, а также военачальники бросили
Людовика Тарантского и вернулись в столицу. Сопротивляться
дальше было бессмысленно; Людовик вместе со своим ближай-
шим советником Никколо Аччаджуоли отправился в Неаполь
в тот же вечер, когда его родственники сдались врагу. С каждым
часом надежды на спасение оставалось все меньше; братья и ку-
зены принялись умолять Людовика как можно скорее покинуть
город, чтобы не навлекать на него гнев короля, однако в гавани
не оказалось ни одного судна, готового сразу же выйти в море.
Принцы были вне себя от ужаса, когда Людовик, доверившись
своей звезде, вместе с отважным Аччаджуоли сел в полураз-
ломанную лодку и, велев четверым матросам грести что есть
мочи, через несколько минут скрылся из виду. Семейство его
пребывало в растерянности до тех пор, пока не узнало, что он
добрался до Пизы, откуда отбыл к королеве в Прованс.
Карл Дураццо и Роберт Тарантский, старшие представители
двух ветвей королевского рода, спешно посовещавшись, решили
смягчить венгерского монарха безоговорочной капитуляцией и,
оставив в Неаполе младших братьев, не мешкая направились
в Аверсу, где обосновался король. Людовик принял их весьма
благосклонно и поинтересовался, почему с ними нет их братьев,
на что оба принца ответили, что те остались в Неаполе, чтобы
подготовить встречу, достойную его королевского величества.
Людовик поблагодарил их за добрые намерения, однако по-
просил пригласить младших братьев, поскольку ему будет не-
измеримо приятнее вступить в Неаполь в окружении всего
семейства, да и вообще не терпится обнять своих кузенов.
Карл и Роберт, повинуясь королевской воле, немедленно от-
правили своих оруженосцев пригласить братьев в Аверсу, однако
самый старший из них, Людовик Дураццо, со слезами на глазах
стал умолять остальных не исполнять эту просьбу, а сам заявил
посланцам, что из-за нестерпимой головной боли не может
покинуть Неаполь. Столь ребяческое извинение, естественно,
483
Знаменитые преступления
раздражило короля, и в тот же день он строго-настрого’ велел
несчастным детям без промедления явиться к нему1 Когда'они
прибыли, Людовик Великий расцеловал их одного за другим,
принялся ласково расспрашивать, оставил отужинать вместе
с ним и отпустил лишь далеко за полночь.
Когда герцог Дураццо удалился в отведенную ему опочива-
льню, Лелло де Л’Аквила и граф Фонди тайком пробрались
к его постели и, убедившись, что их никто не подслушивает,
предупредили: утром на совете король решил его убить, а других
принцев лишить свободы. Карл с недоверчивым видом молча
выслушал их и, подозревая предательство, сухо ответил, что не
ставит под сомнение честность своего кузена и не может
поверить поэтому столь низкой клевете. Клянясь всем, что
у него есть самого дорогого, Лелло умолял его послушать их
совета, но раздраженный герцог сухо, велел им покинуть
спальню. .
На следующий день—такое же, как накануне, отношение со
стороны короля, те же расточаемые детям ласки, то же пригла-
шение отужинать. Пиршество было выше всяческих похвал: по-
токи света заливали залу и отражались на стоявших на столах
золотых вазах, цветы струили свои пьянящие ароматы, вино
расплавленным рубином лилось из амфор и кипело в кубках,
повсюду слышались горячие, чуть бессвязные речи, лица присут-
ствующих порозовели от возбуждения.
Карл Дураццо ужинал, сидя вместе с братьями за отдельным
столом напротив короля. Взгляд его понемногу становился от-
сутствующим, выражение лица—задумчивым. Он размышлял
о том, что в этой самой зале накануне своей трагической гибели
пировал Андрей и что одни из тех, кто повинен в его смерти,
скончались от пыток, другие чахли в тюрьме, королева находится
в изгнании и живет милостью Чужих людей и только он пока на
свободе. Эта мысль заставила его содрогнуться. Он внутренне
поздравил себя с невероятной ловкостью, с какою ему удавалось
строить свои адские козни, и, отбросив печаль, улыбнулся с вы-
ражением неописуемой гордости на лице. В эту секунду безумец
смеялся над правосудием Божиим. Но Лелло де Л’Аквила, при-
служивавший принцу за столом, наклонился и повторил груст-
ным шепотом:
— Несчастный герцог, почему вы отказываетесь мне пове-
рить? Бегите, пока не поздно.
Карл, раздосадованный упрямством этого человека, пригро-
зил, что еще слово и он расскажет все королю.
484
Иоанна Неаполитанская
>-ь-. Я лишь выполняю свой долг,—опустив голову, прошеп-
тал -Ладонь-1- Пусть будет так, как угодно Господу.
Едва он договорил, как король встал и, когда герцог подо-
шел к нему, чтобы откланяться, вскричал страшным голосом:
— Предатель! Наконец-то ты у меня в руках, тебя ждет
заслуженная смерть, но прежде, чем ты будешь отдан палачам,
признайся сам во всех своих преступлениях против короля, и тог-
да у нас не будет нужды прибегать к показаниям других свиде-
телей, чтобы определить меру наказания, соответствующую тво-
им преступлениям. А теперь к делу, герцог Дураццо. Прежде
всего скажи: зачем посредством бесчестных козней и с помощью
своего дяди кардинала Перигорского ты препятствовал корона-
ции моего брата, вследствие чего он был лишен королевской
власти и столь печально окончил свои дни? О, не пытайся ничего
отрицать. Вот письмо, скрепленное твоей печатью,—ты писал
его втайне, но оно обвиняет тебя. Почему, позвав нас сюда
отомстить за смерть брата, которая, без сомнения, тоже была
делом твоих рук, ты вдруг переметнулся на сторону королевы,
почему ты напал на наш город Л’Аквилу, осмелился напустить
солдат на наших верных подданных? Ты надеялся, предатель,
воспользоваться нами как ступенькой к трону, избавившись с на-
шей помощью от всех соперников. Ты надеялся дождаться наше-
го ухода, убить оставленного нами наместника и завладеть таким
образом королевством. Но на этот раз твой дар предвидения
тебе отказал. Однако ты совершил еще одно преступление, кото-
рое тяжестью своей превосходит все остальные,—ты совершил
государственную измену, и я покараю тебя за это без всякой
жалости. Ты похитил женщину, которую дед наш Роберт предназ-
начил нам в супруги—его завещание тебе известно. Отвечай,
несчастный: можешь ли ты оправдаться в похищении принцессы
Марии?
Голос Людовика так изменился от ярости, что последние
слова походили более на рев дикого зверя; глаза короля лихора-
дочно блестели, побелевшие губы дрожали. Охваченные смер-
тельным ужасом Карл с братьями упали на колени; герцог
дважды пытался что-то сказать, но зубы его стучали с такой
силой, что он не сумел вымолвить ни слова. Наконец он оглядел-
ся вокруг и, увидев своих ни в чем не повинных братьев, которые
должны были по его вине погибнуть, обратился к королю:
— Ваше величество, вы смотрите на меня с таким ужасным
выражением, что я содрогаюсь. На коленях умоляю вас: если
я совершил ошибку, сжальтесь—ведь Бог свидетель, я позвал вас
485
Знаменитые преступления
в королевство без каких бы то ни было дурных- намерений,
я всегда, всею душой желал и желаю вашего владычества^те-
перь, я в этом уверен, коварные советчики навлеклина Меня вашу
ненависть. Вы говорите, что я привел войска в Л’Аквилу, это так,
но меня вынудила к этому королева Иоанна,—ведь узнав, что вы
прибыли в Фермо, я тотчас же отвел армию назад. Да поможет
Иисус вернуть мне вашу благосклонность, хотя бы ради моих
прошлых заслуг и непоколебимой верности. Но вы раздражены,
и поэтому я умолкаю и надеюсь, что гнев ваш минует. Умоляю
еще раз, имейте сострадание к нам, ведь мы всецело в руках
у вашего величества.
Король повернулся и медленно вышел, оставив пленников на
попечение воеводы Иштвана и графа Зомика, которым предстоя-
ло сторожить их ночью в комнате, примыкающей к королевским
покоям. На следующий день Людовик, еще раз выслушав мнение
совета, приказал задушить Карла Дураццо на том же месте, где
был повешен Андрей, а остальных принцев крови заковать в це-
пи, отправить в Венгрию и в течение длительного срока держать
там под стражей. Карл, с помутившимся от нежданной беды
разумом, раздавленный воспоминаниями о собственных преступ-
лениях, трусливо дрожащий перед лицом смерти, был полностью
уничтожен. Закрыв лицо руками, он стоял на коленях и, судорож-
но всхлипывая, пытался остановить мысли, которые кружились
у него в голове, словно какой-то чудовищный сон. На душу его
опустилась ночь, которую ежесекундно пронизывали вспышки
молний, из глубин его помраченного сознания выплывали свет-
лые лица, насмешливо улыбались ему и вновь пропадали. Затем
в ушах герцога зазвучали голоса с того света, и он увидел перед
собою длинную вереницу призраков—как в ту ночь, когда Ник-
коло ди Мелаццо показал ему заговорщиков, исчезающих в под-
земельях Кастельнуово. Однако на этот раз одни из призраков
держали свои головы за волосы и стряхивали с них кровь прямо
на Карла, другие размахивали бичами и потрясали бритвами,
угрожая ему орудиями своей казни. В ужасе от этого адского
шабаша несчастный хотел закричать что есть мочи, но дыхание
у Карла перехватило, и крик замер у него на губах. Тут он увидел
свою мать, которая издали протягивала к нему руки; в помутнен-
ном сознании мелькнула мысль, что если он доберется до нее, то
будет спасен. Ему казалось, будто он стремится к ней по коридо-
ру, но с каждым шагом тот становится все тесней и тесней, вот
каменные стены уже обдирают ему кожу; еще немного, и он, весь
в крови, обнаженный и задыхающийся, достигнет своей цели, но
486
Иоанна Неаполитанская
мать опять удалялась, и все начиналось сынова. Позади бежали
ухмыляющиеся призраки и ревели ему в ухо:
— Да будет проклят негодяй, убивший свою мать!
От этих чудовищных видений Карла отвлек плач младших
братьев, которых привели проститься с ним перед отправкой на
галере к месту заточения. Глухим голосом герцог попросил у них
прощения, и отчаяние охватило его с новой силой. Дети ползали
по земле и истошно вопили, умоляя позволить им разделить
участь брата, желая себе смерти как избавления от страданий.
Наконец их удалось увести, но жалобные детские голоса еще
долго звучали в ушах осужденного. В конце концов наступила
тишина, но через несколько минут двое солдат и двое конюхов-
венгров, войдя в комнату, объявили герцогу Дураццо, что настал
и его час.
Не оказывая ни малейшего сопротивления, Карл последовал
за ними на балкон, где был повешен Андрей. Там у него спроси-
ли, не желает ли он исповедаться. 1ерцог ответил утвердительно,
и к нему привели монаха из того самого монастыря, где он
теперь ожидал казни. Монах выслушал исповедь герцога и от-
пустил ему грехи. Затем Карла подвели к месту, где Андрея
в свое время сбили с ног и затянули ему на шее петлю; герцог
встал на колени и спросил у палачей:
— Друзья, умоляю вас, скажите: неужели у меня нет никакой
надежды?
Услышав отрицательный ответ, Карл вскричал:
— Тогда делайте, что вам приказано!
В тот же миг один из конюхов вонзил в грудь Карлу меч,
а другой кинжалом перерезал ему горло, и труп герцога был
сброшен с балкона в сад, где убитый Андрей пролежал трое
суток, прежде чем его тело предали земле.
После этого венгерский король под погребальным стягом
направился в Неаполь; он отказался от почестей, отослал назад
балдахин, под которым он должен был ступить в столицу, по
пути ни разу не остановился, чтобы принять выборных от города,
и не отвечал на приветственные возгласы толпы. В полном
вооружении он направился прямо к Кастельнуово, оставляя по-
зади себя горе и страх. Въехав в столицу, он прежде всего повелел
немедленно сжечь донну Кончу, чья казнь, как нам известно,
была отложена- из-за ее беременности. Как и прочих, женщину
провезли на тележке до площади Сант-Элиджо и там бросили
в костер. Молоденькая статс-дама, чью красоту не заставили
поблекнуть даже страдания, была разряжена как на праздник, до
487
Знаменитые преступления
последней секунды издевалась над палачами и посылала толпе
воздушные поцелуи.
Через несколько дней король приказал арестовать Годфруа
де Марсана, графа Скиллаче, генерал-адмирала королевства,
и пообещал сохранить ему жизнь, если тот выдаст своего родича
Коррадо Катандзаро, также обвиненного в участии в заговоре
против Андрея. Генерал-адмирал, решив купить себе жизнь
ценою бесчестного предательства, без каких бы то ни было
угрызений совести послал своего сына, чтобы тот пригласил
Коррадо вернуться в город. Несчастного доставили к королю,
который тут же велел его колесовать на колесе, утыканном
бритвами. Но вместо того чтобы успокоить гнев короля, эти
зверства, казалось, ожесточили его еще сильнее. Каждый день
поступали новые доносы, за которыми следовали новые казни.
Тюрьмы уже не могли вместить всех заключенных, а Людовик
все свирепствовал; начало создаваться впечатление, что он
считает весь город, все королевство, а значит, и весь народ
виновными в гибели Андрея. Столь варварское правление стало
вызывать ропот, и взоры неаполитанцев обратились к изгнанной
королеве. Бароны с большою неохотой присягали королю на
верность; когда же дошла очередь до графов Сан-Северино, то,
опасаясь какой-нибудь ловушки, они отказались немедленно
предстать перед королем и, укрепившись в городе Салерно,
выслали вперед своего брата архиепископа Руджеро, чтобы тот
выяснил намерения короля относительно их семейства. Однако
Людовик оказал тому великолепный прием и назначил своим
личным советником и протонотарием королевства. И только
тогда Роберто ди Сан-Северино и Руджеро, граф Кьярамонте,
отважились предстать перед королем и, признав себя его вас-
салами, вернулись в свои земли; Другие бароны проявили такую
же сдержанность и, пряча недовольство под внешней почтитель-
ностью, стали дожидаться благоприятного момента, чтобы
сбросить чужеземное иго.
Бежав из Неаполя, королева через пять дней плавания бес-
препятственно достигла Ниццы. Ее шествие по Провансу выли-
лось в подлинный триумф. Красота и молодость женщины, ее
несчастья и даже таинственные слухи относительно будущего
королевы—все вызывало интерес у населения Прованса. Чтобы
смягчить изгнаннице горечь жизни на чужбине, для нее устраива-
ли всяческие игры и празднества, однако среди всеобщей радости
Иоанна, снедаемая вечной печалью, везде предавалась немому
горю и мрачным воспоминаниям—в деревнях, замках, городах.
488
Иоанна Неаполитанская
Встречавшие ее у ворот Экса духовенство, дворяне и город-
ские власти отнеслись к ней с почтением, но без особого востор-
га. Она ехала по городу, и удивление ее становилось все сильнее:
народ приветствовал ее довольно равнодушно, сопровождавшие
вельможи были угрюмы и немногословны. В голове у нее заро-
дились тревожные мысли, она начала опасаться какой-то интриги
со стороны венгерского короля. Когда кортеж добрался до Шато-
Арно, дворяне, став шпалерами, пропустили королеву, ее совет-
ника Спинелли и двух камеристок в замок, а затем сомкнули
ряды и отрезали Иоанну от остальной свиты. После этого дворя-
не стали по очереди дежурить у ворот замка.
Теперь сомнений уже не оставалось: королеву взяли в плен,
но до причин этого странного шага она доискаться не могла. На
ее расспросы все сановники лишь заявляли о своей преданности
и почтении, но отказывались объясниться до получения вестей из
Авиньона. Иоанне продолжали оказывать королевские почести,
однако держали ее под наблюдением и не позволяли выходить из
замка. Такое противоречивое отношение лишь усугубило ее пе-
чаль; не зная, что стало с Людовиком Тарантским, она рисовала
в своем воображении картины несчастий и твердила себе, что
вскоре ее ждет гибель.
Людовик же Тарантский, сопровождаемый верным Аччаджу-
оли, после многотрудного плавания, высадился наконец в Пизе,
откуда направился во Флоренцию в надежде добыть там людей
и денег, однако флорентийцы, решив сохранять полный нейтра-
литет, отказались впустить его в город. Расставшись с последней
надеждой, принц стал лелеять мрачные замыслы, но Никколо
Аччаджуоли решительно заявил:
— Ваша светлость, людям не дано постоянно наслаждаться
благополучием: бывают беды, предвидеть которые человек не
в силах. Вы были богаты и могущественны, теперь же вы беглец,
который просит помощи у чужих людей. Вы должны поберечь
себя для лучших дней. У меня осталось значительное состояние,
есть родственники и друзья, чье богатство в моем распоряжении;
так давайте попытаемся добраться до королевы, а уж там решим,
что делать дальше. Я же всегда буду защищать вас и повиновать-
ся вам как своему хозяину и сеньору.
Принц выразил живейшую благодарность за столь бла-
городное предложение и заявил что вручает свою жизнь и бу-
дущее в руки советника. Аччаджуоли, выказав таким образом
свою преданность, склонил своего брата Анджело, архиепископа
флорентийского, к которому была весьма расположена курия
489
Знаменитые преступления
Климента VI, обратить внимание папы на положение Людовика
Тарантского. Недолго думая, принц, его советник и добрый
прелат сели на судно и направились в Марсель, но, узнав по
пути, что королеву держат в Эксе под замком, сошли на берёг
в Эг-Морте и поспешили в Авиньон. Там они сразу почув-
ствовали, какое уважение и любовь питает папа к архиепископу
флорентийскому за его характер: авиньонская курия приняла
Людовика с поистине отцовской добротой, чего он никак не
ожидал. Когда он склонил колена перед первосвятителем, его
святейшество наклонился и ласково поднял принца, величая
его при этом королем.
Через два дня другой прелат, архиепископ Экса, явился
к королеве и, отвесив торжественный поклон, произнес следу-
ющую речь:
— Милостивейшая и возлюбленная государыня, позвольте
самому скромному и преданному из ваших слуг от имени под-
данных вашего величества попросить прощения за тягостную, но
необходимую меру, которую мы сочли своим долгом принять по
отношению к вам. Когда вы прибыли в наши края, совету
преданного вам города Экса из верных источников стало извес-
тно, что король французский имеет намерение отдать нашу стра-
ну одному из своих сыновей, в качестве возмещения передав вам
иные свои владения, и что герцог Нормандский отправился
в Авиньон, чтобы лично испросить разрешение на сей обмен. Мы
были полнм решимости, государыня, и поклялись в том Всевыш-
нему, скорее погибнуть всем до единого, нежели покориться
гнусной французской тирании. Не желая доводить дело до крово-
пролития, мы решили беречь у себя вашу августейшую персону
как священный залог, как архисвятыню, к коей ни одна живая
душа не смеет прикоснуться без опасения быть пораженной гро-
мом небесным и которая отвратит от наших стен угрозу войны.
Только что мы получили из Авиньона грамоту, в которой его
святейшество запрещает эту гнусную сделку и ручается за ваше
монаршее слово. Итак, мы целиком и полностью возвращаем
вам свободу и отныне будем пытаться удержать вас у себя только
уговорами и мольбами. Уезжайте, государыня, коли такова ваша,
воля, но, прежде чем вы покинете наши места, которые отъезд
ваш повергнет в скорбь, позвольте нам надеяться, что вы прости-
те то мнимое насилие, которое мы проявили по отношению к вам
из боязни вас лишиться, и не забудьте, что в день, когда ваше
величество перестанет быть нашею королевой, вы подпишете
смертный приговор всем своим подданным.
490
Иоанна Неаполитанская
( Иоанна ‘успокоила архиепископа и делегацию славного горо-
да Экса улыбкой, полной печали, и заверила их, что вечно будет
помнить их любовь и верность. На сей раз она не могла оши-
биться в истинности чувств дворян и народа, и столь редкая
преданность, выражавшаяся в искренних слезах, тронула короле-
ву до глубины души и заставила с горечью обратиться мыслями
к своему прошлому. Но за лье до Авиньона ее ждал триумфаль-
ный прием. Навстречу ей вышли Людовик Тарантский и все
кардиналы курии. Пажи в ярких нарядах несли над головой
Иоанны алый бархатный балдахин, расшитый золотыми лили-
ями и украшенный плюмажами. Впереди шли красивые юноши
и девушки в венках и пели королеве хвалу. По сторонам улиц, где
следовал кортеж, в два ряда стояла живая людская изгородь,
дома были расцвечены флагами, колокола звонили тройным
перезвоном, словно в большой церковный праздник. Климент VI
принял королеву в Авиньонском замке со всею пышностью,
какой он окружал себя в торжественных случаях, после чего
Иоанна разместилась во дворце кардинала Наполеоне Орсини,
который после возвращения с конклава в Перудже построил
в Вильневе это обиталище королей, где поселились папы.
Сегодня трудно представить, насколько необычным и шум-
ным городом был в те времена Авиньон. С тех пор как Климент
V перенес папский престол в Прованс, в стенах этого соперника
Рима появились площади, церкви, дворцы, где кардиналы купа-
лись в неслыханной роскоши. Все дела народов и королей рас-
сматривались в Авиньонском замке. В городе можно было встре-
тить посла любого дворца, купца из любой страны, искателя
приключений любой национальности; гудящие от разноголосицы
улицы были запружены итальянцами и венграми, испанцами
и арабами, цыганами и евреями, солдатами и бродягами, шутами
и поэтами, монахами и придворными. Тут перепутались языки,
обычаи и наряды, это была невообразимая смесь роскоши и ни-
щеты, пышных одеяний и рубищ, распутства и величия. Недаром
средневековые поэты заклеймили в своих стихах этот проклятый,
по их мнению, город именем нового Вавилона.
Во время пребывания в Авиньоне Иоанна своей королевской
властью оставила после себя любопытный памятник. Возмущен-
ная бесстыдством падших женщин, осквернявших своим присут-
ствием все самое достойное в городе, неаполитанская королева
издала знаменитый указ, первый в своем роде и в дальнейшем
послуживший образцом для других ему подобных, по которому
эти несчастные женщины, торговавшие своей честью, должны
491
Знаменитые преетупленвя
были жить в специальном пристанище, открытом жруглыйтйДг за
исключением последних трех дней Страстной неделифдоопуртуда
евреям был категорически запрещен. Этим своеобразным' >моиа-
стырем управляла аббатиса, избираемая каждый год. Были раз-
работаны правила распорядка, за нарушение которых виновные
строго наказывались. Законоведы того времени славили это по-
лезное заведение на всех углах, прекрасные авиньонские дамы
грудью встали на защиту королевы от порочащих ее репутацию
слухов, все в один голос превозносили мудрость вдовы Андрея;
в этот поток хвалы вмешивались лишь недовольные голоса
отшельниц, которые без обиняков заявляли, что Иоанна Неапо-
литанская портит им весь промысел, поскольку стремится стать
В нем монополисткой.
Между тем Мария Дураццо приехала к своей сестре. После
гибели мужа ей удалось вместе с двумя малолетними дочерьми
укрыться в монастыре Санта-Кроче, и, пока Людовик,Венгерский
сжигал очередных недругов, юной вдове, поменявшейся одеждой
со старухой монахиней, чудом удалось сесть на судно, отправля-
ющееся в Прованс. Мария поведала сестре о зверствах венгер-
ского короля. Новые доказательства его ненависти к Иоанне не
заставили себя ждать: в авиньонскую курию явились послы Лю-
довика с просьбой предать королеву суду. ।.
Это был великий день: Иоанна Неаполитанская сама' защи-
щала себя перед папой в присутствии авиньонских кардиналов,
иностранных послов и прочих важных особ, съехавшихся со всех
концов Европы, чтобы присутствовать на этой уникальной в ан-
налах истории тяжбе. Представьте себе громадную залу, .посре-
дине которой на приподнятом над уровнем пола престоле воссе-
дает председатель священной консистории, наместник Божий на
земле, верховный судья, облеченный светской и духовной вла-
стью, обладающий людским и божественным могуществом.
Справа и слева от него в расставленных полукружием креслах
сидят кардиналы в пурпурных мантиях, а позади их священной
коллегии, занимая почти всю залу, расположилась курия—епи-
скопы, викарии, каноники, диаконы, архидиаконы и прочие пред-
ставители разветвленной церковной иерархии. Прямо напротив
папского престола был воздвигнут помост для неаполитанской
королевы и ее свиты. Перед папой стояли послы Людовика
Венгерского, выполнявшие роль смиренных и немых. обвините-
лей, поскольку само преступление и его доказательства были
заранее обсуждены созданной для этой цели комиссией. Оставшу-
юся часть залы заполняла блестящая толпа из сановников, про-
492
Иоанна Неаполитанская
славленных полководцев, иностранных посланников, соревновав-
шихся друг с другом в роскоши и высокомерии. Затаив дыхание,
собравшиеся не сводили глаз с помоста, откуда Иоанна должна
была произнести речь в свою защиту. По зрителям то и дело
пробегала волна возбуждения и любопытства; они походили на
колышащееся поле ржи, среди которого алыми маками возвыша-
лись кардиналы в пурпурных мантиях.
И вот появилась королева, поддерживаемая под руки своим
дядей, престарелым кардиналом де Перигор, и теткой, графиней
Агнессой. Иоанна вошла так скромно и в то же время гордо,
лицо ее сияло такой грустью и невинностью, в ее взоре было
столько беспомощности и вместе с тем твердости, что она еще не
начала говорить, а сердца присутствующих уже были на ее
стороне. В ту пору Иоанне было двадцать лет, она находилась
в самом расцвете своей удивительной красоты, однако невероят-
ная бледность скрадывала великолепие ее атласной нежной кожи,
а исхудалое лицо несло следы очистительных страданий. Среди
пожиравших ее глазами зрителей можно было заметить молодо-
го темноволосого человека с горящим взглядом и лицом,
искаженным состраданием; позже мы его еще встретим, а сейчас,
чтобы не рассеивать внимание читателя, скажем только, что это
был инфант Мальорки Хайме Арагонский и что он был готов
отдать всю свою кровь до последней капли, только бы удержать
хоть одну из слезинок, дрожавших на ресницах королевы.
Иоанна говорила робким, дрожащим голосом, то и дело остана-
вливаясь, чтобы смахнуть с повлажневших глаз слезы, или
испустить вздох, идущий из самой глубины души. Она рассказы-
вала о гибели мужа с такою мукой, так чистосердечно пеняла
себе на растерянность и ужас, словно приковавшие ее к месту
после этих страшных событий, с таким отчаянием закрывала
лицо руками, словно стараясь сбросить с себя остатки безумия,
что по собравшимся прошла дрожь ужаса и жалости. Все
понимали, что даже если она говорит неправду, то боль ее
сильна и неподдельна. Ангел, исчахнувший из-за совершенного
им преступления, Иоанна лгала, словно сатана, однако бесконеч-
ные муки гордыни и угрызений совести раздирали ее тоже как
сатану. Когда она закончила и, заливаясь слезами, попросила
помощи и защиты от человека, узурпировавшего ее королевство,
одобрительные возгдасы, несущиеся со всех сторон, заглушили
ее последние слова, множество рук потянулось к рукояткам
мечей, и венгерским послам в смущении и стыде пришлось
покинуть залу.
493
Знаменитые; преступления
В тот же вечер, ко всеобщему удовлетвордйию,быд,о объяв-
лено, что Иоанна Неаполитанская невиновнаяда.шв:;причастна
к убийству своего мужа. Однако, поскольку последующему дове-
дению королевы и ее небрежению в преследовании преступников
никаких оправданий не было, папа признал, что тут не обошлось
без колдовства и что приписываемая Иоанне вина не что иное,
как наведенная на несчастную женщину порча, защититься от
которой она не могла1. Одновременно его святейшество утвер-
дил брак королевы с Людовиком Тарантским и пожаловал по-
следнему орден Золотой Розы и титул короля Иерусалима и Си-
цилии.
Следует заметить, что накануне дня, когда ей был вынесен
оправдательный приговор, Иоанна продала папе город Авиньон
за восемьдесят тысяч флоринов.
Пока королева защищала себя перед папской курией, в Не-
аполитанском королевстве, а потом и во всей Италии раз-
разилась эпидемия страшной болезни, называемой черной чумой,
которую так хорошо описал Боккаччо. Согласно подсчетам
Маттео Виллани, Флоренция потеряла три пятых своего населе-
ния, Болонья—две трети, да и по всей Европе потери были
примерно такими же. Уставшие от варварства и алчности венгров
неаполитанцы только и ждали случая, чтобы подняться на
борьбу с чужеземными захватчиками и вернуть назад свою
законную государыню, которую, несмотря ни на что, они
продолжали любить—так на них действовали ее красота и мо-
лодость. Едва моровое поветрие внесло разброд в ряды войска
и взволновало город, как тут же на головы тирана и его палачей
посыпались проклятья. Оказавшись перед угрозой гнева небес-
ного и народного возмущения, испугавшись эпидемии и восста-
ния, Людовик Венгерский одной прекрасной ночью внезапно
сбежал из Неаполя, оставив его на попечение одного из своих
военачальников Коррадо Лупо, сел в Барлетте на судно и поки-
нул королевство, как это сделал несколько месяцев назад Людо-
вик Тарантский.
Эти вести достигли Авиньона как раз в тот момент, когда
папа собирался вручить королеве буллу об отпущении грехов. Тут
же было решено отобрать королевство у наместника Людовика
Венгерского. Никколо Аччаджуоли выехал в Неаполь, взяв с со-
бою чудодейственную буллу, которая перед лицом всего народа
должна была подтвердить невиновность королевы, рассеять по-
' Маттео Виллани, II, 24.
494
Иоанна Неаполитанская
дозрения и возбудить всеобщий энтузиазм. Прежде всего совет-
ник направился в замок Мельци, гарнизоном которого командо-
вал его сын Лоренцо: это была единственная крепость, не
сдавшаяся врагу. Отец с сыном обнялись, испытывая законную
гордость от того, что оба они, члены одной семьи, героически
выполнили свой долг. Губернатор Мельци сообщил советнику
Людовика Тарантского следующее: народ устал терпеть высоко-
мерие и гнет врагов королевы и заговор, имеющий целью
вернуть на престол Иоанну и ее мужа и зародившийся в Неапо-
литанском университете, уже расползся по всему королевству,
а чужеземное войско охвачено распрями. Неутомимый советник
отправился из Апулии в Неаполь, останавливаясь по пути
в деревнях и городах и громко заявляя об оправдании королевы,
ее браке с Людовиком Тарантским, а также о прощении, которое
папа обещал всем, кто окажет дружеский прием своим закон-
ным монархам. Увидев, что народ кричит повсюду: «Да здрав-
ствует Иоанна! Смерть венграм!»—он вернулся к своим повели-
телям и доложил, в каком умонастроении пребывают их под-
данные.
Иоанна, набрав в долг денег где только могла, снарядила
галеры и 10 сентября 1348 года вышла из Марселя в море
вместе с мужем, сестрами и двумя верными советниками—Ач-
чаджуоли и Спинелли. Не имея возможности войти в гавань,
которая находилась в руках врага, король с королевой вы-
садились в Санта-Мария-дель-Кармине близ Себето и под ру-
коплескания жителей в сопровождении неаполитанских дворян
направились во дворец мессира Аджуторио близ Порта-Капуана,
тогда как Никколо Аччаджуоли во главе сторонников королевы
повел столь успешную осаду городских замков, в которых
укрепились венгры, что вскоре часть врагов вынуждена была
сдаться в плен, а остальные рассеялись по королевству. Мы
не станем описывать труднейший поход Людовика Тарантского
по Апулии, Калабрии и Абруццам, во время которого он об-
наружил не одну крепость, занятую врагом. Проявив беспри-
мерное мужество и терпение, он постепенно овладел почти
всеми более или менее значительными укрепленными пунктами,
но обстоятельства вдруг резко переменились, и бранная фортуна
вторично показала ему спину. Немецкий военачальник по имени
Вернер, который дезертировал из венгерской армии и продался
королеве, вдруг вновь продался венграм и, позволив Коррадо
Лупо, наместнику Людовика Венгерского, захватить себя вра-
сплох при Корнето, открыто перешел на его сторону вместе
495
Знаменитые преступления
с множеством наемников, сражавшихся под его знаменами.
Это неожиданное предательство заставило Людовика Тарант-
ского вернуться в Неаполь, и вскоре венгерский король, узнав,
что его войска вновь собрались вместе и ждут лишь его воз-
вращения, чтобы двинуться на столицу, высадился с крупным
отрядом кавалерии в порту Манфредония, после чего, захватив
Трани, Канносу и Салерно, осадил Аверсу.
Для Иоанны и ее мужа это было как гром среди ясного неба.
Венгерское войско состояло из десяти тысяч всадников и более
семи тысяч пехотинцев, тогда как Аверсу защищали всего пять-
сот солдат под началом Джакомо Пиньятелли. Несмотря на
столь колоссальный перевес врага, неаполитанский военачальник
яростно отбил первый приступ, и сражавшийся в первых рядах
венгерский король был ранен стрелой в ногу. Видя, что взять
город штурмом ему не удастся, Людовик решил уморить его
жителей голодом. В течение последующих трех месяцев осажден-
ные выказывали чудеса мужества, однако держаться становилось
все труднее, и венгры со дня на день ждали, что защитники
города капитулируют, если, конечно, не решат погибнуть все до
единого. Рено де Бо, который должен был прийти из Марселя
с десятью галерами для защиты гавани и города, а также чтобы
в случае нужды помочь королеве спастись, задерживался где-то
в пути из-за встречных ветров. Казалось, все на свете было на
руку врагу. Людовик Тарантский, чья благородная душа проти-
вилась тому, чтобы его смельчаки проливали кровь в неравном
бою, поступил как истинный рыцарь, предложив венгерскому
королю решить их спор в поединке. Вот подлинные тексты
письма Людовика Тарантского и полученного им ответа:
«Прославленный король Венгрии, пришедший захватить на-
ше королевство! Мы, Божией милостью король Иерусалима
и Сицилии, вызываем вас на поединок. Нам известно, что гибель
ваших копейщиков и прочих варваров, которых вы привели
с собой, беспокоит вас не более, чем если бы это были псы, но
мы, опасаясь бед, могущих приключиться с нашими солдатами
и рыцарями, желаем сразиться лично с вами, чтобы положить
конец войне и вернуть мир нашему королевству. Кто из нас двоих
победит, тот и будет королем. А чтобы поединок состоялся по
всем правилам, мы предлагаем провести его или в Париже,
в присутствии французского короля, или в Перудже, или в Ави-
ньоне, или в Неаполе. Выберите одно из этих четырех мест
и сообщите свой ответ».
496
Иоанна Неаполитанская
Выслушав мнение совета, венгерский король ответил так:
«Великий король, мы прочитали и приняли к сведению пись-
мо, отправленное вами с присутствующими тут гонцами, и ваш
вызов на поединок пришелся нам в высшей степени по душе,
однако мы не можем согласиться ни с одним из предложенных
вами мест его проведения, поскольку все они по многим причи-
нам вызывают наше подозрение. Король Франции является ва-
шим предком по материнской линии, и, хотя мы тоже связаны
с ним кровными узами, он нам не столь близкий родственник.
Город Авиньон действительно принадлежит главе церкви, но
вместе с тем является столицей Прованса и всегда подчинялся
вам. Не больше мы доверяем и Перудже, поскольку этот город
вам предан. Что же до Неаполя, то даже нет нужды писать, что
мы его отвергаем, поелику он восстал против нас и сейчас в нем
правите вы. Но ежели вам все же угодно сразиться с нами, пусть
это произойдет в присутствии германского императора, верхов-
ного властителя, или короля английского, с которым мы оба
находимся в дружбе, или же доброго католика патриарха Ак-
вилейского. Если же вам не понравится ни одно из предложенных
нами мест, то, дабы исключить дальнейшие отговорки и затяжки,
мы вскоре будем у вас вместе с нашим войском. Выходите к нам
навстречу, и мы сможем начать поединок на глазах у наших
солдат».
После обмена письмами вызов Людовика Тарантского даль-
нейшего продолжения не имел. Гарнизон Аверсы сдался, хотя
и оказал героическое сопротивление; все прекрасно понимали,
что если венгерский король сумеет дойти до стен Неаполя, то
завладеет городом, не подвергая опасности свою жизнь. По
счастью, провансальские галеры достигли наконец гавани. В са-
мый последний момент королева с мужем успели выйти в море
и добраться до Гаэты. Венгерская армия стояла уже перед Неапо-
лем. Город решил сдаться и выслал к венгерскому королю посла
со смиренной просьбой даровать им мир, однако венгры от-
ветили им столь заносчиво, что возмущенные жители города
взялись за оружие, готовые защищать свои очаги до последней
капли крови.
Пока неаполитанцы сражались с врагом у П орта-Капуана,
на другом конце города происходил странный эпизод, красочно
рисующий те времена с их варварскими нравами и бесчестным
предательством. Вдова Карла Дураццо, укрывшаяся в замке
д’Ово, в страшном нетерпении поджидала галеру, на которой
17 3097 497
Знаменитые преступления
собиралась присоединиться к королеве. Сжимая в объятиях за-
плаканных дочерей, бедняжка Мария, бледная, с растрепанными
волосами, искаженным лицом и блуждающим взглядом, прислу-
шивалась к каждому шороху, разрываясь между страхом и на-
деждой. Внезапно в коридоре раздались шаги и послышался
хорошо знакомый ей голос. Мария упала на колени и радостно
воскликнула: это явился ее спаситель.
Рено де Бо, адмирал провансальской эскадры, почтительно
приблизился; чуть позади держались его старший сын и ка-
пеллан.
— Хвала Создателю, мы спасены!—воскликнула Мария,
поднимаясь с колен.
— Минутку, сударыня,—жестом остановил ее Рено.—Спа-
сены, но при одном условии.
— При каком условии?—пролепетала пораженная прин-
цесса.
— Послушайте, сударыня: венгерский король, погубитель
вашего мужа, который мстит за смерть Андрея, уже у ворот
Неаполя; жители города и солдаты скоро будут побеждены,
несмотря на всю их отвагу, и тогда армия-победительница огнем
и мечом станет сеять повсюду опустошение и смерть. На сей раз
венгерский палач не поскупится на жертвы: он станет убивать
матерей на глазах у детей и детей на руках у матерей. Подъемный
мост, ведущий в этот замок, опущен, и на страже нет ни одного
солдата: все, кто способен держать в руках меч, находятся на
другом конце города. Горе вам, Мария Дураццо, если король
Венгерский вспомнит, что вы отдали предпочтение его сопернику!
— Но разве вы явились не затем, чтобы меня спасти?—
вскричала Мария голосом, полным смертельной тревоги.—Разве
моя сестра Иоанна не приказала вам доставить меня к ней?
— Ваша сестра находится уже не в том положении, чтобы
отдавать приказы,—с презрительной улыбкой ответил Рено.—
Ей остается лишь благодарить меня за то, что я спас жизнь ей,
равно как и ее мужу, трусливо сбежавшему при появлении чело-
века, которого он осмелился вызвать на поединок.
Мария пристально посмотрела на адмирала, словно желая
удостовериться, что это именно он столь вызывающе говорит
о своих хозяевах, однако, напуганная невозмутимым выражени-
ем лица его, мягко продолжала.
— Поскольку своею жизнью и жизнью моих детей я буду
обязана вашему благородству, то я заранее бесконечно вам при-
знательна. Но поспешим же, господин граф: мне то и дело
498
Иоанна Неаполитанская
слышатся вопли о мщении. Вы ведь не оставите меня на растерза-
ние свирепым врагам?
— Сохрани Господь, сударыня! Я готов спасти вас, рискуя
собственной жизнью, но, как уже говорил, лишь при одном
условии..
— Каком же?—с вынужденным смирением спросила Ма-
рия.
— При условии, что вы прямо сейчас выйдете замуж за
моего сына в присутствии нашего почтеннейшего капеллана.
— Наглец!—попятившись, вскричала Мария, и лицо ее за-
пылало от стыда и презрения.—Да как ты смеешь вести такие
речи с сестрой своей законной государыни? Благодари Бога, что
я готова отнести это оскорбление на счет мимолетного упомина-
ния, и пытайся преданностью загладить свою вину.
Ни слова не говоря, граф, сделав знак сыну и священнику,
направился к выходу. Когда он уже занес ногу над порогом,
Мария бросилась к графу и, стиснув руки, именем Господа при-
нялась умолять его одуматься.
— Я мог бы отомстить,—проговорил Рено,—за оскорбле-
ние, которое вы мне нанесли, столь высокомерно отказав моему
сыну, но я оставлю мщение за Людовиком Венгерским: он спра-
вится с этим наилучшим образом.
—- Пожалейте моих бедных дочерей!—твердила принцес-
са.—- Пожалейте хотя бы их, раз мои слезы не способны вас
тронуть.
— Если бы вы и впрямь любили своих детей,—нахмурив-
шись, ответил адмирал,—то уже приняли бы решение.
— Но я же не люблю вашего сына!—воскликнула Мария
дрожащим от гордости голосом.—О Боже, неужто возможно
такое надругательство над чувствами бедной женщины! Святой
отец, вы же исповедуете истину и справедливость, так хоть вы
объясните этому человеку, что нельзя призывать в свидетели
Всевышнего, когда клятву вырывают у слабого и отчаявшегося
существа!
И, повернувшись к сыну адмирала, она сквозь слезы продол-
жала:
— Вы молоды, возможно, любимы и когда-нибудь непре-
менно полюбите сами. Я обращаюсь к вашему прямодушию,
к вашей рыцарской учтивости, ко всем благородным порывам
вашей души: помогите мне убедить вашего отца отказаться от
этого ужасного замысла. Вы никогда меня не видели и не знаете,
а вдруг в глубине сердца я кого-нибудь люблю? Ваша гордость
17* 499
Знаменитые преступления
должна восстать при виде того, как обижают молодую женщину,
которая лежит у ваших ног и просит милосердия и защиты. Одно
ваше слово, Робер, и я буду всю жизнь благословлять вас, вы
навсегда останетесь в моей душе как ангел-хранитель, а мои дети
запомнят ваше имя, чтобы каждый вечер повторять его, моля
Бога об исполнении ваших желаний. Скажите же, что спасете
меня. Кто знает, быть может, когда-нибудь я вас действительно
полюблю!
— Я обязан повиноваться отцу,—ответил Робер, не подни-
мая глаз на прекрасную просительницу.
Священник хранил молчание. Прошло несколько минут;
участники сцены, погруженные в свои мысли, сохраняли полную
неподвижность, словно статуи, поставленные по углам чьей-то
гробницы. За этот короткий, но страшный промежуток времени
Мария трижды испытывала желание броситься в море. Но вне-
запно до ее слуха донесся отдаленный ропот, который неуклонно
приближался; наконец уже можно было различить отчаянные
голоса женщин:
— Спасайтесь! Спасайтесь! Господь нас покинул! Венгры
в городе!
Дети Марии тут же расплакались, а младшая, Маргарита,
протянув ручонки к матери, выражала свой ужас совсем не
детскими словами. Рено, не глядя на эту трогательную сцену,
увлек сына к двери.
—- Стойте!—проговорила принцесса, протянула руку в тор-
жественном жесте.—Раз Господь не посылает моим детям иной
помощи, значит, ему угодно, чтобы жертва была принесена.
С этими словами, упав на колени перед священником, прин-
цесса склонила голову, словно жертва под топором палача. Робер
де Бо занял место рядом с нею, и священник, произнеся слова,
которые связывали их навеки, освятил бесчестное насилие свято-
татственным благословением.
— Все кончено,—прошептала вдова Дураццо, бросив на
детей взор, полный слез.
— Нет, еще не все,—твердо возразил адмирал, подталкивая
женщину к другой комнате.—Прежде чем мы отправимся, брак
должен быть довершен.
— Боже милосердный!—душераздирающим голосом вос-
кликнула принцесса и упала без чувств.
Рено де Бо направил галеры в сторону Марселя, где намере-
вался возложить на голову сына корону графа Прованского
благодаря его необычному браку с Марией Дураццо. Однако это
500
Иоанна Неаполитанская
подлое предательство не осталось безнаказанным. Поднялся
сильнейший шторм, который отнес суда к 1аэте, куда как раз
только что прибыли королева с мужем. Рено велел матросам не
приближаться к берегу, угрожая бросить в море любого, кто
осмелится нарушить его приказ. Сперва матросы лишь глухо
роптали, но вскоре повсюду зазвучали крики: «Смерть адмира-
лу!»—и тот, поняв, что погиб, от угроз перешел к мольбам.
Принцесса, которая при первом же раскате грома пришла в чув-
ство, вышла на палубу и стала звать на помощь:
— Сюда, Людовик! Сюда, мои бароны! Смерть негодяям,
столь подло оскорбившим меня!
Людовик Тарантский вместе с десятком наиболее отважных
рыцарей бросился в шлюпку. Она налегли на весла и быстро
доплыли до галеры. Мария, одним духом рассказав о том, что
произошло, повернулась к адмиралу, словно запрещая тому
оправдываться, и бросила на него испепеляющий взгляд.
— Негодяй!—вскричал король и, бросившись на предателя,
пронзил его мечом.
Потом он велел заковать в цепи сына адмирала и недостой-
ного священника как соучастника гнусного насилия, после чего
пересадил к себе в шлюпку принцессу с дочерьми и вернулся
в гавань.
А тем временем венгры, прорвавшись в город через одни из
ворот, торжествующе приближались к Кастельнуово. Однако,
когда они пересекали площадь Корредже, неаполитанцы обрати-
ли внимание, что лошади захватчиков так слабы, а всадники так
измождены после осады Аверсы, что стоит только дунуть, и эта
армия призраков рассеется. Сменив страх на отвагу, народ бро-
сился на победителей и выгнал их вон из города, в который они
только что вступили. Это внезапное народное возмущение не-
сколько смирило гордыню венгерского короля и сделало его
уступчивее к предложениям Климента VI, который счел наконец
долгом вмешаться. Первоначальное перемирие длилось с февра-
ля 1350-го по начало апреля 1351 года, а на следующий год
превратилось в мир, который Иоанна заключила, возместив
венгерскому королю военные издержки в размере трехсот тысяч
флоринов.
После ухода венгров папа прислал легата для коронации
Иоанны и Людовика Тарантского; торжество было назначено на
25 мая, в Троицын день. Историки того времени с восторгом
описывают это великолепное празднество, навеки запечатленное
Джотто на фресках церкви, которая по этому случаю получила
501
Знаменитые преступления
название «Инкороната». Была объявлена амнистия для всех,-кто
в предыдущих войнах сражался на той или иной стороне; радост-
ные возгласы раздавались вокруг короля с королевой, когда они
торжественно ехали верхом под балдахином, сопровождаемые
всеми баронами королевства.
Однако радость была в этот день омрачена происшествием,
которое суеверные неаполитанцы расценили как недоброе пред-
знаменование. Верхом на коне, покрытом богатой попоной, Лю-
довик Тарантский въехал в Порта-Петручча, и дамы, наблюда-
вшие за кортежем сверху, из окон своих домов, засыпали его
таким множеством цветов, что конь, испугавшись, стал на дыбы
и порвал узду. Король, не справившись со скакуном, легко соско-
чил на землю, но уронил при этом корону, которая упала на
землю и разбилась на три части. В этот же день скончалась
единственная дочь Иоанны и Людовика.
Между тем король, не желая, чтобы столь блестящая цере-
мония была омрачена знаками траура, велел в течение трех дней
устраивать всяческие турниры и поединки и в память о своей
коронации учредил рыцарский орден Узла. Но начиная с дня,
отмеченного дурным предзнаменованием, жизнь его обернулась
чредой жестоких разочарований. После войн на Сицилии и в Апу-
лии, а также усмирения мятежа Людовика Дураццо, который
окончил свои дни в темнице замка д’Ово, Людовик Тарантский,
изнуренный удовольствиями, подтачиваемый медленным неду-
гом и уставший от несчастий в стране, скончался от тяжелой
лихорадки 5 июня 1362 года в возрасте сорока двух лет. Не
успели опустить его гроб' в могилу королевской усыпальницы
в церкви Сан-Доменико, как несколько претендентов уже заспо-
рили за руку королевы.
Победителем оказался инфант Мальорки, о нем мы уже
упоминали, которому удалось одолеть всех соперников, включая
даже сына короля французского. Хайме Арагонский обладал той
мягкой и меланхоличной внешностью, перед которой не может
устоять ни одна женщина. Юность его, словно погребальным
крепом, была покрыта пеленою несчастий: тринадцать лет про-
вел он взаперти в железной клетке; освободившись из этой ужас-
ной тюрьмы с помощью подделанного ключа, он стал скитаться
по дворам Европы, пытаясь вернуть свое королевство, и говорят
даже, что, дойдя до крайней нищеты, он просил милостыню.
Красота юного иностранца и его рассказ о том, что он пережил,
поразили Иоанну и Марию еще в Авиньоне. У Марии вспыхнула
страсть к инфанту, усугублявшаяся тем, что молодой женщине
502
Иоанна Неаполитанская
стоило больших трудов тайно хранить ее у себя в сердце. Когда
Хайме Арагонский прибыл в Неаполь, несчастная принцесса,
выданная замуж, можно сказать, под угрозой кинжала, решила
купить себе свободу ценой преступления. В сопровождении четы-
рех вооруженных человек она вошла однажды в тюрьму, где
Робер де Бо томился во искупление греха, совершенного скорее
его отцом, нежели им самим. Скрестив руки на груди, побеле-
вшая, с трясущимися губами, Мария встала перед узником. Сви-
дание это было ужасным. На сей раз угрожала принцесса, а мо-
лодой человек молил о милосердии. Но Мария осталась глуха
к его просьбам, и голова несчастного скатилась к ее ногам, а тело
палачи выбросили в море. Однако Господь покарал преступницу:
Хайме предпочел ей королеву, а на долю вдовы Дураццо оста-
лось лишь презрение любимого человека да угрызения совести,
которые в конце концов свели ее совсем молодой в могилу.
Иоанна была замужем за Хайме Арагонским, сыном короля
Мальорки, а потом за Оттоном Брауншвейгским из Саксонской
династии. Этих лет мы коснемся лишь вскользь, поскольку спе-
шим добраться до развязки этой истории о злодействах и искуп-
лении. Хайме, отлученный от супруги, продолжал вести бурную
жизнь, долгое время сражался в Испании против Педро Жесто-
кого, который узурпировал его королевство, и погиб под Навар-
рой в конце 1375 года. Что же до Оттона, то и он не избежал
божественного возмездия, тяготевшего над Неаполитанским дво-
ром, но отважно разделял участь королевы до самого конца.
Видя, что у нее нет законного наследника, Иоанна усыновила
своего племянника, Карла Мирного, получившего это прозвище
в честь заключения Тревизского мира. Этот молодой человек был
сыном Людовика Дураццо, который бесславно окончил свои дни,
заточенный в замке д’Ово. Сын должен был разделить участь
отца, но тут в его жизнь вмешалась Иоанна и, осыпав благоде-
яниями, женила на Маргарите, дочери ее сестры Марии и Карла
Дураццо, задушенного венгерским королем.
Вскоре у Иоанны возникли серьезные распри с одним из
своих бывших подданных Бартоломео Приньяни, который стал
папой Урбаном VI. Раздраженный непокорностью королевы, па-
па в приступе гнева заявил однажды, что он заточит ее в мона-
стырь прясть пряжу. Чтобы отомстить за это оскорбление, Иоан-
на открыто стала на сторону антипапы Климента VII, предложив
ему убежище у себя в замке, когда тот, преследуемый войсками
Урбана, бежал в Фонди. Но народ восстал против Климента,
убил архиепископа Неаполитанского, голосовавшего за него на
503
Знаменитые преступления
выборах, сломал крест, который во время процессии несли перед
антипапой, и тот едва успел сесть на галеру, отправлявшуюся
в Прованс. Урбан низложил Иоанну, освободил ее подданных от
клятвы на верность и отдал корону короля Иерусалима и Сици-
лии Карлу Мирному, который пошел походом на Неаполь во
главе восьмитысячного венгерского войска. Королева, не в силах
поверить в подобную неблагодарность, выслала навстречу при-
емному сыну его жену Маргариту, которую держала у себя
в качестве заложницы, и двух его детей—Владислава и Иоанну,
также ставшую впоследствии королевой. Но победоносная армия
вскоре подошла к Неаполю, и Карл окружил замок королевы,
в своей неблагодарности забыв, что эта женщина спасла ему
жизнь и заменила мать.
Во время осады Иоанна вынесла столько, сколько не выне-
сти и самому закаленному в тяготах войны солдату. Оставшиеся
ей верными люди умирали вокруг нее от голода и лихорадки.
Лишив королеву возможности запасаться продовольствием, враг
стал ежедневно бомбардировать осажденных полуразложивши-
мися трупами, чтобы заразить воздух в крепости. Оттон с вой-
ском задерживался в Аверсе, Людовик Анжуйский, брат француз-
ского короля, которого Иоанна объявила своим наследником
вместо взбунтовавшегося племянника, на помощь не шел, а гале-
ры, обещанные Климентом VII, прибыли в гавань, когда все
было уже кончено, Иоанна попросила о пятидневном перемирии,
после которого обещала сдать крепость, если Оттон не придет на
выручку.
На пятый день со стороны Пьедигротто появился Оттон
с войсками. Завязалась схватка, и Иоанна, стоя на башне, наблю-
дала за облаком пыли, вздымаемой лошадью ее супруга там, где
бой был самым жарким. Его исход долго оставался неясным;
в конце концов принц, желая схватиться с врагом лицом к лицу,
стал прокладывать себе путь к королевскому штандарту и вре-
зался в неприятельские ряды так глубоко, что, окруженный со
всех сторон, залитый потом и кровью, со сломанным мечом
в руке, вынужден был сдаться. Часом позже Карл уже писал
своему дяде, венгерскому королю, что взял Иоанну в плен и те-
перь ждет распоряжений его величества относительно ее участи.
Стояло ясное майское утро; королева находилась под стра-
жей в Аверсе, Оттон был отпущен на свободу при условии,
что покинет Неаполь, Людовик Анжуйский, собрав пятнадца-
титысячную армию, спешил покорить все королевство. До Ио-
анны новости не доходили: уже несколько дней она пребывала
504
Иоанна Неаполитанская
ЛЮДОВИК II АНЖУЙСКИЙ
(1377—1417)
Знаменитые преступления
в полном одиночестве. Весна со всею пышностью расположилась
на волшебных равнинах, призванных счастливой и благословен-
ной землей, campagna felice. Апельсинные деревья, покрытые
белоснежной благоухающей пеной, стройные черешни с руби-
новыми ягодами, оливы с их мелкой изумрудной листвой, гра-
натник, усеянный красными колокольчиками цветов, дикая ше-
лковица, вечнозеленый лавр—вся эта пышная растительность,
не требующая ухода человека в этих излюбленных природой
местах, образовывала как бы громадный сад, который был там
и сям прорезан тихими тенистыми тропками, окаймленными
живой изгородью и орошаемыми подземными источниками.
Этот очаровательный уголок мира походил на позабытый Эдем.
Облокотившись о подоконник, Иоанна вдыхала весенние аро-
маты; ее подернутые влагой глаза отдыхали на ковре из травы
и цветов; легкий ветерок, неся с собой благоухание, освежал
ее горящий лоб и покрытое лихорадочной испариной лицо.
И только далекие мелодичные голоса, напевавшие хорошо зна-
комую песенку, нарушали тишину убогой комнатки, одинокого
гнезда, где в слезах и раскаянии угасала самая блистательная
и беспокойная женщина этого бурного и яркого века.
Королева медленно перебирала в памяти всю свою жизнь
с тех пор, как себя помнила: пятьдесят лет разочарований и мук.
Сначала ей вспомнилось счастливое детство, слепая любовь деда,
чистые и наивные ребячьи радости, шумные игры с младшими
сестрами и более старшими кузенами. Затем королева вздрогну-
ла: она подумала о своем замужестве, стеснении, утраченной
свободе, горьких сожалениях; с ужасом вспомнила она о лживых
словах, нашептываемых ей на ухо, чтобы посеять в ее юном
сердце семена греха и разврата, которые отравили ей потом всю
жизнь. Жгучие воспоминания о первой любви, вероломство
и уход Роберта Кабанского, минуты упоения в объятиях Бертра-
на д’Артуа, пролетевшие, как сон,—вся драма с ее трагической
развязкой огненными чертами вырисовывалась на темном фоне
печальных мыслей королевы. Потом в душе у нее зазвучали
крики ужаса, как в ту страшную, роковую ночь. Это был голос
умирающего Андрея, просившего у злодеев пощады. Перед гла-
зами Иоанны проплывали позорные телеги, на которых истязали
ее сообщников. Дальше были одни преследования, бегство, изг-
нание, угрызения совести, кары небесные, земные проклятия.
Вокруг королевы образовалась пугающая пустота: муж, любов-
ники, родня, друзья—все, кто ее окружал, мертвы, все, кого она
любила или ненавидела, перестали существовать, и ее радости,
506
Иоанна Неаполитанская
огорчения, желания, надежды исчезли навсегда. Несчастная коро-
лева; не в силах более выносить эти скорбные картины, выброси-
ла из головы ужасные воспоминания и, преклонив колена на
скамеечке, принялась истово молиться и горько плакать. Несмот-
ря на крайнюю бледность, она была еще хороша собой: благо-
родный и чистый овал лица, прекрасные черные глаза, освещен-
ные огнем неподдельного раскаяния, губы, улыбающиеся небес-
ной улыбкой в надежде на прощение.
Внезапно дверь в комнату, где Иоанна так самозабвенно
молилась, с грохотом распахнулась: два венгерских барона в ла-
тах знаком велели королеве следовать за ними. Иоанна молча
встала и послушно пошла за баронами, но, когда узнала место,
где Андрей и Карл Дураццо погибли насильственной смертью, из
груди у нее вырвался крик отчаяния. Однако, собрав последние
силы, она ровным голосом поинтересовалась, почему ее сюда
привели. И тогда один из баронов показал ей шитую золотом
шелковую ленту...
— Да свершится правосудие 1осподне!—падая на колени,
вскричала Иоанна.
Через несколько минут страдания ее прекратились.
Это был третий труп, сброшенный с балкона в Аверсе.
ПРИМЕЧАНИЯ
ЮРБЕН ГРАНДЬЕ
С. 9. ...поступил в иезуитский коллеж в Бордо...— Иезуиты—Обще-
ство Иисуса, важнейший монашеский орден римско-католической цер-
кви, учрежденный в 1534 г. Игнатием Лойолой. В число основных задач
ордена входило воспитание юношества, сделав его возможно более
дешевым и даже бесплатным, предназначенное для детей всех классов.
Уровень образования в иезуитских школах был очень высок.
С. 10. ...изучение свободных наук в иезуитском коллеже...— Свобод-
ные науки—семь учебных дисциплин, составлявших в средние века круг
тогдашней образованности.
...посещал раньше службы нищенствующих орденов...— Нищен-
ствующие ордены—францисканцы, доминиканцы, кармелиты и авгу-
стинцы. Все они сходились в основной цели—возвращение западной
церкви на истинный путь, главным образом, посредством проведения до
крайних пределов принципа нестяжательства. В отличие от прежних
орденов создали тип странствующего монаха-проповедника и отрицали
не только частную, но и общинную собственность, предписывая своим
членам жить исключительно подаянием.
С. 11. ...выиграл у капитула церкви Св. Креста...— Капитул римско-
католической церкви—коллегия духовных лиц, состоящих при епископе
и его кафедре.
...уполномоченный капитула ... каноник коллегиальной церкви, а так-
же исповедник в монастыре урсулинок...— Каноник—в римско-като-
лической церкви штатный священнослужитель епархиального кафед-
рального собора, состоящий членом капитула.—Урсулинки—женский
монашеский орден, основанный в 1537 г. и поставленный под покро-
вительство св. Урсулы—дочери короля бриттов, убитой в VII в. гун-
нами под Кельном.
С. 14. ...отправился прямо к Людовику XIII...—Людовик XIII—ко-
роль Франции (1610—1643), сын 1енриха IV и Марии Медичи.
...перед духовным судьей Пуатье...—Духовный суд—суд, произво-
димый представителями церкви над нарушителями ее законов. Суду
508
Примечания
церкви подлежали проступки и преступления против веры, нравствен-
ности и уставов церкви. Тяжкие преступления подлежали открытому
суду и влекли отлучение от церкви для мирян и лишение сана (иногда
совмещенное с отлучением) для клириков.
С. 16. ...рассмотрение президиального суда...— Президиальный суд
учрежден во Франции в 1551 г. с целью сократить судебные процессы
путем изъятия из ведения сеньериальных судов большого числа дел.
Каждый президиал состоял из 9 чиновников. Ведению президиалов
подлежали гражданские иски на сумму до 250 ливров и уголовные дела:
грабежи на большой дороге, вооруженные нападения с целью грабежа,
изготовление фальшивой монеты. Позже президиалы были сохранены
лишь в крупных городах, а в 1791 г. ликвидированы.
С. 18. ...вызвали в уголовную палату парижского парламента...—
Парламенты—в старой Франции—высшие суды, пользовавшиеся важ-
ными политическими правами. Первым по времени возникновения и по
значению был парижский парламент, на заседаниях которого иногда
председательствовал сам король.
С. 19. ...учредила в 1560 году в Италии орден для монахинь, исповеду-
ющих устав святого Августина...— Орден урсулинок сначала состоял из
девиц и вдов, не дававших обычных монашеских обетов и занимавшихся
бесплатным воспитанием молодых девушек. В 1572 г. папа Григорий
ХШ сделал урсулинок настоящим монашеским орденом и заставил
принять устав Св. Августина.— Св. Августин (Аврелий, 354—430)—
один из знаменитейших и влиятельнейших отцов христианской церкви.
В 388 г. образовал в местности Тагасты (Алжир) духовную общину. По
ее образцу возникли другие общины в Италии. Они были объединены
папой Иннокентием IV под общим названием августинского ордена.
Монахини августинского ордена собирались еще в Гиппоне (Сев. Афри-
ка) вокруг сестры св. Августина Перпетуи. Папа Александр ГГГ основал
в 1177 г. в Венеции монастырь этого ордена.
...с одобрения папы Павла V...— Павел V (Камилло Боргезе)—папа
римский (1605—1621).
...кузина кардинала-герцога...— Кардинал-герцог—Ришелье Арман-
Жан Дюплесси (1585—1642)—герцог и кардинал, первый министр Лю-
довика ХГГГ, сосредоточивший в своих руках все управление государ-
ством.
С. 23. ...это сделали... несколько кармелитов...—Кармелиты—мо-
нашеский орден, по преданию, основанный пророком Илиею. Ведет свое
начало, вероятно, от Св. Бертольда Калабрийского (1072—1187), ос-
новавшего около 1156 г. общину отшельников у источника св. Илии на-
г. Кармиле в Палестине.
С. 25. ...отсылает экзорцистов к своему начальнику...—Экзор-
цист—изгоняющий дьявола.
С. 26. ...продолжать беседу на языке Цицерона.— Цицерон Марк
Туллий (106—43 гг. до н. э.)—знаменитый римский оратор, философ
и государственный деятель.
509
Знаменитые нреступления
С. 28.... произносились имена некоторых блаженных, как-то: святых
Августина, Иеремии, Антония и Марии Магдалины.—Иеремия1—второй
из четырех великих пророков Ветхого завета.—Св. Антоний Фивский
(ок. 251—ок. 356)—отец монашества. Раздав все свое имущество бед-
ным, удалился ради благочестивого жития в 270 г. в одну из гробниц
в Верхнем Египте, а позднее еще далее в пустыню, в развалины замка.
Когда ученики последовали за ним, Антоний стал проповедовать им
молитву и труд.— Мария Магдалина—одна из жен-мироносиц. Проис-
ходила из г. Магдалы, вела развратную жизнь, но под влиянием Иисуса
Христа стала его преданной последовательницей и праведницей, сдела-
лась образцом глубокого покаяния и искреннего обращения к вере.
С. 38. —Папа Урбан?..— Имеется в виду Урбан VIII (Маттео Барбе-
зи)—папа римский (1623—1644).
...они будут наказаны, как Дафан и Авирон...—Согласно Ветхому
завету, два брата, составившие заговор против Моисея и наказанные за
это Богом,—они были поглощены землей.
С. 39. ...глава реформатского коллежа...— Реформаты—церковь,
возникшая в XVI в. подобно лютеранской, как результат реформации
в Швейцарии, проведенной Цвингли и Кальвином.
С. 44. ...в церкви находятся гугеноты...— Гугеноты—название фра-
нцузских протестантов, происходящее от имени Пога, женевского граж-
данина.
С. 46. ...благочестивая Анна Австрийская...—Анна Австрийская
(1601 —1666)—королева Франции, старшая дочь Филиппа III Испан-
ского, жена Людовика XIII (с 1615 г.), после смерти мужа—регентша
при малолетнем Людовике XIV.
С. 49. ...приказываем... отцу ораторианцу Го...— Ораторианцы—
учреждение, возникшее в Риме в 1558 г., когда, по инициативе Филиппа
Нери, в капелле при устроенном им госпитале стали собираться для
совместного чтения и толкования священных книг духовные лица, не
приносившие монашеских обетов. Было привнесено во Францию в 1611 г.
С. 50. ...руководствовался словами Джона Нокса...—Джон Нокс
(1505 или 1513—1572)—шотландский реформатор, основатель пресви-
терианской церкви (кальвинистской) в Шотландии.
...а ...Робеспьер,— чтобы уничтожить аристократию...— Робеспьер
Максимильен Мари Изидор (1758—1794)—французский революционер,
один из вождей якобинцев, сторонник террора, прозванный «неподкуп-
ным». Казнен по приговору Конвента.
С. 52. ...всем губернаторам и военным губернаторам провинций...—
Губернаторы — в старой Франции представители королевской власти
в провинциях. В ХУ1Г в. за, этой должностью остались лишь предста-
вительские функции и командование войсками в мирное время, а насто-
ящей властью стали обладать интенданты.
С. 54. ...часослов, Библию и книгу святого Фомы...— Вероятно, име-
ется в виду св. Фома Кемпийский (1379—1471), предполагаемый автор
знаменитой нравоучительной книги «Подражание Христу».
510
Примечания
С. 55. .„На Тирском соборе...—Тирский собор—церковный собор,
состоявшийся^ 335 г., на котором был низложен архиепископ Афанасий
Александрийский.
С. 56. ...присоединились якобы присланные «серым кардиналом» от-
цом Жозефом четверо капуцинов...— Отец Жозеф—Франсуа Леклерк дю
Трамбле (1579—1638), по прозвищу «серый кардинал», монах-капуцин,
начальник тайной службы кардинала Ришелье.— Капуцины—ветвь ор-
дена францисканцев, основанная в 1525 г. Первоначально насмешливое
прозвище, относившееся к остроконечному капюшону плаща членов
этого ордена (caputium—латин.—капюшон).
С. 65. ...о книге Агриппы «De Vanitate Scientiarum»...— Имеется в виду
трактат французского философа и врача Агриппы Неттесгеймского
(1486—1535) «О несостоятельности и тщете наук».
С. 71. ...что говорит пророк в 82 псалме...— В русской Библии
соответствует 81 псалму.
С. 78. ...повернувшись к достойному кордельеру...— Кордельеры—
другое название францисканцев.
С. 86. ...в огне сгорела Дева.—Жанна д’Арк (Орлеанская дева) (ок.
1412—1431)—народная героиня Франции, обвиненная в ереси, была
сожжена по приговору английского суда.
ВАНИНКА
С. 90. ...в конце царствования императора Павла I...— Павел
I (1754—1801)—император российский с 1796 г., сын Петра III и Екате-
рины II. Убит в выстроенном им Михайловском замке в С.-Петербурге
заговорщиками в ночь с И на 12 марта 1801 г.
С. 95. ...от татарского полководца, вторгшегося в XIII веке в Рос-
сию вместе с ордами Чингисхана.— Чингисхан (Темучин, ок. 1155—
1227)—первый великий хан монголов (с 1206 г.), объединивший их под
своей властью. При нем начались монгольские завоевания на 'Дальнем
Востоке, в Китае и Средней Азии. Завоевание русских княжеств произо-
шло уже после его смерти.
С. 96. Сосланный после размолвки с Потемкиным...—Потемкин 1ри-
горий Александрович князь Таврический (1739—1791)—знаменитый
полководец и государственный деятель, один из фаворитов Екатери-
ны II.
С. 98. Сын простого русского офицера, Суворов воспитывался в ка-
детском корпусе и начал, как и он, службу подпоручиком.—Дюма ошиба-
ется. Отцом Суворова был не простой офицер, а генерал-аншеф, сенатор
В. И. Суворов. Суворов действительно воспитывался в Сухопутном ка-
детском корпусе, но службу начал не подпоручиком, а рядовым лейб-
гвардии Семеновского полка.
С. 100. ...Моро, которому и предстояло вступить в бой с теми
самыми русскими, в рядах которых он затем погибнет.— Моро погиб
в битве при Дрездене в 1813 г., находясь на службе у Александра I.
511
Знаменитые преступления
...получил прозвище французского Фабия...—Квинт Фабий Максим
Кунктатор (латин.—медлитель) (ум. 203 г. до н. э.)—римский пол-
ководец, чья тактика—уклоняться от решительного сражения и посте-
пенно истощать армию противника способствовала поражению Ганниба-
ла во 2-й Пунической войне.
С. 102. ...после первой итальянской кампании...— Во время первой
итальянской кампании 1796—1797 гг. французские войска под коман-
дованием генерала Бонапарта (будущего императора Наполеона I)
заняли всю Италию, полностью очистив ее от австрийских войск,
и создали на ее территории республики Цизальпинскую (в Северной
Италии), Партенопейскую (в Неаполе) и Римскую под покровитель-
ством Франции.
С. 105. ...испросил для меня у государя орден святого Владимира.—
Орден св. равноапостольного кн. Владимира учрежден 22 сентября 1782 г.
Екатериной II для награждения заслуг гражданских. Имел 4 степени.
...Победоносная армия римского императора...—Римский импера-
тор— Франц II (Иосиф-Карл, 1768—1835)—последний император Свя-
щенной Римской империи (1792—1806). Отрекся от императорской ко-
роны по требованию Наполеона после поражения при Аустерлице. В ка-
честве императора Австрии носил имя Франц I.
С. 116. ...просил его за сына тайного советника.—Тайный совет-
ник—по Табели о рангах Российской империи гражданский чин III
класса, соответствовал генерал-лейтенанту в армии.
С. 135. ...плачу ассигнациями двести рублей...—Ассигнации—назва-
ние бумажных денег. В России были введены в 1769 г. Екатериной II.
Из-за неумеренного выпуска ассигнационный рубль, первоначально рав-
ный серебряному, упал по отношению к нему и в царствование Павла I
стоил уже 62,5 коп. серебром.
С. 140. Генерал был убит под Аустерлицем.—Аустерлиц—неболь-
шой городок в Моравии, на р. Литаве, возле которого 2 декабря 1805 г.
произошло сражение, известное как «битва трех императоров». В нем
русско-австрийская армия Александра I и Франца I потерпела пораже-
ние от французской армии Наполеона.
КРОВОПРОЛИТИЯ НА ЮГЕ
С. 144. ...воспоминаниями, восходящими к Реставрации...—Рестав-
рация—восстановление монархии Бурбонов во Франции в лице Людо-
вика XVIII, провозглашенное французским сенатом 6 апреля 1814 г.,
после отречения Наполеона.
...присоединенный к Франции Людовиком VIII...— Людовик VIII —
король Франции (1223—1226).
...управлявшийся консулами...— Консулами на Юге Франции назы-
вались, начиная с XII в., муниципальные сановники.
...находился Морис Сесена, просветитель Севенн...— Севенны—гор-
ный массив в центре Франции.
512
Примечания
С. 147... .потребовали от генеральных штатов в Орлеане...—Генераль-
ные штаты—сословно-представительное учреждение старой Франции,
состоявшее из представителей трех сословий: духовенства, дворянства
и горожан. Регулярно созывались с 1302 по 1614 г., но с сер. XV в. их
значение резко падает. Рассматривали вопросы, связанные с престолонасле-
дием, изменением основных государственных законов, вотировали налоги.
С. 148. ...ни дать ни взять Комитет общественного спасения...—
Комитет общественного спасения—руководящий орган якобинской ди-
ктатуры во Франции в 1793—1794 гг.
...появился Амбуазский эдикт...— Амбуазский эдикт—эдикт, издан-
ный Карлом IX в 1563 г. и закреплявший за гугенотами право на
свободное отправление культа.
С. 149. ...то было древнее оружие, дарованное городу Цезарем Ок-
тавианом Августом после битвы при Акции...— Цезарь Октавиан Август
(63 г. до н. э.—14 г. н. э.)—римский император с 27 г. до н. э. В 31 г. до
н. э. у мыса Акция (западная 1реция) он разбил флот своего соперника
Антония и египетской царицы Клеопатры, возлюбленной последнего.
С. 159. ...во все время правления миньонов.—То есть в царствование
1енриха III (1574—1589), отличавшегося противоестественными склон-
ностями и окружившего себя фаворитами, которых презрительно назы-
вали «миньонами» («милашками»).
...на трон всходит Генрих IV.— 1енрих IV (1553—1610)—король
Франции с 1589 г., основатель династии Бурбонов, сын Антуанна Бур-
бонского и Жанны д’Альбре, дочери и наследницы короля наваррского
и беарнского. В 1572 г. женился на Маргарите Валуа, сестре Карла IX.
Стал королем после гибели бездетного 1енриха III. Неоднократно пере-
ходил из протестантизма в католичество и обратно. Окончательно при-
нял католичество в 1593 г., после чего быстро утвердил свою власть.
Ему принадлежит высказывание: «Париж стоит мессы».
...у него появился свой Бирон, как... у Луи Филиппа—Лафайет.—
Бирон Шарль де 1онте герцог де (1562—1602)—маршал Франции, спод-
вижник 1енриха IV, перешедший после воцарения последнего в стан его
противников. Был арестован в Фонтенбло и обезглавлен.—Луи-Фи-
липп—король Франции (1830—1848), старший сын герцога Людовика-
Филиппа-Иосифа Орлеанского, основатель Орлеанской династии во
Франции, пришел к власти в результате Июльской революции 1830 г.—
Лафайет Мари Жозеф Поль Ив Рок Жильбер Мотье маркиз де (1757—
1834)—участник войны за освобождение США и Великой французской
революции. В дни Июльской революции 1830 г. способствовал сохране-
нию монархии и переходу трона к Луи-Филиппу.
С. 160. ...как это случилось под Жарнаком, Монконтуром и Дре.—
Места поражений гугенотов в гражданских войнах (1569, 1569 и 1562 гг.
соответственно).
...он даровал гугенотам три вещи... Нантский эдикт...— Нантский
эдикт Генриха IV (1598) гарантировал гугенотам права и веротерпи-
мость, окончательно отменен Людовиком XIV в 1685 г.
513
Знаменитые преступления
С. 162. ...на юге объявился Анри де Роган.—Роган Анри герцог де,
принц де Леон (1579*—1638)—выдающийся политик и полководец, глава
протестантов во Франции.
...в Шотландии Иаков VI пожелал, чтобы он был крестным отцом
его сына, ставшего впоследствии Карлом I...—Иаков VI—сын Марии
Стюарт, король Шотландии (1567—1625), король Великобритании и Ир-
ландии под именем Иаков I, с 1603 г.,— Карл I—(1600—1649)—король
Англии с 1625 г., второй сын Иакова VI. Казнен по приговору парламен-
та во время Первой Английской революции.
...он... женился на дочери Сюлли...—Сюлли Максимильен де Бетюн
герцог де (1560—1641)—сподвижник 1енриха IV, министр финансов,
выдающийся государственный деятель.
...командовал швейцарцами и граубюнденцами при осаде Юлиха.—
1раубюнденцы—жители Граубюндена, самого восточного кантона
Швейцарии, формально и окончательно вошедшего в ее состав только
в 1803 г.— Юлих—город в западной 1ермании, в XVII в. столица само-
стоятельного герцогства. Имеется в виду его осада французами и гол-
ландцами в 1610 г.
...примкнул к партии Конде...—Конде—имеется в виду 1енрих II де
Бурбон принц де Конде (1588—1646), участник многочисленных интриг
и заговоров после смерти 1енриха IV. '
С. 166. ...Мазарини в ту пору испытывал нужду в Кромвеле...— Ма-
зарини Джулио (1602—1661)—кардинал, французский государственный
деятель. После смерти Людовика XIII стал первым министром при
королеве-регентше, а затем при Людовике XIV.— Кромвель Оливер
(1599—1658)—один из командующих армией парламента во время
гражданской войны в Англии, генералиссимус Англии, Шотландии и Ир-
ландии, лорд-протектор Англии с 1653 г.
С. 172. ...ничто не остановило королевскую троицу...— Намек на то,
что в последние годы жизни Людовика XIV Францией правил не столько
он, сколько его духовник—иезуит отец Франсуа де Лашез (1624—1709)
и его любовница, а затем морганатическая супруга Франсуаза д’Обинье
маркиза де Ментенон (1635—1719), внучка гугенотского поэта Агриппы
д’Обинье, в первом браке жена вольнодумного поэта Поля Скаррона,
затем изрядная распутница, в старости же ханжа и фанатичная католичка.
С. 173. ...словно валтасаровы «мене, текел, упарсин»...—Имеется
в виду библейское предание о том, что на пиру последнего вавилонского
царя Валтасара незримая рука начертала эти слова. Пророк Даниил
объяснил их так: «Исчислено, взвешено, отдано», т. е.: «Бог положил
конец твоему царству, судьба твоя взвешена на весах, царство твое
отдано». В ту же ночь Валтасар был убит, а Вавилон взяли осаждавшие
его мидяне и персы (Дан., 6, 25—28).
...«Иисус пришел принести не мир, но меч»,— Евангельский текст:
«Не мир пришел Я принести, но меч» (Матфей, 10; 34).
С. 174. ...говоря о евхаристии...—Евхаристия—одно из главнейших
таинств церкви, признаваемое всеми христианскими вероисповеданиями.
514
Примечания
Совершение его составляет главное христианское богослужение—литу-
ргий. Во время евхаристии церковь приобщает мирян, вкушающих хлеб
и вино, телу и крови Христовой.
С. 178. ...выстроена папой Урбаном IV...—Урбан IV (Жак Пантале-
он)—папа римский (1261—1264).
С. 181. ...завернулся в плащ, подобно Самуилу...—Самуил—ветхоза-
ветный пророк. После смерти его царь Саул попросил волшебницу из
Аэндора вызвать дух Самуила, чтобы посоветоваться с ним, и тот
предстал перед царем, закутанный в длинную одежду (Первая книга
Царств, 28:14).
— Смерть сыну Велиала!—Велиал—одно из имен дьявола.
С. 184. ...в сражениях против бородачей...— Бородачи—этим про-
звищем называли в провинции Дофине и Пьемонте вальденсов, после-
дователей секты, основанной в XII в. Петром Вальдусом, и севеннских
протестантов.
С. 186. ...было помечено лагерем Предвечного в Севеннской пусты-
не...— Для протестантов- характерно постоянное обращение к библей-
ским образам, в данном случае к скитаниям израильского народа в пус-
тыне под предводительством Моисея.
С. 188. Принц Оранский... унаследовал трон Иакова II...—Принц
Оранский—Вильгельм Оранский (1650—1702)—король Англии Виль-
гельм III (1689—1702), сын Вильгельма II, принца Нассау-Оранского,
штатгальтера Голландии и Генриетты-Марии, дочери Карла! Англий-
ского. В 1677 г. женился на старшей дочери будущего короля Иакова II
Марии. В 1688 г., поддержанный английским парламентом, высадился
в Англии и начал борьбу со своим тестем. После бегства последнего был
провозглашен королем Англии совместно с супругой.—Иаков II—ко-
роль Англии (1685—1688), второй сын Карла!, вступил на престол после
смерти своего брата Карла II, свергнут революцией 1688 г.
...повел на помощь герцогу Савойскому...—Имеется в виду Виктор-
Амедей II (1665—1732)—герцог Савойский (1675—1730).
...удалось снять осаду Кони...—Кони—город в северо-западной
Италии.
С. 189. ...пожалован кавалером военного ордена святого Людови-
ка...— Королевский военный орден св. Людовика основан Людови-
ком XIV в апреле 1693 г. Его кавалерами могли быть только офицеры-
католики.
С. 190. Со своей стороны, рубашечники...—Рубашечники (камиза-
ры)—прозвище гугенотов в Севеннских горах во время восстания
1702—1704 гг.
С. 194. ...кавалера ордена Св. Духа...— Орден Св. Духа основан
Генрихом III 31 декабря 1578 г. вместо ордена св. Михаила (основан
Людовиком XI), который пришел в упадок.
С. 197. ...именовал себя графом Роландом...— Граф Роланд—спод-
вижник короля Карла Великого, герой национального французского
эпоса «Песнь о Роланде».
515
Знаменитые преступления
С. 201. ...посланные адмиралом Шовелом...— Шовел сэр Клаудзли
(1650— 1707)—английский адмирал.
С. 207. ...Да здравствует меч Гедеона! — Гедеон—израильский су-
дия, искусный и суровый воин (Суд., 6—8).
С. 230. ...служил под началом маршала Катина...—'Катина Никола
де (1637—1712)—маршал Франции, выдающийся полководец.
...сражался против принца Евгения...— Евгений Савойский, принц
кариньянский, маркграф Салуццо (1663—1736)—австрийский генера-
лиссимус, знаменитый полководец, младший сын принца Морица Са-
войского.
С. 260. ...получали сорок су в день...—Су—французская медная
(иногда железная) монета, чеканившаяся до 1793 г., равная 1/20 франка.
Чеканился также серебряный су, ценностью от 2 до 15 медных.
С. 262. ...только что расписанный Лебреном...—Лебрен Шарль
(1619—1690)—французский живописец, расписывал Лувр и Версаль.
С. 274. ...он созвал провинциальные штаты...— Провинциальные
штаты во Франции представляли собой в миниатюре то же, чем по
отношению ко всей стране были Генеральные штаты. Они возникали
в разных провинциях на протяжении XII—ХГГГ вв. и в большинстве
своем были ликвидированы в ХУГГ в., но в некоторых областях продер-
жались вплоть до Великой французской революции.
...король посвятил его в кавалеры своего ордена...—То есть ордена
св. Людовика.
С. 284. ...напротив гласиса крепости...— Гласис—пологая насыпь
треугольного профиля, непосредственно примыкающая к внешнему
краю рва укреплений.
С. 288. ...по своим принципам близкий к квакерству...— Квакеры—
секта, основанная в XVII в. в Англии Георгом Фоксом. Название это
была дано им в насмешку, ввиду судорожных движений и припадков,
в которые они впадали, когда на них «нисходил дух Божий».
С. 289. ...был укреплен плашмя крест св. Андрея,— По преданию,
святой апостол Андрей Первозванный был распят на таком кресте.
С. 291. ...нашел самый ласковый прием у королевы Анны...— Анна—
королева Великобритании и Ирландии (1702—1714), вторая дочь Иако-
ва П. Вступила на престол после смерти короля Вильгельма Оранского,
мужа ее старшей сестры Марии.
...при Альмансе Кавалье командовал полком...—Альманс—место
победы франко-испанской армии маршала Бервика над соединенными
силами англичан, голландцев и португальцев в 1707 г. во время войны
за Испанское наследство.
С. 292. «Я считаю,— говорит Мальзерб...— Мальзерб Кретьен
Гийом де Ламуаньон де (1721—1794) — французский государственный
деятель.
С. 293. ...в столице Гара была образована милиция...— Имеется в ви-
ду Ним, административный центр департамента Гар (часть бывшего
Лангедока).
516
Примечания
...за площадями Ратуши, Квадратного дома...—Квадратный дом—
сохранившаяся в Ниме полуразрушенная римская вилла.
С. 294. ...обращаться к министрам Людовика XVI.—Людо-
вик XVI—король Франции (1774—1793). Казнен во время Великой фра-
нцузской революции по приговору Конвента.
...отправился в Турин, к французским принцам.,.— Имеются в виду
эмигрировавшие из Франции братья Людовика XVI—Станислав Ксаве-
рий граф Прованский, будущий король Людовик XVIII (1814—24 г.),
и Карл граф д’Артуа, будущий король Карл X (1824—30 г.).
С. 295. ...«Петр Римлянин, нимским католикам»...— То есть покро-
витель Рима апостол Петр, чьими преемниками считаются папы.
С. 311. ...было учинено консульское правление...—После переворо-
та 18 брюмера VIII г. Республики (9 ноября 1799 г.) во Франции бы-
ло учреждено консульское правление. Во главе исполнительной власти
стояли три консула, но реально ею обладал Первый консул—Бона-
парт.
...Затем пришла Империя...— По конституции 1804 г., принятой
3,5 млн. голосов, Бонапарт (1769—1821) был признан императором фра-
нцузов под именем Наполеона I.
С. 313. ...прибыл герцог Ангулемский...— 1ерцог Ангулемский—Луи-
Антуан де Бурбон (1775—1844)—старший сын графа д’Артуа.
...был доблестный Жилли.—Жилли Жак Лоран (1773—1829), диви-
зионный генерал.
С. 315. ...офицеры на половинном жалованье...—То есть вышедшие
на пенсию после отречения Наполеона в 1814 г.
...белая кокарда уступает место национальной...—То есть трехцвет-
ной — сине-бело-красной.
С. 317. ...кавалера ордена Почетного легиона...— Орден Почетного
легиона был учрежден по замыслу Первого консула Бонапарта законом
29 флореаля X г. Республики (19 мая 1802 г.) как шаг к восстановлению
монархии во Франции.
С. 321. ...князь Эслингенский был отозван в столицу, а маршал
Брюн...— Князь Эслингенский—Андре Массена (1756—1817)—маршал
Франции.— Брюн 1ийом-Марн-Анн (1763—1815)—маршал Франции.
С. 322. ...не нарушила мира в древней Фокее...—Имеется в виду
Марсель, основанный, по преданию, выходцами из Фокеи, древнегрече-
ского города в Малой Азии, и названный ими Массилией.
...не выпуская из рук Тацита...— Тацит Публий Корнелий (ок. 55—
ок. 120)—знаменитый римский историк и писатель.
...победитель в сражениях под Харлемом и Бекюмом...—места по-
бед Брюна над англо-голландскими войсками в 1799 г., когда он был
французским командующим в Нидерландах.
...Цинциннат бросил свою повозку...— Цинциннат (V в. до н. э.)—
древнеримский государственный деятель, известный суровым нравом.
Когда он стал диктатором, ликторы, которые несли знаки диктаторского
достоинства, застали его в поле, где он сам правил плугом.
517
Знаменитые преступления
...о смерти принцессы де Ламбаль...—Ламбаль Мари Тереза Луиза
де, принцесса Луиза, принцесса Кариньян (1749—1792)—подруга коро-
левы Марии-Антуанетты, растерзана толпой во время сентябрьских
(1792) самосудов над арестованными.
С. 325. ...истребили всех мамелюков.— Мамелюки—арабские кава-
леристы, вывезенные Наполеоном из Египта и составлявшие его личной
конвой. После Ватерлоо были отправлены в свои казармы в Марселе,
где вместе с членами своих семей были перебиты чернью.
С. 336. ...от костров для альбигойцев...—Альбигойцы—название
распространенной на юге Франции секты, проповедовавшей апостольское
христианство. Открыто провозгласили свое учение на соборе, созванном
в 1176 г. Лодевским епископом в Лембе, близ Альби. Папа Иннокентий III
провозгласил против них крестовый поход, а после заключения мира
папские инквизиторы развернули против альбигойцев жестокий террор.
С. 337. ...эта новая парфянская стрела...— Конные парфянские
стрелки часто пользовались таким тактическим приемом: атаковали
противника на полном скаку, не доезжая до цели, круто поворачивали
и в этот момент давали залп из луков.
С. 340. ...г-н де Сен-Шаман, префект Авиньона...— Префект—долж-
ность, установленная законом 1800 г. Префект являлся фактически гла-
вой исполнительной власти в департаменте.
С. 344. ...была подарком несчастного Селима.— Имеется в виду Се-
лим III, султан Турции с 1789 по 1807 г., свергнут с престола за пойытку
реформ, а через год убит.
С. 350. После Ватерлоо горожане постарались...— Ватерлоо—селе-
ние в Бельгии, в 20 км от Брюсселя. В сражении при нем 18 июня 1815
г. Наполеон потерпел окончательное поражение от англо-прусских войск
под командованием Веллингтона и Блюхера.
...весть о провозглашении НаполеонаII...— Наполеон II—Наполеон-
Франц-Иосиф-Карл, король Римский, герцог Рейхштадский (1811—
1832)—единственный сын Наполеона I и Марии-Луизы. После Ва-
терлоо Наполеон отрекся от престола в пользу своего сына, нахо-
дившегося вместе с матерью в Австрии, которого провозгласил им-
ператором под именем Наполеона II, что не помешало вторичной
реставрации Бурбонов.
...возникшей во время Ста дней...—период с 20 марта по 22 июня
1815 г., от вступления Наполеона в Париж до его второго отречения.
С. 366. ...с генералом Рамелем...— Рамель Жан-Пьер (1768—1815)—
бригадный генерал, командующий войсками департамента Верхняя 1а-
ронна, растерзан роялистской чернью.
ГРАФИНЯ ДЕ СЕН-ЖЕРАН
С. 372. ...узнали прево и его людей.— Прево—чиновники, назнача-
емые в старой Франции королем или сеньерами для исполнения судебно-
следственных функций в их владениях.
518
Примечания
С. 373. ...мы отмахали шестнадцать больших лье...—Лье—путевая
мера в разных странах. Во Франции свои значения для лье существовали
в различных областях (Париже, Турени, Бретани и др.). Но использова-
лись и общие единицы. Так, морское лье равнялось 5,555 км, сухопут-
ное—4,444 км, почтовое—3,898 км и некоторые другие.
С. 374. У меня еще осталось два пистоля...—Пистоль—испанская
золотая монета. От испанских пистолей в 1640 г. произошли первые
луидоры, сначала также называвшиеся пистолями.
...вложил ей в ладонь монету в десять луидоров...—Луидор
(louisd’or—б у к в.: «золотой Людовик»)—впервые появившаяся
в 1640 г. французская золотая монета, равная сначала 10 старым ливрам,
а при Людовиках XV и XVI—24 ливрам. В 1795 г. заменены 20-франко-
выми монетами.
С. 378. Крестьянинвзялэкю...—Экю—старинная французская моне-
та. С1338 по 1601 г. чеканился золотой экю. С1600 г. чеканился серебряный
экю (как половина золотого), равный 2 франкам. С1641 г. начал чеканиться
так называемый «белый экю», равный 60 су. С 1726 г. экю обращаются по
курсу в 6 ливров. Оставался главной французской монетой до 1795 г.
С. 381. Губернатор Бурбоннэ, маршал де Сен-Жеран, происходивший
из прославленного дома ла 1йш...— Губернаторы—в старой Франции
представители королевской власти в провинциях. В XVII в. за этой
должностью остались лишь представительские функции и командование
войсками во время мира, а настоящей властью стали обладать интен-
данты. Эти должности предоставлялись лишь представителям знатных
фамилий и оплачивались большим жалованьем. Ла 1иш—французская
фамилия, известная с XIII в. Происходит от названия древнего барон-
ства, расположенного в окрестностях Макона.
С. 384. ...великие преступники этой эпохи, например Сент-Круа
и мрачный отравитель Экзили...— 1одэн де Сент-Круа (1630—1672)—
знаменитый отравитель. В 1665 г. посажен в Бастилию за совращение
юной маркизы де Бранвильер. Здесь встретил Экзили, который обучил
его искусству изготовления ядов. После освобождения вновь встретился
со своей любовницей и вместе с ней совершил серию громких убийств.
Экзили (или Эджидио)—итальянец, живший в Париже в XVII в.
В 1665 г. попал в Бастилию, за что—неизвестно. Согласно легенде, он
скрылся во Франции, чтобы избегнуть смертного приговора, который
был ему вынесен на родине за многочисленные преступления.
С. 387. ...верить в предсказания... годные лишь для... разбогатевших
откупщиков.— Откупщик—частное лицо, внесшее в государственную
казну определенную сумму и получившее за это право непосредствен-
ного сбора с плательщиков налогов, акцизных или таможенных сборов
и т. п. Откуп был широко распространен во Франции.
С. 389. ...чек... на сумму в пятьсот франков.—Франк—серебряная
монета, чеканившаяся с 1575 г. и содержавшая 20 су. В 1795 г. введен
счет на франки вместо счета на ливры, по курсу 80 франков 81 ливру.
Новый франк состоит из 100 сантимов.
519
Знаменитые преступления
С. 396. Жил в Париже фехтмейстер...— Фехтмейстер (устар.)—
учитель фехтования.
...дала две тысячи ливров на сохранение...—Ливр (здесь)—до
1795 г. основная счетная денежная единица Франции. Турский (обычный)
ливр состоял из 20 турских су по 12 денье. Наряду с этим до 1667 г.
использовался парижский ливр, состоявший из 20 парижских су по 15
денье. Таким образом, парижский ливр был равен 1,25 турского.
С. 397. ...заплатила десять су крестному отцу.—Су—французская
монета, чеканившаяся из меди (иногда железа) до 1793 г., равная 1/20
ливра. Чеканился также серебряный су, ценностью от 2 до 15 медных.
С. 402. ...подал прошение вице-сенешалю Мулена.—Сенешаль—в
южных районах Франции должностное лицо, стоявшее во главе админи-
стративно-судебного округа. Впервые назначены в XIII в. при короле
Филиппе-Августе для надзора за прево. На севере Франции соответство-
вал бальи.
С. 404. Это приказ капуцина...— Капуцины—ветвь ордена франци-
сканцев, основанная в 1525 г. Первоначально насмешливое прозвище,
относившееся к остроконечному капюшону, носимому членами этого
ордена (caputium)—с p.-в е к. л а т и н.—капюшон).
С. 405. Увещевательное послание—обращение официального лица,
обязующее под страхом церковного наказания всех, кто знает о преступ-
лении, явиться и рассказать о том, что им известно.
С. 406. ...свидетели, заслушанные как в провинциальном парламен-
те...—Парламенты—в старой Франции высшие суды, пользовавшиеся
важными политическими правами. Первым по времени возникновения
и по значению был Парижский парламент, на заседаниях которого
иногда председательствовал сам король. Парламенты делились на пала-
ты, число которых было неодинаковым. Наиболее часто встречались:
1) большая палата—первая, высшая палата;
2) следственная палата—разбирала дела, которые могли быть решены
лишь на основании данных, собранных следствием. Следствие произ-
водили или члены парламента, или местные правительственные аген-
ты—комиссары;
3) уголовная палата.
С. 408. ...нужно было принимать короля и королеву-мать...— Ко-
роль—Людовик XIV Великий (1643—1715), король Франции. Короле-
ва-мать—Анна Австрийская (1601 —1666), дочь Филиппа III Испанско-
го, жена Людовика XIII.
С. 409. ...назначил душеприказчиками г-на де ла Баррьера, интендан-
та провинции...— Интендант—во Франции первоначально всякое лицо,
которому поручалась какая-либо отрасль управления. Наиболее важное
значение имели интенданты провинций. Подчиненные лишь централь-
ной власти, индентанты, вербовавшиеся преимущественно из средних
классов, были неограниченными повелителями своих провинций; в их
руках сосредоточивалась вся судебная, финансовая, полицейская, от-
части даже военная власть.
520
Примечания
ИОАННА НЕАПОЛИТАНСКАЯ
С. 414. „.в королевском замке Кастельнуово...— Кастельнуово—за-
мок, построенный королем Карлом I Анжуйским в 1277 г.
Роберт Анжуйский (1265—1343)—с 1309 г. неаполитанский король
из Анжуйской династии, прозванный Мудрым.
Федерико I Арагонский—с 1291 г. правитель, с 1296 по 1337 г. ко-
роль Сицилии, после многолетней войны в 1302 г. добился признания
окончательного отпадения Сицилии от Анжуйского дома.
Педро Арагонский—Педро III Великий (1236—1285), король Ара-
гона. В 1282 г. поддержал восстание в Сицилии против Анжуйской
династии. В 1283 г. стал королем Сицилии. Вел продолжительную войну
с Карлом I Анжуйским и его сыном Карлом II.
Генрих VII (ок. 1275—1313)—с 1308 г. германский король и им-
ператор Священной Римской империи, в 1310 г. вторгся в Италию,
желая подчинить ее империи.
Людовик IV Баварский (1287—1347)—германский король с 1314 г.,
император Священной Римской империи с 1328 г., в 1327 г. объявил себя
королем Италии.
С. 405. ...защищал пап от гибеллинов...— 1ибеллины—политическая
партия, первоначально защищавшая 1бгенштауфенов против Вельфов (пар-
тия гвельфов) в 1ёрмании и императорскую власть против папской в Ита-
лии. Название произошло от искаженного итальянцами боевого крика Hie
Welf и Hie Waibling (Вайблинг—название родового замка 1огенштауфенов).
...сам Петрарка пожелал принять поэтический венец только из его
рук...—Франческо Петрарка (1304—1374)—знаменитый итальянский
поэт и гуманист. В 1341 г. одновременно получил приглашение из Пари-
жа, Рима и Неаполя принять коронование лавровым венком. Петрарка
выбрал Рим и был торжественно венчан на Капитолии.
Людовик IX Святой (1214—1270)—французский король с 1226 г.,
возглавил VII (1248 г.) и VIII (1270 г.) крестовые походы.
Карл! Анжуйский (1226—1285)—брат Людовика Святого,
в 1268 г. получил от папы Урбана VI Неаполитанское и Сицилийское
королевства, основатель Анжуйской династии.
С. 417. Тридентский собор—вселенский собор католической церкви,
заседавший в 1545—1547, 1551—1552, 1562—1563 гг. в г. Тренто (ла-
тин. Тридентум). На нем были вновь твердо установлены догматы
католической веры в целях успешной борьбы с протестантизмом.
Карл Мартелл—старший брат Роберта Анжуйского, в 1290 г. был
избран королем Венгрии, но так и не смог до самой смерти в 1295 г.
получить престол, захваченный Андреем III, последним представителем
династии Арпадов.
Кароберт (Карл Роберт) (1288—1342)—сын Карла Мартелла,
с 1308 г. венгерский король, основатель Анжуйской династии в Венгрии.
С. 418. Людовик (Лайош) I Великий (1326—1382)—сын Кароберта,
с 1342 г. король Венгрии.
521
Знаменитые преступления
С. 419. ...облачиться в грубое одеяние монахов-францисканцев...—
Францисканцы—нищенствующий монашеский орден, основанный
св. Франциском Ассизским (1182—1226) в 1221 г.
С. 420. ...дочь Карла, герцога Калабрийского...— Герцог Калабрий-
ский—титул наследников неаполитанского престола.
С. 421. ...подобно Диогену...—Диоген Синопский (ок. 404—323 до
н. э.)—древнегреческий философ. Отвергал цивилизацию, объявлял
культуру насилием над человеческим существом и требовал, чтобы
человек вернулся в первобытное состояние.
Бодуэн II (1217—1273)—с 1228 по 1261 г. император Латинской
империи, основанной участниками IV крестового похода в Византии
после взятия ими в 1204 г. Константинополя и рухнувшей в 1261 г.
С. 422. «Роберт... король Сицилии и Иерусалима...»—После падения
Иерусалима в 1244 г. на корону Иерусалимского королевства стали
претендовать несколько государей. В 1277 г. эти права были уступлены
одной из претенденток—Марией Антиохийской—Карлу Анжуйскому.
Завоевать Иерусалим Карлу не удалось, но титул он сохранил и передал
своим наследникам.
С. 423. ...договор о браке короля Венгрии с дочерью короля Боге-
мии.—Король Богемии—Карл IV Богемский, германский император
(1346—1378), чешский король (1334—1376).
...заключила брак со старшим сыном его высочества дона Иоанна,
герцога Нормандского, старшего сына нынешнего короля Франции.—
Нынешний король Франции—Филипп VI Валуа (1328—1350). Дон Ио-
анн— будущий король Франции Иоанн II Добрый (1350—1364). Стар-
ший сын дона Иоанна—будущий король Франции Карл Мудрый
(1364—1380).
С. 426. ...в церкви Санта-Кьяра, которую он сам основал... велев
изукрасить фресками Джотто... — Церковь Санта-Кьяра—усыпальни-
ца неаполитанских государей из Анжуйского дома, построена в 1310 г.
Джотто ди Бондоне (1267 (?)—1337)—великий итальянский художник
раннего Возрождения; работал в Неаполе с 1329 по 1333 г.
С. 427. .. .матери Андрея Елизавете Польской... — Елизавета
Польская (1306—1381)—дочь польского короля Владислава Локетка;
с 1320 г. жена Кароберта Анжуйского—короля Венгрии.
...папской курии в Авиньон... — В 1309 г. по требованию французско-
го короля Филиппа IV резиденция папы была перенесена из Рима
в г. Авиньон на юге Франции. Так называемое «авиньонское пленение»
пап продолжалось до 1377 г.
...коронационную буллу... — Булла—грамота, изготовленная по при-
казу папы и рассылаемая от его имени.
С. 438. ...к новой Сицилийской вечерне... — Общенародное восстание
в Сицилии против Анжуйского дома и французов, начавшееся 31 марта
1282 г., в понедельник на Святой неделе. Сигналом к восстанию послу-
жил колокольный звон к вечерне, отсюда и пошло название.
С. 442. Климент VI (Пьер Роже)—папа римский в 1342—1352 гг.
522
Примечания
С. 443. Доминиканец.—Доминиканцы, или орден братьев проповед-
ников; основан св. Домиником (1170—1221)—в Тулузе в 1215 г. Герб
ордена изображает собаку, которая несет во рту горящий факел (отсюда
название их «Domini canos»—«Псы Господни».
С. 444. Филипп III Смелый (1245—1285)—сын Людовика Святого,
король Франции с 1270 г., потерпел поражение от Педро ГГГ Арагонского.
С. 445. ...пообещав три тысячи золотых дукатов...—Дукат—золо-
тая монета, получившая свое название после того, как византийские
императоры Константин и Михаил Дука стали чеканить на ней свою
фамилию. В Италии появилась в ХГГ в. и получила название «цехина».
Чеканилась из золота очень высокой пробы.
С. 447. ...глава церкви, по воле моего пращура возглавляющий и наш
дом..:—При передаче в 1264 г. неаполитанского престола от Гогеншта-
уфенов брату Людовика Святого Карлу д’Анжу папою Урбаном ГУ
были выговорены следующие условия: королевство передавалось под
условием вассальной зависимости от римских первосвященников, в знак
чего короли обязуются дарить ежегодно папе белого иноходца. Карл
и его наследники должны давать клятву верности папе при вступлении
-на престол и оказывать должное почтение святой церкви. Короли сици-
лийские никогда и ни под каким видом не вступят на имперский престол
и т. д.
С. 448. Швабский дом—дом Гогенштауфенов, германских импера-
торов (1138—1254) и сицилийских королей (1194—1268).
С. 452. ...ее может похитить последний сбир на повороте дороги... —
Сбир (здесь)—разбойник, убийца.
С. 453. Индикт—введенный в 312 г. византийским императором
Константином Г Великим цикл 15-летнего исчисления времени. Просу-
ществовал до ХУГГГ в.
С. 463. ...приводим... рассказ Доменико 1равины... — Гравина Домени-
ко (кон. ХПГ в.—?)—итальянский историк, автор «Истории Неаполи-
танского королевства». Это очень ценная хроника, в которой очень
точно и подробно изложены события, происходившие в Неаполитанском
королевстве с 1333 по 1350 г.
С. 491. С тех пор как Климент V перенес папский престол в Про-
ванс...— Климент V—паца римский (1305—1314).
С. 493. ...это был инфант Мальорки Хайме Арагонский...—Хайме
Арагонский—Хайме ГУ (1336—1375)—инфант Мальорки, сын послед-
него короля Мальорки и претендент на престол. В 1349 г. попал в плен
к Педро IV, королю Арагона, и провел 13 лет в железной клетке.
В 1362 г. бежал из заключения и вступил в брак с Иоанной I Неаполитан-
ской, ранее поддержавшей его отца Хайме Ш в его претензиях на
престол Мальорки. Участвовал в гражданской войне в Кастилии (1366—
1369 гг.). В 1367 г. в битве при Нахера попал в плен к Педро I Жестоко-
му, королю Кастилии и Лиона. Иоанна выкупила мужа из плена.
В 1374 г. потерпел поражение при попытке захватить Руссильон, вернул-
ся в Кастилию и в следующем году умер в Сории.
523
Знаменитые преступления
С. 494. ...разразилась эпидемия страшной болезни, называемой черной
чумой, которую так хорошо описал Боккаччо...—Эпидемия чумы, охва-
тившая всю Европу и вошедшая в историю под названием «черная
смерть», продолжалась с 1347 по 1350 г. Боккаччо Джованни (1313—
1375)—знаменитый итальянский поэт и гуманист. Действие его главно-
го произведения «Декамерон» происходит во время чумы.
С. 497. ...или короля английского...—Эдуарда III Плантагенета
(1327—1377).
С. 502. ...запечатленное Джотто на фресках церкви, которая по
этому поводу получила название «Инкороната».— На самом деле церковь
Инкороната была построена около 1325 г. Расписывал ее, как сейчас
доказано, не Джотто, а Симон Мартини (ум. в 1344 г.).
...учредил рыцарский орден Узла.— Орден рыцарей Золотого Узла
был основан Людовиком Тарантским в 1353 г., в день годовщины коро-
нации. Существовал только до ёго смерти в 1362 г.
С. 503. ...была замужем... за Оттоном Брауншвейгским из Саксон-
ской династии.— Оттон Брауншвейгский (ум. в 1399 г.)—младший пред-
ставитель рода герцогов Саксонских. С 1363 г. воевал в Италии сре-
ди кондотьеров Жана Монферратского. В 1376 г. стал мужем Иоан-
ны. Защищал ее от Карла Дураццо, но попал в плен. В 1387 г.
вместе с Людовиком Анжуйским захватил Неаполь и покарал убийц
Иоанны.
Педро Жестокий (1334—1369)—король Кастилии в 1350—1369 гг.
...усыновила своего племянника, Карла Мирного, получившего это
прозвище в честь Тревизского мира.— Карл Мирный—Карл III Дураццо
(1345—1387). В 1381 г. коронован в Риме Урбаном VI неаполитанской
короной. Боролся с Иоанной I, а после ее убийства (в 1382 г.) с Людови-
ком Анжуйским до смерти последнего (1385 г.) В 1386 г. принял венгер-
ский трон, но вскоре был убит заговорщиками в Буде.
Урбан VI—папа Римский (1378—1389), Климент VII (Роберт Же-
невский)—антйпапа (1378—1394). Против избрания Урбана VI протес-
товали многие кардиналы и выбрали на его место Роберта Женевского
(Климента VII).
С. 504. ...выслала навстречу приемному сыну... двух его детей—Вла-
дислава и Иоанну... — Владислав (1374—1414)—будущий король неапо-
литанский, иерусалимский и венгерский. Наследовал своему отцу в Не-
аполе в 1386 г. под опекой матери. Вел многочисленные войны в Италии
и Венгрии. Иоанна (1370—1435)—будущая Иоанна II, последняя неапо-
литанская королева из Анжуйского дома (1414—1435).
...Людовик Анжуйский,, брат французского короля...—Людовик
I (1339—1385), герцог Анжуйский, брат Карла Мудрого, король Си-
цилии с 1382 г. В 1380 г. при посредничестве Климента VII был усы-
новлен Иоанной I и назначен ее наследником. Умер, не успев овладеть
Неаполем.
В конце повести «Иоанна Неаполитанская» автором сделано сле-
дующее примечание:
524
Примечания
«Как общая канва, так и детали этой истории переданы нами
с исключительной точностью. Автор учел различные версии, изложен-
ные у/ Джианноне, Саммонте, Виллани, Райналдо, Пальмиери, Кол-
ленуччио, Спондано, Джатаро и особенно в латинской хронике совре-
менника описываемых событий Доменико Травины».
Джианноне Пьеро (1676—1748)—итальянский историк, автор 4-
томной «Гражданской истории Неаполитанского королевства» (Неаполь,
1723).
Саммонте Жан-Антуан (сер. XVI в.—1602)—итальянский историк,
автор «Истории города и королевства Неаполь» (Неаполь, 1601, 4 тома).
Виллани—итальянские историки XIV в.: Джиованни (ум.
в 1348 г.)—автор истории Флоренции, которую он довел до 1348 г.;
Маттео (ум. в 1363 г.), его брат, продолжил его историю с 1,348 по
1363 г.; Филиппо (ум. в 1404 г.)—сын Маттео, продолжил труд своих
дяди и отца до 1365 г.
Пальмиери Маттео (1406—1478)—итальянский историк, автор
«Жизни Никколо Аччаджуоли».
Колленуччио Пандольфо—итальянский писатель, историк и юрист
XVI в, автор «Краткой истории Неаполя, от возникновения города до
1459 г.» (Венеция, 1539), переведенной на французский, латинский и ис-
панский языки.
СОДЕРЖАНИЕ
ЮРБЕН ГРАНДЬЕ
Перевод с французского И. Г. Русецкого
5
ВАНИНКА
Перевод с французского А. В. Брагинского
87
КРОВОПРОЛИТИЯ НА ЮГЕ
Перевод с французского Е. В, Баевской
141
ГРАФИНЯ ДЕ СЕН-ЖЕРАН
Перевод с французского А. А. Полякиной
369
ИОАННА НЕАПОЛИТАНСКАЯ
Перевод с французского Э. Л. Шрайбер
411
Примечания
508
Дюма А.
Д 96 Знаменитые преступления: Выпуск третий / Пер. с фр.
И. Г. Русецкого, А. В. Брагинского, Е. В. Баевской,
А. А. Полякиной, Э. Л. Шрайбер; Сост. В. Е. Балахонов,
Э. Л. Шрайбер.—М.: ФРЭД, 1994.—528 с., илл.
ISBN 5-7395-0004-4 (т. 3)
В третий том «Знаменитых преступлений» вошли исторические хроники «Юр-
бен Грандье», «Ванинка», «Кровопролития на Юге», «Графиня де Сен-Жеран», «Иоанна
Неаполитанская».
«Юрбен Грандье»—провинциальный кюре, человек гордый и свободолюбивый.
Трагична его судьба.
Очерк «Ванинка» рассказывает о дочери генерала, надменной девушке, пережи-
вшей страстную любовь...
«Кровопролития на Юге» переносят читателя во Францию, когда страну потря-
сали религиозные войны между католиками и протестантами-гугенотами. Варфоломе-
евская ночь—самый страшный момент этого противостояния.
«Графиня де Сен-Жеран»—история семьи, едва не ставшей жертвой отъявлен-
ного преступника, связана с необычайно сложной и запутанной судьбой ребенка,
украденного и воспитанного втайне от родителей.
«Иоанна Неаполитанская»—беспокойная и трагическая жизнь этой женщины
характерна для того смутного времени в Италии, когда вопросы наследования престо-
ла решались не только на полях сражений, но также путем заговоров, дворцовых
интриг, династических браков и тайных убийств.
4703010100-006
д----------------Подписное
771-94
ББК 84.4Фр
Scan Kreider |
Литературно-художественное издание
Александр Дюма
ЗНАМЕНИТЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Сборник, Выпуск третий
Редакторы Т, Костина, М. В, Шенгелия
Художественный редактор М. Г, Егиазарова
Репродукционная съемка Ю. В. Водопьянова
Технический редактор В, И. Сушкевич
Корректор Е, А. Меженева
Лицензия ЛР № 062566 от 27.04.93
ч
Сдано в набор 20.12.93. Подписано в печать 10.02.94. Формат
60x90/16. Бумага офсетная. Гарнитура «Таймс». Печать офсет-
ная. Тираж 60 000. Заказ 3097. С006
ТОО ФРЭД. 113093 Москва, ул. Дубининская, 94а.
Государственное ордена Октябрьской Революции, ордена Тру-
дового Красного Знамени Московское предприятие «Первая
Образцовая типография» Министерства печати и информации
Российской Федерации. 113054 Москва, Валовая, 28.