В. А. Шаталов. Гагарин всегда с нами
Ю. А. Гагарин. Дорога в космос
В. И. Гагарина. 108 минут и вся жизнь
А. С. Кириллов. Тот памятный апрель 1961-го
И. Г. Борисенко. Шаг в новую эру
М. Ф. Ребров. Любовь и слава всей планеты
Краткое послесловие
Содержание
Text
                    OH ОШ
ВОСПОМИНАНИЯ, ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ, ДОКУМЕНТЫ
Москва
Военное издательство
1984



СООБЩЕНИЯ ТАСС О ПЕРВОМ В МИРЕ ПОЛЕТЕ ЧЕЛОВЕКА В КОСМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО 12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ ВЫВЕДЕН НА ОРБИТУ ВОКРУГ ЗЕМЛИ ПЕРВЫЙ В МИРЕ КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ-СПУТНИК «ВОСТОК» С ЧЕЛОВЕКОМ НА БОРТУ. ПИЛОТОМ-КОСМОНАВТОМ КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ- СПУТНИКА «ВОСТОК» ЯВЛЯЕТСЯ ГРАЖДАНИН СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК ЛЕТЧИК МАЙОР ГАГАРИН ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ. СТАРТ КОСМИЧЕСКОЙ МНОГОСТУПЕНЧАТОЙ РАКЕТЫ ПРОШЕЛ УСПЕШНО, И ПОСЛЕ НАБОРА ПЕРВОЙ КОСМИЧЕСКОЙ СКОРОСТИ И ОТДЕЛЕНИЯ ОТ ПОСЛЕДНЕЙ СТУПЕНИ РАКЕТЫ-НОСИТЕЛЯ КОРАБЛЬ-СПУТНИК НАЧАЛ СВОБОДНЫЙ ПОЛЕТ ПО ОРБИТЕ ВОКРУГ ЗЕМЛИ. ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫМ ДАННЫМ, ПЕРИОД ОБРАЩЕНИЯ КОРАБЛЯ-СПУТНИКА ВОКРУГ ЗЕМЛИ СОСТАВЛЯЕТ 89,1 МИНУТЫ; МИНИМАЛЬНОЕ УДАЛЕНИЕ ОТ ПОВЕРХНОСТИ ЗЕМЛИ (В ПЕРИГЕЕ) РАВНО 175 КИЛОМЕТРАМ А МАКСИМАЛЬНОЕ РАССТОЯНИЕ (В АПОГЕЕ) СОСТАВЛЯЕТ 302 КИЛОМЕТРА; УГОЛ НАКЛОНА ПЛОСКОСТИ ОРБИТЫ К ЭКВАТОРУ — 65 ГРАДУСОВ 4 МИНУТЫ. ВЕС КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ-СПУТНИКА С ПИЛОТОМ- КОСМОНАВТОМ СОСТАВЛЯЕТ 4725 КИЛОГРАММОВ, БЕЗ УЧЕТА ВЕСА КОНЕЧНОЙ СТУПЕНИ РАКЕТЫ-НОСИТЕЛЯ. • С КОСМОНАВТОМ ТОВАРИЩЕМ ГАГАРИНЫМ УСТАНОВЛЕНА И ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ ДВУСТОРОННЯЯ РАДИОСВЯЗЬ. ЧАСТОТЫ БОРТОВЫХ КОРОТКОВОЛНОВЫХ ПЕРЕДАТЧИКОВ СОСТАВЛЯЮТ 9,019 МЕГАГЕРЦА И 20,006 МЕГАГЕРЦА, А В ДИАПАЗОНЕ УЛЬТРАКОРОТКИХ ВОЛН 143,625 МЕГАГЕРЦА. С ПОМОЩЬЮ РАДИОТЕЛЕМЕТРИЧЕСКОЙ И ТЕЛЕВИЗИОННОЙ СИСТЕМ ПРОИЗВОДИТСЯ НАБЛЮДЕНИЕ ЗА СОСТОЯНИЕМ КОСМОНАВТА В ПОЛЕТЕ. ПЕРИОД ВЫВЕДЕНИЯ КОРАБЛЯ-СПУТНИКА «ВОСТОК» НА ОРБИТУ КОСМОНАВТ ТОВАРИЩ ГАГАРИН ПЕРЕНЕС УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО И В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ ХОРОШО. СИСТЕМЫ, ОБЕСПЕЧИВАЮЩИЕ НЕОБХОДИМЫЕ ЖИЗНЕННЫЕ УСЛОВИЯ В КАБИНЕ КОРАБЛЯ-СПУТНИКА, ФУНКЦИОНИРУЮТ НОРМАЛЬНО. ПОЛЕТ КОРАБЛЯ-СПУТНИКА «ВОСТОК» С ПИЛОТОМ- КОСМОНАВТОМ ТОВАРИЩЕМ ГАГАРИНЫМ НА ОРБИТЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. • ч. П м. ПО ПОЛУЧЕННЫМ ДАННЫМ С БОРТА КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ «ВОСТОК», В 9 ЧАСОВ 52 МИНУТЫ ПО МОСКОВСКОМУ ВРЕМЕНИ ПИЛОТ-КОСМОНАВТ МАЙОР ГАГАРИН, НАХОДЯСЬ НАД ЮЖНОЙ АМЕРИКОЙ, ПЕРЕДАЛ: «ПОЛЕТ ПРОХОДИТ НОРМАЛЬНО, ЧУ8СТВУЮ СЕБЯ ХОРОШО». 10 ч. 15 м. В 10 ЧАСОВ 15 МИНУТ ПО МОСКОВСКОМУ ВРЕМЕНИ ПИЛОТ-КОСМОНАВТ МАЙОР ГАГАРИН, ПРОЛЕТАЯ НАД АФРИКОЙ, ПЕРЕДАЛ С БОРТА КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ «ВОСТОК»: «ПОЛЕТ ПРОТЕКАЕТ НОРМАЛЬНО, СОСТОЯНИЕ НЕВЕСОМОСТИ ПЕРЕНОШУ ХОРОШО». 10 ч. 21 м. В 10 ЧАСОВ 25 МИНУТ МОСКОВСКОГО ВРЕМЕНИ, ПОСЛЕ ОБЛЕТА ЗЕМНОГО ШАРА В СООТВЕТСТВИИ С ЗАДАННОЙ ПРОГРАММОЙ, БЫЛА ВКЛЮЧЕНА ТОРМОЗНАЯ ДВИГАТЕЛЬНАЯ УСТАНОВКА И КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ- СПУТНИК С ПИЛОТОМ-КОСМОНАВТОМ МАЙОРОМ ГАГАРИНЫМ НАЧАЛ СНИЖАТЬСЯ С ОРБИТЫ ДЛЯ ПРИЗЕМЛЕНИЯ В ЗАДАННОМ РАЙОНЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.
Р2 058 Он был первым: Записки, публицистические заметки, 058 воспоминания. — М.: Воениздат, 1984. — 431 с., 16 л. ил. В пер.: 1 р. 50 к. В сборник вошли книга Юрия Алексеевича Гагарина «Дорога в космос», воспоминания Валентины Ивановны Гагариной «108 минут и вся жизнь», записки испытателя Героя Социалистического Труда, заслуженного деятеля науки и техники Казахской ССР Анатолия Кириллова, публицистические заметки, письма, документы. Книга рассчитана на массового читателя. 4702010200 101 068(02)-84 127-84 ББК 84Р7 Р2 © Воениздат, 1984
«НАМ, СОВЕТСКИМ ЛЮДЯМ, СТРОЯЩИМ КОММУНИЗМ, ВЫПАЛА ЧЕСТЬ ПЕРВЫМИ ПРОНИКНУТЬ В КОСМОС» Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР, Совет Министров Союза Советских Социалистических Республик 12 апреля 1961 года ГАГАРИН ВСЕГДА С НАМИ Шагнув в неизвестность Вселенной, Юрий Гагарин шагнул в бессмертие. Величие его дерзновенного подвига еще много раз и по-новому будет осознано и осмыслено в будущем. О Гагарине еще напишут много книг, сложат стихи и песни, расскажут языком кино и драматургии. На примере его жизни, жизни офицера и коммуниста, будут воспитываться многие поколения. И всегда люди планеты Земля будут задаваться вопросом: каким он был, наш первый? Кому посчастливилось знать Юрия Гагарина, быть рядом с ним, навечно сохранит в памяти обаятельный образ умного, мужественного, целеустремленного, скромного и честного человека, верного друга и товарища, настоящего патриота. И не просто сохранит — ведь Гагарин заражал всех, с кем соприкасался по делам службы и работы, просто в личной жизни, своим задором и жизнелюбием, верностью долгу и неугасимым творчеством. Словом, всем, что было свойственно ему самому. Юрий Гагарин, и это не вызывает сомнений, был одним из замечательных людей нашего времени, и потому именно ему было доверено стать первым, первым открыть космическую навигацию века, подняться к звездам, стать первопроходцем космических трасс. Этот сборник о Космонавте-1, о дерзновенном подвиге разума и труда, о нашем советском человеке, которому в год выхода этой книги исполнилось бы 50 лет. 1* 3
Выход нового издания книги о 10. Л. Гагарине, включающего его записки «Дорога в космос», рассказ жены и друга космонавта В. И. Гагариной, воспоминания тех, кто хорошо знал Юрия Алексеевича, интересные документы истории,—приятное и очень нужное событие в нашей жизни. Ведь это прежде всего доверительные слова человека, который первым из землян 12 апреля 1961 года побывал в космосе. Его яркий и волнующий рассказ об этом и теперь читается с таким же интересом, как и двадцать три года назад, когда весь мир бурно рукоплескал советскому первооткрывателю космической навигации. Знакомясь с книгой «Дорога в космос», читатель еще раз глубоко прочувствует величие подвига советского народа, зажегшего зарю космической эры, прикоснется сердцем к замечательной гагаринской жизни, о которой Юрий Алексеевич в момент своего космического старта сказал, что она кажется ему одним прекрасным мгновением. Сама чудесная советская действительность сделала его героем, дала ему крылья, подняла его сначала в воздушный океан, а потом и к звездам. Юрий Алексеевич говорил об этом с сыновней признательностью Отчизне: «Когда я летел в космическом корабле «Восток», я впервые увидел нашу Землю со стороны. Это потрясающее зрелище, товарищи! В голубоватой дымке атмосферы надо мной проносилась планета, на которой живем все мы — люди... Мы — дети Земли. Мы обязаны ей жизнью, теплом, радостью существования. И чувство гордости подступило к моему сердцу. Чувство гордости за нашу Родину, которая подняла меня на такую высоту. Чувство гордости за наш народ, который открыл передо мной эту необыкновенную красоту. Чувство гордости за нашу Коммунистическую партию, которая поднимает сегодня человечество на недосягаемую духовную высоту, открывая его глазам прекрасную явь новых человеческих отношений». Большую роль в становлении и возмужании молодого Гагарина сыграла Советская Армия. «С детства я любил армию», — говорил Юрий Алексеевич. Он с теплотой вспоминал курсантские годы, ритм армейской жизни, который, как он считал, научил его не терять даром ни одной минуты, быть собранным, подвижным, укрепил физически и духовно. Из всех профессий более всего ценил Гагарин специальность летчика-истребителя. Он с благодарностью вспоминал Саратовский аэроклуб и первых учителей, открывших ему дорогу в истребительную авиацию, любил повторять слова своего инструктора: «Не могу не летать!» Юрий Алексеевич действительно не мог жить без неба, без полетов и был в подлинном смысле крылатым человеком. В его душе постоянно горело светлое, негасимое пламя подвига. Он считал, что оно присуще каждому советскому летчику. С гордостью он писал о своих товарищах: «Есть пламя! И через минуты острокрылая машина устремится в синь неба... «Есть пламя!» — это, если хотите, характеристика любого летчика, ибо в душе советского авиатора негасимо яр- 4
кое пламя готовности к подвигу, стремление к овладению новыми высотами мастерства». Ступенька за ступенькой шел Гагарин к высшему летному мастерству: курсант, классный летчик, космонавт. Это очень высокие ступеньки, и шаги ему пришлось делать саженьи. И он их делал благодаря огромному трудолюбию, глубокому пониманию своего долга перед Родиной, стремлению к новому. Трудился он с азартом, увлеченно, весело, твердо веря в то, что говорил пионерам на Красной площади: «Настойчивые и трудолюбивые, закаленные и веселые не страшатся трудностей. Они всегда одолеют их». Несмотря на пришедшую к нему всемирную славу, Юрий Алексеевич оставался простым и скромным человеком. Продолжал летать на самолетах разных типов, настойчиво готовился к новым космическим стартам, проявлял к себе высокую взыскательность, заботился о друзьях и товарищах, о всем коллективе Звездного городка. Очень тепло отзывался он о тех, кто своим талантом и трудом создавал прекрасные ракеты-носители и космические корабли. Когда его за рубежом спросили: «Не смущает ли вас, мистер Гагарин, слава, которой окружено ваше имя?» — первый космонавт планеты дал исчерпывающий и поистине гагаринский ответ: «Это не моя личная слава. Разве я мог бы проникнуть в космос, будучи одиночкой? Тысячи советских людей трудились над постройкой ракеты и космического корабля, на котором мне поручили полет. И этот полет — триумф коллективной мысли, коллективного труда тысяч советских рабочих, инженеров, ученых. Это слава нашего народа». Где бы ни появлялся Юрий Алексеевич, всюду отмечалась его искрометная жизнерадостность. Иностранные корреспонденты не раз просили Гагарина объяснить его неизменный оптимизм. Он отвечал с достоинством патриота своей страны: «Я люблю жизнь... Жизнь у нас, в Советском Союзе, хорошая и будет еще лучше. Почему же мне не быть жизнерадостным?» Спрашивали его и о том, счастлив ли он. И в этом случае Юрий Алексеевич без раздумья находил глубокий и емкий ответ: «Да, я счастлив. Это счастье участника великого первоот- крытия. Если хотите, я счастлив как новатор. Но ведь новаторство космонавтов опирается на новаторство нашего народа». Юрий Алексеевич всегда подчеркивал, что человек нового времени — это человек сильный и гордый, умный и уверенный в своей благородной правоте, правоте нашего народа, нашей партии. Имепно таким и был сам Гагарин. Я привел лишь весьма малую часть метких и содержательных высказываний, которыми так богаты книга «Дорога в космос», его многочисленные выступления. Но и из приведенных высказываний 10. А. Гагарина ясно видно, какое огромное воспитательное значение имеет его литературное и публицистическое наследие, как важно сделать это наследие достоянием самого широкого круга людей, особенно молодежи. Нет ничего лучше 5
й благороднее, чем стремление юных граждан страны делать жизнь по Гагарину! Нам, советским космонавтам, особенно дороги мечты и идеи Юрия Алексеевича о будущих полетах в космос. Его слова о новых стартах космонавтов звучат для нас девизом и добрым напутствием: «Мы сядем в кабины новых кораблей и выйдем на новые орбиты... Мы сделаем все, что прикажут нам Родина, партия, советский народ. Нет ничего, что не отдали бы мы для чести его и славы». Так говорил Гагарин в 1967 году. Теперь можно сказать: заветы первого космонавта успешно выполняются. Его товарищи по отряду космонавтов, которых он заботливо растил и готовил к новым полетам, достойно продолжают начатое им великое дело. Подтверждение тому—славные звездные рейсы на кораблях «Союз» и на пилотируемых орбитальных станциях «Салют». В своих воспоминаниях, названных «108 минут и вся жизнь», Валентина Ивановна Гагарина по-своему, задушевно и просто, рассказывает о близком и дорогом ей человеке, который первым перешагнул грань космического неведомого, о его жизни и любви, о призвании и идеалах. Это новое слово о Гагарине, о трудном пути в космос, 108 минутах звездного полета и о том, что было потом... Анатолий Кириллов, бывший руководитель стартовой службы космодрома Байконур, вспоминает события памятной весны 1961 года, дни накануне старта, заботы Главного конструктора Сергея Павловича Королева, сам старт и полет. Иван Борисенко, спортивный комиссар, которому довелось регистрировать все космические рекорды, принадлежащие нашей стране, рассказывает о том, как Международная федерация авиационного спорта впервые в мире столкнулась с новой категорией полетов. Журналист Михаил Ребров знакомит читателей с почтой Кос- монавта-1 и интересными документами и фактами, с тем, как восприняли люди планеты Земля подвиг посланца Страны Советов, с их восторженными отзывами и чистосердечными признаниями. Все эти материалы и объединены в книгу «Он был первым». Минули годы. В летопись космонавтики вписаны новые яркие страницы. Оглядываясь на прошлое, понимаешь все величие слов Циолковского: «Не правда ли, это великолепно?! Приготовить человечеству великое будущее и соединить с покорением космоса». Хорошо сказано! Просто и мудро. С началом космической эры человечество приобрело новое средство познания мира. Результаты от применения этого уникального «инструмента» научных исследований ощутимы уже сейчас. В перспективе они будут столь велики, что просто трудно представить. Как и мечтал Ю. А. Гагарин, наша космонавтика вышла теперь на рубеж практической отдачи. Каждая экспедиция в кос- 6
мос планируется и готовится с учетом интересов народного хозяйства, науки и техники. Поэтому десятки институтов Академии наук СССР, многие отраслевое йаучйо-исследовательские учреждения заранее подают свои предложения и заявки на участие в исследованиях. В нашей стране созданы специальные организации по использованию результатов космических наблюдений и экспериментов в различных отраслях промышленности и сельского хозяйства. Особой главой в летопись космических свершений войдет создание долговременных орбитальных станций. Эти внеземные лаборатории, как показывает опыт, способны решать широчайший круг научных и практических задач. На борту «Салютов» выполнены тысячи экспериментов в области космического природоведения, технологии, медицины, биологии, астрономии... Советские космонавты несли вахту на орбите в течение 75,96, 140, 175, 185 и 211 суток. Участие человека в космических исследованиях во время длительных полетов дает наибольший эффект с точки зрения надежности, объема получаемой информации, выбора объекта исследования, настройки и регулировки аппаратуры, логического анализа результатов и т. д. Но все это стало возможным после первого 108-минутного рейса Юрия Гагарина. Ведь он был первым. Растет и развивается Центр подготовки космонавтов, носящий имя 10. А. Гагарина. Он вносит все более весомый вклад в осуществление начертанной партией дерзновенной программы исследования и использования космического пространства советским человеком. Все более крепнет наше содружество в этом благородном и великом деле с братскими народами социалистических стран. Вместе с советскими коллегами на борту космических кораблей и орбитальных станций трудились представители Чехословакии, Польши, ГДР, Венгрии, Болгарии, Вьетнама, Кубы, Монголии, Румынии, а также Франции. Школу в Звездном городке прошли и космонавты Индии. Космос все больше становится ареной дружбы и сотрудничества различных стран, способствует их сближению и взаимопониманию, помогает решать проблемы, одинаково близкие и актуальные для всех народов Земли. День исторического полета Ю. А. Гагарина ныне отмечается во всем мире как День авиации и космонавтики. Мы, советские космонавты, в этот день обычно подводим итоги сделанному и заглядываем в будущее. Отрадно отметить, что, как и предвидел Юрий Гагарин, роль человека в космических исследованиях непрерывно возрастает. Еще большие задачи встанут перед ним в будущем. Мы успешно преодолеваем трудности, стоящие перед теми, кто осваивает космос. Растет эффективность космических исследований. Рано или поздно люди настолько приспособятся к космосу, что смогут жить и трудиться в нем в течение весьма продолжительного времени. Это даст возможность создавать небольшие поселения в космическом пространстве или на небесных
телах. Тогда человечество выйдет из своей колыбели — Земли и сфера его обитания распространится во Вселенную. Для освоения и использования космического пространства в интересах всего человечества потребуются люди самых различных специальностей. Тысячи юношей и девушек, горячо любящих свою страну, свой народ, приближая светлое будущее человечества — коммунизм, смогут приложить свой труд, идя по пути, начало которому положил верный сын советского народа коммунист Юрий Гагарин. Вот почему во всех новых свершениях космонавтики всегда с нами, всегда живой первый космонавт планеты Юрий Алексеевич Гагарин. В. А. ШАТАЛОВ, генерал-лейтенант авиации, дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР
Герой Советского Союза kinnril ДОРОГА ВIIIIOIIH • Записки летчика- космонавта СССР
Литературная запись специальных корреспондентов «Правды» С. БОРЗЕНКО и Н. ДЕНИСОВА
СМОЛЕНЩИНА - РОДНЫЕ КРАЯ емья, в которой я родился, самая обыкновенная; она ни- 1 чем не отличается от миллионов трудовых семей нашей . Родины. Мои родители — простые русские люди, которым J Великая Октябрьская социалистическая революция, как ' и всему нашему народу, открыла широкий и прямой путь к жизни. Отец мой — Алексей Иванович Гагарин — сын смоленского крестьянина-бедняка. Образование у него было всего два класса церковноприходской школы. Но человек он любознательный и многого добился благодаря своей любознательности; в нашем селе Клугйино, что недалеко от Гжатска, слыл мастером на все руки. Он все умел делать в крестьянском хозяйстве, но больше всего плотничал и столярничал. До сих пор помню желтоватую пену стружек, как бы обмывающих его крупные рабочие руки, и по запахам могу различить породы дерева — сладковатого клена, горьковатого дуба, вяжущий привкус сосны, из которых отец мастерил полезные людям вещи. Одним словом, к дереву я отношусь с таким же уважением, как и к металлу. О металле много рассказывала мама — Анна Тимофеевна. Ее отец, а мой дед, Тимофей Матвеевич Матвеев, работал сверловщиком на Путиловском заводе в Петрограде. По рассказам мамы, он был кряжистый человек, мастер своего дела — рабочий высокой квалификации, из тех, которые могли, что называется, блоху подковать и из куска железа цветок выковать. Мне не пришлось видеть деда Тимофея, но в нашей семье хранят память о нем, о революционных традициях пути- ловцев. Мама наша, так же как и отец, в молодости не смогла получить образования. Но она много читала и многое знает. Она могла правильно ответить на любой вопрос детей. А было нас в семье четверо: старший брат Валентин, родившийся в год смерти В. И. Ленина, сестра Зоя, тремя годами моложе, наконец, я и наш младший брат Борис. Родился я 9 марта 1934 года. Родители работали в колхозе — отец плотничал, а мать была дояркой. За хорошую работу ее назначили заведующей молочнотоварной фермой колхоза. С утра
и до поздней ночи она работала там. Дел у нее было невпроворот: то коровы телятся, то с молодняком беспокойство, то о кормах волнения. Красивым было наше село. Летом все в зелени, зимой в глубоких сугробах. И колхоз хороший. Люди жили в достатке. Наш дом стоял вторым на околице, у дороги на Гжатск. В небольшом саду росли яблоневые и вишневые деревья, крыжовник, смородина. За домом расстилался цветистый луг, где босоногая ребятня играла в лапту и горелки. Хорошо помню себя трехлетним мальчонкой. Сестра Зоя взяла меня на первомайский праздник в школу. Там, взобравшись на стул, я читал стихи: Села кошка па окошко, Замурлыкала во сне... Школьники аплодировали. И я был горд: как-никак первые аплодисменты в жизни. Память у меня хорошая. И я многое помню. Бывало, заберешься тайком на крышу, а перед тобой поля, бескрайние, как море, теплый ветер гонит по ржи золотистые волны. Поднимешь голову, а там чистая голубизна... Так бы, кажется, и окунулся в эту красу и поплыл к горизонту, где сходятся земля и небо. А какие были у нас березы! А сады! А речка, куда мы бегали купаться, где ловили пескарей! Бывало, примчишься с ребятами к маме на ферму, и она каждому нальет по кружке парного молока и отрежет по ломтю свежего ржаного хлеба. Вкуснота- то какая! Мама, бывало, посмотрит на нас, на своих и соседских ребят, и скажет: — Счастливое у вас детство, пострелы, не такое, как было у нас с отцом. И задумается, и взгрустнет. А лицо у нее такое милое-милое, как на хорошей картине. Очень я люблю свою маму и всем, чего достиг, обязан ей. Есть у отца брат — Павел Иванович. Служил он ветеринарным фельдшером. Мы любили, когда дядя Паша приходил к нам и оставался ночевать. Постелет рядно на сене, ляжем мы, дети, вместе с дядей, и пойдут разговоры. Лежим навзничь с раскрытыми глазами, а над нами созвездия — одно краше другого. Валентин, старший брат, все допытывался: — Живут ли там люди? — Кто его знает... Но думаю, жизнь на звездах есть... Не может быть, чтобы из миллионов планет посчастливилось одной Земле... Меня все время тянуло в школу. Хотелось так же, как брат и сестра, готовить по вечерам уроки, иметь пенал, грифельную доску и тетради. Частенько с завистью вместе со сверстниками поглядывал я в окно школы, наблюдая, как у доски ученики 12
складывали из букв слова, писали цифры. Хотелось поскорее повзрослеть. Когда мне исполнилось семь лет, отец сказал: — Ну, Юра, нынешней осенью пойдешь в школу... В нашей семье авторитет отца был непререкаем. Строгий, но справедливый, он преподал нам, детям, первые уроки дисциплины, уважения к старшим, любовь к труду. Никогда не применял ни угроз, ни брани, ни шлепков, никогда не задабривал и не ласкал без причины. Он не баловал, но был внимателен к нашим желаниям. Соседи любили и уважали его; в правлении колхоза считались с его мнением. Вся жизнь отца была связана с колхозом. Колхоз был для него вторым домом. Как-то в воскресенье отец прибежал из сельсовета. Мы никогда не видели его таким встревоженным. Словно выстрелил из дробовика, выдохнул одно слово: — Война! Мать как подкошенная опустилась на залавок, закрыла фартуком лицо и беззвучно заплакала. Все как-то сразу вдруг потускнело. Горизонт затянуло тучами. Ветер погнал по улице пыль. Умолкли в селе песни. И мы, мальчишки, притихли и прекратили игры. В тот же день из села в Гжатск на подводах и на колхозном грузовике с фанерными чемоданчиками уехали новобранцы, цвет колхоза: трактористы, комбайнеры, животноводы и полеводы. Весь колхоз провожал парней, уходящих на фронт. Было сказано много напутственных слов, пролито немало горючих слез. Как вода в половодье, подкатывалась война все ближе и ближе к Смоленщине. Через село молча, как тени, проходили беженцы, проезжали раненые, все двигалось куда-то далеко в тыл — за тридевять земель. Говорили, что фашисты стерли с лица земли Минск, идут кровавые бои под Ельней и Смоленском. Но все верили: фашисты не пройдут дальше. Наступил сентябрь, и я со сверстниками отправился в школу. Это был долгожданный торжественный и все же омраченный войной день. Едва мы познакомились с классом, начали выводить первую букву «А» да складывать палочки, как слышим: — Фашисты совсем близко, где-то под Вязьмой... И как раз в этот день над нашим селом пролетели два самолета с красными звездами на крыльях. Первые самолеты, которые мне пришлось увидеть. Тогда я не знал, как они называются, но теперь припоминаю: один из них был «як», а другой — «лаг». «Лаг» был подбит в воздушном бою, и летчик тянул его из последних сил на болото, поросшее кувшинками и камышом. Самолет упал и переломился, а пилот, молодой парень, удачно выпрыгнул из кабины над самой землей. Рядом с болотцем, на луг, опустился второй самолет — «як». Летчик не оставил товарища в беде. Мы все сразу побежали туда. Каждому хотелось дотронуться до летчиков, залезть в кабину самолета. Мы жадно вдыхали незнакомый запах бензина, 13
рассматривали рваные пробоины на крыльях машин. Летчики были возбуждены и злы. Жестикулируя руками, они говорили, что дорого достался фашистам этот исковерканный «лаг». Они расстегнули кожаные куртки, и на гимнастерках блеснули ордена. Это были первые ордена, которые я увидел. И мы, мальчишки, поняли, какой ценой достаются военные награды. Каждый в селе хотел, чтобы летчики переночевали именно у него в доме. Но они провели ночь у своего «яка». Мы тоже не спали и, поеживаясь от холода, находились с ними, перебарывая молодой сон, не спускали с их лиц слипающихся глаз. Утром летчики улетели, оставив о себе светлые воспоминания. Каждому из нас захотелось летать, быть такими же храбрыми и красивыми, как они. Мы испытывали какое-то странное, неве- данное доселе чувство. События разворачивались быстро. Через село поспешно прошли колонны грузовиков, торопливо провезли раненых. Все заговорили об эвакуации. Медлить было нельзя. Первым ушел с колхозным стадом дядя Паша. Собирались в путь-дорогу и мать с отцом, да не успели. Загремел гром артиллерийской канонады, небо окрасилось кровавым заревом пожаров, и в село неожиданно ворвались гитлеровские самокатчики. И пошла тут несусветная кутерьма. Начались повальные обыски: фашисты всё партизан искали, а под шумок забирали хорошие вещи, не брезговали одеждой, и обувью, и харчами. Нашу семью выгнали из дома, его заняли фашистские солдаты. Пришлось выкопать землянку, в ней и ютились. Жутко было ночами, когда в небе заунывно гудели моторы вражеских самолетов, летевших в сторону Москвы. Отец и мать ходили темнее тучи. Их волновала не только судьба семьи, но и судьба колхоза, всего нашего народа. Отец не спал по ночам, все прислушивался, не загремят ли советские пушки, не наступают ли наши войска; он беспокойно шептался с матерью, рассказывал о появившихся вблизи смоленских партизанах, тревожился о Валентине и Зое — они уже были почти взрослые, а в соседних селах гестаповцы и полицаи угоняли молодежь в неволю. Ни радио, ни газет, ни писем — никаких известий о том, что делается в стране, в село к нам не поступало. Но вскоре все почувствовали: гитлеровцам крепко наломали бока. Через село повезли раненных и обмороженных солдат. И с каждым днем все больше и больше. Помню, как ночью отец вздул огонь, поднялся из землянки наверх, постоял там и, вернувшись, сказал матери: — Стреляют... — Может, партизаны? — переспросила мама. — Нет, регулярная армия. По всему окоёму гремит... С утра через село сплошным потоком пошли вражеские машины с солдатами, танки и пушки. Это была уже не та армия, что совсем недавно двигалась на восток. Мимо нас отступали остатки эсэсовской дивизии, разгромленной под Москвой. Все наши сельчане ждали близкого часа освобождения. Но фашистам |4
удалось удержаться на оборонительном рубеже, и наше село осталось в их ближних тылах. Наш дом теперь облюбовал матерый фашист из Баварии. Звали его, кажется, Альбертом. Он занимался зарядкой аккумуляторов для автомашин и терпеть не мог нас, детей. Помню, как-то раз младший братишка Боря подошел из любопытства к его мастерской, а он схватил его за шарфик, повязанный вокруг шеи, и на этом шарфике подвесил на яблоневый сук. Подвесил и заржал, как жеребец. Ну, мать, конечно, бросилась к Боре, а баварец не пускает ее. Что мне было делать? И брата жалко, и мать жалко. Хочу позвать людей — и не могу: перехватило дыхание, будто не Борьку, а меня подвесили. Был бы я взрослым, я бы ему показал, этому фашисту треклятому... Хорошо, что баварца кликнул какой-то начальник, и мы с мамой спасли Бориса. Унесли его в землянку и едва привели в чувство. Подражая старшим, мы, мальчишки, потихоньку, как могли, вредили гитлеровцам. Разбрасывали по дороге острые гвозди и битые бутылки, прокалывавшие шины машин, а в выхлопную трубу мотоцикла Альберта этого, что в нашем доме хозяйничал, запихивали тряпки и мусор. Он меня ненавидел и несколько дней не подпускал к землянке. Пришлось ночевать у соседей, а там только и разговору было, как досадить фашистам. Фронт хоть и медленно, но все-таки приближался к селу. Это даже мы, дети, чувствовали по нарастающему гулу артиллерийской стрельбы. Скоро передовая оказалась совсем близко — всего в восьми километрах от нашего дома. Село было забито войсками. По нему наши палили из пушек и бомбили его с самолетов. В особенности досаждали фашистам наши «ночники»— По-2. Всю ночь стрекочут, как кузнечики, и сыплют и сыплют «гостинцы». Так мы и жили, в огне и дыму. День и ночь что-нибудь горело поблизости. Ничто не проходило мимо детских внимательных глаз. Мы, ребята, все видели, все замечали. Помню, пролетели над селом шесть наших самолетов. Затем послышался гул бомбежки. Смотрим, обратно возвращаются. Но одного не хватает. Было шесть самолетов, а стало пять. И считать-то мы могли тогда только до десяти, и вычитания еще не проходили, а поняли, что одного недостает. Стали соображать: куда делся? А тут и он. Горит, но летит над самой улицей, забитой войсками, и бьет по ним изо всех пушек. Фашисты кто куда. Шум. Крик. Паника. Стали мы гадать: долетит до своих или не долетит? А летчик развернулся и снова на колонну. Теперь уже сыплет бомбами. А потом в самую гущу фашистов врезался. — Как Гастелло! Как Гастелло! — закричали мы, зная от взрослых о подвиге человека с этой фамилией. И самолет и летчик сгорели. Так никто в селе и не доведался, кто он, откуда родом. Но каждый знал: это был настоящий советский человек. До самого последнего дыхания он бил врагов. 15
Весь день мальчишки проговорили о безымянном герое. Никто не сказал вслух, но каждый хотел бы так же вот жить и умереть за Родину. «Кто же отомстит за смерть героя? — тоскливо думали мы. — Кто расскажет его товарищам, как он погиб?» Вскоре мы узнали, что этот самолет подбили фашистские зенитчики, окопавшиеся за селом на холме. Возмездие пришло незамедлительно. Утром нагрянула пятерка таких же самолетов — теперь-то я знаю, что это были штурмовики «илы», — и смешала с землей и зенитную батарею и прислугу. Ни один фашист не уцелел. Здорово дали! Клушипо долгое время было отрезано от всего мира. Что делалось на фронтах, никто не знал. Но как-то прилетел самолет, сбросил пачку листовок. Как стая белых голубей, они долго кружились в небе и наконец опустились за околицей, на заснеженном лугу. Я схватил одну, мельком глянул, вижу — рисунок: груда черепов, а сверху ворон сидит с мордой Гитлера. И русские буквы. А прочесть-то я их не могу. Огляделся, нет ли фашистов поблизости — ведь за листовки они смертельно карали, — сунул ее за пазуху — и бегом в землянку. Там Зоя прочитала и обрадованно засмеялась: — Юрка, знаешь, какая победа! В листовке рассказывалось о разгроме гитлеровцев под Сталинградом. Радости пе было конца. Во всех землянках только и говорили о поражении фашистов. Вскоре загремело и на нашем фронте. Началось наступление советских войск. Тут-то эсэсовцы и забрали наших Валентина и Зою и вместе с другими девушками и парнями погнали на запад, в Германию. Мать вместе с другими женщинами долго бежала за колонной, заламывая руки, а их отгоняли винтовочными прикладами, натравливали на них псов. Большое горе свалилось на нас. Да и не только мы — все село умывалось слезами: ведь в каждой семье фашисты кого-нибудь погнали в неволю. Но горе не бывает бесконечным, наступила радость, да еще какая! В полночь к нам заглянули два человека в белых полушубках, в шапках-ушанках, с автоматами, покрытыми изморозью. Дали отцу закурить и начали расспрашивать. Это была наша разведка. Первая за все время. У нас нечего было есть, но мать захлопотала, чтобы накормить их, наварила картошки, правда, соли не оказалось. Разведчики исчезли так же тихо, как и появились. Словно во сне. Я даже на рассвете спросил о них у отца. А он хитро посмотрел па меня, усмехнулся и говорит: — Я сам как во сне... Через день гитлеровцы покинули село. Отец вышел навстречу нашим и показал, где фашисты заминировали дорогу. Всю ночь он тайком наблюдал за работой вражеских саперов. Наш полковник, в высокой смушковой папахе и защитного цвета погонах на 16
шинели, при всем народе объявил отцу благодарность и расцеловал его, как солдата. Запомнилось мне, как в те счастливые дни всей семьей мы читали газету «Правда», которую оставили в нашем доме проходившие через село пехотинцы. На второй странице была помещена большая фотография: митинг жителей Гжатска, только что освобожденного от гитлеровцев. У всех радостные, улыбающиеся лица, все внимательно слушают полковника Красной Армии, читающего приказ Верховного Главнокомандующего. В газете были и другие материалы о нашем районе, о том, что делалось здесь в пору хозяйничанья фашистов. Отец читал все это вслух и, когда встречались знакомые имена людей, жестоко пострадавших от оккупантов, рассказывал все, что знал о них. Было это как раз в тот день, когда мне исполнилось девять лет. День рождения! Для меня он оказался очень счастливым — ведь теперь на освобожденной от врага родной земле начиналась совсем другая жизнь. Вскоре отец ушел в армию, и остались мы втроем — мама, я и Бориска. Всем в колхозе заправляли теперь женщины и подростки. После двухлетнего перерыва я снова отправился в школу. На четыре класса у нас была одна учительница — Ксения Герасимовна Филиппова. Учились в одной комнате сразу первый и третий классы. А когда кончались уроки, нас сменяли второй и четвертый классы. Не было ни чернил, пи карандашей, ни тетрадок. Классную доску разыскали, а вот мела не нашли. Писать учились на старых газетах. Если удавалось раздобыть оберточную бумагу или кусок старых обоев, то все радовались. На уроках арифметики складывали теперь не палочки, а патронные гильзы. У нас, мальчишек, все карманы были набиты ими. От старшего брата и сестры долго не было никаких известий. Но бежавшие из неволи и вернувшиеся в село соседи рассказывали, что Валентин и Зоя тоже удрали от фашистов и остались служить в Советской Армии. Вскоре пришел треугольничек — письмо со штампом полевой почты, и я по слогам прочел матери, что писала нам Зоя. А писала она, что служит по ветеринарному делу в кавалерийской части. Затем пришло письмо и от Валентина. Он воевал с фашистами на танке, был башенным стрелком. Я радовался, что брат и сестра живы, и гордился, что они колошматят гитлеровцев, от которых мы столько натерпелись. Отец далеко с армией не пошел. Смолоду он хворал, а при фашистах с голоду у него началась еще и язва желудка. Он попал в военный госпиталь в Гжатск, да так и остался в нем служить нестроевым. И служил и лечился одновременно. Война длилась долго — казалось, целую вечность. У всех ныла душа: ведь у каждого близкие находились па фронте. Почтальон был самым желанным гостем в каждой землянке. 17
Ежедневно приносил он то радостные, то печальные известия — одного наградили орденом, другой убит. В классе у нас висела старенькая карта Европы, и мы после уроков переставляли на ней красные флажки, отмечая победоносное шествие наших войск. — Советские солдаты освободили Бухарест! — Софию! — Ворвались в Белград — столицу Югославии! — Советские войска начали боевые действия па германской емле! — Опи уже в Австрии, — со слезами радости на глазах со- )бщала нам Ксения Герасимовна приятные новости. — Под влиянием побед Советской Армии в странах Европы ширится движение Сопротивления, разгорается партизанская борьба, трещит гыл фашистской Германии. Мы часами простаивали у карты, изучали географию по военным сводкам Совинформбюро. Учебников не было, и многие мальчики учились читать по Боевому уставу пехоты, забытому солдатами в сельсовете. И хотя в уставе многое было непонятно, книга ребятам нравилась: она требовала от каждого порядка и дисциплины. Все ждали окончания войны. И вот как-то раз прибежала из сельсовета мать, пахнущая распаханной землей, обняла меня, расцеловала: — Гитлеру капут, наши войска взяли Берлин! Я выбежал на улицу и вдруг увидел, что на дворе весна, над головой синее-пресинее небо и в нем поют жаворонки. Нахлынуло столько еще не изведанных, радостных чувств и мыслей, что даже закружилась голова. Я ждал скорого возвращения сестры и брата. Отныне начиналась новая, ничем не омрачаемая жизнь, полная солнечного света. С детства я люблю солнце! Кончилась война, и моего отца оставили в Гжатске — нужно было отстраивать разрушенный оккупантами город. Он перевез туда из села наш старенький деревянный домишко и снова его собрал. Но я никак не мог позабыть наш обжитой домик в Клушино, окруженный кустами сирени, смородины и бересклета, лопухи и чернобыльник, синие медвежьи ушки — все то, что связывало меня с детством. Теперь мы стали жить в Гжатске, на Ленинградской улице. И школа у меня теперь была другая. Меня приняли в третий класс Гжатской базовой школы при педагогическом училище. С нами занималась совсем молоденькая учительница Нина Васильевна Лебедева. Внимательная, начитанная, она болела за каждого. Вела она все предметы. По ее оценкам, учился я хорошо. Нина Васильевна часто рассказывала нам о Владимире Ильиче Ленине, показывала книжку, в которой был напечатан табель с отметками гимназиста Володи Ульянова. Там были сплошные пятерки. 18
— Вот и вы, ребята, должны учиться так же отличпо, — говорила Нина Васильевна. Мои товарищи по классу рисовали портреты Владимира Ильича, писали о нем стихи. У нас в классе многие рисовали и сочи- нительствовали. Но у мепя к этому не было склонности — я больше любил арифметику. Хорошая была школа, милые ребята учились в ней. У многих не было отцов — погибли на войне, многие были круглыми сиротами. Каждый настрадался за войну, видел ужасы, чинимые оккупантами, испытал муки голода и холода — все то, что невозможно ни забыть, ни простить. А дети со временем становятся взрослыми. Минуло два года, я сдал свои первые в жизни экзамены по русскому языку и арифметике и перевелся в другую школу, в пятый класс. Там вступил в пионерскую организацию. В Доме пионеров занимался в духовом оркестре, участвовал в драмкружке, выступал в школьных спектаклях. Жил так, как жили все советские дети моего возраста. В это время попалась мне книга, которая оставила яркий след на всю жизнь. Это был рассказ Льва Толстого «Кавказский пленник». Очень мне нравился русский офицер Жилин, его упорство и смелость. Такой человек нигде не пропадет. Попав в плен, он бежал, да еще помогал бежать Костылину — человеку, слабому духом. Татарка Дина была прекрасна. Перечитывая рассказ, я все время сравнивал его героев со знакомыми людьми. Ведь брат мой Валентин тоже бежал из плена. И в нем я находил черты полюбившегося мне Жилина. Русскую литературу преподавала Ольга Степановна Раевская — наш классный руководитель, внимательная, заботливая женщина. Было в ней что-то от наших матерей — требовательность и ласковость, строгость и доброта. Она приучала любить русский язык, уважать книги, помогала понимать написанное. От нее мы узнали, как работали Пушкин и Лермонтов, как их убили на дуэлях, каким был Гоголь, как писал свои басни дедушка Крылов. Мы декламировали Максима Горького: «Буревестник с криком реет, черной молнии подобный, как стрела пронзает тучи, пену волн крылом срывает». Мальчики и девочки учились вместе, сидели рядом за партой, помогали друг другу. В шестом классе меня избрали старостой. Дружил я тогда с Валей Петровым и Женей Васильевым. Славные товарищи! Мы помогали друг другу готовить уроки. Петров потом жил в Гжатске, работал техником по лесомелиорации на ремонтно-технической станции. Васильев стал работать в Москве. С нами дружила Тоня Дурасова. Милая, любознательная девчушка с ясным, открытым взглядом. Потом она была продавщицей в одном из гжатских магазинов. Физику преподавал Лев Михайлович Беспалов. Интереснейший человек! Прибыл он из армии и всегда ходил в военном кителе, только без погон. В войну служил в авиационной части, не то штурманом, не то воздушным стрелком-радистом. Было ему 19
лет тридцать, но по лицу его можно было понять, что человек этот многое видел, многое пережил. Лев Михайлович в небольшом физическом кабинете показывал нам опыты, похожие на колдовство. Нальет в бутылку воды, вынесет на мороз — и бутылка разорвется, как граната. Или проведет гребнем по волосам, и мы слышим треск и видим голубые искры. Он мог заинтересовать ребят, и мы запоминали физические законы так же легко, как стихи. На каждом его уроке узнавали что-то новое, интересное, волнующее. Он познакомил нас с компасом, с простейшей электромашиной. От него мы узнали, как упавшее яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения. Тогда я, конечно, не мог и подозревать, что мне придется вступить в борьбу с природой и, преодолевая силы тяготения, оторваться от Земли. В школе пионеры организовали технический кружок. Душой его был Лев Михайлович. Мы сделали летающую модель самолета, раздобыли бензиновый моторчик, установили его на фюзеляж, смастеренный из камыша, казеиновым клеем прикрепили крылья. То-то радости было, когда эта модель взмыла в воздух и, набирая высоту, полетела, проворная, как стрекоза! Вместе с нами радовались и учительница математики Зинаида Александровна Комарова, и завуч депутат Верховного Совета СССР Ираида Дмитриевна Троицкая. А Лев Михайлович почти серьезно пообещал: — Быть вам, хлопцы, летчиками...
В РЯДЫ РАБОЧЕГО КЛАССА II/"к I кончив в Гжатске шесть классов средней школы, я стал 11 .задумываться о дальнейшей судьбе. Хотелось учиться, но II В я знал, что отец с матерью не смогут дать мне высшего 11 г образования. Заработки у них небольшие, а в семье * ” ■ нас — шестеро. Я всерьез подумывал о том, что сначала надо овладеть каким-то ремеслом, получить рабочую квалификацию, поступить на завод, а затем уже продолжать образование. Так делало старшее поколепие, те, кто строил Днепрогэс и Магнитку, прокладывал Турксиб, основал Комсомольск-на-Амуре. Да и теперь, после войны, многие поступали так же. Все это я обдумывал наедине, советоваться было не с кем — ведь мать наверняка не отпустит меня. Для нее я все еще оставался ребенком. Но про себя решил: если уеду из Гжатска, то только в Москву. Ни разу не побывав в ней, я был влюблен в нашу столицу, собирал открытки с фотографиями кремлевских башен, мостов через Москва-реку, памятников. Страстно хотел побывать в Третьяковской галерее. Мечтал пройтись по Красной площади, поклониться великому Ленину. Да и зацепка была у меня насчет Москвы. Там жил брат отца — Савелий Иванович, работавший в строительной конторе. У него две дочки — Антонина и Лидия, мои двоюродные сестры. Когда я сказал дома, чтобы отпустили к дяде Савелию, мать заплакала, а отец, подумав, сказал: — На хорошее дело решился, Юрка. Езжай... В Москве еще никто не пропадал. Учителя отговаривали: надо, мол, окончить семь классов. Но я уже тогда старался не изменять однажды принятых решений. Собрали меня в дорогу. В поезде волновался: как встретят в Москве? Дядя жил на скромный заработок, а тут в его семье прибавлялся лишний рот. Но встретили меня хорошо, я бы сказал, даже очень хорошо. Сильно обрадовались двоюродные сестры. Первые дни они показывали столицу со всеми ее красотами, а потом Тоня отвезла меня в Люберцы на завод сельскохозяйственных машин. Там в ремесленное училище набирали молодежь. Еще в Гжатске я решил, что буду учиться на токаря, в крайнем 21
случае стану слесарем. А тут выясняется: на слесарное и токарное отделения берут с семилетним образованием. А у меня только шесть классов, прямо хоть плачь! — Не горюй, парень, — сказал директор ремесленного училища, — возьмем тебя в литейщики... Видал в Москве памятник Пушкину? Это, брат, работа литейщиков. Этот довод меня сразил, и я с легким сердцем согласился: литейщик так литейщик. Экзамены были нетрудные. Я их выдержал, был зачислен в училище. Дали мне первую в жизни форменную одежду — фуражку с рабочей эмблемой на околыше, аккуратную гимнастерку, брюки, ботинки, шинель, ремень со светлой пряжкой. Все э’го подогнали по фигуре и росту. В тот же день на последние деньги сфотографировался. Получил карточки и не верю: я это или не я? Фотографии, конечно, тут же послал домой и друзьям: смотрите, мол, любуйтесь, какой я стал, вроде как военный... Через несколько дней мастер Николай Петрович Кривов повел нас на завод. Это знаменитый завод. Николай Петрович сказал, что машины, которые тут делают, можно встретить на полях в любом уголке советской земли. И я припомнил, что и у нас в селе были машины с маркой Люберецкого завода. Сначала мастер показывал механические цехи: там мы увидели много станков и, конечно, еще не понимали, что к чему. А затем Николай Петрович повел нас к месту будущей работы — в литейный цех. Тут мы совсем оробели: куда ни глянь — огонь, дым, струи расплавленного металла. И повсюду рабочие в спецовках. — А, новички прибыли, — обрадовался высокий усатый бригадир, — присматривайтесь, привыкайте обращаться с огнем. — И тут же с гордостью добавил: — Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, но человек — сильнее всего! Мы всё побаивались: вдруг что-нибудь сорвется сверху, ударит, прибьет. Или вырвется горячий металл и обожжет. Жались к Николаю Петровичу, старались не отходить от него ни на шаг. Затем мастер привел пас в механизированный литейный цех. Там из белого чугуна отливали средние и мелкие детали к машинам. Водил он нас и к термическим печам, показывал производство отжига, объяснял, как хрупкий металл превращается в вязкий, ковкий чугун. И странное дело, к концу дня мы стали привыкать к заводу и уже перестали бояться его, как вначале. Вскоре меня определили к станку — учили специальности формовщика. Рядом со станком двигался конвейер. Мы делаем формы, ставим стержни, накрываем опоку — и на конвейер. К концу дня приходит мастер. Схватился за голову: — Что же вы, дорогие мальчуганы, гоните сплошной брак? Стержни мы ставили с небольшим перекосом, и брака действительно получилось много. Мастер каждому из нас показал, как надо работать. На другой день дело пошло лучше. 22
Жили мы, ремесленники, в общежитий, в деревянном домике. Наша комната, на пятнадцать человек, находилась на нервом этаже. Жили мирно, дружно. Во всем был порядок: вставали и ложились одновременно, вместе ходили в столовую — там нас кормили бесплатно, вместе бегали в кино и на стадион, находившийся тут же под боком, в зеленой раме тополей. Ремесленники — народ романтический. В то время мы много спорили о героизме. Говорили о том, что подвиги бывают разные. Есть такие, которые требуют от человека мгновенного решения, выбора между жизнью и смертью. К таким подвигам мы относили мужественные поступки Николая Гастелло и Александра Матросова. Но нам нравились большие подвиги, о которых народ говорит: вся жизнь — сплошной подвиг! Так говорилось о людях, всю свою жизнь подчинивших одной, главной цели и боровшихся за нее, не отступая. Ярчайший пример тому — жизнь Владимира Ильича Ленина. Мы прочитали все книги о Ленине в нашей библиотеке. Нас интересовала революционная деятельность Артема, мы восхищались биографией М. В. Фрунзе. Приговоренный царским судом к смерти, М. В. Фрунзе в тюрьме самостоятельно изучал иностранные языки в надежде, что они ему еще понадобятся, и они ему пригодились: ведь он бежал из темницы. Поистине Фрунзе знал «одну, но пламенную страсть». Сколько раз в общежитии читались слова Михаила Васильевича, которые хорошо запомнились: «Мы, смертники, обыкновенно не спали часов до пяти утра, чутко прислушиваясь к каждому шороху... Это трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слова: «Прощай, жизнь! Свобода, прощай!» Дальше звон цепей и кандалов делается все тише и тише. Потом заскрипят железные двери тюрьмы и все стихнет. Сидят ребята и гадают: «Чья же очередь завтра ночью? Вот уж пятого увели». Я напоминаю эти волнующие строки затем, чтобы молодежь знала: революционная борьба старшего поколения требовала жертв и постоянного героизма. Цех мне полюбился. Я перестал завидовать токарям. Работа спорилась и с каждым днем становилась все интереснее. Мне нравилось просыпаться с первым заводским гудком и, умывшись холодной водой, выходить на улицу, вливаться в поток рабочих, спешащих к проходной завода. На работу всегда шел с гордостью. С каждым днем эта гордость укреплялась: взрослые, квалифицированные рабочие разговаривали с нами, ремесленниками, как с равными. А тут подошла и первая получка. Небольшая, конечно, — всего несколько десятков рублей. Но это были первые заработанные мною деньги. Половину из них я послал матери в Гжатск, на хозяйство. Мне очень хотелось помогать семье, чувствовать себя взрослым. 23
В ремесленном училище мы одновременно проходили теоретическую подготовку и практику. Надо признаться, что ребята не очень-то любили занятия в классе. Их все больше тянуло к формовочной земле, к расплавленному металлу. Но был у нас преподаватель, маленький такой, незаметный старичок. Фамилию его, к сожалению, позабыл. Он преподавал черчение — науку точную и необходимую для многих специалистов. Как-то дал он мне начертить одну деталь, потом другую, третью. И все сложнее и сложнее. Я заинтересовался и в конце концов стал хорошо чертить и читать сложные чертежи. Я знал: это пригодится в будущем. И хотя я учился, мне хотелось знать еще больше. В библиотеке брал технические книги и злился, что в сутках всего только 24 часа. На все не хватало времени. Было жаль годы, загубленные фашистской оккупацией. Я мечтал окончить какой-нибудь техникум, поступить в институт, стать инженером. Но для поступления в институт требовалось среднее образование. Вместе со своими товарищами — Тимофеем Чугуновым, тоже нашим, смоленским, и Александром Петушковым из Калужской области — я поступил в седьмой класс люберецкой вечерней школы № 1. Мы помогали друг другу, всегда держались втроем. Трудновато было. Надо и на заводе работать, и теоретическую учебу в ремесленном сочетать с занятиями в седьмом классе. Преподаватели и здесь попались хорошие. На преподавателей мне везло всю жизнь. Проучился я всего один год. Этот 1950/51 учебный год был для меня сумбурным и беспокойным. Меня все куда-то тянуло. Учителя, заметив, что я хочу учиться дальше, предложили поступить в Ленинградский физкультурный техникум. Ведь я среди рабочих завода зарекомендовал себя неплохим спортсменом — не раз занимал призовые места на соревнованиях. Прошел отборочные испытания в Мытищах, на пятерку сдал последний экзамен и вернулся в Люберцы. И тут мне сказали: можно поступить в Саратовский индустриальный техникум по своей литейной специальности. — А спортом, — говорят, — можно заниматься везде... И верно! Каждый спортсмен, каким бы он ни был мастером, должен иметь какую-то специальность и заниматься производительным трудом. Не человек для спорта, а спорт для человека! Чугунов, Петушков и я отправились к директору ремесленного училища и попросили направления в Саратовский индустриальный техникум. Он душевно отозвался на нашу просьбу. Мы получили бесплатные билеты, сели в поезд и махнули ня Волгу, где никто из нас еще не бывал. Саратов нам понравился. Мы приехали туда в августе. Уст роились в общежитии на Мичуринской улице, в доме № 21, — и сразу на Волгу. На берегах этой красивой реки родился Владимир Ильич Ленин. Мы долго стояли па пристани, любуясь быстротой течения Волги, ее необозримыми далями. Эта кар- 24
типа гармонировала с нашим приподнятым настроением, ведь мы входили в новую, еще не изведанную жизнь, становились студентами. Все прибывшие в техникум волновались: как пройдут экзамены? А нам, люберецким, экзаменов сдавать не надо: у нас отличные оценки за семь классов. Единственное, что потребовалось, — сдать пробу по производственной практике. Но каждый из нас уже имел пятый разряд литейщика-формовщика, и, конечно, пробы сдали успешно. Вообще-то пробы сдавали все хорошо, ведь большинство будущих студентов прибыли в техникум с заводов. Многие были куда взрослее нас, приехали даже мастера, жаждавшие получить среднее техническое образование. Когда нас зачислили в техникум, директор сказал: — Ну, студенты, поезжайте-ка пока, до начала занятий, в поле, помогите убрать урожай... Сели на грузовики и отправились километров за восемьдесят от Саратова в колхоз. Там на току молотили пшеницу, возили ее на элеватор в Екатериновку. Проработали недели две, получили благодарность от правления колхоза и с теми же шоферами вернулись в город. Начались занятия в техникуме. Он находился на улице Сакко и Ванцетти. Обстановка здесь была значительно серьезнее, чем в школе и ремесленном училище. И требования жестче, и учебная база солиднее — лаборатории, библиотека, кабинеты по различным специальностям. В нашей группе было 35 человек, приехавших из разных городов Советского Союза. Среди них несколько коммунистов, орденоносцев — участников Великой Отечественной войны; они уже были женатыми людьми, имели детей. Всех их привела сюда жажда к знаниям, стремление приносить как можно больше пользы стране. На первых порах новые знания приобретались с трудом. Люди, отвыкшие от школьной парты, получали двойки. У нас троих — Петушкйва, Чугунова и у меня — учеба ладилась: все было еще свежо в памяти. Звали пас «неразлучными москвичами», часто обращались к нам за помощью, и мы охотно помогали товарищам разобраться в неясных вопросах. Особенно неважно было у многих студентов с математикой. Ведь это капризный предмет — пропустишь два-три урока, плохо усвоишь какую-нибудь формулу или правило, и это отразится на дальнейшей учебе. А мы все трое любили математику. Мы понимали, что в наше время, в век атома, без математики не прожить: все зиждется на точных расчетах. Каждый мечтал приобрести логарифмическую линейку. В техникуме царил дух товарищеской взаимопомощи. Мы, молодежь, присматривались, как ведут себя старшие, прислушивались к их мнению, старались подражать им. «Сам погибай, а товарища выручай», — говорили порой бывшие фронтовики. Было в них что-то уже знакомое, близкое мне. В каждом из них проступали черты тех двух летчиков, которых пришлось увидеть 25
в первые дни войны в селе и которые так поразили тогда воображение широтой своих сердец. Техникум был и для меня и для всех комсомольцев не только школой знаний, но и замечательной школой жизни. С каждым днем у студентов все больше и больше проявлялся вкус к занятиям. Двойки постепенно исчезали, их заменяли тройки, а потом и их почти не стало. В свободное время мы много занимались спортом, организовали баскетбольную команду. Я еще в ремесленном училище пристрастился к этой быстрой, живой игре. Наша команда участвовала в городских соревнованиях и заняла первое место среди саратовских техникумов. Зимой раза три в неделю мы тренировались в спортивном зале. Был у меня друг — Толя Навалихин. Он все тянул на лыжню и в засыпанные снегом пригородные рощи. Но я предпочитал баскетбол. На лыжах ходил, но не так много и часто, как другие. В общежитии я жил в комнате, где находилось еще четырнадцать ребят. Жили дружно, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Вечерами ребята нередко играли в шахматы. Даже турниры организовывали. Но я не участвовал в них — по душе мне больше были подвижные игры. Сидеть часами на одном месте не мог. Стипендию получали мы небольшую. Хотя государство обувало нас, одевало, кормило, все же приходилось строго рассчитывать свои расходы. Однако мы находили средства и на то, чтобы ходить в театр и в кино. В Саратове хороший оперный театр. Там я прослушал «Русалку» Даргомыжского, «Кармен» Бизе, «Пиковую даму» Чайковского. Большое впечатление произвела опера Глинки «Иван Сусанин». Следя за спектаклем, я как бы сам находился на сцене с русским народом, борющимся против врагов Родины. В кино мы бывали почаще. Обычно ходили компанией, ведь в техникуме учились и девушки. После каждого фильма обязательно обменивались мнениями, спорили. Мне нравился фильм «Повесть о настоящем человеке», сделанный по книге Бориса Полевого. Я смотрел его несколько раз и книгу тоже прочитал не один раз. Хорошо в ней показана сила духа советского человека. Алексей Маресьев — прототип героя «Повести о настоящем человеке» — был посильнее полюбившихся мне героев Джека Лондона, он был ближе по духу и устремлениям. Я частенько прикидывал про себя, как бы поступал, доведись мне попасть в такой же переплет, как Маресьеву. С детства я любил образ Овода, созданный Этель Лилиан Войнич. Это был любимый герой мальчишек. Я читал: «У него на груди был спрятан платок, оброненный Моптанелли. Он осыпал этот платок поцелуями и проплакал над ним всю ночь, как над живым существом...» И видел перед собой этот скомканный платок, ощущал его соленую влажность, ясно видел солдат, стрелявших в Овода. Я любил Овода, но Маресьева полюбил сильнее. Он был моим современником, жил вместе с нами на одной земле, и мне хотелось встретиться с ним, пожать его мужественную руку. 26
Литературу преподавала нам Нина Васильевна Рузанова, внимательный, заботливый педагог, влюбленный в свой предмет. Она составила список книг, настоятельно рекомендуя прочесть их каждому. В этот список входила вся серия «История молодого человека XIX столетия», которую в свое время редактировал Максим Горький. Она знакомила нас с шедеврами русской и мировой классики. До сих пор помню волнение, охватившее меня, когда я читал «Войну и мир» Льва Толстого. Больше всего в этой чудесной книге мне понравились батальные сцены и образы защитников Отечества от наполеоновского нашествия — артиллериста Тушина, командира полка князя Андрея Болконского, офицеров Ростова, Долохова, Денисова. И фельдмаршал Кутузов, словно живой, представал перед моими глазами. В то время я прочел «Песнь о Гайавате» американского поэта Лонгфелло, произведения Виктора Гюго и Чарлза Диккенса. Читал много, наверстывая то, что не успел сделать в детстве. Как и все мои сверстники, увлекался Жюлем Верном, Конан Дойлем и Гербертом Уэллсом. Мы знали, что английского писателя интересовала Советская Россия, что в голодные годы он приезжал в Москву, разговаривал с Владимиром Ильичем Лениным и написал книгу «Россия во мгле». Нам хотелось прочитать эту книгу, но достать ее не смогли: в Саратовской городской библиотеке ее не было. Герберт Уэллс сомневался в ленинском плане электрификации страны. Но мы собственными глазами видели, как по Волге караваны барж везли материалы на строительство Куйбышевского гидроузла. То, что прозорливо предвидел Ленин, свершалось на наших глазах трудолюбивыми руками советского народа. В очень интересное время проходила наша молодость! Надо было торопиться с учением. Мы были повсюду нужны. И у нас в стране, и за рубежом происходила масса событий, волновавших всех студентов техникума, особенно нас, комсомольцев. Где-то далеко, за тридевять земель, свободолюбивый народ Кореи отражал полчища самой крупной капиталистической страны мира — Соединенных Штатов Америки. Мы начинали свой день с того, что слушали по радио сообщения о боях в Корее. Тогда мы узнали имена героев Корейской Народно-Демократической Республики, летчиков. «Правда» писала об их храбрости и отваге, о том, что иные из них сбили по полтора десятка американских «сейбров». Многие народы в своей борьбе учились и учатся героизму у советских людей, и нам было приятно читать о том, что корейский народ учился мужеству у советских людей, что в борьбе с империалистическими захватчиками прославили себя корейские партизанские отряды имени Зои Космодемьянской и Алексея Маресьева. Почти все студенты техникума были комсомольцами. Меня избрали членом бюро комсомольской организации. Общественной работы было много, тем более что я выполнял еще обязанности секретаря местного спортивного общества «Трудовые резервы». 27
Приходилось экономить каждую минуту, чтобы со всем справиться. После окончания третьего курса захотелось мне купить новый костюм, а денег не было. — Слушай, Гагарин, не поедешь ли ты физруком в детдомовский лагерь на лето? — предложил мне секретарь райкома комсомола. — Отдохнешь, да и заработаешь немного... Пионерский лагерь находился в замечательном месте, весь в зелени, на реке. Там мне впервые в жизни пришлось вести воспитательную работу. Надо сказать, ребята попались живые, а некоторые даже «вредпые». Они обрадовались, что уехали от учительских глаз, и шалили вовсю. На весь лагерь было только двое мужчин, если меня в то время можно было назвать так, — я да слепой баянист Иван Алексеевич, человек тонкого слуха и большой музыкальной души. Мы как умели помогали молодой воспитательнице Тане Андреевой и завучу детского дома Елене Алексеевне. Работа в лагере дала многое. Нередко вечерами, когда ребята, набегавшись за день, засыпали крепким сном, у нас с Еленой Алексеевной возникали задушевные беседы. Говорили о том, как важна в человеческой жизни дисциплина. — От дисциплины до героизма — один шаг, — говорила опытная воспитательница. Она утверждала, что каждый ребенок — это целый мир. Правильно разобраться в нем — значит найти верные пути становления человека, помочь детскому сердцу окрепнуть для преодоления будущих трудностей жизни. Лагерное лето пролетело быстро. Я вернулся домой и приобрел новый костюм, ботинки, часы. Словом, все сложилось хорошо — и практику воспитателя прошел, и деньги заработал. Наступил последний год учения в техникуме. От книг и учебников мы все больше и больше переходили к практике, к стажировкам на производстве. Сначала меня послали в Москву на завод имени Войкова, а затем в Ленинград на завод «Вулкан». Первые дни я со своим товарищем Федором Петруниным ходил по Ленинграду, охваченный восторгом. Подумать только — мы в городе, ставшем колыбелью Октября! Мы ходили к Смольному, откуда Ленин руководил революцией, посылал отряды рабочих, солдат и матросов на штурм Зимнего. Вот и сам Зимний. Нева. Легендарная «Аврора». Нет в мире города с такой богатой революционной историей, как Ленинград. Все здесь напоминало о борьбе. И стены Петропавловской крепости, и чугунные мосты через Неву, и корпуса бывшего Путиловского завода, на котором работал мой дед Тимофей Матвеев. Мы ходили к Исаакиевскому собору, фотографировались у памятника Петру Великому. Федя декламировал: 28
О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы? В этом городе творили Пушкин, Гоголь, Достоевский... Здесь, на Сенатской площади, царские войска палили картечью по декабристам... У Зимнего дворца в япварское воскресенье 1905 года царь расстрелял рабочих... Вся история русского рабочего класса разворачивалась перед глазами. Мы устремились к Финляндскому вокзалу, чтобы увидеть бронзового Ленина на броневике. Дни проводили на заводе, а по вечерам ходили в музеи, в театры. Работая в ночной смене, три дня провели в Эрмитаже, среди сокровищ мирового искусства. Были и в Русском музее, любовались картинами знаменитых художников. Все нравилось в Ленинграде — его архитектурные ансамбли, его памятники. Мы с Петруниным долго стояли возле вздыбленных бронзовых коней на Аничковом мосту. Большое впечатление произвел на меня и памятник миноносцу «Стерегущий» на Петроградской стороне. Я долго вглядывался в лица русских матросов, открывших кингстоны, потопивших себя и корабль, но не сдавшихся врагу. Побывав в Ленинграде, мы стали взрослее, духовно богаче. Одно дело — читать в книгах о том, как революционный народ штурмовал Зимний дворец, и другое — видеть арку бывшего Главного штаба, из-под которой красногвардейцы начали атаку, самому пройти по Дворцовой площади, побывать в залах Зимнего, где было арестовано Временное правительство Керенского... Вернувшись в Саратов, мы долго вспоминали красоту Ленинграда, подробно рассказывали о городе русской славы товарищам по курсу. Одним из любимых моих предметов в техникуме, как и раньше в школе, оставалась физика. Здесь ее преподавал такой же замечательный учитель, как и Лев Михайлович Беспалов. Многие у нас с глубоким уважением относились к этому чуткому, высокообразованному человеку — Николаю Ивановичу Москвину. Физика — предмет увлекательный, но трудный. Не зная математики, разобраться в ней нелегко. Свои лекции наш физик читал интересно, образно, увлекательно. Тем, кто не знал предмета, он беспощадно ставил двойки, а затем требовал их исправления. Николай Иванович не оставлял в покое нерадивого студента до тех пор, пока тот не усваивал того, чего не знал. — Техник не может не знать физики, — говорил он нам, — земной шар вращается по законам физики. Москвин организовал физический кружок, участники которого выступали с докладами. Были доклады о законах Ньютона, о механике, о достижениях в электричестве. Мне Николай Иванович поручил сделать сообщение по работе русского ученого Лебедева о световом давлении. Доклад кружковцам поправился. 29
И тогда я взялся за другую тему — «К. Э. Циолковский и его учение о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях». Для этого мне пришлось прочесть и сборник паучно-фаптасти- ческих произведений Константина Эдуардовича, и все книги, связанные с этим вопросом, имевшиеся в библиотеке. Циолковский перевернул мне всю душу. Это было посильнее и Жюля Верна, и Герберта Уэллса, и других научных фантастов. Все сказанное ученым подтверждалось наукой и его собственными опытами. К. Э. Циолковский писал, что за эрой самолетов винтовых придет эра самолетов реактивных. И они уже летали в нашем небе. К. Э. Циолковский писал о ракетах, и они уже бороздили стратосферу. Словом, все, прозорливо предвиденное К. Э. Циолковским, сбывалось. Должна была свершиться и его мечта о полете человека в космические просторы. Свой доклад я закончил словами Константина Эдуардовича: «Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Все члены нашего кружка были поражены силой и глубиной мысли ученого. На эту фразу, похожую на формулу, обращал мое внимание еще Лев Михайлович Беспалов в гжатской средней школе. Но тогда я не понимал ее значения так, как понял теперь. И, может быть, именно с этого дня у меня появилась неудержимая тяга в небо, в стратосферу, в космос. Чувство это было неясное, неосознанное, но оно уже жило во мне, тревожило, не давало покоя.
СТАНОВЛЮСЬ ЛЕТЧИКОМ анятия в техникуме шли своим чередом. Но стоило услышать гул пролетающего самолета, встретить летчика на улице, и как-то сразу на душе становилось теплее. Это была все та же, еще не осознанная тяга в небо. Я знал, что в Саратове есть аэроклуб. Среди ребят о нем шла добрая слава. Но чтобы поступить туда, надо было иметь среднее образование. Чувство, обуревавшее меня, волновало также и Виктора Порохню и Женю Стешина — тоже студентов нашего техникума. Как-то прибегает Виктор и возбужденно кричит: — Ребята, отличная новость! В аэроклуб принимают четверокурсников техникумов... В тот же вечер втроем мы отправились в аэроклуб. Мы подали заявления, прошли все комиссии и начали заниматься. Сначала теория полета, знакомство с устройством самолета и авиационного двигателя. На первых порах нас даже разочаровали эти скучные занятия. Думалось, сразу попадем на аэродром, станем летать. А тут все те же классы, задачи у доски да учебники. Дорога на аэродром, к самолетам, оказалась куда длиннее, чем мы представляли; Очень напряженными для нас были первые месяцы 1955 года. Приходилось работать, как говорится, в две тяги: днем занимались в техникуме, а вечером — в аэроклубе. А тут еще подоспела защита дипломных проектов — надо было подбивать итоги четырехлетнего обучения в техникуме. Мне досталась довольно сложная тема — разработка литейного цеха крупносерийного производства. Кроме того, я должен был разработать технологию изготовления деталей и методику производственного обучения в ремесленном училище по изготовлению этих деталей. Дипломная работа требовала множества чертежей. И я не раз добрым словом помянул старенького люберецкого преподавателя, привившего вкус к черчению. Материалы, необходимые для диплома, я брал в библиотеке техникума и в техническом отделе городского книгохранилища. Опыт, хотя и небольшой, приобретенный ранее в ремесленном училище, па Люберецком заводе и во время стажировок в Москве и Ленинграде, пришелся 31
кстати. Постепенно дипломный проект приобретал нужные очертания, пополнялся новыми соображениями. Работая пад дипломом, я старался не пропускать занятий в аэроклубе. Там мы уже заканчивали изучение теории, сдавали экзамены. Уставали смертельно и, едва добравшись до коец, засыпали моментально, без сновидений. Очень хотелось поскорее начать учебные полеты. Ведь я до сих пор ни разу, даже в качестве пассажира, не поднимался в воздух. А вдруг забоюсь, закружится голова или станет тошнить? Старшие товарищи рассказывали всякое о полетах... Но прежде чем начать учебные полеты, полагалось совершить хотя бы один прыжок с парашютом. — Посмотрим, смелые ли вы ребята, — с лукавой улыбкой говорил наш летчик-инструктор Дмитрий Павлович Мартьянов. Это был молодой, постарше меня на несколько лет, плотно сбитый, невысокого роста человек. В аэроклуб он прибыл из истребительного полка, рассказывал нам, что окончил Борисо- глебское училище военных летчиков, и очень гордился тем, что в свое время там учился Валерий Чкалов. Прослужив некоторое время в войсках, он демобилизовался и стал работать инструктором аэроклуба. После службы в армии он мог поступить в какой-нибудь институт, стать инженером или агрономом, но пошел в аэроклуб. — Не могу без аэродрома, не могу не летать, — признавался он. Мартьянов был подлинный летчик и не мог жить без крыльев. Курсантам нашей группы по душе пришлась и его приверженность к авиации, и четкость, к которой он приучал пас с первого дня знакомства. В нем была эдакая «военная косточка», сразу отличающая строевика от гражданских людей. К дисциплине и порядку Дмитрий Павлович привык с детства. Ведь свою воинскую жизнь он начал в суворовском училище. Мы верили, что такой бывалый человек не успокоится, пока не сделает нас летчиками. Наконец назначены парашютные прыжки. Дважды ночами мы выезжали на аэродром и, переживая, ждали, когда нас поднимут в воздух. Но нам не везло: не было подходящей погоды. Невыс- павшиеся, переволновавшиеся, возвращались в техникум и садились за дипломные работы. Их-то ведь за нас никто не сделает! В третью ночь на аэродром поехали с пами и девушки — студентки Саратовского техникума. Им тоже надо прыгать. Смотрю на них, а они бледные, растерянные. Неужели и у меня такой вид? Девушки подшучивают: — А ты почему такой спокойный? Наверное, уже не раз прыгал? — Нет, — говорю, — впервые... Не верили мне девчата. И только когда мы стали надевать на себя парашюты, убедились, что я не лгу. У меня не ладилось цело с лямками и карабинами так же, как и у них. Непривычно 32
было. Сзади большой ранец с основным парашютом. Спереди тоже ранец, поменьше, — с запасным. Ни сесть, ни встать, ни повернуться... Как же, думаю, справлюсь там, в воздухе, со всем этим хозяйством? Оно как бы связало меня по рукам и ногам... С детства я не любил ждать, особенно если знал, что впереди — трудность, опасность. Уж лучше смело идти ей навстречу, чем увиливать да оттягивать. Поэтому я обрадовался, когда после первого «пристрелочного» прыжка Дмитрий Павлович выкрикнул: — Гагарин! К самолету... У меня аж дух захватило! Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уж не помню, как мы взлетели, как По-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато... — Не дрейфь, Юрий, девчонки снизу смотрят! — озорно крикнул инструктор. — Готов? — Готов! — отвечаю. — Ну, пошел! Оттолкнулся я от шершавого борта самолета, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя — это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений. Проходит минута. Прислушиваюсь к себе — все в порядке, сердце работает нормально, и его стук ощущается не громче, чем тиканье часов на руке. После меня на этот же По-2 посадили девчушку, которая все подтрунивала надо мной в автобусе. На земле-то опа была бойкая, а в воздухе растерялась. Вылезла на крыло, перепугалась — и ни туда ни сюда. Так и вернул ее инструктор на аэродром. Никто над ней не смеялся. С каждым такое в первый раз может случиться. Когда прыжки кончились, Дмитрий Павлович спросил: — Хочешь полетать со мпой на «яке»? Как можно было не согласиться! Сажусь в заднюю кабину, привязываюсь ремнями. Мартьянов советует, чтобы глядел на землю, ориентировался по ней, определял высоту полета. А как ее определять-то? Глаза разбегаются, дух захватывает, и не поймешь, что к чему. Но, как уже много раз бывало со мной, я быстро освоился с новой обстановкой и залюбовался землей с 33 2 4-562
высоты птичьего полета. До чего же красочна и прекрасна наша земля, если глядеть на нее сверху! Деревья и кусты кажутся низкими, вровень с травой; огромными ломтями ржаного хлеба чернеют вспаханные колхозные поля; видны грейдерные дороги; отчетливо вырисовываются каждая тропинка, стада коров и пастухи, задравшие головы к небу. Когда-то и я был таким, как они, обдирал колени и частенько разбивал нос, мечтал о сказоч- пых крыльях, томился жаждой по неизведанному и вот наконец взлетел, и этот полет наполнил меня гордостью, придал смысл всей жизни. Прошли по кругу, а потом Мартьянов повел машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа. — Вот это вираж, — говорил он по самолетному переговорному устройству, — а это петля Нестерова... И самолет сделал такую штуку, что мне сразу захотелось на землю. А Мартьянов продолжал свои узоры. Я не понимал, зачем он оглушает меня каскадом фигур. А ему это надо было для того, чтобы с одного раза решить: получится из меня летчик или нет? Вывод он сделал положительный, потому что, когда приземлились, его лицо выражало удовлетворение. — Ну что же, завтра опять слетаем? — поинтересовался он и пытливо поглядел мне в глаза. — Я готов летать хоть круглые сутки, — вырвалось у меня. Может быть, эта фраза и была несколько хвастливой, по произнес я ее от всего сердца. — Нравитея летать? Я промолчал. Слова были бессильны, только музыка могла передать радостное ощущение полета. Через несколько дней в техникуме состоялась защита дипломов. Свою работу я выполнил и получил диплом об окончании Саратовского индустриального техникума с отличием. Государственная экзаменационная комиссия присвоила мне квалификацию техника-литейщика. Трудный жизненный рубеж был взят. Можно идти на производство, можно продолжать учение. Я стоял па распутье. Ничто меня не связывало. Родителям помогали старший брат и сестра, своей семьей я пока еще не обзавелся. Куда захотел, туда и поехал. Знания везде могли пригодиться. В стране шли большие созидательные работы. Товарищи разъезжались — кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Я ведь со многими дружил, привык жить в коллективе, в общежитиях; никогда еще у меня пе было своей комнаты. Товарищи уезжали, а я все никак не мог оторваться: крепкими корнями врос в землю Саратовского аэродрома. Я не мог бросить начатое дело. И когда в аэроклубе сказали, что на днях курсанты отправятся в лагеря, я согласился ехать туда. В лагерях рядом с аэродромом, покрытым короткой травой, для нас уже были разбиты палатки, будто паруса, похлопывающие под ветром. И началось горячее, интересное лето. Почти 34
каждый день — полеты. Дмитрий Павлович начал возить нашу группу по кругу, в зоны. Летали мы на Як-18 — добротной учебной машине, казавшейся нам истребителем. Это был маневренный, легкий в управлении самолет. Мартьянов, несмотря на свою молодость, относился к нам строго и требовательно. — Летное дело, — говорил он, — не прощает даже малейшей ошибки. За каждый промах в воздухе можно заплатить головой... Он кропотливо, по крупице, прививал нам основы авиационной культуры, без которой немыслим современный летчик, требовал, чтобы каждое задание выполнялось с предельной точностью. Скорость мы должны были выдерживать до километра, заданную высоту полета — до метра, намеченный курс — до полградуса. Некоторым казалась излишней такая придирчивость инструктора. А он, конечно, был глубоко прав: авиационное дело зиждется на математических расчетах, не терпит пренебрежения «мелочами», рассеянности в воздухе. — Летать надо красиво, — любил повторять Дмитрий Павлович, выговаривая курсантам за малейшее отклонение от задания. Мартьянов был хорошим летчиком-воспитателем. Но он не был на войне. А нас интересовало поведение летчика в бою. Мы уже прочитали книги Александра Покрышкина и Ивана Кожедуба, и нам хотелось стать не просто летчиками, а военными летчиками, и обязательно истребителями. Свою любовь и уважение к нашим первым наставникам в летном деле мы делили между Мартьяновым и командиром звена Героем Советского Союза Сергеем Ивановичем Сафроновым. В дни войны он сражался под Сталинградом, участвовал в знаменитой воздушной битве на Кубани, сбил несколько «юнкерсов» и «мессершмиттов» на Курской дуге. Будучи капитаном, в 1943 году был награжден Золотой Звездой. На примерах биографий своих товарищей по эскадрилье и полку, с которыми крыло к крылу сражался против врага, он стремился показать нам, будущим пилотам, как формируется советский человек и настоящий летчик. Слушали мы его внимательно: ведь перед нами советский ас, носитель славных традиций нашей боевой авиации. Он называл нас молодогвардейцами, много работал с нами и, так же как Мартьянов, учил чистоте летного почерка. Как-то мы собрались в тени раскидистого дерева, и под шелест листвы Сергей Иванович сказал: — Крепкие нервы важнее крепких мускулов... Сильная воля — не врожденное качество человека, ее можно и надо воспитывать! Из всего сказанного нам Героем Советского Союза в тот день и из предыдущих бесед мы сделали для себя вывод: воля — это усилие, напряжение всех нравственных и физических сил человека, мобилизация энергии и упорства для достижения поставленной цели. 35
Начальник нашего аэроклуба Григорий Кириллович Денисенко тоже был Героем Советского Союза. Выступая как-то на комсомольском собрании, он в свою очередь объяснил нам, что воля — это прежде всего умение управлять своим поведением, контролировать свои поступки, способность преодолевать любые трудности, с наименьшей затратой сил выполнять поставленные задания. Помню, в день собрания была отвратительная погода, дождь бил по стеклам, в комнате наступила сумеречная темнота, а мы слушали как зачарованные. — Человек сильной воли отличается высокой организованностью, дисциплинирован, с толком использует каждый час, — так окончил свое выступление начальник аэроклуба. Провиниться и получить замечание от таких заслуженных людей, как Сергей Иванович Сафронов или Григорий Кириллович Денисенко! Случись такое со мной, я сгорел бы от стыда. Ведь кроме всего я еще был и комсоргом отряда аэроклуба и старшиной группы. Мы во всем старались подражать им, даже походкой, манерой держаться. Золотые Звезды на их кителях были мечтой каждого. Но об этом не говорилось вслух, они были так же недосягаемы, как настоящие звезды. Наступал июль. Дни стояли знойные, вечера душные. В один из таких дней Дмитрий Павлович не сел, как обычно, со мной в машину — это была «шестерка желтая», — а, стоя на земле, сказал: — Пойдешь один. По кругу... И хотя я уже с неделю ждал этих слов, сердце ёкнуло. Много раз за последнее время я самостоятельно взлетал и садился. Но ведь за спиной у меня находился человек, который своим вмешательством мог исправить допущенную ошибку. Теперь я должен был целиком положиться на себя. — Не волнуйся, — подбодрил Дмитрий Павлович. Я вырулил самолет на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Меня охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга. Лечу! Лечу сам! Только авиаторам понятны мгновения первого самостоятельного полета. Ведь я управлял самолетом и прежде, но никогда не был уверен, что веду его сам, что мне не помогает инструктор. Я слился с самолетом, как, наверное, сливается всадник с конем во время бешеной скачки. Все его части стали передатчиками моей воли, машина повиновалась, делала то, что я хотел. Сделал круг над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолет возле посадочного знака. Сел точно. Настроение бодрое. Вся душа поет. Но не показываю виду, как будто ничего особенного не случилось. Зарулил, вылез из кабины, доложил Дмитрию Павловичу: задание, мол, выполнено. — Молодец, — сказал инструктор, — поздравляю... Мы шли по аэродрому, а в ушах продолжала звенеть музыка полета. А на следующий день товарищи говорят: 36
— Зпаешь, о тебе написали в газете... Газеты на аэродроме не оказалось, достал я ее только через неделю в городе. Там было всего несколько строк о моем полете, были названы мои имя и фамилия, помещена фотография: я в кабине самолета, подняв руку, прошу разрешение на взлет. Когда был сделан этот снимок, кем написана заметка, я не знал. Видимо, все это организовал Дмитрий Павлович. Значит, он был уверен во мне, знал, что не подведу. «Заря молодежи» — так называлась газета саратовских комсомольцев, в которой столь неожиданно отметили меня. Первая похвала в печати многое значит в жизни человека. Мне было и очень приятно видеть свое имя напечатанным в газете, и в то же время как-то неловко, что из всех товарищей почему-то написали именно обо мне. Но все-таки я послал этот экземпляр «Зари молодежи» домой, в Гжатск. Мама в ответном письме написала: «Мы гордимся, сынок... Но смотри не зазнавайся...» Полеты становились все более интересными. Мартьянов теперь посылал меня и других курсантов, тоже летающих самостоятельно, в пилотажные зоны и на маршруты. Ощущая холодок волнения, мы учились выполнять виражи, перевороты через крыло, полупетли и петли Нестерова, бочки. Все шло нормально. С каждым днем наши действия в воздухе становились все более уверенными, вызывавшими одобрение и летчика-инструктора и командира звена. Было приятно сознавать, что мы постепенно становимся крылатыми людьми. Я научился летать на Як-18, но знал, что мне еще ой как далеко до Сафронова, до Денисенко, до тех летчиков, которыми гордится страна. Да и военные самолеты привлекали внимание. Нам доводилось читать о звуковом барьере, об истребителях со сверхзвуковой скоростью, оборудованных усовершенствованными радиолокационными приборами. Не говоря об этом никому, даже ближайшим приятелям, я мечтал стать военным летчиком. До сих пор все желания мои исполнялись. Исполнится ли и эта мечта? Как-то раз в перерыве между полетами среди курсантов нашей группы зашел разговор о записках американского пилота- испытателя Джимми Коллинза. Книга ходила тогда по рукам, вызывала противоречивые суждения: одни восхищались невероятными положениями, в которые доводилось попадать автору; другие утверждали, что он преувеличивает, нагнетает страсти. А что скажет инструктор? Мы тесно сгрудились вокруг Мартьянова. Аэродромный ветерок, теребя выбившиеся из-под шлемов волосы, свежо обвевал наши загорелые лица. Я тоже читал эти записки и не мог не увлечься некоторыми главами. Но вместе с тем у меня, знавшего о летно-испытательной службе пока что понаслышке, книга возбудила странные чувства. И когда Дмитрий Павлович попросил высказать свое мнение, я поделился им с товарищами. — Коллинза, — сказал я, — по-моему, преследовала обречен- 37
пость одиночества... Главное, что занимало его мысли, были доллары. Любой ценой, но только заработать... — Юрий прав, — поддержал меня Дмитрий Павлович. — Капиталистическая действительность создавала для автора книги именно ту обстановку азартной игры со смертью, когда в погоне авиационных компаний за прибылями жизнь летчика могла оборваться в любом полете. «Может ли быть такое в нашей стране, где главное — забота о человеке?» — спрашивали мы самих себя. Мы хорошо понимали, что, как и во всяком новом деле, да еще связанном с испытаниями техники, любой — ракетной, авиационной, морской, подземной, — всегда имеется риск. Но о каком одиночестве советского летчика-испытателя могла идти речь, когда за ним стоят такие силы, как партия, как творческий труд всего нашего народа? Незаметно подкралась тихая осень. Через аэродром потянулись паутинки бабьего лета, в палатках по ночам становилось холоднее. Подошла пора выпускных экзаменов. Опять — в который раз — экзамены! Но и теперь я их выдержал: самолет Як-18 — «отлично», мотор — «отлично», самолетовождение — «отлично», аэродинамика — «отлично»; общая оценка выпускной комиссии — тоже «отлично». После экзаменов все мы, летавшие на «шестерке желтой», подошли к машине. Хотелось еще раз, на прощание, дотронуться до ее крыльев, посидеть в кабине, взглянуть на приборы. Кто знает, на каких самолетах доведется еще летать? А этот старенький, повидавший виды Як-18 стал для нас родной машиной. Некоторые курсанты нашего аэроклуба ушли в гражданскую авиацию. Их привлекали дальние рейсы по родной стране, полеты за границу. Ведь трассы советского Аэрофлота пролегают во многие страны мира. Кое-кто отправился в авиацию специального применения, работающую на сельское хозяйство, на медицину, на геологию. А я хотел стать военным летчиком-истребителем. Почему? Может быть, не давали покоя воспоминания о летчиках, которых довелось видеть во время войны в родном селе. Наверное, еще тогда они посеяли в моей душе семена любви к военной авиации. Мне нравилась военная дисциплина, нравилась военная форма. Мне хотелось быть защитником Родины. Я получил направление в Оренбургское авиационное училище. Ехал туда не один, с товарищами. Все они были ловкие, смелые парии, способные на решительные поступки. Все самозабвенно полюбили авиацию, летное дело. Нас провожал Мартьянов. Ожидая, пока» отправится поезд, мы ходили с ним по перрону, шуршащему гравием, и говорили о будущем. Дмитрий Павлович — человек, навсегда влюбленный в авиацию, предсказывал, что с каждым годом она будет совершенствоваться, что самолеты станут летать еще дальше, быстрее и выше. — Будущее принадлежит вашему поколению, — сказал он на 38
прощание, крепко пожимая нам руки, — вы еще полетаете па таких машинах, которые нам и не снились... Грустно было расставаться с милым Саратовом, с красавицей Волгой, с прежней мечтой стать инженером-литейщиком, с таким добрым наставником, как Мартьянов. Но что делать! Поезд увозил меня к новой мечте — стать летчиком-истребителем. Ведь и Покрышкин, и Кожедуб, и Маресьев были истребителями. Я придирчиво, как бы со стороны, присматривался к своему характеру, привычкам, знаниям: смогу ли достигнуть всего того, что хочу?
ПРИСЯГА НА ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ IC ключом била жизнь, к которой мы так стреми- корпусе на стенах в обрамлении дубовых листьев черно-оранжевых лент висели портреты знамени- летчиков, прославивших училище: Михаила Гро- Юмашева, Анатолия Серова... Больше двухсот тепной Оренбург встретил нас приветливо. Город выглядел так, как о нем рассказывал Мартьянов, окончивший здесь суворовское училище. Ровные, прямые улицы, невысокие дома, сады с уже облетевшей листвой. На рынках — изобилие колхозных продуктов, лошади и верблю¬ ды. Словом, город поменьше Саратова, но со своим строгим уральским колоритом. Здание военного училища стояло на высоком берегу Урала, сливалось с пейзажем, вписывалось в необозримый простор. Из его окон открывался красивый вид на зауральскую лиственную рощу и голубые, без конца и края степные дали. Оттуда доносился шум авиационных двигателей. Там, на аэродроме, лись. В главном и гвардейских тых советских мова, Андрея тридцати фотографий Героев Советского Союза, научившихся летать на просторном Оренбургском аэродроме. Мы становились наследниками их славы и внимательно всматривались в их такие разные, но одинаково мужественные лица, припоминали, кто чем прославил Родину. Тут были и те, кто совершал первые дальние перелеты по стране, и те, кто вслед за экипажем знаменитого летчика Валерия Павловича Чкалова прокладывал пути через Северный полюс в Америку. Много было здесь советских асов, совершивших беспримерные подвиги в воздушных сражениях Великой Отечественной войны. Эти стенды напомнили мне галерею героев 1812 года, которую несколько лет назад пришлось увидеть в Зимнем дворце. Но там были только одни генералы, а здесь встречались и лейтенанты. Нам предстояло научиться летать на реактивных самолетах, которые уже прочно вошли в повседневный быт советской авиации. Было интересно узнать, что пионер реактивного летания Григорий Яковлевич Бахчиванджи, сын слесаря-механика и сам 40
бывший рабочий, став летчиком, еще в начале 1942 года первым поднявший в небо реактивный самолет, тоже учился в Оренбургском училище летчиков. Под его портретом висело описание этого подвига и шел рассказ о том, как рабочие авиационного завода, построившие первый реактивный самолет, радостно встретили летчика-испытателя. Они подбрасывали его в воздух, обнимали, жали ему руки. Все это происходило возле плаката, на котором было написано: «Привет капитану Бахчиванджи — первому летчику, совершившему полет в новое». О таких полетах, об эре реактивных самолетов прозорливо мечтал К. Э. Циолковский. Она уже наступила, эта новая эра, и нам, будущим курсантам, предстояло продолжать и развивать замечательное дело, которое еще в годы войны начал смелый советский летчик. Глядя на его безусое, молодое лицо, каждый из нас невольно представлял себя «однополчанином» этого замечательного пилота. — Все уже сделано до нас, ребята, — сожалеюще сказал кто-то из нашей группы. — И война выиграна, и новая эра в авиации открыта... Я ничего не ответил, но про себя подумал, что в Советской стране всегда есть и будет место для подвига. За примерами далеко не надо ходить. Достаточно было взять любой номер «Правды» и убедиться в том, что буквально каждый день наш народ совершает трудовые подвиги, добивается новых успехов в социалистическом строительстве. В эти дни была пущена первая очередь Омского нефтеперерабатывающего завода, труженики сельского хозяйства Саратовской области сдали государству хлеба в два раза больше, чем предусмотрено планом, на реке Нарве построена гидроэлектростанция, первый агрегат Каховской ГЭС дал промышленный ток, городу Севастополю вручили орден Красного Знамени, бригада экскаваторщика Михаила Евец на строительстве Куйбышевской ГЭС вынула 1 миллион 800 тысяч тонн кубометров грунта, вышла книга колхозного опытника Терентия Мальцева «Вопросы земледелия», Владимир Куц установил новый мировой рекорд в беге на пять тысяч метров. Каждый день приносил что-то новое, значительное, волнующее, заставляющее думать. В те дни прочитал я в «Правде» беседу с академиком Л. И. Седовым «О полетах в мировое пространство» и сделал вырезку из газеты, на всякий случай. В училище начались приемные экзамены. Я их пе сдавал, так как у меня был диплом об окончании техникума с отличием, да и аэроклуб также дал хорошую аттестацию. Все время я находился с ребятами, помогал им по физике, математике. Требования были жесткие, и более половины прибывших оказались отчисленными либо еще до экзаменов медицинской комиссией, либо как не выдержавшие испытаний по теоретическим предметам. И хотя уезжали они из Оренбурга с не очень-то легким сердцем, но от всей души желали нам, остающимся в училище, плодотворной учебы, хороших полетов. 41
— На будущий год снова приедем поступать, — говорили некоторые из них. И действительно, через год, когда мы уже начали летать на «мигах», кое-кто из этих ребят, проявив завидную настойчивость, добился своего и попал в число курсантов. Упорство в достижении поставленной цели — одна из отличительных черт нашей молодежи. Люди, которые страстно желают стать летчиками, обязательно станут ими. Итак, началась моя военная жизнь! Нас всех, как новобранцев, подстригли под машинку, выдали обмундирование — защитные гимнастерки, синие бриджи, шинели, сапоги. На плечах у нас заголубели курсантские погоны, украшенные эмблемой летчиков — серебристыми крылышками. Я нет-нет да и скашивал глаза на них, гордясь и радуясь, что влился в большую семью Советской Армии. Училище жило веселой жизнью молодых, здоровых людей, стремящихся к одной цели. Нас разбили по эскадрильям, звеньям, экипажам. Я попал в эскадрилью, которой командовал подполковник Говорун, звено майора Овсянникова, экипаж старшего лейтенанта Колесникова. Это были мои первые командиры. Обращаться к ним надо было не так, как мы все привыкли — по имени и отчеству, а по воинскому званию, и говорить о них тоже надо было, упоминая звания и фамилии. На первых порах это казалось странным, но мы быстро привыкли к такому армейскому порядку. Все теперь определялось уставами: за проступок — взыскание, за усердие — поощрение, за отвагу — награда. Наше знакомство с военной авиацией началось с занятий по программе молодого бойца. Командиром взвода оказался капитан Борис Федоров — человек требовательный и строгий. Он сразу же, по его выражению, принялся вытряхивать из нас «гражданскую пыль», приучать к дисциплине. Трудновато поначалу было курсантам, особенно тем, кто пришел в училище из десятилетки; их учили всему: наматывать на ноги портянки, ходить легким красивым шагом. Мне было значительно легче, чем им, так как я всю свою юность прожил в общежитиях, где все делалось хотя и не по воинскому уставу, но по определенному распорядку дня. Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастерке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, все блестело — от бачков с водой до табуреток. С детства я любил армию. Советский солдат-освободитель стал любимым, почти сказочным героем народов Европы и Азии. Я помню стихи о нашем солдате: Да, песпроста у пулемета он глаз две ночи не смыкал, и неспроста среди болота он под обстрелом пролежал, —» ворвался в город на рассвете, и, завершая долгий бой, он слезы радости заметил в глазах у женщины чужой. 42
Прошел по бревнам переправы, прополз по грязи под огнем, и грязь в лучах солдатской славы горит, как золото, на нем! Я тоже становился солдатом, и мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и порядок, и рапорты в положении «смирно», и солдатские песни, и резкий, протяжный голос дневального: — Подъ-е-ом! Нравились мне физическая зарядка, умывание холодной водой, заправка постелей и выходы из казармы в столовую на завтрак. Много времени проводили мы на полевых занятиях, на стрельбище и возвращались в казарму порой промокшими до нитки от дождя и снега. Глаза сами слипаются от усталости, скорее бы заспуть, но надо чистить и смазывать карабины, приводить в порядок снаряжение... Вначале у нас буквально не хватало времени ни книжку почитать, ни письмо домой отправить. Но постепенно размеренный строй армейской жизни научил не терять даром ни одной минуты, мы стали более собранными, подвижными, окрепли физически и духовна. День 8 января 1956 года запомнился па всю жизпь. За окнами на дворе трещал мороз, поскрипывали деревья, ослепительно сверкали снега, освещенные солнцем. Всех молодых курсантов выстроили в большом зале училища. Каждый с оружием в руках выходил из строя, становился лицом к товарищам и громко зачитывал слова военной присяги. Одним иа первых, по алфавиту, вышел вперед я и, замирая от волнения,, произнес: — Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик... Подняв голову, я увидел, что со стены напротив глядит на меня с портрета прищуренными глазами Ленин. Быть всегда и во всем таким, как Владимир Ильич, учили меня семья, школа, пионерский отряд, комсомол... Сейчас мы давали клятву на верность народу, Коммунистической партии, Родине, и Лепин как бы слушал наши солдатские обещания быть честными, храбрыми, дисциплинированными, бдительными, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять воинские уставы и приказы командиров и начальников^ Каждый из нас клялся защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над вратами. Присяга! Твердое, большое и емкое слово. В нем выражена любовь советского человека к. своей социалистической Отчизне. Присяга вела в бой наших отцов и братьев. Она придавала им силы в ожесточенной борьбе с врагами и всегда приводила к победе. Вся жизнь моя прошла перед глазами. Я увидел себя школьником, когда мне повязывали пионерский галсцун*. ремсслепни- 43
ком, которому вручали комсомольский билет, студентом с ленинским томиком в руках и теперь воином, крепко сжимающим оружие... Страна доверила нам оружие, и надо было быть достойными этого доверия. Отныне мы становились часовыми Родины. О торжественном событии — принятии военной присяги — я написал домой, поделился с родителями своими чувствами. У всех курсантов было приподнятое настроение. Мы с жаром принялись за изучение теоретических дисциплин. С первых же занятий всем понравились уроки в классах материальной части и теории полета, которые вел инженер-подполковник Коднер. В очень интересный, совсем новый мир ввел нас и преподаватель тактики капитан Романов — человек с пышной курчавой шевелюрой, как у Пушкина. То, о чем мы знали только понаслышке — о формуле воздушного боя, «высота, скорость, маневр, огонь», которую разработали и применили летчики эскадрильи Александра Покрышкина во время знаменитого сражения на Кубани; о штурмовых ударах дважды Героя Советского Союза Талгата Бегельдинова; о действиях пикирующих бомбардировщиков генерала Ивана Полбина, — теперь как бы оживало в лекциях, зримо представлялось на схемах, которыми иллюстрировались и дополнялись эти лекции. Мы получили ясные понятия о том, как надо вести воздушный бой на вертикалях и горизонталях, узнали, какую огромную роль играет слетанность ведущего и ведомого. Современный воздушный бой предстал перед нами как бой групповой, где каждый летчик обязан поддерживать товарища, где одним из решающих факторов является коллективная воля к победе. После занятий в классе воздушной тактики среди нас, курсантов, обычно возникали оживленные споры. У каждого был свой любимый ас. Одному нравился Сергей Луганский, другому — братья Глинки, третьему — Петр Покрышев. Словом, сколько курсантов, столько и привязанностей. Нас интересовали и действия бомбардировщиков, летавших па Берлин в первый год войны, и штурмовиков, атаковавших колонны танков на Курской дуге, и дальних разведчиков, в одиночку проникавших в глубокие тылы противника, и экипажей женского полка, поддерживавших десантников в Керченском проливе. Транспортники, подбрасывавшие боеприпасы партизанам в Брянские леса и в Карпаты, нас тоже интересовали. — Но ведь все это уже история, хоть и недавняя, но история, — говорили некоторые курсанты. — А теперь и техника другая, и люди другие. Капитан Романов шутливо называл этих курсантов скептиками и тут же на примерах совсем недавней войны в Корее доказывал, что и в пору новой авиационной техники — реактивных самолетов, радиолокации, более мощного бортового оружия истребителей — основы воздушной тактики, творчески разработанной передовыми советскими летчиками в годы Великой Отече- 44
ствепной войны, наступательный стиль, которого они придерживались в боях с врагом, их принципы взаимной поддержки и многое другое, присущее нашим авиаторам, нельзя сбрасывать со счетов. — Боевой опыт, — говорил он, — добыт большой кровью. То, что с приходом новой техники устарело, мы не должны брать на вооружение. Ну а то, что может быть полезным и для реактивных самолетов, нужно всячески развивать. К творческому совершенствованию всего того, что уже накоплено нашей авиацией, призывали и другие преподаватели. Они говорили, что даже самый отличный летчик опирается на опыт своих предшественников. На занятиях по теории летного дела они приучали нас не только заучивать уже установившиеся понятия и истины, но и критически мыслить, искать в нужных случаях новые решения. И хотя, конечно, «мыслители» из нас были еще не ахти какие, ведь мы только-только начинали приобщаться к военной авиации и даже не пробовали летать на реактивных машинах, но уже одно то, что командиры и преподаватели видели в нас свою смену, говорило, что именно нам, летной молодежи, предстоит развивать отечественную авиацию. Это поднимало нас в собственных глазах, и всем от этого сознания своей будущей роли хотелось учиться как можно лучше, как можно скорее освоить дело, которому мы целиком посвятили себя. Я всегда любил боевые знамена. Они как неувядаемые листы книги, на которых навечно записаны ратные легенды, по которым многие поколения будут читать историю нашей Родины. Еще будучи в Ленинграде на производственной практике, я с интересом рассматривал в музеях нетленные петровские знамена, изодранные штыками в Полтавской битве, любовался боевыми штандартами непобедимых армий Суворова и Кутузова, прошумевшими чуть ли не по всей Европе. Незабываемое впечатление произвели на меня увитые цветными орденскими лентами знамена частей нашей Советской Армии, хранящиеся в Центральном музее Вооруженных Сил. За каждым знаменем, овеянным пороховым дымом, казалось мне, незримо стоят тысячи живых и мертвых героев, победителей германского фашизма. Помню, как мне впервые довелось стоять часовым у Знамени части — символа воинской чести, доблести и славы. Я заступил на пост в полночь и бодрствовал на часах, когда все мои товарищи спали в казарме. В какой-то мере я отвечал за их покой и сон. Еще не испытанное, ни с чем не сравнимое чувство гордости наполнило все мое существо. Я чувствовал себя часовым, ответственным за судьбу всей Родины, и ясные, хорошие мысли приходили в голову. Я стоял неподвижно, прислушиваясь к тишине, и размышлял о военной службе. Я думал, сколь велика честь быть советским воином, непоколебимо стоящим на страже Родины, быть человеком, которого все любят и уважают, а многие народы называют не иначе как 45
освободителем. В памяти моей сохранилась любительская фотография. На ней снят пожилой русский солдат, видимо до войны бывший рабочим или колхозником, которого доверчиво обняла за шею немецкая девочка. Снимок этот был сделан в Берлине в первый день после водружения над ним Знамени Победы. В военной службе есть много суровой прелести, она возлагает па человека немало обязанностей, требует ежедневного труда. Помнится, что мама моя во время войны, когда я еще был мальчишкой, называла наших солдат неутомимыми тружениками. И действительно, они целыми днями были заняты тяжелой физической работой: то на околице нашего села рыли траншеи, то копали окопы, то наводили в балках мосты. Потом они пошли в бой. За время службы в армии я не имел ни одного взыскания, строго соблюдал внутренний распорядок. Меня радовало, что все в части происходит по расписанию, точно в установленное время: и работа, й еда, и отдых, и сон. Меня ни чуточки не тяготило, что это повторялось изо дня в день. Я видел, а еще более чувствовал, как сознательная воинская дисциплина, постоянное поддержание образцового внутреннего порядка сплачивали личный состав, делали воинскую часть дружным боевым коллективом, обеспечивали единство действий, согласованность и целеустремленность, поддерживали постоянную боевую готовность и неусыпную бдительность. В армии я привык жить и учиться по уставам. Уставы отвечали на все вопросы, связанные с жизнью, учебой и службой, ясно указывали, как служить, изучать военное дело, овладевать оружием и боевой техникой, повседневно повышать политическую сознательность. Как только мне удавалось выкроить свободную минуту, я заглядывал в уставы. Они стали законом моей жизни. Эти небольшие книжки в серых переплетах, украшенных Государственным гербом, укрепляли волю, служили источником военных знаний. Стоя на часах у Знамени, покоившегося в парусиновом чехле, я думал о том, что несу личную ответственность за судьбу Отечества. На память приходили много раз слышанные и читанные слова о том, что защита Отечества — священный долг, что надо служить Родине и защищать ее так, как того требует военная присяга, а для этого надо до тонкостей знать свою военную специальность, стремиться стать первоклассным летчиком. Припомнились запавшие в душу слова Алексея Петровича Маресьева. Он писал в своих воспоминаниях: «Я не жалел сил, чтобы в совершенстве изучить свою специальность, стать умелым, дисциплинированным воином, даже в короткие минуты передышки между боями продолжал учиться... Качества, которые я приобрел в боях и в учебе, помогли мне, летчику, потерявшему обе ноги, добиться возвращения в строй, позволили вместе с товарищами по оружию снова участвовать в разгроме врага». Вдумываясь в эти простые и в то же время проникновенные 46
слова, я убеждался, что ко веем вершинам ведут упорство и труд. Отец и мать терпеливо воспитывали в нас, своих детях, правдивость и честность. Эти благородные черты людей социалистического общества развивала во мне и армия. Военная служба укрепляла с детских: лет прививаемую мне любовь к дисциплине, строгое чувство долга. Как раз накануне той ночи, когда мне впервые пришлось стоять на посту у Знамени, из Гжатска пришло немногословное письмо, столь гармонировавшее с моими думами и чувствами. Давая мне советы и напутствия, отец писал: «Юрий, где бы ты ни был, помни одно: колхозники и рабочие уважают честных, мужественных и храбрых людей, каждый советский человек ненавидит и презирает трусов. Малодушный никогда не поборет врага, потому что не верит в свои силы, не верит в стоящих рядом товарищей, не верит в победу». Письма не было перед глазами, и прочел-то я его всего один раз, но припоминал из него фразы, сразу вдруг пустившие глубокие корни: «Честный воин бьется с врагом до последнего дыхания, до последней кровинки, предпочитает смерть бесчестью и полону». И хотя письмо было написано рукой отца, я знал, что писалось оно вместе с матерью. «До последней кровинки» — были ее слова. Отец и раньше давал мне умные наставления, говорил, что честность, как солнечный луч, должна пронизывать собой всю жизнь, учебу и службу солдата, войти в его плоть и кровь. Отец требовал, чтобы я соблюдал порядок не только при начальниках, но всегда и всюду, при всех условиях. — Военная гордость — глубокое народное чувство, — говорил он Валентину, мне и Борису — своим сыновьям. И мы на всю* жизнь запомнили его слова. Как-то, будучи в отпуске, я сел за стол в гимнастерке с расстегнутым воротом. Отец ничего не сказал, по так посмотрел на меня, что пальцы сами застегнули все пуговицы. Мать, подававшая обед, разгадала немую сцену. Пожурив и похвалив меня одновременно, она сказала: — Гордись, сынок, военной формой. Никогда не забуду этих слов. Ведь внешний вид воинов во многом зависит от красоты военной формы. Отличая военнослужащих от гражданского населения, аккуратные брюки и подогнанная но фигуре гимнастерка с погонами, начищенные до блеска сапоги придают воину бравый, молодцеватый вид, а подразделению — единообразие. Вспомнив об этом крохотном и, казалось бы, незаметном эпизоде из своей жизни, я невольно подумал о том, что наша военная форма овеяна пороховым дымом многочисленных битв и сражений. Как освободители пришли в этой форме наши воины в страны Европы, изгнав из пих германских фашистов, и в стра- 47
мы Азии, разгромив там японских самураев. Как же можно не гордиться этой формой, не беречь казенное обмундирование, не беспокоиться о своем внешнем виде, не прибегать часто к утюгу и сапожным щеткам! Без добротного обмундирования, крепких сапог и снаряжения, так же как и без оружия, воевать нельзя. И я носил форму с достоинством и гордостью, берег честь своих погон. — Погоны — не только деталь одежды. Это знак воинского достоинства, — сказал однажды нам старшина. Было тихо. Сквозь окно виднелся темно-синий небосвод, густо усеянный звездами. Мысли мои текли все в одном направлении, но теперь я думал о словах капитана Бориса Федорова. Обращаясь к нам, молодым курсантам, поглаживая крутой волевой подбородок, он говорил: — Молодой воин! Беспрекословно повинуйся командиру, а если понадобится, то грудью защищай его в бою. И ты, и твой командир — граждане одного великого социалистического государства, оба вы патриоты своей Родины, оба воспитаны партией, ваши цели едины, оба вы принимали присягу на верность своей матери-Отчизне и оба с одинаковой храбростью и бесстрашием призваны ее защищать. После таких слов я чувствовал себя смелым, способным на решительные поступки в любой обстановке, как бы сложна и тяжела опа ни была. Капитан Федоров нравился мне пастойчивостью и уверенностью в своей правоте. Открытый взгляд его всегда был полон мысли и жизни. Я внимательно вслушивался в его наставления и убеждался, что во всех случаях он прав, что повиновение командиру — одно из главных качеств воина. Без повиновения невозможна крепкая дисциплина, а без дисциплины немыслима боеспособность армии, а следовательно, и победа в бою. Ни одна работа не предъявляет столько требований к человеку, как военная служба. Но это справедливые требования, и обойтись без них нельзя. — Сержант — твой первый учитель. Уважай его и повинуйся ему, — говорил капитан, и я на десятках примеров убеждался, какую огромную роль играют сержанты и старшины — непосредственные начальники и воспитатели солдат. Как-то после строгого разговора с двумя нерадивыми курсантами, явившимися на несколько мипут позже того срока, который был обозначен в их увольнительных записках, капитан Федоров, требовательный и непреклонный, неожиданно мягко напомнил: — Родина оказала вам большое доверие, вас приняли в училище, овеянное немеркнущей славой. Герои Советского Союза, прославившие училище, как бы незримо находятся среди вас. Ведь вы — наследники славы своих отцов. Провиниться, получить взыскание — значит оскорбить их память, наше воинское Знамя. 48
о Я стоял на часах с оружием в руках, охранял это Знамя, и мне очень хотелось, чтобы меня наградили личной фотокарточкой, где я был бы сфотографирован при развернутом Знамени. Я даже представил себе, как бы порадовал моих родителей этот снимок, который в числе поощрений предусматривается воинскими уставами. Пришел разводящий с часовым, вооруженным автоматом, и сменил меня на посту. Я ушел отдыхать, лег спать, по долго не мог уснуть и все размышлял об уставах, о присяге, обо всем том, без чего военному человеку нельзя жить. Все было предельно ясно, и мне никогда не приходилось в чем-либо сомневаться или спорить с самим собой. Усвоенные мной правила проходили испытание временем, а дисциплина надежно удерживала от опрометчивых поступков. Время близилось к весне, и кроме занятий по теории в нашей эскадрилье начались учебные полеты. Товарищи, которым впервые предстояло летать, радовались. А мы, прошедшие школу аэроклуба, огорчились: надо было снова летать на Як-18. Эти полеты продолжались недолго. В училище поступили экспериментальные самолеты — те же Як-18, но несколько модифицированные, с носовым колесом для отработки посадки, чтобы в дальнейшем было легче переходить на реактивные машины, имеющие трехколесное шасси. Мы много летали. На этих Як-18 выполняли упражнения и по штурманскому делу — летали по дальним маршрутам, в разную погоду. Выло много разнообразия и смены впечатлений. Большинство полетов происходило летом, когда мы вышли в лагеря. Лагерь нашей пятой эскадрильи находился на красивом берегу Урала. Устанешь от работы на аэродроме, разомлеешь от жары и сразу после полетов — на реку. Вода в Урале холодная, течение быстрое. Мы соорудили купальню, вышку для прыжков и в свободное «время занимались водным спортом, пыряли, плавали наперегонки. От молодой, почти мальчишеской радости захватывало дух. Наша эскадрилья первой закончила летную программу. Оказалось свободное время, и командование, поддержав инициативу комсомольского бюро, разрешило нам выехать за двести километров в один из колхозов Шарлыкского района на уборку картофеля. Наступила осень, холодная и дождливая. Но работали мы с охотой. Было полезно немного потрудиться на земле, да и хотелось помочь колхозникам с уборкой обильного урожая. Письма, адресованные нам, в колхоз не приходили, и я к концу пашей «уборочной кампании» затосковал по Вале. Все мне нравилось в ней: и характер, и небольшой рост, и полные света карие глаза, и косы, и маленький, чуть припудренный веснушками нос. Валя Горячева, окончив десятилетку, работала на городском телеграфе. Мы познакомились с ней, когда нас выпустили из карантина, как выражались девушки, «лысенькими» курсантами, на танцевальном вечере в училище. Она была в простень-
ком голубом платьице, робкая и застенчивая. Я пригласил ее на вальс, и с этого началась наша крепкая дружба. Валя на год моложе меня. Она родилась в Оренбурге и до встречи со мной никуда не выезжала из города. Отец ее, Иван Степанович, работал поваром в санатории «Красная Поляна», а мама, Варвара Семеновна, была домашней хозяйкой. Семья у Вали большая — три брата и три сестры; она самая младшая и поэтому самая любимая всеми родными. Вскоре после знакомства с Валей я стал бывать у Горячевых в доме. Они радушно отнеслись ко мне. Помню, первый раз я пришел к ним сразу после лыжного пробега, как был, в спортивном костюме. Варвара Семеновна только что вернулась из своих родных мест, из Калуги, и привезла лесных орехов. Сели мы с ней у столика и давай их грызть. Зубы у меня крепкие, и мама Валина все удивлялась, как я ловко щелкаю орехи. А Валя смеется и говорит обо мне: — Наточил зубы о гранит пауки, всю жизнь учится. Мы заговорили о моей учебе, о летном училище, о том, что и Вале надо учиться. Посоветовались всей семьей и решили, что ей следует пойти по медицинской части. Так она и сделала — поступила в медицинское училище. Многое нас связывало с Валей. И любовь к книгам, и страсть к конькам, и увлечение театром. Бывало, как только получу увольнительную, сразу же бегу к Горячевым иа улицу Чичерина, да еще частенько не один, а с товарищами. Л там нас уже ждут. Как в роднОлМ доме, чувствовал я себя в Валиной семье. Иван Степанович был большой мастер кулинарии, по особенно удавались ему беляши — любимое кушанье уральских казаков. Ели мы их с огромным аппетитом. В училище хоть и кормили хорошо, но беляшей не готовили. Покончив с уборкой картофеля, эскадрилья вернулась в училище на зимние квартиры. Но с Валей нам свидеться не пришлось: началась усиленная подготовка к Октябрьскому параду. По строевой у меня всегда было «хорошо», но ходил я далеко не в первых рядах — по ранжиру. Однако в праздник, когда все училище торжественным маршем прошло по улицам Оренбурга, Валя нашла меня в рядах; наши взгляды встретились, и мы улыбнулись друг другу. Праздники я провел с Валей, а затем поехал в отпуск. В Гжатске ведь меня еще не видели с сержантскими нашивками на погонах — теперь я стал уже помощником командира взвода. И вот родной Гжатск. Он все больше отстраивался, появилось много новых домов, улицы стали благоустроеннее. Отец с матерью потихоньку старели. Старшие брат и сестра чем могли помогали им, а наш младший, Борис, стал уже совсем взрослым: ему исполнилось двадцать лет и он служил в армии артиллеристом. Я побывал в школе, где учился, повидался с преподавателя50
ми, повстречал прежних товарищей, оставшихся работать в Гжатске. И хотя снова был в кругу родной €емьи, меня тянуло в Оренбург — училище уже стало вторым домом, да и мысли о Вале тоже не давали покоя. Мама почувствовала это и однажды в сумерки, когда мы остались одни в доме, стала ласково расспрашивать, почему я задумываюсь, что тревожит мое сердце. И как-то само собой получилось, что, повинуясь установившемуся еще с детства правилу ничего не таить от родителей, я рассказал маме о Вале. — Думаешь расписаться? — спросила мама. Я неопределенно пожал плечами. Ведь этот вопрос был еще не решен. Я был противником скоропалительных браков. Да и будучи курсантом, конечно, не мог содержать собственную семью. — Если любишь, то женись, только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом, — сказала мама. — И радости и горе — все пополам. Я сразу вырос в ее глазах, и она дала мне несколько полезных советов на будущее, напомнила: добрый, мол, жернов все смелет, плохой сам смелется. Я не использовал отпуск до конца и в Оренбург вернулся раньше срока. Товарищи по эскадрилье и командиры поняли меня без слов. А Валя обрадовалась: она знала, почему вернулся. Новый учебный год начался с перемен. Меня и некоторых курсантов перевели в эскадрилью майора Беликова. Командиром нашего звена стал капитан Пенкин, творчески мыслящий, всегда ищущий что-то новое офицер. Я попал в экипаж старшего лейтенанта Анатолия Григорьевича Колосова, который и научил меня летать на реактивном самолете. Но до этого пришлось с головой погрузиться в теорию. Погода благоприятствовала этому: зима стояла буранная, гарнизон заносило снегами, и летать было нельзя. Мы. изучали материальную часть реактивных двигателей, знакомились с основами газовой динамики, познавали законы скоростного полета. Многое из усвоенного раньше теперь предстало в ином свете: иная техника, большие скорости, высокий потолок, другие расчеты, новый подход к делу. Дружба наша с Валей все крепла. В день моего рождения она подарила мне две фотографии. На одной из них она снята в белом медицинском халате, а на другой — в нарядном платье. На обороте этой фотографии Валя почерком, очень похожим на мой, написала: «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья — это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание — это большое искусство. Храни это чувство для самой счастливой минуты. 9 марта 4957 года. Валя». Валя была права — мы действительно были кузнецами своего счастья. Наконец наступил долгожданный день первых полетов на «мигах». Как красиво выглядели они с поблескивающими на солнце, круто отброшенными к хвосту стреловидными крыльями! 51
Гармонии гордых и смелых линий этих самолетов могли бы позавидовать архитекторы, работающие над проектами новых домов. Вслед за Колосовым сажусь в кабину. — Есть пламя! — лихо докладывает техник. И вот уже чуть подрагивающая от нетерпения машина разбегается по взлетной полосе. Не успел я, что называется, и глазом моргнуть, как высотомер показал пять тысяч метров. Это тебе не Як-18. Как же летать на такой стремительной машине с большим радиусом действия, головокружительной высотой, увеличенной скоростью и огневой мощыо? А Колосов, словно не ощущая возникшей перегрузки, уверенно, рукой мастера повел самолет в зону и виртуозно проделал несколько пилотажных фигур. — Возьмите управление, — неожиданно приказал он. Тон у него всегда был повелительный, не допускающий возражений. Взялся за ручку — сразу чувствую, не тот самолет, к которому привык, надо упорно работать, чтобы управлять им так же легко, как винтомоторным. За провозными полетами пошли вывозные, потом контрольные, а когда летчик-инструктор окончательно уверился в моих знаниях и способностях — первый самостоятельный на «миге». Он проходил так же, как и первый полет на Як-18. Все с тем же душевным трепетом оторвался я от земли, выписал широкий круг в безоблачном небе и, счастливый, вернулся на аэродром, сделав для себя вывод, что с увеличением скорости полета летная работа становится все более трудной. Все, как прежде, и все не так. Красивый, удобный реактивный самолет полюбился сразу. Он был легким в управлении, быстро набирал высоту. Я ощутил, как выросли и окрепли мои крылья. Впервые я почувствовал себя настоящим пилотом, приобщившимся к современной технике. То же самое испытывали и мои друзья, с которыми я поступил в училище: Юрий Дергунов, Валентин Злобин и Коля Репин. Но нам еще многое надо было освоить, чтобы стать настоящими летчиками: высший пилотаж, маршрутные полеты, воздушные стрельбы, групповую слетанность. Всей этой премудрости обучал нас сменивший Колосова квалифицированный летчик-инструктор Ядкар Акбулатов. У него был верный глаз охотника, он все успевал замечать в воздухе и не прощал ни малейшей ошибки. Уже в первом полете в зону он отметил, что глубокие виражи выходят у меня не совсем чисто... Вскоре он похвалил за вертикальные фигуры, на которых возникали сильные перегрузки. А мне удавались эти фигуры потому, что каждый раз, придя в зону, я старался как бы посоревноваться с машиной: проверить, что она может дать и что я могу выдержать. Словом, выжимал из техники все возможности, а лучше всего это можно было делать на вертикальных фигурах. Но не все проходило гладко. Случались и неудачи. Рост у меня не ахти какой и затруднял ориентировку при посадке ма52
шины. Для того чтобы лучше чувствовать землю в этот ответственный момент полета, я приспособил специальную подушку. Сидя па пей, я видел землю так же, как и летчик-инструктор; посадка получалась лучше. Ядкар Акбулатов одобрил мою «рационализацию». Как все квалифицированные летчики, он был немногословен, даже замкнут, но все, что советовал, было достойно записи в памятную тетрадь. Он учил: — Чтобы в полете правильно держать себя, нужно еще на земле все тщательно обдумать; действия в воздухе должны быть быстрыми, но разумными. Он учил видеть небо по-новому, во всем его многообразии и говорил о самолетах с той же простотой, с какой мой отец говорил о топоре и фуганке. Все эти разговоры сводились к одному — летчик должен летать. Был и такой неприятный случай. Мы сдавали зачеты по теории двигателя. Преподаватель А. Резников поставил мне тройку. Я весь похолодел — это была первая тройка за все мое учение, первое мое личное ЧП — наказание за дерзкую самоуверенность. Надо признаться, что суровая отметка была выведена справедливо, я действительно кое-чего недопонимал. А ведь современный авиатор не может летать без крепких и глубоких технических знаний. Мне хотелось быть не просто летчиком, а летчиком-инженером, таким, как многие испытатели новых машин. Значит, теорию авиационных двигателей, да еще в таком небольшом объеме, какой требовался от курсантов, надо было знать назубок. Пять дней я провел за учебниками, никуда не выходил из училища и на шестой день отправился па пересдачу зачета. Преподаватель спрашивал много и строго. Обыкновенно при повторном экзамене выше четверки не ставят. Но па этот раз неписаное правило было нарушено, и мне поставили «пять». На душе стало легче. На первых порах не у всех ладились воздушные стрельбы. Особеппо по наземным целям. А ведь умение вести меткий огонь — одно из главных качеств военного летчика, и тем более летчика-истребителя. От меткой очереди, разящей противника наверняка, зависит зачастую и победа, и целость машины, и собственная жизнь. Ядкар Акбулатов терпеливо учил нас правильно атаковать, следить за целью с помощью современных прицелов и только тогда нажимать на гашетки, когда ты совсем уверен, что поразишь цель. Он вместе с нами подолгу разглядывал пленки кинофотопулеметов, на которых отмечались все наши ошибки, анализировал их и подсказывал, как их исправить. В конце концов мы освоили сложное искусство воздушных стрельб. Я летал много, с увлечением. Приближалась страдная пора выпускных экзаменов. Целые дни мы проводили па аэродроме. В это время и случилось собы- 53
тие, потрясшее весь мир, — был запущен первый советский искусственный спутник Земли. Как сейчас помню,, прибежал к самолетам Юрий Дергунов и закричал: — Спутник! Наш спутник в небе! То, о чем так много писала мировая пресса, о чем было множество разговоров, свершилось! Советские люди первыми в мире создали искусственный спутник Земли и посредством мощной ракеты-носителя запустили его на орбиту. Вечером, возвратившись с аэродрома, мы бросились в ленинскую комнату к радиоприемнику, жадно вслушиваясь в новые и новые сообщения о движении первенца мировой космонавтики. Многие уже наизусть знали основные параметры полета спутника: его скорость, которую трудно было представить, — восемь тысяч метров в секунду, высоту апогея и перигея, угол наклона орбиты к плоскости экватора; города, над которыми он уже пролетел и будет пролетать. Мы жалели, что спутник не прошел над Оренбургом. Разговоров о спутнике было много, его движение вокруг Земли взбудоражило все училище. И мы, курсанты, и наши командиры, и преподаватели задавали один вопрос: «Что же будет дальше?» — Лет через пятнадцать, ребята, — возбужденно говорил мой друг Валентин Злобин, — и человек полетит в космос... — Йолетит-то полетит, но только кто? — подхватил Коля Репин. — Мы-то к тому времени уже старичками станем... Спорили о том, кто первым отправится в космос. Одни говорили, что это будет обязательна ученый-академик; другие утверждали, что инженер; третьи отдавали предпочтение врачу; четвертые — биологу; пятые — подводнику. А я хотел, чтобы это был летчик-испытатель. Конечно, если это будет летчик, то ему понадобятся обширные знания из многих отраслей науки и техники. Ведь космический летательный аппарат, контуры которого даже трудно было представить, разумеется, будет устроен сложнее, чем все известные типы самолетов. И управлять таким аппаратом будет значительно труднее. Мы пробовали нарисовать будущий космический корабль. Он представлялся то ракетой, то шаром, то диском, то ромбом. Каждый дополнял этот карандашный набросок своими предложениями, почерпнутыми из книг научных фантастов. А я, делая зарисовки этого корабля у себя в тетради, вновь почувствовал уже знакомое и еще не осознанное томление, все ту же тягу в космос, в которой баялся признаться самому себе. Мы сразу постигли все значение свершившегося события. Полетела первая ласточка, возвестившая начало весны — весны завоевания просторов Вселенной. Триумфальный полет спутника Земли вызвал обильный поток газетных и журнальных статей. Выступали советские ученые: А. В. Топчиев, Л. И. Седов, В. А. Амбарцумян, А. Е. Арбузов, А. И. Берг, Д. И. Щербаков. Сказали свое веское слово и представители зарубежной науки — французский ученый Фреде- 54
рик Жолио-Кюри, английский физик профессор Бернал, американец доктор Джозеф Каплан и многие другие. Все они приветствовали небывалые достижения советского народа, говорили о том, что советский спутник прорезал путь в космос. Газеты, полные трепетного жара, напоминали пламенные издания времен Октябрьской революции и Великой Отечественной войны. За ними стояли очереди, их прочитывали залпом прямо па улице, возле киосков «Союзпечати». Во всех газетах публиковались многочисленные письма трудящихся нашей Родины, выражавших свое восхищение свершившимся. Через некоторое время «Правда» сообщила, что в адрес «Москва... Спутник» поступило 60 396 телеграмм и писем. Среди них было и наше курсантское послание. Меня взволновало опубликованное в газете письмо Евгения Щербакова с моей родной Смоленщины. Земляк писал: «Вероятно, в самом ближайшем будущем будет возможен запуск более крупного спутника. Если целесообразно послать спутник с человеком, то я готов по комсомольской путевке лететь осваивать космос». Свыше тысячи подобных предложений от людей, способных на великолепное проявление мужества, на самопожертвование и героическую стойкость в любых испытаниях, вызвал полет нашего первого в мире искусственного спутника Земли. Письма выражали патриотические чувства советских людей, готовых рисковать жизнью во имя интересов Родины. Я всей душой разделял этот страстный порыв, но понимал, что далеко не каждый может отправиться в космос. Для этого, на мой взгляд, требовалось энциклопедическое образование и великолепное здоровье. Недаром мама моя говорила, что здоровью цены нет. Я помнил слова преподавателя Резникова: — Без инженерных знаний, без глубокого понимания того, что произойдет или может произойти в полете, летать нельзя! Наши выпускные экзамены проходили в дни всенародного энтузиазма, вызванного полетом спутника. Каждый курсант старался быть достойным этого исторического события, показать Государственной экзаменационной комиссии, что он сын своего времени и отличными знаниями вносит свой посильный вклад в успехп всего народа. Председателем Государственной экзаменационной комиссии был полковник Кибалов — офицер, хорошо известный в авиационных кругах, готовящих кадры для Военно-воздушных сил, и давший путевку в жизнь не одному выпуску военных летчиков. Всматриваясь в каждого молодыми, живыми глазами, он выслушивал ответы курсантов по экзаменационным билетам в классах, внимательно следил за нашими полетами на аэродроме. Он часто улыбался, и по выражению его лица мы понимали: полковник удовлетворен нашими знаниями и умением пилотировать реактивные самолеты. Опытный военный педагог и авиационный командир, он все понимал: степень наших знаний и то, что творилось у каждого на душе. Выпускные эк55
замены — самый торжественный и самый ответственный момент в жизни каждого молодого летчика. Я бы назвал его вторым днем рождения человека. Сохранился документ, в котором сказано: «Представление к присвоению звания лейтенанта курсанту Гагарину Юрию Алексеевичу. За время обучения в училище показал себя дисциплинированным, политически грамотным курсантом. Уставы Советской Армии знает и практически их выполняет. Строевая и физическая подготовка хорошая. Теоретическая — отличная. Летную программу усваивает успешно, а приобретенные знания закрепляет прочно. Летать любит, летает смело и уверенно. Государственные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал с оценкой «отлично». Материальную часть самолета эксплуатирует грамотно. Училище окончил по первому разряду. Делу Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родине предан». Этот дорогой сердцу документ и стал для меня путевкой в большую авиацию. Пока наши аттестации рассматривались в Москве, в Министерстве обороны, мы пребывали в так называемом голубом карантине—нетерпеливом ожидании присвоения офицерских званий. Я в эти дни находился на седьмом небе: Валя приняла мое предложение и согласилась стать моей женой. Мы в сопровождении товарищей по училищу и ее подруг побывали в загсе, поставили свои подписи в книге молодоженов и дали друг другу слово всегда быть верными своей любви. Договорились с родными свадьбу гулять дважды — сначала в Оренбурге в торжественные дни 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции, а потом во время моего отпуска — в Гжатске. Чтобы строить новую жизнь, нам нужны были добрые советы, и мы в изобилии получили их накануне свадьбы. В доме Горячевых дым стоял коромыслом — Варвара Семеновна и Валины сестры хлопотали, готовясь к приему гостей, а Иван Степанович собирался блеснуть своим кулинарным искусством. Все были рады, что наша любовь закрепляется браком. Мы с Валей отнеслись к этому шагу со всей серьезностью. Два года — достаточный срок для того, чтобы хорошо узнать друг друга, убедиться в том, что на жизнь мы смотрим одними глазами и готовы вместе преодолеть любые трудности, которые — мы это точно знали — встретятся на длинном жизненном пути. Мы жили одним высоким дыханием, и сердца наши бились в одном ритме. Еще в загсе при товарищах я напомнил невесте слова мамы: — И радости и горе — все пополам... — Всегда вместе, — ответила Валя. Почти все уже было готово к свадьбе. И тут произошло еще одно событие, вновь взбудоражившее весь мир, радостно отозвавшееся в душе. 3 ноября в небо взлетел еще один советский искусственный спутник Земли. За первым — второй! Оп был во много раз крупнее и тяжелее, на его борту в герметической ка56
бине находилась собака Лайка. Это событие вызвало еще большую бурю восторга, воочию показало миру, каких невиданных высот достигли наша наука и техника за сорок лет Советской власти. Читая в те дни газеты, описывающие полет второго искусственного спутника Земли, я размышлял: «Раз живое существо уже находится в космосе, почему бы не полететь туда человеку?» И впервые подумал: «Почему бы мпе не стать этим человеком?» Подумал и испугался своей дерзости: ведь в нашей стране найдутся тысячи более подготовленных к этому людей, чем я. Мысль мелькнула, обожгла и исчезла. Стоило ли думать о том, что свершится, наверное, не очень скоро. Выпуск из училища, свадьба, отпуск, назначение в строевую часть были ближе, это был мой сегодняшний день. В канун празднования 40-летия Октября все выпускники уже в новеньком офицерском обмундировании, но еще с курсантскими погонами были выстроены в актовом зале. В торжественной тишине вошел в зал начальник училища генерал Макаров. Высоко подняв голову, отчетливым, командирским голосом он зачитал приказ о присвоении нам званий военных летчиков и лейтенантов Советской Армии. Вручая золотые офицерские погоны, генерал поздравлял и пожимал нам руки. Торжество это вначале предполагалось провести 8 ноября. Но генерал сам был когда-то курсантом и понимал, что такой всенародный праздник, как 40-летие Октября, нам, выпускникам, важно провести не курсантами, а офицерами. И он, видевший нас насквозь, сделал этот праздник вдвойне прекраснее. Прямо из училища вместе с друзьями я поехал на квартиру Горячевых. Там для нас, новобрачных, приготовили отдельную комнату. Валя встретила меня в белом свадебном платье. А я, сняв шинель, явился перед ней во всей своей офицерской красе. Таким она меня еще не видела. Впервые мы расцеловались на людях, при родителях. Я стал ее мужем, она — моей женой. Мы были счастливы, и нам хотелось со всеми поделиться своим счастьем. Свадьба удалась на славу. Невеста была всех наряднее. Иван Степанович действительно блеснул своим искусством — как говорится, стол ломился от яств и напитков. Товарищи поздравляли нас, кричали традиционное «горько». Словом, все было, как на всех настоящих русских свадьбах. Варвара Семеновна включила радио, и мы услышали голос диктора: «Два посланца Советского Союза — две звезды Мира совершают свои полеты вокруг Земли. Наши ученые, конструкторы, инженеры, техники и рабочие порадовали советских людей к 40-летию Октября действительно великим подарком, осуществив дерзновенную мечту человечества». Это передавались материалы происходившей в тот день во Дворце спорта Центрального стадиона имени В. И. Ленина юбилейной сессии Верховного Совета СССР. И все подняли бокалы за нашу Коммунистическую партию, за наш народ, за Советское правительство. 57
ПРИ СВЕТЕ СЕВЕРНОГО СИЯНИЯ так, я стал офицером, летчиком-истребителем. И у меня была любящая жена и впервые за всю жизнь собственная комната. Училище я окончил по первому разряду, и мне было предоставлено право выбора места дальнейшей службы. Можно было уехать на юг, предлагали Украину, хорошие, благоустроенные авиационные гарнизоны. Но командование училища не отпускало меня, оставляя на должности летчика-инструктора. — Ну куда ты поедешь, — говорили мне в штабе училища, — Оренбург — город хороший. У тебя тут семья, квартира, жена учится... Зачем ломать жизнь? Но я еще раньше решил — ехать туда, где всего труднее. К этому обязывала молодость, пример всей пашей комсомолии, которая всегда была на переднем крае строительства социализма и сейчас показывала чудеса трудового героизма, осваивая все новые и новые миллионы гектаров целинных и залежных земель, возводя доменные и мартеновские печи, перекрывая могучие реки плотинами гидростанций, прокладывая новые пути в сибирскую тайгу... Одним словом, я чувствовал себя сыном могучего комсомольского племени и не считал себя вправе искать тихих гаваней и бросать якорь у первой пристани. Чувства, которые обуревали меня, не давали покоя и друзьям — Валентину Злобину, Юрию Дергунову, Коле Репину. Все мы попросились на Север. — Почему на Север? — спрашивала Валя, еще не совсем поняв моих устремлений. — Потому что там всегда трудно, — отвечал я. Но это было легко сказать. Надо было еще и объяснить. Ведь спрашивал-то не свой брат летчик, а хрупкая молодая женщина, проведшая всю свою жизнь в благоустроенном городе, в обеспеченной семье. Я понимал ее: ехать со мной — значит бросить учебу, родных, расстаться с привычным укладом жизни. Ведь Валя никогда никуда из Оренбурга не выезжала, и ее пе могло пе пугать то совсем неведомое и неизвестное, что ожи58
дало нас на Севере. Узнав, что я собираюсь ехать туда не одни, она даже как-то спросила: — Что же, тебе товарищи дороже, чем я? Что можно было ответить на этот вопрос? Я ее расцеловал, и мы решили, что на первых порах поеду один, обо всем ей напишу, и, когда она закончит медицинское училище, немедленно приедет ко мне. Это Валю даже обрадовало, она поняла, что со своей новой специальностью будет нужнее на Севере, чем в Оренбурге. До прибытия к новому месту службы оставалось время, и мы с Валей отправились в Гжатск к моим старикам. Встретили нас приветливо. Невестка поправилась. Но отец как-то в беседе высказал недовольство тем, что свадьбу мы справили не в Гжатске, а в Оренбурге. Зная характер отца, не терпевшего возражений, я промолчал, а Валя сказала: — Папа, не могли же все мои подруги и Ю’рины товарищи приехать к вам в Гжатск. Ведь у нас была комсомольская свадьба! Этот довод убедил отца, и было решено повторить свадьбу в Гжатске. Деньги у меня были, и свадьба прошла так же весело, как и в Оренбурге. Валя не могла долго оставаться в Гжатске: ей надо было спешить в училище на занятия. Вместе мы доехали до Москвы, я показал жене достопримечательности столицв1 и с грустью проводил на Казанский вокзал. Кажется, она всплакнула, да и мне было невесело^ Но что поделаешь — служба! Поезд отошел от перрона, а я долго глядел вслед рубиновым огонькам последнего вагона... На другой день уехал из Москвы и я. Вместе со мной в купе были Валентин Злобин и Юрий Дергунов. Всю* дорогу мы играли в шахматы или, стоя у окна, любовались картинами осыпанных инеем карельских лесов> Мы пересекали край островерхих елей. Позади остался Полярный круг, и с каждым часом природа становилась все суровее, все необычнее. За окнами вагона трещал мороз, клубились туманы, стрелки часов показывали полдень, а нас окружала призрачная голубоватая ночь. — Куда мы заехали?! — недоуменно восклицал Дергунов. — В гости» к белым медведям, — отшучивался Злобин. Шутитв-то мы шутили, но знали: предстоят нешуточные дела. Нет-нет да и даст себя знать сомнение: справимся ли? Ночью-то никто из нас еще не летал, а тут сколько ни едем — все ночь да ночь... И все же нетерпение одолевало нас. До чего же поезд тащится медленно по* сравнению с самолетом»!' По всему приходит конец, и мы добрались до штаба.. Блестящие армейские лейтенанты, мы всем бросались в глаза^ па нас поглядывали: что это, мол, за птицы залетели сюда, к студеному морю? Нам предложили на выбор два типа самолетов, и мы выбра59
ли те, реактивные, па которых летали в училище. Получили направление и поехали к месту службы в дальний гарнизон. Дорогу заносило снегом, окна автобуса покрывались морозным узором. Было дьявольски холодно, и мы от уймы новых впечатлений и усталости клевали носами. К месту назначения добрались далеко за полночь, но в гарнизонной гостинице нас ждали. Там уже были оренбуржцы Веня Киселев, Коля Репин, Алеша Ильин и Ваня Доронин. Они нас схватили в объятия, и сон сразу как рукой сняло. Разговорам не было конца. Говорили сразу все и обо всем. Из этого многоголосого гомона я выделил одну важную подробность: командир полка — заслуженный летчик, строгий и справедливый начальник. Поселили пас в комнате, в которой стояли три койки. Первую, самую лучшую, у окна, занял Валя Злобин. На второй расположился Салигджап Байбеков — татарин из Уфы, третья койка досталась мне. Легли мы под утро и моментально уснули безмятежным сном здоровых молодых людей. Утром, после завтрака, явились к командиру. Первое впечатление совпадало с тем, что мы уже слышали от товарищей. Подполковник напомнил о традициях подразделения и пожелал быть достойными наследниками боевой славы его ветеранов. За последние годы подразделение выдвинулось в число лучших. Его летчики летали без происшествий и завоевали немало призов и почетных грамот за успехи, достигнутые в воздухе и на земле. В кабинете командира в траурной рамке висел портрет. — Сергей Негуляев, — сказал подполковник, показав на портрет. — Советский Дрнко! В бою ценой своей жизни выручил товарищей из беды, таранив фашистский самолет. Больше ничего пе надо было говорить о боевых традициях. Все было ясно. Вся летная молодежь была зачислена в третью эскадрилью. Командовал нами офицер Андрей Пульхеров. Эскадрилья пока пе была объявлена отличной, но находилась на хорошем счету и соревновалась с другими эскадрильями. Теперь в это соревнование предстояло вступить и нам, показать, на что мы способны. Непосредственным моим начальником оказался командир звена Леонид Данилович Васильев — старший лейтенант. Он считал себя старожилом Севера. Не раз во время полетов с честью выходил из ловушек, которые то и дело подстраивает капризная, изменчивая северная природа с ее внезапными снежными зарядами, густыми туманами и непрерывным ветром, задувающим с Ледовитого океана. После первых бесед с ним мы поняли: здесь, на Севере, мало одного умения летать, надо уметь управлять самолетом в непогоду, да еще ночью. Свирепствовал лютый январь. Непроглядная ночная темень придавила землю, засыпанную глубоким снегом. Но над взлетно-посадочной полосой не утихал турбинный гул. Летали те, кто 60
был постарше. Так как у нас не было опыта полетов в ночных условиях, мы занимались теорией и нетерпеливо ожидали первых проблесков солнца, наступления весны. Жили дружной, спаянной семьей, наверное, так же живут и моряки, сплоченные суровыми условиями корабельного быта. Мы знали друг о друге все, никто ничего не таил от товарищей. Если приходило письмо, оно становилось достоянием всех. Его читали вслух, как, по рассказам фронтовиков, это бывало на войне. Валя писала часто, но немногословно. Скупо сообщала о своих успехах в учении, видимо, медицина увлекала ее. Она ни на что пе жаловалась, но между строк я ощущал тоску и желание поскорее встретиться со мной. То же самое было и в письмах, приходящих к товарищам от их родных и близких. Мы вошли в новый, интересный мир строевой службы, радовались успехам товарищей и сообща переживали все, что делалось у нас. Опытные, старослужащие летчики летали в любое ненастье. Звенья отправлялись на перехваты воздушных целей, в зоны, ходили по дальним маршрутам, вели учебные воздушные бои, тренировались в стрельбах. Одним из лучших перехватчиков в эскадрилье был командир нашего звена. Он летал в любую погоду. Однажды, когда я нес дежурство по аэродрому, а Васильев находился в воздухе, внезапно все заволокло густым туманом. Окружавшие аэродром сопки, поросшие соснами, погрузились в непроглядную мглу. Положение создалось критическое. Посадить самолет казалось невозможным. И все же командир звена и его ведомый, пробив толщу тумана, точно вышли на посадочный курс и опустились на посадочную полосу. У всех отлегло от сердца. Я бросился к командиру. Он вел себя так, будто ничего не случилось, но все же сказал: — Необходимы точный штурманский расчет и доверие к приборам... И конечно, надо уметь держать в руках не только машину, но и нервы. На истребителе ты царь и бог — летчик, штурман и стрелок, един в трех лицах... Своим полетом Васильев преподал нам, молодым летчикам, наглядный урок умения не теряться пи при каких обстоятельствах. К командиру звена мы стали относиться с еще большим уважением. Конец зимы использовали для теоретической подготовки, еще раз повторили материальную часть. Затем сдали зачеты на право эксплуатации самолетов в условиях Севера. Особенностей действительно было много, и знать их должен был каждый. В штабе на нас завели новые летные книжки. Но пока их листы оставались чистыми. Летать мы начали в конце марта, когда во всем уже чувствовалось дыхание весны и длинная полярная ночь стала уступать такому же длинному полярному дню. Вывозил меня в воздух в первые полеты на Севере командир звена. Усаживаясь в самолет, я ощутил знакомое предполетное волнение: ведь не61
сколько месяцев не поднимался в небо. Взлетели на исходе ночи, в синеватой полумгле предрассветных сумерек. Набирая высоту, я, как всегда в полете, слился с машиной. Но когда стрелка высотомера придвинулась к заданной черте, взглянул вниз и увидел солнце. Оно прорезывалось на горизонте, окрашивая небо и землю в золотистый цвет утренней зари. Внизу проплывали сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бившееся о гранитные скалы. — Красота-то какая! — невольно вырвалось у меня. — Не отвлекайтесь от приборов, — послышался отрезвляющий голос Васильева. Он, так же как и все мы, истосковался по солнцу, но знал: в воздухе ничто не должно отвлекать внимание летчика от управления самолетом. Для него было важно то, что с солнцем мы встретились точно по расчетному времени. И он тут же сказал мне об этом: — Эмоции эмоциями, а дело прежде всего. Так началась настоящая летная служба в Заполярье. Командир звена, обстоятельно проверив мое умение обращаться с машиной, допустил к самостоятельным полетам. Новый командир нашей эскадрильи майор Владимир Решетов согласился с его решением и, когда первый самостоятельный полет был совершен, сразу у самолета вместе с секретарем партийной организации капитаном Анатолием Росляковым поздравил меня с этим событием. Товарищи запечатлели на фотографии этот момент. Мне было приятно послать Вале в Оренбург снимок, на котором мы все трое, одетые в меховые комбинезоны, в летных шлемах, улыбающиеся вовсю, пожимаем друг другу руки. Вскоре случилось неприятное происшествие. Я летал по приборам. Синоптики на целый день «дали» хорошую погоду — ничто не предвещало ненастья. Когда я выполнил последнее упражнение, неожиданно стало темнеть. Внизу исчезли островки и заливы. Я понял: приближаются снеговые заряды — самая неприятная вещь на Севере, не только в небе, но и на земле. Запросил аэродром: какая погода? Ответили: пока терпимо, но с каждой минутой видимость ухудшается, запасную посадочную площадку уже захлестнули снежные волны. «Ну что же, поспорим и поборемся с непогодой», — решительно подумал я и тут же увидел: топлива осталось в обрез. Главное в таком положении — сохранить ясность мысли и присутствие духа. — Немедленно возвращайтесь, — приказал мне руководитель полетов. В голосе его послышались тревожные нотки. Невольно вспомнился недавний случай с Васильевым и то, как он тогда нашел выход из подобного положения. Я быстро прикинул в уме самый короткий маршрут к аэродрому, учитывая все решающие данные: крепкий встречный ветер, высоту полета, время, запас топлива. Пробиваясь сквозь слепящее снежное месиво, я точно исполнял приказы руководителя полетов. Я от62
давал себе ясный отчет, что машина и собственная жизпь находятся у меня в руках и все зависит от того, сколь правильно будут выполняться мною команды более опытного, чем я, авиатора — руководителя полетов. Его спокойствие передалось мне. Этот хладнокровный, волевой офицер одпажды сказал: — Настоящего человека характеризуют четыре качества: горячее сердце, холодный ум, сильные руки и чистая совесть... Приборы показали: самолет вышел в район аэродрома. Но, не видя земли, рассчитать посадку с ходу я не смог. Пришлось, как ни напряжены были нервы, сделать еще один круг, выйти на приводную радиостанцию и снова планировать на посадку. С чувством облегчения я увидел развернувшуюся серую ленту посадочной полосы. Теперь можно было садиться. Потом, на земле, пожав мне руку, руководитель полетов сказал: — Удача сопутствует смелым. Это была похвала, в которой так нуждаются молодые офицеры. Гарнизон жил напряженной творческой жизнью здорового коллектива. Никто не тянулся к преферансу, не забивал «козла», пе растрачивал времени на пустяки. Все жили, повинуясь прекрасным законам советской морали, горячо интересуясь всем, что происходило в стране. Всем нам близки были первые успехи Родины в осуществлении космических полетов. Летчики, техники и механики нашего подразделения понимали, что полеты первых искусственных спутников Земли знаменуют собой начало эры проникновения человека в космическое пространство, что остроумно сконструированные советскими учеными и инженерами летательные аппараты открывают широчайшие перспективы для осуществления целого ряда важнейших научных исследований. Юрий Дергунов хорошо знал историю завоевания воздушного пространства и, рассуждая вместе с нами о том, с какой стремительностью в наши дни начали развиваться события, связанные с прежними успехами в этом деле, приводил иптереспые соображения. Он напомнил, что целых полтораста лет потребовалось человеку для того, чтобы после смелого подъема на примитивном воздушном шаре — это, кстати сказать, было сделапо под Рязанью русским мужиком подьячим Крякутным — построить первый в мире самолет. Вдвое меньше — всего 75 лет прошло от этих работ, осуществленных нашим соотечественником флотским офицером Александром Можайским на Красносельском поле под Петербургом, до момента запуска первого искусственного спутника Земли. А теперь, спустя всего несколько месяцев, ввысь пошел уже третий спутник. — С такими темпами, — убежденно говорил Дергунов, — совсем педалеко и до полета человека в космос. «Как все сложится в дальнейшем?» — думал я, поглядывая на высокое небо. Подумать только — наш первый спутпик ты63
сячу четыреста раз облетел вокруг Земли, а второй сделал почти на тысячу оборотов больше, пройдя путь свыше ста миллионов километров. Мы впимательпо вчитывались в замечательные итоги радиотехнических и оптических наблюдений за первыми двумя спутниками, обсуждали результаты сделанных с их помощью исследований плотности атмосферы, ионосферы, космических излучений, различных биологических данных. Нас волновали выводы ученых, утверждающих, что живые существа удовлетворительно переносят условия космического полета. Было понятно, что все это делалось для исследований, конечной целью которых являлось обеспечение полета человека в космос. Как-то я услышал: — Я спутником не пользуюсь, мне и без спутника неплохо живется. Это была обывательская болтовня. Так можно было договориться и до такого — я телеграфом не пользуюсь, я радио не слушаю, в поезде не езжу, мне и без них неплохо. Я понимал, что правительство не жалеет средств на все, связанное с освоением космоса, и мне казалось, что несколько тысяч, а может быть, и десятков тысяч специалистов в разных областях науки и техники самоотверженно трудятся, чтобы решить самую грандиозную задачу из всех, которые когда-либо ставило перед собой человечество. Радио передавало сравнительно скупые известия о полете нового спутника. Центральные газеты в наш дальний гарнизон приходили с опозданием, так же как и письма. Но ждали мы их с нетерпением, часто наведывались на почту. И наконец пришла «Правда», почти целиком занятая описанием третьего советского искусственного спутника Земли. В газете были новые сведения об орбите спутника, о наблюдениях за его полетом, а самое главное — давались подробности устройства спутника. Это в полном смысле слова была автоматическая научная станция в космосе. Статья была написана доходчиво, популярным языком. Почти вся газета оказалась исчерканной цветными карандашами, а на полях пестрели наши пометки. Вскоре инженер полка прочел лекцию о победах наших ученых в борьбе за овладение космическим пространством. На лекцию пришли почти все офицеры, многие с женами и детьми. Я наблюдал, как загорались глаза подростков, когда лектор говорил, что в скором времени люди полетят к ближайшим планетам. Их уже не интересовали самолеты — они их видели каждый день, теперь сердца мальчишек были отданы новой любви — космическим кораблям, которых толком еще никто пе мог себе представить. Я тоже каким-то краем души чувствовал, что на смену самолету придет ракета. В зарубежной печати нет-нет да и проскальзывали сообщения, что дни человека-летчика на высокоскоростных самолетах уже сочтены; что современная техника позволяет направить самолет в любую точку земного шара, сбро- 64
сить там бомбы и вернуть машину к месту старта без присутствия летчика на борту самолета. И в то же время я знал, что ракеты и межпланетные корабли строятся на базе авиационной техники, что именно авиация пробивает дорогу в космос. В эти дни в библиотеке появилась новая книга — «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, пронизанная историческим оптимизмом, верой в прогресс, в светлое коммунистическое будущее человечества. У себя в комнате мы читали ее по очереди. Книга понравилась. Она была значительней научно-фантастических повестей и романов, прочитанных в детстве. Нам полюбились красочные картины будущего, нарисованные в романе, нравились описания межзвездных путешествий; мы были согласны с писателем, что технический прогресс, достигнутый людьми спустя несколько тысяч лет, был бы немыслим без полной победы коммунизма на земле. В свободное от полетов время мы уходили на горную речку ловить форель. Это очень приятное занятие. Отдыхает мозг, и ни о чем не думаешь. Полный покой... А иногда, по воскресеньям, захватив с собой баян, шли на сопки, поросшие скупой травой и неяркими северными цветами. По дороге пели любимые песни, напоминающие о далеких родных краях. Чувствовали себя моряками, отпущенными на берег после дальнего плавания. Однажды во время такой прогулки наткнулись на обломки самолета, поросшие мхом и затерявшиеся среди камней. С нами был инженер, воевавший в этих краях. Он быстро определил: это обломки «мессершмитта». — Чья же это работа? — поинтересовался Юрий Дергунов. — Кто знает, — ответил инженер, — может, Бориса Сафонова, а может, Сережи Курзенкова... Мы знали, что Сергей Георгиевич Курзенков — Герой Советского Союза — был первым командиром нашего подразделения и дружил с прославленным советским асом — североморцем Борисом Сафоновым. О Сафонове до сих пор рассказывают легенды, летчики называют его морским орлом. Молодой Северный флот прославился в годы войны. Корабли его высаживали десанты на скалистое побережье, занятое врагом, конвоировали караваны судов союзников. Подводные лодки Николая Лунина, Магомета Гаджиева, Израиля Фисановича ходили в Норвежское и Северное моря, топили транспорты противника. Народ знал и Героев Советского Союза матроса Василия Кислякова, командира отряда морской пехоты Виктора Леонова и многих других защитников советского Заполярья. И хотя со времен войны уже прошло немало лет, в каменной книге гранитных скал можно было читать о том, что здесь происходило. Обломки сбитой машины с облупившимся, наполовину смытым дождями черным крестом многое нам напомнили и заставили призадуматься. Мы находились па передовом форпосте северных рубежей нашей Родины, и нам следовало быть такими же умелыми, отважными летчиками, как Борис Сафонов, Сергей 3 4-562 65
Курзенков, Захар Сорокин, Алексей Хлобыстов и многие другие герои Великой Отечественной войны — наши старшие братья по оружию. Вернувшись домой, я обо всем виденном и передуманном написал жене. Валя вскоре окончила училище, получила диплом фельдшера-лаборанта и в начале августа приехала ко мне. А жить-то было негде. Дом, в котором мне обещали комнату, достраивался. Но безвыходных положений не бывает. Одна знакомая учительница уезжала в отпуск и на это время уступила нам свою комнату. Тут и поселились, радуясь тому, что свет не без добрых людей. Первые дни Валя никак не могла привыкнуть к северной природе, к хмурому, моросящему небу, к сырости; проснется ночью, а на улице светло как днем. Станет тормошить меня — проспал, мол, полеты. А я смеюсь: — Сюда петухов привезли, так они все путали — пе знали, когда кукарекать... Вскоре нам выделили небольшую комнату, но не в новом доме, как обещали, а в старом, деревяпном. Соседями по квартире оказались Кропачевы — хорошая молодая чета. Осень на Севере наступает рано. Надо было заготовить на зиму топливо. И мы с Валей по вечерам пилили дрова, потом я их колол и складывал в поленницу. Хорошо пахнут свежена- колотые дрова! Помашешь вечерок колуном, и такая охватит тебя приятная усталость — ноет спина, побаливают руки, аппетит разыграется к ужину, и спишь потом беспробудно до самого утра. Все было хорошо у нас в гарнизоне. И вдруг произошло несчастье. Погиб Юрий Дергунов. Глупо погиб. Не в воздухе, а на земле. Мотоцикл с коляской, на котором он с Алешей Ильиным ехал по крутой дороге между сопок, врезался на повороте во встречный грузовик. Юра был убит, а Алеша отделался ушибами — его выбросило в мох. Так мы близко, сердцем узнали, что есть на свете не только парки и сады, но и кладбища, поросшие деревьями и кустами. Я лишился одного из своих ближайших друзей и долго горевал. Валя успокаивала меня как могла, предлагала валерьянку и снотворное, но я никогда не болел и ни разу не принимал лекарств. В это тяжелое для меня время мы сблизились с семьей заместителя командира эскадрильи Бориса Федоровича Вдовина. Я и раньше бывал у них в доме, играл с их четырехлетней дочкой Ирой. Мать ее, Мария Савельевна, была активисткой и вовлекала нас, молодых офицеров, в кружки художественной самодеятельности. Самодеятельность у нас была массовая — чуть ли не полтораста певцов, танцоров, затейников. Я пел в хоре. Когда Валя приехала, Мария Савельевна отнеслась к ней с большим участием. Помогая в житейских делах, она незаметно, с большим тактом объясняла Вале, что значит быть женой во66
енного летчика, как надо переносить трудности, уметь ждать и никогда не отчаиваться. Я знал, что она научила Валю распознавать в воздухе самолеты нашей эскадрильи, вместе с ней часами просиживала возле аэродрома, когда проходили особенно сложные полеты, когда мы летали над морем. Гул пикирующих самолетов создавал обстановку боя, тревожил женщин. Чем больше привязывалась Валя к Марии Савельевне, тем больше крепла и моя дружба с Борисом Федоровичем. Небольшого роста, подвижный, синеглазый, с выразительным худощавым лицом, он нравился мне своей влюбленностью в жизнь, простотой в обращении с подчиненными. На аэродроме, во время полетов, он становился по-командирски строг и немногословен, а дома сразу менялся, был весел, общителен и остроумен. Мы видели в нем и командира, и наставника, и доброго друга. Он был запевалой во всем, а без йайевалы и песня не поется. Борис Федорович писал стихи и нередко читал их на вечерах самодеятельности. Песенки и частушки, написанные им, исполнялись нашим хором. Он любил русский язык, чувствовал слово. У него была небольшая, толково подобранная библиотечка любимых поэтов. На полке рядышком стояли томики избранных произведений Пушкина, Лермонтова, Шевченко, Блока. Были и книги советских поэтов — Маяковского, Тихонова, Сельвинского, Малышко, Шенгелия... Мы тоже пользовались этими книгами. Читали мы в то время и прозу, изданную Воениздатом и «Молодой гвардией», книги любимых солдатских писателей: Георгия Березко, Ивана Стаднюка, Михаила Алексеева и других. Их произведения показывали советского воина во весь его гигантский рост, любовь народов к своему освободителю. Большой популярностью пользовалась в нашей среде библиотечка журнала «Советский воин», небольшие книжицы этой серии мы носили с собой повсюду. Прошла короткая осень, и наступила зима с ее длинной полярной ночью. Мы с Валей часто любовались трепетным северным сиянием, охватывающим полнеба. Это было величественное, ни с чем не сравнимое зрелище. Я летал в мерцающем свете серебристо-голубоватых сполохов, соединяющих небо и землю, и, вернувшись домой, рассказывал Вале о том, как еще красивее выглядят они с высоты многих тысяч метров. Вечерами мы с Валей читали книги. Обыкновенно я читал, а она, занятая домашними делами, слушала. Мы брали в библиотеке книги о летчиках. Нам понравилась «Земля людей» Антуана де Сент-Экзюпери — французского летчика и журналиста. Он погиб как герой, пе дожив трех недель до освобождения Франции. В его книге было много поэзии, летной романтики, любви к людям. Он рассказывал о мирном труде летчиков почтовых самолетов. Мне запомнилась новелла «Ночной полет». Сильно в ней описано поведение летчика, пробивающегося ночью сквозь бурю, и переживания его молодой жены. Такое случалось и с нашими летчиками, и с нашими женами. 67
Мне нравилось, как писал Экзюпери: «Достаточно ему, пилоту, просто разжать руки — и тотчас их жизнь рассыплется горсточкой бесполезной пыли. Фабьен держит в своих руках два живых бьющихся сердца — товарища и свое...» Или: «Твоя дорога вымощена звездами». К сожалению, подобных «вечеров громкого чтения» было не так уж много. Валя была занята вместе с другими женщинами общественной работой, а я учился в вечернем университете марксизма-ленинизма. Занятия эти требовали постоянного обращения к первоисточникам — трудам Маркса, Энгельса, Ленина. Над книгами я за полночь просиживал с карандашом в руках, исписывал целые тетради конспектами к семипарам. Семинары проходили оживленно. Слушатели, разбирая очередную тему, обменивались мнениями, приводили массу интересных житейских примеров. В сочинениях Владимира Ильича Ленина мы находили ответы па многие вопросы современности. Я переписывал из его книги к себе в тетрадь: «Ум человеческий открыл много диковинного в природе и откроет еще больше, увеличивая тем свою власть над ней...» Эти слова заставляли меня вспоминать о спутниках Земли. Третий из них все еще кружил вокруг планеты, когда весь мир снова потрясло известие — 2 января 1959 года в Советском Союзе запущена многоступенчатая космическая ракета в сторону Луны. Человек стал еще ближе к космосу. Коллективы научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, заводов и испытательных организаций, создавшие новую ракету для межпланетных сообщений, посвятили этот запуск внеочередному XXI съезду Коммунистической партии Советского Союза. Ракета унесла в просторы Вселенной вымпел с изображением Государственного герба Советского Союза и надписью: «Союз Советских Социалистических Республик. Январь, 1959 год». XXI съезд Коммунистической партии! Наметив планы дальнейшего развития народного хозяйства страны, он выдвинул перед нашим народом, вступившим в период развернутого строительства коммунистического общества, серьезные задачи во всех областях экономической, политической, идеологической жизни и международных отношений. Глубоко изучая материалы съезда, мы хорошо понимали — впереди новый, важный рубеж па пути развития нашей Родины. Перед советскими людьми съезд поставил ясные и благородные цели, и для достижения их надо было хорошо потрудиться каждому. А нам, летчикам, с еще большим рвением выполнять свой долг, бдительно охранять мирное советское небо. На съезде были сказаны веские слова о задачах нашего государства в области защиты мира и обороны от угрозы нападения со стороны империалистических держав, о том, что, пока существуют агрессивные военные блоки, нужно укреплять и совершенствовать Советские Вооруженные Силы. На дворе свирепствовала зима, но съезд внес в жизнь страны весеннее оживление. Он сыграл и в моей жизни огромную 68
роль. Именно в эти дни у меня окончательно созрело решение подать заявление о приеме в кандидаты партии. Ведь все те люди, на которых я старался быть похожим, у кого учился жить и работать, были коммунистами. И когда я сказал об этом секретарю нашей партийной организации капитану Анатолию Павловичу Рослякову, он одобрительно сказал: — Правильно, Юрий, партия сделает из тебя закаленного бойца. В тот же день я написал заявление, испортив немало бумаги, пока нашел несколько десятков слов, отвечающих моему настроению, моим мыслям и стремлениям. Коммунисты и комсомольская организация дали мне рекомендации, и вскоре я был принят кандидатом в члены партии. Это обязывало меня работать и учиться еще усерднее, чтобы оправдать великое доверие. Одно радостное событие следовало за другим. В середине апреля я отвез Валю в родильный дом ближайшего к нашему гарнизону городка, а сам вернулся домой. К Вале я всегда испытывал необыкновенную нежность и никогда не волновался так, как в эти дни. Да, наверное, все молодые отцы, ждущие первенца, переживают нечто подобное. Мне хотелось, чтобы родилась девочка. В отпуске мы даже поспорили, какое купить приданое. Валя хотела мальчика и выбрала, как полагается для мальчика, голубенькое одеяльце. Я переживал и часто звонил из гарнизона в родильный дом. Надоел всем ужасно — меня узнавали по голосу и подшучивали над моим нетерпением, обнадеживали, что все, мол, обойдется благополучно. А я верил и не верил и снова звонил. Даже телефонистки стали обижаться. Наконец на мой звонок ответили вопросом: — Ждете мальчика? — Нет, девочку, — быстро ответил я. — Ну так поздравляем с исполнением желания: родилась девочка, семь с половиной фунтов. А что это такое — семь с половиной фунтов? Много это или мало? Мне хотелось немедленно мчаться в родильный дом, но не было машины, и я смог поехать только утром. Ни к Вале, ни к дочке, конечно, не пустили, но записку и подарки передали. Валю выписали через неделю. Я приехал за ней на военном газике и всю дорогу обратно бережно держал ребенка на руках, боясь что-нибудь повредить в этом хрупком и таком дорогом для меня существе. Прямую дорогу заливало солнце, и над ней кружили белые морские птицы. Свежий апрельский ветер летел навстречу. На душе было радостно, хотелось петь. Хорошо, если бы вся жизнь нашей дочери шла такой же светлой, весенней дорогой. Уже подъезжая к нашему домику, я сказал жене: — Ты мучилась — твое право выбрать имя девочке... 69
— А я уже называю ее Леночкой, — ответила Валя. Елена! Красивое русское имя! Это имя и было вписано в метрику нашей дочери. С появлением ребенка в доме прибавилось забот. Только молодой отец может попять, какое удовольствие купать в теплой воде своего маленького, беспомощного ребенка, пеленать его, носить на руках, нашептывать тут же придуманные колыбельные песенки. Вернувшись домой с аэродрома, я все время проводил с малышкой, помогал жене в хозяйственных делах. Ходил в магазин за продуктами, носил воду, топил печь. Прав был поэт, когда писал: «Я люблю, когда в доме есть дети и когда по ночам они плачут». Работы было по горло, но она шла на пользу душе и телу, ведь самая лучшая гимнастика — работа. На все не хватало времени, и я, что называется, не выходил из цейтнота. А полеты становились все сложнее и сложнее, летали над неспокойным, по-весеннему бурным морем. Летали строем, летали по приборам «вслепую», изучали радионавигацию. Над морем проводили и учебные воздушные бои. Приходилось тренироваться с таким опытным «противником», как Борис Вдовин. Он был хваткий воздушный боец и считался неуязвимым. Как-то я получил задание перехватить самолет Вдовина. Необходимо было догнать его и атаковать с хвоста. Набрал высоту, пошел в район цели. Мне удалось незаметно для Вдовина атаковать его с верхней задней полусферы. Но еще до того, как я вышел на дистанцию огня, чтобы зафиксировать поражение цели на пленку кинофотопулемета, Вдовин положил свой «миг» в крутой вираж. Я ринулся за ним. Так и виражили мы несколько минут друг за другом, и ни один из нас не смог зайти в хвост другому. Каждый упорствовал и оставался недосягаемым. Так бы, наверное, и крутили мы бешеную карусель до тех пор, пока в баках оставалось топливо, но Вдовин подал команду, я пристроился к его машине, и мы, довольные друг другом, крыло к крылу, возвратились на аэродром. — Силен ты, брат, стал, — одобрительно посмеиваясь, сказал мне Вдовин на земле, когда нервное напряжение спало. — Своих учителей кладешь на лопатки. Так действуй и впредь. У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему нравятся. Моему росту как летчика и воздушного бойца способствовали систематические занятия спортом. Зимой — лыжи и коньки, а летом — легкая атлетика и баскетбол. Игра в баскетбол мне нравилась своей стремительностью, живостью и тем, что в ней всегда царил дух коллективного соревнования. Броски мяча в корзину с ходу и с прыжка вырабатывали меткость глаза, точность и согласованность движений всего тела. Есть и другие, не менее интересные и полезные игры, по я, как старый энтузиаст баскетбола, пользуясь случаем, хочу сказать, что, на мой взгляд, это самая лучшая игра. 70
Став кандидатом в члены партии, я получил общественное поручение — редактировать эскадрильский боевой листок. В нем помещались заметки летчиков и техников о жизни и учебе, отмечались успехи, достигнутые в полетах, критиковались те, кто допускал ошибки. Приурочивали мы выход боевого листка и к важным политическим событиям, которыми жила страна. Одним из самых удачных, по мнению политработников, был боевой листок, выпущенный в сентябре 1959 года, когда в Советском Союзе произошли два события, словно гром прокатившиеся по всему миру: в Неву, к месту стоянки в штормовую октябрьскую ночь 1917 года легендарной «Авроры», пришел могучий корабль мира — атомоход «Ленин», а к Луне устремилась космическая ракета. Она песла вымпел с нашим Государственным гербом. Две красные пятиконечные звезды зажглись одновременно: одна — на рее атомохода, другая — на далекой межпланетной трассе. «Придет время, и наши корабли привезут с Луны на Землю образцы тамошней породы», — писали мы в боевом листке. Мы страстно верили, что человек проникнет в космос, с огромной скоростью облетит вокруг Земли, а затем придет пора волнующих стартов — к Луне, к Марсу, к Венере... Вскоре наши ученые запустили третью космическую ракету. Она обогнула Луну, сфотографировала ее невидимую с Земли часть и передала фотографии на Землю. Эта новая победа всколыхнула все человечество. Снова высокая волна оваций в честь Советского Союза прокатилась по всем континентам. Если я совсем недавно полагал, что еще есть время на размышления, то теперь понял: медлить больше нельзя. На следующий день, как того требует военный устав, я подал рапорт по команде с просьбой зачислить меня в группу кандидатов в космонавты. Мне казалось, что наступило время для комплектования такой группы. И я пе ошибся. Меня вызвали на специальную медицинскую комиссию. Комиссия оказалась придирчивой. Все было совсем не так, как при наших ежегодных летных медицинских осмотрах. К ним авиаторы привыкли и ничего «страшного» в них не видели. А тут, начиная с первого же специалиста — а им оказался врач- окулист, — я понял, насколько все серьезно. Глаза проверяли очень тщательно. Нужно было иметь «единицу» по зрению, то есть свободно и уверенно прочитывать всю таблицу букв и знаков от начала до конца, от крупных до самых мелких. Придирчиво искали скрытое косоглазие, проверяли ночное зрение, тщательно исследовали глазное дно. Пришлось не один, как обычно, а семь раз являться к окулисту, и всякий раз все начиналось сызнова: опять таблицы букв и знаков, проверка цветоощущения; взгляните правым глазом, взгляните левым, посмотрите туда, посмотрите сюда... Одним словом, доктор работал по известной поговорке: «Семь раз отмерь — один раз отрежь». Искал он, искал, но ни сучка ни задоринки в моих глазах не нашел. 71
Проводилась проверка способности работать в усложненных условиях. Предлагалось производить арифметические действия с цифрами, которые вначале нужно было найти в специальной таблице. При этом учитывались и скорость работы и правильность ответа. На первый взгляд решение задачи было простым. Но неожиданно включался репродуктор, из которого монотонный голос начинал подсказывать решение. Однако вместо помощи голос сильно мешал сосредоточиться. Внимание начинало рассеиваться, и требовалось заставить себя продолжать работу, не обращая внимания на «услужливого друга». Было трудно. Впрочем, это только цветочки — ягодки были впереди. Врачей было много, и каждый строг, как прокурор. Приговоры обжалованию не подлежали — кандидаты в космонавты вылетали с комиссии со страшной силой. Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и ларингологи. Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всем теле «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярный аппарат... Главным предметом исследований были наши сердца. По ним медики как бы прочитывали всю биографию каждого. И ничего нельзя было утаить. Сложная аппаратура находила все, даже самые минимальные изъяны в нашем здоровье. Руководил комиссией опытный авиационный врач Евгений Алексеевич — человек большой эрудиции. Красивый, синеглазый, остроумный, он сразу расположил к себе всю нашу группу, и даже те, кто уже отчислялся по состоянию здоровья, уезжали с хорошим чувством к нему. — На медицину пе сердитесь, ребята, — провожая их, шутил он. — Продолжайте летать, но не выше стратосферы. Отсев был большой. Из десяти человек оставляли одного. Но и он не был уверен, что его не спишет следующая комиссия, которую каждому сулил на прощание Евгений Алексеевич. Готовиться к такой комиссии он советовал и мне. Первый этап был пройден, и у меня появилась надежда. Я вернулся в полк, и потянулись дни ожидания. Время быстро переворачивало листки календаря. Как и прежде, я по утрам уходил на аэродром, летал над сушей и морем, нес дежурства по полку, в свободное время ходил на лыжах, оставив Леночку на попечение соседей, вместе с Валей на «норвегах» стремительно пробегал несколько кругов на гарнизонном катке, по-прежнему редактировал боевой листок, нянчился с дочкой, читал трагедии Шекспира и рассказы Чехова, во второй раз перечитывал роман Виктора Гюго «Труженики моря». Я ждал, ждал и ждал вторичного вызова. Трудно было, потому что ждал один. Валя пока еще ничего не знала. О своей первой поездке на медицинскую комиссию я умолчал, сказал, что это была обычная командировка по служебным делам. Меня мучила совесть: ведь мы ничего не скрывали друг от друга. Но тут было уж очень необычное дело, и пока лучше всего помал- .72
кивать. Так советовали и Евгений Алексеевич, , и командир полка. Л дни все шли и шли. Уже стало казаться, что обо мне забыли, что я не подошел. Ведь рост у меня небольшой, на вид я щуплый, бицепсами похвастать не мог. А вместе со мной проходили комиссию парии что надо — кровь с молоком, гвардейского роста, косая сажень в плечах, самые что ни на есть здоровяки... Куда мне с ними тягаться! Старался забыть о своем рапорте, о комиссии — и не мог. Валя растила дочку, была занята поручениями женсовета, мечтала со временем поступить в медицинский институт. Вечерами, когда мы встречались дома, она нет-нет да и поглядывала па меня каким-то странным, вопрошающим взглядом, словно догадывалась, что творится у меня на душе. — Уж не заболел ли ты, Юра? — допытывалась она и, как все медики, советовала измерить температуру. И когда я совсем отчаялся, когда, казалось, уже не осталось никаких надежд, пришла бумага: меня снова вызывали на комиссию. Я поехал и опять не сказал Вале, куда и зачем меня вызвали. Все повторилось сначала. Но требовательность врачей возросла вдвое. Все анализы оказались хорошими, ничего в моем организме не изменилось. Евгений Алексеевич был доволен. — Стратосфера для вас не предел, — обнадежил он. Это были самые приятные слова, слышанные когда-либо. Клинические и психологические обследования, начатые первой комиссией, продолжались. Помимо состояния здоровья врачи искали в каждом скрытую недостаточность или пониженную устойчивость организма к факторам, характерным для космического полета, оценивали полученные реакции при действии этих факторов. Обследовали при помощи всевозможных биохимических, физиологических, электрофизиологических и психологических методов и специальных функциональных проб. Нас выдерживали в барокамере при различных степенях разреженности воздуха, крутили на центрифуге, похожей на карусель. Врачи выявляли, какая у нас память, сообразительность, сколь легко переключается внимание, какова способность к быстрым, точным, собранным движениям. При отборе интересовались биографией, семьей, товарищами, общественной деятельностью. Оценивали не только здоровье, по и культурные и социальные интересы, эмоциональную стабильность. Для полета в космос искали горячие сердца, быстрый ум, крепкие нервы, несгибаемую волю, стойкость духа, бодрость, жизнерадостность. Хотели, чтобы будущий космонавт мог ориентироваться и не теряться в сложной обстановке полета, мгновенно откликаться на ее изменения и принимать во всех случаях только самые верные решения. Все это заняло несколько недель. Вновь отсеялось немало 73
ребят. Я остался в числе отобранных летчиков — кандидатов в космонавты. Через несколько дней всю нашу группу, в числе которой были Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Владимир Комаров, Павел Беляев, Алексей Леонов и другие мои новые товарищи, принял главнокомандующий Военно-воздушными силами Константин Андреевич Вершинин. На этой встрече среди других заслуженных генералов пашей авиации мне радостно было увидеть одного из первых Героев Советского Союза — Николая Петровича Каманина, о котором я так много слышал еще от его бывшего фронтового однополчанина, начальника Саратовского аэроклуба Г. К. Денисенко. Впервые в жизни мне, младшему офицеру, довелось беседовать с главным маршалом авиации. Он встретил нас по-отцовски, как своих сыновей. Интересовался прохождением службы, семейными делами, расспрашивал о женах и детях и в заключение сказал, что Родина надеется на нас. Отныне я должен был расстаться с полком, попрощаться с товарищами и вместе с семьей отбыть к месту новой службы. Открывалась новая, самая интересная страница в моей жизни. Вернулся я домой в день своего рождения. Валя знала о моем приезде и в духовке испекла именинный пирог, украсила его моими инициалами и цифрой «26». Подумать только — недавно было шестнадцать и уже двадцать шесть! На пирог собрались к нам мои товарищи и подруги Вали. И хотя еще никто ничего толком не знал, все догадывались, что мы скоро покинем гарнизон. Вале я сказал, что меня назначают па летно-испытательную работу и что мы скоро уедем в центр России. Она поделилась новостью с подругами. Так все и думали — Гагарин станет летчиком-испытателем, будет опробовать в воздухе новые машины. За столом много говорилось о летчиках-испытателях. Разговор шел о борьбе нашей авиации за скорость, высоту и дальность полетов. Вспомнили, что за последнее время многие летчики-испытатели завоевали Родине новые мировые рекорды: Владимир Ильюшин на Т-431 поднялся почти на тридцатикилометровую высоту, Георгий Мосолов на Е-66 летал со скоростью чуть ли не в два с половиной раза большей скорости звука. Валентин Ковалев все выше поднимал потолок, увеличивал грузоподъемность наших пассажирских воздушных кораблей. Усердно трудились над развитием нашего Воздушного флота и многие другие авиаторы. — Теперь очередь за тобой, Юрий, — шутя сказал Анатолий Росляков — секретарь нашей партийной организации. Он почему-то был уверен, что я сделаю что-то необыкновенное. Кстати сказать, весной 1962 года, накануне первого в нашей стране Дня космонавтики, учрежденного в ознаменование успехов, достигнутых нашим народом в освоении просторов Вселен- пой, Анатолий Росляков побывал у меня дома. Мы долго бесе74
довали, вспоминая товарищей по полку, нашу партийную организацию, теплые проводы, которые устроили друзья при моем отъезде с Севера. Я рассказал Рослякову — он уже стал тогда майором — о своих последних зарубежных поездках, о новых друзьях-космонавтах. А потом мы вместе с ним выступили по телевидению. Было очень приятно представить телезрителям коммуниста, который дал мне путевку в партию, который так много сделал для меня в начале летной жизни. Тогда, на проводах, я слушал товарищей и молчал. Ведь предстояли такие рекорды, перед которыми все достигнутое бледнело. Вспомнились летчики, с которыми я был па приеме у главного маршала авиации. Каждый из них горел решимостью отдать все свои силы для подготовки к таким полетам. Играл патефон. Борис Вдовин прочел свое новое стихотворение. Затем спели хором, а под конец заговорили о подвиге четырех советских солдат, занесенных штормом на барже в Тихий океан. Они проявили выдержку и отвагу, преодолели, казалось бы, самое непреодолимое. Асхат Зиганшин, Анатолий Крючков- ский, Филипп Поплавский и Иван Федотов были людьми советской закалки. Их замечательная поэтическая история волновала летчиков. Каждый из этой отважной четверки оказался человеком большой храбрости, физической выносливости, несгибаемой воли к победе. Казалось бы, в центре урагана, в котором очутилось их утлое суденышко, не было никаких надежд на спасение, но советские парни не растерялись и не отказались от борьбы. Несмотря на молодость, за плечами у них были годы учебы, труда, опыта. Это был маленький сплоченный коллектив, воспитанный партией и комсомолом. Они по-братски делились каждой каплей воды и каждым куском вареной кожи, нарезанной из сапог. Они еще раз доказали, сколь прочны узы войскового товарищества. Подвиг отважной четверки гармонировал с моим приподнятым настроением. Мне хотелось в преодолении трудностей быть таким же, как они, не бояться разбушевавшейся стихии, смело вступать с ней в борьбу. В доме приготовились к отъезду. Было жаль расставаться с товарищами, с полюбившейся суровой природой, со сполохами северного сияния. В последний раз поехали мы с Валей на берег моря, окантованного кружевом прибоя, поглядели на белых птиц, круживших над гранитными скалами, затем сходили на кладбище, долго стояли у могилы Юрия Дергунова. «Мог быть замечательным летчиком и так глупо погиб», — думал я. Мы положили ветки сосны на могилу товарища и с грустью отправились домой. Вечером наша небольшая семья, провожаемая друзьями, по- кипула северный военный городок. Что ждало нас? На этот вопрос никто не мог ответить...
готовность НОМЕР ОДИН В лесту нового назначения мы прилетели на самолете. Валя тогда плохо переносила воздушные путешествия, но она согласилась на этот полет, зная, что времени в обрез и меня уже ждут. Мы быстро устроились с жильем, и я вместе с новыми товарищами приступил к занятиям. Прежде всего нас детально познакомили с тем, что ожидает человека, отправляющегося в космос. Военный врач Владимир Иванович — крупнейший специалист по авиационной медицине — обстоятельно рассказал нам о факторах, с которыми встречается живой организм при полетах в космическое пространство. Он разделил их на три класса. К первому Владимир Иванович относил факторы, зависящие от физического состояния самого космического пространства: низкое барометрическое давление — фактически глубокий вакуум; иной, чем па земле, газовый состав среды; резкое колебание температур; различные виды ионизирующей радиации; метеоритную опасность. Во второй класс факторов профессор зачислял все зависящее от ракетного полета — шум, вибрации, сильные перегрузки, невесомость. И, наконец, к третьему классу факторов относил искусственную атмосферу в космическом корабле, ограниченные размеры кабины, снижение двигательпой активности человека, находящегося в этой кабине, его эмоциональное напряжение, нагрузки па нервы и психику и, наконец, неудобства, связанные с пребыванием в специальной одежде. Все это было ново, интересно, и слушали мы затаив дыхание, пе пропуская ни одного слова. С каждым днем Владимир Иванович и другие специалисты раскрывали перед нами, рядовыми летчиками, увлекательную картину того, что уже было проделано и достигнуто учеными, исследовавшими, как влияют условия космического полета на живой организм. Оказалось, что с 1951 года кроме лабораторных опытов в институтах проводились биологические исследования на ракетах, запускаемых ввысь, в отсеки которых помещались животные. Первый такой полет, осуществленный в Советском Союзе на высоту 112 километров, увенчался успехом. Были получены дан- 76
пые, свидетельствующие о возможности кратковременного пребывания животных в космосе. Вслед за этим изучили возможность пребывания животных в скафандрах в герметических кабинах и спуска их с больших высот на парашютных системах. Они спускались с высоты 90 километров в течение 65 минут. — А потом наши ракеты взлетели на двухсоткилометровую высоту, — сказал Владимир Иванович. — Эти полеты также принесли хорошие результаты. Ракеты забрасывали животных все выше и выше. Было поставлено несколько опытов с полетом животных на высоту до 450 километров — к поясу частиц высоких энергий. Эти научные исследования помогли определить возможности пребывания живых существ в космосе. Наши ученые для изучения биологических условий космического полета избрали собак. Собаки — животные спокойные, физиология их хорошо изучена, они поддаются тренировкам и подготовке. Подобные исследования велись и в США. Но американцы проводили свои опыты на мелких грызунах, на мышах и на обезьянках. Они посылали обезьянок в космос под наркозом, выключающим на время кору головного мозга. — Это, — пояснял нам Владимир Иванович, — противоречит учению великого русского физиолога Ивана Петровича Павлова, и мы отказались от подобных опытов. Мы все помнили знаменитый полет собаки Лайки на втором искусственном спутнике Земли. В отличие от прежних исследований ее полет позволил изучить длительное воздействие ускорений при выводе спутника на орбиту и последующего состояния невесомости, продолжавшегося несколько дней. Наблюдения за организмом Лайки, осуществленные при помощи различных тончайших приборов, послужили основой для разработки средств, обеспечивающих безопасность полета человека в космическом пространстве. — Словом, ребята, — сказал один из летчиков нашей группы неистощимый весельчак и шутник Валерий Быковский, выходя с лекции, — можно сказать, что собака — лучший друг космонавта! Изображение Лайки я видел на почтовых марках и открытках, на коробках сигарет. Но она, право, заслужила большего. И может быть, ей когда-нибудь поставят памятник, как поставили в Колтушах под Ленинградом бронзовую скульптуру безымянной собаки — предмета исследований медицины. Мы находились в идеальных условиях. Все у нас было, ничто не отвлекало от полюбившихся, интересных занятий. Мы относились с уважением к нашим врачам. Это они определяли условия, обеспечивающие жизнь и здоровье человека в кабине космического корабля, принимали деятельное участие в его создании, в разработке надежного скафандра и научной медицинской регистрирующей аппаратуры. Я часто садился на садовой скамейке под деревом, уже покрывшимся почками, и начинал рассуждать. Иногда приятно остаться наедине и разобраться в сво77
их мыслях и впечатлениях дня. Чаще всего это было на закате солнца или вечером, когда небо перепоясывал искрящийся Млечный Путь. Человек побаивается перемен, но и любит их. Наша жизнь переменилась, и перемецилась к лучшему. Я размышлял над тем, какой огромный размах приобрели работы по освоению космического пространства в Советском Союзе, сколько денег и труда вложено в это дело, какие большие работы ведутся учеными для того, чтобы свести до минимума риск не только для жизни, но и для здоровья космонавта. Нас ознакомили с планом подготовки к космическим полетам. Это была обширная программа, включающая сведения по основным теоретическим вопросам, необходимым космонавту, а также обеспечивающая приобретение навыков, умения пользоваться оборудованием и аппаратурой космического корабля. Мы должны были изучить основы ракетной и космической техники, конструкцию корабля, астрономию, геофизику, космическую медицину. Предстояли полеты на самолетах в условиях невесомости, тренировки в макете кабины космического корабля, в специально оборудованных звукоизолированной и тепловой камерах, на центрифуге и вибростенде. Словом, работы — непочатый край. До готовности номер один к полету в космос было еще ох как далеко! Начались занятия. Они проходили в совершенно отличной обстановке, чем в техникуме, в училище или в полку. Здесь царила абсолютная тишина, и занимались с нами видные специалисты с громкими именами. У каждого — крупные теоретические работы, каждый внес заметный вклад в советскую науку. Рабочий день наш начинался с часовой утренней зарядки. Занимались на открытом воздухе, в любую погоду, под наблюдением врачей. Были и специальные уроки по физкультуре: гимнастика, игры с мячом, прыжки в воду с трамплина и вышки, упражнения на перекладине и брусьях, на батуте, с гантелями. Много плавали и ныряли. Люди, не умеющие плавать, боящиеся воды, в космонавты не годятся. Все эти занятия вырабатывали у нас навыки свободного владения телом в пространстве, повышали способность переносить длительные физические напряжения. В какой-то мере эту цель преследовали и прыжки с парашютом, производившиеся на аэродроме, возле реки. Перед тем как я должен был уехать на этот аэродром, мы получили телеграмму из Оренбурга: тяжело заболел Иван Степанович — отец Вали. Посоветовавшись, мы решили, что, пока я буду проходить парашютную практику, Валя вместе с дочкой отправится к родным. Тем более что и мама ее — Варвара Семеновна тоже чувствовала недомогание. Так и сделали. После первого прыжка с парашютом, совершенного еще в Саратовском аэроклубе, мне довелось прыгать только четыре раза — в Оренбургском авиационном училище и в полку. Это 78
были обычные тренировочные прыжки, которые полагается выполнять каждому летчику. Теперь же предстояло освоить сложные прыжки по специальной программе. Особенное внимание уделялось затяжным прыжкам и спуску на воду. Тренировал нас Николай Константинович Никитин — заслуженный мастер спорта, один из известнейших советских парашютистов, обладатель нескольких мировых рекордов, в том числе рекорда затяжного прыжка, когда он падал свыше четырнадцати с половиной тысяч метров, не раскрывая парашюта. Учиться у такого мастера было интересно. Он многому научил: как оставлять самолет, как управлять телом во время свободного падения, как определять расстояние до земли, как приземляться и приводняться... За короткий срок я выполнил около сорока прыжков. И все они не были похожи друг на друга. Каждый прыжок переживался по-своему, всякий раз доставляя смешанное чувство волнения и радости. Мне нравились и томление, охватывающее тело перед прыжком, и трепет, порыв и вихрь самого прыжка. Парашютные прыжки шлифуют характер, оттачивают волю. И очень хорошо, что в нашей стране сотни тысяч юношей и девушек занимаются этим смелым спортом. В минуты отдыха Николай Константинович — душевный человек и прекрасный рассказчик — делился с нами эпизодами из своей богатой практики и случаями из жизни Николая Евдокимова и Константина Кайтанова — пионеров затяжных прыжков. Каждый из рассказанных эпизодов был не только занимателен, но и поучителен. Это были наглядные примеры того, как парашютисту вести себя в воздухе. В серии выполняемых нами прыжков при длительной задержке раскрытия парашюта и мне и моим товарищам приходилось попадать в так называемое штопорное положение. При этом очень неприятном явлении тело вдруг начинает стремительно вращаться вокруг собственной оси, и ты будто по спирали с огромной силой ввинчиваешься в воздух, голова наливается свинцовой тяжестью, появляется резь в глазах, и всего тебя охватывает неимоверная слабость. Попав в штопор, теряешь пространственную ориентировку, тебя крутит и вертит со страшной силой, ты становишься совершенно беспомощным. Николай Константинович демонстрировал нам, как надо, пользуясь руками и ногами, словно рулями, выходить из штопора. Он рекомендовал нам положение плашмя, лицом к земле, с раскинутыми в стороны руками и ногами. Такое положение, кстати сказать, культивировал один из самых известных парашютистов-испытателей — Василий Романюк, прыгавший более трех тысяч раз. Оно в наибольшей степени страховало устойчивость тела при свободном падении. И мы не раз убеждались в этом. По окончании парашютных тренировок всем нам выдали инструкторские свидетельства и значки инструкторов-парашютистов. Этим значком, признаться, я очень гордился и с удоволь79
ствием прикрепил его к кителю под крылатой эмблемой военного летчика. На аэродром часто приходили весточки от Вали из Оренбурга. Вообще-то опа не любит писать письма, а тут они шли одно за другим. Я так и не догадался тогда, что письма эти спачала прикрывали тревогу, а затем и горе — умер ее отец, Иван Степанович. Но Валя не сообщала мне об этом до тех пор, пока не закончились наши прыжки. Добрый, внимательный друг, она не хотела расстраивать меня, зная, что это могло отразиться на моем душевном состоянии, а значит, и на тех сложных заданиях, которые мне нужно было выполнять в то время. Вот и выходит, что с любимой женой горе — полгоря, а радость — вдвойне. С аэродрома, где проходили парашютные прыжки, я возвратился домой в тот самый день, когда в пашей стране вывели первый советский космический корабль на орбиту спутника Земли. На следующее утро все газеты опубликовали сообщение ТАСС, в котором приводились потрясающие воображение данные о весе — более четырех с половиной тонн — и оборудовании этого космического корабля. На его борту находилась герметическая „ кабина с грузом, равным весу человека, и со всем необходимым для будущего полета человека в космос, а также различная аппаратура с источниками питания. Победно шел космический корабль над планетой, появлялся над Парижем, Лондоном, Сан- Франциско, Мельбурном, Оттавой и другими городами многих стран, возвещая о новом этапе борьбы советских ученых за проникновение в космос. Произошло прекрасное явление, еще более расширившее человеческую власть над природой. Мы увидели, i что наша планета не так уж велика, если летательный аппарат, созданный руками человека, облетает ее за какие-нибудь полтора часа. — На таком корабле, наверное, полетим и мы, — говорили наши ребята. Было ясно, что космический корабль уже построен, что идет отработка и проверка систем, обеспечивающих его безопасный полет, возвращение на Землю и необходимые жизненные условия для человека в полете. Надо было спешить с учебой, а то, чего доброго, корабль окончательно оснастят и проверят, а мы не будем готовы к тому, чтобы подняться на нем в космические просторы. И каждый из нас еще усерднее приналег на занятия и тренировки. Еще во время прохождения предварительных медицинских комиссий и теперь, приступив к занятиям и тренировкам, все V входящие в группу кандидатов в космонавты приглядывались друг к другу, все больше сближались, становились крепко сколоченной дружной семьей. Мы знали друг о друге все. У каж- ’ дого была своя интересная судьба. Я близко сошелся с Алексеем Леоновым, может быть, потому, что он был моим одногодком и выпускником авиационного училища того же 1957 года, что и я. , 80
Только приобщались мы к летному делу в разных местах: я — в Оренбурге, а он — на Украине, в Чугуеве, в училище, где учился трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб, до ухода на фронт бывший там летчиком-инструктором. Семья, в которой вырос Леонов, — вдвое многодетнее, чем наша, гагаринская. Он, как и я, родился в деревне — в далекой Сибири, неподалеку от Кемерово. Отец Алексея — Архип Алексеевич, бывший шахтер, с въевшейся в его узловатые руки угольной пылью, был организатором Советской власти в сибирском селе Листвянка, воевал против Колчака, а потом всю жизнь трудился, воспитывая вместе с женой Евдокией Минаевной свою семью. После войны Леоновы переехали из Сибири к Балтийскому морю, в Калининград; там Алексей окончил среднюю школу, оттуда пошел в летчики. Служил сначала на Украине, а затем в авиачастях Группы советских войск в Германии. Он чудесно рисовал — кисти и краски всегда были его страстью. Забегая вперед, следует сказать, что после моего полета в космос и суточного космического рейса Германа Титова на «Востоке-2» Алексей Леонов по нашим рассказам обо всем увиденном на орбите написал маслом большую картину, изобразив на полотне и повисшие над космическим кораблем звезды, и нежный ореол, окружающий Землю, и таинственную глубину черного- пречерного пространства Вселенной. Это была его первая космическая картина. Репродукцию с нее тогда, осенью 1961 года, не называя пока что имени автора, с моим кратким отзывом о ее достоверности напечатала «Правда». Мы, Гагарины, быстро сдружились с Леоновыми домами. Вале пришлась по душе жена Алексея — Светлана, молодая, серьезная женщина. Часто проводили свободное время вместе — ходили в кино, ездили в театры, бродили по лесочкам, прилегающим к нашему Звездному городку. Незадолго до моего полета у нас родилась младшая дочь—Галя, Леоновы в это время ожидали появления своего первенца. Ребенок родился вскоре после рейса «Востока» — это была девочка. В честь победы, одержанной нашим народом в космосе, Леоновы назвали се Викторией. Наша Гал инка и Вика Леонова, как и мы, их родители, крепко сдружились. Тогда, приступив к занятиям и тренировкам, я не знал, что моя космическая стезя тесно переплетется со стезей Германа Титова, назначенного впоследствии дублером командира первого советского космического корабля. Герман, как и Алексей Леонов, — сибиряк, сын учителя Степана Павловича Титова из алтайского села Полковниково. Он на год моложе меня, но летчиком, окончив Сталинградское авиационное училище, стал в том же 1957 году, что и я. В группу космонавтов приехал из Ленинградского военного округа, где нес службу в истребительном полку. Там он и женился на обаятельной черноглазой девушке из Донбасса — Тамаре. 81
В пашем дружном коллективе Герман обращал па себя внимание живостью, начитанностью, знанием литературы и искусства. Многих из нас удивило его довольно-таки редкое имя. Как-то еще во время медицинских исследований он упомянул о сестре Земфире. — Откуда такие имена: Гермап, Земфира? — Из произведений Пушкина, — чуточку смутившись, ответил Титов, — отец обожает Пушкина. И он неожиданно прочитал наизусть несколько глав из «Евгения Онегина». Певучие пушкинские строки потом, когда в сурдокамере «отсиживал свой срок» Титов, пе раз звучали в ее утомительной тишине. Декламировал Пушкина он вдохновенно, с любовью. Одной из отличительных черт Титова, пришедшейся по душе всем, является его умение просто, доходчиво, с большой глубиной обобщать и рассказывать обо всем узнанном, изученном. Много раз доводилось мне слушать его доклады и выступления па учебных семинарах и во время зачетов. И всегда они звучали по-новому, об уже знакомых вещах он рассказывал так, словно говорил впервые. Речь его всегда конкретна, полна примеров, метких, ярких сравнений. Быстро сдружились между собою тогда еще холостяки Андриян Николаев и Валерий Быковский. Этих, казалось бы, разных по характеру людей — лед и пламень, — немногословного, сосредоточенного, как бы ушедшего в себя чуваша Николаева и живчика-балагура москвича Быковского, сблизило необычайное упорство в достижении цели. Они всегда были вместе — и на учебных занятиях, и в спортивном городке, а на игре в хоккей или ручной мяч старались попасть в одну команду. И часы отдыха обычно проводили вдвоем, относясь друг к другу с необычайной внимательностью. Крепкая, настоящая мужская дружба! В Андрияне Николаеве подкупала самозабвенная любовь к матери Анне Алексеевне, жившей в чувашском селе Шоршелы, что в переводе на русский язык значит Светлые Ключи. Валерий Быковский как-то ездил вместе с Андрияном Николаевым на его родину и вернулся оттуда прямо-таки очарованный простой колхозницей, которая одна, без мужа вырастила четверых детей. Он поделился с нами рассказом Анны Алексеевны о том, как Андриян, закончив сельскую школу-семилетку, по настоянию матери отправлялся на учебу в техникум. Время было трудное, послевоенное, в доме Николаевых — хоть шаром покати. Анна Алексеевна могла дать сыну на дорогу только несколько картофелин, испеченных на углях. Она положила их в котомку с запасной сменой бельишка и теплыми носками, связанными из овечьей шерсти. — Мама, зачем отдаешь последнее, — запротестовал подросток, — ведь ты остаешься одна, с малыми детьми!.. Мать проводила сына на окраину села к церкви, переоборудованной под школу, и долго стояла на бугре, глядя вслед уда82
ляющейся фигурке Андрияна, обутого в стоптанные башмаки, одетого в домотканый костюм. Он часто оборачивался, махал матери рукой, пока не скрылся за поворотом дороги. Было ужо поздно, когда Анна Алексеевна вернулась в продуваемую осенним ветром избу. Керосина не было, спать ложились рано, и когда она принялась разбирать постель, то под подушкой обнаружила все четыре картофелины, которые были приготовлены Андрияну на дорогу... Как-то в субботний день Алексей Леонов вместе с Валерием Быковским отправился к его родителям, жившим в Москве, на Ново-Басманной улице. Родители Валерия — Федор Федотович и Клавдия Ивановна — встретили их радушно. — А где же Андриян? — спросили они. — Не волнуйтесь, Андриян будет через пять минут, — ответил Валерий. По всему было видно, что Андриян Николаев — свой человек в доме Быковских, что там беспокоятся о нем, словно о родном сыне. Вскоре появился и Николаев. Он, как всегда, был застенчив и немногословен. Ни Клавдия Ивановна, ни Федор Федотович в то время еще не догадывались, что их сын и его друзья готовятся к таким необычным делам, как полеты в космос. Они, как, впрочем, и все, с кем приходилось встречаться в ту пору, считали нас обычными рядовыми летчиками, вырвавшимися развлечься в Москву. Сидя за чашкой чая, Алексей Леонов наблюдал, с какой душевностью хлопочет Клавдия Ивановна. Она поставила на стол вазочку с клубничным вареньем, проговорив тут же: «Твое любимое, Андриян...», принесла корзинку с только что испеченными коржиками. А Федор Федотович по случаю приезда сына, да еще с друзьями, достал графинчик с коньяком. — Нет-нет, мы не будем, — запротестовал Валерий. Но космонавты, как говорится, вовсе не ангелы и все-таки выпили по рюмке за здоровье родителей Быковского. В их маленькой квартирке на пятом этаже частенько собирались товарищи Федора Федотовича, как и он, ветераны гражданской войны, почетные железнодорожники, коммунисты. Валерий с малых лет впитывал в себя партийный дух этой дружбы. Квартирка Быковских, расположенная едва ли не под крышей большого серого дома, была тем гнездом, из которого родители заботливо выпустили в небесный простор молодого «ястребка». При образовании группы космонавтов сразу же была создана и ее партийная организация. Многие из нас были членами или, как я, кандидатами в члены партии. Секретарем нашей партийной организации был избран Павел Романович Попович — человек веселый, жизнерадостный, полный неистощимого оптимизма. Мне как старшине группы и Алексею Леонову — редактору стенной газеты «Нептун» приходилось часто выслушивать его дружеские советы. Он любил здоровый юмор и частенько заставлял 83
Леонова рисовать дружеские шаржи и даже требовал, чтобы под ними были стихотворные подписи. Павел Попович, как говорится, «щирый украинец». Отец его, Роман Порфирьевич, работал кочегаром на сахарном заводе, а мать, Федосья Касьяновна, — колхозница. Детство Павла прошло среди вишневых садов, красочно воспетых Тарасом Шевченко. Ему, как и мне, пришлось увидеть минувшую войну собственными глазами. Он нередко делился с нами воспоминаниями о событиях, навсегда оставивших глубокий след в душе. Запомнился рассказ о том, как Павел, подростком, взобравшись па погреб, поросший лебедой, заслонившись ладошкой от солнца, проглядывавшего сквозь черные дымы, наблюдал воздушный бой: в небе, словно птицы, кружили самолеты, и нельзя было понять, где свои, где чужие. С замирающим сердцем Павел следил, как загоревшийся штурмовик, подминая желтоголовые подсолнухи, врезался в здание школы, как к нему побежали люди, а впереди всех его отец — Роман Порфирьевич. Павел тоже кинулся туда и видел, как мужчины вытаскивают из машины убитого летчика, как горящий самолет взорвался и брызнувшее пламя обожгло и ослепило отца. Летчика похоронили тайно от гитлеровцев и полицаев. Мальчик тогда понял многое. Ведь, спасая пилота, отец его проявил пемалое мужество, лежал в хате на печи с завязанными глазами, и никто тогда не мог сказать, будет он видеть или ослепнет па всю жизнь. — Вот прогонят наши фашистов, ты к тому времени подрастешь и поступишь в летную школу. Летчик — самая красивая профессия на земле, — говорил сыну Роман Порфирьевич, всем своим обликом похожий на легендарного Тараса Бульбу. Тогда одиннадцатилетний Павел пообещал сам себе — всю жизнь посвятить небу. У него, обладающего хорошим музыкальным слухом, с малых лет самой любимой была народная украинская песня: Дывлюсь я на нэбо Та й думку гадаю, Чому я пэ сокил, Чому нэ литаю... В очень многом первоначальный жизненный путь Павла Поповича был схож с моим. Оба родились в крестьянских семьях, оба получили закалку в рядах рабочего класса. Павел, как и я, окончил индустриальный техникум, учился в аэроклубе, потом работал на металлургическом гиганте в Магнитогорске. Были среди нас два товарища, к которыми с первых дней комплектования группы космонавтов все мы относились с особым уважением, — Владимир Михайлович Комаров и Павел Иванович Беляев. Это были авиационные командиры, летчики с высшим военным образованием. И годами значительно постарше многих из нас: Владимир Комаров, закончивший Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского, родился в Москве 84
в 1927 году, а Павел Беляев, выпускник командного факультета Краснознаменной Военно-воздушной академии, — в деревушке под Вологдой в 1925 году. У каждого из них был большой летный и жизненный опыт. И, еще не зная, кому из нас доведется полететь в космос первым, вторым или третьим, все понимали — Владимиру Комарову и Павлу Беляеву будут наверняка поручены наиболее трудные и сложные задания. Так и получилось. ...Занятия продолжались. Подошло время тренировок на центрифуге. Это сравнительно несложный аппарат, предназначенный для подготовки организма к перенесению больших перегрузок. Схематически его можно представить в виде коромысла, насаженного на ось. На одном конце коромысла устроена кабина для человека, на другом размещается уравновешивающий груз. Чем быстрее вращается коромысло вокруг оси, тем большую перегрузку испытывает организм тренирующихся. Я довольно часто тренировался на центрифуге, с каждым разом ощущая все более возрастающую тяжесть собственного тела. Нечто подобное уже приходилось испытывать во время полетов, когда самолет резко выходит из крутого пикирования. Тогда на меня наваливалась неимоверная тяжесть, она словно вдавливала в сиденье кабины, нельзя было пошевелить пальцем, будто туманом застилало глаза. Это и есть действие перегрузки, когда вес человека возрастает в несколько раз. Нам сказали, что с таким явлением, но гораздо более сильным и более растянутым по времени, мы встретимся при старте космического корабля и его спуске с орбиты. Мы продолжали тренироваться на центрифуге. В отличие от летчика, в кабине центрифуги мы занимали лежачее положение, и перегрузка, таким образом, распределялась по всему телу более равномерно. Давило сильно. Глаза не закрывались, затруднялось дыхание, перекашивались мышцы лица, увеличивалось число сердечных сокращений, росло кровяное давление, кровь становилась тяжелой, как ртуть. Во время тренировок на центрифуге я, как и другие, постепенно привыкал ко все большим и большим ускорениям, выдерживал длительные многократные перегрузки. К центрифуге подключена очень точная и сложная электрофизиологическая аппаратура, предназначенная для регистрации физического состояния и функциональной деятельности всего организма человека. Мы проверялись на внимание, сообразительность, должны были производить заданные рабочие движения. На бешеной скорости следовало называть и запоминать внезапно появляющиеся на световом табло цифры от единицы до десяти. Возрастая по значению, они уменьшались в размерах. На предельной скорости мне удавалось безошибочно видеть и называть «семерку» или «восьмерку». Мы, кандидаты в космонавты, не только занимались теорией и проходили тренировку, но и вели большую общественную работу. У нас, как и повсюду, выпускались боевые листки. Поначалу они выходили под созвучными нашему настроению названиями: «Лу85
на», «Марс», «Венера». А потом надолго утвердилось постоянное пазвание — «Нептун». В нем помещались заметки и дружеские шаржи, которые талантливо и остроумно рисовал Алексей Леонов. Он был и бессменным редакторохм «Нептуна». Однажды обо мне написали заметку как об отличнике по изучению теории, а затем и о том, что я — отличник по тренажу. И хотя это было написано от руки, всего в одном экземпляре, прочитать который могла лишь небольшая группа людей, мне было приятно такое товарищеское поощрение. Надо отметить, что и учились, и тренировались все с увлечением, понимая, что потерянного времени никогда не вернуть. В нашей группе по-прежнему царил дух товарищеской взаимопомощи. Если что-нибудь не ладилось у одного, все спешили помочь ему и советом и делом. Соревнуясь между собой, мы видели друг в друге единомышленников, стремящихся к одной цели. Мы знали, что в первый полет выберут одного из нас. Но так же хорошо знали и то, что и другим найдется работа, что другие сделают больше первого, продлят и разовьют то, что начнет первый. Кто-то сделает один виток вокруг Земли, кто-то несколько витков, кто-то полетит еще дальше, и все они будут первыми. Я хотел отправиться в космический полет членом партии. Это уже стало традицией советских людей: накануне решающих событий в своей жизни приходить к ленинской партии, вступать в ее ряды. Так делали строители первых пятилеток, так поступали герои Великой Отечественной войны. Так поступают и теперь. Мой стаж пребывания в кандидатах партии истек. Однополчане с Севера прислали свои рекомендации. Бывший комэск Владимир Михайлович Решетов писал: «На протяжении всей службы Ю. А. Гагарин являлся передовым офицером части... Политически развит хорошо... Принимал активное участие в общественных и спортивных мероприятиях... Взятые на себя социалистические обязательства выполнял добросовестно...» В рекомендации секретаря партийной организации Анатолия Павловича Рослякова говорилось: «Знаю Ю. А. Гагарина как исполнительного, дисциплинированного офицера... Летает грамотно и уверенно... Являлся членом комсомольского бюро части... Партийные поручения выполнял своевременно и добросовестно...» А в третьей рекомендации, данной коммунистом Анатолием Федоровичем Ильяшенко, было написано: «Гагарин Ю. А. идеологически выдержан, морально устойчив, в быту опрятен. Являясь слушателем вечернего университета марксизма-ленинизма, всегда активно выступал на семинарских занятиях. ...Активно участвовал в работе партийных собраний, хорошо выполнял партийные поручения, был редактором боевого листка». Я перечитал эти рекомендации, и они взволновали меня. Старшие товарищи, коммунисты, верили в меня, добрым словом отзывались о моей скромной работе и, казалось бы, ничем не примечательной жизни. Я не знаю, что бы я сделал с собой, если бы 86
когда-нибудь плохим поступком заставил их раскаяться в том, что они написали, ручаясь своим партийным словом за меня. О, какое это великое дело —доверие товарищей, знающих о тебе все: и чем ты живешь, и что думаешь, и к чему стремишься, и на что способен! Сколько раз дружба советских людей проверялась кровью! Да и я сам, если бы это потребовалось, отдал бы жизнь и за Решетова, и за Рослякова, и за Ильяшенко, за всех своих однополчан. Долго думал я над тем, что следует написать в своем заявлении. Самые теплые и возвышенные чувства переполняли меня, и, если бы все их излить на бумаге, получилось бы много страниц. Затем вспомнились рассказы фронтовиков о том, что в таких случаях солдаты перед боем писали выразительно, но кратко. И на листке из ученической тетради написал: «Прошу партийную организацию принять меня в члены КПСС... Хочу быть активным членом КПСС, активно участвовать в жизни страны...» В этих словах я сказал все, что думал. В солнечный день 16 июня 1960 года меня пригласили на партийное собрание. Как положено в таких случаях, я рассказал свою биографию. Она оказалась короткой и улеглась в несколько фраз. Ничего особенного, все как у миллионов молодых советских людей. Кто-то из коммунистов спросил: — Как относитесь к службе? — Служба Родине — главное в моей жизни, — ответил я. — Партии и Советскому правительству предан. Быть в рядах партии Ленина достоин! — говорили выступавшие коммунисты. Затем проголосовали. Все подняли руки «за». И хотя благодарить на партийных собраниях не полагается, я не мог удержаться и сказал: — Спасибо! Большое спасибо! Я оправдаю доверие. Готов выполнить любое задание партии и правительства. Я находился в сильном возбуждении, какого еще никогда не испытывал, чувствовал необыкновенный прилив сил и готов был выполнить немедленно то, что сказал. Через месяц меня вызвали в партком. Вместе со мной туда пришла группа офицеров. Все волновались не меньше меня. Наконец дверь открылась: — Товарищ Гагарин, зайдите... Секретарь парткома стоя протянул мне красную книжечку партийного билета и, пожимая руку, сказал: — Всегда и во всем поступайте так, как учил нас великий Ленин. Каждый человек берет за образец жизнь другого, живущего в его сердце человека. Таким образцом для советских людей является Владимир Ильич Ленин. — Буду достойным звания коммуниста, — ответил я дрогнувшим голосом. Вернувшись домой, я показал Вале и ее маме, Варваре Семеновне, гостившей у нас, партийный билет и только теперь по87
смотрел на номер — 08909627. Отныне я стал членом Коммунистической партии — частицей многомиллионного могучего авангарда советского народа. Женщины поздравили меня, и Варвара Семеновна, впервые назвав меня по имени и отчеству, сказала: — Большую ответственность взял ты на себя, Юрий Алексеевич. Коммунист — такой человек: сядет на него пылинка, и всем видно. Прием в партию был величайшим событием в жизни. И в тот же вечер я написал об этом отцу в Гжатск. Он давно хотел, чтобы я стал коммунистом. И мечта старика сбылась. В эти счастливые для меня дни у нас произошло долгожданное знакомство с учеными и конструкторами — создателями ракетной техники и космических кораблей. Среди них был и выдающийся строитель космической техники академик Сергей Павлович Королев, с творческой жизнью и устремлениями которого отныне тесным образом переплелись и моя судьба, и жизнь моих товарищей по космосу. Мы увидели широкоплечего, веселого, остроумного человека. Он сразу расположил к себе и обращался с нами как с равными, как со своими ближайшими помощниками. Все окружающие уважительно называли академика С. П. Королева Главным конструктором. Так буду называть его здесь, в этих записках, и я. Главный конструктор начал знакомство с вопросов, обращенных к нам. Его интересовало наше самочувствие на каждом этапе тренировок. — Тяжело! Но надо пройти сквозь все это, иначе не выдержишь там, — сказал он и показал рукой на небо. Когда один из товарищей пожаловался, что невыносимо жарко в термокамере, он объяснил, что во время полета температура в кабине корабля будет колебаться от 15 до 22 градусов Цельсия, но космонавту надо быть ко всему готовым, так как во время входа корабля в плотные слои атмосферы его наружная оболочка разогреется, возможно, до нескольких тысяч градусов. Каждый из нас внутренне ахнул: человек в оболочке, разогретой до такой огромной температуры! Это и тревожило и восхищало одновременно. Главный конструктор не спеша подвел нас к своему детищу — космическому кораблю, совершенному сооружению современной техники, воплотившему в себе многие достижения науки. — Посмотрите, — сказал он, — внешняя поверхность корабля и кабины пилота покрыта надежной тепловой защитой. Она-то и предохранит их от сгорания во время спуска. Как зачарованные, разглядывали мы никогда еще не виданный летательный аппарат. Главный конструктор объяснил, что ко- рабль-спутпик монтируется на мощную многоступенчатую ракету- носитель и после выхода на орбиту отделится от ее последней ступени. Он сказал нам то, чего мы еще не знали, — программа первого полета человека рассчитана на один виток вокруг Земли. 88
— Впрочем, корабль-спутник может совершать и более длительные полеты, — добавил он. Нам дали возможность как следует осмотреть корабль снаружи. Все обратили внимание, что кабина пилота вовсе пе слепая, как мы предполагали, а глядит на нас внимательными глазами иллюминаторов. Их было несколько. — Стекла в этих иллюминаторах, — пояснили нам, — тоже жаропрочные. Через них будут вестись наблюдения во время полета. По одному мы входили в пилотскую кабину корабля. Она была куда просторнее кабины летчика на самолете. Находясь в кресле, космонавт мог осуществлять все операции по наблюдению и связи с Землей, контролировать полет и при необходимости самостоятельно управлять кораблем. Чего только не было в этой необычной кабине! И все совсем не так, как на самолете. Слева размещался пульт пилота. На нем находились рукоятки и переключатели, управляющие работой радиотелефонной системы, регулирующие температуру в кабине, а также включающие ручное управление и тормозной двигатель. Справа размещались радиоприемник, контейнеры для пищи и ручка управления ориентацией корабля. Прямо перед креслом космонавта — приборная доска с несколькими стрелочными индикаторами и сигнальными табло, электрочасы, а также глобус, вращение которого совпадало с движением корабля по орбите. Ниже приборной доски была установлена телевизионная камера для наблюдения за космонавтом с Земли. А еще ниже находился иллюминатор с оптическим ориентатором. Каждый впервые по нескольку минут провел в кресле — рабочем месте космонавта. Оно было установлено под таким углом, что на участках выведения корабля на орбиту и спуска с нее перегрузки действовали в направлении грудь — спина космонавта, то есть в наиболее благоприятном для него направлении. Кресло представляло собой небольшое, но сложное сооружение. В него были вмонтированы привязная и парашютные системы, катапультные и пиротехнические устройства и все необходимое для вынужденного приземления — аварийный запас пищи, воды и снаряжения, радиосредства для связи и пеленгации. На кресле находились также система вентиляции скафандра и парашютный кислородный прибор. Оно было оборудовано надежной автоматикой. В общей сложности в различных системах и приборах корабля работало около 250 электронных ламп, более 6000 разных транзисторов, свыше полусотни электродвигателей, более 1500 электрических реле, переключателей и штепсельных разъемов. Все это оборудование соединялось электрическими проводами общей длиной примерно 15 километров. Думается, цифры эти весьма красноречиво говорят сами за себя! То, что мы увидели, было легко, прочно, портативно. Все поблескивало стерильной чистотой. Еще мало кто прикасался к этим приборам, и, больше того, никто не видел, кроме тех, кто их за89
думал и сделал. Каждый молча покидал кабину и молча отходил в сторону, уступая место товарищу. Переживая и обдумывая про себя все, что увидели и узнали сейчас, мы вдруг поняли, что в этот корабль вложены большие средства и силы всего народа, что для него надо было создать и металл, какого еще не знали наши мартены, и необыкновенное стекло, и пластмассы, и сверхпрочные ткани, и стойкие лаки, и разумные приборы. Вся металлургия и химия со всеми своими достижениями работали на это чудо из чудес. ...Тренировки и занятия продолжались своим чередом. Пришло время вибростенда — аппарата, имитирующего содрогание корабля при работающих ракетных двигателях. Устроишься в этом аппарате, и тебя всего трясет час, а то и больше, как в лихорадке. Все тело вибрирует, словно натянутая струна. Но ничего, привыкли... Привыкли и к термокамере, где при очень высокой температуре находились продолжительное время. Но мне такое было не в новинку. Я и раньше парился — русский человек не может жить без хорошей бани с березовым веником и парной. К высоким температурам я приспособился еще в то время, когда, будучи ремесленником, работал у вагранок с расплавленным металлом. Десятки тысяч рабочих трудятся на доменных и мартеновских печах, у конверторов, на прокатных станах. Сидишь один в термокамере, не с кем перекинуться словом, и вспоминаешь, сколько раз наши люди при адских температурах меняли колосники в топках или ремонтировали футеровку в сталеплавильных печах. Им, пожалуй, было потруднее, чем нам: они ведь работали при температуре и повыше. Одним словом, все закаляется па огне, закалялись и мы. Домой приходил усталый, ног под собой не чуял. Понянчусь с дочкой, присяду и начинаю клевать носом. Валя беспокоится, все допытывается: что, мол, с тобой? И вынудила-таки сказать: — Собираюсь в космос... Готовь чемодан с бельишком... Валя восприняла это как шутку, но вопросов больше не задавала. Как все жены офицеров, она старалась не вмешиваться в мои служебные дела. Валя знала: то, что можно сказать, я не стану таить от нее. Ну а о том, чего говорить нельзя, лучше и пе расспрашивать. Я был доволен: и все сказал, и ничего не сказал. Леночка теперь весь день проводила в яслях, и Валя могла пойти на работу по своей специальности фельдшера-лаборанта. Она пе могла сидеть без дела и работала, как всегда, увлеченно. Иногда вместе с товарищами мы заходили к ней в поликлинику, и мне было приятно смотреть, как ловко она орудует со шприцами, микроскопом и специальными таблицами. Тут, конечно, пе обходилось без того, чтобы шутливо не попросить: сделайте, мол, нам, Валентина Ивановна, анализ без очереди, да такой, чтобы врачи не подкопались. А она нарочно выберет шприц побольше да иглу потолще и скажет: 90
— Ну-ка давайте сюда ваши лапищи, сейчас узнаем: что там у вас в крови — может, одна водичка?.. Заняты мы были по горло. Газеты обычно приходилось читать дома, вечерами. Каждый день они сообщали о новых трудовых подвигах советских людей. Выразительным проявлением повседневной заботы нашей партии и правительства о развитии советской космонавтики был второй советский космический корабль, вышедший 19 августа 1960 года на орбиту спутника Земли. В его кабине, оборудованной всем необходимым для полета человека — то есть кого-то из нашей группы будущих космонавтов, — находились собаки Стрелка и Белка. Сделав восемнадцать витков вокруг земного шара, космический корабль вернулся на землю, отклонившись от расчетной точки приземления всего на каких-нибудь десять километров. Впервые в истории живые существа, много раз облетев планету, благополучно возвратились из космоса. Это выдающееся событие показало полную надежность корабля, который мы изучали и осваивали. Весь мир говорил о Стрелке и Белке. А нам эти две простые дворняжки были особенно дороги. На борту корабля-спутника работала та самая телевизионная установка, которую нам уже показывали. С ее помощью ученые наблюдали с Земли за поведением, самочувствием и настроением разведчиц космоса. Нам показали телевизионную пленку, где было хорошо видно, как в момент старта собаки испуганно смотрели в днище кабины, настороженно прислушиваясь к непривычному шуму. В первые секунды полета они было заметались, но по мере ускорения движения корабля их прижимала всевозрастающая сила тяжести. Стрелка, упираясь лапами, пыталась сопротивляться навалившейся на нее силе. Затем животные замерли. Корабль уже мчался по своей орбите. После больших перегрузок наступило состояние. невесомости, и животные повисли в кабине. Головы и лапы их были опущены. Собаки казались мертвыми. Но затем постепенно они оживились. Белка разозлилась и стала лаять. Вскоре они привыкли к невесомости и стали есть из автоматической кормушки. Все это было интересно, давало материал для серьезных размышлений и разговоров. И если раньше все это мы представляли умозрительно, то теперь увидели, как оно было в действительности. Говорят, опыт — учитель учителей. Все, перенесенное Стрелкой и Белкой — существами живыми, но пемыслящими, — конечно, могли перенести и люди, тренированные и целеустремленные. Всех нас интересовали ощущения состояния невесомости. Мы приучали себя к этому состоянию. Делалось это во время полетов на скоростных реактивных самолетах. В полете на них при определенных положениях возникала невесомость, длившаяся порой несколько десятков секунд. Это явление, хотя и было кратковременным, показывало возможность ведения радиосвязи, чтения, визуальной ориентировки в пространстве, а также 91
приема воды и пищи. Проходя эти испытания, мы убеждались, что работоспособность не нарушится и при длительном состоянии невесомости. Выслушивая наши заключения, руководитель тренировок говорил: — Предполагать можно все, что угодно. Надо все доказать на практике, подтвердить опытом. А такой опыт можно произвести только в космическом пространстве. На различных тренировках организм и нервпая система подвергались резким переходам от стремительного вращения на центрифугах до длительного пребывания в специально оборудованной звукоизолированной, так называемой сурдокамере. Эта «одиночка» определяла нервно-психическую устойчивость космонавта, ибо иногда приходилось сутками находиться в изолированном пространстве ограниченного объема. Отрезан от всего мира. Ни звука, ни шороха. Никакого движения. Ничего. Никто с тобой не говорит. Время от времени, по определенному расписанию, ты должен производить радиопередачу. Но связь эта — односторонняя. Передаешь радиограмму — и не знаешь, принята она или нет. Никто тебе не отвечает ни слова. И что бы с тобой ни случилось, никто не придет на помощь. Ты один. Совершенно один и во всем можешь полагаться только на самого себя. Трудновато было порой в этой «одиночке». Тем более что, входя в нее, не знали, сколько времени придется пробыть наедине с самим собой, со своими мыслями. Несколько часов? День и ночь? Несколько суток? Но знали, что это надо: в космическом пространстве может по какой-то непредвиденной причине оборваться всякая связь с людьми, и ты останешься один. Нервная система, вся психика космонавта должны быть подготовленными ко всяким случайностям и неожиданностям. Оставаясь в полном одиночестве, человек обычно думает о прошлом, ворошит свою жизнь. А я думал о будущем, о том, что мне предстоит в полете, если мне его доверят. С детства я был наделен воображением и, сидя в этой отделенной от всего па свете камере, представлял себе, что нахожусь в летящем космическом корабле. Я закрывал глаза и в полной темноте видел, как подо мной проносятся материки и океаны, как сменяется день и ночь и где-то далеко внизу светится золотая россыпь огней ночных городов. И хотя я никогда не был за границей, в своем воображении пролетал над Лондоном, Римом, Парижем, над родным Гжатском... Все это помогало переносить тяготы одиночества. Я думал о том, что поэты, может быть, раньше ученых пытались разгадать тайны Вселенной. В 160 году нашей эры был написан первый фантастический рассказ о путешествии людей на Луну. Его автором был греческий софист и сатирик Лукиан Самосагский. Он назвал свою необыкновенную книгу «Истинные истории», но с самого начала предостерег читателя следующим вступлением: «Я пишу о том, чего я никогда не видел, не испытал и не узнал от другого, о том, чего нет и не могло быть на свете, и потому мои читатели ни в коем 92
случае не должны верить мне». Эти «истории», которым через четырнадцать столетий суждено было оказать большое влияние на литературу, являются «несостоявшимися приключениями» Одиссея, которые, однако, могли бы быть вписаны в гомеровскую «Одиссею», если бы во времена Гомера люди хорошо знали астрономию. В книге описывается, как ужасная буря якобы подхватила корабль Одиссея и высоко подняла его над взбушевавшимся морем. Ветер нес его с ужасающей быстротой, и путешественники в течение семи дней и ночей не знали, что ожидает их. На восьмой день корабль достиг Луны. Вспоминались высказывания авторитетных людей. Кинорежиссер Александр Довженко на втором Всесоюзном съезде советских писателей говорил: «Я верю в победу братства народов, верю в коммунизм, но, если при первом полете на Марс любимый мой брат или сын погибнет где-то в мировом пространстве, я никому не скажу, что преодолеваю трудности его потери». Это было сказано до рождения первого искусственного спутника Земли. Иногда я целиком отдавался тишине, какую даже трудно себе представить, а я ведь всегда любил тишину труда, тишину мышления и раздумий. И когда выходил из камеры, занимая которую не знал, когда можно будет из нее выйти, обследователи удивлялись моему хладнокровию и спокойствию, устойчивости психики и крепости нервов. Не все одинаково спокойно переносили тренировки в «одиночке» и в тепловой камере, на центрифуге и на вибростенде. Это дало возможность отобрать товарищей, лучше других выдерживавших трудные испытания. Нас, кандидатов на первый полет, становилось все меньше и меньше. Среди них наши руководители называли Германа Титова, Андрияна Николаева, Павла Поповича, Валерия Быковского, Владимира Комарова и меня. А в коп- це концов надо б^ло отобрать кого-то одного. Испытания, которые мы проходили, были куда сложнее конкурсных экзаменов в МГУ, где, как я слышал, на одно место претендуют десятки молодых людей. За непрерывными занятиями и тренировками мы не заметили, как минула осень и наступили зимние дни. В Москве в это время проходило Совещание представителей коммунистических и рабочих партий. В нем принимали участие делегации восьмидесяти одной партии. В опубликованном Заявлении этого совещания говорилось: главная отличительная черта нашего времени состоит в том, что мировая социалистическая система превращается в решающий фактор развития человеческого общества. Сплочение социалистических государств в единый лагерь, его крепнущее единство и растущая мощь обеспечивают в рамках всей системы полную победу социализма. Это был документ огромной силы. Он говорил, что коммунисты видят свою историческую миссию не только в том, чтобы упразднить эксплуатацию и нищету в мировом масштабе и навсегда исключить возможность любой войны из 93
жизни человеческого общества, но уже в современную эпоху избавить человечество от пожара новой мировой войны. Читая этот исторический документ, я убеждался, что личная жизнь моя имеет смысл постольку, поскольку она направлена на служение народу. Для нас, будущих космонавтов, было важно, что в Заявлении говорилось: «Советская наука открыла целую эпоху в развитии мировой цивилизации, положила начало освоению космоса, ярко демонстрируя экономическую и техническую мощь социалистического лагеря». Читая эти проникновенные слова, мы почувствовали свою ответственность не только перед Родиной, по и перед всем социалистическим лагерем, перед коммунистами всех стран. Предстоящий полет человека в космос преследовал сугубо мирные цели. В этом убеждал нас и сам космический корабль, не имеющий никаких военных приспособлений, и характер всей нашей подготовки к полету. Успешное осуществление такого полета стало бы триумфом мирной политики нашего народа, победой всех миролюбивых людей Земли. Стремление нашего народа к миру, созиданию подтверждалось делом. Один за другим вступали в строй новые промышленные гиганты. На Магнитогорском металлургическом комбинате закончилось сооружение мощного прокатного стана «2500»; началась загрузка крупнейшей в мире Криворожской домны; завершилось строительство первой коксовой батареи на Казахстанской Магнитке — металлургическом заводе в Темир-Тау; на Балхашском горнометаллургическом комбинате дала плавку первая в мире циклонная печь. В эти дни я получил несколько писем от своих товарищей — военных летчиков, в том числе и от Бориса Федоровича Вдовина. Они писали, что, согласно Закону о новом значительном сокращении наших Вооруженных Сил, уволились в запас, делились своими впечатлениями о работе на новом для них поприще — на заводах, фабриках, в сельском хозяйстве. Вдовины поселились в Калуге — там, где творил К. Э. Циолковский, занимались педагогическим трудом. Они писали о своей Иринке, что она подросла и вспоминает меня. А мы с Валей ответили, что в наша Леночка уже ходит пешком под стол и ждет братика или сестричку. 1 декабря 1960 года в космос отправился наш третий космический корабль. На борту его находились собаки Пчелка и Мушка, а также другие мелкие животные, насекомые и растения. Программа исследований, предшествующих полету человека, выполнялась по строгому плану. Полет этот дал новые ценные для нас сведения. Но не все обошлось благополучно. В связи со снижением по нерасчетной траектории корабль-спутник прекратил свое существование. Кое-кто из специалистов опасался, что сообщение об этом произведет на нас неблагоприятное впечатление. Но мы понимали, что это была не закономерность, а случайность, что жизнь гораздо сложнее, чем предполагаешь. Было жаль спутник, в который вложены большие средства. Но в таком грандиозном деле неизбежны издержки. 94
Занятия наши продолжались в ускоренном темпе. Мы все больше и чаще тренировались в макете кабины космического корабля, обживали ее, как обживают новый дом, привыкали к каждой кнопке и тумблеру, отрабатывали все необходимые в полете движения, доводили их до автоматизма. Руки сами знали, что надо делать в любом случае. Отрабатывалось умение обращаться с системами ручного управления космическим кораблем, ориентации, приземления, а также терморегулирования, кондиционирования воздуха, регулирования давления. Мы работали с аппаратурой контроля и управления кораблем. Ученые продумали каждое наше движение. Много времени уделялось тренировкам по связи космонавта с Землей по разным каналам и различными способами. Мы должны были логически мыслить и наименьшим количеством совершенно точных слов и цифр записывать свои наблюдения в бортовой журнал. Мы умели воображать и представляли себя в настоящем корабле, облетающем Землю. Это придавало смысл занятиям. Для отработки различных вариантов полетного задания инженеры соорудили отличный стенд-тренажер, оснастили его остроумными электронно-моделирующпми устройствами. Займешь кресло в кабине, а перед тобой стрелки приборов, и то вспыхивающие, то гаснущие разноцветные табло воспроизводят различные изменения обстановки, какая может сложиться в полете. Тут же и радиопереговоры, записываемые на магнитофонную ленту, и наблюдения в иллюминаторы, через оптический ориентатор, и ориентировка по «Глобусу» — умному прибору, показывающему местонахождение космического корабля над Землей, и ведение бортжурнала... Успевай только поворачиваться! В макете кабины имитировался не только нормальный полет — так, как он должен был протекать по всем расчетам, — но и различные аварийные варианты. Словом, все делалось на земле по-полетному. Да еще в защитном скафандре, в гермошлеме и гермоперчатках, обеспечивающих сохранение жизни и работоспособности космонавта в случае разгерметизации кабины. И пищу и воду тоже принимали в этом одеянии. — После такой тренировки, — говорили мне товарищи как старшине группы, — устаешь больше, чем на центрифуге со всеми ее прелестями. — Ничего, — успокаивал их я, — все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. Горьковатый осадок, вызванный гибелью Пчелки и Мушки, совершенно улетучился, как только мы узнали об удачном запуске тяжелого искусственного спутника Земли весом около шести с половиной тонн, а затем через неделю и о старте с подобного спутника космической ракеты, выведшей автоматическую межпланетную станцию на траекторию к планете Венера. Успешный запуск этой станции, несущей вымпел с изображением Государственного герба СССР, проложил трассу к планетам Солнечной системы. 95
В то время все у меня было хорошо. Только волновался за Валю. Со дня на день она должна была родить. На этот раз я ждал сына, а жена — дочку. Как там она? Все ли с ней в порядке? Я был очень занят и не мог оставаться с ней. Седьмого марта она родила дочку. А девятого марта товарищи говорят мне: — Ну, Юра, тебе еще один подарок ко дню твоего рождения... Спрашиваю: — Какой подарок? — Запустили четвертый корабль-спутник... Четвертый космический корабль-спутник в тот же день вернулся на Землю со своими пассажирами — собакой Чернушкой и другими живыми обитателями, калибром поменьше, а также манекеном, помещенным в кресле пилота. Основной целью этого запуска являлась проверка надежности конструкции космического корабля и всех установленных на нем систем, обеспечивающих необходимые условия для полета человека. По всему было видно, что такой полет совсем близок. Но не только в нашей стране шла подготовка к полету человека в космос. Готовились к этому и в Соединенных Штатах Америки. Зарубежная печать сообщала об удачных и неудачных запусках американских спутников Земли и космических ракет. В журнале «Лайф» мы видели фотографии обезьяны шимпанзе, которая запускалась с мыса Канаверал на ракете в космос и благополучно вернулась обратно. Американские телеграфные агентства сообщали о том, что уже отобрано семеро кандидатов для полета в космос в узкой колоколообразной капсуле, размещенной в носовой части ракеты «Редстоун». Ракета должна была подняться на высоту 115 миль. Весь полет рассчитывался на четверть часа. Вскоре директор проекта «Меркурий» сообщил: из семи американских астронавтов отобраны трое — Джон Хершел Гленн — 39 лет, подполковник морской пехоты, уроженец города Ныо-Кон- корд в штате Огайо; Вирджил Айвен Гриссом — 34 лет, капитан военно-воздушных сил, родившийся в городе Митчелл, штат Индиана, и Алан Бартлет Шепард — 37 лет, капитан 3 ранга, уроженец города Ист-Дерри, штат Нью-Гэмпшир. Все трое, как сообщало агентство Юнайтед Пресс Интернейшнл, были отобраны на основании «многих медицинских и технических данных». Эти кандидаты на полет являлись кадровыми военными, работавшими в области научных исследований. Они проходили специальное обучение уже в течение двадцати двух месяцев. Гленн и Гриссом во время второй мировой войны служили в авиации, а затем воевали в Корее; Шепард проходил службу на эсминце в Тихом океане. Американская печать публиковала их портреты и биографии, сообщала о том, что любимое времяпрепровождение Гленна — гребля на лодке. Гриссом увлекается рыболовством, а Шепард любит катание на беговых коньках и на водных лыжах. 96
Первый космонавт планеты Юрий Алексеевич Гагарин
Детские годы. Юрий Г агарин (сидит в центре), его старший брат Валентин, младший брат Борис и сестра Зоя Юрий Гагарин — ученик литейщика Люберецкого завода сельскохозяйственных машин
Юрий Гагарин — студент Саратовского индустриального техникума, 1953 год Курсант Саратовского аэроклуба Юрий Гагарин к полету готов!
Юрий Гагарин — курсант Оренбургского военного авиационного училища
Врачи внимательно проверяют состояние здоровья космонавта Юрий Гагарин в скафандре космонавта
Ю. Гагарин после успешного приземления космического корабля «Восток» Мать героя-космонавта Анна Тимофеевна Гагарина
После завершения космического полета Ю. А. Гагарин возвращается в Москву Торжественный кортеж на улицах Москвы
* ‘ Я ЯЕ* м щ ’»■ jF(J 7;:, > .• -Г Москва. 14 апреля 1961 года. Митинг трудящихся на Красной площади
1
Эрий Гагарин на трибуне Мавзолея лавный маршал авиации К. А. Вершинин интересовался подробностями полетов осмонавтов
Было о чем посоветоваться после первых шагов в космос Юрий Гагарин с юными москвичами у здания Центрального аэроклуба им. В. П. Чкалова. 5 мая 1961 года
I i I Торжественный вынос Знамени Ленинского комсомола перед открытием XIV съезда ВЛКСМ
Ю. А. Гагарин и академик С. П. Королев Юрий Гагарин среди писателей
Космический корабль «Восток» Могучая ракета поднимает космический корабль «Восток» в его легендарный рейс
Корабль «Восток» после приземления Спортивного комиссара И. Борисенко интересовали детали полета
На видном месте в кабинете Ю. Гагарина — портрет провидца космической эры К. Э. Циолковского
Полет по баллистической траектории на ракете, планирующийся в США, по сути дела, не мог явиться космическим полетом. Советские ученые и конструкторы с самого начала работ, в которых теперь активное участие принимала и наша группа кандидатов в космонавты, направляли свои усилия по другому пути — создание тяжелых искусственных спутников Земли и космических кораблей крупных размеров. В этом заключалась принципиальная линия развития космических полетов в СССР. Главный конструктор говорил нам, что только таким путем можно будет решить задачу полета человека в космическое пространство. Нас, конечно, не могли не интересовать смелые американские парни, готовящиеся к полету на ракете «Редстоун». Мы были уверены, что рано или поздно кому-то из нас придется встретиться с Кем-то из них и поговорить обо всем виденном и пережитом. Мы знали, что космический полет может сблизить наши страны, и, конечно, были уверены, что первым полетит в космос советский человек. Для этого были все основания. — Восток ближе к солнцу, чем запад, — шутили мои друзья, просматривая американские газеты и журналы. В это время попалась мне книга американского летчика Фрэнка Эвереста «Человек, который летал быстрее всех». Имя автора было знакомо, и я с интересом прочел то, что написал этот волевой человек, ценой невероятных усилий добившийся того, чего хотел. Все шло хорошо до тринадцатой главы, названной «Покорение космоса». Как только я прочел эту главу, меня охватило чувство неприязни. Эверест писал: «Я твердо убежден в том, что тот, кто первым покорит космос, будет господствовать над Землей. Не обязательно судьбы людей будет решать сильная и большая страна. Даже небольшая и сравнительно слабая страна с помощью космического корабля, вооруженного управляемыми снарядами с атомными зарядами, может добиться мирового господства. Эта страна, имея в своих руках космический корабль и ядерное оружие, может совершить нападение на противника из космоса, не подвергаясь в то же время ответному удару. Победа ей будет обеспечена». Нет, не для порабощения других стран и народов стремятся советские люди в космос! Титанические усилия нашего правительства, всего советского народа направлены не на* подготовку войны, а на сохранение мира. Завоевание космоса советским народом связано с бурным прогрессом отечественной науки и техники. Я думал о том, что полеты на космических кораблях помогут науке ответить на многие вопросы о возникновении звезд и планет, их месте во Вселенной. Другой не менее важной проблемой, которую поможет разрешить проникновение человека в космос, равно как и полеты на ближайшие планеты, является происхождение жизни. По теории вероятности, существует множество планет, подобных нашей Земле, где есть биологическая жизнь. Еще Джордано Бруно, великий мыслитель прошлого, высказал идею о множест97 4 4-562
венности заселенных живыми существами миров. Эту смелую мысль развивал и пропагандировал гениальный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов. На многих планетах мыслящие существа, наверное, имеют гораздо более длительную историю, чем люди, и, может быть, находятся на более высоком уровне развития. В воздухе чувствовалось дыхание весны. И у нас в семье царило весеннее настроение: родилась вторая дочка, и мы дали ей весеннее имя — Галочка. А я ходил по комнате, держа ее на руках, и напевал: Галя, Галинка, . Милая картинка. Но с маленькой мне понянчиться не пришлось — надо было ехать на космодром. Там готовился к последнему контрольному запуску наш космический корабль с подопытными животными и манекеном на пилотском кресле. Космодром — это обширное хозяйство, расположенное в стороне от проезжих дорог. Обслуживает его квалифицированный персонал инженеров и техников. Здесь монтируются и подготавливаются к запуску мощные ракеты с космическими кораблями. Отсюда они устремляются в небо. Нам показали дворняжку светлой рыжеватой масти с темными пятнами. Я взял ее на руки. Весила она не больше шести килограммов. Я погладил ее. Собака доверчиво лизнула руку. Она была очень похожа на нашу домашнюю собачонку в родном селе, с которой я частенько играл в детстве. — Как ее зовут? Оказалось, что у нее еще нет имени — пока она значилась под каким-то испытательным номером. Посылать в космос пассажира без имени, без паспорта? Где это видано! И тут нам предложили придумать ей имя. Перебрали добрый десяток популярных собачьих кличек. Но все они как-то не подходили к этой удивительно милой рыжеватенькой собачонке. Тут меня позвали, я опустил ее па землю и сказал: — Ну, счастливого пути, Звездочка. И все присутствующие согласились: быть ей Звездочкой. Так потом о собачке и написали в газетах. G каким-то смешанным чувством благоговения и восторга смотрел я на гигантское сооружение, подобно башне, возвышающееся на космодроме. Вокруг него хлопотали люди, выглядевшие совсем маленькими. С интересом я наблюдал за последними приготовлениями на ракете-носителе и на космическом корабле к старту. На лифте подняли Звездочку и ее спутников, поместили пх в герметически закрывающуюся кабину. Проверка, проверка и еще раз проверка всех систем. Наступает положенное время. Вот-вот будет дана команда на запуск. В эти минуты я невольно представил себе, что это не Звездочку снаряжают в полет, а меня, что я уже нахожусь там, в кабине вздыбленного к небу космического корабля. 98
Пуск! Короткое, как выстрел, слово. В пламени, выбивающемся из сопел, в грохоте все сильнее и громче рокочущих двигателей высокий и тяжелый корпус многоступенчатой ракеты как бы нехотя приподнимается над стартовой площадкой. Ракета, словно живое разумное существо, в каком-то раздумье, чуть подрагивая, па секунду-другую как бы зависает у земли и вдруг стремительно, оставляя за собой бушующий вихрь огня, исчезает из поля зрения, словно росчерк, оставляя в небе свой яркий след. Все произошло так, как я и предполагал. — Вот так и тебя будем провожать, Юрий! — сказали мне товарищи. Целый день я ходил под впечатлением увиденного. Корабль уже успел облететь вокруг планеты и вернуться в заданный район. Уже специалисты — биологи и медики — хлопотали над Звездочкой, великолепно перепесшей полет. А я все раздумывал над тем, что произошло на моих глазах и скоро, теперь уже совсем скоро должно было произойти со мной. В моих ушах все еще отзывался услышанный на старте грохот, перед глазами все еще вздымались высокие волны пламени, в котором взлетала в небо ракета. Но это не пугало меня, а восхищало. И вспомнились мне слова высокого усатого бригадира Люберецкого завода, когда он нам, ремесленникам, попятившимся от жара расплавленпого чугуна, весело сказал: — Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, но человек — сильнее всего! Дома Валя спросила, почему я в таком восторженном состоянии и где это я вообще все время пропадаю. — Лечу в космос... Готовь чемодан с бельишком, — попытался снова отшутиться я. — Уже приготовила, — ответила Валя, и я понял: она все уже знает. Мы уложили в кроватки наших девочек, поужинали, и тут у нас начался серьезный разговор. Я сказал, что первый полет человека в космос не за горами и что в этот полет, возможно, пошлют меня. — Почему именно тебя? — спросила Валя. Я, как мог, объяснил ей, почему выбор может пасть на меня. По Валиному вдруг посерьезневшему лицу, по ее взгляду, по тому, как дрогнули ее губы и изменился голос, я видел, что она и гордится этим, и побаивается, и не хочет меня волновать. Всю ночь, не смыкая глаз, проговорили мы, вспоминая прошлое и строя планы на будущее. Мы видели перед собой своих дочерей уже взрослыми, вышедшими замуж, нянчили внуков, и вся жизнь проходила перед нами без войн и раздоров, такой, какой мы ее представляем при коммунизме. И когда мы наговорились досыта и я спросил у Вали, как она смотрит на предстоящие мне испытания, она ответила, как и должна была ответить: — Если ты уверен в себе, решайся. Все будет хорошо... 99
СРЕДА, 12 АПРЕЛЯ риближалось время старта. Вот-вот нас должны были отправить Uci космодром Байконур, расположенный восточнее Аральского моря в широкой, как океан, казахской степи. И все же я томился нетерпением, никогда, кажется, ожидание не было так тягостно. Я знал, что корабль, на котором предстояло лететь, получил название «Восток». Видимо, нарекли его так потому, что па востоке восходит солнце и дневной свет теснит ночную тьму, двигаясь с востока. Перед нашим отъездом состоялось напутственное партийное собрание. Все предполагали, что в первый полет назначат меня. Выступали те, кто уезжал на космодром, и те, кто оставался. — Мы завидуем вам хорошей, дружеской завистью... Желаем счастливого полета... Вернувшись из космоса, не зазнавайтесь, не дерите нос кверху, будьте всегда скромными, такими, как сейчас, — говорили товарищи, выступавшие на собрании. Дали мне слово. Я сказал: — Я рад и горжусь, что попал в число первых космонавтов. Заверяю товарищей коммунистов в том, что не пожалею ни сил, ни труда, не посчитаюсь ни с чем, чтобы достойно выполнить задание партии и правительства. На выполнение предстоящего полета в космос пойду с чистой душой и большим желанием выполнить это задание, как положено коммунисту... Я присоединяюсь к многочисленным коллективам ученых и рабочих, создавших космический корабль и посвятивших его XXII съезду КПСС. Собрание было немногословным и немножечко напоминало митинг. Все были взволнованы. Видимо, во время войны так же сердечно и задушевно коммунисты провожали своих товарищей на фронт. На космодром летело несколько космонавтов. Все могло случиться. Достаточно было соринке попасть в глаз первого кандидата для полета в космос, или температуре у него повыситься на полградуса, или пульсу увеличиться на десяток ударов — и его надо было заменить другим подготовленным человеком. Уезжающие товарищи были так же готовы к полету, как и я. 100
Старт должен был состояться точно в назначенный день и час, минута в минуту. Вместе с нами на космодром ехали несколько специалистов и врач. Незадолго до намеченного дня полета вместе с Германом Титовым мы побывали в Москве. И всю дорогу на космодром я вспоминал волнение, охватившее меня, когда я стоял возле Мавзолея. У советских людей стало внутренней потребностью перед решающим шагом в жизни идти на Красную площадь, к Кремлю, к Ленину. Светлыми июньскими ночами тут проходят, взявшись за руки, юноши и девушки, получившие аттестаты зрелости. В грозовом сорок первом году, отправляясь на фронт, мимо Мавзолея проходили полки московского ополчения. Откуда бы ни приезжали советские люди в Москву, обязательно побывают на Красной площади. То же делают и наши зарубежные Друзья. Мы медленно шагали вдоль кремлевских стен по набережной реки. Под бой курантов Спасской башни пересекли Красную площадь. С рукой, поднятой к козырьку, я остановился у Мавзолея, посмотрел, как сменяется караул, и, умиротворенный полетом голубей и шелестом развевающегося на ветру Государственного флага над Кремлевским дворцом, вместе с Германом Титовым побрел по городу, равного которому пет в мире. Вокруг шумел охваченный предчувствием весны людской поток. Тысячи людей шли павстречу и обгоняли нас. Никому не было до нас дела, и никто не знал, что готовится грандиозное событие, подобного которому еще не знала история. «Как обрадуется наш народ, когда задуманное свершится!» — думал я. В ту же ночь мы улетели на космодром. С нами летел Евгений Анатольевич Карпов — наш командир, врач и наставник, человек необыкновенного обаяния и такта, двадцать лет пекущийся о здоровье летчиков. Он работал с нами с первого дня, и для него, как он говорил, не оставалось неразрезанных книг. Он знал о каждом больше, чем знали о себе мы сами. Было приятно, что с нами на космодром летит и Николай Петрович Каманин — один из первых Героев Советского Союза, воспитатель многих известных летчиков. За окнами самолета клубились вспененные облака, в их просветах проглядывала по-весеннему оголившаяся земля, кое-где покрытая еще талым снегом. Я глядел вниз и думал о родителях, о Вале, о Леночке и Галинке. Представил себе, что стану делать после полета, и тут же решил: буду учиться. Рядом сидел Герман Титов, великолепный летчик, коммунист, принятый в кандидаты партии нашей организацией, человек с чистой, почти детской жизнерадостностью. Он тоже смотрел на проплывающую внизу землю и тоже думал, и, наверное, о том же самом, о чем размышлял и я. Порой наши взгляды встречались, и мы улыбались, понимая друг друга без слов. Опасения тех, кто полагал, будто нас нельзя предупреждать о полете, чтобы мы не нервничали, не оправдались. И я и мой товарищ, который в любом 101
случае был готов занять место в кабине «Востока», чувствовали себя превосходно. Герман Титов сидел ко мне в профиль, и я невольно любовался правильными чертами красивого задумчивого лица, его высоким лбом, над которым слегка вились мягкие каштановые волосы. Он был тренирован так же, как и я, и, наверное, способен на большее. Может быть, его не послали в первый полет, приберегая для второго, более сложного. На космодроме нас ждали. Там мы встретили многих знакомых специалистов и Главного конструктора. Прибыл на космодром и Теоретик Космонавтики — так мы между собой называли видного советского ученого, президента Академии паук СССР М. В. Келдыша, под руководством которого составлялись сложнейшие расчеты космических рейсов. В то время, к сожалению, я не вел дневника, где бы отмечалось главное, основное за каждый прожитый день, да еще в такое время, как перед первым в мире полетом человека в космос. Уже потом, через несколько лет после рейса «Востока», я узнал, что кое-что в те дни, следуя давней привычке, записывал в свою объемистую тетрадь наш добрый наставник Николай Петрович Каманин. И, пользуясь его любезным согласием, я привожу несколько страничек из его дневника, ибо они передают и ту атмосферу, которая царила тогда на космодроме, и мое душевное состояние, зафиксированное как бы со стороны. Генерал Н. П. Каманин писал: «...Какой длинный, насыщенный событиями день! «С добрым утром» мы сказали друг другу в Москве, а пожелали спокойной ночи в ставшем уже обжитым домике космодрома. В соседней комнате спят Гагарин и Титов. Все дневные хлопоты остались позади, и теперь можно полчасика уделить дневнику. Ничего не поделаешь, привычка: дневник веду с тех пор, как сел в кабину самолета. Писал в тридцатых годах, когда летал в суровых условиях Заполярья и Дальнего Востока, выкраивал пятиминутки для записей в годы войны, а сейчас, когда мы готовимся к величайшему событию — полету советского человека в космос, не писать — невозможно. Утро. С чего оно началось? Проснулся как по заказу — ровно в пять и сразу вспомнил, что остались позади многочисленные совещания, доклады, поездки на предприятия. Огромная работа многих коллективов ученых, конструкторов и рабочих принесла свои результаты: правительственная комиссия дала «добро» на полет человека в космос. Машина мчится по улицам Москвы. Ночью выпал снег, за городом настоящая зима. На аэродроме все готово к отлету. В самолет погружены необходимые вещи, никто не опоздал. На космодром летят: группа космонавтов, инженеры, врачи, кинооператоры. Все взволнованы, настроение приподнятое. Точно в назначенное время взлетели. Ветер попутпый, и без промежуточной посадки прилетели в пункт назначения. Солнцем 102
проводила пас Москва, солнцем встретил космодром. Тепло и от душевной, товарищеской встречи на аэродроме. Веселой шуткой встретил нас академик Сергей Павлович Королев. Нашел, что сказать почти каждому из прибывших. Он рассказал, как идет работа по отлаживанию отдельных систем корабля. Тут же был назван ориентировочный срок готовности к пуску. — Как видите, в вашем распоряжении еще есть время. Чем думаете заняться? — Тренировками. — Правильно. Полезно, чтобы космонавты основательно повторили порядок ручного спуска, пе забыли связь, тренировки в скафандре. Во второй половине дня мы сумели организовать занятия, завершили их игрой в волейбол. Играли с увлечением все — Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Быковский и другие. Они еще не знают, кому лететь... 6 апреля Основным событием дня было техническое совещание. На пего явились конструкторы двигателей, систем связи, оборудования, управления... Каждый представлял большие коллективы ученых, конструкторов, инженеров, техников, рабочих. Наглядно видно, что полет в космос — это концентрированное выражение современных успехов нашей науки, техники, всей советской экономики. Первым обсудили доклад по системе регенерации воздуха в кабине корабля «Восток». Состоялся серьезный разговор, слышались предложения, критические замечания. Каковы результаты испытаний скафандра, кресла космонавта, парашютной системы, всей автоматики приземления корабля? На эти вопросы ответил другой докладчик. Он оперировал последними данными, полученными после пусков космических кораблей с манекенами. Итог совещания: окончательно разработано задание космонавту на одновитковый полет. Подписать этот документ выпала честь и мне. Первое задание летчику-космонавту на первый полет в космос! За долгие годы работы авиационным командиром довелось подписать не одну сотню полетных заданий. И все же пе приходилось испытывать такого волнения, как сегодня. В наш домик вернулся вместе с космонавтами около одиннадцати часов вечера. Вместе ужинали, много говорили о том, как идут тренировки. Пристально приглядываюсь к каждому, особенно к Гагарину и Титову, стараюсь подмечать любую мелочь в их поведении. Ребята давно уснули, а я в раздумье сижу за дневником, еще и еще раз воскрешаю в памяти все то, что было характерным в подготовке космонавтов. Кого рекомендовать в первый полет: Гагарина или Титова? И тот и другой — отличные кандидаты, оба прекрасно подготовлены. И тренеры, 103
и инструкторы, и врачи высказываются так, словно посылать в полет надо не одного, а двух космонавтов. В ходе тренировок и испытаний они сумели обрести необходимые знания, навыки. II если чаша весов на первый полет клонилась в пользу Юрия Гагарина, то при этом имелось в виду, что вслед за первым, одновитковым полетом предстояло совершить суточный на шестнадцать-семнадцать витков. Многим специалистам казалось, что суточный полет будет не менее сложным и для его выполнения хорошим кандидатом окажется Герман Титов. 7 апреля С утра занимался с космонавтами. Отшлифовывали действия при ручном спуске. Молодцы, действуют отлично. Один из космонавтов будто невзначай обронил фразу: — Трата времени... Ведь автоматика сработает как часы. Это насторожило. Попросил высказаться по этому поводу Юрия Гагарина. Тот ответил незамедлительно: — Автоматика не подведет. Но если я уверен, что в крайнем случае смогу совершить посадку сам, с помощью ручного управления, то веры в благополучный исход полета у меня прибудет вдесятеро. А лететь надо только с безграничной верой в успех. Имел телефонный разговор с Москвой, доложил о ходе подготовки к полету, о предполагаемом сроке пуска. Мне сообщили, что, по сведениям печати, американцы планируют баллистический прыжок человека в космос на 28 апреля. Торопятся! Вряд ли нужна в этом деле торопливость, а тем более сенсация. Вечером — кино. Ребята с большим вниманием посмотрели короткометражный фильм о полетах космических кораблей с манекенами и животными. Съемки удались, особенно натурные. Поражает четкость работы стартовой команды, пунктов управления полетом. 8 апреля Состоялось заседание Государственной комиссии по пуску космического корабля «Восток» с человеком на борту. В рабою участвовали конструкторы, академики, видные специалисты-ракетчики. Рассмотрели и утвердили задание на космический полет. Заслушали доклады о готовности средств поиска космонавта и корабля после приземления. Затем решали: кто полетит? Мне были даны полномочия назвать кандидатом Гагарина Юрия Алексеевича, а его дублером — Титова Германа Степановича. Комиссия единогласно согласилась с этим мнением и постановила провести еще одно официальное заседание и в торжественной обстановке утвердить решение о кандидате на полет и его дублере. Заседание кончилось, и мы шумной группой, возбужденные, 104
появились в помещении, где шли тренировки космонавтов в кабине корабля. Гагарин и Титов «обживали» корабль. С ними вели радиопереговоры, проверяли исправность оборудования. Все работало нормально. 9 апреля Сегодня — день воскресный, но работы продолжаются и па пусковой площадке, и на пункте управления. Занимались и мы с космонавтами по намеченной программе. В конце дня я решил не томить космонавтов и объявить им решение комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни говорили, что решение о том, кто летит, надо объявлять на старте; другие считали — надо сделать это заранее, чтобы космонавт успел привыкнуть к мысли о полете. Во всяком случае, я пригласил к себе Юрия Гагарина и Германа Титова, побеседовал о ходе подготовки и сказал как можно более ровным голосом: — Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова. Не скрою, Гагарин сразу расцвел своей улыбкой. По лицу Титова пробежала тень досады, по это только на какое-то короткое мгновение. Герман с улыбкой крепко пожал руку Юрию, а тот пе преминул подбодрить товарища: — Скоро, Герман, и твой старт. 10 апреля Сроки до старта исчисляются часами. Утром состоялась встреча членов Государственной комиссии, ученых, конструкторов и ракетчиков с группой космонавтов. Это было официальное представление будущих капитанов космических кораблей тем, кто готовит полет. Первым выступил Сергей Павлович Королев. Он сказал примерно так: — Дорогие товарищи! Не прошло и четырех лет с момента запуска первого искусственного спутника Земли, а мы уже готовы к первому полету человека в космос. Здесь присутствует группа космонавтов, каждый из них готов совершить полет. Решено, что первым полетит Гагарин. За ним полетят другие в недалеком будущем, даже в этом году. На очереди у нас — новые полеты, которые будут интересными для науки, для блага человечества. А вечером состоялось торжественное заседание Государственной комиссии по пуску корабля «Восток». Фиксируется решение: «Утвердить предложение о производстве первого в мире полета космического корабля «Восток» с космонавтом на борту 12 апреля 1961 года». Второе решение: «Утвердить первым летчиком- космонавтом Гагарина Юрия Алексеевича, запасным — Титова Германа Степановича». 105
И апреля Последние сутки до старта. Проверка комплекса ракеты показала, что все обстоит благополучно. Главный конструктор попросил почаще информировать его о состоянии космонавтов, об их самочувствии, настроении. — Волнуетесь за них? — А как вы думаете? Ведь в космос летит человек. Наш, советский. 13.00. Встреча Юрия Гагарина на стартовой площадке с пусковым расчетом. Немало людей собралось тут. Юрий прежде всего горячо поблагодарил присутствующих за их труд по подготовке пуска, заверил, что он сделает все от него зависящее, чтобы полет явился триумфом для страны, строящей коммунизм. После митинга — обед. Вместе с космонавтами мы попробовали космические блюда — пюре щавелевое с мясом, паштет мясной и шоколадный соус. И все это из туб, весом каждая по 160 граммов. Гурманам эти блюда большого удовольствия не доставят, но во всяком случае — питательно. Вечером мы опять в своем домике. Час назад Юрию укрепили датчики для записи физиологических функций организма. Эта операция продолжалась больше часа, и для того, чтобы опа не очень утомляла космонавта, был включен магнитофон. Юрий попросил, чтобы побольше проигрывали русских народных песен. Потом уточнили распорядок завтрашпего дня. Начиная с подъема — с 5.30,— все расписано по минутам: физзарядка, туалет, завтрак, медицинский осмотр, надевание скафандра, проверка его, выезд на старт и даже проводы на старте. Под конец я задал Юрию вопрос: — Между нами: когда ты узнал, что полетишь? — Я все время считал мои шансы и Германа равными и только после того, как вы объявили нам о решении комиссии, поверил в выпавшее счастье. Юрий замолчал, а затем продолжил: — Знаете, Николай Петрович, я, наверпое, не совсем нормальный человек. — Почему? — Завтра полет. Такой полет! А я совсем не волнуюсь. Ну ни капли не волнуюсь. Разве так можно?..» ...Все правильно записано в дневнике Н. П. Каманина. С каждым часом нашего пребывания на космодроме время как бы убыстряло свой бег. Наступил предполетный день. Нам дали полный отдых. Работал магнитофон, успокаивающая тонкая музыка тихо струилась вокруг. Вечером мы сыграли партию на бильярде. Игра продолжалась недолго. Ужинали втроем: доктор и нас двое. Уже несколько дней мы питались «по-космически», выдавливая из тюбиков в рот вкусную питательную пищу. О полете 106
разговоров не было, говорили о детстве, о прочитанных книгах, о будущем. Беседа велась в шутливом топе, мы весело подтрунивали друг над другом. Никаких сомнений ни у кого не оставалось. Зашел Главный конструктор. Как всегда, внимательный, добрый. Ничего не спрашивая, сказал: — Через пять лет можно будет по профсоюзной путевке летать в космос. Мы расхохотались. Наше самочувствие понравилось ему, и он, мельком взглянув на ручные часы, быстро ушел. Я не уловил в нем и тени тревоги. Врач наклеил на мое тело семь датчиков, регистрирующих физиологические функции. Довольно долгая, не особенно приятная процедура, но я к ней привык: ее проделывали с нами не один раз во время тренировок. В 21 час 50 минут Евгений Анатольевич Карпов проверил кровяное давление, температуру, пульс. Все нормально: давление 115 на 75; температура 36,7; пульс 64. — Теперь спать, — сказал он. — Спать? Пожалуйста, — покорно ответил я и лег в постель. Вместе со мной в комнате на другой койке расположился Герман Титов. Уже несколько дней мы жили по одному расписанию и во всем походили на братьев-близнецов. Перекинулись двумя-тремя шутками. Вошел Евгений Анатольевич. — Мальчики, может быть, вам помочь спать? — спросил он, опуская руки в карманы белоснежного халата. В один голос мы отказались от снотворного. Да у него, наверное, и не было с собой таблеток: он был уверен, что мы откажемся их глотать. Хороший врач, он знал потребности своих пациентов. Ходили слухи, что, когда летчик, у которого болела голова, просил у него пирамидон, он давал порошок соды, пациент выпивал ее, и головную боль снимало как рукой. Минут через’ семь я уснул. После полета Евгений Анатольевич рассказывал, что, когда он через полчаса потихоньку вошел в спальню, я лежал па спине и, приложив к щеке ладонь, безмятежно спал. Герман Титов тихо спал на правом боку. Ночью доктор еще несколько раз заглядывал к нам, но мы этого не слышали и, как он говорил, ни разу не переменили позы. Спал я крепко — ничто меня не тревожило и ничего не приснилось. В три часа ночи пришел академик С. П. Королев, заглянул в дверь и, убедившись, что мы спим, ушел. Рассказывали, что в руках у него был последний номер журнала «Москва», он пе мог уснуть и читал далеко за полночь. Евгений Анатольевич не сомкнул глаз и проходил вокруг дома всю ночь. Его тревожили проезжавшие по дороге автомашины и звуки, нет-нет да и долетавшие сюда из монтажного цеха; но мы спали, как новорожденные младенцы, ничего не слышали и обо всем этом узнали после. 107
В 5 часов 30 минут Евгений Анатольевич вошел в спальню и легонько потряс меня за плечо. — Юра, пора вставать, — услышал я. — Вставать? Пожалуйста... Я моментально поднялся, встал и Герман, напевая сочиненную нами шутливую песенку о ландышах. — Как спалось? — спросил доктор. — Как учили, — ответил я. После обычной физзарядки и умывания завтрак из туб: мясное шоре, черносмородиновый джем, кофе. Начались предполетный медицинский осмотр и проверка записей приборов, контролирующих физиологические функции. Все оказалось в норме, о чем и был составлен медицинский протокол. Подошла пора облачаться в космическое снаряжение. Я надел на себя теплый, мягкий и легкий комбинезон лазоревого цвета. Затем товарищи принялись надевать на меня защитный ярко-оранжевый скафандр, обеспечивающий сохранение работоспособности даже в случае разгерметизации кабины корабля. Тут же были проверены все приборы и аппаратура, которыми оснащен скафандр. Эта процедура заняла довольно продолжительное время. На голову я надел белый шлемофон, сверху — гермошлем, на котором красовались крупные буквы: «СССР». Одним из снаряжающих меня в полет был заслуженный парашютист Николай Константинович Никитин, обучавший космонавтов сложным прыжкам с парашютом. Его советы были цеп- пы, ведь он уже несколько раз катапультировался из самолетов с креслом, подобным установленному в космическом корабле и также снабженным специальным парашютным устройством. Это было тем более важно, что по программе первого космического полета для большей надежности на случай посадки корабля на не совсем удобной для этого площадке был принят вариант, при котором на небольшой высоте космонавт катапультировался с борта корабля и затем, отделившись от своего кресла, приземлялся па парашюте. Корабль же совершал нормальную посадку. Пришел Главный конструктор. Впервые я видел его озабо* ченным и усталым, — видимо, сказалась бессонная ночь. И все же мягкая улыбка витала на его твердых, крепко сжатых губах. Мне хотелось обнять его, словно отца. Он дал несколько рекомендаций и советов, которых я еще никогда не слышал и которые могли пригодиться в полете. Мне показалось, что, увидев космонавтов и поговорив с ними, он стал более бодрым. — Все будет хорошо, все будет нормально, — сказали мы с Германом одновременно. Люди, надевавшие на меня скафандр, стали протягивать листки бумаги, кто-то подал служебное удостоверение — каждый просил оставить на память автограф. Я пе мог отказать и несколько раз расписался. Подошел специально оборудованный автобус. Я занял место в «космическом» кресле, папоминавшем удобное кресло кабины 108
космического корабля. В скафандре есть устройства для вентиляции, к ним подаются электроэнергия и кислород. Вентиляционное устройство было подключено к источникам питания, установленным в автобусе. Все работало хорошо. Автобус быстро мчался по шоссе. Я еще издали увидел устремленный ввысь серебристый корпус ракеты, оснащенной шестью двигателями общей мощностью двадцать миллионов лошадиных сил. Чем ближе мы подъезжали к стартовой площадке, тем ракета становилась все больше и больше, словно вырастая в размерах. Она напоминала гигантский маяк, и первый луч восходящего солнца горел на ее острой вершине. Погода благоприятствовала полету. Небо выглядело чистым, и только далеко-далеко жемчужно светились перистые облака. — Миллион километров высоты, миллион километров видимости, — сказал Герман Титов. « На стартовой площадке я увидел Мстислава Всеволодовича Келдыша и Сергея Павловича Королева. Для них это был самый трудный день. Как всегда, они стояли рядом. Выразительные лица их до последней морщинки освещались утренним светом. Здесь же находились члены Государственной комиссии по проведению первого космического рейса, руководители космодрома и стартовой команды, ученые, ведущие конструкторы, космонавты. Все заливал свет наступающего нового дня. — Какое жизнерадостное солнце! — воскликнул я. Вспомнились первый полет на Севере, проплывающие под самолетом сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бьющееся о гранитные скалы. «Красота-то какая!»—невольно вырвалось у меня. «Не отвлекайтесь от приборов», — строго сказал мне тогда командир звена Васильев. Давно это было, а вот вспомнились его слова: «Эмоции эмоциями, а дело прежде всего...» Нетерпение росло. Люди поглядывали на хронометры. Я подошел к председателю Государственной комиссии — одному из хорошо известных в нашей стране руководителей промышленности — и доложил: — Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов! — Счастливого пути! Желаем успеха! — ответил он и крепко пожал мне руку. Голос у него был несильный, но веселый и теплый, похожий на голос моего отца. Я глядел на ракету, на которой должен был отправиться в небывалый рейс. Она была красива, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых. Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена. Передо мной было не только замечательное творение техники, но и впечатляющее произведение искусства. 109
Перед тем как подняться на лифте в кабину корабля, я сделал заявление для печати и радио. Меня охватил небывалый подъем душевных сил. Всем существом своим слышал я музыку природы: тихий шелест трав сменялся шумом ветра, который поглощался гулом волн, ударяющихся о берег во время бури. Эта музыка, звучавшая во мне, отражала всю сложную гамму переживаний, рождала какие-то необыкновенные слова, которые я никогда не употреблял раньше в обиходной речи. — Дорогие друзья, близкие и незнакомые, соотечественники, люди всех стран и континентов! — сказал я. — Через несколько мипут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением... Я сделал паузу, собираясь с мыслями. И вся прожитая жизнь пронеслась перед глазами. Я увидел себя босоногим мальчонкой, помогающим пастухам пасти колхозное стадо... Школьником, впервые написавшим слово «Ленин»... Ремесленником, сделавшим свою первую опоку... Студентом, работающим над дипломом... Летчиком, охраняющим воздушные рубежи Родины... — Все, что прожито, что сделано прежде, было прожито и сделано ради этой минуты, — говорил я то, что передумал за последние дни, когда мне сказали: «Ты полетишь первым». — Сами понимаете, трудно разобраться в чувствах сейчас, когда очень близко подошел час испытаний, к которому мы готовились долго и страстно. Вряд ли стоит говорить о тех чувствах, которые я испытал, когда мне предложили совершить этот первый в истории полет. Радость? Нет, это была не только радость. Гордость? Нет, это была не только гордость. Я испытал большое счастье. Быть первым в космосе, вступить один на один в небывалый поединок с природой — можно ли мечтать о большем? Было тихо. Словно ветерок среди травы, шуршала лента магнитофона. — Но вслед за этим я подумал о той колоссальной ответственности, которая легла на меня. Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос... Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне. Это ответственность пе перед одним, не перед десятками людей, не перед коллективом. Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим. И если тем не менее я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников — советских людей. И встали перед моими глазами Чапаев и Чкалов, Покрышкин и Кантария, Курчатов и Гаганова, Турсункулов и Мамай... Они, да и не только они, все советские люди черпали и черпают свои жизненные силы из одного глубокого и чистого источника — из 110
учения Ленина. Жадно пили из этого источника и мы, космонавты, и все наше молодое поколение, воспитываемое ленинской партией коммунистов. На какое-то мгновение я задумался, но быстро собрался с мыслями и продолжал: — Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа... — Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно, счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях... Я глядел поверх микрофона и говорил, видя внимательные лица моих наставников и друзей: Главного конструктора, Теоретика Космонавтики, Николая Петровича Каманина, милого, доброго Евгения Анатольевича, Германа Титова и других космонавтов. — Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунизма — общества, в которое уже вступает наш советский народ и в которое, я уверен, вступят все люди па земле. Я заметил, как Сергей Павлович Королев украдкой поглядел па часы. Надо было закругляться. — Сейчас до старта остаются считанные минуты, — сказал я. — Я говорю вам, дорогие друзья, до свиданья, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы хотелось вас всех обнять, зпакомых и незнакомых, далеких и близких! И, уже находясь на железной площадке перед входом в кабину, прощаясь с товарищами, остающимися на Земле, я приветственно поднял обе руки и сказал: — До скорой встречи! Я вошел в кабину, пахнущую полевым ветром, меня усадили в кресло, бесшумно захлопнули люк. Я остался наедине с приборами, освещенными уже не дневным, солнечным светом, а искусственным. Мне было слышно все, что делалось за бортом корабля на такой милой, ставшей еще дороже Земле. Теперь с впешним миром, с руководителями полета, с товарищами-космонавтами я мог поддерживать связь только по радио. Позывной Земли был красивый и звучный — «Заря». Вот несколько сокращенная запись моих переговоров с «Зарей» на старте, во время последних приготовлений «Востока» к полету. Гагарин. Как слышите меня? «Заря». Слышу хорошо. Приступайте к проверке скафандра. Как поняли меня? Гагарин. Вас понял — приступать к проверке скафандра. Через три минуты. Сейчас занят. «3 а р я». Вас понял. Гагарин. Проверку скафандра закончил (передал дважды). «Заря». Вас понял. Проверьте УКВ связь (передано трижды). Ш
Гагарин. Как меня слышите? (передано на фоне музыки). «Заря». Слышу вас отлично. Как меня слышите? Гагарин. Вас не понял. Выключите, пожалуйста, музыку, если можно. «Заря». Вас понял, сейчас. Слышу вас отлично. Как чувствуете себя, Юрий Алексеевич? Гагарин. Чувствую себя превосходно. Проверка телефонов и динамиков прошла нормально, перехожу на телефон. «Заря». Понял вас. Дела у нас идут нормально, машина готовится нормально, все хорошо. Гагарин. Понял. Я так и знал. Проверку связи закончил. Как поняли? Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. «Заря». Понял вас отлично. Данные ваши все принял, подтверждаю. Готовность к старту принял. У нас все идет нормально. Шесть минуток будет, так сказать, всяких дел... Юра, как дела? Гагарин. Как учили (смех). «Заря». Ну, добро, добро, давай. Ты понял, кто с тобой говорит? Гагарин. Вас понял. У меня тоже идет все хорошо, самочувствие хорошее. «Заря». Юра, тебе привет коллективный от всех ребят. Сейчас был у них. Как понял? Гагарин. Понял вас. Большое спасибо. Передайте им самый горячий от меня. «Заря». Добро. Подготовка изделия идет нормально. Все отлично, Юра. Гагарин. Понял. Подготовка изделия нормально. У меня тоже. Самочувствие и настроение нормальное. К старту готов. «Заря». Юрий Алексеевич, как слышите меня? Гагарин. Слышу вас хорошо, знаю, с кем разговариваю. «Заря». Юрий Алексеевич, я хочу вам кое-что напомнить. Гагарин. Понял, так я и думал. «Заря». Хорошо. Гагарин. Прошу Двадцатого на связь. «Заря». Двадцатый на связи. Гагарин. Прошу при надежной связи на активном участке сообщить время. «Заря». Понял вас, понял, ваша просьба будет выполнена, Юрий Алексеевич. «Заря». Объявлена готовность часовая. Продолжайте осмотр оборудования. Как поняли? Гагарин. Вас понял. Объявлена часовая готовность. Все нормально, самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. «Заря». Проверяю связь. Как слышите? Гагарин. Вас слышу хорошо. Как меня? «Заря». Вас слышу отлично. 112
«Заря». Объявлена пятидесятиминутная готовность. Гагарин. Вас понял: объявлена пятидесятимйнутная готовность. У меня все хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое. «Заря». Ну, очень хорошо. Только что справлялись из Москвы о вашем самочувствии. Мы туда передали, что все нормально. Гагарин. Понял вас. «Заря». Юра, ну не скучаешь там? Гагарин. Если есть музыка, можно немножко пустить. «Заря». Одну минутку... «Заря». Ну как, музыку дали вам, нет? Гагарин. Пока не дали. «Заря». Понятно, это же музыканты: пока туда, пока сюда, не так-то быстро дело делается, как сказка сказывается, Юрий Алексеевич. Гагарин. Дали про любовь. «Заря». Дали музыку про любовь? Это толково, Юрий Алексеевич. Ребята все довольны очень тем, что у тебя все хорошо и все нормально. Понял? Гагарин. Понял. Сердечный привет им. «Заря». Герметичность проверена — все в норме, в полном порядке. Как поняли? Гагарин. Вас понял, герметичность в порядке. Слышу и наблюдаю: герметичность проверили. «Заря». Смотрели сейчас вас по телевидению — все нормально, вид ваш порадовал нас — бодрый. Как слышите меня? Гагарин. Вас слышу хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов. «Заря». Юра, ну сейчас не скучно? Гагарин. Хорошо. Про любовь там поют. «Заря». Ну как дела, Юра? У пас все нормально, идет подготовка. Здесь хорошо идет, без всяких запинок, без всего. Ребята сейчас еду<г па «Зарю». Гагарин. Вас понял. У меня тоже все хорошо. Спокоен, самочувствие хорошее. Привет ребятам. Все время чувствую их хорошую дружескую поддержку. Они вместе со мной. «Заря». Юра, тебе тоже тут все желают хорошего, все подходят и говорят, чтобы передать тебе счастливого пути. Все понял? Всего хорошего. Все желают тебе только добра. Гагарин. Понял. Большое спасибо, сердечное спасибо. «Заря». Вашим здоровьем и самочувствием интересовались товарищи из Москвы. Передали, что вы себя хорошо чувствуете и, значит, готовы к дальнейшим делам. Гагарин. Доложили правильно. Самочувствие хорошее, па- строение бодрое, к дальнейшей работе готов. «Заря». Займите исходное положение для регистрации физиологических функций. Гагарин. Исходное положение для регистрации физиологических функций занял. 113
«Заря». Ну вот, все нормально: все идет по графику, па машине все идет хорошо. Гагарин. Как по данным медицины — сердце бьется? «Заря». Вас слышу отлично. Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все идет нормально. Гагарин. Понял. Значит, сердце бьется. «Заря». Пятнадцатиминутная готовность. Гагарин. Вас понял: пятнадцатиминутная готовность. «Заря». Объявлена десятиминутная готовность. Как у вас гермошлем, закрыт? Закройте гермошлем, доложите. Гагарин. Вас понял: объявлена десятиминутная готовность. Гермошлем закрыт. Все нормально, самочувствие хорошее, к старту готов. «Заря». Готовность пять минут. Гагарин. Вас понял: объявлена пятиминутная готовность. «Заря». Все идет нормально. Займите исходное положение для регистрации физиологических функций. Гагарин. Вас понял. Все идет нормально, занять исходное положение для регистрации физиологических функций. Положение занял. «Заря». Минутная готовность. Как вы слышите? Гагарин. Вас понял: минутная готовность. Запял исходное положение. «3 а р я». Понял вас. Гагарин. Понял вас. Настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов. «3 а р я». Отлично. Наконец технический руководитель полета — им был академик С. П. Королев — скомандовал: — Подъем! Я ответил: — Поехали! Взгляд мой остановился на часах. Стрелки показывали 9 часов 7 минут по московскому времени. Я услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как гигантская ракета задрожала всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвалась от стартового устройства. Началась борьба с силой земного тяготения. Гул был не сильнее того, который слышишь в кабине реактивного самолета, но в нем было множество новых музыкальных оттенков и тембров, не записанных ни одним композитором на ноты и которые, видимо, не сможет пока воспроизвести никакой музыкальпый инструмент, пи один человеческий голос. Могучие двигатели ракеты создавали музыку будущего, наверное, еще более волнующую и прекрасную, чем величайшие творения прошлого. Начали расти перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреоборимая сила все больше и больше вдавливает мепя в кресло. И хотя оно было расположено так, чтобы до предела сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на тело, было 114
трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что состояние это продлится недолго: пока корабль, набирая скорость, выйдет на орбиту. Перегрузки все возрастали. «Заря» напомнила: — Прошло семьдесят секунд после взлета. Я ответил: — Понял вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Растут перегрузки. Все хорошо. Ответил бодро, а сам подумал: «Неужели только семьдесят секунд? Секунды длинные, как минуты». «Заря» снова спросила: — Как себя чувствуете? — Самочувствие хорошее, как у вас? С Земли ответили: — Все нормально. С Землей я поддерживал двустороннюю радиосвязь по трем каналам. Частоты бортовых коротковолновых передатчиков составляли 9,019 мегагерца и 20,006 мегагерца, а в диапазоне ультракоротких волн — 143,625 мегагерца. Я слышал голоса товарищей, работавших на радиостанциях, настолько отчетливо, как если бы они находились рядом. За плотными слоями атмосферы был автоматически сброшен и улетел куда-то в сторону головной обтекатель. В иллюминаторах показалась далекая земная поверхность. В это время «Восток» пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо виднелись па ней островки и берега, поросшие тайгой, освещенной солнцем. — Красота-то какая! — снова, не удержавшись, воскликнул я и тут же осекся: моя задача — передавать деловую информацию, а не любоваться красотами природы, тем более что «Заря» тут же попросила передать очередное сообщение. — Слышу вас отчетливо, — ответил я. — Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Перегрузки растут. Вижу землю, лес, облака... Перегрузки действительно все время росли. Но организм постепенно привыкал к ним, и я даже подумал, что на центрифуге приходилось переносить и не такое. Вибрация тоже во время тренировок донимала значительно больше. Словом, не так страшен оказался черт, как его малюют. Многоступенчатая космическая ракета — сооружение сложное. После выгорания топлива отработавшая свое ступень ракеты становится ненужной и автоматически отделяется, а оставшаяся часть ракеты продолжает наращивать скорость полета. Я до полета не видел ученых и инженеров, нашедших легкое и портативпое топливо для двигателей советской ракеты. Но мне, взбирающемуся па ней все выше и выше к заданной орбите, хотелось в эту минуту сказать им спасибо и крепко пожать руки. Сложные двигатели работали сверхотлично. 115
Одна за другой, использовав топливо, отделялись ступени ракеты, и наступил момент, когда я мог сообщить: — Произошло разделение с носителем согласно заданию. Самочувствие хорошее. Параметры кабины: давление — единица, влажность — 65 процентов, температура — 20 градусов, давление в отсеке — единица, в системах ориентации — нормальное. Корабль вышел на орбиту — широкую космическую магистраль. Наступила невесомость — то самое состояние, о котором еще в детстве я читал в книгах К. Э. Циолковского. Сначала это чувство было необычным, но я вскоре привык к нему, освоился и продолжал выполнять программу, заданную на полет. Невесомость — это явление для всех жителей Земли несколько странное. Но организм быстро приспосабливается к нему. Что произошло со мной в это время? Я оторвался от кресла, насколько это допустили привязные ремни, и как бы повис между потолком и полом кабины, испытывая исключительную легкость во всех членах. Переход к этому состоянию произошел плавно. Когда стало исчезать влияние гравитации, я почувствовал себя превосходно. Все вдруг стало делать легче. И руки, и ноги, и все тело стали будто совсем не моими. Они ничего не весили. Не сидишь, не лежишь, а как бы висишь в кабине. Все незакрепленные предметы тоже парят, и наблюдаешь их словно во сне. И планшет, и карандаш, и блокнот... А капли жидкости, пролившиеся из шланга, приняли форму шариков; они свободно перемещались в пространстве и, коснувшись стенки кабины, прилипали к ней, будто роса на цветке. Невесомость не сказывается на работоспособности человека. Все время я работал: следил за оборудованием корабля, наблюдал через иллюминаторы, вел записи в бортовом журнале. Я писал, находясь в скафандре, не снимая гермоперчаток, обыкновенным графитным карандашом. Писалось легко, и фразы одна за другой ложились на бумагу бортового журнала. На минуту забыв, где и в каком положении нахожусь, положил карандаш рядом с собой, и он тут же уплыл от меня. Я не стал ловить его и обо всем увиденном громко говорил, а магнитофон записывал сказанное на узенькую скользящую ленту. Я продолжал поддерживать радиосвязь с Землей по нескольким каналам в телефонных и телеграфных режимах. «Заря» поинтересовалась, что я вижу внизу. И я рассказал, что наша планета выглядит примерно так же, как при полете на реактивном самолете на больших высотах. Отчетливо вырисовываются горные хребты, крупные реки, большие лесные массивы, пятна островов, береговая кромка морей. Вот еще несколько строк из записей моих переговоров с Землей. Гагарин. Наблюдаю облака над Землей, мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво. Красота-то какая! Как слышите? «3 а р я». Слышим вас отлично. Продолжайте полет. Гагарин. Полет продолжается хорошо. Медленное вра116
щение, все переносится хорошо, самочувствие отличное. В иллюминаторе наблюдаю Землю: все больше закрывается облаками. «Заря». Все идет нормально. Вас поняли, слышим отлично. Гагарин. Слышу вас отлично. Самочувствие отличное. Полет продолжается хорошо. Наблюдаю Землю, видимость хорошая: различать, видеть можно все. Некоторое пространство покрыто кучевой облачностью. Полет продолжается, все нормально. «3 а р я». Вас поняли, молодец! Связь отлично держите, продолжайте в том же духе. Гагарин. Все работает отлично, идем дальше. «Заря». Как самочувствие? Гагарин. Самочувствие отличное. Машина работает нормально. В иллюминаторе наблюдаю Землю. Все нормально. Привет. Как поняли меня? «3 а р я». Вас поняли. Гагарин. Понял. Знаю, с кем связь имею. Привет. «3 а р я». Поняли вас. Гагарин. Полет проходит успешно. Чувство невесомости нормальное. Самочувствие хорошее. Все приборы, вся система работают хорошо. Что можете мне сообщить? Гагарин. Как слышите? Передаю очередное отчетное сообщение: девять часов сорок восемь минут, полет проходит успешно (следуют конкретные данные о работе корабля). Самочувствие хорошее, настроение бодрое. «3 а р я». Вас поняли. Гагарин. Включилась солнечная ориентация. «Заря». Полет проходит нормально, орбита расчетная. Гагарин. Вас понял: полет проходит нормально. Нахожусь в тени Земли. «3 а р я». Вас поняли! Гагарин. * Настроение бодрое, продолжаю полет, нахожусь пад Америкой. «3 а р я». Вас поняли. Гагарин. Внимание. Вижу горизонт Земли. Такой красивый ореол! Сначала радуга от самой поверхности Земли, и вниз такая радуга переходит. Очень красиво. Все шло через правый иллюминатор. Вижу звезды через «взор», как проходят звезды. Очень красивое зрелище. Продолжается полет в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звезду. Опа так проходит слева направо по иллюминатору. Ушла звездочка. Уходит, уходит... Гагарин. Внимание, внимание. Вышел из тени Земли. Через «взор» видно, как появилось Солнце. Работает солнечная система ориентации. Гагарин. Вот сейчас во «взоре» наблюдаю Землю. Наблюдаю Землю. Пролетаю над морем. Сейчас я примерно двигаюсь правым боком. Несколько облачностью закрыто. 117
Гагарин. Полет проходит успешно. Самочувствие отличное. Все системы работают хорошо. Продолжаю полет... Когда «Восток» мчался над просторами Родипы, я с особой силой ощутил свою горячую сыновнюю любовь к ней. Да и как не любить свою Родину нам, ее детям, если народы всего мира с надеждой обращают к пей свои взоры! Еще недавно нищая и отсталая, она превратилась в могучую индустриальную и колхозную державу. Советский народ, организованный и воспитанный Коммунистической партией, стряхнул с себя прах старого мира, расправил богатырские плечи и двинулся вперед по пути, открытому Ленивым. Наш могучий народ под руководством партии установил власть трудящихся, создал первое в мире Советское государство. На примерах героических подвигов своих сынов учила нас Родина-мать, с детства прививала самые лучшие и благородные чувства. На земном шаре нет страны более обширной, чем наша. Нет страны более богатой, чем наша, пет страны красивее, чем Советский Союз. Будучи мальчишкой, я с упоением читал «Слово о полку Игореве» — этот древнейший русский сборник идей преданности Родине. Я любил на переменах простаивать в классе у географической карты, смотреть на великие русские реки: Волгу, Днепр, Обь, Енисей, Амур, словно синие жилы, оплетающие могучее тело нашей страны, и мечтать о далеких странствиях и походах. И вот он, главный поход моей жизни — полет вокруг земного шара! И я на высоте трехсот километров мысленно благодарил партию и народ, давших мне такое огромное счастье — первому увидеть и первому рассказать людям обо всем пережитом в космосе. Я видел облака и легкие тени их на далекой милой Земле. На какое-то мгновение во мне пробудился сын колхозника. Совершенно черное небо выглядело вспаханным полем, засеваемым зерном звезд. Они яркие и чистые, словно перевеянные. Солнце тоже удивительно яркое, невооруженным глазом, даже зажмурившись, смотреть на него невозможно. Оно, наверное, во много десятков, а то и сотен раз ярче, чем мы его видим с Земли. Ярче, чем расплавленный металл, с которым мне приходилось иметь дело во время работы в литейном цехе. Чтобы ослабить слепящую силу его лучей, я время от времени перекрывал иллюминаторы предохранительными шторками. Наблюдения велись не только за небом, но и за Землей. Как выглядит водная поверхность? Темноватыми, чуть поблескивающими пятнами. Ощущается ли шарообразность нашей планеты? Да, конечно! Когда я смотрел па горизонт, то видел резкий, контрастный переход от светлой поверхности Земли к совершенно черному небу. Земля радовала сочной палитрой красок. Она окружена ореолом нежно-голубого цвета. Затем эта полоса посте118
пенно темнеет, становится бирюзовой, синей, фиолетовой и переходит в угольно-черный цвет. Этот переход очень красив. В кабину долетала музыка Родины, я слышал, как родные голоса пели одну из моих любимых песен — «Амурские волны». Радио, как пуповина, связывало меня с Землей. Я принимал команды, передавал сообщения о работе всех систем корабля, в каждом слове с Земли чувствовал поддержку народа, правительства, партии. Все время пристально наблюдал за показаниями приборов. «Восток», строго двигаясь по намеченной орбите, вот-вот начнет полет над затененной, еще не освещенной Солнцем частью нашей планеты. Вход корабля в тень произошел быстро. Моментально наступила кромешная темнота. Видимо, я пролетал над океаном, так как даже золотистая пыль освещенных городов не просматривалась внизу. Пересекая западное полушарие, я подумал о Колумбе, о том, что он, мучаясь и страдая, открыл Новый Свет, а назвали его Америкой, по имени Америго Веспуччи, который за тридцать две страницы своей книги «Описание новых земель» получил бессмертие. Повесть об этой исторической ошибке я читал как-то в книге Стефана Цвейга. Подумав об Америке, я не мог не вспомнить парней, намеревавшихся ринуться следом за нами в космос. Почему-то я предполагал, что это сделает Алан Шепард. В 9 часов 51 минуту была включена автоматическая система ориентации. После выхода «Востока» из тени Земли опа осуществила поиск и ориентацию корабля на Солнце. Лучи его просвечивали через атмосферу, горизонт стал ярко-оранжевым, постепенно переходящим во все цвета радуги: к голубому, синему, фиолетовому, черному. Неописуемая цветовая гамма! Как па полотнах художника Рериха! 9 часов 52 минуты. Пролетая в районе мыса Горн, я передал сообщение: — Полет проходит нормально, чувствую себя хорошо. Бортовая аппаратура работает исправно. Я сверился с графиком полета. Время выдерживалось точно. «Восток» шел со скоростью, близкой к 28 000 километров в час. Такую скорость трудно представить на Земле. Я не чувствовал во время полета ни голода, ни жажды. Но по заданной программе в определенное время поел и выпил воды из специальной системы водоснабжения. Ел я пищу, приготовленную по рецептам, разработанным Академией медицинских наук. Ел так же, как в земных условиях, только одна беда — нельзя было широко открывать рот. И хотя было известно, что за поведением моего организма наблюдают с Земли, я иет-нет да и прислушивался к собственному сердцу. В условиях невесомости пульс и дыхание были нормальными, самочувствие прекрасное, мышление и работоспособность сохранялись полностью. 119
В мой комбинезон были вмонтированы легкие удобные датчики, преобразовывавшие физиологические параметры — биотоки сердца, пульсовые колебания сосудистой стенки, дыхательные движения грудной клетки — в электрические сигналы. Специальные усилительные и измерительные системы обеспечили выдачу через радиоканалы на Землю импульсов, характеризующих дыхание и кровообращение на всех этапах полета. Так что на Земле знали о моем самочувствии больше, чем знал об этом я. С момента отрыва ракеты от стартового устройства управление всеми ее сложными механизмами приняли на себя разумные автоматические системы. Они заставляли ракету двигаться по заданной траектории, управляли двигательной установкой, задавая необходимую скорость, сбрасывали отработанные ступени ракеты. Автоматика поддерживала необходимую температуру внутри корабля, ориентировала его в пространстве, заставляла работать измерительные приборы, решала много других сложных задач. Вместе с тем в моем распоряжении находилась система ручного управления полетом корабля. Стоило только включить нужный тумблер, как все управление полетом и посадкой «Востока» перешло бы в мои руки. Мне пришлось бы еще раз уточнить по бортовым приборам местоположение стремительно несущегося над Землей «Востока». А затем надо было бы рассчитать место посадки, ручкой управления удерживать ориентацию корабля и в нужный момент запустить тормозную установку. Сейчас всего этого не требовалось — автоматика работала безотказно. Все обдумали и взвесили ученые. Во время тренировок п занятий на земле Главный конструктор рассказал нам о борьбе, ведущейся за облегчение веса и габаритов каждой детали космических кораблей, о том, что советские ученые, работающие в области автоматики, создают системы со многими тысячами элементов, делают самонастраивающиеся устройства, способные приспосабливаться к изменяющимся условиям. Молодо увлекаясь, он говорил нам об устройствах управления с большим числом элементов, обеспечивающих, однако, высокую надежность системы. Все эти воспоминания промелькнули в мозгу в какую-то секунду. А вспомнив все это, я стал думать о научных коллективах, вложивших в создание космического корабля свой разум, энергию, труд. Я старался представить себе людей, причастных к строительству корабля, и перед моим взором проходили ряды тружеников, как на первомайской демонстрации на Краспой площади. Хорошо было бы увидеть их за работой в лабораториях, в цехах заводов, пожать им руки, сказать спасибо. С душевным трепетом всматривался я в окружающий мир, стараясь все разглядеть, понять и осмыслить. В иллюминаторах отсвечивали алмазные россыпи ярких холодных звезд. До них было еще ой как далеко, может быть, десятки лет полета, и все же с орбиты к ним было значительно ближе, чем с Земли. Было радостно и немного жутковато от сознания, что мне доверили 120
космический корабль — сокровище государства, в которое вложено так много труда и народных денег. Несмотря па сложную работу, я не мог не думать. Вспомнилась мама, как она в детстве целовала меня на сон грядущий в спину между лопаток. Знает лп она, где я сейчас? Сказала ли ей Валя о моем полете? А вспомнив о маме, я пе мог пе подумать о Родине. Ведь неспроста люди называют Родину матерью — опа вечно жива, она бессмертна. Всем, чего достигает человек в жизни, он обязан своей Родине. Приходили разные мысли, и все какие-то светлые, праздничные. Вспоминалось, как мы, мальчишки, тайком трясли яблони в колхозном саду, как накануне полета я бродил по Москве, по ее шумным, радостным улицам, как пришел на Красную площадь и долго стоял у Мавзолея. Подумал о том, что космический корабль несет идеи Ленина вокруг всей Земли. «Что делает сейчас Герман Титов?» — мелькнула мысль, и я ощутил силу и теплоту его объятий во время прощания. Ведь все, что я сейчас переживаю, придется пережить и ему. В 10 часов 15 минут на подлете к Африканскому материку от автоматического программного устройства прошли команды на подготовку бортовой аппаратуры к включению тормозного двигателя. Я передал очередное сообщение: — Полет протекает нормально, состояние невесомости переношу хорошо. Мелькнула мысль, что где-то там, внизу, находится вершина Килиманджаро, так красочно воспетая Эрнестом Хемингуэем. Но размышлять было некогда. Наступал заключительный этап полета, может быть, еще более ответственный, чем выход на орбиту и полет по орбите, — возвращение на Землю. Я стал готовиться к нему. Меня ожидал переход от состояния невесомости к новым, может быть, еще более сильным перегрузкам и колоссальному разогреву внешней оболочки корабля при входе в плотные слои атмосферы. До сих пор в космическом полете все проходило примерно так же, как мы отрабатывали это во время тренировок на Земле. А как будет на последнем, завершающем этапе полета? Все ли системы сработают нормально, не поджидает ли меня непредвиденная опасность? Автоматика автоматикой, но я определил местоположение корабля и был готов взять управление в свои руки и в случае необходимости осуществить его спуск на Землю самостоятельно в подходящем районе. Система ориентации корабля в данном полете была солнечной, оснащенной специальными датчиками. Эти датчики «ловят» Солнце и «удерживают» его в определенном положении, так что тормозная двигательная установка оказывается всегда направленной против полета. В 10 часов 25 минут произошло автоматическое включение тормозного устройства. Оно сработало отлично, в заданное время. За большим подъемом и спуск большой — «Восток» постепенно стал сбавлять скорость, перешел с орбиты на переходный эллипс. Началась заключительная часть полета< 121
Корабль стал входить в плотные слои атмосферы. Его наружная оболочка быстро накалялась, и сквозь шторки, прикрывающие иллюминаторы, я видел жутковатый багровый отсвет пламени, бушующего вокруг корабля. Но в кабине было всего двадцать градусов тепла, хотя я и находился в клубке огня, устремленном вниз. Невесомость исчезла, нарастающие перегрузки прижали меня к креслу. Они все увеличивались и были значительнее, чем при взлете. Корабль начало вращать, и я сообщил об этом «Заре». Но вращение, обеспокоившее меня, быстро прекратилось, и дальнейший спуск протекал нормально. Было ясно, что все системы сработали отлично и корабль точно идет в заданный район приземления. От избытка счастья я громко запел любимую песню: Родила слышит, Родина знает... Высота полета все время уменьшалась. Десять тысяч метров... Девять тысяч... Восемь... Семь... Сработала парашютная система. Внизу блеснула лента Волгл. Я сразу узнал великую русскую реку и берега, над которыми меня учил летать Дмитрий Павлович Мартьянов. Все было хорошо знакомо: и широкие окрестности, и весенние поля, и рощи, и дороги, и Саратов, дома которого, как кубики, громоздились вдали... В 10 часов 55 минут «Восток», облетев земной шар, благополучно опустился в заданном районе на вспаханное под зябь поле колхоза «Ленинский путь», юго-западнее города Энгельса, неподалеку от деревни Смеловки. Случилось, как в хорошем романе: мое возвращение из космоса произошло в тех самых местах, где я впервые в жизни летал на самолете. Сколько времени прошло с той поры? Всего только шесть лет. Но как изменились мерила! В этот день я летел в двести раз быстрее, в двести раз выше. В двести раз выросли советские крылья! Ступив на твердую почву, я увидел женщину с девочкой, стоявших возле пятнистого теленка и с любопытством наблюдавших за мной. Пошел к ним. Они направились навстречу. Но, чем ближе они подходили, шаги их становились медленнее. Я ведь все еще был в своем ярко-оранжевом скафандре, и его необычный вид немножечко их пугал. Ничего подобного они еще не видели. — Свои, товарищи, свои! — ощущая холодок волнения, крикнул я, сняв гермошлем. Это была жена лесника Анна Акимовна Тахтарова со своей шестилетней внучкой Ритой. — Неужели из космоса? — не совсем уверенно спросила женщина. — Представьте себе, да, — сказал я. — Юрий Гагарин! Юрий Гагарин! — закричали подбежавшие с полевого стана механизаторы. 122
Это были первые люди, которых я встретил на Земле после полета, — простые советские люди, труженики колхозных полей. Мы обнялись и расцеловались, как родные. Вскоре прибыла группа проезжавших на грузовиках по шоссе солдат с офицером. Они обнимали меня, жали руки. Кто-то из них назвал меня майором. Я, ничего не спрашивая, понял, что Министр обороны Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский присвоил мне внеочередное звание через одну ступень. Я не ожидал этого и покраснел от смущения. У кого-то нашелся фотоаппарат, мы встали большой группой и сфотографировались. Это был первый снимок, сделанный после полета. Военные товарищи помогли снять скафандр, и я остался в лазоревом комбинезоне. Кто-то предложил свою шинель, но я отказался — комбинезон был теплый и легкий. Вместе с солдатами я направился к своему кораблю. Он стоял среди вспаханного поля, в нескольких десятках метров от глубокого оврага, в котором шумели весенние воды. Я тщательно оглядел «Восток». Корабль и его внутреннее оборудование были в полном порядке, их можно было вновь использовать для космического полета. Чувство огромной радости переполняло меня. Я был счастлив от сознания того, что первый полет человека в космос совершен в Советском Союзе и паша отечественная паука еще дальше продвинулась вперед. Солдаты выставили караул у космического корабля. Тут же за мной прилетел вертолет со специалистами из группы встречи и спортивным комиссаром Борисенко, который должеп был зарегистрировать рекордный полет в космос. Они остались у «Востока», а я направился на командный пункт этой группы, для того чтобы обо всем доложить Москве. В эти волнующие первые часы возвращения па Землю из космоса произошло много радостных встреч со знакомыми и незнакомыми друзьями. Все были для меня близкими и родными. Особенно трогательным было свидание с Германом Титовым, который вместе с другими товарищами прилетел на реактивном самолете с космодрома в район приземления. Мы горячо обнялись и долго от избытка чувств дружески тузили друг друга кулаками. — Доволен? — спросил он мепя. — Очень, — ответил я, — ты будешь так же доволен в следующий раз... Ему очень хотелось обо всем расспросить меня, а мне очень хотелось обо всем рассказать ему, но врачи настаивали на отдыхе, и я не мог не подчиниться их требованиям. Мы все поехали на берег Волги, в стоявший па отлете домик. Там я принял душ, пообедал и поужинал сразу, на этот раз поземному, с хорошим земным аппетитом. После небольшой прогулки вдоль Волги, полюбовавшись золотисто-светлым небом заката, мы поиграли с Германом Ти123
товым на бильярде и, закончив этот удивительный в нашей жизни день — двенадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, — улеглись в постели, а через несколько минут уже спали так же безмятежно, как накануне полета. А первое утро после возвращения из космического полета началось, как всегда, с физической зарядки. Привычка к утренней гимнастике уже давно стала необходимостью, и еще не было случая, когда бы я пренебрег ею. В десять часов утра в домике на берегу Волги собрались ученые и специалисты, снаряжавшие «Восток» в первый рейс вокруг Земли. Я обрадовался, увидев среди них Главного конструктора. Он улыбался, и лицо его помолодело. Главный конструктор обнял меня, и мы расцеловались. Наверное, так во время войны генералы приветствовали солдат, выполнивших важное боевое задание. Я сделал собравшимся первый доклад о работе всех технических систем корабля в полете, рассказал обо всем увиденном и пережитом за пределами земной атмосферы. Слушали меня внимательно. А я увлекся и говорил долго. Впечатлений было много, и все они были столь необычные, что хотелось поскорее поделиться ими с людьми. Я старался ничего не забыть. Судя по лицам собравшихся, рассказ был интересен. Затем посыпались вопросы. На каждый я старался ответить как можно точнее, понимая, насколько это важно для последующей работы по завоеванию космоса. После короткого перерыва мне снова пришлось говорить. На этот раз с двумя специальными корреспондентами из «Правды» и «Известий». Это было мое первое обстоятельное интервью для советской прессы, в котором я был заинтересован, так как хотелось поскорее рассказать обо всем увиденном народу и через газеты от души поблагодарить партию и правительство за высокое доверие, оказанное мне. Наша беседа велась в дружеском тоне. Журналисты понимали меня с полуслова, они многое знали о космосе. Один из них в свое время был военным авиатором, а другой редактировал в своей газете отдел науки и техники. Жаль, что во время этой беседы не было корреспондента саратовской комсомольской газеты «Заря молодежи». Эта газета первой напечатала обо мне заметку, когда я еще учился в аэроклубе. Можно себе представить, с каким интересом его интервью прочитали бы саратовские комсомольцы и ребята, которые, может быть, сейчас учатся летать па тех же самолетах, на которых учился летать и я. На другой день, перед отлетом в Москву, я встретился с Дмитрием Павловичем Мартьяновым — моим первым инструктором, работавшим в то время в Саратовском аэроклубе. Мы оба обрадовались друг другу. — Спасибо вам, Дмитрий Павлович, что научили меня летать, — сказал я. 124
— Крылья растут от летания, — ответил он и протянул мне центральные газеты. Было приятно прочесть в них все сказанное вчера па беседе с журналистами. Как-никак это были первые репортажи о полете человека в космос, и авторам удалось сохранить в них новизну и непосредственность моих космических впечатлений. Из газет я узнал о том, как встретили известие о моем полете родители в Гжатске и Валя, оставшаяся дома с ребятами. Особенно тронули меня рассказ мамы о моем детстве и фотография Валя, сделанная в момент, когда ей сообщили: дана команда на приземление. Я представил себе, что пережила жена в эти минуты... Газеты и радовали меня и смущали. Оказаться в центре внимания не только своей страны, но и всего мира — довольно-таки обременительная штука. Мне хотелось тут же сесть и написать, что дело вовсе не во мне одном, что десятки тысяч ученых, специалистов и рабочих готовили этот полет, который мог осуществить каждый из моих товарищей-космонавтов. Я знал, что многие советские летчики способны отправиться в космос и физически и морально они подготовлены к этому. Знал и то, что мне повезло — вовремя родился. Появись я на свет на несколько лет раньше, не прошел бы по возрасту; родись позже, кто-то уже побывал бы в космосе. Но радио, бесконечно повторявшее мое имя, и газеты с моими портретами и статьями о полете в космос были только началом того трепетного волнения, которое надолго захватило меня. Впереди ждали еще большие переживания, которых не могла представить никакая самая богатая фантазия и о которых я даже пе догадывался. Советский народ готовил первому космонавту небывалую встречу. За мной из Москвы прилетел специальный самолет Ил-18. На подлете к столице нашей Родины к нему пристроился почетный эскорт истребителей. Это были реактивные, крутокрылые красавцы, на которых в свое время летал и я. Они прижались к нашему воздушному кораблю настолько близко, что я отчетливо видел лица летчиков, которые широко улыбались, и я улыбался им. Я посмотрел вниз и ахнул. Улицы Москвы были запружены потоками народа. Со всех концов столицы живые человеческие реки, над которыми, как паруса, надувались алые знамена, стекались к стенам Кремля. Самолет низко прошел над главными магистралями города и направился на Внуковский аэродром. Там тоже была масса встречающих. Мне передали, что на аэродроме находятся руководители партии и правительства. Точно в заданное время Ил-18 приземлился и начал выруливать к центральному зданию аэропорта. Я надел парадную офицерскую шинель с новенькими майорскими погонами, привычно оглядел свое отражение в иллюминаторе самолета и, когда машина остановилась, через раскрытую дверь по трапу 125
спустился вниз. Еще из самолета я увидел вдали трибуну, переполненную людьми и окруженную горами цветов. К пей от самолета пролегала ярко-красная ковровая дорожка. Надо было идти, и идти одному. И я пошел. Никогда, даже там, в космическом корабле, я не волновался так, как в эту минуту. Дорожка была длинная-предлинная. И пока я шел по пей, смог взять себя в руки. Под объективами телевизионных глаз, кинокамер и фотоаппаратов иду вперед. Знаю: все глядят па меня. И вдруг чувствую то, чего никто не заметил, — развязался шнурок ботинка. Вот сейчас наступлю па него и при всем честном народе растянусь на красном ковре. То-то будет конфуза и смеха — в космосе не упал, а па ровной земле свалился... Под звуки оркестра, исполняющего известный авиационный марш «Мы рождены, чтоб сказку сделать былыо», делаю еще пять, десять, пятнадцать шагов, узнаю лица членов Президиума ЦК, вижу отца, маму, Валю, встречаюсь глазами с родными. Подхожу еще ближе к трибуне и, взяв руку под козырек, рапортую: — Первый в истории человечества полет на советском космическом корабле «Восток» двенадцатого апреля успешно завершен. Все приборы и оборудование корабля работали четко и безупречпо. Чувствую себя отлично. Готов выполнить новое любое задание нашей партии и правительства. —- Я сделал паузу и представился: — Майор Гагарин. А потом объятия с родными и близкими. — Вот и сбылась наша мечта, Юра, — сказала Валя и отвернулась, вытирая слезы. В этот день впервые разгулялась по-весенпему теплая и ласковая погода. Кортеж правительственных машин направился из Внуково в Москву. Я находился в открытом автомобиле. На всем путп шпалерами стоял народ, приветствуя небывалое достижение нашей науки и техники. На фасадах домов — красные флаги, лозунги, транспаранты. Люди махали вымпелами, букетами цветов. Гремели оркестры. Взрослые поднимали над головами детей. Наверное, ни один человек в мире не переживал то, что пришлось в этот праздничный день пережить мне. И вот опа, паша Красная площадь, на которой совсем недавно, собираясь в полет, я стоял перед Мавзолеем. От края до края ее заполнили трудящиеся Москвы. Товарищи провели меня на гранитную трибуну Мавзолея. Они видели мое смущение и старались сделать так, чтобы я не чувствовал никакой неловкости и замешательства. Едва открылся митинг, мне дали первое слово. Сразу перехватило дыхание: шутка ли сказать, все, что происходило на Красной площади, слушала не только наша страна, но и впервые передавалось на телевизоры всей Европы, а радио работало на весь мир, 126
Речь моя была краткой. Я поблагодарил партию и правительство, поблагодарил наших ученых, инженеров, техников и рабочих, создавших такой корабль, на котором можпо уверенно постигать тайны космического пространства. Высказав убеждение в том, что все мои друзья, летчики-космонавты, также готовы в любое время совершить полет в просторы Вселенной, я закончил выступление словами: — Слава Коммунистической партии Советского Союза и ее ленинскому Центральному Комитету! Эта здравица была подхвачена народом, до отказа заполнившим площадь и прилегающие к ней улицы. На митинге было объявлено, что я удостоен высокого звания Героя Советского Союза, мне присвоено звание летчика-космонавта СССР. Я весь вспыхнул. Ведь поколение молодежи, выросшей после войны, с детства питало большое уважение к наградам Родины. На какое-то мгновение перед глазами блеснули ордена, которые я семилетним мальчишкой увидел под распахнутыми куртками летчиков, побывавших в нашем селе после боя. Что скрывать, на мгновение я представил себя с орденом Лепина и Золотой Звездой на груди, ведь до сих пор у меня была всего одна медаль, которой я очень гордился. Советский Союз — страна массового героизма. В нашем народе Золотая Звезда считается символом бесстрашия и беспредельной преданности делу коммунизма. С каждым годом в созвездии героев появляются новые имена. К их числу советский народ прибавил мое имя, и как мне было не радоваться и не смущаться... — Мы гордимся, что первый в мире космонавт — это советский человек, — говорилось на митинге, — он коммунист, член великой партии Ленина. Эти слова всколыхнули все мое существо. Велика честь быть коммунистом! Я, совсем еще молодой, не прошедший через горнило борьбы член партии, стоял на трибуне рядом с руководителями партии и правительства, а мимо Мавзолея проходили колонны трудящихся Москвы, и среди них было немало коммунистов всех возрастов. Мы были единомышленниками, были едины в своем стремлении построить коммунизм. Три часа шумно текла живая человеческая река через Красную площадь. И когда прошли последние колонны, товарищи, разгадав мое желание, провели меня в Мавзолей к Ленину. Мы молча стояли у саркофага, всматриваясь в дорогие черты великого человека — основателя Коммунистической партии и Советского государства. Мы прошли вдоль аллеи островерхих серебристых елей, словно часовые, замерших у высокой зубчатой степы. В Кремле меня ждала взволнованная семья. Отец рассказал, как он узнал о моем полете. В тот день он отправился плотничать за двенадцать километров от Гжатска, в село, где строилась кол127
хозная чайная. На перевозе через речку знакомый старик лодочник спросил его: — В каком звании сынок-то твой ходит? — В старших лейтенантах, — ответил ему отец. — По радио передавали, будто какой-то майор Гагарин вроде бы к звездам полетел, — не унимался старик. — Ну, моему до майора еще ой как далеко, — сказал отец. — Может, сродник какой? — еще раз спросил перевозчик. — Да мало ли Гагариных на свете, — заключил отец. На том разговор и окончился. Старики перебрались через речку, выпили чекушку за того, кто летает, закусили таранкой, и отец, взвалив на плечи плотничий инструмент, пошел своей дорогой, позабыв о космонавте. Часа три он помахал топором на строительстве чайной, и тут приезжает секретарь райкома партии: — Куда ты запропал, Алексей Иванович? Ищем по всему району. Ведь твой Юрий слетал в космос и вернулся на Землю... Они сели в машину и помчались в Гжатск. А там у нашего маленького деревянного домика, на Ленинградской улице, уже собрался весь город... Всей семьей вечером мы пошли в Большой Кремлевский дворец па прием, устроенный Центральным Комитетом КПСС, Президиумом Верховного Совета СССР и Советом Министров СССР в честь выдающегося подвига ученых, инженеров, техников и рабочих, обеспечивших успешное осуществление первого в мире полета человека в космическое пространство. Все было необычным и красивым. Звучали фанфары, сводный хор и симфонический оркестр исполняли «Славься» из оперы «Иван Сусанин». Никто из нашей семьи не был до этого в Кремле, не видел сверкающего белизной мрамора Георгиевского зала. С интересом рассматривали мы высеченные золотом наименования воинских частей, прославивших доблесть русских солдат. Среди них были и наши, смоленские полки. В начале приема Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев после оглашения указов прикрепил к моему мундиру орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза. Он сказал, что свершенное мною па «Востоке» является необычайным подвигом; он, этот подвиг, — символ того светлого, возвышенного, что несет советскому народу коммунизм. На приеме было сообщено также, что все участники создания космического корабля-спутника «Восток» представлены к правительственным наградам. Я был рад за товарищей. На приеме я встретил Главного конструктора и многих знакомых специалистов — творцов космического корабля. Пришли министры, Маршалы Советского Союза, передовики производства и сельского хозяйства, известные писатели, журналисты, спортсмены... Мы, гжатские, быстро почувствовали себя среди москви128
чей пе гостями, а членами одной большой семьи. Было произнесено много хороших тостов, возникали короткие, по сердечпые беседы, слышались теплые слова в адрес моих учителей, все веселились от души. Весь следующий день я находился под впечатлением приема в Кремле. С утра в Доме ученых Академия наук СССР и Министерство иностранных дел СССР устроили пресс-конференцию. На нее были приглашены советские и зарубежные журналисты, дипломатический корпус, члены президиума Академии наук СССР, видные ученые и представители общественных организаций Москвы. Собралось около тысячи человек. Здесь мне была вручена золотая медаль К. Э. Циолковского — очень дорогой знак внимания к моим скромным заслугам. Выступление на пресс-конференции пришлось начать не с рассказа о полете, а отмежеванием от неких князей Гагариных, пребывающих в эмиграции и претендующих на родство с нашей семьей. Вот уж поистине: куда конь с копытом, туда и рак с клешней! После 12 апреля за рубежом нашлись какие-то дальние-предальние потомки князей Гагариных — седьмая вода на киселе, как говорят у нас на Смоленщине, — возжелавшие приобщиться к славе нашего народа и всерьез объявившие о том, что они-де родичи советского космонавта. Пришлось их разочаровать. — Среди своих родственников, — заявил я, — никаких кпя- эей и людей знатного рода не знаю и никогда о них не слышал. Рассказав собравшимся, как протекал космический полет, я закончил выступление так: — Летать мне понравилось. Хочу слетать к Венере и Марсу, по-настоящему полетать... Посыпались вопросы, все больше от зарубежных журналистов. Спрашивали много и о разном. Одних интересовало мое будущее, других — размеры моих заработков, третьи пытались, что называется, навести тень на плетень и приписать мирному рейсу «Востока» военный характер. Что же, ответил и на каверзные вопросики. И то, что я говорил правду, одну лишь правду, придало ответам убедительную силу. Пришлось в эти дни побывать и у своих старых знакомых — врачей. Они искали каких-то изменений в моем организме, которые, по предположениям медицины, должны были возникнуть после полета в космос. Но они не возникли, и тот самый голубоглазый доктор Евгений Алексеевич, отбиравший меня в космонавты, остался доволен. — С таким здоровьем, — пошутил он, — можно летать и летать в космос... Ежедневно в редакции газет и ко мне домой приходило множество телеграмм и писем. Писали со всех концов Советского Союза, со всех материков Земли, знакомые и незнакомые люди. Некоторые присылали подарки Вале и моим девочкам. Многих 5 4-562 129
прежних товарищей по Гжатску, Саратову, Оренбургу трудовая судьба разбросала по всей стране, и теперь они откликались отовсюду, приветствовали, напоминали милые и смешные случаи из прошлого. Очень растрогала меня весточка от Анатолия Илья- шенко, или просто Федоровича, как мы его называли в эскадрилье на Севере. Это он вместе с Владимиром Решетовым и Анатолием Росляковым рекомендовал меня в ряды партии. Он писал: «Ах ты, Юрка, Юрка-непоседа, когда ты уезжал, помнишь, я говорил тебе: готовься к штурму. Я был уверен, что весь мир услышит о тебе...» Анатолий Федорович описывал свое житье-бытье. Он ушел в запас, стал летать на транспортных самолетах в Казахстане. По письму видно было, что Федоровичу сначала нелегко пришлось на новом поприще. Но он принадлежит к той породе людей, которых не пугают никакие трудности и не останавливают никакие препятствия. Быть таким он учил и меня, когда мы вместе служили на Севере. Да он и сам напомнил об этом в своем письме: «Ведь не зря же мы коммунисты, нам подавай любую работу, если впереди ясно видна цель». В те дни пришло очень хорошее письмо из Парижа. Написал его Франсуа де Жоффр — офицер ордена Почетного легиона, кавалер ордена Красного Знамени, автор книги «Нормандия — Неман», которую я недавно читал. В своем обширном письме французский патриот писал: «Позвольте мне, французскому летчику полка «Нормандия — Неман», бывшему добровольцем в небе на вашем фронте и сражавшемуся плечом к плечу с русским народом против общего врага — германского фашизма, выразить Вам, сколь я горд и счастлив, что именно советский человек первым открыл во всю ширь мирный путь в космос и вместе с тем первую страницу исследований Вселенной и научного познания мира». Из Франции пришло много писем. Их писали разные люди, разными словами. Но все они проникнуты одним духом уважения к советскому народу, советской науке, как и письмо боевого товарища советских летчиков-фронтовиков Франсуа де Жоффра. Мои товарищи по прошлой службе не только писали, но и приезжали в гости. Первыми нагрянули Борис Федорович и Мария Савельевна Вдовины, с которыми мы крепко дружили на Севере. Приехали они в воскресенье из Калуги, где Борис Федорович, демобилизовавшись из армии, воспитывает молодежь. Когда я открыл им дверь, то не сразу узнал своего прежнего командира и товарища. До этого я никогда не видел его в штатском. А тут пиджачок и шляпа, из-под которой сияют такие знакомые, небесной голубизны глаза. — Юра! — Боря! Мы бросились в объятия друг другу. Обнялись и расцеловались, конечно, и наши жены. Валя тут же потащила гостей к маленькой: Галипку ведь Вдовины еще не видели... Мы пообедали вместе — и пошли разговоры. Вспомнили всех бывших однополчан, 130
потолковали о космосе, о Калуге и не заметили, как наступил тихий майский вечер. Борис Федорович украдкой поглядывал на часы и делал знаки Марии Савельевне: время, мол, уходить... — Ну что же, Юра, как говорится, пора нам и честь знать, — сказал он, поднимаясь, — не станем мешать, ты человек видный, тебе теперь не до нас... Эти слова обидели меня. И чуткая Мария Савельевна поняла, как больно они задели меня и Валю. — Как же ты можешь так говорить, Борис, — сказала она, — разве ты не видишь, что Гагарины остались такими же, как и раньше?.. Она была права. Мы остались такими же, как были, и останемся такими всегда. Никакая слава и почет не вскружат нам голову, и мы никогда не оторвемся от товарищей, с которыми съели не один пуд соли, бок о бок с которыми трудимся сейчас. Вдовины остались ночевать. Правда, было немножко тесновато, и мы устроились на ночь по-походному: кто на раскладушке, кто на диванчике. Но так и не уснули до утра: все разговаривали, перебирали в памяти события и людей. Душевная была встреча...
С ОТКРЫТЫМ СЕРДЦЕМ Приближалось Первое мая — большой, всенародный весенний праздник. Мы уже получили билеты на Красную площадь — на традиционный военный парад и демонстрацию грудящихся, как вдруг раздался телефонный звонок от Николая Петровича Каманина: — Завтра утром летим в Прагу... Оказывается, Центральный Комитет Коммунистической партии Чехословакии пригласил меня посетить Чехословацкую Социалистическую Республику. Я с радостью принял приглашение, ибо, хотя и облетел земной шар, никогда до этого в других странах не был. В гости направились на обычном рейсовом самолете Ту-104. По аэрофлотскому билету мне досталось место «2а» возле иллюминатора по левому борту. Салоны воздушного корабля заняли студенты из Сирии, товарищи из Чехословакии, а также группа советских туристов, направлявшихся в Италию. Вел нашу машину экипаж во главе с известным летчиком гражданской авиации Героем Советского Союза Павлом Михайловичем Михайловым. Тут же в самолете он подарил мне свою книгу «10 000 часов в воздухе» с дружеской надписью: «С самыми теплыми чувствами в память о первОхМ заграничном рейсе от летчика-земляка. Сегодня Вы у меня пассажиром на Ту-104, и, кто знает, может быть, скоро я у Вас буду пассажиром па космическом корабле». Книга пошла по рукам, вызывая у всех улыбку. Павел Михайлович пригласил меня в пилотскую кабину. Я сел на кресло второго летчика, взял в руки штурвал и, наблюдая за показаниями приборов, повел машину по курсу. Так мне впервые пришлось побывать за штурвалом Ту-104. Ничего не скажешь — отличный самолет построил старейшина советских авиационных конструкторов Андрей Николаевич Туполев! В самолете царило приподнятое настроение. Со всех сторон слышались шутки, произносимые на разных языках мира. — Не каждому дано лететь с первым космонавтом, — пошутила девушка, направлявшаяся в Италию, — буду рассказывать — никто не поверит. 132
Девушка тут же для подтверждения факта попросила автограф. Я посмотрел па пассажиров и смутился: если писать всем, работы хватит, пожалуй, до самой Праги. — Автограф не для меня, — добавила девушка, — а для итальянской коммунистической газеты «Унита». Я написал: «Большой привет товарищам из «Униты». И эти слова напечатали в Риме. — Высота — девять тысяч метров, температура за бортом — минус пятьдесят градусов, — сообщила стюардесса Марина Зика- лина. — Как в космосе, не правда ли, Юрий Алексеевич? — с трудом подбирая русские слова, спросил уроженец сирийского города Халеба черноглазый студент Нури Жестон. — Там похолоднее, —ответил я, — но в кабине «Востока» было тепло. Меня согревали чувства дружбы всех свободолюбивых народов нашей планеты, в том числе и ваших земляков. Гостеприимно встретила гостей красавица Злата Прага, засыпала весенними цветами, озарила радостными улыбками, одарила горячими рукопожатиями. Правительство Чехословацкой Социалистической Республики в знак высокой оценки исторической победы советской науки и техники при осуществлении первого в мире полета человека в космос присвоило мне почетное звание Героя Социалистического Труда. С чувством благодарности в светлом старинном зале Пражского Града принял я пятиконечную Золотую Звезду —самую высокую награду братской Чехословакии. Эта награда по установившейся традиции вручается один раз в год, накануне 1 Мая. Мне было радостно, что вместе со мной в этот день такой награды были удостоены несколько лучших работников народного хозяйства страны, добившиеся замечательных результатов в социалистическом строительстве. Я побывал ца крупнейшем в стране машиностроительном заводе, встретился там с рабочими, техниками, инженерами. Было приятно, что этот могучий завод вырабатывает продукцию отличного качества, направляя часть ее в Советский Союз и другие страны социалистического лагеря. Рабочие подарили мне, как бывшему литейщику, удачно выполненную фигуру металлурга. Вместе с другими подарками я передал ее в музей. В Праге состоялось много интересных встреч и задушевных бесед. Навсегда запомнился сердечный разговор с руководителями республики. — Судьба нашего народа, — говорили они, — связана с судьбой советских людей на вечные времена. Это принцип всей нашей жизни. И нет сил, которые бы могли нарушить великую дружбу наших народов и наших коммунистических партий. Товарищи сказали, что чехословацкие коммунисты всегда получали и получают неоценимую помощь от Коммунистической партии Советского Союза, получали ее и лично от Владимира Ильича Ленина, который учил, помогал молодой партии Чехо133
Словакии стать массовой, сильной, действительно коммунистической. Показывая весеннюю Прагу, один из самых старинных и красивейших городов мира, чехословацкие друзья наряду с Пражским Градом, Карловым мостом, Мавзолеем Клемента Готвальда показали советский танк, вздыбленный на постаменте, экипаж которого первым ворвался в город в мае 1945 года. — Советские войска избавили пашу родину от гитлеровского ига, — говорили пражане, — и мы свято чтим все, что связано с их великой освободительной миссией... Находясь в Праге, я побывал в редакции журнала «Проблемы мира и социализма». В конференц-зале собрались работники ато- го журнала. Они преподнесли мне памятный сувенир — только что вышедший, еще пахнущий типографской краской номер своего журнала с автографами многих представителей коммунистических и рабочих партий мира. А я в ответ написал: «Полет в космос — это не личный подвиг. Это — достижение коммунизма. Я горжусь тем, что я — коммунист. Передаю через журнал «Проблемы мира и социализма» горячий привет единомышленникам — товарищам по партиям на всем земном шаре». Покидая Чехословакию, я любовался ее зелеными полями, на которых навсегда стерты межи частнособственнических хозяйств. Даже с заоблачной высоты, где летел наш Ту-104, видно было, как кипели весенние работы на крупных квадратах кооперативных земель. Среди пассажиров оказалось много французов, итальянцев, африканцев и кубинцев. Они направлялись на первомайские праздники в Москву. Пройдя в салон, где расположились летящие из Гаваны кубинцы, я поздравил их с победой, только что одержанной народом героической Кубы, мужественно отразившим вооруженное нападение врагов кубинской революции, и показал им вымпел с цветами государственного флага Кубы, врученный мне в зале Пражского Града представителями кубинского народа. Радостно отшумели в Москве первомайские дни, проходившие под знаком только что одержанной победы в освоении космоса — первого в мире полета человека в просторы Вселенной. А через несколько дней — 5 мая — в Соединенных Штатах Америки с базы мыса Канаверал, что в штате Флорида, запустили по баллистической траектории ракету «Редстоун» с Аланом Шепардом на борту. Ракета взлетела на высоту 115 миль — это примерно 185 километров, после чего от нее отделилась капсула с космонавтом. Я посмотрел довольно объемистую пачку американских газет и журналов, посвятивших Алану Шепарду специальные статьи и многочисленные фотоснимки. В день этого полета на пресс-конференции президент Дж. Ф. Кеннеди, комментируя запуск американской ракеты с человеком на борту, заявил, что все люди испытывают огромное удовлетворение этим достижением. Нам предстоит пройти большой путь в области космоса, мы отстали, ска134
зал президент^ но мы работаем напряженно, и мы намерены увеличить наши усилия. Газета «Нью-Йорк тайме» с нескрываемой горечью отметила, что двигатели ракеты, с помощью которой был запущен американский космонавт, имели мощность, составлявшую всего лишь малую часть мощности двигателей советской ракеты, а капсула весила значительно меньше кабины «Востока»; продолжительность полета Алана Шепарда составляла лишь одну шестую часть времени полета «Востока», а расстояние, покрытое американским пилотом, — примерно одну девяностую часть пути, проделанного русским космонавтом. Я с интересом познакомился с обширными отчетами многочисленных корреспондентов, бывших свидетелями этого запуска. Старт намечался на 8 часов по нью-йоркскому времени. Но ракета с капсулой «Меркурий» и астронавтом поднялась с пусковой платформы лишь в 10 часов 34 минуты. Капсулу несла ракета «Редстоун». Вес капсулы, в которой находился человек, составлял 1,5 тонны. Алана Шепарда начали непосредственно готовить к полету после полуночи. После того как врачи осмотрели его, он занял свое место в капсуле и оставался в ней около трех с половиной часов, ожидая, пока выверят все системы. Из-за технических неполадок выверка задерживалась. Ясно представил я состояние американца в капсуле. Видимо, часы ожидания были самыми неприятными в его жизни, ибо он оставался наедине со своими мыслями. Когда ракета взлетает, тогда уже не остается времени на размышления, приходится работать и все усилия мозга сосредоточивать на том, чтобы полет провести как можно лучше. Большую часть полета американцу приходилось самому контролировать «крен и рысканье» летательного аппарата. На третьей минуте после запуска «Редстоуна» капсула отделилась от него. Через четыре минуты после запуска Алан Шепард испытал состояние невесомости, продолжавшееся около пяти минут. Нам с товарищами вскоре довелось увидеть документальный фильм американской кинохроники об этом полете. Мне, уже испытавшему, что такое полет в космос, были интересны подробности подготовки ракеты «Редстоун» к запуску, ее старта, полета Алана Шепарда и приводнения капсулы с ним в Атлантическом океане вблизи от авианосца с вертолетами на борту. Вот ракета с колоколообразной насадкой на носу—капсулой пилота—медленно, как бы нехотя взяла старт и, все убыстряя полет, пошла в чистое небо. Вот кадры, автоматически снятые в самой капсуле. Крупно — лицо Алане! Шепарда под гермошлемом. По фигуре и лицу пилота все время скользят солнечные блики — капсулу сильно вращает. Вот она уже на океанской волне. Пилота подбирает вертолет. Он на палубе авианосца, он в празднично украшенной машине, он выступает с речью... Кстати, об Алане Шепарде и его полете мне довелось поговорить с известным американским промышленником лауреатом Ле- 135
пинской премии «За укрепление мира между народами» Сайрусом Итоном и его женой. Это произошло в дни моего пребывания в Болгарии, где гостил и Сайрус Итон. Он сказал мне, а потом и журналистам, что в интересах дела мира были бы весьма полезны моя поездка в США и встреча с американским народом. В Болгарию вместе с нашим врачом-наставником Евгением Анатольевичем Карповым и несколькими журналистами центральной советской прессы мы направились по приглашению Центрального Кохмитета Болгарской коммунистической партии, Президиума Народного собрания и Совета Министров Народной Республики Болгарии, побывали в Софии, Пловдиве, Плевене, Варне и других городах этой цветущей страны. Трудящиеся Болгарии прислали тысячи писем в адрес первого космонавта. Во время полета в Софию в воздухе я с интересом прочитал несколько десятков таких писем. Каждое из них трогало искренностью и горячей любовью к Советскому Союзу. На многих конвертах были наклеены новые марки с изображениями советских спутников Земли и космических кораблей. Самолет летел над пшеничными полями Украины и виноградниками Молдавии. Он пересек пограничную реку Прут, и вскоре под крылом возникли вышки румынских нефтепромыслов, а слева по борту проплыли сады Бухареста с его белоснежным зданием нового полиграфического комбината «Скынтейя». Прошло немного времени, и открылись живописные ландшафты Болгарии — страны, являющейся сплошным плодовым садом. И вот я в открытой машине еду по улицам зеленой Софии. Город разукрашен советскими и болгарскими флагами, на всем пути стоял народ. Болгарский язык настолько схож с нашим, русским, что я без переводчика понимал все написанное на плакатах и транспарантах, все, что скандировали люди. А это были слова сердечного привета Коммунистической партии Советского Союза, всему нашему народу. Утром мы оказались уже в Пловдиве — старинном фракийском городе, построенном на зеленых холмах. На одном из них воздвигнут памятник советскому солдату-освободителю. В Болгарии его ласково называют Алешкой. После стотысячного митинга на центральной площади, на котором я поздравил пловдивчан с их успехами в социалистическохМ строительстве, мы поднялись на этот вздыбленный холм, к Алешке. Я положил к его ногам охапку нежных роз и долго смотрел на высеченную из камня фигуру советского воина в походной плащ-палатке, с автоматом в руках. Видимый отовсюду, как часовой, стоял он на вершине, окидывая орлиным взором освещенную солнцем страну. Я глядел на него, как на живого, и мне казалось, что свежий ветер, летящий с Балканских гор, шевелит его молодые, слегка тронутые сединой пряди волос, выбивающиеся из-под фронтовой пилотки. И до чего же велика обобщающая сила искусства! Я вглядывался в улыбающееся лицо Алешки и узнавал в нем волевые черты многих советских людей, которых знаю. 136
Вечером я вернулся в Софию, и там мне торжественно вручили высокие награды — -орден Георгия Димитрова и Золотую Звезду Героя Социалистического Труда Народной Республики Болгарии. Я оказался первым иностранным гражданином, удостоенным этого звания. Принося свою благодарность болгарскому народу, я сказал: — Я расцениваю эти награды как награды передовой советской науке, нашему многомиллионному советскому народу, Коммунистической партии Советского Союза и ее Центральному Комитету. Огромное впечатление произвел на меня традиционный праздник — День просвещения, культуры и славянской письменности «кириллицы», который уже более ста раз отмечался болгарским народом. Три часа продолжалась могучая и красочная демонстрация в Софии, посвященная этим любимым в пароде торжествам. Она была пронизана искренним восхищением трудящихся Болгарии историческим подвигом советских людей, штурмующих космос. Во многих колоннах можно было видеть портреты К. Э. Циолковского, макеты, изображающие советский космический корабль «Восток». В небо то и дело взлетали «ракеты», сделанные руками учеников и студентов, над головами демонстрантов колыхались плакаты: «Небо! Советский человек тебя покорил!» И снова поездка по благоухающей запахом роз стране. Плевен— город боевой славы русского оружия. Тут в -огне сражений опробовалась и закалилась русско-болгарская дружба. Здесь все напоминает о далеких днях лета и осени 1877 года, когда русские полки наголову разбили войска султанской Турции и положили начало освобождению болгарского народа от многовекового ига янычар Оттоманской империи. Парк имени храброго русского полководца Михаила Скобелева, картины известного баталиста, певца балканской кампании и славы русских солдат Василия Васильевича Верещагина, старинные пушки, саркофаги с останками павших воинов. Все это оставило заметный след в душе. В Плевене один из старейших болгарских коммунистов, боевой партизан Димитр Грыбчев рассказал о том, как в тридцатых годах, сидя в Плевенской тюрьме, он вместе с политзаключенными читал книгу К. Э. Циолковского о межпланетных путешествиях. — Конечно, — сказал Димитр Грыбчев, — я не думал тогда, что именно в Плевене мне придется встретиться с первым космонавтом. Но и тогда, мучаясь и страдая в царских застенках, мы верили в силу и могущество Советского Союза — друга и старшего брата болгарского народа. Затем Варна — город болгарских моряков и курортов, окантованный песчаными пляжами Черноморья; Стара-Загора, Казан- лыкская долина цветущих розовых плантаций и, наконец, обильно политая кровью русских солдат легендарная Шипка, с которой, кажется, видна вся Болгария. Там, на Шипке, пожилая женщина 137
передала мне вышитый платочек с вложенной в него запиской. Ее написали болгарские кооператоры. Они передавали привет нашей славной Коммунистической партии, советским ученым, называя космонавтов соколами коммунизма. Два слова — соколы коммунизма, — а сколько в них настоящей поэзии, музыки и чувств! В этом письме, пахнущем плодородной болгарской землей, написанном болгарскими крестьянами и переданном болгарской матерью, как бы сосредоточилась вся любовь народа, все его лучшие чувства к советским людям. Весь день я ходил под впе- чатлением этого ласкового письма, ласковых слов и с чудесным настроением улетел па Родину. А здесь меня ждали новые встречи, новые поездки. Я слетал в Оренбург, побывал в родном авиационном училище, повидался с преподавателями, выступил перед курсантами. — Думал ли ты, Юрий Алексеевич, — спросил Ядкар Акбулатов, мой бывший летчик-инструктор, — что твоя фотография окажется в галерее портретов наших выпускников, ставших Героями Советского Союза? — Много еще места в этой галерее, — ответил я и показал ему на курсантов. — Кто знает, чьи портреты еще придется увидеть здесь!.. Ведь в нашей стране каждый может стать героем. Все в Оренбурге напоминало о днях моей юности. И прохладные воды Урала, и изумрудная листва заречной рощи, и поросшие дикими цветами степные дали. В хорошем городе довелось мне учиться!.. Еще в космосе я решил обязательно побывать в старинном русском городе Калуге — колыбели теории межзвездных полетов. И случай этот быстро представился — калужане пригласили меня на закладку нового музея своего знаменитого земляка К. Э. Циолковского. С волнением подъезжал я к раскинувшемуся на взгорье городу, утопавшему в свежей зелени садов, только что омытых шумным грозовым ливнем. Первым делом вместе с товарищами мы побывали на могиле ученого, украшенной обелиском, на постаменте которого солнце золотило пророческие слова: «Человечество не останется вечно на земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет все околосолнечное пространство». Когда-то в Саратове я окончил этой фразой К. Э. Циолковского свой доклад о межпланетных сообщениях. Как тесно прошлое переплетается с настоящим! Мы возложили венок из живых цветов на дорогую могилу и долгим молчанием почтили память великого провидца. В это время в небе возникла радуга и повисла над городом, словно венок. Почти весь день мы провели в Калуге, где многое связано с именем К. Э. Циолковского: его домик-музей; памятник ученому, воздвигнутый в сквере Мира; улица К. Э. Циолковского; школа, в которой он более двух десятков лет преподавал точные науки 138
и где сейчас обучает детей русскому языку и литературе его внучка — Марина Вениаминовна Самбурова. Я повидался с ней и с ее братом Алексеем Костиным — местным журналистом. Они многое рассказали о своем деде, его жизни, его привычках. И образ гениального ученого стал для меня еще более понятным и близким. Я был глубоко тронут, когда на митинге, собравшемся па площади имени В. И. Ленина, меня вместе с К. Э. Циолковским назвали почетным гражданином города Калуги. Много еще впереди смелых полетов в космос, и все наши космонавты будут приезжать в этот близкий их сердцу город, воздавая должное тому, кто первым из людей в своих дерзких планах и чертежах проложил нам путь к звездам. Мне очень хотелось после полета в космос побывать на своей родине — Смоленщине, погостить в Гжатске, съездить в село Клу- шино, где прошли детские годы, повидать земляков. И вот они, милые моему сердцу раздольные края. Глубокая и прохладная река Гжать, опушенная метелками камыша, рощи и перелески, полевые дороги среди цветущей ржи и льна, смугло- золотые вальдшнепы и цоканье соловьев. Все — как в детстве. Только добавились высоковольтные линии электропередач, да больше стало на дорогах машин, да еще, пожалуй, масса новых, недавно построенных домов. И отец с матерью встретили меня в новом доме, все на той же Ленинградской улице, где прошло мое детство. Советское правительство построило и подарило им новый домик, окруженный небольшим яблоневым садом. Много было радостных, приятных встреч в Гжатске. Я побывал в родной школе на Московской улице, посидел за своей прежней партой, побеседовал со своими учителями, которым многим обязан. Милые, хорошие люди, как много они сделали для меня и как много делают теперь для школьников! На митинге, состоявшемся в городе, расцвеченном флагами, мы горячо обнялись с учителем физики Львом Михайловичем Беспаловым. Кто знает, не встреть я его, может быть, не был бы космонавтом. Это так важно — с детства определить свой дальнейший жизненный путь и идти по нему, пе сворачивая в сторону. Лев Михайлович привил мне любовь к физике и точным наукам, познакомил с творчеством К. Э. Циолковского. За столом, во главе которого хлопотала мама, собрались многочисленные родственники: сестра моя Зоя с мужем — фрезеровщиком радиозавода Дмитрием Бруевичем, хорошенькой четырнадцатилетней дочерью Тамарой и десятилетним сыном Юрой. Зоя по-прежнему работает медицинской сестрой, все такая же худенькая, с голубенькими сережками в ушах. Она старше меня на семь лет и все никак не может привыкнуть к тому, что я уже взрослый и все могу делать без ее помощи и советов. Брат Борис успел жениться, работает слесарем-ремонтником на радиозаводе, а молодая жена его, Аза Ивановна, — сборщица па том же заводе. Брат Валентин — шофер на грузовике. Так на139
ша колхозная семья стала семьей рабочей, во главе которой по- прежнему оставался строгий и справедливый отец. Я побывал в нашем ветхом, стареньком домике, расположенном через улицу, напротив нового. Все в нем — и запахи, и потрескивание бревен — напоминало о детстве. На степах, оклеенных желтенькими обоями, висели фотографии пашей семьи, сделанные во время пребывания в Кремле. К нашему домику приходило много народу: школьники с учителями, колхозники, пришли даже несколько старушек. Их интересовало, видел ли я в небесах господа бога. Я вынужден был разочаровать их. Полет человека в космос нанес сокрушительный удар церковникам. В потоках писем, идущих ко мне, я с удовлетворением читал признания, в которых верующие под впечатлением достижений науки отрекались от бога, соглашались с тем, что бога нет и все связанное с его именем — выдумка и чепуха. В первый же день моего приезда на родину радио передало радостное сообщение о том, что Президиум Верховного Совета СССР, отмечая успешное осуществление первого в мире космического полета советского человека на корабле-спутнике «Восток», открывшего новую эру в освоении космоса, своим указом наградил многих рабочих, конструкторов, ученых, руководящих инженерно-технических работников, а также научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро и заводов. Семь видных советских ученых и конструкторов были награждены второй золотой медалью «Серп и Молот», а девяноста пяти ведущим конструкторам, руководящим работникам, ученым и рабочим было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Шесть тысяч девятьсот двадцать четыре человека были награждены орденами и медалями Советского Союза. Узнав из сообщения радио обо всем этом, я тут же связался с редакцией «Правды» и попросил передать от меня, моих родителей и земляков всем награжденным товарищам наши самые сердечные поздравления. Ведь это их самоотверженный труд так высоко поднял славу нашей Родины, проложил человечеству путь во Вселенную! А утром, когда мы были на рыбалке, на берег нашей прохладной Гжати журналисты «Правды» привезли свежие газеты. Я прочитал товарищам Указы Президиума Верховного Совета СССР и передовую статью «Правды», посвященную великому подвигу советских людей, создавших корабль-спутник «Восток» и направивших его в космос. И тут завязалась беседа о творцах космической техники, о той заботе и внимании, которые повседневно проявляет Центральный Комитет нашей партии, Советское правительство к советским космонавтам и строителям могучих космических кораблей. Еще и еще раз рассказывал я земляка^м о волнующих встречах с Главным конструктором и другими специалистами, о моем друге Германе Титове и о других товарищах-космонавтах, о полетах в зарубежные страны, народы которых горячо приветствовали выдающееся достижение советской науки и техники... 140
Поездка па родипу, встречи с земляками, с рабочими и колхозниками, сам воздух, напоенный запахом полей и лесов, паполпили меня новой энергией, и мне захотелось снова засучив рукава работать и учиться — делать то, что требует от каждого из пас социалистическая Отчизна. А на повестку дня вставали новые задачи — подготовка к полету «Востока-2». И хотя из многих стран на мое имя продолжали приходить приглашения приехать в гости, рассказать о первом полете человека в космос, принять все их сразу я, естественно, не мог: нужно было подвести итоги проделанной работы, принять участие в подготовке второго полета человека в космос. Ведь сделанные мною некоторые наблюдения во время рейса «Востока» могли быть полезными тому советскому космонавту, на которого будет возложено выполнение этой задачи. Честно говоря, ни я и никто из моих друзей не сомневались, что командиром космического корабля, который снова пройдет по орбите вокруг Земли, назначат Германа Титова. К этому были все основания, и в том числе такое веское, как его полная готовность к тому, чтобы 12 апреля, если бы только потребовалось, немедленно заменить меня и занять пилотское кресло в кабине «Востока». Герман Титов в числе других специалистов, удостоенных правительственных наград в связи с успешным осуществлением полета корабля «Восток», был награжден орденом Ленина. Мне было радостно узнать об этом и одному из первых сердечпо поздравить друга, творческие усилия которого получили достойную оценку народа. — Лиха беда начало, — дружески похлопывая Германа по плечу, шутили товарищи. И жизнь показала: друзья-космонавты не ошиблись. Блестяще выполнив полет на космическом корабле «Восток-2», Герман Титов стал Героем Советского Союза, был награжден вторым орденом Ленина. . Я уже писал, что в апреле 1961 года, перед первомайским праздником, мне довелось побывать в Чехословакии, а потом, в мае, — в Народной Республике Болгарии. В конце июня общество «Финляндия — Советский Союз» пригласило меня на свой ежегодный летний праздник, который проводился на севере Финляндии в городе Кеми. В Хельсинки, столицу Суоми — страны тысячи озер, мы ехали поездом. По литературе и рассказам товарищей я представлял себе финнов людьми несколько угрюмыми, суровыми, как сурова сама финская природа. Но первые же встречи с трудящимися Финляндии, приветствовавшими наш поезд на всем пути от границы с СССР до Хельсинки, заставили меня изменить это мнение. Встречи были дружественные, сердечные. Слов нет, финны не очень разговорчивы, но зато как много говорили их теплые улыбки, крепкие, мужественные рукопожатия! Многие дарили незатейливые, но сделанные от всей души подарки. 141
Одни такой подарок, преподнесенный рабочим со станции Коу- вала, бережно хранится у меня дома. Это пара «тоссут», старинной финской обуви, сплетенной из бересты. В такой обуви в древней Финляндии люди по трудным дорогам проходили большие расстояния. — Когда снова полетите к звездам, — шутливо сказал мне рабочий, — возьмите их с собой. — Спасибо, — сказал я, благодаря финского товарища за символический подарок, и тоже пошутил: — На советском ракетном ковре-самолете, да еще в финских «тоссут», на любые планеты можно добраться... Мы провели в Финляндии пять дней, побывали не только в столице Хельсинки, по и в Хяменлинне — па родине выдающегося государственного деятеля финского народа Юхо Кусти Паа- сикиви и всемирно известного композитора Яна Сибелиуса; в Тампере — городе финских машиностроителей, текстильщиков и обувщиков, где бывал В. И. Ленин, заложивший основы крепкой дружбы советского и финского народов, и где музей, открытый в здании заседаний известной Таммерфорской конференции большевиков, ежегодно посещают многие десятки тысяч человек; в лапландских городах Оулу и Кеми; в крупном балтийском порту Турку и в других городах. Мы совершали поездки па автомобилях, на самолете, в поезде. Нам довелось встречаться со многими государственными и общественными деятелями, рабочими, крестьянами, моряками, военными, писателями и журналистами. Большое впечатление на всех нас, участников этой поездки, произвел традиционный, ежегодно проводимый в Финляндии летний праздник советско-финской дружбы. На этот раз он был организован в Кеми — крупном промышленном центре Северной Финляндии. В приморском парке, разбитом на берегу Ботнического залива, собрались тысячи людей. Они приехали сюда поездами, автобусами и автомашинами, прилетели на самолетах. В толпе можно было увидеть колоритные фигуры лапландских оленеводов, одетых в яркие национальные костюмы. Сюда приехала и молодежь из международного туристического лагеря, в котором находились шведские, норвежские и советские студенты. На празднике дружбы в Кеми ораторы высказали много теплых слов как в мой адрес, так и в адрес советских ученых, инженеров и рабочих, создавших космический корабль «Восток», обеспечивших его полет по орбите вокруг Земли. Выступил, конечно, и я. Рассказал о полете «Востока», о том, какой гигантской мощностью — 20 000 000 лошадиных сил — располагали шесть двигателей ракеты-носителя, выведшей его на орбиту, о товарищах-космонавтах. На следующее утро после праздника дружбы мы самолетом вылетели в Хельсинки и здесь перед отъездом в Турку провели пресс-конференцию с финскими и аккредитованными в Финлян142
дии иностранными журналистами. Признаться, я в душе немного волновался — ведь это было мое первое официальное выступление перед представителями печати в капиталистической стране. Не стушуюсь ли я при каком-нибудь особенно «остром» вопросе, на которые, как предупреждали товарищи из общества «Финляндия — Советский Союз», довольно падки иные из зарубежных корреспондентов. Пресс-конференция состоялась в просторном холле на девятом этаже одного из лучших отелей Хельсинки «Ваакуна», в котором расположилась наша делегация. Меня усадили за низенький столик. Принесли кофе в маленьких чашечках. Все собравшиеся, человек пятьдесят — шестьдесят, задымили сигаретами, и «атака» началась. Ее возглавила корреспондентка агентства Ассошиэйтед Пресс. — Мистер Гагарин, — спросила она на ломаном русском языке, — скажите, какие марки вин и коньяков вы предпочитаете? Вопрос этот, видимо, был задан с той целью, чтобы с первых же минут увести беседу с главного русла — о достижениях советской науки и техники, разменять ее на мелочи. Отвечая зарубежной журналистке, я постарался как можно тактичнее пояснить, что мы, советские космонавты, занимаемся столь важным делом, что позволить себе излишнее увлечение спиртным никак не можем и что для детального изучения марок вин, как это, может быть, делает кто-либо из присутствующих, просто-напросто не располагаем временем. Ответ вызвал общий смех. Однако кое-кто из друзей этой журналистки все же пытался «сражаться» до конца. Эти корреспонденты, прикидываясь малосведущими в космонавтике, старались вынудить меня к таким ответам на вопросы, касающиеся устройства космического корабля и советских ракет-носителей, в которых бы проскользнули сведения, до поры до времени не подлежащие разглашению. Один из журналистов — представитель редакции газеты довольно реакционного толка — затеял даже нечто вроде спора о достоинствах и недостатках американских и советских ракет. — Если Советский Союз, — пришлось сказать ему, — своими ракетами может выводить в космос космические корабли весом в шесть тонн, тогда как американские ракеты пока что поднимают полторы-две тонны груза, то всем ясно: советские ракеты обладают гораздо большей мощностью. Надо сказать, что в те дни во многих финских газетах появились пространные сообщения о готовящемся в США полете в космос. В то же время, ссылаясь на «авторитетные» западногерманские источники, некоторые газеты опубликовали некий «радиоперехват» с советского космодрома, из которого якобы явствовало, что новый полет в космос вот-вот состоится в СССР. Естественно, что вопрос об этом был задан и мне. — Ну что же, — сказал я, — возможно, что прыжок в космос, подобный недавнему прыжку американского астронавта Алапа Шепарда, будет вновь совершен в США. Но мы, советские кос143
монавты, глубоко уверены: следующий полет человека в космос, подготовленный в нашей стране, несомнепно, принесет большую научную пользу... Забегая вперед, скажу, что в первых числах августа, публикуя сообщения о полете Германа Титова, комментируя эти сообщения, многие финские журналисты припомнили мои слова и приводили их в своих статьях и корреспонденциях, посвященных рейсу «Востока-2». Никогда не забудутся те волнующие часы, которые довелось пережить в Финляндии, когда в помещение советского посольства в Хельсинки пришли делегации рабочих промышленных предприятий города. Многие приходили сюда прямо из цехов, с судостроительных верфей и вручали памятные подарки. Юношеская самодеятельная концертная бригада одного из заводов прямо в зале, где происходила эта встреча, исполнила песню, сложенную в честь строителей космических кораблей. Подарков было так много, что для них из соседних комнат пришлось принести столики. Вернувшись на Родину, я отдал эти подарки в наши музеи. До глубины сердца меня тронуло внимание финских коммунистов. От имени Центрального Комитета Коммунистической партии Финляндии один из финских товарищей прикрепил к моему военному кителю Золотой значок партии. Мы крепко обнялись и расцеловались. Искренне поблагодарив за подарок, я сказал, что отношу этот дорогой знак внимания финских коммунистов прежде всего к Коммунистической партии Советского Союза, которой я, простой человек, обязан всем, чего достиг, и что ради ее священного дела не пожалею ни сил, ни самой жизни. Незадолго до отъезда из Финляндии мне довелось повидаться с известным финским писателем Мартти Ларни, чье острое сатирическое перо смело бичует язвы и пороки капиталистического общества. — Вы, Гагарин, — сказал мне Мартти Ларни с присущим ему юмором, — воочию убедились, что Земля кругла, как шар, в чем я всегда несколько сомневался, так как допускал, что политики могли превратить ее в блин. Вы видели, что земной шар прекрасен, в чем у меня были тоже сомнения, потому что некоторые люди хотели уничтожить нашу планету... Улетая из Хельсинки на Родину, я был полон впечатлений от красивой, хотя и суровой природы Финляндии с ее хвойпыми лесами, гладью озер, скалистой землей, которую прекрасно возделывает трудолюбивый финский народ. Но самыми лучшими впечатлениями были многочисленные встречи с жителями городов и селений, встречи дружественные, преисполненные живейшего интереса финских трудящихся к Советскому Союзу, их искреннего желания крепить добрососедские отношения с советским народом, вместе бороться за мир. Подобные чувства вместе со своими товарищами по поездкам испытал я и при посещении других стран. Июль был целиком 144
заполнен такими поездками. Едва успев возвратиться из Фин- , ляндии и побывать на традиционном празднике Дня Воздушного Флота, мы рейсовым Ту-104 вылетели в Англию. Лондонцы устроили радушную встречу как на самом аэродроме, так и на всем более чем двадцатикплометровом пути до здания советского посольства, находящегося в центре города, неподалеку от Гайд- парка. Пять дней, проведенных в Англии, признаться, значительно изменили мое представление о британском народе, почерпнутое главным образом из художественной литературы. Куда делись описанные в ней чопорность и строгость людей! И в Лондоне, и в Манчестере, куда мы летали на турбовинтовом «Вайнкаунте», всюду: на официальных ли приемах в Букингемском дворце у королевы Елизаветы Второй или в здании Адмиралтейства у У премьер-министра Гарольда Макмиллана; на заводском ли дворе крупнейшего машиностроительного предприятия фирмы «Метро- Виккерс» или в залах «Эрлз-Корт» — огромного многоэтажного здания, где была открыта советская промышленная выставка; на пресс-конференциях, в крепости-музее Тауэр, в Королев- у ском обществе (Британской академии наук), — словом, где бы мы не появлялись, пас окружали веселые, приветливые лица. Остроумные, дружески расположенные люди с живейшим ин- тересОхМ расспрашивали меня и моих спутников о достижениях советской науки и техники, о жизни в Советском Союзе. И было, конечно, приятно рассказывать такой многочисленной и внимательной аудитории об успехах нашего народа в освоении просторов Вселенной, о том творческом труде, которым заняты со- : ветские люди. Каждый день лондонские почтальоны доставляли в советское посольство объемистые пачки писем и телеграмм, присланных из многих уголков Англии. Авторы этих писем и телеграмм — рабочие, педагоги, крестьяне, студенты, домашние хозяйки, служащие — сердечно поздравляли меня с приездохм в их страну, выражали надежду, что этот визит послужит укреплению дружбы между английским и советским пародами. Очень взволновало письмо, на конверте которого не было адреса отправителя и подписанное весьма лаконично, но выразительно — «Рабочий». В письме говорилось: «Как один из рабочих Англии хочу поздравить Вас, мистер Гагарин, с великолепным достижением, а еще • больше поздравить всю Вашу страну. Добрых успехов всем со- г ветским людям. Они показали миру, на что способны народные массы, когда они получают образование». Чудесная встреча произошла у нас с английскими рабочими в Манчестере — крупнейшем старинном промышленном центре Англии. Она началась еще в Манчестерском исполкоме профсоюза * литейщиков, где рабочие вручили мне золотую медаль с вычеканенными на ней замечательными словами: «Вместе мы отольем лучший мир». Принимая этот памятный подарок, искренне бла- ( годаря за него английских товарищей по классу, я сказал, что, 145
несмотря на новую профессию летчика-космонавта, в душе по- прежнему считаю себя рабочим, что именно поэтому мне так близко и дорого внимание, оказанное манчестерскими литейщиками. Затем мы направились па машиностроительный завод. Там только что начался обеденный перерыв. Рабочие встретили нас у ворот завода, провели в формовочный цех. Потом на заводском дворе состоялся многотысячный митинг. Трудно передать словами то волнение, с которым я выступал на этом митинге, взобравшись на грузовик с откинутыми бортами. Всюду, куда только достигал глаз, стояли люди в спецовках, всего только па каких- нибудь полчаса вышедшие из цехов, чтобы увидеть и послушать космонавта, прибывшего из Советского Союза. Встречаясь взглядами и с молодыми и с пожилыми рабочими и работницами, я видел в их глазах неподдельную приветливость, самое сердечное радушие. Что-то дрогнуло в душе, и мне захотелось по-простому, по-рабочему обнять каждого, кто пришел на митинг, обменяться со всеми крепким рукопожатием. Времени на митинг было отпущено немного: администрация завода разрешила профсоюзной организации для встречи с советским космонавтом использовать только обеденный перерыв, и поэтому все выступали с короткими, но очень яркими, идущими от сердца речами. Предоставили слово и мне. Я передал мапчес- терским машиностроителям горячий привет от своих товарищей- космонавтов, кратко рассказал о том, что видел в космосе во время полета на корабле «Восток», сказал, что его создали советские ученые, инженеры и рабочие, труд которых направлен прежде всего на укрепление мира. — Мне бесконечно радостно, — заканчивая выступление, сказал я, — пожать здесь, в Манчестере, тысячи мозолистых рабочих рук, которые, как и во всех странах, создают все прекрасное на Земле. Эти слова были встречены бурными аплодисментами. Раздался заводской гудок — обеденный перерыв закончился. Однако рабочие не ушли в цехи до тех пор, пока не проводили советских гостей, еще и еще раз желая нам новых успехов в развитии космонавтики, в борьбе за мир. Многие в эти минуты, по существующему в Англии обычаю, старались дотронуться до моего плеча ладонью, чтобы, как о том говорит народное поверье, передать все свои лучшие чувства и в ответ взять мои. Пока сквозь густую толпу мы пробирались к машинам, отовсюду можно было слышать возгласы, произносимые по-английски и по-русски: — Привет советскому народу! — СССР — ура! Почти весь день мы провели в трудовом Манчестере, который, как и вся Англия, широко раскрыл свои объятия советским людям, приехавшим в гости к британскому народу с чистым сердцем и самыми добрыми намерениями. 146
В Лондоне, как и несколько дней назад в Хельсинки, меня пригласили на пресс-конференцию. Только участников ее был ) куда больше — около двух тысяч журналистов, представлявших британскую прессу, радио и телевизионные компании. Тут же, в демонстрационном зале «Эрлз-Корт», собрались и корреспонденты из многих стран Европы, США, Латинской Америки, с Африканского и Азиатского континентов, из Австралии. Как только я занял место за столом с микрофонами, установленным на небольшом возвышении, на меня буквально набросился отряд фотокорреспондентов. Непрерывно вспыхивали огни «блицев», как пулеметы, стрекотали ручные киноаппараты. Отовсюду слышались гортанные выкрики: «Юрий! Юрий!» Каждый хотел иметь снимок, на котором бы я был изображен с лицом, обращенным только к читателям его газеты или журнала. Желание вполне понятное. Но, как я ни поворачивался из стороны в сторону, вряд ли всем удалось сделать нужные снимки. Наконец спустя минут пятнадцать фотосъемки закончились, можно было приступать к ответам на вопросы. В зале сразу поднимается множество рук. Первым вопрос задает корреспондент английской «Таймс». Вслед за ним — представитель одной из британских телевизионных компаний. — Мистер Гагарин, — спрашивает корреспондент известного радиоагентства Би-Би-Си, — что вам показалось более трудным — рейс в космос вокруг Земли или поездки по зарубежным странам? Ну что можно было ответить? Пришлось пошутить, что, когда, мол, слетаете в космос, сами узнаете, что труднее... Шутка быстро настроила собравшихся на исключительно дружественный лад. Встав на стул, чтобы его было видно всем, человек с черным лицом, одетый в белый бурнус, представитель одной из африканских газет, произносит приветственный спич, приглашая меня приехать в Африку. Другой, по-южному экспансивный молодой журналист прочел оду, написанную киприотским поэтом, и также пригласил в гости — на Кипр. Забегая вперед, скажу — через некоторое время мне довелось побывать в гостях у народа молодой Республики Кипр, и там я пе мог не вспомнить этого журналиста — патриота своей страны. Но вернемся к пресс-конференции. Вот корреспондентка «Дейли мэйл» от имени английских женщин и девушек — читательниц ее газеты — просит принять их сестринские поцелуи, говорит, что они тоже хотят слетать в космос. Многочисленные вопросы журналистов носили самый разнообразный характер. Представителей американских и канадских газет интересовало, как я отношусь к произведениям научно- фантастического характера, принадлежащим перу авторов Запада. — Есть интересные книги, — ответил я, — и с научно-технической стороны близкие к действительности. Но плохо, что герои этих книг рисуются некими сверхчеловеками. Жизнь показывает, 147
что и космос будут осваивать не какие-нибудь супермены, а самые простые люди. Ведь строители советских космических кораблей да и мои товарищи-космонавты — это простые люди, представители нашего рабочего класса, пашей интеллигенции. Всего несколько лет назад я был рабочим-литейщиком, а теперь стал летчиком-космонавтом. Посмотрите: разве я похож на сверхчеловека? И в Советском Союзе таких обыкновенных людей, сделавших космонавтику не только мечтой, но и реальной действительностью, много... Один из корреспондентов, поинтересовавшись, не устал ли я от той известности, которую получило мое имя после 12 апреля, заметил, что, наверное, теперь мне обеспечен отдых до конца жизни. Пришлось разъяснить, что, по нашим, советским взглядам, было бы неправильным разделять общество на людей, которым их известность дает якобы право не работать, и на тех, кто еще не имеет такой славы и, значит, только поэтому должен трудиться. — У нас, в Советском Союзе, стране массового героизма, трудятся все, — сказал я. — Больше того, наши знаменитости — Герои Советского Союза и Герои Социалистического Труда, а их в стране десятки тысяч, — стараются работать как можно лучше, личным примером увлекают на трудовые подвиги других. После пресс-конференции мне еще несколько раз пришлось беседовать с английскими журналистами, выступать по британскому телевидению. И хотя это было довольно утомительно, я старался отвечать на все вопросы зарубежных корреспондентов. И надо отдать должное большинству из них — они много писали об этом в своих газетах. Значит, содержание этих бесед доходило до широкого круга читателей и в самом Лондоне, и в других городах страны. А это было главным, ибо английский народ узнавал все больше и больше правды о Советском Союзе, о жизни и взглядах советских людей. Вечером, накануне отъезда на Родину, мы побывали на Хай- гейтском кладбище, возложили венок к подножию монумента на могиле Карла Маркса. Никогда не забыть мне этих минут, когда, по-военному отдавая честь памятнику величайшему мыслителю, я молча вглядывался в высеченный из гранита мужественный облик основоположника научного коммунизма. Вокруг па кладбище собрались тысячи жителей Хайгейтского рабочего района британской столицы. И мне показалось, что сердца их в этот момент бьются в едином ритме с моим, сердцем советского человека, рядового ленинской партии коммунистов, который пришел сюда, к первому коммунисту в мире, чтобы рассказать о своем скромном вкладе в осуществление мечты человечества об освоении космоса. Мне вспомнились вещие слова Карла Маркса о революционерах, штурмующих небо. Теперь в своем неудержимом движении вперед по пути создания коммунистического общества советские люди, руководимые Коммунистической партией, начали 148
штурмовать космос. И делают они это в интересах пауки, благосостояния человека, для мира. Что может быть прекраснее сознания того, что и ты принимаешь участие в этом великОхМ свершении парода! Забегая вперед, скажу, что через некоторое время на могиле Карла Маркса побывала и первая в мире женщина-космонавт Валентина Терешкова, а потом к граниту памятника, на котором золотом высечены слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», положил букет цветов от советских космонавтов и Валерий Быковский. Наутро лондонцы тепло проводили нас на Родину. Вернувшись в Москву, мы вскоре вылетели в Польшу, чтобы вместе с польскими трудящимися принять участие в национальных торжествах, посвященных семнадцатой годовщине со дня провозглашения народной власти. Красавица Варшава, возрожденная после войны из руин и развалин, встретила вас традиционным «сто лят», забросала цветами. Прямо с аэродрома мы проехали в здание ЦК Польской объединенной рабочей партии, где состоялась задушевная беседа с руководителями польского государства. Было приятно услышать от польских товарищей высокую оценку достижений советской науки и техники. — Ваш космический корабль «Восток», — говорили они, — замечательнейшее сооружение социалистической эпохи. Вот что может сделать ум человеческий, ум людей, строящих коммунизм! Польские руководящие деятели, рассказав о том, как народ их страны самоотверженно трудится, строя социализм, посоветовали поближе познакомиться с новой, социалистической Варшавой. Мы долго ездили по ее широким, светлым улицам и площадям, побывали в сооруженном советскими строителями в дар польскому народу Дворце культуры и науки, в Старом Мясте, в Муранове, где возводятся кварталы новых, современного типа жилых домов, на’ стадионе в Праге, любовались красивыми мостами, переброшенными через широкую и полноводную Вислу. И всюду, где бы ни появлялись наши машины, нас горячо приветствовали толпы взволнованных, радостпых варшавяп. Вечером в Бельведерском дворце мне вручили почетную награду — орден Грюнвальдского креста первой степени. После этой торжественной церемонии и товарищеского ужина с представителями трудящихся Варшавы мы поездом выехали в крупнейший индустриальный район страны — Силезию. Следующее утро застало нас в Катовице — центре Силезского бассейна. Привокзальную площадь заполнило людское море. Нас окружили горняки в праздничной одежде и красивых форменных шапках с султанами всех цветов радуги. Под руки меня подхватили девушки в национальных костюмах, расшитых золотом и серебром. Мы сразу оказались в атмосфере большого радостного праздника, посвященного Дню национального возрождения Польши. На фасадах домов развевались польские и совет149
ские флаги. Большие транспаранты на польском и русском языках провозглашали здравицы в честь советского народа — неутомимого борца за мир. Через всю площадь был протянут плакат со словами «Социализм — мир — труд». Приподнятым, праздничным настроением были охвачены все жители Силезского промышленного района. Он ведь, по сути дела, представляет собою почти один сплошной город. Я еще никогда не видел такого огромного сосредоточения заводов, шахт, доменных печей, как здесь. Почти стокилометровая трасса, по которой ехали наши машины через Катовице, Хожув, Свентохло- вице, Руду Шленску, Забже и Бытом, была заполнена народом. Почти у каждого крупного предприятия кортеж машин останавливался, возникали летучие митинги. Шахтеры и металлурги преподносили цветы и памятные подарки, крепко пожимали нам руки. А мы в ответ дарили польским друзьям значки с изображением В. И. Ленина, Кремля, советских искусственных спутников Земли. Польские журналисты, сопровождавшие нашу группу, говорили, что в этот день более миллиона жителей Силезии вышли на улицы своих городов и рабочих поселков. Временами небо хмурили тучи и накрапывал дождь. Но люди не уходили, и я, конечно, тоже не прятался. Мы ехали в открытом автомобиле, и что и? того, что наши костюмы промокли; главное было ведь в том, чтобы повидаться с возможно большим числом польских друзей, пожать как можно больше мозолистых, трудовых рук шахтеров, доменщиков и рабочих других специальностей, которые самоотверженно строят новую жизнь. Вечером в Катовице пришло известие о том, что американский космонавт Вирджил Гриссом, повторяя прыжок в космос своего предшественника Алана Шепарда, при приводнении в Атлантическом океане из-за возникшей в капсуле неисправности едва не утонул. Капсула ушла на дно океана. Польские журналисты, узнав об этом, тотчас же попросили меня прокомментировать случившееся с Гриссомом. — Хорошо, — сказал я, — что этот смелый человек, использовавший, видимо, все, что могла дать техника, остался жив. Трагический конец его полета был бы очень неприятен не только для тех, кто имеет непосредственное отношение к освоению космического пространства, но и для всех друзей американского народа. Наутро мы должны были вылететь в Зелену Гуру — один из воеводских центров воссоединенных западных земель, где собирался общепольский слет молодежи. Дорога из Катовице на Чен- стоховский аэродром шла по тем районам, где в годы Великой Отечественной войны сражались с врагом некоторые из моих спутников. Они узнавали знакомые места, рассказывали мне: вон из той рощицы гитлеровцы пытались контратаковать наши части; у этого перекрестка дорог был взят в плен гитлеровский генерал; а там, на ровном поле, засеянном пшеницей, была обо- 150
рудовапа полевая посадочная площадка истребительного полка. Товарищи рассказывали, как неудержима была лавинД наступления наших войск и частей Первой и Второй польских армий, проводивших в январе 1945 года знаменитую Висло-Одерскую операцию, в ходе которой от гитлеровцев была освобождена Варшава и враг отброшен за Одер. На полях Польши в боях за освобождение польского народа смертью храбрых погибло немало советских воинов. Трудящиеся республики свято хранят память о них. Проезжая по городам и селам страны, я видел много могил советских воинов, монументов, установленных в их честь. Они повсюду были украшены польскими и советскими флагами, большими букетами цветов. Эти знаки внимания и благодарности своим освободителям со стороны польского народа трогали наши сердца, и я сказал об этом сопровождавшим нас польским товарищам. Приземлившись по пути в Зелену Гуру на одном из аэродромов, мы сразу попали в объятия польских военных летчиков. Командир полка, приветствуя нас, сказал, что авиаторы единодушно решили избрать меня почетным летчиком их авиационного полка, и торжественно вручил мне соответствующую грамоту. С благодарностью приняв ее, я пожелал польским летчикам новых успехов в овладении летным мастерством, выразил уверенность, что придет время, когда в их среде, как и в среде советских авиаторов, появятся свои летчики-космонавты, с которыми, возможно, доведется вместе побывать в просторах Вселенной. Молодежный праздник в Зеленой Гуре, на который собралось несколько десятков тысяч польских юношей и девушек, а также гостей из двадцати двух стран, в том числе из СССР, Чехословакии, Болгарии, Германской Демократической Республики, Финляндии, Англии, Австрии и ряда африканских государств, начался артиллерийским салютом, здравицами в честь советской науки и техники. В йебо, на которое то и дело наплывали дождевые тучки, сначала взвились сотни голубей, а затем фейерверочные ракеты. На этом празднике я неожиданно встретился с товарищем по Оренбургскому авиационному училищу, бывшим летчиком- инструктором И. Крючковым. Теперь он служил в авиационной части Северной группы советских войск, расположенных в Польше. Узнав о моем приезде, он поспешил в Зелену Гуру. Мы обнялись, вспомнили наших общих знакомых — оренбургских однополчан. Я рассказал Крючкову о своей недавней поездке в Оренбург и посещении родного училища. Было приятно встретиться за рубежом Родины с человеком, хорошо знающим тебя по дням летной молодости. К вечеру мы вернулись в Варшаву и ночью прямо с правительственного приема в честь праздника возрождения Польши, сердечно распрощавшись с руководящими деятелями Польской Народной Республики, вылетели в Москву. Было жаль расставаться с гостеприимной Варшавой, с радушно встретившими нас 151
польскими друзьями. Но время очень поджимало, ибо через несколько часов после возвращения на Родину мы должны были отправиться в новый дальний путь — на Кубу. Ровно полмесяца продолжалась эта поездка. Экипаж нашего Ил-18 под командованием замечательного летчика и прекрасной души человека Ивана Грубы мастерски провел воздушный лайнер по маршруту протяженностью почти 40 тысяч километров, то есть примерно столько же, сколько пролетел «Восток» по орбите вокруг Земли. Кто-то из товарищей, сопровождавших меня в этой поездке, назвал наш маршрут орбитой мира и дружбы. И это верно: визит на героическую Кубу, в Бразилию и Канаду носил исключительно дружественный характер, проходил в обстановке сердечности. Много тысяч километров отделяет революционную Кубу от Советского Союза, но она близка сердцу каждого советского человека. Вот почему мы летели туда в очень приподнятом, радостном настроении. Каждый из нас много читал о мужественной борьбе смелого и свободолюбивого кубинского народа за независимость своей родины. Всю многочасовую дорогу туда над Атлантическим океаном мы провели в разговорах об истории Кубы, о ее настоящем и будущем. На борту нашего воздушного лайнера оказалась только что вышедшая в издательстве «Правда» книга очерков советских журналистов, побывавших в гостях у кубинского народа. Книга эта сразу пошла по рукам, мы все прочитали ее и как-то еще больше внутренне подготовились к ожидавшим нас встречам с кубинскими друзьями. Так незаметно подошли последние часы полета. — Идем на траверзе Флориды, — сообщил Иван Груба, выйдя на минутку из пилотской кабины. Флорида... Мыс Канаверал... Оттуда примерно в те квадраты океана, над которыми мы пролетали, опускались капсулы ракет «Редстоун» с Аланом Шепардом и чуть было не утонувшим Гриссомом. Я невольно взглянул в иллюминатор на поблескивающие за редкой облачностью волны Атлантики. Там, оставляя за кормой хорошо заметный с высоты десять тысяч метров след, курсом на Флориду шел какой-то большой военный корабль. Сообща мы определили — авианосец. Кого поджидает он здесь? Синяя гладь Атлантики сменилась зеленоватыми водами граничащего с нею Карибского моря. И вот уже под крыльями Ил-18 появилась красноватая земля Кубы с ее пальмовыми рощами и плантациями сахарного тростника. Скорее одеваться! Зная, что на Кубе всегда жарко, товарищи, снаряжавшие нас в полет, снабдили меня и генерала Н. П. Каманина специальной формой — белые открытые рубашки, белые тужурки и брюки, светлая обувь. К этой форме полагались еще и военные фуражки с белыми чехлами. Друзья по экипажу, критически оглядев нас, признали, что выглядим мы очень импозантно. — Со страшной силой, — применив мое любимое выражение, определил кто-то. 152
Но все эти приготовления оказались напрасными. Переобла- чаясь в свои белоснежные костюмы, мы не заметили огромной грозовой тучи, наплывавшей на Гавану. Едва Ил-18 приземлился на гаванском аэродроме и, прорулив через строй почетного караула голубоблузых «милисианос», стоявших вдоль всей посадочной полосы, остановился на отведенном для него месте возле здания аэропорта, как грянул гром, засверкали молнии, разразился тропический ливень. Такого ливня, признаться, я никогда не видел. Что делать? Выйти под этот ливень — значит в одно мгновение промокнуть до нитки. Но, видим, встречающие пас руководители кубинского народа, весь дипломатический корпус, многотысячная толпа жителей Гаваны, несмотря на бушующую грозу, спокойно стоят под потоками тропического ливня и ждут нашего появления из самолета. — Пошли, — решительно тронул меня за плечо Николай Петрович Каманин, и мы шагнули на трап. Аэродром был залит водой. Вода хлестала по лицам. Так необычно начались наши горячие, поистине сердечные встречи с кубинскими друзьями. И все здесь было необычным: восторженные возгласы сотен тысяч кубинцев, тесно обступивших многокилометровую дорогу от аэродрома до центра Гаваны; горящие революционным энтузиазмом глаза «милисианос» — рабочих и крестьян, одетых в голубые рубашки и синие береты, с щегольски вскинутыми винтовками и автоматами; бородатые лица ветеранов кубинской революции, носящих защитные гимнастерки с открытыми воротниками и широкие ремни с кобурами для больших пистолетов; демонстрации и спортивные праздники, в которых участвовали сотни тысяч людей — горожан и крестьян, съехавшихся в Гавану целыми семьями на грузовиках, крытых пальмовыми листьями; поездки на автомобилях с сиренами, лавирующих в потоке городского транспорта со скоростью сто миль в час; звучная «пачанга» — национальный танец, который танцуют все — от премьер-министра до мальчишки — продавца газет. А самое главное — широко открытые нам, советским людям, сердца кубинских трудящихся, которые внимали каждому слову, каждому рассказу о жизни нашей Родины, о трудовых успехах советских людей, строящих коммунизм. Мы прибыли на Кубу в канун большого национального праздника — годовщины Дня 26 июля. Восемь лет назад в этот день ветераны кубинской революции совершили смелое нападение на казарму Монкада в Сантьяго-де-Куба — один из оплотов кровавого режима американского сатрапа Батисты. Там было поднято знамя народного восстания, под которым кубинский народ спустя несколько лет одержал историческую победу. Утром в день этого праздника я вместе с сопровождавшими меня товарищами возложил венок к памятнику национальному герою Кубы поэту Хосе Марти, а затем проехал в военный госпиталь, где 153
встретился с участниками апрельских боев против интервентов в районе План-Хирон. Мужественные защитники завоеваний кубинской революции смело отразили военное нападение интервентов на свою родину как раз в те дни, когда я только что возвратился из полета в космос на корабле «Восток». Проходя по палатам госпиталя, я с большим волнением пожимал руки тем из них, кто пролил свою кровь в этих боях, пожелал скорейшего выздоровления бойцам, которые, не щадя ни сил, ни самой жизни, самоотверженно отбивали атаки врагов. Встреча с этими простыми людьми, рядовыми кубинской революции, каким-то новым светом озарила все увиденное на Кубе, возбудила чувства еще большей симпатии и уважения к кубинскому народу, настойчиво борющемуся за свободу и независимость своей страны. И мне подумалось: «Такой народ, глубоко верящий в правоту своего дела, поставить на колени нельзя!» Эта мысль о непобедимости кубинского народа еще больше укрепилась во мне в те волнующие часы, которые мы провели во время демонстрации трудящихся на площади Революции, у подножия похожего на гигантскую ракету обелиска — памятника Хосе Марти. Всю площадь залило сплошное людское море. Более миллиона кубинцев собралось сюда на митинг, посвященный славной дате — годовщине Дня 26 июля. Митинг начался оглашением указа Совета министров Кубинской Республики о награждении советского космонавта Юрия Гагарина недавно учрежденным орденом «Плая-Хирон». Затем слово предоставили мне. Я сказал, что награждение орденом «Плая-Хирон», первым кавалером которого я стал по воле кубинского народа, — это прежде всего ярчайшее проявление нерушимой советско-кубинской дружбы, признание заслуг советского народа в борьбе за мир, признание того, что более двухсот миллионов советских людей являются искренними и преданными друзьями трудящихся Республики Куба. Чтобы рассказать о всех встречах с кубинцами, передать всю ту теплоту и сердечность, которые окружали нас, советских людей, во время этой поездки, надо написать целую книгу. Через неделю, возвращаясь из Бразилии в Канаду, мы на несколько часов задержались в Гаване. Уже ночью, прощаясь с нами, кубинские товарищи подарили мне форму солдата своей революционной армии. Я в свою очередь отдал им на память свою авиационную фуражку. — Мучча грасиас! Большое спасибо! — крикнул я на прощание от имени всех моих товарищей. — Салют советскому народу! — ответили кубинцы, приветственно подняв руки. На пути с Кубы в Бразилию, так же как и при обратном полете, для заправки самолета горючим и отдыха экипажа мы делали остановки на принадлежавшем Голландии острове Кюрасао, расположенном в ста милях от Южноамериканского кон154
тинента, ночевали в местном отеле на берегу океана. Архитектура здания отеля выдержана в морском стиле — окна похожи на иллюминаторы крупного океанского теплохода, одна из степ выполнена в виде носовой части корабля, а номера в отеле называются каютами. Здесь, на Кюрасао, где примерно 110—120 тысяч жителей, выходит пять газет, рассчитанных на население всей группы Малых Антильских островов. И местные корреспонденты, конечно, не преминули воспользоваться такой счастливой для них возможностью, как посадка советского Ил-18 с космонавтом на борту, для того чтобы организовать летучую пресс-конференцию. Она проходила прямо в отведенном мне номере, то бишь каюте отеля. Эта пресс-конференция, как, впрочем, и в других странах, на мой взгляд, прошла хорошо. Во всяком случае, я постарался как можно полнее ответить на все вопросы, интересовавшие журналистов. Но уже после беседы с ними разыгралась довольно юмористическая сценка. Вечером мы всем экипажем пошли ужинать в ресторан отеля. Я был в штатском. Время от времени к нашему столику подходили люди, чтобы взять автограф, сказать приветственное слово. Кюрасао — перекресток морских и воздушных дорог, и в отеле все время шумно — много ожидающих либо рейсового самолета, либо прихода какого-нибудь торгового судна. Под конец ужина к нам подошел весьма тучный мужчина в изрядно помятом костюме. — Мое имя Циммерман. Агентство Юнайтед Пресс, — представился он на ломаном русском языке. Приняв за меня одного из членов нашего экипажа — Вениамина Ивановича, он стал назойливо просить его об интервью. — Наше агентство, — говорил Циммерман, — самое осведомленное в мире. Ваше интервью со мной завтра же опубликуют сотни газет. Все мы с вполне понятным лукавством следили, как наш Вениамин Иванович отбивает атаки Циммермана. — Бизнес есть бизнес, — старался убедить корреспондент. — Вы уже сделали свой бизнес. Дайте возможность сделать его и мне. Надо было видеть, как растерялся этот «журналист», когда понял, что ведет разговор вовсе не с Гагариным. — Как же так, — сказали ему мои друзья, — всему миру знакомо лицо Гагарина, а вы, представитель столь известного агентства, так обмишурились?.. Долго еще Циммерман преследовал нашу группу, стараясь все же заполучить нужное ему для бизнеса интервью. Он делал это и в кабине лифта, и на набережной, куда мы вышли подышать воздухом перед сном, и по очереди стучался в каждый из занимаемых нами номеров. Но интервью, конечно, не получил. Это был, пожалуй, единственный случай, когда я отказался побеседовать с представителем зарубежной прессы. Уж больно нес155
ло от этого субъекта тем, что он сам назвал бизнесом, причем самого низкого пошиба. На Кубе было жарко. Продолжая полет дальше на юг, мы думали, что в Бразилии будет еще теплее. Однако там, за экватором, в Южном полушарии, конец июля и начало августа считаются зимней порой, и температура не превышала летней температуры средних широт нашей страны. В пасмурные дни даже было чуть-чуть прохладно. Но встречи с бразильскими трудящимися оказались очень жаркими. Бразильский народ и в новой столице государства — в заново строящемся городе Бразилиа, и в Рио-де-Жанейро, и в Сан-Пауло встречал нас с большим радушием и сердечностью. В Рио-де-Жанейро — один из красивейших городов мира, с его знаменитой набережной-пляжем Копакабана, вытянувшейся на несколько миль вдоль океана и застроенной небоскребами, — мы прилетели поздним вечером. Замечательная картина щедро освещенного, сияющего неоновыми огнями реклам города, открывшаяся нам с борта Ил-18, подошедшего к аэродрому на большой высоте. После моего возвращения на Родину Герман Титов рассказывал, что он тоже любовался огнями Рио- де-Жанейро, пролетая над ним на «Востоке-2». Из многочисленных встреч в этом крупнейшем городе страны мне особенно запомнились две: с бразильской молодежью в студенческом клубе и с рабочими — станкостроителями, химиками и электриками, собравшимися в клубе металлургов. Надо было видеть горящие глаза юношей и девушек, которые со всех сторон обступили группу советских людей, слышать их бурные, полные огня выступления, чтобы понять — и здесь, за многие тысячи километров от родной Москвы, живет немало истинных друзей Советского Союза. Такая же сердечная, дружественная обстановка сложилась и в клубе металлургов, куда рабочие пришли семьями, как на праздник. Отказавшись от услуг полиции, которая, к слову сказать, далеко не всегда была склонна к тому, чтобы вокруг советских людей собиралось много пароду, рабочие сами взяли на себя поддержание должного порядка, и он был действительно образцовый. Первым из выступавших с приветственными словами, обращенными к советским гостям, был молодой электрик Пауло Бастос, недавно побывавший в СССР и Чехословакии. Он рассказал собравшимся о впечатлениях, вынесенных из этой поездки, сравнил положение рабочего класса Бразилии со счастливой жизнью трудящихся стран социалистического содружества, призвал крепить с ними дружественные связи. — Успехи советского народа, — сказал он, — залог успеха дела мира во всем мире. Буря оваций в честь Советского Союза поднялась в зале клуба, когда, рассказывая о полете советского космического корабля «Восток» и о его строителях, я с гордостью заявил, что в 156
Советском Союзе звание рабочего считается одним из самых почетных. — Советские люди, — сказал я, — питают самые дружественные чувства к народу Бразилии, восхищаются его трудолюбием и повседневной борьбой за укрепление независимости своего государства. Советский народ — миролюбивый народ, он хочет жить в мире и дружбе с Бразилией и надеется, что эта дружба будет укрепляться, станет нерушимой в общей борьбе за дело мира. В заключение нашей встречи с бразильскими рабочими был исполнен «Интернационал». Пели его каждый на родном языке — бразильские друзья на португальском, мы, советские люди, на русском. Но слова партийного гимна были одинаково понятны всем — они звали плечом к плечу смело идти на борьбу эа новую, счастливую жизнь всех народов. Через день наш Ил-18 приземлился на аэродроме города Сан-Пауло, насчитывающего более четырех миллионов жителей. Этот город справедливо называют индустриальным сердцем страны: в его районе сосредоточено около 90 процентов промышленных предприятий Бразилии, на которых трудятся многие сотни тысяч рабочих. В час нашего прилета слегка дождило, но потом погода разгулялась, и город, освещенный мягким августовским солнцем, предстал перед нами во всей своей красе. В нем удивительно удачно сочетается архитектура старинных зданий с новыми, недавно отстроенными домами небоскребного типа. Широкие, с переброшенными через них мостами и виадуками проспекты были заполнены потоками автомобилей, оживленными толпами людей. Все узнали советских гостей и устроили нам бурную овацию. Многие жители несли самодельные плакаты с написанными на них по-португальски и по-русски словами пролетарского привета Советскому Союзу, призывающими к укреплению дружбы между бразильским и советским народами. В Сан-Пауло мы пробыли всего одни сутки. Но и за это время, отведя на отдых всего несколько часов, я постарался встретиться как можно с большим числом жителей города: выступить перед рабочими в крытом спортивном зале; побывать на завтраке в клубе журналистов, меню которого, к слову сказать, состояло из специальных «космических» блюд — салата «Восток», жаркого «Гагарин» и мороженого «Юрий»; нанести визит губернатору штата и мэру города; дружески побеседовать с делегациями трудящихся, пришедшими в гостиницу. Эти встречи и беседы показали, как был прав известный бразильский писатель и общественный деятель, лауреат Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Жоржи Амаду, сказавший мне в Рио-де-Жанейро: — Окружая вас и ваших товарищей, сеньор Гагарин, теплом и восторгом, бразильский народ приветствует в то же время Советский Союз и его народ. 157
В конце поездки по стране мы провели еще один день в ее повой столице — городе Бразилиа, удивлявшем необычным видом некоторых правительственных зданий, возводимых в абстракционистском духе. Здесь я посетил национальный конгресс и министерство авиации. Затем в президентском дворце мне был вручен орден «За заслуги в области воздухоплавания» — высшая награда, установленная в Бразилии для офицеров авиации. Ночью Ил-18 поднялся в воздух и лег курсом на север. Известный американский промышленник и финансист, лауреат Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Сайрус Итон, с которым мне уже доводилось встречаться в столице Болгарии — Софии, пригласил принять участие в Пагуошском митинге сторонников мира, .который собирался на его родине, в Канаде. Надо было поспешить туда, а затем скорее возвращаться на Родину. Ведь мы путешествовали уже почти две недели, а там, я это чувствовал всем сердцем, напряженно готовился к полету в космос Герман Титов. В Гаване на борт нашего воздушного лайнера работники советского посольства передали только что полученный номер «Правды» с опубликованным в нем проектом новой Программы КПСС, которую должен был рассмотреть и утвердить XXII съезд партии. Всем экипажем мы жадно вчитывались в строки этого важного документа, всенародное обсуждение которого уже началось в Советском Союзе. Знакомясь с основными положениями проекта Программы, я думал о том, какое огромное счастье выпало на долю нашего поколения — осуществить яркую, красивую, благороднейшую мечту передовых людей всего мира — строить коммунизм. Встречи с людьми самых различных социальных убеждений, происшедшие за последнее время в ряде стран, показали, с каким неослабным интересом человечество следит за тем, как советский народ своим героическим трудом прокладывает дорогу к самому справедливому и самому прогрессивному обществу на земле. Коммунизм, который уже начала строить наша великая Родина, выполняет историческую миссию избавления всех людей от социального неравенства, от всех форм угнетения, эксплуатации, от ужасов войны и утверждает на земле мир. В проекте Программы партии я с гордостью прочитал и строки, в которых было сказано о значении развития советской космонавтики. «Большие возможности в открытии новых явлений и законов природы, в исследовании планет и Солнца, — говорилось в проекте Программы, — создали искусственные спутники Земли и космические ракеты, позволившие человеку проникнуть в космос». Читая эти строки, я подумал о всех строителях наших космических кораблей, о Германе Титове, Андрияне Николаеве, Павле Поповиче, Валерии Быковском, Владимире Комарове, Павле Беляеве, Алексее Леонове и других товарищах по работе и живо представил, как в это время и они внимательно изучают замечательнейший партийный документ нашего време158
ни. У каждого из них, моих единомышленников по великой пели освоения просторов Вселенной, как и у меня, роятся, наверное, новые, смелые планы космических полетов, планы, которые, я верю в это всей душой, будут блестяще осуществлены совет ским народом. Я рассказал об этом своим спутникам, и мы, летя в Канаду, долго говорили о величественных замыслах нашей партии, изложенных в проекте ее новой Программы, о сияющей красоте ленинского пути, которым она ведет наш народ к вершинам коммунизма. В Канаде на аэродроме Галифакс нас встретили Сайрус Итон, его жена и дочь. Тотчас же выехали в местечко Пагуош — на родину Сайруса Итона. От Галифакса до этого небольшого селения, расположенного на берегу океана, около 200 километров. День был субботний, и жители небольших, очень чистеньких городков и фермерских поселков, мимо которых мы проезжали, с радостью выходили навстречу. Хвойные леса, березовые рощицы, поросшие осокой берега небольших речушек, поля со снопами сжатого хлеба и стогами сена напоминали наш, русский пейзаж. Мне даже на какое-то мгновение показалось, что машины идут не по канадской, разделенной то белой, то желтой осевой линией шоссейной дороге, а где-то в Подмосковье или на Смоленщине. И так, честно говоря, захотелось на Родину! Захотелось увидеть Валю, ребятишек, побывать у своих стариков, встретиться с братьями и сестрой... В Пагуоше возле обшитого сосновыми досками и крашенного в веселые светлые тона дома Сайруса Итона, стоящего на пригорке возле старого разлапистого дуба, нас уже ждали многочисленные представители канадской общественности, приехавшие сюда из различных уголков Канады и из Соединенных Штатов Америки. Домик на пригорке давно получил в Канаде образное название «Дом мыслителей». Именно в нем несколько лет назад проходила первая Пагуошская конференция сторонников запрещения ядерного оружия, за всеобщее и полное разоружение. Именно тут в прошлом году Сайрусу Итону была вручена международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами». После небольшого ленча, организованного попросту, на лужайке, во время которого каждый становился со своей тарелкой в очередь к поварам, раздающим еду, начался митинг. Он проходил неподалеку от «Дома мыслителей». Его открыл мужчина в берете и национальном канадском костюме, состоящем из шерстяной блузы, короткой клетчатой юбки, шерстяных до колен чулок и больших грубого покроя ботинок, напоминающих лыжную обувь. Любительский духовой оркестр исполнил канадский гимн, а затем неожиданно заиграл «Интернационал». Митинг транслировался на всю страну по радио и телевидению. Приложив руку к козырьку фуражки, я подумал, что совсем будет неплохо, если канадские радиослушатели и телезрители прослушают наш партийный гимн: ведь мы, коммуписты, стоим в первых 159
рядах борцов за мир, являемся авангардом всего прогрессивного человечества! На митинге в Пагуоше, продолжавшемся свыше двух часов, выступило 15 человек. Мне понравилась речь Сайруса Итона. Он сказал: — Полет корабля «Восток» показывает, что в СССР имеются большие возможности в борьбе за научный и технический прогресс... Затем было предоставлено слово мне. Поблагодарив за приглашение посетить Канаду — самую крупную страну Североамериканского континента, под бурные аплодисменты всех собравшихся я зачитал послание Советского правительства всем участникам Пагуошского митинга с наилучшими пожеланиями северному соседу СССР — канадскому народу — в труде и укреплении дела мира. Только поздним вечером, после пресс-конференции с канадскими и американскими журналистами, проехав еще около 200 километров, мы добрались до фермы Сайруса Итона, находящейся неподалеку от Галифакса. Плотно поужинав и удобно разместившись в просторном, срубленном из бревен доме, улеглись на покой. Обычно я засыпаю мгновенно. Но в эту ночь мне не спалось, я все время думал о Германе Титове. Видимо, и он думал обо мне. Ведь именно в эти часы на космодроме Байконур уже шли последние приготовления к старту «Востока-2», а затем он, поднятый па орбиту могучей ракетой, начал свой суточный полет вокруг Земли.
В КОСМОСЕ — «ВОСТОК-2» 0ГДа под утро в доме захлопали двери и раздались ожив- ■ |W ленные голоса Сайруса Итона, Н. П. Каманина и других товарищей по поездке, я быстро поднялся с постели, ■ В оделся и вышел к ним, совершенно уверенный, что Гер- MW ман Титов — в космосе. Да, это было так: «Восток-2» уже совершал второй виток вокруг планеты! Надо ли говорить, сколько было у нас радости! Ее разделяли с нами наши гостеприимные хозяева — Сайрус Итон и его семья. Они захлопотали, стараясь создать как можно больше удобств для связи с Москвой, для перевода на русский язык непрерывных радиосообщений о полете Германа Титова, транслируемых канадскими и американскими радиостанциями. Первой моей мыслью было как можно скорее передать телеграмму Герману Титову и поздравить его с новой выдающейся победой советской науки и техники. — Пиши, — сказали мне товарищи, передавая авторучку и блокнот. — «Космос. Титову». — Может быть, «майору Титову»? — подсказал кто-то. — Дойдет и так, — возразил Николай Петрович, — в космосе один Титов. «Дорогой Герман, — писал я, — всем сердцем с тобой. Обнимаю тебя, дружище. Крепко целую». Нахлынувшие вдруг чувства к другу, смело совершающему новый, более сложный, чем довелось выполнить мне, полет в космосе, так переполнили меня, что я даже запнулся — что же сказать дальше? — Пиши, — подбодрили меня товарищи, — пиши: «С волнением слежу за твоим полетом, уверен в успешном завершении твоего полета, который еще раз прославит нашу Родину, наш советский народ. До скорого свидания». — Подпишемся все вместе? — спросил я друзей. — Нет, — запротестовали они, — Герману будет приятно получить радиограмму именно от тебя. Так и подписывай: «Твой друг Юрий Гагарин». 6 4-562 161
На борту «Востока-2» эта радиограмма, пройдя полсвста, прозвучала в то время, когда Герман, пролетев в космосе более 200 тысяч километров, уже пошел на шестой виток вокруг Земли. Потом, когда мы встретились в районе приземления, он сердечно поблагодарил меня за нее. Пока мы составляли депешу в космос, на ферме Сайруса Итона шли приготовления к отъезду на аэродром. Туда, к самолету, уже был вызван Иван Груба со всем экипажем. Мы вручили привезенные с собой подарки Сайрусу Итону, его жене и дочери — очень славной девушке, начавшей изучать русский язык, и помчались в Галифакс. Погода была плохая. Туман закрывал землю. Низко, чуть ли не касаясь верхушек деревьев, нависли дождевые облака. Но мы верили в летное мастерство командира нашего Ил-18. Всем хотелось как можно скорее вылететь на Родину, чтобы поспеть в район приземления «Востока-2» к тому времени, когда Герман закончит программу полета и вернется на родную советскую землю. Сайрус Итон и все окружающие канадские друзья хорошо понимали наше возбужденное состояние и всячески помогали организации вылета Ил-18. И вот тепло, по-дружески распрощавшись с ними, мы уже в воздухе. Иван Груба виртуозно пробил облака, над нашим воздушным лайнером засияло солнце. Летя над Атлантикой, каждый то и дело вглядывался в высокое чистое небо — казалось, вдруг он увидит «Восток-2», проходящий где-то над нашим Ил-18. И весь путь до Исландии, а затем в ночном небе над Северным морем и Скандинавией мы провели в непрерывных разговорах о полете Германа. По картам отмечали пройденный им путь, живо обсуждали перехваченные в эфире сообщения Московского радио. Вспомнили, что ровно шестнадцать лет назад, 6 августа 1945 года, полковником американских военно-воздушных сил Робертом Льюисом была сброшена на японский город Хиросиму первая атомная бомба, убившая и искалечившая сотни тысяч мирных жителей, что от лучевой болезни еще и сейчас в Японии умирают люди. Мрачную дату — 6 августа 1945 года, день первой атомной смерти, — ныне в истории человечества перечеркнула новая, светлая дата — 6 августа 1961 года, день нового триумфа советской науки, достижения которой в освоении космоса прежде всего направлены на благосостояние человека, на дело мира. Когда стало известно, что Герман отдохнул, поспал и продолжает выполнять программу полета, я тоже решил прилечь. Но и на этот раз спалось тревожно. Хотя я твердо верил в безотказность нашей первоклассной космической техники, верил в силы и возможности своего друга, все-таки чувство беспокойства все время жило в душе. Ведь близилось время приземления «Востока-2» — заключительного и очень трудного этапа полета. Прикорнув ненадолго, я вскочил и с помощью летевших со мной журналистов написал добавление к статье, уже переданной с борта Ил-18 в «Правду». 162
«Час назад, — говорилось в этом добавлении, — на борт нашего самолета, летящего из Канады в Москву, поступило очередное сообщение, что «Восток-2» продолжает свой блестящий рейс над планетой. Проделав гигантскую работу на орбите вокруг Земли, Герман Титов уже отдохнул в полете. Его пульс отличный. Самочувствие бодрое. Все ручное и автоматическое управление кораблем работает безукоризненно. По часам вижу — близится время посадки. Я знаю, сейчас у Германа Титова наступают самые ответственные минуты: приземление в заданном районе. 12 апреля в эти же часы суток я тоже испытывал волнение и хорошо понимаю всю ту ответственность, которую несет Герман Титов, и всем сердцем разделяю с ним его чувства. Я уверен, что этот отличный парень с честью выдержит все испытания и полностью выполнит сложную и нелегкую программу второго в истории полета человека в космос. Герман Титов — коммунист, он выдержит все, что выпадет на его долю. Сейчас мы оба — он по орбите, опоясывающей планету на огромной высоте, а я из Западного полушария — летим на восток, навстречу солнцу. Мы скоро обнимем друг друга, мой верный крылатый товарищ!» Бортрадист Алексей Бойко тотчас же передал эту радиограмму в Москву. Снова взошло солнце и радостным светом нового дня залило воды Балтики, зеленые поля братских социалистических республик нашей Родины. Ил-18 все ближе и ближе подходил к Москве. ...Мы прилетели на Внуковский аэродром почти в то же время, когда Герман Титов приземлился в тех самых местах, куда немногим больше ста дней вернулся из космоса и я. Через некоторое время мы вылетели к нему. Я застал Германа Титова в знакомом двухэтажном живописном домике, в котором я отдыхал после своего возвращения из космоса. Сухощавый, гибкий, сильный и необыкновенно ловкий, он, несмотря на все тяготы суточного пребывания на орбите, дышал здоровьем, и только в красивых выразительных глазах его чувствовалась усталость, которую не могла погасить даже улыбка. При виде его у меня дрогнуло сердце. Мы обнялись по-братски и расцеловались, объединенные тем, что каждый из нас пережил в космосе. С чисто профессиональным интересом перелистал я бортовой журнал космического корабля, лежавший на столе. Записи в нем были сделаны четким, разборчивым почерком, на страницах встречались беглые рисунки: пятиконечные звезды и спирали, «Совсем как на страницах рукописей Пушкина», — подумал я, вспомнив любовь друга к творчеству великого поэта. Я даже подумал, что хорошо было бы опубликовать записи наблюдений, сделанных в космосе. Не сговариваясь, мы отложили обмен мнениями на следующий день и около часа гуляли на крутом, поросшем густой тра^ вой берегу Волги, прислушиваясь к волнующим гудкам парохо163
дов, всматриваясь в голубые зарницы не то затухающей, не то разгорающейся грозы. Ныли комары и, как перед дождем, летали стрекозы. К домику приходило много людей. Космонавт охотно разговаривал с ними, фотографировался, дарил автографы. Пришли пионеры, принесли букеты полевых цветов, повязали Титову красный галстук. Незаметно наступил вечер, и нас позвали ужинать. За столом, уставленным фруктами, собрались космонавты. И опять-таки никто не спрашивал о полете. Все деловые разговоры перенесли на другой день. Герман взял стакан чаю, жадно вдохнул его аромат, залюбовался золотистым цветом, с удовольствием выпил, сказал: — Вода в космосе не так вкусна. Андриян Николаев заметил, что в последнее время появляются произведения, посвященные покорению советскими людьми космоса. Космическая тема захватила мастеров искусств, вторглась в кино, живопись, литературу. Особенно много пишут стихов. Сочиняют и начинающие талантливые молодые люди, пишут и признанные поэты. Я сказал, что киевский поэт Леонид Вышеславский прислал мне рукопись своего нового поэтического сборника «Звездные сонеты». В рукописи сорок восемь сонетов. Шесть из них мне особенно понравились, и я передал их в «Правду». Пришел врач Андрей Викторович, напомнил Герману Титову, что пора спать, но тут к нему явился корреспондент «Правды» с просьбой написать для газеты автограф и протянул бланк фототелеграммы. Кто-то подал ручку, наполненную черной тушью, и Герман написал: «От всей души приветствую читателей «Правды» и в их лице весь советский народ с блестящей победой советского строя, нашей науки и техники. Я рад, что партия и правительство оказали мне доверие продлить и приумножить то, что сделано нашей Родиной в освоении космоса. Сделано много, но предстоит сделать еще больше!» Это мы прочитали на второй день, просматривая «Правду» и другие газеты. Все они были посвящены полету «Востока-2». Пришли корреспонденты центральных газет, попросили Титова провести пресс-конференцию. Она состоялась на втором этаже, Отдохнувший за ночь Герман выглядел свежо и бодро. Он вошел быстро, переставил со стола вазу с букетом, затем потянулся к ней, вынул розу и то нюхал ее, то обрывал лепестки. На вопрос, как он себя чувствует, ответил: — Вы это сами видите... Отдохнул и готов снова приступить к работе. — И провел рукой по тщательно выбритой щеке. — Ваша первая мысль, первое чувство, когда вы вернулись на Землю и увидели своих соотечественников? — спросил корреспондент «Красной звезды». — Когда я приземлился, то подумал: ну вот, работа законче164
на, работа, в которой принимали участие многие специалисты страны. Я испытывал радостное чувство исполненного долга, радовался тому, что порученное задание выполнено и я вновь па советской земле. Кто-то поинтересовался, сколько раз чередовались день и ночь в полете. — На каждом витке, —- ответил майор Титов. — Таким образом, — сказал он шутливо, — за одни сутки я отработал семнадцать дней и семнадцать ночей. С увлечением космонавт говорил о космическом корабле как об одном из совершеннейших творений современной техники, щурил зеленоватые глаза и улыбался. — Управлять кораблем легко и приятно, — сказал он, — можно его ориентировать в любом положении. В полете я чувствовал себя хозяином — пилотом корабля. Корабль был послушен моей воле, моим рукам. Титов говорил стоя, жестикулируя руками. В такой позе его было легко рисовать. С теплотой и сердечностью отозвался он о создателях космического корабля: — Это не только замечательные специалисты, по и прекрасные, душевные люди. При всей их занятости они находили время побеседовать со мной, ответить па все мои вопросы. Он с похвалой отозвался о научных и производственных коллективах, участвовавших в создании корабля и в его подготовке к полету. Титова спросили: — Как вы спали в космосе и какие видели спы? Под дружный смех присутствующих космонавт ответил, что он всегда спит хорошо и снов никогда не видит. — Сны смотреть некогда, — отшучивался он, — во сне надо отдыхать. В полете я хорошо выспался. Постель, правда, не пуховая, но выспаться можно. Титову задали вопрос: совпадают ли его ощущения и впечатления с теми, что видел и испытал Гагарин? — Все полностью совпадает, — ответил он. В заключение пресс-конференции журналисты поздравили Германа со знаменательным событием в его жизни: Центральный Комитет КПСС принял его в члены ленинской партии. В ответ на это Герман сказал: — Я безмерно благодарен Центральному Комитету нашей партии за оказанное мне доверие. Я заверяю ЦК КПСС, Советское правительство, что и впредь буду выполнять все задания так, как это положено коммунисту. Первая пресс-конференция Титова продолжалась свыше часа. Отщелкали фотоаппараты, погасли ослепительные вспышки «блицев». Космонавт, попрощавшись с журналистами, вышел из комнаты. В коридоре его поджидали врачи. Режим дня был строго подчипен требованиям науки. 165
Велером мы незаметно ушли к Волге и, пройдя немного по высокому берегу, прилегли на густую зеленую траву. — Ну, рассказывай, — попросил я. Герман Титов — человек сдержанный и немногословный. Но я знал, что мне он скажет все, вплоть до самого сокровенного, ибо то, что мы видели и пережили в космосе, сроднило пас на всю жизнь. — Я ведь все рассказал на пресс-конференции, — попробовал отшутиться Герман и, улыбнувшись, начал говорить: —- Ты ведь знаешь, что, снаряжая меня в космический полет, ученые прежде всего хотели узнать, сможет ли человек находиться и работать в условиях невесомости длительное время. Титов сорвал травинку и покусывал ее. Я сбоку любовался им. Возбуждение, вызванное пребыванием в космосе, егце не прошло. Глаза его по-прежнему светились темным блеском. Полет «Востока-2», конечно, не был похож па развлекательное путешествие. Подробно объясняя мне каждый виток, Герман говорил: — На седьмом витке, в семнадцать часов по московскому времени, я почувствовал голод и поужинал. Пролетая над Мексиканским заливом, был очарован красивым салатовым цветом воды у береговой кромки. Находясь над Вашингтоном, передавая сердечное приветствие американскому пароду, я подумал, что через четверть часа буду над нашей столицей. Впервые путь от Вашингтона до Москвы был пройден за восемнадцать минут! Космос сблизил столицы двух великих держав... На этом витке я снова взялся за ручное управление кораблем и, доложив по радио Земле об отличном самочувствии, стал готовиться ко сну. — Герман улыбнулся своей открытой улыбкой. — Самочувствие, может быть, и нельзя было назвать отличным, так как я все же испытывал неприятное ощущение, сходное с первыми признаками морской болезни. Оно больше всего давало о себе знать при резких движениях головой, по все же не сказывалось на работоспособности... Я заснул быстро и спал без сповидепий. В отличие от отдыха на Земле не надо было во время сна переворачиваться с боку на бок... Сон освежил, неприятное чувство укачивания уменьшилось. Из того, что рассказывал Герман, многое мне было известно. Правда, в своем полете мне не довелось поспать. Он поведал, что, пролетая над Южной Америкой, в ночной тьме видел два фосфоресцирующих пятпа — по-видимому, огни больших бразильских городов, в которых я только что побывал, — Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло. Огни появились и исчезли, оставив в душе радостное чувство неразрывной связи с людьми. Хорошо рассказывал Герман о Луне и звездах. Человек он наблюдательный, и ничто не ускользнуло от его внимательного взора. Он заметил, что звезды в космосе пе мерцают. Что только в Советском Союзе видны колоссальные массивы возделанной земли. 166
Герман Титов слышал голоса радиостанций всех материков Земли, говорящих о советских космических кораблях, и в ответ с борта «Востока-2» передавал приветы. На третьем витке, находясь над Европой, он передал приветствие народам Советского Союза и Европы, а затем, пересекая южную часть Западного полушария, — народам Южной Америки. Когда «Восток-2», оставив за собой более 200 000 километров космического пути, на пятом витке проходил над Китаем, такое приветствие было передано народам Азии. Находясь над Мельбурном, Герман приветствовал жителей пятого материка — равнинной Австралии. Из космоса был передан привет также и народам Северной Америки. Позже, просматривая вороха газет и журналов, мы натолкнулись на сообщения американской прессы, где было написано, что голос «Востока-2» звучал подобно колоколу. Речь шла о приветственных радиограммах, которые космонавт-два произносил на родном языке, понятном в этот день народам всего мира. Почти весь полет Герман Титов провел с открытым гермошлемом. Так было удобнее работать. Необходимости закрывать лицо пе было: полная герметизация кабины корабля не нарушалась пи на минуту. Да и питаться с открытым гермошлемом куда удобнее. — Вот так, то любуясь Землей, то выполняя задания, намеченные программой полета, то отдыхая во время пребывания корабля в тени Земли, я совершал последние витки, — продолжал рассказывать Титов. — На семнадцатом витке стал готовиться к спуску: закрепил предметы, которыми пользовался в полете, придирчиво проверил средства приземления, подготовил скафандр. С легким шумом включилось автоматическое устройство, обеспечивающее торможение корабля и спуск на Землю. Я с благодарностью вспомнил конструкторов, они ничего не забыли и все предусмотрели в корабле. Включилась тормозная двигательная установка. Запуск ее ощутился по шуму, по исчезновению невесомости и нарастанию перегрузки. Перегрузка при спуске подействовала благотворно, то ли потому, что исчезло противное чувство укачивания, то ли потому, что дело было сделано и я возвращался на нашу милую Землю. Из любопытства при спуске я оставил открытыми иллюминаторы и за это при вхождении в плотные слои атмосферы был вознагражден потрясающей картиной бушующего багрового пламени за бортом. Иллюминаторы желтели, на стеклах образовался палет. Перегрузка возросла до предела. Вес тела увеличился в несколько раз. Зрение по-прежнему оставалось острым, я различал все оттенки пламени, метавшегося снаружи, от алого до багрового; дыхание, хотя и было затруднено, все же оставалось достаточно глубоким и равномерным. Перегрузка постепенно стала уменьшаться. Слышались звуки, подобные шуму реактивного двигателя, — корабль стремительно приближался к Земле. Мне было предоставлено право выбора: опуститься на Землю на парашюте или в корабле. Я из167
брал парашют. Произошел отстрел люка и затем катапультирование. Через несколько секунд закачался на стропах парашюта. Я всегда любил прыжки с парашютом: после напряженных секунд падения наступает состояние блаженного покоя, необыкновенно приятной тишины. И этот прыжок тоже как рукой снял всю усталость от суточного полета, успокоил нервы. ... «Восток-2» опустился по одну сторону железнодорожного полотна, а Герман Титов — по другую. Сильным, порывистым ветром его проволокло по жнивью. Земля была мягкая и уменьшила силу удара. Наконец-то после стольких часов полета космонавт оказался на родной земле! Теплая, согретая августовским солнцем, она пахла свежим зерном и соломой. Как было приятно встать на нее, ощутить под ногами привычную почву, сделать первые шаги! До чего же прекрасна земля! И небо, и море с ней никак не сравнимы... Привыкнув в полете все делать по точному расписанию, Герман взглянул на часы. Было 10 часов 18 минут по московскому времени. Он быстро прикинул в уме, сколько пробыл в полете. 25 часов 18 минут. Больше суток! Эти сутки оправдали всю его жизпь. Я, конечно, не записывал, но помню этот разговор почти слово в слово. Титов не делает конспектов перед выступлением, но говорит всегда умно и содержательно. Я часто слышал его и как-то даже подумал, что к его речам ничего не добавишь и ничего не выбросишь. То, что он рассказывал на берегу Волги, можно было свободно печатать в газете или журнале. Нас отыскали и позвали ужинать. Титов ел мало, выпил стакан боржома и съел яблоко. Он любит яблоки и не раз говорил, что в его родных краях отличные яблоневые сады. За столом он молчал, и я знал, что мысли его далеко, может быть, в родном алтайском селе Полковниково или Москве. Во время нашей встречи он несколько раз вспоминал о своей жене — Тамаре. Когда Титов лег спать, мы, жившие с ним в одном домике, вновь заговорили о его полете. — То, что сделал Герман, просто непостижимо, — сказал Андриян Николаев, — и американцы, если им удастся запустить свои корабли на орбиту, еще не скоро повторят то, что совершил Герман. Думается, наш интерес к тому, как тренируются американские космонавты и что это за люди, был вполне естествен. Американские специалисты отбирали космонавтов среди летчиков. Кандидату в космонавты предъявлялись жесткие требования: идеальное здоровье, высшее образование и первая ученая степень в области технических или физико-математических наук, налет не менее 1500 часов, возраст не старше 40 лет и рост не более 178 сантиметров. Заполнялась также анкета, в которой было 570 вопросов. 70 человек были отобраны на первом этапе. В ходе всесторонней проверки выявилась способность каждого переносить нечело168
веческие нагрузки. На специальном устройстве — велоэргометре — летчик вращал ногами колеса с меняющимся сопротивлением. Те, у кого при частоте пульса 180 ударов в минуту оказались лучшие показатели в преодолении сопротивления, были допущены к дальнейшим испытаниям: проверке на вибростенде, качающемся столе, в химической камере. Каждый кандидат обязан был перенести шестикратную перегрузку на центрифуге, температуру плюс 54 градуса в термокамере. Тщательно исследовалась психическая устойчивость, изучался склад характера. Для этого летчика помещали на три часа в темную звуконепроницаемую камеру, где он выполнял ряд заданий. Из семидесяти кандидатов все испытания выдержали только семь летчиков: Алан Шепард, Вирджил Гриссом, Джон Гленн, Уолтер Ширра, Скотт Карпентер, Гордон Купер, Дональд Слейтон. Подготовкой космонавтов в США руководили Комитет по биологическим паукам и Национальное управление по аэронавтике и исследованиям космического пространства. Физическая подготовка проводится по индивидуальным планам. Каждый занимается своим любимым спортом, лишь бы он вырабатывал выносливость, сообразительность, скорость. Американцы планируют спуск своих космонавтов в океан, и поэтому для них обязательны все виды плавания, прыжков с трамплина и подводное плавание с аквалангом. Эти занятия проводились вместе с командой подводных подрывников в Литл- Крике. Плавание, по мнению специалистов, важно тем, что создает состояние, похожее па невесомость, и помогает отработке двигательных навыков. Часто тренировки проводятся с завязанными глазами. Каждый из семи космонавтов проплывал под водой с аквалангом до 1500 метров. Опасаясь, что корабль может приземлиться где-нибудь в Сахаре, американцы тренировали своих космонавтов в пустыне, заставляя их обходиться минимальным количеством воды, умело защищаться от палящих лучей солнца. ...Титова встречали несколько близких друзей. Всем не спалось в эту тихую душную ночь, и, выйдя на веранду, стали предаваться воспоминаниям. — А помните, как к нам приезжал маршал Малиновский? — сказал один из товарищей. Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский прибыл к нам вскоре после моего полета. Он приехал вечером в наш профилакторий. Там его ждали космонавты с женами. На четверть часа раньше прибыл Главнокомандующий Военно-воздушными силами Константин Андреевич Вершинин. Познакомившись с нами, он встретил Министра обороны и представил ему космонавтов. 169
Разговор начался в столовой за ужином. В нем приняли участие маршал авиации С. И. Руденко и наш наставник генерал Н. П. Каманин. Говорили не о прошедшем, даже не о настоящем, а о будущем, о том, что предстоит сделать. Выступали методисты, инженеры, врачи. Говорили то, чем жили, о чем думали. Андриян Николаев, человек с практическим умом и здравым смыслом, пожаловался на ряд ведомств; один морской летчик, томясь тоской по полетам и горя нетерпением, со всей откровенностью, на которую располагал задушевный разговор, высказал все обиды. Он говорил о тренировочной аппаратуре, спортивных сооружениях, о быте, не сказал только одного, что ему хочется поскорей взлететь в. космос. Нетерпение чувствуется у многих наших товарищей, и, улавливая его признаки, я думаю о великом умении ждать. Ведь вся жизнь человеческая состоит из сплошных ожиданий, всегда на что-то надеешься, всегда чего-то ждешь. Сказал несколько слов и я. Мол, сделано много, но предстоит сделать во сто крат больше. Маршал Советского Союза внимательно слушал, и по выражению его спокойного открытого лица я понимал, что он доволен встречей и отдыхает в нашей среде. В заключение он так и сказал: — Поправился мне сегодняшний разговор, и прежде всего тем, что он деловой. Все товарищи говорили со знанием дела. Но надо не забывать, ради каких возвышенных целей наша страна устремляется в космос. Это делается не ради славы, пе ради сенсаций, а во имя науки, ради блага всего человечества. Рослый, сильный, отважный полководец понравился всем. Было похоже, что в каждом из нас он обретал своих сыновей. Я смотрел на его широкую грудь, покрытую разноцветными орденскими ленточками, стараясь разобраться, какие ордена получены в Великой Отечественной войне. Еще мальчиком я читал в газетах и слышал по радио о том, как войска под командованием Р. Я. Малиновского освобождали Румынию, Венгрию, Австрию. А Родион Яковлевич продолжал говорить, и было похоже, что умными, внимательными глазами сердцеведа он наблюдает за всем, что творилось в наших душах. — Сколько раз случалось, что первую борозду в той или иной отрасли отечественной науки прокладывали военные. В стане наших недругов частенько раздаются истошные вопли: «Русские военизируют космос. Какая это наука?» Да, мы самоотверженно штурмуем космос, но делают это не только люди в погонах, но и гражданские. Но как у тех, так и у других пет иных целей, кроме мирных. Министр обороны обратился к истории, назвал имена наших соотечественников: Макарова, Лазарева, Пржевальского, Беринга, Лаптевых, Арсеньева. Нам было приятно, о каждом из названных 170
мы в свое время читали книги, из их прекрасных биографий черпали все, что могло пригодиться для становления характера. Эго как бы подтверждало мысль, что советских космонавтов страна воспитывала на героическом прошлом своего народа. — Одним словом, космическая целина осваивается, — заключил министр. Он еще раз обратил внимание наших руководителей па воспитание высокой моральной закалки, духовного мира, идейной убежденности. — Без этой основы основ, — сказал он, — нельзя рассчитывать на успех столь сложных испытаний, которые придется держать вам в космических просторах. Космонавт должен обладать волевым характером, иметь железные нервы. Заключительная часть встречи прошла в просторном зрительном зале, освещенном мягким полусветом. По предложению паше- го парторга Павла Поповича, который тоже готовился к полету, хором спели полюбившиеся всем «Подмосковные вечера». Жаль, что композитор Василий Соловьев-Седой не слышал нашего пения — он бы остался доволен. Пели мы с чувством. ...Утром космонавты, в том числе и я, улетели из района приземления «Востока-2», в Москву, а на другой день я с волнением и радостью встречал своего прославленного друга на Внуковском аэродроме. Самолет подрулил к трибуне. Герман, встреченный бурными аплодисментами, быстро спустился по трапу и, все убыстряя шаги, прошел по красной ковровой дорожке, четко отрапортовал о выполнении задания партии и правительства. Полет Германа Титова был вдохновляющей победой самого передового строя, принесший величайший успех советской науке. По дороге в Кремль и в Георгиевском зале мне все вспоминался наш ответ с Титовым на вопрос друзей — что же будет дальше? — А дальше — советские космонавты готовы ко всему, все сделают для партии, для Родины, для народа! Именно об этом прежде всего говорил я на многих митингах и дружественных встречах в новой зарубежной поездке — в братскую Венгрию. Эта поездка состоялась сразу же после полета «Востока-2», и мой рассказ о подвиге Германа Титова был первым зарубежным рассказом о новом достижении советской науки и техники. На сей раз в поездку к венгерским друзьям я отправился вместе с Валей. С нами была и маленькая Галочка. Словом, полетели на Ил-14 почти всей семьей —- дома осталась только Леночка. Из Москвы до Будапешта путь не близкий, в воздухе пришлось пробыть много часов, да и августовские грозовые фронты, которые пересекали наш маршрут, изрядно поболтали машину. Но и малышка и Валя перенесли полет хорошо. Даже поспали немного в самолете и, выйдя из него на Ферихедьском аэродроме, выглядели совсем свежо. Здесь нас ждала торжественная встреча. Валя — ведь это была ее первая зарубежная поездка — даже растерялась немного ог гула приветственных возгласов, раздававшихся со всех сто171
рон из огромной толпы, заполнившей площадь перед зданием аэропорта, от множества букетов, перевязанных ленточками красно-бело-зеленого цвета — цвета национального флага Венгерской Народной Республики, от непрерывного щелканья аппаратов фотокорреспондентов. Они, надо сказать, особенно азартно «обстреливали» Валю — ведь на руках у нее была Галинка, широко раскрывшая свои глазенки и весело прислушивавшаяся к звукам оркестров. Вместе с встречавшими товарищами мы поднялись на импровизированную трибуну. Поздравив трудящихся Венгрии с наступающим праздником — Днем Конституции Венгерской Народной Республики от имени всех советских летчиков-космонавтов, я коротко рассказал об успехах советской космонавтики, о полете Германа Титова, о всенародной встрече, устроенной ему всего десять дней назад на Красной площади в. Москве, о том, что беспримерный рейс космического корабля «Восток-2» представляет собой не просто очередное достижепие научно-технической мысли, не просто подвиг отваги и мужества советского человека, а факт, содержащий в себе огромное значение. В нем как бы сконцентрировались и мощь нашей первоклассной индустрии, и высшие достижения советской науки и техники, и благотворная жизненная сила советского строя, раскрывающего таланты и способности масс, дающего человеку подлинную свободу для созидательного труда и вдохновенного творчества. Эта часть выступления вызвала бурную овацию всех собравшихся в аэропорту. С первых же минут пребывания на гостеприимной венгерской земле мы, советские гости, были окружены исключительным вниманием и заботливостью всего венгерского народа. Валей и Галинкой еще на аэродроме завладели женщины, составившие свою, «женскую» программу поездок по Будапешту в те часы, когда я был занят. Вообще-то, честно говоря, каждый день у нас был расписан буквально по минутам. И хотя это было несколько трудновато, но ведь и нам хотелось побольше увидеть в такой чудесной стране, как Венгрия, встретиться как можно с большим числом прекрасных людей, живущих на берегах голубого Дуная. После торжественной встречи, которую устроили советским гостям будапештцы, стоявшие тесными шпалерами вдоль всего пути от аэродрома до того здания на горе, где мы должны были расположиться, состоялся визит в Президиум Венгерской Народной Республики. Он происходил в здании парламента — одном из самых красивейших сооружений Будапешта. Здесь, в зале имени Мункачи — выдающегося венгерского художника, — под его картиной, изображавшей вождя венгров Арпада, который привел их на берега Дуная более тысячи лет назад, завязалась дружеская беседа с руководителями венгерского правительства и Венгерской социалистической рабочей партии. Говорили, конечно, прежде всего о космических полетах, совершенных в Советском Союзе, о нерушимой дружбе народов наших стран. Об этом шел разго- 172
вор и за обедом, данным венгерским правительством здесь же, в здании парламента. В просторном, так называемом Охотничьем зале за стол длиною около сорока метров уселись все приглашенные, в числе которых было немало передовых рабочих промышленных предприятий и представителей сельского хозяйства. — Неземные дела советских космонавтов, — прочувствованно сказал один из них, — значительно продвигают вперед дело мира на всей земле. Сейчас, — продолжал он, — на земном шаре вряд ли можно встретить человека, который не задумывался бы над тем фактом, что сыновья страны, всего только сорок лет назад сбросившей иго царизма и капитализма, первыми вышли в космос. Это творческий подвиг освобожденного народа, высоко держащего знамя человеческого прогресса. Во второй половине дня мы поехали па одну из центральных площадей венгерской столицы — площадь Героев. От края до края она была заполнена народом. Над людским морем колыхались многочисленные транспаранты со словами привета советской науке, советскому народу. Ветер развевал венгерские и советские флаги. Архитектура зданий, окружающих площадь, чем-то напоминала классическую архитектуру старых зданий Ленинграда, в котором мне довелось побывать еще студентом индустриального техникума во время производственной стажировки. На митинге мне предоставили слово. Как и на аэродроме, я говорил главным образом о полете советского космического корабля «Восток-2», о том, что, вернувшись из этого полета, рассказывал нам, космонавтам, Герман Титов. И думаю, это было правильно: ведь новая выдающаяся победа советской науки и техники, достигнутая полторы недели тому назад, была у всех на устах: подробности полета «Востока-2» сейчас, разумеется, интересовали всех, от мала до велика, и, наверное, услышать об этих подробностях от советского космонавта было особенно интересно. Видимо, это так и было, ибо площадь слушала мое выступление очень внимательно, часто прерывая его бурными аплодисментами в адрес Германа Титова. Когда я закончил свой рассказ, на трибуне стало еще многолюднее. Сначала появилась делегация рабочих с широко известного завода «Чепель». Она принесла в подарок герб Венгерской Народной Республики, сплетенный из колосьев. Затем пришли почтальоны в форменных фуражках, со светлыми пуговицами на кителях. Они извлекли из кожаных сумок пачки писем и телеграмм, отправленных в Будапешт на мое имя из разных городов и сел страны. Вот на трибуну взбежала стайка девушек с букетами цветов. Они под одобрительный гул всех собравшихся на площади окружили нас с Валей и крепко расцеловали в щеки — таков, как мне объяснили, народный обычай. День близился к концу, и, хотя мы уже порядком устали, все же устоять от соблазна побывать на стадионе, куда пригласили нас товарищи, чтобы посмотреть на игру венгерских футболистов, 173
яе смогли. И, надо сказать, это была действительно мастерская игра, сразу захватившая нас своим стремительным темпом, прекрасно разыгрываемыми комбинациями, остротой атак, то и дело возникавших то у одних, то у других ворот. Вначале сражались известные футбольные команды — венгерская «Вашаш» и югославская «Партизан». Эта игра закончилась победой хозяев поля — венгерских футболистов —1:0. Когда стемнело и зажглись мощные прожекторы, на поле вышли еще два коллектива — венгерского спортивного клуба и итальянской «Флоренсии». Они, пожалуй, играли еще интереснее, еще острее. Это был настоящий большой футбол. Всего только три дня отводила программа нашей поездки на пребывание в Венгрии. Вот почему на следующий же день, несмотря па дождливую погоду, мы ранним утром на машинах выехали в Комло—молодой шахтерский город, отмечавший в эти дни свое десятилетие. Дорога туда пролегала через несколько небольших венгерских городков, в каждом из них нас ждала сердечная встреча. Проезжали и через один из самых древних венгерских городов — Печь, основанный более двух тысяч лет назад. Печь расположен на большом холме, на вершине которого возвышается старинный храм. Возле этого памятника древности состоялся митинг, собравший все население города. Товарищи, ехавшие со мной, рассказывали об ожесточенных боях, происходивших в этих местах на заключительном этапе Великой Отечественной войны, когда войска Советской Армии изгоняли гитлеровцев из Венгрии. Венгерская земля, как и земли многих других стран Восточной Европы, обильно полита кровью советских воинов, мужественно выполнявших свою великую освободительную миссию. Нам было приятно видеть, что венгерский народ свято хранит память о своих освободителях, погибших смертью храбрых в боях за независимость Венгрии. У надгробных обелисков и памятников, установленных на могилах советских воинов, лежали венки из живых цветов, летний ветерок колыхал венгерские и советские флаги. Красивая горная дорога привела нас в середине дня к Комло, расположенному в большом ущелье. В городе много зелени; листва тополей, быстро выросших за несколько лет, вытягивалась до окон третьих этажей аккуратных шахтерских домов. Горняки и их семьи уже ждали нас на центральной площади, возле памятника В. И. Ленину. Над толпой реяли флаги всех стран социалистического содружества, покачивались разноцветные воздушные шары. Многие из рабочих, пришедших па митинг, были при орденах и медалях, полученных за ударный труд. Праздничность обстановки подчеркивали большие букеты цветов, которыми была украшена трибуна. Цветочный дождь падал на людей с неба. Над площадью то и дело проносились легкие самолеты местного аэроклуба, и летчики сбрасывали с них сотпи маленьких букетиков полевых цветов. 174
Немало хороших слов в адрес советских космонавтов, наших ученых, инженеров и техников, создавших замечательные космические корабли, было сказано на митинге венгерскими товарищами. В своем ответном слове я поздравил шахтеров с Днем Конституции и десятилетним юбилеем их молодого красивого города, передал привет от друзей-космонавтов. — У нас, в Советском Союзе, — сказал я, — благодаря заботам народа есть на чем летать в космос, а мы, советские космонавты, как пионеры, всегда готовы к выполнению новых заданий по освоению просторов Вселенной... После митинга в здании городской школы был устроен товарищеский обед с шахтерами. Мэр города, бывший горняк, с крепкими, изъеденными угольной пылью руками, прочувствованно сказал па этом обеде: — Наши горожане хотят вместе с вами, товарищ Гагарин, встретить здесь, в Комло, советского космопавта-сто... Надеемся, что такое радостное событие произойдет еще при жизни всех, кто встречал вас сегодня... Вот какие высокие темпы развития прочили венгерские товарищи советской космонавтике! Обещая передать их пожелания всем своим друзьям, я в свою очередь выразил уверенность, что семья советских космонавтов к тому времени значительно возрастет, что в составе экипажей новых и новых космических кораблей рука об руку с советскими специалистами расширять дороги в космос будут и венгерские космонавты и представители всех других стран могучего социалистического лагеря, объединенного великим учением марксизма-ленинизма. Шахтеры с большим энтузиазмом восприняли эти слова и сказали, что они были бы несказанно горды, если бы первым венгерским космонавтом стал кто- либо из парней, окончивших ту школу, в которой мы обедали. Обратный путь в Будапешт мы проделали поездом с остановками на нескольких небольших станциях, расположенных в сельскохозяйственных районах страны. Жители этих районов, отмечая не только День Конституции, но и праздник первого урожая — День первого хлеба, собирались к приходу нашего поезда на станциях, приносили нам цветы и большие караваи хлеба, выпеченного из муки свежего помола. Как и в Комло, эти встречи с венгерскими крестьянами были очень сердечными, хотелось на каждой станции побыть подольше. Но ведь железнодорожный график — дело сложное, ломать его было нельзя, и по сигналу седоусого начальника поезда приходилось прекращать задушевные беседы, спешить в вагон. Вечер мы провели в Будапеште. Венгерские друзья пригласили нас на ужин в так называемую «Трехгорку» — небольшой ресторан, расположенный на горе над Будапештом. Отсюда открывался замечательный вид на освещенную вечерними огнями венгерскую столицу, на широкий Дунай. В ресторане подавали национальные блюда, и в том числе знаменитую «поджарку на деревяшке» — очень вкусное кушанье. Для того чтобы распра175
виться с этим блюдом, каждому был подан небольшой, похожий па перочинный ножик с деревянной рукояткой. Их полагается брать с собой как сувениры, что, разумеется, чтобы не отступать от правил, было нами и сделано. Дома иногда, в особенно торжественных случаях, я не раз пользовался за обедом этим ножичком, вспоминая о будапештской «Трехгорке». Вечер наш закончился песнями. Сначала венгерские друзья спели под скрипку несколько своих национальных песен, а потом потребовали от меня и Вали, чтобы мы дуэтом исполнили «Я люблю тебя, жизнь», песню, которая, как они читали в газетах, пользуется в нашей семье известной популярностью. Что было делать? И хотя голоса у нас с Валей не ахти уж какие, мы все же постарались, что называется, не ударить лицом в грязь и удовлетворили желание венгерских товарищей. А потом все вместе, хором, спели «Подмосковные вечера», мелодию которых знают теперь, пожалуй, во всех странах мира. Как известно, на территории Венгерской Народной Республики находятся части Советской Армии. Естественно, что воины этих частей попросили меня, хоть ненадолго, заехать к ним, рассказать о космических полетах, о своих впечатлениях о Венгрии. Наутро состоялась эта встреча. На ней, кстати, я неожиданно для себя повидал одного из своих товарищей по Оренбургскому училищу летчиков — старшего лейтенанта Анатолия Карманова. Мы тепло поздоровались, вспомнили друзей — бывших курсантов, а теперь авиационных командиров. — В нашем полку, — сказал Анатолий Карманов, — есть несколько летчиков-оренбуржцев. Все мы стараемся высоко хранить честь родного училища и сейчас, готовясь к XXII съезду партии, настойчиво боремся за новые успехи в летной учебе и службе... Программа третьего дня нашего пребывания в Венгрии предусматривала небольшую поездку по Дунаю вместе с группой венгерских журналистов. Для этой цели был выделен прогулочный теплоход «Сабадшаг». В прошлом этот речной корабль принадлежал императору Францу Иосифу, а теперь, являясь народной собственностью, используется для туристских целей. В воскресные и праздничные дни на «Сабадшаге», сверкающем большой медной трубой, обычно совершают экскурсионные поездки группы рабочих будапештских промышленных предприятий, студенты, школьники. Нашей поездкой руководил начальник Дунайского судоходства Янош Белаи — крупный мужчина в синем форменном кителе с золотыми капитанскими нашивками на рукавах и красивой фуражке, покрытой белоснежным чехлом. В прежние времена Янош Белаи был рабочим завода «Чепель». Партия выдвинула его на новую работу, с которой, судя по всему, он справляется довольно успешно. Пока мы шли вверх по Дунаю, Янош Белаи оживленно рассказывал о достопримечательностях здешних мест, о порядке судоходства на реке, о том грузообороте, который осуществляют 176
венгерские речники как на внутренних, так и международных рейсах. Все это было очень интересно, и мы задали Яношу Белаи немало вопросов. После обеда в кают-компании «Сабадшага» состоялась пресс- конференция. По сути дела, это была задушевная беседа, в ходе которой мы обменивались с венгерскими газетчиками своими впечатлениями о Венгрии, делились планами будущих поездок в зарубежные страны, замыслами о дальнейших работах по изучению космического пространства. Шел разговор о возможностях новых полетов, о предстоящей учебе советских летчиков-космонавтов в Военно-воздушной инженерной академии имени И. Е. Жуковского, о тех работах, которые ведутся в США в области космонавтики, в частности о «прыжках» в космос американских астронавтов Шепарда и Гриссома. Чувствовалось, что венгерским журналистам близка и интересна космическая тема, что они стараются воспользоваться представившимся им случаем и побольше узнать о всем том, что сопутствует этой теме. В конце беседы одним из товарищей был задан несколько неожиданный вопрос. — Сейчас, товарищ Гагарин, — сказал он, — в «Правде» и других советских газетах публикуются очерки о героях наших дней — передовиках производства и сельского хозяйства, о видных ученых, конструкторах, изобретателях. Вы и Герман Титов, как и другие советские космонавты, — тоже герои наших дней. А кого из героев вы сами берете себе в пример? Кто самый первый герой нашего времени? На минуту я невольно задумался. Мысленно передо мною встали многие советские люди, чья жизнь составляет славу и гордость нашего народа-созидателя. Перед глазами как бы промелькнул Василий Чапаев, ведущий в бой против каппелевцев свою легендарную дивизию; Валерий Чкалов в полете над Северным полюсом; Александр Матросов, закрывший своим телом амбразуру вражеского дзота; Валентина Гаганова у ткацкого станка; Николай Мамай в забое; Хамракат Турсункулов на хлопковом поле. Вспомнились мне и выразительные, полные творческой мысли лица академика Сергея Павловича Королева и других ученых, инженеров и рабочих, создающих замечательную космическую технику... Вспомнились Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович и другие друзья-космонавты... Все советские люди, где бы они ни трудились, учатся жить и работать, следуя требованиям нашей Коммунистической партии, следуя заветам великого Лепина, создавшего партию, основавшего наше социалистическое государство. Вот об этом я и рассказал венгерскому журналисту. Вечером под сводами так называемого Куполового зала венгерского парламента правительством Венгрии мне была вручена высокая награда — орден Знамени Венгерской Народной Республики первой степени. В Куполовом зале собрались все руководители ВСРП и вен177
герского правительства, представители трудящихся Будапешта и близлежащих районов, иностранные дипломаты, журналисты. С чувством большой благодарности, хорошо понимая, что награждение венгерским орденом прежде всего относится не к моим заслугам, а к творческому труду всего нашего народа, я принял высокий знак отличия и в меру своих возможностей постарался подчеркнуть это в своем ответном слове. С правительственного приема, на котором, кстати сказать, были и танцы, мы вернулись поздно. Галочка уже спала. А нам надо было собираться в дорогу — вылет на Родину назначался на утро. До отъезда на аэродром мы с Н. П. Каманиным успели попасть на утреннюю охоту в одно из. будапештских охотничьих угодий. Мне удалось подстрелить муфлона и оленя, а выбежавшее из зарослей стадо кабанов я пропустил. — Ничего, — утешали меня егеря, — когда приедете к нам в следующий раз, к числу охотничьих трофеев прибавятся и кабаны. ...И вот снова Ферихедьский аэродром. Последние горячие рукопожатия, еще и еще букеты цветов, перевязанные красно-бело-зелеными ленточками. — До новых встреч, дорогие венгерские друзья! До свидания, голубой Дунай! ...Вся наша страна тогда, осенью 1961 года, жила предстоящим XXII съездом Коммунистической партии Советского Союза. Радио и газеты приносили радостные вести. Вступали в строй новые доменные печи, мартены, прокатные станы. Шахтеры сообщали о своих трудовых победах. Одна за другой сельскохозяйственные области рапортовали правительству о выполнении взятых на себя обязательств. С волнением читали мы в «Правде» Призывы ЦК КПСС к 44-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Там был призыв, затрагивающий самые сокровенные струны наших душ: «Слава советским ученым, конструкторам, инженерам, техникам и рабочим, обеспечившим впервые в истории триумфальные полеты советских космонавтов на мощных космических кораблях вокруг земного шара! Слава героическим советским космонавтам!» — Это адресовано вам, — говорил я товарищам, усердно готовившимся к полетам в учебном центре. Я и Герман Титов были взволнованы и горды — Московская партийная организация избрала нас делегатами на XXII съезд КПСС. В октябре мы оба находились в отпуске. Отдыхали в Крыму на красивой даче, где в свое время жил Алексей Максимович Горький. Стояла мягкая, золотая осень. Накануне съезда мы собрались лететь в Москву, приготовили вещи. Но тут со мной произошла маленькая неприятность — совершенно случайно я упал и довольно глубоко рассек левую бровь, ударившись об острый угол кирпича, которыми для красоты окантовывают на юге садовые 178
дорожки. Глаз затек, бровь вспухла, и ехать с таким лицом в Москву было неудобно. Я сильно переживал и остался на несколько дней в Крыму, вручив свою судьбу докторам, которые довольно искусно заштопали рану. 17 октября, в 10 часов утра, в Кремлевском Дворце начал работу XXII съезд ленинской партии. Этот день вызвал много дум. Я размышлял над тем, какой вклад внесли мы, космонавты, в общий трудовой котел. Построенные советским народом искусственные спутники Земли и космические ракеты позволили человеку проникнуть в космос, создали предпосылки к открытию новых явлений и законов природы в исследовании планет и Солнца. Первые полеты людей в космос принесли много повых дапяых науке, стали достоянием ученых многих стран. То, что сделано нами в апреле и августе, будет развито и приумножено нашими товарищами. Счет в дальнейшем будет вестись не на сотни тысяч космических километров, а на миллионы. И время, проведенное человеком в космосе, будет измеряться не часами и сутками, а, возможно, месяцами. Что позволило советским людям, коммунистам, первыми в мире преодолеть цепкие силы земного тяготения и вырваться за пределы атмосферы? Что помогло создать мощные ракеты, вынесшие наши космические корабли в просторы Вселенной? Передо мной лежал Проект повой Программы КПСС. Каждая строка его открывала новые горизонты, словно прожектором освещала важнейшие явления современности, волнующие всех людей земного шара. Вчитываешься в вещие слова, полные веры в творческие силы нашего парода, и становится ясно, что еще в грозовые октябрьские дни 1917 года под руководством великого Ленина закладывались стартовые площадки наших многотонных космических ракет. Успехами советской космонавтики положено начало грандиозному штурму безбрежного океана Вселенной. Прав был поэт, когда писал: Мы со своей мечтою дерзновенной Отныне — корабельщики Вселенной. Вселенная — открытый океан! Летчики-космонавты всегда ощущают могучую силу миллионов своих собратьев по труду, их согревает тепло человеческих сердец. Мы уверены в успехе космических полетов, потому что снаряжают нас в далекий путь советские ученые, инженеры, техники и рабочие — товарищи по классу, единомышленники по партии. Мы не раз писали в газетах о крупнейших советских ученых, всегда полных жизнерадостности и оптимизма, которые в тесном содружестве со многими творческими коллективами создали космические корабли и рассчитали их полеты по орбитам вокруг пашей планеты. Такие люди украшают Землю, а их жизнь и дела 179
навсегда вошли в историю нашей Родины. Эти ученые, хотя их мало кто знает по именам, стали любимцами народа. Громкая слава их никогда не поблекнет и не увянет, а с каждым годом будет возрастать и приумножаться, как слава великих первооткрывателей новых горизонтов. Я ходил по берегу моря и думал, что история возложила на нашу партию, на советский народ великую миссию — быть первооткрывателями, пионерами коммунистического общества. Проект новой Программы КПСС получил горячую поддержку всей партии, всего советского народа. Десятки тысяч простых людей высказали свои думы, свои чаяния на страницах газет, и мы с Германом Титовым тоже написали заметку, которую опубликовала «Правда» в день открытия съезда. Внимательно слушал я по радио Отчетный доклад Центрального Комитета КПСС XXII съезду, а на другой день, когда привезли центральные газеты, прочел его от начала до конца с карандашом в руках. Душа моя рвалась в Кремлевский Дворец. И море, и горы, и цветы как бы утратили свои краски, поблекли, и я впервые в жизни затосковал. Ранки заживали, но моя голова была еще забинтована. А как хотелось скорее попасть на съезд, где лучшие люди страны выступали с его высокой трибуны. Многих я знал в лицо, со многими разговаривал. В жизни этих товарищей не было пустоты, они не знали, что такое разочарование, и, какой бы пост ни занимали, были рядовыми тружениками на великой стройке коммунизма. Каждый из них с головой окунался в быстрое течение нашей жизни, вместе со всем народом делил тяжести и невзгоды в годы бурь и тревог. В газете я увидел фотографию Германа Титова и Николая Мамая, разговаривающих с делегатами съезда в перерыве между заседаниями. Я знал знаменитого донецкого шахтера, вознесшего труд на небывалую высоту. Я не выдержал, пошел к врачу и сказал: — Как хотите, но я больше не могу сидеть здесь и завтра отправляюсь в Москву. По выражению моего лица врач понял, что меня уже не удержать никакой силой. — Еще пару деньков, и можно ехать, — дипломатично сказал врач, снимая повязку и покачивая головой. Он энал, что буржуазная пресса писала, будто я заболел какой-то «космической» хворобой, ходили слухи, что я разбился в автомобильной катастрофе, и ему хотелось, чтобы я своим появлением на съезде прекратил все эти неприятные домыслы. И я успел на съезд. Новое эдание — Кремлевский Дворец съездов, сооруженный из стекла и стали, в котором проходили заседания, — чем-то напомнило космодром. Хорошо помнится грохот аплодисментов, которым встретили делегаты появление па трибуне Германа Титова. Он произнес великолепную речь, выражаю- 180
щую думы и чаяния всех космонавтов. И мне кажется, есть смысл привести ее здесь почти целиком. — Товарищи! — сказал тогда он. — Я не ошибусь, если назову себя самым молодым коммунистом среди присутствующих здесь делегатов съезда. Ведь в моем партийном билете проставлена дата, вдвойне мне памятная и вдвойне дорогая, — седьмое августа тысяча девятьсот шестьдесят первого года. В этот день, как вам известно, космический корабль «Восток-2» завершил свой семнадцатый оборот вокруг нашей планеты и, послушно выполняя волю советских людей, опустился в заданном районе приземления. В этот день — 7 августа — мне выпала честь рапортовать партии, ее Центральному Комитету о выполнении заданий на космическом корабле «Восток-2». Это были волнующие минуты в моей жизни. В самом деле, мне, сыну народного учителя, у которого деды и прадеды были батраками, наша Советская власть, партия коммунистов дали крылья в жизнь. Летчик-истребитель, а затем летчик-космонавт— это великая честь. И перед полетом я заверил партию, весь советский народ, что отдам все свои силы, но задание выполню. И вот теперь мне оказана высокая честь быть делегатом XXII съезда Коммунистической партии Советского Союза. То, что меня досрочно приняли в члены партии и избрали делегатом на этот съезд, для меня самая высокая награда. Замечательная традиция сложилась у нашего народа — встречать исторические события и революционные праздники новыми успехами в труде. От людей старшего поколения, тех, кто штурмовал Зимний, сражался с врагами на фронтах минувших войн, кто строил домны и электростанции, создавал колхозы и совхозы, эта традиция переходит из поколения в поколение. Нынешний съезд ознаменовап поистине грандиозными победами на всех участках коммунистического строительства. Прими же, партия, и наш скромный подарок! В честь XXII съезда мы, космонавты, совершили полеты па космических кораблях «Восток» и «Восток-2», проложив впервые в мире трассы космических полетов. Мы по праву гордимся тем, что космические корабли стартуют с советских космодромов. Двести двадцать миллионов советских людей — вот та сила, которая поднимает их к звездам. В этом новом прекрасном Дворце, — продолжал Титов, —среди делегатов съезда я вижу многих товарищей, принимавших непосредственное участие в подготовке и обеспечении полета в космос. Эти товарищи создали мощную многоступенчатую ракету, надежный космический корабль, в котором космонавт чувствует себя словно в прекрасной, благоустроенной квартире. Более двадцати пяти часов прожил я в кабине космического корабля «Восток-2», совершившего семнадцать витков вокруг Земли. И жил я вполне нормальной жизнью, несмотря на то что был в состоянии невесомости. В кабине я работал, производил вычисления, делал записи, вел киносъемки, дважды брал ручное управ- 181
ление кораблем и пилотировал его. Словом, паша социалистическая промышленность и паша советская наука создали никем не превзойденный по совершенству космический корабль, пилотируемый человеком. Мечта самых дерзких фантастов стала былыо. Разве это не является одним из многочисленных доказательств мощи нашей советской экономики, расцвета нашей науки, ума и таланта наших людей, раскрывшихся под живительными лучами идей марксизма-ленинизма! Возьмите такой вопрос — обеспечение жизнедеятельности космонавта в условиях невесомости. Это очень сложный комплекс научных проблем, и надо отдать должное нашим ученым, конструкторам, инженерам, врачам, рабочим, сумевшим решить задачи, связанные с этой проблемой. В кабине космического корабля удобно работать. В ней свежий, чистый воздух, как в сосновом лесу после хорошего грозового дождя. Во всяком случае, в городах он далеко не такой. Но это, конечно, временно. Наши градостроители позаботятся об этом и сделают атмосферу городов чистой. В кабине корабля можно и хорошо отдыхать. Как вы знаете, задание на космический сон было не только выполнено, но и на полчаса перевыполнено. Во время полета мне приходилось питаться космической пищей, которая находилась в тубах. Вкусно, питательно. Отличная теплоизоляция сохраняет нормальные условия для космонавта даже при вхождении корабля в плотные слои атмосферы. Специальная система жизнеобеспечения поддерживает постоянные благоприятные условия в кабине корабля даже тогда, когда на его поверхности температура очень высока. В Отчете Центрального Комитета КПСС говорилось об успехах и задачах, в частности, по развитию радиотехники и средств связи. И в этой области нашим народом достигнуты огромные успехи. Вы сейчас слушаете меня через репродукторы, наушники. Вот так же отчетливо я слышал Землю там, в космосе, во время полета. Наши советские стапции были удалены на десять — двенадцать тысяч километров от космического корабля, а связь осуществлялась непрерывно, без помех. На Земле с помощью телевизионной аппаратуры непрерывно следили за тем, что происходит внутри корабля. Глазок телепередатчика все время смотрел на меня, и я знал, что десятки людей непрерывно следят за экранами телевизионных приемников. Товарищи! В недалеком прошлом я — летчик-истребитель. Летая на современных самолетах-истребителях, я уже имел представление о величайшем техническом прогрессе в развитии авиации. Ныне наша авиация находится на еще более высоком уровне. Наши летчики установили более половины мировых авиационных рекордов. Недавно советский летчик Александр Федотов на краснозвездном самолете показал невидапную скорость — более 2700 километров в час. Другой советский летчик, Георгий Мо- 182
солов, на самолете достиг огромной высоты — около тридцати пяти километров. Итоговым творческим отчетом наших авиаторов перед народом и партией в преддверии XXII съезда КПСС был воздушный парад на Тушинском аэродроме. Парад, длившийся почти два часа, показал, что за последние годы в Советском Союзе произошло кардинальное обновление Воздушного Флота. Неизмеримо возросли скорость, дальность и потолок авиации. Над аэродромом проходили реактивные машины, вооруженные ракетами различного назначения. Всесокрушающ и грозен ракетный удар этих крылатых машин! Новейшее оружие неотвратимо попадает в цель. Его боевая мощь в несчетное число раз превышает силу обычных авиационных бомб. В будущем на космических кораблях, — говорил Герман, — будут летать штурманы, инженеры, ученые различных специальностей. Товарищи! Мои друзья-космонавты готовятся к новым полетам. Ведь эра освоения космоса только началась, и мы гордимся тем, что Юрию Алексеевичу Гагарину и мне выпала честь открывать ее. Впереди новые, более сложные космические маршруты. Все новые и новые советские люди по неизведанным маршрутам полетят в космос, будут изучать его, раскрывать и дальше тайны природы и ставить их на службу человеку, его благосостоянию, на службу миру. Я бережно храню самый дорогой для меня документ — партийный билет. Его номер — 09 753 678. Что это значит? Это значит, что ныне в партии около десяти миллионов человек — целая армия активных строителей коммунизма, разведчиков неизведанных далей истории человечества, которая творится руками коммунистов, руками всего советского народа. Ей, десятимиллионной партии, мы обязаны всем тем, чего мы достигли, всем нашим великим счастьем радостного труда! Когда Герман Титов сошел с трибуны, а другой товарищ занял его место, я все еще находился под впечатлением услышанного. Речь Германа была сконденсирована и сжата, ничего к ней пе добавишь, ничего не выбросишь, и произнесена она была так, что доставила радость. Это был гимн человеческой энергии, организованности, страстной увлеченности любимым делом. Если бы мне выпало счастье выступить на съезде, я сказал бы то же самое. Да и выступал Герман Титов не столько от своего имени, сколько от имени всех космонавтов. Пребывание на съезде духовно обогатило меня, я словно взобрался на вершину горы, с которой увидел широкие просторы будущего страны и народа. Несколько раз пришлось выступать мне потом с трибуны Кремлевского Дворца съездов, и всегда Кремль казался мне космодромом. Отсюда наша страна начала свой старт в прекрасное будущее — коммунизм.
ЗА ГИМАЛАЯМИ И ГИИДУКУШЕМ ерез месяц после XXII съезда партии, в конце поября, началась наша большая поездка по Азии. В ней принимала участие и Валя. На сей раз наш путь лежал за Гималаи и Гиндукуш — в Индию, на остров Цейлон и в Афганистан. Солнечным полднем Ил-18, борт которого мы шутя между собой стали называть родным домом, приземлился на аэродроме Палам, вблизи Дели — столицы Республики Индия. Было по- летнему тепло, и нам, всего несколько часов назад ежившимся от дождливой, прохладной ночи в Ташкенте, была особенно приятна делийская погода. Сразу же после встречи у самолета с представителями индийской общественности кортеж машин направился в город. С любопытством оглядывались мы вокруг. И природа, и постройки, и люди, приветливо машущие нам руками, — все выглядело необычно. Я много читал об Индии, ее пароде, ее древней культуре. Перед отлетом, взяв в библиотеке два томика заметок советских журналистов о поездках в страны Азии, еще раз освежил в памяти то, что знал об этой сказочной стране, почерпнул немало сведений. Все было новым, инте¬ ресным. Первыми в Дели нас ждали индийские журналисты. Около трехсот корреспондентов газет, радио и телевидения собралось на открытом воздухе, в саду, устланном коврами. В ходе пресс- конференции, па которой, как обычно, было задано много вопросов, нам передали первые подарки. В числе их — карандашный портрет Германа Титова, выполненный глухонемой девушкой- делийкой по имени Микти Дос. Было приятно, что, встречая меня, жители Индии помнят и о втором советском космонавте, моем «небесном брате». От его имени я тепло поблагодарил за подарок и попросил передать Микти Дос только что выпущенную издательством «Правда» книгу записок Германа Титова о полете «Востока-2» — «700 000 километров в космосе».
по телевидению, большой гражданский прием на стадионе, где вместе с Д. Неру мы совершили на открытом автомобиле круг почета и где после речей развернулся увлекательный спортивный праздник, потом еще один прием и еще один официальный ужин. Дели — красивый город. В той его части, которая называется Нью-Дели — широкие улицы, проспекты, много памятников, правительственных учреждений, построенных в величественном восточном стиле. Мы побывали во многих районах Дели — у могилы борца за свободу и независимость Индии легендарного Ганди, возле «Красного форта», где еще сохранились пушки, из которых колонизаторы в прошлом веке расстреливали восставших делийцев, поднялись на семидесятиметровую башню Кутб Мипар, сооруженную свыше 750 лет назад, посетили делийский университет и встретились там с тысячами студентов, выступали па массовом митинге на Рамлила Граупд, осмотрели промышленную выставку, в которой принимали участие около двух десятков стран. Исключительно интересно прошел организованный Делийским аэроклубом авиационный праздник. Лучшие индийские планеристы и планеристки — Ахрам Локрин, Суриандра Гилл, Рад Матру и другие — показали нам свое мастерство. Индийские конструкторы, готовясь к этому празднику, построили новый планер. — Как его назвать? — спросил нас генеральный секретарь клуба В. Б. Гупта. — «Дружба», — единодушно предложили мы. Так было и сделано. На фюзеляже планера я крупно написал русскими буквами и на языке хинди слово «Дружба», накрепко скрепляющее взаимные чувства советского и индийского народов. Девизом дружбы был отмечен весь 5000-километровый маршрут нашей поездки по Индии. Каждый, с кем нам довелось встречаться, стирался по-своему выразить искренние чувства к советским людям. Запомнилась девушка, протолкнувшаяся к нам на промышленной выставке и надевшая мне на руку браслет — знак братания. Трогателен был порыв седобородого старика в чалме с мальчиком, видимо внуком, на руках, поджидавшего нас у выхода с многотысячного митинга на Рамлила Гра- унд, чтобы надеть на Валю сплетенную его руками гирлянду цветов. Подобные гирлянды из белых, красных и золотистых цветов преподносились нам всюду — таков существующий в Индии традиционный народный обычай. Первым городом, в который мы вылетели, начиная поездку по стране, был полуторамиллионный Лакхнау, находящийся к востоку от Дели. Около ста лет назад он был центром восстания сипаев против колонизаторов. В память об этом в городе установлен обелиск. Ныне промышленный Лакхнау является и городом студентов — в нем кроме ряда фабрик и заводов расположен один из крупнейших университетов Индии. Мы, разумеется, 185
побывали в нем. Выступая перед студентами и преподавателями, до отказа заполнившими просторный университетский двор, я напомнил о том, что истоки дружбы между народами Индии и России лежат в глубине веков, что еще в давние времена русский путешественник Афанасий Никитин приплыл с берегов Волги к берегам священного Ганга, что полтораста лет назад, в пору Отечественной войны 1812 года, индийские купцы, находившиеся в Астрахани, предлагали финансовую помощь русскому народу, самоотверженно отражавшему нашествие наполеоновских полчищ. Когда по ходу выступления я назвал Бхилаи, где с помощью советских специалистов построено крупнейшее в Индии металлургическое предприятие,, студенческий митинг разразился бурной овацией. В заключение пашей дружеской встречи в университете руководитель факультета физики профессор Р. Н. Шарпа вручил мне диплом, на котором причудливой вязью букв восточного алфавита было написано, что советский космонавт 10. Гагарин избран пожизненным членом клуба исследователей космоса. Весь день в Лакхнау прошел в официальных визитах и собраниях. Мы побывали в аэроклубе, в местном отделении Индо- Советского общества развития культурных связей, приняли участие в народном празднике, организованном в парке «Виктория», провели обстоятельную беседу с журналистами. На собрании членов Индо-Советского общества развития культурных связей, происходившем под огромным шатром, многие из выступавших говорили па русском языке. Я рассказал здесь о работе и решениях XXII съезда КПСС, о том, как советские люди борются за утверждение великих принципов коммунизма. Члены общества подарили мпе бюст Ганди и белую «топи» — головной убор вроде пилотки, который в Индии носят многие общественно-политические и государственные деятели. Чудесное утро, свежее, напоенное росой, разбудило нас заводскими гудками. Снова в путь. Теперь, пересекая всю Индию с востока на запад, мы летели к берегам Аравийского моря — в четырехмиллионный Бомбей, так называемые океанские ворота страны. На бомбейском аэродроме Санта-Крус все пятиэтажное здание аэропорта было заполнено народом. Нас тут встречали официальные лица и президент Индо-Советского общества развития культурных связей доктор А. В. Балига. На всем пути от аэродрома до города стояли толпы людей. Тотчас же после визита к губернатору штата на берегу залива, в отеле «Тадж Махал», состоялась пресс-конференция. На нее собралось около трехсот журналистов. В числе их мне было приятно увидеть индийского писателя и общественного деятеля Ходжу Ахмад Аббаса, с которым мы беседовали еще летом в Москве. Мы тепло улыбнулись и даже, кажется, заговорщически подмигнули друг другу. Позднее X. А. Аббас издал в Индии книгу о советских космонавтах 186
под названием «Пока не достигнем звезд». В ней сказано немало хороших слов в адрес советского народа. В ходе пресс-конференции X. А. Аббас попросил меня сказать несколько слов молодежи Индии. — Мне бы хотелось принять участие, — сказал я, — в полете па космическом корабле с группой молодых космонавтов разных национальностей — русскими, индийцами, американцами... Это был бы мирный научный космический корабль. Давайте будем все вместе стремиться к тому, чтобы эта мечта осуществилась. Ведь не является ли наша Земля таким космическим кораблем, который несется в просторах Вселенной? Этот корабль принадлежит всем нам, всем народам, и его команда должна жить в мире и дружбе... Из многочисленных бомбейских встреч трудно выделить какую-либо одну. Все они были яркими, запоминающимися. Исключительно интересной, например, была вечерняя поездка на бомбейскую киностудию. Мы ехали туда, как, впрочем, и при посещении других мест, в сплошной толпе народа. На студии, здание которой было празднично иллюминировано, собрались ведущие киноартисты, художники, композиторы, многочисленный технический персонал. Все выглядело очень празднично. Меня и Валю тут же пригласили на сцену, в глубине которой стояла массивная статуя Будды, и попросили сказать несколько слов. Но ведь я же не киноработник, а всего лишь рядовой кинозритель. Хотя, впрочем, вспомнив, что мне довелось участвовать в съемках документальных фильмов «Первый рейс к звездам» и «Снова к звездам», решил рассказать об этом небольшом опыте и тем самым решить и «космическую» тему в своем выступлении. Оно, кстати сказать, было выслушано с большим одобрением, что, разумеется, прежде всего надо отнести за счет того всеобщего интереса, который проявлялся самыми различными слоями народа Индии к освоению космоса. В заключение я пожелал всем кинозвездам бомбейской студии — а их было тут немало — светиться так же ярко, как светятся звезды в космосе. Во время небольшого концерта к нам с Валей, лицо которой индийские киноартистки уже успели украсить национальным «бинди» — пятнышком на лбу, подошел Радж Капур — актер, хорошо известный советским зрителям. Было интересно побеседовать с этим веселым, общительным человеком, как бы сошедшим с экрана. В жизни он примерно такой же, каким мы видели его в фильмах, сценарии которых, между прочим, паписапы X. А. Аббасом, так неожиданно встретившимся на пресс-конференции в отеле «Тадж Махал». Индия — страна больших контрастов. Совсем рядом с красивыми, либо старинного, либо современного типа, зданиями можно увидеть очень бедные жилища, слепленные из глины и соломы, сложенные из дикого камня. В потоке автомашин вдруг па середине улицы, даже в центре города, попадается неторопливо бредущая корова. Водители автомашин резко тормозят и 187
осторожно объезжают стороной это считающееся в Индии священным животное. В многоликой толпе наряду с людьми, облаченными в длинные национальные одежды, светлые, черпые или красные тюрбапы, стоят индийцы или индианки в европейских костюмах, сшитых, что называется, по последней моде. И вот, когда мы вечерними улицами возвращались с киностудии, в глаза невольно бросился еще один, довольно типичный контрастный мазок: на широких панелях у стен хорошей архитектуры домов десятками, сотнями укладывались на ночлег люди. Это бедняки, не имеющие никакого крова, никакого пристанища. Все их имущество — ветхое сари или халат да небольшой заплечный мешок, па который можно положить голову. И таких бездомных людей в Индии, к сожалению, еще много. Мы их видели пе только в Бомбее, но и в Калькутте, и в Хайдарабаде, и даже в Дели... Бомбейские друзья, показывая город, его достопримечательности, пригласили нас в свой Институт здоровья — школу йогов. Опа расположена на красивой набережной, неподалеку от Аквариума, где собрано множество образцов богатейшей фауны Индийского океана. Вице-директор этой школы доктор Випекар и другие педагоги провели нас по аудиториям. Инструктор Нап- балкар, сухощавый, гибкий человек, показал ряд упражнений, выполняемых учениками школы. Он то распластывался ничком на небольшом коврике, то замирал па несколько минут, поджав ноги, в самых неудобных позах, то стоял на голове... Упражнения, несомненно, требовали большого физического напряжения, но Напбалкар проделывал их без каких-либо видимых усилий. Его лицо все время было неподвижным, бесстрастным, а дыхание и все движения строго размеренными. Все это, конечно, достигалось длительной тренировкой. Мне невольно в эти минуты припомнились тренировочные занятия, проводимые в нашей группе летчиков-космонавтов. Они, надо сказать, порою выглядели куда потруднее, чем упражнения, практикуемые в школе йогов. Но ведь и цели, преследуемые ими, были совсем иными. Однако, как бы там ни было, знакомство с системой подготовки йогов дало интересный материал для размышлений, которыми потом, вернувшись на Родину, я поделился с нашими медиками и руководителями физической подготовки. Индия — одна из стран Азии с огромным количеством населения. Это наглядно ощущалось на тех гражданских приемах, как тут называют массовые митинги, которые проводились в честь приезда советских гостей. В Бомбее, например, на такой гражданский прием, устроенный в Ширвази-парке, собралось около 300 000 жителей города. Дело происходило вечером, и в свете прожекторов на трибуне, украшенной цветами, ярко выделялись большие портреты В. И. Ленина и борца за свободу индийского народа Ганди. Тут же на красочном плакате была 188
показана схема полетов советских искусственных спутников Земли и наших космических кораблей. Гражданский прием начался с того, что представители 70 различных общественных организаций вынесли на трибуну почетные гирлянды цветов, вручили советским гостям памятные подарки, и в том числе кокосовые орехи — символ успеха. Затем — речи. Выступавшие горячо говорили о необходимости бороться за мир, за всеобщее и полное разоружение. И я в своем слове, обращенном к участникам митинга, сказал о том, что как было бы хорошо, если бы все страны разоружились и стали соревноваться, кто выше и дальше будет летать в космос, сделает больше научных открытий. Душой всех наших встреч с индийскими трудящимися было ИСКО, насчитывающее в стране около 200 филиалов. В беседах с нами члены этого общества рассказывали о большой работе, проводимой в целях развития и укрепления дружественных связей между Индией и СССР, о пропаганде достижений советского народа среди широких слоев населения городов и сельских районов. Почти в каждом отделении этого общества созданы курсы изучения русского языка, и слушатели этих курсов старались обязательно перекинуться с нами парой-другой теплых, сердечных фраз. Вечером после собрания бомбейского отделения ИСКО мы побывали в гостях у президента общества доктора Балиги. Возле дома на Нетаджи Бос Роуд, 69, расположенного на берегу залива, где на пятом этаже находится квартира доктора, собрались жители всех ближайших кварталов. Весь вечер на лестничной клетке дома и в самой квартире доктора толпились люди. Каждому хотелось поговорить с советскими гостями, пожать им руки, сказать несколько идущих от сердца слов привета. Часы, проведенные в квартире президента ИСКО, задушевная беседа с ним, его женой Камалой и их ближайшими родственниками и знакомыми еще и еще раз показали нам, с каким живейшим интересом воспринимается индийским народом все то, что происходит в Советском Союзе, как радуются наши друзья за Гималаями каждому новому успеху советских людей в строительстве коммунизма. Во время этих бесед зашла речь о недостойной вылазке американского журнала «Мэн», в одном из номеров которого, видимо специально продававшемся в эти дни в некоторых киосках, брался под сомнение сам факт полета космического корабля «Восток». — Успехи Советского Союза в освоении космоса, — гневно сказал доктор Балига, — не дают покоя кое-кому за океаном, где пока никак не могут догнать советских ученых и конструкторов... Не знаю, как шла продажа этого номера журнала «Мэн», но мои товарищи по поездке видели, как в книжных киосках нарасхват раскупались изданные местными издательствами книги о космических полетах, осуществленных в СССР, и в том чис- 189
ле книга «Дорога в космос». На всех беседах и пресс-конференциях нам задавалось много вопросов, касающихся технической стороны организации космических полетов, подготовки советских космонавтов. На все эти вопросы мы старались давать как можно более полные ответы. И это естественно, ибо результаты полетов советских космических кораблей должны принадлежать мировой науке. И вот уже Бомбей, красивая набережная которого своей конфигурацией и даже архитектурой зданий чем-то напомнила нам Рио-де-Жанейро, остался крупной памятной вехой на нашем маршруте. Впереди — семимиллиопная Калькутта, носительница славных традиций освободительной, революционной борьбы индийского парода за свою свободу и независимость, родина Рабиндраната Тагора. Здесь — новые знакомства, новые встречи с журналистами, с членами так называемого Делового клуба, с калькуттской молодежью на стадионе и в аэроклубе, еще один полумиллионный гражданский прием, еще одно большое собрание членов местного отделения ИСКО. На этом собрании, кстати сказать, индийские женщины под всеобщее одобрение, обрядили Валю в свой национальный костюм — синее сари, воскурили в честь советских гостей фимиам, хором спели на русском языке песню «Широка страна моя родная». И вновь мы встретили тут многих наших друзей, говорящих по-русски: Роя — генерального секретаря ИСКО, принимавшего нас в Калькутте, рабочего джутовой фабрики Исмаила II ад на, побывавшего в Москве на фестивале молодежи, семейство учителя Бендарджи... И это, конечно, еще более усиливало дружескую, непринужденную обстановку многотысячного собрания. В Калькутте запомнился такой эпизод. На небольшом пароходе, направляясь в сокровищницу богатейшей индийской флоры — государственный ботанический сад, мы плыли по реке Хугли — ответвлению священного Ганга. Путь лежал вдоль причалов калькуттского порта, в котором стояли десятки океанских пароходов многих стран. Их экипажи при приближении нашего судна поднимали на мачтах флаги расцвечивания, выкрикивали приветствия Советскому Союзу. А в районе одной джутовой фабрики на берег вышла большая толпа рабочих с многочисленными красными флагами. Они ярко алели на фоне фабричных труб, как бы символизируя любовь индийского рабочего класса к советскому народу. Зигзагообразный маршрут нашего Ил-18, подобно молнии, прочертил всю карту Индии, закончившись в Хайдарабаде — главном городе одного из крупнейших штатов страны — Андра- Прадеш. Этот город, застроенный типичными для юга невысокими зданиями с плоскими крышами, насчитывает около полутора миллионов жителей, в нем расположен университет, где обучается до 20 000 студентов. К слову сказать, почти все они по-южному темпераментны; шумливые парни и девушки при- 190
няли участие в митинге, собранном по случаю нашего приезда на площади возле университета. В Хайдарабаде и его окрестностях находится немало интересных исторических памятников. В их числе — развалины знаменитой Голконды, крепости, построенной в XIII веке поблизости от алмазных копей. Мы побродили возле высоких, сложенных из камня стен, полюбовались старинными пушками, послушали увлекательную историю, рассказанную экскурсоводом о легендарных сокровищах Голконды и борьбе за ее клады, длившейся много лет. А вечером нас провели в Хайдарабадский музей. Он по своим экспонатам, размещенным почти в трехстах комнатах, считается лучшим в Индии. Тут собрана масса уникальных произведений индийского искусства — старинные кораны, красивейших рисунков ковры, картины, скульптуры. Вале особенно поправилась выполненная из мрамора фигура индийской женщины. Ее плечи покрывала накидка такой тончайшей работы, что казалось, это не мрамор, а легчайшая кисея, колышущаяся от дуновения ветерка. Изумительное мастерство! Прощаясь с Хайдарабадом, мы прощались со всей Индией, так радушно принявшей нас, с ее удивительно сердечным народом, который высоко ценит помощь, оказываемую ему Советским Союзом в развитии отечественной промышленности, в укреплении деловых и культурных связей между нашими странами. На юге Индии и в середине декабря, когда в средней полосе пашей страны звенят морозы, а дороги заметают снежные вьюги, было жарко. Но еще большим жаром пахнуло нам в лица, когда Ил-18 приземлился в Коломбо — столице Республики Цейлон. Ослепительным было солнце Цейлона, ослепительна изумрудная зелень этой жемчужины Индийского океана и еще более ослепительны улыбки т^ясяч и тысяч сингалов и тамиллов, с исключительной сердечностью принявших на своей родине советских гостей. «Добро пожаловать, товарищи! Коммунистическая партия Цейлона» — крупно выделялось на одном из множества красных флагов и плакатов, растянутых между пальмами при въезде в Коломбо. «Красный ковер — советским гостям» — с такими заголовками вышли на следующее утро газеты Цейлона, описывающие наш приезд в Коломбо и радушный прием в правительстве республики. Действительно, вся страна оделась в красные флаги и транспаранты со словами привета советскому народу. Когда мы ехали вдоль океана в южную провинцию Галле по дороге, пролегающей среди пальмовых рощ, справа и слева нескончаемой стеной стояли жители прибрежных селений, рыбацких поселков. Всюду возникали летучие митинги. «Джайвева!» — «Добро пожаловать!» — таким плакатом встречало нас буквально каждое селение. 191
Здесь, на Цейлоне, все было удивительным и интересным. И люди с черными как смоль волосами, одетые в летние белые саронги и сари; и величественные пальмы, подступающие к самой береговой кромке; и мерно покачивающиеся па океанских волнах рыбачьи лодки — катамараны; и множество буддийских монахов, бритоголовых, в ярких желтых одеждах; и рабочие слоны, переносящие огромные бревна; и запах выжигаемых кокосовых орехов; и уклад жизпи в селах и городах; и, самое главное, по-детски застенчивая радушпость, с которой встречали нас всюду, как па побережье или в гористых, глубинных районах страны, так и на болотистом севере, в Джафне. Народ Цейлона совсем недавно избавился от колониального угнетения, обрел независимость. За это время страна в своем развитии сделала немало успехов. — В советских людях, — сказал нам секретарь Компартии Цейлона Питер Кейнеман, — наш парод видит свой завтрашний день... Эта мысль нашла яркое выражение в символичном макете космической ракеты, возвышающейся над людской толпой, собравшейся на митинг в древнем городе Анурадхапуре. Она была сооружена поблизости от священного дерева, под которым, согласно преданиям, Будда начал свое учение. На макете этой ракеты крупно выделялась надпись: «Восток-3, 1962 год». Так наши цейлонские друзья прочили советской науке и технике новые успехи в космонавтике. И они, кстати сказать, ошиблись только в одном — 1962 год стал стартом не одного, а двух советских космических кораблей — «Востока-3» и «Востока-4», совершивших длительный групповой полет. Если второй день нашего пребывания на Цейлоне был целиком отдан поездке по его юго-западному побережью, вплоть до самого южного города страны Матала, находящегося всего в пяти градусах широты от экватора, то на следующее утро мы устремились к центру республики — в провинцию Канди. Сначала дорога шла мимо залитых водой рисовых полей, а затем поднялась в горы. По пути заехали на одну из многочисленных чайных плантаций в районе города Кегала, осмотрели небольшую фабрику чая. Как и следовало ожидать, на ней преобладал ручной труд. И просушка, и резка чайного листа, и упаковка готового чая — все производилось руками работниц. Это был тяжелый, утомительный труд. И в Кегала, и в Матале — небольших горных городках, и в Канди — столице провинции Лига цейлоно-советской дружбы устраивала массовые митинги, на которых мне пришлось выступать с рассказами о полетах советских космонавтов. Хотя в жару это было делать и утомительно, но я выступал с удовольствием — хотелось как можно подробнее, как можно больше рассказать тысячам и тысячам простых людей такой далекой от нас страны, как Цейлон, о том, как живет и трудится советский народ, каких огромных достижений он добился в строительстве 192
коммунистического общества. Было приятно выступать на этих митингах еще и потому, что цейлонцы удивительно внимательные слушатели; по их горячим глазам и горячим улыбкам чувствовалось, что мои слова, переведенные на их родной язык, доходят до самого сердца. В провинции Канди есть замечательное по своей красоте место — ботанический сад Перадения, основанный 150 лет на- вад. Тут собраны образцы не только цейлонской флоры, но и растений всех континентов. Осматривая его, мы припомнили подобный ботанический сад под Калькуттой, и трудно было сказать, какой из них лучше. — Оба хороши, — заметила Валя, когда, сажая в Перадении дерево дружбы, мы обменялись мнениями на сей счет. И еще одна местная достопримечательность очень понравилась нам. Я имею в виду озеро в Канди, созданное около 200 лет назад из втекающих в специально вырытую котловину горных ручейков. Сейчас в этом озере разведены огромные черепахи. Выползая на берег, они греются на солнце, глядя подслеповатыми глазами на скользящие по светлой воде прогулочные яхты. А кругом — горы, покрытые буйной южной растительностью. Красивый уголок! Поздним вечером, спустившись с гор, мы попали на небольшой, «семейный» прием, устроенный в домике министра просвещения. Сюда приехала и Сиримаво Бандаранаике — вдова руководителя цейлонского народа Соломона Бандаранаике, на могилу которого в городе Кегала мы только что возложили венок. Сиримаво Бандаранаике, смуглая, черноволосая женщина с очень милым, симпатичным лицом, чем-то напомнила нам наших кубанских казачек. Такие же мягкие, но вместе с тем энергичные движения, теплая улыбка, ласковые темные глаза. Она очень понравилась Вале, и у них завязался непринужденный женский разговор. Сиримаво Бандаранаике приехала со своими детьми. У нее две взрослые дочери — Сунетра и Чандрина и сын — Анура. Журналисты занялись девушками, а я по душам поговорил с юношей. Анура хотел быть и летчиком и врачом. Я сказал, что космонавтике нужны и авиаторы и медики, что самое главное — хорошо учиться, что впереди у него, как и у всей цейлонской молодежи, много хороших дорог в жизнь и что самое главное — выбрать из них такую, которая бы принесла как можно больше пользы его трудолюбивому народу. Рано утром на небольших четырехмоторных самолетах типа «Нерон» мы вылетели в Анурадхапур и в Джафну — северную провинцию страны. В Анурадхапуре — древней столице Цейлона, основанной примерно 2000 лет назад, сохранилось много старинных храмов и памятников Будды. Возле некоторых из них и по сей день горят огни. В одном из таких храмов буддийские монахи окропили меня «священной» водой, спели молитву * 4-562 193
и вручили цветок лотоса. Я в свою очередь подарил им книгу «Утро космической эры». После митинга в Джафне, где, кстати сказать, многие мужчины были с «бинди» — золотистыми и красными кружочками на лбу, мы вылетели в Коломбо. Пилот нашей машины — сингал Ситунай, летающий на пассажирских самолетах больше десяти лет, пригласил меня к штурвалу. Что же, это было заманчиво — попилотировать незнакомый самолет вблизи от экватора! Над океаном клубилась кучевая облачность. Я провел машину между двух мощных облаков и взял курс на Коломбо. — О’кэй! — сначала по-английски сказал мне Ситунай, когда мы вместе приземлили ее на аэродром. А затем, белозубо улыбнувшись и как бы складывая слово по буквам, добавил: — Хар-а-шье! Последний день — в Коломбо — городе, уже полюбившемся нам своей зеленью, пальмами, радушными, гостеприимными жителями. Заключительная пресс-конференция, собрание членов Лиги цейлоно-советской дружбы, небольшой домик, который сплошь увешан картинами Верещагина, Репина, Айвазовского и репродукциями с произведений советских художников, лекция о космонавтике в университете, проходившая под председательством президента ассоциации цейлонских ученых профессора С. С. де Сильва, многочисленные вопросы профессоров и студентов... — Придет время, — сказал я в заключение этой лекции, — и кто-нибудь из молодых цейлонцев, сменив саронг на космический скафандр, в одном экипаже с советскими космонавтами полетит в просторы Вселенной... На другой день Ил-18 стремительным прыжком в несколько тысяч километров перенес нас от синих вод Индийского океана к отрогам Гиндукуша — в Кабул. И здесь, в свободолюбивом, независимом Афганистане, на каждом шагу ощущалась та же атмосфера большой дружбы народа к Советскому Союзу. О ней говорилось и на митинге на одной из центральных площадей столицы страны, и в актовом зале высшего учебного заведения на встрече с афганской молодежью, и на правительственном приеме. В дружеских беседах, завязывавшихся на этом приеме с советскими гостями, наши собеседники не раз подчеркивали, что афганский народ глубоко благодарен великому Ленину за его действенную поддержку борьбы Афганистана за независимость. Афганцы выражали сердечную признательность за ту помощь, которую оказывают им советские специалисты в строительстве дорог и промышленных предприятий, в геологических изысканиях, в развитии культуры в стране. Случилось так, что мы улетали из высокогорного Кабула в день рождения Вали. Когда самолет, перевалив Гиндукуш, лет на курс к Ташкенту, товарищи по путешествию сердечно поздравили нас с этим семейным праздником. 194
В Ташкенте мы пробыли несколько часов. В городском театре я рассказал трудящимся города о нашей поездке в Индию, па Цейлон, в Афганистан — страны, лежащие за хребтами Гималаев и Гиндукуша, народы которых обладают большой культурой, традициями, идут своим путем развития. Миллионы и миллионы людей, говорящих на разных языках, но одинаково понимающих значение слов «мир» и «дружба», которые скрепляют человечество в единое целое, радушно встречали советских людей, видя в них представителей нашего великого народа — строителя коммунистического общества. Как символ их чувств, в памяти остался большой плакат, возвышавшийся над людским морем одного из митингов: рабочий и крестьянин, высоко вскинув вверх серп и молот, уверенным шагом идут вперед, провозглашая то, что начертано на знамени нашего народа — мир для всех народов планеты Земля.
В АФРИКЕ И СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ |тк|| памятную среду 12 апреля 1961 года орбита моего кос- ll ВII мического корабля пролегала над Африкой. Именно И1ж1 здесь, над ее пустынями, на борт «Востока» поступил |ВВ| соответствующий сигнал, включился тормозной двига- IJLFII тель и началось снижение к плотным слоям атмосферы. Тогда я видел Африку с высоты космического полета. Но вот в конце января 1962 года настал день, когда мне вместе с сопровождающими товарищами довелось ступить на африканскую землю и провести в нескольких ее странах немало интересных, запомнившихся на всю жизнь дней, повстречаться с народами, населяющими эти страны, познакомиться с их бытом и богатой национальной культурой. Первым пунктом на пути нашего нового маршрута дружбы, как образно назвали его в зарубежной прессе, был Каир, в который мы прилетели прямо из Москвы на Ил-18, ведомом очень опытным летчиком Н. И. Михайловым, без каких-либо промежуточных посадок. На Каирском аэродроме нас ожидало много вароду, был выстроен почетный караул, ибо эта поездка совершалась по приглашению командования египетских вооруженных сил. Еще по дороге с аэродрома в город, к тому дому на берегу Нила, где нам предстояло жить, мне показали местные утренние газеты с дружескими шаржами. На одном из них я был изображен стоящим среди знаменитых египетских пирамид и горячо пожимающим руку ожившему сфинксу. А вот другой рисунок: советский космонавт взобрался на высокую каирскую башню, в руках у него оливковая ветвь — символ мира. Именно так, как посланцев мира, и приветствовали египтяне советских гостей на всем пути к красивейшему зданию президентского дворца Эль-Кубба. Здесь в книге почетных посетителей от имени всех товарищей по поездке я написал: «Мы тронуты теплотой встречи и надеемся провести здесь несколько приятных дней». И они действительно оказались очень интересными! Ведь Египет — страна древней культуры. Знакомство с ее историческими памятниками в самом Каире, а 196
также в Луксоре, где и по сей день производятся археологические раскопки, в Александрин п других местах оставило глубокий след в памяти. Разве можно забыть сердечные встречи с рабочими крупнейшей текстильной фабрики в Хелуане, с моряками Суэцкого капала, со студентами Каирского и Александрийского университетов, которые внимательно слушали мои лекции о развитии советской космонавтики, с десятками тысяч участников спортивного фестиваля молодежи, со строителями небывалого сооружения — высотной Асуанской плотины, которая поможет арабскому народу сделать плодородными миллионы гектаров земель Нубийской и Ливийской пустынь!.. Арабский народ в знак признания огромных заслуг советской науки и техники в освоении просторов Вселенной вручил мне высшую награду страны — Орден Нила, передал на хранение золотые ключи от ворот Каира и Александрии. Летчики военного колледжа в Бильбейсе на авиационном празднике, устроенном в честь нашего приезда, крыльями своих самолетов вписали в голубое египетское небо мои инициалы «10. Г.». Замечу, кстати, что летчики Бильбейского военного колледжа на этом празднике показали высокое летное мастерство. Был продемонстрирован высший пилотаж, причем на очень низких высотах, почти у самой земли. Тут же, на рулежных дорожках аэродрома, состоялся парад курсантов. Затем мы осмотрели учебные лаборатории, классы, спортивные сооружения. По поручению товарищей я написал в книге посетителей: «С большим удовлетворением побывал в гостях у коллектива военного колледжа. Очень понравились полеты и пилотаж курсантов и инструкторов. Хорошие условия для подготовки хороших летчиков. Желаю летчикам, обучающимся в колледже, больших успехов и хороших полетов». В заключение нам вручили памятные медали колледжа. Все эти и другие зйаки внимания не могли не волновать меня до глубины души, и порою я просто терялся, не зная, как лучше выразить свои чувства, как ответить на радушие и гостеприимство жителей многих городов страны. — Полет «Востока» будет жить вечно, как наши пирамиды, — говорили нам египтяне на всех дружеских встречах. Одна такая встреча особенно запомнилась. Она произошла в советском культурном центре в Каире. Повидать советских гостей сюда пришли представители арабской интеллигенции. Они страстно и горячо говорили о дружбе с Советским Союзом, восхищались его успехами. — Египет — страна солнца,— проникновенно сказал известный арабский ученый-астроном Абдель Хамид Самах, — но Советский Союз первым сделал решающий шаг в космос! Трогательным было и выступление арабской девушки Саусен Аль Тухами, которая от имени каирской молодежи приветствовала нас на русском языке. Потом слово взял арабский поэт Аб- 197
даррахмап Аль Хамиси. Он припое с собой папирус с поэмой, написанной еще 12 апреля 1961 года, через несколько часов после того, как в Египте узнали о полете «Востока». Товарищи говорили мне, что строфы из этой поэмы арабские студенты, обучающиеся в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, декламировали на Красной площади в тот день, когда я прилетел из района приземления «Востока» в Москву. Тем более было приятно встретиться с арабским литератором. Он на этом вечере прочитал новые стихи. В переводе на русский язык они звучали примерно так: в моей деревне спросили: Гагарин такой же, как мы все? Да, он такой же, как все люди: с двумя руками, с двумя ногами и хорошей улыбкой на открытом русском лице. Он такой же, как мы, но только храбрости у него хватает на два мира — на нашу Землю и на всю Вселенную... Было несколько неловко выслушивать эти красивые, звучные слова, сказанные в мой адрес. Но я понимал, что они выражали мысли поэта, рожденные встречей не только со мной, советским космонавтом, но и со всеми моими товарищами, приехавшими в Египет с дружественным визитом, что они относятся ко всем советским людям, ко всему нашему великому народу, идущему во главе мирового прогресса. Целую неделю мы провели на египетской земле. Всюду, где бы мы ни появлялись, нас сразу окружали арабские журналисты. Летучие пресс-конференции возникали повсюду: на пароходе во время поездки по Нилу, в самолете, летящем в Верхний Египет, при осмотре памятников древности в Луксоре. Даже на знаменитой каирской башне, откуда открывался замечательный вид на столицу и ее окрестности, где в маревой дымке возвышались массивы пирамид, пришлось довольно долго беседовать с работниками арабского радио, которые тут же передавали наш разговор во все страны Арабского Востока. Они, в частности, спросили, не брал ли я с собой в полет на «Востоке» какой-либо талисман. — Да, у меня был такой талисман, — ответил я, — удостоверение, что Юрий Гагарин является гражданином Советского Союза. Это самый надежный талисман! На следующий день египетские журналисты, принеся свежие каирские газеты с крупно набранными шапками: «Гагарин избирается в Советское правительство», — первыми поздравили меня с выдвижением кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР и тут же попросили дать им по этому поводу небольшое интервью. Признаться, меня очень взволновало известие о том, что земляки со Смоленщины выдвинули мою кандидатуру для выборов в верховный орган Советской власти. Ведь какая это огромная честь — быть депутатом советского парламента! Хватит ли у меня сил и знаний для того, чтобы выполнять такие ответственные государственные задачи, которые возлагаются па депутатов Вер- 198
ховпого Совета СССР? Но воля народа — закон для каждого гражданина нашей социалистической Родины. — В нашей стране, — сказал я каирским журналистам, — депутат советского парламента — слуга народа. Я постараюсь оправдать доверие своих земляков и отдам все свои силы той борьбе, в которой участвуют все советские люди, — за мир, за коммунизм! Дни летели быстро. Я очень жалел, что в этой поездке со мной не было Вали. Ей, конечно, было бы интересно посмотреть на древние памятники египетской культуры, на все те замечательные ценности страны, которые мы увидели в каирском национальном музее, познакомиться с работами, ведущимися арабскими и советскими специалистами в районе строительства высотной Асуанской плотины, послушать звучный говор арабов, одетых в просторные национальные одежды — «голобеи», полюбоваться голубым Нилом, волнами Средиземного моря, мерно набегающими на песчаные пляжи, послушать напевные арабские мелодии, увидеть красочные национальные танцы... Чтобы как-то донести до нее все краски интересной жизни, раскрывшейся перед нами в Египте, я много фотографировал, запасся памятными сувенирами, кое-что записывал, чтобы потом, по возвращении на Родину, подробно рассказать и Вале и товарищам-космонавтам обо всем увиденном и услышанном на египетской земле. И вот настал день отлета. Отзвучали государственные гимны, исполненные при проводах оркестром почетного караула. Наш Ил-18, накрыв крылом сравнительно узкую, тянущуюся вдоль Нила зеленую полоску посевов хлопка, взял курс на запад. Нам предстояло гигантским прыжком — с короткой остановкой в Триполи — пересечь всю Африку, выйти к ее западному побережью и приземлиться в столице Республики Гана — Аккре. Встречные ветры знойной Сахары несколько сломали график полета, и в Аккру мы прибыли уже затемно. Тысячи людей собрались на аэродроме. В свете прожекторов радушно блестели белозубые улыбки ганцев. Широким строем у самолета замерли шеренги пионеров, одетых в широкополые и мягкие, как у буров, шляпы. Ко мне первым приблизился их вожатый — веселый паренек Аджей Куи. Он звонко на русском языке отрапортовал: — Добро пожаловать в Гану! Вместе с Аджеем Куи мы ряд за рядом обошли весь почетный караул ганских пионеров. Было удивительно приятно всматриваться в серьезные лица мальчиков, преисполненных чувства возложенной на них почетной миссии. И наверное, каждому из них очень хотелось попросту, по-мальчишески подбежать к космонавту, попросить у него автограф, подарить памятный значок, как это не раз делали мальчишки и у нас, в Советском Союзе, и во многих других странах. Но пионерская дисциплина, видимо, сдерживала их вполне понятные желания. И это было очень трогательно. Крепко пожав руку Аджею Куи и пожелав пионерам успехов 199
в учебе, во всех их начинаниях, я распрощался с ними, и мы поехали в город. Это были неповторимые минуты. Мы неожиданно оказались в центре большого народного праздника. Над Аккрой горела иллюминация — сотни пятиконечных звезд. Во влажном тропическом воздухе мерцали тысячи огоньков — почти у каждого, кто стоял на пути с аэродрома в город, в руках находилась зажженная свеча. Нам объяснили: таков народный обычай — освещать гостям дорогу. На перекрестках улиц то и дело можно было увидеть группы девушек и юношей, исполнявших национальные танцы. На главной площади в свете прожекторов выделялся большой плакат, на котором русскими буквами было написано: «Ура, человек из космоса среди нас!» А утром наш Ил-18 вновь поднялся в воздух. Впереди — Либерия, одна из старейших независимых африканских стран, населенная как туземными племенами, так и потомками негров, впервые прибывших сюда из Америки более сотни лет назад. Видимо, в память об этом на государственном гербе Либерии на фоне восходящего солнца изображена каравелла, подплывающая на туго надутых парусах к берегу, покрытому пальмами. Над этим изображением надпись: «Любовь и свобода привели нас сюда». Такой герб можно было видеть всюду — на официальных бумагах, па почтовых конвертах, на зданиях правительственных учреждений, увенчанных полосатыми с белой звездой флагами. И столица страны Монровия, и другие ее города, и глубинные населенные пункты полны резких контрастов. Возле ультрасовременного здания Дукор-отеля, возвышающегося на берегу Атлантического океана, можно увидеть незатейливые, крытые пальмовыми листьями хижины рыбаков; чуть свернув в сторону с шоссе, обставленного рекламными щитами, мы порою попадали в маленькие деревушки, жители которых трудятся в условиях, очень схожих с обстановкой крепостническо-помещичьего строя; приземлившись где-либо в глубине страны на скоростном самолете, пилотируемом либерийским экипажем, мы тотчас же встречались с представителями местных племен, лоснящиеся на солнце тела которых были едва прикрыты экзотическими украшениями... И так почти на каждом шагу — с одной стороны, западная цивилизация, а с другой — африканская «самобытность». Но и в этих весьма своеобразных условиях о достижениях советской космонавтики в Либерии знали многое, и не только в кругах столичной интеллигенции. Тысячи людей, живущих в сотнях километров от Монровии, слышали о полетах советских космонавтов. Президента республики, пригласившего нас, к сожалению, в эти дни не оказалось в стране. Но уже через несколько часов после нашего приезда — а мы, кстати сказать, в то время были единственными советскими людьми, находящимися на территории Либерии, — в торжественной обстановке государственный секретарь от имени президента вручил мне почетный орден — «Африканскую звезду» на широкой голубой ленте, познакомил 200
с министрами, пригласил побывать на новостройках, рудниках и каучуковых плантациях, познакомиться с жизнью и культурой народа. Целый день мы пробыли в различных министерствах и правительственных учреждениях, где нам подробно рассказывали о внутреннем положении страны. Ее справедливо называют кладовой железа и каучука, широко экспортируемых во многие государства Запада и Востока. Прибыли от добычи каучука и руды составляют главную статью доходов Либерии. Они увеличатся, если страна будет не только вывозить каучук и руду, но и перерабатывать их на местных предприятиях, переговоры о создании которых ведутся с рядом африканских государств. И в Монровии, и в других местах строятся новые жилые городки для рабочих и служащих, больницы, школы. Ведь в Либерии чуть ли не все население подвержено заболеванию малярией, а что касается образования, так только немногим более 10 процентов детей школьного возраста имели возможность учиться. Мы ездили на новостройки, посетили район, где из легких строительных материалов возводились небольшие домики для семейных рабочих, побывали в министерстве общественных работ, на недавно введенной в строй тепловой электростанции. Но главным, конечно, в наших поездках по стране было посещение каучуковых плантаций и горнорудных разработок. Целый день, например, мы провели на ЛАМКО — либерийско-американско-шведском предприятии горнорудной промышленности. На берегу Атлантического океана, в Буханане, компания строит большой морской порт, ведет в глубь страны трехсоткилометровую железную дорогу. По ней из горного района Нимба будет доставляться на пароходы богатейшая — 65 процентов железа — руда, добываемая открытым способом. Шведские геологи и инженеры — а их мы особенно много встретили в Нимбе — на специальных курсах обучают младший технический персонал, комплектуемый из местного населения. Многие жители окрестных селений — а в них, как рассказывал нам геолог Мартин Бейер, приехавший сюда из Стокгольма, впервые белого человека увидели всего несколько лет назад — стали водителями бульдозеров, шоферами грузовых автомобилей, дорожными мастерами. Стоял очень жаркий день. В воздухе столбом крутилась красноватая пыль, поднимаемая машинами при объезде горнорудных разработок. Буквально через полчаса все наши костюмы были пропитаны этой пылью, а лица и руки стали красными. Но, несмотря на это, все были довольны: увидели много примечательного, познакомились с интересными людьми. Перед отъездом с рудников на открытой веранде домика дирекции был сервирован завтрак. Рядом с тремя флажками — либерийским, американским и шведским, — символизирующими акционерную компанию, стоял наш, советский. За столом шли оживленные разговоры о мирном сосуществовании государств с различными социальными системами. В конце завтрака повара внесли большой торт. Он изображал ракету с космическим кораб- 201
лем «Восток». Пришлось мне, вооружившись кондитерской лопаточкой, разрезать этот торт и раздать всем по кусочку. Торт оказался очень вкусным. Почти весь следующий день был посвящен знакомству с каучуковыми плантациями. Рощп гевеи — деревьев-каучуконосов — простираются в Либерии на многие мили. Это, скорее, не рощи, а целые леса. На каждом дереве — небольшая чашечка, в которую стекает каучуковое молоко. Наполнившаяся чашечка опорожняется сборщиком каучука, и в коре дерева делается новый надрез. Операция, казалось бы, несложная, но она требует определенной системы, значительного количества людей. Труд их оплачивается весьма своеобразно. Совершенно случайно на плантации мистера Вильяма Дэнниса — африканского капиталиста, бывшего когда-то министром финансов Либерии и щеголявшего в пробковом колониальном шлеме, — мы увидели, как это делается. Один за другим на приемный пункт — бетонное, крытое пальмовыми листьями здание в виде сарая — приходили рабочие с цинковыми ведрами, наполненными каучуковой массой. Каждое ведро придирчиво взвешивалось на весах, похожих на безмен. В зависимости от его веса рабочий получал плату — латунный кружочек с дыркой. По краям этого кружочка выбита надпись: «В. Дэннис. Плантатор». Тут же, в каптерке, кружочек можно было обменять на пару сушеных рыбин или полмиски крупы. — Сдал ведерко каучука — получай рыбину, — едко пошутил кто-то из нас. Стоит ли говорить о том, что, услышав, как шумели сборщики каучука возле каптерки, получая за латунные «доллары мистера Дэнниса» скудную пищу, мы уже по-иному стали воспринимать любезности владельца плантации, показывавшего свое хозяйство. Когда все стихло, рабочие, их жены и дети, узнав в приехавшем на плантацию советском летчике, как они говорили, «человека, побывавшего выше всех в небе», устроили импровизированный праздник с национальными песнями и ритуальными плясками под барабаны, обтянутые крокодильей кожей. Мы раздали молодым африканцам несколько экземпляров захваченного с собой иллюстрированного сборника «К звездам». И надо было видеть, с каким интересом они рассматривали помещенные в нем фотографии, узнавая на них меня и Германа Титова, снятых на Красной площади. Многих привлек снимок, изображавший меня в ту пору, когда я работал и учился в литейном цехе Люберецкого завода. — О! — уважительно говорили они между собой. — Рашен спейс из уоркер! — Русский космонавт — рабочий! Вечером, проехав десятки африканских деревень, жители которых украсили свои жилища пальмовыми листьями и разлапистыми ветвями банановых деревьев— символом плодородия, мы оказались в провинции Гбарнгбе. Здесь под звуки барабанов нас 202‘
встретил Совет вождей старинного африканского племени кпелле. Это племя избрало меня почетным вождем. Мне вручили копье и полосатую мантию. По случаю приезда советских гостей племя кпелле устроило праздник. Один за другим на площадку под пальмами, окруженную толпой одетых в национальные костюмы людей, выходили загримированные и разукрашенные плясуны. Каждый исполнял танец своеобразного, трудно передаваемого словами рисунка. В конце народного спектакля выступил целый коллектив: четверо атлетически сложенных мужчин и четверо подростков. Взрослые танцоры держали в руках длинные, остро отточенные ножи. Они плясали, ловко перебрасывая друг к другу в мелькании ножей своих партнеров — десяти — двенадцатилетних парнишек. Признаться, было жутковато смотреть на столь опасный танец. Мы все облегченно вздохнули, когда наконец он закончился вполне благополучно. Тут, в Гбарнгбе, диковатом крае, заселенном туземными племенами, нам еще и еще раз довелось убедиться, что вести о замечательных успехах советского народа в освоении космоса живо интересуют самых различных людей. Во время ужина много на добрый час завладел восьмидесятилетний седой Басси Памба — старейший вождь племени кпелле. Он потребовал от меня рассказа об устройстве корабля «Восток». Беседа эта, в которой я старался как можно популярнее объяснить старику африканцу, что такое орбита, как ракета-носитель выводит на нее космический корабль, как возникает состояние невесомости, в чем именно заключаются трудности космического полета, протекала при посредстве переводчиков на трех языках — русском, английском и том из двадцати восьми наречий, существующих в Либерии, на котором говорит племя кпелле. Когда Басси Памба что-либо недопонимал, он сразу задавал вопросы. Их содержание убеждало, что старик старается поглубже проникнуть в суть дела, как следует понять сложный для него вопрос. Либерийца, как, видимо, и все жители Африки, любят пляски. Когда по возвращении в Монровию заместитель мэра города миссис Эллен Сандемание устроила прием, в здании муниципалитета неожиданно для нас развернулся большой бал. Весело, непринужденно танцевали все — министры, дипломаты, все приглашенные. Пришлось, конечно, поддержать эти танцы и нам. Мне кажется, это произвело хорошее впечатление — русские гости, подхватив негритянских дам, лихо кружили их и в румбе и в довольно сложных фигурах так называемой монровийской кадрили. Ранним утром уже знакомой дорогой мы выехали из Монровии в Робертсфилд, где стоял Ил-18. Последние рукопожатия провожающих либерийцев, и мы снова в воздухе. Теперь наш путь пролегал над саваннами Нигерии и желтыми песками Ливийской пустыни. Ночевка в Триполи, который архитектурой зданий и всем укладом жизни напоминал нам Кабул, и вновь продолжение полета над лазоревым Средиземным морем к берегам 203
Греции. Прильнув к иллюминаторам, мы с вполне понятным любопытством вглядывались в проплывающие за разорванными облаками скалистые островки греческого архипелага. Вот и Афины — легендарный, вечный город, как любовно называют его греки. Сразу же при выходе из самолета попадаем в кипящее людское море. На всех улицах стоят люди. На перекрестках то и дело возникают заторы — толпа преграждает дорогу машинам. Отовсюду несутся возгласы: «Филия! Ирини! Россия!» — «Дружба! Мир! Советский Союз!» Это была подлинно народная демонстрация искренних, дружеских чувств, питаемых греческим народом к нашей стране. Надо сказать, что все три дня, проведенные нами в Греции, несмотря на некоторые старания полиции, по вполне понятным причинам опасавшейся больших скоплений народа, проходили под знаком дружбы. Всюду — при осмотре Акрополя, при посещении Академии наук и афинской обсерватории, в часы поездки с визитами к официальным лицам — около нашей делегации собирались тысячи людей, громко скандировавших приветствия советскому народу, советской науке и технике. Когда мэр греческой столицы пригласил меня в муниципалитет, чтобы вручить золотую медаль и диплом почетного жителя Афин, на площади и прилегающих к ней улицах собрались десятки тысяч афинян. Они пришли сюда с красными флагами, распевая советские песни. Так, стихийно, несмотря на старания кое-каких кругов, которые не очень-то были расположены к приему советских гостей, вновь возникла крупная народная демонстрация. Руководство и члены Греко-Советского общества, по приглашению которого мы прибыли в Афины, устроили почетный обед. В пику местным официальным властям, он был организован в самом фешенебельном ресторане на берегу Эгейского моря. Многие из выступавших на этом обеде из-за вполне понятных опасений произносили речи, прибегая к иносказанию. Но они одинаково были понятны и нашим друзьям и нам. А вечером в одном из центральных отелей Греко-Советское общество устроило еще один прием. На него пришло по меньшей мере около трех тысяч человек. Выстроившись длинной очередью, они один за другим подходили ко мне и сопровождавшим меня товарищам, чтобы пожать нам руки, обменяться приветствием, улыбкой. И на обеде в приморском ресторане, и на этом приеме мне довелось побеседовать с известным в Греции поэтом, лауреатом Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Костасом Варналисом. Это убеленный сединами человек. Но зато какая у него молодая душа, как огненно сверкали его живые, выразительные глаза, когда он горячо, взволнованно говорил о советском народе, о Москве! В отличие от других маршрутов, в Греции мы не ездили по стране. Видимо, в этом сказалась позиция тогдашнего правительства, которое даже не дало санкции на осмотр достопримеча- 204
тслыюстей соседнего с Афинами ’Пирея. Ведь Пирей — крупный портовый, рабочий город, и там с нетерпением ждали советских гостей. Но мы, к сожалению, не были вольны в своих маршрутах и должны были ограничиться Афинами. Но и здесь, разумеется, есть немало достопримечательностей, с которыми полезно познакомиться. Прежде всего, это, конечно, Акрополь с его бессмертной колоннадой, с музеем, где сохранились образцы древней греческой культуры. Когда мы поднялись на Акрополь, на нас как бы пахнуло ароматом греческой мифологии, каждый из нас в эти минуты припомнил многое из того, что читал в детские и юношеские годы о Греции. ...Молодая Республика Кипр являлась четвертым по счету островным государством, в котором довелось побывать нашей группе с дружественным визитом. Киприоты своей радушной встречей с первых же минут прилета в столицу республики Никосию чем-то напомнили нам пламенных кубинцев, сердечных сингалов и тамиллов с пышнозеленого Цейлона — такие же открытые улыбки, горячие сердца! В Никосию мы попали поздно вечером. Всю дорогу от аэродрома до города колонну наших машин эскортировали сотни молодых парней на мотоциклах и мотороллерах. Так, между прочим, было и во время поездки по городам Кипра. Всюду, километров за 15—20 до намеченного пункта поездки, нас встречали группы добровольцев-мотоциклистов и сопровождали к месту митинга или собрания. В вечер прилета буквально вся Никосия собралась на центральной площади. В лучах прожекторов вились стайки голубей, звучал Гимн Советского Союза. Над толпой колыхались плакаты с надписями о мире, о дружбе с СССР. Словом, встреча советских гостей здесь вылилась в народную демонстрацию политического характера. Так было и в других городах этой страны, по своей природе очень похожей на Крым. На Кипре примерно полмиллиона жителей. Мы побывали почти во всех главнейших городах республики — в Никосии, в Фамагусте — родине Отелло, в Ларнаке — промышленном центре, Лимасоле — портовом городке, — встретились со многими десятками тысяч трудящихся. На кипрской земле немало английских военных баз. Вот почему ораторы, приветствуя советских гостей, особенно горячо говорили о мире и дружбе. Испытывая вполне понятное беспокойство от напряженности международной обстановки, они приходили на митинги с требованиями усилить борьбу за мир, пускали в небо стаи голубей. О стремлении к миру говорил нам и президент республики архиепископ Макариос, энергичный, живой человек с умными, добрыми глазами. И во время первого официального визита к нему и позднее, во время обеда с министрами и другими членами правительства, мы видели его одетым в черное церковное одеяние, с большим крестом на груди. Однако это не мешало архиепископу заинтересоваться книгой «Утро космической эры» и ве205
сти довольно долгий разговор о подробностях полетов космических кораблей «Восток» и «Восток-2». Товарищи рассказывали, что, когда мы уезжали от архиепископа Макариоса, он, стоя на ступеньках президентского дворца, дважды осенил меня вслед крестным знамением, желая, видимо, и мне и всем друзьям-космонавтам новых успехов в освоении просторов Вселенной. Когда вспоминаешь теплые, солнечные дни, проведенные на Кипре, словно вновь ощущается аромат цветущих миндалевых деревьев, видятся набегающие на берег волны Средиземного моря и тающие в дымке горы и в памяти возникают лица новых друзей, с которыми довелось познакомиться и хорошо, по-товарищески поговорить. В Фамагусте это был один из руководителей Общества кипро-советской дружбы Андреас Пуйорос, в Ларнаке — рабочий Никос Димос, с гордостью носящий на руке памятное кольцо с серпом и молотом, подаренное ему одним из советских людей, в Лимасоле — мэр города Костас Партасидис, в Никосии — Христос Димитриадис, генеральный секретарь национально-демократической организации кипрской молодежи, который бывал в Москве и видел меня на первомайской демонстрации на Красной площади. В моей записной книжке помечены имена и многих других товарищей с Кипра, которые приложили немало усилий к тому, чтобы наша поездка по стране была не только интересной, но и полезной для дела укрепления дружбы между нашими странами. На третий день, утром, перед самым отъездом на аэродром, кипрские журналисты пригласили меня на заключительную пресс-конференцию. На ней, как и в Греции, зашел разговор о намечавшемся в те дни полете американского космонавта Джона Гленна. Еще в Египте мы видели журнал, в котором подробно описывались приготовления к этому полету, приводилась схема орбит его капсулы, в которой он должен был трижды обогнуть Землю. Однако, как известно, полет Д. Гленна все время откладывался из-за неполадок в технике. Что можно было сказать кипрским журналистам по этому поводу? Разве только то, чго в Советском Союзе принят иной порядок подготовки и осуществления космических полетов. Ни мне, ни Герману Титову не приходилось откладывать свои старты. Они состоялись именно в те сроки, которые были заранее намечены. Подготовка к полетам «Востока» и «Востока-2» проходила без предварительной шумихи и какого бы то ни было «подогревания» общественного мнения публикацией всякого рода сомнительных в своей достоверности сообщений. Когда старты «Востока» и «Востока-2» были осуществлены, сразу же об этом рассказало Московское радио, сообщило ТАСС. С полетом же Д. Гленна происходило иначе: американская пресса широко раструбила о нем на весь мир, а старт все откладывался и откладывался. — И мне по-человечески обидно за Гленна, — сказал я тогда в заключение беседы с кипрскими журналистами, — он де206
сять раз усаживался в свою капсулу и десять раз из-за всяких обстоятельств вынужден был откладывать полет. Ёолыпая трепка нервов! Через несколько дней после нашего возвращения в Москву из этой большой поездки по Африке и Средиземноморью пришло сообщение, что полет Джона Гленна наконец состоялся. Это был первый в США полет человека по космической орбите. Для его осуществления была использована ракета-носитель «Атлас» с тремя жидкостными двигателями. Д. Гленн находился в капсуле, выведенной ракетой с мыса Канаверал на орбиту высотой от 160 до 250 километров над поверхностью Земли. Орбита проходила над Атлантическим океаном, Африкой, Индийским океаном, Австралией, Тихим океаном и США. На втором витке, как сообщалось в прессе, обнаружились неполадки в системе автоматического управления капсулой — она стала быстро вращаться. Д. Гленн вынужден был включить ручное управление и продолжал полет, используя и его и автоматику. Выполнив задание, американский космонавт приводнился в Атлантическом океане и затем вместе с капсулой был поднят на борт эскадренного миноносца военно-морских сил США. В тот же вечер мы с Германом Титовым отправили Д. Гленну поздравительные телеграммы, выразили уверенность, что совершенный смелым американцем космический полет будет так же служить делу мира, как послужили этой цели и полеты советских космических кораблей «Восток» и «Восток-2». Несколько позднее Герман Титов побывал в США и смог лично увидеться с Джоном Гленном, побывал у него дома и еще раз передал ему теплый привет от советских летчиков-космонавтов.
ХОРОШО, СОВЕТСКИЙ СОЮЗ! аждая зарубежная поездка, и моя, и Германа Титова, которого тоже приглашали иностранцы, была интересной, обогащала познания, расширяла кругозор, свидетельствовала, с какой любовью и уважением относятся трудящиеся всех континентов к советским людям. Но кроме увлекательных путешествий на наших земных орбитах были и дела поважнее. И «космические», и учебные. Многие космонавты стали слушателями Военно-воздушной инженерной академии имени Н. Е. Жуковского. Нам с Титовым пришлось поначалу нести как бы двойную нагрузку — негоже было отставать в выполнении академических заданий от Николаева, Быковского, Леонова и других товарищей. Спасибо нашим друзьям — Комарову и Беляеву, — они всегда приходили на помощь, если у кого-либо из нас что-то не клеилось, если встречались затруднения в академической учебе. Своей чередой шла жизнь и в Звездном городке. Началась подготовка к новому космическому полету. Предполагалось, он будет в отличие от полетов «Востока» и «Востока-2» групповым и более длительным. Наиболее вероятными кандидатами на этот полет были Андриян Николаев и Павел Попович. Что ж, это можно было только приветствовать. Николаев в минувшем августе прошел всю подготовку к полету на «Востоке-2», дублируя Титова, и показал отличные «космические» качества. Под стать ему был и Попович. Да и времени до намеченного срока нового полета было достаточно — ребята могли подготовиться к нему на все сто процентов. Произошли изменения и в составе группы. В нее влились девушки — спортсменки-парашютистки. Каждой предоставили комнату в гостинице, познакомили с программой занятий, рассказали о задачах теоретической подготовки и практических тренировок, показали просторные светлые классы и лаборатории, оснащенные необходимой аппаратурой. Уже на другой день в девичьей группе начались занятия. Расписание было жестким. 208
Девушки усиленно постигали новые для них науки, в том числе астрономию, ракетную технику, специальные космические дисциплины. В программе их подготовки, так же как и в мужской группе, много времени отводилось спорту. Дело у них пошло быстро. Все они раньше занимались спортом и сравнительно скоро начали выполнять сложные гимнастические упражнения но хуже нас, мужчин. Девичья группа в отряде космонавтов являлась своего рода экспериментальной. Как поведет себя женский организм в космосе? По этому поводу было много споров. Одни из медиков и биологов считали, что женский организм способен приспосабливаться к любой обстановке и переносить любые трудности, возникающие как при больших перегрузках на старте и приземлении корабля, так и в состоянии невесомости. Другие придерживались противоположного мнения и доказывали, что слабый пол не приспособлен ко всем сложностям и неожиданностям космического полета. Что касается меня, то я был уверен: женщины смогут работать в космосе так же, как и мы, мужчины. Наблюдая за подготовкой девушек, помогая им, мы порой гадали, кто из них отправится в космос первой? По всем показателям впереди шла худенькая текстильщица из Ярославля — Валя Терешкова. Валентина Владимировна Терешкова * родилась в трудовой крестьянской семье. Детство ее прошло в приволжской деревушке, в трех десятках километров от Ярославля. Окончив семь классов, она поступила работать сначала на Ярославский шинный завод, а затем стала работницей текстильного комбината «Красный Перекоп». По вечерам Валя посещала заочный техникум легкой промышленности. Но и этого для ее кипучей натуры было мало — она стала парашютисткой местного аэроклуба. В группу космонавтов пришла, имея на счету около ста прыжков с парашютом. Весна 1961 года взбудоражила комсомолию. Многие юноши и девушки, читая о полете «Востока», как бы увидели самих себя, поняли, на что они способны, если подчинят свои желания одной цели — служению Родине. Именно в те дни у Вали Терешковой, как она рассказывала мне об этом, и зародилось еще не осознанное, но сильное желание вступить на путь, ведущий к звездам. Это было своеобразное веление времени. И где бы она пи была — у станка, на комсомольских собраниях или в аэроклубе, — ее не покидала дерзкая мысль стать космонавтом. Небо для нее приобрело новое значение, она по-иному увидела и звезды, и Луну, и жемчужные россыпи Млечного Пути... В Звездный городок Терешкова приехала в скромном демисезонном пальтишке, в мальчиковых ботинках, платочке, расписанном цветами. Она привезла с собой большой чемодан, который оказался претяжелым. Валерий Быковский шутил: в нем гири и гантели. Но там были книги: Валя любила читать. В ее би209
блиотечке было и первое издание книги записок «Дорога в космос». Она рассказывала, что у себя дома, в Ярославле, часто задумывалась над ее страницами, находя в моем жизнеописании много схожего со своей биографией. После полета Титова она пришла в партийный комитет «Красного Перекопа» и поведала свои мысли секретарю партийной организации Валентине Федоровне Усовой, бывшей ткачихе. — А ты уверена в себе? - Да! — Тогда решайся... — по-матерински напутствовала Усова. Валя написала письмо о своем желании стать космонавтом. Письмо было глубоко продумано, каждая строка его убеждала и доказывала. Человек, к которому попало это душевное послание, правильно понял его, увидел мужественную душу девушки- патриотки. После долгого ожидания мечта текстильщицы осуществилась — ее зачислили в группу девушек, отобранных для подготовки к космическим полетам. Приближалась годовщина полета «Востока». И тут вдруг мы узнали — Центральный Комитет партии и Советское правительство решили в честь первого в мире полета человека в космос учредить ежегодное празднование Дня космонавтики. Мой друг Алексей Леонов записал в своем дневнике: «Ура! Теперь есть наш праздник — День космонавтики. Все у нас так попачалу растерялись, что даже не знали, как же его отмечать. Решили на всякий случай прежде всего сделать генеральную уборку Звездного городка. Потом был митинг, в 17.00 поехали в Кремль на торжественное собрание. Было приятно чувствовать себя немножко именинником. Все государство, весь народ чествовали космонавтов, ученых и конструкторов. В Кремлевском Дворце съездов очень хорошо выступили Юрий и Герман. Без конспектов, своими словами, от души. Речи их вызвали овацию. Надо больше летать, чтобы и выступающих больше было...» Я, признаться, в те дни как бы заново и, наверное, с еще большим внутренним волнением пережил все, что происходило ровно год назад — в апреле шестьдесят первого. Снова все центральные газеты и журналы напечатали фотографии, на которых были сняты я и Герман Титов, опубликовали статьи о полетах «Востока» и «Востока-2». В «Правде» была помещена наша с Титовым корреспонденция «Вперед, всегда вперед!». И на торжественном собрании в Кремлевском Дворце съездов нам обоим предоставили слово. Находясь на трибуне, я видел в переполненном зале дорогие лица товарищей-космонавтов, которым предстояли звездные трассы, ученых и конструкторов, Главного конструктора и его ближайших помощников. Заканчивая выступление, я сказал: —1 Землю нашей Советской Родины называют берегом Вселенной. С этого берега все чаще и чаще наши краснозвездные корабли будут уходить в загадочные, неизвестные просторы космических далей. И сегодня, в День космонавтики, который отме210
чает весь наш народ, мне от имени всех космонавтов хочется сказать сердечное спасибо советским ученым, инженерам, техникам и рабочим, которые своим упорным и самоотверженным трудом подготовили человечеству путь в глубины Вселенной... А через несколько недель после Дня космонавтики — новая зарубежная поездка. На сей раз Общество австро-советской дружбы пригласило меня и Валю погостить в Австрии, встретиться с ее народом. Мы с благодарностью приняли это приглашение и после первомайских торжеств вылетели в Вену. Вместе с нами летели и наши постоянные спутники — корреспонденты «Правды», только что отметившей свое славное 50-летие, «Красной звезды», молодого журнала «Авиация и космонавтика» — и кинооператор Дмитрий Гасюк, много поработавший над документальными фильмами о полетах «Востока» и «Востока-2». Красавица Вена очаровала нас своими утопающими в цветущей сирени улицами, просторными бульварами, старинными зданиями. Очень радушной, может быть, только чуточку сдержанней, чем, скажем, на экспансивной Кубе или в знойной Бразилии, была и первая встреча с нашими новыми австрийскими друзьями на венском аэродроме Швехат. По дороге в город к отелю «Империал», в котором должна была расположиться наша делегация, профессор Гуго Гляйзер — президент Общества австро-советской дружбы, — общительный, убеленный сединами человек, много шутил. Рассказывая о том, что вчера в Вене было дождливо и холодно, а сегодня к нашему прилету установилась теплая, солнечная погода, он привел шутливую австрийскую поговорку, которая в переводе на русский язык звучит примерно так: «Когда ангелы путешествуют, погода меняется к лучшему...» К числу ангелов я, разумеется, причислить себя не мог и спустя пару дней, когда над Австрией задождило, мы, напомнив профессору его поговорку, сказали, что сама природа отрицает причастность космонавтов к ангельскому сословию, что они такие же простые люди, как и миллионы других людей. Вся первая половина дня по приезде в Вену была отведена официальным визитам. Затем в зале «Конкордия» состоялась расширенная пресс-конференция с австрийскими и иностранными журналистами. Как всегда, было задано много вопросов, касающихся советской космонавтики и работ, ведущихся в Советском Союзе в области изучения космического пространства, зарубежных поездок космонавтов. Журналисты восторгались успехами нашей страны. Принимая восторги как должное, я сказал: — Вы не знаете СССР. Вам многому еще придется удивляться. Нас позабавил последний из трех десятков вопросов, заданных на пресс-конференции, проходившей в быстром, стремительном темпе. — Герр Гагарин, — спросил меня один из австрийских журналистов, — в ваших записках рассказывается, что на свадьбе с 211
Валентиной Ивановной к столу подавались беляши. Что такоё беляши? Ни я, ни Валя не могли сдержать улыбки. И поскольку вопрос относился скорее к кулинарии, чем к космонавтике, я под всеобщее одобрение попросил Валю поделиться с присутствующими секретом приготовления беляшей, вкусного кушанья, которым меня в бытность курсантом Оренбургского училища угощали в доме Валиных родителей. Замечу к слову, видимо, именно для того, чтобы австрийские друзья смогли познакомиться с нашими русскими беляшами не только теоретически, но и практически, через несколько дней на приеме, устроенном в советском посольстве, гостям разносили это «экзотическое» блюдо. Оно, насколько удалось заметить, пользовалось большим успехом. Много интересных встреч произошло у нас за этот день в Вене: и возле памятника советским воинам 3-го Украинского фронта, освободившим столицу Австрии от гитлеровцев, и у лесов строящегося нового жилого здания, и во время телевизионной передачи, которая велась прямо из номера гостиницы, и в венском оперном театре, где мы слушали «Аиду» с участием итальянских артистов и виднейшего австрийского дирижера Герберта Караяна. Товарищи из Общества австро-советской дружбы всячески старались, чтобы нам было легко и удобно, чтобы все встречи проходили в свободной, непринужденной обстановке. Наутро, следуя заранее согласованной программе, мы выехали на машинах в Верхнюю Австрию. Большая часть двухсоткилометрового пути до одного из крупнейших промышленных центров — Линца, «города железа», как называют его в стране, пролегала по берегу Дуная. Он был очень красив в эту майскую пору. В прибрежных селениях чистенькие, аккуратные домики под черепичными крышами буквально утопали в распустившейся сирени. На лугах, похожих на огромные газоны, ярко зеленела молодая трава. По реке, протекающей то по низине, то между отвесных, скалистых и поросших деревьями берегов, плыли самоходные баржи с грузами и небольшие рейсовые пароходы. Все окружающее радовало глаз. В Линц мы добрались к полудню и после официальных визитов направились на металлургический комбинат «Фест». Это одно из самых мощных предприятий австрийской тяжелой промышленности. На его главном заводе трудится около 25 000 рабочих и служащих. В заводоуправлении на беседе, проходившей возле большой, во всю стену, перспективной схемы комбината, австрийские инженеры рассказали, что «Фест» поставляет в Советский Союз часть своей продукции. Мне как бывшему литейщику было очень интересно осмотреть металлургический комбинат, задать несколько вопросов чисто профессионального характера инженерам и рабочим. При выходе из мартеновского цеха нас, советских гостей, окружила большая 212
группа рабочих. Все были в спецовках и, как это принято в Западной Европе, в круглых, похожих на каски, защитных головных уборах. Сразу завязалась непринужденная беседа. Интересный диалог развернулся во время этой беседы между мной и пожилым литейщиком Гуго Кисслером, отцом четырех детей. Один из присутствовавших при сем советских журналистов записал этот диалог дословно. Вот как он звучал: Я. Давно работаете на заводе? К и с с л е р. Пятнадцать лет. Я. Преклоняюсь перед вашим трудом. К и с с л е р. Что вы, геноссе Гагарин... Это я преклоняюсь перед вами, героем мира. Я. Спасибо, но вы сказали слишком громко... Вы знакомы с жизнью людей нашей страны? К и с с л е р . Раньше ваша страна для меня выглядела, видимо, так же, как для вас космос перед полетом. Теперь знаю больше: слышал кое-что от товарищей, которые были у вас, и кое-что сам читал в книгах, журналах. Ваша страна привлекает наше внимание. Я. Придет время, и из вашей стали будут делать космические корабли. К и с с л е р. Наша сталь, видимо, подойдет для кораблей. Она хорошей марки. Мы, австрийские рабочие, мечтаем вместе с вашими металлургами отливать мирные корабли. Это было бы для нас счастьем. Я. Ну что ж, я передам нашим рабочим ваше желание. К и с с л е р. Мне хочется спросить вас как космонавта: какое чувство вы испытывали в полете? Я. Видимо, такое же, как и вы, когда стоите у мартеновской печи, — чувство ответственности за порученное дело. Работа есть работа. К и с с л е р. Мы так и думали. Я. Мы немного отвлекли вас от работы. Прошу извинить. К и с с л е р. Не за что. Я очень рад встрече и простоте братской беседы. Спасибо. Мы простились с австрийским сталеваром как друзья. Гуго Кисслер не мог проводить нас до автобуса, на котором совершался объезд комбината, — он нес дежурство у мартеновской печи. Но его товарищи, уже освободившиеся от работы, еще долго жали нам руки, звали к себе в гости домой, обещали прийти на лекцию о советской космонавтике, которую я должен был прочитать вечером в спортзале народной школы. Мы уже отъехали от цеха, а металлурги все еще дружелюбно взмахивали руками и кричали нам вслед приветственные слова. Мне в эту минуту подумалось: как едип в своих мыслях, в своих устремлениях рабочий класс, что трудовых людей всех стран, независимо от их государственного устройства, накрепко сплачивают великие идеи марксизма-ленинизма, борьба за светлое будущее всего человечества, за мир во всем мире. 213
Вечерняя лекция в здании народной школы — скорее ото была не лекция, а митинг, собравший несколько тысяч жителей Линца, — прошла хорошо. Ее транслировали по радио, и товарищи, проезжавшие в это время по городу, видели большие группы людей, толпившихся возле уличных репродукторов и внимательно слушавших рассказ о полетах «Востока» и «Востока-2». Митинг этот неожиданно для нас всех закончился пением старого советского авиационного марша: «Все выше, и выше, и выше...», который затянули курсанты расположенной в Линце летной школы, а затем подхватила и добрая половина присутствующих в зале. Пели, конечно, и мы, пели с каким-то особенно приподнятым настроением. Еще бы, ведь это была наша, советская песня, мощно звучавшая на далеких берегах Дуная... Утром в гостиницу принесли свежие газеты. Наряду со статьями, в которых правдиво сообщалось о первых днях нашего пребывания в Австрии, оказались и заметки иного характера. Особенно постарался при этом венский «Курир»; газета, в частности, вопрошала: как это так — офицер Советской Армии без должного на то разрешения властей Верхней Австрии разъезжает по ее территории в военной форме? Читая эту заметку, мы подумали: видимо, автору ее в свое время здорово насолили наши воины, пришедшие в Австрию, чтобы навсегда освободить ее от гитлеровского владычества, видимо, у него есть какой-то особый счет к Советской Армии, форма которой так колет ему глаза. Но что же делать, господин из «Курира», ведь в космос-то слетал все-таки первым советский офицер, и он, несмотря на ваше желание, не только не собирается снимать свою замечательную форму, но, напротив, с еще большей гордостью за нашу армию- освободительницу носит военный мундир и фуражку с крылатой эмблемой. На другой странице «Курира» была напечатана еще одна весьма тенденциозная заметочка. В ней говорилось, что якобы группа студентов Венского университета опротестовала приглашение ректора советскому космонавту выступить с лекцией о полете в космос. Основным мотивом этого протеста были соображения о том, что аудитории университета не должны-де использоваться для политической пропаганды. Замечу попутно, что лекция эта была не только прочитана, но и выслушана студентами и преподавателями с большим вниманием. Вопреки «доброжелательным» предсказаниям «Курира» на этом вечере в университете никаких эксцессов, разумеется, не было и в помине. Мне было задано много вопросов не только специального характера, но и политических, касающихся участия Советского Союза в борьбе за мир, за запрещение испытаний атомного оружия, за всеобщее и полное разоружение. Не знаю, был ли на этой лекции незадачливый корреспондент из «Курира», но если он был, то мог наглядно убедиться в том, что пущенная им газетная «утка» не имела никаких серьезных оснований. Из Линца по обсаженным фруктовыми деревьями дорогам мы 214
направились в небольшой австрийский городок Маутхаузен. Близ пего, на высоком холме, с которого открывается чудесный вид на окрестности, в мрачное время гитлеризма находился известный всему миру фашистский застенок — лагерь смерти. В этом лагере погибли десятки тысяч советских людей, в том числе Герой Советского Союза генерал-лейтенант инженерных войск Д. М. Карбышев, о жизни которого писателем С. Голубовым написана чудесная книга «Когда крепости не сдаются». И в этой книге, и в других изданиях, рассказывающих о фашистских концентрационных лагерях, приводятся леденящие душу подробности того, с каким нечеловеческим садизмом, с какой звериной изощренностью гитлеровцы уничтожали беззащитных людей, как подло они глумились над всеми, кто самоотверженно боролся против их «нового порядка» в Европе, кто восставал против беззакония и произвола. Теперь мы ехали в это мрачное место, которое по решению ветеранов минувшей войны сохраняется как напоминание о кровожадной сущности фашизма, окончательно разгромленного героической Советской Армией в 1945 году. Еще на подходах к Маутхаузену, в близлежащих к нему селениях, на стенах домов, на придорожных постройках можно было увидеть крупные, бросающиеся в глаза надписи: «Мир», «Дружба», «Никогда больше фашизма!», «Никогда больше концентрационных лагерей!». Так мирное население Австрии, немало пострадавшее в пору гитлеровского владычества, выражало свое отношение к фашистскому режиму, протестовало против тех, кто хотел бы вновь толкнуть страну на подобный путь. И вот перед нами высокая, сложенная из серого камня и обвитая колючей проволокой стена Маутхаузенского лагеря смерти. На лужайке возле нее высятся памятники погибшим здесь советским людям, полякам, чехословакам, венграм, испанцам, французам, югославам, итальянцам... У подножия памятников — венки из живых цветов. Вместе с Валей и всей группой приехавших советских товарищей и друзей из Общества австро-советской дружбы я тоже возложил большой венок к памятнику замученным в этом лагере советским людям. Скорбная была эта церемония, сколько чувств вызвала она в душе каждого из нас... Нельзя было без волнения читать и выбитый серебристыми буквами на большой мраморной доске, установленной около ворот в лагерь, длинный перечень уничтоженных в нем с июня 1938 года по май 1945 года заключенных многих национальностей. Здесь, гласила мемориальная доска, было замучено 122 766 человек. Из них граждан СССР — 32 180 человек, поляков — 30 203, венгров — 12 923, югославов — 12 870, чехов — 4473, немцев-антифашистов — 1500, австрийцев-антифашистов — 235...' От рук гитлеровских палачей тут погибло 8203 француза, 6502 испанца, 5750 итальянцев, 3700 греков, 742 бельгийца, 178 голлапд- цев, 77 норвежцев, 34 американца, 19 жителей Люксембурга, 17 англичан. Кроме представителей семнадцати стран, сооб215
щал этот скорбный перечень, в Маутхаузене было замучено 3160 человек, не имеющих подданства. В самом низу мемориальной доски сделана примечательная приписка: «В это число не входят десятки тысяч тех, кто без всякой регистрации был убит вскоре после доставки в лагерь». Значит, фактическое количество жертв бесчинствовавших тут гестаповцев и эсэсовцев далеко не исчерпывается и без того ужасающей воображение цифрой — 122 766 человек. Это была самая настоящая фабрика смерти, из кошмарных цехов которой удалось вырваться немногим. А кто и пытался вырваться, как это, скажем, было в первые месяцы 1945 года, когда в побеге из лагеря, организованном советскими военнопленными, приняло участие 700 человек, тут же погибал под пулями гитлеровцев, устраивавших, как они говорили, «охоту на зайцев». Надо иметь крепкие нервы, чтобы спокойно осматривать все те лагерные постройки, все те места, где день за днем разворачивалась трагедия десятков и десятков тысяч заключенных. Вот «лестница смерти», ведущая от каменоломни на скалистый холм, под которым тускло поблескивает водой небольшое озерцо. С этой «скалы парашютистов», как называли ее заключенные, их сбрасывали потешавшиеся над своими узниками гитлеровцы. Вот огромные железные крюки, на которые они подвешивали «провинившихся» узников лагеря для очередной экзекуции плетьми. Вот место, где фашисты, обливая ледяной водой, замучили генерала Д. М. Карбышева. Вот дощатые бараки, в которых заключенные спали вповалку. Вот котлы, где варилась для них лагерная баланда. Вот печь, где сжигались трупы умерщвленных. Вот хитроумное приспособление, с помощью которого производились убийства точным выстрелом в затылок. Вот замаскированная под душевую комнату газовая камера... Молча, стиснув зубы, мы обходили один «цех убийства» за другим, внутренне содрогаясь от всего увиденного и услышанного. И мне невольно в эти минуты припомнились те жуткие дни, когда в детстве пришлось оказаться на территории, временно захваченной гитлеровцами. Вспомнилось Клушино, братишка Боря, которого чуть не задушил фашистский солдат; старший брат Валентин и сестра Зоя, которых эсэсовцы угнали в неволю, но они, убежав, внесли свою посильную лепту в дело борьбы с врагом... Наша семья, как и семьи многих моих односельчан, много натерпелась от гитлеровцев. Но то, что мы увидели теперь, в Маутхаузене, когда как бы непосредственно соприкоснулись со всеми ужасами, которые творились здесь, взволновало меня до глубины души. Взволнованы были и Валя, и все мои старшие товарищи, которым в своей жизни пришлось, конечно, повидать куда больше моего, стойко вынести все тяготы минувшей войны. «Какое счастье, — подумал я, — что наш народ выдюжил в этой ожесточенной борьбе с врагами человечества, что он наголову разгромил фашистов и тем самым дал нам, молодому поколению советских людей, возможность жить 216
такой богатой творческой жизнью, летать в космос, строить коммунизм!» Когда мы уже заканчивали осмотр Маутхаузенского застенка, ко мне подошел высокого роста человек, одетый в кожаное пальто. Он все время следовал с нашей группой, делая снимки незатейливым туристским фотоаппаратом. — Мое имя Влчек... Эмиль Влчек, — представился оп, — чех из города Нитра... Оказалось, что этот тридцативосьмилетний мужчина в годы войны партизанил в Моравии и вместе с другими молодыми чехословацкими парнями в начале 1945 года был захвачен гитлеровцами и привезен сюда, в Маутхаузен. В заключении оп значился под № 133184, на его арестантской одежде был нашит треугольник — таким знаком эсэсовцы метили особенно опасных «преступников». Эмиль Влчек с очередным транспортом заключенных в составе 63 человек прибыл в лагерь спустя несколько дней после мученической гибели Д. М. Карбышева и помнит, сколько разговоров среди них было тогда о мужестве и стойкости советского генерала. Спустя месяц, будучи назначенным на какие-то работы в соседний с Маутхаузеном городок, он убежал из-под стражи и сумел добраться до родной Чехословакии. Теперь он работал по столярному делу в родной Нитре. Узнав из газет, что советский космонавт едет в Австрию, Эмиль Влчек поспешил достать через профсоюз туристскую путевку и был рад повстречаться со мной в тех местах, где только чудом спасся от неминуемой смерти. Бывший чехословацкий партизан говорил взволнованно. Еще бы, спустя много лет побывать там, где он принял столько унижений и мук, где жизнь его висела на волоске!.. В память о пашей неожиданной встрече я подарил ему свою фотографию, мы обменялись автографами. Полные впечатлений от всего того, что пришлось увидеть в Маутхаузене, мы к полудню приехали в рабочий городок Санкт- Пельтен. И конечно, выступая на митинге жителей города, собравшихся подле ратуши, я не мог не рассказать им об этих впечатлениях и о том, что всем людям доброй воли нужно с еще большей настойчивостью бороться за мир, за укрепление дружбы между народами всех стран. В шесть часов вечера в Штадхалле — крупнейшем сооружении Вены — профессор Гуго Гляйзер открыл двадцатитысячный митинг трудящихся города. Нас на русском языке приветствовали ученики одной из венских школ. Об истории развития советской космонавтики сделал сообщение профессор Холичер — представитель комитета Австрии по изучению космоса. Выступавшая вслед за ним от имени граждан Вены красивая девушка по имени Рут сказала немало теплых слов в мой адрес и в адрес Вали. Она закончила свою речь такими словами: — Австрийская молодежь очень рада, что первые полеты в 217
космос совершили советские люди ее поколения, стремящегося только к одной цели — к миру. На сцену большими группами выходили делегации с приветствиями советской пауке и технике — из Нижней Австрии, от ветеранов революционного движения, из Бургенланда. Мне был вручен значок почетного члена Общества австро-советской дружбы, а Вале — большой букет красных роз и национальные игрушки для наших дочурок. Все происходило в какой-то особенно задушевной обстановке. Выступая на этом митинге, я вспомнил выдающегося австрийского ученого-астронома Иоганна Кеплера, который, живя в Штирии, в Линце и других городах страны, сотни лет назад на основе учения Коперника разработал законы движения планет. Ведь эти законы, под всеобщее одобрение участников митинга заметил я, имеют прямое отношение к современной космонавтике. Далее пошел рассказ о работах советских ученых, инженеров и рабочих, создавших космический корабль «Восток», о мощности ракеты-носителя, шесть двигателей которой в 20 000 000 лошадиных сил вывели ее на орбиту, о полете вокруг Земли, о том, какой женственный вид у нашей планеты, окруженной нежноголубым ореолом. Товарищи потом говорили, что это было одно из моих особенно удачных выступлений. Митинг закончился большой овацией в честь советской науки и техники. Духовой оркестр исполнил очень красивый и звучный «Марш советских космонавтов», специально написанный одним из членов Общества австро-советской дружбы. А через полчаса мы уже входили в так называемый «максимум-зал» Венского университета, основанного более чем полтысячи лет назад. Здесь мне предстояло прочесть научно-популярную лекцию о путях развития советской космонавтики. Несмотря на сравнительно поздний час, в «максимум-зале» собралось много студентов, преподавателей и профессоров. Иные из них, как и ректор университета профессор Арнольд, были одеты в черные мантии. Слушатели задали много вопросов как научно-технического, так и политического характера, на которые я постарался дать самые исчерпывающие ответы. Наутро снова в путь. Теперь маршрут нашей поездки лежал в Штирию — исключительно красивую часть страны. Было второе воскресенье мая, когда в Австрии по давно установившемуся обычаю отмечается День матери — своеобразный народный праздник, посвященный женщинам. Естественно, что на всем пути в Грац — столицу Штирии, выступая на летучих митингах в Медлине, Бадене, Винер-Нейштадте, Нейнкирхене, Капфенберге и других небольших городках, где у зданий ратуш, несмотря на дождливую погоду, собирались тысячи жителей, — я и Валя от всей души поздравляли австрийских женщин с Днем матери, высказывали пожелания, чтобы их дети больше никогда не знали, что такое война. Эти наши слова, как правило, встречались с большим воодушевлением. 218
На подъезде к Капфенбергу, у деревни Мюрцхофен, в очень живописной местности колонна наших машин остановилась на несколько минут. Сразу нас окружили толпы людей. Было интересно побеседовать с сельскими жителями, конечно не ждавшими советских гостей. Особенно мне запомнился очень теплый разговор с молодой четой Карлом и Эльке Мартинец, любовно пестовавшей свою годовалую дочурку Клавдию. Они рассказали о своей работе, о жизни, мы обменялись памятными сувенирами и сфотографировались на память. Двумя фотоаппаратами — моим и Карла Мартинеца, — так, чтобы у каждого из нас сохранилась эта пленка. А в Капфенберге неожиданно довелось увидеть старого рабочего — токаря Франца Францевича Юраско, который с гордостью показал нам пригласительный билет на Красную площадь в день празднования 43-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Оп приезжал тогда в Москву с делегацией австрийских трудящихся и, конечно, был полон воспоминаний о днях, проведенных в Советском Союзе. Слушая его горячую, сбивчивую от волнения речь, я невольно подумал, сколько искренних друзей имеет наш народ во всех странах мира, какое счастье быть гражданином нашей великой социалистической Родины, искреннее, доброе слово о которой звучит на языках всех народов и наций. Уже поздно ночью, после массового митинга, проведеппого при прожекторах, мы двинулись из Граца в обратный путь. И я, и Валя, да и все товарищи, устав за день, слегка подремывали в дороге. В горах было туманно, и машины поэтому шли пе очень-то быстро. На перевале Земмеринг — своеобразной границе между Штирией и Нижней Австрией — сделали короткую остановку, зашли в придорожную таверну. В ней было полно народу — молодые парни-лесорубы, шоферы с грузовых автомашин, идущих из Вены, песколько туристов. Пока нам подавали по чашечке черного кофе, один из парней, подойдя к музыкальному автомату и опустив в него шиллинг, нажал на кнопку. Послышался отрывистый счет: «Фюнф, фир, дрей, цвей, эйн, зеро», затем раздался резкий, как при запуске ракеты, свист, грохот, чей-то голос, похожий на мой, сказал по-русски: «Поехали!», и помещение таверны заполнили звуки веселой песенки. Все, довольные, засмеялись и захлопали в ладоши. Оказывается, парень, как бы приветствуя нас, специально выбрал популярную в Австрии «космическую» пластинку «Полет к звездам». Мы, конечно, к удовольствию всех присутствующих, прослушали ее несколько раз. Заключительный день пребывания в Австрии был посвящен новым встречам, и в числе их с коллективом редакции коммунистической газеты «Фольксштимме». На первом этаже здания, где помещается редакция этой газеты, расположен книжный магазин. Мы довольно долго пробыли в нем — тут шла продажа изданной на немецком языке книги «Дорога в космос», и многие 219
покупатели хотели получить ее с моим автографом. Писал, как говорится, до тех пор, пока не кончились чернила в авторучке... Утром 15 мая, сердечно провожаемые австрийскими друзьями и увозя с собой самые теплые впечатления об интересных встречах, мы улетели на Родину. Надо было готовиться к еще одной зарубежной поездке — на далекие Японские острова. Первой зарубежной страной, которую мне довелось видеть в памятный день 12 апреля 1961 года с борта «Востока», была Япония. Ее зеленые, покрытые лесами острова на какое-то короткое время проглянули сквозь разрывы облаков далеко внизу, и вот уже, двигаясь по намеченной орбите, «Восток» пошел над синеватыми водами Тихого океана. Может быть, еще и поэтому с таким интересом мы в двадцатых числах мая 1962 года, подлетая к Токио, любовались раскрывающейся перед нами панорамой острова Хонсю с хорошо заметной на нем снеговой шапкой Фудзиямы. В Японию меня, Валю и группу сопровождавших товарищей во главе с Героем Советского Союза генералом Л. И. Гореглядом пригласило Общество «Япония — СССР». Наши японские друзья постарались сделать все зависящее от них, чтобы этот дружественный визит прошел как можно лучше, чтобы мы могли побывать не только в столице государства, но и в ряде других городов, поближе познакомиться с жизнью и культурой японского народа. Они во главе с вице-президентом Общества встретили пас на токийском аэродроме и первым делом прикрепили к нашим костюмам большие, искусно сделанные из тончайшей материи хризантемы на красно-белых ленточках. Это был знак почетных гостей. На аэродроме, на всем пути в центр столицы к отелю «Империал», где мы должны были остановиться, толпился народ. На ветру трепетали полотнища флагов и транспарантов. Многие пели очень мелодичную песню о советских космонавтах. В припеве этой песни была такая строчка: «Хорошо, хорошо, Гагарин!» Японские юноши и девушки выговаривали ее по-русски. И хотя, может быть, несколько неловко говорить здесь об этом, но песня мне понравилась. Ведь дело вовсе не в том, что в ней упоминалось мое имя, а в том, что она была посвящена советским космонавтам и своим содержанием хорошо выражала главное: полеты советских космических кораблей служат прогрессу всего человечества, осуществляются в интересах мира на нашей планете. В те дни, которые мы провели в Стране восходящего солнца, как испокон веков называют ее японцы, общество «Япония — СССР» отмечало свой пятилетний юбилей. К этой дате оно пришло с заметными успехами во многих начинаниях, направленных на укрепление и развитие дружественных связей японского народа со своим непосредственным соседом Советским Союзом. Филиалы Общества имелись более чем в сорока префектурах страны, оно насчитывало около 70 коллективных членов, объединявших большие массы японских трудящихся. Например, член Общест220
ва — Генеральный совет японских профсоюзов — охватывал около четырех миллионов рабочих и служащих различных отраслей промышленности. Общество располагает печатными изданиями, занимается переводом книг советских авторов на японский язык. В частности, при активном участии членов Общества — писателей и журналистов — в Японии были изданы и книги записок советских космонавтов «Дорога в космос» и «700 000 километров в космосе». Признаться, мне было приятно видеть их в руках юношей и девушек, приходивших на вечера, устраиваемые Обществом и в Токио, и в Осака, и в Киото, и других городах. Один из переводчиков «Дороги в космос», Таку Эгава, вручил мне ее с такой трогательной надписью: «На память о радостнейшей встрече в Токио. Желаю вам, жене и дочерям хорошего здоровья, счастли-* вой жизни и дальнейших, еще больших успехов и в космосе и на земле». Повседневная работа Общества находит живейший отклик в народных массах Японии, она близка сердцам миллионов жителей страны, искренне желающих развития самых добрососедских отношений с Советским Союзом. Как добрых соседей, как союзников в борьбе за мир встречал нас японский народ, перенесший много невзгод в пору второй мировой войны, переживший атомные бомбардировки. Трудящиеся Японии с вполне понятными опасениями следили за непрекращающимися ядерными испытаниями, производимыми американской военщиной в бассейне Тихого океана. Сколько раз, едва только начинало дождить, будь то в Токио или Осака, японские друзья предупредительно советовали накинуть плащи или раскрывали над нами зонтики, чтобы обезопасить от радиоактивной влаги. Сколько горьких историй пришлось нам выслушать в беседах с простыми людьми Японии о губительных последствиях атомных нападений на Хиросиму и Нагасаки! И в то же время с каким уважением к нашему народу рассказывали японские друзья о помощи, которую оказывают советские медики их стране в борьбе с атомными последствиями! Как раз в те дни, когда мы были в Японии, девушка из Нагасаки Нагата Хисако, вылечившаяся в Советском Союзе от тяжелого недуга, полученного в результате атомной бомбардировки, вышла замуж за молодого парня из Токио. В этот счастливый для молодой четы день я от имени всех своих товарищей передал ей сердечные поздравления, пожелал больших успехов в работе и жизни. Буквально с первой минуты прилета в Токио каждый день нашего пребывания в Японии был строго регламентирован обширной программой различных встреч, лекций о советской космонавтике, массовых митингов, выступлений по телевидению и по радио, бесед с учеными, обстоятельных пресс-конференций с журналистами. В эту программу были включены и встречи моей жены Вали с представительницами различных женских общественных организаций. На одной из этих встреч она поставила свою 221
подпись под обращением японских матерей против испытаний ядерного оружия. Как раз в те дни американский космонавт М. Карпентер совершил трехвитковый орбитальный полет вокруг Земли. Весть об этом застала нас в древней столице страны Киото. Естественно, что японские журналисты — а они сопровождали нас повсюду — попросили меня сказать по этому поводу несколько слов. Хотя местная пресса и опубликовала лишь первоначальные и весьма неполные данные об этом полете, но было ясно, что рейс М. Карпентера, повторявший, по сути дела, предыдущий полет Д. Гленна, едва не закончился очень плачевно. Ведь ему из-за чрезвычайно повысившейся в кабине температуры пришлось очень тяжело. «Приводнение» космонавта произошло в сотнях километров от намеченного места. Его долго не могли обнаружить поисковые корабли. Словом, техническая сторона дела в этом полете оказалась далеко не на высоте. Сказав об этом японским журналистам и о том, что мне хочется от души поздравить смелого американского космонавта с благополучным, несмотря на все возникшие в полете затруднения, возвращением на Землю, я выразил надежду, что сделанные в новом американском космическом полете наблюдения будут целиком служить делу научного исследования космического пространства в мирных целях. — Мы, советские космонавты, проложившие первые борозды в космической целине, — сказал я в заключение этого летучего интервью, — всегда будем рады сотрудничать с исследователями просторов Вселенной — представителями всех стран и народов — в интересах мира и дружбы на нашей планете. На следующий день многие японские газеты привели это высказывание в отчетах о ходе нашей поездки. Но были среди сопровождавших нас японских журналистов и люди, считавшие, что полет М. Карпентера как бы охладит интерес японского народа к советским гостям. Надо сказать, что они глубоко ошиблись в своих беспочвенных прогнозах. Как раз в эти дни гребень приветственной, если можно так выразиться, волны в адрес Советского Союза, в адрес успехов советской космонавтики, которая, подобно мощному цунами, катилась по Японии, возрос еще больше. Это выразилось и в еще больших скоплениях народа, выходившего встречать нас в Нагое, Титосе и Саппоро, и в том, что на плакатах, возвышавшихся над людскими толпами, появились портреты В. И. Ленина и красноречивые надписи: «Хорошо, Советский Союз! Хорошо, коммунизм!» Все в большем количестве мне стали подавать для памятных автографов открытки с известной фотографией, снятой на Красной площади: «небесные братья» — Гагарин и Титов. Все это, безусловно, как бы еще и еще раз подчеркивало признание японским народом неоспоримости приоритета и больших достижений Советского Союза в области освоения космоса. 222
Кстати сказать, это явственно прозвучало и на широкой пресс- конференции в Токио с тремястами зарубежными корреспондеи- тами в их клубе. Президент клуба — представитель американского агентства Ассошиэйтед Пресс — в своем выступлении прямо сказал о том, что полеты советских космических кораблей «Восток» и «Восток-2» не знают себе равных и что у человечества, какие бы в последующем ни были осуществлены рейсы в космос, на века останется память о советских людях — пионерах освоения просторов Вселенной. Было приятно слышать эти слова из уст видного американского журналиста, вполне объективно оценившего великий вклад Советского Союза, его ученых, инженеров и рабочих в дело развития космонавтики. Жаль только, что на этой пресс-конференции американские журпалисты ни единым словом не обмолвились о затеянной тогда Пентагоном диверсии в космосе — испытаниях ядерного оружия на больших высотах. Свое искренне дружеское расположение к Советскому Союзу, свою тягу к советским людям японские трудящиеся, члены общества «Япония — СССР» старались выразить самыми различными способами. Как правило, каждый массовый митинг — а они организовывались во всех посещенных нами городах — заканчивался небольшим концертом. На этих концертах наряду с национальными песнями и танцами в программу входили выступления самодеятельных коллективов японской молодежи, которые ставили целые музыкально-танцевальные спектакли, включавшие в себя популярные советские песни и наши народные танцы. В Осака, например, такое выступление, происходившее на водном стадионе и длившееся около часа, так и называлось «Подмосковные вечера». Японские юноши и девушки, одетые в костюмы колхозных трактористов, полеводов, доярок, разыграли увлекательную пантомиму, спели несколько советских песен, а потом, в заключение, пригласили всех нас на сцену, для того чтобы вместе с ними спеть «Подмосковные вечера». И мы, конечно, вышли на сцену и под горячее одобрение тридцати тысяч участников митинга пелп, и, надо сказать, пели с большим воодушевлением. В Японии хорошо развито телевидение. Поэтому мне и Вале по просьбе японских друзей пришлось несколько раз участвовать в телевизионных передачах. Иные из них длились чуть ли не по часу и, как рассказывали товарищи, проходили довольно интересно. В одной из таких телепередач, организованной Токийской студией, вместе с нами приняло участие большое количество людей: студенты университета «Васэда», вернувшиеся из Антарктиды члены научной экспедиции, жена японского летчика Токугава, совершившего более пятидесяти лет назад первый в Японии полет, конструктор японских исследовательских ракет профессор Итокава и... годовалая девочка Ногуе Мидзогути, родившаяся в день полета «Востока». Такая сложная передача — своего рода телевизионный спектакль, — конечно, потребовала хорошей режиссуры, которой я, хотя и без заблаговременной под223
готовки, старался помогать в меру сил и возможностей. Товарищи говорят, что передача получилась хорошей. Особенно удачным, по их мнению, был эпизод, когда я взял па руки годовалую Ногуе Мидзогути и, от души расцеловав ее, пожелал, чтобы она, как и другие японские дети, никогда не узнала, что такое война, чтобы вся ее жизнь была мирной, творческой, направленной на благо своего талантливого, трудолюбивого народа. Первый японский летчик Токугава по состоянию здоровья не смог сам прийти в телестудию. Но по ходу передачи на экране телевизора появилось его изображение, раздался его голос. — Очень доволен, — говорил этот уже далеко не молодой человек, одетый в простой, домашний костюм, — что советские люди первыми осуществили полет в космос. Сожалею, что не могу лично встретиться с советским космонавтом. Надеюсь, что народы наших стран всегда будут жить в мире и дружбе. По поручению Токугава его жена, тоже уже пожилая женщина, в темном кимоно, преподнесла мне памятный сувенир — макет самолета, на котором ее муж совершил первый полет в Японии. Благодаря за подарок, я сказал, что рад приветствовать летчика Токугава, что примерно в то же время, когда он впервые поднимался в воздух, русские летчики — пионеры авиации — тоже достигли немалых успехов, завоевав несколько международных рекордов. Затем я напомнил японским телезрителям, что более сотни лет назад русский моряк А. Ф. Можайский — создатель первого в мире самолета, — плавая у берегов Японии на фрегате «Диана», спас японских рыбаков во время сильного шторма. Жену Токугава я попросил передать ему от меня репродукцию рисунка А. Ф. Можайского, сделанного в то время в бухте Симодо. Запомнился мне из этой телепередачи и разговор с японским ученым — ракетостроителем профессором Итокава. Мы, по сути дела, продолжили в телестудии ту беседу, которая началась у нас еще на встрече с группой японских ученых, на которой профессор рассказал об испытаниях его исследовательских ракет, о планах создания японской космической ракеты. — Когда она будет создана, — сказал я профессору, — был бы рад совершить на ней полет вместе с японскими космонавтами. — Это было бы, — заметил японский конструктор, — замечательным вкладом в дело международного сотрудничества в области космонавтики. Кстати сказать, мысль о совместных научных работах по исследованию космического пространства быстро подхватили японские друзья. Они очень образно выразили ее в появившемся в Нагое макете космической ракеты с надписью на ее борту: «Восток». В пилотской кабине этой ракеты рядом с советским космонавтом сидел японский юноша, облаченный в скафандр и гермошлем. В руках у юноши был плакат: «Вместе в космос!» Вместе в космос, вместе с Советским Союзом бороться за мир, 224
за запрещение ядерных испытаний, за всеобщее и полное разоружение — эти призывы громко звучали на всех митингах, на всех встречах, в которых нам довелось участвовать на японской земле. Здесь, как известно, расположено немало американских военных баз. На аэродроме одной из них, находящейся возле города Титосе (остров Хоккайдо), нам пришлось побывать по пути в Саппоро. Видимо, специально к нашему прилету все самолеты были убраны в ангары. Но на служебных помещениях четко выделялись надписи, гласящие о том, что здесь размещены подразделения военно-воздушных сил США. Да и возле здания штаба ветер раздувал поднятый на мачту звездно-полосатый американский флаг. Солдат и офицеров США в форме было немного. Большинство — а их легко можно было узнать в толпе японцев по светлым лицам — переоделись в штатские костюмы. С одним из таких «штатских» военных сопровождавшие меня журналисты затеяли беседу о погоде, о красотах острова Хоккайдо. — Очень богатая природа, — сказал американец. — Видимо, поэтому вы и поселились здесь? — спросили его товарищи. Американец смешался. Наши обратили его внимание на пролетавшие в стороне реактивные истребители с опознавательными знаками авиации США. — С этого аэродрома? — опять спросили собеседника журналисты. — Не знаю, — нарочито удивленно пожимая плечами, ответил тот, — тут нет нашей базы... Тогда мои советские друзья обратили его внимание, что разговор происходит в каких-нибудь двадцати метрах от таблички, на которой четко выделялись буквы: «U. S. Air force» — «Соединенные Штаты. Воздушные силы». Надо ли говорить о том, что американец после этого немедленно прекратил беседу и постарался побыстрее затеряться в толпе. Еще с одним представителем американской авиации мы встретились на обратном пути из Саппоро в Токио. Это был командир пассажирского самолета капитан Элсмор. Он пригласил меня в пилотскую кабину. Мы поговорили о качествах машины, об установленных на ней пилотажных и навигационных приборах. Затем разговор зашел о минувшей войне. Выяснилось, что во время нее мы оба были подростками. — Думаю, — сказал на прощание Элсмор, — нам не придется встречаться на войне. Не по мне это дело... В эти дни в мой адрес приходили письма из разных городов Японии. В них много говорилось о самом наболевшем для японцев — о необходимости запрещения испытаний ядерного оружия, о борьбе за мир. Меня очень взволновало одно письмо, полученное на острове Хоккайдо. Его написал много лет томящийся в тюрьме японский коммунист Кунидзи Мураками. Его история
мне была хорошо известна из опубликованной в «Правде» корреспонденции. Около десяти лет назад Кунидзи Мураками схватили по нелепому подозрению в нарушении правопорядка и до сих пор держали в заключении. К листку, написанному в тюремной камере, Мураками приложил фотографию своей восьмидесятилетней матери — простой японской женщины с изможденным от трудной жизни лицом. Поздравляя меня с приездом на его родину, за лучшее будущее которой он готов отдать все свои силы, Мураками пишет, что когда, год тому назад, здесь же, в камере № 10, он узнал о полете «Востока», то ему подумалось: «Это — начало новой эры». Свое взволнованное послание безвинно томящийся в тюрьме японский коммунист закончил такими строками: «Да здравствует СССР! Да здравствует советский космический корабль № 3! Да здравствует мир!» Мыслями о мире, о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом жили десятки миллионов трудящихся нашего дальневосточного соседа. Встречая советских людей, трудовые люди Японии высоко поднимали над головой символично скрещенные вместе красные флажки с серпом и молотом и белые с красным шаром восходящего солнца — национальной эмблемой своей страны. Это был знак сердечного приветствия, знак дружбы, знак добрососедских отношений двух государств, которые разделяет только небольшое море. Когда, распрощавшись с гостеприимным японским народом, мы уже летели в Москву, из портативного радиоприемника вдруг понеслись звуки полюбившейся всем нам песни, сложенной японской молодежью: «Пусть расцветают цветы мира на всей нашей зеленой и щедрой планете».
ШТУРМ КОСМОСА ПРОДОЛЖАЕТСЯ ще находясь в Японии, на слете молодежи, мы уговорились с японскими юношами и девушками о ближайшей встрече на Всемирном фестивале молодежи, который должен был состояться в июле 1962 года в столице Финляндии Хельсинки. Выполняя это обещание, хотя и очень было трудно со временем, ибо в те дни уже вовсю развернулась подготовка к новому полету в космос Андрияна Николаева и Павла Поповича, я все же побывал на этом форуме молодежи почти 140 стран. В Хельсинки, уже знакомом мне по прошлогодней поездке, произошло много интересных встреч и бесед. Прилетев па фестиваль утром, выступив на массовом митинге, на собрании студентов, интересующихся космонавтикой, побеседовав на теплоходе «Грузия» с советской делегацией, побывав на молодежном балу в рабочем клубе, я уже ночью, везя сердечные приветы советским космонавтам от участников фестиваля, вылетел обратно на Родину. Надо было спешить на космодром. Серьезная задача была поставлена на сей раз перед советскими космонавтами, людьми сильными и целеустремленными. Речь шла о длительном групповом полете двух космических кораблей — «Восток-3» и «Восток-4», в ходе которого следовало решить ряд важных проблем, необходимых для дальнейшего развития космонавтики. Дух захватывало от новизны и сложности полетных заданий, тщательно разработанных советскими учеными. Нашим космонавтам предстояло выяснить степень влияния длительного состояния невесомости на человеческий организм, провести трехсуточный совместный групповой полет в космосе с поддержанием постоянной двусторонней связи друг с другом и с Землей, совершить групповую посадку в заданном районе и решить множество самых разнообразных медико-биологических вопросов. Андриян Николаев должен был провести в космосе четверо суток, а Павел Попович, присоединившись к его кораблю почти через двадцать четыре часа, — трое суток. Все мы были твердо уверены, что наши друзья с честью справятся с возложенными на них задачами. Андриян Никола- 227
ев — космонавт-три, как давно называли мы его между собой, год назад дублировал Германа Титова и был тогда готов в любую минуту занять пилотское место в кабине «Востока-2». Этот исключительно спокойный и выдержанный человек был отлично подготовлен к новому полету в космос. Он, как и Павел Попович, расспрашивал меня и Германа Титова о всех перипетиях наших космических рейсов, глубоко вникал в наш опыт, тщательно готовился к заданию на тренажерах. По отзывам медиков, Николаев обладал идеальным здоровьем, выдержкой и спокойствием. Все мы уважали его за исключительную скромность. В жизни каждого человека бывают минуты, полностью раскрывающие характер, определяющие, на что он способен. В такие минуты решения, от которых зависит судьба человека и исполняемого им дела и долга, надо принимать мгновенно и молниеносно проводить в жизнь. Именно такое испытание выпало на долю Андрияна в тихий июньский день 1956 года. Тогда он, будучи молодым летчиком, нес службу в авиационном полку. В назначенный час Андриян повел реактивный истребитель в пилотажную зону. День был солнечный. У всех летчиков эскадрильи ладились полеты. Все было хорошо и у лейтенанта Николаева. Он радостно оглядывал широкие дали, распростершиеся под могучим, надежным крылом самолета. Редкие летние облака сливались на горизонте в сиреневую дымку. Поля цветущего льна синели внизу, подобно озерам. Все в душе летчика, наполненной счастливым чувством полета, пело. И вдруг мерный посвист двигателя внезапно оборвался. В первый момент Андриян не понял, что произошло. На приборной доске заплясали стрелки, двигатель заглох. У летчика перехватило дыхание. Что делать? Взгляд метнулся к высотомеру: 6000 метров. Не так уж много для тяжелой машины, быстро теряющей скорость, чтобы спланировать на аэродром. Андриян кратко доложил руководителю полетов о беде. В подобных случаях неизбежно катапультирование летчика с парашютом. Но ведь самолет стоит колоссальных средств, в него вложено много труда... А земля с каждой секундой приближалась. Наклоненное к ней крыло самолета, казалось, вот-вот зацепит верхушки деревьев. Сохраняя присутствие духа, Андриян действовал разумно и хладнокровно. Крепко обхватив ручку управления, он выровнял машину. Она пронеслась над одним оврагом, над другим, перевалила через холм, поросший кустарником, словно подбитая птица, пролетела над лугом с протекавшей по нему речушкой и, взбороздив ржаное поле, замерла на месте. Оглушенный не столько ударом о землю, сколько наступившей тишиной, Андриян с облегчением откинул фонарь кабины. Его охватила неимоверная усталость. Пахнущий полевыми цветами легкий ветерок обвеял разгоряченное лицо. 228
Он оглядел самолет. Машина, если не считать незначительных повреждений, была цела. У Андрияна отлегло от сердца, — значит, не зря рисковал! Через несколько минут на автомашинах примчались командир полка и командир эскадрильи с техниками. Всех поразило хладнокровие летчика. — Долг для пего превыше всего, — сказал подполковник Соколов офицерам полка, когда через несколько дней перед строем вручал Андрияну часы. Я видел эти часы. На их крышке выгравировано: «Лейтенанту Николаеву А. Г. от командира войсковой части». Это была первая награда, полученная Андрияном за время службы в Советской Армии. ...И вот я опять на космодроме Байконур. Сюда вместе с космонавтами прибыли и многие давно знакомые мне и Герману Титову специалисты по самым различным отраслям космической техники. Я с большой радостью встретился тут с Главным конструктором. Он, как всегда, был приветлив и внимателен. Мы, космонавты, питали к этому человеку поистине сыновнюю любовь и безграничное уважение. Да и среди ученых, инженеров, техников и рабочих он снискал себе непререкаемый авторитет. Каждый выход человека в космос был связан с его непосредственным участием в этом сложнейшем деле. Космодром жил размеренной жизнью. Я сразу включился в ее деловой ритм, подчиненный требованиям предстоящей задачи. Целыми днями мы пропадали па стартовой площадке, в помещениях, отведенных для специальных занятий, на оперативном пункте управления предстоящим полетом. Следовало проверить, уточнить, «проиграть» с командирами «Востока-3» и «Востока-4» на Земле все их действия в космосе. Эта работа чередовалась с отдыхом. За несколько дней до старта «Востока-3» дружной компанией ездили на рыбалку, варили уху. Каждый вечер смотрели кинофильмы, главным образом комедийные, очень далекие от нашей беспокойной профессии. И вот настал последний день перед стартом «Востока-3». Мы проводили Андрияна Николаева и его дублера в тот самый «домик космонавтов», где в апреле 1961 года мне и Герману Титову довелось провести запомнившуюся на всю жизнь ночь накануне старта «Востока». Здесь было так же уютно, как и тогда. В небольшой спальне — две кровати, круглый стол с букетом полевых цветов, книги, шахматы, радиоприемник. Андриян Николаев расположился на кровати, где раньше спал я и на которой он провел ночь, дублируя Германа Титова. Перед тем как улечься спать, мы все — Андриян Николаев, Павел Попович, их дублеры Валерий Быковский и Владимир Комаров, Герман Титов и я — перекинулись несколькими шутками, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. После нашего ухода Андриян Николаев и его дублер Валерий Быковский сразу уснули. Дважды за ночь к ним заходил Главный конструктор, беседовал с врачами, дежурившими в «домике космонавтов», и, убедившись, что ребя- 229
та спят, уходил. Это было продиктовано пе волнением и беспокойством, а отеческой заботой. Ночь на И августа выдалась тихая, звездная. Светила полная луна. Многие специалисты, жившие вместе с нами в космодромной гостинице, долго сидели в садочке и тихо беседовали о том, какие новые, еще более сложные задачи будут решаться отечественной космонавтикой. Время это, конечно, придет, и, кто знает, может быть, гораздо скорее, чем мы думаем. Разве в октябре 1957 года, когда в космос вышел первый в мире советский искусственный спутник Земли, могли мы представить себе, что всего через три года после этого события развернется деятельная подготовка к первому в истории полету человека в просторы Вселенной? А разве в апреле 1961 года после полуторачасового рейса вокруг планеты можно было подумать, что всего только через год речь пойдет о многосуточном полете не одного, а сразу двух космических кораблей? Рано утром, пока еще командир «Востока-3» спал безмятежным, крепким сном, Государственная комиссия, которой Центральный Комитет партии и Советское правительство поручили руководить новым полетом в космос, собравшись в помещении поблизости от стартовой площадки, заслушала доклады о готовности ракеты-носителя и космического корабля к полету, утвердила во всех деталях полетное задание. Вместе с Германом Титовым я тоже был па этом заседании Государственной комиссии. Было приятно выслушать здесь ответ представителя медицины на вопрос о состоянии здоровья командира «Востока-3»: он, судя по показаниям специальной аппаратуры, чувствует себя превосходно. Да иначе и не могло быть! Хорошо зная Андрияна Николаева, его действительно богатырское здоровье и крепкие нервы, мы невольно в этот момент переглянулись с Германом Титовым и понимающе улыбнулись друг другу. Легкий завтрак в земных условиях, облачение в космические одежды Андрияна Николаева и его дублера — и выезд в специальном автобусе на стартовую площадку. Обыкновенно в этом автобусе едут только два космонавта — командир корабля и его заместитель. На сей раз в автобусе был и Павел Попович — командир «Востока-4», стартующего через сутки. Все время он и Андриян Николаев были вместе и, конечно, не могли разлучиться в этот ответственный предстартовый час. С песней, вырывающейся из открытых окон автобуса, космонавты прибыли на стартовую площадку. В безоблачном небе не было ничего, кроме ослепительно светящего солнца, и казалось, готовая к выходу в космос гигантская ракета пацелена прямо на него. Андриян Николаев коротко отрапортовал Председателю Государственной комиссии о том, что готов к выполнению задания. Мне вспомнилось, как вот так же в апреле минувшего года рапортовал о готовности к полету на «Востоке» и я. С тех пор прошло совсем немного времени, и в какой новый, 230
небывалый полет мы провожаем сейчас своего товарища! Вот он крепко, по-мужски целуется с учеными, со мной и Германом Титовым, с командиром «Востока-4»... Прощальный взмах руки товарищам и друзьям, и лифт уносит Андрияна Николаева к люку космического корабля. Теперь время потянулось медленно. Ведь самое тяжелое в жизни космонавта — это ожидание. Пока Андриян обживался в своей уютной кабине, я все время перекликался с ним по радио. Это был самый обыденный разговор. Были в нем и вопросы технического характера, и деловые советы, и шутки. Время от времени ко мне на стартовом командном пункте, расположенном под землей, в так называемом бункере, подходил академик С. П. Королев и, взяв микрофон, говорил Андрияну Николаеву несколько слов. Как всегда, это были точные, деловые и вместе с тем очень душевные слова. В 11 часов 30 минут по московскому времени была подана последняя команда: — Подъем! Глядя в перископ, я увидел, как серебристое тело ракеты, освобожденное от металлических одежд поддерживающих ферм, медленно приподнялось над стартовым устройством и, содрогая землю и воздух гулом мощных двигателей, в жарком пламени устремилось ввысь. — Все нормально, — донесло до нас радио спокойный голос Андрияна Николаева, принявшего на себя все нарастающие перегрузки. Прошла минута, и в небе остался только бледный след от ракеты, скрывшейся из глаз. Полет «Востока-3» начался. Активный участок пути — от старта до орбиты — Андриян Николаев перенес хорошо. Перегрузки, возникшие в это время, не вызвали каких-либо расстройств в его организме. Множество приборов, наблюдающих за его состоянием, отметили, что его физиологические реакции по своему характеру мало чем отличались от зарегистрированных ранее как в моем полете, так и в полете Германа Титова. Эти приборы сообщили на Землю, что пульс у Андрияна доходил до 120 ударов в минуту. Перегрузки были перенесены им с завидным терпением, ибо он хорошо подготовился к ним во время тренировок на центрифуге. Кроме того, как он сам потом рассказывал, и опыт, перенятый от меня и Германа Титова, и наши советы помогли ему в эти напряженные минуты. Корабль «Восток-3», как и «Восток-4», был более совершенен и комфортабелен, чем те, на которых летали мы с Германом Титовым. Готовя более длительный полет в космос, ученые и конструкторы позаботились об удобствах космонавтов. На кораблях был установлен усовершенствованный комплекс связной аппаратуры, новейшие телевизионные устройства, а также аппараты, обеспечивающие двусторонние прямые переговоры между космонавтами. Комфорт, о котором я говорю, не следует понимать в 231
буквальном смысле слова. Это пе только удобное пилотское кресло, позволяющее переносить перегрузки и являющееся рабочим местом и постелью космонавта. Это прежде всего необходимая для жизни человека атмосфера внутри корабля с определенной температурой, давлением и степенью влажности, регулирующимися не только автоматами, но и в случае необходимости самим космонавтом. Корабль послушен воле его творцов и пилотов. В любой момент, пользуясь удобной системой управления, его можно сориентировать в пространстве или, изменив скорость движения, перевести с орбиты на траекторию спуска и безопасно приземлить в заранее выбранном районе. «Восток-3» был выведен на заданную орбиту с поразительной точностью как по времени, так и по месту. Это дало возможность Андрияну Николаеву с первых же минут включиться в научную работу, которая предусматривалась программой полета. — Чувствую себя хорошо, — сразу же по выходе на орбиту сообщил он нам, — на борту все нормально, в иллюминаторы хорошо видна Земля. За час с небольшим на «Востоке-3» день сменился ночью, и снова в его «взоре» показалась залитая солнцем Земля. Корабль начал второй виток вокруг земного шара. Теперь и всем нам на Земле, и Андрияну Николаеву стало окончательно ясно, что все идет хорошо, по заданию. На третьем витке, убежденный в безотказности работы всех систем корабля и в своем отличном самочувствии, Андриян Николаев доложил по радио Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза, Советскому правительству об успешном ходе полета. Он старался произносить слова этого доклада раздельно и внятно, вкладывая в них всю свою уверенность, энергию и любовь к социалистической Отчизне. Вся страна слушала его, слушал и Павел Попович, готовящийся в это время к своему завтрашнему старту. Нельзя было не видеть, что голос друга, пришедший из космоса, вызвал в нем еще большее желание поскорее встретиться с ним на орбите. Но все должно было свершиться в свое время! Никто в эти первые часы нового космического полета не уходил с оперативного пункта управления. Всем хотелось слышать чуточку глуховатый голос Андрияна Николаева, все время сообщавшего результаты своих наблюдений, что называется, из первых рук узнавать и координаты «Востока-3», и все то, что делается на его борту. В начале четвертого витка состоялась телевизионная передача из космоса, и мы увидели на экране лицо Андрияна, спокойно работающего в своей кабине. По графику, заранее разработанному на Земле, подходило время одного из весьма важных опытов, который надлежало произвести Андрияну Николаеву, — выход из пилотского кресла. Этого, как известно, не делали ни я, ни Герман Титов. Естественно, мы все ожидали этого момента с нетерпением и настороженностью. Один из крупнейших специалистов в своей области, с 232
мнением которого считаются все космонавты, еще во время подготовки к полету настойчиво рекомендовал Андрияну Николаеву подойти к этому заданию с крайней осмотрительностью. Ведь никто не знал, что может произойти с космонавтом, когда в состоянии невесомости он освободится от привязных ремней и окажется в свободном «плавании». Сможет ли один, без чьей-либо помощи, вернуться обратно в кресло? Вдруг он очутится под потолком кабины и не сможет опуститься на свое рабочее место? Ведь тогда создастся аварийное положение, чреватое тяжелыми последствиями. Николай Константинович — наш инструктор парашютного дела — советовал сначала освободить левое, затем правое плечо и, ни в коем случае не делая резких движений, попробовать отделиться от кресла. Андриян так и сделал. Он первым в мире доказал, что человек, потерявший свой вес, может свободно перемещаться в воздухе. Так была открыта непреходящая истина. Никаких затруднений при этом космонавт не испытывал. Достаточно было коснуться пальцем стенки кабины, чтобы поплыть в противоположную сторону, а коснувшись потолка — опуститься в кресло. Первое свободное «плавание» Андрияна Николаева продолжалось около часа. Вернувшись на Землю, он рассказывал нам, что это было удивительно приятное, ни с чем не сравнимое состояние: ничего не весишь, ни на что не опираешься и вместе с тем можешь все делать. Все движения координированы, и зрение и слух безукоризненны — все видно, все слышно, что передавала Земля. Никаких расстройств вестибулярного аппарата в этом положении не наблюдалось. Как только Андриян Николаев, возвратившийся в кресло и вновь закрепившийся привязными ремнями, обрадованно сообщил о своих ощущениях на Землю. Герман Титов, сразу же поспешивший в «домик космонавтов», рассказал об этом Павлу Поповичу и его дублеру — Владимиру Комарову, готовящимся к предстартовому сну. Надо ли говорить, как отрадно было услышать им сообщение, что одна из главных задач полета блестяще решена! Ее оставалось подтвердить новыми опытами на корабле «Восток-4». Медики, анализируя ход прошлогоднего суточного полета корабля «Восток-2», говорили, что примерно на шестом-седьмом витке космонавт может почувствовать симптомы, напоминающие морскую болезнь. Подобное явление могло быть вызвано изменениями, происшедшими в вестибулярном аппарате человека за девять-десять часов космического полета. И естественно, следя за движением «Востока-3» и состоянием организма Андрияна Николаева, врачи беспокоились, не возникнет ли такое явление. Но закончился шестой, седьмой, начался восьмой виток, а Андриян чувствовал себя прекрасно. После ужина, в 22 часа по москов233
скому времени, он в соответствии с программой полета лег спать. Уснул моментально и спал без сновидений. Все мы, за исключением дежурных, посменно находившихся на оперативном пункте управления, ушли на отдых. Ведь завтра с самого утра надо было готовиться к проводам в космос Павла Поповича. Его корабль уже находился на стартовой площадке. И вот настало утро 12 августа — утро нового, замечательного свершения советской науки и техники. Так же, как и вчера, Государственная комиссия выслушала доклады специалистов о готовности ракеты-носителя и космического корабля к полету, о здоровье Павла Поповича и утвердила его полетное задание. Заслушала Государственная комиссия и. сообщение о том, что делает в космосе Андриян Николаев: он приступил к выполнению программы научных наблюдений, определенных на 12 августа, с нетерпением ждет выхода на орбиту «Востока-4», установления связи со своим другом Павлом Поповичем. Волнующие минуты переживали мы все, находившиеся в то утро на космодроме! Подумать только, вслед за одним космическим кораблем, уже заканчивающим суточный рейс вокруг Земли, в космос готовится выйти еще один корабль. Такого еще пе бывало в истории космонавтики! Вот как шагнула за минувший год советская наука и техника, какие задачи решает она нынче! И вот снова, как и вчера, голубой автобус подкатил к стартовой площадке. Павел Попович, одетый в скафандр и гермошлем, веселый, молодцеватый, вышел из него. — Вот она, моя «ласточка»! — воскликнул он, окидывая искрящимися глазами готовую к старту ракету. Все мы знали, что, служа в истребительном полку, он ласково называл «ласточкой» свой самолет, и не удивились, что теперь так же назвал ракету, которая должна была поднять его в космос. Все предстартовое время я с командного пункта вел радиопереговоры с Павлом Поповичем. Было приятно слышать его чуточку возбужденный голос, в котором угадывалась огромная радость, охватившая нашего товарища в эти минуты последних приготовлений к выходу на орбиту. Там, в кабине «Востока-4», он был таким же, как и на Земле, — шумным, певучим, веселым... ВИ часов 2 минуты был дан старт «Востоку-4». С врезающейся все глубже и глубже в бездонное синее небо ракеты мы услышали ликующий возглас Павла Поповича: — Настроение отличное! Искрометно, на высоком душевном подъеме космонавтов начался трехсуточный групповой полет «Востока-3» и «Востока-4». У командиров кораблей были красивые позывные — «Сокол» и «Беркут». Как только приборы показали, что «Восток-4» вышел на орбиту, я услышал произнесенные Андрияном Николаевым слова: — «Беркут», «Беркут», я — «Сокол», как меня слышите?.. 234
И хотя именно эти слова и должны были прозвучать в эфире в первые минуты космического рандеву, они показались неожиданными. Мы все в этот момент присутствовали при новом научном открытии — установлении радиосвязи по совершенно новому каналу «космос — космос», притом без всякого участия в этом деле наземных радиосредств. Что ответит «Беркут»? А он, видимо от радости отбросив в сторону правила ведения радиопереговоров, зашумел «Соколу»: — Андрюша! Я здесь, рядом с тобой... Слышу тебя отлично! Вижу твой корабль! Друзья, встретившись в космосе, на какое-то время забыли о существовании Земли и увлеклись разговором между собой. Они делились впечатлениями, понимая друг друга что называется с полуслова. Признаться, было интересно слушать их взволнованную беседу. Но эмоции эмоциями, а дело прежде всего. Пришлось вмешаться в космический разговор и, установив таким образом четырехстороннюю связь Земля — «Восток-3» — «Восток-4» — Земля, попросить у командиров кораблей краткие рапорты. — Я — «Сокол». Все идет отлично. Слышу вас отлично. Настроение отличное, — тут же доложил Андриян Николаев. — Я — «Беркут». Наблюдаю Землю в облаках. Справа в иллюминаторе вижу черное-черное небо. Настроение превосходное. Все идет отлично. До встречи на Земле, — сообщил Павел Попович. Как бы подводя итог нашему разговору, я одобрительно сказал друзьям: — Все очень хорошо, друзья. Поздравляем вас! До встречи на Земле! «Восток-3» и «Восток-4» шли в космосе на расстоянии каких- нибудь пяти километров друг от друга. Андриян Николаев и Павел Попович в иллюминаторы видели космические корабли в полете, выглядевшие как маленькие сверкающие луны. Вернувшись на Землю, они восторженно рассказывали нам, какое это замечательное чувство — лететь рядом с товарищем в безлюдном звездном океане, где, кроме них, не было ни одной живой души. Когда корабли Андрияна Николаева и Павла Поповича первый раз вместе облетели Землю и стало ясно, что групповой полет проходит успешно, космонавты направили совместный доклад советскому народу, партии, правительству. Доклад был краток: — В соответствии с заданием идем на совместный групповой полет на близком расстоянии. Между кораблями установлена надежная связь. Системы кораблей работают отлично. Советские космонавты Николаев, Попович. Выполняя заданную программу научных исследований, «Восток-3» и «Восток-4» пролетели над всеми материками. Друзья, еще раз подтверждая наблюдения, сделанные в свое время мною 235
и Германом Титовым, рассказывали нам, что каждый материк, каждый океан имеет свой характерный цвет: Африка — желтый, Южная Америка — золеный, Атлантический океан — темнее Тихого. Они отчетливо видели ночью освещенные города. Сначала наших товарищей изумляла быстрота, с которой их космические корабли пересекали границы государств, переходили из одного полушария в другое. Но потом они привыкли к этому и уже больше не удивлялись тому, что только что находились над СССР и вдруг оказывались над Америкой. На космодром привезли газеты. Меня, почти непрерывно дежурившего на пункте управления, растрогали опубликованные «Правдой» письма родителей космонавтов, присланные из Чувашии Анной Алексеевной Николаевой и с Украины кочегаром Романом Порфирьевичем Поповичем. «Больше шестидесяти лет прожила я в родпом селе Шорше- лы, — писала мать о сыне. — Были в моей жизни радости и печали. Но самое большое счастье пришло сегодня, когда я узнала, что Андриян поднялся в космос и сейчас продолжает свой полет. Ко мне приходят знакомые и незнакомые люди, все душевно поздравляют с этим великим в жизни чувашского народа событием. И чуваши, и русские, и украинцы, и татары называют меня матерью и просят рассказать, как я вырастила такого сына- орла... Я вырастила его, а партия воспитала, открыла перед ним такие просторы, о которых даже в наших песенных чувашских сказках не говорится ни слова...» «Павло очень рано пустился в свой дальний путь, — писал Роман Порфирьевич Попович. — Еще будучи мальчишкой, он овладел столярной профессией и сразу, как это ни было трудно, пошел учиться дальше. Зная, что семье, где много малолетних детей, живется нелегко, он свой заработок присылал матери. Да он и сейчас по-сыновнему помогает нам, не забывает родной Узин, товарищей детства, соседей...» В материалы «Правды», посвященные групповому полету «Востока-3» и «Востока-4», и я как командир отряда космонавтов внес свой небольшой вклад. На первой полосе газеты была опубликована моя статья с характеристикой наших товарищей. Тут же был помещен и рисунок-плакат, изображающий полет в звездном небе двух могучих ракет. Под клише было написано: «Этот рисунок прислан в редакцию «Правды» одним из космонавтов, который в свободное от тренировок время занимается живописью». Рисунок сделал Алексей Леонов, чье имя еще не было известно читателям «Правды». Неся дежурство на пункте управления, и я, и другие космонавты слышали многие радиопереговоры «Сокола» и «Беркута». Трое суток на космических кораблях шла напряженная работа. Николаев и Попович выполняли один эксперимент за другим: вели визуальные наблюдения, поддерживали устойчивую радиосвязь, строго выполняли установленный распорядок дня, наблю- 236
дали небесные светила, атмосферные явления на Земле. Словом, у них была занята каждая минута полетного времени. Среди многих деловых радиопереговоров с «Востоком-3» и «Востоком-4», словно веселая искорка, в эфире порою проносилась остроумная шутка. Насмешил всех нас разговор, который удалось услышать на исходе второго дня группового полета. — Ты что ел на ужин? — поинтересовался «Сокол». — То же, что и ты, — ответил «Беркут», — а на десерт пожевал ломтик воблы. — Воблы? — удивился «Сокол». — Дай и мне пожевать... — Подлетай поближе, так и быть, поделюсь... — ответил «Беркут». На бортах двух космических кораблей, идущих в пяти километрах друг от друга, продолжалась напряженная работа космонавтов. Одним из весьма важных вопросов, который подвергался их исследованию, как я уже говорил, было изучение влияния длительного состояния невесомости на человеческий организм. Командир «Востока-4» должен был повторить уже проведенный Андрияном Николаевым опыт — выход из пилотского кресла. — Смелее, смелее, Павлуша, — подбодрил его голос товарища с соседнего корабля, — я уже все опробовал. Ничего страшного нет... Павел Попович, может быть, с излишней горячностью освободился от привязных ремней и был тут же наказан за свою поспешность. Тело его мгновенно всплыло вверх, и голова ударилась о потолок кабины. Это был предметный урок того, что в космосе надо вести себя осторожно. Освоившись с условиями свободного «плавания», Андриян Николаев и Павел Попович в течение всего своего трехсуточного полета проделывали самые различные упражнения. Стоило им дать легким движением закрутку своим телам, и они начинали вращаться вокруг своей оси, словно юла. Находясь вне своих рабочих мест, в. свободном «плавании», космонавты работали, ели, пили, разговаривали с Землей и друг с другом, вели наблюдения в иллюминаторы, производили киносъемку. Вывод у них сложился один — жить и работать в свободном парении можно! Зная, что состояние невесомости и явления, сопутствующие ему, чрезвычайно интересуют не только ученых, но и всех людей на Земле, наши друзья в те минуты, когда с бортов космических кораблей велись телевизионные передачи, старались показать зрителям, что происходит в кабине с различными предметами. И в Советском Союзе, и в других странах телезрители могли видеть, как около космонавтов «плавали» в воздухе бортовые журналы, карандаши и даже тяжелые, весом в несколько килограммов, предметы. Андриян Николаев и Павел Попович быстро привыкли к проявлениям невесомости и с каждым разом действовали все смелее и смелее. Находясь в свободном парении, они делали самые резкие движения, вращали головой то с открытыми, то с закрытыми глазами и при этом, к радости медиков и 237
биологов, следящих за ними с Земли, не ощущали никаких неприятных симптомов. Вернувшись из полета, наши товарищи, делясь впечатлениями обо всем увиденном в космосе, рассказывали, что они часто приникали к иллюминаторам и поражались геометрической правильности расположения звезд. Много раз они наблюдали красавицу Луну во всем ее блеске. Она казалась им значительно ближе, чем звезды, и была больше похожа на шар, чем на диск. На ее сверкающей поверхности отчетливо виднелся рисунок лунного рельефа. Весь ход трехсуточного группового полета «Востока-3» и «Востока-4» хорошо описан в нашей периодической печати. Андриян Николаев и Павел Попович обстоятельно рассказывали о нем на пресс-конференции в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, в своих выступлениях по телевидению, в записках, опубликованных «Правдой». Поэтому нет нужды подробно описывать здесь все перипетии их совместного рейса в космосе. Скажу лишь одно: все дни, пока они гигантскими орбитами, виток за витком, опоясывали Землю, мы — их друзья, все специалисты, находившиеся на космодроме, в координационно-вычислительном центре, в районе, намеченном для приземления, — с неослабным вниманием следили за движением «Востока-3» и «Востока-4», за всем тем, что происходило в их пилотских кабинах. Весь советский народ, прогрессивное человечество всего мира желали космонавтам отличного выполнения поставленных перед ними задач и благополучного возвращения на родную Землю. Зарубежная печать справедливо называла длительный групповой полет «Востока-3» и «Востока-4» небывалым подвигом. Жители Нью-Йорка, Парижа, Лондона, Варшавы, Токио, люди во всех уголках земного шара видели в полете двух советских космических кораблей изумительное достижение науки и техники, блистательное торжество человеческого разума. Много интересных откликов пришло из Франции. Член Политбюро Французской коммунистической партии, главный редактор еженедельника «Франс Нувель» Франсуа Бийу писал: «Это еще одна победа коммунизма, это новая победа сил мира». «За этим полетом, — писал член Французской академии Андре Моруа, — нам уже видятся дальнейшие этапы освоения космоса: строительство космических платформ, потом исследование Луны, далеких планет. Прекрасные и волнующие перспективы!..» «Маркс восхищался парижскими коммунарами, «готовыми штурмовать небо», — писал Андре Вюрмсер. — Советские коммунисты пришли на смену коммунарам. И они взяли небо штурмом...» В адрес Андрияна Николаева и Павла Поповича нескончаемым потоком шли приветствия из многих стран мира. «До чего же мне хотелось бы быть там, на месте русского парня!» — передавало агентство Ассошиэйтед Пресс восклицание 238
американского космонавта Скотта Карпентера, который вслед за своим соотечественником Джоном Гленном совершил трехвитко- вый полет вокруг Земли. Узнав о старте Андрияна Николаева, Скотт Карпентер попросил передать в космос такое послание советскому космонавту: «Поздравляю Вас с подвигом. Я хотел бы поменяться с Вами местами, если бы это было возможно, так как мне очень хочется снова совершить полет. Желаю Вам успешного завершения Вашей миссии. Счастливого приземления». А когда на следующий день в США было получено сообщение о старте «Востока-4» и выводе его на орбиту, близкую к орбите «Востока-3», Скотт Карпентер смог только восхищенно воскликнуть: «Ну и ну! В пределах видимости другого корабля — это действительно подвиг!» И он тут же попросил повторить его приветственные слова Павлу Поповичу... Телеграммы Скотта Карпентера, переданные нашим друзьям па орбиты, были своего рода дружеским рукопожатием американских исследователей космоса. Нас, конечно, интересовали их работы. Надо сказать, что незадолго до полета Николаева и Поповича Герману Титову довелось побывать в США и участвовать в работе сессии Международного комитета по исследованию космического пространства, происходившей в Вашингтоне. Вернувшись из-за океана, он рассказывал о том, как встретился па сессии с первым американским космонавтом, совершившим трех- витковый орбитальный полет, — полковником Джоном Гленном. Они быстро нашли общий язык и понимали друг друга с полуслова. Продолжая штурм космоса, Андриян Николаев и Павел Попович блестяще справились с возложенными на них заданиями. В общей сложности они более 112 раз обогнули земной шар, преодолели более 4 500000 километров космического пути. Андриян Николаев провел в космосе 95 часов, четверо суток, а Павел Попович — 71 час, трое суток. Они выполнили научную и исследовательскую работу огромпого объема, впервые в мире установили возможность длительного пребывания человека в состоянии невесомости, поддержания непрерывной радиосвязи между космическими кораблями, а также их точной посадки в заранее обусловленном районе. Да разве только этими важнейшими проблемами исчерпывается круг блестяще решенных ими задач? Конечно, нет. Их полет — крупнейшее достижение космонавтики, результаты которого даже трудно было оценить сразу. Наша страна положила начало групповым, согласованным действиям человека в космическом пространстве, новому этапу на пути покорения Вселенной. Групповой многосуточный рейс «Востока-3» и «Востока-4» подробно комментировался во всем мире. Спустя две недели после возвращения с космодрома я отправился в Данию и еще раз убедился, сколь велик за рубежом интерес к достижениям советской космонавтики. Датская Ассоциация астронавтики пригласила нас побывать в небольшом городке Рундескоу, недалеко от 239
Копенгагена, где расположена радиообсерватория Высшей технической школы. Мы поехали туда. Этот научно-технический пункт, оборудованный на поросшей лесом горе, был интересен еще и потому, что большая часть обслуживающих его специалистов трудится на общественных началах. Радиообсерватория ведет запись сигналов искусственных спутников Земли. Ее операторы продемонстрировали нам запись сигналов, принятых с бортов «Востока-3» и «Востока-4». Было приятно услышать записанные на магнитофонную ленту знакомые голоса Николаева и Поповича, передававших из космоса добрые пожелания народам Скандинавских стран. . Голоса командиров «Востока-3» и «Востока-4» в этот день мы еще раз услышали и на копенгагенской выставке, посвященной исследованиям космического пространства. Здесь в числе многих экспонатов, рассказывающих о достижениях советской космонавтики, а также полетах американских космонавтов, находились магнитофонные записи радиопередач, которые велись из космоса Николаевым и Поповичем, пленка с записью переговоров с Землей командира «Востока-2» — Германа Титова, а также радиопереговоров Земли с «Востоком». И вот неожиданно под куполообразным сводом помещения выставки раздался мой громкий голос, сообщавший о том, что на борту «Востока» все в порядке! Не знаю почему, но в Дании нас не раз спрашивали: когда полетят в космос женщины? Видимо, сказалось общее желание увидеть в кабине космического корабля женщину. Разумеется, мы ничего определенного сказать зарубежным гостям тогда не могли, хотя, признаться, знали, что подготовка к такому полету уже развернулась в полную силу. Однако прошло еще более полугода до нового выезда на космодром, до старта еще двух кораблей — «Восток-5» и «Восток-6», которым предстоял длительный совместный полет, на борту одного из них должна была находиться космонавтка, кто-то из нашей девичьей группы. Очередным космонавтом, по всем данным, мог оказаться Валерий Быковский, уже дублировавший Николаева, а кто станет первой в мире женщиной-космонавтом, сказать было трудно — в девичьей группе продолжались занятия и тренировки. Но мне и многим моим товарищам думалось, что полетит Валя Терешкова, о которой я уже упоминал. Так и получилось. Торжественно, как и в прошлом году, отпраздновали еще один День космонавтики, подвели итоги. Ведь кроме полетов четырех «Востоков», проложивших 130 глубоких борозд в космической целине, советские исследователи космоса провели за последнее время и многие другие работы. Об этом на собрании в Кремлевском Дворце съездов рассказывал президент Академии наук СССР М. В. Келдыш. Он говорил, что нашими космическими аппаратами серии «Космос» успешно осуществляется широкая программа научных исследований ионосферы, земного магнетизма, Солнца, космических лучей верхней атмосферы Земли. За минувший год было произведено 12 запусков искусственных спутников Земли с 240
серии «Космос». Один из них—«Космос-5», выведенный на орбиту в мае 1962 года, все еще летал вокруг земного шара и передавал ценную научную информацию. Почти полгода к тому времени находилась в просторах Вселенной автоматическая межпланетная станция «Марс-1». С нею поддерживалась устойчивая дальняя радиосвязь. Была осуществлена радиолокация планеты Венера, приняты посланные с Земли и отраженные от планеты телеграфные сигналы. Они содержали замечательные слова — «Ленин», «СССР», «Мир». За десять дней до Дня космонавтики был осуществлен запуск автоматической станции «Луна-4». Ее полет открыл новый этап в изучении небесного светила. На торжественном собрании в Кремлевском Дворце съездов выступал Николаев. Вместе с Поповичем он только что возвратился из поездки в Бразилию. Там на международной авиационной выставке, организованной в Сан-Пауло, наши «космические близнецы» видели капсулу, в которой американский космонавт Уолтер Ширра в октябре 1962 года совершил шесть витков вокруг земного шара. — Скажу откровенно, — вспоминал Николаев в своем выступлении о посещении этой выставки, — не хотелось бы мне оказаться па его месте. Вы не представляете, насколько тесной и неудобной выглядит эта капсула по сравнению с кабинами наших замечательных «Востоков»... В Сан-Пауло, в помещении Ассоциации бразильских журналистов, где в свое время довелось побывать и мне, на пресс-конференции Николаеву и Поповичу был задан примерно тот же вопрос, па который отвечал тогда и я. — Сеньоры, — поинтересовался один из журналистов, — согласились бы вы отправиться в полет в американской капсуле? — Зачем? — вопросом на вопрос ответил Попович. — На наших кораблях уже преодолено в космосе свыше пяти миллионов километров. Проложенный на них космический путь более чем вдесятеро превысил путь, проделанный американцами. Безотказность советской космической техники, удобства ее использования, ее точность доказаны неоднократно. Мы верим, что и в последующем, при выполнении еще более сложных задач, она будет так же надежна. — Когда же, — добавил Николаев, — будет заключено широкое международное соглашение о сотрудничестве всех стран в освоении космоса, которое предлагает Советский Союз, и встанет вопрос о совместном полете представителей разных государств, наши космонавты с готовностью отправятся в подобный полет. После первомайских праздников мы стали готовиться к отлету на космодром — приближался старт «Востока-5», а за ним и старт «Востока-6». В Звездном городке накануне отъезда состоялось традиционное партийное собрание. Мне как командиру отряда космонавтов было предоставлено первое слово для доклада о проделанной работе и готовности двух экипажей — мужского, в который 241
входили Валерий Быковский и его дублер, и женского — Вали Терешковой и ее дублера. Затем с напутственными словами выступили Герман Титов, Павел Попович, Андриян Николаев, тренеры, инструкторы, врачи. Каждый говорил о своем, но всех объединяло одно: уверенность, что новое сложное и трудное задание будет выполнено с честью. Об этом говорили и экипажи «Востока-5» и «Востока-6». И вот мы все снова на космодроме. Начались предстартовые хлопоты. Мне запомнился торжественный момент заседания Государственной комиссии. Огромная комната. Яркий солнечный свет освещает большой портрет В. И. Ленина. Кажется, Ильич тоже принимает участие в совещании, отеческим взором оглядывая тех, кому предстоит выполнение новой космической задачи. Председатель Государственной комиссии тепло говорит о Валерии Быковском и с еще большей сердечностью о Валентине Терешковой. Вместе с ее именем он называет имена директора Петербургской академии наук и первого президента Российской Академии для изучения русского языка Екатерины Дашковой, великого математика Софьи Ковалевской, известных летчиц Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко, Марины Расковой... — Теперь, когда командиром корабля пойдет девушка,сказал он, — весь мир еще раз убедится, что в нашей стране созданы все условия для совершенствования талантов и способностей женщин. Попросил слова Быковский. — Я комсомолец, — сказал он, — но задание постараюсь выполнить, как коммунист! Затем выступила Терешкова: — Я счастлива и рада, что мне, простой девушке, поручено первой из всех женщин планеты лететь в космос. Выполню это почетное задание, как подобает коммунисту! В заключение слово взял академик Сергей Павлович Королев. — Наша страна, — сказал он, — стала берегом Вселенной. От этого светлого берега будут уходить в звездный океан все новые и новые космические корабли... Мало кто знает, сколько непредвиденных испытаний, главным образом психологического порядка, пришлось перенести командиру «Востока-5» Быковскому. После традиционного ритуала — встречи со стартовой командой у ракеты — проводили его и дублера в обсаженный тополями «домик космонавтов». Кто-то даже забросил в кусты фуражку Быковского: завтра, мол, наденешь гермошлем. Пошутили, побалагурили, пожелали спокойной ночи и уехали в свою гостиницу — надо хоть немного поспать перед отъездом на стартовую площадку. В полночь пришло сообщение одной из астрономических обсерваторий: наблюдается необычная активность Солнца. Ученые забеспокоились: пока результаты этого явления не изучены, направлять на орбиту космический корабль рискованно. И дело вовсе было не в том, что на орбите могла возникнуть повышенная ра242
диация — от ее влияния «Восток-5», как и другие наши корабли, был защищен надежно, — а в том, что расчетные данные длительного полета следовало пересмотреть. При повышенной активности солнечного излучения изменяются границы плотных слоев атмосферы. Она, окружающая Землю, в такие периоды как бы дышит, словно опара, то уменьшаясь, то увеличиваясь в объеме. А это значило, не исключена возможность, что при подобных «вздохах» атмосферы верхняя граница ее более плотных слоев окажется слишком близкой к орбите, по которой будет лететь корабль, может возникнуть непроизвольное торможение корабля, следовательно, нарушатся все расчеты его полета. Так не лучше ли избежать непредвиденных случайностей, день-другой попристальнее понаблюдать за Солнцем и результатами его изменившейся активности и уже тогда стартовать наверняка? На том ученые и порешили. Надо представить себе внутреннее состояние Валерия Быковского и его дублера, когда утром, будучи морально готовыми к старту, они узнали — полет отложен. К чести обоих — отнеслись они к этой неожиданности спокойно. Оба приехали в нашу гостиницу из «домика космонавтов» к часу, когда по обычному распорядку дня все мы занимались утренней физзарядкой, и, сняв верхнюю одежду, тут же выбежали на спортивную площадку, встали в общий строй. Астрономам понадобилось несколько дней для пристальных и всесторонних наблюдений за раскапризничавшимся Солнцем. Никаких препятствий к старту они, как мы и думали, не установили. Предосторожности, принятые учеными, как кое-кто говорил об этом, оказались излишними. Но Главный конструктор справедливо заметил: — В нашем деле никогда не надо забывать хорошего правила — семь раз отмерь, один раз отрежь. Народная мудрость применима и к космонавтике... И вот наконец настал день старта «Востока-5» —14 июня 1963 года. Быковский с помощью товарищей закончил космический туалет. Поверх голубовато-серого теплозащитного костюма, украшенного красной эмблемой —в золотистых лучах белый голубь, а ниже красные буквы «СССР», — на него надели скафандр, а затем ярко-оранжевый комбинезон со множеством карманчиков для необходимых вещей. Белый шлемофон, гермошлем, гермоперчатки, а на ногах — высокие, со шнуровкой черные ботинки, поверх которых — пластиковые белые чехлы. Перед входом в корабль чехлы снимаются: в кабину не должна попасть и соринка. Короткий доклад Председателю Государственной комиссии, прощальные объятия, приветственный взмах рукой, и вот уже лифт поднял Валерия на верх ракеты, к люку космического корабля. Пока у ракеты проходили последние предстартовые технические операции, космонавты, как обычно, собрались на смотровой площадке. Прильнув к окулярам стереотрубы, Терешкова внимательно следила за всем, что происходило возле стартового устройства. Душевное состояние ее было понятно: Валя впервые в жизпи 243
присутствовала при старте человека в космос и хотела все знать, все увидеть. Ведь скоро стартовать и ей... Я, как и в прошлые разы, находился в бункере вместе с Председателем Государственной комиссии, Главным конструктором, генералом Н. П. Каманиным, все время поддерживал связь по радио с командиром «Востока-5». Он был предельно спокоен. — «Ястреб», у тебя произведено измерение физиологических функций, — передал я на борт корабля. — Все показания хорошие. Так держать! Потом еще одна передача: — «Ястреб», будьте готовы... В наступившей тишине отчетливо раздавались команды. До боли в глазах все всматривались в неподвижную ракету. И вот венчающая дело команда: — Подъем! Столбы нестерпимо яркого пламени приподняли ракету. Могучий рокот двигателей взвихрил каменистую пыль. Ракета, убыстряя движение, все дальше и дальше уходила в небо, разрывая цепкие путы земного притяжения. Из репродуктора раздался ликующий голос Валерия: — Все идет отлично! Счет времени теперь на космодроме пошел по другим часам. Оно измерялось числом витков, проделанным «Востоком-5». Почти весь первый вечер после старта, ночь и весь следующий день я провел на командном пункте космодрома. Там в нескольких залах шла круглосуточная напряженная работа. Мне правилась царившая там строгая, деловая обстановка. Стены увешаны множеством схем, таблиц и карт, испещренных условными знаками, цифрами, расчерченных синусоидами проекций орбит. Всюду телефоны прямой связи, выносные радиоустройства, телевизионный экран, магнитофоны для записи переговоров по каналам «земля — космос» и «космос — земля». Многочисленная сложная техника с марками отечественных заводов надежно обеспечивала непрерывную связь с «Ястребом», с Москвой, с многочисленными пунктами, расположенными на территории нашей страны и наблюдающими за полетом «Востока-5». По «Глобусу» — сложному электронно-вычислительному устройству, точной копии прибора, установленного в кабине космического корабля, мы следили эа полетом нашего товарища. Этот тончайший прибор основан на суммировании данных орбитального движения космического корабля и суточного движения Земли. «Глобус» — это своего рода космический компас, с помощью которого космонавт в полете, а наблюдающие за ним на Земле в любой момент могли точно определить долготу и широту местонахождения корабля, число проделанных витков, зрительно представить себе, над какой точкой земного шара он находится и где приземлится, если включить тормозную двигательную установку. А тем временем на стартовой площадке развернулись работы у новой ракеты. Под вечер сюда, следуя установившейся тради244
ции, на встречу со стартовой командой отправилась Валя Терешкова со своей подругой-дублером. Загорелые до черноты, мужественные стартовики собрались возле ракеты, чтобы увидеть хрупкую, изящную девушку, которой предстояли трудные испытания. Звонко простучали по бетонным плитам тонкие, высокие каблучки белых Валиных туфелек. На ней нарядный костюм из легкой голубой ткани. Подруга ее надела платье кораллового цвета, гармонирующее с ее черными, почти цыганскими волосами. На митинг собралось много народу. Товарищи говорили в адрес девушек проникновенные слова, преподносили цветы, читали стихи. Все смотрели на Валю влюбленными глазами. Мне показалось, что она необыкновенная, не такая, как всегда. Было в ней что-то возвышенное, мягкое, ласковое. И в то же время в глазах, в движениях, в голосе чувствовалась решимость. Валя с любовью глядела на окружавших ее людей. Это они подготовили и снарядили ее в далекий, необыкновенный путь. В конце митинга все цветы, оказавшиеся у нее в руках, Валя отдала Главному конструктору. То ли порыв ветерка занес песчинку в ресницы, то ли еще что другое заставило сурового на вид человека украдкой протереть затуманившиеся, всегда добрые, но требовательные глаза. Когда митинг закончился, он, взяв Валю под руку, поднялся с ней на корабль. Вечером мы проводили Валю и ее дублера в «домик космонавтов». Хозяйка домика, пожилая, убеленная сединами Клавдия Акимовна, в прошлом учительница начальной школы, позаботилась, чтобы в нем было удобно, уютно и тихо. На круглый стол, застланный камчатной скатертью, она поставила хрустальную вазу с белыми гладиолусами, красными маками и скромными ромашками — любимыми цветами Вали. Приготовила для нее постель. В воскресенье 16 июня 1963 года в 12 часов 30 минут по московскому времени «Восток-6» стартовал. Полет Валентины планировался на сут,ки. Но на Земле она при мне и Главном конструкторе договорилась с Председателем Государственной комиссии, что, если физическое и моральное состояние ее будет хорошим, продолжительность полета «Востока-6» можно увеличить в три раза и приземлить корабль одновременно с кораблем Валерия Быковского. Находясь на пункте управления, мы знали: полет проходит успешно. Записи телеметрических измерений физиологического состояния женщины-космонавта показывали, что она может еще продолжительное время работать на орбите. На исходе первых суток полета состоялся такой радиоразговор Главного конструктора с Терешковой. — «Чайка»! «Чайка»! Как себя чувствуешь?—спросил ученый. — Будем летать, как договорились? — вопросом на вопрос ответила Валя. — Вот и хорошо, «Чаечка», — ласково согласился он. 245
Мне был понятен смысл этого, казалось бы, мало что говорящего диалога. Валя просила продлить ее пребывание в космосе еще на двое суток, и академик согласился с нею. Государственная комиссия подтвердила: — Согласны на продолжение полета. Находясь на подзвездной орбите, Быковский и Терешкова жили интересами всей страны. 18 июня в Большом Кремлевском дворце открылся Пленум Центрального Комитета КПСС. В адрес Пленума космонавты послали приветствие, а участники Пленума направили им пожелание успешного завершения полета. Председательствующий на Пленуме сообщил, что с борта «Востока-5» получена радиограмма Валерия Быковского, в которой комсомолец-космонавт просит принять его в ряды партии Ленина. Вскоре в космос был направлен ответ — ЦК КПСС принял Валерия Быковского в члены партии. Оба космонавта — и Валерий Быковский и Валентина Терешкова — по нескольку раз брались за ручное управление кораблями, производили киносъемку Земли и неба, вели научные исследования. Обо всем проделанном на орбите они записывали в бортжурналы своих кораблей. После возвращения космонавтов на Землю мы внимательно прочитали все записки. Среди них было много любопытного. На первом витке Валя Терешкова писала: «Состояние невесомости: чувствуется легкость, работоспособность не теряется, настроение бодрое, особенно после разговора с «Ястребом». Все-таки здорово, когда далеко от всех чувствуешь плечо друга». И, видимо памятуя интерес к космическим полетам врачей-физиологов, добавила: «После выполнения вестибулярных проб неприятных ощущений не было: ни головокружения, ни подташнивания, чувствовала себя так же, как на Земле». Почерк ее там, в космосе, оставался таким же четким, как и на Земле, строчки ровные, каждая буква выписана отчетливо, с волевым нажимом. В полете Валя проводила несложные математические расчеты, распознавала геометрические фигуры, нанесенные в хаотическом беспорядке на особые таблицы, рисовала спирали и звезды. Эти рисунки делались на 29, 31, 33 и 45-м витках вокруг Земли. Они выполнялись для того, чтобы ученые могли определить остроту внимания космонавта, степень утомленности и координированность движений. Мы знали время, когда «Восток-6» должен пройти над космодромом. Все высыпали в этот час на улицу и, подняв головы, всматривались в густые россыпи звезд. — Кто первый заметит корабль — тому премия, — пошутил я. — Где тут найдешь корабль в таком звездном океане? — заметил кто-то. И вдруг: «Вижу, вижу!» Все мгновенно повернулись в ту сторону, куда показал кричавший. — Там корабля не может быть, — откликнулся Герман Титов. И действительно, в той половине неба ничего не было, только, 246
как снежная поземка, курилась звездная пыль. Все продолжали всматриваться в небесный купол. Медленно текли минуты. — Вижу, вижу! — раздался чей-то уверенный голос. Среди множества звезд, усыпавших небосклон, мы разглядели самую главную для нас звездочку. На огромной высоте она стремительно пересекала небо. Серебристо вспыхивая лучами отраженного солнечного света, «Восток-6» пунктиром прочертил на черном небе космическую трассу. Его орбита, проложенная не на карте, а воочию, возникшая под звездами, как бы ожила, стала физически ощутимой. Быковский 81 раз облетел вокруг планеты, его «Восток-5» пробыл в космосе 119 часов и преодолел путь более 3 300000 километров. На другой день после приземления «Востока-5» и «Востока-6» мы встречали Валю и Валерия на берегах Волги. Это была необыкновенная встреча. Трое суток они были рядом в холодном, беспредельном пространстве космоса, согревая друг друга теплом сердечного участия. Они обнялись и, взявшись за руки, долго стояли молча, вглядываясь друг в друга... А мне подумалось: первые космические брат и сестра. Так их потом называли и в нашем Звездном городке. Так о них говорил и Сергей Павлович Королев. Позднее Валентина Терешкова в своих записках «Вселенная — открытый океан» много и тепло рассказывала о Валерии Быковском, о том, как они с песнями рядом летали в космосе.
НОВЫЕ КОРАБЛИ — НОВЫЕ СТАРТЫ IWWll е раз и не два мне и другим космонавтам доводилось ■ II бывать в доме академика Сергея Павловича Королева. Не- большой двухэтажный коттедж окружали фруктовый сад ■ ■1 и аккуратно подрезанные кусты роз. Всю эту пышную растительность он посадил своими руками. Он любил запахи взрыхленной почвы, пение птиц, природу... Любил физический труд и часто с лопатой в руках копался в земле. Беседы наши обычно проходили на втором этаже в небольшом уютном кабинете. Здесь он анализировал. Здесь мысли его становились словами, чтобы затем стать действием. Обстановка — самая простая: старинной работы массивное бюро, заменяющее рабочий стол, наполненные книгами шкафы, несколько мягких, удобных кресел. На стенах портрет молодого К. Э. Циолковского и фотография семи крупнейших ученых, на которой рядом с И. В. Курчатовым стоит и он, наш Главный конструктор. — Большая Медведица, — шутливо заметил я, впервые увидев фотографию семи звезд нашей науки. Ученый улыбнулся. Из всех созвездий ему больше всего нравился перевернутый ковш, украшавший небо. Главный конструктор великолепно разбирался в звездной карте. Перед входом в кабинет, на лестничной площадке, висело большое панно — чудесная фотография с изображением всех кратеров и морей обратной, невидимой с Земли стороны Луны, заснятой советской автоматической станцией. Это изображение прислал ученому Международный конгресс астронавтов с надписью: «Творцу советских космических ракет». Главный конструктор любил крепкий чай. Всегда, когда кто- нибудь из нас появлялся в доме академика, жена его Нина Ивановна угощала нас ароматным золотистым напитком. Из своих поездок в Индию, на Цейлон, в Индонезию, в Японию космонавты привозили ему в подарок пачки душистого чая. Помню, как после полета «Востока» Главный конструктор в беседе о ближайшем будущем космонавтики сказал, что уже готовы чертежи многоместного космического корабля. В голосе его звучало обаяние, пленившее стольких людей. Он говорил нам, что 248
не за горами то время, когда в кабинах космических кораблей рядом с летчиками-космонавтами займут свое место ученые, исследователи, штурманы-астронавигаторы и бортовые инженеры различных специальностей. Эту мысль он развил в своей новогодней статье, опубликованной в «Правде» 1 января 1964 года. В статье было сказано, что наступило время полетов таких кораблей. Каждый из пяти «Востоков», стартовавших в космос после 12 апреля 1961 года, отличался от своих предшественников значительными усовершенствованиями. На «Востоке-2» была установлена новая регенерационная установка с иным составом блоков и химических реагентов, нежели на «Востоке». Для дальнейшего исследования условий телевизионных изображений с орбиты на Землю на этом корабле установили две телевизионные системы — узкополосную и широкополосную. Имели свои конструктивные особенности кабины «Востока-3» и «Востока-4». В них дополнительно разместили аппаратуру для производства таких важных физиологических наблюдений за состоянием космонавтов в полете, как измерения электропроводимости кожи, биотоков головного мозга и движения глаз. На кораблях появились более усовершенствованные средства радиосвязи. Некоторые изменения в связи с задачами длительного пребывания в космосе были сделаны и в оборудовании «Востока-5» и «Востока-6». И вот теперь, в новом году, встал вопрос о полете еще более совершенного корабля — многоместного, рассчитанного на трех человек. Нас ознакомили с новым космическим кораблем, названным «Восход», с новой, более мощной ракетой, которая должна вывести его на орбиту. Нелегко было конструкторам решить проблемы, встававшие перед ними при проектировании и строительстве «Восхода». Если раньше требовалось обеспечить в кабине условия для нормальной жизнедеятельности одного космонавта, то теперь надо было обеспечить троих кондиционированным воздухом, питанием, водой... Предполагалось, что экипаж отправится в полет без скафандров и гермошлемов. Это предъявляло жесткие требования к обеспечению полной герметичности кабины, ибо малейшее ее нарушение грозило самыми пагубными последствиями. Для гарантированного спуска корабля с орбиты на Землю на нем устанавливалась резервная тормозная двигательная установка. «Восход» располагал системой ориентации с ионными построителями направления вектора скорости. Иными были и кресла с ложементами, смоделированными по фигуре каждого члена экипажа. Поворот этих кресел на нужные углы позволял участникам полета занимать наивыгоднейшее положение по отношению к направлению действия перегрузок как на участке выведения корабля на орбиту, так и во время спуска и приземления. Принципиально по-новому предусматривали конструкторы и само приземление «Восхода». Они оснастили его специальной системой так называемой мягкой посадки. Она обеспечивала приземление корабля почти с нулевой скоростью не только на сушу, 249
по и на водную поверхность. Для варианта посадки на воду были приняты меры по непотопляемости корабля, его остойчивости. И спасательное снаряжение подобрали с учетом возможности посадки пе только в океане, но и в пустыне, на горных склонах, в тайге. Мы привыкли, что все советские космонавты приземлялись точно в заранее определенных районах, но в каждом полете надо было быть готовым к неожиданностям. «Восход» для удобства наблюдений экипажа располагал значительно улучшенными условиями обзора. На нем была использована новая телевизионная система, которая позволяла не только наблюдать за людьми в космосе, но и передавать на Землю картины, наблюдаемые в полете. Эту телевизионную систему космонавты могли использовать для наблюдений за окружающим пространством со стороны приборного отсека и тормозной двигательной установки. На корабле была усовершенствованная система связи с Землей, а также для переговоров космонавтов между собой. Многим отличался «Восход» от прежних наших космических кораблей, совершивших шесть полетов. Каждый, уже побывавший в космосе, немного завидовал тем, кому придется опробовать его в полете. Пока не были названы фамилии счастливцев. К полету готовилось несколько человек, взаимно дублирующих друг друга по своим специальностям — командира, ученого, врача. Наиболее вероятными кандидатами в экипаж «Восхода»—и это так и оказалось — были Владимир Михайлович Комаров, Константин Петрович Феоктистов и Борис Борисович Егоров. Я уже писал, что с первых дней прихода в группу космонавтов мы прониклись большой симпатией к высокому, черноволосому, кареглазому летчику-инженеру Владимиру Комарову, удивительно моложавому для своих лет. Нам по душе была его немногословность и серьезная мечтательность. Он — коренной москвич. Мне доводилось встречаться с его отцом — Михаилом Яковлевичем, работавшим в разное время дворником, слесарем, вахтером, кладовщиком, таким же тружеником, как и мой отец Алексей Иванович. В чем-то они были похожи друг на друга, наверное, бережным отношением к жизни, к детям, семье. Детство Володи Комарова протекало среди приземистых строений старой Москвы, неохотно уступавших место кварталам новых домов из стекла и бетона. Простой рабочий человек — Михаил Яковлевич Комаров смог дать образование и вывести в люди сына. Он с малых лет прививал мальчику любовь к труду, уважение к людям, упорство в достижении цели. Над кроватью, на которой Володя спал, висела Почетная грамота отца. Заключенная в деревянную рамку, она была словно диплом. Володя помогал отцу: чинил водопроводные краны, летом поливал улицу, зимой счищал с тротуаров снег и лед. Во время Великой Отечественной войны Михаил Яковлевич служил в частях противовоздушной обороны, защищавших небо Москвы от налетов бомбардировщиков, а сын его поступил учить- 250
ся в специальную школу Военно-воздушных сил. Закончив ее в День Победы, он уехал продолжать летное образование на юг, в Батайское авиационное училище. А став лейтенантом, как и я, пес службу рядового летчика. Думая о будущем советской авиации, все шире расправляющей крылья, о том, что ей требуются люди высокообразованные, хорошо подготовленные в техническом отношении, молодой Владимир Комаров пошел учиться в Военно- воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского — ему хотелось стать летчиком-инженером. После окончания академии Владимир Комаров, придя в нашу группу космонавтов, заметно выделялся среди нас своей эрудицией. Он, как и я, как Герман Титов и другие наши товарищи, был подготовлен к первому полету человека в космос, а затем через год стал дублером командира «Востока-4» Павла Поповича. Вскоре после того, как Андриян Николаев и Павел Попович вернулись из своего длительного группового рейса вокруг земного шара, у Владимира Комарова случилась большая неприятность. Мы все переживали ее болезненно. На одной из очередных медицинских комиссий сверхосторожные врачи неожиданно установили, что с сердцем у Владимира Михайловича не все в порядке. При жестких медицинских требованиях, предъявляемых к космонавтам, ему угрожало навсегда расстаться с мечтой о полете в космос. Между тем он чувствовал себя превосходно. Как быть? Назначили еще одну медицинскую комиссию — и снова у медиков сомнения. И только один человек, твердо веривший в Комарова и уже тогда определивший для него важную задачу — Главный конструктор, — не сомневался. По его совету Комаров хорошо отдохнул, набрался сил, стал еще более строго соблюдать «космический» режим. Затем предстал перед весьма авторитетным кворумом медиков. И все страхи оказались напрасными: врачи единодушно подтвердили — к полетам в космос годен без ограничений. Надо ли говорить, какой это было радостью и для Владимира Михайловича, и для всех нас, его добрых и верных друзей... По душе всем нам было и предложение Главного конструктора о включении в экипаж «Восхода» ученого Константина Петровича Феоктистова — человека с висками, припорошенными сединой, тогда уже кандидата технических наук. С вполне попятным профессиональным любопытством мы, космонавты, присматривались к новому товарищу, которому в то время было около сорока лет, и быстро убедились, что ему оказались по плечу все трудности специальных трепировок. Пожалуй, Константину Петровичу было труднее, чем тем из нас, кто давно начал тренировки и прошел солидную летную подготовку. Но он наравне со всеми стойко переносил перегрузки центрифуги, разреженность воздуха в барокамере, испытания зноем и стужей. Быстро, на правах равного вошел он в семью космонавтов. Мне нравилась насыщенная событиями биография Константина Петровича. Вся жизнь его прошла в учении и труде. Родился 251
он и долгое время жил в Воронеже. Великую Отечественную войну встретил на школьной скамье. Отец — Петр Павлович, бухгалтер по профессии, добровольцем отправился на фронт, служил в саперном батальоне, строил переправы через Вислу и Одер, в составе штурмовых групп сражался па улицах Берлина... Довелось принимать участие в схватках с фашистами и шестнадцатилетнему комсомольцу Косте Феоктистову. Когда бои шли в его родном Воронеже, он вместе с другими подростками помогал бойцам разведывать расположение противника. Во время одной из таких разведок гитлеровцы схватили Костю и вместе со взрослыми разведчиками приговорили к расстрелу. Осужденных поставили на край ямы. Грянул залп, и мальчик полетел, как ему показалось, в бездонную пропасть. На рассвете очнулся. Нестерпимо болела рана, но он нашел в себе силы выбраться из могилы, переправиться через реку Воронеж, доползти к своим. Тяжелораненого разведчика с характеристикой командира войсковой части отправили в госпиталь. Я видел эту характеристику. В ней говорилось: «Тов. Феоктистов Константин Петрович, 1926 года рождения, член ВЛКСМ с 1941 года, находясь в 1942 году при воинской части, с первых дней обороны и боев за город Воронеж с немецко-фашистскими бандами самоотверженно выполнял задания командования. Находясь во взводе разведки, рискуя жизнью, под пулеметным и минометным огнем неоднократно ходил в разведку и добывал ценные сведения войскового характера. В августе 1942 года попал в руки противника, расстреливался гестаповцами. Имеет пулевое ранение в шею, сумел бежать. После лечения направлен в город Коканд. Тов. Феоктистов представлен командованием Воронежского гарнизона к правительственной награде». Инженерное образование Константин Петрович получил в Московском высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана, где в свое время учился и Главный конструктор. Затем Феоктистов несколько лет работал на одном из московских заводов. Изобретательские устремления молодого специалиста обратили на себя внимание, и его пригласили на работу в научно-исследовательский институт, а потом послали в аспирантуру. Вскоре он стал кандидатом технических наук. Право занять рабочее место в кабине «Восхода» Константин Феоктистов завоевал годами творческого труда, упорной тренировкой. Знали мы и самого молодого в экипаже «Восхода» — врача Бориса Егорова, который появился среди нас, еще будучи студентом-стажером медицинского института. Вечерами после лекций он нередко дежурил возле сурдокамеры, наблюдал за поведением находившегося там космонавта. В день полета «Востока» вместе с другими специалистами он встречал меня в районе приземления. Тот шестьдесят первый год стал для Бориса Егорова приметным рубежом в жизни. Закончив институт, он целиком посвятил себя проблемам космической медицины. И хотя он не знал, что такое штопоры, бочки, крутые развороты, пике, слепые полеты, частые 252
перемены курса, включение врача в экипаж многоместного корабля приветствовали все космонавты. Важно было, чтобы медик испытал на себе все явления космического полета, оценил их с точки зрения науки. Ведь советские медики сделали многое для освоения космического пространства. По их рекомендациям не только строилась наша подготовка, но и разрабатывались системы кораблей, обеспечивающие нормальную жизнедеятельность человеческого организма в условиях длительного пребывания в состоянии невесомости. Борису Егорову выпала честь первым из всех врачей побывать на орбите и не только на самом себе испытать трудности космического полета, но и, познав их, вернуться в научно-исследовательские лаборатории с наблюдениями, которые должны были обогатить науку новыми выводами. В начале октября 1964 года мы выехали на космодром. «Восход» с экипажем — командир корабля — Владимир Комаров, ученый — Константин Феоктистов, врач — Борис Егоров —стартовал 12 октября. Одежда космонавтов состояла из шерстяных рубашек и брюк; сверху они надели теплые куртки. Никаких скафандров и гермошлемов. Пульс у всех троих был абсолютно нормальный, это подтвердил бортврач Борис Егоров, которому не терпелось начать медицинские наблюдения над товарищами по экипажу. Ровно в 10 часов 30 минут по московскому времени я сообщил на борт «Восхода»: — Дается старт! И снова, как и во время предыдущих полетов, почти все сутки, пока «Восход» находился на орбите, я дежурил на пункте управления. А когда экипаж вернулся на Землю, внимательно вслушивался в первые рассказы. Дополняя друг друга, космонавты нарисовали живописную, увлекательную картину увиденного и пережитого в полете. При старте «Восхода» каждый по-своему ощутил силы, действующие на активном участке, — с момента отрыва от Земли и до выхода на орбиту. Борису Егорову все показалось похожим на то, что испытывают пассажиры при взлете обычного рейсового реактивного самолета. Константин Феоктистов ощутил небольшую вибрацию. Но общее впечатление было таково: ускорения космонавты перенесли легче, чем при испытаниях на центрифуге. Это было новое явление. Раздумывая над ним, мы объясняли его тем, что оборудование «Восхода» было значительно усовершенствовано по сравнению с кораблями типа «Восток», в частности, уменьшено влияние перегрузок — прямое следствие уже упоминавшегося оригинального устройства рабочих кресел, так называемых ложементов, отлитых точно по форме тела каждого космонавта. Экипаж «Восхода» оказался куда в более благоприятных условиях, чем все его предшественники. Если меня и других космонавтов, летавших на «Бостоках», в какой-то мере сковывали скафандры, гермошлемы и гермоперчатки, то Владимир Комаров и его товарищи были свободны в движениях. Обычная «земная» одежда нисколько не стесняла их. В течение всего 253
полета они работали, отстегнув привязные ремни. Это дало им возможность мепяться своими рабочими местами. Одной из отличительных особенностей «Восхода», как уже говорилось выше, являлся более обширный обзор. Это позволило экипажу увидеть в космосе больше, чем увидели его предшественники. Еще на первом витке, когда корабль вошел в тень Земли, Владимира Комарова поразила необычайная картина. Над линией горизонта, примерно на высоте в сотню километров, простирался слой яркости бледно-желтых тонов. А под ним высвечивали звезды. Этот слой хорошо был виден в освещении Луны. Над ним — тоже звезды, словно горсти алмазов, брошенные на черный бархат. Такие слои яркости, нависшие над Землей несколькими ярусами, экипажу доводилось видеть не раз. В конце третьего витка, когда «Восход» пересекал Антарктиду, космонавты увидели: перпендикулярно черному горизонту, над вторым слоем яркости, слегка покачивались темновато-желтые столбы света высотой в несколько сот километров. Они, как частокол, окаймляли видимый горизонт — тысячи па две километров. Это было южное полярное сияние. Каждому члену экипажа программа полета определяла серию работ, которые следовало выполнить в определенное время. В книге космоса надо было не только разглядывать картинки, но и читать текст, и не только читать, но и изучать, запоминая каждую деталь, конспектируя в бортжурналах самое интересное. Вот почему Константин Петрович, дорожа каждой минутой пребывания в космосе, не отрываясь от приборов, проверял возможности ориентировки корабля по звездам, производил измерения высот звезд над видимым горизонтом. Он доказал возможность в будущих межпланетных полетах производить автономное, с борта корабля, определение его положения в космосе, производить расчеты траектории движения. Бортврач Борис Егоров, достав из инструментария иглу Франка, брал для исследования кровь у товарищей. Пользуясь стрелочным индикатором, измерял давление крови во время работы и отдыха, заставлял Комарова и Феоктистова делать вестибулярные пробы. Оп записывал биотоки головного мозга и электрические потенциалы, возникающие при произвольных и непроизвольных движениях глаз; определял параметры, характеризующие координацию движений при вычерчивании фигур; собирал данные для кривой мышечной работоспособности при выполнении ритмических движений кистей рук. В его обязанности, установленные корабельным расписанием, входило также наблюдение за давлением атмосферного воздуха, за влажностью и температурой в кабине корабля. «Восход», как и другие космические корабли, находясь на орбите, менял положение в пространстве, вращаясь в разных направлениях. Поскольку люди находились в состоянии невесомости, вращение ощущалось мало. Его можно было заметить только по угловому перемещению корабля относительно звезд, Солн- 254
ца и Земли. Но в любой момент командир, пользуясь ручным управлением, мог сориентировать корабль так, как требовала обстановка. Если в полетах «Востоков» это можно было сделать только на участках орбиты, освещенных Солнцем, то «Восход» располагал новой системой управления, позволявшей ориентировать его и над затененной частью планеты. Меня интересовала система ручного управления. Комаров рассказал, что еще на первом витке он брался за ручное управление и убедился, что корабль послушен воле пилота. Это была первая проверка, произведенная на высоте 400 километров. Система действовала безукоризненно. Несколько раз Владимир Комаров ориентировал корабль по Земле, по звездам, по горизонту, по Солнцу, оценивая работу системы управления с точки зрения не Только летчика, но и инженера. Когда это требовалось Константину Феоктистову, орудовавшему секстаном, командир, управляя кораблем, подольше удерживал в поле зрения ученого необходимое созвездие. Когда «Восход», пройдя в космосе более полумиллиона километров, находился над Сибирью, между «Рубином» — таков был позывной корабля — и «Зарей» — командным пунктом космодрома — произошел такой разговор. Взяв микрофон, Главный конструктор, всегда отлично понимавший мысли своих собеседников, спросил: — Готовы ли к выполнению заключительной части программы? «Рубин» (голосом Владимира Комарова). Экипаж готов. Хотели бы продолжить полет. «Заря». Вас понял, но у нас не было такой договоренности. «Рубин». Увидели много интересного. Хочется расширить наблюдения. «Заря» (шутливо). Прекрасных много есть чудес на свете, о, друг Горацио... (Серьезно.) И все же будем продолжать программу. «Рубин». Жаль, жаль... Вас поняли. Готовы действовать по программе. «Заря». Желаем успеха. До скорой встречи на родной Земле. Наступило установленное программой время возвращения экипажа на Землю. Как произойдет его приземление, осуществляемое по системе «мягкой посадки»? На командном пункте, возбужденном ожиданием, стало известно: далеко, над Африкой, на «Восходе» включилась тормозная двигательная установка. Минуту за минутой отсчитывают хронометры. Я не свожу глаз с их циферблатов. Застыли у радиоприемников связисты. Все, кто находился на командном пункте, затаили дыхание: вот-вот должно прийти сообщение от летчиков вертолетов, уже барражирующих поблизости от намеченной точки приземления «Восхода». И наконец долгожданное: — Вижу «Восход»! Вижу «Восход»! И еще одно сообщение: 255
— Корабль приземлился. Вижу экипаж. Космонавты ступили на Землю... Система «мягкой посадки» сработала отлично! После снижения с орбиты и входа в плотные слои атмосферы па корабле произошел отстрел крышки люка парашютов. Динамический рывок! Корабль, поддерживаемый парашютами, медленно шел к Земле. Сработало еще одно посадочное устройство, и «Восход» коснулся высохшего жнивья. Открыв люк, Владимир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Егоров один за другим вышли из кабины, с удовольствием вдохнули осенний воздух. Через несколько часов мы горячо обнимали товарищей на космодроме... А затем в седьмой раз повторилась всенародная встреча — Красная площадь и Золотые Звезды Героев Советского Союза трем новым летчикам-космонавтам. В канун праздника 47-й го- довщипы Великой Октябрьской социалистической революции на одной из площадей Москвы состоялась торжественная церемония открытия стометрового серебристого обелиска, взметнувшего в небо ракету, а также памятника основоположнику космонавтики К. Э. Циолковскому. Бронзовые горельефы вокруг основания обелиска повествовали о научных открытиях Советского Союза, обеспечивших запуск первого в мире искусственного спутника Земли, полеты в космос. В эти минуты па трибуне, где находились руководители партии и правительства, я стоял рядОхМ с Владимиром Комаровым. Могли ли думать все мы тогда, что через два с половиной года Владимир Михайлович, отправившись в свой второй космический полет, погибнет и нам придется хоронить своего любимого товарища? Тогда, в конце апреля 1967 года, мы, как всегда, с легким сердцем провожали Комарова в новый дальний рейс — на испытания космического корабля «Союз-1». Прежде чем спуститься в бетонный бункер к пультам управления, я, будучи дублером Владимира Михайловича, поднялся вместе с ним на верхнюю площадку ферхМ обслуживания, обступивших ракету, к люку космического корабля. Это было ночью. И там, наверху, в свете прожекторов мы по-братски расцеловались и крепко пожали друг другу руки. Я еще подумал: у пего великолепный характер, а такое богатство природа дает на всю жизнь. Шел отсчет предстартовых минут. Светлело небо, подернутое наплывшими из-за горизонта облаками. Подуло предутренним ветерком. От сверкающего белизпой под лучами прожекторов корпуса ракеты, словно руки, разошлись в стороны многоярусные башни ферм обслуживания. Последовали уже не раз звучавшие в бункере команды: — Ключ на старт! — Пуск! В грозном гуле возникла и, все расширяясь, развернулась огненная феерия — бетонные плиты стартовой площадки озарились багровым светом. Грандиозное пламенное облако росло кверху 256
Столица Чехословакии Прага встречает первого в мире летчика-космонавта Ю. А. Гагарин дает автографы на вечере в ратуше Стокгольма
Пионеры Болгарии повязывают галстук Юрию Гагарину Ю. А. Гагарин в Финляндии (г. Турку)
Ю. А. Гагарин в Лондоне Встреча Ю. А. Гагарина на аэродроме в Будапеште
Юрий Гагарин — почетный гость кубинского народа Посол Демократической Республики Вьетнам вручает орден Героя Труда ДРВ Юрию Гагарину
Во время встречи Юрия Гагарина на улицах столицы Японии — Токио Ю. Гагарин в средней школе г. Бергена в Норвегии
Первый в мире летчик-космонавт Юрий Гагарин и первая в мире женщина-космонавт Валентина Терешкова Известные артисты выражают свою любовь первым космонавтам
Космонавты Ю. Гагарин, В. Терешкова, А. Николаев, П. Попович, В. Быковский и Г. Титов у глобуса Валентина Терешкова и Юрий Гагарин в институте дружбы и культурного обмена «Мексика — СССР»
Академики Н. А. Благонравов, М. Д. Миллионщиков, космонавты В. М. Комаров, Б. Б. Егоров, К. П. Феоктистов, В. В. Терешкова, академики С. П. Королев, М. В. Келдыш, космонавты П. Р. Попович, А. Г. Николаев, Ю. А. Гагарин, Г. С. Титов, В. Ф. Быковский. Ноябрь 1964 года Советские летчики-космонавты. В верхнем ряду слева направо: Ю. Гагарин, В. Быковский, Б. Егоров, П. Беляев, П. Попович, В. Комаров; в нижнем ряду: К. Феоктистов, В. Терешкова, А. Леонов, А. Николаев, Г. Титов
Советские космонавты на пресс-конференции в МИД СССР
(осмонавт не может не летать. Ю. А. Гагарин и В. М. Комаров на аэродроме (осмонавты П. Попович, В. Быковский, А. Николаев и Ю. Гагарин на занятиях в Военно- юздушной инженерной академии им. Н. Е. Жуковского
Юрий Гагарин дает автограф Советский летчик-космонавт Алексей Леонов в момент выхода из корабля «Восход-2» в открытое космическое пространство
Ю. А. Гагарин с женой Валентиной Ивановной и младшей дочерью Галиной
Леночка и Галя очень любят, когда папа дома В гостях у Гагариных братья Юрия Алексеевича — Валентин и Борис, племянник и сестра Валентины Ивановны
Один из последних снимков Ю. А. Гагарина
Валентина Ивановна Гагарина с дочками Леной и Галей. Фото 1977 года
Лицевая и оборотная стороны памятной медали, посвященной первому полету человека в космос Лицевая и оборотная стороны медали, посвященной полету в космос Ю. Гагарина Золотая медаль имени К. Э. Циолковского, которой Академия наук СССР наградила первого в мире космонавта Юрия Гагарина
и растекалось по горизонту. Медлительно башня ракеты приподнялась. Из-под ее основания бешено бил солнечный, ревущий огонь. Ракета быстро набирала скорость — летучей звездой возносилась к небосводу. Инверсионный след, озаренный лучами восходящего солнца, придавал ей сходство с кометой. В голове кометы сияла звезда ракетного пламени. И еще долго-долго в сиреневом утреннем небе была видна уходящая все дальше на восток, к Солнцу, утренняя звездочка — космический корабль «Союз-1». Корабль умчался далеко, а я все не мог отойти от репродуктора, вслушиваясь в спокойный, рассудительный голос Владимира Комарова. Припомнилось, как два с половиной года назад он рассказывал обо всем увиденном и пережитом в космосе. Припомнились картины, нарисованные Владимиром Комаровым, и среди них впечатляющий вид антарктического сияния, образно названного золотой короной планеты. Все время полета «Союза-1» я провел на командном пункте космодрома и при сеансах связи с кораблем слышал доклады его командира. Каждая фраза была проникнута аналитической мыслью опытного летчика-космонавта, инженера, испытателя космической техники. Коротко, предельно четко отвечал Владимир Михайлович на вопросы Земли, давал точные характеристики работе систем корабля. С его борта поступали сведения, необходимые для дальнейших плаваний в звездном океане. Всех поражала обстоятельность, с какой Комаров анализировал каждый этан полета. Когда программа испытаний завершилась, с командного пункта последовал приказ — совершить посадку. На девятнадцатом витке, за тысячи километров от района приземления, были сделаны необходимые приготовления к заключительному этапу полета: ориентировка корабля, включение тормозной двигательной установки. — Все идет отлично, — еще раз послышался знакомый голос Комарова. Он сообщил: тормозная двигательная установка сработала отлично, произошло отделение приборного отсека от корабля. Затем связь оборвалась — корабль вошел в плотные слои атмосферы и гасит первую космическую скорость. К расчетной точке приземления «Союза-1» поспешила группа встречи. Никто не сомневался в успешном приземлении. Комаров был прирожденный летчик. Он не знал, что такое головокружение ни в воздухе, ни в космосе, ни па Земле. Многолетний опыт самолетовождения и полет в космос приучили его к выдержке и самообладанию. И вдруг острая, словно удар грома, весть — с Володей несчастье! По нелепой случайности, связанной с плохо сработавшей парашютной системой, корабль потерпел бедствие у самой Земли. Горькие наступили для нас дни. Владимира Михайловича Комарова хоронила вся Москва. Делегации заводов и коллективов, связанных с космонавтикой, положили к его урне венки. Члены 257 9 4-562
Политбюро ЦК КПСС несли к Кремлевской стене урну с прахом космонавта, посмертно удостоенного второй Золотой Звезды Героя Советского Союза. Я шел в траурной процессии, опустив голову, прикрыв ладонями лицо. Гибель Владимира Комарова — тяжелая потеря. Мне подумалось тогда: космонавтика молодая паука и, отправляясь в звездный океан, пока еще нельзя полностью застраховать себя от непредвиденных случайностей... Все космонавты, взлетая в небо, рисковали жизнью. Ведь до первых полетов в космос никто не мог утверждать, что человек сможет там жить и работать. Никто пока не мог сказать: сможет ли человек жить и работать за пределами корабля — в открытом космосе? На этот узловой вопрос космоплавания должны были ответить Павел Беляев и Алексей Леонов, которых я вместе с Владимиром Комаровым за два года до его трагической гибели провожал в полет на «Восходе-2». Полет «Восхода-2» готовился давно, когда на «Восходе» стартовали сразу три советских космонавта. Тогда, в октябре 1964 года, в числе провожающих их на орбиту не было пи Павла Беляева, ни Алексея Леонова, ни дублеров. Они тренировались. Подумать только, как далеко шагнула отечественная космонавтика, готовившаяся к первому в мире выходу человека в открытое космическое пространство, в абсолютный вакуум! До сих пор все экипажи кораблей были надежно защищены от радиации, метеоритной опасности и крутых температурных перепадов непроницаемым корпусом корабля. Теперь человеку предстояло один на один оказаться с тайнами Вселенной, пройти по ее тропам пешком. Выйти из корабля, поплавать в космосе, вернуться в кабину — как это заманчиво и ромаптичпо! И не только романтично, но и важно для дальнейшего выполнения новых космических заданий. Я даже позавидовал товарищам. Выход в космическое пространство мог быть осуществлен двояко: методом шлюзования, когда в кабине корабля сохраняется постоянство среды обитания, или путем открытия люка непосредственно в космос. В последнем случае после возвращения в корабль в нем надо вновь создавать условия обитания, необходимые экипажу. Способ шлюзования конструктивно сложнее, требует от космонавтов четкой работы. Но он более перспективен для дальнейшего совершенствования космической техники и в то же время позволяет экономить энергетические ресурсы корабля. Ученые и конструкторы, остроумно решив ряд проблем, снабдили «Восход-2» шлюзовым устройством. Они создали новый тип скафандра — сложное инженерное сооружение, состоящее из многих деталей и узлов, призванное надежно защитить человека в открытом космосе от пагубного воздействия низкого барометрического давления, перегрева или охлаждения, от действия ионизирующей радиации. Чтобы осуществить выход человека в космос, ученым, конструкторам, инженерам и рабочим следовало решить много проблем. И они решили их на высоком уровне. 258
Я уже писал, что к смелейшему эксперименту, усиленно готовились Павел Беляев — командир «Восхода-2» и второй пилот — Алексей Леонов, которому предстояло выйти из корабля в открытое космическое пространство. На мой взгляд, опыт этот по своему значению, трудностям и риску можно приравнять к первому палету человека в космос. Раздумывая над тем, кто бы из моих товарищей мог это сделать, я останавливался на Леонове и Беляеве. Мне всегда казалось, что они могли бы повторить любой из полетов, могли совершить то, что до сих пор никто еще не совершал. Павел Иванович Беляев — человек волевой, целеустремленный. Его сильный характер складывался с детских лет, когда подростком в вологодских лесах вместе с отцом он ходил на медведя, когда в начале Великой Отечественной войны точил на заводе артиллерийские снаряды и когда потом, став курсантом Ейского училища морских летчиков, готовился встать в боевой строй защитников советского неба. Павел Беляев стал лейтенантом морской авиации в День Победы, а первое боевое крещение получил над бурными водами Тихого океана в борьбе с японскими самураями. Потом ему, авиатору Тихоокеанского флота, довелось охранять наши границы в тревожную пору американо-корейской войны. Комэск, авиатор, прослуживший на Тихоокеанском флоте более десятка лет, офицер, с отличием закончивший Военно-воздушную академию, Павел Беляев был любим молодежью. Часто мы делились с ним своими сомнениями, радостями, тревогами, видя в этом всегда собранном офицере, коммунисте с немалым партийным стажем доброго, отзывчивого, принципиального человека. Незадолго до полета «Востока» с Павлом Ивановичем случилось серьезное происшествие — во время тренировочных парашютных прыжков при приземлении в ветреную погоду он сломал себе ногу. Перелом оказался сложный — двусторонний. Наш инструктор — Николай Константинович схватился за голову: из немногочисленной группы космонавтов выбывал один из самых надежных, и, пожалуй, выбывал навсегда. Всей группой мы поехали в госпиталь к больному. Привезли фрукты, свежие журналы и последние «космические» новости. Алексей Леонов захватил с собой новое издание «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого: такая книга может действовать так же благотворно, как хорошее лекарство. А когда мы уходили, врач, отозвав меня в сторону и сокрушенно покачав головой, сказал: — Отлетался ваш Павел Иванович... Не видать ему больше истребителей... — А Маресьев... А Сорокин? — возразил я, называя летчиков-истребителей, которым ни тяжелейшие ранения ног, ни перенесенные операции, ни протезы не помешали возвратиться в строй. — Так ведь то было в дни войны, — возразил медик. 259
— Ну а мы сейчас тоже как на фронте, — улыбаясь, заметил Леонов. — Особые летчики. Доктор не знал, что за «особые» летчики приехали навестить друга, не знал и того, что его пациент принадлежит к людям с очень настойчивым характером. Он лишь удивленно посмотрел нам вслед. И потом не раз удивлялся, видя, с каким упорством Беляев сражался за свое здоровье. Все усилия Павла были подчинены одной цели — остаться в строю космонавтов. Хирурги настаивали: нужна операция — она спасет ногу, но летать уже не придется. — А есть ли другие пути? — допытывался я. — Есть. Но это рискованно и нельзя поручиться за успех. — Тогда рискнем, — решительно заявил Беляев. — Попробуем, — согласился врач. — Попытка — пе пытка... Но это была самая настоящая пытка. Сломапные кости срастались под нагрузкой. Так, помнилось Павлу Беляеву, давным- давно отец его, Иван Парменович, деревенский фельдшер, лечил односельчан. Сначала поврежденная нога испытывала нагрузку тела, а затем и всевозрастающий вес гимнастических гантелей. Процесс заживления происходил медленно, и Павлу Беляеву не удалось побывать на старте «Востока», проводить меня в космос. Но когда в полет пошел «Восток-2», он вместе с Алексеем Леоновым был па космодроме. Приближались дни группового полета Николаева и Поповича, а главный вопрос — быть или не быть Павлу Беляеву космонавтом — оставался открытым. Мы все и Главный конструктор верили в него, а осторожная медицина сомневалась. Когда кости срослись и окрепли и рентгеновские снимки подтвердили успех опыта, со стороны врачей-психологов стали настойчиво раздаваться возражения: человек травмирован и не сможет прыгать с парашютом — испугается. Однажды мы отправились на парашютные прыжки. Вместе поднялись на самолете. Был ветер и облака — как в тот несчастливый день. Но ни я, ни Алексей Леонов пе заметили на лице нашего товарища и тени сомнения или беспокойства. Мы вдвоем подошли к раскрытой двери самолета. Я положил руку па плечо Беляева, перетянутое парашютной лямкой, и скомандовал, словно перворазнику: — Пошел! Он улыбнулся и ринулся в бездну. Все удалось в этом красивом прыжке. И парашют раскрылся в заданные секунды, и приземление оказалось точным и мягким. Отныне Павел Беляев вновь становился в первый ряд космонавтов. Вскоре мы избрали его секретарем нашей партийной организации. Готовясь к полету на «Восходе-2», космонавты Беляев и Леонов сильно сдружились. Было любо-дорого видеть, как бережно, с уважением, с подлинной мужской любовью друг к другу они 260
проходили тренировки. В их занятиях было много нового, такого, что еще не испытывал пи один из нас, поднимавшихся на орбиту. Алексей Леонов — один из самых близких мне друзей. Уже давно, начиная с прихода в группу космонавтов, он ведет дневник, записывая туда наиболее интересные события из нашей жизни. Вел он дневник и в пору, предшествовавшую его полету. С его согласия приведу несколько страничек из этой объемистой тетради. Они лучше всего передадут некоторые моменты, связанные с подготовкой к этому замечательному свершению. Вот они, эти странички: «Всем отрядом ездили в конструкторское бюро для ознакомления с новым кораблем. О нем мы уже кое-что слышали и довольно хорошо представляли его схему. Будет осуществляться новое задание. И это поручат кому-то из нас. Собралась большая комиссия. Главный конструктор подробно рассказал о задачах корабля, а затем предложил мне произвести выход из кабины через шлюзовое устройство. Мне? Как это понимать — вроде бы заявка на будущее? Или случайность? Долго надевал скафандр, занял место в корабле и по команде произвел шлюзование. Очень волновался — ведь за мной наблюдали десятки внимательных глаз членов комиссии и моих товарищей. Волновался еще и потому, что после опробования надо дать грамотнее заключение о возможности выполнения задуманного. А оно — грандиозно: выход человека в открытый космос. Даже дух захватывает!» «Сформировали экипаж «Восхода-2»: командир — Павел Беляев, я — на выход. Очень рад такому сочетанию: Павел Иванович старше меня на целый десяток лет. Но это и хорошо — командир должен быть более опытным человеком. А кроме того, мы люди разных характеров — он молчалив, а я более общителен. Но у нас есть общее, главное — цель, и мы сделаем все, чтобы ее достигнуть. Порукой тому наша честная откровенность друг другу и взаимное уважение». «Отливали ложемент. Это — новое в подготовке к полету. Речь идет об устройстве персональной спинки кресла космонавта. Выглядит сия операция примерно так. Заранее готовится стапель, заливается гипсом и нивелируется. После этого пилот, раздетый до плавок, ложится в стапель, затягивается ремнями и тоже нивелируется в продольной оси. И вот тут возникают самые неприятности: начинают заливать раствором гипса температурой 10—12 градусов. Выше температуру поднимать нельзя — может произойти слишком быстрое затвердевание раствора. Для меня больше всего неприятностей составило отделение от отлитого ложемента. Каждый волосок на теле стал как бы якорем, а таких якорей у меня много. С большой болью во всем теле все же покинул свою раковину и больше часа смывал под душем въевшуюся в тело белую массу». «Примерял новый скафандр. Поразила его белизна и новиз261
на многих элементов. Но кое-что в этой одежке еще надо доделать». «Проводилось заседание по вопросу оборудования корабля фотокинотелетехникой. Заслушали мои предложения и единогласно приняли их». «Сегодня выполнил сразу четыре полета в пилотажную зону». «Долго беседовали с экипажем «Восхода» — Владимиром Комаровым, Константином Феоктистовым и Борисом Егоровым. Опи уже совсем готовы к своему полету. Чудесные парии! Жаль, нам с Павлом Беляевым, по-видимому, не придется побывать па их старте — у нас своя программа, которую еще надо отрабатывать и отрабатывать...» «Ночные полеты. В первой половине ночи летал на «миге», во второй — на Ил-14. Главная задача на Ил-14 — изучить ночное небо и работать с секстаном. На самолете замеры высот получаются отлично, а как будет на корабле, пока не представляю, уж очень большая скорость и ограничен обзор. Надо уметь работать, что называется, автоматически и уверенно знать карту звездного неба». «Опять в конструкторском бюро. Показывали процесс шлюзования членам Государственной комиссии. По одобрительной улыбке академика Королева понял: всем понравилась схема предполагаемого опыта». «Готов скафандр. Все пригнано: и гермошлем, и ботинки, вся система; ничто не давит, не жмет. В перерыве тренировок сам написал на гермошлеме: «СССР». «По ряду причин долго откладывался этот эксперимент. И вот он наконец состоялся. Одетого в скафандр, меня «подняли» в барокамере на высоту 36 километров. Это — почти вакуум. Подъем произошел легко, все выполнил по программе, в кратчайшее время и технично. Чувствовал себя, как дома. Пульс оставался почти земной. На протяжении всего эксперимента за мною в иллюминатор наблюдал Андриян Николаев. Его глаза говорили обо всем куда лучше, чем любой прибор-самописец». «С утра проходили медицинский осмотр после барокамеры. Затем на совещании в конструкторском бюро Юрий Гагарин доложил о готовности экипажа «Восхода-2». Приняли ряд деловых решений, направленных на ускорение подготовки». «После вестибулярной тренировки вместе с Павлом Беляевым поспешили на завод к «живому» кораблю. Потренировались в нем. А затем состоялся технический совет. Много замечательных людей — ученых, конструкторов, инженеров и рабочих — присутствовало на нем». «Прилетели на космодром. Через нескольку дней — старт». Однажды в задушевном разговоре в доме Беляевых, просматривая книги, я спросил Павла Ивановича: с кем из литературных героев, по его мнению, можно было бы сравнить Алексея Леонова. 262
— О! Для него нужны другие мерила, — оживился Беляев. — Наш Леша — художник. И облик его, скорее всего, можно сравнить со скульптурой Григория Постникова «В космос»... Как всегда, Павел Беляев точно выразил свою мысль. Моя память тотчас восстановила отлитую из металла фигуру юноши с красивой, гордо поднятой головой, раскинувшего сильные руки, как крылья, устремившегося вперед, навстречу к звездам. Действительно, было в лице, в порывистом движении и атлетически сложенном мускулистом теле этого юноши многое, присущее Алексею Леонову. Леонов был терпелив по природе. Умел ждать, отвлечься на время от главного. И у меня дома, и в квартирах почти всех космонавтов висят картины, написанные Леоновым па космические темы. Используя богатую палитру, он хорошо изображает и Землю, окруженную радугой тончайших красок, и аспидно-черное небо, которое прорезают космические корабли, и далекие-далекие звезды. Мы все высоко ценим эти полотна, написанные товарищем, который, когда придет тому время, ринется к звездам. И время это пришло в марте 1965 года. Прибыв на космодром, занялись непосредственной подготовкой к смелейшему эксперименту, похожему на фантастику. Вспоминалось высказывание В. И. Ленина: «Фантазия есть качество величайшей ценности». И в самом деле, новый космический корабль с талантливо созданным шлюзовым устройством и выходным люком был похож на фантастическое сооружение. Я размышлял: человек, словно орленок, освободится от сковывающей его скорлупы корабля и, раскинув руки, будто крылья, запарит над планетой. — Человек поплывет в космосе, как в море, — говорил Главный конструктор, напутствуя космонавтов. Он сказал им: — Дорогие мои орелики! Науке нужен серьезный эксперимент. Если в космосе вдруг случатся серьезные неполадки — не устанавливайте рекордов, а принимайте правильные решения. Эта фраза была порождена его жизненным кредо — в случае сомнений лучше воздержаться, чем совершить неправильный шаг. Как всегда, я присутствовал на старте и во время полета поддерживал связь с экипажем «Восхода-2». В конце первого витка корабль, миновав мыс Горн, оказался над Африкой. Покинув свое рабочее место, Алексей Леонов вплыл в шлюзовую камеру. На командном пункте мы слышали все переговоры космонавтов между собой и, разумеется, то, что они сообщали на Землю. — Я — «Алмаз-2», — донесся голос Алексея Леонова, — место в шлюзе занял... — Понял, — чуточку глуховатым голосом ответил ему Павел Беляев. — Беру управление на себя. — Понял. — Докладываю: «Алмаз-2» находится в шлюзовой камере. 263
Крышка люка «ШК» закрыта. Все идет по плану. Все идет по графику. Самочувствие отличное. Я — «Алмаз». Прием. Серия кинокамер, установленных в кабине «Восхода-2», в шлюзе, на поверхности корабля, после возвращения космонавтов из полета позволила проследить весь путь Алексея Леонова, увидеть и проанализировать все его действия: как он проплывал, находясь в состоянии невесомости, от своего кресла — ложемента до выходного люка из шлюзовой камеры. Мне было приятно видеть, что Леонов в космосе делал все так же, как сотни раз проделывал на Земле. А из космоса продолжали доноситься знакомые голоса, рисующие картину происходившего на орбите. — Люк «ШК» открыт. Приготовиться к выходу, — приказал командир корабля. — К выходу готов, — ответил Леонов. — Я — «Алмаз-2» — нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Под собой вижу облачность. Море... — «Алмаз-2», вас понял. Слышу хорошо. Говорите немного потише. Поздравляю с выходом. — Спасибо. — Леша, снять крышку с кинокамеры, — ласково, по-дружески напомнил Беляев. — Я уже снял крышку. — «Алмаз-2», я — «Заря-1», что наблюдаешь? — вмешался я в их переговоры. — Кавказ, Кавказ... Кавказ вижу под собой, — радостно откликнулся космос. — «Алмаз-2», «Алмаз-2», каковы условия для работы? — Условия нормальные. Начинаю отход от корабля. И тут все мы, находившиеся на командном пункте, услышали то, ради чего снаряжался «Восход-2», ради чего было вложено столько творческих усилий в подготовку к этому космическому полету. Громко прозвучали слова рапорта Павла Беляева: — Я — «Алмаз», «Алмаз». Человек вышел в космическое пространство... Человек вышел в космическое пространство!.. Находится в свободном плавании... На мгновение у меня остановилось сердце. Главный конструктор провел платком по высокому лбу. У него было спокойное, почти каменное лицо, но я знал: каждый нерв его напряжен до. предела. Был он человек не первой молодости, но в эту минуту чувствовал себя юношески бодро. Сгрудившись возле телевизионного устройства, мы увидели, как Алексей Леонов работал в космическом океане, отталкивался от корабля, раскрылив руки, парил в бесконечных просторах Вселенной, где не было ни верха, ни низа. Больше десяти минут парил в звездной бездне Алексей Леонов, и эти минуты потрясали воображение. Человек летел рядом с космическим кораблем со скоростью 28000 километров в час. 264
Успехи были прямо пропорциональны затраченным усилиям. Выйдя из корабля над Черным морем, он через десять минут оказался над Енисеем. Где-то там, внизу, в сибирских лесах, затерялась маленькая деревушка Листвянка, подарившая человечеству храброго космонавта. Вернулся Алексей Леонов в кабину корабля где-то над Сахалином. Всю пашу огромную страну пролетел он за кабиной корабля. Трудно было переоценить значение содеянного Алексеем Леоновым. Выполнив ряд работ, предусмотренных программой, ответив на вопросы, поставленные учеными, он установил: человек может жить и работать в открытом космическом пространстве. Экипажу «Восхода-2» на орбиту было передано приветствие Центрального Комитета партии, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР. «Весь советский народ, — говорилось в этом приветствии, — с большой радостью узнал о вашем героическом полете и с огромной любовью следит за тем, с каким мужеством и достоинством выполняете вы почетное задание Родины. Мир знает, что наиболее выдающиеся дерзания в космосе осуществляются в Советском Союзе. Но то, что свершили Вы, Павел Иванович и Алексей Архипович, превосходит самое смелое воображение. Ваш полет и выход человека из корабля в космос — великое достижение советского народа, Коммунистической партии, нашей пауки и техники. Ваш подвиг служит целям мира и прогресса». Возвратившись в кабину «Восхода-2», Леонов занес в бортжурнал все свои впечатления — избранные страницы своего дневника, начатого на Земле. Эти записи в дальнейшем послужили предметом специальных обсуждений и космонавтами, и учеными, и конструкторами, и врачами — великая награда за проявленное долготерпение на Земле: несколько лет ждал Леонов, пока его пошлют в полет. А корабль тем временем продолжал свой стремительный рейс вокруг Земли. Все системы его были абсолютно надежны. И все же в конце суточного полета, когда приблизилось время приземления, на «Восходе-2» обнаружились неполадки в системе солнечной ориентации. А раз они возникли, стало ясно — автоматическое включение тормозной двигательной установки не произойдет. Тишину тревожных минут, наступивших на командном пункте, нарушило распоряжение Технического руководителя полета, которое я передал по радио Павлу Беляеву. Как всегда, академик С. П. Королев высказывался кратко, ясно и точно, словно чувствовал, что времени у него остается немного. — Разрешается посадка па восемнадцатом витке посредством ручного управления... Система ручного управления на «Восходе-2» оказалась па редкость удобной и надежной — Павел Беляев чувствовал корабль, как летчик чувствует самолет. И хотя это требовало больших знаний, точности и выдержки, в нужный момент он сориентировал корабль и вручную включил тормозную двигательную 265
установку. Это делалось в космосе впервые, и вполне понятно, что все космонавты и специалисты на командном пункте понимали ответственность момента: теперь все зависело от умения и хладнокровия Павла Беляева. Замедляя движение, «Восход-2» сошел с орбиты и устремился к Земле. Когда траектория снижения достигла определенной высоты, в действие вступила система «мягкой посадки». Она, как и при полете «Восхода», сработала безотказно. Экипаж почти не ощутил, когда корабль коснулся земли. Оп опустился в лесах под Пермью в глубокий снег между трех высоких сосен. На их кронах повис гигантский парашют с ярко видимыми издалека оранжевыми полосами. Через сутки мы обняли Павла Беляева и Алексея Леонова, еще более расширивших дорогу к звездам. * * ♦ Полеты в космос — величайшая мечта человечества, осуществленная нашим поколением. Мы еще не осознали всей грандиозности того, что свершилось. В канун сорокалетия Великого Октября стартовала советская ракета, выведшая в космос первый в истории человечества искусственный спутник Земли. С незапамятных времен фантазировали люди о полетах на Луну и планеты Солнечной системы. Об этом писали Жюль Верп и Герберт Уэллс, мечтал Константин Циолковский. Советские люди сначала приоткрыли дверь в неведомое, потом широко ее распахнули. Они первыми побывали в космосе. Социалистическая революция окрылила, казалось бы, несбыточную мечту. Освобожденный от рабства и эксплуатации народ код руководством партии Ленина самозабвенным творческим трудом преобразил свою страну, поднял ее экономику и культуру. Это он навел мосты от «России во мгле» сначала к России электрической, а затем атомной. Тысячелетиями ждал безбрежный океан Вселенной полета корабля с Земли. И он пришел с гордыми буквами «СССР» на борту. Нет ничего могущественнее свободного человека. Советские люди стали первопроходцами. Перед ними открылся неведомый мир: таинственный, суровый, еще не позпапныи, полный опасностей... Ничто не могло остановить исследователей. И, однажды шагнув в океан звезд," люди пойдут дальше, добывать новые знания, новые сведения, раскрывать новые тайпы. Это нужно тем, кто пойдет за нами, нужно планете, всему человечеству. Каждое открытие — это лишь начало, первый шаг. Уверенность наша растет и крепнет. Чем дальше мы идем, тем более подвластной становится природа, тем большие неожиданности встречаются на пути. Однако препятствия не могут заставить нас свернуть с избранной дороги. Мы не можем бросить то, что едва 266
начали, чему отдали время, нервы, жизнь. Советские космонавты всегда будут штурмовать Вселенную. Вот они — этапы движения вперед за первое десятилетие космической эры: — на орбиту вокруг Земли выведен тяжелый искусственный спутник... — в Советском Союзе осуществлен запуск космической ракеты в сторону планеты Марс... — подготовлены к испытанию более мощные и совершенные варианты многоступенчатых ракет-носителей... — корабль-спутник пилотирует гражданин Союза Советских Социалистических Республик... — при полете космического корабля «Восход-2» впервые осуществлен выход человека в космическое пространство... — автоматическая станция «Луна-9» осуществила мягкую посадку на поверхность Луны... — автоматическая станция «Венера-3» достигла планеты Венера и доставила на ее поверхность вымпел с Гербом Союза Советских Социалистических Республик... Такое не забывается. Незабываем был для меня и весенний апрель 1966 года. Кремлевский Дворец съездов. Почти пять тысяч делегатов XXIII съезда, представители 86 коммунистических и рабочих партий всего мира вслушивались в могучие звуки партийного гимна «Интернационал». Гимн коммунистов донесла до Луны советская автоматическая станция «Луна-10»... Я рад, что мне довелось быть в президиуме съезда, рад за своих товарищей: Г. Титова, А. Николаева, П. Поповича, В. Быковского, В. Николаеву-Терешкову, В. Комарова, П. Беляева и А. Леонова, которых партийные организации их родных мест послали своими делегатами на съезд. Были и другие великие свершения: Страна Советов — первый космодром планеты — достигла громадных результатов: — двинула ъперед ракетно-космическую технику; — создала новые источники энергии для космических летательных аппаратов; — провела испытания техники дальней радиосвязи, системы автоматического управления ракет, спутников, кораблей и межпланетных станций; — создала надежные системы, обеспечивающие жизнедеятельность человека при полетах в космосе; — разрешила проблему маневра в космосе и возвращения летательных аппаратов на Землю; — создала разветвленную сеть наземных пунктов наблюдения и координации; — арсенал советских ученых пополнился множеством тонких, легких и малогабаритных приборов для различного рода исследований, проводимых в космосе; — разработаны сложные устройства для старта мощных многоступенчатых ракет-носителей. 267
Мы живем в необыкновенное время. Ветер странствий, как и четыре столетия назад, наполняет паруса каравелл, готовых отплыть к далеким п неведомым берегам. Тропинка в космосе все еще узка, и обе стороны ее — бездна. Надо расширять и удлинять этот трудный путь, но для этого требуется время и труд. Много труда. Штурм космоса начался не 12 апреля 1961 года, когда человек впервые увидел открытую Вселенную, и даже не 4 октября 1957 года, когда первый спутпик оторвался от Земли. Все началось с выстрела «Авроры», со штурма Зимнего. Символический смысл есть в том, что в весеннем месяце апреле мы отмечаем день рождения Владимира Ильича Ленина и День космонавтики. В этом месяце родился тот, с кем человечество связало воплощение в жизнь своих самых светлых идей и самых больших надежд. В 1935 году, незадолго до смерти, основоположник теории межпланетных полетов Константин Эдуардович Циолковский в письме Центральному Комитету партии писал: «...Все свои труды по авиации, ракетоплавапию и межпланетным сообщениям передаю партии большевиков и Советской власти — подлинным руководителям прогресса человеческой культуры. Уверен, что они успешно закончат эти труды». Советская ракетная техника и космонавтика прошли большой путь — от основополагающих работ К. Э. Циолковского до создания сложнейших ракетно-космических систем, обеспечивших выдающиеся достижения советской науки и техники в изучении космического пространства. На всем этом пути Коммунистическая партия и Советское правительство уделяли огромное внимание развитию ракетно-космической техники, передовой науки. В нашей стране сформировались большие слаженные научно-исследовательские и производственные коллективы, специализирующиеся в области новой техники. Во главе их стоят крупнейшие ученые и организаторы, внесшие большой вклад в космическую науку и технику. До того дня, когда запуском первого искусственного спутника Земли мы зажгли зарю космической эры, надо было решить многие принципиальпо новые научные, технические и организационные задачи, притом задачи небывалой сложности и небывалого размаха. Для этого нужно было располагать мощнейшими реактивными двигателями, способными разогнать ракету-носитель о первой космической скорости. И наши двигателестроители создали их. Такие двигатели нуждались в новых высокоэффективных ракетных топливах. И мы получили их. Понадобились новые сплавы и другие материалы, которые были бы способны, не теряя своих качеств, противостоять сверхвысоким температурам, большим механическим нагрузкам, различным воздействиям космического пространства. И такие сплавы и материалы были разработаны. Нужно было создать 268
сотни самых разнообразных приборов п механизмов, отличающихся исключительной компактностью, минимальным весом и максимальной надежностью. Кропотливый труд ученых и конструкторов и тут увенчался успехом. Предстояло разработать такую автоматику, которая обеспечила бы высокий класс точности при выведении спутника па расчетную орбиту. И такая автоматика была создана. На огромных пространствах страны следовало построить обширную сеть наблюдательных станций, а также сложнейший автоматизированный комплекс радиотехнических, электронных и вычислительных устройств. И мы сталп располагать и такими станциями и таким комплексом. Решение этих и многих других не менее важных задач и проблем зависело, однако, не только от самоотверженного труда, выдающихся талантов и изобретательности, дерзновенной смелости и упорства творцов космической техники. Появление практической космонавтики было немыслимо без солидной научной, материально-технической и промышленной базы. Развернутый фронт исследований по всем направлениям науки — от астрономии, механики, физики до биологии и психологии, интенсивное развитие прикладных наук — технических, медицинских и других, высокий уровень .^точного машиностроения и приборостроения, электротехники и радиоэлектроники, химической индустрии и качественной металлургии, — все это было необходимо для запуска первого искусственного спутника Земли, для последующих побед в космосе. Штурм космоса, начатый нашим народом, еще раз продемонстрировал всему миру мудрость и результативность ленинской политики КПСС и Советского государства. Стала еще более ощутимой весомость плодов социалистической индустриализации и культурной революции, стали еще более видны огромные преимущества социализма. Дорога в космос! Большое счастье выпало мне — оказаться на ее широком просторе, первому совершить полет, о котором давно мечтали люди. Лучшие умы человечества прокладывали нелегкий, тернистый путь к звездам. Полет 12 апреля 1961 года — первый шаг на этом нелегком пути. Но с каждым годом советский народ, пионер освоения космоса, будет проникать в него все дальше и глубже. И хочется верить, что и мне доведется вместе с моими товарищами-космонавтами совершить еще не один полет. Ведь советские люди не привыкли останавливаться на полпути. Да и прошлыми заслугами не проживешь, надо снова завоевать доверие. Я пишу заключительные строки своих записок, а по улице, широкой и красивой, шумно идут веселые девушки и юноши, одетые в форменные костюмы ремесленников. Не так давно и я принадлежал к их задорному, охваченному романтикой подвигов племени. Ни у кого из них пока нет Золотых Звезд Героев, орденов, лауреатских медалей. Но у них все впереди, все дороги 269
жизни с их благами и радостями, завоеванные нашими дедами и отцами, открыты им. Молодое поколение, перед которыми Родина широко распахнула двери в радостную, творческую жизнь! Страна, как заботливая мать, воспитывает его на легендарной истории своей героической Коммунистической партии, па революционных, боевых и трудовых подвигах народа — творца и созидателя. Это для них, молодых хозяев страны, призванных покорять пространство, и время, и космос, Родина открыла самые лучшие школы и стадионы, построила лучший в мире Московский университет, где на бронзовой статуе профессора II. Е. Жуковского высечены вещие слова: «Человек... полетит, опираясь не на силу своих мускулов, а па силу своего разума». Молодежь Страны Советов смело смотрит в прекрасное будущее. Это ей выпало на долю великое счастье — построить коммунистическое общество. Впереди у каждого молодого советского человека большая и серьезная учеба и работа. Стране нужны инженеры и агрономы, врачи и педагоги, слесари и трактористы, солдаты и матросы — защитники великих завоеваний Октября. Для человека любой профессии найдется интересное и полезное дело. Советская молодежь — самая талантливая в мире. Наши летчики летают быстрее, выше и дальше всех. Наши ученые создают космические корабли, работают на Северном и Южном полюсах земного шара. Это они, молодые патриоты, преодолевая летнюю жару и зимние ураганы, героически осваивают целинные и залежные земли. В их самоотверженном труде раскрываются мужественные черты высокого морального облика советского народа, вдохновленного великими целями мирного созидательного труда — строительства коммунизма. Успех первых космических полетов побуждает к рвению и мужеству все молодое поколение. Молодежь чувствует, как у нее вырастают крылья. Советская молодежь овладевает вершинами знаний. В канун 50-летия Советских Вооруженных Сил я и Герман Титов закончили Военно-воздушную инженерную ордена Ленина, Краснознаменную академию имени профессора Н. Е. Жуковского, защитили дипломные проекты. Государственная комиссия присвоила нам квалификацию инженеров. Академию окончили все, отобранные в первую группу космонавтов. Более позднее пополнение отряда космонавтов продолжает учиться. Мы делаем все для укрепления могущества нашего социалистического государства, и наша жизнь, вся, до последней кровинки, до последнего дыхания, принадлежит Советской Родине.
мошшя 11У|1.И11|11П11,1ЕП;НЕ
В. И. ГАГАРИНА 108 МИНУТ И ВСЯ ЖИЗНЬ Именно советский человек должен был первым подняться в космос и пройти в нем уверенным шагом никем еще не хоженные пути-дороги... Юра был настоящим русским парнем — честным и добросовестным, открытым и жизнерадостным, смелым и талантливым, дорожащим своим добрым именем и очень любящим людей. С. П. Королев академик, Главный конструктор космической техники ужно ли снова писать о Гагарине? Нужно ли мне писать о нем? Ведь столько книг о нем уже издано, столько напечатано статей, очерков, заметок... И мемуары и кинофильмы — документальные и художественные... Есть музеи, пластинки, есть собрания картин... Всемирная известность, всемирная слава. Можно ли что-то добавить к уже начертанному портрету, созданному образу этого человека, открывшего новую эпоху? Нужно ли говорить о 12 апреля, повторяя, быть может, уже давно известное? Прошлое всегда близко, если с ним не порваны духовные связи. Эти связи помогают помнить, учиться, мечтать... История первого полета человека в космос и личность первопроходца интересуют людей в наши дни, наверное, не меньше, чем сразу после свершившегося 12 апреля 1961 года. Многие в то время еще не опомнились от впечатления, неожиданного и удивительного, в чем-то даже сказочного, и не хотели утратить это ощущение сопричастности к фантастическому. Теперь, почти два с половиной десятилетия спустя, наблюдается совсем другое. Ошеломленность прошла, старты людей в космос становятся привычными, но живой интерес к событиям той самой первой весны, к Космонавту-1, другим участникам этого великого события пробуждается не только у молодежи, но и у старшего поколения. Как происходило все 12 апреля? Почему выбрали именно Гагарина? Что он за человек, тот, которому выпало великое счастье и великое испытание? Люди, думающие о настоящем и будущем, хотят все больше и полнее знать о прошлом. Поэтому я и решилась взяться за перо, чтобы рассказать о том, что, возможно, дополнит образ человека, ставшего первым космонавтом планеты Земля. Конечно, собираясь рассказать о Юрии Гагарине, я испытываю особое волнение, особое чувство. Это и радость, и тре273
вога, и сомнение... Радость потому, что это слова о моем друге и муже, об отце моих детей, о человеке, который всем нам (и мне и дочерям) безмерно дорог. А сомнение и тревога оттого, что все, что до сих пор написано о Гагарипе, на мой взгляд (а его разделяют и близкие друзья Юрия), не выражает во всей полноте характер этого человека. Не знаю, сумею ли я рассказать о нем так, чтобы молодые люди лучше поняли его, но попытаться хочу. Это зов долга, хотя, быть может, слово «долг» и покажется здесь несколько высокопарным. Портрет па стене... Я смотрю на его лицо, па чуть сощуренные, искрящиеся глаза. На улыбчивые припухлые губы, на едва заметные морщинки у смеющихся глаз... В ответ тишина. А что бы он сказал сейчас, в свои пятьдесят лет, в двадцатитрехлетний юбилей своего старта? Не знаю. Он мог сказать многое: и о работе, и о космических достижениях, и о товарищах, а если о себе, то, наверное, удивился бы: «Неужели уже пятьдесят?! Стареем». Тихо в квартире. Очень тихо. Девчонки ушли на работу и в институт, захватив с собой утреннюю суету и спешку, торопливые разговоры о предстоящем дне. Я одна. Стою у окна, смотрю, что там, за стеклом. И ничего не вижу. Я чего-то жду. И хотя знаю, что он никогда больше не перешагнет нашего порога и не принесет с собой успокоения и задора, жду чуда. Вот сейчас раздастся звонок в дверях. Дети побегут с криком «Папа!», и я услышу возпю в коридоре и знакомый голос... Но проходит минута, другая, а вокруг тишина. Тягучая и печальная. Тихо в квартире. Синь неба п весенняя капель за окном. В проталинах зеленеют тонкие стебельки. Птицы хором пробуют голоса, пригревшись па теплом солнце. Сигналит машина, шумят дети, кто-то кото-то зовет, а у нас тишина. Двадцать третью космическую весну будут отмечать без него. Взгляд медленно скользит по комнате и снова останавливается на его портрете... Если бы кто-нибудь, пытаясь узнать, что люди думают сами о себе, о прожитых годах, распространил анкету, в которой был бы один-единственный вопрос: «Что в вашей жизни было самым главным, самым важным, самым значительным?» — то Юрий наверняка бы ответил, что самого главного, важного и значительного у него еще не было, что оно впереди. Иначе зачем тогда наступит завтра? Жизнь — это долг, хотя бы она была мгновением, так сказал Гёте. Эти слова, прочитанные однажды, глубоко запали Юрию в сердце... Свое назначение он понимал так: быть человеком ответственно, быть первым ответственно вдвойне. Вот что основное в его натуре. 274
Не сразу он открылся таким. Не сразу таким стал. Но было в нем что-то такое, что крепло и росло с годами. Я ие знаю, как точнее это назвать. Наверное, строгость. Строгость к себе. Строгость в большом и малом... И еще. Доброта. Откуда у Юры такой характер? Откуда его внимание и любовь к людям? Любовь искренняя и бескорыстная... Откуда его стремление помочь человеку, разделить чужую беду, подставить свое плечо пошатнувшемуся? О характере Юры можно сказать словами его матери Анны Тимофеевны. Кто мог знать его лучше, чем мать, которую он очень любил? «Он был очень веселый, редко злился и не любил ссор, наоборот, шуткой и смехом всех мирил. И его все любили. Он общим баловнем был. Да вы посмотрите на Юрины фотографии — лицо у него всюду счастливое. Этим он и приметен... И еще приметным в нем было с детских лет то, что он все сам старался делать, а понуканий не терпел. Потому я и норовила так построить, чтобы он своим умом догадался, за какое дело взяться. Бывало, забудешься, прикрикнешь: «А ну за уроки!» — и пожалеешь: не в охотку ему занятия из-под палки. Не любил Юра принуждения, но родителям старался быть в помощь. У иных людей слов о труде много хороших, а дети видят: говоришь сладко, а работаешь шатко... Из-под рук Алексея Ивановича (это отец Юры. — В. Г.) ни одной вещи, плохо сделанной, не вышло. Хоть дом, хоть скворечня, хоть палочка-чижик. И Юрины игрушечные самолетики тоже долго жили. Он с детства все делал основательно и от задуманного — кол у пего на голове теши! — не отступится». Все это так. И все это служит ответом на вопросы, которые я задаю себе, да и не только я. Ответ на эти вопросы ищут и уже повзрослевшие мои девочки — Лена и Галя, которые в чем-то своем, пусть малом, но хотят повторить отца. У каждого времени есть особые приметы: свои события, свои игры, свои мальчишки. Мальчишкп его детства ходили в рубахах с чужого плеча, ели мороженую картошку, писали вместо тетрадей на оберточной бумаге, имели один учебник на полкласса и играли в войну, хотя она была все время с ними рядом. Юра лишь краешком детства захватил войну, но успел понять и прочувствовать ужасы, которые она с собой несет. Снова и снова перебираю в памяти факты из Юриного детства: рассказы его матери, его учителей и товарищей, его самого. Жили они очень трудно. Пришла война, совсем худо стало. Из дома вынуждены были перебраться в землянку, а дом их фашистские солдаты под постой забрали. Так что Юра с детства холод и голод узнал, обид натерпелся. По весне выползли 275
мальчишки из землянки и давай первую траву щипать. Нарвали полные кулачки, приносят и просят: «Мама, свари...» Лихое было время. Несколькими старенькими учебниками обходился целый класс, ребята писали кто на чем мог, порой используя тетрадки, сшитые из газет. Зимою в школе было до того холодно, что замерзали чернила в пузырьках, а заниматься приходилось в пальто. Сидели ученики не за партами, а за самодельными, сколоченными из длинных досок столами — по пять-шесть человек за каждым. Чтобы выйти к доске, нужно было нырнуть под стол или протиснуться за спинами товарищей. Но невзгоды не мешали познавать новое и совершать увлекательные путешествия в страну знаний. Рассказывают, что Юра носил учебники в потертой полевой сумке. В школу он обыкновенно приходил в белой рубашке, подпоясанной широким солдатским ремнем с латунной пряжкой, на голове ладно сидела пилотка. Это был его парадный костюм. Юра его очень берег и, возвращаясь из школы, переодевался в простенькую ситцевую рубашку, старые штанишки, снимал ботинки и до холодов бегал босиком. Учился Юра хорошо, старательно. От других ребят его отличали необыкновенная живость и любознательность. Он был очень непоседлив, энергичен, всегда первым рвался к доске и все схватывал буквально на лету... С годами то доброе, что он получил в семье, укреплялось, становилось нормой. Отсутствие достатка не сделало его скупым, расчетливым. Другое дело, что, зная цену каждой копейке, он рос бережливым. И в то же время мог отдать товарищу последнее, будь то игрушка или кусок хлеба. Потому, наверное, и говорили о нем: «гагаринская доброта». Его товарищ по ремесленному училищу, Тимофей Чугунов, возвращаясь в 1949 год, скажет: — Юра мне нравился многими своими качествами: и сообразительностью, и начитанностью, и тем, что при всей своей мальчишеской непосредственности действовал всегда обдуманно, по-взрослому взвешивая все «за» и «против». После первой получки, помню, наша неразлучная четверка устроила в сквере на лавочке, неподалеку от заводской проходной, скоропалительную оперативку. На повестке дня: как истратить заработанные деньги? Идей было хоть отбавляй — самых разных, но в основном несерьезных или несбыточных: получили-то мы с гулькин нос — по триста рублей на старые деньги. Какие уж тут велосипеды, часы, широченные клеши — в 1949 году это было модно, — какие уж тут путешествия и «тулки» шестнадцатого калибра!.. Юра поначалу фантазировал с нами на равных, а потом вдруг замолчал. Когда мы, так ни до чего и не доспорившись, решили все же выслушать его мпение, Юра твердо, как о чем-то обдуманном окончательно, сказал: «Вы, ребята, как хотите, а я половину денег отошлю маме». Мы вернулись с неба на землю. Каждый вспомнил свою мать... 276
Я уже сказала, что в их семье пе было достатка. Да и жизнь в первые послевоенные годы была нелегкой. Не только для них — для многих. Юра все это видел, чувствовал, понимал. Другой, быть может, смотрел бы на все невзгоды проще, не ища своей ответственности и вины в том, что семья еле-еле сводила концы с концами. Юра так поступить пе мог. В 1949 году, когда ему исполнилось 15 лет, оп решил оставить учебу в средней школе, чтобы быстрее начать помогать родителям. Цель была ясна: поступить работать на завод и потом уже продолжать учиться заочно. Ну а как он провел годы в Люберецком ремесленном училище, говорит его выпускная характеристика: «...Гагарин Ю. А. в течение двух лет был отличником учебы, заносился на доску Почета училища. Дирекцией училища Гагарину 10. А. была объявлена два раза благодарность за отличную учебу и за общественную работу. Кроме того, директором завода ему объявлена благодарность за хорошую работу в цехе... Гагарин был физоргом группы, добросовестно и точно выполнял все поручения комсомольской организации и администрации училища». В техникуме он тоже оставил о себе память. И в аэроклубе Гагарина знали лучше других. Право на такое утверждение дают документы и воспоминания тех, кто был рядом с ним. Как-то раз, прыгая с парашютом, неудачно приземлился один из курсантов. Среди тех, кто в числе первых прибежал па место приземления, был Юра. Он взвалил на себя товарища и принес его в лагерь... Паренек он был хозяйственный и аккуратпый. Находясь далеко от дома, сам стирал трусы, рубашки, платки, майки. Были-то у него всего одни выходные брюки да «шведка» красная с «молнией», но как он берег их, бывало, все вычистит, отутюжит — любо-дорого посмотреть. К каждому полету по программе аэроклуба Юра относился очень серьезно. Он не делил упражнения на важные или неважные, простые и сложные. Всегда был собран и педантичен. «Когда он начал работать в зоне,— вспоминал его инструктор,— я был поражен четкостью его действий. Можно было подумать, что машипу ведет не выпускник аэроклуба, а профессиональный пилот. Захотелось проверить, не обманчивое ли это впечатление. После того как Гагарин завершил пилотаж, я попросил его снова набрать высоту и повторить левый комплекс. В него входили: переворот, петля Нестерова и полупетля. Гагарин, как и первый раз, все выполнил отлично. Я понял, что это не случай помог курсанту, что Гагарин — человек больших способностей...» Об этом периоде своей жизни Юра позже скажет: — Приходилось работать в две тяги: днем занимались в техникуме, а вечером в аэроклубе... Уставали смертельно и, 277
едва добравшись до коек, засыпали моментально, без сновидений. Память сохранила многое. И пусть годы затушевали и спутали детали минувшего, оно все равно живет, будит воспоминания, воссоздает прошлое. И тот вечер в авиационном училище, кружащиеся в танце пары, музыку и вдруг появившуюся группу курсантов-первогодков, стриженых, суетливых, возбужденных своим первым выходом «в свет» после карантина. Тогда мы встретились впервые. Он пригласил меня танцевать. Вел легко, уверенно и сыпал бесконечными вопросами: «Как вас зовут? Откуда вы? Учитесь или работаете? Часто ли бываете на вечерах в училище? Нравится ли это танго?..» Потом был другой танец, третий... В десять часов музыка смолкла. Он проводил меня до выхода (выходить за проходную училища им тогда не разрешали) и, словно мы уже обо всем договорились, сказал: — Итак, до следующего воскресенья. Пойдем на лыжах. Я промолчала: на лыжах так на лыжах. Уже дома подумала: «А почему я должна идти с этим «лысым» на лыжах? И вообще, почему он держится так уверенно? Знакомы мы всего один день...» На лыжах мы не пошли. Не было самих лыж, не было и погоды. Пошли в кино. Не помню, какой фильм мы смотрели, но в отношении к нему наши взгляды разошлись. Сначала спорили, доказывали друг другу свою точку зрения. К единству суждений так и не пришли. Спор перешел на другую тему и тоже как-то не получился. Потом разговор стал совсем скучным. Долго шли молча. Около нашего дома он так же, как и в тот первый вечер, сказал: — Итак, до следующего воскресенья. Пойдем... Вот тут он замолчал и посмотрел на меня. Посмотрел и добавил: — Пойдем в гости. — Это к кому же? — удивилась я. — К нам, что ли? — К вам. Сказал он это просто, словно я сама пригласила его, словно мы давным-давно знаем друг друга. Позднее, когда я лучше узнала Юру, мне стало ясно, что это одно из самых примечательных свойств его характера. Он легко и свободно сходился с людьми, быстро осваивался в любой обстановке, и, какое бы общество ни собралось, он сразу же становился в нем своим, чувствовал себя как рыба в воде. В ту пору нам было по двадцать. Далеко идущих планов мы не строили, чувства свои скрывали, немного стеснялись ДРУГ друга. Сказать, что я полюбила его сразу, значит, сказать неправду. Внешне он не выделялся среди других. Напротив, ребята-старшекурсники выглядели более степенно, прически ил делали более привлекательными, девчонкам они нравились больше. Ну а мой кавалер? Мой «лысый»? 278
Не сразу я поняла, что этот человек если уж станет другом, то станет на всю жизнь. Но когда поняла... Много было у пас встреч, много разговоров по душам, долго мы приглядывались друг к другу, прежде чем, объяснившись в любви, приняли решение связать навсегда свои жизни и судьбы. Как он сказал о своей любви? Очень просто. Не искал красивых слов, не мудрил. Но такая безоглядность, такая окры- леиность были в его объяснении и признании... Мы стали встречаться чаще, думать о будущем. — Любовь с первого взгляда — это прекрасно, — говорил Юра,— но еще прекраснее — любовь до последнего взгляда. А для такой любви мало одного сердечного влечения. Валя,— продолжал он,— давай действовать по пословице «семь раз отмерь, один раз отрежь». Я понимала, что такое его серьезное отношение к решающему жизненному шагу не имеет ничего общего с осмотрительной расчетливостью. Юре был чужд эгоизм. Он думал обо мне: не пожалею ли я, не спохвачусь ли, когда будет уже поздно передумывать? Юра вообще больше думал о других, чем о себе. Это его душевное качество открылось мне еще задолго до того, как мы стали мужем и женой. Среди наших семейных реликвий есть альбом для фотографий, который я подарила когда-то Юре. Многие журналисты цитировали слова, написанные на его обложке. Слова о том, что кузнецы своего счастья мы сами и что перед судьбою не надо склонять головы. Только почти никто не объяснил, почему появилась такая надпись. А случилось так: в училище стали поговаривать о продлении срока учебы еще на год. Юра ходил хмурый. Для него этот год значил очень много. Родителям его жилось тяжело. Но чем им мог помочь Юра, получавший копеечное курсантское жалованье? Лучше бы, говорил он, после техникума вернуться к родителям в Гжатск, поступить там работать по специальности. Юру утешали товарищи. Юру утешала и я. Мы убеждали его, что время учебы пролетит быстро, а там он станет офицером и тогда сможет помогать родителям. Убедили мы его с трудом. Вот так появилась надпись на альбоме, который я подарила ему в день его рождения 9 марта 1957 года. Юра очень хотел стать летчиком, но ради близких ему людей он готов был пожертвовать даже любимым делом. Таким он был в большом и малом. Ему предлагали после окончания училища остаться в Оренбурге, быть летчиком-инструктором, а он попросился на Север. Причуда? Нет. Он хотел стать настоящим летчиком, пройти через трудности, научиться летать в сложных погодных условиях. Север был самым подходящим местом для этого. 279
Решение правильное, логичное, но для Юры оно не было легким и простым. Ему очень хотелось, чтобы я поехала с ним, а это означало бы, что я не получу диплома фельдшера. Я уже решила для себя, что оставлю медицинское училище и поеду с ним, но он уговорил меня пе делать этого. Юра учился в Оренбурге, когда и слово «космос», и деяния на этом пути перестали восприниматься как нечто далекое, фантастическое. Когда запустили первый спутник, он восторженно сказал: — Надо же! Вот штуку придумали... Он считал витки спутника вокруг Земли, читал статьи в газетах и журналах, спорил с товарищами о том, что же будет дальше. В училище космос стал предметом особых разговоров: — Раз собачка полетела, то и человек скоро полетит. — Скоро? Больно ты быстрый. Лет двадцать пройдет. Мы уж и летать перестанем, на пенсию уйдем... — А при чем тут мы? Первыми полетят ученые. — Ученые учеными, а управлять надо пилоту... Говорили о врачах, что им лететь первыми, говорили о водолазах-подводниках. К единому выводу никогда не приходили. Споры становились еще жарче, а мальчишки выглядели этакими фантазирующими знатоками. Юра тоже спорил, обосновывал свое мнение и даже рисовал космический корабль. Мечтал ли он тогда о полете на таком корабле? Не знаю. Вслух об этом не говорил. Много позже он скажет: «Да, мечтал. Но тут же гнал эти мысли: ведь в стране найдутся многие тысячи людей, подготовленных к этому лучше, чем я. Стоило ли думать о том, что совершенно нереально для меня, курсанта...» На Север он уехал один, а точнее, с товарищами по училищу. Так уж случилось, что расставались мы с ним в Москве, на Казанском вокзале. Мой поезд в Оренбург уходил чуть раньше, и Юра провожал меня. — Не грусти, Валюша. Я буду очень ждать тебя. Скоро мы снова будем вместе... А я волновалась: как там ему будет, в краю белых медведей, как устроится, как начнет летать? Приехала я к нему после окончания своей учебы. Жить негде. Дом, в котором Юре обещали комнату, еще достраивался. Помогла одна знакомая учительница: она уезжала в отпуск и на это время предложила нам свою комнату. В ней и поселились, радуясь, что свет не без добрых людей. Мы ждали ребенка. Юре очень хотелось, чтобы родилась девочка. В отпуске мы даже поспорили, какое купить приданое: розовое или голубое. Я хотела мальчишку и уже выбрала, как полагается для мальчика, голубое одеяльце, а Юра стал возражать: «Обождем, чтобы потом не менять». Когда меня положили в родильный дом, он звонил туда по нескольку раз 280
в день. Надоел всем ужасно. Его узнавали по голосу, подшучивали над его нетерпением. Однажды он позвонил очень поздно. Не успел задать свой «стандартный» вопрос, а ему говорят: «Ждете мальчика?» — «Нет, нет,— заторопился Юра,— девочку».— «Тогда поздравляем с исполнением желания: вы отец девочки весом семь с половиной фунтов». Юра стал благодарить. А через некоторое время снова звонок. «А что это такое, семь с половиной фунтов? — вопрос в телефонной трубке.— Много это или мало?» — «Достаточно!» — ответили ему. Вскоре оп появился в роддоме. Возбужденный, счастливый. Хотел прямо в палату пройти, посмотреть на меня и на дочку. Очень огорчился, когда его не пустили. Немного успокоился, узнав, что подарки его и записку мпе передадут. А как он нас встречал! Дома навел образцовый порядок. Все приготовил, все предусмотрел... С трепетом и величайшей осторожностью купал Леночку первый раз. Беспокоился: нормальная ли вода, теплые ли пеленки? Сам пеленал маленькое существо, носил на руках, укачивал, нашептывал тут же придуманные колыбельные песни... Никогда не забуду жизнь в заполярном, далеком гарнизоне. Военная служба отнимала у Юры очень много времени, по и тогда, когда мы были молодоженами, и позже, когда родилась Леночка, он старался выкроить час-другой для меня, для дома, для семьи. Придет, бывало, вечером домой и, какой бы ни был тяжелый день, весело кричит с порога: — Принимай помощника! И если не надо наколоть дров, сбегать за продуктами в магазин или принести воды, сразу направляется к детской кроватке. А только Леночка заснет, Юра за книгу. Читал он обычно вслух. Ему было приятно, когда я смеялась вместе с ним, слушая веселые чеховские рассказы, когда вздыхала, узнавая его и себя в героях «Ночного полета» Антуана де Сент- Экзюпери. На Севере было время, когда Юра загрустил. Нет, не потому, что суровость этого края, лютые морозы, непроглядная ночная тьма и глубокий снег делали все, чтобы затруднить жизнь тех, кого забросила сюда судьба. Все это Юра воспринимал весело и не терял свойственного ему бодрого настроя. Удручало другое. Молодежь к полетам не допускали. Летали те, кто был постарше, поопытнее. Молоденьких лейтенантов заставляли заниматься теорией, сдавать зачеты и ждать появления солнца, а вместе с ним и весны. В марте полярный день стал теснить надоевшую темноту длинной зимней ночи. Ребята начали летать. Юру словно подменили. Небо для него — это все. Там, на Севере, пришла и его первая беда. Неожиданная, горькая. Погиб его тезка и друг Юрий Дергунов. Юра сильно переживал эту утрату. Они подружились еще в училище и, 281
когда пришло время распределения, настояли, чтобы их направили в один и тот же авиационный гарнизон — на Север. Их просьбу удовлетворили, и вот... Несколько недель Юра ходил как потерянный, не спал целыми ночами напролет. Я понимала, что ему не помогут пи валерьянка, ни снотворное, и если предлагала лекарства, то лишь для того, чтобы хоть на минуту отвлечь его от тяжелых мыслей. Но отвлечь его могло только небо. Наша авиационная часть жила полетами. Полеты днем, полеты ночью. Звенящий гул турбин, казалось, не смолкал ни на минуту. Юра уходил рано и возвращался домой лишь к концу дня. Однажды он пришел озабоченный: — Вызывают в Москву. Из командировки Юра возвратился воспрянувший духом. — Знаешь, Валюша,— сказал он,— мне предлагают новую работу.— И тут же добавил:— Правда, это пока неточно... О новой работе он ничего не рассказывал, на мои вопросы отвечал односложно, а чаще вообще старался уйти от этого разговора. — Зачем говорить об этом, когда нет определенности. Подождем... Прошел еще месяц. Юру снова вызвали в Москву. А когда он вернулся, стоило ему открыть дверь, как я догадалась по его виду: пора собираться в путь-дорожку дальнюю. Что же он делал в московской командировке? Что узнал? Что так воодушевило его, окрылило, подняло настроение? Задавать вопросы я не решалась: если можно, расскажет сам. По, как каждое незнание, это рождало тревогу и, конечно, желание хоть немножко быть в курсе его дел и планов. — Комиссию проходил медицинскую... Такой придирчивости еще не встречал. Не врачи, а прокуроры. Их приговоры обжалованию пе подлежали: годен либо не годен. Но прежде чем скажут тебе это «годен», тысячу раз обмерят, послушают, выстукают, просветят, потом прокрутят на специальных приборах, проверят вестибулярную устойчивость... Сложная аппаратура в руках терапевтов и невропатологов, ларингологов и хирургов находила даже малейшие изъяны. Браковали со страшной силой... Меня оставили. Что стояло за этим «оставили», я не знала. А Юра ждал, что его должны вызвать снова, еще на одну комиссию. Дни тянулись для него медленно. Временами он был рассеян, молчалив. Не помню уже, сколько прошло после его возвращения, но заметно было, как Юра загрустил. Вызов из Москвы не приходил. Дни складывались в недели, и отчаяние охватило его, как вдруг в штаб пришла бумага. Он снова уехал и опять не сказал, зачем и что это за новая комиссия. Для меня потянулись недели новых тревог и нового неведения... Промелькнуло недолгое северное лето, и наступила скоротечная арктическая осень. Солнце день ото дня все ниже скло282
нялось к бугристому горизонту, укорачивая светлое время суток, словно напоминая о том, что очень скоро придет зима, суровая и затяжная, с колючей многодневной пургой и сплошной многомесячной ночью. Наконец пришел вызов, которого Юра очень ждал. Было это как раз 8 марта. Назавтра уезжать, а у Юры день рождения. 26 лет исполнилось ему. Собрались мы быстро — нехитрую нашу мебель роздали соседям, а вечером сошлись друзья. Попрощаться. — Буду летчиком-испытателем,— как бы оправдываясь, говорил Юра товарищам,— налетаюсь вволю!.. Я знала: это его давняя мечта — как можно больше летать. И не только на серийных машинах. Самолеты Юра очень любил. Он не мог равнодушно смотреть на белый след инверсии над головой или крылатый снаряд, стремительно чертящий небо. Только упоминание о предстоящем полете приводило его в состояние возбуждения. — Пойду к морю,— сказал он, когда все уже было собрано.— Попрощаюсь с нашими местами. И с Юрой тоже... На берегу было пустынно. Белая пена прибоя кружевом оплетала волну. Белые птицы с гортанным криком кружились над каменными выступами, садились на воду, снова взлетали, и казалось, этому движению моря, крику птиц и серому небу не будет конца. Юра стоял молчаливый. И даже немножко грустный. Он вообще не любил расставаний. Потом мы пошли на кладбище, к могиле Юрия Дергунова. — Не знаю, когда приду к тебе еще,— сказал Юра тихо. Он сломал ветку сосны и положил ее на маленький холмик.— Не знаю,— повторил еще раз, и мы пошли. И вот Москва, маленькая комната в помещепии казарменного типа, почти без мебели... По утрам подъезжал автобус и увозил ребят. Мы, жены, знали лишь то, что ехали они в научные учреждения слушать лекции. Какие и для чего, тогда не было известно. Потом нас, жен, пригласил к себе генерал Н. П. Каманин и кое-что рассказал о будущей профессии наших мужей. Постепенно мы стали понимать, что все их занятия, тренировки, прыжки с парашютом, другие упражнения преследуют определенную цель: кто-то из них станет первым человеком, который полетит на ракете. О разном думалось в ту пору. Наблюдая за Юрой, я замечала, что он разговорчив, весел, ко всему относится с большим интересом и тем глубоким чувством ответственности, которое неизменно сопровождало его в большом и малом деле. Нынешнее его дело было просто огромным. Теперь-то я понимаю, что в силу своего характера он старался взбодрить меня, отвлечь от размышлений о трудностях. А когда товарищи его но отряду сетовали, что в летных частях все было легче и определеннее, он отвечал уверенным тоном: «Так и должно быть». 283
Ребята в первом космическом отряде подобрались дружные. Были заметно старшие по возрасту — Павел Беляев, Владимир Комаров, Павел Попович... Юра относился к «молодым». Однако программа подготовки не давала скидки на годы и жизненный опыт. Все проходили через испытания на центрифуге, в сурдо- и барокамерах, прыгали с парашютом, летали, занимались на специальных стендах и в больших объемах познавали новые для себя науки. Беляеву и Комарову они давались легче — у них за плечами было высшее образование, да и в авиации они прослужили дольше и познали в жизни больше. Тогда никто не знал, кто полетит первым, кто вторым, кто третьим. Все работали и учились дружно и настойчиво, помогая друг другу. Частенько собирались они у нас, и я не помню случая, чтобы кто-нибудь нагрубил товарищу, чтобы кто-то кого-то обидел. А ведь им приходилось решать и спорные вопросы, требующие прямого, откровенного и нелицеприятного суждения. Однако их споры и «разговоры по душам» никогда не заканчивались разладами или ссорами. Следуя поговорке «дружно не грузно, а врозь — хоть брось», они были строги, но внимательны друг к другу. Дружба и товарищество — вот что определяло их взаимоотношения и на работе и дома. Юра занимался много. Сейчас не пересчитать, сколько ночей провел он за столом над книгами, конспектами, что-то выписывая, что-то просчитывая... Как-то раз он принес из библиотеки томик Циолковского. Читал увлеченно. Удивлялся: как можно было в начале века предвидеть и описать то, чем они занимались сейчас? Юру это восхищало. Он старался проследить путь развития космонавтики на годы вперед, как и Циолковский. Мечтал, фантазировал. В каждой проблеме он подмечал такие тонкости, о которых в ту пору даже не говорили. Словом, дотошности его можно было только позавидовать. И в этом тоже черта характера. Оп понимал, что па новой работе его ждут не увеселительные звездные прогулки, увлекательные путешествия, а тяжелый труд, который потребует напряжения всех его духовных и физических сил. И, отдавая себе в этом отчет, он упорно занимался. Не загадывая, он твердо хотел быть первым в учебе. Хотел и был им. Вот в чем фундамент его натуры. Ему везде одинаково интересно. Он охотно шел, куда бы его ни направили, чтобы пайти там интересное дело для себя и крайне полезное для всего коллектива, для отряда. Склад его ума таков — всегда и везде независимо от должности делать «ревизию», так сказать, трудовым процессам, искать в них слабую сторону и придумывать что-то лучшее взамен. Как рациональнее составлять расписание занятий, какие физкультурные упражнения дают большую нагрузку, как планировать время самоподготовки... На лекциях Юра задавал множество вопросов: что, как, почему? И было в этом не простое любопытство, а нетерпеливое желание как можно скорее и полнее узнать больше о том, что 284
ожидало его в будущем: конструктивные особенности космической техники, условия полета, роль человека на борту космического корабля. Виталий Севастьянов был среди тех инженеров конструкторского бюро, возглавляемого Сергеем Павловичем Королевым, которые читали в отряде курс «материальной части». Он вспоминает, что по количеству вопросов особенно активными были невысокий, плотно сбитый паренек, русоволосый, с голубыми и очень живыми глазами, светившимися какой-то внутренней душевной улыбкой, и второй — степенный, сдержанный капитан с глубокой задумчивостью в темных глазах. Темноглазый был Володя Комаров, голубоглазый — Юрий. Временами мне начинало казаться, что служебные дела в Звездном все больше и больше отнимают у меня Юрия. Я старалась делать вид, что не замечаю этого. И все же странная тревога порою овладевала мной, особенно когда он на недели совершенно неожиданно уезжал в командировки. Удивляло и то, что иногда он возвращался с работы неожиданно рано, в середине дня, но настолько усталый и вымотанный, что тут же валился на диван и мгновенно засыпал. Сначала я не понимала всей сути его новой работы, не понимала, что скрывается за словами, которые слышала в его разговорах с другими ребятами, и очень уж абстрактными казались эти самые «сурдо», «невесомость», «вестибулярный», «шарик»... Но постепенно стало ясно, что все это имеет самое непосредственное отношение к нему, а стало быть, и ко мне, и к Лене. Однажды совершенно случайно у него вырвалась фраза: — Белка и Стрелка слетали неплохо. Скоро кому-то из нас... Он не продолжал, но я поняла: значит, скоро пошлют человека. На мгновение стало страшно: «Может быть, его, Юру?» Мне не хотелось расспрашивать его об этом. Не знаю почему, но я чувствовала каким-то шестым чувством, что и он пе расположен к многословным разговорам о том, кто, когда, зачем. У него была работа. Напряженная. Трудная. И наверное, он просто не имел права рассказывать о ней в семье. И все-таки я не сдержалась и однажды прямо спросила: — А кто полетит первым? Ты? Юра сперва отшучивался, а потом очень внимательно посмотрел на меня и сказал: — Не знаю. Может быть, и я. Его неопределенность меня немного успокоила: «Их двадцать в отряде. Почему именно он?» На другие вопросы Юра тоже отвечал неопределенно, с шуточками. Меня его тон стал злить. Я никак не могла понять, где тут шутка, а где правда. Но тревога не прошла. «Не хочет говорить, не надо,— подумала я про себя.— Может быть, все это 285
лишь отдаленные планы». Само сочетание «человек и космос» в те годы представлялось далеким и фантастическим. В воздухе эпохи уже витал незримый лозунг, выброшенный будущим в настоящее: «Сквозь тернии к звездам!» Первая встреча с «Востоком»... Это было летом 1960 года. В один из дней Юра возвратился особенно возбужденным. Глаза светятся, улыбка с губ не сходит. Молчит, а я чувствую, что ему не терпится поделиться своей радостью. Спрашиваю спокойным тоном, стараясь не проявлять навязчивого любопытства: — Сегодня что-нибудь интересное было или как обычно? — А у нас все обычное интересно,— отвечает. Я пожала плечами: ну ладно, мол, надо ужинать садиться. А он не отходит от меня. И те же огоньки в глазах. И счастье в них, и нетерпение ужасное. — Юра, что с тобой? Что было у вас сегодня? — стараюсь быть строгой. — Ездили смотреть корабль. — Какой корабль? — Космический. Тот самый, на котором полетит кто-то из нас. Ноги у меня подкосились. Села на краешек стула и чувствую, что озпоб начинается. — Когда полетит? — едва выдавила из себя. — Наверное, скоро. — Ты? — спрашиваю. — Не знаю... Об этом потом. Ты послушай, что я тебе расскажу. Мы были в конструкторском бюро, у Сергея Павловича Королева. Это Главный конструктор. Познакомились с производством. Оно идет полным ходом. А корабль — это не корабль, а шарик. Правда, большой... Главный конструктор с каждым за руку здоровался, знакомил со своими помощниками. Их много... Нас назвал испытателями новой продукции. Интересно рассказывал о развитии ракетной техники, ее достижениях, о том, как к планетам полетим... Мы сидим, слушаем, а он все дальше и дальше поднимает нас к звездам... Потом прервался п говорит: «Ну ладно, вернемся с неба на Землю. Пока все будет очень скромно: полетит только один человек, и только на трехсоткилометровую орбиту, и только с первой космической скоростью, то есть всего лишь в восемь раз быстрее пули. Зато полетит кто-то из вас». Мы слушаем и молчим. А он обвел взглядом всех и сказал: «Первым может стать любой...» Я уронила ложку из рук. — Не темни,— говорю.— Признайся, что напросился. — Нет.— Он говорил уже спокойно.— Когда спросили, кто хочет заглянуть внутрь и посидеть в кабине, я попросил: «Разрешите мне». Вот и все. — Разрешили? — Разрешили. Всем разрешили... 286
И все-таки он полез в корабль первым. Замешкался всего на одну секунду у самого люка. Бросил взгляд на свои ботинки и остановился. Быстренько снял их и в носках юркнул в люк. Там по-хозяйски огляделся, все осмотрел, все ощупал. Вылез и заключил: — Нормально. Я не знаю, когда был решен вопрос о кандидатуре первого космонавта и решался ли он единожды. Думаю, что вначале были лишь предположения, которые обсуждались. Думаю, что и критериев отбора было не один и не два — больше. Но уже потом, спустя годы, я узнала, что в тот самый день, который так взволновал Юру, в тот самый час, когда он произнес свое «Разрешите?», Сергей Павлович Королев подтолкнул локтем одного из своих помощников и сказал: — Вот этот, пожалуй, пойдет первым в полет... Когда в размеренную, обыденную жизнь врываются минуты больших испытаний, до предела насыщенные событиями, переживаниями, человеку вдруг приоткрывается то, что люди называют смыслом жизни. И главное — он узнает цену себе и другим. Настоящую цену. Так было, когда отобрали группу для непосредственной подготовки к полету. В нее включили и Юру. Еще в училище летчиков, и потом в полку, и здесь, в Звездном, он старался хорошо подготовиться к предстоящей дороге, где должно, по всей вероятности, сгодиться все, чему их учили на всех этих этапах: и высшая математика, и астрономия, и небесная механика, и многое другое. То был сложный для Юрия период. Сказывалось напряжение, физическое и умственное, а «второе дыхание» еще не наступило. И ведь знал, что будет нелегко, и, делая выбор, не устрашился трудностей, но поди ж ты: стоило подумать, что его признают цегодным для первого старта, и заколотилось сердце нетерпением. И сомнения рождали грусть. Но Юра не поддавался этим настроениям и не расслаблялся. В подмосковном городке продолжалась своя жизнь. Осень ус* тупила свои права зиме, снежной, но совсем непохожей на ту, к которой мы привыкли на Севере. Юра был очень доволен, что в поликлинике Звездного нашлась работа и для меня. По утрам мы выходили из дому втроем. Отводили Леночку в ясли и шли каждый к себе на службу. Юра приходил домой поздно, часто уезжал в командировки. О своих делах он по-прежнему не очень-то распространялся, а если я проявляла женское любопытство, отшучивался. Так и прошла зима: в работе, в тренировках, в домашних заботах. Из командировок Юра писал не реже чем раз в педелю. Я нет- нет да и перечитываю его давние письма, в которых что ни строка, то напоминание о Юриной заботливости. «Если тебе нравится платье, купи его. Вернусь домой — рассчитаемся с долгом...» «Больше учи Лену быть самостоятельной». «К одному из наших 287
товарищей приехала жена. Я с Лешей Леоновым ездил па их встречу. А вообще-то лучше бы не ездил. Только расстроился, завидуя. Ну ничего, наша встреча будет лучшей, правда?» И под каждым письмом неизменное: «Ваш папа и Юра». Все шло своим чередом. Оп больше бывал на работе и меньше дома. В свободное время мы ходили гулять в лесопарк или смотреть кино, пристроив Лену к кому-нибудь из знакомых или соседей. Вечерами Юра нянчил дочку, иногда, взяв спортивный чемоданчик, ходил на баскетбол. Был он спокойный, ровный, веселый. Как и прежде, предпочитал книги телевизору. По праздникам любил принимать гостей. Слушая веселые истории, смеялся звонко и заразительно. Ребята тянулись к нему и добродушно звали Гагарой. Однажды (не помню сейчас, какой это был день и по какому поводу собрались у нас Юрины товарищи по работе) я невольно стала свидетелем вот такого разговора: — Теперь уже скоро... Пойдет, наверпо, Юра. А может, Гера или кто другой... Это говорил один из ребят, кажется, Борис Волынов. Отвечал Юра: — Ну и что же? Кого пошлют, тот и полетит... Дрогнуло мое сердце. Молнией сверкнула мысль: «Что-то уж очень спокойно он об этом говорит. Наверное, уже все решено». Нет, я больше не спрашивала его ни о чем. С работы он приходил все чаще, когда мы с Леночкой уже спали. Он тихонько открывал дверь, бесшумно раздевался, умывался холодной водой, с нежностью прислушивался к посапыванию дочурки, поправлял одеяльце и садился за учебники. Он готовился к государственным экзаменам. Я не мешала ему. В последнее время я заметно уставала: ждала второго ребенка. Лежала тихо и слушала, как шуршат страницы его конспектов... Ночью он подходил к холодильнику, доставал что-нибудь поесть, закручивал кран на кухне, из которого капала вода и который он все время собирался починить, но... В то время его мысли были заняты другим. Пришла весна 1961 года. 7 марта родилась Галочка. В родиль- пый дом меня отвез Юра, а возвращалась я с дочкой без него. Меня встретили Анна Тимофеевна и Светлана Леонова. Юра снова был в командировке. А когда прилетел, весь так и светился от радости. — Весна, и имя дадим ей весеннее — Галчонок, — говорил Юра. — Согласны? Он таскал ее на руках и напевал: Галя, Галинка, Милая картинка... Я догадалась, что радует его не только встреча с нами, но и нечто другое. 288
В Звездном городке работа шла своим чередом, но чувствовалось, что все живут в ожидании чего-то большого, важного, значительного. Что это будет? Об этом не говорили. Юра томился каким-то нетерпением, никогда, казалось, ожидание не было для него так тягостно. Пробовал читать и откладывал книгу. Что-то писал в уединении. И только забавы с Леной и Галей отвлекали его от дум. С ними он находил разрядку, становился веселым, шутил, придумывал разные игры... Несмотря на напряжение, в котором Юра находился все последние дни, он был собран, контролировал себя. Накануне отъезда на космодром в отряде состоялось партийное собрание. Напутствовали тех, кто должен был утром следующего дня лететь на Байконур. Все, кто был на этом собрании, предполагали, что в первый полет назначат Гагарина. Но тогда это было лишь предположение. После собрания к Юре подошли Андриян Николаев и Герман Титов: «Лететь тебе. Держись. Надеемся, что ты останешься самим собой, таким же, каким все знают тебя». Я не присутствовала при этом разговоре, но много позже узнала, что Юра сдержанно принял это сообщение, возможно, потому, что за ним стояла интуиция, а не конкретное решение. Но от ответа не ушел. Он обнял товарищей за плечи и сказал: — Ну что вы, ребята? Вот вам мое сердце. Оно всегда останется таким же... Неожиданно, очень неожиданно пришел тот последний вечер. Он должен был прийти. Юра ждал его. Подсознательно и тревожно ждала его я. Тот вечер... Мы пораньше уложили спать девчонок и после ужина долго разговаривали. О чем? Обо всем, но только пе о полете. Вспоминали. Строили планы. Говорили о наших девчонках. Я понимала, точнее, чувствовала, куда и зачем он едет, но не спрашивала его. Он шутил, болтал о разном, но тоже сознавал всю нелепость этих «пряток». Ему трудно было скрывать свою непосредственную причастность к надвигающимся событиям. Странное дело, когда решалась его судьба о переводе в Звездный, о включении в отряд так называемых «испытателей», он волновался и переживал больше. А тут был спокоен, хотя и немножко рассеян. — Береги девчонок, Валюша,— сказал он тихо и вдруг как-то очень по-доброму посмотрел на меня. Я поняла: все уже предрешено, и отвратить этого нельзя. Ком подступил к горлу. Казалось, не смогу сдержаться и расплачусь. Но я сдержалась. Даже улыбнулась, хотя улыбка получилась, наверное, очень грустной. Юра это уловил и быстро перевел разговор на другую тему. Был вечер, потом почь, потом утро, а мы все говорили, говорили и не могли наговориться. Не помню, звонил будильник или мы встали без него. Утром он еще раз осмотрел свои вещи — не забыл ли чего? — щелкнул 10 4-562 289
замком своего маленького чемоданчика. В соседней комнате проснулась и заплакала Галка. Юра закрыл альбом и пошел к детям. Он осторожно и нежно перепеленал крохотное розовое существо с маленьким вздернутым носиком, и Галка опять безмятежно заснула. Я подумала: «А ведь неплохо у него это получается. Научился. Когда родилась Леночка, он сначала не решался взять ее на руки. Боялся уронить. Теперь осмелел». Мои мысли прервал сигнал машины, которая остановилась под окном. Пора! Сердце сжалось в комочек и вдруг забилось сильно-сильно. Стало даже больно. Скрыть волнения я уже не могла. Это было выше моих сил. Юра поцеловал девочек. Крепко обнял меня. На столе лежала вынутая из альбома фотография «северного периода» с надписью: «Моей дорогой, моей родной Валечке от крепко любящего Юры. Пусть эта фотография в дни разлуки чаще напоминает обо мне и заменит меня. Пусть она хоть немного поможет тебе в трудную минуту». Снова загудела машина. Я вдруг почувствовала какую-то слабость и торопливо заговорила: — Пожалуйста, будь внимателен, не горячись, помни о нас... И еще что-то несвязное, что сейчас трудно вспомнить. Юра успокаивал: — Все будет хорошо, не волнуйся... И тут меня словно обожгло. Не знаю, как это получилось, но я спросила о том, о чем, наверное, не должна была спрашивать: - Кто? — Может быть, я, а может быть, и кто-нибудь другой... — Когда? Он на секунду задержался с ответом. Всего на одну секунду: — Четырнадцатого. Уже потом я поняла, что он назвал это число только для того, чтобы я не волновалась и не ждала в канун действительной даты. Юра шагнул к двери и остановился. На меня смотрели его чистые-чистые глаза. Смотрели очень ласково, очень тепло. В них не было ни смятения, ни сомнений. Я приподняла его фуражку и легонько провела ладонью по высокому Юриному лбу. — Все будет хорошо, Юрок! Ведь верно? Ты мне обещаешь? Глаза молча ответили: «Обещаю». ...Как-то дети меня спросили: «Мама, почему именно наш папа первым полетел в космос?» Вопрос естественный. Почему он, а не другой, когда их была целая группа, подготовленных, тренированных? Были и одинокие, а он женат, двое маленьких детей, мало ли что может случиться... — Не знаю, девчонки, — ответила им. — Наверное, так было надо. Ответила и подумала: «А ведь я так ничего и не сказала им и 290
вопрос остался вопросом. Впрочем, вопросом не только для них, но и для меня. В самом деле, почему именно он?» Хронику тех нескольких дней можно найти в воспоминаниях Н. П. Каманина, Е. А. Карпова, журналистов, космонавтов. Я привожу здесь короткие выдержки из них только для того, чтобы в какой-то мере ответить на вопрос, который, на мой взгляд, так и не получил исчерпывающего освещения. «Почему именно Гагарин стал Космонавтом-1?» Этот вопрос задавали сразу же после 12 апреля, его задают и сейчас. Почему? Несколько записей из дневника генерала Н. П. Каманина: «Во второй половине дня — после занятий — космонавты играли в волейбол, играли с увлечением все. Они еще не знали, кто из них полетит. А меня неотступно преследовала одна и та жо мысль: кто же — Гагарин или Титов? ...Затем (это было 8 апреля.— В. Г.) было рассмотрено полетное задание космонавту. В нем указывалось, что космический корабль сделает всего один виток вокруг Земли, но оговаривалось, что возможны изменения условия полета. Задание подписали С. П. Королев, М. В. Келдыш и другие члены Государственной комиссии... Весь день я наблюдал за Гагариным. Спокойствие, уверенность, хорошие знания — вот самое характерное из того, на что я обратил внимание. ...Ездили на стартовую площадку. Занятия продолжались три часа. Отрабатывали действия космонавта при ручном спуске. Один из кандидатов в космонавты, будто невзначай, обронил фразу: — Трата времени... Автоматика сработает как часы. Это насторожило меня. Попросил высказаться Гагарина. — Автоматика не подведет, — сказал Гагарин, — но если я буду уверен, что в случае аварии смогу приземлиться сам, с помощью ручного управления, то веры в благополучный исход полета у меня прибавится вдесятеро. А лететь надо только с безграничной верой в успех. Так что же? И Гагарин и Титов ручной спуск знают отлично». К этому времени сложилось общее мнение — назначить командиром первого пилотируемого космического корабля старшего лейтенанта Гагарина Юрия Алексеевича. «...В конце дня (это было 9 апреля. — В. Г.) я решил, что не стоит томить ребят, что надо объявить им мнение членов комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни предлагали объявить решение перед самым стартом, другие же считали, что сделать это надо заранее, чтобы космонавты успели свыкнуться с мыслью о предстоящем полете. Во всяком случае, я пригласил Гагарина с Титовым к себе и сообщил им, что в первый полет пойдет Юрий, а запасным будет Герман». Следующее заседание Государственной комиссии было назначено на утро 10 апреля. Накануне для Гагарина была тревожная 291
no’fb. Каманин сообщил предварительное решение. Окончательно все должно было решаться завтра. «А если действительно я?» — мучили Юрия сомнения. «Готов, полечу, все сделаю», — отвечал он сам себе. Он предполагал, что после того, как решат, что лететь ему, он должен что-то сказать. Обязательно. О своем отношении к полету и этому решению; поблагодарить, заверить... Мысли путались. Решил написать то главное, что надо сказать. Бумаги не было. Под руку попался кусок миллиметровки. Взял его, аккуратно оторвал маленький прямоугольник. Этот листок хранится у меня и сейчас. На нем такие слова: «Товарищ председатель, товарищи члены Государственной комиссии, я сердечно благодарю вас за оказанное мне доверие—лететь первым в космос! Очень трудно передать словами те чувства, которые вызвало во мне это решение. Я рад, горд, счастлив, как любой советский человек, если бы ему Родина доверила совершить такой беспримерный по своему историческому значению подвиг. Я, простой советский человек, коммунист, благодарен Советскому правительству, решившему послать меня первым. Считаю себя полностью подготовленным к предстоящему полету. Технику изучил и знаю хорошо. В ее работе полностью уверен. Теоретически также считаю себя полностью подготовленным к предстоящему полету. Здоровье хорошее. В успешном исходе полета пе сомневаюсь. Разрешите мне заверить Советское правительство, нашу Коммунистическую партию, советский народ в том, что я с честью выполню это задание, проложу первый путь в космос, если встретятся трудности, то преодолею их, как преодолевают коммунисты». Один из соратников С. П. Королева рассказывал впоследствии: — Было очень любопытно наблюдать за Гагариным со стороны. Чувствовалось, как радостно он настроен, как приятно ему, что он летит первым. Но это не мешало Гагарину быть серьезным, спокойным, сосредоточенным. Ответ на вопрос «Почему?» дают и воспоминания Евгения Анатольевича Карпова, который хорошо знал Юру и был свидетелем всего происходящего и в Звездном, и на Байконуре весной 1961 года. «...Уверенность в успехе предстоящего полета и в человеке, которому поручалось его выполнение, все-таки перемежалась с некоторым беспокойством. Все может быть в столь неизведанном деле. Однако Гагарин не из тех, кто в трудный момент утратит самообладание. У него зоркий глаз, природное любопытство — значит, он заметит все и даже мелочь, которую другие могут пропустить... Итак, Государственная комиссия вынесла решение — первым полетит в космос Гагарин... Мне довелось быть свидетелем незабываемой сцены, когда избраннику объявили это решение. Десятки глаз были устремлены на него. Его лицо озарила счастливая улыбка. Юрий глотнул воздух, задыхаясь от прилива чувств. 292
Веки его задрожали. Он не стеснялся этой чувствительности. В такую минуту никто не осудит его за это. Все понимали: человек переживает наивысший душевный восторг. На лицах присутствующих появились улыбки, теплые, счастливые. Казалось, что вот сейчас кто-то из находившихся здесь седовласых ученых, конструкторов, врачей, инженеров и других специалистов не сдержит чувств, подойдет к Гагарину, обнимет молодого космонавта и по-отечески напутственно скажет: «Лети, сынок. Благославля- ем». Сдерживало всех одно: никому не хотелось показаться сентиментальным. Гагарин твердым голосом отчеканил: — Спасибо за большое доверие. Задание будет выполнено. Да, Гагарин знал, на что идет. Впереди неизвестность. Он шел без малейшего внутреннего колебания...» Рассказывают, что за день до старта Королев и Гагарин поднимались на ракету, долго стояли там, беседовали. «И старт и полет не будет легким. Вам, Юра, предстоит испытать и перегрузки, и невесомость, и, возможно, что-то еще нам неизвестное. Вы знаете. Об этом мы много раз говорили, и тем не менее я хочу еще раз напомнить вам, что в завтрашнем полете есть, конечно, большой риск. И это для вас тоже не новость... Все может быть, Юра. Но помни (здесь Королев перешел на «ты») одно— все силы нашего разума будут отданы немедленно тебе». Дальнейшие события разворачивались так. Каманин пригласил Юру, чтобы уточнить распорядок дня на завтра, 12 апреля. Проснуться он должен был в 5.30. Старт планировался на 9.05—9.10. Все, что попадало в этот временной промежуток, было расписано по минутам. Подъем, физзарядка, туалет, завтрак, медицинский контроль, надевание скафандра, проверка его, отъезд на стартовую площадку, посадка в корабль, проверка бортовых систем... — Знаете, Николай Петрович, — обратился Юрий к Камани- нину, — я, наверное, не совсем нормальный человек. — Почему? — спросил генерал. — Очень просто. Завтра полет! Такой полет! А я совсем не волнуюсь. Ну ни капельки не волнуюсь. Разве так можно? Николай Петрович улыбнулся, обнял Юрия за плечи и сказал: «Это отлично, Юра! Рад за тебя. Желаю спокойной ночи». Он спал эту свою предкосмическую ночь. Спал спокойно. И мы в Москве тоже не тревожились. Мы ждали четырнадцатого числа. Но многие не спали. Очень многие. И Карпов, и Каманин, и Королев, и другие ответственные за этот полет. Всю эту ночь на стартовом комплексе работали люди. Много людей... Для него все проходило по графику: с 5.30 и до старта. В 6 часов состоялось еще одно заседание Государственной комиссии. Очень короткое. В это время Юрий был, как говорят, на надевании скафандра. Позвонил Королев, поинтересовался, как идут дела, сказал, что сейчас зайдет сам. 293
Уже потом, после полета, на отдыхе в Сочи, Сергей Павлович обронит фразу: «В решительные минуты жизнь находит наилучшего исполнителя своих замыслов» — и расскажет мне вот такую историю: — В своей жизни я повидал немало интереснейших людей. Гагарин — особо замечательная, неповторимая личность. В дни подготовки к старту, когда у всех хватало и забот, и тревог, и волнений, он один, казалось, оставался спокойным, даже веселым. Сиял как солнышко... «Что ты все улыбаешься?» — спросил я его. «Не знаю. Видимо, несерьезный человек». А я подумал: побольше бы на нашей земле таких «несерьезных» людей... Один случай меня особенно изумил. В то утро, перед полетом, когда Юрий одевался в свои космические доспехи, я заглянул в «костюмерную» и спросил: «Как настроение?» — «Отличное, — ответил он и, как обычно, с ласковой улыбкой произнес: — А у вас?» Он пристально вглядывался в мое сероватое, уставшее лицо — не спал я ночь перед стартом, — и его улыбка разом погасла. «Сергей Павлович, вы не беспокойтесь, все будет хорошо», — сказал он тихо, но как-то «по-свойски»... Я чувствую всю неловкость своего положения, утверждая, что Юрий был лучше других готов к выполнению миссии столь же трудной, сколь и почетной. Но я лишь повторяю сказанное другими. Сергей Павлович Королев говорил, что в Юре «счастливо сочетаются природное мужество, аналитический ум, исключительное трудолюбие». Профессор К. Давыдов, работавший многие годы с Главным конструктором, так рассказывал о тех апрельских днях двадцатитрехлетней давности: — Когда выбор был сделан, я поймал себя на мысли, что Юрий Алексеевич еще задолго до возникновения планов разработки «Востока» словно был судьбой предназначен для первого космического полета, настолько он всем своим обликом соответствовал представлению о том, каким должен быть советский космонавт. Хотя несомненно, что и Титов, и другие стоящие рядом будущие космонавты сумели бы столь же успешно совершить этот исторический полет. В дни непосредственной подготовки на космодроме корабля к полету как-то мало оставалось времени на раздумья о величии события, к которому мы приближались. И только в день пуска стало нарастать тревожное напряжение, особенно в последние часы, когда только члены стартовой команды еще не прекратили своей работы. Тревога не вызывалась какими-либо сомнениями в технике: корабль готовился долго и тщательно, и за это время у нас, участников разработки и подготовки корабля, укрепилась вера в него. Было глубокое убеждение, что Юрий Алексеевич сумеет сделать все, на что способен человек, чтобы выполнить возложенную на него задачу. И все-таки до сих пор подобное происходило лишь в сказках. Должен был совершиться «прыжок в неизвестное». Нервное напряжение охватило всех, никто не старался 294
его скрывать, оно дошло до своего апогея к моменту команды «Ключ па старт!»... Да, до той весны 1961-го подобное происходило лишь в сказках. Так или иначе, но выбрали его. Только сейчас я начинаю понимать, какое это было для него счастье, какая радость. Ведь оп жил этим полетом еще задолго до того, как пришла эта весна. Он жил этим полетом, наверпое, с того самого момента, как осознал смысл той работы, которая проводилась и в Звездном городке, и в конструкторском бюро С. П. Королева, и в других смежных организациях. Да, там, на Байконуре, Государственная комиссия утвердила пилотом «Востока» Юрия Гагарина. Но тогда был сделан лишь окончательный выбор. Его товарищи по отряду, инструкторы и методисты Звездного утверждают, что никакой случайности здесь не было, все складывалось много раньше. 12 апреля. Автобус с космонавтом прибыл на стартовую площадку. Через два часа в бункере, который рядом со стартовым сооружением, прозвучит команда «Пуск!» и будет нажата заветная кнопка. Тысячи дум промелькнули в нем разом в тот момент, и не было среди них единственной — мысли о себе. Ожидание предстоящего будто растворило его, и он жадно впитывал запахи степи, говор окружающих, солнце, которое слепило глаза, и все, что было в тот день на пусковой площадке. ...Апрель запаздывал с теплом. Над бурыми соснами низко, почти цепляясь за их лохматые шапки, плыли облака. Отяжелевшие, серые. Сыпалась мелкая морось. Я смотрела в помутневшее стекло окна и зябко поводила плечами: — Как там у них? Что делает Юра? Морось скоро перестала, и начали падать редкие снежинки. Они то медленно кружились, то летели над землей косым пунктиром, то вдруг вздымались ввысь. — Мама, — позвала спящая Лена и, повернувшись на другой бок, тихонько засопела. Галка уснула поздно и потому молчала. Снег скоро кончился. Небо вызвездило. Стало тихо. Только самолет, идущий на посадку, гудел своими моторами. «А он полетит на ракете, — мелькнула мысль, — на ракете... Человек и космос. Реальность чуда и чудо реальности». 12 апреля началось как обычно. Лену отправила утром в ясли, занялась Галочкой. Потом пришла Светлана Леонова. Опа ждала ребенка и ко мне, «двудетной» матери, приходила перенимать опыт. Неожиданно стук в дверь. Открываю — соседка. Раскраснелась, захлебывается словами: — Валюша, включай радио! Юра в космосе! У меня голова пошла кругом — смотрю на соседку и никак пе могу вспомнить ее имени, метнулась к приемнику и не могу вспомнить, как его включают. 295
А потом началось в нашей квартире невообразимое, неописуемое. Прибежал Володя Комаров, нагрянули друзья, сослуживцы, соседи. Спрашивают, советуют, поздравляют. Сразу же приехали журналисты. Первым, помню, Василий Песков. Поминутно открывалась дверь, входили какие-то люди, что-то говорили, жали мне руку. Не помню, что я им отвечала, что говорила. Я не могла разговаривать. Голос диктора сообщал: — Полет продолжается. Пилот-космонавт Юрий Гагарин чувствует себя хорошо. Я крутила ручку приемника, чтобы увеличить громкость, но вместо этого сбивала настройку, снова крутила, утирала ладонью слезы и чувствовала, как сердце сжалось. — Полет продолжается... Хватаю тетрадку, карандаш, пытаюсь, записать часы и минуты, его самочувствие, другие данные. Рука не слушается. Карандаш падает на стол. А люди что-то говорят, говорят... Прошло двадцать три года. Уже двадцать три! А в нашей семье этот апрельский день каждую весну воспринимается так, как будто все это было лишь год назад. Признаюсь, не сразу я поняла, что же сделал наш Юра, наш папа в тот день, 12 апреля. «Впервые в мире», — писали в газетах. «Впервые в мире», — говорили по радио. И всюду называли его имя. Впервые в мире... Стоит вдуматься в эти слова. Не всегда встреча с неведомым кончается благополучно для первопроходцев. Как бы тщательно ни готовились люди к сложному и опасному опыту, ему сопутствует риск, на который всегда идут впередсмотрящие. Многое было неизвестно. Его полет должен был ответить на уйму вопросов. Конструкторы и ученые не скрывали от него трудностей. Да и сам он понимал их. «Но кто-то же должен начать» — это его слова. Писать с пафосом о собственном муже вроде бы неудобно. А все же расскажу. Партия, Государственная комиссия остановили выбор на Гагарине. «Для первого полета, — говорил Е. А. Карпов, — нужен был человек, в характере которого переплеталось бы как можно больше положительных качеств. И тут были приняты во внимание такие неоспоримые гагаринские достоинства: Беззаветный патриотизм. Непреклонная вера в успех полета. Отличное здоровье. Неистощимый оптимизм. Гибкость ума и любознательность. Смелость и решительность. Аккуратность. Трудолюбие. Выдержка. Простота. 296
Скромность. Большая человеческая теплота и внимательность к окружающим людям. Таким он был до полета. Таким он встретил свою заслуженную славу. Таким он остался до конца». ...Я вновь увидела его четырнадцатого апреля. Как мы встретились? Что он говорил? Каким он был в тот день? Не помню. Все в тумане. Я видела его со стороны: когда он спускался по трапу самолета, шел по ковровой дорожке, докладывал правительству. Он все время был в окружении, возбужденный, счастливый. Да, тот день был ослепительно радостным: встреча во Внукове, Красная площадь, Кремль. Промелькнул он как одно мгновение. Вечером, когда мы наконец остались вдвоем, Юра, помню, подошел к зеркалу, окинул себя быстрым взглядом, дотронулся пальцем до Золотой Звездочки и смущенно сказал: — Понимаешь, Валюша, я даже не предполагал, что будет такая встреча, ну слетаю, ну вернусь... А чтобы вот так... не думал. Вот посмотри. — И он протянул мне телеграфный бланк. На нем значилось: «Высшая правительственная. Советскому космонавту, впервые в мире совершившему космический полет, майору Гагарину Юрию Алексеевичу. Дорогой Юрий Алексеевич... Весь советский народ восхищен Вашим славным подвигом, который будут помнить в веках как пример мужества, отваги и геройства во имя служения человечеству. Совершенный Вами полет открывает новую страницу в истории человечества, в покорении космоса и наполняет сердца советских людей великой радостью и гордостью за свою социалистическую Родину... До скорой встречи в Москве...» Уже дома, вглядываясь в его лицо, я старалась увидеть следы пережитого, следы, которые иногда говорят больше, чем может сказать сам человек. Но на лице Юрия, разве только немного обветренном и потемневшем от солнца Байконура, таких следов пе было. Я думала: вот челцвек, который жил обычной и в чем-то размеренной жизнью, ходил на аэродром, возвращался домой, растил детей, если выпадало свободное время, уезжал на рыбалку, жил, не помышляя ни о каких приключениях. Они сами нашли его. Впрочем, нет. Он, конечно же, помышлял. И уже потом, когда все сбылось и успело отодвинуться в прошлое, когда самый первый, а потому, наверное, и самый трудный космический маршрут был пройден, Юрий вдруг как-то остро почувствовал, что ему будет очень не хватать этого делового напряжения, постоянной готовности к чему-то очень важному. Награды, которых удостоили его, коммуниста, многие государства, были данью его подвигу. Ведь подвиг века — он и подвиг будущих веков. Океан вселенной хранит столько тайн и загадок, что хватит их еще на многие поколения людей. Но того, кто стал 297
первым, постоянно удручало чувство какой-то несправедливости: не слишком ли много славы и почета досталось ему одному за содеянное многими? ♦ ♦ ♦ Каким он стал потом, после полета? Для меня таким же, каким и был: добрым, чутким, непоседливым, веселым, обязательным. Именно обязательным. Не знаю почему, но от знакомых и близких, от сослуживцев и однокашников, от товарищей детства и даже совершенно незнакомых людей ему часто приходилось слышать пе то напутствие, не то пожелание: «Не зазнайся! Не поддайся славе!» Вначале он воспринимал это с улыбкой, простодушно и спокойно. Потом стал недоумевать: «Почему слава и зазнайство обязательно должны идти рядом? Иль уж так свойственно зазнайство всем людям, которых слава коснулась своим крылом?» У меня есть право судить об этом человеке. Поверьте, я очень много наблюдала его со стороны, в обращении к другим, па приемах правительственного ранга и за малепьким столом в сельской избенке, во время вручения наград и в задушевных беседах с самыми простыми людьми. Для него не было этих разделений. Всюду, где бы он ни бывал, он старательно контролировал свои слова и поступки, все свое поведение. Он не допускал и мысли, чтобы кто-'го действительно мог упрекнуть его в зазнайстве. Для всех, кто знал Юру до полета, он оставался прежним. А для тех, кто с ним впервые познакомился после 12 апреля 1961 года, он был точно таким, каким предстал перед всем миром в тот весенний апрельский день в первых газетных корреспонденциях, первых передачах по телевидению, на пресс-конференциях и в выступлениях, которых с каждым днем становилось все больше. Поездки по стране, поездки за рубеж... Мне не всегда удавалось сопровождать его в этих путешествиях: оставить Лену и Галю на долгий срок было нельзя. Вот и ждали нашего папу, следили за его маршрутами по газетам. В дни одиночества я часто размышляла о его полете: что же все-таки было с ним там? Что ощутил и пережил он на орбите? Полет проигрывался на Земле, и не один раз, поэтому Юра знал, что он должен делать в тот или иной момент времени. Но тренировки в то время лишь условно воссоздавали этапы космического рейса. — Все узнаваемо, и все поражает новизной, —- говорил он, возвращаясь в памяти к тем 108 минутам свидания с неизвестностью.— Были вибрации, нарастала перегрузка, неожиданно, как- то вдруг подкралась невесомость. В иллюминаторе открылась удивительная картина Земли. Цветной ореол — просто чудо. Такого сочетания красок я никогда не встречал. Красота непередаваемая. И просторность космоса перекликалась с воздухом Родины. 298
Оглядываясь на пережитое и прочувствованное, он говорил о том, что дали ему эти 108 минут полета: — Заставили переосмыслить весь тот путь, который я прошел с первого дня пребывания в Звездпом до посадки в космический корабль. Тем, кто пойдет вслед за мной, могу сказать: вера в успех, сосредоточенность, знание техники, понимание всей важности задачи в нашем деле необходимы как нигде. Ведь мы испытатели. — А страшно было, Юра? — спросила я как-то чисто по-женски. — Страшно?.. Не знаю. Не думал об этом. Времени пе хватило. Ведь всего 108 минут. Сто восемь минут... Я часто пытаюсь соразмерить их с тридцатью четырьмя годами его жизни. Не знаю, можно ли сопоставлять события, которые отличны друг от друга, как, скажем, движение и покой? Но так или иначе, а день или год, прожитый человеком, не равен другому дню или году. Они равны вложенным в них человеческим усилиям, их грани раздвигает труд, и место человека среди тех, кто этот труд вершит. Это моя философия о нем, о человеке, который всегда был там, где кипение жизни. Вычитанные у Горького слова о том, что есть только две формы жизни: гниение и горение, трусливые и жадные изберут первую, мужественные и щедрые — вторую, стали для него своего рода критерием поступков и дел. Не знаю, не могу объяснить, как он успевал переделать все то, эа что считал себя в ответе. Он был членом школьного родительского комитета и возглавлял техническую комиссию Федерации воднолыжного спорта, он был членом ЦК ВЛКСМ и руководил Обществом советско-кубинской дружбы, он писал книги и выступал по радио, выполнял нелегкие депутатские и партийные обязанности... Он учился, много читал, любил возиться с детьми, был внимателен к друзьям, он был очень занят по работе. У него на все хватало времени, но не было этого — «от» и «до». Домой он приезжал поздно: то заседания, то встречи, то выступление на каком-нибудь торжественном собрании. Юра поудобнее усаживался в кресле, потирал веки, как бы снимая этим усталость, и еще с минуту молчал. Он унаследовал мудрую привычку селян — взвешивать каждое слово. Семья и традиции, которые в ней сложились, выплавили его характер: научили ценить человеческую гордость, уважать старших, быть щедро гостеприимным. А мать — Анна Тимофеевна — подарила ему доброе сердце. Были ли у него минуты, когда с высоты сделанного он оглядывал свой путь? По-моему, пет. По-моему, потому он и остался таким, каким был до полета, что не оглядывался. Он больше любил заглядывать вперед. И рассуждать. Философия у него была пе то что мудреная, а просто по-своему построенная. — А что, если и правда когда-то человечество создаст мир, 299
лишенный забот и необходимости? Будем ли мы, люди, счастливы, лишив себя нашего тяжелого и сладкого «земного груза»? Будет ли у нас стимул рваться в небо творчества, если снять с наших ног гири «земного притяжения»? Не иссякнет ли наша человеческая сила, если мы вытравим из своей жизни чувство причастности ко всему и ответственности за все? Омут оттого и покрывается ряской, что стоит. Нет, надо презирать тех, кто пусть молча, но проповедует «хату с краю»... И вообще я за коллектив, спаянный и прочный. Ведь это единственное место, где нас до конца понимают такими, какие мы есть, и перед ним мы в ответе за каждый всплеск души... Он любил книги. И в доме у нас их немало. Он покупал их при первой же возможности. Нет, не для «коллекционирования» и не для того, чтобы «смотрели» с полок красивые переплеты. Почти всю нашу домашнюю библиотеку он перечитал. Читал ночами или по воскресеньям. Делал закладки или отчеркивал места, которые особо привлекали его внимание, выписывал их. — Послушайте, красиво сказано: «...без романтики мы пе сможем жить. Мир остановится. Я убежден, что двигают его вперед мечтатели и фантазеры. Это просто другое название революционеров, изобретателей и поэтов». Это из книги А. Меркулова «В путь за косым дождем...». Книга о летчиках. Юра ее очень любил. Слова Юрия Гарнаева — летчика-испытателя, мужественного и смелого человека, приведенные в этой книге, он соизмерял с профессией космонавта, со своей работой в Звездном. «...Мы работаем. Для нас это значит жить. Жить во что бы то ни стало! Это делает твою волю напряженной и острой. Ты начинаешь соображать быстрей, чем это кажется возможным. Не думаешь о смерти. Не веришь в нее... Вся трудность — не сделать ошибки. Ты выходишь навстречу опасности. Потому что хочешь по-настоящему жить, не допустить просчета в работе...» Как-то прочитал у Паустовского в «Повести о жизни» такие слова: «С тех пор я окончательно убедился, что способность ощущать печаль — одно из свойств настоящего человека. Тот, кто лишен чувства печали, так же жалок, как и человек, не знающий, что такое радость...» — Валя, послушай. — Перечитал мне вслух. — Интересно, правда? И после паузы: — Мне кажется, что человек, упражняющийся в острословии, в осмеивании окружающих, лишает себя способности ощущать как настоящую печаль, так и настоящую радость... — Это ты о ком? — спрашиваю. — Есть такие. Они отчасти и сами это понимают. Но только отчасти. Они еще далеки от истинного понимания своей ограниченности, своего невежества. Согласись: чем умнее, культурнее, интеллигентнее человек, тем он снисходительнее, мягче, добрее к людям. 300
— О ком ты? — повторяю вопрос. — Что случилось? — Как-нибудь потом. Я просто хотел сказать, что интеллигент и интеллектуал — это понятия разные. Другой раз вычитал слова Гойи: «Че-сть художника очень деликатная вещь. Он должен стараться прежде всего, чтобы она была вполне чиста. В тот день, когда малейшее пятно запятнает его честь, погибнет все его счастье». Жизнь хранит множество примеров мужества и героизма, самоотверженности и долга. Другое дело, сможешь ли ты впитать в себя истоки народного подвига, сможешь ли зажечься от огня или будешь тлеть, а то и совсем погаснешь. Юрий был «губкой», которая впитывала в себя много и жадно. Не все. То, что он считал важным и нужным. Оп знал историю легендарного партизана-разведчика Николая Кузнецова и ту надпись, которую он сделал на запечатанном письме перед выполнением задания, возвратиться после которого оп не рассчитывал. Письмо это теперь широко известно. Помните: «Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце». Сергей Павлович Королев иногда говорил возвышенно, цитируя кого-нибудь из великих. Скажет и посмотрит внимательно, словно спрашивает: ну-ка назови, кто это сказал. — В искусстве, Валечка, как и в религии, тот будет, анафема, проклят, кто, видя грех и заблуждения другого, не захочет его остановить, образумить... Это не мои слова. Щепкина. Это оп изрек: «Остановить и образумить...» А значит это быть озабоченным судьбой своего товарища, друга, близкого человека, стараться уберечь его от ошибок, заблуждений, вовремя помочь добрым советом, критикой. Таковы бессмертные заветы великого учителя сцены. А обращены они ко всем нам. Ко всем и к каждому. Таков сокровенный смысл человеческих взаимоотношений, святая святых их добропорядочности... Иносказательность Королева нетрудно было понять. Я промолчала, по потом спросила: — У вас есть к Юре какие-нибудь претензии? — Нет, — ответил он строго. — И надеюсь, что не будет. Человек он с головой. Вечером того же дня, когда мы гуляли у моря, Сергей Павлович снова вернулся к этому разговору: — Знаете, ребята, какой огромной силой обладает произнесенное вслух слово! Оно может ранить, как выстрел, направленный в сердце. Но оно может и исцелить человека, вернув ему душевную бодрость и радость жизни, а иногда вернув и нечто большее. 301
Сергей Павлович с теплотой и отеческой заботой относился к Юрию, называл его своим учеником, верил в пего. — Если он получит надежное образование, то мы услышим его имя среди самых громких имен ученых, — говорил Королев. Однажды Юрий протянул мне конверт и попросил прочитать письмо. И а листке из школьной тетради аккуратным почерком была изложена исповедь матери: «Дорогой Юрий Алексеевич! Вот по какому делу я вынуждена написать Вам. Три года назад я взяла из детского дома и усыновила прелестного мальчугана. Зовут его Вова. В шумной ребячьей ватаге его всегда выбирали «космическим начальником». А недавно мальчишки хвастались друг перед дружкой своими отцами. «У меня папа — шофер», «У меня — инженер», «У меня...». Дошла очередь до Вовки, он возьми и выпали: «А у меня — космонавт!» Все, конечно, засмеялись. Не поверили Вовке. Домой он прибежал в слезах. Уткнулся мне в колени. Жаловался: «Женька Ссмичев дразнится, что у меня отца нет, а у него есть — летчик. Мама, ведь у меня есть отец-космонавт, да?» Кое-как я успокоила Вовку. Но как ответить на его вопрос, так и не придумала. Помогите мне, дорогой Юрий Алексеевич. Марфа Котова». Я посмотрела на Юрия. Он молчал. Потом скорее для себя, чем для меня, сказал: — Глупость какая-то, можно бы и пе отвечать, но ведь мальчишку надо понять... Теперь уже и в тоне его, и во взгляде был вопрос ко мне: что же делать? Он вложил письмо в конверт, повертел его и положил на письменный стол. Случилось так, что на следующий день Юрий улетел в командировку. В Москве его не было дней пять или шесть. Вернувшись, закрутился в делах. О письме, казалось, позабыл. Но вот однажды утром я увидела написанный им ответ. Не удержалась, прочитала. Начинался он так: ^Владимиру Котову от Юрия Гагарина, космонавта-один». А далее текст: «Дорогой Вовка! Мне рассказали, какой ты славный парень и как отважно водишь к самим звездам космические корабли. Вот еще немного подрастешь — вместе полетим к Марсу на взаправдашнем звездолете. Не возражаешь? А Женьке Семичеву, который дразнит тебя, скажи, что я на него в страшной обиде. Если тебя еще кто будет обижать или тебе придется в жизни очень туго — напиши мне. Всегда охотно приду на помощь. Считай меня своим верным другом, а если хочешь, то и своим отцом. Твой Юрий Гагарин». Каждый день почта доставляла нам увесистую пачку писем. Писали дети и взрослые, школьники и студенты, солдаты и рабочие... Поздравляли, приглашали в гости, задавали вопросы, просили прислать автограф... Прошел месяц после Юриного по302
лета, прошел год, два, а письма все шли и шли: с Дальнего Востока, с Камчатки, из Ленинграда и Харькова, Новосибирска и Томска, Риги и Таллина, Саратова и Ярославля... Из Италии и Франции, из Голландии и Бельгии, из Греции и Дании, из США и Индии... Искренний восторг где-то соседствовал с завистью, мудрость — с наивностью, удивление — с простодушием, гордость — с верой в будущее... Юрий любил читать эти письма. За ними стояли и судьбы, и нравы, и жизненные проблемы, и человеческие души... «Дорогой Гагарин! В сердцах миллионов людей на всем земном шаре Ваш подвиг так же велик, как Ваша Родина, как Советское общество, к которому каждый хотел бы принадлежать... Вы с честью носите звание Человека с большой буквы. Поздравляю! Элон Пешивац, Южная Австралия». «Господину Юрию Гагарину, 1-му человеку Космоса. Мсье, я племянница Жюля Верна и в этом качестве хочу высказать Вам восхищение Вашим подвигом. Вы осуществили мечту Жюля Верна. Если бы он был жив, он, конечно, находился бы сейчас возле Вас, разделяя радость Вашей страны. Браво! — от всего сердца. Желаю Вам всего счастья, которое только возможно. Кристин Аллот де ла Тюйе, г. Нант». «Товарищ Юрий! Обнимаю тебя, и вместе со мной тебя обнимают миллионы людей моей страны. Мы обнимаем не только тебя, но и весь славный народ России. Лусиферо Маццей, Бразилия». Американские коллеги прислали Юрию телеграмму следующего содержания: «Шлем свои поздравления по случаю сделанного Вами важного шага в области исследования человеком космоса. Мы надеемся, что нам представится возможность получить всю информацию о Вашем полете... Малькольм С. Карпентер, Лерой Гордон Купер мл., Джон X. Гленн мл., Вирджил Л. Гриссом, Уолтер М. Ширра мл., Ален Шепард мл., Дональд К. Слейтон». 303
«Только слепой может не видеть изумительных успехов Советского Союза в самых различных областях. Ведь это факт, что, несмотря па Ваше превосходство в освоении космоса и ракетах дальнего действия, Вы никогда пе «нападаете первыми», хотя многие наши генералы и адмиралы утверждают обратное... Пауль Рамос, рабочий. США». «Спасибо вам, майор Гагарин! Примите мои самые сердечные поздравления. Я немолод, но готов отдать все свои силы сотрудничеству в борьбе за победу мирового социализма, за правду и мир. Посылаю Вам свое изобретение и разрешаю использовать его на благо Советского Союза и всего человечества... Генрих Кремер, ФРГ». «Гагарин, вы сотворили чудо! Фантастика стала реальностью. Я тоже хочу быть космонавтом. Я читал, что в России пахари имеют столько же шансов стать космонавтами, что и дети ученых... Этли Адамс, графство Глостершир». Кто больше всего завидует космонавтам? Дети плапеты. Раньше они завидовали первооткрывателям, штурмовавшшм «белые пятна» — неизведанные районы Земли, затем летчикам, поднимавшимся все выше и выше и летавшим все дальше и дальше. Теперь их мечта — космос, разговор со звездами, штурм Луны и планет. Сколько таких писем получал Гагарин! В каждом вопрос: посоветуйте, как стать космонавтом? Что падо делать? Каким видом спорта заниматься? В какой институт поступать? Но были вопросы и иного плана. «Дорогой господин Гагарин! Я очень надеюсь, что при всей занятости Вы найдете время дать ответ юноше, который хочет воспользоваться вашим советом. Что бы Вы посоветовали пятнадцатилетнему человеку, находящемуся на перекрестке жизни и готовящемуся принять важное для себя решение? В такое время очень хотелось бы получить Ваш совет, совет опытного человека, живущего в новой стране. Вот мой первый вопрос: Если личные интересы требуют солгать (предположим, что возникла такая обстановка), нужно ли лгать вопреки принципам или нужно говорить правду? Далее. Выходит так, что способных людей больше, чем мест, на которых они могут проявить свои способности. Отсюда напрашивается вывод, что для того, чтобы добиться успеха, нужно «перерезать другому горло»? Считаете ли Вы, что это правильно, и если да, то справедливо ли это? 304
И наконец, как Вы считаете, если поставить перед собой цель и упорно работать, можно добиться успеха или тут должна сопутствовать удача? Мне неудобно долго занимать Ваше время, но хотелось бы узнать, что, по Вашему мнению, означает успех? Я надеюсь, что Вы окажете мне честь и ответите на эти вопросы в любом удобном для Вас виде. В мои 15 лет будет очень полезно получить Ваш совет. С уважением Ирвинг Лазар, Монреаль, Канада». Признаюсь, у меня не было времени выполнять функции Юриного секретаря. Гале шел второй годик, Лена была старше, но тоже требовала впимаиия. Накормить, обстирать, погулять, убраться дома, множество других дел — ведь постоянно у нас > кто-то бывал, кто приезжал на час-два, а кто и оставался ночевать. Словом, быть постоянным помощником по части Юрипой корреспонденции я не могла. Но многие письма Юра мне показывал или читал вслух. Советовался, что ответить. Это письмо он принес с работы. Вечером долго сидел за столом, что-то писал, v потом скомканные листы бросал в корзину. Ответ не получался. Утром он встал рапо. Закрылся в кабинете и не выходил до завтрака. Когда машина увезла его в Звездный (тогда мы жили в городке), я подошла к письменному столу. На нем лежал чистый лист бумаги. — Я ничего не знаю об этом парне, — говорил Юрий. — Добрый он или злой, чем он занимается в жизни и как прожил свои пятнадцать лет... > В пятнадцать лет много ли знает человек о жизни и смерти, о горе и о верности, о справедливости и лжи? И хорошо, что не все знает, — неокрепшие плечи могут согнуться под тяжестью душевных перегрузок. Ну а если случилось так, что жизнь поставила тебя перед выбором и надо действовать, принимать * решение, отвечать за себя перед другими и перед самим собой?.. Юрий терзался: «Как ему написать, чтобы он поверил? Чего оп боится? Подтверждения каких теорий ждет от будущего? Единственное и самое главное открытие он уже сделал: живет в обществе, где человек человеку волк... А сам-то он что думает о людском бескорыстии?» Погрустневший, задумчивый был он в те дни. То надолго за- * молчит, то начинает говорить о своем детстве. Он тоже учился жить, задавал себе тысячи вопросов, отступал, ссорился сам с собой, что-то терял и находил заново. В жизни каждого из пас есть, были или еще будут решающие дни, часы, минуты, когда нужно уяснить и понять что-то очень важное. Для Ирвинга Лазара эти минуты наступили в 1963 году. Юрий знал, что формальный ответ не устроит канадского юношу. Да он и не мог ответить на это письмо так, лишь бы. — Ты знаешь, — говорил он, — я все эти дни думаю о людях. * 305
В хороших людях много общего. Характеры, судьбы, горести и радости у каждого свои, но вера в человека у всех одинакова, чуткость к чужому горю тоже, и главное, что хороший человек не подведет, не обманет, пе сделает гадость исподтишка. С хорошими людьми легко жить — это все знают. Подлецы разнообразны. Разнообразны до удивления. Вот уж где не предскажешь, как человек поступит, как поведет себя, что затаит в душе. Когда ему нужно, в нем проглянет, проснется добро. И когда ему что-то выгодно, необходимо, пусть останется за ним хоть океан горя... Я слушала эти его рассуждения и соглашалась. И родилось еще одно письмо. «Мой молодой канадский друг! Я немало думал над твоим письмом. Мне нравится, что ты ставишь перед собой такие серьезные вопросы. От того, как ты сам на них ответишь, мне кажется, во многом будет зависеть дальнейшая твоя судьба. Ты, может быть, знаешь, что в моей стране мы обращаемся друг к другу словом «товарищ». И с детства я привык к тому, что меня окружали товарищи, друзья. Когда мне было восемь лет, я вступил в организацию юных пионеров. В этой организации мы занимались спортом, ходили в первые походы, спали в палатках в лесу, учились зажигать костер одной спичкой. И одна из главных заповедей, которую я на всю жизнь усвоил в эти годы,— это товарищество. Прошли годы, я вступил в молодежную организацию — комсомол, а затем и в Коммунистическую партию... И в этих организациях заповедь товарищества является основным принципом. Это вступление я написал, Ирвинг, чтобы ты лучше мог понять мои ответы. Ты спрашиваешь, нужно ли лгать, когда этого требуют личные интересы? Нет, Ирвинг, я думаю, нужно быть честным и всегда говорить то, что ты действительно думаешь. Тогда ты будешь уважать себя сам и заслужишь уважение других. Я думаю, что смелым и сильным человеком, настоящим мужчиной может быть лишь правдивый человек. Тот, кто лжет, не станет настоящим другом, ему никогда нельзя будет довериться. И если мне суждено когда-нибудь стартовать на ракете в космос вдвоем, то мой товарищ будет человеком, который никогда не солжет ради личной выгоды. И на второй вопрос отвечу я отрицательно, Ирвинг. Неправда, что мест, на которых человек может проявить свои способности, меньше, чем способных людей. По крайней мере, в моей стране это не так. Мы ценим человека по тому, насколько он инициативен, насколько энергично он трудится. Главное, по-моему, в каждом труде — это творчество, умение внести в него новое, свое. И тогда тебе обеспечен успех, ты добьешься того места, которого ты достоин, на котором лучше всего сможешь проявить свои способности. 306
А насчет «перерезать другому горло», то в таком случае победителем всегда будет тот, у кого больше кулак или больше денег. Но тогда, как ты сам понимаешь, хорошее место займут люди, которые вовсе недостойны его. «Принцип» резать другому горло бесчеловечен. Я верю в удачу, Ирвинг, так же, как я верю и в разумный риск. Удача обязательно будет сопутствовать тому, кто упорно трудится, добиваясь своей цели. Но мне хотелось бы подчеркнуть две вещи. Цель, которую ты ставишь себе, должна быть достойна того, чтобы ее добивались. И второе — вокруг обязательно должны быть товарищи. Они помогут тебе, если у тебя вдруг опустятся руки и ты будешь вынужден отказаться от своей цели. Они разделят с тобой и радость победы, ибо если ты один, то никакой успех не сделает тебя счастливым. Скоро наступит новый, 1964 год. В этом году тебе, Ирвинг, исполнится 16 лет. В моей стране твой возраст считается совершеннолетием. И я хочу, чтобы в твоей будущей, уже недетской жизни, Ирвинг, тебе никогда не пришлось лгать и всегда сопутствовала удача. Юрий Гагарин, летчик-космонавт СССР». Письма из Канады, из Мексики, с острова Ява, далекой Гренландии, Мадагаскара, Алжира, Кубы... Куба! Маленькая героическая страна. Как она полюбилась Юрию, сколько он рассказывал о своей поездке на остров Свободы, о Фиделе Кастро, о кубинцах! Настоящую бурю восторга вызвал визит Гагарина в июле 1961 года па кубинскую землю. Огромнейшее людское море приветствовало его. Десятки тысяч голосов скандировали: «Фидель — Гагарин, Фидель — Гагарин...» Когда шум стих, президент Освальдо Дортикос зачитал указ о награждении Юрия Гагарина орденом Плая-Хирон. Этим орденом еще никто не был награжден. Первым хотели наградить Фиделя Кастро, но он сам попросил, чтобы орден № 1 вручили первому человеку, побывавшему в космосе, советскому майору. И эту просьбу правительство Кубы исполнило. Я не возьмусь назвать точное число стран, в которых он побывал. Их много во всех частях света. Для этого пришлось проделать десятки тысяч километров, пересечь моря и океаны. Оп видел миллионы людей, выступал перед огромными аудиториями. И этих выступлений были многие десятки и сотни. Порой в день десять — пятнадцать раз. И хотя цифры эти сами по себе очень выразительны, они не могут передать той сердечности встреч, той атмосферы восхищения и восторга, той доброжелательности, которые сопровождали его повсюду. Встречи с ним жаждали многие тысячи простых людей. Они хотели услышать правду о Советском Союзе, о стране Ленина, наших достижениях в освоении космоса. Они хотели понять, по-» 307
чему русский человек, а не американец стал первым покорителем Вселенной. Европа, Азия, Африка, Америка, Англия и Франция, Япония и Цейлон, Канада и США, Бразилия и Куба, Индия и Швеция... И встречи, встречи, встречи... Тысячи вопросов, самых неожиданных, самых разных. Кто знает, на скольких фотографиях и открытках оставил автографы Космонавт-1? Сколько деревьев посадил он на разных меридианах планеты? Сколько крепких рукопожатий ощутили его руки? Гагарин открыл миру характер русского человека и такие его качества, как искренность, простота, человечность, интеллектуальное богатство, оптимизм... Н. П. Каманин рассказывал, как во время поездки по Великобритании (это было в Манчестере) к ним с трудом пробился сквозь толпу пожилой англичанин и спросил: — Сэр, у вас все такие? — Он кивнул в сторону Гагарина. — Какие? — спросил Николай Петрович. — Как этот,— англичанин вновь показал на Юру и добавил: — Красив, умен, обаятелен, скромен... Ответ был утвердительный, но кто-то из нашей делегации не удержался и добавил: — Он коммунист... Пожилой англичанин улыбнулся. — Судя по всему, коммунисты замечательные люди. Во всяком случае, лучших на этой земле я не встречал. Ваша партия знает, кого она растит. Спасибо, сэр... «Не устали ли вы от той известности, которую получило ваше имя после 12 апреля? Теперь, наверное, вы можете не работать?» — спрашивали его, и он отвечал: — По нашим советским взглядам, неверно разделять общество на людей знаменитых, которым их известность дает якобы право не работать, и на тех, кто еще не имеет такой славы и, значит, только поэтому должен трудиться... Что же касается известности, то от нее, конечно же, устаешь. «Не смущает ли вас слава, которой окружено ваше имя?» — Это не моя личная слава. Разве я мог бы проникнуть в космос, будучи одиночкой? Тысячи советских людей трудились над постройкой ракеты и космического корабля, на котором мне поручили полет. И этот полет — триумф коллективной мысли, коллективного труда тысяч советских рабочих, инженеров, ученых. Это слава нашего народа. «Чем объяснить вашу жизнерадостность?» — Тем, что я люблю жизнь. «Вы знали, что получите за полет Звезду Героя Советского Союза?» — Нет. И смею вас заверить, что об этом ни я, ни мои то308
варищи-космонавты никогда не думали. Для нас это был труд, работа, большая, серьезная. Иногда нас спрашивают: зачем нужна такая напряженная работа? Зачем мы работаем так, зная, что в общем-то работаем на износ? Но разве люди, перед которыми поставлена важная задача, большая цель, разве они будут думать о себе, о том, насколько подорвется их здоровье, сколько именно можно вложить сил, энергии, старания, чтобы их здоровье не подорвалось? Настоящий человек, настоящий патриот, комсомолец и коммунист никогда об этом не подумает. Главное — выполнить задание. «Что вы испытали и перечувствовали в полете?» — Когда я летел в космическом корабле «Восток», я впервые увидел нашу Землю со стороны. Это потрясающее зрелище! В голубоватой дымке атмосферы подо мной проносилась планета, на которой живем все мы — люди... Мы дети Земли. Мы обязаны ей жизнью, теплом, радостью существования. И чувство гордости подступило к моему сердцу. Чувство гордости за наш народ, который открыл передо мною эту необыкновенную красоту. Чувство гордости за нашу Коммунистическую партию, которая поднимает сегодня человечество на недосягаемую духовную высоту, открывая его глазам прекрасную явь новых человеческих отношений... Там, на высоте, кажется, видишь дальше, чем мог видеть прежде: и вперед, и в глубь истории. «Кто вас учил мужеству, закалял волю, готовил к жизни?» — Первыми моими учителями жизни были те, чьими руками создаются материальные ценности человеческого бытия... У меня сложилось твердое убеждение, что именно он, человек труда, создатель и властитель всех земных богатств, способен творить чудеса, переделывать мир, ковать счастье. У них, трудовых людей, коммунистов, я учился, по ним сверял свои мысли и поступки. «Что вас толкнуло на подвиг?» — Мы, как и все ребятишки, выросшие на самой щедрой и светлой земле, еще с детства мечтали быть героями. В какие игры мы играли? Мы были чапаевцами, папанинцами, панфиловцами. Мы зачитывались книгами «Как закалялась сталь» и «Повесть о настоящем человеке», мы хотели быть Павкой Корчагиным, Сергеем Тюлениным. И с самого детства для нас подвиг во имя Родины — главное дело жизни. Есть люди, которые привыкли (а быть может, и сами стремятся к этому) ощущать себя лишь любопытствующими созерцателями происходящего. Они словно зрители телевизионной передачи «Клуб путешественников». Со стороны все просто, судить обо всем легче, свободнее. Юра был не таким. Он должен был во все «влезать и вникать сам». Обязательно сам. Сверх того, он во всем стремился увидеть главное, существо. 309
После 12 апреля 1961 года жизнь Юрия, словпо с места в карьер, сорвалась, понеслась стремительно, приноравливаясь не без труда к саженным шагам всеобщего внимания. На такой быстрине как не быть крутым переменам! Говорят, что труднее всего человеку переделать себя. Но, наверное, еще сложнее во всем оставаться самим собой, не терять лица. Он оставался таким. Водоворот жизни выносил его на быстрину, закручивал, ставил перед неожиданными ситуациями, сводил с разными людьми. Художники приглашали его на свои вернисажи, композиторы знакомили с новыми произведениями, писатели звали за стол дискуссий, артисты обсуждали с. ним проблемы театрального искусства... Отношение Юрия к вопросу, который ему не довелось глубоко изучить, было на удивление честным и откровенным. И искренне любознательным. Ему было чуждо этакое «Ну как же, ну как же!» или глубокомысленное покачивание головой в такт рассказчику. Как-то на художественной выставке его спросили: «Как вы оцениваете это полотно?» Юра без смущения ответил: «Я не могу оценивать, я не художник. Я могу лишь высказать свое восприятие. И если откровенно, то картина мне пе очень нравится. Почему? Я ее не понимаю. Во всяком случае, пока». Он знал: надо уметь правильно оценить полотно, увидеть за ним нечто большее, чем просто красоту красок или проблемность сюжета, и этому надо тоже учиться. И Юра не стеснялся расспрашивать на вернисажах обо всем, касаясь порой технологических тонкостей. Он мог спорить и соглашаться, но никогда не позволял себе категорического суждения. Но главное — он никогда не стеснялся сказать, что он чего-то не знает, что-то пе читал, чего-то не видел. Он сначала облетел земной шар, а потом объехал его. И если бы на глобусе Земли отметить страны, где побывал Юрий Гагарин, воспроизвести все маршруты и города, где он был гостем, то глобус покрылся бы густой паутиной линий. И всюду Космо- павт-1, посланец Страны Советов, был желанным и дорогим человеком. А ему уже тесной была Земля. Подобно Чкалову, мечтавшему облететь шарик, Юрий мечтал о других планетах: Луне, Марсе, Венере. Мечтал... Как-то поехали мы отдыхать на юг, а Галю оставили в Москве. Было жарко, и мы побоялись за нее — маленькая совсем. Он все переживал, ходил мрачный, молчал. Я ему предлагаю то одно, то другое, а он твердит свое: «Не хочу, не хочу». Потом не выдержал: «Или возвращаемся все домой, или я полечу за Галкой». И полетел. Ночью приезжает с аэродрома, а Галя бросилась к нему: «Папочка! Папочка! Родненький!..» Он говорит, что прилетел за ней, а она не верит, плачет, не отпускает его 310
от себя. Так и просидел до утра у ее кровати. Дием появляются в санатории. Оба сияют, пе отходят друг от друга. Словом, начался нормальный отдых. 1 сентября 1966 года Лена пошла в первый класс. Юра напутствовал ее. Вручая красивый портфель, сказал: «Это для пятерок. Когда портфель будет полный, так что некуда больше положить, тогда закончишь школу». Потом, взявшись за руки, они потопали, веселые, счастливые. Трудно было понять, кто же идет учиться — он или она. И долго еще слышались их голоса. «Первый раз в первый класс...» У школы он Лену отпустил, а сам остался в толпе родителей. Директор школы Федор Иванович увидел его: «Юрий Алексеевич, скажите что-нибудь ребятам». Тогда Юра вышел вперед и сказал: — Счастливый вы народ, ребята. И день у вас сегодня счастливый. Начинается новая страница в вашей жизни. Запомните, что все люди па Земле, прежде чем стать летчиками, агрономами, рабочими, моряками, космонавтами, учатся в школе. А завет в школе один: быть дружными, заботиться друг о друге и хорошо учиться. Юра очень любил детей. Для них у него было время, было терпение, свой подход. Разными росли наши Лена и Галя. Старшую, когда она пошла в первый класс и врачи прописали ей носить очки (одно время считали, что у нее дальнозоркость), он называл Профессором, младшую — Чижиком. Одпажды, наблюдая, как Леночка делает домашнее задание, Галя взобралась Юрию на колени и очень нежно попросила: — Папочка, я тоже хочу учиться. Научи меня читать. — А буквы ты знаешь? — серьезно спросил Юра. — Не знаю. Ты меня учи без букв. — Как это так без букв? — с той же серьезностью удивился отец. — Вот так, без букв. По слогам учи. Юра достал Ленин букварь, раскрыл его на первой страничке и стал показывать Чижику сочетания букв: — Смотри: эти две буквы читаются как «ма». Ясно? — Ясно. — Это тоже «ма». Прочитаем их вместе: «ма-ма». Ну, что у нас получилось? — Кошка. — Как кошка?! — Мама у нас уже есть, папочка, а кошки нет. Давай читать про кошку. Юра расхохотался. Кстати, о кошке. Юра тащил в дом все живое. Не для себя, для девчонок. У нас постоянно появлялись то птицы, то звери. Одпажды привез бельчат, другой раз маленькую лань. Мордаш-' ка добродушная, глазищи большие, доверчиво тычется мокрым носом в теплые ребячьи ладошки: человеческая ласка на дороге 311
не валяется. Без меня это было. Прихожу домой и чувствую: что-то не то. Юра, Лена и Галя, притихшие, заслоняют спинами угол комнаты и, видно, сильно волнуются. Смотрю я на эту троицу, а они глядят на меня, и мы почему-то начинаем смеяться. Иногда входишь утром в ванную, а там утята плещутся и утка вместе с ними. Я хотела выкинуть их из ванны, а утка меня в руку клюнула. Юра долго смеялся над моим испугом: — Лена, Галка, идите маму лечить, ей утята пальцы откусили. Девочки любили «живые подарки». В доме становилось шумно. Каждый предлагал свои услуги по уборке, кормлению и т. д. Однако ухаживать за зверинцем приходилось мне. Когда Юра уходил на работу, а девчонки гулять, я раздавала живность соседям. Но вскоре появлялось новое пополнение. Как-то Юра и Галя принесли цыпленка. Маленького, желтенького, пушистенького, но удивительно горластого и неспокойного. Посадили его в банку под лампу, чтобы было тепло,— кричит. Пытались поить молоком, кормить хлебом, но он от всего отказывался. Это был первый случай, когда цыпленка добровольно вернули наседке. ...Летело время. Росли дочки, взрослели понемножку. А мы старели. Это чувствовалось и по их учебе в школе. Бедные мы, родители!.. Над иной задачкой, бывало, бьешься, бьешься и то решишь не сразу. А каково им, детям? В подъезде пашем сорок семей живет, чуть ли не каждый отец — инжепер, математик. Если надо, моментально решают школьные задачи. И все не тем способом! А у нашего папы и сразу и правильно все получалось... Ну да они у меня обе хорошо учились в школе. Только Галя доставляла хлопоты. Бывало, соседи говорят: — Скажите, Валентина Ивановна, Гале, что так не годится. Всех собак в городке девчонка перецеловала. Разве же так можно?.. Я опасаюсь, что опять квартиру в зоопарк превратят. Каких только зверюшек не приносила... Это у нее от Юры... Доброта от Юры, любовь к природе от Юры, привязанность к животным от Юры. — Мать растила нас трудно: мы болели, работы в доме было по горло да еще война, а жили мы, как и все в те тяжелые времена, скудно,— говорил он о своем детстве. И были в его рассказах самые задушевные, теплые слова о матери, Анне Тимофеевне. — Ты знаешь, Валя, может быть, я неправ, но мне кажется, что материнский труд мы ценим еще недостаточно, не воздаем матерям должное... А какие письма писал Юра Анне Тимофеевне! Адресованы они ей, потому не стану приводить их полностью, но вот лишь одна 312
строчка: «...Мама, я тебя так люблю, я так хочу целовать прожилочки на твоих руках. Спасибо тебе за все». Он считал, что ребенок должен научиться уважать мать с раннего детства. И понимал, что в этом огромную роль играет отец. Если он уважает женщину в семье, то и дети будут уважать ее. Лене и Гале он подавал хороший пример. ...Я помню, он бывал грустным, чертовски усталым, расстроенным и даже злым. Но я не помню его равнодушным, безразличным, бесстрастным. Самый тяжелый для него день? Пожалуй, это была смерть Сергея Павловича Королева. Они очень любили друг друга. Юра собирал фотографии Сергея Павловича, относящиеся к периоду его юности, годам авиации и планеризма, берег письма и записки академика. «Ты знаешь, он очень строгий,— говорил мне Юра,— но с ним легко». Даже со стороны было заметно, что они тонко понимали ДРУГ друга. Как-то Сергей Павлович был у нас дома, играл с девочками и слушал музыку. — Хочу приобрести хороший магнитофон, Юра. Ты, я вижу, понимаешь толк в таких вещах. Посоветуй, помоги... Юра пообещал. Обещание помнил, раздобыл особый экземпляр, собирался подарить его Сергею Павловичу в день рождения. Но не успел и долго терзался потом. Юра был очень привязан к Сергею Павловичу. Оп видел в нем решительность и твердость духа, уважал за прямоту, которая равнялась смелости. Королев учил его жизни, говорил, что жизнь нельзя разрывать па отрезки: вот дом, вот конструкторское бюро, вот испытательпый полигон, а это общественная жизнь. Нельзя все это разделить. Юра тяпулся к Сергею Павловичу, прислушивался к его советам и, когда узнал о смерти Королева, с болью сказал: — Сегодня я потерял отца и друга. Начав с желания больше знать о Королеве, Юра пришел к потребности рассказывать о нем людям. Пример королевской целеустремленности, принципиальности, верности делу и долгу, партийности, человечности стал служить ребятам из Звездного призывом, предупреждением, наказом. Сам же Юра судил себя совестью Королева, видел себя взглядом Королева. — Какое же это великое счастье,— человеческий дом,— говорил он, возвращаясь из зарубежных поездок.— Дом, в котором тепло и живо. Просто тепло и живо. Тепло от живого сердца, которому есть для кого биться. Живо, потому что мы снова вместе... Однажды меня спросили: кого Юра не любил? Вопрос поставил в тупик. Искала, думала, но не назвала. Он был принципиален, прост и открыт. Оп ни от чего не уклонялся, не ограничивал себя необходимостью быть как все или быть не как все, когда ему было трудно, он не делал вид, что ему легко, когда ему было весело, он не притворялся, что сейчас не до веселья. 313
Он открыто говорил, с чем не соглашался, и высказывал в глаза знакомым и друзьям все, что о них думал. И делал это не для того, чтобы обидеть или унизить человека,— чтобы поправить или исправить. Чтобы помочь. Мои суждения о Юре могут быть пристрастными. И это объяснимо. Он вошел в мою жизнь по любви, чтобы остаться в пей навсегда. Я не соглашусь с теми, кто пытается идеализировать его, прощать ему все (сам себе он свои просчеты не прощал), что-то приукрашивать, что-то упрощать. Тогда получается искаженный образ Гагарина. А ведь он был иным, и, чтобы в меру своих возможностей показать его настоящим, я хочу привести несколько суждений тех, кто долгое время был рядом с ним, кто знал его или старался узнать, с кем сам он был откровенен. Есть много высказываний о Гагарине. Не стану их делить на справедливые и несправедливые. Не все знали Юрия так близко и глубоко, чтобы иметь право судить его слова и поступки. Но есть люди, которые прошли рядом с ним через все испытания. В числе их и Алексей Леонов, которого Юра шутливо называл Блондином. Он так сказал о Юре: — В природе человека тяга к простоте, безыскусности, искренности. Изыск, сложность, манерничанье — это шелуха, а не главное в человеке, будь он трижды гением. Возможно, внимательные историки и биографы Юрия Гагарина найдут иные слова о главном в его характере, но нас особенно восхищала в нем какая- то бездонная сила и устойчивость простых человеческих качеств — честности, прямоты, общительности, трудолюбия. И даже такой полет, такая слава не могли ни на йоту изменить его в худшую сторону. А что греха таить, такое могло произойти с кем- нибудь другим. Полет лишь ярче раскрыл человеческий талант Юрия. Это особенно было заметно для тех, кто начинал с ним. Вот слова Владимира Шаталова: — Вспоминая о Юрии Алексеевиче Гагарине, я не могу обойти молчанием то огромное, чисто человеческое влияние, которое он имел на каждого из нас. Природа щедро одарила его, и у Гагарина было чему научиться. Возьмите хотя бы теперь уже всему миру известное гагаринское самообладание. Он спокойно спал перед своим полетом в неизвестное. А это не так-то просто: ожидание полета, даже самого обычного, труднее других ожиданий. Каждый космонавт знает: самое тягостное время — последние минуты на Земле, вне корабля. Но Юра показал, что и тут можно сохранять бодрость духа, оставаться веселым, спокойным, уравновешенным. Таким он был и на самом, пожалуй, ответственном участке полета — при вхождении корабля в плотные слои атмосферы, когда горит обшивка, когда космонавтом овладевает напряженное состояние ожидания: ведь до приземления остаются считанные минуты. После того как в космосе побывал Гагарин, эти томительные мгновения стали для нас, его продолжателей, психологи314
чески более легкими. Но главное, чему научил нас Гагарин, это отношение к людям... — Юрий Гагарин уже при жизни стал легендой, символом того, на что способен человек, — сказал о нем однажды Женя Хрунов. И добавил: — Именно поэтому я считаю своим долгом сказать, что нельзя — так еще бывает! — изображать Гагарина как этакого развеселого ухаря-парня с вечной улыбкой на лице. Да, он любил жизнь, умел порадоваться от души, был удивительно чутким. Но в работе — а это большая, главная часть его жизни — Гагарин был необычайно сосредоточенным, когда надо, требовательным, строгим. И к себе и к людям. Поэтому вспоминать впопад и невпопад об улыбке Гагарина — этого великого труженика — значит заведомо обеднять его образ. А это подметил о нем Константин Петрович Феоктистов: — Очень часто о Гагарине говорят как о каком-то рубахе- парне. На самом деле он был не таким простым, как это могло показаться с первого взгляда. Юрий был умным человеком, обладавшим врожденным даром мгновенно оценивать ситуацию, выбрать нужную тональность разговора, найти общий язык с любым собеседником. Короче говоря, он умел ладить с людьми. И не потому, что он хотел извлечь для себя какую-то выгоду из этого своего редкостного умения. Просто Гагарину, очевидно, было не по душе, когда он чувствовал, что кто-то обойден вниманием. Вот пример, подтверждающий мою мысль. Он относится к тому времени, когда еще никому не было известно, кто из кандидатов в космонавты полетит первым. Однажды я сказал на лекции, что, мол, они еще не космонавты, а новички, которые ничегошеньки не знают, которым надо учиться и учиться, если они всерьез думают стать настоящими специалистами, что им, мол, по крайней мере, надо получить инженерное образование. Через несколько дней в перерыве между лекциями подходит ко мне Гагарин: — Правильно вы говорили насчет того, что мы новички. Посоветуйте, в какой вуз мне поступить: в МАИ, в МВТУ или в Академию имени Жуковского? Я ужасно обрадовался и начал его агитировать за свое родное МВТУ. Гагарин поддакивал. А потом, задним числом, я узнал, что в то самое время, когда он со мною советовался, в отряде было уже решено, где им получать высшее образование. Гагарин, как и остальные ребята, поступил в «Жуковку». Спросите, зачем же ему нужно было морочить мне голову? Я думаю, он просто хотел дать мне понять, что мои призывы не канули в безвоздушное пространство, что я имею дело с людьми, которые серьезно относятся к своей будущей профессии, которые с вниманием отнеслись к моему совету. Учеба в академии доставляла Юрию огромное удовольствие. «Сколько же я не знаю, — говорил он, возвращаясь с занятий. — 315
И сколько же интересного таит в себе наука!» Занимался он с перерывами: то командировка, то еще что-либо связанное с его работой, с общественными делами, которых было у него невпроворот. Каждый пропуск требовал напряжения и сил, чтобы наверстать упущенное. И время для занятий оставалось только за счет сна. Час ночи. Два часа. Юра за столом. Где-то в три или четыре часа ночи, а то и позже я услышу сквозь сон из соседпей комнаты, как он шелестит страницами. — Юра, поспи хоть часок! Он гасит свет в кабинете, когда уже до рассвета остается совсем немного. Утром Юра вскакивает и обычно страшно торопится, опаздывать он не мог. Не мог, потому что не привык. Он был на редкость трудолюбив и упорен. Если какая-нибудь задача не давалась с налета, мог биться над нею часами. Отдохнет минуту- другую, карандаш в руки и опять за стол... Курсовые работы, зачеты, «лабораторки» он сдавал успешно. Ему достаточно было выхватить из учебника несколько фраз, и дальше его цепкий ум и природная сообразительность заполняли недостающие пустоты. Он умел мыслить быстро и удивительно логично, и если даже его рассуждения были неверны, то почти всегда остроумны и оригинальны. Он умел гореть, умел гореть горячо и вдохновенно, даже если речь шла о самых обыденных вещах. И все окружающие его откликались и зажигались его огнем. Зажигались и шли за ним. Большим праздником был для Юрия день 17 февраля 1968 года. В канун 50-летия Советских Вооруженных Сил он защитил диплом в Академии имени Жуковского. Защитил на «отлично». Помню, с какой радостью и гордостью принес он домой синюю книжечку с гербом СССР и номером 042317. «Если все будет хорошо, — сказал он, — через годок продолжу учебу. Пойду в адъюнктуру». Не хлебом единым жив человек. Ему нужен «хлеб» человеческого общения, он нуждается в душевной участливости, в искреннем уважительном отношении к опыту прожитых им лет, если, конечно, прожиты они не впустую. Его духовное самочувствие во многом, наконец, зависит и от того, сумеет ли он найти полезное приложение силам, в какой-то мере продолжить любимое дело своей жизни. Юрий мечтал о втором полете, более трудном и более продолжительном. И не просто мечтал. Он боролся за это право и больно переживал, когда чувствовал, что на пути к этой его цели возводятся преграды, объяснимые подобного рода доводами: «А вдруг что случится с первым космонавтом...», «Первый космонавт — это символ», «Не надо рисковать» и т. п. Юра куда-то звонил, к кому-то ездил, где-то доказывал свои права, требовал, настаивал. По его настроению, когда он возвращался, можно было понять, удачная была поездка или нет. Я старалась не задавать ему вопросов, но и не быть безучастной к его переживаниям. Я понимала Юру и понимала то, что по-разному 316
складывается жизнь. Может быть сложно, может быть трудно, но не может, не должно быть тошно и нудно. Если так, значит, человек где-то в чем-то предал себя. Юра считал: если он отойдет от полетов, от подготовки к новому космическому старту, он предаст дело, изменит профессии. Юра был искренен в своем стремлении. И вообще он был чужд хитрости. Ему встречались люди, которые бесконечно рассуждали о проблемах, но никогда не решали их. Мало того, нагнетая «проблемность», они любили толковать о сложностях, о безвыходности, об утонченности своих натур, о свойственной им «раздвоенности» в силу объективных причин или еще о чем-либо... Такие люди Юру настораживали, отталкивали. Он их не любил. Трудным, очень трудным периодом было для него время, когда решался вопрос: запретят ему летать или нет? «А нужно ли вообще ему было летать?» — спрашивают иные. Рассуждают и так: если бы предугадать, уберечь, не пускать... Надо знать Юру. Спорить с ним было бесполезно: он всегда доводил до конца все, что задумывал. Беречься, щадить себя для него значило не жить. Небом он «болел» неизлечимо. — Не расстраивайся, — пыталась я успокоить его. — Как я могу руководить и готовить к полетам других, если не летаю сам? — обижался он на меня. — Ну ладно, упрямец, — соглашалась с ним. — Хочешь, я тоже пойду за тебя просить? «Сам добьюсь!» — были его слова. И добился. После изрядного перерыва в плановой таблице занятий вновь появилась его фамилия. Он летал, прыгал с парашютом, много занимался на тренажерах. Он мечтал полететь на «Союзе». Когда стартовал на этом корабле Володя Комаров, Юра был у него дублером. Он через всю жизнь пронес главный смысл своего существования, всей своей жизни и работы: быть полезным людям, партии, Родине. И еще хочу сказать о нем. Своим опытом космического полета Гагарин щедро делился как со своими будущими коллегами-космонавтами, так и с учеными, занимающимися их подготовкой, созданием новой техники. Его живой ум, наблюдательность, склонность к анализу, умение даже в мелочах находить важное и главное получало отклик в делах и сердцах конструкторов, медиков, инженеров, инструкторов. Подробный дневник Юра не вел. Точнее, не вел постоянно. На это у него не хватало времени. Но записи он делал. Иногда очень короткие, иногда несколько подробнее. Где бывал, с кем встречался, что делал, что привлекло внимание — вот характер этих записок. Есть в них свои суждения, оценки событий, вопросы к самому себе. — Для памяти, — объяснял он свое «писание». — Уйду на пенсию, обязательно напишу мемуары... Он шутил. Мемуары — это не его стиль. Но что-то более подробное, развернутое он, наверное, написал бы. 317
Я пе стану приводить здесь все странички его записей. Но некоторые из них, возможно, раскроют его характер, его мысли и чувства, дадут представление о его жизни и работе. Вот эти 83ПИСИ. Год 1961 Приближалось Первое мая.,. Мы уже получили билеты на Красную площадь — на традиционный военный парад и демонстрацию трудящихся, как вдруг раздался телефонный звонок от Николая Петровича Каманина: — Завтра утром летим в Прагу,,, Я с радостью принял приглашение, ибо, хотя и облетел земной шар, никогда до этого в других странах не был. Полетели на обычном рейсовом самолете Ту-104. По аэрофлотскому билету мне досталось место «2А» по левому борту... Командир корабля П. Михайлов разрешил мне взять штурвал и из второго кресла поуправлять самолетом. Здорово! Хотя мало похоже на реактивный истребитель... Потом была поездка в Болгарию, встреча с Венгрией, Париж... Все это очень интересно. * * * Даже не верится, что удалось съездить в лес на машине. Отдохнул. Девчонки набегались. Почаще бы так... * * ♦ Весь день был в Центре. Накопилось много дел. Нужно доделать инструкцию, программу полета, график радиосвязи, кинооборудование... Играли в волейбол. Тяжеловато после такого перерыва. ♦ ♦ * Опять началась регулярная физзарядка. Надо! Поехал на встречу в пионерлагерь энергетиков. Далеко. Лагерь хороший, ребята хорошие. Играют в космонавтов: «землян», «лунян», «марсиан», «венериан»... Устроили пресс-конференцию. Спрашивали: можно ли драться? Можно ли плакать? Нужно ли учить литературу и историю? Полетят ли в космос девчонки? Рассказал им о поездке в Японию, о девочке, умершей от атомного облучения. ♦ ♦ ♦ Финляндия... Очень красивая страна. Красота строгая, суровая... В городе Тампере есть музей Владимира Ильича Ленина. Здесь чтят память о великом вожде всех пролетариев. Это приятно. 318
Было много встреч, много бесед. Люди самые разные, но чувство у всех одно: Советская Россия — великая страна, способная на великие свершения. «Гагарин, оставайся с нами!» — прочел я на одном из транспарантов. Рад бы, говорю, но меня ждут в других местах. И тут же появился новый плакат: «Тогда побудь с нами еще часок». Пришлось задержаться. К машине меня несли на руках... * * * Летим в Англию. Посадка в Лондоне. Теплая встреча в аэропорту... Далее как в карусели. Пресс-конференция, вручение золотой медали космического общества, разговор с лордом Дройда о пользе грудного молока в воспитании ребенка... Все хотят видеть, потрогать, похлопать. Даже рука устала от приветствий..^ На приеме видел женщину с розовыми волосами... ♦ ♦ * Встреча в профсоюзе литейщиков. Поездка на завод к рабочим. Собралось очень много народа. Теплые речи, фотографирование. Очень понравилось. Вечером прием. Все окружают, просят автограф. Солидные люди, а ведут себя несолидно. Ушли через запасной выход... ♦ ♦ ♦ Завтракал у королевы в Букингемском дворце. Вот как! Королева приняла хорошо. Была обходительной, корректной. Побеседовали с ней о погоде, о космосе, о впечатлениях. С принцем говорил о летчиках, полетах, новых машинах... Подарил королеве книгу. Она очень обрадовалась. В ответ преподнесла семейную фотографию. Год 1962 Ездили в ОКБ, слушали обзорную лекцию по «Союзу». Машина очень интересная, перспективная. * ♦ * Странное дело происходит. Сейчас пишут очень много статей, очерков о космическом полете. И пишут все обо мне. Читаешь такой материал, и неудобно становится. Неудобно потому, что я выгляжу каким-то сверхидеалъным человеком. Все у меня обязательно хорошо получалось. А у меня, как и у других людей, много ошибок. Есть у меня и свои слабости. Не надо идеализировать человека. Надо брать его таким, как он есть в жизни. А то неприятно получается, как будто бы я такой паинька, такой хорошенький, что тошно становится. 319
* * * Получил письмо от СП. Он отдыхает в Сочи, а мы с Валей в Крыму. Вроде бы рядом, но... Сергей Павлович что-то грустит. Наверное, сложности рабочего плана. В его письме иносказательность, но я все понял. Бросить Гурзуф и махнуть к нему?.. Он прислал поздравление ко дню 4 октября, дню рождения первого спутника. Но с этой датой надо прежде всего поздравлять Королева. Его замысел, его осуществление. А сколько было маловеров! Надо же, уже пять лет как люди штурмуют космос! * * * Почему мы стремимся в космос? В авиацию нас привело неудержимое желание летать, штурмовать скорости и высоты «пятого океана». Если ты летчик, то небо и полеты для тебя главное, если хотите, вся жизнь. Небо... Оно бесконечно, как будущее. На него нельзя смотреть как на потолок планетария. Настоящий летчик все воспринимает гораздо глубже и тоньше... Год 1963 Присутствовал на защите диссертации Льва Демина. Тема интересная, обширная, но многое только начато. Работы по этой теме хватит на целый научно-исследовательский институт. * * * Сегодня день рождения. Ребята поздравили и поставили на голову. Как у нас положено, отстоял 29 секунд — по количеству лет... Вечером собрались у меня. Посидели немножко. Леша опоздал и был наказан холодной ванной. Таков закон! * * * Утрясали график подготовки. Простое дело, а запутали и намудрили так, что черт голову сломит. Все в куче: и занятия в академии, и полеты, и тренажеры. Врачи тоже навязывают совсем ненужное. Словом, получается ерунда. Страх не люблю людей, которые в глаза говорят одно, а за глаза — другое. ...Очень сожалею, что не попал в Дом ученых на дискуссию. «Есть ли разум вне Земли». Интересно послушать и поговорить с академиками. Но нужно готовиться к зачетам, да и Валя с Леной болеют. * * * Отчисляют Т. Доводы убедительные: по медицинским показателям человек не подходит для нашего дела, Но ведь надо объяс320
нить, поговорить спокойно. А у нас сначала все оформят, а потом объясняют. Неправильно это. * * * Ездил в Москву к С. П. Павлову. Встретил очень хорошо, долго беседовали. В качестве шефства ЦК ВЛКСМ обещает помочь нам построить бассейн. Есть возможность поехать на перекрытие Красноярской ГЭС. Интересно было бы там побывать. * * * Утром был на совещании по утверждению проекта новой машины. Встретился с Королевым. Обсуждение прошло очень интересно. Кое-кто попытался оспаривать замысел СП, но так ничего и не доказал. А замысел грандиозный! Вечером встреча в Доме ученых. Пригласили поговорить о масштабных проблемах. Боялся. Ведь они обо всем знают много больше, чем я. Но разговор получился... ♦ * ♦ Занятия в академии. Подготовился неважно. Математику не успел сделать, нет времени. Совсем нет! И английский не подготовил. Надо сказать, что с английским совсем завал, что делать — не знаю. Надо сидеть ночами. ♦ * ♦ Вызывал Н., снимал стружку. Мелочный человек. Можно подумать, что ему больше нечем заниматься, кроме уверток и придирок. Не пойму, чего в нем больше — барства и хамства или простой глупости... Жалким выглядит человек, который всегда оправдывается. Лучше бы дело делал. Завтра полеты^ завтра семинар по политэкономии, завтра встреча с секретарями ЦК комсомола, завтра... ♦ ♦ * Были с Валей в институте у профессора А. А. Вишневского. Как увлеченно он рассказывает о своей профессии! Подумал: все-таки очень ответственно быть хирургом. И трудно. Александр Александрович пригласил нас в театр слушать «Тоску». А конец вечера снова провели у него, но уже дома. Милый он человек, но сколько же у него забот... * * * Жизнь проходит очень быстро. Вот уже пролетели первые полгода 63-го. За эти полгода сделано многое, что принесло большое удовлетворение, большую радость. Но были и огорчения и печаль. Правда, последнее ерунда. И 4-562 321
Сегодня весь день занимался, подгонял «хвосты». Механика, английский, чертежи... Надеялся, что сумею многое сделать, но... Вызвали в Москву. Ради того, чтобы подписать полтора десятка фотографий. Потерял четыре часа. Наверстывать буду ночью. Год 1964 Славные подобрались у нас ребята. Вроде бы и похожи один на другого, и в то же время у каждого что-то свое, чего нельзя не заметить. Так и должно быть. Но есть одно, что роднит всех,— это стремление стать настоящим летчиком-космонавтом. Космос зовет всех! И будет звать. Как вечный зов. * ♦ ♦ «Я был, есть и буду членом своей партии, в каком бы уголке земного шара я ни находился». Так говорил Артем (Федор Андреевич Сергеев)—профессиональный революционер, подпольщик, комиссар... Хорошо сказано. * * * Космос не только удел мужественных и смелых. Он для любознательных и терпеливых, смекалистых и твердых, ищущих и верящих в будущее этого пока еще не познанного мира. Год 1965 В январе 20-летие саратовского техникума. Получил приглашение и разрешение начальства. Едем с Валей. В вагоне много курсантов. Ребята молодые, интересные, но держатся очень стеснительно. Разговорились. Они засыпали меня вопросами. Дежурный комендант на Павелецком вокзале мою просьбу не выполнил, хотя и обещал. Сообщил все-таки в Саратов. На вокзале скопище народа... И вот техникум. Очень приятно вновь побывать там, где когда-то прошли четыре года, интересных, незабываемых. Мой дорогой техникум, сколько же с тобой связано! Здесь начали впервые познавать основы серьезной науки, жизни. Здесь впервые влюблялись, ходили на вечера танцев, подружились со спортом. А мои добрые наставники-преподаватели! Постарели, изменились, иных уже нет. Но есть память. Память об этих людях, которые учили нас. В краеведческом музее увидел свою «старушку» — Як-18 № 06. О молодость, как быстро ты уходишь! 322
* ♦ ♦ Нравится мне, как читает лекции А. А. Космодемьянский. Логично, доступно, образно. Много вычислений, выкладок, формул, но профессор умеет связать все это, пробудить интерес, а главное — заставить напряженно следить за его мыслью. Его рассуждения о квантовой теории света, гравитационных полях, парадоксе времени очень интересны. Не все понятно, хотя внешне вроде бы все просто. Нужно будет поглубже разобраться в этом, почитать кое-что... Как много зависит все-таки от педагога! Можно сидеть и слушать, а то и спать на лекции, а можно сожалеть, что так быстро пролетело время. Вечером был на профсоюзном собрании в одной из лабораторий. Что сказать о нем? «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Вот и весь разговор, тусклый, без критики. Кому нужны такие собрания?.. * * * Приезжали софоновцы — мои избиратели, просили помочь достать корм для скота. Прошлое лето было плохое, и не удалось сделать полные запасы. Надо все бросать и помогать. Это сейчас самое важное. ♦ * ♦ До пуска Беляева и Леонова осталось меньше недели. На Байконуре подготовка идет вовсю. Дел у всех много, но особенно у экипажей. Примерки, проверки, тренировки каждый день. Очень много изменений в инструкции космонавтам. Это плохо. Сбивает, путает, заставляет переучивать заученное. Начинаем организовывать связь. Это очень важный вопрос для этого полета. Задействуем три канала для дубляжа. Пока все идет хорошо. В 7 часов утра ракету и корабль вывезли на старт. Разговаривал с СП. Он рассказал о перспективах, о будущей работе. Сколько же еще предстоит сделать! Трудно поверить, что все это будничные дела, а не сказка. А ведь действительно дела. Человек шагнет в космос в скафандре через люк. Потом новый корабль, орбитальные станции. Работа! Год 1966 Начался Новый год. Утром встали рано. Девчонки не дали поспать подольше. Позавтракали — и гулять. Играли в снежки, бегали. День прошел просто отлично. 323
* * * В Центре много работы... Сегодня занимался аттестованием сотрудников. Это очень большая работа. Генерал Каманин дал задание закончить все к середине января. Придется поднажать. Сложное это занятие. К тому же не все начальники объективны. А ведь за аттестацией стоят люди... Дешевый авторитет и желание быть хорошим для всех тоже не дело. А ведь через аттестацию порой хорошо виден и тот, кто ее писал... Начались тренировки и испытания на центрифуге. Жора Шо- нин и Виктор Горбатко прошли... . Меня волнует Лена. Что-то она часто жалуется на боль в животе. Нужно пройти ей обследование... Музыкой она сейчас занимается мало. А жаль!.. Галка ведет себя хорошо... Да, дети — они и насмешат, и огорчат, и обрадуют. Но больше радуют, потому их и любишь. * * * В академии все идет как обычно. Занимаемся по 8 часов. Тяжеловато, но надо... Завтра должен приехать Каманин. Нужно решить ряд важных вопросов, касающихся нашей жизни, службы и работы... Вечером возился со своими девчонками. Они у меня болтушки- хохотушки. Чуть совсем меня не замучили... ♦ * ♦ Утром на зарядку вышло мало ребят. Неужели боятся мороза? Сегодня по термометру —17°. Дела в академии идут своим чередом. Все ближе экзаменационная сессия, все ближе конец семестра... Завтра очередная годовщина Звездного. Задумали провести праздник «Нептуна». Он будет проходить в бассейне. Должно получиться неплохо. Нептуном назначили меня. * * * Исполнилось шесть лет Звездному. Срок небольшой, но дела за это время сделаны хорошие. В бассейне я и Никирясов (он был русалкой) «крестили» ребят из нового набора... Праздник прошел хорошо. Весело, остроумно... ♦ * ♦ Тяжело учиться в академии, но бросать нельзя. Все это нам очень нужно. И английский язык, и лабораторные работы по 324
электронным машинам, и лекции... Ничего, надо поднатужиться. У всего есть конец, зато мы станем инженерами. С таким багажом знаний будет легче... * * * Тяжелый, черный день. Всех нас постигла тяжелая утрата: умер Сергей Павлович Королев. Я был в ОКБ, когда пришла эта скорбная весть. Все просто оцепенели. Никто не ожидал его смерти... Страшный удар. Все ошеломлены. Мы с Лешей Леоновым поехали к Нине Ивановне. Она очень сильно переживает... Что будет дальше? Никто пока по-настоящему не представляет... Надо держаться. * * ♦ Нам надо летать. Этого требует программа подготовки. Но находятся люди, которые вставляют палки в колеса. Таким следует «вправлять мозги». В ОКБ договорились о подготовке экипажей. Потом был на тренажере. Ребята работают хорошо... Галка ободрала себе глаз, но не ноет — молодец. * * * В академии отзанимался только четыре часа. С лабораторных работ вызвали в ОКБ. Там проходило совещание технического руководства по предстоящей работе. Собралось много народа. Но чувствуется разница в проведении подобных совещаний при С. П. Королеве и сейчас... Вечером состоялось партийное собрание по улучшению работы с комсомольцами. Пришлось выступать. Нет, не с лозунгами, по делу. Лена в больнице. Без нее дома скучно. И Галка что-то не так балуется. * ♦ * С утра после занятий по расписанию все мы слушали лекции по новому кораблю. Не нравится мне, как читают товарищи из ОКБ. Говорят все об одном и том же, много повторяются, а то и путаются... Прилунилась «Луна-9». На телестудии собрались ученые, инженеры, конструкторы, астрономы. Пригласили и меня с Лешей Леоновым. Завтра надо съездить и поздравить Костю Феоктистова. Ему исполняется 40 лет. Все мы стареем. Вечером с Валей чистили ковры на снегу. И дело полезное сделали, и надышались морозным воздухом. Хорошо! 325
* * * Сегодня суббота. С утра уговаривали Володю Комарова согласиться занять должность начальника инженерного отдела. Он как мог отказывался. Привлекли его новой программой. Заинтересовался. Думаю, что уговорим его. Человек он толковый. Валя обиделась, что не заехал к ней в больницу. Глупенькая, не понимает, что правила для всех одни и если день неприемный, то я не могу нарушать установленный порядок. * * * С 10 часов экипажи сдавали госэкзамен. Отвечали хорошо, толково. Чувствуются глубокие знания систем корабля... Сначала была теория, потом перешли на тренажер. Ребята и здесь показали хорошие знания. Как ни строга была комиссия, но всем поставили «отлично». Правда, Севастьянов хотел придраться к одному из ребят и поставить «хорошо», но другие члены комиссии его не поддержали... * * * Весна... Живем на новой квартире. Сколько же нужно всего сделать! Кажется, никогда не наведем порядок. Да и времени совершенно нет. Занятия в академии, дела в Центре, подготовка к городской партийной конференции. Утром вышел на физзарядку на новом месте. Один. Или погоды испугались, или не определились наши ребята. Надо заставить их не отступать от традиции. Так сложилось, что если какое ЧП — зовут Гагарина. Сегодня у Быковских Сережка закрыл в ванной комнате домработницу с маленьким Валериком. Задвинул защелку и убежал. Три часа они там просидели. Потом начали плакать, кричать, звать на помощь. Вот и пришлось мне взламывать дверь... Потом вызвали на Госкомиссию. Включили в группу поиска по эвакуации спускаемого аппарата. Еще одно дело. А ведь скоро экзамены. ♦ ♦ * Завершил свою работу XXIII съезд КПСС. Намечена огромная программа. Ее надо выполнять. Надо! С чем хочется сказать: кем бы ты ни был, какую бы должность ни занимал, ты всегда свидетель своего времени, своей эпохи и участник того, что вершится вокруг тебя... Великая честь быть членом ленинской партии, партии коммунистов. ♦ ♦ ♦ На предприятии изучали приборную доску и КСУ. Вообще-то их надо изучать в комплексе, а не на отдельных образцах. 326
В 16.00 состоялось юбилейное заседание ученого совета предприятия. Зал был полон. Доклад делал М. К. Тихонравов. Он рассказал о работе коллектива по созданию космической техники, коснулся будущего, пофантазировал... Говорил и о летчиках-испытателях. Очень хорошо говорил о СП. Я с ним согласен во всем, кроме того, что испытателей надо искать на стороне. Надо смелее использовать наших ребят. И вообще передавать больше функций управления космонавту. Надо будет собрать ребят и узнать их мнение. * * * Со следующего понедельника для меня начнется непосредственная подготовка на новом корабле. Придется поработать! Была большая дискуссия с промышленниками. Такие «общения» бывают горячими, жесткими. Оно и понятно: их жмут сроки и разные другие обстоятельства, а нам нужны условия для работы — удобство, возможность выполнения программы полета. Не всегда единодушное решение принимается с первого раза. Ну что же, соберемся еще раз. * * * Начались разговоры: нужен ли очередной полет? И это после того, как все готово — и техника, и люди, и программа составлена и обоснована. А у сомневающихся доводов нет. Нет и позиции. Пожатие плечами, разведение рук, многозначительные намеки — все это пустое. Полет нам нужен. И не один. Нужно больше делать полетов, приобретать опыт, знания для будущих, более сложных и дальних стартов. * * *- «Я маленький человек», — говорят некоторые, оправдывая свое безделие. «Куда-де нам до больших дел». Ерунда все это. Удобная ширма. Жить надо просто, но увлеченно, с любовью делать свое, хотя бы и маленькое, дело и любовью делать его большим. ♦ ♦ ♦ Воскресенье. Отличное утро, солнечное, ясное. День обещает быть замечательным. Девчонки просят сводить их в цирк и в парк культуры и отдыха. Мне тоже хочется в цирк и в парк, но экзамены, которые уже совсем близко, охлаждают это желание. И все- таки мы едем в Москву. Заниматься буду ночью. * * * В списках экипажей меня нет. Узнал это случайно. Спрашиваю: почему? В ОКБ все пожимают плечами: бумага, мол, подпи327
сана начальством. Позвонил И. П. Каманину. Он сказал, что ничего не знает об этом решении. Обстановка сложная. Меня хотят оттереть. Буду биться всеми силами. * * * Утверждены экипажи на «Союз». На первой машине командиром идет Комаров. Я — дублер. Врачебную комиссию прошел без замечаний. Все показания хорошие. Врачи довольны. ♦ * * Вторник. Сегодня летный день. Начинаю после перерыва полеты на УТИ МиГ-15. Встал очень рано. Сделал пять полетов с инструктором Галкиным. Сначала не все получалось, но с третъего-четвертого полета стало получаться. Налетал за день 3 ч 40 мин. Это хорошо. После полетов заехал в Центр. Там был Каманин. Он рассказывал о предстоящих космических делах. Чувствую, что будет много нервотрепки... Нам нужна солидная тренажная база. Очень нужна. Но чтобы она была, надо быть более настойчивыми. ...Лена скоро пойдет в школу. Идет с охотой. Молодец. Я ее напутствую каждый вечер. Решили, что на первые дни учебы Валя возьмет отпуск. * * * Летал ночью. Сделали четыре полета. Все хорошо. Я собой доволен. Не позабыл еще небо, есть порох в пороховницах. Последнее время в каждый летный день или ночь делаю по четыре-пять полетов. Надо быстрее выполнить программу. ♦ * * Надо ехать в отпуск Сейчас самое удобное время. Вернемся — будет готов тренажер. Тогда снова поднажмем... Отпуск не дали. Разрешили отдохнуть только два дня. * * * ...Заехали в одну деревню. Зашли в дом. «Можно перекусить чего-нибудь?»— спрашиваем. Бабки приглашают: «Заходите, заходите». Напоили нас молоком, накормили яичками, творогом. Очень удивились и обрадовались, узнав, что я космонавт. Охали, ахали, не верили. А потом говорят: похож на Гагарина. Наверное, не врет... * * * Одно из удивительных свойств памяти — извлекать из далекого прошлого воспоминания о давно забытых, казалось бы, со328
бытиях и снова переживать связанные с ними обстоятельства так, словно все их участники еще окружают тебя и судьбы этих людей тесно связаны с твоей судьбой. Я помню всех, кто помогал мне становиться на крылья, осуществить мечту о небе. * * * Приезжал Алик Черкашин. Попросил дать ему рекомендацию в партию. Я еще никого не рекомендовал. Задумался: что знаю о нем,, что думаю, как оцениваю... Рекомендовать могу с чистой совестью. Он будет первым мною рекомендованным, знаю — не подведет, будет достойным членом партии коммунистов. Год 1967 Сдавал (точнее, защищал) курсовую по автоматике. Спрашивали строго. Пришлось здорово попотеть. Получил «пятерку». Вечером забрал девчонок из детского сада и похвастался: я — отличник. А они свое: «Папа, давай играть». Играли... * * * День рождения В. И. Ленина. 97-я годовщина. Как жаль, что не удалось его видеть! Великий ум, великая скромность, великий человек. Да, эпоха может рождать великих людей. Это наше знамя, наша честь. Великий пример для всех и для каждого. ♦ ♦ ♦ Был на вручении ордена Ленина газете «Красная звезда». Все прошло по-деловому, но вместе с тем и торжественно. Хорошо и просто сказал А. И. Микоян. Главный редактор Н. И. Макеев просил остаться на банкет, но я не смог. Вернее, пошел, но сбежал. Зато успел сделать полезное дело. ♦ * * Отпуск опять пошел кувырком. Отзывают в Москву. Зачем? Ни один мой отпуск не проходит без того, чтобы куда-нибудь не вызвали. Что же делать? Ведь у меня путевка... Буду отказываться. Следующий раз надо ехать в глушь, где нет ни почты, ни телефона. * ♦ ♦ С утра занимался на «Волге». Хороший тренажер, но предстоит еще многое доработать. Полет проходил резковато. Нужно будет потренироваться в управлении, более тщательно его отработать. Без этого выполнять стыковки трудно. А нужно! 329
Что-то сегодня не очень хорошо себя чувствую. Побаливает голова, знобит, заложило нос. Наверное, грипп. Вечером надо попить чай с малиной. Болеть сейчас никак нельзя. Завтра снова тренажер. * * * На пленуме ЦК ВЛКСМ шла речь о воспитании молодежи, о роли в этом деле комсомола. А дело это огромной важности. Нужно очень серьезно подойти к нему. Нужно найти такие формы работы, которые развивали бы у ребят, у нашей пионерии чувство дружбы, товарищества, коллективизма, любви к Родине, партии, уважение к старшим, к традициям народа. Начинать это воспитание надо с самого детства. Но не давить инициативу ребенка, его интересы. Воспитывать нужно, играя, объясняя, показывая. И конечно же, здесь не должно быть фальши, формализма, казенщины. Они все погубят. ♦ ♦ ♦ Прохожу вращение на центрифуге. Первым вращался Комаров, затем Быковский, Хрунов и я. Все нормально. Завтра будет повтор. Вечером зашел к Леоновым и попал на день рождения Светы. Посидел за столом, выпил компота... ♦ ♦ ♦ С каждым днем все больше работы. Сам корабль еще не готов, но уже на выходе. Занимаемся день и ночь, изучаем инструкцию и другую полетную документацию. Начались занятия и на тренажере. Летаем на самолете-лаборатории Ту-104. В ОКБ состоялось совещание главных конструкторов. Я на это совещание не ездил — нужно было тренироваться на учебном корабле. Тренировок много, они занимают уйму времени, но это совершенно необходимо. Валя просит свозить ее в Москву, девочкам нужно купить обувь, а у меня нет ни минуты времени. Вася Лазарев сказал, что у него есть личный разговор. Надо обязательно встретиться. * * ♦ Сегодня будет полет на Ту-124 на астроориентировку... Полет важный и нужный... Через два дня должен быть технологический пуск. Мы очень ждем его... * * ♦ Погиб Володя Комаров. Он сделал очень важное дело и погиб. Он испытал новый корабль. И еще он заставил всех нас быть 330
собраннее, придирчивее к технике, внимательнее ко всем этапам проверок и испытаний, бдительнее при встрече с неизвестным. Он показал, как крута дорога в космос. Его полет и его гибель учат нас мужеству... Мы научим летать «Союз». В этом вижу я наш долг, долг друзей перед памятью Володи. Это отличный, умный корабль. Он будет летать... Год 1968 Близится защита дипломного проекта. Чертить и считать приходится много. Только бы не отвлекали. Есть интересные идеи, надо бы обговорить их с руководителем. Работаем без выходных. Думаю все время о дипломе, другое ничто не лезет в голову. Преподаватели говорят, что у меня материала на два диплома. А мне нужен один, но настоящий, мой. Спасибо Александру Андреевичу Дьяченко — он мой консультант и помощник. Спорим с ним до хрипоты. Но я ему очень признателен за внимание и чуткость. * ♦ * Постарел еще на год. Кое-что сделано, но это не все. Надо работать. Есть препятствия, но их надо преодолевать. Популярности и известности, которые мешают, надо противопоставить целеустремленность и настойчивость. Это не рисовка, а зов души. К сожалению, не все это понимают. Но все-таки еще полетаем! Проходил первую тренировку в барокамере для отработки шлюзования и перехода. Кажется, все нормально. ♦ ♦ ♦ Валя в больнице. Девчонки хотя и крутятся около меня, но чувствуется, что им не хватает матери. Мать — это мать. Второй день полеты срываются из-за погоды. В ожидании ее теряешь много времени. Сегодня небо прояснилось только во второй половине дня. Стараюсь использовать «паузы» для изучения документации. Когда же появится время? Эти свои записи он делал только для себя. Но написанное рукой человека неравнодушного превратилось из глубоко личных заметок в документ, который как бы показывает Гагарина изнутри. И пусть не все складывалось так, как ему хотелось, за этими строками стоит человек счастливой судьбы, который умел брать от жизни и отдавать ей только полной мерой. 331
Есть среди его записей восхищенные слова о хоккее и водных лыжах, о его любви к технике, стремлении всегда содержать ее в порядке, будь то автомашина, киноаппарат, магнитофон или набор обычного слесарного инструмента. Он быстро сходился с людьми, умел, как говорится, с ходу подметить в человеке хорошее и доброе, быстро чувствовал фальшь и неискренность. Его утомляли приторность хвалебных слов, навязчивое внимание, подобострастие. Оп не умел отказывать. Каждую просьбу считал обязательной и мучился, когда ему не удавалось что-то сделать. Себе же он отказывал во многом — в отдыхе, в свободном времени, в расслабленности, которая порой так нужна, в каких-то желаниях. Последнюю запись в своем дневнике он сделал 23 марта. Это была суббота. Для него рабочая. Совещание в Центре, поездка в Москву по делам какого-то строительства, подготовка к Гос- комиссии по очередному космическому кораблю, обсуждение предстоящих полетов с Серегиным. — Скоро 12 апреля,— сказал он как-то задумчиво.— Семь лет прошло... — Уже семь,— ответила я.— А кажется, что это было вчера. — Все помню,— заговорил Юра.— До мельчайших подробностей помню. И как волновался там, на Байконуре, в ожидании решения Госкомиссии, и как радовался, как последний раз назвал себя старшим лейтенантом, докладывая, что к космическому старту готов... Помню, как обживал «Восток», как каждый хотел что-то посоветовать, что-то пожелать... Как провожали на площадку, как делал заявление для печати и радио — первое в своей жизни. Обращался-то ко всей планете, всему человечеству. Помню глаза Королева, его лицо, каждую морщиночку па нем... Все помню. И буду помнить... Мы помолчали. — Да, быстро пролетели годы! — сказала я больше себе, чем ему, и подумала: «А когда же наступит для него хоть короткий перерыв? Когда пусть ненадолго, но не будет этих «надо», «должен», «обещал»...» Сначала ждали окончания учебы в академии. Надеялись: теперь будет посвободнее. Не получилось. Занятия, тренировки на земле, полеты на самолетах, поездки на испытания... «Техника совершенствуется, не хочу отставать» — таким был его довод. Служебные дела в Центре (последнее время Юра был заместителем начальника Центра подготовки космонавтов), совещания в конструкторском бюро — тоже его заботы. Плюс к этому депутатские обязанности, дела в Спорткомитете, в Обществе дружбы СССР — Куба, командировки с мандатом ЦК ВЛКСМ на Дальний Восток, в Сибирь, на целину, новостройки пятилетки... — А когда же отдыхать, Юра? — Когда? Поэт говорил: «И вечный бой, покой нам только снится». — Я не шучу. 332
— Я тоже,—оживился он.—Вот ты окончательно поправишься, погружу всех вас па катерок и махнем куда-нибудь в глушь... Посидим у костра, ухи поедим, спать будем в палатках, зарю встречать вместе с птицами, босиком по росе бегать... Юра хитро подмигнул мне и сказал: — Только чтобы никто не знал, когда и куда. Кто-то из друзей назвал его «заводной непоседа». Юра не возражал: «Пусть так». Его непоседливость была предметом любопытства многих. Помню, французские журналисты задали ему вопрос: «Какие причины побуждают вас вести столь многостороннюю деятельность?» — Сложный вопрос,— последовал ответ.— Если скажу, что я коммунист и поступаю по велению долга, упрекнут: «Коммунистическая пропаганда». Если скажу, что мне это интересно, не поверите. Впрочем, дело ваше: верить или не верить. Все те дополнительные обязанности и общественные дела, которые я выполняю, неприятностей мне не приносят. Наоборот, я люблю работу с молодежью, с комсомольцами, люблю спорт, нахожу интерес в поездках и встречах с людьми труда... Все это доставляет мне большое удовольствие. Он не кривил душой. Юра — это огромный бурлящий энтузиазм, энтузиазм искрящийся и передающийся другим. Прошло двадцать три года... Передо мной пачка фотографий. Я их раскладываю на столе, стараясь выдержать хронологический порядок. Вот он совсем еще мальчишка. Смотрит прямо в аппарат полными любопытства главами. Вот эти глаза сощурены, и губы расплылись в улыбке. Вот он среди одноклассников — сосредоточенный, застывший. Вот держит железный прут, на лоб сдвинуты темные очки. Это па практике в литейном цехе. Вот группа друзей по техникуму. Юра строгий, в галстуке. Из кармана торчит авторучка. Глаза повзрослевшие, волосы аккуратно зачесаны назад. Вот он на крыле самолета, счастливый, рука поднята, рот приоткрыт. Наверное, кричал в этот момент что-то веселое. А вот он на каком-то торжественном собрании, сосредоточен, строг. Впервые надета офицерская форма: две звездочки на погонах и кортик сбоку. Много фотографий у самолета, в парашютном снаряжении, на спортивных площадках. Вот мы вместе, молодые, не очень-то смышленые, наша Леночка у меня на руках. Вот ребята из первого космического отряда: Леша Леонов, Андриян Николаев, Паша Попович, другие. Вот Юра в скафандре там, на Байконуре. Вот он на Красной площади... Сколько лет, сколько событий! А он не менялся, разве что взрослел... Все помнят его обаятельную улыбку, общительность, доброжелательность и неизменное чувство юмора, которое помогало ему и окружающим. Может быть, оттого и называли его — наш Юрий. 333
Он был первым. К этому трудно что-либо добавить. Его подвиг будут, наверное, вспоминать и через столетия. И в безмер- пых делах космоса, которых достигнут идущие за ним, будут жить те 108 минут истории, которые открыли новую эру. Космическую эру человечества. Ведь с его знаменитым «Поехали!» весь мир как бы взошел на новую свою ступень. Пусть не покажется странным, что в этих, казалось бы, чисто личных воспоминаниях о Юрии как бы перемежаются две тональности: общественная и личная. Для Гагарина нельзя было быть просто женой и матерью его детей. Для него было очень важным, чтобы рядом был друг, с которым он мог бы быть предельно откровенным. Мне кажется, что у нас была такая дружба. Она делала нашу любовь еще сильнее. Ну а что касается общественного, то оно никогда не отделялось у него от личного. Наступил 1968 год. Кто мог подумать, что он станет для пашей семьи черным годом? Кто мог подумать, что... Что все так неожиданно и нелепо обернется? 26 марта, в ту трудную для нас весну, оп приезжал ко мне в больницу, рассказывал, как дела дома, как девчонки. В этот день в 16.00 у пего должна была быть предполетная подготовка. Он посматривал на часы. «Поезжай, опоздаешь»,— сказала ему. «Успею»... Тем, кому приходилось долго лежать в больнице, наверное, знакома тоска по дому, острое желание пройтись по знакомой улице, окунуться в обстановку будничной суеты, домашних хлопот... Как ни внимательны работники больницы, нас неудержимо влечет домой, к родпым, близким, друзьям. И торопливый визит, и короткая записка порой определяют настроение больного па несколько дней. Согревает мысль: обо мне помнят. Но и предчувствие становится каким-то обостренным. На следующий день вечером он должен был приехать снова. Но не приехал. В 10 часов 19 минут он ушел в свое небо. В 10 часов 31 минуту перестало биться его сердце. Что произошло 27 марта 1968 года? Юрий унес с собой тайну своей смерти. То, что произошло в тот день и час, было поединком со смертью. Поединком, требующим такой же отваги, как и его космический полет. Ведь он был первым. «Как глупо все... Мгновение — удар... А дальше темнота. И будто все вдруг провалилось в бездну. Кромешная немая пустота. Ни крикнуть, пи позвать, ни спрятаться, ни оглянуться... Ведь это смерть была...» К сожалению, не помню автора этих стихов. Знаю лишь, что написаны они им были в студенческие годы, в память о девушках-фронтовичках, погибших во время войны. Стихи эти печатала «Комсомольская правда». ...Я смотрю на его портрет. На чуть сощуренные, искрящиеся глаза. На улыбчивые припухлые губы, на едва заметные мор- 334
щипки у смеющихся глаз. Кажется, что он здесь, с нами. Просто ушел куда-то, уехал и скоро вернется... Гагарин и смерть... Как неправдоподобно это звучит, как страшно! Я гоню от себя эту мысль, я не хочу в это поверить. Для меня, Леночки и Галки эти два слова несовместимы. Он был и есть жизнь. Весной 1961-го ему исполнилось двадцать семь лет, весной 1968-го — тридцать четыре. Трудно делить его жизнь на какие- то рубежи, этапы, отрезки. Хроника Гагарина — это и дата его рождения, и его годы учебы, и день вступления в ряды комсомола, и первое свидание с небом на аэроклубовском самолете, и служба на Севере, и приход в Звездный, и путь до 12 апреля, и 108 минут истории, и то, что было потом... Некоторые считают, что потом было испытание славой. Это неверно. Испытание было в другом. Нужно было самому себе сразу же, не откладывая на потом, ответить на самый главный вопрос: «Что дальше: праздность или работа?» Я особенно заостряю внимание на этом, потому что Юра еще до полета любил повторять: «Это наша работа». И полет он понимал только как работу, как будни. Вот его слова: — Меня в мае шестьдесят первого все время почему-то преследовала одна мысль, один вопрос: «А что дальше?» Примерную программу полета я знал. Знал, что «Ландыши» (так Юра называл товарищей по отряду.— В. Г.) рвутся в космос. Чем буду заниматься я? Решил посоветоваться с Королевым... Сидели мы в саду возле дома. — А что мне делать дальше? — спросил я. — А как ты думаешь? — Когда ты летчик, все ясно. Сегодня полет, завтра полет, и так каждый день. Работа. — Ясно. Но это только констатация факта,— заключил Королев,— а где предложения? — Еще раз слетать в космос,—- неуверенно сказал я. — Согласен, но только с более сложным заданием, чем первое. Потребуются новые знания, время. — Надо учиться — я правильно вас понял? И он учился. Упорно и постоянно. Испытание славой тоже было, причем испытание абсолютно неожиданное, как лавина, наступающая со всех сторон. Думаю, это было не легче самого полета. И пройти через него — значило сохранить себя как личность. «Надо дело делать...» Эта мысль рефреном проходит через всю его последующую жизнь. Те 108 минут соприкосновения с неведомым — старт, вывод на орбиту, невесомость и перегрузки, психологическое восприятие космоса, полет над Землей на огромной высоте — раскрыли еще одну грань его личности. Гагарину оказались по плечу большие государственные и партийные задачи. Откуда у него эта масштабность, эта глубина, это умение 335
аналитически и глубоко вникать в существо различных проблем? Я не раз задавала себе эти вопросы, но находила лишь единственный ответ: таким сделала Юрия вся его жизнь. Качества, выработанные им в тяжелую пору детства и нелегкой юности: честное отношение к труду, уважительное отношение к людям и повышенная требовательность к самому себе — стали стержнем его характера. Они главные и для человека, облекаемого большим доверием парода. Гагарину были оказаны высокие, но многотрудные общественные почести. Депутат Верховного Совета СССР, делегат партийных съездов, член ЦК ВЛКСМ, представитель многих комиссий... У него было очень мало времени для себя, по он с достоинством и честью выполнял эти обязанности. Выполнял не только щедрым сердцем, но и неожиданно открывшимся умением. Руководило им одно чувство — чувство долга, гражданственности и общественной полезности. Сначала школьник, потом ученик ремесленного училища, студент техникума, курсант военного авиационного училища, летчик, космонавт, Юрий Гагарин сквозь всю жизнь пронес главный смысл своего существования всей своей жизни и работы: быть полезным людям, Родине. Недавно дети принесли пластинку с современными песнями... Меня взволновали слова одной из них: «Есть только миг между прошлым и будущим, и только он называется жизнь». Миг и жизнь... «Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением». Эти его слова вновь и вновь не покидают меня, вспоминаются, когда оглядываешься на его жизнь. Счастливую и яркую. Честную и вовсе не простую. «Счастье — это жить и сознавать свою радость жизни; счастье — это во имя этой любимой жизни не думать о себе». «Не думать о себе, думать о других — это свобода! Это возвышенно и величественно». «Но не только это! Возвышенно и величественно любить кого-нибудь, быть ему настоящим другом в жизни... Иметь детей и воспитать их настоящими людьми... Хорошо работать и знать свое дело... Быть обыкновенным, честным человеком...» Все это и привело его в бессмертие. И еще дорога в космос, по которой продолжают идти его товарищи. Помню еще такой случай. Журналисты из «Правды» помогли Юре написать книгу о полете, о себе, о товарищах. Работал он с увлечением, времени не жалел. И вот «Дорога в космос» увидела свет. Осенью мы поехали в Гжатск, к Юриным родным. А там эта книжка уже есть, прочитали ее. Всем понравилась она, а дедушка-сосед остался недоволен. Встретил Юру на улице и говорит: «Читал твою книжку. Хорошая. Только что же ты про меня не написал? Я ведь и в империалистическую немцев 336
бил, и в Отечественную, и самолеты всякие видывал, и то, что по радио говорят, растолковываю всем... Ты в другой раз про 1 меня напиши. Обязательно. Вот это будет так!» Юра пообещал. Разговор этот ему запомнился надолго. «Дед по-своему прав, — сказал он однажды. — Сколько людей готовило мой полет, а о них никто ничего пе знает. Они не думали о славе — они работали. Это они создали «Восток», ставший символом I человеческого прогресса, космический корабль, предстающий как уникальный сплав человеческих умов и темпераментов. Придет время, и все узнают имена тех, кто их делал руками, кто их запускал. И будет рассказано о том, как эти люди работали». 12 апреля 1961 года — это день, о котором нас будут расспрашивать внуки. Той весной в обычный четверг, растолкав все сенсации мира, прервав программные передачи, планету облетела радиовесть: человек в космосе! И тут уточнение: русский, 1 советский! Двадцатисемилетний военный летчик, коммунист, уроженец Гжатска, что на Смоленщине, вписал первую страницу в новый том исторической летописи человечества, перечеркнув грань между фантастикой и реальностью. Один из трех с половиной миллиардов землян покинул родную планету, чтобы их мечтой, их волей и от их имени прорваться в безбрежный мир звезд. 12 апреля стало Днем космонавтики. Это не внутринациональный праздник. Ежегодно его отмечают на всех континентах Земли. Люди Земли уже отметили двадцатипятилетие космической эры. Растет число космонавтов. На звездных трассах уже побывали представители двенадцати стран: СССР, США, ЧССР, ПНР, ГДР, НРБ, ВНР, СРВ, Кубы, МНР, СРР, Франции. Задачи полетов усложняются. Теперь космос превращается в научную лабораторию, где работают люди различных специальностей. Наступит пора, когда в просторы океана вселенной придут монтажники, астрономы, геологи, физики, синоптики, врачи, биологи, химики, металлурги, океанологи, рабочие — сотни, тысячи людей. Но труднее всех было, конечно, ему, Космонавту-1, Юрию Гагарину. Он шел в неизвестное, а это требует всегда полной отдачи сил, мужества, героизма, воли. Путь к звездам лежал по целине. } Он бесконечен, этот путь. ’ Дерзновенный штурм продолжается... * * * 337
А. С. Кириллов, Герой Социалистического Труда, заслуженный деятель науки и техники Казахской ССР ТОТ ПАМЯТНЫЙ АПРЕЛЬ 1961-го (рассказ бывшего руководителя стартовой службы космодрома Байконур) есна на космодром пришла в тот год на редкость рано. Уже в конце февраля как-то внезапно присмирели, а затем и окончательно унялись свирепые зимние ветры. В низинах, куда вперемешку с песком они сдули спег, сникли и незаметно стаяли грязно-серые сугробы. На ручейке теплой ночью взломало и в течение дня пронесло лед. С каждым днем степь все больше меняла свой облик, покрываясь сизо-зеленым ковром, сменявшим ее темно-бурую одежду из выгоревших и перезимовавших прошлогодних трав. Ночи еще были холодные, иногда прохватывало и морозцем, но вставало солнце, и ледяной панцирь на залитых водой такырах через час-другой бесследно исчезал, сменяясь рябью от дуновения легкого весеннего ветерка. Впрочем, наша работа, работа испытателей, от погоды не зависит. Это не то, что авиарейс, скажем, Сочи — Москва — из-за ненастья могут отменить. Нам помешать может разве что ураган. План пусков был составлен с перспективой, и напряженная работа шла днем и ночью, без длительных перерывов. В один из таких теплых мартовских дней, незадолго до запуска беспилотного космического корабля с четвероногим «космонавтом» на борту — собачкой Чернушкой, в монтажно-испытательном корпусе космодрома появилась группа офицеров в форме Военно-воздушных сил. Они шли, полукольцом окружив Главного конструктора Сергея Павловича Королева. В соответствии со сложившимся порядком иду навстречу прибывшим, коротко, не вдаваясь в детали, докладываю Главному о ходе испытаний. — Познакомьтесь, Анатолий Семенович, — пожав мне руку и обведя всех взглядом, говорит Королев, — это наши кандидаты в космонавты, которых вместе с Вами будем готовить к полетам. Признаюсь, я давно думал о тех, кому доведется совершить полет на космической ракете, проникнуть в глубины таинственного космоса, не раз пытался представить того смельчака, которому 338
выпадет счастье осуществить такой «прыжок в ничто» первым. По то было лишь воображением. А вот теперь они, эти парни, стояли передо мной, во плоти ощутимые и реальные. Все как на подбор, невысокого роста, ниже среднего, крепкого телосложения. Судя по знакам различия и погонам — все летчики, старшие лейтенанты и капитаны. «Молодежь, — подумал я, приглядываясь к прибывшим. — Совсем еще молодые ребята. Интересно, как они попали в отряд космонавтов?» Затянувшуюся паузу прервал Королев. — Анатолий Семенович, — сказал он, — руководит на старте подготовкой ракеты-носителя и корабля, будет осуществлять запуск «Востока». Я смутился от столь торжественного представления, а Королев, имея обыкновение, знакомя людей, облекать этот ритуал в подобную форму, продолжал нимало не смущаясь: — Человек он надежный, проверенный, так что будьте спокойны! Ребята стояли молча, но всем своим видом старались показать, что они и не собираются «волноваться», а Королев между тем с той же мягкой улыбкой стал представлять их мне: — Юрий Алексеевич Гагарин... Герман Степанович Титов... Апдриян Григорьевич Николаев... «А ведь они все разные, — думал я, теперь уже внимательно всматриваясь в каждого и обмениваясь с ними рукопожатием. — И как это мне сначала показалось, что они похожи друг на друга? Разве что ростом мало чем отличаются, а так все они очень разные, друг на друга непохожие!..» Затем часа полтора-два мы с Сергеем Павловичем знакомили группу космонавтов с монтажно-испытательным корпусом, подробно рассказывали о ракете-носителе и технологии ее испытаний, в деталях поясняли весь ход подготовки космического корабля-спутника, ■— словом, показывали все, что представляло хотя бы малейший интерес для будущих космонавтов. И все время — я это заметил сразу — впереди группы были два невысоких крепыша — Юрий Гагарин и Герман Титов. Оба дотошные, любопытные, въедливые. Правда, Титов задавал вопросов больше, всем интересовался, обо всем высказывал свое впечатление. Гагарин хотя и отдавал ему пальму первенства в количестве вопросов, но вникал во все более основательно, ощупывал руками и был сосредоточен до предела, как губка впитывая сказанное и все это мысленно обдумывая. — Скажу вам по секрету, Анатолий Семенович, — заметил Королев, когда, распрощавшись с космонавтами, мы остались вдвоем, — вот этот русоголовый паренек, Юрий Гагарин, полетит в космос первым. Признаюсь, он мне очень нравится: какой-то весь ладный, постоянно собранный, да и, прямо скажем, от природы умный и одаренный человек. Откровенно говоря, мне в равной степени понравились и Га- 339
гарип, и Титов, по первому впечатлению было сложно кому-то из них отдать предпочтение, хотя живой ум и эрудиция Германа Титова мне импонировали. — Нет-нет, — поняв причину моего молчания, продолжил Сергей Павлович, — другие ребята тоже хороши, и каждый из них достоин быть первым, но не стану кривить душой: Гагарин мне нравится больше всех, и если на Госкомиссии будут другие пожелания, я сразу не отступлю, буду отстаивать кандидатуру Гагарина. Сергей Павлович Королев, как никто другой, умел разбираться в людях. Если он, а это случалось, как правило, после долгого и скрупулезного изучения качеств сотрудников, предлагаемых для выполнения ответственного задания, наконец останавливал свой выбор на каком-то конкретном, понравившемся ему человеке, которому он, Королев, мог верить и доверять, то только исключительные обстоятельства могли подорвать это доверие, раз и навсегда отвернуть его от этого человека. В отношении Юрия Гагарина он, по-видимому, уже сделал свой окончательный выбор, и только присущее ему свойство внимательно прислушиваться к мнению окружающих не позволило ему в том разговоре раскрыть все свои карты и более определенно и окончательно сказать о сделанном выборе. Так или иначе, но мне все стало ясно: первым космонавтом будет Юрий Гагарин! В марте 1961-го были проведены два успешных экспериментальных пуска беспилотных кораблей-спутников с собачками Чернушкой и Звездочкой на борту. Пуски были, как у нас говорят, зачетными, предусмотренными программой. Путь для полета человека в космос был открыт. Одновременно завершились испытания ракетно-космического комплекса «Восток». Все недостатки, выявленные при экспериментальных пусках, все замечания были тщательно изучены. Некоторые системы корабля в ходе подготовки пришлось доработать, а после этого провести и ряд дополнительных испытаний. Королев постоянно — днем, а если необходимо, то и ночью — находился среди испытателей, дотошно и въедливо вникал в любую мелочь, в любое замечание, появившееся в ходе испытаний, ворчал, когда что-то не ладилось. Если кто-то из конструкторов или испытателей одним махом хотел отделаться от замечаний, полагая, что вопрос ясен и его можно «закрыть» отпиской в журнале, Королев свирепел. Он мог тут же отстранить провинившегося от работы. Он не терпел отступлений от технологии и требовал еще и еще раз прорабатывать все неясные вопросы, чтобы найти наиболее правильное техническое решение. — «Восток» должен быть абсолютно надежен! — говорил Главный конструктор.— Партия и правительство оказали нам огромное доверие, разрешив запуск корабля «Восток» с человеком на борту. Это доверие мы обязаны оправдать, обеспечив безу- 340
словпое успешное выполнение эксперимента. Если у кого-либо из вас есть хоть малейшее сомнение в работоспособности и надежности корабля и ракеты-носителя, их систем, доложите немедленно! — продолжал он. — Лучше отложить пуск и еще и еще раз все проверить, чем поторопиться, что-то упустить и привести дело к провалу. Тогда нас... — он не закончил свою мысль. Нужно сказать, что требовательность Главного конструктора не была чрезмерной или излишней, она определялась важностью и грандиозностью поставленной перед ним задачи. Люди понимали это, трудились с полной отдачей сил и с чувством величайшей ответственности. К концу первой декады апреля основной объем испытаний ракеты-носителя и космического корабля «Восток» был завершен. Пришло время принимать официальное решение о полете. 8 апреля (доверительно меня об этом проинформировал Королев) состоялось заседание Государственной комиссии в узком составе. На нем и было решено, что командиром первого пилотируемого корабля-спутника «Восток» станет старший лейтенант Гагарип, было определено и задание на космический полет. Дублером первого космонавта был назначен старший лейтенант Титов. Во второй половине дня в соответствии с программой предстартовой подготовки оба космонавта «обживали» свой космический «дом». Ни о чем пе догадываясь, испытатели считали это обычной работой, вели с Гагариным и Титовым радиопереговоры, тщательно проверяли готовность каждого к полету. Все шло нормально. Наступило воскресенье. Испытателям космодрома был предоставлен столь необходимый отдых. Государственная комиссия собралась на очередное заседание для принятия решения о плане дальнейших работ. Небольшой конференц-зал служебного корпуса заполнен до, отказа. Кроме членов Госкомиссии здесь собрались видные советские ученые, конструкторы, инженеры, руководство космодрома и представители всех его служб. Словом, заседание было очень представительное. Первому предстояло докладывать мне, как руководителю испытательной службы космодрома Байконур. Казалось бы, дело привычное: уже было немало пусков. Но все предыдущие не шли ни в какое сравнение с предстоящим. Я, естественно, волновался, хотя и старался не показать этого, был предельно лаконичным и точным в изложении результатов испытаний. Все присутствующие хорошо представляли положение дел, и все же вопросы следовали один за другим, уточнялись малейшие детали, ставились дополнительные задачи. Это и понятно: пуск необычный, ответственность всех и каждого возрастала многократно, поэтому и с такой тщательностью обсуждался мой доклад. Во рту пересохло, язык прилипает к небу. Но вот вопросы кончились, и, облегченно вздохнув, сажусь на свое место, рядом 341
с Королевым. Сергей Павлович пододвинул мне стакан с минеральной водой и, наклонившись, тихо с улыбкой спросил: — Ну как, хорошо попотели? Ничего, крепитесь. Все еще впереди!.. Выступлений было много. Главные конструкторы докладывали о готовности к работе их систем и агрегатов, уточняя ход дальнейших испытаний. Каждого выступающего засыпали вопросами. Как и повелось, с улыбками к шутками «допрашивали» синоптика. Его прогнозам не очень-то верили, понимали, что не сам он «делает погоду», но требовали стопроцентной гарантии. Чувствовалось, что деловое напряжение уже спало и людям требуется разрядка. Но вот встал Королев. Технического руководителя слушали внимательно и сосредоточенно. Он кратко подвел итоги проделанной работе, дал заключение о готовности ракетно-космического комплекса «Восток», в целом, к дальнейшим испытаниям и попросил разрешения Государственной комиссии на проведение окончательной сборки комплекса и вывоза его на старт утром 11 апреля. Решение было единогласно принято. Вечером состоялось еще одно заседание Государственной комиссии. Народу поприбавилось, и в зале поставили дополнительные стулья. Было тесновато. Теснота усугублялась многочисленными «юпитерами» подсветки, жгутами силовых кабелей, хаотично разбросанных по проходам. Тут же — целая армия операторов киносъемочной группы «Центрнаучфильма». Они беспрерывно сновали по залу в поисках наиболее удобных мест для киносъемки. Наконец все приглашенные расселись по своим местам, и в то же мгновение в несколько солнц вспыхнули «юпитеры». Чуть слышно застрекотали кинокамеры. Первое слово председатель Государственной комиссии предоставил Сергею Павловичу Королеву. Обычно спокойный и уверенный, перед объективами кинокамер Главный выглядел несколько скованным. Выступление его было кратким: — Товарищи члены Государственной комиссии! Испытания ракеты-носителя и космического корабля «Восток» завершены с положительными результатами. Завершаются сборка комплекса и подготовка его к вывозу на стартовую позицию. Техническое руководство просит разрешить вывоз ракетно-космического комплекса «Восток» на старт завтра в семь часов местного времени... На этом Королев закончил. Все технические вопросы были рассмотрены и обсуждены еще утром, и потому Государственная комиссия приняла окончательное решение, одобряющее предложение Главного конструктора. В зале было нестерпимо жарко. Так не всегда бывает на космодроме даже летом. Однако настроение у всех было приподнятое, и на дискомфорт никто внимания не обращал. Впереди был еще один пункт повестки, пожалуй, самый главный — назначение командира экипажа космического корабля-спутника «Восток». Слово взял генерал Н. П. Каманин. Николай Петрович обвел 342
присутствующих взглядом и после паузы с некоторой торжественностью в голосе сказал: — Предлагаю утвердить командиром первого пилотируемого корабля-спутника «Восток» старшего лейтенанта Гагарина Юрия Алексеевича, запасным — старшего лейтенанта Титова Германа Степановича! Его слова встретили аплодисментами. Оба космонавта, взволнованные и чуть растерянные, встали. От перегревшихся «юпитеров» поднимался дымок, в зале пахло горелой резиной. Но никто не обращал на это внимания. Взоры всех были направлены на двух молодцеватых парней. Вот они, наши первые! Все ждали: что скажет Юрий Гагарин. Он начал со слов благодарности Коммунистической партии и Советскому правительству за оказанное ему доверие — проложить первому дорогу в космос. Затем доложил Государственной комиссии о готовности к полету и заверил, что приложит все силы для выполнения задания «как подобает коммунисту». И снова гром аплодисментов наполнил зал. Перед нами стоял человек, которому менее чем через двое суток предстояло совершить впервые в истории полет на космической ракете, проложить путь в космос, в неизведанное. Конечно же, он был взволнован. Иначе и быть не могло. Ведь готовился величайший эксперимент. Человек и космос! Вдумайтесь в эти слова. Но Юра держался спокойно и был уверен в себе. Более эмоциональный по натуре, Герман Титов был возбужден, пожалуй, больше своего друга. Он также поблагодарил за оказанное ему доверие и доложил о готовности к полету. Но его выступление запомнилось мне другим. Горячо и страстно он говорил о начале реализации провидческих слов К. Э. Циолковского: «Человечество не останется вечно па Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство». Эра завоевания человечеством космического пространства начиналась! * * * Шумно обмениваясь впечатлениями, все мы вышли в коридор. Сергей Павлович пошутил: — Ну как, голубчики, хорошо погрелись под «юпитерами»? Ничего, не унывайте, ягодки еще впереди, это только цветочки! А сейчас — всем отдыхать. Завтра у нас тяжелый день... Сам Главный конструктор не торопился уходить. Он заглянул в зал монтажно-испытательного корпуса посмотреть, как идет сборка. Все шло четко по графику. Побыв здесь еще немного, Королев успокоился. — Я, пожалуй, поеду и чуток отдохну. Надо бы поспать перед 343
трудным днем. Завтра будет именно такой... Рекомендую отдохнуть и вам, время уже позднее... — Постараюсь, — ответил я и только тогда заметил, как смертельно устал Главный, как осунулось его лицо, под его глазами появились тени. Осуществление заветной мечты давалось ему слишком дорогой ценой. — И жену с детишками обрадуете, — продолжал Королев. — Они, наверное, давно вас толком-то и не видели. Все на работе пропадаете... Отдыхайте! А утречком, перед выездом на старт, встретимся... Сборка ракетно-космического комплекса продолжалась. Я вызвал машину и около полуночи был дома. Жена и дети уже видели десятые сны, так что предсказание Сергея Павловича о радости домашних по случаю прибытия отца не сбылось. «Доберется ли он сам сегодня до постели?» — подумал тогда. Еще до моего отъезда Королев вспомнил о чем-то йедоделанном и отправился в комнату связи. Долго не мог уснуть. Да и спалось плохо. Уже часа в четыре утра я был на ногах. Приведя себя в порядок, наскоро перекусил и уехал обратно. Ночь была прохладная и ветреная, небо сплошь затянули облака. Прогноз синоптиков не оправдался, и я подумал, что не зря захватил с собой меховую куртку. В голове навязчиво свербила мысль: «Как там? Все ли в порядке?» Успокаивал себя: «Все должно быть нормально. Если бы была серьезная заминка при сборке, то мой помощник — по давно заведенной традиции — позвонил бы мне по телефону». Звонка не было. Следовательно, и беспокойство напрасно... «А вдруг что-нибудь произошло, пока я в дороге?» — снова засомневался и попросил водителя прибавить скорость. Ох уж эти интуитивные сомнения! Как они усложняют жизнь. Сам себе «забаву» придумаешь, а потом и избавиться от такого «развлечения» никак не можешь... Скрипнули тормоза. У входа в монтажный зал столкнулся с руководителем сборки, — видимо, он уже поджидал меня. Лицо усталое, бледное. — Стыковка корабля с ракетой-носителем прошла без замечаний, —- доложил он. — А вот телеметристы все еще возятся!.. Обеспокоенно взглянул на часы. Было половина седьмого. «Многовато! — подумал. — Сейчас подъедет Королев, начнут съезжаться члены Госкомиссии, тогда только держись!» Переговорив с начальником телеметристов, старым и опытным работником, понял: торопить их бесполезно, все делается правильно, а техника есть техника, и всего не предусмотришь. Дефекты (их испытатели окрестили «бобами»), как известно, вовремя не возникают. Здесь действует вечный закон «бутерброда», который всегда падает маслом вниз, а «бобы» — сиречь замечания, — как правило, «выскакивают» перед прибытием начальства, когда на их устранение совсем нет времени. 344
И точно. Минут через десять — пятнадцать в монтажно-испытательном корпусе появился Королев. По его лицу видно: недоволен, смотрит исподлобья. По-видимому, о заминке у телеметри- стов ему уже известно, и это его всерьез обеспокоило. Подошел к Королеву и кратко доложил: — Заканчиваются монтажно-сборочные работы и просмотр исходных данных телеметрии... Есть небольшая задержка с системой измерений... Королев молча пожал мне руку и вместе со своим заместителем по летно-конструкторским испытаниям Леонидом Александровичем Воскресенским направился к площадке обслуживания, где работали четверо телеметристов. Я последовал за ними. Главный постоял минуту, перевел взгляд на часы и, глядя мне в глаза, спросил, словно ему это не было известно: — Вы, кажется, намечали вывоз на семь часов? По всему было видно, что он с трудом сдерживает гнев. Да и то, что он не обращается по имени-отчеству, — верный признак надвигающейся грозы. — Не хотите ли вы сказать, что придется перенести вывоз ракеты на более позднее время? — не получив ответа, продолжал Главный. — Так вы думаете? — И уже более спокойно: — Очень бы этого не хотелось!.. Мне тоже не хотелось начинать этот день с таких вот разговоров с Главным конструктором, тем более что в зале уже стали собираться члены Госкомиссии. Королев молча обменивался с ними рукопожатиями, хмурился, молчал. В это время монтажники стали отводить от хвоста ракеты площадки обслуживания, с которых испытатели-электрики проводили контроль соединения штепсельных разъемов между ракетой-носителем и кораблем «Восток». В ту же секунду раздался голос одного из телеметристов: «Исходные телеметрии в норме! Закрываем лючки!» — Подать тепловоз к установщику. Приготовиться к вывозу! — нарочито громко подал я команду, рассчитывая на совмещении последних операций выиграть несколько так необходимых минут. На головном обтекателе еще заканчивали одевание термочехла, обеспечивающего температурный режим корабля при нахождении ракеты на старте, задраивали последние лючки, а телемет- ристы спускали с площадок обслуживания свою измерительную аппаратуру и инструмент, когда тепловоз с идущей впереди платформой прикрытия, выбросив к потолку сизый клуб дыма, медленно подъехал к установщику. Королев внимательно наблюдал за происходящим. Теперь лицо его стало спокойным, видимо, он уже «перегорел». Но усталость не сошла. Ввалившиеся глаза и нездоровый цвет скул свидетельствовали о том, что он так и не прилег в эту ночь. Вообще-то говоря, это было похоже на него. Ведь даже при обыкновенных (это теперь я говорю «обыкновенных», в те годы таковых не было!) пусках Главный обязывал нас, его помощников, 345
звонить ему в домик в любое время дня и ночи, если в ходе испытаний возникало вдруг что-то непонятное или требовалось доложить об их завершении. Да и никогда не был этот человек равнодушным к делам. Всю жизнь! Мягко, с легким металлическим звоном, защелкнулась автосцепка. Установщик, несмотря на «башмаки», подложенные под колеса, слегка дернулся, и ракета-носитель, как гибкий хлыст лозы, плавно заколебалась головной частью: вверх-вниз, вверх- вниз. Через несколько секунд она успокоилась. — Термочехол надет!.. — Ракета готова к транспортировке! — почти одновременно раздались доклады руководителей испытательных групп. Неприятности, которые, к счастью, не переросли в нечто большее, остались позади, и я направился к Королеву спокойно и уверенно: — Сергей Павлович! Есть предложение пройти к выходу, до вывоза ракеты осталось около минуты! Он не ответил, обнял меня за плечо, слегка прижал к себе и пошел вдоль установщика к широко распахнутым воротам корпуса. Так он частенько «извинялся» за допущенную горячность, как бы говоря, что на сердце у него не осталось неприятного осадка. Уже миновав тепловоз, Главный конструктор как-то облегченно вздохнул, слегка, одними губами, улыбнулся и спросил: — Ну что, Анатолий Семенович, поехали? — Поехали, Сергей Павлович! — ответил я, почувствовав изменение настроения Главного. Да и сам был доволен, что не подвели, не подкачали ребята. — Вывезти ракету на стартовую позицию! — подаю последнюю команду и озорно показываю циферблат часов Королеву. Стрелки показывали ровно семь. Шутка сработала, и мы рассмеялись. Тепловоз дал короткий гудок. Работавшие на холостом ходу дизеля взревели, выбросив из короткой трубы клубы дыма, так что потолочные светильники затянуло сизым туманом. В зале запахло гарью. Звонко звякнули буфера, противно заскрипели по песку колеса. Ракета вновь плавно и упруго качнулась. Тепловоз медленно двинулся к выходу. * * ♦ Небо сплошь затянуто свинцово-серыми слоистыми облаками. Порывистый ветер гнал поперек дороги песчаную поземку. Капризы погоды не стали помехой для киносъемки. Слепили «юпитеры», неумолчно стрекотали камеры, с которыми то тут, то там выскакивали вездесущие операторы. Королев, наблюдая за ними, недовольно морщился, но молчал. Очевидно, вся эта суета его раздражала, он не выносил шумихи в серьезном деле. Но момент был историческим, и Главный терпел. 346
Забегая вперед, скажу: чтобы не создать хотя бы малейшей помехи в момент пуска, Королев категорически воспротивился съемкам в бункере, и, к сожалению, эти незабываемые минуты безвозвратно утрачены для истории. — Как вы считаете, товарищи испытатели, — обратился Сергей Павлович к нам с Воскресенским, когда тепловоз, завершив положенные маневры, оказался с противоположной стороны установщика и превратился к толкача, — не пора ли и нам двигаться к старту? В машину Главного сели втроем. Преодолев затяжной подъем от монтажно-испытательного корпуса, «Волга» вырвалась па асфальтированную полосу шоссе. Следом за нами мчалась целая кавалькада машин с членами Государственной комиссии и представителями технического руководства. Некоторое время мы молчали, занятые каждый своими мыслями. Молчание не тяготило. Наоборот, оно было даже необходимым, ибо позволяло сосредоточиться. Легкое покачивание убаюкивало, хотелось спать. Иногда через дорогу перебегали суслики, которых в эту пору бывает довольно много. «Жить им, чертям, надоело!» — злился я про себя, когда какой-нибудь из пих кидался под самые колеса, и водитель притормаживал. — Как вы, Анатолий Семенович, сказали: «гнусная»? — внезапно нарушил молчание Королев. Я не сразу понял смысл его вопроса и самого слова «гнусная», произнесенного, как мне показалось, ни к селу пи к городу. На всякий случай переспросил: — О чем вы, Сергей Павлович? — Помните, вы как-то сказали о «шутках гнусной системы измерений»? — уточнил Королев с усмешкой. — Ну как же, помню, Сергей Павлович. Конечно помню! — подтверждаю свою же фразу, произнесенную на одном из совещаний, года два или три назад, и процитированную теперь Королевым. Одна из автономных бортовых систем ракеты, испытаниями которой я занимался в бытность начальником испытательного отдела, давала сбои. Точнее сказать, сама система работала нормально, а вот запись ее параметров на фотопленках не соответствовала реальному положению дел. Контроль по пультам и дополнительно подключенным измерительным приборам тоже вызывал сомнения. Повторные испытания вновь подтвердили работоспособность системы, но так и не пролили свет на причину несоответствия между функционированием ее аппаратуры и регистрацией контролируемых параметров. Случившееся поставило в тупик. Время шло, поиски дефекта, анализ электрических схем продолжались, но все — безрезультатно. К назначенному на поздний вечер совещанию по результатам комплексных испытаний мы оказались не готовы. На таких совещаниях обычно присутствовал Королев, и потому я чувство347
вал себя пе совсем уютно. В ходе разбора руководитель испытаний поднял и меня. Долго и подробно рассказывая о проделанной работе, я ничего не смог объяснить по существу дела. Королев не отрываясь смотрел на меня, гипнотизируя своим строгим взглядом. — Товарищ Кириллов! Что вы можете сказать о причинах ненормального поведения параметров системы на пленках, если утверждаете, что все в порядке и система регулирования работает нормально? — вдруг спросил оп, оборвав меня на полуслове. Вопрос требовал точного ответа. Какое-то время я молчал, соображая, как выйти из положения. — По-моему, Сергей Павлович, — вспомнил «уроки» одного знакомого испытателя, который умел объяснить подобные загадки и, что удивительно, весьма редко ошибался, — это шутки гнусной системы измерений. — Сказал и тут же добавил: — Во всяком случае, это замечание к работе системы регулирования отношения не имеет и в этом у нас есть полная уверенность! Быть может, в «методологии» моего знакомого и имелся определенный смысл. На заре ракетной техники системы телеметрии действительно кое-кто считал второстепенными, к ним относились пренебрежительно. И это, естественно, не способствовало качественной разработке связей между основными системами борта ракеты и системами измерений. Однако то было в прошлом, а теперь... Выпалил я это словечко «гнусная» и только тогда подумал, что переборщил: мало того, что не смог объяснить сбои в работе своей системы, но еще и «брыкнул» телеметристов, обругав их систему. Королев, потупившись, молчал. Кто-то хихикнул по поводу примененного мною эпитета к системе измерений, а я стоял и ждал: вот-вот разразится гроза. Главный конструктор не терпел неточных, поверхностных докладов, требовал абсолютной достоверности в анализе результатов испытаний и уж конечно же полной серьезности и строгости при их обсуждении на совещаниях. Секунды казались вечностью. Королев в упор посмотрел на меня, а затем негромко, как будто между прочим, сказал: — М-да... Люблю слова на букву «г»: гнусный, гадкий... — Гомендант! — под всеобщий хохот добавил Воскресенский. — А что? Если хотите, и «гомендант», — засмеялся Королев. — Ты помнишь, Леонид Александрович, у нас в одной организации был комендантом некто Пышкин? — увел разговор в сторону Главный. — Милейший, доложу я вам, был человек... — Как не помнить? — в унисон вторил Воскресенский. — Помнится, встречались с ним много раз, даже, кажется, водили знакомство... Навострив уши, мы ждали, что же будет дальше. Не часто Королев на таком вот официальном совещании позволял себе и другим шутить. Да и оснований для шуток вроде бы не было. — Так вот, — как хороший рассказчик, продолжал Сергей Пав- 348
лович, — как-то раз, часа этак в два ночи, раздается телефонный звонок. «Сергей Павлович?» — слышу я чей-то мягкий, ласковый голос. — «Я, Сергей Павлович, — отвечаю, — с кем имею честь?» — «Вас беспокоит комендант, товарищ Пышкин...» Королев продолжал: — «Слушаю, товарищ Пышкин! — говорю, а самого так и подмывает послать его подальше. Только-только уснул, и вот на тебе — звонок неведомого «товарища Пышкина». — Что вы хотите мне сказать?» — спрашиваю. «Хочу вам доложить, Сергей Павлович, что мною замечено, что ваши сотрудники... Вы запишете или так запомните?» — «Запомню, товарищ Пышкин, запомню. Докладывайте». — «Так вот, ваши сотрудники: Воскресенский, Балашов... Шарапов вели себя очень бурно в автобусе. Вам знакомы эти товарищи?» В зале стоял гомерический хохот. Ближайшие помощники Королева, фамилии которых, конечно для большего юмора, назывались им в числе «злоумышленников», от души смеялись вместе со всеми. Королев подождал, когда смех несколько утих, и тем же спокойным голосом продолжал: — «Очень хорошо знакомы, товарищ Пышкин, очень хорошо! Я и сам ранее за ними замечал склонность, скажу вам по секрету, к выпивке и недостойному поведению. Хорошо, что вы их задержали... Я думаю, мы так поступим, товарищ Пышкин... Если, конечно, вы не возражаете... Отправьте-ка их ко мне, а я с ними по душам поговорю и приму необходимые меры. Согласны?» «Согласен, Сергей Павлович, согласен!» — с радостью в голосе с того конца провода ответил комендант. Видимо, изрядно поднасолили ему Воскресенский «со товарищами», что он не знал, как от этой публики избавиться! Смех в зале то утихал, то взрывался с новой силой. Королев был остроумным человеком, хорошо воспринимал юмор и от души мог смеяться, услышав хороший анекдот, хотя сам их рассказывал неважно. Но в таком ударе, как в тот вечер, пожалуй, его больше не видел. Я стоял, смеялся вместе со всеми, но никак не мог понять, какое отношение имеет шутливый рассказ Королева к моему докладу и необдуманно брошенной фразе и что за этим последует? — «И вот еще что, товарищ Пышкин, — продолжал между тем Главный, — давайте так условимся: если к вам еще попадутся эти или другие мои сотрудники за что-нибудь подобное, пожалуйста, не звоните мне больше по ночам. Лучше подержите их у себя, а утречком с ними разберемся. Договорились?» «Договорились, Сергей Павлович. Я с удовольствием подержу их до утра, так что вы не беспокойтесь. Спокойной вам ночи!»—галантно закончил товарищ Пышкин. А вы говорите «гомендант», Леонид Александрович! Нет, как хотите, а я люблю слова на букву «г»! — под непрекращающийся смех закончил рассказ Королев. 349
Переждав, покуда смех стихнет, Королев, вновь став серьезным, задал мне свой каверзный вопрос: — Так вы считаете, товарищ Кириллов, что это шутки «гпус- ной» системы измерений? В вопросе Главного конструктора так отчетливо слышалось «товарищ Пышкин», что мне стало нестерпимо стыдно за свою необдуманную выходку. — Полагаю, Сергей Павлович, что нам надо еще поработать, найти и устранить неисправность! — сконфуженно пролепетал я в ответ, запомнив этот урок на всю жизнь. — Я тоже так думаю! — жестко резюмировал Королев и, обращаясь к руководителю испытаний, добавил: — Поручите испытателям разобраться и устранить замечания! Если надо, повторите комплексные испытания! Сбор завтра в десять часов! Ночью мы все же «вогнали» неисправность в один из блоков телеметрической аппаратуры и, заменив его, завершили комплексные испытания без замечаний. И вот теперь, спустя несколько лет, Сергей Павлович вспомнил об этом случае, который я считал давным-давно позабытым. Новая аппаратура систем измерений не шла ни в какое сравнение с прежней, и было бы грешно возвращаться к той несуразной оценке. — Ну что вы, Сергей Павлович, — возразил я Королеву, посчитав, что утренняя заминка с телеметрией, которая чуть было не привела к срыву вывоза в срок, и является причиной этого вопроса. — Нынешняя система измерений отличная. Она нас уже давно не подводила и, уверен, сейчас тоже не подведет! А в утренней задержке мои ребята сами виноваты, замешкались... Но и их я не очень виню: слишком ответственная работа, и не дай бог что-нибудь недосмотреть или упустить... Вы же нас за это убьете! Воскресенский, молчавший в течение всего этого разговора (ему, видимо, утром досталось от Королева в «персональном порядке»), тоже не удержался: — За утренний случай, Сергей Павлович, вы уже выдали нам сполна. Но если мы действительно что-нибудь пропустим, то и потом будут неприятности. Вы сами нам головы поотрываете, это уж как пить дать! — Вы меня не так поняли, уважаемые товарищи испытатели! Меня меньше всего волнует система измерений, как таковая... — Королев сделал короткую паузу и продолжал: — Меня все время мучает одна мысль: нет ли такой штуки в ракете или на корабле, которая не может быть обнаружена никакими испытаниями и проверками, но в самый неподходящий момент, пользуясь вашим термином, Анатолий Семенович, может сказать свое «гнусное» слово?.. Как вы думаете? Вы сами-то уверены в благоприятном исходе нашего эксперимента, не поторопились ли мы с выходом на пилотируемый пуск?.. 350
Поставленные Главным конструктором вопросы мучили и меня. Такие же мысли приходили в голову и другим испытателям и конструкторам-разработчикам. Иногда обменивались сомнениями — первоначально отработка ракеты-носителя и корабля шла трудно, со сбоями, и полной уверенности, как того хотелось бы, все-таки не было. Дать прямой ответ на вопрос было трудно. Но и не давать тоже было нельзя. Мы с Воскресенским некоторое время молчали. — Есть предложение, — прервал молчание Королев. — Давайте остановимся и полюбуемся нашей красавицей! Машина остановилась на обочине, там, где шоссе и железная дорога делали резкий поворот, чтобы дальше идти параллельно, не разлучаясь, до самой стартовой площадки. Следом за нами остановились и другие машины. Было прохладно. В воздухе ощущался горьковатый аромат молодой степной полыни, — Хорошо подышать свежестью! — восхищенно сказал Воскресенский, доставая из кармана сигареты. — Что вы на меня уставились? Для истинного курильщика воздух без табачного дыма — это не свежий воздух! Леонид Александрович был великий оригинал, и спорить с пим на тему, что такое свежий воздух, не было смысла. — Хороша наша ракета! — сказал Королев, когда установщик почти поравнялся с нами. Небо очищалось, и теперь на его голубом фоне с отдельными облаками ракета была удивительно красива. Высокая насыпь, по которой проходил стальной путь, также усиливала эффект. Под резкими порывами степного ветра ракета слегка покачивалась. Тепловоз шел на самой малой скорости, и потому на крутом повороте реборды колес неприятно скрипели о рельсы. Уложенная на низкий, приземистый установщик, ракета казалась гигантской стрелой. Ее светло-серая, по-морскому «шаровая» окраска в лучах утреннего солнца казалась почти белой, обшивка хвостовых отсеков из нержавеющей стали отсвечивала слепящими бликами, а сопла ракетных двигателей горели червонным золотом с красноватым отливом. — Как вы считаете, — не унимался Королев, — достаточен ли объем предусмотренных документацией испытаний ракеты и корабля или есть смысл его расширить? Он ждал конкретного и мотивированного ответа, а мы молчали. Так, молча, и сели в машину. Тепловоз гремел своими дизелями уже далеко впереди, и теперь ракета была обращена к пам головной частью, одетой в темно-зеленый термочехол, простроченный словно ватник. Первым заговорил Воскресенский. — Сергей Павлович, наши инструкции предусматривают достаточно большой объем испытаний, практически повторяющий тот, который мы уже провели в МИКе, плюс некоторые дополнительные проверки, которые можно сделать только на старте. Мы запланировали, к примеру, добавочные генеральные испыта- 351
ния с отбросом наполнительных соединений, воздушных и «холодных» колодок... Все это уже неоднократно отработано при экспериментальных пусках, и, по-моему, вряд ли имеет смысл ревизовать или изменять принятые технические решения. — Ракета вот уже который пуск показывает себя с самой лучшей стороны, — поддержал я Воскресенского. — Системы корабля также неплохо отработаны... Серьезных оснований для беспокойства я не вижу. Королев слушал, пе перебивая. — Конечно же, Сергей Павлович, если вы настаиваете, можно и расширить объем предстартовых испытаний, скажем, повторить их дважды, но я против того,, чтобы что-либо изменять или вводить что-то новое, не проверенное... Королев выслушал наши возражения. — Все это так, — продолжал он, — и то, что ракета к сегодняшнему дню проявила себя неплохо, и то, что системы корабля и документация многократно проверены и отработаны. Все это правильно... Но ведь и ту «гнусную» завязку, как и многие другие, мы обнаружили тогда, когда уже имели определенную положительную статистику испытаний! Хорошо, что это была система измерений. Это еще полбеды. А что было бы при наличии какого-то скрытого дефекта в жизненно важной системе ракеты или корабля? Главный конструктор как-то сразу преобразился, глаза его сверкали, на щеках появился нервный румянец. Чувствовалось, что возбуждение, владевшее им, есть реакция на те сомнения, которые одолевали Королева и которые ни он сам, ни с нашей помощью до конца преодолеть не мог. — Вы понимаете, что мы не можем, не имеем права не обнаружить, пропустить такой скрытый дефект? Он не спрашивал. Он утверждал. В то же время Главный понимал, что сомнения при познании нового обычны и естественны. Они возникают даже тогда, когда, казалось бы, все проверено и перепроверено. Без риска не может быть движения вперед. Но риск должен быть обоснованным и сведенным к минимуму. Это Королев повторял нам, испытателям, не единожды. И весь наш разговор, пожалуй, больше свидетельствовал о том, что Главный, приняв свое окончательное решение, еще и еще раз проверял, все ли им учтено, «созрели» ли мы для такой ответственной работы. Нужно было иметь большое мужество и смелость, чтобы взять на себя всю полноту ответственности за этот великий эксперимент, который впервые в истории человеческой нам предстояло осуществить. Не всякому руководителю такое по силам, не каждый способен пойти на такой подвиг. К этому надо было готовиться всю жизнь! — Человека пускаем, — сказал он скорее себе, чем нам. Да, были тревожные мысли, были сомнения, иногда, наверное, приходила и противная, липкая оторопь, казались очень длинны- 352
ми бессонные ночи — все это наверняка было! Но, собрав в кулак всю свою железную волю, Сергей Павлович Королев, не сворачивая, год за годом шел к своей заветной цели. И вот она совсем близка. * * * По еще пустынному старту гулял неуемный ветер. Высоко взметнувшееся над бескрайней степью это железобетонное сооружение было открыто ветрам всех направлений. Захваченная поутру меховая куртка была в самый раз. Появление на старте Главного конструктора не осталось незамеченным. Прервав инструктаж стартовой команды, ее руководитель поспешил нам навстречу. Уж он-то очень хорошо знал, как любил Королев порядок, и начинался этот порядок со встречи Главного на своих рабочих местах и доклада о ходе дел. Воскресенский приотстал, и, когда руководитель стартовой команды приблизился к нам метров на десять, Королев вдруг резко сбавил шаг, пропуская меня вперед. Посчитав неудобным нарушать «субординацию», я тоже мгновенно «нажал на тормоза», в результате стартовик оказался между нами обоими. Он был озадачен: кому же из нас докладывать? Замешательство длилось недолго, и, попеременно глядя то на Королева, то на меня, своего непосредственного начальника, он доложил нам обоим: — Все стартовое и вспомогательное оборудование к приему ракетно-космического комплекса готово! Задубленное, обветренное, обожженное солнцем красновато- коричневое лицо этого человека было суровым и сосредоточенным. Сколько я знал его, он большую часть времени находился на старте: и зимой, и летом. Это и наложило отпечаток на его внешность. Пожимая ему руку, Сергей Павлович пе преминул шутливо поддеть стартовика: — Н-да, Владимир Гаврилович, а ведь не будет вам продвижения по службе. Чует мое сердце: не будет! Своей излюбленной «подначкой» по поводу «продвижения по службе» Королев пользовался не часто и только по отношению к тем, кого хорошо знал и уважал. Стартовик был умелым организатором, знающим специалистом-практиком, но, к сожалению, возраст этого незаурядного испытателя не позволял надеяться на получение им высшего образования. Это тяготило и его самого, заставляя задумываться над будущим. Шутка Главного, по-видимому, затронула его больную струну, это не ускользнуло от наблюдательного Королева: — Не обижайся, старина. Я просто так... И уже в мою сторону: — Исключительно дельный человек! Давно его знаю, еще с первых ракет... Работяга! Было приятно, что еще один испытатель космодрома получил достойную оценку не слишком-то щедрого на похвалы
Главного конструктора. Впрочем, надо отдать должное Королеву: он не упускал случая отметить специалиста космодрома, который своей испытательской хваткой, глубокими знаниями и отношением к делу хотя бы раз обратил на себя его внимание. Зорок был глаз Сергея Павловича. Ох как зорок! Ну, а о его памяти на хороших работников и говорить не приходится... Дай бог каждому руководителю такого ранга иметь такую память! Миновав въездные ворота и плавно покачиваясь на стрелочных переходах, тепловоз с установщиком приближался к старту. — По местам! — прозвучала команда по громкой связи, многократно усиленная динамиками. Дробь каблуков испытателей, бегом занимавших свои места, еще раз возвестила о начале работы на старте. Тепловоз дал короткий предупредительный гудок и, протолкнув установщик еще на несколько метров, остановился. Юркий железнодорожник в один миг поднырнул под платформу прикрытия, быстро проделал свои манипуляции с автосцепкой и так же быстро выскочил обратно. Свисток. Отмашка желто-зеленым флажком. И тепловоз, вновь взревев дизелями, тронулся в обратный путь, оставив ракету па месте... «Интересно, чем заняты сейчас Гагарин и Титов? — мелькнула мысль. — Наверное, спят еще». Но тут же меня отвлек кто-то из стартовиков, и я снова переключился на дело. Стартовая система была готова к приему ракеты. Ее поворотный круг, служивший основанием для всех остальных металлоконструкций, был вполоборота развернут и обращен к железнодорожной колее широким проемом между массивными основаниями-опорами двух несущих стрел. Две другие стрелы и опора кабель-заправочной и верхней кабель-мачты находились на противоположной стороне. Именно через этот проем, куда свободно проходила хвостовая часть носителя, ракета и должна была устанавливаться в стартовую систему. Обе мачты, чтобы пе мешать этому процессу, находились в откинутом от центра поворотного круга положении. Сами несущие стрелы также были в «развале». В таком положении они образовывали четырехлепестковый венчик огромного диковинного цветка (некоторые сравнивали его с тюльпаном, но у меня почему-то такой ассоциации не возникало). Опущенные горизонтально и почти лежащие на бетоне, фермы обслуживания скорее походили на широко распростертые руки радушного хозяина, готового заключить в свои объятия дорогого и желанного гостя. — Установить ракету в стартовую систему! — вновь включилась громкая связь. И в тот же момент установщик облепили со всех сторон люди. Одни спимали ограждение на проеме поворотного круга, освобождая дорогу ракете, другие, ухватившись за толстый резиновый кабель, сматывали его с барабана уста- 354
новщика и словно черную змею подтягивали к силовой распределительной коробке. Операторы уже «колдовали» в кабине своего агрегата, готовясь начать основную работу. Вскоре глухо завыли его моторы, и установщик стал медленно, самоходом, подтягиваться к поворотному кругу. Дойдя до упора, он остановился, а затем, опираясь на два домкрата, начал медленно приподниматься. Так «выжимается» на руках ничком лежащий человек, выполняющий гимнастические упражнения. Очень интересно наблюдать за испытателями. Непосвященному могло показаться, что работа идет излишне суматошно, неорганизованно, что стартовики, делая все сразу, только мешают друг друту. Но прошли считанные минуты, и вокруг установщика все опустело... — Поднять стрелу установщика! — прозвучала очередная команда. И снова своим монотонным гулом отозвались электромоторы установщика. Теперь уже мощные руки агрегата — два гидродомкрата подъема стрелы — напрягли свои «бицепсы» и стронули ее с места. Упруго «кивнув» головной частью, ракета медленно пошла вверх, все более и более нацеливаясь в зепит. Вырастая на глазах, она становилась все величественней. Ракета была еще достаточно далека от вертикали, когда симфония старта вновь усилилась. Это пришли в движение несущие стрелы, готовые подхватить ее на свои сильные руки. Следом за ними пришли в движение и фермы обслуживания. Вскоре несущие стрелы, на верхних площадках которых уже оказались вездесущие стартовики, сомкнулись в «пирамиду» и крепко сжали ракету в своих стальных объятиях. Обе мачты встали па свои места, прильнув к ее стройному корпусу, а фермы обслуживания, сойдясь вместе, своими площадками охватили ракету. Еще одна команда руководителя, хрипловатый голос которого разносился из динамиков. Стартовая система, развернувшись вместе * с ракетой вполоборота, заняла рабочее положение. Теперь дело за прицелыциками... Вскоре должны были прибыть испытатели ракеты-носителя и космического корабля «Восток». На месте установщика уже стоял агрегат обслуживания третьей ступени и самого корабля с лифтом для подъема космонавта. Чуть слышно гудели вентиляторы воздухоподогревателя, подававшего по вздувшимся шлангам теплый воздух под головной обтекатель. Это необходимо для обеспечения температурного режима корабля. Под хвост ракеты, заглубленный в стартовом сооружении для подготовки двигателей и проведения заправки, подвели кабину обслуживания... «Молодцы стартовики, славно поработали — быстро, четко, слаженно! — подумал я и снова вспомнил о том, кому предстояло лететь на «Востоке». — О чем он думает сейчас? Каковы его чувства, настроение? Представляет ли он, что его ждет впереди?» 355
* * * Предстартовые испытания ракеты-носителя и корабля «Восток» не так впечатляющи, как действия стартовиков: нет той динамики и обозримых превращений, когда все возникает и растет на глазах, как дом на строительной площадке. Теперь все делается довольно скрытно и незаметно для любого постороннего и несведущего наблюдателя. А если и проявляется что-то на «генеральных испытаниях» — апогее всей деятельности ракетчиков,— то все равно не так броско и откровенно. Но именно при этих испытаниях окончательно проверяется и оценивается работа всех приборов, систем и агрегатов ракетно-космической системы в совокупности с наземным испытательно-пусковым оборудованием (по терминологии испытателей — «землей»). Испытатели — автономщики, радисты, телеметристы, двигате- листы и объединяющие их всех комплексники, — как врачи различных специальностей, каждый по своему профилю, «ощупывали, прослушивали, простукивали» своего «пациента» — ракету, придирчиво проверяя состояние ее «здоровья», проигрывая на земле все этапы полета от момента начала подготовки к пуску и самого старта до вывода пилотируемого корабля на орбиту и отделения от носителя. Как минер, не имеющий права ошибаться, испытатель должен смотреть в «оба». Его недосмотр, ошибка (а людей много, не один десяток человек — и от каждого зависит судьба пуска!) могут повлечь за собой самые непоправимые последствия. И если в начале летных испытаний всякое случалось и к этому мы в какой-то степени были готовы — ведь ракета только училась летать,— то при этом полете ничего подобного быть не должно. Дело чести испытателей Байконура и всех других специалистов, принимавших участие в запуске, со стопроцентной гарантией выполнить свою задачу! В течение последних дней испытатели-электрики серьезно поработали: осмотрели и «прозвонили» каждый кабель, провели профилактику и подготовку к работе всего пультового хозяйства, коммутационно-распределительной аппаратуры, электросиловых агрегатов в бункере и стартовом сооружении, собрали и испытали схемы с эквивалентами бортовой сети ракеты-носителя и корабля, весь комплекс наземного испытательно-пускового оборудования... Словом, часть подготовительных работ уже была завершена. По-деловому короткий инструктаж испытателей, последние напутствия, и стартовая сирена возвестила о начале работ... На всех ярусах у ракеты «копошились» испытатели. Вскрывали лючки на блоках и головном обтекателе, подтянув к ним жгуты кабелей, подсоединяли их к борту, трудились у хвоста ракеты, стыкуя массивные отрывные и разрывные штекерные разъемы. Кабели были жесткие, негнущиеся от толстой асбестовой изоляции, защищавшей их от испепеляющего огня при 356
пуске, и потому эта работа требовала изрядной физической силы и сноровки. Снизу, с кабины обслуживания, как из преисподпей, доносился грохот металлического настила. Это двигателисты споро подсоединяли к блокам ракеты свои контрольные манометры и выполняли другие необходимые операции. Трудяги-заправщики, словно носильщики слоновой кости в Африке, пара за парой доставляли к ракете длинные заправочные шланги. Вскоре она была опутана паутиной кабелей, заправочными и подпиточными шлангами, «пакетами» трубопроводов для подачи па борт газов высокого давления, управляющих автоматикой ракеты. И вот долгожданная команда: — Подать напряжение на борт! Приступить к испытаниям системы управления! И снова все завертелось... Теперь уже высокие, монотонные звуки от бортовых умформеров, шипепие и свист сжатого воздуха в пневмосистеме ракеты и резкое клацание срабатывающих в ее чреве клапанов слились в единый звук, сопровождаемый постоянным топотом каблуков испытателей на площадках обслуживания. Они, словно муравьи, облепили всю ракету. «Корабельщики» пока не торопятся. Испытания «Востока» начнутся позже, после завершения «генеральных испытаний» ракеты-носителя. Такова паша технология, чтобы не мешать ДРУГ другу. — Ключ на старт! — звучит в динамиках. Это по завершении автономных испытаний системы управления ракеты начались первые «генеральные испытания». После разговора с Королевым мы с Воскресенским дали указание своим помощникам разработать техническое задание на дополнительные испытания ракеты с отбросом всех наполнительных соединений — «холодных» колодок подпиточных шлангов, отрыв- пых штекеров и отходом кабельных мачт. Словом, всего того, что, по нашему опыту, могло стать причиной срыва пуска. Наблюдаю за этой работой и посматриваю на часы. Томительно тянутся минуты... Повинуясь команде, рвущейся из динамиков, резко хлопают дренажные клапаны. Сейчас последует команда «Пуск». Жду. Так и есть! Раздается громкое шипение сжатых газов, бурным потоком врывающихся в баки ракеты. Все идет по плану. «Холодные» колодки тоже отлетели вовремя, это хорошо! Но сейчас-то они теплые, не обмерзшие, а как поведут себя при пуске, в их реальном состоянии? Ловлю себя на мысли, что волнуюсь. Это Королев настроил на такое состояние. Наверное, так надо. Ведь мы пускаем человека... Трах! Это отлетели отрывные штекера там, наверху, и заправочная кабель-мачта плавно повалилась в сторону. Пару раз качнулась на гидротормозе и застыла в откинутом положении. Еще десяток секунд, и плавно пошла в отвал верхняя кабель- 357
мачта, на конце которой покачивался последний отрывной штекер. Цок... Цок... Цок... — щелкают бортовые клапаны. Это срабатывает автоматика запуска ракетных двигателей. При настоящем пуске сейчас бы под хвостом ракеты уже бушевало багровое пламя... Очередное резкое, в один щелчок, срабатывание бортовых клапанов, и ракета как-то притихла. Теперь только заунывный вой умформеров нарушал внезапно возникшую тишину. Это прошел «Отбой» системы управления из-за несостоявше- гося пуска, ведь давления в камерах сгорания двигателей нет. Подумал: в бункере на пульте подготовки и управления пуском в этот момент гудит зуммер... — Снять напряжение с борта! Привести ракету и стартовую систему в исходное состояние!—донеслось из динамиков. Внимательно следившие за испытаниями вмиг почувствовали себя свободнее и непринужденнее, заговорили, загалдели и стали расходиться. «Генеральные испытания» ракеты прошли успешно. Вновь появились стартовики, возвратили откинутые мачты в рабочее состояние. Работа продолжалась. За так называемыми «отбойными» испытаниями последовали очередные. Тоже «отбойные». Но уже без отброса тех элементов конструкции ракеты и стартовой системы, которые нас так волновали. На этих испытаниях еще раз проверялась исправность всех цепей ракеты, от которых зависит надежность запуска. В заключение состоялась еще одна имитация. Ракета «стартовала», «оторвалась» от Земли-матушки, «летела» положенные ей шестьсот с лишним секунд, отрабатывая заданную траекторию полета и реагируя на действующие возмущения... По мере увеличения скорости она «разделялась», отбрасывая ступень за ступенью, и, наконец, набрав расчетную орбитальную скорость, «выключила» двигатель последней ступепи, освободив корабль и предоставив ему возможность совершать самостоятельный полет. Напряжение спадает. И этот заключительный этап испытаний прошел нормально. Во всяком случае, все операторы пультов, бортовики, испытатели стартового комплекса и даже «въедливые» телеметристы — все как один доложили: визуально, по наглядпому контролю за работой систем и агрегатов ракетно- космического комплекса, все функционировало, как надо. Но это визуально! Предстояла расшифровка фотограмм телеметрии (по- нашему, «пленок»), которые могли быть готовы к просмотру только к вечеру. Ну что ж, будем ждать! На стартовую площадку прибыл экипаж корабля «Восток»: летчик-космонавт Юрий Гагарин и его дублер Герман Титов. Испытатели встретили их торжественно и с нескрываемым любопытством. Уж очень всем хотелось увидеть космонавтов, пожелать им счастливого полета и благополучного возвращения. Встречу санкционировал Сергей Павлович Королев, поддержавший просьбу испытателей. Он понимал, что это воодушевит ра358
кетчиков, настроит их на более четкую работу, повысит личную ответственность каждого. Ведь перед ними, испытателями Байконура, предстанут пе мифические личности, а реальные космонавты, за жизнь которых они отвечают своей работой. Государственная комиссия поддержала Главного. Стартовая команда была выстроена в большое «каре». Весна затянулась в тот год, настоящего тепла еще не было, и тюльпанов было совсем мало: десяток-другой низкорослых желтых и красных цветочков на гектар, никак не больше! И все-таки испытатели ухитрились собрать целые букеты тюльпанов, чтобы вручить их космонавтам. Космонавтов, членов Государственной комиссии, главных конструкторов встретили бурной овацией. Юрий Гагарин и Герман Титов, взволнованные и счастливые, с большими охапками цветов, стояли в центре стартовой площадки, а испытатели символически вручали им готовый к полету ракетно-космический комплекс «Восток». В своих выступлениях они гарантировали его надежную работу. Много теплых слов было сказано тогда. Была в них уверенность, была надежда. Я думал о своем. Они летчики, привыкли управлять самолетом, в трудной ситуации могут вмешаться в работу самолетного оборудования. Профессиональное мастерство в полете — падежная гарантия успеха. Но ведь ракета — не самолет. Она вся во власти мудрых автоматических устройств. Люди се подготовят, люди запустят, а потом... Все они останутся на земле, а ракета по расчетной траектории устремится ввысь. Далее — полет по орбите. Человек бессилен что-либо сделать после прохождения основных команд. Все зависит от подготовки комплекса на земле, тщательной проверки, надежности бортовых систем. Понимают ли это ребята? Наверное, понимают. Ведь они долго готовились, изучали нашу технику, познавали ее логику... Все с нетерпением ждали выступления первого космонавта. Тепло поблагодарив испытателей за напряженный труд по подготовке ракеты и корабля «Восток», Юрий Гагарин дал слово коммуниста сделать все от него зависящее, чтобы с честью выполнить ответственное задание партии и правительства, завершить первый космический полет успешно. Обойдя строй испытателей, провожаемый аплодисментами и самыми теплыми пожеланиями, Гагарин до утра следующего дня покидал старт. Около полуночи, после проведения традиционного совещания по результатам просмотра пленок генеральных испытаний ракеты-носителя и доклада об успешном ходе запланированных проверок корабля «Восток», мы с Воскресенским доложили Главному конструктору об окончании всех работ. По сути дела, это была формальность, ведь в течение всего дня Сергей Павлович находился на старте и был в курсе всех событий. Но порядок есть порядок: доложив Королеву и пожелав друг другу приятного отдыха, мы ненадолго расстались. 359
* * * Предстартовая ночь еще покрывала притаившуюся в дремоте землю, когда я подъехал к площадке. Небо было чистое, звездное. Непроницаемая темень со всех сторон подступала к стальным конструкциям. Ракета стояла одиноко. Застывшее безмолвие нарушал лишь монотонный гул воздухоподогревателя, подававшего теплый воздух под головной обтекатель ракеты. Со вчерашнего дня стартовая площадка сильно изменилась, потеряв значительную часть своего свободного пространства. Ныне здесь «цугом» вытянулись полдюжипы серебристых вагонов-заправщиков с окислителем, с другой стороны, отгородив стартовую площадку от степи, возвышались громады цистерн с другими компонентами топлива. Прямо у самой ракеты, приткнувшись к стартовым конструкциям, бок о бок расположились несколько автозаправщиков верхнего ракетного блока. Работа здесь также спорилась. Люди находились у своих заправочных агрегатов, завершая проверку их готовности. Больше всего мне нравились заправщики окислителем. Со снежными нашлепками на боках, курящие облачками конденсата из дренажей, «пристегнутые» толстыми шлангами к приемным стартовым колонкам, они удивительно походили на покрытых инеем лошадей, привязанных у коновязи. Прибыл Королев. Он еще раз напомнил об особой ответственности каждого за точное и четкое выполнение порученных операций. «Честность в работе прежде всего. Допустили оплошность, даже самую серьезную, непоправимую — придите и доложите. Никакого наказания не будет... Но без честности не может быть испытателя, не может быть успеха в работе»,— подчеркнул оп. Сергей Павлович умел выбирать самые простые слова, и его мысли доходили до каждого: «Мы на пороге новой эры, сегодня впервые шагнем в космос, осуществив вековую мечту человечества». Его слушали с большим вниманием, хотя вряд ли тогда представляли всю значимость предстоящей работы для будущего. — Начнем, Сергей Павлович! — говорю я Королеву, показывая на часы.— Время! — Начинайте,— кивнул он головой, продолжая думать о чем- то своем, только ему ведомом. Как ни освещен старт, но работать ночью неизмеримо сложнее. Темнота скрывает многое, и только сама ракета белеет своими баками под призрачным, неярким светом «юпитеров». Нагнувшись к микрофону, я впервые потревожил ночную тишину: — Всем службам космодрома объявляется семичасовая готовность! Готовность — семь часов! Приступить к подготовке ракеты и корабля «Восток»! 360
Эта команда не только разнеслась окрест. Уже неслышимая для нас, мчалась вдаль за тысячи и тысячи километров, оповещая по всем видам связи удаленные пункты командно-измерительного комплекса страны и многочисленные корабли, разбросанные в океанах вдоль трассы полета космического корабля «Восток». Включилась сирена. Ее сначала низкий и басовитый, а затем завывающий пронзительный звук хватал за душу, порождая какую-то неосознанную тревогу. Но это был сигнал иного рода. Такова традиция! Некоторое время работа шла как-то тихо и незаметно. Но это только казалось. График выдерживался точно, специалисты уверенно выполняли одну операцию за другой. Вскоре вновь «запели» монотонную мелодию бортовые умформеры, работы по подготовке системы управления к пуску завершались. Мы с Сергеем Павловичем поднялись на лифте к «Востоку», люк которого был уже вскрыт и кабина тускло освещалась бортовыми светильниками. Кресло космонавта пока пустовало. Но стрелки часов на пульте пилота показывали: ждать оставалось недолго. Скоро, очень скоро это место займет его хозяин. Все шло по плану, и Королев несколько успокоился. — Вы знаете,— сказал он,— ночью мне не спалось, и я часика этак в три заглянул в домик к космонавтам. Думал, не снят... Ничего подобного! Оба спят, как миленькие, словно не им, а мне предстоит сегодня лететь... Ночь шла на убыль. Сначала на востоке засерело, а затем небо с той стороны подернулось золотом. Еще немного, и степь ожила под первыми лучами солнца. «Теперь работать будет намного легче»,— подумал про себя. А вот и время заправки ракеты компонентами топлива. Операция сложная и, безусловно, опасная. Именно поэтому над степью вновь завыла сирена. Потом старт опустел, и около ракеты остались .только люди с повязками на рукаве: красными и синими. — Приступить к охлаждению насосов и баков окислителя! — раздался все тот же хрипловатый голос руководителя стартовиков. Вскоре из «утробы» баков ракеты донеслось негромкое шипение. Оно все усиливалось, и по прошествии двух-трех минут поверхность баков покрылась сизой пленкой инея, а из дренажей вырвались синеватые струи испарившегося кислорода. С включением в работу всех насосов вагонов-заправщиков это шипение переросло в резкий свист, приглушивший все остальные звуки. На стенках баков окислителя стала быстро подниматься вверх и нарастать в толщину белоснежная «шуба»... Прошло совсем немного времени, и с другой стороны стартовой площадки басовито «заурчали» насосы агрегата заправки горючим. Налетавший ветерок доносил его знакомый запах. Заработали дизели автозаправщиков горючего верхнего блока. 361
Заправка ракеты шла полным ходом. Струи холодного воздуха- конденсата полосами стекали по бакам ракеты вниз, заволакивая ее хвостовую часть и кабину обслуживания сплошной пеленой тумана. А в этом «молоке» испытателей почти не было видно. Лишь изредка подаваемым на кабину обслуживания потоком теплого воздуха туман удавалось рассеять, и тогда сверху, с поворотного круга, можно было кое-где разглядеть неуклюжие фигуры заправщиков, по-зимнему одетых в меховую одежду и со шлемофонами на головах. Королев несколько раз звонил по телефону в лабораторию, где происходила экипировка космонавтов. Потом не выдержал и поехал в монтажно-испытательный корпус. Он не мог не проверить личпо столь ответственную операцию, как не мог не держать все нити подготовки к пуску в своих руках. Вскоре Главный вернулся обратно. Ракета-носитель, уже полностью заправленная, одетая в толстую, в палец толщиной, снежную «шубу», стояла какая-то притихшая, присмиревшая, словно отдыхала от неимоверно тяжелой работы. Из дренажей по-прежнему клубились ватные облачка конденсата, срываемые порывами ветерка. Внутри баков что:то кипело и бурлило, время от времени выплескиваясь наружу и голубоватыми потеками растекаясь по белой «шубе». Иногда ветру удавалось сорвать с поверхности баков целый пласт снега, отчего на баках образовывались темные проплешины. Однако они вновь зарастали слоем инея. Снег сыпался вниз на головы испытателей, завершавших свою работу на кабине обслуживания, и тогда доносился веселый смех, а иногда и смачное чертыхание «счастливца», которому, по-видимому, попал за воротник такой вот пласт. Заправка ракеты прошла без каких-либо огрехов, о чем я и доложил Королеву. Ожидал его одобрения, но реакция Главного была совсем иной. — Что-то мне это не нравится! — заявил он с сомнением.— Вчера без замечаний, сегодня тоже... Нет, это нехорошо... На первый взгляд, это звучало парадоксально: Главный конструктор высказывал недовольство отсутствием замечаний вместо того, чтобы радоваться. Однако Королева можно было понять. Любой дефект в ракете, пока он не обнаружен, подобен затаившейся раковой опухоли, и всегда лучше, если оп проявится пусть даже в самый последний момент, чем сделает свое черное дело, когда уже ничего нельзя будет поправить. Такое случалось, и поэтому мы опасались слишком благополучных результатов испытаний, как на фронте бывалых солдат всегда настораживало внезапно наступившее затишье после ураганной артил* лерийской канонады. До пуска оставалось не так уж много времени. Надо было поторапливаться. Тепловозы оттаскивали опустошенные заправщики. На старте сразу стало просторнее. Убыли и автозаправщики. 362
♦ ♦ Приближалась двухчасовая готовность. На старте с нетерпением ждали прибытия космонавтов. Испытатели, находившиеся наверху, на площадках ферм обслуживания, опершись на перила, вглядывались в даль, на дорогу, ведущую к старту. — Едут! Едут! — наконец донеслось сверху. И вдруг воцарилась тишина. Смолкли разговоры. Все замерли в ожидании торжественного момента. Королев подошел к председателю Государственной комиссии, что-то ему сказал и встал рядом. Я остался чуть поодаль от основной группы, как и другие, с нетерпением ждал прибытия автобуса с космонавтами. Вот, эскортируемый легковыми машинами, он въехал на старт, развернулся и остановился. Открылась передняя дверь, и, поддерживаемый сопровождающим, на бетон ступил Юрий Гагарин. Раздались дружные аплодисменты. Казалось, на старте совсем не было людей. Все, не занятые работой, давно покипули площадку. Но аплодисменты доносились отовсюду: с ферм обслуживания, из-за бетонного перрона для вагонов-подпитчиков и даже от ограды старта, куда поднялись все те, кто работал в стартовом сооружении... В ярко-оранжевом скафандре, белом шлеме с буквами «СССР» Юрий Гагарин выглядел большеголовым и сутулым, словно медведь, вставший на задние лапы. Это сходство еще более усилилось, когда космонавт, по-медвежьи покачиваясь, пошел к ожидавшим его членам Государственной комиссии. — Товарищ председатель Государственной комиссии... — начал он свой доклад. Меня в тот момент интересовали не столько слова, сколько его лицо, голос. К удивлению, лицо было спокойным, и лишь неяркий румянец пламенел на щеках, стянутых белым шлемофоном. Пожалуй, только четко отделяемые одно от другого слова доклада да отсутствие в голосе обычной для Гагарина звонкости выдавали его волнение. «А ведь сильно волнуется парень! — переживал за Гагарина. — Да и немудрено, на ракете в космос пока еще никто пе летал. Он первый! Попробуй не волноваться...» Я — испытатель с достаточно большим стажем, мне хорошо известна ракета-носитель, на которой должен лететь первый космонавт. Всякое случалось на первых этапах. Были и срывы. Пришлось много повозиться, чтобы усилить в конструкции ракеты слабые места и повысить ее надежность. И все же где-то копошился червячок сомнения. Так уж устроен человек! Знает все наши «тайны» и Юрий Гагарин. Сергей Павлович Королев не раз начистоту разговаривал с космонавтами о предстоящих полетах и испытаниях, говорил и о сложностях, которые могут выпасть на их долю. Но одновременно он делился с ними и своей уверенностью в надежности техники и успехе предстоящего эксперимента. «Дерзай, Юрий Алексеевич, лети первым! — сказал Королев 363
Гагарину после утверждения его на полет. — Скоро, помяните мое слово, много будет желающих полететь в космос. Не пройдет и нескольких лет, как люди будут летать туда по профсоюзным путевкам... Будь я помоложе, сам слетал бы, да, видимо, уже поздно, медицина пе пропустит. Но я от души вам завидую!» И вот теперь всего в нескольких шагах от нас стоял в скафандре первый космонавт планеты и, слегка волнуясь, заканчивал свой доклад: — ...К полету на космическом корабле «Восток» готов! Сначала председатель Государственной комиссии, а за ним Королев обняли и расцеловали Гагарина. Потом еще объятия. И вот, улыбаясь и приветствуя рукой всех остающихся на Земле, легко преодолев дюжину ступенек, ведущих к лифту, он остановился около открытой двери. — Дорогие друзья!—начал Гагарин. — Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной!.. С высоты его голос звучал звонко и весело, а щеки полыхали румянцем. На какое-то мгновение его глаза стали влажными. И у Королева, стоявшего рядом, они тоже как-то неестественно блестели. Он любил Гагарина, как сына, и не скрывал этого чувства. — Сейчас до старта остаются считанные минуты... Я говорю вам, дорогие друзья, до свидания, как всегда говорят люди друг другу, отправляясь в далекий путь. Как бы мне хотелось вас всех обнять, знакомых и незнакомых, далеких и близких!.. И уже находясь перед входом в кабину лифта, Гагарин высоко поднял в приветствии руки и на прощание воскликнул: — До скорой встречи! Дверь лифта захлопнулась. Кабина плавно заскользила по наклонным направляющим наверх, к кораблю «Восток». Мужество этого молодого парня, спокойно и уверенно шедшего в неизведанное, как на обычную работу, в моем сознании было сродни героизму Александра Матросова. А восхищение самообладанием Гагарина перемежалось с чувством неосознанной тревоги за его только еще начинающуюся жизнь. Странную мысль, что это прощание может стать последним, я гнал от себя. «Нет, нет, все будет нормально. Все!» Люди стояли и не торопились расходиться. Взволнованные, растроганные, растерянные, они не знали, что делать: идти ли, стоять ли? Между тем стрелки часов торопили. Пришлось принять экстраординарные меры, напомнив некоторым о порядке на старте. — Всем не занятым в работе покинуть стартовую площадку! — подал команду в микрофон. Вскоре у ракеты остались лишь испытатели, коим предстояло выполнить заключительные операции. До пуска оставалось пе так уж много времени. Космонавт уже занял свое место, начал «обживать» корабль. С ним велась двухсторонняя радиосвязь. 364
В основном говорил генерал Каманин, но изредка брал в руки микрофон и Сергей Павлович Королев. Тогда голос Юрия сразу теплел, будто он говорил с самым близким ему человеком. Деловой разговор перемежался шутками, и было очевидно, что Гагарин уже полностью освоился и чувствовал себя в корабле, как в кабине привычного ему «мига». Накануне, при предстартовой подготовке «Востока», бригада слесарей-монтажников проводила тренировочное закрытие крышки люка космического корабля и проверку его герметичности специальным приспособлением—«присоской». На всю эту процедуру ушло чуть более тридцати минут. Это с небольшим резервом укладывалось в утвержденный график. Теперь, когда эта ответственная операция подходила к концу, с главного пульта подготовки корабля с тревогой доложили: «Не загорелся один из трех транспарантов, сигнализирующих о нормальном закрытии крышки люка». Что это: серьезное повреждение или тривиальное несрабатывание простого по конструкции датчика прижима крышки? Времени на размышление и тем более на «прозвонку» цепей датчика не было. После краткого обмена мнениями с «корабельщиками» наша «троица» приняла наиболее простое, но тоже чреватое потерей времени решение: вскрыть крышку люка и попытаться восстановить датчик. Идти в полет с риском потерять герметичность корабля было недопустимо! Покуда мы с Воскресенским «кумекали», каким образом можно ускорить другие заключительные операции на ракетно- космическом комплексе, Королев не выпускал из рук шлемофона, контролируя ход работ на корабле. Особое беспокойство нам доставлял отвод агрегата обслуживания. Переделанный из установщика, на стрелу которого нарастили несколько ярусов площадок, он, случалось, «капризничал», доставляя массу хлопот. Именно поэтому при составлении стартового графика мы с Воскресенским постарались подстраховаться и решили в случае острой ситуации уводить агрегат со старта с поднятой стрелой. А чтобы повысить его продольную устойчивость, делать это двумя секциями тепловоза, создавая дополнительный противовес. Другого выхода просто не было. И вот теперь предстояло докладывать Королеву. После короткого раздумья Главный кивнул в знак согласия. До чего же он был решителен в острых ситуациях, этот человек, и насколько была велика степень его доверия к своим помощникам! Одобрение им предлагаемых решений делало их его собственными, и всю полноту ответственности за содеянное он принимал на себя. Независимо от последствий. Дефект на корабле оказался пустячным. Для его устранения потребовались несложные манипуляции. И хотя монтажники работали столь быстро и четко, что установили своего рода рекорд, времени оставалось в обрез и требовалось поспешить. 365
— «Кедр»! Я — Двадцатый! — вызвал па связь космонавта Королев,—Герметичность проверена, все в норме, в полном порядке, Как поняли? Главный конструктор, желая успокоить своего «космического сына», откровенно хитрил, заостряя технические вопросы и умалчивая о быстротекущем стартовом времени. — «Заря»! Я—«Кедр»! Вас понял, герметичность в порядке. Слышу и наблюдаю: герметичность проверили! — вторил ему Гагарин, в свою очередь успокаивая Королева и также умалчивая о двукратном закрытии люка и о стартовом времени, хотя перед ним были часы и хитрость Главного легко расшифровывалась. Оба хитреца продолжали обмен информацией. — «Кедр»! Я —Двадцатый! Смотрели вас по телевидению, все нормально, вид ваш порадовал нас: бодрый. Как слышите меня? — «Заря»! Я —«Кедр»! Вас слышу хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов! Кажется, до критической ситуации дело все-таки не дошло и еще можно уложиться в заданное время, если, конечно, совместить некоторые операции. Даю указание руководителю стартовиков начать отвод агрегата обслуживания, надеясь, что, услыхав команду, «корабельщики» поторопятся. — Развести фартуки и опустить стрелу агрегата обслуживания! — звучит в динамиках. Пока неторопливо разжимаются «клещи» фартуков агрегата, освобождая из своих объятий головной обтекатель ракеты, термочехол с которого уже снят, лифт успевает доставить на землю замешкавшихся «корабельщиков» и вновь скользит наверх за последними стартовиками. Вскоре и они оказываются внизу. А в машинном отсеке агрегата обслуживания уже гудят электромоторы гидравлической системы подъема и опускания стрелы. Вместе с Леонидом Александровичем Воскресенским, задрав головы, следим за верхними площадками, ждем начала опускания стрелы. — Пошла, милая! — восклицает удовлетворенно Воскресенский. Стрела, слегка дернувшись, трогается с места и начинает плавно опускаться. Вот ее фартуки почти миновали ракету, оголяя ее головной обтекатель, и вдруг... Снова какая-то заминка. Смысл ее понял сразу. — Тепловоз в сцепку с агрегатом! — даю команду руководителю стартовиков.— Быстро! — Что случилось? — спрашивает Королев, пытаясь по выражению моего лица оцепить серьезность сложившегося положения. — Сергей Павлович,— стараясь быть предельно спокойным и зная, как это действует порой на Королева, отвечаю на вопрос, — ищем повреждение в цепях автомата защиты электроприводов гидросистемы агрегата обслуживания. При подготовке 366
к работе агрегат замечаний не имел! — пытаюсь убедить Королева в отсутствии нашей вины, но по его хмурому виду понимаю, что это плохо удается. — Сергей Павлович, — вступает в разговор Воскресенский, — надо пускать в ход вариант, который мы предусмотрели «на всякий случай»! Если вы не возражаете, будем действовать по этому решению. Металлический лязг автосцепки — и короткий гудок тепловоза поставил все точки над «и». Все готово к движению! — Опустить стрелу агрегата обслуживания! — доносится из динамиков, и ровный гул электроприводов агрегата обслуживания лучше любого доклада возвещает об устранении дефекта. Через несколько минут старт опустел. Здесь уже оставалось совсем мало народу. Королев, как маятник, в своем черном пальто и такого же цвета шляпе ходил взад-вперед около командного пункта. С приближением времени пуска напряжение все более и более давало о себе знать, проявляясь в трудно сдерживаемом волнении томительного ожидания. Накал страстей, вызванных задержками с люком и агрегатом обслуживания, внезапно спал, и время тянулось страшно медленно. — Снять страховку с верхней и заправочной кабель-мач- ты! — разнеслась очередная команда. Этого момента я всегда жду с особым нетерпением. Во-первых, это сигнал к скорому отъезду в бункер. Но главное — само слово «штраховка» (так оно звучит в произношении руководителя стартовой команды) всегда приводит меня в веселое настроение. Вместе с Королевым мы осматриваем предъявленные страховочные «пальцы» обеих мачт весом по полпуда. Это одна из самых ответственных операций на старте, и личный контроль здесь абсолютно необходим;. Неотход любой из них кроме срыва пуска может привести к самым тяжким последствиям! — Ну, как.со «штраховкой», все в порядке? — шутливо подражает Королев стартовику, ласково похлопывая его по плечу. Ох уж эта «королевская» улыбка, мягкая, теплая, человечная... Как она поднимает настроение, повышает уверенность, внимает нервное напряжение. Так иногда хочется, чтобы она появлялась почаще, сменяя обычно суровое, сосредоточенное выражение лица Главного конструктора. Но, к сожалению, это бывает не так уж часто! А стартовик, довольный внезапной лаской Королева, кричит в микрофон громко и торжественно: — Все стартовое, заправочное и вспомогательное оборудование стартовой позиции к пуску готово! До самого важного момента остается всего-навсего около десяти минут. Ненароком замечаю, что Воскресенский как-то нетерпеливо жмется, то и дело поглядывая на часы. Пора! Сменив у микрофона руководителя стартовой команды, в последний раз объявляю с командного пункта десятиминутную готовность. 367
А над душой уже стоит дежурный связист, готовый отключить микрофон и снять с крыши последний стартовый динамик, чтобы убрать их вовнутрь. Все остальные дипамики, висящие на металлической ограде старта, он уже успел отвернуть раструбами в степь: лучше уцелеют при пуске. — Пойдемте, братцы! — отбросив всякую официальность, говорит Королев. Мы неторопливо осматриваем ракету сверху донизу, обходим ее вокруг. Никаких деталей красного цвета или с такими же флажками — того, что в обязательном порядке до пуска должно быть снято,— на ракете нет. Съем таких деталей очень тщательно контролируется испытателями, и их случайное оставление на ракете практически исключено. Но наш личный контроль — ритуал, который неукоснительно соблюдается. В правом дальнем углу стартовой площадки, консольно нависающем над глубоким котлованом, традиционно пенадолго задерживаемся. Сейчас эта сторона котлована перекрыта крупноячеистой стальной сеткой. В эту сторону, через окно в головном обтекателе, смотрит люк корабля «Восток», через который космонавт может быть аварийно катапультирован в случае возникновения опасных осложнений. Сетка, перекрывшая котлован в направлении выброса, повышала вероятность спасения космонавта. За несколько дней до вывоза ракеты па старт вместе с Королевым мы провели специальную трепировку по эвакуации с сетки «потерявшего сознание» космонавта. По нашему сигналу пара физически сильных и ловких ребят-спасателей подхватывала лежавший па сетке манекен в скафандре и, как по батуту, в считанные секунды доставляла в укрытие, специально построенное на краю котлована. Тренировкой Королев был доволен. — Какой сегодня пароль операторам САС? — спросил Главный. Я назвал слово, известное лишь нам троим да операторам командной радиолинии, через которую на систему аварийного спасения (САС) корабля выдавалась специальная команда на катапультирование космонавта. Королев, несомненно, хорошо помнил этот пароль, он никогда не забывал того, что жизненно важно для дела. Этим вопросом он, по-видимому, хотел отвлечься от своих дум, навеянных видом стальной сетки. Сергей Павлович тяжело опускается на заднее сиденье машины. Над стартом снова разносится громкий вой сирены... «Все в порядке,— перевожу эти немузыкальные звуки на детали стартового графика.— Эвакуация людей закончена, те, кто необходим для пуска, сосредоточены в бункере!» Королев молчит. Он уже где-то далеко, думает о чем-то своем, только ему ведомом. * * * А вот и бункер — наш подземный командный пункт. Отсюда осуществляется подготовка и пуск ракеты с кораблем «Восток». 368
Кроме входпой патерпы, около которой мы остановились, частокола высоких бетонных пирамид-надолб, повышающих прочность и защищенность сооружения сверху, да нескольких массивных тумб с антеннами и головками перископов ничего не видно. Все глубоко под землей, под многометровым слоем железобетона. Ведь старт-то совсем рядом, и мало ли что возможно при пуске! Быстро спускаемся вниз по крутой лестнице, придерживаясь за поручень. Сзади раздается глухой металлический стук захлопнутой бронедвери. Наверху, на старте, никого больше нет, мы были последними... Вдоль стен подземного коридора, провожая нас глазами, в полном молчании стоят испытатели-стартовики. Они здесь на время пуска, но готовы вернуться на старт, если вдруг потребуется. Справа и слева всевозможные пультовые, агрегатные, щитовые и другие технические и служебные помещения. Под ногами гремят листы металлического настила, перекрывающего проходные кабельные каналы. Вот и главная пультовая! На пороге, как верный страж порядка, нас перехватывает бортжурналист (так мы называем испытателя, отвечающего за ведение бортового журнала испытаний ракеты-носителя), предлагая «закрыть» журнал, поставив свои подписи. Мы с Воскресенским подписываем заключение о положительных результатах подготовки и готовность ракеты к пуску, Сергей Павлович Королев — разрешение на пуск. Входим в пультовую. Здесь тесновато. — Ракета-носитель и корабль «Восток» с космонавтом Гагариным на борту к пуску готовы! Замечаний нет! Разрешите объявить пятиминутную готовность! — доложил руководитель операторов. Он обращается ко мне, как к руководителю стартовой службы Байконура и «пускающему», на которого возложена эта миссия Государственной комиссией. Справа от входа возвышался невысокий, с полметра, помост с двумя перископами. Мое место у первого перископа, за вторым, дальним, располагается Воскресенский. Пуск возложен на нас двоих, и он, так же как и я, должен наблюдать за ракетой, но «стреляющий» — я, и только мои команды выполняют операторы. Пуск — дело скоротечное, и ответственность полностью должна лежать па одном человеке — «стреляющем». Воскресенский — мой дублер. Он, конечно, может вмешаться в действия «стреляющего», если они будут ошибочными, но за все время нашей совместной работы такого не случалось. Взаимопонимание у нас полное. Сергей Павлович Королев занял место у небольшого столика пеподалеку от нас, покрытого зеленым сукном. На нем только радиопереговорное устройство для связи с космонавтом да один- единственный телефон с красной трубкой для выдачи команды- пароля операторам постов «Д». Иными словами, эта линия слу- 369
жит для выдачи команды на аварийное катапультирование космонавта. — Связь проверена? — обращается Главный к связисту и, несмотря на его утвердительный ответ, поднимает красную трубку телефона: — Пост «Д»? Говорит Королев... К работе готовы? Постов «Д» два. Они размещаются в разных зданиях при- стартового измерительного пункта. В случае аварии с ракетой при запуске или в полете на приземном участке по нашему обоюдному с Воскресенским докладу Королев даст в телефон пароль-команду, и при одновременном нажатии обоими операторами постов «Д» кнопок на пультах сформируется радиокоманда на срабатывание системы аварийного спасения космонавта. Проверив эту «линию жизни», Королев взял у генерала Каманина микрофон радиопередающего устройства. — «Кедр», я — Двадцатый! — вызвал он Гагарина.— У нас все нормально. До начала наших операций — до минутной готовности — еще пара минут. Как слышите меня? — спокойным, деловым тоном обратился он к космонавту. А в ответ в нашу пультовую из динамика рвался голос Гагарина: — «Заря», я—«Кедр»! Слышу вас хорошо. Самочувствие хорошее, настроение бодрое, к старту готов! Сергей Павлович передал микрофон Николаю Петровичу Каманину, улыбпулся и слегка покачал головой: — Молодец!.. К такой оценке, пожалуй, добавить было нечего. Одним этим словом было сказано все. Не приходилось сомневаться, что Главный конструктор был по-настоящему доволен сделанным выбором первого космонавта и откровенно радовался, что не ошибся. А я между тем, осматривал и готовил свое «хозяйство»: тщательно протер окуляр, подобрал светофильтр и установил увеличение перископа. Испытанным методом — щелчком по командному микрофону — проверил исправность громкой связи. Словом, все привел в полную готовность. Ракета отлично смотрелась в перископ. Солнышко уже миновало створ и не мешало следить за отбросом пневмо- и гидро- коммупикаций, отрывных штекеров от ракеты, а также за отходом верхней и заправочной кабель-мачт. На тумбочке между перископами громко тикал тщательно выверенный морской хронометр. Рядом лежала карточка «стреляющего» с указанием расчетного времени на выдачу команд. Здесь своя строгость: как само время, так и паузы между командами определяют правильный и последовательный режим включения и работы систем и агрегатов ракеты, а также их взаимодействие с наземными системами и пусковым оборудованием. Задача «стреляющего» в том и состоит, чтобы обеспечить четкий ритм запуска ракеты при нормальной работе всех ее 370
и стартовых систем или суметь мгновенно заметить и понять появление каких-либо отказов и отклонений в их функционировании. И в считанные секунды выдать для исполнения такие команды, которые обеспечат успешный запуск ракеты. Воскресенский безотрывно наблюдал в перископ за ракетой, лишь изредка бросая взгляд в мою сторону. Было заметно, что томится ожиданием. Будучи внешне несколько рыхловатым и флегматичным, он на самом деле обладал какой-то взрывной силой. Стоило ему взяться за рукоятки перископа, как он весь преображался. Воскресенский глубоко знал «секреты» ракетной техники, обладал огромным опытом и исключительной интуицией. Леонид Александрович был испытателем «божьей милостью» и у самого Королева пользовался непререкаемым авторитетом. Я у него тоже многому научился. Истекала минутная готовность. Королев не выпускал из рук микрофон связи с Гагариным. Операторы выполняли последние предстартовые операции. «Автомат управления дальностью настроен и к полету готов!» — последовал доклад. Стрелка хронометра медленно завершала свой последний оборот. Обведя глазами пультовую, я едва успел ухватить обращенный на меня взгляд Королева. И сейчас помню его немигающие глаза, чуть- чуть побледневшее и словно окаменевшее лицо. «Да, нам тяжело, а ему во сто крат тяжелее!» — мелькнуло у меня в голове, но для эмоций уже не оставалось времени. Крепко сжал рифленые рукоятки перископа, сжал так, что от напряжения побелели пальцы. Выждав, когда секундная стрелка на мгновение задержалась на нуле, подал команду: — Ключ на старт! — Есть ключ па старт! — отозвался оператор пульта центрального блока и ладонью руки вогнал в гнездо блокировочный ключ. — Протяжка один! — Продувка!.. — следя то за движением стрелки хронометра, то за ракетой, подавал я одну за другой команды, а на пульте вспыхивали все новые и новые световые сигналы. Ладони вспотели, но разжать пальцы я не мог. По спине, промеж лопаток, потекла тонкая струйка нота... — Слушай, не тяпи резину,— не выдержал длительной паузы Воскресенский.— Пошли дальше, чего зря стоять! Даже сквозь бетон бункера со старта доносился едва уловимый шум — это шла продувка камер сгорания двигателей сжатыми газами. Спешка здесь ни к чему, да и в графике было заложено определенное время. — Есть ключ на дренаж! — повторил мою очередную коман- ду оператор и повернул ключ вправо. В перископ было видно, как у дренажных клапанов, словно ножом, отсекло клубы конденсата, и они на глазах растаяли. Исчезли и оптические искажения, ракета стала еще стройнее. 371
Королев спокойно, словно ничего особенного не происходило, вполголоса вел разговор с космонавтом, а в ответ доносился неунывающий голос Юрия Гагарина. За пим ощущалась и его улыбка, и его волнение. Оп тоже с нетерпением ждал момента взлета. — Пуск! По этой команде от борта ракеты мягко и плавно, как в замедленном фильме, отошла кабель-заправочная мачта. Теперь чуть больше десяти секунд отделяет меня от решающего мгновения. Слежу, как стрелка хронометра рывками отсчитывает секунду за секундой. «Три... две...— в такт стрелке веду отсчет времени.— Пора!» — За-ж-ганье!—вместо «зажигание» выстреливаю последнюю команду, и вместе с отвалом верхней кабель-мачты под ракетой вспыхнуло багрово-красное пламя. Некоторое время вперемешку с черным дымом оно, как живое, билось между «быками» и отражающим экраном старта, прорываясь отдельными языками наверх, «облизывало» баки ракеты и конструкции старта. Глухой гул запустившихся на «предварительную» ступень ракетных двигателей походил на звук примуса, только многократно усиленный. — Вроде все в порядке, — говорит мне Воскресенский, не отрываясь от перископа.— Все двигатели запустились. Видишь? — Есть «промежуточная» ступень! — отозвался оператор пульта, подтверждая загорание еще одного транспаранта. Пламя под ракетой стало ослепительно белым, и в котлован старта обрушилась мощная струя газов из сопел двигателей. Взметнулись огромные клубы дыма и пыли. Двигатели ревели во всю свою исполинскую мощь, а бункер содрогался мелкой дрожью. С ракеты слетели куски и даже пласты покрывавшего ее снега. В окулярах перископа она на некоторое время даже потеряла свою стройность и привлекательность. Двигатели набирали силу, сотрясая ракету. — Есть главная ступень! — Есть контакт подъема! Загоревшаяся было световая «дорожка» транспарантов внезапно погасла. Это оторвались от хвоста ракеты разрывные штекера, до последнего момента связывающие ее с землей. — Подъем! — каким-то торжественным звонким голосом уже пе докладывает, а кричит оператор центрального пульта пуска. Движения ракеты еще не видно, но несущие стрелы, до сих пор поддерживавшие ее «под мышки», вдруг резко, в доли секунды, раскинулись в стороны, освобождая ей путь. Какое-то мгновение ракета, кажется, висит в воздухе, но вот медленно, а потом все быстрее и быстрее устремляется вверх, обрушивая па старт бушующий факел пламени. Рев двигателей, подобный раскатам грома, сотрясал степь. От него и бункер не просто дро372
жит, а сильно содрогается. От перепада давления у всех, кто в пультовой, закладывает уши... — Поехали-и! — по-мальчишески звонко, залихватски звучит рвущийся из динамика голос Юрия Гагарина. От ощущения всей значимости момента, какого-то очень теплого чувства к космонавту, от того, что все самое сложное уже позади и все идет как нельзя лучше, глаза подергиваются такой неожиданной и совершенно ненужной сейчас влажной пеленой. В пультовой не умолкают динамики, в темпе «лета» передавая репортаж с телеметрических станций космодрома: — Полет нормальный!.. — Давление в камерах устойчивое!.. — Идет отработка программы тангажа!.. На слова информатора накладывается голос космонавта: — «Заря», я—«Кедр»! Вибрация учащается, шум несколько растет! Самочувствие хорошее... Перегрузка растет дальше! Ракета стремительно удалялась от старта. Огненный факел с каждой секундой терял свою ослепительную желтую окраску, превращаясь в белесый инверсный след. Истекли и секунды, столь волнительные и тревожные для нас с Воскресенским. Стал ненужным и телефон с красной трубкой, стоящий рядом с Королевым. «Тем лучше!» — подумал и улыбнулся про себя. В перископ даже при шестикратном увеличении ракета выглядела совсем небольшой сверкающей стрелкой. Еще несколько десятков секунд, и тянувшийся за ней инверсный след внезапно сузился, потерял у своего начала яркость и прервался. А сама она враз «похудела», распростившись со своими четырьмя «боковушками». В небе на какой-то момент образовался серебристый крестик, потом он так же быстро исчез. — «Заря», я — «Кедр»! Кончила работу первая ступень! — моментально отреагировал Юрий Гагарин.—Спали перегрузки, вибрация... Разделение почувствовал... Работает вторая ступень, все нормально!.’. Смотреть в перископ стало уже неинтересно. Силуэт ракеты с едва заметным следом был плохо виден. Теперь все внимание в пультовой было уделено телеметрическому репортажу и переговорам Королева с Гагариным. — Сто пятьдесят секунд! — монотонно и бесстрастно вел отсчет хронометрист. Столько секунд прошло от момента старта. Короткое молчание, и уже голос телеметриста: — Есть сброс обтекателя!.. Полет нормальный! И снова, едва выслушав информацию Главного конструктора, космонавт «наполняет» пультовую бункера своим бодрым докладом: — «Заря», я—«Кедр»! Произошел сброс обтекателя! Во «Взор» вижу Землю!.. Хорошо различима Земля... Несколько растут перегрузки, самочувствие отличное, настроение бодрое! Эмоции эмоциями, а космонавт пе забывал и о деле... В эти 373
секунды ракета стремительно набирала скорость, а Юрий все ощутимее воспринимал и воздействие усиливавшихся вибраций, и длительный «жим» нараставших дерегрузок. Все эти «неудобства» оп переносил весело и вселял уверенность во всех нас. Королев не смог сдержать своего восхищения поведением первого космонавта. Не тратя времени на позывные, вставил в «гагаринскую» паузу: — Молодец, отлично! Все идет хорошо... А Гагарин взахлеб и с таким неподдельным упоением, восхищением от увиденного вел свой «космический репортаж». Его звонкий, мальчишеский голос звучал над планетой. Уверенно, восторженно. — Вижу реки... Различаю складки местности, снег, лес... Как у вас дела? Наблюдаю облака над Землей, мелкие кучевые, и тени от них... Красиво. Красота! Как слышите?.. Гагарину первому из людей довелось увидеть то, чего еще не посчастливилось увидеть никому — нашу изумительную планету с высоты сотен километров, из глубин космоса. И он был достоин такой чести! Как оказалось, у этого юноши кроме чисто профессиональных чувств летчика и, если хотите, инженера- испытателя во всю ширь раскрылась душа поэта. И теперь она проявлялась в каждом его слове. Уже давно миновала добрая половина времени полета ракеты. Отработала и осталась где-то позади ее вторая ступень... Теперь корабль «Восток» тянул и тянул вперед «движок» последней ступени. Космонавт все еще «успокаивался», хотя с каждой минутой его голос стихал и удалялся, забиваемый усиливающимися атмосферными тресками и шорохами. — «Заря», я — «Кедр»! Слышу вас очепь слабо... Все идет хорошо, машина работает нормально... Вот сейчас Земля все больше покрывается облачностью. Кучевая облачность сменяется слоисто-дождевой облачностью... Такая плепка, что даже земной поверхности практически не видно... Интересно! И уже малоразборчиво (ракета ушла за радиогоризопт) на последнее пожелание Королева сквозь атмосферные помехи к нам все-таки прорвался неунывающий гагаринский голос: — Понял! Знаю, с кем связь имею... Привет! Оставаться в пультовой было бесполезно: исчез в глубинах космоса «Восток», мчавшийся теперь где-то над просторами Сибири, молчал и динамик телеметристов, потерявших с ним надежную связь. Только хронометрист методично, через каждые десять секунд, отсчитывал послестартовое время. В соседней комнате телетайпы синхронпо выстукивали па лентах одну и ту же цифру, означавшую, что ракета еще «работает», набирая первую космическую скорость. Сюда же были выведены прямые линии связи с Центром управления командноизмерительного комплекса. Вошел Королев. Не сказав окружающим ни слова, он сел на предложенный ему стул. Его молчаливость и сосредоточенность 374
были понятны. Он очень тревожился за последние секунды работы «движка». Цена этих секунд была исключительно высока. Выключись он в заданное время при точном наборе орбитальной скорости, и корабль «Восток» — на орбите! Ну а если он от «усталости» сделает это (аварийно!) чуть раньше? Тогда ищи его в Мировом океане от Камчатки до мыса Горн... И всего-то одна секунда или что-то около того! Было отчего волноваться... Казалось, время уже давно истекло, но... Один из руководителей Центра управления, сидевший в кресле за низким столиком с аппаратурой связи, напряженно вслушивался в трубку телефона, который пока безмолвствовал. — Ну, что там? — не утерпел Королев. Ответа не последовало, только отрицательное покачивание головой: не мешайте, мол. — Есть «нуль»! — поспешно доложил дежурный телеграфист. И хотя стоявшие рядом вместе с ним увидели эти долгожданные «нули» вместо надоевших «трешек», сам голос телеграфиста вызвал облегченный вздох. — Наконец-то!.. Двигатель выключился!.. Порядок!.. Корабль на орбите!..— прорвались эмоции переволновавшихся людей. Нечто похожее творилось и в коридоре, где от избытка чувств «бушевали» испытатели из пультовой! — Прекратите шум! — резким тоном осадил своих не в меру разошедшихся соратников Королев.— И закройте дверь! При этом он так выразительно посмотрел на всех присутствовавших, что вмиг все стихло. А кое-кто поспешил совсем ретироваться. Характер Главного был очень хорошо известен, и желающих лишний раз испытать его на себе не нашлось. — Соедините меня с руководством! — потребовал Королев. Он был явно недоволен затянувшимся молчанием командно-измерительного комплекса. — Говорит Королев! Доложите точное время выключения двигателя и параметры орбиты! Убедившись в полной «стыковке» полученных и расчетных данных, когда стало окончательно ясно, что пилотируемый корабль «Восток» с космонавтом Юрием Гагариным на борту мчался в высотах космоса по первой космической трассе, начатой на Байконуре, Главный конструктор чуть улыбнулся и как- то очень просто сказал: — А теперь ура, товарищи! В ответ — аплодисменты, взаимные объятия, поцелуи, поздравления... И — слезы, слезы радости на глазах. Кто-то, сняв с руки красную шелковую повязку, торопливо собирал на ней автографы членов Государственной комиссии и главных конструкторов. Сразу же нашлись и последователи. Сергей Павлович тоже не удержался и попросил расписаться на своей повязке. Подошел и ко мне: «Подпишите, Анатолий Семенович. На память. Не часто нам с вами приходится космонавтов запускать!» 375
Такие вот контрасты в характере этого человека! Никогда не угадаешь, каким он сейчас будет: суровым и непреклонным или мягким и лиричным. А то и сентиментальным. Но случалось — и раздражительным, злым... Бывал он отходчивым и счастливым... И все это в одном человеке. Через час, завершив один виток вокруг Земли, корабль с Гагариным должен был пойти на посадку. Всё заспешили на командный пункт, куда сходилась вся информация и все нити управления полетом. Мы вышли из бункера. Над стартом, от которого тянуло копотыо и теплом еще не остывшего металла, уже сошлись в «пирамиду» несущие стрелы. Стартовики заканчивали подъем ферм обслуживания. Над ними по-весеннему голубело небо. Ослепительно яркое солнце — солнце утра космической эры — ласково смотрело на всех нас. * * * «Впереди человека ждут бескрайние просторы космоса, бесчисленные трассы новых космических полетов. И они будут, эти полеты! Нет предела смелым дерзаниям свободного человека, строящего новое, коммунистическое общество!» — писал в год полета Юрия Гагарина основоположник практической космонавтики академик Сергей Павлович Королев. С того памятного дня уже прошли годы и десятилетия... Теперь уже никого не удивишь запуском очередного искусственного спутника Земли, автоматической межпланетной станции, пилотируемой орбитальпой станции или многоместного космического корабля. Уже не единицы, а десятки советских космонавтов прошли за эти годы по пути первопроходца Вселенной, решая все более сложные задачи. Завтрашний день космонавтики видится в новых стартах и новых свершениях. «С берега Вселенной, которым стала священная земля нашей Родины, не раз уйдут в неизведанные дали советские корабли, поднимаемые мощными ракетами-носителями. И каждый их полет и возвращение будет великим праздником советского народа, всего передового человечества — победой разума и прогресса!» — утверждал академик Сергей Павлович Королев. Именно благодаря героизму будней этого великого ученого и конструктора, посвятившего всю свою яркую жизнь осуществлению дерзновенной мечты человечества о покорении космоса, трудами его сподвижников был создан ракетно-космический комплекс «Восток» и стал возможным полет человека за пределы Земли. Славные имена Королева, Гагарина золотыми буквами вписаны в историю мировой цивилизации и никогда не будут забыты благодарным человечеством! ...Тот памятный апрель 1961-го. Он не ушел в прошлое. И поныне я помню каждый день, каждый час той весны. Нелегкой опа была для Сергея Павловича Королева, Юрия Гагарина, мно376
гих и многих людей, которые были связаны с созданием «Востока», его испытаниями и запуском. Минуло уже много лет, совершенствовалась и развивалась космическая техника. Многократно возросли ее возможности и надежность. Время и опыт делают свое. Преобразился и Байконур с его стартовыми сооружениями. Расцвел и похорошел город. Вытянулись и набрали силу деревья, посаженные на аллее космонавтов. После каждого пилотируемого старта появляются новые деревца. Жизнь идет вперед. А в памяти все остается так, словно все это было только вчера.
И. Г. Б о р и с е н к о, президент Международной астронавтической комиссии ФАИ ШАГ В НОВУЮ ЭРУ (Записки спортивного комиссара) Я КК II ти записки собраны из старых пометок в блокноте, кото- Нчв11 Рый я всегДа имел с собой. Это даже не один блокнот: И >■ за Г°ДЫ космической эры собралось много пометок, по- • 1 рой очень коротких, но за которыми стоят большие coll чл К бытия. Это рассказ о том, что довелось увидеть и услышать за стремительные месяцы первой космической весны, которая началась стартом Юрия Гагарина. В дни событий, о которых пойдет речь, было трудно найти слова, точные и емкие, чтобы передать все пережитое, перечувствованное, передуманное. А сейчас и подавно! Годы не убавили величия подвига человека, который первым шагнул в новую эру. Годы не ослабили память. Вот как все происходило. Впрочем, пе все, а только то, чему я был свидетель. НАКАНУНЕ Это было в начале февраля 1961 года. В федерацию авиационного спорта, где я работал, позвопил помощник Сергея Павловича Королева и сказал, что Главный конструктор хотел бы встретиться со спортивным комиссаром. Я ответил: готов прибыть в любое время. Признаюсь: имя Королева я слышал и раньше, знал, что он руководил Московской ГИРД, конструировал ракеты, связан с авиацией, планеры его конструкции показывали высокие результаты. Сам Сергей Павлович имеет свидетельство пилота... Но на какой предмет он хочет встретиться со мной? Авиационный рекорд задумал поставить? Помощник С. П. Королева, который разговаривал со мной по телефону, о причинах встречи ничего не сказал. Я лишних вопросов не задавал: надо, — значит, надо, не станет Главный конструктор тратигь свое время на пустые беседы. Утром следующего дня я был в приемной у Королева. Меня пригласили в зал заседаний. Здесь, за длинным столом, сидело человек пятнадцать — двадцать. Сергей Павлович встал, поздоровался и представил меня собравшимся. 378
— Иван Григорьевич, — начал он, улыбаясь, — вот уже около двух часов я объясняю товарищам, что каждый летающий аппарат имеет свою высоту, скорость и дальность полета. Но эти показатели могут быть и больше и меньше. Так? Я кивнул головой. — Ну вот, первый вопрос решили. Теперь второй. Существует кодекс авиационных рекордов, достижений. Так, Иван Григорьевич? — Королев снова посмотрел в мою сторону. — Так точно, — ответил ему по-военному. — А вот теперь скажите нам, Иван Григорьевич, имеются ли официальные правила или положения спортивного кодекса о регистрации космических рекордов? Я ответил, что 53-я Генеральная конференция ФАИ, заседания которой проходили в октябре 1960 года в Барселоне, где присутствовали представители 22 стран, в том числе СССР, США, Франции и других, утвердила правила регистрации космических достижений. На этой конференции было решено в качестве абсолютных мировых рекордов полета человека в космос признавать и регистрировать следующие рекорды: — продолжительности полета; — высоты в неорбитальном (баллистическом) полете; — высоты в орбитальном полете (полет вокруг Земли); — наибольшей массы (веса) космического корабля, поднятого на высоту 100 и более километров от Земли. Затем достал положение и стал зачитывать: «Рекордным признается такой полет, при котором экипаж космического корабля, достигнув максимального результата, возвратится благополучно на Землю. Для официального признания необходимо после полета представить на утверждение ФАИ дело о рекордном полете...» В нем должны быть данные о корабле и ракете-носителе, о старте, полете и приземлении, а также общие сведения о летчике-космонавте, типе, марке и мощности ракеты-носителя, результаты обработки всех данных координационно-вычислительного центра, отчет об устройстве космического корабля-спутника, телеметрическая информация, краткое описапие измерительной аппаратуры, программа полета, личный доклад летчика-космонавта и много других материалов со схемами, расчетами, таблицами, графиками, отображающими все параметры и данные космического полета. Кроме того, требовалось указать государственную принадлежность членов экипажа, помер и дату спортивного свидетельства командира корабля, а также опознавательные знаки этого корабля. Сергей Павлович слушал очень внимательно, делал какие-то пометки. Когда я закончил, он подвел итог: — Условия непростые. Чтобы правильно и точно (он сделал ударение на слово «точно») зарегистрировать новые мировые до379
стижения, пужпо хорошо знать все положения и правила спортивного кодекса ФАИ. Будем изучать... После совещания Королев пригласил своего помощника и меня в кабинет, который соединялся с залом заседаний. — Продолжим нашу беседу, — сказал он и предложил нам сесть. — Значит, полет человека в космос по новым вашим законам должен регистрироваться? Это очень справедливо. Надеюсь, вы теперь уяснили цель нашей встречи? Я ответил: — Вроде бы уяснил. Хотя... — Никаких «хотя», — прервал Сергей Павлович. — Давайте уточнять все прямо сейчас. Полагдю, что другого времени у нас не будет. Главный был в хорошем настроении, шутил, задавал много вопросов. Прощаясь, он сказал: — Спасибо за разъяснения, Иван Григорьевич. До встречи на космодроме. А если у вас есть какие-либо вопросы, мой помощник ответит па них. С ним и поддерживайте контакт. От Главного конструктора я уходил с каким-то двояким чувством: вроде бы все ясно, но неужели это время уже пришло? Вот так, сразу? Помощник Королева понял мои сомнения и успокоил: — Да, полетит человек. Полетит на космическом корабле, вокруг земного шара, на большой высоте, с огромной скоростью, доставит корабль в космос ракета... Готовят этот полет многие коллективы: инженеры, конструкторы, ученые, врачи. Готовятся и сами космонавты... — А кто полетит? — не удержался я от вопроса. — Вот этого сказать не могу. Отобрана группа летчиков. Персональное решение примет Государственная комиссия. На Байконуре все узнаете, а пока готовьтесь... По дороге домой я размышлял об этой встрече. Само понятие «космический рекорд» представлялось чем-то фантастическим. На ракете вокруг Земли! Да, спутники уже летали. И собачки тоже. Но ведь это совсем иной полет. Раньше мы фиксировали рекордные достижения только на планерах и самолетах. «Раз все уже готовятся, — подумал, — значит, пора и нам, спортивным комиссарам, браться за дело. Надо тщательно изучить все документы ФАИ». И еще одно чувство не покидало меня. Чувство гордости за нашу страну. Именно советским спортивным комиссарам предстоит представить исторические сведения о первом космическом полете. ЗНАКОМСТВО Кто же будет первым человеком в космосе? Каков он? Откуда родом? Чем проявил себя? Чем заслужил такую честь? 380
Эти вопросы я задавал себе. Сам же пытался на них ответить. Первый космонавт рисовался мне высоким, крепким, атлетически сложенным, симпатичным... По профессии — летчик, вроде Чкалова. Родом?.. Быть может, из наших мест?.. Нет, с Урала или Сибири! Там много богатырей. А может, москвич? Или ленинградец? С теми, кто входил в первый космический отряд, я познакомился в том же феврале у генерала Николая Петровича Каманина. Он тоже интересовался положениями Международного кодекса по регистрации мировых рекордных достижений в космосе. В разгар беседы в кабинет вошла группа офицеров-летчиков. Четко доложили о прибытии. Представились. Ребята молодые, старшие лейтенанты, капитаны. Подтянутые, форма сидит ладно. Это были Ю. А. Гагарин, Г. С. Титов, А. Г. Николаев, П. Р. Попович, В. Ф. Быковский, Г. С. Шонин и другие. Всех я сразу пе запомнил. Каманин пояснил: — Это летчики, которые проходят подготовку к полету. Я внимательно присматривался к ним и, наверное, не мог скрыть удивления. Вот они, наши первые! Все симпатичны, все стройны, веселые, улыбчивые, держатся скромно, застенчиво. Светлые и темноволосые, есть помоложе, есть чуть постарше. Все крепыши, все летчики. Кто же из них полетит первым? Волнение охватило меня. Ведь каждая такая встреча приближала то великое событие, к которому мы шли. Шли долгие годы. Циолковский, Цандер мечтали о межпланетных полетах, Жюль Верн писал увлекательные фантастические романы. А передо мной была сама реальность, не придуманные личности, а живые люди. Это им мчаться со скоростью двадцать восемь тысяч километров в час, лететь среди звезд, далеко за облаками. Авиация достигла многого. Но рекордная высота самолета не превышала тогда 25 километров, а скорость — 1500 километров в час. Каманин расспрашивал прибывших о ходе подготовки, интересовался занятиями на тренажерах, самочувствием, настроением. Ребята отвечали бодро. Чувствовалось, что они увлечены новой работой, горят нетерпением, но и понимают всю сложность предстоящего. Мне понравилось открытое лицо Гагарина, его улыбка, спокойный голос, манера держаться. Титов остроумно шутил, умел вставить нужное словечко, о технике судил с глубоким пониманием. Николаев сидел молча, на вопросы генерала отвечал обстоятельно, неторопливо. Каждая его мысль звучала твердо, сомнений он не допускал. Моложе других казался Быковский, подвижный, непоседливый... Беляев и Комаров были постарше. И тот и другой пришли в отряд после учебы в академии. Спроси меня тогда: «Выбери первого космонавта. Назови, кому лететь», — я бы не смог ответить. А мысль эта была. И тогда, в кабинете Каманина, и потом, до того, как Государственная комиссия приняла окончательное решение. 381
Николай Петрович отпустил ребят, предупредив, что до отлета па космодром времени осталось совсем пемного, а программа подготовки должна быть выполнена полностью. — Никаких срывов. Строгий режим, строгое выполнение распорядка, — напутствовал он своих подопечных. Когда мы остались вдвоем, я спросил генерала, как он оценивает каждого из кандидатов. — В отряде их двадцать. Отобрали их из множества других. Отбор был придирчивым, строгим: летчик, молодой, физически крепкий, здоровый, имеющий опыт сложных полетов... Критериев много. В отборе участвовали и летчики-инструкторы, и врачи... Было много бесед с командирами, с теми, кто хорошо знал наших кандидатов. Полагаю, что каждый из них может быть первым. Но ведь мы готовимся не к одному полету. Надо смотреть в перспективу. Пока наиболее целенаправленную подготовку прошли шестеро. Для участия в полете отберем двоих: один будет основным, другой — дублером. Кто? Сегодня назвать не могу. Впереди экзамен, впереди медицинская комиссия, впереди... Николай Петрович не закончил свою мысль. Наверное, тогда он мог высказать лишь свое личное мнение. Но делать это не торопился. Этот человек вообще не любил лишних разговоров и предположений. Да и сам вопрос выбора был в ту пору не так прост, как может показаться сейчас. Ведь это был первый полет человека в космос. Впрочем, даже еще пе был. Он только готовился. — А какое впечатление произвели они на вас? — спросил генерал. — Славные ребята. Молодые, умные, смелые... Это чувствуется с первого взгляда. Кто особенно понравился? Не скажу, трудный вопрос. Николай Петрович уточнил: — Трудный не только для вас. Поэтому и решать его будем перед стартом, после заключительного этапа тренировок. Сейчас все вроде бы хорошо: все спокойны, все настроены на работу. А что будет перед самым началом? Психологический момент тоже надо учитывать. Перед боевым вылетом у летчиков, бывало, и пульс учащался, и нервишки начинали шалить. Это поначалу. У бывалых бойцов все приходило в норму, и сложные задания становились привычными, и люди умели управлять собой... А здесь все впервые. Да и ракета — не самолет. В общем, посмотрим... Итак, знакомство состоялось. Встреча на космодроме должна была прояснить ситуацию. Я эту встречу очень ждал. БАЙКОНУР Спецрейс на Байконур отправлялся рано утром. В салоне самолета были свободные места. Те., кто занимался непосредственной подготовкой — технические специалисты, разработчики, ис- 382
питатели, — улетели много раньше. Сейчас направлялись «смежники», вызванные по запросу Главного конструктора,, несколько военных летчиков, из тех, кого я встречал тогда у Каманина, и еще несколько человек из Главка, и мы, спортивные комиссары: я и мой коллега Владимир Алексеевич Плаксин. Из попутчиков мы почти никого не знали, поэтому весь долгий маршрут просидели молча. Каждый размышлял о своем. У меня из головы пе выходил первый космонавт. Байконур встретил теплой, солнечной погодой. По-весеннему светило солнце, коричнево-желто-серая степь оживала после долгой зимней спячки. Тонкими зелеными стебельками пробивалась трава, образуя небольшие островки среди «мертвой» земли. Старожилы говорили, что скоро должны пойти тюльпаны, и тогда степь засветится красными и желтыми огоньками. Космодром... Слово это звучало тогда таинственно и величаво. Не терпелось увидеть город, откуда будут запускать ракету. Оказалось, что от города до стартового комплекса путь пеблизкий, что все здесь еще па стадии строительства, хотя уже обозначились и улицы, и ряды жилых домов, и служебные здания, и магазины... Огромное впечатление произвел стартовый комплекс. Бетонное сооружение с металлическим кружевом ферм обслуживания, железнодорожными путями для подвоза ракеты, пусковой бункер, множество других специальных устройств и строений... Все это выглядело внушительно и таило в себе какую-то загадочность. Отсюда, с этого бетонного островка в бескрайней казахстанской степи, человек должен был шагпуть в неизвестность. В монтажно-испытательном корпусе шли проверочные испытания корабля «Восток». Главный конструктор бывал в МИКе каждый день. Периодически собиралось техническое руководство, ход работ Королев докладывал Государственной комиссии. Близился день старта. Перед тем, как состыковать корабль с ракетой-носителем, меня и Плаксина пригласили на выполнение первой комиссарской операции: мы взвесили «Восток» и составили необходимые документы, которым впоследствии суждено было войти в отчет об историческом космическом путешествии. В подготовке данных, касающихся самого космического корабля, нам очень помог один из помощников Сергея Павловича Королева, а точнее — разработчиков «Востока», кандидат технических наук Константин Петрович Феоктистов (ныне профессор, доктор технических наук, летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза). Никогда не забуду апрельские дни на Байконуре весной 1961 года. Помимо чисто человеческого интереса ко всему окружающему и предстоящему событию была огромная жажда встреч с учеными, которые прибыли на запуск, стартовой командой, инженерами, которые с этих самых мест в октябре 1957 года пу383
скали первый в мире искусственный спутник Земли, строителями Байконура... Государственная комиссия утвердила Юрия Гагарина командиром «Востока», дублером был назначен Герман Титов. Вроде бы и знакомы мне оба, и встречал я их уже несколько раз и там, в Москве, и здесь, на космодроме, но теперь взглянул на них совсем иными глазами. Особенно на Юрия. Ему лететь, ему быть первым! Короткие встречи с Гагариным носили деловой, официальный характер. Мы его ознакомили с кодексом ФАИ, объяснили суть нашей работы, рассказали, что требуется от него. — А почему рапьше не регистрировались космические рекорды? — заинтересовался Гагарин. — Вы же первый, — объяснил ему. — Наш спутник тоже был первым, — не отступал Юрий. — И лунная ракета, и фотографирование Луны... — То были автоматы, — ответил я. — А Лайка? — не унимался Гагарин. — Живое существо. За ней летали и другие собачки. А космический манекен «Иван Иванович»?.. — «Иван Иванович» тоже своего рода автомат, — заметил я. — Первым будете вы, Юрий Алексеевич. — Всю эту документацию в Париж повезете? — спросил Юрий. — Обязательно повезем, — поспешил заверить Плаксин. — Счастливчики. А я вот ни разу в Париже не бывал, — пошутил Гагарин и добавил: — А без меня все это утвердят? Может быть, с собой возьмете?.. Он шутил, задавал вопросы, покоряя своей открытостью, искренностью, оптимизмом. Возможно, это и не совсем то слово — «оптимизм», возможно, есть более точные слова, определяющие его настроение в те дни. Но я твердо убежден, что этот человек отчетливо представлял, на что идет, понимал всю ответственность, которая ложилась на его плечи. СТАРТ К сожалению, присутствовать при старте космического корабля «Восток», слушать историческое заявление Юрия Гагарина, видеть, как ракета уносила в звездную высь первого человека с планеты Земля, мне не пришлось. Старт фиксировал В. А. Плаксин. Мне надлежало отправиться в расчетный район приземления. Первоначально маршрут звучал так: «Город Саратов. Там уточните, куда следовать дальше». — В Саратов? — переспросил я и подумал: «Надо же быть такому совпадению. Кажется, по велению самой судьбы Гагарин возвращается на Землю через небо той же области, где он, 384
студент индустриального техникума, курсант местного аэроклуба, совершил первый самостоятельный полет». На командном пункте авиационного училища на столе лежит карта. На пей красная линия — трасса полета космического корабля вокруг Земли. Непрерывно звонят телефоны. Включаются мощные приемо-передающие устройства, светятся экраны радиолокационных станций. Дежурный связывается по прямому проводу с космодромом. Уточняются расчетные данные. Все это наносится на карту. Руководитель группы радиотехнических средств командует: «Внимание! Включить все средства». Все сосредоточенно прислушиваются к сигналам, поступающим из эфира, всматриваются в экраны индикаторов. А на аэродроме, недалеко от командного пункта, в полной готовности группа поиска. С поисково-спасательной группой, в задачу которой входила эвакуация после посадки космонавта и спускаемого аппарата «Востока», я прибыл в указанное место. Мы находились невдалеке от деревни Смеловка. «Смеловка! — подумалось тогда. — Наверное, от слова «смелость». На редкость подходящее место для встречи космического героя». Хронометры Байконура зафиксировали такое время старта: 9 часов 07 минут. Это же время показал секундомер спортивного комиссара В. А. Плаксина. Не стану пересказывать, что было потом. Об этом написал в своей книге «Дорога в космос» Юрий Гагарин, запись переговоров по линии Земля — космос — Земля хранит голоса первого космонавта, Главного конструктора, операторов и стартовиков Байконура, ведущих связь с измерительных пунктов... Мы не могли отслеживать события в реальном масштабе времени. Информация приходила к нам с некоторым запозданием. Правда, оно было не столь уж долгим: весь полет длился 108 минут. Но ведь минуты ожидания всегда тянутся дольше. Да и могло ли быть иначе? Сегодня мы привыкли к космическим стартам. Люди покидают Землю в одиночку и группами и уходят на работу в космос на долгие месяцы. Тогда делался первый шаг. И не было человека, который бы не тревожился за судьбу Гагарина, за судьбу самого эксперимента... У каждого начала есть продолжение. Второй шаг за черту неизвестного всегда длиннее. Но первый самый трудный. В тот апрельский день трудно было заглядывать в буду щее. Оно открылось потом. 12 апреля каждым своим часом, каждой минутой делало это будущее. — Иван Григорьевич! — прервал мои мысли руководитель поисково-спасательной группы. — Часы от того, что на них смотришь, быстрее не ходят.
ла неустойчивой, и это волновало. Плохая видимость, сильный ветер усложняют работу поисковиков. Но 12 апреля с самого утра солнце засияло по-весеннему. Кажется, сама природа радовалась первому полету человека в космос. В полную готовность приведены все средства связи и радиотехнического контроля. Самолеты и вертолеты из группы поиска и эвакуации в воздухе. С ними ведет переговоры командный пункт. Утро стояло теплое, ласковое. На полях шли посевные работы. Гудели тракторы, грачи деловито скакали по влажной земле, выискивая что-то в бороздах. Поодаль зеленели озимые. Около десяти часов услышали мы первое сообщение ТАСС о полете Гагарина. Космический рейс проходил успешно. Сердце радостно билось. Нам заранее был известен график спуска корабля на Землю. И поэтому, не сговариваясь, мы то и дело поглядывали на часы, мысленно представляя все, что происходит сейчас там, в космосе, на корабле. Наш вертолет находился на кратчайшем расстоянии от расчетной точки посадки «Востока». ФИНИШ 9 часов 51 минута. На корабле включилась автоматическая система ориентации. Дорога к Земле открыта. 10 часов 15 минут. Включилась тормозная двигательная установка. Корабль вышел на спусковую орбиту. Минуты, минуты... Как они бесконечно длинны! Никогда раньше, кажется, не испытывал я такого чувства времени, хотя и не новичок во встречах с ним. Годы службы в авиации, командирские обязанности научили меня точно оценивать время. Но в те минуты я не верил ни своему опыту, ни безупречным часам. Они, по твердому моему убеждению, шли необычайно медленно. Наше состояние можно было понять. Находясь далеко от командного пункта встречи, мы не знали сиюминутного положения дел: исправны ли системы корабля, точно ли сработала автоматика, каково состояние Юрия Гагарина. Знали лишь одно: по расчетному графику «Восток» словпо с крутой горки должен уже лететь к Земле. 10 часов 35 минут. После отделения от приборного отсека корабль вошел в плотные слои атмосферы. В этот момент на космонавта обрушились всей тяжестью восьмикратные перегрузки... До приземления еще долгих двадцать минут. Скорость снижения 220 метров в секунду. До Земли оставалось еще около 7000 метров. Вот-вот откроется первый тормозной парашют, а за ним начнет работу основная парашютная система. Мы не отрывали глаз от неба, где с секунды на секунду должна была появиться оранжевая точка — купол гигантского парашюта. А 386
вот и он... Все ниже, ниже... Наш вертолет пос’пешил к месту посадки. 10 часов 55 минут. Первое космическое путешествие вокруг земного шара завершено. Записываю в свой дневник: «12 апреля 1961 года. Юрий Гагарин приземлился в 26 километрах юго-западнее города Энгельса, вблизи деревни Смеловки Саратовской области». Как встречали Гагарина? История в любопытнейших деталях хранит это событие. Наш вертолет прибыл к месту посадки, когда Юрий был в окружении людей. Все бросились к космическому кораблю, у которого стоял улыбающийся первооткрыватель космических трасс, гражданин Советского Союза Юрий Гагарин. Горячие объятия, поздравления. Это были счастливые минуты! Хотя я отлично знал, что передо мной именно он, космонавт-1 Юрий Гагарин, все же, как этого требует спортивный кодекс, попросил его показать удостоверение, записал номер и дату его выдачи, зарегистрировал в специальном бланке фамилию, имя, отчество, дату и время приземления. Проверил опознавательные знаки космического корабля, на котором написано «Восток — СССР». Юрий Алексеевич выглядел немного усталым, чуть-чуть несобранным. На наши вопросы отвечал не сразу. Это и понятно: как было не волноваться человеку после завершения первого в истории мира космического полета. Здесь же, на месте приземления, я зарегистрировал три первых абсолютных мировых космических рекорда, установленных Юрием Гагариным: рекорд продолжительности полета (108 минут), рекорд высоты полета (327,7 километра) и рекорд максимального груза, поднятого на эту высоту (4725 килограммов). Кроме того, я зафиксировал два рекорда радиосвязи: осуществление впервые в мире двусторонней радиосвязи Земля — космос, космос — Земля в диапазоне коротких (9,019 мегагерца и 20,006 мегагерца) и ультракоротких волн (143,625 мегагерца). Такую связь на столь большом расстоянии никто еще не устанавливал. В эти минуты уже кто-то из группы встречи забивал в землю металлический стержень, чтобы увековечить место финиша первого полета человека в космос. Теперь там установлен обелиск. Мы взяли скафандр, бортовой журнал Гагарина, некоторые приборы и погрузили все это в вертолет. Через несколько минут мы с первым космонавтом были уже на аэродроме. Работники наземной службы сердечно встретили космонавта. Цветы, аплодисменты, поздравления. Гагарин был растроган и удивлен. Такого приема он не ожидал. В ответ Юрий улыбался, благодарил за теплые слова, пожимал тянущиеся к нему руки. Пора было лететь дальше. Но едва Гагарин взошел в самолет, как вспомнил: 387
— А Где часы, что были со мной в космосе? Они были пришиты к левому рукаву скафандра... Я быстро сходил в вертолет, отрезал часы от скафандра и принес их Юрию. — Спасибо. Они мне очень дороги, — поблагодарил космонавт и бережно положил их в карман. В самолете врач Виталий Георгиевич Волович осмотрел космонавта. Проверил пульс, давление, прослушал сердце. Все было в норме, самочувствие превосходпое. На память мы сфотографировались. Самолет взял курс на Куйбышев, где космонавта ждали члены Государственной комиссии и товарищи по отряду, друзья. В самолете было шумно. Людские голоса заглушали мерный гул моторов. Я смотрел на Гагарина и думал: как долго все длилось и как быстро закончилось. Вот он уже здесь, в самолете, а еще несколько минут назад был в космосе. Как там? Что он ощутил? Что пережил? Что же это за штука, невесомость?.. Мысли путались. Хотелось задать Гагарину множество вопросов. Хотелось поймать его взгляд и, может быть, через глаза увидеть и понять внутренний мир этого человека вот сейчас, после всего того, что уже осталось позади. Наверное, нечто подобное испытывали и другие. Вопросы Гагарину задавали. И много. Но звучали они сдержанно и, я бы сказал, осторожно. Уместно ли приставать к человеку в такие вот минуты? Гагарин улыбался, что-то говорил, кому-то давал автограф... — Ну что, товарищ спортивный комиссар? Как дела? — обратился он ко мне. Я сказал ему, что им установлено сразу три абсолютных мировых рекорда. — Сразу три? — переспросил Гагарин. На следующий день состоялось заседание Государственной комиссии, на котором первый космонавт сделал сообщение о работе систем корабля в полете, о всем том, что он увидел и пережил за пределами Земли, на космической орбите. Присутствие на этом заседании Государственной комиссии памятно для меня на всю жизнь. Оно проходило после тщательного медицинского обследования Юрия Гагарина там же, в Куйбышеве. Доклад был столь обстоятельным, что вызвал единодушный восторг. Известные ученые, конструкторы, специалисты различных областей знаний горячо аплодировали герою. Королев довольно улыбался, хотя и старался скрыть свои чувства. Гагарин был его избранником. Сергей Павлович не говорил об этом, но в душе испытывал к Юрию большую симпатию. И старт, и финиш прошли успешно. На корабле не было технических неполадок, самочувствие у Юрия Алексеевича было хорошее. Я вспоминаю споры, которые велись до старта 388
10. А. Гагарина по поводу того, что именно посадка на Землю отодвигает полет человека в космос на неопределенный срок, что техника еще не в состоянии гарантировать безопасность приземления. 12 апреля все сомнения ушли в прошлое. ДЕЛО О РЕКОРДАХ Для утверждения абсолютных мировых рекордов полета человека в космос, установленных Ю. А. Гагариным, было составлено специальное Дело, которое направили в Париж, в Международную авиационную федерацию. Вот текст этого исторического постановления: ПОСТАНОВЛЕНИЕ Авиационной спортивной комиссии Центрального аэроклуба СССР имени В. П. Чкалова Рассмотрев все документы и материалы о первом в мире орбитальном полете человека в космическое пространство вокруг земного шара со скоростью, превышающей первую космическую скорость, летчика-космонавта СССР Ю. А. Гагарина на космическом корабле-спутнике «Восток», совершенном 12 апреля 1961 года, на основании спортивного Кодекса Международной авиационной федерации (ФАИ) Авиационная спортивная комиссия Центрального аэроклуба СССР ПОСТАНОВЛЯЕТ: 1. УТВЕРДИТЬ продолжительность полета 108 мин., достигнутую 12 апреля 1961 года летчиком-космонавтом Ю. А. Гагариным при полете по орбите спутника Земли на космическом корабле «Восток», в качестве всесоюзного (национального) абсолютного рекорда продолжительности полета человека в космосе. 2. УТВЕРДИТЬ максимальную высоту 327 км (в апогее), достигнутую 12 апреля 1961 года летчиком-космонавтом 10. А. Гагариным при полете по орбите спутника Земли на космическом корабле «Восток», в качестве всесоюзного (национального) абсолютного рекорда высоты полета человека в космос. * 3. УТВЕРДИТЬ максимальный вес (массу) 4725 кг космического корабля «Восток» с летчиком-космонавтом 10. А. Гагариным, выведенного на орбиту вокруг Земли 12 апреля 1961 года и достигшего максимальной высоты 327 км (в апогее), без учета веса последней ступени ракеты-носителя, в качестве всесоюзного (национального) абсолютного рекорда поднятого наибольшего веса на высоту в космос. 4. Войти в Международную авиационную федерацию — ФАИ — с ходатайством об утверждении этих достижений в качестве абсолютных рекордов полета человека в космос. 389
Дело о рекордах Ю. А. Гагарина было вручено 30 мая 1961 года делегацией ЦАК СССР имени В. П. Чкалова на открытом заседании спортивной комиссии президенту ФАИ. Президент ФАИ в торжественной обстановке поблагодарил Центральный аэроклуб СССР за представленный отчет и под бурные аплодисменты членов комиссии поздравил наших ученых, конструкторов, инженеров, рабочих — весь советский народ с выдающимся достижением, открывшим великую эпоху покорения космоса во имя мира и счастья всех людей на Земле. 18 июля 1961 года Астронавтическая комиссия Фх4И единодушно утвердила в качестве абсолютных мировых рекордов достижения советского летчика-космонавта Ю. А. Гагарина, и в адрес Центрального аэроклуба СССР поступила телеграмма: «МЕЖДУНАРОДНАЯ АВИАЦИОННАЯ ФЕДЕРАЦИЯ ФАИ Господину президенту Центрального аэроклуба СССР имени В. П. Чкалова Москва — Тушино Господин президент! С величайшим удовольствием сообщаю Вам об утверждении ФАИ первых мировых рекордов полета в космос, установленных космонавтом Юрием Алексеевичем Гагариным на космическом корабле-спутнике «Восток». ФАИ утверждает эти рекорды как мировые рекорды, достигнутые на космическом корабле: продолжительность орбитального полета вокруг Земли — 108 минут; наибольшая высота, достигнутая в орбитальном полете вокруг Земли, — 327 км; наибольшая масса, поднятая в орбитальном полете вокруг Земли на максимальную высоту 327 км, — 4725 кг; установленные 12 апреля 1961 года на космическом корабле СССР «Восток», поднятом 6 двигателями общей мощности 20 000 000 л. с. Место и время запуска: космодром, расположенный в районе Байконура, в 9 ч. 07 мин. по московскому времени. Приземление: вблизи деревни Смеловка, Терновского района, Саратовской области, в 10 ч 55 мин. по московскому времени.' Примите, господин президент, выражение моих наилучших чувств. Генеральный директор ГИЛЛМАН». На заседании 54-й Генеральной конференции ФАИ в Монте-Карло (19 октября 1961 года) представители авиационных федераций и клубов 31 страны приняли решение наградить первого в мире летчика-космонавта Юрия Алексеевича Гагарина Большой золотой медалью. Под бурные аплодисменты всех 390
делегатов ее вручили главе советской делегации В. К. Кокки- наки. Этой медалью награждают ежегодно лишь одного человека — за выдающиеся достижения в развитии авиации. Ее уже получали советские авиаконструкторы А. Н. Туполев, А. С. Яковлев, заслуженный летчик-испытатель В. К. Коккина- ки. Теперь на медали отчеканили имя знаменитого космонавта. В почетном дипломе было записано: «Продолжительность полета — 108 минут, высота — 327 километров, вес, поднятый на высоту, — 4725 килограммов». Получив медаль, Юрий Алексеевич сказал: — Я очень рад этой награде. Ею удостоен не только я. Эта награда по праву принадлежит всему советскому народу — нашим ученым, рабочим, инженерам и техникам, сделавшим возможными полеты в космос! ИМЕНИ Ю. А. ГАГАРИНА Он шагнул в новую эру. Вдумаемся в звучание этих слов. Наша Советская Родина, ее славный сын Юрий Гагарин открыли человечеству путь в космос. Мне посчастливилось знать этого замечательного человека, работать с ним, видеть, как он отдавал все свои силы и знания, весь свой опыт первого тем, кто шел за ним. Учитывая исключительные заслуги Ю. А. Гагарина, 61-я Генеральная конференция ФАИ, проходившая в Лондоне с 26 по 30 ноября 1968 года, учредила специальную золотую медаль в честь первого космонавта. Одна медаль за заслуги в освоении космоса уже существовала. Она так и называется — «Космос». Ею награждаются не только космонавты, но и ученые, конструкторы, инженеры. Из советских космонавтов ее получили А. Г. Николаев, П. Р. Попович, В. В. Терешкова, В. И. Комаров, К. П. Феоктистов, Б. Б. Егоров, А. А. Леонов и другие. В положении же о золотой медали имени Ю. А. Гагарина говорилось, что ее присуждают ежегодно летчику-космонавту, достигшему в истекшем году наивысших результатов в области освоения человеком космического пространства в мирных целях. Медаль имени Ю. А. Гагарина вручается лауреату или главе делегации национального клуба, представившего его кандидатуру, на торжественном заседании Генеральной конференции ФАИ. На лицевой стороне медали — рельефное изображение Ю. А. Гагарина в профиль в гермошлеме и лавровая ветвь. По краю диска — текст на французском языке: «Международная авиационная федерация. К). А. Гагарин». Ид оборотной стороне изображен на фоне звезд космический 39Ц
корабль, облетающий Землю. Текст на французском языке гласит: «Первый полет человека в космос. 12.IV.1961». Первым лауреатом золотой медали ФАИ имени 10. А. Гагарина стал в 1969 году советский летчик-космонавт Г. Т. Береговой. 61-я Генеральная конференция ФАИ, по предложению делегации Федерации авиационного спорта СССР, приняла также решение об учреждении Международного дня авиации и космонавтики, который начиная с 1968 г. отмечается ежегодно 12 апреля — в день первого полета человека в космос, совершенного 10. А. Гагариным. БУДНИ СПОРТИВНЫХ КОМИССАРОВ Спортивные комиссары обязаны: «провожать в путь» космические корабли и встречать космонавтов на месте приземления. Разумеется, это делается не из простого любопытства. Каждый полет требует строгой документации, особенно когда оформляются рекордные дела. Участвуя в заседаниях Международной астронавтической комиссии, где регистрируются рекордные достижения и утверждаются медали и дипломы, мы защищаем интересы нашей страны. ФАИ учредила много различных наград. Кроме Большой золотой медали, медали «Космос» и имени 10. А. Гагарина существуют и другие. Авиационные спортсмены, космонавты, установившие абсолютные мировые рекорды, награждаются медалью де ля Во, названной так в честь бывшего президента ФАИ, погибшего в авиационной катастрофе. В Советском Союзе обладателями этой медали стали Г. С. Титов, А. Г. Николаев, В. Ф. Быковский, В. М. Комаров, А. С. Елисеев, Е. В. Хрунов, В. И. Севастьянов и другие... Советские летчики-космонавты установили несколько десятков мировых и национальных рекордов, получив множество медалей и дипломов. За установление абсолютных мировых рекордов скорости, высоты и дальности полета на легких спортивных самолетах ФАИ награждает медалью в честь бывшего вице-президента ФАИ Луи Блерио. Медали Лилиенталя удостаиваются выдающиеся спортивные достижения планеризма. Помимо медалей ФАИ присуждает дипломы — как отдельным лицам, так и целым коллективам. Диплом Поля Диссандье вручается за заслуги в развитии спортивной авиации. Почетным дипломом ФАИ награждаются коллективы предприятий, учреждений, научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро, внесших значительный вклад в дело развития и пропаганды авиационных знаний и видов спорта, авиации и космонавтики, 393
Первыми этот диплом получили советские ученые, конструкторы, рабочие, участвовавшие в проектировании, создании и запуске космических станций «Лупа-9», которая впервые в мире совершила мягкую посадку на поверхность Луны, и «Луна- 10», ставшей первым искусственным спутником Луны. Такие же дипломы вручены в Советском Союзе ряду коллективов, среди которых опытно-конструкторское бюро, возглавляемое известным авиаконструктором О. К. Антоновым, журналы «Крылья Родины» и «Авиация и космонавтика». В феврале 1970 года на заседании Международной астронавтической комиссии, которое состоялось в Париже, Федерация авиационного спорта СССР предложила учредить диплом ФАИ имени В. М. Комарова для экипажей космических кораблей. Первыми лауреатами были участники полета на кораблях «Союз-4» и «Союз-5» В. А. Шаталов, Б. В. Волынов, А. С. Елисеев и Е. В. Хрунов, которые впервые в мире осуществили стыковку двух пилотируемых кораблей и одновременный переход двух космонавтов из одного корабля в другой, а также создали на орбите искусственного спутника Земли экспериментальную космическую станцию. На том же заседании советская делегация рекомендовала ввести единый образец удостоверения Международной авиационной федерации для тех, кто совершает полеты в космическое пространство. Дело в том, что до этого советские и американские космонавты имели при себе удостоверения, написанные соответственно на русском и английском языках, что не соответствовало основным требованиям «Соглашения о спасении космонавтов, возвращении космонавтов и возвращении объектов, запущенных в космическое пространство», которое было принято 22-й сессией Генеральной ассамблеи ООН. По соглашению, подписанному всеми государствами — членами ООН, в случае аварии, бедствия, вынужденной или преднамеренной посадки космического корабля и космонавта на территории другой страны там должны быть приняты срочные меры для оказания необходимой помощи. Конечно, главная цель соглашения — спасти жизнь космонавтов и обеспечить их возвращение на родину. В то же время необходимо спасти и возвратить космические объекты или их составные части. Для ускорения и облегчения работ целесообразно, чтобы каждый космонавт имел при себе удостоверение для опознания его личности и государственной принадлежности. Международная астронавтическая комиссия согласилась с советским предложением и решила издать типовые удостоверения для космонавтов на восьми основных иностранных языках. Комиссия решила также, чтобы все государства — члены ФАИ выделили спортивных комиссаров, которые участвовали бы в спасении космонавтов, опознавали их и помогали вернуться в свою страну. 393
Советские космонавты установили целый ряд мировых достижений и на орбитальных комплексах «Салют» —- «Союз» — «Прогресс». Они тоже вписаны в летопись истории космонавтики как новые этапы покорения безбрежных просторов космоса. Новые корабли отправляются в космическое пространство. Космонавты готовятся штурмовать новые рубежи. Спортивные комиссары ждут новых рекордов.
М. Ф. Р е б р о в, лауреат медали и диплома имени Ю. А. Гагарина ЛЮБОВЬ И СЛАВА ВСЕЙ ПЛАНЕТЫ • Звездный час человечества • Мир рукоплещет • 100 000 писем и телеграмм • Спасибо, Юрий! • Есть такая профессия • Идущие за ним ажется, это было вчера... Ставшее историей «Поехали!». Первые 108 космических минут человечества. Звучащее на весь мир русское имя «Га-га-рин!». Оранжевый скафандр, белый гермошлем, красные бук¬ вы «СССР». И руки, поднятые в торжественно-прощальном жесте... Могучий грохот двигателей. Половодье огня и дыма. Уходящая ввысь ракета... Таким запомнилось весеннее апрельское утро 1961-го. И еще много времени мы будем возвращаться к этому апрельскому дню, который вошел во все календари мира знаменательной и праздничной датой, который будут благодарно и взволнованно вспоминать наши потомки и который с таким ликованием встретили наши современники. Великие и незабываемые мгновения редки. Чаще всего история с бесстрастием летописца отмечает факт за фактом, прибавляя по звену к гигантской цепи событий, которая тянется сквозь века и тысячелетия. Иногда из множества дней, из миллионов протекших часов только один становится подлинно историческим — звездным часом человечества. Зато, если пробьет этот час, который не зря называют звездным, он связывает день сегодняшний с днем завтрашним, предопределяет грядущие годы и столетия, и тогда — как на острие громоотвода скопляется во время грозы все накопившееся в атмосфере электричество — кратчайший отрезок времени, миг истории вмещает огромное множество событий, направляет судьбу поколений, жизнь всего человечества. Эти мысли, высказанные полвека назад великим гуманистом и тонким знатоком человеческих душ Стефаном Цвейгом, приходят на ум, когда вспоминаешь 12 апреля 1961 года. День, когда весь мир, все человечество пережило свой звездный час, отсчитанный хронометром советского космического корабля. Мгновение нужно, чтобы произвести старт космической ракеты. Минуты необходимы для взлета и вывода корабля на ор- 395
биту. Но месяцы и годы титанического труда предшествуют этим минутам и мгновениям. Громадный труд тысяч и тысяч людей: ученых, задумавших великий эксперимент и запланировавших его ход; конструкторов и инженеров, создавших для этого уникальную технику; рабочих, выточивших детали и собравших сложнейшие механизмы. Труд, труд и труд, кропотливый и самоотверженный, целеустремленный и вдохновенный, сжимает тысячелетия в века, эпохи в часы — звездные часы человечества... 108 минут продолжался тот полет. Но какие это минуты! За каждой из них стоят века борьбы и труда, поисков и дерзаний, упорной работы лучших умов и рук Земли. Легенда об Икаре, мечты об огненной колеснице и ковре-самолете, наброски итальянца Леонардо и расчеты поляка Коперника, воздушный шар братьев Мопгольфье и самолет Можайского, работы Жуковского и труды Циолковского, «Проект воздухоплавательного прибора» Кибальчича... Бывают удивительные пророчества, такие, что в их правдоподобность трудно поверить. Но история выступает на их защиту лаконичной строгостью факта: «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство... Он русский... Он — гражданин Советского Союза. По профессии, вероятнее всего, летчик... У него отвага умная, лишенная безрассудства... Представляю его открытое русское лицо, глаза сокола». Эти слова произнесены в 1935 году, за двадцать шесть лет до старта «Востока». Юрию Гагарипу было в то время около года. А принадлежат эти слова великому Циолковскому. Вот уж действительно удивительное в своей неправдоподобной сбывчи- вости! И еще одна история. Я прочитал ее в газете, выходящей в конструкторском бюро, где проектируются космические корабли. Написал ее один из основоположников советского ракетостроения. Вот ее содержание: «Этого случая никто не знает, кроме двух человек — участников разговора. Разговор происходил между двумя мечтателями, оказавшимися в будущем трезвыми реалистами. ...Начало весны 1934 года. Быть может, именно 9 марта — в день, когда родился Юрий, — в воротах дома № 19 по Садово- Спасской улице в Москве задержались два человека, два инженера из ГИРДа... Они собирались поехать за город, где организовывался институт, который должен был объединить усилия в изучении реактивного движения различных инициативных групп нашей страны. — Хотел бы я знать, — сказал один, — кто будет проектировать и строить корабль для полета человека в космос? — Конечно, это будет коллектив, обязательно коллектив, — ответил другой. — Знаю, и ты и я войдем в этот коллектив, 396
И если ии одна наша ракета еще не летала в космос, то это не значит, что мы пе доживем до межпланетного полета человека. Обязательно доживем! — Обязательно доживем и увидим, как люди, а может, и мы, полетят в космос. Придут замечательные дни! Я уже говорил — оба собеседника любили помечтать, заглянуть в будущее, мечты помогали работать и отчетливо видеть завтрашний день. Знали ли тогда они, эти два инженера, что их предвидение осуществится через 27 лет? Ведь многие относили первый полет человека в космическое пространство на конец нашего века или даже на двухтысячные годы! 12 апреля 1961 года в первый полет за атмосферу Земли, в космос, стартовал Ю. А. Гагарин... Он родился 9 марта 1934 года. В тот незаметный день, когда происходил разговор двух конструкторов...» Назову имена тех, о ком здесь идет речь. Автор заметки Михаил Клавдиевич Тихонравов — пионер советского ракетостроения. Его собеседник — Сергей Павлович Королев, будущий академик, будущий Главный конструктор «Востока». «Человек полетит к звездам!..» Нам, пожалуй, никогда не узнать, кому из землян впервые пришла в голову мысль покинуть свою планету, дерзнуть на полет среди звезд. Все поиски очень быстро затеряются в тумане мифов и легенд древности. Но суть не в этом. Когда стремительный бег времени ввел нас в двадцатый в-ек, людей волновало другое: когда? Циолковский уверял, что это время придет. Мы ждали его. Сначала из года в год, потом изо дня в день, из часа в час... Нет, изо дня в день и из часа в час, пожалуй, не ждали. Уж очень фантастически звучала сама идея: «Человек полетит в космос, в суровый, загадочный, недоступный нам мир...» Не ждали такого и в Одессе. Весна 1961-го пришла в приморский город, как и в былые годы — в цветении садов, шуме бульваров, ласковом шепоте моря. Огромные афиши вещали о предстоящих матчах «Черноморца» на очередном футбольном первенстве СССР, о фортепианных вечерах в зале филармонии, о премьере в знаменитом Одесском театре оперы и балета. Город жил своей обычной жизнью, размеренно и спокойно, занимаясь большими и малыми делами. Из всех реклам-афиш, которые облепили его заборы, стены домов и парковые тумбы, одна была не совсем обычна. Огромные черные буквы звали на лекцию. Ее организаторы обещали ответить на самый волнующий вопрос современности: «Когда человек полетит в космос?» Об этом, как сообщала реклама, можно будет услышать в доме № 38 по улице Жуковского 14 апреля 1961 года. Заметьте: четырнадцатого! Не знаю, о чем шла речь на лекции. Не знаю, состоялась ли она вообще. Знаю другое. Накануне Одесса бурлила и ликовала. Сломался размеренный и спокойный ритм малых и больших дел. 397
Всюду звучало: «Вы слышали? Свершилось! Такое свершилось!» И уже с первыми сообщениями ТАСС стали меняться афиши на тумбах взбудораженного города. Уверенная рука торопливо выводила углем: «УЖЕ!» И рядом: «Сегодня полетел Юрий Гагарин!» Неизвестный фотограф запечатлел эту афишу, вложил карточку в конверт, написал: «Москва, Гагарину» — и опустил в почтовый ящик. Тот, кому было адресовано письмо, весело смеялся, разглядывая фотографию. Все-таки быстро летит время! Казалось бы, совсем недавно вот таким же, как этот, солнечным весенним днем, ошарашенные и потрясенные, стояли мы у репродукторов, слушали торжественно-праздничный голос диктора и повторяли имя первого из первых, дерзнувшего на черное безбрежье космоса, поднявшегося над планетой: «Га-га-рин! Га-га-рин!..» И вот уже мальчишки, родившиеся в тот памятный день и названные в его честь Юрами, сами стали отцами, уже человек Земли побывал на Луне, его автоматические посланцы достигли далеких планет, на околоземных орбитах созданы «эфирные поселения»... Для нынешних мальчишек его подвиг — страница истории. Они спокойно воспринимают куда более сложные космические эксперименты. А мы, свидетели того апрельского дня весны 1961-го, всегда будем хранить в своей памяти его задорное «Поехали!», позывной «Кедр» и счастливую улыбку, покорившую весь мир. Никогда не изгладится наша любовь к этому замечательному и очень простому русскому парню — нашему Юре. Каждый год в один и тот же весенний день я включаю магнитофон, вставляю маленькую кассету и слушаю его голос, где-то взволнованный, где-то спокойный, но уверенный и твердый. Каждое его слово ни с чем не сравнимо. И неповторимо тоже. Никто из живущих на нашей планете никогда — ни до, ни после — не был, да и не будет в подобных обстоятельствах. Он первым ив всех землян за все времена их существования переступил черту, дальше которой до того апрельского дня весны 1961-го могла проникнуть лишь беспокойная человеческая мысль. Мысль, но не сам человек. — Через несколько минут могучий космический корабль унесет меня в далекие просторы Вселенной. Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Прекрасным мгновением... Голос его неторопливый. Каждое слово осознано, прочувствовано, откровенно. — Первым совершить то, о чем мечтали поколения людей, первым проложить дорогу человечеству в космос... Назовите мне большую по сложности задачу, чем та, что выпала мне... Это ответственность перед всем советским народом, перед всем человечеством, перед его настоящим и будущим... 398
Он делает короткую паузу и продолжает: — И если тем не менее я решаюсь на этот полет, то только потому, что я коммунист, что имею за спиной образцы беспримерного героизма моих соотечественников — советских людей. Эти слова прозвучали на космодроме Байконур утром 12 апреля 1961 года. Прозвучали в предстартовой тишине, в нескольких метрах от ракеты-носителя «Восток». Магнитная пленка сохранила их для настоящего и будущего поколений. — Счастлив ли я, отправляясь в космический полет? Конечно счастлив. Ведь во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях. Он не предполагал, что его слова станут историческими. Он говорил о том, что было предметом его раздумий, он делился своими мыслями, он открыл для всех нас свое большое сердце человека и коммуниста. — Мне хочется посвятить этот первый космический полет людям коммунизма — общества, в которое уже вступил наш советский народ и в которое, я уверен, вступят все люди на Земле... Минуло неполных двадцать пять лет. Почти четверть века! Но все, что было в тот день — огненный старт на Байконуре, первое сообщение ТАСС, прочитанное Левитаном по радио с теми же интонациями, с которыми он читал победный приказ в мае 1945-го, ликующая Москва, взбудораженная планета, — все это живет в памяти и сегодня. Трудно найти слова для должной оценки и самого факта проникновения человека в космос, и всего того «взрыва» науки, который за ним последовал. Открылись новые горизонты. Открылась новая сфера практической деятельности людей. И уже не мечты и мифы в сказаниях народов, не фантазия романтиков, а воплощенная в реальность быль открылась людям. Память возвращает в прошлое. Международный форум ученых, занимающихся проблемами космоплавания, провозглашает 4 октября 1957 года как день начала космической эры. После этого было много других стартов, были полеты ракет к Луне и Венере. Но... «Город считался взятым во время войны, — говорил академик Е. К. Федоров, — когда в него входила пехота. Космос освоен, когда в нем живет и действует человек». Те, кто работал над этой проблемой, понимали все трудности предстоящего, сознавали всю дерзость замысла. Их называли фантазерами, а при успехе — удачниками. Но они не только мечтали, но и предлагали конкретный путь к решению задачи и знали цену всему тому, что делали. Они не обольщались, взвешивали все «за» и «против», проявляли завидную решимость и большую конструкторскую смелость, четко формулировали задачу, находили ясные и определенные решения, неуклонно продвигались к тому моменту, когда можно, как говорят, подвести черту. 399
Выли и неудачи. При одном из испытательных запусков корабль не удалось вернуть на Землю. Они не опустили руки, не ударились в панику. Они придирчиво анализировали случившееся. «А если бы на борту был человек?» — эта мысль не заслонила главное, хотя она, конечно же, была и воспринималась со всей ответственностью. Им нужно было понять: почему? И поняли. Поняли и доказали это вторым полетом. Твердые слова Главного конструктора С. П. Королева: «В следующий раз посадим обязательно» — сбылись. Проблемы возникали на каждом шагу и у проектантов, и у конструкторов, и у испытателей. Но все они были подчинены главной — надежность. Надежность и еще раз надежность. Не 99,9 и даже не 99,99, а 100. Сто процентов, не меньше! И призыв древних — через тернии к звездам! — был понятен им, как никому другому. Эксперимент за экспериментом приучал нас к мысли: «Скоро!» Но когда это случилось, мы пережили и перечувствовали всю «историю» как бы заново. Уж очень все это было замечательно и во многом совсем неожиданно. Да и слова сообщения ТАСС — «в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту» — звучали как сказка. Но это была быль. Быль... В ту пору ни одна страна мира не имела опыта строительства космических кораблей. В ту пору ни одна страна мира не имела и опыта подготовки космических пилотов. 108 минут истории объединили плапету единой тревогой за судьбу героя, потом единым восторгом. Эти минуты стали гимном труду, отваге и разуму советского человека. Мы полюбили навсегда того, Кто первый пролетел средь звездных далей, Кого мы жадно слушали и ждали, Чье возвращенье — света торжество. Мы полюбили навсегда того, Чей взлет — надежда наша и победа, Кто звездам все мечты Земли поведал, Чье возвращенье — мира торжество. Так писал венгерский поэт Антал Гидаш. «Мы должны снять шапки перед русскими...» «Вся Солнечная система оказалась у ног России. Она открыла новую эру, будущность которой сегодня трудно даже представить...» «Майору Гагарину принадлежит честь совершения самого дерзновенного и фантастического путешествия, когда-либо предпринятого человеком...» «Величие этого достижения поистине ошеломляет... Со времен Октябрьской революции 1917 года русские не только догнали, но и превзошли технические достижения других стран...» «Триумф XX века. Великие достижения истории. Грандиозно!..» 400
Так писали газеты мира — английские и французские, греческие и американские, итальянские и норвежские, цейлонские и канадские, японские и бразильские... «Фантастически», «изумительно», «блистательно», «потрясающе»... Никогда еще эти эпитеты превосходной степени, особенно взятые вместе, не были столь оправданы и уместны. Великое ожидаемое свершилось! «Мир стал иным с того момента, — писал английский писатель Джеймс Олдридж, — как Юрий Гагарин впервые облетел вокруг земного шара. Мир стал иным потому, что на наших глазах свершилась великая революция, вторая после той, что произошла в 1917-м». Американский художник Рокуэлл Кент сказал тогда: «Советские друзья, ваш Юрий не только ваш. Он принадлежит всему человечеству. И ворота в космос, которые он открыл, распахнуты для всех нас. Но для этого нужен мир. Мир — для того, чтобы исследовать Вселенную, которую наши советские братья открыли для нас. Мир — для того, чтобы принести домой космические богатства и распределить их между всеми. Мир — среди народов. Мир — у себя дома. Пусть человечество чтит день полета Юрия как день всеобщего мира. Пусть празднуют его по всей земле с музыкой и танцами, песнями и смехом, как всемирный праздник счастья. Пусть это будет день, когда на каждой городской площади и повсюду, где собираются люди, лица стариков и молодых засветятся такой же радостью, какой светятся лица на лежащих передо мной фотоснимках, сделанных в ликующей Москве». Да, мы первыми шагнули к звездам. Подвиг советского народа, дерзнувшего вывести на орбиту вокруг Земли рукотворную планету, снарядившего и пославшего в облет земного шара первопроходца звездных трасс, был прорывом не только в космос, но и в сердца миллионов и миллионов людей всех стран и континентов. Ведь не только майор Юрий Гагарин, а тысячи ученых и инженеров, миллионы рабочих и колхозников, весь Советский Союз были первыми. Я перечитываю письма, написанные много лет назад. На конвертах с разными почтовыми штемпелями и разными марками один адрес — Советский Союз. И неизменные слова гордости и восхищения тем, что свершилось в апреле 1961 года. «Это — колоссальное достижение. Русский Икар устремился к Солнцу, но не сгорел, а вернулся на Землю...» (Италия). «Невероятно, но факт. Я знал, что Россия сделает это первой. Социалистическая наука идет впереди западной...» (Токио). «Советский Союз выигрывает соревнование: космический корабль «Восток» несет майора Гагарина в историю...» (Лондон). «Величайшее достижение советских ученых является огромной победой человечества над силами природы...» (Дели). «Красивую легенду о полете к Солнцу русские коммунисты превратили в быль еще более красивую...» (Греция). J4 4-562 401
«Мы привыкли много болтать, а русские мечтать и делать. Результаты сейчас говорят сами за себя. Мир потрясен!..» (Нью- Йорк). «Залп «Авроры» и старт «Востока» — это символично, это грандиозно!..» (Хельсинки). «Браво, Советы! Нет слов, чтобы высказать восхищение вашими делами. Мир не забудет того великого, что вы подарили людям...» (Мадрид). Ему писали все: простые люди и аристократы, рабочие и студенты, служащие и ученые, бизнесмены и безработные, солдаты и кинозвезды, власть имущие и обездоленные. Одни подписывались полным титулом, другие ставили только инициалы. Одни посылали письма открыто, другие вынуждены были делать это тайком. Но все были откровенны. В каждом письме по-своему, в них было восхищение его подвигом, признание могущества Советской России. «Товарищу Юрию Алексеевичу Гагарину. Я вынужден был проехать 300 километров и переправиться в соседнюю страну, Францию, чтобы получить возможность послать тебе это письмо с поздравлениями от имени Леридской организации Коммунистической партии Испании. Я уверен, товарищ Юрий, что если бы испанские рабочие смогли воспользоваться тою же возможностью, что и я, то ты получил бы 10000000 таких писем... Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует СССР! М. П. С., Л ери да, Испания». «Браво, Советы! Я не коммунист и не приверженец коммунистических взглядов. Но я верю и знаю, что эта великая победа сотворена во имя Мира, во имя человечества. Только слепые могут не видеть ваших успехов в самых различных областях. Искренне ваш А. Ширин г, США». «Товарищ Юрий! Обнимаю тебя, и вместе со мной тебя обнимают миллионы людей моей страны. Мы обнимаем не только тебя, но и весь славный народ России. Лусиферо Мацце у, Бразилия». «Друг Гагарин! Простые люди Италии гордятся тобой. Русский человек всегда был силен духом, мудр, свободолюбив и талантлив. Ты — сын своего народа. Л. Кольчини, Болонья». «Мистер Гагарин Юрий! Вы покорили все небо, Вы возвеличили всю Землю. Кто после этого поверит, что Россия отсталая страна? Кто поверит, что 402
коммунисты — хитрецы и обманщики? Ваша далекая северная страна подарила миру великого Ленина. Вы запустили первый спутник. Вы послали ракету на Луну. И вот теперь этот космический полет. Л. С., Лиссабон». Это лишь малая часть того необъятного потока мыслей и чувств, которые летели в Москву. Их несли почта и телеграф. Они звучали в многоязыком говоре дикторов радио и телевидения, переплетаясь с такими словами, как «чудо», «фантастика», «сказка». Ну, а мы, соотечественники творцов великого, как восприняли случившееся весенним утром 12 апреля 1961 года? «Как и каждый советский человек, я восхищен и обрадован нашими победами в космосе... Я почувствовал неизмеримую радость — такую радость, какую никогда не испытывал за свои семь десятков лет. Мысленно оглянулся в предысторию. Вспомнил деревянную сохуг деревянную лопату, деревянную борону, с которыми мне пришлось еще в юные годы иметь дело. Вспомнил лапотную Россию и век лучины и подумал: нет, не зря мы свергли в Октябре 1917 года власть имущих и сами начали управлять государством. Не зря В. И. Ленин с юных лет боролся за освобождение трудящихся от гнета капитала. Не зря он создавал новую партию, которая впервые в истории человечества ведет свой народ от победы к победе, от успехов к новым успехам; партию, которая вывела Россию из деревянного и керосинового состояния, превратив ее в самую прогрессивную страну мира. Только благодаря этому, благодаря нашей родной, созданной Лениным партии, верно служащей и отдающей все силы народу, мы отстояли свою свободу и независимость как при нападении четырнадцати капиталистических государств в годы гражданской войны и иностранной интервенции, так и при вероломном разбойничьем нападении на нас гитлеровских головорезов. Только благодаря этому у нас наука и техника за короткий срок шагнули вперед и наша страна первой проложила путь в космос, к освоению в мирных целях Вселенной. Эх, если бы жив был наш Владимир Ильич, как бы он порадовался с нами! Я горжусь тем, что живу в такой стране, как наш Советский Союз, где мечты и сказки становятся былью, где самый короткий и облегченный рабочий день, где молодежи — широкий простор, а мне — старику по возрасту, но с молодой душой хорошо и радостно. Извините за длинное письмо. Но поверьте, что все это от избытка чувств. Н. К. Ковригин, ветеран КПСС, г. Ярцево, Смоленской области». 403
«В этот день, в день победы в космосе, почтим память тех поколений, тех простых, по замечательных людей, которые во имя сегодняшних успехов не пощадили своей жизни, посвятив ее служению революции, партии, народу. В. И. Ленин и партия, партия и народ — вот кто осуществил дерзкую мечту. История и будущие поколения никогда пе забудут 12 апреля. Этот день будет вписан в летопись героических подвигов. Я рабочий. Мне дорого все, что прославляет и обогащает мою Родину. Пусть 12 апреля станет праздником мирных успехов народа-созидателя. У нас на заводах, фабриках, стройках, в совхозах, колхозах растут тысячи таких героев, как Юрий Гагарин. Чувствую себя счастливым и гордым за нашу Коммунистическую партию, за правительство, за народ, за торжество великих ленинских идей. За все — рабочее спасибо! М. С. Кронфельд, рабочий, г. Одесса». «В дни ранней юности мы, ребята, да и не только ребята были поражены — человек в воздухе! — пишет Николай Сергеевич Попов из Волгограда. — Помню, на песчаном берегу моря, огороженном высоким деревянным забором, за который пропускали только по билетам, кто-то из приезжих авиаторов показывал свое мастерство: поднимется, сделает круг-два и опять садится на подготовленную дорожку. Было это в Таллине (Ревеле) в 1910 году или в 1911 году. Нам, ребятам, удавалось забираться на деревья или заборы и оттуда наблюдать за полетами. Кто из нас не мечтал летать! Кто из нас не клеил из фанеры и бумаги модели аэропланов! Но... Наступил суровый 1917 год, а за ним и 1918-й... Вместо мечты о штурвале самолета в руках вчерашних ребят — винтовки... И они пошли на голод, на лишения, на смерть. Так были заложены первые камни в фундамент стартовой площадки для космических кораблей. Их закладывали на полях сражений и на трудовом фронте. Магнитка, Днепрогэс, стройки Сибири...» «Все это было в далеком и таком близком прошлом, — пишет Н. С. Попов. — Остались позади тяжелые годы гражданской войны, когда, зачастую разутые и полуголодные, бойцы громили интервентов и с криком «Даешь Крым!» шли по пояс в ледяной воде Сиваша на штурм последнего оплота белых — Перекопа... Остались позади тяжелые годы Великой Отечественной войны, на кровавых полях которой умерли лучшие сыны Родины за право жизни на земле. Среди них был и мой сын...» Тяжелые раны нанесла война нашему народу. Двадцать миллионов жизней сынов и дочерей Отчизны — такова цена Победы над фашизмом. Огромную жертву принес и автор письма. Не будь войны, полет в космос состоялся намного раньше, и сын Николая Сергеевича мог бы принять в нем участие. Но он отдал жизнь за светлое будущее. 404
«Жизнь идет вперед. Каждый день приносит нам, советским людям, новые победы, приближающие нас к коммунизму. Партийный съезд принял новую программу, в которой доказал всему миру, что век коммунизма приближается. Подтверждением тому и наши космические свершения. Когда узнаешь о них, с гордостью повторяешь слова В. Маяковского: «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!..» Жизнь продолжается. Сейчас я пенсионер, но сердцем с молодежью. И подвиг Юрия Гагарина мне очень дорог. Это подвиг всех советских людей». А вот письмо старой учительницы Смирновой. Оно не нуждается в комментариях. «Дорогой Юрий Алексеевич! Я пишу Вам, потому что Вы из наших краев — из Гжатска. В свое время газеты отмечали, что среди Ваших земляков есть еще люди, которые «помнят лучину». Одним из свидетелей таких «лучин» являюсь и я. Да, я помню, как моя мать пряла чужую пряжу, не зажигая керосиновую лампу, при свете лучины, огарки которой падали в подставленное корыто. Я помню нивы, разделенные узкими межами, постоянные споры при переделе этих полосок и чуть ли не драки мужиков, помню гигантские массивы земель и лесов нашего помещика Муромцева, куда мы ходили ребятишками на поденщину. Я помню великую хлебную Россию без хлеба. Моей детской мечтой было вдоволь поесть черного хлеба. И вот Октябрьская революция. Сколько безграничной радости она принесла. Тогда до меня дошли ленинские слова о ликвидации безграмотности. И я помню колоссальную тягу к знаниям, к учебе деревенских ребятишек. Шли они из деревень в города в лапоточках, с мешочками за спиной, работали, учились, вступали в комсомол, защищали свою Родину. И вот теперь, когда выросли эти мальчишки и девчонки, овладели знаниями, они дали стране ученых из народа, дали покорителей космоса. Это ли не чудо! Родина наша навсегда распрощалась с темнотой, отсталостью, невежеством и под путеводной звездой Ленина идет к вершинам коммунизма». И еще письмо. Его прислал инвалид войны Антон Иванович Пустозеров из Перми. «Дорогой Юрий Алексеевич! Много Вы получаете писем с поздравлениями за свой полет вокруг «шарика», но, я уверен, что у Вас нет ни одного письма, написанного человеком, у которого нет рук. Именно таким человеком являюсь я. У меня нет обеих кистей рук. К тому же у меня пет и обеих ног, но зато я имею 14 ран на теле и сильное желание жить. Свою инвалидность я получил, защищая Родину от фашизма. В 1942 году, зимой, на полях Волгоградской области 17 декабря я в последний раз пошел в бой на своих ногах, держа винтовку 405
в руках. И вот сейчас я инвалид, но это письмо пишу сам, без чьей-либо помощи, пишу Вам, открывшему новую эру, эпоху полетов в космос. Спасибо Вам, прославившему нашу Родину навечно! Такое не забывается — это история и наша Слава! Спасибо Вашим родителям, воспитавшим такого героя. Спасибо Вашей жене, поддержавшей Вас в столь трудном деле». Читаешь эти письма и думаешь: а что могла сделать царская Россия, отсталая и нищая, убогая и забитая, для того, чтобы возродились проекты Н. Кибальчича, получили практическое претворение гениальные замыслы К. Циолковского? Ничего! Нужны были Советская власть и те поразительные условия для дерзаний и прогресса, которые она принесла. Сейчас, как никогда, мы понимаем это. Об этом пишет и инвалид Великой Отечественной А. И. Пустозеров. «Коротко о себе. После войны был депутатом райсовета в Перми, работал старшим счетоводом в собесе. Своим трудом приносил пользу Родине. В 1957 году мне присвоили звание персонального пенсионера РСФСР, имею хорошую квартиру с газом, горячей водой, отоплением и телефоном. Все есть у меня. Все! Ведь живу я в Стране Советов». Поток писем и телеграмм захлестнул все почтовые отделения и конторы. Разные люди из разных уголков Земли были их отправителями. Разные возрасты, профессии, разные почерки. И, естественно, разные чувства. Но в этом закономерном многообразии и различии взглядов угадывалось нечто единое, сфокусированное в понимании всего величия сделанного. «...Я полз по мерзлой земле от деревни Большая Береза — один километр — восемь часов. И за это время я стал седым. Это нужно было для Родины, для победы. Я склоняю свою седую голову перед тобой, Юрий! Майор Дубровин Валентин Иванович, пенсионер, город Львов». «Почему мы первые? — пишет В. Харитонов из Бреста. — Характер у нас такой. Беремся за самое трудпое, делаем на совесть, другим показываем пример. Словом, русский у нас характер. Советский! Ветеран труда, ветеран войны». В ту пору мне довелось работать в редакции журпала «Вестник Воздушного Флота» и заниматься почтой космопавта. Я часто встречался с Юрием. Вместе мы разбирали его корреспонденцию. Помню, он снимал тужурку с Золотой Звездой, вешал ее на спинку стула и садился читать письма. Читал часами. Смеялся и грустил. Молчал в задумчивости. А корреспонденции все шли и шли. Каждый день, в интервале с трех до пяти, в комнату с табличкой «Почта космонавта» 406
приносили мешки писем, открыток, телеграмм. Голубые и синие, белые и розоватые, с яркими видовыми картинками и просто листки, торопливо вырванные из тетради или блокнота. Штемпели Нью-Йорка и Вены, Мадрида и Сиднея, Парижа и Лондона, Астурии и Бар-ле-Дюка, Эстели и Юона, Коямы и Литл-Рока, Бонна и Сантоса... Писали взрослые и дети, католики и лютеране, писали те, кто мог писать сам и кого просили сделать это. Безрукие, незрячие, безграмотные... Сотни тысяч. Нет, многие сотни тысяч человеческих документов, бесхитростно адресованные: «Москва, Кремль, Гагарину», стекались в эту комнату и огромными стопками ложились на столы, подоконники, а то и просто на пол. Объем корреспонденции был настолько внушительным, что министерство связи вынуждено было ввести для почты Гагарина специальный индекс, как для целого почтового отделения: «Москва — 705». Два раза в неделю, иногда чаще, а иногда реже, приезжал сюда тот, кому адресовался этот нескончаемый поток. Регулярно приезжал к нам Юрий Алексеевич. Приезжал и... замирал в оцепенении. На лице его были и удивление, и растерянность, и восторг. Потом все это сменялось смущением и озабоченностью: как ответить на все эти послания? Где взять время? Да и мыслимо ли это? Некоторые письма он перечитывал по нескольку раз и потом увозил с собой в Звездный, чтобы показать товарищам-космонавтам. Многие из посланий хранятся сейчас в музее Звездного. Это он передал их туда. Передал по убеждению и велению своего доброго сердца. Разве мог он, познавший в детские годы ужасы войны, оставаться равнодушным, читая взволнованные строки. И еще мне вспоминаются несколько коротких историй. Они не выдуманы. О некоторых из них я узнал от самого Юрия Гагарина и его товарищей, о других — из писем, адресованных Колумбу Вселенной. Веселые и курьезные, а порой и немножко грустные, они полны глубокого смысла: ведь речь идет об обычных делах и необычном времени — эпохе великого штурма космоса. Точнее, о ее начале и об отношении к событиям века жителей нашей планеты. Памятный день 4 октября 1957 года... На мгновение, словно завороженные, остановились телетайпы крупнейших информационных агентств мира, замолкли в эфире разноязыкие голоса дикторов, застопорились ротационные машины газетных концернов. Остановились, чтобы в следующее мгновение разнести в самые отдаленные уголки Земли величайшую сенсацию: «Внимание, спутник!» О советском спутнике одна американская газета написала: «Медведь сделал своими лапами тончайшие часы». А через день или два после запуска, задумчиво расхаживая по своему кабинету в государственном департаменте, небезызвестный Джон Фостер Даллес обратился к газетному магнату Биллу Херсту с вопросом: 407
— Билл, почему твои газеты подняли такой шум вокруг этого куска железа в небе? И тот, чьи газеты не раз поливали грязью нашу страну и злобствовали по поводу самого существования Республики Советов, вынужден был признать: — Этот кусок железа изменил жизнь людей мира на многие века вперед... Я сожалею, что он не наш. Я не знаю, какой сюрприз они преподнесут завтра... ...Осенний день 4 октября 1957 года ничем пе отличался от предыдущих. За огромным столом, устланным картами и заставленным телефонными аппаратами, заняли места четыре офицера. Каждый представлял свою страну: Советский Союз, Соединенные Штаты Америки, Великобританию и Францию, а все вместе входили в состав объединенного органа, созданного в Западном Берлине для обеспечения безопасности полетов самолетов. В их функции входил обмен полетной информацией с указанием в специальных карточках типа самолета, его государственной принадлежности, позывных, высоты полета и маршрута. В тот самый день советский представитель передал офицеру американских ВВС карточку следующего содержания: «Спутник» СССР Бип, бип, бип... 228—947 км Следует вокруг Земли». Американский офицер не знал о сообщении ТАСС. Не вникнув в содержание карточки, он просто подколол ее к таблице перелетов. Весело подмигнув коллегам и выкрикнув традиционное «О’кэй!», он небрежно развалился в кресле. Потекли часы привычной работы. Первый искусственный спутник Земли совершал облет планеты, периодически пролетая и над контролируемой зоной. Звонили телефоны. Американский офицер крутил ручки радиоприемника. И вот очередное сообщение ТАСС. Все бросились поздравлять советского представителя. Американец же торопливо стал разыскивать карточку. На этот раз ее прочитал с особым вниманием. Сопоставив текст с сообщением нашего телеграфного агентства, американец передернул плечами, выражая всем своим видом растерянность и недоумение, и зачитал карточку вслух. Его слова встретил взрыв смеха. Однако это лишь часть истории. Она гмеет не менее интересное продолжение. Место действия то же, а время — весна 1961 года. Точнее, 12 апреля. «Слышите, слышите? Человек в космосе! Русский! Советский!..» Переданное Московским радио известие о первом полете человека в космическое пространство разнеслось по всему миру. Услышали его и те, кто находился уже в названной комнате в Западном Берлине. Пауза (а она была!) длилась какие-то се408
кунды, а затем поднялся невообразимый шум. «Вот это да! Колоссально! Снова сюрприз! И какой...» Французы, англичане и американцы не скрывали восторга. Все наперебой поздравляли советского офицера и непрерывно повторяли: «Гагарин! Гагарин!» Молчал лишь один человек — курьер представителя Королевства Великобритании. Он скромно стоял в углу, потом вдруг ринулся к двери и исчез. Вскоре он возвратился и вопреки сложившемуся порядку сразу же направился к советскому офицеру* Все насторожились. Здесь уже привыкли, что этот молчаливый человек тихо появлялся в комнате, бесшумно ступая по паркету, подходил к своему шефу и, вручив ему пакет, так же тихо удалялся. Обычно спокойный и сдержанный, англичанин выглядел потрясенным. Сбиваясь и краснея, курьер тряс руку советского представителя и торопливо говорил, говорил, говорил... Скоро все поняли, что речь идет о маленьком подарке, который он купил в ближайшем магазине в честь первого в мире космонавта, гражданина Советской страны. В знак уважения и признательности англичанин протянул нашему представителю бутылку шампанского. Потом он повернулся к удивленному американскому офицеру и уже спокойным тоном, очень вежливо произнес: — Простите, сэр, но вам придется подождать. Бутылка шампанского и сейчас хранится дома у Валентины Ивановны Гагариной. Хранит она и четыре французские медали, подаренные Юрию Алексеевичу. Получил он их в разное время, при разных обстоятельствах, но каждая связана с важным событием и имеет свою историю. ...Вскоре после апрельского старта в адрес Гагарина пришел пакет из Франции. В толстом, тщательно заклеенном конверте лежали медаль и коротенькая записка. Ее текст гласил: «Прошу принять от меня в подарок вещь, которой я больше всего дорожу. Это медали, которой я награжден за участие во французском движении Сопротивления нашему общему врагу...» Вторую медаль первому космонавту мира прислали из французского города Сен-Дени. Она была специально учреждена муниципальным советом в честь Юрия Гагарина и отлита в единственном экземпляре из чистого золота. «Золотая Звезда города Сен-Дени» — так назвали ее французы. Третью медаль Космоиавту-1 вручили в Париже на XIV конгрессе Международной астронавтической федерации вместе с премией Галабера. Эта международная премия по астронавтике учреждена французским промышленником Анри Галабером еще в 1957 году и присуждается за выдающийся вклад в развитие космонавтики. И, наконец, четвертая медаль. Ее, пожалуй, можно считать самым дорогим, самым памятным подарком. Это медаль коммунара. Вручил ее Юрию Гагарину в Центральном Комитете Французской коммунистической партии Генеральный секретарь товарищ Морис Торез. У этой уникальной медали интересная история. В 1871 году 409
рабочие и ремесленники осажденного прусскими войсками Парижа вооружились и влились в ряды Национальной гвардии. 18 марта началось народное восстание, а 28 марта была торжественно провозглашена Парижская коммуна — первое в истории правительство рабочего класса. Руководство Национальной гвардии изготовило тогда несколько десятков медалей, которые были вручены героям-коммунарам. До наших дней сохранилась лишь одна из них. Она, как священная реликвия, как память о героических битвах французского пролетариата, хранилась в Центральном Комитете ФКП. И вот в 1963 году ее вручили советскому первооткрывателю космоса — коммунисту Юрию Гагарину. ...В небольшом мексиканском городе Кордова, расположенном в штате Веракрус, в семье Эрнандеса Руиса рождались только девочки. К двум черноглазым девчушкам 12 апреля 1961 года прибавилась третья. Она была не очень смуглой и более светловолосой, чем ее сестры. Эрнандес захотел назвать дочку Юриной — в честь человека, который первым штурмовал космос. Жене имя понравилось, а вот священник Роберто Перегрина нахмурился, когда услышал просьбу Эрнандеса: — Нет у нас такого имени. Не греши, Эрнандес. Не гневи бога... Но отец настаивал на своем, упрямо задавая один и тот же вопрос: «Почему девочка не может быть названа Юриной?» Спорили долго, и наконец священник уступил. Правда, понадобились еще два года хлопот, чтобы Эрнандес смог получить свидетельство о рождении дочери. А потом Юрина выросла, вышла замуж, и родилась у нее своя дочь. Ее тоже назвали Юриной в честь того же улыбчивого человека в военной форме, который смотрит с портрета, висящего на стене. Время стерло яркость красок, портрет выцвел, но память живет. ...Анжело Литрико — портной из Рима. Профессия, казалось бы, самая прозаическая. Сотни метров тканей раскроил он на пальто и костюмы, километры ниток прострочил на своей машинке, но ничего особенного в жизни так и не добился. События, о которых Анжело все чаще читал в газетах и слышал по радио, настораживали его: русские и американцы выводили на орбиты спутники, запускали космические ракеты. Недалек час, думал он, когда они потрясут мир новым великим свершением. Он с нетерпением ждал и не бездействовал... В 1961 году Анжело Литрико приехал в Советский Союз с группой итальянских туристов. С собой он захватил лучшее пальто, которое считал предметом своей профессиональной гордости. Сделал это портной из Рима не потому, что в России нет хороших мастеров. Просто он хотел выразить симпатии итальянцев Юрию Гагарину. Ему он и подарил это пальто, которое назвал «космическим». 410
...Он аккуратно вырезал его со ствола израненной березки — этот кусочек коры, расправил на твердой шершавой ладони и написал: «Слезы выступают и сердце щемит, когда смотришь на эти тонкие березки, искалеченные, израненные снарядами, порубленные шашками, потоптанные сапогами. Да и они сами, полуобнаженные, роняют на землю свои листья-слезы... Но к ним вернется жизнь, обязательно вернется, зашумит молодая листва. И мы повяжем на их стволы красные ленточки...» Он писал о березах, а думал о России, многострадальной и измученной. Подпольщик-революционер, он оставался им и в действующей армии, котда ушел на русско-германский фронт в 1915 году. В письмах товарищам в иносказательной форме писал о настроениях солдат, о растущем недовольстве войной, о ропоте против царизма. Эта открытка была последним его письмом. Не все солдаты возвращаются с войны. Более пятидесяти лет хранилась берестпн- ка в семье Юлия Юдковича Гиссера, пенсионера, почетного железнодорожника, как память о тревожной молодости, память о брате Борисе. Время стерло нацарапанпые на коре слова, иссушило и покоробило берестинку. Но вот снова лежит она на ладони человека, теперь уже иссеченной морщинами и чуть дрожащей. Утратившие былую зоркость глаза пытаются восстановить в памяти старый текст, а рука выводит новый: «Юрию Гагарину. Колумбу космоса, герою коммунисту, сотворившему прекрасную песню, которая никогда не умрет». Ныне берестинка хранится в музее Звездного городка... «Смотрите, на что способны коммунисты! Будущее человечества за ними!..» Эти слова бросил в лицо тюремщикам японский коммунист Мураками. В руках он держал газетную вырезку с сообщением о полете Юрия Гагарина. Мураками осудили только за то, что он коммунист. Стойкого бойца упрятали в тюрьму «Одори котидзе», что в городе Саппоро. Многие годы он томился в застенке, но не отступил от своих убеждений. В аккуратной картонной папке Мураками собирал газетные вырезки о запусках советских спутников. Собирал и перечитывал. Перечитывал и размышлял. Он верил, что настанет день и час первого полета человека к звездам, верил, что первым Колумбом космоса будет коммунист. Тюремщики смеялись пад ним. Он молчал. И вот этот день настал. 13 апреля 1961 года товарищи Мураками нашли способ переправить в тюрьму газету с волнующей новостью. Вот тогда и прозвучали слова японского узника: «Смотрите, на что способны коммунисты!» 411
Письмо, написанное торопливо и не очень разборчиво, начиналось несколько странно: «Простите, мсье, возможно, все это показалось Вам дерзким и даже обидело Вас, но поверьте искренности моего поступка и верности слову, которое я дала женщинам Реймса...» А произошло вот что. 15 июня 1965 года на XXVI Международном салоне авиации и космонавтики, проходившем на парижском аэродроме Ле Бурже, проводился «День космоса». Тысячные толпы стекались на аэродром, чтобы увидеть корабль «Восток» и его отважного командира. Неожиданно через плотные ряды к космонавту пробилась женщина средних лет. Пробираясь через толпу, она твердила: «Мне не нужен автограф, я должна его поблагодарить». Приблизившись к Гагарину, женщина сказала: — Я из Реймса, я обещала нашим женщинам поцеловать вас от их имени и пожелать вам всего хорошего. Трижды поцеловав Гагарина, она незаметно исчезла. В конце письма, которое пришло из далекого Реймса, сто/Ч- ла приписка: «Это была действительно наша просьба» — и следовало огромное множество подписей, удостоверяющих правильность действий француженки из Реймса... «В нем каждый находил чуть-чуть себя. Мальчишки видели босоногого сорванца, таскавшего пескарей из деревенской речки. Студенты — совсем недавнего однокашника, корпящего над дипломом. Рабочие — своего товарища, литейщика: руки в формовочной земле, сует запястье, когда здоровается. Военные — работягу-лейтенанта с северного аэродрома, который делил с ними соленый ратный хлеб». Это еще одно признание о нем. Когда-нибудь о покорении космоса напишут многотомные труды. Наши внуки и правнуки, перелистывая их страницы, будут восхищаться смелостью мысли, дерзостью и отвагой сегодняшнего поколения. По-разному и на разных языках расскажут историки о главных этапах штурма Вселенной. Но слова «спутник» и «Гагарин» навсегда сохранят русское звучание. Трудно писать для истории. Она требует не только строгой документальности, но и передачи самого духа времени, чувств и эмоций людей. История не терпит фальши и надуманности. Ей нужна только правда. Потому и в этих записках я стараюсь меньше говорить от себя, избегать субъективных суждений. Поэтому и привожу выдержки из бесед, строки из писем, отрывки из записных книжек и воспоминаний тех, кто был рядом с ним, кто знал и любил Гагарина, кто искреппе гордился его подвигом. «Четырнадцатого апреля на Внуковский аэродром, расположенный на юго-западе от Москвы, съехались тысячи людей. На огромном бетонном пространстве свободной от народа оставалась прямоугольная площадка, вполне достаточная по своим размерам для парада танковой дивизии. Через эту площадку протянулась 412
красная ковровая дорожка — словно конец нити из клубка Ариад. ны, которая безошибочно привела первого космонавта из лаборатории Галактики прямо в сердце мира — в Москву. Вместе с тысячами людей я увидел его впервые. Он вышел из самолета и четким быстрым шагом направился по красной дорожке, как по знакомой тропинке к родному дому. Так сын возвращается с фронта и видит на пороге побеленной хаты мать, прижимающую платок к глазам. Россия, страна большого сердца, глаза твои в этот миг увлажнились от волнения. Теперь, когда люди знали, что все обошлось благополучно, они вздохнули с облегчением: их тревога и опасения уступили место гордости и восторгу. Больше всего на меня произвели впечатление улыбка Героя и тот жест, которым он отвечал на приветствия и восторженные крики людей... Были радость и смущение, были почести и заздравные слова, водопад славы обрушился на молодого майора — героя великой страны, героя планеты. И вот тут я услышал одну его фразу. Он высказал мечту о будущем. Звучали слова Гагарина просто и искренне. Мне даже показалось, что он еще там, в полете, и не вернулся на Землю. «Выходило, все это только пролог!» Так писал чехословацкий публицист Иржи Плахетка. Он очень тонко прочувствовал гагаринскую натуру, его характер. Только пролог!.. Гагарин смотрел в завтрашний день, мечтал о нем, стремился приблизить. В одной из своих статей он писал: «Поселения на Луне, путешествия к Марсу, научные станции на астероидах, связь с другими цивилизациями... Все это будущее. Пусть не столь близкое, но реальное. Ведь оно опирается на уже достигнутое. И не будем огорчаться, что не мы с вами станем участниками дальних межпланетных экспедиций. Не будем завидовать людям будущего. Им, конечно, здорово повезет, для них станет привычным то, о чем мы можем только мечтать. Но и нам тоже выпало большое счастье. Счастье первых шагов в космос. И пусть потомки завидуют нашему счастью». Во время встреч с Юрием Алексеевичем — а журналистская судьба сводила меня с Космонавтом-1 много раз — я обратил внимание, как он любит говорить о тех, кто готовил его к старту: Королеве, Карпове, Никитине... По-доброму, искрепне. А еще я заметил, что он очень скучает, если нет настоящей работы, тяжелой и изнурительной, требующей от человека сил и напряжения, нужной для большого дела. Мысли возвращают в прошлое. Впрочем, в прошлое ли? Ведь он рядом — живой, энергичный, улыбчивый, щедрый на доброту. Признаюсь: я очень любил его и был дружен с ним. Он торопил жизнь и часто задумывался над тем, что жизнь человеческая коротка, что отпущенное нам время не растянуть, не затормозить, пе остановить. 413
«Успеть бы...» Сколько раз я слышал от него эти слова, произносимые с сожалением и обидой. И все-таки он успевал сделать многое. Успевал быть ходатаем по делам людей, искавших у него поддержки, успевал быть полпредом страны за рубежом, и любой дом на планете Земля был открыт для него... Успевал работать, учиться, готовиться ко второй встрече с космосом, участвовать в работе партийных съездов, выполнять нелегкие депутатские обязанности. Успевал замечать и открывать радостное в будничном и обычном. А какой радостью было для него небо! «Только там, в полете, понимаешь, что такое небо... Да и земля тоже», — говорил он. Как-то по радио передавали мелодий Александры Пахмутовой. Среди других прозвучала песня «На взлет»: Летчик может не быть космонавтом. Космонавту нельзя не летать! — Вот в чем смысл нашей профессии, нашей работы, — сказал тогда Юрий. Сказал не ради красного словца. Это была внутренняя потребность человека, отдавшего всего себя любимому делу. Ведь космонавтика стала его любовью, и всю свою душу, все свои силы отдал он этой любви. После изрядного перерыва в плановой таблице занятий Центра подготовки появилась и его фамилия. Он снова тренировался, снова готовился к полету. В этой работе он находил упоение. И стихи Роберта Рождественского звучали в его устах особой интонацией: Турбины взревут — Я умчусь в непроглядную тьму. С собой заберу я Огромную мудрость людей, Тепло их сердец, Их силу с собой возьму. Память хранит и события того черного дня. Его хроника такова. В плановой таблице полетов на 27 марта 1968 года стояла фамилия Гагарина. Здесь значилось: два полета на «спарке» № 18 с полковником В. С. Серегиным. Сначала двадцатиминутный полет в зону, потом посадка, пятиминутный интервал без заруливания на старт и без выключения двигателя. Затем — полет по кругу на высоте 1500 метров. После часового перерыва Гагарин должен был выполнить самостоятельно два полета по кругу. Начало полетов планировалось на 10 часов утра. Среда, 27 марта, выдалась пасмурной. Первыми ушли несколько машин с заданием следить за погодой. В 10 часов Гагарин занял место в кабине, проверил приборы, установку тумблеров. Затем поднялся по стремянке Серегин. — «Агат», я — 625-й. Разрешите запуск, — запросил Гагарин. Руководитель полетов дал добро. Турбина начала выходить на режим. 414
— Разрешите выруливать? — 625-й, разрешаю, — услышал он голос в наушниках. «Миг» рулил к старту. Звенящий гул турбины смешивался с другими звуками аэродрома. Бортовые часы отсчитывали последние секунды до начала разбега. — Я — 625-й, разрешите взлет? — Взлет разрешаю. Высота четыре тысячи, уточнили с СКП. В 10 часов 19 минут «спарка» с бортовым номером «18» ушла в небо. Экипажу предстояло выполнить два виража — влево и вправо — с креном 30 градусов, затем по витку малой спирали в обе стороны, два пикирования глубиной по 500 метров, вывод боевым разворотом соответственно влево и вправо. Завершалось выполнение всех этих упражнений двумя бочками. — «Агат»! — раздался в эфире голос Гагарина. — Задание в зоне закончил. Разрешите выход на курс... С земли подтвердили разрешение и еще раз уточнили высоту. Через четыре минуты должен был последовать доклад Гагарина о завершении разворота на привод и запрос разрешения на снижение высоты круга. Прошли четыре минуты. Потом еще одна. Запроса не последовало. Руководитель полетов вызвал 625-го. Эфир молчал. Еще один запрос. Ответа не было. — Всех находящихся в воздухе прошу связаться с 625-м, — передали с СКП. Гагарин и Серегин не выходили на связь. Выработав топливо, другие самолеты стали возвращаться на аэродром. Тревога охватила всех. Горючее па самолете Гагарина и Серегина по расчету давно кончилось. Последовала команда готовить транспортный Ил-14 на поиск. Дальнейшее сказано в некрологе: «27 марта 1968 года при выполнении тренировочного полета на самолете трагически погиб...» Экспертизой установлено, что это произошло в 10 часов 31 минуту. В Звездном городке есть музей, где бережно хранятся реликвии подвига: теплозащитный голубой костюм из шелковистой ткани, в который был одет Гагарин, приказ Министра обороны СССР о присвоении ему внеочередного воинского звания майора. Здесь же партийный билет космонавта № 08909627, пятигранный значок «Летчик-космонавт СССР» с порядковым номером «1» на оборотной стороне, служебное удостоверение, пропуск в Звездный с грифом «Проход всюду», последние письма и подарки, за которыми вся география планеты. Карта, настольный календарь, раскрытый на 27 марта 1968 года, и часы, показывающие 10 часов 31 минуту. Время, когда перестало биться сердце первопроходца Вселенной. Стало традицией: перед отъездом на Байконур экипажи собираются в кабинете Гагарина в Звездном городке. В специальной книге, которая здесь хранится, много взволнованных записей. Я приведу лишь одну: 415
«Мы бережно храним в своих сердцах любовь к Юрию Гагарину — замечательному, жизнерадостному человеку. Он вошел в нашу жизнь как человек доброй и красивой души, твердой воли и большой скромности. Покорение космоса стало делом нашей жизни, и всякий раз, когда отправляемся на космические трассы, мы берем с собой светлый образ Юрия Гагарина, его пример мужества, отваги, верности долгу перед нашей великой Родиной». В центре городка — памятник Юрию Гагарину. От него начинают путь к старту покорители космоса, сюда приходят они после полетов. И в этом тоже традиция. Ее, как эстафету, передают друг другу те, кто идет его дорогой на штурм заоблачных высот. Имя Юрия Гагарина навечно вписано в историю человечества, ибо это имя открывает бесконечный список землян, которым выпало счастье претворять в жизнь мечты великого Циолковского, написавшего вещие слова: «Земля — колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели». В том первом отряде, который теперь называют гагаринским, их было двадцать, молодых парней. Двадцать военных летчиков делали первые шаги в будущее. Они были дружны, помогали Друг другу, верили в силу товарищества и жили единой мечтой. Герман Титов, Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР, генерал-лейтенант авиации: «Двадцать три года назад, по словам поэта, «Земля проснулась с именем его». Имя Юрия Гагарина стало символом космической эры, начавшейся в 1957 году запуском первого искусственного спутника Земли, символом мужества и героизма, символом верности народу и Родине. И чем дальше история отдаляет пас от событий, начавшихся на космодроме Байконур 12 апреля 1961 года и через 108 минут завершившихся па берегу великой Волги, тем значимее становится величие подвига, совершенного советским народом. Двадцать три года назад был сделан самый сложный шаг по дороге к звездам, тот первый шаг, с которого начинается долгая и трудная дорога исследователей. Перед стартом Юрий сказал, что все то, что он делал в жизни, чего достиг, было сделано и достигнуто ради этой звездной минуты. Он шел к звездам через аудитории ремесленного училища, цеха литейного завода, просторы аэродромов и тесные кабины боевых самолетов-истребителей. Шел целеустремленно, с глубокой жаждой познания и самоусовершенствования. «Юрий Гагарин, — сказал о нем один из известных наших ученых, — отвечал всем требованиям, которые предъявляются к комапдиру первого пилотируемого космического корабля: он был смел, решителен, обладал отличными знаниями и здоровьем, хорошо понимал степень риска и моральную ответственность перед людьми, перед человечеством за успех первого шага в неизведанное». 416
Ю. Гагарин успешно перенес воздействие факторов космического полета, а вернувшись на Землю — буквально всемирную славу. И это второе испытание, не предусмотренное программой подготовки космонавтов, он выдержал блестяще. Мы еще раз убедились, какая огромная энергия, разносторонние способности и одаренность были скрыты в нем. Он сумел переплавить собственную популярность на пользу общему делу. Это именно тот, не столь уж часто встречающийся случай, когда человек и роль, которую он сыграл в жизни, полностью совпали. Можно сожалеть лишь об одном — о том, что мы в отряде космонавтов не сразу поняли его как историческую личность. Впрочем, это опять же вполне объяснимо и естественно: для пас он был и остался просто Юрой... Он был для нас хорошим другом. Любил жизнь — хорошую, веселую компанию, шутку, спорт, охоту. С ним было просто и легко работать и весело отдыхать. Я не знаю никого, кто с такой легкостью и свободой входил бы в контакт с любым человеком. Он мог с азартом играть с мальчишками в баскетбол или гонять шайбу, а через несколько минут серьезно обсуждать вопросы предстоящих полетов. Со всеми он был на равных — и это тоже принадлежит к числу его талантов. Народы всех континентов встречали его как родного. В каждом доме он был желанным гостем. Люди улыбались, завидев его, потому что Юрий принадлежал той планете, которую он впервые в ее истории покинул. И, конечно же, он всегда был истинным советским патриотом. Коммунистом. Он считал, что обязанность коммуниста состоит прежде всего в том, чтобы всегда шагать впереди. «Понимая ответственность задачи, — говорил он перед стартом, — я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа...» И всю свою жизнь он делал это, делал, как умел и мог. В наследство оставил он людям Земли звездную дорогу, по которой идет благодарное человечество, и двух дочерей, в которых есть его мужество, его обаяпие, его верность дружбе и ответственность за порученное дело. И мы уверены: Лена и Галя будут достойно представлять своего звездного отца на большом и сложном жизненном пути. Можно себе представить, сколько бы он успел сделать, если бы не ушел из жизни так рано. Вспомните слова Сергея Павловича Королева о двадцатишестилетнем Гагарине: в нем сочетаются природное мужество, аналитический ум и исключительное трудолюбие. И еще: если Гагарин получит надежное образование, то мы услышим его имя среди громких имен наших ученых. Юрий получил надежное образование, окончив инженерную Академию имени Н. Е. Жуковского. Только мне кажется, что он мечтал не столько о научной работе, сколько о полетах во Вселенную. 417
В последней статье для журнала «Авиация и космонавтика», которая была опубликована уже после его гибели, Юрий вспоминал о первых полетах в космос и делал вывод: «Весь последующий ход событий в области космонавтики явился замечательным свидетельством зрелости советской науки, техники и промышленности, их способности выполнять все более сложные задачи, уверенно идти вперед». Я представляю себе, как радовался бы вместе с нами Ю. Гагарин новым достижениям советской космонавтики. То, что совсем недавно считалось областью фантастики, сегодня становится реальностью. Высокий уровень технического прогресса, которого достигла наша страна, находит свое отражение в космической технике. Весь мир является свидетелем того, как советские ученые и конструкторы, инженеры и рабочие космической индустрии создают новые, все более совершенные космические системы, которые олицетворяют не только сегодняшний, но и завтрашний день космонавтики. С каждым годом все совершеннее становится ракетно-космическая техника, увеличивается продолжительность полетов, усложняются исследования и космические эксперименты. Космические корабли и спутники оснащаются все более сложной и совершенной научной аппаратурой. Проводятся совместные исследования с использованием космических, авиационных и наземных средств. Это позволяет получать более полные сведения о различных явлениях, происходящих на суше, в океане, в атмосфере и за ее пределами. Наши конструкторы решили задачу создания долговременных орбитальных станций и лабораторий — решающего средства широкого освоения космического пространства. Создание таких станций со сменными экипажами — магистральный путь исследования человеком космоса. Они могут стать космодромами в космосе, стартовыми площадками для полетов на другие планеты. Могут быть созданы крупные научные лаборатории для исследований в области космической технологии и биологии, медицины и геофизики, астрономии и астрофизики. Результаты космических исследований уже ныне широко используются во многих областях народного хозяйства. Наша страна устремлена в будущее, имя которому — коммунизм. Советские люди с воодушевлением трудятся над выполнением решений XXVI съезда партии. Стремятся к новым успехам в хозяйственном и культурном строительстве, в укреплении могущества Родины, в ускорении темпов научно-технического прогресса на Земле и в космосе. Думая обо всем этом, хочется еще раз добрым словом вспомнить Колумба Вселенной, простого и обаятельного человека с сердцем бесстрашного летчика и головой большого ученого. Он был верным сыном своей Родины, гражданином Вселенной, как его любовно называли народы Европы и Азии, Африки и Америки. 418
Ярким метеором пронесся он по небосклону человеческой истории, оставив глубокий след в памяти народов на всех континентах». Алексей ЛЕОНОВ, дважды Герой Советского Союза, летчик- космонавт СССР, генерал-майор авиации: «Я закрываю глаза, и передо мной встает Юрино лицо. Оно очень подвижное, его лицо. Малейшие оттенки настроения отражаются на нем и быстро меняются, как у всякого горячего по натуре человека... Юра был горяч. Горяч в деле. Все, что касалось нашей работы, волновало и трогало его. Он с детской непосредственностью радовался каждому нашему успеху, тяжело переживал, если возникали какие-либо препятствия. Нет, он не боялся трудностей. Он очень болел за дело. Очень! Своей страстью, добросовестностью, исключительным чувством ответственности он заражал всех нас. Мы учились у него. О нем можно много рассказывать. Юра — открытая душа, без хитростей, без подвоха. Он весь на виду... Но вот одного я, пожалуй, понять не могу. Не могу объяснить, как он успевал переделать уйму дел, которые постоянно сваливались на его плечи. Депутат Верховного Совета СССР, член ЦК ВЛКСМ, президент общества «СССР — Куба», представитель многих комиссий... Он находил время и на встречи с писателями и учеными, бывал у пионеров и воинов, он очень много ездил по стране и часто выезжал за рубеж... Но все это лишь часть его дел. Подготовка к полетам, тренировки экипажей, совещания в конструкторском бюро, посещения заводов, учеба. Да разве перечислишь все, с чем он был связан! А дом? Семья? Нет, он не зря прожил свои тридцать четыре весны. И словами не передать всего богатства и красоты души этого человека». ’ Сегодня более ста землян побывали в космосе, видели свою планету (Гагарин назвал ее голубой) со стороны. Разумеется, расцвет космонавтики связан с прогрессом всей мировой науки и техники. Нельзя не отдать дань уважения смелым экспериментам и работам Оберта, Эно-Пельтри, Годдарда и других, мужеству и отваге американских космонавтов, достигших поверхности Луны. Однако столбовая дорога космоплавания проложена нашими соотечественниками. В день высадки на Луну экипажа «Аполлопа-11» в сообщении агентства ЮПИ говорилось: «Нельзя забывать о заслугах пионеров освоения космоса, давших сведения, которые сделали возможным это замечательное достижение. Первый искусственный спутник был советским. Первые люди в космосе были русскими. Все основные достижения в космосе сделаны СССР...» Встречаясь с советскими космонавтами в Звездном городке, командир «Аполлопа-8» Фрэнк Борман говорил: 419
— Ваш спутник заставил меня задуматься о космосе, зажег искру исканий. Полет Юрия Гагарина, который первым проложил дорогу к звездам, стал непревзойденным событием века... В вашей стране меня потряс огромный размах научно-технических работ в самых различных направлениях...» Сенатор Роберт Кеннеди в телеграмме на имя В. И. Гагариной писал о советском Колумбе космоса: «Он был человеком фантастического мужества, и его полет в космос показал всем нам, чего мы можем достичь в будущем. Он одинаково был героем для русских и американцев и тем узлом, который связывал обе наши страны. Мы всегда будем помнить его». Быстротечно время. Подмосковный Центр подготовки космонавтов, который носит имя Юрия Гагарина, стал международной академией по подготовке пилотов космических кораблей. Здесь прошли подготовку девять представителей братских социалистических стран, летчики из Франции, завершают занятия представители Индии, чей полет планируется на 1984 год. Для каждого из них он был примером. Владимир РЕМЕК, ЧССР: «Мне не довелось быть лично знакомым с Юрием Алексеевичем — ведь когда двадцать три года назад он стал первым космонавтом Земли, мне было всего тринадцать. Но сегодня мне кажется, что я знал его всю свою жизнь. Потому что для меня, как и для миллионов молодых людей, он стал образцом для подражания, примером в жизни. Вот почему я выбрал профессию летчика, поступил в летное училище. Вот почему меня не покидала мечта о космосе. И чем ближе и реальнее становилось осуществление этой мечты, тем лучше я узнавал и самого Гагарина. Я учился в тех же классах и аудиториях, в которых в свое время учился Гагарин. И если сегодня я могу сказать, что знаю Юрия Гагарина, то это будет означать, что я знаю его через трудную, но прекрасную профессию — космонавта. Она, я уверен, всегда будет нести на себе отпечаток его прекрасной и мужественной личности. И потому каждый, кому доведется пройти по звездной дороге, сможет с гордостью сказать, что он идет дорогой Гагарина». Мирослав ГЕРМАШЕВСКИЙ, ПНР: «Гагарин сыграл большую роль не только в моей жизни, но и в жизни всех, в жизни нашей эпохи. И не только в смысле каких-то измеримых достижений науки. Но и в духовном отношении, так как он преодолел барьер, который раньше существовал для человека, — между Землей и всем тем, что вне Земли. Я не хочу сказать, что все сделанное с тех пор имеет начало в полете Юрия Гагарина. Но ведь всегда легче шагать по тропинке, которая уже проложена. Может быть, отсюда традиция 420
посещать перед полетом рабочий кабинет Гагарина в Звездном городке и там давать своего рода клятву космонавтов — успешно выполнить полет. Когда полетел Гагарин, себя я не представлял среди космонавтов. Думал: может быть, мои дети или даже внуки полетят в космос. Прошло 16 лет, и все стало по-другому. Советские друзья помогли мне овладеть профессией космонавта. Вот яркий пример и самое конкретное выражение дружбы — дать другу возможность побывать в космосе». Зигмунд ЙЕН, ГДР: «На Земле привыкли к новым запускам, орбитальным стыковкам, космическим лабораториям. Все это представляется сегодня обычным, будничным делом. Тем не менее пройдут века и тысячелетия, а человечество не забудет имя первого жителя планеты, освободившегося от силы земного притяжения, впервые увидевшего со стороны нашу планету. Кстати, ведь это Юрий Гагарин назвал ее «голубой планетой», и название это с тех пор прочно вошло в наш лексикон. Во время космического полета я вспомнил слова Гагарина о том, как прекрасна Земля. Главная наша забота сейчас — сделать так, чтобы сохранить земную красоту нашей голубой планеты, сделать жизнь людей лучше, избавить их от угрозы атомной катастрофы». Георгий ИВАНОВ, НРБ: «Совсем недавно мы, космонавты из стран социалистического содружества, летавшие по программе «Интеркосмос», участвовали в научном симпозиуме в Москве, посвященном 20-й годовщине полета Ю. Гагарина. Один только этот факт — яркое доказательство того, что его полет продолжается, обретает новую высоту. А для нас, зарубежных участников симпозиума, это был замечательный повод от всего сердца высказать слова благодарности стране Ленина. Для меня Гагарин останется человеком-легендой, живым примером, зовущим в будущее. На одной из встреч в нашей стране Юрий Алексеевич сказал, что недалеко время, когда дорогу в космос проложит и болгарин. Я бесконечно горд за свою родину, что эти пророческие слова первого космонавта Земли сбылись». Берталан ФАРКАШ, ВНР: «Было мне тогда 12 лет, и учился я в начальной школе села Дыолахаза на северо-востоке Венгрии. Крестьяне Дьюлахаза — люди очень земные — восприняли весть о полете Гагарина как нечто сверхъестественное. Многие отказывались даже верить, что человек способен взлететь так высоко над Землей. Отвлекаясь от курьезов, все же полагаю, что гагаринский «Восток» определил судьбу многих моих сверстников. Не только 421
тех, кто стал летчиком или космонавтом. На любом избранном в жизни пути человека воодушевляет дерзкий полет Гагарина, всем одинаково необходимы его пытливость и мужество, открытая улыбка и твердая воля». Фам ТУАН, СРВ: «Я был учеником шестого класса семилетней школы, когда разнеслась весть о полете Гагарина. Не очень хорошо представляя себе космос и все трудности, связанные с полетом, я понял, как и многие мои сверстники, что перед нами пример действительно великого мужества и мастерства. Возможности человека раздвинулись бесконечно. Потом мне пришлось стать военным летчиком, защищать небо своей родины в воздушных боях с американскими агрессорами. И в самые трудные минуты я говорил себе: «Гагарин выдержал бы это». И становилось легче. Пришел день, и мы с Виктором Горбатко, космонавтом гагаринского набора, вышли на старт в том же месте, откуда стартовал Юрий Алексеевич. А перед этим мы по традиции посетили домик, где Гагарин провел ночь перед стартом. Я увидел, как там все просто — железная кровать, тумбочка, табуретки... Шахматная доска, книги. Эта простота говорила о том, что никто здесь не думал в те дни о себе, о своем месте в истории. А думали прежде всего о деле, о задании Родины, которое надо выполнить как можно лучше». Арнальдо ТАМАЙО МЕНДЕС, Куба: «1961 год был нелегким, но прекрасным в истории Кубы. Победа на Плая-Хирон, кампания но ликвидации неграмотности и приезд Юрия Гагарина — вот главиые события, которые я свято храню в памяти. Когда 12 апреля мир узнал о подвиге Юрия Гагарина, я только собирался на учебу в Страну Советов, где должен был освоить профессию военного летчика. Уже в тот момент полет Гагарина в космос дал мне уверенность, что, как бы ни сложилась моя судьба в дальнейшем, она неотделима от страны великого Ленина, от народа, навсегда ставшего для меня образцом. Мужество Гагарина, его уверенность в успехе полета, всепо- коряющая улыбка были рядом со мной и в Центре подготовки космонавтов, и во время совместного полета на борту орбитального комплекса. И каждый раз, попадая в Звездный городок, я прихожу к бронзовому памятнику Юрию Гагарину, чтобы вновь услышать его напутствие «Вперед!». Жугдэрдэмидийн ГУРРАГЧА, МНР: «С детских лет я знал про настоящего, надежного, большого друга нашей страны. Имя этого друга — Советский Союз. С его помощью наш народ сумел шагнуть из мрака феодализма в социалистическое сегодня. С его помощью развивались промышленность, культура, социальная жизнь Монголии. Мне прихо- 422
дилось видеть, как самоотверженно трудятся для счастья моей страны советские люди — строители, инженеры, геологи, врачи, учителя... Я полюбил этих людей и мечтал работать с ними рука об руку. И вот — взлет Гагарина. Конечно, мысли мои тогда были далеко от космонавтики. Но главное заключалось в том, что именно Гагарин стал образцом всего лучшего, что я знал и видел в советских людях. Образцом коммуниста, образцом мужества и долга, дружбы и верности. Прошли годы, и в кабине космического корабля «Союз-39» я почувствовал себя продолжателем дела Гагарина». Димитру ПРУНАРИУ, СРР: «Гагарин живет не только в сердцах советских людей. Он стал великим примером для всех нас, кто пошел маршрутом Космонавта-1. Я счастлив, что готовился к полету в Центре подготовки, носящем его имя. Имя человека прекрасного будущего, в которое он верил пылко и страстно и ради которого прожил свою яркую и красивую жизнь». Жан-Лу КРЕТЬЕН, Франция: «Сообщение о полете человека в космос застало меня в летной школе. Это было фантастическое известие. Имя Гагарина не сходило с уст моих коллег. Мне было 22 года, я думал тогда: если в космосе побывал один летчик, то почему бы не быть там и второму. Может быть, этим вторым буду я? Я не мог спать, не мог жить спокойно. Мои начальники, к которым я обращался с просьбами записать меня в число французских космонавтов, отмахивались и говорили: «Когда настанет день полета француза, ты будешь старым дедушкой». И вот я в Звездном, откуда он шагнул в космос. Я тоже стал космонавтом. Это он, Юрий Гагарин, подарил мне мечту о полете». Ракеш ШАРМА, Индия: «Я был бы ужасно огорчен и расстроен, если бы не прошел отбора и не получил возможности попасть сюда. Здесь начинал свой путь в космос Гагарин. Это имя знают в Индии все. Гагарин бывал в нашей стране, и его очень сердечно встречали. Человеком из сказки называли его. Можно ли было подумать тогда, более двадцати лет назад, что с советского космодрома, на советской ракете полетит индийский космонавт! Идти путем Гагарина — большое счастье. Это путь благородных устремлений, путь мира и прогресса. Я часто прихожу к памятнику Юрию Гагарину и смотрю па его бронзовое лицо. Он мне чем-то напоминает индуса. И я думаю: братство и дружба раньше распространялись лишь в земных границах. Теперь им тесно здесь. Они устремились в космос. Гагарин мечтал о космическом рейсе, в который отправятся представители разных стран...» 423
Он был первым. К этому не надо ничего добавлять. Его подвиг будут вспоминать и через столетия. И в безмерные дали кос-1 моса, куда устремятся идущие за ним, возьмут с собой его имя, понесут его к звездам. Гагарин... Это имя стало символом мужества, отваги, целеустремленности, примером яркого творческого горения, беззаветной верности долгу... Его подвиг, космический и жизненный, всегда будет звать молодежь на новые свершения во славу Родины. «Имя Юрия Гагарина навечно связано с Ленинским комсомолом. В Ленинграде и Узбекистане, на Украине и в Заполярье, в Поволжье и на Дальнем Востоке, во многих других уголках нашей Родины и всего мира — везде, где побывал Юрий Алексеевич, он увлекал молодежь силой своей коммунистической убежденности, огромным зарядом энергии и работоспособности, неиссякаемым оптимизмом. Наша молодежь училась у него активному отношению к жизни. На примере его короткой, но прекрасной и вдохновенной жизни коммуниста, комсомольца, гражданина Страны Советов воспитывались и будут воспитываться миллионы юношей и девушек нашей страны и всего мира. Все свои силы, всего себя отдавал он народу, благородному делу воспитания молодого поколения. Он рвался в небо, любил свою землю, ее людей, он любил жизнь, и живые его не забудут». Эти строки из обращения ЦК ВЛКСМ. О героических делах Космонавта-1, о нем самом, его времени исследователи, историки, писатели и поэты еще напишут много книг. В них будет рассказано о том, что сделал для науки и человечества Юрий Гагарин и во имя чего оп трагически погиб. Нам, его современникам, товарищам и друзьям, хочется сказать о нем то личное, что он подарил нам, что составляло богатство его натуры, открытость его души, щедрость сердца. «Ребята, герой бессмертный и славный — это наш советский парод, руководимый партией коммунистов. А мы лишь его сыны с золотыми звездами на мундирах. Об этом мы должны помнить, ребята, из этого исходить...» Из этого исходил он сам, этого он требовал от других. И каждый свой поступок мерил большой и строгой мерой. Обаятельный, интеллигентный, общительный, простой и красивый. С теплыми глазами и необыкновенной улыбкой.. Помню его на парашютных прыжках в Крыму, на строительстве клуба в Гжатске, в мастерской скульптора Григория Постникова, на субботнике в Звездном, у стендов павильона «Космос» на ВДНХ СССР, на тренировочных полетах на подмосковном аэродроме, на Байконуре в дни, предшествующие стартам, в его рабочем кабинете, где он засиживался допоздна... Он умел работать в полную силу, искренне удивляться, как все хорошо и интересно устроено на свете. Он не давал легковесных обещаний, но всегда был верен своему слову. Обязательность — его черта, его натура. Вот таким беспокойным, милым, ищущим 424
(«Хочу попробовать!»), умеющим замечать и фиксировать в своей памяти множество событий с едва уловимыми деталями встает он передо мной — герой всей планеты и добрый мой друг. Я благодарен судьбе, что мне посчастливилось встретиться с ним, вместе работать, бывать в командировках — дальних и ближних, слушать его рассказы о суровом военном детстве, его суждения о прочитанных книгах, спорить и соглашаться, смеяться над веселыми шутками и грустить, когда мы теряли друзей. Будущее всегда заложено в настоящем, и космонавтика не исключение из этого правила. Сегодня на наших глазах уже вполне явственно и масштабно закладываются основы будущих лабораторий, заводов и целых городов в околоземном пространстве, которые будут поставлять планете людей энергию, необычные материалы, новые знания. Словом, способствовать дальнейшему расцвету человеческой цивилизации. Он, наш первый, мечтал об этом. И связывал с космосом самые неотложные земные дела. Чувство космоса изменило наш взгляд на Землю. Мы и сами не заметили, как расширились за минувшие годы научные горизонты, как изменились масштабы. Словно бы вместе с каждым новым экипажем, с каждым из тех, кто шел его тропой, мы вновь и вновь видели из далекого далека наш «шарик», прекрасный и совсем не столь уж большой, как казалось раньше. Замирая от нежности к своей планете — Юра назвал ее голубой, — мы угадываем очертания материков и континентов, разливы океанов, цепочки гор, артерии рек... Гагарин сравнивал Землю с большим кораблем, несущимся в космическом пространстве. А его пассажиры — все мы, люди разных стран и разных национальностей. Вдумаемся. В этом году ему бы исполнилось пятьдесят. Время не знает остановок в своем движении вперед. Время стремительно и необратимо. А тогда, в апреле 1961-го, он едва перешаг- пул двадцать семь. Впрочем, и старт его скоро отметит двадцатитрехлетнюю дату. Двадцать три года... В жизни человека очень много, в жизни человечества — миг. Но ведь это был миг событий. Космос раскрылся перед нами, включился в сферу наших повседневных земных дел, прочно соединился с гагаринским словом «работа». Только вот не стали легче космические старты и полеты, программы экспериментов и испытаний, не исключается стопроцентная степень риска. Сколько раз мир рукоплескал гению нашего народа, мужеству и стойкости его сыпов! Одиночные и групповые полеты, космический пилотаж и космический монтаж на орбитах, блистательные экспедиции на «ракетных поездах» «Салют»-«Союз»-«Про- гресс»... Советские люди сначала приоткрыли дверь в космос, а потом распахнули ее настежь. Мы запустили серию тяжелых спутников, первыми увидели обратную сторону Луны, доставили на Луну свой вымпел и мягко посадили научную станцию. Земляне уже подарили Луне и Венере не один спутник, создали спутниковое ожерелье вокруг своей планеты... 425
Что еще? Не стану перечислять всех достижений. Хроника наших космических стартов хорошо известна. Своим самоотверженным трудом, творческим дерзанием, вдохновенным талантом, упорством и мужеством творит наш парод чудесные дела, похожие на сказку. Они были первыми... Так скажут о людях, рожденных в огне Великого Октября, окрепших и закалившихся на мирных фронтах пятилеток, отстоявших свою Родину и мировую цивилизацию в смертельной схватке с фашизмом. И вот этот новый человек, который является предметом изучения «специалистов по русскому вопросу», стал первым в мире покорителем космоса. Да, впереди много работы. Пройдут годы, и уже не десятки, а сотни и тысячи советских людей будут работать в космосе. «Мы верим, что партия и народ доверят нам новые космические корабли, которые понесут дальше по просторам Вселенной славу первого в мире государства, строящего коммунизм». Это тоже его слова. Годы все больше отделяют нас от начала космической эры, но не приближают к ее концу: эра космоса бесконечна. Между временами существует неразрывная связь. Железная связь времен заставляет прошлое проникать в настоящее, а настоящее прорастать в будущее. За первыми колумбами космоса к далеким мирам, по дальним маршрутам уйдут десятки, сотни, тысячи колумбов. И не будет их полетам предела. Так будет. Космос стал рабочей площадкой, а человечество существом космическим. И возможностям его разума нет границ! Но в космосе нет легких путей. Новая профессия требует от человека мужества и выносливости, твердой воли и выдержки, огромных знаний и натренированности. А еще она сопряжена с риском больше, чем какая-либо другая. «Все мы испытатели, — говорил Юрий Гагарин, — каждому предстоит в чем-то быть первым: новый корабль, новое оборудование, новые приборы, новая программа исследований... Каждый проводит свою «пробу», каждый что-то делает первый раз. Делает не ради славы, не гонимый ветрами романтики. Ради дела...» Да, это уже стало работой. Но работой очень сложной, очень ответственной и далеко не безопасной. Это очень хорошо чувствуешь и там, на Байконуре, где мне часто приходилось бывать, и в Центре управления, и в Звездном. Да и вообще, когда встречаешься с людьми, которые создают космическую технику, испытывают ее, работают на ней. В общении со многими людьми «космической профессии» я по-новому открыл для себя Гагарина. Гагарин — это не слепой (хотя и удачный) выбор судьбы. Это выбор истории. И тысячу раз был прав академик С. П. Королев, когда сказал: «В решительные минуты жизнь находит наилучшего исполнителя своих замыслов». 426
Годы идут, но Гагарин остается с нами. Космонавт-1 всегда будет с нами. И там, в Копейске, где на шахте № 4/6 бригада горняков, носящая его имя, выдает сверхплановый уголь. И в академии имени Ю. А. Гагарина, где куются командные кадры Военно-воздушных сил СССР. И на флагмане экспедиционного научного флота Академии наук СССР «Космонавт Юрий Гагарин», который несет свою исследовательскую вахту в просторах Мирового океана... На предприятии «Гант» в Будапеште есть рабочая бригада имени первого космонавта планеты. Его имя с гордостью носят трудовые коллективы — текстильной фабрики в болгарском городе Силистра и на Кремиковском металлургическом комбинате. В списках частей Национальной народной армии ГДР есть эскадрилья имени Юрия Гагарина. На карте Луны вы найдете большой кратер Юрия Гагарина. Его имя присвоено малой планете (астероиду), которая была открыта астрономами Крымской астрофизической обсерватории... Американское Национальное управление по аэронавтике и исследованию космоса (НАСА) передало Советскому Союзу памятную мемориальную доску в честь первого космонавта мира Юрия Гагарина. На ней подписи тех, кто уже вслед за ним начинал полеты на кораблях «Меркурий», «Джемини» и «Аполлон». В Швейцарии, на берегу Женевского озера, в честь десятилетия его старта поставлен величественный монумент. Есть город Гагарин, площадь Гагарина в Москве, улицы его имени в Калуге и Париже, Софии и Браззавиле... Перебирая все это в памяти, я вспоминаю слова Сергея Коненкова: «О Юрии Гагарине никто не скажет: оп был... Улыбка Гагарина, голос Гагарина, мысли Гагарина, сердце Гагарина навсегда останутся с нами». И самое последнее письмо уже не Гагарину, а нам от маленькой рижской школьницы Эммы Чупраковой: «Скажите, пожалуйста, инженерам, космонавтам, что они не имеют права разбиваться! Перед всейи нами. Потому что провожать очень трудно...» На Байконуре есть маленький домик, где он провел последнюю ночь перед стартом. Его называют «Домик Гагарина». При въезде в город высится стела — символ начала покорения человеком космоса. Историческим стало и место, где приземлился легендарный «Восток». Во всех календарях мира депь 12 апреля значится как праздник покорителей космоса, праздник осуществления дерзновенной мечты человечества. И вечной памятью и вечной гордостью звучат слова из обращения Центрального Комитета КПСС, Совета Министров СССР и правительства Советского Союза: «Нам, советским людям, строящим коммунизм, первым выпала честь проникнуть в космос». Сегодня в космосе люди живут и работают месяцами. Будут 427
жить и трудиться годами. Но нужны были 108 гагаринских минут, чтобы стало возможным все остальное, что свершилось после 12 апреля 1961 года. ...Магнитофонные ролики перематывают пленку. Звучит взволнованный и спокойный голос. Он пе меняет тональности, оп тверд и уверен. — Я знаю, что соберу всю свою волю для наилучшего выполнения задания. Понимая ответственность задачи, я сделаю все, что в моих силах, для выполнения задания Коммунистической партии и советского народа. Он сдержал свою клятву. Подтверждением тому вся его жизнь.
КОРОТКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ Чем дальше в прошлое уходит весеннее утро 12 апреля 1961 года, тем ценнее становятся свидетельства очевидцев исторического старта «Востока», людей, хорошо знавших Юрия Алексеевича Гагарина. Подтверждение тому — и эта книга, которую вы сейчас прочитали. Она вернула вас в прошлое, заставила вспомнить простое русское гагаринское лицо, его очаровательную улыбку, его шутки и страстные выступления в защиту мира, его рассказы о первом космическом полете, рассказы о нашей великой стране, которыми он щедро делился на всех континентах планеты Земля... Они до сих пор памятны человечеству. Земляне знают уже немало замечательных подвигов космонавтов, аплодируют небывалому взлету технического прогресса, мечтают о все более сложных, масштабных космических свершениях. Однако никто не забыл, что все началось 12 апреля 1961-го, с одного-единственного гагаринского витка вокруг планеты людей. И прав был поэт, утверждая: В ряду десятилетий каждый год Мы метили космическими вехами, Но помним: к звездам начался поход С гагаринского русского «Поехали!». О таких, как Гагарин, не говорят в прошедшем времени. И пусть вот уже который год День космонавтики проходит без него, он среди нас, в памяти и сердце. И слова его: «Мы просто делали свое дело» — приобретают особый смысл. Образ Космонавта-1, коммуниста, патриота был и остается для советских людей примером человека будущего. В течение двух часов к 27-летнему военному летчику пришла всемирная слава, его нодвиг стал вехой, от которой пошел отсчет новой эры — освоения Вселенной. И это огромное счастье, 429
выпавшее на долю одного человека, разделили все мы, его современники. У Гагарина было много встреч — с учеными и рабочими, деятелями искусств и воинами армии и флота, с ветеранами партии и комсомольцами, тружениками полей и учителями. Все они оставили неизгладимый след в душе каждого, кому посчастливилось побыть хоть немного в обществе этого жизнерадостного, скромного человека. Человека прекрасного будущего, в которое оп верил пылко и страстно. И по сей день живет слово Гагарина, обращенное в далеком 1962 году к молодым и воспринимаемое как его завещание: «Мне хочется пожелать всем вам: и будущим космонавтам, и будущим рабочим, инженерам, ученым, архитекторам, биологам — всем пионерам — большого счастья в жизни, прочных знаний, богатырского здоровья и всегда хорошего настроения». Мы знаем: и тогда, в 1961-м, и сейчас у нас были и есть десятки тысяч молодых и смелых людей, которые могли бы пойти на подвиг Гагарина, которые тоже решились бы и сумели, оказались достойными, если бы народ избрал их для такого подвига. И в этом несравненное и ничем не измеримое богатство нашей социалистической Родины, нашего великого народа.
СОДЕРЖАНИЕ Стр. В. А. Шаталов. Гагарин всегда с нами 3 10. А. Гагарин. Дорога в космос 9 В. И. Гагарина. 108 минут и вся жизнь 273 А. С. Кириллов. Тот памятный апрель 1961-го 338 И. Г. Борисенко. Шаг в новую эру 378 М. Ф. Ребров. Любовь и слава всей планеты 395 Краткое послесловие 429
ОН БЫЛ ПЕРВЫМ Редактор М. И. Ильин Художник И. И. Пшенецкий Художественный редактор Т. А. Тихомирова Технический редактор А. А. Перескокова Корректоры Т. И. Козырева, И, Г. Новожилова ИБ № 2420 Сдано в набор 21.07.83. Подписано в печать 06.12.83. Г-62924. Формат 60X90/i«. Бумага тип. № 1. Гарн. обыкнов. новая. Печать высокая. Печ. л. 27. Усл. печ. л. 27. + 2 вкл.; 2 печ. л.; 2 усл. печ. л. Усл. кр.-отт. 31,0. Уч.-изд. л. 32,66. Изд. № 4/9593. Тираж 100 000 экз. Зак. 4-562 Цена 1 р. 50 к. Воениздат, 103160. Москва, К-160 Набрано в 1-й типографии Воениздата 103006, Москва, К-6, проезд Скворцова-Степанова, дом 3 Отпечатано с матриц на книжной ф-ке им. М. В. Фрунзе, 310057, Харьков-57, ул. Донец-Захаржевская, 6/8,
ОБ УСПКШНОМ ВОЗВРАЩЕНИИ ЧЕЛОВЕКА ИЗ ПЕРВОГО КОСМИЧЕСКОГО ПОЛЕТА ПОСЛЕ УСПЕШНОГО ПРОВЕДЕНИЯ НАМЕЧЕННЫХ ИССЛЕ ДОВАНИЙ И ВЫПОЛНЕНИЯ ПРОГРАММЫ ГЮЛЕТА 12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА В 10 ЧАСОВ 55 МИНУТ МОСКОВСКОГО ВРЕМЕНИ СОВЕТСКИЙ КОРАБЛЬ «ВОСТОК» СОВЕРШИЛ БЛАГОПОЛУЧНУЮ ПОСАДКУ В ЗАДАННОМ РАЙОНЕ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. ЛЕТЧИК-КОСМОНАВТ МАЙОР ГАГАРИН СООБЩИЛ: «ПРОШУ ДОЛОЖИТЬ ПАРТИИ И ПРАВИТЕЛЬСТВУ, ЧТО ПРИЗЕМЛЕНИЕ ПРОШЛО НОРМАЛЬНО, ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ХОРОШО. ТРАВМ И УШИБОВ НЕ ИМЕЮ». ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПОЛЕТА ЧЕЛОВЕКА В КОСМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО ОТКРЫВАЕТ ГРАНДИОЗНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ПОКОРЕНИЯ КОСМОСА ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ.